В свете лета и ультрамарина,
подмечая важные штрихи,
я бродила в доме, где Марина
написала главные стихи.

И узор в гостиной на обоях,
и часов фигура у дверей
мне дарили видимость покоя,
как дарили, видимо, и ей.

Клетки потолочного оконца
и гостеприимный круглый стол.
В то окно заглядывало солнце,
золотило стены, скатерть, пол.

В рамке фотография Эфрона,
синяя лампадка на стене.
Здесь она молилась у иконы
о Серёже, детях, о стране.

Свечи жгли подсвечников ладони,
жар буржуйки рвался к потолку,
а она слагала «оды» Соне
и влюблялась в каждую строку.

Стряпала лепешки с отрубями
и варила суррогатный чай,
слушала Бетховена с друзьями
и не знала, что наступит край.

Книжный шкаф, а в нём записки Блока,
Брюсов и история Руси.
Ей пришлось погоревать до срока,
жуткой обречённости вкусить.

Молчаливо сдержанны картины.
Я остановилась у окна
и смотрела в зеркало Марины,
как когда-то делала она.