Человек социальный и человек эстетический

(Сопоставительный анализ стихотворений Н.Некрасова “Железная дорога” и А.Фета “На железной дороге”.) 

Аннотация. В статье рассматриваются понятия “человек социальный” и “человек эстетический” на материале сопоставления двух произведений поэмы Н.Некрасова “Железная дорога” и стихотворения А.Фета “На железной дороге”. Противопоставленные друг другу, оба поэта тем не менее способствовали развитию русской поэзии, обогащению её новыми идеями и средствами поэтической выразительности. Ключевые слова: поэт и время ~ “человек социальный” и “человек эстетический”~ миф и его преломление в стихах~ средства поэтической выразительности.

A.M.Sapir
Bar Harbor (Maine). U.S.A.

Social Man and Aesthetic Man on the comparison of two works of literary art poem “The Rail Road:” of N.Nekrasov and poem “On the Rail Road” of Athanasy Fet. Abstract. The article deals with the consepts of a “social man” and “aesthetic man” based on the comparison of two works of literary art poem “The Rail Road” by N.Nekrasov and poem “On the Rail Road” by Athanasy Fet. Opposed to each other, both poets contributed to the development of Russian Poetry, enhanced it with the new ideas and new means of poetic txpression.Keywords: Poet and Time, social man and aesthetic man, myph and its refraction in the poem, means of poetic expression.

Различия лирики Некрасова и Фета не следует, однако, абсолютизировать. Противостоя друг другу, Некрасов и Фет, рассматриваемые в исторической перспективе, дополняют друг друга, воплощая разные тенденции в общем поступательном движении лирической поэзии…

(Б.О.Корман. Лирика Некрасова. Ижевск. Издательство ”
“Удмуртия”. 1978. С.114)

На первый взгляд сама мысль о сопоставлении несопоставимого кажется невозможной. Однако таланты обоих рыцарей поэзии такой величины, страстность каждого из них в отстаивании позиции столь сильна, что сопоставление может помочь глубже проникнуть в тайны творчества обоих. Более того, каждый из поэтов наиболее полно и значимо представлял общественное мнение, выраставшее на дрожжах идейной борьбы.

Н.Некрасов. “Железная дорога”

Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденья, за любовь...
Иди и гибни безупрёчно.
Умрёшь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь.

Н.Некрасов. Поэт и гражданин.

Оба поэта были новаторами, каждый в избранной сфере деятельности, но судьба новаторства оказалась различной: новаторство Н.Некрасова, рождённое на пике революционной борьбы, было признано сразу и безоговорочно. Оно не оспаривается и сегодня. В чём состоит новаторство Некрасова? В создании образа “человека социального”. Вот как характеризуется оно исследователем его творчества Б.О.Корманом: “Для эмоционального развития человечества в новое время характерно (...) появление, развитие, выделение, осознание чувства, которое можно назвать чувством социальности. Оно включает в себя боль за угнетённых, страстное желание счастья для них, сознание своей личной, непосредственной ответственности за судьбы простых людей, своей кровной связи с ними.” (Б.Корман, с. 11). Характерно признание самого Некрасова: ”Передо мной никогда не изображёнными стояли миллионы живых существ! Они просили любящего взгляда” (с.15) “Любящий взгляд” вызвал из небытия живых и мёртвых строителей железной дороги, сделав их полноправными героями художественного произведения, как бы отодвинув себя, автора, на второй план, на первом оставив событие и его участников. На самом же деле, по справедливому замечанию М.Гина, “Рассказчик, представляя одну из спорящих сторон, одновременно является и автором. От имени рассказчика ведётся всё повествование, его взгляды полностью соответствуют взглядам автора, он присутствует в каждой строфе и строке в качестве комментатора…” (М.Гин. 1971. С.204) С первых же строк поэмы мы входим в художественное пространство поэмы. Этому способствует не только пейзаж, но и отбор героев. В нём есть несколько особенностей, связанных с главной проблемой поэмы. С одной стороны, они пополнили ряды строителей, покинув свои, вполне конкретные места жительства. Они “с Волхова, с матушки Волги, с Оки” “с разных концов государства великого…” Мастерски нарисованный узнаваемый пейзаж средней полосы России, как бы подтверждает “русскость” мест исхода. С другой поэт упоминает (устами генерала) “англосакса и германца” , которые оказываются, по его мнению, под стать строителям из России такие же “варвары, дикое скопище пьяниц”. Итак, художественное пространство, с одной стороны, вполне локальное, с другой стремится к расширению, чуть ли не ко всемирной всеохватности. То же с временем недавняя история строительство и пуск первой железной дороги (1842 г.) Но в воспоминаниях генерала возникает Рим. С момента переноса действия в Рим “вечный город” недавняя история, локальное время переводится в такое, которое не имеет ни начала, ни конца.
И Некрасов и Фет при создании стихотворений о железной дороге использовали мифы, в изобилии сопутствовавшие её строительству. Эти мифы различны и по разному интерпретируются поэтами. На них следует остановиться. В содержательной статье Светланы Комагиной “Образ железной дороги в русской литературе : мифологические истоки” (опубликованной . в сборнике Rocznik Instytutu PolskoRosyjskiego №1 (1) 2011), автор так определяет цель своего исследования: “В статье (...) рассмотрена связь образа железной дороги с моделью мифологического хтонического пространства, а образа поезда с архаической моделью змеядракона.(...) Решая вопрос что сильнее человеческое или техническое, в искусстве и медиакультуре последнее часто трактуют как “нечеловеческое”, неодолимо сильнее, враждебное, механическое, металлическое, бездушное, безжалостное, уничтожающее, имеющее интеллект, но не имеющее души. Не обошёл этот взгляд и восприятие образа железной дороги с её пугающе бесконечным пространством и неумолимо движущимися поездами. (...) “Лунное сияние”, “толпа мертвецов” вокруг поезда может восприниматься как характеристика хтонического мира (мира нижнего ряда подземного загробного мира мёртвых”) (2011. с.41) Автор статьи напоминает о том, что образ дороги в фольклоре это место испытания героя.. Сцены из истории строительства так называемой Николаевской железной дороги, каждое из тех мест, которые открываются взорам едущих, исполнены борьбы с угнетателями разных мастей от грамотеев десятников до генерала. Это и есть испытание, выпавшее на долю строителей. Некрасов делает их героями своей поэмы и наделяет чувством социальности. Они сознают, что их жизнь, каторжная работа и смерть детерминированы социальными условиями. Поэтому автор доверяет им рассказать об этом. Главный вопрос кто строил железную дорогу, озвучен первоначально мальчиком (Ваня “в кучерском армячке”, он сын генерала “папаша” “в пальто на красной подкладке”). Но такая формулировка вопроса лишь часть проблемы. Философский по сути вопрос основной в поэме: кто подлинный строитель и созидатель материальных и духовных ценностей. Главный вопрос связан с другим какой ценой оплачен результат народного труда? Оказывается зачастую ценой жизни. Вот почему поэт актуализировал один из мифов, рождённый в процессе строительства: “толпа мертвецов” появляется в Ванином “сне удивительном”, чтобы свидетельствовать

(Поэма “Железная дорога” цитируется по : Некрасов. 1965):

В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему. …………………..
Он то согнал сюда массы народные.
Многие в страшной борьбе,
К жизни воззвав эти нивы бесплодные,
Гроб обрели здесь себе...

“Труды роковые” так характеризует труд строителей автор. Устами самих строителей раскрыт смысл слова “роковые”

Мы надрывались под зноем, под холодом,
С вечно согнутой спиной,
Жили в землянках, боролися с голодом,
Мёрзли и мокли, болели цингой.
Грабили нас грамотеидесятники,
Секло начальство, давила нужда…

Казалось бы, нарисована антиэстетическая, отталкивающая картина каторжного, а не созидательного труда. Но строителям дано увидеть себя и свой труд иными. Они называют себя высоким словом “божии ратники, Мирные дети труда” и так оценивают своё отношение к труду: “ любо нам видеть свой труд ”. Ведь это они, “к жизни воззвав эти нивы бесплодные, Гроб обрели здесь себе” Главным в их труде оказывается созидание. Вот из какого источника рождается мысль о “ привычке к труду благородной”:

Эту привычку к труду благородную
Нам бы не худо с тобой перенять…
Благослови же работу народную
И научись мужика уважать.

Таким образом, и отдельные сцены с участием мертвецов, и портреты тех умерших, чьи фигуры, лица, позы привлекли внимание автора и показаны крупным планом, отталкивающие внешне, участвуют в философском споре о созидателях материальных и моральных ценностей. Впрочем, спор для них не умозрительноотвлечённый, а жизненно важный. Обратим внимание на речь строителей. Некрасов не пошёл по пути стилизации их слова в народном духе. Лишь отдельные вкрапления отличают эту речь от речи автора или генерала: “добром поминаете” , “в земле истлевать суждено”, “боролися”, “Любо нам видеть”... Тем более убедительно звучит в их устах слово “братья”: “Братья! Вы наши плоды пожинаете…” Они произносят его как право имеющие, как люди, сознающие великий смысл своего труда. Затем это же слово, обращаясь к Ване, произносит автор: “Это всё братья твои мужики”. Такое изображение мужика несомненно новаторское. Из антиэстетических сцен, картин, портретов рождается вывод не только эстетический, но и этический. Поэт революционной демократии верит в успех борьбы народных масс: Эта вера покоится на убеждённости, что народу присуща “привычка к труду благородная”:

Вынес и эту дорогу железную,
Вынесет всё, что Господь ни пошлёт…

Анафора, словно печать, скрепляет вывод поэта. Автор убеждён также в том, что молодое поколение сумеет не только увидеть правду, но и бороться за её торжество. По сути, всё, что говорится от лица повествователя, говорится не для генерала, а для “умного Вани”, “которого насильно “держат в обаянии”. Для мальчика путешествие стало своего рода “инициацией” .Таково мнение Св.Комагиной, статья которой привлекалась выше. Трудно не согласиться с её мнением, ведь у мальчика буквально открылись глаза: он увидел “своих братьев” в мужиках. Впервые Ваня чувствует правоту в том, что сказал ОН : “вот они нашей дороги строители”. На данном этапе спор об истинных строителях железной дороги (и не только её) можно было бы считать проигранным генералом, если бы не горькоироническая последняя главка поэмы. Она вступает в противоречие со всеми высокими словами прежних главок и как будто бы подтверждает мнение генерала о народе как “скопище пьяниц”. Ощущается спор поэта с самим собой в оценке народа и его будущего.
Присущее Некрасову художественное чутьё, чувство композиции, в частности, выразилось в том, что отдельные реплики и сцены корреспондируют друг с другом, зачастую спорят. “Нет безобразья в природе!” (первая главка) прямо соотносится с горечью слов: “Кажется, трудно отрадней картину Нарисовать, генерал?” (Заключительная главка.) “Любо нам видеть свой труд”, говорят умершие от непосильного бремени труда и жизни строители. И “Едет подрядчик (...) работы свои посмотреть.” “Вы бы ребёнку теперь показали Светлую сторону…” “ Выпряг народ лошадей и купчину С криком “ура!” по дороге помчал…” “Всюду родимую Русь узнаю…” , говорится о пейзаже в 1й главке. Но узнаваемая “родимая Русь” это и “... насыпи узкие, Столбики, рельсы, мосты. А по бокам то всё косточки русские.. Сколько их!..” “Родимая Русь” это и живые и мёртвые строители, гордые и готовые унижаться. И таких примеров множество. Возвращаясь к вопросу о речи строителей, следует заметить, что их речь воспроизводится поэтом поразному. Уже говорилось, что речь строителей” божиих ратников” почти не стилизована под народную. Но те же строители в сцене с “купчиной” говорят на привычном им языке, используя и диалектизмы и просторечье: “Может, и есть тут теперича лишку, Да вот поди ты!..” Столкновение двух стилей речи становится дополнительной характеристикой строителей. Перед нами не просто обмен репликами, но и обмен жизненным опытом, социально детерминированным. Но одновременно спор показывает, как далеко ещё до осуществления того идеала, о котором мечтал Н.Некрасов!

Фет. “На железной дороге”

В мир стремлений
Преклонений
И молитв,
радость чуя~
Не хочу я
Ваших битв.

А. Фет. Quasi una Fantasia .
(Стихи Фета цитируются по : Фет. 1956.)

Самое важное в понятии “человек эстетический” ориентация не на сиюминутное и злободневное, а на вечное: “Твой голос всё к себе зовёт, ЧТО в человеке человечно и ЧТО в бессмертном не умрёт ” (“Шиллеру”) так определяет это качество сам поэт.

На железной дороге:

Мороз и ночь над далью снежной,
А здесь уютно и тепло,
И предо мной твой облик нежный
И детски чистое чело.
Полны смущенья и отваги,
С тобою, кроткий серафим,
Мы через дебри и овраги
На змее огненном летим.
Он сыплет искры золотые
На озарённые снега,
И снятся нам места иные,
Иные снятся берега.
В мерцаньи одинокой свечки
Ночным путём утомлена,
Твоя старушка против печки
В глубокий сон погружена.
Но ты красою ненаглядной
Ещё томиться мне позволь~
С какой заботою отрадной
Лелеет сердце эту боль!
И серебром облиты лунным,
Деревья мимо нас летят,
Под нами с грохотом чугунным
Мосты мгновенные гремят.
И как цветы волшебной сказки,
Полны сердечного огня,
Твои агатовые глазки
С улыбкой радости и ласки
Порою смотрят на меня.

(А..А.Фет. 1956. С.2052 06)

Стихотворение А.Фета написано несколько ранее, чем стихотворение Некрасова (1864), Оно датируется концом 1859 года началом 1860 годов. Опубликовано в журнале “Русский вестник” в 1860м. Это были важнейшие годы для становления поэзии Фета. Он определял свою позицию в той новой эпохе, эпохе революционной демократии, которая овладевала сознанием многих современников. Кумиром их становилась поэзия Некрасова. Ему повезло более его открытия в области поэзии создание образа “человека социального” были признаны не только современниками, но и почитаемы сегодня. Фету не повезло: его “эстетический человек”, хоть и обрёл своих сторонников, но история русской общественной мысли и литературы в своём развитии и сегодня недооценивает заслугу Фета. Более того, и сегодня не наступило то время, которое бы востребовало “человека эстетического”.
В стихотворении прочитываются самые заветные, выношенные Фетом концепции: счастья (“Я к наслаждению высокому зову и к человеческому счастью”. “Муза”), любви (“Необъятный, непонятный, Благовонный, благодатный Мир любви передо мной”. “Роза”) и красоты. (“Только песне нужна красота, Красоте же и песни не надо…” “Только встречу улыбку твою…”) Рассыпанные по многим стихотворениям Фета в виде формул, они присутствуют в стихотворении “На железной дороге” как элементы сюжета, диктуют поведение героев. Присутствие их в стихотворении определяет движение внутреннего (лирического) сюжета. Внешний сюжет это путешествие по железной дороге. Таким образом, разнообразное движение определяют развитие сюжета. Для удобства прочтения и разбора каждое из “движений” и его ответвления будут рассмотрены по отдельности. В действительности же они не просто сосуществуют, но и постоянно переплетаются. Что мы можем сказать о персонаже, от лица которого ведётся повествование, о лирическом “Я” стихотворения? Он выразитель точки зрения автора, его глазами мы видим происходящее. Но его характер почти не раскрыт. Мы знаем только, что он ценитель женской красоты, в которой его более всего привлекает детскость и чистота. Не случайно подобная красота уподобляет женщину ребёнку и ангелу. Вот только несколько примеров: “лепет младенческой ласки”, “О дитя! Как легко доверяться мне песне твоей”~ “детскизадумчивый взор”~ “детские грёзы, у которых всё блеск впереди”~ “из под ресниц твоих шелковых заглянет ангел голубой”~ “как ангелов младенцев окрылённых узришь…” В первой же строфе стихотворения “На железной дороге” завязи обоих сюжетов внешнего и внутреннего. С самых первых строчек мы ощущаем движение. Перед нами характерный хронотоп дороги. Движение в противопоставлении понятий “здесь” и “там”: “Мороз и ночь над далью снежной, / А здесь уютно и тепло. .” Противопоставление продолжено картиной спящей старушки, сидящей “против печки”. Уют тёплого замкнутого пространства, клонящего ко сну, противопоставлен неуюту холоду заснеженного внешнего мира.
Сменяющие друг друга картины, возникающие на пути препятствия, движение к цели и встречное движение возникающих в поле зрения картин и предметов, преодоление огромного заснеженного пространства и преодоление “смущенья и отваги” от ещё не сформированной привычки ездить по железной дороге, “смущенья и отваги” во взаимоотношениях со спутницей всё это слагаемые хронотопа. Наконец, движение передано самим образом поезда, который отождествляется с “огненным змеем”. Фет использует образ, имевший огромный резонанс в сознании современников. Присмотримся к тому, как этот образ, созданный мифологическим сознанием, преображён в стихотворении. Это становится понятным, если сопоставить образ огненного змея в стихотворении Фета с восприятием змеядракона собственно в народном сознании. В пьесе А.Островского “Гроза” (создана в 1859-м г., в то же самое время, что и стихотворение Фета) странница Феклуша рассказывает о нём как очевидица ( “своими глазами видела”).

“ В Москве то теперь гульбища да игрища, а по улицам индо грохот идёт, стон стоит (...) огненного змея стали запрягать: всё видишь для ради скорости. (...) Другие от суетыне видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами то вот так ( растопыривает пальцы) делает. Ну, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат”

(Островский. 1987. С.368)

Огненный змей в стихотворении Фета лишён какой бы то ни было связи с хтоническим пространством, как в поэме Некрасова или в рассказе “очевидицы”. Более того, он в отличие от упомянутых образов полемически эстетичен. Не случайно Фет из всех глаголов, передающих движение, выбирает и дважды употребляет формы одного и того же “лёгкого” и красивого глагола “лететь”. (Образы, связанные с полётом, любимые у Фета) “Мы через дебри и овраги ... летим” сказано о повествователе и его спутнице, и “Деревья мимо нас летят” о встречном движении. В облике и поведении огненного змея, комфортного средства передвижения, нет ничего устрашающего, В нём “уютно и тепло”. От змеядракона он сохранил способность летать.и преодолевать в полёте любые препятствия: дебри (густой непроходимый лес) и овраги (впадины на поверхности земли), протяжённые заснеженные пространства, летящие навстречу деревья, “мгновенные мосты”. Фет очень избирателен и скуп в изображении препятствий. Но в целом картина, нарисованная поэтом, не отталкивающая, а привлекательная. Дополняют картину “искры золотые”, которые “сыплет” поезд “на озарённые снега”. .Не страшны ни сам полёт, ни “искры золотые” Не случайно старушка мирно спит, комфортно устроившись напротив печки. Не случайно и герою и героине, которых ритм движения усыпляет, тоже снятся “места иные, иные снятся берега”. Известная музыкальность А.Фета проявилась в том, что он сам расслышал и нас заставил услышать музыку движения:

И серебром облиты лунным,
Деревья мимо нас летят,
Под нами с грохотом чугунным
Мосты мгновенные гремят.

Строфа заслуживает особого разговора. Во-первых, Фет впервые использует определение “чугунный” (в просторечьи “чугунка”~ интересно, что и у Некрасова в “Железной дороге” использована та же рифма: лунный чугунный), правда, пока не экстраполируя определения на всю железную дорогу. Во-вторых, выделенные мной слова действительно “чугунно” “звучат” благодаря скоплению “грохочущих” согласных: ГР, ГН, МГН, ГР. Втретьих, Фет использует замечательно ёмкое определение “мосты мгновенные”. Мосты, возникающие и исчезающие мгновенно, трудно убедительнее показать экспрессию движения и скорость огненного змея, чем это сделал Фет, создавший с помощью метафоры совершенно новый субъект поэтического мира стихотворения “ мосты мгновенные” Завершая разговор о хронотопе и о преображении мифа в стихотворении, можно сделать вывод о включении в движение огромного пространства и значительного времени: здесь есть “над” и “под”, движение к цели и встречное, реальное и привидевшееся во сне, локальное вагонное пространство и заснеженная равнина всё приведено в движение Рассмотрим ещё одну ветвь движения, важнейшую в сюжете произведения взаимо отношения героя и героини. Эта линия начинается в первой же строфе (две последние строки первой строфы). Впрочем, поначалу никаких взаимоотношений нет. Случайная спутница привлекла внимание героя той красотой, которая особенно ценима им: “И предо мной твой облик нежный / и детски чистое чело” Мы видим её глазами героя, существующую как бы саму по себе. И введён этот образ в строку тоже нетрадиционно. Союз И вводит его как один из однородных (равноправных) членов предложений: “мороз И ночь~ уютно И тепло~ И предо мной твой облик…” В следующей строфе облик спутницы дополнен эпитетом “ кроткий серафим ”. Согласно легенде, в иерархии ангелов серафим высший чин. А “кроткий”, то есть не отпавшее от Бога его создание. Но в этой же строфе герой и героиня объединены общими чувствами и действиями, что подчёркнуто местоимением “мы”, кратким прилагательным “полны” и глаголом “летим” ( первое лицо множественного. числа): “Полны смущенья и отваги, / С тобою (...) на змее огненном летим”. В движении этого сюжета есть очень важный момент, вполне раскрывающий представление героя Фета о красоте и её воздействии на человека. Вот эта строфа:

Но ты красою ненаглядной
Ещё томиться мне позволь~
С какой заботою отрадной
Лелеет сердце эту боль.

В разбираемом стихотворении как будто всё необычно с точки зрения здравого смысла, и всё очень характерно для фетовской концепции любви и красоты. Строфа оркестрована с помощью звука [л’ ]: ненагЛЯдной, позвоЛЬ, ЛЕЛЕет, боЛЬ. Великолепно работают оксюмороны: “томиться красою ненаглядной”, “лелеет сердце эту боль”. В них запечатлена убеждённость, что любовь это преодоление, это трудная работа души, зачастую сопровождаемая болью. Иными словами, представление Фета о любви само по себе оксюморонно: “Безумного счастья томительный трепет”~ “Своей тоской, как счастьем, дорожу”~ “В страданье блаженства стою пред тобою”. Примеры можно было бы множить. Не странно и то, что герой испрашивает позволения на подобные переживания. Я употребила слово “испрашивает”, но поэт не говорит нам, озвучен или нет диалог героев. Вполне возможно, что в диалоге участвуют не слова, а жесты и мимика. В стихотворении “Пришла, и тает всё вокруг” Фет говорит о красоте как побуждении к действию:

Нельзя пред вечной красотою
Не петь, не славить, не молиться.

Эта заповедь нашла подтверждение и в анализируемом стихотворении. Она определяет и поведение героя. И то, что на первый взгляд кажется странным, оказывается закономерным. Вернёмся к началу стихотворения. Мы видели интерес героя к своей случайной попутчице и отсутствие интереса с её стороны. затем на протяжении 5(!) строф мы следили, как складываются взаимоотношения между героями. Путешествие из Москвы в Петербург было долгим занимало более 20ти часов, и то, что не показано в стихотворении, домысливается читателем. Упоминанием о первых движениях героини навстречу герою и его чувству завершается всё стихотворение:

И как цветы волшебной сказки,
Полны сердечного огня
Твои агатовые глазки
С улыбкой радости и ласки
Порою смотрят на меня.
Названа деталь портрета “
агатовые глазки”

которая делает более конкретным образ спутницы, ведь до этого момента на её лице читалось лишь то, что всегда привлекало героя в красоте женщины (“детски чистое чело”, “кроткий серафим”, “красота ненаглядная”) родовые, с точки зрения поэта, черты привлекательного женского облика. Более того, определение “кроткий серафим” раскрывается в этих заключительных строчках как бы изнутри. Слово “серафим” с греческого имеет значение “жечь”. Но огонь “агатовых глазок” сердечный. Подобно тому, как в стихотворении преображён образ огненного змея, преображается и героиня “ кроткий серафим”. Строфа построена необычно: глагол вынесен в последнюю строку. Ему предшествуют и обстоятельство сравнительный оборот (“как цветы волшебной сказки”), и обособленное определение (“полны сердечного огня”) оба они относятся к “агатовым глазкам”, стоят перед определяемым словом и уточняют его, затем следует определение “с улыбкой радости и ласки”, тоже относящееся к “агатовым глазкам”, но стоящее после определяемого слова. Таким образом, глагол “смотрят”, обозначающий в данном случае и действие и состояние, отодвигается на самый конец строфы предложения. При таком построении внимание читателя сосредоточивается не на глаголе, а на том, что характеризует “агатовые глазки”. Но композиция предложения и в этом сказался талант Фета такова, что глагол “смотрят” всё же выделен, обособлен, очищен от всего привходящего.
Вернёмся к первой строфе, к двум последним её строчкам, в которых завязь внутреннего конфликта. Фет использует здесь назывное предложение. Действительно, персонажи лишь названы, между ними нет взаимоотношений. Образ спутницы лишь намечен в этом предложении, но это встреча с “вечной красотой”, пробуждающей к жизни “человека эстетического”:

Спасибо жизни! Пусть по воле рока
Истерзана, обижена глубоко,
Душа порою в сон погружена, Но
лишь краса душевная коснётся
Усталых глаз, бессмертная проснётся
И звучно затрепещет, как струна.

(“Сонет”. 1857)

Такова первая веха на пути обретения взаимности. Такой же вехой, но свидетельствующей об обретении духовного контакта, становится глагол “смотрит” в последней строке стихотворения. Известно, что Фет едва ли не для каждого своего стихотворения находил особый стихотворный размер, смело компоновал трёхсложные и двусложные размеры, прокладывая путь к акцентному стиху 20 го века. В разбираемом стихотворении Фет использует как будто бы традиционный ямб. Но ямб стихотворения, с одной стороны, целеустремлённый, наступательный, с другой, несколько раз словно притормаживающий своё движение. Это происходит в моменты повторов слов или синтаксических конструкций. Перечитаем под этим углом зрения последнюю строфу. В ней благодаря повтору нескольких синтаксических конструкций создаётся так называемое эмфатическое ожидание (эмфаза, эмфатический термины Б.Эйхенбаума), которое разрешается в последней строке, одним из последних слов стихотворения “смотрит”. Таковы первые шаги духовного общения между героем и героиней. В этой точке сходятся оба сюжета внешний (путешествие по железной дороге) и внутренний обретение духовной близости. Последняя строфа необычна с ещё одной точки зрения. На протяжении всего стихотворения в четырёхстрочных строфах чередуется мужская и женская рифмы. Но в последней строфе 5 строк. Дополнительная женская рифма “сказки глазки ласки” обращает на себя внимание, потому что рифмующиеся слова по смыслу своему содержат дополнительную характеристику спутницы милой, ласковой женщины. В них как бы уточняются ранее данные характеристики “детски чистое чело”, “кроткий серафим”.
На протяжении предшествующих 6 строф лирическое “Я” было главным действующим лицом: его глазами мы видели людей и события, его устами произносились оценки. В последней строфе на первый план выходит героиня, и мы почти не замечаем, что иной, чем прежде, видит её автор. Красота как внешнее проявление замечательных внутренних качеств вот что выходит на первый план.
Прочитав стихотворение, мы убедились в удивительном мастерстве Фета, способного показать тончайшие оттенки, почти незаметные проявления зарождающегося чувства. Исследователи говорят о том, что Фету присуща “ясность и точность в передаче неясного и неточного” (Ермилова Е.В. 1971. С. 270).
В целом, это стихотворение Фета, как многие и многие другие, оставляет впечатление особой душевности. Она несомненное следствие тех идеалов красоты, любви и счастья, которые являются слагаемыми образа “человека эстетического”. “Писатель вроде Фета становится частью души читателя, перевоплощается в чувство и сознание тысяч и миллионов душ” (Л.М.Лотман. 1981. С.181) Не последнюю роль играет музыкальность его стихов. Они привлекли внимание композиторов (Чайковский, Алябьев, Гурилёв, Булахов и др.), и романсы на стихи Фета стали известны раньше, чем собственно творчество поэта. По свидетельству М.СалтыковаЩедрина, его стихи, ставшие романсами, распевала вся Россия.
Оценивая состояние поэзии на момент появления в ней Некрасова и Фета, Б.Эйхенбаум пишет: “... Русская лирика строгого стиля (...) исчерпала все свои возможности, Русской поэзии предстояло отойти от “высокого канона”, созданного предшественниками. Равновесие пушкинской эпохи нарушилось”.
Рассуждая далее, исследователь говорит о заслуге Некрасова и Фета, обновивших отечественную поэзию. “Некрасов вводит в поэзию грубую злободневность, изгоняет традиционные темы интимной лирики (...) Его удары направлены против “высоких” шаблонов старой лирики, против той лексики, на которой сам он воспитывался. (...) Он обновляет язык, вводя народную речь с её диалектизмами, усиливает сюжетную сторону, отказывается от классических размеров (...). Его поэзия (...) рассчитана на толпу, на улицу”. “Фет действует иначе. Он замыкается в кругу самых “банальных” тем тех самых, против которых так ополчился Некрасов, но сообщает стиху эмоциональную напевность, которой русская поэзия ещё не знала. (...). Они, при всей своей противоположности, сходятся в том, что ищут где то внизу, за пределами “высокого” искусства, источников для обновления поэзии. ” (Б.Эйхенбаум. 1969. Сс. 436437). Но все новации фокусируются в образе героя лирики. Словосочетание “человек эстетический” родилось в противовес формуле “человек социальный”. Формула Некрасова позволила раздвинуть пределы лирического пространства, обновить само понятие “лирическое”, переосмыслить образы героев лирики. Своим поэтическим талантом Некрасов утвердил образ “человека социального” как центральную фигуру лирики.
Ход истории, развитие революционной мысли в России не только противопоставило двух великих поэтов современности, но и сделало их антагонистами. Некрасов не просто стал кумиром революционно настроенных россиян, но и почитался выше Пушкина именно такие реплики были слышны на его похоронах. Но герой Некрасова, рождённый временем противостояния и борьбы, не мог быть героем “на все времена”. Ощущалась явная потребность в герое иного плана.
Таким человеком мог бы стать “эстетический человек” Фета. Н.Н.Скатов говорит об изображении поэтом “природного человека, человека как такового, органического, чувствующего прежде всего, человека естественного” (Козубовская Г.П. 1994) Ни одно из определений Н.Н.Скатова не противоречит формуле “человек эстетический”, а лишь углубляет её. “Органическое чувствование” природного человека та сфера, где не было равных Фету. В них, по мысли поэта, “высшая правда”, которой он служил:.

Так мы живём, так мы поём и славим,
И так живём, что нам нельзя не петь

(А.Фет. “Кляните нас: нам дорога свобода…”)

Литература. Ермилова Е.В.Некрасов и Фет. ~ М.Наука.1971
Козубовская Г.П. А.А.Фет и проблема мифологизма в русской поэзии Х!Х начала
ХХ века.Дисс. д. доктор филол. н. СПб, 1994.
Комагина С. Образ железной дороги в русской литературе: мифологические истоки. //
Rochnik Instytutu PolskoRosyiskiego”.
2011.#1(1) URl:
http://ipr,org/wpcontent/uploads/2012/04/KomaginaRochnik
IPR112011.
PDF
Корман Б.О. Лирика Некрасова. Ижевск~ “Удмуртия”.1978
Лотман Л.М. К вопросу об адаптации поэзии Фета художественным сознанием конца Х!Хначала ХХ в.в.// Классическое наследие и современность~ сб статей / отв. ред.
Д.С.Лихачёв~ АН СССР, Инт русской лит. (Пушкинский Дом) Л. Наука.1981
Некрасов Н.А. Собр.соч. в 8 т. ~ Худож.лит 1965. Т2.
Островский А.Н. Сочинения в 3 т. М. Худож. лит. 1987. Т1
Фет А.А. Стихотворения.М. ГИХЛ. 1956
Эйхенбаум Б.М. Мелодика русского лирического стиха // Эйхенбаум Б.М. О поэзии.
Л~ Сов писатель. 1969 С.327511.
Данные об авторе.

Ася Михайловна Сапир Заслуженный учитель школы Российской Федерации. Работала преподавателем литературы гуманитарного лицея №40 г. Екатеринбурга Свердловска). С 1984 по 1996 год совмещала работу в школе с работой в качестве старшего преподавателя на кафедре современной русской литературы УрГПУ. С 1996 г. живёт в США, в штате Мэйн. Email: asyasapir@gmail.com Ab aut the author Asya Michailovna Sapir is a Distinguished Teacher of Russian Federation. Worked as a teacher of literature at the Liceum for the Humanities no.40 in Ekaterinburg (Sverdlovsk). From 1984 to 1996 simultaneously with the Liceum worked as senior instructor at the department of contemporary literature, Ural State Pedagogical University. Since 1996 , lives in the US state Maine.