РУБРИКА ПАМЯТЬ

Николай Тарасов

"Странник по звёздам"

 

         Из всех, встреченных мною в жизни ценителей поэтического слова, Владимир Переверзев был, пожалуй, одним из самых остро чувствующих, схватывающих в слове то самое сокровенное и неуловимое, что делает стихотворные строки подлинно поэтическими:

 

         …Что если смотреть, не мигая,
         Сквозь эту болотную мгу,
         Почудится, верно, другая
         Россия на том берегу.
         У ней в рукавах по жар-птице
         И в синих цветах сарафан,
         С которым, наверно, сравнится
         Один мировой океан.
         У ней драгоценный кокошник
         И русые косы у ней, –
         У той, что не топит, не крошит,
         Не душит своих сыновей.

          Довелось мне с ним и путешествовать на Монерон, на Курилы, на маленькую таёжную речушку в предгорьях Сусунайского хребта. Причём вылазка на речушку окончилась неожиданно: он дал себе слово не губить в речках рыбёшку. По тропинке вдоль распадка мы забрались к верховью ручья, и там начали таскать мелочёвку, мальму – по-сахалински. Она оказалась небывало крупной, и надёргали мы её довольно много. Дело было осенью, и тот мелкий на вид ручеёк оказался местом нерестилища… Первое, что я услышал от Володи Переверзева на следующий день:

         – Всё! Эта была последняя моя рыбалка. Начал вечером разделывать улов – ужаснулся! Сплошные молоки с икрой. Сколько же я загубил потомства у этой мальмы! Видно, выловил всё, что можно и за своё прошлое, и за будущее. Такого раскаянья давно не испытывал. Всю ночь не спал…

         Отправляясь на Курильские острова, Володя при посадке на теплоход «Ольга Андровская» всё не мог отыскать паспорт и, когда вахтенный, теряя терпенье, сказал: «Ну, хоть какие-то данные паспорта назвать можете?» – слегка призадумался и ответил: «Помню, что русский…»

         Нам так полюбилась эта фраза, что мы сделали её исторической и повторяли на все лады по разным поводам.

         Мимо нас проплывали вулканы, и он, много позже – в Орле, на родине, – напишет:

         …Вот уже слова слетают с губ,
         Их чужие повторяют губы.
         Есть такое место – Итуруп,
         Есть такой вулкан – Берутарубе…
 
         Родина, таинственный простор,
         Сказочный и ласковый – журчащий!
         Из-за гор возникнет, из-за гор
         Тот, Который Обладает Чашей.
 
         Проступает медленно во мгле
         Видящий Сквозь Горы и Столетья,
         Тот, Кто Отдыхает на Земле
         И жуёт травинку на рассвете…
 
         …Этот остров не видал никто,
         Глыбу непонятную в лазури.
         Есть такая бухта – Инкито,
         Есть такой вулкан – Атсонупури.

         Где нашёл он столько дивных слов,
         Тот, Кто Обитает в Центре Мира,
         В задымлённом чуме, средь костров,
         В ароматах нерпичьего жира?..

          В очерке «Баллада об Итурупе», опубликованном в его книге «Паломничество в пустыню», присвоил он всем нам забавные имена на индейский или айнский манер.

         «Всё-таки нам повезло с вулканом. Мы шли на юг вдоль западного побережья Итурупа, держа курс на Кунашир. Морские виды надоели, и мы спустились в каюту, кроме Того, Который Забыл Спиннинг на Итурупе. Кто играл в шахматы, кто лениво посматривал в иллюминатор, и вдруг в каюту ворвался Тот, Который Всё Время Торчал На Палубе, и с криком “Быстро все за мной!” исчез. Мы бросились вверх по трапу и только на палубе поняли, в чём дело. Перед нами медленно проплывал огромный вулкан, и он излучал Свет…»

         И всё-таки для меня несомненно: в этих наших вылазках и даже вовсе без них он был не путешественником, а странником. Просто по духу своему. Подтверждение тому – его стихотворение с посвящением мне, которое услышал я от него уже в новом веке, в Орле.

         …Нет, не сейчас - когда-нибудь потом
         Мы тоже станем не дождём, так снегом.
         Нам дом земля и небо тоже дом,
         Как хорошо на землю падать с неба.
         Не снегом, так огнём! Летишь во тьму,
         И светом вся озарена дорога.
         Чем дальше мы уходим от порога,
         Тем ближе будем к дому своему.

         …Переверзев работал редактором на орловском телевидении и подготовил целую программу для фильма о поездке с нами по памятным литературным местам: Спасское-Лутовиново, Клеймёново, Никольское-Вяземское… Тургенев, Фет, Толстой… А в Орле – музеи Лескова, Андреева, Бунина… Каждое из этих мест незабываемо и достойно отдельного разговора. Поразила неухоженность фетовского склепа с битыми бутылками и пивной вонью внутри.

         По ходу фильма мне приходилось читать стихи на липовых аллеях, в берёзовой рощице, на речном берегу… Ощущение, что мы блуждаем в самой сердцевине русского мира, русской природы, в лоне которой жили и творили великие литераторы прошлого, не покидало меня. Этот фильм Владимира Переверзева прошёл по орловскому телевидению осенью того же 2005 года, одного из самых насыщенных для нас путешествиями.

         Ведь тем же летом нам удалось проехать и по маршруту «золотого кольца»: Москва – Владимир – Боголюбово – Суздаль – Муром – Дивеево –Гусь-Хрустальный… Действительно, – золотое кольцо для человека любознательного и любящего свою землю.

         Думаю, не все сознают, чем странствия отличаются от путешествий. Возможно, они почти синонимы. Но чувствуется некий смысловой оттенок в каждом этом слове, присущий именно ему. Ещё больше смыслы эти проявлены в словах «странник» и «путешественник». Скорее всего, путешественник пускается в дорогу с надеждой на новые впечатления. Странник же – с надеждой на лучшую долю. «Тучки небесные, вечные странники…» Путешественник, как мне представляется, возвращается в итоге в то же самое место, откуда вышел. Под крышу дома своего. А со странником ничего не известно. Он может и остаться где-то или продолжать странствовать, кочевать, не помышляя о возвращении. Менять и менять места пребывания на земных просторах.

         Владимир Переверзев не был путешественником: родился и умер в Орле, прожив несколько лет на Сахалине. Но «странником по звёздам» он точно был…

                                                        Из книги «По велению глупости» (Южно-Сахалинск, 2014)

 

Владимир Переверзев

"Я стою в карауле, и пули гимнастёрку мою обожгли..."

Каменная книга

 

Из немоты, из глухоты, из чрева
Земли, которой правда не нужна,
Она встаёт – без нежности, без гнева,
Безумье справа и безумье слева –
Загадочны чужие письмена.

Я знаю, эта книга превратится
В сосну, в ручей, в покатые холмы
И в странницу, и в чистую страницу,
И в никому не ведомую птицу,
И в молнию, разящую из тьмы.

Не дай прожить пустынником, природа!
Дай прочитать холмы и письмена,
Где в каждом камне – продолженье рода,
Где каждый знак – на языке народа,
Где каждый злак родного небосвода
Касается,
        где каждый стяг – страна.

 

* * *
Костры сухой ботвы
              горят на грядках,
Опалены садовые кусты.
Поэзия!
         В осенних беспорядках,
Я знаю, виновата только ты.

Я думал, это птицы вереницей
Проплыли надо мной наискосок,
А это ты колдуешь над страницей,
Как школьница готовит свой урок.

Я думал, это осень пролетела,
Вот также и горчит она,
                    и жжёт, –
А это ты свое святое дело
Вершишь, как стая
         дальний перелёт.

И – на губах солёный привкус крови
И тот наисладчайший горький дым.
Горите все надежды, все любови,
Все суеверья пламенем одним!

Я запалю заветную страницу,
Поэзия, у твоего костра.
Всё перемелется и – возродится,
Чтоб жизнь была
по-прежнему остра.

 

* * *
Чьи ангелы там пролетели,
Едва обозначив маршрут?
Они уж на этой неделе,
Наверное, в рай попадут.
Привычен им путь, хоть не близок,
Над лесом, над топью болот.
Как сер, как убийственно низок
Остался без них небосвод.
Как странно, леса да трясины,
Да серое небо кругом.
Уже половина России,
Как вихрь, пронеслась за окном.
Уже за окном, за вагоном,
За поездом, – где? Не догнать! –
Промчались избушка с поклоном,
Церквушка, да чёрная гать.
А ты и не сделал ни шагу,
Лишь только мелькала окрест
Земля, не попав на бумагу,
Из этих заброшенных мест.
Мелькали, мелькали, мелькали
Глухих километров столбы
Как спутники русской печали
И русские знаки судьбы.
Огромные дыбились ели,
Продутые ветром насквозь,
И трубы старинные пели,
Чуть сердце не оборвалось.
На самом глухом километре
Одна прокричала труба,
Что родина – это бессмертье,
Что родина – это судьба.
Что если смотреть, не мигая,
Сквозь эту болотную мгу,
Почудится, верно, другая
Россия на том берегу.
У ней в рукавах по жар-птице
И в синих цветах сарафан,
С которым, наверно, сравнится
Один мировой океан.
У ней драгоценный кокошник
И русые косы у ней, –
У той, что не топит, не крошит,
Не душит своих сыновей.

* * *
В недобрый час нахлынет вьюга
Раскосой дикою ордой,
С тобой, как бывшая подруга,
Она расплатится с лихвой.

Нахлынут – никуда не деться –
Бессонница, луна, сова...
О, где ты, юность,
        где ты, детство?
Какие странные слова!

Под хлопанье дверей подъездных,
Под лязганье железных крыш
Ты ужаснешься – и ни с места!
Окоченеешь, замолчишь.

Фонарь (а улица клубится!)
Раскачивается вкривь и вкось,
Как бы больная бьется птица,
Когда взлететь не удалось.

Лицо, залепленное снегом,
Уж не похоже на твоё –
Ты тоже станешь печенегом,
Сев на коня, схватив копьё,

Свои дела покончив разом,
Навек забыв родную речь
И навсегда отбросив разум,
Который незачем беречь.

* * *
Февральский снег темнее к ночи,
Зато светлее небосвод.
Когда заснет последний кочет,
Звезда зелёная взойдет.

Она осветит лес еловый
И тени тающих снегов,
И в бедной рощице лиловой
Полоску узкую следов.

Ты там заблудишься, быть может,
Состаришься и станешь сед.
Что из того? Тебе поможет
Твоей звезды спокойный свет.

Среди других теней невидим,
Но узнаваем и знаком,
С тобой заговорит Овидий
Тебе понятным языком.

В минуту полночи победной,
В час ослепительной звезды
Водою тёмной, заповедной
Наполнятся твои следы.

* * *
Два слова светятся вдали,
Которым люди верят слепо.
Одно – у неба для земли,
Другое – у земли для неба.

Сквозь время, сквозь угарный чад
Душа торопится живая,
А в ней два голоса звучат,
Друг друга не перебивая.

Ты станешь падалью, не строй
Иллюзий, но – построит птаха
(Допустим, ласточка) гнездо
Из собственной слюны и праха.

Пусть время обратится вспять,
Но человек огнём и кровью
Добудет истину опять
И назовет её любовью.

 

* * *
Тенью русской словесности,
Отголоском чужого мгновенья
В нищете и безвестности
Умирает моё поколенье.

Ни войны вроде не было,
Ни беды – так, одни передряги,
А деваться-то некуда,
Кроме белой бумаги.
2004

 

* * *
                           Николаю Тарасову
Забыв друзей и сам себя забыв,
Я жил на острове какое-то мгновенье.
Всю ночь шёл дождь, и это был мотив
Не для романа – для стихотворенья.
Всю ночь шёл дождь, и это был размер,
С которым можно было бы смириться
Или поспорить, или обратиться
К другому – к снегопаду, например.
Но я-то жил под пение дождя,
Под голос и пронзительный, и страстный,
Сначала сладкий, горький погодя,
Под ненадежный шум его напрасный.
Казалось мне, что только для меня
Всю ночь играла музыка чужая.
Всю ночь шёл дождь, к прекрасному маня
И на мгновенье жизнь опережая.
Как призрак, наваждение... Как вождь
Иных племен, незнаемых от века,
Так долго шёл тот сахалинский дождь,
Что стал уже подобьем человека.
Пора домой, пора идти домой.
Давно пора найти себе жилище,
Где голоса родные, Боже мой,
Вдруг оживят любое пепелище.
Здесь тоже дождь, мерцающий и редкий,
Как твой привет, старик, издалека.
Кленовый лист дрожит на голой ветке,
Да не сорвёт его моя рука.
Всю ночь шёл дождь. Наверно, потому
Всю ночь шёл дождь, что музыка играла,
Когда ко мне и к другу моему
Всю ночь шёл дождь, под утро тихо стало.
Нет, не сейчас – когда-нибудь потом
Мы тоже станем не дождём, так снегом.
Нам дом земля и небо тоже дом,
Как хорошо на землю падать с неба.
Не снегом, так огнём! Летишь во тьму,
И светом вся озарена дорога.
Чем дальше мы уходим от порога,
Тем ближе будем к дому своему.

Стрекоза

Взгляд и крылья серафима,
Вся в клубах огня и дыма,
Провидением томима,
Прилетела стрекоза.
Ах, продлись хоть на мгновенье
Это странное виденье –
Золотое оперенье,
Разноцветные глаза.
Что за нею вырастает?
Кто над кронами витает?
Тьму со светом обручает
И теряется во мгле?
Где трепещет каждый атом
В поле, ужасом объятом,
В океане бесноватом,
В небесах и на земле.
Чей засушенный листочек
Бьётся между клейких почек?
Что за облик, что за почерк
Проступают из древес?
Смотрят в небо вяз и ясень,
Лист рябины жёлт и красен.
Только вымолвишь – прекрасен! –
Глядь, а он уже исчез.
Сновиденья, упованья,
Грёзы, разочарованья,
Обольщенья и страданья
Чем ни дальше, тем видней.
Белым облачком былого,
Грустным вальсом Льва Толстого,
Тенью века золотого
Всё кружатся меж ветвей.
Ах, кого там бьют с размаху?
Кто там стонет, рвет рубаху?
Чью там голову на плаху
Положили палачи?
Золотое оперенье...
Где ты, чудное мгновенье?
Родина, долготерпенье,
Ни креста и ни свечи.
Что ни спрячешь за спиною,
Жизнь моя, побудь со мною.
С неизбывною виною
Чем покажешься в конце?
Я не знаю... Флейтой, скрипкой?
Женщиной? Тюремной пыткой?
Иль загадочной улыбкой
На заплаканном лице?
Дни твои так долго длятся,
Сны твои так сладко снятся,
Трепеща, шуршат, сребрятся
В пропастях добра и зла
Над годами и над нами
И над нашими трудами,
Над зелёными прудами
Твои лёгкие крыла.

 

Акварель

Размазан вечер, как слеза,
И дождь идет, и злой
Свет фонаря слепит в глаза
Цыганскою иглой.
А дальше ночь, а дальше мрак.
Какой там свет луны!
Лишь хруст шагов, да лай собак,
Да камни-валуны.
Кто там стоит, укрыт плащом,
И курит на ветру?
Зачем затеял он с дождём
Нелепую игру?
О чём он думает в глуши
Своих ночных затей,
Когда в округе ни души –
Хотя б один злодей?
В такие ночи никому
Не велено гулять,
В такие ночи одному
Опасно так стоять.
Но, страх и трепет затая,
Ты остаёшься там,
Чтоб только книгу бытия
Прочесть не по складам.
И вот навзрыд и наугад
Выходят из глубин
То тень от дерева, то взгляд,
Исполненный любви.
И нету силы никакой
Убрать из головы
Ни шум дождя, ни ветра вой,
Ни шелесты травы.

* * *

Столбовым измучен набегом, –
Ночь ли чёрная, белый день, –
Крепко спит, занесённый снегом,
Край потёмкинских деревень.

Не слыхать ведра у колодца
Ни под окнами – чьи шаги.
Редко-редко дымок завьётся...
Кто там? Что? Не видать не зги.

Сгнил давно сарай вместе с сеном.
Покосился опять плетень.
Крепко спит, занесенный снегом,
Край потёмкинских деревень.
1976

 

* * *
Открыть окно апрельской ночью
И школьной ручкой написать,
Что на ветвях тумана клочья
Как после бури паруса.

И дать простор воображенью,
Нарисовать одним мазком
Не сад – а кораблекрушенье,
Не сад – фрегат на дне морском.

Как он лежит в зелёной глуби,
И вдруг покажется тогда:
Не погубила – так погубит
Тебя весенняя вода.

О, дать простор воображенью
И знать уже наверняка,
Что вот ещё одно движенье –
И волны хлынут из окна.
1969



* * *
Мой молчаливый ледоход!
Я на мосту. В кармане булка.
Трамвай звенит из переулка,
И солнце красное встаёт.

Каким же чудом я узнал,
Что лёд проснулся на рассвете,
Что на мосту собрались дети,
В руках у каждого – штурвал?

Нам было видно: ледоход,
Как пароход, уходит в море.
Но ледоход растает вскоре,
А пароход отыщет порт.

Итак, да здравствует игра
До слёз, до головокруженья!
Да здравствует воображенье,
Что мир пронзает как игла!

Земля над бездною висит
Как яблоко, и голос чей-то –
Не твоего ль дыханья флейта? –
В зеленой кроне шелестит.
1968

 

* * *
Я забыл слова простой
Тополиной сказки той,
Улица, где я родился,
Называлась Пуховой.

Неказиста и мала
Эта улица была,
В лёгком пухе тополином
Серебрилась и плыла.

Плыл наш домик вырезной
Между летом и весной,
Тополя звенели чисто
Изумлённою листвой.

Плыл наш домик без руля,
Далека была земля,
Пух струился тополиный,
Словно след от корабля.
1968

* * *
Дерева потонули во мраке,
И кусты, и мосты, и дома,
Но встаёт на бессонной бумаге
Чей-то лик, словно Совесть сама.

Я-то знаю, закончена повесть,
Я не знаю, что будет потом.
Словно Совесть встаёт,
словно Совесть,
Белый облак над чёрным хребтом.

То ли годы как сны промелькнули,
То ли сны точно годы прошли…
Я стою в карауле, и пули
Гимнастёрку мою обожгли.

Только смерть, что легка на помине,
Только жизнь, что даётся с трудом,
Никогда уже больше отныне
Не поселятся в доме моём.

Сахалин

Вместе с тучей, ползущей за ворот,
Как последнюю твердь принимай
Этот юный и пасмурный город,
Этот дикий и северный край.
Этот остров, где слышатся звуки,
Не вошедшие в обиход,
Эту область любви и разлуки,
Где всему свой напев и черёд.
Принимай бытия телеграммы,
Что должно совершиться – вершись!
Не интригою мелодрамы,
А трагедией полнится жизнь.
Смех и слёзы твои – вперемешку,
И снега – на вершинах души.
Принимай телеграммы, не мешкай,
Смех и слёзы твои хороши.
Подпевая неслышному хору,
Принимай до скончания дней
Эти близкие снежные горы
В обрамленье холодных морей.
Принимай! Это только начало, –
И свои возводи города.
Что за музыка там зазвучала?
Я не слышал такой никогда.