Одиночество в квадрате

Пыльная комната. Сумерки. Письменный стол

в лужах из воска, похожий на паперть.

Рвань паутины. Ось глобуса над фортепьян.

Кресло и в нём силуэт, S латинское столь

напоминающий. Мало того, что он пьян

в стельку, так нет же – ещё и заперт

собственноручно на оба ключных оборот

с целью впотьмах вопросить себя: «Кто ты,

взглядом нетрезвым приникший к нагому стволу 

дуба в окне?». Створ окна, как разинутый рот,

смотрит на шкаф, где пылятся у Данте в тылу

Байрон, Шекспир и премудрый Гёте...

Час до полуночи. Время настало срывать,

вновь из себя выходя, маску фата

бренному телу, которое с горя без Вас

или же пьёт, или, к слову, изводит кровать

в происках сна, не надеясь на проф и анфас

Ваши. И значит, сие чревато

жизнью вне шанса на Вас или Ваше «Je taimе…».

Где Вы, известно. Под кем неизвестно.

Страшно подумать. Выходит, что сумма и впрямь

от переме не меняется. Вместе же с тем,

ясно субъекту одно: что его дело дрянь.

Кресло, в котором до ломки тесно,

роль гамака посреди корабельной кают

вновь выполняет. Каюта пустыней

водной объята. Но есть два отличия: цвет

и состояние. Выйди босым – и каюк.

Полночь в пространстве, рассудок сводящем на нет. 

Глобус, облёкшийся как бы в иней,

пыль из себя представляющий древнюю. Тень

от фортепьяно гротескная. Споря

с мачтой над кров, чертыхается ветер сквозной.

В целом плавучее средство, которому лень,

вроде плывёт, но куда и зачем подо мной,

градус не тот рассчитавшим с горя,

мне неизвестно. Известно лишь то, что зима

там, за окном в перекошенной раме.

Слишком уж пыльная комната, глобус, окно

перед фигур, год за годом сходящей с ума

лишь потому, что рукам её Вас не дано.

Если чему-то и быть, то драме.

В ней бы кота! Именуемый Шерлоком, тот

стал бы сюжета ядром. Неспроста же

виден в окне старый дуб, утонувший в снегу,

будто бы из-под пера сочинителя од,

светлых элегий, нередко во время прогу,

целых поэм и трагедий даже.

Песню б мурлыкал на правое ухо из двух,

сказки – на левое. Был бы примерным

другом тому посвятившим своё бытие,

кто напрягает в немом ожидании слух,

следуя свято ремарке, что истин в питье.

Крепкое пойло – отрада нервам...

Два пополуночи. Тридцать восьмой перекур.

Или девятый. Зима не без лая

там, за окном, колыхающим две занавес.

Комната. Кресло. Одна из безвестных скульптур,

в кресле застывшая, словно латинское S,

как бы наглядный пример являя.

С видом из кресла на глобуса сферу субъект

ждёт от сырого пространства подвоха –

перемещения тел в ипостаси любой,

но понимает: увы, его песенка спет.

Целая вечность минула с тех пор, как в запой

с воплем об стены «Субъекту плохо!»

канул вопящий, отдав предпочтенье свече.

Что ж, одиночества факт непреложным

стал для фигуры. Поплакать бы, что ли, навзрыд!

Было бы чем. Или так: у кого на плече.

За неименьем, фигура, неделю не брит,

словно безе в заварном пирожном,

заперта в комнате, скомкавшей запертый шкаф,

не претендующ на шанс быть открытым.

Пылью пропахшее кресло и в нём манекен,

позу латинскому S уподобивший, дав

мысли тем самым свободу парить в рамках стен,

как Средиземное море – с Критом,

с креслом в обнимку... Четыре утра. Я один.

И никого, что не так уж и странно,

если учесть фортепьяно с беззубой улыб

в недрах и глобус, прождавший на нём до седин –

скарб, что покинут был Вами, чей образ прилип

к сердцу прилипшего к креслу стана.

Прежних друзей не доищешься. Как сквозняком,

сдуло. Известно, в дурную погоду

каждый скорее свой зад норовит унести.

Раньше друзей было много. Теперь ни о ком,

ибо на всех именах им поставлен кресты,

разум тверёзый не вспомнит сходу.

Воздух пьянеет. И в нём, словно складки в плаще,

кресло теряется близ инструмента,

крышка которого полость скрывает беззуб,

глобус, годами некрученый, и вообще –

вся эта комната с видом на тонущий дуб

в сквере, гудящем навзрыд: «Memento…».

Здесь, в данной комнате, время не знает границ.

Что до пространства, то оного хватит,

дабы чьего-то вниманья к себе не привлечь.

Здесь, как привычного игрека верному икс,

в кресле сидящему Ваших залапанных плеч

не достаёт. Или как двух катет –

гипотенузе. Да что там сидящий без Вас!

Гёте, и тот безучастно пылится

в обществе Байрона, Данте и автора пьес,

тоже поэта, который и в проф, и анфас

видел меня в данной комнате, с Вами и без,

принцу из Дании корча лица...

Пыльно донельзя. И «Фауст», и «Гамлет» в пыли

оба, в обнимку с погиб «Дон Жуаном».

Рядом «Онегин». Правее собранье терцин,

что флорентийского гения в ад низвели...

Зябко. Рассвет. Солнце, как заводной апельсин,

ввысь поднимается в чём-то рваном,

как бы исподнем. Вся комната с книгами в ней,

створом окна, фортепьян и особо

к креслу прилипшей особою – весь этот фарш

тонет в пыли, за отсутствием Вас. Вам видней,

впрочем, быть может. Засим, исключительно Ваш.

Не обессудьте, но лишь до гроба…

Виталий Жаров, 2018

Сертификат Поэзия.ру: серия 1749 № 134551 от 26.05.2018

0 | 0 | 720 | 22.11.2024. 01:36:44

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []