Европа сквозь занавес тянется
Трепещет сатин на ветру
И жаркое хиново олово
Блазнит сквозь платанов кору
Туманит натужную голову

под стук евразийского зарева
под пение проводников
дорога в дорогу кончается
мозаики с мрамором варево
навар паровозных котлов
петля пешеходных веков

погоста родимого гарево

а ведь – над Босфором зигзицею
в Тригорских аллеях – синицею
в днепровской потьме гогольком

на гулком перроне безрельсовом
дымок с полинявшими пейсами
сквозь линзу с волшебными цейсами:
олегов ушкуй волоком
забитый экспресс с ветерком

2
С 1890 года
долго стояла такая погода:
чайки висели и золотой рог
пронзить континент не мог,
запах магнолий сплетался с дымом,
гудок паровоза непоправимым
казался возлюбленным – он в слезах,
сын Византии, она – турчанка,
два континента стояли печально,
скульптура дыма в трубе паровоза
была излишней как в пятке заноза –
ни шагу уже не ступить,
стояла погода как сон вне времени,
стамбульский перрон забывал о бремени
стоп пассажиров – машинист последний,
стуча по ухабам, казался в летнем
мареве не человеком, знаком забвения,
силуэтом самовара, сердцем от жара
слившимся с камнями, мозаикой, деревянным вокзалом.
Прошлое не заканчивалось, будущее не наступало.