Нет худа без добра.

Эта стихия, родная, извечная, -

пашня да лес, за стеною стена,

словно ямщицкая песнь бесконечная:

смерть да любовь – за волною волна…

 

Вот так ты и живёшь, моя деревня: от будней к праздникам, от негромких торжеств снова к своим  богоданным трудам.

Умудряешься  выживать  между жизнью и смертью, которые всегда рядом: чуть ли не в обнимку ходят.

Всем миром с умилением смотришь на весёлые свадьбы, на своих родившихся, уже ставших чудом  новожителей;  всем миром провожаешь  в последний путь завершивших  свой долгий или краткий  век односельчан, многие из которых твои ближние и дальние родственники, а все вместе - большая семья. Всё родное, с детства знакомое - рядом, совсем близко, не надо и ноги ломать по бездорожью, даже «на погост дорожка – прямо от крыльца».

И в основе каждого твоего дня постоянный, отстоявшийся в веках труд, который и в горе, и в радости придёт на помощь, даст поддержку и надежду на будущее.

Только  на время, в особенно радостные или скорбные моменты бытия,

оторвёшься ты от своих повседневных забот и обязанностей, чтобы потом снова включиться  в нескончаемый трудовой "запой".

Восхищённо взвешиваешь в руках тяжёлые грозди картофеля, радуясь удачному урожаю; звенишь косой по волнистым от росы травам; цедишь в подойники белопенное,  пропитанное травным духом молоко…

Утречком, пока не начались большие дела, торопливо бежишь в ближний лесок за земляникой или рыжиками;  визгливо, на всю округу, бранишь ребятишек за порванные штаны и засыпаешь рано в умиротворении от сделанного за день, чтобы утром продолжить завещанную ещё от отцов и дедов, « эпопею» выматывающей, но  всегда приятной глазу  живописной  деятельности  на природе.

Иногда вечером, "устамши" от дел, вполглаза смотришь уже давно не ставший диковиной телевизор, роняешь слезку - другую над чьей-то незадачливой судьбой, а потом сокрушаешься над своей.

Сегодня на твоей улице похороны. Событие не из радостных, но особенно не нарушающее привычного течения твоей жизни.

Вот приближается немногочисленная похоронная процессия. Раньше её сопровождали натужно дующие в свои трубы краснолицые  музыканты, всегда успевавшие заранее вкусить от радости жизни, чтобы промочить горло, - теперь нет и этого – всё предельно буднично, по-деловому,  и оттого ещё тоскливее и безнадёжней душе.

Торопливо бегут из огородов , вытирая о передники выпачканные в земле руки бабы, выползают из своих покосившихся от времени домишек доживающие свой век старухи и мутным, полуслепым взглядом из- под руки провожают горстку неторопливо бредущих, одетых в тёмное людей, узнавая и не узнавая их лица.

Процессия движется к кладбищу – островку с почерневшими, словно обгоревшими от старости вековыми берёзами -  среди широкого сжатого поля. Сейчас почти вплотную с этим местом для погребения усопших громоздится вышка сотовой связи – непременный знак того, что цивилизация ещё существует в этих забытых и людьми, и Богом краях.

В дни религиозных и прочих праздников на затравеневших буграх твоих могил можно увидеть всё, чем богата твоя скромная земля:  краснобокие яблоки, уложенные горкой помидоры, сизые сливы, высохшие от долгого лежания грибочки из ближнего леса, конфеты из местного сельмага – всё до чего был охоч покойный. Язычество здесь мирно уживается с христианством.  На Пасху, в Родительский день могильные холмики принимают с поклоном крашенные во все цвета радуги яйца. Тут уж начинается настоящий пир у местных ворон и собак. Только скорлупа и фантики от конфет пестреют возле могил.

Многие старухи приходят сюда как на встречу со своей молодостью и долго, как призраки, пробираются от могилы к могиле, подолгу стоят у оградок, по-сорочьи наклонив голову, беззвучно шевеля губами, то ли окликая своих ранее ушедших одногодков, то ли сетуя на новые  чудные времена.

У тебя философское спокойствие перед  смертью. Ты рассуждаешь здраво: вросшая корнями в эту землю, ты понимаешь, что всё, рождённое ею, должно когда –то отдаться ей навеки. Частицы этой земли уже навсегда въелись в твои ладони ,и  они, эти щербатые, со вздутыми от постоянной работы венами, руки - как и твои полевые дороги – такие же тёмные,  бугристые, трогающие душу своей безыскусной открытостью и простотой.

В сундуках твоих долгожителей полный набор похоронных принадлежностей, и о своём уходе они говорят охотно и привычно, как о деле, уже давно решённом, неизбежность которого вовсе не кажется им трагической. Сама земля научила их мудрости перед неумолимыми свершениями бытия.

Глядя на знакомые могилы, невольно вспоминаешь покоящихся под надгробьями людей. Звучит в памяти повторяющаяся, особенно в юбилейные дни Ф.М. Достоевского,  фраза о загадочной  русской душе. Да ведь поживши бок о бок с этими людьми, отчётливо понимаешь, что и загадки-то никакой нет – всё иностранцы придумали от недоумения.  Образ жизни нашей никогда бы не привился на их почве. Есть стихийность какая-то да обстоятельства. Ведь если власти предержащие  во все века, не исключая нынешнего, не ценили и не жалели этот самый народ, то и у него (народа) невольно складывалось в общем и целом наплевательское отношение и к своей жизни, и к судьбам живущих рядом людей, пренебрежение к своему  будущему, иногда даже какая-то лихость, впрочем, часто   наигранная . Об этом  ещё Н.С. Лесков напоминал в своём , наверное, памятном всем рассказе " Левша".

А судьбы-то – вот они все как на ладони, да и похожи часто как близнецы.

Рядом с нашими могилами - соседская: мать и сын. Нарочно не разделяю, ибо и за гробом они - одно целое. Вся нехитрая их жизнь на наших глазах прошла. Прасковья без ума любила своего единственного сына - белобрысого крепыша Славку с выпуклыми, прозрачно - голубыми, простодушными, как у молодого бычка, глазами. Родила она его в девках от пришлого мужика, по прозвищу Механ. То ли в технике тот  круто разбирался, то ли мехи гармони лихо растягивал - непонятно. Так и закрепилось впоследствии: Механ да Механ, и к  мальчонке это имя-прозвище словно прилипло, даже имя  его настоящее почти всеми было забыто.  С «мужем»  своим Прасковья вскоре рассталась и растила сына одна, даже замуж не вышла, да и не за кого было. Одно взглядище - Славка. Вся нерастраченная женская и материнская любовь – только ему. Рос Славка, как и все деревенские мальчишки: рыбалка, охота, на ученье не налегал, стал работать в селе трактористом, благо  безработицы тогда и в помине не было. Семейная жизнь его не заладилась - стал попивать. Непутёвая жена, чрезмерная опека матери, "наследство" канувшего в небытие отца, бесшабашный характер сделали своё дело. Напивался до безумия всё чаще и чаще. Однажды, подъезжая к своему дому, так крутанул трактор, что обрушил наш забор и чуть не свернул угол дома.

Обезумевшая от выходок сына мать кричала в каком-то страшном исступлении, обращаясь к нашему отцу (в ту пору у отца было охотничье ружьё): «Стреляйте в него, Василий Павлович, стреляйте в негодяя!», вытаскивая обмякшего, как куль с мукой,  ничего не соображающего сына из кабины трактора.

Дальше - больше. Задумала Прасковья лечить сына от пьянства: какой-то «знахарь» ей особый рецепт предложил. И стала она потихоньку поить этим зельем сына: то в суп добавит, то в чай. А сын возьми да и умри прямо у неё на глазах. Даже «Скорую» не успели вызвать: не верилось, что такой дюжий мужик вот так сразу и отойдёт в мир иной.

Страшная новость потрясла всё село: мать единственного, любимого сына убила!

Конечно, найдутся люди, что всё разложат по полочкам, и макро -, и микромиры сведут (всё по науке), и виноватых найдут, обычно тех же самых несчастных людей, потерявших себя в жизни, ведомых более инстинктом, чем разумом. А я вот судить не берусь.

Вся оставшаяся жизнь Прасковьи превратилась в истовое служение умершему сыну. И образ его рисовался в сознании матери таким, каким она представляла его, может быть, в далёком детстве, вытаскивая из памяти только его добрые дела.

Как-то иду мимо, а Прасковья дрова из поленницы берёт, чтобы в дом нести. Остановились, поздоровались. Смахнула она рукавом слезу и говорит: «Дрова-то ещё Славка в поленницу складывал. Любил, чтоб аккуратно было.»

А добродушный Славка, когда ещё был жив, в последнее время избивал мать нещадно, "казнил" за свою неудавшуюся жизнь. Бил прямо по лицу, так что оно превращалось в подушку, сплошь синюю. Ходила - от людей отворачивалась. Единственным её желанием было, чтобы похоронили рядом с сыном. Так они и лежат сейчас бок о бок. Любящая до беспамятства мать и непутёвый сын. Прозрение, понимание - это всё потом, возможно, в другой уже жизни.

Прасковья, пока жива была, неустанно грезила о достойном памятнике сыну.

Всю округу объехала, города, большие и малые. Не один год выбирала.  Все накопленные за жизнь деньги истратила. Поставила, успела всё- таки. И портрет в золотом обрамлении приспособила - всё как у людей.

Кудрявый великан с наивными по-детски глазами недоумённо смотрит со своей высоты на  рано оставленный им мир, который он так и не успел постигнуть. И мать по-своему как ни старалась, так и не сумела "образить", то есть очеловечить, своего сына.

Есть в русской жизни ещё много стихийного, непознанного, страшного и необъяснимого. Потому и ступать по земле нашей надо прислушиваясь да присматриваясь, чтобы нечаянно в яму не угодить.

Ф. М. Достоевский вслед за Ф. И. Тютчевым напишет, что "одна из наиболее характерных черт русской "психеи"- неизбывная потребность в очистительном  страдании, то есть в сущности желание сораспяться с Христом."

Будем надеяться, что страдание очистит заблудшие души, избавит их от зол и пороков, которые "зверят"  человека, обрекая на гибель и его самого, и любящих ближних.

Говоря о "всемирной отзывчивости русского народа", "отречении от самой себя" русской цивилизации, Достоевский делает вывод, что "народ с такой идеей обречён на вечное пребывание в стихии трагического".

Сейчас за могилой матери и сына никто не ухаживает, растёт там теперь лишь символическая  полынь-трава.

Осенью, когда приезжала на кладбище, пробовала прополоть скорбную могилу, да трава, жёсткая, жилистая, надсадная да колючая, дерёт кожу до крови, как и вся наша простонародная слёзная жизнь.

А сегодня сентябрь властно напоминает о себе трескотнёй дроздов и сорок в полупустых огородах, негромким помыкиванием округлившихся за лето молодых бычков на лугу, прильнувшими к земле ветвями с яблочным изобилием. И ты, моя деревня, торопишься убрать в закрома последние дары своей земли-кормилицы, чтобы было с чем зиму зимовать и зачинать год следующий.

Ноября 2021г.

Вера Тугова, 2021

Сертификат Поэзия.ру: серия 2017 № 164424 от 21.11.2021

0 | 0 | 663 | 18.12.2024. 16:27:20

Произведение оценили (+): ["Сергей Погодаев"]

Произведение оценили (-): []