1.Полнолуние

над холмами томного Стамбула катит полночь полную луну.
тишина – как заросли бамбука – выросла смиряя дня волну.
сыплются сквозь решето озона в зеркало пролива – светляки.
бывшей Византии перезвоны далеки.

курд в кафе кальяном угощает: яблочный табак сквозь молоко.
ночь тревожит куражом горчащим – по чужбине шляться так легко!
взгляд гуляет по высотным пляжам, звезды в небе – азбукой простой,
прочитаем и споем и спляшем, глядя на восток

счастье (коль радушием обласкан) – счастьем, не смущаясь, назови!
ведь душа свободна от балласта, если только небо - визави!
вылупится сердце для полета – скорлупой осыплется печаль
кажется – уже в гортани клекот
крылья на плечах

2. О любви

нас ждет теплоходик – в сиреневый сумрак Босфора.
отчалить беспечно. у пристани пахнет самшит.
замедленный берег цепочкой огней обрисован.
на палубе верхней фолк-шоу, как свадьба, шумит.

не ждал-не гадал – Бог судил побывать на Босфоре.
не вспомнить Есенина трудно – толпой густой
стихи, как цыганки, явились, чтоб ночью бессонной
шутить, искушать и шуметь, словно пламя костров.

ау, бедокурый талант, что в березы с тальянкой
ушел англетерской тропой, завещав постулат:
отчизна – одна, остальные лихие альянсы
возможны на время. негоже ее оставлять
стоять на ветру, – что, подвыпивший, напропалую
на запад пылит, где густеет закат, как люголь, –
нелепую, сильную, слабую, добрую, злую,
наверно, навеки любимую – нет ведь другой, –
которую в пьяной полынной ночи беловежской
три зубра потертых решили сломать, как сушняк,
предали огню – и осталась одна головешка,
а с той, что на смену, – душе не сдружиться никак.

как корчит эпоху! мы в ней – как в корчме – постояльцы.
одно постоянно: шепча, заклиная, навзрыд –
любить! и еще – в человечьем обличье стараться
пройти эту степь, где ковыль под ногами горит.

пусть – где бы я ни был – повсюду зиять иностранцем,
но счастье любить – превосходит по величине
любую печаль, что опустится рявкнувшим ранцем -
несытою рысью – на плечи крылатые мне

3.Айя-София

Константинополя – увы! – не стало.
Как археолог – росписи наскальные,
ищу следы великой Византии:
шаги в тоннелях вековых затихли.

Под полумесяц встав, на расстоянии,
София, помнишь юность христианскую?
Как дышишь после адской хирургии,
когда лицо, и грудь, и стан – другие?

Константинополь в прахе патриаршем.
По трещинам под своды, потерявшие
значенье изначальное, вступаю,
в предсердье – тень, упала боль тупая...

Здесь купол – словно космос. Огорошенно
окаменел, увидев Богородицу –
иконою на самой верхотуре.
Каков собор – такие в нем котурны.

Вверху, нахохлясь перелетной птахой,
Мария, как радистка, стынет в страхе
за мальчика, чей крестный путь грядущий
уже начертан чернью малодушной.

Как будто от потопа иль пожара
спасаясь, сына дланями прижала
Мария: не понять – куда ей деться,
в чужой толпе как уберечь младенца?


4. У Черного моря

Воздух – пенной свежестью – в окна «ситроена»!
Мимо – акведука, голубей, витрин...
Верность первой родине в сердце сокровенна:
что-то, как прапамять, плещется внутри.
Кажется, что жабры режутся крамольно,
пряно кружит голову в полдень каприфоль.
Плавность ли заплыва, сопричастность морю,
тянет безотчетно броситься в прибой:
за лазурной далью – адлерское детство,
далеко те пляжи, где учился плыть…
Солнечная ванна лучше всех Q-10
исцеляет кожу. Рядом ослепи-
тельная француженка смотрит с интересом.
«Никогда не думал, – ей скажу, – jamais*! –
что пойду в обнимку с берегом турецким
что, коль верить песне, и не нужен мне.»

* jamais (франц.) – никогда

5. Платаны

ночь. город отдыхает, как жаровня,
что лавашей волшебных напекла.
вот ветер – неотступный казанова –
обнял девчонку и укутал в плащ.

присяду под платаны, крепкий кофе
уже несут и влаги ледяной.
и нет в душе смятенья никакого!
и даже радостно – что одинок.

как птицы, тараторят итальянцы,
как будто за углом горит сыр-бор
безмолвие ночное толерантно
ко всем, кто мелко сыплет серебром

с болтливыми звезда не очень ладит,
ее талант – мечтательно молчать.
ночное небо лечит, как chill-out,
луну бинтует облаков чалма.

мы со звездою встретимся глазами –
ведь пониманию не нужно слов:
мир хомячков под натиском азана,
как старый пансион, идет на слом.

то ль жалобой встревожена, то ль блажью,
как птица, мысль вспорхнет над головой:
платаны-то в одежде камуфляжной!
еще – охрана? иль уже – конвой?

6. Утренний азан


ветер, сгоняя с босфорских холмов облака, полирует залысины
небу, отвесно на крыши поморники падают, словно ныряльщики,
клич муэдзина, азан, как преамбула дня, на подкорку записывается,
ампула, доза, в рассветном Стамбуле – сквозь рупоры офонаряющие

утром вернемся, мечтатели, путь одолев, что отмечен мечетями,
в городе былей и небылей, где колыбель и любовь и история,
в сторону – семечки, времечко, dears, пришло говорить о смещении
в сторону, братцы, востока,
ragazzi**, востока

** ragazzi (итал.) – парни, ребята

7. Гарнизон

«...Минареты класса
земля-земля или земля-чалма.»
И.Бродский, «Ritratto di donna»

Призыв к молитве – словно с поднебесья
затылка каждого коснулась длань.
Как будто срок настал умолкнуть песне,
как будто грянул час коней седлать

и мчаться вширь, катясь волной обильной,
и степи на попоны жеребцов
наматывая красноземной пылью,
и клич свой исторгая с хрипотцой…

В Стамбуле ремонтантны минареты –
стоят на страже, как волшебный лес,
где феи, колдуны, марионетки,
что спят под управлением небес.

Небес, что под охраною ислама.
Как пристален ракетный гарнизон!
Когда, как Рим, пройдет мирская слава,
придет барханом бархатный сезон

иных созвучий. Вот ведь закавыка:
глянь – в небеса, чтоб донести привет,
воткнулись установки пусковые,
нацеленные в двадцать первый век...


Стамбул – Рига.
Август – октябрь 2013