Ястребы и ласточки - ч.14

53.
Но Аленке пришлось потратить чеки в «Березке» без него. В восемьдесят восьмом правительство задумало закрыть валютные магазины.
А от Саньки вестей не было больше полугода. Она позвонила Игорю, и они с женой пришли к ней в гости. Наташенька крошечная по сравнению с Сашенькой девочка прошла вдоль всех шкафов, открывая дверцы, находя все новые и новые предметы, которые старалась вытащить маленькими пухлыми ручками. А, если не получалось, тянула за руку отца. Таня ругала их обоих, но как-то радостно, отчего на сердце у Аленки потеплело.

Вот ведь Игорь отошел от войны, значит, и Саша перемолчит свое и оттает. Ей так хотелось услышать от него, слова любви. Но, глядя на мужчину, Аленка поняла, что долгое отсутствие мужа насторожило и его, хотя Игорь и говорил, держа подпрыгивающую на коленях дочку:
- Да ничего с ним не случилось. Мы ведь люди военные, нам прикажут, и мы выполняем.
А Танюшка перевела разговор на Марину. Аленка и не знала, что подруга вышла замуж за врача и родила мальчика. Но в отпуск не приехала, не захотела мужа одного оставлять, а ему пока не до отдыха. Таня вспомнила палаты, заполненные ранеными, и съежилась.
- Как назвали малыша, - поинтересовалась девушка.
- Женей назвали, видимо гениальность пророчат, ведь и папа, и мама замечательные врачи.

Игорь тем же вечером позвонит Полкану, тот ответит только через месяц, видимо по определителю найдет его телефон. От него узнает, что Санька остался в Афганистане с новой группой бойцов. Остался потому, что Олега убили. Сломали саперной лопаткой позвоночник выше бронежилета. На душе у мужчины станет пусто и погано. Также, как и у Саньки, узнавшего эту новость. Потерять человека, которому доверял свою жизнь, пережил не одну засаду - тяжело. Но еще тяжелее было оттого, что духи не умели воевать лопатками. Хотелось думать, что кто-то из них все-таки научился. Потому, что представить себе, что свои сводят, таким образом, счеты, было еще тяжелее.

То ли потому, что невиданная в наших войсках концентрация батальонов спецназа была достигнута, то ли потому, что в верхах зрела мысль о выводе войск, ему разрешили остаться. И, хотя Рустам числился командиром, многие, прошедшие школу выживания Беса, признали его авторитет, а вслед за ними и те, которые его не знали.
Санька когда-то читал о волках. Вернее, надоумила его книга Джека Лондона. Писатель явно нафантазировал. Зато он узнал о них много интересного. А сейчас видел, что и они мало чем отличаются от волков. Выжить в волчьей стае, дано не всем – слабого заедят или заставят уйти самого, если он не хочет подчиняться ее законам.

«Ах, Олег, Олег, - думал Санька, - не видел ты, что рядом кто-то борзеть начал, хвост перед тобой поджимал, а сам люто ненавидел». – Он не верил в смерть Оленя от рук моджахеда, он вообще не верил в то, что больше никогда не увидит друга, руки которого всегда были заняты каким-то делом, чистил ли оружие, латал ли носки – он и это умел делать по-настоящему.
Получая приказ от Руста, Санька глядел ему прямо в глаза, дольше, чем нужно и тот, не желая принимать его вызова, старался, как можно меньше встречаться с ним, особенно на виду у всех. Санька не Олег, он рожден волчонком. Хвост у него только перед Аленкой виляет. И тут Санька вспомнил, что это не признак слабости, если хвост перед волчицей поднимется и играет.

Только сейчас ему не до игр. Начальство понимало, что отказался он принять на себя командование другой ротой неспроста. Но согласилось, им сор выносить ни к чему. О его умении продумать ход операции помнили, хотя и компромат с пограничниками Ирана не забыли. Но это к случаю.
В роте Санька познакомился с новеньким, вернее, он прибился к ним после того, как был тяжело ранен и остался в живых один единственный из всей группы. Говорят, что его могли бы демобилизовать, чуть ногу не отняли, но баба – докторица не дала, выходила. Они сошлись с ним ближе, чем с другими мужиками. Оба были немногословными, и не сразу узнали, что роднит их детдомовское детство. Гений присматривался к бойцам, но на свою территорию никого не пускал. После потери товарищей, не заводил новых. И только к Саньке почувствовал расположение. На следующую засаду они пойдут в незримой связке. Молодые уважали их и, хотя хвосты опускали вниз, но кончики не поджимали.

54.
Сашенька уже заканчивал первый класс, а отец даже не видел его в школьной форме. Аленка перебирала фотографии сына и радовалась – растет не по дням. Форменные брюки уже коротки, а ведь бабушка Лида отпустила подгиб. Его записали в бассейн в спортивную группу. Тренер сам к ней приходил, сказал, что у ребенка есть способности. А какие способности, если он только прошлым летом плавать научился. Если бы не Санька, так и бултыхался бы сын возле берега, из Аленки пловец, как из топора, потому и Сашеньку далеко не отпускала.

Павел Егорович заезжал к ним, привет от мужа передать и деньги. Вот ведь какие упрямые люди, знает как там, а с ней словно с маленькой разговаривает, все у него хорошо – загорает целыми днями, приедет - не узнаете, мол, черный как папуас.
Да как же не узнает, если он снится через день и ей, и Сашеньке. Женщина загрустила, года бегут, а она неделю только и была счастлива, все остальное время тревога за мужа.
Муж… Аленка никак не могла поверить, что она замужем. Пусть без свадьбы, но фамилия у них с сыном теперь другая. На работе быстро к ней привыкли, а вот отец подшучивает:
- Плохо было Гордеевыми быть, побудьте Бескровными.
- Будет тебе, Миша, тьфу, тьфу, тьфу. Кров у них есть, и кровь, слава Богу, в порядке.

После взрыва на Чернобыле Лидия Владимировна тряслась по любому поводу, вдруг и их радиоактивное облако накрыло. То тут, то там слышно, облучились люди, и перво-наперво белокровие или лейкоз по – научному. Она и себя, и всю семью два раза в год заставляла пройти медосмотр. Жаль, нет матери, она, хотя и не заканчивала института, но от деда набралась знаний еще в юности, а потом и справочник у нее старинный был. Они к ней чаще, чем к докторам за советом обращались. Царствие ей Небесное, держала она их не то, чтобы строго, а все как-то перед ней старались лучше быть.

Вон Михаил и тот нет - нет, да вспомнит тещу и улыбнется. Вроде бы не доволен ею был, а сам на Аленку глядит и радуется, что на бабушку похожа. Только мало счастья у Аленки, трудное оно у нее. Девять лет ни жена, ни вдова. А Софочка явно поторопилась упокоиться, ишь, Аленка ее обрадовала – нашла свою любовь. Мамы больше года нет, а и зятя тоже днем с огнем не сыщешь. Хороший он вроде бы парень, но уж больно молчаливый. Она Надежде звонила, матери Игоря, надеялась выведать у нее что-то. Да так ничего не узнала, посетовали они на скрытность мужчин, поговорили о женском, да и расстались на этом.

Так, занимаясь каждая своим делом, мать, готовя ужин, а дочь, прибираясь, думали почти об одном и том же.
А мужчина, занимавший их мысли впервые разговорился. Геня или Гений первый начал разговор. Война вроде как к концу близится. Слухи о выводе войск возникали сами по себе, никто из начальства об этом даже и не заикался еще. И он рассказал Саньке о том, что в госпитале познакомился с одной очень хорошей женщиной. Точнее, выходила она его, а ведь мог бы остаться безногим инвалидом. Серьезная такая, Евгений видел ее перед операциями и на обходе. Там, где другие бы верещали от вида раны, она, несмотря на жесткость, нежно касалась ее, не боясь ни крови, ни гноя. Любила она его бережно, даже в самый высший момент помнила, что у него рана на бедре только что затянулось. А он вместо того, чтобы признаться ей, что не было у него такой женщины, способной жертвовать ради него и собой, и работой, опять в Афганистан сбежал.

Не велел его ждать. Но одно дело сказать, а другое дело чувствовать. Он все чаще и чаще вспоминал ее. И глаза серые, в которых плескалась прозрачная речка, такая же, как в детстве, на которой, они всем детдомом выросли. От непонятной тоски, что все чаще захватывала его душу, Гений и выпытал у Саньки про его семью. Он никому не показывал фотографии сына и жены, а тут не удержался.
- Красивая какая, как из журнала, - искренне выдохнул Евгений, - жалко, наверное, такую одну оставлять?
Санька, помолчав, рассказал ему вполголоса историю их знакомства.
- Дурак, ты, - заключил Гений, - да такой каждый день надо говорить про любовь.
- А ты, умный, - поддел его Санька.
- Знаешь, я приеду к ней в госпиталь и скажу – «Я дурак, выходи за меня замуж, может вылечишь», - мужчина улыбнулся, представив эту картину.
- Я, наверное, тоже скажу, если она еще не разлюбила меня. Хотя до сих пор не понимаю, за что нас любить можно. Они оба замолчали, от неловкости момента – разбазарились как бабы, но под ребрами от этого разговора стало тепло.
А рано утром их поднимут: с Пакистанской границы надежно прикрытой, какими-то тайными тропами вновь проходят караваны.

55.
Если бы кто сказал про Руста, что он жадный, он бы вышел бы из себя и набил тому морду. Спроси у него – отдаст, ну, не последнее, конечно, и не на совсем. Бабай учил его: зернышко к зернышку и амбар полон. Старик с Отечественной вернулся не с пустыми руками: кольца и серьги фашистские привез, отрезов на костюмы и машинку «Зингер». Говорил, что молодым наплевать было – мимо ходили, а ему сорок два исполнилось в сорок пятом. Боялся, что не успеет нажить добра после войны.

Вот только мать у него не в родню пошла, отбилась от семьи. В красивых нарядах, сшитых бабкой, с косами, что, по – модному, вокруг головы обвивала, приглядела себе русского парня. Дед противился ее замужеству, но она упрямее его оказалась. Ушла без приданого. Он отрекся. Руст помнит маленькую комнату, вернее не всю комнату, а половицы на полу, по которому он ползал, щели в нем были большие и из них дуло зимой.

Прав был бабай - бросил ее отец Рустама, мало после войны мужиков молодых осталось. А женщин красивых много. Пока мать с ним маленьким возилась, да за домом смотрела, он в местной чайной городскую фифочку встретил – приезжала с проверкой не то школы, не то больницы. И утек отец в город. Руст видел его потом на трамвайной остановке потрепанного жизнью, но глазами все равно на молоденьких девушек постреливал. Руст даже не подошел к нему. Злой был из-за матери.

Он помнит, как долго жили они впроголодь, мать не хотела к отцу идти. Апа, когда деда не было, приходила - приносила им вкусные пироги – эчпочмаки. Руст просил мать испечь такие, да та плакала – мясо не по ее зарплате, сторожила она амбулаторию за шестьдесят рублей в месяц, чтобы его не бросать. А потом все-таки бросила, привела к бабаю, а он на нее не глядит и не разговаривает с ней. Он и с Рустом сначала не разговаривал. Но мать завербовалась на Север, в Мурманск, а он за бабку от деда долго прятался.

Потом от матери посылки стали приходить – ящики с рыбой, она на траулере рыбу разделывала и им присылала. Может, это, а может просто Руст подрос, но дед стал не то, чтобы добрее, но замечать его стал. С десяти лет гусей поручил: выгнать и следить за ними, чтобы ястребы не потаскали. Однажды он пас гусынь с маленькими гусятами и прямо на его глазах птица гусенка подхватила лапами, как крючьями и взмыла в небо. Он напугался, бабку стал звать, но вышел бабай и дал ему подзатыльник – трусом обозвал. Наверное, с тех пор Рустаму захотелось стать ястребом – быстрым, наглым и выше всех.

Он худой был в детстве, хоть апа и кормила его самым сладким. Жалела и его, и дочь свою непутевую, но против мужу слова не сказала. Он мог под горячую руку и влепить ей. Редко, но случалось, что она выводила старика из себя. Руст помнит, как она накопала молодой картошки соседке, у которой муж от ран военных загибался, а детей пятеро – мал-мала меньше. Он потом с ними по садам лазил, а тогда дед схватил апу за косу, которая из-под платка выбилась, и начал таскать по избе. Руста не тронул, тот под печку спрыгнул. Жалко было бабку, но боялся пожалеть, чтобы и ему не досталось.

Сам он без спросу ничего не делал. Дом – полная чаша, но даже маленькая мелочь у бабая на учете. Сначала Русту хотелось уехать от них подальше, но смекнул, что после смерти деда ему все достанется и терпел. До самой армии терпел. Всему научился, в семнадцать лет зарезать овцу или гуся для него было плевым делом. Это первый раз безмолвная овечья дрожь его в пот бросила. А потом, чтобы получить дедово одобрение на глазах родственников, запросто задирал глупую овечью башку и полоскал по шее острым ножом – кровь брызгала струей в подставленную стариком посудину. Но во внутренностях швыряться не мог – тошнило.
Здесь в Афганистане он хотел быть лучшим. Чтобы бабай не похвалил его, нет. Тот никогда никого не хвалил. А для того, чтобы он принял его за своего, поговорил с ним и разрешил матери вернуться. Русту не хватало ее ласковых прикосновений, хоть и вырос давно. Она даже голосом могла приласкать.

Только и тут его обошли, сначала Санька – Бес, правильную кликуху ему дали, а потом Олень. Только Олень оказался безрогим.

56.
Он его не убивал. Но получилось так, что вроде как подставил. Командир, подозревая Руста в мародерстве, поставил его в этой засаде рядом с собой, как и Влада. Но, видимо, желая переговорить с ним наедине, послал того проверить, как устроились другие - предполагаемый караван должен был пройти не раньше чем, через час. Они окапывались, так, сантиметров на сорок – пятьдесят. Руст закончил, а Олень, продолжая ковырять неподатливую землю, подозвал его к себе и начал с ним разговор. Особенно неприятный перед началом боя.

Из-за пары сережек, да трех японских магнитофонов, каких в Союзе днем с огнем не сыщешь, он, вроде и не боец, положивший не один десяток духов. Как будто Руст у сирот отнимал все это. Ну серьги, да, те снял с убитой шальным осколком женщины. Голь перекатная, а серьги золотые. Неприятно было снимать их, тетка еще теплая была. Но сверкнуло золото на солнце и дернуло его, может, оттого, что рядом никого не было.

Он впервые потом холодным покрылся, рвать уши даже у мертвой женщины не хотел, а когда расстегивал замочки у сережек, щеки у нее двигались, будто у живой, хотя кровь из шейной артерии лужицей растеклась. Руст ее потом во сне видел, она руку к нему тянула за серьгами. Он бы выбросил их с вертолета, но Олег тогда все на дороге в крошево превратил.

А тут перед самым боем учить начал, ладно бы сам ангелом был. Перед войной чуть в тюрьму не сел, уж промолчал бы и забылось. Руст тогда послал его подальше, развернулся и ушел. Не дело это, конечно, уходить с назначенного тебе места, но хотелось вроде как выветрить из себя эту вонь. Только ни он, ни Олень не учли, а, может, не расслышали из-за свистящего шепота, что караван выслал разведку. И те вышли именно на их схрон. Руст потом задавал себе вопрос, как это опытный командир дал себя зарубить своей же лопаткой. На ум приходила только одна мысль: Олег подумал, что это он – Руст возвращается, а когда понял и развернулся, то было поздно, занесенная для удара лопатка опустилась на позвоночник.

Через минуту бой начался, все ждали позывных от Оленя, но их не было. Потом нашли его со сломанным позвоночником и лопатка рядом. На него Руста глядели, как будто он убил. С досады он тогда полоснул ножом по тюку с наркотиками, сделал вид, что нечаянно рассыпались тяжелые, словно книги, целлофановые мешки. И, улучив момент, спрятал три пластины в рюкзак – начальник вещевого довольствия давно ему намекал про бизнес и словечко-то не наше подобрал, гад. Сегодня Олень уж точно не будет шнырять по рюкзакам.
Мужики на следующий день будут допытываться, почему его на своем месте не было, он успел придумать правдоподобное объяснение, мол, командир его послал, как и Влада проверить другие посты, но в противоположном направлении. Влад про себя подтвердил, а вроде, как и про него тоже. Но Олений выкормыш с тех пор на него смотрит с подозрением.

Вот, поди ж ты, не убивал он, но мысль, избавиться от командира лелеял. Теперь нет его, а лучше бы был, потому, что ему, Русту, теперь не отмыться. И холуи, что за ним бегали, оглядываются, прежде, чем подойти, нет ли Беса по близости. Две недели только и побыл командиром. А сейчас сам готов отдать свою должность этому сычу. Молчит, молчит, только глаза зыркают. Чего он там себе надумал. И, главное, новенький Геня, ни с кем до него не сходился, а тут нате вам, будто его только и дожидался.

Про него слух идет, что из любой передряги выберется, как кошка на лапы встанет, отряхнется и пойдет. Сейчас Руст признавал, что командиром быть не мед, надо думать за всех сразу, и чего он только раньше рвался. А после того, как Жмот, кличка начальника вещевого склада, отдал ему сберкнижку с пятью тысячами рублей на его имя за пластилин в целлофане, Руст искал повод уйти в тень. Война к концу близится. Хорошо бы на гражданку уйти с парочкой – троечкой таких книжек.

Теперь во вьюках Руст искал наркотики, часть из которых быстро перепрятывал в свой вещмешок. Жмот велел брать белый порошок – он дороже. Русту было интересно, как и куда тот отправлял дурь. Неужели, правда, запаивают вместо покойников в цинковые гробы, молодые этот слух принесли из Союза. Ему, честно говоря, плевать, главное, чтобы сберкнижка была не липовая. На эти деньги можно свой дом отгрохать и мать выписать с Севера. А потом и жениться, хватит собирать кости с помойки. Здешние бабенки озолотились на нем, а ни уму, ни сердцу от них.
Руст долго лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к звукам с других кроватей, спят ли Санька с Геней? Что завтра они ему приготовят, а они чего-то задумали. Но и он не кочергой делан. А вскоре опять пришла убитая женщина, на этот раз она пыталась снять свои серьги с его ушей. Он подскочил, как ужаленный – дневальный будил его, тормоша за плечо и нечаянно задел за ухо.

Елена Жалеева, 2015

Сертификат Поэзия.ру: серия 1547 № 114760 от 09.10.2015

0 | 0 | 1188 | 17.11.2024. 16:40:37

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []