Отрозовел иван-чай, закровила брусника,

бьётся полынь, будто пляшет под злую дуду,

осень, оглохшая от журавлиного крика,

денно и нощно полощет листву на пруду.

…Остановились на станции – давней, вечерней.

Снова – ночные стрекозы, русалочий свет.

Разве имеют значенье, имеют значенье

двадцать ушедших, как поезд умчавшихся, лет?

Долгое тело под ситцем ее сарафана,

родинки, родинки – яблоку негде упасть.

Господи, промысел твой, но как больно и странно

вспомнить точеную, смуглую, узкую пясть…

Перелистаю на память историю эту –

лето, и лодка, и страсти надкушенный плод.

Что мне до них? Просто кончилось энное лето,

просто листва на поверхности пепельных вод.

Кажется, истина рядом, вот-вот, доберусь – и

выплывет, будто Иона из слизистой мглы.

Где ты, Мисюсь? Как тебе поживается, Руся?

Не покидайте…

Курлы – отвечают – курлы.