Под оранжевым абажуром

1

Под абажуром тряпичным,
словно, календула в чае –
я вечера преотлично
с куклой прекрасной встречаю.

Чайник под паром зелёный,
чашки китайские, блюдца.
– Умный, а в куклу влюблённый, –
лампа и свечки смеются...

Старый осёл, а туда же! –
вторит комод им сосновый.
Чёрный чертёнок, как сажа,
в стопке хихикает снова...

– Помнишь печальную сказку?
Помнишь весёлую сказку?
Вспыхнули уголья в печке,
всё превратилось в золу...

Лишь оловянное сердце
да закопчённая брошка
радуют глаз и поныне,
внешний и внутренний глаз.

Пойте же странные песни,
рюмки сдвигайте, ликуя,
празднуйте, дети, победу,
в сладкий трубите рожок!

2

Был абажур, как медуза,
то есть печальная лампа,
как постаревшее сердце,
грела его изнутри.

И изнутри освещала...
Было тепло и уютно
в комнатке оторопелой
жизнь, попивая, листать.

Жизнь же цвела на страницах,
и на страницах коснела,
и со страниц улыбалась
девушкой с взором льняным.

Было ей сладко и горько
было ей томно и мило,
и унеслась она в сказку,
как улетает душа.

Сказочник вымолвил всё же:
«Будь же ты трижды счастлива,
Будь же ты счастлива трижды,
Крылышки, свет, береги!"

3

В венце из волос цветочном,
в венце из шипов полночных
сидишь ты на венском стуле,
и шея твоя грустна.

И грустные очи долу
ты всё опускаешь, бархат
ресничек твоих смеётся,
хотя не до смеха им.

Как эти кусочки хлеба,
как эти пластины сыра,
как дольки лимона эти,
ты память мою нарежь.

Что б было ей так же грустно,
что б было ей так же мило,
и пели б, целуя, губы
её в золотой висок.

4

Как чутко зима крадётся!
А мой абажур вечерний
огонь возжигает рано;
и вот, веселясь под ним,

смеются мои печали,
грустит моя радость, плачет,
и детка грызёт баранки –
душа – и косички две.

Смеются два сердолика,
и венчик с пробором светлым;
она – два вершка от стула,
и дюйм от стола она.

За наших меньших собратьев
за наших сестрёнок меньших!
Пускай им – полней и лучше,
и проч., и т.д., и проч.

5.

Вот такая вот сказка
и такая-то притча.
Две иконы пшеничкой,
золотясь, проросли.

И со стенки глядели:
Иисус, весь изранен
лоб, в шипах, в каплях красных, –
и святых целый сонм.

Вот тогда-то сказала
мне прабабушка веско:
чёрным словом ругаться –
внучек резвый, нельзя.

Можно только в оклады,
как в окошко, глядеться,
где пушистые вербы,
и лампадка-весна.

Можно только из школы,
не взрослея, тащиться,
с ранцем полным заспинным,
словно палевый жук.

Можно плакать, смеяться,
не старея, и даже –
вечно жить, и с сироткой
прыгать в «классики».
Вот...

6.

Три драматурга

Эсхил сидел, наморщив лоб,
Софокл отдыхал,
А Еврипид жевал укроп –
Или венок вязал.

И пили певчие мужи –
И был Софокл бур;
И светом солнечным служил
Им старый абажур.

Он на Ольховке провисел
Полвека, и потом
Был удалён от важных дел,
И опустел весь дом.

Темно на лестницах его,
В светёлках – темнота,
Впотьмах не видно ничего,
Как в брюхе у кита.

...И плыл ковчег сей по волнам,
Покуда не пристал
К Эллады светлым валунам –
И абажур достал...

Сидят великие мужи,
И каждый тороват;
И свет чарующий дрожит,
Похожий на закат...

И спорят, больше кто разлил,
И кто трезвей из них –
Софокл, Еврипид, Эсхил,
В давнишних снах моих.

7.

Свет в очах: слепой колодец,
Двор, не знающий впотьмах
Ворожей, разлучниц, сводниц,
Чёрных галок на крестах.

И антенн, и крыш пиковых,
И трефовых голубей,
И с нуля невест червовых,
И загубленных бубей.

Дам, старух в чепцах, служанок,
Жён кремлёвских, и простых,
Душных липовых стоянок
И погостов гробовых.

Дядей Жор и взрослых тётей,
Алкоголиков в дому,
Алкоголиков в работе,
Алкоголиков в дыму...

Кучи ящиков у двери,
Арку с лампой на ветру –
Света дантовых мистерий,
Ада дантовую тьму...

Словно германовы масти
Гладью глянцевой легли –
На сукно судьбы и страсти
Чихом неба и земли.

8.

Так сидят эпикурейцы
За зелёненьким сукном.
Сядь и ты, дружок, погрейся –
Что ты всё в себе самом?

Под старинным абажуром,
Под весёлой бахромой,
Стань картёжным эпикуром,
Стихотворец важный мой!

Ни к чему тебе заботы,
Хватит маяться впотьмах!
Видишь, целые народы
На суконных на столах?

Видишь, дамы и валеты,
И тузы, и короли
В глянец радостно одеты –
На материях земли.

Слышишь, тени под землею
Голосят на голоса?..
Не спеши, присядь со мною,
Смертью высуши глаза.

9.

За столиком круглым,
за столиком важным
галдят мудрецы
на наречье бумажном

Галдят мудрецы –
этот в шапочке круглой,
а этот – так толст,
ну а этот так хрупок.

Толстяк – наподобье
трубы ирихонской,
а эта – верблюдица
с гривою конской,

а этот – скелет
в холостяцком шкафу,
а та на весь свет
презирает судьбу...

Все – рыцари, дамы,
за столиком круглым:
вот этот так толст,
ну а этот так хрупок.

10.

Абажур, точно бабочка
и ночной мотылёк.
Старый дедушка бабушке
подарил перстенёк.

Было бабушке весело,
не рыдала она...
Зеркала занавесила
золотая весна.

Перстень Радость-Страдание
у неё на руке.
Дед зевнул на прощание
и исчез вдалеке.

Абажур тускло светится,
апельсиновый свет.
Что-то бабушка сердится.
Что-то дедушки нет.

Владимир Мялин, 2016

Сертификат Поэзия.ру: серия 1319 № 123059 от 20.10.2016

2 | 0 | 1165 | 18.04.2024. 21:06:19

Произведение оценили (+): ["Моргунова Елена", "Вячеслав Егиазаров"]

Произведение оценили (-): []