Письма Лезвием. Из неотправленных (2010)

Письма лезвием. Из неотправленных

Счастье ли это?
..
Синдром понедельника — завтра всё будет иначе.
Новая жизнь. Памяти выбеленные холсты.
Координаты гордости точками обозначу.
В периметре нежности больше не значишься ты.
..
Больше не значусь. Впишите, пожалуйста, в списки
без вести сгинувших, без вести выживших без.
Знаешь, далёкий, ты всё-таки был самым близким
из всех, кого я когда-либо так приближала к себе.
И сейчас, умножая молчание на молчание,
понимаю, что всех — это слишком громко.
Были? Любила ли? — Пожимаю плечами,
разве что в детстве. Разве — совсем ребёнком.
А дальше — пробел. Нежелание с невозможностью —
славная парочка — на руку, как говорится.
Кто-то скажет, мол, осторожничает,
и намекнёт прозрачно на то, что уже за тридцать.
Кто-то кому-то о ком-то — так и живут-дышат,
так коротают вечность, того же и ждут от нас.
Всех — это громко, может, и был да вышел
так, что теперь не вспомнить ни рук, ни глаз.
..
И сейчас, умножая молчание на молчание,
закрываю лицо ладонями. Как же больно.
Имя твоё качала бы и качала бы,
словно дитя безгрешное — ласково и с любовью.
Словно дитя нежности, дикого сумасшествия.
Счастье моё нежданное, благодарю искренне:
столько воскресло женского,
чуткого, материнского.
..
Вниз по стене. Даром, что стойкая, закалённая —
столько впустили горестей эти глаза зелёные.
Зеркало чёрно-белое мне на прощанье выдумай,
чтоб этой жуткой зелени я никогда не видела.
Там и болота топкие, там и травинки жалкие,
осень плутает тропками, черти поют с весталками.
Впрочем, какая разница. Это, возможно, знаково:
в зеркало глядя, раниться — глаза у нас одинаковы.
Те же болотца липкие, те же шальные искорки.
Я ли от боли всхлипнула, выпь ли надрывно вскрикнула?
..
Господи, помолчи со мной. Долго и по-отечески,
помнишь ли, чтоб просила я? Видел ли в доме свечечки?
Била строкою хлёсткою, Ты, как умел, оправдывал.
Я и смирилась: поздно мне. Ты, как умел, порадовал.
Радость ли это, Господи? И отвечаю: больше чем.
Всё, что Тобою послано, принято мной по-божески.
Только стихи изломаны — страстные, незнакомые.
Будто бы не успею я — складываю и комкаю.
Я задыхаюсь, Господи. Радость ли это? — больше чем.
Хватить пылиться в обществе прочих стеклянных кошечек.
Может быть, там, на полочке я и сверкала глазками,
может, считалась хрупкою, может, казалась ласковой,
прежде всего я — дикая, прежде всего — вселенная,
Господи, не храни меня! Господи, не жалей меня!
Может быть, там, на полочке я и была царицею,
скучно всё это, Господи, да и уже за тридцать мне.
Имя его укачивать. Счастье ли это? — Больше чем.
Столько ночей растрачено. Скоро и эти кончатся.
..
Синдром понедельника. Белый холст. Белый лист.
Хватило на семь минут и опять — тоскую.
Обессилев, сползаю медленно.
«Жду. Лили.»
Дочитаешь, допьёшь, досмотришь меня.
Докуришь.
Спой меня. Я же — песня.
Разговори.
Не умножай молчание на молчание.
Разве не для цариц выдуманы цари?
Разве не слышал: имя твоё качала я?
Необъяснимо, но слышишь меня.
И вот
я оживаю
от голоса
твоего.

Горячо — холодно
..
Мир замер в твоей горсти беспомощным мотыльком;
помилуй его, прошу — он небо вчера постиг,
он небо вчера объял и, падая высоко,
простил мне последний грех, ты слышишь? — Тебя простил.
Довольно играть — не тронь, не мни золотистых крыл;
помилуй и отомкни доверчивому простор.
Он впредь поумнеет, он разучит ходы игры,
но сможет ли позабыть ладони твоей костёр?
Помилуй и отпусти; без неба крылатым — смерть,
как мне без тебя — нежизнь.
..
Как мне без тебя? — Никак.
Что есть у меня? — Стихи да стайка цветных химер,
в которые до конца не хочется и вникать,
с которыми говорить так странно и так легко,
которых ловлю сачком, которым смотрю в глаза.
Как видишь, не ты один всё нянчишься с мотыльком.
Кого ты из нас двоих молчанием наказал?
..
Сны-бабочки — не поймать. Сны-бабочки — не смотрю.
А тень от скрещённых рук похожа на птицу-тень;
до комнатных двадцать три в бокале согрелся брют,
как хочется мне остыть до уличных тридцать семь —
завьюжить твоё окно одной из колючих вьюг
и стёкла рядить в стихи — метельную чепуху.
..
Ты думал, что я, как все, уютные гнёзда вью,
а я не могу, как все — на золоте и в пуху,
на золоте и в мехах, на золоте и — в крови;
я первая пью за жизнь на празднике мёртвых душ,
зови сумасшедшей, что ж, неправильною зови.
Ведомая? Может быть, но я и сама — веду.
..
А тень от скрещённых рук потянется к небесам,
подумаешь, до мечты — всего ничего секунд.
Сдержав обещание — не писать,
Кого я из нас — двоих —
в молчание
облеку?

Воспитание высоты
..
Скатилась до причитаний — сама смеюсь:
плачущие стихи под куполом на арене!
Плачущие стихи — блюдо в твоём меню
со вкусом апельсинового варенья.
..
Нисходить, воспитав заранее высоту
в сердце, болью его, кровью облагородив,
уверовав в то, что выше нельзя, а тут
что-то небесное, что облаков навроде —
странное, в общем, с гордостью ну, никак
не уживётся, мучаюсь — приручаешь,
сопротивляюсь, стряхиваю, вникать
и не пытаюсь, мучаюсь — отучаю
себя от голоса, интонаций, от «ты — моя» —
нет, не твоя, дикая и ничья я, —
тут же спохватываюсь: слова — яд
в полсантиметре от чашки с остывшим чаем,
выпьешь — не выживу! Только твоя. «Твоя...», —
гордость понизив, тембр подобрав нежнейший.
..
Вот тебе чувства, глина, вода — ваяй
самую ослепительную из женщин —
меня.
Удобно, чуть что — молись,
надейся, выплакивай горести, вопрошай,
я — не Бог, у меня взаправду душа болит,
о тебе, беспокойный мальчик, болит душа,
я — не Бог, но чувствую — всё смогу,
даже от молчания обессилев,
воскрешу, коснувшись губами губ.
..
Утро с ярким запахом апельсинов.
Будут стихи. Горькие. Не читай.
Я — не Бог. Так, с плода очищая шкурку,
отчего-то вздумалось причитать,
просто — кофе сбежал из турки,
просто — нож соскользнул и вмиг
оцарапал мне пальцы ало,
просто — хлопнул сквозняк дверьми,
просто — жить без тебя устала.
..
Так удобно. Чуть что — разбей.
Мне привычно. Почти без крови.
Нисходить до небес,
сполна
болью
сердце
облагородив.

Так

«Она несла в руках отвратительные жёлтые цветы»
«Мастер и Маргарита»

Так сходят с ума оттого, что зима и вообще..,
так жизнь доживают, на завтра махнув рукой
..
— Ты — вещь, — говорят, —
так покойся среди вещей.
И тут же стихи читают за упокой —
мои,
где тебя так много, где — только ты.
— Не плакать, не плакать, — шепчу, прикусив ладонь.
Гипсовой статуэткой застыть, остыть.
Легчайший слой пыли сбрызнут чуть-чуть водой:
— Во имя Отца и Сына.
..
Вдыхаешь жизнь
в сердце, почти разучившееся стучать.
Руки подставлю:
— Ниточки привяжи.
Снова засну под крики:
— Врача, врача..,
— Глупые..,
врач не нужен, а нужен ты.
Кто-то сквозь зубы:
— Солнце, нам лучше знать.
..
В грустных руках тревожно цветы желты.
— Что тебе снилось?
— Ты...
— А ещё?
— Весна.
Ты, а ещё — капель. Так, что лёд насквозь —
не устоял под натиском плотный наст.
Знаешь, а мне не хочется ничего,
только бы время не разлучало нас,
только бы сны пореже, длиннее — жизнь,
пусть не своя, так взятая напрокат.
Руки подставлю — ниточки привяжи
так, чтоб уж точно, так, чтоб наверняка.
Шёлково. Неразрывно. Тогда, к утру
вспыхнут запястья красным — не бойся ты..,
это не больно. Знаешь, когда умрут
жёлтые отвратительные цветы,
я буду жить. Назло. Вопреки. И так..,
только не отучай сердце от волшебства.
Так сходят с ума, рассказывая цветам
как, собственно, собираются выживать.
..
— Ты — вещь, — говорит, — покайся, уже пора.
Прикурит, прищурившись, в комнате надымит.
— Какого чёрта?!
Впрочем, гореть, сгорать.. —
не всё ли равно.
— Дьявол с тобой.
Аминь.
..
Так сходят с ума — бредово, без права на;
в феврале умирать как-то non comme il faut .
Мне приснишься ты, и следом войдёт весна,
начитает март на старенький диктофон.

День, когда

..
Хочется плакать
истово, беспричинно,
но и слезам я, кажется, разучилась;
слёзы — театр. Программка, антракт, реприза.
В каждом театре — свой закулисный призрак.
— Занавес! — значит, пора на сцену.
— Занавес! — значит, расселись тени.
Да,
на отсутствие зрителей грех жаловаться.
Нет!
Убирайтесь к дьяволу!
Вон!
Пожалуйста...
Если б вы знали, как все мне
ос-то-чер-те-ли.
Набили оскомину роли
джульетт, офелий.
..
Хочется плакать, не думая, как я выгляжу.
Зло!
Беспросветно! Горько!
Безумно
или же
тихо, почти неслышно —
хоть как-нибудь!
Лишь бы не слыть бесчувственной.
Гордой.
Каменной.
Ты говоришь:
мудрая и красивая,
а я так бездарно
в молчании обессилела,
а я измеряю шагами комнату,
а я стихи неумело комкаю.
Довольствуюсь подоконником
безвольная, как растение.
А ты говоришь:
— Солнечная!
А ты говоришь:
— Весенняя!
..
Хочется плакать, уткнувшись в ладони липкие.
Безутешно. Навзрыд.
Вздрагивать. Всхлипывать.
Свободно, просто
желанию потакая.
Кто я тебе?!
Кто я тебе такая?!

Тесно
..
Сжигаешь кожу — шкурку мою спасительную —
до срока, до времени
огню скармливаешь.
Выпроваживаешь,
как случайного посетителя,
холодно так.
Закаливание.
..
Мир отчего-то
стал тесен,
как старое школьное платье;
слышишь, не надо песен..,
слышишь, и писем — хватит.
Чуть позже.
Руку свою оправдываю:
она не пишет, нет, —
выцарапывает;
и плевать бы, и чёрт бы с нею,
но ведь это —
боли самой больнее.
..
Сумрак ворует — ушлый —
свет с моего стола.
Комнаткой тесной душной
о четырёх углах
видится мир мне тот, что
прежде был — высь и ширь;
я задыхаюсь, точно
душа без самой души,
сердце — без сердца.
Вечером.
Бездушная.
Бессердечная.
..
Я, как ребёнок,
оставив игрушку,
за новой и яркой тянула руку —
всем своим нет
жизнь обрушилась,
ещё и спрашивает:
— Что, скушала?
..
Тошно.
Стихи опротивели.
Брошу.
Но — завтра.
..
Скорлупка ореха грецкого
без пола и потолка,
здесь — раненая и резкая,
баюкаю на руках
болезненно тонких,
женственных,
при всей их некрасоте,
любовь.
Изъясняюсь жестами,
когда прогоняю тень,
мол, тихо,
ещё разбудишь вдруг
уставшую.
Помолчим.
Сменяются будни буднями
безликие, как врачи.
..
Чем ты спасалась, когда расправляла ночь
чёрные крылья,
чёрные, словно ужас?
Тесно, Марина,
можешь ли мне помочь? —
как никогда,
дружеский
локоть нужен,
нет,
не безвольный —
заточенный. С силой
ткни,
чтоб душа кровоточила,
может быть, станет легче,
а впрочем,
днём выживать сложнее, чем ночью.

Лилианна Сашина, 2010

Сертификат Поэзия.ру: серия 1277 № 78447 от 19.03.2010

0 | 10 | 3289 | 19.04.2024. 08:04:08

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []