Старая история

Он был бродяга, циркач, клоун.
Он съел не один пуд соли и совершенно чётко знал, где и почём фунт лиха…
Вся его жизнь – прискорбный список ночей без ночлега, голодных дней, нападок и гонений, побоев и отсидок в каталажках.
Он был одним из тех людей – изгоев, чудаков, что бродят по стране за пёстрыми кибитками, разбивают балаганы на площадях, пустырях и на помостах устраивают представления.
Они умеют всё: глотать огонь, швырять гири, делать сальто и каскады кульбитов, петь и танцевать, показывать фокусы и дрессировать животных, оживлять тряпичных кукол и демонстрировать сеансы чревовещания, гадать по руке и торговать билетиками счастья.
Они умеют многое – сутками не спать, неделями не есть, часами стоять на голове, но годами верить в удачу…
И большинство из них не променяло бы своё драное трико на чёрный фрак с золотой цепочкой и бриллиантовым брелоком… ведь они не умеют делать двух вещей: унывать и молчать.
Оттуда, с помоста, пёстрой толпе народа они задавали важные вопросы уже одним своим существованием.
Люди шли к ним.

Это был самый обыкновенный городишко; серенький, тихий, без особых достопримечательностей.
Но тот, кто был в нём два дня назад, ни за что не узнал бы его сегодня.
Город бурлил, клокотал и пенился, город шипел, качался, о чём-то кричал, перешёптывался и куда-то торопился; и следом за ним неслись, спешили и все его жители.
Лавочники и фабриканты, кондитеры и повара, нищие и богатые – все были схвачены, остановлены на мгновение и разом брошены в общий водоворот.
И всё это могло означать только одно: в город идёт КАРНАВАЛ.
Он не из тех, кто любит, чтоб его заставляли ждать.

Он был бродяга, циркач, клоун.
Сегодня вечером ему опять выходить на публику. Этим карнавальным вечером…
Было ему немногим больше тридцати.
Невысокий, коренастый, он очень смахивал на обезьяну, и, естественно, не мог похвалиться красотой.
Но давно в этом городе не было такого трогательно-грустного Пьеро и столь издевательски-огненного Арлекина, давным-давно здесь никто так не управлялся на канате со свободно висящим концом и на туго натянутой проволоке.
И самое замечательное – это его песни. Люди не знали, где брал он слова к ним, не знали, где находил музыку, но когда гремела его гитара, или звучала его мандолина, или он крутил ручку шарманки и начинал петь, дети кончали плакать, женщины улыбались, больные и нищие забывали о болезнях и нищете, а у вечно пьяных трактирщиков, вечно бьющих своих жён, опускались и бессильно повисали по швам огромные, колбасного цвета ручищи.
А ещё он мог, стоило лишь ему этого захотеть, довести публику до дикого смеха и безудержных рыданий одновременно.
Многие побаивались его за это и распускали слухи, что он в дружбе с нечистой силой, хотели ему костра.

Вот сейчас он лежит, запрокинув голову под брезентом повозки, от ветхости напоминавшим карту звёздного неба. Он лежит и видит над собой чёрное небо, всё в звёздах, представляя, что сегодня он уже отработал, и, в то же время, хорошо зная, что сейчас ещё только пять часов пополудни и это впереди. Очередная встреча с толпой. Лицом к лицу.

Город торопит вечер.
Довариваются кушанья.
Допекаются пироги.
Достаются вина из погребов.
Гладятся манишки, завиваются букли.
КАРНАВАЛ ПРИБЛИЖАЕТСЯ.

В дымчатых сумерках зажигаются праздничные огни; сверкает множество газовых рожков и плошек, расставленных по карнизам домов и балконам.
Все огни кричат светом.
В тёплом воздухе носятся блёстки карнавала.
Улицы опустели: все горожане, у кого мало-мальски не пусто в кармане, расселись сейчас за своими столами в кругу семьи, чтоб подкрепиться и выпить красного вина.

С приближением темноты стали появляться на улицах первые подвыпившие маски.
В кого здесь только не вырядились?!
Но можно было уловить одну особенность: бедные выбирали костюмы королей, царей, львов, словом, сильных мира сего.
Пусть корона из картона, а мантия из старой занавески! Сегодня я – король!
Богачи же зачастую обряжались в лохмотья из дорогих тканей и изо всех сил, (а сил, поверьте, немало), старались почувствовать себя нищими.
Они кривлялись, прыгали, горланили песни и были счастливы.
Ещё бы!
Весело, великолепно быть нищим!
Конечно, зная, что тебя ждут жирный ужин и мягкая перина.
Вот только кончится карнавал – спадут лохмотья, исчезнут нарисованные на толстой гладкой коже ссадины и синяки!
На узких улочках городка творились удивительные вещи: лже-нищие униженно клянчили у псевдокоролей ненужную им милостыню, а те охотно давали им иногда монетку, но чаще щелчки и подзатыльники и «нищие на вечер» рассыпались в благодарностях и красноречии благословений.

Итак, да здравствует ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО КАРНАВАЛ!!
Небо и земля, дома и деревья, грязь и золото – всё смешалось в ослепительную, пёструю карусель. Уже не слышались игривые выкрики: «Маска, я тебя узнал!», обращённые к прекрасным поселянкам, коломбинам, принцессам…
Ибо никто не помнил, кем он был вчера, как никто не думал, кем проснётся завтра.
Городом, его душами, его планами и честолюбиями правил КАРНАВАЛ.

Первая тревога зародилась в порту, где стояли пустые корабли. Яркие флаги расцвечивания затрепетали сильней, как-то недоуменно-беззащитней; свежий, холодный ветер описал над заливом знак вопроса, не смог себя остановить, помчался в город.
Казалось, этого буйства красок, шумов, огней не могут выдержать сердца простых смертных, но, раз начавшись, КАРНАВАЛ становился всё безудержней, всё оглушительней; теперь он стекался к площади. Её широкое каменное лицо рябело от щербин и выбоин – следов прошедших по ней столетий. Её плиты выдержали столько казней, столько парадов, но такого яростного КАРНАВАЛА, как этот, не видела никогда.
Площадь прогнулась под тяжестью толпы, напомнив гигантскую чашу, полную всяческих каверз. Площадь была пьяна.


Почти посередине площади уходил в небо толстый канат, которого сейчас никто не замечал, его разлохмаченный конец висел над толпой метрах в трех. Укреплен он был на длинной железной перекладине, на высоте самого громадного из обрамлявших площадь домов.
Канатом обычно пользовались бродячие акробаты.
Сейчас его освещала иллюминация праздника.
На самом краю перекладины, над свисающим канатом, обхватив колени руками, на большой высоте сидел человек в тёмно-красном трико. Он не смотрел вниз; ему хватало звуков КАРНАВАЛА: рёв толпы, взрывы петард, хлопушек, треск тысяч бенгальских огней – всё сливалось в мутный, навязчивый кошмар.
Человек смотрел вниз устало и безразлично. Он думал: «Я мог бы заставить этих людей позабыть о КАРНАВАЛЕ, задуматься о завтрашнем дне…Я же мог, как делал не раз, позабавить их, но мне надоело быть их забавой. Сегодня я остался в этом городе не за тем. Хочу позабавиться сам. Моя труппа ушла отсюда ещё сегодня на рассвете, ей не придётся платить за моё легкомысленное поведение; за всё расплачусь сам».
Его лица коснулся холодный, трезвый ветер высоты и моря.
Человек встал, вынул из-за пояса факел, зажёг, поднял его над площадью, над волнами голов, - шальных, весёлых, пьяных.
Высоко-высоко на узкой перекладине стоял коренастый человек, затянутый в своё привычное тёмно-красное трико, его волосы трепал тот самый ветер, что напугал флаги кораблей в порту, тот, что уже два часа шнырял по городу, тот, что не любил шутить.
За спиной у человека висела его старая гитара, а он забыл, где он, зачем он, войдя в какой-то полусон…
Его разбудила опасная, густая тишина под ним. Она поднялась и, настигнув его, обожгла.
Тут он вспомнил, зачем горит его факел, понял, что обнаружен и чего от него ждут. Тишина лопнула быстро, извергнув злобную брань, визг, непристойные шуточки, крики восторга, и, конечно, просьбы спеть: видно, здесь его ещё не забыли; вся площадь стала сплошными: «Хочу!» «Желаю!» «Жажду!»
Человек был серьёзен, даже мрачен, но как он смеялся в душе над жалким, шатким своим величием, как и над жарким, жадным безумством толпы, которое завтра превратится в головную боль.
Человек погасил свой факел о перекладину, снял со спины гитару и во вновь наступившей тишине взял первый аккорд.
  Он решил отрезвить толпу.
Со страшной, головокружительной высоты сорвалась вниз песня, звучавшая странно и дико.
Порой казалось, голос певца готов был оборваться, но он тянулся, рос и крепчал над толпой, рассыпался на многие звуки и вновь звучал как строгий, мощный хорал, будто пел не один человек.
И гремела гитара над площадью.
О чём пел он? Слова не могут помочь. Это была песня волчьей свободы, песня птичьей осенней тоски; в ней обнялись любовь и ненависть, жизнь и смерть.
Вот она окончилась на середине слова, на полувыдохе, на полузвуке…
Тогда он, не допевший песню, снял с плеча гитарный ремень, обеими руками поднёс гитару к губам и, поцеловав её старое деревянное тело, поднял её высоко над толпой и разжал руки…
Толпа охнула и раздалась…
Гитара умерла легко, разлетевшись на мелкие щепки.

Какое-то время в этом месте площади человек видел проплешину. Потом толпа сомкнулась, подернулась тишиной. Застыла.
Человек крикнул сверху: «Ну, чего вы ещё хотите от меня?»
Вверх полетели возгласы: «Снять его!», «Вон из нашего города!», и вопли: «Обезьяна!», «Жалкий шут!», «На костер колдуна!».
Теперь площадь напоминала перестоявшую бадью с квашнёй; гнев толпы поднимался всё выше, лез изо всех щелей. Великан в рыжем домино сделал попытку ухватиться за канат и подняться. Не вышло.
Человек на перекладине встал на руки и начал выделывать всевозможные чудеса акробатики.
Реакция толпы была неописуемой. Такого издевательства она не могла вынести! Горький, громовый рёв покрыл всё; люди кричали, не слыша своих голосов, захлёбывались и глохли.
Сколько раз человек на перекладине делал этот же самый трюк перед той же публикой и это ему сходило с рук; тогда все вытягивали шеи и благодушно похохатывали, потешались над шутом с его послушным телом. Теперь это их бесило и они спешили принести жертву своему праведному гневу.
Человек позволил себе некоторые вольности, и вот уже публика не прощает. («На костер колдуна!»)
Вверх летели башмаки, колпаки, трости, короны, бутылки – всё, что под рукой.
Затем толпой постепенно и властно овладела весьма практичная трезвость. «Надо подняться на крышу, пройти по перекладине и столкнуть наглеца вниз!» - проорал багроволицый «нищий». «Вот ты и пройди!» - отвечал серенький и совершенно прозрачный «король», - «Повелеваю!»
Тем бы, может, и кончилось, но ветер спутал все карты.
То был тот самый ветер, что обещал акробату вернуться сильным, свирепым.
Человеку в темно-красном трико надоело стоять на руках, он спокойно сел и свесил ноги вниз, там негодовали, а он уже забыл об этом, задумался о чём-то, но тут-то и подоспел ветер.
Он стал исподволь раскачивать канат, своевольничал, играя с толпой, срывая бумажные колпаки, унося разноцветные покрывала…
Ветер наливался силой. Лохматый коней каната, как маятник гигантских часов, описывал над головами, над площадью широкие круги и дуги, всё шире, размашистее, и акробат заметил старания ветра.
Он ловко вскочил, ухватился за канат и плавно соскользнул вниз. Тысячи рук протянулись вверх, желая схватить обидчика, предвкушая расправу, но он остановился над кипящей толпой и начал свой полёт.
Достигнув шквальной силы, ветер погасил светильники КАРНАВАЛА, но темней от этого не стало: в городе начался пожар, бросив на лица преступный, хищный отсвет; чёрные дымы качались в небе, переплетаясь с белыми дымами, но никто не замечал этого.
Большой тёмно-красной птицей над ненавистью носился человек в старом трико и все глаза охотились за ним. Он, фигляр, шут, осмелился смеяться над толпой, обманул её ожидания. Близка расправа.
А человек хохотал весело, беззаботно и, казалось, не знал, что внизу, под ним, много голов с единственной трезвой и неумолимой мыслью: «Смерть шуту!»
А человек летал и хохотал, и ветер помогал ему, и никто не мог схватить его, и человек смеялся, смеялся, смеялся…
И лохматый конец каната реял над головами, фаршированными злобой, как хвост кометы.
_______________

Наутро небольшая бульварная газетёнка поместила в разделе «Происшествия» следующие заметки:
«Нам стало известно, что вчера вследствие пожара, у г-на К.К. погибли все свиньи, (числом 2).
Редакция выражает соболезнование г-ну К.К.»


«Сегодня, в 7 часов утра в куче бумажных колпаков и серпантина мусорщики обнаружили труп неизвестного. Опознание не представляется возможным: труп обезображен до неузнаваемости. Сохранились великолепные зубы, открытые оскалом смеха. Сомкнуть челюсти не удалось нашим лучшим специалистам».

Челюканова Ольга, 2017

Сертификат Поэзия.ру: серия 1266 № 128585 от 19.07.2017

1 | 0 | 1047 | 19.04.2024. 15:31:40

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []