Старомосковские картинки. Часть третья

Снова швейная машинка

Баба Кока так давно
Рукоять крутила часто,
Словно бы веретено –
И подальше от несчастья.

А порой, прервав мотив:
Цоканье иголки гулкой,
В нитках рылась, отворив
Её плоскую шкатулку.

Ах, машинка хороша,
Точно немочка златая!
Вот и цокает душа,
Словно устали не зная.

Гипсовый пионер

Как в саду Нескучном
Расцвела ольха.
Всё благополучно,
Живы все пока.

Канарейки, свинка,
Инвалид с войны.
Рыжие тропинки
Голосов полны.

Вместо бледной Клио
С досточкой в руке –
Пионер счастливо
Отражён в реке.

Он трубит победу
В глубине речной.
Я гуляю с дедом
В красный выходной.

В личные гнёзда!

Москвичи, в иные гнёзда!
Переездов кутерьма.
Опустели как-то просто
Коммунальные дома.

Опустели, оскудели.
В чёрных окнах нет голов.
Только зябкие метели
Забираются под кров.

Нет художника берета,
Скрипки детской скрипача.
Тень надомного поэта
Бродит, ямбами журча.

И «дубинушка эй, ухнем!»,
И шаляпинский задор.
И несётся ругань с кухни
Чадным паром до сих пор.

Шарманка

Шарманки пресловутой
Вращающийся вал...
Докучливое чудо,
Тебя я не застал.

Родился поздновато –
И в проходном дворе
Пелёнки да халаты
Алеют на заре.

Эх, мужичок, бродящий
И в морось, и в пургу!
На двух колёсах ящик
Послушать не могу…

Помята шляпа с тульей,
Мартышка так хрупка!..
Метельные пачули,
Раздутые меха.

Халтура

Тяжёлая походка –
Бесшумный контрабас.
И мой отец в "селёдке",
Как будто напоказ.

Его приятель квакал
При помощи сурдин.
А саксофон заплакал,
Под белизной седин.

Ему хватило снега,
А в голосе тепла.
И тут такая нега
С эстрады потекла!

Оркестр ресторанный
Сияет напоказ –
Как саксофон, спонтанный,
Грудной, как контрабас.

Замоскворечье

За московской мягкой речью,
Там, где сорок сороков,
Высится Замоскворечье
В рюшах двориков-веков.

Красна девица скучает,
Молча сидя у окна.
Там купца не замечает
Молода его жена.

Там старушки-приживалки
Голосисты, словно галки.
Ну а барыня добра
И не гонит со двора.

А и крест творит к обедне,
«Богородицу» твердит…
Сад давно заглох соседний;
Бито яблоко лежит.

Ветер трогает рогожи.
Пятитонка на холме.
Уморительные рожи
И знамёна в бахроме.

Концлагерный

Из Освенцима ль, неизвестно,
Из Майданека ль он пришёл?
Сел на стульчик, вдруг, у подъезда,
И «под мухою» стал смешон.

Он мечтал о восточных пери
И о сочной хурме – чуть-чуть.
Забывал об огне и сере,
И дрожала от кашля грудь.

Он смеялся, как дети плачут:
То ли смех, то ли в горле ком.
Головою кивала кляча,
Погоняема ямщиком.

Проезжал инвалид тележный,
Матерясь и тельняшку рвя…

И пожаром алела нежно
На засохшем лице заря.

Часы с кукушкой

Говорят, ещё до нэпа
Прадед мой, крестьянский сын,
За батон ржаного хлеба
Взял настенные часы.

И потом, по воскресеньям
Двигал гири на цепях.
И латунное шипенье
Раздавалось в потрошках...

А прабабка молодая
Всё скучала у окна.
И кукушка часовая
Пела песни ей одна.