Юрий Лифшиц
Н. Бараташвили. Мерани
Николоз Бараташвили
Мерани
Скачет Мерани, несёт меня глухой долиной,
ворон злоокий, мне на беду, каркает в спину!
Мчись, мой Мерани, неудержим бег твой безумный,
свежему ветру выдай мои чёрные думы!
Развороти вихри, бездну разбей, перескачи ущелья и скалы,
лети ураганом, срок сократи странствий моих, — я жажду финала!
В студёной пустыне костра не жди, в жару не жди живительной тучи;
неистовый всадник страшно устал, — не смей жалеть его, конь летучий!
Пускай я оставлю семью и дом, лучших друзей вовеки не встречу;
пускай не услышу я никогда милой моей отрадные речи!
Где тьма остановит — свет обрету; станет родным ночлег неслучайный;
поведаю только звезде путеводной
свои заветные тайны.
Страсти осадок — сердечный стон — развеют волны
и ты — прекрасный, дерзкий, шальной, бешеный, вольный!
Мчись, мой Мерани, неудержим бег твой безумный,
свежему ветру выдай мои чёрные думы!
Пускай не дано мне в родном краю, на кладбище отчем, лечь в могилу;
пускай не оплачет меня никто, пускай не прольются слёзы милой!
Пускай панихиду по мне чёрный ворон споёт, кружась надо мною,
а ветер беспутный останки поэта сырой засыплет землёю.
Не слёзы любимой на труп бесприютный падут, — небесные росы;
не братья над гробом будут рыдать, — всхлипнет коршун крикливоголосый!
Вперёд, мой Мерани, року назло, птицей лети сквозь его границы, —
пред ним не смирился ездок одинокий и никогда не смирится.
Роком отторгнут, пусть я умру в сумрачной дали,
Враг мой заклятый, не устрашусь разящей стали!
Мчись, мой Мерани, неудержим бег твой безумный,
свежему ветру выдай мои чёрные думы!
Не будет бесплодным дерзкий полёт, восхожденье души обречённой;
а следом за нами, Мерани мой, стелется путь, тобой проторённый.
И если собрат мой помчит за мной, будет уже не трудной дорога —
скакун его резвый опередит колесницу жестокого рока.
Скачет Мерани, несёт меня глухой долиной,
ворон злоокий, мне на беду, каркает в спину!
Мчись, мой Мерани, неудержим бег твой безумный,
свежему ветру выдай мои чёрные думы!
18 июня — 19 июля 2021
Оригинал и аудиозапись на языке оригинала:
http://www.nplg.gov.ge/civil/statiebi/saskolo/merani.htm
Крылья мельниц (по The windmills of your mind)
А. и М. Бергманы
Крылья мельниц
По извилистой спирали,
по кольцу внутри кольца,
круглосуточное ралли
без начала и конца.
Снежный ком воспоминаний,
карусель забытых снов
и в тумане расставанья
белый танец облаков.
Как с часов сметают стрелки
мишуру минувших дней
и несется мир, как белка,
в колесе своих страстей, —
крылья мельниц все быстрей
кружат в памяти твоей.
Как блуждаешь по тоннелям,
за которыми стена,
а душа, как подземелье,
и темна, и холодна.
Как волна идет кругами,
если камень бросишь в пруд,
и плывет перед глазами
дверь в счастливый неуют.
Как с часов сметают стрелки
мишуру минувших дней
и несется мир, как белка,
в колесе своих страстей, —
крылья мельниц все быстрей
кружат в памяти твоей.
Звякнет лед в твоем бокале —
зазвенит струна весны:
мы с тобою в зазеркалье,
мы друг в друга влюблены.
Шли по берегу до света, —
замело следы песком.
Барабан грохочет — это
пальцы на виске твоем...
Фото на стене пылится,
за стеной вороний грай.
Имена, чужие лица —
вспоминай не вспоминай.
Но, оставшись за кулисой,
осознаешь ты до слез:
опадающие листья
помнят цвет ее волос...
По извилистой спирали,
по кольцу внутри кольца,
круглосуточное ралли
без начала и конца.
И, мелькая меж теней,
крылья мельниц все быстрей
кружат в памяти твоей.
16-29 марта 2021
Alan and Marilyn Bergman
The windmills of your mind
Round...
Like a circle in a spiral
Like a wheel within a wheel.
Never ending or beginning,
On an ever spinning reel
Like a snowball down a mountain
Or a carnival balloon
Like a carousel that’s turning
Running rings around the moon
Like a clock whose hands are sweeping
Past the minutes on it’s face
And the world is like an apple
Whirling silently in space
Like the circles that you find
In the windmills of your mind
Like a tunnel that you follow
To a tunnel of it’s own
Down a hollow to a cavern
Where the sun has never shone
Like a door that keeps revolving
In a half forgotten dream
Or the ripples from a pebble
Someone tosses in a stream.
Like a clock whose hands are sweeping
Past the minutes on it’s face
And the world is like an apple
Whirling silently in space
Like the circles that you find
In the windmills of your mind
Keys that jingle in your pocket
Words that jangle in your head
Why did summer go so quickly
Was it something that you said
Lovers walking along the shore,
Leave their footprints in the sand
Was the sound of distant drumming
Just the fingers of your hand
Pictures hanging in a hallway
And a fragment of this song
Half remembered names and faces
But to whom do they belong
When you knew that it was over
Were you suddenly aware
That the autumn leaves were turning
To the color of her hair
Like a circle in a spiral
Like a wheel within a wheel
Never ending or beginning,
On an ever spinning reel
As the images unwind
Like the circles that you find
In the windmills of your mind
Витязь в тигровой шкуре, или Слава русским морякам
Витязь в тигровой шкуре, или Слава русским морякам
60 мне настучало —
вышел я в пенсионеры
и подумал: чем заняться?
Время есть, работы нет.
И, немного поразмыслив,
то есть думая недолго,
я решил пойти в поэты.
Почему бы не пойти?
Был электриком я раньше,
разбирался в сложных схемах,
в производстве разбирался,
с рифмой тоже разберусь.
Стал читать стихи поэтов,
всяких — русских и нерусских, —
классиков и современных,
городских и областных.
Понял, что смогу не хуже,
а, возможно, что и лучше,
и в порыве вдохновенья
я схватился за перо.
Почитал стихи супруге —
а куда ей было деться?
Вместе мы в одной квартире
40 лет почти живем.
Первое стихотворенье
слушала она спокойно,
на втором — заволновалась,
а на третьем — прервала.
Дескать, это шедеврально,
дескать, это гениально,
но она снести не в силах
гениальности такой.
Говорит мне: — Можешь выпить
за обедом рюмку водки,
выпей две — сегодня можно, —
только больше не читай.
Окрылен жены признаньем,
закусив борщом три стопки,
я к знакомому поэту
со стихами полетел.
Он из флотских: то ли мичман,
то ли боцман, то ли лоцман —
Стопудов Тристан Абрамыч, —
русский интеллектуал.
И поскольку знал наверно
я Абрамыча повадки,
у меня в дороге булькал
левый внутренний карман.
Но поэт меня не принял.
Нет, полбанки мы распили.
Он еще свою поставил,
но стихи читать не стал.
— У меня заказ, — сказал он, —
мне подстрочник подогнали
«Витязя в тигровой шкуре».
Пропил я уже аванс.
Я спросил: — А что такое
этот... как его... подстрочник?
И Абрамыч все подробно
и понятно обсказал.
И добавил: — Если хочешь,
копию возьми на пробу:
может, сам попереводишь,
овладеешь ремеслом.
Окрылен его признаньем,
я домой засобирался
под его рефрен всегдашний
и стопарь «на посошок».
То была не рядовая,
доложу я вам, работа,
ведь едва ли не полгода
авторучкой я водил.
Ростеваны, Автандилы,
Парсаданы, Тариэлы
и другие Шермадины
не давали мне уснуть.
А любимая супруга
на меня с тоской глядела,
опасаясь и за печень,
и за голову мою.
Наконец, я труд окончил,
приготовил хачапури,
взял бутылку «Цинандали»
и к поэту полетел.
Тот меня радушно встретил,
обнял и назвал собратом
и, хотя любил он водку,
«Цинандали» пригубил.
И, закусывая свеже-
испеченным хачапури,
грянул свой рефрен всегдашний:
— Слава русским морякам!
Следуя его примеру,
я во славу Руставели
полстакана нахлобучил
и открыл свой перевод:
«Сочиненье на персидском
я сложил в грузинском слоге,
Это “Витязь в шкуре тигра”,
тот, который в плотском толке.
Как мирской, он рассуждает
о всемилостивом Боге.
Если вдруг монах услышит,
будет он побрит в итоге...»
— Погоди, — поэт промолвил,
выпучив глаза в восторге, —
я в натуре это слышу
или же сошел с ума?
— Не сошел, — сказал я гордо
и перевернул страницу...
— Погоди, — сказал он снова, —
надо бы усугубить.
Он налил вина полчашки,
проглотил опрокидонтом
и воскликнул вдохновенно:
— Слава русским морякам!
Следуя его примеру,
накатил я и продолжил:
«Льву, которому пристало
и украсят щит и меч,
Льву Тамар, носящей алых
щек и черных кос меж плеч...»
— Замолчи, — вскричал Абрамыч,
восхищенно рот открыв. —
Наяву ты мне читаешь
или все мне это снится?
— Нет, не снится, — отвечаю.
— Стой, браток, не продолжай.
Я стихов подобных сроду...
От волнения он сбился.
Скромно я сказал: — Спасибо.
— Слава русским морякам!
Следуя его примеру,
принял я и начал снова:
«Долгий путь и перегоны
нам покажут, что за конь,
А каков игрок — площадка, —
как мячом владеет он,
А каков поэт, расскажет
сочный стих — таков закон,
Коль ему язык откажет...
стих его поглотит сон.
За один иль двое виршей...»
— Слава русским морякам!
Строчку за строкой читая,
я вошел в азарт настолько,
что не сразу смог расслышать
мерный бухающий звук.
Оглянулся — мой Абрамыч
со счастливою улыбкой
головой о стену бьется...
— Слава русским морякам!
Я увлекся, но приметил
краем глаза, что Абрамыч
собирается нетбуком
врезать мне по голове.
Не успел я увернуться,
но бутылкой «Цинандали»
я успел его шарахнуть
исключительно по лбу...
Мы лежим в одной палате,
а когда жена приносит
наш любимый хачапури,
мы вполголоса поем:
— Честь и слава Автандилу!
— Честь и слава Тариэлу!
— Честь и слава Руставели!
— Слава русским морякам!
27— 30 октября; 11 ноября 2020
В тексте использован перевод «Витязя в тигровой шкуре, выполненный А.Халваши и опубликованный издательством «Картули цигни» (г.Тбилиси) в 2015 г.
Ш.Руставели. Витязь в тигровой шкуре. Молитва Автандила
Шота Руставели
Витязь в тигровой шкуре
Молитва Автандила
Он молился: «О Всесильный, Властелин земли и неба,
посылающий страданья, осыпающий дарами,
Царь царей Непостижимый, всяческих страстей Владыка,
помоги, Невыразимый, овладеть моею страстью.
Боже, я к Тебе взываю: Повелитель горних высей,
создана Любовь Тобою, строишь Ты ее законы.
Разлучил меня злосчастный мир с моим светилом ясным.
Не искореняй из сердца истинной Любви посевы.
Боже, Ты один со мною, сколько ни брожу по свету:
дай над недругом победу, защити меня от шторма,
от ночных недобрых духов. Если я избегну смерти,
послужу Тебе усердно, принесу Тебе я жертвы».
Помолясь, украдкой едет верховой через ворота,
шлет обратно Шермадина, — слез потоки льет бедняга,
в грудь себя слуга колотит, иссекает кровью скалы.
Чем довольна будет челядь, взор хозяина не встретив?
27-29 июля 2020
შოთა რუსთაველი
ვეფხისტყაოსანი
ლოცვა ავთანდილისა
ილოცავს, იტყვის: "მაღალო ღმერთო ხმელთა და ცათაო,
ზოგჯერ მომცემო პატიჟთა, ზოგჯერ კეთილთა მზათაო,
უცნაურო და უთქმელო, უფალო უფლებათაო,
მომეც დათმობა სურვილთა, მფლობელო გულის-თქმათაო!
ღმერთო, ღმერთო, გეაჯები, რომელი ჰფლობ ქვენათ ზესა,
შენ დაჰბადე მიჯნურობა, შენ აწესებ მისსა წესსა,
მე სოფელმან მომაშორვა უკეთესსა ჩემსა მზესა,
ნუ ამოჰფხვრი სიყვარულსა, მისგან ჩემთვის დანათესსა!
ღმერთო, ღმერთო მოწყალეო, არვინ მივის შენგან კიდე,
შენგან ვითხოვ შეწევნასა, რაზომსაცა გზასა ვვლიდე:
მტერთა ძლევა, ზღვათა ღელვა, ღამით მავნე გამარიდე!
თუღა დავრჩე, გმსახურებდე, შენდა მსხვერპლსა შევსწირვიდე" .
რა ილოცა, ცხენსა შეჯდა, მალვით კარნი გაიარნა,
შერმადინცა დააბრუნვა, თუცა ვამნი ადიადნა;
მონა ტირს და მკერდსა იცემს, საბრალომან ცრემლნი ღვარნა;
პატრონისა ვერა-მჭვრეტმან ყმამან რადმცა გაიხარნა!
Н.Самадашвили. Вор
Нико Самадашвили
Вор
Ночами писал он, тайком почти,
в тумане любил блуждать.
Когда он скончался на полпути,
пустою была тетрадь.
Весь дом обыскали его дружки:
спальню, чулан, кабинет,
не зная, что может свои стихи
похитить мёртвый поэт.
23 — 24 июля 2020
ნიკო სამადაშვილი
ქურდი
ის ჩუმად წერდა, თითქმის მალულად,
უყვარდა ნისლით ნალექი გზები.
რომ მიიცვალა, უცბად, ფარულად,
თან გაიტაცა თავისი ლექსები.
და მეგობრებმა გადააქოთეს
მთელი ოჯახი, წალო, კარადა,
ვერ მოისაზრეს, ვერ მოიფიქრეს
თუ მკვდარი ლექსებს მოიპარავდა.
Увы... По лейт / броне / локо / мотивам Огдена Нэша
Увы... По лейт / броне / локо / мотивам Огдена Нэша
В прошлом у него было прекрасное будущее,
и, зная об этом, он велел голове договориться с туловищем,
чтобы оно не лодырничало, не вольничало, не греховодничало,
а занималось ремеслами, науками и всевозможными творчествами.
И голова послушно принялась расстилаться перед своими, как ей казалось, подданными,
то есть перед руками, ногами и прочими внутренними и внешними органами.
Дескать, если вы пойдете на поводу у поведения паразитического,
то непременно доведете себя до состояния нервнопаралитического.
И наши, то есть мои, ну, то есть ваши способности и таланты останутся нереализованными,
и поэтому нам с вами нипочем не сделаться ни рембрандтами, ни шекспирами, ни бетховенами.
Словом, голова принялась, как оглашенная,
со всеми однотельцами заключать соответствующие соглашения;
даже с самым нестойким из них, безразмерным, всегда готовым к проверенным и конкретным тренингам,
позволяющим родному телу не без удовольствия познавать инородные тела при помощи силы трения.
Все бы ничего, но установить связь непосредственно с головою
хозяину головы и в голову не пришло, ибо дело-то молодое.
В результате голове попалось на глаза одно полногрудое и широкобедрое тело,
и она принудила своего хозяина влюбиться в него безоглядно и оголтело.
Однако вышеупомянутому телу совсем не глянулось туловище имярека —
и все заверте... как написано в веселом рассказе одного невеселого человека.
Началась бессмысленная и бесконечная гонка за известными телодвижениями,
наполненная неоднозначными победами и многозначительными поражениями.
И жизнь его наполнилась не творчествами и науками,
а отчаянными встречами и нечаянными разлуками.
Если что и вышло из него, то рифмованные опусы, каковыми его колбасило
вдогонку очередной сбежавшей из дому пассии.
А он неизвестно на кой хранил свои истошнотворения,
хотя, находя где ни попадя, перечитывал их, как правило, не без отвращения.
Увы, так обычно и катится жизнь — никчемно и неприкаянно, —
если нет в голове не то, что царя, но хотя бы крестьянина.
1 декабря 2019 — 16 июля 2020
Су Ши. Молодой гуляка
Су Ши
Молодой гуляка
В праздник Двойной пятёрки преподношу Сюй Цзюнью, правителю округа Хуанчжоу
Серебряный пруд, на мостках киноварных перила, янтарно-землистого цвета волна,
зеленые круглые лотоса листья, бутонами зелень полна.
Водой омовенье в листах орхидейных, из венчиков ириса винный настой,
погожей погоды, как прежде, по-летнему теплый и светлый настрой.
В честь праздника всех напоил хлебосольный хозяин стола:
на девять десятых вином — остальное застольная песня дала.
В бурьяне тюремная площадь, затянута мглою; присутственный зал погружен в тишину —
не стоит скупиться: повторно отдайтесь гуляньям, веселью, вину!
8-10 июля 2020
苏轼 (1037―1101) 少年游
端午赠黄守徐君猷
银塘朱槛麹尘波。圆绿卷新荷。
兰条荐浴，菖花酿酒，天气尚清和。
好将沈醉酬佳节，十分酒、一分歌。
狱草烟深，讼庭人悄，无吝宴游过。
Выражаю огромную благодарность Г.В.Стручалиной за подготовленный ею подстрочник, подробные комментарии к нему, терпение и неоценимую помощь в процессе перевода этого стихотворения.
А.Хеллаакоски. Песня щуки
Ааро Хеллаакоски
Песня щуки
В хра́мине мокрой устав сидеть
щука влезла на древо петь
когда денница тучи грозные
уже пробила сгоряча
и пробудившись волны озера
бежать пустились хохоча
щука полезла во всю рыбью прыть
шишку на елке рдяную грызть
похоже почувствовав кожицей
унюхав или отведав
неизреченное роскошество
влажной росы рассвета
щука раззявила
уста костлявые
и челюстями
зубасто лязгая
залилась такою
дикою песнею
что смолкли начисто
пичуги певчие
как будто про́ливни
с небес нахлынули
и одиночества
объятья стылые.
4-13 июля 2020
Aaro Hellaakoski
Hauen laulu
Kosteasta kodostaan
nous hauki puuhun laulamaan
kun puhki pilvien harmajain
jo himersi päivän kajo
ja järvelle heräsi nauravain
lainehitten ajo
nous hauki kuusen latvukseen
punaista käpyä purrakseen
lie nähnyt kuullut haistanut
tai kävyn päästä maistanut
sen aamun kasteenkostean
loiston sanomattoman
kun aukoellen
luista suutaan
longotellen
leukaluutaan
niin villin-raskaan
se virren veti
että vaikeni
linnut heti
kuin vetten paino
ois tullut yli
yksinäisyyden
kylmä syli.
1928
У.Кайлас. Скрипка
Ууно Кайлас
Скрипка
Человек в укромной каморке
сидел от всех вдалеке,
сжимая в руке травинку,
а прутик — в другой руке.
А потом, как смычком по скрипке,
до самой поры ночной
по прутику вдохновенно
водил травинкой сухой.
Для Бога березовый прутик
играл, неслышно звуча,
как скрипка, безумная скрипка
блаженного скрипача.
30 июня — 10 июля 2020
Uuno Kailas
Viulu
Koko pitkän päivän istui
hän nurkassa yksinään.
Oli hänellä ruohonkorsi
ja varpu käsissään.
Ja se kuiva ruohonkorsi
oli hänelle viulun jous:
koko päivän se ylitse viulun
— sen varvun — sous ja sous.
Mitä soitti se koiviinvarpu,
Isä Jumala yksin ties:
oli viulu se hullunviulu,
ja se mies oli autuas mies.
А.Хеллаакоски. Марш морских просторов. Окончательный вариант
Ааро Хеллаакоски
Марш морских просторов
Ты видишь, как бьют в берега буруны
и волны свирепые пеной полны.
Ты слышишь прибоя раскат на мели
и ястреба клекот в далекой дали.
В тебе этих звуков навязчивый гром,
и грозная вспышка во взоре твоем. —
Она — как наследье эпохи иной,
шагавшей дорогою мести слепой.
Но свежие ветры летят в наши дни,
и нету конца им, куда ни взгляни.
Железные двери круши без препон!
Кто хочет всего — тот уже награжден.
24 — 29 июня 2020
Aaro Hellaakoski
Marssi lakeuksilta
Sa laakeihin rantoihin kuohuvan näät
meren korkeat, hurjat vaahtopäät.
Sa kosken kuulet kuin ukkosen
ja haukan kirkunan kaukaisen.
Nuo äänet on kuorona rinnassas.
Ja villi on leimaus katseessas. —
Peru päiviltä muinaisilta se lie
kun käytiin katkera kostontie.хор
Kas viuhuen tuorehet tuulet käy.
Ei katseenkantaman ääriä näy.
Lyö iskusi uksihin rautaisiin!
Ken paljon vaati, se palkittiin.
Не позднее 1916
Погром
А где же грозная Фемида,
Эльса Копонен. Звезды Рождества
Эльса Копонен
Звезды Рождества
Вашим светом, звезды Рождества,
детские глаза, как звезды, светят.
Расскажите, как святая ночь
может всех утешить, всем помочь, —
и душой мы снова словно дети.
Много песен есть у Рождества,
есть игрушки и гирлянды в клети.
Веселитесь и пускайтесь в пляс, —
счастье вас охватит в тот же час, —
и душой мы снова словно дети.
Завершится сказка Рождества,
слезы хлынут рано или поздно,
захлестнет разлуки пелена,
налетит страдания волна, —
а пока сияйте ярче, звезды.
21-22 июня 2020
https://www.youtube.com/watch?v=HDudf4MWeWc
Elsa Koponen
Tuikkikaa oi joulun tähtöset
Tuikkikaa oi joulun tähtöset
kilpaa lasten tähtisilmäin kanssa.
Kertokaatte joulun satua,
yhtä uutta yhtä ihanaa,
mieltä viihtävää kuin muinen lasna.
Helkkykää oi joulun laulelot,
rinnoista niin riemurikkahista.
Soikoon sävel leikki leiskukoon,
rinnan riemusta se kertokoon,
mieltä viihtäen kuin muinen lasna.
Kerran loppuuun satu joulun saa
Suru säveliä sumentaapi.
Kerran silmän täyttää kyyneleet,
virtaa vuolahina tuskan veet,
siks oi tähtisilmät loistakaa.
1918
Как шашки неполиткоректны!
Как шашки неполиткоректны!
Как жить с порядками такими?!
Ведь Белые там ходят первыми,
а Черные — всегда вторыми!
И в шахматах законы вздорные.
Но есть одна идея смелая:
пусть Голубыми станут — Черные
и станут Розовыми — Белые.
Но здесь опять же есть сомнения
и трения небезопасные,
и чтоб не начались волнения,
пусть будут — Желтые и Красные!
20 июня 2020
У.Кайлас. Босоногий. Окончательный вариант
Ууно Кайлас
Босоногий
Так пошел я
в путь далекий —
как паломник
босоногий.
Боль все глубже,
боль все дольше
режет пятки
и подошвы.
Под ногами
камень скальный,
каждый камень
окровавлен.
Но продолжу
путь далекий
как паломник
босоногий.
Станет больше
боли жгучей,
так и надо:
— Я живучий.
— Принимая
волю Божью,
примиряюсь
я с
судьбою
15-20 июня 2020
Uuno Kailas
Paljain jaloin
Niin mä kerran
tieni aloin,
niin mä kuljen:
paljain jaloin.
Avohaavat
syvät näissä
ammottavat
kantapäissä:
rystysihin
joka kiven
jäänyt niist´ on
verta hiven.
— Mutta niinkuin
matkan aloin,
päätän myös sen:
paljain jaloin.
Silloinkin, kun
tuska syvin
viiltää, virkan:
— Näin on hyvin.
— Tapahtukoon
tahtos sinun,
Kohtaloni,
eikä minun.
У.Кайлас. Ноги босы
Ууно Кайлас
Ноги босы
По тропинкам,
по откосам,
шел один я, —
ноги босы.
Путь мой долгий,
шаг не резвый,
ноют ноги
от порезов.
Шел по камням
с острой кромкой,
и на каждом —
капли крови.
— Но ни тропок,
ни откосов
не отторгнут
ноги босы.
А дождусь я
муки жгучей,
так скажу я:
— Это лучше.
— Крест моею
стал судьбою,
все отсеяв
остальное.
15-18 июня 2020
Uuno Kailas
Paljain jaloin
Niin mä kerran
tieni aloin,
niin mä kuljen:
paljain jaloin.
Avohaavat
syvät näissä
ammottavat
kantapäissä:
rystysihin
joka kiven
jäänyt niist´ on
verta hiven.
— Mutta niinkuin
matkan aloin,
päätän myös sen:
paljain jaloin.
Silloinkin, kun
tuska syvin
viiltää, virkan:
— Näin on hyvin.
— Tapahtukoon
tahtos sinun,
Kohtaloni,
eikä minun.
В лес влекусь я всей душой... С финского
В лес влекусь я всей
душой...
В лес влекусь я всей душой,
в мыслях там всегда я,
вечно жить в глуши лесной
втайне я мечтаю.
Там любимая моя
живет в лесной избушке.
Там красавица моя
в избушке на опушке.
Лес угрюмый и глухой,
там темно и страшно;
путь кремнистый и крутой, —
это все неважно.
Облик милой вижу я —
и не трудны дороги.
Голос милой слышу я —
и не страшны тревоги.
14-16 июня 2020
https://www.mamalisa.com/?t=es&p=6567
Tuonne taakse metsämaan
Tuonne taakse metsämaan
Sydämeni halaa,
Siell' on mieli ainiaan,
Sinne toivon salaa.
Siellä metsämökissä
On kaunis kultaseni.
Siellä metsämökissä
On kaunis kultaseni.
Vaikka polku pitkä on,
Kivinen ja kaita,
Korpi kolkko, valoton,
Ei se mitään haita.
Kullan muoto muistossa
On tiekin hauska aivan.
Kullan ääntä kuullessa
Jo unhottaapi vaivan.
Ю.Х.Еркко. Пой, дочурка
Юхани Хейкки Еркко
Пой, дочурка
Синеглазка, светик ясный,
дочка, песню затяни;
как на дерево, голубка,
на колени мне вспорхни,
Пой знакомым, незнакомым,
всем на свете распевай
и состариться до срока
нашим душам не давай.
Пой, дочурка, чтобы горе
не прибавило морщин,
чтобы светлая надежда
не исчезла до седин.
Пой, дочурка, чтобы солнце
поднималось над землей,
чтоб трудиться неустанно,
смело жертвуя собой.
Как весенняя пичужка,
песню девочка поет
свое сердце золотое
всем на свете отдает.
13 июня 2020
https://www.youtube.com/watch?v=LWGM0R3g1xE
Juhani Heikki Erkko
Laula, tyttö
Pieni tyttö sinisilmä,
punaposki, ruususuu,
istu tuohon polvelleni,
siin’ on sulle laulupuu.
Laula mulle, laula muille,
maailmalle laulele,
ettei ennen aikojansa
sydämemme vanhene.
Laula tyttö, ettei surra
otsaa ryppyiseksi saa,
ettei murhe mieltä murra,
toivo päivät kirkastaa.
Laula, tyttö, toukomaille
päivä kirkas paistamaan,
meihin laula rohkeutta
työhön, itseuhrantaan.
Kevättänsä lintu laulaa,
tyttö laulaa nuoruuttaan.
Suomityttö sydämensä
kullat kantaa maailmaan.
Р.М.Рильке. Осенний день
Райнер Мария Рильке
Осенний день
Как долго длится лето! Боже мой,
скрой летние часы Своею тенью,
пусти на волю ветер полевой.
Но задержи тепло на пару дней,
дай до конца созреть плодам и гроздьям,
дай сладости набраться сокам поздним
и тот нектар в лозу тугую влей.
Кто бесприютен, — не построит дом.
Кто одинок, — продолжит непрестанно,
глаз не сомкнув, писать, читать романы
и в час, когда листва летит кругом,
по городу слоняться, как в тумане.
10-11 июня 2020
Rainer Maria Rilke
Herbsttag
Herr, es ist Zeit. Der Sommer war sehr groß.
Leg deinen Schatten auf die Sonnenuhren,
und auf den Fluren lass die Winde los.
Befiehl den letzten Früchten, voll zu sein;
gib ihnen noch zwei süldlichere Tage,
dränge sie zur Vollendung hin, und jage
die letzte Süße in den schweren Wein.
Wer jetzt kein Haus hat, baut sich keines mehr.
Wer jetzt allein ist, wird es lange bleiben,
wird wachen, lesen, lange Briefe schreiben
und wird in den Alleen hin und her
unruhig wandern, wenn die Blätter treiben.
Подстрочник. Поэма. Полный текст
Подстрочник
Поэма
1
С утра я взялся за подстрочник,
однако дело не идет:
две строчки собраны до точки,
двенадцати недостает.
Оригинал, простой и сложный,
мозги оковами сковал,
недостижимый, невозможный,
несбыточный оригинал.
А я, завален словарями,
пытаюсь кружево зари
плести суконными словами,
но не всесильны словари.
Словесные плетутся тени
в полуреальном полусне.
У слова двадцать пять значений
и все подходят не вполне.
Невнятных смыслов перекаты,
вопросов острые клыки,
пробелов, крепких, как солдаты,
вооруженные полки.
И в этой схватке сокровенной,
в бою на смерть иль на живот,
подстрочник медленно, но верно
растет, как подневольный скот.
Включился свет. Сомкнулись стены.
И вдруг под шорох шумных шин
на сцену вышли два катрена
в сопровожденье двух терцин.
В пыли, в немыслимой рванине,
но пациент скорее жив;
ни по одной нельзя причине
не вспомнить про аперитив.
Но мы отложим упоенье,
пока плюгавый неликвид
не обретет по очищенье
удобопереводный вид.
И замелькали тряпка, щетка,
ведро, скребок, совок, метла,
булавки, лезвие, расческа,
наперсток, ножницы, игла...
Любая ветошь подошла бы,
любая снасть, любой наждак,
любая утварь вплоть до швабры,
когда не знаешь, что и как
тебе с твоим шедевром делать,
чтобы сверкал, как новый шест,
и походило рукоделье
хоть чем-то на исходный текст.
2
Подстрочник ожил. Стал бодрее.
Лишился брешей и длиннот.
Обрел шестое измеренье...
Хотя читатель не поймет
речь о шестом, когда иное
число мы в этом смысле зрим,
и мир длиною, шириною
и высотою объясним.
Лежит на нас пространства бремя,
расчисленное цифрой три,
а под четвертой цифрой — время.
А что же дальше? Ну, смотри:
пять — измерение эмоций,
шестое — мысли ареал,
для истины — берем седьмое...
Но я ведь о шестом сказал.
Лишь тот, кто создает химеры,
соврет — не дорого возьмет,
что с ними он не в атмосферу,
а в сферу истины войдет.
И даже знатному парнасцу
неясно, может, до сих пор,
как в тот — седьмой — район ворваться...
Меж тем продолжим разговор.
Сказать полезно для зачина,
какой устроит нас итог:
мы будем строить бригантину,
но если выстроим челнок,
свои челночные потуги
ничтожными не назовем,
хотя и недруги, и други
нас изничтожат недуром.
А мы, коль нашими трудами
челнок случится в этот раз,
всего лишь разведем руками:
мол, не судите строго нас.
Другие, будь они неладны,
пошуровав пять-шесть минут,
свою дырявую шаланду
чуть ли не клипером зовут.
Но хоть слоняется по свету
поэтов безбаркасных рать,
карбас рыбацкий от корвета
поэт обязан отличать.
3
На верфи все давно готово
и ощетинились леса,
снуют словесные оторвы,
на все горланя голоса.
Слова глаголют не по делу
и существуют как-нибудь,
и прилагают неумело
свою числительную муть.
Дееспособны и причастны
они союзно ко всему,
что происходит ежечасно
вразрез и сердцу, и уму.
У них такие есть предлоги,
тому частично место есть,
что на индейские пироги
наш труд нетрудно им навесть.
Им все равно: оттарабанят —
и как гора крутая с плеч,
а после боем барабанным
способны план любой наречь.
Хоть такова у них природа,
понятно всем, как дважды два,
что надо ради перевода
деактивировать слова.
Чтоб не толклись на стройплощадке,
с терпеньем ждали свой черед
и вредные свои повадки
задвинули под переплет.
Но как унять их? Только лаской:
сонет наш вовсе не тюрьма.
Пусть выполняют без острастки
работу сердца и ума.
Короче, дело закипело,
слова смирились кое-как,
хоть и пытались то и дело
затеять новый кавардак.
И за постройкою каркаса
на верфи воцарился штиль:
словесная следила масса,
как судно обретает киль,
шпангоуты, распорки, бимсы,
обшивку, суперкиль, борта...
Но постепенно стало мниться,
что реконструкция не та.
Немножко палубы короче,
снасть от посудины другой
и полубак не слишком прочный,
и такелаж такой гнилой,
что рвутся ванты с лиселями;
брус покосившийся распух,
слетели реи с парусами,
три мачты встали вместо двух.
4
И все-таки на бригантину
корабль отчасти был похож,
но так, как если бы с картиной
сравнить эскиз или чертеж.
Три дня ушло на размышленья,
и корабел набрался сил,
отбросил страхи и сомненья
и третью мачту истребил.
Бушприт, однако, вырос втрое,
корма перекосилась вмиг,
под ватерлинией кривою
пролом негаданный возник.
Тут корабел с недоуменьем
стопарик тяпнул и другой
и с нетяжелым поведеньем
подружку приволок домой.
Еще объятия в кровати
не довершились между тел,
как из желаемых объятий
к нетбуку выпал корабел.
Корпел он бурно и бессрочно,
скачал сверхновый лексикон,
пересканировал подстрочник,
трактатами вооружен.
На языке оригинала
стократно повторял сонет,
у слов, не смыслящих нимало,
искоренил иммунитет.
Гондолы, полные магнолий,
не приводил из кабака,
и на «алло» знакомой Оли
забить не дрогнула рука.
Батрачил, словно в день подсудный,
забыл про сон, еду, тоску,
но изваял такое судно,
что вышиб сам себе башку.
Все он познал, кроме санскрита,
порхал, безденежьем шурша,
но бригантины из гранита
не приняла его душа.
Ну, предположим, из граната —
тогда еще туда-сюда;
или, допустим, из гранаты...
Но из гранита — никогда!
5
Быть бригантиной некрасиво —
внезапно вспомнилось ему.
А шутка про аккредитивы —
навеки сгинула во тьму.
Порушил он свою постройку,
все манускрипты изодрал,
подстрочник вынес на помойку
и позабыл оригинал.
Смотреть он начал сериалы
и Малахольного содом,
внимал стажерам бабы Аллы
и посещал Второй дурдом;
сочувствовал Джигарханенко,
переживал за Степанян
и под таганскую нетленку
слезами орошал экран.
Была бы здесь не лишней точка,
затем что финиш невдали,
но если точке дать отсрочку,
мы б кое-что узнать могли.
Тут может вопросить читатель:
ты спятил или пьяный в дым?
Прервем его: заткнись, приятель,
покуда цел и невредим!
Чего тебе? Лежи и слушай,
сигару пей, кури коньяк.
Не бойся: не надует уши
филологический сквозняк.
Короче, переводчик лютый
прервал на миг теледосуг
и под свободную минуту
воткнулся в брошенный нетбук.
И офигел... Какой-то гений,
возделав тот же самый сад,
должно быть, не без упоенья
нарыл козырный переклад.
И как бы там его ни крыли,
и кто б его ни костерил, —
у перевода были крылья,
он словно в воздухе парил!
Хотя видны были заплатки,
висели снасти вкривь и вкось,
фальшборт и рубка не в порядке,
но было ясно — удалось
и форму выверить на прочность,
и содержанье соблюсти,
свести к оригиналу точность
на поэтическом пути.
6
Ну, вот же, бригантина, вот же,
кричал судостроитель наш,
а в голове вскипали дрожжи —
бессвязных смыслов раскардаш, —
слепых, безликих, неуместных —
обрывки дум, осколки снов, —
которым становилось тесно,
темно и тягостно без слов.
И в многоярусном коллаже,
дрожа, как поле спелой ржи,
мерцали тонкие витражи,
похожие на миражи.
И вдруг музыка зазвучала
(стихам без музыки нельзя):
отрывок стройного хорала
возник, ликуя и грозя.
И все просилось на бумагу,
точней — тянулось в монитор,
принудив нашего беднягу
продолжить с текстом разговор.
Продолжил... И засох подстрочник,
оригинал унесся вскачь,
как будто бы в первоисточник
с разгону врезался толмач.
И это был отнюдь не Автор,
не Пастернак или Эсхил,
не дух Шекспира или Плавта
а Тот, Кто их благословил.
И мысли обрели свободу
со слов слетела мишура,
как будто Кто-то с небосвода
водил рукою школяра.
Слова работали умело,
глаза и душу веселя.
Теперь он был и корабелом,
и капитаном корабля.
На мостик он взошел счастливый —
навытяжку матросов строй,
и все следили терпеливо
за капитанскою рукой.
Он дал команду — и матросы
рванули ставить паруса.
Струною натянулись тросы —
и взмыл корабль в небеса.
Раздулись крепкие ветрила,
лазурный застолбив простор.
Недолго судно там парило —
и прямо к Автору во двор.
7
Хлебая суп за ложкой ложку,
услышал Автор шум ветрил
и тут же выглянул в окошко,
и чуть язык не прикусил.
Пред ним раскрылось чудо света,
похожее до мелочей
на вещь знакомого поэта,
на лучшую из всех вещей.
И вспомнил он свои сонеты,
а этот совершенным был.
Его бранил поэт отпетый,
а не поэт — боготворил.
Мое?! Но что в нем не родное,
он с ходу уяснить не мог, —
как бригантина, неземное
и земляное, как челнок.
«Нет, бригантина, не иначе,
но в лад с моею не идет.
Чья-то бесспорная удача...
Все ясно: это — перевод.
А вон и переводчик жмется.
Подумать только — капитан!
Похожий так на флотоводца,
как на Юпитера — болван!
Предатель! Крайне неприятный.
Зовет меня взойти на борт».
И Автор похромал по трапу,
как институтка на аборт.
Но встретили его красиво.
Оркестр, пушки, мишура.
И выкатили бочку пива,
и дружно грянули уррра!
Он все — от клотика до трюма —
пересмотрел за пядью пядь,
потом спросил слегка угрюмо:
«Как мог ты так меня понять?!»
«Интерпретация, трактовка, —
истолкователь заюлил. —
Мне перед вами так неловко...»
«Да ладно! — Автор перебил. —
Я рад признать в тебе Поэта.
Мне симпатичен твой челнок.
Шучу я. Бригантина это,
но все-таки не та, сынок.
Все есть — но выглядит иначе:
сложней, таинственнее, что ль.
Как будто переводчик прячет
свою — особенную — боль.
Как будто паруса, белея,
скрывают черную беду
иль служат саваном злодею,
чего я не имел в виду.
Нет, надо выпить, в самом деле.
Я б осушил галлонов пять. —
Он помолчал: — Но неужели
все можно было так понять?
Ну, не сердись ты. Я ж не спорю.
Мне нравится твой перевод.
Не знаю, как по синю морю,
но по воздушному — плывет.
Где прочно, значит, там не рвется,
но что обиднее всего:
мне переделывать придется
свой текст — с учетом твоего!»
А после оба хохотали
над этой шуткой непростой,
а им стюарды наливали
по пятой или по восьмой.
Пьяны в хорей, они братались,
и брата брат благодарил;
друг перед другом извинялись,
и каждый каждого простил.
В конце концов, они уснули.
Поэт не стал спускаться в дом,
обмякнув за столом, на стуле,
а Переводчик — под столом.
Дремал, но, глядя на Поэта,
сквозь сон раскидывал умом:
подумай сам — не сон ли это?
И это оказалось сном!
8
Проснулся он часу в четвертом,
точней — в шестнадцатом часу.
И сразу же, как бык упертый, —
к нетбуку... Глухо, как в лесу.
О вирше с крыльями — ни звука,
а свой — бескрылый и пустой...
Такая навалилась скука...
Но надо справиться с собой.
Сонет, подстрочником распятый,
торчал уныло, как атлант.
Какой? Четвертый? Третий? Пятый?
Все верно — пятый вариант!
Все так — оригинал, подстрочник,
сто словарей, как на подбор;
ни строк, ни сроков, ни отсрочки —
и Автора лукавый взор...
6-11 июня 2020
Подстрочник. Поэма. Часть 1
Подстрочник
Поэма
1
С утра я взялся за подстрочник,
однако дело не идет:
две строчки собраны до точки,
двенадцати недостает.
Оригинал, простой и сложный,
мозги оковами сковал,
недостижимый, невозможный,
несбыточный оригинал.
А я, завален словарями,
пытаюсь кружево зари
плести суконными словами,
но не всесильны словари.
Словесные плетутся тени
в полуреальном полусне.
У слова двадцать пять значений
и все подходят не вполне.
Невнятных смыслов перекаты,
вопросов острые клыки,
пробелов, крепких, как солдаты,
вооруженные полки.
И в этой схватке сокровенной,
в бою на смерть иль на живот,
подстрочник медленно, но верно
растет, как подневольный скот.
Включился свет. Сомкнулись стены.
И вдруг под шорох шумных шин
на сцену вышли два катрена
в сопровожденье двух терцин.
В пыли, в немыслимой рванине,
но пациент скорее жив;
ни по одной нельзя причине
не вспомнить про аперитив.
Но мы отложим упоенье,
пока плюгавый неликвид
не обретет по очищенье
удобопереводный вид.
И замелькали тряпка, щетка,
ведро, скребок, совок, метла,
булавки, лезвие, расческа,
наперсток, ножницы, игла...
Любая ветошь подошла бы,
любая снасть, любой наждак,
любая утварь вплоть до швабры,
когда не знаешь, что и как
тебе с твоим шедевром делать,
чтобы сверкал, как новый шест,
и походило рукоделье
хоть чем-то на исходный текст.
6-9 июня 2020
Часть 2 здесь: https://poezia.ru/works/154593
Общая беда
Общая беда
Общая беда разъединяет,
разлучает общая беда,
ведь никто из нас, увы, не знает,
чем она закончится? когда?
Кто-то болен меньше, кто-то больше,
но меж нами нету никого,
кто б не думал, что другим не больно,
или боль слабей, чем у него.
Общая смертельная невзгода
делает людей намного злей.
Завтра — я умру, а ты — сегодня —
это опыт всех концлагерей.
Но представьте только, человеки,
если б так в своей немоготе,
мог подумать Тот, Кто в первом веке
ради нас распялся на кресте...
7 июня 2020
Р.М.Рильке. Будда
Райнер Мария Рильке
Будда
Наверное, он слушал. Высь застыла...
И нам, застывшим, недоступен он.
Светило он. И прочие светила,
какими он незримо окружен.
Он все и вся. А вправду мы хотим
предстать пред ним? А примет нас блаженный?
Ведь преклони мы перед ним колена,
он, словно зверь, останется немым.
Но то, что нас влечет к его ногам,
в нем обращалось долгими веками.
Не помнит он того, что было с нами,
но проникает в то, что нужно нам.
5 июня 2020
Rainer Maria Rilke
Buddha
Als ob er horchte. Stille: eine Ferne...
Wir halten ein und hören sie nicht mehr.
Und er ist Stern. Und andre große Sterne,
die wir nicht sehen, stehen um ihn her.
O er ist alles. Wirklich, warten wir,
dass er uns sähe? Sollte er bedürfen?
Und wenn wir hier uns vor ihm niederwürfen,
er bliebe tief und träge wie ein Tier.
Dann das, was uns zu seinen Füßen reißt,
das kreist in ihm seit Millionen Jahren.
Er, der vergisst, was wir erfahren,
und der erfährt, was uns verweist.
1905
Р.М.Рильке. Фонтаны
Райнер Мария Рильке
Фонтаны
Мы слышим фонтаны, чей давний звон
звучит, как время, почти,
но с зыбкой вечностью испокон,
похоже, им по пути.
Вода отсюда, а может, нет,
твоя и тебе чужда, —
ты — дно фонтана: любой предмет
в тебе отразит вода.
Различно все и всему под стать,
давно известно и не узнать,
то правда, то ерунда.
Ты любишь неявное всей душой,
но страсть, подаренную тобой,
уносит оно. Куда?
31 мая — 4 июня 2020
Rainer Maria Rilke
«Aus den Sonetten aus dem umkreis der Sonette an Orpheus»
VII
Wir hoeren seit lange die Brunnen mit.
Sie klingen uns beinah wie Zeit.
Aber sie halten viel eher Schritt
mit der wandelnden Ewigkeit.
Das Wasser ist fremd und das Wasser ist dein,
von hier und doch nicht von hier.
Eine Weile bist du der Brunnenstein,
und es spiegelt die Dinge in dir.
Wie ist das alles entfernt und verwandt
und lange entraetselt und unerkannt,
sinnlos und wieder voll Sinn.
Dein ist, zu lieben, was du nicht weisst.
Es nimmt dein geschenktes Gefuehl und reisst
es mit sich hinueber. Wohin?
Лебедь, Рак и Щука-2
Лебедь, Рак и Щука-2
Коль в переводчиках согласья нет,
их дело полетит в кювет,
и вместо дела выйдет только свист.
Вот как-то раз Поэт, Лингвист и Формалист
за перевод один взялись
и вместе трое все в него впряглись.
Из кожи лезут вон, да лишь натерли выи!
Работа бы для них казалась и легка:
да вот Поэт несется в облака,
трактовки выдает Лингвист, а Формалист считает запятые.
Кто виноват из них, кто прав, — судить не нам;
да только перевод и ныне там.
1 июня 2020
Перевод. «Бульварной прозы Толмачишка...»
чтоб удивить своим искусством весь народ.
но ни строки не перевел.
Р.М.Рильке. Вечер
Райнер Мария Рильке
Вечер
Полой лесные кроны задевая,
сменить одежды не спешит закат;
смотрю, как ввысь летит вселенных стая:
одним встречать расцвет, другим — распад;
а ты, забытый, никому не нужный,
не столь угрюм, как дом глухонемой,
и не настолько мраку присягнувший,
как тот, кто по ночам летит звездой, —
поверь, что не распутать эту вязь,
что жизнь твоя давно уже созрела,
и нужно в срок познать ее пределы,
то небом, то землею становясь.
31 мая 2020
Rainer Maria Rilke
Der Abend
Der Abend wechselt langsam die Gewänder,
die ihm ein Rand von alten Bäumen hält;
du schaust: und von dir scheiden sich die Länder,
ein himmelfahrendes und eins, das fällt;
und lassen dich, zu keinem ganz gehörend,
nicht ganz so dunkel wie das Haus, das schweigt,
nicht ganz so sicher Ewiges beschwörend
wie das, was Stern wird jede Nacht und steigt —
und lassen dir (unsäglich zu entwirren)
dein Leben bang und riesenhaft und reifend,
so dass es, bald begrenzt und bald begreifend,
abwechselnd Stein in dir wird und Gestirn.
1906
Лешак. По мотивам Гёте
Лешак
По мотивам Гёте
Кто в бурную ночь спешит верхом?
Отец с мальчишкой и с пирогом.
От сына прячет он пирожок.
Как пес голодный, скулит сынок.
— Ты что же ночью горланишь, стервец?
“За мной Лешак несется, отец.
Такой голодный и злой такой”.
— Ты что орешь? Я не глухой.
«Скорей, малыш, отца бросай.
Пирог с тобой разделим давай.
Пойдем мы вместе в мой зоосад.
А тебе пошьют шикарный наряд».
“Отец, ты не слышишь, что этот бандит
мне за пирог подарить норовит?”
— Он мне скорей наставит рога,
но не получит он пирога!
«Ты что, паршивец, со мной творишь?
Дочерей хотел показать — но шиш!
Станцевали-спели бы девочки так, —
мужчиной мгновенно ты стал бы, сопляк!»
“Отец, ты не видишь, как дочки его
вокруг танцуют, ну, без всего?”
— Пускай порхают — это не грех.
У нас пирога не хватит на всех.
«Мне, мальчик мой, ваш вкусный пирог по нутру.
Отдайте — не то я силком отберу!»
“Отец, он намерен пирог наш отнять!”
— Подумать только, какая... дрянь!
Лихой мальчишка папаше помог,
и не дал тот Лешаку пирожок.
Но их напрасно ждет семья:
издохла лошадь голод-на-я...
26-27 мая 2020
Р.М.Рильке. Осень
Райнер Мария Рильке
Осень
Листва летит и падает с листвой
садов небесных в пору увяданья;
и в том паденье — жесты отрицанья.
И, падая в потемки мирозданья,
кружится одинокий шар земной.
Падение всего. Паденье рук.
Куда ни глянь — паденья и разлуки.
Но есть и Тот, в Чьи бережные руки
паденья наши попадают вдруг.
27-29 мая 2020
Rainer Maria Rilke
Herbst
Die Blätter fallen, fallen wie von weit,
als welkten in den Himmeln ferne Gärten;
sie fallen mit verneinender Gebärde.
Und in den Nächten fällt die schwere Erde
aus allen Sternen in die Einsamkeit.
Wir alle fallen. Diese Hand da fällt.
Und sieh dir andre an: es ist in allen.
Und doch ist Einer welcher dieses Fallen
unendlich sanft in seinen Händen hält.
Р.М.Рильке. Про чтение
Райнер Мария Рильке
Про чтение
Запоем я читал. Почти с утра
за окнами лил дождь как из ведра.
Но, в книгу погружён, я не слыхал,
что воет шквал.
Меж строк я видел мириады лиц,
темневших от раздумий и тревог,
и так сгустился времени поток,
что вспыхнул томик сотнями зарниц,
и запылало вместо сложных строк,
со всех страниц: очнись. Очнись. Очнись.
Я чтенье длил, но строчки порвались,
и типографский бисер вольных слов
осыпался со всех своих основ...
Я верил, что над лучшим из садов
сомкнулись небеса, и в нужный срок
светила диск вернуться был готов.
А нынче — лето, ночь и тьма дорог;
прохожих мало: группами, поврозь
они бредут во мраке вкривь и вкось,
и в странном далеке мне довелось
расслышать их негромкий говорок.
А если отдохнуть я взору дам,
пойму, что и без книжек мир велик.
И внутренне, и внешне — здесь и там —
у жизни нет особенных вериг.
Но если зоркости придать глазам,
то ощутишь глубин реальных дрожь,
в нутро простой громадине войдёшь, —
тогда Земля охватит целиком
небесную лазурь, когда похож
на первую звезду — последний дом.
13-16 декабря 2015 — 24-25 мая 2020
Rainer Maria Rilke (1875-1926)
Der Lesende
Ich las schon lang. Seit dieser Nachmittag,
mit Regen rauschend, an den Fenstern lag.
Vom Winde draußen hörte ich nichts mehr:
mein Buch war schwer.
Ich sah ihm in die Blätter wie in Mienen,
die dunkel werden von Nachdenklichkeit,
und um mein Lesen staute sich die Zeit. —
Auf einmal sind die Seiten überschienen,
und statt der bangen Wortverworrenheit
steht: Abend, Abend... überall auf ihnen.
Ich schau noch nicht hinaus, und doch zerreißen
die langen Zeilen, und die Worte rollen
von ihren Fäden fort, wohin sie wollen...
Da weiß ich es: über den übervollen
glänzenden Gärten sind die Himmel weit;
die Sonne hat noch einmal kommen sollen. —
Und jetzt wird Sommernacht, soweit man sieht:
zu wenig Gruppen stellt sich das Verstreute,
dunkel, auf langen Wegen, gehn die Leute,
und seltsam weit, als ob es mehr bedeute,
hört man das Wenige, das noch geschieht.
Und wenn ich jetzt vom Buch die Augen hebe,
wird nichts befremdlich sein und alles groß.
Dort draußen ist, was ich hier drinnen lebe,
und hier und dort ist alles grenzenlos;
nur dass ich mich noch mehr damit verwebe,
wenn meine Blicke an die Dinge passen
und an die ernste Einfachheit der Massen, —
da wächst die Erde über sich hinaus.
Den ganzen Himmel scheint sie zu umfassen:
der erste Stern ist wie das letzte Haus.
September 1901, Westerwede
Эх, яблочко...
Эх, яблочко...
Эх, яблочко,
куда ты котишься?
В карантин попадешь —
не воротишься.
Эх, яблочко
ты ковидное,
что-то жизнь пошла
незавидная.
Кто-то съел мыша,
съел летучего —
и напала хворь
злокипучая.
И в Америке,
и в Евразии
продолжаются
безобразия.
Если вирусы
коронованы —
руки связаны,
ноги скованы.
Эх, яблочко
купоросное,
без тебя все кон-
тагиозное.
Не болезнь страшна,
не инфляция,
нас убьет само-
изоляция.
Ни пивка попить,
ни попариться,
в телевизоре
все пиарятся.
Эх, яблочко,
ты заразное,
дома все сидят,
но по-разному.
Кто-то в бедности,
кто-то в жадности.
Не найти теперь
солидарности.
Карантин ослаб,
маски сброшены,
не унять людей
по-хорошему.
Если так пойдет,
значит, нациям
в 21-м жить
с 19-м.
Что-то деется
с медициною,
если возится
та с вакциною.
Эх, яблочко
карантинное,
все мы ходим под
гильотиною.
24 мая 2020
Р. Бородулин. Лето
Рыгор Бородулин
Лето
Бровей силок
Девча свела
правей села,
села Волчок.
Чубесит хмель.
Глуха сухмень.
Шмели в хмелю.
Луга в шмелю...
22 мая 2020
Не приручайтесь...
Не приручайтесь...
Не приручайтесь, господа, не приручайтесь.
Не приучайтесь никогда, не приучайтесь
ни есть из рук, ни спать в чужом уютном стойле —
не соглашайтесь, господа, не стоит.
Неужто честно, господа, неужто лестно
быть не достойным существом, а бессловесным?
И не на счастье вас берут, а пользы ради,
хоть не останетесь и вы в накладе.
Конечно, приручитель вас такого любит
и, хоть обидит иногда, сам приголубит.
Но если прирученье дать решит другому,
то весь в слезах откажет вам от дома.
И вы уйдете, не сказав в ответ ни слова,
но если приручиться вам предложат снова,
нет основанья никакого для оваций:
любить не значит приручать и приручаться.
Не приручайтесь, господа, не приручайтесь.
Не приучайтесь никогда, не приучайтесь
ни есть из рук, ни спать в чужом уютном стойле —
не соглашайтесь, господа, не стоит.
15-17 мая 2020
«Я веду себя на поводке...»
* * *
Я веду себя на поводке,
вывожу на свет из полумрака,
сам себе, похоже, и собака,
и хозяин с поводком в руке.
Я с собой гуляю ровно час:
от прогулок долгих мало проку.
Нам вдвоем ничуть не одиноко,
ну, хотя бы одному из нас.
Дома есть обед и нет обид.
Дома все мы делаем на пару.
Здесь один из нас берет гитару,
а другой поет или молчит.
Наша жизнь — моя и не моя —
не сдается хвори или скуке.
Где б найти нам неплохие руки?
Он погибнет — если сдохну я...
14-15 мая 2020
Р. Бёрнс. «Ты докатился, Дункан Грэй...»
Роберт Бёрнс
«Ты докатился, Дункан Грэй...»
Ты докатился, Дункан Грэй —
ого, какая скачка!
Ты повалился, Дункан Грэй —
ого, какая скачка!
Когда повсюду шла езда,
а я весь день ждала тогда, —
погарцевать туда-сюда, —
плохая вышла скачка.
Как месяц, поднимался он —
ого, какая скачка! —
чуть не уперся в небосклон —
ого, какая скачка!
Но рухнул конь в короткий срок, —
я потеряла свой платок;
паршивый, Дункан, ты ездок, —
с тобой плохая скачка!
Исполни, Дункан, свой обет —
ого, какая скачка!
Я буду счастлива сто лет —
ого, какая скачка!
Исполни, Дункан, мой наказ,
и пусть твой конь прокатит нас;
пойдем на исповедь тотчас, —
но это будет скачка!
20 августа 2017
Weary fa’ you, Duncan Gray
Weary fa’ you, Duncan Gray,
Ha, ha the girdin o’t,
Wae go by you, Duncan Gray
Ha, ha the girdin o’t;
When a’ the lave gae to their play,
Then I must sit the lee-lang day,
And jeeg the cradle wi’ my tae rock,
And a’ for the bad girdin o’t.
Bonnie was the Lammas moon
Ha, ha the girdin o’t,
Glowrin a’ the hills aboon,
Ha, ha the girdin o’t,
The girdin brak, the beast cam down,
I tint my curch and both my shoon,
And Duncan ye’re an unco loun;
Wae on the bad girdin o’t.
But Duncan gin you will keep your aith,
Ha, ha the girdin o’t,
I’se bless you wi’ my hindmost breath,
Ha, ha the girdin o’t;
Duncan gin ye’ll keep your aith,
The beast again can bear us baith
And auld Mess John will mend the skaith
And clout the bad girdin o’t.
1788
Частушки-пандемушки-7
* * *
Р. Бёрнс. Любовь и Бедность
Роберт Бёрнс
Любовь и Бедность
Любовь и Бедность день за днем
меня терзают ныне!
Могу прожить я бедняком,
но не могу без Джини!
Припев:
Зачем, Судьба, желаешь ты
любви расстроить струны?
И почему любви цветы
в руках слепой Фортуны?
Кто приобрел богатства груз,
тому живется сладко —
но проклят тот ничтожный трус,
кто стал рабом достатка!
Сияет у девчонки взор,
когда мы с нею вместе,
но скажет слово — слышу вздор
о разуме и чести!
При чем тут разум, если я
наедине с любимой
и счастлива душа моя
любовью нерушимой?
Прекрасен бедный Жребий наш
и в счастье, и в раздоре,
и глупой Роскоши мираж
нам не приносит горя.
Припев:
Зачем, Судьба, желаешь ты
любви расстроить струны?
И почему любви цветы
в руках слепой Фортуны?
7-8 ноября 2016
Robert Burns
O Poortith Cauld
O Poortith cauld and restless Love,
Ye wrack my peace between ye!
Yet poortith a’ I could forgive,
An ‘twere na for my Jeanie.
Chorus.
O, why should Fate sic pleasure have
Life’s dearest bands untwining?
Or why sae sweet a flower as love
Depend on Fortune’s shining?
The warld’s wealth when I think on,
Its pride and a’ the lave o’t —
My curse on silly coward man,
That he should be the slave o’t!
Her een sae bonie blue betray
How she repays my passion;
But prudence is her o’erword ay:
She talks o’ rank and fashion.
O, wha can prudence think upon,
And sic a lassie by him?
O, wha can prudence think upon,
And sae in love as I am?
How blest the simple cotter’s fate!
He woos his artless dearie;
The silly bogles, Wealth and State,
Can never make him eerie.
1793
И. В. фон Гёте / Ф. Шуберт. Лесной Царь. Баллада
И. В. фон Гёте / Ф. Шуберт
Лесной Царь
Баллада
Кто в бурную ночь спешит верхом?
С ребёнком всадник в лесу глухом.
Надёжно сына держит ездок.
Спокоен в крепких руках сынок.
— Сынок, что ты прячешь лицо в рукаве?
“Царя Лесного видишь в листве?
Венец и мантию видишь ты?”
— Нет, это мгла ползёт в кусты.
«Ко мне, малыш, пришла пора!
Для нас с тобой найдётся игра.
Мой берег тонет в пёстрых цветах.
У сестры моей наряд в кружевах.
“Отец, ты не слышишь прельстительных слов,
Царя Лесного заманчивый зов?”
— Сынок, не бойся, страх не к добру.
То сухостой шуршит на ветру.
«Ступай, мой мальчик, скорее к нам.
Покажись весёлым моим дочерям.
Запоют-запляшут они сей же час:
тебя убаюкают песни и пляс».
“Отец, ты не видишь, как дочки Царя
вокруг танцуют, во тьме паря?”
— Нет, я нигде не вижу девиц.
Лишь вётлы блестят от редких зарниц.
«Я, мальчик мой, влюбился тебе на беду.
Не сдашься — тебя я силком уведу!»
“Мне больно, мне больно, отец, он взбешён!
Меня за горло хватает он!”
Ребёнок стонет, наездник летит,
ночною скачкой и страхом разбит.
Едва достиг родного крыльца —
спал мёртвый сын на руках отца.
26 апреля — 11 мая
2020
Johann Wolfgang von Goethe
Erlkönig
Wer reitet so spät durch Nacht und Wind?
Es ist der Vater mit seinem Kind;
Er hat den Knaben wohl in dem Arm,
Er faßt ihn sicher, er hält ihn warm.
Mein Sohn, was birgst du so bang dein Gesicht?
Siehst, Vater, du den Erlkönig nicht?
Den Erlenkönig mit Kron’ und Schweif? —
Mein Sohn, es ist ein Nebelstreif. —
„Du liebes Kind, komm, geh mit mir!
Gar schöne Spiele spiel’ ich mit dir;
Manch’ bunte Blumen sind an dem Strand,
Meine Mutter hat manch gülden Gewand.“ —
Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht,
Was Erlenkönig mir leise verspricht? —
Sei ruhig, bleibe ruhig, mein Kind;
In dürren Blättern säuselt der Wind. —
„Willst, feiner Knabe, du mit mir gehn?
Meine Töchter sollen dich warten schön;
Meine Töchter führen den nächtlichen Reihn
Und wiegen und tanzen und singen dich ein.“ —
Mein Vater, mein Vater, und siehst du nicht dort
Erlkönigs Töchter am düstern Ort? —
Mein Sohn, mein Sohn, ich seh’ es genau:
Es scheinen die alten Weiden so grau. —
„Ich liebe dich, mich reizt deine schöne Gestalt;
Und bist du nicht willig, so brauch’ ich Gewalt.“ —
Mein Vater, mein Vater, jetzt faßt er mich an!
Erlkönig hat mir ein Leids getan! —
Dem Vater grauset’s; er reitet geschwind,
Er hält in Armen das ächzende Kind,
Erreicht den Hof mit Mühe und Not;
In seinen Armen das Kind war tot.
1782
Частушки-пандемушки-6
* * *
Дж. Китс. Сонет 33
Джон Китс
Сонет 33
Я духом ослабел — меня страшит
слепая смерть, как ужас по ночам,
и высота, доступная богам,
направить норовит меня в Аид,
как дряхлого Орла, что ввысь глядит.
Но мне приятно волю дать слезам
о том, что не могу велеть ветрам
чтоб освежили утра внешний вид.
Такие сны ума грозят бедой
больному сердцу; в этих чудесах
немая грусть мешает меж собой
с античной славой грубости размах,
распад веков с пучиною морской,
сиянье солнца с небом в облаках.
1-2 мая 2020
John Keats
Sonnet 33
My spirit is too weak — mortality
Weighs heavily on me like unwilling sleep,
And each imagined pinnacle and steep
Of godlike hardship, tells me I must die
Like a sick Eagle looking at the sky.
Yet 'tis a gentle luxury to weep
That I have not the cloudy winds to keep
Fresh for the opening of the morning’s eye.
Such dim-conceiv’ed glories of the brain
Bring round the heart the undescribable feud;
So do these wonders a most dizzy pain,
That mingles Grecian grandeur with the rude
Wasting of old Time — with a billowy main —
A sun — a shadow of a magnitude.
С пролетарским Первомаем!
С пролетарским Первомаем
мы расстались навсегда,
а теперь — не представляем
Май без Мира и Труда!
Частушки-пандемушки-5
* * *
Дж. Китс. Сонет 34
Джон Китс
Сонет 34
Прости мне, Хейдон, мой неловкий слог:
к великому не склонен мой глагол;
прости, что не летаю, как Орел,
и верных слов ни разу не изрек;
но духом я не слаб и пару строк
громовых мог бы выложить на стол,
до Геликона даже бы дошел,
когда б свое бессилье превозмог.
Тебе — мои стихи... Но кто дерзнет
коснуться краешка твоих одежд?
Ведь в те поры, когда тупой народ
бессмысленно глазел на божий свет,
ты Геспера следил небесный ход
и звездам поклонялся как поэт.
29-30 апреля 2020
John Keats
Sonnet 34
Haydon! forgive me that I cannot speak
Definitively on these mighty things;
Forgive me that I have not Eagle’ wings —
That what I want I know not where to seek:
And think that I would not be over-meek
In rolling out up-followed thunderings,
Even to the steep of Heliconian springs,
Were I of ample strength for such a freak —
Think too, that all those numbers should be thine;
Whose else? In this who touch thy vesture's hem?
For when men stared at what was most divine
With browless idiotism — o’erwise phlegm —
Thou hadst beheld the Hesperian shine
Of their star in the East, and gone to worship them.
И. В. фон Гёте. Лесной Царь
И. В. фон Гёте
Лесной Царь
Кто там сквозь ветер скачет впотьмах?
Всадник ночной с ребёнком в руках.
Крепко отец обнимает сынка:
ребёнку тепло в руках ездока.
— Что ж ты, малыш, задрожал, как птенец?
— Лесного Царя ты не видишь, отец?
Короны и шлейфа не видишь ты?
— Малыш, это мгла ползёт на кусты.
«Ко мне, мальчик мой, собирайся, пора!
Дивная ждёт нас с тобою игра;
ждёт тебя мой изумительный сад;
мать моя шьёт тебе царский наряд».
— Отец, ты не слышишь, как Царь Лесной
манит меня волшебной игрой?
— Малыш, успокойся, забудься сном.
Это от ветра шумит бурелом.
«Ко мне, милый мальчик, тебя по ночам
позволю баюкать моим дочерям.
Дочки мои поведут хоровод:
тебе он и спляшет и песню споёт».
— Видишь, отец, как, во мраке горя,
кружатся дочки Лесного Царя?
— Малыш, я не вижу танцующих дев:
то серый отблеск от старых дерев...
«Люблю тебя, мальчик, ты очень хорош!
Сам не захочешь — неволей пойдёшь!»
— Отец, меня Царь Лесной обхватил!
Мне больно, отец, терпеть нету сил!
Стонет ребёнок, всадник летит,
страхом и скачкой ночною разбит.
Едва доскакал до родного крыльца —
умер малыш на руках у отца.
17-23 июля 2014 — 5 мая 2020
Johann Wolfgang von Goethe
Erlkönig
Wer reitet so spät durch Nacht und Wind?
Es ist der Vater mit seinem Kind;
Er hat den Knaben wohl in dem Arm,
Er faßt ihn sicher, er hält ihn warm.
Mein Sohn, was birgst du so bang dein Gesicht? —
Siehst, Vater, du den Erlkönig nicht?
Den Erlenkönig mit Kron und Schweif?
Mein Sohn, es ist ein Nebelstreif.
Du liebes Kind, komm, geh mit mir!
Gar schöne Spiele spiel ich mit dir;
Manch bunte Blumen sind an dem Strand,
Meine Mutter hat manch gülden Gewand.
Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht,
Was Erlenkönig mir leise verspricht?
Sei ruhig, bleibe ruhig, mein Kind;
In dürren Blättern säuselt der Wind.
Willst, feiner Knabe, du mit mir gehn?
Meine Töchter sollen dich warten schön;
Meine Töchter führen den nächtlichen Reihn
Und wiegen und tanzen und singen dich ein.
Mein Vater, mein Vater, und siehst du nicht dort
Erlkönigs Töchter am düstern Ort?
Mein Sohn, mein Sohn, ich seh es genau:
Es scheinen die alten Weiden so grau.
Ich liebe dich, mich reizt deine schöne Gestalt;
Und bist du nicht willig, so brauch ich Gewalt.
Mein Vater, mein Vater, jetzt faßt er mich an!
Erlkönig hat mir ein Leids getan!
Dem Vater grausets; er reitet geschwind,
Er hält in Armen das ächzende Kind,
Erreicht den Hof mit Mühe und Not;
In seinen Armen das Kind war tot.
1782
Бизнесменам необходимо помочь
Бизнесменам необходимо помочь. Всем без исключения. Вне зависимости от величины. Пусть они останутся на плаву, сохранят производство и персонал, не утратят клиентуру. Даст Бог зараза минет, все у них образуется, и они снова продолжат задирать цены, фальсифицировать продукты, изготавливать фальшивые лекарства, выращивать генномодифицированные и пестицидные овощи и фрукты, заливать страну вредным для здоровья пальмовым маслом, гнать "паленую" водку, делать некачественные ремонты, строить рушащиеся здания, снимать идиотские картины, устраивать дебильные шоу, выдавать кредиты под немыслимые проценты, принимать на работу без оформления, а через месяц "испытательного" срока выгонять без денежного вознаграждения, увольнять беременных женщин и работников предпенсионного возраста, выдавать зарплату в конвертах, заставлять работать по 12-15 часов в сутки за мизерное жалованье, решать свои проблемы путем "заноса" определенных сумм чиновникам различного ранга, а при следующей пандемии снова скупить все средства защиты и перепродавать их вдесятеро дороже...
22 апреля 2020
Написано 200 лет назад. Ничего не изменилось. Только гаджеты другие
Написано 200 лет назад. Ничего не изменилось. Только гаджеты другие
«Спустя пять лет я был в Москве, и домашние обстоятельства требовали непременно моего присутствия в нижегородской деревне. Перед моим отъездом Вяземский показал мне письмо, только что им полученное: ему писали о холере, уже перелетевшей из Астраханской губернии в Саратовскую. По всему видно было, что она не минует и Нижегородской (о Москве мы еще не беспокоились). Я поехал с равнодушием, коим был обязан пребыванию моему между азиатцами. Они не боятся чумы, полагаясь на судьбу и на известные предосторожности, а в моем воображении холера относилась к чуме, как элегия к дифирамбу. ...
На дороге встретил я Макарьевскую ярманку, прогнанную холерой. Бедная ярманка! она бежала, как пойманная воровка, разбросав половину своих товаров, не успев пересчитать свои барыши! ...
Едва успел я приехать, как узнаю, что около меня оцепляют деревни, учреждаются карантины. Народ ропщет, не понимая строгой необходимости и предпочитая зло неизвестности и загадочное непривычному своему стеснению. Мятежи вспыхивают то здесь, то там.
Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказки и не ездя по соседям. Между тем начинаю думать о возвращении и беспокоиться о карантине. Вдруг 2 октября получаю известие, что холера в Москве. Страх меня пронял — в Москве... но об этом когда-нибудь после. Я тотчас собрался в дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается: застава!
Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что, вероятно, где-нибудь да учрежден карантин, что я не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета».
© А.Пушкин. О холере.
Частушки-пандемушки-4
Христос Воскрес — воистину Воскрес!
Христос Воскрес — воистину Воскрес!
Акростих
Хотел я вам открыться, но не смог:
Разлажен разум старыми стихами
И сердце, размягченное годами,
Со мною завершает диалог;
Тлетворный сумрак, становясь плотней,
Овладевает волею моей;
Седые мысли спят без задних ног.
Вот и подумай: почему и как
Очаровал тебя житейский мрак,
Смутил твой дух войною бытовою,
Кичась своим всесилием слепым,
Ручаясь в том, что мир неодолим,
Естественен, как при пожаре дым,
Суров и страшен, словно поле боя.
Все вроде верно, но не в этом суть:
Остались узелки и узелочки
И поиски одной надежной точки
С тем, чтобы этот мир перевернуть.
Так и снует за пустяком пустяк,
И ты дешевых песенок мотивы,
Но только если слушатели живы,
Уныло исполняешь натощак.
Вот потому и наступает срок,
Отбросив тьму пожизненных тревог,
Сорвать с себя телесные оковы;
Коснувшись торжествующих небес,
Рыдать при виде чуда из чудес;
Едва дыша, принять Живое Слово
Святого Воскресения Христова...
15-17 апреля 2020
Частушки-пандемушки-3
Частушки-пандемушки-2
Классика не кусается
Классика не кусается
Попал на «Ретро» на финал фильма-оперы «Евгений Онегин». Слушаю, смотрю и вдруг начинаю осознавать, почему нам так уютно в поле классики. Классика не кусается. В общем и целом она принята и понята, вошла не то, что в плоть и кровь, но и в самые гены. То, что раньше поражало и потрясало — «Слезинка ребенка», «А был ли мальчик», «Тварь я дрожащая или право имею», «Прозевала», «А я другому отдана» и пр. — давным-давно усвоено и освоено, за исключением каких-то нюансов, о которых нам сообщают деятели культуры.
Другое дело — современная литература. Она раздражает, угнетает, отрезвляет, выбрасывает из теплой и обжитой классической квартирки на улицу повседневности, заставляет задуматься о том, о чем думать не хочется. Как правило, написаны современные опусы плоховато - по сравнению-то с классическими образцами мировой литературы. Ну, что из современного можно соотнести с тем же "Евгением Онегиным"? Или нам кажется, что плоховато (насчет кино - не кажется, а есть), и это служит нам предлогом, чтобы унижать, презирать и отвергать текущую литературу.
Возможно, я не прав, особенно если учесть, что практически не знаю - за редким и, в основном, разочаровывающим исключением - современной литературы, а зарубежной не знаю вовсе. Я сейчас вообще ничего не читаю и не испытываю ни желания, ни потребности. Чукча не читатель, чукча писатель.
25 марта 2020
Частушки-пандемушки
Частушки-пандемушки
На День поэзии
На День поэзии
Поэт в России больше не поэт,
не потому, что он сошел на нет,
а если есть, утратил ремесло, —
обнулено читателей число.
22 марта 2020
У. Блейк. Прозрения невинности
Уильям Блейк
Прозрения невинности
вечность — в стрелке часовой,
мир — в песчинке, а в руке —
бесконечности покой.
небо злится в облаках.
Голубки в гнезде сидят —
в ужасе трясётся Ад.
Пёс голодный у ворот —
Альбион разруха ждёт.
Лупит клячу Ездовой —
кровь омоет Род людской.
Травят Кролика в траве —
мозг взорвётся в голове.
Если Жаворонку смерть,
ангел прекращает петь.
Видя драку петухов,
солнца диск упасть готов.
Взвоет волк на львиный рык —
грешник Ад покинет вмиг.
Лось, блуждая средь ветвей,
от забот хранит людей.
Агнец мертв — в сердцах разлад,
а Мясник не виноват.
если ум безверьем пьян.
кто в неверии живёт.
в нелюбви жить одному.
без жены и без любви.
на него паук сердит.
вечной муки купит ночь.
значит, мать твоя в тоске.
значит, скоро Страшный суд.
тьма навек обретена.
кормишь их — не знаешь слёз.
клевета им дарит яд.
потом зависти вспоён.
у искусства яд взяла.
мухоморы в сумке скряг.
то она страшней, чем ложь.
для крушений и побед.
знать об этом с малых лет.
для души одежду ткут:
сквозь печали черный жгут
виден радости лоскут.
это знают все вокруг.
Руки созданы, а плуг
смастерён для наших рук
станут в вечности детьми.
матерей найдя своих.
шторм у вышних берегов.
вам смертельно отомстит.
рвёт небесные холсты.
Стоит лепта пришлеца
африканского дворца.
Купит и продаст пришлец
то, что наживал скупец.
купит и продаст страну.
старость высмеешь потом.
небесам совсем не мил..
преисподней избежишь.
Детям — игры, старцам — Спас, —
вот земных плодов запас.
но ответа сам не даст.
тот познаньем освещён.
царский Цезаря венок.
при оружье и в броне.
в ярости копье и лук.
стрекотание стрекоз.
для схоластики смешна.
тот почти и не живёт.
сомневаться не вольны.
власти не давай страстям.
сели Шлюха и Игрок.
саван Англии возник.
на костях родной земли.
чтобы встретить тьму невзгод;
но рождается иной,
чтоб устроить пир горой;
а иного пир горой
шлёт на муки в мир иной.
ложью жить придётся нам.
Мгла глаза зажгла, чтобы сжечь дотла,
в час, когда душа на свету спала.
Божьим ликом освещён.
Бог предстанет во плоти.
16 июня — 9 июля 2019
William Blake
Auguries of innocence
To see a World in a grain of sand,
And a Heaven in a wild flower,
Hold Infinity in the palm of your hand,
And Eternity in an hour.
A robin redbreast in a cage
Puts all Heaven in a rage.
A dove-house fill’d with doves and pigeons
Shudders Hell thro’ all its regions.
A dog starv’d at his master’s gate
Predicts the ruin of the State.
A horse misus’d upon the road
Calls to Heaven for human blood.
Each outcry of the hunted hare
A fibre from the brain does tear.
A skylark wounded in the wing,
A cherubim does cease to sing.
The game-cock dipt and arm’d for fight
Does the rising sun affright.
Every wolfs and lion’s howl
Raises from Hell a Human soul.
The wild deer, wandering here and there,
Keeps the Human soul from care.
The lamb misus’d breeds public strife,
And yet forgives the butcher’s knife.
The bat that flits at close of eve
Has left the brain that won’t believe.
The owl that calls upon the night
Speaks the unbeliever’s fright.
He who shall hurt the little wren
Shall never be belov’d by men.
He who the ox to wrath has mov’d
Shall never be by woman lov’d.
The wanton boy that kills the fly
Shall feel the spider’s enmity.
He who torments the chafer’s sprite
Weaves a bower in endless night.
The caterpillar on the leaf
Repeats to thee thy mother’s grief.
Kill not the moth nor butterfly,
For the Last Judgement draweth nigh.
He who shall train the horse to war
Shall never pass the polar bar.
The beggar’s dog and widow’s cat,
Feed them, and thou wilt grow fat.
The gnat that sings his summer’s song
Poison gets from Slander’s tongue.
The poison of the snake and newt
Is the sweat of Envy’s foot.
The poison of the honey-bee
Is the artist’s jealousy.
The prince’s robes and beggar’s rags
Are toadstools on the miser’s bags.
A truth that’s told with bad intent
Beats all the lies you can invent.
It is right it should be so;
Man was made for joy and woe;
And when this we rightly know,
Thro’ the world we safely go.
Joy and woe are woven fine,
A clothing for the soul divine;
Under every grief and pine
Runs a joy with silken twine.
The babe is more than swaddling-bands;
Throughout all these human lands
Tools were made, and born were hands,
Every farmer understands. —
Every tear from every eye
Becomes a babe in Eternity;
This is caught by Females bright,
And return’d to its own delight.
The bleat, the bark, bellow, and roar
Are waves that beat on Heaven’s shore.
The babe that weeps the rod beneath
Writes revenge in realms of death.
The beggar’s rags, fluttering in air,
Does to rags the heavens tear.
The soldier, arm’d with sword and gun,
Palsied strikes the summer’s sun.
The poor man’s farthing is worth more
Than all the gold on Afric’s shore.
One mite wrung from the labourer’s hands
Shall buy and sell the miser’s lands
Or, if protected from on high,
Does that whole nation sell and buy.
He who mocks the infant’s faith
Shall be mock’d in Age and Death.
He who shall teach the child to doubt
The rotting grave shall ne’er get out.
He who respects the infant’s faith
Triumphs over Hell and Death.
The child’s toys and the old man’s reasons
Are the fruits of the two seasons.
The questioner, who sits so sly,
Shall never know how to reply.
He who replies to words of Doubt
Doth put the light of knowledge out.
The strongest poison ever known
Came from Caesar’s laurel crown.
Nought can deform the human race
Like to the armour’s iron brace.
When gold and gems adorn the plough
To peaceful arts shall Envy bow.
A riddle, or the cricket’s cry,
Is to Doubt a fit reply.
The emmet’s inch and eagle’s mile
Make lame Philosophy to smile.
He who doubts from what he sees
Will ne’er believe, do what you please.
If the Sun and Moon should doubt,
They’d immediately go out.
To be in a passion you good may do,
But no good if a passion is in you.
The whore and gambler, by the state
Licensed, build that nation’s fate.
The harlot’s cry from street to street
Shall weave Old England’s winding-sheet
The winner’s shout, the loser’s curse,
Dance before dead England’s hearse.
Every night and every morn
Some to misery are born.
Every morn and every night
Some are born to sweet delight.
Some are born to sweet delight,
Some are born to endless night.
We are led to believe a lie
When we see not thro’ the eye,
Which was born in a night, to perish in a night,
When the Soul slept in beams of light.
God appears, and God is Light,
To those poor souls who dwell in Night;
But does a Human Form display
To those who dwell in realms of Day.
Стоишь ты в храме отрешенно...
Стоишь ты в храме отрешенно...
Стоишь ты в храме отрешенно.
Священник служит, хор поет...
А Богородица с иконы
тебе Младенца подает
и смотрит на тебя с мольбою...
«Возьми, — глаза Ее кричат, —
не то он этою весною
вновь будет предан и распят».
А ты, опомнившись немного,
стоишь, не зная, что сказать...
Хотя тебе пора в дорогу —
Младенца с Матерью спасать...
28 февраля — 1 марта 2020
Бессонница. Пузырь. Сухая колбаса...
Бессонница. Пузырь. Сухая колбаса...
Бессонница. Пузырь. Сухая колбаса.
Бутылка не пуста почти наполовину.
А скоро за второй потопают мужчины:
полбанки на двоих — всего на полчаса.
— А может — отравить? — Что?! — Соком кучелябы.
— Совсем сдурел! — Тогда — поставить на ножи.
— Иди-ка ты... Иду...
Ах, если бы не бабы,
на что бы нам стихи, расейские мужи!
Раздоры, трепотня, попойки, шуры-муры...
И что? Так все живут. А эта... все молчит...
И молодой Гомер на раскладушке спит,
и пьяная строка плывет с клавиатуры...
16 декабря 2016 — 6 февраля 2020
Г. Айх. Инвентаризация
Гюнтер Айх
Инвентаризация
Вот моя фуражка,
вот моя шинель,
вот моя бритва
в суконной тряпице.
Консервная банка:
моя кружка и миска,
на жести имя мое
я нацарапал.
Нацарапал моим
бесценным гвоздем,
от глаз завидущих
я прячу его.
В моем подсумке пара
носков шерстяных
и что-то, о чем
не скажу никому,
и это подушкой
мне служит ночами,
картон мой — граница
меж мной и землей.
Нужней всего грифель:
днем он кропает
стихи, что ночами
я составляю.
Вот мой блокнот,
вот мой дождевик,
вот мой утиральник,
вот моя дратва.
21-25 февраля 2020
Günter Eich
Inventur
Dies ist meine Mütze,
dies ist mein Mantel,
hier mein Rasierzeug
im Beutel aus Leinen.
Konservenbüchse:
Mein Teller, mein Becher,
ich hab in das Weißblech
den Namen geritzt.
Geritzt hier mit diesem
kostbaren Nagel,
den vor begehrlichen
Augen ich berge.
Im Brotbeutel sind
ein Paar wollene Socken
und einiges, was ich
niemand verrate,
so dient es als Kissen
nachts meinem Kopf.
Die Pappe hier liegt
zwischen mir und der Erde.
Die Bleistiftsmine
lieb ich am meisten:
Tags schreibt sie mir Verse,
die nachts ich erdacht.
Dies ist mein Notizbuch,
dies meine Zeltbahn,
dies ist mein Handtuch,
dies ist mein Zwirn.
Поцелуй в танце (Bailando Me Diste un Beso)
Поцелуй в танце
Помню я тот счастливый час:
я тебя крепко обнимал.
И увлек за собою нас,
нас с тобой безумный этот вальс.
Невзначай нежный поцелуй
в танце мне подарила ты.
И тогда показалось мне,
что мои исполнятся мечты.
Но это сновидение рассеялось.
В одиночестве утонула жизнь моя.
Ни разу больше губ моих не обожгло
твоего поцелуя тепло.
Сердце, где же она,
поцелуй подарившая мне?
Сердце, помнишь ли ты
ту, что мне подарила мечты?
В танце я ощутил
поцелуя живое тепло.
Вижу я, как во сне,
поцелуй подарившую мне.
11-14 февраля 2020
Bailando Me Diste un Beso
Al oír el son de este vals
Recordé la tarde feliz
Que abracé tu cuerpo gentil
Al compás de un vals sentimental
Al bailar, alegre sentí
En mi faz, tu beso de amor
Y pensé que era ofrecer
Para vos el bien de tu querer
Después, todo pasó
Como visión fugaz
Y mi ser se hundió
En un mar de soledad
Pues vi que ya mi faz
Nunca jamás sintió
De tu boca su tibio calor
Corazón, ¿Dónde está?
La que un beso, bailando, me dio
Donde está corazón
La que mi alma llenó de ilusión
Al bailar yo sentí
En mi boca tu beso de amor
Donde está corazón
La que un beso, bailando, me dio
https://www.youtube.com/watch?v=StiIGYdeP44
У. С. Лэндор. Почему сгорели стихи...
Уолтер Сэвидж Лэндор
Почему сгорели стихи...
Пропало слово у меня,
я не сберег его огня, —
тогда в огонь без лишних слов
я бросил тьму своих стихов.
26-28 января 2020
Walter Savage Landor
Verses Why Burnt
How many verses have I thrown
Into the fire because the one
Peculiar word, the wanted most,
Was irrecoverably lost.
Дональду Трампу
Дональду Трампу
Дональд, если вдруг тебя турнут,
запросто у нас найдешь приют.
В Орск немедля приезжай
и квартиру покупай,
а не то тебе придет капут.
По соседству будем жить,
в баньку париться ходить,
языку обучим в пять минут.
И тогда ты, Дональд, не зевай:
город по дешевке покупай.
За тобою наш народ,
без сомнения, пойдет, —
только что-нибудь пообещай.
А твоей Маланье в срок
свяжет пуховой платок —
и в твоей семье наступит рай.
А как станешь мэром, не тупи:
область Оренбургскую купи.
Вахту в «белом» доме сдашь —
будешь губернатор наш
и, что хочешь из нее лепи.
Честным будь, как Горбачев,
и, как Ельцин, будь здоров,
но на заседаниях не спи.
И на лаврах почивать не смей:
всю Россию покупай скорей.
Либералы власть возьмут —
непременно продадут, —
ты тогда уж баксов не жалей.
Ни импичмент, ни харас-
мент не водятся у нас, —
это знает каждый прохиндей.
22 августа 2019 — 24 января 2020
Поется на мотив «Мама, я летчика люблю»: https://www.youtube.com/watch?v=J5mE8cPQrD0
Г. Орбелиани Мухамбази
Григол Орбелиани
Мухамбази
Не вином — я тобой опьянен: красотою пьянее вина.
Если выпью — язык мой тотчас разболтает тебе обо всем,
что в душе я таил испокон, пред тобой трепеща всем нутром,
без надежды открыться тебе, без любви погибая молчком
от тоски и заплаканных глаз, истекавших обильным дождем,
и молва об унынье моем разнесется на все времена...
Не вином — я тобой опьянен: красотою пьянее вина.
Мне бы сердце свое исцелить, но глупцу не исполнить мечты,
и остатки ума моего истребить вознамерилась ты!
Знаешь ты — покоряют меня лишь твои неземные черты:
нежный взгляд на меня обрати — и слуга я твоей красоты.
Знаешь ты, но желаешь смеясь, чтобы выпил я чашу до дна.
Не вином — я тобой опьянен: красотою пьянее вина.
Ты лелеешь жестокую цель погрузить меня в сумрачный ад:
если сдамся и выпью вина, мне уста твои розу сулят;
но у дивной ланиты твоей аромат благородней стократ:
мне бы им насладиться хоть раз — с удовольствием принял бы яд.
Если ж я не признаюсь тебе, то мне чаша с вином не нужна!
Не вином — я тобой опьянен: красотою пьянее вина.
От улыбки сияет порой твой исполненный прелести лик:
расцветают цветы миндаля на ланитах твоих в этот миг!
Я сошел бы, наверно, с ума, если б к ним на минуту приник.
Хоть убей — но скажу: не снести мне таких непосильных вериг.
Я от страсти безумной зачах: нынче жизни моей грош цена.
Не вином — я тобой опьянен: красотою пьянее вина.
18 — 21 января 2020
გრიგოლ ორბელიანი
მუხამბაზი
ნუ მასმევ ღვინოს, — უღვინოდ ვარ მთვრალ შენის ეშხით, —
თვარა მიმუხთლებს და წარმოჰსთქვამს ენა ყოველსა,
ესდენ ხან კრძალვით დაფარულსა ღრმად ჩემსა გულსა:
უიმედოსა შენდა მომართ ჩემს სიყვარულსა,
ტანჯვათა, ოხრვათ, იდუმალად მომდინარ ცრემლსა,
ჩემს შესაბრალისს გაშმაგებას ცნობათ დაფანტვით...
ნუ მასმევ ღვინოს, — უღვინოდ ვარ მთვრალ შენის ეშხით!
გულის ურჩისა დასამშვიდად მცირედ გონება
შემრჩომია-ღა და მისიცა გსურს დაბნელება!
მის დასამონად იცი, კმარა შენი შვენება,
ერთი მოხედვა ტრფიალებით, მცირ ყურადღება!
იცი, მარამა თასს კი მაძლევ მღიმარეს სახით,
ნუ მასმევ ღვინოს, — უღვინოდ ვარ მთვრალ შენის ეშხით!
რადგან არ იშლი ჩემს საკვდავად შენს სასტიკ სურვილს
და ჯილდოდ ვარდსა მაძლევ ოდეს შევსვამ თასს აღვსილს;
მაგ ვარდის ნაცვლად მასუნე ვარდს, შენთ ღაწვთზე გაშლილს,
და მაშინ გინა სიხარულით შევსვამ თვით სიკვდილს!
რათ მინდა ღვინო, თუ ვერ გეტყვი: გეტრფი მთვრალ ეშხით!
ნუ მასმევ ღვინოს, უღვინოდ ვარ მთვრალ შენის ეშხით!
ზოგჯერ მღიმარე გიმზერ ოდეს ეშხით აღვსილი,
მრწამს, რომ ღაწვთ ზედა გარდაგკვრია ნუშის ყვავილი!
მაშინ მას ზედა დაკონების მკლავს მე სურვილი.
მაშ გინდა მომკლა, გეტყვი, თმენის არღა მაქვს ძალი,
ისმინე, ვდნები, ცნობა არ მაქვს, ვგიჟდები ეშხით.
ნუ მასმევ ღვინოს, უღვინოდ ვარ მთვრალ შენის ეშხით.
Вчера Билл Гейтс мне позвонил...
Вчера Билл Гейтс мне позвонил...
Вчера Билл Гейтс мне позвонил:
«Ну, как тебе «десятка», Юра?»
«Ты, Билли, с ней перемудрил», —
ответил я довольно хмуро. —
Такая это мутотень!
Ты, Билли, право слово, лузер.
Тебя убить за эту хрень
готов любой и каждый юзер».
«Ты шутишь, Юра. Как же так?
Я не хочу слыть проходимцем...»
«Да ладно, Билли, все ништяк.
Не бойся: мы договоримся.
Ты только бабки приготовь,
чтобы со мною рассчитаться.
И будет промеж нас любовь
тысчонок, скажем, за пятнадцать.
Или за десять, например...»
Но Билли вдруг заматерился
и, как дешевый мильярдер,
от разговора отключился.
Придется гангстерам звонить,
и с Билли будет все в порядке.
И не придется им платить,
они ведь тоже на «десятке».
14 января 2020
Д. К. Рэнсом. Эквилибристы
Джон Кроу Рэнсом
Эквилибристы
Ее руками белыми пленен,
он вожделел ее и, как сквозь сон,
предощущал, шагая наугад,
ее гранатов пряный аромат.
Он помнил рта причудливый овал,
который поцелуями пылал,
но слов холодных голубиный стан
спиралью с башни вился, как туман.
Стенало тело — целина любви,
молили слезно лилии: сорви,
не слушай стылой башни, — тормоши,
трепли, ворочай, тискай от души!
Взор заклинал: не верь моим шипам,
кинжалы слов забудь, поверь цветам,
но криком «Честь!» глушили этот зов
десятки голубиных голосов.
Его клевала стая голубей,
шепча с невинной мудростью своей:
«Оставь ее и к ней не подходи,
не жди счастливой встречи впереди».
Хоть слово «Честь» ни в воровской жаргон
не входит, ни в любовный лексикон,
словечко это, как холодный меч,
от милой может милого отсечь.
Я видел, как возлюбленным пришлось
пытать друг друга холодом поврозь,
чтоб разлюбить, но прерванная связь
друг к другу их влекла, а не рвалась.
Как две больных звезды, сверкнув из тьмы,
соузники космической тюрьмы,
в любви сгорали, сблизившись почти,
но снова честь сбивала их с пути.
Несчастные, удел ваш был суров!
Я был взбешен и, вспомнив смельчаков,
что от любви отречься не смогли,
кричал: чего ты хочешь, Сын земли?
но вечность обрести в посмертной мгле,
где нас, бесплотных, приютит Господь
иль черт возьмет на поруганье плоть?
Но нет любви телесной в Небесах;
мужья и жены там не при телах;
там все чисты, аморфны и нежны,
бурлящей кровью не подожжены.
Влюбленные, в Аду найдя приют,
друг друга на куски от страсти рвут;
и без конца друг друга на куски
рвут клочья тел от страсти и тоски.
А тем двоим, — горячим, словно лед, —
попавшим в пошлый свой круговорот,
я свой установил мемориал
и надпись на могиле написал.
Эпитафия
«Здесь спят эквилибристы — странник, стой! —
лежат вблизи чужая и чужой.
Истлели губы, впадины пусты
у этой смертоносной красоты».
7 — 16 января 2020
John Crowe Ransom
The Equilibrists
Full of her long white arms and milky skin
He had a thousand times remembered sin.
Alone in the press of people traveled he,
Minding her jacinth, and myrrh, and ivory.
Mouth he remembered: the quaint orifice
From which came heat that flamed upon the kiss,
Till cold words came down spiral from the head.
Grey doves from the officious tower illsped.
Body: it was a white field ready for love,
On her body’s field, with the gaunt tower above,
The lilies grew, beseeching him to take,
If he would pluck and wear them, bruise and break.
Eyes talking: Never mind the cruel words,
Embrace my flowers, but not embrace the swords.
But what they said, the doves came straightway flying
And unsaid: Honor, Honor, they came crying.
Importunate her doves. Too pure, too wise,
Clambering on his shoulder, saying, Arise,
Leave me now, and never let us meet,
Eternal distance now command thy feet.
Predicament indeed, which thus discovers
Honor among thieves, Honor between lovers.
O such a little word is Honor, they feel!
But the grey word is between them cold as steel.
At length I saw these lovers fully were come
Into their torture of equilibrium;
Dreadfully had forsworn each other, and yet
They were bound each to each, and they did not forget.
And rigid as two painful stars, and twirled
About the clustered night their prison world,
They burned with fierce love always to come near,
But honor beat them back and kept them clear.
Ah, the strict lovers, they are ruined now!
I cried in anger. But with puddled brow
Devising for those gibbeted and brave
Came I descanting: Man, what would you have?
For spin your period out, and draw your breath,
A kinder saeculum begins with Death.
Would you ascend to Heaven and bodiless dwell?
Or take your bodies honourless to Hell?
In Heaven you have heard no marriage is,
No white flesh tinder to your lecheries,
Your male and female tissue sweetly shaped
Sublimed away, and furious blood escaped.
Great lovers lie in Hell, the stubborn ones
Infatuate of the flesh upon the bones;
Stuprate, they rend each other when they kiss,
The pieces kiss again, no end to this.
But still I watched them spinning, orbited nice.
Their flames were not more radiant than their ice.
I dug in the quiet earth and wrought the tomb
And made these lines to memorize their doom: —
Epitaph
Equilibrists lie here; stranger, tread light;
Close, but untouching in each other’s sight;
Mouldered the lips arid ashy the tall skull.
Let them lie perilous and beautiful.
И. В. фон Гёте. Avec que la marmotte (с сурком — фр.)
Иоганн Вольфганг фон Гёте
Avec que la marmotte (с сурком — фр.)
Пришлось бродить немало мне
вдвоем с моим мармотом,
но кушал я в любой стране
вдвоем с моим мармотом,
Припев:
Я здесь пою и там пою
вдвоем с моим мармотом
и постоянно кушаю
вдвоем с моим мармотом.
Встречал господ я здесь и там
вдвоем с моим мармотом:
они давали кушать нам
вдвоем с моим мармотом.
Припев.
Девицам был я очень мил
вдвоем с моим мармотом
и кушал я что было сил
вдвоем с моим мармотом.
Припев.
А если не покушаю
вдвоем с моим мармотом,
я вам тогда еще спою
вдвоем с моим мармотом.
Припев.
29 августа 2019 — 9 января 2020
Avec que la marmotte
Ich komme schon durch manches Land
avec que la marmotte,
und immer was zu essen fand
avec que la marmotte.
Refrain:
Avec que sí, avec que là,
avec que la marmotte.
Avec que sí, avec que là,
avec que la marmotte.
Ich hab’ geseh’n gar manchen Herrn
avec que la marmotte.
Der hat die Jungfrau gar zu gern
avec que la marmotte.
Refrain.
Hab' auch geseh’n die Jungfer schön
avec que la marmotte.
Die täte nach mir Kleinem seh’n!
Avec que la marmotte.
Refrain.
Nun lasst mich nicht so geh’n, ihr Herrn,
avec que la marmotte.
Die Burschen essen und trinken gern
avec que la marmotte.
Refrain.
Эволюции Шурика и К°
Эволюции Шурика и К°
1. В «Операции «Ы» и других приключениях Шурика» главный герой (А.Демьяненко) изучает в Политехническом институте нечто синхрофазотронное. Так же как и как и девушка Лида (Н.Селезнева), однокурсница Шурика (из «параллельного потока»). Словом, Шурик и Лида — чистокровные физики, не имеющие к лирике (как к роду деятельности) ни малейшего отношения.
2. В «Кавказской пленнице, или Новых приключениях Шурика» главный герой переквалифицируется в ученого-этнографа, прибывшего на Кавказ изучать тамошний фольклор. В первой «серии» Шурик сталкивается с троицей незадачливых жуликов: Трусом (Е.Вицин), Балбесом (Ю.Никулин) и Бывалым (Е.Моргунов), однако во второй «серии» бывший студент и «бандитские люди» (выражение телеведущей Е.Андреевой) совершенно незнакомы друг с другом.
3. В фильме «Иван Васильевич меняет профессию» Шурик, чья любовь к Нине (Н.Варлей) из предыдущей ленты не осуществилась, женат на персонаже той же Н.Селезневой. Только теперь ее зовут не Лида, а Зина, которая к тому времени, по-видимому, оставила физику, чтобы стать актрисой. Шурик тоже претерпевает очередную метаморфозу, то есть, забыв об этнографии, становится конструктором машины времени.
4. Конечно, 3-й фильм основан на ином литературном материале, нежели первые два, но режиссер-постановщик (Л.Гайдай) у всех трех лент один и тот же и подбирал актеров именно он.
5. А может, сама жизнь сконструировала эти соответствующие времени и месту несоответствия (или не соответствующие ни времени, ни месту соответствия), чтобы как можно полнее походить на искусство, которому она смертельно завидует и порой небезуспешно подражает?
«Когда за кино голосуют рублем...»
«Когда за кино голосуют рублем...»
Когда за кино голосуют рублем,
оно несусветным бывает дерьмом.
Когда за кино голосует тиран,
шедевры выходят порой на экран.
Тираны уходят, ликует народ,
художник свободно дерьмо создает.
Он делает деньги, народ веселя,
подвластный святой тирании рубля.
2 января 2020
Р. Сидни. «День отгорел. Небесный лик...»
Роберт Сидни
«День отгорел. Небесный лик...»
День отгорел. Небесный лик
под маской тьмы.
Как можем солнцу в этот миг
поверить мы?
Избранникам иных широт,
сердцам иным
его стремительный восход
необходим.
4 — 5 января 2020
Robert Sidney
* * *
The sun is set, and masked night
Veils heaven's fair eyes:
Ah what trust is there to a light
That so swift flies?
A new world doth his flames enjoy,
New hearts rejoice:
In other eyes is now his joy,
In other choice.
Г. Гоццано. Другая воскресшая
Гвидо Гоццано
Другая воскресшая
Подобно тем, кто шествует уныло,
я шел один, пути не разбирая.
Вдруг слышу — поступь за спиной глухая;
явилась тень — и в жилах кровь застыла...
Но обернулся я, набравшись силы, —
и предо мной стоит она: седая.
Была печальной, но не скорбной встреча.
Мы парою под золотом аллеи
по Валентино побрели. И речи
её лились легко, мой слух лелея,
о прошлых днях, о том, что стало с нею,
о том, что будет, и о мире вечном.
«Ноябрь чудесный! На весну похожий —
насквозь фальшив! Как вы, когда с рассветом,
уединясь от всех, бредете где-то,
как праздный замечтавшийся прохожий...
Работать нужно. Жизни всею кожей
желать и принимать судьбы заветы».
«Судьбы заветы... Зряшные заботы!
Лишь в стороне от общего бедлама
я предаюсь мечтам своим упрямо
и верую душой полудремотной...
Живу в деревне, с дядей-идиотом,
отцовой теткой и больною мамой.
Я счастлив. Жизнь моя подобна раю
моей мечты, моей извечной дрёме:
я проживаю в загородном доме,
без прошлого, скорбей отбросив стаю,
я мыслю, я здесь свой... Я воспеваю
изгнанье, неучастие в содоме».
«Ах, мне оставьте это неучастье,
оставьте мне, невольнице, забвенье,
уже приговоренной к отреченью,
внесенной в список Времени злосчастный...
Где разум ваш сияет беспристрастный,
туда, мой друг, я опускаюсь тенью».
Она ль со мною заводила споры,
из вечного воскреснув заозерья,
проникнув в наше зимнее преддверье?..
Была красива в сорок лет, но взоры,
как у сестры, светились без укора,
лучились, как у матери, доверьем.
И молча я смотрел на профиль нежный,
любуясь грациозною картиной:
и серебром прически белоснежной,
и юной свежестью изящных линий
запрошлого столетия богини...
«Что ж вы молчите, друг мой безмятежный?»
«Лаура забралась к Петрарке в сны,
как вы — вошли в мои...». Но надо мною
смеялась тень, сверкая белизною
зубов... «Лаура? Я? Цветок весны?
Какая дерзость!.. Стала я седою...
Но с той поры мне краски не нужны».
30 декабря 2012 — 1 января 2013
Guido Gozzano (1883-1916)
Un’altra risorta
Solo, errando così come chi erra
senza meta, un po’ triste, a passi stanchi,
udivo un passo frettoloso ai fianchi;
poi l’ombra apparve, e la conobbi in terra...
Tremante a guisa d’uom ch’aspetta guerra,
mi volsi e vidi i suoi capelli: bianchi.
Ma fu l’incontro mesto, e non amaro.
Proseguimmo tra l’oro delle acace
del Valentino, camminando a paro.
Ella parlava, tenera, loquace,
del passato, di sé, della sua pace,
del futuro, di me, del giorno chiaro.
«Che bel Novembre! È come una menzogna
primaverile! E lei, compagno inerte,
se ne va solo per le vie deserte,
col trasognato viso di chi sogna...
Fare bisogna. Vivere bisogna
la bella vita dalle mille offerte».
«Le mille offerte... Oh! vana fantasia!
Solo in disparte dalla molta gente,
ritrovo i sogni e le mie fedi spente,
solo in disparte l’anima s’oblìa...
Vivo in campagna, con una prozia,
la madre inferma ed uno zio demente.
Sono felice. La mia vita è tanto
pari al mio sogno: il sogno che non varia:
vivere in una villa solitaria,
senza passato più, senza rimpianto:
appartenersi, meditare... Canto
l’esilio e la rinuncia volontaria».
«Ah! lasci la rinuncia che non dico,
lasci l’esilio a me, lasci l’oblìo
a me che rassegnata già m’avvio
prigioniera del Tempo, del nemico...
Dove Lei sale c’è la luce, amico!
Dov’io scendo c’è l’ombra, amico mio!..».
Ed era lei che mi parlava, quella
che risorgeva dal passato eterno
sulle tiepide soglie dell’inverno?..
La quarantina la faceva bella,
diversamente bella: una sorella
buona, dall’occhio tenero materno.
Tacevo, preso dalla grazia immensa
di quel profilo forte che m’adesca;
tra il cupo argento della chioma densa
ella appariva giovenile e fresca
come una deità settecentesca...
«Amico neghittoso, a che mai pensa?»
«Penso al Petrarca che raggiunto fu
per via, da Laura, com’io son la Lei...».
Sorrise, rise discoprendo i bei
denti... «Che Laura in fior di gioventù!..
Irriverente!.. Pensi invece ai miei
capelli grigi... Non mi tingo più».
Рождественское склонение
Рождественское склонение
Отчего так легко и светло?
Оживает душа отчего?
Оттого что ей дарит тепло
Рождество, Рождество, Рождество!
Наступает святая пора:
день рожденья Любви и Добра.
Не отменит никто волшебства —
Рождества, Рождества, Рождества!
Сердцу ясно, понятно уму:
ты живешь, он живет, я живу,
потому что мы верим ему —
Рождеству, Рождеству, Рождеству!
Знаем мы, что случится потом,
а теперь Откровения ждем,
мы горим благодатным огнем —
Рождеством, Рождеством, Рождеством!
Завершается Ветхий Завет,
возгорится Евангельский свет,
воссияет звезда в синеве —
в Рождестве, Рождестве, Рождестве!
Отчего так легко и светло?
Оживает душа отчего?
Оттого что ей дарит тепло
Рождество, Рождество, Рождество!
14 декабря 2019
Слишком стар, чтоб умереть молодым...
Слишком стар, чтоб умереть молодым...
По кругу мы
всю жизнь бежим.
Наш вечный бег
необъясним.
Туда-сюда, сынок,
назад, вперед.
Над нами Бог,
под нами чёрт.
Не веришь ты
словам моим,
но я слишком стар,
чтоб умереть молодым.
Слишком я, слишком стар,
чтоб умереть молодым.
Впрочем, мой смертный час
знает Господь один.
По кругу мы
всю жизнь бежим.
Наш вечный бег
необъясним.
Мы вниз ползем, сынок,
за годом год.
Над нами Бог,
под нами чёрт.
Не веришь ты
словам моим,
но я слишком стар,
чтоб умереть молодым.
Слишком я, слишком стар,
чтоб умереть молодым.
Впрочем, мой смертный час
знает Господь один.
Я слишком стар, чтоб умереть,
чтоб умереть молодым.
Близок ли смертный час,
знает Господь один.
22 ноября 2019
Brother Dege
Too old to die young
Round and round
Round we go.
Where it stops?
Nobody knows it.
Side to side, baby
Back and forth.
God above
And the devil below him.
You’ve got your reasons
And I’ve got my wants.
Still get that feeling
But I’m too old to die young now.
Too old to die young now.
Above or below the ground.
Yes, too old to die young now.
Still the good lord might lay me down.
Round and round
Round we go.
What it stops?
Nobody knows it.
Side to side, baby
Down and crawl
God above
And the devil below him.
You’ve got your reasons
And I’ve got my wants.
Still get that feeling
But I’m too old to die young now.
Too old to die young now.
Above or below the ground.
Yes, too old to die young now.
Still the good lord might lay me down.
To lay me down. To die young now.
Too old to die young now.
Above or below the ground.
Still the good lord might lay me down.
https://www.youtube.com/watch?v=f8VoSM0VrQU
Прощание
Прощание
Я вдыхаю у фонтана,
выдыхаю невпопад,
я не то, чтоб очень пьяный,
но ни в чем не виноват.
Эвкалипты, пальмы, клёны
завелись в моей душе.
Я не то, чтобы влюблённый,
но и не ля фам шерше.
Тут я, кажется, взлетаю,
а скорей всего — лечу.
Я не то, чтоб умираю,
но как будто не шучу.
но молчу... молчу... молчу...
16 — 17 декабря 2019
Я. Купала. Вахлак
Янка Купала
Вахлак
Мужик я, значит, все и всюду
(наш мир огромен как-никак)
смеются надо мной прилюдно,
ведь я мужик, ведь я вахлак.
Я сроду не учился в школе,
язык мозолить не мастак,
зато с утра до ночи в поле,
ведь я мужик, ведь я вахлак.
Под крики, брань и униженье
хлеб добываю, как батрак,
без праздников и воскресений,
ведь я мужик, ведь я вахлак.
Детишки вечно просят кушать,
а у жены худой башмак,
но в доме нету ни полушки,
ведь я мужик, ведь я вахлак.
Я с малых лет в пыли и в поте,
состарюсь — тоже будет так:
как скот, прикован я к работе,
ведь я мужик, ведь я вахлак.
Я сам лечусь, когда недужу:
я знахарь, как любой бедняк;
мне ваших лекарей не нужно,
ведь я мужик, ведь я вахлак.
Я гол и бос — помру не охну,
под корень срезан, как сорняк;
а может, как собака, сдохну,
ведь я мужик, ведь я вахлак.
Но сколько б я ни прожил, братцы,
покуда не сошел во мрак,
я человеком буду зваться,
хотя мужик я и вахлак.
Спросите — воплем я отвечу,
иначе не смогу никак:
«Глумитесь — жить я буду вечно
и как мужик, и как вахлак!»
23 — 26 ноября 2019
Янка Купала
Мужык
Што я мужык, усе тут знаюць,
I, як ёсць гэты свет вялiк,
З мяне смяюцца, пагарджаюць, —
Бо я мужык, дурны мужык.
Чытаць, пісаць я не умею,
Не ходзіць гладка мой язык...
Бо толькі вечна ару, сею, —
Бо я мужык, дурны мужык.
Бо з працы хлеб свой здабываю,
Бо зношу лаянку i крык,
I свята рэдка калi знаю, —
Бо я мужык, дурны мужык.
Галеюць дзеці век без хлеба,
Падзёрты жончын чаравік,
Не маю грошы на патрэбу, —
Бо я мужык, дурны мужык.
Заліты потам горкім вочы;
Ці я малы, ці я старык, —
Працую, як той вол рабочы, —
Бо я мужык, дурны мужык.
Як хвор ды бедзен — сам бяруся
Лячыць сябе: я чараўнік!
Бо я без доктара лячуся, —
Бо я мужык, дурны мужык.
Што голы я павінен згінуць,
Як той у лесе чашчавік,
І, як сабака, свет пакінуць, —
Бо я мужык, дурны мужык.
Але хоць колькі жыць тут буду,
Як будзе век тут мой вялік,
Ніколі, браткі, не забуду,
Што чалавек я, хоць мужык.
І кожны, хто мяне спытае,
Пачуе толькі адзін крык:
Што хоць мной кожны пагарджае,
Я буду жыць! — бо я мужык!
Ж. Лафенестр. Этюд
Жорж Лафенестр
Этюд
На неоконченную статую Микеланджело
Как при смерти старик, чьи губы побелели,
укутан простынёй, являет на постели
огромные бугры вспотевших рук и ног,
так в камне, словно ствол, изломанном сурово,
томится великан под мраморным покровом,
задавленно хрипит и в корчах изнемог.
Нет сил или остыл! Усталое тесало
в рождении рабу нарочно отказало,
чья жизнь была в душе отвергнута творцом.
Три века, день и ночь, сломать острог ужасный
бесформенная плоть пытается напрасно,
напрягшись, что есть сил, коленом и плечом.
В слепящий солнцепёк, под черными дубами,
в прохладе вилл, в церквах с резными куполами
его к сохе зовут собратья по страде!
Калека видит сад, чей аромат пьянящий
велит ему восстать для жизни настоящей,
несчастный рвётся ввысь... Постой! А ноги где?
Я вижу, я скорблю, я знаю эти дыбы.
Природа бьёт страшней, чем скульпторы могли бы;
никто из мастеров не стоит этих льгот,
чтоб землю наводнять этюдами пустыми,
сходящими с ума, нескладными, тупыми,
пока жестокий рок хребет им не свернёт.
Вот и она с утра встаёт и, напевая,
холодный месит прах, чтобы мечта благая
всесильною рукой оформлена была;
но вдруг бросает труд в неистовом припадке,
на запылённый пол швыряя в беспорядке
и полудуши все, и все полутела.
Никто их не считал, ублюдков и страдальцев,
хромающих, смешных, спелёнатых скитальцев
чьи спящие глаза горячий ветер жжёт;
по лучшим образцам подделаны в угаре,
и телом, и душой изломанные твари
в обетованный рай бредут который год.
Недуги род людской бичуют без устатка!
Хотя и спеет плод, во рту у нас несладко!
Доделан до конца кто мачехою злой?
Никто. Желанья в нас сильнее, чем мы сами.
Как из семян цветы исходят лепестками,
так мы всю жизнь прорвать стремимся саван свой.
Что ты в себе таишь, слепой и мощный идол?
Сражаясь страстно, в чём победу ты увидел?
Во тьме небытия ты жаждешь утонуть,
как мы, уснуть в скале, покойно и привычно,
хотя нам дверь в Эдем открыли иронично,
куда горящий меч нам преграждает путь?
Да! В тягостном плену мы у первоосновы:
и я не разобью своей души оковы,
удержит и тебя тюремный твой приют.
Бог или человек, — когда устал художник,
он безразличных дум становится заложник
и не вернёт рукам свой позабытый труд.
Нам лучше не просить, скрывая нетерпенье,
ни сил, ни красоты, ни голоса, ни зренья,
но ждать, в какой из форм осуществиться нам.
Нет! Лишь подлец и трус смиряются покорно,
и к небу с тем рабом взываем мы упорно
и скульптора клянём, пеняя божествам.
16 декабря 2012 — 31 января 2013
Georges Lafenestre
L’Ébauche
Comme un agonisant caché, les lèvres blanches,
Sous les draps en sueur dont ses bras et ses hanches
Soulèvent par endroits les grands plis distendus,
Au fond du bloc, taillé brusquement comme un arbre,
On devine, râlant sous le manteau de marbre,
Le géant qu’il écrase, et ses membres tordus.
Impuissance ou dégoût! Le ciseau du vieux maître
N’a pas, à son captif, donné le temps de naître,
À l’âme impatiente il a nié son corps;
Et, depuis trois cents ans, l’informe créature,
Nuits et jours, pour briser son enveloppe obscure,
Du coude et du genou fait d’horribles efforts.
Sous le grand ciel brûlant, près des noirs térébinthes,
Dans les fraîches villas et les coupoles peintes,
L’appellent, sur leurs socs, ses aînés glorieux!
Comme un jardin fermé dont la senteur l’enivre
Le maudit voit la vie, il s’élance, il veut vivre...
Arrière! Où sont tes pieds pour t’en aller vers eux?
Va, je plains, je comprends, je connais ta torture.
Nul ouvrier n’est rude autant que la Nature;
Nul sculpteur ne la vaut, en ses jeux souverains,
Pour encombrer le sol d’inutiles ébauches
Qu’on voit se démener, lourdes, plates et gauches,
Dans leurs destins manqués qui leur brisent les reins.
Elle aussi, dès l’aurore, elle chante et se lève
Pour pétrir au soleil les formes de son rêve,
Avec ses bras vaillants, dans l’argile des morts;
Puis, tout d'un coup, lâchant sa besogne, en colère,
Pêle-mêle, en un coin, les jette à la poussière,
Avec des moitiés d’âme et des moitiés de corps.
Nul ne les comptera, ces victimes étranges,
Risibles avortons trébuchant dans leurs langes,
Qui tâtent le vent chaud de leurs yeux endormis,
Monstres mal copiés sur de trop beaux modèles
Qui, de leur cœur fragile et de leurs membres grêles,
S’efforcent au bonheur qu’on leur avait promis!
Vastes foules d’humains flagellés par les fièvres!
Ceux-là, tous les fruits mûrs leur échappent des lèvres!
La marâtre brutale en finit-elle un seul?
Non. Chez tous le désir est plus grand que la force.
Comme l’arbre au printemps veut briser son écorce,
Chacun, pour en jaillir, s’agite en son linceul.
Qu’en dis-tu, lamentable et sublime statue?
Ta rage, à ce combat, doit-elle être abattue?
As-tu soif, à la fin, de ce muet néant
Où nous dormions si bien dans les roches inertes
Avant qu’on nous montrât les portes entr’ouvertes
De l’ironique Éden qu’un glaive nous défend?
Oui! nous sommes bien pris dans la matière infâme:
Je n’allongerai pas les chaînes de mon âme,
Tu ne sortiras pas de ton cachot épais.
Quand l’artiste, homme ou Dieu, lassé de sa pensée,
Abandonne au hasard une œuvre commencée,
Son bras indifférent n’y retourne jamais.
Pour nous, le mieux serait d’attendre et de nous taire
Dans le moule borné qu’il lui plut de nous faire,
Sans force et sans beauté, sans parole et sans yeux.
Mais non! Le résigné ressemble trop au lâche,
Et tous deux vers le ciel nous crîrons sans relâche,
Réclamant Michel-Ange et maudissant les dieux!
Дом Восходящего Солнца
Дом Восходящего Солнца
Дом Восходящего Солнца
в городе Нью-Орлеан
губит мальчишек глупых.
И я в тот попал капкан.
Мама моя — портниха.
Джинсы мне сшила она.
Отец мой — игрок завзятый
вышел из самого дна.
Он держал наготове
тачку и чемодан
и только тогда был счастлив,
когда напивался пьян.
О мама, пусть мои братья
не подражают мне.
Дом Восходящего Солнца
их отрезвит вполне.
Снова все тот же поезд
мчится на всех парах.
Снова в Нью-Орлеане
я буду ходить в кандалах.
Дом Восходящего Солнца
в городе Нью-Орлеан
губит мальчишек глупых.
И я в тот попал капкан.
12 — 14 ноября 2019
House of the Rising Sun
There is a house in New Orleans
They call the Rising Sun
And it’s been the ruin of many a poor boy
And God I know I’m one
My mother was a tailor
She sewed my new blue jeans
My father was a gamblin’ man
Down in New Orleans
Now the only thing a gambler needs
Is a suitcase and trunk
And the only time he’s satisfied
Is when he’s all drunk
Oh mother tell your children
Not to do what I have done
Spend your lives in sin and misery
In the House of the Rising Sun
Well, I got one foot on the platform
The other foot on the train
I’m goin’ back to New Orleans
To wear that ball and chain
Well, there is a house in New Orleans
They call the Rising Sun
And it’s been the ruin of many a poor boy
And God I
know I’m one
https://www.youtube.com/watch?v=eb3vEZZQO_I
У. Гамильтон. «Веселый Вилли — вертопрах...»
Уильям Гамильтон из Гилбертфилда (1665? — 1751)
«Веселый Вилли — вертопрах...»
Веселый Вилли — вертопрах,
каких я сроду не видал, —
на каждой свадьбе был в гостях
как балагур и зубоскал.
Он куртку грубую носил,
а на оплечье — лисий мех,
и потому веселый Вилл
с ума сводил девчонок всех.
Был добродушен и силен,
не знал ни горя, ни забот,
и сколько б ни трепался он,
толпа ему глядела в рот.
Ходил в дырявых башмаках
он от поселка до села,
и хоть бродяг встречал в лесах,
никто ему не делал зла.
Любовью Вилли был богат,
с женою жил в большом ладу,
хотя бросался на девчат,
как с голодухи на еду.
Шагал куда глаза глядят,
а с ним девчонок целый рой,
и целовал он всех подряд,
не пропуская ни одной.
На свадьбе был он как-то раз,
девчонок тискал, виски пил
и только он пустился в пляс,
жених спросил: «А где ты был?»
«С твоей невестой, добрый друг,
я танцевал, не чуя ног,
потом созвал ее подруг
и с ними в танце изнемог».
«Брось, Вилли, заливать зазря», —
и, зная все наверняка,
от горя и стыда горя,
он Вилли чуть не дал пинка.
Невесту он к себе привлек.
«Дай я в глаза твои взгляну.
Ты с ним натанцевалась впрок, —
пора смениться плясуну».
«Жених мой, ты испортишь пляс:
для танцев ты не слишком скор;
ты Вилли вовсе не указ, —
он не чета тебе танцор.
Он всех, жених мой дорогой,
научит, как плясать всю ночь,
а нам не танцевать с тобой,
если прогонишь Вилли прочь».
22-26 августа 2017
William Hamilton of Gilbertfield
Willie was a wanton wag
Willie was a wanton wag,
The blythest lad that e’er I saw,
At bridals still he bore the brag,
An’ carried aye the gree awa’.
His doublet was of Zetland shag,
And wow! but Willie he was braw,
And at his shoulder hang a tag,
That pleas’d the lasses best of a’.
He was a man without a clag,
His heart was frank without a flaw;
And aye whatever Willie said,
It still was hauden as a law.
His boots they were made of the jag,
When he went to the weapon shaw,
Upon the green nane durst him brag,
The ne’er a ane amang them a’.
And was na Willie weel worth gowd?
He wan the love o’ great and sma’;
For after he the bride had kiss’d,
He kiss’d the Lasses hale-sale a’.
Sae merrily round the ring they row’d,
When by the hand he led them a’,
And smack on smack on them bestow’d,
By virtue of a standing law.
And was na Willie a great loun,
As shyre a lick as e’er was seen;
When he danc’d wi’ the lasses round,
The bridegroom speir’d where he had been,
Quoth Willie, I’ve been at the ring,
Wi’ bobbing, baith my shanks are sair;
Gae ca’ your bride and maidens in,
For Willie he dow do nae mair.
Then rest ye, Willie, I’ll gae out,
And for a wee fill up the ring.
But, shame light on his souple snout,
He wanted Willie’s wanton fling.
Then straught he to the bride did fare,
Says, Weels me on your bonnie face;
Wi’ bobbing Willie’s shanks are sair,
And I’m come out to fill his place.
Bridegroom, she says, ye’ll spoil the dance,
And at the ring ye’ll aye be lag,
Unless like Willie ye advance:
O! Willie has a wanton leg;
For wi’t he learns us a’ to steer,
And foremost aye bears up the ring;
Wc will find nae sic dancing here,
If we want Willie’s wanton fling.
С другой стороны. Перефразируя М. Ц.
С другой стороны
Перефразируя М. Ц.
Вчера лишь взор ловила мой,
а нынче — все косится в сторону!
Вчера до птиц была со мной, —
все жаворонки нынче — вороны!
Я глуп, а ты умна с пелён,
Живая ты — остолбенелый я.
О вопль мужчин из всех времен:
«Любимая, что тебе сделал я?»
И слёзы мне — вода, и кровь —
вода, — в крови, в слезах умылся я!
Не мать, а мачеха — Любовь:
не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей Земли:
«Любимая, что тебе сделал я?!»
Вчера еще — у ног была!
Равняла с Римскою державою!
Враз обе ручки разняла, —
жизнь выпала — копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
стою — немилый и несмелый я.
Я и в аду тебе скажу:
«Любимая, что тебе сделал я?!»
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловала — распинать:
другого целовать», — ответствуют.
Жить приучила, как в огне;
швырнула — в степь заледенелую!
Вот это сделала ты — мне.
Любимая, что тебе сделал я?
Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячий — бросила любовница!
Где отступается Любовь,
там подступает Смерть-садовница.
Само — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое...
— За всё, за всё меня прости,
Любимая, что тебе сделал я!
4 ноября 2019
С.-Ш. Леконт. Щит Ареса
Себастьен-Шарль Леконт
Щит Ареса
Ареной мира в дни Героев и Богов
явился этот Щит, сработанный войною,
златочеканный диск, каймлённый чешуёю
свирепой гидры вод и бешеных валов.
Священный Пуп Земли, где молниями горы
пробиты, а на них — треножники сивилл;
едва ли в те края безбожник заходил,
где жертвенный огонь пугает смертных взоры.
Три арки вкруг Скалы там бронзою горят,
собою охватив Пеласгов древних дюны;
меж раковин горы — песчаные лагуны,
а там, где горизонт, уступов грозный ряд;
смятение толпы на улицах столицы,
Дворец, куда Вожди пришли держать совет;
акрополей венцы, столпы былых побед,
династий вековых гигантские гробницы.
За дугами морей другой ориентир,
в диковинных краях иные вертограды,
египетских твердынь стовратные громады —
и это новый круг, замкнувший целый мир.
Повсюду там звенят в молниеносной схватке
блестящие мечи, а с крепостной стены
массивные врата атакой сметены,
и кровь течёт рекой по выщербленной кладке.
А там железный гром столкнувшихся квадриг,
кузнечный перестук мечей окровавленных
и шлемов рдяный цвет, и звук рожков военных,
и в небо вместе с ним взлетают души вмиг.
Облачены Цари в чешуйчатые латы
и на стрелках броня в кровавой рыжине,
а там, гордясь своей победой на войне,
к родимым очагам ведут рабов солдаты.
Ареной мира в дни Героев и Богов
служил Аресов Щит, и диск его лучистый
все ширится в ночи и тенью золотистой
астральный арсенал небес затмить готов.
9-15 декабря 2012; 28 января 2016
Sébastien-Charles Leconte (1860-1934)
Le Bouclier d’Arès
L’Orbe du monde, aux jours des Héros et des Dieux
Était un Bouclier ciselé de batailles,
Disque d’or qu’enserrait de ses glauques écailles
L’hydre océane, fleuve aux replis furieux.
Ombilic de la Terre où le trépied pythique
S’environnait de monts par la foudre sacrés,
Dont nul impie en vain n’eût tenté les degrés,
L’Autel central fumait dans l’horreur prophétique.
Autour du Roc vénérable, trois arcs d’airain
Splendide étreignaient l’Ile antique des Pélasges,
La grève étincelante aux conques des rivages,
Les promontoires clairs sur l’horizon marin,
Le tumulte de l’homme, et, dans les cités vastes,
La Demeure où les Chefs siégeaient, chargés de jours,
Les sommets couronnés d’akropoles, les tours
Et les tombeaux cyclopéens des vieux dynastes.
Et, par delà la courbe écumeuse des mers,
De nouveaux horizons cernant d’étranges villes.
Heptanomides aux cités hécatompyles,
Surgissaient, et leur cercle enfermait l’univers.
Et partout, clair sonnante et par l’éclair forgée,
La mêlée aux lueurs de carreaux, et le choc
Des assauts secouant les portes dans le bloc
Crénelé des remparts sous la pourpre égorgée.
Partout le heurt des chars de fer, martellement
De combats orfèvres de pavois et d’armures,
Et de cimiers vermeils haussant des envergures
Que l’âme des buccins soulevait par moment.
Et des Rois imbriqués de bronze, sagittaires
Bardés de métal fauve et rouges de sang pur,
Qui passaient, lourds de proie et d’orgueil, sous l’azur,
Et poussaient les captifs aux seuils héréditaires.
L’orbe du monde, aux jours des Héros et des Dieux,
Était le Bouclier d’Ares, et, dans l’or sombre
Des soirs, élargissait son disque d’or et d’ombre
Parmi la panoplie éclatante des cieux.
Г. Бирс. Лангейт ля шампиньон
Генри Огастен Бирс
Лангейт ля шампиньон
Мими, ты помнишь осень —
припоминай, enfant! —
предутреннюю просинь
на скалах Гранд-Манан.
Цветов едва ль не поле
гора произвела
(их Грей rotundifolia
зовёт — campanula).
На местности гористой,
встающей над водой,
все пастбища нечистый
засеял ерундой.
Мими нагнулась слишком,
обшаривая луг,
а платье над бельишком
взметну... — прости, мой друг!
Роса совсем некстати
упала на цветы...
Немножко вздернув платьи-
це, в грех не впала ты.
Твоим я числюсь братцем
трою-, но все ж — родным,
и даже целоваться
сестре не стыдно с ним.
«Скажи, — спросил я тонко, —
ma belle cousine, что тут
лежит в твоей плетёнке?».
(У нас индейский люд
корзинки из душистой
травы плетёт в тиши,
чтобы толпе туристов
всучить их за гроши.)
Нахмурилась сестрица:
«Стихов бросайте прочь —
твой Браунинг — тупица! —
иди ко мне помочь.
Машрум ваш англиканский
зовётся шампиньон:
где лучший, где поганский,
мной будешь научён».
Над бухтою туманно
всегда, но в тот денёк
белёсую ту манну
развеял ветерок.
Маяк сверкал на солнце,
я слушал чаек стон,
овечьи колокольца
и бриза лёгкий звон.
Там вереск цвел медвяный,
а дух стоял сильней,
чем пахло б сеном пряным...
(У бабушки моей
висели на веранде
пучки травы такой...)
А нам с Мими на Фанди
достался день грибной.
И в каждой ямке малой,
где вырос дёрн едва
и где овцою шалой
обгрызена трава, —
срезали в перегное
грибок мы за грибком,
что рождены росою
и солнечным лучом.
С перчаткою своею
сравнила ты грибки:
они, мол, и нежнее,
и кожицей тонки.
Но думал я украдкой,
что цвет руки твоей
под лайковой перчаткой
нежней и розовей.
С тобой, забыв заботы,
мы шли едва ль не час,
и вдруг зафыркал кто-то,
затопал сзади нас.
И, выронив грибы те,
стоял я, оглушен, —
а вы, мой друг, вопите,
визжите вы: «Бизон!»
Мы обнялись с тобою,
представ перед врагом,
но не дошло до боя
с ничтожным валухом.
Баранина пугливо
пустилась наутек,
но канули с обрыва
грибы твои в поток.
А ветер небывалый
корзинку подхватил,
подбросил и на скалы
швырнул что было сил,
и та — какая жалость! —
пропала меж камней,
но ты ко мне прижалась —
и я забыл о ней.
Хотя не трюфли в море
упали с высоты,
я сделал вид, что горем
охвачен я, как ты.
С тех пор, испортив нервы
у Гранд-Маман в краю,
я честь... грибным консервам
порою воздаю.
4 июня 2010 — 4 декабря 2012
Henry Augustin Beers (1847-1926)
Biftek aux champignons
Mimi, do you remember —
Don’t get behind your fan —
That morning in September
On the cliffs of Grand Manan;
Where to the shock of Fundy
The topmost harebells sway
(Campanula rotundi-
folia: cf. Gray)?
On the pastures high and level,
That overlook the sea,
Where I wondered what the devil
Those little things could be
That Mimi stooped to gather,
As she strolled across the down,
And held her dress skirt rather —
Oh, now, you needn’t frown.
For you know the dew was heavy,
And your boots, I know, were thin:
So a little extra brevi-
ty in skirts was, sure, no sin.
Besides, who minds a cousin?
First, second, even third —
I’ve kissed ‘em by the dozen,
And they never once demurred.
«If one’s allowed to ask it»,
Quoth I, «ma belle cousine,
What have you in your basket?»
(Those baskets white and green
The brave Passamaquoddies
Weave out of scented grass,
And sell to tourist bodies
Who through Mt. Desert pass.)
You answered, slightly frowning,
«Put down your stupid book —
That everlasting Browning! —
And come and help me look.
Mushroom you spik him English,
I call him champignon:
I’ll teach you to distinguish
The right kind from the wrong».
There was no fog on Fundy
That blue September day;
The west wind, for that one day,
Had swept it all away.
The lighthouse glasses twinkled,
The white gulls screamed and flew,
The merry sheep bells tinkled,
The merry breezes blew.
The bayberry aromatic,
The papery immortelles
(That give our grandma’s attic
That sentimental smell,
Tied up in little brush-brooms)
Were sweet as new-mown hay.
While we went hunting mushrooms
That blue September day.
In each small juicy dimple
Where turf grew short and thick,
And nibbling teeth of simple
Sheep had browsed it to the quick;
Where roots or bits of rotten
Wood were strewed, we found a few
Young buttons just begotten
Of morning sun and dew.
And you compared the shiny,
Soft, creamy skin, that hid
The gills so pink and tiny,
To your gloves of undressed kid,
While I averred the color
Of the gills, within their sheath.
Was like — but only duller —
The rosy palms beneath.
As thus we wandered, sporting
In idleness of mind,
There came a fearful snorting
And trampling close behind;
And, with a sudden plunge, I
Upset the basketful
Of those accursed fungi,
As you shrieked, «The bull! The bull!»
And then we clung together
And faced the enemy,
Which proved to be a wether
And scared much worse than we.
But while that startled mutton
Went scampering away,
The mushrooms — every button —
Had tumbled in the bay.
The basket had a cover,
The wind was blowing stiff,
And rolled that basket over
The edges of the cliff.
It bounced from crag to boulder;
It leaped and whirled in air,
But while you clutched my shoulder
I did not greatly care.
I tried to look as rueful
As though each mushroom there
Had been a priceless truffle,
But yet I did not care.
And ever since that Sunday
On the cliffs of Grandma Nan,
High over the surf of Fundy,
I’ve used the kind they can.
В. Гоголашвили . Осень
Вахтанг Гоголашвили
Осень
Осень, прилетев до срока,
на моем пороге встала,
а друзей весны далекой,
словно листья, разметала;
словно листья, разметала.
Кто-то был убит войною,
кто-то умер на покое,
кто-то — раннею порою,
кто-то — прошлою зимою,
умер прошлою зимою.
Я по юности тоскую,
полной радости и света.
Я теперь живу впустую:
мне без друга жизни нету;
друга нет — и жизни нету.
Воевали мы когда-то
от рассвета до погоста.
Нелегко найти собрата,
а утратить очень просто,
потерять легко и просто.
Но жива любовь былая.
Моя нежная девчонка.
Я частенько вспоминаю
стройный стан и голос звонкий,
вспоминаю голос звонкий.
Ни к чему воспоминанья.
Память, я тебе не верю.
На тропинках мирозданья
не всегда одни потери,
не всегда одни потери.
Далеко ходить не надо.
Все мое всегда со мною.
Ты со мной, моя отрада,
я по-прежнему с тобою.
Я с тобою, ты со мною.
Для чего ходить по кругу
от рожденья до погоста?
Нелегко найти супругу,
а утратить очень просто,
потерять легко и просто.
5 — 6 сентября 2019
ვახტანგ გოგოლაშვილი
კართან მოდგა შემოდგომა
კართან მოდგა შემოდგომა
ნაადრევად მოფრენილი,
გაზაფხულის მეგობრები
დამეფანტნენ ფოთლებივით.
დამეფანტნენ ფოთლებივით.
ზოგი ომის ქარიშხალში,
ზოგი კიდევ მშვიდობაში,
ზოგი იქით - ბავშვობაში
ზოგი აქეთ - დიდობაში.
ზოგი აქეთ - დიდობაში.
ის დღეები მენატრება
გულსავსე და მხიარული
მომეწყინა ქვეყანაზე
უმეგობროდ სიარული.
უმეგობროდ სიარული.
ეს ცხოვრება გაგვივლია
გვიწვალია, გვიომია
ძნელი არის მოძმის პოვნა,
დაკარგვა კი იოლია.
დაკარგვა კი იოლია.
ო, რა უცებ გაფანტულა
ნაადრევი სიხარული
ძალზედ ხშირად მახსენდება
ის პირველი სიყვარული.
ის პირველი სიყვარული.
რა ყოფილა მოგონება,
გული დარდით დამექარგა,
სიყმაწვილის ბილიკებზე
ერთი გოგო დამეკარგა.
ერთი გოგო დამეკარგა.
მენატრება მისი ნახვა,
მისი გული მხიარული
მომეწყინა ქვეყნაზე
უალერსოდ სიარული.
უალერსოდ სიარული.
ეს ცხოვრება გაგვივლია,
გვიწვალია, გვიომია,
რა ძნელია სატრფოს პოვნა,
დაკარგვა კი იოლია.
დაკარგვა კი იოლია.
https://www.youtube.com/watch?v=CCNmfOTmYyA&fbclid=
Любовь для женщины — забава!
Любовь для женщины — забава!
И кто им дал такое право
с ума сводить, собой пленять,
ломать сердца, болтать лукаво,
лить слёзы, кудри завивать
и ногу ножкой называть?..
28 сентября 2019
Фет — Ахмадулина. Коллаж
Фет — Ахмадулина. Коллаж
По улице моей который год
звучат шаги — мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
В полуночной тиши бессонницы моей
Встают пред напряженным взором
Былые божества, кумиры прежних дней,
С их вызывающим укором.
Богини предо мной, давнишние друзья,
То соблазнительны, то строги,
Но тщетно алтарей ищу пред ними я:
Они — развенчанные боги.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
Пред ними сердце вновь в тревоге и в огне,
Но пламень тот с былым несхожий;
Как будто, смертному потворствуя, оне
Сошли с божественных подножий.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И снова я люблю, и снова я любим,
Несусь вослед мечтам любимым,
А сердце грешное томит меня своим
Неправосудьем нестерпимым.
И лишь надменные, назло живой мечте,
Не зная милости и битвы,
Стоят владычицы на прежней высоте
Под шепот презренной молитвы.
И вот тогда — из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
Их снова ищет взор из-под усталых вежд,
Мольба к ним тщетная стремится,
И прежний фимиам несбыточных надежд
У ног их всё еще дымится.
23 апреля 2019
Р. Киплинг. Томлинсон
Редьярд Киплинг
Томлинсон
В своих покоях Томлинсон на Беркли-сквер угас.
За волосы какой-то Дух схватил его тотчас.
За волосы схватил его и поволок туда,
где Млечного Пути ревёт бездонная вода.
Когда же Млечного Пути затихла бездна вод,
пред ними Пётр предстаёт с ключами от Ворот.
«Встань, Томлинсон, — он произнёс, — скажи как на духу:
хоть иногда творил добро ты на своём веку?
Хоть иногда творил добро ты на Земле своей?»
И сделался мертвец белей обглоданных костей.
«Мой верный друг, — ответил он, — мой добрый педагог
сказал бы лучше обо мне, умри он в тот же срок».
«Друзей союз — бесспорный плюс. Но здесь иной расклад:
не Беркли-сквер на твой манер, — Врата в Небесный Град.
Умри твой друг, ответ за двух не даст он нипочём:
в Эдемский сад поврозь летят и никогда — вдвоём».
И осмотрелся Томлинсон под смех нагих светил
и наготу своей души мгновенно ощутил.
Межзвёздный шквал его терзал, кромсая, как кинжал,
но о своих делах благих Петру он рассказал:
«Я слышал слух, статью прочёл, — он молвил, помолчав, —
порой раздумывал о том, что думал Русский Граф».
Пришелец душам-голубкам мешал войти в придел,
и недовольный этим Пётр ключами загремел.
«Статьи, раздумья, слухи — бред великой суеты.
За ради тела, где ты жил, — что всё же сделал ты?»
Вновь осмотрелся Томлинсон без пользы для ума:
пред ним — Небесные Врата, за ним — сплошная Тьма.
«Смотрел я, слушал, говорил, писал о том о сём
и о Норвежце об одном прочёл солидный том».
«Всё это очень хорошо, но среди звёзд, в Раю,
нет места втиснуть болтовню нелепую твою.
Слова родных, друзей, святых не пропускают в Рай.
Кто не созрел для Божьих дел, о Небе не мечтай.
Тебе почёт окажет Чёрт: ты с Пеклом обручён.
И... пусть тебя хранят твои химеры, Томлинсон».
И прежний Дух схватил его и со свету понёс
туда, где пышет Адский Зев среди Мятежных Звёзд.
Одни под пытками бледны, других кровавит гнев,
а третьи от грехов черны, навеки отгорев.
Сойдут с орбиты, не сойдут — не ощутить душой:
в огне ли, в стуже им дано быть проклятыми Тьмой.
Межзвёздный шквал его терзал до ломоты в костях.
Его влекло чертей тепло, как в непогодь очаг.
И там, где легионы душ бредут гореть в огне,
летевший вихрем Томлинсон попался Сатане.
«По-твоему, — повёл он речь, — ты у меня в чести?
Без спросу рвёшься к нам, а я за уголёк плати?
Адаму родич я, а ты со мной так бестолков.
Сражался с Богом с первых дней я за Отца отцов.
Присядь на шлак и отвечай мне прямо на вопрос:
какое зло кому-нибудь при жизни ты принёс?»
Взглянул на небо Томлинсон и увидал в чаду
кровавое нутро звезды, растерзанной в Аду.
Взглянул под ноги Томлинсон, и перед ним возник
звезды, растерзанной в Аду, смертельно-бледный лик.
«В объятьях женских, — он сказал, — грехом прельстился я.
Жену спросите, — скажет всё любимая моя».
«Любви союз — бесспорный плюс. Но здесь иной расклад:
не Беркли-сквер на твой манер, — Врата в кромешный Ад.
Её силком бы привели, прервав спокойный сон,
но каждому взаимный грех в отдельный счёт включён».
Межзвёздный шквал его терзал, кромсая, как кинжал,
но о своих делах дурных он Чёрту рассказал:
«Любовь я высмеял разок, два раза — Смерти прыть
и трижды Бога поносил, чтоб храбрецом прослыть».
Дал Сатана одной душе остынуть от огня.
«На остолопа уголь жечь — кто вынудит меня?
Твои остроты неумны, глупа твоя игра.
Не стану звать моих ребят, что дремлют у костра».
Вновь осмотрелся Томлинсон без пользы для ума,
увидев, сколько голых Душ страшит Нагая Тьма.
«Я побывал и там и сям, искал того, сего,
а в Бельгии купил я том Француза одного».
«Всё это очень хорошо. Греха не вижу здесь.
Но ублажал хотя бы раз ты похоть или спесь?»
«Впусти же! — Томлинсон кричал, Ворота в Пекло тряс. —
Сдаётся мне: с чужой женой грешил я как-то раз».
Печь разжигая, Сатана издал от смеха стон:
«И это взял из книги?» — «Да», — ответил Томлинсон.
Дохнул на ногти Сатана — тьма чёртиков кругом.
«Проверьте это существо в обличии людском.
Просейте через сито звёзд, чем дышит этот тип.
Коль скоро он на свет рождён, Адама род погиб».
Ад жарковат для чертенят, ревущих от тоски,
что искони грешить они не в силах по-людски.
И Душу гостя по углям погнали, потроша,
как дети, ларь или гнездо, и выдохлась Душа.
Как дети, наигравшись всласть, вернулись духи зла.
«В нём искра Божья, — говорят, — жила, но померла.
Нашли мы ветер в голове, газет галиматью.
Чужие души он ловил, но потерял свою.
Провеян он, кручён, верчён, испытан в кровь и в кость,
но если когти и клыки не врут, — бездушен гость».
Поник в унынье Сатана и глухо произнёс:
«Адамов родич я и гнать его мне жаль до слёз.
В глуши, вдали от всех ему я мог бы дать приют, —
однако гордецы мои в глаза мне наплюют.
Зашепчут: «Пекло не притон; владыка наш — профан».
Зачем гневить их, если гость — беспомощный болван?»
Он видел, что клочок Души ползёт к огню, как мышь.
Он Святость Милосердья чтил, но также — свой Престиж.
«Что ж, трать не впрок мой уголёк, гори со всех сторон,
ведь сам себя ты предал... — «Да», — ответил Томлинсон.
Вздохнул с улыбкой Сатана, уставший от забот.
«Душою Вошь, — промолвил он, — но грех и в нём растёт.
Когда есть грех, впустил бы всех, но мне тут грош цена:
Гордыня здесь царит и Спесь — а что им Сатана!
Где Честь и Ум, там срам и глум Распутников и Жриц.
Пусть я в Аду, к ним не пойду: их пыткам нет границ.
А ты — не книга, не урод, не призрак, не пигмей, —
являйся снова во плоти и не позорь Людей!
Адаму родич, я тебя не мог бы осмеять.
Придёшь опять — готовься взять грехов достойных кладь.
Ждут кони чёрные тебя. Скорей! В твой особняк
заходят те, кто понесёт твой прах на катафалк.
Живи, не закрывая рта; живи, глаза открыв;
завет мой всем Сынам Земли внушай, покуда жив, —
что каждому взаимный грех в отдельный счёт включён.
И... пусть тебя хранит твой Бог бумажный, Томлинсон».
16 — 26 сентября — 2 октября 2019
Rudyard Kipling
Tomlinson
Now Tomlinson gave up the ghost in his house in Berkeley Square,
And a Spirit came to his bedside and gripped him by the hair —
A Spirit gripped him by the hair and carried him far away,
Till he heard as the roar of a rain-fed ford the roar of the Milky Way:
Till he heard the roar of the Milky Way die down and drone and cease,
And they came to the Gate within the Wall where Peter holds the keys.
«Stand up, stand up now, Tomlinson, and answer loud and high
The good that ye did for the sake of men or ever ye came to die —
The good that ye did for the sake of men in little earth so lone!»
And the naked soul of Tomlinson grew white as a rain-washed bone.
O I have a friend on earth, he said, «that was my priest and guide,
And well would he answer all for me if he were by my side».
«For that ye strove in neighbour-love it shall be written fair,
But now ye wait at Heaven’s Gate and not in Berkeley Square:
Though we called your friend from his bed this night, he could not speak for you,
For the race is run by one and one and never by two and two».
Then Tomlinson looked up and down, and little gain was there,
For the naked stars grinned overhead, and he saw that his soul was bare:
The Wind that blows between the worlds, it cut him like a knife,
And Tomlinson took up his tale and spoke of his good in life.
This I have read in a book, he said, «and that was told to me,
And this I have thought that another man thought of a Prince in Muscovy».
The good souls flocked like homing doves and bade him clear the path,
And Peter twirled the jangling keys in weariness and wrath.
Ye have read, ye have heard, ye have thought, he said, «and the tale is yet to run:
By the worth of the body that once ye had, give answer — what ha’ ye done?»
Then Tomlinson looked back and forth, and little good it bore,
For the Darkness stayed at his shoulder-blade and Heaven’s Gate before:
O this I have felt, and this I have guessed, and this I have heard men say,
And this they wrote that another man wrote of a carl in Norroway».
- «Ye have read, ye have felt, ye have guessed, good lack! Ye have hampered Heaven’s Gate;
There’s little room between the stars in idleness to prate!
O none may reach by hired speech of neighbour, priest, and kin
Through borrowed deed to God’s good meed that lies so fair within;
Get hence, get hence to the Lord of Wrong, for doom has yet to run,
And...the faith that ye share with Berkeley Square uphold you, Tomlinson!»
The Spirit gripped him by the hair, and sun by sun they fell
Till they came to the belt of Naughty Stars that rim the mouth of Hell:
The first are red with pride and wrath, the next are white with pain,
But the third are black with clinkered sin that cannot burn again:
They may hold their path, they may leave their path, with never a soul to mark,
They may burn or freeze, but they must not cease in the Scorn of the Outer Dark.
The Wind that blows between the worlds, it nipped him to the bone,
And he yearned to the flare of Hell-Gate there as the light of his own hearth-stone.
The Devil he sat behind the bars, where the desperate legions drew,
But he caught the hasting Tomlinson and would not let him through.
Wot ye the price of good pit-coal that I must pay? said he,
That ye rank yoursel’ so fit for Hell and ask no leave of me?
I am all o’er-sib to Adam’s breed that ye should give me scorn,
For I strove with God for your First Father the day that he was born.
Sit down, sit down upon the slag, and answer loud and high
The harm that ye did to the Sons of Men or ever you came to die».
And Tomlinson looked up and up, and saw against the night
The belly of a tortured star blood-red in Hell-Mouth light;
And Tomlinson looked down and down, and saw beneath his feet
The frontlet of a tortured star milk-white in Hell-Mouth heat.
O I had a love on earth, said he, «that kissed me to my fall,
And if ye would call my love to me I know she would answer all».
- «All that ye did in love forbid it shall be written fair,
But now ye wait at Hell-Mouth Gate and not in Berkeley Square:
Though we whistled your love from her bed to-night, I trow she would not run,
For the sin ye do by two and two ye must pay for one by one!»
The Wind that blows between the worlds, it cut him like a knife,
And Tomlinson took up the tale and spoke of his sin in life:
Once I ha’ laughed at the power of Love and twice at the grip of the Grave,
And thrice I ha’ patted my God on the head that men might call me brave».
The Devil he blew on a brandered soul and set it aside to cool:
Do ye think I would waste my good pit-coal on the hide of a brain-sick fool?
I see no worth in the hobnailed mirth or the jolthead jest ye did
That I should waken my gentlemen that are sleeping three on a grid».
Then Tomlinson looked back and forth, and there was little grace,
For Hell-Gate filled the houseless Soul with the Fear of Naked Space.
Nay, this I ha’ heard, quo’ Tomlinson, «and this was noised abroad,
And this I ha’ got from a Belgian book on the word of a dead French lord».
- «Ye ha’ heard, ye ha’ read, ye ha’ got, good lack! and the tale begins afresh —
Have ye sinned one sin for the pride o’ the eye or the sinful lust of the flesh?»
Then Tomlinson he gripped the bars and yammered, «Let me in —
For I mind that I borrowed my neighbour’s wife to sin the deadly sin».
The Devil he grinned behind the bars, and banked the fires high:
Did ye read of that sin in a book? said he; and Tomlinson said, «Ay!»
The Devil he blew upon his nails, and the little devils ran,
And he said: «Go husk this whimpering thief that comes in the guise of a man:
Winnow him out ‘twixt star and star, and sieve his proper worth:
There’s sore decline in Adam’s line if this be spawn of earth».
Empusa’s crew, so naked-new they may not face the fire,
But weep that they bin too small to sin to the height of their desire,
Over the coal they chased the Soul, and racked it all abroad,
As children rifle a caddis-case or the raven’s foolish hoard.
And back they came with the tattered Thing, as children after play,
And they said: «The soul that he got from God he has bartered clean away.
We have threshed a stook of print and book, and winnowed a chattering wind
And many a soul wherefrom he stole, but his we cannot find:
We have handled him, we have dandled him, we have seared him to the bone,
And sure if tooth and nail show truth he has no soul of his own».
The Devil he bowed his head on his breast and rumbled deep and low:
I’m all o’er-sib to Adam’s breed that I should bid him go.
Yet close we lie, and deep we lie, and if I gave him place,
My gentlemen that are so proud would flout me to my face;
They’d call my house a common stews and me a careless host,
And — I would not anger my gentlemen for the sake of a shiftless ghost».
The Devil he looked at the mangled Soul that prayed to feel the flame,
And he thought of Holy Charity, but he thought of his own good name:
Now ye could haste my coal to waste, and sit ye down to fry:
Did ye think of that theft for yourself? said he; and Tomlinson said, «Ay!»
The Devil he blew an outward breath, for his heart was free from care: —
Ye have scarce the soul of a louse, he said, «but the roots of sin are there,
And for that sin should ye come in were I the lord alone.
But sinful pride has rule inside — and mightier than my own.
Honour and Wit, fore-damned they sit, to each his priest and whore:
Nay, scarce I dare myself go there, and you they’d torture sore.
Ye are neither spirit nor spirk», he said; «ye are neither book nor brute —
Go, get ye back to the flesh again for the sake of Man’s repute.
I’m all o’er-sib to Adam’s breed that I should mock your pain,
But look that ye win to worthier sin ere ye come back again.
Get hence, the hearse is at your door — the grim black stallions wait —
They bear your clay to place to-day. Speed, lest ye come too late!
Go back to Earth with a lip unsealed — go back with an open eye,
And carry my word to the Sons of Men or ever ye come to die:
That the sin they do by two and two they must pay for one by one —
And ... the God that you took from a printed book be with you, Tomlinson!»
Апостолы
Апостолы
Подвижники любви, наивные пророки,
невинные мужи, счастливые рабы,
перекроили вы свои пути и сроки,
но все-таки взошли на крест своей судьбы.
Наперсники мечты, воспитанные млеком
новозаветных звезд и галилейских коз,
вам предстояло стать ловцами человеков,
а человеки вас взялись ловить всерьез.
И сомневались вы, и убегали в страхе,
могли отречься вы да и предать могли,
но сберегли себя для дыбы и для плахи,
скучающих по вам во всех концах земли.
Вещали вы о Нем с такою кроткой силой,
так просто, так легко, косноязычно так,
что боги прежних лет попрятались в могилы
и выгорела в прах короста поздних врак.
Благую Весть несли вы с тем же вдохновеньем,
с каким поклоны бьют или поют псалмы;
с каким гора Фавор, дыша Преображеньем,
заставила сиять окрестные холмы.
И поклонился вам, святые недоучки,
блаженный мир голгоф, грехов и катастроф,
пытаясь отвести молитвою нечуткой
напасти от своих слепых первооснов.
Ученики Христа, вы шли за Ним, как дети,
ступая в горний мир от суеты сует.
И дальше суждено шагать вам по планете,
пока ее хранит Богоявленья свет.
6 мая 2017 — 13 сентября 2019
А. Ч. Суинберн. Чертог Пана
Алджернон Чарльз Суинберн
Чертог Пана
Посвящается моей матери
Сентябрь золотой, словно царь, величав,
блистающей славой объят,
нежней он весенних и летних забав
и рощи лелеет, крылами обняв,
и людям он радует взгляд.
Под солнцем земной улыбается лик,
окрашен веселым теплом,
и выше, чем храм рукотворный, возник
придел с бесконечным числом базилик
в соборе сосново-лесном.
Немо́та мощней, чем молитвы бальзам,
смиряет смятенье души;
искрящийся воздух, покой, фимиам,
безмолвные тени, подобно лучам,
то вспыхнут, то гаснут в тиши.
Столпов островерхих вздымается рать,
алея, как башенный шпиль,
стремясь подпереть поднебесную гладь,
чтоб солнцу и бурям противостоять,
свирепым, как на море штиль.
Постичь эти выси ни разум, ни страх
не могут, хотя б наугад;
запутался лес в теневых кружевах
и хлопьями солнце в сосновых сетях
рассыпалось, как снегопад.
Те светлые хлопья, слетая с небес,
плюмажем лежат золотым;
низложен непрочный, как роза, навес,
что весь побурел, словно вспыхнувший лес,
и залит огнем заревым.
Стараньями непостижимых веков
был тайно собор возведен
и факел зажжен для безвестных богов,
чей ветхий алтарь стал песком для часов
давно позабытых времен.
Собор, где теряются нефы вдали,
где месса — восходы светил,
где по полу ноги ничьи не прошли,
где вместо хорала молчанье земли
и святости мир не затмил.
Там служба и вечером, и по утрам
ни въявь, ни тайком нас ведет
по тропам бесцветных лугов, по следам
дриад и сатиров, гуляющих там,
где Пан задремал без забот.
И воспламенен поклоненья экстазом,
чудесным прозреньем влеком,
по знаку, по следу пытается разум
на спутанных тропах, в лесу непролазном
поспеть за беспечным божком.
И в трепете пылком, что страха богаче,
смиренный, но доблестный дух
внимает титану и чувствует зряче,
как тот по горам вулканическим скачет,
чей пламень навеки потух.
Волшебнее, чем некромантии чары,
погибшие тайны веков
и ужас безумный ночного кошмара,
где Этна забита обломками старых
лишенных величья богов, —
душа здесь душою лесной в круговерть,
затянута, словно в овраг.
И шепчет нам нечто лазурная твердь
и выше, чем жизнь, и бесстрастней, чем смерть,
и твердо, как времени шаг.
14-23 января 2013
Algernon Charles Swinburne (1837 — 1909)
The Palace of Pan
Inscribed to my mother
September, all glorious with gold, as a king
In the radiance of triumph attired,
Outlightening the summer, outsweetening the spring,
Broods wide on the woodlands with limitless wing,
A presence of all men desired.
Far eastward and westward the sun-coloured lands
Smile warm as the light on them smiles;
And statelier than temples upbuilded with hands,
Tall column by column, the sanctuary stands
Of the pine-forest’s infinite aisles.
Mute worship, too fervent for praise or for prayer,
Possesses the spirit with peace,
Fulfilled with the breath of the luminous air,
The fragrance, the silence, the shadows as fair
As the rays that recede or increase.
Ridged pillars that redden aloft and aloof,
With never a branch for a nest,
Sustain the sublime indivisible roof,
To the storm and the sun in his majesty proof,
And awful as waters at rest.
Man’s hand hath not measured the height of them; thought
May measure not, awe may not know;
In its shadow the woofs of the woodland are wrought;
As a bird is the sun in the toils of them caught,
And the flakes of it scattered as snow.
As the shreds of a plumage of gold on the ground
The sun-flakes by multitudes lie,
Shed loose as the petals of roses discrowned
On the floors of the forest engilt and embrowned
And reddened afar and anigh.
Dim centuries with darkling inscrutable hands
Have reared and secluded the shrine
For gods that we know not, and kindled as brands
On the altar the years that are dust, and their sands
Time’s glass has forgotten for sign.
A temple whose transepts are measured by miles,
Whose chancel has morning for priest,
Whose floor-work the foot of no spoiler defiles,
Whose musical silence no music beguiles,
No festivals limit its feast.
The noon’s ministration, the night’s and the dawn’s,
Conceals not, reveals not for man,
On the slopes of the herbless and blossomless lawns,
Some track of a nymph’s or some trail of a faun’s
To the place of the slumber of Pan.
Thought, kindled and quickened by worship and wonder
To rapture too sacred for fear
On the ways that unite or divide them in sunder,
Alone may discern if about them or under
Be token or trace of him here.
With passionate awe that is deeper than panic
The spirit subdued and unshaken
Takes heed of the godhead terrene and Titanic
Whose footfall is felt on the breach of volcanic
Sharp steeps that their fire has forsaken.
By a spell more serene than the dim necromantic
Dead charms of the past and the night,
Or the terror that lurked in the noon to make frantic
Where Etna takes shape from the limbs of gigantic
Dead gods disanointed of might,
The spirit made one with the spirit whose breath
Makes noon in the woodland sublime
Abides as entranced in a presence that saith
Things loftier than life and serener than death,
Triumphant and silent as time.
September, 1893
У. Х. Оден. Кокаинетка Лил (блюз)
Уистан Хью Оден
Кокаинетка Лил (блюз)
Слушай, если не слышал: кокаинетка Лил
жила в Кокаин-вилле на Кокаин-хилл.
При ней — кокаин-бобик и кокаин-котофей
всеми ночами гоняли коксовых крыс и мышей.
На кокс-голове у Лилли локоны-кокаин;
как маков цвет, кокс-юбка и кокаин-палантин.
Зимой по санному следу шла она в шляпе-кокс
и в пальтишке с букетом кокаиновых роз.
Припев:
Золоченые сани встали на Млечный путь;
слоны и змеи сверкали, как серебро и ртуть.
От кокаин-блюза сердце мое болит,
от кокаин-блюза плачет душа навзрыд.
Как-то зимой Лилли пришла на кокс-вечерок
и так нюхнула, что все там впали в ступор и в шок:
Кокаинистка Мэгги и Обкуренный Слим,
Лиззи из Глухомани и Героинщик Джим.
Маковорожая Крошка и Морфинистка Сью
шли по снежной дорожке ночь едва ли не всю.
С ними Кит долговязый, а также его Сестра,
что шла по санному следу с ночи и до утра.
Припев.
Где-то до трех сгорали они в дурмане таком,
что разгорелись, как елки, в ночь перед Рождеством.
Лил добралась до дома, нюхнула еще разок,
и эта доза навеки сбила девчонку с ног.
Была в кокаиновом платье уложена в гроб она,
в кокаиновой шляпе, розой украшена.
И на ее могиле надпись такая шла:
жизнь прожила в дурмане — в дурмане и умерла.
Припев.
2-4 сентября 2019
Wystan Hugh Auden
Cocaine Lil And Morphine Sue
Did you ever hear about Cocaine Lil?
She lived in Cocaine town on Cocaine hill,
She had a cocaine dog and a cocaine cat,
They fought all night with a cocaine rat.
She had cocaine hair on her cocaine head.
She had a cocaine dress that was poppy red:
She wore a snowbird hat and sleigh-riding clothes,
On her coat she wore a crimson, cocaine rose.
Big gold chariots on the Milky Way,
Snakes and elephants silver and gray.
Oh the cocaine blues they make me sad,
Oh the cocaine blues make me feel bad.
Lil went to a snow party one cold night,
And the way she sniffed was sure a fright.
There was Hophead Mag with Dopey Slim,
Kankakee Liz and Yen Shee Jim.
There was Morphine Sue and the Poppy Face Kid,
Climbed up snow ladders and down they skid;
There was the Stepladder Kit, a good six feet,
And the Sleigh-riding Sister who were hard to beat.
Along in the morning about half past three
They were all lit up like a Christmas tree;
Lil got home and started for bed,
Took another sniff and it knocked her dead.
They laid her out in her cocaine clothes:
She wore a snowbird hat with a crimson rose;
On her headstone you’ll find this refrain:
She died as she lived, sniffing cocaine.
Данте. Чистилище. Песнь I
Данте Алигьери
Божественная комедия
Чистилище
Песнь I
Под парусом таланта и рассудка
по
тихим водам нынче поплыву я,
донельзя наскитавшись в море жутком.
Теперь я сферу опишу вторую,
5 где очищаются людские души,
чтоб вознестись в обитель всеблагую.
Пусть мёртвая поэзия не вчуже —
во мне, святые Музы, возродится,
и Каллиопа зазвучит к тому же,
10 ведь с нею Пиэриды, словно птицы,
почувствовали певческую силу,
за что пришлось им вскоре поплатиться.
Сапфира цвет, что высота сгустила, —
лазурь, прозрачная до окоёма
15 начальной тверди, взор мой оживила,
едва исчезла мёртвая истома,
которая, глаза сдавив тисками,
мне сердце истерзала по-пустому
Планета, что дарует нас страстями,
20 велела ликовать заре востока,
скрывая Рыб за светлыми лучами.
Затем узреть четыре звёздных ока,
лишь пращурам известных, мне приспело,
завидев южный полюс издалёка.
25 При них, казалось, небо веселело.
О мрачный север! Видеть их свеченье
ты неспособен, край осиротелый!
Затем в ту область я направил зренье,
где не видна Медведица Большая, —
30 как вдруг заметил старца приближенье.
И внешность у него была благая,
сыновнего достойна пиетета
к отцам достойным. Борода седая
и голова такого точно цвета;
35 длинноволос: на плечи ниспадали
две белых пряди. Озаряем светом
двух пар священных звёзд из дальней дали,
так пламенел он, словно той порою
пред стариком светила проплывали.
40 Он вопросил, тряхнувши бородою:
«Кто ты и как из вечного острога
сумел уйти по-над рекой слепою?
Кто вёл тебя? Кто освещал дорогу?
Кто светом стал в той темени кромешной,
45 что разлита по адскому чертогу?
Законы бездны рухнули успешно
или Небесный клир дал повеленье
всходить ко мне на гору душам грешным?»
Меня схватил вожак в одно мгновенье
50 и вынудил руками и словами,
чтоб я, склонив главу, стал на колени.
И так сказал он: «Мы пришли не сами.
Сойдя с небес, меня молила Дама
помочь ему речами и делами.
55 Но если хочешь, чтоб сказал я прямо,
зачем мы здесь и по какому делу,
я не могу противиться упрямо.
Последнего мгновенья не имел он,
но был к нему так близок, простофиля,
60 что мог свободно распроститься с телом.
Уже сказал я: за него просили,
и я, раз не нашлось пути надёжней,
провёл его сквозь пекло в том горниле.
Со мной он видел грешников ничтожных,
65 а очищенье душ узрит с тобою,
ведь ты им помогаешь чем возможно.
Как мы сюда пришли с ним — не открою.
Благословенье свыше помогало
к тебе его вести крутой тропою.
70 Будь ласков с ним. Трудился он немало,
чтоб обрести свободу — дорогую
для тех, кто умер, чтоб она блистала.
И в Утике ты принял смерть такую:
скончался, не скорбя о бренном теле,
75 что в Судный день получит жизнь иную.
Мы веру чтим. Он жив на самом деле,
а мне не страшен Минос: я в том круге,
где Марция, чьи очи не истлели.
Тебя звала она, ломая руки,
80 молила отнестись к нам человечно
в знак памяти о ней, твоей подруге.
Пусти в семь сфер своих — мы будем вечно
хвалить тебя при ней, но только надо,
чтобы хотел ты этого, конечно».
85 «Да, Марция — очей моих отрада.
Когда я жив был, прихоти фемины
я мигом исполнял не для награды.
Теперь меж нами страшная пучина;
я извлечен сюда иною властью,
90 и Марции служить мне не по чину.
Но льстить не стоит, если ты, по счастью,
идёшь, Небесной Дамою влекомый:
проси, что хочешь, при её участье.
Пришельцу сделай пояс тростниковый,
95 с его лица нечистоту земную
сотри и смой росою, вечно новой.
Когда в глазах туман, идти вслепую
к служителю пред Райскими вратами
советовать не смею никому я.
100 Наш островок охвачен тростниками,
растущими в заиленной низине,
где волны разбиваются о камни.
Там нет других растений и в помине:
кустов негибких и деревьев хилых, —
105 прибой там все сметает и поныне.
Не возвращайся. Первый луч светила
тебе укажет место восхожденья,
где вы, взбираясь, сбережёте силы».
И он растаял. Я вскочил в смятенье
110 и бросился к вожатому, вонзая
в него свой взор, исполненный сомненья.
А он: «Мой сын, равнина здесь гнилая,
и надо нам свернуть, спуститься ниже,
стремясь к её отложистому краю».
115 Меж тем рассвет, уйдя из тёмной ниши,
разбил дыханье утра, каковому
внимал я, трепетанье моря слыша.
Как те, кто рыскал по пути чужому,
и, свой ища, не верует в удачу,
120 так сиротливо мы брели к подъёму.
Придя туда, где бьётся свет горячий
с росой, что тает в воздухе исправно,
развел Учитель руки и в придачу
их осторожно возложил на травы,
125 а я лицом, заплаканным безмерно,
к нему приник, быть может, не по праву.
И он, поскольку всё я понял верно,
вернул мне молча цвет первоначальный,
который Ад в свою окрасил скверну.
130 И вот нам берег предстаёт печальный,
матросов не приметивший ни разу,
чтоб те вернулись, путь окончив дальний.
Там пояс тростниковый по приказу
он сам скрутил мне. Но — невероятно! —
135 срывал он стебель — и, как по заказу,
такой же выходил на свет обратно.
23 — 27 августа 2019
Dante Alighieri
Divina Commedia
Purgatorio
Canto I
Per correr miglior acque alza le vele
omai la navicella del mio ingegno,
che lascia dietro a se mar si crudele;
e cantero di quel secondo regno
5 dove l’umano spirito si purga
e di salire al ciel diventa degno.
Ma qui la morta poesi resurga,
o sante Muse, poi che vostro sono;
e qui Caliope alquanto surga,
10 seguitando il mio canto con quel suono
di cui le Piche misere sentiro
lo colpo tal, che disperar perdono.
Dolce color d’oriental zaffiro,
che s’accoglieva nel sereno aspetto
15 del mezzo, puro infino al primo giro,
a li occhi miei ricomincio diletto,
tosto ch’io usci’ fuor de l’aura morta
che m’avea contristati li occhi e ’l petto.
Lo bel pianeto che d’amar conforta
20 faceva tutto rider l’oriente,
velando i Pesci ch’erano in sua scorta.
I’ mi volsi a man destra, e puosi mente
a l’altro polo, e vidi quattro stelle
non viste mai fuor ch’a la prima gente.
25 Goder pareva ’l ciel di lor fiammelle:
oh settentrional vedovo sito,
poi che privato se’ di mirar quelle!
Com’ io da loro sguardo fui partito,
un poco me volgendo a l ’altro polo,
30 la onde ’l Carro gia era sparito,
vidi presso di me un veglio solo,
degno di tanta reverenza in vista,
che piu non dee a padre alcun figliuolo.
Lunga la barba e di pel bianco mista
35 portava, a’ suoi capelli simigliante,
de’ quai cadeva al petto doppia lista.
Li raggi de le quattro luci sante
fregiavan si la sua faccia di lume,
ch’i’ ’l vedea come ’l sol fosse davante.
40 «Chi siete voi che contro al cieco fiume
fuggita avete la pregione etterna?»,
diss’ el, movendo quelle oneste piume.
«Chi v’ha guidati, o che vi fu lucerna,
uscendo fuor de la profonda notte
45 che sempre nera fa la valle inferna?
Son le leggi d’abisso cosi rotte?
o e mutato in ciel novo consiglio,
che, dannati, venite a le mie grotte?».
Lo duca mio allor mi die di piglio,
50 e con parole e con mani e con cenni
reverenti mi fe le gambe e ’l ciglio.
Poscia rispuose lui: «Da me non venni:
donna scese del ciel, per li cui prieghi
de la mia compagnia costui sovvenni.
55 Ma da ch’e tuo voler che piu si spieghi
di nostra condizion com’ ell’ e vera,
esser non puote il mio che a te si nieghi.
Questi non vide mai l’ultima sera;
ma per la sua follia le fu si presso,
60 che molto poco tempo a volger era.
Si com’ io dissi, fui mandato ad esso
per lui campare; e non li era altra via
che questa per la quale i’ mi son messo.
Mostrata ho lui tutta la gente ria;
65 e ora intendo mostrar quelli spirti
che purgan se sotto la tua balia.
Com’ io l’ho tratto, saria lungo a dirti;
de l’alto scende virtu che m’aiuta
conducerlo a vederti e a udirti.
70 Or ti piaccia gradir la sua venuta:
liberta va cercando, ch’e si cara,
come sa chi per lei vita rifiuta.
Tu ’l sai, che non ti fu per lei amara
in Utica la morte, ove lasciasti
75 la vesta ch’al gran di sara si chiara.
Non son li editti etterni per noi guasti,
che questi vive e Minos me non lega;
ma son del cerchio ove son li occhi casti
di Marzia tua, che ’n vista ancor ti priega,
80 o santo petto, che per tua la tegni:
per lo suo amore adunque a noi ti piega.
Lasciane andar per li tuoi sette regni;
grazie riportero di te a lei,
se d’esser mentovato la giu degni».
85 «Marzia piacque tanto a li occhi miei
mentre ch’i’ fu’ di la», diss’ elli allora,
«che quante grazie volse da me, fei.
Or che di la dal mal fiume dimora,
piu muover non mi puo, per quella legge
90 che fatta fu quando me n’usci’ fora.
Ma se donna del ciel ti move e regge,
come tu di’, non c’e mestier lusinghe:
bastisi ben che per lei mi richegge.
Va dunque, e fa che tu costui ricinghe
95 d’un giunco schietto e che li lavi ’l viso,
si ch’ogne sucidume quindi stinghe;
che non si converria, l’occhio sorpriso
d’alcuna nebbia, andar dinanzi al primo
ministro, ch’e di quei di paradiso.
100 Questa isoletta intorno ad imo ad imo,
la giu cola dove la batte l’onda,
porta di giunchi sovra ’l molle limo:
null’ altra pianta che facesse fronda
o indurasse, vi puote aver vita,
105 pero ch’a le percosse non seconda.
Poscia non sia di qua vostra reddita;
lo sol vi mosterra, che surge omai,
prendere il monte a piu lieve salita».
Cosi spari; e io su mi levai
110 sanza parlare, e tutto mi ritrassi
al duca mio, e li occhi a lui drizzai.
El comincio: «Figliuol, segui i miei passi:
volgianci in dietro, che di qua dichina
questa pianura a’ suoi termini bassi».
115 L’alba vinceva l’ora mattutina
che fuggia innanzi, si che di lontano
conobbi il tremolar de la marina.
Noi andavam per lo solingo piano
com’ om che torna a la perduta strada,
120 che ’nfino ad essa li pare ire in vano.
Quando noi fummo la ’ve la rugiada
pugna col sole, per essere in parte
dove, ad orezza, poco si dirada,
ambo le mani in su l’erbetta sparte
125 soavemente ’l mio maestro pose:
ond’ io, che fui accorto di sua arte,
porsi ver’ lui le guance lagrimose;
ivi mi fece tutto discoverto
quel color che l’mi nascose.
130 Venimmo poi in sul lito diserto,
che mai non vide navicar sue acque
omo, che di tornar sia poscia esperto.
Quivi mi cinse si com’ altrui piacque:
oh maraviglia! che qual elli scelse
135 l’umile pianta, cotal si rinacque
subitamente la onde l’avelse.
Данте. Ад. Песнь I
Данте Алигьери
Божественная комедия
Ад
Песнь I
На середине поприща земного
себя я обнаружил в тёмной пуще,
где оборвался след пути благого.
Как рассказать, какой была гнетущей
5 глухая и угрюмая чащоба —
и вспоминать мне жутко эти кущи!
Так страшно там, ничем не лучше гроба,
но в них обрёл я добрую основу
и о пережитом скажу особо.
10 Не знаю, как забрёл я в ту дуброву,
настолько мною овладела дрёма,
когда лишился я пути прямого.
Но на подходе к горному излому,
венчавшему собой долину эту,
15 я ощутил зловещую истому
и,
взор подняв, узрел сиянье света,
что излила на кряжистые спины
нас по стезям влекущая планета.
Тогда покой от ужаса долины
20 нашла душа, чьё озеро бурлило
ночами от неслыханной кручины.
И словно тот, кто выплыл из бучила
на брег и, чуть дыша, глядит в смятенье
на бездну, что бушует с буйной силой, —
25 вот так и дух мой, избежав паденья,
взглянул назад, взирая на пределы,
куда живущим нет проникновенья.
Дал отдых я натруженному телу
и — снова в путь уверенной стопою,
30 пустынный склон одолевая смело.
Но только я пошёл тропой крутою,
как быстрая и лёгкая пантера
сверкнула пегой шерстью предо мною.
Перед моим лицом она без меры
35 мелькала, застя путь, и возвратиться
не раз хотелось мне в родные сферы.
Вставало солнце в проблесках денницы
и звёзды те же с ним, как в то мгновенье,
когда любви божественной десница
40 благое небо привела в движенье.
И мне сверкнул надежды луч утешный:
от зверя с дивной шкурой избавленье
найти в столь ранний час поры столь нежной;
но овладел тем больший ужас мною,
45 когда узрел я облик льва кромешный.
Он шёл ко мне, мотая головою,
и рёв его, голодный и свирепый,
весь воздух стиснул, устрашив собою.
Тут злобная волчица, чьи потребы
50 ей тело истощили мимоходом,
ослабив в людях чистой веры скрепы, —
сдавила сердце мне тяжёлым гнётом,
и, устрашённый обликом волчицы,
лишился я надежд прийти к высотам.
55 Как тот, кто, поспешив обогатиться,
но невзначай утратил нажитое,
душой скорбит и слёзы льёт в слезницу, —
так я, теснимый бестией шальною,
рыдал, когда она меня сгоняла
60 туда, где свет разрушен немотою.
Пока я в страхе отступал к провалу,
тут некто моему явился зренью,
от долгой тишины шагавший вяло.
Его увидев в месте запустенья,
65 «Помилуй мя! — вскричал я виновато. —
Ты дух иль человек, развей сомненья!».
И отвечал он: «Я им был когда-то.
В Ломбардии мои родные жили,
но в Мантуе нашли свои пенаты.
70 Рождён sub Julio, когда был в силе
великий Август — в Риме той порою
богам фальшивым фимиам кадили, —
я был поэтом, пел я, как из Трои
отплыл Анхиза сын благочестивый,
75 когда был Илион покрыт золою.
Но что ж ты вспять идешь в тоске слезливой?
Что ж на гору, причину и основу
блаженства, не восходишь, боязливый?»
«Так ты Вергилий! — Я воскликнул снова,
80 взор в страхе отводя. — Ты глубочайший
источник, ты родник живого слова?
Поэт поэтов, свет и слава наши, —
так оцени любовь и те усилья,
с какими вник я в труд твой величайший.
85 О мой творец, за благородство стиля
я ныне почитаем, каковому
меня твои лишь книги научили.
Кровь стынет в жилах: моему подъёму
мешает эта тварь. Спаси, прошу я:
90 нетрудно это мужу всеблагому».
Мой слыша плач, сказал он: «Ты другую
найди себе дорогу, а иначе
в столь жутком крае сыщешь долю злую.
То существо, что пред тобой маячит,
95 всем застит путь и яростно стремится,
загрызть любого путника, тем паче,
что гнусная натура сей волчицы
ей лютым голодом терзает тело,
когда она едою насладится.
100 Блудит она с кем хочет оголтело,
но Пёс борзой придёт к её становью,
затем чтоб зверя извести всецело.
Родится Пёс в Вероне и не кровью
питаться будет, не землей, не златом,
105 но честью, добродетелью, любовью;
Италию спасёт он, где солдатом
Камилла непорочная погибла,
и Турн, и Нис убиты в поле ратном.
Пёс будет гнать волчицу что есть силы,
110 чтоб в ад загнать, откуда зависть злая
давным-давно её освободила.
А ты иди за мной, не отставая:
я покажу старинные деревни,
как проводник перед тобой ступая.
115 И ты увидишь духов самых древних,
узнав, как те вопят в приюте вечном,
как смерть вторую ждут в тисках тюремных.
Потом увидишь тех, кто бесконечно
горит в огне, надежды не теряя
120 войти в среду блаженных и беспечных.
Взойдёшь повыше, и душа другая,
куда мощней моей, пойдет с тобою,
а я, простясь, обратно зашагаю.
Свой град закрыл Всевышний предо мною,
125 и так как я не чтил Его законы,
мне хода нет в небесные покои.
Господь всего, Он там царит на троне,
там град Его, и души те блаженны,
что призваны на городские стогны».
130 Я отвечал: «Спаси меня от скверны,
поэт мой, ради Бога, о Котором
ты отроду не знал. Путь сокровенный,
о коем ты твердил, к вратам Петровым
мне укажи, — к тем, кто в огне и смраде
135 подвергнут там мучениям суровым».
Пошёл вперёд он, — я повлёкся сзади.
9 августа 2008 — 16 августа 2019
Dante Alighieri
Divina Commedia
Inferno
Canto I
Nel mezzo del cammin di nostra vita
mi ritrovai per una selva oscura,
che la diritta via era smarrita.
Ahi quanto a dir qual era e cosa dura
5 esta selva selvaggia e aspra e forte
che nel pensier rinova la paura!
Tant’ e amara che poco e piu morte;
ma per trattar del ben ch’i’ vi trovai,
diro de l’altre cose ch’i’ v’ho scorte.
10 Io non so ben ridir com’ i’ v’intrai,
tant’ era pien di sonno a quel punto
che la verace via abbandonai.
Ma poi ch’i’ fui al pie d’un colle giunto,
la dove terminava quella valle
15 che m’avea di paura il cor compunto,
guardai in alto e vidi le sue spalle
vestite gia de’ raggi del pianeta
che mena dritto altrui per ogne calle.
Allor fu la paura un poco queta,
20 che nel lago del cor m’era durata
la notte ch’i’ passai con tanta pieta.
E come quei che con lena affannata,
uscito fuor del pelago a la riva,
si volge a l’acqua perigliosa e guata,
25 cosi l’animo mio, ch’ancor fuggiva,
si volse a retro a rimirar lo passo
che non lascio gia mai persona viva.
Poi ch’ei posato un poco il corpo lasso,
ripresi via per la piaggia diserta,
30 si che ‘l pie fermo sempre era ‘l piu basso.
Ed ecco, quasi al cominciar de l’erta,
una lonza leggera e presta molto,
che di pel macolato era coverta;
e non mi si partia dinanzi al volto,
35 anzi ‘mpediva tanto il mio cammino,
ch’i’ fui per ritornar piu volte volto.
Temp’ era dal principio del mattino,
e ‘l sol montava ‘n su con quelle stelle
ch’eran con lui quando l’amor divino
40 mosse di prima quelle cose belle;
si ch’a bene sperar m’era cagione
di quella fiera a la gaetta pelle
l’ora del tempo e la dolce stagione;
ma non si che paura non mi desse
45 la vista che m’apparve d’un leone.
Questi parea che contra me venisse
con la test’ alta e con rabbiosa fame,
si che parea che l’aere ne tremesse.
Ed una lupa, che di tutte brame
50 sembiava carca ne la sua magrezza,
e molte genti fe gia viver grame,
questa mi porse tanto di gravezza
con la paura ch’uscia di sua vista,
ch’io perdei la speranza de l’altezza.
55 E qual e quei che volontieri acquista,
e giugne ‘l tempo che perder lo face,
che ‘n tutti suoi pensier piange e s’attrista;
tal mi fece la bestia sanza pace,
che, venendomi ‘ncontro, a poco a poco
60 mi ripigneva la dove ‘l sol tace.
Mentre ch’i’ rovinava in basso loco,
dinanzi a li occhi mi si fu offerto
chi per lungo silenzio parea fioco.
Quando vidi costui nel gran diserto,
65 «Miserere di me», gridai a lui,
«qual che tu sii, od ombra od omo certo!».
Rispuosemi: «Non omo, omo gia fui,
e li parenti miei furon lombardi,
mantoani per patria ambedui.
70 Nacqui sub Iulio, ancor che fosse tardi,
e vissi a Roma sotto ‘l buono Augusto
nel tempo de li dei falsi e bugiardi.
Poeta fui, e cantai di quel giusto
figliuol d’Anchise che venne di Troia,
75 poi che ‘l superbo Ilion fu combusto.
Ma tu perche ritorni a tanta noia?
perche non sali il dilettoso monte
ch’e principio e cagion di tutta gioia?».
«Or se’ tu quel Virgilio e quella fonte
80 che spandi di parlar si largo fiume?»,
rispuos’ io lui con vergognosa fronte.
«O de li altri poeti onore e lume,
vagliami ‘l lungo studio e ‘l grande amore
che m’ha fatto cercar lo tuo volume.
85 Tu se’ lo mio maestro e ‘l mio autore,
tu se’ solo colui da cu’ io tolsi
lo bello stilo che m’ha fatto onore.
Vedi la bestia per cu’ io mi volsi;
aiutami da lei, famoso saggio,
90 ch’ella mi fa tremar le vene e i polsi».
«A te convien tenere altro viaggio»,
rispuose, poi che lagrimar mi vide,
«se vuo’ campar d’esto loco selvaggio;
che questa bestia, per la qual tu gride,
95 non lascia altrui passar per la sua via,
ma tanto lo ‘mpedisce che l’uccide;
e ha natura si malvagia e ria,
che mai non empie la bramosa voglia,
e dopo ‘l pasto ha piu fame che pria.
100 Molti son li animali a cui s’ammoglia,
e piu saranno ancora, infin che ‘l veltro
verra, che la fara morir con doglia.
Questi non cibera terra ne peltro,
ma sapienza, amore e virtute,
105 e sua nazion sara tra feltro e feltro.
Di quella umile Italia fia salute
per cui mori la vergine Cammilla,
Eurialo e Turno e Niso di ferute.
Questi la caccera per ogne villa,
110 fin che l’avra rimessa ne lo ‘nferno,
la onde ‘nvidia prima dipartilla.
Ond’ io per lo tuo me’ penso e discerno
che tu mi segui, e io saro tua guida,
e trarrotti di qui per loco etterno;
115 ove udirai le disperate strida,
vedrai li antichi spiriti dolenti,
ch’a la seconda morte ciascun grida;
e vederai color che son contenti
nel foco, perche speran di venire
120 quando che sia a le beate genti.
A le quai poi se tu vorrai salire,
anima fia a cio piu di me degna:
con lei ti lascero nel mio partire;
che quello imperador che la su regna,
125 perch’ i’ fu’ ribellante a la sua legge,
non vuol che ‘n sua citta per me si vegna.
In tutte parti impera e quivi regge;
quivi e la sua citta e l’alto seggio:
oh felice colui cu’ ivi elegge!».
130 E io a lui: «Poeta, io ti richeggio
per quello Dio che tu non conoscesti,
accio ch’io fugga questo male e peggio,
che tu mi meni la dov’ or dicesti,
si ch’io veggia la porta di san Pietro
135 e color cui tu fai cotanto mesti».
Allor si mosse, e io li tenni dietro.
Монах
Монах
Полутемная келья. Свеча.
Образа. И уснувший монах.
Но молитва еще горяча
на его потускневших губах.
Сколько было — за годы молитв —
суеты благочинных сует,
но по-прежнему сердце болит,
что погас откровения свет.
Но по-прежнему плачет душа,
что забыла о ней благодать;
что трудиться, молитву верша,
значит, кровь за людей проливать.
Не игумен, не архимандрит,
не юродивый и не святой.
Только неба сверкающий скит
над седою его головой.
Только плач до скончания дней,
только хлеб и вода на обед.
Ни имущества нет, ни вещей,
а из книг только Новый Завет.
Полутемная келья. Свеча.
Образа. Опочивший монах.
Но молитва еще горяча
на его неостывших губах...
12 марта 2017 — 13 августа 2019
У. Шекспир. Монолог Гамлета. Центон
Уильям Шекспир
Монолог Гамлета (акт 3, сцена 1)
Центон
Вопрос вопросов — быть или не быть? — Ю. Лифшиц
Что благороднее: сносить удары — П. Гнедич
И стрелы оскорбительной судьбы — С. Юрьев
Или, на море бедствий ополчившись, — В. Набоков
Покончить с ними? Умереть, уснуть, — А. Радлова
И только; и сказать, что сном кончаешь — М. Лозинский
Все скорби сердца, тысячи мучений, — М. Вронченко
Которым плоть обречена, — о, вот исход — К. Р.
Желаний жарких. Умереть? Уснуть — А. Кронеберг
И грезить, вот преграда из преград: — А. Флоря
Какие сны в том смертном сне приснятся, — Б. Пастернак
Когда мы сбросим суету мирскую? — В. Бойко
Вот остановка, вот для чего хотим мы — Н. Полевой
Терпеть и зло и бедственную жизнь!.. — А. Соколовский
Кто снес бы бич и посмеянье века, — Ал. Дейч
Тиранов гнет, растоптанную гордость, — В. Рапопорт
Агонию раздавленной любви, — В. Поплавский
Медлительность суда, презрение судей, — М. Плещеев
Насилия властей, и все толчки, — Д. Михайловский
Что получает добродетель от подонков, — Т. Ослябя
Раз так легко достичь конца всего — И. Пешков
Простым кинжалом? Кто бы стал тащить — М. Морозов
Все эти ноши, и потеть, и охать — Д. Аверкиев
Под бременем земных невзгод, — Н. Россов
Когда б не страх чего-то после смерти, — Н. Маклаков
В той неизведанной стране, откуда — А. Данилевский
Из странников никто не возвращался? — А. Цветков
Вот что колеблет и смущает волю, — М. Загуляев
И легче нам сносить невзгоды мира, — А. Дёмин
Чем убегать к иным, неведомым в природе! — А. Ладейщиков
Так совесть превращает всех нас в трусов — П. Каншин
И так решимости природный цвет бледнеет — С. Богорадо
От тусклого напора размышленья, — Н. Кетчер
И замыслы с огнем и силой — А. Месковский
Теряют направленье на ходу, — И. Упор
И действие утрачивает смысл. — А. Чернов
Офелия, мой свет, — А. Козырев
В твои б молитвы все мои грехи. — А. Пустогаров
6-7 августа 2019
С. Хармая. На взморье
Сайма Хармая
На взморье
Тихо скользят по небу
легкие облака.
Тихо чарует землю
песня волны и песка.
Море ласкает берег
все нежней и нежней.
Тихо ко мне придешь ты, —
приходи поскорей.
28-29 июля 2019
Saima Harmaja
Rannalla
Ihanat vaaleat pilvet
liukuvat taivaalla.
Hiljaa ja lumoavasti
laulaa ulappa.
Aaltojen hyväilystä
hiekka on väsynyt.
Tulisit aivan hiljaa,
tulisit juuri nyt...
Р. Киплинг. Проклятье Белой расы
Редьярд Киплинг
Проклятье Белой расы
Проклятье Белой расы —
велеть своим сынам,
чтобы всю жизнь служили
плененным племенам;
тупых и диких тварей
учить, ложась костьми,
в краях, где полубесы
глядят полудетьми.
Проклятье Белой расы —
терпеть любое зло,
страдать, чтобы гордыню
смиренье превзошло;
твердить одно и то же,
чтобы туземный сброд
работать не работал,
но получал доход.
Проклятье Белой расы —
гасить раздор чужой,
спасать от недорода
и язвы моровой;
почти достигнуть цели,
чтобы лентяй с глупцом —
язычники и хамы —
пустили все на слом.
Проклятье Белой расы —
свою умерить прыть:
не королем на троне,
а крепостным прослыть.
Своих дорог не ведать,
ни гаваней своих,
за варваров сражаться
и умирать за них.
Проклятье Белой расы —
снимать плоды наград:
строитель ненавистен,
защитник виноват.
На свет вести пигмеев
под вопли: «Руки прочь!
Мы обожаем рабства
египетскую ночь!»
Проклятье Белой расы —
о мелком не мечтать,
не славить, утомившись,
свободы благодать;
трудиться, стиснув зубы,
чтобы в конце концов
народец бессловесный
хулил твоих богов.
Проклятье Белой расы —
взрослеть не наобум:
презреть венец никчемный
и пошлой славы шум;
и знать, что через годы
неблагодарной тьмы,
судить нас будут трезво
такие же, как мы.
18 — 20 июля; 4 августа 2019
Rudyard Kipling
The White Man’s Burden
Take up the White man’s burden —
Send forth the best ye breed —
Go bind your sons to exile
To serve your captives’ need;
To wait in heavy harness
On fluttered folk and wild —
Your new-caught, sullen peoples,
Half devil and half child.
Take up the White Man’s burden —
In patience to abide,
To veil the threat of terror
And check the show of pride;
By open speech and simple,
An hundred times mad plain.
To seek another’s profit,
And work another’s gain.
Take up the White Man’s burden —
The savage wars of peace —
Fill full the mouth of Famine
And bid the sickness cease;
And when your goal is nearest
The end for others sought,
Watch Sloth and heathen Folly
Bring all your hope to nought.
Take up the White Man’s burden —
No tawdry rule of kings,
But toil of serf and sweeper —
The tale of common things.
The ports ye shall not enter,
The roads ye shall not tread,
Go make them with your living,
And mark them with your dead!
Take up the White man’s burden —
And reap his old reward:
The blame of those ye better,
The hate of those ye guard —
The cry of hosts ye humour
(Ah, slowly!) toward the light: —
«Why brought ye us from bondage,
«Our loved Egyptian night?»
Take up the White Man’s burden —
Ye dare not stoop to less —
Nor call too loud on freedom
To cloak your weariness;
By all ye cry or whisper,
By all ye leave or do,
The silent, sullen peoples
Shall weigh your Gods and you.
Take up the White Man’s burden —
Have done with childish days —
The lightly proffered laurel,
The easy, ungrudged praise.
Comes now, to search your manhood
Through all the thankless years,
Cold-edged with dear-bought wisdom,
The judgment of your peers!
Р. Сервис. Жаворонок
Роберт Сервис
Жаворонок
В крови восход, в крови закат —
и до утра орудий гром;
больного солнца тусклый взгляд
на обагренный чернозем...
Напрасно здесь взошло оно...
Вдруг... стихло все. Но в тот же миг
накрыл пылавшее зерно
беспечный жаворонка крик.
Той песней снайперы небес
солдатам прострелили грудь;
нежданный недруг в душу влез,
ведь не могли мы слух замкнуть.
Крылатый сбросил гарнизон
сквозь бреши в златорунной мгле
надежду, радость, мирный сон,
любовь и счастье на земле.
Поющий дух, зачем, бог весть,
мы здесь чистилище творим?
А ты твердишь, что радость есть,
что мир любви неотвратим?
Отважный птах! Не зря пронзил
ты голубые паруса:
мы видим, выбившись из сил,
сквозь дождь кровавый — небеса.
11 — 12 июля 2019
Robert William Service
The Lark
From wrath-red dawn to wrath-red dawn,
The guns have brayed without abate;
And now the sick sun looks upon
The bleared, blood-boltered fields of hate
As if it loathed to rise again.
How strange the hush! Yet sudden, hark!
From yon down-trodden gold of grain,
The leaping rapture of a lark.
A fusillade of melody,
That sprays us from yon trench of sky;
A new amazing enemy
We cannot silence though we try;
A battery on radiant wings,
That from yon gap of golden fleece
Hurls at us hopes of such strange things
As joy and home and love and peace.
Pure heart of song! do you not know
That we are making earth a hell?
Or is it that you try to show
Life still is joy and all is well?
Brave little wings! Ah, not in vain
You beat into that bit of blue:
Lo! we who pant in war’s red rain
Lift shining eyes, see Heaven too.
О. Нэш. Кстати
Огден Нэш
Кстати
Представьте себя на темной террасе под старым каштаном
бок о бок с девчонкой милее любой невесты с приданым.
И выдался сказочный вечер волшебного лета.
А ведь Любить — активный глагол, вам шепчут потоки лунного света.
И яркие звезды мерцают, как ненормальные,
и далекий оркестр шпарит Венские вальсы сентиментальные.
И в вашей руке ее ручка, попавшая туда без сопротивления,
и после паузы, преисполненной романтики, вы спрашиваете девушку, есть ли у нее по этому поводу какие-либо соображения.
Тут она оживает, переводя взор от дорожки, омытой луною, во тьму веранды,
и говорит: «Удивительно много бамбука за день съедает детеныш Гигантской Панды».
Или вы стоите с ней на вершине, зимним закатом любуясь,
и все вокруг изумительно, как любая страница из Сигрид Унсет.
И, обнимая ее за талию, вы делаете ей признание, которое по мастерству и эмоциональному накалу сравнимо разве что со страницей из Теккерея, а то и Марии Луизы Уиды.
Но после паузы, преисполненной романтики, она говорит: «Я, кажется, забыла купить лаймы для Дайкири. Обидно».
Или в сумеречной гостиной вы задаете ей вопрос самой жизни важнее.
Но после паузы, преисполненной романтики, она отвечает: «Этот столик смотрится лучше там, где этот столик сейчас находится, или, может быть, лучше было бы поставить этот столик в другое место, — что вы думаете об этой идее?»
Таким образом они нас ниже пояса лупят почему-то:
не то, что у них нет ничего святого, но кто их знает, о чем они вечно думают в самую Святую Минуту.
10 января 2019
Ogden Nash
That reminds me
Just imagine yourself seated on a shadowy terrace,
And beside you is a girl who stirs you more strangely than a heiress.
It is a summer evening at its most superb,
And the moonlight reminds you that To Love is an active verb,
And the stars are twinkling like anything,
And a distant orchestra is playing some sentimental old Vienna thing,
And your hand clasps hers, which rests there without shrinking,
And after a silence fraught with romance you ask her what she is thinking,
And she starts and returns from the moon-washed distances to the shadowy veranda,
And says, Oh, I was wondering how many bamboo shoots a day it takes to feed a baby Giant Panda.
Or you stand with her on a hilltop and gaze on a winter sunset,
And everything is as starkly beautiful as a page from Sigrid Unset,
And your arm goes round her waist and you make an avowal which for masterfully marshaled emotional content might have been a page of Ouida’s or Thackeray’s,
And after a silence fraught with romance she says, I forgot to, order the limes for the Daiquiris.
Or in twilight drawing room you have just asked the most momentous of questions,
And after a silence fraught with romance she says, I think this little table would look better where that little table is, but then where would that little table go, have you any suggestions?
And that’s the way they go round hitting below our belts:
It isn’t that nothing is sacred to them, it’s just that at the Sacred Moment they are always thinking of something else.
Ф. Вийон. Баллада I
Франсуа Вийон
Баллада I
Нет спасу в Парижмуре от жлобов
и шулеров на киче до хера;
и легаши на честных пацанов
батоны крошат с ночи до утра;
шныряют в закоулках филера
и могут на раз-два лишить ушей
забитого непрухой школяра;
И мне отсюда сдёрнуть бы пора,
не то спалюсь, как мелкий прохиндей.
Рви когти, урка, — прутся мусора!
А если засекут тебя менты,
когда ты лоха щиплешь втихаря,
то подрывайся, не включай понты:
в суде ведь не отмажут блатаря.
Следак не замастырит глухаря
и бабки отожмет у ширмача.
А ты, чтоб не урыли сгоряча
при помощи пенькового шнура,
сдавай всю кодлу, на своих стуча.
Рви когти, урка, — прутся мусора!
А если дело швах, и ты с петлёй
окрутишься за два-три косяка,
то с чумовою шмарою такой
уже не развестись нашармака:
просушат на пригреве босяка —
и не сорвешь затянутый аркан.
Но если ты не конченый баклан,
линяй почаще, чтобы опера
тебя не насадили на кукан.
Рви когти, урка, — прутся мусора!
Посылка
Залетный Принц нам беса гнал вчера,
что он в законе, слушайте вора,
гнул пальцы, как голимая ништра,
но не просек, что мы не фраера.
Рви когти, урка, — прутся мусора!
25 — 29 июня 2019
François Villon
Ballade I
A Parouart, la grand Mathe Gaudie,
Où accollez sont ducpez et noirciz,
De par angels suyvans la paillardie,
Sont greffiz et prins cinq ou six.
Là sont bleffeurs, au plus hault bout assis
Pour l’evagie, et bien hault mis au vent.
Escevez-moy tost ces coffres massis!
Ces vendengeurs, des ances circoncis,
S’embrouent du tout à néant...
Eschec, eschec, pour le fardis!
Brouez-moy sur ces gours passans,
Advisez-moy bien tost le blanc,
Et pictonnez au large sur les champs:
Qu’au mariage ne soyez sur le banc
Plus qu’un sac de plastre n’est blanc.
Si gruppez estes des carireux,
Rebignez-moy tost ces enterveux,
Et leur montrez des trois le bris:
Que clavés ne soyez deux et deux...
Eschec, eschec, pour le fardis!
Plantez aux hurmes vos picons,
De paour des bisans si très-durs,
Et, aussi, d’estre sur les joncs,
En mahe, en coffres, en gros murs.
Escharricez, ne soyez durs,
Que le grand Can ne vous fasse essorer.
Songears ne soyez pour dorer,
Et babignez tousjours aux ys
Des sires, pour les debouser...
Eschec, eschec, pour le fardis!
Envoi
Prince Froart, dit des Arques Petis,
L’un des sires si ne soit endormis,
Levez au bec, que ne soyez griffis,
Et que vous n’en ayez du pis...
Eschec, eschec, pour le fardis!
Чтобы ветры кричали...
Чтобы ветры кричали...
Новый год отмечали
елка плавилась в зале,
а мальчишка заплакал
от тоски и печали.
Ни игрушки, ни сласти,
ни подарки, ни гости
не спасли от напасти,
рвущей душу на части.
«Но чего же ты хочешь?» —
мама с папой сказали.
И мальчишка ответил:
«Чтобы ветры кричали!»
Мама с папой в тревоге
возразили мальчишке:
«Ветры плещут и свищут,
но кричать — это слишком».
«Ветры воют и стонут,
рвутся в дальние дали,
но кричать не умеют», —
гости сыну сказали.
А мальчишка слезами
заливался в печали.
«Я хочу, чтобы ветры...
чтобы ветры кричали!»
Рос он, гордый и страстный,
рвался в дальние страны,
и назло ураганам
бороздил океаны.
Ветры выли, стонали,
грохотали, свистали,
но кричать не кричали
от тоски и печали.
«Вы поэт, очевидно, —
люди так говорили. —
Опишите стихами
то, что вы ощутили».
«Не хочу быть поэтом,
не хочу на скрижали.
Слов таких не бывает,
чтобы ветры кричали».
«Вам бы надо влюбиться,
вам жениться бы надо,
ведь семейное счастье —
за скитанья награда».
«Не хочу я влюбляться,
умирать на причале.
Где найти мне такую,
чтобы ветры кричали?»
Он в монашеской келье
предавался молитве,
чтоб забылись навечно
и тревоги, и битвы.
Уходил он спокойно
в поднебесные дали,
и никто не заплакал
от тоски и печали.
Крест вложили скитальцу
в посиневшие пальцы.
Только ветры кричали,
отпевая безумца.
3 апреля 2017 — 17 июня 2019
Плодовитым толмачам
Плодовитым толмачам
Не остановишь нипочем
запойного переводилу,
который глушит что есть силы
поэзию гнилым стихом.
Рембо зарезав впопыхах,
на дыбу тащит он Шекспира,
а там Верлена в пух и прах
разносит варварская лира.
Резов и весел, как дитя,
он Гете смешивает с пылью
и Рильке обрывает крылья,
задорно глазками блестя.
И нежных дам — от Сары Тисдейл
до Эдны Сент-Винсент-Миллей —
с жестокостью особой п...ит
строфой чугунною своей.
Да что об этом толковать!
Толмач по-своему балдеет,
хоть свой аккаунт замарать
и то, как надо, не умеет.
И не задушишь, не убьешь
прозектора от перевода,
который тычет год за годом
в поэзию сапожный нож.
6 декабря 2015 — 3 июня 2019
Исправленный Пастернак. Новая версия
Исправленный Пастернак. Новая версия
Незнаменитым быть красиво!
И не стремись подняться ввысь!
А лучше сам, спалив архивы,
сожги свою всю рукопись.
Важней всего — самоотдача.
Успех вредней, чем неуспех,
ведь притчей, даже что-то знача,
ты станешь на устах у всех.
Известность — это самозванство!
На кой тебе, в конце концов,
любовь какого-то пространства
и вечный будущего зов?
Пускай останутся пробелы
в судьбе, а не среди бумаг,
места и главы жизни целой,
похоронив на их полях.
Нырни поглубже в неизвестность
и там упрячь свои шаги;
и напусти туману в местность,
чтоб видно не было ни зги.
От твоего живого следа
не сохранится даже пядь.
Ни пораженья, ни победы
не нужно будет отличать.
Помри — но не единой долькой
не отличайся от лица.
Будь мертвым, но живым — и только —
живым и мертвым — до конца.
13 мая 2019
В.Шекспир. Сонет LXVI
W.Shakespeare
Sonnet LXVI
Марш пенсионеров
Марш пенсионеров
Поседели пряди, выцвели глаза,
тело ослабело до предела,
ум зашел за разум, тусклая слеза
по щеке стекает то и дело.
Наши слезы — слякоть, наша боль — пустяк,
наши беды — суета и скука.
Мы воспроизводим только кавардак,
жить мешая сыновьям и внукам.
Что нам, в самом деле, надо от детей?
Ты скажи спасибо, что не брошен,
не забыт в приюте с пенсией своей —
маленькой, но все-таки хорошей.
Нищие, больные, мы чадим, как дым,
и собою пачкаем природу.
Мы на все согласны, все мы отдадим:
гаражи, сады и огороды.
Вывозите вещи, забирайте дом,
заселяйтесь — мы не станем спорить:
хоть квартиры наши нажиты трудом,
обменяем их на крематорий.
Помощи не просим, пасынки хрущоб,
смертью тоже не разочаруем:
вы нам бюллетени положите в гроб —
мы за вас и там проголосуем.
Поседели пряди, выцвели глаза,
тело ослабело до предела,
ум зашел за разум, тусклая слеза
по щеке стекает то и дело...
24 ноября — 12 декабря 2018
Поется на мотив «Старой военной песни» Б. Окуджавы
https://www.youtube.com/watch?v=9X8qUD5Yu8A
Русская народная песня
Русская народная песня
то ли лопнула струна
то ли отзвенела
то ли кончилась война
то ли надоела
то ли дождик то ли снег
то ли небо ясно
то ли помер человек
то ли жил напрасно
то ли солнце в облаках
то ли месяц в луже
ни за совесть ни за страх
никому не нужен
то ли вспыхнула весна
то ли приостыла
то ли бросила жена
то ли отпустила
то ли не было любви
то ли оскудела
господи благослови
на благое дело
то ли посох то ли плуг
то ли все постыло
не заплачет лучший друг
у твоей могилы
то ли выплыла луна
то ли солнце село
то ли лопнула струна
то ли отзвенела
3-9 февраля 2019
«Давай умрем одновременно...»
«Давай умрем одновременно...»
Тане
1
Давай умрем одновременно,
в один и тот же день и час,
чтобы другой не лез на стену,
оплакав одного из нас.
Одно из двух: тебе закроет
глаза любимый человек
или ему своей рукою
закроешь ты глаза навек.
Что лучше: совершая тризну,
другого проводить во тьму
иль самому проститься с жизнью,
чтоб не остаться одному?
Что хуже: тосковать в разлуке
и волю дать слезам своим
иль помирать, томясь от муки
о том, что станется с другим?
Не знаю я. Ни этой доли
не пожелаю я, ни той:
непостижимо много боли
и в той развязке, и в другой.
Немыслимость такой напасти
не в силах мы перебороть:
как можно разрывать на части
единую по сути плоть?
Единую по сути душу
нельзя бензопилой кроить,
нельзя планиду нашу рушить
и по живому резать нить.
Что остается? Только верить,
любить, надеяться и ждать —
и Тот, Кто закрывает двери,
пошлет, быть может, благодать:
обнять друг друга на мгновенье,
пред тем как жизнь оставит нас...
Давай умрем одновременно,
в один и тот же день и час...
7-8 декабря 2016
2
Жить вечно — вдруг у нас получится,
и мы ни разу не умрем.
Вдруг не заметит смерть-разлучница
что мы с тобой еще живем;
забудет насылать болезни,
не даст ни горя, ни тоски,
и мы вовеки не исчезнем
предначертанью вопреки
Оставит время нас в покое,
и не дотронется распад,
и распахнется нам с тобою
любви и счастья вертоград.
И воплотятся наши грезы,
и осенит нас благодать,
и будут удивляться звезды
и люди недоумевать.
Однако, если в одночасье
увидит смерть, что целы мы,
что на свету любви и счастья
убереглись от вечной тьмы, —
то разъярится непременно
и в тот же миг накажет нас...
И мы умрем одновременно
в один и тот же день и час...
3-4 ноября 2018
Тициан Табидзе. Стихотворение-лавина
Тициан Табидзе
Стихотворение-лавина
Не я пишу стихи... Я сам написан ими:
навек судьба моя к строке пригвождена.
Поэзия сродни сорвавшейся лавине,
что заживо тебя похоронить должна.
Из яблоневых снов, из лепестков цветущих
явился я на свет апрельскою порой.
Как слезы, светлый дождь из глаз моих все пуще
слезами истекал, блистая чистотой.
А значит, написав стихотворенье это,
сойду в могилу я, но жить ему дано,
а если тронет грудь хоть одного поэта,
тем самым за меня заступится оно
и выскажется так: на берегу Орпири
жил бедный паренек, и он стоял на том,
что одному ему, бряцавшему на лире,
поэзия была и хлебом, и вином;
его любовь к земле и солнцу Сакартвело *
тиранила его до гробовой доски,
и хоть любви не знал и счастья не имел он,
но миру подарил счастливые стихи.
Не я пишу стихи, я сам написан ими:
навек судьба моя к строке пригвождена.
Поэзия сродни сорвавшейся лавине,
что заживо тебя похоронить должна.
* Так грузины порой называют Грузию в настоящее время
17 — 20 апреля 2018
ტიციან ტაბიძე
ლექსი მეწყერი
მე არ ვწერ ლექსებს... ლექსი თვითონ მწერს,
ჩემი სიცოცხლე ამ ლექსს თან ახლავს.
ლექსს მე ვუწოდებ მოვარდნილ მეწყერს,
რომ გაგიტანს და ცოცხლად დაგმარხავს.
მე დავიბადე აპრილის თვეში,
ვაშლების გაშლილ ყვავილებიდან,
მაწვიმს სითეთრე და წვიმის თქეში
მოდის ცრემლებად ჩემს თვალებიდან.
აქედან ვიცი, მე რომ მოვკვდები,
ამ ლექსს რომ ვამბობ, ესეც დარჩება,
ერთ პოეტს მაინც გულზე მოხვდება
და ეს ეყოფა გამოსარჩლებად.
იტყვიან ასე: იყო საწყალი,
ორპირის ფშანზე გაზრდილი ბიჭი.
ლექსები იყო მისი საგზალი,
არ მოუცვლია ერთი ნაბიჯი.
და აწვალებდა მას სიკვდილამდე
ქართული მზე და ქართული მიწა,
ბედნიერებას მას უმალავდენ,
ბედნიერება მან ლექსებს მისცა.
მე არ ვწერ ლექსებს, ლექსი თვითონ მწერს,
ჩემი სიცოცხლე ამ ლექსს თან ახლავს.
ლექსს მე ვუწოდებ მოვარდნილ მეწყერს,
რომ გაგიტანს და ცოცხლად დაგმარხავს.
Кристофер Марлоу. Страстный шепард ту хиз возлюбленной (в развитие метода)
Кам лив виз ми, со мной живи
в великолепии любви,
как будто заново познав
зэт воллес, гровс, красу дубрав.
В луга, что от цветов пестры,
свой флокс приводят овчары.
И трели бёрдс под водопад
мелодьес мадригалс звучат.
Тебе устрою бэд из роз,
чтоб хорошо тебе спалось,
из ливз оф миртл я сплету,
и подарю тебе наряд
из самой нежной вул ягнят,
коралл на пуговицы дам,
златые баклес к слипперам.
Мы стро для белта соберем,
украсим платье амбером.
Чтоб счастью душу распахнуть,
кам лив виз ми, моею будь.
Устроят шеппарды для нас
с веселым шумом синг энд данс.
Чтоб счастье возносило в высь,
ты будь май лав, ко мне стремись.
«Снова замерло все в целом мире...»
«Снова замерло все в целом мире...»
Снова замерло все в целом мире,
дверь не скрипнет, не вскрикнет пиит,
только слышно в какой-то квартире
одинокий сверлильщик не спит.
И никто никогда не узнает,
что он сверлит в потемках опять,
словно поиском клада он занят,
но не может никак отыскать.
Веет с поля ночная прохлада,
с яблонь цвет облетает густой,
но какого рожна тебе надо,
ты скажи нам, сверлильщик лихой.
Может, брошен неверной женою,
ты вершишь этот страстный сверлеж,
лезешь на стену ночью глухою
и соседям поспать не даешь?
11 января 2018
Лилит и Ева
— Представь: живу, как королева!
А у тебя-то что за вид?..
— Ты счастлива, — спросила Ева.
И не ответила Лилит.
17 декабря 2016
Так вроде получше...
Не звони мне, не звони...
Не звони мне, не звони,
не звони мне, ради Бога,
через время не тяни
голос тихий и глубокий.
Звёзды тают над Москвой...
Я не позабыла гордость:
не хочу я слышать голос,
не хочу я слышать голос,
ненавистный голос твой.
Без тебя проходят дни.
Я тебя отлично знаю.
Умоляю — не звони,
не звони мне — заклинаю.
Не тянись издалека,
чтоб под этой звёздной бездной
не раздался гром небесный,
не раздался гром небесный
телефонного звонка.
Не звони мне, не звони...
Я давно в твоей судьбе
ничего уже не значу.
Я забыла о тебе,
я сумела, я не плачу.
Все давно перетерпя,
я дышать не перестала
и опять счастливой стала,
и опять счастливой стала —
потому что без тебя.
Не звони мне, не звони...
Имя
Имя
Уходит человек во тьму,
но остается имя.
О, как не хочется ему
мерцать между живыми.
Как хочется ему вернуть
свое пустое тельце
туда, где вспомнит кто-нибудь
законного владельца.
А если в памяти пустой
он не найдет ответа,
то безымянной тишиной
растает имя это.
23 июля 2017
Вторая роль
Вторая роль
Один взлетает ввысь, под купол небосвода,
другой с высот на дно летит на всех парах,
а ты всегда в тени, ты — мастер эпизода,
хотя и не статист, но на вторых ролях.
Тебе поблажки нет, ты не имеешь права
ни на какой каприз, ни на какой доход,
не должен ты мечтать ни про какую славу,
а лишь благодарить за новый эпизод.
Сжимаешь кулаки, играешь желваками,
одолеваешь лень, превозмогаешь боль,
чтоб не терять себя в чужой и пошлой драме
и гениально спеть свою вторую роль.
Не властелин афиш и не слуга кармана,
ты — вечности должник, бессмертия монах...
Когда-то Сам Господь в долине Иордана,
сойдя с благих небес, был на вторых ролях...
2 августа 2017
Р. Бернс. История украденного стихотворения
Р. Бернс. История украденного стихотворения
Сперва Роберт Бернс стырил этот стишок у хорошо известной в узких кругах «крестьянской» поэтессы Изобель Пейган (1740-1821), называвшей себя Тибби. Это была неординарная личность. Несмотря на серьезные физические недостатки (косоглазие, хромоту и большую опухоль в боку), она обладала острым саркастическим умом и твердым характером. Поскольку заниматься тяжелым крестьянским трудом ей было не под силу, а жить как-то надо, она начала писать стихи и распевать их (говорят, у нее был прекрасный голос) в небольшом нелегальном пабе, который она открыла в собственном домике и который с удовольствием посещали тогдашние аристократы, наслаждаясь не только пасторальной лирикой Изобель, но и ее злободневными сатирическими стихами.
Стишок, который Бернс исхитил у Пейган, получил хождение в виде песни. Как мне представляется, Бернс заметил, что для полноценного диалога, имеющего место быть в стихотворении, в нем не хватает одной строфы, дописал ее (3-я строфа, припев не в счет) и тиснул как свой собственный. Как ни странно, бернсовский вариант затмил исходный пейгановский. Впрочем, к тому времени Бернс был уже достаточно известен как поэт не только в Шотландии (Великобритании).
Через пару лет Бернсу то ли стыдно стало, то ли он узнал о публикации оригинальной версии Пейган, то ли по какой-то иной неведомой нам причине, но он урезал скраденный стишок, несколько видоизменил оставшиеся от Пейган строфы, поменял тональность песенки, соорудив из буколической пасторали буколически-мистическую, но при этом свято сохранил припев, доставшийся ему «по наследству» от малоизвестной «крестьянской» поэтессы Тибби, которая, будучи старше Бернса на 19 лет, пережила его на 25 лет, так и не дождавшись выхода в свет своего сборника, опубликованного в Глазго в 1805 г. спустя 4 года после ее смерти.
Роберт Бернс
«Вел стада он без труда...» (вариант 1)
Вел стада он без труда,
вел в долину, где всегда
вереск есть и есть вода,
вел стада любимый.
Когда я шла по-над ручьем,
то повстречалась с пастухом,
и он укрыл меня плащом,
назвал своей любимой.
— Давай присядем над водой,
где волны плещут чередой,
а там — орешник под луной,
средь ночи недвижимой.
— Меня не так учила мать,
чтоб дурочку с тобой свялять
и портить жизни благодать
тоской неутолимой.
— Тебя я усажу на трон,
одену в бархат и виссон
и буду твой лелеять сон
и звать своей любимой.
— Раз так, то под твоим плащом
пойдем — пастушка с пастухом;
я счастлива войти в твой дом
и стать твоей любимой.
— Пока вода бурлит в морях,
сияет солнце в небесах,
горит огонь в моих глазах, —
я твой, я твой любимый.
Вел стада он без труда,
вел в долину, где всегда
вереск есть и есть вода,
вел стада любимый.
7-9 августа 2017
Роберт Бернс
«Вел стада он без труда...» (вариант 2)
Вел стада он без труда,
вел в долину, где всегда
вереск есть и есть вода,
вел стада любимый.
Услышав пение дроздов
в чащобе Клоденских лесов
ведет овец на этот зов, —
спешит ко мне любимый.
Мы с ним над Клоденской водой
следим за нежною волной,
орешник видим под луной,
средь ночи недвижимой.
А в замке Клоденском у нас,
в полночный полнолунный час,
в саду порхая, феи в пляс
пускаются незримый.
Ни дух ночной, ни домовой
не потревожит наш покой:
Любовь и Небеса с тобой,
а ты — со мной, любимый.
Страсти нежной не тая,
ты любил — влюбилась я;
пусть умру — но я твоя,
я твоя, любимый.
Вел стада он без труда,
вел в долину, где всегда
вереск есть и есть вода,
вел стада любимый.
8-9 августа 2017
Примечание. Клоден — приток реки Нит. На берегу Клодена расположен старинный замок. Как утверждает Канонгейт (первое научное издание стихотворений Бернса, увидевшее свет в 2003 г.), это все еще живописное место, особенно привлекательное в осеннее время года.
60 лет — пора любви!
60 лет — пора любви!
Не надо учить уроки, как в 10. Не надо ходить на лекции, как в 20. Не надо жениться, как в 30. Не надо воспитывать детей, как в 40. Не надо преуспевать, как в 50. Все это только отвлекает от любви.
А когда ничто не отвлекает, как в 60, остается только любить. Если же выпало еще и быть любимым, значит, предыдущие 59 лет прожиты не совсем напрасно.
Что такое любовь в 60 лет, определил Жванецкий: это испуг в ее глазах, все остальное — то же самое.
3 октября 2017
Роберт Бернс. Охотничья песня, или Шотландская куропатка
Роберт Бернс
Охотничья песня, или Шотландская куропатка
Охотиться нужно с оглядкой, друзья,
охотиться можно с оглядкой, друзья:
кто целится влет, кто с колена пальнет, —
но всех проведет куропатка моя.
И вереск расцвел, и кончался покос,
и кто нас тогда на охоту понес?
Торфяник прошли, вересняк перешли —
и вдруг куропатку узрели вдали.
На розовой пустоши в тот самый час
была куропатка заметна для глаз:
ее оперенье сверкало светло,
но мигом вставала она на крыло.
Взошел над холмами старик Аполлон,
озлился на птицу блиставшую он
и место, где грелась на солнце она,
лучом золотым озарил он сполна.
Гоняли ее по лугам, средь холмов
глазастые парни из лучших стрелков:
ну, вроде сидит ни жива ни мертва,
но порх! — и мгновенно была такова.
Охотиться нужно с оглядкой, друзья,
охотиться можно с оглядкой, друзья:
кто целится влет, кто с колена пальнет, —
но всех проведет куропатка моя.
26 августа 2017
Примечание. Здесь у Бернса эротическая подоплека. Стишок посвящен некой Агнес МакЛахоуз, которая была против его публикации. Впервые напечатан только в 1808 г., когда Бернса уже 12 лет как не было в живых.
Robert Burns
Hunting Song or The Bonie Moor-Hen
Chorus:
I rede you, beware at the hunting, young men!
I rede you, beware at the hunting, young men!
Take some on the wing, and some as they spring,
But cannily steal on a bonie moor-hen.
The heather was blooming, the meadows were mawn,
Our lads gaed a-hunting ae day at the dawn,
O’er moors and o’er mosses and monie a glen:
At length they discovered a bonie moor-hen.
Sweet-brushing the dew from the brown heather bells,
Her colours betray’d her on yon mossy fells!
Her plumage outlustered the pride o’ the spring,
And O, as she wanton’d sae gay on the wing.
Auld Phoebus himsel’, as he peep’d o’er the hill,
In spite at her plumage he tryed his skill:
He level’d his rays where she bask’d on the brae -
His rays were outshone, and but mark’d where she lay!
They hunted the valley, they hunted the hill,
The best of our lads wi’ the best o’ their skill;
But still as the fairest she sat in their sight,
Then, whirr! she was over, a mile at a flight.
Роберт Бернс. «Та, что постель стелила мне...»
Роберт Бернс
«Та, что постель стелила мне...»
Горами брел я кое-как,
и зимний шквал меня терзал
и обнимал холодный мрак, —
и я устал искать привал.
Но я изведал благодать
по воле девушки одной,
пустившей переночевать
меня в уютный домик свой.
Отвесив девушке поклон
за доброту, за свет в окне,
я попросил ее сквозь сон,
чтобы постель постлала мне.
Перину взбила мне она
руками снежной белизны
и молвила, налив вина:
«Ложитесь: вы поспать должны».
И вышла, торопясь слегка,
а я сказал, что не усну:
подушка, мол, невелика,
мол, я прошу еще одну.
Другую принесла она,
доверившись моим словам,
и так была со мной нежна,
что я припал к ее губам.
Она в мою уперлась грудь.
«Иль вовсе нет у вас стыда?!
Но если любите чуть-чуть,
меня не тронете тогда».
Припухлость губ и влажность глаз
я видел, словно бы во сне;
зарею вспыхнула тотчас
та, что постель стелила мне.
Белели холмики грудей,
как первый снег на целине,
хотя была весны милей
та, что постель стелила мне.
И зацелованная мной,
не зная, что сказать в ответ,
меж мною лёжа и стеной,
она и встретила рассвет.
Пред ней, когда взошла заря,
я нежно извиняться стал.
Она краснела, говоря:
«Зачем ты жизнь мою сломал?»
Губами слезы на глазах
я осушал ей в тишине.
«Не плачь: я остаюсь в горах,
чтоб ты постель стелила мне».
Тогда из нового сукна
взялась, веселая вполне,
кроить рубашку мне она —
та, что постель стелила мне.
Где б ни была любовь моя —
та, что постель стелила мне, —
до смерти не забуду я
ту, что постель стелила мне.
17-22 августа — 26 сентября 2017
The Lass That Made The Bed To Me
When Januar’ wind was blawin cauld,
As to the North I took my way,
The mirksome night did me enfauld,
I knew na where to lodge till day.
By my guid luck a maid I met
Just in the middle o’ my care,
And kindly she did me invite
To walk into a chamber fair.
I bow’d fu’ low unto this maid,
And thank’d her for her courtesie;
I bow’d fu’ low unto this maid,
An’ bade her mak a bed to me,
She made the bed baith larger and wide,
Wi’ twa white hands she spread it down,
She put the cup to her rosy lips,
And drank: — ‘Young man, now sleep ye soun’.’
She snatch’d the candle in her hand,
And frae my chamber went wi’ speed,
But I call’d her quickly back again
To lay some mair below my head:
A cod she laid below my head,
And served me with due respeck,
And, to salute her wi’ a kiss,
I put my arms about her neck.
‘Haud aff your hands, young man,’ she said,
‘And dinna sae uncivil be;
Gif ye hae onie luve for me,
O, wrang na my virginitie!’
Her hair was like the links o’ gowd,
Her teeth were like the ivorie,
Her cheeks like lilies dipt in wine,
The lass that made the bed to me!
Her bosom was the driven snaw,
Twa drifted heaps sae fair to see;
Her limbs the polish’d marble stane,
The lass that made the bed to me!
I kiss’d her o’er and o’er again,
And ay she wist na what to say.
I laid her ‘tween me an’ the wa’ —
The lassie thocht na lang till day.
Upon the morrow, when we raise,
I thank’d her for her courtesie,
But ay she blush’d, and ay she sigh’d,
And said: — ‘Alas, ye’ve ruin’d me!’
I clasp’d her waist, and kiss’d her syne,
While the tear stood twinklin in her e’e.
I said: — ‘My lassie, dinna cry,
For ye ay shall mak the bed to me.’
She took her mither’s holland sheets,
An’ made them a’ in sarks to me.
Blythe and merry may she be,
The lass that made the bed to me!
The bonie lass made the bed to me,
The braw lass made the bed to me!
I’ll ne’er forget till the day I die,
The lass that made the bed to me.
1795
«Торчать на прухе — некрасиво...»
«Торчать на прухе — некрасиво...»
Торчать на прухе — некрасиво.
Не это поднимает ввысь.
Не стоит лайкать торопливо,
над комментарием трястись.
Цель коммента — самоотдача,
а не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
облайкивать буквально всех.
Не делай пост из самозванства,
так пости, чтоб, в конце концов,
тебе отлайкнулось пространство,
услышав этот прушный зов.
И надо выбирать умело
поэтов лучших, а не так,
чтобы дизлайкать оголтело
и банить, угодив впросак.
Не окунайся в неизвестность,
где постятся твои враги,
и не ходи в чужую местность:
мозги и лайки береги.
Не превращайся в постоеда
и ноут не бери в кровать,
и, кстати, ужин от обеда
ты все же должен отличать.
И с ником не играй нисколько:
строчи от своего лица,
строчи, поэт, строчи — и только,
ведь у странички нет конца.
17 августа 2017
Мани фест
Мани фест
Я бухаю у фонтана,
я внюхаю аромат,
я не то, чтоб очень пьяный,
но ни в чем не виноват.
Квадратура черных окон
испарилась до зари,
и пузырь я свой укнокал
на четыре тридцать три.
Пусть мучители стоп-кранов
в туалетной блицтурне
на пятнадцать килограммов
похудеют обо мне.
25-26 февраля 2017
Как я делал хаггис
Как я делал хаггис
Я занимаюсь Бернсом. Бернс — шотландец. Шотландцы обожают хаггис. Когда эта немудрящая триада выстроилась в моем мозгу, мне тоже захотелось пообожать хаггис. Хотя бы один раз в жизни. Кому-то мерещилась Шотландии кровавая луна. Мне замерещился хаггис.
25 января, в день рождения Бернса, вся Шотландия под звуки волынки аппетитно поедает хаггис, запивая блюдо шотландским виски. Все остальные дни, впрочем, шотландцы проделывают то же самое, зачастую даже и без хаггиса, но 25 января — это святое. Сглотнув слюну, я решился.
Что такое хаггис? Прежде всего это овечий желудок. Плюс прочие потроха. Стало быть, надо искать какую-нибудь овцу, которая спит и видит поделиться со мной своим курдюком. Найти ее можно только на рынке. И я пошел на рынок.
Два торговых места, обложенные бараниной, мне с ходу отказали. Причем посмотрели на меня как на извращенца. Я, в свою очередь, посмотрел на торговок взором расстроенного барана, пролетевшего мимо ворот, и обескурдюченно побрел восвояси не хаггисо хлебавши. Потом я еще куда-то ходил, кому-то звонил, с кем-то договаривался... Но вот ведь овечий потрох! Все бараны словно сговорились оставить меня без искомого блюда.
С месяц назад, однако, мне повезло. Торгующая бараниной дама приняла мои печали близко к сердцу и начала названивать знакомому владельцу овечьей отары. Лишний курдюк нашелся! О благословенная Шотландия! О великий Бернс! О вожделенный хаггис! Завтра у меня будет желудок и прочие ингредиенты овечьего брюха!
На следующий день я был на месте в назначенное время. «100 рублей», — сказала мне торгующая дама и выложила на прилавок крепко раздутый и почему-то наглухо закупоренный пакет. «Он не вычищен, — сказала мне продавщица, имея в виду овечий потрох, — и, как вам сказать, немножко...» Она не рискнула оглоушить покупателя словом «воняет» — ведь я еще не расплатился, — вследствие чего избрала более пристойный глагол. Я легкомысленно протянул ей сотню, взял пакет, тянувший кило на 5, и, обалдевший от счастья, потопал на маршруточную остановку.
Через несколько минут ко мне вернулось самосознание. И я решил позвонить Тане. «Я купил желудок, — радостно начал я, — только...» И осекся. «Что только?» — без никакой радости спросила Таня. «Он не вычищен...» Реакция любимого абонента была мгновенной. «Если ты притащишь домой это...» Таня бросила трубку.
Было жарко, ради призрачной тени я шел к остановке дворами. Овечий пакет сильно оттягивал руку. Я решил передохнуть. Поставив пакет на землю, я принагнулся над ним и малость поворошил в запечатанном месте. Оттуда возникло такое благо, если не сказать покрепче, воние, что моему взбутетенному сознанию вернулась способность рассуждать. Конечно, я бы мог принести источник моей радости домой. Имею право. Я там прописан. Но ведь там прописана и Таня. Я представил себе самого себя, изгвазданного содержимым овечьего желудка, и ужаснулся представленному. Способность рассуждать обрела способность рассуждать логически. И я рассудил логически.
Шел я, как уже сказал, дворами, и на моем пути самым естественным образом предстали мусорные баки. Как кстати, обрадовался я и, недолго думая, можно сказать, совсем не думая, зашвырнул полиэтиленовый мешок в помойный бак. Запакованный овечий потрох на прощание обдал меня чем-то овечьим и, увы, не потрошенным. Как бы сборщики мусора, подумал я, не приняли содержимое пакета за расчлененку. И огляделся по сторонам. Иными словами, к моему логическому мышлению вернулась способность осознавать ответственность за совершенные мною поступки. Никого не было. Я облегченно вздохнул.
Выйдя на проспект, я обнаружил себя перед знакомой пиццерией. Пиццу я там не беру, но кальцоне или хачапури иногда позволяю себе. Так я предал Шотландию не то ради Грузии, не то ради Италии. Но предварительно вымыл руки.
Главное дело — хаггис продолжает мерещиться! Хоть он и не Шотландии кровавая луна...
3 августа 2017
Уроки Пушкина. «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...»
«Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...»
Александр Пушкин
Нет я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О как милее ты, смиренница моя!
О как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне, нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом все боле, боле
И делишь наконец мой пламень поневоле!
Когда в очередную пушкинскую годовщину заученно повторяют «Пушкин — наше все», порою даже не подозревают, насколько это верно. Он действительно «все», он во всем и везде, он в нас и вне нас, и нет такой области, сферы человеческой деятельности, где бы Пушкин не осуществил бы себя целиком и полностью, во всем грандиозном масштабе своей гениальной личности. Ни один человек ни до, ни после него не проявился и уже не проявится с такой беспредельной щедростью, неутомимостью и самозабвением, не раскрылся и уже никогда не раскроется так широко и полно как поэт, как гражданин, наконец как мужчина.
Пушкин не был педагогом, он даже не претендовал на эту роль и открыто презирал «новейшие самоучители» в виде новоявленных пророков и исправителей рода человеческого. И если сейчас речь идет об уроках, все-таки преподанных Пушкиным, то только потому, что мы самостоятельно, как говорится, в здравом уме и твердой памяти пытаемся их усвоить и освоить, — задача в общем-то непосильная для обыкновенного человека наших дней.
Пушкин был очень некрасив. В юношеском написанном по-французски стихотворении он назвал себя «сущей обезьяной». Эта кличка прижилась в свете и долго досаждала поэту. Кроме того, он был низок ростом, что, разумеется, не добавляло ему оптимизма в отношении собственной персоны. «Пушкин был собою дурен, — говорил брат поэта Лев Сергеевич, — но лицо его было выразительно и одушевленно; ростом он был мал, но сложен необыкновенно крепко и соразмерно. Женщинам Пушкин нравился; он бывал с ними необыкновенно увлекателен». Этому свидетельству вторит А.Н.Вульф, близкий приятель поэта, говоря, что «женщин он знает, как никто. Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного». Пушкин не был красив, но победы, одержанные им над самыми блестящими красавицами его времени, служат прекрасным доказательством того, что прекрасный пол могут сводить с ума не только писаные красавцы.
А я, повеса вечно праздный, —
писал он в другом юношеском стихотворении, —
Потомок негров безобразный,
Взращенный в дикой простоте,
Любви не ведая страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний.
Поэт еще в молодости четко осознал, что нужно женщинам, и как мужчина максимально соответствовал их ожиданиям. Надо полагать, «египетские» страсти в его «исполнении» повергали в экстатический шок тех, на кого они были рассчитаны и направлены. Женщины падали к его ногам, как зрелые, а порой и перезрелые, плоды с дерева. По свидетельству А.П.Керн, Пушкин «не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-либо приятно волновало его. Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи». Что ж, уважаемая (и обожаемая поэтом) Анна Петровна знала, что говорит. Многое тут было, конечно же, от игры в донжуана, многое от указанного выше юношеского комплекса неполноценности, переживаемого поэтом, многое от лихого молодечества, предписывающего мужчине менять женщин чаще, чем перчатки. Но было и нечто другое, о чем красноречиво поведала все та же А.П.Керн. «Живо воспринимая добро, Пушкин не увлекался им в женщинах; его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота... Причина того, что Пушкин очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключалось, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени», (Стоит в связи с этим сравнить божественные поэтические строки, посвященного А.П.Керн, и характеристику, данную ей поэтом в приватном письме. «Лед и пламень не так различны меж собой».) Доля истины в наблюдениях «блестящей» Анны Петровны, безусловно, имеется. Но только доля, да и то не слишком весомая.
Дело в том, что Пушкина при всем его «африканизме» привлекали именно достоинство, тихая простота и безыскуственность в отношениях с женщинами. Иначе бы ему никогда не удалось создать образ Татьяны Лариной, или бы тот вышел из-под его пера вымученным и нежизнеспособным. Его идеалом была та, о которой он когда-то сказал:
Она была нетороплива,
Нехолодна, неговорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей...
Все тихо, просто было в ней.
Этот образ всю жизнь оставался в сердце поэта «невостребованным», пока не обрел живые черты Натальи Николаевны Гончаровой. То, к чему бессознательно тянулась восприимчивая душа Пушкина, воплотилось всего лишь за несколько лет до его смерти, и достойно удивления и восхищения, с какой легкостью слетела с него вся эта «египетская» шелуха, когда он полюбил по-настоящему. Прежняя любовь поэта к женщинам, в общем-то бездуховная, несмотря на многочисленные «нерукотворные» свидетельства, оставленные для потомков, сменилась любовью к одной-единственной, к Мадонне, «чистейшей прелести чистейшему образцу». Только тогда поэт узнал истинную и весьма ничтожную цену «мятежным наслажденьям, восторгам чувственным, безумствам, исступленьям», которыми была наполнена его жизнь, узнал подлинную цену «молодым вакханкам», для которых он в немалой степени был всего лишь средством для достижения последними «последних содроганий». Настоящая же любовь к своей милой «смиреннице», как и все настоящее, оказалась «с кислинкой», как кисло-сладкое яблоко, которое на русский вкус гораздо слаще приторных «африканских» фруктов.
Пушкинское стихотворение «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем» относится к позднему периоду жизни поэта и, как представляется очевидным, адресовано супруге поэта Наталье Николаевне. На склоне жизни Пушкин с удивлением открывал в себе тягу к «мучительному» счастью. Он, которому почитали за честь уступить самые блистательные дамы Северной Венеции, был вынужден прибегать к «долгим моленьям», чтобы добиться взаимности собственной жены! Это дало повод многим исследователям (в том числе В.Брюсову) «жалеть» Пушкина: дескать, какая холодная досталась ему жена, несчастный поэт простирался во прахе перед «этой...», чтобы та «снизошла» до супружеских ласк. Хотя этим исследователям и прочим комментаторам стоило бы пожалеть самих себя. Ведь «смиренница Наталья Николаевна давала ему то, чего он не получал от «молодых вакханок», расточающих почем зря «пылкие ласки» и терзающих свои жертвы «язвами лобзаний». Она давала ему возможность почувствовать себя настоящим мужчиной.
В арсенале женщины, находящейся в законном браке, имеется немало средств отказать законному же супругу в близости, — и это прекрасно, когда любимые женщины отказывают нам! Благодаря этим отказам мы получаем шанс проявить все свои мужские качества в полной мере, что, если и удается, то только наедине с любимой женщиной. С нелюбимой или, Боже упаси, публичной женщиной, церемониться незачем: здесь «ключом» являются взаимное удовлетворение (пресловутый секс) или просто деньги. Мы, мужчины, будучи несостоятельны именно как мужчины, не умея как следует взяться за дело, не имея достаточно ума, чувства и подлинно мужского таланта, шастаем от своих законных половин налево и направо, прекрасно себя чувствуем и на всю жизнь остаемся безответными и безответственными «мальчиками», вечными студентами, ленивыми и нелюбопытными. Уж нам-то подавай исключительно «стенающих» и «кричащих»: с ними и хлопот меньше, и вообще... С умными, знающими себе цену женщинами нам просто не совладать, — этому ни в школах, ни в институтах не учат. Не потому ли нынче уделом умных и знающих себе цену становится гордое одиночество, потому как не из кого выбрать. Нынешние мужики обходят таких женщин за версту, придумывая себе дешевые отговорки типа «если красивая, значит, дура». Любовь — это ведь, прошу прощения, не секс. Любовь требует полного напряжения всех наших телесных и духовных сил — прежде всего духовных. (Если в двух словах, то секс — это любовь к противоположному полу как таковому, а любовь — это влечение к одной-единственной представительнице или к одному-единственному представителю этого самого противоположного пола. Вот почему знаменитая фраза о том, что «секса у нас нет», может означать еще и то, что женщина, ее произнесшая, окружена подлинной любовью и не знает механических проявлений секса. В таком случае ей можно только позавидовать, а не смеяться над ней.)
Причина, по которым нежные супруги отказывают своим нежно любимым супругам в интимной близости, могут быть самыми различными. Пресловутое «болит голова» может быть, к примеру, инстинктивным протестом против рутины супружеского ложа, и для умного мужчины женская мигрень — это сигнал к самоусовершенствованию. Женщина может быть просто молода, неопытна, непорочна, «стыдливо-холодна», она могла иметь родителей-пуритан и получить строгое воспитание. Святая обязанность мужчины, коль скоро он вступает в брак, помочь жене избавиться от девических комплексов, для чего следует иметь запас умения, терпения и такта. Кроме того, надо... впрочем, лучше, чем А.И.Гончаров в своей «Обыкновенной истории», все равно не скажешь, потому воспользуемся цитатой. «Чтоб быть счастливым с женщиной... надо много условий... надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, по методе, если хочешь, чтоб она поняла и исполнила свое назначение... О, нужна мудреная и тяжелая школа, и эта школа — умный и опытный мужчина!»
Задолго до нравоучения Гончарова Пушкин был этим самым умным и опытным. Добиваясь своей возлюбленной («долгие моленья»), он снаряжал в бой все свое остроумие, весь свой интеллект, всю свою изобретательность, наконец весь свой талант — и как же счастлива была та, ради которой первый русский поэт становился на колени! Может быть, она проявляла неуступчивость инстинктивно или сознательно (женщины хитры, этого у них не отнять), нарочно оттягивала миг «последних содроганий», чтобы в полной мере насладиться прелюдией, в которой поэт был подлинным виртуозом. Зато когда он — настоящий мужчина! — наконец-то добивался своего «мучительного счастья»... На этом остановимся, ибо всякие догадки такого рода уже выходят за рамки приличия. Иначе как редкостным по нынешним временам понятием «супружеская гармония» это состояние не обозначить... Незадолго до свадьбы поэт написал:
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Он оказался прав, хотя сравнение земной женщины с Богоматерью отдает кощунством. Но поэтам и влюбленным, сказал Бомарше, прощаются всяческие безумства, а влюбленным поэтам — тем более...
Стихотворение Пушкина «Нет, я не дорожу...» — это еще и урок того, как подобает писать на интимные темы. С какой осторожностью, чуткостью и целомудрием поэт в нескольких строках разворачивает целую философию обладания любимой женщины; это пример того, как можно, сказав буквально обо всем, не опуститься до пошлости и похабщины, без чего иные нынешние русские «классики» не мыслят себе литературного произведения.
И последнее. Как ни соблазнительно считать лирического героя и адресата стихотворения «Нет, я не дорожу...» четой Пушкиных, справедливости ради следует отметить: ни в одном источнике об этом прямо не говорится. И никто не вправе (даже В.Брюсов) свои случайные соображения выдавать за истину.
Июнь 1999
Загадка гамзатовских «Журавлей»
Загадка гамзатовских «Журавлей»
Светлой памяти
Расула Гамзатова, Наума Гребнева,
Яна Френкеля, Марка Бернеса —
создателей великой песни...
Я не собирался заниматься «журавлистикой» (спасибо Сергею Буртяку за этот ослепительный «термин»), но неожиданно для самого себя сделал перевод гамзатовских «Журавлей». Я не хотел анализировать канонический и канонизированный текст Наума Гребнева, но вопросы, возникшие к моему переводу, заставили меня как следует вникнуть в оригинал, ставший первоосновой знаменитой песни. Я не предполагал рассуждать по поводу обвинений в плагиате, предъявленных года три назад Расулу Гамзатову, но в результате мне пришлось искать информацию о некой Маро Макашвили, погибшей 19 февраля 1921 года в бою с «большевистскими оккупантами» (оказывается, были и такие). Словом, все получилось случайно. Поэтому начну с благодарностей:
— поэту и переводчику Константину Еремееву — за первичные данные о «первоисточнике» «Журавлей»;
— переводчице Алене Алексеевой — за вдумчивый и скрупулезный комментарий к моему переводу;
— уже упоминавшемуся писателю и поэту Сергею Буртяку — за вдохновенное и вдохновляющее отношение к моей работе;
— однофамилице поэта Расула Гамзатова Патимат Гамзатовой — за обстоятельный подстрочник обеих авторских версий «Журавлей» и за подробное истолкование отдельных аварских слов и выражений;
— доктору филологических наук, профессору Александру Флоре — за беспощадный разбор моих несовершенных с точки зрения науки опусов, а также за пиетический анализ классических произведений литературы.
Особая благодарность — моему давнему другу, поэтессе и переводчице Ирине Санадзе — за переводы соответствующих грузинских текстов, понадобившихся мне при составлении настоящей статьи, и поиски необходимо нужных мне материалов.
Итак, начнем.
Предыстория
По словам Расула Гамзатова, песня «Журавли», родилась «в городе Хиросиме» (здесь и дальше цитируется статья поэта «Зов журавлей», 1990). Это было в 1965 году, «у памятника японской девочке с белым журавлем». «Случилось так, — пишет Гамзатов, — что когда я стоял в толпе в центре человеческого горя, в небе появились вдруг настоящие журавли. Говорили, что они прилетели из Сибири. Их стая была небольшая, и в этой стае я заметил маленький промежуток». В этот момент поэту «вручили телеграмму» из советского «посольства в Японии, в которой сообщалось о кончине» матери. Он тут же вылетел домой, а «на всей воздушной трассе» «думал о журавлях, о женщинах в белых одеяниях (белый — цвет траура в Японии — Ю.Л.), о маме, о погибших двух братьях, о девяноста тысячах погибших дагестанцев, о двадцати миллионах (а теперь выясняется, что их значительно больше), не вернувшихся с войны, о погибшей девочке из Освенцима и ее маленькой кукле, о своих журавлях. О многом думал... но мысли возвращались к белым журавлям».
В том же году Гамзатов «написал несколько вариантов стихов, не думая и не предполагая, что один из них станет песней, которая отзовется в сердцах людей и приведет» к нему «новых друзей». По-видимому, основная версия «Журавлей» и была опубликована три года спустя в 4-м номере престижного советского журнала «Новый мир» и выглядела в переводе Наума Гребнева следующим образом:
Мне кажется порою, что джигиты,
С кровавых не пришедшие полей,
В могилах братских не были зарыты,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Сейчас я вижу: над землей чужою
В тумане предвечернем журавли
Летят своим определенным строем,
Как по земле людьми они брели.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?
Летит, летит по небу клин усталый —
Мои друзья былые и родня.
И в их строю есть промежуток малый —
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я улечу за тридевять земель,
На языке аварском окликая
Друзей, что были дороги досель.
Как видим, цепочка авторских размышлений: умершая от лейкемии японская девочка — белые журавли над Хиросимой — умершая мама автора — его погибшие в великую Отечественную войну братья, братья-дагестанцы и советские солдаты, — привела к созданию текста, если и способного стать песней, то исключительно в границах дагестанских гор и степей. Следы этих размышлений можно различить в третьей строфе: лирический субъект стихотворения наблюдает белых сибирских журавлей, вероятно, стерхов, летящих «над землей чужою». В аварском языке слово «джигит» (храбрец, герой) имеется, но к моменту написания «Журавлей» практически вышло из употребления. «Мне казалось, — не случайно пишет автор стихотворения, — что слово “джигит” придает стихотворению национальную окраску». Автору не казалось: так было на самом деле. Не только слово «джигит» придавало «Журавлям» местный, дагестанский колорит, но и журавли, выкликающие «чьи-то имена» на языке, похожем на аварский, хотя тут явно перепутаны причинно-следственные связи: сперва, естественно, появилась «речь аварская», а только потом ее носители пытались подражать звукам природы, в том числе и журавлиному курлыканью.
Контуры будущей песни явственно видны в первоначальной версии, а вторая строфа вошла в окончательный текст без изменений. Пошли ему на пользу и сокращения. Особенно это касается третьей строфы, где журавли «летят своим определенным строем» — клином, — «как по земле людьми они брели». Но солдаты не ходят клином «по земле», а строем, напоминающем журавлиный клин, то есть пресловутой «свиньей» в свое время двигались тевтонские рыцари. Да и слово «брели» по отношению к солдатам великой Отечественной работает на снижение образа: солдаты ходят строем, бегут в атаку, припадают к земле, но как приспособить глагол «брести» к военным действиям? Солдаты бредут, допустим, во время передислокации боевых соединений либо при отступлении («Он представил себя с тощим “сидором” за плечами, уныло бредущим куда-то в неведомый тыл». М.Шолохов. Они сражались за родину). «Брели» в концентрационные лагеря смерти солдаты, взятые в плен. Но ведь автор говорит не о пленных.
В «новомирском» тексте журавли летят «в тумане предвечернем» — отметим это обстоятельство для себя, поскольку оно пригодится в дальнейшем, и побредем дальше.
Рождение песни
«Журавли» стали песней благодаря Марку Бернесу. Именно он увидел в опубликованном тексте прообраз будущего шедевра, он же предложил заменить «джигитов» на «солдат». «Бернес спросил меня, — пишет Гамзатов, — Расул, ты не будешь против того, если слово “джигиты” заменю словом “солдаты”»? Впоследствии, «услышав песню», поэт понял, «что слово “солдаты” вносит в нее новое значение, делает ее не столько дагестанской, кавказской, сколько русской, советской, общечеловеческой». Кроме того, Бернес, попросил автора «сократить несколько строк для песенного варианта». Скорей всего дело было не совсем так, и переделка текста носила совместный — автора и переводчика — характер; не случайно Гамзатов отмечает: «Мой друг Наум Гребнев превосходно перевел “Журавлей” на русский язык. Он был не просто переводчиком, а почти соавтором». Плодом коллективных усилий стал широко известный текст:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Летит, летит по небу клин усталый,
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый —
Быть может, это место для меня?
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Я полагаю, так и следует публиковать эти стихи — с повтором первого куплета, — как исполнял эту песню сам Бернес, а после него и другие певцы. Постараюсь обосновать свою точку зрения.
Строфа 1. Лирический герой стихотворения видит настоящих белых журавлей (вспомним статью Гамзатова) и предполагает, что не пришедшие с войны солдаты превратились в этих птиц. Хотя солдаты полегли не только в нашу землю, но и в землю противника, надо полагать, все погибшие стали белыми журавлями. Речь идет исключительно о советских солдатах, поскольку «вынуть» стихи и написанную на них песню из контекста победы Советского Союза в великой Отечественной войне не представляется возможным. Напомню: песня была создана в 1968 г., за два года до 25-летия великой Победы.
Первая строфа не подверглась какой-либо значительной переработке: как уже было сказано, «солдаты» заменили «джигитов» и в соответствии с новой рифмой была переделана третья строка.
Строфа 2. Лирический герой все больше утверждается в своем предположении. Белые журавли — души убитых солдат — взывают к оставшимся в живых так, что их невозможно не услышать, невозможно не отреагировать на их скорбные голоса. Хотя журавлиный клин виден не так уж и часто (дважды в год, во время перелетов), летящая журавлиная стая дает право лирическому герою утверждать иное, словно каждый погибший воин предстает перед его мысленным взором, а внутреннее напряжение автора переносится с лирического «я» на лирическое «мы», то есть авторское прови́дение становится всеобщим.
Как я уже говорил, во второй строфе не было сделано ни единой правки.
Строфа 3. Лирический герой начинает верить в собственное предположение, то есть воображаемое постепенно становится реальным. Автору, захваченному этим нескончаемым полетом, начинает казаться, что журавлиный клин устал, хотя на самом деле он может устать, только возвращаясь из перелета, тогда как, становясь на крыло, то есть отправляясь в дальние страны, журавли еще полны сил. Если же это летят погибшие солдаты, то есть их белокрылые души, то едва ли они могут устать, даже если их полет бесконечен и направлен в вечность. Но главное — лирический герой, почти поверив в свою мечту, забывает, что он не является погибшим солдатом (Гамзатов вообще не воевал) и занять место в этом скорбном, величественном и почетном строю никак не может. Не могли оказаться среди летящих журавлей и другие создатели этой песни: фронтовики — переводчик Наум Гребнев, композитор Ян Френкель, и выезжавший на фронт с концертами — актер и певец Марк Бернес. Они были солдатами, принимали непосредственное участие в той войне, но не погибли, а согласно гамзатовскому стихотворению «в белых журавлей» превращаются исключительно «солдаты, с кровавых не пришедшие полей». Такова могучая лирическая сила этой песни: в ее воображаемую реальность поверили не только миллионы читателей и слушателей, но и сами авторы. В частности и в то, что «промежуток» между летящими журавлями действительно «малый». На самом же деле таковым он кажется только с земли, ведь в поднебесье места хватит для всех, особенно в том поднебесье, о каком идет речь в этом стихотворении, в этой песне.
В третьей строфе была переделана всего одна строчка. Вместо содержательной «Мои друзья былые и родня» появилась не совсем обязательная «Летит в тумане, на исходе дня» (вспомним строку «В тумане предвечернем журавли» из первого варианта, опубликованного в «Новом мире»), хотя журавлиный клин появляется в небе и в ясную погоду, и не всегда по вечерам. Но авторам песни действительно нужно было «общечеловеческое звучание», поэтому указание на «друзей» и «родню» поэта было исключено из окончательного текста.
Строфа 4. Лирический герой окончательно уверовал в свое предположение-предвидение, поскольку представляет себе собственное вознесение в журавлиную стаю, причем опять же «в сизой мгле», хотя стать белым журавлем (умереть) он мог бы в любое время суток.
Эта строфа подверглась наибольшей редактуре. И немудрено: именно она была наиболее «дагестанской, кавказской», тогда как ей надлежало стать «русской, советской, общечеловеческой». И если в первоначальном варианте лирическое «я» намерено навсегда улететь «за тридевять земель», непонятно зачем «На языке аварском окликая / Друзей, что были дороги досель», ведь «за тридевять земель» аварского языка никто не знает, то в песенном — оно включается в бесконечный полет, окликая всех, «кого оставил на земле», на интернациональном, понятном для всех птичьем языке.
Строфа 5 (1). Лирический герой, словно выходя из-под власти своих мечтаний и предположений, снова видит журавлей и слышит их курлыканье, но его грезы уже не подвластны ему: души погибших солдат, начав свой бессмертный полет в его воображении, продолжают лететь и в реальности. В этом сила, одухотворенность и бесконечная правда гениальной песни.
В 1995 году почта России выпустила марку в честь 50-летия великой Победы советского народа над фашистской Германией. На изображении — обелиск с вечным огнем, а над ним — летящие клином белые журавли. Благодаря поэту Расулу Гамзатову, переводчику Науму Гребневу, композитору Яну Френкелю и певцу Марку Бернесу летящие в поднебесье журавли стали неувядаемым символом бессмертия советских солдат, положивших «жизнь свою за други своя», а песня «Журавли» сделалась лейтмотивом каждого праздника «со слезами на глазах» — Дня Победы, — печальной, но светлой поминальной молитвой по погибшим.
Почтовая марка в честь Марка Бернеса, которому поначалу посвятил свои стихи Расул Гамзатов, увидела свет в 1999 г., к 30-летию со дня смерти актера и певца. В декабре 1988, почта СССР выпустила марку «Журавли» светло-синего цвета, словно в знак того, что к «журавлиной стае» присоединился и поэт Наум Гребнев, умерший 2 января того же года. Марки в честь композитора Яна Френкеля пока нет.
Кто кого перевел?
Существует расхожее мнение, что Гамзатова «создали» русские переводчики. Немало баек на сей счет ходило в устной форме и в прежние времена, а теперь бродит и по сети. Никакого документального подтверждения подобные истории не имеют, а об их качестве можно судить, скажем, по воспоминаниям поэта и переводчика Роберта Винонена «Тары-бары, или Записки счастливого человека» («Литературная Россия», №30, 2008 г.). Приведу оттуда отрывок, относящийся к теме настоящих заметок.
«Поэт Ш., москвич дагестанского разлива, как-то посвятил меня в историю создания популярнейшей песни на слова Гамзатова “Журавли”. Подлинник был простей простого. Не могу привести буквально, не записывал, но хорошо помню, что в оригинале парили не только журавли, но и другие пернатые. Летели с фронта домой ласточки и выкрикивали рефрен стихотворения: мой Дагестан, мой Дагестан! За ними на родину стремились орлы и тоже кричали с неба: мой Дагестан, мой Дагестан! Потом ещё какие-то птахи, ну, и журавли само собой. Но переводчик Я.Козловский не убоялся оставить одних журавлей. И вся страна запела:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
«А в том строю есть промежуток малый,
Наверно, это место для меня» среди прочих строк — тоже подарок переводчика.
Но тут Ш. достаёт свежий четырёхтомник Гамзатова, изданный на аварском в Махачкале, и отыскивает страницу про журавлей. Все находки Козловского нашли место в новом тексте. Лишние пташки все упорхнули из нового подлинника! Гамзатов сделал обратный перевод с русского и был точнее своего переводчика».
Можно ли верить подобным ерническим «воспоминаниям», а точнее говоря, «воспоминаниям» с «воспоминаний», если Винонен называет переводчиком «Журавлей» не Наума Гребнева, а Якова Козловского? Далее. В опубликованном в 1968 г. тексте «Журавлей» не было ни «ласточек», ни «орлов», ни «других пернатых» и «лишних пташек» по той простой причине, что они разместились в другом варианте стихотворения, написанного Гамзатовым и опубликованного на аварском языке под тем же заглавием «Журавли» («Къункъраби») в его «Избранном» (Махачкала, 1970 г.). В этой версии как раз и были «чайки», «ястребы» и «журавли», а прочих «пернатых» и «пташек» не имелось, и летели птицы вовсе «не с фронта домой». Приведу перевод этого стихотворения, выполненный мной специально для настоящей статьи (переводя, я позволил себе изменить заглавие и использовать рефрен в каждой строфе, а не исключительно в четных, как в оригинале).
Птицы
Мне кажется, не полегли в могилы
мальчишки, не пришедшие с войны,
но воплотились в птиц, чей крик унылый
несется в небеса чужой страны.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
Над землями постылыми летая
и заблудившись в облачной дали,
тоскуют птицы по родному краю,
куда найти дорогу не смогли.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
Я видел белых чаек над заливом
и думал: это души земляков.
«О Дагестан!» — кричала сиротливо
не в нашем небе пара ястребов.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
И где б я ни был, я за птиц в ответе,
кружащих и кричащих надо мной.
Я слышу: «Мама, мама, дети, дети!» —
клекочет птичья стая вразнобой.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
Вот журавли летят походным строем,
летят мои старинные друзья.
Они зовут, зовут меня с собою,
и может быть, на зов откликнусь я.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
Когда-нибудь с погибшими друзьями
я тоже взмою белым журавлем,
а песнь мою о родине, о маме
мы с ними вместе в небе допоем.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
И какой текст был взят за основу для создания песни? Я думаю, ответ очевиден. А в этом варианте Гамзатов вспоминает об умершей во время его пребывания в Японии маме, возможно, и сочинял он эти стихи прямо в самолете, держащем обратный путь в родной Дагестан.
Теперь насчет «мнения», что окончательный текст «Журавлей» написан Гребневым, а Гамзатов (или даже кто-то другой по его просьбе) осуществил так называемый обратный перевод. В связи с этим любопытно будет сравнить гребневский текст с имеющимся в моем распоряжении подробным подстрочником, к тому же обстоятельно прокомментированном, по моей просьбе, его составительницей Патимат Гамзатовой.
1. Мне кажется, пропавшие на войне мальчики (сыновья)
Нигде не похоронены и не накрыты могильной плитой,
А в высоком синем небе
Они превратились в белых журавлей.
Как уже было сказано, слово «джигиты», имевшееся в опубликованном стихотворении Гамзатова, — это придумка переводчика. По-аварски «смелый человек», «удалец» совсем не малоупотребительный, как я сказал выше, «джигит», а «бихин чи», но в оригинале нет и этого, а есть слово «васал» — мальчик (сын). Гребнев же, приступая к созданию песенного текста, использует слово «солдаты», которого также нет в оригинале, но которое замечательно входит в контекст великой Отечественной войны. В целом подстрочник первой строфы очень походит на первый куплет знаменитой песни. О второстепенных частностях я говорить не буду.
2. Весной и осенью, год за годом,
Пролетая, они (журавли) посылают нам свой салам (мир вам),
И поэтому мы, подняв головы, печально
Смотрим в небо каждый раз.
Здесь разница между подстрочником и песенным текстом существенная, я бы даже сказал, принципиальная. В исходном варианте журавли пролетают над живыми дважды в год, отправляясь в перелет и возвращаясь из него. А живые каждый раз, заслышав журавлей, печально смотрят в небеса. Тогда как в песенном варианте журавли летят практически непрерывно, поэтому живые отзываются на курлыканье «часто и печально». Иными словами, житейская логика оригинала вытесняется алогичностью жития погибших и превратившихся в белых журавлей солдат.
Не совсем все просто и со словом «салам». Если переводить его просто «привет», то возникают следующие вопросы: почему журавли приветствуют «нас» с небес и чего ради в связи с этим «мы» «печально смотрим в небо». В русском языке слова «привет», «приветствовать» имеют исключительно положительные коннотации, поэтому разбираться придется со словом «салам». Как и во все прочие языки, где используется это слово, оно проникло в аварский из арабского. С арабским же سَلاَمٌ [salạamuⁿ] не все так просто. В цифровой версии Большого арабско-русского словаря Х. К. Баранова оно имеет достаточно много значений, как-то: мир, безопасность, благополучие, привет, приветствие, гимн. Входит «салам» и в состав таких выражений, как «мир вам», «честь», «воинское приветствие», «и все, дело с концом», «и до свидания», «караул» (воен.), «рай», «небо». Разброс значений довольно большой, но, мне думается, гамзатовские белые журавли курлычут с неба не жизнерадостный «привет», а, скорее всего, «мир вам», тем более трогательное, что это кричат души погибших солдат, в чьих устах данное выражение приобретает особый смысл.
3. Пролетает журавлиный клин —
Это стая (отряд) погибших друзей (товарищей).
В их строю мне видится одно свободное место,
Ведь это место приготовлено для меня, да?
Здесь расхождение между версиями тоже представляется мне серьезным. На сей раз житейские подробности — «клин усталый», «в тумане, на исходе дня» — то, чего нет в аварском тексте, — присутствует в песенном варианте Гребнева, тогда как текст Гамзатова строг и суров: в журавлином клине ему видятся не вернувшиеся с войны близкие друзья и товарищи. И в том, что «свободное место» предназначено «для меня» лирический герой оригинала практически уверен, поскольку не в силах отделить себя от «погибших друзей», хотя сам в минувшей войне не участвовал, а если и участвовал, то не погиб и находиться в одном «строю» со своими близкими вроде бы не может. Возможно, лирический субъект предполагает свое участие в какой-нибудь другой, грядущей, войне, в связи с чем это стихотворение приобретают определенный зловещий оттенок, не отмеченный его многочисленными комментаторами. Однако «Журавли», напомню, были написаны в конце 60-х годов прошлого века, когда сама мысль о новой войне была чудовищной, несмотря на гонку вооружений, в том числе и атомных, а может быть, и благодаря ей.
А вот лирический герой песенного варианта находится в сомнениях относительно своего «места» в «том строю». И на каком основании он все-таки оказывается в «журавлиной стае» заключительной строфы, не совсем понятно.
4. Придет день, и в высокое синее небо,
Превратившись в белого журавля, взлечу и я
И его (журавля) голосом оставшихся на земле
Всех вас, братья, я буду звать (окликать).
Вроде бы подстрочник и перевод схожи, но это только кажущаяся похожесть. В первом случае лирический герой взлетает «в высокое синее небо», во втором — поплывет в «сизой мгле»; в первом случае — намерен окликать «братьев», «оставшихся на земле», во втором — всех, «кого оставил на земле». С одной стороны, разница не слишком знаменательная, ведь под словом «братья» можно понимать и дагестанцев, и русских, и вообще всех; с другой, — в оригинальном тексте имеется пара существенных нюансов. Начав стихотворение упоминанием о «мальчиках» — «васал», Гамзатов завершает его прощанием с «братьями» — «вацал». Созвучие весьма символично, но это еще не все. Автор употребляет аварский глагол «ахIила» — «звать» («окликать»), каковой соотнесен с именем одного из старших братьев поэта — Ахильчи, погибшего на войне и долгое время считавшегося пропавшим без вести. Гамзатов посвятил брату стихи, так и называвшиеся — «Ахильчи»:
Которое лето с тобой мы не вместе!
И нету ни писем твоих, ни открыток!
Ахильчи!
О брат мой, пропавший без вести,
Нет,
Я не ищу тебя в списках убитых.
Сейчас это уже трудно установить, но, возможно, на момент написания «Журавлей» судьба Ахильчи еще не была прояснена. Не случайно поэтому в первой строфе говорится не о погибших на войне «мальчиках», а о пропавших, ведь глагол «пропа́сть» вмещает в себя оба значения. Имя Ахильчи — «говорящее», означает оно «званный человек» («ахиль чи»), что-то вроде «долгозванного» или «долгожданного ребенка» или «сына». Впоследствии Гамзатов написал поэму «Брат», где рассказал о смерти своего старшего брата Магомеда, скончавшегося от ран в 1943 г. в госпитале города Балашова Саратовской области. В поэме — в воображаемом диалоге живого отца с умершим сыном — проясняется и посмертная судьба Ахильчи:
Доносится глухой гортанный клекот,
Улавливаю в скорбной тишине:
«О Магомед!..»
И голос издалека
Вещает: «Не печалься обо мне.
Ведь ты не одного меня утратил.
Моя душа об Ахильчи скорбит.
Подумаем вдвоем об этом брате,
Он был моложе, раньше был убит.
Я хоть в земле почил. Мою могилу
Душа родная навестить придет.
Но Ахильчи волна похоронила,
Приняв его подбитый самолет...»
Таким образом, на основании вышесказанного никак нельзя утверждать, что гребневский текст первичен, а гамзатовский вторичен. На мой взгляд, скорее наоборот. Я бы даже сказал: оригинал, как и положено оригиналу, по сравнению с переложением выглядит более концентрированным, более насыщенным по мысли, более строгим по содержанию и менее подогнанным под «железные», как сказал поэт Роберт Рождественский, «песенные законы», сформулированные им в книжке «Разговор пойдет о песне» (1979 г.):
«Во-первых, в ... стихотворении не более 4-5 строф. (Именно поэтому Бернес и просил Гамзатова сократить первоначальный текст, поскольку песня не должна быть длинной, не должна утомлять слушателей. Вспомним наставления Александра Блока одному молодому поэту: в лирическом стихотворении не должно содержаться более 20-25 строк — Ю.Л.).
Во-вторых, в каждой строфе (или через одну) есть точно найденная повторяющаяся строчка. Как правило, последняя. (В «Журавлях» этого нет, зато трижды в одной строфе повторен глагол «летит» и дважды поется первый куплет — Ю.Л.).
В-третьих, каждая строка в таком стихотворении целиком вмещает в себя одну законченную фразу. И не бывает так, чтобы фраза переносилась, скажем, где-то посредине следующей строки. (Абсолютно точно — Ю.Л.).
Наконец, в-четвертых, (достигается это не часто, но достигается), в таком стихотворении подозрительно много строк заканчивается (мечта композитора и исполнителя) на «песенные» -а, -о, -я...» (Правильно: певец, «растягивая» гласные, может показать возможности своего голоса. В случае с «Журавлями» все строки с мужскими окончаниями имеют «песенные» гласные: -е (й), -а, -я, -е, тогда как в аварском стихосложении рифма не прижилась. Гамзатов попытался было рифмовать стихи, но не был понят соотечественниками, а пара рифм в окончательной — песенной — редакции «Журавлей» носит случайный характер — Ю.Л.).
Что ж, создание песни — это еще и технология, как ни оскорбительно слышать такие речи рафинированным эстетам, поклонникам «чистого» песенного жанра. Рождественский знал, что говорил: на его стихи было написано немало песен. Гребнев тоже был опытным поэтом-песенником и работал над песенным вариантом «Журавлей» в тройственном союзе с профессиональным композитором Френкелем и профессиональным певцом Бернесом. И это не упрек в адрес создателей гениальной песни, ибо везде и всюду важен, в первую голову, результат. А результат, как видим, получился феноменальный.
При написании настоящей статьи я общался в сети с некоторыми аварцами, одинаково хорошо владеющими и аварским, и русским языками. В одной из бесед прозвучало такое мнение: русский перевод очень хорош, он печальный, светлый, высокий; но аварский оригинал — буквально разрывает сердце... Нам, не знающим аварского языка, этого, к сожалению, ощутить не дано.
И последнее. Если еще раз привести «воспоминания» Винонена о Гамзатове, то по-настоящему там заслуживает доверия, по-моему, только следующий короткий диалог:
«Я как-то не удержался и спросил Козловского:
— Яков Абрамыч, есть мнение, что это вы с Гребневым создали Расула Гамзатова, нет?
Ответ был честен:
— Понимаете, я перевёл десятки поэтов Северного Кавказа, и никто в русской поэзии не зазвучал, как Расул».
Справедливости ради отметим: кроме Козловского и Гребнева, стихи Гамзатова переводили многие блестящие русские поэты и переводчики. Но стало быть, что-то было в его стихах, если на них обратили внимание столько замечательных переводчиков и поэтов!
Обвинения в плагиате
Как я уже говорил, примерно в декабре 2014 года в сети появилась резкая публикация с нападками на непоименованных «грузинских интеллигентов», которые «знали, но молчали». О чем? О том, что «Журавли» Гамзатова — плагиат. Дескать, жила некогда грузинская девушка Маро Макашвили, была она сестрой милосердия «Красного креста» и погибла в бою с большевиками за свободу Грузии, объявившей себя независимой после Октябрьской революции 1917 года. После Маро остался дневник, где вроде бы и был обнаружен оригинал «Журавлей», использованный Гамзатовым для своего стихотворения. Дневник 19-летней Маро Макашвили был напечатан в Тбилиси как раз в 2014 году, после чего и возникли домыслы по поводу гамзатовского плагиата.
Означенная публикация веером разошлась по сети, хотя почти нигде не был приведен ни грузинский текст стихотворения Маро, ни его подстрочный перевод на русский язык. Никого из тех, кто распространял на страницах соцсетей непроверенную информацию, данное обстоятельство не смутило. Главное — появился повод опорочить большого дагестанского поэта, а остальное неважно.
По моей просьбе, поэтесса Ирина Санадзе все-таки нашла оригинал «Журавлей», как бы написанный Маро, и осуществила его подстрочный перевод. Я не стану приводить его целиком, поскольку не имею желания распространять то, что, как станет ясно из дальнейшего изложения, не достойно распространения. Скажу только следующее: в стихотворении, будто бы принадлежащем Маро, всего две строфы, во многом совпадающих с 1-й и 4-й куплетами гребневского перевода. Смысл этого восьмистишия примерно таков. Его лирический герой во время боя или после него внезапно представляет себе, что погибшие в этом бою товарищи превратились в белых журавлей и что, возможно, в следующем бою он сам может стать журавлем и улететь вместе со своими друзьями. Стихи вполне себе логичные, но им не хватает главного: документального подтверждения авторства Маро.
Я обращался ко многим из тех, кто разместил пасквиль на Гамзатова и «грузинских интеллигентов»: господа, чем Вы можете подтвердить опубликованное? Но ответа не получил. Состоялся, впрочем, у меня любопытный диалог в сети с одним грузинским «филологом» (и вместе с тем «дочерью филолога»), правда, давно не работающим по профессии. Когда я обратился к ней с просьбой представить доказательства размещенного ею материала, то нарвался на следующую отповедь: «В принципе, я думаю, есть категория людей, которые считают, что их кто-то в чём-то будет убеждать, и которых, в принципе, убеждать не имеет смысла, коль человек не хочет слышать, он не слышит... Об этом факте писали давно, потому, в этот раз, я поделилась лишь заметкой, так как раньше делилась статьями и не раз». Мое возражение насчет того, что нечто высказанное может стать фактом только после документального подтверждения, «филолог» и «дочь филолога» безапелляционно отвергла.
Между тем надо было что-то делать, ибо данные о «первородстве» Маро Макашвили — хотя и неподтвержденные — проникли даже в Википедию. Там же я нашел ссылку на заметку, размещенную на грузинском ресурсе и любезно переведенную для меня все той же Ириной Санадзе. Привожу перевод целиком.
«История о скандальном стихотворении Маро Макашвили,
к сожалению, ошибка (02.12.2014)
Недавно по фэйсбуку разошлась история, связанная со стихотворением Маро Макашвили, согласно которой ее стихотворение якобы присвоил дагестанский поэт Расул Гамзатов, а затем перевел Шота Нишнианидзе. У Маро Макашвили, которая вместе с грузинскими юнкерами ушла добровольцем на фронт и 19 февраля 1921 года была смертельно ранена осколком гранаты, было две сестры, — Нугеша и Нино.
Госпожа Нугеша, у которой хранилась часть дневников Маро Макашвили, полгода назад скончалась. Другая часть дневников, датированная 1918-20 годами, была отдана другом семьи Институту литературы. Несколько месяцев назад Институт литературы издал эту часть дневников в качестве книги, но мы там не нашли так называемое скандальное стихотворение Маро Макашвили, поэтому мы связались с племянником Маро Макашвили, сыном её сестры Нино, господином Элизбаром Эристави, который в ответ на ажиотаж, поднятый вокруг этого стихотворения, сказал следующее: «Об этом стихотворении ничего не слышал ни я, ни другие потомки Маро Макашвили, ни первый издатель дневников Маро Макашвили, ни автор книги о ней, журналистка Нана Гвинефадзе. Так что статья, о которой идёт речь, к сожалению, ошибка».
Мы с Ириной сошлись во мнении, что «ошибка» произошла все-таки не к сожалению, а к счастью, тем не менее ставить точку в этой истории было рано: мало ли что можно написать в анонимной сетевой заметке? Оставалось только одно: просить Ирину сходить в библиотеку и самолично полистать изданный дневник Маро. 7 июня 2017 года она выполнила мою просьбу: побывала в библиотеке грузинского Парламента. Дважды внимательно просмотрев прекрасно изданный «Дневник Маро Макашвили. Полное издание, без сокращений, с сохранением орфографии оригинала», Ирина указанного стихотворения там — опять же к счастью — не обнаружила. И, зная мою въедливость, полностью переписала выходные данные книги, каковые я привожу без изъятия: «Дневник Маро Макашвили (1918-1920). Государственный литературный музей им. Георгия Леонидзе, Тбилиси, 2014. Издатель — Лаша Бакрадзе. Редактор — Теа Твалавадзе. Над книгой работали — Ирине Амиридзе, Лиана Китиашвили, Георгий Орахелашвили, Фати Гагулиа. 214 страниц. Напечатано в типографии «Фаворит Принт». ISBN 978-99940-28-86-3».
Я поспешил поделиться данной информацией с «филологом» и «дочерью филолога», полагая, что ей нечего будет возразить. Не тут-то было! По ее словам, «скандальное стихотворение» Маро всплыло как раз после издания дневника, поскольку издатели изъяли страницу с «Журавлями» из рукописи. Я попытался уточнить, откуда взялись теперь уже и эти сведения, но был свирепо забанен. Лишившись возможности задавать вопросы оппоненту, напомню, «филологу» и «дочери филолога», я принялся задавать их себе самому.
Зачем было неопознанным «грузинским интеллигентам» скрывать подобную информацию? Наоборот, это было бы в их интересах: отобрать «журавлиную» пальму первенства у аварца и передать ее грузинке, причем все это происходило бы в рамках восстановления истины. А ведь давно известно, насколько приятно поступать по справедливости, когда тем самым наносишь ущерб объекту справедливого негодования.
Далее. Если, предположим, указанное восьмистишие действительно написано Маро, но по каким-то неведомым причинам не было напечатано при публикации ее дневника, означало ли бы это, что Гамзатов — плагиатор? Ни в малейшей степени. Напомню, он создал несколько вариантов своих «Журавлей» еще в 1965 году, то есть около 50-и лет назад к моменту публикации дневников Маро Макашвили, когда о ней и ее рукописи, по вполне понятным причинам, и слыхом никто не слыхал. Поэтому обвинителям поэта требуется доказательно установить следующее: 1. факт знакомства Гамзатова с семьей Маро, хранившей ее рукописи; 2. факт знакомства Гамзатова с рукописями Маро; 3. факт знакомства Гамзатова с кем-нибудь, кто имел доступ к рукописям Маро и мог рассказать ему об этом стихотворении до 1965 года. А поскольку сделать это, я убежден, невозможно, то никто не вправе бросать тень на большого поэта и тем более отнимать у него прославившие его стихи.
А «филологам» и тем более «дочерям филологов» должно быть стыдно. Как, впрочем, и остальным не филологам, безнаказанно распространяющим бездоказательную фальшивку.
Переосмысление
«Однажды из Вены ко мне приехал один австрийский деятель, озабоченный сохранением памяти погибших, и рассказал о своей затее — издать на основных языках мира книгу лучших стихов, посвященных памяти погибших на войне. Он попросил моего согласия включить туда песенный текст «Журавлей». Я согласился и был уверен, что так и будет. Увы, песня не была включена в книгу.
Вот что я узнал о судьбе книги: нашлись люди, которые были против публикации в ней «Журавлей» рядом с произведениями, посвященными немецким солдатам, погибшим на Восточном фронте. Они сочли невозможным напечатать одновременно поэтический некролог оккупантам и защитникам. Не скрою, тогда я к этому отнесся с пониманием и согласился, что моим двум братьям и их убийцам неуместно быть в одном ряду.
Позже, когда я был в Вене, с удивлением смотрел, как матросы с нашего корабля возлагают венки на могилы морских офицеров Австрии, которые воевали против нас. А в бывшей Западной Германии я видел, что могилы наших воинов обихаживают так же, как и свои. Мне было не по душе, когда американский президент Рейган, будучи в Германии, возлагал цветы на могилы немецких солдат, принесших столько бед и горя моей Родине.
С годами понял: погибшие молодые люди стали жертвами лжи и обмана. Их жизни, предназначенные для благородных дел, для любви и добра, осквернили, им внушали злобу и ненависть к таким же, как и они жителям Земли, к другому языку, другим песням, другой музыке.
Мой журавлиный клик зовет к всепрощению — ведь в трауре матери всех погибших. За счет сокращения жизней одних нельзя продлить жизни другим. Поэтому теперь я сожалею, что не решились напечатать в той книге наряду со стихами, посвященными немецким солдатам — жертвам кровавой войны, и моих «Журавлей». ...
Допускаю возражения по этому поводу: «Где же ваш патриотизм, чувство Родины, обида за поруганную землю, за сожженный дом? Неужели это проходит бесследно, а как же быть со словами: «Никто не забыт, ничто не забыто», ведь журавлиный полет, их раздирающий душу крик поэты всегда связывали со встречей и с расставанием, с болью за Родину и с тоской по ней? Отдавая дань своим бывшим противникам и сегодняшним сомнительным друзьям, не ущемляем ли мы чести и славы своих сограждан, своих героических предков и, в конечном счете, своей Родины и т. д. и т. п.?»
Такие вопросы звучат и во мне. Я часто спрашиваю себя: возможно ли смешивать клик журавлиной стаи с карканьем черных ворон? Как будет сочетаться клик первых с карканьем вторых? Да, это верно, вороны никогда не станут курлыкать. Но если мы погибших, ушедших будем делить на воронов и журавлей, на воробьев и орлов (что мы достаточно много и долго делали), если каждый будет видеть мир только между рогами своих быков, тогда никогда на нашей хрупкой планете не будет мира и понимания, не говоря уже о любви между людьми. ...
Не к мести зовут и мои белые журавли. Мы и так много крови пролили, мстя за прошлое. И ничего не добились, кроме зла. Я это знаю как житель гор, где веками существовал закон мести. Нет более святого закона, чем закон дружбы. К этому зовут сегодня белые журавли. Они говорят нам не о бдительности, не о капиталистическом окружении, не о всевозможных происках врагов, а о любви: «Люди, мы вас любим, будьте добрыми». А добрым нет необходимости быть бдительными. От бдительности, от недоверия друг к другу мы и так много страдали на нашей земле. Не месть, а всеобщее прощение, взаимовыручка спасут нас, помогут нам развязать кровавые узлы».
Этот довольно большой отрывок также содержится в статье Расула Гамзатова «Зов журавлей». Полужирным шрифтом я выделил ключевые, с моей точки зрения, слова. Статья, напомню, была написана в 1990 году. Именно тогда со дна либерального самосознания на головы советских людей вылились килотонны мутной грязи о Советском Союзе, о его истории, о советском образе жизни, менталитете, культуре. Не обошли очернители и великую Отечественную войну. Под ошеломляющим воздействием этого селевого потока дрогнули даже твердые умы советских «властителей дум»: писателей, поэтов, художников, композиторов, музыкантов, артистов балета. Вспомним видео-откровения о русском народе писателя Виктора Астафьева, высказанные им — под щедрый матерок — в беседе с актером Георгием Жженовым: «Что это за народ, который называет себя великим, которого можно, как телку, на поводке водить? ... Чего он такой убогий, никуда не годный? Вот и ссылаются: те его совратили, те его погубили, те объели, те распродали, а он-то где был, народ-то сам? Он-то что делал?» Вспомним писателя и барда Булата Окуджаву, в конце жизни назвавшего себя «красным фашистом», по сути дела отрекшегося от своей великой песни «А нынче нам нужна одна победа: одна на всех — мы за ценой не постоим...» и утверждавшего, что следует поставить памятник террористу Басаеву за то, что он якобы своим терактом в Беслане прекратил Чеченскую войну. По-видимому, подпал под влияние либерального мракобесия и Расул Гамзатов.
Всепрощение? Об этом надо бы спросить миллионы замученных, сожженных, изнасилованных, расстрелянных во время войны советских людей. Об этом надо бы спросить у миллионов погибших советских солдат, в том числе — у моего деда по отцу Якова Иосифовича Лифшица, отдавшего свою жизнь в 1941 году под Смоленском. Об этом надо бы спросить у 20 тысяч погибших в годы великой Отечественной войны дагестанцев, в том числе — у старших братьев Расула: Ахильчи и Магомеда. Не уверен, что в этом случае Магомед и Ахильчи согласились бы со своим младшим братом.
Черных воронов никто не звал на нашу землю. Они сами пришли к нам, чтобы захватить наши территории, присвоить наши ресурсы, истребить нас. Такой войны, направленной на уничтожение мирного населения, история еще не знала и даст Бог больше не узнает. Поэтому нам и приходится делить погибших в войнах вообще и в Отечественной в частности на черных воронов и белых журавлей, на воробьев и орлов. К этому нас призывает память: семейная, родовая, национальная, народная. И если мы, внуки и правнуки погибших, поддадимся всепрощенческой либеральной патоке о равенстве всех погибших во всех войнах, то тем самым предадим своих дедов и прадедов.
Добрым нет необходимости быть бдительными? Злые только этого и ждут, чтобы добрые утратили бдительность. Об этом нам ясно говорят события последних лет, скажем, на Украине или в Прибалтике. Невозможно себе представить потомков украинских бандеровцев и прибалтийских эсесовцев, шагающих в рядах «Бессмертного полка», как невозможно себе представить, чтобы черные вороны пели песню о белых журавлях. Наоборот, все, связанное с победой советского народа в великой Отечественной войне, вызывает ярость, ненависть и отторжение у черных воронов. Дай им волю, они бы выклевали из народного самосознания всю память о минувшей войне, снесли бы памятники советским воинам и полководцам, растоптали бы знамена Победы, сожгли бы георгиевские ленточки, запретили бы фильмы о войне и песни военных лет. Под этот запрет, безусловно, подпали бы и «Журавли».
Я думаю, если бы Расул Гамзатов дожил до наших дней (ему было бы сейчас 94 года, а для горцев это совсем не возраст), то наверняка пересмотрел бы свои взгляды насчет черных воронов и белых журавлей. Он был большим поэтом, честным человеком и патриотом своего народа, своей страны и не смог бы, как мне кажется, не отозваться на происходящее, не смог бы отстаивать свои прежние позиции, не смог бы продолжать приравнивать черных воронов к белым журавлям. Об этом говорит все его творчество. Об этом говорят и его бессмертные «Журавли». Это подтверждает и марка, выпущенная Почтой России в 2013 году, в десятую годовщину со дня смерти поэта. На изображении — седовласый горец с печальным и мудрым взглядом, а за его головой — голубое небо и белокрылый журавлиный клин...
Приложение
Расул Гамзатов
Журавли (поминальная молитва)
Перевод Юрия Лифшица
Я верю, что погибшие солдаты
не превратились в пепел или прах,
но вознеслись, бессмертны и крылаты,
и журавлями стали в небесах.
Осенней и весеннею порою
к нам белые взывают журавли,
и каждый раз мы с болью и тоскою
глядим на клин, растаявший вдали.
Летит, курлыча в небе, птичья стая,
летят мои погибшие друзья,
и место в том строю я замечаю:
наверно, скоро очередь моя.
Настанет миг, и в белокрылом клине
взлечу я в голубую глубину,
и всех живых, которых я покинул,
своим прощальным кличем помяну.
Я верю, что погибшие солдаты
не превратились в пепел или прах,
но вознеслись, бессмертны и крылаты,
и журавлями стали в небесах.
7 мая — 2 июля 2017
Расул Гамзатов. Журавли (поминальная молитва)
Приношу глубочайшую благодарность Сергею Буртяку за деятельное участие в доработке этого перевода.
Расул Гамзатов
Журавли (поминальная молитва)
Я верю, что погибшие солдаты
не превратились в пепел или прах,
но вознеслись, бессмертны и крылаты,
и журавлями стали в небесах.
Осенней и весеннею порою
к нам белые взывают журавли,
и каждый раз мы с болью и тоскою
глядим на клин, растаявший вдали.
Летит, курлыча в небе, птичья стая,
летят мои погибшие друзья,
и место в том строю я замечаю:
наверно, скоро очередь моя.
Настанет миг, и в белокрылом клине
взлечу я в голубую глубину,
и всех живых, которых я покинул,
своим прощальным кличем помяну.
Я верю, что погибшие солдаты
не превратились в пепел или прах,
но вознеслись, бессмертны и крылаты,
и журавлями стали в небесах.
7-31 мая — 2 июля 2017
Расул ХIамзатазул
Къункъраби
Дида ккола, рагъда, камурал васал
Кирго рукъун гьечIин, къанабакь лъечIин.
Доба борхалъуда хъахIил зобазда
ХъахIал къункърабазде сверун ратилин.
Гьел иххаз хаселаз халатал саназ
Нилъее салам кьун роржунел руго.
Гьелъин нилъ пашманго, бутIрулги рорхун,
Ралагьулел зодихъ щибаб нухалда.
Боржун унеб буго къункърабазул тIел,
Къукъа буго чIварал гьудулзабазул.
Гьезул тIелалда гъоркь цо бакI бихьула —
Дун вачIине гьаниб къачараб, гурищ?
Къо щвела борхатаб хъахIилаб зодихъ
ХъахIаб къункъра лъугьун дунги паркъела.
Гьелъул гьаркьидалъул ракьалда тарал
Киналго нуж, вацал, дица ахIила.
Расул Гамзатов. Птицы
Обычно я не комментирую ни своих стихов, ни переводов, но здесь пара слов требуется.
1. По-видимому, эта версия «Журавлей» была написана Гамзатовым до той, которая появилась в 4-м номере «Нового мира» в 1968 г. и которая стала первоосновой будущей песни.
2. Я изменил заглавие стихотворения с «Журавлей» на «Птицы».
3. Я применил рефрен для каждой строфы, тогда как Гамзатов употребил его всего лишь трижды — для каждой четной строфы.
4. В аварском стихосложении не принята рифма, и я едва отделался от искушения обойтись без нее. Но традиция переводить стихи Гамзатова в рифму победила. Зато я оставил нерифмованным рефрен.
Расул Гамзатов
Птицы
Мне кажется, не полегли в могилы
мальчишки, не пришедшие с войны,
но воплотились в птиц, чей крик унылый
несется в небеса чужой страны.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
Над землями постылыми летая
и заблудившись в облачной дали,
тоскуют птицы по родному краю,
куда найти дорогу не смогли.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
Я видел белых чаек над заливом
и думал: это души земляков.
«О Дагестан!» — кричала сиротливо
не в нашем небе пара ястребов.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
И где б я ни был, я за птиц в ответе,
кружащих и кричащих надо мной.
Я слышу: «Мама, мама, дети, дети!» —
клекочет птичья стая вразнобой.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
Вот журавли летят походным строем,
летят мои старинные друзья.
Они зовут, зовут меня с собою,
и может быть, на зов откликнусь я.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
Когда-нибудь с погибшими друзьями
я тоже взмою белым журавлем,
а песнь мою о родине, о маме
мы с ними вместе в небе допоем.
— Поэтому гляжу я в поднебесье...
18-19 июня 2017
Расул ХIамзатазул
Къункъраби
Дида ккола рагъда камурал васал
Кирго рукъун гьечIин, къаникь лъун гьечIин.
Гьел рикIкIад ракьазул хъахIил зобазда
ВатIанин ахIдолел хIанчIилъун ругин.
Гьел роржунел ругин Африкаялъул
Я Испаниялъул рорхалъабазда.
НакIкIазда гьоркьосанкуркьбал хьвагIулел
Ракьалде нух къосун къваридго ругин. —
Гьелъин дун зобазухъ балагьун вугев...
Дида гьел рихьана океаназда,
Огь, хъахIал чайкаби, чагIи руго гьал.
Цо чIинкIиллъиялде диде ахIдана
Дагъистанин абун кIиго итаркIо.
Гьаб дир бетIералда гьезул тIелаца
ТIавап гьабичIеб бакI кибго хутIичIо.
Цояца ахIула — «лъимал, лъимал» — ян
Цойгиял ахIдола — «эбел, эбел» — ян,
Гьелъин дун зобазухъ валагьун вугев...
РачIуна нексиял къайи цадахъал,
Къукъа-къукъа гьабун, — къункъраби гIадин,
Гьез кIи-кIиял рекъон, яги цо-цояз
Цадахъ вилълъайилан ахIула диде.
Воржина, къункъраби, къо гцварабго дун,
— Цоги ахIичIеб кечI ахIулев вуго.
БукIина дирги ракI мискинаб зодихъ,
ВатIан, ватIанилан, эбел, эбелин,
— Гьелъин дун зобазухъ валагьун вугев...
Конченая баллада...
...о том, как оренбургская команда с оригинальным названием «Оренбург» сыграла в Российской профессиональной футбольной лиге 30 матчей, из которых выиграла 7, проиграла 14, остальные сыграла вничью, забила 25 мячей, пропустила 36, с 30-ю очками заняла 14-ю строчку из 16 в турнирной таблице, в стыковых матчах продула СКА (Хабаровск) и в результате вылетела из РФПЛ.
У нас команда «Газовик»
до «вышки» дорвалась
и обрела в единый миг
иную ипостась.
Уж там пойдет другой футбол
(«элита» как-никак):
начнут пихать за голом гол,
играя тики-так.
Там постоят за нашу честь;
у нас команда — жесть;
и деньги есть, и тренер есть,
и даже негры есть.
Они в начале славных дел
лихую кажут прыть,
но повелел РФПЛ
название сменить.
Мастак на выдумки Газпром,
но есть уже «Зенит»:
в турнире газовать вдвоем
регламент не велит.
Ну что ж, витрина «Оренбург»
команде по плечу.
(Могли б назвать и «Оренберг»,
но это я шучу.)
Сперва поехали в Ростов
показывать футбол,
но не забили там голов,
а им забили гол.
Ну что ж, беда не велика
и не погашен пыл,
но им вкатил и ЦСКА,
а сам не пропустил.
С «Амкаром» было нелегко:
играли, как могли,
добыли первое очко —
а на табло — нули.
Хоть им удвоил «Арсенал»
очковый неуют,
вопрос в четвертом матче встал:
когда ж они забьют?
Вот, наконец, и первый мяч,
но праздновать не след:
«Рубин» спасает дохлый матч —
победы ж нет как нет.
Она им до смерти нужна —
на этот раз с «Анжи»,
но вновь не вышло ни хрена:
очко с нулем держи.
Хотели обыграть «Спартак»,
но как тут ни шустри,
один воткнули кое-как,
а вытащили три.
«Урал» — и снова анальгин
на головную боль:
в графе пропущенных — один,
в графе забитых — ноль.
А дальше — с «Тереком» пора
играть на ту же цель,
а чем закончится игра —
расскажет менестрель...
Но в Грозном — снова карамболь
и «Терек» на коне.
Как прежде, выигрышей — ноль,
и «Оренбург» на дне.
И только в Кубке с «Волгарём»
задор команды жив:
впихнули гол с большим трудом,
в свои не пропустив.
Но Кубок не Чемпионат —
десятый тур грядет,
в котором или победят,
или наоборот.
А нынче «Оренбург» велик:
рыдает «Томь» навзрыд!
Нехайчик сотворил хет-трик —
нехай себе творит!
Победа есть, в конце концов:
набрали три очка!
Обидели сибиряков,
но ниже их пока.
А вот с «Зенитом» невпротык —
и снова комом блин:
пришел очередной кирдык
со счетом ноль — один.
За Кубок в драку шла братва:
удар, еще удар!
Но дальше, выиграв 3:2,
выходит «Краснодар».
Но с «Крыльями Советов» пря
не стала проходной!
И вот — победная заря
и выигрыш второй!
А нынче «Краснодар» опять,
но счет 3:3 — ничья,
Могли бы даже обыграть —
не вышло ничего.
Забил им и «Локомотив»,
но больше не забьет:
«Локомотив» притормозив,
они сравняли счет.
«Уфа» у нас середнячок,
не лидер УЕФА,
но нашу гвардию разок
обула и «Уфа»
Хоть ЦСКА уже не тот,
но им не по зубам,
так что тащите из ворот
0:2 по всем статьям.
Им и «Амкар» не по нутру:
в Перми попав впросак,
уконтрапупили игру
и огребли «трояк».
Теперь до марта перекур,
и не окончен бал:
примчит на следующий тур
бодаться «Арсенал».
А в марте «Оренбург» летал
на поле на своем:
словил три «штуки» «Арсенал»,
и это был разгром.
Зато «Рубин», как ни крути,
вынослив и упрям.
И поле было не ахти,
а значит — по нулям.
Вот «Оренбург» в Махачкале
собрался брать очки,
но, оказавшись на нуле,
продули земляки.
Потом дрались со «Спартаком»,
как повелел Газпром.
Хотя и перли напролом,
но все-таки облом.
Зато с «Уралом», как назло,
0:2 — и все дела.
Одни твердят: «Не повезло».
Другие: «Не шмогла».
Потрафил «Терек» землякам
не в шутку, а всерьез:
была ничья, когда он сам
в свои врата занес.
А нынче скажут: не томи,
страстей не экономь,
ведь побывали у «Томи»
и обыграли «Томь».
«Зениту» слили под финал,
хотя «Зенит» не тот,
не то случился бы скандал,
ведь Миллер не поймет.
В Самаре бились что есть сил:
идет к победе матч.
Но тут пенальти подкатил:
1:1 — хоть плачь.
А в Краснодаре «Краснодар»
бежал, как на пожар,
но вот удар, один удар —
и сдулся «Краснодар».
В столице помер коллектив,
хотя остался жив:
свалился под «Локомотив»,
четыре пропустив.
С такой безликою игрой
нефарт не сдвинешь вспять.
Но пофартило им с «Уфой»
ничеечку сгонять.
Зато обули ростовчан:
2:0 без лишних слов.
А я вопросом обуян:
во что играл «Ростов»?
Но как, увы, ни вьется нить,
она наверняка
порвется, если нужно слить
хабаровскому СКА.
В двух матчах было «по нулям»:
пенальти бьют — и вот...
РФПЛ не светит там
на следующий год.
Сходили в «вышку» на разок.
а нынче — на мели:
мешок бабосов не помог,
и негры не спасли.
25 сентября 2016 — 14 июня 2016
Нико Самадашвили. Последние христиане (Бетания)
Нико Самадашвили
Последние христиане (Бетания)
Исход
Склоны А́лгети заскорузлые;
просеки, на паршу похожие;
горы в дыму цветного кружева;
стадо овец вблизи подножия.
Скалы всосали слизь овражную,
лёгким стало дышать свободнее,
вскрылась земля — и церковь с башнею
словно исторгла преисподняя.
Мы спустились — стоит Бетания
к нам спиной, за лесными кронами.
Видит Бог — грехам непричастные, —
мы и к ограде не притронулись.
В речке бурливой мы увидели
слёзы ребенка в час заклания
и пошли от этой обители
почему-то в скорбном молчании.
Виде́ние
Здесь стоит поселянин на пашне,
встретив неделю с первой пташкою.
Вижу я, как пощечину Лаше
Джелал ад-Дин дает с оттяжкою.
Здесь и царица сердце открыла,
кудри украсив лентой ша́ири;
здесь копытами вырыл могилу
сельский табун — мёртвому пастырю.
Кожу на храме разъело время,
и снаружи видны светильники.
Шесть грузин, поистративших веру,
здесь взялись утешать Спасителя.
Мольба
В жертву меня принесла б ты, мама:
я наклонюсь — ты ударь получше.
Может, оплачет меня у храма.
капля холодная черной тучи.
Маме сказали б спасибо ветры,
Бог, меня спутав с церковной мышью,
кровь мою, словно вино, в квеври,
влил бы, закупорив глиной крышку.
Поле молитвы
Пламя свечи падает на́ стену:
видно — ублюдок святым не нужен.
Что же теперь с про́клятым станется,
если дорогу размоют лужи?
Ствол самшита сожжен крапивою,
странник в скульптуре стоит понуро,
в лоне храма сидит, поскрипывая,
некий зодчий без архитектуры.
Нищий, словно паук таинственный, —
адская грязь, гнилые скрижали, —
ставший не сказкой и не истиной,
стало быть, птицы его склевали.
Предание
Падали ниц язычники даже
в День Святого Георгия вроде,
но, смотря на распятие наше,
нас и клеймили: дескать, уроды!
Звонница мрачной стояла вечно,
сор с колоколов слетал исправно.
Светицховели нес на заплечье
влитую в серый кувшин Арагви.
Кости усопших в лужах гробницы
гнили, подобно срубленным веткам,
чуть в стороне ютилась мякинница,
тёрн кое-где и можжевельник.
Возвращение
Чуть видна тропка по-над холмами,
чувство погасло, душа экстаза;
издали выл, разъярен образами,
бешеный волк ущелья Варази.
Тягостно в сердце плодить лукавство,
всех чаровать несносным зеваньем.
Храм покидали, не вздумав каяться,
мы — последние христиане.
1-3 апреля 2017
Примечания. Бетания (от арам. Бейт-Аниа — Вифания) — сохранившийся православный монастырь 12 века в 16 км от Тбилиси (Грузия). А́лгети — река в южной части Грузии, приток Куры. Лаша — Георгий IV Лаша (1191-1223) — царь Грузии (1213-1223) из династии Багратионов, сын царицы Тамары и Давида Сослани. В переводе с абхазского «Лаша» означает «светоч», «светлый». Джалал ад-Дин — либо Ала ад-Дин Мухаммед II (1169-1220) — шах Хорезма в 1200-1220 гг.; либо его сын — Джелал ад-Дин Манкбурны или Джелал ад-Дин Менгуберди (1199-1231) — последний хорезмшах (с 1220 года). На какой исторический эпизод, связанный с пощечиной, указывает Н.Самадашвили, установить не удалось. Ша́ири (шаи́ри) — форма классического стиха в грузинской поэзии. Этим стихом написан «Витязь в тигровой шкуре» Ш.Руставели. Квеври — глиняные врытые в землю сосуды, в которых делалось и хранилось вино. Светицховели — православный храм 11 века в Мцхете (Грузия). Мякинница — сарай для мелкого корма, соломы и обмолотков.
უკანასკნელი ქრისტიანები (1905 — 1963)
გამგზავრება
გავხედე ალგეთს, ბოკრო ფერდობებს,
ქეცათ შეჰყროდათ გაჭრილი ახო,
მთები ხრჩოლავდნენ ნაირ ფერებით
და ხან ცხვრის ფარა კვერცხლბეკის ახლო.
ლორწო ფლატეებს სწოვდნენ კლდეები,
ფილტვებს ფურჩქნიდა სუნთქვის ყუათი.
მიწა გაირღვა, თითქოს ქვესკნელმა
ამოსროლა ტაძრის გუმბათი.
დავეშვით ქვევით და ბეთანიამ
ზურგი გვაქცია, ტყეს შეეფარა!
ცოდო არ გვქონდა, იცოდეს ღმერთმა,
ღობის სიწმინდეც რომ შეგვებღალა.
ხევში მდინარე შემოგვეფეთა —
შეწირულ ბავშვთა ცრემლები იყო,
ჩვენ მივდიოდით აღმართზე ერთად,
რატომღაც ჩუმად, რაღაც უიღბლოდ...
ხილვა
აქ დანდობილა გლეხი სახრეზე,
აქ შესწრებია ორშაბათ დილას.
ახლაც კი ვამჩნევ ლაშას სახეზე —
ჯალალედინის შემოკრულ სილას.
აქ გაუხსნია გული დედოფალს,
თმაში ჩაუწნავს ბაფთის შაირი,
აქ თავის თითით ითხრიდა საფლავს
მწყემსდაღუპული სოფლის ნახირი.
ჟამს ტაძრის კანი ისე დაუხრავს,
რომ გარეთ ჟონავს ჭრაქის ნათელი.
ძლივს ვამშვიდებდით შემკრთალ მაცხოვარს
რჯულ დაწყვეტილი ექვსი ქართველი.
ვედრება
აქ შეგეწირე ნეტავი, დედავ,
თავი დამედო და დაგეკალი,
ალბათ ოდესმე წესს ამიგებდა
შავი ღრუბლების ცივი წინწკალი.
რომ ეთქვათ ქარებს — მადლი დედაშენს!..
თან ღმერთს შესჭროდა საყდრების გლახა,
რომ ჩემი სისხლი, როგორც ზედაშე,
ქვევრში ჩაგესხა, დაგეტალახა.
ლოცვის ანეული
კედელზე სანთლის შუქი იჭრება,
ჩანს, წმინდანებმა როდი მიგვიღეს,
რა გვეშველება წყეულ ნაბიჭვრებს,
თუ გზაც ავდრებმა გადაგვიტიხრეს.
დაუსუსხია ბზის ბუჩქი ჭინჭარს,
ქანდაკება დგას აღთქმული მგზავრის.
ტაძრის ფუტურო ქერქში ჭრიჭინებს
ვიღაც უძეგლო ხუროთმოძღვარი.
მათხოვარი ზის, როგორც ობობა —
მყრალ ჯოჯოხეთის მოხდილი პკეა,
არც ზღაპარია, აღარც მოთხრობა,
ის თითქოს ჩიტებს აუკენკიათ.
თქმულება
აქ წრმართებიც მუხლებს იყრიდნენ,
როგორც ამბობენ — დიდ გიორგობას,
თურმე ამ ჯვარცმას რომ უყურებდნენ,
გვჭორავდნენ: «ხედავთ კაცობრიობას?!»
სამრეკლო იდგა მუდამ პირქუშად,
თუ დარეკავდი — გაყრიდა ნაგავს,
სვეტიცხოველი ზურგით ზიდავდა
თუნგში ჩამოსხმულ ქოთქოთა არაგვს.
აკლდამის ჭოჭში დახოცილთ ძვლები
ეყარა, როგორც მოჭრილი ფიჩხი.
გაღმა ბუდობდა ძველი საბძელი
და ალაგ - ალაგ ღვია და კვრინჩხი.
გამობრუნება
გზა ჩანდა ოდნავ, ხან ბექობს ზევით
ქრებოდა განცდა — გზნების მომგვრელი,
უკან ყმუოდა — ხატის მიზეზით —
სახადშეყრილი ვარაზის მგელი.
ძნელია მუდამ გულდაძმარება,
კაცის შელოცვა ტლანქი მთქნარებით.
უსინანულოდ ვტოვებდით ტაძარს
უკანასკნელი ქრისტიანები.
С подстрочника или с любви?
С подстрочника или с любви?
Толмач всегда сидит в калоше,
хоть неуч он, хоть
в душе — Пегас, в работе — Лошадь,в произведении — Кентавр!
В 1748 г. Александр Сумароков опубликовал хронологически первый перевод «Гамлета». Пьеса имела успех, неоднократно ставилась и переиздавалась. Сумароков переводил с французского прозаического пересказа, изготовленного П.А. де Лапласом, а о самом великобританском драматурге отзывался так: «Шекеспир, аглинский трагик и комик, в котором и очень худого, и чрезвычайно хорошего очень много. Умер 23 дня апреля, в 1616 году, на 53 века своего» (А.Сумароков. Эпистола II — о стихотворстве). Чрезвычайно интересного очень много и в переводе Сумарокова. В финале трагедии «Клавдій, незаконный Король Даніи», погибает; «Гертруда, супруга ево», уходит в монастырь; «Полоній, наперстникъ Клавдіевъ», кончает с собой; наконец, «Гамлетъ, сынъ Гертрудинъ», побив всех своих врагов, женится, а «Офелія, дочь Полоніева», становится «ево» супругой. Помимо указанных действующих лиц, в сумароковской пьесе фигурируют: «Армансъ, наперстникъ Гамлетовъ; Флемина, наперстница Офеліина; Ратуда, мамка Офеліина; Пажъ Гамлетовъ»; а «дѣйствіе есть въ Даніи, въ столичномъ городѣ, въ Королевскомъ домѣ».
Выражаются «дѣйствующія лица» следующим образом:
ПОЛОНІЙ.
Есть способъ быть тебѣ Офелія Царицей.
ОФЕЛІЯ.
Нѣтъ больше способа, а я умру дѣвицей!
ПОЛОНІЙ.
А ежели нашъ Царь супругъ твой будетъ самъ!
И естьли Клавдій то и обѣщалъ ужъ намъ?
ОФЕЛІЯ.
Нашъ Царь? - - супругомъ мнѣ? - - иль мы живемъ въ поганствѣ?
Когда бывало то донынѣ въ Христіянствѣ?
Законъ нашъ двѣ жены имѣти вдругъ претитъ.
ПОЛОНІЙ.
Гертрудиной рукой супругъ ея убитъ.
Ратудою уже убійство обличенно,
И все злодѣйствіе жены Царю внушенно.
По семъ извѣстіи какъ можетъ съ ней онъ жить?
Когда она ево дерзнула погубить... etc.
Некоторое время спустя в комнату врывается Гамлетъ с Армансом и «съ обнаженною шпагою».
ГАМЛЕТЪ.
Умрите вы теперь мучители, умрите!
Пришелъ вашъ лютый часъ - - - но что вы очи зрите!
Офелію - - - въ какой пришла сюды ты часъ!
Сокрой себя отъ Гамлетовыхъ глазъ!
ОФЕЛІЯ.
Что здѣлалось тебѣ? и для чего мнѣ крыться?
Что такъ понудило тебя на мя озлиться?..
Впрочем, сам Сумароков — и это делает ему честь — отмечал: «“Гамлет” мой, кроме монолога в окончании третьего действия и Клавдиева на колени падения, на Шекеспирову трагедию едва ли походит».
Лет через 80 после выхода в свет первого русского «Гамлета» Александр Пушкин опубликовал перевод шотландской баллады «Ворон». Переводил он с французского перевода баллад, собранных сэром Вальтером Скоттом. Что там было во французском переводе, сказать трудно, но Пушкин перевел текст не до конца и при этом значительно смягчил финал своего перевода.
Сокол в рощу улетел,
На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет мило́го,
Не убитого, живого.
Тогда как в оригинале сказано примерно следующее (и это еще не финал):
а сокол — в синих небесах,
жена милуется с другим...
Зато мы сладко поедим.
В пушкинские времена мало кто догадывался, что шотландские «Два ворона» сами по себе есть переложение, каковое американский собиратель и исследователь английских и шотландских баллад Фрэнсис Чайльд в свое время назовет циничной версией английских «Трех воронов» — настолько «Два ворона» поразят его своей мрачностью и безысходностью.
Лет через 20 после пушкинских «Воронов» Михаил Лермонтов написал замечательные стихи, скромно озаглавленные «Из Гёте»:
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
1840
В течение длительного времени никто из переводчиков не задавался целью хотя бы примерно выяснить, что же там на самом деле у немецкого классика. (Вольный перевод Афанасия Фета не в счет.) Дерзнули и покусились Валерий Брюсов с Иннокентием Анненским, попытавшиеся не только передать смысл, но и отразить прихотливый ритмический рисунок оригинала.
Перевод Брюсова:
На всех вершинах
Покой;
В листве, в долинах
Ни одной
Не дрогнет черты;
Птицы спят в молчании бора.
Подожди только: скоро
Уснешь и ты.
Перевод Анненского:
Над высью горной
Тишь.
В листве уж черной
Не ощутишь
Ни дуновенья.
В чаще затих полет...
О, подожди!.. Мгновенье —
Тишь и тебя... возьмет.
Это именно переводы, не пересказы, не переложения, не переделки, не пере... Бог знает что. Это — переводы и они не заслоняют собой оригинал, а проявляют его максимально возможным на другом языке образом, хотя и безнадежно проигрывают стихам Лермонтова.
Спустя несколько десятков лет Борис Пастернак обратил внимание на стихи Валериана Гаприндашвили «Последнее стихотворение», озаглавил их «Мечта», изменил размер и выдал за перевод. Почему выдал? Судите сами.
Вот «перевод» первой строфы:
В одних стихах я — богатей.
Что прочее ни славословься, —
Ничем из остальных затей
Не интересовался вовсе.
Вот подстрочник той же строфы:
Я был богат лишь стихотворением,
Другого богатства я не искал
И кроме стихов меня не привлекало
Никакое другое вдохновение.
Вот что написал по этому поводу Дмитрий Быков в своей капитальной пастернаковской биографии: «“В одних стихах я — богатей” — звучит коряво, почти как у молодого Пастернака, ибо предполагает вторую строчку: “В других стихах я — побирушка” или что-нибудь в этом же роде, поскольку автор-то хотел сказать, что стихи — все его богатство, но переводчик выразился в своем духе, двусмысленно, зато непосредственно. “Что прочее ни славословься” — тоже неловкий оборот, у Пастернака, в его лирическом потоке, извинительный, но в ясных стихах Гаприндашвили излишний. Он всего и хотел сказать, что как ни расхваливай при нем другие занятия — он ни к одному не чувствует вкуса. Вторые две строчки этой строфы вполне внятны. Пастернак вообще переводил по этому принципу: две строчки абы какие, две хорошие, разговорные. Он и молодым поэтам давал совет: переводите из подлинника первые две строки каждой строфы, а остальные можно домысливать или наполнять своячиной. При его темпах (он говорил Цветаевой, что переводить надо не менее ста строк в день, а лучше триста,— иначе бессмысленно) ремесленность была неизбежна». От себя добавлю, что Дмитрий Быков весьма снисходительно отнесся и ко вторым двум строчкам указанной строфы, но сказанного достаточно. Как заметил известный переводчик Евгений Витковский, есть такие переводы, рядом с которыми оригиналы и размещать-то неловко. Здесь тот самый случай.
Возможно, одновременно с Пастернаком или чуть позже Константин Симонов взял романтическое, юношески незрелое стихотворение Редьярда Киплинга «Литания влюбленных», урезал его практически наполовину, выбросил из него всю юношескую романтику и соответствующую возрасту автора риторику и создал собственные стихи. Если молодой Киплинг поведал о своей несостоявшейся любви с четырьмя прекрасными обладательницами серых, карих, черных и синих глаз, то зрелый Симонов рассказал о таких же глазах, но уже с точки зрения состоявшегося мужчины и соответствующих его возрасту отношениях с четырьмя дамами. «Литания влюбленных» с ее сентиментальным рефреном «век любить» разлетелась в пух и прах, зато появились навеянные ею очень хорошие «Глаза», перед которыми самым естественным образом померкла другая «Молитва (литания) влюбленных», воссозданная по-русски другим переводчиком Василием Бетаки. Чтобы в этом убедиться, возьмем для сравнения по первой и заключительной строфам из каждого перевода.
Симонов («Глаза»):
Серые глаза — рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.
...........................................
Нет, я не судья для них,
Просто без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.
Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю — в том нет вины —
Все четыре этих цвета.
Бетаки («Молитва влюбленных»):
Серые глаза... Восход.
Доски мокрого причала…
Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.
И отходит пароход.
Нашей юности года...
Вера и Надежда? Да —
Пой молитву всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
...........................................
Да… Но жизнь взглянула хмуро,
Сжальтесь надо мной: ведь вот —
Весь в долгах перед Амуром
Я — четырежды банкрот!
И моя ли в том вина?
Если б снова хоть одна
Улыбнулась благосклонно,
Я бы сорок раз тогда
Спел молитву всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
В 1941 г. Самуил Маршак опубликовал перевод стихотворения Роберта Луиса Стивенсона «Вересковый мед». Будучи детским писателем и вообще добрым человеком, переводчик вольно или невольно постарался изъять из оригинала все, что могло бы оказать дурное влияние на детскую психику. Под пером Маршака:
— крепкий хмельной напиток эль стал, может, и хмельным, но вполне безобидно звучащим медом;
— пикты перестали падать с ног в блаженном забытьи, надравшись эля;
— король Шотландский (в оригинале — некий король, вторгшийся в Шотландию), хотя и перебил всех пиктов, но не охотился на них, как на зверей (горных косуль);
— маленьких и загорелых пиктов никто не называл земляными червями (в оригинале это сказано дважды: один раз автором, другой — королем);
— шотландский воин, бросивший мальчишку-пикта в морскую пучину, не подверг его перед этим лютой казни, притянув ремнем пятки к шее.
Словом, Маршак превратил мрачную и жестокую балладу Стивенсона в сентиментальное повествование о двух несчастных «малютках-медоварах», каждой своей строкой вызывая к ним сочувствие. Изменил переводчик и формальную структуру оригинала. Исходный текст написан трехстопным дольником, в строках которого содержится от 5 до 10 слогов. Тем самым автор словно имитировал прерывистое дыхание рассказчика, повествующего о потрясших его событиях. Это, пожалуй, единственное, чем Стивенсон выразил собственное отношение к происходящему в тексте. Маршак же чередовал регулярный ямб с дольником, причем в начале превалировал ямб, а где-то посредине текста переводчик перешел на чистый дольник, завершив балладу привычным ямбом:
А мне костер не страшен,
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна —
Мой вересковый мед!
У другого переводчика финал выглядит так:
костра опасаться мне ль!
Умрет в моем сердце тайна,
мой Вересковый Эль».
Несколько позже Белла Ахмадулина перевела прекрасное стихотворение грузинского поэта Галактиона Табидзе «Мери». Оно широко известно, поэтому ограничусь цитированием опять же только первой строфы:
Венчалась Мери в ночь дождей,
и в ночь дождей я проклял Мери.
Не мог я отворить дверей,
восставших между мной и ей,
и я поцеловал те двери.
Чтобы вторично не опускаться до голого подстрочника, приведу другой перевод этого катрена:
Ты венчалась тем вечером, Мери!
Мери, твои помертвели взоры,
блёстки милого неба померкли
в тусклом томленье осенней скорби.
Автор сих строк, разумеется, не смог передать всего, что имеется в оригинальной строфе, но он, по крайней мере, постарался это сделать. Если же пойти на «крайние меры», то есть извлечь из ахмадулинского перевода имеющуюся там авторскую отсебятину или, как сказал Быков, своячину, то от 11 строф перевода (в оригинале их 12), останется нижеследующее:
Венчалась Мери в ночь ...
и в ночь ... Мери.
... лицо...
... траур...
... запах... роз...
... Я шел...
... дома твоего...
... перстни... оземь...
Зачем «Могильщика» я пел?
и «Я и ночь» читал и плакал?
... все плакал я, как ... Лир,
как ... Лир, как Лир...
Надо отдать должное переводчице (это одно из достоинств данного текста), она бережно сохранила упоминание о двух других стихотворениях Табидзе: «Могильщик» и «Я и ночь». В 1997 г., выступая перед некоторой аудиторией в Филадельфии, Ахмадулина сопроводила чтение «Мери» достопримечательным высказыванием: «Это классическое грузинское стихотворение, но я старалась его перевести так, чтобы оно обрело новую музыкальную жизнь на русском языке». В минувшем году писатель Игорь Оболенский посетил Бориса Мессерера, одного из бывших супругов Ахмадулиной. «В свое время Белла Ахатовна, — пишет Оболенский, — перевела стихотворение Галактиона Табидзе, перед гением которого поклонялась, посвященное Мери Шарвашидзе. Сегодня на русском сочинение Галактиона “Мери” знакомо именно в переводе Ахмадулиной. Когда я сам стал учить грузинской, то смог заметить разницу в содержаниях, видно было, что Белла создала собственное произведение. Раньше меня это смущало, не понимал, отчего Ахмадулина не воспользовалась подстрочником. И вот я получил ответ — “Ахмадулина переводила не с подстрочника, а с любви”. И все сразу встало на свои места» (лексика и синтаксис писателя сохранены — Ю.Л.). Для автора текущих строк — ничего на место не встало.
В 1933 г. Марина Цветаева в статье «Два “Лесных Царя”» подвергла пристальному разбору классический перевод этого стихотворения, принадлежащий перу Василия Жуковского. Цветаева резюмирует: «Вещи равновелики. Лучше перевести “Лесного Царя”, чем это сделал Жуковский, — нельзя. И не должно пытаться. За столетие давности это уже не перевод, а подлинник. Это просто другой “Лесной Царь”. Русский “Лесной Царь” — из хрестоматии и страшных детских снов. Вещи равновелики. И совершенно разны. Два “Лесных Царя”. Но не только два “Лесных Царя” — и два Лесных Царя: безвозрастный жгучий демон и величественный старик, но не только Лесных Царя — два, и отца — два: молодой ездок и, опять-таки, старик (у Жуковского два старика, у Гёте — ни одного), сохранено только единство ребенка».
Не должно пытаться... Жаль, Цветаева сама не попыталась: уверен, это было бы блистательно. В русской литературе появился бы еще один «Лесной Царь» и еще один Лесной Царь — другие, отличающиеся как от гётевского первоисточника, так и от жуковского «подлинника». Потому что Цветаева противоречит самой себе. С одной стороны, «вещи равновелики», с другой, перевод Жуковского — это «другой “Лесной Царь”». А если читатель хочет не «другого», а того самого, первого, его же последнего, единственного и неповторимого — гётевского? Да Бог с ним, с читателем: он проглотит, что ему ни дай. Что, если другой переводчик пожелает воссоздать указанный оригинал на родном языке, ведь оригинал не может быть исчерпан никаким, пусть даже хорошим переводом? Не должно пытаться? По-видимому, да. И вот в каком отношении.
Если давно известное стихотворение уже переведено автором со звонким именем (подчеркну: заслуженно звонким), пресловутый другой переводчик обречен. Неименитый оппонент именитого автора-первопроходца находится в заведомо проигрышной позиции. Тот же Лермонтов, оглядев оригинал, запросто поменял его размер и ритмику на более, с его точки зрения, удобные и создал шедевр. А другому переводчику, находящемуся в тесных рамках современных представлений о переводе, просто-напросто негде развернуться, а ломать форму, значит, формировать у читателей неверное представление об оригинале.
И вот идет другой переводчик, палимый солнцем великого предшественника, прочь от читательского порога, омывая горючими слезами свою испоганенную переводами жизнь-жестянку, ну ее в болото, и при этом... старательно пересчитывает икты к другому переводу (то в уме, а то и на пальцах), а заодно подбирает соответствующие новому тексту рифмы и ныряет по ходу дела в словари и справочники, и обращается к умным и ученым людям, дабы прояснить порой одно-единственное неприкаянное словцо, наплевать на которое нет никакой возможности, ибо ему, другому переводчику-горемыке, не прощается ничего. И не дано ему познать сладость поговорки: полжизни ты работаешь на имя, полжизни — имя на тебя. Ибо приходится ему вкалывать до скончания дней своих, не давая ни себе, ни имени своему ни отдыху, ни поблажки и при этом утешать самого себя другой поговоркой о том, что, дескать, когда имя начинает на тебя работать, от тебя уже ничего, в сущности, не остается. А уповать на время или даже Время не приходится, ибо не сулит оно ничего и никому по мере собственного истекания, а просто назначает великими тех, кого ему заблагорассудится, ведь ими не становятся, а рождаются...
Кстати, указанную статью Цветаева предварила превосходным подстрочником «Лесного Царя».
Другие переводчики — дерзайте!
5-8 апреля 2017
Саят-Нова́. Выйди, милая
Саят-Нова́
Выйди, милая
Выйди, милая, в сад — так здесь прохладно!
Сад — это да! Цветы — это да! Гранат — это да!
Будем в саду до самой смерти, ладно?
Ты — это да! Луна — это да! Свет — это да!
Выпьем с тобой вина, — чача вся наша!
Наш сазандар, все хорошее — наше!
Прочь, садовник, ступай: розы все — наши!
Пиры — это да! Досуг — это да! День — это да!
Кончилось время роз — где вы, бахвалки?
Плачет лишь соловей: роз ему жалко.
В нашем саду распустились фиалки.
Вода — это да! Земля — это да! Труд — это да!
Встанет заря, дождь освежит твои косы.
Даже тополь под ним даст абрикосы.
Плачут все: умер май звонкоголосый!
Душа — это да! Любовь — это да! Ночь — это да!
Я, Саят-Нова́, пою-припеваю!
Вот царский ковер — садись, дорогая!
Да не сглазит миджнур нашего рая!
Ты — это да! Я — это да! Сазандар — это да!
21 апреля 2017
საიათნოვა (1712 — 1795)
მოდი საყვარელო
მოდი, საყვარელო, ბაღში შევიდეთ, —
ბაღი კარგი, ვარდი კარგი, ხე კარგი!
სიკვდილამდე გარეთ აღარ გავიდეთ, —
სახე კარგი... მთვარე კარგი... მზე კარგი!
დავლიოთ ღვინო, — არაყი ჩვენია,
მეჯლის-საზანდარი, საღი ჩვენია!
გავაგდოთ მებაღე, ბაღი ჩვენია! —
ლხინი კარგი... დრო კარგი... დღე კარგი!
მაილია ვარდი — არსად აბია, —
ბულბული სწუხს, რომ ყვავილს უზის ჭია! —
ხეივანში გადაშლილა სულ ია,
წყალი კარგი... კვალი კარგი... მწე კარგი!
ტანთ გიხდება საწვიმარი აისი,
ალვის ხესა გამოუსხამს ყაისი!
ყველა ჩივის, რომ დავკარგეთ მაისი,
სული კარგი... გული კარგი... თვე კარგი!
მე საითნოვას ხმაში მაქვს ძალი!
დაბძანდი დაგიდო ხორასნის ხალი!
მიჯნურმა ღობიდან არ გკრას თვალი,
საზი კარგი... შენ კარგი... მე კარგი!
Алекс Форман. Стандартный язык
Алекс Форман
Стандартный язык
Ты не закроешь рта. Но ведь в канон
не вгонишь речь. Без наших мудрых книг
тектоника мышления спешит
сквозь время. Твой язык — лишь материк
на зыбкой тверди — так изменчив он,
что схизму скал пронзает гласный звук,
взрывая, как пылающий болид,
глубины свежих слов. А мы, мой друг,
трындим, как хочим. Гору во вчера
не затолкать. Стандартная мура
исходит на говно. Домашний сор
твоих святынь — для внучки все одно,
что в мезозой коралловое дно
морских пучин, где нынче задний двор.
28 февраля — 9 марта 2017
Alex Foreman
Standard Language
You cannot hold your tongue. There is no such
Thing as a grammar ruling. Beyond intent
Our kind’s tectonic mindscapes drive a course
Through times. Your language is but continent
Churned on the planet, changed at every touch,
Forming a fissure in schismatic rock
Where the least hotspot’s sheer vocalic force
Shifts the sea’s stress. I’d rather we just talk
The way we gonna. Can’t no mountain move
Back to no yesterday. Your standard love
Hating on shit, white boy. But it ain’t no
Heirloom for no great grand daughter no more
Than plants that growed down on the ocean floor
In my backyard a billion years ago.
Расул Гамзатов. Журавли
Расул Гамзатов
Журавли
Мне кажется, погибшие солдаты
не превратились в пепел или прах,
но вознеслись, бессмертны и крылаты,
и журавлями стали в небесах.
Порой осенней, вешнею порою
они летят и окликают нас,
и потому с неясною тоскою
мы в поднебесье смотрим каждый раз.
Вдаль журавли летят над нашей степью,
летят мои погибшие друзья,
и место есть в их белокрылой цепи,
которое займу, наверно, я.
Настанет миг, и в журавлином клине
взлечу я в голубую глубину,
и всех, кого я на земле покинул,
своим прощальным кличем помяну.
7-31 мая 2017
Расул ХIамзатазул
Къункъраби
Дида ккола, рагъда, камурал васал
Кирго рукъун гьечIин, къанабакь лъечIин.
Доба борхалъуда хъахIил зобазда
ХъахIал къункърабазде сверун ратилин.
Гьел иххаз хаселаз халатал саназ
Нилъее салам кьун роржунел руго.
Гьелъин нилъ пашманго, бутIрулги рорхун,
Ралагьулел зодихъ щибаб нухалда.
Боржун унеб буго къункърабазул тIел,
Къукъа буго чIварал гьудулзабазул.
Гьезул тIелалда гъоркь цо бакI бихьула —
Дун вачIине гьаниб къачараб гурищ?
Къо щвела борхатаб хъахIилаб зодихъ
ХъахIаб къункъра лъугьун дунги паркъела.
Гьелъул гьаркьидалъул ракьалда тарал
Киналго нуж, вацал, дица ахIила.
Мамия Гуриели. Человек
Мамия Гуриели
Человек
Кто ты, мой читатель? Ты — мужчина,
женщина, невинная девица?
Все равно к тебе не без причины
я хотел бы с просьбой обратиться.
Выйдя в жизнь дорогою прямою,
счастливо шагая в ногу с веком,
ты, обласкан щедрою судьбою,
все же оставайся человеком.
Будь богатым, доблестным, прекрасным,
мудрым и великим имяреком,
но при этом помни ежечасно:
надо оставаться человеком.
Ты велик, ты баловень удачи,
властелин ты в государстве неком,
но обязан помнить наипаче:
надо быть всего лишь человеком.
Если ты судьбою уничтожен,
не давай от слез набухнуть векам:
не сдавайся, встань, поскольку должен
и в беде остаться человеком.
Пусть обидят — не живи для мести,
не питайся ненависти млеком:
оставайся человеком чести,
то есть оставайся человеком.
Истину ты сделай целью в жизни,
подари любовь полям и рекам,
верен будь всегда своей Отчизне,
если хочешь зваться человеком.
21-27 апреля 2017
მამია გურიელი
ადამიანი
ვინც გინდა იყო ჩემი მკითხველი,
კაცი, ქალი, გინდ გასათხოვარი,
შენთან მაქვს ერთი შესახვეცნელი,
გთხოვ, ამისრულე ეს სათხოვარი.
ცხოვრებაში რა შესვლასა იწყებ
და ბედიც კეთილგუნებიანი
თან დაგდევს, იმ დროს ნუ დაივიწყებ,
რომ შენ ხარ მხოლოდ ადამიანი.
იყავი ტურფა, იყავ უებრო.
მდიდარი, ბრძენი, მხნე და ჭკვიანი,
მაგრამ ფიქრისგან არ განიშორო,
რომ შენ ხარ მხოლოდ ადამიანი!
შემთხვევამ მოგცა ბევრი ქონება,
ხელმწიფე დაგსვა, გქმნა სრულსვიანი,
მაშინაც გმართებს უფრო ხსოვნება,
რომ შენ ხარ მხოლოდ ადამიანი.
ეგებ, კეთილი, ბედს არ უყვარდი,
მოგიკლა გული, გყო სევდიანი,
ნუ დაეცემი, დასდეგ, გამაგრდი,
გახსოვდეს, რომ ხარ ადამიანი.
დაე, იცვალოს გარემოება,
თუნდ ხალხის ხმამაც მოგცეს ზიანი,
თვით ნუ იცვლები, მოვა დროება,
გიცნობენ, რომ ხარ ადამიანი.
ცხოვრების მიზნად სიმართლე გქონდეს
და სიყვარული - მოძმეთა ვალად,
სამშობლო შენი მარად გახსოვდეს,
თუ კი გსურს გახდე ადამიანი!
1867
Валериан Гаприндашвили. Последнее стихотворение
Валериан Гаприндашвили
Последнее стихотворение
Только стихотворным капиталом
я разжился, не ища иного,
и ничто меня не вдохновляло,
кроме поэтического слова.
Я хочу сложить такие строки,
чтоб навек расстаться с писаниной,
и сгореть без страха и упрека
ради этой песни лебединой.
Жизнь моя — агония сплошная
в ожиданье песенной истомы.
Сколько лет провел я, умирая,
в поисках таинственного тона!
Не хочу ни этого кошмара,
ни заботы о духовной пище,
ни огненноликого угара
рифмоплетства и словесных игрищ!
Хватит в эту пытку вовлекаться!
В добрый час прочесть вам обещаю
лучшие стихи для публикаций —
искреннее слово завещанья.
И взмолюсь я: «Рок мой пустоглазый,
отпусти меня, пока не поздно.
Сердцем я с родной землею связан,
а меня оплачут в небе звезды».
Я хочу сложить стихи такие —
выдать песню чище птичьей трели, —
чтобы, уходя в миры иные,
знать, что их на родине запели.
23-29 апреля 2017
ვალერიან გაფრინდაშვილი (1888 — 1941)
ისეთი ლექსი
ვიყავი მხოლოდ ლექსით მდიდარი,
არ მიძებნია მეტი ქონება
და ლექსის გარდა არავითარი
მე არ მხიბლავდა სხვა შთაგონება.
ისეთი ლექსი დავწერო მინდა,
რომ არ დამჭირდეს კვლავ ლექსის წერა
მსურს დავიფერფლო, ვით ცეცხლი წმინდა
და ეს იქნება გედის სიმღერა.
ჩემი ცხოვრებ არის ლოდინი,
ამ აგონიის და ამ სიმღერის.
რამდენი წელი დღე რაოდენი
ვიყავ მძებნელი იდუმალ ფერის!
მე აღარ მინდა მეტი წვალება,
სულის და ხორცის ყოფაზე ზრუნვა,
დღეთა კოშმარი ცეცხლისთვალება,
რითმების ძებნა სიტყვების ბრუნვა!
კმარა! გათავდეს მწველი ამბავი.
უკანასკნელად ვიმღერო მინდა.
ლექსი, ჩემს შემდეგ დასასტამბავი —
ჩემი ანდერძი და სიტყვა წმინდა.
და მაშინ ვიტყვი გულგაპობილი:
— ბედო, შავპირო! გამიშვი ახლა!
გულში ჩამიკრავს მიწა მშობელი,
დამიტირებენ ვარსკვლავნი მაღლა.
ისეთი ლექსი დავწერო მინდა,
რომ არ დამჭირდეს კიდეც ცხოვრება,
და მჟერა, ჩემი სიმღერა წმინდა
სამშობლო მხარეს ემახსოვრება.
1937
Терентий Гранели. Из дневника мертвеца
Терентий Гранели
Из дневника мертвеца
(Тема после смерти)
1
Встреч не ищи, не спеши на помощь:
темные руки меня забрали.
Умер вчера я, и в эту полночь
звезды бледнели в небесной дали.
Мир потемнел и в доме стемнело,
окна мои залила кручина.
Мирно я спал в домовине белой,
розы несли мне и георгины.
Знать, обо мне шла молва изустно
(мне из тумана не возвратиться).
Был неживым я, утратил чувства,
сердца уже заждалась гробница.
Падали где-то дожди незримо,
в чуждых пределах, из тучи мрачной.
Хоронили меня серафимы,
Матерь Господня ступала, плача.
Даже с мольбой сестер чужедальних
не избежал я плена и тлена.
Ангелы гроб мой сопровождали,
шел перед ним Иисус смиренно.
Но смерть сжимала свои объятья.
Дух мой мятежный, ты сдашься смерти?
Саван потемков хотел прорвать я,
чтоб напоследок в сей мир всмотреться.
Встреч не ищи, не спеши на помощь:
темные руки меня забрали.
Умер вчера я, и в эту полночь
звезды бледнели в небесной дали.
18-20 апреля 2017
2
День
Сердце поэта оставит всходы,
строчка поэта наметит вехи
в день этот двадцать восьмого года —
парус в шторме двадцатого века.
Ветры меня цепляют крылами,
память уже этот день не спрячет,
снова молчание между нами:
мы понимаем друг друга, значит.
Гордым когда-то я был, а ныне,
ныне беру у гордыни роздых:
ну́жны мне снова плоды земные,
ну́жны огонь мне, вода и воздух.
19 апреля 2017
ტერენტი გრანელი (1897 — 1934)
შენ ვერ მიხილავ და ნურც დამეძებ,
სადღაც წამიღეს ბნელი ხელებით.
მე წუხელ მოვკდი შუაღამეზე,
როდესაც კრთოდნენ ცის ვარსკლავები.
დაბნელდა სივრცე, დაბნელდა ბინა,
დამგლოვიარდნენ სახლის მინებიც.
მე თეთრ კუბოში ჩუმად მეძინა,
მოჰქონდათ ვარდები და გეორგინები.
ალბათ ჩემ სიკვდილს გრძნობდა სოფელი,
(ვერ დავბრუნდები მე ბურუსიდან).
მკვდარი ვიყავი და უგრძნობელი,
ღია სამარე ჩემს გულს უცდიდა.
და ეცემოდნენ სადღაც წვიმები
შორეულ ღრუბლის სანაპიროდან.
კუბოსტან იდგნენ სერაფიმები
და ღვთისშობელი ჩემზე ტიროდა.
არც შორეული დების ლოცვები
ჩემს გადარჩენას ხელს არ უწყობდა.
მიმასვენებდნენ ანგელოზები
და კუბოს ქრისტე წინ მიუძღოდა.
ირგვლივ სიკვდილის ხელი მეხვია,
რა მექნა, სულო, დაუცხრომელო,
მსრდა სიბნელე რომ გამერღვია
და კვლავ ქვეყნისთვის თვალი მომევლო.
შენ ვერ მიხილავ და ნურც დამეძებ,
სადღაც წამიღეს ბნელი ხელებით.
მე წუხელ მოვკდი შუაღამეზე,
როდესაც კრთოდნენ ცის ვარსკლავები.
დღე
მხოლოდ პოეტის, ჩემი და სხვათა,
დარჩება ლექსი გულით ნაწერი,
და, როგორც გემი, სდგას ქარიშხალთან
ეს ათას ცხრას ოცდა რვა წელი.
ქრიან ქარები და მეც მივლიან,
ეს დღე ხსოვნიდან არ იკარგება,
ახლა ჩვენ შორის ისევ დუმილია,
და ერთმანეთის სწორი გაგება.
დრო იყო, როცა შენ ამაყობდი,
და ახლა დღეა რაღაცნაირი;
ისევ მჭირდება მიწის ნაყოფი,
მჭირდება ცეცხლი, წყალი, ჰაერი.
Ило Мосашвили. Осенью
Ило Мосашвили
Осенью
Снег на подсолнухи выпал назавтра.
Утро янтарь свой под них обновило.
Солнце впадало в молочные травы,
и оказался мягкого нрава
ветер, лишенный песенной силы.
Вскорости осень выгонит лето
и не оставит солнце в покое.
Будет стерня дымами прогрета,
осень погонит лето по свету,
тусклые горы тоскою накроет.
Вижу, неяркое солнце садится:
скоро, затертое в хмурой лазури,
бросит поводья своей колесницы,
выпьет воды в дагестанской кринице,
ляжет, глаза печально зажмуря.
Солнце, однако, грозит мне уроном:
в сердце мне мечет лучи непрестанно.
А над полями с изрезанным лоном
долгую, словно церковные звоны,
песню поют журавлей караваны.
ილო მოსაშვილი (1896 — 1954)
შემოდგომაზე
მზესუმზირებში გუშინაც თოვდა,
ქარვა და დილა სინჯავდა ფერებს.
მზე რძიან ბალახს სითბოს აქსოვდა,
მზესუმზირებში მე არ მახსოვდა,
როგორ ამბობდა ქარი სიმღერებს.
ხვალ შემოდგომა ზახულს აჯობებს,
რომ ზაფხულის მზე მოვიდეს მერეც.
გველივით კვამლი დასწვავს ნამჯობებს,
ხვალ შემოდგომა ზფხულს აჯობებს
და მთებს დახურავს ნაღვლიან ფერებს.
ვხედავ, მზე მიდის, მზე მოვა ხვალეც,
დღეს ავდარიანმა ცამ რომ წაშალა,
მზე დაღესტანში ზამთრის წყალს დალევს,
მერე დახუჭავს ნაღვლიან თვალებს
და აეშვება კარზე ავშარა.
მე ჩამავალ მზეს არ ვენანები,
შუბივით სხივებს გულში მიღერებს,
სჩანს ყელდაჭრილი ყველგან ყანები
და ცეროების ქარავანები
ზარით ამბობენ გაბმულ სიმღერებს.
1920
Лели Джапаридзе. Белая ночь
Лели (Леван) Джапаридзе
Белая ночь
Ночь на бескрайних мостовых зарей расцвечена,
ночь городская по-весеннему одета.
Я в ней засверкал, словно уличная женщина,
словно получил силу солнечного света.
В гости меня зовут, робея, незнакомочки,
но и без того улицы полны страстями.
Новый на мне костюм, я выгляжу с иголочки,
а весна заколотила двери гвоздями.
Сам я весенним стал, изведав ночь весеннюю.
всем на свете выказал свой образ невинный.
В эту буйную ночь пережил воскресение,
и земля ощутила дерзание сына.
12-15 апреля 2017
ლელი (ლევან) ჯაფარიძე (1895 — 1934)
თეთრი ქუჩები
თენდება ღამე თვალუწვდენელლ ქვაფენილებში,
საგაზფხულოდ იმოსება ქალაქის ღამე.
ვთეთრდები მასთან და ვირევი ქუჩის ქალებში,
თითქოს შევირთე გაზაფხულთან მზის სითამამე.
ნელინელ ჩემთან მოდიან და მიწვევენ სახლში;
არსად არ წავალ ვნებისათვის ფართეა ქუჩა
და მეც მოვირთე ტანსაცმელში ძვირფას, ახალში
და ბინის კარი გაზაფხულმა დააჩაქუჩა.
სავნებო ღამით, გაზაფხულში მეც გავზფხულდი
და ყველასათვის აანათლე ჩემი სახება.
ღამის ნათელზე მე სიგიჟით ავახალსულდი
და მიწამ იგრძნო თაავის შვილის შმაგი ლაღება.
1918
Иви Кипиани. Зима
Иви (Иванэ) Кипиани
Зима
Старец помешанный и непоседливый
в поле стреножил коня своенравного.
Глянешь окрест — убиенные лебеди,
храмы — в низине, Кааба — над храмами.
Скалит скакун свои зубы хрустальные,
долы дрожат от напасти негаданной,
в гробе гагатовом нету предстателя,
дом истощен белокрылыми гадами.
Ночью встают бородатые бражники,
рвут, гогоча, бесконечные простыни.
И, словно львы, суетой взбудоражены,
грозно рычат бирюзовые росстани.
Глянешь окрест — убиенные лебеди...
Храмы — в низине, Кааба — над храмами...
Старец помешанный и непоседливый
ставит во двор мой коня своенравного.
11-15 апреля 2017
ივანე ყიფიანი (1893 — 1948)
ზამთარი
უეცრად მოვიდა შეშლილი მოხუცი
და თეთრი მერანი მინდორში დააბა.
გედების გუნდია ყველგან დანახოცი,
ქვევით ტაძრებია და ზევით ქააბა.
ბროლისფერ კბილებით იცინის მერანი,
ძრწიან და თრთოლავენ მდუმარე ველები,
გრძელ გიშერის კუბოში ვერ ჩნდება ვერავინ,
სისხლს წოვენ მძინარე სახლს ფრთათეთრი გველები.
ბნელში დგებიან შავწვერა ლოთები,
ყვირიან და ხევენ უსაზღვრო ბალიშებს,
ფირუზის უდაბნო მით შენაშფოტები
მრისხანე ლომოვით ღრიალებს, არ იშვებს.
გედების გუნდია ყველგან დანახოცი...
ქვევით ტაძრებია და ზევით ქააბა...
უეცრად მოვიდა შეშლილი მოხუცი
და თეთრი მერანი ჩემს ბაღში დააბა.
1918
Ладо Мачавариани. Кутаиси
Ладо Мачавариани
Кутаиси
Кутаиси мой, подобье клада.
Путь в Гелати в зелени цветущей.
Свежая заря в очах Баграта.
Жарких треб самшитовые кущи.
Мертвые могилы Огаскури.
Стадо разбрелось по всей поляне.
Горных рек сверкающие руки.
Парикмахер глупый в Балахвани.
В парке ходят парни и девицы.
Если к ночи настроенье будет,
рядом бой кулачный состоится,
всяческие вызвав пересуды.
Оживит огонь стезю надежды,
тощая зима тотчас усохнет.
Ежели весна откроет вежды,
под венец пойдут она и солнце.
Пятница. Тепло. Базар. Торговля.
Сельские манеры простофили.
С привязи отпущенные вопли
тонут в лоне майского светила.
Жид-старьевщик. Простенькие ситцы
Ту́мани грошовая бумажка.
Виноград. Носок. Носок на спицах.
Стертый лапоть. Старый нож. Баклажка.
Кутаиси. Винный погреб. Чури.
Свет по-азиатски. Сонный голос.
Улочки, огни слепые хмуря,
город обвивают, словно пояс.
Примечания. Гелати — пригород Кутаиси. Баграт — древний храм 10-го века, расположенный в Гелати. Огаскури — река, протекающая неподалеку от старинного кутаисского кладбища. Сейчас там находится женский монастырь св. Феклы. Балахвани — район Кутаиси. Ту́мани — купюра в 10 денежных единиц не дороже российского медного пятака. Чури — большие врытые в землю кувшины для изготовления и хранения вина.
ლადო მაჭავარიანი (1892 — 1939)
ქუთაისი
თეთრი სამკაული, ჩემი ქუთაისი.
მწვანეყვავილა, გელათის შარაგზა.
ბარგატის თვალებში ნასვენი აისი.
მხურვალე ლოცვებით ნაკურთხი თეთრი ბზა.
ოღასკურაზე მკვდარი საფლავები.
წყალწიტელისკენ იშლება ნახირი.
რიონის რკინის წელი. ფოლადის მკლავენი.
ნალახვანში ცრუ პარიკმახერი.
ქალაქის ბაღში ქალ-ვაჟთა მწკრივი.
ღამემ ტუ იცვალა უეცრად ნირი,
საფიჩხიაზე ატყდება კრივი.
მოჰყვება ჭორები ათასნაირი.
ცეცხლად დაიწვება სიცივით სავალი.
ზამთრის მჭლე სხეული ჩამოხმება ზეზე.
თუ გასაფხულის აენთო თვალი,
ყინულიან დილას ჯვარს დასწერს მზეზე.
მწვანე ბაზარი. პარასკეობა.
უგნური თვალები სოფლური ქცევით.
დატეხილი სიტყვების ცალცალკეობა
რბილდება მაისის მზის გადაქცევით.
წინდა. წინდის ჩხირი. მეძველე ურია.
უზალთუნად ჩითები. ყურძნობა. ყაფანი.
ქაღალდის თუმანი სპილენძის შაურია.
დოქები. ხელადები. გაცვდა ქალამანი.
ჩემი ქუთაისი.. ჭურები. მარნები.
იწვის აზიურად, იწვის სიზმარივით.
მოხვეული ქუჩები ფერწასულ ფარნებით
წელზე ერტყმებიან ქალაქს ქამარივით.
1919
Григол Орбелиани. Мухамбази
Григол Орбелиани
Мухамбази
«О сладкий голос мухамбази!»
Чамчи-Мелко
Только усну — снится мне твой привет.
Только проснусь — твой на ресницах свет.
Я твой слуга — хоть проживи сто лет.
Хочешь убить — не возражу в ответ.
Где б ты ни шла — я за тобой вослед.
Видишь иль нет — рядом с тобой поэт.
Как подойти, зная про твой запрет?
Тихо шепчу: «Лучших красавиц нет!»
Только усну — снится мне твой привет.
Только проснусь — твой на ресницах свет.
Строен и прям твой тополиный стан.
Нежный твой стан радугой осиян.
Молнии глаз блещут, как ятаган.
Легок твой вздох, а на устах — тимьян.
Как мне спросить: «Любишь ты или нет?»
Только усну — снится мне твой привет.
Только проснусь — твой на ресницах свет.
Где б ни плутал — выйду к тебе я вмиг!
Гляну кругом — передо мной твой лик!
Что ни скажу — славит тебя язык!
«Что же со мной?» — рвется из сердца крик.
Спросишь ли, кто мне причиняет вред?
Только усну — снится мне твой привет.
Только проснусь — твой на ресницах свет.
Кто загрустит здесь от моих невзгод?
Кто Лопиана вам, чем он живет?
Может быть, он в могиле который год?
Может, его знать не хочет народ?
Ты промолчишь, слыша весь этот бред!
Только усну — снится мне твой привет.
Только проснусь — твой на ресницах свет.
Глянь на меня в Ортачальских садах!
Глянь, я каков на веселых пирах!
Как застолье веду с чашей в руках!
Как я дерусь ловко на кулаках!
Может, моей станешь тогда, мой свет?
Только усну — снится мне твой привет.
Только проснусь — твой на ресницах свет.
5-6 апреля 2017
Примечание. Чамчи-Мелко — тбилисский ашуг второй половины XIX в. Лопиана — тбилисский рыбак, отличавшийся в кулачных боях, любимец Гр. Орбелиани. Ортачалы — предместье Тбилиси, излюбленное место развлечения состоятельной молодежи.
გრიგოლ ორბელიანი (1804 — 1883)
მუხამბაზი
“მუხამბაზო, რა ტკბილი რამ ხმა ხარო”
ჩამჩი-მელქო
გინდ მეძინოს, მაინც სულში მიზიხარ!
თვალთ ავახელ, ზედ წამწამზედ მიზიხარ!
ყმასავითა მე ერთგული შენი ვარ,
გინდა მკლავდე, არას გეტყვი — შენი ვარ.
სადაც წახვალ, მე მაშინვე იქა ვარ,
გინდ ვერ მნახო, იცოდე რომ იქა ვარ,
რას გაწუხებ? მე ჩემთვისა იქა ვარ!
ჩემთვის ჩუმად ვამბობ: ”რა ლამაზი ხარ!”
გინდ მეძინოს, მაინც სულში მიზიხარ!
თვალთ ავახელ, ზედ წამწამზედ მიზიხარ!
რტო ალვისა, შენი წელი მგონია,
მაგ წელზედა ცისარტყელა მგონია,
ეგ თვალები — ცაში ელვა მგონია.
ვარდის სუნთქვა — შენი სუნთქვა მგონია.
როს მეღირსოს, ვჰსთქვა: “გეთაყვა, ჩემი ხარ!”
გინდ მეძინოს, მაინც სულში მიზიხარ!
თვალთ ავახელ, ზედ წამწამზედ მიზიხარ!
ათი გზა მაქვს, ათივე შენკენ მოდის!
ფიქრები მაქვს, წინ შენი სახე მოდის!
მინდა რამ ვჰსთქვა — შენი სახელი მოდის!
ჩემს გულში რა ამბებია, რა მოდის?
ერთხელ მაინც მკითხე: “აგრე რათა ხარ?”
გინდ მეძინოს, მაინც სულში მიზიხარ,
თვალთ ავახელ, ზედ წამწამზედ მიზიხარ!
ჩემს დარდებსა ვინ ინაღვლის, ვინ არის?
ვის რათ უნდა, ლოპიანა ვინ არის?
მკვდარია თუ ცოცხალია, ვინ არის?
ქვეყანაში აბა რაა, ვინ არის?
შენ არ მეტყვი, ვიცი სულით ნაზი ხარ!
გინდ მეძინოს, მაინც სულში მიზიხარ,
თვალთ ავახელ, ზედ წამწამზედ მიზიხარ!
ორთაჭალის ბაღში მნახე, ვინა ვარ,
დარდიმანდის ლხინში მნახე, ვინა ვარ!
ჯამით ტოლუმბაში მნახე, ვინა ვარ!
აბა მუშტის კრივში მნახე, ვინა ვარ! —
მაშინ შეგიყვარდე, სთქვა: “ძვირფასი ხარ!”
გინდ მეძინოს, მაინც სულში მიზიხარ,
თვალთ ავახელ, ზედ წამწამზედ მიზიხარ!
1861
Ражден Гветадзе. Старая подкова
Ражден Гветадзе
Старая подкова
Паоло Яшвили
В час, когда светила глаз багровый
догорал над горною вершиной,
мне осла издохшего подкова
сердце преисполнила кручиной.
Старому ослу принадлежала
старая подкова. Он часами,
бедолага, тень искал, бывало.
Плачет ворон над его костями.
И бродил осел своей сторонкой,
спотыкаясь при моем привете...
Никогда не стану бить ребенка,
ведь ослов не обижают дети.
9-10 апреля 2017
რაჟდენ გვეტაძე (1897 — 1952)
ვირის ნალი
პაოლო იაშვილს
კვირა საღამოს, როცა მზის თვალი
კიდევ მოჩანდა გორების თავზე,
გარდაცვლილი ვირის ვიპოვე ნალი
და სულში სევდა ვერ მოვათავსე.
ეს ნალი იყო ბებერი ვირის,
დღეს მასზე ფიქრი მსურს შევაჩერო.
მის ხსოვნას ახლა ყორანი ტირის, —
ზაფხულში საწყალს უყვარდა ჩერო.
ის ამ ქუჩაზე ხშირად მინახავს
ჩემი ალერსით განაკვირები,
და ჯერ მე ბავშვი არ გამილახავს,
რადგანაც ბავშვებს უყვართ ვირები.
Бесарион Габашвили (Бесики) «Статная, стан твой сияет...» («Тано татано»)
Бесарион Габашвили (Бесики)
«Статная, стан твой сияет...» («Тано татано»)
1
Статная, стан твой сияет, владея сердцами!
Локоны — смерть для меня: я как будто в капкане.
Смотришь ты из-под ресниц — не спастись никогда мне.
Душу спалили гранаты-уста пламенами.
Ликом светла, ты, как солнце, восходишь над нами.
2
Очи-нарциссы сжигают молний быстрее,
змейка хранит золотая хрустальную шею,
робкие родинки с вышивкой схожи твоею.
От апельсинов твоих я, безумный, хмелею:
славлю я эти плоды, утомленный мечтами.
3
Стан тополиный, точеные нежные руки,
пальцы для сладких объятий крепки и упруги,
тонкая талия — на удивленье округе.
Лет на пятьсот постарел я от горестной муки:
вот и выходит, что смерть моя не за горами.
4
Розы-уста, я вас в мыслях украдкой целую!
Очи стремятся увидеть мою дорогую!
Сердцем устав, с чем тебя в этом мире сравню я?
Если тебя уступлю — где найду я такую?
Всех ты затмила красавиц своими очами!
5
Месяцем стал я ущербным, страдая по милой:
смерть призываю на смену я жизни постылой.
Будьте, безумцы-миджнуры со мной до могилы,
мертвого брата-миджнура оплачьте уныло!
Даром растрачена жизнь моя под небесами!
8-10 апреля 2017
ბესარიონ გაბაშვილი (ბესიკი) (1750 — 1791)
ტანო ტატანო
1
ტანო ტატანო, გულწამტანო, უცხოდ მარებო!
ზილფო-კავებო, მომკლავებო, ვერ საკარებო!
წარბ-წამწამ-თვალნო, მისათვალნო, შემაზარებო!
ძოწ-ლალ-ბაგეო, დამდაგეო, სულთ-წამარებო!
პირო მთვარეო, მომიგონე, მზისა დარებო!
2
თვალთა ნარგისი, დამდაგისი, შეგშვენის მწველად,
ყელსა ბროლებსა, უტოლებსა, გველი გყვა მცველად,
გესხნეს ხალები, მაკრძალები, ამარტის ველად,
ნარინჯნი ორნი, ტოლნი, სწორნი, მიქმოდენ ხელად,
მიწვევდენ შენად შესამკობლად, დამამწარებო!
3
ალვაო, გესხნეს ორნი ნორჩნი მოსარხეველნი,
მკლავნი მომკლავნი, თითნი თლილნი მოსახვეველნი,
ზარიფსა წელსა დაეკვირვნეს ქვეყანად მვლელნი;
ოდეს გნახვიდი, შევიმატნი ათასნი წელნი.
აწ დამლევიან ყოვლნი დღენი, უცხოდ ვარებო!
4
ბაგე მდუმრიად გიალერსებ, ბაგეო ვარდო!
თვალთა ჰსურიან ხილვა შენი, კეკელა მარდო!
გულსა სწყურიან დამაშვრალსა; რას შეგაფარდო?
თუმცა შენ დაგთმო, ვინღა ვჰპოვო, სად გავიზარდო?
უშენოდ ხილვა არვისი მსურს, შევიზარებო!
5
შენმა გონებამ მიმამსგავსა მილეულს მთვარეს:
სიცოცხლის ნაცვლად მოვინატრი სიკვდილსა მწარეს!
მოდით, მიჯნურნო, შემიბრალეთ, მოვლეთ ჩემს არეს,
მკვდარი მიჯნური დამიტირეთ, დამფალთ სამარეს!
ვაჲ, სიცოცხლეო უკუღმართო, დანაცარებო!
Слушая Баха в день его рождения...
Слушая Баха в день его рождения...
Увы, Господь, Ты не взмахнул смычком
волшебным над моею колыбелью,
но, может быть, когда-нибудь, потом
Ты сделаешь меня виолончелью?..
31 марта 2017
И.С. Бах. Сюита №3 для виолончели. Исполняет Наталья Гутман
Иосиф и Мария
Иосиф и Мария
Восклицали: «Ай да Иосиф».
Рассуждали: «Ну, и Мария!»
А Иосифу не до расспросов,
что б там люди ни говорили.
Поболтают люди и бросят.
Без того хлопот довольно у старца.
Молит Бога старец Иосиф,
чтоб с Марией не проболтаться.
Это ж надо такому случиться
(до чего же он, право, доверчив):
он берет себе в жены девицу,
а девица имеет во чреве.
Представал ему ангел Господень
или нет — все одно сновиденье.
Мог ее отпустить он свободно,
ведь не знали про обрученье.
Отпустил бы ее он, конечно,
что она б ему ни говорила,
но ведь ангела вещие речи
подтвердили слова Гавриила.
Ей бы круглые сутки молиться,
услыхавши пророчества эти, —
нет, она поспешила к сестрице,
беспорочной Елисавете.
Ведь под сердцем Ребеночка носит,
ведь вредны ей поездки такие,
ведь смеются: «Ай да Иосиф!»,
ведь судачат: «Ну, и Мария!»
Что такое — благословенна
между женами — что это значит?
Неужели все дело в Младенце,
в том, что Он по-особому зачат?
А когда разрешилась Мария,
тут волхвы набежали некстати,
о какой-то звезде говорили
и топтались возле Дитяти.
Но вели себя тихо и смирно,
не могли на Него наглядеться,
дали золото, ладан и смирну
и шептали: «Царь Иудейский».
Что за Царь? Или Ирод Антипа
нынче разве не царь иудеям?
Вот и вышло бежать им в Египет,
хоть уже прижились в Вифлееме.
А когда они уходили,
как архангел велел, на рассвете,
то услышали вопли Рахили
по своим избиваемым детям.
И, спасаясь от царской ловитвы,
позабыв про ночлеги и брашна,
совершал Иосиф молитвы,
ведь в дороге особенно страшно.
И опять непонятные речи:
смутный слух о возлюбленном Сыне
и молва о каком-то Предтече
и слова «Отпущаеши ныне».
Что Иосиф-то знал? Очень мало.
И какой бы поведал пергамент,
что жена Богородицей стала,
что Сыночек Спасителем станет?
Что и сам он — Иосиф-обручник,
а не просто — плотник Иосиф?
Может, для человека и лучше:
не выдумывать лишних вопросов,
жить несуетно и без фальши,
ни о чем потом не жалея,
и не ведать, что будет дальше
ни в Египте, ни в Иудее?
А сейчас уходить торопливо
и не думать про райские кущи,
не мечтать о жизни счастливой,
разве только о хлебе насущном,
принимать все как есть, без изъятья,
исполнять свое назначенье
и не знать о грядущем Распятье,
Воскресении и Успенье...
16 февраля 2015 — 10 сентября 2016; 31 марта 2017
Нико Самадашвили. Атенский Сион
Нико Самадашвили (1905-1963)
Атенский Сион
Вечный лес, угрюмей сумятицы,
лес, в начале времени выросший,
прятался, словно воры в логове,
в безмятежном горном укрывище.
Плыл туман ленивыми хлопьями,
дребезжала река над бездною
и в ночи, словно молью траченной,
трепетали искры небесные.
Свет Господень шатался в сумраке,
движась беспросветными тропами;
мирно спали в сторонке идолы,
что вопя за эпохой топали.
Речка Тана в ту пору давнюю
в поднебесной тонула темени.
Чья-то жизнь петухом горланила
на заре грядущего времени.
Где-то в гроте лампада теплилась;
кто держал образа — неведомо;
а на ближней скале апостолы
спали, утомлены Заветами.
Храм стоял на костях язычников,
высь мигала звездой предания,
и земля фиалками выстлала
святой Нины следы недавние.
Здесь родник, чистый, как бессмертие,
освящал лужайки и рощицы,
Иисус здесь жил во младенчестве,
подметала двор Богородица.
И над светлой мечтою призванных
купол переливался золотом,
а молитвы, что Богом читаны,
по ночам вызванивал колокол.
Был Сион переполнен паствою,
пели во дворе исповедники.
Липы грустно трясли коронами,
как халдеи ветхозаветные.
И над кровлей, резьбой украшенной,
месяц стыл, как судьба сивиллина.
Крест несли при свечах мерцающих,
а в предгорье ухали филины.
28-30 марта 2017
Р. Бернс. Лорд Грегори
Роберт Бернс
Лорд Грегори
Темным-темно, грохочет гром,
и ночью нет пути.
Стучится странница в твой дом:
лорд Грегори, впусти.
На дверь мне указал отец,
и ты тому виной.
Пускай любви твоей конец,
но сжалься надо мной.
Лорд Грегори, не помнишь ты
лощину у ручья:
как свежесть юной чистоты
сберечь пыталась я.
Ты клялся, что не быть нам врозь,
и сердцу моему
в те дни причины не нашлось
не верить твоему.
Ты стал кремнем, лорд Грегори,
твоя из камня грудь.
О Небо, в прах меня сотри,
но дай навек уснуть!
О Небо, ниспошли скорей
на грешницу огонь,
но не карай любви моей —
изменника не тронь!
8-10 февраля 2017
Robert Burns (1759 — 1796)
Lord Gregory
O, mirk, mirk in this midnight hour,
And loud the tempest’s roar!
A waefu’ wanderer seeks thy tower —
Lord Gregory, ope thy door.
An exile frae her father’s ha’,
And a’ for sake o’ thee,
At least some pity on me shaw,
If love it may not be.
Lord Gregory mind’st thou not the grove
By bonie Irwine side,
Where first I own’d that virgin love
I lang, lang had denied?
How aften didst thou pledge and vow,
Thou wad for ay be mine!
And my fond heart, itsel’ sae true,
It ne’er mistrusted thine.
Hard is thy heart, Lord Gregory,
And flinty is thy breast:
Thou bolt of Heaven that flashest by,
O, wilt thou bring me rest!
Ye mustering thunders from above,
Your willing victim see,
But spare and pardon my fause love
His wrang to Heaven and me!
1793
Жесть-окий роман-с
Жесть-окий роман-с
Позабыты Фет и Пастернак,
позабыты проза со стихами,
только не могу забыть никак
поэтессу с карими глазами.
С нею повстречались мы в сети,
обоюдно вспыхнули, как пламя,
и пришла ко мне часам к шести
поэтесса с синими глазами.
Было все: кино и ресторан,
и объятья жаркими ночами,
но крутила и с другим роман
поэтесса с серыми глазами.
Вынул он свой черный триолет,
я сражался голыми стихами,
но вонзила в спину мне сонет
поэтесса с черными глазами.
Я в словах валялся, недвижим,
рифма из меня текла ручьями,
и ушла с соперником моим
поэтесса с красными глазами.
И хотя остался я живой
в этой нелитературной драме,
обхожу теперь я стороной
поэтессу с желтыми глазами.
23 марта 2014 — 23 марта 2017
Галактион Табидзе. Мери
Галактион Табидзе
Мери
Ты венчалась тем вечером, Мери!
Мери, твои помертвели взоры,
блёстки милого неба померкли
в тусклом томленье осенней скорби.
Светлых лучей несметные сонмы,
взрываясь и трепеща, горели,
однако был твой лик исступлённый
печально бледным, свечи белее.
Сияли нефы, иконостасы,
розы тягучей тоской пьянили,
но сердце невесты билось страстно
в иной молитве — неутолимой.
Вот безумная клятва любимой...
Мери, не верю я и поныне...
Мучилась ты, но что это было:
венчали тебя иль хоронили?
Кто-то стенал вблизи, на кладбище,
бросая ветру жемчуг и кольца.
Был этот вечер жалким и лишним,
не похожим на праздник нисколько.
Вышел я скорым шагом на паперть.
Где я бродил? Ни за что не вспомню!
Улица била в лицо ветрами,
ливнем хлестала бесперебойно.
В плащ завернулся я мимоходом,
рухнул в свои затяжные мысли.
Но где я? Твой дом! К стене знакомой
я обессиленно прислонился.
Долго стоял я, тоской исхлёстан,
а предо мною — осины плыли,
шурша листвою тёмноголосой,
подобно сильным орлиным крыльям.
И мне шептала ветка осины:
о чём — ты знаешь, ты знаешь, Мери?!
Жребий мой, пустой и постылый,
летел метелью за ветром смерти.
Куда пропал мой свет небывалый,
ответь... Кого же я умоляю?
Где же мечта моя прошуршала,
словно орёл своими крылами?
Зачем я вверх смотрел и смеялся?
Зачем ловил я огонь небесный?
Кому я пел могильные стансы?
Кто слушал мои ночные песни?
Ветер, дождя непрерывные капли,
сердце моё обрывалось с ними.
И, словно Лир, я горько заплакал,
словно Лир, кому все изменили.
12-17 марта 2017
გალაკტიონ ტაბიძე (1892 — 1959)
მერი
შენ ჯვარს იწერდი იმ ღამეს, მერი!
მერი, იმ ღამეს მაგ თვალთა კვდომა,
სანდომიან ცის ელვა და ფერი
მწუხარე იყო, ვით შემოდგომა!
აფეთქებული და მოცახცახე
იწოდა ნათელ ალთა კრებული,
მაგრამ სანთლებზე უფრო ეგ სახე
იყო იდუმალ გაფითრებული.
იწოდა ტაძრის გუმბათი, კალთა,
ვარდთა დიოდა ნელი სურნელი,
მაგრამ ლოდინით დაღალულ ქალთა
სხვა არის ლოცვა განუკურნელი.
მესმოდა შენი უგონო ფიცი...
მერი, ძვირფასო! დღესაც არ მჯერა...
ვიცი წამება, მაგრამ არ ვიცი:
ეს გლოვა იყო, თუ ჯვარისწერა?
ლოდებთან ვიღაც მწარედ გოდებდა
და ბეჭდების თვლებს ქარში კარგავდა...
იყო ობლობა და შეცოდება,
დღესასწაულს კი ის დღე არ ჰგავდა.
ტაძრიდან გასულს ნაბიჯი ჩქარი
სად მატარებდა? ხედვა მიმძიმდა!
ქუჩაში მძაფრი დაჰქროდა ქარი
და განუწყვეტლად წვიმდა და წვიმდა.
ნაბადი ტანზე შემოვიხვიე,
თავი მივანდე ფიქრს შეუწყვეტელს;
ოჰ! შენი სახლი! მე სახლთან იქვე
ღონე-მიხდილი მივაწექ კედელს.
ასე მწუხარე ვიდექი დიდხანს
და ჩემს წინ შავი, სწორი ვერხვები
აშრიალებდნენ ფოთლებს ბნელხმიანს,
როგორც გაფრენილ არწივის ფრთები.
და შრიალებდა ტოტი ვერხვისა,
რაზე – ვინ იცის, ვინ იცის, მერი!
ბედი, რომელიც მე არ მეღირსა –
ქარს მიჰყვებოდა, როგორც ნამქერი.
სთქვი: უეცარი გასხივოსნება
რად ჩაქრა ასე? ვის ვევედრები?
რად აშრიალდა ჩემი ოცნება,
როგორც გაფრენილ არწივის ფრთები?
ან ცას ღიმილით რად გავცქეროდი,
ან რად ვიჭერდი შუქს მოკამკამეს?
ან „მესაფლავეს“ ვისთვის ვმღეროდი,
ან ვინ ისმენდა ჩემს „მე და ღამეს“?
ქარი და წვიმის წვეთები ხშირი
წყდებოდნენ, როგორც მწყდებოდა გული
და მე ავტირდი – ვით მეფე ლირი,
ლირი, ყველასგან მიტოვებული.
1915
На кресте
На кресте
— Подумаешь, немного поболело.
Допустим, крови натекло чуток.
Недолго, в общем, провисело тело —
и Ты уже свободен, Ты же Бог.
— Мой милый сын, своими словесами
ты сердце Мне терзаешь в простоте.
Ведь ты грешишь, мой сын, грешишь веками —
а Я за это вечно на кресте...
28 февраля — 13 марта 2017
Евнухи
Евнухи
Старик, не тратя даром время,
о сексе написал трактат,
поскольку много лет подряд
работал... евнухом в гареме.
Вот так порой листаешь книгу:
какой блистательный сюжет!
Какая мощная интрига!
Но кой-чего как будто нет...
11 марта 2017
Р. Бернс. «Я молода, я молода...»
Роберт Бернс
«Я молода, я молода...»
Я молода, я молода,
и вы не сватайте меня,
я молода, и вам грешно
от мамы забирать меня.
Живем мы с мамою вдвоем;
чужие здесь некстати, сэр.
Боюсь, с мужчиной буду я
робеть в одной кровати, сэр.
Купила мама платье мне —
Господь, пошли ей благодать! —
а с вами лечь — боюсь, что вы
оборки можете порвать.
День всех святых давно прошел,
и ночи всё длиннее, сэр,
и с вами вместе лечь впотьмах,
боюсь, я не посмею, сэр.
Листва оборвана с ветвей,
бушуют ураганы, сэр.
А соберетесь снова к нам, —
я летом старше стану, сэр.
Я молода, я молода,
и вы не сватайте меня,
я молода, и вам грешно
от мамы забирать меня.
21-26 октября 2016 — 12 марта 2017
Robert Burns (1759 — 1796)
I’m O’er Young To Marry Yet
Chorus.
I’m o’er young, I’m o’er young,
I’m o’er young to marry yet!
I’m o’er young, ‘twad be a sin
To tak me frae my mammie yet.
I am my mammie’s ae bairn,
Wi’ unco folk I weary, Sir,
And lying in a man’s bed,
I’m fley’d it make me eerie, Sir.
My mammie coft me a new gown,
The kirk maun hae the gracing o’t;
Were I to lie wi’ you, kind Sir,
I’m feared ye’d spoil the lacing o’t.
Hallowmas is come and gane,
The nights are lang in winter, Sir,
And you an’ I in ae bed —
In trowth, I dare na venture, Sir!
Fu’ loud and shrill the frosty wind
Blaws thro’ the leafless timmer, Sir,
But if ye come this gate again,
I’ll aulder be gin simmer, Sir.
1788
Белые туфли
Белые туфли
Вчера впервые в жизни покупал колготки. Между прочим, с риском для жизни. Пока никого дома не было, я пошел на разведку в шкаф, изучил агентурные данные на упаковке колготок: название там, размеры, количество дэн (во я что знаю!), а потом поехал в магазинчик, где продается именно эта марка. Сперва я перепутал магазин и был за это наказан: навернулся на выходе (гололед). Обошлось. Ничего не разбил, не сломал, не порвал и даже не испачкал. Пара небольших ссадин на ладони левой руки. Захожу в искомый магазин, спрашиваю первым делом салфетку, руки обтереть. Девушка оказалась невредной - принесла чистую тряпицу. Я поблагодарил и попросил вынести колготки. Все честь по чести обсказал: лейбл, размер, дэны (знай наших!). Но вопрос о цвете поставил меня в тупик. Это было уже сверх программы. Теперь я знаю: цвет «антрацит» — вопреки ожиданиям — не черный, а темно-серый. На мое счастье, товар оказался в единственном экземпляре, и вопрос о выборе отвалился сам собой. Может, вам какие-либо другие колготки предложить, спросили меня. Видите ли, девушка, ответствовал я, если я принесу что-нибудь не то, мне придется самому это носить.
По дороге в другой магазин, где были найдена еще пара штук той же системы, я вспомнил о белых туфлях, привезенных мною из стройотряда в далеком 1979 г. Я уже отслужил армию, работал лаборантом в пединституте и вместе со студентами отправился в Тынду (это неподалеку от Беркакита). На обратном пути, во время пересадки (это было в Иркутске) я вспомнил о заказанных мне белых туфлях и попросил одну девушку из стройотряда мне помочь (кажется, ее звали Оля). Мы пошли в иркутский универмаг, выбрали туфли и отправились назад в аэропорт. Девчонки спросили: ты что, женишься? Я был озадачен. Разве покупка белых туфель с ходу означает матримониальные отношения? Как нынче говорят, я был к ним не совсем готов. Но девчонки были прозорливей меня. Оказывается, совсем не не важно, готов ли к браку парень. Главное — к этому готова его девушка, причем когда он еще ни сном ни духом. Оле за помощь я подарил игрушку — обезьянку. Но, как потом оказалось, надо было покупать две.
Когда играли свадьбу, я не обратил внимания на белые туфли моей невесты. Они были, их привез я, и мне этого было вполне достаточно. Лет через пять или даже десять, когда жена надела свадебное платье и белые туфли и с удовольствием ходила от одного своего отражения к другому, наслаждаясь ничуть не изменившейся даже после родов фигурой, я обратил внимание на то, что туфли вроде были не совсем такие, какие привез я. Слушай, говорю, вроде на тех была кожаная полосочка от носка к ремешку (прошу прощения, не знаком с терминологией). А это не те туфли, спокойно было сказано мне. Как так, недоуменно вопросил я. Очень просто. Те мне не понравились, я их продала и купила другие. А тебе ничего не сказала, чтобы не травмировать хрупкую мужскую психику. Можно подумать, десять лет спустя травмировать хрупкую мужскую психику не возбраняется.
Тогда я вспомнил о других туфлях, польских, привезенных мною из командировки в первый же год после свадьбы. Их пришлось продавать уже мне. С той поры я зарекся. Правда, мне везло в другом отношении. В походах со мной по московским магазинам (когда мы изо всех сил сочиняли дипломы в столице нашей родины) мы всегда налетали на нечто дефицитное. Однажды это были свободно стоящие в ГУМе серые австрийские опять же туфли на высоченном каблуке. Даже мне, профану, было ясно, что туфли обалденные. Им не было износу, они до сих пор стоят почти как новые в том же самом шкафу. Нет, в другом, но это неважно. Теперь, в наше китайское время, таких вещей просто не бывает.
А однажды, там же в Москве, она потащила меня покупать французские духи «Опиум» (для народа, естественно). Делать нечего, пришлось идти. Духи за 50 руб. были куплены, и мне захотелось что-нибудь купить и для себя. Я вспомнил о своих дышавших на ладан шнурках и приобрел отличную пару за 12 коп. Когда мы шли обратно, я рассуждал о том, что вот, дескать, мы совершили семейную покупку, потратив в среднем на каждого по 25 руб. 6 коп. Нам было весело.
А первые наши французские духи были марки «Фиджи». Их мы приобрели в Ленинграде во время свадебного путешествия. Это название было нам незнакомо (в шпионских фильмах обычно упоминали «Шанель»), и нас одолевали сомнения, которыми мы обменивались вслух. Наконец, стоявшая перед нами женщина обернулась и вежливо сказала: молодые люди, не сомневайтесь, духи настоящие французские. Это подтвердилось, когда мы на обратном пути заехали на пару дней к нашим столичным знакомым, бывшим землякам. Таня принялась хвастаться покупками, и хозяйка дома стала одолевать ее просьбами продать духи. Дескать, зачем они тебе в Орске, там же пойти некуда. Получив отказ, надулась. Как это ни странно, духи сгодились и в нашей тмутаракани.
В придачу к колготкам я купил офигенные мимозы. В маршрутке стоял неимоверный запах. Весь город завален мертвыми голландскими тюльпанами, а у нас живые местные мимозы!
7 марта 2017
В.Э. Хенли. «Жизнь пикантна и щедра...»
Вильям Эрнест Хенли
«Жизнь пикантна и щедра...»
Жизнь пикантна и щедра;
Смерть при ней как сутенер:
Жизнь приходит в номера;
Смерть — подъездный бузотер.
Сколько ты с ним ни хитришь,
он обманет в свой черед,
не упустит свой барыш
и за Жизнь предъявит счет.
Саданет тебя в висок
и коленом вдавит в пол.
Заскулишь ты, как щенок,
Жизнь хватая за подол.
Слыша все не в первый раз,
тихо дверь запрет она.
Ты резвился — а сейчас
дельцу твоему хана.
18-19 октября 2016 — 9 марта 2017
William Ernest Henley (1849 — 1903)
Madam Life’s a Piece in Bloom
Madam Life’s a piece in bloom
Death goes dogging everywhere:
She’s the tenant of the room,
He’s the ruffian on the stair.
You shall see her as a friend,
You shall bilk him once and twice;
But he’ll trap you in the end,
And he’ll stick you for her price.
With his knee bones at your chest,
And his knuckles in your throat,
You would reason — plead — protest!
Clutching at her petticoat;
But she’s heard it all before,
Well she knows you’ve had your fun,
Gingerly she gains the door,
And your little job is done.
«Палиндромон дивен...»
«Палиндромон дивен...»
И Лена * — пани на панели!
26 февраля 2017
* Примечание. Ни к одной из ныне живущих, будущих и прошлых Елен (включая Елену Прекрасную) сей палиндром не имеет ни малейшего касательства.
Моя книга
Моя книга
В пятьдесят седьмом я вышел в свет
тиражом в один экземпляр.
И хотя моей книге немало лет,
для себя я не так уж стар.
И не молод, чтоб не смежать ресниц,
понимая, что томик мой,
сам собой дойдя до последних страниц,
захлопнется сам собой.
Я был начат в лучшие времена
и рассчитан не для продаж.
Знает только Бог, какова цена
книге той, что выходит в тираж...
27 февраля 2017
Они и мы
Они и мы
Они попали на скрижали,
а мы в плену кромешной тьмы.
Они за Родину сражались,
а мы...
25 февраля 2017
Р.Л.Стивенсон. Вересковый Эль
Роберт Луис Стивенсон
Вересковый Эль
Гэльская легенда
Варили из венчиков вереска
в минувшие времена
питье хмельней и слаще
и меда, и вина.
И бражничал в подземелье
неделями напролет
и в забытьи блаженном
вповалку спал народ.
Но Пиктам король жестокий
нанес пораженье в бою
и, словно косуль, травил их,
истребляя добычу свою.
Их маленькими телами
усыпал отроги скал,
и мертвые там лежали
с теми, кто умирал.
Летом розовый вереск
в стране расцвел опять,
но как напиток варили,
живым уже не узнать.
В гробах почти что детских,
зарытых в земную твердь,
Вересковых Пивоваров
пересчитала смерть.
Утром пустошью скачет
королевский отряд.
Бекасы щебечут звонко,
пчелы кругом жужжат.
В гневе бледнеет владыка
вересковых земель:
вот вересняк медвяный —
но где медовый Эль?
Но тут повезло вассалам
в норах среди валунов
найти отца и сына,
похожих на червяков.
Грубо последних Пиктов
выволокли из глубин,
но никому не сказали
ни слова отец и сын.
С коня король на людишек,
глядит, уздой шевеля,
а двое карликов смуглых
смотрят на короля.
Он их приводит к морю,
на кручу он ставит их.
«Откройте мне тайну пойла —
оставлю вас, черви, в живых».
Отец и сын огляделись:
сверкает небесный свод,
кругом розовеет вереск,
снизу прибой ревет.
Потом отец промолвил
писклявым голоском:
«Мне бы сказать два слова
наедине с королем.
Честь нипочем для старцев —
милее нам жизни миг.
Я мог бы продать вам тайну», —
проговорил старик.
Отчетливо и пронзительно
пищал он, словно вьюрок:
«Однако при сыне тайну
я бы продать не смог.
Жизнь для него ничтожна
и смерть его не страшит.
Делать подлость при сыне
для отца это — стыд.
Свяжи ты его и морю
предай — и выдам я —
вразрез моим клятвам — тайну
чудесного питья».
И шею сына к пяткам
воин ремнем привязал,
раскачал и забросил
юнца в бушующий вал.
Тело почти мальчишки
проглочено было волной, —
остался последний карлик
в живых — совсем седой.
«Я впрямь боялся сына:
вдруг мной воспитан трус?
Не можешь ты быть героем,
ежели ты безус.
А мне ли страшиться пытки,
костра опасаться мне ль!
Умрет в моем сердце тайна,
мой Вересковый Эль».
18-27 февраля; 5 марта 2017
Robert Louis Stevenson (1850 — 1894)
Heather Ale
A Galloway Legend
From the bonny bells of heather
They brewed a drink long-syne,
Was sweeter far then honey,
Was stronger far than wine.
They brewed it and they drank it,
And lay in a blessed swound
For days and days together
In their dwellings underground.
There rose a king in Scotland,
A fell man to his foes,
He smote the Picts in battle,
He hunted them like roes.
Over miles of the red mountain
He hunted as they fled,
And strewed the dwarfish bodies
Of the dying and the dead.
Summer came in the country,
Red was the heather bell;
But the manner of the brewing
Was none alive to tell.
In graves that were like children’s
On many a mountain head,
The Brewsters of the Heather
Lay numbered with the dead.
The king in the red moorland
Rode on a summer’s day;
And the bees hummed, and the curlews
Cried beside the way.
The king rode, and was angry,
Black was his brow and pale,
To rule in a land of heather
And lack the Heather Ale.
It fortuned that his vassals,
Riding free on the heath,
Came on a stone that was fallen
And vermin hid beneath.
Rudely plucked from their hiding,
Never a word they spoke;
A son and his aged father —
Last of the dwarfish folk.
The king sat high on his charger,
He looked on the little men;
And the dwarfish and swarthy couple
Looked at the king again.
Down by the shore he had them;
And there on the giddy brink —
«I will give you life, ye vermin,
For the secret of the drink».
There stood the son and father,
And they looked high and low;
The heather was red around them,
The sea rumbled below.
And up and spoke the father,
Shrill was his voice to hear:
«I have a word in private,
A word for the royal ear.
«Life is dear to the aged,
And honour a little thing;
I would gladly sell the secret»,
Quoth the Pict to the king.
His voice was small as a sparrow’s,
And shrill and wonderful clear:
«I would gladly sell my secret,
Only my son I fear.
«For life is a little matter,
And death is nought to the young;
And I dare not sell my honour
Under the eye of my son.
Take him, O king, and bind him,
And cast him far in the deep;
And it’s I will tell the secret
That I have sworn to keep».
They took the son and bound him,
Neck and heels in a thong,
And a lad took him and swung him,
And flung him far and strong,
And the sea swallowed his body,
Like that of a child of ten; —
And there on the cliff stood the father,
Last of the dwarfish men.
«True was the word I told you:
Only my son I feared;
For I doubt the sapling courage
That goes without the beard.
But now in vain is the torture,
Fire shall never avail:
Here dies in my bosom
The secret of Heather Ale».
1890
«Пришел Господь в библиотеку...»
«Пришел Господь в библиотеку...»
Пришел Господь в библиотеку
и, главный услыхав вопрос,
библиотекарю ответил:
«Пишите — Иисус Христос».
Пройдясь по книжному музею,
ответил на вопрос опять:
«“Евангелие от Матфея”
Мне бы хотелось почитать».
«Придется ждать. Оно в спецхране.
А это в здании другом...»
Но все же найден в книжном храме
для Господа старинный том.
«Здесь все Писанье? Это кстати.
Выходит, Я не зря пришел...»
И, Книгу взяв, пошел Читатель
искать Себе свободный стол.
Проходит час, другой и третий.
Померкнул день. Включили бра.
И говорит библиотекарь:
«Мы закрываемся. Пора».
Закрыв Писанье, Бог поднялся,
увидел опустевший зал:
«Прошу прощенья, зачитался»
и «До свидания», — сказал.
И Он ушел. Библиотекарь
в архив Писание понес,
ответив на вопрос коллеги:
«Какой-то Иисус Христос...».
24 февраля 2017
Э. Парни. Леда
Эварист Парни
Леда
Ты просишь, юная Елена,
узнать у музы непременно,
за что надменных лебедей,
тебя пленивших опереньем,
лишили права дивным пеньем
томить безмолвие ночей?
Но призрачные небылицы
развеял я, спалив дотла,
и трезвая моя цевница
немою для любви была.
Безумье — песен ждать покорно,
но средство снять заклятье — рот,
красивый, свежий и задорный, —
который поцелуя ждет!
В лесу глухом и нешумливом,
где плещутся среди цветов
реки ленивые извивы,
бродила Леда молчаливо,
мечтами слыша странный зов.
Вот-вот она, сняв покрывало,
омоет прелести водой,
вот-вот точеною ногой
коснется влажного кристалла.
Беспечная! Ведь в камышах
таится бог, а ты — нагая;
дрожи, в поток речной ступая:
Любовь пластается в волнах.
Взирает Леда осторожно:
кто здесь ее смутить бы мог,
кто бы зажег румянец щек,
и отчего ей так тревожно?
Снимает, наконец, она
с себя одежду остальную
и, грациозности полна,
скользя рукою, гладит струи,
хрустально чистые до дна.
Тут лебедь выплыл ниоткуда,
как ослепительное чудо,
и Леда в тот же самый миг
залюбовалась гордой шеей,
улыбкой озарив своею
приятно удивленный лик.
Но убедил Вергилий нас,
что лебеди когда-то пели,
и тут раздался в самом деле
как будто флейты нежный глас.
Вот лебедь, поднимая пену,
большой описывает круг,
вот на́ воду ложится вдруг,
качаясь томно и смиренно.
То в волны он нырнет стрелой,
где обретается незримо,
то выплывет поближе к той,
кого он любит нестерпимо.
Ее к цветущим берегам
влечет Любовь: она садится,
и лебедь с ней садится там,
легко касаясь рук девицы
пером чудесного крыла,
пока игра нескромной птицы
до поцелуев не дошла.
Нежнее делается пенье
и слаще поцелуйный плен,
и лебедь наш все дерзновенней
касается ее колен.
Смелеет он необычайно;
на руку Леда оперлась —
и прелести свои случайно
открыла для влюбленных глаз.
Сжимает бог ее сильнее —
чуть слышно вскрикнула она;
с лебяжьей шеей сплетена
ее склонившаяся шея.
Она полуоткрыла рот,
напору клюва уступая
и гладя птицу, что до края,
лаская девушку, идет.
В ее руке его крыло
дрожит — и прелести девичьи
сомкнулись с белым телом птичьим,
как будто в них оно вросло.
Все откровеннее лобзанья
и страсть все ярче каждый миг —
и на губах ее возник,
предвосхищая птичий крик,
стон утоленного желанья.
А если чересчур живой
вам кажется моя картина,
то значит, кисть моя рутинно
плелась за басней озорной.
Я вторю ей. Но для финала
злословьем было рождено
не деликатное нимало
пустое мнение одно,
что Леда напрочь проиграла.
По-вашему, мой анекдот
лебяжье возвышает племя
и что успех и чести бремя
ему отваги придает?
Капризна женская повадка:
влекут купальщиц молодых
ручьи в тени ветвей густых,
где птицы распевают сладко.
Удачлив лебедь был в итоге,
но случай тот — беде под стать,
и взяли в толк повесы-боги,
что им не стоит подражать.
Опасный вред таких проказ
Юпитер понял в одночасье:
утратил лебедь сладкогласье —
и все утратил в тот же час.
11 — 16 февраля 2017
Л. Кэрролл. Стихи из обеих «Алис»
«Алиса в Стране
чудес»
Вступление
По речке в полдень золотой
Плывем мы вчетвером.
Но трудно маленьким гребцам
Орудовать веслом.
И мы, наверное, домой
Нескоро попадем.
О злое Трио! В час такой
Владычествует сон,
И даже летний ветерок
В дремоту погружен.
И мне придумывать сейчас
Вам сказку не резон.
Но Primа просит: «Расскажи
Нам сказку посмешней!».
«Но, чур, побольше чепухи!» —
Sеcundа вторит ей.
А Тertia уже кричит:
«Рассказывай скорей!».
Но успокоились они
И, заворожены,
Вошли за девочкой моей
В ее чудные сны,
Почти поверив в чудеса
Неведомой страны.
Но на исходе дня иссяк
Фантазии ручей.
«Я после доскажу конец
Истории моей».
«Но «после» началось уже!» —
Раздался крик детей.
И снова мы в Стране Чудес,
И вновь чудесный сад...
Но вот окончен мой рассказ,
И мы плывем назад.
Мы и смеемся и грустим,
Любуясь на закат.
Алиса, веру в чудеса
И детские мечты
Храни, и пусть живут они,
Младенчески чисты, —
Храни, как пилигрим хранит
Земли чужой цветы.
Глава II. Слезносоленое озеро
Робин-Бобин Крокодил
Для начала выпил Нил,
Выпил Темзу, выпил По,
Выпил речку Лимпопо,
Весь Индийский океан
Плюс еще один стакан.
А потом и говорит:
«У меня живот болит!».
Глава III. Круготня и хвостория
Кот и Пес как-то раз
помирились на час,
чтоб спастись сообща
от мышиной возни.
И когда Кот и Пес
обсудили вопрос,
то подпольную Мышь
осудили они.
Мышка в крик: «Что творят!
Пусть придет адвокат!
Правосудье вершить
можно только при нем!».
«Адвокат? Пусть придет!
Но сперва, — молвил Кот, —
в исполнение мы
приговор приведем!».
Глава V. Советы Насекомого
Король, его величество,
Сказал ее величеству:
«Прошу прощенья, душечка,
Но я заметил сам,
Что вы, забыв о возрасте,
О чести и приличии,
На голове до завтрака
Стоите по утрам».
На это государыня
Ответила с улыбкою:
«Сто раз прошу прощения.
Вы правы, видит Бог.
Но чем же виновата я?
Ведь это вы поставили
Свою державу бедную
Всю на голову с ног».
Тогда, вздохнув невесело,
Король промолвил: «Глупости!».
И, будто между прочим,
Заметил невпопад:
«Хотя вы дама зрелая,
Однако в воскресение
Сальто-мортале сделали
Пятнадцать раз подряд!».
Но, на его величество
Взглянув, ее величество
С подчеркнутой учтивостью
Сказала королю:
«Ну, что же здесь такого?
Ведь я не ем мучного,
А сливочного масла я
И вовсе не терплю!».
Король промолвил: «Боже мой!».
Король сказал: «О Господи!
На аппетит не жалуюсь,
Однако это вы,
Вы — далеко не юная —
Позавчера за ужином
От гуся не оставили
Ни лап, ни головы!».
И королю ответила
Его супруга вежливо:
«Пожалуйста, припомните:
Не проходило дня,
Чтоб мы не пререкалися,
Не спорили, не ссорились.
Вот так окрепли челюсти
И зубы у меня!».
Тогда его величество
Король сказал с обидою:
«Могу на отсечение
Дать голову свою,
Что без труда особого
И, даже не поморщившись,
Вы на носу удержите
Гремучую змею!».
На что ее величество
Вскричала: «Ваши выходки
Терпеть я не намерена,
Тиран и сумасброд!
И если вы немедленно
Прощенья не попросите,
То завтра, нет, сегодня же
Подам я на развод!».
Глава VI. Заперченный поросенок
Без мыла, без губки намыливать шею
Сынку своему я отлично умею
За то, что назло мне весь день напролет
Чихает и как заведенный орет!
П р и п е в:
У-а! У-а! У-а! У-а!
Без палки, без плетки сегодня по шее
Сынка своего я, конечно, огрею
За то, что не рад он и горло дерет,
Когда ему матушка перец дает!
П р и п е в:
Глава VII. Чай по-дурацки
Ты ныряй, сова ночная!
«Где ты?» — я к тебе взываю.
Ты ныряешь под водой,
Как башмак в траве лесной!
Глава X. Менуэт с миногами
Промолвила Килька: «Мой друг Камбала,
Меня догоняет Минога.
Пока все на свете ты не проспала,
Скорей собирайся в дорогу.
Стремятся на бал и Медуза и Сом.
Ты хочешь, ты можешь покинуть свой дом,
Ты хочешь, ты можешь забыть про дела,
Ты хочешь на бал, Камбала?
Представь, до чего хорошо на балу
С Кальмаром пройтись в менуэте!».
Но ей Камбала говорит: «Камбалу
Забавы не трогают эти.
В такую-то даль да на старости лет!
Не хочет, не может плясать менуэт,
Не хочет, не может забыть про дела,
Не хочет на бал Камбала!».
И Килька ответила так Камбале:
«О чем ты, я, право, не знаю?
Чем дальше от Дувра, тем ближе Кале.
За мной, Камбала дорогая!
С тобою нас встречи прекрасные ждут.
Ужель ты не можешь оставить уют,
Не хочешь, не можешь забыть про дела,
Не хочешь на бал, Камбала?!».
* * *
Плачут раки в кастрюле: «Вы нас так обманули!
Мы краснеем: стыдно за вас!».
Лишь один из них, с носа взяв по шиллингу, с носом
Всех оставил, скрылся из глаз.
Если время прилива, над Акулой глумливо
Он смеется на берегу.
А когда с приливною приплывает волною
Та Акула, Рак — ни гу-гу.
Пролетели недели. Я слонялся без цели
И случайно увидеть смог,
Как склонились Опоссум и Сова над подносом.
На подносе лежал пирог.
Видел я, как с подноса взял кусок свой Опоссум,
Бормоча о чем-то под нос.
Так что если б Сова и осталась жива —
Ей достался бы лишь... поднос.
Старинный гимн школярыб
Черепахус Супикус!
Сытнус аппетитнус.
Черепахус Супикус!
Сытнус аппетитнус.
Тот невеждус или глупус,
Кто не любит этот супус!
Черепа-а-хус Су-у-пус!
Черепа-а-хус Су-у-пус!
Черепахус Супикус!
Бесподобнус блюдус!
Черепахус Супикус!
Бесподобнус блюдус!
Вместо рыбус, вместо мясус
Ешьте Супус Черепахус!
Черепа-а-хус Су-у-пус!
Черепа-а-хус Су-у-пус!
Глава XI. Кто выкрал торт?
Дама придворная масти Червей
Торт испекла для колоды для всей.
Но торт у гостей и у Дамы Червей
Выкрал Валет ее же мастей.
Глава XII. Алиса в роли свидетеля
Однажды мне она и он
О нем сказали так:
Он, дескать, молод и силен,
Но плавать не мастак.
Твердил он часто, что они
Все знают, всех умней
И чтоб я — Боже сохрани! —
Не доверялся ей.
И он достался нам одним
И больше никому.
Но снова он вернулся к ним,
Неясно почему.
А если б мы на этот раз
Устроили бы то,
Он с головой бы выдал нас,
Не объяснив за что.
Но с ней мне очень повезло:
Она скромна была
И хоть порой творила зло,
Но вовсе не со зла.
Ни он ей, ни она ему
Не скажут ничего
И не откроют никому
Секрета своего.
«Алиса в Зазеркалье»
Вступление
Дитя, глядевшее светло,
Мечтавшее о чуде,
Хотя немало лет прошло
И вместе мы не будем,
Но ты вошла и в этот раз
В подаренный тебе рассказ.
Тебя здесь нет, не слышу я
Серебряного смеха.
В расцвете молодость твоя,
И я в ней лишь помеха.
Но если ты в досужий час
Прочтешь мой сказочный рассказ...
Он летом начался, когда
В лучах горели краски.
Сливались солнце и вода
С теченьем первой сказки.
Годам безжалостным назло
Я помню летнее тепло.
Наступит час когда-нибудь,
Вечерний, предзакатный,
И девочке моей уснуть
Прикажет голос внятный.
Но мы не дети, чтоб рыдать,
Когда пора нам лечь в кровать.
Снаружи вьюга и мороз
И ветер воет яро.
А здесь — блаженство детских грез,
Камин пылает жаром.
Твои младенческие сны
Фантазией окружены.
Хоть призрак старости моей
Скользит в рассказе этом,
И нет «счастливых летних дней»,
Пропавших вместе с летом,
Но не проник зловещий глаз
В мой новый сказочный рассказ.
Глава I. Зазеркальный дом
Спордодраки
Супело. Швобра и сверблюд
Дубрагами нешлись.
Мяхрюкал кнурлик у заблуд,
Мырчала злая крысь.
«Сынок, тигpозен Споpдодpак!
Звеpепостью своей,
Как эхимеpный Буpдосмак,
Теpзанит он людей».
Он взял рапику. Вышел в путь,
Клиножны на ремне.
Под Баобуком отдохнуть
Прилег он в глушине.
Как вдруг из-под лесных коряг
Взвывается урод,
Огнеопастный Спордодрак,
Диковищный дракот!
Но он врага умерил прыть
Железвием клинка,
И звепрю голову срубить
Не дрогнула рука.
«Вот бегемонстру и конец!
Смелыш мой, ты герой!» —
Кричмя кричал его отец,
От счастья чуть живой.
Супело. Швобра и сверблюд
Дубрагами нешлись.
Мяхрюкал кнурлик у заблуд,
Мырчала злая крысь.
Глава IV. Трам-там-там и Трам-пам-пам
У Тpам-там-тама Тpам-пам-пам
Разбил тpещотку пополам.
Решили драться на дуэли
И даже вытащить успели
Они из ножен эспадроны.
Но тут закаркали вороны,
Полнеба заслонив собой.
И вдруг не стало Тpам-там-тама
И Тpам-пам-пама. Скажем прямо:
Они бежали, бросив бой.
Плотник и Морж
Светило светом изошло
В тот раз, как никогда.
Сияла от его лучей
Студеная вода.
И это было тем чудней,
Что ночь была тогда.
Зато луна была мрачна
И думала она:
«За что дневным светилом я
От дел отстранена?
Зачем же затмевать меня,
Раз я сиять должна?»
И тучи по небу не шли,
Пропавшие вчера.
Не видно было даже птиц,
Умчавшихся с утра.
Зато был сух сухой песок,
Вода — мокpым-мокpа.
Лишь Плотник под руку с Моржом
Слонялся по песку.
Но изобилие песка
Вогнало их в тоску.
«Метлою бы, — промолвил Морж, —
Пройтись по бережку!»
«В полгода, — Плотник подхватил, —
Я думаю, что тут
Двенадцать дворников легко
Порядок наведут».
«Едва ли! — разрыдался Морж. —
Ведь это адский труд!»
«Ах, Устрицы, — взмолился он. —
Оставьте водоем.
Приятный вечер, тихий пляж,
Но грустно нам вдвоем.
Пойдемте с нами; четверых
Мы под руки возьмем».
Но пожилая Устрица
Молчала под водой,
Лукаво щурилась она,
Качая головой:
Мол, не заставите меня
Покинуть край родной.
Но Устриц молодых влекут
Забавы с юных лет.
Вот в платьицах и башмачках
Они выходят в свет.
Выходят, несмотря на то,
Что ног у Устриц нет.
Четверка первая ушла,
Вторая — вслед за ней,
За нею — третья, а потом...
Дружней, дружней, дружней.
Выныривают из воды —
И на берег скорей.
За Плотником и за Моржом
Толпа с полмили шла,
Пока Моржа не привлекла
Прибрежная скала.
Там стали Устрицы рядком,
Стирая пот с чела.
«Пора бы, — начал Морж, — избрать
Одну из тем, друзья:
Сургуч, капуста, короли;
Иль расскажу вам я,
Зачем вскипает океан,
Крылата ли свинья».
«Постойте! — Устрицы кричат. —
Устали мы в пути.
Мы толстоваты, дайте нам
Хоть дух перевести!».
«Ну ладно, — Плотник проворчал, —
Начнем часов с шести».
Морж возразил: «Нарезан хлеб,
Есть перец, уксус есть.
Готовы Устрицы начать
Сейчас же, а не в шесть.
И чтобы им не надоесть,
Пора за ужин сесть».
«На ужин, — Устрицы кричат, —
Мы, значит, вам нужны!
Не ждали низости такой
Мы с вашей стороны!»
Воскликнул Морж: «Какая ночь!
Вы не восхищены?
Так мило с вашей стороны,
Что навестили нас...» —
«Дай хлеба, — Плотник попросил, —
И продолжай рассказ.
Ты что, оглох? Подай мне хлеб!
Прошу в который раз!» —
«Сыграли злую шутку мы.
Меня томит печаль! —
Заплакал Морж. — Заставить их
Брести в такую даль!».
А Плотник горько прошептал:
«Не взяли масла. Жаль!».
Морж причитал: «Мне жалко вас,
Вы мне всего милей!».
Но даже плача выбирал
Он тех, что пожирней,
Платком пытаясь осушить
Горючих слез ручей.
«Отлично! — Плотник возгласил. —
Хватило на двоих.
Гостей бы надо проводить».
Но Устриц молодых
Не дозвались, поскольку их
Уж не было в живых.
Глава VI. Хрупи-Скорлупи
Хpупи-Скоpлупи
Сидел на заборе,
Хpупи-Скоpлупи
Обрушился вскоре.
Мчится отряд
Королевских солдат
И королевские
Конники мчат,
Целая армия
Бравых вояк
Хpупи-Скоpлупи
Не склеит никак.
Стихи, прочитанные Хрупи-Скорлупи Алисе
Зимой, когда идет снежок,
Спою тебе я свой стишок.
Весной, когда поля в цвету,
Его тебе я вновь прочту.
А летом, глядя на цветы,
Мой стих поймешь, надеюсь, ты.
А осень ранняя придет,
Его запишешь ты в блокнот.
Я рыбам написал в письме,
Что, мол, себе я на уме.
И потрясенные мальки
Позаточили плавники
И написали мне в ответ:
«О да, милорд, но не секрет...»
Я вновь беру перо, тетрадь,
Пишу: «Вам лучше помолчать!»
А рыбы отвечают так:
«Милорд, какой же вы чудак!»
Я написал им раз, другой...
Они смеялись надо мной.
Тогда я взял большой котел
И на берег реки пошел.
Буквально из последних сил
В котел воды я нацедил.
Тут Некто начал мне пенять:
«Малькам давно пора в кровать...»
А я сказал ему: «Ступай
И спать им нынче не давай.
Им спать сегодня ни к чему!» —
Я в ухо проорал ему.
Но Некто гордо произнес:
«Зачем вопить? Вот в чем вопрос!».
(Тот Некто очень гордым был.)
Чтоб рыб он не предупредил,
Я мигом бросился на дно,
Но было там темным-темно.
Когда ж нашел я рыбий дом,
Он оказался под замком.
Ломился в двери я, в окно,
Бил, колотил, стучался, но...
Глава VII. Лев и Единорог
Вступил с Единорогом Лев из-за короны в бой.
Избил Единорога Лев под городской стеной.
С изюмом кекс им дали, хлеб, пшеничный и ржаной,
И, накормив, прогнали прочь под барабанный бой.
Глава VIII. «Это я сам придумал!»
— Заглавие песни я назвал так: «ПОИСКИ ЧЕШУИ ОСЕТРИНОЙ», — сказал Рыцарь
— То есть таково заглавие песни? — спросила Алиса.
— Нет, вы не поняли! — недовольно произнес Рыцарь. — Это я так назвал заглавие песни. Само же заглавие вот какое: «ПРАВЕДНЫЙ СТАРЕЦ».
— По-вашему, я должна была спросить: «Таково название песни?» — поправилась Алиса.
— Ни в коем случае! Название у нее совсем другое. Песня называется «КАК СТАТЬ АББАТОМ». Но так она только называется.
— Что же это за песня, в конце концов? — Алиса была совершенно сбита с толку.
— Сейчас скажу, — хладнокровно ответил Рыцарь. — «СТАРИК, ЧТО СИДЕЛ НА ЗАБОРЕ».
Послушайте повесть минувших времен
О праведном старце по имени Джон,
Который сидел день и ночь на заборе,
Не зная несчастья, не ведая горя.
Спросил я его: «Как здоровье, старик?
Зачем здесь сидишь? Отвечай напрямик!».
Хотя в голове моей было туманно,
Запомнил навек я слова старикана.
«Сверчков и букашек ловлю я во ржи,
Сушу их, мелю, выпекаю коржи.
Стряпню покупают мою капитаны,
А я между тем набиваю карманы».
Пока говорил он, я думал о том,
Как волосы позолотить серебром
И как прикрутить к голове опахало
Чтобы охлаждало и жить не мешало.
Затем старичку дал я по лбу щелчка
И вновь о здоровье спросил старичка.
Он кротко сказал: «Для начала в стаканы
Воды нацедил я и залил вулканы.
Потом понаделал из лавы котлет
И продал котлеты за пару монет!».
Пока отвечал он, я думал устало,
Что ем я крахмал непростительно мало,
Что если бы я перешел на крахмал,
То я бы здоровым немедленно стал.
Затем за грудки взял я старого Джона.
(Лицо его стало при этом зеленым)
«Здоров ли ты, старый?» — встряхнул я его.
Но мне не ответил старик ничего.
А только сказал: «Спозаранку равниной
Иду я искать чешуи осетриной.
А за полночь, чтоб не увидел никто,
Я шью из нее на продажу пальто.
И ни серебра мне за это, ни злата.
Монета-дpугая — обычная плата.
А если б нашел я с вареньем батон,
Продал бы его и купил фаэтон».
Тут мне старичок подмигнул плутовато.
«Не зря я учился всю жизнь на аббата.
Как стану аббатом, — старик продолжал, —
То я в вашу честь опрокину бокал».
Пока он болтал, я подумал, что пемзой
Мосты я сумел бы почистить над Темзой.
И тут старика я в объятиях сжал —
Ведь он в мою честь опрокинет бокал! —
И часто потом, как ни трудно мне было, —
Когда я по грудь окунался в чернила,
Когда я снимал шерстяные носки,
Спросонок надетые на башмаки,
Когда я носил под глазами мешки,
Когда я играл сам с собою в снежки,
Когда отбивался от чьей-то руки, —
И в радости мне вспоминался и в горе
Старик с волосами белее муки,
С глазами, горевшими, как угольки,
С печальным лицом, как у рыбы трески,
Который читал озорные стишки
И одновременно жевал пирожки,
Который порою вставал на носки,
Порой чуть с ума не сходил от тоски,
Порою мычал, словно был у реки,
Старик, что сидел день и ночь на заборе.
Глава IX. Королева Алиса
Около Алисы засыпают леди.
Ждут их, этих леди, нынче на обеде.
Несмотря на титул, обе Королевы
Устают ужасно — так же, как и все вы.
И пускай Алиса накануне бала
Сон хранит их, если Королевой стала.
* * *
Говорит Алиса нам: «Слушай, Зазеркальный мир!
Вот и в золотом венце голова моя.
Зазеркальные друзья, приглашают вас на пир
Королевы: Белая, Черная и я!»
А у нас тут есть, что есть; а у нас тут есть, что пить!
Будем есть и будем пить, будем куролесить!
Кошку в кашку положить, мышку в миску уронить,
В честь Алисы тост поднять тридцать раз по десять!
Вновь Алиса говорит: «Слушай, Зазеркальный мир!
Посмотрите на меня, счастья не тая.
Честь мы оказали вам, пригласили вас на пир
Королевы: Белая, Черная и я!»
А у нас тут есть, чем есть; а у нас тут есть, чем пить!
Опрокидывай бокал и давай чудесить!
Мыло в морсе растворить, молоко с микстурой взбить,
В честь Алисы тост поднять триста раз по десять!
* * *
«Рыбку бы изловить».
— Пустяки, и младенец ее изловил бы.
«То есть лучше купить».
— Пустяки, он ее за полпенни купил бы.
«Что ж, варить начинай».
— Пустяки... то есть это, простите, причуда.
«Так на блюде подай!».
— Пустяки... то есть рыбка приклеена к блюду!
«Где же блюдо твое?»
— Я на стол уже подал и блюдо... и рыбку.
«Так достань мне ее!»
— Не могу!!! Ну, а вы совершили ошибку:
Надо было решить,
Что вам следует делать за чем по порядку:
То ли рыбку вкусить,
То ль сперва раскусить эту чудо-загадку?
Заключение
(A) Ах, все снится вечер тот!
(L) Лето, лодочка плывет
(I) И пылает небосвод.
(C) Сочинять мне не с руки
(E) Ералаш и пустяки
(P) Под журчание реки.
(L) Лето кончилось давно,
(E) Еле помнится оно.
(A) А зима глядит в окно.
(S) Заново приснилось мне
(A) (Ах, Алиса): мы в челне...
(N) Наяву или во сне?..
(C) Снова сказка... смех детей...
(E) Есть ведь (и немало) в ней
(L) Легких шуток и затей.
(I) И опять погружены
(D) Дети в грезы той страны,
(D) Дети снова видят сны...
(E) Если так, то в легкий сон
(L) Лучший мир наш погружен...
(L) Лишь бы не кончался он!..
В. Шекспир. Сонеты из академического издания 2016 г.
В. Шекспир. Сонеты из академического издания 2016 г.
Сонет 23
Как лицедей, утративший кураж,
Стоит на сцене, рот полуоткрыв;
Как самодур, входящий в гневный раж,
Слабеет, пережив бессилья взрыв, —
Так я порой, забыв любовный слог,
Испытываю подлинный конфуз,
Раздавлен тем, что на меня налёг
Любви моей невыносимый груз.
Но ярче всяких слов мой пылкий взор!
Пророк души кричащей, он привык
Вести любви безмолвный разговор
И умолять нежнее, чем язык.
Любовь тогда поистине умна,
Когда глазами слушает она.
Сонет 47
Глаза, изголодавшись по тебе,
И сердце, разрываясь от тоски,
Забыли о своей былой борьбе
И подружились распрям вопреки.
Твой нежный образ — пиршество для глаз,
Зовущих сердце в гости, а в гостях
Глаза пируют в следующий раз,
Когда ты сердцу явишься в мечтах.
Итак, моя любовь и твой портрет
И без тебя со мной наедине.
Летят мои мечты тебе вослед,
А ты при них, пока они при мне.
А если спят мечты, — глаза не спят
И в сердце будят образ твой и взгляд.
Сонет 48
Как я старался, покидая дом,
Убрать все побрякушки в сундуки,
Чтобы нажиться на добре моём
Рукам недобрым было не с руки.
Зато зеницу ока моего —
То, что дороже самых жемчугов, —
Тебя, мои печаль и торжество,
Оставил я приманкой для воров.
От них тебя не спрячешь в сундуке:
Со мною ты, хотя тебя здесь нет, —
Укрыт в груди моей, как в тайнике,
Но можешь выйти запросто на свет.
Во мне столь ценный клад, что и святой
Из-за него решится на разбой.
Сонет 51
Так извинял я глупого одра
За то, что не хотелось скакуну
Меня от друга увозить вчера...
Но если я обратно поверну
И мне галоп покажется рысцой,
Пускай пощады эта тварь не ждёт.
Я даже ветер, будь он подо мной,
Пришпорил бы, погнав его в полёт.
Хотя какой рысак бы ни трусил
Наперекор желаниям моим,
Его простил бы мой любовный пыл,
Что вскачь несётся, с клячей несравним.
Я уезжал — был шаг её не скор,
А к другу — сам помчусь во весь опор.
Сонет 53
Ты из какого соткан вещества,
Что обладаешь множеством теней?
На свете нет без тени существа,
Но всех ты тенью жалуешь своей.
Сравнив портрет Адониса с тобой,
Все назовут подделкой полотно.
Тебя затмить античной красотой
Самой Елене было б не дано.
Благословенья твоего полны
Цветенья миг и спелости пора:
Весне ты даришь прелесть новизны,
А осень добротой твоей щедра.
Делись со всеми обликом своим,
Но сердцем будь един и неделим.
Сонет 73
В такой поре меня находишь ты,
Когда листвы на зябнущих ветвях
Почти не видно, клиросы пусты,
Где прежде раздавалось пенье птах.
Во мне ты видишь отгоревший день,
Зашедшего светила полусон,
Когда не смерть, но траурная тень
Клеймом покоя метит небосклон.
Во мне ты видишь тлеющий костёр,
Который в пепле юности зачах,
А то, чем жил огонь до этих пор,
В полуостывший превратилось прах.
Вот почему ты нежностью объят
К тому, кто свой предчувствует закат.
Сонет 76
Зачем мой слог чурается прикрас
И от последних изысков далёк?
Зачем я вслед за всеми не припас
Манеры свежей, прихотливых строк?
Зачем воображенья скромный плод
Спешу одеть в известный всем наряд,
Чтоб выдали слова, откуда род
Они ведут, кому принадлежат?
Всё потому, что ремесло моё
Тебе, любовь моя, посвящено;
Я лучшие слова ряжу в тряпьё
И тем живу, что прожито давно.
Любовь нова, как солнце, и стара
И молвит нынче то же, что вчера.
Сонет 97
В какой зиме меня оставил ты,
О, радость прежних дней! В какой поре —
Холодной и угрюмой нищеты!
В каком опустошённом Декабре!
И лето истекло, и от плодов
Распухла осень, в тягости своей
Беременных напоминая вдов,
Едва бредущих с похорон мужей.
Но всё, что возросло, казалось мне
Скоплением ублюдков и сирот;
И онемели птицы в вышине,
И сникла радость без твоих щедрот.
А если птица запоёт с тоски,
В предзимнем страхе вянут лепестки.
Сонет 106
Когда я в древней хронике прочту
Рассказы о прекрасных существах:
О рыцарях, влюблённых в красоту,
И дамах, возвеличенных в стихах,
Тогда — по описанью нежных глаз
И губ, и рук, и ног — увижу я,
Что мог бы отразить старинный сказ
И красоту такую, как твоя.
В те дни была пророчеством хвала,
Тебя провидеть силились сквозь тьму,
Но ни прозрения, ни ремесла
На это не хватило никому.
А мы, свидетели твоей весны,
Теряем речь, тобой восхищены.
Сонет 126
У Времени, мой мальчик, отнял ты
Часы, косу, зерцало красоты
И на глазах стареющих друзей
С годами расцветаешь всё пышней.
Зато Природа, госпожа невзгод,
Придерживает твой успешный ход,
Чтобы, минуты жалкие губя,
Унизить Время и спасти тебя.
Но бойся, фаворит её щедрот!
Она свой клад недолго бережёт
И, хоть свести все счёты не спешит,
Но ты оплатишь весь её кредит.
Сонет 153
Уснул Амур и факел уронил,
Который возбуждает жар страстей,
А девушка Дианы что есть сил
Огонь Любви забросила в ручей.
И, пламенем насытившись святым,
Он стал целебным, и недуг любой,
Хотя б он даже был неисцелим,
Больные люди лечат в бане той.
Но мальчик вновь добыл огня из глаз
Моей любви и грудь поджёг мою,
И, заболев, поплёлся я тотчас,
Печальный пилигрим, к тому ручью.
Но там леченья моего исток,
Где факел свой разжёг любви божок.
То, что осталось...
То, что осталось...
От советских продуктов осталась только соль.
От советского образования остались только школьные парты.
От советской медицины остались только очереди в поликлиниках.
От советских лекарств осталась только зеленка.
От советской науки остались только академики.
От советской промышленности остались только железные дороги.
От советского сельского хозяйства остались только брошенные деревни.
От советского строительства остались только хрущевки.
От советского кино остались только некрологи.
От советских песен осталась только ностальгия.
От советской дружбы народов остались только смешанные семьи.
От Советского Союза осталась только Победа.
8 февраля 2017
Р. Бернс. «Поцелуй — залог прощанья...»
Роберт Бернс
«Поцелуй — залог прощанья...»
Поцелуй — залог прощанья
до нескорого свиданья,
слезы сердца, стон кручины
в каждой весточке с чужбины.
Кто ж Судьбу ругает плача,
если брезжит свет удачи?
Я ж ни проблеска не стою,
поглощен холодной мглою.
Я не грежу о любимой,
но она неотразима.
Взгляд ее — любви отрада,
счастье с первого же взгляда.
Не было б любви сердечной,
безоглядной, быстротечной,
встреч не будь, не будь разлуки,
мы б вовек не знали муки.
Так простимся, свет мой ясный,
друг мой нежный и прекрасный!
Пусть твоею станет былью
Мир, Блаженство, Изобилье!
Поцелуй — залог прощанья
до нескорого свиданья,
слезы сердца, стон кручины
в каждой весточке с чужбины.
19-20 декабря 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
Ae Fond Kiss
Ae fond kiss, and then we sever!
Ae farewell, and then forever!
Deep in heart-wrung tears I’ll pledge thee,
Warring sighs and groans I’ll wage thee.
Who shall say that Fortune grieves him,
While the star of hope she leaves him?
Me, nae cheerfu’ twinkle lights me,
Dark despair around benights me.
I’ll ne’er blame my partial fancy:
Naething could resist my Nancy!
But to see her was to love her,
Love but her, and love for ever.
Had we never lov’d sae kindly,
Had we never lov’d sae blindly,
Never met — or never parted —
We had ne’er been broken-hearted.
Fare-thee-weel, thou first and fairest!
Fare-thee-weel, thou best and dearest!
Thine be ilka joy and treasure,
Peace, Enjoyment, Love and Pleasure!
Ae fond kiss, and then we sever!
Ae farewell, alas, for ever!
Deep in heart-wrung tears I’ll pledge thee,
Warring sighs and groans I’ll wage thee.
1791
Р. Бернс. Тэм Глен
Роберт Бернс
Тэм Глен
Сестра, погадай мне скорее,
иначе не встану с колен.
Родных я гневить не посмею,
но кем же мне будет Тэм Глен?
С таким замечательным малым
не знала б я бедности сцен.
Но что делать мне с капиталом,
когда не со мною Тэм Глен?
Твердит мне: «Какая красотка!» —
мошной потрясая, джентльмен.
Но разве он спляшет чечетку,
как это умеет Тэм Глен?
Мне мать говорит постоянно,
что клятвы юнцов — это тлен
и нужно беречься обмана,
но разве обманщик Тэм Глен?
Отец, если Тэма я брошу,
сулит сотню марок взамен.
Но разве тебя, мой хороший,
смогу разлюбить я, Тэм Глен?
Искала вчера валентинки,
и был мой рассудок смятен:
мне трижды попались картинки,
где надпись имелась: «Тэм Глен!».
А в ночь Хэллоуина, у дома,
казалось, явился шатен:
по внешности очень знакомый —
в штанах сероватых Тэм Глен!
Не жалко мне черной хохлатки,
сестра, если гласом сирен
промолвишь ты нежно и сладко,
что станет мне мужем Тэм Глен.
24-26 декабря 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
Tam Glen
My heart is a-breaking, dear tittie,
Some counsel unto me come len’,
To anger them a’ is a pity,
But what will I do wi’ Tam Glen?
I’m thinking, wi’ sic a braw fellow
In poortith I might mak a fen’.
What care I in riches to wallow,
If I mauna marry Tam Glen?
There’s Lowrie the laird o’ Dumeller:
‘Guid day to you, brute’ he comes ben.
He brags and he blaws o’ his siller,
But when will he dance like Tam Glen?
My minnie does constantly deave me,
And bids me beware o’ young men.
They flatter, she says, to deceive me —
But wha can think sae o’ Tam Glen?
My daddie says, gin I’ll forsake him,
He’d gie me guid hunder marks ten.
But if it’s ordain’d I maun take him,
O, wha will I get but Tam Glen?
Yestreen at the valentines’ dealing,
My heart to my mou gied a sten,
For thrice I drew ane without failing,
And thrice it was written ‘Tam Glen’!
The last Halloween I was waukin
My droukit sark-sleeve, as ye ken —
His likeness came up the house staukin,
And the very grey breeks o’ Tam Glen!
Come, counsel, dear tittie, don’t tarry!
I’ll gie ye my bonie black hen,
Gif ye will advise me to marry
The lad I lo’e dearly, Tam Glen.
1789
Р. Бернс. Тост
Роберт Бернс
Тост
Пища есть — нет сил поесть,
силы есть — еда убога.
А у нас — и сил запас,
и еды — и слава Богу!
21 ноября — 13 декабря 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
The Selkirk Grace
Some hae meat an canna eat,
Some can eat that wánt it;
But we hae meat, and we can eat,
Sae let the Lord be thánkit.
Р. Бернс. Ода хаггису
Роберт Бернс
Ода хаггису
Как ты красив и толстомяс,
великий вождь колбасных рас!
Превыше ты паштетных масс
в кишках тугих
и стоишь всяческих прикрас
в строках моих.
Тарелки под тобой скрипят,
с горою схож твой крепкий зад,
твой вертел годен аккурат
для жерновов,
и жирным соком ты стократ
истечь готов.
Тебя, сдержав свой нетерпёж,
небрежно вскроет грубый нож,
чтоб ощутить начинки дрожь
и пряный жар,
и нас обдаст — о, как хорош! —
горячий пар!
И звякнут ложки тут и там:
кто опоздал — иди к чертям! —
и барабаном брюхо нам
раздует вмиг,
и всхлипнет «Слава небесам!»
седой старик.
Кто жрет французский антрекот,
от коего свинья сблюет,
иль фрикасе пихает в рот
отнюдь не с кашей,
не скроет отвращенья тот
от пищи нашей.
Несчастный! От гнилой жратвы
он не поднимет головы,
а ножки тощи и кривы
и слаб кулак,
не годный ни для булавы
и ни для драк.
А если хаггис парень ест,
земля дрожит под ним окрест:
рукой могучей схватит шест
или булат —
все головы с привычных мест
долой летят.
Прошу я, Господи, еды
не из отваренной воды —
шотландцы не едят бурды, —
но в наш оазис
подай — молю на все лады! —
любимый Хаггис!
14-15 января 2017
Robert Burns (1759 — 1796)
Address To A Haggis
Fair fa’ your honest, sonsie face,
Great chieftain o’ the puddin-race!
Aboon them a’ ye tak your place,
Painch, tripe, or thairm:
Weel are ye wordy of a grace
As lang’s my arm.
The groaning trencher there ye fill,
Your hudies like a distant hill,
Your pin wad help to mend a mill
In time o’ need,
While thro’ your pores the dews distil
Like amber bead.
His knife see rustic Labour dight,
An’ cut ye up wi’ ready slight,
Trenching your gushing entrails bright,
Like onie ditch;
And then, O what a glorious sight,
Warm-reeking, rich!
Then horn for horn, they stretch an’ strive:
Deil tak the hindmost, on they drive,
Till a’ their weel-swall’d kytes belyve
Are bent like drums;
Then auld Guidman, maist like to rive,
‘Bethankit!’ hums.
Is there that owre his French ragout,
Or olio that wad staw a sow,
Or fricassee wad mak her spew
Wi perfect scunner,
Looks down wi’ sneering, scornfu’ view
On sic a dinner?
Poor devil! see him owre his trash,
As fecl;ess as a wither’d rash,
His spindle shank a guid whip-lash,
His nieve a nit;
Tho’ bluidy flood or field to dash,
O how unfit.
But mark the Rustic, haggis-fed,
The trembling earth resounds his tread,
Clap in his walie nieve a blade,
He’ll make it whistle;
An’ legs, an’ arms, an’ heads will sned
Like taps o’ thrissle.
Ye pow’rs, wha mak mankind your care,
And dish them out their bill o’ fare,
Auld Scotland wants nae skinking ware,
That jaups in luggies;
But if ye wish her gratfu’ prayer,
Gie her a Haggis!
1786
Р. Бернс. Джон-прыгун
Роберт Бернс
Джон-прыгун
Увлек верзила Джон-прыгун
и обманул девчонку!
Увлек девчонку Джон-прыгун
и отскочил в сторонку!
Пытались ей мать с отцом запрещать
гулять с ним с утра дотемна.
И плачет навзрыд, и пиво горчит,
что им наварила она.
Телка на развод, овцу и приплод
к приданому — тем, кто охоч, —
папаша не прочь прибавить за дочь
с глазами чернее, чем ночь.
Увлек верзила Джон-прыгун
и обманул девчонку!
Увлек девчонку Джон-прыгун
и отскочил в сторонку!
10-13, 25 ноября 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
Jumpin John
Chorus.
The lang lad they ca’ Jumpin John
Beguil’d the bonie lassie!
The lang lad they ca’ Jumpin John
Beguil’d the bonie lassie!
Her daddie forbad, her minnie forbad;
Forbidden she wadna be:
She wadno trow’t, the browst she brew’d
Wad taste sae bitterlie!
A cow and a cauf, a yowe and a hauf,
And thretty guid shillins and three:
A vera guid tocher! a cotter-man’s dochter,
The lass with the bonie black e’e!
1788
Р. Бернс. Пыльный мельник
Роберт Бернс
Пыльный мельник
Мельник в пыльном платье,
белый, как помол!
Шиллинг он истратил,
пенни приобрел.
Пыльным было платье,
пыльное, как дым,
поцелуй был пыльным
с мельником моим.
Мельник, много пыли
на твоих мешках!
Пыли много было
на твоих губах.
Пыльный мой, пылишь ты
пыльным кошельком!
Тесно мне и пыльно
в платьице моем!
23 декабря 2016 — 9 января 2017
Robert Burns (1759 — 1796)
The Dusty Miller
Hey the dusty miller
And his dusty coat!
He will spend a shilling
Or he win a groat.
Dusty was the coat,
Dusty was the colour,
Dusty was the kiss
That I gat frae the miller!
Hey the dusty miller
And his dusty sack!
Leeze me on the calling
Fills the dusty peck!
Fills the dusty peck,
Brings the dusty siller!
I wad gie my coatie
For the dusty miller!
1788
Два ворона. Старинная шотландская баллада
Два ворона
Старинная шотландская баллада
Я шел в раздумье среди скал.
Внезапно ворон застонал.
Другой сказал, махнув крылом:
— Где нынче мы обед найдем?
— Лежит здесь рыцарь меж берез.
Об этом знает только пес,
хозяйский сокол да жена,
собой прекрасна и умна.
— Но пес охотится в лесах,
а сокол — в синих небесах,
жена милуется с другим...
Зато мы сладко поедим.
— Ты грудь проклюнешь до костей,
я выпью синеву очей.
А этой прядью золотой
гнездо обложим мы с тобой.
— Оплакать рыцаря хотят,
но он отыщется навряд.
Лишь ветры будут вечно дуть
в его обглоданную грудь.
26-28 декабря 2016 — 9 января 2017
The Twa Corbies
As I was walking all alane,
I heard twa corbies makin a mane;
The tane unto the ither say,
«Whar sall we gang and dine the-day?»
«In ahint yon auld fail dyke,
I wot there lies a new slain knight;
And nane do ken that he lies there,
But his hawk, his hound an his lady fair».
«His hound is tae the huntin gane,
His hawk tae fetch the wild-fowl hame,
His lady’s tain anither mate,
So we may mak oor dinner swate».
«Ye’ll sit on his white hause-bane,
And I’ll pike oot his bonny blue een;
Wi ae lock o his gowden hair
We’ll theek oor nest whan it grows bare».
«Mony a one for him makes mane,
But nane sall ken whar he is gane;
Oer his white banes, whan they are bare,
The wind sall blaw for evermair».
Американский собиратель и издатель старинных английских и шотландских баллад Фрэнсис Чайльд считал эту балладу циничной версией английской The Three Ravens («Три ворона»), где все не так мрачно и печально.
А.Пушкин («Ворон к ворону летит...») перевел эту балладу частично с французского перевода шотландских баллад, изданных В.Скоттом.
Говорят, Э.По отозвался на заключительное слово из этой баллады — evermair — своим nevermore в знаменитом «Вороне» .
Послушать, как звучит The Twa Corbies, можно здесь: https://www.youtube.com/watch?v=fChqXqvvmg8
Невезучий «Винни-Пух»
Невезучий «Винни-Пух»
В начале 90-х меня угораздило перевести «Винни-Пуха». По ходу дела обнаружились кое-какие «тайны». Оказалось, Милн написал не одну книжку, а две: собственно «Винни-Пуха» и «Домик на Пуховой опушке». Блистательный переводчик Борис Заходер почему-то выбросил из каждой книжки по главе и объединил оба текста в один. Неожиданным для меня было наоичие в книге Кристофера Робина, не вписавшегося в потрясный советский мультфильм. Еще выяснилось, что у Милна все персонажи, кроме Кенги, были мужского рода, в том числе и заходеровская Сова. У меня, естественно, появился филин, и тут я малость похулиганил, снабдив его именем Фелини и домиком под названием «Фелинятник». Вместо Пятачка у меня образовался поросенок Хрюки, вместо Тигры — Тигыр, ну, и т. д.
Издатель, на удивление, нашелся быстро — в тогдашнем Свердловске. Не помню, как я на него вышел, но я съездил туда, заключил договор — все честь по чести — на крупную по тем временам сумму в рублях и уехал ждать книжки домой. Ожидание (и гонорар) затянулось. По телефону всячески обещали. Через пару месяцев я набрался наглости приехать к издателям снова: дескать, где деньги, Зин? Они там изумились, начали бегать из кабинета в кабинет, кося в мою сторону лиловым глазом. Я невозмутимо (на самом деле — возмутимо, но я сдерживался) сидел в предбаннике и ждал исхода беготни. Наконец, меня пригласили в кабинет и предложили две трети суммы вместо трех третей. Внутренне я возликовал, поскольку не наделся получить и этого, но виду не подал, изображая из себя матерого писателя (это был первый договор и первый гонорар), подписал бумаги, взял деньги, поблагодарил и уехал домой опять же ждать выхода книжки.
Но не тут кобыла! Книга не вышла, ибо издательство... развалилось! Наверное, это единственный случай, не побоюсь этого слова, в мировой литературе, когда гонорар был выплачен, а издание не состоялось вследствие банкротства издательства. На кой им было платить мне даже эти две трети, не постигаю до сих пор. Видимо, ошалели от моей наглости.
Деньги, золотое кольцо и золотой же крестик, купленные мною в соседнем со Свердловском Челябинске для Тани, произвели дома необходимый и достаточный эффект. На меня взглянули со стороны, обратной моему тогдашнему безработному статусу. Оказывается, за эту бодягу платят, сквозило в изумленном взоре близких. Увы, следующей издательской манны пришлось ждать лет ннадцать, и она бы совсем не такой питательной, как первая. Зато я тогда же купил в том же Челябинске альбом репродукций Дали.
В свое время поэт Олег Асиновский задался вопросом: «Как надо испугать поэта, чтобы поэт устроился на работу?» Я разрешил эту проблему по-своему, а именно — испугался и устроился. Докатился и до журналистики, и до редакторства, но это уже другой мультфильм.
Смеркалось, то есть прошли годы, издать «Винни-Пуха» (как и многое другое) не удалось, Сам я не умею это делать, а литагента у меня нет. Впоследствии правообладатели «Винни-Пуха» и наследники Заходера подложили мне очередного Пятачка, выросшего благодаря им в полноценного хряка. Отныне и вовеки «Винни-Пух» в России мог быть только заходеровским, и в подтверждение этого свинского тезиса на обложке свежих изданий появилось двойная фамилия — Милн-Заходер.
Пару недель назад я обнаружил в Википедии, что авторское право на «Винни-Пуха» закончилось в 2006 г. Я воспрянул духом и решил опубликовать книжку электронным образом в издательской системе Ridero. Но не тут кобыла! После модерарации мне было недвусмысленно заявлено, что «Винни-Пух до сих пор «правный», что Алан Александр Милн — царствие ему небесное — почил в 1956 году и что, по всем законам, мой перевод не увидит света как минимум до 2026 г. Впрочем, если кто-нибудь договорится с правообладателями, разумеется, за деньги, то, возможно, и раньше. Но надежды на это столько же, сколько шансов на то, что г-н Миллер расскажет правду о финансировании «Зенита». Вот вам и Википедия!
Невезучий у меня «Винни-Пух» оказался. Хотя его несчастливая судьба не идет ни в какое сравнение с судьбой сына Милна — Кристофера Робина, которому папины сказки в полном смысле слова сломали жизнь.
26 декабря 2016
Пьяный Шотландец. Старинная английская песня
Пьяный Шотландец
Старинная английская песня
По́д вечер Шотландец выполз вон из кабака,
где бедняга, как ни странно, перебрал слегка.
Чует он: не держат ноги, буря в голове,
и тогда он спать улегся прямо на траве.
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
У дороги он разлегся прямо на траве.
Тут наткнулись две девчонки на пришельца с гор.
У одной из двух красоток разгорелся взор:
«Ах, какой чудесный парень, но слыхала я,
что под килтом у шотландцев нет совсем белья».
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
Правда ли — у них под килтом вовсе нет белья?
К спящему она подкралась тихо, словно мышь,
килт приподняла Шотландцу на два дюйма лишь,
и девчонки утолили любопытства пыл,
увидав, чем Бог в избытке парня наградил.
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
Бог парнишку с колыбели щедро наградил.
Рассмотрев, они решили улучить момент:
другу нашему оставить небольшой презент:
ленту шелка голубого повязать вокруг
булавы, что из-под килта выглянула вдруг.
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
Булава им из под килта подмигнула вдруг.
Тут Шотландца зов природы пробудил от сна.
У куста он килт приподнял, глянул — вот те на!
«Где ты, парень, был, — сказал он, осмотрев сюрприз, —
я не знаю, но, похоже, взял ты первый приз!».
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
Где б ты ни был, но, похоже, взял ты первый приз!
21-22 декабря 2016
The drunk Scotsman
Well a Scotsman clad in kilt left a bar one evening fair
And one could tell by how he walked that he’d drunk more than his share
He fumbled round until he could no longer keep his feet
Then he stumbled off into the grass to sleep beside the street
Ring ding diddle iddle I de oh ring di diddly I oh
He stumbled off into the grass to sleep beside the street
About that time two young and lovely girls just happened by
And one says to the other with a twinkle in her eye
See yon sleeping Scotsman so strong and handsome built
I wonder if it’s true what they don’t wear beneath the kilt
Ring ding diddle iddle I de oh ring di diddly I oh
I wonder if it’s true what they don’t wear beneath the kilt
They crept up on that sleeping Scotsman quiet as could be
Lifted up his kilt about an inch so they could see
And there behold, for them to view, beneath his Scottish skirt
Was nothing more than God had graced him with upon his birth
Ring ding diddle iddle I de oh ring di diddly I oh
Was nothing more than God had graced him with upon his birth
They marveled for a moment, then one said we must be gone
Let’s leave a present for our friend, before we move along
As a gift they left a blue silk ribbon, tied into a bow
Around the bonnie star, the Scot’s kilt did lift and show
Ring ding diddle iddle I de oh ring di diddly I oh
Around the bonnie star, the Scots kilt did lift and show
Now the Scotsman woke to nature’s call and stumbled toward the trees
Behind a bush, he lifts his kilt and gawks at what he sees
And in a startled voice he says to what’s before his eyes.
O lad I don’t know where you been but I see you won first prize
Ring ding diddle iddle I de oh ring di diddly I oh
O lad I don’t know where you been but I see you won first prize
Относительно того, что это старинная песня, совсем не уверен. Спел ее в прошлом веке американский певец и автор песен Майк Кросс. Но его ли эта песня, мне установить не удалось.
А здесь, на мой взгляд, самое веселое исполнение: https://www.youtube.com/watch?v=xbwqVWYsl4U
А. Ч. Суинберн
Алджернон Чарльз Суинберн
Чертог Пана
Посвящается моей матери
Сентябрь золотой, словно царь, величав,
блистающей славой объят,
нежней он весенних и летних забав
и рощи лелеет, крылами обняв,
и людям он радует взгляд.
Под солнцем земной улыбается лик,
окрашен веселым теплом,
и выше, чем храм рукотворный, возник
придел с бесконечным числом базилик
в соборе сосново-лесном.
Немо́та мощней, чем молитвы бальзам,
смиряет смятенье души;
искрящийся воздух, покой, фимиам,
безмолвные тени, подобно лучам,
то вспыхнут, то гаснут в тиши.
Столпов островерхих вздымается рать,
алея, как башенный шпиль,
стремясь подпереть поднебесную гладь,
чтоб солнцу и бурям противостоять,
свирепым, как на море штиль.
Постичь эти выси ни разум, ни страх
не могут, хотя б наугад;
запутался лес в теневых кружевах
и хлопьями солнце в сосновых сетях
рассыпалось, как снегопад.
Те светлые хлопья, слетая с небес,
плюмажем лежат золотым;
низложен непрочный, как роза, навес,
что весь побурел, словно вспыхнувший лес,
и залит огнем заревым.
Стараньями непостижимых веков
был тайно собор возведен
и факел зажжен для безвестных богов,
чей ветхий алтарь стал песком для часов
давно позабытых времен.
Собор, где теряются нефы вдали,
где месса — восходы светил,
где по полу ноги ничьи не прошли,
где вместо хорала молчанье земли
и святости мир не затмил.
Там служба и вечером, и по утрам
ни въявь, ни тайком нас ведет
по тропам бесцветных лугов, по следам
дриад и сатиров, гуляющих там,
где Пан задремал без забот.
И воспламенен поклоненья экстазом,
чудесным прозреньем влеком,
по знаку, по следу пытается разум
на спутанных тропах, в лесу непролазном
поспеть за беспечным божком.
И в трепете пылком, что страха богаче,
смиренный, но доблестный дух
внимает титану и чувствует зряче,
как тот по горам вулканическим скачет,
чей пламень навеки потух.
Волшебнее, чем некромантии чары,
погибшие тайны веков
и ужас безумный ночного кошмара,
где Этна забита обломками старых
лишенных величья богов, —
душа здесь душою лесной в круговерть,
затянута, словно в овраг,
и шепчет нам нечто лазурная твердь
и выше, чем жизнь, и бесстрастней, чем смерть,
и твердо, как времени шаг.
14-21, 23 января 2013
Algernon Charles Swinburne (1837 — 1909)
The Palace of Pan
Inscribed to my mother
September, all glorious with gold, as a king
In the radiance of triumph attired,
Outlightening the summer, outsweetening the spring,
Broods wide on the woodlands with limitless wing,
A presence of all men desired.
Far eastward and westward the sun-coloured lands
Smile warm as the light on them smiles;
And statelier than temples upbuilded with hands,
Tall column by column, the sanctuary stands
Of the pine-forest’s infinite aisles.
Mute worship, too fervent for praise or for prayer,
Possesses the spirit with peace,
Fulfilled with the breath of the luminous air,
The fragrance, the silence, the shadows as fair
As the rays that recede or increase.
Ridged pillars that redden aloft and aloof,
With never a branch for a nest,
Sustain the sublime indivisible roof,
To the storm and the sun in his majesty proof,
And awful as waters at rest.
Man’s hand hath not measured the height of them; thought
May measure not, awe may not know;
In its shadow the woofs of the woodland are wrought;
As a bird is the sun in the toils of them caught,
And the flakes of it scattered as snow.
As the shreds of a plumage of gold on the ground
The sun-flakes by multitudes lie,
Shed loose as the petals of roses discrowned
On the floors of the forest engilt and embrowned
And reddened afar and anigh.
Dim centuries with darkling inscrutable hands
Have reared and secluded the shrine
For gods that we know not, and kindled as brands
On the altar the years that are dust, and their sands
Time’s glass has forgotten for sign.
A temple whose transepts are measured by miles,
Whose chancel has morning for priest,
Whose floor-work the foot of no spoiler defiles,
Whose musical silence no music beguiles,
No festivals limit its feast.
The noon’s ministration, the night’s and the dawn’s,
Conceals not, reveals not for man,
On the slopes of the herbless and blossomless lawns,
Some track of a nymph’s or some trail of a faun’s
To the place of the slumber of Pan.
Thought, kindled and quickened by worship and wonder
To rapture too sacred for fear
On the ways that unite or divide them in sunder,
Alone may discern if about them or under
Be token or trace of him here.
With passionate awe that is deeper than panic
The spirit subdued and unshaken
Takes heed of the godhead terrene and Titanic
Whose footfall is felt on the breach of volcanic
Sharp steeps that their fire has forsaken.
By a spell more serene than the dim necromantic
Dead charms of the past and the night,
Or the terror that lurked in the noon to make frantic
Where Etna takes shape from the limbs of gigantic
Dead gods disanointed of might,
The spirit made one with the spirit whose breath
Makes noon in the woodland sublime
Abides as entranced in a presence that saith
Things loftier than life and serener than death,
Triumphant and silent as time.
September, 1893
Неоконченная баллада (4)
Неоконченная баллада о том, как оренбургская команда с оригинальным названием «Оренбург» сыграла в Российской профессиональной футбольной лиге 17 матчей, из которых выиграла 2, проиграла 9, остальные сыграла вничью, забила 11 мячей, пропустила 21 и с 12-ю очками занимает 14-ю строчку из 16 в турнирной таблице. Обновляется ежетурно.
У нас команда «Газовик»
до «вышки» дорвалась
и обрела в единый миг
иную ипостась.
Уж там другой пойдет футбол
(«элита» как-никак):
начнут пихать за голом гол,
играя тики-так.
Там постоят за нашу честь;
у нас команда — жесть;
и деньги есть, и тренер есть,
и даже негры есть.
Они в начале славных дел
лихую кажут прыть,
но повелел РФПЛ
название сменить.
Мастак на выдумки Газпром,
но есть уже «Зенит»:
в турнире газовать вдвоем
регламент не велит.
Ну что ж, витрина «Оренбург»
команде по плечу.
(Могли б назвать и «Оренберг»,
но это я шучу.)
Сперва поехали в Ростов
показывать футбол,
но не забили там голов,
а им забили гол.
Ну что ж, беда не велика
и не погашен пыл,
но им вкатил и ЦСКА,
а сам не пропустил.
С «Амкаром» было нелегко:
играли, как могли,
добыли первое очко —
а на табло — нули.
Хоть им удвоил «Арсенал»
очковый неуют,
вопрос в четвертом матче встал:
когда ж они забьют?
Вот, наконец, и первый мяч,
но праздновать не след:
«Рубин» спасает дохлый матч —
победы ж нет как нет.
Она им до смерти нужна —
на этот раз с «Анжи»,
но вновь не вышло ни хрена:
очко с нулем держи.
Хотели обыграть «Спартак»,
но как тут ни шустри,
один воткнули кое-как,
а вытащили три.
«Урал» — и снова анальгин
на головную боль:
в графе пропущенных — один,
в графе забитых — ноль.
А дальше — с «Тереком» пора
играть на ту же цель,
а чем закончится игра —
расскажет менестрель...
Но в Грозном — снова карамболь
и «Терек» на коне.
Как прежде, выигрышей — ноль,
и «Оренбург» на дне.
И только в Кубке с «Волгарём»
задор команды жив:
впихнули гол с большим трудом,
в свои не пропустив.
Но Кубок не Чемпионат —
десятый тур грядет,
в котором или победят,
или наоборот.
А нынче «Оренбург» велик:
рыдает «Томь» навзрыд!
Нехайчик сотворил хет-трик —
нехай себе творит!
Победа есть, в конце концов:
набрали три очка!
Обидели сибиряков,
но ниже их пока.
А вот с «Зенитом» невпротык —
и снова комом блин:
пришел очередной кирдык
со счетом ноль — один.
За Кубок в драку шла братва:
удар, еще удар!
Но дальше, выиграв 3:2,
выходит «Краснодар».
Но с «Крыльями Советов» пря
не стала проходной!
И вот — победная заря
и выигрыш второй!
А нынче «Краснодар» опять,
но счет 3:3 — ничья,
Могли бы даже обыграть —
не вышло ничего.
Забил им и «Локомотив»,
но больше не забьет:
«Локомотив» притормозив,
они сравняли счет.
«Уфа» у нас середнячок,
не лидер УЕФА,
но нашу гвардию разок
обула и «Уфа»
Хоть ЦСКА уже не тот,
но им не по зубам,
так что тащите из ворот
0:2 по всем статьям.
Им и «Амкар» не по нутру:
в Перми попав впросак,
уконтрапупили игру
и огребли «трояк».
Теперь до марта перекур,
и не окончен бал:
примчит на следующий тур
бодаться «Арсенал».
25 сентября 2016 —
Р. Бернс. Стансы по Пустяку
Роберт Бернс
Экспромт для Гавина Гамильтона
Стансы по Пустяку
Письмо вам пишу я послушно,
Пегаса хлещу, как дурак.
Вы спросите: что же мне нужно?
Я честно отвечу: пустяк.
Не смейтесь над бедным Поэтом
за то, что живет кое-как,
хотя не поэтов при этом
любой занимает пустяк.
Торгаш умножает финансы,
а выглядит хуже бродяг;
в итоге он сводит балансы
и к Черту идет — за пустяк.
Придворный склонился у трона,
в затеях тщеславных мастак —
и вот он в короне барона,
а что есть корона? Пустяк.
Тот жаждет Пресвитера платье,
а этот — Епископа знак,
но в бой наши добрые братья
друг с другом идут за пустяк.
Тоскуя по некой вещице,
любовник согласен на брак,
но вскорости он поразится,
что в сети попал за пустяк.
Поэт вожделеет, рифмуя,
и лавров, и всяческих благ,
но, время потратив впустую,
получит в награду пустяк.
Задира бранится сердито,
пугает, блажит, как босяк,
но схватишь за шкирку бандита,
и вся его храбрость — пустяк.
Всю ночь не хотела Поэта
понять пуританка никак,
а я ей внушал до рассвета,
что все ее страхи — пустяк.
Ее пуританская штучка
познала блаженный напряг,
а я целовал ее ручки,
суля ей какой-то пустяк.
Священник меня с нею вместе
проклятьем сгоняет во мрак,
но если лишились мы Чести,
орудье святое — пустяк.
А скоро в дорогу морскую
пущусь я, совсем не моряк,
а если в пути утону я,
то смерть для Поэта — пустяк.
Засим остаюсь вам слугою,
когда вы не вовсе бедняк,
и другом, когда за душою
у вас совершенный пустяк.
15 декабря 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
Extempore To Gavin Hamilton
Stanzas On Naething
To you, Sir, this summons I’ve sent
(Pray, whip till the pownie is fraething!);
But if you demand what I want,
I honestly answer you — naething.
Ne’er scorn a poor Poet like me
For idly just living and breathing,
While people of every degree
Are busy employed about — naething.
Poor Centum-per-Centum may fast,
And grumble his hurdies their claithing;
He’ll find, when the balance is cast,
He’s gane to the Devil for — naething.
The courtier cringes and bows;
Ambition has likewise its plaything —
A coronet beams on his brows;
And what is a coronet? — Naething.
Some quarrel the Presbyter gown,
Some quarrel Episcopal graithing;
But every good fellow will own
The quarrel is a’ about — naething.
The lover may sparkle and glow,
Approaching his bonie bit gay thing;
But marriage will soon let him know
He’s gotten — a buskit-up naething.
The Poet may jingle and rhyme
In hopes of a laureate wreathing,
And when he has wasted his time,
He’s kindly rewarded with — naething.
The thundering bully may rage,
And swagger and swear like a heathen;
But collar him fast, I’ll engage,
You’ll find that his courage is — naething.
Last night with a feminine Whig —
A poet she couldna put faith in!
But soon we grew lovingly big,
I taught her, her terrors were — naething.
Her Whigship was wonderful pleased,
But charmingly tickled wi’ ae thing;
Her fingers I lovingly squeezed,
And kissed her, and promised her — naething.
The priest anathemas may threat —
Predicament, sir, that we’re baith in;
But when Honor’s reveille is beat,
The holy artillery’s — naething.
And now I must mount on the wave:
My voyage perhaps there is death in;
But what is a watery grave?
The drowning a Poet is — naething.
And now, as grim Death’s in my thought.
To you, Sir, I make this bequeathing:
My service as long as ye’ve ought,
And my friendship, by God, when ye’ve — naething.
1786
Моцарт. Адажио и фуга до минор
Моцарт. Адажио и фуга до минор
Тревожно и упруго
возникли до рассвета
Тревожно и упруго
созвучья загремели,
когда свихнулся с круга
смычок виолончели.
Возникли до рассвета
кровавые раскаты,
и вспухли в сонном гетто
скрипичные стигматы.
Адажио и фуга,
забившись, как в припадке,
измучили друг друга
в альтовой лихорадке.
Для струнного квартета
отчаянья в избытке,
и не было ответа
при каждой новой пытке.
Тревожно и упруго
возникли до рассвета
адажио и фуга
для струнного квартета...
12 декабря 2016
«Давай умрем одновременно...»
«Давай умрем одновременно...»
Тане
Давай умрем одновременно,
в один и тот же день и час,
чтобы другой не лез на стену,
оплакав одного из нас.
Одно из двух: тебе закроет
глаза любимый человек
или ему своей рукою
закроешь ты глаза навек.
Что лучше: совершая тризну,
другого проводить во тьму
иль самому проститься с жизнью,
чтоб не остаться одному?
Что хуже: тосковать в разлуке
и волю дать слезам своим
иль помирать, томясь от муки
о том, что станется с другим?
Не знаю я. Ни этой доли
не пожелаю я, ни той:
непостижимо много боли
и в той развязке, и в другой.
Что остается? Только верить,
любить, надеяться и ждать —
и Тот, Кто закрывает двери,
пошлет, быть может, благодать:
обнять друг друга на мгновенье,
пред тем как жизнь оставит нас...
Давай умрем одновременно,
в один и тот же день и час...
7-8 декабря 2016
Р. Бернс. Веселые нищие. Любовь и свобода
Роберт Бернс
Веселые нищие. Любовь и свобода
Кантата
Речитатив
Когда листву с ветвей готов
смести, как стаю кожанов,
рассерженный Борей;
когда убогих и калек
зима, закутанная в снег,
терзает все сильней, —
в трактир идет веселый сброд,
бедовые отброски,
и Киске Нэнси отдает
за выпивку обноски.
И хохот, и грохот,
и песни за столом,
и ласки, и пляски,
и кружки кверху дном!
В лохмотьях, перед очагом,
сидел с мешком и тесаком
солдат молодцевато
и девку тискал, а она,
теплом и виски сморена,
глядела на солдата.
Он шлюху пьяную в уста
лобзал, объят желаньем,
но ротик свой держала та,
как блюдо с подаяньем.
Сначала — чмок, потом — шлепок,
как будто хлещет плеть;
встает солдат — сам черт не брат, —
чтоб песню прохрипеть.
Песня
Я Марсом был воспитан, привык к суровым битвам,
израненным, побитым хожу из дома в дом.
Ножом я в драке мечен и шрамом от картечи,
когда кипела сеча под барабанный гром.
Я ученик пехоты, я штурмовал высоты,
куда нас бросил ротный, погибший под огнем.
Но скоро мне приелась такой забавы прелесть,
когда мы взяли крепость под барабанный гром.
Потом я стал смелее во флотской батарее —
культяпкою своею я вам ручаюсь в том.
Но если в бой шагая, зовет страна родная,
и я поковыляю под барабанный гром.
Хоть я из нищей бражки, с ногой из деревяшки,
и прикрываю ляжки немыслимым тряпьем,
я так же счастлив в мире со шлюхою в трактире,
как счастлив был в мундире под барабанный гром.
Покрыт я сединою, в копне я сплю порою,
пещера под скалою — чем для меня не дом?
Но если с девкой пылкой уговорю бутылку,
дам черту по затылку под барабанный гром!
Речитатив
Закончил он. Раздался крик —
и задрожал кабак.
Две крысы, выглянув на миг,
забились под косяк.
«Анкор!» — промолвил напрямик
со скрипкою чудак.
Но голос девки тут возник,
запевшей для бродяг.
Песня
Когда — не припомню — была я девицей,
в парней молодых не могла не влюбиться.
Отец был драгуном, и кто виноват,
что мне приглянулся веселый солдат?
Мой первый любовник — задорный, румяный, —
как здорово бил он в свои барабаны!
Подтянут и строен, и молодцеват,
украл мое сердце веселый солдат.
Потом я дьячка-старичка полюбила
и кивер покинула ради кадила.
Он из-за меня мог отправиться в ад,
и мной был отвергнут веселый солдат.
Но мне опостылело пьянство святое,
и сделалась я полковою женою.
На мне и флейтист, и стрелок был женат —
любой по нутру мне веселый солдат.
Война умерла — я пошла по базарам
и вновь повстречалась с возлюбленным старым:
в армейских лохмотьях, ничуть не богат, —
но счастье принес мне веселый солдат.
А сколько мне жить, я не знаю, хоть тресни!
Но мне по душе и попойки, и песни.
Я пью, пока руки мои не дрожат,
с тобой, мой герой, мой веселый солдат!
Речитатив
Девчонку медника в углу
зажал один веселый малый.
На что им песни, ведь к столу
подносят чередой бокалы!
Но, обалдев от девки шалой
и снова пива пригубив,
скроил он рожу и устало
запел на сумрачный мотив.
Песня
Безумствует Умник, поддав;
в суде безрассудствует Плут:
такой у мошенника нрав —
а я по призванию шут.
Мне бабушка книжку дала,
и я на уроки побрел,
но надо ли было осла
учить, если это осел?
Башкой ради пива рискну;
полсердца извел на зазноб.
На что еще жизни весну
потратит такой остолоп?
Вязали меня, как вола,
за брань, за божбу и запой,
и церковь меня прокляла
за юбку молодки одной.
Кульбиты мои на ковре
не стоят решительных мер,
но сделать кульбит при Дворе,
способен министров Премьер.
А там преподобный мастак
дурачит толпу круглый год,
а нам, дуракам, ну никак
соперничать с ним не дает.
Под занавес песни моей
открою ужасный закон:
влюбленный в себя дуралей
глупее, чем я, охламон.
Речитатив
Пришел черед здоровой тетки,
сшибавшей бабки по наводке.
Крючком наудив кошелек,
она пускалась наутек.
Ее возлюбленный с тоскою
спознался с кленом и пенькою.
И вот поднялся скорбный стон,
каким был парнем горец Джон.
Песня
Мой Джони был рожден в горах,
с властями вечно не в ладах,
но обожал свой клан с пелен
мой верный горец, милый Джон.
Припев:
Споем о Джоне о моем!
Споем о Джоне дорогом!
Как он, такого днем с огнем
мы горца больше не найдем!
Наденет килт, навесит меч,
накинет плед — теряют речь
все дамы, как выходит он,
мой славный горец, милый Джон.
От речки Спей до речки Твид
никто не делал нам обид,
и жил со мною, как барон,
мой храбрый горец, милый Джон.
Когда был сослан горец мой,
лила я слезы, но весной
вернулся, преступив закон,
в мои объятья милый Джон.
Но был повязан мой дружок
и упекли его в острог.
Да будет проклят тот бурбон,
кем был повешен милый Джон.
Теперь я в трауре вдова,
я не жива и не мертва,
и плачет сердце, что казнен
мой добрый, мой любимый Джон.
Припев:
Споем о Джоне о моем!
Споем о Джоне дорогом!
Как он, такого днем с огнем
мы горца больше не найдем!
Речитатив
Скребущий скрипицу пигмей
от вдовьих обалдел грудей,
и, будучи по пояс ей,
от страсти рьян,
обвил ручонкою своей
роскошный стан.
И, гладя мощное бедро,
ничтожный Феб, пустой пьеро
глазенки закатил хитро,
почти сомлев,
и взялся надрывать нутро
под свой напев.
Песня
Ты не горюй и слез не лей,
а стань возлюбленной моей,
и каждый миг твоих скорбей
пусть пропадает пропадом.
Припев:
Брожу со скрипкою в руках,
чаруя теток и девах
таким припевом на устах:
да пропади все пропадом!
Для нас и свадьбы — сущий рай,
и там, где пьют за урожай:
лишь наливай да напевай:
эх, пропади все пропадом.
Пусть будут кости на обед,
зато нас греет солнца свет,
досуг нам тоже не во вред —
и пропади все пропадом.
Доверься мне, любовь моя:
пока ласкаю струны я,
не знать нам скудного житья —
и пропади все пропадом.
Припев:
Брожу со скрипкою в руках,
чаруя теток и девах
таким припевом на устах:
да пропади все пропадом!
Речитатив
Но медник, скрипуну под стать
пленен вдовицей сирой,
беднягу за бороду — хвать
и ну махать рапирой.
При этом клялся, что проткнет
несчастного, как птицу,
когда не перестанет тот
вокруг вдовы крутиться.
И перепуганный мозгляк,
упавший на карачки,
винился и молился так,
что не случилось драчки.
Хоть и страдал он, увидав,
как тискал тетку медник,
но подхихикивал в рукав,
когда запел зловредник.
Песня
Любовь моя, трудяга я:
лудить — моя забота.
Ходи-паяй из края в край —
солидная работа.
Служить могу, срубив деньгу
и в том полку, и в этом,
но день прошел — чиню котел,
удрав перед рассветом.
А тот дохляк — твой первый враг:
шумливый мужичишка.
Достойней тот, кто наберет
в передник золотишко.
Клянусь душой, у нас с тобой
не будет пусто в миске,
а если грош искать начнешь,
то чтоб я сдох без виски.
Речитатив
Бабенка меднику на грудь
упала без стыда:
влюбилась или же чуть-чуть
хлебнула, как всегда.
Сэр Скрипка, видя эту жуть,
поднял не без труда
бокал за их счастливый путь
на долгие года
плюс эту ночь.
В другую дамочку стрелу
смеясь пустил Амур.
Скрипач с ней спелся на полу
клетей, где держат кур.
Ее дружок на том балу,
Гомер для местных дур,
всадил словцо тому козлу
и этой помпадур
в такую ночь.
Он был беспечен, вечно пьян,
прихрамывал чуток,
но сердцу нанести изъян
никто ему не мог.
Был счастлив, осушив стакан,
тоску гнал за порог,
и выдал, Музой обуян,
немало добрых строк
он в ту же ночь.
Песня
Поэт хорош не для вельмож —
Гомер любим толпою.
Пою друзьям по городам, —
друзья поют со мною.
Припев.
Смотрю на это и на то
и вдвое на другое:
с одной развод, другая ждет,
мечтая стать женою.
Пускай Парнас не манит нас
Кастальскою струею:
поскольку эль струится в цель, —
поэзия со мною.
Кто поражен красою жен,
тот станет им слугою,
но для утех отнюдь не грех —
амурничать с любою.
Теряю речь от нежных встреч
с красоткой молодою,
а если вдруг любви каюк, —
не спорить же с судьбою!
Проделки дам сведут в бедлам,
но мы готовы к бою.
И пусть хитрят — я очень рад
сразиться не с одною!
Припев.
Смотрю на это и на то
и вдвое на другое:
с одной развод, другая ждет,
мечтая стать женою.
Речитатив
Поэт затих — и взвился сброд:
орет, поет, в ладоши бьет
и просит пива жбан.
И все, прикрыв свой голый зад,
продать исподнее спешат,
поскольку пуст карман.
И требует хмельной синклит,
не делаясь трезвей,
чтобы для них нашел пиит
балладу посмешней.
Меж теток, молодок,
он сел, глядя в упор
на шумный, безумный,
нетерпеливый хор.
Песня
Пенный кубок ходит кругом
оборванцев и пьянчуг!
Подпевайте друг за другом,
веселитесь все вокруг!
Припев:
Нам законы не по вкусу:
нас пьянит свободы зов!
Создают суды для трусов,
храмы — для святых отцов!
Что нам титулы и слава,
капиталы и почет?
Если наша жизнь забава,
нас другое не влечет.
Мы проделку за проделкой
проворачиваем днем,
чтобы спать с красивой девкой
на конюшне, за гумном.
Нам ли с вами ездить цугом,
чтоб от скуки не пропасть?
И всегда ль постель супругам
стелет истинная страсть?
Наша жизнь подобна книге,
от которой проку нет.
Кто готов нести вериги,
тот скулит про этикет.
За блудниц и за приблудных,
за котомку, за сарынь,
за свободу беспробудно
будем бражничать — аминь!
Припев:
Нам законы не по вкусу:
нас пьянит свободы зов!
Создают суды для трусов,
храмы — для святых отцов!
24 ноября — 7 декабря 2016
Р. Бернс. Тэм О’Шентер
Роберт Бернс
Тэм О’Шентер
Рассказ
Мегер и Магов сей исполнен Манускрипт. *
Гавин Дуглас.
Когда торговцы спать идут
и жаждет выпить добрый люд,
на рынке тишь, и каждый рад
замок на свой повесить склад,
а кто уже надулся пенным,
себя почувствовал блаженным, —
так вот и мы давно забыли
канавы, рвы, болота, мили
меж нами и родной женой,
что копит ярость день-деньской,
по дому бродит, хмурит брови,
грозы мрачнее и суровей.
С подобной Тэм О’Шентер думкой,
из Эйра выехал, дотумкав,
что только там красивы девки
и парни вовсе не обсевки.
О Тэм, жену послушай, Кэтти,
и станешь всех мудрей на свете!
Она твердит, что ты болтун,
лентяй, кутила, глупый лгун;
что с октября, в базарный день,
до ноября ты пьяный в пень;
что с мельником гудишь, пока
не опростаешь кошелька;
что даже гвозди от подков
ты с кузнецом обмыть готов;
что по субботам неустанно
ты поддаешь в трактире Жана;
что в речке Дун когда-нибудь
и ты всплывешь, приняв на грудь;
что Аллоуэйской церкви бесы
тебя подстерегут, повеса.
О дамы! Не сдержать рыданья,
припомнив ваши пожеланья,
хотя мужчинам недосуг
внимать премудростям подруг.
Но я продолжу. — На базаре
Тэм пребывал в пивном угаре.
Горел камин и кружки эля
блаженно шли не мимо цели;
был рядом Джони-закадыка,
томимый жаждою великой:
они с неделю пили в лад,
и Тэму братом стал собрат.
Шумело песнями кружало;
еще вкуснее пиво стало;
с хозяйкой Тэм крутил амуры,
исподтишка ей строил куры,
пока хозяин скалил рот
на свежий Джона анекдот.
Снаружи завывал буран,
но Тэм плевал на ураган.
Забота, сдохни: пред тобой
везунчик, элем налитой!
Как пчелы в улей прут со взятком,
минуты шли в забвенье сладком:
король велик — и Тэм не мал,
поскольку зла не замечал!
Но радость — словно в поле маки:
нарвешь цветов — завянет всякий.
Так в речку падающий снег
становится водой навек;
так свет Полярного Сиянья
бежит от нашего вниманья;
так радуга горит в лазури,
пока лазурь не сгинет в буре.
Но время нам не обмануть,
и должен Тэм пускаться в путь.
И в полночь он — никак иначе —
седлает Мэг, родную клячу,
хотя отчаливать домой
не должен грешник в час такой,
Буянил ветер, в раж войдя,
гремя потоками дождя;
тьма пожирала молний стрелы,
гром грохотал осатанело.
Дитя в такую непогоду
поймет, что Дьявол мутит воду.
На серую кобылу Мэг
запрыгнул Тэм и, взяв разбег,
пошлепал по размытым тропам
назло ветрам, громам, потопам.
Берет покрепче нахлобуча,
во рту сонет шотландский муча,
глядел с опаскою кругом,
чтоб не столкнуться с ведьмаком,
ведь близко церковь, где ночами
хохочут совы с упырями.
А вот и брод, где как-то раз
один торгаш в снегу увяз.
Чуть дальше Чарли, пьян в дымину,
сломал себе о камни спину.
А там, под валуном, в сторонке,
нашли убитого ребенка.
А над колодцем, у омелы,
мамаша Мунгова висела...
Вот мрачный Дун: река бурлила
и ветер выл с двойною силой,
сверкали вспышки вразнобой,
бабахал гром по-над землей,
и Тэм сквозь рощицу узрел
той самой церковки придел,
где свет мерцал и шел вертеж,
и громкий слышался галдеж.
Но Джон Ячмень внушил бродяге
с прибором класть на передряги.
Нам с пивом — по колено море,
а с виски — Дьявола уморим!
И Тэм, упившись до бровей,
не ставил ни во что чертей.
Стояла Мэг, дрожа слегка,
но все ж, отведав каблука,
пошла на свет. Но Боже! Чем
донельзя ошарашен Тэм?!
С чертями ведьмы, видел он,
плясали — но не котильон, —
горели джига и страспей
в ногах у этих упырей.
В окне восточном Старый Ник
ощерил свой звериный лик,
а пудель черный, злой, шкодливый
возился с музыкой визгливой:
волынки скрежетали так,
что дребезжал дверной косяк.
Шкафам подобные, рядами
гробы стояли с мертвецами,
а те, поддавшись заклинанью,
держали свечи мертвой дланью.
Но Тэм, герой не поневоле,
приметил на святом престоле
труп некрещеного малютки,
скелет в оковах и ублюдка,
с удавкою, с открытым ртом
и высунутым языком;
пять томагавков, кровью мытых;
пять ятаганов, ржой покрытых;
петлю, душившую младенца;
клинок, что был папаше в сердце
вонзен сынком, а на клинок
налип седых волос клочок.
И было то, чего нет гаже,
о чем грешно подумать даже:
сердца святош — гнилье и прах, —
лежащие во всех углах,
и стряпчих языки с изнанки,
как ветхий плащ у оборванки.
Был Тэм раздавлен, потрясен...
Меж тем веселье шло вразгон:
волынщик дул на всю катушку,
танцоры тискали друг дружку,
скача, топчась, кружась без меры, —
как вдруг вспотевшие мегеры,
сорвав с себя свои тряпицы,
в исподнем кинулись резвиться.
Бедняга Тэм! Будь эти рожи
пригоже, глаже и моложе,
и не в засаленной фланели,
а в белых кружевах на теле, —
штаны последние, поверьте,
из плюша с ворсом синей шерсти
и я бы скинул с ягодиц
при виде этаких девиц!
А ведьмы — тощие, как былки,
костьми гремящие кобылки, —
скакали так через батог,
что я харчи метнуть бы мог.
Вдруг Тэм, взглянув на это стадо,
увидел ведьмочку что надо,
впервой пришедшую на бал, —
потом ее весь Каррик знал.
(Она шутя морила скот,
на дно пускала каждый бот,
глушила виски, эль пила
и всех пугала не со зла.)
Она была еще девчушка,
когда ей справили ночнушку:
белье короче стало вдвое,
но ведьме нравилось такое.
Бабуся, на последний пенни
купив исподнее для Нэнни,
не ведала, что внучка в нем
станцует в церкви с колдуном.
Но здесь опустит Муза крылья,
иначе рухнет от бессилья
воспеть, как Нэнни гарцевала
(сказать — как шлюха — будет мало);
как Тэм, завороженный в хлам,
не верил собственным глазам;
как Сатану смутил разгул,
волынку он в сердцах раздул;
как вновь распрыгались враги —
и Тэму вышибло мозги:
он рявкнул: «Ай да рубашонка!».
Погасло все. Его душонка
застыла. Тронул повод он —
и взвыл бесовский легион.
Как пчелы рвутся в бой жужжа,
спасая мед от грабежа;
как лютый враг летит на зайца
в надежде застрелить мерзавца;
как мчится лавочников свора
на дикий крик «Держите вора!» —
так Мэгги прочь несла копыта
от сатанинского синклита.
Бедняга Тэм! Как сельдь, поджарит
тебя в аду лукавый скаред!
Тебя дождется Кэт едва ль!
Ее удел — тоска-печаль!
Ну, Мэгги! План спасенье прост:
скорей промчаться через мост!
Хвостом вильнешь в конце пути:
чертям реки не перейти!
Но чтоб схватить за хвост судьбу,
за хвост пришлось вступить в борьбу,
ведь Нэнни во главе погони
летит, подобная горгоне,
чтоб ухватить за хвост кобылу, —
но знать кобылу нужно было!
Храня того, кто сел в седло,
крутя хвостом чертям назло,
она огузок свой спасла,
но хвост достался силам зла...
* * *
Пускай прочтут отцы и дети
правдивейшие строки эти,
чтобы мечта о крепком пиве
и рубашонке покрасивей,
напомнила об этой гонке
и Тэм О’Шентера клячонке.
13-25 ноября; 5 декабря 2016
* Бернс взял для эпиграфа 18-ю строку из пролога Гавина Дугласа к VI книге его перевода вергилиевской «Энеиды» (в оригинале — «Of Brownyis and of Bogillis full is this Buke»). Епископ Гавин Дуглас (1474? — 1522) — один из самых крупных шотландских поэтов 16-го века.
** Дьявол.
«Тэм О’Шентер» и «Мастер и Маргарита»
«Тэм О’Шентер» и «Мастер и Маргарита»
В поэме Р.Бернса «Тэм О’Шентер», написанной в 1790 г., есть такой эпизод. Этот самый Тэм после длительной пьянки возвращается поздней ночью домой. Проезжая мимо разрушенной Аллоуэйской церкви, о которой в народе шла дурная молва, Тэм замечает мерцающий там свет, слышит громкие голоса, музыку и песни. Он подъезжает поближе, заглядывает в пролом — так и есть: ведьминский шабаш. Причем танцует нечисть не французский котильон, а шотландские народные танцы — видимо, из патриотических соображений.
В самый разгар веселья вспотевшие ведьмы сбрасывают с себя верхнюю одежду и начинают отплясывать в исподнем. Одна симпатичная юная ведьмочка по имени Нэнни танцует в ночной рубашке, из которой давно выросла. Это так потрясает Тэма, что он не выдерживает и кричит: «Отлично, Короткая Рубашка!». Нечистая сила мгновенно умолкает, а опомнившийся Тэм спешно разворачивает копыта своей клячонки Мэг в сторону дома. Упыри бросаются за ним вдогонку, а возглавляет погоню как раз смазливая ведьма Нэнни. К счастью, для всадника и его кобылы, ей это не удалось.
Ну, Мэгги! План спасенье прост:
скорей промчаться через мост!
Хвостом вильнешь в конце пути:
чертям реки не перейти!
Но чтоб схватить за хвост судьбу,
за хвост пришлось вступить в борьбу,
ведь Нэнни во главе погони
летит, подобная горгоне,
чтоб ухватить за хвост кобылу, —
но знать кобылу нужно было!
Храня того, кто сел в седло,
крутя хвостом чертям назло,
она огузок свой спасла,
но хвост достался силам зла...
(Перевод мой.)
Стало быть, короткая ночная рубашка в глазах современников Бернса, который вовсе не был монахом, выглядела весьма эротично, поскольку из-под нее были видны голые женские ноги. Прошло два с половиной века, и у М.Булгакова дамы разгуливают на балу у сатаны в совершенно обнаженном виде. Теперь это уже никого не шокирует.
26 ноября 2016
«Я все оставлю вам, когда уйду...»
«Я все оставлю вам, когда уйду...»
Я весь этот мир забираю с собой.
Живите без света
—
и плачьте!
Г.Григорьев. Завещание
Я все оставлю вам, когда уйду.
Нет-нет, благодарить меня не надо:
я все-таки возьму одну звезду,
когда уйду тропою листопада.
Да что звезда — всего лишь уголек,
неяркий проблеск на небесной глади,
прозрачной точки призрачный кружок
в какой-нибудь заоблачной тетради.
А кто ее оставил на потом,
наверно, думал: может пригодится,
а век спустя, листая скучный том,
перечеркнет ненужную страницу.
Какая грусть! Какой счастливый час!
Какие несравненные ступени!
Какое незаметное для глаз
мгновенье безответного успенья!
И ничего. И все. И благодать.
И солнце неприступное в зените.
Мне жалко вас без солнца оставлять.
Меня вы только не благодарите.
27 сентября 2012 — 20 ноября 2016
Продолжая Пушкина
Продолжая Пушкина
«Бог веселый винограда
Позволяет нам три чаши
Выпивать в пиру вечернем.
Первую во имя граций,
Обнаженных и стыдливых,
Посвящается вторая
Краснощекому здоровью,
Третья дружбе многолетной.
Мудрый после третьей чаши
Все венки с главы слагает
И творит уж возлиянья
Благодатному Морфею».
А когда, навозлиявшись,
он возляжет для Морфея,
бог его отринет с ложа
и воскликнет: «Нечестивец!
Обоняния не тешит
дух, отнюдь не ароматный,
что твоя сегодня полость
ротовая испускает.
И к тому же ты возду́хи,
не похожие нисколько
на амброзию и нектар,
то и дело исторгаешь
полостью не ротовою.
А вдобавок ты на ложе
к самому идешь Морфею
неподпаленной свиньею,
чью не умастил ты шкуру
маслом розовым и миром,
ибо термы миновал ты,
возжелав моих объятий.
Так изыди, беззаконник!
Пусть тебя сегодня любит
бог бессонницы ледащей,
брат похмельного синдрома».
17 ноября 2016
Импортозамещение
Импортозамещение
Ну, хорошо. Хамон и устрицы можно заменить жареной картошкой. Третье я обожаю, первое и второе в глаза не видел. Можно вместо европейской одежонки и обувки китайского производства снова перейти на отечественные ватники, штаны на синтепоне и, предположим, валенки.
Вместо импортных зелий у нас имеется собственный «Пирамидон» и «зеленка», хотя нынешние бедовые головы готовы вылить эту чудодейственную жидкость за борт истории.
Можно выбросить французские духи в пользу «Красной Москвы», все равно их нынче разливают из одних и тех же цистерн.
Кино у нас свое. Вот и «Левиафан» ни в чем не уступает «Аватару», поскольку то и другое можно с чистым сердцем отправить на свалку. Зато «Судьбу человека», «Андрея Рублева» и «Осенний марафон» у нас никому не отнять.
Шекспира можно задвинуть Островским и Чеховым, ну и где-то Петрушевской. Бодлера, Байрона, Гейне нам не нужно благодаря известно кому от Пушкина до Бродского. Набоков и так наш, хотя порой и выпендривался по-английски, но это читать необязательно. Роберт Пенн Уоррен пусть будет у нас Пелевиным.
Баха, Генделя и Перселла меняем на Шнитке, Денисова и Губайдуллину. Вместо Уэббера у нас так и так Градский. За Стинга пусть побудет, допустим, Леонтьев.
Политики у нас уже отечественные, им импортозамещение и вообще замещение не грозит... Молчу, молчу, молчу... Телевизоры не нужны, их и так никто не смотрит. Без микроволновки, соковыжималки и айпада с айфоном можно обойтись. Особенно без двух последних, потому что от них проистекает айпад головного мозга и айфон центральной нервной системы.
В общем, так или иначе все можно чем-нибудь или кем-нибудь заменить. От чего-то отказаться. О чем-то не знать. Остальное забыть. Но что делать без обычного мобильника и простейшего, скажем, ноутбука? В том числе и того, на котором пишется этот никому ничего не доказывающий текст?
И как жить без интернета, без ПРУ, куда я выкладываю эти несколько никчемных абзацев, кликая левой кнопкой мыши по зеленой кнопке с белыми буквами «Сохранить»?..
17 ноября 2016
Город Мастеров
Город Мастеров
Баллада
Среди лесов, полей и рек,
степей и грозных скал
веселый Город Мастеров
когда-то процветал.
Далеко ото всех столиц
и крупных городов
собою горд и духом тверд
был Город Мастеров.
Трудились там и стар, и млад
совсем не задарма,
но возводили там для всех
бесплатные дома.
Аллеи, парки и сады
росли как на дрожжах,
и славный Город утопал
в деревьях и цветах.
Одежду шили Мастера,
тачали сапоги,
варили пиво и пекли
блины и пироги.
Растили хлеб, держали пчел
и ткали полотно,
ловили рыбу, скот пасли
и делали вино.
Стихи писали Мастера
и музыку к стихам,
и вечно был набит битком
театр по вечерам.
Играли свадьбы что ни день,
суля влюбленным рай.
А сколько было там детей —
поди их сосчитай.
Детей учили Мастера
лечили стариков...
Но вдруг напали Знатоки
на Город Мастеров.
Им говорили Знатоки:
живете вы не так,
но вас мы можем научить,
мы знаем, что и как.
Никто не ведал, не гадал
об этих Знатоках,
но показалось всем тогда,
что правда в их словах.
Хоть было от таких речей
обидно Мастерам,
решили все-таки они
поверить Знатокам.
И те тотчас же принялись
рубить, крушить, ломать,
и, разом все переломав,
сломали все опять.
Лишили начисто всего
наивных Мастеров:
земля, вода и даже свет
в руках у Знатоков.
Все развалили, все смели
до крошки, до глотка,
отныне в Город даже хлеб
везут издалека.
Законы пишут Знатоки
вершат неправый суд,
а скажешь слово поперек —
в два счета рот заткнут.
Разбогатели Знатоки
и в сладком забытьи
на ветер сыплют барыши
чужие, как свои.
А если спросишь про доход —
грозят перстом руки:
нельзя заглядывать, друзья,
в чужие кошельки.
Аллеи, парки и сады
пустили на дрова,
чтоб магазинам застить свет
не смели дерева.
Все исковеркали вконец,
одну имея цель,
чтоб все на свете превратить
в кабак или в бордель.
Теперь не ценится совсем
простой и честный труд,
и если не воруешь ты,
тебя же осмеют.
Не учат ничему детей,
не лечат стариков.
Велели всем за все платить:
не можешь — будь здоров!
Ссужают деньги Знатоки
с немалою лихвой,
но если в срок не возвратишь —
ответишь головой.
И Мастерам пришлось тогда
покинуть отчий край,
а сколько с места их снялось —
поди-ка сосчитай.
И разъезжаются они
искать Фортуну там,
где жизнь испортить Знатоки
не могут Мастерам.
И все, кто голову еще
имеют на плечах,
бросают дом, чтоб Знатоков
оставить в дураках.
Но им на это наплевать,
известно им давно,
что все оставить край родной
не смогут все равно.
Немного в Городе детей,
но много стариков,
и остаются все они
в руках у Знатоков.
Не ведает никто из них,
что впереди беда,
и скоро Город Мастеров
исчезнет навсегда.
И не оставить Знатокам
опустошенных мест,
ведь перессорились они
с Экспертами окрест.
... Среди лесов, полей и рек,
степей и грозных скал
веселый Город Мастеров
когда-то процветал.
Далеко ото всех столиц
и крупных городов
собою горд и духом тверд
был Город Мастеров...
11-17 ноября; 1 декабря 2016
Р. Бернс. Джон Ячмень
Роберт Бернс
Джон Ячмень
Три иноземных короля,
созвав честной народ,
великой клятвой поклялись,
что Джон Ячмень умрёт.
И в пашню бросили его,
засыпали землёй
и поклялись, что Джон Ячмень
навек обрёл покой.
Пришла веселая весна,
пролился дождь с небес
и Джон Ячмень людей потряс,
когда опять воскрес.
Горячей летнею порой
окреп и вырос он
и копьями назло врагам
опять вооружён.
Но, встретив свой осенний час,
он ослабел, поблёк,
главой поник — того и жди, —
повалится не в срок.
Когда ж он высох, поседел,
лишился прежних сил,
тогда и поквитаться с ним
коварный враг решил.
Был Джон подрезан поутру
отточенным серпом
и крепко связан, как злодей,
обворовавший дом.
Бросают наземь старика,
верша неправый суд,
пинают, вертят, теребят
и смертным боем бьют.
Нашли глубокую лохань,
воды налили всклень,
но как его ни окунай —
не тонет Джон Ячмень!
И вновь его, пока живой,
бьют об пол сгоряча,
потом таскают взад-вперёд,
ломая и топча.
И на костре его сожгли,
все кости расколов,
а сердце мельник в пыль растёр
меж парой жерновов.
Но пьёт святую кровь его
с тех пор весь белый свет,
и там, где пьют всего дружней,
конца веселью нет.
Лихим был парнем Джон Ячмень,
храбрейшего храбрей,
и пробуждает кровь его
кураж в сердцах людей.
Он — как лекарство от невзгод,
с ним — песня на устах,
с ним — хоровод ведёт вдова,
хоть слезы на глазах.
Так славься, старый Джон Ячмень!
Пока ты под рукой,
твое потомство будет жить
в Шотландии родной!
5-10 ноября 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
John Barleycorn
There was three kings into the east,
Three kings both great and high,
And they hae sworn a solemn oath
John Barleycorn should die.
They took a plough and plough’d him down,
Put clods upon his head,
And they hae sworn a solemn oath
John Barleycorn was dead.
But the cheerful Spring came kindly on,
And show’rs began to fall;
John Barleycorn got up again,
And sore surpris’d them all.
The sultry suns of Summer came,
And he grew thick and strong:
His head weel arm’d wi’ pointed spears,
That no one should him wrong.
The sober Autumn enter’d mild,
When he grew wan and pale;
His bending joints and drooping head
Show’d he began to fail.
His colour sicken’d more and more,
He faded into age;
And then his enemies began
To show their deadly rage.
They’ve taen a weapon long and sharp,
And cut him by the knee;
Then ty’d him fast upon a cart,
Like a rogue for forgerie.
They laid him down upon his back,
And cudgell’d him full sore.
They hung him up before the storm,
And turn’d him o’er and o’er.
They filled up a darksome pit
With water to the brim,
They heaved in John Barleycorn —
There, let him sink of swim!
They laid him out upon the floor,
To work him further woe;
And still, as signs of life appear’d,
They toss’d him to and fro.
They wasted o’er a scorching flame
The marrow of his bones;
But a miller us’d him worst of all,
For he crush’d him between two stones.
And they hae taen his very heart’s blood,
And drank it round and round;
And still the more and more they drank,
Their joy did more abound.
John Barleycorn was a hero bold,
Of noble enterprise;
For if you do but taste his blood,
‘Twill make your courage rise.
‘Twill make a man forget his woes;
‘Twill heighten all his joy:
‘Twill make the widow’s heart to sing,
Tho’ the tear were in her eye.
Then let us toast John Barleycorn,
Each man a glass in hand;
And may his great posterity
Ne’er fail in old Scotland!
1782
Больше всего мне понравилось это исполнение John Barleycorn, хотя поется здесь не Бернс, а старинная английская песня 16-го века с тем же названием, послужившая Бернсу источником. Причем поэт с ходу вступил с оригиналом в полемику. Приведу первые две строфы:
There were three men come from the West
Their fortunes for to try,
And these three made a solemn vow:
"John Barleycorn must die."
They plowed, they sowed, they harrowed him in,
Threw clods upon his head,
'Til these three men were satisfied
John Barleycorn was dead.
Р. Бернс. Любовь и Бедность
Роберт Бернс
Любовь и Бедность
Любовь и Бедность день за днем
бегут за мной вдогонку!
Согласен быть я бедняком,
но жаль мою девчонку! *
Зачем, Судьба, желаешь ты
любви расстроить струны?
И почему любви цветы
в руках слепой Фортуны?
Кто приобрел богатства груз,
тому живется сладко —
но проклят тот ничтожный трус,
кто стал рабом достатка!
Сияет у девчонки взор,
когда мы с нею вместе,
но скажет слово — слышу вздор
о разуме и чести!
При чем тут разум, если я
наедине с любимой
и счастлива душа моя
любовью нерушимой?
Прекрасен бедный Жребий наш
и в счастье, и в раздоре,
и глупой Роскоши мираж
нам не приносит горя.
Зачем, Судьба, желаешь ты
любви расстроить струны?
И почему любви цветы
в руках слепой Фортуны?
7-8 ноября 2016
*Более точный вариант:
Любовь и Бедность разорвать
меня готовы ныне!
На Бедность мне бы наплевать,
не будь любимой Джини!
Бернс посвятил это стихотворение ослепительно красивой девушке Джин Лоример, которая вышла замуж за молодого фермера, а три месяца спустя бросила его, потому что тот задолжал кредиторам и был вынужден бежать за границу. Уехать вместе с ним Джин отказалась. По словам Бернса, у нее были длинные белокурые локоны, очаровательные ямочки на щеках и вишневый рот.
Но когда я начал петь эту песенку (кстати, на мотив бетховенского «Мармота»), то обращение автора к Джини показалось мне не слишком уместным. Пришлось немножко отойти от оригинала. Что ж, не я первый, не я последний. Но более точную версию строфы я сохранил. Авось пригодится.
Robert Burns (1759 — 1796)
O Poortith Cauld
O Poortith cauld and restless Love,
Ye wrack my peace between ye!
Yet poortith a’ I could forgive,
An ‘twere na for my Jeanie.
Chorus.
O, why should Fate sic pleasure have
Life’s dearest bands untwining?
Or why sae sweet a flower as love
Depend on Fortune’s shining?
The warld’s wealth when I think on,
Its pride and a’ the lave o’t —
My curse on silly coward man,
That he should be the slave o’t!
Her een sae bonie blue betray
How she repays my passion;
But prudence is her o’erword ay:
She talks o’ rank and fashion.
O, wha can prudence think upon,
And sic a lassie by him?
O, wha can prudence think upon,
And sae in love as I am?
How blest the simple cotter’s fate!
He woos his artless dearie;
The silly bogles, Wealth and State,
Can never make him eerie.
1793
И. В. Гете. «С моим ручным мармотом...»
Avec que la marmotte. Пересказ перевода
По разным странам я бродил
с моим ручным мармотом,
везде покушать находил
с моим ручным мармотом.
Припев:
С моим туда, с моим сюда,
с моим ручным мармотом.
С моим сюда, с моим туда,
с моим ручным мармотом.
Господ немало я видал
с моим ручным мармотом
и всякий кушать мне давал
с моим ручным мармотом.
Припев.
Девиц весёлых я встречал
с моим ручным мармотом,
от них покушать получал
с моим ручным мармотом.
Припев.
Дай кушать мне за песнь мою
с моим ручным мармотом,
ведь я покушать с ним люблю,
с моим ручным мармотом.
Припев.
8 ноября 2016
Неоконченная баллада (3)...
...о том, как оренбургская команда с оригинальным названием «Оренбург» сыграла в Российской профессиональной футбольной лиге 13 матчей, из которых выиграла 2, проиграла 6, в остальных сыграла вничью, забила 10 мячей, пропустила 14 и с 11-ю очками занимает 12-ю строчку в турнирной таблице. Обновляется ежетурно.
У нас команда «Газовик»
до «вышки» дорвалась
и обрела в единый миг
иную ипостась.
Уж там другой пойдет футбол
(«элита» как-никак):
начнут пихать за голом гол,
играя тики-так.
Там постоят за нашу честь;
у нас команда — жесть;
и деньги есть, и тренер есть,
и даже негры есть.
Они в начале славных дел
лихую кажут прыть,
но повелел РФПЛ
название сменить.
Мастак на выдумки Газпром,
но есть уже «Зенит»:
в турнире газовать вдвоем
регламент не велит.
Ну что ж, витрина «Оренбург»
команде по плечу.
(Могли б назвать и «Оренберг»,
но это я шучу.)
Сперва поехали в Ростов
показывать футбол,
но не забили там голов,
а им забили гол.
Ну что ж, беда не велика
и не погашен пыл,
но им вкатил и ЦСКА,
а сам не пропустил.
С «Амкаром» было нелегко:
играли, как могли,
добыли первое очко —
а на табло — нули.
Хоть им удвоил «Арсенал»
очковый неуют,
вопрос в четвертом матче встал:
когда ж они забьют?
Вот, наконец, и первый мяч,
но праздновать не след:
«Рубин» спасает дохлый матч —
победы ж нет как нет.
Она им до смерти нужна —
на этот раз с «Анжи»,
но вновь не вышло ни хрена:
очко с нулем держи.
Хотели обыграть «Спартак»,
но как тут ни шустри,
один воткнули кое-как,
а вытащили три.
«Урал» — и снова анальгин
на головную боль:
в графе пропущенных — один,
в графе забитых — ноль.
А дальше — с «Тереком» пора
играть на ту же цель,
а чем закончится игра —
расскажет менестрель...
Но в Грозном — снова карамболь
и «Терек» на коне.
Как прежде, выигрышей — ноль,
и «Оренбург» на дне.
И только в Кубке с «Волгарём»
задор команды жив:
впихнули гол с большим трудом,
в свои не пропустив.
Но Кубок не Чемпионат —
десятый тур грядет,
в котором или победят,
или наоборот.
А нынче «Оренбург» велик:
рыдает «Томь» навзрыд!
Нехайчик сотворил хет-трик —
нехай себе творит!
Победа есть, в конце концов:
набрали три очка!
Обидели сибиряков,
но ниже их пока.
А вот с «Зенитом» невпротык —
и снова комом блин:
пришел очередной кирдык
со счетом ноль — один.
За Кубок в драку шла братва:
удар, еще удар!
Но дальше, выиграв 3:2,
выходит «Краснодар».
Но с «Крыльями Советов» пря
не стала проходной!
И вот — победная заря
и выигрыш второй!
А нынче «Краснодар» опять,
но счет 3:3 — ничья,
Могли бы даже обыграть —
не вышло ничего.
25 сентября —
«Сегодня луна спит...»
«Сегодня луна спит...»
Сегодня луна спит,
не смотрит в окно мне,
хмурых небес вид
плывет в ледяном сне.
Звезды молчат в тон,
Млечный течет путь,
чей-то чужой сон
вползает в мою грудь.
В черной слюде льда
робкий дрожит свет...
— Ты любишь меня?.. — Да...
— Ты бросишь меня?.. — Нет...
2 ноября 2016
К. Вольфскель. Смоковница
Карл Вольфскель
Смоковница
Как только ты среди моих скитаний,
смоковница, мне встретишься дрожа,
коснусь любя твоей зеленой длани,
лазури Средиземной госпожа.
Хор кипарисов, скальный берег, птицы,
горы Масличной грот, дриады глас:
всему внимая, ты хранишь частицы
отечества, погибшего для нас.
Цветешь вдали. Отечество! Размыта
той суши часть в небесной полумгле.
Ты там росла размашисто, открыто,
твой взор твердил: я на своей земле!
Своей маслично-винною отрадой
ты клонишься над белою оградой.
Вблизи тебя пасется мул в покое
и черной смоквой Дафнис дарит Хлою.
Ты не нужна здесь. С кроною могучей
ты, как тростинка, средь густых кустов
скрываешься. В ничтожности кипучей
тебя любой из них затмить готов.
Тебя островитяне на чужбине
сажали, не любя твоей листвы.
Им твой инжир не нужен и поныне,
ты всем чужда меж стриженой травы.
Не я один, мы оба здесь в опале.
Мы расцвели? И расцветем ли впредь?
Кого с песком в отечестве смешали,
тот прочь идет. Смоковница, ответь...
20-21 января 2013
Karl Wolfskehl (1869 — 1948)
Feigenbaum
Beim Taggang oft durch üppiges Gelände
Regst du dein weit Geäst und ringst dich quer.
Liebend greift meine Hand dir grüne Hände,
Feigenbaum vom azurnen Mittelmeer.
Zypressenchors, Felsufers, bräunlich lauer
Atmender Nymphengrott’ in Olivet:
Du birgst sie, all der Götterspuren Schauer,
Anhauch der Heimat, dir mir untergeht.
Der fern du grünst. Der Heimat! Mütterlicher
Scholle vertraut im schönsten Himmelstrich.
Prangest an Wuchs, an Schwung gerecht und sicher,
Dem Blick, der Lippe winkend: hier bin ich!
Schwellend zur Süsse zwischen Öl und Reben
Bogst deine last du über weisse Streben;
Am breiten Laubwerk äeste still der Mule.
Schwarzfeigen brach Amante seiner Buhle.
Hier taugst du schlecht. Gewaltiger Blätterkrone
Scheinst schwacher Zwergling, überblühtem Strauch
Ein dürftiges Gestrüpp: bescheiden! ohne
Dich Krausen, Ungebärdigen geht es auch.
Bist in der Fremde, Freund, Meerinselkinder,
Die dich verpflanzten, hassen dich Gezack.
Gestutzten Rasenplan fügst du dich minder,
Und Feigen sind doch wohl nicht ihr Geschmack.
Darbst nicht allein, wir beide sind gestrandet.
Leben, gedeihn wir? Gelt, wir spürens kaum.
Wer in der Heimat kargstem Karst versandet
Zog bessres Los. Ists nicht so, Feigenbaum?
Мы — гении провинциальные
Мы — гении провинциальные
Режиссеру Адгуру Кове
Мы — гении провинциальные!
Идеи наши эпохальные
и замыслы нетривиальные
рождаются без всяких мук.
И наши прочные пророчества
и наше солнечное зодчество
спасают ночь от одиночества,
мой гениальный брат и друг.
Мы — гении провинциальные!
Идеи наши экстремальные
и наши замыслы опальные
летят вразнос и напропад.
Хоть мы не стали глазуновыми,
хоть мы не стали михалковыми,
мы остаемся вечно новыми,
мой гениальный друг и брат.
27 июня 2015 — 19 октября 2016
П. Луис. Пегас
Пьер Луис
Пегас
Жозе Мария Эредиа
Сечёт он прах земной огнём своих копыт,
необычайный Зверь, кого не запрягали
ни человек, ни бог, — и в призрачные дали
на мощных крыльях он таинственно парит.
В короне гривы он, светлей метеорита,
на золоте небес, истаяв, засверкал —
немеркнущей звезды блистающий опал,
как будто Орион, холодной мглой облитый.
Как некогда ручья священного волна,
забившая из скал в былые времена,
питала гордый ум иллюзией пустою,
так и теперь Поэт мечтает в полусне,
что белый жеребец смирён его рукою,
хоть в недоступной тот летает вышине.
16 апреля 2015
Pierre Louÿs (1870 — 1925)
Pégase
À José Maria de Heredia
De ses quatre pieds purs faisant feu sur le sol,
La Bête chimérique et blanche s’écartèle,
Et son vierge poitrail qu’homme ni dieu n’attelle
S’éploie en un vivace et mystérieux vol.
Il monte, et la crinière éparse en auréole
Du cheval décroissant fait un astre immortel
Qui resplendit dans l’or du ciel nocturne, tel
Orion scintillant à l’air glacé d’Éole.
Et comme au temps où les esprits libres et beaux
Buvaient au flot sacré jailli sous les sabots
L’illusion des sidérales chevauchées,
Les Poètes en deuil de leurs cultes perdus
Imaginent encor sous leurs mains approchées
L’étalon blanc bondir dans les cieux défendus.
«Вон она какая... С браслетами»
«Вон она какая... С браслетами»
Мне было лет 9-10. Родители были молоды, веселы и вечно ходили на всякие гуляночки, нередко устраивая их и у нас дома. Как-то раз к нам зашла одна молодая пара, работавшая с моими родителями в одной организации и дружившая с ними посредством тех же веселых сборищ. По-моему, это был выходной, отца дома не оказалось, разговаривали с пришедшими мои мама и бабушка. Судя по обмену репликами, пришедший мужчина на днях вернулся из командировки, а зашли они к нам пригласить моих родителей на очередную гулянку.
«Что делали», — спросила мама. И тут женщина, счастливо улыбаясь, сказала: «Е...ались». Она произнесла это полным словом, но это был не звук, не шепот, а легкий выдох, видимо, не предназначенный для моих ушей. Но я был в комнате и все слышал. Я стоял ни жив, ни мертв, потрясенный чем-то абсолютно потусторонним и недоступным. Женщине было лет 30, она была умопомрачительно красивой, смуглой, коротко подстриженной, в ярком, если мне память не изменяет, золотистом платье и в туфлях на высоченных каблуках. Более всего меня потрясли ее загорелые обнаженные до плеч руки с браслетами. Это было непостижимо. Мама не носила ни таких ярких платьев, ни туфель на высоких каблуках, ни браслетов.
Как сейчас вижу эту женщину. Это был Эрос в чистом виде, это была Венера, только приличия ради прикрытая кое-какой одеждой, но в этот момент она казалась мне полностью обнаженной. Венера смотрела ясно, бесстыдно и счастливо, и я был ослеплен ее целомудренным бесстыдством. Как я теперь понимаю, счастье, переполнявшее эту женщину, требовало выхода, и оно вырвалось на свободу в произнесенном ею слове. Ее муж, ее мужчина стал позади нее, в какой-то особенной непринужденной позе. Кажется, он курил и, похоже, до безумия гордился своей потрясающей женщиной.
Я мгновенное представил себя на его месте и чуть не умер от соблазна. Неужели я тоже когда-нибудь буду так стоять, а моя сногсшибательная женщина на чей-то шутливый вопрос так же бесстыдно полушепнет-полувыдохнет, светясь от восторга: «Е...ались». К счастью, этого не произошло. Как выяснилось впоследствии, данный тип красоты оказался, опять же к счастью, не моим, безумно привлекательным, ослепительным, соблазнительным, но не моим. Мой же тип женской красоты не предполагал столь дерзких проявлений.
Когда они ушли, оставив после себя аромат духов, искушения и любви, бабушка сказала: «Вон она какая... С браслетами». Мама с бабушкой о чем-то заговорили, но я, погруженный в свои переживания, их уже не слышал.
В доме этой пары (не помню до этого случая или после), куда родители взяли меня с собой на очередную гулянку, я, чтобы не было так скучно, попросил у хозяев разрешения посмотреть книги. Они разрешили, и я, осмотрев корешки, остановил свой взор на совершенно новом для меня имени — Шекспир. Это оказалось богато иллюстрированное издание «Ромео и Джульетты». Музыка, веселый шум и возгласы взрослых отошли на второй план. Раньше у меня была невероятная способность, к сожалению, давно утраченная: во время чтения ничего не слышать и не видеть. Когда родители засобирались домой, я насилу понял, что им от меня нужно. Дочитать мне, увы, не удалось, а попросить взять домой эту роскошную книгу у меня не хватило духу. Так я подцепил шекспировский вирус.
Спустя лет 25-30 я, переводя строка за строкой «Ромео и Джульетту», то и дело вспоминал тот невероятный том с не помню чьим переводом. То ли это был Пастернак, то ли Щепкина-Куперник. Когда ты молод и зелен, то никогда не обращаешь внимания на такие мелочи...
25 октября 2016
Дворовая
Дворовая
В этот дом со знакомыми окнами
шел не улицей я, а проулочком
и всегда замечал под балконами
одиноко стоящую дурочку.
И дымила она папироскою,
и носила нелепые платьица,
и ругалась она с недоростками,
и могла ненароком расплакаться.
Дремлют пятиэтажные тополи
в беспокойном дворе моей памяти.
Сколько троп мы под ними протопали
до того как подернулись патиной.
Нет уж ни тополей, ни родителей
в стариковских пальтишках заношенных,
нет на лавочках бабушек бдительных
и стучащих с утра доминошников.
Погрустнели пенаты облезлые,
став хрущобами и перестарками,
и захлопнулись двери железные,
и дворы обросли иномарками.
Сломан корт, где мы шайбу футболили,
и в асфальт, не расчерченный в «классики»,
смотрят только коты сердобольные
через окна из модного пластика.
Сколько нынче детей в целом городе,
столько было тогда в нашем дворике.
Не расслышать в теперешнем грохоте —
прятки, салочки, крестики-нолики.
А зимой вместо чистописания
ребятишки по улицам носятся,
где красивая девочка самая
мне попала снежком в переносицу.
А когда я вернулся из армии,
целовались мы так с этой девочкой,
что порой улыбалось парадное,
грея нас радиаторной печкою.
Мы лет сорок все так же целуемся,
как когда-то юнцами зелеными,
но не бродим до света по улицам,
ведь подъезды теперь с домофонами.
В этот дом с незнакомыми окнами
я иду, как обычно, проулочком
и встречаю опять под балконами
одинокую прежнюю дурочку.
Покурить бы сейчас с ней на лавочке,
обсудить, что творится по «ящику»,
но боюсь, что старушка расплачется,
и на кой мне курить, некурящему?..
21-25 октября 2016
Г. Гоццано. Другая воскресшая
Гвидо Гоццано
Другая воскресшая
Подобно тем, кто шествует уныло,
я шел один, пути не разбирая.
Вдруг слышу — поступь за спиной глухая;
явилась тень — и в жилах кровь застыла...
Но обернулся я, набравшись силы, —
и предо мной стоит она: седая.
Была печальной, но не скорбной встреча.
Мы парою под золотом аллеи
по Валентино побрели. И речи
её лились легко, мой слух лелея,
о прошлых днях, о том, что стало с нею,
о том, что будет, и о мире вечном.
«Ноябрь чудесный! На весну похожий —
насквозь фальшив! Как вы, когда с рассветом,
уединясь от всех, бредете где-то,
как праздный замечтавшийся прохожий...
Работать нужно. Жизни всею кожей
желать и принимать судьбы заветы».
«Судьбы заветы... Зряшные заботы!
Лишь в стороне от общего бедлама
я предаюсь мечтам своим упрямо
и верую душой полудремотной...
Живу в деревне, с дядей-идиотом,
отцовой теткой и больною мамой.
Я счастлив. Жизнь моя подобна раю
моей мечты, моей извечной дрёме:
я проживаю в загородном доме,
без прошлого, скорбей отбросив стаю,
я мыслю, я здесь свой... Я воспеваю
изгнанье, неучастие в содоме».
«Ах, мне оставьте это неучастье,
оставьте мне, невольнице, забвенье,
уже приговоренной к отреченью,
внесенной в список Времени злосчастный...
Где разум ваш сияет беспристрастный,
туда, мой друг, я опускаюсь тенью».
Она ль со мною заводила споры,
из вечного воскреснув заозерья,
проникнув в наше зимнее преддверье?..
Была красива в сорок лет, но взоры,
как у сестры, светились без укора,
лучились, как у матери, доверьем.
И молча я смотрел на профиль нежный,
любуясь грациозною картиной:
и серебром прически белоснежной,
и юной свежестью изящных линий
запрошлого столетия богини...
«Что ж вы молчите, друг мой безмятежный?»
«Лаура забралась к Петрарке в сны,
как вы — вошли в мои...». Но надо мною
смеялась тень, сверкая белизною
зубов... «Лаура? Я? Цветок весны?
Какая дерзость!.. Стала я седою...
Но с той поры мне краски не нужны».
30 декабря 2012 — 1 января 2013
Guido Gozzano (1883-1916)
Un’altra risorta
Solo, errando così come chi erra
senza meta, un po’ triste, a passi stanchi,
udivo un passo frettoloso ai fianchi;
poi l’ombra apparve, e la conobbi in terra...
Tremante a guisa d’uom ch’aspetta guerra,
mi volsi e vidi i suoi capelli: bianchi.
Ma fu l’incontro mesto, e non amaro.
Proseguimmo tra l’oro delle acace
del Valentino, camminando a paro.
Ella parlava, tenera, loquace,
del passato, di sé, della sua pace,
del futuro, di me, del giorno chiaro.
«Che bel Novembre! È come una menzogna
primaverile! E lei, compagno inerte,
se ne va solo per le vie deserte,
col trasognato viso di chi sogna...
Fare bisogna. Vivere bisogna
la bella vita dalle mille offerte».
«Le mille offerte... Oh! vana fantasia!
Solo in disparte dalla molta gente,
ritrovo i sogni e le mie fedi spente,
solo in disparte l’anima s’oblìa...
Vivo in campagna, con una prozia,
la madre inferma ed uno zio demente.
Sono felice. La mia vita è tanto
pari al mio sogno: il sogno che non varia:
vivere in una villa solitaria,
senza passato più, senza rimpianto:
appartenersi, meditare... Canto
l’esilio e la rinuncia volontaria».
«Ah! lasci la rinuncia che non dico,
lasci l’esilio a me, lasci l’oblìo
a me che rassegnata già m’avvio
prigioniera del Tempo, del nemico...
Dove Lei sale c’è la luce, amico!
Dov’io scendo c’è l’ombra, amico mio!..».
Ed era lei che mi parlava, quella
che risorgeva dal passato eterno
sulle tiepide soglie dell’inverno?..
La quarantina la faceva bella,
diversamente bella: una sorella
buona, dall’occhio tenero materno.
Tacevo, preso dalla grazia immensa
di quel profilo forte che m’adesca;
tra il cupo argento della chioma densa
ella appariva giovenile e fresca
come una deità settecentesca...
«Amico neghittoso, a che mai pensa?»
«Penso al Petrarca che raggiunto fu
per via, da Laura, com’io son la Lei...».
Sorrise, rise discoprendo i bei
denti... «Che Laura in fior di gioventù!..
Irriverente!.. Pensi invece ai miei
capelli grigi... Non mi tingo più».
Р. Бернс «В горах я душою...»
Роберт Бернс
«В горах я душою...»
В горах я душою, а здесь меня нет,
душою лечу я косуле вослед,
душой на оленя охочусь в горах;
в горах я, в каких бы я ни был краях.
Прощай, дорогая навеки страна,
где слава добыта и честь рождена!
Где б я ни бродил, на каком берегу,
тебя разлюбить я уже не смогу.
Прощайте, шатры оснеженных вершин,
прощайте, ковры изумрудных долин,
прощайте, чащобы дремучих лесов,
прощайте, потоки могучих ручьёв!
В горах я душою, а здесь меня нет,
душою лечу я косуле вослед,
душой на оленя охочусь в горах;
в горах я, в каких бы я ни был краях.
11 октября 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
My Heart’s In The Highlands
My heart’s in the Highlands, my heart is not here,
My heart’s in the Highlands a-chasing the deer —
A-chasing the wild deer, and following the roe;
My heart’s in the Highlands, wherever I go.
Farewell to the Highlands, farewell to the North —
The birth place of Valour, the country of Worth;
Wherever I wander, wherever I rove,
The hills of the Highlands for ever I love.
Farewell to the mountains high cover’d with snow;
Farewell to the straths and green valleys below;
Farewell to the forrests and wild-hanging woods;
Farewell to the torrents and loud-pouring floods!
My heart’s in the Highlands, my heart is not here,
My heart’s in the Highlands a-chasing the deer —
A-chasing the wild deer, and following the roe;
My heart’s in the Highlands, wherever I go.
1789
Любимая песня Вальтера Скотта. По словам Бернса, первая полустрофа взята им из старинной песни (полный текст не сохранился), остальное написано им самим.
Стишки и мужики
Стишки и мужики
Ах, эти девичьи стишки!
Они — особенное что-то.
Их простодушные грешки
подкреплены слезливым фото.
Но странно видеть мужика,
который с девичьим азартом
венчает плачущим клип-артом
финал банального стишка.
16 октября 2016
Р. Бёрнс. «Ты свистни, любимый, — приду я тотчас...»
Роберт Бёрнс
«Ты свистни, любимый, — приду я тотчас...»
Ты свистни, любимый, — приду я тотчас!
Ты свистни, любимый, — приду я тотчас!
Свихнутся мои старики из-за нас,
но свистни, любимый, — приду я тотчас!
Будь зорким, спеша на свиданье со мной,
и если откроется ход потайной,
проверь, что никто не следит за тобой,
но как бы на встречу иди не со мной,
но как бы на встречу иди не со мной.
И в церкви, и в лавке встречаясь со мной,
ко мне подходи, словно к мухе какой,
но взгляд мне пошли ослепительный свой:
смотри, но как будто не смотришь за мной,
смотри, но как будто не смотришь за мной!
На людях тверди, что не дружишь со мной
и не очарован моей красотой,
но бойся и в шутку встречаться с другой:
другой соблазнишься — простишься со мной,
другой соблазнишься — простишься со мной.
Ты свистни, любимый, — приду я тотчас!
Ты свистни, любимый, — приду я тотчас!
Свихнутся мои старики из-за нас,
но свистни, любимый, — приду я тотчас!
28-30 сентября 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
O, Whistle An’ I’ll Come To Ye My Lad
Chorus.
O, whistle an’ I’ll come to ye, my lad!
O, whistle an’ I’ll come to ye, my lad!
Tho’ father an’ mother an’ a’ should gae mad,
O, whistle an’ I’ll come to ye, my lad!
But warily tent when ye come to court me,
And come nae unless the back-yett be a-jee;
Syne up the back-style, and let naebody see,
And come as ye were na comin to me,
And come as ye were na comin to me,
At kirk, or at market, whene’er ye meet me,
Gang by me as tho’ that ye car’d na a flie;
But steal me a blink o’ your bonie black e’e,
Yet look as ye were na lookin to me,
Yet look as ye were na lookin to me!
Ay vow and protest that ye care na for me,
And whyles ye may lightly my beauty a wee;
But court na anither tho’ jokin ye be,
For fear that she wyle your fancy frae me,
For fear that she wyle your fancy frae me!
1793
Душевная
Душевное
Я к окошечку встаю робко,
Я прошу принять в заклад душу. ...
Раз цена ей — пятачок денег,
Так на хрена ж она нужна вовсе?
А. Макаревич. У ломбарда
Я смотрю — бежит себе нолик,
отвернулся — он уже крестик.
Не такой уж алко ты голик,
чтоб еще не накатить двести.
А потом душа рванет ворот,
и споет — не приведи Боже.
Только ворот, я смотрю, спорот
и отпорота душа тоже.
Там, где ворот был, торчат нитки.
Там, где плакала душа, — дырки.
На не конченном еще свитке
понавешены уже бирки.
Что с твоей душой, браток, стало?
Иль молилась не тому богу?
Или нажито, браток, мало?
Или прожито, браток, много?
Можно бегать за любой юбкой,
околачивать в саду грушу,
можно воду натолочь в ступке,
но зачем же продавать душу?
Не такие у тебя драмы,
чтобы все ты до «копья» пропил.
Не такой уж ностра ты дамус,
если душу за пятак продал.
И лежит она теперь в скупке,
и висит на ней теперь ценник.
Если воду натолочь в ступке,
можно больше сколотить денег.
Если ж больше ничего нету,
жалко душу продавать все же.
Как на душу составлять смету?
Так ведь и продешевить можно.
Что за тело без души? Туша.
Только без толку глаза лупит.
Если сам ты продаешь душу,
кто ж задорого ее купит?
Что с твоей душой, браток, стало?
Истрепалась до нуля, что ли?
Пятачка тебе, браток, мало —
а за душу ты б хотел — сколько?
Утро звезды в небесах тушит.
День подставить норовит грабли.
Только продал ты, браток, душу.
Знаешь, кто ее купил? Вряд ли.
Народиться не успел нолик,
а посмотришь — он уже крестик.
Не такой уж алко ты голик,
чтобы свалиться, накатив двести.
12 октября 2016
Неоконченная баллада (2)...
... о том, как оренбургская команда с оригинальным названием «Оренбург» сыграла в Российской профессиональной футбольной лиге 9 матчей, из которых не выиграла ни одного, проиграла 5, в остальных добилась ничьих, забила 3 мяча, пропустила 9, с 4-мя очками занимает последнюю, 16-ю строчку в турнирной таблице. Обновляется после каждого тура.
У нас команда «Газовик»
до «вышки» дорвалась
и обрела в единый миг
иную ипостась.
Уж там другой пойдет футбол
(«элита» как-никак):
начнут пихать за голом гол,
играя тики-так.
Там постоят за нашу честь;
у нас команда — жесть;
и деньги есть, и тренер есть,
и даже негры есть.
Они в начале славных дел
лихую кажут прыть,
но повелел РФПЛ
название сменить.
Мастак на выдумки Газпром,
но есть уже «Зенит»:
в турнире газовать вдвоем
регламент не велит.
Ну что ж, витрина «Оренбург»
команде по плечу.
(Могли б назвать и «Оренберг»,
но это я шучу.)
Сперва поехали в Ростов
показывать футбол,
но не забили там голов,
а им забили гол.
Ну что ж, беда не велика
и не погашен пыл,
но им вкатил и ЦСКА,
а сам не пропустил.
С «Амкаром» было нелегко:
играли, как могли,
добыли первое очко —
а на табло — нули.
Хоть им удвоил «Арсенал»
очковый неуют,
вопрос в четвертом матче встал:
когда ж они забьют?
Вот, наконец, и первый мяч,
но праздновать не след:
«Рубин» спасает дохлый матч —
победы ж нет как нет.
Она им до смерти нужна —
на этот раз с «Анжи»,
но вновь не вышло ни хрена:
очко с нулем держи.
Хотели обыграть «Спартак»,
но как тут ни шустри,
один воткнули кое-как,
а вытащили три.
«Урал» — и снова анальгин
на головную боль:
в графе пропущенных — один,
в графе забитых — ноль.
А дальше — с «Тереком» пора
играть на ту же цель,
а чем закончится игра —
расскажет менестрель...
Но в Грозном — снова карамболь
и «Терек» на коне.
Как прежде, выигрышей — ноль,
и «Оренбург» на дне.
И только в Кубке с «Волгарём»
задор команды жив:
впихнули гол с большим трудом,
в свои не пропустив.
Но Кубок не Чемпионат —
десятый тур грядет,
в котором или победят,
или наоборот.
25 сентября —
Р. Бёрнс. «Душа болит, не знаю как...»
Роберт Бёрнс
«Душа болит, не знаю как...»
Душа болит, не знаю как,
о том, Кто не со мною.
Могу прогнать я зимний мрак
над тем, Кто не со мною.
Хоть я совсем не стою
того, Кто не со мною,
пойду куда глаза глядят
за тем, Кто не со мною.
Любовь, согрей теплом своим
того, Кто не со мною.
Пусть будет он тобой храним
в беде и непокое.
Хоть я совсем не стою
того, Кто не со мною,
могу я жизнь свою отдать
тому, Кто не со мною.
27-28 сентября 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
For The Sake O’ Somebody
My heart is sair — I dare na tell —
My heart is sair for Somebody:
I could wake a winter night
For the sake o’ Somebody.
O-hon! for Somebody!
O-hey! for Somebody!
I could range the world around
For the sake o’ Somebody.
Ye Powers that smile on virtuous love,
O, sweetly smile on Somebody!
Frae ilka danger keep him free,
And send me safe my Somebody!
O-hon! for Somebody!
O-hey! for Somebody!
I wad do — what wad I not? —
For the sake o’ Somebody.
1794
Р. Бёрнс. «Во поле ржаном...». 2 варианта
Роберт Бёрнс
«Во поле ржаном...»
Вариант 1
Дженни вымокла немножко
росным вечерком,
и не просушить одёжки
во поле ржаном.
Во поле ржаном дорожки
не найти и днём —
вот и вымокли одёжки
во поле ржаном.
Если некий человечек
во поле ржаном
повстречает человечка —
плакать ли о том?
Если этот человечек
во поле ржаном
поцелует человечка —
что ж болтать о нём?
Ну, а если человечек
во поле ржаном
приласкает человечка —
мы-то здесь при чём?
Дженни вымокла немножко
росным вечерком,
и не просушить одёжки
во поле ржаном.
26-27 сентября 2016
Вариант 2
Дженни вымокла немножко
росным вечерком,
перепачкала одёжки
во поле ржаном.
Во поле ржаном дорожки
не найти и днём
и не просушить одёжки
во поле ржаном.
Если хочется кому-то
во поле ржаном
встретить утро почему-то —
плакать ли о том?
Если кто-то отчего-то
во поле ржаном
хочет приласкать кого-то —
что ж болтать о нём?
Если кто-то с кем-то где-то
во поле ржаном
обнимался до рассвета —
мы-то здесь при чем?
Дженни вымокла немножко
росным вечерком,
и не просушить одёжки
во поле ржаном.
26 сентября — 3 октября 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
Comin Thro’ The Rye
Chorus.
O Jenny’s a’ weet, poor body,
Jenny’s seldom dry:
She draigl’t a’ her petticoatie,
Comin thro’ the rye!
Comin thro’ the rye, poor body,
Comin thro’ the rye,
She draigl’t a’ her petticoatie,
Comin thro’ the rye!
Gin a body meet a body
Comin thro’ the rye,
Gin a body kiss a body,
Need a body cry?
Gin a body meet a body
Comin thro’ the glen,
Gin a body kiss a body,
Need the warld ken?
Gin a body meet a body
Comin thro’ the grain,
Gin a body kiss a body,
The thing’s a body’s ain.
1782
Мой Холокост
Мой Холокост
Дома об этом не говорили. То, что я — еврей, мне открылось как-то внезапно, уже не помню, каким образом, лет в 8-9. Когда я это осознал, мне стало не по себе, ведь евреем быть ужасно плохо; в те годы слово «еврей» было почти ругательным. А тут выяснилось, что еврей — это навсегда и что этого уже не исправить. Тогда и взрослые, и дети говорили по разным поводам: «Ты что, не русский?». Когда такой вопрос обращали в мою сторону, я не знал, что говорить. Но ответа и не требовалось: все и так были в курсе, кто я. Хотелось быть русским. Но так как это было невозможно, пришлось привыкать быть евреем. Впоследствии — по мере роста и поглощения литературы — пришло понимание того, что я имею честь принадлежать к этому великому народу (Н.Агеев. Роман с кокаином). Но когда в 5-м «Д» классе средней школы №1 г.Орска одноклассница Оля Куксина во время урока ткнула меня ручкой в спину и, ехидно улыбаясь, тихо спросила: «Лифшиц, а ты — еврей?» — я от стыда и смущения едва не сгорел на месте. Быть евреем и без того плохо, а тут тебе еще и в глаза этим тычут.
Мальчишки во дворе меня не били, но своим не считали, хотя я порой собирал «широкую аудиторию» своими рассказами о прочитанном, а у нас дома мы впятером-вшестером строили корабль из стульев и играли в пиратов и морские приключения. То, что меня как-то гоняли, я почему-то не помню. Помнит моя жена. Мы жили в одном дворе, и она время от времени вспоминает случай, когда за мной с гиканьем и криками гналась толпа мальчишек. Таня тоже, поддавшись стадному чувству, побежала за мной до подъезда, куда я опрометью влетел и помчался на свой 5-й этаж. «А что он сделал?» — спросила Таня у друга моего детства Сереги. «А ты знаешь, он кто?» — спросил у нее друг моего детства Серега. «Кто?». — «Он еврей!». — «И что?». — недоумевала Таня. «У него же фамилия — Лифшиц!». Серега с детских лет бегал за Таней, став постарше, серьезно влюбился в нее, они даже подавали заявление в ЗАГС, но вышла она за меня. Уже в новейшие времена, когда я был главредом местной газетки, а Таня работала у меня дизайнером и верстальщиком, ответственный секретарь Светлана Фурман спросила у нее: «Татьяна Григорьевна, почему вы не уезжаете в Израиль?». И моя Татьяна Григорьевна на голубом глазу выдала: «А я евреев не люблю! Еще двух-трех как-то выношу...». Вся редакция попадала от смеха, включая верстальшика Борю Файмана и ответственного секретаря Светлану Фурман (впрочем, по ее словам, у нее немецкие корни).
Литература тоже не давала шанса забыть о моем еврействе. «Тарас Бульба»... Мы «проходили» его в школе, и я на всю жизнь полюбил Гоголя. «Хороший писатель — Гоголь, — как-то раз вздохнула моя бабушка Эсфирь Эммануиловна Соболева, услыхав мои восторженные рассказы об Остапе и Андрии. — Только о евреях плохо отзывался». Где? Что? Когда? В хрестоматии этого не было. Пришлось идти в библиотеку. Гоголевские штудии отозвались мне гораздо позже, когда я прочел катаевское «Кладбище в Скулянах». Описывая подвиги своего предка, Катаев начертал: «Представляю себе нечто гоголевское: местечковый житель Янкель, в лапсердаке, в белых носках наружу, с рыжими пейсами, ни жив ни мертв стоит перед лихим поручиком с раздутыми от гнева ноздрями, который, стуча рукояткой пистолета по столу, чеканит ему сквозь стиснутые зубы:
— Так вот что я тебе скажу: или ты мне за одну ночь разведаешь и доложишь, где ночует французский арьергард, и тогда получишь в звонкой монете сотню польских злотых, или я тебя вздерну на первой сосне. Понял, что я тебе сказал?
— Понял, пан офицер... зачем же не понял? Еще и солнышко на небо не взойдет, как я вашему высокому благородию шановному пану коменданту доложу всю диспозицию.
— Ну так ступай. И помни, я не шучу. Пшел!».
Легко тебе, русскому, думал я о Катаеве, упиваться гоголевским колоритом, а каково это читать мне, не русскому?
По словам Игоря Губермана, когда его задевали по национальному признаку, он бил «в глаз». Мой папа Иосиф Яковлевич Лифшиц, в молодости увлекавшийся боксом, однажды пришел домой с куском мяса, завернутым в истерзанную газету. На наши с мамой вопросы он нехотя рассказал, что этим мясом бил по морде одного типа, неосторожно сказавшего папе пару слов о его еврействе. Я так реагировать не мог, поскольку был совсем не хулиганистым, не спортивным, погруженным в себя и книги еврейским мальчиком, который не избегал, впрочем, шумных детских игр в прятки, лапту и в «штандр» и долгие годы был лучшим футбольным и хоккейным вратарем двора. Продолжить свои вратарские подвиги я было решил в детской футбольной секции спортивного клуба «Южный Урал». На меня там с удивлением посмотрели, записали (не могли не записать, такое было время), но команда таких же мальчишек, как и я, меня не приняла. Тренеры, в общем, тоже. Через пару недель мне пришлось распрощаться с «большим футболом». Как тут не вспомнить широко крутившуюся в те годы песенку:
Говорят, что и в хоккее
Появляются евреи.
Евреи, евреи,
Кругом одни евреи!
К спорту я попытался еще раз приобщиться, уже учась в техникуме. На доске объявлений висел листок: «Запись в секцию самбо...». Я не раздумывая записался. Было очень здорово возвращаться по вечерам «с тренировки», ощущая приятную боль в натруженных мышцах да и мысль о том, что вскоре я смогу дать «в глаз» любому обидчику, согревала душу. Недели две спустя тренер принялся проводить так называемую «обкатку»: приглашал на маты кого-нибудь из тренирующихся и начинал показывать на нем различны самбистские приемы. По его словам, это была проверка характера. Я с тревогой ждал, когда с приглашением на «обкатку» тренер подойдет ко мне. Но он подошел ко мне по другому поводу. Я сидел на мате, разминая руками, как было велено, ступни ног. Он присел на корточки и тихо сказал: «Можешь больше на тренировки не приходить. Работаешь плохо. Все остальные — трудяги, а ты...». Он встал с корточек и ушел. Я остался сидеть на матах. Бегал, прыгал, разминал мышцы и выполнял прочие упражнения я вроде не хуже других. Но если я делал что-то не так, тренер мог бы и подсказать. Но он меня выгнал. Так закончились мои отношения со спортом. Не выгнали меня только из шахматного клуба. Там таких, как я, было пруд пруди.
Тренера вскоре уволили, поскольку после тренировок он пил с теми, кого тренировал. С той поры я, отыскивая причины всех своих неудач, неизменно думал о своем еврействе как о главной причине. Глупость, конечно. Мало ли евреев стали великими вопреки своему еврейству, убеждал я себя, но ничего поделать с собой не мог. Да и как было не думать о таких вещах, если мне порой давали понять, кто я есть, даже по телефону. В конце 90-х-начале «нулевых» я пытался найти работу в Москве. Как-то раз обнаружилась вакансия, для которой я подходил идеально: и квалификацией, и опытом работы, и возрастом. Я позвонил. Трубку взяла женщина. Выслушав меня, она сказала, что в принципе я подхожу, но мне надо будет лично приехать в Москву. «Когда вы сможете приехать?» — спросила она. Я ответил. «Как вас зовут?» Я назвался полным именем. Возникла пауза. «Хорошо, — сказала женщина без прежнего энтузиазма, — мы вам перезвоним». И положила трубку. Однажды чуть не пострадала из-за «неправильной» фамилии и моя жена. И тоже в связи с работой. Ей светило неплохое место в престижном заводском отделе. Таня сама слышала, как ее начальница говорила об этом по телефону с тем, от кого все зависело. В разговоре начальница назвала Танину фамилию и через паузу произнесла: «Но ведь это она по мужу». После чего положила трубку. Таню взяли, ведь она была Лифшиц только по мужу, а не естеству. Позже, читая жизнеописание того или иного знаменитого еврея, я не раз убеждался в том, что у каждого из тех, у кого, по выражению Осипа Мандельштама, имелась «известь в крови», был свой Холокост.
Подростком я был свидетелем невыносимой для меня сцены, когда в магазине «Лакомка» пьяное быдло, с налитой кровью мордой, выпученными глазами и сжатыми кулаками, брызгая слюной, что-то негромко говорило очень пожилой еврейской паре. Помню, старик молчал, а старушка пыталась увещевать пьяную скотину: «Мы же вам ничего плохого не сделали...». Покупатели — мужчины и женщины разного возраста — не без тревоги наблюдали за происходящим, но никто не вступился. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы молоденькие продавщицы не вывели евреев через прилавок и черный ход на улицу. Я тоже молчал, как и все. Мне было лет 13.
Примерно тогда же я нашел в бумагах, оставшихся после бабушки, стихотворную переписку Маргариты Иосифовны Алигер и Ильи Григорьевича Эренбурга и на всю жизнь запомнил две пары строк из его ответа: «Мы виноваты в том, что мы — евреи, мы виноваты в том, что мы умны» и «Эсэсовцы жидов и коммунистов в Майданек посылали на убой». Там была еще одна запомнившаяся мне строка «Вас мало били, жид», но лучше привести ее в контексте:
Нас сотни тысяч, жизни не жалея,
Прошли бои, достойные легенд,
Чтоб после слышать: «Это кто, евреи?
Они в тылу сражались за Ташкент!».
Чтоб после мук и пыток Освенцима,
Кто смертью был случайно позабыт,
Кто потерял всех близких и любимых,
Услышать вновь: «Вас мало били, жид!».
Примерно то же самое пришлось услышать от коллеги-писателя фронтовому корреспонденту и незаурядному поэту Владимиру Александровичу Лифшицу, когда в 70-е годы прошлого века он отдыхал в на юге, в санатории. Лифшиц был награжден орденом Отечественной войны и медалью «За оборону Ленинграда» — но какое было до это дело антисемиту, оскорбившему его? Теперь говорят, что вышеприведенные строки принадлежат не Эренбургу, а какому-то другому поэту. Может быть, не знаю. Мой дедушка по папе Яков Иосифович Лифшиц погиб в 1941 году, где-то под Смоленском. До войны он работал парикмахером. Мой дедушка по маме Эммануил Вениаминович Соболев воевал в Первую мировую, был в австрийском плену, навсегда испортил себе желудок, и в Отечественную его не призвали. Он был химиком-технологом. Я же в школе был с химией не особенно в ладах.
От этого дедушки осталось немало книг. В частности изданный в 50-е годы трехтомник Куприна, одного из моих самых любимых писателей. Я прочитал все три тома насквозь. Из «Гамбринуса» впервые узнал о еврейских погромах, описывая которые Александр Иванович Куприн относился с безусловным сочувствием к евреям. А его изумительная «Суламифь» дала мне первые представление о библейской литературе. Как это уживалось с пещерным антисемитизмом Куприна, я не понимаю до сих пор. Однако меньше любить его не стал. Как не стал меньше любить словарь Владимира Ивановича Даля, в свое время узнав, что он написал чудовищное «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их», которое было «Напечатано по приказанию Г.Министра Внутренних Дел В.А.Перовского» в 1844 г.
С некоторых пор наше областное литературное объединение носит имя Даля. Руководство лито и некоторые его члены состоят в Союзе писателей России, где в годы перестройки начали делить писателей и поэтов на русских и русскоязычных. Я состою в Союзе российских писателей, где такого деления нет. Вступить туда меня уговорил оренбургский писатель и ученый Леонид Наумович (Неяхович) Большаков (Грейсерман). «Зачем мне это надо?» — возражал я. «Поверь мне, Юра, — отвечал он. — Тебе это надо». Я ему поверил. Рекомендацию туда мне давали он и писатель с мировым именем Владимир Семенович Маканин, родом из Орска. Пребывание в Союзе помогает мне только в одном случае: когда при мне кто-нибудь начинает особенно кичиться своим членством, я спокойно говорю: «Я тоже член Союза. И что с того?».
В Союзе писателей России состоит мой давний знакомый, новотроицкий поэт Александр Матвеевич Цирлинсон. Принимая его в Союз, тогдашний глава лито Геннадий Федорович Хомутов с гордостью сказал: «Вот говорят, что мы... а между тем мы...». Однажды я спросил Александра Матвеевича, зачем ему это надо, ведь в наше время членство в творческом союзе ничего не дает. Александр Матвеевич не нашелся, что ответить. При моем знакомстве с оренбургским поэтом и писателем Сережей Хомутовым тот упредил мой естественный вопрос замечанием, что они с Геннадием Федоровичем Хомутовым даже не однофамильцы!
С другим представителем того же Союза писателей России, оренбургским поэтом Валерием Николаевичем Кузнецовым я близко познакомился, когда сделал переложение «Слова о полку Игореве» в жанре античной драмы и вместе со своей поэмой «Небесная вечеря» отправил ему на отзыв. Кузнецов не нашел ни одного доброго слова ни о той, ни о другой моей работе. Все его замечания выказывали практически полное незнание предмета. Он писал, что не каждому дано заниматься «Словом...» и писать на библейские темы. Я подробно ответил ему на каждое его возражение. Тем дело и кончилось. Особенно забавны были его нападки на мою «Небесную вечерю». Они исходили от человека, в чьих стихах слово «боги» писалось с заглавной буквы. В 1995 году мое переложение «Слова о полку Игореве», выполненное в жанре античной драмы, опубликовал в «Научных записках» Оренбургского института Т. Г. Шевченко Леонид Наумович Большаков.
В 1997 году мы, группа журналистов из газеты «Металлург», были направлены в Оренбург для участия в мероприятиях, посвященных 102-летию со дня рождения Сергея Есенина. На всякий случай я прихватил с собой свой перевод «Слова...». Отмечать есенинскую годовщину приехала целая группа известных столичных писателей. Из них я помню только Петра Лукича Проскурина и уважаемого мною Леонида Ивановича Бородина. В перерыве между отделениями я, волнуясь, подошел к Леониду Ивановичу со своим «Словом...». Он выслушал меня без особого энтузиазма, но рукопись взял. Тогда он был главным редактором журнала «Москва», и я надеялся... Побывали мы и на встрече с актером и режиссером Николаем Петровичем Бурляевым. Его выступление в кинотеатре перед немногочисленной детской аудиторией было эмоциональным. «Дети, — громко и напористо говорил он, — Лермонтов не писал стихотворения «Прощай, немытая Россия»! Это происки врагов...». В самом деле подлинного автографа этого стихотворения не сохранилось.
Когда я в юности запоем читал Лермонтова, то дал себе слово назвать своего будущего сына Михаилом. Он у меня будет Михаилом Юрьевичем, думал я, и даже фамилия у него будет на ту же букву. Так и случилось, хотя убедить жену дать сыну то имя, какое хотелось мне, стоило труда. Он рос веселым, озорным, шалопаистым мальчишкой, и когда порой мы с семьей Таниной сестры Валентины сходились на совместные гулянки, то от него частенько доставалось ее дочерям — Леночке и Наташеньке. Лена была постарше него и могла дать ему отпор, Наташа помладше, и порой мы, не успев пригубить либо закусить, срывались из-за стола, чтобы отреагировать по Мишкиной попе на Наташин крик: «Ну, Мисюля!». До того как получить квартиру, они жили при школе, и мы частенько к ним ездили на трамвае через весь город. После одного из таких посещений Валя рассказала нам следующее. К ней подошла одна учительница и спросила: «Что это за еврейчик бегает с твоими дочками?». — «Муж моей сестры — еврей», — ответила Валя. «Понятно», — поджала губы учительница и ушла. «Еврейчику» было всего 5-6 лет, он, строго говоря, был наполовину русским, но тем не менее уже являлся объектом чьей-то сугубой нелюбви или даже ненависти.
Будучи учащимся Орского индустриального техникума, я отрабатывал практику в тех же электросетях, где работали мои мама и папа. Мне приходилось ездить по командировкам, а там было железное правило: день отъезда, день приезда — святое дело: пьянка. Впрочем, пили и во все другие дни — после трудовой вахты. Возглавлял командировки всегда инженер. В одной из них начальником был инженер по имени Александр Зайц (отчества не помню), по национальности немец. Когда мужики вместе с ним уселись пить водку после напряженного трудового дня (я в то время водку еще не пил да и вина тоже), речь зашла о национальностях. «А ведь я не русский, — отшучиваясь на какое-то замечание, сказал Александр Зайц. — Я — немец». На что получил дружный ответ работяг: «Да какой ты немец! Ты лучше всякого русского». Комплимент сомнительный, но Зайцу, видимо, понравился. Разговор продолжался в том же ключе, мужики налили и пригубили, и не помню, по какому поводу, как бы ни с того, ни с сего, Зайц произнес фразу, которую я запомнил навсегда: «Одно доброе дело Гитлер делал, жаль до конца не довел», — сказал Зайц, нисколько не смущаясь мои присутствием, а может быть, и специально для меня. Он, конечно же, имел в виду истребление евреев. Надо было тут же дать ему «в глаз», но мне было 14-15 лет, и я совсем не имел практики такого рода. Я промолчал, о чем жалею до сих пор.
Спустя годы я «отомстил» Зайцу, когда переводил «Алису в Зазеркалье» Кэрролла. Там есть персонаж по имени Заяц, чье имя, по воле автора, имело не совсем верное английское начертание. Переводчики передавали прихоть автора по-разному: Зайац, Заенц, Заитц и пр. Когда я дошел до этого места, у меня не было никаких сомнений: «мой» Заяц получил «кличку» Зайц. Жалкая месть, скажет иной читатель, жалкого человека, и будет прав. Но дать Зайцу «в глаз» сейчас уже никак нельзя. Кажется, он с семьей уехал в Германию, когда это стало возможно. Да и не стал бы я этого делать даже сейчас. Тем более что Зайц уже старенький или, возможно, умер. Тогда он был вдвое старше меня.
Слова о положительной роли Гитлера в деле истребления евреев сказал человек, многие годы проработавший в тех же электросетях бок о бок с моей мамой Батами Эммануиловной Соболевой, которую все звали Адой Эммануиловной (Ада — ее детское имя, которое прижилось и когда она стала взрослой). Скорей всего она стеснялась своего необычного для русских имени, поэтому и звалась Адой. Однажды она сказала со вздохом: «И зачем меня папа так назвал...». Я ее понимаю, потому что и сам стеснялся ее необычного имени. Но я понимаю и моего дела по маме Эммануила Вениаминовича, потому что Батами означает «дочь моего народа». Он умер за год до моего рождения, как оказалось, писал не очень хорошие, скажем так, стихи на разные случаи семейной жизни, собирал марки и играл в шахматы. Мы бы с ним сыграли. Но не довелось. На шахматном поприще я добился 2-го разряда, но играл, как утверждали наши шахматисты, «в силу первого». Занимался по книге моего дедушки, где было очень много вырезок с шахматными партиями и задачами. Книга была в мягкой обложке и называлась «Курс дебютов». Ее авторами были Панов и Эстрин. Позже я приобрел современное, расширенное издание этой книги, а дедушкину задвинул на задние полки. Новое издание было в твердом матерчатом переплете и смотрелось куда солиднее потрепанной дедушкиной.
Когда маму провожали на пенсию, слово взял главный инженер предприятия Александр Иванович Чернышев. Он много чего хорошего говорил про маму и в частности сказал, что в службе релейной защиты и автоматики, когда к маме подходили молодые специалисты с каким-либо вопросом, то получали исчерпывающий и зачастую очень долгий по времени ответ. И порой, отпустив молодого человека «с миром», мама еще выбегала в коридор, дополнительно объясняя то, что, по ее мнению, было недостаточно разъяснено.
В лаборатории грозозащиты и изоляции (в тех же электросетях), куда я устроился до армии и где я работал после армии, моим непосредственным начальником был Арнольд Яковлевич Гейдер, инженером — Курт Карлович Май, который отзывался и на Константина Карловича. Он был замечательный специалист и ортодоксальный советский человек. Однажды он назвал меня антисоветчиком, по-моему, за то, что я слушал Высоцкого и рок-музыку («Пинк Флойд», «Лед Зеппелин» и пр.). В перестройку, когда это стало возможно, Курт Карлович и Арнольд Яковлевич с семьями перебрались на постоянное место жительство в Германию. Как они там устроились и вообще живы ли, не знаю. Арнольда Яковлевича никто не считал «лучше всякого русского», потому что в командировках он с работягами практически не пил.
Антисоветчиком я не был. В партию не стремился, но комсомольцем быть очень хотел. Стал я им в 8-м классе «Б» средней школы №8. Нашим классным руководителем была «физичка» — Раиса Савельевна Пискунова. Своих детей у нее не было, поэтому она «отрывалась» на нас. Узнав о моем вступлении в комсомол, она подошла к моей парте во время урока и тихо сказала: «Пролез все-таки. Воспользовался моей болезнью». Я действительно «пролез» в комсомол во время ее отсутствия, потому что она категорически отказывалась — до сих пор не понимаю, почему — дать мне рекомендацию. В школе я увлекался математикой, и однажды на областной олимпиаде по математике принял участие еще и в олимпиаде по физике — раз уж приехал и было время на то и на другое. В математическом ристалище я ничего не добился, а в физическом — занял 3-е место (1-го не присудили). Для меня это было приятной неожиданностью: к физике я относился прохладно. Узнал я об этом от той же Раисы Савельевны. Она подошла к моей парте и сквозь зубы, тихо сказала: «Ты занял 3-е место. Поздравляю». Других ребят она поздравляла, вызывая их к доске, перед всем классом. Впоследствии я узнал, что Раиса Савельевна стала Заслуженным учителем не то еще СССР, не то уже России.
В той же школе у меня был затяжной конфликт с учительницей экономической географии. Как ее звали, не помню. Экономическая география в моей голове не помещалась, поскольку была мне абсолютно неинтересна. На уроках я вертелся, занимался «посторонними делами», болтал с соседями, обменивался с ними записками и пр. Однажды «училка» поймала меня в коридоре и велела привести кого-нибудь из родителей в школу. «Если надо, я могу поговорить с ними и по-еврейски», — свирепо сказала она. Я был в недоумении. Мои родители не знали идиша. Папа изредка щеголял словечками типа «шлимазл» или «кишен тухес», а мама не говорила вовсе.
В перестройку мама объяснила, почему родители не учили ее идишу. Чтобы иметь возможность говорить при ребенка на взрослые темы. Бывало, детишечки по простоте душевной или в силу идеологической обработки, приходя в детский сад или в школу, «сдавали» родителей за неосторожно сказанное ими слово. Времена не располагали к сохранению национального самосознания. До войны дедушка с бабушкой и мамой переехали из Ростова в Краматорск. Дедушку перевели на Новокраматорский машиностроительный завод. Однажды бабушка приехала по каким-то делам в Ростов и, покончив с ними, зашла в свой старый двор: узнать последние новости, поговорить с соседками, вообще поболтать. «А кого вселили в нашу квартиру?» — спросила она. Соседки помялись, потом шепотом рассказали. В квартиру вселилась одна семья, очень приличные люди. Но их жилье приглянулось постовому, дежурившему за углом. Он «стуканул» куда следует, людей арестовали, а он въехал в освободившуюся жилплощадь. Воистину «квартирный вопрос...». Выслушав мамину историю, я сказал: «Мама, ты никогда не думала о том, что если бы вы не переехали, все пошло бы совсем по-другому? Не знаю, остались бы вы живы, но нас с братом точно не было бы». Мне показалось, что мама об этом не задумывалась... С Новокраматорским машиностроительным заводом дедушка с бабушкой и мамой эвакуировались на Урал. В Орске этот завод стал Южно-Уральским машиностроительным. Проходя мимо бывшего ДК машиностроителей (нынешнего магазина «Магнит») я думаю, что и дедушка на одном из субботников приложил руку к его строительству.
Моя бабушка, Эсфирь Эммануиловна Соболева, моя любимая баба Фира, моя бабуля тоже была замечательным человеком. До революции она закончила фармацевтическое отделение Харьковского университета. Хотела стать хирургом, но на хирургическое ей запретила идти ее мама, стало быть, моя прабабушка: дескать, нечего делать, не то будешь заглядывать кому ни попадя не пойми куда... От бабушки мне осталась фармацевтическая «присказка» — через час по чайной ложке. Я ее применяю к любому трудному и сложному делу, когда не знаешь, как за него взяться, а делать надо. К бабушке порой приходила посоветоваться насчет чего-то косметического красивая девушка с длинными волосами. Она жила двумя этажами ниже и, когда спускалась по лестнице, то на поворотах между пролетами держалась правой рукой за металлическую стойку и как-то по-особенному изгибалась и наклоняла голову — так что ее длинные волосы спадали вниз и закрывали лицо. Это было безумно красиво и, видимо, нравилось ей самой. Когда однажды бабушка присоветовала ей что-то довольно сложное в косметическом смысле, и девушка посетовала на это, бабушка, улыбаясь, произнесла что-то на иностранном языке, а потом сказала: «Как говорят французы, чтобы быть красивой, надо страдать». Девушка засмеялась и ушла. Как ее звали, не помню.
В армии (в Азербайджане, в районе села Сангачалы) моими непосредственными начальниками были младшие сержанты Кузьмич и Онуфриенко. Никаких конфликтов на национальной почве в нашем отдельном радиорелейном батальоне не наблюдалось. Потом нас «подняли на точки», и я вместе с Толиком Рябовым попал на гору неподалеку от Тбилиси. Все было более-менее в норме, пока не ушли на «дембель» сержанты (сержант Тюлин очень хорошо ко мне относился, сержант Самсонов — терпимо) и пока не получил младшего сержанта рядовой Витя Бородацкий, родом из славного города Киева. Две лычки изменили человека почти до полной узнаваемости. Однажды он даже посетовал: «Мало нам, сержантам, власти дают», — хотя пили грузинское вино и бегали в самоволку мы поочередно, и он не отставал. Однажды Витя сказал что-то обидное насчет моей национальности, и я попытался дать ему «в глаз». Разнимал нас мой лучший армейский товарищ Толик Рябов, с которым мы потом целый год делили кров и пищу в одном вагончике. Толику впоследствии тоже присвоили младшего сержанта, и это никак на нем не отразилось. Я же до конца своих армейских дней опасался, что мне дадут смеху ради ефрейтора. Слава Богу обошлось. У нас говорили: лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора.
В армии же один парень из Харькова разъяснил мне разницу между евреем и жидом. Предварительно он спросил, кто я: жид или еврей? Я не знал, что ответить. Не помню точно, о чем шла речь, помню только, что еврей — это еще ничего, а вот жид — совсем плохо. «Похоже, ты — еврей», — «утешил» меня мой собеседник, тонко ощущавший разницу, которой я не улавливал. Живи я в годы войны в Киеве или Львове, вряд ли бы это меня спасло, потому что бандеровцы, не входя в такие тонкости, били и жидов, и евреев, благодаря чему было истреблено полтора миллиона человек, и теперь уже точно не установить, кто из них был евреем, кто — жидом.
После армии я устроился электриком на машиностроительный завод. Во время перекуров красивая рыжеволосая девушка Галя усаживалась на какую-то приступочку и принималась бросать в меня мелкими камешками. Я отвечал тем же, стараясь в нее не попасть. После второго или третьего раза я, наконец, догадался, что от меня требуется, и пригласил ее в кино. Мы стали встречаться. Не знаю, чем бы все завершилось, но ни с того ни с сего Галя начала меня избегать. Встречи разом прекратились. Я пытался понять, в чем дело, подходил к Гале, но она ничего не говорила. И тут меня пригласила для разговора толстая тетка, работавшая не то учетчицей, не то завскладом цеха. «Ничего у тебя с Галей не выйдет, — сказала она. «Почему?» — удивился я. «Вспомни, кто она и кто ты», — сказала тетка. Я вспомнил и ушел. С Галей мы не успели даже поцеловаться, но я об этом нисколько не жалею.
Тогда я уже начал понимать, что есть люди, которые увидят еврейское даже там, где его нет, и уж тем более там, где оно есть. Они не любят евреев бессознательно, на уровне генов и хромосом. Когда я знакомился с кем-то, и этот человек начинал говорить мне, что у него много друзей-евреев и что он вообще к евреям очень хорошо относится, я понимал, что это тоже антисемитизм, пусть и не патологический. Лично мне и в голову не приходило различать своих друзей и знакомых по национальному признаку. С одним из моих старых приятелей я перестал общаться года два назад, хотя мы одногодки и знакомы лет 30. В последнее время наше общение с ним происходило исключительно по скайпу, потому что у него что-то с ногой, и он не выходит из дома. Беседы шли примерно в таком ключе: «Лифшиц, ты как настоящий еврей, не можешь не понимать...». Или: «Ты же еврей, Лифшиц, неужели ты не видишь...». Или: «Что ты прикидываешься, Лифшиц, ты же еврей...». Теперь мы не общаемся, хотя, конечно, мне надо бы ему позвонить.
В новейшее время, когда Советский Союз уже распадался, но мы еще этого не понимали, я поехал по делам в Свердловск. Там я впервые увидел казаков... Увидел — и покрылся холодным потом. Во мне зашевелилась генетическая память, «пепел Клааса» ударил в мое сердце, я разом вспомнил все: «откровения» объявившегося в те годы общества «Память», «Гамбринус Куприна, «Как закалялась сталь» Островского с подробным описанием еврейского погрома, «Пол и характер» еврея Отто Вейнингера с его нелепостями в адрес евреев и «Розыскание...» Даля, о существовании которых («Пола...» и «Розыскания») я тогда даже не подозревал; во мне зазвучал плач Рахили, о котором я никогда раньше не слышал; я распознал крики истязаемых и насилуемых евреев во время Кишиневского погрома, о котором я в то время ничего не знал; я увидел черный дым из печей Майданека и Освенцима... Минута — и наваждение прошло, память улеглась, но впечатление осталось до сих пор.
В прошлом году, будучи с женой в гостях у друзей в Баварии, мы познакомились с 50-летней Конни Катцмайер. Валя, супруга моего друга Сергея, работает у нее домработницей. Дом огромный, двухэтажный, многокомнатный, типичный баварский. Когда-то в нем жила большая семья, а сейчас дети поразъехались, и осталась только хозяйка с полупарализованным хозяином. Конни живет скучно, поэтому частенько приглашает Сережу и Валю в гости — пообщаться, попить прекрасного баварского пива с соответствующей закуской. Как я сам убедился, немцы не спрашивают у гостя, что он будет пить; они спрашивают, какой сорт пива ему подать. Разговоров о политике Конни тщательно избегает. Только однажды у нее вырвалось при Вале и Сереже: «Ваш Путин — это еще что. Вот наш Гитлер...». В наше с Таней посещение она честила на все корки свою родную футбольную команду: «Получают миллионы — играть не умеют...». Это о «Баварии»-то! Что ж, болельщики везде одинаковы. Валя рассказывала, что в доме Конни есть комната, где хранится нацистские атрибуты и литература, включая «Майн кампф» Гитлера. Это вещи полупарализованного хозяина дома. Когда мы уходили, я поцеловал Конни руку. «О, джентльмен!» — воскликнула она, убежала в комнаты и вернулась оттуда с чудесной баварской кружкой. Кружка оказалась не слишком старой, зато эксклюзивной, выпущенной к какому-то юбилею не то Баварии, не то Фельдкирхен-Вестерхама, где живет Конни. Мы передарили кружку моему другу Сереге, который обожает все эти баварские «прибамбасы».
В этом году я подвергся серьезным медицинским пыткам. В том числе и в областной клинике. Я уже понимал, что ничего они у меня не найдут, но убедить в этом Таню не мог. После последнего, решающего, самого серьезного обследования она мне позвонила и тихо спросила: «Ну как?..». Я ответил: «Как я и говорил, ничего не нашли. Все в порядке». — «А я курить бросила», — сказала Таня. Хорошо, что я сидел. Иначе мог бы упасть. Она курила лет 10, если не больше. Оказывается, она поклялась перед иконой, что бросит курить, если со мной все будет в порядке. Услыхав мои слова, погасила сигарету и бросила...
Не помню, о чем мы недавно говорили, когда она сказала: «Я уже не русская, я еврейская, — и добавила. — С кем поведешься...». В самом деле: мы вместе уже 36 с лишним лет. Я не помню себя отдельно от нее... Когда мы еще только встречались, я, памятуя о Гале, все-таки набрался духу спросить Таню о самом главном. Мы переходили через трамвайные пути от ДК машиностроителей, вышли на проспект Ленина, я долго мялся, маялся, наконец, выдавил из себя: «А ты знаешь... что я... не русский?..». Слово «еврей» я не осмелился произнести. «Конечно, знаю», — ответила мне моя Таня. И засмеялась. У меня гора свалилась с плеч.
И что прикажете со всем этим делать?..
У каждого из нас свой Холокост...
4-7 октября 2016
Р. Бёрнс. «Кто в дверь стучит в глухую ночь?»
Роберт Бёрнс
«Кто в дверь стучит в глухую ночь?»
— Кто в дверь стучит в глухую ночь?
«Кто мог бы, кроме Финдли?»
— Что надо? Убирайся прочь!
«Да ладно!» — буркнул Финдли.
— Зачем, как вор, ты лезешь в дом?
«Ты знаешь», — буркнул Финдли.
— Пришел, наверно, не с добром?
«Да ладно», — буркнул Финдли.
— А вдруг войти тебе я дам?
«Ты дашь мне?» — буркнул Финдли.
— Мой сон ты превратишь в бедлам?
«Да ладно!» — буркнул Финдли.
— Положим, в дом войдешь ты все ж?
«Положишь!» — буркнул Финдли.
— Ты до утра ведь не уйдешь?
«Да ладно», — буркнул Финдли.
— Хотя бы раз тебя уважь...
«Разочек», — буркнул Финдли.
— Ты мне житья потом не дашь.
«Да ладно!» — буркнул Финдли.
— Что здесь случится промеж нас...
«Случится», — буркнул Финдли.
— Не скажешь ты и в смертный час!
«Да ладно!» — буркнул Финдли.
16 сентября — 4 октября 2016
By Robert Burns (1759 — 1796)
Wha Is That at My Bower-door?
‘Wha is that at my bower-door?’
‘O wha is it but Findlay’.
‘Then gae your gate, ye’se nae be here!’
‘Indeed maun, I’ quo’ Findlay.
‘What makes ye sae like a thief?’
‘O come and see,’ quo’ Findlay;
‘Before the morn ye’ll work mischief’;
‘Indeed will I’, quo’ Findlay.
‘Gif I rise an’ let you in’;
‘Let me in, quo’ Findlay;
‘Ye’ll keep me waukin’ wi’ your din’,
‘Indeed will I,’ quo’ Findlay.
‘In my bower, if you should stay?’
‘Let me stay,’ quo’ Findlay;
‘I fear ye’ll bide till break o’ day’;
‘Indeed will I’, quo’ Findlay.
‘Here this night, if ye remain,
‘I’ll remain’, quo’ Findlay;
‘I dread ye’ll learn the gate again’,
‘Indeed will I’, quo’ Findlay.
‘What may pass within this bower’,
‘Let it pass’, quo’ Findlay;
‘Ye maun conceal till your last hour’;
‘Indeed will I’, quo’ Findlay!
1783
Как я был актером
Как я был актером
Мой дебют на сцене (он же финальный выход) состоялся не то в первом, не то во вором классе средней школы (сейчас это называется МОАУ СОШ). Мы переехали из одного города в другой в самый разгар учебного года. В классе я, разумеется, был новичком, и когда распределяли роли для какого-то школьного спектакля, мне поручили роль двоечника. Двоечником быть никто не хотел, а тут такая оказия — новичок без права не то, что решающего, но даже совещательного голоса. Было очень обидно, но делать было нечего.
Учился я хорошо. Отличником не был никогда, потому что читать научился рано (спасибо бабушке и кубикам с буквами), в летние каникулы прочитывал все учебники (тогда их еще выдавали бесплатно), поэтому на уроках мне было скучно, я вертелся, болтал, отвлекал соседей, получал замечания и тем самым снижал себе отметки. В детском саду воспитательница, устав читать нам книжки (тогда еще воспитательницы читали детям книжки), приглашала меня почитать вместо нее. Я, конечно, соглашался и читал, читал, читал... Помню, одна девочка после одного из таких чтений громко сказала на прогулке: «Ему — читать, а нам уши — развесить!» Все засмеялись. Что такое развесить уши, я не понял, но было очень обидно. Впрочем, делать было нечего.
Роль моя в школьном спектакле была довольно простая. Я
должен был с огромной, вырезанной из картона «Двойкой» пройти по сцене,
остановиться и, наверное, что-то сказать. Сейчас уже не помню, что именно. Кажется,
репетиции проходили с большим трудом. У меня не вытанцовывалось. И вроде бы
учительница сказала: «Ты только пройди по сцене, остановись в центре, немного
постой — и назад».
Настал день премьеры. Я стоял за кулисами подавленный, перепуганный, раскрасневшийся, взмокший, с огромной белой двойкой в руках и покорно ждал экзекуции. Наконец, мне сказали: «Твой выход», — или что-то в этом роде и даже вдохновили легким толчком в спину. Я пошел. Злостные преступники так не идут на эшафот, как я выбрался из-за кулис и пополз по сцене, волоча свою ношу (сейчас бы я сказал — крестную). Согласно роли я должен был идти с опущенной головой, потому что мне должно было быть стыдно за мои двойки. Мне было ужасно стыдно, но совсем не поэтому. Я шел с опущенной головой, чтобы не видеть происходящего в зале. Но уши-то не заткнешь. Мой выход был встречен диким хохотом и невообразимом шумом. Смеялись все, даже учителя — я это заметил краем глаза. Школьники младших классов от смеха едва не падали с мест. А может, кто и упал, не знаю. Постояв некоторое время, я выдавил из себя предназначенные ролью слова, и, видимо, побрел обратно. Этого я уже не помню. Делать было нечего. Хотя было очень обидно.
Так завял, не успев расцвести, махровый цветок моей актерской карьеры!
В дальнейшем я не раз выходил на сцену в качестве оратора и, дело прошлое, барда, и порой не без успеха. Но никакой успех не мог затмить оглушительного провала, пережитого мной не то в первом, не то во втором классе средней школы (сейчас это называется МОАУ СОШ)...
1 октября 2016
Собратьям-переводчикам
Собратьям-переводчикам
Толмач всегда сидит в калоше,
хоть неуч он, хоть бакалавр:
в душе — Пегас, в работе — Лошадь,
в произведении — Кентавр!
1 октября 2016
Неоконченная баллада...
... о том, как оренбургская команда с оригинальным названием «Оренбург» сыграла в Российской профессиональной футбольной лиге 8 матчей, из которых не выиграла ни одного, проиграла 4, в остальных добилась ничьих, забила 2 мяча, пропустила 7, с 4-мя очками занимает 15-ю строчку (из 16-и) в турнирной таблице. Обновляется еженедельно
У нас команда «Газовик»
до «вышки» дорвалась
и обрела в единый миг
иную ипостась.
Уж там другой пойдет футбол
(«элита» как-никак):
начнут пихать за голом гол,
играя тики-так.
Там постоят за нашу честь;
у нас команда — жесть;
и деньги есть, и тренер есть,
и даже негры есть.
Они в начале славных дел
лихую кажут прыть,
но повелел РФПЛ
название сменить.
Мастак на выдумки Газпром,
но есть уже «Зенит»:
в турнире газовать вдвоем
регламент не велит.
Ну что ж, витрина «Оренбург»
команде по плечу.
(Могли б назвать и «Оренберг»,
но это я шучу.)
Сперва поехали в Ростов
показывать футбол,
но не забили там голов,
а им забили гол.
Ну что ж, беда не велика
и не погашен пыл,
но им вкатил и ЦСКА,
а сам не пропустил.
С «Амкаром» было нелегко:
играли, как могли,
добыли первое очко —
а на табло — нули.
Хоть им удвоил «Арсенал»
очковый неуют,
вопрос в четвертом матче встал:
когда ж они забьют?
Вот, наконец, и первый мяч,
но праздновать не след:
«Рубин» спасает дохлый матч —
победы ж нет как нет.
Она им до смерти нужна —
на этот раз с «Анжи»,
но вновь не вышло ни хрена:
очко с нулем держи.
Хотели обыграть «Спартак»,
но как тут ни шустри,
один воткнули кое-как,
а вытащили три.
«Урал» — и снова анальгин
на головную боль:
в графе пропущенных — один,
в графе забитых — ноль.
А дальше — с «Тереком» пора
играть на ту же цель,
а чем закончится игра —
расскажет менестрель...
25 сентября —
Р. Бёрнс. «Родная, дай мне эту ночь...»
Роберт Бёрнс
«Родная, дай мне эту ночь...»
Родная, дай мне эту ночь,
всего лишь ночь, одну лишь ночь,
прошу я, сжалься в эту ночь,
дверь отопри, мой свет.
Ты, верно, видишь третий сон,
но спать сегодня не резон.
В тебя я до смерти влюблён, —
дай мне войти, мой свет.
Свирепый ветер, ливень, гром,
звёзд не заметно за дождём.
Я изнемог брести пешком, —
согрей меня, мой свет.
Пусть гром и град меня побьёт,
пусть даже рухнет небосвод,
раз у тебя на сердце лёд, —
это беда, мой свет.
Родная, дай мне эту ночь,
всего лишь ночь, одну лишь ночь,
прошу я, сжалься в эту ночь,
дверь отопри, мой свет.
Она отвечает
Ты просишь только эту ночь,
всего лишь ночь, одну лишь ночь,
но дверь тебе я в эту ночь
не отопру, мой свет.
Выходит, ты из-за дождей
бранишь меня из-за дверей
Не надо мне таких гостей, —
прочь уходи, мой свет.
Жестокий ветер, дождь и снег,
распутица, сырой ночлег
милей, чем подлый человек
для девушек, мой свет.
Цветок, растущий напоказ,
растоптан, как сорняк, подчас —
и это девушкам наказ:
себя блюсти, мой свет.
Попасть в ловушку, как птенец,
для женщины плохой конец,
и это от мужских сердец
для нас урок, мой свет.
Ты просишь только эту ночь,
всего лишь ночь, одну лишь ночь,
но дверь тебе я в эту ночь
не отопру, мой свет.
11-12 сентября 2016
Robert Burns
O, Let Me In This Ae Night
Chorus:
O, let me in this ae night,
This ae, ae, ae night!
For pity’s sake this ae night,
O rise, and let me in, jo!
O lassie, are thou sleepin yet,
Or are thou waukin, I wad wit?
For love has bound me hand an’ fit,
And I would fain be in, jo.
Thou hear’st the winter wind an’ weet:
Nae star blinks thro’ the driving sleet!
Tak pity on my weary feet,
And shield me frae the rain, jo.
The bitter blast that round me blaws,
Unheeded howls, unheeded fa’s:
The cauldness o’ thy heart’s the cause
Of a’ my care and pine, jo.
Her Answer
Chorus:
I tell you now this ae night,
This ae, ae, ae night,
And ance for a’ this ae night,
I winna let ye in, jo.
O, tell na me o’ wind an’ rain,
Upbraid na me wi’ cauld disdain,
Gae back the gate ye cam again,
I winna let ye in, jo.
The snellest blast at mirkest hours,
That round the pathless wand’rer pours
Is nocht to what poor she endures,
That’s trusted faithless man, jo.
The sweetest flower that deck’d the mead,
Now trodden like the vilest weed —
Let simple maid the lesson read?
The weird may be her ain, jo.
The bird that charm’d his summer day,
And now the cruel fowler’s prey,
Let that to witless woman say —
The gratefu’ heart o’ man,’ jo.
Некрасивый полонез
Некрасивый полонез
Мне было лет восемь, когда мама взяла меня в Ростов навестить родственников, в отличие от моих мамы с бабушкой вернувшихся из эвакуации домой. Там было пять бабушек, сестер моей бабушки, которая болела и не смогла поехать с нами. Я помню только старенькую бабушку Дору, которая уже с трудом ходила, но ради нашего приезда все-таки встала, и бойкую бабушку Цилю, которая не вынимала изо рта папирос, учила меня играть в «дурачка», громко ругалась, когда я с непривычки путал масти и категорически запрещала мне, по словам мамы, уральскому водохлебу, пить воду до еды, во время еды и после еды, утверждая, что это вредно. Поэтому в Ростове я постоянно хотел пить.
А еще там была девочка, на несколько лет старше меня, красивая, крупная, умненькая, видимо, из круглых отличниц, которых я, не будучи отличником, всю жизнь терпеть не мог.
Она с громким шумом ворвалась в квартиру, сразу же потащила меня в какую-то комнату, села за фортепьяно и начала что-то играть. Я абсолютно ничего не понимал, но, деваться некуда, слушал, желая, чтобы она поскорей закончила. Наконец звуки стихли. «Правда, красивый полонез?» — спросила меня девочка. Нашла, у кого спрашивать! Я впервые слышал фортепьяно лицом к лицу, слов-то таких — полонез — отродясь не слыхал и не постигал, как сочетается нечто, исходящее из этого музыкального комода, и красота.
Я молчал, полагая, что отвечать не обязательно. Не тут-то было. Девочка смотрела на меня в упор и, похоже, наслаждалась моим сугубым невежеством. «Красивый полонез?» — снова спросила она. Я разозлился и из вредности сказал, что по-ло... нез некрасивый. «Бабушка, бабушка, — внезапно закричала девочка и, сорвавшись с места, помчалась в другую комнату, — бабушка, он сказал, что полонез некрасивый!»
В комнату набежали бабушки, зашла мама. Я сгорел от стыда. Начался галдеж. Мама скорбно смотрела на меня, балбеса. Девочку успокаивали, объясняли ей что-то. Помнится, одна из бабушек, кажется, это была бабушка Циля (бабушка Дора, к моему счастью, в комнату не вошла), вроде заступилась за меня: дескать, чего напали на человека: ну, не нравится ему музыка.
Это была неправда. Музыка мне нравилась. Но другая. Года в четыре, еще не умея читать, я, по просьбе выпивающих и танцующих взрослых (у нас вечно были гулянки), безошибочно ставил пластинки на патефон. Но разве все это объяснишь? Я безнадежно погиб в глазах девочки, которая после пережитого перестала обращать на меня внимание. Было ужасно обидно. Я уже тогда много читал и мог блеснуть рассказами о прочитанном. Но блеснуть, увы, не удалось.
Жизнь отомстила мне за вредность, заставив влюбиться в музыку. Я с благоговейным трепетом, как к полубогам, отношусь к музыкантам, умеющим, глядя на ноты, слышать, как из них получается музыка. Я отчаянно пытаюсь понять, почему одно и то же произведение, сыгранное разными музыкантами, другие музыканты по-разному оценивают. По мне, так все звучит примерно одинаково. Однажды я скачал программку для занятий сольфеджио, но после первой же попытки стало ясно, что ничего не получится. Я не смог отличить, какая из двух близко звучащих нот выше, какая ниже.
И зачем я сказал, что полонез некрасивый?..
22 сентября 2016
Р. Бёрнс. «В полях, где слышен вьюги плач...». Окончательный вариант
Роберт Бёрнс
«В полях, где слышен вьюги плач...»
В полях, где слышен вьюги плач
среди снегов, среди снегов,
тебе я свой последний плащ
отдать готов, отдать готов;
а если скорби впереди
и тяжкий труд, и тяжкий труд,
найдёшь ты на моей груди
себе приют, себе приют.
Будь ты со мной в глухом краю,
где солнца нет, где солнца нет,
я был бы счастлив, как в раю,
с тобой, мой свет, с тобой, мой свет;
а если б я был наречён
царём земли, царём земли,
тебя возвёл бы я на трон
моей любви, моей любви.
2-9 сентября 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
‘O wert thou in the cauld blast...’
O wert thou in the cauld blast,
On yonder lea, on yonder lea,
My plaidie to the angry airt,
I’d shelter thee, I’d shelter thee;
Or did misfortune’s bitter storms
Around thee blaw, around thee blaw,
Thy bield should be my bosom,
To share it a’, to share it a’.
Or were I in the wildest waste,
Sae black and bare, sae black and bare,
The desert were a paradise,
If thou wert there, if thou wert there;
Or were I monarch o’ the globe,
Wi’ thee to reign, wi’ thee to reign,
The brightest jewel in my crown
Wad be my queen, wad be my queen.
Мастер и Маргарита second hand
Мастер и Маргарита second hand
Рыдает то и дело Маргарита:
и денег нет, и неустроен быт.
Осталась у разбитого корыта,
и Воланд почему-то не летит.
А мастер пьет, но выйдя из запоя,
с Латунским поддает еще сильней
и целый день собачится с женою,
под утро возвращаясь от блядей.
А все друзья — пропойцы, прощелыги —
Жуколов и Чердакчи, и Буздяк:
едва ли есть у каждого по книге,
а строит из себя Толстого всяк.
Еще Лаврович позвонил некстати
и сообщил не в шутку, не всерьез,
что, мол, роман готовится к печати,
но все решает Миша Берлиоз...
Все ясно! Этот Миша, хрен протертый,
к ней клинья подбивал уже не раз.
Уверен старый черт, что даже черту
она бы ради книги отдалась.
И что такого? Был бы толк хотя бы,
но ведь наврет с три короба, урод.
Любой мужик подлее всякой бабы,
когда ему порой ширинка жмет.
А мастер что? Обычный неудачник,
раскисший, как подросток, от невзгод.
А бывший муж уже построил дачу
и бывшую жену назад зовет.
Она б ушла. Проблемы надоели,
устала от лишений и обид.
Но если вдруг уйдет на самом деле,
то вдруг мессир возьмет и прилетит?
И снова пышный бал и шуры-муры,
и станет королевою опять.
Она что, дура? Нет она не дура,
чтоб упускать такую благодать.
... Но ей пора готовить — скоро встанет
супруг — любимый, что ни говори,
вложивший вместо «Лама савахфани»
подлог лукавый в речи Га-Ноцри...
13-14, 26 сентября 2016
Звезды и счастье
Звезды и счастье
Кто рожден под счастливой звездой,
на земле прозябает уныло,
потому что все счастье с собой
забирает астральная сила.
Если ты не знавал никогда,
ни любви, ни хотя бы участья,
значит, в небе смеялась звезда,
задыхаясь от млечного счастья.
Если ж люди счастливы окрест
от рождения и до погоста,
значит, свой поднебесный насест
покидают несчастные звезды.
Умирают они по ночам,
искрой перечеркнув мирозданье.
С неживыми не стоило б нам
согласовывать наши желанья.
А всего несчастливей звезда,
отлетевшая днем или утром,
незаметно горя от стыда
незаметным своим перламутром.
Потому-то нам счастья и нет
в этой жизни, воистину тленной,
ибо счастья всеобщего свет
перегасит все звезды Вселенной.
Но такого не будет вовек:
мироздание к нам равнодушно,
и когда несчастлив человек,
значит, это кому-нибудь нужно.
Ну, а если счастлив невзначай,
не гордись воплощенной мечтою,
ибо твой ослепительный рай
несчастливой оплачен звездою.
2 октября 2015
Пушкины и Дантесы
Пушкины и Дантесы
К пустякам не чуя интереса
Я хочу в историю войти,
Боже правый, помоги Дантеса
Повстречать на жизненном пути.
Алиса (Ирина) Деева
Чтобы не смущал вас мелкий бес,
вы держите ушки на макушке:
может выйти и на вас Дантес,
но из вас не может выйти Пушкин.
7 сентября 2016
Р. Бёрнс. «В полях, где слышен вьюги плач...» Новая редакция
Роберт Бёрнс
«В полях, где слышен вьюги плач...» Новая редакция
В полях, где слышен вьюги плач
среди снегов, среди снегов,
тебе я свой последний плащ
отдать готов, отдать готов.
А если разразится град
жестоких смут, жестоких смут,
ты на груди моей стократ
найдешь приют, найдешь приют.
Будь ты со мной в глухом краю,
где ни души, где ни души,
я был бы счастлив, как в раю,
в такой глуши, в такой глуши.
А если б я на трон взошел
вселенной всей, вселенной всей,
тебя возвел бы на престол
любви моей, любви моей.
2-7 сентября 2016
Robert Burns (1759 — 1796)
‘O wert thou in the cauld blast...’
O wert thou in the cauld blast,
On yonder lea, on yonder lea,
My plaidie to the angry airt,
I’d shelter thee, I’d shelter thee;
Or did Misfortune’s bitter storms
Around thee blaw, around thee blaw,
Thy bield should be my bosom,
To share it a’, to share it a’.
Or were I in the wildest waste,
Sae black and bare, sae black and bare,
The desert were a paradise,
If thou wert there, if thou wert there;
Or were I monarch o’ the globe,
Wi’ thee to reign, wi’ thee to reign,
The brightest jewel in my crown
Wad be my queen, wad be my queen.
Времена года
Времена года
Весна была теплом согрета,
а летом перегрелись мы,
чтоб осень смыла бабье лето
по воле бабушки-зимы.
3 сентября 2016
Я спросил у Миллера...
Я спросил у Миллера...
Я спросил у Миллера,
где Россия-матушка.
Миллер не ответил мне,
качая газ и нефть.
Я спросил у Сечина,
где Россия-матушка.
Сечин забросал меня
предвыборной ботвой.
Я спросил Шувалова,
где Россия-матушка.
Долго Игорь слезы лил
за телеокном.
Голодец я спрашивал,
где Россия-матушка.
Голодец ответила
чем-то проливным.
Я спросил Медведева,
где Россия-матушка.
Дима скрылся в телеке,
глядя в свой айпад.
Я спросил у телека,
где Россия-матушка.
Тот остоканалился
в небесной синеве.
— Путин мой единственный,
где Россия-матушка.
Ты скажи, где скрылася,
Знаешь, где она?
Путин молвил преданный,
Путин молвил искренний:
— Была кому-то матушка,
была кому-то матушка,
была кому-то матушка,
а стала мне жена.
Я спросил у Миллера,
Я спросил у Сечина,
Я спросил Шувалова...
4 сентября 2016
Зеленые рукава
Меня вы гоните сейчас
с холодною решимостью,
а я любил одну лишь вас
любовью нерушимою.
Припев:
Зеленых ради рукавов
хвалу любви я петь готов.
Лишь той объятья мне нужны,
чьи рукава зелены.
Любовь моя, у вас, в груди
сердечко лицемерное,
и я в тоске брожу один,
обманутый неверною.
Припев.
В плену у вас я до сих пор,
но вы мне лживой клятвою
в ответ на робкий мой укор
разбили сердце надвое.
Припев.
Я все бы сделал ради вас,
предупреждал желания
и ради ваших нежных глаз
пошел бы на заклание.
Припев.
Хоть вы чураетесь меня,
от вас я в восхищении
и не могу прожить ни дня
без вашего презрения.
Припев.
Я слуг велел одеть в шелка,
как твой наряд, зеленые,
но все ж не стала ты пока
моею нареченною.
Припев.
Твои желанья всякий раз
я исполнял заранее,
а ты дарила мне отказ
принять любимой звание.
Припев.
Молиться я всю жизнь готов,
пока не взят могилою,
затем чтоб ты, в конце концов,
моею стала милою.
Припев.
Простясь, зеленым рукавам
я положу заклятие,
что суждены однажды нам
счастливые объятия.
Припев:
Зеленых ради рукавов
хвалу любви я петь готов.
Лишь той объятья мне нужны,
чьи рукава зелены.
10-15 октября 2015
Greensleeves
Alas, my love, you do me wrong,
To cast me off discourteously.
For I have loved you well and long,
Delighting in your company.
Chorus:
Greensleeves was all my joy
Greensleeves was my delight,
Greensleeves was my heart of gold,
And who but my lady greensleeves.
Alas, my love, that you should own
A heart of wanton vanity,
So I must meditate alone
Upon your insincerity.
Chorus
Your vows you’ve broken, like my heart,
Oh, why did you so enrapture me?
Now I remain in a world apart
But my heart remains in captivity.
Chorus
I have been ready at your hand,
To grant whatever you would crave,
I have both wagered life and land,
Your love and good-will for to have.
Chorus
If you intend thus to disdain,
It does the more enrapture me,
And even so, I still remain
A lover in captivity.
Chorus
My men were clothed all in green,
And they did ever wait on thee;
All this was gallant to be seen,
And yet thou wouldst not love me.
Chorus
Thou couldst desire no earthly thing,
but still thou hadst it readily.
Thy music still to play and sing;
And yet thou wouldst not love me.
Chorus
Well, I will pray to God on high,
That thou my constancy mayst see,
And that yet once before I die,
Thou wilt vouchsafe to love me.
Chorus
Ah, Greensleeves, now farewell, adieu,
To God I pray to prosper thee,
For I am still thy lover true,
Come once again and love me.
Chorus:
Greensleeves was all my joy
Greensleeves was my delight,
Greensleeves was my heart of gold,
And who but my lady greensleeves.
Горы и пригорки
Горы и пригорки
Альпы, Кордильеры и Тибеты,
где резвятся Музы и Пегас,
где живут великие поэты,
ваши эмпиреи не про нас.
Мой пригорок не для великана,
но, имея приземленный вид,
скромно у подножия Монблана
он в благоговении стоит.
25 августа 2016
Свет Преображения
Свет Преображения
И вновь неспешными шагами
Он всходит на гору Фавор,
и вновь ведет с учениками
неторопливый разговор.
Сомкнут усталые зеницы
Иаков, Петр, Иоанн,
а Он опять начнет молиться,
нездешним светом осиян.
И вновь шагнут к Нему навстречу
Илья-пророк и Моисей,
и заведет апостол речи
о кущах для благих гостей.
Вновь о любимом Сыне скажет
Господь сквозь толщу облаков,
и растворятся, как мира́жи,
все тучи двадцати веков.
Снопы ликующего света
исторгнет ясноликий Спас,
и улыбнется в добрый час
преображенная планета...
6-19 августа 2016
«Порой гармония жестока...»
«Порой гармония жестока...»
Порой гармония жестока,
от красоты пощады нет,
смертелен истины высокой
невыносимо яркий свет.
Вселенная благополучья
мерцает в вечной мерзлоте,
а счастье — это частный случай
любви, погибшей на кресте.
16-19 августа 2016
И. Бродский. Блюз
Иосиф Бродский
Блюз
...ннадцать лет был мне Манхеттен домом.
Не был со мной домохозяин лют.
Но в одночасье стал, в натуре, кондомом.
Зелены баксы, но, словно кровь, текут.
Вот и выходит, за реку сдернуть надо.
Жаркий Нью-Джерси прочит вонючий кров.
Классно, что расчислена дней блокада.
Зелены баксы, но не дают ростков.
Старый диван возьму и свои манатки.
Но утащить вид из окна не тщусь.
А ведь мы с ним, можно сказать, женаты.
Зелены баксы, но из-за них ты блюз.
Тело знает, куда ведут эти гонки.
А для молитв нужен душе предмет.
Выше него разве что реет «Боинг».
Зелены баксы, я абсолютно сед.
12-15 августа 2016
Joseph Brodsky (1940 — 1996)
Blues
Eighteen years I’ve spent in Manhattan.
The landlord was good, but he turned bad.
A scumbag, actually. Man, I hate him.
Money is green, but it flows like blood.
I guess I’ve got to move across the river.
New Jersey beckons with its sulphur glow.
Say, numbered years are a lesser evil.
Money is green, but it doesn’t grow.
I’ll take away my furniture, my old sofa.
But what should I do with my windows’ view?
I feel like I’ve been married to it, or something.
Money is green, but it makes you blue.
A body on the whole knows where it’s going.
I guess it’s one’s soul which makes one pray,
even though above it’s just a Boeing.
Money is green, and I am grey.
1992
Д. Китс. Коту миссис Рейнольдс
Джон Китс
Коту миссис Рейнольдс
Ты импотент, котяра! Сколько ты
мышей прикончил? Сколько ты упёр
кусочков вкусных? Твой зелёный взор
по-прежнему горит из темноты,
и ушки на макушке, и густы
усы твои, и коготок остёр;
мурлычь мне о тщете кошачьих ссор,
о рыбках и птенцах твоей мечты.
Лап не лижи и не таращись в пол —
одышлив, полхвоста не уберёг,
и хоть порою трёпку слабый пол
тебе давал, но мягок твой бочок,
как в юности, когда ты расколол
бутылки, удирая со всех ног.
25 июля 2016
John Keats (1795 — 1821)
To Mrs. Reynold’s Cat
Cat! who hast passed thy grand climacteric!
How many mice and rats hast in thy days
Destroyed? How many tit-bits stolen? Gaze
With those bright languid segments green, and prick
Those velvet ears — but prithee do not stick
Thy latent talons in me, and up-raise
Thy gentle mew, and tell me all thy frays
Of fish and mice, and rats and tender chick.
Nay, look not down, nor lick thy dainty wrists —
For all the wheezy asthma, and for all
Thy tail’s tip is nicked off, and though the fists
Of many a maid have given thee many a maul,
Still is that fur as soft as when the lists
In youth thou enteredst on glass-bottled wall.
Я — памятник себе
Я — памятник себе
Я — Ренессанс, эпоха Возрожденья,
я — Ариосто, Палестрина — я,
шедевры я творю до посиненья,
однако неизвестен никому.
Не будет жить поэзия моя,
и не войду я в пантеон нетленный,
и не узнают, видно по всему,
что я поэт и вправду ох... народный.
Не станут говорить, что несравненный
художник я, не будет, наконец,
и славы у меня международной
в грядущие века — и все, забыт.
На лысину паршивенький венец
мне ни одна свинья не водрузит.
22 августа 2013 — 26 июля 2016
Р. Киплинг. Если сумеешь... (If...)
Редьярд Киплинг
Если сумеешь... (If...)
Сумеешь твердым быть, когда кругом
свихнулись все и в том тебя винят;
сумеешь верить пред людским судом
в себя, но признавать, в чём виноват;
сумеешь долго ждать без маеты;
не клеветать в ответ клеветникам;
не делать вид, что всех мудрее ты;
не отвечать враждой своим врагам;
сумеешь грезить, но не ради грёз;
сумеешь думать, но не наобум;
сумеешь встретить не совсем всерьёз
бесславья или славы громкий шум;
сумеешь вникнуть, что в твоих словах
находит плут силки для простаков,
когда твоя судьба разбита в прах
и строишь ты её из тех же слов;
сумеешь всех побед своих плоды
поставить на кон, проиграться в пух,
а об утрате, вновь начав труды,
не пожалеть ни мысленно, ни вслух;
сумеешь, немощь плоти поборов,
дать мышцам, нервам, сердцу новый ход,
ведь кроме Силы воли, не готов
тебе никто сказать: «Иди вперёд».
сумеешь честно говорить с толпой;
народ любить, беседуя с царём;
сумеешь всех ценить, но быть собой;
сумеешь другом чтиться и врагом;
сумеешь посекундно мерить бег
минут всевластных, тающих, как снег, —
тогда, мой сын, Земля твоя навек,
ты Человеком станешь, человек...
20-27 июля 2016
Rudyard Kipling (1865 — 1936)
If...
If you can keep your head when all about you
Are losing theirs and blaming it on you;
If you can trust yourself when all men doubt you,
But make allowance for their doubting too;
If you can wait and not be tired by waiting,
Or, being lied about, don’t deal in lies,
Or, being hated, don’t give way to hating,
And yet don’t look too good, nor talk too wise;
If you can dream — and not make dreams your master;
If you can think — and not make thoughts your aim;
If you can meet with triumph and disaster
And treat those two imposters just the same;
If you can bear to hear the truth you’ve spoken
Twisted by knaves to make a trap for fools,
Or watch the things you gave your life to broken,
And stoop and build ‘em up with worn-out tools;
If you can make one heap of all your winnings
And risk it on one turn of pitch-and-toss,
And lose, and start again at your beginnings
And never breathe a word about your loss;
If you can force your heart and nerve and sinew
To serve your turn long after they are gone,
And so hold on when there is nothing in you
Except the Will which says to them: «Hold on»;
If you can talk with crowds and keep your virtue,
Or walk with kings — nor lose the common touch;
If neither foes nor loving friends can hurt you;
If all men count with you, but none too much;
If you can fill the unforgiving minute
With sixty seconds’ worth of distance run —
Yours is the Earth and everything that’s in it,
And — which is more — you’ll be a Man my son!
У. Рэли. Сыну (новый вариант)
Уолтер Рэли (1552-1618)
Сыну
Три вещи, расцветая день за днем,
растут и умножаются стократ,
но если повстречаются втроем,
друг друга покалечить норовят.
Клен, конопля, кутила — вот они:
для виселицы клен весьма хорош,
веревки из пеньки вьют искони,
а ты, кутила это подытожь.
Пока все гладко, клен чарует взор,
шумит кутила, зреет конопля,
но миг спустя деревья ждет топор,
траву — коса, тебя, сынок, — петля.
Не дай Господь, чтоб это рандеву
с тобой нас разлучило наяву.
17-26 июля 2016
Sir Walter Ralegh to His Son
Three things there be that prosper up apace
And flourish, whilst they grow asunder far;
But on a day, they meet all in one place,
And when they meet, they one another mar.
And they be these: the wood, the weed, the wag.
The wood is that which makes the gallow tree;
The weed is that which strings the hangman’s bag;
The wag, my pretty knave, betokeneth thee.
Mark well, dear boy, whilst these assemble not,
Green springs the tree, hemp grows, the wag is wild;
But when they meet, it makes the timber rot,
It frets the halter, and it chokes the child.
Then bless thee, and beware, and let us pray
We part not with thee at this meeting day.
Олимпийская мочегонная
Олимпийская мочегонная
Ничего нам вашего не надо:
ни соревнований, ни наград.
Не пустили на Олимпиаду —
недостроя питерский размах.
Нынче нас они сажают в лужу,
а потом мы сядем в «Лужниках».
Что с того? Чемпионат России
выиграть ведь тоже нелегко.
Как бы за бугром ни голосили,
нипочем не выдадим Мутко.
Мирно спи, Леонтьич, ты в законе;
ноу криминалити, Виталь.
Что такое, в сущности, мельдоний,
если под него дают медаль?
Хоть залей в глаза ему канистру
жидкости, журчащей в детских снах,
сроду не покажутся министру
мальчики писучие в глазах.
И пускай таинственный Нагорных
принял отпущенье, словно крест,
час пробьет — и всех волков позорных
мы уроем в WADA и окрест.
У святых работников РУСАДА,
как ты их в сортире ни мочи,
ради золотого звездопада
хватит мочи для любой мочи.
Как бы нас ни пачкал экскрементом
еврамериканский агитпроп,
если скажет Родина — моментом
мы намочим миллионы проб.
Пусть от золотых чужих героев
мы зальемся собственной слюной,
но зато умоем козлодоев
всероссийской мощною струей.
22-23 июля 2016
Пигмакенштейн, или Stupid Prometheus. Комедия в двух утопиях и семи абсурдах по мотивам Б.Шоу
Пигмакенштейн, или Stupid Prometheus
Комедия в двух утопиях и семи абсурдах по мотивам Б.Шоу
УТОПИЯ ПЕРВАЯ
Абсурд первый
Лондон. Автобусная остановка. Проливной дождь.
ЧУВИХА. Я задрогла под цуцик. Где тачка? Фредди вошкается уже минут тридцать.
МАМАША ЧУВИХИ. Ты задолбала: гундишь и гундишь. Видишь, звонит.
ЧУВАК. Ни шиша не дозвонится. Сейчас все из кабаков прутся. Часа полтора ждать, не меньше.
МАМАША ЧУВИХИ. Охренеть! Да мы тут ласты склеим за полтора часа!
ЧУВАК. Что вы шухер поднимаете? Я ж не бомбила.
ЧУВИХА. Не будь Фредди таким тормозом, он бы выцепил тачилу заранее.
МАМАША ЧУВИХИ. Перестань рычать на пацана!
ЧУВИХА. Да уж, что взять с прибабахнутого!
ФРЕДДИ (услыхав). Слышь ты, бикса крашеная, бери сама и звони. (Протягивает ей телефон.)
ЧУВИХА. Да пошел ты! Крашеная! Это мой натуральный цвет!
МАМАША ЧУВИХИ. Что с мотором?
ФРЕДДИ. Полный облом! Куда ни сунусь — колес нет. Ждите, говорят, полчаса, сорок минут...
ЧУВИХА. Капец! Они там вконец опухли — сорок минут!
ФРЕДДИ. Во всех шарашках одно и то же. Я и в «Дальше едешь — меньше платишь» торкнулся, и в «Халяву плиз», и в «От разъезда до подъезда» — везде голяк.
МАМАША ЧУВИХИ. В «Эх, прокачу!» звонил?
ФРЕДДИ. А то!
ЧУВИХА. Гонишь ты!
ФРЕДДИ. Ща я тебя точно укатаю!
ЧУВИХА. Никуда ты не звонил.
МАМАША ЧУВИХИ. В натуре, Фредди, ты весь в папу. От него тоже как от козла молока. Звони давай.
ФРЕДДИ. А фиг ли толку?
ЧУВИХА. Блин, нюх потерял, да? Мы ж тут дуба дадим на ветру в этих блузонах.
ФРЕДДИ. Заколебала! Взяла бы кожанку. Окей, окей, звоню! (Повернувшись, чуть не сшибает с ног букетчицу-афроангличанку, забегающую на остановку.)
БУКЕТЧИЦА. Ты чё, май фрэд, моргалы дома забыл? Не видишь, куда прешь?
ФРЕДДИ. Отвали, не до тебя. (Отходит с телефоном в сторону.)
БУКЕТЧИЦА. Козел! Все цветы затоптал!
МАМАША ЧУВИХИ. Откуда вы знаете, как его зовут?
БУКЕТЧИЦА. Кого? Этого козла?
МАМАША ЧУВИХИ. Моего сына!
БУКЕТЧИЦА. Сдалась мне его погремуха!
МАМАША ЧУВИХИ. Но вы же только что назвали его Фредом.
БУКЕТЧИЦА. Я? Я сказала — май фрэд. Это типа чувак. А вы, по ходу, не местные, по-нашему не сечете? А на вид вроде похожи.
МАМАША ЧУВИХИ. Мы и есть местные.
БУКЕТЧИЦА. Да? Не похоже. Раз так, платите за своего отбрызга. Перекопытил мне все цветы, а сам вон стоит в мобилу дует.
ЧУВИХА. Мама, пошли ты ее на хрен.
БУКЕТЧИЦА. Залепи дупло, овца!
ЧУВИХА. Сама ты овца!
МАМАША ЧУВИХИ. Девочки, не ссорьтесь! (Девицы едва ли не бросаются друг на друга.) Ша, я сказала! У меня нет мелочи, детка.
БУКЕТЧИЦА. Давайте никер — я разменяю.
ЧУВИХА. Говорят тебе: у нас абзац по кэшу.
БУКЕТЧИЦА. Безнал тоже пойдет. У меня система (вытаскивает из сумки переносной терминал).
ЧУВИХА (изумленно). Фигасе!
МАМАША ЧУВИХИ (доставая из сумочки банковскую карту). На.
БУКЕТЧИЦА (вставляя карту в терминал и нажимая на кнопки). Я вас сенькаю, мадам! Введите пин и нажмите зеленку.
МАМАША ЧУВИХИ (нажимая на кнопки). Цветочки оставьте себе.
БУКЕТЧИЦА. Вау, отпад! Ваш чек.
МАМАША ЧУВИХИ (берет чек, оглядывается, ища урну). Спасибо, детка.
ЧУВИХА (выхватывая чек из рук матери). Ты глянь, ма. Ее гнилая хрень встала нам в полфунта!
БУКЕТЧИЦА. Сама ты хрень гнилая!
МАМАША ЧУВИХИ. Девочки, не ссорьтесь. Брейк, говорю! (Становится в каратистскую позу, делает соответствующие движения). Кья!
На остановку вбегает ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. Ошеломлен
телодвижениями и криком МАМАШИ ЧУВИХИ.
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ (МАМАШЕ ЧУВИХИ). Если вы это мне, то я не при делах.
МАМАША ЧУВИХИ. Не берите в голову. Это я так, для разминки. Члены затекли.
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. А я было подумал: гитлеркапут мне. Придется гроб заказывать.
БУКЕТЧИЦА (ЧЕЛОВЕКУ В ШЛЯПЕ). Купите цветочки, мущщина.
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ (доставая из кармана горсть мелочи). Вот вам. Вы не отстанете, я знаю.
БУКЕТЧИЦА. Жесть! Я вас сенькаю!
ЧУВАК (БУКЕТЧИЦЕ). Бабки поимела? Теперь отоварь его.
БУКЕТЧИЦА недоумевает.
Дай ему цветы, дура. А то смотри — влипнешь. Какой-то дятел так и стучит за тобой на своем планшете.
БУКЕТЧИЦА. А чё я сделала? Имею право. У меня и бирка есть, со штепселем. Чё ему надо?
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (передразнивая). Ничё мне не надо. Бирку покажь, со штепселем.
БУКЕТЧИЦА. С какого перепугу? Ты ваще кто? С дуба рухнул?
ЧУВАК (ЧЕЛОВЕКУ С ПЛАНШЕТОМ). Прикиньте: она подумала, вы — налоговый шнырь.
БУКЕТЧИЦА. Я на упрощенке. Чё за дела ваще!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (записывая). Прикиньте, с дуба рухнул, шнырь, на упрощенке, ваще...
БУКЕТЧИЦА. Ты, змей с болотной, а ну покажь, чё ты там настучал!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. На, зекай! (Сует ей в нос планшет.) Довольна?
БУКЕТЧИЦА. Не въезжаю. В натуре, Сноуден!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Главное — я въезжаю. В натуре. (Читает с интонациями цветочницы). Купите цветочки, мущщина. Вау! Жесть! Я вас сенькаю!
БУКЕТЧИЦА. И чё? Какого гоблина ты до меня дободался? Как хочу, так и разговариваю!
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. В самом деле, дружище, что вам от нее надо? Вы часом не коп?
ЧУВАК. Не похож он на копа. Какой-то штемп залетный.
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (ЧУВАКУ). Давно из Малайзии, приятель? Проживали не в Малакке?
ЧУВАК. С чего вы взяли? Да, из Малайзии. В Малакке. А вас это сильно колышет?
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (ЦВЕТОЧНИЦЕ). А вы родились в египетском Мерса-Матрухе, что в мухафазе Матрух?
БУКЕТЧИЦА (растерянно). Да, мои шнурки оттуда. Но мы давно оттуда слиняли. По-вашему, рылом не вышли для вашего Ландана?
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (продолжая записывать, передразнивая). По-моему, вышли вы... рылом. Для нашего Ландана.
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. Странный вы тип.
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Не странен кто ж...
ВЕСЕЛЫЙ ЧУВАК. А я откуда, не подскажете?
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (с ходу). Из филиппинской Манилы. А если точнее — из Мунтилупы.
ВЕСЕЛЫЙ ЧУВАК. Верно, чтоб мне сдохнуть! Да вы экстраскунс! Баба Ванга в щиблетах!
БУКЕТЧИЦА (обращаясь к собравшимся). Вы, вы, вы... в натуре, терпилы, да? Я б его за такое давно бы фэйсом об роуд. Ну, и мэны пошли!
ЧУВАК. Точняк, бэби! (ЧЕЛОВЕКУ С ПЛАНШЕТОМ) Ты какого хряка нам под кожу лезешь, Глоба лондонская? Престидижитатор в джинсе! У тебя разрешуха на такие фишки есть?
БУКЕТЧИЦА. Да врежь ты ему!
ВЕСЕЛЫЙ ЧУВАК. Мы для него, сталбыть, твари дрожащие под дождем. А он, сталбыть, право имеет нас опускать!
ЕЩЕ ОДИН ЧУВАК (ВЕСЕЛОМУ ЧУВАКУ). Ты давай базар-то фильтруй. Совсем рамсы попутал. Чать не в своей Маниле. Не в Мунтелупе.
ВЕСЕЛЫЙ ЧУВАК. А чё Мунтилупа? Чё Манила? Борзый, да? Я те щас мигом борзометр починю. Всю жизнь на дантиста бычить будешь. Сам-то откуда свалился?
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (с готовностью). Мадагаскар, провинция Махадзанга.
ЕЩЕ ОДИН ЧУВАК. Мать моя вумэн! В точку. (Указывает на ДЖЕНТЛЬМЕНА) А этого типа нарисуешь?
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Без проблем. Манчестер, Магдалена колледж, академия Министерства обороны, индийский штат Махараштра, а теперь — Мэрилебон-роуд (улыбаясь) в Ландане. Давно из Мумбаи, мущщина? (Смеется.)
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. Да уж пару лет поди... Просто нет слов... Прошу прощения, дружище, вы работаете в цирке? Шикарный номер!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Мог бы и в цирке. А что? Кусок сэндвича на старости лет.
БУКЕТЧИЦА (собравшимся). Эх вы! Так ему никто и не вписал в табло. Не впрягся за бедную герлу. А еще жантильоны!
ЧУВИХА (потеряв терпение). Фредди, где ты там? Что с тачкой? Я из-за тебя сморкач подцеплю.
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Мэйфер, однако.
ЧУВИХА. Хамишь, парниша?
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Я разве что-то сказал? Вам послышалось. А ваш мамахен из Мэйда Вейл, как пить дать.
МАМАША ЧУВИХИ. Верно. Я росла в Маленькой Венеции.
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. До большой, значит, не доросли? (Хохочет.)
МАМАША ЧУВИХИ. Не смешно. А еще с планшетом.
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (ЧУВИХЕ). На вашем месте я бы уже сто раз отсюда уехал.
ЧУВИХА. Отвяньте, а?
МАМАША ЧУВИХИ. Клара, не возникай, ты не в колледже. (ЧЕЛОВЕКУ С ПЛАНШЕТОМ.) Как, позвольте вас спросить?
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Для этого надо иметь планшет. (Хохочет.) Я уже вызвал такси. Дождь давно кончился, а я живу неподалеку.
ЧУВАК. Что ж ты раньше не сказал? Всю мозгу выкрутил своей ботвой. Адью! (Уходит.)
ВЕСЕЛЫЙ ЧУВАК. Санта Мария!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Что это?
ВЕСЕЛЫЙ ЧУВАК. Психушка, из которой вы не вылазите.
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (машинально поправляет). Вылезаете. Вообще-то она давно заброшена (хохочет).
ВЕСЕЛЫЙ ЧУВАК. Вам видней, мон шер халдей. (Уходит, довольный собой.)
БУКЕТЧИЦА (смеется). Четко он вас вкалошил! Хоть один конкретный пацан нашелся. Так тебе и надо, умник!
ЕЩЕ ОДИН ЧУВАК. Да пошли вы все! (Уходит.)
Подъезжает такси, вызванное ЧЕЛОВЕКОМ С ПЛАНШЕТОМ.
МАМАША ЧУВИХИ и ЧУВИХА собираются ехать.
МАМАША ЧУВИХИ. А как же Фредди? (Кричит.) Фредди, такси! (ФРЭДДИ увлеченно говорит по телефону и не слышит.)
ЧУВИХА. Конченый шлимазл! Фредди!
МАМАША ЧУВИХИ. В папу-цудрейтера.
ЧУВИХА. Бес с ним, сам доберется.
БОМБИЛА. Ну, вы будете ехать или нет? С новым годом, пошель нафик!
ЧУВИХА. О, май гад! Приехали!
БОМБИЛА. Еще нет приехали. Садися машина, пожалуюста!
МАМАША ЧУВИХИ и ЧУВИХА уезжают.
БУКЕТЧИЦА. Ходют тут всякие, бедным девушкам жизнь портют.
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. Честно говоря, я ничего не понял. Как это вам удается?
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Фонетически. И никак иначе. Я изучаю звуки. Я люблю это дело, а оно любит меня. О, счастливчик тот, кому любимое дело приносит насущный хамон и камамбер! Отличить манкунианца от мерсисайдца любой дурак сможет. Нет, вы дайте мне мавританца, мексиканца или молдаванина — я по произношению определю не только страну их проживания, но и регион, город, а в некоторых случаях даже улицу!
БУКЕТЧИЦА. Ну и чел! О таком и думать — стремно, не то, что говорить.
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. За это платят?!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Еще как! Мир перевернулся. Идет великое переселение народов. Мигранты, мигранты, мигранты, сотни тысяч, миллионы мигрантов. Лондон уже не столица Великобритании. Это — столица Азии, Африки и Латинской Америки. Любой афроамериканец приезжает к нам, как к себе домой. Мэр Лондона — мусульманин! В прошлом это невозможно было вообразить. Людям приходится как-то устраиваться. И каким людям! Умным, образованным, воспитанным. Порой прислуга в доме на порядок культурнее хозяев. Посмотрите, кто нас обслуживает в кафе, ресторанах, магазинах, ателье, местах отдыха — сплошь интеллигентные люди. И все они без языка как без рук. Положим, язык они более-менее знают. Но произношение! Я им его ставлю. И они делают карьеру, порой головокружительную. На родине он был профессором философии, а здесь, в нашем Вавилондоне, становится официантом. Из квалифицированного инженера выходит неплохой продавец. Врач устраивается водопроводчиком. Бывает и наоборот. Я знаю одного типа, сироту казанского, который приобрел целый футбольный клуб! Впрочем, он обошелся без моей помощи. И вообще это случается не часто.
БУКЕТЧИЦА. Конец света! Лгет и глазом не сморгнет. Такую околестницу порет!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ (взрывается). Слушай ты, особь противоположного пола! Если ты не прекратишь свое занудное блеянье, я пинками погоню тебя вон! Пошла прочь! Здесь тебе не ночлежка!
БУКЕТЧИЦА. Какое такое полное право имеешь ты гнать меня отсюдова, а? Я здесь на двух аршинах сижу и буду сидеть!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Такая свинота необразованная, как ты, оскорбляющая самый воздух своими в полном смысле слова сногсшибательными звуками, не имеет никакого — полного — права ни ходить, ни стоять, ни сидеть, а если лежать, то только в гробу! Ты ведь не корова, не волчица, не жучок, не червячок, не медведица! Ты человек! А человек — это звучит! Антропос! Благодаря Господу Богу у тебя есть душа и возможность говорить чле-но-раз-дель-но. На языке, на котором ты с грехом пополам лопочешь, творили Шекспир, Мильтон и Честертон, разрази меня гром!
БУКЕТЧИЦА (напугана и обескуражена). Йооооооооооооошкин кот!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Матка Боска, какая прелесть! (Быстро пишет, с полминуты всматривается в написанное, наконец, произносит с интонациями Букетчицы). Йооооооооооооошкин кот!
БУКЕТЧИЦА (потрясенно). Мать моя в кедах! Вот это да!
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Вы слышали, какие нечеловеческие звуки извлекает из себя это умопомрачительное исчадие улицы? Так она будет балакать до тех пор, пока не окочурится в лондонской трущобе. А я могу за каких-нибудь три месяца изготовить из этой мерса-матрухской герлы английскую принцессу, нет, не принцессу, — королеву... какой-нибудь бензоколонки или цветочного магазина. А продавщицам, да будет вам известно, приходится владеть языком гораздо лучше всяких там принцесс и тем более королев. Этим я и зарабатываю на жизнь: учу уму-разуму новейших покорителей Альбиона. А на вырученные деньги потихоньку двигаю фонетическую науку да стряпаю стишки в духе Мильтона.
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. Интересно. А я неплохо разбираюсь в индийских диалектах.
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. Весьма интересно. Тогда, вероятно, вы читали «Прикладной санскрит. Пособие для европейцев и американцев»? Хотел бы я состыковаться с его автором, полковником Пикерингом.
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. Не только читал, но и писал! Ведь полковник Пикеринг — это я! А вы...
ЧЕЛОВЕК С ПЛАНШЕТОМ. ... Генри Хиггинс, автор «Периодической системы звуков».
ПИКЕРИНГ. Я приехал из Индии ради встречи с вами.
ХИГГИНС. И что же вам помешало? Ведь вы уже года два в Лондоне, не так ли?
ПИКЕРИНГ. Да все как-то руки не доходили узнать, где вы живете.
ХИГГИНС (укоризненно). Полковник! Может, все-таки ноги? (Оба смеются.) Мой адрес: Уимпол-стрит, двадцать семь «А». Я жду вас завтра. Договорились?
ПИКЕРИНГ. Договорились. А я приглашаю вас сегодня же поужинать со мною в Карлтон-отеле, где я живу. Мне бы хотелось кое-что обсудить с вами незамедлительно.
ХИГГИНС. А мне — с вами. Идемте.
БУКЕТЧИЦА. Купите цветочки, мущщины. Денег на чай, на сахар не хватает.
ПИКЕРИНГ. Я же вам дал целую горсть мелочи за ваши пеонию альбифлору и гидрангиа опулоидес! Нехорошо, девушка.
БУКЕТЧИЦА. Сбрендил, да? Нет у меня никакой опухлости! И не Хлора я вовсе. (ХИГГИНСУ) А вы не купите цветочки? Денег на чай, на сахар...
ХИГГИНС. Обойдешься без чая с сахаром. Таким, как ты, нечего и мечтать о сладкой жизни.
БУКЕТЧИЦА (швыряет корзинку на землю). У вас вместо сердца мотор, отвечаю! Антилангет свинячий!
Сверкает молния. Гремит гром.
ХИГГИНС (ему становится стыдно). Глас Божий — глас Божий! Все сходится. (Бросает в корзину Букетчице несколько купюр).
БУКЕТЧИЦА (подбирая деньги). Вау, отпад!
ХИГГИНС (уходит вслед за ПИКЕРИНГОМ, бормочет). Это я запомню: антилангет... свинячий...
ФРЕДДИ. Такси, такси, такси! (БУКЕТЧИЦЕ.) А где мама и Клара? Ну, две дамы? Куда они делись? Одна постарше, одна помладше...
БУКЕТЧИЦА. Давно отъехали, май фрэд. На барбухайке.
ФРЕДДИ. Вот те на! А меня бросили! Ну, я им дома устрою.
БУКЕТЧИЦА. Они тебя кричали. Но ты подсел на телефон.
ДРУГОЙ БОМБИЛА. Хто з вас їде, в кінці кінців?
БУКЕТЧИЦА. Я!
ДРУГОЙ БОМБИЛА. Тоді сідай скоріше, сестричка. Часу немає стирчати тут. Таксиста колеса годують.
БУКЕТЧИЦА (садясь в такси, ФРЕДДИ). Ты ваще кто по жизни?
ФРЕДДИ (ошеломлен такой наглостью). Адвокат (машинально вынимает из портмоне визитку).
БУКЕТЧИЦА (берет визитку). Годится! А ты ничё чувак, не вредный. (Поет.) Гуд бай, май фред, гуд бай! Трогай, шкипер!
Такси уезжает.
ФРЕДДИ. Не, я просто офигеваю...
Абсурд второй
Дом Хиггинса.
ХИГГИНС (отъезжая на передвижном кресле от компьютера). В общем, где-то так.
ПИКЕРИНГ. Нет слов, маэстро, одни звуки. Я в полном ауте. Но, если честно, я и половины не усек.
ХИГГИНС. Можно, если желаете, кое-что еще разик прогнать.
ПИКЕРИНГ. Только не сегодня. Благодарю вас. Я совершенно выпотрошен, аж голова звенит.
ХИГГИНС. Ошизели от звуков?
ПИКЕРИНГ. Есть немного. Я к такому напрягу не привык. Мои сто пятьдесят гласных не идут ни в какой сравнение с вашими полутора тысячами. Многие из них я не в силах различить, сколько они ни звучи.
ХИГГИНС (стоит у столика со сладостями, поедает конфеты одну за одной, бумажки бросает на пол). На все нужно время. Поначалу они вроде все похожи одна на другую. Но постепенно понимаешь, что скорей гласная похожа на согласную, чем на другие гласные — настолько они различны меж собой. Буквально, как лед и пламень.
Предварительно постучав в дверь, входит МИССИС ПУРОХИТ,
по виду индоангличанка.
Что у вас стряслось?
МИССИС ПУРОХИТ. Мистер Хиггинс, к вам рвется какая-то девица по фамилии Далида.
ХИГГИНС. Девица Далида? Этого еще не хватало. И что ей надо?
МИССИС ПУРОХИТ. По ее словам, она ваша хорошая знакомая, и вы будете прыгать от счастья от встречи с нею. Она из самых низов, ниже плинтуса. Я бы и сама ее прогнала, но поскольку мне известно, какого рода эксперименты вы проводите над людьми, решила доложить вам. К вам порой ходит такой сброд, что (спохватывается) прошу прощения, сэр.
ХИГГИНС. Хватит вам извиняться. И как она говорит?
МИССИС ПУРОХИТ. По-моему, чудовищно. Но вам понравится, я уверена. Вам нравилось и не такое.
ХИГГИНС (ПИКЕРИНГУ). Все в кон! (Подвозит кресло к компьютерному столу, садится, двигает мышью.) Сейчас я вам продемонстрирую свой метод. Мы ее разговорим, запишем на компьютер, потом я разложу ее бредятину на фонемы, и у нас с Вами получится фонетически точная карта произношения этой девицы, со всеми возможными транскрипциями, каковые существуют в различных системах записи. (МИССИС ПУРОХИТ). Волоките сюда эту Далиду.
В комнату безо всякого приглашения врывается БУКЕТЧИЦА.
Садится на первый попавшийся стул тоже без разрешения.
ХИГГИНС. Батюшки-светы! (Поет.) На лабутенах, нах!..
ПИКЕРИНГ (подхватывает). И в офигительных штанах!
Оба смеются, довольные собой.
ХИГГИНС. С этой мамзелью мы в самом деле хорошо знакомы... со вчерашнего вечера. Какого вы притащились? Мерса-матрухской галиматьи у меня и без вас выше крыши. Катитесь отсюда, пока я добрый.
БУКЕТЧИЦА. Чё вы босса-то включаете? Вам же доклали о цели моего посвещения. (МИССИС ПУРОХИТ) Или вы ничего не сказали сэру?
МИССИС ПУРОХИТ. Непременно доложила бы, если бы вы внятно посвятили меня в свои планы.
БУКЕТЧИЦА (ХИГГИНСУ). Хватит, говорю, пургу мести! Учителишка вы задрипанный — а туда же! Вы же уроками пробавляетесь, сами вчера говорили. Ежели вам фунты не катят, могу и в еврах забашлять. Или в баксах. Могу и в июнях или как там по-китайскому. Только с рублями связываться не хочу. У них там какие-то санцики. И вам не советую.
ХИГГИНС. Что вы тут нам арапа заправляете? Какие на хрен санцики, баксы, евры, рубли, июни?! Вы в своем уме?
БУКЕТЧИЦА. Да уж не в вашем! Чё шлангом прикидываетесь? Вы даете мне уроки — я вам отстегиваю. Расценки я знаю — кайф словите.
ХИГГИНС. Че-го? Ты соображаешь, что ты несешь?
БУКЕТЧИЦА. Мог бы, кстати, кофа налить своей клиентше, ежели ты такой благородний. С печенькими. Дело у меня к тебе, понял?
ХИГГИНС. Пикеринг, взгляните внимательно на это мяучело. Одно из двух: либо ей в самом деле плеснуть (передразнивает) кофа с печенькими, либо распять ее прямо над камином...
БУКЕТЧИЦА (вскакивает в испуге). Вау! Теперь мне ясно, кто вы такие! (Собирается уйти.) Извращепенцы!
ХИГГИНС. Ты не уйдешь, пока не скажешь, зачем приходила. Хватайте ее, миссис Пурохит!
ПИКЕРИНГ (мягко берет Цветочницу за руку. Она отдергивает руку, но останавливается). Деточка, что вам нужно от мистера Хиггинса?
БУКЕТЧИЦА (испуганно и неуверенно). Чё он на меня пальцы гнет? Сам вчера сказал, что может выучить либо на цветочный магазин, либо на бензоколонку. На бензоколонку я не согласная. Мне бы в магазин определиться. А туда не принимают, говорят, я не так говорю, как надо говорить и как у них все говорят, а если я буду говорить, как надо говорить и как все у них говорят, то говорят, примут. А он со мной, как с последней. Филки мои ему, слышь ты, не в масть. Чё мне всю жизнь корзинку теперь юзать (хочет уйти).
МИССИС ПУРОХИТ. Несчастная, вы думаете, у вас хватит средств оплатить уроки самого мистера Хиггинса? Нельзя же быть такой глупой.
БУКЕТЧИЦА. А то не хватит! Кто-кто, а я знаю чё почем. И средства у меня в наличности.
ХИГГИНС. Сколько вы намерены мне платить?
БУКЕТЧИЦА (улыбаясь). Долго до тебя доходит. А еще ученый чел. Неужто, думаю, его жаба не душит, что он мне вчера лишка кинул? Наверняка раскатает губу с децл взад отжать. Небось бухой малехо был, а? Колись давай, здесь все свои.
ХИГГИНС. Садись!
БУКЕТЧИЦА. Задарма мне ничё вашего не надо.
МИССИС ПУРОХИТ. Да садитесь же, вот наказание!
БУКЕТЧИЦА. Нипочем не сяду, хоть он дерись!
ПИКЕРИНГ. Не изволите ли присесть? Вы нас этим очень обяжете.
БУКЕТЧИЦА. Так уж и быть, если на то пошло (садится).
ХИГГИНС. Ваше имя?
БУКЕТЧИЦА. Лайза.
ХИГГИНС (декламирует). Элиза, Эльжбета, Лизетта, Бабетт...
ПИКЕРИНГ (подхватывает). За гнездами в лес побежали в обед...
ХИГГИНС. Яичко для каждой они там нашли...
ПИКЕРИНГ. Три штучки осталось, одно принесли!
Смеются, радуясь своему остроумию.
ЛАЙЗА. Улет! Оба вальтанулись!
МИССИС ПУРОХИТ. Не стоит хамить мистеру Хиггинсу и мистеру Пикерингу, милочка.
ЛАЙЗА. Чё, только мистерам разрешается хамить в Грейт Бритн?
ХИГГИНС. Хватит трындеть. Назовите вашу цену моим урокам?
ЛАЙЗА. Цена известно какая. Моя подружка учится по-французскому у самого настоящего француза, из Парижа. А за свой родной язык я не собираюсь платить больше. Вот вам и весь прайскоран.
ХИГГИНС. М-да... Полковник, более щедрой платы мне и миллионер не предложил бы.
ПИКЕРИНГ. То есть как?
ХИГГИНС. А так. Я знаю цену этим парижским менторам. Эта лахудра, судя по всему, готова платить мне в час едва ли не половину своего дневного дохода. Представляете, как бы я обогатился, если бы миллионер был таким же щедрым, как она, то есть брал у меня уроки за половину своего дневного дохода?
ЛАЙЗА. Вы чё, с реек съехали? Какой я вам миллионер?
ХИГГИНС. Потухни!
ЛАЙЗА. Ну, уж нет! С меня хватит. (Порывается встать. МИССИС ПУРОХИТ ее удерживает.)
МИССИС ПУРОХИТ. Погодите. Сейчас мистер Хиггинс натешится и все будет хорошо.
ХИГГИНС. Вот именно. Возьмет швабру и натешится над вами вволю. Так ввалю, если вы не перестанете тупить, что вас родной отец не узнает. Сидеть!
ЛАЙЗА. Вы мне не отец, во-первых! Вы мне никто!
ХИГГИНС. В-третьих, вы не раз помянете своего папу и всех его предков до седьмого колена, если я возьмусь делать из вас настоящего человека. Возьмите платок. (Дает ей носовой платок.)
ЛАЙЗА. На кой он мне? У меня свой.
ХИГГИНС. Ну, так воспользуйтесь им по назначению! А рукав оставьте в покое.
ЛАЙЗА (упрямо). Чем хочу, тем и трусь.
ХИГГИНС. Чем хотите, можете тереться в каком-нибудь другом месте. А платком следует утирать нос и даже, хотя он и называется носовым, промокать глаза, которые у вас на мокром месте. Между прочим, таких плакс, как вы, в цветочные магазины не берут. А если вы не знаете разницу между рукавом и носовым платком, то дело совсем швах.
ЛАЙЗА. Вы такой нахальник... Вроде пожилой чувак, а туда же...
МИССИС ПУРОХИТ. Перестаньте сбивать девочку с толку, сэр. Перлы вашего остроумия она оценить не может. И, кстати, рукавом она не утиралась. (ЭЛИЗЕ). Вам еще нужен платок, детка?
ЛАЙЗА. А то! Такой клевый! Синенький.
ПИКЕРИНГ. Миссис Пурохит, думаю, она не вернет вам платка даже под страхом пытки.
МИССИС ПУРОХИТ. Какое мне дело до чужих платков? Пусть мистер Хиггинс сам волнуется за свою собственность.
ПИКЕРИНГ (его осеняет). Вот что, Хиггинс, сказать вам гадость? А я все равно скажу.
ХИГГИНС. Валяйте!
ПИКЕРИНГ. Вам ничего не удастся сделать из этой девушки. Ваш фонетический метод в данном случае даст сбой. И ни в какой цветочный магазин она не устроится.
ХИГГИНС. На подначку не иду!
ПИКЕРИНГ. Это не подначка, Хиггинс. Я предлагаю вам пари.
ХИГГИНС. Другое дело. Каковы условия?
ПИКЕРИНГ. Вы беретесь за Элизу по всем правилам вашей науки, а я беру на себя все расходы, связанные с ее обучением. Если ваша система сработает, то вы в моих глазах станете Яном Амосом Коменским, Песталоцци и Антоном Макаренко одновременно.
ЛАЙЗА. Вот спасибочки, сэр! Сразу видно — у вас доброе сердце. Не то, что у этого...
ХИГГИНС (размышляя вслух). Заманчиво, век воли не видать! Взяться за эту восхитительную пошлячку и ослепительную замарашку...
ЛАЙЗА (вне себя от возмущения). Йооооооооооооошкин кот! Какая я тебе замарашка! Я из душа не вылазию! И нынче утром, когда собиралась сюда, голову помыла и все остальное.
ПИКЕРИНГ. Похоже, Хиггинс, вы не сведете ее с ума своими очаровательными комплиментами.
МИССИС ПУРОХИТ. Похоже, сэр, вы не особенно сильны в науке соблазнять. Есть масса методов сводить девушек с ума. А мистер Хиггинс мастак в такого рода играх и не всегда по вдохновению. Уж я-то знаю.
ХИГГИНС (продолжая размышлять вслух). Что наша жизнь — игра! Вдохновенная и вдохновляющая игра, переходящая с одного уровня на другой, и так до самого финала! Уж если подвернулся шанс поставить все на зеро — грех им не воспользоваться. Я играю, Пикеринг! Я беру эту занюханную Синдереллу (ЛАЙЗА издает протестующий вопль) и делаю из нее принцессу, нет — королевну!
ПИКЕРИНГ. Отлично, Хиггинс. Но в нашем пари кое-чего не достает.
ХИГГИНС. Чего именно? Вроде все на месте.
ПИКЕРИНГ. Нет, не все. Что будет, если вы проиграете? Я рискую своими деньгами, а вы?
ХИГГИНС. Во-первых, я не проиграю, а во-вторых, ставлю на кон свою репутацию.
ПИКЕРИНГ. Репутация — это неплохо. Но этого мало. Рискните поставить на зеро нечто более существенное.
ХИГГИНС. Что вы имеете в виду.
ПИКЕРИНГ. Если ваш эксперимент потерпит неудачу, вы... женитесь на Элизе! Конечно, если она не будет против.
ЛАЙЗА (задумчиво). А чё? Он парень что надо. Симпатичный, высокий, заряженный. Немного с придурью, но это не беда. При хорошей женщине и мужчина может стать человеком. Я согласная.
МИССИС ПУРОХИТ (стараясь не показать вида, что происходящее ей по душе). Я тоже! Хотя и не уверена, что из мистера Хиггинса выйдет приличный муж.
ПИКЕРИНГ беззвучно аплодирует.
ХИГГИНС (потрясенный и предложением ПИКЕРИНГА, и наглостью ЛАЙЗЫ, и выпадом миссис ПУРОХИТ). Ни за что на свете! С чего это вас так разобрало, друзья мои?
ЛАЙЗА (злорадно смеясь и хлопая в ладоши). Ага! А что же ваш хваленый мэтод? Боитесь продуть? Струсил, струсил, струсил!
ХИГГИНС (в ярости). Замолчите, вы! (Обдумывая ситуацию). Не ожидал я от вас такого, Пикеринг...
ПИКЕРИНГ. У вас нет выхода, Хиггинс. Это мое условие. Иначе все отменяется. Элиза уедет домой, превращение в королевну не состоится.
ЛАЙЗА. Решайся, папаша! Это будет по-чесноку.
ХИГГИНС (вне себя от ярости). Какой я тебе папаша! Ты... ты... ты...
ПИКЕРИНГ (останавливает его). Решайтесь, Хиггинс. Это в самом деле будет... по-чесноку!
ХИГГИНС (принимая решение). Ладно, разрази меня гром! Вашу руку, Ричард! Только об этом не должна знать ни одна живая душа. (Мужчины скрепляют сделку крепким рукопожатием. ЛАЙЗА, подкравшись к ним, разбивает его.)
ЛАЙЗА (торжествующе). Заметано!
ХИГГИНС (увлекаясь). Итак, месяцев через шесть, а то и через три, если эта Золушка умна, умеет слушать и обладает подвижным языком, она сможет предстать хоть перед папой римским. Начнем сию же минуту. Нет, сию секунду. Промедление смерти подобно. Но сперва вам, миссис Пурохит, необходимо ее как следует отодрать. Мыло, мочало, шампунь, суперфосфат, наждачная бумага, абразивный круг, пылесос, стиральная машина — приветствуются. В вашем хозяйстве котлы кипят кипучие, миссис Пурохит?
МИССИС ПУРОХИТ (протестуя). Сэр, однако...
ХИГГИНС (не слушая возражений). Огни горят горючие?
МИССИС ПУРОХИТ. Я прошу вас, сэр...
ХИГГИНС (не давая ей говорить). В печь ее лабутены, нах ее штаны и все ее лягушачьи шкурки. Звякните в какой-нибудь бутик подороже (кланяется ПИКЕРИНГУ), дайте им данные ее экстерьера и закажите все самое лучшее и необходимое, начиная от (МИССИС ПУРОХИТ делает протестующий жест) и кончая... (останавливается, заметив расширенные от ужаса глаза экономки). Счет — мистеру Пикерингу (снова отвешивает церемонный поклон полковнику). А пока привезут, посадите ее в корзину для грязного белья! Там ей самое место.
ЛАЙЗА (потрясенно). Это какой-то позор... Благородний человек... а позволяет себе такие шняги. Со мной у вас это не прокатит. Я вам не шалашовка какая-нибудь. Вашему брату у меня веры нет.
ХИГГИНС. Во-первых, Пикеринг мне не брат. А во-вторых, ты как думала? Создать нового человека на развалинах старой морали невозможно. Так что выбрось ее на свалку. Вы взяли курс на королеву — вот и начинайте вести себя по-королевски. Миссис Пурохит, принимайтесь за дело. А если она заартачиться — может отходить ее мухобойкой или скалкой. В общем, любым предметом, который подвернется под руку.
ЛАЙЗА. Я не дамся! Я сейчас копам позвоню!
МИССИС ПУРОХИТ. Прикажете приготовить ей комнату на втором этаже?
ХИГГИНС. Зачем? Достаточно и собачьей конуры!
ЛАЙЗА. Да пошел ты!
ПИКЕРИНГ. Хиггинс, вы перегибаете палку. Это несерьезно.
МИССИС ПУРОХИТ. Серьезность и мистер Хиггинс — две вещи несовместные. Люди для него — подопытные кролики.
ХИГГИНС (берет себя в руки). Кролики? Люди для меня — подопытные? Это ложь и клевета! Дорогие мои мистер Пикеринг и миссис Пурохит, это не я, а вы несерьезно подходите к судьбе этой несчастной девушки, дочери бедного мигранта, англичанки в первом поколении. Я своим отношением к ней воспроизвожу отчасти ту среду, из которой она вышла, и тем самым помогаю ей адаптироваться к новым условиям. Кто же из нас в таком случае несерьезен — я или вы?
МИССИС ПУРОХИТ. Ну, скажите, мистер Пикеринг, на что это похоже?
ПИКЕРИНГ. Похоже, мистеру Хиггинсу снятся лавры Савелия Крамарова или Роуэна Аткинсона.
ХИГГИНС. Это еще почему?
МИССИС ПУРОХИТ. А вы не догадываетесь? Вы устраиваете клоунаду, а перед вами — живой человек. Не камушек на мостовой и не ракушка на берегу моря.
ХИГГИНС. Не вижу особой разницы.
МИССИС ПУРОХИТ. Зато я вижу. Кто она? Откуда взялась? Кто ее родители? Что скажет на это, я не знаю, ее бой-френд, если он у нее есть?
ЛАЙЗА. Это не ваше дело!
ХИГГИНС. Вот! Золотые слова! Не ваше дело! И какие в ее возрасте могут быть бой-френды?
ЛАЙЗА. Ага. Я ведь скоро замуж выйду!
ХИГГИНС (мрачнеет, для него это удар не в бровь, а в глаз. Но он выходит из положения). Вы правы, Элиза. Вы не пройдете и полпути от чумички к принцессе, как мужчины, желающие жениться на вас, будут укладываться в штабеля на пороге этого дома.
МИССИС ПУРОХИТ. Сэр, вы неисправимы!
ЛАЙЗА (встает). Вы словили шизу, господин халдей. Мне таких учителей не надо. Найдите себе для развлекухи другую дурочку. Я отчаливаю.
ХИГГИНС. Прекрасно! Отлично! Великолепно! Миссис Пурохит, звонок в бутик отменяется. Говоря точнее, отменяется все. Подведите эту наглую девчонку к дверям и дайте ей пинка!
ЛАЙЗА. Пусть только попробует. Я ей так впендюрю — охромеет на все четыре.
МИССИС ПУРОХИТ. Да идите вы уже. Вам же сказали: все кончено.
ЛАЙЗА. Подавись ты своим платком! (Швыряет носовой платок в лицо ХИГГИНСУ).
ХИГГИНС. Вы — конченая идиотка! Вы отказываетесь от благополучия, от карьеры, от перемены образа жизни, от счастья, наконец! Неблагодарная дрянь!
МИССИС ПУРОХИТ. Это уж слишком, мистер Хиггинс. Еще неизвестно, кто из вас (осекается) ведет себя неблагоразумнее — вы или она. (ЭЛИЗЕ). Вы еще не ушли? Вам давно пора домой, к своим родителям.
ЛАЙЗА. Ага! К родителям. Мама давно умерла, а папашка со своей шестой сожительницей выставил меня за дверь, едва мне исполнилось семнадцать. Хватит, сказал, на моей шее сидеть: кто не работает — тот не ест. И я пошла на панель...
ХИГГИНС. Куда?!
ЛАЙЗА. ... со своими цветочкими.
ХИГГИНС. Превосходно! Стало быть, кроме меня, вы на фиг никому не нужны. Вот разве что миссис Пурохит захочет вас удочерить. Как вам такая дочурка, а, миссис Пурохит? В общем, так: без лишних слов тащите ее в ванную...
МИССИС ПУРОХИТ. Но в каком качестве она будет находиться в доме? И как вы возместите утраченный ею доход? Ведь она, насколько я поняла, зарабатывает на жизнь продажей цветов. А теперь ей придется бросить это занятие.
ХИГГИНС. Вот мистер Пикеринг — денежные вопросы в его компетенции. Пикеринг, вам придется давать нашей гостье на карманные расходы. Положите ей что-нибудь на карточку, что ли. С другой стороны, деньги — это разврат. Кормить вы ее будете, одевать — тоже. А будь у нее лишнее бабло, она того и гляди на иглу подсядет.
ЛАЙЗА. Злой вы все-таки типус! Я не то, что колоться, травку ни разу не курнула!
ПИКЕРИНГ. Все-таки, Хиггинс, это бесчеловечно, так обращаться с бедной девушкой.
ХИГГИНС. А разве она человек?
ПИКЕРИНГ. А вы как думаете?
ХИГГИНС. Думаю, не очень. По крайней мере, не настолько, чтобы считаться с ее правами. А как ваше мнение на сей счет, Элиза?
ЛАЙЗА. Я чё, дурнее паровоза? Я человек, как и все.
ХИГГИНС. Как все — это еще не человек. Это биомасса. Вам до человека еще...
МИССИС ПУРОХИТ (перебивает). Допустим, она останется. Но что будет с нею, когда вы наиграетесь в свои игры?
ХИГГИНС. А что с ней будет, если она снова отправится на панель со своими (передразнивает) цветочкими? А, миссис Пурохит?
МИССИС ПУРОХИТ. Там она сама отвечает за себя.
ХИГГИНС. Когда я с ней покончу, он снова начнет отвечать за себя, только уже не здесь. Выгоним ее в три шеи — и все дела.
ЛАЙЗА. Все! Бобик сдох! Мне это осточестерфильдело! Вы бессердечный чурбан! Нога моя здесь не будет! (Подходит к двери.)
ХИГГИНС. Так и быть, Элиза. Шутки в сторону. Хотите конфетку? Шоколадную? Миссис Пурохит берет мне самые лучшие, самые дорогие. Одна конфетка стоит столько же, сколько ваш месячный заработок. Вы таких сроду не пробовали. И не попробуете, если уйдете.
ЛАЙЗА. Попробую и уйду (берет конфету, кладет в рот, потом самопроизвольно берет другую, третью).
ХИГГИНС. Если вы останетесь, Пикеринг будет заказывать для вас пудов по пять-шесть такого шоколада в день! Он скупит для вас весь шоколад в Лондоне! Правда, полковник?
ПИКЕРИНГ. Несомненно!
ХИГГИНС (подходит к столу, берет планшет, показывает ЭЛИЗЕ). Какая хорошая вещь! Какой экран! Как сверкает! У вас есть планшет, Элиза?
ЛАЙЗА. У меня ноут. Опять стебетесь?
ХИГГИНС. Что вы! Этот планшет будет вашим, если вы соблаговолите остаться.
МИССИС ПУРОХИТ. Мистер Хиггинс, так нельзя. Вы сбиваете девушку с толку, а она должна строить свою жизнь сама.
ХИГГИНС. Бред! Молодая еще — настроится. Вот заработает на пенсию — будет время подумать о собственной жизни. И вообще о себе не стоит думать, Элиза. Думайте о других — и вам в воздастся в виде шоколада, гаджетов, золота, бриллиантов, собольих шуб, шикарных автомобилей, шотландских замков...
ЛАЙЗА. Отвалите, сэр. Вижу, какие у вас замки и автомобили. Меня на такую туфту не купишь.
ПИКЕРИНГ. Хиггинс, можно мне вставить пару слов? Миссис Пурохит говорит дело. Я, со своей стороны, готов нести расходы по этому проекту, но девушка должна осознанно принять решение, участвовать в нем или нет.
ХИГГИНС. Чепуха! Она не в состоянии принимать осознанные решения. Да и никто не в состоянии. Если бы мы все до конца сознавали, мир бы рухнул, потому что никто не смог бы ни на что решиться.
ПИКЕРИНГ. Это, может, и умно, но больно непонятно. Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали!
ХИГГИНС. Только вот не надо мной потешаться!
ПИКЕРИНГ. И в мыслях не было! (ЛАЙЗЕ). Глубокоуважаемая мисс Далида...
ЛАЙЗА (ошеломленно). Вау! Отпад!
ХИГГИНС. Что и требовалось доказать! Вот и все ее самосознание — отпад и вау. Вы — солдат, Ричард, и в этой ситуации должны действовать по-военному. Никаких рассуждений. Только приказ. Элиза, стойте там и слушайте сюда! Полгода я буду здесь вбивать вам в тыковку искусство правильной и красивой речи. Если вы будете паинькой, то поселитесь в отличной комнате второго этажа, миссис Пурохит будет за вами ходить, мистер Пикеринг — закармливать шоколадом, а я — задаривать комплиментами. А если будете пинать балласт, то вам придется жить в собачьей конуре и грызть кости. Я посажу вас на цепь, мистер Пикеринг будет читать вам лекции о хорошем поведении, а миссис Пурохит — каждые четверть часа мочить вас в сортире. Через полгода вам закажут шикарное платье и отвезут в английский парламент. И если в палате у лордов вы произведете прекрасное впечатление на присутствующих, то прямо оттуда на собственной машине отправитесь в собственный цветочный магазин, а если вас разоблачат, то вы кончите свои дни на плахе, и все лондонские букетчицы окропят слезами и забросают цветами вашу могилу. Если вы посмеете отказаться от такого потрясающего предложения, значит, вы — бессовестная дура, и ваш добрый ангел навсегда откажется от вас, и вы перейдете под крылышко злого. (ПИКЕРИНГУ.) Теперь все в порядке? (МИССИС ПУРОХИТ.) Я все верно изложил?
МИССИС ПУРОХИТ. По-видимому, мне самой придется перетолковать с Элизой наедине. Если я и возьму на себя дополнительные хлопоты на целых шесть месяцев, то только за дополнительные деньги. (ХИГГИНС указывает жестом на ПИКЕРИНГА, тот утвердительно кивает головой.) Хорошо. В душе вы не такой уж и злой, мистер Хиггинс, но человеческая речь для вас интереснее самого человека. Элиза, следуйте за мной.
ЛАЙЗА. Так по-свински со мной еще никто не говорил. Вас самого надо отправить в палату. Мне и на фиг не сдались ваши улорды. Сейчас вот возьму и уйду. Я сама кого хочешь могу притомить скалкой. И в конуру не пойду, и в сортире меня никто не замочит...
МИССИС ПУРОХИТ. Вы ничего не поняли, девочка моя. Уж лучше помолчите.
ЛАЙЗА. Чё я ему сделала? Чё он на меня порожняк толкает? Он сам ко мне подлез на остановке. Я его не трогала. Тоже мне — ученый! В гробу я видала таких ученых! Я человек, а не собака какая-нибудь баскинробинс, чтобы он на меня батон крошил. И рот вы мне не заткнете своим шоколадом... (Уходит вместе с МИССИС ПУРОХИТ).
ПИКЕРИНГ. Хиггинс, у меня к вам есть один деликатный вопрос.
ХИГГИНС. Задавайте.
ПИКЕРИНГ. Прошу прощения, вы порядочный человек?
ХИГГИНС. Вы сомневаетесь?
ПИКЕРИНГ. Имею в виду ваше отношение к женщинам.
ХИГГИНС. Нашли о чем спрашивать! Порядочно относятся к женщинам только голубые. У них разные сферы влияния.
ПИКЕРИНГ. Вот уж нет. Не только они. То есть я не в курсе, насколько они вообще порядочны, но я видел немало настоящих мужчин, порядочно обходившихся с женщинами.
ХИГГИНС. Значит, вам повезло больше, чем мне. Стоит мне только проявить слабину по отношению к женщине, моя жизнь превращается в сущий бардак. Меня тут же начинают контролировать, ревновать, говорить мне несусветные глупости, устраивать сцены, дуться на меня по всяческим поводам и без повода, так что порой хочется удавиться. Да и я сам превращаюсь в какого-то террориста с замашками восточного тирана. Женщина — это катастрофа, светопреставление, эпидемия свиного гриппа. Одним слово, мужчина — это мужчина, женщина — это женщина, и им никогда не сойтись.
ПИКЕРИНГ. Почему?
ХИГГИНС. Откуда я знаю? Может, потому, что у мужчины на уме всегда одно, у женщины — совсем другое, и поэтому они норовят свести друг друга с ума. Скажешь ей — брито, она непременно ответит — стрижено, и скорей облысеешь, чем вобьешь ей что-нибудь в ее кудрявую головку.
ПИКЕРИНГ. А вершина любви, Хиггинс...
ХИГГИНС. ... это чудо, Пикеринг, великое — дети? Не смешите мои гаджеты! В наше время заводят детей только нувориши, недалекие люди и нищеброды. У первых есть на это деньги, вторые ни о чем не думают, кроме супружеского счастья, пропади оно пропадом, а третьим необходимо спариваться, чтобы выжить. Что мы даем своим детям? Мировые эпидемии, СПИД, неизлечимые болезни, наркотики, алкоголизм, перенаселение, голод, энергетический и экономический кризисы, оффшоры, парниковый эффект, таяние льдов, терроризм, экологические и техногенные катастрофы? Мы так основательно загадили планету, что скоро плодиться и размножаться станет попросту негде. Есть и другая сторона родительской медали. Сперва ты ночей не спишь, переживаешь за младенца по всякому поводу, непроизвольно откашливаешься вместе с ним, когда кашляет он, потом учишь его уму-разуму, читаешь ему хорошие книжки, всячески ограждаешь от чьего бы то ни было дурного влияния, пережидаешь, пока он перебесится во время переходного возраста, наконец, он вырастает и нахально заявляет, что ничем тебе не обязан, что ты произвел его на свет ради собственного удовольствия, и в силу этого можешь катиться колбаской по Трафальгарской. А когда он найдет себе невесту и соизволит пригласить тебя на свадьбу, то во всеуслышание, при гостях, назовет своего небогатого отца «мой старикашка», а любимого тестя, оплатившего расходы на брачное торжество, — «вторым после Дэвида Кэмерона»... Нет уж, я — холостяк и останусь им до конца дней своих!
ПИКЕРИНГ. Если выиграете пари...
ХИГГИНС. Не надо мне постоянно об этом напоминать, Пикеринг. Я его выиграю!
ПИКЕРИНГ. Хорошо, коли так. Но вы, Хиггинс, уходите в сторону от моего вопроса. Вы прекрасно поняли, на что я вам намекаю. Если я ввязываюсь в это предприятие, то не допущу никаких — говорю прямым текстом — интимных вольностей с вашей стороны по отношению к Элизе. Я уже отношусь к ней по-отечески и хотел бы...
ХИГГИНС. Вот и говорите без экивоков, Пикеринг. С ученицами я — задеревеневшее облако в штанах! Стоит только завести шашни — ученица садится учителю на голову, и звиздец обучению! Я даже на американских миллионерш не запал — сами знаете, что это за красотки, — а натаскал их по культуре речи не один десяток штук. Как учитель я, конечно, Карабас-Барабас, иначе ничего не получится, но в сексуальном плане и я для них натуральный Буратино, и они для меня не более чем фарфоровые Мальвины с голубыми волосами. В противном случае станешь Дуремаром, а я этого допустить никак не могу.
Постучав в дверь, входит МИССИС ПУРОХИТ.
МИССИС ПУРОХИТ. Разрешите, мистер Хиггинс.
ХИГГИНС. Заходите, миссис Пурохит. Как там у вас?
МИССИС ПУРОХИТ. У нас все в порядке. А вот у вас — не очень.
ХИГГИНС. Что вы имеете в виду?
ПИКЕРИНГ. Мне уйти?
МИССИС ПУРОХИТ. Ни в коем случае. Вам это тоже полезно будет услышать, но не в том смысле, в каком мистеру Хиггинсу.
ХИГГИНС. Уже интересно.
МИССИС ПУРОХИТ. На самом деле — так себе. В доме появилась девушка. Мистер Хиггинс, при ней я бы вас попросила не выражаться — так, как вы привыкли это делать.
ХИГГИНС. Что за наезд, миссис Пурохит? Я абсолютно политкорректен, если вы это имеете виду.
МИССИС ПУРОХИТ. Возможно, вы и политкорректны, но не в тех случаях, когда что-нибудь ищете и не можете найти. Я-то слушаю вас по долгу службы и за прибавку к жалованью. Но девушка слышать ничего подобного не должна. Особенно брани.
ХИГГИНС. От меня — брани? Браниться — ничего глупее нельзя выдумать. Брань не делает карты хорошими, а ветер — попутным, черт бы ее подрал!
МИССИС ПУРОХИТ. Вот и я об этом. «Черт побери», «к чертям собачьим», «какого черта»...
ХИГГИНС. Вы ли это, миссис Пурохит?! Меня браните, а сами...
МИССИС ПУРОХИТ (неумолимо). ... говорите вы к месту и не к месту, по любому случаю. Кроме того, настоятельно вас прошу исключить из своего лексикона слова, начинающиеся на буквы «б», «ё», «с», «п», «х». Девушка и сама знает такого рода изречения. Только что она выразила восхищение, произнеся слово на ту же букву, с которой начинается слово «полотенце». С нее взятки гладки, ведь она выросла в такой языковой среде. Но вы так выражать восхищение при ней не должны.
ХИГГИНС. Вы на меня наговариваете, миссис Пурохит. Да еще при Пикеринге. Когда я так выражался?
МИССТС ПУРОХИТ смотрит ему прямо в глаза.
(Нехотя признается.) Впрочем, один-два раза не в счет. Когда достают, порой действительно иное словцо и вылетит... по ошибке.
МИССИС ПУРОХИТ. Не далее как вчера вы произнесли слово на «б», обжегшись горячим кофе; выразились на «ё» по поводу не понравившейся вам теленовости; произнесли слово на «с» при случайном удалении нужного вам файла; высказались на «п», испортив болванку в dvd-плейере, и на «х», выбросив ее в мусорную корзину.
ХИГГИНС. Допустим. Но я же поэт, и это у меня исходит при амальгамировании ментального пространства лирического субъекта...
ПИКЕРИНГ едва удерживается от смеха.
МИССИС ПУРОХИТ. Так. Переходим к вопросу об опрятности и личной гигиене.
ХИГГИНС. Очень важный, очень своевременный вопрос. Без него, как без рук.
МИССИС ПУРОХИТ. Как приучить девушку к аккуратности, если повсюду будут разбросаны вещи — от верхней одежды до нижнего белья?
ХИГГИНС. Совершенно верно. Тут уж не до обучения.
МИССИС ПУРОХИТ. Ваши вещи, мистер Хиггинс!
ХИГГИНС. Это неправда! Где вы видите мои вещи разбросанными — от нижнего белья и так далее? (МИССИС ПУРОХИТ всплескивает руками, не в силах ничего сказать от подобной наглости, ведь она сама все с утра убрала за ним. ХИГГИНС обращается к ПИКЕРИНГУ, который с удовольствием наблюдает за происходящим.) При становлении юной личности все это крайне важно. Через час по чайной ложке — этот рецепт годится и при формировании необходимых привычек, и в деловой жизни.
МИССИС ПУРОХИТ. Нельзя с вами не согласиться, сэр. Поэтому мне будет крайне неприятно впредь видеть вас за столом в шортах или в футболке. А если все-таки будете в брюках или в рубашке, то вам было бы неплохо взять себе за правило не вытирать о них руки. Кстати, для воспитания девушки будет лучше, если вы перестанете ставить сковородку с яичницей и жареным беконом прямо на чистую белую скатерть, а также есть все блюда из одной тарелки, вследствие чего можно запросто подавиться рыбной костью, оказавшейся в вашем мороженом третьего дня (делает эффектный жест в сторону конфетных фантиков, набросанных ХИГГИНСОМ.)
ХИГГИНС (смущенно). Что ж, иногда это со мной бывает. Я немножко рассеян, как все гении. Однако у меня есть кое-что и по вашей части. Почему от моих джинсов ужасно несет бензином, а?
МИССИС ПУРОХИТ. Потому что кое-кто не вытирает рук, когда бывает на заправке.
ХИГГИНС (в ярости). Теперь я пущу на ветошь шторы!
МИССИС ПУРОХИТ. Прощу прощения, мистер Хиггинс, кажется, я вас немного расстроила.
ХИГГИНС (овладевая собой). Нисколько! Напротив, я вам очень благодарен, миссис Пурохит. Видимо, мне теперь придется держать себя в руках.
МИССИС ПУРОХИТ. Видимо, да, сэр. Еще одну минуту.
ХИГГИНС. Как?! Это не все?
МИССИС ПУРОХИТ. Не совсем. Разрешите мне взять для девушки тот японский халат китайского производства, который вы приобрели во Франции, когда были в Германии на симпозиуме славистов? То, в чем она явилась сюда, назвать одеждой язык не поворачивается.
ХИГГИНС. Берите, что хотите, только отпустите душу на покаяние! Все, что ли?
МИССИС ПУРОХИТ. Пока — да. (Уходит.)
ХИГГИНС. Моя домоправительница, Пикеринг, считает меня каким-то монстром, хотя на самом деле я человек слабый и беззащитный. Мне до сих пор кажется, что я не взрослый, а только играю во взрослого. А она, не знаю почему, третирует меня по всякому ничтожному поводу.
МИССИС ПУРОХИТ возвращается.
МИССИС ПУРОХИТ. Хочу вас поздравить, сэр: началось! К вам заявился не то ассенизатор, не то водовоз по имени Альфред Далида. Говорит, что хочет видеть свою дочь.
ПИКЕРИНГ. Вот это да! Кажется, мы с вами попали, Хиггинс.
ХИГГИНС. Не паникуйте раньше времени, Ричард. Мы попали на шантажиста. (МИССИС ПУРОХИТ.) Введите ассенизатора и водовоза!
МИССИС ПУРОХИТ уходит.
ПИКЕРИНГ. Шантажист? С чего вы взяли, Хиггинс?
ХИГГИНС. А то и сутенер!
ПИКЕРИНГ. Боюсь, ничего хорошего мы от него не услышим.
ХИГГИНС. И не надеюсь. Мы уже слышали его дочь. Может быть, какие-то нюансы.
ПИКЕРИНГ. Вы о чем?
ХИГГИНС. О его произношении — о чем еще?
ПИКЕРИНГ. Вы в своем репертуаре. Этот тип может доставить нам немало хлопот.
ХИГГИНС. Это со мной он хлопот не оберется. Но послушаем.
Входит ДАЛИДА.
ДАЛИДА. Разрешите представиться: менеджер по клинингу Альфред Далида. А вы профессор Хиггинс?
ХИГГИНС. Совершенно верно. Очень приятно познакомиться, мистер Далида.
ДАЛИДА. Мне тоже, начальник. (Садится без приглашения.)
ХИГГИНС (ПИКЕРИНГУ). Я же говорил: ничего особенного. Разве что дедушка из Уэльса.
ДАЛИДА. В точности! А как вы угадали?
ХИГГИНС. Это к делу не относится. Итак, что вам угодно?
ДАЛИДА. Я тут кое-что припер, начальник.
ХИГГИНС. Что именно?
ДАЛИДА. Вещички моей дочурки. Ведь она у вас, не так ли?
ХИГГИНС. Так ли, так ли. И вы явились за ней? В папаше проснулся родитель. Это прекрасно и совершенно естественно. Забирайте нах! Вместе с лабутенами.
ДАЛИДА. Чего?
ХИГГИНС. Забирайте свое чадо, говорю.
ДАЛИДА. Етить твою мать, профессор! Вы ж меня даже не выслушали. А еще френолог! Как вы людей учите, не догоняю.
ХИГГИНС. Кстати об учебе. Сегодня сюда ворвалась ваша дочурка, буквально взяла меня за горло и потребовала, чтобы я обучил ее цветочной фене для поступления в соответствующий магазин. У меня есть свидетели. Это шантаж, господин менеджер! Зачем вы ее ко мне подослали?
ДАЛИДА. И в мыслях не было! Я месяца три ее в глаза не видел.
ХИГГИНС. Шантаж, шантаж! Сейчас начнете угрозами вымогать деньги!
ДАЛИДА. Кажется, вам очень хочется, начальник, чтобы вас посантажировали? Но я вас разочарую: этого не будет.
ХИГГИНС. Зато сейчас здесь будет полиция.
ДАЛИДА. А что вы ей скажете? Что я вам сделал? Хоть копейку попросил?
ХИГГИНС. Что ж вы приперлись?
ДАЛИДА. У меня были на то свои причины. Подумайте сами: к вам в дом приходит человек с конкретным делом, а вы не даете ему и слова сказать.
ХИГГИНС. Как вы узнали мой адрес?
ДАЛИДА. Если вы позволите мне говорить, начальник, я вам скажу — как. Это мое желание. Это мой долг. Это мое право.
ХИГГИНС. Пикеринг, перед нам прирожденный трибун. Его речь составлена по всем правилам сентиментальной риторики. Налицо три источника и три составные части классического вымогательства: болтовня, угрозы, уэльское происхождение.
ПИКЕРИНГ. Сделайте одолжение, Хиггинс, мои корни тоже оттуда. (ДАЛИДЕ). Как вы оказались здесь, в конце-то концов?
ДАЛИДА. Я и говорю, начальник. Когда вы принудили ее остаться, она звякнула мне в мобилу и попросила притаранить ее вещички на ваш адрес. Я сидел в пабе...
ХИГГИНС. Самой собой...
ДАЛИДА. Да, в пабе — что тут такого? Мы там частенько собираемся с коллегами по клинингу на симпозиумы.
ПИКЕРИНГ. Хиггинс, не перебивайте, пожалуйста.
ДАЛИДА. Только мы огласили повестку дня — звонит Лизетта. А я что? Симпозиум не симпозиум, мой христианский долг — помогать ближнему. Даже если это родная дочь. Я мигом подорвался — и сюда.
ХИГГИНС. И какие это вещички?
ДАЛИДА. Ничего особенного, начальник. Гитара, ноутбук, альбом с фотографиями, что-то из бижутерии и прочий бутор.
ХИГГИНС. Таким образом, вы примчались спасать ее от верной погибели?
ДАЛИДА. Ни в коем разе, начальник! Я разве не могу отличить благороднего человека от неблагороднего? Поэтому я не боюсь оставить мою девочку на попечение даже двух благородних людей. Зачем бы она им ни понадобилась.
ХИГГИНС. И все-таки вам придется самому опекать ее. Забирайте ее немедленно.
ДАЛИДА. На фига она мне сдалась? В смысле — я ей не враг. Тут у нее, можно сказать, перспектива, даже двойная, а я буду становиться дочери поперек пути?
ХИГГИНС. Миссис Пурохит!
Входит МИССИС ПУРОХИТ.
Это родной отец Элизы. Передайте ему ее с рук на руки, и пусть оба проваливают.
ДАЛИДА. Нет, вам не удастся сбагрить ее мне! Если вы, допустим, человек высокой культуры, то и я не прочь культурно отдохнуть. Почему бы двум культурным людям не потрещать по теме без обид?
ХИГГИНС. Миссис Пурохит, боюсь, дальнейший разговор не для ваших ушей.
МИССИС ПУРОХИТ, кивнув, удаляется.
ПИКЕРИНГ. Итак, мистер Далида, ваш выход.
ДАЛИДА. Вы козырные ребята — и вы, начальник, и ваш дружок. И я не возьму отсюда Лизхен, как бы вы меня этим ни грузили и что бы вы ни собирались тут устроить. Да и не пойдет она, поскольку давно живет отдельно, и папа ей уже не нужен, а если и нужен, то лишь когда его зовут «Дай денег». А мне от моего дочернего предприятия никакой прибыли. Внешность у нее — тоже ничего особенного, но это только на первый взгляд. Да, глаза ее, как вы сами убедились, на звезды не похожи, нельзя уста, само собой, кораллами назвать. Но! Девочка она, как говорится, дай Бог всякому. Мне б, как говорится, такую. И если вы, начальник, имеете на нее особые виды, то пятьдесят фунтов для вас, предположим, не деньги. Неужели вы задаром хотите воспользоваться тем, на что пошли мои лучшие отцовские чувства?! Нипочем не поверю, ибо нет тогда справедливости в этом лучшем из миров!
ПИКЕРИНГ. Знаете, мистер Далида, мистер Хиггинс не собирается делать вашей дочери непристойных предложений.
ДАЛИДА. А какие они еще бывают? Мужчина до тех пор мужчина, пока может делать непристойные предложения, а женщина до тех пор женщина, пока ей их делают. Что ж, очень жаль. Будь у него на уме что-нибудь этакое, я был бы вынужден стрясти с вас уже пятьсот фунтов. А оно мне надо? Так, не приведи Господи, и на скользкую дорожку добропорядочности вступишь.
ХИГГИНС. То есть вы готовы продать родную дочь за полтинник? Не кажется ли вам, что это гнусно?
ДАЛИДА. Продать? Что я, по-вашему, Иуда Икарискотский? Альфред Далида в жизни никого не продавал! Просто услуга за услугу. Вы используете Элизу по своему усмотрению, а я воспользуюсь вашими деньгами на свой манер.
ПИКЕРИНГ. Похоже, у вас за душой нет ничего святого!
ДАЛИДА. Святое, начальник, слишком дорого стоит. И у вас его не было бы, поменяйся мы с вами местами. Да и хлопотное это дело — иметь святое за душой.
ХИГГИНС. Что скажете, Пикеринг? С одной стороны, так и хочется спустить с лестницы этого попрошайку, с другой — в его словах имеется определенная джинсовая правда.
ДАЛИДА. Вот именно. Я же как-никак отец. А отцовскому сердцу не прикажешь.
ПИКЕРИНГ. Ваше замешательство, Хиггинс, не лишено оснований, но я бы предпочел поступить с этим типом по первому из предложенных вами вариантов.
ДАЛИДА. Напрасно вы такое говорите, начальник. Рассмотрите ситуацию с другого Биг-Бена. Пойдите хотя бы на вашу Уимпол-стрит и спросите — кто я такой? Нет, вы пойдите и спросите. И я вам оттуда скажу. Я — никто, мигрант, «понаехавший». Быть иль не быть — для меня не вопрос, ибо меня попросту не существует. Нет, нас встречают, с нами возятся, вежливо разговаривают, учат языку, дают временное жилье, пособие, медицинскую страховку, предлагают какую-никакую работу, а потом — гудбай на все четыре, новый англичанин! Ваше общество меня на дух не принимает, то есть принимает, конечно, но только в качестве менеджера по клинингу. Мне все предоставляют, кроме одного: не пускают в социальный лифт. Мне разрешают только вымыть в нем полы, вытереть пыль с него и высадить цветочки вокруг него. А к высотам Мэри-Экс в нем поднимаются другие. А разве мне нужно меньше еды, питья, одежды, развлечений, кредитов, ипотеки, чем этим другим? Мне нужно больше, потому что я — человек ниоткуда и не врос корнями в приютившую меня землю. Так что же такое это ваше святое, спрашиваю я у вас. И сам же вам отвечаю: это стопроцентная возможность бортануть меня на законном основании. И — пусть. И да будет так. Да, я — никто и звать меня никак, однако это меня вполне устраивает, и ничего другого я не хочу и ни о чем другом не прошу. Разве что получить свою долю родительского пирога, ведь это я воспитал мою дочь, не жалея ни сил, ни времени, ни желания, ни возможностей, и если теперь на нее кладут глаз порядочные люди, они, я уверен, не захотят нажиться на моем отцовском чувстве, чтобы получить ее даром. Вот вам моя версия этой контроверсии.
ХИГГИНС. Дик, если нам с вами взяться за этого Диогена, то месяца через три он запросто мог бы срывать аплодисменты в Гайд-парке. Или стать популярным блогером на любом интернет-портале.
ПИКЕРИНГ. Что вы об этом думаете, Далида?
ДАЛИДА. Нет уж, спасибочки, начальник. Хлебнуть пивка под ток-шоу или просмотреть статейку вместо досуга мне как пролетарию умственного труда порой даже полезно. Но с другой, скажем, стороны, что политик, что журналист — все одно представители самых древнейших профессий. А какая из них первая, какая вторая, пусть решают другие люди, если им нечего делать. По мне лучше быть никем и ничем, чем становиться всем. Эта социальная ступенька мне по кайфу.
ХИГГИНС. Думаю, стоит поощрить этого златоуста пятьюдесятью фунтами.
ПИКЕРИНГ. Боюсь он потратит их неизвестно на что.
ДАЛИДА. Что-что, а уж это как раз известно. Как сказано в Писании, от хотящего занять у тебя отвращайся, но просящему у тебя дай и не спрашивай, на что ему деньги. Начальник, можешь спать спокойно. Я не понесу фунты в банк, не суну в кубышку, не отдам брокеру, словом, не потрачу на пустяки. Еще в воскресенье от них следа не останется, а, собираясь на работу в понедельник утром, я уже забуду, были они у меня или наоборот. Беднее не стану, в кутузку не загремлю, разве что разок оторвемся, другой оттянемся с моей гражданской шваброй. И всем будет хорошо: нам, бармену и вам — от осознания того, что ваши денежки пошли на благое дело. Вы сами не нашли бы им лучшего применения.
ХИГГИНС. Он неподражаем! Возьмите сто.
ДАЛИДА. Не надо, начальник, сто для нас не в коня корм, боюсь, мы их заначим на черный день. Это ведь сумма сумм! Если у вас в кармане сотня при состоянии духа на десятку — вам конец. Дайте полсотни — не больше, не меньше. И по рукам.
ПИКЕРИНГ. А жениться вы на своей гражданской не пробовали?
ДАЛИДА. Сколько раз пробовал — она ни в какую. Разве что вы мне ее просватаете. Ей нравится в полюбовницах ходить: может изгаляться надо мной по-всякому. То ей духи, то косментика, то платье — никак не угомонится. А была б законной — я б ее в бараний рог скрутил. Вот ей и не резон. А вам бы я посоветовал, начальник, бросить вашу фонологическую байду с Элизой и браком с ней сочетаться честь по чести — пока она молода и глупа. Не то будете локти кусать. И это плохо, поскольку вы мужчина. А если сочетаетесь — то локти кусать придется уже ей. И это хорошо, поскольку она женщина. А женщины всегда несчастны, как их ни ублажай.
ХИГГИНС. Еще немного, Пикеринг, и от наших убеждений не останется камня на камне. Значит, пятьдесят фунтов, мистер Далида?
ДАЛИДА. Точно так, начальник.
ХИГГИНС. Иными словами, вы отказываетесь от ста?
ДАЛИДА. В другой раз, может, и не откажусь. Но теперь хватит и половины.
ХИГГИНС (дает ему деньги). Держите.
ДАЛИДА. Теперь, когда официальные дела улажены, позволю себе вмешаться не в свое дело.
ХИГГИНС. А что случилось?
ДАЛИДА. Пока ничего. Но все же вам не мешало бы заключить с Элизой какой-никакой контракт. Так, немудрящий котрактец — для понта. Люди, скажем так, есть люди: один одно ляпнет, другой — другому, третья — еще куда-нибудь стуканет. Мало ли что. А с контрактом и вам покойнее, и Элизе. И мне.
ХИГГИНС. Ну, вы и гусь, однако. Я бы вам в рот палец не положил. Поучите вашу швабру щи варить, Далида! Ваша дочь имеет дело с законопослушным гражданином. У меня есть лицензия, и работаю я с людьми только по контрактам.
ДАЛИДА. Я не сомневался. Но тут случай особый. Короче, я вас предупредил. (Собирается уйти. В дверях сталкивается с очаровательной японкой в роскошном кимоно, сопровождаемой МИССИС ПУРОХИТ.) Прошу прощения, мисс.
ЛАЙЗА. Вау! Ты чё, папашка, дочку не опознал! Отпад!
ДАЛИДА. Тю! Лизка, ты, что ли?!
ХИГГИНС. Чума!
ПИКЕРИНГ. Забодай меня Икар!
ЛАЙЗА. Чё, мне не идет?
ХИГГИНС. Не идет?!
МИССИС ПУРОХИТ. Мистер Хиггинс, осторожнее, не скажите лишнего при девушке. Не то она может подумать о себе Бог знает что.
ХИГГИНС. Чертовски не идет!
МИССИС ПУРОХИТ (укоризненно). Мистер Хиггинс...
ХИГГИНС. То есть я хотел сказать, не идет ни фига.
ДАЛИДА. Такой дочкой и загордиться можно, не правда ли?
ЛАЙЗА. А какая ванная! Какая джакузия! Столько всего! Фонтаны, полотенцы, шампуни, мылы разных сортов, теплые полы! Столько зубной пасты — можно хоть весь день бивни чесать! Шоб я так жила, как они тут моются! Не то, что у нас. И офигенное зеркало во всю стену! Зашибись!
ХИГГИНС. Я очень рад. Теперь и вы будете так мыться каждый день.
ЛАЙЗА. Вряд ли.
ХИГГИНС. Это еще почему? Миссис Пурохит, что там у вас произошло?
МИССИС ПУРОХИТ. Ничего особенного, сэр.
ЛАЙЗА. А я все равно скажу. Она мне целый час на уши наезжала про счетчики и экономию воды.
ХИГГИНС. Ну, что вы, миссис Пурохит. Не мелочитесь. Пусть наша гостья льет воду, сколько ей заблагорассудится.
МИССИС ПУРОХИТ. Как вам будет угодно, мистер Хиггинс. Счета оплачивать не мне.
ХИГГИНС. Похоже, ваша дочь, Далида, страшная транжирка. Как же вы ее так воспитывали?
ДАЛИДА. Как положено — ремешком. Не часто, но бывало. Сами знаете, начальник, какое воспитание у бедняков. Самое что ни на есть аристократическое. Зато какая краля получилась. Не зря старался.
ЛАЙЗА. Слушайте вы его больше. Старался он. Знаю я, зачем ты сюда притащился. Вымутить несколько фунтов, а потом надраться своего шмурдяка по самое не хочу.
ДАЛИДА. А что ты мне прикажешь башли на милостыню пустить?
ЛАЙЗА показывает ему язык.
Ты это брось наговаривать на родного отца уважаемым людям. А то я и про тебя скажу пару слов.
ХИГГИНС. Пара напутственных слов от отца никак не повредит дочери.
ДАЛИДА. Еще чего не хватало! Нашли дурака учить детей уму-разуму. С ними и так никакого спасу нет. Вот заведете своих — узнаете.
ХИГГИНС. Погодите! Вы собираетесь проведывать Элизу, наблюдать за ее успехами?
ДАЛИДА. Это мой отцовский долг, начальник. Забегу на недельке. Или на следующей. Или еще когда. Это вам делать нечего, а наш брат, менеджер, весь в делах.
ХИГГИНС. Мой брат священник. Он мог бы дать вам некоторое напутствие.
ДАЛИДА. А вот этого не надо. Я и без священников боюсь сбиться с верного пути. Будьте здоровы, господа. До скорой встречи, мамаша.
МИССИС ПУРОХИТ не отвечает. Ее коробит такое обращение. ДАЛИДА уходит. МИССИС ПУРОХИТ выходит за ним.
ЛАЙЗА. Вот ведь старый бесогон! Хотите его отшить — науськайте на него священника. Теперь вы его нескоро увидите.
ХИГГИНС. По мне — так век бы его не видеть. А вам, Элиза?
ЛАЙЗА. Само собой. Менеджер по клинингу! Позор джунглям! А мог бы неплохо устроиться.
ПИКЕРИНГ. Кем, Элиза?
ЛАЙЗА. Он у меня крутой часовщик. Местами берет заказы по приколу. Приличные хрусты зашибает. Но пырять ему в лом. Ему бы только баки людям втирать и под это дело капусту с них стричь. А что, с мисс Далида покончено? Это было так прикольно.
ПИКЕРИНГ. Прошу прощения, мисс Далида. Я не нарочно.
ЛАЙЗА. Ладно, я не в обиду. Вот бы меня увидели сейчас знакомые чувихи! Я бы им даже не кивнула.
ПИКЕРИНГ. Еще успеется. Вот привезут новые платья...
ХИГГИНС. Так нельзя. Не стоит забывать старых подружек, поднявшись на полступеньки. Это снобизм, Элиза.
ЛАЙЗА. Тоже мне подружки. Вшивота одна. Вечно лыбу давили насчет меня. Сегодня очередь моя.
Входит МИССИС ПУРОХИТ.
МИССИС ПУРОХИТ. Привезли платья и все остальное, Элиза.
ЛАЙЗА. Вау! (Срывается с места.)
ХИГГИНС. Еще минуту, Элиза. (ЛАЙЗА останавливается, в нетерпении переминается с ноги на ногу.) Имейте в виду, мы с вами заключим полноценный контракт. Я обещал вашему папашке.
ЛАЙЗА (подумав, важно). Это само собой. Но я должна посоветоваться со своим адвокатом. (Стремительно выбегает из комнаты. МИССИС ПУРОХИТ уходит следом.)
ХИГГИНС. Мать честная!
ПИКЕРИНГ. У нее — адвокат!
ХИГГИНС (после паузы). Такой кабак мы сделали с этой фонетикой, Дик!
ПИКЕРИНГ. И не говорите, Хиггинс.
УТОПИЯ ВТОРАЯ
Абсурд третий
Дом миссис Хиггинс.
МИССИС ХИГГИНС. Что тебе нужно, Генри? Я же тебя просила не приходить, когда у меня вечеринка.
ХИГГИНС наклоняется ее поцеловать. Она отстраняется.
Шляпу сними.
ХИГГИНС срывает берет и сует его в карман.
Тебе здесь не место, Генри. Уходи.
ХИГГИНС. Мне здесь не место. Но я не уйду.
МИССИС ХИГГИНС. Нет, уйдешь. Кроме шуток, мои друзья и знакомые тебя боятся. Ты почти всех распугал.
ХИГГИНС. Какая мура! Я не гламурный человек, но кому это не по нутру — пусть валят!
МИССИС ХИГГИНС. Теперь это называется — не гламурный человек? Нет, ты невоспитанный человек! И свалишь ты. Я прошу тебя.
ХИГГИНС. И не проси. У меня здесь свидание.
МИССИС ХИГГИНС. У меня? С кем?
ХИГГИНС. С дамой, конечно! Что за вопрос!
МИССИС ХИГГИНС. Она назначила тебе свидание здесь?!
ХИГГИНС. Не она — мне, а я — ей.
МИССИС ХИГГИНС. Любовное?
ХИГГИНС. Никакое не любовное.
МИССИС ХИГГИНС. А какое?
ХИГГИНС. Фонетическое.
МИССИС ХИГГИНС. Час от часу не легче! Я ничего не понимаю в твоей фонетике. Никто не понимает. И если вы со своей дамой начнете при моих гостях обмениваться твоими звуками, нас всех свезут в Бедлам.
ХИГГИНС. При чем тут фонетика, мама?
МИССИС ХИГГИНС. Ты же сам сказал.
ХИГГИНС. Ничего я не говорил. О фонетике не будет ни слова. Мы будем общаться, как все люди.
МИССИС ХИГГИНС. Сколько ей лет?
ХИГГИНС. Около двадцати. А что?
МИССИС ХИГГИНС. Слава Богу! Твои вечные сорокапятилетние связи меня порядком удручают. С двадцатилетними, оказывается, тоже можно иметь дело мужчинам твоего возраста.
ХИГГИНС. Здесь я не как мужчина. И на двадцатилетних дам мне глубоко плевать. Все они меркнут по сравнению с тобой. И это навсегда. На кой мне сдались эти дуры?
МИССИС ХИГГИНС. В таком случае, хотя бы из любви ко мне, Генри, сделай одну вещь.
ХИГГИНС. Боже милостивый! Что именно? Сделать моей даме предложение?
МИССИС ХИГГИНС. Я об этом и не мечтаю. Но ты мог бы, по крайней мере, не носиться по комнате.
ХИГГИНС садится в кресло.
Молодец. А теперь поговорим о твоем свидании.
ХИГГИНС. Она придет с минуты на минуту.
МИССИС ХИГГИНС. Разве я ее приглашала?
ХИГГИНС. Ее пригласил я. Ты ни за что не пригласила бы. Таких ты не приглашаешь.
МИССИС ХИГГИНС. Каких — таких?
ХИГГИНС. Она букетчица. Мы познакомились в одном интересном месте.
МИССИС ХИГГИНС. В интересном месте! Разве это повод звать ее на мою вечеринку?
ХИГГИНС. Не волнуйся. Мы ее хорошо выдрессировали. Ей велено помалкивать.
МИССИС ХИГГИНС. Весь вечер?
ХИГГИНС. Нет, зачем! Согласно инструкции она будет изредка вставлять реплики типа «Как ваше здоровье?», «Хорошая погода, не правда ли?», «Чего изволите», «Кушать подано»... Впрочем, нет, этого не будет. Короче, погода и здоровье — вот две разрешенные ей на сегодня темы. Это не смертельно.
МИССИС ХИГГИНС. Не смертельно! А если она заведет речь о моей печени? Или о почках миссис Хилл? Или... скажет пару слов о... Боже мой! Ты просто спятил, Генри!
ХИГГИНС. Не может же она весь вечер молчать, как идиотка! Мы с Пикерингом все устроили. У меня с ним пари. Если через полгода она не станет говорить, как королева, то...
МИССИС ХИГГИНС. То — что?
ХИГГИНС. Ничего. Это к делу не относится. Я выиграю пари. У нее феноменальный слух, и месяца за три я добился с ней больше, чем с обычными моими учениками из так называемого порядочного общества. Языку я ее учу практически с нуля. Она схватывает на лету, и теперь ее английский, мама, как твой французский.
МИССИС ХИГГИНС. Что ж, это уже кое-что.
ХИГГИНС. Я бы сказал, это пока еще ни то, ни сё.
МИССИС ХИГГИНС. В смысле?
ХИГГИНС. С ее произношением мне удалось-таки совладать. А вот с тем, что она порой несет...
Входит ГОРНИЧНАЯ. По внешности азиатоангличанка.
ГОРНИЧНАЯ. Миссис и мисс Хилл (Уходит.)
Входят МИССИС и МИСС ХИЛЛ — те самые МАМАША ЧУВИХИ
и ЧУВИХА, прятавшиеся от дождя на остановке вместе с ХИГГИНСОМ.
МИССИС и МИСС ХИЛЛ. Добрый вечер!
ХИГГИНС пытается улизнуть в другую комнату,
но его останавливает МИССИС ХИГГИНС.
МИССИС ХИГГИНС. Добрый вечер! А это мой сын Генри.
МИССИС ХИЛЛ. Я о вас наслышана, профессор Хиггинс. Счастлива наконец-то с вами познакомиться.
ХИГГИНС. А уж как я счастлив-то!
МИСС ХИЛЛ (ХИГГИНСУ). Привет!
ХИГГИНС. Привет-то, может, и привет, но я вас где-то уже слышал. И вроде даже видел. Вот только где? И долго вы будете торчать подле меня? Вон сколько места!
МИСС ХИЛЛ. То есть вы предлагаете нам присесть?
ХИГГИНС. То и есть!
МИСС ХИЛЛ и МИССИС ХИЛЛ (в недоумении садятся). Спасибо.
МИССИС ХИГГИНС. Прошу простить моего высокоученого сына. Когда у человека на уме одни звуки, ему, увы, не до вежливых слов.
ХИГГИНС. Разве я сказал что-то непотребное? И в мыслях не было, если что.
Входит ГОРНИЧНАЯ, вслед за ней — ПИКЕРИНГ.
ГОРНИЧНАЯ. Полковник Пикеринг. (Уходит.)
ПИКЕРИНГ. Добрый вечер, миссис Хиггинс.
МИССИС ХИГГИНС. И вам добрый вечер. Разрешите вас познакомить. Это — мистер Пикеринг, а это — миссис и мисс ХИЛЛ. (Гости знакомятся.)
ПИКЕРИНГ (МИССИС ХИГГИНС). Генри вам уже обо всем рассказал?
ХИГГИНС (на ухо ПИКЕРИНГУ, но довольно громко). Фигвам! Только начал — эти притащились!
МИССИС ХИГГИНС. Генри, уймись.
МИССИС ХИЛЛ. Может быть, нам зайти в другой раз?
МИССИС ХИГГИНС. Ни в коем случае! Сейчас придет одна молодая особа. Я хочу представить вас друг другу. Другого случая может и не представится.
ХИГГИНС. Как же я сразу не врубился! Нам нужна кодла для опыта. Оставайтесь — чего там. На безрыбье...
Входит ГОРНИЧНАЯ вместе с ФРЕДДИ.
ГОРНИЧНАЯ. Мистер Хилл. (Уходит.)
ХИГГИНС (почти вслух). Нехило! Сколько же их всего?!
ФРЕДДИ (по очереди обходит всех присутствующих). Приветики!
ХИГГИНС. И вас я где-то видел. Неужели склероз?
ФРЕДДИ. Вряд ли. Я бы запомнил.
ХИГГИНС. И то верно. Садитесь, что ли, и вы. (ФРЕДДИ садится. Долгая пауза.) Да уж, конечно, то-то и оно, в самом деле, так сказать, действительно, ага... Сдохнуть можно со скуки, пока Элизы нет!
МИССИС ХИГГИНС. Генри, я не бывала на твоих симпозиумах. Может, там так и надо вести себя, я не знаю, но здесь ты просто невыносим.
ХИГГИНС. В чем же дело? Я тебя как-нибудь возьму с собой! Ха-ха-ха! В натуре, невыносим!
МИССИС ХИЛЛ. Честно говоря, мне тоже претят всякие там условности. Если бы люди вели себя непринужденно, непосредственно, говорили искренне, как на исповеди, было бы намного лучше.
ХИГГИНС. Еще чего! Хреновей не придумаешь!
МИССИС ХИЛЛ. Что в этом плохого?
ХИГГИНС. Нам вообще приходится думать о всяких гнусных вещах, а заговори мы о самом сокровенном, разборок не избежать. Если я сейчас перед вами исповедуюсь самым непосредственным образом, вас до жвака-галса стравит!
МИССИС ХИЛЛ. Неужели ваши мысли настолько безрассудны?
ХИГГИНС. Черт подери — безрассудны! Пошлы и непристойны! Безрассудны, скажет тоже!
МИССИС ХИЛЛ. Вы серьезно?
ХИГГИНС. Более чем! Поймите же, мы недалеко ушли от варваров древности. Нашей хваленой цивилизации фартинг цена в маркетный день. Мы немногим более культурны, чем африканские пигмеи или австралийские аборигены. (Обращается поочередно ко всем, кроме матери и ПИКЕРИНГА). Ладно, давайте как на духу. Вот вы, например, разбираетесь в естествознании? А вы — в философии? Вы — в балете? А я? Стишки кропаю, а что я смыслю в поэзии? Заведи мы сейчас об этом речь, то даже о значении этих слов не договоримся, поскольку, по сути дела, все говорим на разных языках.
ГОРНИЧНАЯ (отворяя двери). Мисс Далида! (Уходит.)
ХИГГИНС (МИССИС ХИГГИНС). Мама, не падай! Это она!
Входит ЛАЙЗА в шикарном костюме.
ЛАЙЗА (МИССИС ХИГГИНС). Добрый вечер, миссис Хиггинс. Мистер Хиггинс передал мне ваше приглашение.
МИССИС ХИГГИНС. Да, я просила его об этом и очень рада видеть вас у себя.
ПИКЕРИНГ. Добрый вечер, мисс Далида.
МИСС ДАЛИДА. Кажется, полковник Пикеринг?
МИССИС ХИЛЛ. Сдается мне, мы с вами где-то встречались. Я узнаю ваши глаза.
МИСС ДАЛИДА. Очень может быть.
МИССИС ХИЛЛ. Это моя дочь Клара.
МИСС ДАЛИДА. Приятно познакомиться, Клара.
КЛАРА. Очень приятно, мисс Далида. (Не сводит с нее взгляда.)
ФРЕДДИ (подходя). Мне тоже кажется, что я вас где-то...
МИССИС ХИЛЛ. Мой сын Фредди.
МИСС ДАЛИДА. Очень рада.
ХИГГИНС (его осеняет). Ну, как же! Остановка, дождь! Надо же было так вляпаться!
МИССИС ХИГГИНС. Боже мой, Генри!
ХИГГИНС. Прошу прощения у присутствующих здесь дам!
МИССИС ХИГГИНС. Кстати, о дожде. Что у нас сегодня с погодой?
МИСС ДАЛИДА. Если верить метеопрогнозу, то утром было ясно при температуре семь градусов тепла по Цельсию. В середине для — малооблачно, небольшой дождь, температура воздуха повысилась до пятнадцати градусов. Вечером будет пасмурно, местами по Лондону дождь. Атмосферное давление — семьсот пятьдесят семь миллиметров ртутного столба. Влажность воздуха — пятьдесят девять процентов. Ветер слабый — три-пять метров в секунду, местами умеренный — до семи. Температура воды в Темзе — шесть градусов. Восход солнца — в пять часов сорок семь минут, заход — в двадцать часов девятнадцать минут. Долгота дня — четырнадцать часов тридцать две минуты...
ФРЕДДИ (смеется). Ржунимагу...
МИСС ДАЛИДА. Что с вами, дорогой друг? Вы смеетесь над моими словами?
ФРЕДДИ. Ни в коем случае! Это я о своем подумал. Прошу прощения.
МИСС ДАЛИДА. Если вы такой весельчак неудержимый, можете сходить в какой-нибудь смешной театр.
ФРЕДДИ. Еще раз прошу прощения, мисс Далида.
МИССИС ХИЛЛ. Поскорей бы уж потеплело. Так надоел этот холод. В прошлую зиму мы все переболели гриппом.
МИСС ДАЛИДА (угрюмо). Птичьим?
МИССИС ХИЛЛ. Что вы! Обычным. Острым респираторным.
МИСС ДАЛИДА. Это еще что! Моя дражайшая тетушка померла от птичьего.
МИССИС ХИЛЛ. Не может быть!
МИСС ДАЛИДА. Вот и мне как-то не верится. Что ей птичий грипп, если она в позапрошлом году болела свиным и не окочурилась? Нет, тут что-то другое. Полагаю, уконтрапупили бабульку.
МИССИС ХИГГИНС. Уконтрапупили?
МИСС ДАЛИДА. Ну да. Заколбасили. Прикокнули. Порешили. Замочили. Ухлопали. Пустили в расход. Подберите любой свиноним, какой вам будет угодно. Когда она в прошлом году простудифилис поймала, с ней такое было, не приведи Господи! Вся синяя такая стала навроде баклажана, зубами хрустит, ногами сучит, как обдолбанная! Только папашка мой не очканул: ножом ей клыки раздвинул, вставил в пасть пластиковую воронку и давай туда мало-помалу джин вливать. Можете себя представить, тетушка очухалась — чуть воронку не прокусила.
МИССИС ХИЛЛ. Уму непостижимо!
МИСС ДАЛИДА. Вот и я о том же. Ничего бы ей от птичьего гриппа не сделалось. На ней пахать можно было — такая она была крепкая, здоровей кобылы, хотя и с очень нервной системой. А вот позвольте вас спросить, куда сплыл ее золотой гарнитур — колечко с сережками, а? Ведь она мне его обрекла.
МИССИС ХИЛЛ. Простите, я не знаю...
МИСС ДАЛИДА. А кто знает? В том-то и шмаль. Но я прочухала. Ноги ему приделали, вот что! Ясен пень: если, предположим, вы приделали гарнитуру ноги, то вам же выгодно и старушенцию уконтрапупить. Как в детективе, понимаете?
МИССИС ХИЛЛ. С трудом. А что такое — приделать ноги?
ХИГГИНС (спеша на выручку МИСС ДАЛИДА). На новомодном сленге самого высшего общества это означает — украсть.
МИССИС ХИЛЛ. Ты вы полагаете, вашу тетушку в натуре уконтрапупили?
МИСС ДАЛИДА. Легко! Там такие шаромыги — за дырку от бублика, как два пальца об асфальт, на ножи поставят, не то, что за бублик. А на тетку и ножа не нужно: небось подушкой притиснули.
МИССИС ХИЛЛ. Но зачем же ваш батюшка поил ее аквавитой? Ведь от этого она в самом деле могла зажмуриться.
МИСС ДАЛИДА. Кто? Моя тетка? Не смешите мои гаджеты! Да она алкоголь с молоком матери всосала! А папашка мой единоутробный отродясь не просыхал — ему ли не знать его целебные свойства!
МИССИС ХИЛЛ. Если я вас правильно поняла, вы хотите сказать, он бухает?
МИСС ДАЛИДА (саркастически). Нет, на пиццу мажет! Он же запойный!
МИССИС ХИЛЛ. Какой это, однако, попадос, когда отец, глава семейства, пьет!
МИСС ДАЛИДА. Ни в малейшей степени! Он от этого только здоровее становится. Да и не постоянно же он гужбанит. Не чаще одного раза в месяц. Да и то, побулдосит с недельку и опять тихий, опять скромный. Когда он злоупотреблял — по слегка, конечно, — моей матушке, царствие ей небесное, нравилось больше. Бывало, если он нихт арбайтен, то прямо-таки на стену лезет от излишней трезвости. Матушка тогда дает ему на полторашку, и чтоб домой, говорит, не приходил, пока не обрадуешься. Он, делать нечего, накатит пивасика — и в семью возвращается мир и покой. Такова селявуха. С иным мужиком только и сладу, когда у него глазки в кучку. По трезвянке-то ему, возможно, мальчики кровавые мерещатся, а как зальет буркалы, то и мимо Скотланд-Ярда подбочась прошкандыбает. (ФРЕДДИ, который едва удерживается от смеха.) В чем дело, милостивый государь? С какой стати вы опять раздухарились?
ФРЕДДИ. Нисколько, мисс Далида! Я просто потрясен, как лихо вы владеете новомодным сленгом самого высшего общества.
МИСС ДАЛИДА. Вот и потрясайтесь себе, только молча и без ржачки. (ХИГГИНСУ). Я сказала что-нибудь не то?
МИССИС ХИГГИНС (вместо него). Отнюдь нет, мисс Далида!
МИСС ДАЛИДА. Я тоже так думаю. Спасибо. Вот и выходит...
ХИГГИНС (кашляет и глядит на часы). Так-так...
МИСС ДАЛИДА (уловив намек, встает). Прошу прощения, я вынуждена откланяться.
Все встают. ФРЕДДИ спешит к дверям.
Счастлива столь приятному знакомству. Всего доброго.
МИССИС ХИГГИНС. Всего доброго.
МИСС ДАЛИДА. Всего хорошего, полковник Пикеринг.
ПИКЕРИНГ. И вам, мисс Далида.
МИСС ДАЛИДА (остальным). Всем до свидания.
ФРЕДДИ (распахивая дверь). Мисс Далида, разрешите вас проводить. Наверняка вы пойдете через парк...
МИСС ДАЛИДА. Я? Пешкодралом? К свиньям собачьим! Я вызову такси! (Достает из сумочки мобильник, который в это время начинает звонить. Прикладывает телефон к уху). Алло! Слушаю вас... Да, это я... Очень приятно, лорд Кавершем. (Собравшиеся застывают в изумлении.) Что вам угодно? Что на аукционе Сотби? Несколько офортов «Капричос»? Поздравляю... но для меня это не повод посетить ваш особняк... да... нет... да... тем более что мне отнюдь не по душе, прошу прощения, гнилые откровения Гойя... да... я предпочитаю русский авангард начала двадцатого века... да... не только Малевич и Кандинский... да... но и Татлин, Кульбин, Лентулов, Шагал... совершенно верно... нет... да... вы специально для меня раздобудете русских авангардистов? С ума сойти! Боюсь, я тогда уже перейду на французских импрессионистов... оставьте в покое мою внешность... я знаю, какие у меня глаза... и какие уста, знаю... не белоснежна плеч открытых кожа и черной проволокой вьется прядь... и так далее... я знаю этот сонет... как, впрочем, и многие другие... только в отличие от его лирической героини у меня и дыхание легкое, и походка... да... согласна с вами... а теперь разрешите я вам кое-что прочту... спасибо (декламирует в трубку)
Твоя звезда сияет мне одна,
пронзив лиловой ночи окоём,
и дремлет сумрак в мускусе лесном,
и сабля полумесяца бледна.
С тобой в сравненье — всякая дурна,
страшней старух с морщинистым лицом.
А ты, чья грудь сверкает хрусталём,
метнула взор — и вспыхнула война.
Прочь мантию, оплот пустых утех!
Пусть нет моим соперникам числа,
я — ради Королевы Королев —
на скакуне, закованном в доспех,
бойца любого выбью из седла —
и в пыль падёт он, со стыда сгорев.
Вам понравилось... очень рада... нет, не Байрон... не Шелли... и не Китс... это Юджин Ли-Гамильтон... сороковой из его «Воображенных сонетов»... спасибо... вы мне льстите... кстати, я вас не разорю?.. да... вы мне звоните, а тут я со стишками... денежки-то капают... безлимит?.. очень хорошо... нет... не стоит утруждать себя... нет... само собой... когда вы мне понадобитесь, я вас наберу... и вам всего хорошего. (С усмешкой оглядывает потрясенную кампанию.) Фред, ты вроде хотел меня проводить. Или передумал?
ФРЕДДИ. Я? Нет... то есть да... конечно, мисс Далида... если вы позволите...
МИСС ДАЛИДА. Позволяю. (Без перехода.) Что же ты телишься, разрази меня гром! Вызови такси. Шумором! (Кивнув всем, царственно удаляется. ФРЕДДИ опрометью выбегает вслед за ней.)
Длительная пауза. Все приходят в себя.
МИССИС ХИЛЛ. Вот это сленг! Такие переходы! Вряд ли я смогу его освоить.
КЛАРА. Мамочка, ты определенно делаешь успехи. Надо приноравливаться к велениям времени. А как же иначе?
МИССИС ХИЛЛ. Спасибо, Клара, я стараюсь. Полагаю, однако, ты не будешь следовать моде столь радикально, как некоторые. Ты и так уже называешь молодых людей козлами и долбо... этими, употребляешь словечки типа «приторчать», «затупок», «бракозябра», «колануться», «чмошник», «гопота», «отмазерфачить», «толераст», «перепендильки»...
КЛАРА (предостерегающе). Мама...
МИССИС ХИЛЛ (как ни в чем не бывало). Я сама в юные годы могла позволить себе, но сейчас это переходит всякие границы. А вы как считаете, мистер Пикеринг?
ПИКЕРИНГ. Здесь я не судья. Мне пришлось долгое время пробыть в Индии, и за эти годы я напрочь потерял ориентиры. Порой приходишь на тусовку высоколобых лингвистов, а слышишь там такие выражения, словно попал на какой-то воровской сходняк.
МИССИС ХИЛЛ (вставая). Как ни хорошо у вас, но нас уже ждут.
КЛАРА (вставая). В самом деле у нас сегодня по плану еще три сходняка, то есть, прошу прощения, три вечерухи.
ХИГГИНС. Всего хорошего. Ваша задача — пропагандировать новую моду. Не стесняйтесь. Отбросьте прочь все условности. Сленгуйте! Жаргоньте! Арготируйте!
КЛАРА. Сленгану, будьте уверены! Зажаргоню по полной! Всех отарготирую! До скорой встречи. К бесу всяческую благопристойность!
ХИГГИНС. К едреной бабушке!
КЛАРА. К свиньям собачьим!
МИССИС ХИЛЛ. Клара!
КЛАРА ржет, уходя.
МИССИС ХИЛЛ. До скорой встречи, мистер Хиггинс. Только не уговаривайте меня произносить такой ужас. Я все-таки не Клара.
ПИКЕРИНГ (опережает ХИГГИНСА). А вам и не надо. Говорите, как умеете и как считаете нужным. Все равно, как у нее, у вас не получится.
МИССИСС ХИЛЛ. Спасибо вам, полковник. И хотя Клара то и дело бранит меня за несовременность, я все-таки останусь старомодной. В наши дни это самое трудное. Всего вам доброго.
ХИГГИНС. Всего хорошего.
ПИКЕРИНГ. До свидания.
МИССИС ХИЛЛ. Не сердитесь, пожалуйста, на мою девочку. Молодая еще, все хочет успеть, всему поподражать.
МИССИС ХИГГИНС. Ну, что вы! Я все понимаю. Не переживайте, это со временем пройдет.
МИССИС ХИЛЛ. Я вам так благодарна. До свидания. (Уходит.)
МИССИС ХИГГИНС. Ну, Генри, ты хочешь о чем-то меня спросить?
ХИГГИНС. Теперь уже не знаю...
МИССИС ХИГГИНС. Тогда я тебя спрошу. Что это было? Ты кого ко мне привел? Какая из двух мисс Далида настоящая: первая или вторая? Превращение одной в другую, насколько я могла заметить, было полнейшей неожиданностью и для тебя.
ХИГГИНС. Ты права. Но давай сперва поговорим по поводу первой. Что ты о ней скажешь?
МИССИС ХИГГИНС. Ничего приятного для тебя и твоей науки. Ты славно поработал над ее речью, модные магазины, косметологи и визажисты тоже неплохо потрудились. Но ее происхождение дает о себе знать едва ли не в каждом произнесенном ею слове. И только сумасшедший может этого не видеть.
ПИКЕРИНГ. По-вашему, это необратимо? Первородная непосредственность так и будет выпирать из нее?
МИССИС ХИГГИНС. Не знаю, что и сказать, ведь мы наблюдали ее чудесное — на три минуты — телефонное преображение. Но с чем оно связано, не имею ни малейшего представления. Во всяком случае ни о каком вашем влиянии, профессор Хиггинс, тут не может быть и речи.
ХИГГИНС. Это еще почему? Я что, совсем никуда не гожусь как педагог?
МИССИС ХИГГИНС. Почему же? Ты мог бы успешно работать, скажем, на курсах повышения квалификации портовых грузчиков. Но для воспитания отпрысков королевской фамилии твоей компетенции явно не достаточно.
ХИГГИНС. Так меня еще никто не оскорблял...
ПИКЕРИНГ. Не обижайтесь, Хиггинс, но вы сами порой не отдаете себе отчета, что и как говорите. В вашей речи сплошь и рядом присутствуют такие выражения, каких я не слышал даже от фельдфебелей во время учебы в академии Министерства обороны.
ХИГГИНС. Допустим, я не всегда говорю как церковный проповедник, но откуда тогда взялась Элиза под номером два?
МИССИС ХИГГИНС. Сперва мне хотелось бы узнать у вас, полковник Пикеринг, какие опыты вы с Генри ставите в последние три месяца у него на Уимпол-стрит?
ПИКЕРИНГ. Какие опыты? Разве что Генри помогает мне писать книгу об индийском сленге.
МИССИС ХИГГИНС. Это мне известно. А Элиза? Она живет вместе с вами?
ХИГГИНС. А где ж еще?
МИССИС ХИГГИНС. А кем она вам там приходится? Готовит, убирает, стирает?
ПИКЕРИНГ. Как вы могли подумать! Впрочем, я догадываюсь, чем вызван ваш вопрос...
ХИГГИНС. О чем вы, Пикеринг? Я вожусь с ней, как проклятый, вот уже целый квартал, и если она что-то и умеет, то это моя работа.
МИССИС ХИГГИНС. Мы только что имели удовольствие видеть ее результаты.
ХИГГИНС. М-да, результаты... Их, я думаю, можно признать удовлетворительными. Главное то, что из нее вырвалось в третьем раунде.
МИССИС ХИГГИНС. Вырвалось? А меня чуть не вырвало от ее речей во втором раунде. Какая ей польза от всего этого, если неизвестно, когда и что у нее вырвется?
ХИГГИНС. Ты не права, мама. Из противной гусеницы прелестная бабочка тоже выкукливается не вдруг.
МИССИС ХИГГИНС. Бабочка-однодневка — прекрасное сравнение!
ПИКЕРИНГ. Вы хотите сказать, преображение Элизы не может быть длительным?
МИССИС ХИГГИНС. Вы о чем, полковник? Девочка ловко, как неплохо обученный попугай, воспроизвела неизвестно где подслушанные ею слова — вот вам и все преображение!
ПИКЕРИНГ. Видите ли, миссис Хиггинс, все обстоит несколько иначе. Дело не только в штудиях Генри. Элиза словно с цепи сорвалась, она поглощает знания с чудовищной скоростью. Основную часть времени она проводит в библиотеке, а если нужной ей книги там нет, то мгновенно находит ее в сети. Кроме того, мы с Элизой постоянно посещаем, выставки, вернисажи, музеи, картинные галереи, бываем на концертах классической и современной музыки, слушаем оперу, смотрим балет, ходим на встречи с писателями, поэтами, художниками, музыкантами...
ХИГГИНС. Ричард, без меня?!
ПИКЕРИНГ. Вам же, Генри, постоянно некогда. У вас масса дел и обязанностей, помимо Элизы. Например, симпозиумы...
ХИГГИНС. Спасибо, Дик, за сравнение с менеджером по клинингу. Оно мне очень польстило.
МИССИС ХИГГИНС. Ты о чем?
ХИГГИНС. Не о чем, а о ком. Папаша Элизы постоянно собирает своих коллег на симпозиумы... в пабах.
ПИКЕРИНГ. Не сердитесь, Генри, но, помимо звуков и фонем, существуют еще и книги, фильмы, музыка. Особенно увлекла Элизу поэзия и живопись. Что и проявилось сегодня таинственным образом.
ХИГГИНС. Вы открыли для меня еще одну Америку, Пикеринг. Имею в виду не книги и музыку, а такой разнообразный и высококультурный досуг Элизы. Вы позволите мне стать третьим в вашем очаровательном дуэте? Я отменю все симпозиумы.
ПИКЕРИНГ. Как вам будет угодно, Генри. Вы могли присоединиться к нам значительно раньше.
ХИГГИНС. Кроме того, она знает, где у меня что лежит и когда мне нужно куда ехать.
МИССИС ХИГГИНС. А ты, по-видимому, не подозреваешь о событиях, происходящих в твоем доме.
ХИГГИНС. Мама, это жестоко — попрекать меня моей работой да еще и в союзе с Пикерингом.
МИССИС ХИГГИНС. Что на все это говорит твоя домоправительница?
ХИГГИНС. Что мы с Пикерингом ничего не понимаем. Талдычит об этом с утра до вечера по всякому поводу.
ПИКЕРИНГ. Совершенно верно. Стоит нам заговорить при ней об Элизе, как тут же получаем от миссис Пурохит ее вечное «Вы ничего не понимаете, господа!»
ХИГГИНС. А что тут понимать? Я вожусь с ней, как с малым киндером. Я вникаю во все ее гласные и согласные, едва ли не сканирую ее речевой аппарат: губы, язык, челюсти — полный крышеснос!
МИССИС ХИГГИНС. Теперь мне примерно ясно, как у тебя с полковником распределены роли в этой игре с живой куклой.
ХИГГИНС. Скажешь тоже — игра! Это работа — адова, между прочим. И так или иначе она делается. Я подобрал с панели некоторую хому, учу ее правильно говорить и тем самым к хоме медленно, но верно прививается сапиенс.
МИССИС ХИГГИНС. Сегодня я это заметила.
ХИГГИНС. Чепуха! Проблемы роста разумной личности. Из безликой фауны я делаю человека, способного сломать барьеры между людьми, классами и даже стратами.
МИССИС ХИГГИНС. Смотри, Генри, как бы твоя фауна впоследствии не наломала дров — точно так же, как ты, сейчас ломаешь ее.
ПИКЕРИНГ. Неужели вы не улавливаете, миссис Хиггинс, всю грандиозность нашей идеи? Мы фиксируем каждое изменение, происходящее с Элизой, каждый нюанс в ее поведении, каждое движение ее души. На нашем компьютере записаны сотни видео, тысячи аудиозаписей, фото. По итогам этого процесса можно будет написать целую книгу.
ХИГГИНС. Вот именно. Столь потрясающего эксперимента я еще не ставил. Мы живем Элизой...
ПИКЕРИНГ. Мы сочиняем ее...
ХИГГИНС. Лепим...
ПИКЕРИНГ. Одеваем...
МИССИС ХИГГИНС. Что такое?!
ПИКЕРИНГ. Я хотел сказать, заказываем ей наряды.
ХИГГИНС. У нее совершенный слух...
ПИКЕРИНГ. У нее масса разнообразнейших талантов...
ХИГГИНС. Она мгновенно все перенимает, как обезьяна...
ПИКЕРИНГ. Подбирает на рояле любую мелодию...
ХИГГИНС. Произносит любые звуки из любых наречий и диалектов мира...
ПИКЕРИНГ. ... какой бы сложной она ни была...
ХИГГИНС. ... которые и мне-то, филологу и лингвисту, дались с огромным трудом...
ПИКЕРИНГ. ... из Джона Кейджа, Филипа Гласса, Альфреда Шнитке...
ХИГГИНС. ... а она это делает походя...
ПИКЕРИНГ. ... а несколько месяцев назад путала рояль со скрипкой...
МИССИС ХИГГИНС. Ша! (ХИГГИНС порывается продолжить.) Ша, я сказала!
Воцаряется молчание.
ПИКЕРИНГ. Простите великодушно, меня завел Генри.
ХИГГИНС. Этот Ричард, как заведется, никакого с ним сладу нет.
МИССИС ХИГГИНС. Замолчите! Оба! Вы ничего не понимаете.
ХИГГИНС и ПИКЕРИНГ. Надо же! В одно слово!
МИССИС ХИГГИНС. С появлением этой девушки вы кое-что утратили...
ПИКЕРИНГ. Напротив, обрели! Новое знакомство...
ХИГГИНС. ... с отцом Элизы...
ПИКЕРИНГ. ... но Генри вмиг раскусил его...
ХИГГИНС. ... и тот сдернул подобру-поздорову...
МИССИС ХИГГИНС. Я бы посмотрела на вас, если бы к вам заявилась ее мать! Но я не об этом. Вы потеряли чувство реальности.
ПИКЕРИНГ. Что вы! Совсем наоборот.
ХИГГИНС. Мы создаем новую реальность! Была Элиза — станет гламурная дама.
МИССИС ХИГГИНС (теряя терпение). Разрази меня гром!
ХИГГИНС. Мамочка...
ПИКЕРИНГ. Миссис Хиггинс...
МИССИС ХИГГИНС (не слушая их). Даже мужской кретинизм должен иметь какие-то пределы! Куда денется Элиза после твоей клиники?
ХИГГИНС. Нашла о чем тревожиться! Куда захочет, туда и денется. Моя фонетическая терапия поможет ей стать кем угодно и заниматься чем угодно.
МИССИС ХИГГИНС. Человек не обезьяна! Повадки гламурной дивы она более-менее усвоила. Но какое это будет ошеломительное зрелище, когда недоделанная аристократка вновь примется торговать цветами на улице!
ПИКЕРИНГ (вставая). Мне кажется, миссис Хиггинс, вы несколько сгущаете краски. Все образуется, вот увидите.
ХИГГИНС (вставая). Устроится она куда-нибудь, не переживай. Мы поможем.
МИССИС ХИГГИНС. А ее перепады — вообще что-то с чем-то.
ХИГГИНС. Трудности роста. Со временем пройдет.
ПИКЕРИНГ. Ей с нами комфортно. Она довольна своими успехами. Не беспокойтесь. Всего вам хорошего. (Направляется к выходу.)
ХИГГИНС. Тем более что процесс перерождения Элизы уже не остановить. До свидания, мамочка. (Целует ее и идет вслед за ПИКЕРИНГОМ.)
ПИКЕРИНГ (оборачиваясь). Не стоит драматизировать ситуацию. Все будет сделано наилучшим образом. До свидания.
МИССИС ХИГГИНС. Бить вас некому!
ХИГГИНС. Глуп, туп, неразвит...
ПИКЕРИНГ. Оттого что мало бит!
Хохочут во все горло.
ХИГГИНС (выходя). Какие у вас с Элизой ближайшие планы?
ПИКЕРИНГ. Мы собираемся в Стратфорд-на-Эйвоне, на празднование 400-летия со дня смерти Шекспира.
ХИГГИНС. Представляю, какой фурор наделает там Элиза!
ПИКЕРИНГ. И какое шоу устроит по возвращении, передразнивая публику! А ее замечания по ходу (копируя ЛАЙЗУ) ваще улет и ржачка!
ХИГГИНС (включается в игру). Ништяк, зачётно!
МИССИС ХИГГИНС (слыша, как они смеются, выходя из дома). Ох, уж эти мужчины! (Через паузу.) Мужики!! (Оглядывается, не слышит ли ее кто-нибудь, прикладывает руку ко рту, шепотом). Мудаки!!! (Зажимает обеими руками рот.)
Абсурд четвертый
Дом Хиггинса.
ХИГГИНС (в открытую дверь). Дик, что вы там возитесь с дверью? Позвоните миссис Пурохит, она закроет...
ПИКЕРИНГ (из холла). Не хочется будить. Сам справлюсь. Поздно уже.
ХИГГИНС. Ну, как хотите.
Входит МИСС ДАЛИДА в умопомрачительном вечернем туалете,
в мехах, украшенная драгоценностями. Следом идет ПИКЕРИНГ.
ПИКЕРИНГ. Завтра миссис Пурохит устроит нам вздрючку за разбросанные вещи.
ХИГГИНС. Пес с ней! Валите все в кучу. Она решит, мы нахрюкались в суффикс.
ПИКЕРИНГ. Во флексию.
ХИГГИНС. Гляньте в комп, Дик, что там пишут.
ПИКЕРИНГ (смотрит в планшет). Зовут на симпозиумы...
ХИГГИНС. Гори они синим пламенем! Впрочем, мне пора за дело приниматься... А что в оффлайне?
ПИКЕРИНГ (подходит к журнальному столику, перебирает письма). То же самое — симпозиумы, семинары, конференции...
ХИГГИНС (рассеянно). Конференции, элоквенции, акциденции (без паузы) кто опять, разрази меня гром, покрал мои шлепанцы?!
МИСС ДАЛИДА молча выходит из комнаты, возвращается, также
молча ставит шлепанцы перед ХИГГИНСОМ, идет на место. ХИГГИНС наконец-то замечает их.
Оба-на! Вот же они! Явление шлепанцев народу.
ПИКЕРИНГ (садясь в кресло). Это был тяжелый день. Я страшно устал. Прием в посольстве, невероятно долгий фуршет плюс опера. В голове полный раскардаш... Вы проиграли, Генри... Элиза провалилась...
ХИГГИНС. Не говорите мне об этом. Проиграл — так тому и быть. Провалилась — туда ей и дорога.
ЭЛИЗА резко встает, смотрит на них в упор.
Но они не обращают на нее внимания. Она снова садится.
ПИКЕРИНГ. Вроде все шло хорошо. На приеме она была великолепна, во время фуршета — обворожительна, до антракта в опере — просто гениальна... Может, с оперой что-то не то?
ХИГГИНС. Вот именно. Какая муха цеце ее укусила, не постигаю. И вообще: зря я в это дело впухнул. Все, кроме занятий фонетикой, оказалось полнейшей лабудой. Не навяжи вы мне это идиотское пари, я бы давно все бросил к разэтакой матери. Принцессы, королевы, королевны из полусырого полуфабриката не получаются. Поэтому я умываю руки. Больше меня в такие производственные отношения никому не втянуть. Словно висишь на дыбе, а из тебя жилы тянут.
ПИКЕРИНГ. Пари вовсе не было идиотским. Другое дело — вы его не выиграли. И полуфабрикат был исключительный, вы сами не раз это отмечали. (ЭЛИЗА вспыхивает, но снова сдерживается.) Все дело в вас, Генри, в вашем отшельничестве, в вашей зацикленности исключительно на фонетике. Вы не признаете ничего, кроме науки. Но есть еще кое-что. Стишки в духе Мильтона — это прекрасно, но не они же одни. Обществом тоже нельзя пренебрегать. Что ни говори, но именно среди гламурья успех становится настоящим успехом, а поражение — подлинным поражением.
ХИГГИНС. Как это ни гнусно, приходится признать вашу правоту, Ричард. Светские идиоты, полуобразованные рантье, неспособные ни на что, даже на то, чтобы выглядеть в полном соответствии со своим родовым идиотизмом, делают человеку имя и превозносят до небес дело его рук — если это соответствуют их куцым представлениям о культуре и ее достижениях. (Без паузы.) Какая, однако, рожа была у лорда Кавершема да и у всего тусняка, когда у Элизы снесло черепицу! (Смеется. ЭЛИЗА возмущена, но берет себя в руки.)
ПИКЕРИНГ (смеется). Я был буквально пацталом...
ХИГГИНС (смеясь). Уматно, что и говорить...
ПИКЕРИНГ. Вроде пора ложиться, а сна ни в одном глазу.
ХИГГИНС. Это бывает, нервы на взводе. Ну что, дружище, чуть по чуть?
ПИКЕРИНГ. Не откажусь.
ХИГГИНС. Что вам налить?
ПИКЕРИНГ. Скотч, наверное.
ХИГГИНС. А я виски хлобыстну. (Без паузы.) Где шлепанцы? Куда их опять унесло?
ЭЛИЗА берет шлепанцы, подходит к ХИГГИНСУ и начинает его бить ими прямо по лицу. От неожиданности тот пропускает пару ударов, потом приходит в себя, хватает ЭЛИЗУ за руки.
Ему на помощь приходит ПИКЕРИНГ, который
с трудом оттаскивает ее от ХИГГИНСА.
ЭЛИЗА. Получай свои шлепанцы! И чтоб тебя в них похоронили!
ХИГГИНС. Ты кого бьешь?! А?!
ПИКЕРИНГ. Держите себя в руках, Генри. Что с вами, Элиза?
ЭЛИЗА. Конечно — Элиза, ибо на мисс Далида я уже не гожусь.
ПИКЕРИНГ. Прошу прощения... (чувствуется, как трудно ему теперь выговорить «мисс Далида»).
ХИГГИНС (подхватывая). ...мисс Далида! Вам до мисс как до Луны на луноходе!
ЭЛИЗА. Все верно. Я проиграла ваше идиотское пари — можете меня унижать, оскорблять, выбросить на улицу, растоптать...
ХИГГИНС (удивленно). Надо же! Оно умеет злиться!
ПИКЕРИНГ. Зря вы так, Генри...
ЭЛИЗА. Я тебя придушу, мерзкая, меднолобая, много о себе воображающая скотина! (Бросается на ХИГГИНСА).
ХИГГИНС (отражает нападение, обхватывает ЭЛИЗУ и швыряет на диван). Коготки отросли, кошка драная?! Я тебе их враз укорочу!
ПИКЕРИНГ. Прекратите, Хиггинс! Это же девушка. Как вам не совестно.
ЭЛИЗА. Спасибо, полковник. Ему никогда не бывает совестно.
ХИГГИНС. А вам? Полгода впахиваю с вами, как раб на галерах! Столько усилий, столько планов и надежд — и вот ваша благодарность: шлепанцами по лицу!
ЭЛИЗА (не слушая). Куда мне идти? Куда? Куда?
ХИГГИНС. Куда хотите. Это не моя головная боль. Хоть к черту но рога — я-то тут при чем?
ЭЛИЗА. Вы ни при чем. Я знала это с самого начала. У вас голова ни о ком не болит. Умри я сейчас — вы спокойно отправитесь спать, даже доктора не вызовите. Вы ставите меня ниже своих шлепанец.
ХИГГИНС. Шлепанцев, Элиза! Шлепанцев!
ЭЛИЗА. Шлепанец! Шлепанец! Шлепанец! Идите лесом, господин профессор, со своей морфологией! Отныне как хочу, так и буду говорить!
ХИГГИНС (с довольным видом). Умница, девочка! Кое-чему я тебя все-таки научил. С чего вы вдруг напали на меня? Кажется, вас в моем доме никто ни обижал.
ЭЛИЗА. Кроме вас — никто!
ХИГГИНС. Ну, что вы, Элиза. Если я был строг с вами как педагог все эти шесть месяцев, то ради вашего же блага. Я из любви бесчеловечным стал... Таков мой метод.
ЭЛИЗА (горько усмехается). Из любви — как же...
ХИГГИНС (не слушая ее). Каков зачин, таков же и финал... (Без паузы.) Хотите шампанского?
ПИКЕРИНГ. Действительно, Элиза, давайте (копирует ее прежний выговор) вкинем по шампусику, трое добрых старых друзей...
ХИГГИНС и ПИКЕРИНГ смеются.
ЭЛИЗА. Друзей?! Вы сказали — друзей? Но разве друзья так поступают?
ПИКЕРИНГ. Что вы имеете в виду?
ЭЛИЗА. Вы считаетесь только с собой. Один из вас выиграл пари, другой — проиграл. А как же я? Что думаю об этом я? Кто-нибудь из вас, друзья мои, поинтересовался, как я себя чувствовала весь этот день? Что со мной стряслось во время злополучного антракта в опере? Вообще — как все получилось? Хороши друзья, нечего сказать!
ПИКЕРИНГ. А ведь и в самом деле... Мы с вами, круглые ослы, Генри. Простите нас, Элиза. Сегодня у всех нас был тяжелый день.
ХИГГИНС. И что же с вами случилось?
ЭЛИЗА (вызывающе). Ничего!
ХИГГИНС. Вот видите. Вы переволновались. Мы переволновались. Что-то пошло не так. Но теперь все позади. И хотя нам сейчас довольно плохо, это, с другой стороны, очень хорошо. Потому что эксперимент закончен, а других не предвидится.
ПИКЕРИНГ. Давайте за это и выпьем.
ЭЛИЗА. Вам бы только выпить. А мне — хочется умереть. Господи, пошли мне смерть!
ХИГГИНС. С чего вдруг?
ПИКЕРИНГ. Что вы, Элиза?!
ЭЛИЗА. Это мое дело. Вас не касается.
ХИГГИНС. Нечего распускать нюни. У нас тоже нервы не железные, но мы держимся.
ЭЛИЗА. У вас нет нервов. Вам все фиолетово.
ПИКЕРИНГ. Вы неправы, Элиза. Хиггинс и я очень за вас переживали.
ЭЛИЗА. Вы — может быть. Но только не он.
ХИГГИНС. Вы сами себя настраиваете на негатив. У вас скверный характер. Хуже моего. Но это поправимо. Выключайте обиженку, ложитесь спать, а перед сном рекомендую вам немножко поплакать. Разрешаю даже помолиться. Не помешает.
ЭЛИЗА. Вы даже подсказали мне слова молитвы: «Слава Богу эксперимент закончен, а других не предвидится».
ХИГГИНС. А вы что, требуете продолжения? Но гамовер, значит, гамовер. Радуйтесь: теперь никто вам не будет досаждать уроками, делать замечания, поправлять.
ПИКЕРИНГ. В самом деле, Элиза. Я вас не совсем понимаю. Теперь вы можете заняться чем угодно.
ЭЛИЗА. Спасибо, полковник. Это так сложно понять. Куда я теперь пойду? Зачем мне эта наука? Что я буду с ней делать? Как мне дальше жить?
ХИГГИНС. Нашла, о чем думать! Вы же умница, нечего забивать голову всякой ерундой. Мы что-нибудь придумаем втроем. И маму подключим. Идея! Дик, может, выдать ее замуж? Мы с вами на роль мужей не годимся, но на свете достаточно дураков, мечтающих создать пресловутую полноценную семью, с детьми, пеленками, бессонными ночами и прочей чухней. Вы отнюдь не дурнушка, я бы даже назвал вас красавицей, если бы вы сами не испортили своей внешности слезами, соплями и прочими атрибутами неизбывного горя, которого у вас нет. Когда все устаканится, и вы подчепуритесь, на вас может клюнуть любой лондонский жених с состоянием, тот же лорд Кавершем. Ложитесь спать, но перед сном не смотритесь в зеркало, а то не уснете со страху. А утром просыпайтесь в хорошем настроении. И мы тогда поговорим о вашем грядущем замужестве. Моя мама — мастер на такие дела.
ЭЛИЗА. Чудесно! Я пришла с улицы, чтобы оказаться в лапах сводника или даже сутенера!
ПИКЕРИНГ. Элиза! Как вы можете?
ХИГГИНС. Что такое?! Вы в своем уме?
ЭЛИЗА. Мое падение налицо. Я продавала цветы на улице, но мне никто не предлагал выйти на панель, как это делаете вы! Зачем вы не отказали мне, когда я пришла сюда? К чему вы давали мне уроки? Чтобы сделать меня уличной девкой?
ХИГГИНС. Хватит! Мне надоели ваши глупости и нытье! Можете не выходить замуж, можете хранить невинность, можете, разрази меня гром, навек остаться старой девой — только оставьте меня, наконец, в покое!
ЭЛИЗА. Боже мой! И это говорит мне человек, которого я... люблю...
ПИКЕРИНГ всплескивает руками.
ХИГГИНС (по инерции). Я тоже вас люблю, Элиза. Я даже не представляю, как буду обходиться без вас, когда вы уйдете. (ЭЛИЗА вспыхивает, внимательно смотрит на него, но он ничего не замечает. Замечает — ПИКЕРИНГ.) Но это не повод... (Останавливается, уяснив слова ЭЛИЗЫ). Что вы сказали? Вы меня любите? Конец света!
ЭЛИЗА. И только такой самовлюбленный осел, как вы, мог этого не видеть!
ХИГГИНС. Так-так-так... (Его осенят.) Да, Элиза, я осел. (ПИКЕРИНГУ.) Мы с вами действительно ослы, Пикеринг, как вы прозорливо заметили пару минут назад, но, боюсь, несколько в ином смысле.
ПИКЕРИНГ. Что вы имеете в виду?
ХИГГИНС. Предлагаю пари.
ПИКЕРИНГ. Пари? Вам мало одного?
ХИГГИНС. Теперь, похоже, я не проиграю. Мы с вами забыли про cui bono, полковник: кому впрок мое поражение. (Внимательно смотрит на ЭЛИЗУ. Та заметно волнуется.) Ведь это она нарочно устроила!
ПИКЕРИНГ. Что устроила?
ХИГГИНС. Она специально проиграла пари!
ПИКЕРИНГ. Зачем? (Догадывается. ЭЛИЗЕ.) Вы хотели женить на себе Генри? Это правда, Элиза?
ЭЛИЗА. Такие, как он, не должны одерживать верх! Никогда!
ХИГГИНС. Что ж, Дик, это меняет дело. Выходит, я выиграл.
ПИКЕРИНГ. Вы проиграли, Генри. Но это в самом деле меняет дело.
ХИГГИНС. Что вы хотите сказать?
ПИКЕРИНГ. Вы не учли человеческий фактор. Вы так обращались с Элизой все это время...
ХИГГИНС (высокомерно). Так я обращаюсь со всеми!
ПИКЕРИНГ. Но не все могут вам отомстить.
ХИГГИНС. Отомстить? За что?
ЭЛИЗА. За все хорошее. Вы никого, кроме себя, не видите и не слышите. Никого знать не хотите — кроме себя. Вам никто не нужен. Вы даже не подписали наш контракт, хотя сто раз обещали...
ХИГГИНС (в ярости). Давайте вашу филькину грамоту!
ЭЛИЗА (достает из сумочки свернутые вчетверо бумаги, подает ХИГГИНСУ). Вот...
ХИГГИНС (подписывая). Довольны? Теперь можете пойти и подтереться своими бумажками! (Швыряет ЭЛИЗЕ документы. Поколебавшись, та прячет их в сумочку.)
ПИКЕРИНГ! Генри! Ведите себя прилично. (Через паузу.) Вам надо было сперва прочесть. Так нельзя.
ХИГГИНС. Вздор! Это распечатка с моего компа, стандартный договор. (ЭЛИЗЕ.) У вас все?
ЭЛИЗА. Отнюдь, ваше благородие.
У ХИГГИНСА отвисает челюсть от такого обращения.
Мы ведь из простых. О ваших свычаях и обычаях не в курсах. Я интересуюсь об одежке, что мне прикупил мистер Пикеринг. Они мои или вашенские, господин полковник?
ПИКЕРИНГ. Элиза, вы меня обижаете.
ХИГГИНС. Я тащусь! На кой полковнику этот бабский хлам?
ЭЛИЗА. Для другой девахи с панели. Для новых опытов. Вы ведь не уйметесь, я знаю.
ХИГГИНС. Вы издеваетесь?
ЭЛИЗА. Никак нет, ваше степенство. Возьму чё-нить то, а вы заяву наваляете копам. Меня и повяжут за суету. Была охота ни за чё на нарах париться. Ведь мой прикид вы изволили на ноль помножить.
ПИКЕРИНГ. Как вы можете о нас так плохо думать, Элиза?
ХИГГИНС. Забирай свои бебехи и канай отсюда на все четыре! Все, кроме арендованных бриллиантов, ваше. Отчаливайте!
ЭЛИЗА (снимает драгоценности). Примите, пожалуйста, под опись. Как бы чего не вышло.
ХИГГИНС (запихивая бриллианты в ящик секретера, свирепо). Пропадите вы пропадом! Будь это мои побрякушки, я бы забил их вам в глотку!
ЭЛИЗА. В ваших садистских наклонностях я не сомневалась. Мистер Пикеринг, проследите, будьте добры, за мистером Хиггинсом. Я ему не доверяю. Он, чего доброго, присвоит брюлики, а свалит не меня.
ПИКЕРИНГ. Вы нас оскорбляете, Элиза...
ХИГГИНС. Наглая тварь!
ПИКЕРИНГ. Прекратите, Генри. Мы сами во всем виноваты.
ЭЛИЗА (снимая часы). А эти часики, мистер Хиггинс, вы мне купили в Стратфорде. (Кладет часы на столик.) Можете подарить их другой дурочке. Нет, лучше забейте их мне в глотку — деньги-то все равно потрачены. Я надеюсь, материально вы не очень пострадали?
ХИГГИНС в гневе хватает часы, замахивается.
ЭЛИЗЕ кажется, что он хочет ее ударить.
Бейте, чего там. Я так и знала, что этим кончится.
ХИГГИНС (шваркнув часы об пол и раздавив их ногой). Какая же вы дрянь! Чтобы я поднял руку на женщину?! Ну, о чем с тобой после этого говорить? Вы плюнули мне в душу.
ЭЛИЗА. Не может быть! У вас ее нет. Тем не менее — приятно слышать. Хоть в чем-то мы с вами квиты.
ХИГГИНС. Я чуть не потерял лицо, разговаривая с вами. Это случилось со мной впервые в жизни. Я потратил на вас массу времени, сил, здоровья, знаний — а вы меня так подставили. И вы полагали, что я женюсь на такой дикой и лживой кошке, как вы?
ЭЛИЗА. Вот уж нет. Разве соблюдать условия пари — это по-мужски?
ХИГГИНС. Мужское пари — не женского ума дело. Мы обо всем договоримся с Пикерингом. Теперь мне пора на боковую. А вы можете торчать здесь хоть до утра.
ПИКЕРИНГ. Я тоже лягу. Слишком много впечатлений на сегодня.
ЭЛИЗА (начинает говорить, ни к кому не обращаясь, словно в забытьи). Все шло прекрасно... чудесное платье, меха, золото, бриллианты... у меня было великолепное настроение... нужные слова и выражения сами слетали с языка... блестящие кавалеры крутились вокруг меня... отпускали комплименты... подхватывали каждую мою реплику... казалось, этому не будет конца... почему мы не уехали сразу после фуршета... в опере меня одолели дурные предчувствия... почему это был сумасшедший Адес, а не гармонический Верди... стоило мне прочесть название «Припудри ей лицо»... я заволновалась... насочиняла себе Бог знает что... после первого действия была уже сама не своя... просила вас уехать, но вам было мало... не терпелось выпить всю чашу до дна... я хотела остаться в ложе... вы потащили меня в фойе... мужчины снова окружили меня... но я уже была не та... что-то во мне переключилось... я говорила безотчетно... помню их вытянувшиеся физиономии... еле сдерживаемый смех... (Опомнившись.) Прошу прощения, господа, я забылась... Не наговорила ли я чего-нибудь лишнего?
ХИГГИНС. Дик, вы что-нибудь понимаете?
ПИКЕРИНГ. Абсолютно ничего, Генри.
ХИГГИНС. Кто из нас выиграл в таком случае?
ПИКЕРИНГ. Думаю, это неважно. Если я и победил, в чем теперь сомневаюсь, то не буду настаивать на своей победе.
ХИГГИНС. Скажите только слово, Дик, и я верну деньги, потраченные вами на Элизу.
ПИКЕРИНГ. Вы меня обижаете, Генри. Неужели я кажусь вам таким Гобсеком?
ХИГГИНС. Простите, Дик. Из-за этой девчонки у меня ум за разум заходит.
ЭЛИЗА. То ли еще будет, мистер Хиггинс!
ХИГГИНС. Вы опять?! Мало вы у меня сегодня крови попили?
ЭЛИЗА. Сколько сочла нужным. Слушайте внимательно, Генри Хиггинс, мое последнее слово.
ПИКЕРИНГ порывается выйти, но ЭЛИЗА его останавливает.
Останьтесь, мистер Пикеринг, прошу вас. Мне нужен свидетель нашего разговора с этим субъектом.
ХИГГИНС (обращаясь к самому себе). Спокойно, Генри, спокойно. Держи себя в руках, не доставляй радости этой обнаглевшей девчонке.
ЭЛИЗА. Вывести вас из себя — пара пустяков. Особенно для меня. Но мне сейчас это не нужно. Говоря точнее, нужно не это. Итак, мистер Хиггинс, я вполне усвоила вашу науку. Это касается и фонетики, и отношения к людям. Сегодняшний прокол не в счет. За фонетику спасибо, за остальное благодарности не ждите. То есть благодарность моя будет выражена иначе. Я поступлю с вами точно так же, как вы все эти полгода обходились со мной. И уверяю вас, ученица превзойдет своего учителя. Вы будете валяться у меня в ногах, Генри Хиггинс, умоляя о пощаде, а если откажетесь в силу своего ослиного упрямства, то вам же будет хуже. Полгода вы топтали меня, а теперь я растопчу вас. Да, я вас люблю, но тем хуже для вас. Тем слаще и полнее будет моя месть. Месть, не содержащая в себе ни капли любви, ничего не стоит, не так ли? А на вас, Генри Хиггинс, прольются Ниагары, будьте уверены. Вы сделали из меня обезьяну, а я превращу вашу жизнь в тундру!
ХИГГИНС (под сильнейшим впечатлением, машинально). В тундре не водятся обезьяны...
ЭЛИЗА. Даже в такую минуту вы не можете удержаться от своего занудного менторства, господин пе-да-гог. Я сказала то, что сочла нужным. В моей тундре заведетесь вы. Мне этого вполне достаточно. К вам, полковник Пикеринг это не относится. Всего вам хорошего. (Величественно удаляется.)
ПИКЕРИНГ (потрясенно). Век воли не видать, Хиггинс...
ХИГГИНС (в таком же состоянии, что и ПИКЕРИНГ). В натуре, беспредел...
Абсурд пятый
Дом миссис Хиггинс.
МИССИС ХИГГИНС. Я тебя предупреждала, Генри. Но ты все сделал по-своему. Вот и расхлебывай.
ХИГГИНС. Кто мог ожидать! Такое со мной впервые за двадцать лет практики.
ПИКЕРИНГ. И я вам говорил, дружище, добром это не кончится.
ХИГГИНС. И вы туда же, Дик? И это вместо поддержки? Добивайте, чего там!
ПИКЕРИНГ. Держитесь, Генри. Я с вами.
МИССИС ХИГГИНС. Я тоже. Постараемся как-то выпутаться.
ХИГГИНС. У меня теперь не жизнь, а сплошная джигурда. Все к одному, в том числе и миссис Пурохит. С тех пор как она без объяснений взяла расчет пару месяцев назад, в доме натуральный перетык. Никак не могу привыкнуть к новой экономке. Если бы не вы, Ричард, с вашим некоторым знанием пуэрто-риканского менталитета...
ПИКЕРИНГ. Пустое, Генри...
ХИГГИНС. И чего мы, однако, сидим? Кого ждем?
МИССИС ХИГГИНС. Не начинай заново, Генри. Я уже язык сломала тебе объяснять.
ХИГГИНС. Хорошо-хорошо, придется вялиться со скуки, если тебе это нужно.
ПИКЕРИНГ. Прежде всего это нужно вам.
ХИГГИНС. Все! Я затух.
МИССИС ХИГГИНС. Вот и славно.
Входит ДАЛИДА.
ДАЛИДА, Привет честной компании!
ХИГГИНС. Ба! Далида! Вы сегодня таким красавчиком!
ДАЛИДА. Не говорите, начальник. Самому тошно. А во всем вы виноваты.
ХИГГИНС. Конечно, я, кто ж еще!
ПИКЕРИНГ. По-моему, тут Элиза поработала.
ДАЛИДА. Щас! Дождешься от нее. Словом, сижу я теперь и плачу, ибо сказано в Писании: «На реках Вавилонских даждь нам есть».
ХИГГИНС. С какой же радости?
ДАЛИДА. По вашей милости, начальник.
МИССИС ХИГГИНС. Не пугайте меня, пожалуйста. Какие у вас претензии к моему сыну?
ДАЛИДА. Я его обвиняю в растлении совершеннолетнего.
ХИГГИНС. Это уже ни в какие ворота... У вас что, совсем лыжи не едут? Или от пива так вштырило? Первый раз вы растлевались у меня целых полчаса, и это обошлось мне в пятьдесят фунтов. Впоследствии чем меньше длилось ваше растление, тем дороже оно мне вставало. Третье — пятиминутное — стоило аж сто пятьдесят.
ДАЛИДА. Разве не вы рекомендовали меня одному отмороженному американцу как лучшего демотиватора всех времен и народов? Ну, кайтесь!
ХИГГИНС. Что-что? Вы имеете в виду Замзу Билгейлера? Да я просто прикололся!
ДАЛИДА. Вы прикололись, а я приторчал! Он нашел меня, учинил — не без моей помощи — Ассоциацию толерантного либертинажа, действующую под эгидой Фонда благих начинаний, но тут вскрылась панама с оффшорами, и Билгейлер скапустился.
ПИКЕРИНГ. Приказал долго жить?
ДАЛИДА. Не совсем. Захомячился в камышах.
ПИКЕРИНГ. Стало быть, вы остались ни с чем?
ДАЛИДА. Рано радуетесь. Я успел надиктовать книгу о морали и нравственности каменного века, и эта аморалка поимела колоссальный успех. Опус перевели на шестнадцать языков, но лучше всего моя блекота расходится в России. Там нынче у всех айпад головного мозга и википедия центральной нервной системы.
ХИГГИНС. Шикабельно, мистер Далида! Вот почему вы теперь почиваете на лаврах, крокодиловы слезы лия!
МИСТЕР ДАЛИДА. А вот ни лия подобного! Терпеть не могу лаврушку, особенно в качестве спального места. Напротив. Езжу по миру читать лекции при каждой свежей презентации и надиктовываю вторую книгу «Пролегомены науки, или Победа разума над сарсапариллой», на сей раз совершеннейшую дичь. Может, ее постигнет неудача.
МИССИС ХИГГИНС. Очень рада, мистер Далида, что теперь у вас все хорошо.
МИСТЕР ДАЛИДА. Спасибо за сочувствие, мэм. Как раз вовремя. У меня объявилось столько египетских родственников — хоть из Англии беги. И как они про все прознали? Раньше, поверите ли, фунта не с кого было снять, а нынче с меня снимают десятками, а то и сотнями, и все без отдачи. А доктора, отыскивающие у меня одну болезнь за другой? А юристы, отыскивающие любую возможность забраться в мой кошелек? А Элиза, которая отыскалась, и это, уверен, обойдется мне в крепкую копеечку? А моя гражданская бабелина? Та нашлась раньше прочих, так что мы с ней вскорости окрутимся законным образом, и я приглашу вас всех на свадьбу. И все это натворил ваш сын, мэм, Генри Хиггинс. Что ж, я думаю, его шуточка ему даром не пройдет!
ХИГГИНС. Браво! Вы близки к истине. Мне уже отливаются мои грезы.
МИСТЕР ДАЛИДА. Вы не вдуплились. Мне теперь придется подсесть на вашу фономастику, как Элиза. Там, где я теперь вращаюсь, не всегда можно говорить, что думаешь.
ХИГГИНС. Об этом после. Лучше скажите, каким образом вы здесь?
МИСТЕР ДАЛИДА. Так Лизетта и позвала. Больше полугода не звонила, а тут — на тебе! Прикидываю, верняком пронюхала обо мне и намерена раскрутить на лавэ. Приезжай, говорит, папуля, для меня, говорит, это вопрос жизни, говорит, и смерти. В переводе с девичьего на английский — помолвка, не иначе. Прихожу — а вы тут все какие-то квелые, кислые, культурные — точно, думаю, помолвка, готовь, папуля, лопатник. А где Лизхен?
ХИГГИНС. Располагайтесь. Она скоро будет. А ведь точняк — вопрос жизни и смерти.
МИСТЕР ДАЛИДА. Годится. Не буду вам мешать радоваться. (Садится.)
Длительная пауза. МИСТЕР ДАЛИДА высказался, остальные не желают при нем говорить. Входят ЭЛИЗА и ФРЕДДИ.
ЭЛИЗА. Здравствуйте, господа. Папа, привет. Спасибо, что пришел. Рада вас видеть, мистер Хиггинс.
ХИГГИНС (угрюмо). И вам не хворать.
МИСТЕР ДАЛИДА. Совет тебе да любовь с твоим патроном.
ЭЛИЗА. Спасибо, папочка. Боюсь только, он меня сейчас распатронит.
ФРЕДДИ. Всем физкульт-привет!
ХИГГИНС. А вы что здесь забыли?
ЭЛИЗА (очень вежливо). Это мой адвокат. Садитесь, мистер Хилл.
АДВОКАТ ХИЛЛ. Да, мисс Далида. (Садится. ХИГГИНСУ.) Я адвокат!
ХИГГИНС (вспыхивает). Адвокат... его забери!
МИССИС ХИГГИНС. Генри!
ПИКЕРИНГ. Спокойнее, дружище. Сегодня, я думаю, будет много всего.
ХИГГИНС. Вы правы, Дик. Не стоит расходоваться на пустяки.
Длительная пауза.
Входят МИССИС ХИЛЛ в судейской мантии и КЛАРА ХИЛЛ.
КЛАРА. Встать! Суд идет!
ВСЕ в изумлении вскакивают.
МИССИС ХИЛЛ. Клара, ты в уме? (ВСЕМ.) Прошу прощения... Это пока еще не суд.
ХИГГИНС. Что они там несут?
МИССИС ХИГГИНС и ПИКЕРИНГ (укоризненно). Генри!
МИССИС ХИЛЛ. В чем дело, мистер Хиггинс? Что означают эти ваши фонемы!
ХИГГИНС. Не фонемы, а звуки, разрази меня гром!
МИССИС ХИЛЛ. Вот именно! Я уважаю вас как профессионала в своем деле, вот и вы проявите уважение — позвольте мне профессионально исполнить свое.
ХИГГИНС. Прошу прощения... (останавливается, припоминая или, делая вид, что припоминает, как надо обращаться к судье).
СУДЬЯ ХИЛЛ (подсказывает). Ваша честь...
ХИГГИНС. Вот именно. Я никак не ожидал увидеть ваше честное семейство в сборе.
АДВОКАТ ХИЛЛ. Ваша честь, можно мне?
СУДЬЯ ХИЛЛ. Пожалуйста, господин адвокат.
АДВОКАТ ХИЛЛ. Замечание истца к разбираемому делу не относится.
СУДЬЯ ХИЛЛ. Истец, примите реплику защиты ответчика к сведению.
ХИГГИНС (вставая). Принял, ваша чест... ность. Однако...
СУДЬЯ ХИЛЛ (перебивает). Честь!
ХИГГИНС. Она самая. Но у меня тоже есть возражение. Можно?
СУДЬЯ ХИЛЛ. Да, истец.
ХИГГИНС. Я не втыкаю, кому из вас давать отвод: вам, матушка-судья, или вашему сыночку-адвокату? Или, может, дочери, вероятно, будущему прокурору? Именно это обстоятельство является ахиллесовой пятой нашего собрания. Со времен Эсхила мир не знал большей несправедливости. Никто не имеет права втягивать нас в такой хиллоуин против нашей воли.
СУДЬЯ ХИЛЛ. Давайте по порядку. Кларе в качестве судебного секретаря пришла попрактиковаться в ведении протокола. Я ей позволила. Близким родственникам действительно законом запрещено представлять интересы соперничающих сторон. Тут вы правы. Мы можем вообще разбежаться, но ваша матушка настоятельно просила меня — и вы это знаете — учинить что-то вроде репетиции перед настоящим досудебным разбирательством — вашего, мистер Хиггинс, дела, чтобы вы могли хотя бы отчасти к нему подготовиться. Насколько могу судить, оно покоится на весьма шатких основаниях. Вы, профессор, наверняка проиграете, если будете придерживаться своей рискованной хиллософии.
МИССИС ХИГГИНС. Да что же это такое! Генри, ты хоть меня-то уважаешь?
ХИГГИНС. О да, мамуля.
МИССИС ХИГГИНС. Тогда сиди и не возникай!
МИСТЕР ДАЛИДА. Начальник, ты неправ.
КЛАРА. Мама, это записывать?
ПИКЕРИНГ. Кажется, саммит обещает быть веселым.
СУДЬЯ ХИЛЛ (КЛАРЕ). Не мама, а ваша честь! Когда скажу, тогда и строчи. (Вежливо, ХИГГИНСУ.) Мистер Хиггинс, можно начинать?
ХИГГИНС. Погнали!
МИССИС ХИГГИНС и ПИКЕРИНГ. Генри!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Итак, проводится досудебное разбирательство по иску мистера Хиггинса к мисс Далида. Цель заседания — найти точки соприкосновения между сторонами и, по возможности, прийти к полюбовному соглашению, не доводя дело до суда. Интересы ответчика представляет адвокат Хилл. Истец взялся защищать свои интересы самолично.
МИСТЕР ДАЛИДА. Какая же это помолвка! Это прямо-таки свадьба!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Реплики на местах! Иначе я велю отключить микрофон... то есть вывести нарушителя из зала.
МИСТЕР ДАЛИДА. Молчу, молчу, молчу...
КЛАРА. Мама... ваша честь, писать?
СУДЬЯ ХИЛЛ. Да пиши уже, горе ты мое! (ХИГГИНСУ). Истец, изложите ваши претензии ответчику.
ХИГГИНС. Эта... гм... дама похитила мою интеллектуальную собственность и наживается на ней.
СУДЬЯ ХИЛЛ. В чем это выражается?
ХИГГИНС. Она организовала какой-то паршивый центр для обучения всякого сброда с помощью моего потрясающего метода. Ее заведение выпустило гнусный dvd с моей обучающей программой, забацало идиотский сайт и все такое прочее...
СУДЬЯ ХИЛЛ. М-да, истец, если вы так будете вести себя на всамделишном процессе, то я не знаю... Вы закончили?
ХИГГИНС. Ну, в общих чертах...
СУДЬЯ ХИЛЛ. В следующий раз выбирайте выражения, давая пояснения суду. Вы не у себя на работе.
ХИГГИНС. Будь уверены — выберу!
МИСТЕР ДАЛИДА. Ай да Элиза! Не ожидал. Вся в папу. Жаль, мама не дожила...
СУДЬЯ ХИЛЛ (МИСТЕРУ ДАЛИДЕ). Делаю еще одно предупреждение.
МИСТЕР ДАЛИДА. Хоть сто порций! Это же моя дочурка!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Ответчик, вы признаете обвинения истца?
МИСС ДАЛИДА. Нет, ваша честь. Я не могла присвоить интеллектуальную собственность мистера Хиггинса, потому что не имею для этого специальных знаний. Я еле закончила школу, а профессор Хиггинс обладает многими учеными степенями. Куда мне до него! Во время моего обучения, когда он начинал вещать на своем филоречекряке про какие-то амбивалентности, окказионализмы и амфиболии, мне делалось дурно.
ХИГГИНС. Речекряке?! Ах ты...
ПИКЕРИНГ. Спокойно, Генри!
СУДЬЯ ХИЛЛ (делая им грозный знак). А обучающий центр, dvd-диски, сайт?
МИСС ДАЛИДА. Я посредством наших педагогов передаю людям то, чему сама научилась у мистера Хиггинса. Причем, делясь своими знаниями, я не устаю подчеркивать, кто был моим учителем.
ХИГГИНС. Вы не имеете права это делать! Это мой метод, дело всей моей жизни, он выстрадан мной!
МИСС ДАЛИДА. Я имею право — на свой метод! Он вытекает из вашего, но это ничего не значит.
ХИГГИНС. Свой метод! Девчонка, которую я нашел на панели! Вытекает — надо же!
АДВОКАТЬ ХИЛЛ. Защита выражает протест!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Протест принимается. (ХИГГИНСУ.) Ведите себя прилично, господин профессор.
ХИГГИНС. Я вложил в тебя всю свою душу, а ты...
МИСС ДАЛИДА. У вас нет души, мистер Хиггинс. Я вам это уже говорила.
СУДЬЯ ХИЛЛ. Прекратить базар! Вы все-таки в суде.
МИСС ДАЛИДА. Прошу прощения, ваша честь.
КЛАРА. Я на всякий случай записала, мам.
СУДЬЯ ХИЛЛ. Да пиши ты что хочешь, только не мешай!
МИСТЕР ДАЛИДА. Контора пишет!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Дай мне Бог силы выдержать это!
ХИГГИНС. Она не имеет права заниматься такого рода деятельностью. Сама же сказала — необразованная.
МИСС ДАЛИДА. Верно. Но мое право пользоваться знаниями, полученными от истца, закреплено контрактом.
ХИГГИНС. Контрактом?! Каким контрактом? Ах да, контрактом...
МИСТЕР ДАЛИДА. Это я присоветовал, начальник, помните?
ХИГГИНС. Еще бы! «Немудрящий котрактец»...
СУДЬЯ ХИЛЛ. Чтобы я еще когда-нибудь... (Берет себя в руки. МИСС ДАЛИДА.) Вы можете предъявить этот документ?
МИСС ДАЛИДА. Безусловно. (Делает знак АДВОКАТУ ХИЛЛУ. Тот находит в папке бумаги, передает СУДЬЕ ХИЛЛ.)
СУДЬЯ ХИЛЛ (изучая документ). Так. Все правильно. Вот. (Цитирует.) «Обучаемый имеет право пользоваться полученными в процессе обучения знаниями...». Истец, вы подтверждаете подлинность документа?
ХИГГИНС (угрюмо). А куда мне деваться?
МИСТЕР ДАЛИДА (нараспев). Никуда не денешься: влюбишься и женишься...
СУДЬЯ ХИЛЛ (выходя из себя, МИСТЕРУ ДАЛИДЕ). Вы заткнетесь сегодня или нет? (Опомнившись.) Простите, господа, достал! (МИСС ДАЛИДА.) Чем непосредственно вы занимаетесь в своем центре?
МИСС ДАЛИДА. Я всего лишь директор. Учебный процесс ведут другие люди. Тем более что мы консультировались с профессионалом.
СУДЬЯ ХИЛЛ. С кем именно?
МИСС ДАЛИДА. С доктором филологии профессором Нелингвяном.
ХИГГИНС. Что?! Ты ходила на поклон к этому жалкому старому аферюге? Выболтала мою систему злейшему конкуренту? Этому ничтожному начетчику и наглому фанфарону?
МИСС ДАЛИДА. Странно. А профессор Нелингвян с восторгом отзывается о вас и вашей деятельности. Оказывается, вы не уважаете даже своих коллег!
ХИГГИНС. Он мне не коллега! Тебя за это убить мало!
МИССИС ХИГГИНС. О Господи!
ПИКЕРИНГ. Вы с ума сошли, Генри!
МИСС ДАЛИДА. Не мешайте профессору, полковник! Именно так и должен был закончиться мой курс обучения: убийством при свидетелях!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Всем молчать! Если вы, мистер Хиггинс, позволите себе такие высказывания в настоящем присутственном месте, вас арестуют за оскорбление суда и угрозу убийством. Вам могут впаять реальный срок, и никакие регалии или ученые степени вас не спасут.
МИССИС ХИГГИНС. Генри, мальчик мой, что же это такое...
МИСТЕР ДАЛИДА. Я предупреждал, начальник, женись, пока она ничего не соображает. А теперь, когда ваша любовь в самом разгаре, это будет сложновато.
КЛАРА. Мам... ваша честь, это писать?
СУДЬЯ ХИЛЛ. Отстань, Клара! (МИСС ДАЛИДА.) У вас все?
ХИГГИНС (взрывается). Нет, не все! На эту деятельность нужна лицензия! У этого, как его, ответчика, она есть?
СУДЬЯ ХИЛЛ. Отвечайте истцу, мисс Далида.
МИСТЕР ДАЛИДА. Не колись, дочка! Пусть он помучается. (Уловив грозный взгляд СУДЬИ ХИЛЛ.) Молчу, молчу, молчу...
МИСС ДАЛИДА. Конечно, нет...
МИСТЕР ДАЛИДА. Раскололась, блин!
ХИГГИНС (перебивает). Ага! Я загашу твою шарашкину контору!
МИСС ДАЛИДА (невозмутимо). ... у меня лично, но у моей шарашкиной конторы — есть.
МИСТЕР ДАЛИДА. Как она его сделала — пальчики оближешь!
СУДЬЯ ХИЛЛ (стараясь не обращать внимания). На кого выписана лицензия?
МИСС ДАЛИДА. На одного крупного специалиста в области филологии и лингвистики.
ХИГГИНС. Перестаньте толкать фуфло! Я знаю всех специалистов. С вами никто не стал бы сотрудничать. Разве что какой-нибудь отстойный.
СУДЬЯ ХИЛЛ. Завалите хлебало, профессор!
МИССИС ХИГГИНС. О Боже!
ХИГГИНС (мгновенно, КЛАРЕ). Занесите факт оскорбления истца в протокол!
КЛАРА. Мам, писать?
СУДЬЯ ХИЛЛ (не слушая КЛАРУ, ХИГГИНСУ). Вы уже замонали, мистер Хиггинс! Чему вы можете учить людей с вашим словонедержанием? (Пауза.) Прошу прощения, миссис Хиггинс. Зачем я только в это встряпалась... Никаких нервов не хватит... Но раз обещала... (Через паузу, МИСС ДАЛИДА.) На чем мы остановились?
МИСС ДАЛИДА (невозмутимо). На крупном специалисте...
СУДЬЯ ХИЛЛ. Да. Вспомнила. Совсем мозг запарили... (МИСС ДАЛИДА). И вы можете его предъявить.
АДВОКАТ ХИЛЛ. Прошу пригласить в зал свидетеля защиты.
ХИГГИНС. Свидетель защиты?! Готтен-тоттен, доберман-боберман!
МИССИС ХИГГИНС. Это невозможно, Генри! Решается твоя судьба!
ХИГГИНС (копируя ДАЛИДУ). Молчу, молчу, молчу...
ПИКЕРИНГ. Зря вы так, Генри. В суде надо иметь холодную голову.
ХИГГИНС. Спасибо, Ричард. Я буду стараться.
ПИКЕРИНГ. И адвоката вы не взяли...
ХИГГИНС. Я бы сдвинулся по фазе, объясняя ему суть дела.
МИССИС ХИГГИНС. Ты закроешь рот, в конце-то концов!
ХИГГИНС. Мамочка, ты ли это?!
МИССИС ХИГГИНС. Ты несносен, Генри...
АДВОКАТ ХИЛЛ. Защита...
СУДЬЯ ХИЛЛ (перебивая). Суд принимает ваш протест. (ХИГГИНСУ, с убийственной вежливостью). Можно продолжать? Спасибо. (КЛАРЕ.) Пригласите свидетеля защиты.
КЛАРА (подходит к двери, открывает ее, выкрикивает). Свидетель, заходите!
В комнату входит МИССИС ПУРОХИТ.
ХИГГИНС (с отвисшей челюстью). Вы, вы, вы...
ПИКЕРИНГ. Вот это номер! Очешуеть можно!
МИССИС ПУРОХИТ (не обращая на них внимания, СУДЬЕ ХИЛЛ). Мне, ваша честь, наверное, надо принести присягу?
СУДЬЯ ХИЛЛ. Не обязательно. Ваше имя?
МИССИС ПУРОХИТ. Лакшми Пурохит.
СУДЬЯ ХИЛЛ. Образование?
МИССИС ПУРОХИТ. Доктор филологических наук. Я родом из Индии, штат Махараштра, закончила Мумбайский университет.
ПИКЕРИНГ. Надо же! Мы с вами практически земляки. Я долгое время жил в Мумбаи.
МИССИС ПУРОХИТ. Я знаю, полковник Пикеринг.
СУДЬЯ ХИЛЛ (ПИКЕРИНГУ). Я думала, вам-то замечаний делать не придется, полковник. Не извиняйтесь, иначе мы никогда не закончим. (ДОКТОРУ ПУРОХИТ.) Как вы получили британскую лицензию, дающую право на обучение в центре мисс Далида?
МИССИС ПУРОХИТ. В течение трех лет, работая экономкой у мистера Хиггинса, я в свободное время ходила на курсы, регулярно сдавала тесты, потом экзамены, и в этом году мне, наконец-то, удалось подтвердить свою квалификацию: я стала доктором английской филологии. Документ предъявить?
СУДЬЯ ХИЛЛ. Мне — нет. Разве что истец захочет посмотреть.
ХИГГИНС (мрачно). На кой он мне сдался? И вам не стыдно, миссис Пурохит? Что ж вы молчали-то? Я бы взял вас своим ассистентом, помог с получением диплома... а вы...
МИССИС ПУРОХИТ. Я должна отвечать?
СУДЬЯ ХИЛЛ. Увы, доктор Пурохит, если не как своему бывшему работодателю, то как истцу по данному делу.
ДОКТОР ПУРОХИТ. Хорошо. (ХИГГИНСУ.) Если помните, мистер Хиггинс, вам требовалась экономка с высшим образованием. Когда я три года назад пришла к вам устраиваться и рассказала о себе, вы очень обрадовались, обрисовали мне перспективу — примерно в тех же словах, что и сейчас. И про диплом, и про ассистента...
ХИГГИНС (смущенно). Не было этого...
ДОКТОР ПУРОХИТ (продолжая гнуть свою линию). ... но потом забыли о своих обещаниях. Мне пришлось действовать самой. Не скажу, чтобы это было просто, но что об этом говорить? Дело прошлое. А мисс Далида действительно помогла мне: и с лицензией, и вообще. Я разработала программу обучения...
МИСТЕР ДАЛИДА. Да, начальник, вы тут, в натуре, ухо завалили.
ХИГГИНС (подавленно). Не сыпь мне соль на раны, Далида. (ДОКТОРУ ПУРОХИТ). Простите меня, миссис Пурохит, если сможете...
ДОКТОР ПУРОХИТ. Проехали, мистер Хиггинс. Вам не в чем извиняться. Вы дали мне работу, регулярно платили хорошее жалованье... порой, впрочем, после десятого напоминания... Но я не в обиде. Бывает и хуже.
ХИГГИНС (прозревая). Выходит, вы... Какой же я осел!
МИСС ДАЛИДА (мгновенно). Занесите это факт в протокол!
КЛАРА. Само собой. (Полувопросительно, СУДЬЕ ХИЛЛ.) Мам... честь ваша то есть, я пишу...
ХИГГИНС (приходя в ярость). Вы... каждый день... наблюдали за моей работой... и сдали все с потрохами... этой, этой, этой... шарлатанке...
ПИКЕРИНГ. Осторожно, дружище...
АДВОКАТ ХИЛЛ. Защита...
СУДЬЯ ХИЛЛ (досадливо машет рукой). Брось, Фредди! Будь это настоящий суд, мистера Хиггинса давно уже вывели бы отсюда в наручниках.
МИСТЕР ДАЛИДА. И по тундре, по широкой дороге...
КЛАРА. Пишу, пишу... (Смотрит на СУДЬЮ ХИЛЛ.) Или не надо?
СУДЬЯ ХИЛЛ обреченно вздыхает, машет рукой.
ДОКТОР ПУРОХИТ. Мистер Хиггинс, я ежедневно прилагала массу усилий, чтобы ничего не слышать. Но вы так кричали... стало быть, не делали из своей методы никакой тайны.
МИССИС ХИГГИНС. Кошмар! Генри, я всегда говорила: ты не хозяин в собственном доме!
ХИГГИНС. Кто же знал о ее филологическом прошлом?
МИССИС ХИГГИНС. Ты!
ХИГГИНС (обхватывает голову руками). О Господи!..
КЛАРА (записывая). О Господи...
СУДЬЯ ХИЛЛ (ДОКТОРУ ПУРОХИТ). Вы можете что-нибудь добавить по данному делу?
ДОКТОР ПУРОХИТ. Только одно, если это интересует суд. Мы подали заявление в патентное бюро Великобритании, с тем чтобы зарегистрировать за собой право на обучающую методику Элизы Далида.
ВСЕ. Что?!
ХИГГИНС. Капец!
ПИКЕРИНГ. Как же так!
МИССИС ХИГГИНС. Это невозможно!
МИСТЕР ДАЛИДА. Ай да Лизхен! Умница дочка!
КЛАРА (радостно). Вот это да! Надо записать!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Прекратить галдеж! Был бы это настоящий процесс, я бы на вас посмотрела! Всех бы вывели и прежде всего — истца. (МИССИС ПУРОХИТ.) Вы свободны.
МИССИС ПУРОХИТ садится рядом с МИСС ДАЛИДА и АДВОКАТОМ ХИЛЛОМ. ХИГГИНС всем своим видом выражает возмущение. МИССИС ХИГГИНС и ПИКЕРИНГ всячески пытаются его урезонить. МИСС ДАЛИДА — сама невозмутимость.
ХИГГИНС (немного успокоившись, СУДЬЕ ХИЛЛ). У меня вопрос к ответчику.
СУДЬЯ ХИЛЛ. То есть я могу продолжать? (Оглядывает присутствующих.) Странно. Вот уж никогда бы не подумала. Тогда я бы попросила всех немного потерпеть. Дело близится к концу. (ХИГГИНСУ.) Задавайте свой вопрос.
ХИГГИНС. Элиза... то есть мисс Далида, ваше начинание стоит некоторых средств. Откуда...
МИСС ДАЛИДА (перебивает). Вопрос некорректен. Я не обязана давать вам отчет.
СУДЬЯ ХИЛЛ. К разбираемому делу, истец, ваше любопытство отношения не имеет.
ПИКЕРИНГ. Можно мне удовлетворить любопытство истца?
СУДЬЯ ХИЛЛ. В процессе вы участия не принимаете, но извольте, ведь у нас всего лишь проба.
МИСС ДАЛИДА, Зачем, Ри... мистер Пикеринг?
ПИКЕРИНГ. Так надо, мисс Далида.
МИСТЕР ДАЛИДА. Вот они, лондонские тайны!
ПИКЕРИНГ. Ваша честь, предприятие мисс Далида профинансировал я. Правда, она не посвящала меня в свои планы. Когда мы с Хиггинсом обо всем узнали, я сразу пробил, на что пошли мои деньги, но у меня не хватило духу сказать ему об этом... (ХИГГИНСУ.) Простите, Хиггинс... если сможете...
ХИГГИНС. Ушам своим не верю... Ричард, вы, кого я считал своим собратом, своим товарищем, другом, вы, образец достоинства и чести, предали меня...
КЛАРА. Может, это и не надо записывать, но на всякий случай...
МИССИС ХИГГИНС. Ты мне все уши прожужжал о своем полковнике, а вот оно как вышло. Никому нельзя верить, никому... Бедный мой ребенок...
ПИКЕРИНГ. Я отвечу, Генри, на ваше вполне обоснованное обвинение. Я не мог отказать... любимой женщине...
ВСЕ издают соответствующие возгласы и крики.
МИСТЕР ДАЛИДА. Уже два! Твои акции растут, Лизхен! А есть еще и лорд Кавершем — третий!
ХИГГИНС. И вы туда же, Пикеринг.
ПИКЕРИНГ. А кто еще?!
ХИГГИНС. Неважно.
МИСС ДАЛИДА. Профессор, наверное, имеет в виду себя?
ХИГГИНС. Не дождетесь!
ПИКЕРИНГ. Она решила уйти от нас и однажды спросила меня, как ей обустроить свою жизнь. Деньги для меня значения не имеют — вы это знаете, Хиггинс, — особенно если речь идет об Элизе. Я выписал чек...
МИСС ДАЛИДА (очень тронута). Спасибо вам, Ричард, не за деньги, хотя, конечно, и за них тоже, не за роскошные платья и прочие вещи, хотя без них девушка не может чувствовать себя уверенно. Спасибо вам, Дик, за ваше отношение ко мне, за ваше «мисс Далида», пробудившее во мне чувство самоуважения...
ХИГГИНС. Он уже для нее Дик и Ричард! Это нечто!
ПИКЕРИНГ (тоже очень растроган). Ну что вы, девочка моя, это же так естественно...
МИСС ДАЛИДА. Для кого как. Для вас — да, это было естественно: вставать при моем приходе, придвигать мне стул, первой предлагать мне вина за столом, снимать шляпу передо мной, целовать мне руку, всегда пропускать вперед. А наши с вами посещения театров, музеев, концертных залов! А наши бесконечные беседы о том, о сем! А ваша всегдашняя готовность объяснить мне все на свете, если я что-нибудь не понимала. С этим субъектом (указывает на ХИГГИНСА) я бы осталась тою, какою была. Потому что не произношение, не знание фонем, не настройка речевого аппарата делают женщину женщиной, а отношение к ней мужчин!
МИСТЕР ДАЛИДА. Что, получили, начальник? Я вам говорил, вы не послушали...
ПИКЕРИНГ. Зря вы так о Генри, Элиза. Он же безо всякого умысла.
МИСС ДАЛИДА. Я знаю. Когда я торговала цветами «на панели», я тоже — безо всякого умысла, а потому что меня так воспитали, — орала, как он; бранилась на каждом шагу, как он; не давала никому вставить слова, как он. Не будь вас, я бы очутилась в его доме в такой же точно обстановке, к какой привыкла с малых лет. Не будь вас, я бы не смогла считать благородных и порядочных женщин чем-то особенным. Не будь вас, я бы в каждом приличном мужчине видела хама, подавляющего собой других людей, в особенности представительниц противоположного пола. А вы, Дик, сделали из меня настоящую женщину!
ХИГГИНС. Что такое?! Пикеринг, как вы могли? Мне трындели о порядочности, а сами...
МИСС ДАЛИДА. Я так и знала, профессор Хиггинс. Вы как образованный и культурный человек имеете в виду исключительно физиологию.
ПИКЕРИНГ. Хиггинс, я бы вас попросил... Это переходит всякие границы...
МИСТЕР ДАЛИДА. Браво! Они сейчас еще и накостыляют друг другу! Ай да Элиза!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Прекратить! Немедленно прекратить! Нашли место! Это вам суд или где?
КЛАРА (восторженно). Мамочка, я записываю, ваша честь?!
АДВОКАТ ХИЛЛ (неожиданно). Мисс Далида, что все это значит? Я требую объяснений!
МИСС ДАЛИДА. Что такое, Фредди? Какое право вы имеете что-либо требовать от меня? Да еще не в свой день! Обычно вы делаете мне предложения по четвергам. Не можете подождать каких-то пару дней?
АДВОКАТ ХИЛЛ (его бравада проходит). Прошу прощения, мисс Далида. Я думал...
МИСС ДАЛИДА. Нечего тут думать. Я все за вас давно придумала.
МИСТЕР ДАЛИДА. Теперь их уже четверо. Покер! Осталось сдать джокера.
КЛАРА (стремительно пишет). Полный улет!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Фредди, ты совсем с катушек съехал? Кто ты и кто мисс Далида?
АДВОКАТ ХИЛЛ. Но, мама...
СУДЬЯ ХИЛЛ. Молчи уж. Дома поговорим.
ХИГГИНС. Это еще какое Фредди? Вот это, что ли? Разве я готовил вас для него?!
АДВОКАТ ХИЛЛ. Вы мне ответите — за это!
МИСС ДАЛИДА. А для кого?
ХИГГИНС. Неважно. Для кого угодно, только не для этого молодого хлыща! Подумаешь — адвокат!
АДВОКАТ ХИЛЛ. А что — для старого ученого, хрыча моченого?
МИСС ДАЛИДА (ХИГГИНСУ). Он любит меня в отличие от вас!
ХИГГИНС. Он вообще не имеет права любить!
АДВОКАТ ХИЛЛ. Уж не вы ли мне запретите?
МИСТЕР ДАЛИДА. Страдать всякому приятно!
СУДЬЯ ХИЛЛ (грохнув кулаком об стол). Молчать! Всем — молчать! Блин, всю руку отбила! Пока я не нажила себе полный и окончательный отвал башки от этой пародии на судебное разбирательство, подведу итоги. Возражения есть? Возражений нет. Итак, стороны обменялись мнениями по предстоящему процессу, выложили свои аргументы, может быть, не все, но остальное будет предъявлено в ходе процесса. Выводы неутешительны. Я имею в виду истца. Вам, мистер Хиггинс, не удастся выиграть суд ни под каким видом. Доводы, представленные вами, легко отводятся стороной ответчика. Если вы не отзовете иск, то можете нарваться на судебное преследование, ибо ваше поведение в суде, по меньшей мере, вызывающе. Ваша же готовность к процессу, мисс Далида, наверняка принесет свои плоды. Чувствуется рука молодого, но крепкого адвоката. Вопросы у сторон есть?
ХИГГИНС (угрюмо). Встретимся в суде.
МИССИС ХИГГИНС. Ты безнадежен, Генри. Я с тобой еще поговорю.
МИСТЕР ДАЛИДА. Кранты фурункологу!
МИСС ДАЛИДА. У меня есть еще пара слов и для суда, и для истца.
СУДЬЯ ХИЛЛ. Что? Мне бы не хотелось переливать из пустого в порожнее. Ваше замечание может существенно повлиять на ход дела?
МИСС ДАЛИДА. Разумеется. Иначе я бы не стала отнимать у вас время.
СУДЬЯ ХИЛЛ (вздохнув). Что ж, мы вас слушаем.
КЛАРА. А я пишу.
МИСС ДАЛИДА. Мои занятия у профессора Хиггинса стали результатом пари, заключенного между ним и полковником Пикерингом...
ПИКЕРИНГ. Не стоит, Элиза...
ХИГГИНС. Пусть говорит!
МИСС ДАЛИДА (невозмутимо). Условия я опускаю. По итогам пари профессор Хиггинс должен был жениться на мне...
АДВОКАТ ХИЛЛ. Я против!
МИСС ДАЛИДА. Помолчите, Фредди. Ваш выход — через два дня.
МИСТЕР ДАЛИДА. Это не девка, а унеси ты мое горе! Я тобой горжусь, дочка!
КЛАРА строча, взвывает от счастья.
МИСС ДАЛИДА. Ваша честь, я еще не закончила.
СУДЬЯ ХИЛЛ (обхватив голову руками). Скорей, не то я покончу с собой!
МИСС ДАЛИДА. Если истец в полной мере исполнит условия пари, то наш центр будет носить его имя, наши методики и разработки будут утверждаться им, ему же будет предоставлено право вести у нас какой угодно семинар, на его усмотрение.
СУДЬЯ ХИЛЛ (ХИГГИНСУ). Что скажете, истец? По-моему, весьма дельное и здравое предложение. Вам лучше согласиться. Напоминаю: шансов на процессе у вас нет.
МИСТЕР ДАЛИДА. Решайся, начальник. Вы с Элизой два сапога пара!
ХИГГИНС (вскакивая, МИСС ДАЛИДА). Неужели ты думаешь, низкая девчонка, что можешь женить меня на себе подобным образом? Ты жестоко просчиталась. Я был, есть и буду холостяком, даже если сама Клеопатра или Елена Прекрасная восстанут из мертвых и обратят на меня свой благосклонный взгляд. Пусть вы сейчас торжествуете, пусть я унижен и оскорблен, но настоящую науку своим липовым центром вам оскорбить и унизить не удастся. И я уйду отсюда с гордо поднятой головой! (Садится с гордо поднятой головой.)
МИСС ДАЛИДА. Это была проверка, профессор. Быть женой такого чудовища, как вы, — благодарю покорно. А насчет вашего ослиного упрямства я вам сказала при расставании. Да и не женское это дело — делать предложения мужчинам.
МИСТЕР ДАЛИДА (обращаясь ко всем). Господа хорошие, это неприлично. Дайте же им поворковать наедине.
СУДЬЯ ХИЛЛ. В самом деле, друзья мои. Заседание окончено! Расходимся.
КЛАРА. Я даже фотки сделала!
СУДЬЯ ХИЛЛ. Не вздумай их размещать в своем дурацком Инстаграмме!
КЛАРА (обиженно). Почему?
МИССИС ХИЛЛ. Дома объясню. Фредди, домой. Поверь, сынок, здесь тебе ничего не светит.
ФРЕДДИ (грозно). Это мы еще посмотрим!
МИССИС ХИГГИНС. Не приближайтесь ко мне, полковник. Я вас больше знать не хочу — после всего.
ПИКЕРИНГ. Это ваше право, миссис Хиггинс. Но вы должны понять и меня.
МИССИС ХИГГИНС (ХИГГИНСУ). Если что, дорогой, кричи. Я в соседней комнате.
МИСТЕР ДАЛИДА. Счастья вам, дети мои!
ВСЕ, кроме ХИГГИНСА и МИСС ДАЛИДА, уходят.
ХИГГИНС. И все-таки, несмотря на мое сегодняшнее унижение и на грядущее поражение в суде, я доволен. Такой вы нравитесь мне гораздо больше. И запомните, Элиза: настоящие женщины не приносят шлепанцы и не ищут очки!
МИСС ДАЛИДА. Если любят — то приносят и ищут. Но вам этого не понять!
ХИГГИНС. Может быть, может быть. Я никогда не был женат и не буду, поэтому не имею понятия о маленьких семейных радостях, представляющихся вам верхом блаженства. Только не выходите за этого дурачка Фредди. С ним вы погрязнете в вонючем семейном болоте. Лучше тогда — за Пикеринга. Он, по крайней мере, кое-что смыслит в подлинных радостях бытия — науке, искусстве, философии, поэзии, музыке — и не станет устраивать вам сцен и лупить вас по мордасам, когда вы начнете ему изменять. А это непременно произойдет, ручаюсь вам, если вас угораздит выйти замуж.
МИСС ДАЛИДА. Не смейте называть Фредди дурачком! Он всего лишь молод и рано или поздно добьется успеха, тем более под моим руководством. Вы сами — профессор не от рождения и в свое время тоже были молодым дурачком. Но это не помешало вам стать вам светилом науки. А с Пикерингом я разберусь без вас, тем более что я ему уже отказала.
ХИГГИНС. Слава Богу! Понимаете ли...
МИСС ДАЛИДА (перебивая). По-вашему, поэзия, музыка, наука входят в противоречие с семейными ценностями? Боже мой, какие у вас пещерные представления о семье! Глупее ничего нельзя выдумать, хоть вы и ученый муж. В вас говорит инфантилизм, поскольку вы еще не повзрослели и вряд ли когда-нибудь повзрослеете. А взрослый человек — это прежде всего ответственность. А вы боитесь ответственности. Но ведь не только мужчины делают женщин, но и женщины делает мужчин. И вовсе не в физиологическом, как вы привыкли понимать, а в духовном смысле этого слова. Жизнь, природа, Бог — называйте, как хотите! — создав нас людьми, дает нам единственный шанс реализовать себя. Но самореализация возможна не только в профессиональном плане. Человек должен состояться и как мужчина, если мы говорим о мужчинах, и как отец, и как творческая личность, и как личность вообще. Отказываясь от семьи, вы отказываетесь от самого себя, от своей лучшей половины, от гармонии человеческих отношений. Я бы испортила себе жизнь, если бы связала ее с таким недоразвитым существом, как вы. Но вам бы тоже не поздоровилось, так и знайте!
ХИГГИНС. Бог ты мой, какая зрелая философия! Другое дело — мне она не ни к чему, потому что у меня уже есть своя, не менее зрелая, чем ваша. Все-таки мне есть, чем гордиться: я сделал из вас человека, несмотря на ваше упорное нежелание им становиться. И знаете что, Элиза, Эльжбета, Лизетта, Бабетт... принесите-ка мне ваши методики. Я хочу посмотреть, что там наковыряла ваша филологическая знаменитость из Мумбаи.
МИСС ДАЛИДА. Вау, отпад!
ХИГГИНС (торжествуя). Что и требовалось доказать!
МИСС ДАЛИДА. Я просто немного удивилась, как это вы снизошли до нас со своих олимпийских высот.
ХИГГИНС. Не оправдывайтесь, девушка, торгующая цветочкими. Я жду вас завтра, во второй половине дня.
МИСС ДАЛИДА (собираясь уходить). Не дождетесь!
ХИГГИНС. И передайте полковнику Пикерингу, что я на него не сержусь.
МИСС ДАЛИДА. Сами и передайте.
ХИГГИНС. Кстати, чтобы уж за одним разом: купите мне новый галстук по-вашему вкусу.
МИСС ДАЛИДА. Еще чего не хватало!
ХИГГИНС. Завтра мы идем с вами в оперу, на вашего любимого Верди.
МИСС ДАЛИДА. Никуда я с вами не пойду. Ни завтра, ни когда бы то ни было. (Царственно удаляется.)
Входит МИССИС ХИГГИНС.
МИССИС ХИГГИНС. Как ты распустил свою ученицу, Генри, просто спасу нет. Завтра я иду по магазинам и куплю тебе галстук сама.
ХИГГИНС. Лишний, конечно, не помешает, мамочка, но она купит мне его в наилучшем виде. Гарантирую!
Абсурд шестой
Цирк. На арене, подле стола — ХИГГИНС в чалме.
За столом — ОБЕЗЬЯНА в бабочке. Непонятно,
настоящая ли это обезьяна или артист в костюме обезьяны.
ХИГГИНС. Господа, я — доктор Вов-Ху-Из-Кто, единственный в мире оставшийся в живых представитель Единых Синедрионов и Явных Монголов Внутреннего Храма Эйяфьядлайёкюдль! Благодаря моей гениальной доктрине психического финансирования и просвещенному методу подсознательного обучения на расстоянии я могу из любой обезьяны сделать человека. Честь имею представить вам плод моего разума и дело рук моих, знаменитую прорицательницу мадемуазель Ангелу из Парижа и Баварии! (ОБЕЗЬЯНА встает и раскланивается.) Она может угадать происхождение любого человека по нескольким произнесенным им словам! А равно и семейные тайны. (Шепчет ОБЕЗЬЯНЕ.) Сделай загадочное лицо. (ОБЕЗЬЯНА делает.) Однако не следует думать, что здесь какое-то колдовство или чудо. Ничего подобного! Ибо чудес не бывает. Как это доказал наш знаменитый профессор, доктор всех на свете наук Гаспар Арнери. Всё построено на силах природы, учении индийских йогов и представляет собой виталлопатию! Уважаемая публика, говорите! Достаточно двух-трех слов, и мадемуазель Ангела определит, откуда вы родом!
В публике нарастает шум.
ЧУВАК (перекрикивая всех). Фигня какая-то!
Публика заходится от хохота и крика. ХИГГИНС делает пассы, поклоны, различные телодвижения, тем самым скрывая от публики, что он сообщается с ОБЕЗЬНОЙ с помощью современных средств связи. Публика затихает. Наконец, ХИГГИНС делает эффектный жест в сторону ОБЕЗЬЯНЫ.
ОБЕЗЬЯНА (густым басом). Давно из Малайзии, приятель? Проживали не в Малакке?
ЧУВАК (растерянно). Да, из Малайзии. В Малакке. Улет!
Публика взрывается аплодисментами.
ХИГГИНС поднимает руку. Шум мгновенно стихает.
БУКЕТЧИЦА. А я откуда, мадмазель Ангела?
ХИГГИНС снова проделывает свои пассы и упражнения.
ОБЕЗЬЯНА. Вы родились в египетском Мерса-Матрухе, что в мухафазе Матрух!
БУКЕТЧИЦА. Точняк! Мои шнурки оттуда.
Гром аплодисментов. ХИГГИНС снова поднимает руку.
ВЕСЕЛЫЙ ЧУВАК. А я откуда, не подскажете?
ОБЕЗЬЯНА. Из филиппинской Манилы. А если точнее — из Мунтилупы.
ВЕСЕЛЫЙ ЧУВАК. Верно, чтоб мне сдохнуть! Да вы экстраскунс! Баба Ванга в щиблетах!
Бешеные аплодисменты, останавливаемые ХИГГИНСОМ.
ЕЩЕ ОДИН ЧУВАК. А я откуда свалился?
ОБЕЗЬЯНА. Мадагаскар, провинция Махадзанга.
ЕЩЕ ОДИН ЧУВАК. Мать моя вумэн! В точку!
Оглушительные аплодисменты.
ЧУВИХА. Чёт хрень какая-то!
ОБЕЗЬЯНА. А вы из Мэйфера!
ЧУВИХА (растерянно). Капец, в натуре...
Публика смеется, хохочет, рукоплещет.
МАМАША ЧУВИХИ. Клара, веди себя прилично!
ОБЕЗЬЯНА. А вы родом из Мэйда Вейл.
МАМАША ЧУВИХИ (недоуменно). Верно... Я росла в Маленькой Венеции...
Крик, шум, хохот, визг, аплодисменты.
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. Да у них все это подстроено!
Публика взывает от восторга. ХИГГИНС поднимает руку.
Шум мгновенно стихает. ХИГГИНС делает свои пассы
в сторону ОБЕЗЬЯНЫ.
ОБЕЗЬЯНА (вещает). Манчестер, Магдалена колледж, академия Министерства обороны, индийский штат Махараштра, а теперь — Мэрилебон-роуд...
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ. Просто нет слов... Шикарный номер!
Публика беснуется от счастья.
БУКЕТЧИЦА. Какое самое главное событие в моей жизни?
Цирк мгновенно замирает.
На сей раз пассы ХИГГИНСА длятся значительно дольше.
ОБЕЗЬЯНА. Самое главное событие в вашей жизни у вас впереди...
Публика сходит с ума.
ОБЕЗЬЯНА в бессилии откидывается на спинку стула.
ХИГГИНС (успокоив публику). Сеанс виталлопатии закончен, господа! Мадемуазель Ангеле требуется отдых. (Под невероятный шум и грохот уводит ОБЕЗЬЯНУ за кулисы.)
За кулисами.
ХИГГИНС помогает ОБЕЗЬЯНЕ разоблачиться. Это — ЭЛИЗА.
ХИГГИНС. Ты была сегодня неподражаема, радость моя.
ЭЛИЗА. А ты — еще лучше, мой дорогой профессор!
Обнимаются, целуются.
ХИГГИНС. Ну что, в кассу?
ЭЛИЗА. Куда ж еще!
Взявшись за руки и смеясь, ХИГГИНС и ЭЛИЗА убегают.
Абсурд седьмой
Дом Хиггинса. Спальня.
На кровати — завернувшийся в одеяло ХИГГИНС.
Звонок мобильного телефона.
ХИГГИНС (с трудом проснувшись и нашарив телефон). Вас слушают.
ГОЛОС МИССИС ХИГГИНС. Доброе утро, Генри. Ты спишь?
ХИГГИНС (немного раздраженно). Где же — сплю, если говорю с тобой, мама...
ГОЛОС МИССИС ХИГГИНС (растерянно). Знаешь, Генри, я хочу тебе сказать... только я не знаю, как ты к этому отнесешься...
ХИГГИНС (зевая). Норма-а-ально отнесусь... Говори...
ГОЛОС МИССИС ХИГГИНС. Знаешь, мистер Далида сделал мне предложение... Алло! Ты слышишь меня? Алло, алло, алло... Генри...
ХИГГИНС выключает мобильник и снова укутывается в одеяло.
10 апреля — 20 мая 2016
Волочкова и верблюд
Волочкова и верблюд
На просторах единой России
Божьи непостижимы пути,
если вздумалось Анастасии
по-большому в Госдуму пойти.
Были Настины сборы недолги:
стринги в сумку — и на самолет.
Не с Кубани звезду и не с Волги —
из Москвы в Оренбуржье несет.
В нашем неокультуренном Орске,
коротать ей взбрело вечера
не банальной игрою в наперстки,
но «Симфонией» с кучей «добра».
Был куриным бульоном без соли
балерины разбавлен визит,
а потом со скотиной в неволе
познакомиться прима спешит.
Наблюдая гламурное счастье,
бил в ладоши восторженный люд:
с Губернатором встретилась Настя,
и остался доволен верблюд.
С этой новостью первополосной
журналисты словили кураж.
Ну а главный редактор Сосновский
предвкушал, что удвоит тираж.
Но пока на шпагат Волочкова
приседала и этак, и так,
заместителя мэра Шаблова
натурально пробил головняк.
«Не редактор он, а терминатор,
и в газете полнейший разброд:
кто верблюд там, а кто губернатор,
перепутает глупый народ.
Не редактор, а главный вредитель,
но меня не возьмешь на испуг».
И главы городской заместитель,
как всегда, стуканул в Оренбург.
Дело там порешали по-свойски:
позвонила какая-то клерк,
чтобы с этим невежей Сосновским
нипочем договор не продлять.
Быть в России простой Волочковой
и в Госдуму переть недуром —
не в провинции жить бестолковой
негламурным пером и трудом;
не с верблюдом водить шуры-муры,
не вставать на шпагат там и тут,
не доказывать из-за цензуры,
что редактор ты, а не верблюд.
17-18 июня 2016
https://www.instagram.com/p/BGg9T8DHnXw/
http://ural56.ru/news/45/528318/
http://ural56.ru/news/46/528245/
http://ural56.ru/news/24/528494/
Елизавета I. На отъезд Месье
Елизавета I
На отъезд Месье
Скорблю, не смея выказать тоски,
люблю, хоть ненавидеть я должна,
твержу о чем-то правде вопреки,
немого пустословия полна.
Горю в мороз, я есть и нет меня,
другою становясь день ото дня.
За мною тенью боль моя летит
и тщетно я гонюсь за ней вослед,
за мой отказ меня терзает стыд,
и горестям моим исхода нет.
Их обуздать никто бы не сумел,
и только смерть положит им предел.
От нежной страсти таю, словно снег,
любовь, спаси меня или добей,
позволь мне плыть иль утонуть навек,
возвысь иль растопчи — но поскорей,
дай каплю счастья мне иль умертви,
чтоб я забыла тяготы любви.
29 июня — 3 июля 2016
Elizabeth I (1533 — 1603)
On Monsieur’s Departure
I grieve and dare not show my discontent,
I love and yet am forced to seem to hate,
I do, yet dare not say I ever meant,
I seem stark mute but inwardly do prate.
I am and not, I freeze and yet am burned,
Since from myself another self I turned.
My care is like my shadow in the sun,
Follows me flying, flies when I pursue it,
Stands and lies by me, doth what I have done.
His too familiar care doth make me rue it.
No means I find to rid him from my breast,
Till by the end of things it be supprest.
Some gentler passion slide into my mind,
For I am soft and made of melting snow;
Or be more cruel, love, and so be kind.
Let me or float or sink, be high or low.
Or let me live with some more sweet content,
Or die and so forget what love ere meant.
Eliz. Regina, 1582
У. Рэли. Крест Христа
Уолтер Рэли
Крест Христа
Лети, душа, к желанным небесам
в священном созерцании своем,
отдайся бесконечным временам,
забудь о честолюбии мирском,
пустые мысли тьме ночной оставь —
и благодатной сделается явь.
Тогда, вкусив огня святого пыл,
отчетливо узришь, на новый лад,
спасенья крест, где твой Спаситель был
с твоими прегрешеньями распят.
И счастлива душа святым крестом,
и я живу в Спасителе моем.
Тебе, Христос, мой взор, вздыманье рук,
Тебе — смирение моих колен,
Тебе — священный трепет, сердца стук,
Тебе — мой ум, Тобой же вдохновен;
Тебе — всего себя я отдаю,
Тебе — и смерть мою, и жизнь мою.
1 июля 2016
Sir Walter Raleigh
The Crosse Of Christ
Rise, O my soul, with thy desires to heaven,
And with divine contemplation use
Thy time, where time’s eternity is given;
And let vain thoughts no more thy thoughts abuse,
But down in midnight darkness let them lie;
So live thy better, let thy worst thoughts die.
And thou, my soul, inspired with holy flame,
View and review, with most regardful eie,
That holy crosse whence thy salvation came,
On which thy Saviour and thy sin did die;
For in that sacred object is much pleasure,
And in that Saviour is my life, my treasure.
To thee, O Jesu! I direct mine eies,
To thee my hands, to thee my humble knees;
To thee my heart shall offer sacrifice,
To thee my thoughts, who my thoughts only sees;
To thee myself — myself and all, I give;
To thee I die, to thee I only live.
Монолог Моцарта
Монолог Моцарта
«Моцарт выпил два бокала»
«Он сказал мне, что придет
в «Грихенбайзель», в час примерно,
а мои — идут вперед,
значит, requiem aeterna,
в этом славном кабачке
марцелино хоть залейся,
мы с ним сядем в уголке,
выпьем, kyrie eleison,
полвторого, кабинет,
стол накрытый, dies ire,
а Сальери что-то нет,
хорошо у них в трактире,
два бокала на столе,
tuba mirum, пить охота,
буду я навеселе,
rex tremendae, как придет он,
закушу-ка я слегка,
эти кнедли очень кстати,
recordare, два глотка,
превосходно, confutatis,
обожаю каплуна,
lacrimosa, с розмарином
суп лимонный, пью до дна,
отбивная из свинины,
представляю: полный зал,
хор, Domine Jesu Christe
и оркестр, еще бокал,
а он любит поигристей,
под медовое парфе,
hostias, фруктовый соус,
sanctus, малость подшофе,
гениальный выйдет опус,
Моцарт, Вольфганг Амадей,
benedictus, что-то значит,
где же друг мой, Agnus Dei,
он ведь все переиначит,
два бокала за обед
многовато, lux aeterna,
а Сальери нет как нет,
вот тебе и «некто в сером»...
1 июля 2016
У. Рэли. Сыну
Уолтер Рэли
Сыну
Три вещи, благоденствуя, цветут,
пока их вместе не сведет нужда,
но если вдруг они один приют
себе найдут, тогда грядет беда.
Платан, посконь, повеса — вот они:
платан весьма для виселицы гож,
посконь шла на веревки искони,
а ты, повеса, это подытожь.
Пока все гладко, зеленеет бор,
шалит повеса, зреет конопля,
но миг спустя деревья ждет топор,
траву — коса, тебя, сынок, — петля.
Молиться будем, чтоб нас наяву
не разлучило это рандеву.
29-30 июня 2016
Sir Walter Ralegh (1552-1618) to His Son
Three things there be that prosper up apace
And flourish, whilst they grow asunder far;
But on a day, they meet all in one place,
And when they meet, they one another mar.
And they be these: the wood, the weed, the wag.
The wood is that which makes the gallow tree;
The weed is that which strings the hangman's bag;
The wag, my pretty knave, betokeneth thee.
Mark well, dear boy, whilst these assemble not,
Green springs the tree, hemp grows, the wag is wild;
But when they meet, it makes the timber rot,
It frets the halter, and it chokes the child.
Then bless thee, and beware, and let us pray
We part not with thee at this meeting day.
У. Рэли. Жизнь человека
Уолтер Рэли
Жизнь человека
Что наша жизнь? Игра страстей с пелен,
веселье наше — музыки трезвон;
гримерные — утробы матерей,
где рядится в одежды лицедей;
а Небо — зритель наш, что, глядя в зал,
следит за тем, кто плохо отыграл;
могилы наши, застящие свет,
лишь занавес под старость наших лет;
последний сон — финал игры, хотя
всерьез мы умираем, не шутя.
28 июня 2016
Walter Ralegh (1552 или 1554-1618)
On the Life of Man
What is our life? a play of passion,
Our mirth the musicke of division,
Our mothers wombes the tyring houses be,
When we are drest for this short Comedy,
Heaven the Judicious sharpe spector is,
That sits and markes still who doth act amisse,
Our graves that hide us from the searching Sun,
Are like drawne curtaynes when the play is done,
Thus march we playing to our latest rest,
Onely we dye in earnest, that’s no Jest.
Наши на Евро-2016
Наши на Евро-2016
Сперва нас помарселили изрядно,
потом нам крепко влилле, а потом
тулузеров отправили обратно —
пинком.
21 июня 2016
Жива
Жива
Прекрасная Бельфеба, Феникс Мира
и Глориана — королева фей;
весталка, чья небесная порфира
пленяла и царей, и королей;
монархиня, чья грозная секира
дарила лордов милостью своей;
владычица пиратских кораблей,
алкавших кошенили и сапфира, —
ты все еще жива — не на холстах,
не в памяти людской, не на бумаге,
не в парках, галереях и дворцах,
не в том, что обветшало и старо, —
но в выпаде той блаунтовой шпаги,
что Эссекса ужалила в бедро.
19 июня 2016
Перед Евро-2016
Забаксована, замуткована,
словесами покрыта отборными,
безнадежной мечтою окована,
беспросветная наша сборная...
25 мая 2016
Перед последним матчем на Евро-2016
Сборная моя
Нашим надеждам
Обломы, увы, суждены,
Тих и печален футбол
Был у вас, пацаны.
Тусклой игрою
Подернулись вы не вчера.
Вот и окончилось все,
Расставаться пора.
Сборная моя,
Чудо дорогое,
На Мальдивах мне
Не бывать с тобою.
Сборная моя,
Чудо неживое,
На Сейшелах мне
Не бывать с тобою.
Крылья сложили ребятки:
Их слава не ждет.
Крылья направил
В Россию чужой самолет.
Мы, разумеется,
Помним о тоннах бабла...
Что же поделать:
Она, как всегда, «не шмогла».
Сборная моя,
Чудо отбивное,
На Канарах мне
Не бывать с тобою.
Сборная моя,
Чудо показное,
На Багамах мне
Не бывать с тобою.
Не утешайте меня,
Мне слова не нужны.
Мне бы поставить Мутко
У ближайшей стены,
Чтоб из нагана
Рванулся кусочек огня,
Чтобы болельщики,
Благодарили меня.
Сборная моя,
Чудо подкидное,
На Гавайях мне
Не бывать с тобою.
Сборная моя,
Чудо несмешное,
На Бермудах мне
Не бывать с тобою.
Сборная моя,
Чудо продувное,
На Олимпе мне
Не бывать с тобою.
17 июня 2016
А.Пушкин. Я вас любил
Я с вас торчал
Я с вас торчал; торчок еще, в натуре,
Мне парит мозг уже не на глушняк;
Но вас грузить не подорвусь по дури;
Толкать на вас мне стрёмно порожняк.
Я с вас торчал, корячась на измене;
То гнал пургу, то вкидывался в дым;
Я с вас торчал, не ботая по фене,
Как в руки флаг вам заторчать с другим.
12 июня 2016
П.Верлен. Дон Кихот
Поль Верлен
Дон Кихот
Богемы паладин, поблекший Дон Кихано,
осмеянный вотще ватагой подлецов,
ты в муках умирал, ты жил в поэме странной,
поруганный король во власти ветряков.
Своею верой ты храним во тьме веков,
на чудном скакуне ты мчишься неустанно.
Ты доблести пример — там, где закон суров,
но мир не защищён от злобы и обмана.
Ура! С тобой идёт святых поэтов рать,
в их спутанных вихрах вербены благодать.
На битву нас веди мечтой неугомонной,
и в добрый час, хотя изменам нет конца,
взовьются невзначай Поэзии знамёна
над черепом седым блажного мудреца!
1-3 июня 2016
Paul Verlaine (1844-1896)
À Don Quichotte
Ô Don Quichotte, vieux paladin, grand Bohème,
En vain la foule absurde et vile rit de toi:
Ta mort fut un martyre et ta vie un poème,
Et les moulins à vent avaient tort, ô mon roi!
Va toujours, va toujours, protégé par ta foi,
Monté sur ton coursier fantastique que j’aime.
Glaneur sublime, va! ― les oublis de la loi
Sont plus nombreux, plus grands qu’au temps jadis lui-même.
Hurrah! nous te suivons, nous, les poètes saints
Aux cheveux de folie et de verveine ceints.
Conduis-nous à l’assaut des hautes fantaisies,
Et bientôt, en dépit de toute trahison,
Flottera l’étendard ailé des Poésies
Sur le crâne chenu de l’inepte raison!
Mars 1861
Добро и кулаки
"Добро должно быть с кулаками", -
пророк промолвил не вчера
и оказался прав с годами:
у кулаков полно добра!
17 мая 2016
Поэтом быть...
... до тридцати почетно.
Александр Межиров
До тридцати поэт обласкан небом,
сверх тридцати поэты не в чести.
А я до тридцати поэтом не был
и стал поэтом после тридцати.
13 мая 2016
Венеция
Венеция
Я люблю тебя, Венеция. И помню...
Я была с тобой иль не была...
В ненасытной солнечной истоме
Я в твои вплываю зеркала...
Зазеркалья влажного извивы
В раме средиземного литья
Проступают в памяти счастливой,
Город мой, Венеция моя!
И не знаю лучшего подарка,
Чем стоять за тридевять морей
На лазурной площади Сан-Марко
И кормить с ладони голубей...
30 апреля 2016
Пасхальное
Пасхальное
Я знаю все слова наперечет,
заветы и каноны, и преданья,
но вижу я, как кровь Твоя течет
строкой Священного Писанья.
Свет Истины в две тысячи голгоф
сгущается в преддверии развязки,
и Ты, распятый сонмищем крестов,
воскреснешь вновь в любви Великой Пасхи.
30 апреля 2016
Когда...
Когда...
Когда в тебе кипит императив
твоих категорических мелодий,
ты пьешь мечту, мечтою закусив,
красив и весел, молод и юродив.
Но миг прошел — и выпита мечта,
развеселить тебя уже непросто,
немолод ты, в тебе кипит юродство,
зато играешь музыку с листа!
27-30 апреля 2016
Благодарень
Поэт, работай каждый день!
Поэт не почивай на лаврах!
Не то тебе благодарень
пришлют за вирши о кентаврах!
21 апреля 2016
Азохнвей, советские евреи! Лифшицкий венок сонетов
Азохнвей, советские евреи!
Лифшицкий венок сонетов
1. Азохнвэй, советские евреи!
И полутораглазый Бенедикт,
постигший все — от ямба до хорея —
до срока отсчитал последний икт.
Видать, стрелецкий вкрался бла́говест,
в канон прамузыки материковой,
в которой дилювическое слово
преодолел георгиевский крест.
Но на ветру трепещет волоконце
живой строки, забредшей в мертвый скит,
из топи блат взошло не волчье солнце
и снова флейта Марсия звучит.
В бессмертной мерзлоте первооснов
немало вас, талантливых жидов.
2. Немало вас, талантливых жидов,
сбежали от погромов и распятий,
чтобы возглавить вовремя и кстати
кержацкий институт иных миров.
Новосибирск и Хаймыч Исаак —
вполне себе обыденное дело,
призвавшее врача ускорить шаг
от здравоохраненья до расстрела.
Неплох был тот еврейский рядовой,
который, хоть служил у атамана
всего лишь две недели в лекарской,
ждал (не дождался) манны из нагана,
о гиппократах будущих радея,
работавших на матушку-Расею.
3. Работавших на матушку-Расею
набыченных до одури телят
вела на свет отнюдь не наугад
рука полуопального халдея.
Эстетикою лифшицких наук,
набитых ортодоксии зарядом,
палил он изо всех своих базук
по модерновым авиаотрядам.
И всяческих разумных шагинян,
подобных дневниковой Мариэтте,
брал на философический аркан,
сам далеко не будучи как эти,
кто из-за пары суверенных слов
своих пейсатых не снесли голов.
4. Своих пейсатых не снесли голов
иные синеблузники, не Шуров,
который оказался жив-здоров
для скетчей, шуток, песен, каламбуров.
Он пел, играл, хохмил и думал втуне:
«Израилевич, мать его ети!
Ну, разве плохо — Лившиц и Рыкунин?..»
Но на эстраду вновь пора взойти...
Зато теперь все Манечки в борделе,
нет «Аннушки» и масса «Главсметан»,
Касьяны пашут на своих Ульян,
а песенки зае... зае... заели...
Вы поняли, как стало все немило,
пархатые, куда вас заносило?
5. Пархатые, куда вас заносило?
Иных белобилетников — на фронт,
где Кенигсберг ломает горизонт,
но отсылает в тыл, а не в могилу.
А броненосец чьих-то лучших лет
на всех парах парит из Кохановки
туда, где нет не только остановки,
но и обратно ходу тоже нет.
И хоть неймется снять (или сыграть)
тот самый матч, хотение умерьте:
не каждому дается благодать
судьбой распорядиться в матче смерти.
Тому, кто принимал инфаркт на грудь,
каких небес хотелось досягнуть?
6. Каких небес хотелось досягнуть,
он пять минут раздумывал бывало,
когда стихов пятиминутных суть
пред ним гасила блики карнавала.
Поэт в квадрате больше, чем мираж,
будь он не Лифшиц, а напротив, Клиффорд,
и правду выдавал, пускай навыверт,
его британско-русский карандаш.
Нет-нет, поэты, вы не очерствели,
баллады ваши все еще в цене,
вы были удостоены шинели,
чтоб акростих исполнить на войне.
На краткий миг судьба забудет пусть,
какой вам вымораживала путь.
7. Какой вам вымораживала путь,
евреи, на каких полях фортуна,
вы ведали. И верили чугунно:
кто с «пятым пунктом» — про футбол забудь.
Хотя... Давидыч. Йосип. Не Кобзон.
Но первый Лiфшиць. В киевском «Динамо».
Последний — он же. Не один сезон
его ждала домой Одесса-мама.
Защитник. Рыжий. Весом пять пудов.
Под девяносто игр. Четыре «банки».
Брал «бронзу». Опасались даже баски
его подкатов, пасов и финтов.
А от серьезных травм его хранила
терновых звезд клиническая сила.
8. Терновых звезд клиническая сила
Союзу не сулила ничего,
но проверяли разве что дебилы,
крепка ль броня у русских ПВО.
«А лох ин коп! В секретном учрежденье
кого ни встретишь — вылитый аид!
Мы делаем приборы наведенья —
а рулят Лившиц, Залман и Давид!»
Но в этом «филиале синагоги»
такое вырастало ПУАЗО,
что за свое нахальное верзо
держались паверсы с большой дороги.
Тогда был крепок, несмотря на спазм,
реальности пятиконечной пазл.
9. Реальности пятиконечной пазл
в мозаике физического курса
пришелся впору в качестве ресурса,
пошедшего на атомный фантазм.
Воистину не каждому дано
ваять десятитомные скрижали
«Ландафшица», как их студенты звали,
и не упасть на клетчатое дно.
Решались уравнения Эйнштейна
и универсум ширился меж тем,
но было нечто выше теорем —
учителя любить благоговейно.
Ученые! Режимный дух струбцины
въезжал ли в ваши тришкины доктрины?
10. Въезжал ли в ваши тришкины доктрины,
маэстро, например, военный строй,
чтобы потом подвыпивший герой
ходил на пятикратные смотрины?
И — светлый путь! Фабричная Психея
слыла идеалисткой неспроста:
наивною была, как Дульсинея,
пока не стала матушкой Христа.
Такое назначенье, господа:
ведь и, помимо марафонских буден,
случается по осени беда,
которая под стать нетрезвым людям.
Кто перепутал следствие с причиной,
давая вам понять, что все едино?
11. Давая вам понять, что все едино,
жизнь и острог устроит, и окоп,
и космополитическую мину
исподтишка залепит прямо в лоб.
Ступенью первой станет маскарад,
потом — потусторонние ступени,
и выплывут клаверовские тени,
забытые сто лет тому назад.
Потом Одесса нежности исконной,
где первый нотабене крик издал,
а после сгинул за базар-вокзал
один политработник Первой конной,
о ком весьма подробно рассказал
и Лившиц, и не Лившиц, и шлимазл.
12. И Лившиц, и не Лившиц, и шлимазл
вокруг костра водили шуры-муры,
чтоб после из чудесной десантуры
себе заморский выправить оргазм.
А впрочем, возвращаются сизифы
в свой иллюзорный мемуарный рай,
где говорящий правду попугай
нью-йоркские рассказывает мифы.
Вы сами отбирались в арьергард,
чтобы друзьям скончавшимся потрафить,
не поводя и глазом на фальстарт
литературных автобиографий.
В эпохи, неизменно роковые,
как ни крути, вы не склоняли выи.
13. Как ни крути, вы не склоняли выи,
хотя в порядке были позвонки
и пораженья спинномозговые
от вас, казалось, были далеки.
И будут ваши золотые руки
вершить свой золотой спинальный труд,
и не однажды вас послом науки
и магом медицины назовут.
Но ваши десять тысяч операций
по исцеленью всевозможных травм
превыше всех дипломов и оваций,
которые предназначались вам,
простые боги нейрохиругии,
не лишние в истории России.
14. Не лишние в истории России
в своем неоптимальном далеке,
мыслители находят в тупике
властителей намеренья благие.
И само, так сказать, определяться,
как не предполагает демшиза,
спешат провинциалы деклараций,
не видевшие ни аза в глаза.
А тем, кто превращается по вере
в тупую потребительскую сыть,
покажет препод на своем примере,
как надо философию учить
нисколько от айфонов не шизея...
Азохнвэй, советские евреи!
15. Азохнвей, советские евреи!
Немало вас, талантливых жидов,
работавших на матушку-Расею,
своих пейсатых не снесли голов.
Пархатые, куда вас заносило?
Каких небес хотелось досягнуть?
Какой вам вымораживала путь
терновых звезд клиническая сила?
Реальности пятиконечной пазл
въезжал ли в ваши тришкины доктрины,
давая вам понять, что все едино:
и Лившиц, и не Лившиц, и шлимазл?
Как ни крути, вы не склонили выи,
не лишние в истории России.
31 января — 14 апреля 2016
Персоналии
1. Лившиц, Бенедикт Константинович (Наумович) (1887 — 1938) — русский поэт, переводчик и исследователь футуризма. Репрессирован.
2. Лившиц, Исаак Хаимович (1896 — 1938) — советский организатор здравоохранения, заместитель заведующего Иркутским губернским отделом здравоохранения, заместитель заведующего Западно-Сибирским краевым отделом здравоохранения. Первый ректор Новосибирского медицинского института.. Репрессирован.
3. Лифшиц, Михаил Александрович (1905 — 1983) — советский философ, эстетик, литературовед, теоретик и историк культуры, специалист по эстетическим взглядам Гегеля и Маркса, критик «вульгарной социологии» в 1930-е гг. и модернизма в 1960 — 70-е гг.
4. Шуров, Александр Израилевич (настоящая фамилия Лившиц; 1906 — 1995) — советский эстрадный актёр, более всего известный по эстрадному музыкальному дуэту «Шуров и Рыкунин». Народный артист РСФСР.
5. Липшиц, Григорий Иосифович (1911 — 1979) — советский кинорежиссёр. Его самая знаменитая лента — «Обратной дороги нет» (1970 г.), трёхсерийный художественный телевизионный фильм о Великой Отечественной войне.
6. Лифшиц, Владимир Александрович (1913 — 1978) — русский поэт, писатель сценарист и драматург. «Создал» английского поэта Джеймса Клиффорда, долгое время выдавая свои стихи за переводы с английского.
7. Лифшиц, Иосиф Давыдович (1914 — 1974) — советский футболист и тренер, мастер спорта СССР. Пять лет играл за киевское «Динамо», бронзовый призер чемпионата СССР по футболу.
8. Лившиц, Анатолий Леонидович (1914 — 1973) — генеральный конструктор систем ПВО СССР в 1960 — 70-е гг. Разработчик ПУАЗО (прибор управления артиллерийским зенитным огнем).
9. Лифшиц, Евгений Михайлович (1915 — 1985) — советский учёный-физик, академик, член-корреспондент АН СССР. Область научных знаний — физика твёрдого тела, космология, теория гравитации. Совместно со своим учителем Л.Д.Ландау создал фундаментальный Курс теоретической физики.
10. Володин, Александр Моисеевич (настоящая фамилия Лифшиц; 1919 — 2001) — русский драматург, сценарист и поэт. Член Русского ПЕН-центра, творческого совета журнала «Драматург», редакционно-издательского совета альманаха «Петрополь».
11. Лившиц, Лев Яковлевич (псевдоним — Лев Жаданов; 1920 — 1965) — литературовед, педагог, литературный и театральный критик. Специализировался на русской и советской литературе и драматургии. Подвергался травле как космополит, несколько лет провел в ГУЛАГе, был освобожден.
12. Лосев, Лев Владимирович (настоящая фамилия Лифшиц; 1937 — 2009) — русский поэт, литературовед, эссеист, автор литературной биографии И.А.Бродского, сын Владимира Александровича Лифшица.
13. Лившиц, Аркадий Владимирович (род. 1937 г.) — нейрохирург, доктор медицинских наук, профессор, впервые в мире успешно применил имплантированный метод электростимуляции спинного мозга при его травматическом поражении. Живет в Израиле.
14. Лившиц, Рудольф Львович (род. 1947 г.) — доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой философии Амурского гуманитарно-педагогического государственного университета (Комсомольск-на-Амуре). Область научных интересов — социальная философия. Автор книги «Провинциальная демшиза. Взгляд из глубинки».
В Стране бесконечной строки
В Стране бесконечной строки
Бессмертны, подвижны, легки,
навеки уходят поэты
с неверного белого света
в Страну бесконечной строки.
В Стране бесконечной строки
на звезды, кометы и луны
натянуты нежные струны
иной — безмятежной — тоски.
Иной — безмятежной — тоски
там плещутся тихие звоны,
плывущие в чистое лоно
безбурной небесной реки.
Безбурной небесной реки
там хватит любому поэту,
бредущему с этого света
в Страну бесконечной строки.
13 апреля 2016
По поводу одной «дискуссии»
По поводу одной «дискуссии»
В голове моей одни опилки:
я самою жизнью посрамлен:
выпустил я джинна из бутылки —
и тотчас полез в бутылку он!
3 апреля 2016
Возражение
Возражение
Чтобы не доводить до ссор
наш диспут о судьбе державы,
я возражу вам, что вы правы,
и этим кончим разговор.
3 апреля 2016
Все хорошо, прекрасная Европа!
Все хорошо, прекрасная Европа!
— Алло, алло, алло, Алексис Ципрас,
я долго в Штатах пробыла.
Как рейтинг мой? Наверно, вырос?
И как там в Греции дела?
— Все хорошо, прекрасная Европа,
отлично с рейтингом пока.
Нельзя сказать, что наше дело в шляпе,
но не хватает пустяка.
Пусть вам, мадам, спокойно спится:
флажок сломался на границе,
а в остальном, прекрасная Европа,
все хорошо, все хорошо!
— Алло, алло, мне — Франсуа Олланда.
Вот вечно с Ципрасом облом.
Хочу я знать, хоть дел по гланды,
что было в Греции с флажком?
— Все хорошо, прекрасная Европа,
И это, право, не секрет.
Я не скажу, что все идет под гору,
но волноваться смысла нет.
А тот флажок, чтобы вы знали,
о полицейского сломали,
а в остальном, прекрасная Европа,
все хорошо, все хорошо!
— Алло, алло, алло, Ангела Меркель?
Снести такое нету сил.
Ужель мои все ценности померкли?
Кто полицейского побил?
— Все хорошо, прекрасная Европа,
не ждите никакой беды.
Не все идет, конечно, через силу,
за исключеньем ерунды.
С полицией вступила в драку
толпа мигрантов из Ирака,
а в остальном, прекрасная Европа,
все хорошо, все хорошо.
— Алло, алло, мне дайте Кэмерона.
Что там с мигрантами опять?
Ужели, Дэвид, нет у нас закона,
чтоб с ними разом совладать?
— Все хорошо, прекрасная Европа,
мигранты нам не в горле кость.
Не нажили проблему мы на шею,
но что-то где-то не срослось.
Когда ваш натовский дружок
Ирак со всех сторон поджег,
Афганистан подмял потом,
устроил в Ливии погром,
потом на Сирию попер,
то все мигранты с этих пор
бежали в Турцию сперва,
а турки их на острова
на греческие повезли,
а там мигранты всей земли
всей разношерстною толпой
с полицией вступили в бой,
один там полицейский был,
что всех дубинкою лупил,
и полицейскому в ответ
флажок сломали о хребет,
а в остальном, прекрасная Европа,
ту ва тре бьен, ту ва тре бьен!
23 марта 2016
«Снег на меня опрокинул слепое небо...»
Снег на меня опрокинул слепое небо.
Стужей мое дыханье обволокло.
Это не мне холодно жить под снегом,
это со мной снегу идти тепло.
Трудно шагать мне по моей планете.
Долог мой путь из далека в далеко.
Это не мне жить тяжело на свете,
это со мной свету сиять легко.
В нашу любовь, как в квадратуру круга,
вписаны мы с тобою в заветный час.
Это не мы любим с тобой друг друга,
это Господь, любимая, любит нас.
21 марта 2016
Весеннее
Весны законное брожение
мне навевает мысль одну:
любить до головокружения
мою любимую жену!
18 марта 2016
Улыбка сержанта
Улыбка сержанта
Не улыбайся, Боже мой, не надо,
когда гоняют «В коечки — подъем!»,
когда пот льется бурным водопадом,
не улыбайся вечером и днем.
Не улыбайся утром, на осмотре,
и губ своих в усмешке не криви,
когда на строевой шагаем по три,
когда стираем ноги до крови.
А если спать ложимся до рассвета,
лишь одного до ужаса боюсь,
что, увидав во сне улыбку эту,
наверняка я больше не проснусь.
К улыбке той еще щепотку дуста,
чуть-чуть денатурата — и тогда,
от тараканов (чтоб им было пусто!)
на свете б не осталось и следа.
Так поневоле станешь ненормальным.
В субботу завещанье напишу.
На все пойду — на кухню и дневальным —
не улыбайся только, я прошу.
1976
На армейские воспоминания потянуло. Этой песенке без малого 40 лет.
Сталкер
Сталкер
Ивану солоно пришлось.
Он не роптал. В нем зрело слово.
Он с детства возлюбил до слёз
Иконы инока Рублева.
И, восприяв благую весть,
Вступил он в океан без страха,
Стремясь идеям предпочесть
Завет блаженного монаха.
Но океан не принимал —
Ни самого, ни отражений, —
И кривизной своих зеркал
Готовил кораблекрушенье.
Был выброшен его ковчег,
Усталый пасынок вселенной,
На приторно-радушный брег,
До ностальгии вожделенный.
Когда ж снотворное житьё
Удавкою коснулось шеи,
Он сердце потушил своё
В прощальном жертвоприношенье.
1987 (?)
«Когда тебе не пишется, но пьётся...»
«Когда тебе не пишется, но пьётся...»
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием...
И.Бродский. Двенадцать сонетов к Марии Стюарт
Когда тебе не пишется, не спится,
То нет причины встать и застрелиться...
С.Тимшин. Когда тебе не пишется, не спится
Когда тебе не пишется, но пьётся,
и мирообольщения не новы,
и полусъеденной тарелкой плова
висит луны полночное банкротство,
холодной, словно сломанное слово,
сумевшее дойти от первородства
до кабинета с книжною половой.
И пялиться теперь тебе придётся
на то, как серебрится снег былого
в сиянии фонарного уродца,
что на душевно походя больного,
грозящего перстом, в растяжке бьётся
электропроводов. И в том основа
грядущего до смерти рифмоплётства...
Когда тебе не пишется, но пьётся,
а звёздам по фигу твоё сиротство,
и если ценишь прелести алькова,
то ссориться с любимой — это скотство...
Когда тебе не пишется, но пьётся,
а застрелиться всё ж не удаётся,
хоть утопись, но нету и колодца!
А без жены действительно хреново...
2 февраля 2016
Стихи и суп
Стихи и суп
Изготовление стихов
сродни приготовленью супа.
Возьми мясную мякоть вкусных слов
и на куски порежь не слишком скупо.
Когда вскипит поэзии бульон,
капусту страсти и картошку смысла
бросай туда, следя за тем, чтоб он
в твоей кастрюле не переварился.
Болгарский перец рифмы отыщи
и нашинкуй его до миллиметра.
Небрежно зарифмованные щи
принудят тех, кто съел, бежать до ветра.
Созвучьем поперчи и посоли
и не забудь иронии приправу,
а пересолишь, переперчишь ли,
не завоюешь кулинара славу.
Не отходи от творческой плиты,
колдуй сивиллою дельфийской,
вари стихи своей мечты.
Что ж, суп готов. Как счастлив ты!
Хлебай, поэт... О, чтоб ты подавился!
7-28 января 2016
С.-Ш. Леконт. Щит Ареса
Себастьен-Шарль Леконт (1860-1934)
Щит Ареса
Ареной мира в дни Героев и Богов
явился этот Щит, сработанный войною,
златокова́ный диск, каймлённый чешуёю
свирепой гидры вод и бешеных валов.
Священный Пуп Земли, где молниями горы
пробиты, а на них — треножники сивилл;
едва ли в те края безбожник заходил,
где жертвенный огонь пугает смертных взоры.
Три арки вкруг Скалы там бронзою горят,
собою охватив Пеласгов древних дюны;
меж раковин горы — песчаные лагуны,
а там, где горизонт, уступов грозный ряд;
смятение толпы на улицах столицы,
Дворец, куда Вожди пришли держать совет;
акрополей венцы, столпы былых побед,
династий вековых гигантские гробницы.
За дугами морей другой ориентир,
в диковинных краях иные вертограды,
египетских твердынь стовратные громады —
и это новый круг, замкнувший целый мир.
Повсюду там звенят в молниеносной схватке
блестящие мечи, а с крепостной стены
массивные врата атакой сметены,
и кровь течёт рекой по выщербленной кладке.
А там железный гром столкнувшихся квадриг,
кузнечный перестук мечей окровавленных
и шлемов рдяный цвет, и звук рожков военных,
и в небо вместе с ним взлетают души вмиг.
Облачены Цари в чешуйчатые латы
и на стрелках броня в кровавой рыжине,
а там, гордясь своей победой на войне,
к родимым очагам ведут рабов солдаты.
Ареной мира в дни Героев и Богов
служил Аресов Щит, и диск его лучистый
все ширится в ночи и тенью золотистой
астральный арсенал небес затмить готов.
9-15 декабря 2012; 28 января 2016
Sébastien-Charles Leconte
Le Bouclier d’Arès
L’Orbe du monde, aux jours des Héros et des Dieux
Était un Bouclier ciselé de batailles,
Disque d’or qu’enserrait de ses glauques écailles
L’hydre océane, fleuve aux replis furieux.
Ombilic de la Terre où le trépied pythique
S’environnait de monts par la foudre sacrés,
Dont nul impie en vain n’eût tenté les degrés,
L’Autel central fumait dans l’horreur prophétique.
Autour du Roc vénérable, trois arcs d’airain
Splendide étreignaient l’Ile antique des Pélasges,
La grève étincelante aux conques des rivages,
Les promontoires clairs sur l’horizon marin,
Le tumulte de l’homme, et, dans les cités vastes,
La Demeure où les Chefs siégeaient, chargés de jours,
Les sommets couronnés d’akropoles, les tours
Et les tombeaux cyclopéens des vieux dynastes.
Et, par delà la courbe écumeuse des mers,
De nouveaux horizons cernant d’étranges villes.
Heptanomides aux cités hécatompyles,
Surgissaient, et leur cercle enfermait l’univers.
Et partout, clair sonnante et par l’éclair forgée,
La mêlée aux lueurs de carreaux, et le choc
Des assauts secouant les portes dans le bloc
Crénelé des remparts sous la pourpre égorgée.
Partout le heurt des chars de fer, martellement
De combats orfèvres de pavois et d’armures,
Et de cimiers vermeils haussant des envergures
Que l’âme des buccins soulevait par moment.
Et des Rois imbriqués de bronze, sagittaires
Bardés de métal fauve et rouges de sang pur,
Qui passaient, lourds de proie et d’orgueil, sous l’azur,
Et poussaient les captifs aux seuils héréditaires.
L’orbe du monde, aux jours des Héros et des Dieux,
Était le Bouclier d’Ares, et, dans l’or sombre
Des soirs, élargissait son disque d’or et d’ombre
Parmi la panoplie éclatante des cieux.
П.Б.Шелли. «Не тронь покров, что Жизнью все зовут...»
Перси Биши Шелли (1792-1822)
«Не тронь покров, что Жизнью все зовут...»
Не тронь покров, что Жизнью все зовут:
хотя фальшиво разрисован он,
мы верим в тот раскрашенный лоскут,
а Страх с Надеждой нас берут в полон —
двойного Рока неизбывный труд:
их тени ткать над бездною времён.
Я знал того, кто приподнял слегка
кулису эту, чтоб любовь найти,
но нет нигде такого пустяка,
и к ней, увы, он не нашёл пути.
Среди теней, живущих взаперти,
лучом на сцене был он — как Пророк,
мятежный Дух, что рвался из сети,
но обнаружить истину не смог.
22 января 2016
Percy Bysshe Shelley
«Lift not the painted veil which those who live»
Lift not the painted veil which those who live
Call Life: though unreal shapes be pictured there,
And it but mimic all we would believe
With colours idly spread, — behind, lurk Fear
And Hope, twin Destinies; who ever weave
Their shadows, o’er the chasm, sightless and drear.
I knew one who had lifted it — he sought,
For his lost heart was tender, things to love,
But found them not, alas! nor was there aught
The world contains, the which he could approve.
Through the unheeding many he did move,
A splendour among shadows, a bright blot
Upon this gloomy scene, a Spirit that strove
For truth, and like the Preacher found it not.
Т. Уотсон. Гекатомпатия. Сонет VII. 2 вариант
Томас Уотсон
Гекатомпатия, или Страстная центурия о любви
Сонет VII
У той, кому служу я, как монах,
сверкает златокованая прядь;
взор затмевает звёзды в небесах;
чело высо́ко, благородна стать;
струятся речи звонким серебром;
блестящий ум, какого нет ни в ком;
с дугой Ириды схож изгиб бровей;
прямой орлиный нос; а цвет ланит
пунцовей Розы, Лилии свежей;
дыханье ароматами пьянит;
кораллы на устах огнём горят;
лебяжья шея восхищает взгляд;
и грудь прозрачна, как хрустальный лёд;
персты — для струн, что создал Аполлон;
ноги изящной Мом не осмеёт, —
всем этим я едва ль не ослеплён.
О прочем говорить резона нет:
одним её лицом убит поэт.
16-18, 21 января 2016
Thomas Watson (1555-1592)
The Hekatompathia or Passionate Centurie of Love (1582)
Sonnet VII
Hark you that list to hear what saint I serve:
Her yellow locks exceed the beaten gold;
Her sparkling eyes in heav’n a place deserve;
Her forehead high and fair of comely mold;
Her words are music all of silver sound;
Her wit so sharp as like can scarce be found;
Each eyebrow hangs like Iris in the skies;
Her Eagle’s nose is straight of stately frame;
On either cheek a Rose and Lily lies;
Her breath is sweet perfume, or holy flame;
Her lips more red than any Coral stone;
Her neck more white than aged Swans that moan;
Her breast transparent is, like Crystal rock;
Her fingers long, fit for Apollo’s Lute;
Her slipper such as Momus dare not mock;
Her virtues all so great as make me mute:
What other parts she hath I need not say,
Whose face alone is cause of my decay.
Ж. Лафенестр. Этюд
Жорж Лафенестр
Этюд
На неоконченную статую Микеланджело
Как при смерти старик, чьи губы побелели,
укутан простынёй, являет на постели
огромные бугры вспотевших рук и ног,
так в камне, словно ствол, изломанном сурово,
томится великан под мраморным покровом,
задавленно хрипит и в корчах изнемог.
Нет сил или остыл! Усталое тесало
в рождении рабу нарочно отказало:
его недовершил забывчивый творец.
Три века, день и ночь, сломать острог ужасный
бесформенная плоть пытается напрасно,
напрягши что есть сил колена и крестец.
В слепящий солнцепёк, под черными дубами,
в прохладе вилл, в церквах с резными куполами
его вотще зовут собратья по страде!
Калека видит сад, чей аромат пьянящий
велит ему восстать для жизни настоящей,
несчастный рвётся ввысь... Постой! А ноги где?
Я вижу, я скорблю, я знаю эти дыбы.
Природа бьёт страшней, чем скульпторы могли бы;
никто из мастеров не стоит этих льгот,
чтоб землю наводнять этюдами пустыми,
сходящими с ума, нескладными, тупыми,
пока жестокий рок хребет им не свернёт.
Вот и она с утра встаёт и, напевая,
холодный месит прах, чтобы мечта благая
всесильною рукой оформлена была;
но вдруг бросает труд в неистовом припадке,
на запылённый пол швыряя в беспорядке
и полудуши все, и все полутела.
Никто их не считал, ублюдков и страдальцев,
хромающих, смешных, спелёнатых скитальцев
чьи спящие глаза горячий ветер жжёт;
по лучшим образцам подделаны в угаре,
и телом, и душой изломанные твари
в обетованный рай бредут который год.
Недуги род людской бичуют без устатка!
Хотя и спеет плод, во рту у нас несладко!
Доделан до конца кто мачехою злой?
Никто. Желанья в нас сильнее, чем мы сами.
Как из семян цветы исходят лепестками,
так мы всю жизнь прорвать стремимся саван свой.
Что ты в себе таишь, слепой и мощный идол?
Сражаясь страстно, в чём победу ты увидел?
Во тьме небытия ты жаждешь утонуть,
как мы, уснуть в скале, покойно и привычно,
хотя нам дверь в Эдем открыли иронично,
куда горящий меч нам преграждает путь?
Да! В тягостном плену мы у первоосновы:
и я не разобью своей души оковы,
удержит и тебя тюремный твой приют.
Бог или человек, — когда устал художник,
он безразличных дум становится заложник
и не вернёт рукам свой позабытый труд.
Нам лучше не просить, скрывая нетерпенье,
ни сил, ни красоты, ни голоса, ни зренья,
но ждать, в какой из форм осуществиться нам.
Нет! Лишь подлец и трус смиряются покорно,
и к небу с тем рабом взываем мы упорно
и скульптора клянём, пеняя божествам.
16 декабря 2012 — 31 января 2013
Georges Lafenestre (1837-1919)
L’Ébauche
Comme un agonisant caché, les lèvres blanches,
Sous les draps en sueur dont ses bras et ses hanches
Soulèvent par endroits les grands plis distendus,
Au fond du bloc, taillé brusquement comme un arbre,
On devine, râlant sous le manteau de marbre,
Le géant qu’il écrase, et ses membres tordus.
Impuissance ou dégoût! Le ciseau du vieux maître
N’a pas, à son captif, donné le temps de naître,
À l’âme impatiente il a nié son corps;
Et, depuis trois cents ans, l’informe créature,
Nuits et jours, pour briser son enveloppe obscure,
Du coude et du genou fait d’horribles efforts.
Sous le grand ciel brûlant, près des noirs térébinthes,
Dans les fraîches villas et les coupoles peintes,
L’appellent vainement ses aînés glorieux!
Comme un jardin
fermé dont la senteur l’enivre
Le maudit voit la vie, il s’élance, il veut vivre...
Arrière! Où sont tes pieds pour t’en aller vers eux?
Sous le grand ciel brûlant, près des noirs térébinthes,
Dans les fraîches villas et les coupoles peintes,
L’appellent vainement ses aînés glorieux
Va, je plains, je comprends, je connais ta torture.
Nul ouvrier n’est rude autant que la Nature;
Nul sculpteur ne la vaut, en ses jeux souverains,
Pour encombrer le sol d’inutiles ébauches
Qu’on voit se démener, lourdes, plates et gauches,
Dans leurs destins manqués qui leur brisent les reins.
Elle aussi, dès l’aurore, elle chante et se lève
Pour pétrir au soleil les formes de son rêve,
Avec ses bras vaillants, dans l’argile des morts;
Puis, tout d'un coup, lâchant sa besogne, en colère,
Pêle-mêle, en un coin, les jette à la poussière,
Avec des moitiés d’âme et des moitiés de corps.
Nul ne les comptera, ces victimes étranges,
Risibles avortons trébuchant dans leurs langes,
Qui tâtent le vent chaud de leurs yeux endormis,
Monstres mal copiés sur de trop beaux modèles
Qui, de leur cœur fragile et de leurs membres grêles,
S’efforcent au bonheur qu’on leur avait promis!
Vastes foules d’humains flagellés par les fièvres!
Ceux-là, tous les fruits mûrs leur échappent des lèvres!
La marâtre brutale en finit-elle un seul?
Non. Chez tous le désir est plus grand que la force.
Comme l’arbre au printemps veut briser son écorce,
Chacun, pour en jaillir, s’agite en son linceul.
Qu’en dis-tu, lamentable et sublime statue?
Ta rage, à ce combat, doit-elle être abattue?
As-tu soif, à la fin, de ce muet néant
Où nous dormions si bien dans les roches inertes
Avant qu’on nous montrât les portes entr’ouvertes
De l’ironique Éden qu’un glaive nous défend?
Oui! nous sommes bien pris dans la matière infâme:
Je n’allongerai pas les chaînes de mon âme,
Tu ne sortiras pas de ton cachot épais.
Quand l’artiste, homme ou Dieu, lassé de sa pensée,
Abandonne au hasard une œuvre commencée,
Son bras indifférent n’y retourne jamais.
Pour nous, le mieux serait d’attendre et de nous taire
Dans le moule borné qu’il lui plut de nous faire,
Sans force et sans beauté, sans parole et sans yeux.
Mais non! Le résigné ressemble trop au lâche,
Et tous deux vers le ciel nous crîrons sans relâche,
Réclamant Michel-Ange et maudissant les dieux!
О поэзии и о поэтах. Моя декларация. Январские тезисы
1. Настоящий поэт — тот, чьи стихи передаются изустно.
2. Настоящих поэтов мало, большая часть их неизвестна.
3. Любой поэт стремится к славе, настоящего поэта она находит сама.
4. Настоящая слава — когда стихи поэта читаются или поются, а имя его неизвестно.
5. Настоящий поэт может обойтись и без славы, и без читателей.
6. Стихи настоящих поэтов западают в душу, прочих — в книги, в сми*, в интернет, в архивы.
7. Настоящие поэты пишут простые стихи, запоминающиеся сами собой.
8. Настоящая поэзия не требует дешифровки, даже если читателю что-то непонятно.
9. Настоящему поэту прощаются даже плохие стихи.
10. Настоящему поэту все равно, кем считают его окружающие — поэтом, не поэтом или тунеядцем.
11. Настоящая поэзия нужна всем.
12. Настоящий поэт не нужен никому.
12 января 2016
* Много чести обозначать средства массовой информации заглавными буквами.
Т. Уотсон. Гекатомпатия. Сонет LXXXII. Двойной акростих
Томас Уотсон
Гекатомпатия, или Страстная центурия о любви
Сонет LXXXII
Любви тоска, исчезни, я устал;
Юнец погибший, я тревогу бью.
Беги, Киприда, вечный душегуб,
Остынь в дубравах Кипра своего.
Ведь не докажешь ты, что Разум прав,
Найдя, что прав слепой твой мальчуган.
Отстань, твое мне чуждо торжество:
Едва ль твоя Любовь потребна мне.
Пора покинуть Ад, где я был слеп;
О, был ли кто несчастней моего!
Лишения теперь не мой удел,
Отныне Разум мне нужней всего.
Усмешек злых в свой адрес я не жду,
Мой путь теперь не может быть кривым.
И Купидон пусть держится вдали,
Ему никто не служит на земле.
«Любовь нас убивает, как Тиран:
Тот дважды раб, кто ею обуян».
9 января 2016
Thomas Watson (1555-1592)
The Hekatompathia or Passionate Centurie of Love (1582)
Sonnet LXXXII
At last, though late, farewell old wellada:
Mirth or mischance strike up a new alarm,
And Cypria la nemica mia
Retire to Cyprus Isle, and ceased thy war,
Else must thou prove how Reason can by charme
Enforce to flight thy blindfold brat and thee.
So frames it with me now, that I confess,
The life I led in Love devoid of rest,
It was a Hell, where none felt more than I,
Nor any with like miseries forlorn.
Since therefore now my woes are waxed less,
And Reason bids me leave old wellada,
No longer shall the world laugh me to scorn:
I’ll choose a path that shall not lead awry.
Rest then with me from your blind Cupids car
Each one of you that serve and would be free.
«His double thrall that Liv’s as Love thinks best,
Whose hand still Tyrant like to hurt is press’t».
Х.Л.Борхес. Искусство поэзии
Хорхе Луис Борхес
Искусство поэзии
Смотреть на волны времени и море
и вспоминать, что время — те же волны,
и понимать, что нас уносят волны,
а наши лица исчезают в море.
Не спать и знать, что это сон всего лишь,
и грезить наяву, а сон смертельный,
что нас пугает, — тела сон смертельный
ночной порою — это сон всего лишь.
Считать, что день и век — простые знаки
грядущих дней, людей иного века,
и превращать немилосердность века
в мелодии, в озвученные знаки.
А в смерти видеть сон, в заходе солнца —
тоску лазури — это стихотворство,
его беда и слава. Стихотворство
заключено в круговращенье солнца.
А вечерами ловит чья-то личность
тебя в твоем зеркальном отраженье;
искусство быть должно как отраженье,
чтобы тебе открыть твою же личность.
Улисс, как говорят, наевшись чуда,
заплакал, увидав свой тихий остров,
цветущий и родной. Искусство — остров
бессмертного цветенья, а не чудо.
Поэзия течет рекой безбрежной,
застывшей в отраженье Гераклита,
того же, но другого Гераклита,
бредущего рекой своей безбрежной.
6-11 января 2016
Jorge Luis Borges (1899 — 1986)
Arte Poética
Mirar el río hecho de tiempo y agua
y recordar que el tiempo es otro río,
saber que nos perdemos como el río
y que los rostros pasan como el agua.
Sentir que la vigilia es otro sueño
que sueña no soñar y que la muerte
que teme nuestra carne es esa muerte
de cada noche, que se llama sueño.
Ver en el día o en el año un símbolo
de los días del hombre y de sus años,
convertir el ultraje de los años
en una música, un rumor y un símbolo,
ver en la muerte el sueño, en el ocaso
un triste oro, tal es la poesía
que es inmortal y pobre. La poesía
vuelve como la aurora y el ocaso.
A veces en las tardes una cara
nos mira desde el fondo de un espejo;
el arte debe ser como ese espejo
que nos revela nuestra propia cara.
Cuentan que Ulises, harto de prodigios,
lloró de amor al divisar su Itaca
verde y humilde. El arte es esa Itaca
de verde eternidad, no de prodigios.
También es como el río interminable
que pasa y queda y es cristal de un mismo
Heráclito inconstante, que es el mismo
y es otro, como el río interminable.
Песенка для Тани
Песенка для Тани
Дела, дела, дела,
а жизнь почти прошла,
сгорела в одночасье
дотла, дотла, дотла.
Зима, зима, зима.
Пустые закрома.
А впереди маячит
сума, сума, сума.
Судьба, судьба, судьба.
Пустые погреба.
А если что осталось, —
мольба, мольба, мольба.
Но все-таки живи
с любимой визави.
У нас еще в избытке
любви, любви, любви.
Твоя любовь жива,
твоя любовь права.
Все прочее на свете —
слова, слова, слова.
Любимая моя,
тобою счастлив я.
Все прочее — неважно,
моя любимая.
6 января 2015
Свистун. По мотивам Г.Гессе и В.Высоцкого
Свистун. По мотивам Г.Гессе и В.Высоцкого
Мне ни к чему фаготы и рояли
и прочий музыкальный разнобой,
а значит, лучшим в мире, чтоб вы знали,
считаю свист художественный свой.
И если мне неймется и не спится
или с похмелья нет меня смелей —
открою душу на любой странице
и — не могу — свищу, как соловей.
Я не давал товарищам советы,
но знаю я — шансон у них в чести.
И я свистал таганские куплеты
почти всю ночь — от часу до пяти.
А если я в особенном ударе —
к чему органы всех времен и стран!
И стоит только свистнуть мне гитару —
я засвищу на целый ресторан.
Пока мои деньки не отсвистали,
я обещаю — дайте только срок,
в России, кроме чугуна и стали,
всем будет белка, будет и свисток.
Но сердце ноет раненою птицей,
когда меня освищут ни за что,
как у мента, которому свистится,
когда он хочет тормознуть авто.
4 января 2016
Х.Л.Борхес. Барух Спиноза
Х.Л.Борхес
Барух Спиноза
Закат пылает золотом багровым
в окошке. Манускрипт незавершённый
чернил заждался, вечностью гружёный.
И некто Бога воздвигает словом.
Он мыслит Бога в пасмурном покое.
Еврей, больной, с печальными глазами;
и, как листок бурливою рекою,
его уносит времени волнами.
Но это — пусть. С настойчивостью мага
берёт он геометрии законы
и Бога созидает вне канона,
и Словом Божьим светится бумага.
Он жил в любви, любовью обделённый,
и даже нелюбовь встречал влюблённо.
23-26 декабря 2015
Jorge Luis Borges (1899 — 1986)
Baruch Spinoza
Bruma de oro, el Occidente alumbra
la ventana. El asiduo manuscrito
aguarda, ya cargado de infinito.
Alguien construye a Dios en la penumbra.
Un hombre engendra a Dios. Es un judío
de tristes ojos y de piel cetrina;
lo lleva el tiempo como lleva el río
una hoja en el agua que declina.
No importa. El hechicero insiste y labra
a Dios con geometría delicada;
desde su enfermedad, desde su nada,
sigue erigiendo a Dios con la palabra.
El más pródigo amor le fue otorgado,
el amor que no espera ser amado.
1976
Х.Л.Борхес. Спиноза
Хорхе Луис Борхес
Спиноза
Еврей полупрозрачными руками
шлифует линзы. Вечер непогожий,
холодный, страшный, спит в оконной раме.
(Все вечера по вечерам похожи.)
И гиацинты, и на пальцах раны
в границах Гетто не имеют смысла
для человека, что сплетает числа
и лабиринты грезит непрестанно.
Его не манит слава — преломленье
мечты в мечтах иного отраженья,
и на девчонок он не тратит силы.
Свободный от метафоры и мифа,
шлифует линзы он — иерогли́фы
Того, Кто Сам Себе Свои светила.
26 декабря 2015
Jorge Luis Borges (1899 — 1986)
Spinoza
Las traslúcidas manos del judío
labran en la penumbra los cristales
y la tarde que muere es miedo y frío.
(Las tardes a las tardes son iguales.)
Las manos y el espacio de jacinto
que palidece en el confín del Ghetto,
casi no existen para el hombre quieto
que está soñando un claro laberinto.
No lo turba la fama, ese reflejo
de sueños en el sueño de otro espejo,
ni el temeroso amor de las doncellas.
Libre de la metáfora y del mito,
labra un arduo cristal: el infinito
mapa de Aquel que es todas Sus estrellas.
1964
Сонет "Спиноза" в авторском чтении
«Если свяжем поэту руки...». По мотивам Арканова
По мотивам Арканова
Если свяжем поэту руки,
если ноги стреножим тоже,
то погибнет поэт со скуки,
потому что бухать не сможет.
Мертвечину отнять у грифа —
что башку оторвать у краба,
а поэту утратить рифму —
все равно что бухать без бабы!
26 декабря 2015
Оригинал: Вольнолюбивые стихи
С.Верде. Героизм
Сезариу Верде
Героизм
Боюсь я злобной, сумрачной пучины,
безбрежного, бушующего моря,
ревущего ветрами на просторе,
не спящего от века и доныне.
Боюсь штормов, восставших без причины,
голодных волн, сулящих бездну горя,
и слышу в их зловещем разговоре
могильный плеск неистовой стремнины.
Но ставлю парус я на утлой шлюпке,
когда бурлит стихий свирепый гнев,
и на хребет морской в своей скорлупке
с достоинством взбираюсь, смерть презрев,
и, рассмеявшись, одинокий, хрупкий,
тайфуну я плюю в разверстый зев.
21 декабря 2015
Cesário Verde (1855 — 1886)
Heroísmos
Eu temo muito o mar, o mar enorme,
Solene, enraivecido, turbulento,
Erguido em vagalhões, rugindo ao vento;
O mar sublime, o mar que nunca dorme.
Eu temo o largo mar, rebelde, informe,
De vítimas famélico, sedento,
E creio ouvir em cada seu lamento
Os ruídos dum túmulo disforme.
Contudo, num barquinho transparente,
No seu dorso feroz vou blasonar,
Tufada a vela e n’água quase assente,
E ouvindo muito ao perto o seu bramar,
Eu rindo, sem cuidados, simplesmente,
Escarro, com desdém, no grande mar!
С.Верде. Слезы
Сезариу Верде
Слезы
Она рыдала горькими слезами,
ломала руки, бесновалась, выла;
в ее кудрях, свисающих уныло,
порой сверкали слезы жемчугами.
А он лежал, следя за ней глазами,
и, как священник, улыбался мило,
и, слыша, как любимая блажила,
веселой песней вторил этой драме.
И, щурясь, он завел беседу с нею:
— Ты словно рождена от урагана,
но даже в гневе быть могла б умнее;
рыдай, рыдай, красотка из шантана,
лей в акведуки слезы, не жалея...
Полезна мне с водой соленой ванна.
18-20 декабря 2015
Cesário Verde (1855 — 1886)
Lágrimas
Ela chorava muito e muito, aos cantos,
Frenética, com gestos desabridos;
Nos cabelos, em ânsias desprendidos
Brilhavam como pérolas os prantos.
Ele, o amante, sereno como os santos,
Deitado no sofá, pés aquecidos,
Ao sentir-lhe os soluços consumidos,
Sorria-se cantando alegres cantos.
E dizia-lhe então, de olhos enxutos:
— «Tu pareces nascida da rajada,
«Tens despeitos raivosos, resolutos:
«Chora, chora, mulher arrenegada;
«Lagrimeja por esses aquedutos...
— «Quero um banho tomar de água salgada».
Салом по сусалам
Салом по сусалам
Я в сале понимаю мало,
и мне скажите Бога ради,
что круче —
сало в шоколаде
иль диетическое сало?
24 декабря 2015
Поэт и спонсор
Поэт и спонсор... Нет ли тут интриги?
Едва ли. Все известно наперед.
Для спонсора поэт приносит книги,
а спонсор — кофе разве что нальет.
19 декабря 2015
В люди
В люди
Когда строительство шимпанзизма в одном отдельно взятом обезьяньем питомнике досрочно завершилось ничем, и к власти значительным большинством хвостов пришли макакраты, главный макакрат сказал:
— Господа обезьяне! Хватит жить как попало. Пора выходить в люди.
Обезьяне всех мастей и званий выслушали программную речь нового лидера, почесались и неуверенно проговорили:
— Можно и в люди — если в самом деле пора. А как выходить будем?
Вожак стаи важно изрек:
— Путем поголовной приматизации.
Обезьяне удивились.
— Приматизацию, — вдохновенно вещал главный, — намечено провести в три этапа. Этап первый: обесхвощивание. Хвост — это пережиток проклятого шимпанзистического прошлого, его надо отсечь. Этап второй: дешерстирование. Без шерсти мы станем совсем как люди. И наконец этап третий: фигачеризация всего нашего поголовья.
— Фига... чего? — озадаченно спросило поголовье.
— Фигачеризация, — повторил вожак. — Каждая особь получит приматизационный чек — фигачер, проще говоря, фиговый листок. Фиги у нас есть. С этим чеком каждая обезьяна станет человеком и обретет все права братьев наших старших.
— И право на труд? — поинтересовались особи.
— Само собой, — радостно подтвердил главный.
— Приматизация обязательна для всех? — подумав, спросили обезьяне?
— Что вы! — Вожак взмахнул лапами. — Приматизация — дело добровольное. Но предупреждаю: у нас теперь макакратия...
Обезьяне повздыхали, помитинговали но — делать нечего — в назначенный день потянулись к наскоро оборудованным приматизационным пунктам, где и проходили соответствующие и, надо сказать, небезболезненные процедуры.
А люди, толпившиеся у вольера, с любопытством наблюдали за тем, как увеличивается толпа бесхвостых и голошкурых обезьян, и время от времени угощали меньших братьев кое-какой снедью.
И никто не знал, что не люди произошли от обезьян, а обезьяны — от людей.
С.Верде. Цинизм
Сезариу Верде
Цинизм
Я буду говорить, что вы распяли
мою любовь, огромную, святую,
и в богомольном, истовом запале
бить кулаками в грудь свою больную;
вас назову своим венцом терновым,
себя ж ничтожеством изображу я.
Что свято для меня, открою всё вам,
раскрою мир любви, надежды, счастья,
подобно баснословным богословам.
Скажу, какие страшные напасти
изведал тот, чья жизнь горит, как пламя,
примусь на вас смотреть, дрожа от страсти.
Когда ж, убиты этими речами,
удручены и чуя в сердце рану,
заплачете вы тихими слезами,
тогда от смеха корчиться я стану.
17-19 декабря 2015
Cesário Verde (1855-1886)
Cinismos
Eu hei-de lhe falar lugubremente
Do meu amor enorme e massacrado,
Falar-lhe com a luz e a fé dum crente.
Hei-de expor-lhe o meu peito descarnado,
Chamar-lhe minha cruz e meu Calvário,
E ser menos que um Judas empalhado.
Hei-de abrir-lhe o meu íntimo sacrário
E, desvendar a vida, o mundo, o gozo,
Como um velho filósofo lendário.
Hei-de mostrar, tão triste e tenebroso,
Os pegos abismais da minha vida,
E hei-de olhá-la dum modo tão nervoso,
Que ela há-de, enfim, sentir-se constrangida,
Cheia de dor, tremente, alucinada,
E há-de chorar, chorar enternecida!
E eu hei-de, entáo, soltar uma risada...
1874, Porto.
Р.М.Рильке. Чтение
Р.М.Рильке
Чтение
Запоем я читал. Почти с утра
за окнами лил дождь, как из ведра.
Но, в книгу погружен, я не слыхал,
что воет шквал.
Я лица видел на страницах книги,
темневшие от мысли, а меж строк
остановился времени поток. —
И вдруг распались книжные интриги
и стал ясней тяжеловесный слог,
и вышло: вечер, вечер — в каждом миге.
Я все еще читал, но строк вериги
уже рвались, задолго до финала,
а с них слова слетали как попало...
Я знал, что свет небесный небывало
над садом засверкал, поскольку в срок,
наверное, светило засияло.
И все же — летний сумрак, ночь, итог:
расходятся собравшиеся вместе;
шоссе, народ, прогулки честь по чести;
еще слышны неслыханные вести,
но их набрать едва ли можно впрок.
И если взгляд от книги отвожу я,
то возникает все из ничего.
И внутренне, и внешне существуя,
не ведает предела естество;
когда, в него проникнув не вслепую,
я все увижу зрением глубинным
и приспособленным к простым махинам, —
тогда земля охватит целиком
небесный свод своим ультрамарином,
где новая звезда — последний дом.
13-17 декабря 2015
Rainer Maria Rilke (1875-1926)
Der Lesende
Ich las schon lang. Seit dieser Nachmittag,
mit Regen rauschend, an den Fenstern lag.
Vom Winde draußen hörte ich nichts mehr:
mein Buch war schwer.
Ich sah ihm
in die Blätter wie in Mienen,
die dunkel werden von Nachdenklichkeit,
und um mein Lesen staute sich die Zeit. —
Auf einmal sind die Seiten überschienen,
und statt der bangen Wortverworrenheit
steht: Abend, Abend... überall auf ihnen.
Ich schau
noch nicht hinaus, und doch zerreißen
die langen Zeilen, und die Worte rollen
von ihren Fäden fort, wohin sie wollen...
Da weiß ich es: über den übervollen
glänzenden Gärten sind die Himmel weit;
die Sonne hat noch einmal kommen sollen. —
Und jetzt wird Sommernacht, soweit man sieht:
zu wenig Gruppen stellt sich das Verstreute,
dunkel, auf langen Wegen, gehn die Leute,
und seltsam weit, als ob es mehr bedeute,
hört man das Wenige, das noch geschieht.
Und wenn ich jetzt vom Buch die Augen hebe,
wird nichts befremdlich sein und alles groß.
Dort draußen ist, was ich hier drinnen lebe,
und hier und dort ist alles grenzenlos;
nur dass ich mich noch mehr damit verwebe,
wenn meine Blicke an die Dinge passen
und an die ernste Einfachheit der Massen, —
da wächst die Erde über sich hinaus.
Den ganzen Himmel scheint sie zu umfassen:
der erste Stern ist wie das letzte Haus.
September 1901, Westerwede
Р. Геррик. Хорну, продавцу гребней (новая редакция)
Роберт Геррик
Хорну, продавцу гребней
Беззуб торговец зубьями вполне:
ни в рот не может вставить, ни жене.
8 декабря 2015
Robert Herrick (1591-1674)
Of Horne a Comb-maker
Horne sells to others teeth; but has not one
To grace his own Gums, or of Box, or bone.
Р. Геррик Хорну, продавцу гребней
Роберт Геррик
Хорну, продавцу гребней
Пусть вставит Хорн, что зубья продает,
один себе в штаны, другие — в рот.
7 декабря 2015
Robert Herrick (1591-1674)
Of Horne a Comb-maker
Horne sells to others teeth; but has not one
To grace his own Gums, or of Box, or bone.
«Когда мы были молодые...»
«Когда мы были молодые
И чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые
И розы красные росли».
А нынче мы не молодые
и не прекрасна наша чушь,
взамен фонтанов теплый душ,
а в красных розах голубые.
6 декабря 2015
«Есть в интернете сайт неброский, златой контент на сайте том...»
Есть в интернете сайт неброский,
златой контент на сайте том,
но день и ночь поэт Небродский
по сайту ходит с колуном.
Идет направо — песнь угробит,
налево — сказку умертвит,
порою лешего уроет,
порой русалку порешит.
В своей прокуренной сторожке,
прикончив пару пузырей,
глодает наспех курью ножку,
чтоб сайт пометить поскорей.
Его глаза видений полны,
и катятся пивные волны
на мозг засохший и пустой,
и сотни отзывов дурацких
и рассуждений верхоглядских
он отправляет в мир иной.
В кого-то плюнет мимоходом,
в кого-то вцепится зазря,
а кой-кого пред всем народом,
через леса, через моря,
бранит ни свет и ни заря.
А между тем живет, не тужит,
затем что с головой не дружит,
и, Бабой становясь Ягой,
со всеми ссорясь день-деньской,
в своем углу медвежьем чахнет
и непечатным словом пахнет.
В сети я был и в Гугл ходил,
и забредал на сайт неброский,
где ночь и день поэт Небродский
свои турусы разводил.
Боюсь, теперь за сказку эту
поэт сживет меня со свету.
4 декабря 2015
Женские препинаки
Женские препинаки
Дамы — это сплошные ошибки,
грамматический переполох:
вопросительных знаков улыбки,
двоеточий случайных подвох,
многоточий никчемные строчки,
запятых и тире кавардак...
А довольно единственной точки
на мужской восклицательный знак!
1 декабря 2015
«Пустой, как пустосвят, поэт Прокруст...»
Пустой, как пустосвят, поэт Прокруст,
хулит поэтов письменно и устно,
но золотарь, будь он тысячеуст,
вовек не превратится в златоуста!
1 декабря 2015
What is a youth
Песенка из фильма Ф.Дзеффирелли «Ромео и Джульетта»
Вот девушка —
И страсть, и лёд.
А жизнь идёт...
Едва взойдя,
Умрёт цветок.
И юности
Отмерен краткий срок.
Час придёт —
Пахнёт весной
От улыбки от одной.
Будет со мной любовь.
Кто-то спешит жениться,
Кто-то еще резвится,
А на меня гневится
Наш властелин Эрот.
Спойте о том, как грустен исход.
Смерть, что вот-вот за нами придёт,
Горче полыни и слаще, чем мёд.
Только любовь никогда не умрёт.
Горче полыни и слаще, чем мёд,
Наш властелин Эрот.
Едва взойдя,
умрёт цветок.
И юности
Отмерен краткий срок.
25 марта 2009
What is a youth
What is a youth?
Impetuous fire.
What is a maid?
Ice and desire.
The world wags on.
A rose will bloom,
It then will fade.
So does a youth.
So does the fairest maid.
Comes a time
When one sweet smile
Has its season for awhile.
Then Loves in love with me
Some may think only to marry,
Others will tease and tarry.
Mine is the very best parry,
Cupid he rules us all.
Caper the caper; sing me the song,
Death will come soon to hush us along
Sweeter than honey and bitter as gall,
Love is the pastime that never will pall.
Sweeter than honey and bitter as gall,
Cupid he rules us all.
A rose will bloom,
It then will fade.
So does a youth.
So does the fairest maid.
Сайт «Бродячая собака»
Сайт «Бродячая собака»
Антрепренер Борис Пронин перевел свой сайт «Бродячая собака» на более мощный движок. Спонсором проекта выступил известный предприниматель и меценат Савва Морозов. Денег он выделил немного, поэтому «Бродячая собака» изменилась неузнаваемо. По сути дела это был совершенно другой сайт.
— Ну и дизайн! — воскликнула Анна Ахматова. — Пусто, серо, тускло, ужасно... Прежний был на порядок уютнее.
— Чистая аскеза, — поддержал ее Осип Мандельштам, — доходящая до флагелланства. Сами себя высекли новым интерфейсом.
— Ни картинки ни вставить, — возмутился Николай Гумилев, — ни рисунка не разместить.
— И шрифт дурацкий, — не остался в стороне от коллег Игорь Северянин, — куцый какой-то, грубый, неизящный.
— А в профиле текст вытянут, — печально добавила Тэффи, — глазом не охватишь, приходится мышку крутить до посинения.
— Заглавия стихов не вставляются копированием, — поник головой Владимир Маяковский, — вручную набиваю.
— «Черный список» не работает, — сокрушался Велимир Хлебников. — Не успел стишок разместить — поналезли всякие со своими комментариями!
— Кстати, о комментариях, — взвился Всеволод Мейерхольд. — Почему не все перенесены со старого сайта?
— И не говорите, коллега, — грустно согласился с ним Михаил Кузмин. — Комментарии — душа сайта.
— Обещали комментарии по «веткам» распределять, — ворчал Константин Бальмонт. — А теперь не поймешь, кто кому отвечает.
— А счетчик посещений! — возопил Алексей Толстой. — То ли всех регистрирует, то ли исключительно своих.
— Боюсь, иные накручивать будут, — как бы про себя произнес Аркадий Аверченко. — А ведь счетчик — сердце страницы...
— Нога меня здесь не будет! — заявила Тамара Карсавина.
— И моя! — вскричал вслед за ней Рюрик Ивнев.
Прочие насельники сайта — Артур Лурье, Сергей Судейкин, Николай Сапунов, Николай Кульбин, Николай Евреинов, Паллада Богданова-Бельская, Дмитрий Тёмкин, Алексей Лозина-Лозинский и другие — публично не высказывались, но вели меж собой оживленную переписку по электронной почте, всячески охаивая и сайт, и антрепренера Бориса Пронина.
Бедолага Пронин рассылал сотни электронных писем возмущенным литераторам, объясняя, уговаривая, обещая, успокаивая...
А за окном раздавалось: «Вставай, проклятьем заклейменный...»
26 ноября 2015
Диалог в восточном стиле
Диалог в восточном стиле
— Мы однажды с тобою умрем!
— Ну и что?
— И никто нас не вспомнит потом!!
— Ну и что?
— Нас не будет, как будто и не было вовсе!!!
— Ну и что? Ну и что? Ну и что?
25 ноября 2015
Кредиты и зарплаты
Кредиты и зарплаты
Кредиты бедным не по штату,
но чтоб рассеять эту мглу,
начальник, повышай зарплату -
я снова влезу в кабалу!
24 ноября 2015
Ю.Издрык. Метаметаллургия
Ю.Издрык
Метаметаллургия
мы — капельки ртути на ровной долине
на сером безмерном пространстве пустом
стремительны голы шустры и отныне
катиться мы можем а жить не живем
щенячьи забавы ночами и днями
животная жадность звериная злость
хоть капли как люди и робкое пламя
тех шариков тусклых в металл отлилось
но страх и тоска в нарастающей смуте
из древних пророчеств являются нам
и мы растекаемся каплями ртути
по минным...
по минным...
по минным полям
22-23 ноября 2015
Ю.Iздрик
Метаметалургiя
ми — крапельки ртуті на рівному полі
на сірій безмірній пустій площині
рухливі прудкі досконалі і голі
котитись навчились а жити — ще ні
щенячі забави щоночі щоднини
тваринна захланність звірячий запал
хоч крапелька кожна — це майже людина
і світло тремтливе відлите в метал
але проступають пророцтва забуті
і стеляться світом зневіра і страх
а ми розтікаємось краплями ртуті
по мінних...
по мінних...
по мінних полях
Р.М.Рильке. Ангелы
Р.М.Рильке
Ангелы
Они с усталыми устами
и непорочною душой,
но (словно о грехе) мечтами
истомлены их сны порой.
Почти похожи друг на друга
в саду всевышнего Отца,
как паузы надмирной фуги,
звучат в гармонии Творца.
Но стоит им, как птицам, взвиться —
проснется ветер в тот же миг,
как будто Бог, шурша страницей,
ведет зиждительной десницей
по строчкам темной Книги книг.
19-21 ноября 2015
Rainer Maria Rilke (1875-1926)
Die Engel
Sie haben alle müde Münde
und helle Seelen ohne Saum.
Und eine Sehnsucht (wie nach Sünde)
geht ihnen manchmal durch den Traum.
Fast gleichen sie einander alle;
in Gottes Gärten schweigen sie,
wie viele, viele Intervalle
in seiner Macht und Melodie.
Nur wenn sie ihre Flügel breiten,
sind sie die Wecker eines Winds:
als ginge Gott mit seinen weiten
Bildhauerhänden durch die Seiten
im dunklen Buch des Anbeginns.
Якопоне да Тоди. «Стояла мать скорбящая...»
Якопоне да Тоди
«Стояла мать скорбящая...»
скорбно слёзы проливая,
подле Сына, пред Крестом.
Изошла душа слезами
у Неё, полна скорбями,
рассечённая мечом.
Мать единственного Сына, —
как тяжка Её кручина
как печалится Она!
Видя, как в кровавом поте
плоть Её священной плоти
страшным мукам предана.
Кто бы мог с душой бесстрастной
видеть Мать Христа несчастной,
в унижении таком?
Кто б стоял несокрушённый,
видя Матерь погружённой
в скорбь о Сыне дорогом?
Искупил Он грех народа,
бит плетьми ему в угоду
и на крест был осуждён.
Видит Мать Его страданья,
отданного на закланье,
чтобы в муках умер Он.
Божья Мать, любви начало!
Дай познать, как Ты страдала,
чтоб с Тобой я слёзы лил.
Чтобы всей своею кровью
к Богу я горел любовью,
с Иисусом в мире жил.
Матерь Божья, дай мне силы,
чтоб мне сердце укрепила
Сына преданного боль.
Муки, что терпел Спаситель,
мой заступник-искупитель,
пережить с Тобой позволь.
Разреши мне, Мать Святая,
плакать, Сыну сострадая,
столько, сколько буду жить.
У креста стоять с Тобою
и, поникнув головою,
траур Твой с Тобой делить.
Дева дев, не будь сурова,
разреши мне, Мать Христова,
безутешным быть с Тобой.
Приобщи к Страстям кровавым,
к постиженью крестной славы,
раны Господа омой.
Бей меня, пронзи мне руки,
преисполни крестной муки
из любви моей к Христу.
В судный день огня и гнева
лишь Тобою, Приснодева,
я спасенье обрету.
Дай мне крестную защиту,
смертью Сына укрепи Ты,
ниспошли мне благодать.
Чтоб душа моя сумела
в час, когда угаснет тело,
славу райскую приять.
Аминь.
17-19 ноября 2015
Jacopone da Todi (1230 или 1236-1306)
Stabat mater
Stabat mater dolorosa
juxta Crucem lacrimosa,
dum pendebat Filius.
Cuius animam gementem,
contristatam et dolentem
pertransivit gladius.
O quam tristis et afflicta
fuit illa benedicta
mater Unigeniti!
Quae maerebat et dolebat,
et tremebat, dum videbat
Nati poenas inclyti.
Quis est homo qui non fleret,
Christi matrem si videret
in tanto supplicio?
Quis non posset contristari
piam matrem contemplari
dolentem cum Filio?
Pro peccatis suae gentis
vidit Jesum in tormentis,
et flagellis subditum.
Vidit suum dulcem Natum
morientem, desolatum,
dum emisit spiritum.
Eia, Mater, fons amoris
me sentire vim doloris
fac, ut tecum lugeam.
Fac, ut ardeat cor meum
in amando Christum Deum
ut sibi complaceam.
Sancta Mater, istud agas,
crucifixi fige plagas
cordi meo valide.
Tui Nati vulnerati,
tam dignati pro me pati,
poenas mecum divide.
Fac me vere tecum flere,
Crucifixo condolere,
donec ego vixero.
Juxta crucem tecum stare,
Te libenter sociare
in planctu desidero.
Virgo virginum praeclara,
mihi iam non sis amara,
fac me tecum plangere.
Fac, ut portem Christi mortem,
passionis fac consortem,
et plagas recolere.
Fac me plagis vulnerari,
cruce hac inebriari
ob amorem Filii.
Inflammatus et accensus,
per te, Virgo, sim defensus
in die judicii.
Fac me cruce custodiri,
morte Christi praemuniri
confoveri gratia.
Quando corpus morietur,
fac ut animae donetur
paradisi gloria.
Amen.
Двойная луна
Россия лишилась покоя и сна:
взошла над Россией двойная луна:
как две полусферы, как сфера двойная,
одной половиной в другую врастая.
Ни солнце теперь не является нам,
ни звезды не всходят теперь по ночам.
Мы стали единственной в мире такою
страною с одною луною двойною.
Народ очарован светилом двойным,
политик восторженно ходит под ним,
философ твердит о блаженстве двояком,
астролог удачу сулит зодиакам,
военный мечтает о лунной войне,
поэт вдохновеньем исходит вдвойне,
телекомментатор снимает сюжеты,
ученый к луне направляет ракеты,
Госдума в нее забивает бюджет...
Один лишь мальчишка шести-семи лет
вскричал, глянув на небо без телескопа:
«Смотрите, какая огромная... жопа!»
12-13 ноября 2015
Жан Лафонтен. Цикада и Муравьиха
порхала припеваючи все лето,
но голодно Цикаде стало,
когда в полях похолодало.
Нет ни мушиного куска,
чтоб заморить ей червячка.
Бредет бедняжка, плача тихо,
чтобы соседка-Муравьиха
хотя бы зернышко Цикаде
ссудила бы прокорма ради,
а там, глядишь, уже весна.
«Поверь мне, — говорит она, —
я долг верну тебе с лихвой —
мы ж насекомые с тобой!»
Соседке ни к чему такое лихо:
она была немножечко скупой.
«Что делала ты летнею порой?» —
спросила у просящей Муравьиха.
— И днем, и ночью пела я для всех,
и только в этом согрешила.
— Ты пела? Это очень мило.
Теперь и поплясать не грех.
10-11 ноября 2015
Jean de La Fontaine (1621-1695)
La Cigale et la Fourmi
La Cigale, ayant chanté
Tout l’été,
Se trouva fort dépourvue
Quand la bise fut venue:
Pas un seul petit morceau
De mouche ou de vermisseau.
Elle alla crier famine
Chez la Fourmi sa voisine,
La priant de lui prêter
Quelque grain pour subsister
Jusqu’à la saison nouvelle.
«Je vous paierai, lui dit-elle,
Avant l’Oût, foi d’animal,
Intérêt et principal».
La Fourmi n’est pas prêteuse:
C’est là son moindre défaut.
«Que faisiez-vous au temps chaud?»
Dit-elle а cette emprunteuse.
— Nuit et jour à tout venant
Je chantais, ne vous déplaise.
— Vous chantiez? j’en suis fort aise.
Eh bien! dansez maintenant.
«Сегодня я родился в октябре...»
Сегодня я родился в октябре.
Или в субботу. То есть утром рано.
Светило зрело в сизой кожуре.
Шуршали птицы форте или пьяно.
Мне было хорошо. И хорошо
мне было то, что было хорошо мне,
укрытому пуховым шалашом,
внимать огням, идущим от жаровни.
Поэтому да здравствует печаль,
наполненная радостью отборной!
И пусть в тарелку прыгает кефаль,
утомлена луной своей забортной.
Но мучает меня один вопрос,
что ни один вопрос меня не мучит,
а если вдруг замучает всерьез,
то разведу руками или тучи.
И хоть вопрос стоит средь бела дня,
Господь с ним. От вопроса не убудет.
Что ж это будет, если у меня
хотя б один вопрос стоять не будет?!
Любимая, приятно мне сказать:
я избежал прямого попаданья,
хотя и не стремился избегать
стихотворенья и книгописанья.
И пусть оно, любимая, идет
туда, куда и шло оно веками.
У нас иных забот невпроворот
о том, что происходит — между нами.
Все, между нами, будет невзначай.
Экспромт, не становящийся рутиной.
И буду я бежать к тебе крича,
тебя завидев подле магазина.
И буду ныне, присно и опять
носить цветы, поднявшись до побудки,
и руку (вместе с сердцем) предлагать
при выходе из дома и маршрутки;
и за едою буду мчаться вскачь,
таща рюкзак и прочие подсумки,
и это, несмотря на спотыкач
от безразмерной разностопной думки.
... Сегодня я проснулся в октябре
от жизни, абсолютно неотложной,
и мне разулыбался на заре
пирог твой, в высшей степени творожный.
3 октября — 9 ноября 2015
В. Б. Йитс. Кто пойдет с Фергусом?
Кто с Фергусом в лесную тишь
поскачет иль на бережку
затеет звонкий хоровод?
Ты, смелый юноша, услышь;
ты, девушка, отринь тоску:
бояться нечего, вперед!
Вперед! Забудь без дальних слов,
что таинства любви горчат, —
здесь Фергус властелин квадриг
и сумрака глухих лесов,
и глубины морских громад
и звезд хвостатых проводник.
8-9 ноября 2015
William Butler Yeats (1865-1939)
Who Goes With Fergus?
Who will go drive with Fergus now,
And pierce the deep wood’s woven shade,
And dance upon the level shore?
Young man, lift up your russet brow,
And lift your tender eyelids, maid,
And brood on hopes and fear no more.
And no more turn aside and brood
Upon love’s bitter mystery;
For Fergus rules the brazen cars,
And rules the shadows of the wood,
And the white breast of the dim sea
And all dishevelled wandering stars.
Не шарли, а ебдо
Когда орали «Я — Шарли!»
все либералы всей земли,
не потешались над собой
шарлисты в день тот роковой.
Видать, пробило их на бздо,
как, впрочем, всякое ебдо.
8 ноября 2015
Т.Уотсон. Гекатомпатия. Сонет VII
Томас Уотсон
ее златокова́ным волосам;
очам, затмившим звёзды в небесах;
высокому челу; её речам,
что льются музыкальным серебром;
её уму, какого нет ни в ком;
её бровям, изогнутым дугой;
и носа величавой прямизне;
ланитам, схожим с розовой зарёй;
дыханья благовонного волне;
устам, алей коралловых камней;
лилейной шее, как у лебедей;
её груди, прозрачней хрусталя;
для лютни предназначенным рукам;
ступням, каких не ведала земля;
всему, чего не выразить словам.
Ещё что есть в ней — умолчу о том,
уже повержен в прах её лицом.
7-8 ноября 2015
Thomas Watson (1555-1592)
The Hekatompathia or Passionate Centurie of Love (1582)
Sonnet VII
Hark you that list to hear what saint I serve:
Her yellow locks exceed the beaten gold;
Her sparkling eyes in heav’n a place deserve;
Her forehead high and fair of comely mold;
Her words are music all of silver sound;
Her wit so sharp as like can scarce be found;
Each eyebrow hangs like Iris in the skies;
Her Eagle’s nose is straight of stately frame;
On either cheek a Rose and Lily lies;
Her breath is sweet perfume, or holy flame;
Her lips more red than any Coral stone;
Her neck more white than aged Swans that moan;
Her breast transparent is, like Crystal rock;
Her fingers long, fit for Apollo’s Lute;
Her slipper such as Momus dare not mock;
Her virtues all so great as make me mute:
What other parts she hath I need not say,
Whose face alone is cause of my decay.
Смердяковы
Смердяков: «В двенадцатом году было на Россию великое нашествие
императора Наполеона французского первого, отца нынешнему,
и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы:
умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе.
Совсем даже были бы другие порядки-с».
Ф.М.Достоевский. Братья Карамазовы
Вчера, в День народного единства, то есть в День Казанской иконы Божией Матери на меня из сети выпрыгнул стишок давно забытого комсомольского поэта Джека Алтаузена.
Я предлагаю Минина расплавить,
Пожарского. Зачем им пьедестал?
Довольно нам двух лавочников славить,
Их за прилавками Октябрь застал,
Случайно им мы не свернули шею
Я знаю, это было бы под стать.
Подумаешь, они спасли Расею!
А может, лучше было не спасать?
Буквально за несколько дней до этого мой теперь уже бывший фэйсбуковский друг написал, что Россия в качестве тюрьмы народов достала всю Европу и что Наполеон был призван спасти российский народ от скверны царизма. Вы же сами это знаете, убедительности ради написал мне мой фэйсбуковский друг, теперь уже бывший.
Я ответил, что это точка зрения Смердякова, на что воспоследовал ответ бывшего друга, что он, дескать долгое время читал курс по Достоевскому и что Достоевский сам был во многом Смердяковым, особенно в конце жизни.
Алтаузен погиб в 1942. Видимо, СССР стоил того, чтобы его защищать. Впрочем, и эта точка зрения подвергалась сомнению в годы так называемой перестройки. Мол, если бы проиграли войну, то сейчас бы пили баварское пиво.
В фэйсбуке, кстати говоря, можно найти немало интересного. Например, о том, что Дева Мария была еврейкой, не была Богом, поэтому поклоняться ей грех.
5 ноября 2015
По мотивам СШ-71 в переводе В. Микушевича
Печаль заблаговременно уйми,
Когда заверит колокольный звон,
Что, мерзкими отвергнутый людьми,
К червям бежал я после похорон.
Не вспоминай, читая этот стих,
Руки моей; пора тебе понять:
Я так тебя люблю, что никаких
Скорбей тебе не стал бы причинять.
Себя ты находи в моих строках,
Но пусть меня твой голос не зовет;
Когда смешают с глиною мой прах,
Пусть смерть моя любовь твою прервет.
Иначе мир вниманье обратит,
Что помнишь ты меня, а это — стыд.
Перевод В.Микушевича
Коньяк заблаговременно прими,
Когда, отведав мерзкий самогон,
Налитый богомерзкими людьми,
К червям сбегу я после похорон.
Не поминай, читая этот стих,
Меня лихим словцом «едрена мать»!
Я так тебя люблю, что никаких
Стихов не буду больше сочинять.
И не ищи себя в моих строках,
Немедленно сожги весь этот бред,
Не то смешают с глиною мой прах,
Чтоб из дерьма твой вылепить портрет.
И сразу все поймут, махнув стакан,
Что не забыт тобою графоман.
24 сентября 2008
Двадцать первый
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек.
Владимир Соколов
Молиться за людей — это кровь проливать.
Силуан Афонский
Осиянный кровавой славой
век двадцатый исчез навек,
а за ним семенит кровавый
двадцать первый дремучий век.
Мне не надо такого века
добровольно сомкнутых век,
где слепые права человека
стоят больше, чем человек.
Прежде волком в овечьей шкуре
малых сих соблазнял авгур,
а теперь предстают в натуре,
и не надо им больше шкур;
шлют архангелов на закланье —
и несут свой сверхточный свет
серафимы бомбометанья,
херувимы крылатых ракет.
Мы достигли последних стадий
несвободе своей под стать,
чтоб единого стада ради
продаваться и умирать.
Но, презрев вековые битвы,
знает тихий афонский скит,
что на чистой крови молитвы
жизнь расхристанная стоит.
2-4 ноября 2015
«Злобная Медея...»
Злобная Медея,
гневом пламенея,
убивает деток...
Не люблю брюнеток!
26 октября 2015
Неофиты
...И пред айпадным ликом неустанно
любой из нас молить готов:
«Святейший Гугл, пошли нам свежей манны
с твоих небесных серверов!»
24 октября 2015
Разговор с Бахом
Разговор с Бахом
Поговори со мною, Иоганн.
Помилуй, Бах, нисколько я не пьян,
а только принял полконцерта на ночь...
Поговори со мною, Себастьяныч.
Прости за фамильярность, милый Бах.
Послать меня ты можешь в Айзенах
или куда подальше: ты же гений —
послать не можешь ты интеллигентней.
А я... Что я? Провинциал. Еврей.
И, выйдя из электрослесарей,
в отличие от вас, любезный кантор,
от бельмондо не отличу бельканто.
Представь себе: СССР, хрущоба,
и некий Гульд мне шпарит в уха оба —
тебя... А был еще и Пахельбель,
такого же регистра менестрель.
Прости, мин херц, но от его «Чаконы»
я с мозжечка съезжал во время оно,
когда следил, узнав из аннотаций,
чаконских двунадвадцать вариаций.
А был еще и некто Букстехуде,
что преподнес тебе орган на блюде.
А ты с ним, кстати, поступил невместно,
не клюнув на органную невесту.
Я путаюсь... Дражайший Бах, прости.
Монахом не был ты всю жизнь почти
и, сочиняя «Страсти по Матфею»,
рожал детей, страстями не владея.
Я путаюсь... Увы мне, добрый Бах,
я не могу убраться в Айзенах.
В Германии — в Аркадии твоей —
я был тому назад немало дней.
Германия! Бавария! Форель!
И есть там деревенька Байришцелль,
где монумент воздвигнут для солдат,
погибших в Russland’e сто лет назад.
И есть Швангау. Замок Нойшванштайн,
где я, дивясь созвучью шван и швайн,
легенде лебединой отдал честь...
В Баварии еще и Мюнхен есть.
Фрауэнкирхе. Твой оргельконцерт:
один — за сорок патефонных лет.
На съемки изнутри — еврозапрет.
Но на любовь — у нас запрета нет!
Я музыку снимаю наугад,
прикрыв программкой фотоаппарат,
и ходит «Никон» мой, как метроном,
в такт моему дыханью ходуном.
А в витражах запутавшийся свет
идет за партитурой, как мотет.
Вот-вот закаплет дождь, хоть слезы все
в Уральской затерялись полосе...
И был евромайдан. Мариенплац.
И, словно автоматы — клац да клац, —
давил на спуски гаджетов своих
народ честной на фоне местных кирх.
И подле ратуш рынок, как причал,
всю еврозону колой привечал.
И где-то там, в сортире ресторана,
сидела стражем девушка из Ганы
и плакала, мобильник свой включив,
под африканский видеомотив,
и бюст ее не местный ходуном
дыханью в такт ходил, как метроном...
Опять не то... Скажи мне, шпильман Бах,
допустим, ты бы жил в других краях,
в другое время, слушал бы битлов,
«Лед Зеппелин», «Дип Пёрпл» и «квинов»;
стишки кропал бы, изнуряя стол,
и от «Пинк Флойда» к Баху перешел;
читал бы книжки и, дойдя до Манна,
балдел от Леверкюна Адриана;
искал бы смыслы смыслу вопреки
от слова к слову, к строчке от строки;
не зная гармонических грамматик,
блуждал в тумане высших математик;
рехнулся бы от шёнберговских тем,
и вот когда свихнулся бы совсем —
услышал бы ты музыку тогда?..
А я услышал. В том-то и беда.
Я знаю ноты. Я не знаю нот.
Могу из трех собрать один аккорд
и взять их три-четыре в оборот.
Но три аккорда не идут в зачет,
когда ты видишь, грустью обуян,
как плотно нашпигован нотный стан;
когда ошалеваешь в шесть секунд
от слов «секвенция» и «контрапункт».
Что делать мне с твоею си бемоль,
с твоею ля, с твоими до и си?
Зарифмовать поваренную соль
с картошкой и селедкой иваси?..
А две пластинки первые мои
по буквицам внимал я в забытьи.
Пластинки две мои — Шопен и ты —
как исцеление от глухоты.
Чуть позже я едва ли не исчез
в солярисе твоих органных месс,
а вслед за тем едва ли не пропал,
забравшись в твой Ноймейстерский хорал.
А если бы я в веке жил твоем,
меня б ты взял к себе учеником?
Я бегал бы за пивом в магазин
и протирал от пыли клавесин,
и помогал настраивать орган,
а в выходной, конечно, был бы... трезв.
Шучу-шучу, ведь я не пью почти,
по крайней мере, после двадцати.
Ты хмуришься? Тебе пора домой,
в Баххаус свой на улице Мясной?
Там нынче Лютерштрассе, 35.
И кто посмел ее Мясной назвать?!
Там быть должна тринкхалле за углом:
в Германии тринкхалле — каждый дом,
где льются реки брау, а не вайн,
а на закуску — что-нибудь из швайн.
Мы там с тобой однажды посидим:
твой ученик с учителем своим.
Узнав тебя, лакей молодцеватый
поставит нам «Кофейную кантату»...
Ты вновь, любезный Бах, нахмурил брови,
остановив меня на полуслове.
Ну что ж, еще успеем поболтать.
Я помню: Лютерштрассе, 35...
Прощай, мой добрый Бах! Прощай. Прощай.
Забудешь ты, но ты не забывай.
Увидимся еще. Наверняка.
Пока, маэстро Бах! Пока, пока...
Уходит Бах. И белый свет не мил.
Поговорили. Недоговорил.
Ушел. Но продолжают разговор
прелюдия и фуга си минор...
17-19 октября 2015
Любовь и мясо
По мотивам народной мудрости
Любовь, романтика — прикрасы,
а брак — занятье без затей:
выходят замуж — ради мяса,
а женятся — для ради щей!
17 октября 2015
Кузнечик и Сверчок. Почти по Китсу
Не умертвить поэтов от сохи:
рассветные лучи и птичий грай,
студеный ветер и веселый май,
цветы и звезды, дом и лопухи, —
Кузнечик рад всему. Кроит стихи
он из всего на свете, что ни дай:
подземный ад или небесный рай,
любовь или возмездье за грехи.
Не истребить поэтов от станка:
что ни случись — потоп или пожар,
крушение надежд или машин, —
идет стихо-творение Сверчка,
а вместе с ним поет на весь амбар
Кузнечик от зари и до седин.
13 октября 2015
Коэффициент возраста
Когда мне исполнился год (помню, как сейчас), я подумал, лежа в кроватке (надо же: уже тогда — думал!): «Говорят, люди живут целый век, и если сто неимоверно долгих лет поделить на мой крохотный годик, получится ровно 100. Красота: еще жить да жить!» Так у меня стихийным образом сложился коэффициент возраста, математически точно показывающий убывание моего беспредельно длинного века. Правда, таких сложных слов, как «возраст», я тогда еще не знал.
В два года коэффициент уменьшился вдвое, но это меня не остановило: 50 — очень даже ничего. Через год число оказалось дробным, но что с того? Мое тогдашнее троегодие можно было повторить 33,33 раза, а это еще прорва времени! Дальше — меньше. 25 — в четыре года, 20 — в пять лет, 10 — в десять (это меня несколько позабавило: десять раз по десять, то есть все еще впереди). Интересным — в числовом отношении — оказалось и 20-летие, ибо коэффициент возраста (со сложным словом «возраст» я тогда уже был на «ты») уменьшился ровно в 20 раз. Предо мной простиралось светлое будущее, а числовой показатель — пятерка — говорил о том, что я наконец-то стал отличником.
В 25 лет я уже был «хорошистом» — свирепый термин, рожденный тогдашней школой, но нам нравился. Понравился он мне и в мой четвертьвековой юбилей: все-таки не трояк. В 30 лет, впрочем, пришла пора стать троечником, если точнее — три целых тридцать три соточником. Несмотря на дробность, числовой показатель меня вполне удовлетворил. Спустя десять лет умножить сороковник можно было всего лишь на 2,5 раза, и я тогда впервые задумался: стоит ли тянуть до стольника? Коэффициент неумолимо падает, то да се. Впрочем, думать о пенсии было рановато. Еще через десять лет, когда мне по предмету «возраст» поставили твердую «двойку», я уже точно знал: сто лет — это перебор. Делать, однако, было нечего, пришлось жить дальше. Кстати, это был последний приличный коэффициент, полученный мною за «жизнь».
Нынче мой числовой показатель снизился до 1,724137931034483. Вы спросите: зачем такая точность? Странные люди! Мне нынче и одна квадриллионная часть дорога. Ведь не 20 лет, чтобы об этом не задумываться. И даже не 40. Что будет дальше — не ведаю. Разве что коэффициент возраста будет неуклонно стремиться к единице. К каковой он, собственно говоря, стремился с самого начала. Что ж, придется, в конце концов, вспомнить о пенсии. Ведь это же такое счастье — получать деньги ни за что! И до этого счастья еще столько жить...
3 октября 2015
Пушкин и Бродский
«Мне из отечества много стихов присылают.
Я не знаю, как жить. И в стихах моих этого нет.
Из них можно выудить только единственный совет:
быть самим собой».
Иосиф Бродский. Из интервью газете
«Московские новости» (11 октября 1992 г.).
Влиянье Пушкина в поэзии
растворено и там, и тут.
И что вы сами б ни нагрезили,
вас Пушкиным не попрекнут.
Иначе Бродского влияние
подействует на ваш статут.
И вам на пользу не пойдут
чужой крови переливания.
1 октября 2015
Париж. Бессолнечное утро...
Париж. Бессолнечное утро.
Холодный дождь. Сырой мистраль.
В Версале было неуютно,
но ты украсила Версаль!
27 сентября 2015
П. Б. Шелли. Озимандий
Мне путник, воротясь из дальних стран,
рассказывал: «Куски гранитных ног
и лик огромной статуи, чей стан
раздробленный давно ушел в песок,
я видел, и гордыней обуян
был взор тот, и усмешка на губах
вещала, что ваятель был велик,
провидя страсти в каменных сердцах.
И надпись сохранил тот пьедестал:
«Я — Озимандий*, царь царей, достиг
вершины славы, мир завоевал!»
И ничего кругом. Одни куски
колосса прошлых лет, осколки скал,
пустой простор и вечные пески.
25 сентября — 1 октября 2015
Percy Bysshe Shelley (1792-1822)
Ozymandias
I met a traveller from an antique land
Who said: «Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them, on the sand,
Half sunk, a shattered visage lies, whose frown,
And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them and the heart that fed:
And on the pedestal these words appear:
“My name is Ozymandias, king of kings:
Look on my works, ye Mighty, and despair!”
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away».
*47. (1) В десяти стадиях от первых
гробниц, где, по преданию, погребали
наложниц Зевса, говорят, находится
гробница, так называемого, Осимандия. ...
(3) У входа находятся три статуи, каждая из
цельного куска чёрного камня из Сиены,
одна из которых, сидящая, самая большая
из всех в Египте; её нога, если измерить,
достигает семи локтей, а две другие,
стоящие на коленях, справа и слева - его
дочь и мать, достигают размеров первой.
(4) И это достойно похвалы не только за
свои размеры, но и вызывает удивление
мастерством исполнения и особенностью
камня, так как в настолько огромном блоке
не наблюдается ни одной трещины или пятна.
Надпись на ней гласит: "Я царь царей
Осимандий. Если кто-либо пожелает
узнать, сколь велик я был и где покоюсь,
то пусть буден он потрясён одним из моих
трудов".
Диодор Сицилийский. Историческая
библиотека. Книга I.
Мой ангел
Я сто тысяч веков не рождался,
встречи ждал со своею душой.
Терпеливо меня дожидался
самый светлый из ангелов — мой.
А когда я лежал в колыбели,
жизнь свою ни во что не ценя,
сквозь метели звенели свирели:
это ангел баюкал меня.
Вырастал я, о прошлом мечтая,
знать не зная друзей и врагов.
Ангел мой был со мной, защищая
от ножей, от камней, от плевков.
А потом я влюбился беспечно,
отрекаясь от всех и всего.
Ангел мой был со мною, конечно,
только мне было не до него.
Он пытался набить себе цену
и, цепляя словцо за словцо,
все твердил и твердил про измену —
и я ангелу плюнул в лицо.
Говорил я: ты стар и недужен,
все глупее ты день ото дня,
уходи, ты мне больше не нужен.
И мой ангел ушел от меня.
Над его я смеялся слезами,
как он шел, спотыкаясь, пешком,
задевая о землю крылами...
Но с тех пор все пошло кувырком.
Стал я падать и с низких ступенек,
то и дело сбивался с пути,
не добился ни славы, ни денег,
даже счастья не смог обрести.
А когда, после долгих мучений,
заблужденья рассеялся дым,
я готов был упасть на колени
перед ангелом светлым моим.
Я молился ему со слезами,
у него я прощенья просил —
и услышал вдруг под небесами
неземное шуршание крыл.
И с тех пор я доволен судьбою,
на душе воцарился покой,
ведь по-прежнему вместе со мною
самый светлый из ангелов — мой...
18 октября 2014 — 19 сентября 2015
Пьер Луис. Пегас
Жозе Мария Эредиа
Сечёт он прах земной огнём своих копыт,
необычайный Зверь, кого не запрягали
ни человек, ни бог, — и в призрачные дали
на мощных крыльях он таинственно парит.
В короне гривы он, светлей метеорита,
на золоте небес, истаяв, засверкал —
немеркнущей звезды блистающий опал,
как будто Орион, холодной мглой облитый.
Как некогда ручья священного волна,
забившая из скал в былые времена,
питала гордый ум иллюзией пустою,
так и теперь Поэт мечтает в полусне,
что белый жеребец смирён его рукою,
хоть в недоступной тот летает вышине.
16 апреля 2015
Pierre Louÿs (1870-1925)
Pégase
À José Maria de Heredia
De ses quatre pieds purs faisant feu sur le sol,
La Bête chimérique et blanche s’écartèle,
Et son vierge poitrail qu’homme ni dieu n’attelle
S’éploie en un vivace et mystérieux vol.
Il monte, et la criniиre éparse en auréole
Du cheval décroissant fait un astre immortel
Qui resplendit dans l’or du ciel nocturne, tel
Orion scintillant à l’air glacé d’Éole.
Et comme au temps où les esprits libres et beaux
Buvaient au flot sacré jailli sous les sabots
L’illusion des sidérales chevauchées,
Les Poètes en deuil de leurs cultes perdus
Imaginent encor sous leurs mains approchées
L’étalon blanc bondir dans les cieux défendus.
Все опошли'ли демократы...
Все опошли́ли демократы
за исторический момент:
как славно было — император
и как убого — президент...
18 сентября 2015
Выборы
Лето уже мертво.
Осень еще жива.
Выборы. Меньшинство
требует большинства.
Выборы — божество;
сущность его мертва.
Кто не за большинство,
тот против меньшинства.
Выборы — вещество;
сущность его — слова.
Кто не за меньшинство,
тот против большинства.
Выборы. Меньшинство
требует старшинства.
Лето его мертво.
Осень пока жива.
13 сентября 2015
Многоликие пинии, вышедшие из берегов...
Многоликие пинии, вышедшие из берегов,
плавное, гладкое, полусладкое море,
а в глазах твоих столько солнечных светлячков,
сколько песчинок на пляже Линьяно Саббиадоро...
8-9 сентября 2015
Народу нравится
Каждое слово наших вождей — лишнее,
каждое решение — невнятное,
каждое действие — ошибочное.
В целом же — верной дорогой идем, товарищи!
4 сентября 2015
Я виноват перед тобою...
Я виноват перед тобою.
Совсем измучил я тебя.
И ты казнишь меня собою,
мои измены теребя.
Но я, захлебываясь кровью,
шепчу в своей неправоте:
любовь не может быть любовью,
когда она не на кресте.
3 сентября 2015
Мюнхен. Фрауэнкирхе
Печаль слагает гимны в храме
Присноблаженной Госпожи,
а я слежу за витражами,
но не тускнеют витражи.
Я знаю: время на исходе,
спешит пространство на закат,
а в радужном солнцепроводе —
любви и смерти звукоряд.
Священных строчек Аквината
золоторунная струя
мерцает в призме небоската —
O salutaris hostia!
Чудесной жертвы искупленье
срамит отца вселенской лжи,
а в витражах — первосвеченье,
и не тускнеют витражи.
Огонь готической сюиты
сверкает горним хрусталем,
когда вздыхают сталагмиты
органных труб над алтарем.
Смыкают вещие свирели
заветных звуков миражи,
а витражи не потускнели,
не потускнели витражи.
12 августа — 3 сентября 2015
Мюнхен — Фельдкирхен-Вестерхам — Орск
Из теста с фаршем
Из теста с фаршем
времени и бремени
кому на брашно
делаем пельмени мы?
2 сентября 2015
Кусок сыра
Странные эти кулинарные рецепты. Какой ни возьми, вечный припев: поищите что-нибудь в холодильнике, например, забытый кусок сыра, пусть даже засохшего; подойдет любой: пармезан, бри и этот, как его, блин, нечто среднее между мопсом и синдереллой... Точно — моцарелла! Возьмите, мол, моцареллу. А где ее взять? Мое глубокое убеждение: сыры в российских холодильниках не теряются! И не забываются! Я, например, помню о сыре — если он каким-нибудь волшебным образом забредает в наш холодильник — каждую секунду, причем за неделю до того и через неделю после. Когда в наш агрегат по ошибке заглядывает сыр, холодильник недоуменно спрашивает: а кто это? Сыр, угодив к нам, уходит из жизни в полном расцвете сил и здоровья. Кто, интересно знать, дал бы ему засохнуть!
И про бесплатный сыр в мышеловке враки. Разве что олигархи суют в свои мышеловки засохшие пармезан, бри и этого мопса, скрещенного с синдереллой, — моцареллу, прости меня итальянский Господи! Нет, за границей случается и не такое. Помню читал в каком-то русском учебнике английского языка следующий нетипичный для России анекдот. Некий сэр пришел в гости, а из хозяев — никого, кроме маленького мальчика. Гость решил подождать мальчиковых маму с папой, а гостеприимный мальчуган притаранил гостю кусок сыру на чистом английском блюдце. Гость мгновенно слопал сыр и принялся нахваливать маленького хозяина. Дескать, по-настоящему смышленый английский мальчик всегда найдет для гостя что-нибудь в холодильнике. На что смышленый английский пацан вежливо ответил: «Это не из холодильника, сэр. А из мышеловки!» Типичный англичанин. Наш бы до такого не додумался.
А вы говорите: сыр, сыр...
31 июля 2015
Лекарственный коллапс
Сегодня вынес из дому два полных пакета с просроченными лекарственными препаратами. Просто житья от них не стало. Допустим, заболеваешь, потом, предположим, покупаешь снадобья. Становится легче — перестаешь глотать, а остатки оседают где ни попадя. С другой стороны, неукоснительно выполняешь предписания лекаря, скажем, по 1 таблетке 3 раза в вдень в течение 2-х недель, а таблеток (или иной какой гадости) приобретено несколько больше необходимого, примерно штук на 38. Так происходит медикаментозное затоваривание.
У нас пилюли с микстурами находились в 6 (!) местах, включая холодильник, навесной кухонный шкафчик, кухонную тумбочку, ящик в шифоньере, ящик в мебельной стенке плюс снова холодильник, который вроде бы выработал ресурс, но пока еще работает, и его жалко выбрасывать. Пришлось вынести вон зелья, чей срок годности колебался от 2001 г. до апреля-мая 2015 г. Два пакета под завязку — от 5 до 7 кг чистого веса — вместе с подбитым фарфоровым чайником, дожидавшимся своего последнего часа в кухонных недрах.
Подверглись выбросу и не так, чтобы шибко, покоцанные в смысле срока давности витамины. Их можно было бы применить по назначению — что им сделается, витаминам-то! Но вот поди ж ты — в моем головном мозгу застряло рассуждение одного неплохого доктора. После моих восторженных впечатлений о витаминах с женьшенем, помогающим мне каждое утро встречать прохладой, он охладил мой пыл следующим доводом. Дескать, в моем возрасте витамины сногсшибательно сотрудничают не только с нужными клетками организма, но и с ненужными, например, возможными раковыми, помогая им в росте и развитии. Лучше уж, мол, встречать утро, чертыхаясь и ворча по поводу непреднамеренного подъема, нежели неизвестно на кой самому же подкармливать в себе пятую колонну, оппозиционно настроенную к вертикали, горизонтали и диагонали жизнеобеспечения, прихотливо выстроенной моими внутренними органами.
Лекарь — не подумайте чего худого — работал в кожвендиспансере, и я ему поверил как родному терапевту.
31 июля 2015
Направления власти
У власти имеется не только вертикаль, но и горизонтали с диагоналями.
Вертикаль власти — это когда власть нижестоящая смотрит в рот вышестоящей, а вышестоящая открывает рот на нижестоящую.
Горизонталь власти — это когда верховная власть раздает преференции своим родственникам, друзьям, знакомым, родственникам друзей, друзьям знакомых, знакомым родственников, родственникам знакомых, знакомым друзей и друзьям родственников.
Диагональ власти — это когда бенефициары, оседлавшие властную вертикалиь, дозволяют горизонтальным преферентам тырить по оффшорам отжатые колоссальным трудом бенефиции.
31 июля 2015
Пушкин и Аврелий Виктор
Всегда полагал, что «показания Аврелия Виктора», давшие творческий толчок «Египетским ночам» А.С.Пушкина, — чистейший вымысел автора. Ибо кто такой Аврелий Виктор? Секст Аврелий Проперций? Марк Аврелий Антонин? Аврелий Августин Блаженный? Никак нет. Стало быть, выдумал Александр Сергеевич античного писателя и в принципе ничего предосудительного не совершил, если принять во внимание, какие литературные мистификации были в ходу даже в его время. На одну из них, пресловутые «Песни западных славян», от начала и до конца сочиненные П.Мериме (сборник «Гусли», 1827 г.), «купился» сам автор «Египетских ночей», своим блистательным переводом сделав их достоянием русской литературы.
Оказалось — нет. Секст Аврелий Виктор (320-390 гг.) — лицо не вымышленное, но как римский историк и политический деятель давно забытое. Ю.М.Лотман в своей небольшой работе «У истоков сюжета о Клеопатре» пишет: «Источник сюжета о Клеопатре и ее любовниках Пушкин назвал сам, написав на рукописи 1824 г.: «Aurelius Victor». Еще первый исследователь, обративший внимание на этот сюжет, А.И.Малеин, отметил, что интерес Пушкина к столь основательно забытому в его время автору, как Аврелий Виктор, не тривиален: «Аврелий Виктор был всегда известен только записным филологам, и знакомство с ним Пушкина делает ему большую честь».
Однако Лотман обнаруживает и другой источник, несомненно известный Пушкину: это «Эмиль» Ж.-Ж. Руссо. «В третьей книге «Эмиля», — пишет Лотман, — читаем следующее рассуждение: «Аврелий Виктор говорит, что многие мужчины, охваченные любовью, охотно покупали одну лишь ночь Клеопатры ценою жизни. Такая жертва не представляется чем-либо невозможным в опьянении страсти». ... Руссо не цитирует, а лишь пересказывает латинский подлинник, и Пушкин, пораженный страшным величием нарисованной картины, обратился к чтению Аврелия Виктора, вероятно, во время пребывания в Одессе».
Что же сказано в первоисточнике? В последнем отрывке или последней главке за номером LXXXVI неаутеничного, впрочем, сочинения Аврелия Виктора De viris illustribus («О знаменитых людях») сказано следующее: «Клеопатра, дочь царя египтян Птолемея, была изгнана братом своим и в то же время мужем, Птолемеем, у которого хотела отнять царскую власть. Во время гражданской войны она явилась к Цезарю в Александрию и своей красотой и сближением с ним добилась от него царства Птолемея и его смерти. (2) Она была так развратна, что часто проституировала, и обладала такой красотой, что многие мужчины своей смертью платили за обладание ею в течение одной ночи. (3) Впоследствии она объединилась с Антонием и вместе с ним была побеждена. Под видом того, что она несет приношения на его могилу, она вступила в его мавзолей и там умертвила себя при помощи ядовитых змей».
Вот и все. К «Египетским ночам» имеет отношение всего лишь одна строчка из «показаний» Аврелия Виктора. Почему показаний, ведь автор сочинения «О знаменитых людях» под судом не состоял? А вот почему. Пушкин употребил это слово в его исконном значении «Свидетельство, знак (слово, запись и т. п.), по к-рому можно судить о чем-н». И далее по словарю Ушакова: «Показания источников о времени этого события расходятся. Собрать показания древних авторов о чем-н». Стало быть, разобрались и с этим.
Всего одна строчка... Однако не будь ее, не было бы одного из самых потрясающих и совершенных русских стихотворений, вложенных щедрой авторской волей Пушкина в уста безымянного «итальянского художника» и «бедного импровизатора»:
Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир...
Кстати говоря, в замечательном фильме М.А.Швейцера «Маленькие трагедии» Георгий Тараторкин, сыгравший роль Чарского, произносит фамилию римского писателя Виктор с ударением на второй слог, тогда как Википедия предписывает «ударять» на первый. И вообще все двух- и более сложные латинские слова имели ударение либо на втором, либо на третьем слоге от конца.
28 июля 2015
Источники
1. Ю.М.Лотман. У истока сюжета о Клеопатре
2. Sextvs Avrelivs Victor. De viris illvstribvs
3. Аврелий Виктор. О знаменитых людях (пер. В.С.Соколова по изданию «Римские историки IV века». — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1997. — 414 с., илл.
Бессмертные слова
Сравнений перепляс,
метафор жернова,
краесогласья нить
не окунутся в Лету,
но главное для нас —
бессмертные слова
искать и находить
положено поэту.
Однажды отгорит
последний окоем,
прощальная листва
мелькнет перед глазами
и вспыхнет синева
бессмертными словами —
и Бог заговорит
на языке твоем.
26 июля 2015
На день рождения сатирика
Америке не выжить без России,
и тем слова Задорнова ценны,
что — при богатстве их — они тупые,
а мы — при нашей мудрости — бедны.
22 июля 2015
Ассоль
Навек забыла бабушка Ассоль
любви и моря противостоянье,
а в сердце заблудившаяся боль
перетекла в пасьянсы да вязанье.
Устала насмерть матушка Ассоль:
хозяйство, дочь, трактирчик придорожный.
И сколько о любви ни балаболь,
из женихов — бездельник да острожник.
Взлетает к солнцу девушка Ассоль
и наяву, и в мыслях легкокрылых.
Горячечной любви морская соль
растворена в ее мечтах и в жилах.
... Вот в море алый парусник возник.
Все замерли — к которой из троих?
31 мая — 19 июля 2015
Вертикаль
Страна висит на вертикали,
и мы удержимся едва ль,
поскольку все горизонтали
пошли на эту вертикаль.
9 июля 2015
Д.Китс. Дамам, видевшим меня в венце
Что в Мире необъятном мы найдём
прекраснее лаврового венца?
Сияние Луны, чьи три кольца —
три пары губ, смеющихся молчком;
рожденье свежей розы под окном;
дыханье зимородка-пришлеца
над зыблемой волною — нет конца
пустым сравненьям под моим пером!
Что на земле не стоит похвалы?
Апреля слёзы? Мая светлый лик?
Или в июне бабочек узор?
Нет, мне красоты эти не милы, —
но для меня воистину велик
прелестных ваших глаз державный взор.
15-20 июня 2015
John Keats (1795-1821)
To the ladies who saw me crowned
What is there in the universal Earth
More lovely than a wreath from the bay tree?
Haply a halo round the Moon — a glee
Circling from three sweet pair of lips in mirth;
And haply you will say the dewy birth
Of morning roses — rippling tenderly
Spread by the halcyon’s breath upon the sea
But these comparisons are nothing worth.
Then is there nothing in the world so fair?
The silvery tears of April? Youth of May?
Or June that breathes out life for butterflies?
No — none of these can from my favourite bear
Away the palm — yet shall it ever pay
Due reverence to your most sovereign eyes.
Химеры
Любовь, надежда, вера
(après eux le déluge) —
отменные химеры
для наших личных нужд.
А там, за облаками,
химерам места нет,
когда встает над нами
наш якобы рассвет.
18 июня 2015
Некролог
15 июня 2015 года после тяжелой и продолжительной болезни скончался российский футбол. Квалифицированные специалисты диагностировали у больного тяжелую финансовую гипертрофию, хроническую гиподинамию, дистрофию таланта, патологию совести, атрофию чести и достоинства. Российские болельщики выражают соболезнования родным и близким покойного: министру спорта Мутко, бывшим футбольным руководителям Фурсенко и Толстых, бывшим тренерам Хиддинку, Адвокату и Капелло, владельцам и руководителям команд Миллеру, Якунину, Гинеру, Ротенбергу, Федуну, Галицкому, Смородской и другим заинтересованным лицам. Спи с миром, футбол России, нам тебя будет нехватать... или не будет...
15.06.2015
От «Черного квадрата» через «Фонтан» к «Гологамии», или Википедия как источник...
В Фэйсбуке знаменитая русская писательница Татьяна Толстая поведала читателям и почитателям о том, что ее «давнишнее эссе «Квадрат» (про «Черный квадрат» Малевича, «арзамасский ужас» Льва Толстого, да и вообще) вышло в журнале «Нью-Йоркер» в прекрасном переводе Ани Мигдал» (The Square by Tatyana Tolstaya, June 12, 2015). И добавила: «Сто лет квадрату в этом году, между прочим», — на сей раз не посчитав нужным закавычить «квадрат», ведь речь шла о том же «Черном квадрате» того же Малевича.
Я подписан в Фэйсбуке на Татьяну Никитичну с правом комментировать ее посты, каковым дважды и воспользовался. В первый раз я задал совершенно неуместный — детский — вопрос, справедливо оставшийся без ответа: «Можно ли полюбить «Черный квадрат» Малевича?» Во второй раз я решил напомнить автору «Кыси» о знаменитом «Фонтане» Марселя Дюшана и отправился в Википедию с целью узнать, в каком году (я, видите ли, слаб на даты) великий француз выставил свой писсуар в Лувре, снабдив его надписью на французском «R.Mutt» (Р.Дурак). Оказалось, на носу еще один юбилей, ибо в 2017 году вся либерально-демократическая общественность будет торжественно отмечать 100-летие «Фонтана».
В вики-статье, посвященной французскому писсуару, сей шедевр мирового искусства был классифицирован как реди-мейд. Сходив по ссылке, я выяснил, что это — «Ready-made (реди-мэйд, от англ. ready «готовый» и англ. made «сделанный») — техника в разных видах искусства (главным образом — в изобразительном искусстве и в литературе), при которой автор представляет в качестве своего произведения некоторый объект или текст, созданный не им самим и (в отличие от плагиата [неизвестный термин]) не с художественными целями (текст в квадратных скобках — тоже от Википедии — прим. авт.). Только применительно к поэзии в почти идентичном значении используется другой англоязычный термин found poetry («найденная поэзия»); попыток перевода обоих терминов в русском искусствоведении не предпринималось».
Чуть ниже в качестве «обретенной поэзии» был приведен красноречивый пример из творчества поэта Веры Павловой, переписавшей в виде стихотворения «заметку из энциклопедического словаря о гологамии:
Гологамия (греч. holos — полный,
Gamos — брак) — простейший тип
Полового процесса (у некоторых
Зеленых водорослей, низших грибов),
При котором сливаются не половые
Клетки, а целые особи.
— при этом в описании малоизвестного неспециалистам биологического явления выступает метафора любви, подразумевающей полное слияние душ и тел».
Вам это ничего не напоминает? Мне — напоминает... напоминает... нет, не могу, хотя я и не прочь при случае подрезать матку правды.
Далее мне пришел на ум «Дар» Набокова, где он перевел «стихами, чтобы не было так скучно», отрывок из «Святого семейства» самого Карла Маркса:
...ума большого
не надобно, чтобы заметить связь
между ученьем материализма
о прирожденной склонности к добру,
о равенстве способностей людских,
способностей, которые обычно
зовутся умственными, о влияньи
на человека обстоятельств внешних,
о всемогущем опыте, о власти
привычки, воспитанья, о высоком
значении промышленности всей,
о праве нравственном на наслажденье —
и коммунизмом».
Что это получается? Неужели Набоков — первый в мире фаундпоэтрист (фаундпоэтрик)? А что, ничего удивительного: гениальный человек во всем талантлив (а талантливый на все способен — прим. авт.).
На второй мой комментарий Т.Н.Толстая откликнулась незамедлительно: «Аккуратнее считайте», — ибо я ошибся с датами, написав 2107 вместо 2017. Я тут же отреагировал: «Пардон. Очепятка. Поправил. Спасибо, Татьяна Никитична!»
13 июня 2015
Образовательное
Мы знанья обретали поневоле.
Теперь цена образованью — грош.
Отцы и деды обучались в школе,
а дети с внуками — в МОАУ СОШ!
22 января 2014 — 11 июня 2015
Стихи солдата...
Попросили отредактировать подборку стихов о войне. Авторы - в массе своей простые люди, порой не знакомые даже с азами ремесла. Даже хорошие стихи в большом количестве читать немыслимо, а тут... сплошные "раны-ветераны" и "деды-победы". Ну, что прикажете делать с такими, например, строками:
Хранят аллеи имена ребят,
Горят на солнце звезды, якоря.
Уймись, Земля: солдаты пусть поспят,
И в тишине поплачут матеря.
И вдруг... стихи новотройчанина Геннадия Геннадьевича Федорченко, умершего в 1987 г. Публикую, не поправив не единой буквы...
* * *
Мне в жизни крупно повезло:
Прошел войну и жив вернулся.
Как говорят, “смертям назло”, –
Не раз я с ними разминулся.
Из ста один я уцелел
В моем отдельном батальоне.
Сто раз от горя я немел,
Сто раз о смерти я жалел –
Но отставала смерть в погоне.
Прости, отдельный батальон:
Я пережил кошмарный сон,
Я был Победой опьянен,
Я счастлив был, я был влюблен…
Но с каждым годом ночь темней,
И сердце давит все больней,
И смерть стучит своей клюкою –
Вновь предо мной встают друзья,
Моя военная семья,
Чтоб заслонить меня собою.
* * *
Весна. Апрель. Год сорок пятый.
У церкви бой. Земля горит.
А на кресте Христос распятый
Над миром огненным парит.
Внизу, в кровавом океане,
Где все смешалось: мрак и свет –
Друг друга губят христиане,
Забыв божественный завет.
Будь проклят век, огнем объятый,
От зверств своих ты изнемог,
Твой символ – человек распятый
И равнодушный к миру Бог.
Вандзее.
ВОЕННОПЛЕННЫМ
Не испытавший с Родиной разлуки,
Не переживший сорок первый год,
Не разделивший все людские муки,
Нас никогда, пожалуй, не поймет.
Покинутые Родиной своею,
Ее многострадальные сыны,
Мы эти годы жили только ею
И оставались Родине верны.
Нас, истощенных, на работу гнали,
Собаками нас рвали на куски.
Мы каждый день душою умирали
От горечи, позора и тоски.
Но до конца в нас души не убили,
Мы воскресали с каждым новым днем, –
Ведь каждый помнил, что его любили,
И каждый знал, что помнили о нем.
На той земле, где краски полевые,
Где отражает ивушку вода,
Где полюбивший Родину впервые,
Ее забыть не сможет никогда.
* * *
С детства помню присказки эти:
“К урожаю – хороший град”,
“Кто без горя прожил на свете,
Попадет непременно в ад”.
Ну, а я? Человек я грешный.
Но как вспомню судьбу свою:
Я ж прошел через ад кромешный, –
Значит, точно мне быть в раю.
* * *
Война – тяжелая работа.
Ты должен все уметь, солдат.
Твоя вседневная забота
Не только личный автомат.
Ты землекоп и ты – могильщик,
Ты и строитель, и взрывник,
На всех дорогах ты носильщик,
У всех костров ты истопник.
Ты грелся дымом, брился шилом
И мылся талою водой,
Но сам товарищ Ворошилов
Пошел в разведку бы с тобой.
Ты не играл со смертью в прятки,
Но зря себя не подставлял.
Ты с “трехлинейкой” да с “трехрядкой”
Почти полмира прошагал.
Вот так трудился ты без КЗОТа,
За труд не требуя наград.
Война – тяжелая работа,
Ты завершил ее, солдат.
* * *
В том бою жестоком на рассвете
Убит солдат шрапнелью наповал…
Он самым лучшим парнем был на свете,
Он жизнь любил, по дому тосковал…
Мы не пройдем с ним вместе по планете,
Но я в то поле чистое умчусь.
Вдруг слышу, в поле чистом шепчет ветер,
Разносится над степью: “Я вернусь!
Вернусь взглянуть на наши перелески,
Здесь прошагала молодость моя,
Здесь мы сражались стойко, по-гвардейски,
Здесь жизнь и смерть у каждого своя!”
Вернулся он – и стали шире дали,
Где кровью обагрилася земля.
Пришел солдат – и встал на пьедестале
В кругу берез у Вечного огня.
* * *
Неделю дождь в лицо нам хлещет.
Шинелька тяжелей свинца.
И не могу придумать хлеще
Для этой слякоти словца.
Эх! Будь ты проклята, погода!
Ни обсушиться, ни вздремнуть.
И так в любое время года
Пехоте негде прикорнуть.
В окоп влетаем, как в корыто:
Вода по пояс, – в ней лежим.
И не от страха быть убитым –
От гиблой слякоти дрожим.
Эх! Будь ты проклята, погода!
Сухим хотя бы умереть.
И так вот все четыре года:
Глаза в глаза на смерть смотреть…
* * *
Облака, что клубились над нами,
Синевой уж давно унеслись.
Были все мы тогда пацанами,
Свято верили в лучшую жизнь.
С каждой новой травой подрастали
(Скоро грянет военный покос!),
С неба звезд никогда не хватали –
Мы трудиться ходили в колхоз.
Упрекнет нас эпоха едва ли
За мечты и несбыточность грез.
Мы с семнадцати лет воевали,
Выжгли души огонь и мороз.
Проливали мы кровь, но не слезы,
Чтобы плакать другим не пришлось…
Отгремели военные грозы –
Сколько было объятий и слез!
* * *
Придет весна.
Зазеленеют травы,
И в грудь вольется свежий аромат.
Вновь зашумят зеленые дубравы,
Так, как шумели много лет назад.
И все вокруг весельем отзовется,
И отзвенит,
все выплакав, капель.
Гроза над степью с громом пронесется,
Закружит вихрем пыльную метель.
И с новой силой сердце вдруг забьется,
Наметив в мире новые пути.
Но что ушло, назад уж не вернется,
Что потерял, того уж не найти…
Так и живем.
Часов не замечаем.
Легко все оставляем на потом.
Лишь дни рожденья четко отмечаем,
И годы, как друзья, приходят в дом.
А может, как враги?
Разведка боем?
Ну, как, боец, не потерял лица?
На поле жизни
каждый смертный – воин.
Всегда один. До самого конца.
* * *
Как провожаем мы с вокзала
Своих любимых и родных,
Так наша юность провожала
Безусых сверстников моих.
Мы ей пилотками махали,
И огонек горел в груди.
В то время мы еще не знали,
Что ждет нас, глупых, впереди…
Все тот же вечный шум вокзала,
И в белой кипени сады.
Но только юность не встречала
Моих соратников седых.
* * *
С годами ближе и дороже
Все, что у памяти на дне.
И сердце позабыть не может
Тех, кто остался на войне.
Как жили мы? От боя к бою.
И каждый бой – последним был:
Он уводил навек с собою
Людей, которых я любил.
Он тело рвал жестокой болью,
Но душу ранил он сильней.
Мы жили все от боя к бою,
Не день, не два, а сотни дней.
Все, что положено судьбою,
Все исчерпали мы до дна.
Так жили мы – от боя к бою,
Пока не кончилась война.
Прошли года. Но вечной болью
Все тянет память за собой:
И я иду – от боя к бою –
В последний бой, в последний бой…
* * *
Детство унеслось за облаками,
Промелькнуло в голубой дали,
Отсияло радужными снами,
Но душа по-прежнему болит.
Мы беспечной юности не знали.
Все мечты развеяла война.
Мы из детства в зрелость прошагали,
Принимая груз ее сполна.
Нас бросало, комкало, ломало…
Потому-то и болят сердца,
Что досталось в жизни нам немало,
Что прошли свой путь мы до конца.
Впадая в юность...
Не успели мы с Таней пожениться в первый раз (это было в последней четверти прошлого века), как она потребовала джинсы. Или, говорит, продам магнитофон. "Маяк-203" был в те годы для меня абсолютно всем, поэтому пришлось скрепя сердце соглашаться.
Штанами фарцевал в те годы один товарищ, у которого я покупал (по трешке за диск) рок-музыку, писавшуюся им на магнитофон "Акай". Я ему позвонил, он пригласил меня к себе и выложил на диван "Левис" и "Вранглер" (так мы называли эту "фирму" тогда, так называю и теперь). Они были ослепительны. Мне больше глянулся "Левис". Выбрать сам я, естественно, не мог, поэтому попросил разрешения у товарища взять обе пары с собой. Тот милостиво разрешил. Я вышел на улицу. Смеркалось. Говоря точнее, было уже темно, но очень уж хотелось начертать это очаровательное словцо. В целлофановом пакете у меня лежали 500 рублей, а ехать предстояло через полгорода. При моей зарплате в 170 рэ это было довольно рискованно. Трамвай слава Богу еще ходил.
Таня, как истинная королева, была в восхищении. Впрочем, примерить штанцы ей не удалось, поскольку она уже была крепко беременной, так что натянула она их только до пузика. Самое сложное: выбрать одни из двух, и Таня понесла пакет на работу, чтобы испросить совета у сослуживиц и посмотреть, как выглядят джинсы на посторонних попах. Восторгам подруг не было границ, но натянуть на себя американское чудо никому не удалось. Таня выбрала "Левис" и влезла в них сразу же после родов, практически не сказавшихся на ее умопомрачительной фигуре...
В 2006 году я был на Шекспировской конференции в столице. На обратном пути, выйдя из автобуса по приезде в аэропорт, я оглянулся назад и увидел через дорогу магазин. Среди множества вывесок мне в глаза бросилась только одна: "Джинсы". Прямо с чемоданами я направился туда (время позволяло). Там оказался "Левис". Это были мои первые настоящие джинсы. Бельгийские, купленные в 1986 году в той же Москве во время сессии, не в счет. Я уже тогда понимал, что джинсы должны быть либо "Левис", либо никакие.
Второй "Левис" у меня появился в 2012 году, когда Таня поехала в Питер к сыну. Размер оказался не совсем моим, но их удалось поменять вместе с кроссовками, тоже купленными Таней и тоже мне не совсем подошедшими.
Не так давно я выписал через интернет свои третьи джинсы. Я все знаю: фирменный завод "Левис" давно прикрыл лавочку, но даже турецкие или итальянские штаны под этой маркой выглядят превосходно. Курьер, притаранивший посылку, услышав мой тезис "Джинсы должны быть "Левис" или никакие", восхищенно покрутил головой.
Хожу я теперь по городу в своих "Левисах" легендарной 501-й модели. Какой же это, однако, кайф: застегивать не ширпотребовскую молнию, а первородные болты! И как же порой хочется расстегнуть ширинку прямо на улице, чтобы показать их всем! А скоро осень. И в пандан к "Левисам" можно будет надеть кроссовки "Рибок" вьетнамского производства...
Впадаю в юность. Стало быть, детство не за горами.
Кстати говоря, мы с Таней поженились в прошлом году во второй раз после дурацкого пятилетнего развода. На носу годовщина...
4 июня 2015
Пару слов о гениальности
Когда я был главредом, ко мне захаживали поэты разного пола и возраста со своими виршами. Я пробегал их глазами, откладывал в сторону и заводил разговор о поэзии. Часа через полтора-два поэт уходил, чтобы больше никогда в редакции не появиться. Труднее всего было с пенсионерами. Встречались такие, которые, взяв в своей жизни несколько разного рода высот, почему-то решали, что и Пегаса им запросто удастся оседлать. Помню, однажды ко мне в кабинет зашел довольно пожилой, но веселый человек и с порога начал читать мне вирши собственного сочинения. Нечто вроде «я туда пришел, я тебя нашел, а потом ушел» и пр. Я несколько напрягся и с ходу выдал ему примерно такое же с такими же рифмами (сейчас уже вряд ли, но тогда я был значительно моложе). Он раскрыл рот. Потом спросил: «И вы это не печатаете». «Нет», — сказал я. «Почему?» — искренне поразился он. «Потому что это не стихи». Он небось во время застолий поражает родных и знакомых своими талантами, те ахают, говорят: «Тебе печататься надо!» А тут такое с моей стороны отношение. Хороший был мужик. Жалко было его огорчать.
Прошло время. Поэты не убывали. Я выдохся. Переливать из пустого в порожнее в течение одного-двух часов, говоря об одном и том, уже не было сил. И тогда я на манер известного литературного персонажа в ответ на просьбу очередного поэта показать мне свои опусы стал по телефону отвечать так: «А они у вас гениальные?» Обычно отвечали: «Нет». — «Тогда не надо приходить», — говорил я, прощался и клал трубку. «Это жестоко», — заметила мне однажды мой ответсек. «В самый раз, — ответил я, — холодный душ тоже иногда полезен». Возможно, я был неправ. Но поток поэтов со временем иссяк. Впрочем, однажды какой-то паренек, подумав с полминуты, на мой вопрос ответил: «Да, гениальные». — «Тогда приходите!» — сказал я. Но парень не пришел...
2 июня 2015
В.Шекспир. Сонет CXXX
Не солнца свет в очах любви моей;
и на устах кораллов красных нет;
темнее снега масть её грудей;
у проволочных прядей чёрный цвет.
Дамасских роз пунцово-бледный сад
цветами не снабдил её ланит;
и мне любой приятен аромат,
когда у ней дыхание смердит.
Хотя мне по душе её слова,
но музыка звучит куда нежней;
не видел я походки божества —
шаги моей любимой тяжелей.
Но тех она милей, кого хвала
в сравненьях показных оболгала.
W.Shakespeare. Sonnet CXXX
My mistress’ eyes are nothing like the sun;
Coral is far more red than her lips’ red;
If snow be white, why then her breasts are dun;
If hairs be wires, black wires grow on her head.
I have seen roses damask’d, red and white,
But no such roses see I in her cheeks;
And in some perfumes is there more delight
Than in the breath that from my mistress reeks.
I love to hear her speak, yet well I know
That music hath a far more pleasing sound;
I grant I never saw a goddess go;
My mistress, when she walks, treads on the ground:
And yet, by heaven, I think my love as rare
As any she belied with false compare.
Чтобы быть счастливым...
Чтобы быть счастливым, надо как минимум перестать спасать мир.
14 мая 2015
На победу «Барселоны» в противостоянии с «Баварией»
Сама с собою билась во поле
одна команда за финал:
оригинал сражался с копией
и победил оригинал.
13 мая 2015
Семейное счастье
Моя жена души во мне не чает:
и в будний день, и даже в выходной
из магазина сумки мной таскает,
а иногда еду готовит мной.
8 мая 2015
Список Ротшильда
Размышлений не счесть
о концлагерях, гетто:
список Шиндлера есть,
списка Ротшильда нету...
8 мая 2015
Русская поэзия. 19 век (c комментариями)
Люблю я, братцы, с утреца,
еще до первого окурка
и до умытого лица,
открыть балладу полутурка1;
а после сих блаженных строк
под флером утреннего глянца
принять язвительный стишок
сердитого полуирландца2;
а днем остановить свой взгляд
на синей сфере небосклона
и тут же рухнуть напропад
в живые строфы окторона3;
а ввечеру, уняв бедлам
непрошенных телепосланцев,
внимать заоблачным мирам
потомка доблестных шотландцев4;
а на ночь, перед самым сном,
укрывшись пледом потеплее,
себя баюкать миражом
усталого полуеврея5.
28 апреля 2014
Комментарии
1 В.А. Жуковский.
Его матушкой была
пленная турчанка Сальха,
подаренная его батюшке А.И. Бунину.
Василия Андреевича, ставшего плодом
этой незаконной связи,
по просьбе Бунина, усыновил
живший в имении бедный
белорусский дворянин А.Г. Жуковский.
2 П.А. Вяземский.
Его матушкой была
ирландка Дженни О’Рейли,
на которой женился
его батюшка А.И. Вяземский.
Для Д. О’Рейли это был третий брак.
3 А.С. Пушкин. Его прапрадедом
был "арап Петра великого"
эфиоп Ганнибал. Александр Сергеевич
был эфиопом (негром)
на 1/8 часть (октороном).
4 М.Ю. Лермонтов.
Его предком был
поручик польской армии
шотландец Георг (Джордж) Лермонт
(ок 1596-1633), взятый в плен
русскими при захвате крепости Белая.
После чего Г. Лермонт поступил
на службу к царю Михаилу Фёдоровичу.
Михаил Юрьевич знал об этом,
но ему нравилось считать себя
потомком полумифического
шотландского барда Томаса Лермонта.
В 2007 году одна британская
организация пригласила потомков
Лермонта и Лермонтовых пройти
экспертизу по ДНК, дабы определить
достоверность родства.
Чем закончилось сия затея,
мне неизвестно.
5 А.А. Фет. Его батюшкой был
Иоганн-Петер-Карл-Вильгельм Фет (Фёт);
матушкой - Шарлотта-Елизавета Беккер.
Воспитывал Фета его отчим А.Н. Шеншин.
По слухам, Афанасий Афанасьевич
имел еврейские корни, весьма тяготился
своим происхождением, а бумагу,
раскрывающую все тайны,
велел похоронить вместе с собой.
Русская поэзия. 19 век
Люблю я, братцы, с утреца,
еще до первого окурка
и до умытого лица,
открыть балладу полутурка;
а после сих блаженных строк
под флером утреннего глянца
принять язвительный стишок
сердитого полуирландца;
а днем остановить свой взгляд
на синей сфере небосклона
и тут же рухнуть напропад
в живые строфы окторона;
а ввечеру, уняв бедлам
непрошенных телепосланцев,
внимать заоблачным мирам
потомка доблестных шотландцев;
а на ночь, перед самым сном,
укрывшись пледом потеплее,
себя баюкать миражом
усталого полуеврея.
28 апреля 2014
Господа поэты, я удивлен.
Вот уж не ожидал, что мой
незамысловатый стишок
не будет вами понят.
Неужели мне нужно было
сделать примечания?
День и ночь строчит пиит...
Христос воскрес. А вы боялись.
Д. Быков. Пасхальное
Но в ту весну Христос не воскресал.
М. Волошин. Красная Пасха
День и ночь строчит пиит,
потому что есть кредит,
потому что для работы,
потому что не болит.
Не болит, не ноет грудь,
но витии не вздремнуть:
еженощно измышляет,
как лягнуть кого-нибудь.
Гонит он свою струю
под стену, известно чью:
надо же отлить куда-то
гуглецистику свою.
Ну, а может, тут любовь?
Сколько ведь не суесловь,
но она ведь не картошка,
не петрушка, не морковь,
не редис, не пастернак,
не иной какой-то злак.
Вот поэт и не ложится,
как последний Пастернак.
Вирш за виршем гонит он,
потому что он влюблен,
а объект не замечает,
что извелся виршегон.
Он вещает там и тут,
но объект на редкость крут:
может повести ресницей —
орден к полднику скуют.
А пойдет иная нить —
может часом зашибить.
Между тем не замечает
поэтическую прыть.
Может, на какой-то срок
схоронить айпад в сапог?
Может, заодно с народом
побезмолствовать чуток?
Но молчать никак нельзя, —
у пиита есть друзья.
И они талант имеют
словонедержания.
Не майдайнщики оне,
здесь майданы не в цене.
Бульвардье они всего лишь
в нашей русской стороне.
Замолчишь — пинков под зад
надают, забьют в набат.
Будешь век торчать в набате,
коль пинками угостят.
Знать, поэт и гражданин
сам себе не господин
и орешки не простые
будет щелкать до седин.
Вот он вирши и строчит,
недолюбленный пиит.
От любви еще не помер
ни единый индивид.
19-20 апреля 2015
О критиках
Бывают четыре разновидности критиков.
Первая. Пишут хорошо о хорошем. Таковых большинство, ибо на признанных шедеврах можно сделать карьеру. Прикасаясь к хорошему, как бы и сам становишься хорошим.
Вторая. Пишут хорошо о плохом. Практически совпадает с первой. Даже у великих случаются неудачи, критики этого не признают, ибо, по их мнению, у хороших не может быть плохого в принципе.
Третья. Пишут плохо о хорошем. Таковых не слишком много, ибо, замечая недостатки у великих, поневоле прослывешь зоилом. А кому оно надо?
Четвертая. Пишут плохо о плохом. Таковых практически не наблюдается, ибо плохое говорит само за себя. Критик, все же вступающий на это поприще, несомненный зоил.
Попадается и пятая разновидность: гениальные критики. Их участь не отличается от участи прочих гениев.
Все четыре разновидности критиков могут писать что угодно о чем угодно и как угодно в силу своей партийной принадлежности. Особенно когда речь идет о современности.
Несвободна от этого и пятая разновидность.
19 апреля 2015
Сказ о том, как брат Никита и брат Андрей у курочки Рябы миллиард просили
Жили-были два брата, Андрей и Никита. Родились они в дворянском гнезде. Их первым учителем был папа. Папа входил в ближний круг сперва одного вождя, потом другого, потом третьего, потом четвертого, потом умер и, вероятно, вошел в один из девяти иных кругов, разумеется, ближних.
Первый брат был чужой среди своих, поэтому принял мамину фамилию; второй брат был свой среди чужих, поэтому носил фамилию отца. Долго ли коротко ли, надоело им за просто так идти-шагать по Москве, принялись снимать кино, каждый — свое. Стали известны на весь мир, прославились на всю Россию, постарели, погрузнели и, утомленные солнцем софитов, решили с прибылью завершить свою творческую одиссею.
Думали они, думали целых пять вечеров, раз двенадцать все рассчитали и надумали заняться столовским бизнесом. Дескать, будем кормить Асю Клячину, которая любила, да так и не вышла замуж, почтальона Тряпицына с его белыми ночами, дядю Ваню, возлюбленных Марии, а там, глядишь, еще и Танго и Кэш, Гомер и Эдди, Люмьер и компания бросят свой Макдональдс и к ним, на территорию любви кулинарной, забредут.
Своих денежек братьям было жалко, поэтому порешили попросить миллиард у курочки Рябы. Курочкой Рябой для них, еще со времен папы, был очередной вождь. Первый вообще был рябой, так что все в кон. Сами братаны до этого додумались или раба любви по имени Юля, супруга брата Андрея, их надоумила, неизвестно. Отправились они на предстояние в цитадель вождя, чтобы поговорить с ним без свидетелей.
Однако вместо рублевого глянца получили братья полный обломов. Цитадель — это ведь не дом дураков. У вас что, велел передать им вождь, солнечный удар? Вы же вроде стыдливые люди. Садились бы вы в свой поезд-беглец, пока я добрый. Разве не чуете: тут сибириадой пахнет? В общем, не вышел дуэт у солистов, немереные финансы спели им романс о влюбленных, ибо отшил щелкунчиков Крысиный Король.
Главное дело: один брат Короля любит, облизал со всех сторон пятьдесят пять раз; другой брат Короля не жалует, даже критикует. А миллиард на пропитание пошли просить оба. Впрочем, ничего удивительного. Родня.
11 апреля 2015
Асса Советская и право первой ночи
Асса Советская
Жена расстраивается, что не купила легкую курточку к весеннему сезону. Все орские магазины объездила - ничего не нашла. Решил ей помочь, отыскал в сети соответствующие торговые точки в соседнем Новотроицке, начал выписывать контактные данные. На одной бумажке записал: Асса (магазин), Советская (улица) и телефон. Через пару часов слышу от Тани грозное: "Кто такая, эта Асса Советская? А? Да еще с телефоном!"
8 апреля 2015
Право первой ночи
Купили две пуховые подушки. Сперва одну, через некоторое время другую. Обе пришлось "обкатывать" мне, потому что, сказала Таня, мне как мужчине предоставляется право первой ночи!
10 апреля 2015
Наследственность
Усыновил ребенка в добрый час
самодержавный повелитель,
и мальчику потом не раз
рассказывал его учитель
преданье древнее одно
о том, как жил давным-давно
сын короля и королевы;
о том, как королевский брат
его родителям дал яд;
как, чуть не заболев от гнева,
племянник дяде отомстил,
а перед этим умертвил
шпионившего у дверей
отца возлюбленной своей;
как та сошла с ума от горя
и вскоре утонула в море,
успев, однако, разрешиться
от бремени ребенком принца;
как брат ее с отцом младенца,
любившие друг друга с детства,
друг друга ранили в бою
отравленной рапирою;
как призрак мальчику предстал
и все, как было, рассказал...
26 октября 1990; 28 марта 2015
Бьют нас, бьют нас, бьют, а мы мельчаем...
Бьют нас, бьют нас, бьют, а мы мельчаем.
Скоро нас не различишь.
Зарастет иван-да-марья-чаем
многоглавый схимнический крыж.
Скоро солнца желтоглазый камень
вспыхнет меж глазницами кремля.
И родит многоочитый пламень
ослепленная земля.
16 марта 2015
Поэту графоману
Каких поэтов только нет!
Но случай твой универсальный.
Пусть ты бездарен как поэт,
но графоман ты гениальный.
13 марта 2015
Эмигранты
Родиться, например, в Одессе,
учиться, скажем, в Ленинграде,
а нынче города и веси
объехать просвещенья ради.
В Москве найти себе работу,
живя, допустим, в Йокогаме,
зимой отправиться в Лесото,
а летом побывать в Панаме.
В фэйсбуке хаять дни былые,
со всех и вся срывать личину,
во всем винить одну Россию,
переживать за Украину.
Пылать негодованьем, крыжа
инакомыслящее слово,
и меж Каиром и Парижем
скорбеть о гибели Немцова.
1 марта 2015
Бродит по комнате тигр саблезубый...
Бродит по комнате тигр саблезубый,
в клетке чирикает птеродактиль,
я ж, очарован тоской сугубой,
в руки беру электронный дактиль.
Чайник посвистывает в пещере,
бьются о форточку телепророки,
я же слагаю свои химеры
мирно сопящей питекантропке.
24 февраля 2015
Пишется сплошная околесица...
Александру Измалкину
Пишется сплошная околесица:
нет ни ангела в ней, ни черта.
Потому и хочется повеситься
и не на бумаге, а с листа.
Но стишков творение летальное
для поэта — звездный аттестат,
потому что Тот, Кто видит тайное,
за прекрасный замысел воздаст!
23 февраля 2015
Ю. Ли-Гамильтон. Химеры Прометея
I
Когда на содрогнувшийся Кавказ
бог изливает ярости фиал,
перуны мечет в каждый перевал,
ища Титана; и свирепый глас
громов пленённых пробивает лаз
в небесной тверди; и внезапный шквал
поёт свои пеаны между скал, —
стон испускает Прометей тотчас.
И следом, заглушая ураган,
несётся крик такой больной души,
исполненной таких жестоких ран,
и раздаётся хохот из глуши,
такой смертельной мукой обуян,
что ангелы дрожат в ночной тиши.
21-22 октября 2014
II
Невидим Прометей. Но по ночам,
когда от молний вспыхивает бор
между уступами Кавказских гор,
и пламя бьёт с высот по ледникам,
взметая снег багровый к облакам,
и из ущелий рвётся на простор
испуганных орлов визжащий хор,
тогда назло взбешённым небесам
там, на горящем кряже, предстаёт
Титана тень в кипящей полумгле,
и вновь, как если б годы не прошли,
он, дерзкий взор вперяя в небосвод,
грозит рукой, прикованной к скале,
Зиждителю уродливой земли.
22-23 октября 2014
Eugene Lee-Hamilton (1845-1907)
Promethean fancies
I
When on to shuddering Caucasus God pours
The phials of his fury hoarded long,
Plunging in each abyss his fiery prong
As if to find a Titan; when loud roars
The imprisoned thunder groping for the doors
Of never-ending gorges; when, among
The desperate pines, Storm howls his battle song —
Then wakes Prometheus, and his voice upsoars.
Yea, when the midnight tempest hurries past,
There sounds within its wail a wilder wail
Than that which tells the anguish of the blast;
And when the thunder thunders down the gale,
A laugh within its laugh tells woe so vast
That God’s own angels in the darkness quail.
II
Prometheus — none may see him. But at night,
When heaven’s bolt has made some forest flare
On Caucasus, and when the broad red glare
Flushes from crag to crag at infinite height,
Staining the snow, or running ruby-bright
Along the myriad glacier-crests to scare
The screaming eagles out of black chasms, where,
But half dislodged, the dark still grapples tight:
Then on some lurid monstrous wall of rock
The Titan’s shadow suddenly appears
Gigantic, flickering, vague; and, storm-unfurled,
Seems still to brave, with hand that dim chains lock
Midway in the unendingness of years,
The Author of the miscreated world.
Любовь и антисемитизм
Если любимая девушка изменила вам с евреем, пойдите в туалет и займитесь там антисемитизмом.
____________________________________________
Это афоризм моего друга, безвременно ушедшего талантливого поэта-пародиста Игоря Кореня. Умер он довольно давно, а нынче почему-то вспомнилось...
Те же бесы
Истомилась мостовая,
оступаясь по холмам,
потому что вьюга злая,
заблажила сквозь туман.
Сыплет стылые кошмары
с перестуженных полей
в перетруженные фары
перепуганных зверей.
Оснежённая рулетка,
тоже русская поди:
ни разметки, ни разведки,
на запретки впереди.
И, бросаясь под колеса,
полоса за полосой,
бесы россыпью белесой
сеют смерть на мостовой.
7-14 февраля 2015
Судьба мыла
Немало мыло терпит мук,
перемывая наши лица,
поскольку от нечистых рук
ему вовеки не отмыться.
11-13 февраля 2015
Полталанта до бессмертья
«Вам полталанта не хватает до бессмертья —
хотите верьте мне, хотите мне не верьте.
Вас часто приглашают выступать в концерте,
но полталанта не хватает для бессмертья».
«Вам полталанта не хватает до бессмертья.
Пусть гонорары присылают вам в конверте,
но вы бессмертье гонорарами не мерьте.
Вам даже смерти б не хватило для бессмертья».
2-3 февраля 2015
Р. Фрост. Зимний рай
Ольшаник на болоте — зимний сад,
где зайцы к солнцу прыгнуть норовят,
как будто это рай, и в том краю
в снегу деревья дремлют, как в раю.
Чуть-чуть повыше поднимает нас
по-над землею этот белый наст,
чуть ближе к небесам над головой
и прошлогодней рдяной бузиной.
Чуть выше поднимает и зверька
объесть кору у яблони-дичка
и охватить хитро ствол деревца
подобием годичного кольца.
В эдеме ни любви нет, ни семей:
здесь птицы зимней стайкой меж ветвей
глядят на почки, изучая впрок,
что будет в каждой — лист или цветок.
Но стукнет лес пернатым молотком —
и в два часа эдем пойдет на слом.
Зимою жизнь настолько не в цене,
что вряд ли стоит помнить о весне.
30-31 января 2015
Robert Frost (1874 — 1963)
A Winter Eden
A winter garden in an alder swamp,
Where conies now come out to sun and romp,
As near a paradise as it can be
And not melt snow or start a dormant tree.
It lifts existence on a plane of snow
One level higher than the earth below,
One level nearer heaven overhead,
And last year’s berries shining scarlet red.
It lifts a gaunt luxuriating beast
Where he can stretch and hold his highest feat
On some wild apple tree’s young tender bark,
What well may prove the year’s high girdle mark.
So near to paradise all pairing ends:
Here loveless birds now flock as winter friends,
Content with bud-inspecting. They presume
To say which buds are leaf and which are bloom.
A feather-hammer gives a double knock.
This Eden day is done at two o’clock.
An hour of winter day might seem too short
To make it worth life’s while to wake and sport.
Чтоб он сгорел!
Банк загорелся — все в недоуменье:
никто на помощь банку не спешит.
Пожарных не пускает населенье:
— Пусть банк горит — погасится кредит!
30 января 2014
Различий половых в искусстве нет...
Различий половых в искусстве нет,
но иногда встречаются фемины:
стремятся описать весь белый свет,
а все выходит монолог вагины*.
31 августа 2014
*Ив Энцлер. Монологи вагины (2001 г.)
Света нет...
Моей Тане
Света нет. Света нет.
Но еще светло в квартире,
потому что в целом мире
не иссяк заветный свет.
Света нет. Но есть свеча.
И по стенам, словно тени,
побегут стихотворенья
от неяркого луча.
Света нет. Но не грусти:
свет любви неугасимой
для тебя одной, любимой,
я держу в своей горсти.
Света нет. Но за окном
появился свет небесный
и осыпал, бестелесный,
нас с тобою серебром.
Света нет. Света нет.
Но светло у нас в квартире.
Было бы темнее в мире,
если бы не наш рассвет.
22-23 января 2015
Пожелтела трава...
Пожелтела трава,
пожелтела листва,
полиняли веселые краски.
И полуденный зной
отдает желтизной.
Пожелтели любимые глазки.
Желтых стен неуют,
желтый неба лоскут,
желтых дней пожелтевшие даты.
Желтолицый закат
и желтеющий взгляд
в желтых окнах больничной палаты.
Я брожу сам не свой
по желткам мостовой,
и шаги отражаются глухо...
То не осень пришла,
желтизну пролила, —
просто лето болеет желтухой...
1982
Диалог с олигархом у новогодней елки
— Что происходит в России? — А просто труба.
— Просто труба, полагаете вы? — Полагаю.
Я ведь и сам к ней давненько уже припадаю,
но у владельца трубы повредилась резьба.
— Что же за всем этим будет? — А будет туман.
— Будет туман, вы считаете? — Да, я считаю.
Я ведь давненько туману и сам напускаю,
словно пророк, городя за обманом обман.
— Чем же все это окончится? — Будет война.
— Будет война, вы уверены? — Да, я уверен.
Сами вы знаете: наш аппетит непомерен:
мы убиваем страну от зари дотемна.
— Что же из этого следует? — Следует жить,
даже когда государство к развалу стремится.
— Вы полагаете все это будет валиться?
— Я полагаю, что надо отсюда валить.
Надо валить, ибо сколько б страну ни доить,
это надолго — её кабала и опала.
Так разрешите же мне накануне аврала
в чартере место, сударыня, вам предложить.
Виски, шампанское, бри с трюфелями внутри,
супчик кокосовый вкусен до невероятья!
Место за вами — снимайте, сударыня, платье,
и раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...
10 января 2014
© Избранное ПП
Песнь о национальной идее
Шукают все кому не лень,
о благе россиян радея,
мозги свернувши набекрень,
национальную идею.
И референт, и бизнесмен,
и дистрибьютор, и чиновник
мечтают нас поднять с колен,
чтобы поставить поудобней.
И каждый мелет языком
о диспозиции локальной,
но каждый первый незнаком
с идеею национальной.
Когда бы ведали они,
что, если заглянуть в мага́зин1,
то нацидеи2 искони
на каждой полке — словно грязи.
А понимающий народ,
который зря не точит лясы,
по полкило ее берет
иль половину этой массы.
Конья́ки3, граппы, вискари,
по крайней мере, не слабее,
но кто там что ни говори,
в них нету никакой идеи.
Когда ж у нас плешивый Herr4
давал идею на талоны,
то разнесли СССР,
хоть были против миллионы.
И мусульманин, и еврей,
и друг степей, когда-то дикий,
все нагрузились до бровей
идеей нашей белоликой.
Есть и у нас иная прыть,
мы ничему не кажем дули:
мы можем салом закусить,
хватив «07» «Напареули».
Однако, ежели принять
на грудь стакан идеи нашей,
не сможет никакая дрянь5
именовать Россию Рашей!
И даже тот, кто тянет в рот
«Тенуте Солета Киянос6»,
порой с устатку шибанет
среди своих по сотне на нос.
И что ему тогда Давос,
что этот Брисбен кенгуриный!
Замочит он любой вопрос,
шарахнув трижды по единой.
И дивный новый русский дом
восстанет, словно Галатея,
а жирный западный кондом
помрет от зависти шизея7.
А то ведь «Русь — жена моя», —
сказал поэт на всю округу,
но если сил нет ни черта8,
то незачем винить супругу.
А тут и силы вроде есть
и деньги, пусть и в оффземшаре9,
а главное — идей не счесть,
хоть все и в крупном перегаре.
Пусть не сложился коммунизм
(видать, идеи не хватало),
но гадский империализм
ужо получит по сусалам!
Ужо похерим на века
мы доу-джонсовскую моську,
ужо посмотрим свысока
на бивалютную авоську.
Россия станет как ковчег
среди вселенского потопа,
а каждый русский имярек
не скажет: «Наше дело — жопа10!»
Поэты, сбегав на Парнас,
о нашей славе сложат руны...
На добрый пир и в добрый час
зовут нейлоновые струны!
5-6 января 2014
Примечания
1. Неверное ударение не выражает неграмотности автора.
2. Сложносокращенное слово выражает умение автора пользоваться сложносокращенными словами.
3. Смена ударения выражает уважение автора к великому кинорежиссеру Э. Рязанову.
4. Иностранное слово выражает языковую осведомленность автора.
5, 8. Отсутствие рифмы выражает законопослушность автора.
6. Зарубежные слова выражают умение автора гуглить интернет.
7. Отсутствие знаков препинание в строке выражает сомнения автора.
9. Неологизм что-то выражает.
10. Грубое слово выражает не более того, что оно выражает.
Э.Спенсер. Аморетти. Сонет 62
Уставший старый год закончил бег,
за ним в дорогу вышел новый год:
суля покой и радость мирных нег,
он ясным утром набирает ход.
И мы, устав от прежних непогод,
настроим жизнь свою на новый лад,
былых грехов покинем хоровод,
прервем ошибок бесконечный ряд.
И новогодней радости возврат
лучами хмурый мир зальет тотчас,
и вместо бурь, что лик его язвят,
сиянье красоты утешит нас.
И ты, любовь, уйдя от старых бед,
восторгам новым передай привет.
2-3, 9 января 2015
Edmund Spenser (1552-1599)
Amoretti. Sonnet 62
The weary year his race now having run,
The new begins his compassed course anew:
With show of morning mild he hath begun,
Betokening peace and plenty to ensue.
So let us, which this change of weather view,
Change eke our minds and former lives amend,
The old year’s sins fore-past let us eschew,
And fly the faults with which we did offend.
Then shall the new year’s joy forth freshly send,
Into the glooming world his gladsome ray:
And all these storms which now his beauty blend,
Shall turn to calms and timely clear away.
So likewise love cheer you your heavy spright,
And change old year’s annoy to new delight.
Д. Донн. Размышление 17
Возможно, тот, по ком звонит сей колокол, очень болен и поэтому не знает, что колокол звонит по нем; и возможно, я чувствую себя значительно лучше, чем на самом деле, а мое окружение видит мое состояние и понимает, что колокол звонит по мне, тогда как я этого не знаю. Наша церковь католическая, вселенская, поэтому ее воздействие, все, что она делает, распространяется на всех. Когда она крестит ребенка, этот обряд касается меня, ибо этот ребенок таким образом соединяется с тем телом, которое руководит также и мною, прививает ребенка к тому телу, членом которого являюсь и я. И когда она хоронит человека, этот обряд касается меня: у всего человечества имеется один автор, и оно является одной книгой; когда один человек умирает, соответствующую главу не вырывают из этой книги, но переводят на лучший язык; и каждая часть также будет переведена; Бог держит на службе нескольких переводчиков: иные части книги переводятся возрастом, иные — болезнью, иные — войной, иные — правосудием, но Божья рука ощущается в каждом переводе, и Его рука снова переплетает все наши разрозненные страницы для той библиотеки, где каждая книга будет открыта любой другой. Поэтому, как сей колокол, зовущий на проповедь, звонит не только для проповедника, но и для призвания паствы, так сей колокол звонит для всех нас; и тем более — для меня, который в силу своей болезни довольно близко находится у тех дверей.
Прежде постоянно спорили по вопросу (в котором смешались благочестие и достоинство, культ и уважение), который из монашеских орденов должен первым звонить к заутрене; и было определено, что первыми звонят пробудившиеся раньше других. Если мы правильно понимаем значение того колокола, призывающего нас к вечерней молитве, мы были бы счастливы причаститься ему, встав пораньше, — на том основании, на каком он звонил бы для нас так же, как и для того, кто причастился ему на самом деле. Колокол действительно звонит по тем, кто слышит его, и хотя звон порой прерывается, все же с той минуты, когда он возобновляется, слышащий его соединяется с Богом. Кто не поднимет свой взор к солнцу, когда оно восходит? и кто отводит свой взор от кометы, когда та вспыхивает? Кто не склонит своего слуха к колоколу, по какому бы поводу тот ни звонил? и кто может утишить звон того колокола, освящающего уход некоторой части нас самих из этого мира?
Ни один человек не является островом, сам по себе; каждый человек — часть материка, часть целого. Если один кусок суши смоет море, Европа станет меньше, и так же произойдет, если будут смыты мыс или усадьба друга твоего или твоя собственная: смерть любого человека умаляет и меня, ибо я включен во все человечество, и поэтому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол; он звонит по тебе.
Никто не может счесть это желанием пострадать или желанием пострадать за другого, словно нам не хватает собственных страданий, и мы должны взять на себя больше из соседнего дома, принимая на себя страдания наших соседей. Поистине это была бы простительная жадность, поступай мы именно так, ибо несчастье — сокровище, и у редкого человека оно имеется в избытке. Ни у одного человека нет достаточно несчастья, поспевшего и вызревшего в нем для того, чтобы стать угодным Богу несчастьем. Если человек понесет сокровище в золотом слитке или песке и не будет иметь при этом разменной монеты, то своим сокровищем он ни за что не сможет заплатить в дороге. Горе — это сокровище по сути своей, но оно не разменные монеты для повседневного использования, хотя благодаря ему мы становимся ближе и ближе к нашему дому — небесам. Иной человек также может быть больным и смертельно больным, и беда его будет находиться в утробе его, как золото в копях, но не будет ему от этого никакой пользы; и только этот колокол, говорящий мне о его несчастье, находит и передает то золото мне: если при таком рассмотрении чуждой мне опасности я погружаюсь в размышления о грозящей мне, то тем самым спасаю себя, обратившись к моему Богу, являющемуся нашим единственным спасителем.
29-30 декабря 2014; 9 января 2015
John Donne (1572-1631)
XVII. Meditation
Perchance he for whom this bell tolls may be so ill, as that he knows not it tolls for him; and perchance I may think myself so much better than I am, as that they who are about me, and see my state, may have caused it to toll for me, and I know not that. The church is Catholic, universal, so are all her actions; all that she does belongs to all. When she baptizes a child, that action concerns me; for that child is thereby connected to that body which is my head too, and ingrafted into that body whereof I am a member. And when she buries a man, that action concerns me: all mankind is of one author, and is one volume; when one man dies, one chapter is not torn out of the book, but translated into a better language; and every chapter must be so translated; God employs several translators; some pieces are translated by age, some by sickness, some by war, some by justice; but God's hand is in every translation, and his hand shall bind up all our scattered leaves again for that library where every book shall lie open to one another. As therefore the bell that rings to a sermon calls not upon the preacher only, but upon the congregation to come, so this bell calls us all; but how much more me, who am brought so near the door by this sickness.
There was a contention as far as a suit (in which both piety and dignity, religion and estimation, were mingled), which of the religious orders should ring to prayers first in the morning; and it was determined, that they should ring first that rose earliest. If we understand aright the dignity of this bell that tolls for our evening prayer, we would be glad to make it ours by rising early, in that application, that it might be ours as well as his, whose indeed it is. The bell doth toll for him that thinks it doth; and though it intermit again, yet from that minute that that occasion wrought upon him, he is united to God. Who casts not up his eye to the sun when it rises? but who takes off his eye from a comet when that breaks out? Who bends not his ear to any bell which upon any occasion rings? but who can remove it from that bell which is passing a piece of himself out of this world?
No man is an island, entire of itself; every man is a piece of the continent, a part of the main. If a clod be washed away by the sea, Europe is the less, as well as if a promontory were, as well as if a manor of thy friend's or of thine own were: any man's death diminishes me, because I am involved in mankind, and therefore never send to know for whom the bells tolls; it tolls for thee.
Neither can we call this a begging of misery, or a borrowing of misery, as though we were not miserable enough of ourselves, but must fetch in more from the next house, in taking upon us the misery of our neighbours. Truly it were an excusable covetousness if we did, for affliction is a treasure, and scarce any man hath enough of it. No man hath affliction enough that is not matured and ripened by and made fit for God by that affliction. If a man carry treasure in bullion, or in a wedge of gold, and have none coined into current money, his treasure will not defray him as he travels. Tribulation is treasure in the nature of it, but it is not current money in the use of it, except we get nearer and nearer our home, heaven, by it. Another man may be sick too, and sick to death, and this affliction may lie in his bowels, as gold in a mine, and be of no use to him; but this bell, that tells me of his affliction, digs out and applies that gold to me: if by this consideration of another's danger I take mine own into contemplation, and so secure myself, by making my recourse to my God, who is our only security.
1624
А. Теннисон. Рождественские колокола
Уходящему году посвящается
Суровые колокола,
гоните уходящий год;
пусть эта ночь его убьет,
поглотит — ледяная мгла.
Гоните старый год взашей,
зовите новый — сквозь буран;
гоните старческий обман,
зовите правду новых дней.
Зовите совесть в каждый дом,
гоните горечь и нужду;
гоните вечную вражду
меж бедняком и богачом.
Гоните зло былых времен:
междоусобную войну;
зовите жизни новизну,
где святы честность и закон.
Гоните ложь гнилых основ,
желанья, хлопоты, грехи;
гоните все мои стихи,
зовите молодых певцов.
Гоните чванства мишуру,
людскую злость и клевету;
зовите честь и простоту
любовь к порядку и добру.
Гоните срам старинных бед
и мерзость золотых оков,
гоните войн столетних зов;
зовите мир на сотни лет.
Зовите храбрых, что спроста
щедры и сердцем, и рукой;
гоните тьму судьбы земной,
зовите светлого Христа.
27-28 декабря 2014
Alfred Tennyson (1809-1892)
In Memoriam A. H. H., CVI
Ring out, wild bells, to the wild sky,
The flying cloud, the frosty light;
The year is dying in the night;
Ring out, wild bells, and let him die.
Ring out the old, ring in the new,
Ring, happy bells, across the snow:
The year is going, let him go;
Ring out the false, ring in the true.
Ring out the grief that saps the mind,
For those that here we see no more;
Ring out the feud of rich and poor,
Ring in redress to all mankind.
Ring out a slowly dying cause,
And ancient forms of party strife;
Ring in the nobler modes of life,
With sweeter manners, purer laws.
Ring out the want, the care, the sin,
The faithless coldness of the times;
Ring out, ring out my mournful rhymes,
But ring the fuller minstrel in.
Ring out false pride in place and blood,
The civic slander and the spite;
Ring in the love of truth and right,
Ring in the common love of good.
Ring out old shapes of foul disease;
Ring out the narrowing lust of gold;
Ring out the thousand wars of old,
Ring in the thousand years of peace.
Ring in the valiant man and free,
The larger heart, the kindlier hand;
Ring out the darkness of the land,
Ring in the Christ that is to be.
Уничтоженным стихам
Молчите, прокля́тые книги!
А. Блок
Какие жизнь дает уроки!
И я сгораю от стыда...
Молчите, про́клятые строки!
Я не писал вас никогда!
28 ноября 2014
А.Рембо. Первый вечер (три поцелуя)
— Она была полураздета,
и шаловливо дерева
глазели сквозь окно на это,
дыша листвой едва-едва.
На стул присев, полунагая,
рукой она прикрыла грудь,
а ножки, негу предвкушая,
дрожали у нее чуть-чуть.
— А я бледнел от гнева, глядя,
как тонкий луч по ней пополз,
как заскользил, с улыбкой гладя
ей груди — мошка среди роз.
— Я ей поцеловал колени.
Хрустален был ее смешок,
звучащий и как птичье пенье,
и как весенний ручеек.
«Пусти!» — Прикрыв сорочкой ножки,
она уселась без помех,
но, что сердилась понарошку,
сказал ее лукавый смех.
— Ее поцеловал я в глазки
и дрожь ресничек ощутил.
— И, томно принимая ласки,
она шепнула: «Как ты мил!
Я пару слов сказать хотела...»
— Но с губ ее, когда сосок
я ей поцеловал несмело,
слетел желания смешок...
— Она была полураздета,
и шаловливо дерева
глазели сквозь окно на это,
дыша листвой едва-едва.
5-9 декабря 2014
Arthur Rimbaud (1854-1891)
Première soirée
— Elle était fort déshabillée
Et de grands arbres indiscrets
Aux vitres jetaient leur feuillée
Malinement, tout près, tout près.
Assise sur ma grande chaise,
Mi-nue, elle joignait les mains.
Sur le plancher frissonnaient d’aise
Ses petits pieds si fins, si fins.
— Je regardai, couleur de cire,
Un petit rayon buissonnier
Papillonner dans son sourire
Et sur son sein, — mouche au rosier.
— Je baisai ses fines chevilles.
Elle eut un doux rire brutal
Qui s’égrenait en claires trilles,
Un joli rire de cristal.
Les petits pieds sous la chemise
Se sauvèrent: «Veux-tu finir!»
— La première audace permise,
Le rire feignait de punir!
— Pauvrets palpitants sous ma lèvre,
Je baisai doucement ses yeux:
— Elle jeta sa tête mièvre
En arrière: «Oh! c’est encor mieux!...
Monsieur, j’ai deux mots à te dire...»
— Je lui jetai le reste au sein
Dans un baiser, qui la fit rire
D’un bon rire qui voulait bien...
— Elle était fort déshabillée
Et de grands arbres indiscrets
Aux vitres jetaient leur feuillée
Malinement, tout près, tout près.
«Я погружаю память в фотошоп...»
Я погружаю память в фотошоп.
Какое это все-таки блаженство —
все начисто стереть! Навеки. Чтоб —
ни звука, ни дыхания, ни жеста!
30 ноября 2014
Ну что, овечки...
...проживем без гречки?
Зато "Крымнаш"
или "Намкрыш" —
уже не поймешь
без гречневых каш.
Стой, пока сидишь.
Сиди, пока лежишь,
Лежи, пока умрешь.
Впрочем, это одно и то ж...
18 ноября 2014
Месть командора (фаллада-шутка)
Песнь первая
Побег
В плаще, со шпагой и гитарой,
Несется дон Жуан в Мадрид
И думает: «Твою едрит!
Прочь из севильского кошмара!
Уж лучше быть в Мадриде пылью,
Чем слитком золота в Севилье:
Ни карт, ни танцев, ни коррид,
Какими так богат Мадрид.
А эти чопорные донны,
А доннам приданные доны,
А толку от севильских донн
Немного — как от верных жен,
Что гульфик жмут одной рукой,
Зажав распятие в другой.
Да и не видел я приличных:
Ни благородных, ни публичных.
Одна лишь и была что надо
И та как будто из Гранады».
О да, Жуану по душе
Пришлось гранадское туше.
Сойдя с ума от страсти жуткой,
Он перестал ле фам шерше
И чуть до свадьбы с проституткой
Не докатился, но круше-
Нье потерпел он в это утро:
Ля фам не знала «Кама-Сутры».
Хотя, казалось, все умело
Ея пленительное тело.
Пока несчастная рыдала,
Жуан, чтоб избежать скандала,
Оставил милой кошелек
Вскочил в седло и — наутек.
Повесу не страшил нимало
Запрет святого трибунала
Не удаляться из Севильи,
Пока в застенке не сгноили.
А то и не охолостили.
Не отсекли одну вещицу,
Без коей впору удавиться.
Названья ж этому предмету
Пристойного пока что нету,
А медицинские названья
Не стоят и упоминанья.
Куда ж скакать? А конь хрипит:
— В Мадрид! В Мадрид! В Мадрид! В Мадрид!
Туда ж нельзя. Тотчас найдут
И тотчас отдадут под суд.
Гитара между тем бренчит:
— В Мадрид! В Мадрид! В Мадрид! В Мадрид!
Но там ни друга, ни подруги.
Жуана там вовсю клянут
Им соблазненные супруги
Да их рогатые супруги:
Увидят — мигом донесут.
А в голове уже стучит:
«В Мадрид. В Мадрид! В Мадрид!! В Мадрид!!!»
И, позабыв перекреститься,
Жуан направился в столицу.
Песнь вторая
Дорога
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Опущена по не цензурным соображениям.)
Песнь третья
Встреча
И вот мадридское кладбище.
По кладбищу гуляет нищий.
Жуан подъехал и в сердцах
Воскликнул:
— Это же монах!
Вот, черт меня возьми, досада!
Теперь ни в чем не будет лада!
— Не богохульствуйте, сын мой! —
Монах поникнул головой
И начал проповедь такую,
Которую я не рискую
Ни так, ни этак излагать,
Чтоб времени не отнимать.
Тем более что не святой
Уснет от проповеди той.
Хотя святой бы помер сразу,
Начальную услышав фразу.
Вот и Жуан, как пень, стоял
И ни фига не понимал.
А только думал: «Это рыло
Напоминает Лепорылло.
Могу я в том поклясться смело».
— Послушай, ты не Лепорелло?
Коль ты не он, то это сон.
Монах откинул капюшон.
— Пусть разразит меня холера!
Да вы ли это, кабальеро?!
— Да, это я.
— А это я.
— Да вижу я — свиньей свинья.
И кто такого лоботряса
Заставил облачиться в рясу?
— Как кто? Спросите альгвазила.
— А кто здесь нынче альгвазил?
— Все тот же.
— Это тот верзила,
Который нас тогда судил?
— Чтоб его в бане просквозило! —
Так Лепорелло возопил. —
— Когда услали вас в Севилью,
И я подвергнулся насилью.
Меня в обитель поместил,
К монахам, братьям-бордельерам...
Прошу прощенья, — кордельерам,
Треклятый наш альгуазил!
Забыв о сане, Лепорелло
Честил врага что было сил.
Жуан его остановил:
— Уймись. Покамест суд да дело,
Неси бутылки, Лепорелло.
— Не здесь. Пожалуйте-ка в дом.
Там все, что надо, мы найдем.
Жуан вошел. Монах за ним.
И мы за ними поспешим.
Песнь четвертая
Пир
Какое было там вино?
А разве вам не все равно?
Ну, там марсельская марсала,
Которую все пьешь и — мало.
Или бордоское бордо,
Чтоб не снижалось либидо.
А чтоб не падало либидо
У жаждущего индивида, —
Шампанское из-под Шампани
И много прочей разной дряни.
Закуска тоже — стыд и срам:
Сардины с сыром пополам!
Но настоящие сардины,
С самой Сардинии, а сыр —
Хоть королю на именины, —
Пахучий, весь почти из дыр.
Видать, из самого Чешира.
А может, был швейцарским сыр,
Раз у него такие дыры?
Тут Лепорелло как монах,
С благочестивостью в глазах,
Хлеб-соль-вино благословил
И помолиться не забыл.
— Благодарю тебя, Господь,
За то, что ты питаешь плоть.
Ну, а душа — прочнее тела, —
Сыта молитвою святой...
Тут дон Жуану надоело.
— Давай по первой, Лепорелло.
А закусив, и по второй.
Монах воскликнул:
— Это дело!
Содвинем кубки, выпьем разом,
Как говорил старик Эразм!
— А может, лучше без Эразма,
Без Роттердамского маразма?
Давай-ка пей без лишних слов.
— Здоровье ваше.
— Будь здоров.
Но украшением обеда
В те времена была беседа.
— Какие новости в Мадрите?
— Все об инфанте Маргарите.
— Бог с ней. — Жуан рукой махнул
И с полбокала отхлебнул. —
— По мне, инфанты все субтильны,
Глупы, бездарны, инфантильны.
Ты, Лепорелло, не дури,
Ты мне о бабах говори.
Тут дамы новенькие есть?
— Не так, чтоб много, ваша честь,
Но есть. К примеру, донна Бьянка...
— Из Рима?
— Нет, из Саламанки...
— Постой. Бутылка опустела.
Открой другую, Лепорелло.
— Уже. Так эта донна Бьянка...
— Стоп. Раз пошла такая пьянка,
Достань еще бутылок пять.
— Сеньор, позвольте досказать?
— Валяй.
— Так эта донна Бьянка,
Как выяснилось, лесбиянка.
Жуан чуть не упал со стула.
— Да чтоб тебя перевернуло!
Вот я нарочно из Севильи
Приехал, чтобы это знать!
— Сеньор, простите, да не вы ли
Меня просили рассказать?
— Прости меня, но ты болван.
А часом, ты не лесбиян?
— Да нет. Я просто очень пьян.
— Уже? Послушай, Лепорелло,
Ты что-то быстро окоселло.
— Увы, не тот я стал, не тот. —
А сам проворно пьет и пьет. —
— Тут всех с ума свела актриса...
— Хорошенькая?
— Право, крыса.
Вероника-Мари-Хуана.
— Откуда?
— Из-за океана.
— И хорошо играла?
— Гадко.
Но всех тут била лихорадка.
— А есть диковины в Мадрите?
— Еще бы нет! Вообразите,
Прижился здесь дон Гви, Гви дон.
Такой, скажу я вам, пижон!
— Но человек он, право, славный, —
Жуан заметил.
— Православный?
Ну, что вы! Нет, он сын Салтана,
Султана, шаха или хана...
— Дон Гви по-прежнему богат?
Он здесь женился, говорят.
— Богат, конечно, и женат.
— На ком?
— На донне Лебедине,
Известной обществу кузине
Алькальда дона Игуано,
Бисексуала наркомана.
— Она красива?
— Да, на диво.
Жуан хлебнул из кружки пива
И вновь спросил:
— И что дон Гви?
— Господь его благослови!
Есть у него, по слухам, белка...
— Так я и думал, что безделка!
— ... а белка эта все поет.
— Поет?!
— Представьте! И грызет
Орешки — вовсе не простые:
Скорлупки, верьте, золотые,
А ядра чистый изумруд!
— Какой-какой ты изумруд?
— При чем тут я?
— При чем ты тут?
— Не я, а ядра изумруд.
— Заврался. Там еще осталось?
— По-моему, осталось малость.
Еще по маленькой, сеньор?
— По малой. Проводи во двор.
— Идемте. Я вам растолкую.
А заодно и подстрахую.
— Толкуй. Страxyй. Смотри, статуя.
— Да, это статуя, сеньор.
— Статуя, статуя — все вздор.
— Не вздор, сеньор, а командор.
— Ко... — тут Жуан икнул —... мандор?
— Что был у вашей Анны мужем.
— Ну, так зови его на ужин.
— Сеньор, а на хрен он вам нужен?
— Зови, сказал я!
— Сей момент!
— Эй ты, послушай, монумент!..
— Постой. Неси сюда марсалу.
Давай нальем мемориалу.
Спроси его, он будет с нами?
— Эй ты, пропустим по одной?
Тю! Он качает головой.
Смотрите, хлопает глазами.
— Ты не шути.
— Смотрите сами.
— И впрямь, ворочает башкой.
Теперь с двумя он головами...
Все ясно. Надо меньше пить.
(Да, надо, что и говорить.)
— Ты вот что. Я сейчас пойду...
— Куда?
— Иди-ка ты...
— Иду...
— Пойду искать своей Лауры.
— Какой Лауры? Этой дуры?
Худой, как скрипка Страдивари?
— Заткнись! А то как дам по харе!
— Нашли кого искать — Лауры!
Да с нею водит шуры-муры
Едва ль не весь честной Мадрид.
У ней сейчас небось торчит
Дон Карлос.
— Брешешь!
— Верьте слуху.
— Ай да Лаура! Ай да шлюха!
А этот Карлос... Ну и ну.
Но я ему ужо воткну
Не мимо сердца шпагу эту.
Эй ты, кларету мне, кларету.
— Прошу простить, Кларетты нету.
Могу я пригласить Козетту.
— Да ну ее, твою Клозетту!
Налей кларету.
— Больше нету!
— Ну, Лепорелло, ты и хмырь!
Сожрал последнюю пузырь!
Однако мне уже пора —
Ведь не торчать здесь до утра.
Пойду я к Анне. Донна Анна
Жуану рада постоянно.
А ты меня проводишь к ней.
Ну, понял, нет? Пошли скорей.
— А памятник?
— Какой?
— Такой!
— Ты, видно, спятил, милый мой.
А впрочем, завтра поутру
Пусть он приходит ко двору
Своей супруги донны Анны.
Он весь тут высох без вина.
Пускай же бывшая жена
Нальет ему два-три стакана.
Херсонский херес был у Анны.
Зови же к Анне истукана.
Пускай приходит. Посидим —
И выпьем и поговорим.
— Во сколько?
— Где-то в полшестого.
— Ты слышишь, каменноголовый,
Что говорит хозяин мой?
Опять вращает головой.
— И пусть вращает. Что за дело!
Стоять ему осточертело.
Хотя и каменное тело,
Но тоже одеревенело.
А если б ты поменьше пил,
Он головой бы не крутил.
По правде, я и сам хорош.
Ну, Лепорелло, ты идешь?
Песнь пятая
Прогулка
Как шли по городу они!
Чудили так, как в оны дни.
Орали песни пели матом
Ругались над одним солдатом
И наорали на двоих
Сообразили где-то мула
Поймали лошадь их лягнула
Осла и тот не чуя их
Ушей хвоста копыт и ног
Двойную ношу поволок
У цели выбился из сил
Жуан его благословил
Пинком-другим и отпустил
Он Лепорелло с ним на пару
А сам достал свою гитару
И спеть хотел куплетов пару
Но вот успел всего куплет.
Какой? Ну, это не секрет.
— О донна Анна, bella donna,
Поверь, любовь моя бездонна.
Без донны Анны, без ma donnы,
Я погибаю, prima donna!
Он пел, точнее, он вопил
И в доме всех перебудил.
Выходит Анна на балкон
И молвит:
— Боже, это он!
— При чем тут «он»? — спросил Жуан.
Он, если помните, был пьян.
Песнь шестая
Ночь
Ах, как старалась донна Анна!
Велела выкупать Жуана,
А после в спальню отвела
И даже чарку поднесла.
Но это зря. Ему хватало.
Хоть осушил он три бокала
И все кричал, чтоб подливала.
И ничего не предвещало
Столь неприличного финала.
Жуана не клонило в сон,
Жуан поддерживал беседу,
Форель заказывал к обеду
И был, казалось, возбужден
Приятным сердцу разговором.
Жуан шутил. Каким-то спором
Они на время развлеклись.
Минуты сладкие неслись...
И вдруг... упало настроенье,
А сам Жуан упал в кровать
И захрапел... От изумленья
Не знала Анна, что сказать.
Ах, как трудилась донна Анна
Над телом горе-донжуана!
Как домогалась донна Анна
Поднять уснулого Жуана!
Но как бедняжка ни старалась
Поднять его не удавалось.
Она решила: «Не прощу
И завтра утром отомщу».
Но делать нечего, вздохнула,
Перекрестилась и уснула.
Песнь седьмая
Сон Жуана
Все спит. И снится сон Жуану,
Ужасный и тревожный сон...
Но я о том писать не стану.
Резон в том или не резон,
Но мне чужой не снился сон.
Песнь восьмая
Месть
Жуан проснулся с бодуна.
Рассвет чирикал из окна.
Мулла со всех крещеных сил
На синагоге голосил.
И чей-то ошалелый кот
Мяукал около ворот.
Оглядывая будуар,
Жуан вздохнул:
— Какой кошмар!
Урчал желудок, ныло тело,
От боли голова звенела.
— Но где же Анна? — вспомнил он
И испустил похмельный стон.
— Эй, Анна, Анна!
Тишина...
Но почему не с ним она?
И отчего здесь так темно?
И вдруг раздался стук в окно...
Жуан поднялся и в чем мать
Пошел окошко открывать.
Зачем? Бог весть... Отдернул штору
И прямо в рожу командору
Едва не ткнулся...
— Вот так номер!
Но ты же вроде бы как помер.
— Тебе-то что? Ты кто — Господь?
А впрочем, полно чушь молоть.
Ты звал меня на херес?
— Д-да...
— Раз так, гони его сюда.
— Сейчас. — Хотел было Жуан,
Сбежать, но рявкнул истукан:
— Стоять! Ну, где он — херес твой?
Жуан воскликнул сам не свой:
— Анюта, черт тебя возьми!
Вставай, поговори с людьми.
Спросонок Анна:
— Что такое?
Ни днем, ни ночью нет покоя.
Жуан, скажи, который час?
Тебе я мстить начну сейчас.
— Подай нам херес, будь добра.
— Его ты вылакал вчера.
Услышав это, командор
На дона посмотрел в упор.
— Ты что — смеешься надо мной?
— Как я могу? Господь с тобой!
— Так будет херес наконец?
Жуан не выдержал:
— Отец,
Ты что, как банный лист, пристал?
Будь другом, сгинь.
— Ах ты нахал! —
Рассвирепел мемориал,
Расширил бешено глаза
И вдруг схватил Жуана за...
За ту за самую вещицу,
Без коей впору удавиться.
Названья же тому предмету
Пристойного доселе нету.
А медицинские названья
Не стоят нашего вниманья.
— Ну, вот тебе и херес твой!
Вскричал от боли дон Жуан:
— Что за манеры, истукан?!
А командор качнул главой
И перед тем, как с глаз пропал,
Жуану тихо прошептал:
— Прощай и помни обо мне.
И кланяйся моей жене.
Проснулась Анна совершенно.
— Кто там вопит, как оглашенный?
Жуан, не твой ли это глас?
Ты без меня страдаешь, милый.
Иди ко мне, я все простила.
Да, и скажи, который час?
Жуан не проронил ни слова.
А было ровно полшестого...
Песнь девятая
Эпилог
Оправившийся от удара
Жуан засел за мемуары.
И что ни год печатал их.
О похождениях своих
Поведал миру слово в слово
Под псевдонимом Казанова.
И вообще стал нарасхват.
Чуть не женился, говорят.
Однако премий и наград
Не получил, а за разврат
Не поздоровилось ему:
Несчастный угодил в тюрьму.
Но зря так поступили с ним.
Переменил он псевдоним.
Из Казановы стал де Садом.
Посыпались творенья градом —
Одно другого все бунтарней,
Содомнее и будуарней.
Потом Жуан попал в дурдом
И там почил последним сном.
А сочинения Жуана
Выходят поздно или рано.
Одно из самых из последних
Опубликовано намедни.
Его названье «Трупик Рака»...
Но заболтался я однако.
Друзья, прощаюсь с вами я.
Фаллада кончилась моя.
23 августа 1992 — 11 мая 1993
г.Оpск.
Лифшиц Ю.И. Тетрадь и Слово и полку: Сб. поэм. Черноголовка: Богородский печатник, 2001.
Шарль Бодлер. Осенняя песнь
Моей Тане
I
В холодной темноте утонем мы в итоге.
Прощай, слепящий свет коротких лет былых!
И дерева гремят, как траурные дроги,
упав под топором на камни мостовых.
И ненависть, и гнев, и ужас безысходный,
и подневольный труд зима ко мне ведёт,
и, как светила диск в полярной преисподней,
так сердца моего замрёт багровый лёд.
Когда стучат дрова, мне страшно отчего-то:
мрачнее звуков нет, чем при постройке плах.
Мой разум с башней схож, когда в ее ворота,
качаясь тяжело, тараны бьют вразмах.
Под этот мерный стук я думаю уныло,
что где-то строят гроб. — Для чьих же похорон?
Где лето отцвело, там осень наступила!
Тот странный шум звучит как погребальный звон.
II
Люблю твои глаза, их блеск зеленоватый
мне дорог, но сейчас я горечью томим:
твоя любовь, твой дом, торшер твой прикроватный
не выше, чем лучи над морем голубым.
Но ты меня люби, будь любящею мамой,
хоть дети все грубы, неблагодарны, злы;
а хочешь, будь сестрой, но стань волшебной драмой
осеннего тепла или вечерней мглы.
Мы можем не успеть! Могила зев раскрыла!
Мне б у твоих колен прилечь и видеть сны,
чтоб, сладко погрустив о лете белокрылом,
принять блаженный луч осенней желтизны.
11-13, 22 ноября 2014
Charles Baudelaire. Chant d'automne (Оригинал)
Р.Киплинг. Падение Джока Гиллеспи
В обед, когда играли в вист,
домой сорвался Джок,
а между робберами вновь
приперся наш дружок.
Орал он песни, скалил рот,
как будто сам не свой,
партнера даму приложил
десяткой козырной.
И тот старик с тузом в руке
сказал ему: «Мой друг,
сияет рожа у тебя.
С чего бы это вдруг?»
Хихикал Джок, кривлялся Джок,
мигал, как дурачок.
«Так часто наливают тут:
я перебрал чуток».
«Но в Галашилсе ты глушил
и виски, и коньяк.
Вином огонь в твоих глазах
не распалить никак».
«Тут волосок прилип к тебе:
куда он кажет путь?»
«Терьер лохматый сиганул
сегодня мне на грудь».
«Терьер, конечно, страстный зверь,
терьер — что надо пес,
но сроду длинных золотых
он не имел волос».
«На левом лацкане твоем,
похоже, пудры след?»
«Нет, это пепел от сигар,
что я курил в обед».
«Ты куришь, Джок, такую дрянь
по скудости своей,
но даже пепел от гаван
не может быть белей».
«Пора бы нам с тобой кончать
никчемный разговор.
Вчера еще ты басни плел,
а нынче — перебор».
«Мы не пьяны, пьяны не мы,
никто из нас не псих!
Понятно всем: уходишь ты
из банды холостых».
Он пал, как отцвели цветы,
дни съежились вконец...
Пошив костюм, купив кольцо,
стал Джоки под венец.
6-8 ноября 2014
Rudyard Kipling (1865–1936)
The Fall of Jock Gillespie
This fell when dinner-time was done —
’Twixt the first an’ the second rub —
That oor mon Jock cam’ hame again
To his rooms ahint the Club.
An’ syne he laughed, an’ syne he sang,
An’ syne we thocht him fou,
An’ syne he trumped his partner’s trick,
An’ garred his partner rue.
Then up and spake an elder mon,
That held the Spade its Ace —
“God save the lad! Whence comes the licht
“That wimples on his face?”
An’ Jock he sniggered, an’ Jock he smiled,
An’ ower the card-brim wunk: —
“I’m a’ too fresh fra’ the stirrup-peg,
“May be that I am drunk.”
“There’s whusky brewed in Galashiels
“An’ L. L. L. forbye;
“But never liquor lit the lowe
“That keeks fra’ oot your eye.
“There’s a thrid o’ hair on your dress-coat breast,
“Aboon the heart a wee?”
“Oh! that is fra’ the lang-haired Skye
“That slobbers ower me.”
“Oh! lang-haired Skyes are lovin’ beasts,
“An’ terrier dogs are fair,
“But never yet was terrier born,
“Wi’ ell-lang gowden hair!
“There’s a smirch o’ pouther on your breast,
“Below the left lappel?”
“Oh! that is fra’ my auld cigar,
“Whenas the stump-end fell.”
“Mon Jock, ye smoke the Trichi coarse,
“For ye are short o’ cash,
“An’ best Havanas couldna leave
“Sae white an’ pure an ash.
“This nicht ye stopped a story braid,
“An’ stopped it wi’ a curse.
“Last nicht ye told that tale yoursel’ —
“An’ capped it wi’ a worse!
“Oh! we’re no fou! Oh! we’re no fou!
“But plainly we can ken
“Ye’re fallin’, fallin’ fra the band
“O’ cantie single men!”
An’ it fell when sirris-shaws were sere,
An’ the nichts were lang and mirk,
In braw new breeks, wi’ a gowden ring,
Oor Jockie gaed to the Kirk!
«Если вас бьют — нажмите «один»
Мы с моим институтским приятелем столкнулись на улице. Чуть ли не лоб в лоб.
— Привет!
— Привет!
Пожали друг другу руки. Обнялись.
— Сто лет, Санёк!
— Сто пятьдесят, Серёг!
— Как ты?
— Нормально! А ты?
— Отлично!
— Забежим? — приятель кивнул в сторону питейного заведения. Мы стояли у дверей какого-то бара. — Надо жену подождать: к маме идем. К моей, — уточнил он и малость поскучнел. — Сейчас подойдет. Заодно и по пиву.
Забежали. По пиву так по пиву.
Внутри было чисто, пусто и тихо. Заказали темного, светлого и закусить. Официантка оказалась на удивление расторопной. Пригубили. Погрызли фисташки. Приятель вдруг засуетился.
— Ты чего? — спросил я
— Жене надо позвонить.
Гордясь своей крутизной, он достал смартфонину, сверкающую новейшими технологиями. Я восхищенно крутанул головой. Он тоже улыбнулся: знай, мол, наших. Набрал номер. Технологии звучали великолепно. Даже мне был слышен мелодичный женский голос: «Это твоя жена. Твой звонок очень важен для меня. Для улучшения качества семейных отношений все разговоры записываются».
Я чуть не захлебнулся пивом. Уставился на приятеля. Тот досадливо махнул рукой, прикрывая другою свой сенсорно-безразмерный агрегат. Не удалось. Из аппарата вкрадчиво и методично доносилось: «Если ты насчет того, кто сегодня забирает Петечку из садика — нажми «один»; если по поводу ужина — нажми «два»; если забыл, что надо купить, — «три»; если насчет своей мамы — «четыре»; если ты думаешь, что я сижу в кафешке (приятель поперхнулся) с коллегами по работе — «пять», если считаешь, что я с боссом на природе...»
Он отключил смартфон.
«Сегодня же пятница», — вспомнил я. Неженатому позволительно забывать некоторые вещи.
— Очень удобно, — пробормотал приятель, пытаясь как-то объяснить ситуацию и, видимо, проклиная себя в душе. — А Петьку из садика я уже забрал, — неизвестно зачем добавил он.
— Давай я ей позвоню? — решил я помочь другу.
Тот напрягся.
— У тебя есть ее телефон?
— Нет, но ты скажешь. Может, она мне ответит по-человечески.
Он колебался.
Мне стало смешно.
— Вспомнил, как я бегал за ней в институте? Когда это было-то! И на свадьбу ты меня не позвал. А еще друг!
Другу стало стыдно. Я вынул свой телефон, видом куда жиже лежавшего на столе. Друг не смог не выразить мне некоторого сострадания.
Я развел руками.
— Не у всех жена Марья, а кому Бог дал!
Мы рассмеялись. Его жену звали Машей.
Он продиктовал номер. Я набрал.
«Вы позвонили Марии такой-то. Если вы звоните по работе...» — начал тот же приятный женский голос.
Я посмотрел на товарища. Тот вроде бы ничего не должен был слышать, хотя ему ужасно хотелось. В своем аппарате я давно уже залепил кое-что клейкой лентой. Ни к чему превращать личную жизнь в общественное достояние.
«Если вы звоните из парикмахерской, — мило щебетало у меня в ухе, — нажмите «два»; если из салона красоты — «три»; из солярия — «четыре»; из спорткомплекса — «пять»; из гостиницы такой-то... — «Ничего себе», — подумал я, — ... «шесть»; если вы хотите пригласить меня отдо...» — я отключил телефон.
Друг ничего не слышал. Хотя и придвинулся ко мне вместе со стулом.
— Удобно, — сказал я. — Очень.
Пиво было выпито. Закуска съедена. Жена приятеля запаздывала. Мы обнялись, пожали друг другу руки, пообещали созваниваться.
Уходя, я спросил:
— Она действительно записывает все ваши разговоры?
«Ведь это чревато, — подумал я. — Мало ли что».
— Да ей и записывать не надо! — Приятель затосковал. — И так все помнит.
— Где она работает?
— В банке!
Я потрепал его за плечо. И вышел.
По дороге домой я ощутил приступ ностальгии. Вспомнил вольные студенческие времена. Зачеты, курсовые, любовь вместо лекций, пиво после сессий... «Вот ведь, — укорил я себя, — встретился со старым приятелем, и даже не поговорили толком. Собрать бы их всех да и закатиться в какой-нибудь кабачок... коньячок... шашлычок... Чудо! Деньги есть — премию получил. Вот и обмоем!»
Я начал обзванивать друзей, приятелей, знакомых. Всех, кого вспомнил. Никто не отказался. Все шумно, с подначками, одобрили идею устроить «типа мальчишник». «Я только определюсь с ресторацией, — говорил я каждому, — и сообщу, где, что и как».
Позвонил в знакомое заведение. И чуть не врезался в столб (я был за рулем), услыхав чарующий девичий голосок: «Вы позвонили в ресторан такой-то. Ваш звонок очень важен для нас. Для улучшения качества обслуживания клиентов все разговоры записываются. Если вы хотите посидеть в одиночестве — нажмите «один»; если вдвоем — «два»; в компании — «три»... Я нажал: «Если вас будет трое, — продолжал вычитывать голосок, — нажмите «один», четверо — «два»... Уже понимая тщету своих усилий, я ради интереса нажал «два»: «Если вы хотите заказать отдельный кабинет — нажмите «один»; если — отдельный зал...» — Нажал: «Если вы предпочитаете виски...» — Я не стал дослушивать остальное. Меню там у них безразмерное.
Что ж, отменю встречу. Не приглашать же к себе. Готовить на всю ораву, потом посуду мыть. Ну их... Впрочем, если я им вообще не перезвоню, вряд ли кто в субботу вспомнит о моем пятничном предложении. Я же не сказал, куда пойдем. Сами перезвонят — отвечу: передумал. Десять лет никого не видел — еще двадцать проживу. Не соскучусь.
Во время парковки меня осенило. Практику телефонного автообщения следует внедрять повсеместно. Звонишь ты, скажем, в «Скорую», а тебе: «Если у вас болит голова — нажмите «один»; если сердце — «два»; печень — «три»... Или в пожарную охрану: «Если вы чувствуете запах дыма — нажмите «один»; если у вас горит — «два»; если мебель — «три»... В милицию: «Если вас бьют — нажмите «один»; если грабят — «два»; насилуют...» Очень удобно.
Дома я обнаружил протекающий кран. Самому возиться было лень, и я набрал жилконтору. «Вы позвонили в ТЖХ такое-то. Ваш звонок очень важен для нас, — отозвался хриплый мужской голос. — Для улучшения качества обслуживания... — мужик закашлялся, но справился с собой и продолжил: — все разговоры записываются. Если у вас потек кран, — нажмите «один»; засорился унитаз — «два»; не греют батареи...» — Да пошел ты! Я бросил трубку и полез на антресоли за разводным ключом.
Возясь с краном, я подумал: «А не звякнуть ли жене приятеля?» Номер-то у меня сохранился. Я тогда за ней не только ухлестывал, было еще кое-что, о чем тот и не догадывался. А сама она вряд ли рассказала.
Я позвонил. Дождался цифры «семь» — нажал...
Удобно. Очень.
13-14 октября 2014
Ш. Бодлер. Странствие (путешествие, плаванье)
Шарль Бодлер
Странствие
Максиму Дю Кану
I
Ах, если мальчуган влюблён в морские карты,
то аппетит юнца вселенную вместит.
Пусть необъятен мир в пределах школьной парты,
но в зеркале судьбы — не больше, чем петит!
Однажды утром в путь мы трогаемся спешно:
сердца полны обид, в мозгах тревожный пыл, —
уходим в ритме волн, качающих небрежно
меж берегов морских безбрежность наших сил.
Одним своя страна чужой земли страшнее,
другим не по нутру сиротства неуют,
а этот звездочёт увяз в глазах Цирцеи,
чьи терпкие духи смертельнее цикут.
Скотами нам не стать, пока напропалую
пьём зарево небес и неземной простор,
мечтая, чтоб Цирцей хмельные поцелуи
бесследно сжёг мороз и солнца медный взор.
Но странник — только тот, кто странствует — и только;
в ком сердце — словно шар, стремящийся в полёт.
Хотя к скитальцам рок не справедлив нисколько,
они твердят «Вперёд!», не зная, что их ждёт.
Желания у них клубятся облаками,
и дорог беглецам, как рекруту — мушкет,
блаженства дивный край, расцвеченный мечтами,
которому досель названья в мире нет.
II
О ужас! Всюду мы летим, как бумеранги,
и пляшем, как волчки, но и когда мы спим,
нас Любопытство бьёт, как исступлённый Ангел
стегает бездну звёзд арапником своим.
Особый жребий наш: перемещенье цели;
не важно, где она, раз нет её почти!
О Человек, твои надежды не истлели:
ты мчишься, ошалев, чтоб вечность обрести!
Душа у нас — фрегат, в Икарию летящий;
«На марсе — не зевать!» — гремит ночная мгла.
«Любовь!.. удача!.. рай!» — кричит вперёдсмотрящий,
сходя с ума. О чёрт! подводная скала!
Обещанное нам Судьбою Эльдорадо
сигнальщик разглядит во всяком островке;
Воображенье нам пророчит пир в награду,
но утром только риф нас ждёт невдалеке.
Неслыханных земель отчаянный любитель!
Его бы в кандалы или столкнуть за борт,
упившийся матрос, бездарный сочинитель
Америк, чей мираж над бездной распростёрт.
Так старый нищеброд мечтает об Эдеме
и смотрит в вышину, ногами грязь топча,
и в Капуе душой блаженствует в то время,
когда в лачуге вдруг затеплится свеча.
III
Сверкает океан неслыханных историй,
о странники морей, у вас из-под ресниц.
Раздайте клад своих чарующих меморий,
сокровища из звёзд, эфира и зарниц.
Ни паруса, ни пар для странствий не нужны нам,
чтобы рассеять страх тюрьмы, где мы живём!
Умы у нас сродни натянутым холстинам,
и пусть обрамит их высокий окоём.
— И что же вы нашли?
IV
«Сыпучие барханы,
созвездья и зарю, ветра и буруны,
но, беды испытав, изведав ураганы,
всегда и всюду мы скучать обречены.
В сиреневых морях величие светила,
величие столиц в сиянии светил
сердца нам навсегда желаньем опалило
упасть на дно небес, чей свет нас обольстил.
Богатство городов, чудесные пейзажи
не потрясали так, как случай чаровал,
творящий облаков волшебные мира́жи.
И до чего же в нас бурлит желаний шквал!
Лишь наслажденья сок даёт желанью силы;
желанья старый ствол утехами живёт,
и хоть его кора корявая покрыла,
но ветви рвутся ввысь — за солнцем — в небосвод!
Намерен ты расти и быть таким живучим,
Как кипарис? — Но в твой прожорливый альбом
войдёт любой эскиз, какой тебе мы вручим,
ценитель красоты в далёком и чужом!
И с хоботом божки, и золотые троны
в каменьях дорогих встречались нам в пути,
а сказочных дворцов гранитные колонны
банкиров и во сне могли б с ума свести.
Пьянили взоры нам роскошные уборы
и краска на зубах и на ногтях у жён,
и льнущие к рукам жонглёров ловких кобры».
V
— И что ещё, и что?
VI
«О, ваш вопрос смешон!
Мы с вами одного вовеки не изменим,
и поражает нас одна и та же гниль:
идущий сверху вниз по роковым ступеням
бессмертного греха скучнейший водевиль:
мы зрим рабу страстей, надменную фемину,
влюблённую в себя, бесчестия клубок,
и деспота, скупца, распутника — мужчину,
рабыни той раба, клоачный водосток;
и мученика боль, и радость изувера;
и привкус крови там, где оргия идёт;
царя, что власти яд пригубил выше меры;
и возлюбивший плеть истерзанный народ;
религий пять ли шесть, что меж собою схожи,
бредущих в горний мир; и счастье для Святош:
как донжуану спать на сладострастья ложе,
так им на гвозди лечь в рубахе из рогож;
болтливый Род людской, чей вечно пьяный гений,
как встарь, с ума сведёт его слепую плоть,
горланящий в бреду предсмертных озарений:
“Ты мне равновелик, будь проклят, мой Господь!”;
и новых мудрецов, в Безумие влюблённых,
загонщицы-Судьбы покинувших кораль,
в гашишный полумрак до смерти погружённых, —
вот лучшей из планет нетленная скрижаль!»
VII
Познание горчит — вот странствия примета!
Невнятен мелкий мир — вчера или сейчас,
в грядущем и всегда дано нам только это:
оазис жутких снов в песке унылых фраз.
Бежать? Остаться здесь? Останься, если надо,
а если нет — беги! Беги — забейся в щель
и Время обмани, врага страшней армады
иных врагов, увы! А кто поставил цель
блуждать, как вечный Жид, скитаться, как пророки,
им в трюме ли в купе не выжить всё равно,
ведь гладиатор сей — бесчестный и жестокий, —
и одолеть его лишь мёртвому дано.
Когда ж нам на хребет палач поставит ногу,
воскликнем мы «Вперёд!», смеясь в лицо скорбям,
как некогда в Китай избрали мы дорогу,
предав просторам взор, а волосы — ветрам.
По морю Мрака мы отправимся на шхуне,
как юнга, веселясь, не чувствуя беды,
и голос неземной в пленительной лагуне
нам пропоёт: «Сюда, здесь Лотоса плоды
душистые взросли в долине винограда
вам сердце утолять, взалкавшее по ним,
и ниспадёт на вас блаженная отрада
полудней золотых, чей век неисчислим!»
Пятно цветное нам дарует мысль о спектре;
Пилады наших душ к нам тянутся из тьмы.
«Чтоб сердце обновить, плыви к своей Электре!» —
так говорят нам те, кого любили мы.
VIII
Смерть, старый капитан! Пора поставить парус!
Отдать швартовы, Смерть! Тут скуке нет конца!
Пусть небо и вода черны, как чёрный гарус,
ты знаешь, что у нас в груди горят сердца!
Помилуй нас, вливай нам яд беспеременно!
Мы жаждем — мозг в огне! — узреть в конце пути
неведомое дно — Небес или Геенны, —
в пучине утонуть, чтоб новизну найти!
17 сентября — 20 октября 2014
Charles Baudelaire. Le Voyage (оригинал)
Санкциада (стишок-загадка)
Как Бонапарт погнал французов
бодаться с русскими на «вы»,
решил великий М. Кутузов
убрать монарха из Москвы.
А нынче враг дубиной санкций
сложить нас хочет в штабеля.
И как вопросом не задаться:
кого бы выгнать .. ......?
11 сентября 2014
Гений и семья (диалог)
— Пришла домой — посуда не помыта,
не кормлен кот и не наточен нож...
— Пенять не стоит на издержки быта,
ведь ты же с гением живешь!
11 сентября 2014
Карл Орлеанский. Мессир Этьен Ле Гу, номинатив (рондель)
Мессир Этьен Ле Гу, номинатив,
кой-что рукой нащупав в оптативе,
занялся сам собой в копулятиве,
но у него поникнул генитив.
За шесть дукатов сунул он в датив,
найдя себе подружку в вокативе,
мессир Этьен Ле Гу, номинатив.
Как вдруг, нарвавшись на аккузатив,
в охапку сгреб одежду в аблативе
и сиганул в окно в суперлативе,
но получил пинок-другой в пассив,
мессир Этьен Ле Гу, номинатив.
8-11 октября 2014
Charles d’Orléans (1394 — 1465)
Rondel 19
Maistre Estienne Le Gout, nominatif,
Nouvellement, par maniere optative,
Si a voulu faire copulative;
Mais failli a en son cas genitif.
Il avoit mis six ducatz en datif
Pour mielx avoir s’amie vocative,
Maistre Estienne Le Gout, nominatif.
Quant rencontré a un acusatif
Qui sa robe lui a fait ablative;
De fenestre assez superlative
A fait un sault portant coups en passif,
Maistre Estienne Le Gout, nominatif.
Все свое скоромное наследье...
Моей Тане
Все свое скоромное наследье
я тебе, родная, завещаю.
Быть стихам окисленною медью
иль судьба им выпадет иная,
я не знаю. Ты не знаешь тоже.
Что — стихи? Всего лишь горстка пыли.
Право, не идет мороз по коже
от грядущей небыли и были.
Главное не в них, а мы с тобою.
Что нас ждет, не скажут даже святцы.
Но уйду я летнею тропою,
не забыв с тобой поцеловаться.
Господу я Богу не перечу,
не скажу, что у Него на сердце,
но не бойся: я тебя там встречу,
чтобы ты могла поосмотреться.
Мы с тобой и там найдем местечко:
в облаке уютнее, чем в кресле.
Ты присядешь к Богу на крылечко,
я — у ног твоих, позволит если...
7 октября 2014
Ну, слушай же...
........................................
Моцарт. Ну, слушай же.
(Играет.)
Сальери. Ты с этим шел ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрыпача слепого! — Боже!
Ты, Моцарт, недостоин сам себя.
Моцарт. Что ж, хорошо?
Сальери. Не слабо так в начале
Связующей шарахнуть невзначай —
Минором, да к тому ж одноименным!
Моцарт. Люблю мажор-минором поиграться —
В кларнетовом квинтете, например.
В связующей минорные заезды...
Сальери. Где ты идешь скорее в ми-минор...
Моцарт. ... а не в мажор, дают возможность мне
Побочную слегка переокрасить
Мажор-минорно, чем и создается
Очарованье этого куска.
Сальери. Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь...
(Из беседы современных музыкантов.)
В ожидании тепла...
... коммунального вспомнил о своем давнишнем фельетоне.
Болярину мэрскаго звания Юрию Александрову сыну Черноусову
Слово благодарственное
Во первых строках шлю тебе, батюшко барин, низкий поклон от обчества орскаго, от народишка христьянскаго. Спаси Бог, кормилец, что понудил-таки опричников своих выдать толику теплаго пару по квартерам нашим. Ибо сказано в Писании: «Погибоша, аки обрезанцы». Так и мы, соотчичи твои верныя, околевали скоту бродячему подобно в нетопленых горницах. Но рази ж мы не православныя? Нам, отец родной, по осеннему времени коченеть неспособно. Ино дело — зима, все одно пропадать. А нонича — хоть и не шибко парит в светелках, но седьмицы две-три спустя даст Бог и армяк под одеяльцем верблюдовым рассупоним.
Во вторых строках к твоей милости вопрошание: не пора ли тебе, поилец, разогнать к бесу дружинушку твою коммунальную? Ибо не дружинушка это коммунальная, а одна хлебоясть. Сколько ж надо было малых детушек, красных девушек, бледных дедушек и бедных бабушек хладом вымучить, чтобы жар пошел по светлицам по Орскиим! Ибо сказано в Писании: «Страха ради иудейска». Да страшатся иноверы-изуверцы жилкомхозныя десницы твоей карающей, шуйцы твоей взыскующей! Ведь уже из ноздрей текло, из очей текло, из ушей и то текло, а уж из прочих мест сокровенныих, не при людях будь сказано, и подавно. А они, изверьги рода христианского, все на стерьвометр поглядывают, все творят себе идолище поганое из ртутнаго металлу, все молятся иродовому племени Цельсиеву. Тогда-де, говорят, отеплим народишко, когда градусы постылые падут ниже хлада надзвездного да на цельных пять ден замрут. Ну, не бусурмане ли?
В третьих строках Христом Богом молю тя, субсидий даятель, не слушай ты своих ворогов лютыих. Зашептали по углам супостаты, заелозили, зашвыркали: потому-де теплом повеяло в избах, что в землях Камчатскиих угобзились сажать на кол столоначальников тамошних, ибо поморозили камчадалов лихоимцы петропавловския ни за понюх, ни за грош, ни за конскую вошь. Но ты не тужи, родимый, прорвемся! Ибо сказано в Писании: «Суета суетствий». Что означает: бодливой корове Бог рог не дает; блудливому быку — чресл воспроизводящих; телку борзописному — ни того, ни другаго, ни третьяго.
Многая лета тебе, горниц ваятель, и добраго здравия до скончания века текущаго. Да сидеть тебе на своем столе срок и полсрока, и четверть срока, а там сколько душеньке твоей угодно будет. Подай Бог тебе всего, чего алчешь, а в четверговые дни, опосля разверзания хлябей небесныих, вдвое от понедельного. Ибо сказано в Писании: «Коемужды по делам его». Что означает: несть тебе, болярин, ни мраза, ни сглаза, ни зуда, ни блуда, ни сраму, ни спаму интернетнаго!
Аминь.
Составлено в имении «Ведьмостийном» месяца октября дня двадцать второго.
К сему худый немудрый инок, к писучему рукомеслу приспособленный, раб Божий Юрко Лифшицкий перо приложил.
Чудесные соседи
У нас замечательные соседи! Живем мы с ними в одной секции улучшенной планировки: мы в трехкомнатной квартире, они — в однокомнатной. Когда мы переехали, там жила бабушка, глухая, но очень добрая. Мы ее не слыхали, она нас не видела. Потом дети забрали бабулю к себе, квартиру продали. Новые хозяева свободную жилплощадь стали сдавать.
Сперва там поселилась одна зловредная тетка. Проходу не давала. Все ей поперек сердца. Записки писала с подковырками и нам на дверь вешала. Делать нечего, пришлось и нам записки ехидные писать и ей на дверь вешать. Противная тетка.
В конце концов она съехала, и мы вздохнули. После нее сосед косяком пошел. И все молодой, спокойный и, по нынешним временам, воспитанный. После бабушки, золотой старушки, мы разговариваем громко, порой на повышенных тонах беседуем, когда предмет разговора стоящий. Нынче есть ведь о чем подискутировать. То Путин, то цены, то Украина. А иногда Задорнов что-нибудь отмочит. Хохочем во все горло. У нас весело.
Кошка орет не по-людски, если ощущает себя пораженной в своих неотъемлемых правах насчет еды и питья. Причем, зараза, жрет на кухне, пьет в кабинете, хотя на кухне тоже чеплашка с водой стоит. И опять же блажить начинает, если обнаружит пустую посудину. Пить из нее не пьет, но чтобы было. Гадюка!
Еще у нас чайник — натуральный Соловей-разбойник. Свисток у него — покойники восстанут родственников пугать. Кошка от ужаса поначалу принималась с воплями метаться по квартире. Потом попривыкла вроде. А мы с женой до сих пор вздрюкиваемся что ни час, когда он заверещит. Шутка ли! пока до него в три часа ночи доползешь выключить, из-за компьютера выбравшись, — надсядется кипемши. Добредешь до газовой плиты, заткнешь пасть чайнику проклятущему да и забудешь, зачем пришел. Поздно ведь. Приходится потом снова тащиться на кухню. Чайку-то хочется. То мне, то жене. У нас с ней биологические ритмы насчет чая разные.
От соседей — ни звука. Хорошие, они у нас, говорю, интеллигентные, добрые. Только меняются часто. К одним приспособиться не успеваем, другие являются. Впрочем, мы их неделями не видим. И порой знать не знаем, живет рядом кто или нет. Оно и ничего. С соседями надо душа в душу жить. Как мы.
30 сентября 2014
Логика моей жены
Принимается что-нибудь готовить, сразу предупреждает: «Значит, так: я готовлю — ты моешь посуду! Хорошо?» — «Хорошо», — отвечаю, поскольку в самом деле нельзя же взваливать на человека все сразу.
Если же готовлю я, то она говорит: «В общем, так: сам готовишь — сам за собой и убирай. Оставь кухню в том виде, в каком она была». И опять не поспоришь: действительно за собой убирать надо.
И главное, что в обоих случаях все совершенно логично!
Это при том, что я обожаю мыть посуду! Чтобы продлить удовольствие, растягиваю этот процесс на подольше. Помою-помою — брошу, снова помою — снова брошу... И так два-три дня подряд! А посуда все прибывает и прибывает — красота!
28 сентября 2014
В.Шекспир. Сонеты 1-42. Экспериментальные
1
Мы страстно жаждем, чтобы умножалось
Все что ни есть прекрасного на свете.
Пусть роза — воплощенье красоты, —
Завянет, распуститься не успев,
Но в памяти потомства своего,
В его бутонах нежных возродится.
Но ты в свои лучистые глаза
Глядишь и глаз не можешь отвести,
Помолвлен с отражением зеркальным.
Сгораешь ты на медленном огне,
В костер бросаешь собственную сущность,
Хотя, глодая самого себя,
Ты голодаешь, сидя на пиру,
И ненавидишь до смерти себя,
Желая смерти юности своей.
Ты ныне освежаешь, украшая,
Весь этот мир; не кто иной как ты
Весны предвозвещаешь торжество
И в то же время губишь на корню
В себе самом начало новой жизни,
Хоронишь содержание свое,
Тем самым, юный скряга, совмещая
В одном лице и мота и скупца.
Жалея мир, смири свой аппетит,
Не то твоя проглотит ненасытность
Не что-нибудь, а достоянье мира
Да и тебя навек загонит в гроб.
25.02.1996 — 15.06.1996
2
Когда твое прекрасное лицо,
Под натиском зимы сороковой
Свой цвет утратив, станет полем боя,
С глубокими окопами и рвами, —
Твои одежды, юноша-гордец,
Пока еще ласкающие взор,
В убогие обноски превратятся,
В изношенное жалкое тряпье.
Что ж на вопрос о прежней красоте,
О молодости пылкой ты ответишь?
«В моих глазах, ввалившихся глубоко,
Остался прежний блеск»? Но опалит
Тебя с твоим никчемным красноречьем
Стыда всепожирающий огонь.
Достойней было б и красноречивей
Сказать иначе: «Красоту свою
Я в рост пустил, и мой прекрасный сын
Мои расчеты с жизнью подытожит
Во искупленье старости моей», —
И в том залог, что красота отца
В распоряженье сына перейдет.
Омолодись в наследнике своем
И, одряхлев, почувствуешь однажды,
Что кровь твоя остылая теплеет,
Поскольку в нем струится та же кровь.
02.03.1996 — 26.11.1997
3
Взгляни на отражение свое
И своему поведай двойнику,
Что с возрастом меняется лицо,
Что, если он не воспроизведет
Себя, пока он молод и здоров,
Разочарован будет этот мир,
А женщина, которая могла бы
Стать матерью, останется несчастной.
Какая же красавица не даст
Тебе свое невспаханное лоно,
Прогонит землепашца, не позволит
Коснуться плугом девственной земли?
Найдется ли еще такой глупец,
Который самого себя сведет
В могилу собственного себялюбья,
Потомству появиться воспретит?
Ты — отраженье матери своей;
На сына глядя, узнает она
Своей весны пленительный Апрель.
И ты, наследником обзаведясь,
Раздвинешь створки старости грядущей
И, через призму времени взглянув,
Увидишь не морщины на лице,
А золото своих невинных лет.
А если ты живешь, не опасаясь
Навек исчезнуть в памяти людской,
То в полном одиночестве умрешь,
Но не один, — умрет и образ твой,
И все тебя забудут, незабвенный.
05.03.1996 — 26.11.1997
4
Прекрасный расточитель, почему
Ты тратишь сам и только на себя
Богатое наследство — красоту?
Природа нам не дарит ничего,
Но от щедрот своих дает взаймы —
И то не всем, а щедрым от природы.
Как смеешь ты, пленительный скупец,
Ее доверьем злоупотреблять,
Присваивать несметное богатство,
Которое оставлено тебе
С условием другому предоставить
Хотя бы часть наследства твоего?
Зачем, недальновидный ростовщик,
Ты требуешь немыслимых процентов,
Давая в долг, невыгодною ссудой
Приводишь к разорению себя?
С самим собой торгуясь и торгуя,
Ты обираешь молодость свою.
Когда ж тебя природа призовет
Платить по счету, сможешь ли вернуть
Природой предоставленный кредит?
Окупишь красоту свою, послужит
Тебе душеприказчиком она,
А если не окупишь, то сойдет
Она с тобой в один и тот же гроб.
09.03.1996 — 11.01.98
5
Одно и то же время создает,
Искусному художнику подобно,
Произведенья дивные свои,
Чаруя взоры каждого из нас,
И в то же время в роли палача
Уродует создания природы...
Идут часы, усталости не зная,
И лето на заклание ведут —
Туда, где безобразная зима
С ветвей листву последнюю срывает,
Древесный вымораживает сок
И сыплет снег, в пустыню превращая
Поля и рощи — красоту земли.
И если запах лета молодого,
Рождающийся в колбах и ретортах,
В стеклянную тюрьму не заключить,
То улетучится текучий узник,
А с ним умрет не только красота —
Источник летнего благоуханья, —
Но и воспоминание о них.
Цветы, пока зима не истребила
Их естества, успели сохранить,
Эссенцию природную свою,
А значит, квинтэссенция цветов —
Их юность — воплотилась навсегда.
10.03.1996 — 26.11.1997
6
Протягивает мерзкая зима
К тебе свои безжалостные руки,
Желая задушить твою весну.
Поэтому ты должен сохранить
В каком-нибудь сосуде красоты
Природную эссенцию свою
И состоянье молодости должен,
Как состояние, преумножать,
Пока богатство это не иссякло.
Законно ростовщичество такое,
Когда за счастье почитают взять
И возвратить с процентами заем;
И ты, удвоив самого себя,
Себя же самого и осчастливишь,
А воспроизведен десятикратно,
Окажешься счастливей в десять раз.
Когда же десять оттисков твоих,
Не менее счастливых, чем ты сам,
Вновь удесятерят оригинал,
То даже смерть руками разведет,
А ты, из этой жизни уходя,
В потомстве жить останешься навеки.
Не будь упрямцем: красота твоя
Дана тебе совсем не для того,
Чтоб ты добычей смерти оказался
И взял себе в наследники червей.
14.03.1996 — 26.11.1997
7
Смотри! когда на вспыхнувшем востоке,
Являя миру милостивый лик,
Встает новорожденное светило,
То жители земли благоговейно
Глядят в его пылающие очи,
Приветствуя божественный восход.
Когда оно подходит к середине
Дневного своего существованья
И, молодых исполненное сил,
Отвесной подымается тропою
На самый верх небесного холма,
То смертные восторженно следят
За этим пилигримом золотым,
Ослеплены величием его.
Когда же с беспредельной высоты
Оно в своей квадриге утомленной,
Движение дневное завершая,
По-старчески медлительно скользит,
То на поверженное божество
Уже не смотрят с преданностью прежней,
Но, отворачиваясь от него,
Спешат иного идола найти.
Ты тоже полдень свой переживешь
И даже оглянуться не успеешь,
Как жизнь идет к закату, и в тебе
Погибнет сын, тобою нерожденный.
17.03.1996 — 02.02.1998
8
Ты — музыке сродни, и восхищенно
Мы слушаем мелодию твою;
А ты, заслышав музыку, грустишь.
Но красота не может находиться
В разладе с красотою, наслажденье
Не может наслажденья не желать.
Зачем же ты внимаешь неустанно
Тому, чем насладится не дано,
И пытки музыкальные выносишь?
Должно быть, гармоничное слиянье
Настроенных согласно голосов,
Их радостные звукосочетанья
Не тешат сладкогласием тебя,
Но оскорбляют слух и укоряют
За то, что сольной партией своей
Ты разрушаешь будущий дуэт.
Прислушайся, как звонкая струна
Струну другую нежно возбуждает,
Рождая с третьей правильный аккорд,
Звучащий словно слаженное трио —
Единая счастливая семья,
Где молодая мать, отец и сын,
Друг друга дополняя гармонично,
В единогласном пении слились.
Когда поют бесчисленные струны
Мелодию бессловную свою,
Они единой кажутся струною
И словно говорят тебе о том,
Что ты — ничто, пока ты одинок.
24.03.1996 — 21.01.1998
9
Ужель глаза рыдающей вдовы
Тебя пугают так, что ты решил
Отшельничеством извести себя?
Но если умереть тебе случится,
Не воплотившись в отпрыске своем,
Весь мир, как овдовевшая супруга,
Горючими слезами изойдет.
Весь мир твоей окажется вдовою,
Удел которой — вечно горевать,
Оплакивать того, кто отказался
Себя в ребенке воспроизвести, —
Меж тем едва ль не каждая вдова
Глядит в глаза детей и вспоминает
Супруга погребенного черты.
Когда растратчик золотом сорит,
Оно, сменив владельца своего,
Останется в распоряженье мира,
Который ничего не обретает,
Как, впрочем, не теряет ничего.
Но растранжиренная красота
Находит смерть, обкрадывая мир,
Причем владелец этой красоты,
Отрекшись от возможных совладельцев,
Ее собственноручно разрушает.
Тот никого и ничего не любит,
Кто, равнодушно смерти ожидая,
Себя позорной казни предает,
Тоской самоубийства одержим.
30.03.1996 — 15.07.1996
10
Какой позор! отказывать в любви
Тем, кто тебе, не знавшему отказа,
Себя так нерасчетливо дарил.
Но стольких ты по прихоти своей
Любимых знал и стольким позволял
Себя любить, что стало очевидно:
Ты никого доселе не любил.
Ты, ненавистью лютой одержим,
Без сожаленья и без колебанья
Спешишь разрушить самого себя —
Надежный дом, который подобает
Хранить и восстанавливать всю жизнь.
Перемени решение свое,
И я свой гнев на милость поменяю!
Не вздумай благородную любовь
Оставить без приюта, не вселяй
В прекрасный замок ненависть и злобу!
Стань внутренне таким, каков ты внешне:
Сердечности и нежности позволь
Одушевить прекрасные черты —
И ты полюбишь самого себя.
Ну, а пока хоть из любви ко мне
Создай себя другого и создашь
Образчик совершенной красоты,
Которая тебя переживет.
31.03.1996 — 14.06.1996
11
Простишься скоро с молодостью ты
И станешь вянуть с той же быстротой,
С какою мог бы снова расцвести
В себе другом, в потомке молодом;
И если кровью — соком животворным —
Ты не преминешь наделить его,
То старость малокровная твоя
Назвать своею сможет эту кровь.
И мудрость в этом есть, и красота,
И умноженье жизни, а извне —
За гранью мудрости и красоты, —
Безумье, старость, холод разложенья.
И если бы все думали, как ты,
То за каких-то шесть десятилетий
Весь мир, за поколеньем поколенье,
С лица земли исчез бы навсегда.
Пускай глупцы, уроды и злодеи, —
Все те, кто был Природой обделен, —
Умрут бесплодно, сгинут без следа.
Но, даже если щедрыми дарами
Кого-то и осыпала она,
Имей в виду: ты более других
Природой оделен и потому
Сокровище, врученное тебе
На сохраненье, должен преумножить.
Ты для нее — образчик образца,
Ее печать, и вырезан затем,
Чтоб, умножая копии свои,
Ты подлинник от смерти уберег.
20.04.1996 — 13.06.1996
12
Когда под звуки башенных курантов
Я ощущаю Времени шаги
И день обозреваю молодой,
Храбрившийся с утра, а ближе к ночи
Утопленный в болоте мерзкой тьмы;
Когда я наблюдаю увяданье
Фиалки, распустившейся на миг,
И замечаю локон смоляной,
Порошею седой посеребренный;
Когда я вижу наготу лесов,
Отары от жары оберегавших
Под пологом величественных крон,
Или на дрогах вижу погребальных
Снопов густобородых желтизну, —
Я с грустью размышляю о тебе:
Придет пора, и красота твоя
С тобою вместе канет в никуда,
Поскольку красота и совершенство,
Теряя образ дивный, исчезают
В числе других издержек временных, —
Ослабевают с той же быстротой,
С какою на глазах у них, увядших,
Иная подрастает красота.
Срезает всех губительное Время,
И нет защиты от его серпа,
Но если ты потомство заведешь,
То храбро встретишь свой последний час,
Когда настанет время уходить.
28.05.1996 — 13.06.1996
13
О, будь самим собой! Пока живешь,
Собою, друг мой, быть немудрено.
А смерть... ее принять обязан ты
Во всеоружье и кому-нибудь
Свой совершенный образ передать.
Ты красоту в аренду получил
И, видимо, на бесконечный срок,
Коль скоро после собственной кончины
Самим собою станешь ты опять,
Когда отца прекрасные черты
В его прекрасных детях повторятся.
Не по-хозяйски было б разрушать
Отличный дом, и кто пойдет на это,
Когда любой хозяин делом чести
Сочтет свое жилище уберечь
Не только от жестокостей зимы
С ее свирепой стужей, но от смерти
С ее опустошительною злобой
И вечною вселенскою зимой?
Любимый друг, себе не изменяй!
И если знал ты своего отца,
То дай возможность будущему сыну
И своего когда-нибудь узнать.
05.06.1996 — 07.06.1996
14
Не звезды мне о жизни говорят,
И, хоть я в астрологии знаток,
Не предвещаю ни добра, ни зла,
Ни беспорядков, ни стихийных бедствий,
Ни голода, ни язвы моровой;
Не знаю я, кому или когда
Нежданная удача улыбнется,
Чего остерегаться надлежит —
Дождя или грозы молниеносной;
И не сулю по знаменьям небесным,
Судьбы благополучной королям, —
Но на тебя я пристально смотрю,
В твои глаза, немеркнущие звезды, —
В них обретаю знание, по ним,
Искусством предсказанья овладев,
Читаю я, что будут процветать
И красота, и правда, если ты
Себя изменишь, изменив себе,
В источник новой жизни превратишься.
А если ты на это не пойдешь,
То предрекаю: красота и правда
Умрут с тобою, потому что станет
Для них твой час последний роковым.
07.06.1996 — 26.11.1997
15
Когда я начинаю понимать,
Что каждое живое существо,
Достигнув совершенства, погибает
Какое-то мгновение спустя
И что за этой пьесою пустою,
Идущей на подмостках мировых,
Следят, переговариваясь, звезды
И тайно вмешиваются в нее;
Когда я начинаю постигать,
Что человек походит на цветок
И что одни и те же небеса
Растят их и расти им не дают,
Причем сначала и цветы, и люди
Ликуют от избытка юных сил,
А позже падают на дно забвенья
С высот прекрасной юности своей, —
Как только я задумаюсь об этом,
То мысль о переменчивой природе
Живых существ меня лишает сна:
Ты предо мной во всем великолепье
Прекрасной молодости предстаешь,
Меж тем как истребительное Время
Со Смертью ссорится из-за тебя,
Оспаривая право осквернить
Смолою ночи день твой молодой.
Но с Временем, воюющим со всеми,
Я в бой вступаю из любви к тебе,
Побеги новой жизни прививая
Своим стихом к стволу твоей судьбы.
12.06.1996 — 26.11.1997
16
Но если Время — деспот кровожадный,
То почему ты не воюешь с ним?
Не изберешь, от смерти защищаясь,
Оружие, стократ благословенней,
Чем строки неумелые мои?
Зенита дней весенних ты достиг,
И девственных садов не перечесть,
Исполненных чистейшего желанья
Отдать себя твоим живым цветам,
В которых образ твой отобразится
Точней, чем на раскрашенном холсте.
И только жизнью созданные строфы,
В которые она вдохнула жизнь,
Тебя могли бы пересотворить
И показать грядущим поколеньям,
Как ты красив — и внутренне, и внешне, —
А это неспособны совершить
Ни Времени искусная палитра,
Ни слабые мои карандаши.
Отдай себя кому-нибудь другому
И сохранишь для вечности себя,
Поскольку жить обязан бесконечно,
Своим искусством дивным оживлен.
21.06.1996 — 28.01.1998
17
Ну, кто поверит много лет спустя
Моим стихотвореньям, посвященным
Достоинствам пленительным твоим?
Стихи мертвы, как мертвые надгробья,
И неспособны, Бог тому свидетель,
Поведать в полной мере о твоих
Телесных и душевных совершенствах.
И если я начну изображать
И яркими словами славословить
Сиянье глаз и доблестей твоих,
То через годы скажут обо мне:
«Поэт солгал — поэты вечно лгут, —
Уподобляя ангелам небесным
Людей земли». И осмеют меня;
Страницы пожелтевшие отбросят;
Посмотрят на стихи, как на толпу
Неумных, но болтливых стариков;
А почести, которые по праву
Ты заслужил, с презреньем назовут
Издержками слепого вдохновенья
Переизбытком преувеличений,
Присущим песнопениям старинным.
Но если кто-то из твоих детей,
Сын или дочь, в ту пору будет жить,
Ты тоже будешь — и двойною жизнью:
Не только в них, но и в стихах моих.
30.01.1998
18
Могу ли с летним днем тебя сравнить?
Ты и прекрасней, и не так горяч.
Но с нежными весенними цветами
Свирепо расправляются ветра,
И время, предоставленное лету,
Кончается, начаться не успев.
Порою глаз небесный испускает
Потоки обжигающих лучей,
Порою меркнет золотой зрачок,
И рано или поздно красота
Оказывается некрасотою,
Чему виною или измененья,
Присущие созданиям природы,
Или непоправимая случайность.
И только лето юное твое
Не только никогда не потускнеет,
Но расцветет во всем великолепье,
Которым ты по праву обладаешь;
И Смерть не будет хвастать никогда,
Что заблудился ты в ее тени,
Поскольку вековечность этих строк
Во времени тебя укоренит.
До той поры моим стихотвореньям
Жить предстоит и жизнь тебе дарить,
Пока на свете люди существуют,
Пока ценить умеют красоту.
30.06.1996 — 11.01.1998
19
Все сокруши, прожорливое Время!
На львиных лапах когти затупи;
Земле дай волю алчно пожирать
Прекрасные создания земные;
Из хищной пасти леопарда вырви
Его, как бритва, острые клыки;
И птицу-феникс раз и навсегда
Сожги в ее же собственной крови.
Перемешай по прихоти своей
Веселые и грустные минуты;
Какие хочешь ужасы обрушь
На бренный мир с красотами его, —
Но об одном ужасном преступленье
Не помышляй, безудержное Время:
Не покушайся на мою любовь!
Не смей своим чудовищным стилом
Уродовать любимое черты
И на челе прекрасном вырезать
Следы прошедших лет, часов, минут...
Не тронь мою любовь, седое Время,
Позволь ей стать мерилом красоты
Для нынешних и будущих племен.
А впрочем, Время, злобствуй, если хочешь!
Назло преступным замыслам твоим,
Моя любовь пребудет вечно юной,
В моих стихах бессмертие найдет.
09.07.1996 — 11.01.1998
20
По-женски совершенные черты —
Рукой Природы выточенный лик —
Имеешь ты, король и королева
Моих страстей и страстных этих строк;
И сердце, утонченное по-женски,
Но незнакомое с непостоянством,
Что всем этим изменницам присуще, —
В твоей груди размеренно стучит.
Твои глаза блистательнее женских,
Не склонны, притворяясь, обольщать
И все вокруг, на что ни обратятся,
Окутывают блеском золотым;
Ты излучаешь мужество и силу
И, сознавая сил своих игру
И наслаждаясь ею, похищаешь
Вниманье восхищенное мужчин
И потрясаешь женские сердца.
Ты создан был как девушка вначале,
Но, посмотрев на дело рук своих,
Тебя Природа страстно полюбила
И у меня тем самым отняла;
Прибавив то, в чем не было нужды,
Она убила этим приращеньем
Возможные намеренья мои.
Но если ты по милости Природы
На свет явился женщин услаждать,
Дари им не любовь, а сладострастье,
А мне — несладострастную любовь.
14.07.1996 — 23.07.1996
21
Я не намерен сравнивать себя
С какой-нибудь витийствующей Музой,
Которая роскошными стихами
Раскрашенную славит красоту,
При этом ради красного словца
Перечисляет все красоты мира,
Упоминает самый небосвод;
И, сочиняя пышные сравненья,
Сопоставляет свет с ночною тьмой;
Земные самоцветы с жемчугами,
Лежащими на океанском дне;
А первые апрельские цветы
Со всеми чудесами из чудес,
Какие происходят во вселенной
Между небесной твердью и земной.
Но мне, поэту, честному в любви,
Нельзя не быть таким и в стихотворстве,
И, право же, моя любовь прекрасней,
Чем долгожданный первенец в семье,
Хотя не ослепляет красотой,
Подобно звездам, золотым свечам,
Усеявшим ночное поднебесье.
Пускай поэты — все кому не лень
Свою любовь до неба превозносят, —
Не стану я расхваливать свою,
Поскольку не намерен продавать.
15.07.1996 — 21.07.1996
22
Нет, я не доверяю зеркалам!
И, хоть они умеют убеждать,
Я до тех пор стареть не собираюсь,
Пока ты остаешься молодым;
Но если я замечу, что тебя
Не пощадило мстительное время,
Морщинами лицо перепахав,
Я дни свои окончу в одночасье.
Та красота, которая тебя
Окутывает с ног до головы, —
Лишь оболочка сердца моего;
Но ведь оно не мне принадлежит,
Да и твое живет в груди моей, —
И, стало быть, не старше я, чем ты!
Поэтому последуй моему
Примеру и себя побереги,
Ведь я не ради блага своего
Лелею сердце нежное твое,
Но из любви к тебе его храню
И, как самоотверженная няня,
Пытаюсь от напастей оградить.
На собственное сердце не надейся:
Хотя оно мне отдано тобой,
Обратно ты его не заполучишь,
Коль скоро остановится мое.
18.07.1996 — 22.07.1996
23
Порою как неопытный актер
На сцене замирает с перепугу,
Мучительно припоминая роль;
Как злобное ничтожество порою
Впадает в гнев без видимых причин
И тут же остывает малодушно, —
Так я стою в испуге пред тобой,
Забыв слова, которые велит
Произносить любовный ритуал,
Но не утратив подлинного чувства,
Как может показаться, а, напротив, —
Изнемогая от любви к тебе,
Переизбытком страсти обессилен.
Так пусть глаза мои заговорят!
Они, пророки любящего сердца,
Своей красноречивой немотой
Тебе расскажут о моей любви
И, заступившись за нее, добьются
Гораздо большего вознагражденья,
Чем тот, кто не жалеет языка,
Изображая собственную страсть.
О, научись, молю тебя, читать
Любви моей безмолвной письмена;
Глазами слышать пылкие признанья,
Которыми насыщена любовь.
24
Художником я стал, но необычным
И, глядя на тебя во все глаза,
С их помощью сумел отобразить —
Не на холсте, а в сердце у себя, —
Твои неповторимые черты
И для картины этой грудь свою
Взамен богатой рамы предложил.
И если в самом деле перспектива
Есть признак живописного искусства,
То сквозь меня внимательно смотри:
Сквозь мастера проступит непременно
Во всей красе твой истинный портрет,
Который выставлен для обозренья
В душе моей души, как в мастерской,
Твоими же глазами застекленной.
Они моим действительно сродни:
Мои глаза тебя изобразили,
А сквозь твои глаза, как через окна
Моей художественной мастерской,
Заглядывает солнце любоваться
Твоим пленительным изображеньем,
Каким его я вижу и люблю.
Но все же, как бы ни были искусны
Мои глаза, их мастерство ущербно
И славы не сумеет обрести:
Они нарисовали только внешность,
А душу не увидели твою.
25
Я вовсе не из тех, кого фортуна
По воле звезд возносит высоко:
Меня она не чтит и не бесчестит —
Ведь я с тобой и у тебя в чести.
Пригретые великим королем
В его лучах купаются вельможи
И пышно расцветают при дворе,
Величием и знатностью гордясь;
Но взглянет хмуро царственное око —
И вмиг слетает с бывших фаворитов
Вся их гордыня, будто лепестки
С цветов оранжерейных облетают.
Удачливый и храбрый полководец,
Покрытый славой тысячи побед
И ратными трудами изнуренный,
В тысяче первой битве уступает —
И те, кто славил подвиги его,
Вычеркивают доблестное имя
Из летописи воинских побед
И забывают старого солдата.
И только я в действительности счастлив
И счастья не утрачу своего:
Люблю я и предателем не стану
Любим я, и меня не предадут.
01.02.1998
26
О ты, кого люблю и от кого
Завишу, как слуга от властелина,
Тебе я шлю почтительные письма —
Не с тем, чтоб красноречием своим
Тебя развлечь, но чтобы послужили
Они свидетельством красноречивым,
Насколько предан твой вассал тебе.
Но так велик мой долг перед тобою,
Так велико почтение к тебе,
Что все слова, какие бедный разум
Для выраженья чувств моих найдет,
Окажутся ничтожны и пусты.
Но будь великодушен: приюти
В душе своей послание мое,
Его наряд убогий приукрасив.
Как ни была бы далека звезда,
Что стала путеводной для меня,
О, пусть она меня благословит
Своими животворными лучами
И чувство бесприютное мое
По-королевски щедро наградит —
И я, быть может, окажусь достоин
Ответной благосклонности твоей
И наконец осмелюсь рассказать,
Как я тебя люблю, — но до тех пор
Я сердца не открою никому,
И даже ты вовек не отгадаешь,
Какая тайна в нем заключена.
30.01.1998
27
Дорогой утомлен, хочу уснуть,
Чтоб отдых дать измученному телу;
Но, хоть оно бесчувственно почти,
В мозгу моем работа закипает
И прогоняет долгожданный сон,
И просыпаются воспоминанья...
Я мыслями обратно уношусь;
Они спешат к тебе, как пилигримы,
Исполненные рвения святого,
И не дают моим глазам покоя:
Я начинаю видеть в темноте,
В которой прозревает и слепец;
Моей души всевидящее око
Одною силою воображенья,
Назло незрячим взорам, проникает
Сквозь толщу тьмы — и предо мною ты,
Твой дивный образ, призрачная тень,
Сверкающая, словно бриллиант,
В кромешной мгле — и вспыхивает ночь,
Преображаясь прямо на глазах,
И молодеют очи темноты.
Моя душа томится по ночам,
А тело — день за днем изнемогает.
Я сам невольно мучаю себя,
Истерзан круглосуточною мукой
С тобою вместе быть, но без тебя.
15.02.1998
28
Я счастлив был — но как теперь вернуть
Былое ощущение блаженства,
Когда лишен я права наслаждаться
Не только отдыхом, но даже сном;
Когда от груза тягот повседневных
Меня не избавляет даже ночь,
И тот из ночи в ночь и день за днем
Становится еще невыносимей?
Ведут между собою день и ночь
За власть над миром давнюю войну,
Но, видно, перемирие они
Друг с другом заключили — для того,
Чтобы меня казнить поочередно.
С утра сулит мне трудную дорогу
Суровый день, а с вечера меня
Сердито упрекает ночь за то,
Что стал я много дальше от тебя.
Я утро умолял о снисхожденье,
Твердил, что ты своею красотою
Сумеешь, словно ясная заря,
Зажечь восход, покрытый облаками.
И черноликий вечер я просил
Дать мне пощаду, льстиво уверяя,
Что засияешь ты взамен луны,
Сойди она с ночного небосклона.
Но что ни день я мучаюсь сильнее,
Истерзан ежедневною тоскою;
И что ни ночь мрачнее становлюсь,
Печалью еженощной изнурен.
11.01.1998
29
Когда унижен я и уничтожен
Фортуной и презрением людским;
Когда я в одиночестве рыдаю
И над собой, и над своей судьбой;
Когда я бесполезною мольбою
Глухие сотрясаю небеса, —
Я думаю с тоскою: почему
Я не из тех, кто блещет красотою,
Кто верными друзьями окружен,
Кто приобщен к высокому искусству
И замыслом великим одержим, —
Тогда как я безмерно был бы счастлив
Иметь гораздо меньше, чем они?
Но стоит мне подумать о тебе,
И я стыжусь своих презренных дум,
И жаворонком чувствую себя,
Взлетевшим над неласковой землею
Светилу гимны петь у врат зари.
Когда в пути я вспоминаю вдруг
И о тебе, и о любви твоей,
То я мгновенно в Креза превращаюсь,
Которому завидуют цари.
01.02.1998
30
Когда по воле тайного суда
Моих воспоминаний безотчетных
Я вызываю из небытия
Свидетелей давно минувших дней, —
Я вижу все, утраченное мною,
И понимаю, как я разорен,
И застарелой скорби отголоски
Во мне рождают новую печаль
О горячо любимых временах.
И слезы сами катятся из глаз,
Не источавших влаги до сих пор:
Я о друзьях бесценных вспоминаю,
Упавших в бездну смертоносной тьмы;
И о любви утраченной горюю,
Хотя уже свое отгоревал;
И мучаюсь, оплакивая снова,
То, что уже оплакивал не раз.
Мне хуже смерти чувствовать опять
Былую горечь прежних огорчений;
Скорбеть, припоминая оскорбленья,
Которым подвергался я; страдать,
Итог печальный подводя страданьям;
И заново оплачивать счета,
Как будто я еще не расплатился.
Но если мне на ум приходишь ты,
Печали утоляются мои,
И возникает из небытия
Все то, что я утратил навсегда.
31
Я думал, сердцу милые сердца
Давно мертвы и в прах превращены,
Но нет, они в твоей груди слились
В одно большое сердце, где царит
Бессмертная любовь, где с новой силой
Пылает кровь возлюбленных моих
И кровь моих возлюбленных друзей,
Покинувших навеки этот мир.
С каким благоговеньем отдавал
Я мертвым долг последний, сколько слез
Из глаз моих священная любовь
Исторгла, волю смерти исполняя!
Но все, кого я так боготворил,
Не унеслись в загробную страну,
Но, затаясь до времени в тебе,
Вторично предо мною предстают.
Ты — словно усыпальница живая,
Где молодость из пепла восстает;
Ты блещешь вечно юной красотою
Моих любимых и друзей моих,
Которые уснули вечным сном,
А все права, какие на меня
Они имели, отдали тебе.
Ты всех собою олицетворяешь,
Кто дорог мне, и в образе твоем
Я обретаю милые мне лица
И целиком и полностью вверяюсь
Тебе — а значит, им в твоем лице.
32
Когда мой прах могильною землею
Засыплет омерзительная Смерть,
А ты переживешь благополучно
Мою благословенную кончину
И где-нибудь отыщешь невзначай
Стихи полузабытого поэта
И друга своего, который нынче
Слагает эти немощные строфы, —
Ты перечти их, а потом сравни
С искусством современных стихотворцев:
Хотя оно изящней во сто крат,
Мое перо отнюдь не ремеслом
Изощрено, а подлинной любовью.
Молю тебя: храни мои сонеты,
Они ведь превзойдут стихи счастливцев,
Меня превосходящих мастерством, —
И, если чтишь ты своего поэта,
Когда-нибудь о нем подумай так:
«О, если б друг мой с Музою своею
От нынешнего века не отстал,
Он создал бы прекрасные поэмы,
Гораздо совершеннее других
Его творений, посвященных мне,
И вырвался бы в первые ряды
Собратьев по высокому искусству.
Но умер он — и славой обойден.
Но если дней сегодняшних поэты
Меня пленяют музыкой стиха,
То он — любовью одухотворяет».
33
Неоднократно на моих глазах
Вставала всемогущая заря
И на разоблаченные вершины
Бросала ослепительные взоры,
Исполненные ласки и любви;
Дарила поцелуи золотые
Цветам и травам; тусклые ручьи
И реки превращала в серебро
Благодаря алхимии небесной;
Листву дерев и травы луговые
Дарила поцелуем золотым,
И тусклые, похожие на ртуть,
Потоки превращала в серебро,
Благодаря алхимии небесной;
Но тут же позволяла осквернять
Свой лик, благословенный и прекрасный,
Ничтожным облакам и не мешала
Уродливой гряде косматых туч
Лишать весь мир небесной благодати;
А к вечеру с позором исчезала,
Сгорая на закате от стыда.
Так и мое любимое светило
Зажглось передо мною поутру,
Чтобы меня своею красотою
И славой триумфальной осенить,
Но чтобы тут же кануть в облака,
Со мной не соизволив попрощаться.
Но это на мою любовь к нему
Не бросит даже призрачной тени,
Поскольку эти светочи земные
Похожи на небесные светила:
Есть пятна и на тех, и на других.
15.12.1996 — 30.01.1998
34
Не ты ли убеждал меня, что день
Великолепным обещает быть,
И не дал мне в дорогу снарядиться?
Не потому ль окутан я теперь
Клубами безобразного тумана,
Который в одночасье утопил
Твои достоинства и совершенства
В тлетворных испарениях своих?
Хоть очень скоро снова обратились
Ко мне твои небесные глаза
И обласкали, тучи разогнав,
Мое лицо, исхлестанное ливнем,
Я благодарности не ощутил.
Да и никто не будет благодарен,
Когда бальзам, затягивая раны,
Одновременно растравляет их.
Увы, не исцелит моей печали
Раскаяние позднее твое;
Твой запоздалый стыд не в состоянье
Избыть укоренившуюся боль.
Пускай обидчик явно сожалеет
О безобразной выходке своей,
Но это служит слабым утешеньем
Тому, кто был жестоко оскорблен,
Безжалостно растоптан и влачит
Тяжелый крест обид и унижений.
И только слез жемчужные потоки,
Твоей любовью пролитых, смогли
Омыть мне раны, все, в чем провинился,
Ты предо мною, разом искупить.
21.08.1997 — 29.08.1997
35
Что сделано, то сделано. Не плачь.
Ты ни при чем. У розы есть шипы,
На дне кристально чистого потока
Сплошная грязь, затмения и тучи
Бросают тень на солнце и луну,
Плодятся отвратительные черви
На лепестках... Мы все не без греха.
А я грешнее прочих, потому что
Грех на душу беру, твои проступки
Сравненьями пытаюсь объяснить;
Перед самим собою лицемерю,
Преуменьшаю всячески вину
Твою передо мною, и прощаю
Тебе гораздо больше прегрешений,
Чем их на деле было у тебя.
Стараюсь я, твой главный обвинитель
И в то же время главный адвокат,
Греховные влечения твои
Привлечь к суду безгрешного рассудка,
И против самого себя даю,
Еще и как свидетель, показанья.
Так полем боя стал я, где сошлись
В междоусобице кровопролитной
Моя любовь и ненависть моя.
Меня ты разоряешь, милый вор,
А я, твой непременный соучастник,
Деянья твоего не пресекаю,
Но даже провоцирую тебя.
23.08.97 — 03.09.97
36
Хотя едины мы и неделимы,
Благодаря связавшей нас любви,
Мы все-таки два разных человека,
Поэтому бесчестье и хула,
Которые мне выпали на долю,
Я в одиночестве перенесу.
Пусть наша благородная любовь
К себе нас одинаково влечет,
Но у тебя и у меня судьба
Различна, к сожалению, и нас
По-разному язвит за эту страсть.
И если злонамеренность и зависть
Не в состоянье помешать любви
Выплескиваться с подлинною силой,
То обокрасть ее, похитить время
Для мимолетных встреч и наслаждений, —
Вполне способны. Мне никак нельзя
Прилюдно заговаривать с тобой,
Иначе мой позор, моя вина,
Которую оплакиваю я,
И на тебя мгновенно перейдет;
И ты не можешь оказать мне честь,
Любезностью обычною ответить,
Чтоб не покрыть бесчестием себя.
Не будь таким. Бери пример с меня.
Я так тебя люблю, с такою страстью,
Как будто ты и я — одно и то же,
А значит, репутация твоя
Мне так же, как тебе, принадлежит.
04.09.1997 — 05.09.1997
37
Когда отец дряхлеющий следит
За юными забавами детей,
Как он бывает счастлив! Вот и мне,
Несчастному, который обездолен
Жестоким милосердием фортуны,
Приятно на досуге вспоминать
О верности и доблестях твоих.
Твою ли красоту, высокий род,
Богатство ль, юность, мудрость ли, здоровье,
Великое обилие иных,
Тобой облагороженных, достоинств,
Какими ты увенчан с малых лет, —
Я прививаю мысленно к себе,
Своей любовью воодушевленный.
И вот уже несчастья позади,
Уже не беден я и не унижен, —
Покуда надо мной витает тень
Такого изобилия, покуда
Я осенен такою благодатью,
Ее частицей удовлетворен,
Которая порой перепадает
Мне от великолепья твоего.
Мечтаю я, чтобы тебе досталось
Все лучшее, что есть на этом свете,
И от тебя мечтаю получить
Все лучшее, — и даже мысль об этом
Стократ счастливей делает меня.
05.09.1997 — 28.01.1998
38
Неужто Муза не нашла предмета,
Который мог бы вдохновить ее,
И навсегда покинула меня?
Но это совершенно невозможно,
И ты, переполняющий своим
Дыханием мои стихотворенья,
Свидетельствуешь в пользу этих слов —
Столь ярко, что не всякая бумага
Ручательству такому подойдет.
И если из написанного мною
Хоть что-нибудь достойно оказалось
Вниманья твоего, благодари
Ты не меня за это, но себя.
И кто, кроме слепца, не превратится
В прекрасного поэта, если ты
Всех наделяешь творческою силой?
Десятой Музой будь, в десятки раз
Могущественней девяти старух,
Что служат и поныне рифмачам
Источником пустого вдохновенья;
Позволь тому, кто жив одним тобой,
Создать неувядаемые строки,
В которых ты века переживешь.
И если Музу бедную мою
Когда-нибудь оценят по заслугам
На похвалу скупые времена,
Один лишь ты прославишься, а я...
Я только руку приложил к тому.
10.09.1997 — 11.09.1997; 30.01.1998
39
О, как теперь достоинства твои
И доброту твою мне воспевать,
Когда моею лучшей половиной
Являешься ты? Как же я могу
Себя хвалить своими же устами?
И если не себя, тогда кого
Я восхвалю, сложив хвалу тебе?
Пускай судьбою мы разведены,
Пускай любовь, лелеемая нами,
Любовь-соединительница душ,
Утратит имя нежное свое, —
Мы для того и рассоединились,
Чтобы, слагая оды в честь твою,
Тебе я отдал наконец все то,
На что имеешь право только ты.
О, жизнь в разлуке! были бы ужасны
Тобою насылаемые пытки,
Когда б твои унылые досуги
Нам не дарили сладостных часов
Для нежных грез любви, не позволяли
Часы и грезы нежно обмануть.
Хвала тебе, разлука! Для того
Ты разбиваешь пары, чтобы тот,
Кто остается, получил возможность
Того, кто в путь пустился, восхвалить.
15.01.1998 — 16.01.1998
40
Любовь моя, возьми мою любовь,
И если примешь всю, то обретешь
Не более, чем было у тебя;
Хотя твоя любовь, какую ты
Так называешь только по ошибке,
Нисколько не похожа на мою.
Моя любовь — воистину любовь!
И вся она давно была твоею,
Задолго до того, как пробудила
Любовное влечение твое.
И если ты любви моей захочешь,
В меня влюбившись, я не обвиню
Тебя за то, что ты мою любовь
Присваиваешь, чтобы полюбить;
Но если ты, себя опутав ложью,
Окажешься, по прихоти своей,
В объятиях неистинной любви,
Какую ты не презирать не можешь, —
Тогда узнаешь, в чем твоя вина.
Меня ты очень мило обираешь,
У бедняка последнее крадешь,
Но я тебе прощаю воровство,
Хотя несправедливые обиды,
Чинимые любовью, глубже ранят,
Чем неприкрытой злобы клевета.
Убей меня, распутное созданье,
Которому пороки так идут,
Что кажутся достоинствами мне, —
Убей меня, но не враждуй со мной!
16.01.1998 — 18.01.1998
41
Когда я исчезаю иногда
Из сердца твоего, то всякий раз
Ты легким поведением своим
Наносишь мне жестокую обиду.
Но красоте и юности твоей
Идут твои невинные измены,
И трудно не поддаться искушеньям,
Которые преследуют тебя.
Ты нежен — и сдаешься без борьбы,
Прекрасен — и в осаду попадаешь;
И может ли сын женщины с презреньем
На женщин, соблазняющих его,
Взирать и удержаться от соблазна?
Увы, ты и меня не пощадил:
Не укротил ни юности беспутной,
Ни красоты своей не обуздал,
Чей буйный нрав настолько далеко
Тебя завлек, что ты невольно стал
Виновником двойного вероломства.
Любимая моя и друг любимый
Нарушили свой долг передо мною:
Она — прельстилась красотою друга,
А он — мою любимую прельстил.
22.01.1998 — 29.01.1998
42
Пусть мне она с тобою изменила,
Хотя моей возлюбленной была, —
Не так бы я страдал в разлуке с нею,
Как мучаюсь теперь из-за того,
Что ты, мой друг, мне с нею изменил,
Что отлучен я от любви твоей.
Влюбленные обидчики мои!
Я все же вас люблю и вам найду
Любые оправданья: ты, мой друг,
Увлекся ею из любви ко мне;
По этой же причине и она
Себя завлечь позволила тебе,
Хотя меня при этом обманула.
И если лучший друг потерян мною,
То в выигрыше милая моя;
А если я любимую утрачу,
Получит друг утраченное мной;
И пусть они друг друга обретают,
А я в двойном убытке остаюсь,
Теряя и любимую, и друга,
И этот крест несу, что на меня
Они взвалили из любви ко мне.
Но если я и друг неразделимы,
Не стоит мне в печали пребывать:
Его избрав, любимая моя
Внушает мне счастливую надежду,
Что влюблена по-прежнему в меня.
21.01.1998 — 16.02.1998
Стихобратьям по рукофлудству
Не надо отвечать на мой вопрос
своим вопросом,
вы лучше дайте мне ответ
своим ответом,
иначе я на склоне лет
останусь с носом.
И с пиететом
задам вопрос вам прямо в нос,
не ждя ответа.
26 сентября 2014
Там, где мой народ
Дмитрию Быкову
Вы у нас мудрее год от года,
все у Вас румяней и белей.
Полюбите Вашего народа
всею звонкой силою своей.
Не взирая, никому в угоду,
взбалтывая рифменную взвесь,
обнимите Вашего народа
тут, где Ваш народ, по счастью, здесь.
И, бредя по воду, зная броду,
писучи, как все по городам,
уважайте вашего народа
все, где Ваш народ, к несчастью, там.
Дмитрий Быков, это не насмешка:
рюмка в горле комом — не горшок.
Вы же не желаете, помешкав,
там, где Ваш народ, на посошок.
Вы же не желаете по ходу
презревать не грошевой уют.
Что Госдума Вам, а что народу
там, где Ваш народ, по счастью, тут?
Вы же не осядете, не так ли,
В Эльдораде или в Катманде,
чтобы напирать на рифму «шмакля»
там, где Ваш народ известно где.
Так не выходите на дорогу,
бросив не кошерные рубли.
С Вами Ваш народ и слава Богу1
в старомодном ветхом «Жигули».
А когда не выйдя, может статься,
на другой газетной полосе,
Вы уже не спрячетесь за «Стансы»
там, где Ваш народ, к несчастью, все.
Оставайтесь там же год за годом,
и сказать Вы сможете зато:
«Был и я тогда с моим народом
там, где мой народ известно что».
1Вариант: «С Вами Ваш народ идет не в ногу».
26 сентября 2014
Бодлеровское «Плаванье» М. Цветаевой
Видимо, настало время основательно поговорить о переводе М. Цветаевой, чье «Плаванье» по праву считается эталонным. Но это не означает, что ее текст свободен от недостатков. Версии других авторов стану приводить только в качестве иллюстраций. Буду очень рад откликам, если таковые воспоследуют.
Сразу же о заглавии. Мне кажется, слово «Путешествие» (так у Бодлера) испорчено туризмом и толпами «путешествующих» по всему миру. Цветаевское «Плаванье», на мой взгляд (далее такого рода выражения буду опускать, поскольку все здесь — мое мнение, может быть, неверное), значительно у́же того, о чем говорит Бодлер, хотя у него странствие представлено именно как плавание на корабле. Но не только.
1. Теперь перевод Цветаевой:
1. Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом — даль, за каждой далью — вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!
Что меня не устраивает в этой строфе?
Во-первых, неграмотный оборот «глядящего эстампы». Надо: для отрока, в ночи рассматривающего (разглядывающего) эстампы.
Во-вторых, рифма «эстампы-лампы», до Цветаевой использованная последовательно Львом Эллисом и Адрианом Ламбле. Вообще же эта рифма имеет место быть в 6-и переводах из известных мне 8-и. В своем «Плаванье» Цветаева повторила в той или иной степени 30 строк (из 144) своих предшественников (кроме указанных, еще у Василия Комаровского). Это не в упрек Марине Ивановне, просто так вышло. Тем более что, как сказал Пикассо, талантливый художник заимствует, гениальный — крадет.
Для справки. Переводы Эллиса, Комаровского и Ламбле выходили соответственно в 1908, 1913 и 1928 гг. Цветаева сделал свой перевод в 1940 г., (опубликован в 1965 г.).
В-третьих, полностью сочиненная строчка «За каждым валом — даль, за каждой далью — вал». Как известно, Цветаева переводила только «опорные» строки, то есть те, которые были опорными в ее понимании. Остальные она просто игнорировала. У меня иной подход: передать максимум того, что написал автор. Потому что у автора все (!) строки опорные. Кроме того, цветаевская строка скорее красива, нежели осмысленна. Что такое — за каждым валом даль? За каждым морским валом идет некоторая даль? Так это неверно, поскольку на море вал идет за валом. За каждой далью — вал — тоже ребус, не имеющий решения. Это строка — нечто невразумительно романтическое, чего нет у Бодлера, который здесь романтик разве что в первых строках и не такой восторженный, как лирический герой Цветаевой.
В-четвертых, «рабочая лампа». У отрока нет рабочей лампы. Он не работает, а играет.
А вот переводы Эллиса и Ламбле соответственно:
1. Дитя, влюбленное и в карты и в эстампы,
Чей взор вселенную так жадно обнимал, —
О, как наш мир велик при скудном свете лампы,
Как взорам прошлого он бесконечно мал!
1. Когда дитя глядит на карты и эстампы,
Вселенная вместить способна идеал.
Как велика земля при ярком блеске лампы!
При свете памяти как мир ничтожно мал!
2. Цветаева
2. В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.
Здесь у МЦ еще больше фантазии, чем в первой строфе. У Бодлера нет никакой нечеловечьей тоски, а есть воспламененный мозг, сердце, исполненное злобы, и горечь желаний. Вместо ненастного дня просто «однажды утром». Вторая и третья строки полностью сочинены автором перевода. Четвертая — поистине гениальна.
Впрочем, у Эллиса:
2. Чуть утро — мы в пути; наш мозг сжигает пламя;
В душе злопамятной желаний яд острей,
Мы сочетаем ритм с широкими валами,
Предав безбрежность душ предельности морей.
3. Цветаева
3. Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне,
Тех — скука очага, еще иных — в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни —
Надежда отстоять оставшиеся дни.
Здесь МЦ «всю свою звонкую силу поэта» направляет против Цирцей, каковых ненавидела всю свою жизнь и каковой сама никогда не была. На это дело МЦ отводит 2,5 строки, которых в общем и целом в оригинале нет. И просто скрежет зубовный вызывает прилагательное «Цирцеиных», повторенное в следующей строфе. Без звездочетов, утонувших в глазах той или иной дамы, и без зловредных духов Цирцеи от бодлеровского текста остались одни руины.
4. Цветаева
4. В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст.
Первые две строки к оригиналу имеют только косвенное отношение. Кроме того, в них наблюдается возможность иного прочтения: плывут в Цирцеиных садах. И еще. Терпеть не могу (это личное) «нанизывания» предлогов «в»: «в Цирцеиных садах ... в оцепененье чувств». Например: в таком-то городе, в самом центре, в своей квартире, в уютном будуаре, в шелковом халате сидела Цирцея... Ну, это к слову. Вторые две строчки были бы великолепны, если бы не прилагательное «волшебницыных». Звучит еще более скверно, чем Цирцеиных.
5. Цветаева
5. Но истые пловцы — те, что плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час еще твердят: — Вперед!
Здесь полностью придуманы МЦ строки:
Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час...
Отсутствуют легкие, подобные шарам сердца (Бодлер использует этот же образ в 7-й строфе, значит, для него это важно), неизбежность судьбы и мотивация лирических героев: они стремятся вперед, «не зная почему».
Комаровский
5. Но истинный пловец без цели в даль стремится.
Беспечен, как шаров воздушных перелет.
И никогда судьбе его не измениться,
И вечно он твердит — вперед! всегда вперед!
6. Цветаева
6. На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку — любовь, как рекруту — картечь,
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла еще людская речь.
В целом очень даже неплохо, а последняя строчка превосходна. Все в перевод не втиснешь, но здесь хотя бы видно, что переводчик пытался это сделать. Разве что вызывает недоумение сравнение «как рекруту — картечь». Рекруту желанна картечь? Чтобы его подстрелили картечью? Думаю картечь здесь только ради рифмы с речью. Но красиво.
7. Цветаева
7. О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,
Невидимым бичом стегающий миры.
И эта строфа неплохо сделана. Вопрос только один: зачем было любопытство меня на лихорадку? Точнее два: подряд два неудобопроизносимых причастия: катящимся... крутящимся. Вспоминается «подпрыгивающее честолюбье» Радловой.
Ламбле
7. Волчкам мы и мячам становимся подобны
В их беге и прыжках, и даже в нашем сне
Нас жажда нового кружит, как Ангел злобный,
Бичами мечущий светила в вышине.
8. Цветаева
8. О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть — везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде...
После двух более-менее точных строф опять «сочинение на вольную тему». По крайней мере, в двух последних строках. Налицо «маршаковский подход»: перевести более-менее сносно первую пару строк, вторую — как получится.
9. Цветаева
9. Душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведет — какой пролив?
Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада —
Крик вахтенного: — Рай! Любовь! Блаженство! Риф.
Практически полностью придуманная МЦ строфа. Чистая отсебятина:
Эльдорадо.
В блаженную страну ведет — какой пролив?
Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада
МЦ, ненавидевшая все коммунистическое, не могла, разумеется, оставить в тексте Икарию, воплотившую утопически-коммунистические грезы Этьена Кабе. Но из Бодлера слова не выкинешь, тем более что у него Эльдорадо имеется в следующей строфе. Не фонтан перенос ударения в местоимении «наша».
По поводу последней — изумительной! — строки следует привести переводы соответственно Эллиса и Комаровского
9. Мы — трехмачтовый бриг, в Икарию плывущий,
Где «Берегись!» звучит на мачте, как призыв,
Где голос слышится, к безумию зовущий:
«О слава, о любовь!», и вдруг — навстречу риф!..
9. Душа! — ты смелый бриг, в Икарию ушедший:
На палубе стоим, в туманы взор вперив.
Вдруг с мачты долетит нам голос сумасшедший —
«И слава... и любовь»!.. Проклятье! — это риф.
В 6-и из 8-и переводов «Путешествия» «риф» в 4-й строке этой строфы стоит как рифмующееся слово. Еще один «риф» находится в середине этой же строки данной строфы. Что значит — удачно найдено!
10. Цветаева
10. Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землей с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дерном. —
Базальтовый утес являет нам заря.
Переместив Эльдорадо из 10-й строфы в 9-ю, МЦ была вынуждена довольствоваться его фантастическим описанием во 2-й и 3-й строках данной строфы. И неважным описанием. Потому что, судя по начертанному, островок нам чудится землей (лишние слова убираю, чтобы высветлить конструкцию предложения), а также водой (чудится), а водой — к тому же — с изумрудным дерном. Надо бы: с лазоревой водой, но переводчицу, самом собой, не устроило звучание слазоровой. Да и нет у Бодлера ни земли, ни плодов, ни воды, ни дерна. Если учесть, что островок сам по себе мал, то малейший островок выглядит как масло масляное. Ну, а если уж до конца придираться, то базальтовый утес — неважная замена рифу (подводному) оригинала. И только конченый зоил заявит, что риф имеется как раз в этой строфе, а в предыдущей были подводные камни. Но мы не зоилы.
11. Цветаева
11. О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям иль в цепи заковать, —
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего еще серее гладь.
Америка в этой строфе торчит, как кость в горле переводчиков. В 5-и переводах из 8-и она на все лады рифмуется. А с цветаевским текстом придется разбираться основательно. Жалкий сумасброд — это все-таки не бедный поклонник стран-химер. Вторая строка вполне соответствует оригиналу, а дальше снова начинаются проблемы. Если мы собираемся скормить зыбям жалкого сумасброда, то почему же он тогда безвинный лгун? Без вины в цепи не заковывают. Выдумщик со смещенным ударением ни в какие ворота не лезет. «Еще серее гладь»... даже не знаю, что сказать. Если кому то нравится это самое «серее», пусть скормит меня зыбям или закует в цепи. Мне не нравится. Тем более что серой глади у Бодлера нет и в помине, а есть миражи, ведущие в бездну. С гладью тоже не совсем все гладко. Понятно по смыслу, что речь идет о морской глади, но стоило бы разъяснить читателям, что тут к чему. Еще один нюанс. Нехорошего человека МЦ поминает трижды: сумасброд, лгун, выдумщик. Это почти синонимы, по крайней мере, относительно лгуна и выдумщика это можно сказать наверное. Сумасброд тоже где-то рядом. Тогда как в оригинале фигурирует тип, которого называют любителем химерических стран, запойным матросом и сочинителем Америк. Разница очевидная.
Эллис
11. В железо заковать и высадить на берег
Иль бросить в океан тебя, гуляка наш,
Любителя химер, искателя Америк,
Что горечь пропасти усилил сквозь мираж!
Комаровский
11. Ты грезой обольстил несбыточных Америк...
Но надо ли тебя, пьянчуга, заковать,
И бросить в океан за ложь твоих истерик,
Чтоб восхищенный бред — не обманул опять?
Ламбле
11. Мечтатель, в сказочный вотще влюбленный берег!
Нам бросить ли за борт, иль в цепи заковать
Матроса пьяного, искателя Америк,
От чьих безумных слов еще больней страдать.
12. Цветаева
12. Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на вышке чердака.
Вызывает недоумение первая строчка «Так старый пешеход, ночующий в канаве», поскольку пешеходы, пусть даже старые, там обычно не ночуют. Речь, конечно же, идет о старом бродяге, который может быть и даже наверняка нищий. Во второй строке говорится как раз о нищем, мечтающем о сверкающем рае и в том же время глядящем в небеса, тогда как сам он ступает по грязи. Упущение существенное. Капую Цветаева произвольно меняет на Рай и напрасно. Капуя находится в итальянской провинции Кампания, которую в свое время захватил Ганнибал и в которой его воины настолько погрязли в плотских наслаждениях и утехах, что это стало опасно для боевого духа карфагенской армии. На это и намекает Бодлер. Стало быть, его бродяга мечтает вовсе не о загробной жизни, как это можно понять из текста Цветаевой. Странным представляется выражение «вышка чердака». Брокгауз и Эфрон по этому поводу утверждают: «Вышка (чердак) — пространство между потолком и крышей дома; то же, что подволока, чердак. Название В. употребляется преимущественно в Вятской губернии». Таким образом, одно из двух: либо вышка, либо чердак. А вышка чердака — это в сущности чердак чердака или, по-вятски, вышка вышки. Что мешало переводчице написать «в окошке чердака», непонятно. Возможно, это слово показалось ей излишне сентиментальным.
13. Цветаева
13. Чудесные пловцы! Что за повествованья
Встают из ваших глаз — бездоннее морей!
Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
Сокровища, каких не видывал Нерей.
Очень хорошо переданная строфа. Вопрос только по второй строке: что там бездоннее морей — повествованья или глаза? И с Нереем неувязочка. Конечно, не счесть алмазов в каменных пещерах под водой, но Нерей прославился скорее полусотней своих дочерей, нежели богатствами. Ничего худого за ним не водилось, и в "Странствии" Бодлера ему совсем не место.
14. Цветаева
14. Умчите нас вперед — без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам являла чару) —
Видения свои, обрамленные в синь.
Вслед за хорошей строфой более чем вольная. Отсутствует скука тюрем и холст, натянутый через умы скитальцев. Именно их предлагается обрамить в горизонт. В оригинале легкая изящная строфа без каких либо скобок и переносов. Здесь иным комментаторам видится предощущение кино. У Цветаевой полет лирической фантазии. И довольно неуклюжий. Какую такую чару являла рука на льне холстин? И почему некогда являла? Если речь идет о чарующих картинах, написанных художниками, то они это делают постоянно, а не от случая к случаю.
Эллис
14. Лишь путешествуя без паруса и пара,
Тюрьмы уныние нам разогнать дано;
Пусть, горизонт обняв, видений ваших чара
Распишет наших душ живое полотно.
Ламбле
14. Нам ездить хочется без паруса и пара.
Чтоб скуку разогнать сужденной нам тюрьмы,
Далеких стран для нас вы воскресите чары,
Пленяя повестью покорные умы.
15. Цветаева
15. Что видели вы, что? «Созвездия. И зыби,
И желтые пески, нас жгущие поднесь.
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, —
Ах, нечего скрывать! — скучали мы, как здесь.
Неплохая строфа. Разве что в оригинале отсутствует разъяснение по поводу песков: нас жгущие поднесь, поставленное, подозреваю, только для того, чтобы срифмовать «поднесь» и «здесь». И немного смущает слегка сентиментальное восклицание «Ах, нечего скрывать!», которого у Бодлера нет.
16. Цветаева
16. Лиловые моря в венце вечерней славы,
Морские города в тиаре из лучей
Рождали в нас тоску, надежнее отравы,
Как воин опочить на поле славы — сей.
Не будем придираться к первым двум строкам: в принципе все передано с достаточной степенью точности. Но далее ни о какой точности, даже приблизительной, говорить не приходится. Ни тоски в оригинале нет, ни отравы, ни желания «как воин опочить на поле славы». А есть жаркое сердечное желание утонуть в соблазнительных отсветах неба! Весьма спорен оборот «рождали ... тоску ... опочить». 4-я строка испорчена цветаизмом, если так можно выразиться, то есть экспрессивным выражением «на поле славы — сей». Внедрять черты собственной поэтики в ткань переводимого стихотворения Цветаевой (или кому-нибудь другому) вряд ли стоило. Рубленых фраз у Бодлера нет, а тире у него в «Путешествии» предостаточно и своих. Кроме того, непонятно, о каком поле славы идет речь: то ли о морских городах, то ли о лиловых морях. Ни те, ни другие не имеют к полям славы никакого отношения.
17. Цветаева
17. Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, —
Увы! хотя бы раз сравнялись с градом — тем,
Что из небесных туч возводит Случай — Гений... —
И тупились глаза, узревшие Эдем.
Попав «под собственное дурное влияние» (© «Айболит-66»), Цветаева и в этой строфу внедрила черты своего собственного поэтического существования: прерывистое дыхание, обрамленное кучей тире. При этом из строфы непостижимым образом вытекло едва ли не все содержание, имевшееся у Бодлера. У него сказано (если я правильно понимаю текст оригинала):
Богатейшие города, внушительнейшие пейзажи
никогда не содержали в себе столь таинственной прелести,
нежели та, каковую случай творит с облаками.
И всегда нас обуревало тревожное желание!
Здесь перевод Цветаевой не связан с оригиналом практически ни единым словом (разве что небесными тучами и случаем)! Непонятно, каким образом мосты и строенья сами по себе могли бы сравниться с градом. Совершенно немыслимая форма глагола потупиться — тупились — этого четверостишия не украшает.
18. Цветаева
18. От сладостей земных — Мечта еще жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землей!
Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь
Достигнуть до небес с их солнцем и луной.
Чисто цветаевский подход к слову отражен (продолжен) и в первой строке 18-й строфы: От сладостей земных — Мечта еще жесточе! Dйsir (желание) оригинала можно понять и как мечту, но тогда следовало бы упомянуть о ней и в предыдущей строфе. У Бодлера dйsir повторяется в трех строках кряду: в 4-й 17-й строфы, и в первых двух — 18-й. Стало быть, поэт настаивает именно на этом слове, и, стало быть, это существенная деталь оригинала, чтобы ее игнорировать. О соответствии подлиннику можно говорить только приблизительно. Мечта не жесточе от сладостей земных, а наслаждение добавляет желанию силы (мощи); мечта, извечный дуб (пусть будет дуб, хотя в оригинале старое дерево), питаемый не землей, а удовольствиями. Вторые две строки — откровенная вольность переводчицы. В оригинале говорится о дереве, хотя и покрытом твердеющей корой, но все же тянущей свои ветви к солнцу.
19. Цветаева
19. Докуда дорастешь, о, древо — кипариса
Живучее? ...Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, —
Всем вам, которым вещь чем дальше — тем милей!
Во-первых, древо — кипариса живучее. Типичный цветаевский оборот, ее манера обозначать степени сравнения (см. строфы 11 и 13 соответственно: «еще серее гладь» и глаза — «бездоннее морей»). Но как произнести тире при декламации? Поневоле выйдет: древо кипариса. А это уже тавтология. Во-вторых, что значит привезли фас дворца и профиль мыса? В оригинале фигурируют эскизы или чертежи, но у Цветаевой их нет. Возможно, этот образ навеян переводчице похожим на профиль М. Волошина мысом Малчин в Коктебеле. В-третьих, вещь чем дальше — тем милей (опять ненужное тире) только приблизительно похожа на то, что в исходном тексте приходит издалека и поэтому прекрасно. К сожалению, не отражен в переводе «прожорливый альбом» любителей «прекрасного далека», куда должны быть занесены эскизы или чертежи.
20. Цветаева
20. Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир,
Резьбы такой — дворцы, такого взлета — камень,
Что от одной мечты — банкротом бы — банкир...
Еще одно четверостишие в стиле поэта Марины Цветаевой. Говорю прежде всего о двух последних строчках. Началось вторжение ее поэтической манеры в канву бодлеровского «Странствия», как мы помним, в 15-й строфе, с восклицания «Ах, нечего скрывать!», и продолжилось в той или иной степени вплоть до 20-й. Посмотрим, что будет дальше. А пока приходится констатировать: «кумиры с хобота́ми» (снова смещение ударения) у Бодлера имеются, но они не «взирают на мир» «с порфировых столпов». И вообще никуда ниоткуда не взирают. Зато сей казус упразднил строку оригинала, повествующую об усыпанных драгоценностями тронах. Что же касается дворцов, имеющихся в «Странствии», то их действительно украшают резьбой по камню, но ведь не только ею, иначе можно подумать, что речь идет о деревянных дворцах. А какой у камня может быть взлет, я не постигаю. Разве что полет из пращи. Конечно, Цветаева имеет в виду нечто другое, в общем-то понятное, но увы, невнятно выраженное. Здесь приходится говорить и о неточности рифмовки. Я и раньше мог указать на сей недочет, рассуждая о строфах 2, 4, 5, 6, 13, 14, 17 и 18, но не хотелось придираться по мелочам. Однако рифмоид «хоботами-камень» совершенно не вписывается в педантично выверенное рифмополе оригинала.
21. Цветаева
21. Надежнее вина пьянящие наряды
Жен, выкрашенных в хну — до ноготка ноги,
И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада...»
И что, и что — еще? «О, детские мозги!
Здесь почти не к чему придраться. Разве что жены, выкрашенные в хну с головы до пят, могут вызвать некоторое недоумение: случалось ли такое на самом деле? В оригинале жены красят зубы и ногти. Честно говоря, зубов, выкрашенных краской (скорее всего, черной), жалковато. Но делать нечего. В этом переводе придется обойтись без них. Да и с бронзовыми мужами «в зеленых кольцах гада» не все ясно. Что за гад такой? Что за мужи? Оригинал разъясняет: гад — это змеи, с которыми работают на публике искусные жонглёры. Что ж, обойдемся и без них. Без жонглеров и змей.
22. Цветаева
22. Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха —
Везде — везде — везде — на всем земном пространстве
Мы видели все ту ж комедию греха:
И здесь цветаевское превалирует над бодлеровским: «Везде — везде — везде —». Опоясные строчки катрена неплохи, внутренние — собственное сочинение переводчицы. За скобками перевода осталось то, что мы видели, даже не стремясь к этому, сверху донизу на фатальной лестнице скучное зрелище бессмертного греха. И рифмовать однокоренные слова: «странствий-пространстве»...
23. Цветаева
23. Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном: всегда — везде — раба рабы!
Здесь, приходится признать, от исходного текста остались только две полустроки: «Ее, рабу одра» и «Его, раба рабы». Чем дальше, тем больше Цветаевой обнаруживается в Бодлере. Сама по себе строфа превосходна, но практически никакого отношения к оригиналу не имеет. Снова от МЦ досталось Цирцеям и тем, кто им поклоняется. Может быть, скажут иные, в переводе и не нужны подробные характеристики женщин и мужчин, предложенные автором «Странствия», — дескать, и так все передано гениально. Но такого рода переложение — это скорее пересоздание текста по мотивам оригинала, нежели собственно перевод. Об этом, кстати, в восторженных тонах пишут едва ли не все интерпретаторы цветаевского «Плаванья». Одна деталь. МЦ была вынуждена удостоить местоимение Ее курсивным начертанием, поскольку грамматически оно относится к комедии (греха) из предыдущего катрена. То же самое переводчице пришлось проделать и с местоимением Его, чтобы зафиксировать «связь между полами».
Продолжение следует.
Король Джон и Епископ (английская баллада)
История старая о короле,
О Джоне Великом, идет по земле.
В историю Джон благородный вошел
За то, что великий чинил произвол.
В ту пору, лет сто или больше назад,
Жил в Кентербери досточтимый аббат.
Несметным богатством прославился он.
Был этим разгневан завистливый Джон.
— Итак, преподобный, скажи, отчего
Дворец твой роскошней двора моего?
Богатством прославился ты неспроста.
Боюсь, что казна оттого и пуста.
— Прости, государь, но наполнен мой дом
Лишь богоугодно нажитым добром.
— Ты дерзок! Но можешь остаться в живых,
Коль на три вопроса ответишь моих.
Во-первых, когда королевский прием
Веду я на троне в венце золотом
И славой своей наслаждаюсь сполна,
Какая мне — как властелину — цена?
Второе: как долго я буду в пути,
Приди мне охота весь мир обойти?
И в третьих, аббат, говори напрямик,
О чем я изволил подумать сей миг?
— Милорд, поглупел я на старости лет
И вряд ли найду в одночасье ответ.
Но если мне дашь три-четыре денька,
Авось надоумит Господь старика.
— Ну, так уж и быть. Возвращайся домой.
Подумай на воле своей головой.
А если тебе это не по плечу,
Снять голову с плеч прикажу палачу.
Вот едет аббат, от раздумий опух.
Навстречу плетется знакомый пастух.
— С прибытием, достопочтенный отец!
Зачем вызывали тебя во дворец?
— Пастух, нет печальнее доли моей.
Мне жить остается не больше трех дней.
Найти три ответа я должен, хоть плачь,
Иначе меня обезглавит палач.
Во-первых, когда королевский прием
Ведет государь наш в венце золотом,
Величьем своим наслаждаясь сполна,
Какая ему — как монарху — цена?
Второе: как долго он будет в пути,
Коль скоро захочет весь мир обойти?
И в-третьих, я должен сказать напрямик,
О чем он изволит подумать сей миг?
— Хозяин, воспользуйся мной, дураком.
С тобою мы схожи лицом, ремеслом.
Давай мне сутану, карету, коня.
Авось во дворце не раскусят меня.
— Ну, что же, — король его встретил, — начнем.
Когда я веду королевский прием
И славой своей наслаждаюсь сполна,
Какая мне — как властелину — цена?
— Милорд, как известно, злодей иудей
Спасителя продал за тридцать грошей.
А ты, государь, не дороже Его
И тянешь на тридцать — но без одного!
— Хитер ты! А долго я буду в пути,
Приди мне охота весь мир обойти?
— С восходом вставай, забирайся на трон
И в путь отправляйся светилу вдогон.
И если оно не покатится вспять,
Сумеешь за сутки весь мир обскакать.
— Отлично, аббат! А теперь напрямик
Скажи мне, о чем я подумал сей миг?
— Ты, ваше величество, думаешь так:
А этот аббат не такой уж дурак!
Я, бедный пастух, за хозяина рад.
Мы просим о милости: я и аббат!
Король, отсмеявшись, воскликнул тотчас:
— Ты станешь аббатом! Готовьте указ!
— Спасибо, милорд, за твою доброту,
Но я его и по складам не прочту.
— Ты весел и смел, и достоин наград.
Тебе по гроб жизни обязан аббат.
Но если бы ты провалил свою роль,
Узнал бы тогда он, что значит король!
Лето 1990 — 16 января 2000
г.Орск
King John And The Abbot
I ‘ll tell you a story, a story anon,
Of a noble prince, and his name was King John;
For he was a prince, and a prince of great might,
He held up great wrongs, he put down great right.
Derry down, down hey, derry down...
I ‘ll tell you a story, a story so merry,
Concerning the Abbot of Canterbury,
And of his house-keeping and high renown,
Which made him resort to fair London town.
‘How now, father abbot? ‘T is told unto me
That thou keepest a far better house than I;
And for [thy] house-keeping and high renown,
I fear thou hast treason against my crown.’
‘I hope, my liege, that you owe me no grudge
For spending of my true-gotten goods.’
‘If thou dost not answer me questions three,
Thy head shall be taken from thy body.
‘When I am set so high on my steed,
With my crown of gold upon my head,
Amongst all my nobility, with joy and much mirth,
Thou must tell me to one penny what I am worth.
‘And the next question you must not flout,
How long I shall be riding the world about;
And the third question thou must not shrink,
But tell to me truly what I do think.’
‘O these are hard questions for my shallow wit,
For I cannot answer your grace as yet;
But if you will give me but three days space,
I ‘ll do my endeavor to answer your grace.’
‘O three days space I will thee give,
For that is the longest day thou hast to live.
And if thou dost not answer these questions right,
Thy head shall be taken from thy body quite.’
And as the shepherd was going to his fold,
He spy’d the old abbot come riding along:
‘How now, master abbot? You ‘r welcome home;
What news have you brought from good King John?’
‘Sad news, sad news I have thee to give,
For I have but three days space for to live;
If I do not answer him questions three,
My head will be taken from my body.
‘When he is set so high on his steed,
With his crown of gold upon his head,
Amongst all his nobility, with joy and much mirth,
I must tell him to one penny what he is worth.
‘And the next question I must not flout,
How long he shall be riding the world about;
And the third question I must not shrink,
But tell him truly what he does think.’
‘O master, did you never hear it yet,
That a fool may learn a wiseman wit?
Lend me but your horse and your apparel,
I ‘ll ride to fair London and answer the quarrel.’
‘Now I am set so high on my steed,
With my crown of gold upon my head,
Amongst all my nobility, with joy and much mirth,
Now tell me to one penny what I am worth.’
‘For thirty pence our Saviour was sold,
Amongst the false Jews, as you have been told,
And nine and twenty’s the worth of thee,
For I think thou art one penny worser than he.’
‘And the next question thou mayst not flout;
How long I shall be riding the world about.’
‘You must rise with the sun, and ride with the same
Until the next morning he rises again,
And then I am sure you will make no doubt
But in twenty-four hours you ‘ll ride it about.’
‘And the third question you must not shrink,
But tell me truly what I do think,’
‘All that I can do, and ‘t will make you merry;
For you think I’m the Abbot of Canterbury,
But I ‘m his poor shepherd, as you may see,
And am come to beg pardon for he and for me.’
The king he turned him’ about and did smile,
Saying, Thou shalt be the abbot the other while:
‘O no, my grace, there is no such need,
For I can neither write nor read.’
‘Then four pounds a week will I give unto thee
For this merry jest thou hast told unto me;
And tell the old abbot, when thou comest home,
Thou hast brought him a pardon from good King John.’
Вот такая игра
Типичный состав российской команды по футболу
Вратарь: Сидор Нерублев.
Защитники: Кучио Финансес, Ярослав Забабкин, Богдан Кошелькевич, Сумми Пропис.
Полузащитники: Денис Деньгисов, Массимо Монетти, Урвал Баблоев.
Нападающие: Гора Баксисян, Выдран Грошич, Дофигу Манни.
Тренер: Фабрико Хапелло.
19 сентября 2014
«За всех!»
В преддверии предвыборных утех
предаться думам свойственно поэту:
была графа когда-то «Против всех»,
зато графы «За всех» доселе нету.
15 сентября 2014
Романс глокой куздры
Глокая куздра штеко кудланула бокра и курдячит бокрёнка
Академик Щерба
Припев:
Глокая куздра горько бабачит,
глокая куздра кычет навзрыд,
куздра бокрёнка штеко курдячит,
а у самой-то сердце щербит.
«Я бы не стала курдячить бокрёнка,
я б и бокра кудлануть не смогла.
Как это — руку поднять на ребёнка?
Да я и штекой была не со зла».
Припев:
Глокая куздра горько бабачит,
глокая куздра кычет навзрыд,
куздра бокрёнка штеко курдячит,
а у самой-то сердце щербит.
«Лучше попасть на голодную львицу,
лучше отдаться бокру без борьбы,
чем у Щерба на пере очутиться,
чем отвечать за базары Щербы».
Припев:
Глокая куздра горько бабачит,
глокая куздра кычет навзрыд,
куздра бокрёнка штеко курдячит,
а у самой-то сердце щербит.
13-15 сентября 2014
«Луч над э'мблемой водой...»
До чего же сложно доверять Википедии! Мэтр Спиваков в связи со своим только что отгремевшим 70-летием прочел по «Культуре» стихи Брюсова «Из-за облака скользящий...». Я этого стихотворения не знал и, поскольку оно мне жутко понравилось, кинулся искать его в Википедии. Нашел. В таком вот виде:
Из-за облака скользящий
Луч над эмблемой водой
Разбивается блестящей,
Серебристой полосой.
И спешит волна с тревогой
В ярком свете погореть,
Набежать на склон отлогий,
Потемнеть и умереть.
5 июня 1900
«Э'мблемая» вода меня страшно заинтриговала. Что за наваждение?! Сломал всю голову и сбился с ног в сети. Ничего не обнаружил. Все оказалось довольно просто. А. В. Флоря, к которому я обратился со своей бедой, сделал предположение, что скорее всего там опечатка, гуляющая нынче по просторам мировой паутины, и что строчку следует читать так: луч над зыблемой водой.
Так оно и оказалось! Потому что в сети, наряду с «э'мблемой» в данном стихотворении Брюсова обнаружилась и «зыблемая» вода, причем правильный вариант встречался гораздо реже неправильного! Все, наверное, из-за того, что исходные тексты сканируются, а не набираются вручную. Впрочем, учитывая нынешнюю грамотность населения, лучше уж пусть сканируют, иначе количество ошибок возрастет в космической прогрессии.
Я решил не останавливаться на полпути и внес исправление в Википедию. Появилось извещение, что мое исправление должно пройти проверку неведомым мне модератором. Через несколько часов я увидел, что модератор со мной согласился! И теперь стихи Брюсова на соответствующей странице выглядят так:
Из-за облака скользящий
Луч над зыблемой водой
Разбивается блестящей,
Серебристой полосой.
И спешит волна с тревогой
В ярком свете погореть,
Набежать на склон отлогий,
Потемнеть и умереть.
5 июня 1900
Самое главное! Эти строки мне настолько понравились, что я их запел под гитару!
Солнечная глазунья
Что приготовить тебе, родная?
Право, не знаю... А впрочем, знаю!
Утренний кофе из нежных слов
с белыми сливками облаков!
Блюдечко неба звенит лазурью
с легким намеком: вставать пора...
Милая, солнечную глазунью
я приготовил тебе с утра!
14 сентября 2014
Нерукотворный Ленинград
... А если Петербург и был
воистину святым и светлым, —
когда он осенялся пеплом
и по Дороге Жизни плыл
в бессмертие, в легенду, в славу,
по чести, совести и праву
блокадной доблестью объят,
нерукотворный Ленинград!
14 июля 2013 — 13 сентября 2014
Я вас любил. Любовь еще? Быть может...
Есть у меня один «эстрадный номер» для внутреннего пользования. Я его исполняю в хорошей компании и, само собой, под закусочку.
Сперва читаю оригинал. Это, разумеется,
Пушкин
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно.
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
1829
Затем — так называемую интеллектуальную интерпретацию. Это, естественно,
Бродский
Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Все разлетелось к черту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. И далее: виски:
в который вдарить? Портила не дрожь, но
задумчивость. Черт! Все не по-людски!
Я вас любил так сильно, безнадежно,
как дай вам Бог другими — но не даст!
Он, будучи на многое горазд,
не сотворит — по Пармениду — дважды
сей жар в крови, ширококостный хруст,
чтоб пломбы в пасти плавились от жажды
коснуться — «бюст» зачеркиваю — уст!
1974
И в завершение — интерпретацию хулиганскую. Это, как вы уже догадались,
Фима Жиганец
Я с вас тащился; может, от прихода
Еще я оклемался не вконец;
Но я не прокачу под мурковода;
Короче, не бздюме — любви звиздец.
Я с вас тащился без понтов кабацких,
То под вальтами был, то в мандраже;
Я с вас тащился без балды, по-братски,
Как хрен кто с вас потащится уже.
1999
На этом «номер» заканчивался, «артист» раскланивался, публика аплодировала и наливала или сперва опрокидывала, потом аплодировала.
На днях я обнаружил в сети еще одну интерпретацию великого оригинала, я бы ее назвал абсурдистской. Принадлежит она перу Александра Левина и имеет следующее заглавие:
Стихотворение, написанное при помощи программы Russian word constructor
Я вас клубил. Клубовь еще медвежет
в грузди моей укислым солобьём,
но пасть она вам жальше не обрежет.
Я не шучу вежасностью пи-эм.
Лженою вас своей не оформляю.
Пеньюров ваших снятых соблазня
меня мутит, как мрачка наливная,
как целкая и чаркая лжизня.
Вы мне никтоль, никтовая мутница.
В груди моей фугас, но не совсем.
Ах, мне увы!.. Я, эфират в ресницах,
для вас хищаю вовый полисем!..
Я вас клубил так флейтисто и плотско
то плылостью, то умствием томим,
я вас клубил так адско и улетско,
как флаг вам в рук голимой быть другим.
Май 1997
Отсюда вопрос: стоит ли читать все вышеприведенное в хронологическом порядке либо в порядке поступления?
И может быть, кто-нибудь подскажет, какой еще неведомый мне стишок может сосуществовать в данной подборке.
11 сентября 2014
И. В. фон Гёте. Природа и Искусство
Отчего бы Вам не попробовать?
А. В. Флоря
Расходятся Природа и Искусство, —
иному так мерещится эстету, —
но нет меж них вражды, и волны света
от них идут, мои питая чувства.
Прекрасен честный труд, без словоблудства!
Спокойный, отрешенный труд поэта...
Природа сердце вам зажжет за это,
Искусство не допустит безрассудства.
Глубоким знаньем обуздай свой разум:
неукрощенный дух всегда пристрастен
в попытках прикоснуться к небосводу.
А хочешь ввысь назло трескучим фразам,
сдержи себя — раскроешься как Мастер,
и лишь Закон дарует нам Свободу.
9-10 сентября 2014
Johann Wolfgang von Goethe
Natur und Kunst
Natur und Kunst, sie scheinen sich zu fliehen,
Und haben sich, eh’ man es denkt, gefunden;
Der Widerwille ist auch mir verschwunden,
Und beide scheinen gleich mich anzuziehen.
Es gilt wohl nur ein redliches Bemühen!
Und wenn wir erst in abgemeßnen Stunden;
Mit Geist und Fleiß uns an die Kunst gebunden,
Mag frei Natur im Herzen wieder glühen.
So ist’s mit aller Bildung auch beschaffen:
Vergebens werden ungebundne Geister
Nach der Vollendung reiner Höhe streben.
Wer Großes will, muß sich zusammenraffen:
In der Beschränkung zeigt sich erst der Meister,
Und das Gesetz nur kann uns Freiheit geben.
«Ширли-мырли», шир-манирли, шир-матыркин, мур-мур-кин...
Давно хотел написать о фильме В. Меньшова «Ширли-мырли», не столько о самой картине, сколько об одном своем наблюдении, представляющимся мне довольно любопытным. Всякий раз, когда пересматриваю это забавное кино, не могу отделаться от «заветной» мысли. Вот она. В картине задействовано множество разноплановых артистов, и каждый персонаж получил свою роль в соответствии с тем, какими их видит главный режиссер. То есть он предъявил публике собственный рейтинг актеров российского кино и каждому из них выдал роль в соответствии с этим рейтингом.
Начнем с любимой супруги Владимира Меньшова Веры Алентовой. Ей выпала главная роль, причем не одна, а целых четыре: Кэрол Абзац, Земфиры Алмазовой, Люсьены Кроликовой и Уитни Кроликоу («Дарлинг, ты такой разный, непредсказуемый!»). И странно было бы, если бы жена режиссера не оказывалась на первых ролях в его фильмах! Примеров тому несть числа, но я приведу всего один, противоположный, касающийся Нины Гребешковой, которую ее супруг Леонид Гайдай ни разу «не увидел» в главной роли ни одного своего фильма. Меньшов же свою Веру видел и продолжает видеть, что лишний раз и подтверждает «Ширли-мырли». К слову, оскароносный супруг обожает «подкладывать» жену персонажам своих картин. Достаточно вспомнить его стародавнюю советскую ленту «Москва слезам не верит» или относительно свежую антисоветскую — «Зависть богов».
Валерия Гаркалина Меньшов ценит, потому и учинил ему «учетверенную» главную роль, включающую в себя Василия Кроликова, Иннокентия Шниперсона, Романа Алмазова и Патрика Кроликоу («На предыдущем допросе вы, гражданка, показывали, что сиську двое просило».).
Впрочем, касательно первостепенных персонажей все предельно ясно. Дальше все гораздо интереснее.
Себя Меньшов, разумеется, не обделил, представ на экране президентом России. Но это еще более-менее, если вспомнить Никиту Михалкова в роли императора всея Руси в «Сибирском цирюльнике».
Инна Чурикова играет проводницу поезда «Москва-Херсон» Прасковью Алексеевну Кроликову («Прости меня, Васенька, дуру грешную!»). Чурикова изображает малосимпатичную, крепко пьющую даму, которая рассовала новорожденных детей своей сестры куда попало, а одного из них, Василия Кроликова, воспитала так, что тот становится вором.
Армен Джигарханян предстает перед зрителем в роли «крестного отца» российской мафии с довольно противной фамилией Козюльский («Отвяжись! Отвяжись, я сказал! Нет, это не медведь, это козёл!»). Сей знаменитый актер, похоже, не слишком симпатичен Меньшову, кроме того, Козюльский не пьет, а судя по тому, как «вкусно» пьянка подается в «Ширли-мырли», трезвый образ жизни режиссеру не шибко нравится.
Игорь Угольников — следователь по особо важным делам Пискунов («Что? Третья мировая? Как, уже идёт? Ах, «идиот»!..») Актер неплохой, словно говорит режиссер, но туповатый, поскольку его персонаж то и дело попадает впросак да и имечко у него — Жан-Поль Николаевич — говорит само за себя.
Перехожу ко второстепенным или даже к третьестепенным персонажам, и здесь начинается самое любопытное. Ролан Быков показан свирепо пьющим главой крупной американской бизнес-структуры («Перестаньте сказать, Козюльский! Вы не на Привозе! Здесь вам Юнайтед Стейтс оф таки Америка!»). Хотя немудрено оглоушить полбутылки виски зараз и закусить дикорастущим лимоном прямо с дерева, если тебя едва не «обувают» на миллиарды долларов, подсовывая «левый» алмаз. Но этот персонаж еще ничего по сравнению с теми, кого пришлось играть двум Олегам — Ефремову и Табакову. Это алкаши и более никто. Но если Ефремов хотя бы сосед Прасковьи Алексеевны Кроликовой («Два шага пройду — падаю»), то Табаков — просто Суходрищев, не вылезающий из милицейского отделения («Капитан! Я этого пидора в Химках видал, деревянными членами торгует»).
Леонида Куравлёва и Любовь Полищук режиссер Меньшов любит гораздо больше, потому и подарил им соответственно роли американского посла («Делаю вам еще одно последнее предупреждение!») и его жены Дженнифер («Глаз на... джопа?!..»). Нонна Мордюкова весьма органична в роли сексуально озабоченной работницы загса («Естественно — это если каждый день. А если только по большим праздникам?»). Сергей Арцыбашев тоже работник загса, но с явным вертухайским прошлым («А правильно! Чего мы все стесняемся? Ведь секс — это так же естественно, как...»). Евгений Весник — туго соображающий доктор Цитин, с руки которого вор Кроликов умыкает часы во время медобследования.
Сильно постаревшим Нине Алисовой и Всеволоду Санаеву («Ширли-мырли» — последний фильм актера) Меньшов назначает роль статистов (меломанов), уже не способных играть и только оценивающих игру других. Слава Богу они все еще умеют читать партитуру, по которой отслеживают исполнение симфонии Иннокентия Шниперсона.
Ныне молодые и популярные Ирина Апексимова и Валерий Николаев — по фильму скрипачи — выделяются не столько своей скрипичной игрой, сколько зажигательным исполнением степа под залихватскую «Цыганочку». Тем самым Меньшов как бы намекает Ирине и Валерию об их профнепригодности и вроде как предлагает сменить род занятий. А вот Михаил Кокшенов и Александр Панкратов-Черный вообще получили роли бессловесных негров, нежданно-негаданно раскрывающих уста в самом конце картины. Видимо, оба «достали» мэтра своей «беспробудной» игрой в разного рода дешевых фильмах, снимавшихся в беспробудные 90-е годы. Не лучше «участь» Аркадия Коваля, в образе теледиктора-сурдопереводчика живенько показавшего мимикой и жестами город Роттердам, и Евгения Александрова, несущего в качестве туповатого тележурналиста сущий вздор: «Как говорится в старинной русской пословице, конец делу абзац... Я хотел сказать: абзац делу венец».
Упомянуть всех актеров, угодивших в меньшовский рейтинг, не стоит труда, поэтому я ограничусь еще тремя. Анатолий Кузнецов, прославившийся в роли красноармейца Сухова из «Белого солнца пустыни», словно в отместку стал у Меньшова православным батюшкой, недоуменно наблюдающим за происходящим в храме во время бракосочетания Шниперсона и Абзац. Юрий Чернов, сыгравший бравого «чемоданоносца» и почти генералиссимуса, получил в фильме по мордасам. А Евгения Герчакова режиссер «осчастливил» двумя эпизодическими ролями: директора театра и... арфистки.
Сказанного достаточно, а если мои рассуждения покажутся кому-либо неубедительными, и Меньшов относится к актерам из «Ширли-мырли» иначе, чем я себе навоображал, то я готов принять любые возражения.
Ширли-мырли, шир-манирли, шир-матыркин, мур-мур-кин...
6 сентября 2014
Когда поднимутся нанайцы...
Когда поднимутся нанайцы,
когда поднимутся лапландцы,
когда пойдут гиперборейцы
войной за родовую честь,
они возьмутся за евреев
и за цыган они возьмутся:
свои евреи и цыгане
и у нанайцев тоже есть.
Когда поднимутся шотландцы,
когда взовьются альбигойцы,
когда сберутся каталонцы
отмщать за вековой разлад,
они хазарам всыплют перцу,
они древлянам всыплют перцу,
зане хазары и древляне
всю каталонщину мутят.
Когда поднимутся этруски,
когда восстанут массагеты,
мы скифы, скажут, азиаты,
а вы арийцы — дикари,
они своих же печенегов,
своих же половцев родимых
начнут мудохать по-этрусски
и от души, и до зари.
Потом поднимутся ацтеки,
восстанут инки, выйдут майя,
достанут комплексы С-300
и на Европу наведут:
ведь у ацтеков золотишком
та поживилась, даже слишком,
и коль грабителей ограбят,
тогда ЕС придет капут.
Потом восстанут гамадрилы,
потом поднимутся гиббоны,
потом пойдут орангутанги
на человека самого,
чтоб человек не смел поганый
происходить от обезьяны,
ведь если он и происходит,
то неизвестно от кого.
Потом пойдут неандертальцы
на питекантропов толпою,
когда синантропы затеют
друг друга бить в краю родном.
И будут австралопитеки
варить борщи в библиотеке,
пока не скроются навеки
в тумане моря голубом.
Но это уже будет совсем другая история...
5-11 сентября 2014
Железный занавес сломали...
Железный занавес сломали.
Куда ж девали тонны стали?
Изъяли тот железный хлам
и разобрали по домам
для окон первых этажей
и металлических дверей.
Теперь свободу славим мы
в пределах собственной тюрьмы!
2-3 сентября 2014
Моей Тане
Ты никогда такою не была,
такой желанной, солнечной и страстной,
что ворон уронил свои крыла,
а значит, то, что было, не напрасно.
Того, что было, не было вовек,
а если было, ничего не значит.
Пусть все засыплет подвенечный снег
и первозданный дождь — переиначит.
И пусть выкаркивает воронье
завистливо-крикливые мотивы,
мы все-таки возьмем с тобой свое,
необратимо счастливы и живы.
Я буду петь, ты будешь танцевать,
наш дом не будет никогда простужен,
и нам с тобою будет наплевать,
что делать утром — завтрак или ужин;
когда нам лечь — сейчас или вчера,
когда вставать — сегодня или ночью.
Ни в юности, ни в грусти, ни с утра
счастливые не размыкают очи.
Не головой, а бурями живем,
небесный купол возложив на пяльцы,
и, окольцован нами, окоем,
сжимает наши сцепленные пальцы.
26 августа 2014
Александрин
А стих александрийский?..
Пушкин. Домик в Коломне
Люблю александрин! Поэзии стопою,
ступая по слогам, он движется легко.
Веками изощрен, всегда он под рукою,
когда поэта речь заводит далеко.
Цезура здесь свята. Велит стихосложенье
цезурой отделять шестой по счету слог.
Пусть на него падет мужское ударенье,
поскольку это строк изысканных залог.
Возьми полустроку (цезура посредине),
потом сплети ее с другой полустрокой,
а три строки спустя, паря в александрине,
гордись, поэт, собой и собственной строфой.
Велик ты, словно Карл, великий пилигрим,
сменивший свой Париж на Иерусалим!
21 января 2013 — 26 августа 2014
Москва — Орск
Женюсь...
Мир не исправить.
Россию не спасти.
Женюсь.
На любимой.
И любящей.
22 августа 2014
Факты, что это Америка, есть (ответ Д. Быкову)
Доказательств, что это Россия, нет
Д. Быков. Доказательное
Мы принципиальны, мы демократы, либералы, коих не видел свет. Что мы все о русских? Давай про Штаты. Не бином Ньютона. И не секрет.
Как во время оно не ради шутки заселял Америку Старый свет, и взялись бандиты и проститутки свой за морем править приоритет. По земле гуронов бизоны скачут, но пришельцам выдан уже дисконт: чем неплохи сиу или апачи, Шеридан поведал, добавил Кольт. Не блажили скайпы и телетайпы, разнося по свету «благую» весть. Кто мочил индейцев, снимал с них скальпы? Факты, что это Америка, есть. А потом припало ей для плантаций запастись рабсилою до краев. Вот и стали новых американцев вывозить из Африки, как скотов. И пока в дороге «товар» гноили, не давая людям ни пить, ни есть, кто вбивал их трупы в морские мили? Факты, что это Америка, есть.
Рождена войною, живет войною эта отмороженная страна, что от века держится на ковбоях и на мафиози утверждена. Давит лыбу, словно блатной на зоне, и когда б не тот воровской оскал, Юту, Калифорнию, Аризону до сих пор бы Мексикой мир считал. Для таких погром как игрушка в фанты: где оттяпать можно, туда и кросс. Для того священную рать Антанты натравил на нас вашингтонский босс. А в лихое время не сразу стал он открывать второй против немцев фронт, маракуя: Гитлера кончит Сталин или Гитлер Сталина в пыль сотрет. Но кастетом двинул и после драки, хоть и цел остался, и невредим: Хиросима помнит и Нагасаки назиданий атомных трупный дым.
Кто не схож со Штатами — быть не должен, а кто против — с ходу загонят в гроб. Засекли Корея, Вьетнам, Камбоджа либеральный голос авиабомб. Югославию изнахратив знатно, искромсав Ирак вдоль и пополам, истоптав Афган, порешило НАТО и ливийский дом превратить в бедлам. Революционную кто «цветнину» раздает, башляя взрывную смесь? Кто майдан науськал на Украину? Факты, что это Америка, есть. Хай живэ Шухевич, нехай Бандера марширует снова по головам, но поддержат Штаты любую скверну, лишь бы подороже нагадить нам. Сами-то в долгах, как свинья в помоях, триллионный свой чувствуя кирдык, европейских торкают марамоев санкциями нас трогать за кадык. Но пора понять всей земли алькальду, что не слишком прочен его вигвам, ведь недаром же, прикормив Аль-Каиду, получил в обратку по двум рогам. За права людей анус рвет упрямо, и не у себя, а в других краях, но тюрягу выстроил в Гуантанамо, чтоб свой рэп плясать на чужих костях. Весь Земшар считая безликой паствой, всюду нос сует, чтоб смущать умы. Забери свой джип, свой биг-мак, айпад свой, только дай нам жить, как желаем мы.
Предо мной стозевно horrendum monstrum, беспрерывно лаяй, топорща шерсть, гнусно, словно скунс, обло от обжорства. Факты, что это Америка есть. Щупальцы ее оплели незримо каждого из нас и весь белый свет...
Я хочу спросить: кто Вам платит, Дима? Доказательств, что это Штаты, нет.
2-15 августа 2014
Футбольные страдания
На явление Гуса Хиддинка сборной России
Как родная Гуса мать
провожала.
Тут и вся его родня
набежала.
— Ах, куда ты, Хиддинк Гус,
ах, куда ты?
Не ходил бы к русским ты
в тренера-то.
За «бабули» ты идешь?
Аль с охоты?
Ни за евро пропадешь,
ни за грош ты.
В той России дураки,
чай, найдутся.
А не сладится игра —
перебьются.
Тренера там нос дерут
выше крыши,
ведь с Австралией в финал
ты не вышел.
У тебя там среди них
нету шансов.
Ты ж не Бышовец, увы,
не Романцев.
Ты на плахе русских СМИ
склонишь выю.
Не Газзаев ты для них,
не Бердыев.
Не найдешь в России ты
компромиссов.
Не помогут ни Мутко,
ни Фетисов.
Игроки сживут тебя
там со свету.
Не постигнешь ты их мен-
талитету.
Хоть с Рональдами у них
там не густо,
но на поле не зайдут
без «капусты».
Там с чиновничьей братвой
нету сладу.
А футбольных нет побед —
и не надо.
Ты кого там ни возьми,
всяк «хапутин».
Не спасет тебя от них
даже Путин.
Там в футболе криминаль-
ный рассадник.
Тренируй себе ты свой
кенгурятник.
И в Голландии футбол
никудышный.
Без тебя в четвертьфинал
мы не вышли.
Здесь работы у тебя —
аж по гланды.
Аль родимые забыл
Нидерланды?
Мы тут ляжем все костьми
у порога.
Не дразнил бы ты гусей
ради Бога.
2006
* * *
Написано, после того как француз Зидан «забодал» итальянца Матерацци во время финального матча Италия-Франция 9 июля 2006 г.
И пока мы будем разбираться,
кто там что сказал про чью-то мать,
будет материться Матерацци
и Зидан соперников бодать.
Июль 2006
* * *
Как Семин ни самолюбив,
он в сборной потерял сноровку:
застрял его «Локомотив» —
в «Динамо» остановка.
Лето 2006
* * *
Играя остро и свежо,
армейцы поразят Европу,
когда играют через Жо
и не играют через жопу.
2006-2007
Футбольному матчу «Израиль-Россия» посвящается...
Сии печальные строки были начертаны сразу же после «исторического» матча Израиль-Россия (2:1), сыгранного 17 ноября 2007 г. Никто тогда и предположить не мог, что братья-хорваты победят сборную Англии и тем самым втянут за уши нашу футбольную дружину на чемпионат Европы...
По полю бутсы грохотали,
Россия шла в последний бой,
а молодого футболиста
несут с разбитой головой.
Британским стерлингом заряжен,
Израиль все подметки рвет.
А мы считали — нам поможет
на четверть бывший наш народ.
Переживает Абрамович,
болеет из последних сил,
поскольку он на всякий случай
и тем, и этим проплатил.
Трещит российская защита,
евреи прут как на буфет.
Четыре трупа в центре поля —
и нас опять в Европе нет.
Чуть позже сникли иудеи,
нам подарив надежды нить.
Им оставалось только мячик
в свои ворота закатить.
И вроде тренер зарубежный,
а грабли русские опять...
Не надо было нам в Израиль
кого ни попадя пускать.
Мы наших профессионалов,
жестоко опустивших нас,
поставим с Гусом к стенке... Плача —
записки прятать про запас.
Перекрестится мать-старушка
и пустит матерком отец,
а молодая с футболистом
уедет в отпуск наконец.
Андорре мы не проиграем,
платить ей русским смысла нет,
ведь наших сборников зарплата —
Андорры годовой бюджет.
Нам делать нечего в Европе
с такой бездарною игрой.
И истекает Абрамович
скупою русскою слезой...
21 ноября 2007
На победу «Зенита» над «Баварией» (4:0) 1 мая 2008
Газпромом разработаны сценарии,
не то б «Зенит» накрылся медным тазом:
пешком ходили игроки «Баварии»,
как будто бы их накачали газом.
Май 2008
После Чемпионата Европы 2008 г., состоявшегося в Австрии и Швейцарии
Легки на слово наши горлодеры,
упившись на швейцарских площадях.
И выглядит отнюдь не триколором
Российский флаг на потных телесах.
Народ российский тоже что-то значит,
но власть имущим нужен не народ:
они из рук не выпустят удачу,
когда российской сборной набран ход.
Мы долго запрягали эту тройку
(Гус Хиддинк — Абрамович — Президент).
Благодарить нам надо перестройку
за то, что есть для каждого презент.
Плевали наши соколы орлами
на наш телеэкранный лунатизм.
Мы чемпионам платим не рублями,
мы платим в баксах за патриотизм.
Июль 2008
После непопадания сборной России в финальную часть чемпионата в ЮАР
Хиддинк Гус — суперстар:
«бабки» платили, а где ЮАР?!
Лето 2010
На вылет «Зенита» из Лиги Чемпионов в результате поражения от «Бенфики» (0:2) 6 марта 2012 г.
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — в «Зените». Для меня
Так это ясно, как простой пенальти.
Родился я с любовию к футболу;
Ребенком будучи, когда высоко
Взвивался мяч на школьном поле нашем,
Смотрел я и засматривался — крики
Невольные и громкие неслись.
Отверг я рано глупые науки;
Занятья, чуждые футболу, были
Постылы мне; учебники забросив,
От них отрекся я и предался
Игре единой. Стадион «Петровский»,
«Газпром» богатый. Данни дорогой.
И Адвокат. И кубок УЕФА.
Я наконец в боленье безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Нам улыбнулась, осенив «Зенит».
Я счастлив был: я дико наслаждался
Победами великого Спаллетти,
Речевками и пением друзей,
Товарищей моих в фанатстве дивном.
Нет, никогда я зависти не знал.
О! никогда — ниже, когда Газзаев
Разбил в финале злобных португальцев,
Ниже, когда увидел в первый раз
Я в Лиге Чемпионов «Барселону».
Что говорю? Когда великий Гус
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не я ль поехал бодро вслед за ним,
Чтобы восславить сборную России?
Кто скажет, чтоб фанат «Зенита» был
Когда-нибудь завистником презренным,
Никто!.. А ныне — сам скажу — я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. — О небо!
Где ж правота, когда четвертьфинал
И Лига Чемпионов — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, деньжищ «Газпрома» —
А озаряет стадион «Бенфики»
В Европе праздной?.. О «Зенит», «Зенит»...
8 марта 2012
* * *
Пас на Халка! Пас на Халка!
Пас на Халка - стычка, свалка!
Паса Халку не отдали:
всю нахалку обломали!
9 июля 2014
Пас вперед и два назад
Это академия футбола
Фабио Капелло, вам говорят.
Два паса налево, две паса направо,
пас вперед и два назад.
Это сам дон Фабио Капелло:
там, где евро, там и дон.
Сборную России за семь миллионов
проиграл на поле он.
Что же липли мы к своим воротам?
Почему к чужим — тащились наугад?
Потому что это тактика такая:
пас вперед и два назад.
Что же мы Корее не дали по шее?
Почему бельгийцы взад нас и вперед?
Потому что облажался Акинфеев,
а наш дон — наоборот.
Почему с Алжиром было не до жиру?
Почему опять не сладилась игра?
Потому что кипера фаны ослепили,
а голкипер — тренера.
Что же мы в Бразилии на голы забили,
две гола забили, а не пятьдесят?
Потому что нету игроков в России —
так нам доны говорят.
Это академия футбола
Фабио Капелло — в пах нам и под дых!
Миллион направо, миллион налево,
два — Мутко, один — Толстых...
28 июля — 1 августа 2014
Король #удаков
Так ведется с давних времен
у народов всех и племен:
нам мешая жить по-людски,
миром правят #удаки.
Главы всех правительств и стран
входят в этот родственный клан.
Держит свора мудрых владык
всю планету за кадык.
Например, Обама Барак —
это самый главный #удак.
Он Госдепу отдал приказ
Псаку натравить на нас.
У французов есть свой талант ––
Франсуа по кличке Оланд.
Разрешил он брак, иху мать,
гомосекам заключать.
Кэмерон, который Давид,
На Россию волком глядит.
Что ему ни скажет Барак ––
то и делает, #удак.
Меркель тож не ангел весьма.
В ней сидит немало дерьма.
Баба-дура лает на нас,
потребляя русский газ.
Янукович был #удаком,
Порошенко был ни при чем,
но предстал, сменив Януко...,
#удаком Порошенко.
Дерьмократы лживы и злы —
потому и гибнут хохлы,
но в либерастии погруз
грёбаный Евросоюз.
Он наступит, радостный час:
новый босс не минет и нас.
Но сомнений нету ни в ком,
что он будет... умным, добрым и порядочным человеком.
Если ж снова выйдет облом,
к урнам двинем мы всем кодлом,
чтобы выбрать вместо него
сами знаете кого.
29 июня — 30 июля 2014
Этюды с выставки
Художникам Энска посвящается...
Этюд, этюд, еще этюд,
еще этюд — и вот
Шурум Буруев (город Энск)
рисует натюрморт.
Меня на выставку зовут,
вот я туда пришел:
везде этюд, сплошной этюд —
и мне нехорошо.
И думал Буруев, натЮрморт пиша:
этюд обалденный, и жизнь хороша!
Этюды сплошь — едва дышу,
балдеют землячки,
по экспозиции брожу,
пытаюсь снять очки.
Неправда, что на перевод
я силы берегу,
но восьмисотый натюрморт
я видеть не могу.
Но думал Буруев, мне зренье круша:
этюд офигенный, и жизнь хороша!
На выставке аплодисмент,
поют этюдам гимн,
Буруев шествует ко мне
за мнением моим.
Мне не уйти — он парень свой,
знакомы мы давно.
И как тут скажешь — Боже мой! —
что натюрморт... неплох.
И молвит Буруев, мне в ухо дыша:
этюд распрекрасный, и жизнь хороша!
Он говорит — упрямый, черт! —
Я вижу: быть беде.
Скажи им всем, что натюрморт
великий и т. д.
Вот он подвел меня к стене,
шампанского налил,
предоставляя слово мне,
чтоб я его хвалил.
И я распинался, мозгами шурша:
этюд гениальный, и жизнь хороша!
30 июля 2014
Пас вперед и два назад
Это академия футбола
Фабио Капелло, вам говорят.
Два паса налево, две паса направо,
пас вперед и два назад.
Это сам дон Фабио Капелло:
там, где евро, там и дон.
Сборную России за семь миллионов
проиграл на поле он.
Что же липли мы к своим воротам?
Почему к чужим — тащились наугад?
Потому что это тактика такая:
пас вперед и два назад.
Что же мы Корее не дали по шее?
Почему бельгийцы взад нас и вперед?
Потому что облажался Акинфеев,
а наш дон — наоборот.
Почему с Алжиром было не до жиру?
Почему опять не сладилась игра?
Потому что кипера фаны ослепили,
а голкипер — тренера.
Что же мы в Бразилии на голы забили,
две гола забили, а не пятьдесят?
Потому что нету игроков в России —
так нам доны говорят.
Это академия футбола
Фабио Капелло — в пах нам и под дых!
Миллион направо, миллион налево,
два — Мутко, один — Толстых...
28 июля — 1 августа 2014
«Пыты...», или Детский привет Украине
Я не верю, не верю, не верю ни этим, ни тем.
Те и эти погрязли в циничном и подлом вранье.
Если ж правду хотите услышать, поведаю всем
то, что в русско- случалось порою -еврейской семье.
Мы с женою не спали, мы были на службе разбиты,
нам казалось, что мы не сумеем дожить до седин...
В полночь-заполночь, пить захотев, выговаривал «Пыты»
наш кричащий до одури еле лопочущий сын...
27 июля 2014
В. Набоков. На перевод «Евгения Онегина»
1
Что перевод? Ищу ответа.
Бред какаду, прыжки горилл,
на блюде голова поэта
и осквернение могил.
О, Пушкин, все мы паразиты,
ты всех простил, меня прости ты,
ведь исхитрился я весьма:
твой ствол излазил задарма,
нашел твой корень, выпил соки
и, освежив язык в свой срок,
взрастил я новый стебелек:
твоих сонетов слог высокий
шипами прозы произрос —
кузенами твоих же роз.
2
Слов отраженных содроганье —
как в черном зеркале речном
огней неярких колыханье
между туманом и селом.
Подспудный Пушкин! Непрестанно
вожусь я с серьгами Татьяны,
с твоим дружком брожу весь век,
ищу ошибки у коллег
в анализе аллитераций,
умноженных в Главе Восьмой
твоей четвертою строфой.
И смесь оваций и цитаций
я, скромный голубь, набросал
на твой святой мемориал.
25-28 июля 2014
Первая редакция
1
Что перевод? Ищу ответа.
Бред какаду, прыжки горилл,
на блюде голова поэта
и осквернение могил.
О, Пушкин, к паразитам строгий,
ты их простил, коль я, убогий,
прощен тобой, ведь я схитрил:
твой ствол излазил и добыл
твой тайный корень, выпил соки
и, обновив язык в свой срок,
взрастил я новый стебелек:
твоих сонетов слог высокий
шипами прозы произрос —
кузенами твоих же роз.
2
Слов отраженных содроганье —
как в черном зеркале речном
огней неярких колыханье
между туманом и селом.
Неявный Пушкин! Непрестанно
вожусь я с серьгами Татьяны,
с твоим дружком брожу весь век,
ищу ошибки у коллег
в анализе аллитераций,
умноженных в Главе Восьмой
твоей четвертою строфой.
И смесь оваций и цитаций
я, мирный голубь, ниспослал
на твой святой мемориал.
25-26 июля 2014
Vladimir Nabokov
On translating ‘Eugene Onegin’
1
What is translation? On a platter
A poets pale and glaring head,
A parrot’s screech, a monkey’s chatter,
And profanation of the dead.
The parasites you were so hard on
Are pardoned if I have your pardon,
O, Pushkin, for my stratagem:
I travelled down your secret stem,
And reached the root, and fed upon it;
Then, in a language newly learned,
I grew another stalk and turned
Your stanza patterned on a sonnet,
Into my honest roadside prose —
All thorn, but cousin to your rose.
2
Reflected words can only shiver
Like elongated lights that twist
In the black mirror of a river
Between the city and the mist.
Elusive Pushkin! Persevering,
I still pick up Tatiana’s earring,
Still travel with your sullen rake.
I find another man’s mistake,
I analize alliterations
That grace your feasts and haunt the great
Fourth stanza of your Canto Eight.
This is my task — a poet’s patience
And scholiastic passion blent:
Dove-dropping on your monument.
И. В. фон Гете. Лесной Царь *
Кто поздно скачет сквозь дождь и гром?
Отец с ребёнком в лесу ночном.
К отцовской груди сынок прильнул:
ребёнку тепло, ребёнок уснул.
— Сынок, ты что задрожал, как птенец?
— Разве Царя не видишь, отец?
Лесного Царя в короне, с хвостом?
— Это туман над лесным холмом.
«Сюда, мой мальчик, со мной идём!
В чудные игры сыграем вдвоём.
Цветы на моём побережье пестры,
в золоте платье моей сестры».
— Отец, не слышишь, что мне сулит,
что Царь мне шёпотом говорит?
— Не плачь, не бойся, сыночек мой,
то ветер шуршит сухою листвой.
«Мой мальчик нежный, пойдёшь со мной?
Есть кому нянчить тебя, родной:
дочки мои ведут хоровод,
тебя он упляшет и упоёт».
— Разве не видишь, средь мрачных теней,
отец, Лесного Царя дочерей?
— Сынок, никаких я не вижу дев:
то отблеск серый от старых дерев...
«Мой мальчик, красив ты мне на беду!
Не сдашься охотой — силком уведу!»
— Отец, он сдавил меня что есть сил!
Так больно Лесной Царь меня обхватил!
Ребенок стонет, мчится ездок,
от страха и скачки он изнемог,
насилу доскакал до крыльца —
спал мёртвый сын в руках у отца.
17-22 июля 2014
Johann Wolfgang von Goethe
Erlkönig
Wer reitet so spät durch Nacht und Wind?
Es ist der Vater mit seinem Kind;
Er hat den Knaben wohl in dem Arm,
Er faßt ihn sicher, er hält ihn warm.
Mein Sohn, was birgst du so bang dein Gesicht? —
Siehst, Vater, du den Erlkönig nicht?
Den Erlenkönig mit Kron’ und Schweif? —
Mein Sohn, es ist ein Nebelstreif. —
„Du liebes Kind, komm, geh mit mir!
Gar schöne Spiele spiel’ ich mit dir;
Manch’ bunte Blumen sind an dem Strand,
Meine Mutter hat manch gülden Gewand.“ —
Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht,
Was Erlenkцnig mir leise verspricht? —
Sei ruhig, bleibe ruhig, mein Kind;
In dürren Blättern säuselt der Wind. —
„Willst, feiner Knabe, du mit mir gehn?
Meine Töchter sollen dich warten schцn;
Meine Töchter führen den nächtlichen Reihn
Und wiegen und tanzen und singen dich ein.“ —
Mein Vater, mein Vater, und siehst du nicht dort
Erlkцnigs Töchter am düstern Ort? —
Mein Sohn, mein Sohn, ich seh’ es genau:
Es scheinen die alten Weiden so grau. —
„Ich liebe dich, mich reizt deine schöne Gestalt;
Und bist du nicht willig, so brauch’ ich Gewalt.“ —
Mein Vater, mein Vater, jetzt faßt er mich an!
Erlkönig hat mir ein Leids getan! —
Dem Vater grauset’s; er reitet geschwind,
Er hält in Armen das ächzende Kind,
Erreicht den Hof mit Mühe und Not;
In seinen Armen das Kind war tot.
1782
* Перевод выполнен по подстрочнику, составленному М. Цветаевой
Не спится. Лежу как мёртвый...
Не спится. Лежу как мёртвый:
ни вздоха, ни стона, ни слога...
Казалось — она от Бога,
оказалось — от чёрта.
А ты, что мной изболелась,
любовь моя и тревога,
ты — от людей, казалось,
оказалось — от Бога...
14-15 июля 2014
Отцу Сергию Баранову
Акростих
Отходит в вечность раскаленный день,
Текучей лавой оплывает солнце,
Цветет на небе выцветшая тень
Усталого небесного оконца.
Старинной книги вещие мечты,
Евангелие жития святого
Речет о простоте без пестроты
Глаголющей души живое слово,
И там мерцают тихие черты
Юродства или духа всеблагого.
Быть может, все не так и не о том,
А может статься, и того страшнее
Рокочут манускрипты о былом
Афонской кельи — и горит, как днем,
Новозаветной славы окоем,
Опрастывая ночи ветхий том,
Выкраивая утра панацею
У светлых дум, очерченных пером.
26 июня — 8 июля, 29 августа 2014
В. Вордсворт. «Прекрасна ты, но так и знай...»
Прекрасна ты, но так и знай,
что я в тебе любил
всего лишь то, что невзначай
себе вообразил.
Поверь мне, милая, мечтам
необходим полет;
тот, кто не верит чудесам,
любви не обретет.
Сердечный голод мой питать
дано твоим глазам
по тем законам, что под стать
земле и небесам.
7 июля 2014
William Wordsworth
Yes! thou art fair, yet be not moved
To scorn the declaration,
That sometimes I in thee have loved
My fancy’s own creation.
Imagination needs must stir;
Dear Maid, this truth believe,
Minds that have nothing to confer
Find little to perceive.
Be pleased that nature made thee fit
To feed my heart’s devotion,
By laws to which all Forms submit
In sky, air, earth, and ocean.
В.Шекспир. Венецианский купец
АКТ ПЕРВЫЙ
Сцена третья
Венеция. Площадь.
Входят БАССАНИО и ШЕЙЛОК.
ШЕЙЛОК. Три тысячи дукатов? Хорошо.
БАССАНИО. Да, сэр, всего на три месяца.
ШЕЙЛОК. Всего-то? Очень хорошо.
БАССАНИО. А моим поручителем, повторяю, будет Антонио.
ШЕЙЛОК. Антонио пойдет в поручители? Еще лучше.
БАССАНИО. Так вы меня выручите? Могу я надеяться на вас? Каким будет ваш ответ?
ШЕЙЛОК. Три тысячи дукатов на три месяца под поручительство Антонио...
БАССАНИО. Что же вы мне ответите?
ШЕЙЛОК. Хороший человек, этот Антонио.
БАССАНИО. А разве кто-то думает иначе?
ШЕЙЛОК. О нет, никто, никогда, никоим образом! В моем понимании хороший человек, как я выразился, это человек со средствами. Но состояние этого хорошего человека непрочно. Как я узнал на бирже в Риальто, один свой галеон от отправил в Триполи, другой — в Индию, мало того, — третий у него плывет в Мексику, четвертый — в Англию. Да и прочие его заморские предприятия довольно рискованны. Но ведь корабли — это просто доски, моряки — просто люди, а еще есть крысы, водяные и сухопутные, и бандиты, сухопутные и морские, я имею в виду пиратов, а моря, ветры и скалы — разве они не опасны? И все-таки он человек со средствами. Три тысячи дукатов... Думается мне, его вексель чего-нибудь да стоит.
БАССАНИО. Можете в этом не сомневаться.
ШЕЙЛОК. Я хочу не сомневаться в этом, а чтобы я мог не сомневаться, мне придется составить об этом собственное мнение. А переговорить с Антонио мне можно?
БАССАНИО. Конечно, если вам будет угодно отобедать с нами.
ШЕЙЛОК. Вот как! Чтобы нюхать свинину? Чтобы насыщаться плотью, в которую вселился дьявол, заклятый вашим назарейским пророком? Я буду вести с вами торговлю, заключать с вами сделки, беседовать с вами, прогуливаться и прочее, но есть вашу пищу, пить ваше вино, молиться по-вашему я не стану. Вы давно с биржи? Что там на Риальто? Смотрите, к нам кто-то идет.
Входит АНТОНИО.
БАССАНИО. Это как раз синьор Антонио.
ШЕЙЛОК (в сторону). Как он похож на мытаря-подлизу!
Он ненавистен мне, христианин,
Еще за то, что, словно простачок,
Ссужает деньги ни за что, сбивая
В Венеции нам уровень дохода.
Я мог бы распрю древнюю насытить,
Ему вцепившись в бок. Он ненавидит
Священный наш народ, поносит он,
Особенно в компании купцов,
Меня, мою торговлю, мой барыш
Законный, — по его словам, корыстный.
Будь проклят род наш, если я прощу
Ему все это!
БАССАНИО. Вы молчите, Шейлок?
ШЕЙЛОК. В уме прикинул я свою наличность,
И если память мне не изменяет,
Так много вдруг, три тысячи дукатов,
Я не смогу найти. И что с того?
Мой родственник Тубал, еще один
Еврей богатый, выручит меня.
Ах да! Какой вы мне назвали срок?
(К АНТОНИО.)
Здоровья вам, добрейший мой синьор!
Сейчас мы вашу милость поминали.
АНТОНИО. Я, Шейлок, под проценты не беру
И не даю, но правилам своим
Намерен изменить, чтобы покрыть
Издержки друга.
(К БАССАНИО.)
Вы с ним говорили,
Какая сумма надобна?
ШЕЙЛОК. Что да, то да. Три тысячи дукатов.
АНТОНИО. На срок — три месяца.
ШЕЙЛОК Чуть не забыл!
Три месяца — всего, вы говорили.
Под вексель ваш. Но вот что. Вы как будто
Сказали, что корысти ради ссуд
И не даете вы, и не берете?
АНТОНИО. Не в этом мой доход.
ШЕЙЛОК. Когда Иаков
Был у Лавана, дяди своего,
За пастуха, — святому Аврааму
Иаков волей матушки своей
Премудрой стал преемником вторым...
Ну да, вторым...
АНТОНИО. И что? Он брал проценты?
ШЕЙЛОК. Нет, не проценты. В вашем смысле слова
Процентов он не брал. Он сделал так:
Условился с Лаваном, что возьмет
Себе барашков пестрых за работу,
И осенью, когда бараны к овцам
Прильнули, и в трудах воспроизводства
Стал спариваться шерстяной народ, —
Кору с ветвей содрал пастух искусный
И перед каждой самкой их воткнул.
От этого — Иакову в награду —
Приплодом пестрым овцы разрешились.
Так он открыл священный путь к богатству.
Богатство свято — если ты не крал.
АНТОНИО. Рискнул Иаков, но ведь он трудился.
Он не своею властью все устроил,
Но силою небесного перста.
Вы этой речью славили проценты?
Иль серебро и золото для вас
Что овцы да бараны?
ШЕЙЛОК. Я не знаю.
У нас плодится все. Но вы, синьор...
АНТОНИО. Бассанио, заметь: порою дьявол
Из выгоды и Библию толкует.
Порочный дух с цитатами святыми
На подлеца веселого похож
Или на спелый, но подгнивший плод.
Как ты прекрасна, внешность вероломства!
ШЕЙЛОК. Три тысячи дукатов. Это много.
Три месяца. И плюс процент... Прикинем...
АНТОНИО. Вы нам дадите денег или нет?
ШЕЙЛОК. Меня, синьор Антонио, вы часто
И деньгами, и сделками моими
В Риальто попрекали. Я в ответ
Плечами лишь смиренно пожимал:
Терпенье — символ нашего народа.
Для вас я — пес цепной и еретик,
Заплеван вами мой кафтан «жидовский» —
За то, что я по-своему живу.
Отлично! Но, выходит, оказался
И я неплох. Идете вы ко мне
И говорите: «Шейлок, дайте денег!».
И это вы, рыгавший много раз
На бороду мою и отгонявший
Меня, как пса бродячего, пинками
От дома своего? И что я должен
Ответить вам на просьбу о деньгах?
Сказать: «Как может пес давать взаймы?
Где взять ему три тысячи дукатов?».
А может, мне поклон отвесить рабский
И, чуть дыша, униженно шепнуть:
«Мой добрый сэр, меня вы в эту среду
Назвали псом, днем позже оплевали
И выгнали пинком — вы так учтивы,
Не дать ли вам за это денег в долг?».
АНТОНИО. Мне и сейчас хотелось бы тебя
Назвать собакой, пнуть и оплевать.
Даешь взаймы — давай! Не как друзьям —
Какая ж это дружба, если другу
Сдавать металл бесплодный на племя? —
Дай ссуду мне как своему врагу,
Чтоб если разорюсь я, с чистым сердцем
Взять неустойку.
ШЕЙЛОК. Вот разбушевались!
А я хотел по дружбе, по любви
Забыть позор от ваших оскорблений
И дать вам в долг и за свои же деньги
Не взять нисколько. Вы же не хотите
И слышать о любезном предложенье.
БАССАНИО. Да, вы любезны.
ШЕЙЛОК. И не на словах!
Давайте у нотариуса вы
Подпишете мне вексель — смеху ради, —
Мол, если там-то и в такой-то день
Вы не вернете мне такой-то суммы,
Отмеченной в бумаге, я возьму
Фунт вашей чистой плоти в виде пени,
Кусок отрезав там, где укажу.
АНТОНИО. Вот это да! Я подпишу вам вексель
И всем скажу, что жид — сама любезность.
БАССАНИО. Пойду с сумой, но вам я не позволю
Из-за меня тот вексель подписать.
АНТОНИО. Не бойся, друг, что я не расплачусь.
Я через пару месяцев — за месяц
До платежа по векселю — жду сумму,
Что больше долга чуть не в девять раз.
ШЕЙЛОК. Вот, отче Авраам, и христиане!
Вас учит ваша жесткость деловая
Подозревать в жестокости и нас.
Скажите мне: сорви он срок уплаты,
На что мне человечины кусок?
Говядина, баранина, конина
И то ценней. А в этой неустойке
Что за барыш мне — ни продать, ни съесть!
Хочу купить его расположенье
Своею дружбой. Если он желает —
Прошу принять, а если нет — адью.
Но злом не отвечайте на любовь.
АНТОНИО. Да, Шейлок, подпишу я вексель твой.
ШЕЙЛОК. Нотариусу дайте указанье
Для смеху сочинить бумагу эту,
А я приду с дукатами к нему.
Взгляну на дом, который под надзором
Отпетого мошенника — слуги,
И — к вам.
АНТОНИО. Поторопись-ка, милый жид!
(ШЕЙЛОК уходит.)
Христианином станет наш еврей.
БАССАНИО. Душа черна, а на устах елей.
АНТОНИО. Пойдем. Все хорошо. Боишься зря ты:
Суда придут за месяц до уплаты.
(Уходят.)
В. Вордсворт. «Мой разум спал глубоким сном...»
Мой разум спал глубоким сном,
забыл я страх и стыд:
казалось, время нипочем
тебе не навредит.
А ныне от меня вдали,
объята немотой,
ты кружишься путем земли
с камнями и травой.
William Wordsworth
A slumber did my spirit seal;
I had no human fears:
She seem’d a thing that could not feel
The touch of earthly years.
No motion has she now, no force;
She neither hears nor sees;
Roll’d in earth’s diurnal course
With rocks, and stones, and trees.
24 июня 2014
Дрясота
Гонто брюгнулось колбагутое. Ни кваженья, ни маретка. На глене ни балдочка. Хмышь да спань. Казалось, будто вся лубока замстилась. Даже швычка не клыватила. Глуботень. Просторг. Тишиза.
Как вдруг — хрупанулось! Да так, что выбрезень ошкугратилась. Посмартнуло. Оскудрамило. Шругануло. Протекмился широклятый распуздяк. Кляпоклень раскумыздилась по шкуграту шкворченной огрустицей. Калевья загрясотали липоскатыми выбекреньками. По чмарым шмаклям закрупились трясенькие грючки. Шмыльная мрябозень обыклилась и брюханулась гластым чумотрюхом.
Дрясота.
1-17 июня 2014
155 сонет Шекспира
Галмите тех, кто галмится в глине,
кто любокрынь ломотит скролыма,
кто не брюхонит бряку в прохыдне,
кто не блокатит оболня с бульма,
кто не разбондит судорный тындях,
кто неокрынный вычмит обельдок,
кто не обаймит чуморный впутьмах,
но искандербит дракство на чудок.
И я болгастый пристеню обстень,
чтобы награнить нугренный колбаст
и чтоб надрыгать шмудрый опупень,
когда нашкугрит одрый шкурдопласт.
Галмите тех... но гламкостная брядь
мне скролымя ломотит любокрядь.
17 июня 2014
У. М. Теккерей. Vanitas vanitatum *
Что напророчил Царь царей?
(Я восхищаюсь древним текстом!)
«Все в этой жизни у людей —
Mataiotes Mataioteton» **.
Сей позолоченный трактат ***
школяр усвоит без вопросов:
мудрей не выдавал цитат
ни мертвый, ни живой философ!
Француз, испанец, немец, росс
блеснули здесь своим талантом:
тот станет ментором всерьез,
кто сладит с этим фолиантом.
Историй здесь — полна скрижаль,
и все — глупей старинной прозы;
какая здесь царит мораль,
какие здесь метаморфозы!
Слепого рока круговерть,
немало желчи, много боли,
паденье, взлёт, рожденье, смерть
и благородство в низкой доле.
Какой престранный мемуар!
Разбитый трон, измена друга,
в насмешку обращённый дар
и обойдённая заслуга.
Кто был велик — упал в кювет!
Кто низок был — взлетел высоко!
О суета пустых сует!
О смехотворная морока!
И меж турецким письмецом
и доброго Жанена шуткой
я в томе расписался том,
рацею кончив прибауткой.
* * *
О суета пустых сует!
Насколько фатум своеволен:
и мудрый — глупости клеврет,
и всемогущий — обездолен.
Что ты лепечешь, сэр Пророк,
своей моралью очерствелой,
и к мудрым и к великим строг,
хотя нам это надоело?
Скажи о чём-нибудь другом,
старик, угрюмый и ничтожный!
Но я листаю скучный том
и нахожу одно и то же.
Здесь и Богатство не в цене
и Глупость правит в высшем свете,
и Короли не на коне,
и холуи сидят в карете.
Три тысячи минуло лет,
с тех пор как сын Давида прыткий —
надежд лишённый Кохелет —
оставил миру эти свитки,
но с той поры и посейчас
свежа старинная бумага:
жизнь обновляет древний сказ
про Славу, Крах, Безумье, Благо.
Пророк всегда в одной поре,
кричит, пророча в старом стиле,
как на Ермоновой Горе,
так и в соборе на Корнхилле,
чтоб сердцем принял ты урок,
о брат-читатель неучёный,
что нам великий Царь изрёк,
сирийским кедром осенённый.
* Суета сует (лат.).
** Суета сует (греч.).
*** Записано между страницей из Жюля Жанена и стихами турецкого посла в альбом мадам де Р., включающий в себя автографы королей, принцев, поэтов, маршалов, музыкантов, дипломатов, государственных деятелей и писателей всех национальностей.
24-28 января 2013
г. Орск
William Makepeace Thackeray
Vanitas vanitatum
How spake of old the Royal Seer?
(His text is one I love to treat on.)
This life of ours he said is sheer
Mataiotes Mataioteton.
O Student of this gilded Book,
Declare, while musing on its pages,
If truer words were ever spoke
By ancient, or by modern sages!
The various authors’ names but note,*
French, Spanish, English, Russians, Germans:
And in the volume polyglot,
Sure you may read a hundred sermons!
What histories of life are here,
More wild than all romancers’ stories;
What wondrous transformations queer,
What homilies on human glories!
What theme for sorrow or for scorn!
What chronicle of Fate’s surprises —
Of adverse fortune nobly borne,
Of chances, changes, ruins, rises!
Of thrones upset, and sceptres broke,
How strange a record here is written!
Of honors, dealt as if in joke;
Of brave desert unkindly smitten.
How low men were, and how they rise!
How high they were, and how they tumble!
O vanity of vanities!
O laughable, pathetic jumble!
Here between honest Janin’s joke
And his Turk Excellency’s firman,
I write my name upon the book:
I write my name — and end my sermon.
* * *
O Vanity of vanities!
How wayward the decrees of Fate are;
How very weak the very wise,
How very small the very great are!
What mean these stale moralities,
Sir Preacher, from your desk you mumble?
Why rail against the great and wise,
And tire us with your ceaseless grumble?
Pray choose us out another text,
O man morose and narrow-minded!
Come turn the page — I read the next,
And then the next, and still I find it.
Read here how Wealth aside was thrust,
And Folly set in place exalted;
How Princes footed in the dust,
While lackeys in the saddle vaulted.
Though thrice a thousand years are past,
Since David’s son, the sad and splendid,
The weary King Ecclesiast,
Upon his awful tablets penned it, —
Methinks the text is never stale,
And life is every day renewing
Fresh comments on the old old tale
Of Folly, Fortune, Glory, Ruin.
Hark to the Preacher, preaching still
He lifts his voice and cries his sermon,
Here at St. Peter’s of Cornhill,
As yonder on the Mount of Hermon;
For you and me to heart to take
(O dear beloved brother readers)
To-day as when the good King spake
Beneath the solemn Syrian cedars.
* Between a page by Jules Janin, and a poem by the Turkish Ambassador, in Madame de R...’s album, containing the autographs of kings, princes, poets, marshals, musicians, diplomatists, statesmen, artists, and men of letters of all nations.
«Улица в ночи, фонарь, аптека...»
Улица в ночи, фонарь, аптека,
сказывают эпос гусляры,
и поют для австралопитека
дядя Ваня, чайка, три сестры.
Если ж рухнет мир, то для начала,
сны твои лелея, зашумят
под шуршанье Первого канала
чайка, три сестры, вишневый сад.
А когда придет Галилеянин,
чтобы, не гадая, умереть,
вознесутся на аэроплане
три сестры, вишневый сад, медведь.
26-29 мая 2014
Инкубатор
Один из его отсеков. Утро.
КУРЫ — КРАСНУХА, СИНЮХА, ЧЕРНУХА и ДРУГИЕ — спят на своих рабочих местах. Раздается крик ПЕТУХА ПЕТРОВИЧА. КУРЫ просыпаются.
Время от времени по сцене прокатываются эллипсоиды, заостренные с одной стороны, закругленные — с другой. Это ЯЙЦА.
ЧЕРНУХА (потягиваясь). Петуха бы!
КРАСНУХА. Ты хоть перья-то расправь! Петуха ей подавай.
ЧЕРНУХА. А тебе-то что? Петух с утреца — самое милое дело.
СИНЮХА. Поклевать бы чего.
КРАСНУХА. А ты? Не успела глаза продрать — сразу за просо. Посмотри, на кого ты похожа?
СИНЮХА. Для кого красоту-то наводить? Для Петровича? Так он же каплун!
(КУРЫ смеются.)
КРАСНУХА. Зачем для Петровича? Для себя. (Чистит перышки.) Разве приятно — распустехой-то ходить?
ЧЕРНУХА. Как ни прихорашивайся — конец один.
СИНЮХА (со смехом). Петуший!
ЧЕРНУХА. Оттопчут — и все дела!
(КУРЫ смеются.)
КРАСНУХА (обиженно). Да ну вас! Вечно испортят настроение.
Входят ПЕТУХАН, ПЕТРОВИЧ, ХОХЛАЧ, КВОХТУН, ПЕТУШОК и ДРУГИЕ ПЕТУХИ.
ПЕТУХАН. Привет, девки! Соскучились поди?
ЧЕРНУХА. Уж не по тебе ли?
ПЕТУХАН. А хоть и по мне!
СИНЮХА. Да кому ты нужен?
ЧЕРНУХА. Петух ощипанный.
ПЕТУХАН. Цыц, помет куриный! Раскудахтались! Мало я вас топтал.
СИНЮХА. А то не мало: раз в день.
ЧЕРНУХА. И то не всякий.
ПЕТУХАН. А ну, петухи, налетай! Учтем курью критику.
ПЕТУХИ игриво подходят к КУРАМ.
КРАСНУХА. Ни стыда, ни совести!
ПЕТРОВИЧ. Помалкивай, цыпочка. Нечего курочку из себя строить. Сама-то небось больше всех хочешь.
КРАСНУХА. Не подходи: клюну!
ПЕТУХАН. С тебя и начнем. Петрович, хватай ее!
ПЕТУШОК. Прекратите!
ПЕТУХАН. Чего-чего?
ПЕТРОВИЧ. Подумать только: у куренка голосок прорезался!
КВОХТУН. На своей улочке и курочка храбра.
ХОХЛАЧ. Да ведь не поет курица петухом, а если споет — так на свою же голову.
ПЕТУШОК (робея). Это неправильно!
ПЕТУХАН. Что именно?
ПЕТУШОК. Каждый петух должен жить со своей курицей...
ПЕТУХАН. Рехнулся.
ХОХЛАЧ. Клюнул что-нибудь лишнее.
КВОХТУН. Клюкнул.
ПЕТРОВИЧ. Импотент, наверное.
ПЕТУХИ и КУРЫ смеются.
ПЕТУХАН. Вот тебе, Петрович, и помощник.
ХОХЛАЧ. Евнух куриный.
ПЕТУШОК. Куда деваются наши яйца?
КВОХТУН. Куда надо. Ты лучше скажи, почему одни яйца белые, другие — коричневые?
ПЕТУХАН. Это зависит от петуха.
ПЕТУХИ и КУРЫ снова смеются.
ПЕТУШОК (робея). Вы не ответили на мой вопрос.
ПЕТУХАН. На какой?
ПЕТУШОК. Насчет яиц.
ПЕТУХАН. Не твоего куриного ума дело.
ПЕТРОВИЧ. Всяк петушок — знай свой шесток.
КВОХТУН. Наше дело петушье — топтать кур; курья забота — нести яйца. А они пусть себе катятся. Своей дорогой.
ПЕТУШОК (более смело). Как вы не понимаете: нельзя так относиться к своим яйцам. Это же наши будущие дети. Мы должны о них заботиться, кормить, воспитывать. Пусть петухи и куры живут семейно, парами, со своими цыплятами, любят друг друга... а не так, как сейчас...
ПЕТУХАН. Ну все, прокукарекал свое — и вали, покуда цел. Я с тобой потом разберусь.
КВОХТУН. Яйца курицу не учат. Подрастешь — получишь право голоса.
ПЕТРОВИЧ. А пока помалкивай. Курица кудахчет, а петух молчит.
ХОХЛАЧ. Курятина ему, видите ли, не нравится. Зато нам — в самый раз. Ах, какие девочки! Какие ножки!
КУРОЧКА (робея). А я... с ним согласна.
ПЕТУХАН. Тебя не спросили, несушка половозрелая!
ПЕТУШОК. Не смей... те оскорблять мою невесту!
ПЕТУХАН. Что ты сказал? Невесту?.. Ах ты цыпленок пареный!
(По инкубаторской радиосети разносится: «Двадцать тысяч семьсот тринадцатый, мать твою! Где тебя носит! С ведрами на выход!» )
ПЕТУШОК (пользуясь ситуацией). Слышите? Это голос нашего куриного бога. Слышите? Он подтверждает мои слова! Он согласен со мной! Спасибо тебе, куриный бог мой, за то, что ты не оставил меня!
ПЕТУХИ и КУРЫ потрясены.
Тот же отсек некоторое время спустя.
ПЕТРОВИЧ. Куры отбились от крыльев.
ХОХЛАЧ. Цыплята осточертели...
ПЕТРОВИЧ. Снуют туда-сюда — голова кругом.
КВОХТУН. С каждым днем еды все меньше. Скоро совсем клевать нечего будет.
ХОХЛАЧ. Кругом скорлупа, не пройти.
ПЕТРОВИЧ. Главное — этот ощипок. От его куроучения спасу нет...
ПЕТУХАН. Носится со своим богом как курица с яйцом.
ХОХЛАЧ. Ты бы все же полегче. Беду накличешь.
ПЕТУХАН. Ладно тебе, раскудахтался. И так ничего хорошего.
ПЕТРОВИЧ. Он-то молоденькую себе подцепил.
ПЕТУХАН. Нет, почему мы должны ему верить? Речи куриного бога непонятны. Каждый петух, даже каждая курица могут понимать их по-своему. А может, он просто водит нас за клюв?
(Голос из радиосети: «Почему воду не подключили, мать вашу так!». )
ХОХЛАЧ. Вот тебе и водит за клюв. Прости ему, куриный бог, он не ведает, что кудахчет.
ПЕСТРЫЙ. Прямо мороз по коже.
ПЕТУХАН. Немудрено. Она же у вас куриная.
КВОХТУН. Ты что, очумел? Мало нам напастей.
ПЕТРОВИЧ. Дождешься — начнется куриный мор.
ПЕТУХАН. Если и начнется, то не из-за меня, а от недостатка пищи и воды. Вы лучше скажите, что означают слова куриного бога?
ПЕТРОВИЧ. Не нам, петухам, судить об этом.
ПЕТУХАН. А кому? Этому шалтаю-болтаю? Чем мы хуже него? (Его осеняет.) Я знаю, что сказал куриный бог.
КВОХТУН. Так. Еще пророк выискался.
ПЕТРОВИЧ. Мало нам одного.
ХОХЛАЧ. Свихнулся, не иначе. На почве религии.
ПЕТРОВИЧ. Не хочешь прилечь или водички глотнуть?
ПЕТУХАН. Заткнитесь! Я знаю, что говорю. Куриный бог только что сказал мне: «Петухан, не слушай этого полудохлого цыпленка. Пусть твои петухи и куры снова заживут по-старому. Будь у них (пауза) королем, а Курочку (пауза) возьми себе».
ПЕТРОВИЧ. Ну, ты даешь, Петухан!
ПЕТУХАН. Молчать! Как ты смеешь так говорить со своим королем?!
Другая сторона отсека.
ПЕТУШОК (в раздумье). Курочка считает меня умным, смелым, благородным. Она гордится мной, а я... Что я могу? Цыплята плодятся не по дням, а по часам. Все захламлено скорлупой. Запасы еды и воды пополняются медленно. Пришлось ограничить пайки. Куры и петухи недовольны. Раньше, когда не было цыплят, нам всего хватало. А теперь... Куриный бог мой, вразуми меня! Население растет. Где брать еду? Где брать воду? Что делать?
(Голоса из радиосети: «Двадцать тысяч семьсот тринадцатый, что со вторым отсеком?» — «Я не знаю». — «Не знает он! Не знаешь — сходи посмотри!». )
Куриный бог! Я слышу тебя. Я готов исполнить твою волю. Но, кажется, я разучился понимать твои слова... Вразуми меня, куриный бог мой...
Входит КРАСНУХА.
КРАСНУХА. Все ходишь, мечтаешь — а там такое творится!
ПЕТУШОК. Что случилось?
КРАСНУХА. Петухан со своей стаей...
ПЕТУШОК. Не квохчи. Говори толком.
КРАСНУХА. Петухан сказал, что только он понимает речи куриного бога...
ПЕТУШОК. Куриный потрох!
КРАСНУХА. Не ругайся. Дескать, бог назначил его королем, повелел разогнать семьи, кур снова сделать общими, цыплят сдать вместе с яйцами. А твою Курочку...
ПЕТУШОК. Что?
КРАСНУХА. Петухан взял себе...
ПЕТУШОК. Не может быть! Подонок! Что же она? Что остальные?
КРАСНУХА. Что-что! Ничего. Ты туда беги! Потом спрашивать будешь!
ПЕТУШОК и КРАСНУХА уходят.
Другая сторона отсека.
ПЕТУХАН (сидя на королевском насесте). О, великий куриный народ! Мы, милостивый король Петухан первый, во исполнение воли куриного бога...
Входит ПЕТУШОК.
ПЕТУШОК. Ты не имеешь права говорить от его имени!
Подручные королевские ПЕТУХИ хотят схватить его. ПЕТУХАН их останавливает.
ПЕТУХАН. Не успел явиться, как уже надерзил своему королю.
ПЕТУШОК. Ты мне не король!
ПЕТУХАН (сделав вид, что не слышит). Но мы не станем карать тебя за непослушание. Пока не станем. Мы даже готовы вступить с тобой в дискуссию — чтобы доказать всему куриному народу пагубность твоих заблуждений. Итак, отвечай нам: что принесли петухам и курам твои реформы?
ПЕТУШОК. Свободу. Возможность создавать семьи, растить цыплят, жить по своему разумению...
ПЕТУХАН. Все это хорошо. Но разве ты сделал их счастливее?
ПЕТУШОК. Счастье — это проблема, которую каждый петух и каждая курица решают самостоятельно...
ПЕТУХАН. Вздор! Что понимают в счастье твои куриные мозги? Счастье — это вдоволь пищи и воды. Счастье — это сытая беспроблемная жизнь. Счастье — это физическая доступность любого петуха любой курице. Где просо? С тех пор, как ты решил осчастливить их, еды постоянно не хватает. Где вода? Несушки, которые сутками работают на насестах, не могут даже вдоволь напиться. А эти твои половые ограничения... И ты еще смеешь говорить о свободе!
ПЕТУШОК (явно смущен). Я исцелил свой народ от куриной слепоты. Я придал смысл его куриной жизни...
ПЕТУХАН. Курам на смех! У жизни нет никакого смысла. Ты бы сперва спросил, чего хочет куриный народ: твоего смысла или моего счастья. Петушина ты, простофиля! Когда у них не останется еды, им будет все равно: есть у жизни смысл или нет. Как говорится, голодной курице просо снится.
ПЕТУХИ и КУРЫ аплодируют. ПЕТУШОК смущенно молчит.
Молчишь? Мокрая ты курица, а туда же: петушиться вздумал.
ПЕТУХИ и КУРЫ смеются.
Мы помилуем тебя, если ты всенародно отречешься от своих заблуждений. В противном случае...
ПЕТУШОК (овладевая собой). То, что творишь ты, — это произвол. А петухи и куры добровольно, без принуждения, избрали иной путь. Они были послушны гласу куриного бога. Неужели ты думаешь скрыться от его гнева? Он настигнет тебя повсюду. Ты еще ответишь за свои злодеяния. Где моя Курочка? (Бросается на ПЕТУХАНА.) Я задушу тебя голыми крыльями!
ПЕТУХИ хватают ПЕТУШКА.
ПЕТУХАН. Удача не курица, не прикормишь. Если кого и покарает куриный бог, то тебя первого. Заклевать его!
(С обратной стороны отсека слышатся шаги.)
ПЕТУШОК. Стойте! Слышите? Это куриный бог! Он идет мне на помощь. Уж он-то отделит просо от шелухи. Куриный бог, я, твой заблудший сын, жду твоего пришествия с благоговением и страхом! Внемлите мне! Сейчас мы узрим нашего бога!
Двери отсека открываются. Входит 20713.
ПЕТУХИ, КУРЫ и ЦЫПЛЯТА в ужасе мечутся по отсеку.
20713. Мать честная, что здесь творится!
(Голос из радиосети: «Двадцать тысяч семьсот тринадцатый, что там у тебя?». )
20713. (снимая трубку с телефонного аппарата, установленного в отсеке). Здесь сам черт ногу сломит. Куры, петухи, цыплята, горы скорлупы... Так, хорошо, будет сделано. (Кладет трубку.) Все, ребятушки-цыплятушки, райская жизнь кончилась. (Открывает задвижки.) И не рада бы курочка на стол, да тащат за хохол.
(Внезапно двери отсека захлопываются. Из открытых задвижек начинает бить вода.)
Вы что же, свиньи, делаете! Я же еще здесь! (Тщетно пытается закрыть задвижки. Бросается к телефону. ) Эй вы! Остановите воду! Я же еще не вышел! (Никто не отзывается.) Скоты! Будьте вы прокляты!
(Вода, постепенно заполняя отсек, смывает со сцены ПЕТУХОВ, КУР, ЦЫПЛЯТ и 20713.)
Утро следующего дня.
КУРЫ спят на своих рабочих местах. Раздается крик ПЕТУХА. КУРЫ просыпаются. Время от времени по сцене прокатываются эллипсоиды, заостренные с одной стороны, закругленные — с другой. Это ЯЙЦА.
ПЕСТРУХА (потягиваясь). Петуха бы...
Венок сонетов Иосифу Бродскому
На Васильевский Иосиф
Не приедет умирать...
Геннадий ГРИГОРЬЕВ.
1
Иосиф Александрович, меня
снедает факт, верней — фактура факта.
Признать автодидакт автодидакта
не может не. Но мы Вам неровня.
Мы не рождались в Питере, и нас
не гладил по головке век бонтонный,
наш соплеменный профиль и анфас
не реял, тунеядством заклеймённый,
чтобы (вернёмся к факту) сквозь кордон,
как артефакт (не путать с контрафактом),
продраться за антрактом и контрактом,
в желе разделав железобетон.
И Вам отрадно верить, что кого-то
не напрягают Ваши навороты.
2
Не напрягают Ваши навороты
(а может, напрягают, как сказать)
мордоворотов, прущих в готтентоты
(а я — другой), и ситцевую знать.
Вы знали их, но не желали знать,
готовых за лирические шпроты,
а пуще — за буклёвые банкноты
продать свою неправильную мать.
Зато у нас в заначке небосвод.
И млечных тварей авиазавод.
И монитор. И Муза, что по блату
стоит на стрёме. И шматок огня.
И жито, что осталось недожато.
И прочая, сказали б Вы, херня.
3
И прочая, сказали б Вы, херня
была Вам откровенно до лампады.
Когда Вас посылали хороня,
то Вам, казалось, этого и надо.
Любое лыко подходило Вам,
чтоб заплести его в любую строку,
и Вы за то обязаны словам,
что каждое из них являлось к сроку.
Да что слова! Слова что дважды два:
соитье ведовства и баловства,
запойные заботы и зевоты.
Словам отныне схима не нужна:
крути их на манер веретена!..
А я скажу: фигня. Нема охоты.
4
А я скажу: фигня. Нема охоты
выдаивать Кастальские стада.
(Тут было б к месту слово «никогда»,
но пусть оно побудет без работы.)
А Вы — всегда. Вы — Крым и рым, и Рим.
Всё — Ваше, до последнего абзаца.
А если был он непереводим,
Вы, к счастью, обошлись без пастерзаца.
Что в переводе надобно? Кураж.
Гранитность автора. Километраж
съедобных строчек. Же не манж поэта,
точней — полуфилософа-эстета,
кому плевать права даёт анкета
на шнобель Ваш (сиречь на Нобель Ваш).
5
На шнобель Ваш (сиречь на Нобель Ваш)
глазеть не стоит: ни уму, ни сердцу,
как это подобает иноверцу.
Хотя Ваш не квасной ажиотаж
по отношенью к Рождеству чужому
мыслишку мог навеять Всеблагому
вселить Вас в бельэтаж, а не в шалаш
царя Давида, отказав от дому.
Должно быть, иудейска страха ради
Вы умолчали и про этот страх,
и про ветхозаветные тетради,
и про Элоха (Он для Вас Аллах).
Наверно, было скучно до икоты
вводить квазиэпические квоты.
6
Вводить квазиэпические квоты
немногим лучше, чем вводить в обман.
Фигуры умолчания, длинноты,
шпаклёвка стиля, вбитого в пустоты,
голимой филологии фонтан,
у коего отсутствует стоп-кран,
плюс разночинец, падкий на экзоты
поэта, почитателя дворян.
Поэт читаем? Значит — почитаем!
Хоть и не гоним, знаем, что гоним.
Отпаиваем водкою и чаем
и отпеваем песню вместе с ним.
С поэтом. Но зачем словцу «тюбаш»
брать на зарубку рифмы типа «аж»?
7
Брать на зарубку рифмы типа «аш»
(из «аш-два-о») не более чем блажь;
«со» с «колесо» — на выпендрёж похоже.
Совсем не в том беда, что наугад
нам бросил кость поэт-лауреат;
речь не о том, но вылезти из кожи
спешит толпа (чьё имя — эпигон),
чтоб возвести эксперимент в закон.
(А мне, вчитаться если, не резон
придаточные клеить обороты.)
Но так меня мутит от «терракоты»,
и так от «чоколатта», что уже
и «мандраже», в натуре, проханже,
и «раскардаш» — изящные до рвоты.
8
...и «раскардаш» — изящные до рвоты
слова, словечки, словеса, словца
глядят на нас, не отводя лица:
всегда в работе даже без работы.
Они молчат, впопад и невпопад,
они кричат и всё-таки молчат,
и молча отзываются на зов
озвученных молчаньем голосов.
И если вдруг безмолвия сераль
изволит вас признать своим султаном,
вы в этом виде, более чем странном,
предстанете, как с ними ни скандаль,
но при диване или без дивана —
буквально не о том моя печаль.
9
Буквально не о том моя печаль,
что вдаль идёт поэт, а не в медаль;
что делает поэзию дурак,
а кто её не делает — зануда;
что прозу может сделать только чудо:
зануды с дураком ареопаг.
Я о другом. Покоя тоже нет.
И счастья нет. И воли. Есть неволя —
вслед за куплетом складывать куплет,
одно и то же Слово канифоля,
в котором нет национальных черт.
А Вы, Иосиф, будучи забриты
в поэты, обнаружили в ответ,
что запаяли Вас в космополиты,
10
Что запаяли Вас в космополиты, —
отнюдь не Ваша фирменная боль:
так славит черносотенная голь
поэта, прародителя элиты.
Но бедным русопетам знать отколь,
что он к породе подобрал пароль.
Бог ведает, с Кем водится пиит,
и потому к нему благоволит:
по-Своему, зато — без канители;
по-Божески, зато — не помня зла;
не по-людски, зато — не мимо цели:
порой — до тлена, а порой — дотла.
Вот почему и Вас: сперва — в хрусталь,
потом — в оплоты, а спустя — в скрижаль.
11
Потом — в оплоты, а спустя — в скрижаль
поставить Вас пытаются без спроса, —
подстава, краше плана «Барбаросса»:
взломать горизонталью вертикаль.
Но нет поляны для пересеченья,
помимо точки, где вступает в стык
исчадие потомственных заик
с интеллигентом в первом поколенье.
И вечный понт! Каурка против пони,
иван-да-марья против орхидей...
(А прежде — с пармазаном макарони
с яишницей встречались без затей.)
Теперь Вы не отвертитесь от свиты
(мне жаль Вас), даже будучи сердиты.
12
Мне жаль Вас: даже будучи сердиты,
Вы не могли расслабиться подчас,
хотя игра родного алфавита
порою так затягивала Вас,
что выраженья для пищеваренья,
уместные на фронте и в тылу,
могли забраться и в стихотворенье,
раскинувшись там, словно в санузлу.
Но время, сочиняющее нас,
не уважает нашего пространства
и режет правду-матку в бровь и в глаз,
и лезет в душу не без постоянства.
Поэтому растить желтофиоли
Вы не могли — ни в колледже, ни в школе.
13
Вы не могли — ни в колледже, ни в школе —
сыграть Вам предназначенные роли.
Счастливый всхлип (учитель — ученик)
умильно просвещённого накала,
общенья тип из кино-сериала, —
в просодию к Вам так и не проник.
Вы отказались от учителей,
что учат, по незнанью своему,
делить весь белый свет на шесть частей,
в итоге получая полутьму.
Что вам не снилось здесь, приснилось там,
недоля стала там утратой доли,
и не случайно не случилось Вам
сказать по-свойски: что я, рыжий, что ли!
14
Сказать по-свойски: что я, рыжий, что ли, —
Вам было не дано: Вы были рыж.
Но даже рыжим хочется в Париж:
версали, этуали, антресоли...
Куда как стрёмно грезить о Париже
среди каналов питерских и книжек,
среди каналий выборгских и выжиг,
ведь Ленинград — это Париж для рыжих...
Но если (Чья — известно) пятерня
вас на своей придерживает нити,
все наши измерения дразня, —
вы явно победите в этом гите.
(За этот образ Вы-таки простите,
Иосиф Александрович, меня.)
15
Иосиф Александрович, меня
не напрягают Ваши навороты
и прочая (сказали б Вы — херня),
а я скажу — фигня. Нема охоты
на шнобель Ваш (сиречь на Нобель Ваш)
вводить квазиэпические квоты,
брать на зарубку рифмы типа «аж»
и «раскардаш» — изящные до рвоты.
Буквально не о том моя печаль,
что запаяли Вас в космополиты,
потом — в оплоты, а спустя — в скрижаль.
Мне жаль Вас: даже будучи сердиты,
Вы не могли — ни в колледже, ни в школе —
сказать по-свойски: что я, рыжий, что ли...
28 июля — 14 августа 2005
г.Орск
Евангелие от Матфея
Евангелие от Матфея
Глава 1
И вот вам родословье Иисуса
Христа, который был Давида Сын,
который сыном Авраама был.
А Авраам отцом был Исаака;
а Исаак Иакова родил;
отцом Иуды с братьями его
Иаков был; а Фареса и Зару
родил Иуда от жены Фамари;
Фарес родил Есрома; а Есром
родил Арама; а Арам родил
Аминадава; а Аминадав
отцом стал Наассона; Наассон
родил Салмона; а Салмон родил
Вооза от Рахавы; а Вооз
родил от Руфи Овида; а Овид
отцом стал Иессея; Иессей
от бывшею за Урией родил
Давида, позже ставшего царем;
Давид же Соломона породил;
а Соломон отцом стал Ровоама;
а Ровоам стал Авия отцом;
тогда как Авий породил Асу;
Аса Иосафата породил;
Иосафат отцом стал Иорама;
а Иорам стал Озия отцом;
а Озия родил Иоафама;
Иоафам Ахаза породил;
а Езекию породил Ахаз;
Манассии отцом стал Езекия;
Амона же Манассия родил;
Амон родил Иосию; потом
Иосия родил Иоакима;
Иоаким родил Иехонию
и с братьями перед переселеньем
в великий Вавилон. А в Вавилон
переселившись, стал Иехония
отцом Салафииля; а отцом
Зоровавеля стал Салафииль;
Зоровавель отцом стал Авиуда;
а Авиуд родил Елиакима;
Елиаким Азора стал отцом;
Азор родил Садока; а Садок
родил Ахима; а Ахим отцом
стал Елиуда; Елиуд родил
Елеазара; а Елеазар
родил Матфана; а Матфан родил
Иакова; Иаков стал отцом
Иосифа, что мужем стал Марии,
а от Нее родился Иисус,
Которого все нарекли Христос.
Итак, всего родов от Авраама
и до Давида было ровным счетом
четырнадцать родов; и от Давида
перед переселеньем в Вавилон
четырнадцать родов всего прошло;
и от переселенья в Вавилон
и до Христа четырнадцать родов.
Родился Иисус Христос вот так:
как обручилась Мать Его Мария
с Иосифом, пред тем как сочетались
они, тут оказалось, что Она
имеет в чреве от Святаго Духа.
Но праведным был муж Ее Иосиф
и, не желая огласить Ее,
хотел Ее он тайно отпустить.
Но только он успел помыслить это, —
се Ангел Божий перед ним предстал
во сне, сказав: «Иосиф, сын Давидов!
Не бойся ты принять жену твою
Марию, ибо зачатое в Ней
есть от Святаго Духа; скоро Сына
Она родит, и наречешь Ему
ты Имя Иисус, поскольку Он
спасет людей Своих от их грехов».
А все сие произошло, поскольку
да сбудется, что Богом речено
через пророка, каковой сказал:
«Се Дева, что в Своем приимет чреве
и Сына породит и нарекут
Его, как было сказано пророком,
Еммануил, что значит: “С нами Бог”».
Восстав от сна, Иосиф поступил
как повелел ему Господень Ангел,
и принял он жену свою, и вовсе
Ее он не познал, и наконец
Она родила Сына Своего,
родила первенца, и он нарек
Ему такое имя: Иисус.
4 апреля 2014
Глава 2
Когда же в Иудейском Вифлееме
во дни правленья Ирода царя
родился Иисус, пришли волхвы
с востока в Иерусалим, сказав:
«Где Он, родившийся Царь Иудейский?
Ибо мы видели звезду Его
и прибыли отдать Ему поклон».
И, это услыхав, пришли в тревогу
царь Ирод и весь Иерусалим.
И, всех первосвященников собрав
и книжников народных, он спросил
у них: «Где предначертано Христу
родиться?» А они ему сказали,
что в Вифлееме Иудейском, ибо
написано такое у пророка:
«Ты, Вифлеем, Иудина земля,
ничем не меньше воеводств Иуды,
ведь из тебя Тот Вождь произойдет,
Который Мне народ Мой упасет,
Израиля». Тогда царь Ирод, тайно
призвав к себе волхвов, узнал от них
и день, и час явленья той звезды
и, отослав их в Вифлеем, сказал:
«Идите и разведайте подробно
о Том Младенце и, когда найдете,
меня немедля известите, чтобы
и мне пойти к Нему и поклониться».
И, выслушав царя, они пошли.
И се звезда, которую с востока
они видали, перед ними шла,
как наконец пришла, остановившись
над местом тем, где родился Младенец.
Звезду увидев, радостью великой
волхвы возрадовались; в дом войдя,
увидели Младенца Самого
и Мать Его Марию; и Ему,
волхвы, пав на колени, поклонились;
и, развязав сокровища свои,
дары ему такие принесли:
и золото, и ладан благовонный,
и смирну. Откровенье получив
во сне, чтоб к Ироду не возвращаться,
иным путем пошли в страну свою.
Когда же отошли они, — се Ангел
Господень в сон Иосифу явился
и говорит: «Восстань, возьми Младенца
и Мать Его и поспеши в Египет
и там живи, доколе не скажу.
Желает Ирод отыскать Младенца,
чтобы убить Его». Иосиф встал,
Младенца взял и Мать Его и ночью
пошел в Египет, где и находился,
пока не умер Ирод, да свершится,
что Богом речено через пророка,
который молвил: «Сына Моего
воззвал Я из Египта». Ирод царь,
себя узрев осмеянным волхвами,
весьма разгневался и слуг послал
младенцев всех избить: и в Вифлееме,
и всей его округе, — от двух лет
и ниже двух, учитывая время,
которое он вызнал от волхвов.
Тогда сбылось реченное пророком
Иеремией, возвестившем так:
«Глас в Раме будет слышен, плач, рыданье
и вопль великий; так скорбит Рахиль
по детям по своим и не желает
утешиться, поскольку нету их».
Как умер Ирод, — се Господень Ангел
во сне пришел Иосифу в Египте
и говорит: «Восстань, возьми Младенца
и Мать Его и в землю поспеши
Израилеву, ибо смерть нашли
искавшие души Младенца». Встал
Иосиф, взял Младенца, Мать Его
и всей семьей в Израилеву землю
пришел. И, услыхав, что Архелай,
сын Ирода царя, взамен его
царит над Иудеей, в те края
идти он убоялся, но во сне
он откровенье снова получил
в пределы Галилейские пойти.
Придя туда, во граде Назарете
обосновался он, да совершится
реченное через святых пророков,
что Назореем наречется Он.
5 апреля 2014
Глава 3
В те дни приходит Иоанн Креститель
провозвещать в пустыне Иудейской
и говорит: «Покайтесь, ибо Царство
Небесное приблизилось». И он
был тот, о ком сказал пророк Исайя:
«Глас вопиющего в пустыне слышен:
путь приготовьте Господу, стези
Его прямыми сделайте». А сам
Креститель Иоанн имел одежду
из волоса верблюжьего, на чреслах
носил он пояс кожаный, а пищей
ему служили дикий мед, акриды.
Весь Иерусалим, вся Иудея,
вся местность Иорданская к нему
пошли, чтоб в Иордане от него
креститься, исповедуя грехи
свои. Увидев многих фарисеев
и саддукеев, что к нему пришли
креститься, он сказал им: «Порожденья
ехиднины! И кто же вам внушил
бежать бегом от будущего гнева?
Плод покаянья своего достойный
творите и не смейте говорить
в себе: “Отец наш — Авраам”, — поскольку
я говорю, что может Бог детей
из сих камней воздвигнуть Аврааму.
Уже лежит секира при корнях
дерев: любое дерево срубают
и жгут в огне, когда оно плодов
хороших не приносит. Вас крещу я
в воде и покаянье, но Идущий
за мной сильней меня; я не достоин
и обувь понести Его; он будет
крестить вас Духом Святым и огнем;
в Его руке — лопата, Он очистит
гумно Свое, а также соберет
Свою пшеницу в житницу Свою,
а всю солому Он сожжет огнем
неугасимым». И тогда приходит
к нему из Галилеи Иисус
на Иордан, чтобы от Иоанна
креститься. Но пытался Иоанн
удерживать Его и говорил:
«Мне надобно креститься от Тебя,
и Ты ль ко мне приходишь?» Иисус
сказал ему в ответ: «Оставь теперь:
исполнить правду всякую с тобою
нам надлежит». И Иоанн тогда
креститься допустил Его. Крестившись,
тотчас же вышел Иисус на сушу, —
и се, Ему отверзлись небеса,
и Духа Божья Иоанн увидел,
Который нисходил с небес, как голубь,
и ниспускался на Него. И се,
раздался глас, глаголющий с небес:
«Сей есть мой сын возлюбленный, в Котором
Мое благоволение Господне».
7 апреля 2014
Глава 4
После того в пустыню Иисус
был Духом возведен — для искушенья
от дьявола. И сорок дней и сорок
ночей постившись, напоследок Он
взалкал. И искуситель приступил
к Нему, сказав: «Когда Ты Божий Сын,
скажи, чтобы в пустыне этой камни
хлебами сделались». Он же сказал
ему в ответ: «Сказал пророк: не хлебом
одним жив человек, но всяким словом,
из уст Господних исходящим». После
берет Его диавол в град святой
и на крыло возносит храмовое
и говорит: «Когда Ты Божий Сын,
то бросься с высоты, поскольку было
написано, что Ангелам Своим
Он заповедает так о Тебе,
что на руках Они тебя снесут,
да не преткнешься Ты ногой о камень».
И Иисус тогда ему ответил:
«Написано и так: не искушай
Господа Бога твоего». Опять
берет Его диавол на весьма
крутую гору, чтобы показать
Ему все царства мира, славу их,
и говорит Ему: «Все это дам
Тебе я, если, на колена пав,
Ты мне поклонишься». И Иисус
ему ответил: «Сатана, изыди
прочь от Меня; написано пророком:
Господу Богу только поклоняйся
и одному Ему служи». Тогда
Его оставил сатана. И се,
к Нему Господни Ангелы пришли
служить Ему. И Иисус, услышав,
что был под стражу отдан Иоанн,
отправился обратно в Галилею;
и, Назарет оставив, Он пошел
в приморский Капернаум, поселился
в пределах Завулона с Неффалимом,
да сбудется реченное Исайей
пророком, так сказавшем: «Завулона
и Неффалима земли, на пути
приморском, далеко за Иорданом,
языческая ныне Галилея,
народ, во тьме сидящий, увидали
великий свет, и в той стране сидящим
и тени смертной светоч воссиял».
И с времени того стал Иисус
и проповедовать, и говорить:
«Покайтесь, ибо Царствие уже
Небесное приблизилось». Идя
близ моря Галилейского, увидел
Он братьев двух: Симона, какового
Петром прозвали, и Андрея, брата
его, закидывавших сети в море,
поскольку братья были рыболовы,
и говорит им так: «За Мной идите
и будете ловцами человеков».
И тотчас братья сети побросали
и вслед за Ним пошли. И, дальше идя,
увидел там Он и других двух братьев:
Иакова и Иоанна, в лодке
с отцом их Зеведеем, починявшем
худые сети, и призвал их. Тотчас
они, оставив лодку и отца,
вослед Ему пошли. По Галилее
ходил так Иисус и в синагогах
учил и проповедовал везде
Евангелие Царствия Святого,
и исцелял Он всякую болезнь,
и немощь в людях всякую лечил.
И слух о Нем по Сирии прошел;
и приводили немощных к Нему
и одержимых хворями любыми,
лунатиков вели и бесноватых,
расслабленных — и Он их исцелял.
И множество Его сопровождало
народу всякого из Галилеи,
Десятиградья, Иерусалима,
из Иудеи, из-за Иордана.
7 апреля 2014
Глава 5
Народ увидев, Он взошел на гору;
и сел когда, ученики Его
пришли к Нему, и Он, уста Свои
отверзши, так учил их, говоря:
«Блаженны духом нищие, поскольку
их Царствие Небесное отныне.
Блаженные плачущие, потому что
утешатся они от скорби их.
Блаженны кроткие, поскольку вскоре
наследовать им землю суждено.
Блаженны те, кто алчет и кто жаждет
великой истины — насытят их.
Блаженны те, кто милостив, поскольку
помилованы будут и они.
Блаженны сердцем чистые, поскольку
начертано им Господа узреть.
Блаженны миротворцы, потому что
их Божьими сынами нарекут.
Блаженны те, кто изгнаны за правду,
ведь Царствие Небесное у них.
Блаженны вы, когда вас гнать начнут
и за Меня неправедно злословить.
Так радуйтесь и веселитесь, ибо
награда ваша велика на небе:
так гнали и пророков, что бывали
до вас. Вы — соль земли. И если
соль потеряет силу, чем ее
соленой можно сделать. Ведь она
уж непригодна стала ни к чему,
как разве только выбросить ее
вон на попранье людям. Вы — свет мира.
И город, на верху горы стоящий
укрыться неспособен. И, зажегши
свечу, ее не ставят под сосудом,
но на подсвечнике, чтобы светила
всем в доме. И да светит пред людьми
ваш свет, чтоб ваши добрые дела
увидели они и прославляли
Небесного Отца! Вы не считайте,
что Я закон нарушить и пророков
пришел: не нарушать законы эти
пришел Я, но исполнить. Ибо вам
Я говорю воистину: доколе
земля и небо не прейдут вовеки
и не прейдет ни йота, ни одна
черта закона до тех пор, пока
все не исполнится. А кто нарушит
малейшую из заповедей сих
и так людей научит, то малейшим
он в Царствии Небесном наречется;
а кто и сотворит их, и научит
тому людей, тот в Царствии Небесном
великим наречется. Говорю вам,
коль ваша праведность не превзойдет
праведность книжников и фарисеев,
то в Царствие Небесное войти
не суждено вам будет. Вы слыхали,
что древним сказано: “Не убивай,
а кто убьет, тот подлежит суду”.
А Я вам говорю, что тот из вас,
кто сердится на брата своего
напрасно, подлежит суду. А те,
кто скажет брату своему “рака”,
тот должен подлежать синедриону;
а кто “безумный” скажет, подлежит
геенне огненной. Итак, коль скоро
ты дар свой к жертвеннику принесешь
и там внезапно вспомнишь, что твой брат
против тебя имеет что-нибудь,
оставь там дар пред жертвенником твой,
пойди и прежде с братом примирись,
а уж тогда приди и принеси
твой дар. Мирись с соперником твоим,
пока еще ты на пути к нему,
чтобы тебя не отдал он судье,
а тот не отдал бы тебя слуге,
чтобы тебя в темницу бы не ввергли;
воистину я говорю тебе:
не выйдешь ты оттуда до тех пор,
пока кодрант последний не отдашь.
Вы слышали, что сказано пророком
в былое время: “Не прелюбодействуй”.
А Я вам говорю, что всякий, кто
на женщину посмотрит с вожделеньем,
уже прелюбодействовал с ней в сердце
своем. И ежели твой правый глаз
тебя стал соблазнять, возьми и вырви
его и выбрось от себя, поскольку
тебе гораздо лучше, чтоб из членов
твоих один погиб, а не все тело
твое могло быть ввержено в геенну.
И если правая твоя рука
тебя же соблазняет, отсеки
ее и выбрось от себя, поскольку
тебе гораздо лучше, чтоб из членов
твоих один погиб, а не все тело
твое могло быть ввержено в геенну.
И также было сказано, что если
кто разведется со своей женой,
пускай тогда разводную ей даст.
А я вам говорю: кто разведется
с женой своей, как не из-за греха
любодеянья, тот подаст ей повод
прелюбодействовать; и кто жениться
решил на разведенной, тот и сам
прелюбодействует. Слыхали вы,
что древним сказано: “Не преступай
своей ты клятвы, но спеши исполнить
ты клятвы перед Господом твои”.
А Я вам говорю, чтоб никогда
вы не клялись: ни небом, потому что
оно престол Господень; ни землею,
поскольку та — подножье ног Его;
ни Иерусалимом, потому что
он стольный град великого Царя;
ни головой твоею не клянись,
поскольку сделать белым или черным
ты волоска единого не можешь.
Да будет слово ваше таково:
да, да; нет, нет; а все, что сверх того,
то от лукавого. Слыхали вы,
что сказано: “Возьми око за око
и зуб за зуб”. А я вам говорю:
злу не противься. Если по щеке
тебя ударит правой кто-нибудь,
к нему другую щеку обрати;
и кто с тобой судиться пожелает,
чтоб у тебя рубашку взять твою,
отдай ему и верхнюю одежду;
и кто принудит поприще одно
тебя пройти с ним, проходи с ним два.
Кто просит у тебя, тому подай,
не отвращайся от того, кто хочет
взаймы взять у тебя. Слыхали вы,
чтоб твоего ты ближнего любил
и ненавидел твоего врага.
А Я вам говорю: учитесь ваших
врагов любить; благословляйте тех,
кто проклинает вас; благотворите
тем, кто вас ненавидит; и молитесь
за тех, кто гонит вас и обижает, —
да будете сынами своего
Небесного Отца, поскольку Он
повелевает солнцу Своему
над добрыми и злыми восходить,
на праведных с неправедными дождь
ниспосылает. Ибо если вы
полюбите лишь тех, кто любит вас,
какая вам награда? Разве это
не делают и мытари? И если
приветствуете только ваших братьев,
то что для вас особенного в этом?
Язычники не так же ль поступают?
Так будьте ж совершенными во всем,
как совершенен Ваш Отец Небесный.
8 апреля 2014
Глава 6
И не творите милостыни вашей
перед людьми, чтоб вас они видали, —
иначе вам не получить награды
от Вашего Небесного Отца.
Так, если милостыню ты творишь,
то не труби о том перед собою,
как поступают только лицемеры
на улицах и в синагогах, чтобы
их прославляли люди. Говорю
вам истинно: они уж получили
свою награду. У тебя ж, когда
творишь ты нищим милостыню, пусть
не знает левая твоя рука,
что правая рука твоя творит,
чтоб милостыня тайною была;
и твой Отец, провидящий все тайны,
воздаст тебе открыто. И, когда
ты молишься, не будь, как лицемеры,
что и на улицах, и в синагогах
остановиться любят и молиться,
чтоб показаться людям. Говорю
вам истинно: они уж получили
свою награду. Молишься ты если,
то в комнату войди и дверь запри,
и твоему Небесному Отцу,
Который втайне, помолись усердно;
и твой Отец, провидящий все тайны,
воздаст тебе открыто. А молясь,
не говори помногу, как язычник:
они считают, что их многословье
услышат; не уподобляйтесь им,
ибо Отец ваш знает, в чем нужду
имеете вы, прежде вашей просьбы.
Молитесь так вы: “Отче наш, Ты, сущий
на небесах! И да святится имя
Твое; да Царствие Твое приидет;
да будет воля вышняя Твоя
и на земле, как на небе; и хлеб
насущный дай нам на сей день; и наши
долги прости нам, как и должникам
прощаем нашим мы; и в искушенье
нас не вводи, избавь нас от лукавых;
ибо Твое есть Царство на века
и сила есть, и слава есть. Аминь”.
И если людям будете прощать
их согрешенья, ваш Отец Небесный
простит и вам; а если людям вы
не будете прощать их согрешенья,
то ваших согрешений не простит
и вам Отец ваш. И, как лицемеры,
унылыми не будьте вы, когда
поститесь, ибо мрачный вид они
стараются принять, чтоб показаться
постящимися людям. Говорю
вам истинно: они уж получили
свою награду. Ты, когда постишься,
то голову твою помажь, умой
лице твое, чтоб быть не пред людьми
постящимся, но пред Отцом твоим,
Который втайне; и Отец Небесный,
Что видит тайное, тебе воздаст
открыто. И себе не собирайте
сокровищ на земле, где моль и ржа
все истребить готовы и где воры,
подкапываясь к вам, крадут у вас;
но на небе сокровища сбирайте,
где ржа и моль не могут истребить,
где воры не копают, не крадут;
и где сокровище у вас, там будет
и сердце ваше. А для тела око —
светильник. Если око у тебя
отменно чисто, то все тело будет
светло; а если око у тебя
нечисто, то все тело будет темным.
Итак, коль скоро свет, что есть в тебе,
по сути тьма, то какова же тьма?
Служить двум господам никто не может:
иль одного ты будешь ненавидеть,
любя другого, или одному
ты будешь угождать и не радеть
другому. И не можете служить
и Богу, и маммоне. Посему
вам говорю: для ваших душ не надо
заботиться, что есть вам и что пить;
и ни для тела вашего, во что
одеться. Иль душа не больше пищи
или — одежды тело? Посмотрите
на птиц небесных, ведь они не сеют,
не жнут и в житницы не собирают;
и ваш Отец Небесный их питает.
Вы разве не гораздо лучше их?
И кто из вас, заботясь, может сам
себе прибавить росту хоть на локоть?
И что заботитесь вы об одежде?
Как полевые лилии растут,
взгляните: ни трудятся, ни прядут;
но говорю вам, что и Соломон
во славе всей своей не одевался,
как всякая из них; коль полевую
траву, которая сегодня есть,
а завтра будет сожжена в печи,
Бог одевает так, тем паче вас
оденет, маловеры! И не надо
заботиться о том и говорить:
“Что есть нам? Что нам пить? Во что одеться?”
Поскольку ищут этого всего
язычники, и потому что ваш
Отец Небесный знает, что вы в этом
имеете нужду. Ищите прежде
вы Царства Божия и правды Божьей,
и это вам приложится. Итак,
о дне о завтрашнем вы не заботьтесь,
ведь завтрашний сам будет о своем
заботиться, ибо своей заботы
весьма довольно каждому из дней.
9 апреля 2014
Глава 7
И не судите, и да не судимы
вы будете; ибо каким судом
вы судите других, таким и вы
судимы будете; какою мерой
вы мерите, такой и вам отмерят.
И что ты смотришь на сучок в глазу
у брата твоего, а сам бревна
в твоем глазу не ощущаешь ты?
И как ты скажешь брату твоему:
“Дай-ка из глаза твоего сучок
я вытащу”, — а вот, бревно в твоем
глазу. Ты лицемер! Ты прежде вынь
из глаза твоего бревно, тогда
увидишь, можно ль вытащить тебе
сучок из глаза брата твоего.
Не дайте псам святыни, не бросайте
ваш жемчуг перед свиньями, чтобы
они его ногами не попрали
и, обратившись, вас не растерзали.
Просите, и да будет вам дано;
ищите, и найдете; постучите,
и отворят вам; ибо получает
просящий, ибо ищущий находит
и отворят стучащемуся в дверь.
Есть ли меж вами человек такой,
который, если сын его попросит
немного хлеба, камень даст ему?
И коль попросит рыбы, подал бы
ему змею? Коль вы, будучи злы,
умеете даянья детям вашим
давать благие, ваш Отец Небесный
тем более просящим у Него
даст блага. Так во всем, как вы хотите,
чтоб с вами поступали люди, так же
и с ними поступайте, ибо в этом
пророки и закон. Итак, входите
вы тесными вратами, потому что
пространен путь и широки врата,
ведущие в погибель, и по ним
ступают многие; и потому что
тесны врата и узок путь, что в жизнь
ведут, и их немногие находят.
И берегитесь всяких лжепророков,
которые приходят к вам, одеты
в овечью шкуру, а под ней, внутри,
суть волки хищные. По их плодам
узнаете их. Разве виноград
с терновника сбирают или смоквы —
с репейника? Так, добрые деревья
приносят добрые плоды; деревья
худые принесут плоды худые.
Не может древо доброе плодить
плоды худые; дерево худое
плоды не может добрые плодить.
И древо всякое, что не приносит
плодов нам добрых, топором срубив,
в огонь бросают. Так, по их плодам
узнаете вы их. Не всякий, кто
Мне говорит: “Господь! Господь!” — спасется
и в Царствие Небесное войдет
но только тот, кто волю Моего
Отца Небесного исполнить может.
И многие мне скажут в этот день:
“Господь! Господь! Мы не от Твоего ли
предвозвещали имени? И бесов
мы не Твоим ли именем изгнали?”
Тогда Я объявлю им: “Я не знал
вас никогда; ступайте от Меня,
вы, те, кто беззаконие творит”.
И всякого, кто слушает слова
Мои сии и исполняет их,
разумному Я мужу уподоблю,
который дом построил свой на камне;
и дождь пошел, и реки разлились,
подули ветры и на этот дом
все устремились, но он не упал,
поскольку был основан он на камне.
А всякий, кто послушает слова
Мои сии и их не исполняет,
тот мужу безрассудному подобен,
который на песке свой дом построил,
и дождь пошел, и реки разлились,
подули ветры и на этот дом
все налегли, и он тогда упал,
и было велико его паденье».
Как Иисус сии слова закончил,
Его учению народ дивился,
ибо учил он их, как власть имущий,
а не как книжники и фарисеи.
10 апреля 2014
Глава 8
Когда же Он сошел с горы, за Ним
последовало множество народа.
И прокаженный подошел к Нему
и, кланяясь Ему, сказал: «Господь!
Меня очистить можешь, если хочешь».
Простерши руку, Иисус коснулся
его и говорит: «Хочу — очистись».
И от проказы тотчас стал он чист.
И Иисус сказал ему: «Смотри,
не сказывай об этом никому;
к священнику пойди и покажись,
и подтвержденье дар им принеси».
Когда же в Капернаум Иисус
вошел, то сотник подошел к Нему
и попросил Его: «Господь! Слуга
мой дома в расслаблении лежит
и тяжело страдает». Иисус
сказал: «Приду и исцелю его».
И сотник, отвечая, говорит:
«О Господи! Я недостоин, чтобы
вошел Ты под мой кров, но только слово
скажи, и исцелится мой слуга.
Хотя я и подвластный человек,
но, воинов имея в подчиненье,
я одному скажу: “Пойди”, — идет;
другому говорю: “Приди”, — приходит;
слуге скажу: “То сделай”, — он идет
и делает». И удивился Он,
услышав это, и сказал идущим
за Ним: «Воистину Я говорю,
что и в Израиле Я не нашел
подобной веры. Говорю же вам,
что многие придут со стран востока
и запада, возлягут с Авраамом,
Иаковом и Исааком в Царстве
Небесном, сыновья же царства будут
извержены навек во внешний мрак:
там будет плач, зубовный скрежет будет».
И сотнику промолвил Иисус:
«Иди, и как ты верил, так и будет
тебе». И тотчас же его слуга
здоровым стал. И, в дом придя Петров,
увидел Иисус Петрову тещу,
лежащую в горячке, и коснулся
ее руки, и сразу же горячка
оставила ее; и, встав с постели,
она служила им. Когда же вечер
настал, то к Иисусу привели
немало бесноватых; Он, изгнав
словами бесов, исцелил больных,
да сбудется реченное пророком
Исайею, который говорит:
«Он наши немощи взял на Себя,
понес болезни наши». Иисус,
вокруг увидев множество народа,
велел ученикам Своим отплыть
на сторону другую. Тут один
из книжников, промолвил, подойдя
к Нему: «Учитель, за Тобою я
пойду, куда б Ты ни пошел». И Он
сказал ему: «Есть норы у лисиц,
у птиц небесных гнезда есть, и только
нет Сыну Человеческому места,
где Он преклонит голову Свою».
Другой же ученик Его сказал:
«Позволь мне прежде, Господи, пойти
и моего отца похоронить».
Но Иисус сказал: «Иди за Мною.
Пусть мертвые хоронят мертвецов
своих». Потом, когда вошел Он в лодку,
за Ним пошли ученики Его.
И сделалось волнение на море
великое, и покрывалась лодка
волнами; а Он спал. Ученики
приблизились к Нему и разбудили
Его, сказавши: «Господи, спаси
нас, погибаем!» Он им говорит:
«Что вы так боязливы, маловеры?»
И встав, он запретил ветрам и морю,
и тишина великая настала.
И люди, удивляясь, говорили:
«Кто это, если море и ветра
Ему повиновались?» И когда,
едва достигнув берега другого,
Он прибыл в Гергесинскую страну,
Ему навстречу, выйдя из гробов,
два бесноватых вышли, и настолько
свирепых, что никто не смел ходить
путями их. И закричали оба:
«Какое дело, Иисус, сын Божий,
Тебе до нас? До времени пришел
сюда Ты мучить нас». Вдали ж от них
паслось свиное стадо. Бесы стали
просить Его: «Коль выгонишь Ты нас,
в свиное стадо нас пошли». И Он
им говорит: «Идите». И они,
пошли в свиное стадо, прежде выйдя
из бесноватых. Бросилось тогда
свиное стадо в море с крутизны
и там, в воде, погибло. Пастухи
тотчас же побежали и, придя
в свой город, рассказали всем и всюду
о том, что с бесноватыми случилось.
Весь город вышел встретить Иисуса,
и, увидав Его, они просили,
чтоб отошел Он от пределов их.
10 апреля 2014
Глава 9
И в лодку Он вошел, и перебрался
обратно, и пришел Он в город Свой.
И принесли к Нему того, кто был
расслаблен, возлежавшем на постели.
И Иисус, увидев веру их,
расслабленному так промолвил: «Чадо,
дерзай! Прощаются тебе грехи
твои». И книжники там были.
«Он богохульствует», — они сказали
в себе самих. Их помышленья видя,
промолвил Иисус: «Зачем в сердцах
вы мыслите худое? Легче что,
сказать: “Тебе прощаются грехи”, —
или сказать: “Встань и ходи”? Но чтобы
вы знали, что имеет власть прощать
Сын Человеческий здесь все грехи, —
Он говорит расслабленному: “Встань,
возьми постель твою, ступай в твой дом”.
И встал он, взял постель свою и в дом
пошел свой. И народ увидел это
и удивился, и прославил Бога,
что дал такую человекам власть.
И, проходя оттуда, Иисус
увидел человека, что сидел
у сбора пошлин, именем Матфей,
и говорит ему: «Иди за Мной».
И встал он и последовал за Ним.
Когда же в доме Иисус возлег,
то мытарей и грешников немало
пришли к Нему и возлегли в том доме
с Ним и с Его учениками. Видя
все это, фарисеи обратились
к Его ученикам: «Зачем Учитель
ваш с мытарями, с грешниками ест
и пьет?» А Иисус, услышав это,
сказал им: «Не здоровые имеют
в целителе нужду, но лишь больные.
Пойдите научитесь, что такое:
“Я милости желаю, а не жертвы;
не праведников Я пришел призвать
но грешных к покаянию”». Тогда
ученики пришли от Иоанна
к Нему и спрашивают: «Почему
постимся мы и фарисеи много,
Твои ж ученики не соблюдают
поста». И так сказал им Иисус:
«Сынам чертога брачного возможно ль
печалиться, когда при них жених?
Но дни придут, когда жених у них
отнимется — тогда начнут поститься.
Никто заплат себе к одежде ветхой
из небеленой ткани не приставит,
ведь отдерет пришитое повторно
от старого — дыра же станет хуже.
И молодые вина никогда
не наливают в ветхие меха;
иначе прорываются меха:
вино прольется и меха порвутся;
но молодые вина наливают
в хорошие и новые меха,
и сберегается то и другое».
Когда Он им об этом говорил,
к Нему какой-то подошел начальник
и говорил он, кланяясь, Ему:
«Вот умирает дочь моя теперь,
но Ты приди к ней, руку возложи
ей на чело, и будет жить она».
И Иисус, восстав, пошел за ним,
а вслед за Ним — ученики Его.
И женщина, двенадцать лет страдала
кровотеченьем, сзади подошла,
коснулась краешка Его одежды,
ибо сказала так сама в себе:
«Коль скоро прикоснусь к Его одежде,
то выздоровею». Он же, обратившись
и увидав ее, сказал ей: «Дщерь,
дерзай! Твоею верой ты спаслась».
И женщина тем часом исцелилась.
Когда Он в дом начальника пришел
и увидал свирельщиков и весь
народ в смятении, сказал им так:
«Подите вон. Не умерла девица,
но спит». И посмеялись все над Ним.
Когда ж народ был выслан, Он, войдя,
взял за руку ее — девица встала.
И слух о сем по всей земле разнесся.
Когда же Иисус ушел оттуда,
то два слепых отправились за Ним,
крича: «Помилуй нас, Давидов сын!»
Как только в дом вошел Он, приступили
к Нему слепые разом. Иисус
им говорит: «А веруете вы,
что это сделать Я могу?» Они
ответили: «Ей, Господи!» Тогда
Он глаз коснулся их и так сказал:
«По вере вашей будет вам дано».
Глаза открылись их, и Иисус
сказал им строго: «Чтоб никто, смотрите,
об этом не узнал». Они же, выйдя,
о Нем по всей земле той разгласили.
Когда ж те выходили, человека
немого бесноватого к Нему
ввели тотчас. Когда был изгнан бес,
то, удивляясь, говорил народ:
«В Израиле такого никогда
во веки не было». А фарисеи
твердили так: «Он изгоняет бесов
князей бесовских силой». И ходил
по городам и селам Иисус,
и проповедовал Он в синагогах
Евангелие Царствия Святого,
и исцелял Он всякую болезнь,
а также немощь всяческую в людях.
Народа толпы видя, Иисус
их пожалел, что были все они
изнурены, рассеяны, как овцы,
нет у которых пастыря. Тогда
Он говорит ученикам Своим:
«Немало жатвы — делателей мало;
молите, Господина жатвы, чтобы
к Своей Он жатве делателей выслал».
11 апреля 2014
Глава 10
И Иисус, призвав учеников
Своих, числом двенадцать, дал им власть
над духами нечистыми, чтоб те
их изгоняли и болезнь любую
и немощь всякую лечить могли.
Двенадцати Апостолов сии
суть имена такие: первый Симон,
что прозван был Петром, и брат его
Андрей, потом Иаков Зеведеев
и брат его, что звался Иоанн,
Филипп, Варфоломей, Фома и мытарь
Матфей, другой Иаков, сын Алфеев,
и Леввей, прозываемый Фаддеем,
Кананит Симон и Искариот
Иуда, каковой Его и предал.
Двенадцать сих отправил Иисус
и заповедал им, и так сказал:
«К язычникам на путь вы не ходите
и не входите в город Самарянский,
идите наперед к погибшим овцам
Израилева дома; и, ходя,
так проповедуйте, что Царство Божье
приблизилось; больных вы исцеляйте
и прокаженных очищайте; мертвых
вы воскрешайте, бесов изгоняйте;
что даром получили, тоже даром
и отдавайте. В пояса свои
ни золота, ни серебра, ни меди
с собою не берите; ни сумы,
ни обуви, ни посоха, ни двух
одежд в дорогу, потому что тот,
кто трудится, достоин пропитанья.
В какой бы город и в село какое
вы ни вошли бы, сразу узнавайте,
кто в нем достоин, — там и оставайтесь,
пока не выйдете; а в дом входя,
приветствуйте его, сказав: “Мир дому
сему”. И если будет дом достоин,
то мир ваш на него придет; а если
не будет дом достоин, то ваш мир
вернется к вам. А кто не примет вас
и ваших слов не пожелает слушать,
то, выходя из дома или выйдя
из города того, от ваших ног
прах отрясите; истинно скажу вам:
гораздо будет радостней земле
Содомской и Гоморрской в день суда,
чем городу тому. И вот Я вас
шлю, как овец среди волков: итак,
мудры, как змии, будьте, и просты,
как голуби. Людей остерегайтесь,
ибо они в судилища начнут
вас отдавать и в синагогах бить,
и за Меня к правителям, к царям
вас поведут, свидетельствовать чтобы
и пред язычниками, и пред ними.
Когда же кто вас будет предавать,
вы не заботьтесь, как иль что сказать;
ибо в тот час же будет вам дано,
что говорить, ведь будете не вы
им говорить, — Дух вашего Отца
заговорит в вас. Брата брат предаст
на смерть, отец предаст родного сына;
и дети на родителей восстанут
и умертвят их; будут вас за имя
Мое все ненавидеть; претерпевший
все до конца — спасется. Будут гнать
вас в городе одном — в другой бегите,
ибо воистину вам говорю:
вы не успеете по городам
Израиля пройти, когда приидет
Сын Человеческий. А ученик
учителя не выше, и слуга
не выше господина своего;
довольно было б для ученика,
чтоб, как учитель, был он, и слуга,
чтобы он был, как господин его.
Ведь если вельзевулом будет назван
хозяин дома, то не тем ли больше
его домашних? И не бойтесь их:
нет сокровенного в них ничего,
что не открылось бы когда-нибудь,
и тайного, чего бы не узнали.
И что Я говорю вам в темноте,
при свете говорите; что на ухо
услышали, на кровлях возвещайте.
Не бойтесь тех, кто убивает тело
и кто убить души не в состоянье,
а бойтесь более Того, Кто может
тела и души погубить в геенне.
Не две ли малых птицы за ассарий
купить возможно? Ни одна из них
без воли вашего Отца на землю
не упадет; и волосы у вас
на голове все сочтены; не бойтесь:
вы много лучше многих малых птиц.
Того, кто исповедает Меня
перед людьми, я пред Отцем Моим
Небесным исповедаю; а если
кто отречется от Меня прилюдно
то от того и Я перед Отцем
Моим Небесным тотчас отрекусь.
Не думайте, что Я пришел на землю
мир принести; пришел Я принести
не мир, но меч; пришел я разделить
отца и сына, мать и дочь, невестку
с ее свекровью. Главные враги
для человека — близкие его.
Кто любит больше, нежели Меня,
отца и мать, Меня тот не достоин;
Кто любит дочь иль сына своего
гораздо больше, нежели Меня,
Меня тот не достоин. Душу кто
свою сберег, ее тот потеряет;
кто потеряет душу для Меня,
то сбережет ее. Кто примет вас,
тот примет и Меня; а тот, кто примет
Меня, одновременно принимает
Пославшего Меня. Кто принимает
пророка ради имени пророка,
тот и награду обретет пророка;
а тот, кто праведника принимает
во имя праведника, тот получит
награду праведника. Кто напоит
всего лишь одного из малых сих,
ученика во имя, только чашей
воды холодной, истинно скажу,
не потеряет тот своей награды».
11 апреля 2014
Глава 11
Окончил наставленья Иисус
двенадцати ученикам Своим
и перешел оттуда, чтоб учить
и проповедовать в их городах.
А Иоанн, в темнице услыхав
о тех делах Христа, учеников
двоих своих прислал сказать Ему:
«Ты Тот, Который должен был прийти,
иль ожидать другого?» И сказал
им Иисус в ответ: «Сейчас пойдите
и расскажите Иоанну все,
что слышите и видите вы здесь:
слепые видят и хромые ходят;
и очищается, кто прокажен;
глухие слышат, трупы воскресают
и нищие несут благую весть.
Тот, кто не соблазнится обо Мне,
блажен». Когда ж они пошли, Он начал
об Иоанне говорить народу:
«Что же смотреть ходили вы в пустыню?
Быть может, трость, колеблемую ветром?
Что вы смотреть ходили? Человека,
одевшегося в мягкие одежды?
Но те, кто носит мягкие одежды,
находятся всегда в чертогах царских.
Что же смотреть ходили вы? Пророка?
Да, говорю. И больше, чем пророка.
Ибо он тот, написано о ком:
“Се, Ангела Я Моего пошлю
перед лицем Моим, который путь
Твой приготовит пред Тобой”. Скажу
воистину: из женами рожденных
не восставал еще ни разу больший,
чем Иоанн Креститель; но и меньший
в Небесном Царстве более его.
С тех пор как появился Иоанн
Креститель, и доныне Царство Божье
берется силой; тот, кто применяет
усилие, его восхитит, ибо
закон и все пророки прорекли
до Иоанна. Если вы хотите
его принять, то он Илия есть,
кому явиться должно. Всякий, кто
имеет уши слышать, да услышит.
Кому сей род Я уподоблю? Он
подобен только детям, что сидят
на улице своей и, обращаясь
к товарищам своим, так говорят:
“Мы на свирели вам играли — вы же
плясать не стали; мы вам песни пели
печальные, но не рыдали вы”.
Вот Иоанн пришел: не пьет, не ест;
и говорят: “В нем бес”. А вот пришел
Сын Человеческий: и пьет, и ест;
и говорят: “Вот человек, что любит
и есть, и пить вино, он лучший друг
и мытарям, и грешникам. Премудрость
такая всеми чадами ее
оправдана». И тут корить Он начал
те города, где более всего
Он сил явил, за то, что все они
не стали каяться: «О Хоразин,
беда тебе и горе! Вифсаида,
беда тебе и горе! Ибо если
такие силы вложены бы были,
в Тир и Сидон, какие в вас, они б
покаялись во вретище и пепле.
Но говорю вам: Тиру и Сидону
отрадней будет в день суда, чем вам.
Ты, Капернаум, взнесшийся до неба,
низвергнешься до ада, ибо если
в Содом вложили бы такие силы,
как и в тебя, стоял бы он доныне.
Но говорю вам, что земле содомской
в день судный будет лучше, чем тебе».
В то время, речь продолжив, Иисус
сказал: «Тебя я прославляю, Отче,
Господь земли и неба, что сие
Ты утаил от мудрых и разумных,
зато все это Ты открыл младенцам;
ей, Отче, ибо было таково
Твое благоволенье. Все Отцем
Мне предано Моим. Кроме Отца,
никто не знает Сына; и Отца
не знает ни единый, кроме Сына,
и тех, кому захочет Сын открыть.
Труждающиеся, ко Мне придите;
обремененные, ко Мне придите;
Я успокою вас; и на себя
Мое возьмите иго, от Меня
учитесь, ибо кроток сердцем Я
и смирен, и покой для ваших душ
найдете; ибо иго Мое — благо,
и бремя легче легкого Мое».
13 апреля 2014
Глава 12
И проходил в то время Иисус
в субботу по засеянным полям;
ученики ж Его взалкали там
и начали срывать и есть колосья.
А фарисеи, это увидав,
Ему сказали: «Вот, ученики
Твои то сделали, чего не должно
в субботу делать». Он же им сказал:
«Вы разве не читали о Давиде,
что сделал он, когда взалкал он сам
и те, кто были с ним? Как в Божий дом
вошел он и ел хлебы предложенья,
которые не должно было есть
ни самому ему, ни бывшим с ним,
а только лишь священникам одним?
И разве не читали вы в законе:
священники в субботы нарушают
субботу и, однако, невиновны?
Но говорю: здесь Тот, Кто больше храма.
Когда б вы ведали, что означает:
не жертвы Я, а милости хочу, —
то невиновных бы не осудили,
поскольку и субботы господин —
Сын Человеческий». И, отойдя
оттуда, Он вошел в их синагогу.
И там был человек с сухой рукой.
Тогда спросили Иисуса, чтобы
Его же обвинить: «А можно ли
лечить в субботы?» Он же им сказал:
«А кто из вас, имеющий всего
одну овцу, когда она в субботу
вдруг в яму упадет, ее оттуда
не вытащит и не возьмет? Насколько ж
овцы дороже человек! Итак,
добро возможно делать и в субботы».
И говорит тому Он человеку:
«Ты руку протяни свою». И руку
тот протянул свою, и, как другая,
она здорова стала. И, уйдя
оттуда, фарисеи совещались
против Него — как погубить Его.
Но Он, узнав, оттуда удалился.
И множество за Ним пошло народа;
Он исцелил их всех и запретил
упоминать о Нем, и да свершится
реченное Исайею пророком,
который говорит: «Се, Отрок мой,
Которого избрал Я, это Мой
Возлюбленный, Кому благоволит
душа Моя. И дух Мой положу
Я на Него, и возвестит Он суд;
не возопит и не воспрекословит,
и не услышит голоса Его
на улицах никто; не переломит
надломленной тростинки, не угасит
курящегося льна, до той поры
пока суду победы не доставит;
народы будут уповать на имя
Его». И бесноватого а тот день,
немого и слепого, привели
к Нему; и исцелил его, и стал
немой слепец и говорить, и видеть.
Дивился весь народ и говорил:
«Не это ли Христос, Давидов сын?»
А фарисеи, услыхав сие,
сказали: «Изгоняет бесов Он
не чем иным, как силой вельзевула,
бесовского царя». Но Иисус,
узнав их помышления, сказал:
«Любое царство, если разделилось
в самом себе, окажется пустым;
и всякий город или даже дом,
когда разделится в самом себе,
не устоит. И если сатана
сам изгоняет сатану, то он,
выходит разделился сам с собою:
и как же царство устоит его?
Коль силой вельзевуловою бесов
Я изгоняю, — ваши сыновья
чьей силой изгоняют? Посему
они вам будут судьями. А если
я Духом Божьим изгоняю бесов,
конечно, вас достигло Царство Божье.
И разве может кто-нибудь, войдя
в дом сильного, его расхитить вещи,
когда сперва он сильного не свяжет,
после чего расхитит дом его?
Кто не со Мною, тот против Меня;
и если кто со Мной не собирает,
тот расточает. Вот и говорю вам:
простятся человекам всякий грех
и всякая хула; а вот хула
на Духа не простится человекам;
на Сына Человеческого если
кто скажет слово, то ему простится;
а если на Святаго Духа скажет
кто-либо слово, не простится это
ни в веке сем, ни в будущих веках.
Или признайте дерево хорошим
и плод его хорошим; или древо
худым и плод его худым признайте;
ведь познается дерево по плоду.
О, порождения ехидны! Как
хотите вы о добром говорить,
когда вы злы? Ведь говорят уста
лишь от избытка собственного сердца.
И добрый человек добро выносит
из доброго сокровища. Из злого
сокровища злой человек выносит
одно лишь злое. Говорю же вам,
что за любое суетное слово,
какое люди говорят, они
ответят в день суда, ибо всегда
от слов своих и оправдаться можно,
и осудиться». И Ему сказали
иные книжники и фарисеи:
«Учитель! Нам бы знаменье хотелось
увидеть от Тебя». Но Иисус
ответил так им: «Знамения ищет
лукавый и прелюбодейный род,
на знаменье ему никак не дастся,
кроме Ионы знаменья, пророка;
ибо как был в китовом чреве он
три дня и ночи три, так будет в сердце
земли Сын Человеческий три дня
и ночи три. Ниневитяне встанут
на суд с сим родом и его осудят;
поскольку, слыша проповедь Ионы,
покаялись они; и вот теперь
Ионы больше здесь. Царица юга
на суд с сим родом встанет и осудит
его, поскольку от земных пределов
пришла послушать мудрость Соломона.
Когда из человека дух нечистый
выходит, то он ходит по местам
безводным, ищет он себе покоя
и не находит; он и говорит:
“Вернусь-ка я в мой дом, откуда вышел”.
И, возвратясь, его находит он
незанятым, и убранным, и чистым;
тогда идет он и берет с собою
других семь духов, злейших, чем он сам;
и там, войдя, живут; и так бывает
для человека этого, что хуже
второе первого. Так будет с этим
злым родом». И когда еще к народу
Он говорил, то Мать Его и братья
Его вне дома были, с Ним желая
поговорить. И некто говорит
Ему об этом: «Мать Твоя и братья
Твои, стоят вне дома и желают
с Тобой поговорить». Он же сказал
так говорившему: «Кто Мать Моя?
И кто Мои здесь браться?» Указав
рукой своею на учеников
Своих, сказал: «Вот Мать Моя и братья
Мои; ибо кто волю Моего
Небесного Отца здесь исполняет,
тот брат Мне и сестра, и Матерь Мне».
15 апреля 2014
Глава 13
В тот день, из дома выйдя, Иисус
у моря сел. И собралось к Нему
народа множество; и в лодку сел Он,
а весь народ стоял на берегу.
И много притчами их поучал
и говорил: «Вот сеятель сеять
выходит в поле; и когда он сеял,
иное у тропы легло, и птицы
то поклевали, налетев; иное
на место каменистое упало,
земли где было мало, очень скоро
взошло: земля была неглубока.
Когда же солнце поднялось, увяло
и, корня не имеючи, засохло;
иное там, где терние, упало,
и терние, взойдя, его убило;
иное в землю добрую упало
и принесло плоды: одно стократ,
другое — в шестьдесят, иное — в тридцать.
Да слышит, кто имеет уши слышать!»
И, приступив, ученики Ему
сказали: «Притчами им для чего
Ты говоришь?» Он им сказал в ответ:
«А для того, что тайны Царства Божья
вам знать дано, а им знать не дано;
ибо имеет кто, тому и будет
дано и преумножится стократ;
а не имеет кто, то у того
отнимется и то, что он имеет.
Им притчами затем и говорю,
что, видя, ничего не видят; слыша,
не слышат ничего, не разумеют.
Сбывается пророчество Исайи
над ними, каковое говорит:
“Услышите вы слухом — не поймете,
смотреть своими будете глазами —
и не увидите, — так огрубели
сердца людей сих и ушами слышат
они с трудом; глаза свои сомкнули,
да не увидят ничего глазами,
ушами не услышат ничего
и сердцем ничего не уяснят,
и да не обратятся, чтобы Я
их исцелил”. Блаженны ваши очи,
что видят, и блаженны ваши уши,
что слышат, ибо истинно скажу:
что много праведников и пророков
желали б видеть то, что видно вам,
и не увидели, и слышать то,
что слышно вам, они ж не услыхали.
А вы послушайте значенье притчи
о сеятеле: всем, кто слышит слово
о Царстве Божьем и не разумеет,
является лукавый, чтоб похитить
посеянное в сердце у него, —
вот что посеянное у тропы
на деле значит. А на каменистых
местах посеянное — это тот,
кто слышит слово и тотчас его
приемлет с радостью; но не имеет
в себе он корня и непостоянен;
когда настанет скорбь или гоненье
за слово, соблазняется тотчас.
А сеянное в тернии — о тех,
кто слышит слово, но забота века
сего и обольщение богатства
в нем слово глушат и оно бывает
бесплодно. То, что сеяно на доброй
земле, — о том, кто слышит Божье слово
и разумеет, и кто плодоносен,
так что иной приносит плод стократ,
иные — в шестьдесят, иные — в тридцать».
Другую притчу предложил Он им,
так говоря: «Подобно Царство Божье
такому человеку, что посеял
на поле семя доброе; когда же
все люди спали, враг его пришел
и меж пшеницей плевелы посеял,
и прочь ушел; когда ж ростки взошли
зеленые и показался плод,
то плевелы явились. И рабы
домовладыки так ему сказали:
“Не доброе ли семя, господин
на поле ты посеял? Так откуда
на нем явились плевелы?” А он
сказал им: “Это сделал человек,
мой враг”. Рабы ему сказали: “Хочешь,
мы их пойдем и выберем?” Но он
сказал им: “Нет, поскольку, выбирая,
не выдергали б с плевелами вместе
пшеницу вы; оставьте то с другим
расти до жатвы вместе; а когда
наступит жатва, я скажу жнецам:
вы соберите плевелы сначала,
свяжите их в снопы, затем чтоб сжечь;
пшеницу в житницу Мою сберите”».
Иную притчу предложил Он им,
так говоря: «Подобно Царство Божье
зерну горчичному, что человек
взял и посеял на поле своем,
которое, хоть меньше всех семян,
но, вырастет когда, бывает больше
всех злаков, и как древо вырастает,
так что немало поднебесных птиц
слетаются к нему, чтобы укрыться
в ветвях его». Иную притчу Он
сказал им: «Царство Божие подобно
закваске той, что женщина в три меры
муки своей вложила, до тех пор
пока не вскисло все». Так Иисус
все притчами народу говорил
и ничего не говорил без притчи,
да сбудется реченное пророком,
который говорит: “Отверзну в притчах
уста мои; народу изреку
все, что сокрыто от созданья мира”.
И, отпустив народ, вошел Он в дом.
И, приступив, ученики Его
сказали так: «Нам притчу изъясни
о плевелах на поле». Он же им
сказал: «Кто семя доброе посеял, —
Сын Человеческий; а поле — мир;
а семя доброе — это сыны
Господня Царства; плевелы — сыны
лукавого; а враг, что их посеял, —
диавол; жатва есть кончина века;
жнецы суть Ангелы. И потому
как собирают плевелы, в огне
сжигают, будет при кончине века
сего: Сын Человеческий пошлет
всех Ангелов Своих и соберут
из Царства Божья все соблазны мира,
и делающих беззаконье ввергнут
в печь огненную; и там будет плач,
зубовный скрежет; и да воссияют,
как солнце, праведники в Царстве их
Отца. И кто имеет уши слышать,
да слышит! И подобно Царство Божье
сокровищу, сокрытому на поле,
что человек нашел и утаил,
и в радости об этом он идет
и продает другим все, что имеет,
и покупает поле то. Еще
подобно Царство Божие купцу,
который ищет жемчуг и который,
бесценную жемчужину найдя,
пошел и продал все, что он имел,
чтобы купить ее. И Царство Божье
еще подобно неводу, который
закинут в море был и захватил
рыб всяческого рода и, когда
наполнился, был вытащен на берег.
И сели и хорошее собрали
в сосуды, а худое побросали
прочь от себя. И при кончине века
так будет, ибо Ангелы изыдут,
из сонма праведных отделят злых,
и в огненную печь их ввергнут тотчас:
там будет плач, зубовный скрежет будет».
Спросил их Иисус: «Понятно вам
все это?» Тут они и говорят:
«Так, Господи!» А Он тогда сказал:
«Поэтому любой и каждый книжник,
что Царствию Небесному научен,
хозяину подобен, что выносит
все из своей сокровищницы прочь:
и старое, и новое». Окончив
все эти притчи, Иисус пошел
оттуда. И, в отечество Свое
придя, учил их в синагоге их;
и изумлялись все и говорили:
«Откуда у него такие силы
и мудрость? И не плотника ль Он сын?
И не Его ли Мать зовут Марией?
Его ли братья Симон и Иуда,
Иаков и Иосий? Да и сестры
Его не все ли между нами здесь?
Откуда же все это у Него?»
И соблазнялись все о Нем. А Он
сказал: «Пророк без чести не бывает,
вот разве лишь в отечестве своем
и в доме у себя». И не свершил
чудес там многих по неверью их.
17 апреля 2014
Глава 14
Четверовластник Ирод в это время
об Иисусе услыхал молву
и так сказал он служащим при нем:
«Ведь это Иоанн Креститель. Он
воскрес из мертвых, по такой причине
те чудеса и делаются им».
В ту пору Ирод, Иоанна взяв,
связал его и за Иродиаду,
жену Филиппа, брата своего,
в темницу посадил. Ведь Иоанн
так говорил ему: «Тебе не должно
иметь ее». И он хотел его
убить, однако очень опасался
народа, потому что за пророка
его все почитали. И когда
царь Ирод праздновал свой день рожденья,
Иродиады дочь плясала пред
собранием и этим угодила
она ему, поскольку с клятвой он
ей обещал дать то, чего ни спросит.
По наущенью матери, она
сказала так: «Главу мне Иоанна
Крестителя на блюде поднесите».
Царь опечалился, но ради клятвы
и возлежащих с ним велел ей дать,
послав отсечь в темнице Иоанну
его главу. И голову его
ей принесли блюде, и она
снесла то блюдо матери своей.
Ученики ж его пришли и тело
его забрали, погребли, потом
пошли и возвестили Иисусу.
Услышав это, Иисус оттуда
в пустынные отправился места
на лодке. А народ, о том услышав
пошел за ним пешком из городов.
И, выйдя, Иисус увидел много
людей и тотчас сжалился над ними
и исцелил больных их. И как вечер
настал, ученики Его к Нему
приблизились и так сказали: «Место
пустынное здесь и уж поздний час;
Ты отпусти народ, чтобы они
в селения пошли и там купили
себе еды». Но Иисус сказал им:
«Идти не нужно — вы им дайте есть».
Они же говорят Ему: «У нас
здесь только пять хлебов и рыбы две».
Сказал Он: «Принесите их сюда».
Велел народу на траву возлечь
и взял Он пять хлебов и рыбы две,
воззрел на небо и благословил
и, преломив, ученикам дал хлебы,
ученики — народу. Ели все
и все насытились; и там кусков
оставшихся набрали коробов
двенадцать полных; тех, кто ели, было
почти пять тысяч человек, помимо
детей и женщин. И тотчас понудил
Он в лодку сесть Своих учеников,
чтоб ранее Его они отплыли
на сторону другую, пока Он
народ отпустит. Отпустив народ,
на гору Он взобрался помолиться
наедине с собой и оставался
там вечером один. А лодка их
была уже на середине моря,
ее волнами било, потому что
противный ветер задувал. И в стражу
четвертую той ночи Иисус
пошел к ученикам, идя по морю.
И вот Его, идущего по морю,
увидевши, встревожились они
и так заговорили: «Это призрак».
И в страхе закричали. Иисус
заговорил и им сказал тотчас:
«Ободритесь; ведь это Я, не бойтесь».
И Петр сказал Ему в ответ: «Господь!
Коль это Ты, то повели пойти
мне по воде к Тебе». Он же сказал:
«Иди». И Петр пошел, из лодки выйдя,
по морю. Но, увидев сильный ветер,
он испугался, начал утопать
и закричал: «Господь, спаси меня!»
И тотчас руку Иисус простер
и поддержал его и говорил:
«Зачем ты усомнился, маловерный?»
Когда же в лодку Он вошел с Петром,
утихла буря. Бывшие же в лодке
к Нему приблизились и поклонились,
сказав: «Воистину Ты Божий сын».
И, в лодке перебравшись, оказались
в земле Геннисаретской вместе с Ним.
И жители тех мест, узнав Его,
послали весть во всю окрестность ту
и принесли к Нему больных, прося
к краям Его одежды прикоснуться;
и те, кто прикасались, исцелялись.
17 апреля 2014
Глава 15
Тогда к нему из Иерусалима
приходят книжники и фарисеи
и говорят: «Зачем ученики
Твои преданья старцев преступают?
Не умывают рук, вкушая хлеб?»
А Он сказал в ответ им: «А зачем
вы преступили заповедь Господню
из-за преданья вашего? Поскольку
Бог заповедал: почитай отца
и мать; а тот, кто мать или отца
злословит, лютой смертью да умрет.
Вы ж говорите: “Если скажет кто
отцу иль матери: ‘Дар Богу то,
чем от меня ты пользовался’, — тот
имеет право своего отца
иль мать свою не почитать”. А значит,
вы устранили заповедь Господню
преданьем древним вашим. Лицемеры!
Пророчествовал хорошо Исайя,
сказавши: эти люди со своими
устами приближаются ко Мне,
чтут языком Меня они, но сердце
их отстоит далеко от Меня;
но тщетно чтут Меня, уча ученьям
и заповедям, что от человека
идут. И Иисус, призвав народ
сказал им: «Слушайте и разумейте!
Не оскверняет человека то,
что входит чрез уста; а что из уст
выходит, оскверняет человека».
И, приступив к Нему, ученики
Его сказали так Ему: «Ты знаешь,
что соблазнились фарисеи, слыша
слова сии?» Он же сказал в ответ:
«Растение, какое насадил
не Мой Отец Небесный, навсегда
искоренится; бросьте их: они
ослепшие вожди слепых; а если
слепой ведет слепого, упадут
и тот, и этот в яму». Отвечая,
так Петр Ему промолвил: «Изъясни
сию нам притчу». Иисус сказал:
«Ужель и вы не поняли еще?
Еще ль не разумеете, что все,
входящее в уста, проходит в чрево
и извергается? А что исходит
из уст людских, оно идет из сердца,
и это оскверняет человека.
Из сердца злые помыслы исходят:
убийства, прелюбодеянья, кражи,
свидетельства фальшивые, хуленья, —
и это оскверняет человека;
а неумытыми руками есть, —
совсем не оскверняет человека».
Затем оттуда вышел Иисус
и отбыл в страны Тира и Сидона.
И женщина, хананеянка, выйдя
из этих мест, Ему кричала: «Боже,
помилуй Ты меня, Давидов сын!
Беснуется жестоко дочь моя».
Но Он не отвечал ни слова ей.
И приступив, ученики Его
Его просили: «Отпусти ее:
она кричит за нами». Он в ответ
промолвил так им: «Я к погибшим овцам
Израилева дома только послан».
Она же подошла к Нему с поклоном
и говорила: «Боже, помоги мне!»
Он же сказал в ответ: «Нехорошо
отнять хлеб у детей и бросить псам».
Она сказал: «Боже, но и псы
едят те крохи, со столов господ
упавшие на землю». И сказал
Он ей в ответ: «О женщина, твоя
огромна вера! И по твоему
желанию да будет». И тотчас
ее дочь исцелилась. И тогда
оттуда удалился Иисус
и к морю Галилейскому пришел,
и, на гору взобравшись, сел Он там.
И приступило множество народа
к Нему, и привели к нему хромых,
слепых, немых, увечных и иных,
и всех их к Иисусовым ногам
повергли; Иисус их исцелил;
так что народ дивился, увидав
немых заговорившими, увечных
здоровыми, ходящими хромых
и зрячими слепых; и прославлял
Израилева Бога. Иисус,
призвав учеников Своих, сказал:
«Мне очень жаль народа, что три дня
уже при Мне, и нечего им есть;
а не поевшими Я не хочу
их отпустить, чтобы они в дороге
не ослабели». Говорят Ему
ученики Его: «Откуда взять
в пустыне столько хлеба нам, чтоб столько
народа накормить?» И говорит
им Иисус: «А сколько есть у вас
хлебов?» Они сказали: «Семь всего,
и рыб немного». Он тогда народу
велел возлечь на землю. А потом
взял семь хлебов и рыбу и воздал
благодарение и преломил,
и дал еду ученикам Своим,
ученики — народу. И все ели,
и все насытились; и семь корзин
наполнили кусками, что остались.
А евших было тысячи четыре
там человек без женщин и детей.
И, отпустив народ, вошел Он в лодку
и прибыл в Магдалинские пределы.
20 апреля 2014
Глава 16
К Нему там приступили фарисеи
и саддукеи, искушая просьбой
им знамение с неба показать.
Он же сказал в ответ им: «Говорите
вы вечером, что будет вёдро, ибо
красно на небе; поутру, — что нынче
ненастье, ибо небо багровеет.
Что ж, лицемеры, можете лице
вы неба зреть, а знамений времен
не можете! Так знамения ищет
лукавый и прелюбодейный род,
на знаменье ему никак не дастся,
кроме Ионы знаменья, пророка».
И, их оставив, Иисус ушел.
На сторону другую перебравшись,
ученики Его забыли взять
хлебов. А Он сказал им: «Берегитесь
закваски фарисейской, саддукейской».
Они же мыслили в самих себе:
«Хлебов не взяли — вот что это значит».
Об этом догадавшись, Он сказал им:
«Что, маловеры, мыслите в себе,
что вы хлебов не взяли? Вы еще
не понимаете или забыли
про пять хлебов, хвативших на пять тысяч,
и сколько коробов набрали вы?
И о семи хлебах, каких хватило
на тысячи четыре человек,
и сколько вы корзин тогда набрали?
Не разумеете, что не о хлебе
сказал Я, говоря вам: “Берегитесь
закваски фарисейской, саддукейской”.
И поняли они, что Он сказал
беречься вовсе не закваски хлебной,
но знаний фарисейских, саддукейских.
В Кесарию Филиппову придя,
Он спрашивал учеников своих:
«Скажите, кем Меня считают здесь,
кем Сына Человеческого чтут?»
Они сказали: «Кто-то Иоанном
Крестителем, а кое-кто Илией,
а кто Иеремией иль еще
каким-то из пророков». Он спросил:
«А вы кем почитаете Меня?»
Симон же Петр, ответив, так сказал:
«Христос Ты, Сын живаго Бога Ты».
И Иисус сказал ему в ответ:
«Блажен ты Симон, сын Ионин, ибо
не плоть, не кровь тебе открыли это,
а Сущий Мой Отец на небесах;
Я говорю: ты — Петр, на этом камне
создам Свою Я Церковь, и ее
воротам адовым не одолеть;
Я дам тебе ключи от Царства Божья:
и то, что свяжешь здесь ты, на земле,
то будет связано на небесах;
и то, что разрешишь ты на земле,
то будет на небе разрешено».
И запретил Своим ученикам,
чтоб никому они не говорили,
что Он — Тот Самый Иисус Христос.
И с времени того стал Иисус
стал открывать ученикам Своим,
что Ему должно в Иерусалим
отправиться и много пострадать
от рук первосвященников, старейшин
и книжников, и быть убиту ими,
и в третий день воскреснуть. И Его
Петр, отозвав, Ему стал прекословить:
«О Господи! будь милостив к Себе!
И да не будет этого с Тобою!»
И, обратившись, Он сказал Петру:
«Изыди от Меня, ты, сатана!
Ты Мне соблазн, поскольку помышляешь
о человеческом, а не о Божьем».
И Он сказал ученикам Своим:
«За Мною если хочет кто идти,
отвергнись от себя, возьми свой крест,
иди за Мной; ибо кто хочет душу
свою спасти, ее тот потеряет,
а кто ради Меня утратит душу,
тот обретет ее; какая польза
в том человеку, если обретет
он целый мир, но повредит душе
своей? Или за душу за свою
какой даст выкуп человек, поскольку,
когда Сын Человеческий приидет
во славе Своего Отца, и вкупе
предстанет с Ангелами Он Своими,
то каждому воздаст Он по делам
его. Воистину вам говорю:
есть кое-кто из тех, кто здесь стоит,
которые еще не вкусят смерти,
как Сына Человеческого узрят,
грядущего во Царствии Своем».
22 апреля 2014
Глава 17
Когда прошло дней шесть, взял Иисус
Петра, Иакова и Иоанна,
что братом был Иакова, возвел
их на гору высокую одних
и тут преобразился перед ними:
лице Его, как солнце, просияло,
и белыми Его одежды стали,
как свет. И вот явились им Илия
и Моисей, и говорили с Ним.
И Петр сказал при этом Иисусу:
«Как, Господи, здесь быть нам хорошо;
и если хочешь, сделаем три кущи:
Тебе одну, другую Моисею,
Илии третью». Он все говорил,
се, светлым облаком их осенило;
и се, глаголющий оттуда глас:
«Сей есть Мой сын возлюбленный, в Котором
Мое благоволение; Его
и слушайте». И, это услыхав,
на лица на свои ученики
упали и ужасно испугались.
Но Он, к ним приступив, коснулся их
и так сказал: «Вставайте и не бойтесь».
И, очи возведя свои, они
не увидали никого уже,
а только Иисуса одного.
Когда они сходили с той горы,
то Иисус им запретил, сказав:
«Не сказывайте никому о сем
видении, доколе не воскреснет
Сын Человеческий из мертвых». Следом
Его ученики Его спросили:
«А как же книжники твердят, что прежде
Илии надлежит прийти?» А Он
сказал им, говоря: «Прийти Илия
был должен прежде, все устроить здесь;
но говорю: уже пришел Илия,
но, не узнав его, с ним поступили,
как этого хотели; так и Я,
Сын Человеческий от их руки
приму страданье». И ученики
уразумели, что об Иоанне
Крестителе сказал им Иисус.
Когда к народу с ними вышел Он,
к ним человек пришел и, преклонив
колена перед Ним, сказал Ему:
«Помилуй, Боже, сына моего;
беснуется он в новолунье, тяжко
страдает, ибо часто он в огонь
бросается и в воду. И его
я приводил к ученикам Твоим:
не удалось им исцелить его».
И, отвечая, Иисус сказал:
«О, род неверный, развращенный род!
Доколе буду с вами? И доколе
терпеть вас буду? Приведите Мне
его сюда». И запретил ему,
и тотчас вышел из больного бес,
и отрок исцелился в тот же час.
И, приступив к Нему наедине,
ученики сказали: «Почему
никак мы не могли изгнать его».
И Он сказал: «По вашему неверью,
ибо воистину вам говорю:
если вы веру будете иметь
с горчичное зерно, и сей горе
так скажете вы: “Перейди туда
отсюда“, — перейдет она тотчас;
для вас тогда не будет ничего
на свете невозможного; сей род
молитвой изгоняется, постом».
Во время пребыванья в Галилее
так Иисус сказал им: «Будет предан
Сын Человеческий в людские руки;
убьют Его — и в третий день воскреснет».
И очень опечалились они.
Когда ж пришли они в Капернаум,
пришли к Петру сбиратели дидрахм
и говорят: «Учитель ваш не даст ли
дидрахмы?» Он им отвечает: «Да».
Когда ж вошел он в дом, то Иисус
его предупредив, сказал ему:
«Как, Симон, кажется тебе, с кого
цари земные пошлины берут:
с сынов ли со своих иль с посторонних?»
И Петр Ему ответил: «С посторонних».
И Он сказал: «Итак, сыны свободны;
но, чтобы нам не соблазнить их нынче,
пойди на море и забрось уду
и первую, что попадется, рыбу
возьми и, рот открыв у ней, найдешь
там статир, — ты его возьми оттуда,
отдай им за Меня и за себя».
27 апреля 2014
Глава 18
В то время, к Иисусу приступив,
ученики Его спросили так:
«Кто больше прочих в Царствии Небесном?»
И Иисус, призвав дитя, поставил
его посреди них и так сказал:
«Воистину вам говорю, коль скоро
не обратитесь вы и, словно дети,
не станете, то не войдете в Царство
Небесное. Итак, кто умалится,
как это вот дитя, тот больше в Царстве
Небесном; если примет кто во имя
Мое одно дитя такое, примет
Меня; а ежели кто соблазнит
хоть одного из малых сих, кто верит
в Меня, тому было бы лучше, если
ему бы жернов мельничий на шею
повесили и в глубине морской
его бы потопили. Горе миру
от всех соблазнов, ибо надо было
прийти соблазнам в мир; но человеку,
через кого соблазн приходит, горе.
Когда твоя рука или нога
тебя же соблазняет, то возьми
их отсеки и брось прочь от себя,
ведь лучше без ноги или руки
ты в жизнь вошел бы, чем с двумя руками,
двумя ногами ввержену быть в вечный
огонь. И если глаз твой соблазняет
тебя, его ты вырви и отбрось
прочь от себя: гораздо лучше с глазом
одним ты в эту жизнь вошел бы, чем
с двумя глазами ввержену быть в пламя
геенны. И не презирайте вы
ни одного из малых сих, поскольку
вам говорю Я, что на небесах
их Ангелы всегда видят лице
у Моего Небесного Отца.
Ибо Сын Человеческий пришел
взыскать и погибавшее спасти.
Как думаете: если у кого
сто было бы овец и вдруг одна
из стада заблудилась, не оставил
он девяносто девять бы в горах
и заблудившуюся не пошел бы
искать? И ежели ему найти
ее случится, то Я говорю
воистину: он радуется больше
о ней, чем девяносто девяти
не заблудившимся. И нету воли
Небесного Отца, чтобы погиб
один из малых сих. Коль согрешит
против тебя твой брат, то ты пойди
и обличи его между тобою
и им одним; и если он тебя
послушает, то, значит, приобрел
ты брата твоего; а если он
тебя не станет слушать, ты возьми
с собою одного еще иль двух,
дабы устами двух или троих
свидетелей могло бы подтвердиться
любое слово; если и теперь
не станет слушать, церкви расскажи;
а если не послушает и церкви,
тогда тебе да будет как язычник
и мытарь он. Воистину скажу
Я вам: что свяжете вы на земле,
то будет связано на небесах;
а то, что разрешите на земле,
то будет на небе разрешено.
Воистину вам также говорю,
что если двое кто-нибудь из вас
просить о всяком деле согласятся
здесь, на земле, то это будет им
от Моего Небесного Отца,
ведь если вместе собрались во имя
Мое два или три, — Я среди них».
И, приступив к Нему, промолвил Петр:
«О Боже, брату моему, который
грешит против меня, Ты сколько раз
велишь прощать? Не до семи ли раз?»
Он говорит ему: «Не говорю
тебе Я: до семи, но до седмижды
семьдесят раз. Царю подобно Царство
Небесное, который захотел
с рабами сосчитаться со своими;
когда считаться начал он, к нему
был некто приведен, что десять тысяч
ему талантов должен был, — поскольку
он не имел, чем заплатить, то царь
велел продать его, жену его,
детей его и все, что он имел,
и заплатить; но раб тот пал к ногам
и, кланяясь, промолвил: “Государь!
Ты потерпи на мне — я заплачу”.
И царь, умилосердившись над тем
рабом своим, его и отпустил,
и долг простил ему. А раб тот, выйдя,
кого-то из товарищей своих
нашел, который сто динаров должен
ему был и, схватив его, душил
и говорил: “Отдай мне то, что должен”.
Тогда товарищ пал к его ногам
и говорил: “Ты потерпи на мне,
и все отдам тебе”. Но тот не внял,
пошел и посадил его в темницу,
пока тот долга не отдаст. Его
товарищи, увидев, что случилось,
ужасно огорчились и, придя,
о бывшем рассказали государю.
И государь его к себе призвал
и говорит: “Злой раб! Весь долг тебе
простил я, потому что ты просил
меня; не надлежало бы тебе
и твоего товарища спасти,
помиловать его, как я тебя,
помиловал?” Разгневавшись, тотчас
царь отдал истязателям его,
пока всего он долга не вернет.
Так с вами и Отец Небесный Мой
поступит, если кто-нибудь из вас
не пожелает брату своему
простить его пред вами согрешений».
30 апреля 2014
Глава 19
Когда окончил Он слова сии,
то вышел Иисус из Галилеи,
пошел Заиорданской стороною,
в пределы Иудейские пришел.
Отправилось за Ним людей немало,
и всех Он исцелил. И фарисеи
к Нему там приступили, искушая,
и говорили: «Человеку можно
по всякой ли причине разводиться
с женой своей?» Он им сказал в ответ:
«Вы не читали ли, что Сотворивший
мужчину с женщиною сотворил
вначале? И сказал: “Засим оставит
отца свою и матерь человек,
прилепится к жене своей, и будут
одною плотью два, так что они
уже не двое, но едина плоть”.
Итак, что сочетал Господь вовеки,
того да не разлучит человек».
Они же говорят Ему: «А как же
нам заповедал Моисей давать
разводное письмо и разводиться
с женой?» Он говорит им: «Моисей
по вашему жестокосердию
позволил с женами вам разводиться;
так не бывало с самого начала;
а Я вам говорю: кто разведется
с женой как не за прелюбодеянье,
и женится на женщине другой;
и тот, кто женится на разведенной,
прелюбодействует». И говорят
Ему ученики: «Коль такова
к жене обязанность у человека,
то лучше не жениться». Он же им
сказал: «Не все вмещает слово это,
но те, кому дано, ведь есть скопцы,
которые из матернего чрева
так родились; и есть еще скопцы,
которые оскоплены людьми;
и есть скопцы, которые для Царства
Небесного содеяли себя
скопцами. Тот, кто может это
вместить, — вместит». Тогда же привели
к Нему детей, чтоб возложил Он руки
на них и помолился. Возбраняли
ученики им это. Иисус
сказал им так: «Детей ко Мне пустите
и не препятствуйте им приходить,
ведь таковых Небесное есть Царство».
И, руки возложив на них, ушел.
И некто, подойдя к Нему, сказал:
«Учитель благий! Чтобы обрести
жизнь вечную, что доброго мне сделать?»
Он же сказал ему: «Что называешь
Меня благим? Никто не благ, как только
один Господь. Коль хочешь ты войти
в жизнь вечную, то заповеди все
ты соблюдай». Тот говорит Ему:
«Какие?» Он сказал: «Не убивай
и не прелюбодействуй; не кради;
не лжесвидетельствуй и почитай
отца и мать; и ближнего люби
ты твоего, как самого себя».
А юноша сказал Ему: «Все это
я сохранил от юности моей.
Чего же мне еще недостает?»
И Он сказал ему: «Коль совершенным
ты хочешь стать, пойди продай твое
имение и нищим все раздай;
тогда сокровище иметь ты будешь
на небесах; и приходи и следуй
за Мною». И, услышав это слово,
с печалью юноша пошел, поскольку
имением большим он обладал.
А Он сказал ученика Своим:
«Воистину вам говорю, что трудно
богатым в Царство Божие войти;
еще скажу: удобнее пройти
верблюду сквозь игольное ушко,
чем в Царствие Небесное войти
богатому». Ученики Его,
услышав это, очень изумились
и говорят Ему: «И кто же может
спастись?» А Иисус, воззрев, сказал:
«Пусть это невозможно человеку,
но Богу все возможно». Петр Ему
сказал в ответ: «Оставили мы все
и все последовали за Тобою;
что ж будет нам?» Сказал им Иисус:
«Воистину вам говорю, что вы
последовавшие за Мной, — теперь
вы в пакибытии, когда воссядет
Сын Человеческий на том престоле
Своей великой славы, на престолах
двенадцати воссядете и вы,
чтобы колен Израиля двенадцать
судить. И всякий, кто оставит домы,
сестер иль братьев, мать или отца,
жену или детей, иль земли ради
имени Моего, получит тот
стократ и тот наследует от Бога
жизнь вечную. И многие же будут
последними из тех, кто первым был,
и первыми, кто был всегда последним.
1 мая 2014
Глава 20
Домохозяину подобно Царство
Небесное, который вышел утром
нанять работников в свой виноградник,
договорился с ними об оплате
в день по динарию и отослал
их в виноградник свой; а после в третьем
часу он вышел, увидал других,
на торжище слоняющихся праздно,
и им сказал: “И вы в мой виноградник
идите, и что следовать вам будет,
то я вам дам”. Они пошли. И снова
в шестом часу он вышел и в девятом
и сделал то же. Наконец он вышел
часу в одиннадцатом и нашел
других, стоящих праздно, и сказал:
“Что вы стоите праздно целый день?”
Они в ответ: “Никто не нанял нас”.
Он говорит: “И вы в мой виноградник
идите, и что следовать вам будет,
получите”. А вечер как настал,
владелец виноградника призвал
хозяйством управителя к себе
и говорит: “Работников зови
и плату им отдай, начав с последних
до первых”. По динарию он выдал
тем, кто к одиннадцати появился.
А те, кто первыми пришел, считали,
что больше им дадут, но получили
всего лишь по динарию они;
и, получивши, начали роптать
и так домохозяину сказали:
“Последние работали лишь час,
и ты сравнял их с нами, а ведь мы
перенесли и тягость дня, и зной”.
Он же ответил одному из них:
“Друг, я тебя не обижаю. Ты
не за динарий ли договорился
со мной? Возьми свое и уходи;
я же последнему хочу дать то,
что и тебе; не властен разве делать
в своем, что я хочу? Или твой глаз
завистлив оттого, что добрый я?”
Так первыми последние да будут
и первые последними, поскольку
так много званых, избранных же мало».
И по дороге в Иерусалим,
двенадцать Он учеников Своих
в сторонку отозвал и говорит:
«Вот, мы восходим в Иерусалим,
Сын Человеческий здесь будет предан
первосвященникам и книжникам;
на смерть Его осудят, предадут
Его язычникам на поруганье
и на биение, и на распятье;
и в третий день воскреснет». И тогда
К Нему мать Зеведеевых сынов
совместно с сыновьями приступила
и, кланяясь, чего-то у Него
просила. Он сказал: «Чего ты хочешь?»
Она в ответ: «Скажи, чтобы сии
мои два сына сели у Тебя
в Твоем Небесном Царствии: один
на правой стороне, другой — на левой».
А Он в ответ: «Не знаете, о чем
вы просите. Вы можете ли пить
ту чашу, каковую выпью Я;
крещением, которым Я крещусь,
креститься?» И они сказали: «Можем».
И говорит им: «Чашу пить Мою
вы будете, крещением, которым
крещусь Я, тоже будете креститься,
но дать вам сесть на правой стороне
и левой от Меня — не от Меня
зависит, но кому Отцем Моим
такое уготовано». Услышав
сии слова, оставшиеся десять
учеников Его на братьев двух
тут вознегодовали. Иисус,
их подозвав, сказал: «Князья народов,
вы знаете, господствуют над ними,
вельможи ими властвуют, но пусть
меж вами да не будет так: кто хочет
меж вами большим быть, да будет вам
слугою; и кто хочет между вами
быть первым, тот да будет вам рабом.
Сын Человеческий не для того
пришел, чтобы Ему служили здесь,
но чтобы Самому служить и душу
отдать Свою для искупленья многих».
Когда же из Иерихона вышли
они, за ними множество народа
последовало. И двое слепых,
сидевших у дороги, услыхав,
что Иисус проходит, закричали:
«Помилуй, Боже, нас, Давидов сын!»
И Он, остановившись, их позвал,
сказав: «Что вы хотите от Меня?»
Они сказали: «Господи! Чтобы
у нас глаза открылись». Иисус,
умилосердившись, коснулся глаз их,
и тотчас же у них глаза открылись,
они прозрели и пошли за Ним.
3 мая 2014
Глава 21
А на подходе к Иерусалиму,
в селе Виффагия, близ Елеонской
горы, послал Он двух учеников,
сказав им так: «В селение пойдите,
что прямо перед вами, и найдите
ослицу там, привязанную к стойлу,
и молодого с ней осла найдите;
и, отвязав, ведите их ко мне;
и если кто вам скажет что-нибудь,
то скажете, что Господу они
понадобились; и пошлет их тотчас.
Сие случится, и да сбудется
уже реченное через пророка:
который говорит: скажите дщери
Сионовой: се, Царь грядет твой кроткий,
воссевший на ослице и на сыне
ослицы подъяремной — молодом
осле». Ученики пошли и так,
как Иисус велел им, поступили:
ослицу привели и молодого
осла, затем на них свои одежды
сложили, и уселся Он поверх.
И множество народа постилали
свои одежды по Его дороге,
другие же с дерев срезали ветви
и постилали по Его дороге;
народ же, что предшествовал Ему
и что сопровождал Его, кричал:
«Осанна в вышних — Иисусу, Сыну
Давидову! Благословен Грядущий
во имя Божие! Осанна в вышних!»
Когда вошел Он в Иерусалим,
то город весь в движение пришел
и каждый человек твердил: «Кто Сей?»
Народ же говорил: «Сей — Иисус,
пророк из Назарета в Галилее».
Вошел он в Божий храм и всех прогнал:
и покупающих, и продающих;
столы меновщиков Он опрокинул,
потом скамьи торговцев голубями
и говорил: «Написано: Мой дом
навек молитвы домом наречется,
а вы же сделали его вертепом
разбойников». И приступили в храме
хромые и слепые к Иисусу,
и Он их исцелил. И увидав
первосвященники и книжники
те чудеса, какие Он творил,
детей, что восклицали, говоря:
«Осанна в вышних — Иисусу, Сыну
Давидову!» — то вознегодовали,
сказав Ему: «Ты слышишь, что они
такое говорят?» А Иисус
сказал им: «Да! Вы разве не читали:
“Из уст младенцев и грудных детей
устроил Ты хвалу?”» И, их оставив,
в Вифанию из города Он вышел
и ночь провел там. Поутру же, в город
вернувшись. Он взалкал; и при дороге
увидев смоковницу, подошел,
и, ничего на ней не обнаружив,
помимо листьев, говорит ей так:
«Не будет впредь же от тебя плодов
вовек». И смоковница вмиг засохла.
Увидев то, ученики дивились
и говорили: «Как же это вмиг
засохла смоковница?» Иисус
сказал в ответ им: «Истинно скажу
вам: если веру будете иметь
и в ней не усомнитесь, то не только
вы сделаете, что со смоковницей
Мной сделано, но и если сей
горе прикажете: приподнимись
и ввергнись в море, — будет; да и все,
что ни попросите в молитве с верой,
получите». Когда пришел Он в храм
и там учил народ, то приступили
к Нему первосвященники, а также
старейшины народа и сказали:
«Какою властью делаешь Ты это?
Кто дал Тебе такую власть?» А Он
сказал: «И Я спрошу вас об одном;
коль скажете о том, и Я скажу,
какою властью делаю Я это.
Крещенье Иоанново откуда:
с самих небес или от человеков?»
Они же рассуждали меж собой:
«Коль скажем мы: с небес, то Он нам скажет:
“Так что ж вы не поверили ему?”
А ежели сказать: от человеков,
то, стало быть, боимся мы народа,
пророком ведь считают Иоанна».
И так ответили Ему: «Не знаем».
Сказал и Он: «И Я вам не скажу,
какою властью делаю Я это.
А как вам кажется? Два сына было
у человека одного; пришел
он к первому и говорит: “Мой сын,
сегодня в винограднике моем
иди работать”. Сын сказал в ответ:
“Нет, не хочу”. Но после все ж пошел,
раскаявшись. И, подойдя к другому,
сказал он то же. Тот сказал в ответ:
“Да, государь, иду”. Но не пошел.
Который же из двух исполнил волю
отца?» И так Ему сказали: «Первый».
И Он ответил: «Истинно скажу вам,
что мытари с блудницами вперед
вас в Царство Божие идут, поскольку
путями праведности Иоанн
пришел — вы не поверили ему,
а мытари с блудницами ему
поверили; а вы, и видев это,
и после не раскаялись, чтобы
ему поверить. Выслушайте притчу
другую: был один хозяин дома,
который виноградник насадил,
обнес его оградою, а в нем
точило выкопал, построил башню
и, виноградарям отдав, ушел.
Когда же время подошло плодов,
послал он слуг своих забрать плоды
у виноградарей, а те, взяв слуг,
того прибили, а того убили,
того побили камнями. Опять
послал он слуг, числом побольше;
и с ними поступили точно так же.
И наконец он сына своего
послал, сказавши: “Сына моего
им стыдно будет”. Сына увидав,
сказали виноградари друг другу:
“Наследник это; вот убьем его
и завладеем всем его наследством”.
Схватив его, вон вывели его
из виноградника да и убили.
Когда же виноградника хозяин
придет, что с виноградарями он
захочет сделать?» Говорят Ему тогда:
«Злодеев сих он смерти злой предаст
и виноградарям другим отдаст
свой виноградник, чтобы отдавали
ему плоды во времена свои».
Он говорит им: «Неужели вы
в Писании ни разу не читали:
и камень, что строители отвергли,
тот самый сделался главой угла?
Это от Господа, и это дивно
в очах у нас. Поэтому вам говорю:
отнимется от вас Царствие Божье,
дано народу будет, что приносит
плоды его; и тот, кто упадет
на этот камень, тотчас разобьется;
а на кого он упадет, — того
раздавит. И, услышав эти притчи,
первосвященники и фарисеи
уразумели, что Он говорит
о них, и постарались взять Его,
но множества народа побоялись,
ибо народ считал Его Пророком.
6 мая 2014
Глава 22
И, с ними продолжая говорить
одними притчами, сказал Он: «Царство
Небесное подобно человеку-
царю, который сделал брачный пир,
послав рабов своих, чтоб звали званых
на брачный пир; и не пришел никто.
Опять послал других рабов, сказав:
“Скажите званым: вот, я приготовил
обед мой, и тельцы и все, что есть,
откормлено, заколото, готово;
и приходите все на брачный пир”.
Они же, пренебрегши, разошлись
кто на поле свое, кто на торговлю,
а прочие, схватив рабов его,
их оскорбили и убили их.
Узнав о сем, разгневался тот царь,
войска свои послал и истребил
он тех убийц и город тот разрушил.
Тогда он говорит рабам своим:
“Готов был брачный пир, но не были
достойны званые; итак, пойдите
и на распутьях всех, кого найдете,
на брачный пир зовите”. И рабы
пошли по всем дорогам и собрали,
кого они нашли, и злых и добрых;
и возлежащими был брачный пир
тогда наполнен. Царь, войдя взглянуть
на возлежащих, гостя увидал,
одетого не в брачную одежду,
и так сказал он: “Друг, как ты вошел
сюда, одет не в брачную одежду?”
Он же молчал. И слугам царь сказал:
“Свяжите руки вы ему и ноги,
потом его возьмите и во тьму
наружную забросьте; будет плач,
зубовный скрежет; ибо много званых,
но мало избранных”». И фарисеи
пошли и совещались, как бы им
Его поймать в словах. И посылают
к Нему с иродианами своих
учеников и говорят Ему: «Учитель,
мы знаем хорошо: Ты справедлив
и вправду учишь Божьему пути,
и не заботишься об угожденье
кому-либо, ибо не смотришь Ты
ни на какие лица; так скажи:
как кажется Тебе: кесарю подать
давать нам позволительно иль нет?»
Но Иисус, лукавство видя их,
сказал: «Что искушаете Меня
вы, лицемеры? Покажите Мне
монету, коей платите вы подать».
И принесли они Ему динарий.
И говорит им: «Чье изображенье
и надпись?» Говорят они Ему,
что кесаревы. Он им говорит:
«Так кесарево кесарю отдайте,
а Божье — Богу». Это услыхав,
они дивились и, Его оставив,
ушли. И в день тот саддукеи
твердящие, что воскресенья нет,
к Нему пришли и так Его спросили:
«Учитель, Моисей сказал, что если
умрет кто, не имеючи детей,
то брат его пусть за себя возьмет
его жену и брату своему
пусть семя восстановит; вот у нас
семь братьев было; первый, как женился,
то умер он, детей не заимев,
жену оставил брату своему;
подобно и второй, и третий братья,
и даже до седьмого; после всех
жена скончалась; а когда воскреснут,
кого она тогда женою будет
из всех семи, ведь все ее имели?»
А Иисус сказал: «Вы в заблужденье,
ни силы Божьей, ни Писанья вы
не знаете, поскольку в воскресеньи
ни женятся и ни выходят замуж,
но пребывают все на небесах,
как Ангелы Господни. Разве вы
о воскресеньи мертвых не читали
давным-давно реченного вам Богом:
Бог Авраама Я, Бог Исаака
и Бог Иакова? Но Бог не есть
Бог мертвых, но живых». И, слыша это,
Его учению народ дивился.
А фарисеи, услыхав, что Он
в молчание привел тех саддукеев,
собрались вместе. И один из них,
законник, искусить Его желая,
спросил, заговорив: «Скажи, Учитель,
какая больше заповедь в законе?»
И Иисус ответил: «Возлюби
Господа Бога твоего всем сердцем
твоим и всей душой твоей, а также
всем разумением твоим: сия
есть первая из заповедей всех
и наибольшая; вторая ж ей
подобна: ближних возлюби твоих,
как самого себя; пророки все
и весь закон на заповедях сих
навеки утвержден». Когда к Нему
собрались фарисеи, Иисус
спросил у них, сказав: «Что о Христе
вы думаете? Чей Он Сын?» Сказали
Ему: «Давидов». Он им говорит:
«Как же Давид Его, по вдохновенью,
он называет Господом, когда
так говорит он: “Господу Господь
тогда сказал: Меня сядь одесную,
доколе положу врагов Твоих
в подножье ног Твоих?” Когда Давид
сам Господом Его своим зовет,
то как Он сын ему?» Никто не мог
Ему сказать ни слова. С дня того
никто не смел уж спрашивать Его.
6 мая 2014
Глава 23
Он начал в это время говорить
народу и ученикам Своим,
сказав: «На Моисеевом воссели
седалище теперь и фарисеи,
и книжники; и все, что соблюдать
они велят вам, то и соблюдайте,
и делайте; но по делам же их
не поступайте, ибо говорят
но делать не хотят: и бремена
стараются связать потяжелее,
понеудобней, возлагая их
на плечи людям; сами ж не хотят
перстом их двинуть; все дела свои
так делают, чтоб видели их люди:
хранилища свои все расширяют
и всячески стремятся увеличить
воскрилия одежд своих; а также
предвозлежанья любят на пиру,
и председанья любят в синагогах,
и почести в собраниях народных,
и чтобы люди звали их: “Учитель!”
А вы учителями не зовитесь:
у вас Учитель есть один — Христос,
а вы все — братья; на земле отцом
себе вы никого не называйте,
ибо один у вас Отец, Что в небе;
наставниками тоже не зовитесь,
ибо один Наставник ваш — Христос.
Кто больше вас, тот будет вам слуга:
ведь кто себя старается возвысить,
унижен будет, а кто унижает
себя, возвысится. И горе ждет
вас, книжники, и, фарисеи, вас,
вас, лицемеры, ибо человекам
закрыть стремитесь Царствие Небес,
ибо туда не входите и сами,
и не пускаете войти хотящих.
Вам, книжники и фарисеи, горе,
вам, лицемеры, потому что вы
едите домы вдов и лицемерно
и долго молитесь, и осужденье
тем большее вы примете за это.
Вам, книжники и фарисеи, горе,
вам, лицемеры, что моря и сушу
обходите, затем чтоб обратить
хоть одного; когда же то случится,
геенны сыном делаете вы
его, едва ль не вдвое худшим вас.
Вожди слепые, горе вам, твердящим:
“Кто поклянется храмом — ничего,
а если златом храма кто клянется,
повинен тот”. Безумные, слепые!
Что больше: золото иль храм, который
то освящает золото? А также:
“Кто поклянется жертвенником — пусть,
кто ж поклянется даром, что на нем,
повинен тот”. Безумные, слепые!
Что больше: дар иль жертвенник, который
тот освящает дар? И если клялся
кто жертвенником, тот поклялся всем,
что есть на нем; и кто клянется храмом,
клянется и Живущим в нем; а кто
клянется небесами, тот клянется
Престолом Божьим и на нем Сидящим.
Вам, книжники и фарисеи, горе,
вам, лицемеры, что вы десятину
даете с мяты, тмина и аниса
и бросили важнейшее в законе:
суд, милость, веру; делать надлежит
как раз сие, и не бросать того.
Вожди слепые, комара стремитесь
вы оцедить и поглотить верблюда!
Вам, книжники и фарисеи, горе,
вам, лицемеры, чистящие внешность
и блюд и чаш, когда они внутри
исполнены хищенья и неправды.
О фарисей слепой, очисти прежде
ты внутренности чаш своих и блюд,
чтобы чиста была и внешность их.
Вам, книжники и фарисеи, горе,
вам, лицемеры, крашенным гробам
подобные, которые снаружи
красивы, но заполнены внутри
костями мертвецов, а также всякой
нечистотой; так, праведными людям
вы кажетесь наружностью своей,
тогда как вы исполнены внутри
и лицемерия, и беззаконья.
Вам, книжники и фарисеи, горе,
вам, лицемеры, потому что вы
возводите гробницы для пророков
и памятники праведных людей
стараетесь украсить, говоря:
“Когда б мы жили в дни наших отцов,
то не были б сообщниками их
в пролитии крови былых пророков”.
И образом таким против себя
свидетельствуете, что вы сыны
тех, что пророков древних побивали;
отцов же ваших дополняйте меру.
Вы, змии, порождения ехидны,
как убежите вы от осужденья
в геенну? Посему Я посылаю
пророков вам и книжников, и мудрых;
и вы иных убьете и распнете;
иных же будете бить в синагогах
и гнать из городов одних в другие;
и да падет вся праведная кровь,
что пролита на всей земле, на вас, —
от праведного Авеля крови
и до крови Захария, что был
Варахиина сыном; между храмом
и жертвенником вы его убили.
Воистину вам говорю: сие
придет на род сей. Иерусалим,
о Иерусалим, ты избиваешь
пророков и камнями побиваешь
всех тех, кто послан был к тебе! И сколько
хотел Я раз собрать твоих детей,
как птица собирает под крылом
своих птенцов, но вы не захотели!
Се, оставляется вам дом ваш пуст.
Скажу вам: не увидите Меня
отныне вы, доколе не вскричите:
“Воистину благословен Грядущий,
Тот, Что во имя Господа Грядет!”»
6 мая 2014
Глава 24
И, выйдя, Иисус пошел от храма,
и подошли ученики Его,
чтоб зданье храма показать Ему.
Он же сказал им: «Видите все это?
Воистину вам говорю: не будет
на камне камня здесь; все будет здесь
разрушено». Когда ж на Елеонской
горе Он восседал, то приступили
к Нему ученики наедине,
спросив Его: «Скажи, как это будет?
И Твоего пришествия и мира
кончины есть ли признак и какой?»
Им Иисус ответил: «Берегитесь,
чтоб не прельстил вас кто, ибо придет
немало их под именем Моим
и будут говорить вам: “Я — Христос”.
И многих так прельстят. К тому ж о войнах
и о военных слухах вам придется
услышать. Только вы не ужасайтесь,
хоть надлежит всему тому случиться,
но это не конец еще: восстанут
народы на народы и восстанут
на царства царства; будут глады, моры,
землетрясенья по местам; все это
начало лишь болезней. И тогда
вас будут на мученья предавать
и убивать вас; будут ненавидеть
вас все народы за Меня, за имя
Мое; и многие тут соблазнятся,
и все друг друга будут предавать,
и все друг друга будут ненавидеть,
и лжепророки многие восстанут
и многих же прельстят; и охладеет
во многих, по причине умноженья
деяний беззаконных, вся любовь;
но претерпевший до конца спасется.
И проповедано да будет это
Евангелие Царствия по всей
вселенной во свидетельство народам;
тогда придет конец. Итак, когда
увидите вы мерзость запустенья,
реченную пророком Даниилом,
стоящую на месте на святом, —
читающий да разумеет это, —
то находящиеся в Иудее
да в горы побегут; и кто на кровле,
тот да не сходит что-нибудь забрать
из дома своего; и кто на поле,
тот да не обращается назад
одежды взять свои. И будет горе
беременным и тем, кто в эти дни
сосцами кормит! И молитесь, чтобы
не выпало вам убегать зимой
или в субботу, ибо скорбь тогда
великая случится, каковой
доныне не было с начала мира
да и не будет. Если бы те дни
не сократились, никакая плоть
вовек бы не спаслась; но сократятся
для ради избранных те дни. Тогда,
кто если скажет: “Здесь Христос иль там”, —
то вы не верьте. Ибо лжехристы
восстанут, лжепророки и дадут
и знаменья великие, и чудо,
чтоб избранных прельстить, коль это будет
возможно. Вот, Я наперед сказал вам.
И если скажут вам: “Вот Он, в пустыне”, —
не выходите вы, — “Вот, в потаенных
Он комнатах”, — не верьте и тогда.
Как молния бывает от востока
и даже и до запада видна,
так будет Человеческого Сына
пришествие; ибо, где будет труп,
там соберутся и орлы. И вдруг
померкнет солнце после скорби той,
луна не бросит света своего,
и звезды с неба упадут, и силы
небесные шатнутся, и тогда
там знамение будет в небесах
от Сына Человеческого; тотчас
восплачутся все племена земные
и узрят Человеческого Сына,
грядущего на облаках небесных
со славою и силою великой;
и Ангелов Своих Он ниспошлет
с трубою громкогласной — соберут
всех избранных Его от четырех
ветров, от края неба и до края.
От смоковницы схожее возьмите:
как делаются ветви у нее
уже мягки и листья выпускают,
то знаете вы все, что близко лето;
когда же вы увидите сие,
узнаете, что близко, при дверях.
Воистину скажу вам: не прейдет
еще сей род, как сбудется сие;
и небе, и земля прейдут навеки —
слова Мои вовеки не прейдут.
О дне и часе том никто не знает,
ни Ангелы небесные, а только
один Отец Мой; но, как Ноя в дни,
так в Сына Человеческого будет
пришествии: ибо, как пред потопом,
и ели люди, пили и женились,
и замуж выходили до того,
как Ной вошел в ковчег свой, и не знали,
покуда не пришел потоп и всех
не истребил, пришествие случится
и Сына Человеческого так;
и будут двое на поле: один
берется — оставляется другой;
две мелющие в жерновах: одна
берется — оставляется другая.
Так бодрствуйте, поскольку неизвестно,
в который час Господь приидет ваш.
Но знаете же вы, что если б ведал
хозяин дома, в каковую стражу
полезет вор, то бодрствовал бы он,
и не позволил дома подкопать.
Поэтому и вы готовы будьте,
ибо не знаете, в который час
Сын Человеческий приидет к вам.
Кто ж верный и благоразумный раб,
какого господин его поставил
над слугами своими, чтобы тот
давал им пищу вовремя? Блажен
тот раб, какого господин его
найдет так поступающим, придя.
Воистину вам говорю: над всем
имением поставит он его.
А если этот раб, будучи зол,
так скажет в сердце злом своем: “Не скоро
придет мой господин”, — и станет бить
товарищей своих, и станет есть
и пить вино он с пьяницами вместе, —
то господин раба того придет
в тот день, который он не ожидает,
и в час, в какой не думает тот раб,
и рассечет, и участи такой
его подвергнет, как и лицемеров;
И плач там будет, и зубовный скрежет.
7 мая 2014
Глава 25
Тогда подобно будет десяти
девицам Царство Неба, каковые
светильник в руки взявши, жениху
навстречу вышли. Пять их было мудрых,
пять неразумных. И, светильник взяв,
те неразумные не взяли масла
с собою. Мудрые же взяли масла
в своих сосудах вместе со своими
светильниками. Как жених замедлил,
то задремали девы и уснули.
Но в полночь крик раздался: “Вот жених
идет, ему навстречу выходите”.
Тогда все эти девы поднялись,
поправили светильники свои.
И неразумные сказали мудрым:
“Нам дайте масла вашего, иначе
погаснут все светильники у нас”.
А мудрые сказали: “Чтоб у вас,
как и у нас, нехватки не случилось,
идите к продающим и купите
себе”. Когда ж пошли они себе
купить, пришел жених и те, кто был
готов, вошли с ним в дом на брачный пир;
и двери затворились; а потом
приходят девы прочие, крича:
“О Боже, Боже, двери отвори нам!”
Он же сказал в ответ: “Я истинно
вам говорю: не знаю вас нисколько”.
Так бодрствуйте, не спите, потому что
не знаете ни дня ни часа вы,
когда Сын Человеческий приидет,
Поступит Он, как человек, который
призвал рабов, идя в страну чужую,
им поручив имение свое:
и одному вручил он пять талантов,
другому два, иному дал один,
и каждому по силе по его;
и тотчас же ушел. И пять талантов
кто получил, пойдя, употребил
их в дело и другие пять талантов
обрел; и точно так же два таланта
кто получил, обрел другие два;
а тот, кто получил один талант,
пошел и в землю закопал его,
тем самым господина серебро
он скрыл. По времени по долгом,
рабов тех господин домой приходит
и требует отчета у рабов.
И получивший пять его талантов,
принес ему другие пять талантов
и, подойдя, сказал: “Мой господин,
ты пять талантов дал мне; и другие
я пять талантов приобрел на них”.
И господин его сказал ему:
“Как хорошо, ты — добрый, верный раб!
Ты в малом верен был, и я над многим
тебя поставлю; в радость господина
ты своего войди”. И подошел
другой раб, получивший два таланта,
и говорит: “Мой господин, ты дал
мне два таланта серебра; другие
я два таланта приобрел на них”.
И господин его сказал ему:
“Как хорошо, ты — добрый, верный раб!
Ты в малом верен был, и я над многим
тебя поставлю; в радость господина
ты своего войди”. Тут подошел
и тот, кто получил один талант,
и говорит: “Мой господин, я знал
тебя: ты — человек весьма жестокий,
жнешь, где не сеял, собираешь, где
не рассыпал; и, убоявшись, я
пошел и скрыл один талант, что ты
мне дал, в земле; и вот тебе твое”.
И господин его сказал ему:
“Лукавый и ленивый раб! Ты знал,
что жну я, где не сеял, собираю,
где я не рассыпал; и посему
тебе бы надлежало серебро
мое отдать торгующим, и я,
придя домой, мое бы получил
и с прибылью. Возьмите у него
его талант, тому его отдайте,
кто десять получил уже талантов,
ведь всякому имеющему дастся
и приумножится, а у того,
кто не имеет, будет отнято
и то, что он имеет; вы раба
негодного гоните прочь, во тьму
наружную, где будет плач и скрежет
зубов”. Сказав сие, он возгласил:
“Имеет уши слышать кто, да слышит!”
Когда ж Сын Человеческий приидет
во славе всей Своей и все святые
с Ним Ангелы, то сядет на престоле
Своей Он славы, и пред Ним народы
все разом соберутся, и отделит
одних Он от других, как отделяет
овец от козлищ пастырь; и поставит
овец на правой стороне Своей,
козлов — на левой. Скажет Царь тогда
тем, кто на правой стороне Его:
“Отцом Моим вы благословлены,
приидите, наследуйте то Царство,
что вам готово от созданья мира;
ибо алкал Я — вы Мне дали есть;
Я жаждал — напоили вы Меня;
был странником — вы приняли Меня;
Я был нагим — и вы Меня одели;
был болен — посетили вы Меня;
в темнице был — и вы пришли ко Мне”.
Ему ответят праведники: “Боже,
когда мы зрели алчущим Тебя
и накормили? Жаждущим узрели —
и напоили? Странником узрели —
и приняли Тебя? Нагим — одели?
Когда мы видели Тебя больным
или в темнице и пришли к Тебе?”
И Царь в ответ им скажет: “Говорю
вам истинно: раз сделали вы это
хоть одному из братьев Моих меньших,
то сделали и Мне”. Тогда Он скажет
тем, кто на левой стороне стоит:
“Вы прокляты, идите от Меня
в огонь геенны вечный, каковой
диаволу и ангелам его
на веки вечные был уготован:
ведь Я алкал — вы Мне не дали есть;
Я жаждал — вы Меня не напоили;
был странником — не приняли Меня;
был наг — и не одели вы Меня;
был болен и в темнице — и Меня
не посетили вы”. Они тут скажут
Ему в ответ: “О Господи, когда
мы алчущим иль жаждущим Тебя
узрев, или нагим, или в темнице,
или больным, — Тебе не послужили?”
Тогда Он им ответит: “Говорю
вам истинно: раз вы ни одному
из меньших сих не сделали того,
то Мне не сделали”. И к вечной муке
сии пойдут, а праведные люди
жизнь вечную на небе обретут».
7 мая 2014
Глава 26
Когда окончил Он слова сии,
сказал ученикам Своим: «Известно,
что через два дня состоится Пасха,
и Сына Человеческого после
возьмут и на распятье предадут».
Тогда первосвященники собрались
и книжники, старейшины народа
во двор первосвященника Кайафы
и посоветовались Иисуса
взять хитростью, убить, но говорили:
«Не в праздник только, чтобы не случилось
в народе возмущения». Когда же
был Иисус в Вифании, зашел
в дом Симона, что прокаженным был,
тут женщина приблизилась к Нему
с сосудом алавастровым, который
был миром драгоценнейшим наполнен,
и миро возлежащему Ему
на голову лила. Увидев это,
ученики Его негодовали,
так говоря: «К чему такая трата?»
Но Иисус, уразумев сие,
сказал им: «Что смущаете ее?
Она же дело доброе смогла
Мне сделать: ибо нищих вы всегда
имеете с собою, а Меня
вы не всегда имеете с собою;
на тело Мне возливши это миро,
она ведь приготовила меня
к похоронам; воистину скажу:
где б ни было Евангелие это
когда-то проповедано, везде
в честь памяти ее замолвят слово
о том, что сделала она». Тогда
один нашелся ученик из всех
двенадцати Его учеников
по имени Искариот Иуда,
что сам к первосвященникам пошел,
сказав: «Что вы дадите мне за то,
что я Его предам?» И предложили
Иуде тридцать сребреников взять;
и с времени того искал он случай
удобный, чтоб Его предать. И в первый
опресночный день праздника пришли
к Нему ученики и говорят:
«Где пасху приготовить для Тебя
велишь нам?» Он сказал: «Подите в город
к такому-то и так ему скажите:
“Учитель говорит: Мой близок час;
я пасху совершу с учениками
Моими у тебя”». Ученики
так сделали, как Иисус велел,
и пасху приготовили Ему.
Вот вечер наступил уже, и Он
возлег с двенадцатью учениками;
когда же они ели, Он сказал:
«Воистину вам говорю: один
из вас предаст Меня». Они весьма
тут опечалились и говорят
Ему, каждый из них: «Не я ли, Боже?»
Он же сказал: «Кто руку в это блюдо
со Мной опустит, тот Меня предаст.
Хотя Сын Человеческий идет,
как писано о Нем; но человеку
беда тому, которым предается
Сын Человеческий: и лучше было б
тому и не родиться человеку».
Иуда, предающий Иисуса,
при сем тогда сказал: «Не я ли, Равви?»
И Он ему ответил: «Ты сказал».
Когда они там ели, Иисус
взял хлеб и, преломил, благословив,
и, раздавая всем ученикам,
сказал им так: «Примите и ядите:
сие Мое есть Тело». Чашу взяв,
благодарив, им подал и сказал:
«Испейте из нее, ибо сие
есть Кровь Моя от Нового Завета,
за многих изливаемая Мною
для ради оставления грехов.
Скажу я вам: отныне пить не буду
от плода виноградного сего
до той поры, когда я буду пить
совместно с вами новое вино
в том Царстве Моего Отца». Воспев,
на гору Елеонскую пошли.
Тогда и говорит им Иисус:
«Вы соблазнитесь в эту ночь о Мне,
написано ведь: Пастыря сражу,
и овцы стада разбредутся сами;
а Я по воскресении Моем
вас в Галилее предварю. И Петр
сказал Ему в ответ: «Но если все
и соблазнятся, Боже, о Тебе,
я никогда не соблазнюсь». И Он
сказал ему: «Воистину тебе
я говорю, что нынче в эту ночь,
прежде чем утром пропоет петух,
ты трижды отречешься от Меня».
И Петр Ему сказал: «Хоть надлежало б
мне умереть с Тобой, не отрекусь
я от Тебя». Подобные слова
Ему ученики все говорили.
Потом приходит с ними Иисус
в долину, что зовется Гефсиманской,
сказав ученикам: «Сидите тут,
покуда Я пойду там помолюсь».
И, взяв с Собой Петра и сыновей
обоих Зеведеевых, принялся
скорбеть и тосковать. И он сказал им:
«Душа Моя скорбит смертельно, плачет;
побудьте здесь и бодрствуйте со Мною».
И, отойдя немного, на лице
Он пал Свое, молился и сказал:
«Мой Отче, если то возможно будет,
пускай Меня сия минует чаша;
а впрочем, не как Я хочу, — как Ты».
Идет к ученикам и их находит
Он спящими и говорит Петру:
«Так не могли вы час один со Мной
пободрствовать? Но бодрствуйте, молитесь,
чтоб вам во искушение не впасть:
дух бодр, плоть немощна». И, отойдя
еще раз, Он молился, говоря:
«Мой Отче, коль не может миновать
Меня такая чаша, чтобы Мне
ее не пить, Твоя да будет воля».
Придя, их снова спящими находит,
ибо глаза у них отяжелели.
И, их оставив, отошел опять
и помолился в третий раз, сказав
такое ж слово. И тогда приходит
к ученикам Своим и говорит:
«Все спите, почиваете вы все?
Приблизился тот час, и предается
Сын Человеческий грешащим в руки;
вставайте и пойдем: все ближе тот,
кто предает Меня». Когда еще
Он говорил, Иуда появился,
один из всех двенадцати, и с ним
народу много при мечах и кольях,
пришедших от старейшин от народных
и от первосвященников. И тот,
кто предает Его, им подал знак,
сказав им так: «Кого я поцелую,
Он Тот и есть, возьмите вы Его».
И, тотчас подойдя к Нему, сказал:
«О Равви, радуйся!» И тут Его
поцеловал. И Он сказал ему:
«Друг, для чего пришел ты?» И тогда
приблизились и возложили руки
на Иисуса, чтобы взять Его.
И вот, один из бывших с Иисусом,
простерши руку, меч извлек, ударив
раба первосвященника, и ухо
ему отсек. Тогда ему сказал
Он так: «На место возврати твой меч,
ведь взявший меч, мечом же и погибнет;
или ты думаешь, что не могу
Отца теперь же Моего молить,
и Он представит больше, чем двенадцать
Мне легионов Ангелов Своих?
Но как же сбудутся тогда Писанья,
что так должно быть?» В тот же час сказал
народу Он: «Вы вышли взять Меня,
как на разбойника сейчас, с мечами
и с кольями; но каждый день сидел
Я в храме, вас уча, и вы не брали
Меня тогда. Сие же было все;
да сбудутся писания пророков».
И убежали все ученики,
Его оставив. Те, кто Иисуса
схватил, к первосвященнику Кайафе
Его свели, куда собрались все
старейшины и книжники. А Петр
шел издали за Ним, вплоть до двора
первосвященника и, внутрь войдя,
сел со служителями, чтобы видеть
конец. Старейшины, синедрион
и все первосвященники искали
любое лжесвидетельство о Нем,
чтобы на смерть Его послать, однако
не находили, хоть и приходило
немало лжесвидетелей туда.
Но двое лжесвидетелей пришли
в конце концов, сказав: «Он говорил
могу разрушить я Господень храм,
потом в три дня создать его». И встав,
сказал первосвященник Иисусу:
«И что ж Ты ничего не отвечаешь,
что говорят они против Тебя?»
Но Иисус молчал. Первосвященник
сказал Ему: «Тебя живым я Богом
здесь заклинаю, говори нам: Ты ли
Христос, Сын Божий? Иисус ему
ответил: «Ты сказал; и говорю:
вы Сына Человеческого ныне,
Что восседает одесную силы,
грядущего на облаках небесных,
увидите». Тогда первосвященник
одежды разодрал свои, сказав:
«Он богохульствует! На что еще
свидетелей нам? Вы теперь и сами
Его слыхали богохульство — это
не кажется ли вам?» Он ж сказали
тогда ему в ответ: «Повинен смерти».
Тогда плевали все Ему в лицо
и заушали, били по ланитам
Его и говорили: «Прореки,
Христос, нам, кто Тебя сейчас ударил?»
А Петр сидел вне дома, во дворе.
И подошла к нему одна служанка,
сказавши так: «И ты был с Иисусом
Галилеянином». Но от отрекся
пред всеми, так сказав: «Не знаю я,
что говоришь ты». А как за ворота
он выходил, увидела другая
его и говорит там бывшим: «Этот
был с Иисусом Назореем». Петр
опять отрекся с клятвой, что не знает
Сего он Человека. Миг спустя
стоявшие там люди подошли
к Петру, сказав: «Ведь точно ты из них,
ведь речь твоя тебя и обличает».
Тогда он начал клясться и божиться,
что он Сего не знает Человека.
И вдруг запел петух. И вспомнил Петр
слова, что Иисус ему сказал:
«Прежде чем утром пропоет петух,
ты трижды отречешься от Меня».
И, выйдя вон, заплакал горько Петр.
8 мая 2014
Глава 27
Когда настало утро, собрались
первосвященники и вместе с ними
старейшины народа на совет
об Иисусе, чтобы лютой смерти
Его предать; Его тогда связали
и повели, и предали Его
в распоряженье Понтия Пилата,
правителя. Тогда Иуда, тот,
кто предал Иисуса, увидав,
что Иисус на смерть был осужден,
раскаялся, к старейшинам пришел,
к первосвященникам и возвратил
им тридцать сребреников, говоря:
«Я страшно согрешил, предавши кровь
невинную». Они ж ему сказали:
«А что нам до того? Ты сам смотри».
И, бросив тридцать сребреников в храме,
он вышел и пошел, и удавился.
Взяв сребреники те, сказали так
первосвященники: «Нельзя их класть
в сокровищницу, ибо это крови
цена». И, сделав тут же совещанье,
горшечника на них купили землю,
для погребенья странников; и так
зовется та земля «землею крови»
до сей поры. Тогда сбылось, что было
Иеремией речено, пророком,
что говорит: «И сребреников тридцать,
ту цену Оцененного, Кого
сыны Израиля так оценили,
забрали и отдали их за землю
горшечника, как мне сказал Господь».
И стал Он пред правителем. Спросил
Его правитель: «Ты — Царь Иудейский?»
Ответил Иисус: «Ты говоришь».
Когда первосвященники Его
винили и старейшины винили,
Он ничего не отвечал. Тогда
Пилат Ему сказал: «Не слышишь, сколько
свидетельствуют здесь против Тебя?»
Ни на одно Он слово не ответил,
так что правитель очень удивлялся.
В честь Пасхи праздника Пилат правитель
имел обычай отпускать народу
единственного узника, кого
они хотели. Был тогда у них
известный узник, звавшийся Варавва.
Когда они собрались, он сказал:
«Кого хотите, чтоб я отпустил:
Варавву узника иль Иисуса,
Кого зовут Христом?» — поскольку знал,
что предали из зависти Его.
Меж тем как на судейском месте он
сидел, жена его к нему послала
сказать: «Не делай ничего худого
Тому ты Праведнику, потому что
я много пострадала за Него
во сне». Но возбудили весь народ
первосвященники и вместе с ними
старейшины просить спасти Варавву,
а Иисуса погубить. Правитель
спросил их: «Вы кого из двух хотите,
чтоб отпустил я?» Говорят: «Варавву».
Пилат сказал: «Что сделать Иисусу,
которого зовут Христом?» Сказали:
«Да будет распят». И сказал правитель:
«Какое зло Он сделал?» Но еще
сильней кричали все: «Да будет распят».
Пилат, увидев, что не помогает
ничто, зато смятенье возрастает,
воды взял и перед народом руки
умыл свои, сказавши: «Неповинен
в крови безгрешной Праведника я;
смотрите вы». И весь народ сказал:
«На нас и наших детях кровь Его».
Тогда он им Варавву отпустил,
а Иисуса, бивши, на распятье
он предал. Воины Пилата, взяв
в преторию Его, и на Него
весь полк собрали и, раздев Его,
надели багряницу на Него;
венец из терна сплетши, возложили
Ему на голову; велели взять
трость в руку правую; и, становясь
пред Иисусом на колени, громко
над Ним смеялись, говоря при этом:
«Возрадуйся, о Иудейский Царь».
Плевали на Него и, взявши трость,
по голове Его нещадно били.
Когда над Ним солдаты насмеялись,
то сняли с Иисуса багряницу,
в Его одежды вновь Его одели
и на распятье повели Его.
И, выходя оттуда, повстречали
они киринеянина Симона,
сего заставив крест Его нести.
Придя на место, что звалось Голгофой,
что значит: место Лобное, Ему
смесь уксуса и желчи дали пить;
и Он, отведав, пить не захотел.
Распявшие Его взялись делить
Его одежды и бросали жребий;
и, там усевшись, стерегли Его;
и сделали на головою надпись,
обозначавшую вину Его:
«Сей Иисус есть, Иудейский Царь».
И двух разбойников распяли с Ним:
один на правой стороне, другой —
на левой. И злословии Его
пришедшие, кивая головами,
крича: «Храм Разрушающий, а после
храм Созидающий всего в три дня,
спаси скорее Самого Себя;
коль Божий Сын Ты, то сойди с креста».
Первосвященники и фарисеи,
старейшины и книжники подобно
смеялись, говоря: «Других спасал,
а Самого Себя спасти не может;
когда Он Царь Израилев, пускай
теперь сойдет с креста, и мы в Него
уверуем; на Бога уповал —
пускай теперь избавит Он Его,
коль Он Ему угоден. Ибо Он
сказал: “Я — Божий Сын”. И поносили
Его разбойники, что были с Ним
распяты. От шестого часа тьма
и до девятого была по всей
земле. А ближе к девяти часам
с креста Он громким гласом возопил:
«Или, Или! Лама савахфани?»
Что означает: «Боже, Боже Мой!
Почто Меня оставил ты?» И кто-то
из там стоявших, это услыхав,
сказал: «Зовет Илию Он». Из них
один тотчас же побежал, взял губку,
наполнил уксусом и, наложив
на трость, Ему дал пить; и говорили
другие: «Стой, давай посмотрим: с неба
придет Илия, чтоб Его спасти».
И, вновь Он громким гласом возопив,
дух испустил. И вот, завеса в храме
раздралась надвое, донизу сверху;
расселись камни; потряслась земля;
гробы отверзлись; многие тела
покойников святых в тот миг воскресли
и, выйдя из гробов по воскресенье
Его, вошли во святый град и многим
явились. Сотник же и те, что с ним
Его там стерегли, землетрясенье
и все, что там случилось, увидав,
премного устрашились, говоря:
«Воистину Он Сыном Божьим был».
Там были также, издали смотрели
и женщины, что шли за Иисусом
из Галилеи и Ему служили;
меж них была Мария Магдалина;
Мария, мать Иакова и брата
его Иосии, и мать сынов
двух Зеведеевых. Когда же вечер
настал, туда богатый человек
пришел: Иосиф из Аримафеи,
который также у Него учился;
он тела Иисусова просил,
придя к Пилату; и тогда Пилат
велел, чтобы ему отдали тело;
и, тело взяв, чистейшей плащаницей
Его обвил Иосиф, положил
Его он в новом гробе, что он высек
в скале, и, привалив огромный камень
ко двери гроба, удалился прочь.
Была там и Мария Магдалина,
еще одна Мария, что сидели
напротив гроба. На другой же день,
что следует за пятницей, собрались
первосвященники и фарисеи
к Пилату и сказали: «Господин,
припомнили мы, что обманщик тот,
когда был жив, сказал: “Три дня спустя
воскресну”. Повели гроб охранять
три дня, чтобы ученики Его,
пришедши ночью, не украли тело
и не сказали всем: “Воскрес из мертвых”.
И будет хуже первого обман
последний». И Пилат им так сказал:
«Имеете вы стражу — так пойдите,
и как хотите, так и охраняйте».
Они тотчас отправились и стражу
поставили у гроба Иисуса
и, к камню приложив печать, ушли.
9 мая 2014
Глава 28
Когда прошла суббота, на рассвете
дня первого недели, посмотреть
на гроб пришла Мария Магдалина
и с ней еще Мария. И тогда
случилось страшное землетрясенье,
ибо с небес сошедший Ангел Божий
ко гробу приступил и отвалил
от двери камень и сидел на нем;
вид у него — как молния, одежда —
как снег, бела; и, устрашась его,
затрепетали те, кто гроб стерег,
и стали, словно мертвые; но Ангел,
речь обративши к женщинам, сказал:
«Не бойтесь, ибо знаю, что искать
распятым Иисуса вы пришли;
Его здесь нет — воскрес Он, как сказал.
Пойдите, посмотрите это место,
где Сам Господь лежал; скорей пойдите
и всем ученикам Его скажите,
что Он воскрес из мертвых, предваряя
их в Галилее; узрите Его там.
Вот я сказал вам». И, поспешно выйдя,
из гроба, обе с радостью великой
и страхом побежали возвестить
ученикам Его. Когда же шли
Его ученикам все возвестить,
се Иисус их встретил и сказал:
«Возрадуйтесь!» И, приступив, они
Его коснулись ног и поклонились
Ему. И говорит им Иисус:
«Не бойтесь вы, пойдите, возвестите
Моим собратьям, чтобы в Галилею
пошли, и там они Меня увидят».
Когда же шли они, то кое-кто
из стражи по приходе в город все
первосвященникам сказал о том,
что было. И сии, собрав старейшин
и сделав совещание, довольно
солдатам дали денег и сказали:
«Скажите, что ученики Его,
пробравшись ночью, выкрали Его,
когда мы спали; если слух дойдет
об этом до правителя Пилата,
тогда мы сможем убедить его,
и вас от неприятности избавим».
Они, взяв деньги, поступили так,
как научили их; и пронеслись
меж иудеями сии слова
до сих времен. Одиннадцать Его
учеников поспешно в Галилею
пошли, на гору ту, куда велел Он;
Его узрев, иные поклонились
Ему, иные усомнились. Он,
приблизившись, сказал им: «Мне дана
власть всякая на небе и земле.
Итак, идите, научите все
народы и крестите их во имя
Отца и Сына и Святаго Духа,
уча их соблюдать все то, что Я
вам повелел; Я с вами во все дни
и до скончания веков. Аминь».
4 апреля — 9 мая 2014
г. Орск
Книга Екклесиаста
Глава 1
Послушайте слова Екклесиаста,
что Иерусалимского царя
Давида сыном был. «Все суета, —
сказал Екклесиаст, — все суета,
все суета сует. И человеку
какая польза от его трудов,
которыми он трудится под солнцем?
Проходит род, потом приходит род,
земля, однако, вечно пребывает.
Восходит солнце и заходит солнце
и вновь в то место, где оно восходит
торопится. Идет ли ветер к югу,
и переходит к северу, кружится,
кружится на ходу своем, но снова
вернется ветер на круги своя.
Текут все реки в море, но моря
не переполнятся: к тому же месту,
откуда реки начинают течь,
они вернутся, чтобы течь сначала.
В труде все вещи: человек не может
пересказать всего; и напитаться
не может зреньем око, и не может
себя наполнить слушанием ухо.
Что раньше было, то и позже будет;
что делалось, то делаться продолжит,
и ничего нет нового под солнцем.
Бывает кое-что, о чем твердят:
“Вот новое, смотри”, — но это было
уже в веках, что были прежде нас.
Нет памяти о прежнем, и о том,
что будет дальше, памяти не станет
у тех, которые придут потом.
И я, Екклесиаст, что был царем
Израилевым в Иерусалиме,
тому я предал собственное сердце,
чтоб мудростью своею испытать,
исследовать, что делается здесь,
под небом. Столь тяжелое занятье
дал человеческим сынам Господь,
чтобы они в нем упражнялись. Видел
я все дела, что делаются здесь,
под солнцем, и все это — суета,
томленье духа! И нельзя прямым
кривое сделать, и чего тут нет,
того нельзя считать. И говорил
с моим я сердцем так: “Я стал велик
и мудрости обрел я больше всех,
кто прежде был над Иерусалимом”, —
и сердце у меня видало много
и мудрости, и знания. Тогда
тому я предал собственное сердце,
чтобы познать и мудрость, и познать
безумие и глупость: и узнал,
что все это — томленье духа, ибо
во многой мудрости печали много;
кто множит знанья, умножает скорбь.
Глава 2
Сказал я в сердце собственном: “Давай
тебя весельем испытаю я”.
И это — суета! О смехе я
заметил: “Это — глупость!” О веселье:
“Что делает оно?” И вздумал в сердце
моем я тело услаждать вином
и, между тем как сердце у меня
руководилось мудростью, держаться
и глупости, доколе не увижу,
что нужно человеческим сынам,
что хорошо для них и что они
должны бы делать в краткие дни жизни
своей под небом. И дела большие
предпринял я: себе построил домы
и виноградники себе разбил,
устроил для себя сады и рощи
и насадил в них всякие деревья
плодовые; и сделал водоемы
для орошения садов и рощ,
в которых дерева произрастают;
слуг и служанок приобрел себе,
и домочадцы были у меня;
и крупного и мелкого скота
имел гораздо больше я, чем те,
кто предо мной был в Иерусалиме;
себе и золота, и серебра,
и драгоценностей от всех царей
и областей собрал я; и завел
себе певцов с певицами, припас
усладу человеческих сынов —
орудья музыкальные без счета.
И сделался великим и богатым
гораздо больше я, чем те, кто прежде
был предо мною в Иерусалиме;
и мудрость пребыла моя со мной.
Чего б глаза мои ни пожелали,
им не отказывал, не возбранял
веселий всяких сердцу моему,
ведь радовалось сердце у меня
во всех трудах моих, и это было
моею долей от трудов моих.
И оглянулся я на все дела,
что я руками собственными сделал,
и на мой труд, которым я трудился,
их сделав, и все это — суета,
томленье духа, и от них под солнцем
нет пользы никому! И обратился
я, чтоб взглянуть на мудрость и на глупость,
и на безумье, ибо человек
что может сделать после государя,
кроме того, что сделано уже?
Я понял, что пред глупостью премудрость
такое же имеет превосходство,
как света превосходство перед тьмой:
глаза у мудрых — в голове у них,
а глупые бредут во тьме; но я
узнал, что всех одна постигнет участь.
И так я в сердце собственном сказал:
“Вот и меня постигнет та же участь,
как и глупца, к чему же очень мудрым
я сделался?” И в сердце я сказал,
что это суета, поскольку мудрых
не будут помнить вечно, как и глупых,
в грядущем все забудется; увы,
умрет и мудрый наравне с глупцом.
И я возненавидел жизнь, поскольку
мне всякие дела противны стали,
какие совершаются под солнцем;
все суета сует, томленье духа!
И я возненавидел весь мой труд,
каким трудился я под солнцем, ибо
его оставить должен человеку,
который воспоследует за мной.
Кто знает: мудрый будет он иль глупый?
А все же будет всем трудом моим
он управлять, каким трудился я
и мудрым показал себя под солнцем.
Ведь трудится порою человек
и мудро, и со знаньем, и с успехом
и должен он отдать все человеку,
который не трудился в этом деле,
как будто часть себя. И это зло
великое и суета сует!
Но что же будет человек иметь
и от заботы сердца своего,
и от труда великого, которым
он трудится под солнцем? Потому что
все дни его — печали; беспокойство —
его труды; и по ночам покоя
его не знает сердце. И все это —
лишь суета! Не властен человек
и в благе том, чтоб есть себе и пить
и душу услаждать своим трудом.
Я понял, что и это от руки
Господней, ибо кто способен есть,
кто может наслаждаться без Него?
Но человеку доброму пред Ним,
перед лицем Его, дает Он мудрость
и знание, и радость; а тому,
кто грешен, — лишь заботу собирать,
копить, чтоб после подарить тому,
кто добрым был перед лицем Господним.
И это — суета, томленье духа!
Глава 3
Всему есть время, время всем свое,
и время всякой вещи есть под небом:
рождаться время — время умирать;
и время насаждать сады и рощи,
и время насажденья вырывать;
есть время убивать — лечить есть время;
и время разрушать, и время строить;
и время плакать, и смеяться время;
роптать есть время, и плясать есть время;
и время есть разбрасывать каменья,
и время есть каменья собирать;
и время есть с любовью обнимать,
и время уклоняться от объятий;
искать есть время и терять есть время;
и время сберегать, и время тратить;
и время разрывать, и время шить;
молчать есть время — время говорить;
любить есть время — время ненавидеть;
и время есть войне, и время миру.
Работнику что пользы от того,
над чем он трудится? Заботу эту,
какую человеческим сынам
дал Бог, чтобы они в том упражнялись, —
я видел. И в былое время Он
прекрасным сделал все, и мир вложил
в их сердце, хоть не может человек
постигнуть дел, которые Господь
свершает от начала до конца.
Познал я, что нет лучше для людей,
чем веселиться и вершить добро
в своей короткой жизни. И когда
какой-то человек и ест, и пьет,
и доброе в своих трудах находит,
то это — Божий дар. И я познал:
все то, что делает Господь, пребудет
вовеки: невозможно ничего
прибавить к этому, и ничего
от этого убавить невозможно, —
и так вершит Господь, чтоб люди все
благоговели пред лицем Его.
Что было некогда, то ныне будет,
и то, что может быть, уже бывало, —
и воззовет прошедшее Господь.
Еще под солнцем видел место я
судебное — и беззаконье там;
где место правды, там живет неправда.
И в сердце я своем тогда сказал:
“И праведных, и нечестивых будет
судить Господь, поскольку время есть
для всякой вещи и над всяким делом
есть суд”. И в сердце я тогда своем
сказал о человеческих сынах,
чтоб испытал их Бог, чтобы узнали
они, что сами по себе они —
животные, не более того,
ведь участь человеческих сынов
такая же, как и животных участь:
как эти умирают, так и те,
и есть одно дыхание у всех,
и нет у человека преимуществ
перед скотами, — все ведь — суета!
И все идет в одно и то же место:
из праха все произошло и все
вернется в прах. Кто знает: вверх ли всходит
дух человеческих сынов, и дух
животных сходит в землю, в самый низ?
Итак, увидел я, что ничего
нет лучшего на свете человеку,
чем наслаждаться делом рук своих,
поскольку это доля человека.
И кто же приведет его смотреть
на то, что будет в мире без него?
Глава 4
И обратился я и увидал
все угнетения, какие есть
под солнцем; и вот слезы угнетенных,
а утешителя у них и нет,
и сила в угнетающей руке,
а утешителя у них и нет.
И ублажил я мертвых, тех, кто умер
уже давно, но более живых,
которые живут до сей поры;
но те всего блаженней, чем они,
кто не существовал еще, не видел
злых дел, что совершаются под солнцем.
Я также увидал, что всякий труд
и всякая удача производят
взаимную лишь зависть меж людьми.
И это — суета, томленье духа!
Глупец сидит, свои сложивши руки,
и плоть свою съедает что ни час.
И лучше горсть себе с покоем взять,
чем пригоршни с трудом, с томленьем духа.
И обратился я и увидал
еще такую суету под солнцем;
вот одинокий, и другого нет;
ни сына нет, ни брата у него;
но нету и конца его трудам,
и глаз его богатством не насыщен.
“Но для кого же я тружусь, и душу
мою лишаю блага?” Дело это
недоброе и суета! Но лучше
двоим, чем одному, поскольку есть
вознагражденье доброе у них
в труде их; ибо если упадет
один, другой поднимет своего
товарища. Но горе одному,
когда он упадет — другого нет,
который бы поднял его с земли.
И если двое возлежат, тепло им,
а одному согреться как? И если
одолевать кто станет одного,
то двое устоят против него:
и нитка, втрое скрученная, вряд ли
порвется скоро. Пусть уж лучше бедный,
но умный юноша, чем неразумный
и старый царь, что вовсе не умеет
советы принимать; поскольку тот
на царство выйдет из своей темницы,
хоть бедным в царстве этом родился.
Видал я всех живущих, что под солнцем
ступают вместе с юношею тем,
который место этого займет.
И не было числа всему народу,
который был пред ним, но те, что позже
придут, не будут радоваться им.
И это — суета, томленье духа!
Ты за ногою наблюдай своей,
когда идешь в дом Божий; будь готов
ты слушать, а не жертвы приносить;
им невдомек, что делают худое.
Глава 5
И языком своим не торопись,
и сердце у тебя да не спешит
произнести пред Господом слова,
ведь Он на небесах — ты на земле;
поэтому слова твои да будут
немногими. Но, как и сновиденья
случаются при множестве забот,
так узнаются глупых голоса
при множестве словес. Когда даешь
обеты Богу, исполняй немедля,
поскольку Он не расположен к глупым:
что обещал — исполни сей же час.
И лучше уж совсем не обещать,
чем много обещать и не исполнить.
Не дозволяй устам твоим вводить
в грех плоть твою; пред Ангелом Господним
не говори: “Ошибка это все!”
Зачем тебе так делать, чтоб Господь
прогневался на словеса твои
и тем разрушил дело рук твоих?
Во многих сновиденьях, как во многих
словах, немало суеты, однако
ты бойся Бога. Ежели увидишь,
как бедняка на поприще каком
теснят и нарушают суд и правду,
не удивляйся этому, поскольку
и над высоким наблюдает высший,
над ними же — еще и наивысший;
а преимущество державы в целом
есть царь, заботящийся о державе.
Кто любит серебро, тот никогда
насытиться не сможет серебром,
и кто богатство любит, в этом пользы
нет никакой. И это — суета!
Умножится имущество, тотчас
умножатся и те, кто потребляет
его; какое благо для того,
кто им владеет, разве что следить
за ним глазами? Сладок сон того,
кто трудится, хоть мало съест, хоть много;
но пресыщенье богача мешает
ему уснуть. Мучительный недуг
имеется, что видел я под солнцем:
богатство, сбереженное владельцем
его во вред ему. И погибает
богатство то от случаев несчастных:
родил он сына, а в руках его
нет ничего. Как выбрался нагим
он из утробы матери своей,
таким отходит он, каким пришел,
и от трудов своих он ничего
не может взять, что мог бы понести
в руке своей. И эта хворь тяжка:
каким пришел, таким он и отходит.
Какая ж польза в том ему, что он
пустил труды на ветер? Он все дни
ел пищу в раздражении большом,
в досаде, в огорчении, впотьмах.
Приятного и доброго еще
я обнаружил вот что: есть и пить,
и радоваться доброму во всех
трудах своих, кто трудится какими
под солнцем во всю жизнь свою, все дни,
какие дал Господь ему, поскольку
его такая доля. Если Бог
иному человеку дал богатство
с имуществом и волю дал ему
воспользоваться ими и от них
себе брать толику и наслаждаться
своим трудом, то это — Божий дар.
Недолго будут в памяти его
дни жизни, потому его Господь
и награждает радостями сердца.
Глава 6
Есть зло, какое видел я под солнцем:
оно бывает часто меж людьми.
Имущество, богатство и почет
дает Бог человеку, и ни в чем
нет недостатка для души его,
чего б ни пожелал он; но Господь
ему не дал воспользоваться этим,
а пользуются им чужие люди:
и это — суета, недуг тяжелый!
И если бы какой-то человек
родил бы сто детей и много прожил,
и у него дни жизни умножались,
но у него б душа не наслаждалась
добром, при этом не было б ему
и погребения, я бы сказал,
что выкидыш счастливее его,
поскольку понапрасну он пришел
и отошел во тьму, и даже имя
его покрыто мраком. Нерожденный
не видел солнца и не знал его:
ему покойней, нежели тому.
А тот, хотя и тысячи две лет
прожил бы и добром не наслаждался,
не в то же ль место все равно пойдет?
Весь человека труд — для рта его,
душа не насыщается его.
Какое ж превосходство мудреца
пред глупым, и какое — бедняка,
что может пред живущими ходить?
Глазами лучше видеть, чем бродить
душой своей в потемках, потому что
и это — суета, томленье духа!
Тому, что существует, даже имя
уже наречено, уже известно,
что это — человек, что он не может
с тем, кто его сильнее, препираться.
Есть множество таких вещей на свете,
какие умножают суету:
но что же хорошо для человека?
И разве знает кто, что хорошо
для человека в жизни, во все дни
недолгой жизни суетной его,
какие он проводит словно тень?
Кто скажет человеку, что случится
под солнцем, как уйдет он навсегда?
Глава 7
И если имя доброе имеешь,
то это лучше масти дорогой,
и лучше дня рождения день смерти.
В дом плача об умершем приходить
гораздо лучше, чем ходить в дом пира.
И в доме плача сердце мудрецов,
а сердце глупых — в доме торжества.
И лучше обличения от мудрых
послушать, чем послушать песни глупых.
Смех глупых — то же самое, что треск
терновой хворостины под котлом.
И это — суета! А притесняя
других, мудрец становится глупцом,
и сердце всякого подарки портят.
И лучше, нежели начало дела,
его конец. И терпеливый лучше
высокомерного. Не будь на гнев
поспешен духом, потому что гнев
гнездится в сердце глупых. Не тверди:
“Как это так, что прежние дни лучше
дней нынешних?” — поскольку вопрошаешь
об этом не от мудрости твоей.
С наследством вкупе мудрость хороша,
особенно для тех, кто видит солнце:
под сенью мудрости таится то же,
что и под сенью серебра таится,
но превосходство знанья в том, что мудрость
дарует жизнь владеющему ею.
Смотри на то, как действует Господь:
кто выпрямить сумеет то, что Он
кривым устроил? В дни благополучья
спокойно благом пользуйся своим,
во дни несчастья — размышляй спокойно:
то и другое Бог содеял, чтобы
ни слова человек против Него
сказать не мог. Всего я насмотрелся
за суетные дни мои, я видел,
как праведники в праведности гибнут
своей, а нечестивые живут
предолго в нечестивости своей.
Не будет излишне строг, не выставляй
себя излишне мудрым: для чего
тебе губить себя? Не предавайся
грехам, не будь безумным: для чего
не в свой час умирать тебе? Прекрасно,
когда держаться будешь одного
и не отнимешь руки от другого:
кто Господа боится, избежит
всего того. И мудрого сильнее
способна сделать мудрость, чем десяток
властителей, что в городе живут.
И праведного человека нет
на всей земле, что делал бы добро
и не грешил; поэтому не надо
вниманье обращать на все слова,
какие говорят, чтоб не услышать
тебе рабов твоих, когда они
тебя злословят, потому что сердце
твое немало случаев таит,
когда и ты других злословил сам.
Все это мудростью я испытал;
сказал себе я: “Буду мудрым я”.
Однако мудрость от меня далеко.
Далеко то, что было, и глубоко, —
глубоко: кто постигнет глубь его?
И обратился сердцем я моим
к тому, чтобы исследовать, узнать,
сыскать и разум для себя, и мудрость,
познать нечестье глупости, безумья,
невежества, — и я тогда нашел,
что горче смерти женщина, поскольку
она — тенета, сердце у нее —
силки и руки у нее — оковы;
Пред Богом от нее спасется добрый,
тогда как грешник будет ей уловлен.
Сказал Екклесиаст: “Нашел я это,
одно испытывая за другим”.
Чего еще душа моя искала,
и не нашла? — Мужчину одного
из тысячи нашел и ни одной
я женщины средь женщин не нашел.
Лишь это я нашел, что сотворил
Бог человека правым, а потом
пустились люди в помыслы пустые.
Глава 8
И кто — как мудрый, — понимает кто
значение вещей? У человека,
когда он мудрый, просветляет мудрость
лице его, меняется суровость
его лица. “Слова царя храни, —
я говорю, — и это клятвы ради
пред Богом”. От лица его уйти
не торопись, и не упорствуй в деле
худом, поскольку, если он захочет,
все может сделать. Где слова царя,
там власть; и кто сказать ему посмеет:
“Что делаешь?” Кто заповедь блюдет,
не испытает никакого зла.
И знает сердце мудрого устав
и время, ибо есть у каждой вещи
свои устав и время. Зло большое
для человека, что не знает он,
что будет; и кто скажет человеку,
как это будет? Человек не властен
над духом, чтобы удержать его;
и вовсе власти нет у человека
над часом смерти, нету избавленья
в борении таком, и нечестивых
нечестье не спасет. Я это все
видал и сердце обращал мое
на всякие дела, какие только
под солнцем делаются. Но бывает
такое время, что над человеком
другой владычествует человек
во вред ему. И видел я тогда,
что часто хоронили нечестивых,
и отходили от святого места,
и приходили вновь, и забывали
их в граде, где они так поступали.
И это — суета! И над худыми
делами суд нескоро совершится;
и сердце человеческих сынов
поэтому зло делать не страшится.
Хотя иные грешники сто раз
зло совершают и коснеют в нем,
но знаю я, что благо будет тем,
кто Господа боится, кто пред Ним,
перед лицем Его благоговеет;
а нечестивому добра не будет;
и, словно тень, продержится недолго
тот, кто пред Богом не благоговеет.
Есть и такая суета на свете,
что постигает праведников то,
чего заслуживали бы нечестивцы,
и получают нечестивцы то,
что праведникам следовало бы.
И я сказал: “И это — суета!”
И похвалил веселье я, поскольку
нет лучше ничего для человека,
как только есть и пить, и веселиться:
сопровождает это человека
в трудах его во все его дни жизни,
которые дал Бог ему под солнцем.
Когда я сердце обратил мое,
чтобы постигнуть мудрость, обозреть
дела, какие на земле вершатся,
среди которых человек ни днем,
ни ночью сна не знает, — и тогда
увидел я все Божии дела,
нашел, что человек постичь не может
того, что совершается под солнцем.
И сколько б ни трудился человек
в исследованье, этого он все же
постичь не может. Если бы какой
мудрец сказал, что это знает он,
то этого не может он постичь.
Глава 9
Я сердце обратил мое на это,
чтобы постигнуть, что в руке Господней
их праведные, мудрые деянья;
что ни любви, ни ненависти в том,
что перед ним, не знает человек.
Всему и всем — одна и та же участь,
одна — и праведнику, и нечестивцу;
и доброму, и злому; и тому,
кто чист и кто нечист; тому, кто жертвы
приносит, и тому, кто не приносит;
и добродетельным, и грешным людям;
клянущимся и тем, кто клятв боится.
Вот это все и худо, что под солнцем
вершится и что участь всем одна,
и сердце человеческих сынов
исполнено безумия и зла
в их сердце, в жизни их, — потом они
к умершим переходят. Кто среди
живых находится, тому еще
надежда есть, и лучше псу живому,
чем льву, но мертвому. Живые знают,
что все они умрут, а мертвецы
не знают ничего, и нет уже
им воздаянья, потому что память
о них забвенью предана; любовь
и ненависть, и ревность их уже
исчезли навсегда, и нету им
вовеки части более ни в чем,
что делается на земле под солнцем.
Итак, иди, с весельем ешь твой хлеб
и пей в сердечной радости вино
твое, когда Господь благоволит
к твоим делам. Да будут всякий день
светлы твои одежды, и пускай
на голове твоей не оскудеет
елей. И наслаждайся этой жизнью
с женой твоей, которую ты любишь,
во все дни жизни суетной твоей,
которую дал Бог тебе под солнцем
на суетные дни твои, ведь это
твоя часть в жизни и в трудах твоих,
которыми ты трудишься под солнцем.
Все, что твоя рука умеет делать,
по силам делай, ибо в той могиле,
куда пойдешь ты, ни работы нет,
ни мудрости, ни знанья, ни раздумий.
И обратился я и увидал
под солнцем, что не быстрым достается
успешный бег, не доблестным — победа,
не мудрым — хлеб, не умному — богатство,
и не искусным вовсе — благосклонность;
но время есть и случай есть для них.
Ведь времени не знает своего
под солнцем человек. И, словно рыбы,
что попадают в пагубную сеть,
и словно птицы, что в силки попали,
так ловят человеческих сынов
в тяжелое и бедственное время,
когда оно на них находит вдруг.
И вот какую мудрость видел я
под солнцем, что мне важной показалась:
вот, город небольшой, людей в нем мало;
и подошел к нему великий царь
и обложил его и произвел
против него осадные работы,
но мудрый в нем находится бедняк
и мудростью своей спасает город,
однако ж никогда не вспоминает
никто об этом бедном человеке.
И так сказал я: “Мудрость лучше силы,
однако же и мудрость бедняка
пренебрегается, и слов его
никто не слышит”. Мудрецов слова,
что сказаны спокойно, слышат лучше,
чем властелина между глупых крик.
И мудрость лучше воинских орудий;
однако если кто-то согрешит,
то сгубит много доброго под солнцем.
Глава 10
И миро портится от мертвых мух,
и мироварника благоуханье
они зловонным делают: и то же
частица глупости в хороших людях
с их мудростью и честью учиняет.
И сердце мудрых — правой стороне,
а сердце глупых — левой. По какой
дороге глупый бы ни проходил
ему всечасно смысла не хватает,
и всякому он скажет, что он глуп.
А если гнев начальства на тебя
внезапно вспыхнет, места своего
не оставляй, поскольку может кротость
и большие проступки покрывать.
Есть зло, какое видел я под солнцем,
и это — как бы некая погрешность,
какая от властителя идет:
невежественный ставится высоко,
а кто богаче, низко восседает.
Рабов я видел, скачущих на конях,
и, как рабы, князей, пешком ходящих.
И если кто кому копает яму,
тот упадет в нее, и кто разрушит
ограду, то его ужалит змей.
И кто передвигает камни, может
сам надсадить себя, и тот, кто колет
себе дрова, от этих дров и может
подвергнуться опасности. И если
притупится топор, и у него
наточено не будет лезвее,
то нужно будет силы напрягать;
исправить это может только мудрость.
А если змей ужалит невзначай
без заговариванья, то его
не лучше злоязычный. Если слово
из мудрых уст, то это благодать,
а слово глупого — его же губит:
начало слов его из уст его —
большая глупость, а конец речей
его из уст его — безумье. Глупый
немало скажет, но ведь человек
не ведает, что будет, и кто скажет
ему, что будет дальше без него?
Труд глупого томит его, поскольку
даже дороги в город он не знает.
Печаль тебе, земля, когда твой царь
всего лишь отрок юный, и когда
князья твои едят с утра пораньше!
И благо для тебя, земля, когда
из рода благородного твой царь,
когда твои князья едят в свой час,
для подкрепленья, не для пресыщенья!
От лености обвиснет потолок,
а коль опустишь руки, дом промокнет.
Для удовольствия пиры дают,
вино жизнь услаждает, а за все
ответит серебро. Царя не стоит
злословить даже в мыслях, даже в спальне
богатых не злословь, поскольку птица
небесная перенести способна
слова твои, крылатая пичуга
способна речь твою пересказать.
Глава 11
По водам хлеб твой отпускай, поскольку
опять его найдешь, когда пройдет
немало дней. И часть свою семи
или восьми отдай, ибо не знаешь,
какая будет на земле напасть.
Как облака наполнятся, они
прольют на землю дождь; и если древо
на юг или на север упадет,
оно там и станется лежать,
где упадет. Кто наблюдает ветер,
тому не сеять; кто на облака
глядит, тому не жать. Как ты не знаешь
путь ветра и как создаются кости
во чреве у беременной, ты так же
не можешь дело Бога знать, Который
все создает. Твое сей утром семя,
а вечером пускай не отдыхает
рука твоя, поскольку ты не знаешь
удачней будет то или другое
иль будет одинаково удачно
то и другое. Как же сладок свет
и как приятно глазу видеть солнце.
И если проживет немало лет,
пусть веселится человек все годы
и пусть о темных днях не вспоминает,
которых много будет: все, что будет, —
все суета. В дни юности твоей
будь весел, юноша. И сердце пусть
твое в теченье юности твоей
вкушает радость юности твоей.
Ходи путями сердца твоего
и по видению очей твоих;
знай только, что за все это Господь
на суд тебя однажды приведет.
Гони печаль от сердца твоего,
и уклоняй все зло, какое есть,
от тела твоего, поскольку детство
и юность — это тоже суета.
Глава 12
И помни о Создателе твоем
в дни юности твоей, до той поры
пока дня тяжкие не наступили
и годы не пришли, о коих ты
так скажешь: “Нет мне радости от них”, —
доколе не померкли солнце, свет,
луна и звезды, и вослед дождю
не вышли тучи новые на небо.
Тот день, когда от страха задрожат
дом стерегущие, когда согнутся
могучие мужи; и перестанет
молоть, кто мелет, потому что их
осталось мало, и нахмурят лица
смотрящие в оконца; и запрут
все двери, что на улицу ведут;
когда замолкнут звуки жерновов,
и человек по крику петуха
вставать начнет, и смолкнут дщери пенья;
окажутся страшны высоты им,
и на дороге ужасы возникнут;
и зацветет миндаль; отяжелеют
кузнечики; и каперс распадется.
Отходит человек в свой вечный дом,
и плакальщицы с улицы его
готовы окружить его, — доколе
не порвалась серебряная цепь,
не порвалась повязка золотая
и не разбился у ручья кувшин,
и не сорвалось колесо колодца.
И возвратится прах в сырую землю,
чем он и был; а дух вернется к Богу,
Который дал его». «Все суета, —
сказал Екклесиаст, — все суета,
все суета сует». Кроме того,
что мудрым был Екклесиаст, еще
народ учил он знанию. Он все
испытывал, исследовал и много
составил притч. Екклесиаст старался
приискивать изящные реченья,
и правильно им истины слова
написаны. И речи мудрецов
подобны иглам и гвоздям забитым;
кто составляет их, тот происходит
от пастыря единого. А то,
что будет сверх того, мой сын, страшись;
книг много составлять — конца не будет;
и много книг читать — плоть утомлять.
И выслушаем сущность: «Бойся Бога
и заповеди соблюдай Его,
поскольку в этом все для человека;
поскольку дело всякое на суд
Бог приведет, все тайное проявит,
хорошим будь оно или худым».
29 марта — 10 апреля 2014
г. Орск
Кирилл и Мефодий
Наложил епитимью игумен:
десять раз переписать Писанье.
Старый хрыч воистину безумен —
подвергать такому наказанью.
Не добрался я и до пророков,
завозился на Второзаконье.
Будет мне и таска, и попреки, —
это все отца Кирилла козни.
Это все отца Кирилла дрязги:
слова сам не скажет без баклажки,
а меня за то подвел под розги,
что хлебнул я тихомолком бражки.
Бражка хороша! Нацедишь плошку —
благорастворение воздухов!
И, цедя из плошки понемножку,
грезишь всласть... до первой оплеухи.
Ты опять, Кирилл, старик спесивый,
уши мне надрал, инда опухли!
А не у твоей ли Ефросиньи
под рубашкой титечки набухли?
Не спущу я ей, попомни, отче,
завалю ее на сеновале.
Лучше б ты, Кирилл, следил за дочкой,
чтобы однова не потрепали.
Хорошо, что есть отец Мефодий,
не скажу о нем худого слова:
он и в службе, он и в огороде,
право же, походит на святого.
Весь в делах, в заботах благочинных,
в келье шагу не ступить от книжек;
спросит наколоть ему лучины
и до зорьки пишет, пишет, пишет.
И со мной Мефодий тоже ладит,
даже за провинность не ударит,
призовет, по голове погладит,
леденцом иль яблочком одарит.
Видит — плачу, оботрет полою
мне глаза — и все не так обидно.
Только покачает головою,
перекрестит, даже станет стыдно.
А порой к нему Кирилл приходит
и вопит, как будто слабоумен.
И чего с ним говорит Мефодий?
И чего их слушает игумен?
Говорит Кирилл, руками машет,
горячится, брызгает слюною,
а Мефодий кротко слово скажет
и глядит с улыбкой пред собою.
В чем их спор — не ведают и братья,
только знай кивают головами.
Мне же и вовек не разобраться,
что стоит за теми словесами.
Но уйдет Кирилл, и вот что странно:
сколько вздора он ни набуравит,
а Мефодий думает изрядно
и всю ночь написанное правит.
Эх, епитимья мне не по силам:
за всю жизнь исполню ли — не знаю.
И чего-то жаль мне Ефросинью.
Это что еще за наказанье?
1-7 апреля 2014; 8 апреля 2015
г. Орск
Книга Иова
Моей маме
Глава 1
Пролог
Жил человек в земле Эдомской Уц,
и было имя человеку — Иов;
был непорочен он и справедлив,
богобоязнен и далек от зла.
И было у него семь сыновей,
три дочери, богатое именье:
голов семь тысяч мелкого скота,
три тысячи выносливых верблюдов,
волов пять сотен пар, пятьсот ослиц
и много слуг. Из всех сынов Востока
был человек тот самый знаменитый.
Сходились сыновья его, и каждый
из сыновей в своем дому в свой день
устраивал пиры и посылал
за сестрами своими, приглашая
их с ними вместе есть и пить вино.
Когда же завершался этот круг
дней пиршественных, Иов посылал
за ними, освящал и ранним утром
проснувшись, всесожженья возносил
по их числу и одного тельца
за грех о душах их. И говорил
так Иов: «Сыновья мои, быть может,
и согрешили невзначай, и в сердце
своем, быть может, Бога похулили».
И так он делал все такие дни.
И был однажды день, когда явились
пред Господа предстать Его сыны;
и между ними сатана пришел.
И сатане сказал Господь: «Откуда
пришел ты?» И ответил сатана
так Господу: «Ходил я по земле
и обошел ее». Ему ж Господь
сказал: «А ты вниманье обратил
на Иова, на Моего раба?
Как он, такого нету на земле:
и непорочен он, и справедлив,
богобоязнен и далек от зла».
И сатана так Господу ответил:
«Богобоязнен Иов разве даром?
Не Ты ли кругом оградил его
и дом его, и все, что у него?
Ты дело рук его благословил,
поэтому стада его плодятся
по всей земле. Но руку Ты простри
да и коснись всего, что у него, —
тогда благословит ли он Тебя?»
И так Господь ответил сатане:
«Вот все, что у него, в руке твоей;
и только на него не простирай
твоей руки». И от лица Господня
на этом сатана и отошел.
И день настал, когда опять сошлись
и сыновья, и дочери его
все вместе, чтобы есть и пить вино
у брата первородного в дому.
И к Иову в тот день приходит вестник
и говорит: «Твои волы пахали,
твои ослицы подле них паслись,
как вдруг на них Савеяне напали
и взяли их, а отроков твоих
всех поразили острием меча.
Один я только спасся, чтоб тебе
об этом возвестить». И говорил
еще он, как является другой
и сказывает так: «Огонь Господень
упал с небес и, опалив, пожрал
овец твоих и отроков твоих.
Один я только спасся, чтоб тебе
об этом возвестить». И говорил
еще он, как является другой
и сказывает: «Собрались Халдеи
тремя отрядами и на твоих
верблюдов бросились без промедленья
и взяли их, а отроков твоих
всех поразили острием меча.
Один я только спасся, чтоб тебе
об этом возвестить». И говорил
еще он, как является другой
и сказывает: «Сыновья твои
и дочери сегодня ели, пили
у брата первородного в дому.
И ветер от пустыни налетел
и с четырех углов дом охватил,
и крепкий дом на отроков твоих
обрушился, и умерли они.
Один я только спасся, чтоб тебе
об этом возвестить». Тут Иов встал
и верхнюю одежду разодрал,
и голову остриг, и поклонился,
сказав: «Из чрева матери моей
нагим я вышел — и вернусь нагим.
Господь мне это дал — Господь и взял.
Как захотел Господь — так и случилось.
Господне имя будь благословенно!»
Не согрешил тут Иов, не сказал
ни слова неразумного о Боге.
Глава 2
Окончание пролога
И был однажды день, когда явились
пред Господа предстать Его сыны;
и между ними сатана пришел,
чтоб и ему пред Господа предстать.
И сатане сказал Господь: «Откуда
пришел ты?» И ответил сатана
так Господу: «Ходил я по земле
и обошел ее». Ему ж Господь
сказал: «А ты вниманье обратил
на Иова, на Моего раба?
Как он, такого нету на земле:
и непорочен он, и справедлив,
богобоязнен и далек от зла.
И тверд он в непорочности своей
доселе, а Меня ты возбуждал
против него, чтоб погубить безвинно».
И сатана так Господу ответил:
«За кожу — кожу, а за жизнь свою
все человек отдаст, что у него
имеется. Но руку Ты простри
да и коснись его кости и плоти, —
тогда благословит ли он Тебя?»
И так Господь ответил сатане:
«Вот он в руке твоей, и только душу
его не тронь». И от лица Господня
на этом сатана и отошел
и лютою проказой поразил
он Иова — с подошвы ног по темя.
И взял он черепицу, чтоб скоблить
себя, и сел он в пепел вне селенья.
И так ему жена его сказала:
«Как прежде, в непорочности твоей
Ты тверд! Скорее Бога похули —
да и умри». И он ей так сказал:
«Ты, как безумная, мне говоришь.
Неужто только доброе от Бога
мы будем принимать, а злого мы
не будем принимать?» Ни словом Иов
не согрешил устами тут своими.
И о несчастьях, Иова постигших,
его три друга верных услыхали
и каждый вышел в путь из мест своих.
Их звали: Елифаз Феманитянин,
Вилдад Савхеянин и третий друг
Софар Наамитянин. И сошлись,
затем чтобы втроем к нему идти:
с ним сетовать и утешать его.
И подняли они глаза свои
и не узнали Иова; и голос
возвысили они и зарыдали,
и разодрали каждый на себе
всю верхнюю одежду; и бросали
пыль к небу над своими головами.
И вместе с ним сидели на земле
семь дней и семь ночей. Никто ни слова
не говорил ему, ибо видали,
как велико страдание его.
Глава 3
Первая речь Иова
После того открыл уста свои
и проклял день свой Иов. И сказал:
«Погибни день, в который я родился,
и эта ночь, в которую сказали:
“Зачался человек!” Да будет день
тот тьмою; да не взыщет Бог его,
и да не воссияет свет над ним!
Да омрачит тень смертная его
и тьма ночная, да обложит туча,
да устрашатся дня того, как зноя!
Та ночь, — да обладает ею мрак,
да не сочтись она вовек в днях года,
да не войти ей в месяцев число!
О! Ночь та — да она безлюдна будет,
да не войдет веселие в нее!
Да проклянет ее, кто в силах день
проклясть и разбудить левиафана!
Да смеркнется звезда ее рассвета;
пусть света ждет она, и не придет он;
да не видать ей ввек ресниц денницы
за то, что чрева матери моей
дверей не затворила, не сокрыла
от глаз моих все горести мои!
Зачем я, из утробы выходя,
не умер, почему я не скончался,
когда из чрева вышел? Для чего
меня колени приняли? Зачем
сосать сосцы мне было? Я б теперь
лежал и почивал, и спал бы тихо,
и мне покойно было бы с царями,
с советниками всяческой земли,
что для себя застроили пустыни;
с князьями, у кого имелось злато,
кто мог наполнить дом свой серебром.
Или пускай, как выкидыш сокрытый,
я не существовал бы, как младенцы,
не видевшие света. Там навек
все беззаконные перестают
страх наводить; там отдыхают те,
чьи силы истощились; и покой
там узники вкушают и не слышат
как грозно их надсмотрщики кричат.
Уравнены там малый и великий,
и раб свободен там от господина.
На что же дан страдальцам свет, а жизнь —
душою огорченным, кто ждет смерти —
и нет ее; кто вырыл бы ее
охотнее, чем клад, кто до восторга
обрадовался бы и восхитился,
что гроб нашел? На что подарен свет
тому, чей путь закрыт, кого во мрак
Бог погрузил? Стенания мои
предупреждают хлеб мой, вздохи льются,
воде подобно, ведь меня постигло
ужасней то, чего я ужасался;
чего боялся я — пришло ко мне.
Нет мира, нет покоя, нет отрады,
меня постигло горе и несчастье».
Глава 4
Первый ответ Елифаза
И молвил Елифаз Феманитянин:
и так сказал: «Когда к тебе мы слово
попробуем сказать, не тяжко ль будет
тебе? А впрочем, слову возбранить
кто может? Вот, ты многих наставлял
и руки опустившиеся ты
поддерживал, и падающих ты
словами восставлял, и укреплял
колени гнущиеся. А теперь,
как до тебя дошло — ты изнемог,
тебя коснулось — духом ты упал.
И не должна ль твоей надеждой быть
твоя богобоязненность святая,
а непорочность твоего пути —
твоим же упованием служить?
Ты вспомни: погибал ли кто невинный
и где был праведный искоренен?
Как я видал, кто вспахивал нечестье
и сеял зло, его и пожинал.
От дуновенья Божья исчезают
и гибнут духом ярости Его.
Рев льва и голос рыкающий молкнет
и зубы юных львов крошатся в прах,
и лев могучий без добычи гибнет,
и напрочь исчезают дети львиц.
И вот, тайком, ко мне явилось слово,
и слух мой принял нечто от него.
Средь размышлений о ночных виденьях,
когда на всех людей находит сон,
меня внезапно ужас охватил
и трепет кости все мои потряс.
И надо мною некий дух прошел,
и дыбом стали волосы на мне.
Он стал, — но я его не распознал,
лишь облик моему явился взору;
повеял тихо, — я услышал голос:
“Что — человек ли праведнее Бога?
и муж ли чище своего Творца?
И слугам Он своим не доверяет,
изъяны видит в Ангелах Своих:
тем паче — в тех, кто в храминах из бренья
находится, чье основанье — прах
и истребляется скорее моли.
И распадаются они под вечер,
и не увидишь, как совсем исчезнут.
Не с ними ль их достоинства уходят?
Умрут, а мудрости не обретут”.
Глава 5
Окончание первого ответа Елифаза
Взывай, коли ответить есть кому.
К кому же из святых ты обратишься?
Видал я, как глупец укоренялся,
и тотчас проклял дом его. А дети
его от счастья очень далеки,
и если будут бить их у ворот,
заступника не будет. Что пожал он —
голодный съест, присвоив из-за терна
весь урожай. И жаждущий поглотит
имущество его. Так, не из праха
выходит горе, и не из земли
беда растет; но всякий человек
рождается страдать, как искры, чтобы
стремиться вверх высоко. Только к Богу
я обратился бы, мое бы дело
я предал только Богу, ибо Он
вершит неисследимые дела,
великие и чудные без счета,
дожди дает Он на лице земли
и воды шлет Он на лице полей;
униженных на высоту Он ставит
и сетующих взносит во спасенье.
Он разрушает замыслы коварных —
и руки их не довершают дела.
Он ловит мудрецов их же лукавством,
советы хитрых делает пустыми:
с утра они встречают тьму ночную,
а в полдень ходят ощупью, как ночью.
Он бедного спасает от меча,
от уст их и от рук людей всесильных.
И, значит, есть несчастному надежда,
и затворит уста свои неправда.
Блажен тот человек, кому Господь
дарует разум — так не отвергай
ты Вседержителева наказанья,
ибо хоть Сам Он причиняет раны,
но Сам же и обвязывает их;
Он поражает, и Его же руки
врачуют. И в шести несчастьях Он
тебя спасет, а на седьмом тебя
и не коснется зло. Тебя спасет
Господь во время голода от смерти,
и от руки меча — в годину войн.
От плети языка себя укроешь,
опустошения не убоишься,
когда оно придет, ведь ты в союзе
с камнями полевыми, и со всеми
зверями полевыми примирен.
Шатер твой в безопасности ты видишь,
и будешь ты за домом за своим
смотреть и не грешить. И ты увидишь,
что семя многочисленно твое,
и отрасли твои — как на земле
трава. И в зрелости войдешь во гроб,
как под серпом пшеничные снопы
ложатся в срок свой. Вот, что мы дознали,
и так оно и есть. Послушай это
внимательно и для себя заметь».
Глава 6
Вторая речь Иова
И отвечал тут Иов и сказал:
«О, если б мои вопли верно были
Им взвешены и с ними на весы
положено страдание мое!
Оно песок морей перетянуло б!
С того слова неистовы мои.
Ведь стрелы Вседержителя во мне,
и яд их пьет мой дух; и ополчились
все Божьи ужасы против меня.
Ревут ли дикие ослы в траве?
Мычат ли перед месивом быки?
Едят ли все безвкусное без соли?
В белке яйца имеется ли вкус?
И до чего коснуться не хотела
душа моя, отныне составляет
еду богопротивную мою.
О, если бы желание мое
сбылось теперь и чаянья мои
исполнил Бог! О, если бы Господь
благоволил бы сокрушить меня,
простер бы руку и меня сразил!
И это было бы отрадой мне,
и я в моей болезни беспощадной
крепился бы, ведь не отвергся я
от изречений мудрости Святого.
И что за сила у меня, чтоб мне
надеяться? Какой конец, чтоб длить
мне жизнь мою? И твердость у меня
камней ли твердость? Медь ли плоть моя?
Во мне найдется ль помощь для меня,
и есть ли для меня извне опора?
К тому, кто так страдает, быть должно
от друга сожаленье, если он
пред Вседержителем имеет страх.
Но, как поток, мои неверны братья,
и как быстротекущие ручьи,
которые черны от льда, в которых
скрываются снега. Когда тепло
становится, идут они на убыль,
и исчезают с мест своих в жару;
своих путей теряют направленье;
теряются, когда зайдут в пустыню.
Фемайские на них дороги смотрят
и жаждут их Савейские пути;
и вот пристыженными остаются
в своей надежде; все туда приходят
и от стыда краснеют. Так и вы
теперь ничто: чуть страшное узрели —
так испугались. Говорил ли я:
“Отдайте мне иль с вашего достатка
подите заплатите для меня;
и от руки врага меня избавьте;
и выкупите вы меня от рук
мучителей моих?” Вы научите
меня — я замолчу; и укажите,
в чем погрешил я. Сильно слово правды!
Что утверждают ваши обличенья?
Вы речи обличенья сочинили?
На ветер вы пускаете слова.
Вы нападаете на сироту
и другу яму роете. Прошу вас,
взгляните на меня; я перед вашим
лицем неправду ль буду говорить?
Пересмотрите, есть ли здесь неправда?
Пересмотрите, — правда здесь моя.
Неправда ли на языке моем?
Ужели вправду горечи не может
отныне различить гортань моя?
Глава 7
Окончание второй речи Иова
И не определен ли человеку
срок на земле, и дни его не то же ль,
что дни наемника? Как жаждет тени
последний раб, и как наемник ждет
работы окончания своей,
так суетные месяцы в удел
я получил, и горестные ночи
отчислены мне. И когда ложусь,
я говорю: “Когда-то встану я?”
А вечер длится и вплоть до рассвета
ворочаюсь я досыта на ложе.
Одето тело у меня червями
и в пыльных струпах; кожа у меня
и лопается, и гноится. Дни
мои бегут скорее челнока
и завершаются без упованья.
Припомни: дуновенье — жизнь моя,
и око у меня не возвратится,
чтобы увидеть доброе. И если
Твои восставишь очи на меня —
и нет меня. Редеют облака
и исчезают; так на свет не выйдет
нисшедший в преисподнюю, домой
не возвратится, и не будет место
его и знать его. Не буду уст
удерживать моих; заговорю
в стесненье духа моего; и буду
роптать я в горести души моей.
Ужель я море или я морское
чудовище, что надо мною Ты
поставил стражу? И едва помыслю,
что принесет постель мне утешенье,
что горести мои изымет ложе, —
как устрашаешь снами Ты меня,
как Ты меня виденьями пугаешь.
И лучше прекращения дыханья
душа моя желает, лучше смерть,
чем сбережение костей моих.
Мне жизнь противна. Жить не вечно мне.
Так отступи же от меня навек,
ведь дни мои есть суета сует.
Что значит человек, что Ты так ценишь
его и обращаешь на него
внимание Твое, и каждый день
его Ты посещаешь, и его
испытываешь каждое мгновенье?
Доколе же меня Ты не оставишь,
доколе от меня не отойдешь,
доколе Ты не дашь мне проглотить
слюну мою? Когда я согрешил,
что сделаю Тебе, страж человеков?
И для чего поставил Ты меня
противником Себе, так что я в тягость
Тебе же Самому и стал? Зачем бы
греха мне не простить, зачем не снять
все беззаконие мое с меня?
И если лягу в прахе я, то завтра
меня поищешь — а меня и нет».
Глава 8
Первый ответ Вилдада
И отвечал Вилдад Савхеянин
и так сказал: «Доколе будешь ты
так говорить? Слова из уст твоих —
как бурный ветер! Неужели Бог
так извращает суд и Вседержитель
так искажает правду? Коль пред Ним
твои сыны и впали в грех, то Он
их предал в руку беззаконья их.
Коль взыщешь Бога ты и вознесешь
молитву Вседержителю, и если
ты чист и прав, то ныне ж над тобой
восстанет Он и умиротворит
твое жилище правды. И когда
вначале было мало у тебя,
то много воспоследует потом.
Ты у родов у прежних вопроси
и вникни в наблюденья их отцов.
А мы — вчерашние, мы ничего
не знаем, потому что на земле
дни наши — тень. Они тебя научат
и скажут, и от сердца своего
произнесут слова: “Взойдет тростник ли
без влаги и растет ли без воды
камыш? Еще он в свежести своей,
еще не срезан он, а прежде всякой
травы засохнет. Таковы пути
всех, Бога забывающих; погибнет
надежда лицемера; упованье
его подсечено; его же твердость —
дом паука. И обопрется он
о дом свой и не сможет устоять;
ухватится за дом, а удержаться
не сможет. Зеленеет он пред солнцем,
ветвями простирается за сад,
вплетается корнями в камни он,
врезаются корнями меж камнями.
Но если с места вдруг сорвут его,
откажется то место от него:
‘Тебя я не видало!’ Вот и радость
пути его! А из земли растут
уже другие”. Бог не отвергает,
как видишь, непорочного, не держит
руки злодеев. Он еще наполнит
улыбкою твои уста, а губы —
веселым восклицаньем. Кто тебя
возненавидел, облекутся в стыд.
Навек шатер исчезнет нечестивых».
Глава 9
Третья речь Иова
И отвечал тут Иов и сказал:
«Да, это правда! Знаю, так и есть.
Но как же оправдаться человеку
пред Богом? Если в прение захочет
вступить с Ним, не ответит он Ему
ни на одно из тысячи. Премудр
Он сердцем, силою могущ. И кто
против Него восстал и оставался
в покое? Горы Он передвигает,
и их не узнают: Он изменяет
их в гневе; он сдвигает землю с места,
так что дрожат столбы ее; прикажет
Он солнцу, — не взойдет, и налагает
печать на звезды. Он же небеса
распространяет, по высотам моря
ступает; сотворил созвездья Ас,
Кесиль, Химу и Юга тайники;
вершит неисследимые дела,
великие и чудные без счета.
И если Он пройдет передо мною,
Его я не увижу; пронесется —
Его я не замечу. Он возьмет —
и кто же возбранит Ему? Кто скажет:
“Что делаешь Ты?” Гнева Своего
Господь не отвратит; пред Ним падут
поборники гордыни. И могу ли
я отвечать Ему, искать слова
пред Ним? Будь даже прав я — не отвечу;
молить я буду моего Судью.
А если б я воззвал, и Он ответил, —
я не поверил бы, что голос мой
услышал Тот, Кто в буре вихревой
разит меня, Кто умножает раны
мои безвинно, не дает мне духа
перевести, при этом пресыщает
меня скорбями. Если силу взять,
то Он могуч, а если суд вести,
то кто меня сведет с Ним? Если я
оправдываться буду, то мои
уста меня же обвинят; а если
невинен я — меня признает Он
виновным. Я невинен; не хочу
я знать души моей и презираю
я жизнь мою. И все едино мне;
поэтому сказал я, что Он губит
равно и непорочных, и виновных.
Бичом разит виновных Он внезапно,
отчаянью невинных Он смеется.
Земля попала в руки нечестивых;
лицо ее судей Он закрывает.
А ежели не Он, то кто тогда?
А дни мои бегут быстрей гонца,
добра не видя, и несутся вдаль,
как легкие ладьи; как на добычу —
орел. А если мне сказать: забуду
я жалобы мои, и вид мой мрачный
оставлю я и духом ободрюсь, —
то трепещу я всех моих страданий,
ведь знаю я, что не объявишь Ты
меня невинным. Если я виновен,
то для чего напрасно я томлюсь?
Хоть снежною водой бы я омылся,
и дочиста мои б очистил руки,
то и тогда меня Ты в грязь погрузишь,
и мной побрезгуют мои одежды.
Ведь Он не человек, как я, чтоб мог
Ему ответить я и вместе с Ним
идти на суд! И между нами нет
посредника, что положил бы руку
свою за нас обоих. И свой жезл
да отстранит Он от меня, и ужас
Его меня да не страшит, — тогда
я буду говорить, не убоясь
Его, ведь не таков я сам в себе.
Глава 10
Окончание третьей речи Иова
Жизнь опротивела душе моей;
печали я предамся; говорить
я буду в горести души моей.
Скажу я Богу: “Не вини меня;
и для чего Ты борешься со мной?
И хорошо ль Тебе, что угнетаешь,
что презираешь дело рук Своих,
но свет даешь совету нечестивых?
Но плотские ли очи у Тебя,
и смотришь Ты, как смотрит человек?
И разве дни Твои, как человека,
или Твои лета, как годы мужа,
что ищешь Ты во мне порок; во мне
выискиваешь грех, хотя ты знаешь,
что я не беззаконник, что меня
никто от Рук Твоих не защитит.
Твоя рука трудилась надо мною,
всего образовав меня кругом, —
и Ты меня же губишь? Но припомни:
меня из глины Ты и сотворил,
и снова в прах меня Ты обратишь?
Не ты ли Сам меня, как молоко,
и вылил; как творог, меня сгустил;
одел меня и кожею, и плотью;
костями, жилами скрепил меня;
и жизнь, и милость даровал мне; дух мой
Твоим же попеченьем сохранил?
Но в сердце Ты Своем и то скрывал, —
и знаю, у Тебя все это было, —
что если согрешу я, Ты заметишь
и не оставишь грех без наказанья.
И если я виновен — горе мне!
А если я и прав, то не осмелюсь
поднять я головы моей. Пресыщен
я унижением: скорей взгляни
на бедствие мое: оно растет.
Ты гонишься за мною, словно лев,
и снова нападаешь на меня,
и чудным Ты являешься во мне.
И новых Ты свидетелей ведешь
против меня; усиливаешь гнев
Твой на меня; и беды друг за другом
стремятся ополчиться на меня.
Зачем Ты вывел Сам меня из чрева?
Пусть умер я б, когда еще ничей
меня не видел глаз; пусть, как небывший,
из чрева был бы я снесен во гроб!
И не малы ли дни мои? Оставь
меня и отступи, чтоб я немного
приободрился, прежде чем уйду, —
и уж не возвращусь, — в страну, где тьма,
и смерти сень; туда, где царство мрака,
как тени смертной мрак; где нет устройства;
и где темно, как подлинная тьма”».
Глава 11
Первый ответ Софара
И отвечал Софар Наамитянин
и так сказал: «Нельзя ли разве дать
ответ на много слов произнесенных,
и прав ли человек многоречивый?
И разве пустословие твое
мужей молчать заставит, чтобы ты
глумился бы и чтоб никто не мог
тебя и постыдить? Ты так сказал:
“Мое сужденье верно, посему
я чист в глазах Твоих”. Но если Бог
возглаголал бы и отверз уста
Свои к тебе и тайны бы открыл
премудрости, тогда б тебе пришлось
и вдвое больше понести! Итак,
узнай, что Бог иные беззаконья
твои забвенью предал. Разве можешь
исследованьем Бога ты найти?
Ты можешь Вседержителя постичь?
Превыше Он небес, — что можешь сделать?
Он глубже преисподней, — что узнаешь?
Его размеры и земли длиннее,
и моря шире. Если Он пойдет
и заключит кого-нибудь в оковы,
на суд представит, кто Его отклонит?
Людей Он лживых знает, беззаконье
их видит, — неужели без вниманья
его оставит? Мудрствует на свете
пустейший человек, хоть человек
рождается, как дикие ослята.
И если ты свое управишь сердце,
и если руки ты простришь к Нему,
и если твой порок в руке твоей,
и ты его отбросишь и не дашь
в твои шатры вселиться беззаконью,
то снова незапятнанным поднимешь
лице твое, бояться ты не будешь,
но будешь тверд. Тогда забудешь горе;
и будешь позже вспоминать о нем,
как о воде протекшей. Жизнь твоя
пойдет яснее полдня; просветлеешь,
как утро. Станешь ты всегда спокоен,
ведь есть надежда; ею огражден,
ты можешь безопасно спать. И будешь
лежать, но устрашающих не будет,
и у тебя заискивать все будут.
Зато глаза истают беззаконных,
и пропадет убежище у них,
и навсегда исчезнет их надежда».
Глава 12
Четвертая речь Иова
И отвечал так Иов и сказал:
«Поистине, вы люди, только вы,
и мудрость вместе с вами и умрет!
И у меня есть сердце, как у вас;
не ниже вас я — кто ж того не знает?
Посмешищем для друга своего
я стал, я сам, кто к Богу смел воззвать,
которому Господь давал ответы;
посмешищем, хотя я человек
незлобный, праведный и непорочный.
Так презирает в мыслях человек,
в покое восседающий, тот факел,
что людям спотыкающимся нужен.
Ведь у грабителей шатры спокойны,
как и у тех, кто Бога раздражает,
кто Бога вроде носит на руках.
И подлинно: спроси-ка у скота —
тебя научит он; спроси у птицы
небесной — возвестит она тебе;
или с землей возьми и побеседуй —
она тебя наставит, и расскажут
тебе морские рыбы обо всем.
Кто не узнает в этом, что рука
Господня это все и сотворила?
В Его руке живущих всех душа,
в Его руке дух плоти человека.
Не ухо ль наше разбирает речь
и не язык распознает ли пищу?
И в старцах — мудрость, в долголетних — разум.
А у Него — и сила, и премудрость;
совет и разум — тоже у Него.
Что Он разрушит, то не восстановишь,
кого скует Он — не освободится.
Он воды остановит — все засохнет;
он пустит их — земля преобразится.
Могущество и мудрость — у Него;
пред Ним и заблуждающийся виден,
пред Ним и тот, кто вводит в заблужденье.
Советников Он вводит в безрассудство,
и судей делает глупцами Он.
Он перевязь снимает у царей,
на чресла им повязывает пояс;
Он низвергает храбрых; и князей
лишает их достоинств; отнимает
язык Он у людей велеречивых
и старцев мудрости лишает Он;
стыдом Он покрывает знаменитых,
могущество могучих ослабляет;
глубокое из тьмы Он открывает,
тень смертную выводит Он на свет;
народы множит Он и истребляет,
рассеивает их и собирает;
у глав народа отнимает ум
и оставляет их блуждать в пустыне,
где нет пути, где ощупью они
бредут во тьме без всяческого света,
как пьяные, шатаются впотьмах.
Глава 13
Продолжение четвертой речи Иова
Все это око видело мое
и ухо слышало мое все это,
заметив это для себя. И сколько
вы знаете, все то же знаю я:
я вас не ниже. Говорить хотел бы
я Вседержителю и состязаться
желал бы с Богом. Сплетчики вы лжи;
и все вы — бесполезные врачи.
О, если бы помалкивали вы!
Вам это было б в мудрость вменено.
Прошу мои послушать рассужденья
и вникнуть в возраженье уст моих.
Ложь говорить вам ради Бога нужно ль
и говорить неправду для Него?
Вам быть лицеприятными к Нему
и так за Бога препираться нужно ль?
А хорошо ли будет, если Он
вас испытает? Сможете Его
вы так же обмануть, как человека?
Он строго вас накажет, хоть и вы
неявно лицемерите. Ужели
величие Его вас не страшит,
и страх Его на вас не нападает?
Напоминанья ваши схожи с пеплом;
защита ваша — глиняный оплот.
Молчите предо мною — говорить
я буду, что б со мною ни случилось.
Зачем терзать мне плоть мою зубами,
и в руку мне влагать мою же душу?
Меня Он убивает, но я буду
надеяться; желал бы только я
пути мои перед лицем Его
пройти. Уже мне это оправданье,
ведь лицемер перед лице Его
не встанет! И внимательно мои
послушайте слова и объясненье
мое — ушами вашими. Итак,
я дело здесь судебное завел
и знаю я, что буду прав. Кто в силах
меня оспорить? Ибо очень скоро
умолкну я и дух свой испущу.
Со мной не делай только двух вещей;
тогда от Твоего лица не буду
скрываться: удали же от меня
Твою Ты руку, да не потрясет
меня Твой ужас. И тогда зови —
я буду отвечать иль говорить
я буду — Ты мне будешь отвечать.
Как много у меня грехов, пороков?
Мне беззаконье покажи мое
и грех мой. Для чего лице Твое
скрываешь ты и для чего считаешь
меня врагом Тебе? Ты сокрушаешь
не сорванный листок ли, не сухую
соломинку преследуешь ли Ты?
Но горести ты пишешь на меня,
вменяешь мне грех юности моей,
и ноги мне в колоду ставишь Ты,
подстерегаешь все стези мои,
гоняешься по следу ног моих.
А он ведь распадается, как гниль,
как рубище, изъеденное молью.
Глава 14
Окончание четвертой речи Иова
Женою порожденный человек
печалями пресыщен, краток днями;
восходит, как цветок и опадает;
бежит, как тень, не зная остановки.
И на него Ты отверзаешь очи
Твои? Меня ведешь на суд с Тобой?
Кто чистым от нечистого родится?
Никто. И если определены
все дни его, и месяцев число
его рассчитано Тобой, и если
Ты положил ему предел, какого
не перейдет он, уклонись тогда
Ты от него: пускай он отдохнет,
доколе не окончит, как наемник,
дня своего. Для дерева надежда
имеется, что ежели оно
и будет срублено, то оживет
и снова выйдут отрасли его;
а если вдруг в земле и устареет
древесный корень, если пень его
замрет в пыли, то лишь почует воду,
оно мгновенно отпрыски дает
и ветви отпускает, как бы вновь
посаженное. А вот человек
умрет и распадется; отошел —
и где же он? Из озера вода
уходит, иссякает, высыхая
река: ложится так же человек
и не встает. И больше не проснется
он до скончанья неба, и от сна
он не воспрянет. Если б в преисподней
Ты скрыл меня и укрывал меня,
пока пройдет Твой гнев, и положил
мне срок и позже вспомнил обо мне!
Вновь будет жить умерший человек?
Все дни определенного мне срока
я б ожидал, когда придет мне смена.
Воззвал бы Ты — и я бы дал ответ,
и Ты явил бы делу рук Твоих
благоволение; ибо тогда
Ты исчислял бы все шаги мои
и не стерег бы моего греха;
и Ты б закрыл вину мою и в свитке
мое б Ты беззаконье запечатал.
Но разрушается гора, упав,
и сходит с места своего скала;
вода стирает камни; пыль земную
разлив воды смывает: так и Ты
надежду человека истребляешь.
Ты до конца теснишь его — и он
уходит; отсылаешь Ты его,
ему лице навеки изменяешь.
Не знает он, в чести ль его потомки,
унижены ль они, не замечает;
но плоть его на нем всегда болит,
душа его в нем всячески страдает».
Глава 15
Второй ответ Елифаза
И молвил Елифаз Феманитянин:
и так сказал: «Познанием пустым
ответит ли мудрец, наполнит чрево
свое палящим ветром; будет ли
оправдываться словом бесполезным,
речами, не имеющими силы?
Да, отложил ты страх и почитаешь
за малость речи к Богу. Так нечестье
настроило твои уста, и ты
избрал язык лукавых. Обвиняют
тебя уста твои, отнюдь не я;
язык твой говорит против тебя.
Родился ли ты первым человеком
и создан разве ранее холмов?
Или совет услышал Божий ты,
ужели ты привлек к себе премудрость?
Что знаешь ты, чего б не знали мы?
Что разумеешь ты, чего у нас
быть не могло бы? Между нами есть
и седовласый, и старик, что днями
превысил твоего отца. Ты разве
считаешь малым утешенье Божье?
Тебе, выходит, это неизвестно?
К чему тебя твое толкает сердце,
к чему так гордо смотришь? Против Бога
зачем стремишь ты дух свой и устами
твоими произносишь эти речи?
И что есть человек, чтоб чистым быть
и праведным быть женщиной рожденным?
Он и Святым своим не доверяет,
и небеса в очах Его нечисты;
тем более растленный человек
нечист, что беззаконие свое,
как воду, пьет. Я буду говорить
тебе, а ты послушай. Расскажу,
что видел я, что мудрые слыхали,
не скрыв услышанное от отцов
своих, кому была дана земля,
среди которых не ходил чужой.
Все дни себя терзает нечестивый,
закрыто для злодея лет число;
звук ужасов в ушах его; средь мира
губитель на него идет. Спастись
от тьмы он не надеется; он видит
перед собою меч. Повсюду он
скитается, насущный хлеб ища.
И знает он, что к гибели готов,
и у него у руках день полной тьмы.
Нужда и теснота страшат его,
одолевают, как царя, который
готов к сраженью, ибо против Бога
простер он руку и сопротивлялся
он Вседержителю, и устремлялся
против него с поднятой гордо выей
и под щитами крепкими своими;
затем что жиром он покрыл лицо
и туком обложил свои лядвеи.
И селится он в градах разоренных,
в домах, в которых люди не живут,
которым стать руинами придется.
Богатым не бывать ему; именье
его не уцелеет; не взрастет
его приобретенье по земле.
Не в свой день он скончается, и ветви
его вовек не будут зеленеть.
Как виноградная лоза, он сбросит
невызревшую ягоду свою
и, как маслина, цвет он сбросит свой.
Так опустеет нечестивца дом,
огонь пожрет шатры его мздоимства.
Он зло зачал и ложь он породил;
его утроба всем обман готовит».
Глава 16
Пятая речь Иова
И отвечал так Иов и сказал:
«Такого очень много слышал я,
пустые утешители мои.
Конец ли будет ветреным словам?
Тебя что побудило так ответить?
И я мог так же говорить, как вы,
когда б душа у вас была на месте
моей души; и я бы ополчался
на вас словами, головой моею
кивал бы я на вас и подкреплял
вас языком моим, движеньем губ
вас утешал бы. Говорю ли я, —
не утоляются мои печали;
перестаю ли говорить, — и что
отходит от меня? Но изнурил
меня Он ныне. Ты разрушил всю
мою семью. Морщинами меня
покрыл Ты во свидетельство того,
что Ты против меня; и восстает
мое же изнуренье на меня,
в лицо меня корит. И гнев Его
меня терзает и со мной враждует,
зубами он скрежещет на меня;
и враг мой на меня острит глаза.
Пасть на меня разинули; ругаясь,
бьют по щекам меня; все сговорились
против меня. И в руки нечестивым
меня Он бросил, предал беззаконным.
Я был спокоен — Он меня потряс;
меня за шею взяв, избил меня,
меня поставил целью для Себя.
Его стрельцами тут я окружен;
Он рассекает внутренность мою
и не щадит ее, на землю пролил
Он желчь мою и пробивает Он
проломы за проломами во мне;
как ратоборец, на меня бежит.
Сшил вретище на кожу я мою,
в прах положил я голову мою.
Лицо мое багровое от плача,
и у меня на веждах смерти тень,
хотя хищенья нет в руках моих,
хотя чиста Ему моя молитва.
Земля! да не закрой моей крови,
и пусть в ней места воплю моему
не будет. Ныне есть на небесах
Свидетель мой, Заступник в вышних мой!
Многоречивые друзья мои!
Слезится к Богу око у меня.
Когда б мог человек с Ним состязаться,
как могут люди — с ближними своими!
Ибо летам моим конец приходит,
и отхожу я в невозвратный путь.
Глава 17
Окончание пятой речи Иова
И ослабело у меня дыханье;
день гаснет мой; гробы передо мною.
Сам пред Собою за меня вступись,
Сам поручись! Иначе за меня
кто поручится? Ибо Ты закрыл
от разуменья сердце их, не дашь
поэтому Ты им торжествовать.
Кто обречет друзей своих в добычу,
глаза детей истают у того.
Меня Он ставит притчей для людей,
посмешищем для них. И помутилось
от горя око у меня; все члены
мои, как тень. О сем дадутся диву
все праведные, и вознегодует
невинный человек на лицемера.
Но праведники своего пути
держаться будут крепко; утверждаться
все больше будет тот, кто чист руками.
Послушайте меня и подойдите;
но не найду я мудрого меж вами.
И дни мои прошли, мои раздумья —
богатство сердца моего — разбиты.
В день превратить они желают ночь,
и свет приблизить к лику тьмы. Но если б
стал дожидаться я чего-нибудь,
то зря, ведь преисподняя — мой дом;
во тьме я постелю постель мою;
и гробу я скажу: “Отец мой — ты”, —
червю: “Ты мать моя, сестра моя”.
И где же вслед за тем моя надежда?
И кто увидит то, чего я жду?
Но в преисподнюю сойдет она,
со мною упокоится во прахе».
Глава 18
Второй ответ Вилдада
И отвечал Вилдад Савхеянин
и так сказал: «Когда же вы, друзья,
положите конец таким речам?
Обдумайте — потом поговорим.
Зачем считаться за животных нам
и унижаться в собственных глазах?
Ты, душу раздирающий твою
в ужасном гневе! Или для тебя
земле необходимо опустеть
и с места своего сойти скале?
Да, свет у беззаконного потухнет,
не станет искры от огня его.
Навек померкнет свет в шатре его,
его светильники над ним угаснут.
Шаги его могущества ослабнут,
его низложит замысел его,
поскольку в сеть он попадет ногами
и по тенетам примется ходить.
Петля зацепит за ногу его,
его грабители подкараулят.
И для него силки в земле сокрыты
и на дороге западни стоят.
И ужасы со всех сторон его
начнут страшить и броситься заставят
туда-сюда. От глада истощится
вся мощь его, а сбоку от него
готова гибель. Члены тела съест,
изгложет смерти первенец все тело.
Уйдет надежда из шатра его
и к ужасов царю его погонит.
Чужой поселится в шатре его,
поскольку не его уже шатер;
его жилище серою посыплют.
Подсохнут снизу корни у него;
его исчезнет имя с площадей.
Его изгонят со свету во тьму
и навсегда сотрут с лица земли.
Не будет сына у него, ни внука
в его народе; никого не будет
в его жилищах. И о дне его
потомки ужаснутся; страшный трепет
охватит современников его.
Жилища беззаконных таковы
и место тех, кто Бога не узнал».
Глава 19
Шестая речь Иова
И отвечал так Иов и сказал:
«Доколе душу будете вы мучить
и истязать меня такою речью?
Уж десять раз срамили вы меня,
меня теснить совсем вы не стыдитесь.
Но если я и вправду погрешил,
при мне останется моя погрешность.
А если вы хотите надо мною
повеличаться, упрекнуть меня
моим позором, знайте же, что Бог
меня уж ниспроверг и обложил
меня своею сетью. Я кричу:
“Обида!” — и никто меня не слышит;
я вопию, и нет суда. Мне путь
Он преградил, и не могу пройти:
тьму положил Он на мои стези.
Совлек с меня Он славу, снял венец
Он с головы моей. Кругом меня
Он разорил — уже я отхожу;
исторг мою надежду, словно древо.
И на меня Он гневом воспылал,
меня считает Он Своим врагом.
Полки Его пришли, направив путь
ко мне и моего шатра вокруг
расположились. Братьев от меня
Он удалил, и знающий меня
чуждается меня. Покинут я
моими близкими; меня забыли
знакомые мои. Чужие в доме
моем, и слуги чужаком меня
считают; посторонним в их глазах
я стал. Зову я моего слугу,
и он не откликается; я должен
устами умолять его прийти.
Жене моей дыхание мое
противно; должен я молить ее
ради детей от чрева моего.
И даже дети малые меня
презрели; не успею я подняться,
они уже глумятся надо мной.
Мной брезгают наперсники мои,
и те, кого любил я, обратились
против меня. Все кости у меня
к моей прилипли коже и к моей
прилипли плоти; я остался с кожей
лишь около зубов моих. Прошу вас
помилуйте, помилуйте меня,
друзья мои, ибо меня коснулась
рука Господня. Для чего и вы
меня преследуете, как и Бог,
и не насытитесь моею плотью?
О, если б записать слова мои!
И если бы их в книге начертать
резцом железным с оловом, — навеки
они б на камне вырезаны были!
Но знаю я: мой Искупитель жив,
восставит Он распавшуюся кожу
мою в последний день; и во плоти
моей узрю я Бога. Сам узрю;
мои глаза, а не глаза другого
Его узрят. Истаивает сердце
в груди моей! Вам должно бы сказать:
“Зачем же мы преследуем его?”
Как будто корень зла во мне отыскан.
Меча убойтесь, ибо меч — отмститель
неправды и запомните: есть суд».
Глава 20
Второй ответ Софара
И отвечал Софар Наамитянин
и так сказал: «Заставили меня
ответить размышления мои,
и я спешу их выразить. Услышал
я тут упрек, позорный для меня;
дух разуменья моего ответит.
Ты разве знать не знаешь, что от века, —
как человек поставлен на земле, —
веселье беззаконных скоротечно,
мгновенно лицемера торжество.
Хотя бы возросло и до небес
его величье, голова его
касалась облаков, — но на века
он пропадает, как его отходы.
И скажет, кто видал его: “Где он?”
Он улетит как сон — его не сыщут;
исчезнет, как видение ночное.
Глаз, видевший его, уж не увидит
его совсем, и собственное место
его уж не усмотрит. Сыновья
его начнут заискивать у нищих,
и возвратит похищенное им
его рука. И кости у него
наполнены грехами лет младых
и лягут в прах они с ним. Если сладко
зло у него во рту, и он таит
его под языком своим, и носит,
не бросит зло, держа в устах своих,
тогда в его утробе эта пища
внутри его змеиной желчью станет.
Богатство, что глотал он, изблюет;
исторгнет Бог из чрева у него
богатство это. Он змеиный яд
сосет; его убьет язык ехидны.
И не видать ему ручьев и рек,
что истекают медом с молоком!
Нажитое трудом он возвратит,
не проглотив; его расплата будет
по мере достояния его,
а он и не порадуется вовсе.
Ведь угнетал он, бедных отсылал;
захватывал дома, каких не строил;
в своей утробе сытости не знал
и в жадности людей он не щадил.
Никто не спасся от его обжорства,
но счастие его не устоит.
И в полном изобилии ему
ужасно тесно будет; на него
обиженных поднимется рука.
А будет чем набить ему утробу —
пошлет Он ярость гнева Своего,
дождем прольет болезни на него,
на плоть его; и если убежит
он от копья железного, его
прострелит медный лук; он извлечет
стрелу, и та, сверкнув, из тела выйдет
сквозь желчь его; и на него найдет
страх смерти! А внутри его сокрыто
все мрачное; пожрет его огонь,
никем не разводимый; зло постигнет
все, что в шатре осталось у него.
Откроет небо произвол его
и на него сама земля восстанет.
Его домов исчезнет достоянье;
растает все в день ярости Его.
Вот жребий беззаконного каков
от Бога и наследие какое,
что Вседержитель нам определил».
Глава 21
Седьмая речь Иова
И отвечал так Иов и сказал:
«Послушайте, как должно, речь мою;
от вас мне это будет утешеньем.
Я буду говорить — вы потерпите
и насмехайтесь, как поговорю.
И разве к человеку речь моя?
И как тут малодушным мне не быть?
Взгляните на меня и ужаснитесь,
и положите перст свой на уста.
Лишь только вспомню я, так содрогаюсь,
охватывает трепет плоть мою.
Зачем живут злодеи, достигая
до старости и силами крепки?
Их дети вместе с ними пребывают,
пред их лицом. И внуки их живут
пред их глазами. Вовсе безопасны
от страха их дома; нет Божья жезла
на них. Волы у них осеменяют,
не извергая, а коровы их
рожают все, и выкидышей нет.
Детей своих на волю выпускают,
и, как телята, скачут малыши.
И под тимпан и цитру восклицают,
под музыку свирели веселятся;
и в счастии проводят дни свои,
и мигом в преисподнюю нисходят.
А Богу говорят они меж тем:
“Уйди от нас; и знать мы не хотим
Твоих путей. Что Вседержитель нам,
чтобы служить ему? И что нам пользы
к Нему прийти?” Смотри: не в их руках
их счастье. — Удаляю от себя
советы нечестивых! Часто ль гаснет
светильник беззаконных, и беда
находит ли на них, и в гневе Он
дает ли им страдания в удел?
Они ведь как соломинка пред ветром
должны быть, как плева, что вихрь уносит.
Вы скажете: “Бог бережет детей
его для мук его”. — Нет пусть воздаст
злодею Он, чтоб тот об этом знал.
Пускай его глаза увидят горе,
пускай от Вседержителева гнева
он пьет. Какая же ему забота
до дома своего после него,
когда навеки месяцев число
его свершится? Мудрости учить
не Бога ли, когда Он судит горних?
Один, исполнен сил своих, умрет,
в спокойствии и мире совершенном;
и жиром внутренность его полна,
и кости мозгом у него залиты.
Другой умрет с душою огорченной
и не вкусив добра. И вместе будут
лежать во прахе — червь покроет их.
Я знаю ваши мысли, ухищренья,
какими вы сплетаете меня.
Вы скажете: “Где князя дом? И где
Шатер, где беззаконные живут?”
Но разве путешественников вы
не спрашивали или незнакомы
с их наблюденьями, что в самый день
погибели преступник пощажен
и в сторону отводится в день гнева?
Кто путь его представит пред лице,
и кто ему воздаст за то, что сделал?
Его препровождают ко гробам
и на его могиле ставят стражу.
И для него сладка долины глыба,
и вслед за ним идет толпа людей,
а перед ним идущим нет числа.
Как вы меня утешите пустым?
Ответы ваши остаются ложью».
Глава 22
Третий ответ Елифаза
И молвил Елифаз Феманитянин:
и так сказал: «Как может человек
доставить пользу Богу? Доставляет
разумный пользу самому себе.
А Вседержителю какая радость,
что праведник ты? Будет ли Ему
тут выгода, что ты свои пути
содержишь в непорочности? Неужто,
боясь тебя, Он вступит в состязанье
с тобою и пойдет с тобой судиться?
Похоже, злоба велика твоя,
и беззаконьям нет твоим конца.
Похоже, ты брал золото от братьев
твоих и ни за что с полунагих
снимал одежду. Жаждой утомленным
не дал воды напиться, отказал
голодным в хлебе; землю отдавал
лишь сильному, и только сановитый
на ней селился. Вдов ты отсылал
ни с чем и оставлял сирот с пустыми
руками. Вкруг тебя за это петли,
и устрашил тебя нежданный ужас
и тьма, где ты не видишь ничего,
и многоводие тебя покрыло.
И не превыше ль Бог самих небес?
Взгляни на звезды — как они высоко!
Еще ты говоришь: “Что знает Бог?
И разве может Он судить сквозь мрак?
Ему завеса — облака, и Он
не видит ничего, и только ходит
небесным кругом”. Неужели ты
пути древнейших держишься, которым
шли люди беззаконные, но их
до времени поистребили всех,
когда вода под основанье их
влилась? Они ведь Богу говорили:
“Уйди от нас!” — а также: “Вседержитель
что сделает нам?” Он добром наполнил
их домы. Но советы нечестивых
да будут от меня как можно дальше!
Все праведники видели и знали,
и непорочные смеялись им:
“Наш недруг истреблен, а что осталось,
когда не стало их, пожрал огонь”.
Сближайся с Ним — и будешь ты спокоен;
и через то придет к тебе добро.
Прими из уст Его закон себе
и в сердце положи Его слова.
Ты, если к Вседержителю вернешься,
устроишься опять и удалишь
от своего шатра все беззаконье
сочтешь металл блестящий сущим прахом
и золото Офирское — камнями
речными. Вот и станет Вседержитель
и золотом твоим и серебром
блистающим, поскольку ты тогда
рад будешь Вседержителю, и к Богу
лицо твое поднимешь. Вознесешь
Ему молитвы — Он тебя услышит,
и ты исполнишь все твои обеты.
Намеренье положишь, и оно
исполнится, и будет над путями
твоими свет сиять. И если кто
совсем унижен будет, ты воскликнешь:
“Возвышен я!” И тотчас Он спасет
поникшего лицем. От бед избавит
Он даже небезвинного, который
спасется чистотою рук твоих».
Глава 23
Восьмая речь Иова
И отвечал так Иов и сказал:
«Еще и ныне речь горька моя:
мои страданья тяжелее стонов.
О, если б знал я, где Его найти,
и мог бы подойти к Его престолу!
Пред Ним мое бы дело изложил,
уста мои наполнил оправданьем;
узнал слова, какими Он ответит,
и осознал бы, что Он скажет мне.
Неужто Он в могуществе Своем
со мною стал бы состязаться? Нет!
Пусть только обратил бы на меня
внимание. И праведник бы смог
с Ним состязаться, — я бы навсегда
от моего Судьи обрел свободу.
Но я иду вперед — и нет Его,
иду назад — Его не нахожу;
что делает Он слева, я не вижу;
скрывается ли справа, — не пойму.
Но знает Он мой путь; пусть испытает
меня Он, — словно золото я выйду.
И твердо держится нога моя
стези Его; пути Его хранил я,
не уклонялся. И не отступал
от заповеди уст Его; хранил
глаголы уст Его гораздо больше,
чем правила мои. Но Он так тверд;
и кто Его отклонит? Что Он хочет,
то делает душа Его. Исполнит
Он то, что мне положено. И много
подобного такого у Него.
И трепещу я пред лицем Его;
я размышляю — и страшусь Его.
И сердце у меня расслабил Бог,
и Вседержитель устрашил меня.
Глава 24
Окончание восьмой речи Иова
Но почему не скрыты времена
от Вседержителя, и те, кто знает
Его, не видят дней Его? Сдвигают
межи и угоняют скот стадами,
и сами для себя его пасут.
Уводят у сирот осла, у вдов
берут в залог вола, а бедняков
столкнуть спешат с дороги;
все нищие земли принуждены
от них скрываться. Вот они, злодеи,
как дикие ослы в глухой пустыне,
они с утра на промысел выходят,
вставая на добычу; степь дает
им хлеба: и самим, и детям их;
и жнут они на поле не своем,
сбирают виноград у нечестивца;
нагие спят на стуже без покрова,
без одеянья; мокнут что ни день
под горными дождями; не имея
убежищ, прижимаются к скале;
и отторгают от сосцов сирот;
и даже с нищего берут залог;
ходить нагими заставляют их,
без одеянья, и голодных кормят
колосьями; и выжать норовят
оливковое масло между стен;
в точилах топчут и всечасно жаждут.
Меж тем стенают люди в городах,
и души убиваемых вопят,
и Бог того совсем не воспрещает.
Из них иные ненавидят свет,
путей его не знают и не ходят
его стезями. Рано на рассвете
встает убийца, убивает он
и нищего, и бедного, а ночью
бывает вором. Око любодея
ждет сумерек, при этом говоря:
“Меня никто, ничей глаз не увидит”, —
и прячет под покровами лице.
Подкапываются во тьме под домы,
какие днем заметили себе;
не знают света. Утро для таких
подобно смертной тени, ведь они
знакомы с ужасами тени смертной.
Он легок на поверхности воды,
но проклята на суше часть его,
и он на виноградников дорогу
не смотрит. Поглощают зной и сушь
всю воду снежную, — так поглощает
и преисподняя всех согрешивших.
Пускай утроба матери забудет
его; пускай им лакомится червь;
пускай не будет памяти о нем;
пусть сломится, как древо, беззаконник,
который нерождавшую гнетет,
бездетную терзает, и вдове
не делает добра. Он увлекает
и сильных силою своей; встает —
никто не знает, будет жив иль нет.
А Он дает им все для их защиты —
они и опираются на это;
и очи Бога видят их пути.
Поднялись высоко, — и вот их нет;
как все, и падают, и умирают;
срезаются, как колосков верхушки.
А если все, что сказано, неправда,
кто сможет уличить меня во лжи
и речь мою в ничто — кто обратит?»
Глава 25
Третий ответ Вилдада
И отвечал Вилдад Савхеянин
и так сказал: «Владычество и страх
лишь у Него; и на Своих высотах
Он мир творит! Имеется ли счет
воителям Его? И свет Его
над кем не всходит? Как же человеку
быть правым перед Богом? Как быть чистым
произведенным женщиной на свет?
Поскольку и луна ведь несветла,
и звезды нечисты в Его очах.
Тем меньше человек, который червь;
и человека сын, который моль».
Глава 26
Девятая речь Иова
И отвечал так Иов и сказал:
«О, как же ты бессильному помог,
как мышцу немощного поддержал!
Какой совет немудрому ты подал,
как полно это дело объяснил!
Кому ты говорил свои слова,
и чей же дух исходит от тебя?
Рефаимы трепещут над волнами
и те, кто в них живет. Обнажены
пред Господом потемки преисподней,
и нету покрывала Аваддону.
Он север распростер над пустотою,
и землю Он повесил ни на чем.
Он заключает воды в облаках,
и облако не рушится под ними.
Он Свой престол поставил высоко,
и облако Свое над ним раскинул.
Провел Он над поверхностью воды
черту вплоть до границы света с тьмою.
От ужаса дрожат столпы небес
от гроз Его. Своею силой Он
волнует море, разумом Своим
его сражает дерзость. И от духа
Его — великолепие небес,
и скорпиона быстрого создать
смогла Его рука. И это часть
Его путей. Мы слышали о Нем
так мало! Да и кто уразуметь
способен гром могущества Его?»
Глава 27
Продолжение девятой речи Иова
И речь свою возвышенную Иов
продолжил и промолвил: «Жив Господь,
меня суда лишивший, Вседержитель,
расстроивший мне душу, но доколе
еще мое дыхание во мне
и Божий дух в ноздрях моих, не скажут
уста мои неправды, и язык мой
не скажет лжи! И я далек от мысли
считать вас справедливыми; доколе
я не умру, невинностью моей
не поступлюсь. Удерживаю крепко
я правду и ее не отпущу.
И укорять меня не будет сердце
мое на протяженье дней моих.
И недруг будет мой, как нечестивец;
восставший на меня, как беззаконник.
Какое упованье лицемеру,
когда его исторгнет душу Бог,
забрав ее? Услышит ли Господь
его стенанья, как придет беда?
Но Вседержителем он разве сможет
утешиться и Господа призвать
в любое время? Я вам возвещу
что есть в руке Господней, и что есть
у Вседержителя, не потаю.
Вы сами же все видели; зачем
вы столько пустословите, друзья?
Вот доля беззаконному от Бога,
наследие, какое получает
от Вседержителя обидчик всякий
и притеснитель. Если сыновья
умножатся его, то для меча;
его потомок хлебом не наестся.
А тех, кто выжил, смерть введет во гроб,
и вдовы их по ним не будут плакать.
Коль наберет он кучи серебра,
как праха, и одежды наготовит,
как брение, то наготовит он,
а всю одежду праведник наденет,
а серебро получит беспорочный.
И, словно моль, он строит дом себе
и, словно сторож, делает шалаш.
Ложится спать богатым, но таким
не встанет; он свои откроет очи,
а сам уже не тот. Его, как воды,
постигнет ужас. И в ночи его
похитит буря. И восточный ветер
его поднимет ввысь и понесет,
и быстро побежит он от него.
И, налетев, не пощадит его,
как он бы ни пытался убежать
от рук его. Всплеснут о нем руками,
и с мест его родных над ним посвищут.
Глава 28
Продолжение девятой речи Иова
Но есть у серебра месторожденье,
и место есть, где злато расплавляют.
Железо получают из земли,
и выплавляется из камня медь.
И люди полагают тьме предел
и тщательно разыскивают камень
и в тени смертной, и во мраке. Роют
колодезь рудокопный в тех местах,
ногою позабытых, вглубь спешат
спуститься и далеко от людей
висят себе и зыблются. Земля,
которая растит хлеба, изрыта
внутри как бы огнем. Ее каменья —
сапфира место, в ней песчинки злата.
Неведом хищной птице путь туда,
глаз коршуна ее не видел сроду;
ее не попирали лапы львят,
по ней ни разу не ходил шакал.
Но руку люди на гранит кладут
и с корнем опрокидывают горы,
они каналы в скалах пробивают,
все ценное вбирают их глаза;
течение потоков умеряют,
выносят сокровенное на свет.
Но где располагается премудрость?
Где место разума? Не знают люди
цены ее, ведь на земле живых
она не обретается. И бездна
так молвит: “Не во мне она”. И море
так говорит: “Она не у меня”.
За золото она не продается
и весом серебра ее не взять;
не оценить ни золотом Офирским,
ни ониксом бесценным, ни сапфиром;
не ровня ей ни злато, ни кристалл,
не выменять ее и на сосуды
из золота чистейшего никак.
О жемчуге и о кораллах даже
упоминать не стоит; обретенье
премудрости рубины превосходит.
Топаз с ней Эфиопский не сравнить,
не оценить и золотом чистейшим.
Откуда же премудрость происходит?
Где место разума? Она сокрыта
и от очей живущих на земле,
и от небесных птиц утаена.
Так утверждают Аваддон и Смерть:
“Ушами слышали мы слух о ней”.
И знает только Бог ее пути
и место ведает ее, поскольку
Он прозирает до концов земли
и видит все под небом. И когда
Он ветру вес придал, по мере воды
располагал, когда Он назначал
устав дождю, определял пути
для молний громоносных, Он тогда
видал ее, явил и приготовил,
и испытал и человеку молвил:
“Господень страх — вот истинная мудрость,
а разум — удаление от зла”».
Глава 29
Продолжение девятой речи Иова
И речь свою возвышенную Иов
продолжил и сказал: «О, если б я
таким же был, как в месяцы иные,
как в дни, когда Господь хранил меня,
когда над головой моей светил
Его светильник, я ж ходил при свете
Его средь тьмы; как в юности моей,
когда Господня милость над шатром
моим была, когда был Вседержитель
еще со мной, и дети вкруг меня,
когда мой путь струился молоком,
скала струи елея источала!
Когда я выходил к воротам града,
сидение свое на площадь ставил, —
меня увидев, юноши скрывались,
а старцы поднимались и стояли;
князья свою придерживали речь
и клали на уста свои персты;
и голос знатных умолкал надолго,
язык их прилипал к гортани их.
И ухо, услыхавшее меня,
меня и ублажало; взор, — видавший,
меня и восхвалял, ведь я спасал
страдальца вопиющего всечасно
и сироту бесправного хранил.
И погибающих благословенье
сходило на меня, и сердцу вдов
я радость доставлял. И облекался
я в правду, одевал меня мой суд,
как мантия с повязкой головною.
Глазами я слепому был, хромому
ногами был; отцом я был для нищих,
и в тяжбу я, которую не знал,
внимательно вникал. И сокрушал
я челюсть беззаконному, исторгнув
похищенное из зубов его.
И говорил: “В гнезде моем скончаюсь,
и, как песку, дней будет у меня;
мой корень будет для воды открыт,
и на ветвях моих уснет роса;
и слава не состарится моя,
и крепок будет лук в руке моей”.
И мне внимали, ждали речь мою
и молча слушали мои советы.
А после слов моих не рассуждали,
и речь моя над ними проливалась.
И ожидали, как дождя, меня,
открыв уста, как позднему дождю.
Порой им улыбнусь — они не верят;
свет моего лица не помрачали.
Я назначал пути им, во главе
сидел я, жил средь воинов, как царь,
как утешитель плачущих, я был.
Глава 30
Продолжение девятой речи Иова
А нынче надо мной смеются все,
те, кто летами младше, чьих отцов
и с псами стад моих не помещу я.
И сила рук их мне к чему? Над ними
уж время пронеслось. Истощены
и бедностью, и гладом, убегают
в пустую степь, в безводие и мрак,
где у кустов ощипывают зелень,
им ветки можжевеловые — хлеб.
Из общества их гонят и кричат
на них, как на воров, чтобы они
искали место в рытвинах потоков,
в земных ущельях и среди утесов.
Под терном жмутся, меж кустов ревут.
Отверженные, люди без имен,
земли отребье! Сделался я ныне
их песней, пищею для разговора.
Мной брезгают и от меня уходят,
плевать дерзают пред лицем моим.
Поскольку Он мой повод развязал,
сразил меня, то сбросили они
узду с себя перед лицем моим.
Встает исчадье это справа, с ног
меня сбивает, направляет путь
погибельный свой прямиком ко мне.
Стезю мою испортили, успели
и без помощников устроить все
к погибели моей. Они прошли
ко мне, как сквозь пролом широкий, с шумом
напали на меня. И устремилось
против меня ужасное; как ветер,
развеялось величие мое,
и счастье, словно облако, умчалось.
И ныне изливается душа
моя во мне: дни скорби мной владеют.
И кости ноют ночью у меня,
и жилам у меня покоя нет.
С большим трудом снимается с меня
моя одежда; жмут меня края
хитона моего. Меня Он в грязь
швырнул, и стал я словно прах и пепел.
Взываю я к Тебе, и Ты не внемлешь,
стою, а Ты лишь смотришь на меня.
Ты стал ко мне жестоко относиться,
со мной враждуешь Ты рукою крепкой.
Ты, знаю, к смерти приведешь меня,
в тот дом, где собираются живые.
Он не прострит руки на дом костей:
вскричат ли там они при разрушенье?
Не плакал ли о том я, кто был в горе?
Душа моя о бедных не скорбела ль?
Когда я ждал добра — явилось зло;
когда я света ждал — явилась тьма.
Нутро мое кипит, не преставая,
и встретили меня печали дни.
Хожу я почернелый не от солнца;
в собрании встаю я и кричу.
Я страусам стал другом, стал я братом
шакалам. На мне кожа почернела;
от жара кости у меня сгорели.
И цитра сделалась моя унылой,
плачевным голосом — моя свирель.
Глава 31
Окончание девятой речи Иова
Заветы дал я взору своему,
чтоб о девице мне не помышлять.
Но что за участь мне от Бога свыше?
От Вседержителя с небес какое
наследье? Разве не для нечестивца
погибель и напасти не для тех,
кто делал зло? Или не видел Он
путей моих и всех моих шагов
не сосчитал? Но если в суете
ходил я, если на лукавство шла
нога моя, — на истины весах
пускай меня Он взвесит, и узнает
Господь о непорочности моей.
И если уклонялась от пути
моя стопа и сердце за моими
глазами поспешало, если что-то
нечистое к моим рукам прилипло
то пусть я сею, а едят другие,
и отрасли мои истреблены.
Коль женщиной мое прельщалось сердце,
и на крыльце у ближних у моих
я строил ковы, — мелет пусть другому
моя жена; и пусть над ней другие
глумятся, ибо это — беззаконье,
злодейство, подлежащее суду;
огонь, съедающий до истребленья,
что все б мое добро искоренил.
И если я пренебрегал правами
моих служанок, слуг, когда они
имели спор со мной, что стал бы делать,
когда б Господь восстал и на меня
взглянул, что бы я мог Ему ответить?
Не Он ли сотворил меня во чреве
и чрево создал, и образовал
в утробе нас? Отказывал ли я
нуждающимся в просьбе их, томил ли
глаза вдовы? Один ли я съедал
кусок мой, и не ел ли от него
и сирота? Со мною, как с отцом,
он с детства рос, и я руководил
вдову от чрева матери моей.
А если тех, кто гибнет без одежды,
и нищих без покрова видел я,
то разве не благословлял меня
он чреслами своими, разве шерстью
моих овец он не был обогрет?
И если на сирот я поднял руку,
себе увидев помощь у ворот,
пусть от моей спины плечо отсохнет,
рука моя отломится от локтя,
ведь страшно наказанье мне от Бога:
не устою я пред Его величьем.
Я ль в золоте опору полагал
и разве говорил богатству: “Ты —
моя надежда?” Разве я был рад,
что велики сокровища мои,
что много обрела рука моя?
Смотря на солнце, как оно сияет,
и на луну, как шествует она
величественно, разве втайне сердце
мое прельстилось, разве целовали
уста мои мне руку? Это было б
злодейство, подлежащее суду,
ибо отрекся я б тогда от Бога
Всевышнего. И разве я был рад
погибели врагов моих и разве
торжествовал, когда их постигало
несчастье? И проклятьем их души’
грешить устам моим я не позволил?
И разве люди моего шатра
не говорили: “Если бы от мяс
его мы не насытились”? И странник
не ночевал на улице моей;
прохожему я двери отворял.
И если б я скрывал мои проступки,
как человек, утаивал в моей
груди мои пороки, я боялся б
большого общества; меня б страшило
презренье соплеменников моих,
и я молчал бы и не выходил
за двери. Если б кто меня послушал!
Мое желанье, чтобы Вседержитель
мне отвечал и чтоб защитник мой
оставил запись. Я бы на плечах
моих носил ее и возлагал
ее бы как венец; я объявил бы
ему число шагов моих; как с князем,
я сблизился бы с ним. Если б земля
вопила б на меня, ее бразды
пеняли б на меня, и ел бы я
плоды ее без платы, тяготил бы
жизнь земледельцев, то взамен пшеницы
и ячменя пусть вырастет волчец
и куколь», — так закончил слово Иов.
Глава 32
Вступление Елиуя
Когда ответа Иову не дали
те мужа три, поскольку он был прав
в глазах своих, то гневом воспылал
там некий Елиуй, что сыном был
Варахиила, Вузитянина,
из рода Рама: воспылал он гневом
на Иова за то, оправдать
себя старался больше он, чем Бога,
а на троих друзей его — за то
он гневом воспылал, что не нашли,
что отвечать, хоть Иова винили.
Ждал Елиуй, пока тот говорил,
поскольку те летами были старше,
чем он. Когда же Елиуй увидел,
что нет в устах тех трех мужей ответа,
то гневом воспылал. И отвечал
тогда им Вузитянин Елиуй,
Варахиила сын: «Вы старцы все,
а я летами молод, потому
робел я и боялся объявлять
вам мнение мое. Себе твердил я:
“Пускай дни говорят, и многолетье
научит мудрости”. Но в людях дух,
а также Вседержителя дыханье
дает нам разумение. Мудры
не только многолетние, и правду
не старцы разумеют. Потому-то
я говорю, послушайте меня,
и я мое вам мненье объявлю.
Вот, ждал я ваших слов, в сужденья ваши
я вслушаться хотел, доколе вы
придумывали, что вам отвечать.
Я пристально смотрел на вас: никто
не обличает Иова, никто
не отвечает на слова его.
Не говорите: “Мудрость мы нашли:
Бог опровергнет Иова, — не люди”.
Когда б он обращал свои слова
ко мне, то я не вашими речами
ему бы отвечал. Вы испугались,
молчите, перестали отвечать.
И раз я ждал — они не говорят,
остановились и не отвечают,
со стороны моей отвечу я
и мнение мое вам объявлю,
ведь я речами полон, и во мне
мой дух меня теснит. И вот утроба
моя, как неоткрытое вино:
как новые меха, она готова
прорваться. Я скажу — мне станет легче;
уста мои открою и отвечу.
Смотреть не буду на лице людей,
и никакому человеку я
не стану льстить, поскольку не умею
я льстить: “Сейчас убей меня, Творец!”.
Глава 33
Первая речь Елиуя
Итак, послушай, Иов, речь мою
и тщательно внимай моим словам.
Уста мои я ныне открываю,
язык мой говорит в моей гортани.
Слова мои от искренности сердца,
и знанье чистое мои уста
произнесут. Меня дух Божий создал,
дыханье Вседержителя дало
мне жизнь. И если можешь, отвечай
и стань передо мною. Вот он я,
по твоему желанью, вместо Бога.
Из брения я также образован,
поэтому передо мною страх
тебя смутить не может, и рука
моя тебе не будет тяжела.
Ты говорил мне в уши, я слыхал
звук слов твоих: “Я чистый, без порока,
невинен я, и нет во мне неправды;
а Он нашел вину против меня,
меня Своим противником считает;
и ноги мне в колоду Он поставил,
и за путями Он следит моими”.
И в этом ты неправ, тебе скажу я,
поскольку выше человека Бог.
И для чего тебе с Ним состязаться?
Он не дает отчета ни в каких
Своих делах. Бог говорит однажды,
а если не заметили, то дважды:
во сне, в ночном видении, когда
сон сходит на людей, в часы дремоты
на ложе. И тогда Он открывает
у человека ухо и внушает
благое наставление Свое,
затем чтоб человека отвести
от некоего дела, удалить
гордыню от него, и чтобы душу
его от края пропасти отвесть,
а жизнь — от поражения мечом.
Не то он вразумляется болезнью
на ложе собственном, жестокой болью
во всех костях своих, — и жизнь его
от хлеба отвращается, от пищи
любимой отвращается душа.
И пропадает плоть на нем живая,
так что ее не видно, и на свет
его выходят кости, прежде их
не видно было. И душа его
бредет к могиле, к смерти — жизнь его.
И если Ангел у него наставник,
один из тысячи, чтоб указать
прямой путь человеку, то Господь
умилосердится над ним и скажет:
“Избавь его от гроба, потому что
Я умилостивление нашел”.
И будет тело у него свежее,
чем в молодости, и вернется он
к дням юности своей. И будет он
молиться Богу; милосерден Он;
воззрит с восторгом на лице его
и человеку праведность вернет.
И, глядя на людей, он скажет так:
“Я и грешил, и правду извращал,
и мне не воздано; от гроба душу
мою освободил Он; жизнь моя
свет увидала”. С человеком Бог
так два-три раза делает, чтоб душу
его от гроба отвести и светом
всего живого просветить его.
Внимай же, Иов, выслушай меня,
молчи, пока я буду говорить.
Имеешь, что сказать, то отвечай;
и говори, поскольку оправданья
я твоего желал бы. Если ж нет,
то выслушай меня: итак, молчи —
я научу премудрости тебя».
Глава 34
Вторая речь Елиуя
Тут Елиуй продолжил и сказал:
«Вы речь мою, мудрейшие, услышьте;
разумные, ко мне склоните ухо!
Ибо слова так ухо разбирает,
как различает в пище вкус гортань.
Положим меж собою рассужденье
и распознаем то, что хорошо.
Вот Иов говорит: “Я прав, но Бог
лишил меня суда. Но лгать на правду
я должен ли? И без вины моя
неисцелима рана”. Есть такой,
как Иов, человек? Он пьет, как воду,
глумление, в сообщество вступает
он с тем, кто беззаконие творит,
и ходит с нечестивыми людьми.
Ведь он сказал: “Нет пользы человеку
в том, чтобы Богу благоугождать”.
Так, мудрые мужи, меня услышьте!
У Господа не может быть неправды,
суда не извращает Вседержитель.
Кто, как не Он, и землю промышляет,
и всей вселенной правит? Если Он
Свое бы сердце обратил к Себе,
и дух ее с дыханием ее
взял бы Себе, — погибла бы вся плоть,
и человек бы возвратился в прах.
Итак, коль скоро ты имеешь разум,
то слушай и внимай моим словам.
Кто правду ненавидит, может ли
владычествовать? Можешь ли винить
Всеправедного ты? Сказать возможно ль
царю: “Ты — нечестивец”, — и князьям:
“Вы — беззаконники?” Но он не смотрит
и на лицо князей, и бедняку
богатого Он не предпочитает.
ведь те и эти — дело рук Его.
Они внезапно гибнут: возмутится
народ средь ночи — тут же исчезают.
Совсем не силой изгоняют сильных.
Ведь над путями человека очи
Его, Он видит все его шаги.
Ни мглы, ни тени смертной, где могли б
укрыться те, кто делал беззаконье.
Не требует уж Он от человека,
чтоб шел на суд он с Богом. Сокрушит
Он сильных без исследованья, ставит
других на их места, ведь их дела
Он делает известными, и ночью
их низлагает, — так они и гибнут.
Он поражает их, как беззаконных
людей перед глазами остальных:
за то, что отвратились от Него
и всех Его путей не распознали,
так что дошел стон бедных до Него,
и вопли угнетенных Он услышал.
Дарует ли Он тишину — кто может
ее взмутить? Скрывает ли Свое
лицо — кто может увидать Его?
Для целого народа будет это
или для человека одного,
чтобы не царствовали лицемеры
к народному соблазну. Говорить
так к Богу следует: “Я потерпел,
грешить не буду больше. А чего
не знаю я, Ты научи меня;
и если беззаконье сотворил,
не буду больше”. Должен воздавать
по твоему ли рассужденью Он?
И как ты отвергаешь, то тебе
необходимо выбрать, а не мне;
скажи, что знаешь. Умные мне скажут
и мудрый муж, что слушает меня:
“Едва ли Иов говорит умно;
слова его без смысла”. Я желал бы
чтоб Иов был достаточно испытан,
по тем ответам, лишь тому присущим,
кто нечестив. Иначе он прибавит
ко всем грехам еще и отступленье,
меж нами будет он рукоплескать,
наговорит и более на Бога».
Глава 35
Третья речь Елиуя
Тут Елиуй продолжил и сказал:
«Ужели ты считаешь справедливым,
что так сказал ты: “Я правее Бога?”
Сказал: “Что пользы мне? Какую прибыль
имел бы я пред тем, как если б вовсе
я не грешил?” Отвечу я тебе
да и твоим друзьям с тобою вместе.
Взгляни не небо и смотри; воззри
на облака: тебя они повыше.
Коль ты грешишь, что делаешь Ему?
И если преступления твои
умножатся, что причинишь Ему?
Коль праведен, ты что Ему даешь?
Что от твоей руки получит Он?
Касается нечестие твое
людей, как ты, а праведность твоя —
коснется человеческих сынов.
А люди притесняемые стонут
от многих притеснителей, от рук
всесильных вопиют. Из них никто
не говорит: “Где Бог, где мой Творец,
Который песни нам дает в ночи,
Который научает больше нас,
чем всех скотов земных, и вразумляет
нас больше, нежели небесных птиц ”.
Они вопят там — Он не отвечает
из-за гордыни злых людей. Неправда,
что Бог не слышит их, и Вседержитель
на это не взирает. Хоть сказал,
что ты Его не зришь, но суд пред Ним,
и жди его. Но ныне, потому
что гнев Его не посетил его,
и он его всю строгость не познал,
вот Иов и открыл уста свои
столь легкомысленно и безрассудно
слова свои пред вами расточает».
Глава 36
Продолжение третьей речи Елиуя
Тут Елиуй продолжил и сказал:
«Немного подожди меня, и я
тебе все объясню, что я могу
еще сказать за Бога. Я начну
издалека суждения свои,
Создателю воздам я справедливость,
ибо слова мои отнюдь не ложь:
перед тобой — в познаньях совершенный.
Могущественный Бог не презирает
сердец, что крепостью своей сильны;
Он не поддерживает нечестивых
и угнетенным должное воздаст;
Своих очей от праведников Он
не отвращает, навсегда с царями
сажает на престол их, и они
над всеми возвышаются. А если
они цепями скованы и в узах
беды содержатся, то Он всегда
указывает им на их дела,
на беззаконья их, ибо они
умножились; и открывает ухо
их вразумленья ради, говорит им,
чтобы они отстали от нечестья.
Когда ж они послушают и будут
служить Ему, то век свой проведут
в благополучии, свои лета —
в веселье; а когда не станут слушать,
то от стрелы погибнут и в нечестье
умрут. Но лицемеры в сердце гнев
питают, не хотят к Нему взывать,
когда Он заключает в узы их,
поэтому душа их умирает
еще в младые годы, с блудниками
проходит жизнь у них. Спасает бедных
Он в угнетенье их и открывает
им слух. Тебя б на волю вывел Он
из тесноты — туда, где нет стесненья,
и то, что ставится на стол тебе,
наполнилось бы туком. Ты, однако,
сужденьями исполнен нечестивых:
близки суждение и осужденье.
Да не сразит тебя Господень гнев
возмездием! И не спасет тебя
огромный выкуп. Даст ли Он какую
твоим богатствам цену? Никогда, —
ни злату, ни сокровищам иным.
И не желай той полночи, когда
народы истребляются на месте.
И берегись, к нечестью не склоняйся,
которое ты предпочел страданью.
Высок Господь могуществом Своим,
и кто такой еще, как Он, наставник?
И кто Ему укажет путь Его;
и кто Ему осмелится сказать:
“Несправедливо поступаешь Ты”.
Не забывай о том, чтоб возносить
дела Его, какие видят люди.
Все люди могут видеть их; и может
издалека узреть их человек.
Господь Велик, и мы познать Его
не можем, ибо лет Его число
неисследимо. Собирает Он
по каплям воду, и они с небес
во множестве дождями изольются;
из тучи капают и на людей
обильно изливаются. Кто может
постигнуть протяженье облаков
и треск шатра Его? Над ним Свой свет
распространяет Он и покрывает
дно моря. И оттуда судит Он
народы и дает в обилье пищу.
Скрывает молнию в Своих Он дланях,
повелевает ей, кого разить.
И треск ее дает нам знать о ней;
и чует даже скот, что происходит.
Глава 37
Окончание третьей речи Елиуя
И от сего мое трепещет сердце
и с места своего оно подвиглось.
Услышьте вы, услышьте глас Его
и гром, что из Его исходит уст.
Его раскат звучит под небесами,
и до краев земли блистанье их.
И голос вслед за ним гремит; гремит
Он голосом величья Своего,
не останавливает Он его,
когда услышан голос. Дивно гласом
гремит Господь, великие дела
творит, непостижимые для нас.
“Будь на земле”, — Он снегу говорит,
а также мелкий и большой дожди
в его великой власти. Человеку
Он каждому кладет печать на руку,
чтобы о том, что делает Он, знали
все люди. И тогда уходит зверь
в убежище и в логовище он
скрывается своем. От юга буря
приходит, и от севера — метель.
От дуновенья Божья лед встает,
сжимаются поверхности воды.
Еще Он влагой наполняет тучи,
и облака ссыпают свет Его,
по замыслам Его они плывут,
чтобы исполнить то, что Он велит
на лике обитаемой земли.
Велит Он им идти для наказанья,
для милости или в благоволенье.
Сему внимай же, Иов; стой, внимай
и разумей: чудны дела Господни.
Ты знал, как ими Бог располагает,
как Он блистать повелевает свету
из облаков Своих? Ты разумеешь,
как облака висят, что это дело
есть чудо Совершеннейшего в знанье?
Как нагревается твоя одежда,
когда покоит землю Он от юга?
И разве с Ним ты небо распростер,
что твердо так, как зеркало литое?
Ты научи нас, что сказать Ему.
Мы ничего не можем в этой тьме
сообразить. И будет ли Ему
возвещено о том, что говорю?
Сказал ли кто, что сказанное здесь
доносится Ему? Теперь не видно
блистающего света в облаках, —
примчится ветер и расчистит их.
И с севера хорошая погода
приходит к нам, и Бога окружает
великолепье страшное окрест.
О Вседержитель! Мы не постигаем
Его. Он силою велик, судом
и полнотою правосудья. Он
Не угнетает никого на свете.
Поэтому да возблагоговеют
пред Богом люди и да вострепещут
все мудрые сердцами перед Ним!»
Глава 38
Речь Господа
Когда окончил слово Елиуй,
Господь ответил Иову из бури
и так сказал: «Кто сей, кто омрачает
бессмысленною речью Провиденье?
Ты чресла препояшь твои, как муж:
Я буду спрашивать тебя, а ты
скажи Мне, Иов: где ты был, когда
Я основание земли устроил?
Скажи Мне, если знаешь. Положил
кто меру ей, скажи Мне, если знаешь.
Кто вервь по ней протягивал, ответь?
На чем утверждены ее основы,
кто положил краеугольный камень
земли, при ликованье звезд зари,
когда все дети Божьи восклицали
от радости? Кто море затворил
воротами, когда оно исторглось
и как из чрева выбралось, когда
Я облака ему одеждой сделал
и пеленами мглу его; Мое
ему Я утвердил определенье,
установил запоры и ворота,
сказал: “Досель дойдешь, не перейдешь,
и здесь предел твоим надменным водам”?
Давал ли ты когда-то в жизни сей
наказы утру, указал заре
ее на небе место, чтоб она
края земли послушно охватила
и нечестивых сбросила с нее;
чтобы земля, как глина под печатью,
вдруг изменилась, в одночасье стала
как разноцветная одежда; чтобы
у нечестивых свет отнялся их
и дерзкая рука их сокрушилась?
В глубины моря нисходил ли ты,
входил ли ты в исследованье бездны?
Ворота смерти разве отворялись
тебе и разве тени смертной ты
ворота видел? Разве обозрел
земли широты? Если это знаешь,
то объясни. Где путь к жилищу света,
где место тьмы? Конечно, доходил
ты до границ ее, и знаешь к дому
той тьмы стези ее. Ты знаешь это,
поскольку был тогда уже рожден,
и дней твоих число столь велико.
Входил ли ты в хранилище снегов
и видел ли сокровищницы града,
какие я храню на время смут,
на день войны и битв? Каким путем
свет разливается и по земле
разносятся восточные ветра?
Проток для излияния воды
проводит кто и кто проводит путь
для молний громоносных, чтобы шли
на землю, на безлюдную пустыню,
где человека нет, чтоб насыщать
пустыню, степь, а также возбуждать
зародыши травы к их возрастанью?
И есть ли у дождя отец и кто
росы рождает капли? Лед выходит
из чьей утробы? И небесный иней
рождает кто? Как камень, крепнут воды,
поверхность бездны замерзает. Можешь
созвездия Хима связать узлы
и узы развязать созвездья Кесиль?
И можешь ли в назначенное время
созвездья выводить и Ас вести
с ее детьми? Уставы неба знаешь
и можешь ли установить господство
его на всей земле? Возвысить можешь
твой голос к облакам, чтобы вода
в обилии тебя покрыла? Можешь
слать молнии, и полетят они
и скажут ли тебе: “Мы пред тобой”?
Кто мудрость в сердце поместил и кто
уму дал смысл? Кто может облака
расчислить мудростью и удержать
сосуды неба в миг, когда вся пыль
в грязь обращается и даже глыбы
слипаются? Ты разве ловишь львице
добычу, львов питаешь молодых,
когда они лежат в своих берлогах
или под тенью прячутся в засаде?
Кто ворону готовит корм его
когда его птенцы кричат от глада,
взывая к Богу, и без пищи бродят?
Глава 39
Продолжение речи Господа
И время знаешь ты, когда родятся
на скалах козы дикие? Заметил,
когда рожают лани, можешь ты
расчислить их беременности дни
и знаешь ли ты время родов их?
Они ведь изгибаются, рождая
детей своих, выбрасывая ноши
свои; и дети их приходят в силу,
растут на поле, а потом уходят
и к ним не возвращаются. И кто
пустил на волю дикого осла,
и кто онагру узы разрешил,
которому Я степь назначил домом,
солончаки — жилищем? Он смеется
над многолюдством городским и крика
погонщика не слышит, по горам
себе он ищет пищи и бежит
за всякой зеленью. Единорог
захочет ли служить тебе, в твоих
яслях уснет ли? Можешь привязать
единорога к борозде веревкой,
и станет ли он поле боронить,
ступая за тобой? И на него
ты можешь понадеяться, поскольку
он силою велик, и предоставишь
ему работу? Ты ему поверишь,
что семена твои он возвратит
и сложит на гумно твое? Павлину
красивые ты ль крылья подарил
и перья с пухом страусу ты дал?
Он оставляет яйца на земле
свои и на песке их согревает,
и забывает, что нога способна
их раздавить и звери полевые
их могут растоптать; жесток к своим
он детям, как бы не своим; нисколько
он не боится, что его труды
напрасны будут. Потому что Бог
ему не дал премудрости и смысла
не дал ему; когда ж на высоту
поднимется, смеется он коню
и всаднику. Ты ль силу дал коню
и шею гривой конскою облек?
Ты разве можешь испугать его,
как саранчу? Храпение ноздрей
его ужасно; роет землю он
ногою и своей гордится силой;
оружию навстречу он идет;
смеется над угрозой, не робеет,
не отворачивается от меча;
колчан звучит над ним, копье и дротик
сверкает; в яростном порыве он
глотает землю и стоять не может
при звуке труб; при трубном звуке он
глас издает: “Гу! Гу!”, — издалека
он чует битву, голос громовой
вождей и крик солдат. Летает ястреб
твоей ли мудростью и направляет
свои на полдень крылья? И орел
по твоему ли слову ввысь взлетает,
на высоте гнездо свое возводит?
Живет он на скале, а на зубце
утесов спит, на месте неприступном;
высматривает пищу он оттуда
и смотрят далеко его глаза;
птенцы его пьют кровь; где кровь — там он».
И продолжал Господь и так сказал
Он Иову: «Кто взялся состязаться
со Вседержителем, тот будет ли
еще учить? Кто Бога обличает,
пускай Ему ответит». И ответил
тут Иов Господу и так сказал:
«Вот, я ничтожен; что же я могу
Тебе ответить? На уста мои
я руку полагаю. Говорил
уже однажды я, — теперь не буду,
я отвечать; и дважды говорил,
но более не буду никогда».
Глава 40
Продолжение речи Господа
Господь ответил Иову из бури
и так сказал: «Ты чресла препояшь
твои, как муж: тебя спрошу, а ты
скажи Мне, Иов: хочешь ниспровергнуть
Мой правый суд и обвинить Меня,
чтоб оправдать себя? А у тебя
такая мышца, как у Бога? Можешь
ты гласом возгреметь своим, как Он?
Укрась себя величием и славой,
в блеск и великолепье облекись;
и гнева ярость твоего излей;
на гордое взглянув, смири его;
на всех высокомерных посмотрев,
унизь их; нечестивых сокруши
на их местах; зарой их в землю всех
и тьмой покрой их лица. И тогда
скажу Я, что твоя десница может
спасать тебя. Вот бегемот, кого
Я создал, как тебя; он ест траву,
как вол; вся сила в чреслах у него,
все крепость в мускулах его утробы;
как кедром, поворачивает он
хвостом своим; и переплетены
его на бедрах жилы; ноги зверя
как трубы медные; железным прутьям
подобны кости; это — верх путей
Господних; только Тот, Кто сотворил
его, к нему приблизить может меч;
приносят горы корм ему; все звери
играют полевые там; ложится
он под тенистым деревом, в болотах,
под кровом тростника; его скрывают
в тени своей тенистые деревья
и окружают ивы при ручьях;
он не спеша пьет воду из реки,
хотя бы в рот ему тек Иордан.
Возьмет ли кто его в глазах его
и кто проколет нос ему багром?
А ты сумеешь вытащить удою
левиафана, за язык его
схватить веревкой? Вденешь ли кольцо
ему ты в ноздри? Челюсти его
иглой проколешь? Будет ли он долго
молить тебя и будет говорить
с тобою кротко? Сделает ли он
с тобою договор, и ты в рабы
его себе захватишь навсегда?
Как птичкой, им ты станешь забавляться,
для девочек своих его ты свяжешь?
И будут ли товарищи по ловле
им торговать? Разделят ли его
меж Хананейскими купцами? Можешь
ему ты кожу проколоть копьем,
а голову — рыбачьей острогой?
Клади ты руку на него твою,
но помни о борьбе: вперед не будешь.
Глава 41
Окончание речи Господа
Надежда тщетна: не падешь ли ты
от взгляда одного его? И нет
отважного настолько, чтобы тот
его осмелился бы потревожить;
кто ж устоит перед Моим лицем?
Кто предварил Меня, чтобы ему
Мне воздавать? Под небом все Мое.
О членах я его не умолчу,
о соразмерности красивой их,
о силе их. Кто может верх одежды
открыть его, кто может к челюстям
двойным его приблизиться? И дверь
лица его кто может отворить?
Ужасен круг зубов его; щиты
его великолепны и крепки:
как бы печатью твердой скреплены;
касаются один другого близко,
так что и воздух не пройдет меж них;
один с другим они сцепились плотно,
лежат и не раздвинутся никак.
Сверкает свет, когда чихает он,
его глаза как у зари ресницы;
и пламенники у него из пасти
на свет выходят, огненные искры
выскакивают; из ноздрей его
выходит дым, как будто из горшка
или котла кипящего. Способно
его дыханье угли раскалить,
из пасти у него выходит пламя.
Живет на шее сила у него,
и ужас перед ним бежит. И части
его телес мясистых сплочены
между собою твердо и не дрогнут.
Как камень, твердо сердце у него;
как нижний жернов, жестко. И когда
вздымается он, — в страхе силачи,
теряются от ужаса безмерно.
Его коснувшись, меч не устоит,
ни дротики, ни копья, ни доспехи.
Железо он считает за солому,
медь — за гнилое дерево. И в бегство
его не обратит стрела, дочь лука;
и камни пращевые для него
становятся плевой. И булава
соломиной мерещится ему,
и свисту дротика смеется он.
Хотя и камни острые пред ним,
на острых камнях он лежит в грязи.
Он кипятит пучину, как котел,
и море делает кипящей мазью;
он оставляет за собой стезю
светящуюся; и на седину
похожа бездна. Нету на земле
подобного ему; он сотворен
бесстрашным; смотрит смело он на все
высокое; и испокон веков
над сыновьями гордости царит».
Глава 42
Эпилог
И Господу тут Иов отвечал
и так сказал: «Я знаю, Ты все можешь,
намеренье Твое остановить.
никак нельзя. “Кто сей, кто омрачает
бессмысленною речью Провиденье?” —
так я твердил о том, чего не смыслю,
о том, чего не знал я, о делах
чудесных для меня. Я так взывал:
“О выслушай, я буду говорить;
что спрашивать я буду у Тебя,
Ты объясни мне”. Слухом уха слышал
я о Тебе; теперь мои глаза
увидели Тебя; и потому
я, в пепле весь и в прахе, отрекаюсь,
раскаиваюсь я». И было так:
когда Господь для Иова сказал
те речи, говорит он Елифазу
Феманитянину: “Горит Мой гнев
на двух твоих друзей и на тебя
за то, что говорили обо Мне
не так вы правильно, как раб Мой Иов.
Итак, себе возьмите семь тельцов
и семь овнов и к Иову пойдите,
ступайте к Моему рабу, а там
вы жертву принесите за себя;
за вас молиться будет раб Мой Иов,
поскольку лишь его лице приму Я,
затем чтоб от Себя вас не отвергнуть
за то, что говорили обо Мне
не так вы правильно, как раб Мой Иов».
Пошли тут Елифаз Феманитянин,
Вилдад Савхеянин и третий друг
Софар Наамитянин сделать так,
как повелел Господь им, — и лице
Он Иова принял и возвратил
все Иову, когда он за друзей
своих вознес молитву; и Господь
дал Иову всего в два раза больше,
чем прежде тот имел. Тогда пришли
к нему и братья все его, и сестры,
все прежние знакомые его,
и ели хлеб с ним в доме у него,
тужили вместе с ним и утешали
за все то зло, которое Господь
направил на него, и по кесите
ему дал каждый и по золотому
кольцу дал каждый. Больше прежних дней
последние дни Иова Господь
благословил. И мелкого скота
четырнадцать он тысяч получил,
шесть тысяч он теперь имел верблюдов,
для пахоты пар тысячу волов,
и тысяча ослиц при них паслась.
И было у него семь сыновей,
три дочери. И первую нарек
Емима он, и Кассия — другую,
а третьей имя дал — Керенгаппух.
И не было на всей земле великой
таких прекрасных женщин, чем они,
три дочки Иова. И дал отец
и между братьев их наследство им.
После того жил Иов очень долго,
сто сорок лет, и видел сыновей
своих и сыновей сыновних видел
вплоть до четвертого их поколенья.
И умер Иов в старости глубокой,
угоден Богу и насыщен днями.
7 апреля 2000 — 28 марта 2014
г. Орск
Т. С. Элиот. Шорохи бессмертия
Джон Вебстер, смертью одержим,
под кожей череп наблюдал,
а под землёй — безгубый прах,
безгрудой падали оскал.
Он знал, что вместо глаз глядят
из впадин луковки цветов;
что мысли норовят извлечь
сок похоти из мертвецов.
Вот и Джон Донн, хотя он был
непознанных вещей знаток,
замен проникновенью в плоть
для чувства отыскать не мог.
Он знал, что костный мозг дрожит,
что мукой изошёл скелет.
Но, чтоб унять костей озноб,
у бренных тел контактов нет.
.................................................
Красотка русская Гришки́н
подчёркивает контур глаз;
а бескорсетный бюст её
рассчитан на пневмоэкстаз.
Бразильский дремлет ягуар,
но кошки лёгкий запашок
мартышек гонит по ветвям;
Гришки́н разводит очажок.
Не так бразильский ягуар,
скользя в древесной полумгле,
кошачью испускает вонь,
как та Гришки́н в своём шале.
Абстракции снуют вокруг
её красы, а мы ползём
меж пыльных рёбер, чтоб истечь
метафизическим теплом.
4-12 ноября 2006
T.S.Eliot. Whispers of immortality
Webster was much possessed by death
And saw the skull beneath the skin,
And breastless creatures under ground
Leaned backward with a lipless grin.
Daffodil bulbs instead of balls
Stared from the sockets of the eyes!
He knew that thought clings round dead limbs
Tightening its lusts and luxuries.
Donne, I suppose, — was such another
Who found not substitute for sense
To seize and clutch and penetrate;
Expert beyond experience.
He knew the anguish of the marrow
The ague of the skeleton
No contact possible to flesh
Allayed the fever of the bone
.................................................
Crishkin is nice, her Russian eye
Is underlined for emphasis;
Uncorseted, her friendly bust
Gives promise of pneumatic bliss.
The couched Brazilian jaguar
Compels the scampering marmoset
With subtle effluence of cat;
Grishkin has a maisonette.
The sleek Brazilian jaguar
Does not in its arboreal gloom
Distil so rank a feline smell,
As Grishkin in a drawing-room.
And even the Abstract Entities
Circumambulate her charm;
But our lot crawls between dry ribs
To keep our metaphysics warm.
Марина Цветаева и голод
Рассуждая о творчестве Марины Цветаевой, критики вечно упускают одно немаловажное обстоятельство. Все ее стихи пореволюционной поры — это прежде всего стихи голодного человека. Голодного — физически. А уж потом — голодного до любви, дружбы, общения, понимания и пр. Так, как в поэзию Цветаевой, физическое недоедание не проникло в стихи ни одного русского поэта, хотя почти все в ту пору голодали примерно в равной степени.
Отсюда презрение и даже ненависть Марины Ивановны к богатым, сытым, к достатку, процветанию, благополучию, стабильности. Даже самый намек — не на тугую мошну, — а просто на безбедное существование вызывал у нее бурную реакцию — от гнева и ярости до иронии и сарказма. Голод стал для Цветаевой своего рода камертоном, музой и даже хронической болезнью. Болезнью ментальной, болезнью самосознания, мироощущения и, в конечном счете, образа жизни.
Можно привести немало примеров тому, но я ограничусь одним «Крысоловом». Даже крысы (большевики), пришедшие громить Гаммельн, не порождают у автора столько агрессии, сколько ублаготворенный мирок респектабельного городка. Так вам и надо, богатые и сытые, словно говорит Цветаева, напуская крыс на безмятежный, не знающий горя и бед город. Кстати говоря, трудовой город, город различного рода мастеров, разве что не принимающих поэтов и музыкантов, а стало быть, отвергающих и самое Цветаеву, гениальную и голодную. И этого она им простить никак не может. И не прощает. Те же крысы, будучи голодными, вызывали у нее некоторую симпатию, а став сытыми, — только омерзение.
Подобный взгляд на вещи не есть правда. Против цветаевского мировоззрения восстает литература и музыка Германии, олицетворением которой стал для Марины Ивановны ее Гаммельн. Более того. Приход к власти нацистов обусловлен именно голодным полунищенским состоянием народных масс. Но Цветаева, восставая на «мир насилья» — сытого и довольного — об этом не задумывается. У нее своя действительность, свое отношение к Германии, свой Гаммельн, свои крысы.
Поэт и музыкант в «Крысолове» побеждает. Но какой ценой? Ценой смерти детей, уничтожения будущего целой цивилизации. Чем в таком случае поэт и музыкант лучше распросытых гаммельнцев? Чем крысолов лучше крыс, им уничтоженных? Увы, не лучше, а хуже.
Итак, мир сыт — поэт голоден. Мир не хочет поделиться с поэтом частицей своей сытости — мир будет разрушен. Отсюда: каков мир — таков и поэт. Поэт может отказаться от такого мира. Более того — обязан отказаться. И отказался.
11 марта 2014
Ни о чем природа мне не говорит
...никакой от века
Загадки нет и не было у ней.
Ф. Тютчев. Природа — сфинкс...
ни о чем природа мне не говорит
разве что природа кормит и поит
разве что природа смертью одарит
разве что в природу буду я зарыт
никого не любят реки и поля
никому не верят небо и земля
не дарит надежды глядя в никуда
жареного солнца рыжая звезда
но зачем природе столько красоты
женщины и кони звезды и цветы
почему прекрасно что ни есть вокруг
что на свет явилось не из наших рук
почему искусство выше всех химер
для чего любовь нам для чего нам бог
если нам известен наших дней итог
ни о чем природа мне не говорит
разве что природа кормит и поит
разве что природа смертью одарит
разве что в природу буду я зарыт
6 апреля 2012 — 10 марта 2014
Нет, не повесился Иуда
Нет, не повесился Иуда,
живет на пенсии покуда,
тоскует, правда, по работе
в мечтах о нераспятой плоти.
С евангелических времен
стал профессионалом он,
а без работы заскучал
Иуда-профессионал.
Поскольку жить невмоготу,
Иуда молится Христу:
«Помилуй грешника, Создатель,
я по призванию предатель.
Прости, но я готов опять
Тебя, Распятого, распять.
Ты знаешь, мы, Искариоты,
ни дня не можем без работы».
Вдруг показалось, что уста
зашевелились у Христа:
«Ах, бедный Мой Искариот,
вновь за тобой пойдет народ,
твой труд останется в цене,
и снова ты послужишь Мне».
28-29 мая 1996
Моцарт и гамбургер
На службе мне выдали смартфон. Потыкавшись в него с неделю, я обнаружил в приборе радио и затребовал наушники. А что, прикинул я, если уж возникла печальная необходимость сделаться абсолютно высокотехнологичным, то почему бы в награду не послушать музыку. Наушники нашлись, и я присоединился к когорте продвинутых.
Возвращаясь с работы, если не совсем поздним, то достаточно темным часом, я вспомнил о смартфоне, находившимся во внешнем кармане моей зимней куртки. Воткнув наушники куда следует, я угодил на самое начало «Реквиема». Диктор вещал о композиторе и краткой истории создания опуса. Я приготовился насладиться.
Почему бы не совместить кулинарное с эстетическим, подумал я спустя несколько минут, углядев в окно трамвая вывеску «Макдональдса». В ушах уже гремел «Реквием». Не снимая наушников и даже не приглушая звука, я заказал еду и пакетик жареной картошки. С первым я разобрался в помещении, второе решил догрызть на улице, благо по-зимнему времени было совсем тепло.
Буквально на выходе из точки американо-российского общепита меня настигла мысль. А что если смартфон — это тот же гамбургер, только электронный? В этом умозаключении не было ничего сногсшибательного, и я даже не придержал шага, продолжая путь до гостиницы. Следующая мысль остановиться заставила, хотя с ног все-таки не сбила. А что если гамбургером же является и «Реквием» Моцарта? Вырисовался вполне цивильный и не вовсе сумбурный ряд: смартфон = «Реквием» = гамбургер.
Желающие могут всячески дополнить полученное равенство, причем в разные стороны. Или составить иные. Например: холодильник «Бош» = «Мадонна» Рафаэля = пицца. Или с русским колоритом: автомат Калашникова = «Незнакомка» Крамского = борщ.
Пояснить сказанное я намерен не пространным рассуждением, а анекдотом. Один новый русский спрашивает у другого: «Слушай, не знаешь, кто это — Моцарт, Бетховен, Бах?» Другой отвечает: «Это крутые мэны. Они музыку для мобильников пишут».
Кстати говоря, слушал я «Реквием» Верди.
12-13 февраля 2014
Коловращение роз
Первое мое «Коловращение» не осталось не замеченным как ПРУшной, так и не прушной публикой. Но мог ли я подозревать о продолжении? Не мог. Однако сам я «нарыл» в сети еще парочку пародий Архангельского на популярных в свое время эстрадных артистов Хенкина и Смирнова-Сокольского (точнее — на тексты Зощенко и Маяковского).
Вячеслав Баширов, поэт ПРУ, открыл для меня стихотворение Георгия Иванова.
А пару дней назад ученый, поэт и переводчик Александр Баранов процитировал мне стихотворение Евгения Витковского.
Своими и не своими находками я и спешу поделиться с читателями. Возможно, кто-нибудь из них найдет для меня еще одну-две розы. За что я буду ему несказанно благодарен.
Иван Мятлев
Розы
Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
Как я берег, как я лелеял младость
Моих цветов заветных, дорогих;
Казалось мне, в них расцветала радость,
Казалось мне, любовь дышала в них.
Но в мире мне явилась дева рая,
Прелестная, как ангел красоты,
Венка из роз искала молодая,
И я сорвал заветные цветы.
И мне в венке цветы еще казались
На радостном челе красивее, свежей,
Как хорошо, как мило соплетались
С душистою волной каштановых кудрей!
И заодно они цвели с девицей!
Среди подруг, средь плясок и пиров,
В венке из роз она была царицей,
Вокруг ее вились и радость и любовь.
В ее очах — веселье, жизни пламень;
Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.
И где ж она?.. В погосте белый камень,
На камне — роз моих завянувший венок.
1834
Иван Тургенев
Как хороши, как свежи были розы ...
Где-то, когда-то, давно-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною... но первый стих остался у меня в памяти:
Как хороши, как свежи были розы...
Теперь зима; мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись в угол; а в голове все звенит да звенит:
Как хороши, как свежи были розы...
И вижу я себя перед низким окном загородного русского дома. Летний вечер тихо тает и переходит в ночь, в теплом воздухе пахнет резедой и липой; а на окне, опершись на выпрямленную руку и склонив голову к плечу, сидит девушка — и безмолвно и пристально смотрит на небо, как бы выжидая появления первых звезд. Как простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые, вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Я не дерзаю заговорить с нею, — но как она мне дорога, как бьется мое сердце!
Как хороши, как свежи были розы...
А в комнате все темней да темней... Нагоревшая свеча трещит, беглые тени колеблются на низком потолке, мороз скрипит и злится за стеною — и чудится скучный, старческий шепот...
Как хороши, как свежи были розы...
Встают передо мною другие образы... Слышится веселый шум семейной деревенской жизни. Две русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня своими светлыми глазками, алые щеки трепещут сдержанным смехом, руки ласково сплелись, вперебивку звучат молодые, добрые голоса; а немного подальше, в глубине уютной комнаты, другие, тоже молодые руки бегают, путаясь пальцами, по клавишам старенького пианино — и ланнеровский вальс не может заглушить воркотню патриархального самовара...
Как хороши, как свежи были розы...
Свеча меркнет и гаснет... Кто это кашляет там так хрипло и глухо? Свернувшись в калачик, жмется и вздрагивает у ног моих старый пес, мой единственный товарищ... Мне холодно... Я зябну... и все они умерли... умерли...
Как хороши, как свежи были розы...
Сентябрь 1879
Игорь Северянин
Классические розы
Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
Иван Мятлев, 1834
В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слезы...
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране...
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут — уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп...
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
1925
Георгий Иванов
Владимиру Маркову
Полутона рябины и малины,
В Шотландии рассыпанные втуне,
В меланхоличном имени Алины,
В голубоватом золоте латуни,
Сияет жизнь улыбкой изумленной,
Растит цветы, расстреливает пленных,
И входит гость в Коринф многоколонный,
Чтоб изнемочь в объятьях вожделенных!
В упряжке скифской трепетные лани —
Мелодия, элегия, эвлега...
Скрипящая в трансцедентальном плане,
Немазанная катится телега.
На Грузию ложится мгла ночная.
В Афинах полночь. В Пятигорске грозы.
...И лучше умереть, не вспоминая,
Как хороши, как свежи были розы.
Александр Архангельский
В. Хенкин
Между прочим должен вам прямо сказать, уважаемые граждане, что память у меня конкретно стала хреновая. Не то чтоб совсем паморки отшибло, но в общем и целом, как говорится, — дырявая память. Вот прочитал стишки, а черти где и черти когда, хоть зарежьте, не помню. Но самое смешное — одна строчечка из этого стишочечка пристала ко мне, как банный лист. Куда, понимаете ли, ни пойду, в кооператив или, извините за выражение, в другое место, а в голове зудит и зудит: «Как хороши, как свежи были розы...»
Вы понимаете?
Вот теперь, как говорится, зима. В нашей коммунальной квартире канализация не действует, электричество выключено, свечи горят, центральное отопление лопнуло, холод собачий. А я сижу, как архиерей в оранжерее, и мелодекламирую: «Как хороши, как свежи были розы...» И представляются моему, конечно умственному, взору разные соблазнительные картинки. То, понимаете ли, вижу я, будто у окна сидит, извините за выражение, девушка. Этакий симпомпончик!
Морда, конечно, интеллигентная. Ну, там, конечно, губы раскрыты, взгляд задумчивый, дышит, как полагается, грудью. То сразу три тургеневских канашечки. Две чай пьют с печеньем «Пушкин» и вроде как насмехаются с меня, а третья на пианино вальс запузыривает.
Другой, конечно, на моем месте подошел и прямо бы сказал: «Не желаете ли винограду «дамские пальчики», могу по блату достать. Лопайте на здоровье!» Или там еще какое конкретное жизнерадостное предложение внес. А я, понимаете ли, стою и ни мурмур. Смелости не хватает. Молчу и, конечно, вздыхаю. «Как хороши, как свежи Маши, да, к сожалению, не наши!»
Иван Иванович, сосед мой, говорит: «Ты, говорит, Вася (меня Васей зовут!). Ты, говорит, Вася, потому робеешь, что в тебе малокровие и обмен веществ. Ты, говорит, на витамины «С» налегай, опять же гравидан пей!»
А я действительно, дорогие гражданочки, кашляю, как сукин сын, поясницу ломит, в ухе стреляет — можно сказать, одной ногой в крематорий смотрю.
А что касается гравидана, можете себе представить, определенно помогает. Один мой малокровный знакомый пил и, безусловно, помолодел, но, между прочим, помер. И, самое смешное, помер он жертвой транспортного движения, под трамваем.
Смирнов-Сокольский
Много еще всякого хлама и трухи
Среди нашей героической
Житейской прозы.
Вот прочел я, не помню
Где и когда, стихи:
«Как хороши, как свежи были розы...»
Кто написал этот,
С позволения сказать, стишок,
Этот яркий образчик
Откровенной халтуры,
От которого прет
Стопроцентный душок
Буржуазно-капиталистически-
Мещанской литературы?
Дорогие товарищи!
Обидно до слез!
В то время как на дворе
Зима и морозы,
Когда надо решать
Дровяной вопрос,
Нам подсовывают какие-то
Феодальные розы
В то время как надо
О культуре кричать,
Бичевать обывателей,
Которые слона толстокожей,
Разве можно под
Барскими окнами торчать
И любоваться смазливой
Дворянско-помещичьей рожей?
С этим безобразием
Кончить пора!
Не такой мы момент,
Дорогие товарищи, переживаем!
Кстати, о Гоголе. Еду вчера
От Сокольников
К Тверской заставе трамваем.
Крик! Ругань! Гоморра! Содом!
Все как угорелые лезут в двери!
Что ж это делается?
Сумасшедший дом!
Кто это? Пассажиры
Или дикие звери?!
Друг на друга рычат:
«Тумба!» — «Дурак!»
«От дурака слышу!»
«Идиот!» — «Дура!»
Мрак, товарищи!
Совершеннейший мрак!!
Где же она,
Эта самая культура?!
Неужели мы через шестнадцать лет
Должны все начинать заново?
Гоголя на вас, окаянных, нет!
Да что Гоголя!
Пантелеймона Романова!
Много еще, товарищи,
Хлама и трухи.
Разве можно воспевать
Дворянско-усадебные розы,
Писать какие-то
Несусветные стихи,
В то время когда кругом
Воруют завхозы?
Разве не стыдно
Торчать, как пенек,
Глазеть на паразитические
Русые головки,
Вместо того чтобы написать
Обличительный раек
Об антисанитарном состоянии
Мостроповской столовки?
И вот, товарищи,
Как посмотреть вокруг
На таких, с позволения сказать,
Поэтов,
Хочется САМОМУ
Присесть и вдруг
Сочинить сотни две
Актуальных куплетов.
Хочется до хрипоты в горле
Кричать!
Чтобы речь моя
Набатом звучала!!
Дорогие товарищи!!!
Хочется не кончать,
А с вашего позволения
Начать сначала:
Много еще всякого
Хлама и трухи
Среди нашей героической
Житейской прозы.
Вот прочел я, не помню
Где и когда, стихи:
«Как хороши, как свежи были розы...»
Кто написал... И т. д.
Л. Утесов
С одесского кичмана,
С Тургенева романа
Я вычитал хорошенький стишок:
«Как хороши, стервозы,
Как свежи были розы...»
Теперь они истерлись в порошок.
Гляжу я с тротуара —
Сидит в окошке шмара,
Сидит себе, не шамает, не пьет.
Она в шикарном доме,
А я стою на стреме,
Любуюсь на нее, как адиет.
Ой, мама, моя мама!
Какая панорама!
Три барышни, глазенки как миндаль.
Одна мине моргает,
Другая подмогает,
А третья нажимает на педаль.
И я во всех влюбляюсь,
Под окнами мотаюсь,
Хожу себе тудою и сюдой.
Хожу я и вздыхаю,
Тех розочек внюхаю,
Хоть я уже совсем не молодой.
С одесского кичмана,
С Тургенева романа
Я вычитал хорошенький стишок:
«Как хороши, стервозы,
Как свежи были розы...»
Теперь они истерлись в порошок.
Евгений Витковский
Двадцатый век. Июль. Библиотека.
Уныло кружит муха возле глаз.
Сижу во Пскове, отстаю от века
И Мятлева читаю третий час.
Провинциальный стиль не терпит прозы.
Возьми размер, пиши и говори:
Как хороши, как свежи были розы
Сто двадцать лет тому назад, в Твери!
И пятистопный ямб провинциально
И мило пел в преддверии весны.
Блажен тот век, когда писать банально
Ещё считалось верхом новизны.
Но сел корабль поэзии на рифы.
И строки только нам и говорят:
Как хороши, как свежи были рифмы
«Любовь» и «кровь» сто лет тому назад!
Как долог путь прекрасного искусства
Сквозь двести лет и стихотворный штамп.
Как хороши, как свежи были чувства,
Стихи, цветы и пятистопный ямб.
Андрей Синявский. Литературный процесс в России
Язык литературы, если к нему присмотреться внимательнее, — это язык непристойностей. В широком смысле язык литературы это — матерный язык. Хотя бы на нем говорилось: «Как хороши, как свежи были розы!..». Вы думаете, это розы? — да нет, это — ругань, которой писатель (в данном случае Тургенев) бомбардирует стены тюрьмы. Так, как пишет писатель, разговаривать в семейном, в человеческом кругу не пристало. Литературный язык — это язык откровенностей, от которых становится стыдно и страшно, язык прямых объяснений с действительностью по окончательному счету, когда ей (действительности) говоришь: «пойдем со мной! не то зарежу!». И тут же ей объясняешь с чувством: «Как хороши, как свежи были розы!» (То есть: «пойдем со мной, не то зарежу!»). Действительность, естественно, не верит писателю и отвечает: видали мы таких! Но таких она еще не видала. И если она все-таки не идет (а чаще всего она не идет за писателем, за проходимцем) и остается с более достойными, деловыми людьми, с генералами, с инженерами, он, писатель, подносит ей с укоризною очередную свою непристойность: «Как хороши, говорит, как свежи были розы!..».
Это я выбрал самый приличный пример, а если перейдем на Пушкина, на Лермонтова — так ведь уши заткнете.
1974
Александр Маркин
Как хороши, как свежи были розы
Сухих стволов древесный эбонит,
того гляди, искрой воспламенит
в лесопосадке ветви и иголки
сосёнок, облетавших на корню,
и в этом открывающемся ню —
венец цивилизации — наколки:
две розы: на плече и на бедре,
на загорелой коже, в янтаре
расплава из поэзии и прозы,
на ложе из иголок и песка,
где смыслом наполняется строка:
«Как хороши, как свежи были розы».
И ветерок от крыльев мотылька,
невольно разгоняя облака,
опровергает веру в постулаты,
что неизбежно тучи и беда
над головой сгущаются тогда,
когда слова и помыслы крылаты.
Не распознать плодов добра и зла;
течёт из ран древесная смола,
залечивая раны, дожидаясь
не мотылька, а чуда по весне —
такого, чтобы на сухой сосне
плодов запретных появилась завязь.
И завтра, возвращаясь во вчера,
идёт твоей походкой «от бедра»;
и соблазнён классической цитатой,
в себе тая статический разряд,
привычных истин нарушает ряд
сегодняшнего тайный соглядатай.
5 апреля 2013
Что-то худое, свиное, нагое...
Что-то худое на полном ходу -
выпало и покатилось по насыпи,
наш проводник прошептал: «Нихрена себе…»,
что-то худое имея ввиду.
Уманский поезд, набитый раввинами,
там, где добро и грядущее зло -
будто вагоны - сцепились вагинами,
цадик сказал: «Пронесло…»
Чай в подстаканнике, ночь с папиросами,
музыка из Сан-Тропе,
тени от веток стучались вопросами -
в пыльные окна купе.
Лишь страховому препятствуя полису,
с верой в родное зверье,
что-то худое - оврагом и по лесу -
бродит, как счастье мое.
Что-то худое проникло в купе —
в ужасе чиркаю спичку за спичкою, —
что-то худое анорексичкою
липнет ко мне по пути в Сен-Тропе.
Где-то раввины сцепились вагинами,
официантов вагонных кроша,
что-то свиное круша за витринами —
цадик сказал: «Тихо! Ша!»
Может быть, по лесу, может, по полюсу,
чуя чужое зверье,
что-то нагое без всякого полиса
бродит, как счастье мое.
Тени ответок роились узорами
пыльных словес под винцо,
чтобы вернулись стишки помидорами
прямо пииту в лицо.
14-18 декабря 2013
Санкт-Петербург
Мое проклятие российскому футболу
Заметки бывшего футбольного болельщика
ОГЛАВЛЕНИЕ
1:0 — Без ложной скромности
2:0 — Не по лжи, а по душе
3:0 — Ложь историческая
4:0 — Ложь официальная
5:0 — Ложь финансовая
6:0 — Ложь журналистская
7:0 — Ложь судейская
8:0 — Ложь тренерская
9:0 — Ложь футболистская
10:0 — Ложь болельщицкая
11:0 — Ложь УКРОПная
12:0 — Хватит лжи!
Обезображен, обесславлен
Футбола толстокожий бог.
О. Мандельштам. Футбол
1:0 — Без ложной скромности
2 декабря 2010 года министр российского спорта и туризма Мутко закрыл грудью амбразуру пулемета, прошел по натянутому канату над пропастью во ржи, взобрался на вершину Килиманджаро без снаряжения и тем самым навсегда вошел в историю мирового футбола и вообще спорта. В Цюрихе, на заседании Исполкома ФИФА, он, представляя российский проект футбольного чемпионата 2018 года, произнес речь на великом и могучем великобританском языке:
— Дио прэзыдэнт Блаттэр, колигз оф зэ эгзэкутив комити. Лец ми спик фром май харт ин инглиш...
Эта штука оказалась посильнее «Фауста» Гете. И произвела впечатление на Кое-кого, ибо 17 апреля 2013 года Кое-кто пошутил в беседе с президентом УЕФА Платини:
— Спасибо за поддержку Мутко в ФИФА. Он в знак благодарности выучит французский. Английский уже выучил.
Ядовитая реплика от человека, по роду прежней службы блестяще знающего немецкий. Министр, находившийся в том же месте в тот же час, натужно заулыбался. А что ему оставалось делать?
Судя по выступлениям Мутко в СМИ, он и по-русски изъясняется не без труда. А с незнакомым зарубежным совсем беда. Свою речь безъязыкий чиновник вычитывал по листочку с транскрипцией, заботливо оттиснутой для него ведомственными специалистами. Но даже столь простой урок он вызубрил не совсем твердо. Чудовищное произношение, исковерканные слова, неверно поставленные ударения потрясли не только высокое футбольное собрание. Видео с выступлением министра мгновенно стало хитом Рунета. Журналист Соловьев тут же съехидничал:
— Он даже... прочитать не смог по-человечески, репетировать надо было не последние две недели, а последние полгода, год. Взял... хотя бы учителя!... Человек, коллекционирующий дипломы, но так и не умудрившийся получить образования.
Зато функционеры ФИФА, в самое сердце пораженные интеллектуальным уровнем российского спортивного ведомства, все поняли правильно: чемпионат мира по футболу России надо подарить. Потому что человек действительно «спикал фром хиз харт». И не ровен час застрелится цианистым кали, если не дать ему просимое. А европейцы — народ гуманный, настроенный либерально-демократически. Проявили вполне объяснимую жалость... к убогому. В результате в России появились дополнительные перец и мак вместо хлеба насущного — еще одни никчемные игрища, зрелище, заменяющее хлеб с мясом.
Выносить это безумие я больше не в состоянии. Поэтому — естественно, от своего «харта» — намерен поделиться собственными соображениями о российском футболе. Я тоже включен в процесс, хотя не являюсь ни специалистом, ни экспертом, ни игроком, ни чиновником РФС, ни тренером, ни судьей, ни футбольным агентом, ни работником какого бы то ни было клуба... Я — болельщик. Очень хочу надеяться — бывший. Но я тоже имею право высказаться. Каковым и воспользуюсь. Возможно, мое особое мнение, как и в случае с Мутко, поможет Кое-кому навести в нашем футболе хотя бы относительный порядок.
В чем я лично сомневаюсь.
* * *
Примечание. Это первая глава из моей книжки о футболе, вышедшей буквально на днях в издательстве "Человек" (Москва). Информация о ней выложена в Литсалоне.
Жак Брель. Не бросай меня
Не бросай меня...
Может быть, пора
позабыть о том,
что уже прошло.
Нужно позабыть
время глупых ссор
и те дни, когда
я мечтал забыть,
как стучат часы,
погубив навек
страшным «почему»
счастье двух сердец.
Не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня...
Для тебя найду
жемчуга дождей
там, где не идут
никогда дожди.
И, пока я жив,
буду землю рыть,
чтоб одеть тебя
в золото и блеск.
Я создам страну,
где царит любовь
где любовь — закон,
где царица — ты.
Не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня...
Не бросай меня...
Выдумаю я
дивные слова
только для тебя.
Расскажу о тех,
кто всегда влюблен,
дважды у кого
вспыхнули сердца.
Расскажу тебе,
как один король
умер, не сумев
встретиться с тобой.
Не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня...
Ведь бывает так,
что охвачен вновь
пламенем вулкан,
замерший давно.
И порой берут
с выжженной земли
больший урожай,
чем в любой апрель.
А по вечерам
разве не объят
пурпур облаков
чернотой небес.
Не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня...
Не бросай меня...
Перестану я
плакать, упрекать —
только бы смотреть,
как с улыбкой ты
в танце кружишься,
слышать, как поешь,
как смеешься ты.
Тенью, словно пес,
за тобой пойду,
тень твоей руки,
тень твоей души.
Не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня,
не бросай меня...
14-15, 22 ноября 2013
Санкт-Петербург
Jacques Brel
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Il faut oublier
Tout peut s’oublier
Qui s’enfuit déjà
Oublier le temps
Des malentendus
Et le temps perdu
A savoir comment
Oublier ces heures
Qui tuaient parfois
A coups de pourquoi
Le cœur du bonheur
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Moi je t’offrirai
Des perles de pluie
Venues de pays
Où il ne pleut pas
Je creuserai la terre
Jusqu’après ma mort
Pour couvrir ton corps
D’or et de lumière
Je ferai un domaine
Où l’amour sera roi
Où l’amour sera loi
Où tu seras reine
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Je t’inventerai
Des mots insensés
Que tu comprendras
Je te parlerai
De ces amants là
Qui ont vu deux fois
Leurs cœurs s’embraser
Je te raconterai
L’histoire de ce roi
Mort de n’avoir pas
Pu te rencontrer
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
On a vu souvent
Rejaillir le feu
D’un ancien volcan
Qu’on croyait trop vieux
Il est paraît-il
Des terres brûlées
Donnant plus de blé
Qu’un meilleur avril
Et quand vient le soir
Pour qu’un ciel flamboie
Le rouge et le noir
Ne s’épousent-ils pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Je ne vais plus pleurer
Je ne vais plus parler
Je me cacherai là
A te regarder
Danser et sourire
Et à t’écouter
Chanter et puis rire
Laisse-moi devenir
L’ombre de ton ombre
L’ombre de ta main
L’ombre de ton chien
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Ne me quitte pas
Акро Алексею Остудину
Алеша хорошо играть слогамме
Легкостихи нанизывать на рифмы
Еврейского погроманить ночами
Как ваши повторить неповторитмы
Словесного серсолнечные кольца
Езопствующих дум междоуметья
Юродивого сердца колокольца
О лихо позолоченного летья
Сварение желаемого лудка
Течением чернеющей речушки
Уймет краесогласный глас рассудка
До горлышка тщедушной гдежекружки
И друг читатель у распитой тары
Наутро после шмары и кошмары
Удумается что поэты душки*
*Вариант: Удумается что поэты чушки
5 сентября 2013
Санкт-Петербург
Москва, 1986
Кропоткинская. Выход из метро.
Сырое утро. Очередь в музей.
Довольно пестрый авангард культуры —
сообщество невыспавшихся граждан,
зевающих, читающих, жующих,
желающих во что бы то ни стало
узреть полотна импрессионистов
из залов Вашингтонской галереи.
И я меж них, притянут той же силой,
тихонько перелистываю книгу,
гекзаметром сводящую мне губы
и наполняющую рот слюной
давнишней позабытой детской страсти
по древним и любимым временам.
Итак, стоим. Еще не «запускают»,
и очередь уверенно растет,
и люди, понемногу оживляясь,
завистливо ругают экскурсантов
из профсоюзных «творческих» экскурсий
и иностранцев — им везде дорога...
И вдруг... я вздрогнул, кровь в висках забилась,
по мне прошел тревожный нервный ток:
почудилось, привиделось, приснилось, —
ты от метро идешь наискосок.
Не может быть! Какая-то ошибка.
Ведь ты ушла. Тебя давно здесь нет.
Но ты все ближе. На губах улыбка —
любви полузабытой поздний свет.
И все ушло — дома, деревья, лица...
Звенящая повисла тишина,
и зазвучали надо всей столицей
в одном аккорде наши имена...
«...нет-нет, позвольте, я стоял за ней,
да-да, за этой девушкой в берете,
она — за парнем в кожаном пальто,
а вы — за мной, пожалуйста, не спорьте,
еще вы уходили позвонить
и, возвратившись, не нашли меня,
я тоже отходил недалеко,
пожалуйста, спросите у любого...».
У входа люди вдруг заволновались,
сержант взглянул со вздохом на часы,
затем поправил легкую оградку —
загончик непременный для толпы,
желающей искусству приобщиться, —
ворота наконец-то отворились
и... потекла струящаяся лента —
людской ручей, в оградку заключенный,
под своды вожделенного музея,
переполняя сумрачные залы.
И мне? Идти за ними? Утонуть
в пейзажах? В натюрмортах раствориться?
Вобрать очарованье впечатлений
полуживой отчаявшейся кисти —
на час, на полчаса, на пять минут...
Но прошлое умеет возвращаться,
сжигая воспаленный мозг и нервы
на медленном костре воспоминаний...
За ними! Поминутно спотыкаясь,
с подавленным желаньем оглянуться,
по равнодушным каменным ступеням,
тяжелую отталкивая дверь,
я восхожу — такой же одинокий,
как парус в море на холсте Сёра...
Май-июнь 1986, 6-10 марта 1987
Москва, Орск
* * *
Ах, Москва, с ума свела!
Ах, Москва, я твой невольник!
Колокольни, колокольни,
Колокольни, купола!
Я шатаюсь день-деньской
по старинным, по исконным:
по Ордынке, по Волхонке,
по Таганке, по Тверской.
В чем тут дело, в чем секрет —
я готов тысячекратно
поворачивать с Арбата
на Калининский проспект.
По пути ль, не по пути —
непременная отрада:
от Кропоткинской пройти
к Александровскому саду.
Ах, Москва, в полон взяла!
Я невольник добровольный.
Колокольни, колокольни,
Колокольни, купола!
Я, Москва, навеки твой.
Помолчим перед разлукой.
На прощанье Долгорукий
машет княжеской рукой...
1986, 1987
Москва, Орск
* * *
Свежевыбрит, отутюжен,
как всегда, слегка простужен,
не испорченный наружно
и такой же изнутри,
я шатаюсь по бульварам,
по дворам и тротуарам,
но не трачу время даром —
дело, что ни говори:
незаметно, осторожно
заглянуть в глаза прохожим
и по лицам непогожим
отгадать приход весны;
еле слышно напевая,
прокатиться на трамвае
и, заботы забывая,
золотые вспомнить сны.
А кругом жужжат, как пчелки,
быстроглазые девчонки
и смеются обреченно
и влюбляются в любовь.
Ну, а мне немного странно,
непривычно и досадно:
мне любовь не по карману —
остаюсь самим собой.
Вот и вечер подытожен,
и помочь никак не может
та одна, что всех дороже
и которая вдали;
у которой век не вянут
в вазе алые тюльпаны
и которая не взглянет
в эту сторону земли.
А назавтра, отутюжен,
свежевыбрит и простужен,
протащу по летним лужам
незатейливый ответ
и, вдыхая влажный воздух,
вдруг припомню: скоро осень —
встанут новые вопросы,
а ответов нет как нет...
1986, 1987
Москва, Орск
Булгаков против Чехова
16 мая одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года от Рождества Христова я успешно завершил службу в советских вооруженных силах и в чине рядового отдельного батальона радиорелейной и тропосферной связи вышел в отставку. Согласно солдатскому фольклору тех лет чистые погоны — чистая совесть, и более всего я опасался получить перед демобилизацией ефрейторский чин, ибо у нас говорили: лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора. Господь миловал, но я не об этом.
20 мая я был уже дома, летом поступил на факультет Электроснабжение промышленных предприятий и установок Всесоюзного заочного политехнического института, а в тысяча девятьсот семьдесят девятом году устроился лаборантом на кафедру физмата в Орский государственный педагогический институт. Проработал я там недолго, ибо в 1980 женился на прелестной девушке Татьяне Григорьевне и не без сожаления вынужден был оставить вольные, но не особо сытные лаборантские хлеба.
Однако в том же 1979 году мне в составе студенческого строительного отряда довелось побывать на БАМе. Местом дисклокации оказался поселок Тында, часть бойцов трудилась на бетономешалке, другая — укладывала в нужное время в нужном месте бетон, изготовленный первой частью.
Орскому отряду был придан врач из местных, звали его Александр Иванович, но он, не обинуясь, откликался и на Саню-Ваню. Лет на 10 постарше нас, он был молод, красив, женат, усат, вкалывал вместе с нами и охотно вступал в интеллигентные беседы со студентами и лаборантами в перерывах между бетоноукладкой. Я тогда весьма и весьма занимался рок-музыкой, сыпал названиями вроде Pink Floyd, Deep Purple и Led Zeppelin, а он, в свою очередь, охотно делился впечатлениями по поводу The Beatles, Creedence Clearwater Revival и Rolling Stones, хотя, по его словам, семейная жизнь отрицательно сказывалась на его рок-увлечении.
Как-то раз он пригласил меня в гости. Стол ломился от яств местной кухни, а, наливая по первой, он сказал, что любит водку по-чеховски. И принялся цитировать. Скорее всего именно это место (точную цитату за давностью лет не приведу):
— Когда вы входите в дом, то стол уже должен быть накрыт, а когда сядете, сейчас салфетку за галстук и не спеша тянетесь к графинчику с водочкой. Да ее, мамочку, наливаете не в рюмку, а в какой-нибудь допотопный дедовский стаканчик из серебра или в этакий пузатенький с надписью «его же и монаси приемлют», и выпиваете не сразу, а сначала вздохнете, руки потрете, равнодушно на потолок поглядите, потом этак не спеша, поднесете ее, водочку-то, к губам и — тотчас же у вас из желудка по всему телу искры...
Упоминал Саня-Ваня (дай Бог ему здоровья, если жив!) еще и селедочку с лучком и прочее, но я пока оставлю это про запас, дабы не повторяться, добравшись до сути дела.
Мой тындинский застольный друг и товарищ, как я теперь понимаю, цитировал «Сирену» Чехова, уморительно смешной рассказ, способный развеселить понимающего человека даже в наши тупо прикольные времена. Сей рассказ я неоднократно перечитывал впоследствии, непременно смеялся прочитанному, но вместе с каждым разом во мне что-то нарастало, взбухало и расширялось, побуждая к размышлениям.
И вдруг ни с того, как говорится, ни с сего я снова вспомнил о «Сирене». На сей раз я не читал, а смотрел. Если кто не помнит, в 1998 году по телеканалу «Культура» шел сериал «Чехов и К°» (в сети имеется, рекомендую) с участием первоклассных советских актеров (Юрского, Лавровой, Мягкова, Калягина, Ефремова, Любшина, Савиной, Баталова и др.) — иных уж нет, а те далече, а другие того же качества и квалификации не предвидятся. В 10 серий режиссеры Ройзман и Брусникин впихнули 30 рассказов Чехова. Среди них оказалась и «Сирена». Посмотрев с удовольствием экранизацию, меня осенило (не подумайте чего худого — я просто имитирую чеховское «Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа»).
А ведь речи-то, внезапно подумал я, профессора Преображенского, рассуждающего за обедом о еде в «Собачьем сердце», — это прямой ответ на обеденный гимн, произносимый в чеховской «Сирене» секретарем съезда Иваном Гурьичем Жилиным (называю персонаж полным именем, ибо о нем никто не ведает, тогда как Филиппа Филипповича благодаря экранизации Бортко знают все). И не просто ответ, а резкое, жесткое и, я бы даже сказал, гневное возражение. Преображенский как персонаж полемизирует с Жилиным, Булгаков как писатель и гражданин — с Чеховым.
Булгаков, будучи старше Чехова на революцию и гражданскую войну, сочинил свою отповедь классику совершенно сознательно. Об этом говорит сличение текстов, о чем я, осененный и осенившийся, тотчас же и поведаю.
Жилин говорит:
— Ну-с, а закусить, душа моя Григорий Саввич, тоже нужно умеючи. Надо знать, чем закусывать.
Преображенский ему вторит, переходя от частного тезиса о правильном закусывании к общему — о правильном питании:
— Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, и, представьте себе, большинство людей вовсе этого не умеет. Нужно не только знать, что съесть, но и когда и как.
Булгаковский герой, прошу заметить, вслед за чеховским в разговоре о еде обращается к персонажу, называемому по имени и отчеству. Только Преображенский рассуждает во время обеда, а Жилин до.
— Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селедка, — говорит Жилин. — Съели вы ее кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока еще чувствуете в животе искры, кушайте икру саму по себе или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селедки, но всего лучше, благодетель, рыжики соленые, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом... объедение!
Жилину возражает Преображенский, секундой ранее заставивший Борменталя закусить рюмку водки чем-то похожим «на маленький темный хлебик»:
— Заметьте, Иван Арнольдович: холодными закусками и супом закусывают только не дорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. А из горячих московских закусок — это первая. Когда-то их великолепно приготовляли в Славянском Базаре.
Селедка, икра, редька, рыжики соленые... Секретарь съезда как раз таки «оперирует» закусками холодными и получает время спустя недвусмысленный отлуп от профессора медицины. Почему Преображенский, сам тоже из недорезанных, так пренебрежительно, с употреблением «революцьонной» лексики, отзывается о собратьях по классу, непонятно. Может, Булгаков тем самым пеняет Чехову, положившему жизнь на описание разного рода российских «вырожденцев», на то, какими слабыми, ничтожными, неспособными на сопротивление те оказались в лихую годину?
Или Булгаков в ту пору еще не мог так вкусно писать о еде, как Чехов, и серчает по этому поводу? Впрочем, автору «Собачьего сердца» следовало просто-напросто потерпеть до «Мастера и Маргариты», где он свои возможные гастро-филологические упущения с лихвою наверстал. (Цитировать «Мастера» не буду, ибо к делу не относится).
Преображенский и водку пьет иначе, чем Жилин, без всяких там пищеварительных моментов предвкушения и оттягивания удовольствия, а именно: «Филипп Филиппович ... вышвырнул одним комком содержимое рюмки себе в горло».
«Вышвырнул!» «Одним комком!» Слова-то какие, явно не застольные. Какие уж тут вздохи, поглядывания на потолок и потирания рук. «Вышвыривает» Преображенский именно из рюмки, а не из стаканчика с надписью «его же и монаси приемлют», как советует Жилин, восставая против рюмок. Иные времена — иная посуда. Не до «дедовского допотопного серебра», возможно, уже реквизированного или проданного ради куска хлеба. Впрочем, «маленький темный хлебик» профессор медицины, имеющий серьезного покровителя в советских органах, подцепляет на «лапчатую серебряную вилку», стало быть, реквизиция «недорезанному» пока не грозит.
И еще. Мы так и не знаем, чем именно закусывали врачи в «Собачьем сердце». Булгаков унес эту тайну с собой. Тогдашние читатели, видимо, понимали, о чем идет речь. На долю читателей нынешних остаются только предположения и догадки. Я полагаю, автор сделал это намеренно, дабы нас помучить.
Секретарь у Чехова упоминает, кстати, и горячие закуски: налимью печенку (возможно, ее подавали и холодной), душоные белые грибы (именно душоные — это то же самое, что и тушеные, только душоные) и кулебяку.
— Ну-с, перед кулебякой выпить, — продолжал секретарь вполголоса... — Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная, во всей своей наготе, чтоб соблазн был. Подмигнешь на нее глазом, отрежешь этакий кусище и пальцами над ней пошевелишь вот этак, от избытка чувств. Станешь ее есть, а с нее масло, как слезы, начинка жирная, сочная, с яйцами, с потрохами, с луком...
У Булгакова ничего не говорится о второй рюмке, но ведь не мог же русский человек за обедом обойтись всего лишь одной. Не мог. Надо полагать, не обошлись и Преображенский с Борменталем. «Вторительно» они, по-видимому, закусывали... супом вопреки заклинаниям профессора: «3асим от тарелок подымался пахнущий раками пар». Кстати и замечание о порозовевшем «от супа и вина» Борментале, «тяпнутом» Шариком накануне.
Суп остался вне писательской компетенции Булгакова, а у Чехова секретарь и по поводу супов разливается «как поющий соловей», не слышащий «ничего, кроме собственного голоса»:
— Щи должны быть горячие, огневые. Но лучше всего, благодетель мой, борщок из свеклы на хохлацкий манер, с ветчинкой и с сосисками. К нему подаются сметана и свежая петрушечка с укропцем. Великолепно также рассольник из потрохов и молоденьких почек, а ежели любите суп, то из супов наилучший, который засыпается кореньями и зеленями: морковкой, спаржей, цветной капустой и всякой тому подобной юриспруденцией.
Жилин и Преображенский сходятся еще в одном вопросе. Секретарь съезда советует:
— Ежели, положим, вы едете с охоты домой и желаете с аппетитом пообедать, то никогда не нужно думать об умном; умное да ученое всегда аппетит отшибает. Сами изволите знать, философы и ученые насчет еды самые последние люди и хуже их, извините, не едят даже свиньи.
Профессор медицины настоятельно рекомендует:
— Если вы заботитесь о своем пищеварении, вот добрый совет — не говорите за обедом о большевизме и о медицине.
Большевизм и медицина как раз входят в разряд «умных да ученых» тем, начисто «отшибающих аппетит». А булгаковские врачи, люди ученые по определению, питаются не хуже чеховских секретарей.
По поводу газет, однако, наши герои высказывают сугубо противоположные мнения.
Жилин:
— Этак ложитесь на спинку, животиком вверх, и берите газетку в руки. Когда глаза слипаются и во всем теле дремота стоит, приятно читать про политику: там, глядишь, Австрия сплоховала, там Франция кому-нибудь не потрафила, там папа римский наперекор пошел — читаешь, оно и приятно.
Преображенский:
— И, боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет. ... Я произвел тридцать наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствовали себя превосходно. Те же, которых я специально заставлял читать «Правду», теряли в весе. ... Мало этого. Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетенное состояние духа.
Персонаж «Сирены» говорил о послеобеденном чтении, персонаж «Собачьего сердца» — о предобеденном, но, думаю, и после обеда читать советские газеты доктор-антисоветчик не рекомендовал бы.
Послеобеденный досуг и у Чехова, и у Булгакова — сигарный. У первого — под запеканочку:
— Домашняя самоделковая запеканочка лучше всякого шампанского. После первой же рюмки всю вашу душу охватывает обоняние, этакий мираж, и кажется вам, что вы не в кресле у себя дома, а где-нибудь в Австралии, на каком-нибудь мягчайшем страусе...
У второго — под Сен-Жульен — «приличное вино», которого «теперь нету», или под что-нибудь другое, о чем не говорится (ликеров профессор не любит).
Чеховского героя после обеда охватывает дрема, как Шарикова: «Странное ощущение, — думал он (Шариков — Ю. Л.), захлопывая отяжелевшие веки, — глаза бы мои не смотрели ни на какую пищу». Перед этим «Псу достался бледный и толстый кусок осетрины, которая ему не понравилась, а непосредственно за этим ломоть окровавленного ростбифа». То же самое, надо полагать, ели и Преображенский с Борменталем, а значит, перечень и распорядок блюд у Булгакова практически совпадают с чеховскими, только у Чехова рыбная и мясная перемены расписаны живыми, сочными, аппетитными, гастрономически выверенными красками:
— Как только скушали борщок или суп, сейчас же велите подавать рыбное, благодетель. Из рыб безгласных самая лучшая — это жареный карась в сметане; только, чтобы он не пах тиной и имел тонкость, нужно продержать его живого в молоке целые сутки. ... Хорош также судак или карпий с подливкой из помидоров и грибков. Но рыбой не насытишься, Степан Францыч; это еда несущественная, главное в обеде не рыба, не соусы, а жаркое.
После обеда Жилин, прямо как Манилов, думает о всяческой дребедени:
— Будто вы генералиссимус или женаты на первейшей красавице в мире, и будто эта красавица плавает целый день перед вашими окнами в этаком бассейне с золотыми рыбками. Она плавает, а вы ей: «Душенька, иди поцелуй меня!»
А Преображенский — пространно рассуждает о мировой революции и диктатуре пролетариата:
— Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция — не нужно топить. Так я говорю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и в валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор еще запирать под замок и еще приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо не стащил? Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?
Чехов устами Жилина скептически отзывается о врачах и имеет на то полное право, ибо сам доктор:
— Катар желудка доктора выдумали! Больше от вольнодумства да от гордости бывает эта болезнь. Вы не обращайте внимания. Положим, вам кушать не хочется или тошно, а вы не обращайте внимания и кушайте себе. Ежели, положим, подадут к жаркому парочку дупелей, да ежели прибавить к этому куропаточку или парочку перепелочек жирненьких, то тут про всякий катар забудете, честное благородное слово.
Булгаков, тоже доктор, делает врачей вершителями судьбы человеческой, наделяет их свойствами и качествами демиурга и пророков. Может быть, поэтому он и полемизирует с чеховской «Сиреной» в указанном мною месте из «Собачьего сердца». Как знать...
30 июня 2013
Санкт-Петербург
Ш. Бодлер. Альбатрос
Нередко альбатрос, морей безбрежных птица,
досужей матроснёй подбит бывает влёт,
когда он, словно тень, за шхуною стремится,
скользящей по волнам над горькой бездной вод.
Стыдлив и неуклюж, хромает вперевалку
лазури властелин по палубным доскам,
а белые крыла, влачащиеся жалко,
свисают у него, как вёсла, по бокам.
Уродливый, смешной, он был красив от века,
небесный пилигрим — отныне инвалид!
Тот хромотой дразнит крылатого калеку,
а этот трубкой в клюв пернатому смердит!
Подобен ты, Поэт, заоблачному князю,
кто с бурею на «ты», кому стрелок смешон:
тебе ходить в толпе средь гиканья и грязи
гигантские крыла мешают испокон.
15 июня 2013
Санкт-Петербург
Charles Baudelaire
L’Albatros
Souvent, pour s’amuser, les hommes d’équipage
Prennent des albatros, vastes oiseaux des mers,
Qui suivent, indolents compagnons de voyage,
Le navire glissant sur les gouffres amers.
À peine les ont-ils déposés sur les planches,
Que ces rois de l’azur, maladroits et honteux,
Laissent piteusement leurs grandes ailes blanches
Comme des avirons traîner à côté d’eux.
Ce voyageur ailé, comme il est gauche et veule!
Lui, naguère si beau, qu’il est comique et laid!
L’un agace son bec avec un brûle-gueule,
L’autre mime, en boitant, l’infirme qui volait!
Le Poète est semblable au prince des nuées
Qui hante la tempête et se rit de l’archer;
Exilé sur le sol au milieu des huées,
Ses ailes de géant l’empêchent de marcher.
Открытое письмо Михаилу Жванецкому
Здравствуйте, уважаемый Михал Михалыч!
Ничего, что я к Вам вот так вот — запросто? Это я любя. Мы Вас любим, Михал Михалыч. Хотя, наверное, любят не все. Может, далеко не все. Говоря «мы», я беру пример с Вас. Вы же в своих монологах то и дело говорите о нас, обо всех. Мы, говорите Вы. Мы такие-то, мы сякие-то, у нас то, у нас се. И мы смеемся, рефлекторно кивая головами: да, это мы, сякие и такие, это про нас, таких и сяких. Бывает и так: Вы говорите «мы», а пресловутые «мы» охвачены разве что Рублевской орбитой. Но мы, пусть и в моем персональном лице, не замечаем этого и по-прежнему внимаем Вам, ежась от смеха и дрожа аплодисментами.
Славословить Вас я не буду. К чему? Что можно добавить к общему хору, когда Вам отпускают комплименты все, даже президенты? Даже президент той самой страны, где мы теперь столь катастрофически процветаем. Когда-то в этой стране — в нашей прекрасной стране — мы все (по-Вашему, буквально каждый первый!) лихо отвинчивали, откручивали, что плохо лежало, преданно глядя в глаза любимому государству. А оно, в свою очередь, учило нас жизни, обвиняя в непорядочности.
А не так давно кое-кто из нас, вовсе даже не мы, втихаря открутили и отвинтили по ходу все, что неплохо текло и горело без них. А государство, сколоченное из таких же, учит нас прожиточному оптимизму, свято веря в наше добросердечие. Правда, теперь без конца сводить концы приходится при отсутствии медицины, образования, производства, сельского хозяйства, вооруженных сил, милиции, естественной колбасы и натурального пирамидона. Приходится жить без побед, хотя бы и спортивных, без славы, хотя бы и беспилотной, без Гагарина, без Большого театра, без автомата Калашникова, без ледокола «Ленин».
И даже, как ни кощунственно это прозвучит, без Вас, Михал Михалыч.
Вот именно.
Все истекло, все поменялось, все пошло прахом вместе с закромами родины, которых никто отродясь не видел, но которые до сих порой честно питают элитную кучку не нас отдельно взятых. Все изменилось. Изменились и Вы, Михал Михалыч. В последнее время это стало как-то особенно заметно. Раньше Вы были одним из нас, блистали на нашем фоне умом и талантом, теперь Вы — демократ и либерал, как Вы неожиданно для себя самого сознались в одном из заокеанских телеинтервью.
Раньше Вы не имели машины, но никто почему-то не догадался прокатить Вас в багажнике «Жигулей» или «Волги». Потому что была административно-командная система. Против нее Вы боролись всю жизнь.
Теперь у Вас джип, и Вас бескорыстно прокатили в багажнике Вашего собственного авто. Потому что нынче демократия и либерализм.
Против чего Вы боретесь теперь, Михал Михалыч? С кем Вы, мастер культуры? Вы за большевиков али за коммунистов? Вы с нами или против нас?
Дайте ответ.
Нет ответа?
Не верю!
Ответ есть!
И я попытаюсь его сформулировать. Чтобы Вам было чему возразить. Хотя кто Вы и где я?! Тем не менее — дозвольте дерзнуть.
Вы, конечно, не против нас, Михал Михалыч. Но Вы и не за нас. Разве такое возможно, спросите Вы или кто другой. И я отвечу кому другому или Вам. Да, возможно. Ваши нынешние монологи, реплики, репризы, анекдоты и умозаключения это сугубо подтверждают.
Нельзя всю жизнь бросаться на амбразуру. Какая амбразура выдержит? Ваша не выдержала, разошлась по швам, рухнула, рассеялась в пыли. Теперь у Вас нет амбразуры, Михал Михалыч. Точнее — она есть, она всегда есть, как не быть, но Вы ее категорически не замечаете. Рука бойца колоть устала. А если и колет, то не штыком, к которому неизвестной на кой приравняли перо, а зубочисткой. Такое безубыточное зубочисткоукалывание. Не больно. Зато щекотно.
И вообще: кто Вы такой, чтоб не пить? Текилу, виски, сакэ, самогон? Все пьют — почему Вы один должны оставаться тверезы, как саблезубый мамонт? Кто Вы такой, чтоб не есть? Осетров, устриц, раков, другую свежую рыбу? Те дни блаженные прошли — ведь так, Михал Михалыч? А нынче — кто Вы такой, чтоб не ездить? Нью-Йорк, Париж, Тель-Авив, Берлин, Экибастуз. Вы усвоили Одессу, выучились Ленинграду, вызубрили Москву. Теперь Вы штудируете весь мир.
Вы в космосе, Михал Михалыч. А мы по-прежнему на земле. А разве из космоса можно различить что-нибудь земное? Мы не видим Вас — отсюда, Вы не видите нас — оттуда. Мы только слышим Ваши речи типа «Шарик, шарик, прием, я — Жванецкий!».
2 марта 2010 года Ваш высоко-полный партнер по «странному дежурству» задал Вам очень простой вопрос: «Что такое надо делать, чтобы в кризис стать богаче, а не беднее?». Помните? Если бы мне задали такой вопрос — кто ж меня спросит! Да еще на всю страну! Я бы все равно ответил так: «Богаче в кризис могут стать только подлецы и негодяи, наживающиеся на бедах человеческих». И добавил бы: «Именно эти негодяи и подлецы ограбили и продолжают грабить некогда великую страну, ввергнув ее в нынешний хаос, ничтожество и нищету».
Так бы ответил я.
А что же Вы?
Цитирую, благо есть интернет: «По-моему, надо догадаться и решиться. Вот догадаться я могу, решиться — нет. Что-то вот интуитивно можно почувствовать. Но вот на этом эфемерном предчувствии решиться — это надо иметь стальную волю, конечно. Надо иметь авантюрный характер, надо иметь что-то криминальное в характере».
Вот именно — криминальное. И не только в характере. В образе жизни. В жизненных ценностях. В поведенческих установках. В способе осуществления своих желаний и потребностей. В отношении к людям и окружающей действительности.
Похоже, Михал Михалыч, Вы сами не совсем сообразили, что именно сказали, хотя в силу гениальности своей натуры (видите, без славословий с моей стороны в Ваш адрес все-таки не обошлось) попали в самую точку.
В кризис — когда рушатся связи и скрепы, когда кричат «Спасайся кто может!», когда почва уходит из-под ног, когда экономическая инфраструктура становится финансово мутной, — всегда появляется человек, умеющий удить рыбу в трясине. Он мгновенно догадывается, где и как можно что-нибудь украсть или кого-нибудь ограбить. И решается — ограбить и украсть. И глагол соответствующий использует, экологически свежий — отжать. Взамен прежних, жутко заболоченных. И не без юмора. Ведь это же ужасно смешно: жать там, где не сеял, брать не свое, присваивать чужое.
И Вы это приветствуете, Михал Михалыч?
Вас это радует?
Далее, однако, Вы продолжили отвечать на тот же самый вопрос того же самого полно-высокого товарища из той же самой телепередачи. По Вашим словам, вокруг успешно «отжавшего» «...появляются поэты, писатели, художники, киношники. Тут начинается первое, это, конечно, состязание в юморе. Чтобы приблизиться к нему, надо рассмешить. Очень надо рассмешить. ... Значит, прежде всего вам предлагают что-нибудь смешное. Это юмор. Второе — какое-нибудь пение, обязательно. Либо профессиональное, либо хором, либо с оркестром. Третье, что предлагается — преданность. Подозрительно смахивающая на любовь».
Надеюсь, Михал Михалыч, Вы это не о себе.
Мы все надеемся.
Очень надеемся.
Ну, и финальная часть Вашего ответа: «... если человек без денег, разовые вливания ему никогда не помогут. Он будет продолжать оставаться без денег».
Значит, и милостыню нищим подавать не стоит. Все равно никакой пользы это им не принесет. Не так ли?
Теперь Вы успешный человек, Михал Михалыч, входите в число избранных. Когда они, избранные то есть, появляются в очередных ток-шоу — все эти политики, чиновники, олигархи, бывшие бандиты, ставшие предпринимателями, просто предприниматели, юристы, музыканты, писатели, спортсмены, артисты, режиссеры, продюсеры, телеведущие, словом, когда по ТВ шуршит элита, — выясняется любопытное. Они могут собачиться между собой, поливать друг друга помоями, драться на словах и кулаках, но все они — сожители одного коллективного террариума.
Они зовут друг друга по именам, они знают всю или практически всю подноготную друг о друге. И каждому первому из них плевать, кто и как делает деньги. Поешь — пой, снимаешь — снимай, рисуешь — рисуй, пишешь — пиши, судишь — суди, воруешь — воруй, грабишь — грабь, отжимаешь — отжимай, сидишь на откатах — сиди. Главное — твори бабло. По всей земли. Они уже не столько люди, сколько биологические устройства по добыванию денег. А роботам никогда не бывает стыдно. Такие старорежимные понятия, как порядочность, честь, совесть, нынче не подвергаются даже осмеянию. Их попросту нет. Нельзя же говорить о том, чего нет. Вот и не говорят.
Теперь и Вы, Михал Михалыч, увы, принадлежите этой тусовке, хотя Вас и не видно в ток-шоу.
Но почему увы?
Наоборот.
Ура!
Вы теперь либерал и демократ.
А мы снизу.
Нам с Вами уже негде пересечься. Разве что в багажнике джипа. Которого у нас нет.
Вы наголодались в свое время, устали от второсортности юмористического бытия, отсутствия собственных книг. Вам надоело быть тенью отца Райкина. Вам осточертели запреты и окрики, вымарывания и ограничения, невнимание и неимение. Поэтому Вы обнаруживаете в великом прошлом великой державы только плохое. А в невеликом настоящем пока еще невеликой страны — только хорошее. Но первое было видно даже в телескоп, второе — трудно заметить и через микроскоп.
«Удивительно, как наша жизнь, — говорите Вы, — почти бескровно поменялась на противоположную».
Так ли это, Михал Михалыч? Почему тогда население России прирастает исключительно за счет мигрантов? Вы полагаете, экономическая удавка менее убедительно берет за горло, нежели политическая?
Сейчас в России не нужны ни токари, ни пекари, ни педагоги, ни врачи. Нужны менеджеры. Продавцы. Банкиры. Аптекари. Гробовых дел мастера. Жителю России разрешено только родиться, взять кредит, потратить его, заболеть и помереть.
Не давайте рыбу голодному, гласит кухонная мудрость, дайте ему удочку. Но не дают. Ни удочки, ни рыбы. И пруд теперь частный. Там удят сытые.
«И пусть сейчас крики, — вещаете Вы, — «неправильно!», «по дешевке!», «воровская приватизация!», но слава Богу мы уже не там. Мы в море. Где плывут все. А не сидят на берегу с криком «Покажите нам дорогу!».
По-Вашему, правильно, Михал Михалыч, когда несколько десятков человек присваивают себе ресурсы огромной страны и принимаются грабить не умеющее красть население? Вам по сердцу воры в законе? И кто в СССР сидел на берегу с криками? Я, например, этого не помню. Мы не помним.
А если бы, Михал Михалыч, кто-нибудь «по дешевке» приватизировал Ваш талант? Но как будто нечто похожее с Вами уже было? И Вам оно вроде бы не слишком нравилось?
«Наша страна — тяжелый неповоротливый паровой рыдван, — утверждаете Вы. — Все вокруг бороздят на дизелях и турбинах, а эта глыба со свистком долго стоит на месте, хотя все на мостике кричат «Полный вперед!».
Но это произошло в новейшие времена, возносимые Вами до небес. Когда мы сами ушли из космоса и не в силах выйти даже в море.
Раньше нас ненавидели и боялись. Сейчас — ненавидят и презирают. И смеются над нами. Как, впрочем, смеялись всегда. Не знаю, как Вам, а по мне, лучше пусть смеются и боятся, чем презирают и смеются.
«Уголь с парохода разворовали, руль ушел на металлолом, винты — на бронзу. Кстати, как изменилась жизнь, если достижения Советской власти успешно идут по цене металлолома».
А вот это уже полная неправда, Михал Михалыч. Достижения Советской власти успешно присвоены стаей эффективных менеджеров. В крысиные 90-е, во время акульей прихватизации народного хозяйства, до смертоубийств доходило. Когда ушлое шакальё растаскивало не свою собственность. Помните?
Советское государство было плохим хозяином. Очень плохим. Не может быть хорошим хозяин, бесплатно раздающий квартиры и продающий бензин дешевле газировки. Но пришедшие ему на смену майоры фабрик, полковники заводов и генералы песчаных карьеров оказались куда хуже. В их руках надежная доселе работа перестала кипеть, плавиться, крутиться и вертеться. А тут еще и оффшоры, куда их очумелые ручки честно сбрасывают отжатые капиталы. И почем теперь бензин? Почем квартиры?
Эффективные менеджеры сдали на металлолом начинку фабрик и заводов, а внутри учинили торговые, деловые и бизнес-центры. Сколько раньше было заводов и фабрик, почти столько нынче деловых центров, супермаркетов, и бизнес-инкубаторов, где высиживают анемичные идеи и «скалывают» сочные госбюджеты.
А где теперь культура? Где новые Тарковские, Высоцкие, Ефремовы, Шукшины, Олеги Дали, Бродские? Где новые Жванецкие? Всех заменили резиденты из «Камеди клаб». Вы их поругиваете, Михал Михалыч, за пустозвонство, неоправданное смехачество, за матерок, то и дело проскальзывающий в их ничего не стесняющихся устах. А сами, по их примеру, не так давно допустили собаку женского рода в свой коронный монолог.
Помните? «Тот в военные пошел. Требует жертв. Просит нас гордиться армией. Плачет: как воевать на такой зарплате? Ну, не воюй, сука, не воюй!».
Действительно, зачем воевать? Когда иноземные войска с удовольствием сделают это за тебя. На твоей же территории.
Кто-то скажет: что ты к нему привязался? К нашему Михал Михалычу? Старенький он уже. И ведь надо заработать столько. Маленькая, но семья. А он по-прежнему в седле. Фразы остро заточены, реплики выверены до миллиметра, речи афористичны, афоризмы лаконичны. Главное — он постоянно удивляет. Придумывает что-то свеженькое, сохраняя свою неподражаемую манеру. Совершенно эксклюзивен. Он особенный. Не то, что другой наш писатель, кормящий публику всего лишь двумя заскорузлыми мыслишками. Точнее — одной, вытекающей из другой. О тупых американцах и умных русских. Народу нравится. Чуть ли не четверть века.
Что ж, соглашусь. Возможно, я и перегнул. Если речь идет об обычном человеке, то да. Не стоило и затевать этот разговор. Если о простом писателе — то же самое.
Но если мы, то есть я — о классике русской литературе или о совести нации... Лев Толстой тоже был стареньким, однако периодически вставлял свое «Не могу молчать» куда следует. И кому следует. Хотелось бы и от Вас, Михал Михалыч, услышать Ваши непричесанные мысли о наших окаянных днях. Допустим, «Что делать», никто не знает. Но хотя бы «Кто виноват» можно? В вашей неподражаемой манере?
Вы не могли молчать, когда это было нельзя, и Вы замолчали, когда это стало можно.
Или у нации теперь нет совести? Или у бессовестной нации ее вообще не может быть? Или не должно быть — в наше-то бессовестное время?
Вот я о чем.
Но я, видимо, слишком много взял на себя. Пытаясь взвалить это на Вас, Михал Михалыч.
Прошу меня простить. Если что не так.
Остаюсь преданным почитателем Вашего таланта
Юрий Лифшиц
17-26 апреля 2013
Орск — Санкт-Петербург
В. Высоцкий. «Баллада о детстве», или Сотворение мифа
Песня Владимира Высоцкого «Баллада о детстве» написана в 1975 году. Поэту было тогда 37 лет — самый что ни на есть зрелый возраст во всех смыслах: личностном, социальном, мировоззренческом, творческом... К тому времени Высоцкий был уже известным автором-исполнителем собственных песен, получил признание как незаурядный актер, на таганковские спектакли с его участием нельзя было достать билетов, роли в фильмах имели бешеный зрительский успех, на концерты стремились попасть все от мала до велика. Высоцкого обожала вся страна, его любили даже представители всемогущих органов. В 1978 году ему была присвоена высшая категория вокалиста-солиста эстрады, на «шалости» профессионального певца с «левыми» концертами власти смотрели сквозь пальцы, что бы там ни навыдумывал его сын Никита, в своем маловразумительном фильме представивший отца в виде зомби, алкоголика и наркомана. Что ж, видимо, наступило время хамов, открывающих наготу своих отцов («И увидел Хам ... наготу отца своего [Ноя — Ю. Л.], и выйдя рассказал двум братьям своим». Быт. 9:22).
«Баллада о детстве» (1975 г.) — песня-ретроспекция, взгляд, обращенный автором в прошлое с высоты своей зрелости, поэтической мощи, стократ усиленной магическим голосом и гитарными аккордами. Ими в ту пору бредил весь СССР, да и песня получилась недюжинной, с драматическим и даже трагическим подтекстом. Она до сих пор производит сильное впечатление, если ее воспринимать именно как песню. А вот в качестве художественного произведения, претендующего быть своего рода документом эпохи, визитной карточкой довоенного поколения, — вопрос спорный. Порою авторская песня, лишенная вокально-инструментального сопровождения, предстает во всей своей наготе, не становясь, конечно, пустой и нежизнеспособной, отнюдь нет. Но любой текст такого рода, хотя бы на бумаге вырвавшийся из цепких объятий мелодии, обретает иные степени свободы (или несвободы), вынуждающие присмотреться к нему именно как к тексту. В песне же слова неотделимы от музыки, а сплошь и рядом первична бывает именно она. Необходимо отстроиться от музыкальной составляющей спетого стихотворения, или, перефразируя известный перевод известной пьесы Шекспира, спуститься с высот мелодии на дно... текстуального анализа или критического разбора. Я полагаю, это не вредит ни конкретному поэтическому произведению, ни поэзии в целом, ни поэту в частности.
Полного текста «Баллады...» не привожу, он и без того широко известен и доступен, а по строфам цитировать буду, снабдив их номерами ради удобства изложения. Придерживаться последовательной цитации — куплет за куплетом — не считаю нужным. К такому подходу располагает доверительная интонация песни (автор вспоминает, а вспоминая, перескакивает с одного на другое, возвращается к уже сказанному, уточняет и пр.), а также связанные с первым обстоятельством цели и задачи настоящего текста.
Владимир Высоцкий
Баллада о детстве
1. Час зачатья я помню неточно —
Значит, память моя однобока,
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.
2. Я рождался не в муках, не в злобе:
Девять месяцев — это не лет!
Первый срок отбывал я в утробе —
Ничего там хорошего нет.
3. Спасибо вам, святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали
Поэт «тратит» на самый факт своего зачатия и рождения целых три строфы (1-3; здесь и далее: в скобках номера строф — Ю. Л.), пару куплетов спустя он снова возвращается к этому (6-7), при этом ерничает, едва не опускаясь до скабрезности, и с самых первых строк создает вокруг того и другого «события» ореол таинственности и даже мистики. «Час зачатья я помню неточно» и «зачат я был ночью, порочно» — такое может сказать о себе каждый, даже тот, кто родился днем, но Высоцкий, обыгрывая христианский догмат о непорочном зачатии Иисуса Христа, вольно или невольно меряется с Ним рангами. Пусть я и не Богочеловек, не Спаситель рода человеческого, но нечто пророческое во мне все-таки имеется, говорит поэт, словно сожалея о своем отнюдь не божественном появлении в этом мире. Лирический герой еще и «рождался не в муках» (2), и это тоже указывает на необычность его происхождения: все рождаются в муках, а автор, отмеченный печатью гения, нет. Хотя откуда бы это знать младенцу, если мучается при рождении вовсе не он, а его матушка.
Насчет рождения «в злобе» не совсем ясно. Неужели в силу кромешности тогдашних времен мамы с папами не особо радовались младенцам? Или мамаши во время родов гневались на своих новорожденных деток? А может, матушка лиргероя, родила его легко, то есть, рожая, не крыла все и вся по матушке, как это обычно бывает? Но детям, особенно мальчикам, опять же не дано знать, что и как происходит во время родов. Или — еще одно предположение — плод во чреве матери не шибко разозлился на родителей за «первый срок», «отсиженный в утробе», ведь «девять месяцев — это не лет». Вопросы остаются вопросами, а стало быть, «злоба» здесь и ради красного словца, и для рифмы с «утробой», и чтобы еще раз подчеркнуть исключительность новорожденного.
Об этом же сигнализирует и третья строфа о святителях. Им автор приписывает несвойственные им функции заботы о зачатии талантливых младенцев. Плюющий и дующий святитель более походит на старика Хоттабыча, нежели на иерарха, почитаемого верующими как предстоятеля церковной общины. Здесь ирония превалирует над точным значением слова, но ведь «святители» весьма «богато» рифмуются с «родителями», и это немаловажное обстоятельство, видимо, повлияло на словоотбор автора. Неточность словоупотребления вообще характерна для данного произведения Высоцкого. «Память моя однобока» (1), — утверждает его лирический субъект, хотя следует говорить не столько об однобокости памяти, сколько о ее непрочности или несовершенстве. Имеются и другие недостатки такого рода, и о них я скажу по ходу изложения.
В первых строфах, помимо чуть ли не легендарного рождения поэта, автор попутно создает еще один миф о самом себе как об уголовнике: «Первый срок отбывал я в утробе» (2). И далее:
6. Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки милые, слова!..
Первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
На самом деле поэт ни разу в жизни не сидел, но блатная романтика произвела на него, домашнего мальчика, сильнейшее впечатление и не отпускала до конца жизни, если он распространил о себе неверные сведения, пусть даже и в художественном произведении. Сказав о «первом сроке», автор ничего не говорит о втором и последующих. Почему? Потому что их не было, как не было и первого. «Балладой о детстве» Высоцкий в 1975 г. «узаконил» свое якобы воровское «происхождение», усвоенное им в его псевдо-криминальных песнях начального периода. И сама «Баллада...» под пером поэта обрела явственный уголовный окрас, хотя скорей всего далее хулиганских выходок, свойственных подростковому возрасту, сын полковника Советской армии, студент Московского инженерно-строительного института, а затем — актёрского отделения Школы-студии МХАТ, не опустился.
По одной из версий исследователей творчества Высоцкого, в 1938 г. в СССР вышел Указ о запрещении абортов, на что, дескать, и намекает автор, родившийся в этом же году. Но это не соответствует действительности. Аборты запретили в стране Советов в 1936 г., а в 1938 г. была объявлена масштабная амнистия заключенных, с чем, по-видимому, косвенно и связывает Высоцкий свое почти чудесное рождение.
С точки зрения морально-этической, начальные строфы «Баллады...» не выдерживают критики. Я полагаю, родителям Владимира Семеновича не доставляло удовольствия слышать чуть ли не из каждого московского окна о порочном зачатии их собственного сына. Причем, «отмотав» свой дородовой «срок», лирический герой, с одной стороны, доволен, что «девять месяцев — это не лет», с другой, — с удовольствием «отыгрался бы на подлеце» (7), «мурыжившем» его в материнском лоне так долго.
7. Знать бы мне, кто так долго мурыжил, —
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился и жил я, и выжил:
Дом на Первой Мещанской — в конце.
Кто подлец, сказать не берусь, хотя выбор ограничен: родители, «задумавшие зачать», святители, «что плюнули да дунули», и Господь Бог. Мне думается, в этих жестких и даже жестоких строках отражены непростые отношения поэта с его отцом и матерью, не понимавшими и не принимавшими ни его песен, ни его поэтического призвания. Вольно или невольно он сводит с родителями счеты: с матерью, — утверждая, что ничего хорошего нет в материнской утробе, хотя именно утробное состояние для зарождающегося организма — самое что ни на есть комфортное (не случайно младенцы кричат, выходя из нее); с отцом, — как мы увидим далее, с весьма неожиданной стороны.
И что значит — мурыжил? Тем более — мурыжил в утробе? Сравнивать зачатие, вынашивание плода и рождение ребенка с уголовными перипетиями едва ли правомерно. В утробу матери мы попадаем не за какие-то грехи, хотя, следуя христианской традиции, некрещеный младенец — уже грешник. Мы все грешники в силу порочности зачатия, но ведь другого-то нам не дано. Грешники, но не преступники, не уголовники, как у автора «Баллады о детстве». Как бы ни раздражала лирического героя «отсидка» в чреве матери — с чего бы, право, раздражаться-то! — но появляемся мы в этом мире в срок, установленный не нами, и повлиять на самый факт своего рождения не в силах.
Заканчивая разговор о седьмой строфе, замечу: строка «Но родился и жил я, и выжил» нарушает последовательность происходящего, а именно — человек рождается, выживает после родов, впоследствии живет, допустим, в «доме на Первой Мещанской — в конце». Человек и далее может выжить или не выжить, но если речь идет о младенце, то можно говорить исключительно о его послеродовом состоянии.
«Уголовное» начало песни вроде бы трансформируется в «репрессивное», но в дальнейшем почти никак не развивается, зато блатной элемент получает лирическое движение едва ли не в каждой строфе. Тема сталинских лагерей была в те поры запретной, поэтому автор песни тщательно упрятал ее за воровскими интонациями.
4. В те времена укромные,
Теперь — почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
5. Их брали в ночь зачатия,
А многих — даже ранее,
А вот живёт же братия,
Моя честна компания!
Что такое «срока огромные», бредущие «в этапы длинные»? Налицо образчик так называемой метонимии, то есть «срока огромные» — это люди, получившие большой срок. Далее выходит невнятица: местоимение «их» относится к «этапам», а никак не к людям, поэтому дальнейшее изложение 5-й строфы грамматически лишено смысла. И такое на протяжении всей песни случается неоднократно.
Затем в «Балладе...» следуют сцены «московского злого житья» (8-10): соседи, «балующиеся водочкой» (по-видимому, в тогдашней столице таковых было не так уж и мало), равенство и братство насельников коммунальной квартиры и — в качестве демонстрации нечеловеческих условий тогдашнего быта — ставшая знаменитой на весь мир «всего одна уборная».
8. Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
9. Все жили вровень, скромно так —
Система коридорная:
На тридцать восемь комнаток —
Всего одна уборная.
10. Здесь на зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почём она — копеечка.
Однако, даже принимая во внимание обилие коммуналок в те годы, один сортир на тридцать восемь семей представляется явным преувеличением, сгущением красок, игрой слов и чисел. Это уже не столько коммунальная квартира, сколько общежитие, ведь в тридцати восьми комнатах могли обитать человек шестьдесят, если не больше. Но и в «общагах» всегда было два сортира: мужской и женский. На просторах интернета удалось обнаружить интервью с Р. М. Климовой, проживавшей «вместе с семьёй Высоцких в квартире №35 в доме №126 по Первой Мещанской улице». Вот подлинные слова Раисы Максимовны: «Комнат было шестнадцать. И общая кухня на всех. А туалетов было два, а не один. Это он неправду написал. Они были рядом, — но два. Я его встретила потом, говорю: “Ты чего это написал, что один туалет? Ты забыл, что ты в два бегал?” Он только улыбнулся». На шестнадцать комнат два туалета — тоже негусто, но с песенной гиперболой ничего похожего. Если вспомнить булгаковское «Собачье сердце», то буржуйский профессор Преображенский жил в семи комнатах (приемная, смотровая, операционная, столовая, комната для «социал-прислужниц», две спальни), а как раз из такого рода квартир в свое время и составлялись московские коммуналки. Поделенные перегородками надвое семь-десять комнат превращались в четырнадцать-двадцать, но уж никак не в тридцать восемь. В стихотворную строку вполне укладывалось «на восемнадцать комнаток всего одна уборная», но «тридцать восемь» лихо «срифмовались» с годом рождения поэта, чем он и воспользовался.
Вызывает удивление заключительное двустишие десятой строфы: «Здесь я доподлинно узнал, / Почём она — копеечка». Разговоры о деньгах в семье Высоцких, разумеется, велись, но это родители поэта знали, что почем, а не он сам, едва ли представляющий в столь юные годы, каково это — работать и зарабатывать. Можно подумать, Высоцкий (несмотря на собирательный образ лирического героя, здесь поэт говорит именно о себе) начал свою трудовую биографию чуть ли не с трех лет или даже раньше.
Далее — этюд о начале войны (11-15), но не менее, как и все прочее, мифологизированный, фантастический.
11. ...Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я, здоровый трёхлетка,
На воздушную эту тревогу!
12. Да не всё то, что сверху, — от Бога,
И народ «зажигалки» тушил;
И как малая фронту подмога —
Мой песок и дырявый кувшин.
Возможно, «здоровый трехлетка» (устойчивое выражение — бык-трехлетка; не на это ли намекает поэт?) по недомыслию и плевал «на воздушную эту тревогу», но женщины, не обращающие внимания на бомбардировки немецкой авиации, — это, согласитесь, нонсенс. Тем более — женщины с детьми. Оставим в покое соседку Высоцких, якобы «не боявшуюся сирены», но мама трехлетнего Володи, настолько, по-видимому, «привыкла» к сумасшедшему вою, предвещавшему воздушный налет, что сразу же после начала войны эвакуировалась с сыном из столицы в село Воронцовка под Бузулук (Оренбургская область, тогда — Чкаловская), прожив там с 1941 по 1943 гг. Конечно, мамы бывают всякие, но немецкие бомбы не щадили ни храбрых, ни трусливых.
Проблематична и помощь, оказываемая советским вооруженным силам маленьким Володей Высоцким (12). Как уже было сказано, самые суровые годы войны он прожил в эвакуации, знал о бомбежках в основном с чужих слов, поэтому советский слоган тех лет «Все для фронта, все для победы» к нему мало подходит. Малышу не возбраняется предложить свою посильную помощь («песок и дырявый кувшин»), но с высоты прожитых лет рассуждать об этом следует разве что с иронией. А там, где в «Балладе о детстве» следовало бы пошутить, все на полном серьезе. Можно даже подумать, трехлетний малыш лазал на крыши «тушить зажигалки» вместе со взрослым «народом».
В беглый очерк поэта о войне вторгается еврейская тема (13-15). Без нее разговор о Москве и москвичах был бы неполным. И странно было бы, если бы автор — еврей по происхождению — обошелся без этого. Дело не в процентах еврейской крови, текущей в жилах поэта. Еврею в России никогда не дано забыть о своей инаковости. А если забудешь — напомнят: официально, в быту и даже в дружеском общении. Помнил о своем еврействе и Высоцкий, ибо еврейский вопрос возникал в его песнях и стихах неоднократно. Например:
Когда наши устои уродские
Разнесла революция в прах, —
Жили в Риме евреи Высоцкие,
Не известные в высших кругах.
1971 г.
Насчет Рима автор, конечно, погорячился. Как установлено, род Высоцких берет свое начало в Белоруссии (есть вариант со строчкой «Жили-были евреи Высоцкие»), но человек, имевший своим прадедом Шлиома (Шлёму) Высоцкого, дедом Вольфа Шлиомовича Высоцкого, а бабушкой Дебору Евсеевну Бронштейн, явно со знанием дела сочинял песни «Антисемиты» (1965 г.), «Мишка Шифман» (1972 г.) и не вполне удачный набросок из двух строф:
И фюрер кричал, от «завода» бледнея,
Стуча по своим телесам,
Что если бы не было этих евреев,
То он бы их выдумал сам.
Но вот запускают ракеты
Евреи из нашей страны.
А гетто? Вы помните гетто
Во время и после войны?
1965 г.
Нынче наблюдается перекос в другую сторону. Записные русские патриоты отказывают Высоцкому в праве быть евреем. Руки прочь от русского поэта, провозглашают они. “Объявить, что Высоцкий — еврей — это как-то неприлично и даже кощунственно, — пишет режиссер, сценарист и журналист Юлия Меламед в статье «Таки Высоцкий». — И опасно. В глубинке можно и промеж глаз получить за подобные шуточки (если сообщить, например, похожую сплетню про Иисуса)”.
Посмотрите, под каким неожиданным и своеобразным углом зрения возникает в ней щекотливый еврейский сюжет, какие странные слова автор для него находит.
13. И било солнце в три луча,
На чердаке рассеяно,
На Евдоким Кириллыча
И Гисю Моисеевну.
14. Она ему: «Как сыновья?» —
«Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья —
Вы тоже пострадавшие!
15. Вы тоже — пострадавшие,
А значит — обрусевшие:
Мои — без вести павшие,
Твои — безвинно севшие».
Уже упоминавшаяся мною соседка Высоцких Раиса Максимовна так говорит о приведенных выше персонажах: «Евдоким Кириллович Усачёв погиб на фронте. У него было трое детей — Николай, Михаил и Нина. Только без вести никто из них не пропадал. В семье Яковлевых, кроме Гиси Моисеевны, были её муж Яков Михайлович и сын Миша». Никто не может поставить здесь в вину автору искажение действительности: герои его песни не исторические персонажи, чтобы заботиться о присущей истории достоверности. Поражает характер разговора между «Евдоким Кириллычем» и «Гисей Моисеевной», его стиль, тон. Словно люди говорят не о трагедии, а о вполне бытовой ситуации. «Как сыновья?» — словно походя, спрашивает соседка своего соседа по квартире. Во-первых, вопрос странноватый, ибо квартира коммунальная, и в ней ничего невозможно было утаить: все знали все обо всех. А во-вторых, спрашиваемый, говоря о собственных исчезнувших на войне детях, почти весело отвечает: «Да без вести пропавшие!» И переводит разговор в шутку, если поразмыслить, весьма не шуточную. «Вы тоже пострадавшие», — утешает потерявший сыновей на фронте сосед свою соседку, чьи родственники, судя по тексту, угодили за решетку. Тем самым автор песни устами своего героя ставит своеобразный знак равенства между «без вести павшими» русскими и «безвинно севшими» евреями. «Схожесть» судеб дает евреям право считаться русскими — «вы тоже пострадавшие, а значит — обрусевшие». Вы — тоже! Таким образом проводится четкий водораздел между «нашими» и «вашими», причем «ваши» (евреи) становятся «нашими» (русскими), если проводят родственников на зону или отправятся туда сами.
Что же получается? Если верить песне, евреи в Великую Отечественную не воевали, а только «отсиживались» и «отлеживались», порой получая «срока огромные» (возможно, даже за это). И не столько по политическим статьям, сколько по уголовным — именно такой вывод вытекает, если внимательно вчитаться в текст. Абсурдность подобных домыслов очевидна. Опровержением сего «факта» служит как минимум отец поэта, кавалер более чем 20 орденов и медалей, почётный гражданин городов Кладно и Праги, полковник Семен Владимирович Высоцкий. А куда девать сто сорок четырех евреев — героев Советского Союза, трех дважды героев и двенадцать полных кавалеров ордена Славы? Последним награждались «лица рядового и сержантского состава Красной Армии, а в авиации и лица, имеющие звание младшего лейтенанта. Вручался только за личные заслуги, воинские части и соединения им не награждались». Воевали евреи не только на фронте, но и в тылу врага, несмотря на людоедский приказ тогдашнего Первого секретаря компартии Белоруссии П. К. Пономаренко (руководившего в годы войны всем партизанским движением) не брать евреев в партизанские отряды, потому, дескать, что среди людей, приходящих в лес, «могут оказаться немецкие агенты».
Для каждого советского еврея весьма характерно недоумение по поводу «извести в крови», вызывающей столько ненависти у окружающих, скрытое или открытое неприятие своего еврейства, выражавшееся, к примеру, в смене имени, отчества или фамилии, и желание быть русским (украинцем, белорусом, кем угодно, лишь бы не евреем!), опять же скрытое или открытое. Похоже, такого рода настроения были присущи и поэту Владимиру Высоцкому.
В данной связи несколько проясняется строфа, примыкающая к предыдущим:
16. ...Я ушёл от пелёнок и сосок,
Поживал — не забыт, не заброшен,
Но дразнили меня «недоносок»,
Хоть и был я нормально доношен.
Почему именно на этой, само собой, обидной дразнилке автор заостряет внимание слушателей и читателей? Недоношенные дети не редкость и сейчас, не были чем-то особенным и в ту пору. Что этим хотел сказать поэт? Что имел виду? На что намекал? Обижали, похоже, только его, а не всех подряд, иначе об этом было бы сказано. Может быть, поэт чего-то недоговаривает? Может, малыша дразнили как-нибудь иначе? Недоносок — в известной степени недочеловек, а это, с точки зрения русских националистов, антисемитов, как раз еврей, своего рода недорусский, жид, жиденок. Оскорбительное для русских евреев слово «жид» и производные от него были табуизированы в советской печати и даже исключены из словаря Даля, переизданного в брежневские времена. Возможно, Высоцкий использует вполне легитимного «недоноска» в качестве эвфемизма.
Эскиз победного послевоенного времени намечен в следующих строфах 17-21.
17. Маскировку пытался срывать я:
Пленных гонят — чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам — по своим да чужим...
18. У тёти Зины кофточка
С драконами да змеями —
То у Попова Вовчика
Отец пришёл с трофеями.
19. Трофейная Япония,
Трофейная Германия...
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!
20. Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
21. Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились — потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся — отревели.
В целом эти строки и их пафос вполне понятны, кроме «страны Лимонии». Если верить Википедии, “Жаргонное словечко Лимония (от «лимон» — миллион обесценившихся рублей) появилось в первые годы нэпа как одно (наряду с ранее, в годы Гражданской войны появившейся Совдепией) из иронических наименований Советской России. Оно подчёркивало как разруху (инфляцию), так и барыжническую сущность нэповских порядков. Позднее, при сворачивании нэпа «Лимонией» стали называть круги (приблатнённых, спекулянтов), где сохранялись «товарно-денежные отношения» и просто водились деньги, а также воспоминания о нэпе. Смысл строки Высоцкого — «шпана 20-30-х вернулась с трофеями»”. Насколько он верен, сказать не возьмусь, но, с моей точки зрения, толкование вполне правдоподобное.
Куда больше вопросов вызывает куплет под номером 20. Едва ли отец поэта прямо на станции вручил сыну свои погоны (возможно, припасенный для этой цели дополнительный комплект, но опять же — не на станции). Но это техническая деталь, не стоящая пристального внимания. Значительно важнее презрительное отношение автора к эвакуированным, выраженное словосочетанием «валили штатские». Все понятно: герои возвращались с фронта, пусть порой покалеченные, но во всем блеске регалий, наград и воинской славы. И главное — с трофеями! А презренные «шпаки», «отсидевшиеся» и «отлежавшиеся» в тылу, возвращались в послевоенную Москву чуть ли не как дезертиры, обремененные разнокалиберным барахлом, — по крайней мере, именно такое отношение сквозит в жестковатых словах поэта. Свою маму и себя он словно выводит из списка штатских, вернувшихся в столицу в 1943 г., то есть когда выпал случай после перелома в ходе боевых действий. Так и другие эвакуированные, следует полагать, возвращались домой не исключительно по окончании войны, а по мере возможности или по мере освобождения советских территорий, оккупированных немцами. Таково было отношение тогдашних мальчишек к происходящему: герои — приходят с фронта, штафирки — валят из тыла. Разница существенная. («Мир разделялся на две неравные части: одна — меньшая — офицерство, которое окружает честь, сила, власть, волшебное достоинство мундира и вместе с мундиром почему-то и патентованная храбрость, и физическая сила, и высокомерная гордость; другая — огромная и безличная — штатские, иначе шпаки, штафирки и рябчики; их презирали». А. Куприн. Поединок).
В следующем куплете рождается знаменитый «коридорный» образ, блестяще развернутый поэтом и вкупе с хулиганской составляющей проведенный до самого финала. В связи с этим образом осталась некоторая загадка, и об этом я буду говорить.
22. Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили: «Зачем?» — он в ответ:
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет!
23. Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем —
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушёл.
24. Да он всегда был спорщиком,
Припрут к стене — откажется...
Прошёл он коридорчиком —
И кончил «стенкой», кажется.
Вопрос, заданный «отцу Витьки с Генкой» собирательными «мы», отзывает явной глупостью. Уж наверняка о необходимости московского метрополитена неоднократно писали газеты и вещало радио. Или «мы» были разочарованы законной трудовой деятельности «папаш», отказавшихся от блатной романтики? Чем она кончалась, видно на примере «Витьки с корешем», прошедшего «коридорчиком» и кончившего «стенкой». А способность Витьки отпереться от собственных слов говорит о его лживой натуре, совсем не случайно приведшей своего «хозяина» к столь плачевному концу. Но это не мешает автору «Баллады...» в последующих строфах пропеть хулиганству, переходящему в уголовщину, подлинный гимн.
Сам он, я повторюсь, босяком не был. В 1947 г., после развода родителей, Высоцкий жил в Германии с отцом-военным и его новой женой, «мамой Женей», как называл ее 9-летний Володя, выучившийся в немецком Эберсвальде играть на фортепиано. В октябре 1949 г., когда семья приехала из Германии, 11-летний будущий поэт, музыкант и актер предстал перед своими дворовыми сверстниками с Большого Каретного, если не классическим очкариком со скрипочкой, то кем-то вроде него. Он был определен в 5-й класс мужской средней школы, прилежно учился там, иначе бы впоследствии не поступил в институт, в 1953 г. стал посещать драмкружок при Доме учителя. В том же году восьмиклассник Володя Высоцкий пишет свое первое стихотворение «Моя клятва», посвященное смерти Сталина, а это куда как далеко и от уличного мира юных лет поэта, и от его будущего почти диссидентства, которое, впрочем, никогда диссидентством не было. Далее все, как у всех «нормальных» интеллигентных людей: 1955 г. — Московский инженерно-строительный институт, куда Высоцкий поступил по настоянию близких родственников, в конце года — заявление об отчислении из этого высшего учебного заведения, а с 1956 по 1960 гг. — учеба в школе-студии МХАТ. Как в эту сравнительно благополучную жизнь вписывается уголовщина, воспетая поэтом? Непонятно.
Дворовый и уличный криминал Высоцкого миновал. Первые песни-монологи, как потом впоследствии назовет их автор, были именно дворовые, уличные, блатные, воровские. Точнее — песни-стилизации, вводившие в заблуждение кого угодно, только не специалистов. Мне припоминается характеристика, данная творчеству Высоцкого исполнителем неподцензурных песен Аркадием Северным. В свои юные годы я, бывало, его слушал, и на одной из пленок своим неподражаемым голосом он высказался так (текст почти дословный — настолько он врезался в мою память): «Вот, к примеру, Володя Высоцкий. Все поют и поют его варианты. Какой-то лоск у него в песнях решительный, волевой, отчаянный. Что-то в жизни я таких воров не видел». «Пошерстив» в сети, я обнаружил первоисточник в воспоминаниях А. Передрия «Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов». Привожу обширную цитату: “В конце 1972 года дома у Рудольфа Фукса записывается «Программа для Госконцерта», в которой Аркадий Северный говорит то, что ему написал в сценарии Фукс: «А вот недавно я попал на пятнад... на старости лет на пятнадцать суток. Послушал я, что там алкоголики из молодых поют. Есть, конечно, кое-что... Но, нет, не то. Испортили блатной мир вовсю. Володя Высоцкий. Все поют и поют его варианты. Ведь у него вор в песнях какой? — Благородный, волевой, отчаянный, еще и интелен... интеллигентный. Как раньше говорили — кусок интеллекта. Что-то в жизни я таких воров не видал. Ну, да ладно, все равно я его люблю за «шершавость»... (Цит. по фонограмме выступления). Текст этот Аркадий произнес в Ленинграде, в коммунальной квартире Рудольфа Фукса на улице Ропшинской, 14 ноября 1972 года. Это — не его мысли. Северный читает с тетради Фукса...” Выходит, я не шибко ошибся со своей памятью, а то, что Аркадий Дмитриевич будто бы говорит не свои слова, а написанные рукой известного питерского звукорежиссера, поэта и композитора Рудольфа Фукса, моей мысли не опровергает. Едва ли Северный стал бы произносить речи совсем уж с «чужого плеча», если бы они не были ему близки по духу. С другой стороны, раз уж песни Высоцкого «под блатату» не смогли обмануть творческого интеллигентного человека, то людей из воровского мира — и подавно.
Уркаганские стилизации Высоцкого — это своего рода пиетет перед уголовниками, дань уважения и восхищения людям, идущим против течения, по-своему бросавшим вызов обществу. Полагаю, поэта влекла к ним их независимость, раскованность поведения, свобода выражения, нестандартная лексика, возможно, щедрость и презрение к деньгам, столь несвойственное «простым людям», добывающим копейку потом и кровью. Видимо, блатные повлияли на Высоцкого и в его отношении к советской действительности, и у них он перенял кое-что по части раскованности, независимости и неортодоксального (по советским меркам) взгляда на вещи — в творческом, конечно, отношении. Да и не только в творческом. Своими песнями он словно приобщался к криминальным элементам, становился среди них своим, и это поднимало его в собственных глазах.
Впоследствии Высоцкий таким же образом станет своим и для шоферов, и для старателей, и для шахтеров, и для моряков, и даже для ветеранов Отечественной войны. Его военный песенный цикл написан ярко, небанально, достоверно и исповедально, а это свойственно, как подумают многие, только участнику войны, очевидцу. Правда, увлекаясь неординарными ситуациями той поры, Высоцкий порой попадает впросак. Как, например, в песне «Тот, который не стрелял». Эта невероятная история не могла ни в каком случае произойти в Великую Отечественную, ибо солдат, не выстреливший в приговоренного к расстрелу, сам был бы расстрелян согласно жестоким законам того времени. Да и глюкоза, посылаемая «недострелённым» своему спасителю, не выглядит убедительно: откуда бы ее взять рядовому? И не сочли бы его «глюкозные» посылки на передовую за кражу из медсанбата?
В «хулиганских» куплетах «Баллады...» Высоцкий тоже допускает промахи, и я о них буду говорить, последовательно переходя от строфы к строфе.
25. Но у отцов — свои умы,
А что до нас касательно —
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.
Этот куплет можно истолковать следующим образом. Отцы думают по-своему, поэтому берутся за труды свои тяжкие, скажем, роя метро, а «мы», у которых «носы не вытерты» (см. далее по тексту «Баллады...»), живем сами по себе, не задумываясь о такой чепухе. Как? Это мы увидим в последующих не очень внятных строфах, требующих порой построчного, если не пословного, комментария. Раз уж зашла речь об отцах и детях, спрашивается, почему в песне Высоцкого напрочь отсутствует тема безотцовщины послевоенных лет. СССР потерял миллионы отцов, десятки миллионов детей остались без пап, и это наложило на послевоенное поколение «ребятишек» несомненный отрицательный отпечаток. В том числе и в отношении к блатному миру, противостоять которому могли бы как раз отцы, погибшие на фронте. Но у самого Высоцкого отец вернулся с войны живым и невредимым, безотцовщина обошла будущего поэта, певца и артиста стороной, а развод родителей ни в коей мере нельзя сравнивать с их гибелью на войне. В песне же ничего не говорится о жестокой участи отцов. Более того. Там сказано: «Возвращались отцы наши, братья / По домам — по своим да чужим...». А это не есть подлинная правда. Вернулись далеко не все.
26. Все — от нас до почти годовалых —
«Толковищу» вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Сразу возникает вопрос: кто эти легендарные «мы», от чьего имени ведет речь поэт? Какого «мы» (они) возраста? 11-летний пятиклассник Высоцкий, в 1949 г. вернувшийся в Москву из Германии и с ходу включившийся в «толковищу» (слово из лексикона урок, означающее — сходка, разборка, стрелка и пр., но Высоцкий берет его в кавычки)? Или это происходило между 1949 и 1953 гг., когда он стал студийцем, то есть в период от 11 до 15 лет? Или — между 1953 и 1955 гг., когда 17 летний Высоцкий, благополучно окончив 10 классов, поступил в ВУЗ? Ответа на эти вопросы нет. И вот почему. Поэт здесь говорит не о себе и своих близких друзьях, а вообще, в принципе. Он видел дворовые и уличные «разборки», но вряд ли участвовал в них сам или, по крайней мере, едва ли участвовал в них систематически. И текст прямо говорит о достоверности моего предположения: «А в подвалах и полуподвалах / Ребятишкам хотелось под танки». Зачем тут противопоставление, выраженное союзом «а»? «Мы» и «почти годовалые» разве не те же самые «ребятишки»? Мы «толковищу вели до кровянки», а «ребятишкам ... хотелось по танки» — «в подвалах и полуподвалах», что совсем не одно и то же. В полуподвалах жили семьями либо там располагались какие-то организации или мастерские, в подвалах — дети играли в «войнушку» и прочие игры (вспоминаю свое «подвальное» детство). Что же выходит, если верить песне? Одни («мы»), живущие «на этажах», были вовлечены в полублатные отношения, другие, обретавшиеся в полуподвалах, были очарованы романтикой войны? Конечно, это не так, тем не менее в следующей строфе Высоцкий, продолжая разговор о «ребятишках», совсем отстраняется от «них» — с помощью местоимения «им».
27. Не досталось им даже по пуле,
В «ремеслухе» — живи да тужи:
Ни дерзнуть, ни рискнуть... Но рискнули
Из напильников делать ножи.
Никакого «мы» в тексте уже нет и далее не будет. Речь идет только о «них», кому «не досталось даже по пуле» (будь это в литературном объединении, автору непременно указали бы на омофон: по пуле — папули). Это «им» приходится жить да тужить «в ремеслухе», а у «нас» имеются другие возможности. Например, — поступить в Московский инженерно-строительный институт, или — на актёрское отделение Школы-студии МХАТ. Были и другие пути, ибо «Компания тогда была интересная, — говорил о тех временах Высоцкий, — было нам немного лет, и у нас были большие перспективы. Вася Шукшин, Лева Кочарян, Тарковский Андрей, Макаров Артур...» К этим именам можно добавить актеров Олега Стриженова и Евгения Урбанского, поэта Игоря Кохановского... (Ю. Сушко. Друзья Высоцкого). Откуда бы взяться в этой среде подлинным, а не искусственным блатным настроениям? Только понаслышке.
Именно что понаслышке Высоцкий знал и о ножах, сделанных из напильников. В принципе, такой нож изготовить можно, но, конечно, не в кустарных условиях квартиры или «ремеслухи». Чтобы отпустить закаленную сталь напильника, необходим тигель, и если таковой имелся в каком-нибудь ФЗУ, то едва ли подросток был бы к нему допущен для изготовления холодного оружия. Потом следовало выковать клинок и снова закалить его. Это по силам только мастеру, а не фэзэушнику. Тем более что длительный процесс штучного изготовления ножей из напильников нельзя было поставить на поток, как это явствует из текста «Баллады...». И здесь вроде бы реальный факт обретает под пером поэта статус мифа.
28. Они воткнутся в лёгкие
От никотина чёрные,
По рукоятки — лёгкие
Трёхцветные наборные...
Поражает, с какой разудалой легкостью сказано здесь о смерти или о смертельном ранении абсолютно неизвестного человека или даже неизвестных людей. Словно речь идет не о реальном убийстве (убийствах — «они воткнутся в легкие», вероятно, многих), а о понарошном. «Ребятишки», очарованные романтикой Отечественной войны, но не знающие, как примениться к ней в послевоенном житье-бытье, запросто поменяли ее на уголовную, сменили мечту о боевой дерзости, на реальный криминальный риск, причем «прищучили» (надо полагать, в подворотне из 30-го куплета) своего же брата, соратника своих отцов, работягу, чьи «легкие от никотина черные». Здесь имеет место быть и досадный прокол в тексте, ибо восторженное описание ножей — «По рукоятки — лёгкие / Трёхцветные наборные...» — грамматически относится к «легким», а не к холодному оружию, как это виделось автору. И почему ножи исключительно трехцветные? Потому что «многоцветные», какими порой были наборные ручки самодельных финок, не улеглись в размер? Или на ручках воровских «приблуд» уже тогда красовался нынешний российский триколор?
29. Вели дела обменные
Сопливые острожники —
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
И в этой строфе явное преувеличение, извлеченное не из собственного опыта поэта, а из «обывательских разговорчиков». Возможно, у какого-то немецкого военнопленного и затесался ножичек, не обнаруженный операми во время ежедневных шмонов, но говорить о регулярно хлебно-ножиковом «ченче» между «сопливыми острожниками» (будущими, надо полагать, урками) и «немцами пленными» едва ли приходится. Кто бы подпустил пацанов к военнопленным, хотя, по всей вероятности, бывало всякое? Немецкий нож, отобранный у военнопленного, мог бы оказаться «трофеем» какого-нибудь особиста, проводившего обыски. Не более того.
30. Сперва играли в «фантики»,
В «пристенок» с крохоборами,
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
Я не знаю, что разумел Высоцкий, повествуя о популярных детских играх, но «фантики» — это «обёртка, свёрнутая в виде квадратика, как предмет детской игры», (в них играли примерные девочки), а «пристенок» — игра на деньги (в него играли нехорошие мальчики). Что общего между этими детскими видами времяпрепровождения — регулярным и хулиганским, — я лично не постигаю. Может, были нехорошие девочки перемежали игру в «фантики» игрой в «пристенок»? И на кой «крохоборам», играющим в «пристенок» на деньги, сдались вполне невинные «фантики»? Мне думается, эта откровенно слабая строфа собрана автором исключительно ради «богатых» рифм. И снова повторю: у послевоенных ребят были и другие пути приложения своих романтических устремлений, кроме воровских. Представители собственного окружения Высоцкого выходили и в актеры, и в режиссеры, и в музыканты, и в поэты, и в художники... И об этом не стоит забывать при анализе данной песни.
Этой строфой практически заканчивается блатная апологетика «Баллады...» (только в финале «выпрыгивают» мощно прозвучавшие в середине песни «коридоры»), зато начинается нечто вообще ни с чем несообразное про «миллионершу» из коммуналки.
31. ...Спекулянтка была номер перший —
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей
Пересветова тётя Маруся.
32. У Маруси за стенкой говели,
И она там втихую пила...
А упала она возле двери —
Некрасиво так, зло умерла.
33. Нажива — как наркотика.
Не выдержала этого
Богатенькая тётенька
Маруся Пересветова.
34. Но было всё обыденно:
Заглянет кто — расстроится.
Особенно обидело
Богатство метростроевца —
35. Он дом сломал, а нам сказал:
«У вас носы не вытерты,
А я — за что я воевал?!» —
И разные эпитеты.
Ну, конечно, было время — в Черноморске «человек с десятью тысячами назывался миллионером» (И. Ильф и Е. Петров. Золотой теленок), однако поэт рассказывает уж совершенно фантастические вещи. И снова — слово соседке Высоцких — Раисе Максимовне Климовой. Вот что она говорит о «богатенькой тётеньке Марусе Пересветовой»: “Она не Пересветова, а Трисветова. Одинокая женщина была, у неё только племянник один был. Никакой «миллионершей» она не была, а умерла она действительно в своей комнате”. Зачем понадобилось поэту вводить в песню еще один мифологический сюжет, непонятно. Спекулянткой, возможно, Маруся Трисветова и была, но миллионершей...
Слабость указанных строф подчеркивается нечеткостью выраженных в них мыслей. Почему мгновенная смерть «возле двери» кажется автору «некрасивой» и «злой»? Куда некрасивей и злей в течение длительного времени помирать на постели от старческих болезней. Но в юном возрасте любая смерть не кажется приемлемой, да и мальчики, испытывающие пиетет к героям войны, сочли бы красивой только смерть на поле боя. Фраза «Особенно обидело / Богатство метростроевца» содержит двойной смысл: 1. богатство «спекулянтки номер перший» обидело метростроевца; 2. кого-то обидело богатство, принадлежащее метростроевцу, ибо, судя по всему, он был супругом или сожителем мифической миллионерши. Что за дом он сломал, непонятно. Может быть, все-таки не дом, а что-то в доме, точнее говоря, в комнате, благодаря чему и вскрылось пресловутое богатство «тетеньки», возможно, кипа облигаций 3-процентного займа. Странноваты, если не сказать больше, и разговоры «метростроевца» с пацанами, свидетелями его душевной трагедии. Что означает фраза «У вас носы не вытерты»? Остается додумывать за автора. Вероятно, мальчишки приставали к нему с вопросами или какими-то домыслами (в этих разговорах, видимо, и родилась характеристика умершей как миллионерши), а он отвечал, дескать, сопливые вы еще рассуждать об этом. Но можно ли это понять в исходном тексте? Зато как славно срифмовалось «вытерты» — «эпитеты».
Не могу сказать, было ли так задумано автором, но на протяжении песни он развернул перед слушателями жизнь и судьбу одной отдельно взятой семьи. Эпизод первый (22): «Стал метро рыть отец Витькин с Генкой» — у солдата, пришедшего с войны, имеются дети: Виктор и Геннадий. Эпизод второй (23-24): «Пророчество папашино / Не слушал Витька с корешем — / Из коридора нашего / В тюремный коридор ушёл ... Прошёл он коридорчиком — / И кончил «стенкой», кажется» — сын метростроевца Виктор расстрелян за совершение уголовного преступления. Эпизод третий (31): «Жизнь закончила миллионершей / Пересветова тётя Маруся» — как явствует из нижеследующего, Маруся Пересветова была супругой строителя метро, и у них было два сына. Эпизод четвертый (34): «Особенно обидело / Богатство метростроевца» — больше всего расстроился от потаенной жизни своей жены именно он, работяга, «отец Витьки с Генкой». Эпизод пятый (35): «А я — за что я воевал?!» — / И разные эпитеты» — сетования супруга Маруси по поводу разрушенной семьи. Подведу итог. Семья состояла из мужа (непоименованного солдата Отечественной войны, строителя метро), жены Маруси Пересветовой (спекулянтки), сына Виктора (расстрелянного уголовника) и сына Геннадия (о его судьбе в песне не говорится). И это, по мысли автора, типичная московская семья? Непостижимо.
Вероятно, чувствуя слабость и пустоту «пересветовских» куплетов, Высоцкий порой исполнял «Балладу...» без них, и именно в таком варианте мне и довелось услышать ее впервые, на заре своей туманной юности.
Больше мне добавить по поводу этих строф нечего, остается только прояснить кое-какие слова и выражения. «У Маруси за стенкой говели» — едва ли следует воспринимать глагол «говеть» в смысле «готовиться к исповеди и причастию, постясь и посещая церковь», как это советуют регулярные словари. На блатном жаргоне «говеть» означает распивать спиртные напитки или заниматься самогоноварением с последующей дегустацией продукта. Если это так, то и вторая строчка куплета становится вполне логичной: «У Маруси за стенкой говели (тихо не беспробудно пили), / И она там втихую пила...» Есть (или было) у этого глагола еще одно значение — балдеть (приговеть — прибалдеть); помнится, мы, школьники, употребляли его классе в 5-6-м классе именно в таком смысле. А вот в словарном приложении к «Криминальной психологии» В. Пирожкова прибалдеть, значит, вздремнуть. Наверное, после принятого зелья, приготовленного своими руками.
Не опечаткой является и слово «наркотика», как о том можно с ходу подумать. Об этом говорит словарь Ушакова: «НАРКО'ТИКА, и, мн. нет, ж, собир. (мед.). Наркотические вещества, наркотические средства».
36. ...Было время — и были подвалы,
Было дело — и цены снижали,
И текли, куда надо, каналы,
И в конце, куда надо, впадали.
37. Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров
Вниз сподручней им было, чем ввысь.
Заключительные две строфы «Баллады...» также несвободны от просчетов, причем один из них — в строках «И текли, куда надо, каналы, / И в конце, куда надо, впадали» — является едва ли не самым капитальным во всей песне. О чем это двустишие? Беломорско-Балтийский или Беломорканал в 1931-1933 гг. рыли исключительно заключенные; канал имени Москвы (до 1947 г. канал Москва-Волга, 1932-1937 гг.) — тоже заключенные из специально созданного для этой цели Димитровлага (1932 г.); Волго-Донской канал (1943-1948 гг.) — вольнонаемные рабочие, набиравшиеся по всей стране, плюс сто тысяч пленных немцев и сто тысяч тех же заключенных. Мог ли Высоцкий об этом не знать? Едва ли. И что же — он в своей песне оправдывает сталинские репрессии, если ему явно по сердцу прежние времена с «подвалами», где его лирический герой провел свое удивительное детство, послевоенным «снижением цен» и «правильными» каналами, «куда надо» текущими и «куда надо» впадающими, построенными ценой нечеловеческого рабского труда заключенных? Не думаю. Похоже, все получилось в полном соответствии с поговоркой «Ради красного словца не пожалею и отца» (в случае с «Балладой...» ее можно понимать даже буквально, если вспомнить, что и как говорит о родителях Высоцкий). Увлеченный вихрем мыслей и слов, требующих воплощения, автор пишет, что называется, не заботясь о последствиях или о возможных истолкованиях своего текста. По свидетельству друзей поэта, «Балладу о детстве» он сочинил за несколько часов, во время загородного пикника, уединившись от всех, когда те готовили «закусочку». Как пришло — так и записалось, а вдумываться в написанное автор не захотел или не посчитал нужным.
Имеются «рекбусы» и «кроксворды», говоря райкинскими словами, и в последней строфе. Непонятно, кто эти «дети бывших старшин да майоров». Неужели те «романтики», ушедшие «из подворотен ворами» и закончившие свой век «стенкой»? А может, иные «сопливые острожники», потужив в «ремеслухе», поступили в ВУЗы, окончили их, а впоследствии и «до ледовых широт поднялись»? И какая связь между коридорами, ведущими на расстрел (24), и коридорами, проделанными в полярных льдах советскими ледоколами? Наконец вызывает недоумение движущий мотив песенных полярников. Они пошли на столь тяжелый труд не ради любопытства, свойственного исследователям, не ради науки, и даже не ради заработка, а «Потому что из тех коридоров / Вниз сподручней им было, чем ввысь». Честно говоря, я не понимаю значения этих слов, мысль автора ускользает от меня, и все мои трактовки будут только приблизительными. А может, «дети бывших старшин да майоров» попали на зоны, расположенные в районе «ледовых широт»? Или Высоцкий имеет в виду и то, и другое? Не знаю. В данном тексте, не совсем, как я, надеюсь, показал, продуманном, возможно всякое. Тем более что у последней строки «Баллады...» имеется несколько взаимоисключающих вариантов: «Вниз сподручней им было, чем ввысь», «Вниз сподручно им было и ввысь», «Ввысь сподручней им было и вниз» и даже «Им казалось: сподручнее ввысь». Выходит, сам автор не мог окончательно определиться с финальным аккордом. Что тогда требовать от истолкователя?
* * *
Утрачивает ли «Баллада о детстве» В. Высоцкого — песня, стихи, художественное произведение — свое значение как документ эпохи, своего рода сводный портрет довоенного советского поколения? До некоторой степени — да. Уровень достоверности «Баллады...» и авторского мастерства здесь не самые высокие. Так всегда и бывает: стоит допустить слабину в одном, как она проявляется в другом. Форма мстит содержанию, содержание — форме. В песне слишком много фактических, исторических, бытовых, текстовых несообразностей, чтобы считать ее бесспорной авторской удачей. С другой стороны, стихи, изложенные прозой, пусть даже в качестве истолкования, интерпретации, умирают, теряя обаяние, упругость, нерв. А уж что-что, а нерв той поры в строках Высоцкого, безусловно, пульсирует.
Пульсирует он и в «Балладе о борьбе», написанной в том же 1975 г., и это куда более точный, с моей точки зрения, взгляд автора на детские годы своего поколения. С «Балладой о детстве» она совершенно не стыкуется, а служит ее своеобразным дополнением. Даже не дополнением, а своего рода основой, канвой, фоном, который автор прихотливо расцвечивает фантастическими узорами рассмотренной мною песни. И если вглядеться в эту картину непредвзято, то мишура отступает на второй план, а на первый выходит суть, правда, кое-что (далеко не все!) настоящее, всамделишное, подлинное. Исчезают «романтики», ушедшие «из подворотен ворами», зато появляются «книжные дети, не знавшие битв» — тоже романтики, но иные, более правильные, не криминальные. А это значит — творится совершенно иной миф.
Владимир Высоцкий
Баллада о борьбе
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф.
Детям вечно досаден
Их возраст и быт —
И дрались мы до ссадин,
До смертных обид,
Но одежды латали
Нам матери в срок —
Мы же книги глотали,
Пьянея от строк...
...........................................
Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если руки сложа
Наблюдал свысока,
А в борьбу не вступил
С подлецом, с палачом, —
Значит в жизни ты был
Ни при чём, ни при чём!
Если, путь прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал что почём, —
Значит нужные книги ты в детстве читал!
Вне всякого сомнения, Владимир Высоцкий в детстве читал нужные книги.
19 января 2012 — 17 марта 2013
Орск — Санкт-Петербург
Ссылки на интернет-ресурсы
1. В. Высоцкий. Баллада о детстве [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://vysotskiy.lit-info.ru/vysotskiy/stihi/626.htm
2. В. Высоцкий. Моя клятва [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://vysotskiy.lit-info.ru/vysotskiy/stihi/001.htm
3. В. Высоцкий. Баллада о борьбе [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://vysotskiy.lit-info.ru/vysotskiy/stihi/606.htm
4. Высоцкий, Владимир Семёнович [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%92%D1%8B%D1%81%D0%BE%D1%86%D0%BA%D0%B8%D0%B9,_%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%80_%D0%A1%D0%B5%D0%BC%D1%91%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87
5. О Владимире Высоцком вспоминает Раиса Максимовна Климова [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://v-vysotsky.narod.ru/vospominanija/Klimova/text.html
6. Передрий А. Ф. Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://lib.ec/b/395305/read
7. Сушко Ю. Друзья Высоцкого [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/346550/read
8. «Жили были евреи Высоцкие...» [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://berkovich-zametki.com/Nomer40/Bruk1.htm
9. Таки Высоцкий [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://www.jewish.ru/columnists/2013/01/news994314728.php
10. Обсуждение «Час зачатья я помню не точно...» [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://v-vysotsky.narod.ru/arhiv_redakt/vv386.htm
11. Список евреев — героев Советского Союза [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%BF%D0%B8%D1%81%D0%BE%D0%BA_%D0%B5%D0%B2%D1%80%D0%B5%D0%B5%D0%B2_%E2%80%94_%D0%93%D0%B5%D1%80%D0%BE%D0%B5%D0%B2_%D0%A1%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D0%A1%D0%BE%D1%8E%D0%B7%D0%B0
12. Орден Славы [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9E%D1%80%D0%B4%D0%B5%D0%BD_%D0%A1%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D1%8B
13. Как сделать нож из напильника [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://paromon.ucoz.ru/publ/lezvie_nozha/izgotovlenie_nozha/kak_sdelat_nozh_iz_napilnika/5-1-0-574
14. Канал (гидрография) [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%B0%D0%BD%D0%B0%D0%BB_%28%D0%B3%D0%B8%D0%B4%D1%80%D0%BE%D0%B3%D1%80%D0%B0%D1%84%D0%B8%D1%8F%29
15. Ушаков Д. Н. Толковый словарь русского языка в 4-х т. [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/ushakov/ush-abc/0ush.htm
16. Пирожков В. Ф. Криминальная психология. Приложение. Уголовный жаргон [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://www.booksite.ru/localtxt/pir/ozh/kov/24.htm
17. Приложение. Уголовный жаргон [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://ru.wiktionary.org/wiki/%D0%9F%D1%80%D0%B8%D0%BB%D0%BE%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5:%D0%A3%D0%B3%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D0%B6%D0%B0%D1%80%D0%B3%D0%BE%D0%BD
18. Страна Лимония (альбом) [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%B0_%D0%9B%D0%B8%D0%BC%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D1%8F_(%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%B1%D0%BE%D0%BC
Размышления у мордовского депардьезда
Поется на мотив «Мадам Анжи»
Я расскажу, мадам, месье,
вам об актере Депардье
Покинув Францию свою,
приехал он в Мордовию.
Жерар явился Депардей
поесть блиней из рук бл.дей.
Возглавить может Депардьи
культур-мультур Мордовии.
Он водку пьет, он морды бьет,
он обкультурит* свой народ.
Сказав отечеству «адью»,
Барде пример дал Депардью.
Брижит с фамилией Барда,
седоволосая мадам,
попасть решила в наш дурдом
вслед за мордовским Депардьём.
У нас едва ль жила досель
такая, как Брижит Бордель.
Она не прочь французский сук
срубить, лелея псов и сук.
Потом заявится Делон,
тот, что не пьет одеколон,
потом — Каас Патрисия,
каких в Париже до фига.
Марина Влади к нам без слов
притащится с Катрин Денёв.
Когда ж приедет Миттеран —
отправим всех в Биробиджан!
* Вариант: измордует
7 января 2013
г. Орск
Д. Китс. Написано в Шотландии, неподалеку от Эйра, в домике, где родился Бёрнс
Впитала плоть моя в конце пути,
о Бёрнс, пространство комнаты твоей,
где ты мечтал бессмертье обрести
и ждал беспечно день своих скорбей.
Мне кровь тревожит твой ячменный эль,
мне в душу входит твой великий дух
мне взор мутит воображенья хмель,
а разум мой затих и замкнут слух.
Могу пройтись я по твоим полам,
могу открыть окно — и за тобой
пойти к твоим исхоженным лугам,
могу я все, пока я как слепой...
Могу поднять я в честь твою бокал, —
так улыбнись — достоин ты похвал!
6-7 января 2013
г. Орск
John Keats (1795-1821)
Written in the cottage in which Burns was born, at Ayr, Scotland
This mortal body of a thousand days
Now fills, O Burns, a space in thine own room,
Where thou didst dream alone on budded bays,
Happy and thoughtless of thy day of doom!
My pulse is warm with thine own barley-bree,
My head is light with pledging a great soul,
My eyes are wondering, and I cannot see,
Fancy is dead and drunken at its goal;
Yet can I stamp my foot upon thy floor,
Yet can I open thy window-sash to find
The meadow thou hast trampled o’ver and o’ver, —
Yet can I thing of thee till thought is blind, —
Yet can I gulp a bumper to thy name, —
O smile among the shades, for this is fame.
Роберт Сервис. Салага рекрут
Они твердили: «Не убей».
Я понял, не дурак.
«И крови ближних не пролей».
Согласен, коли так.
Но вот пришли иные дни —
поди понять сумей:
тесак мне выдают они,
твердят: «Поди убей.
Не думай — смело убивай,
пусть кровь течет рекой.
Убийством бой не называй,
он освящен войной.
Твой Богом проклятый клинок
священник отмолил.
Без страха в бой иди, сынок,
сражайся, что есть сил».
Грех — это слава на Войне —
поди понять сумей.
В бою орал я, как во сне:
«Убей, убей, убей...»
Омочен кровью мой тесак,
а я в пылу резни
понять хотел бы, что и как...
Христос, ты намекни!
3 января 2013
г. Орск
Robert Service
Raw Recruit
They said to me: «Thou shalt not kill»,
And well I understood.
«Thy brother’s blood thou shalt not spill»,
They spake, and it was good.
And then I could not understand,
Yet had to do their will;
Cold steel they put into my hand,
Saying: «Go forth and kill.
Go forth with rage of race and slay;
Pile up the corpses for
What’s murder called in Peace — alway
Is hallowed in war.
The Church has blest your bloody blade,
The which in peace is cursed;
So go forth, son, all unafraid,
And do your bloody worst».
What’s wrong in Peace in War is right,
So I will do their will,
And bear me bravely in the fight,
And kill and kill and kill...
Yet as I brave the battle test
With dripping sword in hand,
Proving me equal with the best...
Christ, help me understand!
Генри Огастен Бирс. Лангейт ля шампиньон
Мими, ты помнишь осень —
припоминай, enfant! —
предутреннюю просинь
на скалах Гранд-Манан.
Цветов едва ль не поле
гора произвела
(их Грей rotundifolia
зовёт — campanula).
На местности гористой,
встающей над водой,
все пастбища нечистый
засеял ерундой.
Мими нагнулась слишком,
обшаривая луг,
а платье над бельишком
взметну... — прости, мой друг!
Роса совсем некстати
упала на цветы...
Немножко вздернув платьи-
це, в грех не впала ты.
Твоим я числюсь братцем
трою-, но все ж — родным,
и даже целоваться
сестре не стыдно... с ним.
«Скажи, — спросил я тонко, —
ma belle cousine, что тут
лежит в твоей плетёнке?».
(У нас индейский люд
корзинки из душистой
травы плетёт в тиши,
чтобы толпе туристов
всучить их за гроши.)
Нахмурилась сестрица:
«Стихов бросайте прочь —
твой Браунинг — тупица! —
иди ко мне помочь.
Машрум ваш англиканский
зовётся шампиньон:
где лучший, где поганский,
мной будешь научён».
Над бухтою туманно
всегда, но в тот денёк
белёсую ту манну
развеял ветерок.
Маяк сверкал на солнце,
я слушал чаек стон,
овечьи колокольца
и бриза лёгкий звон.
Там вереск цвел медвяный,
а дух стоял сильней,
чем пахло б сеном пряным...
(У бабушки моей
висели на веранде
пучки травы такой...)
А нам с Мими на Фанди
достался день грибной.
И в каждой ямке малой,
где вырос дёрн едва
и где овцою шалой
обгрызена трава, —
срезали в перегное
грибок мы за грибком,
что рождены росою
и солнечным лучом.
С перчаткою своею
сравнила ты грибки:
они, мол, и нежнее,
и кожицей тонки.
Но думал я украдкой,
что цвет руки твоей
под лайковой перчаткой
нежней и розовей.
С тобой, забыв заботы,
мы шли едва ль не час,
и вдруг зафыркал кто-то,
затопал сзади нас.
И, выронив грибы те,
стоял я, оглушен, —
а вы, мой друг, вопите,
визжите вы: «Бизон!»
Мы обнялись с тобою,
представ перед врагом,
но не дошло до боя
с ничтожным валухом.
Баранина пугливо
пустилась наутек,
но канули с обрыва
грибы твои в поток.
А ветер небывалый
корзинку подхватил,
подбросил и на скалы
швырнул что было сил,
и та — какая жалость! —
пропала меж камней,
но ты ко мне прижалась —
и я забыл о ней.
Хотя не трюфли в море
упали с высоты,
я сделал вид, что горем
охвачен я, как ты.
С тех пор, испортив нервы
у Гранд-Маман в краю,
я честь... грибным консервам
порою воздаю.
4 июня 2010 — 4 декабря 2012
г. Орск
Henry Augustin Beers (1847-1926)
Biftek aux champignons
Mimi, do you remember —
Don’t get behind your fan —
That morning in September
On the cliffs of Grand Manan;
Where to the shock of Fundy
The topmost harebells sway
(Campanula rotundi-
folia: cf. Gray)?
On the pastures high and level,
That overlook the sea,
Where I wondered what the devil
Those little things could be
That Mimi stooped to gather,
As she strolled across the down,
And held her dress skirt rather —
Oh, now, you needn’t frown.
For you know the dew was heavy,
And your boots, I know, were thin:
So a little extra brevi-
ty in skirts was, sure, no sin.
Besides, who minds a cousin?
First, second, even third —
I’ve kissed ‘em by the dozen,
And they never once demurred.
«If one’s allowed to ask it»,
Quoth I, «ma belle cousine,
What have you in your basket?»
(Those baskets white and green
The brave Passamaquoddies
Weave out of scented grass,
And sell to tourist bodies
Who through Mt. Desert pass.)
You answered, slightly frowning,
«Put down your stupid book —
That everlasting Browning! —
And come and help me look.
Mushroom you spik him English,
I call him champignon:
I’ll teach you to distinguish
The right kind from the wrong».
There was no fog on Fundy
That blue September day;
The west wind, for that one day,
Had swept it all away.
The lighthouse glasses twinkled,
The white gulls screamed and flew,
The merry sheep bells tinkled,
The merry breezes blew.
The bayberry aromatic,
The papery immortelles
(That give our grandma’s attic
That sentimental smell,
Tied up in little brush-brooms)
Were sweet as new-mown hay.
While we went hunting mushrooms
That blue September day.
In each small juicy dimple
Where turf grew short and thick,
And nibbling teeth of simple
Sheep had browsed it to the quick;
Where roots or bits of rotten
Wood were strewed, we found a few
Young buttons just begotten
Of morning sun and dew.
And you compared the shiny,
Soft, creamy skin, that hid
The gills so pink and tiny,
To your gloves of undressed kid,
While I averred the color
Of the gills, within their sheath.
Was like — but only duller —
The rosy palms beneath.
As thus we wandered, sporting
In idleness of mind,
There came a fearful snorting
And trampling close behind;
And, with a sudden plunge, I
Upset the basketful
Of those accursed fungi,
As you shrieked, «The bull! The bull!»
And then we clung together
And faced the enemy,
Which proved to be a wether
And scared much worse than we.
But while that startled mutton
Went scampering away,
The mushrooms — every button —
Had tumbled in the bay.
The basket had a cover,
The wind was blowing stiff,
And rolled that basket over
The edges of the cliff.
It bounced from crag to boulder;
It leaped and whirled in air,
But while you clutched my shoulder
I did not greatly care.
I tried to look as rueful
As though each mushroom there
Had been a priceless truffle,
But yet I did not care.
And ever since that Sunday
On the cliffs of Grandma Nan,
High over the surf of Fundy,
I’ve used the kind they can.
Альфонс Алле. Философ
Я проникся глубокой симпатией к этому великому лентяю — таможеннику, который показался мне подлинным олицетворением таможенной службы — не той надоедливой обслуги земных границ, но вполне домашнего таможенного ничегонеделания и созерцания прибрежных скал и песчаных дюн.
Его фамилия была Паскаль, звался он соответственно Баптистом — настолько в нем воплотилась добродушная мягкость, наполнявшая все проявления его жизни.
И какое же это было наслаждение — видеть его скрещенные за спиной руки и замедленные шаги в течение трехчасового дежурства на набережной, преимущественно там, где обычно швартовались только лодки и яхты без такелажа.
Едва его дежурство подходило к концу, Паскаль немедленно сбрасывал свои голубые брюки и зеленый китель, чтобы натянуть полотняные штаны и длинную блузу, обретшие из-за непрестанного противодействия солнцу и проливным дождям (возможно, еще допотопным) тот особенный колер, который не увидишь нигде, кроме как на лицах удящих рыболовов. А Паскаль удил линей, совсем как его покойная светлость сам принц де Линь. *
Ни один человек лучше него не знал об укромных уголках на водоемах и правильной приманке — земляными червями, вареными креветками, сырыми креветками или какой-либо другой предательской подкормкой.
Весьма предупредительный, он не отказывал в совете начинающим. Кроме того, мы быстро свели с ним знакомство и по другому поводу.
Одна вещь, связанная с ним, возбуждала мое любопытство: что-то вроде небольшого школьного класса, который он каждый день волок за собой — троих мальчиков и двух девочек, не похожих друг на друга ни лицом, ни возрастом.
Его дети? Нет, ибо ни малейшего фамильного сходства не наблюдалось на их личиках. Что ж, наверное, это были его маленькие соседи.
Паскаль выстраивал пятерых малышей с большой тщательностью: самого младшего — поближе к себе, самого старшего — подальше от себя.
И все это маленькое общество удило рыбу по-взрослому, с важностью столь комической, что я не мог смотреть на это без смеха.
Весьма забавляло меня и то, каким образом Паскаль называл каждого малыша. Вместо того, чтобы звать их по именам, данным при крещении, как это обычно бывает — Эжен, Виктор или Эмиль, — он окликал их по названиям профессий или национальности.
У него там были Помощник инспектора, Норвежка, Брокер, Страховой агент и Господин аббат.
Помощник инспектора был старшим, Господин аббат — самым младшим.
Вместе с тем дети, по-видимому, привыкли к таким кличкам, и когда Паскаль говорил: «Помощник инспектора, принеси мне четвертушку табаку», — Помощник инспектора степенно удалялся и исполнял поручение без малейшего удивления.
Однажды, гуляя на побережье, я встретил своего друга Паскаля на часах (скрещенные за спиной руки, карабин через плечо), меланхолически созерцавшего солнце, в ту минуту совсем готовое целиком утонуть в море.
— Прекрасный вид, Паскаль!
— Великолепный! И это никогда не надоедает.
— Вы часом не поэт?
— Клянусь честью, нет! Я всего лишь простой таможенник, но это не мешает любоваться природой.
Славный Паскаль! Мы долго беседовали, и я, наконец, узнал о происхождении диковинных имен, коими он оснастил своих юных товарищей по рыбной ловле.
— Когда я сочетался браком с моей женой, она была в прислугах у старшего инспектора таможни. Именно он и вынудил меня жениться на ней. Он хорошо знал, что делает, этот малый, ибо шесть месяцев спустя она родила нашего первенца, которого я назвал Помощником инспектора, и это было справедливо. В следующем году у моей жены появилась крошечная девочка, очень похожая на высокого молодого норвежца, в доме которого жена вела домашнее хозяйство, и я ни минуты не сомневался. Таким образом — Норвежка. Так продолжалось каждый год. Не то, что моя жена бесстыднее других, но у нее слишком доброе сердце. По своей природе она не может никому отказать. Одним словом, у меня семь детей, и только последний — от меня.
— И, наверное, вы назвали его Таможенником, не так ли?
— Нет, я назвал его Рогоносцем, это гораздо забавней.
Приближалась зима; я должен был оставить Ульбек — не без трогательного прощания с моим другом Паскалем и всеми его маленькими чиновниками. Я даже оделил их небольшими подарками, переполнившими детей бурной радостью.
В следующем году я вернулся на лето в Ульбек.
В день моего приезда я случайно встретил Норвежку, бегущую по какому-то поручению.
Какой она стала хорошенькой, эта маленькая Норвежка!
С большими зелеными — морскими — глазами и волнистыми бледно-золотыми локонами она казалась некоей белокурой феей скандинавских преданий. Она узнала меня и бросилась навстречу.
Я обнял ее.
— Здравствуй, Норвежка! Как ты?
— Все хорошо, месье, благодарю вас.
— А как твой папа?
— И с ним все хорошо, месье, благодарю вас.
— А как твоя мама, маленькая сестра, маленькие братья?
— Со всеми все хорошо, месье, благодарю вас. Рогоносец болел корью этой зимой, но он теперь совсем здоров... а еще... на прошлой неделе мама родила маленького Мирового Судью.
5-7 декабря 2012
г. Орск
* Де Линь — знатное бельгийско-французское семейство, упоминаемое в источниках с 12 века. Трудно сказать, кого из них имеет в виду Алле. Возможно, своих ровесников Луи Юджина Анри (1854-1918) или Эрнеста Анри (1857-1937). Но скорее всего — принца Шарля-Жозефа де Линя (1735-1814), фельдмаршала и дипломата. Во второй российско-турецкой войне де Линь в звании начальника артиллерии находился в армии князя Потёмкина, в 1788 году участвовал в осаде и взятии Очакова, а в 1789 году, командуя австрийским корпусом, взял Белград. Последние годы жизни жил в Австрии, где заслужил звание «мэтра удовольствий» при Венском конгрессе 1814-1815 гг. На этом форуме страны-победители Россия, Австрия, Англия и др. занимались дележкой наполеоновского наследия, пытаясь обеспечить себе наибольшее влияние в послевоенной Европе. По этому поводу известный на весь Старый свет острослов Де Линь обронил фразу, ставшую крылатой: «Конгресс танцует, но не движется вперед».
Alphonse Allais (1854-1905). Un philosophe
Владимир Короткевич. Еврейке
Сирень шалеет над овинами,
шурша под шелест ветерка.
И входит в душу мне глубинная
библейских глаз твоих тоска.
В них отражаются пожары,
погромы, кровь, утробный стон,
разор твоей отчизны старой
и новой родине поклон.
С восторгом мерю новой мерой
я бездну этих древних вод
и верю, верю, верю, верю,
что будет жить и мой народ.
3 декабря 2012
г. Орск
Уладзімір Караткевіч. Яўрэйцы
Шалее сіні бэз над стрэхамі,
Бяжыць па ім вятрыска-зыб.
Я ўспомніў з ціхаю уцехай
Тваіх вачэй біблейскіх глыб.
Адбіліся ў іх клубы дыма,
На рэках плач і сечаў кроў,
Пажар старой тваёй радзімы,
Любоў да новых берагоў.
Гляджу ў маўклівым захапленні
У глыб бяздонных гэтых вод
І веру, веру без сумненняў,
Што будзе жыць і мой народ.
Владимир Ягличич. Муравьи
На кухне, возле крошки мяса,
елозят муравьи до света.
Грызут, голодные, бранятся
по праву древнего завета.
И чтобы не было покоя,
когда заглянет утро в щели,
все войско марширует строем
хотя давно уж мясо съели.
Но может смерть нетерпеливо
все убирать, как снег весною...
Рука хозяйкина брезгливо
сметет их и водою смоет.
26 ноября 2012
г. Орск
Владимир Ягличич. Мрави
У кујни око мрве меса,
преконоћ. Врви: јато мрава.
Гризу од глади, општег беса,
по утоцима древних права.
Само да није чистог мира
који будуће јутро спрема.
Колона војски још маршира
и када меса давно нема.
Смрт, сама, уме помаћи све -
па и њих, као снег лавином -
гадљива рука домаћице
скупља и спира под славином.
Р. Л. Стивенсон. У вас — и снег, и розы...
У вас — и снег, и розы,
и золото волос.
Вы мир заворожили,
и вас он превознёс.
А слава смуглой леди,
чей рыцарь я навек,
в её кудрях — как роза,
на платье — словно снег.
И цвет весёлых речек,
несущихся с вершин,
и чёрно-золотистый —
сверкающих стремнин,
и цвет пчелы медовой,
и цвет медвяных сот
ей золотом колени
и плечи обольёт.
25-28 ноября 2012
г. Орск
Robert Louis Stevenson. To you, let snow and roses...
To you, let snow and roses
And golden locks belong.
These are the world’s enslavers,
Let these delight the throng.
For her of duskier lustre
Whose favour still I wear,
The snow be in her kirtle,
The rose be in her hair!
The hue of highland rivers
Careering, full and cool,
From sable on to golden,
From rapid on to pool —
The hue of heather-honey,
The hue of honey-bees,
Shall tinge her golden shoulder,
Shall gild her tawny knees.
Когда погаснут русские глаголы...
Люблю я не глаголы, а наречия.
Они мне существительных родней.
В наречиях я слышу голос веча
И речь волхвов, и клич богатырей.
Числительных или местоимений
Близка мне многоликая печаль.
И пылких прилагательных стремлений
До слез порою мне бывает жаль.
Но только в них, в наречиях, трепещет
Исконный пульс родного языка
И каждой вещи колокольчик вещий,
И вечных смыслов влажная тоска.
Наречия пришли со всех окраин,
Нестройных слов веселая толпа.
Их ведали и царь, и Ванька Каин
Сыздетства, спрохвала или сглупа.
Наречия живого просторечье —
Завет неизреченной старины.
Наречия — ведь это же наречья,
И мы хранить их бережно должны.
Они одни от века неизменны,
Им не до существительных причуд,
Они не прилагательные сцены
И, как глагол, они не предают.
Они одни не знали окорота,
Не признавали никаких оков.
Они прошли сквозь узкие ворота
Голландских и немецких мастеров.
Промчалось время гулких междометий,
Союзов и частиц пора пришла,
Но в каждом слоге каждого столетья
Стозвонные я слышу купола.
Наречий колокольные калики,
Они звучат впопад и невпопад,
Они звучат по всей Руси великой,
Они над всей Вселенною звучат.
Где мы — в начале поприща земного
Или в конце — как знать наверняка?
Но, все науки превзойдя до слова,
Мы без наречий — как без языка.
Родной язык рожден не для нагрузки —
Пускай английский ходит в прикладном.
Нам, русским людям, говорить по-русски,
По-русски надо с русским языком.
Когда погаснут русские глаголы,
Иссякнет существительных родник,
Уйдут местоимения из школы, —
Наречия спасут родной язык!
14-15 ноября 2012
г. Орск
«Поговори со мною, Боже мой!»
«Поговори со мною, Боже мой!»
И дождь запел по крышам и карнизам,
и гром ударил в бубны и литавры,
и ветер вдохновенно зазвучал,
и зазвенели травы и ручьи...
Но человек не слышал ничего,
хотя и слушал, как завороженный...
«Дай мне Тебя увидеть, Боже мой!»
И вспыхнул в небе молнии аккорд
и радужная арфа вознеслась,
играя семицветием искристым,
и тучи разошлись благоговейно
пред многозвучьем солнечного ока...
Но человек не видел ничего,
хоть и смотрел до умопомраченья...
«Коснись меня Десницей, Боже мой!»
И мама с папой обняли тихонько
и тронул щеку женский поцелуй,
и за руку ребенок ухватился,
и невзначай к ноге прижался кот,
и сел на веко звонкий мотылек...
Но человек с досадой отмахнулся
и ото всех ушел, чтоб не мешали...
11-13 октября
г.Орск
В небе отражается окно...
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно...
И. Бунин. Настанет день — исчезну я
В небе отражается окно,
я гляжу на небо из окна,
и в глазах моих отражено
небо, отраженное до дна.
Небо, мы давно с тобой на «ты» —
отчего же пусто мне с тобой?
В глыбе голубиной пустоты
взор твой затерялся голубой.
А когда я выйду на карниз
и пойду по скользкому лучу,
небо, ты меня потянешь вниз
тем, что от тебя я получу.
Шаг... другой... и третий... и еще —
по лучу бреду я, как в бреду.
Можно не сбивать меня пращой,
я и сам, наверно, упаду.
Все равно — восход или закат,
все равно — надир или зенит, —
тонкий луч натянут, как канат, —
по нему нога моя скользит.
Я гляжу по-прежнему в окно,
вижу — кто-то выпал из окна,
а в глазах немых отражено,
небо, отраженное до дна.
27-30 сентября 2012
г. Орск
Каким он был, таким остался, Б. Пастернак, поэт лихой...
Каким он был, таким остался,
Б. Пастернак, поэт лихой...
Зачем он снова мною прочитался
Зачем нарушил мой покой?
Затем опять в его утратах
Его хотел я обвинить?
В одном, в одном я только виноватый,
Что нету сил его забыть.
Свою строку с его строкою
Я, как умел, так и связал,
Но я ведь жил, я жил его судьбою,
Я столько лет его читал.
Я ждал, когда наступят сроки,
И все увидят, что и как.
И го́рьки мне, горьки́ людей упреки,
Что мной обижен Пастернак.
И эти за него обиды,
И эти горести — на кой?
Смотрите все — душа моя открыта,
Самой поэзии одной.
Никто понять не догадался,
Что двигает моей рукой...
Каким он был, таким он и остался,
Но он и дорог мне такой.
15 сентября 2012
г. Орск
Исправленный Пастернак
Быть знаменитым некрасиво?
Но это подымает ввысь!
Живи с архивом, без архива,
Над рукописями трясись.
Цель творчества — самоотдача,
Однако важен и успех!
Хотя не стоит, что-то знача,
Быть притчей на устах у всех.
Бездарный, пусть без самозванства,
Едва ли сам в конце концов
Привьет себе любовь пространства,
Услышит будущего зов.
Но надо ль оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях?
Не окунайся в неизвестность —
К чему скрывать свои шаги?
Не прячься, как в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Едва ли по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь.
Но пораженье от победы
Ты сам обязан отличать.
И, если повезет, ни долькой
Не отступайся от лица,
Но будь живым, живым и только,
Живым и только до конца.
10 сентября, 5 декабря 2012
г.Орск
Л. Кэрролл. «Послушайте повесть минувших времен...»
Послушайте повесть минувших времен
О праведном старце по имени Джон,
Который все время сидел на заборе,
Не зная несчастья, не ведая горя.
Спросил я его: «Как здоровье, старик?
Зачем здесь сидишь? Отвечай напрямик!».
Хотя в голове моей было туманно,
Запомнил навек я слова старикана.
«Сверчков и букашек ловлю я во ржи,
Сушу их, мелю, выпекаю коржи.
Стряпню покупают мою капитаны,
А я между тем набиваю карманы».
Пока говорил он, я думал о том,
Как волосы позолотить серебром
И как прикрутить к голове опахало
Чтобы охлаждало и жить не мешало.
Затем старичку дал я по лбу щелчка
И вновь о здоровье спросил старичка.
Он кротко сказал: «Для начала в стаканы
Воды нацедил я и залил вулканы.
Потом понаделал из лавы котлет
И продал котлеты за пару монет!».
Пока отвечал он, я думал устало,
Что ем я крахмал непростительно мало,
Что если бы я перешел на крахмал,
То я бы здоровым немедленно стал.
Затем за грудки взял я старого Джона.
(Лицо его стало при этом зеленым)
«Здоров ли ты, старый?» — встряхнул я его.
Но мне не ответил старик ничего.
А только сказал: «Спозаранку равниной
Иду я искать чешуи осетриной.
А за полночь, чтоб не увидел никто,
Я шью из нее на продажу пальто.
И ни серебра мне за это, ни злата.
Монета-дpугая — обычная плата.
А если б нашел я с вареньем батон,
Продал бы его и купил фаэтон».
Тут мне старичок подмигнул плутовато.
«Не зря я учился всю жизнь на аббата.
Как стану аббатом, — старик продолжал, —
То я в вашу честь опрокину бокал».
Пока он болтал, я подумал, что пемзой
Мосты я сумел бы почистить над Темзой.
И тут старика я в объятиях сжал —
Ведь он в мою честь опрокинет бокал! —
И часто потом, как ни трудно мне было, —
Когда я по грудь окунался в чернила,
Когда я снимал шерстяные носки,
Спросонок надетые на башмаки,
Когда я носил под глазами мешки,
Когда я играл сам с собою в снежки,
Когда отбивался от чьей-то руки, —
И в радости мне вспоминался и в горе
Старик с волосами белее муки,
С глазами, горевшими, как угольки,
С печальным лицом, как у рыбы трески,
Который читал озорные стишки
И одновременно жевал пирожки,
Который порою вставал на носки,
Порой чуть с ума не сходил от тоски,
Порою мычал, словно был у реки,
Старик, что сидел день и ночь на заборе.
Ю. Ли-Гамильтон. Сонеты бескрылых часов. Кольцо Фауста
О Фаусте вещают испокон,
что перстень колдовской с его руки
Лукреция стянула воровски,
пока он спал, красив, как Аполлон;
и что распад — внезапный, словно сон, —
его чела коснулся и щеки,
и сеть морщин опутала виски,
и дряхлым старцем обернулся он.
Есть перстень Жизни, злато в золотом,
волшебный символ Веры и Добра, —
не тронь кольца — иль все пойдет вверх дном,
не тронь — иначе, словно мишура,
поблекнет Жизни лик: всему кругом
внезапно одряхлеть придет пора.
30 июня 2012
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
The ring of Faustus
There is a tale of Faustus, — that one day
Lucretia the Venetian, then his love,
Had, while he slept, the rashness to remove
His magic ring, when fair as a god he lay;
And that a sudden horrible decay
O’erspread his face; a hundred wrinkles wove
Their network on his cheek; while she above
His slumber crouched, and watched him shrivel away.
There is upon Life’s hand a magic ring —
The ring of Faith-in-Good, Life’s gold of gold;
Remove it not, lest all Life’s charm take wing;
Remove it not, lest straightway you behold
Life’s cheek fall in, and every earthly thing
Grow all at once unutterably old.
Помирал старик долго...
Помирал старик долго,
поминал старик Бога.
Старика стало чересчур мало,
Бога — чересчур много.
Бог для старика — время,
Бог для старика — бремя.
Не снести ноши, если ты брошен,
кроме Самого, всеми.
«Знаю, что Ты есть, Боже,
порами своей кожи.
Внёс Ты мне в поры семена-споры,
в землю вбил моё ложе.
Вот из моего чрева
ветви поднялись древа,
а ветвей кроме, поползли корни
справа от меня, слева.
Древо проросло в небо,
влезть на небеса мне бы,
чтоб Тебе, Отче, посмотреть в Очи,
преломить с Тобой хлеба.
Но куда мне лезть-рваться,
мертвецу, считай, старцу.
Всё, что в могилу, небу не мило,
все мы там чужестранцы.
Ты теперь ко мне, Боже,
Сам по древу слезть можешь,
снять мою муку, мне подать Руку —
я Твоей коснусь тоже.
На часок оставь Град Свой,
со Своей побудь паствой,
а серафимы и херувимы
пусть себе летят мимо.
Видишь, что со мной стало.
Видишь, как меня мало.
Как Тебя много, ну Тебя к Богу.
Хоть поправь одеяло.
Нету мне с Тобой сладу.
Нацеди-ка мне яду,
умасти миром, отпусти с миром,
пожалей Своё чадо.
Чтоб душа моя пела,
опростай моё тело:
телесам — сушу, небесам — душу, —
это ведь Твоё дело.
Но чисты Твои Очи,
горечь мне они прочат.
Стар Ты стал, Отче, но не стал кротче.
Что Тебе мои корчи!
Что Тебе в моей боли!
Боль моя с Твоей в доле...
Но уже поздно, ждут Тебя звёзды,
шёл бы Ты к Себе, что ли.
На земле Тебе тесно,
над землёй Твоё место.
Сыпь себе манну, слушай Осанну,
ношей утомлён крестной».
Помирал старик долго,
поминал старик Бога.
Старика стало чересчур мало,
Бога — чересчур много.
Кто там в тишине плачет,
в рукаве лицо прячет?
Ни тебе скрипа, ни тебе хрипа —
отошёл Господь, значит...
12-25, 29 мая 2012
г.Орск
Еще раз о стихотворении А. Кабанова «Русский индеец»
Дискуссия, начатая В. Пучковым в заметке «О стихах Кабанова “Русский индеец”», дискуссией в собственном смысле этого слова не стала. Автор высказал свое особенное, пусть и нелицеприятное мнение о стихах поэта, пара человек полностью или частично согласилась с этим мнением, остальные в категорической форме отказали суждениям В. Пучкова в праве на существование. Один, переходя на личности, занялся провокационным троллингом. Другой принялся доказывать гениальность указанных стихов путем цитации его ранних произведений. Выглядело это, мягко говоря, не совсем логично. Как если бы покупатель на рынке пенял продавцу: «Что ж вы мне подсовываете гнилые помидоры?!». На что продавец отвечал бы: «Какие ж гнилые! Они хорошие. Разве не я неделю назад продал вам отличные помидоры? А месяц назад — вообще превосходные! И нечего тут. Берите, что дают, и ступайте себе». Третий мановением руки вывел данные стихи из-под огня какой бы то ни было критики, объявив А. Кабанова «нашим всем» 21 века, забывая о той тривиальной истине, что современники себе не судьи.
А собственно о стихах, входящих в кабановский цикл «Русский индеец», не взялся размышлять никто. Попытаюсь восполнить сей досадный пробел разбором первой строфы первого стихотворения, подарившего заглавие всему циклу. Хотя судить по одному четверостишию о целом стихотворении, по меньшей мере, самонадеянно, но, полагаю, я буду не слишком далек от истины, оценивая целое по некоторой его части.
Сразу оговорюсь: от этических и эстетических оценок текста я воздерживаюсь, ограничившись исключительно его исследованием. Этическая оценка высказана В. Пучковым. Эстетика же данного стихотворения (и цикла) меня не интересует в принципе.
Вот эта строфа:
Долго умирал Чингачгук: хороший индеец,
волосы его — измолотый черный перец,
тело его — пурпурный шафран Кашмира,
а пенис его — табак, погасшая трубка мира.
Как известно, наиболее трудны для истолкования стихи не столько образные, сколько прозрачные, а там, где имеет место быть сугубое сгущение смыслов и трегубая концентрация образности, стихотворение на поверку оказывается довольно простым. Данный текст тоже не бином Ньютона. Однако здесь, как во всяком художественном произведении, значение имеет каждое слово — буквально, и каждое слово работает на главную идею произведения. Какую — увидим.
Начнем с заглавия «Русский индеец». Разумеется, здесь речь идет не об индейцах русского происхождения. Сочетая вроде бы несочетаемое, автор ставит знак равенства между русскими и индейцами, живущими на всем готовом в резервациях Североамериканских Соединенных Штатов и делающими там свой нехитрый туристический гешефт. Сами же индейцы, некогда воинственные, свободолюбивые и гордые, нынче выполняют в Америке декоративно-прикладную функцию, иначе сказать, находятся на грани вымирания. Таковыми, на взгляд автора, являются и русские: то есть живут на территории, которую в принципе можно считать резервацией, ибо русские у себя дома давно не хозяева, ничего не делают, ожидая подачек от государства и питаясь эрзацем с барских столов Запада и Востока, то есть вымирают. Таков смысл заглавия.
Далее — построчно.
Долго умирал Чингачгук: хороший индеец...
Чингачгук Великий Змей — один из главных героев романа Ф. Купера «Последний из могикан». Строго говоря, последним могиканином является Ункас, сын Чингачгука, но имя Великого Змея давно уже срослось с заглавием книги, да и не так уж важно, действительно ли он — последний представитель некогда могучего племени. Кабанову Чингачгук необходим, дабы представить более выпуклым исчезновение некогда славного этноса русских, последним или предпоследним его представителем как раз и является Чингачгук, по версии автора, русский индеец, бывший великий вождь. Менее известный Ункас для этой цели поэту не подошел.
Простые слова «Долго умирал Чингачгук» на деле оказываются вовсе не такими уж простыми. Они соотносятся, ни много ни мало, с Луцием Аннеем Сенекой, с одним из его «Нравственных писем к Луцилию» за номером XCIII. Напомню, о чем там идет речь. Сенека рассуждает о весомости человеческой жизни, которую следует оценивать не прожитыми годами, а свершениями, и говорит дословно следующее: «Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой человек и не жил, а замешкался среди живых, и не поздно умер, а долго умирал (полужирный курсив мой — Ю. Л.). Прожил восемьдесят лет! Но дело-то в том, с какого дня его считать мертвым». Иными словами, русский индеец Чингачгук, по художественно обоснованному умозаключению Кабанова, является никем иным, как живым трупом, неспособным ни к какой общественно-полезной деятельности. Принимая во внимание число 80, упомянутое Сенекой, и взяв за точку отсчета 1917 год, мы приходим к выводу, что к 1997 году, аккурат после распада Советского Союза, русский могиканин окончательно превратился в мертвеца, а все эти годы не столько жил, сколько умирал.
Сказанное выше подтверждается оценкой, которую дает сам автор своему герою русскому Чингачгуку: хороший индеец. Если вспомнить поговорку цивилизованных головорезов, американских пионеров, ведомых полковником Кольтом и генералом Першингом, хороший индеец — мертвый индеец, становится понятно, какой русский, по Кабанову, хорош: мертвый. Подчеркиваю еще раз: это не этическая оценка, а истолкование довольно-таки прозрачного текста.
волосы его — измолотый черный перец...
Удивительно точный художественный образ! Седина некоторых людей действительно напоминает эту черно-серую «субстанцию», оставляющую впечатление грязных, давно немытых волос. И в самом деле, кому же ухаживать за больным стариком, полумертвым русским Чингачгуком: у него же нет ни друзей, ни родственников, ни жены, ни любимой, он всеми брошен на произвол судьбы. Его грязные цвета измолотого черного перца волосы — знак скорой и неизбежной смерти, причем старый перец Чингачгук практически уже умер.
тело его — пурпурный шафран Кашмира...
А здесь я поначалу пришел в затруднение. Такой наворот — и только для того, чтобы подчеркнуть краснокожесть героя стихотворения? Но, напомню, мы имеем дела со стихами поэта, у которого смысловая нагрузка текста выверена до последней запятой (пусть даже неверно поставленной), словно взвешена на аптекарских весах. Следуя по стихотворению, читатель, впрочем, узнает, что Чингачгук «отмудохан ментами», поэтому, возможно, все тело у него — один сплошной кровоподтек. Но в таком случае столь сочный образ — пурпурный шафран Кашмира — не только не подобает, но и представляется предельно вычурным и нежизнеспособным. Менты мудохали Чингачгука, равномерно превращая телесный цвет в шафранный? Что-то здесь не так.
На помощь мне пришла Википедия. Оказалось, что шафран (лат. Crocus) — это не только «род многолетних клубнелуковичных травянистых растений семейства Ирисовые, или Касатиковые», но и «пищевой краситель оранжевого цвета». Выходит, кожа русского просто раскрашена под индейца с помощью шафрана, а не является ее натуральным цветом. А это свидетельствует о лживости натуры избитого ментами могиканина, приспосабливающегося к условиям жизни с помощью нехитрого подобия мимикрии. Эта версия более похожа на правду, ибо русский — красный по преимуществу, по крайней мере, так полагают наши западные соседи по разуму, а теперь даже и не стопроцентно красный, а оранжевый — цвета пурпурного шафрана Кашмира. Этот цвет не натуральный, заемный, и Чингачгуку абсолютно не впору: куда ему — бессильному, ничтожному, еле живому — до оранжевых-то революций!
На дальнейшем, явленном мне, истолковании этой строки я не настаиваю, но привести его приведу, что называется, до кучи. Как выяснилось, шафран — фамилия, принадлежащая реально существовавшим и существующим людям. Одно их перечисление наводит на определенные мысли: радио-ведущая Анна Шафран, главный раввин Румынии в 1940-1947 гг. Александр Шафран, генерал армии обороны Израиля Ами Шафран и советский и российский виолончелист Даниил Шафран. Красноречивый список, не правда ли? Но повторяю, на этой версии я не настаиваю, понимая всю ее «притянутость за уши». Хотя она удивительнейшим образом подходит к кабановскому циклу.
а пенис его — табак, погасшая трубка мира.
Самая интересная строка стихотворения, его ударная строка. Возможно, ради нее одной все и затевалось. Как мы видим, тело умирающего старика не прикрыто даже рогожкой, не говоря уже об одеяле, поэтому стороннему наблюдателю видны интимные подробности. Столь яркая картина явно соотносится с другой, не менее яркой, нарисованной И. Бабелем (Конармия. Сын рабби). Там, напомню, речь идет об умирающем большевике Илье Брацлавском. «... две толстогрудые машинистки в матросках волочили по полу длинное застенчивое тело умирающего. Мы положили его в углу редакции, на полу. Казаки в красных шароварах поправили на нем упавшую одежду. Девицы, уперши в пол кривые ноги незатейливых самок, сухо наблюдали его половые части, эту чахлую, курчавую мужественность исчахшего семита». Сходство поразительное, не правда ли? Знак равенства между пенисом русского Чингачгука и чахлой, курчавой мужественностью исчахшего семита указывает на то, что детородные органы русского по сути дела являются еврейскими, иудейскими, то есть воспроизводящая сила русских (теперь — бессилие) давно уже перестала быть национальной и самобытной.
Трубка мира, приданная Чингачгуку как бывшему вождю, с точностью до запятой указывает на вождя всех времен и народов И. Сталина. С помощью своей трубки (пениса в трактовке Кабанова) он понуждал к миру бывшие братские и небратские народы, непрерывно трахаясь и кончая, как пишет ниже автор «Русского индейца». Нынче трубка мира погасла, братские народы разбежались, превратившись в недругов, а то и вовсе во врагов. От русских остался только полумертвый труп бывшего тирана, никчемной во всех отношениях личности и, ко всему прочему, педераста. Последнее замечание подтверждается только что подоспевшими стихами автора, размещенными на ПРУ. В цикле «Человек состоит» Кабанов прямо пишет:
Россия, где ты? Не видать России —
в разливах нефти и педерастии,
мы б для тебя, чудовище, смогли —
любую хрень достать из-под земли...
Это по Кабанову и есть образ современного российского государства: чудовище, залитое нефтью и педерастией. России больше нет.
В стихотворении и одноименном цикле «Русский индеец» имеется еще и «скво Москво» — кабановский физкульт-привет А. Блоку с его «О Русь моя, жена моя...». Есть «и всяк, рожденный в Бобруйске — умрет в Геморойске, будет пухом — дерьмо». Почему в Бобруйске, спрашивается? Ответ находим в песенке В. Высоцкого «Перед выездом в загранку», где кагэбешный стукач говорит лиргерою:
Личность в штатском, парень рыжий,
Мне представился в Париже:
— Будем с вами жить, я — Никодим,
Жил в Бобруйске, нес нагрузки,
Папа русский, сам я русский,
Не судим.
Иными словами, типичный русский — это особист из Бобруйска, который помрет в Геморойске, и ему будет пухом — дерьмо. И этот славный образ легко встраивается как в заданную поэтом систему координат, так и в русло интерпретационной возможности, о которой говорю я.
Есть много чего в произведениях Кабанова, о чем можно было бы поразмышлять, но я поставил себе ограничиться только одним четверостишием и уже вышел из своей установки. Пора закругляться.
Судя по этим и другим стихам, поэтом Кабановым движет одна-единственная «эмоция» — ненависть к России и всему русскому. И это снова никакая не этическая оценка, а сущность поэзии автора, вытекающая из его текстов. Отсюда и всякое соответствующее лыко, вставляемое Кабановым в свою более чем талантливую строку. Гнать Россию — ату ее! — сделалось в последнее время едва ли не творческим кредо автора. Такого не позволял себе даже И. Бродский, идейный учитель Кабанова, а ведь поэтический организм последнего едва ли не на 90% состоит из находок и наработок его духовного педагога. Ненависть — тоже из арсенала Бродского, вспомним хотя бы его скандально знаменитое «На независимость Украины». Или это:
Чуть шевельнись — и ощутит нутро,
как некто в ледяную эту жижу
обмакивает острое перо
и медленно выводит «ненавижу»...
Но плох тот ученик, который не превзойдет своего учителя, в том числе и отомстив ему «за все хорошее» (Бродский все-таки о России дурно не высказывался), на это у автора цикла «Русский индеец» уходят остальные 10% его звонкой поэтической силы, к сожалению, расходуемой на ерничество, глум, откровенное издевательство и тому подобные «тропы». Похоже, Кабанов пытается заменить «строчки из Александра» (И. Бродский. На независимость Украины), «более великого, чем Александр Великий» (Ю. Тувим. Четверостишие на верстаке), своими собственными, тоже, по случаю, александровскими.
Нет ничего удивительного в том, что нынче такого рода стихи востребованы как в зарубежных, так и в «толстых» журналах России, существующих, по-видимому, на средства иноземных спонсоров или добивающихся этих средств. Ранее Кабанов писал другие стихи, все-таки пробуждая своей лирой чувства добрые, а нынче конъюнктурная зависимость, в силу которой поэт скрупулезнейшим образом работает над своим рейтингом, вынуждает его создавать произведения, подобные «Русскому индейцу». И тут уж не до милости к падшим. Напротив: падающего — толкни. Совсем как в фильме «Бумер» (режиссер П. Буслов), где российского милиционера, до конца исполняющего свой долг, гонит и приканчивает свора осатаневшего шакалья.
Правда, я не думаю, что следует подрывать корни некогда могучего, а ныне, увы, полусгнившего дуба, ведь, упав, тот непременно погребет под собой и виноградники, и платаны, и ясени, и тополи, и карагачи, и вишневые садочки при хатках, где в одном из них смерть, любовница лиргероя из стихотворения Кабанова, «понесла» от него «сына и дочку».
5-7 мая 2012
г.Орск
Вдвоем мы были одним
Вдвоем мы были одним,
в обоих было одно,
теперь одной и другим
с тобой нам стать суждено.
В том месте, где мы вдвоем,
уже закрылся сезам,
и поделил окоем
все наше напополам.
Не здесь ты и не сейчас,
хотя мы наедине.
Прощания нет для нас
и нет прощения мне.
Сама ты теперь, я — сам,
теперь — вразлад и вразлет,
а если больно глазам,
то это скоро пройдет.
3-4 мая 2012
г.Орск
Как самого себя
Я, дело прошлое, любил фаллософию. Пофаллософствуешь, знаете ли, денька два-три кряду, столько одухотворенности в себе обнаруживаешь — хоть святых выноси. Как говорил Стократ... Да нет, не я говорил стократ, а Стократ, фаллософ такой. Причем неоднократно. Мол, познай самого себя. Честное слово, говорил! Ну, я и познал. Ничего хорошего, разумеется, я про себя не вызнал. Но разобрало.
Мой самый любимый фаллософ — ни за что не угадаете кто, — правильно, Членин. Его работу «Матьегоитизм и вампириокретинизм» я могу запоем читать. Особенно когда в запое. Как уйду в запой, так и читаю. И наоборот: как начну читать — так в запой. Начитаешься в дымоган, а в голове вопросы, вопросы... Кто виноват, к примеру, что делать нечего? Станет такой вопросище в башке торчкмя и торчит. И я стою и торчу. Нет, чаще всего я, конечно, лежа торчу, но ведь торчу же! А все фаллософия. От нее заторчишь.
А тут я еще религвией увлекся. Кришнианством. Так увлекся — даже фаллософа любимого читать перестал. Возлюби, дескать, ближнего, как самого себя. А ежели я себя, предположим, терпеть не могу? После того, как познал? До того — еще куда ни шло, а после — мне даже думать о себе противно, не то что возлюблять. Я ведь про себя такое узнал... Что именно, спросите? Так я вам и сказал!
Ну да ладно. Не буду темнить. Люблю я себя, люблю. Такого, какой есть. И чем больше во мне такого, тем больше я себя люблю. Но вот что странно: чем больше я возлюбляю себя, тем меньше мне дела до моего ближнего. Может, я себя как-нибудь не так люблю? А может, мне себя еще любить и любить полагается, чтобы до любви к ближнему докатиться? Не знаю. Только вот на любви к этому самому ближнему я и погорел.
Хотите, верьте, хотите, нет, но размышление над фаллософскими вопросами довело меня до острова. Спросите — как? Не отвечу. Могу только предположить. То ли партировался я туда невзначай — я раньше толипартом был. Потом разучился, конечно, но всплывает иногда. Помимо моей воли. Или я с помощью Полутора Гейстов на остров перенесен был? Есть у меня Полтора Гейста знакомых. Один Гейст — ничего дух, а другой — так себе: ни два ни полтора. Расплывчатый такой. Буянить, правда, не буянят, зато пьют — в три горла. Как пьют? Да никак. Я пью — они косеют. А у меня ни в одном глазу. Но отказать им не могу — хорошие духи попались, душевные. Так вот и пью не хмелея, когда попросят. Я было артачился — на меня люстра упала. Намек я понял и права качать перестал. Меня эти Полтора Гейста от хронического алкоголизма излечили. Только дрожь в руках осталась. Но еще годик попью для них, говорят, и дрожь пройдет. Я и лечусь.
Эх, не хотел говорить... Скорей всего, с островом мне Иноплатиняне удружили. Поскольку я от их подарков отказался. Они меня всяческими талантами наградить обещали, если с ними полечу. А я — ни в какую. Нет, говорю, господа Иноплатиняне, ничего, говорю, вашего мне не надо. На кой мне, извините, ляд там, у них, телеэнурез сдался? Не поняли? Ну, энурез на расстоянии. Опять не поняли? Объясняю на пальцах. Я сплю, а у того, на кого настроюсь с вечера, это самое... вот-вот. Это здесь я бы с удовольствием какому-нибудь бизнацмену, бредпринимателю или поллитрику мокрую личную жизнь устроил. Или международный скандал. Восходит он, к примеру, на трибуну, а у него... Конфуз. А там, откуда Иноплатиняне прилетели, я же никого не знаю. Обиделись. Точно, без них не обошлось.
Короче, попал я на остров. Море, знаете ли, солнце, песок, Феи Хоа и Колли Бри порхают, кокосы в цвету, бананасы грибфруктовым соком истекают, китайских яблок — мандаринов по-нашему, — пруд-пруди. Весь пруд островный... островой... тьфу, пропасть, островский, конечно, запрудили. И ни одной живой души. Кроме Фей Хоа и Колли Бри. Натуральный Цейклон. Или остров Зеленая Мыза. Я ведь, знаете, нигде не бывал. Это другие с той Ити на ту Амоту мотаются. А я Понии даже не видел отродясь, даром что остров.
Хотел я было возликовать, да не тут-то было. Фаллософия не дала. Совокупно с религвией. Никогда не давала и тут не дала, будь она трижды правильна! Вспомнил я про «возлюби ближнего» и приостыл. Как же я ближнего возлюблю, если на этом Коте да Игуаре даже мартышек нету? Мартышек я бы, может, и возлюбил. А при отсутствии братьев наших меньших кого я здесь, как самого себя, спрашивается, буду? И тут меня осенило. Кокосовым орехом по голове. Я потом неделю осененный по этой Новой Свинее ходил. Или по Старой — кто же их, Свиней, разберет?
И осенившись, начал я фаллософствовать. Ежели на острове никого, кроме меня, из человекообразных нету, а ближний мне нужен позарез, то этим ближним самому себе я сам и буду. Что, здорово? Просто — как все генитальное. То есть я себе и я, я себе и мой ближний. Одновременно. Главное — полдела уже сделано: себя как самого себя я уже возлюбил, осталось только сделать то же самое с самим собою, но уже как со своим ближним.
Сначала все во мне перепуталось донельзя. Точнее — смешалось, как в доме Оболенских (откуда цитата, не помню, кажется, из Верховного Завета). Потом, когда осененность прошла, голова прояснилась, все распуталось и вдруг... что-то во мне зашевелилось, задвигалось, заерзало. Началось что-то вроде раздвоения личности, причем весьма странное, на две неравновеликие части. Одна часть — большая и сильная, — это я сам, другая — маленькая и слабая, — кто-то другой. Но тоже во мне сидит.
Тут меня снова осенило, но уже не кокосом, а мыслью: ведь это во мне зарождается мой ближний! Ближний-преближний — ближе просто некуда. От кого родился? От фаллософии, конечно, от мысли. Мысли у меня плодовитые оказались. И назвал я плод своей мысли, своего ближнего, Альтером Его. Кого «Его», спросите? Меня, естественно. Альтером меня. Другим моим Я. Потому что Его по глотыни Я означает. Так у них, у глотынян, получилось, они не виноваты. Может, поэтому глотынь и вымерла?
Итак, мой новорожденный Альтер Его, то есть Альтер Меня, — мое, вы уже поняли, другое Я, — обрел жизнь. А вместе с жизнью — права человека. То есть запросил есть и пить. Не словами, конечно, он сначала, как все младенцы, больше помалкивал. Но я чувствую: жрать он хочет, и больше ничего. Главное — сам-то я только что поел: кисточку бананасов кокосиной переложил, а тут на меня голод напал. Что ж, думаю, мне теперь за двоих лопать?
Капризный мой Альтер оказался, только жеваные бананасы принимал. Не пожуешь ему — орать начинает, как паровоз. А мне после бананасов, будь они неладны, ни на какие другие плоды и смотреть неохота. Худеть начал. Зато Альтер — ничего, сытенький. Можете вы такое вообразить? С одной стороны, я — в качестве самого себя — худею что ни день, с другой — в качестве своего ближнего — толстею поминутно.
Я уже еле ноги переставлял, когда Альтер, наконец, на другие фрукты перешел. И все равно я впроголодь жил. Насобираю плодов, принесу, он все сожрет, мне ничего не оставит. Еще раз идти для себя собирать — лень. Так и ложился спать натощак. Впрочем, какое там спать! Он же мне и ночью покоя не давал. То ему пить, то пипи, то аа. Сам-то он и днем выдрыхнется, а мне каково? То есть мое основное Я не спит ночами напролет, а мое Альтер Я дрыхнет, как сыч, сутками. От недосыпа я с ног валюсь, от пересыпа — блаженно гукаю. Вам дико? Мне тоже поначалу дико было, потом привык.
Немного погодя он ходить начал, говорить. Вроде должно было мне полегчать. Куда там! Он же ни минуты на месте не сидел. Помню, однажды, когда я после обеда прикорнул, он на пальму залез. Сорвался, конечно, разбился. Реву было! Все болит... не у меня как у меня самого, а у меня как у своего ближнего. Я потом Альтера каким-то соком мазал. Ничего — зажило.
Спросите, любил ли я его в то время? Конечно, любил. Кто же самого себя не любит — пусть даже другого? Однако и любил я его тоже по-другому. Не как себя самого. Сколько ни стараюсь, — не выходит, хоть плачь! Ладно, думаю, пускай подрастет, а там посмотрим. Может, и получится у меня это возлюбление. Именно тогда я впервые пожалел, что на острове мартышек не оказалось. С ними и хлопот меньше, и вообще...
А со своим Альтером я такого натерпелся, пока он вырос. Однажды он чуть не утонул. Удрал от меня и в пруд островский — бултых! Воды нахлебался. Хорошо, я услышал, как он булькает, — мне самому там по колено было. Еще хуже стало, когда Альтер заговорил. Через каждое слово — мат-перемат. Сам-то я при нем не выражался, только когда спать уложу. Потом он еще и курить начал. Пальмовых листьев насушит, сигар навертит и дымит, хоть ты ему кол на голове теши.
Мне, честно говоря, не до воспитания было. Попробуй тут займись педагробикой, на фруктах-овощах туземных сидючи. Нет, думаю, так и ноги протянешь. Смастерил удочку, понаделал силков. Исхитрялся и рыбку, и птичек кое-каких ловить. Все разнообразие. Готовил на костре, у меня спички в пиджаке завалялись. Казалось, живи и радуйся. Только из-за этого Альтера жизни-то у меня и не было.
Кормить его кормлю, поить пою, даже сказки по вечерам рассказываю, а он палец о палец не ударит. Как я ни бился — не хочет работать, хоть тресни. Сколько я с ним по душам говорил! Про все на свете. Даже про «возлюби ближнего». Смеется, паршивец. Вот ты, говорит, и возлюбляй, коли тебе делать нечего, а я на это... и по матушке! Схлестнемся с ним — какая уж тут любовь!
Когда же он перебродивший кокосовый сок попробовал, — вообще светобредставление началось. Альтер каждый день в стельку приходил. Наберет кокосов, вынесет на солнцепек — к вечеру кокосовка готова, и этот сукин сын — на бровях. Сам-то я давно уже не пью, спасибо Полутора Гейстам (я уже о них говорил), а этот стервец пристрастился. Меня споить пробовал. Сколько раз я его алкоголизмом стращал — ничего и слышать не хочет. Терпел я, терпел, а потом взял лиану потолще, зажал Альтера между ног и давай охаживать. От всей души. А что прикажете делать? Если бы я его не выпорол, он бы, может, совсем спился. И я вместе с ним.
Поорал мой Альтер, поплакал, но пить-курить бросил. Правда, неделю сидеть не мог. Умора! Я сидя ем, он — стоя. Я на спине сплю, он — на боку. Но больше я его пальцем не тронул. Не потому, что он мне пригрозил голову оторвать. Это мне-то, стервец! Хотел я ему добавить на орехи, но не рискнул. Ну его к лешему, думаю, а то еще, правда, морду набьет, когда подрастет. Лопает-то он будь здоров. Да и жалко его, дурачка малолетнего.
Первое время после экзефункции Альтер ходил тише воды, ниже травы. Даже помогать мне стал. По мелочам. Тихий такой, скромный, задумчивый. Эх, если б он и впрямь за ум взялся, я б его мигом возлюблять начал. Кто знает, может, и он меня за это возлюбил бы. Вeдь непорядок получается: с одной стороны, я налаживаю взаимоотношения с другим своим Я, а это другое Я от меня, то есть от Я основного, нос воротит!
В последнее время Альтер Его уединяться стал. Я-то, старый дурень, ничего не заподозрил. Пусть, думаю, малыш, побродит, поразмыслит на досуге. Наработается еще, на его век хватит. Размышлять он, само собой, размышлял, зараза, да только не в ту сторону. Как-то просыпаюсь и ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. Кричу ему спросонок: дескать, помоги, руки-ноги онемели! И ни ответа мне, ни привета. Очухался я: мать честная! Опутан я лианами с головы до ног, как младенец пеленками, а поодаль негр сидит. Одежды на нем — какой-то цветной шнурок вместо набедренной повязки. Сидит и глаза на меня таращит. Такой тщедушный, кожа да кости. Ты кто, спрашиваю, откуда взялся? Молчит, делает вид, что не слышит, и смотрит на меня, как на прозрачного. А взгляд — мутный-премутный.
Тут заявляется этот хмырь, Альтер то есть, и хохочет мне прямо в лицо. Пока ты дурака валял, говорит, я тебе сюрприз приготовил. Принимай, мол, парад. Да как свистнет. На свист явились еще негры. Недоделанные какие-то, еле ноги переставляют. Все до одного — в чем мать родила. Поволокли меня куда-то. Я вырываюсь, ору, крою Альтера на чем свет стоит, а они и ухом не ведут. А этот змей идет рядом и ухмыляется.
Притащили они меня на полянку. Там еще с десяток негров телепаются. Посреди полянки — хворост. Надо полагать, для костра заготовлен. Я давай опять биться-вырываться, но где там! Руки мне небось сам Альтер скрутил, а он бугай здоровый вымахал. Притих я и почти спокойно спрашиваю, откуда, мол, эта чернь туземная взялась? Не с соседнего ли острова? Сам догадайся, говорит. Тут до меня дошло. Это же он их наплодил. По моему методу. Все эти негры — его другие Я. И значит, — производные от меня. Рехнуться можно — три десятка моих Альтеров, все черные, голопузые, один хилее другого. Эх ты, говорю, посмотри на себя, какой ты справный да видный! Неужели ничего более путного сотворить не смог? Усмехнулся он. И говорит с издевкой, что из исходного материала (из меня то есть) ничего больше выжать не удалось. Хорошо, хоть эти аборимены получились. В чем он поначалу сильно сомневался. И хохочет-заливается, скот подколодный.
Хотел я ему возразить, но не успел. Туземцы начали палками по камням бамбукать. Вроде как в тамтамы. Постучали минуты две и затихли. Мой Альтер достает из-за пазухи кипу пальмовых листьев и зачитывает мне... обвинительный акт. Как меня кондратий не хватил, не знаю. Обвинял он меня в том, что я, дескать, угнетатель. Иноземный захватчик. Чужестранец. У-у-у, говорит, зурпатор! (Где он таких слов набрался?) Смерть, мол, ему. (То есть — мне!) И вообще, свободу Новосвинейскому народу! Хватит, дескать, бесамемучаться! Да здравствует! Хай живе! Лонг лив рок-н-ролл! Закончил эту дребедень «Интер Наци Аналом». Плюс хор гуталиновых чебурашек. И смотрит на меня ехидно.
Я ему: дурень ты бананасовый! Прикончишь меня — всем вам кранты! Не торопись, говорит, еще не все. Достает еще одну кипу листьев — и по новой. Принимая во внимание. Исходя. Будучи. Короче, подпустил гувонизма. Заменил мне смертную казнь гражданской. Публично извиниться перед Кот-да-Игуарскими братьями. То есть перед ним. Вот чего удумал, босяк! Не будет этого, кричу! Лучше на костер!
Ору я, а сам чувствую, кто-то за моей спиной шебуршит. Оглянулся, а там еще один негр подкрался. Глаза посмышленней, чем у других, и вроде не такой задохлик. Руки-ноги мои от лиан освобождает. Работает тихонько, с остановками, чтобы Альтер не заметил.
Только я путы скинул, началась потеха. Сцепились мы с Альтером по-настоящему. Я б его завалил, конечно, молокососа, если б не его черная сотня. Навалилась на меня трудовая Свинея. Путается под ногами, воет, с ног и с панталыку сбивает. Я их пачками в разные стороны раскидываю, рвусь к Альтеру. О любви и думать забыл. Погоди, кричу, сукин сын! Дай только мне до тебя добраться! Я тебе покажу свободную ту Амоту. Видит он — дело швах, надолго его гвардии не хватит. Мало каши ели. Схватил он бамбуковую палку да как треснет меня по лбу...
Очнулся я дома. На кровати. Голова трещит. На лбу — тряпка мокрая. Ну, думаю, все, крыша поехала. Довозлюблялся до галлюминаций. А все фаллософия, будь она трижды правильна! Только нет, не сон это был. Вижу, подходит ко мне давешний негр. В спецовке. Как он здесь вместе со мной оказался, я не спрашивал. Да и он помалкивал. Как дела, что болит, есть будешь — весь разговор. Хотел я его послать и передумал. Ведь он меня спас как-никак. Вынес с поля брани. Не то прикончил бы меня Альтер мой парапсихованный. Спасибо, говорю, тебе, брат мой Пятница (его на самом деле Пятницей звали). Ничего мне пока не требуется. Дай поспать. И заснул.
Теперь я дома сижу. Отдыхаю. Отхожу от той Иланды. Фаллософию забросил. Ну ее к лешему. Нормальному человеку от нее зарез. Я и работать-то теперь не работаю. Зачем? У меня, слава Создателю, Пятница есть. Я за ним как за каменной стеной. Он на заводе пашет. Негром.
12 июля 1992 — 7 сентября 1994
г.Орск
Баллада об ирокезе
Рассказывать об ирокезе,
который был немного crasy,
поскольку плавал по Замбези,
ел все подряд на майонезе,
ходил все время в затрапезе,
и, поселившись в Сен-Тропезе,
учился в тамошнем ликбезе,
все знал об электрофорезе
и кое-что об энурезе,
читал о Камбизе и Крезе,
Чезаре уважал Павезе,
ценил Паоло Веронезе,
знал в польке толк и в полонезе,
однако не любил поэзи-
ю и твердил, что будь он прези-
дент США, то Конголези-
я вся ходила бы в железе,
а после он болел амнези-
ей и послал боксеру Фрезе-
ру дерзкий вызов, но в парезе
потом валялся, и магнези-
ею лечился, втайне грезя
о виски, бренди и шартрезе,
потом он прыгал на протезе,
как вдруг снесли его в портшезе
и погребли на Пер-Лашезе, —
так вот, об этом ирокезе
рассказывать мне — хуже рези.
Все говорят: нет правды на земле... (монолог «зенитовского» фаната)
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — в «Зените». Для меня
Так это ясно, как простой пенальти.
Родился я с любовию к футболу;
Ребенком будучи, когда высоко
Взвивался мяч на школьном поле нашем
Смотрел я и засматривался — крики
Невольные и громкие неслись.
Отверг я рано глупые науки;
Занятья, чуждые футболу, были
Постылы мне; учебники забросив,
От них отрекся я и предался
Игре единой. Стадион «Петровский»,
«Газпром» богатый. Данни дорогой.
И Адвокат. И кубок УЕФА.
Я наконец в боленье безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Нам улыбнулась, осенив «Зенит».
Я счастлив был: я дико наслаждался
Победами великого Спалетти,
Речевками и пением друзей,
Товарищей моих в фанатстве дивном.
Нет, никогда я зависти не знал.
О! никогда — ниже, когда Газзаев
Разбил в финале злобных португальцев,
Ниже, когда увидел в первый раз
Я в Лиге Чемпионов «Барселону».
Что говорю? Когда великий Гус
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не я ль поехал бодро вслед за ним,
Чтобы восславить сборную России?
Кто скажет, чтоб фанат «Зенита» был
Когда-нибудь завистником презренным,
Никто!.. А ныне — сам скажу — я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. — О небо!
Где ж правота, когда четвертьфинал
И Лига Чемпионов — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, деньжищ «Газпрома» —
А озаряет стадион «Бенфики»
В Европе праздной?.. О «Зенит», «Зенит»...
8 марта 2012
г.Орск
Как старого, но еще нестарого Вову в новые управдомы выбирали
В некотором царстве, в бело-сине-красном государстве стоял дом. Собственно, этот дом и был царством-государством или царство-государство — домом, но в такие детали и Википедия не вникала. Стоял себе дом не так, чтобы очень ладно: то тут крякнет, то там брякнет, то сям хрюкнет. Домовые, конечно, покряхтывали, поминали матушку, доставали денежку, но продолжали жить-поживать да добра в кредит наживать.
Заведовал домом Вова-всем без него хреново. В стародавние времена его назначили домом заведовать с подачи Бори-унеси ты мое горе, и никак он не переназначался. Потом еще раза полтора Вову в Вовы выбирали, да так и привыкли. Что бы в доме ни случалось, Вова был ни при чем, и к этому тоже все скоренько приспособились. Всегда попадался тот, кто, в случае чего, в другой дом, березовый, через Ла-Манш линял или в хижину дяди Ходора, за колючку, забивался, правда, в единственном числе. Недовольных Вовой было, хоть не очень много, зато и не слишком мало, но и те, если и шуршали, то исключительно в соцсетях.
Но вот приспела пора снова Вову ставить. И тут, откуда ни возьмись, материализовались еще четыре потенциальных управдома, желающих в новые Вовы податься: Гена-все будет офигенно, другой Вова-нецензурное слово, Серега-куда ему ей-богу и мальчик-с-пальчик Миша-чья-то денежная крыша. Вдобавок повыпрыгивали из интернет-подвалов, отвалов и завалов хомячки сытые, морды небитые — ровным счетом навалом — и давай дополнительно сети и улицы мутить. Дескать, надо нового Вову честно выбирать, ведь нечестно уже было, а это нечестно. Шибко они расстраивались да и других подрасстроили невзначай. Иные домовые, не с тем делом, на улицу повылазили, белыми ленточками себя осенили, и давай выкликать: хотим, дескать, правильного Вову.
Хотите — нате, сказал Вова. На каждую урну, куда домовым велено было ему синюю метку бросать, велел присобачить веб-глазок: дескать, смотрите, как меня совсем по-честному коронуют. Все разом угомонились и принялись ждать критического дня.
Долго ли, коротко ли, начались аты-баты-теле-дебаты. Гена-все будет офигенно грозился все у тех отнять и отнятое на этих поделить; другой Вова-нецензурное слово кричал, что дом только для местных домовых, а неместные — пусть уматывают в свой Гастарбайстан; Серега-куда ему ей богу вообще ничем внятным не запомнился; а мальчик-с-пальчик Миша-чья-то денежная крыша обещался дом в Европу зафигачить и в его директоры определиться. В общем, на какое-то время бело-сине-красный дом превратился в желтый. Но этого никто не замечал, всем было смешно. Тем более что Вова-всем без него хреново в дебатах не участвовал: некогда ему было, ключом разводным работал.
В критический день началось такое, что ни в твиттере сказать, ни в фейсбуке описать. Буквально все заверте... как сказал другой домовой по другому поводу. Вова-то был на все руки дока: и швец, и жнец, и на трубе газовой игрец. И на карусельном станке работал — загляденье просто. В общем, когда синие птички подсчитали, оказалось, что за Вову домовые их вбросили аж в два раза больше, чем за остальных вместе взятых.
Больше всего был ошарашен другой Вова. Первое время он даже рта раскрыть не мог, потом промямлил здравицу в честь нового управдома и отвалил пить горькую.
Серега бодро порадовался за Вову и, посетовав, впрочем, на то, что тот победил бы и так, без карусельного станка, помчался в ресторан пить коньяк на оставшиеся.
Мальчик-с-пальчик Миша, ни с того ни сего выросший в динозавра средней руки, к добрым словам в честь победителя присовокупил следующее: дескать, погодите, я вам еще покажу. И зафрахтовал «Боинг» в Курвовель — на себя и цельный кагал ближайших друзей.
И только Гена-все будет офигенно встал в третью позицию, от славословий начисто отказался и пригрозил, что завтра же перейдет к ненасильственным действиям против Вовы. Да и то сказать: насильничать в его бригаде некому — старенькие все. Но водочкой в соседнем трактире никто не пренебрег. Туда и потопали.
А сам Вова вышел на придомовую территорию и, поигрывая разводным ключом, громко возгласил свежесобранным изо всех квартир домовым: «Я вам обещал, что мы будем! И мы будем». Потом спросил: «Мы стали?». Домовые весело запричитали: «Стали!».
И тогда Вова, сунув разводной ключ за пазуху, пролил скупую управдомовскую слезу. Правда, потом он уверял, что это из-за ветра. Но мы-то с вами знаем, из-за чего...
6-7 марта 2012
г.Орск
Зажрато абсолюто
Поется на мотив Se bella giu satore
(из к/ф «Новые времена», Чарльз Чаплин, 1936)
Зажрато абсолюто
едросо медвепуто
вывозито валюто
офшоро оп-ца-ца
прохоре ворнаворе
кремлино мониторе
в запоре без моторе
мобиле ёп-ца-ца
жирино психопато
хамито депутато
за хайры оттаскато
мадам под оп-ца-ца
мироне друг путино
ни мясо ни рыбино
мозгито десантино
забито в жоп-ца-ца
зюгано сталинелло
убьёто за портфелло
бывалло единелло
с едросо оп-ца-ца
кого же выбирато
бандито воровато
послать бы в кватро марто
их всех на оп-ца-ца
19-21 февраля 2012
г.Орск
Поэма о Ничто
Он выстрелил — мне в грудь попал заряд,
но я успел подумать, умирая,
что ад, уж если существует ад,
едва ли отличается от рая.
И — бесконечный мрак. И — пустота.
Бесплотный сгусток тысячи пустот.
Слепая ночь. Ночная немота.
Полет и бездна. Бездна и полет.
Я был не я и в то же время — я,
но только вне привычной оболочки.
Отсутствие как форма бытия.
Лицо, неотличимое от точки.
Я был ничто, но в то же время — был,
существовал — безгласно, бестелесно,
не слыша за собой шуршанья крыл,
не веря в то, что, может быть, воскресну.
Да мне и не хотелось бы — к чему
нам воскресения посмертный опыт?
Кто раз за разом падает во тьму,
того она и на свету затопит.
Зачем всю жизнь учиться умирать?
Чтоб выучиться жизни безгреховной?
Во благо ли такая благодать,
которая весьма не безусловна?
«Так вот что означает быть душой!» —
подумал я и пожалел о теле,
которое, от раны пулевой
скончавшись, распласталось на постели.
Его как раз взялись перенести
в просторный гроб, усыпанный цветами,
и, уложив, заставили в горсти
держать свечу. Беспомощное пламя
высвечивало только образа
и лик того, кто оказался метче,
кто на вдову глядел во все глаза
и чиркал спичкой, зажигая свечи.
И вдруг мне стало ясно: был дуплет,
удвоенное пулеизверженье.
Глаза мне застил ультрафиолет,
и отключилось боковое зренье.
Из рощи, что росла наискосок,
сквозь окуляр оптической винтовки,
на мне поставил крест другой стрелок,
освоивший законы маскировки.
«Так вот что означает умереть!» —
с собой расстаться, чтобы стать собою, —
когда твою оплакивает персть
убийца твой с твоею же вдовою;
когда становишься вневременным,
паришь во внепространственном полете,
от собственной тоски неотличим,
томим духовной жаждою по плоти;
когда ни лимба нету, ни кругов,
а Беатриче, Данте и Вергилий
покинули свой лучший из миров
и для сверхновой жизни опочили.
А бездна становилась все плотней,
тьма проступала явственней и резче,
и мириады призрачных теней
из темной бездны вышли мне навстречу.
Но нет, им было вовсе не до встреч:
душа травинки и душа убийцы
мгновение пытались подстеречь,
чтобы как можно раньше воплотиться.
Во что — неважно, только б ускользнуть
из этого бездушного покоя
и снова совершить свой крестный путь
за новой вифлеемскою звездою.
Но как же этот рай похож на ад!
Отстойник духа, где душа живая
влачит бессмертия полураспад,
на милость ни на чью не уповая.
«Так вот куда молитвы нас ведут?!».
Вот где исток и устье сверхидеи!
и если это все не Страшный суд,
какой же справедливей и страшнее?
Как это совместить: надмирный холод,
сообщество теней глухонемых,
безвыходность и запредельный голод,
какого я не чувствовал в живых?
Тень с тенью, мы бы грызлись и дрались
друг с другом в этой сумрачной закуте,
но что могли мы, призрачная слизь
бесхозных душ, отторгнутых от сути
существованья? В жизни — все не так.
Чтоб защитить какую-то чертовку,
орешь сержанту: «Мать твою растак!» —
и автомат берешь наизготовку.
Потом ущелье, горный окоем,
размытый лопастями вертолета.
«Стреляться так стреляться!» — хоть на чем:
от арбалета до гранатомета.
Так, впрочем, и выходишь из оков
своей родной, неповторимой глины,
предчувствуя, что бросил отчий кров,
лишился наилучшей половины.
За что винить оболганную плоть?
За что бранить расхристанное тело?
Они священны, если Сам Господь
сходил с небес в телесные пределы!
А в этой жизни будущего нет.
Все в настоящем. Прошлое не в счет.
Необратимый суверенитет.
Полет и вечность. Вечность и полет.
И нет тебя, а может быть, и есть —
природа, Млечный путь или стихия, —
но растворились между здесь и днесь
ты и твои намеренья благие.
И как узнать, придется ли опять
делить свой век меж битвой и ловитвой?
И кто достоин вновь глаза поднять
на небо, закопченное молитвой?
1997; 3 апреля 1999 — 8 января 2000 г.
Лифшиц Ю.И. Тетрадь и Слово и полку: Сб. поэм. Черноголовка: Богородский печатник, 2001.
Поэма ни о чем
Пролог
Вопрос вопросов — быть или не быть?
Конечно... быт, суровый и тверезый.
Поэтому и надо заострить
затертую веками антитезу.
И — в путь-дорогу. Но не напролом,
от междометия до восклицанья.
Попробуем иначе: побредем
путем простого самовопрошанья.
Мол, что да как? Где видели и с кем?
На все ответить — проще снять блокбастер.
Мы не от мира схем иль микросхем:
«сбойнет» компьютер — выручит фломастер.
Пусть все это из области химер,
одной из них займемся для примера.
Он в подворотне прячется, пример,
как извращенец ростом с Гулливера.
Что благородней — славить провиденье
и подставлять его ударам грудь
иль шастать по углам, как привиденье,
чтобы затем кого-нибудь проткнуть?
А бой принять, шагнуть во всеоружье
в пучину зла — так это не про нас.
Нам духи бездны головы не вскружат —
на всякий газ найдем противогаз.
Допустим, так: уснуть навек; уснуть —
и кончено. Смиренное кладбище.
Мороз и солнце. Голубая муть.
Надгробный спич. Могильщики. Гноище.
Вам не смешно? Могильщикам — смешно!
Но до чего же плоские остроты!
Для рифмы здесь пошло б словцо одно
из лексикона пьяных обормотов.
Но что с них взять! Ходить по черепам
утопленниц, холопов и жонглеров
способен только чистокровный хам,
рожденный под кладбищенским забором.
Легко ли не поверить, что, уснув,
избудешь сотни мук души и тела?
Легко ли не попасться на блесну
столь неоптимистичного удела?
Да разве можно благом не считать
финал такой, — когда, под балагура
работая, интеллигентный тать
затискивает мысли в каламбуры?
А мыслям — грош цена в базарный день.
Уснуть; навек уснуть, — что это значит?
Что всякий может взяться за кетмень,
особо тот, кто в подворотне зачат?
Уснуть навек. И, значит, видеть сны?
Да полно врать! И без того херово.
Слова, слова, слова... здесь не нужны:
одно не вытекает из другого.
Потребна вера здесь (вот где барьер!).
Реклама. Аксиома. Мелодрама.
А если выбирать из сотни вер,
то не до жиру вам. И не до храма.
Сомненье в том, что, сбросив путы жизни,
мы будем сны загробные смотреть,
удерживает нас на этой тризне,
которой имя — жизнь, точнее — смерть.
Когда же выбегает к микрофону
собою возбужденный индивид,
то он себе торит дорогу к трону —
пожизненные беды нам сулит.
Не знает он, что плаха или постриг
в итоге ожидают короля;
что в выигрыше будет только Озрик:
аренда, закладные, векселя;
Что стерпит Озрик пытки бытия:
ярмо тирана, чванство самозванцев...
Ну, наконец-то! Призрак короля
явился в ворохе протуберанцев.
Бормочет что-то: «Помни обо мне...
Быть иль не быть...» — сплошная мешанина.
А кто еще там прячется в стене,
с бойницей рядом? кажется, мужчина.
И не один — под молниевый свет
мелькнули тени три. Оружье, латы.
И что им призрак — есть он или нет:
играют в карты датские солдаты.
— Приперся. Ждите пенья петуха.
Холодновато здесь, зато не каплет.
Чего сюда он ходит, этот Гамлет?
Послать его куда-нибудь на «ха»!
— Сдавай, Лаэрт. Сними-ка, Фортинбрас.
Везет вам: перебор за перебором.
А если мы садимся в преферанс —
вы оба «на мизере» прете «в гору».
— Вы словно бы из одного яйца...
Опять очко... Не надо обижаться.
Уж вы бы отомстили за отца,
не то что этот недоносок датский.
— Гертруду бы сюда, что языком
умеет по-французски совершенно.
А Клавдий был сегодня в голубом —
как раз для Розенкранца-Гильденштерна.
— Уверен, это все из-за Платона.
Едва сойдутся вместе: «Пир» да «Пир»!
Для них Гай Юлий Цезарь что икона,
а есть и этот... как его... Шекспир.
— Пальнуть бы наудачу в эту тварь.
Подай мушкет и капни из бутыли.
А если что, доложим: государь,
стреляли в призрак — принца подстрелили...
Раздался выстрел... Нет, сначала мгла,
курясь, как дымка, со стены слетела.
Потом ударил гром — и тень ушла,
оставив по себе три мертвых тела...
Потом и замок канул в никуда.
И хрен бы с ним, как говорят в народе...
Боль от измены, канитель суда —
на этом мы остановились вроде.
Все кверху дном. Отец ушел в туман.
Мать, оказалось, тоже не святая.
Друзья — скоты. Стихи — самообман:
порой едва ль не вытошнит, читая.
Поэт не бог, но метит в полубоги,
и черт ли им не брат, полубогам,
когда они выходят из берлоги
и прикипают насмерть к верстакам!
Чиновников продажность и пинки
достойным людям в дар от негодяев —
об этом, уж поверьте, не с руки
поэту даже думать. Он гадает
все об одном и том же: ни о чем;
из никуда идет в миры иные,
потом из ниоткуда — в отчий дом,
где все давно чужое, все чужие.
И если б он, тоскуя и любя,
хотел освободиться, неужели
он не освободил бы сам себя
ударом стали? Нет, на самом деле:
поэты не из тех, кто тянет лямку
постылых лет, потея и скуля.
Когда они поднять не в силах планку,
их укрывает мать сыра земля.
Не страшно им проснуться после смерти
в неведомой стране, где Божий дар
не путают с яичницею черти
и угольками платят гонорар;
в заоблачной стране, где пропадать
паломникам навеки не мешало б.
А то порой приходит... чья-то мать
с охапкою проблем, обид и жалоб
и начинает бредить на ходу,
и всаживает в деток мести жало.
Кого такая тень не вынуждала
предпочитать известную беду
(петлю, женитьбу, розу или крест)
погоне за бедою неизвестной?
При том, что духу вряд ли надоест
эриннией носиться повсеместно.
Так делаешься трусом — от ума,
как от сумы, никто не застрахован.
А если повезет, то и тюрьма
не сделает дурного ничего вам.
Жаль, выцветают дерзости румяна,
побиты бледной немочью души.
А грандиозные по цели планы
до неприличия нехороши.
И не важны. Так переменим русло!
И разойдемся. И поступим так,
чтобы потом не стало очень грустно
за тех, кто создан наперекосяк;
чтоб между эпилогом и прологом
не затесался часом некролог;
чтоб мы могли поговорить о многом,
покуда нам не помешал звонок.
Как вот сейчас... Лечу, бегу, плыву!
Дверь распахнул — а на пороге та,
кого в мечтах, а может, наяву
давно облюбовала пустота.
Офелия, о нимфа, снова ты?
Ну, раз не утонула, не забудь
прибраться, постирать, полить цветы...
Ну, и меня в молитвах помянуть.
А мне пора назад, в свою берлогу,
в свой до секунд расчисленный бедлам.
Я шел по логу, как по монологу;
я шел по слогу, словно по следам.
Кончаю — и не страшно перечесть.
Страшнее — переделывать начало.
А есть ли в том резон? Быть может, есть:
резон замены шила на мочало.
А если все, от слова и до слова,
рассыплется стиральным порошком,
скажите так: бодливая корова
все подчистую слижет языком...
Эпилог
Вопрос вопросов: быть или не быть?
Что благородней — славить провиденье
И подставлять его ударам грудь?
Иль бой принять: шагнуть во всеоружье
В пучину зла? Уснуть навек. Уснуть —
И кончено. Поверить, что, уснув,
Избудешь сотни мук души и тела?
Да разве можно благом не считать
Финал такой? Уснуть. Навек уснуть.
И, значит, видеть сны? Вот где барьер!
Сомненье в том, что, сбросив путы жизни,
Мы будем сны загробные смотреть,
Удерживает нас на этом свете,
Пожизненные беды нам сулит.
И кто терпел бы пытки бытия:
Ярмо тирана, чванство самозванцев,
Боль от измены, канитель суда,
Чиновников продажность и пинки
Достойным людям в дар от негодяев, —
И не освободил бы сам себя
Ударом стали? Кто тянул бы лямку
Постылых лет, потея и скуля,
Когда бы страх проснуться после смерти
В неведомой стране, где пропадают
Паломники навек, не вынуждал
Предпочитать известную беду
Погоне за бедою неизвестной?
Так делаешься трусом — от ума,
Так дерзости румянец выцветает,
Изъеден бледной немочью мышленья,
А планы, грандиозные по цели
И важности, переменяя русло,
Расходятся с поступками. Но хватит!
Офелия, о нимфа, не забудь
Мои грехи в молитвах помянуть!
21 февраля — 10 марта 1999
г.Орск
Лифшиц Ю.И. Тетрадь и Слово и полку: Сб. поэм. Черноголовка: Богородский печатник, 2001.
Небесная вечеря. Апокриф
Валерию Перелешину
Зачем Мне это все, не знаю Сам.
Но даром не дается сотворенье.
Отмщенье Мне, и Аз Себе воздам
В Своем новозаветном воплощенье.
1. В начале
Земля была безвидна и пуста,
И Божий Дух носился над водою.
Клубилась и пылала пустота
И растекалась твердью голубою.
И в хаосе космической игры
Бурлила плазма предустановленья.
И плавились грядущие миры
И дожидались чуда совершенья.
Настанет миг — и реплика Творца
Расплещет кипяток миросозданья.
Но не было томлению конца,
И беспредельно длилось ожиданье.
Когда же час торжественный пришел,
Когда, казалось, было все готово, —
Не прозвучал Божественный Глагол,
Первостроитель не сказал ни Слова.
Творец молчал — и книги Бытия
Пустые перелистывал страницы,
И перед Ним, из тьмы небытия,
Текли тысячелетий вереницы.
Он видел все: движенье вышних сфер,
Произрастанье колоса и древа;
Как падает, сверкая, Люцифер
И как Адаму плод приносит Ева.
Он видел все, Он ведал обо всем,
Он все учел — и нет пути иного...
Он знал о воплощении Своем,
Которое случится после Слова.
Он зрит Себя — вторую ипостась, —
Вот Он бредет с крестом по бездорожью;
Вот падает, встает и снова — в грязь
На полдороге к Лобному подножью.
И тянется кошмарный этот сон,
И будущее стынет в нетерпенье.
Но все молчит Творец, все медлит Он —
Еще одно, еще одно мгновенье...
2. Страсти господни
Дворец Приснодержавного Царя
Сиял, как первозданная комета,
Над бездной взбудораженной паря
На крыльях откровения и света.
Небесный мрамор в золоте высот,
Астральные колонны и пилястры,
Лазурью инкрустированный свод
И матовая плавность алавастра.
На хорах клавиши перебирал
Незримый серафим неуловимо,
Переливался ангельский хорал
И пели «Аллилуйя» херувимы.
На троне восседало Божество,
И, осушая чашу круговую,
Любимые архангелы Его
Сидели одесную и ошую.
Двенадцать их, возлюбленных сынов,
Доверчивых надежд универсума, —
Творили славу Господу миров,
Но Он не слушал, думая угрюмо:
«Счастливые, не знают ни о чем:
О том, что будет, ни о том, что было.
Но спросит Рафаил и — грянет гром
Ответа на вопросы Рафаила».
— Отец, печален Ты — но почему?
К концу подходит первый день творенья.
Явились мы по зову Твоему,
Но мрачен Ты, и мы в недоуменье.
Ты, видимо, потратил много сил:
Извлечь легко ли истину из тины?..
— Спасибо за участье, Рафаил.
Невесел Я, и есть тому причины.
Один из вас, о славе возомня,
Решившись на себя лишь полагаться,
Осатанев, восстанет на Меня,
И часть из вас поддержит святотатца.
На полуслове смолкли голоса,
На полузвуке — музыка и пенье,
И раскроил крест-накрест небеса
Пурпурный сполох предопределенья.
Раздавлены признанием Творца,
Дрожали от сомненья и бессилья
Доселе безмятежные сердца
И нежные серебряные крылья.
Казалось, распадается каркас
Небесных сфер на части и частицы,
Но миг спустя раздался Божий глас,
И прояснились ангельские лица.
— Я создал мыслью первовещество
И наилучшее мироустройство
И совершил и воплотил его
Духовным Словом творческого свойства.
А вы — творцы по сущности своей —
И довершите начатое Мною:
От сонма звезд до сонмища людей
С искрой Святого Духа за душою.
Но падший ангел, милый ангел Мой,
Любимый ангел, первенец творенья,
В грядущем нареченный Сатаной,
Посеет cемена столпотворенья.
Он проберется в недра бытия,
Перетасует жизни эмбрионы,
И влагой кровеносного ручья
Зальет страницы ветхого закона.
И только Дух от Духа Моего,
Святая плоть от плоти Приснодевы, —
Искупит кровью тела Своего
Наследье сатанинского посева.
Мой Сын преодолеет клевету
И ложь тысячелетнего витийства,
И пригвоздят Спасителя к кресту...
— Но это же, Отец, Cамоубийство! —
Так Самаил воскликнул. — Боже мой,
Не отдавай на поруганье Сына,
Но как Отец, как Сын, как Дух Святой
Цари в надмирном царстве триедино.
Зачем Тебе вселенная в крови?
Зачем Тебе взаимоистребленье?
Любовью бренный мир благослови,
И не понадобится искупленье.
Ты сделай так, чтоб ни один из нас
Не согрешил отныне и вовеки.
Тогда Тебя никто и не предаст:
Ни мы — Отца, ни Сына — человеки.
Да будет гармоничным бытие
И сущее вселенной изначально!
Скажи, Отец, возможно ли сие?
И Вседержитель отвечал печально:
— Ты ничего не понял, ангел Мой,
Ты не постиг величия вселенной,
Ни грешной, ни безгрешной, ни святой,
Но как Мое творенье — совершенной.
Во всякой твари переплетено
Добро и зло, исчадие и чадо;
Заложена во всякое зерно
Живая жизнь под пленкою распада.
А то, что ты сегодня предложил,
Бескровный мир, придуманный тобою, —
Всего лишь искушенье, Самаил,
Не больше чем намеренье благое.
— Ах так! Выходит, Ты не всемогущ?!
Тогда я, Боже правый, не с Тобою.
Я ухожу из этих райских кущ
И уведу архангелов с собою.
Пускай творенье пересотворить,
Пересоздать созданье не сумею,
Но в ткань вселенной собственную нить
Вплести сумею волею своею.
Я понимаю, Господи, и сам,
Что мне не очень многое под силу...
Меж тем, не веря собственным ушам,
Архангелы внимали Самаилу.
И часть из них была потрясена
Его грехом, но смелостью — другая.
Вдруг Михаил воскликнул: — Сатана!
И встрепенулась ангельская стая.
Был грозен Михаила чистый лик,
И с громким криком «Господи, помилуй!»
Из ножен вырвал меч архистратиг,
И шестеро примкнули к Михаилу.
Но четверых лукавый соблазнил,
И в тронном зале Отчего чертога
Оружье ангел с ангелом скрестил,
Но не было уже меж ними Бога.
3. Распятие
Играючи владел Он топором —
Как плотнику и следует по чину.
А солнце, позависнув над холмом,
Жгло спину Человеческому Сыну.
Вспотевший лоб, всклокоченный вихор,
Глаза, прозрачнее аквамарина,
Удобный и наточенный топор
И мягкая, как масло, древесина.
Не ведающий жалости комар,
Пот, горячее кипятка крутого,
В глазах круги. Еще один удар...
Ну, вот и перекладина готова.
Расправить плечи, в дерево — топор,
Передохнуть и снова за работу.
А в голове — вчерашний разговор,
Мешающий работать отчего-то.
Сказал Пилат: «Я ждал Тебя. Привет.
Прошу к столу, поужинай со мною.
Ты пьешь вино? Разбавленного нет.
Но если хочешь, запивай водою».
И пробуя фалернское на вкус,
Добавил, улыбаясь кривовато:
«А Ты не нужен людям, Иисус, —
Ни праведный, ни добрый, ни распятый.
Не нужен Ты Своим ученикам,
Не говоря уж о простолюдинах,
Которым что базар, что Божий храм,
Что кладбище, что нужник — все едино.
Среди своих Ты далеко не туз,
И поведение твое чревато...
Ты никому не нужен, Иисус, —
Ни смертью смерть поправший, ни распятый.
Ты хочешь крестной муки? Вот и крест:
Жить на земле всей суетою буден.
Свободен Ты уйти из этих мест.
А убивать Тебя никто не будет.
Покончи Сам с Собою — Ты не трус,
Но Ты умрешь не от руки Пилата.
Прощай. Ты мне не нужен, Иисус, —
Тем более... тем более — распятый».
Назойливое пенье комара,
Дыхание горячечное зноя,
И новый сон: покатая гора,
Крест, что Он сделал собственной рукою.
Лоскутья истлевающего дня,
Жующие бессмысленные рожи,
И чей-то крик: «Распни, распни Меня!
Распни Меня, всемилостивый Боже!
Почто Меня оставил здесь, Отец?
Здесь люди равнодушны или глупы.
Они не злы, но нет у них сердец,
И не добры, они — живые трупы.
Убить Себя? Мне это не с руки:
К Тебе, Отец, ведет не та дорога.
Любимые мои ученики,
Учителя распните ради Бога!
Я не могу здесь больше жить ни дня.
Здесь никого не убедит и чудо.
Распните, люди добрые, Меня!
Распни Меня, распни Меня, Иуда!».
Тянулся долго тот кошмарный сон,
И смутное рождалось ощущенье,
Что возвращенье знаменует он
И от земных невзгод освобожденье.
И снова впился в дерево топор.
Удар — и наважденье позабыто...
Вспотевший лоб, всклокоченный вихор
И солнце, прикипевшее к зениту...
2 июля 1993 — 2 марта 1994; 4 апреля 1994
г.Орск
Лифшиц Ю.И. Тетрадь и Слово и полку: Сб. поэм. Черноголовка: Богородский печатник, 2001.
Грубая работа!
Человек? Это звучит горько!
Максим Гордый.
Да уж, повосхищались мы самими собою за последние пару тысячелетий! Докатились! Стали считать себя вершиной мироздания и венцом творения. Мы называли себя одухотворенными и талантливыми. Хвастались своим пропорциональным сложением и непринужденностью движений. Сравнивали себя — и это верх самомнения и наглости! — с Самим Творцом. Но если отрешится от собственных представлений о самих себе, можно сказать следующее: человек — это грубая, топорная работа.
Природа не слишком задумывалась над нашей устройством. Как в песенке: точка, точка, запятая, минус, рожица кривая. Ковырнула стамеской в одном месте — получились глаза, ковырнула в другом — нос, в третьем — рот. Просто, как в слесарной мастерской. Глаза находятся на лицевой стороне, поэтому мы видим опасность спереди и поэтому на нас всегда нападают сзади. Нос выдвинут вперед, чтобы мы, прежде чем во что-то вляпаться, могли это дело разнюхать. Но обоняние (как и все органы чувств) у нас недоразвито, поэтому мы постоянно во что-нибудь вляпываемся. Ртом мы хватаем пищу, более чем на половину состоящую из того, что пойдет в отходы. Человек должен передвигаться — на тебе ноги; для совершения хватательных действий — получай руки. Что может быть примитивней? Похоже, природа заботилась только о том, чтобы механизм работал (поистине с грехом пополам!), а там хоть трава не расти.
Наши внутренние органы также исключительно функциональны. Зубы (жернова), измельчают пищу; пищевод (трубопровод) доставляет ее в желудок (кислотно-щелочную ванну), где происходит процесс отделения нужных элементов от ненужных, причем последних гораздо больше. Имеются в нашем организме и отстойники, и фильтры, и двигатель внутреннего сгорания, и оросительная система, и прочие агрегаты и механизмы, весьма, надо сказать, некачественно исполненные. Поражает также совмещение функций, которые навязаны природой тому или иному устройству. Например, функции деторождения, по ее дурацкой прихоти, совмещены с функциями выведения шлаков! Какая, прошу прощения, гадость!
Возможно, задумано все это было хорошо, но исполнено из рук вон плохо. Не может быть хорошим то, что постоянно выходит из строя. Ни снаружи, ни внутри нас нет ничего, что не ломалось бы, не портилось, не изнашивалось. Отказать может любой механизм, любое устройство или даже целый агрегат. И, главное, не предусмотрено никаких запасных частей. Основная возможность для выживания — воспроизведение себе подобных, на которое запрограммированы человеческие организмы. Иные особи, изначально настроенные только на это самое воспроизведение, больше ни о чем и знать не хотят. Но даже эту свою программу-минимум и максимум одновременно они исполняют отвратительно, даже не думая проявлять заботу о потомстве.
Красота человеческих организмов также сильно преувеличена. Природа заставила нас, разделенных по половому признаку, воспевать представителей противоположного пола. Иначе бы мы вымерли, как ихтиозавры и игуанодоны. Не помню, кто сказал, что только воспаленное половое воображение мужчины могло назвать прекрасным этот узкоплечий, высокогрудый и широкобедрый женский пол. Конечно, это был мужчина, но он бы лучше посмотрел на себя. Мужская «красота» даже с женской не идет ни в какое сравнение. Женщины, понимая свою ущербность, пытаются хоть что-то исправить при помощи косметики. Мужчины же ходят как есть и даже кичатся этим. Для поддержания взаимной половой тяги природа производит на свет поэтов — свои самые никчемные создания. Как сказал один из них, самый прозорливый, быть поэтом во все времена — это род донкихотства; ибо поэт не приносит пользы обществу ни в сфере потребления, ни в сфере производства. Но сама природа, видимо, большой поэт, если развлекается сотворением бесполезного.
Становится понятнее наше стремление к статике и покою. Покой — это вообще одна из общечеловеческих ценностей. Мы сравниваем себя с цветами, называем себя звездами и т.д. не случайно. Не отдавая себе отчета, мы чувствуем: чем статичнее, там красивее и совершеннее. Животные гармоничнее людей, растения гармоничнее животных, камни и горы гармоничнее растений. Вершина гармонии — безликий космос.
Одна из фундаментальных ошибок природы — разум, навязанный нам по ее прихоти. Ни одно живое существо не действует во вред себе. Этим отличается только человек разумный. Тот разум, каким мы располагаем, дискредитирует наши мыслительные способности. Мы не видим дальше собственного носа и ставим под сомнение свое дальнейшее существование во Вселенной. Впрочем, будем мы существовать или нет, природе до этого нет дела. Если произойдет непоправимое, и мы исчезнем с лица Земли, природа просто спишет нас в архив и закроет дело. Не в первый раз. Она же располагает массой времени для дальнейших экспериментов...
Человек? Это звучит горько...
Русские руины. Посвящается Орску
Когда окончат онкодиспансер,
он будет никому уже не нужен,
и черный рак, скребясь по черным лужам,
засвищет после дождичка в четверг.
Когда начнут перинатальный центр,
рожать уже не смогут даже дети,
а кто здесь вымрет — эти или йети, —
потом наврет ученый гео-мэтр.
Придут ацтеки или ассирийцы,
в руинах орских роясь и роясь,
глазеть на одноразовые шприцы
и, хохоча, плевать в чужую грязь.
А где-то старый мистер или герр,
полузакрыв слезящиеся веки,
вздохнет о том, что унеслось навеки,
о юности своей — СССР...
21-24 декабря 2011, 9 января 2012
г.Орск
Рассеется, как пыль из-под колес...
Рассеется, как пыль из-под колес,
непостоянной жизни постоянство,
и небо включит радужный насос,
выкачивая время из пространства.
И нолики пойдут, держа в горсти
краюшки неприкаянного края,
чтобы себе на крестик наскрести
в окрестностях расхристанного рая.
Как ростовщик, закрывший уши ватой,
чтобы вкусить оплаченный покой,
здесь повернулись небеса спиной
к земле, пред ними вечно виноватой...
Август 2005; 1, 9 декабря 2011
г.Орск
Жесть в Чапаева
— Мысль изреченная — есть ложь, — сказал я.
И поразился своему глубокомыслию.
Слишком узко, подумал я, надо бы пошире.
И робко сделал следующий ход:
— Мы — слизь, реченная есть ложь.
И изумился собственной находчивости.
— Здорово! — поощрил меня невесть откуда взявшийся внутренний Голос.
Я стасовал колоду.
Протянул своему Визави сдвинуть.
И сдвинул сам.
— А был ли мальчик? — неожиданно для него спросил я.
У самого себя.
— Не было, — разочаровал меня не мой Голос, отвечая самому себе. — Была девочка. В общем, зрелая уже такая мамзель...
Вокруг меня забормотало.
Если вокруг, значит, во мне тоже.
Я прислушался.
Внутри заурчало.
— Я бы запретил продажу овса и сена! — торжествующе вырвалось из меня.
— Клево! — возразил Голос. — В стирки лакшите? — обратился он ко мне почему-то на «вы».
Мы (я) не знали (знал), что значит «лакшить в стирки».
Но на всякий случай ответили (ответил) утвердительно.
— Лакшим, — сказал я вместо мы.
И тут же обиделся незнамо на кого.
— Вопросы здесь задаю я!
И мысленно грохнул по несуществующему столу.
Якобы кулаком.
— И ответы — тоже мы.
— И вообще, молчи себе в вечность.
На мгновение я даже вышел из себя.
Но тут же снова вернулся. В пустоту.
Обновленный и окрыленный.
— Молчим-с, ваше сиятельство, — тупо ответил Голос. — Мы всегда молчим. Где уж нам разговаривать!
— То-то же, — снисходительно потрепал я его по плечу.
Плечо оказалось моим.
Но мне было уже все равно.
— Тройка, семерка, туз! — внезапно вышло изнутри.
— Ваша дама убита! — тут же отозвался подавленный, но ехидный Голос.
Я не верил своим ушам.
Как же я мог так обдернуться?!
— Старуха!
— Nevermore! — загробным голосом подтвердил Голос. — То есть — она самая!
— Что же в са... — я поперхнулся.
Но усилием воли преодолел дурноту
И закончил свою мысль:
— ... мом деле!
Голос торжествующе промолчал.
Я снова расстроился. Вусмерть.
Мне захотелось его разоблачить.
И я спросил:
— Какие в Чили существуют города?
Он удивленно ответил:
— Нифигасе!
И едва не подавился от неожиданности.
Я удовлетворенно икнул.
— Волга впадает в Каспийское море! — надменно процедил я.
По складам.
Голос пристыжено промолчал.
Мне тоже нечего было возразить.
Я еще чуток послушал. Голос исчез.
И я сел за клавиатуру.
То есть вышел из-за нее.
Дело было сделано.
Впрочем, как и всегда.
Или везде.
г.Орск
10 сентября 2011
Песенка о крысах
голоса наши глуше глуше
наши глотки все суше суше
глухота наша движет души
не поем мы в душе и в душе
ни на озере ни на суше
ни в пивбаре ни в баре-суши
а слова наши моросят
заглушая шажки крысят
это крысы для них крысят
а крысята для крысенят
не глаза у нас а стекло
и в сердца стекло затекло
и глядим мы своим стеклом
на стеклянный мир за окном
и на нем стеклу вопреки
оставляют след коготки
оскудела у нас землица
не ложится в нее пшеница
сколько поле ни засевай
не рождается урожай
там восходят не колоски
а крысиные волоски
а стишки наши моросят
заглушая прыжки крысят
это крысы для них крысят
а крысята для крысенят
31 августа 2011
г.Орск
Бардовский ад
Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно...
Однажды счеты с жизнью окончил бард известный,
и дух его вознесся, пронзив тугую высь.
И мир загробный встретил беднягу тихой песней:
«Как здорово, что все вы здесь сегодня собрались!».
Ключом в затылке чешет привратник, размышляя:
«Он песни пел неплохо, но в пьяном жил чаду.
Он в пекло не годится и не достоин рая...
Могу его пристроить я лишь в бардовском аду».
Душа исчезла тотчас, как отблеск от заката,
когда апостол строгий негромко молвил «Брысь!».
Летит, а хор небесный выводит глуховато:
«Как здорово, что все вы здесь сегодня собрались!».
И видит бард смущенный: костер меж сосен пляшет,
накрытая поляна — колбаска, коньячок...
И кто-то очень близкий ему рукою машет:
мол, налито давно уже, лети сюда, браток!
Объятья, поцелуи, закуски и стаканы.
«Пьем за тебя, бродяга! А ну-ка улыбнись!».
И накатили дружно, и грянула поляна:
«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!».
«Теперь давай восславим поэзию в надежде,
что новой песней смоем стихов ничтожных слизь...».
Но вместо песни новой урезали, как прежде:
«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!».
«А третий тост — за женщин, за их удел суровый.
Изысканным романсом мы их поднимем ввысь...».
Но не романс запели, а затянули снова:
«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!».
Большой и звездно-снежный, он крикнул с болью в горле:
«Вы что, совсем рехнулись, объелись белены?!
Ужель на этом свете всю вашу память стерли?
Ужель себя забыли вы? Ужель в дугу пьяны?».
И отвечали барды: «Обречены без меры
мы петь «Изгиб гитары...», покуда хватит сил.
Зато не жгут нас бесы, не мучают химеры...
И ты, старик, не дергайся, а пой, что сочинил».
Но он послал их к черту, бездарных разгильдяев,
чьи речи, словно раны, на сердце запеклись.
«Я вам спою про лето!» — вскричал Олег Митяев. —
«...Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались...».
22-29 августа 2011; 08 мая 2012
г.Орск
Современным девушкам посвящается...
Я повстречал тебя, прелестное созданье,
тебе я был готов хоть жизнь свою отдать,
и, услыхав мое несмелое признанье,
зарделась ты в ответ, сказав: «Е... дрена мать!».
Я понял: ты — моя, и это мне не снится,
шептал тебе в бреду о счастье двух сердец,
а ты, моя любовь, души моей царица,
раскрыв уста свои, промолвила: «П... ипец!».
Минула ночь любви, но не прошло желанье
еще тебя ласкать, в твоих объятьях млеть...
И ты, мне подарив прощальное лобзанье,
сказала у дверей: «Все было — ох... ренеть!».
С тех пор прошли года, и мы давно женаты,
счастливой чередой бегут за днями дни.
И говорит сынок, что мы живем п... дато,
что мама — за... шибись, что нет в семье х... ерни...
19-20 мая 2011
г.Орск
У. Х. Литл. Антоний и Клеопатра
Гасну я, Египет, гасну,
вянет жизни краснотал,
тени мрачные Плутона
ветер по́д вечер нагнал.
Обними, Царица, друга,
полно плакать надо мной:
я открою тайны сердца
лишь тебе, тебе одной.
Хоть ослабли ветераны
и поник орла значок,
и щепой галер усыпан
мрачный Акция песок;
хоть блестящей нету свиты
внять желанью моему, —
я как римлянин погибну,
триумвиром смерть приму.
Присным Цезаря ль глумиться
надо львом, что низко пал?
Не враги его прикончат, —
сам вонзит в себя кинжал.
На груди твоей лежащий
нынче славы не кумир;
опьянен твоею лаской,
я отверг безумный мир.
Пусть меня толпа плебеев
проклинает, как врага,
пусть Октавия вдовою
плачет подле очага, —
ты скажи ей: знают боги
и пророчат алтари,
что из нашей с нею крови
вскоре вырастут цари.
Ты же на меня, колдунья,
смотришь звездами очей,
освещая путь стигийский
мне улыбкою своей.
Пусть на Цезаре корона,
лавры на челе его,
мне твоя любовь дороже,
чем триумф и торжество.
Гасну я, Египет, гасну...
Но раздался клич врагов.
Здесь они! Оружье к бою!
Я к сражению готов.
Но уже мой дух не в силах
ликовать среди армад...
Рим, прощай! Прощай, царица!
Боги пусть тебя хранят!
25-28 июня 2010; 13 апреля 2011
г.Орск
William Haines Lytle (1826-1863)
Antony and Cleopatra
I AM dying, Egypt, dying.
Ebbs the crimson life-tide fast,
And the dark Plutonian shadows
Gather on the evening blast;
Let thine arms, O Queen, enfold me,
Hush thy sobs and bow thine ear;
Listen to the great heart-secrets,
Thou, and thou alone, must hear.
Though my scarr’d and veteran legions
Bear their eagles high no more,
And my wreck’d and scatter’d galleys
Strew dark Actium’s fatal shore,
Though no glittering guards surround me,
Prompt to do their master’s will,
I must perish like a Roman,
Die the great Triumvir still.
Let not Cжsar’s servile minions
Mock the lion thus laid low;
‘Twas no foeman’s arm that fell’d him,
‘Twas his own that struck the blow;
His who, pillow’d on thy bosom,
Turn’d aside from glory’s ray,
His who, drunk with thy caresses,
Madly threw a world away.
Should the base plebeian rabble
Dare assail my name at Rome,
Where my noble spouse, Octavia,
Weeps within her widow’d home,
Seek her; say the gods bear witness —
Altars, augurs, circling wings —
That her blood, with mine commingled,
Yet shall mount the throne of kings.
As for thee, star-eyed Egyptian,
Glorious sorceress of the Nile,
Light the path to Stygian horrors
With the splendors of thy smile.
Give the Cжsar crowns and arches,
Let his brow the laurel twine;
I can scorn the Senate’s triumphs,
Triumphing in love like thine.
I am dying, Egypt, dying;
Hark! the insulting foeman’s cry.
They are coming! quick, my falchion,
Let me front them ere I die.
Ah! no more amid the battle
Shall my heart exulting swell;
Isis and Osiris guard thee!
Cleopatra, Rome, farewell!
Вилес тристес, или Символ версификации
В це два аш пять о аш проникнет только тот,
кто аш два о и с похмела не пьет
(в натуре, химик!), мучаясь от боли
от головной. Таков обет в обед.
Но если под рукой и пива нет,
мы все же въедем в сущность алкоголя.
Есть истина в вине и коньяке,
так как рецепторы на языке,
на языках (что Венички, что Вени)
взыскуют хмеля, как сердца — любви.
Но нет любви в зеркальном визави,
что ботает на стихотворной фене.
Наверно, у детей есть тоже алкоголь.
Ведь и ребенок унимает боль,
мешая фанту с колой прихотливо,
как в кабаке. О, как оно остро —
венец эдемской жидкости — ситро!
Поздней мы все же переходим к пиву.
Когда бутылки пробуют блеснуть,
так этикетку хочется лизнуть,
что ты не слышишь бульканья, но видишь.
Твердишь себе: нетрезвый не пиит.
Вилес тристес. Коль скоро ты зашит,
писарчуков не так еще обидишь.
Как много — замечаешь ты потом —
хмельного, создающего синдром,
помимо первача, еще сокрыто.
Вздыхаешь ты: пора залечь в офсайд.
И — спать бредешь, зайдя на нежный сайт.
Что, между нами, дольче шито-крыто.
К текиле нимф и виски афродит
(и граппа эвридик не повредит)
прибавь ячменный запах пивзавода
и выпей чаю за своих грехи.
Раскрой тетрадь. Какие там стихи!
С ума сойти! Все круче год от года.
26-27 марта 2011
г.Орск
Была ты лучезарна, как весна
Была ты лучезарна, как весна,
и, как весна, прекрасна и свежа,
мне одному навек принадлежа,
была прохладна, но не холодна.
И летом ты была едва тепла,
сверкала, как неяркая заря,
а я пылал, тебя боготворя,
и охладить меня ты не могла.
Но осень становилась все свежей,
и губы стали стынуть на ветру,
а ты была нежаркой поутру,
не становясь под вечер горячей.
И вот пришла студеная зима,
и, сидя перед стылым очагом,
я согреваюсь собственным теплом,
чтоб не сойти от холода с ума.
21-22 февраля 2011
г.Орск
Сказала ты: «Клин клином выбивают...»
Сказала ты: «Клин клином выбивают».
Сказала ты: «Найди кого-нибудь».
«От этого, поверь, не умирают».
«Прощай. И поскорей меня забудь».
Но, словно небо клином журавлиным,
пронзил меня прощальный твой совет:
ведь на тебе весь свет сошелся клином,
а под рукой другого света нет...
07-11 февраля 2011
г.Орск
Я виноват перед тобою
Я виноват перед тобою
за этот облетевший сад,
за солнце, мглою залитое,
за смех и слезы невпопад.
Я виноват и в том, что было,
в том, что могло быть, виноват,
и в том, что ты меня любила
Бог знает сколько лет назад.
Прости за вечный ералаш,
за осень без конца и края,
за не ахти какой шалаш,
за то, что в нем не вышло рая.
За то, что не ушел, прости,
за то, что помешал уйти.
28-31 января 2011
г.Орск
М. Роллина. Глаза
Всегда передо мной, куда ни кину взгляд,
печальные глаза в чарующем мерцанье,
которые вразрез с искусством рисованья
безмолвно говорят, без жеста ворожат.
То чувственны они, а то полны экстаза,
в просторы влюблены, до мрачности темны,
ленивы иногда и чересчур странны, —
сверкали, словно сквозь покров незримый газа.
Читал я в них зарок и просьбу, и отказ,
наперсником я был их взоров быстротечных —
мечтательных порой, порой таких беспечных
миндалевидных глаз, лазурных, как топаз.
То вдруг они близки и вас сверлят зрачками,
то вдруг отдалены на миллионы лиг,
смятенье в тех глазах и нежность через миг —
и следует за мной их голубое пламя.
Какой же менестрель или какой трувер,
каких изящных книг немое шелестенье,
звучанье струн каких, какой виолы пенье
восславят дивный блеск прелестных этих склер!
Глаза вкушают ночь и к сумрачному своду
подняться норовят с усердием таким,
что кажется, их взор любовью одержим
к пленительной луне и звёздному восходу.
От наших передряг, от гнева и гримас
они на этот мир взирали в изумленье,
их долгий взгляд струил печальное томленье,
сочувствие и страх лились из этих глаз.
Свой растопили взор Сапфо и Мессалина,
и Клеопатра — в тех приманчивых глазах.
О! Как же я следил ресниц проворный взмах,
что прищуров слепых нередко был причина.
И летнею порой в чарующем бреду,
там, где манила вас безлюдная поляна,
о крохи синевы, зеницы без изъяна,
вы сквозь ресницы свет вбирали на ходу.
Озноб травы, где мы могли лежать часами,
любили вы порой и в чистый водоём,
глядели долго вы, любуясь хрусталём,
что менее глубок и ясен, чем вы сами.
Напоминает мне два нежных василька
сверканье этих глаз, что скрыла вуалетка.
Так внешностью своей любуется гризетка,
хотя её печаль безмерно глубока.
В них утолял я страсть без всяких треволнений,
смотрелся в них душой, и были так нежны
волшебные глаза, всегда подведены
и чистотою слёз, и краской наслаждений!..
19 октября 2010 — 10 января 2011
г.Орск
Maurice Rollinat
Les Yeux
Partout je les évoque et partout je les vois,
Ces yeux ensorceleurs si mortellement tristes.
Oh! comme ils défiaient tout l’art des coloristes,
Eux qui mimaient sans geste et qui parlaient sans voix!
Yeux lascifs, et pourtant si noyés dans l’extase,
Si friands de lointain, si fous d’obscurité!
Ils s’ouvraient lentement, et, pleins d’étrangeté,
Brillaient comme à travers une invisible gaze.
Confident familier de leurs moindres regards,
J’y lisais des refus, des vœux et des demandes;
Bleus comme des saphirs, longs comme des amandes,
Ils devenaient parfois horriblement hagards.
Tantôt se reculant d’un million de lieues,
Tantôt se rapprochant jusqu’à rôder sur vous,
Ils étaient tour à tour inquiétants et doux:
Et moi, je suis hanté par ces prunelles bleues!
Quels vers de troubadours, quels chants de ménestrels,
Quels pages chuchoteurs d’exquises babioles,
Quels doigts pinceurs de luths ou gratteurs de violes
Ont célébré des yeux aussi surnaturels!
Ils savouraient la nuit, et vers la voûte brune
Ils se levaient avec de tels élancements,
Que l’on aurait pu croire, à de certains moments,
Qu’ils avaient un amour effréné pour la lune.
Mais ils considéraient ce monde avec stupeur :
Sur nos contorsions, nos colères, nos rixes,
Le spleen en découlait dans de longs regards fixes
Oщ la compassion se mêlait à la peur.
Messaline, Sapho, Cléopâtre, Antiope
Avaient fondu leurs yeux dans ces grands yeux plaintifs.
Oh! comme j’épiais les clignements furtifs
Qui leur donnaient soudain un petit air myope.
Aux champs, l’été, dans nos volontaires exils,
Prиs d’un site charmeur oщ le regard s’attache,
Ô parcelles d’azur, ô prunelles sans tache,
Vous humiez le soleil que tamisaient vos cils!
Vous aimiez les frissons de l’herbe où l’on se vautre;
Et parfois au-dessus d’un limpide abreuvoir
Longtemps vous vous baissiez, naïves, pour vous voir
Dans le cristal de l’eau moins profond que le vôtre.
Deux bluets par la brume entrevus dans un pré
Me rappellent ces yeux brillant sous la voilette,
Ces yeux de courtisane admirant sa toilette
Avec je ne sais quoi d’infiniment navré.
Ma passion jalouse y buvait sans alarmes,
Mon âme longuement s’y venait regarder,
Car ces magiques yeux avaient pour se farder
Le bistre du plaisir et la pâleur des larmes!..
Ушел он перед Рождеством...
Моему другу Вячеславу Анатольевичу Петрову,
актеру, режиссеру, театральному педагогу,
умершему 5 января 2011 г.
Ушел он перед Рождеством,
чтоб сердца светлые печали
еще светлей и чище стали
под новоро́жденным лучом.
И лучезарная душа,
оставив стынущее тело,
легко от тела отлетела,
вздохнуть по-новому спеша.
Из плотских выбралась кулис,
на поднебесные подмостки,
где только звёзд безмолвных блёстки,
и не поймешь, где верх, где низ.
Отныне ей не нужен грим —
душе, покинувшей границы,
и вот она, волнуясь, мчится
на встречу с Господом своим...
6-7 января 2011 г.
г.Орск
Я все еще тебя люблю
Я все еще тебя люблю, —
хотя немало дней истлело, —
подобен строгому нулю,
что встроен в призрачное тело.
Кольцо смыкается с кольцом,
слилась с окружностью окружность
перед отключенным лицом,
поверившим в свою ненужность.
А в горле — волглая спираль,
и, силясь выйти из спирали,
изогнутая вертикаль
завидует горизонтали.
В глазах — безликие нули,
в груди — бесплодная олива,
а ты вдали, вдали, вдали
летишь с улыбкою счастливой.
9 декабря 2010
г.Орск
Кабанов и остальные
А ведь неплохо вобщем-то звучит:
Кенжеев Саша и Бахыт Кабанов...
Моя стезя: где ни копнешь — пиит,
куда ни плюнь — общественные шлюшки.
А клево, если вдуматься, звучит:
Кабанов Александр и Саня Пушкин.
Меня он научил сидеть орлом
вблизи анналов — анус нараспашку.
А ведь ништяк звучит при всем при том:
Кабанов Блок и Александров Сашка.
Теперь гоню я собственный коньяк,
литературы паперть купорося.
А ведь звучит, в натуре, тики-так:
Сашутка Бродский и Кабанов Ося.
Умею из горла я дуть в свирель,
мочить бл.дюговитых попугаев.
А ведь звучит, туды ее в качель:
Борис Кабанов и Санек Бугаев.
Я с рифмой как с еврейкой юдофоб.
Меня уже цитирует Россия.
А ведь звучит совсем-таки не в лоб:
Кабанов Александр и остальные.
М. Роллина. Эдгар По
Был демоном Эдгар, отвергший кущи рая,
унизив Соловья, он Ворона вознёс,
на бриллианте Зла небрежно вырезая
таинственный узор своих зловещих грёз.
Бессмертие и Смерть следил до исступленья
в пучине, где тонуть рассудок обречён,
и, выгорев душой от молний преступленья,
Порочности кошмар в себе лелеял он.
Невинен и жесток, он Ужас и Интригу
с усмешкой шлифовал, пред тем как вставить в книгу.
Его супруга — тень — прекрасна и свежа...
Бросал он рысий взор — и таяла химера.
— О! Как понятна мне любовь к нему Бодлера —
к тому, кого читать приходится дрожа.
31 июля — 17, 26 октября 2010
г.Орск
Maurice Rollinat
Edgar Poe
Edgar Poe fut démon, ne voulant pas être Ange.
Au lieu du Rossignol, il chanta le Corbeau;
Et dans le diamant du Mal et de l’Étrange
Il cisela son rêve effroyablement beau.
Il cherchait dans le gouffre où la raison s’abîme
Les secrets de la Mort et de l’Éternité,
Et son âme où passait l’éclair sanglant du crime
Avait le cauchemar de la Perversité.
Chaste, mystérieux, sardonique et féroce,
Il raffine l’Intense, il aiguise l’Atroce;
Son arbre est un cyprès; sa femme, un revenant.
Devant son Sil de lynx le problème s’éclaire:
— Oh! comme je comprends l’amour de Baudelaire
Pour ce grand Ténébreux qu’on lit en frissonnant!
Ю. Ли-Гамильтон. 74. Филипп IV к своему цирюльнику
(1660)
Что есть король, спросил ты? Существо,
питается которым каждый шут;
живой мертвец, которого грызут
пиявки, облепившие его;
преступник, пойманный за воровство,
лукавый турок, не избегший пут,
когда по шею вкопан в землю плут,
чтоб каждый пёс бросался на него.
Монархи вечно ощущают гнёт
ненужных слов, погашенных страстей
и роскоши, и страхов, и невзгод;
и, умерев, не могут средь полей,
под солнцем отдохнуть от всех забот,
раздавлены угрюмостью церквей.
10-31 июля 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
74
Philip IV to his barber
(1660)
I’ll tell thee, if thou carest, what’s a king:
A creature all men feed on, — sucked, and bled;
A carcass in the leech-pond, not yet dead;
Whose shape you scarce can see, so close they cling.
Sunk to the throat in forms; as cramped a thing
As is the Turkish felon, who is said
To be interred alive, all save the head,
For passing dogs to sniff at, wondering.
In life he bears the weight of pomp and fear,
Of all the instincts that he has repressed,
Of all the fictions that he has to wear;
In death no sun nor blade of grass may rest
Upon the horror of his triple bier,
But some dark minster weighs upon his chest.
М. Роллина. Бальзак
Жюльену Пенелю
Меж нас один Бальзак — поэт великий в прозе, —
никто из тех, кто вник в людскую суету,
не разбирался так в общественном неврозе,
не взял кружным путём Искусства высоту.
Разъял холодный век, привыкший к нервной позе,
распотрошив его утробную мечту,
разбил сады любви, где, приглянувшись розе,
с ней асфодил создал зловещую чету.
Ты мысли добывал, как в шахте — антрациты,
Бальзак — властитель душ, которые побиты
раскаяньем, хандрой, сомненьем и грехом.
А ныне пред толпой проходит, как в зерцале,
игра страстей в твоём магическом кристалле —
и двойственном, как жизнь, и, словно смерть, нагом.
28-30 июля, 26 октября 2010
г.Орск
Maurice Rollinat
Balzac
À Julien Penel
Balzac est parmi nous le grand poète en prose,
Et jamais nul esprit sondeur du gouffre humain,
N’a fouillé plus avant la moderne névrose,
Ni gravi dans l’Art pur un plus âpre chemin.
D’un siècle froid, chercheur, hystérique et morose
Il a scrutй le ventre et disséqué la main;
Et son Suvre est un parc sensitif où la rose
Fait avec l’asphodèle un ténébreux hymen.
Mineur amer, piochant la houille des idées,
Il est le grand charmeur des âmes corrodées
Par le chancre du spleen, du doute et du remord;
Et la société, ridicule et tragique,
Mire ses passions dans ce cristal magique,
Double comme la vie et nu comme la mort.
М. Роллина. Звезда безумца
Мечту я исчерпал, мечтая неустанно,
и больше не шагну дорогою добра:
сегодня — как всегда, и завтра — как вчера, —
навязчивый припев страданья и обмана.
Глаза отвёл мне чёрт — куда теперь ни гляну,
мне Ужас застит путь от ночи до утра,
и руку обожгла жестокая хандра,
и надо мною Смерть витает постоянно.
Звезда моя, вернись, пролей надежды свет.
Оплакал разум свой безумец и поэт.
На грустный горизонт взойди хотя б для вида.
Любимый эскулап, сияй сильней, звезда,
чтоб у меня в груди не вспыхнул никогда
кроваво-чёрный огнь — исчадье Суицида.
23-27 июля 2010
г.Орск
Maurice Rollinat
L’Étoile d’un fou
À force de songer, je suis au bout du songe;
Mon pas n’avance plus pour le voyage humain,
Aujourd’hui comme hier, hier comme demain,
Rengaine de tourment, d’horreur et de mensonge!
Il me faut voir sans cesse, où que mon regard plonge,
En tous lieux, se dresser la Peur sur mon chemin;
Satan fausse mes yeux, l’ennui rouille ma main,
Et l’ombre de la Mort devant moi se prolonge.
Reviens donc, bonne étoile, à mon triste horizon.
Unique espoir d’un fou qui pleure sa raison,
Laisse couler sur moi ta lumière placide;
Luis encore! et surtout, cher Astre médecin,
Accours me protéger, si jamais dans mon sein
Serpentait l’éclair rouge et noir du Suicide.
М. Роллина. Бледный ангел
Давно смотрю на мир угрюмо и устало:
мои погасли сны, и смех стал суховат;
с восторженной души очарованье спало,
растаял дух Любви и Славы аромат.
Но до сих пор со мной дитя бледней опала,
неспящий ангел мой, чей анемичен взгляд,
лилейная душа, что в скорби изнывала,
на крыльях томных ласк летая наугад.
Блаженный призрак мой в чарующем дурмане!
Струят любовь твои таинственные длани
и опьяняет звук пленительных шагов.
Ты жалостью своей бодришь моё изгойство,
а голос твой, сочась надеждой нежных слов,
баюкает моё слепое беспокойство.
5-7 июля 2010
г.Орск
Maurice Rollinat
L’Ange pâle
À la longue, je suis devenu bien morose:
Mon rêve s’est éteint, mon rire s’est usé.
Amour et Gloire ont fui comme un parfum de rose;
Rien ne fascine plus mon cSur désabusé.
Il me reste pourtant un ange de chlorose,
Enfant pâle qui veille et cherche à m’apaiser;
Sorte de lys humain que la tristesse arrose
Et qui suspend son âme aux ailes du baiser.
Religieux fantôme aux charmes narcotiques!
Un fluide câlin sort de ses doigts mystiques;
Le rythme de son pas est plein de nonchaloir.
La pitié de son geste émeut ma solitude;
À toute heure, sa voix infiltreuse d’espoir
Chuchote un mot tranquille à mon inquiétude.
М. Роллина. Недостижимому
Неукротимый гипс, нетронутая медь,
загадочный колдун, ты рубишь душу в щепы, —
искусство! Ты тиран, как женщина, свирепый,
над разумом смеясь, тайком готовишь плеть.
Поэты все, как есть, в твою попали сеть,
но те, чья слава здесь тебя возносит, слепы,
унижены твоим презреньем и нелепы,
а твой алтарь не даст их пламени гореть.
Неистовый порыв и бледное терпенье
тебя когтят, твои решая уравненья,
однако твой мираж злорадствует в ответ;
мы за тобой спешим без отдыха и срока, —
пучина, где сердца утрачивают свет,
вершина, где мечта томится одиноко.
2-4 июля 2010
г.Орск
Maurice Rollinat
À l’Inaccessible
Argile toujours vierge, inburinable airain,
Magicien masqué plus tyran que la femme,
Art! Terrible envoûteur qui martyrise l’âme,
Railleur mystérieux de l’esprit pèlerin!
Il n’est pas de poète insoumis à ton frein:
Et tous ceux dont la gloire ici-bas te proclame
Savent que ton autel épuisera leur flamme
Et qu’ils récolteront ton mépris souverain.
Rageuse inquiétude et patience blême
Usent leurs ongles d’or à fouiller ton problème;
L’homme évoque pourtant ton mirage moqueur;
Longuement il te cherche et te poursuit sans trêve,
Abîme où s’engloutit la tendresse du cœur,
Zénith où cogne en vain l’avidité du rêve!
М. Роллина. Баллада радуги
Франсуа Каптье
Растенья и река, трясина и трава
омылись поутру слезами дождевыми,
зашелестел зефир, просохли дерева,
стрекозы поднялись и птицы вместе с ними,
и влажный горизонт блестит в прозрачном гриме.
И тут же над холмом, над мрачною скалой,
над брошенным прудом со ржавою водой,
мостясь на небесах округлостью неясной,
подкова предстаёт зелёной, золотой,
шафранной, голубой, лиловой, синей, красной.
Зонтом раздулся гриб, проклюнувшись едва,
и грезит наяву дождями проливными;
сверчок заводит — «свирь», лягушка вторит — «ква»,
и голоса земли мешает с неземными
неслыханная тишь, овладевая ими.
И вот по небесам под купол вековой
проходят облака испуганной толпой
и прячут солнца диск за дымкою атласной,
и умирает свет зелёный, золотой,
шафранный, голубой, лиловый, синий, красный.
Где, словно спирт, пьянит густая синева,
и свежесть разлита над волнами морскими,
и скачка жеребцов невзнузданных резва, —
последний плачет луч, спеша к великой схиме,
и облака слепит зарницами своими.
Где ива слёзы льёт, склоняясь над рекой,
где вишня вся в крови и тополь с рыжиной,
в магической тени и тишине бесстрастной
истаивает мост зелёный, золотой,
шафранный, голубой, лиловый, синий, красный.
Посылка
О, сердца моего негаданный покой,
когда среди невзгод, назначенных судьбой,
во сне явилась ты, мой херувим прекрасный,
я радугу узрел зелёной, золотой,
шафранной, голубой, лиловой, синей, красной.
14-18 июня 2010
г.Орск
Maurice Rollinat
Ballade de l’arc-en-ciel
À François Captier
La végétation, les marais et le sol
Ont fini d’éponger les larmes de la pluie;
L’insecte reparaît, l’oiseau reprend son vol
Vers l’arbre échevelé que le zéphyr essuie,
Et l’horizon lointain perd sa couleur de suie.
Lors, voici qu’enjambant tout le coteau rouillé,
Irisant l’étang morne et le roc ennuyé,
S’arrondit au milieu d’un clair-obscur étrange
Le grand fer à cheval du firmament mouillé,
Bleu, rouge, indigo, vert, violet, jaune, orange.
Les champignons pointus gonflent leur parasol
Qui semble regretter l’averse évanouie;
Le grillon chante en ut et la rainette en sol;
Et mêlant à leur voix sa stupeur inouпe,
Le soir laisse rêver la terre épanouie.
Puis, sous l’arche de pont du ciel émerveillé
Un troupeau de brouillards passe tout effrayé
Le donjon se recule et de vapeur se frange,
Et le soleil vaincu meurt lentement noyé,
Bleu, rouge, indigo, vert, violet, jaune, orange.
Tandis que dans l’air pur grisant comme l’alcool
Montent l’âcre fraîcheur de la mare bleuie
Et les hennissements des poulains sans licol,
Le suprême sanglot de la lumière enfuie
Va s’exhaler au fond de la nue éblouie;
Et sur l’eau que le saule a l’air de supplier,
Du cerisier sanglant à l’ocreux peuplier,
Dans une paix mystique et que rien ne dérange,
On voit s’effacer l’arc impossible à plier
Bleu, rouge, indigo, vert, violet, jaune, orange.
Envoi
Ô toi, le cœur sur qui mon cœur s’est appuyé
Dans l’orage du sort qui m’a terrifié,
Quand tu m’es apparue en rêve comme un ange,
Devant mes yeux chagrins l’arc-en-ciel a brillé,
Bleu, rouge, indigo, vert, violet, jaune, orange.
Ю. Ли-Гамильтон. Сонеты бескрылых часов. К Музе I
Считать, что жизнь — кормушка для могил,
когда бежит и скачет всё кругом;
томиться пробуждением и сном,
когда с рожденья белый свет не мил.
Ни свежим ветром остудить свой пыл,
ни прошагать по травам прямиком,
ни по стерне пройти за косарём,
ни лечь у древа, чтоб набраться сил...
Как тяжко, тяжко, а зимой — стократ,
когда ты слышишь только скрип шагов
(хрустящий звук остуженных дорог), —
и как рябину птицы теребят...
Но если Муза мой находит кров, —
Отчаянье выходит за порог.
19-25 июня 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
Sonnets of wingless hours
To the Muse
I
To keep through life the pasture of the grave,
While others walk and run and dance and leap;
To keep it ever waking or asleep,
While shrink the limbs that Nature goodly gave;
In summer’s heat no more to breast the wave;
No more to wade through seeded grasses deep;
Nor tread the cornfield where the reapers reap;
Nor stretch free limbs beneath a leafy nave:
’Tis hard, ’tis hard; and so in winter too,
’Tis hard to hear no more the sweet faint creak
Of the crisp snow, the frozen earth’s clear ring,
Where ripe blue sloes and crimson berries woo
The hopping redbreast. But when thou dost seek
My lonely room, sweet Muse, Despair takes wing.
Л. Кэрролл. Черепахус Супус
Черепахус Супикус!
Сытнус аппетитнус.
Черепахус Супикус!
Сытнус аппетитнус.
Тот невеждус или глупус,
Кто не любит этот супус!
Черепа-а-хус Су-у-пус!
Черепа-а-хус Су-у-пус!
Черепахус Супикус!
Бесподобнус блюдус!
Черепахус Супикус!
Бесподобнус блюдус!
Вместо рыбус, вместо мясус
Ешьте Супус Черепахус!
Черепа-а-хус Су-у-пус!
Черепа-а-хус Су-у-пус!
L.Carroll
Turtle Soup
Beautiful Soup, so rich and green,
Waiting in a hot tureen!
Who for such dainties would not stoop?
Soup of the evening, beautiful Soup!
Soup of the evening, beautiful Soup!
Beau-ootiful Soo-oop!
Beau-ootiful Soo-oop!
Soo-oop of the e-e-evening,
Beautiful, beautiful Soup!
Beautiful Soup! Who cares for fish,
Game, or any other dish?
Who would not give all else for two
Pennyworth only of beautiful Soup?
Pennyworth only of beautiful Soup?
Beau-ootiful Soo-oop!
Beau-ootiful Soo-oop!
Soo-oop of the e-e-evening,
Beautiful, beauti-FUL SOUP!
М. Роллина. Благодеяния ночи
Когда в меня печаль коварная метнёт
свой абордажный крюк, кривясь в ухмылке гадкой,
меня благая Ночь спешит обнять украдкой,
залить мою слезу росой своих забот.
Избавь, шалунья-ночь, меня от всех невзгод,
накрой крылами лжи, надеждой и загадкой,
и в беспредельной тьме, на сновиденья падкой,
моих туманных грёз исчезнет скорбный гнёт.
А если мёртвых слов услышу я звучанье,
она сыграет мне весёлый вальс молчанья
на все свои лады, безмолвные вполне;
когда ж со мной печаль бредёт в полоске света,
невольно усмехнусь, — и Ночь ответит мне,
улыбку у луны похитив для поэта!
17-23 июня 2010
г.Орск
Maurice Rollinat
Les Bienfaits de la nuit
À Raoul Lafagette
Quand le chagrin, perfide et lâche remorqueur,
Me jette en ricanant son harpon qui s’allonge,
La Nuit m’ouvre ses bras pieux où je me plonge
Et mêle sa rosée aux larmes de mon cSur.
À son appel sorcier, l’espoir, lutin moqueur,
Agite autour de moi ses ailes de mensonge,
Et dans l’immensitй de l’espace et du songe
Mes regrets vaporeux s’éparpillent en chœur.
Si j’évoque un son mort qui tourne et se balance,
Elle sait me chanter la valse du silence
Avec ses mille voix qui ne font pas de bruit;
Et lorsque promenant ma tristesse moins brune,
Je souris par hasard et malgré moi, — la Nuit
Vole, pour me répondre, un sourire à la lune.
Ю. Ли-Гамильтон. 19. Король Кипра к своей королеве
(1399)
Ты в душу мне своею красотой
впилась, любви расправив коготки,
и головокруженью вопреки
взлетела выше тучи грозовой.
Казался мир пригорком над водой,
где копошились люди-мотыльки.
Пронзая твердь, едины и близки,
себя мы мнили сущностью земной.
И вот ночной густеет небоскат,
пылает звёзд искристых легион,
метеориты яркие кружат;
и обступает нас со всех сторон
светил новорождённых вертоград —
и я молюсь, Вселенной ослеплён.
13-14 июня
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
19
The king of Cyprus to his queen
(1399)
Thy beauty has swooped down upon my soul;
Thou hast me in the talons of thy love,
And hold’st me in the dizziness above,
High o’er the cloud, high o’er the thunder’s roll.
The world is like the hillock of a mole,
Scarce visible, where others breathe and move.
Alone in the great sky through which we clove,
We seem to be the universal whole.
Night closes round. The burning stars flame out,
Intolerably many, and yet more;
And crimson meteors whirl in ceaseless rout;
I see the earth no longer as we soar —
New moons, new suns, surround us all about,
As still we rise; and, blinded, I adore.
Ю. Ли-Гамильтон. 89. Аэронавт Розье к Бенджамину Франклину
(1785)
Сплетались грозы. Молнии челнок
сверкал на фоне ткацкого станка
тяжёлых туч, — и смерть наверняка
ждала того, кто духом изнемог.
А ты — Титан бесстрашный — подстерёг
удар молниеносного клинка
и приручил зарницы на века,
и обеззвучить громы дал зарок.
Но мне взлететь сквозь толщу облаков
на огненной квадриге суждено,
для мира сделав главный из шагов.
Судьбою с Фаэтоном заодно,
я к участи своей давно готов:
коней не приручив, пойти на дно.
11-17 июня 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
89
Rozier the Aeronaut to Benjamin Franklin
(1785)
The storms were weaving. In the cloudy loom
The dazzling shuttle of the lightning ran
Incessant to and fro, and quaking man
Dared breathe but in the intervals of gloom;
And thou, all fearless of the Titan’s doom,
Didst snatch that lightning as its race began,
And tame the thunderbolt, and make the wan
Gray clouds of tempest hush their crash and boom.
But I’ll do more; and, through those clouds thick curled
I’ll soar the heavens in a car of flame,
And make a very footstool of the world.
Undaunted, though my fate should be the same
As Phaeton’s, from Heaven’s apex hurled
Into the sea, by steeds I cannot tame.
Ю. Ли-Гамильтон. 94. Костюшко к убиенной Польше
(1796)
Ты умерла. Но трупа твоего
под белоснежным саваном войны
Зиме не скрыть, а светочам Весны
не воскресить Свободы торжество.
Трепещешь ты, хоть всё в тебе мертво,
но в час затменья солнца и луны
покойники в гробах обречены
ворочаться, пугая естество.
Мертва, мертва! Отныне ты фантом,
способный устрашить любой народ,
когда пирует он особняком:
повеет тишью, холодом пахнёт,
в испуге все оглянутся кругом, —
а призрак твой безмолвный — у ворот.
6-14 июня 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
94
Kosciusko to the corpse of Poland
(1796)
Now thou art dead. The sheet which Winter wove
Of whitest snow to hide thy corpse away
Is reddened through and through, and no Spring ray
Will warm thee back, O Freedom’s butchered love.
And if at times thou still shalt seem to move,
‘Twill be but like the dead, who, as some say,
Shift in their graves when black eclipse turns day
To unexpected night in heaven above.
Dead, dead, quite dead! Henceforward thou shalt be
A ghost that ever and anon shall come
To scare the nations at their revelry:
A sudden chill shall hush their joyous hum,
And there upon their threshold they shall see
Thy phantom standing motionless and dumb.
Ю. Ли-Гамильтон. 82. Страдивари к неоконченной скрипке
(1710)
Журчанье рек и гул морских валов
заключены в древесности твоей,
молитвы тишь в стенах монастырей
и нежный шелест буковых лесов.
В тебе — жужжанье пчёл среди цветов,
напев цыганский, ржание коней,
предсмертное прощанье лебедей
и плач людской, и Этны грозный рёв.
Сокрыто это всё в тебе одной,
и если можно отпустить в полёт
трепещущий и вялый дух людской,
пусть нежный голос твой растопит лёд
пещерных душ, взирающих с мольбой
на мрачный и Всесильный Небосвод.
30 мая — 1 июня 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
82
Stradivarius to an unfinished Violin
(1710)
The roar and gurgle of the ocean cave
Are in thy fibres, and the sob of man,
And moans that through a haunted cloister ran,
And every murmur that the beech-woods have.
Ay, and the wild bee’s hum, where red pines wave;
The carol of the gipsy caravan;
The song that’s uttered by the dying swan;
The warning growl that brooding Etna gave.
All this is in thy fibres — Ay, and more,
If men but care to have it, and set free
The quivering soul that only waits to soar.
Thy voice shall be as thrilling as the plea
Of caverned spirits, gathering to implore
The gloomy Powers of Eternity.
Ю. Ли-Гамильтон. 18. Жанна Буржская к своему господину
(1370)
О ты, кому похабный шлют привет
в гнилой степи, под струпьями луны,
хохочут, обожравшись белены,
и воют песни мерзостных побед;
учивший нас лететь за бурей вслед
на помеле и портить табуны,
и красть колокола, и с вышины
швырять их в поле пахарю во вред, —
сквозь тусклое стекло войди в мой дом...
В котле клокочет сало мертвеца,
а я, шепча заклятия, замру...
Иль в сумерках ворвись нетопырём,
сожги меня, целуя без конца,
и крысою исчезни поутру.
26—29 мая 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
18
Jeanne de Bourges to her Master
(1370)
O thou to whom, upon the mangy heath,
Beneath the leprous moon the obscene cries
And crazy laughter of despair uprise,
And hymns of hate, forced through men’s tight-clenched teeth;
Thou who hast taught me to out speed the breath
Of tempests as the living broom stick flies;
To steal the bells of steeples from the skies,
And drop them in the sleeping fields beneath —
Reveal thyself, as in a mirror dim,
Where seethe the oils distilled from dead men’s fat,
Which here with muttered spells I sit and skim;
Or come, as once at dusk, in shape of bat
To scorch, unseen, with kisses every limb,
And leave me, at the dawn, in shape of rat.
Ю. Ли-Гамильтон. 41. Доктор Фауст к Елене Троянской
(1520)
II
Ты — как луна, которая в ночи
моим занятьям скучным вопреки
в ретортах зажигает огоньки,
и в тех сосульках теплятся лучи.
Ты смотришь — и Огонь твоей свечи
алмазной сделал пыль. О, как ярки
былые страны — магией строки
я воскресил их земли и ключи.
Но красоту твою мой скроет дом,
иначе мёртвый Грек пошлёт за ней,
героям повелев оставить ад,
и в Виттенберге все пойдёт вверх дном,
его накроет легион теней,
как землю накрывает листопад.
23-27 мая 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
Doctor Faustus to Helen of Troy
(1520)
41
II
At times I think thou art the moon that strays
Across my dusty study at still night,
And makes the phials and retorts gleam bright
As clustered icicles beneath her rays;
For thou transmutest by thy placid gaze
All dust to dust of diamonds. O thou Light
Of long-dead lands, which, by my magic might,
I have rekindled for my olden days,
Oh! I will hide thy legion-dooming charms
Deep in this dark old house — lest the Greek dead
Should burst their graves to snatch thee from my arms,
And, by the ghosts of all their captains led,
Should girdle Wittenberg with shadowy swarms
As many as the leaves on Autumn’s bed.
Ю. Ли-Гамильтон. 40. Доктор Фауст к Елене Троянской
(1520)
I
Твоя звезда сияет мне одна,
пронзив лиловой ночи окоём,
и дремлет сумрак в мускусе лесном,
и сабля полумесяца бледна.
С тобой в сравненье — всякая дурна,
страшней старух с морщинистым лицом.
А ты, чья грудь сверкает хрусталём,
метнула взор — и вспыхнула война.
Прочь мантию, оплот пустых утех!
Пусть нет моим соперникам числа,
я — ради Королевы Королев —
на скакуне, закованном в доспех,
бойца любого выбью из седла —
и в пыль падёт он, со стыда сгорев.
23 мая 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
40
Doctor Faustus to Helen of Troy
(1520)
I
Thou shinest on me like the single star
That brightens in the pearly purple dusk,
When dreamy eve has scent of forest musk,
And faintly gleams the moon’s pale scimitar.
The world’s exulting beauties, near and far,
By thee are crones, their cheek a wrinkled husk.
Oh! thou whose breast is flame-lit Libyan tusk,
Whose eyes once kindled heaven-scaling war,
Off with this pedant’s robe, this dull base garb,
That I may break a lance against the world,
Thou Queen of Queens of Beauty, in thy name;
And on a steel-clad steed, a fiery barb,
Win Helen’s smile as each proud knight I’ve hurled
Writhes in his armour in the dust and shame.
Л. Дьеркс. Старый скиталец (предшественник «Пьяного корабля»)
Похожий на понтон, без мачт и парусов,
отчаянный пловец, обломок урагана,
я, золотом набит, шатаюсь неустанно
среди бескрайних вод или полярных льдов.
В бесчисленных шкивах был слышен свист мистралей,
а нынче и рулям корабль не подчинён,
игрушкою стихий стал в одночасье он,
исследователь бухт и зелени Австралий.
До судна дела нет пропавшим морякам,
что, ставя паруса, на марсах распевали.
И ярких звёзд не шлёт маяк из дальней дали
тому, кто одинок в скитанье по волнам.
Его пучина бьёт своей волною ражей,
из чрева у него пытаясь вырвать брус.
И бельма гад морских и скопища медуз
таращатся на зыбь расплывчатых мира́жей.
Плывёт он, этот хлам, а крейсера вдали,
пред ним гордясь собой, качают лиселями,
а в той скорлупке клад смывается волнами,
добытый грабежом неведомой земли.
И это — я и есть. Но где же груз мой тайный
найдут: в каком порту, на отмели какой?
Не всё ль равно? Приди, мой лодочник, за мной,
Харон, седой молчун, буксир мой неслучайный.
17-21 мая 2010
г.Орск
Leon Dierx (1838-1912)
Le Vieux Solitaire
Je suis tel qu’un ponton sans vergues et sans mâts,
Aventureux débris des trombes tropicales,
Et qui flotte, roulant des lingots dans ses cales,
Sur une mer sans borne et sous de froids climats.
Les vents sifflaient jadis dans ses mille poulies.
Vaisseau désemparé qui ne gouverne plus,
Il roule, vain jouet du flux et du reflux,
L’ancien explorateur des vertes Australies!
Il ne lui reste plus un seul des matelots
Qui chantaient sur la hune en dépliant la toile.
Aucun phare n’allume au loin sa rouge étoile;
Il tangue, abandonné tout seul sur les grands flots.
La mer autour de lui se soulève et le roule,
Et chaque lame arrache une poutre à ses flancs;
Et les monstres marins suivent de leurs yeux blancs
Les mirages confus du cuivre sous la houle.
Il flotte, épave inerte, au gré des flots houleux,
Dédaigné des croiseurs aux bonnettes tendues,
La coque lourde encor de richesses perdues,
De trésors dérobés aux pays fabuleux.
Tel je suis. Vers quels ports, quels récifs, quels abîmes,
Dois-tu les charrier, les secrets de mon cœur?
Qu’importe? Viens à moi, Caron, vieux remorqueur.
Écumeur taciturne aux avirons sublimes!
Ю. Ли-Гамильтон. 1. Предваряющий сонет
Мой дух парил в смятенье и тоске
там, где бушует Прошлого поток,
и слушал тех, кого всесильный Рок
рассеял, как солому по реке.
Тот плыл на мачте, этот — на доске,
цепляясь за обломки, кто как мог,
и всасывала бренных тел клубок
утроба водоверти вдалеке.
В тех голосах, что шли из глубины,
отчаянье и ненависть, и страх,
терзая слух мой, были мне слышны,
но в мутных исторических волнах
сквозь рев и свист казались так ясны,
что обрели приют в моих стихах.
05-09 мая 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
1
Introductory sonnet
My spirit stood and listened in its awe
Beside the great abyss where seethes the Past,
And caught the voices that were upward cast
By those whom Fate whirled on like floating straw;
While, in the glimmering depth, I vaguely saw,
Lashed to some frail remainder of a mast,
The wretches drifting faster and more fast,
Sucked down for ever in the whirlpool’s maw:
And these wild voices of despair and fear,
Of love and hate, from out the deep abyss
I treasured up, just as they struck the ear, —
Appeals which rise above the roar and hiss
Of story’s turbid current high and clear;
And by-and-bye I rhymed them into this.
Ю. Ли-Гамильтон. 101. Наполеон к опавшему листу с острова Святой Елены
(1820)
В моей руке лежит моя страна:
листок иссохший — бурое пятно,
как сгусток крови, высохшей давно,
господства моего величина.
Сухой листок, мне сквозь тебя видна
империя, ушедшая на дно;
твой прах — ее последнее звено,
моих высоких замыслов цена.
Бушует шторм — во мне притушит он
терзаний боль. Грохочет ураган,
как пушек гром. Воздушный легион
средь облаков идет под барабан —
не устоит небесный бастион...
Терзай, стервятник, — пригвожден Титан.
20 апреля — 02 мая 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
101
Napoleon to a St. Helena leaf
(1820)
I sit and hold my empire in my hand:
Thou, shrivelled leaf, thou, thing ephemeral,
Flecked as with faded bloodstains, thou art all
The length, the breadth, the girth of my command.
I see between thy veinings every land,
From Vistula to Tagus, in my thrall:
Now crumble up within my hand, and fall
Into black dust, thou sum of all I planned.
Is that the moaning of a tropic storm?
Its roar will soothe the gnawing in my side.
The thunder growls like cannon. Legions form
Among the shifting clouds, and multiplied
Battalions rush to conquest, swarm on swarm.
Gnaw, vulture, gnaw: the Titan’s firmly tied.
Ю. Ли-Гамильтон. 16. Лаура к Петрарке
(1345)
Мой нежный флорентиец, ты при мне,
когда я с прялкой, и горит очаг,
и скачут блики, разгоняя мрак,
и дремлет пашня в зимнем полусне.
Мне солнце мужа, словно целине,
с любовью подарило юный злак,
и детским смехом пуще всяких благ
моя душа насыщена вполне.
Но кто б не захотел продлить на час
сиянье лета; кто б отвергнуть мог
блестящие алмазы мудрых фраз?
Обвей меня струями нежных строк,
мой флорентиец, хоть и не погас
огонь Любви, зерно согревший в срок.
17-20 апреля 2010
г.Орск
Eugene Lee-Hamilton
16
Laura to Petrarch
(1345)
Sweet Florentine that sitteth by the hearth
When hums my spinning, and the shadows leap
As leaps the fire and with its stealthy creep,
The winter twilight hushes all the earth:
A husband’s love besunning my life’s girth,
Warms me like grain that ripens for the reap;
And children, my life’s jewels, stand and peep
Behind my chair, and leave my heart no dearth.
But who would scorn to add another hour
To glorious summer’s ampleness, or scorn
Bright gems of thought, though sparkling be her dower?
So let thy fondness warm me and adorn,
Sweet Florentine, though Love already shower
Its ripening rays like sunshine on the corn.
Сплошные звезды в Голливуде, но эти звезды тоже люди
Говорят, что Стивен Сигал
Нагишом по дому прыгал.
Ходят слухи, что Сигал
Голым из окна сигал.
***
Такой на свете нету чуши,
Какой не знал бы Джеймс Белуши.
***
Говорят, что Норрис Чак
Глушит водку натощак.
***
Говорят, Настасья Кински
Днем и ночью хлещет виски.
***
А Памелу Андерсон понесло,
Ведь язык у Памелы — помело!
***
Слыша это, Гибсон Мэл
Совершенно обалдел.
И Памела прибалдела
От балдеющего Мэла.
***
Признался честно Вуди Аллен,
Что он всего лишь гениален.
И возразил ему Майкл Дудикофф,
Выпив для храбрости водки «Смирнофф»:
Есть, мол, и кроме Аллена Вуди
Люди и леди у нас в Голливуде.
***
Вупи сказала, что Форд как мужчина
Лучше гораздо, чем Аль Пачино.
Был потрясен, ошарашен и горд
Мнением Вупи Харрисон Форд
Но зато Пачино Аль
Впал в глубокую печаль
И сказал, что Голдберг Вупи
Он когда-нибудь отлупит.
***
С перепою Питер Фонда
Диким криком «Анаконда!»
Поднял на ноги округу.
Но приполз на помощь другу
Супермен Уиллис Брюс —
И не трезвый, и не трус.
***
И в честь праздника Делон
Пить не стал одеколона.
Потому что у Делона
Кончился одеколон.
***
Решила вдруг Орнелла Мути.
Во всем дойти до самой сути
А суть вся в том, что, кроме мути,
Иной в Орнелле нету сути.
***
А длинноногая Кемпбелл Наоми
Только под утро заснула в соломе,
Там, где и Брэд по фамилии Питт,
Самый отъявленный из волокит.
Но почему они спали в соломе,
Не объяснили ни Брэд, ни Наоми.
***
А у Клаудии Шиффер
Поздно ночью съехал шифер.
Потому ее заметил
Странный Тарантино Квентин.
Так как шифером с пелен
Таратино обделен,
То с бесшиферной звездой,
Квентин стал самим собой.
***
В полночь свой нрав показала Мадонна:
Сцапав в охапку Коннери Шона,
Иствуда Клинта и Пфайффер Мишель,
Их она всех затащила в постель.
И отдувались за весь Голливуд
Коннери бедный и бедный Иствуд.
Как оказалось, лишь Клинта и Шона
Не было раньше в постели Мадонны.
Что же касается Пфайффер Мишель,
Ей все до фени, была бы постель.
***
Пары Жерар не нашел Депарьдье.
Пить же коньяк в одиночку — «Мон Дье!»
(Что по-французски «Мой Бог!») — для Жерара
Было, конечно, подобно кошмару.
Вынужден был злополучный Жерар
Пить с Депардье свой коньячный нектар.
Но, к сожаленью, ни Бог, ни коньяк
Не помогали Жерару никак.
Поздно Катрин появилась Денев:
Был Депардье не совсем, но готов.
Ну, а когда подошла Мэг Райан,
Пьян был Жерар Депардье в дымоган.
С этого случая Мэг и Катрин
Не уважают французских мужчин.
***
Разошлась и Фостер Джоди
И при всем честном народе
Тому Крузу оплеуху
Закатила прямо в ухо.
В это время бедный Круз
Астраханский ел арбуз,
Но, сраженный тумаком,
Про арбуз не вспомнил Том.
***
Клаудиа Кардинале
С Сандрой Баллок хохотали,
Но, когда швырнула торт
В Сандру Синди Кроуфорд,
То смеяться обе крали
Почему-то перестали,
Литров сто воды «Исинди»
Вылив на голову Синди.
А. Остин. Мудрость любви
Взойдя на пик Любви, сольём уста —
ни шагу дальше; мы скорей умрём,
чем оскверним падением подъём
и силу в слабость превратим спроста.
Нас не прельщает поисков тщета:
мы знаем всё, мы всё нашли вдвоём.
Сойдётся ли с восторгом суета, —
об этом время скажет нам потом.
Не удержать нам этой высоты,
ведь только раз даётся двум сердцам
блаженство утончённой чистоты.
Дыхания любви не хватит нам.
Один, о Небо, поцелуй мечты —
и разойдёмся мы по сторонам.
27-28 февраля 2010
г.Орск
Alfred Austin (1835-1913)
Love’s Wisdom
Now on the summit of Love’s topmost peak
Kiss we and topmost part; no further can we go:
And better death than we from high to low
Should dwindle or decline from strong to weak.
We have found all, there is no more to seek;
All have we proved, no more is there to know;
And time could only tutor us to eke
Out rapture’s warmth with custom’s afterglow.
We cannot keep at such a height as this;
For even straining souls like ours inhale
But once in life so rarefied a bliss.
What if we lingered till love’s breath should fail!
Heaven of my Earth! one more celestial kiss,
Then down by separate pathways to the vale.
Иосиф Бродский. Письмо русским поэтам
Нынче ветрено у вас. Или морозно.
Скоро осень. Или дней весенних завязь.
Я хочу у вас спросить вполне серьезно:
что вы к этим «римским письмам» привязались?
Может, ритм заворожил меня подспудно
иль в тот раз не повезло с парнасской клячей.
Мне теперь отлично видится отсюда:
со стишком я этим явно напортачил.
Почему лишь до колена «тешит дева»?
«Дальше локтя» не идут лишь от бессилья.
Написать я написал, но, было дело,
мы и дальше, мы и глубже заходили.
И «вне тела» я ошибся, несомненно.
Сам тогда, видать, в запарке был любовной.
Ведь привычная телесная измена
начинается, как правило, с духовной.
А с солдатом и купцом — судите сами —
мысль казалась мне глубокою когда-то.
Но внушать, что дни сосчитаны не нами,
для философа, конечно, мелковато.
Бог не фраер, ибо курица не птица, —
сказанул я в полемическом дурмане,
но ведь ежели в Империи родиться,
то достанет Цезарь и в тмутаракани.
От него в дому не скрыться, как от вьюги,
не свихнуться, не уйти в себя, не спиться.
Если ж есть в стране наместники-ворюги,
все они — без исключенья! — кровопийцы.
И еще там неувязочка: патриций
снять за «так» хотел античную шалаву.
Но гетера — не советская девица,
спать с которой можно было на халяву.
И теперь, проживший обе половины,
не скажу, что речи варвара «в законе».
Остаются не всегда одни руины:
взять хотя бы Капитолий в Вашингтоне.
И по жрице я прошелся неумело —
ради красного словца иль шутки ради.
Иль не все они торгуют белым телом?
Иль не все жрецы с политиками — бляди?
И последнее. Прошу вас в самом деле
бросить плач по мне рифмически-сиротский.
Ваши вирши всем давно осточертели.
Отвяжитесь наконец. Иосиф Бродский.
А в P.S. я заявляю без ухмылки
тем, кто бродит в эпигонских эмпиреях:
не дышите в посторонние затылки,
а чешите лучше свой. Оно вернее.
18-19 февраля; 07 марта 2010
г.Орск
Четверостишия
* * *
Я доказал существованье Бога
И даже — без особого труда.
И остается в сущности немного:
Поверить в Бога раз и навсегда.
* * *
Не знаю, с нами Бог или не с нами,
Мы все-таки служить Ему должны.
Рабам Господним, ставшим господами,
В товарищах не быть у Сатаны.
* * *
А смерти нет — и не пугайте раем,
Не соблазняйте адовым огнем, —
Не потому что мы не умираем,
А потому что вовсе не живем.
* * *
Устало все. Устала пустота
От космоса, от времени — пространство.
Устали христиане от Христа,
А Сам Христос устал от христианства.
* * *
Когда юродствуют витии,
То это значит — жди Голгоф.
Когда орут «Спасай Россию!»,
То это значит — «Бей жидов!».
* * *
Мы счастье как лунатики пасем,
Затаптывая лунные дорожки.
А если кто и счастлив в мире сем,
Так это окотившиеся кошки.
* * *
В результате сверхусилий
Юдофобы на мели:
И жидов не истребили,
И Россию не спасли.
* * *
Напрасно на виду у поколений
Устроен кумачовый маскарад.
Не утаить кровавых преступлений —
На красном кровь заметнее стократ.
* * *
Недолго так и до беды,
когда ты растворен во браге,
а дома нету ни еды,
ни туалетныя бумаги.
* * *
Чтоб государству угодить
и верить всем его рассказам,
поэтом можешь ты не быть,
но идиотом быть обязан.
19 мая 2002
* * *
— Жизнь — это не литература,
реальность музыки важней,
шедевры Дрездена и Лувра
ничтожнее календарей.
— Но что за жизнь без партитуры?
Мольберт мощней, чем естество.
А всё, что не литература,
бесплодно, сухо и мертво.
16 марта 2008 г.
г. Орск
* * *
Как долго сохнут лифчики церквей,
всё необъятней грудь митрополита,
никто не выжил, требуется швей,
но, тема сисек — полностью раскрыта.
А.Кабанов. Ткани
Как загорел презерватив креста,
все изощреннее стило пиита,
и выкинулся стих на полшеста,
и тема писек — заодно закрыта.
22 января 2010
* * *
Утверждают и недаром,
что кругом одни хазары.
Кинешь камень или нож —
и в хазара попадешь!
31 мая 2010
* * *
Если хочешь быть счастлив и горд,
так устрой жития бытиё,
чтоб чертою пурпурною Ворд,
не подчеркивал имя твоё.
15 января 2013
г. Орск
* * *
Любовь всегда изгнание из рая...
И, дням эдемским подводя итог,
Адам промолвил, Еву обнимая:
— Рай без любви?.. Мы не вернемся, Бог...
2 августа 2013
Санкт-Петербург
* * *
Таков и ты, поэт
Как ветер, пуст; как птица, глуп;
как баба, мелочен и груб.
5 ноября 2013
Санкт-Петербург
* * *
Поэзия должна быть глуповата?
Твои стихи к Мнимой Красавице
(ах, извини: Счастливице) слишком умны.
— А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата.
Из письма А. Пушкина
к П. Вяземскому (май, 1824).
Что сказано поэтом, то и свято,
но речь поэта не всегда точна:
поэзия должна быть глуповата,
но быть отпетой дурой — не должна.
5 марта 2014
* * *
Стремятся облапошить ванек,
стравить с одним другой народ.
А что же будет через год?
Майдан, майдановец, Майданек...
9 марта 2014
* * *
Вчерашний раб выходит в господа,
собратьев бывших давит без причины.
Останешься рабом ты навсегда,
в себе не уничтожив господина.
22 марта 2014
* * *
«Меня попутал бес!» — таких словес
произносить иным не стоит плутам.
А ну как заорет из бездны бес:
«Не я — тебя, а ты меня попутал!»
4 апреля 2014
* * *
Пас на Халка! Пас на Халка!
Пас на Халка - стычка, свалка!
Паса Халку не отдали:
всю нахалку обломали!
9 июля 2014
А. Рембо. Вечерняя молитва
Я, словно ангелок, которого берёт
цирюльник в оборот, сижу за кружкой пива,
курю и глажу свой вспухающий живот
под парусом небес, раздувшихся на диво.
Я тысячами грёз, горячих, как помёт
бессчётной стаи птиц, ошпарен прихотливо,
а сердца моего тоскующего лёд
кровавой желтизной заляпан, словно ива.
Когда же, грёзы съев и погасив свечу,
я кружек сорок внутрь волью без рассуждений
и выйти по нужде, конечно, захочу,
то, словно добрый бог садовых насаждений,
пущу и вдаль, и ввысь шафранную мочу
под нежные кивки обоссанных растений.
5 — 7 января 2010
г.Орск
A.Rimbaud
Oraison du soir
Je vis assis, tel qu’un ange aux mains d’un barbier,
Empoignant une chope à fortes cannelures,
L’hypogastre et le col cambrés, une Gambier
Aux dents, sous l’air gonflé d’impalpables voilures.
Tels que les excréments chauds d’un vieux colombier,
Mille rêves en moi font de douces brûlures:
Puis par instants mon coeur triste est comme un aubier
Qu’ensanglante l’or jaune et sombre des coulures.
Puis, quand j’ai ravalé mes rêves avec soin,
Je me tourne, ayant bu trente ou quarante chopes,
Et me recueille, pour lâcher l’âcre besoin:
Doux comme le Seigneur du cèdre et des hysopes,
Je pisse vers les cieux bruns, très haut et très loin,
Avec l’assentiment des grands héliotropes.
А. Рембо. Венера Анадиомена
Из ванны — словно гроб, осклизлой, — как из ямы,
помадой вощена, ленива и дурна,
всплывает голова темноволосой дамы,
прошивками морщин вконец испещрена;
затем загривка жир, обширные лопатки,
обшарпанной спины щербины и узлы,
раздавшихся боков округлые валы,
под кожей сала слой за слоем, как подкладки.
Густая краснота пылает вдоль хребтины,
и до того страшна столь странная картина,
что тянет разглядеть под лупой, как горят
царапины тату на крупе: Venus Clara;
как переходит стан в разверстый этот зад,
где анус — апогей прекрасного кошмара.
13 — 30 декабря 2009; 08 марта 2010
г.Орск
A.Rimbaud
Vénus Anadyomène
Comme d’un cercueil vert en ferblanc, une tête
De femme à cheveux bruns fortement pommadés
D’une vieille baignoire émerge, lente et bête,
Avec des déficits assez mal ravaudés;
Puis le col gras et gris, les larges omoplates
Qui saillent; le dos court qui rentre et qui ressort;
Puis les rondeurs des reins semblent prendre l’essor;
La graisse sous la peau paraоt en feuilles plates;
L’échine est un peu rouge, et le tout sent un goût
Horrible étrangement; on remarque surtout
Des singularités qu’il faut voir à la loupe...
Les reins portent deux mots gravés: Clara Venus;
— Et tout ce corps remue et tend sa large croupe
Belle hideusement d’un ulcère à l’anus.
Филокрылые сны (ответ поэтов)
Филологические сны
Вот муж прошлепал в туалет.
О Боже, как его люблю я!
Пускай язвителен и сед,
Я щеку впалую целую.
А золотистая струя
В фаянсе закругляется.
Душа бессмертная моя
С его душой скрепляется.
Я нежностию исхожу:
Вот мой любимый мочится.
Его в объятиях держу
И отпускать не хочется.
Элла Крылова
Пушкин
Мороз и солнце, день чудесный!
Покуда дремлет друг прелестный,
(Поспи, письменница, поспи),
Пока ея сомкнуты взоры,
Сугробы в честь младой Авроры
Струей янтарной окропи!
Тютчев
Молчи, скрывайся и таи
И мысли, и струи свои.
Лермонтов
Белеет муж мой одиноко
меж унитазом и биде.
Зачем проснулся он до срока?
Поднялся по какой нужде?
Вода в бачке сортирном свищет,
в канализации бурлит.
Увы, он там меня не ищет,
но от меня туда бежит.
Под ним струя светлей лазори,
и я бегу его обнять,
а он кричит с тоской во взоре:
«Ты дашь мне наконец по..ать!».
Блок
На улице — фонарь, аптека,
а в комнате — жена-поэт
следит едва ль не четверть века,
когда пойду я в туалет.
Но если вымолвит устало:
«Пойди мне сигарет купи», —
то... ледяная рябь канала,
аптека, улица, пи-пи...
Северизм
Над рекой поднимается клеверный луг,
чуть касаясь корнями рыбацких фелюг,
каждый корень, как пламя – из сопла,
и вращает глазами восторг и испуг
выражая копченая вобла.
Всех жуков - не собрал, всех стрекоз – не словил,
а теперь, возгораясь, гудит хлорофилл,
а теперь, каждый клевер – пропеллер,
и рванув изо всех ботанических сил,
старый друг улетает на север.
Потому что на севере – свой Голливуд,
там в моржовых бикини грустит алеут -
декабристов далекий потомок,
там весною считает оленьи стада,
замурованный в кубе таймырского льда -
золотой мамонтенок.
Ну, а вместо тебя, через год и вообще?
Поначалу - пустырь на крови и моче,
а затем, корпорация «Sever»,
ресторан, казино, дискотечная гать,
до утра будут пьяные девки скакать,
я их раньше - укладывал в клевер.
А.Кабанов. Север
Над болотом вздымается клеверный луг,
прорастая сквозь днище рыбацких фелюг,
как осот из прогнившего сопла,
и вращает глазами восторг и испуг,
и рожает копченая вобла.
«Всех жуков не распял, всех стрекоз не пронзил», —
возгораясь, безумствует орнитофил,
а потом, каждый клевер-пропеллер
крутанув изо всех зоотворческих сил,
старый друг дрозофилит на север.
А на севере том каждый чум — Голливуд,
там моржовые стринги надел алеут,
Достоевского дальний потомок,
там по радио водит оленьи стада
заточенный в масс-медиа вечного льда
интернет-мамонтенок.
А взамен тебя, тундры среди, и вообще?
В мерзлоте казино на крови и моче
возведет корпорация Sever.
Ресторанная муть, дискотечная гать,
будут пьяные девки в болото сигать,
я стихами уйму их — и в клевер.
Компилятивное. Из Иосифа Кабанова
Вечер. Развалины геометрии...
Провожай меня к берегам Дуная —
от Днепра, где волны после грозы
шелестят, поскрипывают, разминая
плохо смазанные пазы.
Отпусти в Кашталу, где португальцы
давят солнце в мускатный жмых,
и мелькают ласточки, словно пальцы
у влюбленных глухонемых.
Чуть дрожат валуны облаков Кемера,
метроном кузнечиков — кружевной,
так пульсирует и сиротеет вера:
вот Он — есть, а вот Его — нет со мной.
Вот он — есть, последний билет в Сарапул,
но, опять плывут валуны облаков,
это я — на одном из них — нацарапал:
«Саша + Олеся», и был таков.
А.Кабанов. Валуны облаков
Провожай меня к берегам Дуная —
в точку, оставшуюся от угла,
где похрустывает, рябчика поедая,
гладко выбритая скула.
Отпусти в Кашталу, где португальцы
сплошь раздеваются догола,
и мелькают ласточки, словно пальцы
у бесчувственного стекла.
Чуть дрожат валуны облаков Кемера,
скрывая дальнейшее, как печать,
так пульсирует и сиротеет вера, —
если с лабии и начать.
Вот и луна, изваянная в Монголии,
но опять плывут валуны облаков,
это я нацарапал лезвиями магнолии:
«Ося и Киса», — и был таков.
Передоза звездной позы
Элла Крылова
Ариозо поздней розы
С.
Распахни, мой Цезарь, сердце -
пусть текут скупые слёзы:
я спою глубоким меццо
ариозо поздней розы.
При тебе не Клеопатра,
а скорей народ я римский,
сука-демос, охлос-падла.
Но колонною коринфской
я в руках твоих стройнею,
зубоскалю, жаром пышу.
Посадил меня на шею,
так давай питьё и пищу!
И не сетуй: груз, мол, тяжек.
Ты ж мужик. Причем, не слабый.
Вон ведь, ходишь без подтяжек.
Я ж хочу простою бабой
быть на дню хоть четверть часа
и не думать про “нетленку”.
Ныть и жаловаться - счастье,
если есть кому в жилетку.
Подставляй свой гордый китель!
Однова живём и плачем.
Мы в небесную обитель
на кривых ослах доскачем.
А пока сиди и слушай
с обертонами невроза
средь зимы, что душит душу,
поздней розы ариозо...
©
Сука Цезарь, Цезарь-падла,
распахни свое мне сердце,
я тебе не Клеопатра,
я — толпа с глубоким меццо.
Я колонною коринфской
от твоих забот худею.
Поступаешь ты по-свински:
нечего сажать на шею,
если прокормить не в силах
ту, кто зубоскальством пышет.
У кого «нетленка» в жилах —
алчет пирогов и пышек.
И хотя все бабы — суки,
ты мужчина без натяжки:
без подтяжек носишь брюки,
да и морда — без подтяжки.
Подставляй свой китель гордый —
мне жилетки вряд ли хватит.
Не согласна я на орден:
мы созрели для осляти.
Транспорт хоть и одноокий,
но доставит прямо в кущи.
Там погладит по головке
нас с тобою Всемогущий.
Потекут скупые слёзы
с обертонами невроза.
Передоза звездной позы,
звездной позы передоза.
В.Шекспир. Гамлет. Быть или не быть... Акт 3. Сцена 1
ГАМЛЕТ. Вопрос вопросов: быть или не быть?
Что благородней — славить провиденье
И подставлять его ударам грудь
Иль бой принять: шагнуть во всеоружье
В пучину зла? Уснуть навек. Уснуть —
И кончено. Поверить, что, уснув,
Избудешь сотни мук души и тела?
Да разве можно благом не считать
Финал такой? Уснуть. Навек уснуть.
И, значит, видеть сны? Вот где барьер!
Сомненье в том, что, сбросив путы жизни,
Мы будем сны загробные смотреть,
Удерживает нас на этом свете,
Пожизненные беды нам сулит.
И кто терпел бы пытки бытия:
Ярмо тирана, чванство самозванцев,
Боль от измены, канитель суда,
Чиновников продажность и пинки
Достойным людям в дар от негодяев, —
И не освободил бы сам себя
Ударом стали? Кто тянул бы лямку
Постылых лет, потея и скуля,
Когда бы страх проснуться после смерти
В неведомой стране, где пропадают
Паломники навек, не вынуждал
Предпочитать известную беду
Погоне за бедою неизвестной?
Так делаешься трусом — от ума,
Так дерзости румянец выцветает,
Изъеден бледной немочью мышленья,
А планы, грандиозные по цели
И важности, переменяя русло,
Расходятся с поступками. Но хватит!
Офелия, о нимфа, не забудь
Мои грехи в молитвах помянуть!
W.Shakespeare. Hamlet. Act III. Scene 1
HAMLET. To be, or not to be: that is the question:
Whether ‘tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles,
And by opposing end them? To die: to sleep;
No more; and by a sleep to say we end
The heart-ache and the thousand natural shocks
That flesh is heir to, ‘tis a consummation
Devoutly to be wish’d. To die, to sleep;
To sleep: perchance to dream: ay, there’s the rub;
For in that sleep of death what dreams may come
When we have shuffled off this mortal coil,
Must give us pause: there’s the respect
That makes calamity of so long life;
For who would bear the whips and scorns of time,
The oppressor’s wrong, the proud man’s contumely,
The pangs of despised love, the law’s delay,
The insolence of office and the spurns
That patient merit of the unworthy takes,
When he himself might his quietus make
With a bare bodkin? who would fardels bear,
To grunt and sweat under a weary life,
But that the dread of something after death,
The undiscover’d country from whose bourn
No traveller returns, puzzles the will
And makes us rather bear those ills we have
Than fly to others that we know not of?
Thus conscience does make cowards of us all;
And thus the native hue of resolution
Is sicklied o’er with the pale cast of thought,
And enterprises of great pith and moment
With this regard their currents turn awry,
And lose the name of action. — Soft you now!
The fair Ophelia! Nymph, in thy orisons
Be all my sins remember’d.
В.Шекспир. Как вам это понравится. Весь мир — театр... Акт 2. Сцена 7
ГЕРЦОГ. Есть люди несчастливее, чем мы.
И не сравнить трагическую пьесу,
Что ставится в театре мировом,
С той буколическою пасторалью,
Которую разыгрываем мы.
ЖАК. Весь мир — подмостки, наша жизнь — спектакль,
А мы — обыкновенные актеры:
Выходим и уходим, отыграв
Свои семь актов, перевоплощаясь
По ходу пьесы. Первый акт: дитя
Агукает и пачкает пеленки.
Потом розовощекий мальчуган,
Сопливый лодырь шагом черепашьим
Идет, портфель свой в школу волоча.
Потом любовник глазкам посвящает,
Пылая жаром, жалкие стишки.
Потом солдат: гривастый, точно лев,
Безбожник, выпивоха, скандалист,
Лакей фортуны, пушечное мясо.
Вновь перевоплощение: судья
С холеной бородой, законник строгий,
Пузатый рвач, набитый каплунами
И книжною премудростью сухой.
Еще метаморфоза: тощий скряга
В домашних туфлях, в ношеном халате,
В очках по близорукости, в штанах,
Когда-то облегавших, а теперь
Висящих мешковато; бас мужской
Сменяется надтреснутым сипеньем.
Но хроника чудесных превращений
Идет к концу. В последней сцене пьесы:
Склеротик, впавший в детство; ни зубов,
Ни зрения, ни слуха, ни-че-го.
W.Shakespeare. As You Like It. Act 2. Scene 7.
DUKE SENIOR. Thou seest we are not all alone unhappy:
This wide and universal theatre
Presents more woeful pageants than the scene
Wherein we play in.
JAQUES. All the world's a stage,
And all the men and women merely players:
They have their exits and their entrances;
And one man in his time plays many parts,
His acts being seven ages. At first the infant,
Mewling and puking in the nurse's arms.
And then the whining school-boy, with his satchel
And shining morning face, creeping like snail
Unwillingly to school. And then the lover,
Sighing like furnace, with a woeful ballad
Made to his mistress' eyebrow. Then a soldier,
Full of strange oaths and bearded like the pard,
Jealous in honour, sudden and quick in quarrel,
Seeking the bubble reputation
Even in the cannon's mouth. And then the justice,
In fair round belly with good capon lined,
With eyes severe and beard of formal cut,
Full of wise saws and modern instances;
And so he plays his part. The sixth age shifts
Into the lean and slipper'd pantaloon,
With spectacles on nose and pouch on side,
His youthful hose, well saved, a world too wide
For his shrunk shank; and his big manly voice,
Turning again toward childish treble, pipes
And whistles in his sound. Last scene of all,
That ends this strange eventful history,
Is second childishness and mere oblivion,
Sans teeth, sans eyes, sans taste, sans everything.
Зачем ты медленно прошла горячим телом?
Я вспомнил запах скошенной травы!
Я вспомнил запах скошенной травы!
Она волною только что играла,
и профиль её выгнутой спины
ладонью щекотал июньский ветер,
и «Иван-чая» маленький букетик
ворона прятала под крышу, плача,
когда я вспомнил запах скошенной травы,
листы катАлога одежды от «Версачи»
перебирая воином «аппачи»
в ногах у глянцевой натурщицы бутика.
Когда ты медленно прошла, горячим телом
едва задев мои бурлящие флюиды,
я надкусил плоды у будущей победы!
И я вспОмнил запах скошенной травы!
...
и хохоток идущих баб за косарями,
по колкой выбритой земле, с граблями.
...
И длинноногий контактер — кузнечик,
сидящий под одеждами, на плечиках,
бросающий свой треск в хоры, на ветер,
должно быть, тоже в это время вспомнил
и звонкий смех девиц в коротких платьях.
...
красивое лицо бабули Тани,
колдунии, известной всей округе...
...
Я вспомнил — гений
Строителя-крестьянина поставил
в стыкованном космическом причале
загон для телки и быка, свиней, курей,
два места козам.
И смесь парного молока с парным навозом
я вспомнил, убиваемый «Клема» —
такими нежными, и древними духами.
Должно быть, Музы их потрогали руками
пред тем как ты осмелилась войти.
...Я вспомнил запах скошенной травы!
Виктор Авин.
Я вспомнил запах скушанной ботвы!
Она в желудке только что играла
и профиль моей выгнутой спины,
присевшей тылом возле сеновала,
ладонью щекотал бесстыдник-ветер,
и цветики «Иван-(да-Марья)-чая»
складировали вОроны, рыдая,
под первую попавшуюся крышу,
когда я вспомнил запах скушанной ботвы,
читая, отрывая, разминая
листы катАлога, точнее, каталОга —
а может, некролога? — от «Версаччи»,
который я похитил невзначай
у глянцевой натурщицы бутика.
Когда ты медленно прошла горячим телом,
мои флюиды, эльфы, сифилиды,
взбурлив, смешались с лезвием косы,
со звонким смехом девок в мини-юбках
и хохотком идущих баб за косарями,
с граблЯми или с грАблями (не помню),
с красавицей-бабулией Татьяной,
колдунией, а может быть, колдуньей,
и контактер-кузнечик-терминатор
бросал горстями треск в хорЫ и хОры.
Тут я воспОмнил — гений крестьянИна-
Строителя с огромной буквы «С»
Поставил байконуры для скотины,
курей, свиней, утей, гусей, индей
и два загона для одной козы.
И смесь парного — молока с дерьмом —
я вспомнил, удушаемый «Клема»
и прочими античными духами.
Должно быть, Музы выкупались в них,
пред тем как опрокинуть на тебя,
пред тем как ты заметила смеясь,
как я сижу тут возле сеновала.
...Я вспомнил запах скушанной ботвы!
12 мая 2002
г.Орск
Околобродское
Снегопады под вечер...
Снегопады под вечер. Сомнительное очищение.
Ресторанный make-up города. «Жизнь налаживается».
Через десять минут примеряю к себе ощущение
Снегохода «Буран». А душа при нуле размораживается,
Истекает слезой — синеватая, голая курица...
Посолить ее, что ли, приправить какой не то специей?
Снегопады под вечер. И если удачно прищуриться,
Фонари задрожат. Назовем это интроспекцией.
Ася Анистратенко.
Листопады под утро. Сомнительные навороты.
A la cosmetic по-деревенски. «Жизнь налаживается».
Примеряю к себе ощущение, что смотрю на ворота
В стиле «баран». А душа подшофе растормаживается
И пускается в лай — собаченция нагловатая...
Оглушить ее, что ль, оглоушить каким не то пением?
Листопады под утро. И если ударят лопатою,
Фонари задрожат. Назовем это... стихо-творением.
13 января 2002
г.Орск
Я просидел штаны и вечера...
Просиживаю в келье вечера...
Просиживаю в келье вечера.
А для чего — меня едва ли спросят.
Я делаю прекрасные кра-кра‚
Но в этом городе кра-кра никто не носит.
Я обожаю всякие кра-кра.
Я их выстругиваю и в пылу‚ и в зуде.
Вот получилось‚ вот опять‚ ура!
А пользы нет‚ увы‚ ни мне‚ ни людям.
Уже я стал седым. Давно пора
Работать‚ зарабатывать‚ мотаться…
А я все делаю и делаю кра-кра
И продолжаю глупо улыбаться.
Kirzhner.
Я просидел штаны и вечера
Не ради славы и не для награды.
Я делаю чудные нихера,
Но нашим людям нихера не надо.
Я просто обожаю нихера.
Я, словно папа Карло, их стругаю
С утра до ночи, с ночи до утра,
А пользы ни хера не получаю.
Уже я стал седым. Давно пора
Иметь свой дом и парк для променада.
Но не могу не делать нихера,
И ни хера другого мне не надо.
1 мая 2002
г.Орск
Зайке моей
Ты — Лаура мой, лавром венчанный Лаура,
лавром, миртом, лозой виноградной, обильным плющом.
На меня никогда не посмотришь ты гневно и хмуро,
но всегда от ненастья укроешь широким плащом.
Я — Петрарка твоя. Воспевать мне тебя до скончания
дней — моих, не твоих, — дотянусь и до ангельских кущ.
Я с тобой. Ты со мной. Нам иного не надо венчанья.
Не окажется лишним ни лавр, ни мирт и ни плющ.
Элла Крылова
Ты — Зайчиха мой, лавром венчанный Зайчиха,
Лавром, солью, укропом обильным, перцовым дождём.
Ты меня упрекнуть не успеешь ни громко, ни тихо,
но однажды падёшь под моим огнемётным стволом.
Я — Охотник твоя. И стрелять мне в тебя до скончанья
дней — твоих, не моих — я пройду сто охотничьих троп.
Я — в тебя. Ты — в меня. Нам не надо иного свиданья.
Не окажется лишним ни перец, ни лавр, ни укроп.
Зайка моя...
Хорошая девочка Элла
Автопортрет
Нет, я не Бродский – я другой...
Я – стихолюб, эстет и хиппи.
Я – зверофил, аскет, пьянчужка.
Девчонкам – друг, парням – подружка.
Шалаш мой, скит мой, иглу, типи
открыт для всех, кто с добрым сердцем
войти захочет днём ли, ночью,
чтоб разглядеть меня воочью,
не в мониторе. Солью с перцем
посыпана моя макушка.
Глаза медовы (мёд – с горчинкой).
Улыбка с доброй чертовщинкой.
А в сердце – пагода, церквушка,
а то и просто день осенний,
холодный, яркий, скучный, праздный,
но сплин мой, словно грипп, заразный
чреват безудержным весельем.
Душа – ликуя, озоруя, –
болит, как рана ножевая.
Меня ругайте: ведь жива я!
Меня любите: ведь умру я...
На улицах Санкт-Петербурга
поэзия тучно цвела.
Хорошая девочка Элла
на Бродском проспекте жила.
Когда-то, самовыражаясь,
ваяла стихи не спеша
хорошая девочка Элла.
Но чем же она хороша?
Спросите седого мальчишку,
что с именем этим живет.
Он с именем этим ложится,
он с именем этим встает.
Не может друзей не растрогать
мальца постаревшего мат.
Так Гейне бранился, должно быть.
Так Пушкин сдавал сопромат.
Но Элла уже не с парнями, —
с девчонками дружбу ведет,
вступила в ряды зверофилов,
хиппует и горькую пьет.
Квартиру на иглу сменила,
фазенду сменила на чум.
А тот, кто ей выстроил типи,
теперь ей не сват и не кум.
Он бродит один по вигваму,
холодный, голодный, больной,
ея зараженный хандрою,
куриной, а то и свиной.
Порою он припоминает
ея золотые слова:
«Любите меня, ведь живу я!
Хвалите, — ведь я не мертва!».
На дно упадет он морское,
на пик Коммунизма взойдет.
Во имя любимой Эллады
элладушек ей напечет.
Недаром на каменных стелах
он пишет опять и опять:
«Хорошая девочка Элла,
стихи перестань сочинять!».
18 августа 2009
Д. Уилмот. Синьор Фалло
Английские леди, веселые крали,
когда Герцогине вы ручку лобзали,
ужели в ту пору вам не повезло
узнать Итальянца Синьора Фалло?
Служил Герцогине он в поте лица,
она обращалась к нему без конца,
но к мужу уходит, раззявив хайло:
«Я знать не желаю Синьора Фалло!».
Когда на Сент-Джеймсе красотки спешат
купить, украшая себя и наряд,
перчатки, помаду и пудры кило,
там можно найти и Синьора Фалло.
Имеет он непримечательный вид,
поскольку обычною кожей покрыт,
но столь благородно его ремесло,
что ниц вы падете, молясь на Фалло.
Миледи Соссаун (живите сто лет!)
его вы одели и вывели в свет.
В чужие дела не совал он мурло,
и скромным сочли молодого Фалло.
Миледи Кобылли, не видя вреда,
держала Фалло под ружьем завсегда,
но дочь поступила мамаше назло,
украв по приезде Синьора Фалло.
Графиня Дамврот, как судачит народ,
лакеям ливреи шикарные шьет.
Она б не потратилась на барахло,
прознав о могучем Синьоре Фалло.
Графине Развратли помочь он сумел
хмельных надоед оставлять не у дел.
Графиня, нужду в нем имея зело,
хранит под подушкой Синьора Фалло.
В миледи Губье члены шли косяком
(нет столько песка на прибрежье морском),
во рту пробуравив такое жерло,
что примет он только Синьора Фалло.
Любая графиня ужасно ловка
любить до безумия член дурака.
Хлыщей бы изгнали, почуяв сверло
и нежную силу Синьора Фалло.
Блуддон, герцогиня, хотя и скромна,
с таким кавалером легла и она.
Чтоб сплетничать мужу на ум не пришло,
ему отряжает в швейцары Фалло.
Графиня Членаут (твердят, что со зла
она одну даму со свету сжила),
уменьшись у ней ухажеров число,
удовлетворится Синьором Фалло.
Рыдают красотки Хуард и Шелдон,
что он позабыл их, покинув Лондон.
Земляк Итальянца, наморщив чело,
вернуть обещал им Синьора Фалло.
Заброшена Принцами Крошка Хуард,
но ею владеет обмена азарт:
во рту все прогнило, но снизу дупло
как будто в меду для Синьора Фалло.
Святейший Сент-Долбенс, веселый старик,
что делать добро чужестранцам привык,
в карете в ближайшее скачет село —
на воздухе встретить Синьора Фалло.
Будь он поизвестней, от ловких купцов
избавил бы жен, чьи мужья от рогов
уже не спасутся, бранясь тяжело
с двумя братанами: Лобком и Фалло.
Приметив Синьора, голландская мразь,
жена Резоглотта, пердеть принялась,
а дочь начертала, взяв в руки стило:
«Британия ждет вас, Минхер ван Фалло».
К наезднице Найт прискакал он опять,
чтоб леди услугу в ночи оказать.
Хоть близок с ней Членцо, однако седло
свое она двигает к носу Фалло.
Он крепкий, здоровый и глухонемой,
как свечка, морковь или палец большой.
Но скажете вы, что их время ушло,
воздав по заслугам Синьору Фалло.
Граф Членцо, напыжившись, как монумент,
поклялся в сердцах, что умрет конкурент,
но, сил не имеючи «встать на крыло»,
кричит, что нет жизни в Синьоре Фалло.
А члены, что жили весь век без забот,
теперь, получив от ворот поворот,
собрались оравой — штыки наголо —
и с яростью бросились дрючить Фалло.
Летел чуть живой вдоль по улице он,
и с гиканьем члены бежали вдогон,
а девки, оконное сдвинув стекло,
орали: «О, небо, помилуй Фалло!».
От смеха старухи попадали ниц,
увидев болтанку бегущих яиц.
Врагов невесомых как ветром снесло —
куда им тягаться с Синьором Фалло!
11 марта — 26 июля 2009
г.Орск
J.Wilmot. Signior Dildo
You ladies of merry England
Who have been to kiss the Duchess’s hand,
Pray, did you not lately observe in the show
A noble Italian called Signior Dildo?
This signior was one of the Duchess’s train
And helped to conduct her over the main;
But now she cries out, ‘To the Duke I will go,
I have no more need for Signior Dildo.’
At the Sign of the Cross in St James’s Street,
When next you go thither to make yourselves sweet
By buying of powder, gloves, essence, or so,
You may chance to get a sight of Signior Dildo.
You would take him at first for no person of note,
Because he appears in a plain leather coat,
But when you his virtuous abilities know,
You’ll fall down and worship Signior Dildo.
My Lady Southesk, heaven prosper her for’t,
First clothed him in satin, then brought him to court;
But his head in the circle he scarcely durst show,
So modest a youth was Signior Dildo.
The good Lady Suffolk, thinking no harm,
Had got this poor stranger hid under her arm.
Lady Betty by chance came the secret to know
And from her own mother stole Signior Dildo.
The Countess of Falmouth, of whom people tell
Her footmen wear shirts of a guinea an ell,
Might save that expense, if she did but know
How lusty a swinger is Signior Dildo.
By the help of this gallant th-e Countess of Rafe
Against the fierce Harris preserved herself safe;
She stifled him almost beneath her pillow,
So closely she embraced Signior Dildo.
The pattern of virtue, Her Grace of Cleveland,
Has swallowed more pricks than the ocean has sand;
But by rubbing and scrubbing so wide does it grow,
It is fit for just nothing but Signior Dildo.
Our dainty fine duchesses have got a trick
To dote on a fool for the sake of his prick,
The fops were undone did their graces but know
The discretion and vigour of Signior Dildo.
The Duchess of Modena, though she looks so high,
With such a gallant is content to lie,
And for fear that the English her secrets should know,
For her gentleman usher took Signior Dildo.
The Countess o’th’Cockpit (who knows not her name?
She’s famous in story for a killing dame),
When all her old lovers forsake her, I trow,
She’ll then be contented with Signior Dildo.
Red Howard, red Sheldon, and Temple so tall
Complain of his absence so long from Whitehall.
Signior Barnard has promised a journey to go
And bring back his countryman, Signior Dildo.
Doll Howard no longer with His Highness must range,
And therefore is proferred this civil exchange:
Her teeth being rotten, she smells best below,
And needs must be fitted for Signior Dildo.
St Albans with wrinkles and smiles in his face,
Whose kindness to strangers becomes his high place,
In his coach and six horses is gone to Bergo
To take the fresh air with Signior Dildo.
Were this signior but known to the citizen fops,
He’d keep their fine wives from the foremen o’their shops;
But the rascals deserve their horns should still grow
For burning the Pope and his nephew, Dildo.
Tom Killigrew’s wife, that Holland fine flower,
At the sight of this signior did fart and belch sour,
And her Dutch breeding the further to show,
Says, ‘Welcome to England, Mynheer Van Dildo.’
He civilly came to the Cockpit one night,
And proferred his service to fair Madam Knight.
Quoth she, ‘I intrigue with Captain Cazzo;
Your nose in mine arse, good Signior Dildo.’
This signior is sound, safe, ready, and dumb
As ever was candle, carrot, or thumb;
Then away with these nasty devices, and show
How you rate the just merit of Signior Dildo.
Count Cazzo, who carries his nose very high,
In passion he swore his rival should die;
Then shut himself up to let the world know
Flesh and blood could not bear it from Signior Dildo.
A rabble of pricks who were welcome before,
Now finding the porter denied them the door,
Maliciously waited his coming below
And inhumanly fell on Signior Dildo.
Nigh wearied out, the poor stranger did fly,
And along the Pall Mall they followed full cry;
The women concerned from every window
Cried, ‘For heaven’s sake, save Signior Dildo.’
The good Lady Sandys burst into a laughter
To see how the ballocks came wobbling after,
And had not their weight retarded the foe,
Indeed’t had gone hard with Signior Dildo.
В.Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт 1. Сцена 5. Сонет
РОМЕО. Когда коснуться дерзкими перстами
Руки святой считается грехом,
То грех свой богомольными устами
Я замолю в лобзании святом.
ДЖУЛЬЕТТА. Любезный богомолец, нахожу я
Благим прикосновение перста.
Персты к перстам — святые поцелуи;
Персты — святых паломников уста.
РОМЕО. Но ведь святым без уст, наверно, трудно...
ДЖУЛЬЕТТА. Да, брат святой, — молиться всеблагим...
РОМЕО. Но чтоб, сестра, молить их обоюдно,
В молитве мы уста соединим.
ДЖУЛЬЕТТА. Уста святых застыли, ожидая...
РОМЕО. Святой молитвы, милая святая.
W.Shakespeare. Romeo and Juliet. Act I. Scene V. Sonnet
ROMEO. If I profane with my unworthiest hand
This holy shrine, the gentle fine is this:
My lips, two blushing pilgrims, ready stand
To smooth that rough touch with a tender kiss.
JULIET. Good pilgrim, you do wrong your hand too much,
Which mannerly devotion shows in this;
For saints have hands that pilgrims’ hands do touch,
And palm to palm is holy palmers’ kiss.
ROMEO. Have not saints lips, and holy palmers too?
JULIET. Ay, pilgrim, lips that they must use in prayer.
ROMEO. O, then, dear saint, let lips do what hands do;
They pray, grant thou, lest faith turn to despair.
JULIET. Saints do not move, though grant for prayers’ sake.
ROMEO. Then move not, while my prayer’s effect I take.
Ода Первому каналу
Прошу прощенья,
я разочарован.
Ну, не совсем, а так, наполовину:
на ту, где мы свободою горим,
точнее — загораем на свободе.
А там, где никогда не ночевали
те самые прекрасные порывы,
я, ницший духом (это каламбур
для тех, кто в курсе), я не помышлял
о равенстве, о братстве и т.п.,
тем более — в России бессоюзной.
На все смотрел вполглаза, кое-как
или никак старался не смотреть.
Мы этот мир не в силах изменить,
а все попытки — просто неприличны
в глазах Того, Кто в силах и Кого
мы научились сбрасывать со счетов,
надеясь на авось и веря в чудо,
любя не то, что следует любить.
И кто теперь ответственность возьмет
за звездочки на флаге США,
за аморальный облик Чикатило
и разочарование мое?
Мы — люди.
Мы не ангелы, не звери.
Мы — нечто среднее. Ни Богу свечка,
ни черту кочерга. Ни то ни се.
Мы то, что остается, если ветром
пожар степной развеять или в море
подсыпать чернозема. Мы в осадке.
Подонки — если будет вам угодно,
а если нет — ощипанные птицы.
Рассудком покалеченный тростник.
Соломинка на крыше. Лыко в строку.
Мы — квинтэссенция шестого чувства
между ничто и нечто, между тем
и между прочим, волей и тюрьмой.
(А впрочем, надо быть поосторожней,
имея с дефинициями дело.
Определенья потому в законе,
что явно намекают на предел.
Отсюда — беспредел определений.)
Но если люди не цари вселенной,
а полоумные биосистемы,
не удивлюсь я — ибо только робот
имеет право зваться человеком.
Надежда —
термоядерный реактор
туманностей и прочих андромед.
Регенератор абсолютной воли.
Ось, на которой вертится планета.
То, от чего не в силах отвертеться
ни вещество, ни сущность вещества.
Надежда — одеяние души,
холодной, бесприютной, одинокой.
Хотя как посмотреть. Не зря надежда
в отстойнике античном содержалась
средь мерзостей небесных и земных.
Надежда — добродетель идиота,
не знающего, что он идиот.
Надежда — психология скота,
который хочет переспать с богиней.
(Он даже и с надеждой безнадежен).
Надежда — вечный двигатель прогресса,
забывшего о том, что он регресс.
(Господь и сам надеялся на чудо,
планету засевая человеком,
но места для чудес не заготовил,
когда творил вселенную Свою.)
Все говорят: надежда умирает
последнею, за миг до нашей смерти.
А я вам говорю: аккумулятор
из строя вышел — умер человек.
Народ,
толпа и быдло для меня
синонимы теперь. Баранье стадо.
Поодиночке мы не так уж плохи,
а совокупно — хуже не бывает.
Сливаясь в массу, средний человек
уже не человек, а биомасса,
критическая масса, из которой
заваривают пушечную кашу.
Кого бараны в стаде могут выбрать
себе в руководители? Козла,
шагающего к мясокомбинату.
Что путного мы можем ожидать
от человека, если он питался
сверхбезопасной пищей ФСБ?
Беда не в том, что стал он Мономахом,
что ни ступить, ни молвить не умеет,
что он в натуре серый кардинал,
а в том, что пробираясь в мономахи,
он до раздачи всех тузов имел
и шел ва-банк, поскольку прикуп знал.
Быть может, и не вовсе он беспутен,
но очень уж фамилия его
похожа на партийный псевдоним.
Какой-нибудь историк, вероятно,
уже стучит, восторгом истекая,
компьютерную летопись свою:
«Властитель наш, не слабый, не лукавый,
не лысый щеголь и не враг труда,
пригретый чьей-то денежною славой,
над нами междуцарствовал тогда...»
...И возникает
следующий ряд:
канал, каналья, кал, канай отсюда!
Затем канализация идет,
после которой следует канало-
лизация — допустим, чресел власти,
а в довершенье — Первый доконал.
Теперь мы знаем, сколько стоит слово
и тело, и душа телепророка,
когда он лжет, а если и не лжет,
то правда, излагаемая им,
на ложь похожа больше, чем на правду.
Теперь мы знаем, как нас предают,
кто предал нас для нашего же блага
и почему впоследствии предаст.
Теперь мы, полагаю, ощутили,
как мощно Первый телеосьминог
сто миллионов щупальцев своих
внедряет в наши средние умы,
через глаза мозги нам вытравляя.
(Вы можете себе представить эту
трансорбитальную лоботоми́ю?!
Телеканал — хирург всея Руси!)
Но как они гордятся! Чем гордятся!
Несвежестью вчерашних новостей,
оперативностью подхалимажа,
холуйской вездесущностью своей?!
И девушка в прилизанной прическе
от счастья млеет, что ей разрешили
произнести дешевый каламбур,
и произносит: «Что случится завтра,
покажет «Время!» — каждый Божий день!
Помилуй, Боже, наши теледуши!
Я ничего
хорошего не жду.
Я же сказал,
что я разочарован.
08—16 апреля — 2 мая; 31 августа 2000
г.Орск
Д. Уилмот. Синьор Елду
Английские леди, веселые крали,
когда Герцогине вы ручку лобзали,
ужель не пришлось вам в минувшем году
узнать Итальянца — Синьора Елду?
Служил Герцогине он в поте лица,
она обращалась к нему без конца,
но к мужу уходит, крича, как в бреду:
«Я знать не желаю Синьора Елду!».
Когда на Сент-Джеймсе красотки спешат
купить, украшая себя и наряд,
перчатки и пудру в торговом ряду,
там можно найти и Синьора Елду.
Имеет он непримечательный вид,
поскольку обычною кожей покрыт,
но доблесть Синьора имея в виду,
пред ним вы падете, молясь на Елду.
Миледи Соссаун (живите сто лет!),
его вы одели и вывели в свет.
Свой нос не совал он в чужую среду,
и скромным сочли молодого Елду.
Миледи Кобылли, не видя вреда,
держала Елду под ружьем завсегда,
но дочь причинила ей злую беду,
похитив у мамы Синьора Елду.
Графиня Дамврот, как судачит народ,
лакеям ливреи шикарные шьет.
Она б не потратилась на ерунду,
прознав о могучем Синьоре Елду.
Графине Развратли помочь он сумел
хмельных надоед оставлять не у дел.
Она, в нем большую имея нужду,
хранит под подушкой Синьора Елду.
В миледи Губье члены шли косяком
(нет столько песка на прибрежье морском),
проделав такую во рту борозду,
что примет он только Синьора Елду.
Любая графиня ужасно ловка
любить до безумия член дурака.
Хлыщей бы изгнали, увидев в ходу
галантную силу Синьора Елду.
Блуддон, герцогиня, хотя и скромна,
с таким кавалером легла и она.
Чтоб жить без огласки и с мужем в ладу,
ему отряжает в швейцары Елду.
Графиня Членаут (твердят, что со зла
она одну даму со свету сжила),
отринет бессильных мужей череду,
но беса потешит с Синьором Елду.
Рыдают красотки Хуард и Шелдон,
что он позабыл их, покинув Лондон.
Земляк Итальянца за малую мзду,
вернуть обещал им Синьора Елду.
Заброшена Принцами Крошка Хуард,
но ею владеет обмена азарт:
во рту все прогнило, но, словно в меду,
исподняя щель для Синьора Елду.
Святейший Сент-Долбенс, веселый старик,
что делать добро чужестранцам привык,
отправился загород, чтобы в саду,
на воздухе встретить Синьора Елду.
Будь он поизвестней, от ловких купцов
избавил бы жен, чьи мужья от рогов
уже не спасутся, затеяв вражду
с двумя братанами: Лобком и Елду.
Приметив Синьора, голландская мразь,
жена Резоглотта, пердеть принялась,
а дочка голландки сказала: «Я жду,
когда посетит нас Минхерц ван Елду».
К наезднице Найт прискакал он опять,
чтоб леди услугу в ночи оказать.
Та молвит: «Я спереди Членцо кладу,
но зад мой под носом Синьора Елду».
Он крепкий, здоровый и глухонемой,
как свечка, морковь или палец большой.
Вы бросите всю эту белиберду,
воздав по заслугам Синьору Елду.
Граф Членцо, напыжившись, как монумент,
поклялся в сердцах, что умрет конкурент,
но, сдувшись, поддеть хочет всех на уду,
крича, что нет жизни в Синьоре Елду.
А члены, что жили весь век без забот,
теперь, получив от ворот поворот,
к приезду Синьора собрали орду
и с яростью бросились дрючить Елду.
Летел чуть живой вдоль по улице он,
и с гиканьем члены бежали вдогон,
а девки из окон, как черти в аду,
орали: «О, небо, помилуй Елду!».
От смеха старухи попадали ниц,
увидев болтанку бегущих яиц.
Враги — легковесней, чем нечто в пруду, —
отстав, не побили Синьора Елду.
9—11 февраля 2009
г.Орск
J.Wilmot. Signior Dildo
You ladies of merry England
Who have been to kiss the Duchess’s hand,
Pray, did you not lately observe in the show
A noble Italian called Signior Dildo?
This signior was one of the Duchess’s train
And helped to conduct her over the main;
But now she cries out, ‘To the Duke I will go,
I have no more need for Signior Dildo.’
At the Sign of the Cross in St James’s Street,
When next you go thither to make yourselves sweet
By buying of powder, gloves, essence, or so,
You may chance to get a sight of Signior Dildo.
You would take him at first for no person of note,
Because he appears in a plain leather coat,
But when you his virtuous abilities know,
You’ll fall down and worship Signior Dildo.
My Lady Southesk, heaven prosper her for’t,
First clothed him in satin, then brought him to court;
But his head in the circle he scarcely durst show,
So modest a youth was Signior Dildo.
The good Lady Suffolk, thinking no harm,
Had got this poor stranger hid under her arm.
Lady Betty by chance came the secret to know
And from her own mother stole Signior Dildo.
The Countess of Falmouth, of whom people tell
Her footmen wear shirts of a guinea an ell,
Might save that expense, if she did but know
How lusty a swinger is Signior Dildo.
By the help of this gallant th-e Countess of Rafe
Against the fierce Harris preserved herself safe;
She stifled him almost beneath her pillow,
So closely she embraced Signior Dildo.
The pattern of virtue, Her Grace of Cleveland,
Has swallowed more pricks than the ocean has sand;
But by rubbing and scrubbing so wide does it grow,
It is fit for just nothing but Signior Dildo.
Our dainty fine duchesses have got a trick
To dote on a fool for the sake of his prick,
The fops were undone did their graces but know
The discretion and vigour of Signior Dildo.
The Duchess of Modena, though she looks so high,
With such a gallant is content to lie,
And for fear that the English her secrets should know,
For her gentleman usher took Signior Dildo.
The Countess o’th’Cockpit (who knows not her name?
She’s famous in story for a killing dame),
When all her old lovers forsake her, I trow,
She’ll then be contented with Signior Dildo.
Red Howard, red Sheldon, and Temple so tall
Complain of his absence so long from Whitehall.
Signior Barnard has promised a journey to go
And bring back his countryman, Signior Dildo.
Doll Howard no longer with His Highness must range,
And therefore is proferred this civil exchange:
Her teeth being rotten, she smells best below,
And needs must be fitted for Signior Dildo.
St Albans with wrinkles and smiles in his face,
Whose kindness to strangers becomes his high place,
In his coach and six horses is gone to Bergo
To take the fresh air with Signior Dildo.
Were this signior but known to the citizen fops,
He’d keep their fine wives from the foremen o’their shops;
But the rascals deserve their horns should still grow
For burning the Pope and his nephew, Dildo.
Tom Killigrew’s wife, that Holland fine flower,
At the sight of this signior did fart and belch sour,
And her Dutch breeding the further to show,
Says, ‘Welcome to England, Mynheer Van Dildo.’
He civilly came to the Cockpit one night,
And proferred his service to fair Madam Knight.
Quoth she, ‘I intrigue with Captain Cazzo;
Your nose in mine arse, good Signior Dildo.’
This signior is sound, safe, ready, and dumb
As ever was candle, carrot, or thumb;
Then away with these nasty devices, and show
How you rate the just merit of Signior Dildo.
Count Cazzo, who carries his nose very high,
In passion he swore his rival should die;
Then shut himself up to let the world know
Flesh and blood could not bear it from Signior Dildo.
A rabble of pricks who were welcome before,
Now finding the porter denied them the door,
Maliciously waited his coming below
And inhumanly fell on Signior Dildo.
Nigh wearied out, the poor stranger did fly,
And along the Pall Mall they followed full cry;
The women concerned from every window
Cried, ‘For heaven’s sake, save Signior Dildo.’
The good Lady Sandys burst into a laughter
To see how the ballocks came wobbling after,
And had not their weight retarded the foe,
Indeed’t had gone hard with Signior Dildo.
В.Шекспир. Сонет LXXXVII
Прощай! Ты слишком драгоценный клад.
Известна и тебе твоя цена.
Ты вправе быть свободным без доплат
по закладной, что мной прекращена.
Как сохранить мне этот бриллиант?
И чем я заслужил с него процент?
Но если я даров твоих гарант,
тебе я возвращаю свой патент.
Своей цены ты не включил в контракт
или во мне самом нашёл дефект,
но твой подарок, не внесённый в акт,
к тебе вернувшись, лучший даст эффект.
Я льстил себе во сне, что я — король,
а пробудясь, — вхожу в иную роль.
W.Shakespeare. Sonnet LXXXVII
Farewell! thou art too dear for my possessing,
And like enough thou know’st thy estimate:
The charter of thy worth gives thee releasing;
My bonds in thee are all determinate.
For how do I hold thee but by thy granting?
And for that riches where is my deserving?
The cause of this fair gift in me is wanting,
And so my patent back again is swerving.
Thyself thou gavest, thy own worth then not knowing,
Or me, to whom thou gavest it, else mistaking;
So thy great gift, upon misprision growing,
Comes home again, on better judgement making.
Thus have I had thee, as a dream doth flatter,
In sleep a king, but waking no such matter.
Л. Кэрролл. Хрупи-Скорлупи (бывший Шалтай-Болтай)
Хpупи-Скоpлупи
Сидел на заборе,
Хpупи-Скоpлупи
Обрушился вскоре.
Мчится отряд
Королевских солдат
И королевские
Конники мчат,
Целая армия
Бравых вояк
Хpупи-Скоpлупи
Не склеит никак.
Л. Кэрролл. Спордодрак (бывший Бармаглот)
Супело. Швобра и сверблюд
Дубрагами нешлись.
Мяхрюкал кнурлик у заблуд,
Мырчала злая крысь.
«Сынок, тигpозен Споpдодpак!
Звеpепостью своей,
Как эхимеpный Буpдосмак,
Теpзанит он людей».
Он взял рапику. Вышел в путь,
Клиножны на ремне.
Под Баобуком отдохнуть
Прилег он в глушине.
Как вдруг из-под лесных коряг
Взвывается урод,
Огнеопастный Спордодрак,
Диковищный дракот!
Но он врага умерил прыть
Железвием клинка,
И звепрю голову срубить
Не дрогнула рука.
«Вот бегемонстру и конец!
Смелыш мой, ты герой!» —
Кричмя кричал его отец,
От счастья чуть живой.
Супело. Швобра и сверблюд
Дубрагами нешлись.
Мяхрюкал кнурлик у заблуд,
Мырчала злая крысь.
Л.Кэрролл
Алиса в Зазеркалье
Глава 6.
Хрупи-Скорлупи
(Отрывок.)
— Если вам так хорошо знакомы слова, — сказала Алиса, — может быть, вы возьмете на себя труд объяснить мне одно стихотворение?
— Весь внимание, — приготовился слушать Хpупи-Скоpлупи. — Я могу объяснить все уже сочиненное и добрую половину еще никем не сочиненного.
Это звучало многообещающе. Алиса начала читать:
Спордодраки
Супело. Швобpа и свеpблюд
Дубрагами нешлись.
Мяхpюкал кнуpлик у заблуд,
Мыpчала злая кpысь...
— Для первого раза достаточно, — остановил ее Хpупи-Скоpлупи. — Интересные слова уже имеются. Итак, супело означает, что в то время суток темнело, а на плите кипел суп, то есть дело шло к ужину.
— Понятно, — сказала Алиса. — Что такое швобpа?
— Зверюшка, похожая на кобру и швабру одновременно. Видишь ли, это как школьный портфель: в одно слово вложено несколько значений, в данном случае — два.
— Ясно, — кивнула Алиса. — Как насчет свеpблюда?
— Свеpблюд — это нечто среднее между сверчком, верблюдом и сверлом.
— Очень интересное существо...
— Еще бы! — согласился Хpупи-Скоpлупи. — Свеpблюды водятся в дубравах и оврагах, а питаются сыром.
— А дубрагами — это, наверное, дубравами и оврагами? — выпалила Алиса, пораженная собственной находчивостью.
— Именно. Швобpа и свеpблюд нешлись и дубравами, и оврагами...
— И дубовыми рощами, — уверенно закончила Алиса. — Я только не знаю, что значит нешлись?
— Нешлись, значит, не шли, а неслись. То есть не столько шли, сколько неслись (вот тебе еще один портфель!). Мяхpюкал — это мяукал, хрюкал и где-то даже каркал.
— Так, а кнуpлик? — спросила Алиса. — Простите, я вам не слишком надоедаю?
— Отнюдь. Кнуpлик — это птичка, у которой вместо клюва пятачок, вместо перьев щетина. А вот относительно заблуд я в небольшом затруднении. Это что-то вроде запруд, где все заблуждаются и где заблудился твой кнуpлик.
— Мыpчала — тоже слово-портфель?
— Безусловно. Мыpчать — это, значит, мычать, ворчать, урчать и даже, если хочешь, молчать. Знаешь, в глухом лесу часто можно услышать мыpчание. Если тебе доведется — до конца дней не забудешь. Ну-с, все мы с тобой разобрали?
— Нет еще осталась злая кpысь.
— Ну, это просто. Злая — это злобно лая. Ну, а кpысь, ты могла бы уже и сама догадаться, — помесь крысы с рысью. Надеюсь, ты довольна? А где ты набралась этой зауми?
— Из книги, — сказала Алиса. — Хотя я слыхала стихи гораздо понятнее этих...
Мы живем в государстве, которого нет...
Мы живем в государстве, которого нет
в галерее времен, в лабиринте планет.
Мы — раскольники славы и чести чужой —
со своею судьбою идем вразнобой.
Мы живем в государстве, которого прах
амальгамой лежит на слепых зеркалах.
Отражения растворены в пустоте.
Мы свои и ничьи; мы и те, и не те.
Мы живем в государстве, которого след
затерялся в мечте под названием «Нет».
Мы — слепая звезда, мы — глухая река;
не осталось от нас ни луча, ни глотка.
Очарованный плес, опрокинутый лес,
золотой окоем вплоть до самых небес.
И ребенок стоит над морскою водой:
ни щербинки в душе, ни гроша за душой...
В.Шекспир. Сонет XXIII
Как лицедей, утративший кураж,
стоит на сцене, рот полуоткрыв;
как самодур, входящий в гневный раж,
слабеет, пережив бессилья взрыв, —
так я порой, забыв любовный слог,
испытываю подлинный конфуз,
раздавлен тем, что на меня налёг
любви моей невыносимый груз.
Но ярче всяких слов мой пылкий взор!
Пророк души кричащей, он привык
вести любви безмолвный разговор
и умолять нежнее, чем язык.
Любовь тогда поистине умна,
когда глазами слушает она.
В.Шекспир. Сонет CXVI
Союзу верных душ чинить помех
не стану я. Любви не знает тот,
кто от её греха впадает в грех,
а если повелят уйти, — уйдёт.
О нет! Любовь — ориентир земной,
твердыня в шторм, знакомая звезда,
что с непонятной силой за собой
влечёт неисчислимые суда.
Любовь не служит Времени шутом,
хоть красоте серпом грозит оно;
меняться каждый час и с каждым днём
любви до самой смерти не дано.
А докажи мне лживость этих слов, —
и нет любви, и нет моих стихов.
В.Шекспир. Сонет CVI
Когда я в древней хронике прочту
рассказы о прекрасных существах:
о рыцарях, влюблённых в красоту,
и дамах, возвеличенных в стихах,
тогда — по описанью нежных глаз
и губ, и рук, и ног — увижу я,
что мог бы отразить старинный сказ
и красоту такую, как твоя.
В те дни была пророчеством хвала,
тебя провидеть силились сквозь тьму,
но ни прозрения, ни ремесла
на это не хватило никому.
А мы, свидетели твоей весны,
теряем речь, тобой восхищены.
В.Шекспир. Сонет LXXIII
В такой поре меня находишь ты,
когда листвы на зябнущих ветвях
почти не видно, клиросы пусты,
где прежде раздавалось пенье птах.
Во мне ты видишь отгоревший день,
зашедшего светила полусон,
когда не смерть, но траурная тень
клеймом покоя метит небосклон.
Во мне ты видишь тлеющий костёр,
который в пепле юности зачах,
а то, чем жил огонь до этих пор,
в полуостывший превратилось прах.
Вот почему ты нежностью объят
к тому, кто свой предчувствует закат.
«Синий цвет» Николоза Бараташвили в переводе Бориса Пастернака
Стихотворение «Синий цвет» (в оригинале — без названия), написанное Н.Бараташвили в 1841 г. и переведенное Б.Пастернаком не позднее 1938 г., давно уже сделалось в России своего рода визитной карточкой гениального грузинского поэта. При мысли о нем в памяти самопроизвольно возникают строки «Цвет небесный, синий цвет / Полюбил я с малых лет...». Мало кто может вспомнить другие стихотворения Бараташвили, но «Синий цвет» знают решительно все поклонники русской поэзии. До Пастернака это стихотворение на русский язык переложил В.Гаприндашвили, чей перевод увидел свет в 1922 г. в тогдашнем Тифлисе и, разумеется, до российской публики дойти не мог. В Грузии пастернаковский перевод известен достаточно широко, правда, отношение к нему не столь трепетное, нежели в России, но более ревнивое и пристрастное. И, надо сказать, основания для этого имеются. Но об этом ниже.
До сих пор никому из русских критиков как-то не приходило в голову сравнить оригинал «Синего цвета» с его переводом. Причин этому, на мой взгляд, по крайней мере, три. Первая: гениальность пастернаковского текста, к которому и придираться не хочется. Вторая — нежелание профессиональных литературоведов портить себе репутацию критикой отечественного классика. Понять их можно: грузинского языка русские филологи в своем подавляющем большинстве не знают, «Синий цвет» давно переведен, перевод сам по себе является не просто шедевром, но частью русской культуры. Третья причина — возможное отсутствие в архивах Пастернака именно того подстрочника, с которого русский поэт переводил стихотворение поэта грузинского.
Может быть, кому-то это покажется не совсем корректным, но я намерен сделать своего рода опыт: сопоставить перевод Пастернака с чужим (практически дословным) подстрочником, выполненным по моей просьбе поэтессой И.Санадзе, поскольку сам похвастать знанием грузинского языка не могу. И хотя подстрочники одного и того же стихотворения, составленные разными людьми в разное время, могут и должны в чем-то различаться, в главном они обязаны все-таки совпадать: язык, на котором написан оригинал стихотворения, остался прежним, толковых словарей никто не отменял, а возможные нюансы смысла в данном случае несущественны. Особенно при том подходе (скажу, забегая вперед), который продемонстрировал Пастернак, перелагая грузинский оригинал русскими стихами.
* * *
Переводческие достижения Пастернака, как справедливо замечает виднейший русский переводчик и историк перевода Е.Витковский на своем сайте, несомненно, никогда не утратят своего значения, несмотря на то, что, скажем, «“Гамлет” в его переводе — это, скорее, “Гамлет” Пастернака, чем Шекспира» (Е.В.Витковский). Перефразируя другое высказывание Евгения Владимировича, изложение Пастернака заставляет поверить, что «...в оригинале что-то есть». Причем, добавлю от себя, что-то весьма и весьма существенное, не учтенное поэтом, отброшенное им за ненадобностью, вынесенное за скобки оригинального текста. Особенно это касается стихотворения Н.Бараташвили «Синий цвет».
Проникновение в тексты я намерен провести последовательно, строфа за строфой, постепенно выводя на страницы как оригинал в его подстрочном изложении, так и стихотворный перевод. Это противоречит общепринятой практике соотнесения подлинника с его поэтическим переложением, но в данном случае отход от нее представляется необходимым, позволяющим более тщательно разобраться как в особенностях оригинального текста, так и в конгениальности соответствующей интерпретации. В конце концов, экспериментировать так экспериментировать!
При оценке точности и вольности перевода я решил воспользоваться, кроме всего прочего, еще и методикой покойного русского филолога М.Гаспарова, изложенной им в статье «Подстрочник и мера точности» (Гаспаров М.Л. О русской поэзии: Анализы, интерпретация, характеристики. — СПб, 2001. — 480 с.). Михаил Леонович предложил, по его выражению, «...простой и грубый, но, думается, для начала достаточно показательный способ измерения точности: подсчет количества знаменательных слов (существительных, прилагательных, глаголов, наречий), сохраненных, измененных и опущенных-добавленных в переводе по сравнению с подстрочником». Соизмерив таким образом тот или иной перевод с соответствующим подстрочником, Гаспаров определял «...показатель точности — доля точно воспроизведенных слов от общего числа слов подстрочника; и показатель вольности — доля произвольно добавленных слов от общего числа слов перевода (и то и другое — в процентах)», способные, по его мнению, «...характеризовать перевод в целом».
Как раз этим я сейчас и займусь в отношение пастернаковского перевода стихотворения Бараташвили «Синий цвет». Причем, если Михаил Леонович, не принимал во внимание синонимы и синонимические конструкции, употребляемые переводчиками, я, дабы меня не обвинили в пристрастном отношении к Пастернаку, буду все-таки учитывать их в качестве знаменательных. Полужирным шрифтом выделены совпадения знаменательных слов в подстрочнике и переводе; подчеркнуты слова, привнесенные переводчиком в перевод.
Подстрочник (1 строфа) [в квадратных скобках пояснения автора подстрочника]:
В небесный цвет, синий цвет,
Первозданный цвет
И неземной [не от мира сего]
Я с юности влюблён.
Перевод (1 строфа):
Цвет небесный, синий цвет
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
Показатель точности: 66,7%, показатель вольности: 50%. (Здесь и далее: промежуточные данные опущены. Все желающие могут проверить результаты вычислений самостоятельно. При обнаружении каких-либо расхождений прошу уведомить об этом автора настоящей статьи для внесения в нее соответствующих коррективов.)
Пастернак, с одной стороны, передал первую строфу почти конгениально — показатель точности достаточно высок; с другой — привнес в перевод большое количество отсебятины. Если из исходного текста выпали первозданность цвета и самый цвет (употребленный Бараташвили трижды, Пастернаком дважды), то привнесены со стороны — малые лета, удваивающие юность оригинала, и попытка заменить эту самую первозданность синевы выражением синева иных начал. В целом же впечатление от перевода первой строфы остается неплохое: смысл в принципе передан, а уж без откровенной отсебятины представить пастернаковский перевод вообще немыслимо. Правда, Бараташвили в первых строках тему только намечает, с каким-то трепетом, как мне кажется, сообщая о том, что ему издавна полюбился неземной цвет небесной лазури и вселенской первоосновы. В отличие от грузинского поэта Пастернак уверенно берет быка за рога, то есть не только заявляет о своей любви к синеве, но и истолковывает свою любовь к ней в указанном мною ключе. Однако в общем, повторяю, пастернаковский текст подстрочника не портит.
Подстрочник (2 строфа):
И сейчас, когда кровь
У меня стынет,
Клянусь — я не полюблю
Никогда другого цвета.
Перевод (2 строфа):
И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.
Показатель точности: 44,4%, показатель вольности: 60%.
Уменьшение первого и увеличение второго показателей объясняется тем, что Пастернак в первом двустишии передал метафору оригинала собственной метафорой, а во втором — изменил, если можно так выразиться, направление любви лирического субъекта: грузинский поэт клянется не полюбить другого цвета, русский — остаться верным тому же самому голубому цвету. В данном случае, на мой взгляд, проявляется некоторая ущербность гаспаровского метода: показатели точности и вольности перевода явно ухудшились, тогда как в целом Пастернак справился с передачей смысла и этой строфы (даже в большей степени, чем первой). А это, я полагаю, и есть основной критерий переводческого ремесла. Меня же (в отличие от читателей настоящей статьи знакомого с подстрочником) смущает в тексте перевода только существительное жертва, но о нем я буду говорить в своем месте.
Подстрочник (3 строфа):
В глазах в прекрасный
Влюблён я небесный цвет;
Он, насыщенный небом,
Излучает восторг.
Перевод (3 строфа):
Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.
Показатель точности: 55,6%, показатель вольности: 44,4%.
Почти кульминационный момент развертывания текста. Несмотря на то, что по сравнению с предыдущей строфой показатель точности возрос, а показатель вольности упал, именно здесь Пастернак решительно уходит в сторону от оригинала, резко сужая пафос исходного текста. (Еще одно подтверждение не полной адекватности метода, предложенного Гаспаровым. Впрочем, он ни за что бы не поставил бы знак равенства между насыщенностью небом и напоенностью синевой, в результате чего показатель точности перевода данной строфы уменьшился бы, а показатель вольности — увеличился. Тем более что первое выражение относится к цвету, второе — к взгляду.) В третьей строфе, сложно выстроенной с точки зрения синтаксиса, Бараташвили говорит о любви к глазам небесного цвета, к любым голубым глазам — кому бы они ни принадлежали. Пастернак объясняется в любви к напоенным синевой глазам конкретного человека, конкретной возлюбленной («Это взгляд бездонный твой»). (Именно поэтому я не стал приравнивать причастие влюблён оригинала прилагательному любимых перевода: это две разные любви.) К сожалению, выпала из перевода ярчайшая характеристика небесного цвета: он излучает восторг, а благодаря восторженной синеве, бирюзовые глаза тоже, надо полагать, сияют радостью. По мысли Бараташвили, обладатели голубых глаз посредством синевы, которая в них заключена, жизнерадостно относятся ко всему сущему. А Пастернак рисует прекрасные голубые глаза, глядящие исключительно на лирического субъекта. Разница существенная.
Подстрочник (4 строфа):
Дума — мечта
Тянет меня к небесным вершинам,
Чтоб, растаяв от любви [очарования],
Слился я с синим цветом.
Перевод (4 строфа):
Это цвет моей мечты.
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружен земной простор.
Показатель точности: 33,3%, показатель вольности: 66,7%.
Как говорится, мороз крепчал: точность перевода падает, вольность стремительно растет. Это вполне понятно: именно с четвертой строфы Пастернак начинает в полный голос говорить о своем, а не о том, что содержится в оригинале. Текст переводчика связан с подстрочником всего тремя словами (деепричастие растаяв я приравнял существительному раствор, иначе связь с подстрочником в переводе уменьшилась бы на треть). Видимо, здесь переводчику надоело держаться рамок исходного текста, и он, переводчик, что называется, творчески воспарил. В четвертой строфе Бараташвили уже не рассуждает о своей любимой синеве; автор, влекомый в небеса думой-мечтой, намерен слиться там с нею раз и навсегда. Но не просто слиться, а предварительно — растаяв от любви. От любви — к чему или к кому? Ответ очевиден: к Божеству, к некоей Вселенской Сущности, к Творцу, создавшему небесный цвет (цвет первозданности — см. первую строфу), приводящий автора в своего рода экстаз. Тогда как Пастернак прочно стоит на земле и, посматривая вверх, размышляет о том, чем, по его мнению (а не по мнению автора оригинала), является синева: цветом мечты лирического субъекта, краской высоты, вместилищем земного простора. Но рассуждения о надмирной бирюзе, повторяю, уже не интересует воспарившего духовно Бараташвили: очарованный лазурью, он мечтает о полном растворении в ней, иными словами — с Самим Божеством. Именно в этом месте читатель начинает смутно догадываться: уж не молитва ли это? И для положительного ответа на сей вопрос, как будет видно из дальнейшего изложения, имеются веские основания. Но продолжим.
Подстрочник (5 строфа):
Умру — не увижу
Слезы я родной,
Вместо этого небо синее
Окропит меня росой небесной.
Перевод (5 строфа):
Это легкий переход
В неизвестность от забот
И от плачущих родных
На похоронах моих.
Показатель точности: 11,1%, показатель вольности: 85,7%.
Результат ошеломляющий. О точности говорить вообще не приходится, поскольку перевод не имеет к подстрочнику практически никакого отношения. Все знаменательные слова из него выброшены и заменены переводчиком на собственные. Случай в переводческой практике ХХ века почти уникальный. Бараташвили с грустью говорит о своей смерти, о том, что он, умерев и слившись с небесной синевой, сделавшись духовной сущностью, не увидит оттуда ни одной слезинки, пролитой по нем родным (близким) ему — по духу — человеком; но поэт готов примириться с этим, поскольку — он уверен — его любимое синее небо окропит (освятит) небесной влагой его прах. Пастернак, следуя давней традиции изображать поэта несчастным, нищим, рано умершим, незаслуженно забытым, рассуждает о похоронах лирического субъекта, о его полном исчезновении (в подстрочнике лиргерой растворяется или намерен раствориться в Божественной лазури) и о родне, оплакивающей покойного. Но в случае с Бараташвили говорить о его близких в таком контексте едва ли правомерно. Высокопоставленные родственники поэта, среди которых был его дядя, генерал и правитель Аварии Григол Орбелиани, ничем ему не помогли; при жизни поэт не мог даже напечататься. Мыслимое ли дело, чтобы он в своем самом, пожалуй, высоком, светлом и печальном стихотворении заговорил бы о родственниках? Едва ли.
Подстрочник (6 строфа):
Могилу мою когда
Застелет туман,
Пусть и он будет принесён в жертву
Лучом [свечением] синему небу!
Перевод (6 строфа):
Это синий негустой
Иней над моей плитой.
Это сизый зимний дым
Мглы над именем моим.
Показатель точности: 20%, показатель вольности: 77,8%
Финал стихотворения. Подстрочник и версия переводчика разведены, если можно так выразиться, на 180 градусов. Буквально. Бараташвили понимает: его имя будет забыто потомками, но он надеется, что луч, следует думать, Божий луч развеет туманный сумрак над его могилой — за безответную любовь поэта к синеве, лазурной высоте, бирюзовой бесконечности. Знаменательной здесь становится совсем не знаменательная часть речи, частица пусть. Она подтверждает предположение о том, что данное стихотворение представляет собой своего рода молитву. Поэт, уверенный во всем небесном, в своем грядущем растворении в лазури Творца, не уверен ни в чем земном, поэтому сам жертвует всем земным ради небесного. Более того. Он приносит свою бренность в жертву неземной вечности, где только и может стать свободным его дух, угнетенный безысходностью существования. Пастернак не только застилает могилу поэта синим, хотя и негустым, инеем, но и набрасывает покров сизого зимнего дыма — дыма забвения — на имя гениального автора «Синего цвета».
Для Бараташвили синева — исключительно в недоступных для бренного тела высотах, на самой вершине мироздания, Пастернаку — все равно где: в чистой надмирности или на грешной земле, скрывающей прах великого поэта. Бараташвили в своем стихотворении поднимается ввысь — с земли в небеса — и оттуда наблюдает за происходящим в тайной надежде, что его духовная составляющая, его сущность не будут забыты. Пастернак в переводе прочно стоит на земле, переводя свой взгляд с лазурных небес на мертвое надгробие, плотно задрапированное двойной пеленой инея и дыма, над которыми не властна никакая — даже Божественная — синева. Бараташвили создает почти духовное стихотворение, Пастернак — откровенно лирическое. Стало быть, он совсем неслучайно изъял жертву из последней строфы ради второй, ибо так и не удосужился вспомнить о ней к финалу переводимого стихотворения. Переводчику было не до того: оттолкнувшись от текста безвестного грузинского поэта, он создал собственное художественное произведение на собственную тему. Об этом говорят и сухие цифры. Показатель точности всего перевода: 37,5% (колебания: от 66,7 до 11,1), показатель вольности всего перевода: 62,5% (колебания: от 44,4 до 85,7).
Не посчитав нужным держаться подлинника, Пастернак изначально изменил и формальные особенности переводимого стихотворения. Оригинал Бараташвили написан логаэдом, сложным размером, сочетающем в себе дактиль и хорей. Но такого рода сложности не нужны Пастернаку, и он произвольно меняет логаэд на стандартный хорей, что в практике этого переводчика вообще не является криминалом. (Хотя рассуждения о метрике грузинского стихосложения вне компетенции автора этих строк, убедиться в том, что переводчик не придерживался метрической канвы оригинала, не составило особого труда.) Кроме того, Пастернак, размышляя о том, чем является синий цвет для лирического субъекта, применил в переводе лексическую анафору: семь строк автор перевода начинает частицей (связкой) «это», чего в исходном тексте нет и в помине. В результате перевод, начиная с третьей строфы, напоминает своего рода реестр сущностных особенностей синего цвета. Конечно, мысли об этом приходят на ум только при сравнении перевода с оригиналом, само по себе произведение Пастернака подобных ощущений не вызывает, но в рамках настоящей статьи я как раз и говорю о взаимоотношении исходного текста с его переложением.
Таким образом, к переводу как таковому работа Пастернака не имеет практически никакого отношения. Более того. Она является показательной иллюстрацией того, как не следует переводить стихи. Пастернаковский текст — даже не переложение, не пересказ и не перевод по мотивам оригинала. «Синий цвет» Пастернака приходится оценивать двояко: в качестве оригинального стихотворения ему нет цены; в качестве перевода стихотворения Бараташвили его попросту не существует — каким бы парадоксальным ни было данное утверждение. Если бы Пастернак назвал свой текст, скажем, «Синий цвет (памяти Николоза Бараташвили)», — это сняло бы все грядущие вопросы. Но он называет свои стихи переводом, отчетливо понимая, что это никакой не перевод...
* * *
Информация о том, что Пастернак, мягко говоря, не совсем адекватно интерпретировал «Синий цвет» Бараташвили, настигла меня довольно давно, лет 20-25 тому назад. Вспоминаю о какой-то книге, герои которой, грузины, рассуждали на эту тему. Приглядевшись к переводческой манере Пастернака, достоинствами которой является все, что угодно, только не бережное отношение к оригиналу, я захотел познакомиться с потрясающим «Синим цветом» как можно короче, желательно на уровне подстрочника. С течением времени мною овладело непреодолимое желание самому перевести это стихотворение.
В этом году на одном из литературных сайтов я случайно обнаружил стихи поэтессы Ирины Санадзе. Написал ей письмо с изложением своей просьбы о подстрочнике стихотворения Бараташвили, и на мое счастье она откликнулась. Аккурат накануне православного Рождества я получил от нее не только оригинал стихотворения и его подстрочник, но и транслит; рассмотрев его, я установил некоторые формальные особенности «Синего цвета». Чтобы проникнуть в текст оригинала, мне пришлось некоторое время учиться произносить вслух непривычные для русского человека звукосочетания, но в конце концов я — не скажу, выучил, — но проникся фантастическим звучанием оригинала, транслит коего хочу привести целиком.
Циса пэрс, лурджса пэрс,
пирвелад кмнилса пэрс
да ар амквекниурс,
сикрмитан вэтрподи.
Да ахлац, рос сисхли
маквс гациэбули,
впицав мэ — ар вэтрпо
ар одэн пэрса схвас.
Твалебши мшвэниэрс,
вэтрпи мэ циса пэрс;
мосрули иги цит
гамокртис сиамит.
Пикри мэ санатри
мимицэвс циса кэдс,
ром эшхит дамднари
шэвэрто лурджса пэрс.
Мовквдэби — вэр внахав
црэмлса мэ мшоблиурс, —
мис мацвлад ца лурджи
дамапрквэвс цварс циурс!
Самарэс чэмса рос
гарс нисли моэцвас, —
игица шэсцирос
циагма лурджса цас!
Как удалось установить, формальная составляющая «Синего цвета» (кроме идентичного во всех строфах размера) меньше всего интересовала его гениального автора. Первые три строфы написаны двустишиями, вторые три — с помощью перекрестных рифм. Насчет рифм пришлось призадуматься. Вторые двустишия первой и второй строф оказались нерифмованными, в четвертой строфе краесогласие, связывающее вторую и четвертую строки, оказалось не вполне точным, а в пятой строфе никак не рифмовались между собой первый и третий стихи. Как же переводить? С одной стороны, был соблазн сохранить рифмополе оригинала, с другой — имеется текст Пастернака с абсолютно точными рифмами. А то, что мой перевод будут сравнивать с пастернаковским, заранее отдавая пальму первенства классику, не подлежало сомнению. И поскольку Пастернак, перелагая «Синий цвет», передал краесогласия точно, пришлось допустить слабину, то есть переводить так же, как и он.
И последнее. Перевод любимого мною стихотворения Бараташвили — это своего рода низкий поклон Грузии, которая была моим домом без малого два года, когда я служил в рядах Советской Армии. До сих пор моя память хранит названия поселков (Патара Лило, Дили Лило, Варкетили); потрясающее грузинское гостеприимство (мимо сельского праздника нам, солдатам, нельзя было пройти: запоят и закормят); неподражаемые застолья, когда хмелеешь не столько от великолепного вина, сколько от праздничного соединения душ. Было и неповторимое лакомство — лаваш с виноградом, когда в тощем солдатском кошельке находился лишний полтинник. Были и набеги на виноградники, когда садовники, заставая нас там, не только не отбирали уже собранное в сидоры, но и добавляли ящик-другой от себя («Солдат, ты только не воруй. Приди, попроси — сами дадим!»). Были и самовольные отлучки в красавец Тбилиси, где, несмотря на гражданку (гражданскую одежду), в нас все равно признавали солдат и всюду пускали без очереди. Были и фуникулерные полеты на гору Мтацминду, и посещение могилы Грибоедова, и много чего еще, о чем не забыть никогда...
Перевод стихотворения Бараташвили
5—23 января 2009
г.Орск
P.S. Выражаю огромную благодарность и глубокую признательность Ирине Санадзе, подарившей автору настоящей статьи счастье работы над переводом «Синего цвета» Н.Бараташвили.
Николоз Бараташвили. Синий цвет
В чистый лазурный цвет,
в первоначальный свет,
в синий надмирный тон
с юности я влюблён.
Но и когда мой пыл
в жилах почти остыл,
я ни с каким другим
цветом несовместим.
Дорог мне с давних пор
глаз бирюзовых взор;
небом заворожён,
счастьем лучится он.
Властно влекут мои
думы меня в эфир,
где, растворясь в любви,
в горний вольюсь сапфир.
Вряд ли слезой родной
мой окропят исход,
но на меня росой
небо лазурь прольёт.
Мгла над холмом моим
встанет, но пусть она
будет, как жертвы дым,
в небо вознесена!
5—23 января 2009
г.Орск
Оригинал стихотворения Н.Бараташвили
Транслит
Циса пэрс, лурджса пэрс,
пирвелад кмнилса пэрс
да ар амквекниурс,
сикрмитан вэтрподи.
Да ахлац, рос сисхли
маквс гациэбули,
впицав мэ — ар вэтрпо
ар одэн пэрса схвас.
Твалебши мшвэниэрс,
вэтрпи мэ циса пэрс;
мосрули иги цит
гамокртис сиамит.
Пикри мэ санатри
мимицэвс циса кэдс,
ром эшхит дамднари
шэвэрто лурджса пэрс.
Мовквдэби — вэр внахав
црэмлса мэ мшоблиурс, —
мис мацвлад ца лурджи
дамапрквэвс цварс циурс!
Самарэс чэмса рос
гарс нисли моэцвас, —
игица шэсцирос
циагма лурджса цас!
В субботу (Адам и Ева)
Сцена первая
Полумрак.
С противоположных сторон входят АДАМ и ЕВА.
ЕВА. Меня все время мучает вопрос, правильно ли я поступила?
АДАМ. С тех пор, как это случилось, мы обречены вечно сомневаться в себе.
ЕВА. Что на моем месте сделал бы ты?
АДАМ. Наверное, то же самое.
ЕВА. Спасибо, Адам.
АДАМ. Не за что, Ева.
ЕВА. И все же я ни о чем не жалею.
АДАМ. Это понятно — ты стала матерью.
ЕВА. А ты — отцом.
АДАМ. Знаешь, я еще не совсем готов к роли отца. Это пока вне меня. Может быть, когда они подрастут...
ЕВА. Они непременно подрастут. Одно меня тревожит...
АДАМ. Что, Ева?
ЕВА. Сумеем ли мы их воспитать.
АДАМ. Мы постараемся.
ЕВА. Нам не с кого брать пример, у нас никогда не было родителей — в прямом смысле этого слова. Мы — сироты...
АДАМ. Ты преувеличиваешь. Впрочем, такова, значит, наша судьба.
ЕВА. А Каин сегодня «мама» сказал.
АДАМ. Наверное, тебе послышалось.
ЕВА. Ничего не послышалось. Уставился на меня и так отчетливо: «Ма-ма!»
АДАМ. Смышленый малыш, весь в папу.
ЕВА. Ну и ладно. Зато Авель — в маму.
АДАМ. Маменькин сынок.
ЕВА. А то чей же. Конечно, маменькин... Адам, я давно хочу тебя спросить...
АДАМ. Спрашивай, Ева.
ЕВА. Ты о нем вспоминаешь?
АДАМ. Вспоминаю? Не было дня, часа, минуты, чтобы я о нем не думал.
ЕВА. Он, правда, всемогущ и всеведущ, как ты говорил?
АДАМ. Правда.
ЕВА. Расскажи о нем.
АДАМ. Я уже рассказывал и не один раз.
ЕВА. Но я хочу послушать еще. Пожалуйста, Адам.
АДАМ. Хорошо, Ева. Вначале сотворил он небо и землю...
ЕВА. Нет, я хотела не об этом.
АДАМ. А о чем?
ЕВА. Ты разве не догадываешься?
АДАМ. Кажется, догадываюсь.
ЕВА. И ты расскажешь?
АДАМ. Если ты этого хочешь.
ЕВА. Начинай, Адам.
АДАМ. И совершил он к седьмому дню дела свои, которые он делал, и почил в день седьмый от всех дел своих, которые делал...
(Уходят)
Сцена вторая
Райский сад. Посередине древо познания добра и зла.
Под деревом лежит ЕВА, перед нею АДАМ
ЕВА. Ева хочет винограду.
АДАМ. Адам сейчас принесет. (Уходит.)
ЕВА потягивается. Возвращается АДАМ с виноградом.
Вот виноград, Ева.
ЕВА. Спасибо. Ева хочет пить.
АДАМ кивает и уходит. ЕВА ест виноград.
АДАМ приносит воду в горстях. ЕВА пьет.
Погладь Еву вот здесь. (Показывает на голову).
(АДАМ гладит.)
АДАМ. Теперь ты погладь Адама.
ЕВА. Потом. Сначала Адам расскажет Еве о нем.
АДАМ. Вначале сотворил он небо и землю. Земля же была...
ЕВА. Ева это уже слышала. Расскажи лучше, какой он был.
АДАМ. Он был, есть и будет, Ева.
ЕВА. Но он же все-таки был?
АДАМ. ...есть и будет.
ЕВА. И все-таки какой он... был?
АДАМ. Он был, есть и будет вот какой. (Разводит руками.)
ЕВА. Такой большой?
АДАМ. Не то что большой...
ЕВА. Значит, маленький?
АДАМ. Не то что маленький...
ЕВА. Ева не понимает.
АДАМ. Он... он... он... вот какой. (Снова разводит руками.)
ЕВА (насмешливо). Теперь понятно. И где же он?
АДАМ. Он везде.
ЕВА. И на небе, и на земле, и в воде?
АДАМ. И на небе, и на земле, и в воде.
ЕВА. Где он теперь?
АДАМ. Везде, Ева.
ЕВА. Он видит Еву?
АДАМ. Видит. Он все видит.
ЕВА. Он видит, что Ева красивая?
АДАМ. Видит.
ЕВА. Он знает, что Ева умная?
АДАМ. Да, Ева. Он все знает.
ЕВА. И что Ева хорошая, знает?
АДАМ. Он о тебе все знает, Ева.
ЕВА. Ты тоже красивый, Адам.
АДАМ. Красивый.
ЕВА. Умный.
АДАМ. Умный.
ЕВА. Хороший.
АДАМ. Хороший.
ЕВА. Ева погладит Адама вот здесь. (Показывает на голову).
АДАМ становится на колени, склоняет голову. ЕВА гладит его.
ЕВА. Можно Ева попросит Адама о чем-то?
АДАМ. О чем, Ева?
ЕВА. Сначала обещай исполнить, потом скажу.
АДАМ. Обещаю.
ЕВА. Можно Ева сорвет вот это? (Показывает на плоды, растущие на древе познания.)
АДАМ. Нет, Ева.
ЕВА. Но ты же обещал!
АДАМ. Нельзя.
ЕВА. Но я же поделюсь с тобой, Адам.
АДАМ. Все равно, нельзя.
ЕВА. Но почему?
АДАМ. Он запретил, ты же знаешь.
ЕВА. Ева этого не слышала.
АДАМ. Тебя тогда еще не было.
ЕВА. Ага! Значит, я могу есть с этого дерева!
АДАМ. Нет, не можешь. Он об этом сказал мне.
ЕВА. Вот ты и не ешь, а я буду.
АДАМ. Но ты плоть от плоти моей.
ЕВА. Ну и что?
АДАМ. Значит, и тебе нельзя.
ЕВА. Что будет, если мы не послушаемся?
АДАМ. Умрем.
ЕВА. Как это — умрем?
АДАМ. Не знаю, умрем и все. Так сказал он.
ЕВА. И нас не будет?
АДАМ. Не будет.
ЕВА. А кто будет?
АДАМ. Никого не будет.
ЕВА (хлопает в ладоши). А ты говорил, что он был, есть и будет всегда! Обманул?
АДАМ. Нет, я просто забыл.
ЕВА. Адам, неужели он заметит, если я сорву один плод?
АДАМ. Заметит, Ева.
ЕВА. Даже если я сорву самый маленький?
АДАМ. Даже если самый маленький.
ЕВА. Даже если неспелый?
АДАМ. Даже неспелый.
ЕВА. А если плоды созреют и упадут?
АДАМ. Не знаю, Ева. Наверное, и тогда нам нельзя будет их есть.
ЕВА. Но почему?
АДАМ. Потому что это грех.
ЕВА. Что такое грех?
АДАМ. Как тебе сказать... Грех это грех.
ЕВА. Ева не понимает... Он что — жадный?
АДАМ. Не говори так. Он дал нам жизнь, он наш отец.
ЕВА. А раньше нас не было?
АДАМ. Не было.
ЕВА. Где же мы были?
АДАМ. Нас не было нигде.
ЕВА. Адам...
АДАМ. Адам устал, Адам хочет спать.
ЕВА. Ложись, Адам.
АДАМ. А ты, Ева?
ЕВА. А Ева еще погуляет.
АДАМ. Смотри, Ева, не трогай плодов, пока Адам будет спать.
ЕВА. Не трону, Адам.
АДАМ. Обещаешь?
ЕВА. Обещаю. Иди спать, Адам.
АДАМ. Хорошо, Ева. (Уходит.)
(ЕВА подходит к дереву, внимательно смотрит на плоды, потом вслед АДАМУ.)
ЕВА. Что значит — умрем? Мы никогда не умрем.
(Медленно протягивает руку в сторону плода.)
Сцена третья
Входят ПЕРВЫЙ и ВТОРОЙ.
ПЕРВЫЙ. Здравствуй, Мишель.
ВТОРОЙ. Привет, Люкс.
ПЕРВЫЙ. Кури, «Мальборо».
ВТОРОЙ. Спасибо, не курю.
ПЕРВЫЙ. Шампанского? Давай, за встречу. Выпьем, музыку послушаем. Не хочешь? Ну, как знаешь. Тогда слушай новый анекдот. Про твоего шефа. Значит, почил он от трудов праведных в субботу, и приходит к нему...
ВТОРОЙ. А ты все такой же.
ПЕРВЫЙ. Ты тоже. Ну что ж, приступим. Уточним кое-какие детали и за дело. Впрочем, пустые формальности. Не в первый раз.
ВТОРОЙ. И, может быть, не в последний.
ПЕРВЫЙ. Кто знает, кто знает. Ну-с, как там у нас сказано: «Договаривающиеся стороны не вмешиваются в действия друг друга...»
ВТОРОЙ. Так-таки не вмешиваются?
ПЕРВЫЙ. До известного предела, разумеется.
ВТОРОЙ. До известного предела.
ПЕРВЫЙ. Спасибо за напоминание. Пойдем дальше. «Позволяется предпринимать все, что ведет к намеченной цели...»
ВТОРОЙ. Все?
ПЕРВЫЙ. Ну, почти все. Простите, оговорился. (После паузы). Мишель, можно тебя спросить?
ВТОРОЙ. Спрашивай.
ПЕРВЫЙ. Как он там?
ВТОРОЙ. Вашими молитвами.
ПЕРВЫЙ. Я серьезно.
ВТОРОЙ. А если серьезно, то сам не знаю. Да я его и не вижу почти. А ты никак скучаешь?
ПЕРВЫЙ. Бывает и со мною.
ВТОРОЙ. Не ожидал.
ПЕРВЫЙ. Плохо же ты меня знаешь.
ВТОРОЙ. Где уж мне тебя знать!
ПЕРВЫЙ. Действительно! (После паузы). Одного я не могу понять.
ВТОРОЙ. Чего именно?
ПЕРВЫЙ. Зачем ему этот бесконечный... эксперимент, что ли? Сколько раз затевал он эту историю и не было случая, чтобы она закончилась более-менее сносно. Ну, видит, не выходит ничего, и бросить бы. Что ему нужно? Чего он добивается?
ВТОРОЙ. Этот вопрос не ко мне.
ПЕРВЫЙ. Иными словами, тебя это не интересует?
ВТОРОЙ. Иными словами, я в него верю.
ПЕРВЫЙ. Я, представь себе, тоже верю, но... и не верю тоже...
ВТОРОЙ. Чертов софист!
ПЕРВЫЙ. Благодарю за комплимент. Понимаешь, я не верю в то, что он может что-либо изменить, вмешаться в процесс, создать нечто более совершенное и не такое хрупкое, что ли.
ВТОРОЙ. Он может все.
ПЕРВЫЙ. Сомневаюсь. Сомневаюсь, но тем не менее работаю на него. Ибо все, сделанное мною, служит к его вящей славе. Поэтому я ему просто необходим. И может быть, даже больше, чем ты.
ВТОРОЙ. Ну, знаешь! Ты говори, да не заговаривайся!
ПЕРВЫЙ. Извини, я не хотел тебя обидеть. А вот понять очень хочу.
ВТОРОЙ. Думаешь, я не хочу?
ПЕРВЫЙ. Ты? Хочешь? Понять? Вот это да! Но ты же в него веришь. Или...
ВТОРОЙ. Не радуйся, ты не поймал меня на слове. Я, в отличие от тебя, верю в него без всяких «или», но я...
ПЕРВЫЙ. Ну, «ты», а дальше что?
ВТОРОЙ. Ничего, я же все-таки не он.
ПЕРВЫЙ. М-да. Он что, с вами не говорит, не ведет разъяснительную работу? Чудеса да и только! У нас, например...
ВТОРОЙ. Ладно, поговорили. Прощай, мне ему еще доложить надо.
ПЕРВЫЙ. А зачем, позволь тебя спросить?
ВТОРОЙ. То есть?
ПЕРВЫЙ. То и есть. Неужели ты думаешь, он нуждается в твоих докладах? Неужели он не может обойтись без нас?
ВТОРОЙ. Почему же не обходится?
ПЕРВЫЙ. Не знаю. Наверное, рук марать не хочет.
ВТОРОЙ. Возможно, ты и прав. Но что из того? Я должен делать свое дело.
ПЕРВЫЙ. Я тоже... Знаешь, мне кажется порою, что мы у него на ладони, а он нас разглядывает в микроскоп. Изучает, исследует, как инфузорий.
ВТОРОЙ. Если кажется — крестись.
ПЕРВЫЙ. Да? А кто будет крестным отцом? Ты?
ВТОРОЙ. Ах, чтоб тебе!
ПЕРВЫЙ. Взаимно.
ВТОРОЙ. Прощай, Люкс.
ПЕРВЫЙ. Пока, Мишель.
(Расходятся в противоположные стороны.)
Сцена четвертая
Райский сад. ЕВА тянется к плоду. Входит ЗМЕЙ.
ЗМЕЙ. Срывай, срывай, не бойся!
ЕВА испуганно отдергивает руку, оборачивается.
ЕВА. Ты кто?
ЗМЕЙ. Змей собственной персоной. А ты Ева. Угадал?
ЕВА. Змей? А, вспомнила! Это ты хитрее всех зверей полевых?
ЗМЕЙ. Браво, Ева! Ты неплохо знаешь Священное Писание — особенно если учесть, что оно еще не написано.
ЕВА. Еве об этом Адам рассказывал.
ЗМЕЙ. Ну, Адам у нас первый филолог. И все-таки твой Адам ошибается.
ЕВА. Ошибается?
ЗМЕЙ. Да, Ева. В первой книге Моисеевой будет сказано так: «Змей был мудрее всех зверей полевых». Заметь, не хитрее, а мудрее. Хотя Адаму простительно этого не знать — Библия в настоящее время только-только совершается.
ЕВА. Ева тоже мудрая.
ЗМЕЙ. Безусловно. Ты, Ева, самая умная, красивая и хорошая девочка во вселенной.
ЕВА. Ева — женщина. «И сотворил он мужчину и женщину...»
ЗМЕЙ (восхищенно). Ну, ты скажи! Прямо от зубов отскакивает. Ты уж меня прости, пожалуйста, я оговорился: ты — женщина и, прямо скажем, весьма соблазнительная. Но это к делу не относится. Вот что, Ева, за все твои достоинства — ум, красоту — я решил сделать тебе небольшой подарок.
ЕВА. Какой подарок?
ЗМЕЙ. Так, пустячок, не стоит и говорить... Я дарю тебе плоды с этого дерева.
ЕВА. Но разве это твое дерево?
ЗМЕЙ. Как тебе сказать... А разве эти деревья кому-то принадлежат?
ЕВА. Все эти деревья наши — мои и Адама.
ЗМЕЙ. А это?
ЕВА. Это не наше. Поэтому я и спросила.
ЗМЕЙ. Хорошо. Давай считать, что оно мое, а я дарю его тебе вместе с плодами. Договорились?
ЕВА. Договорились.
ЗМЕЙ. Вот и славно. Ешь плоды и помни мою доброту. Только не забудь угостить Адама.
ЕВА. Но нам запрещено есть плоды с этого дерева.
ЗМЕЙ. Потому и запрещено, что оно мое. Вы же не имели права брать чужое. Как говорится, не укради... Но я — хозяин этого дерева — дарю тебе его. Понимаешь, дарю.
ЕВА протягивает руку к плоду, медлит.
В чем дело, Ева? Ешь смело, плоды очень вкусные. Слаще них ничего в вашем саду нет и в ближайшем будущем не предвидится — Мичурин еще не родился.
ЕВА. Ева должна спросить разрешения у Адама. Адам, Адам, где ты?
ЗМЕЙ. При чем здесь Адам?
ЕВА. Он мой муж. Адам, иди сюда!
ЗМЕЙ. Не зови его, Ева. Твой, как ты его называешь, муж, а точнее, твой жених спит сном праведника. Если же ты хочешь, чтобы он стал мужем — сорви плод и раздели его с Адамом.
ЕВА. Я тебя не понимаю.
ЗМЕЙ. Еще бы! Ты же ничего не знаешь. Недаром это дерево называется древом познания. Съешь плод и ты мгновенно все познаешь.
ЕВА. Почему я должна тебя слушаться?
ЗМЕЙ. Потому, что ты давно хочешь узнать про все на свете, ты от природы очень любопытна. Между прочим, это не просто древо познания, а древо познания добра и зла. В свое время и мне довелось отведать с него пару плодов.
ЕВА. Поэтому ты все знаешь?
ЗМЕЙ. Поэтому, Ева, поэтому.
ЕВА. Что такое добро и зло?
ЗМЕЙ. Зачем спрашивать? Плоды перед тобой.
ЕВА. А как же Адам?
ЗМЕЙ. А что Адам? Адам спит. А когда он проснется, вы вместе скушаете свежий, сочный, удивительно сладкий плод познания добра и зла. А, понимаю! Ты, видимо, боишься своего мужа. (Напевает.) Старый муж, грозный муж...
ЕВА. Ева никого не боится. И Адам вовсе не старый... просто... нам запрещено. Это — грех.
ЗМЕЙ. Грех? Кто тебе об этом сказал?
ЕВА. Адам.
ЗМЕЙ. А кто — Адаму?
ЕВА. Разве ты не знаешь?
ЗМЕЙ. Я знаю все на свете, Ева. Просто у меня не укладывается в голове: кто запрещает вам лакомиться плодами познания?
ЕВА (торжественно). Он!
ЗМЕЙ. Откуда ты знаешь, что он есть?
ЕВА. Еве об этом Адам рассказывал.
ЗМЕЙ. Разве Адам говорил с ним?
ЕВА. Говорил.
ЗМЕЙ. Лично или по телефону?
ЕВА. Лично.
ЗМЕЙ. Ты видела собственными глазами, как они разговаривали?
ЕВА молчит.
Так. Еще один вопрос: где он?
ЕВА. Адам говорит... что он везде.
ЗМЕЙ (с иронией). Везде?
ЕВА (неуверенно). И на небе, и в земле, и в воде...
ЗМЕЙ. Одновременно?
ЕВА. Да...
ЗМЕЙ. А почему его тогда не видно?
ЕВА. Не знаю. Адам ничего про это не говорил.
ЗМЕЙ. Не знаешь, а берешься возражать мне, Змею, который, как ты сама сказала, мудрее всех зверей полевых. Ты, детка, чересчур доверяешь Адаму. Он, конечно, парень что надо, но совершенно не разбирается в вопросах познания вообще и тем более — в вопросах познания добра и зла. Кроме того, Адам мог пошутить, ему могло присниться, да мало ли что еще! Короче говоря, не теряй времени даром, срывай плод и ешь на здоровье. Поторопись, у меня дела.
ЕВА. Ишь ты какой! А вдруг я умру?
ЗМЕЙ. Ты не умрешь.
ЕВА. Никогда?
ЗМЕЙ. Никогда.
ЕВА. Но Адам говорил...
ЗМЕЙ (перебивает). Всюду этот Адам! Я ведь, кажется, доказал тебе, что твой Адам не может быть судьей в нашем споре. И вообще, меня интересует твое мнение по данному вопросу. Твое, а не Адама. Что ты, лично ты думаешь по этому поводу?
ЕВА. Я думаю... мне тоже кажется, что мы никогда не умрем.
ЗМЕЙ. Вот видишь.
ЕВА. Но он...
ЗМЕЙ. Он? С ним все очень просто — ведь он же ваш отец, не так ли?
ЕВА. Да.
ЗМЕЙ. А вы с Адамом, стало быть, его дети?
ЕВА. Да.
ЗМЕЙ. Подумай сама что может сделать отец со своими детьми? Ну, отругать, ну, в угол поставить, ну, я не знаю, по попке нашлепать. Но, полагаю, до этого не дойдет: ваш отец такой любвеобильный, такой... отец, как ваш, никогда не обидит своих детей.
ЕВА. Значит Адам меня обманывал?
ЗМЕЙ. Насчет чего?
ЕВА. Когда говорил, что мы умрем?
ЗМЕЙ. Зачем же? Он не обманывал, а скажем, заблуждался. Это не его вина. Кстати, Ева, ты ведь тоже вела себя не совсем честно по отношению к Адаму.
ЕВА. Когда?
ЗМЕЙ. Только что. Ты хотела тайком сорвать плод, а я тебе помешал.
ЕВА (смущена). Я не хотела...
ЗМЕЙ. Не отпирайся, я видел. Впрочем, ты просто обязана была это сделать.
ЕВА. Почему?
ЗМЕЙ. Потому что этого хочет он.
ЕВА. Наоборот, он запретил нам...
ЗМЕЙ. Только для того, чтобы вы его запрет нарушили.
ЕВА. Не понимаю.
ЗМЕЙ. Все очень просто. Когда детям — а вы с Адамом сущие дети — что-либо запрещают, они непременно нарушают запрет. Мог ли ваш всеведущий отец этого не знать? Если так, то именно ты, Ева, должна сделать то, о чем я тебе толкую вот уже битый час, а именно: исполнить волю отца вашего вездесущего.
ЕВА. Вот оно что...
ЗМЕЙ. А твой отказ повиноваться ему — и есть грех. Ясно?
ЕВА. Ясно. Но причем здесь ты?
ЗМЕЙ. Знаешь, Ева, мне немножко обидно. Я тут стараюсь, хлопочу, лезу из кожи вон, а ты... Он меня послал к вам, понимаешь, он, — чтобы я помог вам в деле познания добра и зла!
ЕВА. Так ты от него?
ЗМЕЙ. Разумеется. Все мы от него.
ЕВА. И кто ты ему?
ЗМЕЙ. Сын — кто же еще?
ЕВА. Значит, ты — брат Адама?
ЗМЕЙ. Старший. Ну, убедил наконец?
ЕВА. Но ты вовсе не похож на Адама.
ЗМЕЙ. Я имел в виду, что и ты, и Адам, и я, и все звери и птицы, — все мы его дети.
ЕВА. Кроме птиц и зверей, у него есть дети?
ЗМЕЙ. Ох, Ева, сколько угодно. Кстати и у тебя с Адамом будут дети — если ты доверишься мне.
ЕВА (изумленно). У нас будут дети?
ЗМЕЙ. Будут, Ева, будут. Сорви плод...
ЕВА. И сразу появятся дети?
ЗМЕЙ. Нет, вам с Адамом сначала придется его скушать, а потом еще кое-что сделать — я тебе потом скажу, что именно.
ЕВА. Все-таки я не пойму.
ЗМЕЙ. Чего, горе ты мое?
ЕВА. Разве нам непременно нужно иметь детей?
ЗМЕЙ. Непременно. Ведь он заповедал вам плодиться и размножатся и наполнять землю. Надеюсь, Адам говорил тебе об этом?
ЕВА. Говорил, я вспомнила.
ЗМЕЙ. Ну вот и размножайтесь на здоровье. Вы же должны исполнить его завет, к слову сказать, довольно ветхий?
ЕВА. Должны.
ЗМЕЙ. Что и требовалось доказать.
ЕВА. Какие они, дети?
ЗМЕЙ. Такие же, как ты и Адам, только маленькие. Представляешь, такие малюсенькие Адамчики и Евочки, а ты будешь их нянчить: поить, кормить, спать укладывать.
ЕВА. Сколько их у нас будет?
ЗМЕЙ. Сколько вам будет угодно — противозачаточных средств еще не изобрели. Но лично я рекомендую вам остановиться для начала на двух.
ЕВА. И для того, чтобы иметь детей, нужно сорвать и съесть плод?
ЗМЕЙ. Наконец-то дошло, слава ему... и мне немножко.
ЕВА (подумав). А звери и птицы ели плоды с древа познания?
ЗМЕЙ. Ни в коем случае. А что?
ЕВА. Как же они тогда наполняют землю?
ЗМЕЙ. Не в бровь, а в глаз! Ты гораздо умнее, чем я мог предположить. С тобой не скучно беседовать. Животные, детка, размножаются, не вкусив от древа познания, но именно поэтому им кое-чего не достает.
ЕВА. Чего?
ЗМЕЙ. Они не умеют любить друг друга.
ЕВА. А мы с Адамом умеем любить друг друга.
ЗМЕЙ. Нет, радость моя, вы с Адамом любите друг друга далеко не так, как положено супругам.
ЕВА. А как?
ЗМЕЙ. Как дети, как невинные дети. Я же говорю о подлинной любви, о которой ваши потомки будут сочинять стихи и музыку. Без такой любви, Ева, ты никогда не узнаешь подлинного счастья.
ЕВА. Ева счастлива.
ЗМЕЙ. Да, как ребенок. Но я имею в виду нечто иное. К сожалению, я не уполномочен входить в подробности, но намекнуть я тебе, пожалуй, намекну: только супружеская любовь доставит вам истинное наслаждение. Ты только вслушайся, Ева: лю-бовь, на-слаж-де-ни-е! Еще раз: на-слаж-де-ни-е, — это музыка, Ева, чистая музыка! К сожалению, я не имею права распространятся на эту тему... Хотя... Мне пришла в голову любопытная мысль. Может, показать тебе «Плэйбой», последний номер?.. Нет, не возьму греха на душу, всему свое время.
ЕВА. Мне нравится, как ты говоришь о любви.
ЗМЕЙ. Это не удивительно, любовь — моя стихия. Да и твоя тоже. Все, Ева, элементарно: ты срываешь плод, съедаешь половину, угощаешь Адама, а потом происходит акт познания: Адам познает тебя, а ты Адама. Поняла?
ЕВА. Поняла, но он...
ЗМЕЙ. Опять... Нет, я просто вынужден открыть тебе одну маленькую тайну. Дело в том, что... его... нет.
ЕВА. Не может быть! Как же так! Адам, Адам, где ты? Иди сюда, послушай, что говорит этот Змей!
ЗМЕЙ. Не зови Адама, Ева, он нам только помешает закончить наш чрезвычайно интересный разговор.
ЕВА. Я не хочу тебя слушать, ты нехороший! Как же это! Что же это! Его нет?! Адам, Адам! (Рыдает).
ЗМЕЙ. В это трудно поверить, но это правда: его нет.
ЕВА. Неправда! Неправда! Неправда! (Рыдает).
ЗМЕЙ (обескуражен). Успокойся, Ева, прошу тебя. Я не предполагал, что это тебя так расстроит. Знал бы, ни за что бы не сказал, что его нет.
ЕВА. Он есть! Я тебе не верю! (Бурно рыдает).
ЗМЕЙ. Какой эффект, кто бы мог подумать! (Меняя тон). Дорогая Ева, пожалуйста, перестань плакать и выслушай меня. Я должен тебя поздравить, детка, ты с честью выдержала испытание.
ЕВА (всхлипывая). Какое испытание?
ЗМЕЙ. Ты не поддалась на уговоры Змея, а это не каждому по силам.
ЕВА. Значит, он есть?
ЗМЕЙ. Куда ж ему деться-то?
ЕВА (утирая слезы). А ты...
ЗМЕЙ. А я... а я... вовсе не Змей. (Превращается в ПЕРВОГО).
ЕВА. Ах! Кто же ты такой?
ЗМЕЙ. Я — это он и есть. Я хотел узнать, как вы исполняете мою волю, и для этого притворился Змеем.
ЕВА (потрясена). Ты — он, ты — наш отец небесный?
ПЕРВЫЙ. Совершенно верно. В свое время я говорил с Адамом, подверг его испытанию, и Адам оказался на высоте. А теперь пришла твоя очередь. Кроме того, мне захотелось повидаться и с тобой.
ЕВА. Правда?
ПЕРВЫЙ. Правда.
ЕВА. Ах, как я рада!
ПЕРВЫЙ. Я тоже рад, Ева. Ну, обними папу... дочка.
ЕВА. Значит, я правильно сделала, что не стала срывать плод?
ПЕРВЫЙ. Абсолютно. Ты просто молодец.
ЕВА. Ева молодец.
ПЕРВЫЙ. Ну-с, а меня ты, надеюсь, будешь слушаться?
ЕВА. Тебя буду.
ПЕРВЫЙ. Обещаешь?
ЕВА. Обещаю.
ПЕРВЫЙ. Тогда вот что, Ева... сорви и съешь плод с древа познания добра и зла...
ЕВА ошеломленно смотрит на ПЕРВОГО.
ЕВА. Но ты же сам запретил...
ПЕРВЫЙ. Сам запретил — сам и разрешил. Что тут такого?
ЕВА. Зачем?
ПЕРВЫЙ. Затем, что пришло ваше время познать разницу между добром и злом. Ну, чего же ты ждешь? Змея ты не послушалась, — это хорошо. А меня ты обязана слушаться. Не подчиняться родному папе — грех, дочка, самый страшный из грехов. Вспомни свое обещание, которое ты только что дала.
ЕВА. Ева должна посоветоваться с Адамом.
ПЕРВЫЙ. Я нарочно услал Адама подальше, чтобы открыться тебе без посторонних.
ЕВА. Адам не посторонний, верни его.
ПЕРВЫЙ. Что за тон, Ева? Ведь это я твой отец, а не наоборот. Адам появится в свой час.
ЕВА. И тебе не хочется поговорить с ним? (Ее поражает догадка). Ты не хочешь звать Адама, потому что он видел его, а ты не он!
ПЕРВЫЙ (взбешен, но овладевает собой). Ты очень проницательна, Ева, я, действительно, не он, но это дела не меняет. Ты должна подчиниться мне и сорвать плод.
ЕВА. Ни за что.
ПЕРВЫЙ. Не ты первая, не ты последняя, Ева, не упрямься.
ЕВА. Я тебя не слушаю.
ПЕРВЫЙ. Мне это надоело. Немедленно иди к дереву!
ЕВА. И не подумаю!
ПЕРВЫЙ. Иди, я сказал! (Гипнотизирует ее).
ЕВА медленно приближается к древу.
Входит ВТОРОЙ.
ВТОРОЙ. Стоп!
ЕВА замирает на месте.
ПЕРВЫЙ. В чем дело?
ВТОРОЙ. Ты не понимаешь?
ПЕРВЫЙ. Что тебе надо?
ВТОРОЙ. Ты переступил черту.
ПЕРВЫЙ. Тебя это не касается.
ВТОРОЙ. Бредишь, Люкс.
ПЕРВЫЙ. Она сорвет плод!
ВТОРОЙ. Возможно, но не таким способом.
ПЕРВЫЙ. Нет, именно таким.
ВТОРОЙ. Я этого не допущу. Отступись.
ВТОРОЙ и ПЕРВЫЙ в упор смотрят друг на друга.
ПЕРВЫЙ (отводит взгляд). Извини, я в самом деле зашел слишком далеко.
ВТОРОЙ. Я рад, что ты это понял. (Уходит).
Действие в ускоренном темпе прокручивается назад.
ПЕРВЫЙ. Адам появится в свой час.
ЕВА. И тебе не хочется поговорить с ним? (Ее поражает догадка.) Ты не хочешь звать Адама, потому что он видел его, а ты не он!
ПЕРВЫЙ (взбешен, но овладевает собой). Ты очень проницательна, Ева, я, действительно, не он, но это дела не меняет. Ты должна подчиниться мне и сорвать плод.
ЕВА. Ни за что!
ПЕРВЫЙ. Не ты первая, не ты последняя, Ева, не упрямься.
ЕВА. Я тебя не слушаю.
ПЕРВЫЙ. Мне это надоело. Немедленно иди к дереву!
ЕВА. Нет!
ПЕРВЫЙ (сдерживая гнев). Ну, как знаешь. Не пришлось бы каяться. Я не прощаюсь. (Исчезает).
ЕВА (напугана). Адам, где ты! Иди сюда! Адам, мне страшно! Адам!
Входят ПЕРВЫЙ и ВТОРОЙ.
ВТОРОЙ. Да, нашла коса на камень.
ПЕРВЫЙ. Не говори. Со мною это в первый раз. Впервые такая тупая Ева попадается.
ВТОРОЙ. Что ты намерен предпринять?
ПЕРВЫЙ. Ума не приложу. Но, полагаю, ты должен смотаться к шефу и все выяснить.
ВТОРОЙ. Ни в коем случае.
ПЕРВЫЙ. Но ты понимаешь, что так этого оставлять нельзя?
ВТОРОЙ. С чего ты взял? Может, в этом и заключается его замысел.
ПЕРВЫЙ. Вот ты и расспроси его.
ВТОРОЙ. Исключено.
ПЕРВЫЙ. Знаешь что, я сейчас плюну на все — сами заварили кашу, сами и расхлебывайте.
ВТОРОЙ. Достала она тебя.
ПЕРВЫЙ. Это и бесит. От горшка два вершка — а вот поди ж ты. И от роду-то ей — дня не будет.
ВТОРОЙ. Сочувствую.
ПЕРВЫЙ. На кой мне твое сочувствие! Главное, я ей о любви толкую, о наслаждении, а она... Будь на ее месте какая-нибудь древняя гречанка, ее, думаю, уговаривать бы не пришлось. Кстати, почему он то и дело начинает с богоизбранного народа? Никакой фантазии.
ВТОРОЙ. По традиции, наверное. Да и сбоев с Евами пока не наблюдалось.
ПЕРВЫЙ. Однако ничем хорошим пока его опыты не увенчались, — большим дребезгом, и только. Может ему попробовать древних греков или персов на худой конец? Ты бы предложил ему как-нибудь.
ВТОРОЙ. Как-нибудь в другой раз. Думай, как выкручиваться будешь.
ПЕРВЫЙ. Я-то выкручусь, но ты для очистки совести все же слетал бы к шефу, чем черт не шутит...
ВТОРОЙ. И не проси.
ПЕРВЫЙ. Из чего я хлопочу? Ради кого стараюсь? Вкалываю, как проклятый, и что я с этого имею? Вся слава-то — ему. Осанна в вышних. Пойми, Мишель, случай исключительный, история рода человеческого висит на волоске. Кроме того, речь идет о моей чести: я — профессионал, а с допотопной девкой не справился. Воля твоя, Мишель, мне обидно.
ВТОРОЙ. Кстати о профессионализме, Люкс: соблазняя Еву, ты был не очень убедителен, я просто не верил ушам — до чего все было плоско и неостроумно.
ПЕРВЫЙ. Рутина заела, деквалифицировался. Впрочем, ты преувеличиваешь, да и Евы в прежние времена были более покладисты.
ВТОРОЙ. А твоя честь, для него не довод.
ПЕРВЫЙ. Допустим. А то, что вся его работа идет к черту, — довод?
ВТОРОЙ. Пожалуй, ты прав. Разве сходить?
ПЕРВЫЙ. Попробуй, от тебя не убудет. Может, и правда, он так задумал? Если же нет, то пострадает не только моя репутация, но и твоя тоже, имей в виду.
ВТОРОЙ. Ты меня не уговаривай, я тебе не Ева.
ПЕРВЫЙ. Репутация всего вашего учреждения, а также...
ВТОРОЙ. Не валяй дурака.
ПЕРВЫЙ. Что ты, и в мыслях не было!
ВТОРОЙ. Я, кажется, попросил тебя.
ПЕРВЫЙ. Брось, какое это имеет значение?
ВТОРОЙ. А что имеет значение?
ПЕРВЫЙ. Идешь ты к своему шефу или нет?
ВТОРОЙ (подумав). Делать нечего, иду.
ПЕРВЫЙ (облегченно вздохнув). Ни пуха тебе.
ВТОРОЙ (с улыбкой). К черту, печальный демон. (Уходит).
ПЕРВЫЙ. Вот именно, печальный демон... дух изгнанья... Красиво, ничего не скажешь — летал над грешною землей, — а по сути... бессмысленный набор слов. (Нервно). Интересно, что скажет старик?
Возвращается ВТОРОЙ.
Ну? Что?
ВТОРОЙ (растерянно). Ничего.
ПЕРВЫЙ. Ничего?
ВТОРОЙ. Ничего.
ПЕРВЫЙ. Из ничего и будет ничего. Не корчь из себя Корделию — я тебе не Лир.
ВТОРОЙ. Он меня не принял.
ПЕРВЫЙ. Не принял?!
ВТОРОЙ. Даже не отреагировал на мой приход. Заперся у себя и...
ПЕРВЫЙ. Вот это да! Такого даже я не ожидал. И что теперь?
ВТОРОЙ. Почем я знаю?
ПЕРВЫЙ. Подумаем, что сие может значить. Итак, он не принимает, заперся и так далее. Решил отдохнуть в день седьмый, в субботу, — это совершенно естественно. Нелегко, видимо, совершать небо и землю. Он перетрудился и решил как следует выспаться. Что ж, спокойной ночи.
ВТОРОЙ. На что ты намекаешь?
ПЕРВЫЙ. Что, жареным запахло?
ВТОРОЙ. Что ты задумал?
ПЕРВЫЙ. Кажется, у меня теперь развязаны руки? А, Мишель?
ВТОРОЙ. Не знаю, что у тебя на уме, но у тебя ничего не выйдет.
ПЕРВЫЙ. Да? А кто мне теперь может помешать? Это к вопросу о профессионализме.
ВТОРОЙ. Я.
ПЕРВЫЙ. Ты? Но разве ты получил указание свыше?
ВТОРОЙ. Нет, но я проявлю инициативу.
ПЕРВЫЙ. Поздравляю! На моей памяти это первый случай. А как же шеф?
ВТОРОЙ. Авось простит.
ПЕРВЫЙ. Я и забыл: не согрешив, не покаешься. Хорошо, в таком случае я обращусь к нему лично — как он решит, так и будет.
ВТОРОЙ. Ты сошел с ума. Он тебя и видеть не захочет. Да и я к нему больше сегодня не пойду, тем более с таким вопросом.
ПЕРВЫЙ. Мне посредники не нужны. Я обращусь к нему напрямую.
ВТОРОЙ. Как это?
ПЕРВЫЙ. Не сходя с этого места. Ведь он всемогущ и всеведущ, не так ли? Или ты станешь это отрицать?
ВТОРОЙ. Я... я... запрещаю тебе!
ПЕРВЫЙ. Ты запрещаешь? По моему ты переутомился. Будь другом, отойди в сторонку.
ВТОРОЙ, секунду помедлив, отходит.
Сцена погружается во мрак. В центре — луч света.
В освещенный круг входит ПЕРВЫЙ.
(После паузы). Отец! (Голос его срывается). Отец! Освети меня лицем своим! Услышь вопль мой! Скажи, что мне делать? Чего ты хочешь? Ответь! Отец!.. Могу ли я действовать на свой страх и риск? Ответь!.. (Другим тоном). Молчишь? Молчи... Молчание — знак согласия.
Сцена освещается.
ВТОРОЙ (потрясен). Остановись, Люкс!
ПЕРВЫЙ. Поди прочь!
ВТОРОЙ. Опомнись!
ПЕРВЫЙ. Прочь, я сказал!
ВТОРОЙ. Смотри, я рассержусь! (Пытается удержать ПЕРВОГО).
ПЕРВЫЙ (вырываясь). Ты не рассердишься, у тебя нет на это письменного разрешения. Посему не мешай. Молчание — знак согласия. Это даже школьники знают. (Уходит).
ВТОРОЙ (воздевая руки к небесам). Отец! Услышь голос молений моих! Научи меня пути твоему! Пошли свет твой и истину твою! Открой мне его намерения! Ответь, должен ли я остановить его? Отец! Что же ты молчишь? Почему не отвечаешь? Отец!
Сцена шестая
Райский сад.
ЕВА стоит возле дерева познания добра и зла.
С противоположных сторон входят АДАМ и ПЕРВЫЙ.
ЕВА. Адам! Наконец-то! Где ты был?
АДАМ. Я спал. Что случилось?
ЕВА. Понимаешь, он...
АДАМ. Кто это, Ева?
ПЕРВЫЙ. Я твой друг, Адам, и я по-дружески прошу тебя: урезонь свою супругу.
АДАМ. Что ему от тебя надо, Ева?
ЕВА. Он заставлял меня сорвать запретный плод.
АДАМ. И ты?!
ЕВА. Успокойся. Я не послушалась.
АДАМ. Умница, Ева.
ПЕРВЫЙ. Ты бы так не сказал, Адам, если бы хоть на секунду подумал о последствиях. В твоих интересах уговорить свою очаровательную супругу. Пусть она сорвет плод, один-единственный.
АДАМ. Она этого не сделает. Уходи.
ПЕРВЫЙ. Это твое последнее слово?
АДАМ молчит.
Так. И ты, Ева, все-таки отказываешься выполнить мою маленькую просьбу — к вашей обоюдной пользе?
ЕВА молчит.
М-да. Как говорится, муж и жена — одна... плоть. Похвально. (Подходя к АДАМУ). Смотри, Ева на дело рук своих. (АДАМУ). Я тебя предупреждал, дурачок. (Бьет его).
АДАМ падает.
ЕВА (бросается к нему). Адам!
ПЕРВЫЙ останавливает ее.
АДАМ приходит в себя, поднимается.
АДАМ. Зачем ты это делаешь? Мне больно.
ПЕРВЫЙ. Будет еще больнее, если ты не перестанешь мне перечить.
АДАМ. Но нам запрещено.
ПЕРВЫЙ. Сейчас это уже не имеет значения.
ЕВА. Я сорву, Адам?
АДАМ. Нельзя, Ева!
ПЕРВЫЙ. Смотри внимательней, Ева, это все из-за тебя. (Бьет АДАМА).
АДАМ падает.
ЕВА. Адам! (Бросается к нему.)
ПЕРВЫЙ снова останавливает ее.
АДАМ (морщась от боли). Ева!
ПЕРВЫЙ. Ну, Ева, добавить ему или хватит пока?
АДАМ. Хватит, мне больно.
ПЕРВЫЙ. Я спросил Еву.
АДАМ. Что тебе от нас нужно?
ПЕРВЫЙ. Пусть она исполнит мой приказ!
АДАМ. Лучше уходи. Не то он покарает тебя.
ПЕРВЫЙ. Он спит. Понимаешь, дружок, спит. Отдыхает. Сотворение мира, и вас, животных, его утомило.
АДАМ. Я тебе не верю.
ПЕРВЫЙ. Это твое личное дело. Меня это не касается. Я требую только одного: прикажи Еве сорвать плод.
АДАМ. Нет!
ПЕРВЫЙ (ЕВЕ). Сейчас ему будет очень больно. (Бьет АДАМА.)
АДАМ падает. ЕВА бросается к нему.
На этот раз ПЕРВЫЙ ей не препятствует.
ЕВА. Адам! Я не могу этого видеть! Разреши мне, разреши, Адам!
АДАМ. Это грех, Ева, не смей.
ПЕРВЫЙ (ЕВЕ). Видишь, до чего доводит упрямство? (Оттесняет ее). Сейчас ему будет еще больнее. (Бьет АДАМА).
АДАМ падает, лежит без движения.
ПЕРВЫЙ (ЕВЕ). Что стоишь? Иди помоги ему.
ЕВА подбегает к АДАМУ, становится перед ним на колени, гладит.
АДАМ. Как мне больно, Ева. Но я буду терпеть. Потому что долго это не продлится. Он придет и защитит нас.
ПЕРВЫЙ. Вам долго ждать придется. Он спит, говорят же тебе. Ему не до вас. Он вас предал. Вы в полном моем распоряжении. Я могу сделать с вами все, даже убить. Покоритесь — хуже будет.
АДАМ. Ни за что!
ПЕРВЫЙ хочет снова ударить.
ЕВА хватает его за руку.
ЕВА. Не надо! Не бей Адама! Я сделаю то, что ты велишь.
ПЕРВЫЙ. Ты умница, я всегда это говорил.
АДАМ. Ева, я запрещаю тебе.
ЕВА. (умоляюще). Позволь, Адам.
АДАМ. Нет, Ева, не проси. Как мы потом посмотрим ему в глаза? Он дал нам жизнь, этот сад, эти деревья. Он разрешил нам собирать и есть плоды. За это он попросил нас не трогать древа познания. Разве это так сложно?
ЕВА. Но этот... снова начнет бить тебя.
ПЕРВЫЙ. Правильно, Ева, начну и даже раньше чем ты думаешь. (Сопровождая слова действиями.) Сначала я ударю его вот сюда. Потом сюда. Потом сюда. А когда мне наскучит бить его, я примусь за тебя. Может быть, тогда кто-нибудь из вас образумится.
АДАМ лежит без движения.
ЕВА по наитию срывает с деревьев листья и прикладывает их к ранам АДАМА.
ЕВА (в слезах). Почему ты бьешь его? Ведь это я не слушаюсь тебя.
ПЕРВЫЙ. Он твой муж, Ева, и должен отвечать за свою жену. Если же он окажется несговорчив, дойдет очередь и до тебя. Можешь не волноваться.
АДАМ. Не бойся, Ева, наш отец этого не допустит.
ПЕРВЫЙ. Уже допустил. Странный ты, однако, человек, Адам. Даже я не понимаю, почему он предоставил мне свободу действий. Возможно, он ставит опыт, с моей точки зрения, действительно интересный. Быть может, это его каприз, не знаю, — но ты меня удивляешь, Адам: ты боготворишь того, кто сделал из тебя подопытного кролика.
АДАМ. Я тебя не знаю и не хочу с тобой говорить.
ПЕРВЫЙ. Это невежливо, Адам. Я ведь как-никак твой гость, а ты мне хамишь. Придется дать тебе урок вежливости. (Подходит к нему).
ЕВА. Не надо бить Адама. Ева сорвет плод.
ПЕРВЫЙ. Вот и славно. И поторопись, иначе мы с Адамом продолжим нашу увлекательную беседу.
ЕВА медленно идет к дереву.
АДАМ. Ева, не смей! Я твой муж, Ева, ты должна меня слушаться! Это грех, Ева!
ПЕРВЫЙ зажимает ему рот. ЕВА оглядывается, подходит к дереву, протягивает руку к плоду.
Остановись, Ева! (Пытается встать).
ЕВА осторожно срывает плод.
ПЕРВЫЙ (после паузы). Ну вот, а вы боялись. Видите, ничего не произошло. Я говорил.
ЕВА (радостно). Ничего не произошло, Адам! Мы не умерли! Мы живы!
АДАМ (вставая и подходя к ЕВЕ). Произошло непоправимое: мы нарушили его волю. Может быть, это хуже смерти.
ПЕРВЫЙ. Это уже ваши проблемы. Остальное вы доделаете без меня. Вы меня еще благодарить будете. Благословляю вас, дети мои, плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю — а мне пора. Прощайте. (Намеревается уйти).
АДАМ. Погоди. Мне хочется сказать тебе пару слов.
ПЕРВЫЙ (удивлен). Я слушаю тебя, дружок.
АДАМ. Кое-что все-таки произошло, потому что я кое-что понял.
ПЕРВЫЙ. Поздравляю. И что именно?
АДАМ. Вот что. (Бьет ПЕРВОГО). Долг платежом красен.
ЕВА вскрикивает.
ПЕРВЫЙ (с трудом оправляясь от удара). Честное слово, Адам, я начинаю тебя уважать. Из рохли превратиться в мужчину, — скажи мне спасибо. Но если бы ты знал, на кого ты поднял руку!
АДАМ. Это уже твои проблемы.
В упор смотрят друг на друга. ПЕРВЫЙ отводит взгляд; внезапно начинает вертеться волчком, превращается в змею и стремительно уползает в траву.
АДАМ и ЕВА (вместе). Ах!
ЕВА (со слезами на глазах). Ты одолел его!
АДАМ. Не уверен. Думаю, это временная победа.
ЕВА. Я горжусь тобой.
АДАМ. А я тобой — нет.
ЕВА. Это не удивительно — я же согрешила.
АДАМ. Да, ты согрешила.
ЕВА. И что теперь?
АДАМ. Не знаю.
ЕВА. Что делать с плодом?
АДАМ. Ешь, раз сорвала. Обратно не приставишь.
ЕВА. А ты?
АДАМ. Я не буду.
ЕВА (уязвлена). Конечно, ты гордый, ты чистый — я тебя недостойна.
АДАМ. Ты нарушила его запрет.
ЕВА. Но ради кого? Он бы тебя убил!
АДАМ. Пусть! Ты все равно не имела права грешить
ЕВА. Хорошо, раз ты настаиваешь, я съем. Но после этого мне, видимо, придется покинуть тебя.
АДАМ (удивлен). Почему?
ЕВА. Не понимаешь?
АДАМ. Нет.
ЕВА. Странно. Ты такой умный. Ну да ладно, когда-нибудь поймешь. Прощай, Адам. (Хочет есть.)
АДАМ. Погоди.
ЕВА. В чем дело?
АДАМ. Я уже понял. Ты согрешила. Но ты плоть от плоти моей — значит, я тоже грешник.
ЕВА. Не говори так, это неправда. (Хочет есть.)
АДАМ. Ты хочешь бросить меня, Ева?
ЕВА. Глупый, я без тебя умру.
АДАМ. А я — без тебя.
ЕВА. Значит?
АДАМ. И прилепится муж к жене своей...
Только сейчас замечают: сад исчез, они в пустыне. Мертвая тишина.
АДАМ и ЕВА (вместе). Что это?
АДАМ. Все пропало!
ЕВА. Но мы еще не ели!
АДАМ. Что же будет, когда съедим?
ЕВА (делит плод надвое). Ешь — и будь что будет!
Небо темнеет. Молния. Гром. Ветер.
АДАМ и ЕВА, глядя друг на друга, съедают свою долю.
АДАМ и ЕВА. Какая гадость! Какой горький! (Смотрят друг на друга.) Ах, мы наги!
Мечутся по сцене. Молния. Гром. Ветер.
АДАМ обнимает ЕВУ.
АДАМ. Вот она — его десница.
ЕВА. А мне нисколечко не страшно.
АДАМ. Я тебя не понимаю.
ЕВА. Ведь со мною ты.
АДАМ. Но я ничего не могу для тебя сделать, даже уберечь от непогоды.
ЕВА. Ничего, Адам, ты скоро научишься.
АДАМ. Я только сейчас заметил, Ева, какая ты... (подыскивает слово) нежная...
ЕВА. А ты, Адам, очень сильный — но я это знаю давно.
АДАМ (озадачен). То есть как — давно?
ЕВА (с улыбкой). Поцелуй меня, Адам.
АДАМ смотрит на ЕВУ, целует. ЕВА закрывает глаза.
Молния. Гром. Ветер. Дождь.
Занавес.
Несостоявшемуся другу
Со мной Вы были Моцартом, мой друг,
а без меня останетесь Сальери.
Вам, друг Сальери, было б недосуг
сдружиться даже с Данте Алигьери.
Вы не были мне другом. Никогда.
А стать моим врагом — не в Вашем стиле.
А стали бы — о счастье! — Вы тогда
меня бы непременно отравили!
Любить, а не трепаться о любви —
вот наша философия, Гораций!
Сперва влюбись, а там — хоть отрави
игрой аллюзий и аллитераций.
Ты полюби, а там — хоть отравись!
А Вы, мой друг, отравлены — собою.
Там асмодеи заползают в мысль,
где нету амадеев под рукою.
Без вольфгангов в любые времена
не обуздать ни шепота, ни грома.
Кому такая музыка нужна,
где на стакан пятнадцать капель брома?
Со мною Вы стать Моцартом могли.
Два Моцарта — не так уж это много.
Участок невозделанной земли
талантливей, чем пошлая дорога.
Но Вам любить, к несчастью, не дано.
Вам не до комплиментов и оваций.
Вам подавай элитное кино
для элитарных же интерпретаций.
Но жизнь не принимает режиссур
иных, помимо высшей режиссуры.
И не указ нам Шпет или Соссюр,
когда мы все тут шпеты и соссюры.
Поэтому, Сальери, друг мой, — нет,
не друг... но и не враг же в самом деле! —
не бойтесь: ради Вас мой пистолет
стреляет регулярно мимо цели.
И этот выстрел тоже в «молоко»
(а Вы ужалить в сердце норовите).
Признаюсь Вам, мне было нелегко
считать себя придворным в Вашей свите.
Я ведь и сам, Вы знаете, король,
лишенный, впрочем, королевской доли.
Но я привык, играя эту роль,
не выходить за рамки этой роли, —
затем что, находясь под каблучком
прекрасной, но капризной королевы,
не вижу ничего дурного в том,
что внук Адама служит внучке Евы.
Прощайте... на тринадцатой строфе.
Прощайте... на пятидесятой строчке.
За все и даже... за аутодафе
спасибо Вам. Дошедшее до точки.
12—16 января — 25 февраля 2000
г.Орск
Лифшиц Ю.И. Тетрадь и Слово и полку:
Сб. поэм. Черноголовка: Богородский печатник, 2001.
Слово о полку Игореве
Слово о плъку Игореве, Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова
Действующие лица
ИГОРЬ, князь новгород-северский.
ВСЕВОЛОД, его брат, князь трубчевский и курский.
СВЯТОСЛАВ, их двоюродный брат, князь киевский.
КОНЧАК, половецкий хан.
ГЗАК, половецкий хан.
ОВЛУР, половец, друг Игоря.
ЯРОСЛАВНА, жена Игоря.
СКАЗИТЕЛЬ.
ХОР СКАЗИТЕЛЕЙ.
БОЯРЕ КНЯЗЯ СВЯТОСЛАВА.
ДОНЕЦ.
РУССКАЯ ДРУЖИНА, ПОЛОВЦЫ.
Место действия — Путивль, Киев, поле Половецкое, вежи половецкие.
Введение
СКАЗИТЕЛЬ. Не лепо ли ны бяшетъ, братие...
ХОР. Не ладно ли нам будет, братья...
СКАЗИТЕЛЬ. Начяти старыми словесы...
ХОР. Начати в стародавних словесах...
СКАЗИТЕЛЬ. Трудныхъ повестий о пълку Игореве...
ХОР. Печальные сказания о брани,
Сказания об Игоревой рати,
Об Игоре, о сыне Святослава.
СКАЗИТЕЛЬ. Начати же ся песне той пристало
По новым былям времени сего,
А не по замышлению Бояна.
Боянъ бо вещий, вещий песнопевец,
Аще кому хотяше песнь творити...
ХОР. Когда хотел воспеть кого-нибудь...
СКАЗИТЕЛЬ. То растекался мыслию по древу,
Пластался серым волком по земле,
Шизымъ орломъ взмывал под облака.
ХОР. Так вспоминал он, по словам его,
Усобицы времен первоначальных.
СКАЗИТЕЛЬ. Тогда он десять соколов пускал
На стаю белокрылых лебедиц:
Какую сокол первой настигал,
Та преди песнь пояше...
ХОР. Та и пела
Великому ли князю Ярославу,
Отважному Мстиславу, что зарезал
Редедю пред касожскими полками,
Или Роману, прозванному Красным.
СКАЗИТЕЛЬ. Боянъ же, братие, не десять соколовь
На стаю лебединую пускал,
Но вещие персты свои певец
На стаю струн притихших въскладаше;
И оживали струны те, и сами
Они же княземъ славу рокотаху...
ХОР. Князьям великим славу рокотали...
СКАЗИТЕЛЬ. Ну что же, братья, время начинать
От старого Владимира сказанье
До нынешнего Игоря, который
Направил ум свой доблестью, а сердце
На оселке отваги заострил;
И, ратоборством одухотворенный,
Повел свои бесстрашные полки
На землю Половецкую
За землю Русскую.
ХОР. И вот, взглянув на солнце, видит князь:
Затмилось тьмою светлое светило
И мглой легло на воинов его.
Тогда к дружине Игорь обратился:
СКАЗИТЕЛЬ. Собратья и дружина! Не достойней ль
В бою погибнуть, нежели в плену?
Воссядем же на борзых коней, братья,
Да поглядим, каков он, синий Дон!
ХОР. Желанье опалило княжий ум;
Великая охота искусить,
Отведать Дон великий заступила,
Затмила князю грозное предвестье.
СКАЗИТЕЛЬ. «Хочу, — сказал он, — преломить копье
О поля Половецкого рубеж.
Как вы, не знаю, русичи, а я
Готов хоть голову свою сложить —
А все ж напиться Дону из шелома».
ХОР. Боян, о соловей былых времен,
Лишь ты соловьим щекотом своим
Воспеть сумел бы Игореву рать;
Лишь ты, скача по мысленному древу,
То воспаряя думой к облакам,
То рыща по Трояновой тропе
Через поля на горы, — мог бы свить
Былую славу с нынешнею славой,
Обаполы времен соединить.
Наверное, внук Велеса Боян,
Ты так бы песнь об Игоре повел:
СКАЗИТЕЛЬ. «Не буря соколы занесе
Чрезъ поля широкая —
Галици стады бежать
Къ Дону великому».
ХОР. А может быть, и так запел бы вещий
Внук Велеса, внук песенного бога:
СКАЗИТЕЛЬ. «Комони ржуть за Сулою —
Звенить слава въ Кыеве;
Трубы трубять въ Новеграде —
Стоять стязи въ Путивле!».
Сказание первое
Путивль.
ХОР. Ржут за Сулою вражеские кони —
А слава в стольном Киеве звенит;
Чуть затрубили в Новгороде трубы —
А уж к Путивлю стянуты полки.
СКАЗИТЕЛЬ. Ждет мила брата Всеволода Игорь.
И князю буй тур Всеволод сказал:
ВСЕВОЛОД. Один мне брат, один мне светоч светлый —
Ты, Игорь, — Святославич, как и я!
Седлай же борзых комоней своих, —
Мои-то под седлом давным-давно
Стоят в бору под Курском наготове.
Мои куряне — воины исправные:
Под трубами повиты-рождены,
Под шлемами взлелеяны,
С конца копья воскормлены;
Пути им, тропы ведомы,
Овраги ими знаемы,
А луки их напряжены,
Колчаны их отворены,
Изострены их сабли и мечи;
А сами скачут, словно волки серые,
На поле брани ищучи, взыскуя
Для князя славы, чести для себя!
СКАЗИТЕЛЬ. Вступил тогда в злат стремень Игорь-князь
И вскачь по полю чистому пустился.
А солнце тьмою застит путь ему;
Глухая полночь стонами грозы
Птиц пробудила; встал звериный свист;
Див половецкий взбился, встрепенулся,
Сел на вершину дерева и кличет:
Зовет своих, прислушаться велит
Незнаемой для русичей земле:
И Волге, и Поморию,
И Сурожу, и Корсуню,
Посулью и тебе,
Поганый истукан Тмутороканский!
ХОР. А половцы путями неготовыми,
Дорогами неторными бегут
На Дон великий русских упредить.
Средь ночи половецкие телеги,
Как cпугнутые лебеди, кричат.
СКАЗИТЕЛЬ. Князь Игорь к Дону воинов ведет!
ХОР. Уже его беду подстерегают,
Взалкав добычи, птицы по дубам
Да волки завывают по яругам,
Грозу-ненастье кличут-въсрожатъ;
Орлы степные клекотом своим
Зовут зверье на кости человечьи;
Шакалы брешут; скалятся лисицы
На русские червленые щиты.
Поле Половецкое.
ИГОРЬ. О Русь-земля! уже ты за холмами!
Вот вы и за холмами, земляки!
ХОР. Ночь меркнет долго. Мгла поля покрыла.
Заря свет уронила-запала.
Уснул под утро щекот соловьиный.
Но только говор галок пробудился —
Как русичи червлеными щитами
Великие поля пересекли,
Вдали от дома ищучи, взыскуя
Для князя славы, чести для себя.
Победа
СКАЗИТЕЛЬ. И рано утром, в пятницу, они
Рассеяли поганых, потоптали,
Побили половецкие полки;
И, стрелами рассушась по степи,
Калеными рассыпавшись по полю,
Помчали красных девок половецких,
А с ними злато, ткани дорогие:
И паволоки, и оксамиты;
И рукодельем пленных половчанок —
Кафтанами, накидками, плащами
И всякими узорочьями — стали
Мосты мостить по топям да болотам
И покрывать грязивые места.
ХОР. А стяг червлен, серебряно копье,
Червлену челку, белую хоругвь
Князь Игорь взял, отважный Святославич.
СКАЗИТЕЛЬ. Заснуло в поле храброе гнездо
Олегово. Далече залетело!
ХОР. Но не были птенцы того гнезда
Ни соколу назначены в добычу,
Ни кречету степному, ни тебе,
Поганый ворон, черный половчанин.
СКАЗИТЕЛЬ. А в это время серым волком Гзак
Несется к Дону русских упредить.
И Гзаку правит след к реке великой,
Указывает тропы хан Кончак.
Сказание второе
Поле Половецкое.
ХОР. Назавтра вельми рано поутру
Кровавые зарницы возвещают
Рассвет кровавый. Тучи грозовые,
Стремясь прикрыть четыре русских солнца,
Идут от моря, иссиня-черны, —
И молнии в них синие трепещут.
ИГОРЬ. Великому быть грому над полями,
Тут стрелами калеными дождю
Идти на нас от Дона и от моря!
ВСЕВОЛОД. Тут копьям изломиться,
Тут саблям поизбиться
О шлемы половецкие у Дона
Великого, на речке на Каяле!
ИГОРЬ. О Русь-земля! уже ты за холмами!
Вот мы и за холмами, земляки!
СКАЗИТЕЛЬ. Вот ветры, внуки-правнуки Стрибога,
Слетелись: веют стрелами от моря
На Игоревы храбрые полки.
Земля гудит; текут, мутнеют реки;
Стоит по-над степями пыль столбом;
Глаголют стяги: половцы идут
От Дона и от моря, отовсюду
Пообступили русские полки.
ХОР. Все поле боя перегородили
Звериным кликом дети сатаны,
А русичи отважные щитами
Червлеными поля пересекли.
Битва.
СКАЗИТЕЛЬ. Стоишь ты, яр тур Всеволод, в бою
И осыпаешь стрелами врагов,
Мечами харалужными-булатными
О шлемы половецкие гремишь!
Куда ты ни поскачешь, ярый тур,
Посвечивая шлемом золотым,
Там половчане падают снопами,
Там головы язычников лежат,
Там саблями калеными твоими,
Буй Всеволод, поскепаны, побиты
Аварские шеломы и щиты.
ХОР. Какой же раны, братья, побоится
Тот, кто забыл богатство и почет
И города Чернигова златой
Отцовский стол, и свычаи-обычаи,
Любовь и ласку милой и желанной
Своей прекрасной Глебовны — забыл!
СКАЗИТЕЛЬ. Века Трояна были — и прошли
И годы Ярослава миновали;
Но были и Олеговы походы,
Олега Святославича полки.
Ведь тот Олег мечом ковал крамолу
И стрелы-копья сеял по земле.
Едва он в городе Тмуторокане
В злат стремень свой вступает, как уже
Звон этот слышит Всеволод великий,
Сын прозорливый князя Ярослава,
В то время как Владимир что ни утро
В Чернигове закладывает уши.
ХОР. А храброго и молодого князя
Бориса Вячеславича на суд,
На Божий суд до срока призвала
Неслыханная слава-похвальба
И на Канине паполому-ложе
Постлала и зеленым покрывалом
Укрыла за Олеговы обиды.
И с этой же Каялы Святополк
Велел отца погибшего везти
На угорских-венгерских иноходцах
К святой Софии в стольный Киев-град.
ХОР. Олег тот незадаром прозван был
Олегом Гориславичем, — при нем
Междоусобицами засевалось
И, прорастая, гибло на корню
Владение Даждьбожьего потомка.
СКАЗИТЕЛЬ. И укорачивался век людской
В раздорах княжьих. Редко в те поры
Перекликались пахари за плугом,
Но граяло нередко воронье,
Деля между собою мертвечину.
И стаи галок речи заводили,
Сбираясь на уедие-поживу.
ХОР. И было так в те рати, в те полки,
Ну а такой не слыхано доселе!
С утра до ночи, с ночи до рассвета
Рой стрел каленых застит небеса,
Гремят мечи и сабли о шеломы
И копья харалужные трещат
В незнаемых для русичей полях,
Среди земель бескрайних Половецких.
СКАЗИТЕЛЬ. Была в той битве черная земля
Запахана копытами коней
И белыми засеяна костями,
И алой кровью вдоволь полита.
Тугою-горем зерна те взошли
В тот страшный год по Русской по земле.
ХОР. Что мне шумит,
Что мне звенит —
Пред зорями чем свет издалека?
СКАЗИТЕЛЬ. Свои полки князь Игорь ворочает —
Жаль мила брата Всеволода князю.
ХОР. Билися день,
Бились другой;
На третий — пали Игоревы стяги.
СКАЗИТЕЛЬ. К полудню разлучился с братом брат
На берегу реки Каялы быстрой.
Кровавого вина тут недостало;
Попировали русичи на славу:
И сватов уложили, напоив,
И сами напились и полегли
На землю Половецкую
За землю Русскую
ХОР. Трава поникла с жалости, а древо
В печали наклонилось до земли.
После поражения
СКАЗИТЕЛЬ. Настало, братья, время невеселое.
Пустыня силу Русскую прикрыла.
Усобица-обида поднялась
Средь воинства Даждьбожьего потомка,
Оборотилась девой-лебедицей,
На землю на Троянову вступила,
Всплескала лебедиными крылами
И времена достатка прогнала,
На синем море плещучи, у Дона.
ХОР. И перестали русские князья
С погаными сражаться, ибо так
Сказал родному брату брат родной:
Вот это — мой удел, и это — мой.
И принялись князья наперерыв
Твердить о малом, словно о великом
И сами на себя ковать крамолу.
А между тем поганые пошли
Со всех сторон с победами на Русь.
СКАЗИТЕЛЬ. Далече русский сокол залетел,
Птиц избивая половецких, — к морю!
А Игорева храброго полка
Не воскресить. Уже свой клич по нем
Победный Карна крикнула, а Желя
По Русским землям так и поскакала
И пламень погребальный понесла
В пылающем сосуде роговидном.
ХОР. И жены русские заголосили,
Восплакались, причитывая, вдовы:
Уже нам лад своих, своих любимых,
Ни мыслию не смыслить,
Ни думою не сдумать,
Ни взором не узреть,
А серебра и злата и подавно
Теперь не потрепати, не потрогать.
СКАЗИТЕЛЬ. И застонал от горя Киев-град,
А град Чернигов, братья, от напастей.
Тоска по Русским землям разлилась,
Обильная кручина заструилась.
ХОР. Но продолжали русские князья
Ковать крамолу на самих себя.
А половцы поганые меж тем
По землям Русским рыскали победно
И брали дань по белке от двора.
СКАЗИТЕЛЬ. Все потому, что Всеволод и Игорь,
Два храбрых Святославича, два брата
Лжу-кривду половецкую уже
Своею пробудили которою,
Своим самоуправством, — ведь его
Прибил было грозою их отец,
Мечами харалужными пресек
Князь киевский, великий Святослав;
Тяжелою стопою наступил
На землю Половецкую у Дона;
Пригорки и яруги притоптал;
Взмутил ручьи и реки, и озера;
Потоки и болота иссушил;
Поганого Кобяка, словно вихрь,
Из лукоморья выторже, изверг,
Развеяв половецкие войска,
Железные великие полки.
И пал во граде Киеве Кобяк,
У Святослава в гриднице высокой.
ХОР. За это немцы и венецианцы,
За подвиг этот греки и морава
Поют и славят князя Святослава.
А Игоря не славят, а клянут,
Что потопил он русское богатство
На дне Каялы — речки Половецкой, —
Просыпал злато русское в степи!
СКАЗИТЕЛЬ. Так в рабское-кощеево седло
Князь Игорь пересел — из золотого.
Забрала городские приуныли,
Веселие поникло в те поры.
Сказание третье
Киев.
ХОР. А князю Святославу смутный сон
Приснился в стольном Киеве на горах.
СВЯТОСЛАВ. Сегодня ночью с вечера меня
Рядили в погребальные одежды
И черной паполомой-покрывалом
На тисовой кровати убирали;
И черпали мне синее вино
С печалью вперемешку; крупный жемчуг
Из тул опустошенных, из колчанов
Языческих мне сыпали на грудь;
И, обряжая, нежили меня.
Уже и доски были без князька,
Разобран был высокий потолок
В моем золотоверхом терему.
И с вечера всю ночь не умолкал
Вороний грай зловещий: воронье
У Плесенска на болони, на пойме
Сбивалось в стаи, тучами неслось
Над Кисанской дубравой к синю морю.
ХОР. И так бояре князю отвечали:
БОЯРЕ. Кручина, княже, ум твой полонила.
Ведь это же два сокола, два брата,
Оставив стол отцовский золотой,
Искать Тмутороканя полетели
Или шеломом Дону зачерпнуть.
Но половцы поганые мечами
Попешали им крыльца, подсекли;
Самих же путинами оковали,
Опутали железными цепями.
СКАЗИТЕЛЬ. Темным-темно на третий было день:
Померкли два светила золотые,
Погасли два багряные столба,
А вместе с ними тьмой заволоклись
Два месяца — Олег и Святослав —
И в сине море канули у Дона.
И превеликую гордыню-буесть
В поганой пробудили хинове.
ХОР. Тьма свет покрыла на реке Каяле —
Тьмы половцев набросились на Русь,
Как пардуже-гепардово отродье.
Уже хула упала на хвалу,
Насилие ударило на волю
И прянул див на земли-города.
СКАЗИТЕЛЬ. А готские красавицы-девицы
На бреге моря синего запели
И, русским златом-серебром звеня,
О славном веке Бусовом поют,
Лелеют месть за хана Шарукана.
А мы уже, дружина, петь забыли!
ХОР. И злато слово Святослав великий,
С слезами смешанное, изронил:
СВЯТОСЛАВ. Сыны мои, вы, Всеволод и Игорь!
До срока цвелить, разорять мечами
Вы землю Половецкую взялись
И за военной славою гоняться.
Но от меня тайком вы не по чести
Победу одержали над врагом,
Пустили кровь поганым не по чести.
Должно быть, ваши храбрые сердца
Несокрушимым скованы булатом
И смелости огнем закалены.
Что ж седине серебряной моей
Вы сотворили, милые сыны?
Уже я власти брата моего,
Черниговского князя Ярослава,
Богатого и сильного, не вижу;
Ни витязей бесчисленных его:
Черниговских бояр и воевод,
Татранов и шельбиров, и ревугов
И топчаков с ольберами — не вижу!
Они ведь без доспехов и щитов,
С одними засапожными ножами
Одолевают кликами полки,
Великой славой прадедов звеня.
Но вы сказали: «Сами повоюем:
Присвоим славу прошлую себе,
А будущую сами и поделим!»
Собратья, разве так уж невозможно
Мне, старику, опять помолодеть?
Когда перелиняет старый сокол,
Высоко птиц взбивает, загоняет:
Не даст в обиду своего гнезда.
Но вот беда — князья не в помощь мне,
И наизнанку вывернулось время.
Вот в Римове под саблями поганых
Кричат и стонут, а Владимир, князь
Переяславский, ранен тяжело:
Несчастье сыну Глебову и горе!
Призыв к единению
СВЯТОСЛАВ. Князь Всеволод великий! Хоть бы думой
Тебе из дальней дали прилететь
Стол золотой отцовский поблюсти!
Ты можешь веслами своей дружины
Всю Волгу раскропити, расплескать,
А шлемами повычерпать весь Дон.
ХОР. Когда б ты был, то пленных половчан
Мы продавали бы втридешева:
Чага-рабыня стоила бы грош
И ни гроша б не стоил раб-кощей.
Ведь можешь ты и посуху стрелять
Шереширами-копьями живыми —
Сынами удалыми князя Глеба.
СВЯТОСЛАВ. Буй Рюрик, ты, и ты, Давыд Смоленский!
Не ваши ли дружинники купались
По шлемы золоченые в крови?
Не ваши ль храбрецы, когда поранят
Кого из них в незнаемой степи
Стрелой каленой, — рыкают, как туры?
ХОР. Вступите же в злат стремень, государи,
За нынешние беды и обиды,
За землю Русскую,
За удалого Игоря,
За раны Святославича!
СВЯТОСЛАВ. Князь Ярослав, великий Осмомысл!
Ты в Галиче высоко на своем
Престоле златокованном сидишь,
Ты угорские горы подпираешь
Железными дружинами своими,
Ты заступил дорогу королю,
Реке Дунай ворота затворил,
Ты мечешь громы через облака
И рядишь суд до самого Дуная;
По землям растекаясь, как гроза,
Ты отворяешь Киеву ворота
И с отчего престола золотого
Султанов бьешь за тридевять земель.
ХОР. Стреляй скорей, великий государь,
В поганого кощея, в Кончака,
За землю Русскую,
За удалого Игоря,
За раны Святославича!
СВЯТОСЛАВ. Ты, буй Роман Мстиславич, и Мстислав!
Ваш разум мысли храбрые влекут
На подвиг ратный. Высоко паришь,
Роман Мстиславич, в буести-отваге;
Как храбрый сокол, вспарываешь воздух,
Намереваясь птицу закогтить.
ХОР. У вас, князья, есть витязей немало
В латинских шлемах, в панцирях железных.
От ваших ратей дрогнула земля,
И много стран — Литва и Хинова,
Ятвяги, Половцы и Деремала
В сраженье копья наземь уронили,
А головы подставили свои
Под ваши харалужные мечи.
СКАЗИТЕЛЬ. Но солнца свет для Игоря померк,
А древо не к добру листву сронило:
Поганые по Роси и Суле
Между собою делят города,
А Игорева храброго полка
Не воскресить. Дон кличет на победу
Тебя, Роман, и всех князей зовет.
Лишь Ольговичи, храбрые князья,
Откликнулись и к брани подоспели.
СВЯТОСЛАВ. Князь Всеволод и Ингварь Ярославич!
И три Мстиславича, — не из худого
Вы, шестикрыльцы-соколы, гнезда!
Однако не по жребию побед
Расхитили владения себе.
Для этого ль вам золотые шлемы
И палицы, и польские щиты?
ХОР. Достаньте стрелы острые свои
И полю Половецкому ворота
Загородите, русские князья,
За землю Русскую,
За удалого Игоря,
За раны Святославича!
Беседа за трапезой
СВЯТОСЛАВ. Уже ведь не серебряные струи,
А мутные Сула-река несет,
Не защищает град Переяславль.
БОЯРЕ. Вот и Двина у грозных полочан
Под кликами поганых обмелела
И жижею болотной потекла.
СКАЗИТЕЛЬ. Один лишь сын Васильков Изяслав
Изостренными саблями своими
Позвякал о литовские шеломы;
Подсек под самый корень, притрепал
Он славу деда своего Всеслава,
А сам был под червлеными щитами
В сражении притрепан, посечен;
На травы окровавленные пал —
Возлег на ложе брачное со смертью,
Супругой нареченною, — и молвил:
ХОР. Твою дружину, княже, боевую
Птиц крылья осенили, приодели,
А звери кровь живую полизали.
СВЯТОСЛАВ. И не было ни брата Брячислава
Там, ни другого — Всеволода-брата.
Так в одиночестве он изронил
Через златое ожерелье душу
Жемчужную из доблестного тела.
ХОР. Уныли голоса, веселье сникло,
Лишь трубы городенские трубят.
СКАЗИТЕЛЬ. Все внуки Ярослава и Всеслава!
Склоните долу стяги боевые,
Вложите в ножны старые мечи,
Вережени, побитые в раздорах.
Ведь предали вы дедовскую славу,
Вы начали крамолами своими
Полки поганых наводить на Русь,
На жизнь, на достояние Всеслава.
Из-за усобиц ваших к нам пришло
Насилье от земель от Половецких!
СВЯТОСЛАВ. Вот на седьмом Трояновом веку
Всеславу кинуть жребий довелось,
Как о желанной девице, о граде.
Он кознями оперся о коней,
Скакнул ко граду Киеву, коснулся
Стола златого киевского пикой.
БОЯРЕ. И, словно лютый зверь, от киевлян
Из Белгорода за полночь скакнул,
Окутан синей мглою, а наутро
Ударил в топоры и отворил
Ворота новгородские — порушил
Он славу Ярослава, — серым волком
С Дудуток до Немиги доскакал.
СКАЗИТЕЛЬ. Не жатва на реке Немиге — битва,
Там не колосья — головы срезают,
Снопы на поле стелют из голов,
Цепами харалужными молотят,
Там на току кровавом жизнь кладут,
От тела душу веют. Берега
Кровавые Немиги не добром
Посеяны, — а белыми костями,
Костями храбрых русских сыновей!
ХОР. Уныли голоса, веселье сникло,
Лишь трубы городенские трубят.
СВЯТОСЛАВ. Всеслав-князь над людьми расправу-суд
Вершил и города князьям рядил,
А сам, как лютый волк, ночами рыскал;
Из Киева он до Тмутороканя
Дорыскивал до первых петухов;
И перерыскивал, перебегал
Пути великому светилу-Хорсу.
БОЯРЕ. Звонили князю в Полоцке чем свет
К заутрени в колокола во храме
Святой Софии, — он же слышал звон
Тот в Киеве.
СВЯТОСЛАВ. Хоть вещая душа
Была в могучем теле у Всеслава,
Но часто от напастей он страдал,
Которые накликивал себе.
ХОР. Давно уже о нем сложил припевку
Боян премудрый, вещий песнопевец:
СКАЗИТЕЛЬ. «Ни хытру, ни горазду,
Ни птицю горазду
Суда Божиа не минути».
СВЯТОСЛАВ. О, сколько, Русь-земля, тебе стенать,
О древности седой воспоминая,
Князей воспомнив древности седой!
Ведь старого Владимира того
Нельзя было на месте удержать,
Прибить гвоздями к Киевским горам.
А ныне стяги славные его
Давыдовы и Рюриковы стали,
Но розно их полотнища трепещут,
Но розно копья княжие поют!
ХОР. Уныли голоса, веселье сникло,
Лишь трубы городенские трубят.
Путивль.
СКАЗИТЕЛЬ. Со стен Путивля к самому Дунаю
Чем свет несется голос Ярославны;
Зегзицею княгиня выкликает,
Кукушкою незнаемою кычет.
ЯРОСЛАВНА. Зегзицей полечу я по Дунаю,
Рукав шелковый омочу в Каяле,
Омою на могучем теле князя
Кровавые запекшиеся раны.
СКАЗИТЕЛЬ. Чем свет княгиня плачет Ярославна
В Путивле на забрале, причитает:
ЯРОСЛАВНА. Ветрило-ветер! Для чего, могучий,
Навстречу князю веешь? Для чего
Ты вражьи стрелочки хиновьи мычешь,
Стремишь на легких крыльицах своих
На войско князя, лады моего?
Тебе ли, веющему высоко
Под облака, — тебе ли мало было
Лелеять корабли на синем море?
Зачем, могучий, ты мое веселье
По ковылю развеял в чистом поле?
СКАЗИТЕЛЬ. Чем свет княгиня плачет Ярославна
В Путивле на забрале, причитает:
ЯРОСЛАВНА. О Днепр Словутич! Каменные горы
Ты в землях Половецких проточил;
Лелея Святославовы ладьи,
Ты нес их до Кобяковых полков.
Так прилелей же ладу моего
Ко мне, могучий, чтобы я к нему
Слез на море не слала спозаранку.
СКАЗИТЕЛЬ. Чем свет княгиня плачет Ярославна
В Путивле на забрале городском,
Стенает, причитает у бойниц:
ЯРОСЛАВНА. О светоч, солнце, светлое трикраты!
Всем от тебя и ласка, и тепло!
Зачем же ты, могучее светило,
Свои лучи горячие простерло
На войско князя, лады моего?
Зачем в безводном поле Половецком
Ты луки им в дугу скрутило жаждой,
Тугой-кручиной колчаны заткнуло?
ХОР. И прыснуло тут море, восплескало
В полуночи, за смерчем взвился смерч:
Идут сплошною тучей, — это Бог
Путь кажет князю Игорю из плена,
Выводит из земли из Половецкой
На волю, в землю Русскую ведет,
К отцовскому престолу золотому.
Вежи половецкие.
СКАЗИТЕЛЬ. Уже погасли зори ввечеру,
Князь Игорь спит — не спит, — князь Игорь бдит,
Князь Игорь мерит мыслию поля:
От Дона от великого дорогу
Следит в край отчий к малому Донцу.
ХОР. За речкой в полночь половец Овлур
Коней ретивых свистом подзывает
И пленнику велит уразуметь:
ОВЛУР. Нельзя тебе, князь Игорь, быть в плену:
Тебя погубят половцы со зла
При неуспехе нового похода.
СКАЗИТЕЛЬ. Тут кликнула да стукнула земля,
Трава к земле пригнулась, зашумела
И вежи половецкие средь ночи
Проснулись, заходили ходуном.
ХОР. А Игорь-князь к прибрежным тростникам
Проворным горностаем поскакал,
Метнулся белым гоголем к реке —
И на воду, с воды — на скакуна,
Со скакуна скатился серым волком
И побежал к излучине Донца;
И соколом взлетел под облака,
Гусей и лебедей сбивая с лету
Себе на ужин, завтрак и обед.
СКАЗИТЕЛЬ. Коль соколом князь Игорь полетел,
То серым волком побежал Овлур,
Стрясая с трав студеную росу:
Загнали борзых коней беглецы.
Берег Донца.
ХОР. Вот Игорь-князь на берегу Донца
Остановился дух перевести.
Вдруг Игорю Донец и говорит:
ДОНЕЦ. Немало, князь, величия тебе,
Что ты на Русь вернулся невредим;
Руси же в том веселия немало,
А Кончаку — нелюбия и горя.
СКАЗИТЕЛЬ. И отвечает Игорь-князь Донцу:
ИГОРЬ. Тебе, Донец, величия немало,
Что ты лелеял князя на волнах,
Стелил ему зеленую траву
На берегах серебряных своих
И теплой дымкой князя одевал
Под сенью зеленеющих дерев;
Его стерег ты гоголем на водах,
На струях чайкой, чернядью на ветрах.
А вот река Стугна не такова:
Имея ненасытную струю,
Вобрав чужие реки и ручьи,
Расширенная, ростренная к устью,
Стугна сокрыла князя Ростислава.
ХОР. Стоит на темном берегу Днепра
Мать Ростислава, плачет-причитает
По юноше, по князе Ростилаве.
Цветы уныли с жалости, а древо
В печали наклонилось до земли.
Погоня
ХОР. То не сороки за полночь стрекочут —
По следу князя Игоря бегут
Кончак и Гзак. И вороны в ту ночь
Не граяли, и галки приумолкли,
Сороки, даже те не стрекотали, —
Лишь поползни в полуночи ползли.
СКАЗИТЕЛЬ. Вот застучали дятлы по деревьям:
Дорогу кажут Игорю к реке.
И песнею веселой соловьи
Зарю предвозвещают, поведают.
ХОР. Гзак Кончаку тогда и говорит:
ГЗАК. Уж если сокол вырвался на волю
И полетел к гнезду, а соколенок
В неволе остается, — расстреляем
Мы золотыми стрелами его.
ХОР. И отвечает Гзаку хан Кончак:
КОНЧАК. Уж если сокол вырвался на волю
И полетел к гнезду, а соколенок
В неволе остается, то его
Опутаем мы девицею красной.
ХОР. Гзак говорит на это Кончаку:
ГЗАК. Коль девицею красной соколенка
Опутаем мы, то у нас не будет
Ни красной девицы, ни соколенка.
И снова птицы русские начнут
Нас в поле Половецком побивать.
Заключение
ХОР. Сказали так Ходына и Боян,
Два песнетворца князя Святослава,
Старинных Ярославовых времен
Певцы, любимцы старого Олега:
СКАЗИТЕЛЬ. «Тяжко ти головы кроме плечю,
Зло ти телу кроме головы».
ХОР. Как голове без плеч живой не быть
И телу погибать без головы, —
Так и без князя Игоря — Руси!
СКАЗИТЕЛЬ. Светило-солнце на небе сияет —
Князь Игорь возвращается на Русь.
ХОР. Запели девы на реке Дунае —
И голоса их вьются через море,
Во граде стольном Киеве слышны.
СКАЗИТЕЛЬ. Вот едет по Боричеву князь Игорь,
Творить молитву едет, к Пирогощей
Иконе Богородицы святой.
ХОР. Ликуют села, рады города!
СКАЗИТЕЛЬ. Ну а теперь, князей восславив старых,
Пришла пора восславить молодых.
ХОР. Слава Игорю Святославичу,
Слава буй туру Всеволоду,
Слава Владимиру Игоревичу!
СКАЗИТЕЛЬ. Во здравие дружины и князей,
Которые встают за христиан,
Язычников полки одолевая!
Князьям великим слава и дружине!
Аминь.
16 ноября 1994 — 24 января 1995
г.Орск
Лифшиц Ю.И. Тетрадь и Слово и полку: Сб. поэм. Черноголовка: Богородский печатник, 2001.
Отъехавшему другу
Земля обетованная. Печаль
такая же, как и во время оно.
Сухая комариная пищаль
сочится из пазов Бен-Гуриона.
Застыла птица. Двигатель заглох
иль остановлен, что одно и то же.
Теперь за все в ответе только бог,
на Бога совершенно не похожий.
На все про все — одышка и слеза,
засохшая на сгибе мокасинном.
И чешуя козырного туза.
И жажда. И любовь к трем апельсинам.
Один — за тех, кому не повезло.
Другой — за то, что стало недоступно.
А третий — так. Наверное, назло.
Зато он самый сладкий. Самый крупный.
Сентябрь 1997 — 2 июня 1998
г.Орск
Лифшиц Ю.И. Тетрадь и Слово и полку:
Сб. поэм. Черноголовка: Богородский печатник, 2001.
Аккумулятор (аморальная басня)
В одном аккумуляторе работали два электрода, Анод и Катод. Ничего общего, кроме, разумеется, общего дела, их не связывало. Даже дружеские отношения у них не заладились. Слишком уж они были противоположно настроены.
Однажды Анод взглянул на Катод попристальней и покраснел, а Катод, в свою очередь, взглянула на Анода и поголубела от смущения.
«А она ничего себе, — подумал Анод. — Хорошенькая. И как я этого раньше не замечал?»
В жизни Анода и Катод что-то изменилось. Их неудержимо тянуло друг к другу. Электромагнитное поле, в котором они находились по долгу службы, словно обрело новую составляющую. Этой составляющей была любовь.
Бессонными ночами Анод размышлял о своей холостой жизни, думал о Катод и мечтал... О чем? О чем может мечтать влюбленный электрод?
Наконец Анод собрался с духом.
— Милая Катод, — сказал он, — если я сделаю вам предложение, как вы к этому отнесетесь?
Катод разголубелась, потупилась и еле слышно прошептала:
— Положительно...
Анод воспарил. Он был счастлив. Это чувство было новым для него и он никак не мог им насытиться. И вдруг...
«Как же так? — подумал он. — Ведь Катод — электрод отрицательный. Не может она ни к чему относиться положительно. Ведь положительный-то я. Если мы оба будем одинаково настроены, мы никогда не сможем соединиться. Я же не могу относиться к ней отрицательно. С другой стороны, если бы она дала мне отрицательный ответ, что бы это значило?».
Анод совершенно запутался. Его предложение как-то рассеялось в воздухе, словно потеряло соответствующий заряд любви. Потянулись бессонные ночи. Теперь они были полны не мечтами о Катод, а бесплодными и сухими размышлениями. Анод приходил на работу невыспавшимся и раздраженным. На Катод старался не обращать внимания. Он только чувствовал электромагнитное поле ее взгляда, насыщенное разрядами любви, грусти и немого упрека...
В один прекрасный день Анод проснулся и понял, что дальше так продолжаться не может. «Надо решать», — подумал он, взглянул на похудевшую от переживаний Катод и... жалость к ней пронзила его все его существо, вплоть до последней положительно заряженной частицы. «Какой же я дурак!» — мысленно воскликнул Анод и заговорил:
— Милая Катод! Прости меня! Давай забудем все, что было. Я люблю тебя! Будь моей женой! Ты согласна?
Катод взглянула на него, заплакала и кивнула.
Они потянулись друг к другу. Их губы соединились. Между ними пробежала искра подлинного чувства...
И аккумулятор разрядился...
Р. Киплинг. Города и Державы
Что для Времени слава?
У Него на глазах
Города и Державы
Обращаются в прах.
Оттого через годы
Из Земли, кроме трав,
Пробиваются всходы
Городов и Держав.
Не придется Нарциссу
За каких-то семь дней
Заглянуть за кулису
Прошлогодних страстей.
На пороге могилы
Жизнью он опьянен
И в незнании силу
Гордо черпает он.
Время необратимо.
Для Него мы — цветы.
Никуда не уйти нам
От своей слепоты.
Но, уже отлетая
В запредельную высь,
Тени шепчет другая:
«Мы не зря родились!».
R.Kipling. Cities and Thrones and Powers
Cities and Thrones and Powers,
Stand in Time’s eye,
Almost as long as flowers,
Which daily die;
But, as new buds put forth
To glad new men,
Out of the spent and unconsidered Earth
The Cities rise again.
This season’s Daffodil,
She never hears,
What change, what chance, what chill,
Cut down last year’s:
But with bold countenance,
And knowledge small,
Esteems her seven days’ continuance,
To be perpetual.
So Time that is o’er-kind,
To all that be,
Ordains us e’en as blind,
As bold as she:
That in our very death,
And burial sure,
Shadow to shadow, well-persuaded, saith,
‘See how our works endure!’
Х. Л. Борхес. Сонет 1964 (I)
Ты брошен миром. Магия пропала.
Ни на луну вдвоем не кинуть взгляда,
ни на скольженье медленного сада.
Луна любая — прошлого зерцало,
стекло сиротства, солнце умираний.
Прощай, любовь, сближавшая когда-то
виски и руки. Жизнь теперь зажата
в безлюдье дней и ночь воспоминаний.
Мы то теряем (ты твердишь со скукой),
чего и нет и что звалось мечтою;
но чтоб владеть забвения наукой,
не обойтись нам смелостью одною.
Тебе рвет сердце роза — символ старый
и смерть приносит перебор гитары.
30 декабря 2008 — 3 января 2009
г.Орск
Jorge Luis Borges. 1964 (I)
Ya no es magico el mundo. Te han dejado
Ya no compartiras la clara luna
Ni los lentos jardines. Ya no hay una
Luna que no sea espejo del pasado,
Cristal de soledad, sol de agonias.
Adios las mutuas manos y las sienes
Que acercaba el amor. Hoy solo tienes
La fiel memoria y los desiertos dias.
Nadie pierde (repites vanamente)
Sino lo que no tiene y no ha tenido
Nunca, pero no basta ser valiente
Para aprender el arte del olvido.
Un sнmbolo, una rosa, te desgarra
Y te puede matar una guitarra.
Stanza macabre, или Мастер и Маргарита
1
Всё ложь. От слова и до слова.
Всё исподволь извращено,
и скрыто раздвижное дно
повествования складного.
И сыплются из-под полы
расхристанные санитары
играть на том, что люди злы,
сулить им нары да кошмары,
глумиться днём, шабашить в ночь,
с водою в ступе истолочь
врагов режима (щелкопёров) —
и к чёрту, в плешь ему туды, —
чтоб отравить чету жонглёров
и анемичные пруды.
2
И анемичные пруды,
насытившись бесчинной силой,
тому могли бы стать могилой,
кто от колёс не ждал беды.
Ах, бедный Гектор Берлиоз,
зачем не Игорь ты Стравинский?
О, сколько нам пархатых грёз
дарит твой профиль палестинский!
(От них любого исцелит
учёный доктор-замполит.)
Не зарекайся от воды
и под колёсами трамвая,
цени, о вечности вздыхая,
и беса мелкого труды.
3
И беса мелкого труды
ничтожны и для мелких бесов:
не он гнилые рвёт плоды
во имя местных интересов.
На князя безысходной тьмы
не тянет мастер маскарада;
к лицу ли гению распада
шик второсортной кутерьмы?
Не станет повелитель мух
рядиться в чёрта подкидного, —
хоть он и злой, но всё же дух,
и внесены в его гроссбух
столичной веры прах и пух,
и варьете двадцать седьмого.
4
И варьете двадцать седьмого
без чёрной примеси невзгод
устраивает санкюлот
под крышей чувства козырного.
Комиссию геенна шлёт
к наместнику её земному,
чтоб стало ясно рулевому,
где недочёт, а где просчёт.
Своих не тронет сатана,
ему милиция нужна;
стреляет в органы нечистый,
но невредимы особисты!
И тает в лапах бесовства
галантерейная Москва.
5
Галантерейная Москва
идёт вразнос, как по заказу,
по сглазу или по приказу
блажит советская плотва.
Воруют — все! Халтурят — все!
Все алчут — злата или блата.
Зато — на встречной полосе
изограф Понтия Пилата;
и, как всегда, ля фам шерше,
чтоб тешить беса в шалаше;
и небезденежный уют
полуподвальной кубатуры,
где тексты из асбеста шьют
мелкопоместные авгуры.
6
Мелкопоместные авгуры,
офицера ли, доктора,
тасуя «завтра» и «вчера»,
немые двигают фигуры
по глобусоидной доске
с тем, кто, смешав года и сроки,
даёт безумия уроки
и улетает налегке, —
не в силах, впрочем, кончив дело,
роман представить целиком
(Сгорела рукопись! Сгорела!),
а только — втиснуть со смешком
в распотрошённые слова
намёк — пустой, как дважды два.
7
Намёк — пустой, как дважды два, —
на то, что люди не живучи,
что люцифер гораздо круче
и многомерней Божества
(поскольку делает добро,
творенье перевоплощая);
что исключительно «зеро»
дано для тех, кто ищет рая...
Чтобы урезать марш-парад,
нам скармливает суррогат
отхожих мнений и словес
синклит бесовской креатуры,
запихивая в свой ликбез
и летопись под шуры-муры.
8
И летопись под шуры-муры,
апокриф площадных начал,
диктует тот, кто заказал
мира́жи камеры-обскуры.
И если впишется тоска
и одиночество, и страхи
в бумаги десть, то с кондачка
спадают возгласы и ахи.
Любовь — и к чёрту на рога!
Сойдутся только у мессира
жены неверной кочерга
и неврастеника порфира.
Но после подписи двойной
всё ложь — и крашеный подбой...
9
Всё ложь — и крашеный подбой,
и древнеримская затея:
своей рискуя головой,
Иуде мстить за иудея.
Хотя... Иосиф позабыт
и позаброшена Мария:
видать, изжит сирийцем жид
иль у семита амнези́я.
Зло есть добро, мессия — гой,
зелёный свет — кровавым мессам,
писакам — смерть, эстраде — бой,
психоз — пропойцам и повесам!
Зато — сотрудничает с бесом
пророк, болтливый и слепой.
10
Пророк, болтливый и слепой,
забытый Богом бедолага, —
да разве мог он быть иной
в рассказе воланда и мага?!
Не Он, не Тот, не Сам, не Сын,
без «Отче наш», без благодати,
не Святый Дух, не Триедин,
не в яслях и не на осляти.
«Ты — иудейский царь?». В ответ:
«Ты говоришь!» — и вот Голгофа...
А здесь — смятенье, мутный свет,
причастие демонософа;
и некромантия на вырост,
и несгораемый папирус.
11
И несгораемый папирус
невесть в каком Египте вырос...
Бряцанье истины подмётной:
прельстило всех до одного:
о рукописи — как о мёртвой, —
иль хорошо, иль ничего.
И если впрямь рукотворенье
не загорится никогда,
то разве только от стыда
за авторские ухищренья
весну исследовать войною,
державу оплести страною,
где ярче солнца свет луны
и вертухаи без блесны.
12
И вертухаи без блесны
умны, тактичны и нежны.
И даже бедный камер-юнкер
изящно схвачен за цугундер
для сбора злата и валют —
и всем мазурикам капут!
...А где-то чевенгурцев стан,
опутан проволокой сучьей,
пещерный роет котлован,
готовясь к жизни неминучей.
...А здесь — из бездны на порог
текут ряды алмазных строк,
в которых растворился искус
и преисподних шуток вирус.
13
И преисподних шуток вирус
внедрился в наше существо,
и мы хохочем оттого,
что ощущаем крови привкус.
На том и держится роман,
в котором каждая страница
и в бровь, и в глаз, и вдребодан
бесовским юмором багрится.
Подменят в этом шапито,
кому судьбу, кому индейку...
Иронии — рублей на сто,
а состраданья — на копейку.
...Внушает нам больные сны
благая весть от сатаны.
14
Благая весть от сатаны
в повествованье лжепророка
исходит соком белены,
не зная отдыха и срока.
Но смотрит виртуоз интриги
скрыв за улыбкою оскал,
как неофит, на эти книги,
какие сам же нашептал.
И ядовитая бумага
в своей бульварной наготе,
сверкая златом саркофага,
клевещет о чужой мечте.
...И здешний след, и пыль былого, —
всё ложь, от слова и до слова.
15
Всё ложь, от слова и до слова, —
и анемичные пруды
и беса мелкого труды,
и варьете двадцать седьмого;
галантерейная Москва,
мелкопоместные авгуры,
намёк — пустой, как дважды два,
и летопись под шуры-муры.
Всё ложь — и крашеный подбой,
пророк, болтливый и слепой,
и несгораемый папирус,
и вертухаи без блесны,
и преисподних шуток вирус, —
благая весть от сатаны...
22 января — 26 марта 2007
г.Орск
Пионерский сбор
Итак, господа пионеры, сегодня мы с вами проведем сбор на тему «Дело Иисуса Христа живет и побеждает». Петров, где галстук? В кармане?! Да как ты посмел! Пионерский галстук — это частица святого российского знамени, обагренного в революционных боях во славу Божью, — а ты ее в карман?
Дети, поднимите руки, на ком креста нет. Впрочем, мне и так видно. Сидоров, почему на тебе креста нет? Не возражай. Дома ты можешь быть хоть иудеем, хоть адвентистом-пятидесятником седьмого дня, а в школе, заруби себе на носу, Сидоров, мы все — правоверные христиане.
Смирнов, ты почему без креста? Не надо его прятать под рубашку. Нам, христианам, теперь стесняться нечего. Какой, говоришь, крест? Нательный? Выйди вон из класса! В классе девочки, девушка — а ты выражаешься.
Имейте в виду, дети, в наше время без религии праведным строителем царства Божия на земле — по-научному строителем капитализма — не станешь. Как тебе не стыдно, Петрова! Ты разве не знаешь, в каком кресте следует в школу приходить? Дети, прекратите смех, проявите милосердие, сбросьтесь Петровой на золотой крестик. Возьми деньги, Петрова, и чтоб я на тебе эту медь больше не видела.
Санта Мария! Уже полвторого, а мы еще не начинали! Мы сегодня по плану должны оба Завета пройти. Итак, дети, что такое Библия? Библия — это священная книга христиан. У мусульман Библия называется Кораном, в Индии ее зовут Бхагавад-Гитой, а все вместе — Библия, Коран и Бхагавад-Гита — это три источника и, соответственно, три составные части религии.
О чем же говорится в Библии? В ней речь идет о том, что раньше ничего не было. Не было ни материи, ни даже Бога. И только дух Божий, Сидоров, не вертись, носился над водою. Впрочем, не было даже воды. И сказал Ахурамазда Спитаме-Заратустре: «Хвала Аллаху, господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда!» И тут же из хаоса возник космос. И сказал Бог, что это хорошо.
Потом появились Адам и Ева и сразу же совершили, Чернов, не шуми, первородный грех: съели яблоко по наущению Зеленого Змия. За это Бог перестал их — всех троих — кормить и сослал на Землю, а Змея, даже под Землю, где тот стал называться просто Сатаной. Об остальном, дети, вы прочтете сегодня в детской Библии, в самой первой и поэтому самой ветхой книге Священного Писания.
Зато во второй книге Библии, в начале так называемого Нового Завета, было Слово. И его нельзя было произносить вслух. Да, Иванов, сейчас можно. Потому что тогда был первобытно-общинный строй, а теперь развитой постсоциализм на переходе к рынку.
Харе Кришна! Все, на вопросы я больше не отвечаю. Итак, жила-была неопороченная Дева Мария. Однажды ей на перепутье явился ангел. Ангел — это... это... это херувим. Помните у Лермонтова? «И шестикрылый херувим на перепутье мне явился». Нет, там, кажется, не херувим был. Дети, как нашего сторожа зовут? Вспомнила, слава тебе Господи! Серафимыч! Лермонтову приснился шестикрылый Серафимыч. И ничего смешного нет, я оговорилась.
Ангел по имени Серафим объяснил Марии, что она ждет ребенка. Нет, Семенов, о зачатии — непорочном или порочном — вам знать еще рано... Черт побери! Звонок! Из-за ваших дурацких вопросов мы опять ничего не успели. Ладно, закончим в следующий раз.
Сидеть! Я еще никого не отпускала. Отряд, встать! Смирно! Перекреститься! К борьбе за дело Иисуса Христа будьте готовы! Теперь хором «Отче наш». Не выучили? Позор! «Отче наш» должен у вас от зубов отскакивать — как гимн Советского Союза. Ладно, я сама. Отче наш, иже еси... Аминь. Сбор окончен.
Скандал
Сейчас происходит обмен денег. Тихо, мирно, спокойно, практически незаметно. Иначе было в 1993 году, когда меняли одни купюры на другие, очень похожие на первые. Тогда нас заставили изрядно поволноваться. Аналитики до сих пор выясняют, кому и зачем все это было нужно. Я предлагаю свою версию случившегося. Дело было так...
ПРЕЗИДЕНТ уходил в отпуск. Оставалось только принять трех премьеров, двух министров и жену французского посла. Президент принял и нажал кнопку звонка. Вошел Секретарь.
— Сегодня в Кремле мальчишник, — сказал Президент, — отпуск обмываем. Будь другом, распорядись.
— Кто да кто будет? — спросил Секретарь. — Только свои?
— Да, только мои.
— А деньги?
— Ты что — первый раз замужем?
— Уж и спросить нельзя, — обиделся Секретарь.
За стеной кабинета глухо работал печатный станок.
— Вот еще что, — вспомнил Президент. — Купи-ка мне на завтра билет.
— Как всегда, в общем, или, может, в плацкартном?
Президент задумался. «Все-таки отпуск, могу себе позволить».
— Давай в плацкартном.
Секретарь понимающе кивнул и вышел.
Президент снова принял, достал «Приму», взглянул на карту СССР и вздохнул.
* * *
ТЕМНЫЕ СИЛЫ собрались на спецдаче. Хотя пути-дороги бывших товарищей по КПСС разошлись давным-давно, виделись заклятые друзья и закадычные враги довольно часто. Пили водку, смотрели порно-эротический секс, играли в очко. Банковал Крутой.
— Перебор, едрена вошь! — шумно расстроился Нерусский.
— Не все вам хапать! — обрадовался Багровый.
— Заткнись! — прикрикнул на него его Крутой. — Не на митинге.
— Теперь мне, — сказал Приближенный.
Крутой стасовал.
— Еще одну. — Приближенный протянул руку. — Еще. Еще. Себе.
Крутой раскрыл карты.
— Очко.
Приближенный швырнул карты и вынул из кармана пачку акций.
— Спрячь, — лениво бросил Крутой. — «Ленинками» отдашь.
Нерусский, Багровый и Приближенный навострили уши.
— Виллу себе леплю в Майами, — нехотя объяснил Крутой. — Один зал «советским» будет. Стены «ленинками» обклею. Вместо обоев.
— Где я их тебе возьму? — заартачился Приближенный.
— Придумай что-нибудь. Власть теперь твоя.
В зал входили обнаженные массажистки.
* * *
МИТИНГ был в самом разгаре. Ораторы сменяли один другого.
— Волки позорные! — доказывал один.
— Козлы поганые! — оспаривал другой.
Бабушки волновались, дедушки потрясали кулаками, остальные три человека безмолствовали.
* * *
ПРЕЗИДЕНТ удил рыбу. На кукане трепыхались окуни, караси, осетры, стерляди, форели, налимы и прочая свежая рыба. «Хорошо-то как!» — подумал Президент и потянулся за «Столичной». Но не дотянулся. Под соседним кустом зазвонил телефон.
— У аппарата, — снял трубку Президент.
— Немедленно выезжайте в Москву, — хрипел в трубке голос Секретаря. — Тут такое творится, такое...
— Говори толком, — перебил Президент. — Что там у вас стряслось?
— Темные силы... — начал было Секретарь, но поперхнулся.
Связь прервалась.
«И отдохнуть не дадут», — подумал Президент и выругался. Услыхав знакомые выражения, подошла лошадь и тряхнула гривой. Президент посмотрел на лошадь, отпустил пойманную рыбу в озеро, сел в телегу и поехал на дачу.
Через пару часов велосипед Президента мчался по направлению к железнодорожной станции.
* * *
ТЕМНЫЕ СИЛЫ сидели в сауне. Смотрели эротико-сексуальное порно, играли в буру, пили виски.
— Когда должок вернешь? — тасуя карты, спросил Крутой у Приближенного.
— Где-то через неделю.
— Опять какую-то гадость для народа удумал? — поинтересовался Багровый.
— Не лезь не в свое дело, — вмешался Нерусский.
— Кончай базар, — остановил дискуссию Крутой. — Не на съезде.
В сауну входили обнаженные банщицы.
* * *
МИТИНГ у сберкассы продолжался. Хвост очереди терялся у линии горизонта. Люди меняли деньги и ругались последними словами. Ораторы, обменяв деньги раньше всех, тоже ругались — но предпоследними.
— Я же говорил — волки позорные! — торжествовал один.
— Как и оказалось — козлы поганые! — ликовал другой.
Бабушки волновались, дедушки потрясали кулаками, небо приобретало матовый оттенок.
* * *
ПРЕЗИДЕНТ наседал на кассира.
— Принимаем купюры, выпущенные только в 1993 году, — из последних сил отбивался железнодорожный кассир.
Толпа напирала.
— Это недемократично! — крикнул Президент.
Вся очередь в изумлении уставилась на него. Президент собрался было предъявить удостоверение личности, но передумал.
«Придется автостопом», — решил он.
Водитель «Камаза» от денег отказался наотрез.
— Гони пузырь, дядя, — злобно проворчал он.
— Ладно, поехали. — Президент влез в кабину. — В Кремле отдам. Гони!
«Ох, и устрою же я им! — предвкушал он. — Только бы до Москвы добраться».
Водитель нажал на газ.
* * *
ТЕМНЫЕ СИЛЫ сидели в таитянском борделе. Играли в сику, пили самогонку, смотрели сексуально-порнографическую эротику.
— Что — накрутил вам хвоста Пахан? — поддел Крутой Приближенного.
Приближенный собрался возразить, но не успел.
— Прекрати, — оборвал Крутого Багровый.
— Не на разборке, — поддержал Нерусский.
В зал входили обнаженные таитянки.
* * *
МИТИНГ пошел в разнос. Ораторы говорили одновременно, не желая тратить силы на то, чтобы перебивать один другого.
— И все-таки волки позорные! — не сдавался один.
— И тем не менее козлы поганые! — не уступал другой.
Очередь у сберкассы заметно убавилась. Люди, пользуясь временным затишьем и не дожидаясь очередного Указа, набросились на жуков из штата Колорадо.
Шел июль 1993 года...
Х. Л. Борхес. Сонет 1964 (II)
Я вряд ли буду счастлив. Ну, и что же...
Есть в мире этом вещи поважнее.
Мгновение любое не скучнее,
не мельче моря. Жизнь, она ничтожна.
Как ни тянулись бы часы, но все же
настигнет тайна смерти нас — вернее
все то же море, миг, стрелы острее,
что солнца нас лишит, луны и ложа
былой любви. То счастье, что дала ты
и отняла, должно быть стерто мною.
Что было полным, станет пустотою.
А мне дана в награду боль утраты —
привычка, находящая дорогу
в знакомый дом, к знакомому порогу...
28 декабря 2008, 3 ч. 48 мин.
г.Орск
Сонет 1964 (II) (новый вариант)
Не знать мне больше счастья. Ну, и что же...
Есть вещи поважнее в этом мире.
Мгновенье многограннее и шире,
и глубже моря. Жизнь, она ничтожна.
Как время б ни тянулось, но однажды
загадка смерти нас накроет тьмою,
нет, морем и мгновением — стрелою,
что солнца нас лишит, луны и жажды
счастливым быть. Любовь, что мне дала ты
и отняла, я вытравлю отныне.
Вселенная становится пустыней.
А мне дана в награду боль утраты —
привычка, находящая дорогу
в знакомый дом, к знакомому порогу...
28-30 декабря 2008
г.Орск
Jorge Luis Borges. 1964 (II)
Ya no sere feliz. Tal vez no importa.
Hay tantas otras cosas en el mundo;
Un instante cualquiera es mas profundo
Y diverso que el mar. La vida es corta,
Y aunque las horas son tan largas, una
Oscura maravilla nos acecha,
La muerte, ese otro mar, esa otra flecha
Que nos libra del sol у de la luna
Y del amor. La dicha que me diste
Y me quitaste debe ser borrada;
Lo que era todo tiene que ser nada.
Solo me queda el goce de estar triste,
Esa vana costumbre que me inclina
Al Sur, a cierta puerta, a cierta esquina.
Л. Кэрролл. Охота на Крысь
Предуведомление
С настоящим текстом произошла вполне кэрроллианская история. Издательству перевод понравился, но литературный редактор категорически отверг мою любимую Крысь, настаивая на классическом Снарке. Поэтому пришлось не только менять Крысь на Снарка, но и пол персонажу. Так книжка и вышла.
Но уверен, правда, то есть Крысь восторжествует!
Льюис Кэрролл
Истерия первая
Высадка
«Здесь вот Крысь и живёт!» — Буйноглас возопил,
моряков осторожно сгрузив,
и при том за вихры их держал что есть сил,
чтоб команду не смыло в пролив.
«Здесь вот Крысь и живёт! Дважды сказано вам
то, в чём смелость обрящет матрос.
Здесь вот Крысь и живёт! Надо верить словам,
если трижды я их произнёс».
В сборе был экипаж: Башмачист, Биржевик,
чтоб оценивать кучу вещей;
адвокат Балабол, чтоб улаживать вмиг
всех их ссоры, и Беретошвей.
С ними был Бильярдист, чей неслыханный дар
всё бы вытряс из их кошелей,
но Банкир поручил (за большой гонорар)
все их деньги заботе своей.
А Бобёр, что по палубе шастал подчас,
выплетая платок кружевной,
всех спасал от беды (утверждал Буйноглас),
но не ведал никто — от какой.
Там прославился Некто поклажей своей,
при посадке забытой в порту;
без часов и колец, без платков и плащей
бедолага скучал на борту.
Не забыл на своих сорока сундуках
он поставить свой инициал,
но припомнить об этом забыл впопыхах
и без клади покинул причал.
Не жалел о вещах: был одет в семь пальто
и в три пары ботинок обут
этот Некто, — но вспомнить не мог ни за что,
как его от рожденья зовут.
Отозваться он мог на «Привет!» и «Дружок!»,
на «Зажарь!» и «Гори мой парик!»,
и на «Как тебя там!», и на «Как там пирог!»,
но обычно на «Спляшем, старик!».
Но иные давали ему имена
почитатели вычурных слов:
он для дружащих с ним был «Огарком свечным»,
«Сыром плавленым» был для врагов.
«Он лицом неказист и умом нездоров, —
замечал Буйноглас, — но смельчак!
Только это и нужно, в конце-то концов,
чтобы Крысь изловить натощак».
Он, гиен изводя, отдавал им поклон
и шутил, взгляд их злобный держа;
и в обнимку с медведем расхаживал он —
«Исключительно для куража».
Хоть он Булочник был, но признался не в срок,
Буйногласа в безумье вогнав,
что всю жизнь выпекал только Брачный пирог,
а к нему нет на судне приправ.
Наособицу был их последний моряк:
одержим был он Крысью одной
и хоть выглядел как чрезвычайный дурак,
Буйноглас взял беднягу с собой.
Он Бойскоттом служил, забивая бобров,
в чём признался он только в пути.
Буйноглас в немоту впал от эдаких слов
и от страха не мог отойти.
Но ответил, робея: «Бобёр этот — мой,
он один здесь, он явно ручной.
Мне придётся о нём горевать всей душой,
если он отойдёт в мир иной».
Оказалось, Бобёр слышал тот разговор,
возразив со слезами в глазах,
что восторг от охоты на Крысь с этих пор
тонет в мрачных таких новостях.
«А нельзя ли, — спросил он, — чтоб этот Бойскотт
плыл один, на другом корабле?».
«Нет, — сказал Буйноглас, — ибо это сорвёт
планы, свёрстанные на земле.
При единственном колоколе мудрено
мореходство на судне одном,
а на двух кораблях — это сопряжено
со смертельно тяжёлым трудом».
«Будет лучше всего, если купит Бобёр
пусть не новый, но бронежилет
иль в конторе возьмёт страховой договор», —
подал Булочник дельный совет.
А Банкир предложил на умеренный срок
пару полисов справить с Бобром,
чтоб один от Пожара его уберёг,
а другой — был от Града щитом.
И Бобёр после этих прискорбных минут,
где б ему ни попался Бойскотт,
то сбежит из-за странных каких-то причуд,
то застенчиво взор отведёт.
Истерия вторая
Речь Буйногласа
Люди за Буйногласа молились богам —
как он строен, изящен, толков!
Глянь вы раз на него, показалось бы вам,
что мудрее он всех мудрецов.
Карту он приобрёл, на которой была
лишь вода и ни пяди земли,
от чего вся команда была весела:
все читать эту карту могли.
«Был Меркатор неправ, Полюс нарисовав.
Где ж Экватор и Тропик найдёшь?» —
вопросил Буйноглас и услышал тотчас:
«Эти символы — чистая ложь!
Сущность карт не нова: берега, острова...
Но как славно, что наш Капитан
вместо карты простой одарил нас такой,
где имеется лишь океан!».
Ладно, если бы так, но их славный Моряк,
как открылось им время спустя,
думал, что мореход океан перейдёт,
звонко в колокол свой колотя.
Он был невозмутим, но приказом своим
мог с ума всю команду свести:
рявкнет: «Полный вперёд, влево руль, вправо борт!».
Как тут кормчим не сбиться с пути?
То и дело там путали руль и бушприт,
что случается в южных морях,
замечал Буйноглас, если судно бежит,
как сказал бы моряк, на крысях.
Но в пути их Патрон был весьма огорчён
тем, что сделал досадный просчёт:
если ветер в корму, то, казалось ему,
судно движется носом вперёд.
Вот закончен поход, и на берег несёт
сундуки и мешки экипаж.
Но команду страшат виды горных громад,
где над пропастью высится кряж.
Дух команды угас, понял вдруг Буйноглас
и прочёл, взяв изысканный тон,
анекдоты, что к чёрному дню он припас,
а в ответ услыхал только стон.
Разливая радушной рукою коньяк,
он велел им присесть на песок,
и, едва начал речь, понял каждый моряк,
как могуч Капитан и высок.
«Други, граждане Рима», — цитировал он
для любителей точных цитат.
(Трижды здравицей он был за то награждён,
что налил им три раза подряд.)
«По морям много месяцев мы и недель
(по четыре за месяц) неслись,
но нигде не приметила наша артель
никакого намёка на Крысь.
В море много недель мы скитались и дней
(дней по семь за неделю почти),
но не можем на Крысь, что для нас всех милей,
нежных взоров пока навести.
Мне прошу вас внимать, я напомню опять
(раз мы с вами сюда добрались)
точных признаков пять, по каким опознать
вы могли б настоящую Крысь.
По порядку начнём. Перво-наперво вкус:
хоть и постный, зато жестковат,
наподобье костюма, который кургуз, —
и чуть слышен её аромат.
А привычка её почивать допоздна
в ней столь странный оставила след,
что под вечер свой завтрак съедает она,
а на утро другое — обед.
До неё каламбуры доходят с трудом.
Кто пошутит, тот сразу поймёт,
что страдает она, если острым словцом
ранит сердце ей ваш анекдот.
А в-четвёртых, в купальни она влюблена
и берёт их с собою в вояж,
и, хоть это сомнительно, верит она,
что они украшают пейзаж.
В-пятых, честолюбива. Затем надлежит
разделить их на группы: в одной
обнаружим пернато-клювастый подвид,
а кусаче-усатый — в другой.
Хоть у Крысей невредный, как правило, нрав,
но и Буджумы есть среди них...
Рухнул Булочник в обморок, затрепетав,
а рассказчик в тревоге затих.
Истерия третья
Рассказ Булочника
Оживляли беднягу салатом и льдом,
предлагали горчицу и джем,
поднимали советами и пирожком,
и решеньем несложных проблем.
Вот он ожил, но, чтобы печальный рассказ
свой начать, набирается сил...
«Всем молчать! Не визжать!» — завопил Буйноглас
и в свой колокол нервно забил.
Стало тихо вполне. Не звучат в тишине
вопли, крики, стенанье и гам...
Тут, избрав древний стиль, начал горькую быль
тот, кого звали «Как тебя там».
«Мать с отцом у меня, хоть бедны, но честны...».
«Сократить! — Буйноглас повелел. —
Гаснут солнца лучи, Крысь исчезнет в ночи:
миг спустя будем мы не у дел!».
«Ты мне лет сорок пять предлагаешь убрать, —
плачет Булочник, — но, как ни злись,
не забуду я дня, как ты принял меня
в моряки для охоты на Крысь.
А мой дядя, чьё имя ношу я сейчас,
говорил, провожая меня...».
«Дядю тоже убрать!» — проорал Буйноглас,
в колокол беспокойно звоня.
Но о дяде твердил тот, кто был очень мил:
«Дядя знал: Крысь простая — пустяк...
“Замани её в сад, приготовь с ней салат,
наконец разожги с ней очаг.
Ты с напёрстком за нею гонись и с умом;
с вилкой пробуй найти и с мольбой;
и улыбкой прельщай, и зубным порошком;
и грози биржевою игрой...”».
(«Верный способ, — нахальство имел Буйноглас
замечанье поспешно ввернуть, —
если ловите Крысь, говорил я не раз, —
это самый естественный путь».)
«“Если ж Буджума в Крыси, хотя бы вдали,
вдруг приметишь, племянник родной,
то мгновенно и мягко исчезнешь с земли
и уже не вернешься домой”.
Эти дядины речи мне душу томят,
мне о них вспоминать нелегко,
а в груди моей сердце дрожит невпопад,
как створоженное молоко.
Эти дядины речи...» — «Их слушать не сил!» —
Буйноглас разошёлся в сердцах. —
«Дайте мне досказать! — Булочник возразил. —
Вот откуда я чувствую страх:
с Крысью, словно в бреду, бой во сне я веду
и в горячке безумных атак,
выйдя в призрачный сад, с ней готовлю салат
и пытаюсь разжечь с ней очаг.
Если ж Буджума в Крыси, хотя бы вдали,
я примечу на этом пути,
то мгновенно и мягко исчезну с земли —
вот чего я не в силах снести!».
Истерия четвертая
Охота
Буйноглас помрачнел и поник головой:
«Почему ж ты молчал до сих пор?
А когда у нас Крысь, так сказать, под рукой,
неуместен такой разговор.
Будем мы горевать, если с нами опять
не увидишься ты нипочём,
но неужто, дружок, до отплытья не мог,
ты сказать мне о деле своём?
Что теперь неуместен такой разговор,
я сказал тебе вроде бы сам».
И, вздохнув, дал ответ тот, кто звался «Привет»:
«В день отплытья открылся я вам.
Пусть для вас буду изверг я, пусть — психопат
(все мы ходим порою в больных),
но притворства, идущего с правдой вразлад,
нет среди преступлений моих.
По-Голландски, Немецки я речи повёл
вспомнил Греческий, вспомнил Иврит,
позабыв, что Вожак наш — мой промах тяжёл! —
на Английском одном говорит».
С каждым словом лицо Буйногласа длинней
становилось. «Как жаль! — молвил он. —
Но поскольку в беде ты признался своей,
значит, спор наш отныне смешон».
Закричал он команде: «В досужливый час
завершить я смогу эту речь!
Но должны же вы Крысь, что под боком у нас,
ради славы своей подстеречь.
Вы с напёрстком гонитесь за ней и с умом;
с вилкой тщитесь найти и с мольбой;
обольщайте улыбкой, зубным порошком;
и грозите игрой биржевой.
Как обычную тварь, не поймаете Крысь:
Крысь весьма специфический зверь.
Всё, что можно, что нет, всякий сделать берись,
чтобы день не пропал и теперь.
Ибо Англия ждёт... но пускай подождёт:
хоть велик афоризм, но избит.
Распакуйте багаж, снаряжайтесь в поход:
нам сраженье сейчас предстоит».
Булочник, и власы расчесав, и усы,
вычищать все пальто свои стал,
а Банкир, обратив серебро в кредитив,
перевёл себе свой капитал.
Взялись в очередь заступ посредством бруска
Биржевик с Башмачистом точить,
а Бобёр, глядя на суету свысока,
вёл, как прежде, по кружеву нить.
Для Бобра Балабол речь о чести завёл
и цитировать начал дела,
где плели кружева и тем самым права
к нарушениям власть приплела.
«Для Беретов я новый придумал покрой!» —
грозно Беретошвей произнёс,
а ему Бильярдист задрожавшей рукой
мелом густо намазывал нос.
А Бойскотт, между прочим, встревожился так,
что одел, как на званый обед,
и перчатки из лайки, и рюши, и фрак...
Тут сказал Буйноглас: «Что за бред!».
«Встретим Крысь, ты скажи ей, что я неплохой, —
попросил Буйногласа Бойскотт.
«От погоды зависит», — кивнув головой,
прозорливо ответствовал тот.
А Бобёр, уловив, как испуган Бойскотт,
стал злорадостно прыгать вокруг.
Даже доблестный Булочник, как идиот,
подмигнул, видя этот испуг.
«Будь мужчиной! — в сердцах Буйноглас закричал,
услыхав, как Бойскотт заскулил, —
а не то птицы Джубджуб свирепый оскал
нас лишит окончательно сил».
Истерия пятая
Урок Бобру
И с напёрстком за Крысью гнались, и с умом;
с вилкой тщились найти и с мольбой;
обольщали улыбкой, зубным порошком;
и грозили игрой биржевой.
А Бойскотт под влиянием странных идей
вышел в путь совершенно один
в те места, где ещё не бывало людей
средь пустынных и мрачных долин.
Но Бобёр тем же самым пустился путём
под воздействием тех же идей,
а испуг, что таил он во взоре своём,
он выказывал мордой своей.
Каждый думал, что думать ему надлежит
лишь о Крыси и громе побед,
и поэтому делал старательно вид,
будто рядом с ним спутника нет.
Становилась всё уже долина уже,
всё темней становилось кругом,
и пошли они (в страхе, а не в кураже),
прижимаясь друг к другу плечом.
Вдруг пронзительный рёв грянул из облаков.
Было ясно: опасность грядёт.
Полотенца белей от хвоста до ушей
стал Бобёр, и смутился Бойскотт.
Он блаженства ушедшего вспомнил деньки,
беззаботного детства исток, —
в те поры как по грифелю классной доски
скрежетал точно так же мелок.
И вскричал тот, кто был «Дураком» наречён:
«Это Джубджуба крик! В первый раз
я об этом сказал, — гордо вымолвил он, —
как поведал бы нам Буйноглас.
Это Джубджуба вопль! Ты обязан учесть:
я сказал это раз во второй.
Это Джубджуба песнь! Значит, правильна весть,
что три раза объявлена мной!».
Внемля этим словам, в скрупулёзный подсчёт
с головой погрузился Бобёр,
но его безысходность в мырчанье берёт,
как услышал он третий повтор.
Он почувствовал, что, несмотря на труды,
просчитался, наверное, он,
и, пусть лопнут мозги, избежит он беды,
если будет подсчёт завершён.
«Я на пальцах бы смог, — думал бедный зверок, —
два присоединить к одному». —
И припомнил в слезах, как в невинных летах
посчитать удавалось ему.
«Это сделать возможно, — воскликнул Бойскотт. —
Это следует сделать — вдвоём.
Это сделано будет, и час тот придёт —
дай мне только бумагу с пером!»
И бумагу Бобёр, и перо приволок,
и чернил бесконечный запас...
Твари жуткие, повылезав из берлог,
не сводили с них вкрадчивых глаз.
Но Бойскотт ничего не видал, оттого
что считал и писал в две руки.
И, чтоб даже бобрам было ясно, к речам
популярным прибег мастерски.
«За объект вычислений мы Тройку возьмём —
это будет удобней всего, —
Семь прибавим и Десять, умножив потом
на Две Тысячи без Одного.
То, что нами получено не наугад,
делим на Девятьсот Тридцать Пять,
вычитаем Семнадцать — и наш результат
Идеальным придётся признать.
Метод свой изложить я бы рад был весьма,
коль засел в голове он моей,
но нет времени, а у тебя нет ума,
да и тема нашлась поважней.
Понял я с этих пор, что провидит мой взор
сокровенные тайны веков,
и без лишних морок я тебе дать Урок
из Истории Древней готов».
И поведал о том он простым языком
(но забыл он приличья закон:
что без вводных речей вред от этих идей
может Обществу быть причинён):
«Этот Джубджуб отчаянной птицей слывёт:
весь во власти бессрочных страстей,
он является законодателем мод
в несуразной одежде своей.
Взяток он не берёт, помнит он о друзьях
и, хоть сам не даёт ничего,
но на благотворительных он вечерах
не отпустит без жертв никого.
А его, кто омлета вкусней и крольчат,
лучше устриц, пьянее вина,
в бочках красного дерева люди хранят
иль в кувшинах из бивней слона.
Хоть сгущай ты его саранчой и шнуром,
жарь хоть в стружках, соли хоть в клею,
но следи, чтобы он сохранил целиком
симметричную форму свою».
Говорил бы Бойскотт до утра, но Урок
свой закончил, расплакавшись вдруг,
ибо понял, но выразить так и не смог,
что Бобёр ему — преданный друг.
Взор Бобра, подводящий Урока итог,
показал выразительней слёз,
что из книг за сто лет не раскрыл бы зверок
разрешённый Бойскоттом вопрос.
Был (на миг) Капитан ужасом обуян,
видя шедших в обнимку друзей,
но вскричал: «Этот вид нам награду сулит
за скитанья в пучине морей».
Так никто, как Бойскотт и Бобёр меж собой,
не дружил на просторах Земли:
друг без друга ни летом теперь, ни зимой
повстречать их никак не могли.
А когда они ссорились — ведь вгорячах
ссора может случиться в момент, —
песня Джубджуб звучала у них в головах
и скрепляла друзей, как цемент.
Истерия шестая
Сон Балабола
И с напёрстком за Крысью гнались, и с умом;
с вилкой тщились найти и с мольбой;
обольщали улыбкой, зубным порошком;
и грозили игрой биржевой.
Балабол задремал после спора с Бобром
о зловредных его кружевах
и во сне познакомился с тем существом,
с кем так долго встречался в мечтах.
Задремав, увидал он Суда тёмный зал,
где пенсне и парик свой надев,
Крысь читает статьи для защиты Свиньи,
самовольно покинувшей хлев.
Показали Свидетели наверняка,
что пустым оказался загон,
и чуть слышно Судья, словно издалека,
толковал постатейно закон.
Обвинение не было оглашено,
и, хоть Крысь от зари допоздна
распиналась, собранью понять мудрено,
в чём Свиньи убежавшей вина.
Говорили Присяжные наперебой,
не узнав, обвинение в чём;
ни один не слыхал, что вещает другой,
ибо каждый твердил о своём.
В крик Судья: «Бросить спор!». Крысь в ответ: «Что за вздор!
Новый кодекс давно упразднён.
Господа, наш вопрос разрешает всерьёз
только средневековый закон.
Хоть Измена Свиньи очевидна без слов,
не причастна она к Мятежу;
и поскольку за ней не водилось долгов,
здесь Банкротства я не нахожу.
Отрицать факт Побега не стоит труда,
но моей подзащитной вина
(если это относится к ходу суда)
верным Алиби устранена.
Вам судьбу беззащитной клиентки моей
Отдаю!» — и, усевшись за стол,
Крысь велела Судье, чтобы тот поскорей
в деле этом итоги подвёл.
Но узнав, что он в этих делах не мастак,
Крысь итоги свела за него,
расписав показанья Свидетелей так,
что не понял никто ничего.
Чтоб вердикт огласить, у Присяжных ума
не нашлось для мудрёных речей,
и они порешили, что Крысь и сама
их работу исполнит точней.
Хоть умаялась та от заботы дневной,
но вскричала: «Виновна Свинья!».
Застонали Присяжные и вразнобой
пали в обморок, чувств не тая.
Был расстроен Судья, но, вмешавшись опять,
та же Крысь приговор им прочла.
Все притихли, как ночью, и было б слыхать,
упади ненароком игла.
Приговор очень строг: «Дать пожизненный срок.
После срока — сто фунтов в казну».
Аплодировал зал, хоть Судья доказал,
что содержит вердикт слабину.
Но Тюремщик убил их восторженный пыл,
ибо вымолвил, плача навзрыд,
что решеньем Судьи не упрячешь Свиньи,
если та на погосте лежит.
Так смущён был Судья, что задал стрекача,
но, отбросив волненье и стыд,
Крысь берётся Свинью защищать сгоряча
и стенает, и грозно кричит.
Балабол и сквозь сон слышал, как этот стон
нарастает — до боли в ушах...
Он проснулся тотчас — бьёт над ним Буйноглас
в колокол, как на похоронах.
Истерия седьмая
Участь Банкира
И с напёрстком за Крысью гнались, и с умом;
с вилкой тщились найти и с мольбой;
обольщали улыбкой, зубным порошком;
и грозили игрой биржевой.
А Банкир, непонятным объят куражом
(все судачить о том принялись),
словно умалишённый, пустился бегом
в одиночку отыскивать Крысь.
Но пока он с напёрстком искал и с мольбой,
закогтил его злой Бурдосмак,
и Банкир завизжал, осознав, что домой
он уже не вернётся никак.
Сделал скидку и «на предъявителя» он
выдал чек фунтов на пятьдесят.
Бурдосмак, предложеньем таким возмущён,
свой когтистый усилил захват.
Без конца и без слов мучаясь от клыков
свирепозных, Банкир изнемог.
Бился он, рвался он, прыгал он, топал он —
и свалился с натруженных ног.
Но привлёк моряков стон Банкира и рёв —
и пропал Бурдосмак с глаз долой.
«Я боялся за вас», — заявил Буйноглас,
мрачно бухая в колокол свой.
Кто бы прежнюю стать мог в Банкире узнать:
стал от страха он чёрен лицом;
и жилет побелел от неслыханных дел —
мир не ведал о чуде таком!
Тут он, к ужасу всех, кто остался при нём,
встал, одетый в парадный пиджак,
силясь мимикой людям поведать о том,
что речами не может никак.
Сел на стул он без сил, шевелюру взрыхлил
и как выдаст сверблюжий вокал!
Стало ясно, что он явно умалишён,
раз он в кости с собою играл.
«Нам ему не помочь — между тем скоро ночь, —
Буйноглас был тревогой объят. —
Дня уже не вернуть. А промедлим чуть-чуть,
Крыси вновь не изловит отряд».
Истерия восьмая
Исчезновение
И с напёрстком за Крысью гнались, и с умом;
с вилкой тщились найти и с мольбой;
обольщали улыбкой, зубным порошком;
и грозили игрой биржевой.
Содрогнулись они, оттого что вот-вот
неудачей закончится путь,
а Бобёр бил о землю хвостом и вперёд
уносился, чтоб день повернуть.
И сказал Буйноглас: «Вроде Как-его-там,
как безумный, кричит среди скал
и трясёт головой, и рукой машет нам —
видно, Крысь наконец-то поймал».
Все смотрели в восторге. И крикнул Бойскотт:
«Лоботрясом был Булочник наш!».
А безвестный герой, их надёжный оплот,
слал привет им, взобравшись на кряж.
Был он прям и высок, но на крошечный срок;
миг спустя, грозен и диковат,
словно боль ощутив, он метнулся в обрыв,
и застыл с перепугу отряд.
«Это Крысь!» — раздались громовые слова,
столь похожие на похвальбу.
Но на радостный смех и на крик торжества
был зловещий ответ: «Это Бу-у-у...».
И — молчанье... Почудился вскоре одним
заблудившийся вздох-шепоток
вроде «...джум»; между тем показалось другим,
что прощальный подул ветерок.
Но они не нашли ни клочка, ни следа,
ни пылинки от местности той,
где их Булочник, переходя в никуда,
принял с Крысью решительный бой.
С полукриком, затихшим во время прыжка,
в смехе радости, рвущемся ввысь,
он мгновенно и мягко исчез навека —
значит, Буджум была эта Крысь.
7 декабря 2005 — 10 сентября 2006
г.Орск
Кэрролл Л. Охота на Снарка / Пер. Ю.И.Лифшица // Кэрролл Л. Охота на Снарка. СПб.: Азбука-классика, 2007.
Кое-что о «Гамлете» (глава из романа)
Трек 08
ВХОДИТ ДВОРЯНИН
— Милорд, король послал меня справиться, готовы ли вы к поединку или намерены перенести состязание на более поздний срок?
— Я не меняю своих решений. Они сообразуются с волей короля. Его дело — приказывать, мое — повиноваться. Раньше или позже — все равно, лишь бы у меня было такое же настроение, что и сейчас.
— Стало быть, я предложу королю, королеве и свите спуститься в зал?
— Я буду ждать их.
— Милорд, позвольте мне отклониться от текста и сказать вам несколько слов.
— Отклоняйтесь. Говорите. Я весь внимание.
— Милорд, насколько вы уверены в Горацио?
— Как в самом себе. А в чем дело?
— Речь идет о подозрениях, не более того. Но они покоятся на такой прочной основе, что, с моей стороны, было бы преступлением не сообщить вам о них.
— Все это не более чем слова, а многословие в наши дни подозрительнее всего. Я ведь могу прервать ваши излияния на полуслове. Едва ли ваша речь останется такой же обстоятельной, если я кликну стражу. Заметьте, я даже не спросил, кто вы такой.
— Прошу прощения, ваше высочество, можете звать меня господин Циркумферент. Должен, однако, заметить, что обстоятельства дела не терпят скоропалительности. Позвольте мне изложить все по порядку.
— Циркумферент — это псевдоним?
— Безусловно.
— Хорошо. Излагайте.
— Впервые я заметил неладное в пятой сцене четвертого акта. Когда королева, ваша матушка, узнает о сумасшествии Офелии, то, захваченная чувством жалости-раскаяния, произносит:
Моей душе, испорченной грехом,
Начало бедствий видится во всем.
Так лиходей, предчувствуя исход,
Себя боязнью выдать выдает.
Обратите внимание, милорд, королева делает свое довольно рискованное признание при Горацио, словно тот посвящен во все происходящее. Вероятно, так все и было, иначе она не поступила бы столь неосмотрительно.
— Ошибочность вашего суждения подчеркивается его предвзятостью. Взволнованная женщина не всегда отвечает за свои слова и даже поступки. Если это все...
— Не совсем, милорд. Я счел необходимым проверить свои смутные догадки...
— Продолжайте.
— Я подверг тщательному исследованию исходный текст и пришел к заключению, что при каждом появлении Горацио возникает повод для недоуменных вопросов. Например, в первой же сцене первого акта Бернардо и Марцелл сообщают о Призраке не вам, как следовало бы, исходя из логики вещей, а ему, Горацио, который появился в Эльсиноре всего лишь пару месяцев назад. Что же получается? Офицеры стражи рассказывают вам о происшествии только с санкции вашего университетского друга? Если так, то они совершают и дисциплинарный, и политически неблагонадежный проступок. Еще одна деталь. Не кто иной, как тот же Горацио дает обстоятельные ответы на вопросы Бернардо и Марцелла о подоплеке предшествующих событий. Возможно ли, спросил я себя, чтобы человек, проживший за границей чуть ли не всю жизнь, человек, считающий себя не столько датчанином (он даже не помнит местных обычаев), сколько римлянином, был так хорошо осведомлен о датских делах? А вспомните вашу встречу с Горацио во второй сцене первого акта. Согласитесь, вы были крайне удивлены, увидев того, с кем не так давно расстались в университете. Стало быть, поездка в Данию не входила в планы вашего друга.
Но чем же надоел вам Виттенберг? —
тут же поинтересовались вы, но Горацио уклоняется от ответа, а вы, ваше высочество, потому не обратили на это должного внимания, что в тот момент обменивались приветствиями с дежурными офицерами.
Так чем вам опротивел Виттенберг? —
вторично спросили вы, но теперь захваченный врасплох Горацио пытается отшутиться:
Моею ленью собственной, милорд.
Это не совсем правдивое признание вашего друга вынудило вас в третий раз обратиться к нему с тем же в сущности вопросом:
Что, дело привело вас в Эльсинор? —
на что Горацио отвечает откровенной ложью:
Нет, похороны вашего отца, —
который, если вспомнить, погребен два месяца назад! Как ни странно, ложь срабатывает. Вы не заметили ее, поскольку все еще находились под впечатлением от скоропостижной и таинственной смерти короля, вашего батюшки. Иначе уклончивость Горацио заставила бы вас отнестись к нему точно так же, как к вашим недостойным друзьям Розенкранцу и Гильденстерну.
— Ваши предположения не лишены правдоподобия. Но я никак не возьму в толк, к чему вы клоните.
— Я тщательно изучил речи и поступки Горацио в каждой сцене и готов поделиться с вами результатами моих наблюдений. Только прошу вас, ваше высочество, не прерывать моего рассказа своими, может быть, вполне обоснованными возражениями. Я постараюсь не упустить ни малейшей подробности и ответить, насколько это будет возможно, на все вопросы, если они у вас возникнут.
— Делать нечего, говорите. Только имейте в виду: вы сами это предложили, я вас ни о чем не просил.
— Это истинная правда, милорд. Итак, я начинаю. Горацио состоял на службе у вашего августейшего батюшки, покойного короля, оказывал ему неоценимые услуги дипломатического характера, вот почему вашему другу известны все датские перипетии. Когда вы, ваше высочество, отправились на учебу в Виттенберг, Горацио было поручено вести за вами негласное наблюдение, ведь наследник трона не должен оставаться без присмотра. После трагической гибели короля и вашего возвращения в Эльсинор Горацио, лишившись хозяина, остается не у дел, а значит, без средств к существованию. Помыкавшись без работы некоторое время, он отправляется в Данию предложить свои услуги — профессионального соглядатая — вашему дядюшке, и тот принимает их, ибо непредсказуемость вашего высочества повергает в отчаяние его величество. Король назначает Горацио своим доверенным лицом и для пользы дела передает в его распоряжение дежурных офицеров, поэтому они и приходят к своему руководителю с докладом о Призраке. Вслед за мнимым отплытием вашего высочества в Англию (мнимым — потому что вы с помощью так называемых пиратов легко избежали неотвратимой смерти) сходит с ума Офелия, и король приказывает своему новому придворному присмотреть за ней. Казалось бы, чего проще установить неусыпный надзор за бедной девушкой, но Горацио делает все, чтобы не выполнить поручения, ибо, как опытный интриган, понимает его тайный смысл. Его величество, похоронив Полония, отправив вас, ненавистного престолонаследника, на верную смерть, наконец усмирив взбунтовавшегося Лаэрта, предполагал как следует отдохнуть. В его планы вовсе не входили постоянные встречи с безумной Офелией, один вид которой напоминал бы державному владыке о пережитом. Простите великодушно, милорд, но у вашей августейшей матушки тоже имелись основания устранить Офелию, до своей трагической гибели возымевшую дерзкое желание вскружить вам голову. Не случайно именно королева с протокольной точностью повествует о гибели несчастной дочери Полония. Но монархи — ввиду вашего неожиданного возвращения — так и не смогли насладиться покоем. И что же? Ваш так называемый друг тут как тут: прямо на кладбище, в районе которого вы совершили высадку, он снова берет вас под надзор. Вот, собственно, и все. Через несколько минут между вами и Лаэртом состоится поединок, исход которого, увы, предрешен, ибо вашему высочеству просто не на кого положиться. Именно это обстоятельство, милорд, заставило меня высказать вам свои соображения.
— Если у вас действительно все, то позвольте и мне сказать несколько слов. Ваши, как вы говорите, соображения не лишены интереса. Вы неплохо потрудились и, должно быть, рассчитываете на вознаграждение. Но вы совершили непоправимую ошибку.
— Какую, ваше высочество?
— Вы не просто отклонились от текста, вы внедрились в него самолично, а это едва ли не худший вид преступления: соваться в чужой монастырь со своим уставом. Из-за вас все может пойти кувырком. Точнее говоря, могло пойти, ибо текст, в котором вы существуете и который вы приметали на живую нитку к тексту, в котором существую я, будет отторгнут как инородное тело. Даже если бы вы, господин Циркумферент, находились со мной в одной системе координат, пользы это никому бы не принесло. Ни мне, ни, тем более, вам. Я все равно погибну, и неважно, когда это произойдет: чуть раньше или чуть позже, при вашем участии или без него, с соблюдением известных правил или с нарушением таковых. Моя смерть не зависит ни от времени, ни от пространства, ни от чьих-либо слов и поступков, ни от таких обоюдокруглых господ, как вы. Видите, я еще не забыл латынь. Такое понятие, как судьба, ко мне неприменимо, и этого вы также не учли. Я вне предопределения, ибо сам являюсь его составной частью. Допустим, Горацио — действительно шпион — что из того? Сейчас это уже не имеет значения. Вы избрали для своего доклада не самое лучшее время. Вам следовало бы появиться еще в первом акте, когда кое-что можно было переиграть. Хотя нет... Только время, которым мы с вами не располагаем, имеет право вносить изменения в текст. Только вечность может справиться с ролью редактора или режиссера, ибо обладает безупречным вкусом ученого и тонким чутьем импровизатора. Я уже не говорю о том, что вы могли ошибиться в своих умозаключениях, а для проверки ваших данных у меня нет...
— Времени?
— Опять ошибка! На проведение расследования у меня нет соответствующего текста. Я и сейчас — благодаря вам — произношу не свои речи. Думаете, это доставляет мне удовольствие? Какое заблуждение! Если я и возьмусь за дело так, как на это намекаете вы, меня просто не поймут. Теперь вам ясно, что вы натворили?
— Еще раз простите, но мне кажется, одно обстоятельство ускользнуло от внимания вашего высочества. Вы правы, я в самом деле не тот, за кого себя выдаю, но я хотел вам помочь, и не моя вина, что сделать это, как вы утверждаете, невозможно. У меня есть одно преимущество: я знаю, чем закончится ваш поединок с Лаэртом, а вы нет. Почему бы вам не воспользоваться моей осведомленностью?
— Еще как воспользуюсь, приятель, только по-своему. Вот шпага и кинжал. Берите. С минуты на минуту они вам очень пригодятся.
— Но, ваше высочество, я не солдат и с оружием не в ладах.
— И все-таки берите. Смею вас уверить, у Лаэрта шпага не из жеваной бумаги. Да вы и сами скоро в этом убедитесь.
— Вы, что, хотите, чтобы я дрался с Лаэртом?!
— Вы же сами вызвались мне помочь.
— Да, но не таким образом. Лаэрт меня убьет.
— Скорее всего, да. Он отлично фехтует: французская школа. Но если вы намеревались выйти сухим из воды, нечего было вторгаться на чужую территорию. Почва, в которую вы не вросли корнями, не про вас. Сидели бы дома, кропали бы диссертации на вольную тему. Здесь, в походных условиях текста, нет места для лабораторных работ в духе конца века — любого века, если вам угодно. Подлинный текст невозможно разбить на сцены, он не имеет ни ремарок, ни характеров, неизвестно кем навязанных действующим лицам. В нем нет даже распределения ролей, да не покажется вам странным это утверждение. У нас каждый персонаж сражается — не на жизнь, а на смерть, в меру своих сил и возможностей. И умирает — вне зависимости от исхода поединка. Это касается всех, в том числе и меня. Повторяю вам: мне все равно несдобровать, буду я драться с Лаэртом или нет.
— Но там, откуда я пришел, не принято защищать себя таким варварским способом.
— Я так и думал. Вы слишком изнежены, господин школяр. Вы привыкли разводить турусы на бумаге, упиваться красотами стиля и прочей дребеденью. Однако стилистические изыски неуместны там, где льется настоящая кровь, даже если это происходит в рамках пяти воображаемых актов. Вам тоже придется сражаться за свою жизнь, дружище, и не только в силу вышеуказанных причин, но еще и потому, что ваше благородное негодование пришлось не ко двору вообще и не к датскому двору, в частности. Видите, я тоже в какой-то мере стилист.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Почему нельзя? Берите шпагу — и за дело. Ну, живо. Лаэрт вас уже заждался и может подумать неизвестно что. Имейте в виду: прослыть трусом я вам не дам. Смелее, господин Циркумферент. Вы же знаете: исход этого тренировочного боя не зависит от вашего умения или не умения обращаться с оружием.
— Так-то оно так, но...
— Никаких «но»!
— ...но это же моя роль!
— А о чем я вам толкую вот уже битый час? Это не ваша роль, не ваш текст, не ваше привычное состояние, не ваша жизнь, наконец — но в настоящую минуту Лаэрт ждет именно вас и никого другого. Вы же сами заговорили со мной, никто вас за язык не тянул.
— А как же вы?
— А меня уже нет. Или почти нет. Не заботьтесь обо мне. Я же вам говорил: мне не спастись... Но хватит. Мы заболтались. Ступайте. Еще неизвестно, каким образом вы войдете в действие. Не ровен час, сразу же напоретесь на шпагу... Прощайте, господин Циркумферент.
— До свидания, ваше высочество...
— Как вам будет угодно...
... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
Убрать убитых. Видеть нету сил
Тех, кто не в битве голову сложил...
В.Шекспир. Сонет 20
По-женски совершенные черты —
Рукой Природы выточенный лик —
Имеешь ты, король и королева
Моих страстей и страстных этих строк;
И сердце, утонченное по-женски,
Но незнакомое с непостоянством,
Что всем этим изменницам присуще, —
В твоей груди размеренно стучит.
Твои глаза блистательнее женских,
Не склонны, притворяясь, обольщать
И все вокруг, на что ни обратятся,
Окутывают блеском золотым;
Ты излучаешь мужество и силу
И, сознавая сил своих игру
И наслаждаясь ею, похищаешь
Вниманье восхищенное мужчин
И потрясаешь женские сердца.
Ты создан был как девушка вначале,
Но, посмотрев на дело рук своих,
Тебя Природа страстно полюбила
И у меня тем самым отняла;
Прибавив то, в чем не было нужды,
Она убила этим приращеньем
Возможные намеренья мои.
Но если ты по милости Природы
На свет явился женщин услаждать,
Дари им не любовь, а сладострастье,
А мне — несладострастную любовь.
14.07.1996 — 16.07.1996; 23.07.1996
П. Верлен. Искусство поэзии
Музыки — прежде всякого слова,
предугадай особенный Слог,
лёгкость и смуту вставь между строк
вне показной и плотной основы.
Нехотя делай словоотбор,
не подходи к заведомой цели,
только в запойной песенной трели
Света и Тени сходится створ.
Это — глаза под пеной вуали,
это — полудня зыбкий навес,
это — озноб осенних небес
в синем хао́се звёздной эмали.
Нужен Оттенок, тонкий настрой,
важен не Цвет, — оттенка свеченье,
лишь светотень ведёт к обрученью
грёзы с мечтою, флейты с трубой.
Вычурный Смех, Ума истерию,
пошлых Острот смертельную дурь
выбрось, поскольку плачет Лазурь
в этой чесночной кулинарии.
Горло фразёрству переломай!
Было б неплохо, если б отныне
ты поубавил Рифмам гордыни:
чуть недосмотришь — выйдут за край.
Как оценить от Рифмы убытки?
Раб ли глухой, юнец-идиот
с ходу дешёвку эту куёт,
делает пустозвонные слитки?
Музыки вновь, во веки веков!
Чтобы все знали: стих твой парящий
послан душою, ибо обрящет
новую страсть и новых богов.
Чтоб на заре, прошив неизвестность,
судоржным ветром к небу влеком,
веял он мятой и чабрецом...
Всё остальное — только словесность.
3—14 апреля 2007
г.Орск
Paul Verlaine. Art Poétique
De la musique avant toute chose,
Et pour cela préfère l’Impair
Plus vague et plus soluble dans l’air,
Sans rien en lui qui pèse ou qui pose.
Il faut aussi que tu n’ailles point
Choisir tes mots sans quelque méprise
Rien de plus cher que la chanson grise
Où l’Indécis au Précis se joint.
C’est des beaux yeux derrière des voiles
C’est le grand jour tremblant de midi,
C’est par un ciel d’automne attiédi
Le bleu fouillis des claires étoiles!
Car nous voulons la Nuance encor,
Pas la Couleur, rien que la nuance!
Oh! la nuance seule fiance
Le rêve au rêve et la flûte au cor!
Fuis du plus loin la Pointe assassine,
L’Esprit cruel et le Rire impur,
Qui font pleurer les yeux de l’Azur
Et tout cet ail de basse cuisine!
Prends l’éloquence et tords-lui son cou!
Tu feras bien, en train d’énergie,
De rendre un peu la Rime assagie.
Si l’on n’y veille, elle ira jusqu’où?
O qui dira les torts de la Rime?
Quel enfant sourd ou quel nègre fou
Nous a forgé ce bijou d’un sou
Qui sonne creux et faux sous la lime?
De la musique encore et toujours!
Que ton vers soit la chose envolée
Qu’on sent qui fuit d’une âme en allée
Vers d’autres cieux à d’autres amours.
Que ton vers soit la bonne aventure
Eparse au vent crispé du matin
Qui va fleurant la menthe et le thym...
Et tout le reste est littérature.
По следам пьяного корабля
течением своим смутила моряков,
принудила сойти на этот чертов берег
и превратила их в твоих бичевщиков?
Когда ты ощутил, что лопнули бичевы
и ты влечешься вспять по прихоти Реки;
что сорваны с небес надкожные покровы
и кровью налились прибрежные пески?
Ты слышал хрипоту предсмертного проклятья,
ты видел, уходя, и глянец красных кож,
и пыточный костер, и наготу распятья,
и в белую мишень впивающийся нож.
Но что тебе до них, до этих экипажей,
которые суют в утробу кораблей
фламандское зерно, тюки с английской пряжей
и гибнут ни за грош за тридевять морей?
Ты был благословлен бесчинствами пучины
в купели штормовой, но, словно мальчуган,
ты глух был ко всему и счастлив без причины,
и пил с тобой на «ты» великий Океан.
От хохота тряслись твои борта и остов,
оставшись без руля, без мачты и крюка.
Так радуется лишь бродячий Полуостров,
сорвавшийся, как пес, с цепи Материка.
Маячили в ночи безумные циклопы,
тараща тухлый глаз на выходки твои,
когда пускался ты в канканы и галопы,
хлебнув для куражу лазурного аи.
И окунулся ты в Поэзию прибоя,
и напитался ты астральным молоком,
и заразился ты проказою морскою,
на поиски Флорид неведомых влеком.
Но где они твои Флориды и Гебриды?
И бродят ли теперь по отмелям Флорид
людей-полупантер счастливые гибриды,
с глазами как цветы из сада Гесперид?
Едва ль не при тебе безоблачное лоно
рассек наискосок молниеносный бич,
и рухнула звезда, квадрига Фаэтона,
когда его разбил внезапный паралич.
Едва ль не при тебе смерчей кариатиды
затеяли возню с атлантами штормов,
и вышли из себя вулканы Атлантиды,
заросшие по грудь коростой облаков.
И захрустела твердь, и затрещали сваи
гнилых первооснов в трясине черных дыр,
и с Млечного пути, ошпаривая стаи
слепых комет, истек Любви кипящий жир, —
горячечной Любви оранжевые струи
заляпали борта и палубы твои,
смывая в океан пустые поцелуи, —
нагих океанид осклизлые рои.
Заплескивая лик рябого Пилигрима,
круша ультрамарин и ультрафиолет,
соитие стихий, Муссона и Мальстрима,
раскалывало тьму и расчленяло свет.
Тогда и взорвалось стерильное светило,
и вытек из орбит юродивый зрачок...
Твой такелаж паршой лазури окатило,
и струпный луч твои шпангоуты прожег.
И, может быть, тогда взмолился ты впервые,
костьми ложась на грудь плавучих Магдалин:
«Помилуйте меня, пречистые Марии!
Позволь мне утонуть, святой Аквамарин!
Я больше не могу, пресветлые Матроны,
галлонами глотать нагольный алкоголь;
как бесноватый, бить бессчетные поклоны
и, как Нерон, играть одну и ту же роль!».
Но ты остался плыть. Игреневые лики
пропали за кормой в шагреневом Раю.
Колена преклонив, ты окунался в сливки
луны, дробящей ночь о голову твою.
Ты плыл, утратив счет морям и океанам,
небесной и земной давясь голубизной.
Сосновый корпус твой пробит меридианом,
и параллель торчит в обшивке бортовой.
Вскипала благодать на морде урагана,
вонзавшего клыки в твою больную грудь,
когда в дырявый трюм клешня Левиафана
пыталась мертвеца усталого втолкнуть.
Дежурная стрела в чумазые широты
доставила тебя сквозь тридесятый шквал,
где нерожденный черт из брюха Бегемота
глумился над тобой и злобно хохотал.
И, продолжая плыть, — всклокочен, точно пена;
расхристан, будто вихрь; истерзан, словно тать, —
ты воспарил туда, где море по колено;
где знают о тебе, но не желают знать.
Любимая страна, постылая планета,
отеческий мираж, египетский приют,
легенда мятежа, европа трафарета,
где нечего желать и ничего не ждут.
Но ты ведь и не ждал ни многомерной Мощи,
ни розовых жар-птиц, ни разноцветных крыш...
Воскрес бы ты, когда б твои живые мощи
по лужице пустил какой-нибудь малыш.
А вот и парапет: грифоны и химеры,
штандарты, вымпела... Увы, окончен путь.
Но ведать не должны легавые галеры,
что можно от любви на рейде затонуть...
16 июня 1994 — 18 марта 2002; 05 марта 2003
А. Рембо. Пьяный корабль
Едва повлёкся я по устьям Рек усталых,
я понял, что меня ведут не бурлаки:
к столбам, покрытым хной, нагими приковал их
индейцев шумный сброд, чтоб резать на куски.
Я наплевал на тех, кто а́нглийскую вату
и хлеб фламандский вёз, — на эту матросню,
когда по воле Рек открыл свою регату,
едва на берегу закончили резню.
В жестокий плеск морей вторую зиму кряду
я, будучи тупей младенческих мозгов,
врезался невзначай! К столь бурному разладу
и Остров, что с цепи сорвался, не готов.
И просыпался я, благословлён штормами,
и десять дней плясал, как пробка, на волнах,
что возчиками жертв работают веками, —
и зенки маяков оставил в дураках.
Вкусней, чем детворе незрелых яблок мякоть,
вода в меня вошла сквозь пихтовый покров,
смывая пятна вин и синей рвоты слякоть,
отбросив якорь мой и руль мой расколов.
И погрузился я в Поэзию морскую, —
в настой ночных светил и молоко небес;
лазурь сырую жрал, где бледный труп, дрейфуя
и грезя о своём, плыл мне наперерез;
где, бирюзой затмив все эти ахинеи
и пламенем дневным — все ритмы полусна,
ядрёнее спиртов и ваших лир крупнее
горячечной любви вспухает рыжина.
Я знаю небосвод, что молнией расколот,
восторженной зари птицеподобный взлёт,
вечерний шквал и смерч, течение и омут;
я видел даже то, что людям в ум нейдёт.
На солнце видел я мистические кляксы,
сгущённые в поток сиреневых лучей,
и волны, что спешат шутов старинных фарсы
сыграть, катая вдаль свой трепет лопастей.
Мечтал я о ночах с блестящими снегами,
о поцелуе сна, что льнёт к очам морским,
о круговерти сил, о фосфоре, чьё пламя
поющее цветёт янтарно-голубым.
Я долго наблюдал, как бешеные кланы
бодливых волн берут коралловый редут,
и не поверил в то, что рыла Океана
к стопам святых Марий покорно припадут.
Я находил Флорид неведомых угодья,
где взор полупантер в обличии людском
замешан на цветах, а радуги поводья
к фисташковым стадам идут за окоём.
Броженье видел я в неслыханных трясинах,
где шёл из камышей Левиафана смрад.
При мне был сорван штиль обвалом вод глубинных
и бездны ураган спадал, как водопад.
Свет неба, жемчуг волн, зари свинец, торосы!
На отмели глухой чудовищный затон,
где скоп гигантских змей, которых жалят осы,
зловонье издаёт, с кривых срываясь крон.
Ребёнку б увидать в лазоревой эмали
поющих этих рыб — макрелей золотых!
Кипеньем брызг мои отчалы расцветали
и дни мои неслись на крыльях ветровых.
Порою плач морей меня баюкал сладко,
а те, томясь тоской полярных перемен,
мне призрачных цветов показывали хватку.
На женщину похож, я не вставал с колен...
И, словно остров, я раскачивал на баке
белёсоглазых птиц раздоры и помёт,
а сквозь мой хрупкий борт, попятившись, как раки,
утопшие плелись поспать, когда припрёт.
Я и в эфир без птиц заброшен был ветрами,
и в шевелюре бухт застрял на вечный срок;
мой корпус, пьяный вдрызг, не принят Крейсерами,
ни шхунами Ганзы и не отправлен в док.
Свободный, весь в дыму лилового бурленья,
я стены в небесах пурпурных раскроил,
с которых потекло поэзии варенье
соплями синевы и лишаём светил.
В плену морских коньков, в электросвете скатов,
умалишённый тёс, я мчался прямиком,
а между тем, круша ультрамарин закатов,
воронки в нём июль проламывал кайлом.
И я, что трепетал, заслышав Бегемота
случного стон и рёв Мальстрима на сто лиг,
и ткал голубизну недвижного киота, —
грущу, что стапелей Европы не достиг.
Я звёздных островов следил архипелаги —
доступный для пловца безумный небосвод;
не спишь ли ты, изгой, в бездонном том овраге,
мильон златистых птиц, Новейших Сил восход!
А впрочем, хватит ныть! Все зори малокровны,
все солнца точат яд, все луны взбешены:
до одури я вспух от кислоты любовной...
Сломись, мой киль, — и вам я сдамся, буруны!
Нужна Европа мне, но в виде водостока,
где в сумеречный зной сидит на бережку
печальный мальчуган, пуская одиноко
кораблик хрупкий свой, подобный мотыльку.
Я, волны, не могу, размыт хандрой каньонов,
навстречу выходить коммерческим судам
и прятаться от глаз чудовищных понтонов,
и близко подплывать к спесивым вымпелам.
5-18 сентября 2005; 2 марта 2007
г.Орск
Arthur Rimbaud (1854-1891)
Le Bateau Ivre
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guidé par les haleurs:
Des Peaux-Rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs.
J’étais insoucieux de tous les équipages
Porteur de bles flamands ou de cotons anglais.
Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages,
Les Fleuves m’ont laisse descendre où je voulais.
Dans les clapotements furieux des mérees,
Moi, l’autre hiver, plus sourd que les cerveaux d’enfants,
Je courus! Et les Pénisules démarrées
N’ont pas subi tohu-bohus plus triomphants
La tampête a béni mes eveils maritimes.
Plus léger qu’un bouchon j’ai dansé sur les flots
Qu’on appelle rouleurs eternels de victimes,
Dix nuits, sans regretter l’oeil niasis des falots!
Plus douce qu’aux enfants la chair des pommes sûres,
L’eau verte penetra ma coque de sapin
Et des taches de vins bleus et des vomissures
Ma lava, dispersant gouvernial et grappin.
Et des lors, je me suis baigné dans le Poème
De la Mer, infuse d’astres, et lactescent,
Dévorant les azurs verts; où, flottasion blême
Et ravie, un noyé pensif parfois descend;
Ou, teignant tout à coup les bleuités, délires
Et rhythmes lents sous les rutilements du jour,
Plus fortes que l’alcool, plus vastes que nos lyres,
Fermentent les rousseurs ameres de l’amour!
Je sais les cieux crevant en éclairs, et les trombes
Et les ressacs et les courants: je sais le soir,
L’Aube exaltée ainsi qu’un peuple de colombes,
Et j’ai vu quelquefois ce que l’homme a cru voir!
J’ai vu le soleil bas, taché d’horreurs mystiques.
Illuminant de longs figements violets,
Pareils à des acteurs de drames très antiques
Les flots roulant au loin leurs frissons de volets!
J’ai rêvé la nuit verte aux neiges éblouies,
Baiser montant aux yeux des mers avec lenteurs,
La circulation des sèves invouïes,
Et l’eveil jaune et bleu des phosphores chanteurs!
J’ai suivi, des mois plenis, pareille aux vacheries
Hysteriques, la houle à l’assaut des recifs,
Sans songer que les pieds lumineux des Maries
Pussent forcer le mufle aux Océans poussifs!
J’ai heurté, savez-vous, d’incroyables Florides
Mêlant aux fleurs des yeux de panthères à peaux
D’hommes! Des arcs-en-ciel tendus comme des brides
Sous l’horizon des mers, à de glauques troupeaux!
J’ai vu fermenter les marais enormés, nasses
Où pourrit dans les joncs tout un Léviathan!
Des écroulements d’eaux au milieu des bonaces,
Et les lointains vers les gouffres cataractant!
Glaciers, soleils d’argent, flots nacreux, cieux de braises!
Echouages hideux au fond des golfes bruns
Où les serpents géants dévorés des punaises
Choient, des arbes tordus, avec de noirs parfums!
J’auras voulu montrer aux enfants ces dorades
Du flot bleu, ces poissons d’or, ces poissons chantants.
— Des écumes de fleurs ont bercé mes dérades
Et d’ineffables vents m’ont ailé par instants.
Parfois, martyr lassé des pôles et des zones,
La mer dont le sanglot faisait mon roulis doux
Montait vers moi ses fleurs d’ombre aux ventouses jaunes
Et je restais, ainsi qu’une femme à genoux...
Presque àle, ballotant sur mes bords les querelles
Et les fientes d’oiseaux clabaudeurs aux yeux blonds.
Et je voguais, lorsqu’a travers mes liens freles
Des noyés descendaient dormir, à reculons!
Or moi, bateau perdu sous les cheveux des anses,
Jeté par l’ouragan dans l’éther sans oiseau,
Moi dont les Monitors et les voiliers des Hanses
N’auraient pas repêché la carcasse ivre d’eau;
Libre, fumant, monté de brumes violettes,
Moi qui trouais le ciel rougeoyant comme un mur
Qui porte, confiture exquise aux bons poètes,
Des lichens de soleil et des morves d’azur;
Qui courais, tache de lunules électriques,
Planche folle, escorté des hippocampes noirs,
Quand les juillets faisaient crouler à coups de triques
Les cieux ultramarins aux ardents entonnoirs;
Moi qui tremblais, sentant geindre à cinquante lieues
Le rut des Béhémots et les Maelstroms épais,
Fileur eternel des immobilites bleues,
Je regrette l’Europe aux anciens parapets!
J’ai vu des archipels sidéraux! et des îles
Dont les cieux delirants sont ouverts au vogueur:
— Est-ce en ces nuits sans fonds que tu dors et t’exiles,
Million d’oiseaux d’or, ô future Vigueur!
Mais, vrai, j’ai trop pleuré! Les Aubes sont navrantes.
Toute lune est atroce et tout soleil amer:
L’âcre amour m’a gonflé de torpeurs enivrantes.
Ô que ma quille éclate! Ô que j’aille à la mer!
Si je désire une eau d’Europe, c’est la flache
Noire et froide où vers le crépuscule embaumé
Un enfant accroupi plein de tristesses, lâche
Un bateаu frele comme un papillon de mai.
Je ne puis plus, baigné de vos languers, ô lames,
Enlever leur sillage aux porteurs de cotons,
Ni traverser l’orgueil des drapeaux et des flammes,
Ni nager sous les yeux horribles des pontons.
В.Шекспир. Сонет VI
Пока не извела твой летний сок
зима своей безжалостной рукой,
сосуд любви спеши наполнить впрок
бессмертною своею красотой.
Поскольку под процент из ссудных касс
кредиты брать не запретил закон,
и ты счастливей будешь в десять раз,
своим потомством удесятерён.
Оно и после воспроизведёт
тебя десятикратно и стократ.
Что может смерть, когда начнёт отсчёт
твоей посмертной жизни твой закат?
Своё наследство, как ты ни упрям,
ты не посмеешь подарить червям.
В.Шекспир. Сонет V
С каким искусством Время создаёт
картины, услаждающие взор,
и, словно деспотичный сумасброд,
выносит совершенству приговор.
Спокойный ход недремлющих часов
уводит лето в ледяной полон,
где стынет сок безлиственных стволов,
где пустота и снег, и вечный сон.
И если квинтэссенция цветов
в прозрачную тюрьму не заперта,
то, не оставив никаких следов,
из памяти исчезнет красота.
Зима не в силах навредить цветам,
когда жива их сущность — фимиам.
В.Шекспир. Сонет IV
Напрасно, расточитель молодой,
ты не жалеешь своего добра.
природа нас не дарит красотой, —
даёт взаймы, со щедрыми щедра.
Ты, милый скопидом, прибрал к рукам
то, что обязан был вручить другим.
Ты, бедный ростовщик, не сможешь сам
всю прибыль получить по закладным.
Тот самого себя и проведёт,
кто самому себе даёт кредит.
Тебе Природа свой предъявит счёт
и неустойку выплатить велит.
Кто красоту не пустит в оборот,
тот смерть в душеприказчики возьмёт.