“Охранный круг любви” (Элла Крылова. Стансы к Юлию)

Дата: 24-11-2015 | 19:57:06

Элла Крылова сделала своим читателям щедрый подарок - несколько стихотворных книг, изданных в самые последние годы. Более всего поразили меня стихи из книги “Стансы к Юлию”. Под этим названием собрана любовная лирика, посвящённая мужу, - 149 страниц про любовь. (Почему-то возникла аналогия с пьесой Эдварда Радзинского “104 страницы про любовь”, ставшей основой культового фильма “Ещё раз про любовь”.)
Книга заслуживает внимания современных литературоведов самого высокого уровня по целому ряду причин. Главная, конечно же, уровень собранных в ней стихов. Во-вторых, она уникальна. . В ней история любви, которая не только не потускнела со временем (спустя 25 лет!), а напротив, - окрепла и вызрела, и осознана любящими как главная ценность жизни. Стала “охранным кругом” этой жизни. Книга написана Единственной Возлюбленной и посвящена Единственному Возлюбленному. Сила этого совершенно земного и очень высокого чувства, и как плотского, и как духовного влечения, равно благословляемого небесами, выраженного страстно, искренне, незаёмными словами, - вот что заставило меня всмотреться и вслушаться в эти стихи. В-третьих, книга должна быть интересна исследователям современной поэзии темой любви, ставшей главной в “Стансах к Юлию”, если они хотят иметь не однобокое, а полное представление о том, как, на каком уровне и какими поэтическими средствами она может быть решена.
Впервые с образом “охранного круга” я встретилась в стихотворении Эллы Крыловой “Петербургская ночь” “Охранный круг ночника” - образ, вобравший в себя несколько смыслов. Это и огонёк в ночи, “во тьме”, это и то, что противостоит “неверному свету (...) фонаря” ( сочетание слов “фонаря” и “аптеки” - аллюзия на Блока. Вообще интертекстуальные связи в стихах Эллы очень интересны, как показатель разомккнутости творческого сознания поэта) и непосредственно предшествует свету утренней зари. Образ “охранного круга” - это не просто несущая конструкция, это, если продолжить начатый терминологический ряд, “замОк” - “центральный камень в вершине свода, арки”. Кульминация лирического сюжета.
В книге “Стансы к Юлию” этот образ, в том числе и в преображённой форме, встречается в нескольких стихотворениях (“Осенняя элегия”, “Белая песня”, “Ворона словно вымыта шампунем”, “Так в доме хорошо”, “Тебе с другого края не дивана, Вселенной”, “Сумерки”. В некоторых других стихотворениях есть образы Храма, Вселенной, которые, как я постараюсь показать идентичны образу “охранного круга”), но именно эти стихотворения занимают важное место в композиции всей книги, поэтому можно считать, что образ этот имеет общее смысловое и конструктивное значение.
Прежде чем я перейду к анализу этого образа, хочу несколько слов сказать о заглавии книги. В нём важны оба слова - и определяющее жанр, и обозначающее адресата лирики.
В использовании жанра “стансов к …” у Эллы Крыловой гениальные предшественники : Байрон и Бродский. У первого “Стансы к Августе”, у второго - “Новые стансы к Августе”. Из трёх авторов только Байрон был верен стансам как жанру, получившему популярность как противовес элегии. И.Бродский, назвав произведение “Стансы к …”, создаёт стихи в разных жанрах. Эпоха взаимопроникновения жанров, использования “синкретических” (или “синтетических”) жанров была в самом расцвете. Э.Крылова идёт ещё дальше, ломая стереотипы, включая в книгу такие жанры, которые находятся в оппозиции к жанру стансов, например жанр лирического очерка (“Деревенский очерк”), сонета (“Сонет”), стихотворного портрета Как правило, в заглавии таких стихотворений присутствует их жанровое определение.. В жанре собственно стансов написано всего несколько стихотворений, например, “Тебе, любимый”, “Встреча” и то, которое дало название всей книге, - “Стансы к Юлию”
Жанр “Стансов к …” у И.Бродского и Э.Крыловой - это никак не подражание, а перекличка - более позднего автора с предшественником, обоих - с поэтом 19 -го века Перекличка с элементами игры. У Байрона имя “Августа” - имя реального персонажа, его сводной сестры. У Бродского - это условное имя возлюбленной по типу “Леила” или “Кларисса” у поэтов-романтиков 19-го века. У Э.Крыловой - это то, что американцы называют “nickname” - домашнее прозвище, само по себе выросшее из семейной игры (в Юлия Цезаря и Клеопатру).

Едины же наши современники в том, что предприняли попытку книгу стихов сделать единым художественным целым, сосредоточившись на одной теме, с одним - главным - адресатом лирики.

И, как Данте - донну Беатриче,
силами родной, могучей речи
я тебя, возлюбленный, пою.
 

Эти строки взяты из стихотворения-эпиграфа, оно датируется 2009 годом. Это единственное стихотворение, которое выбивается из хронологии. Стихотворения расположены в строгом хронологическом порядке. Так что можно сказать, что перед нами история любви предстаёт как хронология событий - перипетий духовной и душевной жизни людей. Таково своеобразие лирического сюжета книги. В этом случае роль особо значимых сюжетных узлов, вех, крепежей в сцеплении чувств, мыслей и коллизий играют внутритекстуальные связи, в том числе - сквозные образы. Главными из них являются образ, вынесенный в заглавие статьи, - “охранный круг любви”, и образ лирического субъекта. Он может предстать, в свою очередь, в образе лирического героя, или “ролевого героя”, или “растворён” в “поэтическом мире” (терминология Б.О.Кормана)
Дальнейший разбор для удобства читателя будет члениться мной на главки, при этом в каждой следующей я постараюсь говорить о новой проблеме и в то же время возвращаться к прежней, не упуская главной.


Символика образа 

Образ круга, с его богатейшими и разнообразными смыслами и символикой, давно и прочно укоренился в мифопоэтическом дискурсе. Эти значения устоялись настолько, что отпечатались в языке, отлиты во фразеологических сочетаниях . Жизненный круг (цикл), заколдованный круг, ходить по кругу, на круги своя, круговращение жизни, принять в свой круг или, напротив, исключить из своего круга, в кругу семьи и т.п. - малая толика расхожих выражений. При всём разнообразии оттенков значений во всех фразеологических оборотах есть нечто общее - это мысль о временном или пространственном ограничении или выделении.
Образ, словно магический кристалл, помогает увидеть особенность любовной лирики поэтессы. “Магия круга”, что зачастую равна “исповедальности крова” (“Осенняя элегия”), - так сама поэтесса раскрывает смысл этого образа.
Как мне представляется, в стихах Эллы Крыловой толкование понятия общего понятия “круг” ограничивают и уточняют два определения - согласованное и несогласованное - это ОХРАННЫЙ круг ЛЮБВИ. Впервые этот образ встретился мне в стихотворении “Белая песня”:

И любимы - о как мы любимы! -
как любимы друг другом мы, друг,
это лунным перстом чернотала
белокурая вечность свой круг,
свой охранный вкруг нас начертала, -
 

в одном из лучших образцов любовной лирики поэтессы.

В других стихотворениях он видоизменяется и трансформируется : это и свет ночника, как в уже упоминавшемся стихотворении “Петербургская ночь” (Павлу Бобцову), и в другом - “Тебе с другого края - не дивана, Вселенной - я пишу” :

Мы в круге световом - охранном круге.
Не меркни, свет. Пребудь со мною, друг.
 

И этот же образ, вобравший в себя понятия любви и крова, в стихотворении “Сумерки” : “За кругом лампы - полумрак уютный”. Это и многократно упоминаемый образ острова - “Что нам провинция, столица? / Ведь мы на острове живём …” (“Вдвоём”)

Когда читаешь одно за другим стихи Эллы Крыловой, которые я объединяю общностью сквозного образа круга, когда следишь за трансформацией этого образа, то невольно понимаешь, как дорожит лирическая героиня всех этих стихов кровом, понимаемым как ареал счастливого единения любящих, как непобедимо в ней желание отгородиться в своём счастье от мира, который может быть завистливым и даже враждебным к такой любви :

В электрическом свете резче
очертания каждой вещи,
в том числе простого счастья, которое
от посторонних задёрнуто синей шторою.
 

(“Новоселье”).

Во многих стихах охранный круг любви противостоит “присносуетному кругу”, как например, в стихотворении “ Новогоднее”, или “сутолоке улиц”, как сказано об этом в близком ему по смыслу стихотворении “Дом”, или “будничному кругу” (стихотворение На птичьем ангельском наречье”), или, говоря словами самой поэтессы, “нет приюта лучше для влюблённых,/ чем этот скит во времени прогорклом” (“Люблю тебя, как ангел любит Бога …”). .:В первом из названных стихотворений появляется очень важный образ, сопутствующий “охранному кругу любви” - образ “центра мира” : “мира центр / всегда с тобою - в подреберье”. И это сердце, открытое “для возможных странствий / и странников - они. быть может, / волхвы, забредшие в столицу …” на Рождество. Во втором стихотворении обжитому крову, укоренённому к тому же в истории (“над обстановкой властвовал буфет, / ещё из девятнадцатого века …”), где можно было “почти не чувствовать боли” , противопоставлен уход, вынужденный обстоятельствами переезда, и “растворенье” в “сутолоке улиц” :

Но вот однажды взяли и проснулись
и - навсегда покинули тот дом,
уютно обжитой с таким трудом,
и растворились в сутолоке улиц.
 

Иногда “инородность” любящих, сохраняющих способность любить столь всепоглощающе, носит характер романтического противопоставления “героя и толпы” : “Сколь инородны я и ты / в миру, в густом людском овсе” (“Мы”).

Оказывается, и в наше время так же значим контраст и противопоставление совершенно в духе романтической поэзии : уют, комфорт, в нездешних и несовременных интерьерах которых пестовалась любовь, противопоставлены жизни сиюминутной и суетной, покой отгороженного от жизни интерьера - сутолоке улиц. Как сон противопоставлен яви.
Образ круга, с его очерченным пространством, почти всегда разделяющим пространство на своё и чужое, так же, как часто упоминаемый образ Острова - пристанища влюблённых, как нельзя кстати для того мира, который изображает Элла Крылова. Это, с одной стороны, место, ареал, где обитают двое возлюбленных, а с другой - это остальное, иное пространство. Тем не менее отношения между двумя мирами не столь однозначны. При всей обособленности каждого из миров, они взаимопроникают друг в друга, находятся часто во взаимоотношениях - сближения или отталкивания. И ещё надо иметь в виду, что обособленный мир двоих обладает способностью расширяться и сужаться. Иногда интимный и очерченный “охранный круг любви” расширяется до размеров вселенной. . И “сужение” пространства, и его “расширение”, как мы увидим, условно, но в каждом таком сюжете есть свои “вешки” и даже свои сопутствующие образы.
На первый взгляд кажется, что в стихотворении “Ворона словно вымыта шампунем” очерченный круг нарочито замкнут, даже зрительно это выглядит именно так : любящие отъединены от окружающего мира и, сосредоточенные друг на друге, отгораживается от остального мира. Такую роль как будто играют образы венков - “ венок из снов”, “венок из роз” Образ круга в стихотворении трансформируется в образ “венка”).. Синекдоха обозначает дружескую беседу “за чашечкою кофе” и дружеское застолье “за чашею вина”. Но сами эти образы венчают длинную цепь ассоциаций. и должны быть прочитаны как “диахронно” (рассказ или описание, включающее прошлое), так и “синхронно”(способ объяснения настоящего или будущего). . В первом случае прочитывается несомненная отсылка к пирам- застольям и философским спорам античных философов-эпикурейцев. Эта отсылка - поэтическое осмысление семейной игры в Цезаря и Клеопатру, она тоже работает на обособление круга, куда доступ открыт лишь участникам игры (увенчанных венками).. При “синхронном” прочтении настоящее присутствует в сюжете и стремится участвовать в пирах посвящённых. Настоящее предстаёт в образе весны, в её очень свежих и зримых проявлениях : “ворона словно вымыта шампунем”, “шмель гудит, как самолёт”, “по реке плывущий лёд”.
Весна противопоставлена уходящей зиме, как жизнь противопоставлена смерти .Не случайно зима ассоциируется с “суицидным мороком”, “в миру” она - “единственный ворог”. Оба сезона показаны как времена года и олицетворяют цикличность, КРУГОвращение жизни. Каждый поворот круга показан как явление сакральное. Макрокосм природных циклов и микрокосм очерченного круга, где обитают любящие, взаимосвязаны. Жизнь ставит загадки, а живущие ищут и находят силы разрешить их. Эти силы черпают любящие в общении друг с другом, что и позволяет им “без всяких философий” решить “любой извечный проклятый вопрос”. И они решают его, “бросаясь в жизнь, как в море, - вплавь”. Уже в этом стихотворении образ любви расшифровывается как образ подлинной жизни, а не философствования о ней, как единственная возможность “помахать смерти лёгкою рукой” - не бояться её. Ликующая жизнь, - “в древесной плоти гулко ходят соки, / и лопаются почки, разродясь,./ А небеса так юны, так высоки! - / кресты собора с ними держат связь”- явленная в пейзаже, не просто фон для дружеской беседы и дружеского застолья, а то, что делает любовь соприродной самой жизни в её прошлом и настоящем. (Я вернусь к этой теме, анализируя другие стихотворения.) Важно отметить, что в стихотворении интимный круг не противопоставляется подлинной жизни, а есть часть этой жизни. Образы “венков”, как образы круга, венчают стихотворение, являются вершиной лирического сюжета, естественно завершают его.
Иным образом вписан “интимный круг” в жизненное пространство в стихотворениях “Не сузился мир до размеров окна...” и “Осеннее вино”. Первое стихотворение начинается великолепной всеобъемлющей формулой.- “Не сузился мир до пределов окна - / окно распахнулось навстречу Вселенной”., которую можно экстраполировать на все стихотворения Эллы Крыловой, где есть два мира - интимный и вселенский.
Мы уже видели, что два эти образа - сквозные в ряде стихотворений. Что пространство, сознательно суженное, отгороженное от посторонних, и Вселенная сосуществуют по принципу притяжения-отталкивания. Но - “душа, как луна, плывущая в поднебесье”, в первом из стихотворений и звезда, “как око вечности”, которое “смотрит в окно”, - во втором, проникая в закрытое интимное пространство, обживаясь в нём, делают его соразмерным Вселенной. Что этот “охранный круг любви” и есть Вселенная - одна на двоих, выстраданная, выстроенная их обоюдными усилиями. Что каждый раз они заново завоёвывают своё право иметь и обживать эту Вселенную.
В обоих стихотворениях пейзаж переживается лирическим субъектом как часть собственной жизни, как часть жизненного цикла, - одного из времён года и в то же время явления сакрального. Именно переживается, как будто пейзаж не вне воспринимающего субъекта, а внутри него.
В стихотворении “Не сузился мир до размеров окна…” лирическая героиня ощущает в голосах природы те же сомнения-споры “- с влюблённостью трезвость, блаженство с тоскою”. Мостом между интимным переживанием героини и перипетиями летней грозы, и шире - между душой и природой - служит рифма - “третий берег реки”. Навстречу этой Вселенной распахивается интимный мир, душа героини : “О сколько, ах, сколько сказать я хочу, / любимый, тебе!..” Доверительная интонация рождается как ответ на “вызовы” природы. Сюжет стихотворения имеет кольцевую композицию, хоть мы не найдём формальных признаов этого “кольца” (круга), кольцевая композиция в стихотврении - это повтор смысловой : от формулы, утверждающей “распахнутость навстречу Вселенной”, к подлинной душевной распахнутости.
В стихотворении “Осеннее вино” конфликт тот же - взаимодействие жизни вне круга и внутри него. и та же кольцевая композиция. Но конфликт предстаёт более драматическим, потому что в смене времён года (поздняя осень переходит в зиму) ощущается больший драматизм. Приход более сурового времени года рисуется как “малая смерть” и “великая жизнь”. Меня поразили окказиональные эпитеты - их метафорическая сила и многослойность. Всё усиливающийся листопад - “горько-пряные осенние мытарства”. Виноградная лоза “увивает” беседку -”цитадель укоризненных тризн”. “Виноградная кровь веселит (...) в пору, / “когда увяданье / исчезающе-пышно царит”.
“Грозят небеса холодами, / чёрным ливнем берут на испуг”. “Цепенеют нагие сады”. И над всем этим миром уходящей природы “прощально звенят (...) всплески крыльев, нацелясь на юг”. В каждом эпитете такая филигранная нюансировка смыслов и значений, причём в роли эпитета выступает не только грамматическое определение (выраженное к тому же сложным прилагательным), но и глагол+наречие или деепричастие (“исчезающе-пышно царит, прощально звенят, нацелясь на юг).
Чьи ощущения и переживания рисуются с помощью эпитетов? Ответ может быть только один - это переживания самой природы и лирической героини, глубоко укоренённой в её “малую смерть” и “великую жизнь”. В первых же строчках стихотворения декларировано это единство переживаний :

Никаких от судьбы мне не надо
ни чинов, ни сокровищ, ни царств.
Только б лестницею листопада -
горько-пряных осенних мытарств -
нисходить в глубину, где сокрыта
в малой смерти великая жизнь.
 

Мудрость круговращения жизни становится мудростью героини. И в этот момент прозрения она ощущает “сладко и жутко” соседство близкой звезды. Употребив словосочетание “ в этот момент”, я погрешила против истины. В стихотворении появление звезды рисуется не как момент, не как сиюминутное, а как деталь вечного пейзажа. И в интерьере- замкнутом круге обитания любви, который мы увидим чуть дальше, передано не сиюминутное, а вечное.
О звезде сказано - “око вечности”. Вечность заглядывает в окно. И нам тоже открывается этот интерьер: “исчёрканные смятые страницы”, “хлеб на блюде, в бутыли вино”, две головы - седая и гнедая, “звон двух бокалов в окно уплывает, / и с церковным сливается он”. Зададимся вопросом : когда это происходит? Это происходит сейчас, это было всегда. дело даже не только в присутствии деталей, которые равно могут быть отнесены к сегодняшнему и давно миновавшему времени. не в том, что в этих строфах очень много знаков вечности (звезда, церковный звон, сопричастные вечному натюрморту - хлеб на блюде, в бутыли вино. Вечное передано и грамматически. Почти повсеместно использовано в стихотворении настоящее время - то самое, которое способно передать и настоящее и вечное ( и настоящее актуально-длительное и настоящее постоянное, по терминологии Н.А.Николиной. Категория времени глагола.Поэтическая грамматика..М.2006).

Последняя строфа стихотворения - жизненный итог, итог наблюдений и раздумий. Она - продолжение мысли, высказанной в начале стихотворения. Мысль выстрадана - катарсис заслужен :

Если даже зашторить окошко -
всё ж звезда не покинет жильё :
это жмурится сытая кошка,
это око сияет её.
 

Кошка - сакральное животное ещё со времён древних египтян. Она осталась таковой и в той мифологии будней, которой придерживается и сама поэтесса.

Здесь кошка в двух “ипостасях” - сакрального животного, чей глаз уподоблен “оку вечности” (“она осознаёт свою божественную природу”, сказано в стихотворении “Обычный день”), и любимому и ухоженному домашнему животному. Вторая ипостась несколько прозаизирует невольную торжественность и патетичность стиля, заданную всеми предыдущими выразительными средствами. Но главное здесь - вывод - звезда пребудет в жилище влюблённых, “если даже зашторить окошко”. Ибо звезда не вне охранного круга любви, а внутри него.

Чему соприродна любовь? 

Понятие соприродности в стихах раскрывается по-разному. Это и чувство любви, естественное во всех своих проявлениях, и в этом смысле природное.Или же чувство, созвучное времени года, возникшее, как отклик на открывающийся пейзаж, или же в самом пейзаже обнаруженные закономерности, созвучные душевным переживаниям. Это и обнаруживаемая поэтессой связь предметов, явлений, связь их жизни с жизнью сердца и души., невидимая не столь внимательному взору.

О соприродности души небу говорит сама поэтесса :

...Доверчиво касается ладонь
природы всей, всей жизни - пёстрых множеств.
...

В громаду города заточены,
мы всё же ощущаем, что свободны
под небом упоительной весны,
которому все души соприродны.
 

(“Светило благодатное вдали...”)

Замечательно выраженная декларация, но ещё замечательней система тропов и других выразительных средств, то есть то, как Элла Крылова показывает эту соприродность. В приведённом отрывке ощущение свободы тесно связано с “небом упоительной весны”, рождено этим небом. А “запахи оттаявшей земли” воспринимаются не только обонянием, но и с помощью тактильных ощущений. Они становятся осязаемыми, “словно ладоней / доверчиво касается ладонь / природы всей …” Читаешь, и возникает ощущение какого-то особенно доверительного взаимодействия человека и природы, не каждому доступного.

В стихотворении “Смотри : цветут воздушные фиалки...” чудо весеннего возрождения природы вызывает мощную волну любви к жизни. Восторг человека и восторг природы сливаются в едином порыве. И разом меняется и характер восприятия жизни, и образ воспринимающего её. Это стремительное изменение вершится на наших глазах - от первой ко второй строфе. И - словно говорит и объясняет жизнь не лирическая героиня, только что воскликнувшая :”Смотри...”, а говорит и объясняет себя сама жизнь:

Есть только жизнь. Мы лишь меняем русло,
то разливаясь вешним половодьем
то вдруг пересыхая, но стоусто
дождём питает небо нас, - находим
себя опять в теченье, в расширенье,
и в растворенье в море-океане.
 

От призыва героини, от своего имени (от первого лица) обращающейся к возлюбленному, - к местоимению “мы”, в котором сливаются голоса и героини, и того, к кому она обращается, и самой жизни. От сиюминутного - восторга перед “цветущими фиалками неба” и “небесными распахнутыми воротами” - к экзистенциальному осмыслению жизни, её течения, от смены русла - к “растворенью в море-океане”, от призыва “смотри”, призыва вглядеться во что-то пребывающее “вне” - к полному растворению в “океане-море” жизни.

И в этом, и в любом стихотворении Эллы Крыловой ощущаешь свободный полёт мысли, простор для чувства, раскрепощённость в способе выражения. И это ощущение свободы тоже, как мне кажется, производное счастливой любви. А может, и наоборот : потому и счастлива героиня в любви, что, стремясь сберечь и сохранить любовь в охранном круге, в то же время распахнута жизни, природе, небу, вселенной.

Любовь, как интимное чувство, не камерна и не замкнута. В стихотворении “Мы живём с тобою так, словно мы бессмертны...” героиня говорит о “несметных богатствах” которыми владеют любящие : “....Небо над головою, / под ногами земля, между ними - клёны...” Так и видишь перед глазами этот рисунок, сделанный одной линией, очерчен всё тот же “охранный круг любви”, но каким огромным и поместительным он стал!

На вопрос - чему соприродна любовь, - поэтесса отвечает : самой жизни:

Ничто не стоит жизни, кроме жизни,
в ней цель и смысл, и дорого каждый миг.
 

(“Полнота”).

В стихотворении, откула взяты эти афористические строчки, на равных сосуществуют явления разного масштаба, обычно не сводимые к одному знаменателю: “из ванной запах чистого белья”, “ “свежий бриз в от крытое окошко”, “ лисичек крупных полное лукошко”, “свеча пред Девой” (“в храме ектинья”), “котёнок дремлет на Бхагавад-гите”, “ и мы в обнимку крепко” - “Бог во всём”.

Но основанием всего сущего, согласно “космогонической теории” поэтессы, является любовь :

Мир не на трёх китах стоит,
и не на трёх лежит слонах:
он держится на трёх словах
вот этих : я тебя люблю.
 

(“Цветок с былинкой - целый луг...”)

Лаура и Петрарка 

Я уже цитировала строки из стихотворения-эпиграфа, откуда взяты эти имена. Отсылка к любовной истории, ставшей своеобразным клишированным знаком подлинной любви Единственного Возлюбленного к Единственной Возлюбленной, не случайна в мифологии поэтессы.

Если сравнивать столь редкую (“раритет”) по нынешним временам любовную историю Эллы и Сергея, то, конечно, аналоги надо искать среди самых высоких образцов. Правда, в их истории отношения перевёрнуты : в роли Поэта, Петрарки выступает ОНА, а в роли воспеваемого, Лауры - ОН. Необычность, перевёрнутость отношений осознана поэтессой:

Ты - Лаура мой, лавром венчанный Лаура…
На меня никогда не посмотришь ты гневно и хмуро,
но всегда от ненастья укроешь широким плащом.
Я - Петрарка твоя. Воспевать мне тебя до скончания
дней - моих, не твоих, - дотянусь и до ангельских кущ.
Я с тобой. Ты со мной. Нам иного не надо венчанья.
 

(Стихотворение названо по первой строчке.)

Осознаётся как предназначенье, долг, святая обязанность. Сладкое бремя любви.

Я думаю, что в этом одна из самых необычных и привлекательных черт современной любовной истории, явленной нам в книге Эллы Крыловой “Стансы к Юлию”.
В стихотворении, посвящённом двадцатой годовщине любовного союза, от имени ЕГО говорится о моменте зарождения любви - любви с первого взгляда. Конечно, важный момент - с первого взгляда ( герой - участник дружеской попойки, “вдруг” видит ЕЁ : “не потрясён увиденным - подкошен”), но ещё важнее - что спустя 20 лет (а теперь уже и 25) любовное чувство не притупилось и не утратило новизны. Они по-прежнему влюблены друг в друга. Люди разных поколений (он намного старше её: “Ты мог бы быть моим отцом, / но ты мне муж, и брат, и друг”.). Люди разных убеждений: она в поисках веры, он - атеист (“пошляк, циник и агностик”)..Он, обладающий тем “здравым смыслом”, который ей, романтику, не может нравиться. Люди Разного жизненного опыта: к моменту вспыхнувшей любви у неё почти отсутствует таковой в силу её молодости, у него за плечами, по-видимому, опыт службы и большой жизненный. У них разные занятия и разные пристрастия, и даже любимые поэты - разные. Это приводит к спорам, порой серьёзным, но - и в этом отношении их союз тоже уникален - они выбрасывают разногласия и дрязги из своей жизни во имя любви. И она вознаграждает их непреходящей влюблённостью. “И всё же мы всегда вместе, / и разве не счастливы от этого?” (“Вместе”).
Портрет Единственного Возлюбленного, его отдельные штрихи и детали, занимает видное место в стихах. Это и понятно - Единственная Возлюбленная вглядывается постоянно и пристально, и Единственный Возлюбленный никогда не разочаровывает её. Его портрет видится влюблёнными глазами и воспроизводится с той степенью искренности и доверительности, которые рассчитаны на такое же восприятие.
Мы видим детали портрета. Глаза - меняющие свой цвет. То это “пристальный хрусталь”, то “зелёный взор”, то “в глазах незабудки цветут”.А то - “чуть льдистый взгляд твой, воды трезвей” .. Видим улыбку - “твой лик расцветает улыбкой” ( благодаря особому эпитету, о чём говорилось выше, мы видим целую сцену, как хмурое или нейтральное выражение лица сменяется подобной улыбкой, преображающей человека.). А вот другая улыбка - “...Возлюбленный (...) / слушает по вечерам мои стихи / с одобрительно-иронической улыбкой” (“Из Африки”). И снова об улыбке, на этот раз целое стихотворение о его и её улыбке:

Ты так мне улыбаешься, любимый,
как небо улыбается земле:
всей синевою, радугами всеми,
жемчужными своими облаками.
Тебе, любимый, так я улыбаюсь,
как небу улыбается земля:
лесами всеми и морями всеми,
жемчужными лилеями своими.
 

(“Улыбка”)

Оппозиция “небо-земля” только кажется.таковой. На самом деле в небе и земле больше общего, они суть зеркальное отражение друг друга. Синеве неба соответствует синева моря, радуги и жемчужные облака - жемчужным лилеям.
Эпитеты цвета выступают уравновешивающим, а не противопоставляющим началом. Важная деталь портрета - сходство с героями Древнего Рима, а не только с Юлием Цезарем. В этой детали не только продолжение семейной игры, но и воскрешение культа героя и героических черт, которые должны быть присущи мужчине. Возможно, что её влюблённость с первого взгляда в человека намного старше возникла от того идеала мужчины, который воспитывался всем кругом чтения и жил в душе героини.
За годы совместной жизни не потускнел ни идеал, ни носитель его черт.
Деталей, подчёркивающих сходство реального героя с героями прошлого, множество .У героя “римский профиль”; как римлянин, он человек поступка и действия; у него “полупрозрачные запястья, патрицианские персты”.
Влюблёнными глазами смотрит героиня на своего героя, когда он в военной форме (китель подполковника упоминается несколько раз, а ещё - “гордый китель”), в эти моменты она видит его не только своими глазами, но и восхищёнными глазами других :”офицер, подтянутый, стройный, красивый” (“Вместе”).
Он и стареет красиво и величественно, как полагается римлянину и патрицию, - “по-гётеански”. И эта великая тень потревожена не случайно :Не только потому, что Гёте и в старости сохранял величие и красоту. Он сохранял “спортивную форму”, говоря современным языком, до глубокой старости - Эккерман свидетельствует, что Гёте обгонял его на прогулке. . Наконец, он сохранил способность любить с пылкостью, присущей юноше (об этом говорит последняя любовь 75-летнего поэта к 18-летней Ульрике Левецов И эта любовь была разделённой.) Но главное - то, что ни духовно, ни творчески он не исчерпал себя.
Черты “мальчишки”, хоть и седого, черты юноши видит в поседевшем возлюбленном героиня:”В твои глаза я гляжу влюблённо / и вижу в них, мальчик мой седой, / зелёную ветку майского клёна / в простом стакане с живой водой”. В этом четырёхстрочном стихотворении-признании важно каждое слово, потому что в нём нет ни одного “праздного”. Живая вода любви питает “зелёную веточку майского клёна” и делает отношения возлюбленных вечно живыми. “Зелёная веточка майского клёна” - образ не менее трепетный, чем свеча, и у ж точно не расхожий.. В этой веточке в простом стакане с живой водой столько непоказной красоты, нежности и в то же время трогательной слабости и незащищённости. Но ведь вода-то живая! Так я прочитываю метафору.
“Живая вода” любви питает каждую деталь портрета любимого. Ею уравнены все детали : и те, что и объективно (то есть в мнении ином) считаются прекрасными, и такие, которые объективно такими не считаются, а, напротив, видятся как негативные. Уравниваются черты духовного свойства и бытовые, и даже физиологические.. И “баритон с хрипотцей”, и признаки старения - седина и морщины, и прекрасная физическая форма - скульптурно вылепленное тело, и прочие признаки “мужчинистости”. И всё это обыграно в стихах чуть ли не одических (“Звенят стрижи в высокой синеве...”, “Тебе, любимый”), и медитативных (“Тело твоё пахнет речкою...”), и иронических. (“Распахни, мой Цезарь, сердце”, “Штрихи к портрету”).
Так, в стихотворении “Тело твоё пахнет речкою...” замечательны степень нежности и трогательности в передаче чувства любви, в которой естественной и прекрасной может быть и физическая близость. Естественность передана скрытыми сравнениями, почерпнутыми из такой же натуральной жизни пейзажа - реки, водяных лилий и разогретого песка (мы снова ощущаем соприродность любви и жизни). Интересна также в стихотворении отсылка к “Песне Песней” царя Соломона (не единственная в книге) : “ Твоё имя - / как вкус молока и мёда под языком”
Высочайший образец любовной лирики древности и современная любовная лирика, несмотря на обновляемый арсенал поэтических средств, едина в своей сущности: любовь для обеих - наивысшее проявление человеческого духа.
В стихотворении “Тебе, любимый”, написанном в жанре стансов, почти одический накал восхищения возлюбленным сменяется иронической концовкой, обращённой к самой себе. Все три строфы поэтесса начинает анафористически “Как ты хорош...” или “Как хорош ты...”, подчёркивая тем самым равноправие всех трёх ипостасей, в которых видит своего героя. Герой, вписывающийся сутью своей в определённое место и время. Герой в домашней обстановке, где он так же органичен. И - “выходящий из ванной”, органичный и прекрасный и в этой своей ипостаси.

Приведу полностью первую строфу, мне особенно полюбившуюся :

Как ты хорош на улице,
хоть и одет небрежно - в серое, -
стройный, седой, моложавый.
Как к лицу тебе город Питер -
стройный, седой, моложавый.
И под стать тебе серый апрель,
в котором смешались зима и весна.
 

Органичность героя тому времени и месту, в которых он живёт и действует, органичность вплоть до тождества, переданы и построением всех трёх предложений, составляющих строфу - все они начинаются с повтора одной и той же мысли : все действующие лица - герой под стать улице и городу так же, как улица, город и время года под стать ему. Но ещё более тождество передано с помощью эпитетов, которые полностью совпадают в двух первых случаях ( о герое и городе сказано одинаково : “стройный, седой, моложавый”) и совпадают в третьем случае в главном свойстве. - эпитет “серый” здесь одинаково передаёт и преобладающий цвет одежды героя, и цвет города, и цвет апреля ( с подобной - организующей - ролью эпитета мы уже встречались).. Поэтому анафора “как ты хорош” относится и к герою, и к месту и времени, в которые он органически вписан. .

И всё-таки это не вполне тождество. Есть некий оттенок превосходства героя в сравнении с улицей, городом и апрелем. Он - “хорош на улице”, город же - “к лицу” ему, а время - “под стать”. Этот оттенок превосходства выражен не полным тождеством в анафорах, с которых начинаются все три предложения. И это так понятно - ведь герой - Единственный Возлюбленный. И не место и время “красят” его, , а он “красит” место и время. Таков любящий взгляд.

Лирический сюжет стихотворения развивается таким образом, что интерьер (рама), куда вписывается герой, всё сужается и становится “камернее”. Но и в домашней обстановке (снова дружеское застолье и спор о стихах и о вечном), и в совсем уж камерной - герой выходит из ванной “в чём мать родила” его фигура (в прямом и переносном смысле) не мельчает. Это достигается теми деталями, которые, во-первых, устанавливают истинную генеалогию героя (он же Цезарь!). Во второй строфе, например, снова есть отсылка к “римскому профилю” героя, к пирам и философским спорам древних (поэтому первоначальное - “римский профиль над полным бокалом” тут же исправлен на - “Нет, чашей!” . А в третьей строфе герой сравнивается с Давидом, “изваянным Микеланджело Буонарроти”. Таким образом, интерьер становится всё более камерным, но это лишь укрупняет личность..

Таким рисуется физический облик героя любовной лирики Эллы Крыловой, подлинного героя, чей идеальный облик соотнесён к тому же с героями Древнего Рима. Но в нём же - черты реального человека - её мужа, Единственного Возлюбленного.

Не менее важен психологический портрет героя и . его роль в жизни героини.

О том, чем стал для героини любимый человек и какую роль сыграл в её жизни, в их совместной жизни, - стихотворение “Встреча”..

Интересно, что и это, очень значимое в композиции всей книги стихотворение, написано в жанре стансов..Вглядимся в сюжет и композицию стихотворения. 3 восьмистрочные и одна десятистрочная строфа (некоторая погрешность против классических стансов, о роли которой будет сказано ниже), каждая из строф имеет свою рифмовку, в каждой свой центр, вокруг которого собирается всё содержание строфы. 4 строфы - 4 круга странствий - заблуждений, поисков истины и обретение её.

Анафоры в 1-3-й строфах, подчёркивающие, нагнетающие мучительность потерь и исканий: “Я заблудилась в сумрачном лесу”, “Я заблудилась в городе ночном”, “Я заблудилась в собственной душе …”

Первая же строчка - прямая перекличка с “Адом” Данте, две следующие - косвенная Подобно героям Данте, героиня проходит несколько кругов ада.

Круг первый. О нём сказано словами из великой поэмы - “Я заблудилась в сумрачном лесу”. Похожи, хоть и принципиально различны, и компоненты пейзажа, делающие лес “сумрачным”, враждебным человеку. У Данте : “дикий лес, дремучий”, “тьма”, “ночь безысходна”. Общее впечатление чего-то, что угрожает самой человеческой жизни. Луна, появившаяся в конце блужданий, как луч надежды. У Эллы Крыловой : эпитет “сумрачный” звучит дважды - в первой и в последней строчке, создавая своеобразное кольцо, подчёркивая замкнутость круга блужданий. Луна уже в начале строфы, но она не на привычном месте - на небе, - её “держали ветки на весу”. Она не может стать путеводным светилом, как у Данте, так как её положение ненадёжно.

(В буквальном смысле - она в “подвешенном состоянии). Она может лишь осветить стволы деревьев, стоящие колоннадой, и “сумрачную броню” дубов. Так показана мощь противостоящей силы, отчего блуждания кажутся нескончаемыми :”О корни спотыкаясь, я брела, / стволы считая, коим несть числа”. Хочется обратить внимание на маленький сбой в употреблении времени глагола и вторжение в современную лексику глагола и местоимения - архаизмов . Последнее несомненно усиливает перекличку с поэмой Данте. Сбой времён - вместо повсеместного прошедшего вдруг появляется настоящее - выглядит сиюминутным страшным воспоминанием в момент, когда всё самое страшное позади.

Есть и другое принципиальное различие : в поэме Данте современники видели, а позднейшие толкователи находили отголоски политической борьбы того времени. У Эллы Крыловой в стихотворении “Встреча” нет политических аллюзий ( в самой же книги они есть, но не выходят на передний план.). Вся книга, как и стихотворение, сосредоточена исключительно на вопросах жизни человеческой души и человеческого духа. Правда, сам герой Крыловой - человек переломной эпохи, смены веков, смены парадигмы во многих сферах человеческой жизнедеятельности, когда время острее поставило экзистенциальные вопросы.

Круг второй. “Я заблудилась в городе ночном”. Кругом “потерь” можно было бы его назвать. Потери любовей, друзей и самой себя. Вчуже существует город с его ночной жизнью (“Огни сияли, ездили авто”), но дом, который казался “моим”, только “казался” - “ни одна мне не открылась дверь”. И самый страшный итог - “лишь снег да лёд” в себе самой. Заключительные строчки - вывод: “ведь ни одно такси не довезёт / тебя к тебе самой” - интересны во многих отношениях. Конечно, в первую очередь той горечью и почти безнадежностью, которые в них звучат. Но я бы хотела обратить внимание на сбой (строфа, как и предыдущая, кончается этим сбоем) в употреблении лица. Первое лицо резко и на мгновение сменяется вторым : тебя к тебе самой.

Небольшое раздвоение лица образует некий зазор, так что описываемое ощущение потерь и разочарований распространяется не только на лирическую героиню, но и на многих “ты”.

Третий круг. “Я заблудилась в собственной душе”. Круг наиболее страшных и, казалось, необратимых утрат. - душевных : “Я заблудилась (...) в своих сомненьях, мнениях, грехах, / желаньях, страхах, знаниях, стихах”.

Блуждания, кажется, достигли своего апогея. Героиня - на краю пропасти.

И вот здесь происходит перелом в жизни, приходит чудесное спасение. Оно связано с появлением ЕГО. Оно внезапно, как чудо, оно действенно и решительно (недаром столько глаголов в этих последних строчках третьей строфы : пришёл, за руку взял, “наполнил алым пламенем бокал”, сказал...). И само объяснение - рубленые, короткие предложения, отсутствие сантиментов, вопрос: “Останешься со мной?”, клятва - “я твой навеки” и предложение руки и сердца - как приказ (“Будь моей женой”) - выдают человека действия и поступка, о чём уже говорилось.

4 круг. “И я осталась...” Последняя строфа имеет чёткое строение: она разделена надвое - по пять строф в каждой части. Первая часть - это утверждение любви как спасения и Божественного промысла, приведшего к героине спасителя. Но пафосная интонация этой части такова, что слово Спаситель следовало бы писать с большой буквы, тем самым утвердив право в живом и реальном человеке видеть идеал человека - видеть Спасителя.

Последние пять строчек - в самом сжатом виде повторение блужданий по кругам ада, из которых её вывела Любовь и Любимый: (Для этого и понадобились лишние строчки - вместо восьми десять.)

Он сделал так, что ты меня нашёл
в отчаянии в сумрачном лесу
иль в городе в полуночном часу,
в душе заблудшей, вспарывавшей грудь,
и указал мне в бездорожье путь.
 

Любовь как “весь смысл бытия” и путь из бездорожья к свету - подобный гимн Любви и Любимому мне не часто приходилось читать.
Разве в той же самой книге “Стансы к Юлию”, в другом стихотворении - “Пусть не шикарные у нас обои...”, где героиня называет ЕГО “хранителем дома”, сравнимым с “ларой”, или у неё же в стихотворении “Белые хлопья”, в котором ЕГО звонок в дверь, прерывающий разлуку, она назовёт “спасительным”

Мы ближе, чем те, из Сиама 

Богатейшая россыпь сравнений призвана передать близость двух любящих. А само понятие близости тоже многомерно. Близость духовная и близость телесная. Рядом в жизни и смерти. Единство как единство противоположностей. Близость сотворённых из одной глины и готовых умереть “одной скуделью” (то есть той же глиной) Близость как единство, подобие, неразрывность, совокупность, взаимопроникновение, сращение и т.п.. Каждая “близость” имеет свой знак для обозначения - своё, единственное сравнение, выражающее её сущность. В каком-то смысле образная система и система тропов, о которой речь пойдёт в этой главке, обладает большей обобщающей силой, чем предыдущие. Подобное мы сможем увидеть и в двух последующих (завершающих) главках. Что я имею в виду? Во-первых, в этих тропах зримо предстаёт амальгамное свойство героев лирики Э.Крыловой - преломлять и отражать время и пространство, о котором писала пани Эва. Во-вторых, последние главки посвящены ряду тем, имеющих итоговое, обобщающее, синтезирующее значение.
В сравнении, вынесенном в заголовок этой главки, заложена мысль, которая объемлет все значения “близости” и подчёркивает её близости между людьми (ближе не бывает). Прочитывается также мысль о неразрывности союза двух душ, сердец и тел, когда разрыв равносилен самой смерти. Этот оттенок трагичности несут в себе многие тропы, о которых пойдёт речь. Сама формула, вынесенная в название главки, в контексте стихотворения поддержана сложной системой тропов.

После неё следуют удивительные по образности признания :

Между нами болит пространство,
как коран без адепта ислама
или крест без христианина.
 

Можно ли выразительнее показать единство двух неделимых людей, не могущих существовать один без другого. Но и такого единства недостаточно героине, заклинающей:

Жить бы, жить бы, сливаясь вместе
кожей, кровью, костями, мозгом!
 

С этим страстным призывом перекликается другой. из более позднего стихотворения, названного по первой строчке:

Максимально прижаться, вжиться,
вжаться кожей, мясом, костями,
безраздельно соединиться,
словно вестники с их вестями.
 

Эта благая весть - “андрогин возник неделимый”, новое существо, совмещающее в себе оба пола, забывшее о том, что в “ветхой повести” они (мужчина и женщина) были “ребром и глиной”

В стихотворении “Как же пусто и страшно здесь...” одиночество показано как состояние крайнее, пограничное с безумием, оно - “вражий стан” ; когда “даже и люди есть / где-то рядом, они в ином / измерении”; когда героиня “уже не ищет смысл / бытия и сцепления слов”. В этой пограничной ситуации только близость - спасение от безумия и смерти. Мольба о близости звучит не молитвой, а требованием, и близость духовная не первотолчок близости физической, а скорее результат её:

… Хочу твоих губ, губ,
и чтоб голос звучал - над!
И пускай тот же мрак, снег,
но в одно на двоих окно.
И какой за окном век
угрожает - не всё ль равно?
 

Трагическое мироощущение героини не разрешается близостью, но разделённая трагедия - всё же не столь трагична (прошу прощения за каламбур). К тому же в контексте стихотворения она носит надмирный и надвременной характер. Мрак и угрожающий век, глядящие в окно, не имеют времени и не вписаны в конкретное пространство. Напротив, они предельно обобщены.
Те же два оттенка в сравнениях любящих с “удобнейшей мишенью” для судьбы, так как она может убить одним ударом сразу двух: они срослись настолько, что стали единым целым - одной мишенью. Или в эпитете “друг к другу приговорённых кровно”.
(стихотворение “Осенняя элегия”). В словах “приговорённых” и “кровно” и радость и оттенок скорби.
И в то же самое время - “какая сладкая работа - с тобой срастаться день за днём!” Я не склонна видеть в этих стихах смену настроений. . Они сосуществуют, характеризуя противоречивые настроения и состояния.
Образы, рисующие единство, очень разнообразны.
Это и “инь” и “ян” (“Но ты и я - как инь и ян - едины”. “Пусть не шикарные у нас обои”) - космологические символы женского и мужского начал, составляющие целое только в совокупности.
И “единство, именуемое песней” (“Мы превратимся жизни на краю / в единство, именуемое песней, / какую Богу ангелы споют”. “Что нас связало?..”)
И “стрелки в полдень”, сведённые вместе. (“Вдвоём”).
И “причастье и потир”, равно необходимые молитве (“Друг”).

И “единая тень” - “Диковинным растеньем / с единой тенью станут наши тени
и, выгравировавшись на стене, / застынут почтою в века другие, / как образ папоротника в камнях кембрия” (“Новогоднее”). Развёрнутое сравнение-метафора не нуждается в комментариях. Хочу только вновь привлечь внимание к тому, что оно заимствовано из жизни природы и в который раз подчёркивает со-природность чувства любви. .

Среди многочисленных знаков, обозначающих единство и слиянность, есть и такие, которые соотносимы с образом круга (или окружности). некоторые из них, как например зонт (“Если вдруг померкнет солнце, / от конца времён спасёмся / под одним большим зонтом”), носили бы шутливый характер, если бы не очень серьёзный контекст. Другие - соответствуют вполне приподнятому духу контекста, как “единый ореол” (“друг дружкою спасаемся в юдоли (...) и сладко спим в едином ореоле”. “Так в доме хорошо”) или сравнение с “плодом (“Две души - с Древа жизни плодом”...” “Максимально прижаться, вжиться...”)

Несколько раз в качестве такого знака объединения поэтесса говорит об одеяле и постели, которые сводят воедино, казалось бы, несоединимое : “Но сводятся под вечер одеялом / твои полмира и мои полмира / в единую Вселенную...” (“Люблю тебя, как ангел любит Бога...”). Сказать о сексе без малейшего оттенка пошлости - по плечу очень большому поэту и чистому человеку. “Постель”, по её мнению, входит в “охранный круг любви” :

Он вмещает очаг и постель,
хмель беседы и трезвость молчанья,
разгорающуюся метель,
небеса без конца и начала.
 

(“Белая песня”)

И, наконец, образ единого корня, двух деревьев, выросших из единого корня, мне наиболее близкий. Он встречается несколько раз, очевидно, полюбился и поэтессе.
В стихотворении “Сага”, в соответствии с её жанровыми особенностями, повествуется о двух влюблённых. Поначалу их влюблённость и преданность, очевидное единение вызывали недоумение окружающих, “погрязших” “в кошмарах скучных дрязг и суматохи” Но их любовь преодолела скуку будней. А по прошествии времени превратилась в легенду и даже обрела свой символ. Это - “в лесу недальнем странные деревья, / что у земли срослись стволами прочно и кронами друг друга обнимали. Мол, те деревья - та чудная пара”. Любовь и сами возлюбленные названы “странными” и “чуднЫми”, но в этих эпитетах больше хорошей зависти, чем неприятия.
Если в предыдущем стихотворении сравнение, передающее единение влюблённых, принадлежит постороннему, является взглядом со стороны, то в стихотворении “Вечерняя прогулка” - это взгляд изнутри, это самооценка: “Наше Древо Любви двоествольное / из единого корня растёт”. Сюда же можно отнести и “плод” с “Древа жизни”, о котором говорилось выше.
Чем интересно это сравнение-метафора? Оно заимствовано из мира природы и передаёт тем самым со-природность человеческого чувства.Метафора, казалось бы лежит на поверхности - действительно, множество деревьев растёт таким же образом, но таит в себе множество “ветвящихся” смыслов. Все они делают этот “простой” образ “смыслоёмким”. Ну, например, мысль о том, что каждое дерево - это отдельная Вселенная, несмотря на то, что они растут из одного корня. Или мысль о своеобычности каждого дерева, о необходимости ощутить другое существо, как отдельное, стремясь приблизиться к его постижению и понимая, что это невозможно. Эта мысль варьируется в ряде стихотворений Эллы Крыловой.
По мысли автора, полное единение, растворение, взаимопроникновение и - в то же время - ощущение равенства достижимо лишь в момент физической близости. Многократно подчёркнута не только красота человеческого чувства в момент близости любящих, но и слиянье, как “богоявленье”. В стихотворении “Прикосновение воды...” невозможно выделить отдельные образы, передающие эту близость. Оно целиком - образ, развёрнутая метафора. Не случайно в нём отсутствует фигура лирического героя, а носителем лирического переживания выступает поэтический мир Вглядимся, а лучше “вчувствуемся” в него.
Уподобление любовного экстаза морскому прибою составляет лирический сюжет стихотворения. Развитие сюжета - нарастание прибоя и нарастание любовного чувства. Это не две линии сюжета, а единая, что находит подтверждение в образах, равно рисующих страсть природного явления и человеческую. Правильнее - человеческое и рисуется как природное:. “Прикосновение воды - / твоё ко мне прикосновенье”; “Прибоя сладостная плоть, / целующая так всецело / водою созданное тело, / что сдал в аренду нам Господь”; “Разгорячённого песка - / моя безудержная нежность” и наконец - “Накатывайся, как прибой, / на дикий пляж с полоской ила. / Песка смиренье, моря сила, - / мы вместе - равные с тобой” .

Поэтический мир стихотворения - это и “росой покрытые цветы, морского бриза дуновенье”, “прибоя сладостная плоть” и “безудержная нежность”, сравниваемая с “разогретым песком”, “дикий пляж с полоской ила”, “моря сила” , “песка смиренье”, “мы вместе” .все те детали, которые передают чувства влюблённых. Сюжет строится таким образом, что в нём детали пейзажа, движение и восторг природы, переживающей свой апогей ( прибой), и человеческое естество, показанное в момент наивысшего восторга, как бы тождественны и взаимозаменяемы.
Лирическое “Я” появится в самом конце стихотворения, да и то в форме притяжательного местоимения, а в последней строчке - “мы” , не подменяющее собой лирическое “Я”, а появляющееся для того, чтобы показать : мы - равные с тобой”.
Стихотворение необыкновенной красоты и темперамента, завораживающее волнообразным ритмом, певучей мелодией, образной силой и чистотой чувства - одно из самых сильных среди рисующих любовь мужчины и женщины. Настоящий гимн любви!
Так же, как различного рода сравнения, наименования любящих передают особенность любви героя и героини, их единение в любви, имена, которые даются любящим, говорят об истории их отношений и о характере самой любви.
Цель следующей главки - показать, как в именах, под которыми выступают любящие, отражаются различные грани любви. Различные, и в то же время имеющие общее основание

Имена любящих 

Привожу довольно длинный список имён - самоназваний, которые я встретила в книге :

Юлий Цезарь и Клеопатра

Геро и Леандр

А и Б

Петрарка и Лаура

Поцелованные в уста музой Эрато

Филимон и Бавкида

Бедовые юнги

Адам и Ева

Амур и Психея

Тристан и Изольда

Мастер и Маргарита

Кроме безликих “А и Б” и “бедовых юнг”, в образе которых отразилась определённая ситуация, все остальные образы - всемирно известные образцы глубокой любви, отмеченной силой, постоянством, преданностью.
Но любовь каждой пары, названной в списке, имеет свой оттенок. Любящие и их любовь не повторяют друг друга. Более того, любовь Филимона и Бавкиды не похожа на любовь Тристана и Изольды, а та, в свою очередь, отличается от любви Мастера и Маргариты. Тем более, что в последней паре мужчина и женщина меняются местами, как в паре Лаура и Петрарка.
Обилие имён, к которым отсылает поэтесса, призвано, по-моему, не столько установить генеологическое родство легендарных любовей и любви реальных людей, сколько показать, что их любовь достойна того, чтобы стать легендой. Собственно, в этом пафос стихотворения “Сага” (о нём говорилось выше).
Мне нравится такая точка зрения, и я поддерживаю её.
Ни одна любовная история, заключённая в имени возлюбленных, не тождественна любви реальных героев любовной лирики наших дней. Эта живая история, даже не история ещё (для истории 25 лет - не возраст), а живое чувство, опровергает бытующее мнение, что сегодня не умеют любить так, как любили прежде, что сегодня, в век сексуальной революции, когда, оказывается, можно “заниматься любовью”, как можно заниматься бизнесом .Когда оказывается, что эта пресловутая формула и есть аналог любви, так вот, в наш век, о котором сказано столько уничижительных слов, существует любовь сродни любви легендарных Вечных Возлюбленных. Многое в реальной любви роднит её с легендарной. В ней есть верность и постоянство Геро и Леандра и их боязнь пережить другого. Ей присущи сила и продолжительность любви Филимона (Филемона) и Бавкиды и их отечественного аналога - героев Н.Гоголя Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны (“Старосветские помещики”). Мы находим в ней красоту любви Тристана и Изольды. Сила их любви - следствие любовного напитка, сила современных возлюбленных в том, что они поцелованы в уста самой музой Эрато. Кроме того, находим признание того, что любовь не дьявольское наваждение, а природное, естественное чувство. В ней есть та страсть, которую питал римский император Юлий Цезарь к египетской царице Клеопатре.В любви наших современников есть первозданность любви Адама и Евы.и божественная страсть Амура и Психеи.
Но есть то, что делает любовь наших современников особой и по-особому запоминающейся. Это любовь двух незаурядных личностей, способных, помимо прочего, осмыслить своё чувство. Но самое главное: Она воплощена в образах Петрарки (в паре Петрарка и Лаура) и Мастера (в паре Мастер и Маргарита), способных эту любовь не только осмыслить, но и воспеть и, не погрешив против правды, придать ей статус художественной правды и художественного обобщения. А это выводит и самоё любовь на новый уровень.
Вот почему образ Храма является образом, который венчает всю систему образов в книге любовной лирики, образом, вместившим в себя все нами прежде рассмотренные смыслы.

Образ Храма. Возведение Храма 

Последняя главка моей статьи посвящена образу Храма в книге любовной лирики Эллы Крыловой, который мыслится как Храм любви. Я постараюсь рассмотреть, каково место этого образа в композиции книги, рассмотреть, как “возводится” Храм...
Но прежде всего несколько слов об отношении образа Храма к образу охранного круга любви.
В основании христианского храма, как правило, находится крест, вписанный в круг. Крест как символ жизни и круг как символ вечности. Вместе этот символ прочитывается как “вечная жизнь”.
Образ Храма многозначен и присутствует на страницах книги в разных значениях. Но не утрачивает своего основного значения - быть неким Абсолютом. Образ Храма лишь однажды предстаёт как законченный образ, предстаёт в “целокупности”. В большинстве стихотворений мы видим отдельные детали, но и в ней, как в части целого, та же мысль об Абсолюте. .А его присутствие меняет наш взгляд на обыденное, укрупняет его или придаёт ему возвышенный оттенок. С образом Абсолюта связан и другой значимый образ - Вечности.
Храм как образ не сразу появляется на страницах книги. Он “возводится” на наших глазах - деталь за деталью.
Сначала это как бы вскользь упомянутый, к тому зе не героиней, а героем крест как подобие рук ( или руки, раскинутые наподобие креста): “Разреши мне (...) не запомнить / эти руки, которыми врыт в бесконечность прокуренных комнат, / словно крест в горизонт”. “Ночной монолог”).

Этим сравнением как бы закладывается основание Храма, предстающего перед нами как Храм, сооружаемый в честь любви..
Образ креста снова возникает в стихотворении “Тёмный рыцарь”.Стихотворение насыщено символикой.Она сложна и суггестивна : с каждым новым образом всё сильнее нагнетается ощущение любви как мучения, преданности как прикованности - “прибита за запястье я к запястью”, судьбы единой и нераздельной как неотвратимости. Такой рисуется страсть, о которой сказано, что она - ад. . Лирическая героиня ещё не убеждена, “за упокой, во здравье ль гроздь с лозы печальной”, но для неё непреложно, что любовь - крест - “единый крест, единый гвоздь / венчальный”. Так подготавливает нас поэтесса к теме распятия на кресте любви, темы, исподволь уже возникшей, но завершаемой в последней строфе:

Ты не пропускаешь свет,
но тьма твоя столь чиста,
что, если тебя рядом нет,
то рядом нет и Христа.
 

Так неожиданно на первый взгляд, а на самом деле очень последовательно в координатах мифологии поэтессы, тема распятия на кресте страсти преображается в тему Христа, в его земном воплощении.
Много раз на протяжении книги касается поэтесса темы венчания - и как церковного обряда, соединяющего любящих, и как обряда “венчания на любовь”. Последнее сочетание построено мной по аналогии с сочетанием “венчание на царство”.
Обряда венчания в церкви у героини не было, хотя она несколько раз представляет себя участницей его. Но было другое венчание: “Нет, венчаны мы не во храме, / а в небе. Навек” (“Твой лик расцветает улыбкой”
В стихотворении, посвящённом годовщине соединения-венчания, обряд венчания творится музыкой и словом. “Что нас связало? - музыка и слово (...) / И пусть венчанья не было иного, / семнадцатый вдвоём встречаем март” . И песня, которой станет их совместная жизнь на исходе, будет той самой, “которую Богу ангелы поют”.
На наших глазах возводимый храм обретает черты действующего :в нём уже есть распятие и звучат гимны во славу Христа.
Но храм строится не только как здание, он “возводится” там и тогда, когда герои испытывают глубочайшее чувство любви, преображающее реальность:

Как дождь гремел по жести,
я вспомню и в раю.
Как благовест церковный
всплывал сырой, неровный
в комнату мою.

Закат непрочным золотом
касался ветхих труб.
А губы хмельным солодом
касались горьких губ.


И внемлет ей (музыке -А.С.) душа
разбуженной царевною,
в лохмотьях, чуть дыша :
пасхальному качанию
сырых колоколов,
венчальному молчанию
целующихся слов.
 

(“Литейный двор”

Так храм звучанием колоколов “венчает” не только сюжет стихотворения, он венчает любовь, какой она изображается в стихотворении. Но концовка замечательна звукописью, передающей звон колоколов,. А строка - “венчальному молчанию целующихся слов” - по своему звучанию и образности может считаться открытием возможностей стихотворной речи.
Храм, таким образом, может быть создан и в душе любящих, когда они ощутят близость вечности. Это может произойти в обыденной, повседневной обстановке с не меньшей силой, чем молитвенный экстаз, убеждающей в существовании Абсолюта :

Всё победим любовью -
время и смерть. И вечность
припадёт к изголовью,
обретя человечность.
 

(“Бушует ноябрьский ветер...”)

Об этом же стихотворение “Как хороша молитвенная тишь...” Героиня созерцает “Христа воскресшего величье” и “Будды светлый лик”, ведь “любой из них так мал и так велик/ как ты и я в простом своём наличье”
А в стихотворении “Так в доме хорошо...”, словно бы продолжающем предыдущее, снова звучит мысль о богоподобии любящих, о святости их любви, что подчёркнуто образом ореола (“сладко спим в едином ореоле”. Здесь и образ охранного круга любви, и нимб святости, сопутствующий изображению святых. Не случайно же сказаны слова о “биеньи в такт сердец простых - богоявленье” (“Сумерки”).
К двадцатой годовщине совместной жизни написано стихотворение “Вдвоём”. Именно в этом стихотворении называет поэтесса свою семью, совместную жизнь с любимым и любящим “храмом” :

Мы - златоглавый храм Господень,
и ангел караул несёт,
чтоб отражались наши лица
вот так: друг в друге, - день за днём.
 

Не умаление понятия “храм” прочитываем мы в этих строках, а возвеличивание любви, словно все её перипетии освящёны в храме .
Но где бы ни возник храм, каким бы он ни предстал перед нами, он выполняет свойственную подлинному храму функцию - освящает духовное и нравственное, тяготение к Абсолюту и стремление выверить повседневное Вечностью, а малое - Вселенной.



Ася Сапир




Ася Сапир, 2015

Сертификат Поэзия.ру: серия 1153 № 116112 от 24.11.2015

0 | 0 | 2255 | 29.03.2024. 14:52:02

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []


Комментариев пока нет. Приглашаем Вас прокомментировать публикацию.