Горний снег на себя не похож,
превратился в какую-то дрожь,
а потом в несусветную слякоть,
поневоле пальто застегнёшь,
а затем и себя, чтоб не плакать.

Он звонит о родных пацанах -
за стеной монастырской монах
на всесветной в глуши колокольне,
поминальный удар всех равняет в чинах
и наградах: больно... больно... больно...

Только б день этот медленный гулкий
не пропал навсегда в переулке,
и вечерние окна согрела заря,
и в распахнутом небе Георгий открыл бы шкатулку
с просветлевшим крестом - значит, было не зря.