Театральный художник в запое и в его мастерской тишина,

Попугай в оперенье простое прячет клюв: то ли запах вина,

то ли въедливый запах морилки лезет в птичьи мозги из пустой,

но не выдохнувшейся бутылки, не желающей стать пустотой.

На подстолье макет декорации с тайной дверцей, решавшей вопрос

появленья в момент кульминации, то есть чуда, и здесь же поднос:

хлеб, вино и остатки грудинки, рядом стул и на спинке пиджак,

стеллажи и на полках картинки, кисти, брошенные на верстак…

Ранний вечер. Как будто из милости, сквозь подвальное полу-окно,

из мороки февральской унылости солнце врезалось в створку трюмо,

перепачкалось в радужной лужице расползающейся амальгамы

и цветастыми пятнами тужится повторить новогодней программы

 карнавальное пьяное счастье,

кресло, выпачканную обивку на себя натянув кое-как,

светит рыжею плюшевой гривкой, завалившись спиной на верстак,

задирает побитые ноги - развесёлый канкан для небес,

где  живут театральные боги, постановщики смертных чудес -

и Жако, встрепенувшись отчаянно, достаёт из груди серый нос

и поёт, к баритону хозяина подмешав попугайский прононс,

всякой птице, живущей за дверью, где вечерняя спит пустота,

выдирая то серые перья, то багровые перья хвоста

из тщедушного жалкого тельца:

«Он являлся! распахивал дверцу, сыпал семени божью щепоть,

напевал что-то близкое сердцу - а теперь вот оставил Господь.

Есть еда и вода - но за сеткой! пробирайся по жёрдочке в край -

рви дыру - но качается клетка и за ней примыкающий рай!

Посмотрите в замочную скважину! Как торжественно кружатся перья!

Как расцвечено всё, разукрашено! Как бодрит горький запах похмелья!

Всё в наличии, капля терпения, сцена, свет и артист-шалопай -

наступает финал представления - перед вами умрёт попугай!

Что еда, если бога не видно! Что вода, если сам нехорош!

Может это кому-то обидно, но цена тебе - ломаный грош.

Сон! отрада в короткой разлуке! помоги мне в разлуке навек!  

О, замрите движенья и звуки!  ставлю точку смыканием век!..»