"Спасибо, музыка, за то, что ты меня не оставляешь.." Владимир Николаевич Соколов. 18 апреля 1928 - 24 января 1997

"Скажи мне, кто твой поэт, и я скажу тебе, кто ты…" (Илья Сельвинский).
Одного не назову, в разное время открывались разные драгоценные имена. Но вот один - со школы, с общих тетрадок (рукописных детских бложиков) -  до сих пор со мной. Жива серенькая книжечка со скупой графикой, где фоном - снежная крупа: "Трава под снегом". Пятьдесят восьмой год - давно, еще до меня, мама собирала поэтические сборнички в мягкой обложке. Они прививали мне вкус, расставляли первые вешки на пути: "Нет школ никаких. Только совесть.."
О поэзии Соколова говорят: "негромкая лирика". А у настоящего поэта она и должна быть таковой. Может ли быть лирика громкой? Сочетание "гражданская лирика" звучит  антиномично, а с другой стороны - равновесно, гражданская - не в крике, и это все та же лирика!
Соколов поэт полутонов, границ и переходов. Вот весна - она не сразу наступает, у нее есть предвесенье, знобливое и полное сомнений, робкие шажки, и лето не сразу переходит в осень, а намекает иногда очень явно, иногда и незаметно, только  ранним холодком, росой-туманом… И стихи Соколова - как предисловие к поэме, которую напишет читатель.  Мне всегда было мало его стихотворения, казалось, что оно оборвалось, хотелось продолжения, и продолжение это находилось - в других его стихах.
     Как же словами рассказать эту радость, как ею поделиться? Это возможно только в молчаливом участии, когда кто-то по стечению обстоятельств тоже любит стихи "твоего" поэта, и от этого родственно и тепло. И токи этой любви ощутимы, и всё остается на своих местах, по счастью - а это и есть счастье, пока есть поэты, которые нас объединяют…


 Владимир Соколов


* * *
Как я хочу, чтоб строчки эти
Забыли, что они слова,
А стали: небо, крыши, ветер,
Сырых бульваров дерева!

Чтоб из распахнутой страницы,
Как из открытого окна,
Раздался свет, запели птицы,
Дохнула жизни глубина.

* * *
Спасибо, музыка, за то,
Что ты меня не оставляешь,
Что ты лица не закрываешь,
Себя не прячешь ни за что.

Спасибо, музыка, за то,
Что ты единственное чудо,
Что ты душа, а не причуда,
Что для кого-то ты ничто.

Спасибо, музыка, за то,
Чего и умным не подделать,
За то спасибо, что никто,
Не знает, что с тобой поделать.


* * *
Из переулка сразу в сон
Особняков, в роман старинный
И к тишине на именины,
Где каждый снами угощен.

Из переулка сразу в тишь
Еще торжественней и глубже,
Где тает лист, где блещут лужи,
Где каплет с порыжелых крыш...

Я никогда не забывал
О том, что ты меня любила,
Но все, что здесь когда-то было,
Все, что нам флюгер напевал,

Я иначе именовал,
Усталый, пыльный и вокзальный,
Когда ты с нежностью печальной
Приблизилась: ты опоздал.

Из переулка - сразу в путь.
Твой переулок слишком дорог,
В нем темных лип столетний шорох
Все так же просит: не забудь.

Мы жили здесь без гроз, без слез,
Средь ветхих стен - на слух, на ощупь.
Однажды вышли мы на площадь,
Нас ветер в стороны разнес.

ВЕНОК
Вот мы с тобой и развенчаны.
Время писать о любви...
Русая девочка, женщина,
Плакали те соловьи.

Пахнет водою на острове
Возле одной из церквей.
Там не признал этой росстани
Юный один соловей.

Слушаю в зарослях, зарослях,
Не позабыв ничего,
Как удивительно в паузах
Воздух поет за него.

Как он ликует божественно
Там, где у розовых верб
Тень твоя, милая женщина,
Нежно идет на ущерб.

Истина не наказуема.
Ты указала межу.
Я ни о чем не скажу ему,
Я ни о чем не скажу.

Видишь, за облак барашковый,
Тая, заплыл наконец
Твой васильковый, ромашковый
Неповторимый венец.

* * *
Под деревом ночным, шумящим,
Под ветром и дождем не сильным —
Себя запомнить заносящим
В блокнот карандашом чернильным
И шум листвы, и эту осень
Войны, и это ощущенье,
Что сам себя в блокнот заносит
Дождь, не имеющий значенья.
Под деревом ночным, шумящим
Не понимать — какое чудо
Быть настоящим, уходящим
Невесть куда, как весть отсюда.
Но и не уходить, а, слезы
Сдержав мальчишески жестоко,
Сидеть, не изменяя позы,
И видеть, как шумит широко
Дождь, принимающий участье
В стихах, чтоб дольше сохранились,
Чтоб эти буквы, хоть отчасти,
Полиловели и расплылись.
Под деревом ночным, шумящим...
Под деревом ночным, шумящим...
О, под дождем, так бившим гулко
По ржавым крышам переулка!

* * *
Машук оплыл - туман в округе.
Остыли строки, стаял дым.
А он молчал почти в испуге
Перед спокойствием своим.

В который раз стихотворенье
По швам от страсти не рвалось.
Он думал: это постаренье!
А это зрелостью звалось.

Так вновь сдавалось вдохновенье
На милость разума его.
Он думал: это охлажденье.
А это было мастерство.

* * *
Безвестность — это не бесславье.
Безвестен лютик полевой,
Всем золотеющий во здравье,
А иногда за упокой.

Безвестно множество селений
Для ослепительных столиц.
Безвестны кустики сиреней
У непрославленных криниц.

Безвестен врач, в размыве стужи
Идущий за полночь по льду...
А вот бесславье — это хуже.
Оно, как слава. На виду.

* * *
Однажды я назвал себя поэтом.
Случайно как-то вырвалось...
Потом
С большим неудовольствием об этом
Я вспоминал...
Об этом и о том,
Что про октябрь,
Когда в осенней роще
Витают очень жёлтые листы,
Сказать:
– Люблю, как Пушкин, –
Много проще,
Чем так любить,
Как любишь только ты.
Что ничего не скажешь в оправданье
В те недоступно будущие дни,
Когда найдут старинное изданье
И усмехнутся...
Боже сохрани.


Страница Владимира Соколова в рубрике "Память" - воспоминания Александра Межирова и Сергея Мнацаканяна о поэте.