Гость

Фантастическая поэма

           *Бросил шар свой пурпуровый
            Златовласый Эрот в меня
            И зовет позабавиться
            С девой пестрообутой.

            Но, смеяся презрительно
            Над седой головой моей,
            Лесбиянка прекрасная
            На другого глазеет.

            Анакреонт   (Перевод В. Вересаева)

1.

При свете жёлтой лампочки поэт
Из древности, почти забытой Богом,
Зашёл ко мне однажды в кабинет
(Не поделиться ль многостопным слогом?).
И по одной, ярчайшей из примет,
Узнал его я в старике высоком –
Поэт пиров, седой Анакреон
Ко мне был ветром с моря занесён.

2.

«Фантастика», – вы скажете, о други!
Но в мире нет фантастики чудней,
Чем в беглых строчках встречи и разлуки,
В твоей мечте, в фантазии твоей,
Когда к тебе протягивают руки –
Две рифмы, как наяды из зыбей...
Так вот, приход античного поэта
Не чудом был – игрой теней и света.

3.

О чем же я хотел, друзья, сказать?
Вот память девичья! К шестидесяти туго
Умишко ветхий стал соображать,
А Мнемозина, ранних лет подруга,
Мне с молодыми стала изменять...
Ах, да! – вино угодий жарких юга
Достал мой гость, и мехи бычьих кож,
Расшнуровав, разлил по чашам. Что ж....
 
4.

Терцин ручей, размеры дней далёких!
Дыханье флейт и лепет мандолин!
Зачем вхожу я в тон их нежно-строгий,
И почему в них властвую один
Среди колонн ли, в комнате убогой?
И где мой друг, наставник-господин?
А, вот он, тут, в моей неяркой были –
И лавры седину ему обвили.

5.

Веди меня, как прежде по кругам
Вергилий вёл беднягу Алигьери.
Веди меня по свиткам и листкам,
Из-под Афин в московские метели!
Мои круги – рознь Дантовым кругам...
А что же вы, друзья мои, хотели? –
Что б я сошёл для вас в кромешный ад,
И сгинул там, не выбравшись назад?..

6.

Итак, идём. Анакреонт сквозь вьюгу –
Как мрамор бел, как мрамор полугол.
Дома, дома идут навстречу другу;
Дома белы; за вьюгой шаг тяжёл:
Учитель мой идёт, простёрши руку,
Как будто бледный раздвигает шёлк.
Иду за ним, туманится Ольховка.
Сквозь вьюгу дом желтеет… Остановка.

7.

Заходим: дверь плечом подпёр поэт –
Дверь поддалась, тяжёлая, пружина
Запела хрипло... В мире счастья нет,
Но есть родная, милая картина:
В передней тусклой полустёртый свет,
В гостиной – стол и абажур старинный.
Садимся мы – и скрипнул венский стул,
Как уязвлённый Лесбией Катулл.          

8.

За длинный стол родня моя садится:
Отец и мать, прабабка, бабка, дед,
С гитарой дядя – праздничные лица...
Какой-то мальчик, с виду пять-шесть лет...
И мальчик – я, ну надо же случиться!
Игрушечный стреляет пистолет.
Все обернулись, смотрят на мальчишку,
А он под стол – и в коридор вприпрыжку.
 
9.

Все молчаливы; к матери бегу,
Прижавшись к ней, за шею обнимаю;
И светлых слёз как дар не берегу,
И по щекам недетским разливаю.
У глаз сухих, как ветки на снегу,
Узор морщин, который не скрываю,
И как их скрыть? Зачем? Известно нам:
Приличен грим окрашенным гробам.

10.

Пора идти – Мне говорит мой гений,
Под мышку лиру, шубу – на меня.
Отец ступает ущемлённой тенью;
Под фонарём снег жёлтый от огня.
«Как звать отца?» Я говорю: Евгений.
И отвечает, голову склоня:
«У нас в Элладе значит: благородный...»
Зову: отец!.. Но тает дух бесплотный.

11.

Отец мой, вот, недолго ты учил
Меня ловить, как будто птичек, слово.
Из ящика ловушку мастерил,
С дощечкой на верёвке. А! Готово –
Ловлю я птиц с отеческих могил
Да что ловушка! Будет мне обнова:
Продолговатый короб из досок
И панихиды птичий голосок.

12.

«Ну, намело! А что не сыплют соли
Твои таджики, сидя по домам?
Мне холодно и чаша алкоголя
Не повредит, а будет в пользу нам».
– А лучше – пиво, близкое до боли,
Подобное вспенённым облакам
И янтарю полдневного светила.
«Нет, Левкастида пива не любила...»

13.

Зайдя в кабак и отряхнувши снег,
Мы в уголке с Анакреонтом сели.
За рамой ветер выл, как человек,
И раздавался в стёкла стук метели.
За пенной кружкой сжавших сердце нег
Мы, поглупев, на век помолодели.
И вскинув руку, начал он читать
Про лесбиянку* юную опять.

14.

Там, среди пены, берега скалисты,
Платан белеет, смоква голуба.
Худы гречанки; их движенья быстры,
А бубен сух, как кожа и трава.
Мониста ждут прикосновений... Чисто
Окно небес; и море – синева.
Белы как мел, торчат из бухты скалы.
Друг, отдохни! твоё перо устало.

15.

Веди меня, лирический поэт,
От строгих рифм, из леденящей стужи,
В тенистый край, в июньский липок цвет,
Где я тоской сладчайшею разбужен,
Где без стихов я лирик и поэт,
Когда касаюсь влажных я жемчужин,
Губами и с душистых лепестков,
Как мотылёк, росу я пить готов.

16.

Моя пора, и счастие и горе!
Она прошла – и всё за ней прошло...
И между нами прошлое, как море,
Неодолимой пропастью легло.
Смирился я, и с бурями не спорю,
Но иногда бывает тяжело.
Или светло... Так в ночь стучится утро
И рассыпает брызги перламутра.

17.

«В каком году мы?» – В семьдесят шестом.
Цветёт шиповник, звонко вьются пчёлы.
«Скажи, любезный, что это за дом,
Из кирпича, краснеет?» – Зданье школы.
Здесь я сидел за партой, за столом,
Чертил таблицы и спрягал глаголы
И, как со злом, боролся с тишиной,
Часами грезя девочкой одной.

18.

Её глаза задумчивые, речи,
Головки шёлк – две шторки по щекам
На лестнице коротенькие встречи
И с улицы звонки по вечерам.
А в тихом танце руки мне на плечи
Она клала, подобна лебедям.
На Новый год ли, в мой ли день рожденья –
Всё было сон, всё – танца наважденье...

19.

«Ну, вижу я, дружок, соврёт сейчас
Твой инструмент: свирелькою пастушьей
Не пользуйся без нужды всякий раз,
А лишь тогда, когда, способный слушать,
Летит твой звук без выспренних прикрас
И наполняет грудь, наполнив уши.
Во всяком деле мера хороша,
Как в нас самих заключена душа».

20.

Цветёт июль, моих тревог виновник,
Ползёт трамвай вдоль улицы, звоня.
Не пара чайной розочке шиповник,
В саду пришкольном жалящий меня.
Из Дон Кихота ну какой любовник?
И что за жизнь: по строчкам беготня?
Я не гляжу с испанской колокольни,
Своей родной распутицей довольный.

21.

Возиться с мельницей морока мне,
Висеть, скрипеть вверх-вниз, туда-обратно...
На кляче всё при солнце, при луне
Трястись в железе не всегда приятно.
А лучше с книгой в яркой тишине
Сидеть при лампе в комнатке, приватно,
Булавки-строчки складывать в ларец,
Втыкая их в подушечки сердец...

22.

Любовь и страсть – две разные причины
Тревог сердечных и иных тревог,
Восторгов ранних, старческой кручины,
Всего, что так шутя, вмещает слог;
Меж ладных рифм – бутончики невинных,
Горячих роз – и злой чертополох,
Ах, если б мог в те дни вернуться, Ира,
Одну любовь моя бы пела лира.

23.

Что мрачен и задумчив, лирик мой?
«Бело вокруг, а ты твердишь о лете.
Как хочешь ты, а мне пора домой.
Мои пиры скучают о поэте.
Моим гостям за чашей круговой
Не весело; и я за них в ответе.
К тому же ты: веди всё, да веди,
А выбираешь сам себе пути!

24.

Ты знаешь, брат, свой мёрзлый город лучше,
А мне понятней солнечный Самос.
И выбрал я из всех благополучий
Беседу плавную, в венке из роз,
Под складный хор размеренных созвучий,
Отраду, мир я в круг друзей привнёс;
И, как тесьмой, дары царицы Книда
Моей строкой там туго перевиты.

25.

Но каждый – гость на праздничном пиру.
Недолго ест и пьёт он полулёжа;
И расходиться надо бы к утру,
Да сходит смерть сама к нему на ложе.
И он поник, как колос на ветру,
В земле, в песке, как у дверей рогожа.
И не нужны ни деньги, ни венок,
Ни Греция, лежащая у ног...

26.

Но песни петь и слушать, и влюбляться
Пристойно и кудрям, и седине.
И трогать струны буду, может статься,
И будет кровь разбавлена во мне
Вином – с водой: не плакать, улыбаться
Я буду вечно юной старине.
И каждый вечер, новой песне рада,
Как день светла, взойдёт моя Эллада!»

6 - 11 декабря 2017

____________________________