Память

Вероника Тушнова

1911 - 1965

         Она была потрясающе красива и безмерно талантлива. С ее стихами о любви под подушкой засыпало целое поколение девчонок. Ее строки западали в душу и оставались в ней навсегда. Эту черноволосую нежную и хрупкую женщину с большими печальными темно-карими глазами называли восточной красавицей. Она была очень мягкая и доброжелательная, готовая прийти на помощь по первому зову в любое время дня и ночи. Она умела видеть радость во всем и говорить "спасибо" за каждую малость…

          ...И вдруг судьба сделала ей неожиданный подарок – подарила вторую молодость, подарила чувство, безграничное и безмерное, которое полностью захлестнуло ее и вызвало к жизни целую лавину самых прекрасных ее стихотворений. Это была любовь взаимная, но скрытая от посторонних глаз... Он был красивым, сильным человеком, очень обаятельным и очень ярким, "с повадкой орлиной, с душой голубиной, с усмешкою дерзкой, с улыбкою детской", как писала о нем Тушнова. Будущего у этих отношений не было, но Вероника благодарила судьбу за каждый час, проведенный с любимым. И если она могла насчитать в своей жизни всего сто часов счастья, для нее это было немало…

Владимир Павлинов

1933 - 1985

        Владимир Константинович Павлинов родился 22 января 1933 года "у Грауэрмана", жил первые тридцать с небольшим лет своей жизни на Арбате, в маленькой комнате (метров двенадцать, а может, и меньше) с мамой Надеждой Ивановной Павлиновой. Отца его Константина Павлинова репрессировали в первой половине тридцатых годов... Володя начал учиться уже в эвакуации, в Сибири. Этому времени посвящено его пронзительное стихотворение "Холода". Стихотворение основано на воспоминаниях поэта о том времени, когда он 9-летний оказался вместе с мамой Надеждой Ивановной в эвакуации. Строчка "И нет у нас отца" - об отце Володи, который умер на Колыме, как и многие другие обитатели ГУЛАГа...

        Дымятся снежные холмы,
        и ночи нет конца.
        Эвакуированы мы,
        и нет у нас отца.
        Забыл я дом арбатский наш,
        тепло и тишину.
        Я брал двухцветный карандаш,
        и рисовал войну.
        Шли танки красные вперед
        под ливнем красных стрел,
        вниз падал черный самолет,
        и черный танк горел...
        Лютее, снежнее зимы
        не будет никогда.
        Эвакуированы мы
        из жизни навсегда...

Владимир Соколов

1928 - 1997

           Есть особая прочность поэтических основ: за двадцать творческих лет Владимира  Соколова не одна волна всевозможных новаций накатывала на берег поэзии. Даже старшие поэты испытывали на себе их влияние. Соколов всегда оставался самим собой, как бы не замечая ряби на воде.
            Ясное понимание великого смысла традиции – драгоценное качество поэзии Соколова. Его стихи внешне традиционные, но ни на кого не похожи, то есть независимы. Напротив, их оригинальность коренится, как раз в традиции, не позволяющей жизни и искусству расползтись, размякнуть, утратить стройность форм и естества.
            «Стихи надо читать монотонно», – говорила Анна Ахматова. В чтении Владимира Соколова есть какая-то пленительная монотонность, почти отрешенность от собственного текста. Он никогда не допускает развязности, позы, притворства, лишь изредка, в самых необходимых случаях прикасаясь к педали музыкального инструмента; не думая о впечатлении, бесстрашно произносит строку такой, какая она есть на самом деле.

            Так бывает не только, когда соловей поет. Поэзия тоже искусство пауз. Однако научиться такому искусству невозможно. Это врожденный дар, связанный прежде всего с характером мышления.

Евгений Золотаревский

1950 - 2007

           Судьба поэта, псалмопевца, художника, сказочника Евгения Ростиславовича Золотаревского (Иоанна Рутенина – так он подписывал свои сказки) – сложилась трагически и светло. Поистине нас разобщает жизнь, нас примиряет смерть. Умеем ли мы смотреть на человека, наделённого талантом с традиционно сопутствующими ему изломами биографии, через призму вечности, иными словами, умеем ли мы прощать и любить? Талант скорбен и жертвен, он честен в своем поиске истины, поскольку это путь, предначертанный Богом каждому из нас...

             Не потому ли стихи Золотаревского легко запоминаются, что пафос его образного языка оправдан, а музыкальность и аллегоричность – заставляют перечитывать их вновь и вновь? И хочется верить вместе с поэтом «гроз ночных прозорливому слову»,  слышать «херувимов пасхального звона» и, впитывая «родного языка блаженство», видеть, что «новый стих как фреска» проступает на пожелтевшем поле осенней страницы. Стихи – мини-былины с многоголосым пространством из разных, казалось бы, поэтических измерений, ведь сочинял их сказочник.

            Парадокс нашей культуры: на фоне духовного кризиса поэта лучшее в его творчестве бывает востребовано, а личность – забвенна. Так случилось с православными сказками Иоанна Рутенина. Сказки были известны читателю – об их авторе почти ничего. Издатели получали прибыль – сказочник умирал в болезнях и нищете. Поэт был нашим современником­ – читатель думал, что автор... жил в XIX веке!..

Семён Липкин

1911 - 2003

        …Не то чтоб ему было безразлично, скажем, признание Ахматовой, написавшей на дареной своей книге: она всегда слышит стихи Липкина, а однажды плакала. Или – Бродского, сказавшего в интервью, что ему «в некотором роде повезло» составить «тамиздатское» липкинское избранное. И заодно наиточнейше отметившего: Липкин пишет «не на злобу дня, но – на ужас дня». Но нечто неуклонно толкает его к самооценочной строгости, продиктованной… Чем? Да многим. Начиная с глубокой, с детства, религиозностью, кончая биографическими испытаниями. Где и долгая жизнь непубликуемого поэта, и тревоги еврейства, и война, основательно познанная: тонул на Балтике, был в Сталинграде, выходил из окружения с калмыцкой кавалерией... Наконец – огромная культура, включающая, так сказать, эстетический экуменизм (погруженность в литературу и философию Востока)...
        В одном из сильнейших липкинских стихотворений «Зола» само чудо личного воскресения неотрывно от тех, кто не воскрес, кто стал лагерным пеплом. (И не их ли смертью оплачено?) В другом – сам путь к истинному обретению Бога идет «тропою концентрационной… трубой канализационной… по всем печам, по всем мертвецким», – только тогда Бог открывается, «пылая пламенем газовен в неопалимой купине». Понимаете ли? Сама купина, евангельский, отнюдь не трагический символ, сопоставлена, даже соединена с пламенем газовых печей. Коли так, то и газовни, что ли, неистощимы?
Зацитирована фраза: после Освенцима нельзя писать стихи. Липкин пишет – как раз такие, какие можно, нужно писать. В этом победа преодоления, явленная в его поэтике…