А я и знал,

и догадаться мог,

что это мой,

единственно насущный,

прекрасный мир –

пленительный острог,

всё дальше и настойчивей зовущий.

 

И я встречал

твои материки,

исполненные

жадного величия,

но было мне

по жизни не с руки

расшаркиваться с видимым приличием.

 

И я любил.

А время страсти жгло

и оплавляло

контуры предсердия,

и было всё

по-молодому зло,

и окупалось каждое усердие.

 

Но эта жизнь,

сбегающая прочь,

брала взамен

тому, с чем расставалась,

моей души

сверкающую ночь, –

и этих красок больше не осталось. 

 

Остались дни

спокойные, как сон,

катящиеся –

ветром лишь гонимы,

и можно бы

начать считать ворон,

но это будет так невыносимо.

 

Так где ж найти

нечаянный приют,

чтоб памяти

открылось откровение,             

и осознать,

откуда же идут

под осень жизни радости весенние.