РУБРИКА ПАМЯТЬ

Дмитрий  Шеваров

 

"И на карельском перешейке еще находят наши дневники"

 

         Его стихи − как тугие паруса, полные ветра. И как больно думать, что котомка с военными стихами Бориса лежит где-то в земле.

         А при жизни поэт опубликовал 24 строки. Об их публикации Боря сообщил домой в письме из армии: "Сегодня испытал забытое наслаждение, читая на всех углах "Окно Карелофинского ТАССа" − здешнего РОСТА. Посредине − сводка Совинформбюро, по бокам − две больших... карикатуры с 24 строками, а подписи − мои. Я был, когда "Окно" выходило из-под типографской машины, радовался по-щенячьи".

         Гонорар за эту публикацию Борис перечислил в Фонд обороны.

         Борис родился в 1921 году в Новохоперске. Родного городка не помнил − родители переехали в Москву. Отец Моисей Пантелеймонович Смоленский был разъездным корреспондентом и часто брал сына в командировки. Моря и города, полустанки и тайга, степи и горы... Семья жила на чемоданах.

         В 1937-м отца арестовали, и все попытки родных узнать о его судьбе были напрасны. Вскоре арестовали и мать (освободили через несколько месяцев). Борис с сестрой вернулись в Москву. Взрослые заботы не согнули подростка, он все успевал: учился в школе, писал стихи и влюблялся. Поглощенный событиями в Испании, учил испанский язык и переводил Гарсиа Лорку.

         Вместе с другом Женей Аграновичем* он написал песню "В тумане тают синие огни...", а вместе с Павлом Коганом и Георгием Лепским − "Бригантину".

         Любимые композиторы − Бах и Григ. Любимый художник − Ван Гог. Борис не расставался с двухтомником его писем.

         Любил слушать пластинки с записями скрипача Фрица Крейслера.

         Ходил под парусом.

         Евгений Агранович вспоминал: "Борька был на два года моложе меня, ещё школьником − а я первокурсник, − но дружба была высшей пробы. Как поэту ему не дали раскрыться полностью, так рано убили на Карельском фронте. Сохранилась тонкая тетрадочка стихов, порой блестящих, − демонстрация талантливости, обещание будущего взлёта. Жизнь не баловала, посадили обоих родителей, жил с сестрой − двое детей. Но держался мужественно.

Однажды зашёл я к нему, пишет что-то. Он бредил бурями и парусами, мечтал о кораблях и океанах. У него был готов куплет как бы от имени моряка, покидающего любимый порт. Но дальше автор не знал куда плыть. Предложил мне продолжать, сославшись на занятость: надо было бриться. И что там росло? Ну, я переложил руля, круто свернул с морской романтики на Дразнилку, гаерскую шутку..."

         Так появилась знаменитая «Одесса-мама», которая моментально обросла популярностью и легендами. Агранович и Смоленский на официальной регистрации своего творения не настаивали. "Я не предлагал ее даже в газету. Хотя прямой контры в ней не было никакой. Но способность смеяться по-своему уже являлась контрой. Чего стоит, например, строчка «А Сашка Пушкин тем и знаменит, что здесь он вспомнил чудного мгновенья». Ну кто мог в те времена назвать канонизированного официальной пропагандой Пушкина Сашкой? Или даже ироническое упоминание Бабеля, чье имя старались вообще не произносить. К тому моменту, когда песня ходила по компаниям с гитарами и без гитар, вся Москва знала, что он арестован и расстрелян..."

         Перу Евгения Аграновича принадлежат эссе "Борис Смоленский. Друг" и такое посвящение:

 

         Лицо Бориса стал я забывать

         И не могу сейчас его увидеть,

         Но смех узнал бы и узнал привычку:

         Всё раздавать, делиться и дарить...

 

         После школы Борис поступил на водительский факультет Ленинградского института инженеров водного транспорта.

         Важная деталь его биографии: когда Борису исполнилось восемнадцать, он взял на воспитание маленького мальчика, у которого погибли родители.

         В армию его призвали еще до войны, и он попал на Север, в стройбат.

         Вчерашние студенты корчевали пни, расчищая площадку для строительства аэродрома близ деревни Бесовец.

         "К ночи снова вышел на работу, − писал Борис домой весной 1941 года. − Дул резкий северный ветер... Мы работали спиной к ветру, то и дело отбегая к кострам. Часа через два меня перевели на корчевку леса... Мой сосед по котелку, боец одного со мной отделения − Ярослав Смеляков. Сегодня вечером мы собираемся читать друг другу стихи и переводы..."

         Смеляков вспоминал: "Борис мне казался иногда упавшим с Луны, он даже и на марше наборматывал стихи. Когда не удавалось долго ни поесть, ни попить и мы зарастали густой щетиной, он заскорузлыми пальцами вытаскивал свою тетрадку и что-то кропал..."

         Из письма Бориса Смоленского: "Я написал песню нашего батальона, и сейчас все роты ходят на работу под мою песню". Текст этой батальонной песни не сохранился. Пропала и рукопись первого сборника стихов, который Борис готовил для Петрозаводского издательства.

         В письме любимой девушке, написанном сразу после 22 июня, он краток: "Все в порядке. Война с Германией, я в армии. Ты ведь знаешь, у меня никогда не было желания отсиживаться за чужими спинами. Борис".

         Он был рад, что вместо кирки или лопаты у него в руках винтовка. Пусть и образца 1912 года. Все-таки оружие.

         В начале октября три финских дивизии прорвали фронт и захватили Петрозаводск.

         Вторую легкострелковую бригаду и 37-ю стрелковую дивизию бросили в прорыв, и они оказались в окружении.

         "У нас был один танк, − вспоминал чудом выживший боец. − Только один. Он ходил по шоссе..."

         Отчаянные бои под Медвежьегорском по сути были расстрелом почти безоружных.

         Борис Смоленский погиб 16 ноября 1941 года.

         В середине декабря 2-ю легкострелковую бригаду расформировали "вследствие безвозвратных потерь".

         "Смоленский Борис Моисеевич, 1921 г. рождения, уроженец города Новохоперска, призванный в С.А. райвоенкоматом г. Москвы, значится погибшим 16 ноября 1941 г. Похоронен: н/п Падун Медвежьегорского района Карело-Финской ССР".

         Скоро поисковики найдут его вещмешок со стихами и дневниковыми записями, ведь скрученные листки из блокнота он мог положить в гильзы или спрятать в пустой фляге.

         В его довоенных черновиках есть две скупые строчки. Борис не оставил к ним комментария. А комментарии, наверное, и не нужны.

         И на Карельском перешейке

         Еще находят наши дневники...

 

 * Евгений Данилович Агранович (1918 - 2010) − советский и российский прозаик, поэт-фронтовик, бард, драматург, киносказочник.

 Источник: https://godliteratury.ru/articles/2021/01/16/na-karelskom-pereshejke-eshche-nahodiat-nashi-dnevniki-...

Борис Смоленский

 

"Четыре строки про моря с маяками..."

 * * *

Я очень люблю тебя.

Значит − прощай.

И нам по-хорошему надо проститься.

Я буду, как рукопись, ночь сокращать,

Я выкину все, что еще тяготит нас.

Я очень люблю тебя.

Год напролет,

Под ветром меняя штормовые галсы, −

Я бился о будни, как рыба об лед.

(Я очень люблю тебя.) Я задыхался.

А ты наблюдала (Любя? Не любя?),

Какую же новую штуку я выкину?

Привычка надежней − она для тебя,

А я вот бродяжничать только привыкну.

Пойми же, пойми − я настолько подрос,

Чтоб жизнь понимать не умом, так боками.

В коробке остался пяток папирос −

Четыре строки про моря с маяками.

С рассветом кончается тема. И тут

Кончается всё. Расстояния выросли.

И трое вечерней дорогой бредут

С мешками.

          За солнцем,

                      за счастьем,

                             за вымыслом.

1939

 

 

* * *

Теряет синий свет окно,

И день за горизонты канул...

Но я клянусь: мы не вином,

Мы солнцем налили стаканы.

Я пью. И вдруг стакан пролит,

И поджигает край земли,

Пожаром ночь залив.

Пускай огонь, не синева,

Но все равно, неси, Нева,

Неси меня в залив.

На парусах срывая злобу,

И шторму гаркая: − Не сметь! −

Вперед, чтоб землю знать, как глобус,

И чтоб как глобусом вертеть...

1939

 

 

Баллада памяти

 

Забудешь все... И вдруг нежданно

Полслова, зайчик на стене,

Мотив, кусочек Левитана −

Заставит сразу побледнеть.

И сразу память остро ранит,

И сразу − вот оно − Вчера!

Так море пахнет вечерами,

Так морем пахнут вечера.

Я не жалею. Только разве,

Года, пути перелистав,

В ночном порту, завидя праздник,

Я захочу туда попасть.

Но бог нарек в моем коране:

Дорога ждет. Иди. Пора.

Так море пахнет вечерами,

Так морем пахнут вечера...

1938

 

 

(* * *

Найди на рукописи смятой

Клочки слепых бессвязных строф.

Так пахнут тишиной и мятой

Полотна старых мастеров,

Так слову душно в тесной раме,

Так память − зарево костра,

Так море пахнет вечерами,

Так морем пахнут вечера.

1940)

 

 

Уроки композиции

 

Весенний день дымит и кружится,

Мелькает и в глазах рябит,

От солнечного пива в лужицах

Пьянеют даже воробьи.

А вечерами крики умерли,

И месяц вылез, ярко-рыж,

И слышно мне в тиши, как сумерки

Стекают гулко с синих крыш.

А ночь запахнет дымом, дынями,

Вздыхает у мостов вода.

И звезды трепетными линями

Дрожат у ночи в неводах.

 

 

 * * *

Когда сквозь зимние недели

Прорвется солнечный апрель −

Запахнут лужи акварелью,

Запахнет детством акварель,

Забудешь боль и вьюги злобу,

Ворвется ветер молодой.

И ты опять легко, как глобус,

Всю землю вскинешь на ладонь.

1939

 

 

* * *

Учебник в угол − и на пароход

В июнь, в свободу, в ветер, в поцелуи

И только берега, как пара хорд,

Стянули неба синюю кривую.

 

 

* * *

Бродит ветер на рассвете по дорогам,

Будит ветер листья, травы, облака,

Дунул ветер, разнеслись раскаты рога,

Вздрогнул лес, и задымилася река.

Синим всадником промчится ранний вечер,

Пророкочет над рекой горластый рог, −

Бродит ветер − первый ветер на рассвете,

Бродит ветер на рассвете без дорог.

1938

 

 

* * *

В тот год, когда, теряясь в днях,

Весь мир от стужи костенел −

Я в первый раз, глаза подняв,

Увидел море на стене:

Был воздух − синь перед грозой,

И мачта − в Эльмовых огнях,

Во весь огромный горизонт

Волна катилась на меня.

Вот захлестнет! Но белый блик

Взнесла бурунов полоса:

То в резком ветре корабли

Вперед стремили паруса.

Я был смышлен не по летам.

Морщинки сдвинулись на лбу,

И я сказал: "Я буду там!"

Так я решил свою судьбу.

 

 
 Ветреный день

 

По гулкой мостовой несется ветер,

Приплясывает, кружится, звенит,

Но только вот влюбленные да дети

Смогли его искусство оценить.

Взлетают занавески, скачут ветви,

Барахтаются тени на стене,

И ветер, верно, счастлив,

что на свете

Есть столько парусов и простыней.

И фыркает, и пристает к прохожим,

Сбивается с мазурки на трепак

И, верно, счастлив оттого, что может

Все волосы на свете растрепать.

И задыхаюсь в праздничной игре я,

Бегу, а солнце жалит, как слепень,

Да вслед нам машут крыльями деревья,

Как гуси, захотевшие взлететь.

1939

 

 

 * * *

Как лес восстановить по пням?

Где слово, чтоб поднять умерших?

Составы, стоны, суетня,

Пурга да кислый хлеб промерзший.

Четвертый день вагон ползет.

Проходим сутки еле-еле.

На невысоких сопках лед

Да раскоряченные ели.

А сверху колкий снег валит.

Ребята спят, ползет вагон.

В печурке огонек юлит.

Сидишь и смотришь на огонь.

Так час пройдет. Так ночь пройдет.

Пора б заре сквозь темноту −

Да нет, вот не светает тут...

Ползут часы. Ползет вагон.

Сидишь и смотришь на огонь.

Но только голову нагни,

Закрой глаза, накройся сном −

В глазах огни, огни, огни,

И тени в воздухе лесном.

...Потом в горах − огни, огни,

Под ветром осыпались дни,

Летели поезда,

И загоралася для них

Зеленая звезда.

...Вперед сквозь горы! Предо мной

Распахивалась синь.

Пахнуло солью и смолой,

Гудок взревел: "Неси-и!"

Три солнца − сквозь туннель в просвет.

Рывок − и тьма назад,

И сразу нестерпимый свет

Ударил мне в глаза.

1939−1940

 

 

* * *

Наружу − как пчелы из ульца!

Поймите − сбежала зима!

...Руками раздвинул бы улицу,

Да жалко сломать дома.

Сегодня вы скажете гордо:

− Бездельник! − Но я не стыжусь.

Я просто мотаюсь по городу

И солнцу в глаза гляжу.

1939

 

 
 * * *

Не надо скидок. Это пустяки −

Не нас уносит, это мы уносим

С собою всё, и только на пески

Каскад тоски обрушивает осень.

 

Сожмись в комок, и сразу постарей,

И вырви сердце − за вороньим граем −

В тоску перекосившихся окраин,

В осеннюю усталость пустырей.

 

Мучительная нежность наших дней

Ударит в грудь, застрянет в горле комом.

Мне о тебе молчать еще трудней,

Чем расплескать тебя полузнакомым.

 

И память жжет, и я схожу с ума −

Как целовала. Что и где сказала.

Моя любовь! Одни, одни вокзалы.

Один туман − и мост через туман.

 

Но будет день: все встанут на носки,

Чтобы взглянуть в глаза нам в одночасье.

И не понять − откуда столько счастья?

Откуда столько солнца в эту осень?

Не надо скидок. Это мы уносим

С собою всё. А ветер − пустяки.

1939  
 

 

* * *

...Но стужа в кормовой каморе

Поднимет сразу ото сна,

Суровость Баренцева моря

Немногословна и ясна.

Курс "норд", как приказал Седов...

В ночи плывут огни судов,

И берег − простыня.

А мы уходим в шторм на риск,

И ночь качает фонари на пристанях.

Ни звука. Пусть хоть просто крик,

Собачий лай бы,

Но молчаливы, хоть умри,

Рыбачьи лайбы.

Лишь прижимаются тесней,

Хоть и привыкли к холодам...

Нависли скалы. Серый снег.

И черная вода.

Но берега − назад-назад,

Прибою их лизать...

Три вспышки молнии − гроза  

Иль орудийный залп?

Но все равно − сквозь эту темень!

Но все равно вперед − за теми!

1940

 

 

Ночной разговор

 

Переполнен озорною силой,

Щедрый на усмешку и слова,

Вспомню землю, что меня носила,

И моря, в которых штормовал.

Вспомню дни скитаний и свободы,

Рощи, где устраивал привал,

Реки, из которых пил я воду,

Девушек, которых целовал...

По ночам работается лучше,

Засыпают в городе огни...

Над домами, по прозрачным тучам

Бродит месяц, голову склонив.

Я ему открыл окно ночное,

В мире − тишина и синева...

Заходи, поговори со мною −

Долго не видались, старина...

1939

 

 

Ночной экспресс

 

Ночной экспресс бессонным оком

Проглянет хмуро и помчит,

Хлестнув струей горящих окон

По черной спутанной ночи,

И задохнется, и погонит,

Закинув голову, сопя,

Швыряя вверх и вниз вагоны,

За стыком − стыки, и опять

С досады взвоет и без счета

Листает полустанки, стык

За стыком, стык за стыком, к черту

Послав постылые посты...

Мосты ударам грудь подставят,

Чтоб на секунду прорыдать

И сгинуть в темени... И стая

Бросает сразу провода.

И − в тучи, и в шальном размахе

Им ужас леденит висок,

И сосны − в стороны, и в страхе,

Чтоб не попасть под колесо...

И ночь бежит в траве по пояс,

Скорей, но вот белеет мгла −

И ночь бросается под поезд,

Когда уже изнемогла...

 

И как же мне, дорогою мчась с ними

Под ошалелою луной,

Не захлебнуться этим счастьем,

Апрелем, ширью и весной?..

1939

 

 

* * *

Моя песня бредет по свету,

Как задорный посвист моряны,

Как струя горячего света,

Как зеленый вал океана...

 

Капитаны, на шхунах-скорлупках

Уходившие в море без слов,

Берегли, как любимую трубку,

Синий томик моих стихов.

 

Лейтенант, что с фортами спорил,

Что смеялся над злостью стихий,

Южной ночью читал над морем

Мне на память мои стихи.

 1936

 

 

Осенние стихи

 

Уют жилья, последний ломоть хлеба,

Спокойный сон, счастливую игру, −

Я все отдам за взгляд большого неба,

За жизнь, как поцелуи на ветру.

 

Но все пройдет. Раскат к полночи грянет

И сбросит все. И будет ночь и лед,

И только древний ветер над морями

Промчится с ревом. Но и он пройдет.

 

В ночи сполохи запылают грозно,

Одно усилье зарева, рывок −

И все пройдет. И будут только звезды

Лететь в ночи по бешеной кривой.

 

.................................................

Осеннее небо беззвездней и ниже,

И ветер к земле приник,

И поезд на нитку дороги нанижет

Летящие мимо огни,

 

И вихрем − назад, и боюсь не успеть их

В подарок тебе нанизать...

Но круче дорога, и северный ветер

Относит огни назад.

1937

 

 
 * * *

Полустудент и закадычный друг

Мальчишек, рыбаков и букинистов,

Что нужно мне? Четвертку табаку

Да синюю свистящую погоду,

Немного хлеба, два крючка и леску,

Утрами − солнце, по ночам − костер,

Да чтобы ты хоть изредка писала,

Чтоб я тебе приснился... Вот и всё.

Да нет, не всё... Опять сегодня ночью

Я задохнусь и буду звать тебя.

Дай счастье мне! Я всем раздам его...

Но никого...

1939

 

 
 * * *

Потерян ритм. И все кругом горит,

И я бегу, проваливаясь в ямы...

Что ни напишешь, что ни говори,

А сердце не заставишь биться ямбом.

Зарницы на заре начнут стихать,

Под ветром тучи низкие заплещут.

Но где найдешь дыханье для стиха

Такое, чтоб развертывало плечи?

И как ты образ там ни образуй,

Швыряя медяки аллитераций −

Но где дыханье, чтобы как грозу,

Чтоб счастье − и не надо притворяться?

Пусть для стихов, стишонок и стишат

Услужливо уже отлиты строфы −

Анапесты мешают мне дышать,

А проза − необъятней катастрофы...

Так в путь. Рвани со злобой воротник,

Но версты не приносят упоенья,

А поезд отбивает тактовик,

Неровный, как твое сердцебиенье.

 

 
 * * *

Пустеют окна. В мире тень. −

Давай молчать с тобой,

Покуда не ворвется день

В недолгий наш покой.

Я так люблю тебя такой −

Спокойной, ласковой, простой...

Прохладный блик от лампы лег,

Дрожа, как мотылек,

На выпуклый и чистый лоб,

На светлый завиток.

В углах у глаз − теней покой...

Я так люблю тебя такой! −

Давай молчать под тишину

Про дни и про дела.

Любовь, удачу и беду

Поделим пополам.

Но город ветром унесен,

И солнцу не бывать,

Я расскажу тебе твой сон,

Пока ты будешь спать.

1939

 

 

Ремесло

 

Есть ремесло − не засыпать ночами

И в конуре, прокуренной дотла,

Метаться зверем, пожимать плечами

И горбиться скалою у стола.

Потом сорваться. В ночь. В мороз. Чтоб ветер

Стянул лицо. Чтоб, прошибая лбом

Упорство улиц, здесь, сейчас же встретить

Единственную, нужную любовь.

А днем смеяться. И, не беспокоясь,

Все отшвырнув, как тягостный мешок,

Легко вскочить на отходящий поезд

И радоваться шумно и смешно.

Прильнуть ногами к звездному оконцу,

И быть несчастным от дурацких снов,

И быть счастливым просто так − от солнца

На снежных елях. Это − ремесло.

И твердо знать, что жить иначе − ересь.

Любить слова. Годами жить без слов.

Быть Моцартом. Убить в себе Сальери.

И стать собой. И это ремесло.

1938

 

 

 

Скрипач

 

Четвертый день хлестали ливни с гор...

В таверне ни души. Дымит камин.

Напрасно дверь хозяин отворяет

И, ежась от пронзающего ветра,

Взирает на размытую дорогу

В надежде на богатую карету.

Но даже нищих в этот день не видно...

И он печально затворяет двери,

Ногой пихает жирного щенка,

И, тяжело вздохнув, идет к камину,

И руки потирает над огнем...

Потом стемнело. Свеч не зажигали,

Камин почти погас уж, а по стеклам

Все тот же серый ливень молотил,

Порою перемешиваясь с градом,

Когда внезапно постучали в дверь.

На властный стук хозяин побежал,

И дверь открыл, и отступил на шаг,

Испуганно пришельца пропуская.

Тот темен был. С него вода стекала,

Он весь насквозь промок, из-за того что

Широкий плащ его был снят − он что-то

Плотнее завернул в него и сверток

Прижал к груди, как сына. И сказал

Пришелец: − Дай мне место у огня,

Чтоб высохнуть. Немного хлеба с сыром,

Глоток вина, ночлег на сеновале −

Вот всё, что нужно мне на этот раз. −

И, подбоченясь, отвечал хозяин:

− Немного хочешь ты, как я гляжу.

Ну что ж, дружок, выкладывай монету −

И мигом будет все перед тобой.

− Уж третий день, как я последний грош

Отдал за два кусочка канифоли...

Я музыкой плачу тебе. − И он

Стал у окна развертывать свой плащ,

И из плаща достал футляр скрипичный,

А из футляра − скрипку,

и огонь

Сверкнул и ожил в потемневшем лаке.

− Что музыка твоя, скажи на милость?

Тут это не ходячая монета.

За музыку твою я дать могу

Лишь запах блюд, дымящихся из кухни.

− Ты музыки хотел? Ну что ж, держи! −

И что-то в темноте швырнул. И вот

Хозяин ясно-ясно услыхал,

Как полновесный золотой дублон

Упал на пол и покатился в угол.

За ним − другой. Ей-богу, отродясь

Я не слыхал монеты полновесней!

И наклонился жадно, но едва

Он золото хотел рукой нащупать −

Еще дублон! Совсем в другом углу

Упал дублон. Он услыхал по звону

Чистейший, полновеснейший дублон!

И сразу три! Боясь со счета сбиться,

Он слушает, но тут теряет счет

И, тяжело упав на четвереньки,

Ползет и шарит золото. Вот рядом

Упал дублон... Еще... О, сколько ж их!

Дублон! И сразу три! И вновь дублон...

Он шарит, задыхается и шарит,

А под руками − только комья грязи,

Слетевшие с усталых сапогов.

А тот швыряет золото горстями:

Дублон! Еще дублон! Одни дублоны.

И в мире не осталось больше звуков,

Как этот золотой, тяжелый дождь.

Звон капель полновесных золотых,

Они летят, срываются, звенят,

И катятся, и катятся дублоны,

Большие полновесные дублоны!

O, хоть один нащупать бы рукой...

Но ничего! О, где же, где они?

Тогда он на пол сел в изнеможенье

И закричал: − Огня! Скорей огня! −

Но только крик его метнулся в стены −

Все смолкло... И скрипач смычок отвел

Широким жестом. Как свою рапиру

Отводит победивший шевалье.

1940

 

 
* * *

Снова вижу солнечные ели я...

Мысль неуловима и странна −

За окном качается Карелия,

Белая сосновая страна.

Край мой чистый! Небо твое синее,

Ясные озерные глаза!

Дай мне силу, дай мне слово сильное

И не требуй, чтоб вернул назад.

Вырежу то слово на коре ли я

Или так раздам по сторонам...

За окном качается Карелия −

Белая сосновая страна.

1939, у Петрозаводска

 

* * *

Уж на холмах поник овес,

И канет в тьму закат,

И песенку на вспышках звезд

Сыграет музыкант.

Он где-то девушке родной

Сказал − прости, не плачь,

И только скрипку взял с собой,

Да легкий, яркий плащ...

И птицы сквозь весенний дым

Со всех озер и чащ

Летели стаею за ним, −

Как легкий, яркий плащ.

К долинам дальних городов

Сходил он, и тогда

На башнях флагами его

Встречали города.

И становилось всем легко −

Пускай и день померк.

До самых синих облаков

Взвивался фейерверк.

Все окна настежь, двери − прочь.

Вина! Цветов! Виват!

Кто не смеется в эту ночь?

Кто смеет унывать?

И вот, на зависть светлячкам,

Срывались звезды в Нил!

Он их ловил концом смычка

И девушкам дарил.

Когда же солнце, наконец,

Вставало из озер

И день веселый на коне

Разбрасывал узор −

Он шел за солнцем молодым.

Дорогой горных чащ,

И праздник улетал за ним,

Как легкий, яркий плащ.

И птицы изо всех долин,

Со всех озер и чащ

Летели стаею за ним,

Как легкий, яркий плащ...

1938

 

 

* * *

Экспресс завывает, угрюм и отчаян,

Чтоб искры до звезд дотряхнуть,

А я по тебе задыхаюсь ночами

И лбом прижимаюсь к окну.

И сердце пройдет через сотню таможен,

Хоть бьется как рыба, попав в перемет.

И книга расскажет, и ветер поможет,

И время покажет, и спутник поймет.

1939

 

 

* * *

Я иногда завидую жестоко:

Ведь мне б, тоску скитаний утолив,

Дышать, как море, − ровно и глубоко,

Непобедимо, как морской прилив.

1940

 

 

* * *

Я круга карусели не нарушу,

Игра закономерна и горда.

Но что любовь? Прелестная игрушка,

Иль ветром перерезана гортань,

Или плевок под грязными ногами,

Или мираж над маревом морей,

Иль просто сердце вырывает Гамлет

Скорее, чтоб не жгло, чтоб умереть...

1938

 

 
* * *

Я сегодня весь вечер буду,

Задыхаясь в табачном дыме,

Мучиться мыслями о каких-то людях,

Умерших очень молодыми,

Которые на заре или ночью

Неожиданно и неумело

Умирали, не дописав неровных строчек,

Не долюбив,

Не досказав,

Не доделав...

1939