СКАЗАНИЕ О КОРНЕКРЫЛЫХ

1.
Был вечер полнолунья в октябре. Шла ночь вдоль кромки берега, к пещерам,
вторя гримасам морлоков, химерам, затеявшим нелепую игру...
В канун сверхсусветного костра, в котором оживали блики ночи,
капризные, как крошки-”тамогочи”, орущие и в холод и в жару.

Игру в жару на капище Любви в миг затевали вымышлено страхи.
От них в душе являлись тени плахи, в кровавую срываясь чехарду...
И стыла кровь. И леденил октябрь седые стены вымерзших пещер.
Здесь прежде, говорят, когда-то встарь народ жил камнетёсов древних Стел.

На них свои оставив письмена, исчез он, как иные племена...

2.
Я долго рылся в памяти веков, чтоб отыскать в штрихах тысячелетий
подобие начертанных клинков и пиктограмм, поющих на рассвете –
танцующих, парящих в круговерть: любовь, рожденье, подвиги и смерть...
Предвестие, предвиденье, притык!.. И вдруг я понял древних Стел язык…

Их было пять, восставленных в кольцо, но время уронило их клинки.
Хоть в шрамах было каждое лицо, но я прочёл их пальцами руки:
ощупал, ужаснулся, осознал – их было шесть. О том я вдруг узнал…
Шестая Стела вывезена прочь в такую же октябрьскую ночь.

Шесть тысяч лет, а может быть и семь о ней атланты говорили всем
до прежде жившим в прошлые века. Она летать учила в облака,
в заоблачном парить небесном сне и сутью пробуждаться на Земле…
Её низвергли именем Богов в ущелье Невозвратных Иноков.

3.
На первой Стеле был начертан путь. Ни звёздам, ни Земле не отвернуть,
ни человеку от его судьбы на тропах древней матери Земли.
На том пути, потерянном теперь, когда-то были истина и цель –
в нём значимы и Корень и Полёт, поскольку КорнеКрыл был древний род.

Парить и возвращаться в тот же мир, где был рождён и значим, и любим,
казалось надлежащим и святым, но оказалось тягостно иным...
Полёт давал свободу и мечту, Земля же – только вящую тюрьму,
где сытость и традиции веков – их ритуал – блажили стариков.

А молодым, хоть камнем прочь с небес, поскольку на земле их интерес
сжимался до отчаянных минут: творить зло-ритуал житейских пут.
И вот однажды было решено назвать планету мрачным словом “Дно”,
и никогда не возвращаться вновь в один предел. А, значит, прочь Любовь...

А, значит, прочь и значимость и честь… – Входили в моду подлость, лесть и месть.
И крики вместо мудрых рвали слов гортани КорнеКрылых дураков…

4.
Вторая Стела – прерванный полёт того, кому и сердце выжег лёд,
не выстудил, а в камень обратил. И пали оземь тысячи гордынь.
И встали, ощетинившись в штыки, и пали под клыками старики,
что так держались Неба и Корней, что и сражались во сто крат сильней.

Но корни пересилили своё, а крылья обломило вороньё...
И встали те, кто выжил после бед, и дали свой отчаянный обет:
врубиться в скалы, сокрушить гранит, и там найти спокойствие средь скит.
А крылья, что? В пещерах для чего?.. В пещерах – корни, в небе – вороньё.

И было решено отныне: впредь бескрыло в небо более не сметь
глядеть и даже думать – не мечтать, о том, что можно заново летать.
Не стало КорнеКрылых на земле. Пещеры глубже вниз влекли к себе…
И в тех пещерах вызрел ритуал – бросать Крылатых в пропасть, в дар Богам...

А Окрылённых предавать огню во имя корнесытых в том аду.
Во имя корнечванства, корнезла вгрызались в землю корнеплемена…
А у Крылатых вызрели вожди: орлиный профиль – милости не жди,
но все иные – стаи воронья без родины, без чести... За моря

умчались добывать крылатых жён, тогда как каждый сердцем прокажён –
давно уже был камнем средь камней, и жён себе сыскали каменей,
чем те же камни – твёрже во сто крат, чем Третья Стела у пещерных врат.
И жёны им рождали камнепад: в нём всякий гиб, кто прежде был крылат.

5.
Начертана на третьей Стеле боль, о тех, кто пал, презрев в себе любовь.
И эта Стела так же, как и две, что прежде оставались на земле,
застыла укоризной на века с бескрылым ликом горе-маяка…
И сей маяк мерцал в холодной мгле безверием плывущим вдалеке...

Четвёртой Стелы трепетный язык вдруг рассказал о том, как средь пещер
внезапно был отрыт ужасный рык – то ангел Смерти вышел на людей.
Он жил во чреве матери-Земли, пока гранит не вскрыли горбыли
упорных кирок, заступов и рук, и в мир явился сатанинский дух.

Он разметал над всей планетой дым, с ним вырвался огонь земных глубин,
и выжгло небо раненное золь, сжигая в ней пещер священных боль…
Крылатые упали подле тех, чьи Корни выжег в небо адский смех
Титанов зла, восставших из земли. Две расы вмиг Титаны погребли.

И начертали властно на скале: “Да будет Стела памяти беде –
Четвёртая с проклятием вовек: беду навлёк на Землю человек –
и тот, кто в чванстве Корни теребил, и тот, кто камнем по небу Парил.

Один – самовлюблённый самоед, другой – его приятель, камневед,
паривший ради каменной мечты, среди Камней сыскать себе черты
супруги, половины... В том и зло. Погибли оба – всем не повезло…

6.
На пятой Стеле те, кто выжил, вновь воспели Атлантиду и любовь.
Но более не пели о Корнях, ни слова не сказав и о Крылах,
сообщали просто – вновь пришла Любовь, Титаны зла уснули в пепле снов,
остывшем на планете после зла, и вновь пришли и радость, и весна...

Но вновь пришла допытливость: А как парили в прошлом КорнеКрылы – всяк?!.
И как это у них случались вдруг: и Корни и Парение – без мук...
– Без мук ли?.. Нет! – решил мудрейший Жрец. И притчи сей начертан был конец…
Призвали Человечество в истцы.... Да толку в том - оборваны концы...

7.
Шестую Стелу высекли к утру, о том, как научиться жить в миру,
чтоб и Парить и Корни соблюсти и прирастать и праведно вести
и всякое иное о добре, о той далёкой, в общем-то поре,
когда пять Стел восстали – боль и плач... И молвил Жрец: – История-палач!

И, предрекая будущее в том, библейские Гоморру и Содом
и Мохенджаро с сотней Хиросим, Чернобыль и столетия руин,
он приказал разрушить монумент. Был выполнен приказ в один момент.

И камни те раздали мудрецы любителям отыскивать концы
шарадам, пиктограммам... И с тех пор их ищут чудаки,
и до сих пор – судачат, убеждают, спорят, лгут, что Стелы те однажды оживут...

Все шесть. И всё воротит на своё: в пещеры вновь стечётся вороньё,
и вновь возникнет страшный катаклизм... Вот так-то, мать-История, держись!


© Веле Штылвелд. Санитарная зона.
(Книга душевной осени киевского поэта), г. Киев – 1998 г.