Сто один день моего фронта

ПРЕДИСЛОВИЕ

22 июня 2011 года исполнилось 70 лет со дня начала Великой Отечественной Войны. Лариса в конце 2009 года написала свои воспоминания о тех испытаниях, которые выпали на её долю в начале войны. В январе 2010 года она тяжело заболела и готовить воспоминания для публикации после её ухода из жизни (4.02.2011) пришлось мне. Я дополнил их рассказом о том, как создавалась баллада "Сто первый день войны".

Лев Дмитриев.


Сто один день моего фронта

Иногда стоит закрыть глаза и сквозь шум леса мне ясно слышатся взрывы, трескотня пуль, громыхание громады-паровоза...
Хрустальная мечта разбилась, растворилась, исчезла, испарилась, оставив миллионы людей незащищёнными, брошенными на произвол судьбы.
Текли песчаные реки утопий, текли... Не удержать, не запрудить, не остановить...

Январь 1941 год. Город Смоленск. Детсад.
Мы плывём на белом корабле с надписью "И. Сталин". Мне 7 лет.
Я старательно вывожу слова любимой песни:

"Ходят волны кругом вот такие (здесь все дружно вставали на цыпочки и поднимали руки высоко-высоко),
Вот такие большие как дом.
Мы, отважные волки морские,
смело в бурное море плывём.

Якоря мы поставим вот так,
наши ружья направим вот так.
Веселее, моряк, веселее, моряк!
Делай так и вот так, и вот так".

Ох, как весело все дети показывали свою отвагу по отношению к воображаемому противнику.
Фото тех лет запечатлело всех "морских волков" моей группы (я, четвёртая слева в первом ряду):
Ляличка Кудряшова, 7 лет, детсад, Смоленск, январь 1941 г.

Кто выжил из пассажиров детсадовского корабля? Может кто-то узнает себя и откликнется.

В 41-ом дети малые, закрывая телом собственным, мы спасали матерей своих. Знали, чуяли незрелые, что без матери уж точно смерть. Пули, пущенные с неба в нас, приняла Земля-кормилица. Сколько гибли! Сиротели сколь! Чудом выжили счастливые... Под Говардовым (Калуги близь) нас настигли асы лютые. Ту бомбёжку помню ясно я на 101 дне войны.

***

Ярко врезался в память мой последний довоенный день рождения.
Мамочка, папа, два брата чем-то шуршали, шушукались, крадучись передвигались по коридору к моей спальне. Старший брат Валентин заглянул в мою комнату. Я улыбалась. Вскочила с кроватки. Пошли поцелуи, подарки, подбрасывание меня под потолок и трепание меня за уши с обязательным припевом: расти-расти Ляличка-паинька, умней-умней глупышка, люби маму-папу-братьев. Заканчивалось всё подъёмом за уши вверх (ой-ой!), но я улыбалась. Суровые братья не позволяли мне ни при каких обстоятельствах лить слёзы.
Я помню множество цветов во всех комнатах, уютных, тёплых, светлых. Мы с отцом затеяли игру в жмурки. Отец так увлекся беготнёй, что мама с огромным трудом привела нас в состояние покоя.

Зазвучали песни - в семье пели все.
Старший брат играл на гитаре:
" Белой акации гроздья душистые вновь аромата полны,
вновь разливается песнь соловьиная в тихом сияньи..."
Мама вступала:
"Помнишь ли, милый, под белой акацией, слушая трель соловья..."
Отец продолжал:
"Ты мне шептала, чудная, нежная, милый, навеки, навеки твоя".

Мощно врывалась песнь: "Ревела буря, дождь шумел".
А уж когда шла песня " Из-за острова на стрежень", то на словах "Одним взмахом поднимает он красавицу княжну и за борт её бросает в набежавшую волну", - глаза мои наполнялись слезами, и я старалась тихо улизнуть, чтобы братцы мои не смеялись надо мной.
Стенька Разин мне не нравился. Это точно!
Зато я восхищалась застольной песней отцовых друзей, которые приходили на праздники и обязательно пели: "У Ивана Кудряша больно жинка хороша!!"
Мама краснела и, действительно, так была хороша - просто глаз не оторвёшь.
Песни, смех, поездки на Днепр, катание на велосипеде, где я сидела за спиной младшего брата Анатолия. Праздники в детском саду...

***

Да недолгим мир стелился - обернулся мир бомбёжкой, страшной ночью...

Хрустальная мечта разбилась, растворилась, исчезла, улетела, оставив тысячи беззащитных стариков, женщин, детей.
С неба полетели бомбы, рушились здания, летели стёкла из окон, и этот пронзительный вой до сих пор слышат мои уши. Мама меня спешно одевает и полусонную тащит в бомбоубежище.
На мой вопрос: "Что это?". Горький ответ: "Война, доченька"!

Утром, заскочив на миг, отец простился, приказав сынам и маме: "Не сдадут Смоленск фашистам - мы дадим отпор достойный, вы на месте оставайтесь, панике не поддавайтесь. Наша армия сильнее и враги разбиты будут".

Спешно уезжали люди из Смоленска.
Мы бежали из города одними из последних. Город горел. Братья остались защищать Смоленск. Договорились встретиться в селе Ромоданово. Мама работала учителем в этом селе ещё до 1917 года.

За месяцы нашего бегства по дорогам смоленской земли под постоянным обстрелом фашистских самолётов мы ни одного раза не видели в небе наших самолётов. Отпора не было, и толпы беженцев, заслышав звук самолётов, бросались в придорожные канавы, не успевая, крича, хватая жаркий воздух открытыми в крике, воплях ртами, метались, падали, устилая дорогу мёртвыми телами.
Иногда кто-то кричал в небо: "Ну, погоди же, погоди же!"

За многодневный наш путь я твёрдо усвоила, что при первых звуках самолётов надо в буквальном смысле слова "насмерть" прилипать к матери, быть с мамочкой единым целым. Если убьют, то только обоих!
Мама прижимала меня крепко-крепко. За время бегства мы с ней превратились в монолит - не разорвать, не отъединить, не растащить. Во мне проросло это настолько, что повторять не приходилось (даже в глубоком тылу потом я долго при любых тревожных звуках прижималась к матери, чем вызывала смех окружающих).
Жуткая дорога уже не страшна была через какое-то время - страшно было потерять мать.
Остаться одной среди множества бегущих - без вещей, без еды, без всякой информации, среди бездомных отчаявшихся особей!!

Смерть, где жало твоё?
Жало уже не пугало, жара не иссушала, свист пуль не заставлял вздрагивать...
Прирасти к материнскому телу, защитить мать или умереть вместе...

Не сосчитать, сколько раз приходилось убегать в придорожные канавы, спасаясь от свистящих пуль с фашистских самолётов. Откуда брались силы у женщин, чтобы постирать, перевязать раны, похоронить убитых, накормить нас, детей, про то и не расскажешь. Горячее солнце, пыльная дорога, постоянное чувство не проходящего голода, безумное желание спать...

Одну игрушку мне разрешила взять мама из брошенного нами дома: это был крошечный - с мизинец! - мишка по прозвищу МИКА. Бусинки-глаза, малюсенькие ушки, коричневые лапки и нос с чёрной точкой. Мика был сказкой из рухнувшей мечты домашнего тепла, уюта, мирного покоя и музыки. Он лежал в карманчике летнего платьишка. Мика подбадривал ночью, слушал мои рассказы, утешал, помогал приглушить чувство голода, успокаивал, усыпляя мои страхи. Живой талисман, связывающий меня с покинутым навсегда родным кровом.

Мама ещё из Смоленска несла самовар. С вечера и до утра самовар давал кипяток для усталых беженцев. Спасибо смоленским крестьянам, которые хоть крохотулечку еды давали каждому, извиняясь, что накормить всех не могут.

***

Добрались до Ромоданова. Сюда пришли к нам оба брата. Жили в хате бывшей маминой ученицы (с 15 июля по 20 сентября). Отдраились в деревенской баньке. Мыла не было. Мылись щёлоком, который готовился из горячих углей, заливаемых кипятком. Голову им нельзя было мыть. Голову мыли речной водой.

Братец мой Валентин, дабы развеселить всех деревенских, тут же спел песню:

Не менял портянок я три года
и даже их ни разу не стирал,
водою грязь не смоешь,
а мыло денег стоит -
ведь мыло в наше время капитал.
О, Луиза, ведь мыло в наше время капитал.

Однажды к нам забрались воры.
Опасности никто из них не знал.
На портянки наткнулись
и сразу задохнулись,
а утром я их трупы собирал.
О, Луиза...

И пусть останусь я рахитом,
но портянок я не заменю
и даже в будуаре,
с прекрасной дамой в паре,
их как сувенир я сохраню.
О, Луиза, их, как сувенир, я сохраню.

Слова эти запомнила на всю жизнь, но больше никогда их не слышала.

Ромоданово на какое-то время оказалось на нейтральной полосе. Вот однажды утром влетает в комнату хозяйка с диким воплем: "Немцы!"
По главной деревенской улице едут мотоциклы, едут медленно-медленно и прямо перед носом сельчан движутся в новеньких с иголочки формах - без шлемов!- блондины с голубыми глазами. На каждом мотоцикле откидной специальный столик крошечный, на столиках куски сала. Кортеж останавливается, немцы режут сало, посвёркивая на солнце изящными ножичками, медленно жуют и смотрят на русских женщин. Сцена напоминала кошмар. Деревенские избы с соломенными крышами, серая дорожная пыль и сказочные витязи обалденной красоты с ослепительными улыбками на лицах... Пиар чистой воды, выражаясь современным языком.
Гробовая тишина.
Наша хозяйка не выдерживает и довольно громко роняет: "Катерина Сергевна, не пропадём! Мужики-то какие ладные! Аж сердце зашлось"...
Мама, молча, скрывается в избе.
Немцы прогулялись по селу. Увидели на фасаде школы портрет Сталина. Автоматная очередь изрешетила Сталина.
"Сталин капут!" - звонким голосом прокричал один из немцев. Как они все захохотали при этом! Школьный сторож-старик что-то дерзкое рявкнул им в лицо. Одна автоматная очередь. Старик бездыханным упал у дверей родной школы...

***

Беззаботный радостный смех, белозубые улыбки, необычайно красивые человеческие лица, спортивные фигуры молодых людей...
Вдруг вижу: бежит мама к группе немцев и отдельной кучкой стоящих сельчан. Я "прилипаю" к мамочке, и мы оказываемся рядом с Валентином под дулом нацеленного на брата автомата. Его допрашивают - на чистейшем русском языке! - видел ли он двух мужчин, которые только что скрылись в соседнем лесу, в какую сторону они побежали. Он говорит, что никого не видел, так как сидел в нужнике, окружённом кустами. Офицер произносит: "Тебя сейчас расстреляем, потому что ты врёшь. Не видеть их ты не мог!"
Мама становится перед сыном вместе со мной и таким спокойным учительским тоном диктует:
"Расстреливайте всех троих."
Смотрю на дуло автомата, прижимаюсь головой к животу мамы.
В очереди на тот свет я оказалось первой. Офицер смотрит мне прямо в глаза. Я не отвожу свои глаза. Взгляды скрестились. У Фрица (так назывались тогда нами все немцы) были бездонные голубые глаза. Он был необычайно красив! Машинально я прижала руку к сердцу, так как именно у сердца лежал в карманчике мой Мика. Может быть мой жест был воспринят, как мольба о помиловании, а, может быть, Мика давал мне всегда шанс на жизнь. Не знаю... Я действительно не дрожала. Не могу объяснить почему. Не могу до сих пор понять полученное неожиданно для всех троих разрешение на жизнь. Вздох облегчения послышался со стороны женщин, которые наблюдали молча за всем происходящим.
Хозяйка наша проверила меня потом на предмет сухости штанов. Удивилась весьма моей стойкости.
Скоро по селу разнеслась весть, что ушедшие от погони двое мужчин, которых Валентин не выдал, хотя они промчались мимо него в лесок, успели сообщить нашим о разведке немцев в Ромоданове. Якобы всю группу мотоциклистов уничтожили, а одного взяли в плен.
Никому я не могла показать своего горя, ушла подальше и, прижав к себе Мику, заливалась слезами, желая всем сердцем только одного, чтобы живым остался пощадивший нас офицер.
Спустя годы я увидела в фильме "Щит и меч" Олега Янковского в роли Генриха Шварцкопфа. На меня с экрана смотрел тот офицер, который маме, брату и мне подарил счастье жизни:
Генрих Шварцкопф

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала...
Страшное дело война...

Вскоре после проезда немецких мотоциклистов появились части Красной Армии в селе.
Из нескольких девчонок сколотился "ансамбль песни и пляски". Мы выступали перед солдатами.
Больше всех песен знала я, потому считалась вроде солистки, тем более, что приходила в окопы со своим самоваром, который приносила мама. Солдаты тут же его раскочегаривали, заваривали листья смородины, малины, черники, пили чай, и вспоминали золотые довоенные дни.
Подпевали активно.
Помню, после слов моей коронной песни о морских волках - "наши ружья поставим вот так" - один солдат подпел: "Эх, кабы каждому ружьецо-то в руки! Не у каждого ружьё, да... супротив автоматов."

После очередного боя крестьянки запрягали лошадей, стелили на подводы соломки, которую притаскивали мы, детишки, и ехали за деревню к окопам бойцов. Одних хоронили, других разбирали по избам. В больших чанах кипятились бинты, нижнее бельё. Несли на речушку для прополаскивания, потом сушили, гладили огромными утюгами, начинёнными горящими углями.
Никто ни о чём крестьянок не просил, ничего им не платили... А ведь они работали на полях, кормили скот, готовили еду для своих детей. Без стона, крика тянули тяжёлый воз войны женщины в русских селеньях.

Поражаюсь бесстыдству правителей России, которые такой народ называют быдлом!
Именно народ в 1612, 1812 отстаивал свою свободу ("дубина народной войны гвоздила французов" - по меткому выражению Л.Н. Толстого). Правящие классы всегда бросали народ в тяжёлую годину. Заметьте: и при царе, и без царя!

Из деревни Ромоданово мы на перекладных добрались до города Вязьмы. Здесь мы попрощались с братом Валентином, которого призвали в армию. После выхода из окружения Валентин попал в штаб партизанского движения, где стал одним из лучших радистов штаба.

Мать была для меня совершенно особым существом. Да будет вовеки благословенно её бесценное и незабвенное имя!
Помню, как я поражена была, прочтя эти строки у Н.В. Гоголя:
" Ночь ещё только обняла небо, но Бульба всегда ложился рано... Он вскоре захрапел, а за ним последовал весь двор... Одна бедная мать не спала. она приникла к изголовью сыновей своих, лежащих рядом... Она глядела на них вся, глядела всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться... Она просидела до свету, вовсе не была утомлена и внутренне желала, чтобы ночь протянулась как можно дольше..."
Моя любимая мамочка вот так же смотрела на двух своих сыновей, из которых старший сын утром уходил на фронт...

В сорок первом дети малые...
Верую, Господи, верую!! Да и как было не уверовать?
Столько смертей видеть в 8 лет, быть игрушкой времени и страха и при этом остаться в живых и даже не быть ранеными.

Потом беженцев погрузили в теплушки и должны были всех вести в Среднюю Азию.
И когда наступил 101 день войны - наш эшелон разбомбили под станцией Говардово (недалеко от г. Калуги). Так как наших самолётов не было, от скуки фашистские асы с азартом открыли охоту на уцелевших после бомбёжки женщин и детей.
Я и брат (16 лет) спасали мать с отчаянием, которое помогло нам всем выжить. А сколько убитых осталось в молоденькой рощице в тот день октября 1941... Тела, тела, тела, кровь и скорбный плач... Детей оттаскивали от окровавленных мёртвых матерей, а матерей уводили вместе с мёртвыми детьми на руках. Страшное понятие - фашизм - на меня смотрит все годы жизни глазами октябрьской рощи под станцией Говардово.

Спустя много лет, в 1980 году, мой муж, Лев Алексеевич Дмитриев, предложил выразить это в песне, но я не могла заставить себя войти в состояние того дня, того часа, того мгновения. Лев помог. Он собрал образы и всё-таки заставил меня выплеснуть из себя вместе с эмоциями балладу под названием "Сто первый день войны".

Балладу я посвятила памяти мамочки - Кудряшовой (Лютовой) Екатерины Сергеевны.

"Сто первый день войны":
http://poezia.ru/article.php?sid=11911


Что я могу добавить к содержанию баллады?
Врезалась в память такая деталь. После первого захода мессера я вскочила и повернулась лицом к самолёту. Немецкий лётчик, отметив, что я жива, пошёл на второй заход. Я увидела за очками глаза пилота, его шлем, как-то сообразила о причине его подлёта, на чёрной пашне разглядела белый платок на голове матери и, не дав маме успеть сообразить, закрыла её собой.
Тысячные доли секунд... В это самое мгновение 16-летний братец Анатолий из кустов, прилегающих к пашне,
рванул через пашню к огромному дубу, до которого мы не успели добежать.

С этого дня на всю жизнь я не рассматриваю людей с точки зрения их национальной принадлежности.
Русский, немец, татарин, еврей ... Главное - это человеческие качества.
Один немец не приказал нас расстрелять, а другой немец не поленился развернуть самолёт, чтобы уж точно прикончить девчонку, пацана и женщину...

Самолёты покружились над рощей и улетели.
Я, мама и брат подходили к людям в роще. Навстречу нам шли две женщины, подойдя вплотную, они взяли руки мамы и стали целовать её руки, приговаривая: "Мы видели, как вас расстреливали с самолёта, а вы - живы и даже не ранены. Вы - святая женщина! Такое чудо могло совершить только Небо!"
Мать пыталась сказать, что ничего святого в ней нет, но это был напрасный труд...

По мере разговора мы продвигались вглубь рощи. Спустя 68 лет не в силах без слёз вспоминать увиденное.
Трупы-трупы-трупы, вся жухлая трава в крови, кишки свисают с нижних веток молодых берёзок, осинок, мозги вылезли из лопнувших черепов...
Приглушённый стон, жалобный вой, всхлипывания, сдавленные выкрики наполняли воздух...

Надвигалась холодная осенняя ночь. Железнодорожный путь, искорёженный состав поезда на рельсах и жалкая толпа грязных, мокрых, но оставшихся в живых женщин, подростков и детей. Нечего было есть.
Холод обступал стеной...
Промозглая сырость пробирала до костей жалкие тощие тела...
Мама, которая все дни блужданий тащила только одну вещь - самовар, попросила Анатолия сходить к разбитому составу и попытаться найти самовар. Брат с оставшимся в живых помощником машиниста (единственным мужчиной!) сбегали к разбитому составу поезда, принесли найденный хлеб, самовар, спички.
Пили горячую воду с крошечными кусочками хлеба. Всю ночь женщины по очереди поддерживали костёр, кипятили воду, перевязывали раненых, успокаивали детей, у которых матери были убиты, ложились рядом с нами, обогревая своими
телами.

Холодные звёзды, мрачная завеса леса, горящие костры, вокруг кучки людей, голодных, замерзающих -
врезались в мою память на всю жизнь.

Утром несколько человек пошли к железнодорожному полотну расчищать путь и ждать прихода какого-либо поезда.
Подошёл воинский состав, в котором везли раненых с фронта. Вопреки всему нас посадили в вагоны к раненым.
В городе Рязань мама, брат и я вышли из вагона. Бегство из Смоленска закончилось.

В селе Салтыково Сасовского района Рязанской области, куда маму направили директором средней школы вместо ушедшего на фронт прежнего директора, мы не слышали больше рёва самолётов, отвратительного свиста падающих бомб...

Сто первому дню фронта пришёл конец. Мы были живы и даже не ранены. А дальше надо было выживать в нечеловеческих условиях полуголодного существования.

В девяностые годы - мирные годы! - правители исхитрились обречь народ на голод. Потрясающее жестокосердие правящих Россией не поддаётся никакому объяснению!

Лариса Дмитриева.
Подольск, 25 ноября 2009 г.



ПОСЛЕСЛОВИЕ

Как создавалась баллада "Сто первый день войны"

Хмурым утром 22 октября 1980 года я сидел у окна битком набитого служебного автобуса завода "Микрокомпонент", вёзшего людей на работу из Кисловодска в село Учкекен Малого Карачая. Проехали гору "Кольцо", слева в долине тянулось вспаханное поле, посреди которого стоял одинокий мощный дуб. "Дуб, дуб...", - да, да, такой же дуб был на картофельном поле, где на Ларису с мамой и братом осенью 1941 года охотился немецкий лётчик на "мессершмите".
Лариса с мамой часто рассказывали о событиях тех дней, и когда у нас с Ларисой начался "песенный запой", я предложил создать песню-балладу на эту тему. Накануне Лариса долго билась над словами песни, но получалось какое-то тусклое прозаическое повествование - ей, видно, было тяжело снова испытать страх и ужас того времени.

Как видно, страстное желание создать песню разрушило психологический барьер в моём сознании, а дуб послужил спусковым крючком для лавинообразного процесса развёртывания словесно-образных ассоциаций. Ритм движения автобуса наложился на поток всплывающих слов, оставалось только, чтобы не забыть, всё время мысленно повторять их.
Этот процесс не прекращался даже тогда, когда я шёл полтора километра от конечной остановки до завода. В отделе я бросился к столу и лихорадочно начал записывать всё, что запомнил и то, что продолжало возникать из под моей руки. Через полчаса всё было закончено, но эмоциональный взрыв был такой силы, что я буквально выбежал на заводскую территорию и ошалело носился среди корпусов, пока морозное утро не охладило мою кровь, переполненную адреналином.

Когда вернулся в отдел, сотрудницы в полутёмном закутке привычно пили свой утренний чай. Я не смог сдержаться, взял два листка, подсел к ним, извинился и зачитал свой текст. Женщины долго не могли опомниться от обрушившегося на них сверхэкспрессивного потока образов и никак не могли поверить, что всё это было создано за какой-то час, пока мы все вместе ехали в автобусе.


Баллада о поединке

Сто первый день войны.
Эшелон шёл на восток.
В вагонах раненые, женщины и дети.
И красные кресты на крышах.

Но в небе голубом вдруг "юнкерсы" взревели.
Визг бомб, разрывы. А наших "Яков" нет -
лежат на аэродромах приграничных,
ни разу так и не взлетев.

Горят вагоны - к Красному Кресту
у зверя со свастикой на крыльях
состраданья нет. Люди из вагонов
к роще устремились через поле.

И "юнкерсы" весь свой смертельный груз
на рощу сбросили -
страшнее ада та роща людям стала.

А мать с детьми замешкалась
и к дубу старому,
стоявшему на поле одиноко,
по пашне побежала.

Вдруг мессеры над ними заревели.
Фашистский ас, не видя больше цели,
Решил от скуки поразвлечься.

Мать в борозду упала,
рядом девочка и мальчик.
На голове у матери
белел платок мишенью,
и девочка, увидев это,
встает и падает,
закрыв мать телом.

Ас, потеряв мишень,
всю землю рядом прострочил,
пролетев так низко,
что девочка лицо его
оставит в памяти навечно.

И вновь заход.
Тогда встаёт мальчишка
и к дубу старому бежит,
вслед "мессершмит" за ним.

Слились в смертельной карусели
фашистский ас и тот мальчишка.
Вот очередь, но дуб как дот,
от пуль мальчишку укрывает.

Истрачен весь боекомплект -
фашист бессилен...
А мальчишка - выбегает
и кулаком грозит.

Не знал тот ас,
что в том мальчишке
наш лётчик вырастает!

Лев Дмитриев.
Кисловодск - Учкекен (Малый Карачай), 22 октября 1980 г.


Вернувшись вечером домой, я вошёл в комнату к Ларисе и сходу начал вслух читать свой экспромт.
Она в остолбенении прослушала и спросила - откуда ЭТО? После моего рассказа она бросилась к пианино, подобрала ритм, к ритму стала выстраивать слова, и на следующий день вечером уже спела мне почти готовую песню. Я только, как всегда, подсоединился для завершения сильной концовки и, для проверки, спел её сам.


Сто первый день войны

Сто первый день войны. Шёл поезд на восток.
В теплушках едут женщины и дети,
Уходят в тишину, кляня фашизм, войну,
И красный крест взывает к милосердью.
- И красный крест взывает к милосердью.

Вдруг "юнкерсы" ревут, а "Яков" в небе нет.
Лежат: с аэродромов приграничных
Им не пришлось взлететь. Без боя умереть?!
Что может быть страшнее в час сраженья.
- Что может быть страшнее в час сраженья.

Вот "юнкерсы" в пике: визг бомб, разрывы, вой.
Стоят вагоны - паровоз раздавлен.
В теплушках смерть и ад... Прострелены... Горят...
Все бросились к ближайшей роще разом.
- Все бросились к ближайшей роще разом.

Но роще не укрыть: редка и молода.
Людскою кровью травы обагрились.
И плач, и крик, и стон, и смерть со всех сторон.
Ужасней ада роща людям стала.
- Ужасней ада роща людям стала.

Там мать с детьми была, позднее всех сошла,
Не в рощу - к дубу в поле поспешила.
Над ними "мессер" взвыл, ас к цели заходил -
Решил от скуки видно поразвлечься.
- Решил от скуки видно поразвлечься.

Внизу мишень была так хорошо видна -
Уткнувшись в пашню, женщина лежала.
На ней платок белел, и ас берёт прицел,
Но дочка мать закрыла своим телом.
- Но дочка мать закрыла своим телом.

Ас вновь даёт заход... Мальчишка вдруг встаёт
И мчится к дубу... "Мессершмит" вдогонку.
Град пуль, но дуб, как дот, мальчишку бережёт,
Прикрыл его в смертельной карусели.
- Прикрыл его в смертельной карусели.

Патронов больше нет. Бессилен вражий ас.
Мальчишка шепчет белыми губами.
Вслед "мессеру" глядит и кулаком грозит.
Он спас, он уцелел?! Он - победитель?!
- Он спас, он уцелел! Он - победитель!

Лариса и Лев Дмитриевы.
Кисловодск, 23 октября 1980 г.

В исполнении Ларисы любительская запись этой песни (1981 г.)
опубликована на музыкальном хостинге Библиотеки Мошкова:
http://music.lib.ru/d/dmitriewa_l_i/alb2.shtml#sto_perwyj_denx_wojny_ballada

Только когда в ноябре 2002 года начали размещать песню в интернете и анализировать текст, стало понятно, что перед Ларисой стояла очень сложная задача преобразования моей причудливой смеси белого стиха с верлибром в нормальный ямб. Правда, смущало отсутствие рифмы, но она всё-таки нашлась - внутренняя рифма в третьей строке каждого куплета: "тишину - войну, взлететь - умереть, ад - горят, стон - сторон, взвыл - заходил, белел - прицел, дот - бережёт, глядит - грозит". Точно знаю, что Лариса эту внутреннюю рифму специально не задумывала и не осознавала наличие её, пока я не занялся анализом текста.

Исполнение песни Ларисой производило на слушателей сильное впечатление. Режиссёр МХАТа Николай Скорик, прошедший обучение по классу рояля в музыкальном училище им. Гнесиных, прослушав песню, был совершенно ошеломлён и долго не мог сказать ни слова, справляясь с нахлынувшими эмоциями. Поэт Михаил Талесников, разведчик, 1918 г. рожд., так написал в своём комментарии: "Лариса, а мне читать трудно - ком в горле..."

Перед написанием своих воспоминаний набрал в Яндексе: "Сто первый день войны", - и обнаружил, что песню уже размещают в интернете без указания имени авторов рядом с такими, как "Священная война", "День Победы", "На безымянной высоте" и т.д. Что ж, песня пошла в люди, пусть слушают и поют. Мы с Ларисой давно решили: все, кто пожелает, могут публиковать, аранжировать, исполнять наши песни совершенно безвозмездно, что называется - даром:
"Всё остаётся людям"...

Лев Дмитриев.
Подольск, 22 июня 2011 г.

Лариса Дмитриева, 2011

Сертификат Поэзия.ру: серия 549 № 115823 от 22.06.2011

0 | 1 | 2183 | 24.11.2024. 10:21:02

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []