Новый Свет

Моей старшей дочери Ярославне

Не сказанное вслух хранится втуне,
быльем, как поле битвы, поросло.
И то, чего теперь мы накануне,
скорей не цвет, не звук, оно – число.
Ладонь ко рту,окликнут: «Эй, на шхуне!
Куда вас сдуру к черту занесло?
В безвестной, на краю земли, лагуне
никто не окунал вовек весло».

Сгубило многих белое пятно,
влекущий за собой под ил на дно,
невидим глазу кроется вглуби ток,
суть сути сокровеннейшей из влаг,
пролитый из гремящих звездных фляг,
тяжел и так желан любви напиток.


I

Тяжел и так желан любви напиток,
кто бдителен не пьет его взахлеб,
но только верх гортани окропит так,
чтоб ощутить лишь привкус, и по гроб
судьбу благодарит за чувств избыток –
гурман, запивший рейнским эскалоп;
философ, в сонме аксиом избитых
на парадокс наткнувшийся лоб в лоб.

Пусть обернется все потом горой
родившей мышь, от бублика дырой,
когда меж брынзою и сулугуни
различию вся жизнь посвящена.
Но правда о тщете кому важна?
Не сказанное вслух хранится втуне.


II

Не сказанное вслух хранится втуне,
как порох в погребе иль в перстне яд,
стекают к носу слезы, к деснам – слюни,
перед глазами отблески стоят,
как свечи перед зеркалами, дунь, и
вперед метнется пламя и назад,
взорвется заклинание колдуньи,
и, молнией напополам разъят,

свод неба содрогнется с грохотаньем,
ночные птицы, сопричастны к тайнам,
сорвутся с мест молчком, к крылу крыло,
круг совершат, пред тем как быть в лесок им,
над кладбищем, что буйным и высоким
быльем, как поле битвы, поросло.


III

Быльем, как поле битвы, поросло
для нас двоих отмерянное время,
когда в делах фатально не везло,
и била жизнь ключом да прямо в темя.
Смешались в кучу и добро, и зло,
и не всходило брошенное семя,
проворством не блиставшее стило
и вовсе затупилось. Тяжко бремя

служенья, где любви наперерез
несется меркантильный интерес,
сметая все в угоду вечной лгунье –
корысти, мол, нельзя же без гроша,
мол, стерпятся и слюбятся – душа
и то, чего теперь мы накануне.


IV

И то, чего теперь мы накануне,
с проверкой снова, не для слабаков.
За выживанье в стае драка – ну не
инстинкт ли от акул или волков?
И ты, искрой на вспененном буруне
на свет из перламутровых оков
исторгнута в безумную игру не
игрушечных страстей и страстных слов,

ты различаешь четкие контрасты
неприкасаемых и высшей касты?
Тебе дано высокое чело,
пока еще не в пятнах, не в морщинах.
А что едино женщине в мужчинах?
Скорей не цвет, не звук, оно – число.


V

Скорей не цвет, не звук, оно – число,
что этим миром правит без предела.
Мелькающие цифры на табло:
вот чей-то взлет, а чья-то пролетела
в осадок жизнь. И людям ни тепло,
ни холодно и никакого дела
что чудище «стозевно и обло,
и лаяй» и кого-то даже съело.

Не все так мрачно, есть и чудаки,
кому достанет муки и муки,
все перемелется, чего ни сунь, и
надеются всегда, что кто-то жив,
и ближе подойдут, и, приложив
ладонь ко рту, окликнут: «Эй, на шхуне!»


VI

Ладонь ко рту, окликнут: «Эй, на шхуне!» –
спасатели. Успел, не опоздал,
в последний миг почти – хвала Фортуне! –
морской патруль. И розовый коралл
уже не риф, на чем, как на гарпуне,
себя корабль днищем нанизал,
но украшение сродни петунье
на клумбе или как в кольце кристалл.

Спасенные с безумными очами
божатся, что пудовыми свечами
осветят храм в честь чуда, что спасло.
Но, если кроме шуток, то матросам
законным не задаться ли вопросом:
«Куда вас сдуру к черту занесло?»


VII

«Куда вас сдуру к черту занесло», –
не очень-то вопросом прозвучало.
Дома стоят, но это не село,
но и не город. Пригород? Начало
или конец? Смотря откуда шло
звучанье метронома. Как стрекало
крапивы кожу, слух оно ожгло,
задело за живое и немало.

Как пленки посреди кино обрыв,
где виски с содовой цедил шериф,
ковбоя поджидающий в салуне...
Внезапно – некий двадцать пятый кадр:
любовный танец синих саламандр
в безвестной, на краю земли, лагуне.


VIII

В безвестной, на краю земли, лагуне
субтропики и пальмовый парад,
в зените солнце виснет пополудни,
кокосы, ананасы год подряд.
Зимой погода та же, что в июне,
вылизывает все, как мать зверят.
Над волнами, как над равниной луни,
бакланы с альбатросами парят.

Туманы – кружевные занавески,
растительность – на штукатурке фрески,
все выписано тщательно зело.
Все чисто, аккуратненько, как в доме.
Козе понятно, в этом водоеме
никто не окунал вовек весло.


IX

Никто не окунал вовек весло
в такую с виду редкостную воду,
мол, не вода то вовсе, а сусло,
что сварено нечистому в угоду.
Явь исказит, как гнутое стекло,
красавец в той воде сродни уроду,
и много здесь кого подстерегло
крушенье грез полнейшее и сходу.

Фиаско ждет искателей дотошных
секрета алчущих, мол, как художник
вдохнул биенье жизни в полотно.
Нельзя найти лицо за яви маской,
холст загрунтованный под краской,
сгубило многих белое пятно.


X

Сгубило многих белое пятно,
проклятая к непознанному тяга,
открытий блажь хмельнее, чем вино,
и просыпается в душе бродяга.
Оснащена для странствия давно,
томится шхуна у причала, флага
полотнище трепещет, взметено
над мачтой. Соразмерно, без напряга

мерцает парус, как из серебра щит,
и сказано: «Кто ищет, тот обрящет»,
пусть не сокровищ – истины зерно.
Губителен триумф звезде изгоя,
балласт самодовольства и покоя,
влекущий за собой под ил на дно.


XI

Влекущий за собой под ил на дно,
актинии паж верный – рак-отшельник,
она прекрасна, он уродлив, но
нет спутника надежнее в лишеньях.
Узором из блужданий сплетено
предание о том, кто в суть вещей вник,
кому скитаться небом суждено,
кто с роду неприкаянный кочевник.

Кто в нужный миг сам явится не зван
и поведет без карты караван
ленивых мулов вьючных и кибиток,
кто знает путь и ходит налегке,
и в ком, как и в любом проводнике,
невидим глазу кроется вглуби ток.


XII

Невидим глазу кроется вглуби ток
в рассказах о хождениях в морях
и посуху, о чуждых алфавитах
и нравах, о народах и царях…
Об идолах из золота отлитых,
о дивных рыбах, птицах и зверях…
Накоплены тома за свитком свиток,
хоть многое распалось в тлен и прах.

Виват, землепроходцы, мореходы,
безусы кто, а кто седобороды,
презревшие комфорт житейских благ!
Какой мальстрим втянул и закружил их?
Бродяжья кровь, которой тесно в жилах,
суть сути сокровеннейшей из влаг.


XIII

Суть сути сокровеннейшей из влаг –
простой ручей петляющий в овраге,
когда в нем выполняет оверштаг
кусок доски с косым клочком бумаги.
Когда себя величиной с кулак
мальчишка мнит, безудержной отваги
исполнен, и бросает за борт лаг,
чтоб свериться: пред ним, быть может, в шаге

земля никем не хожена доселе.
Вот только обойти все скалы, мели,
и вещий сон низвергнется в овраг,
(накрыв, как опрокинутым стаканом,
корабль утлый вместе с капитаном)
пролитый из гремящих звездных фляг.


XIV

Пролитый из гремящих звездных фляг
гнев ливня обратится солнцем ярким,
надежды луч сверкнет для бедолаг
спустивших все. Блажен кому подарком
небесный свет. Когда вы на нулях,
когда насущен лозунг: «Мир хибаркам,
война дворцам!» и сплющен шапокляк
высокой цели, только тот, не стар в ком

дух странствий, что однажды обретен,
поднимется по сходням на борт он
в последней самой дерзкой из попыток,
и сам рукою твердой поднесет
к устам, нацежен в ковш из тайных сот,
тяжел и так желан любви напиток.


23.07.2011.
09.08.2011.

Александр Сотников, 2011

Сертификат Поэзия.ру: серия 1498 № 105968 от 15.08.2011

0 | 1 | 1476 | 18.12.2024. 22:07:27

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []