руки

          Киношное, лицо — вне рамок «красивости» запоминающееся. Гипноз круговой поруки влюблённости — в саму жизнь, в её множественном цветении. Внимательные, не грех бы сказать: чуткие, глаза, хамелеонски меняющие цвет в зависимости от освещения, одежды, настроения. Вкрадчивый, обходительный, отогревающий голос. Видела она уже это «кино», ви-де-ла! Ну, да…

          …Смурной, в холодной мороси, город. Полупустой трамвай. Случайный попутчик. Разговорились, с какой-такой стати, уже и не припомнить. Зачем-то читал ей Блока. Потом вместе шли по осенней пустынной улице. Он провожал её вроде бы. Хотя особой нужды в этом не было. Ведь каждый вечер проходила одна этим же самым маршрутом, и ничего… Раз только высунулся из кустов какой-то продвинутый недоумок и… зарычал. Потом, с ёрническим полупоклоном, вежливо осведомился:

          — Девушка, я Вас, ненароком, не напугал?

          — Нет, зря старались.

          И неумолимо зацокала каблучками.

          — Ну и катись, — послышалось уже издали…

          …Трамвайный знакомый проводил её тогда почти до дверей подъезда. Они уже вроде бы попрощались. Но пристальный взгляд ласково-переменчивых глаз слегка озадачил.

          — Я что-нибудь сказала не так? — спохватилась было она, зная за собой, вовсе несимпатичную привычку, в рассеянности произносить иногда совсем не те слова, что имелись в виду; «неряшливость речи», несколько жестковато, но справедливо выразилась её подруга. Может быть из-за этого определения нынче она так скупа на слова. Но, это же — мысль спешила, опережая речь.

          — Нет, всё именно так, — несколько нараспев произнёс он, всё так же выжидательно глядя в глаза.

          — Так что ж?

          Она уже начинала сердиться.

          — Телефон.

          Глаза ещё приветливей улыбнулись.

          — Какой телефон?.. Вам нужен мой телефон?

          — Да.

          Выдернула из блокнотика листок. Быстренько накатала — 372-21-56 и снизу меленько приписала — Лида, звонить с 4-х до 5-ти.

          — Почему так?

          Несколько повеселевший голос. Осада взглядом снята.

          — Что «так»?

          — С четырёх до пяти.

          — Я экспедитор, на работе меня сможете застать лишь к концу дня.

          — Вот и познакомились. А я — Вадим.

          Причудливый реверанс с её стороны.

          — Звоните, Вадим. Всего!..

          — До свидания.

          Звонок последовал не то чтобы на другой день… Кино, кафе. Всё те же проводы до дому. На улице было уже очень холодно.

          — А не попить ли нам чаю! (И улыбнулась своим же словам — вопроса в вопросе не слышалось.)

          Дома было тепло. По батареям звучно переливалась вода. Что-то там где-то переключали — подсоединяли, наверно, все тепловые ресурсы. И это бульканье в батареях лишь прибавляло тепло уверенности что не пропадёшь, не дадут люди друг другу пропасть…

          — Да, зима… — сказала она, чтобы хоть как-то обжить принявшую их в себя тишину.

          — Что?

          Он сосредоточенно изучал книжную полку.

          — Зима, говорю.

          — А Вы, я вижу, поклонница Блока.

          — Да. За это и Вас… — Она не нашлась как продолжить и, нисколечко не смутясь своим сбивом, — Вы ведь тоже его… жалуете.

          Спокойно и уверенно начал:

          ………………………………………………

          ………………………………………………

          — А вот ещё…

          Потом они пили чай. Зефирину в шоколаде он церемонно держал кончиками пальцев, словно купец своё блюдечко… Уже были глубокие сумерки.

          — Давайте не будем зажигать свет: так тише…

          — Давайте… Давай, — помедлив произнесла она.

          Сидели у окна. И снова были стихи. Теперь уже просто спасительные. В наступающей обжимающей полутьме светились его глаза — фосфоресцировали, так ей увиделось тогда. Молчать было бы просто невыносимо.

          Рука коснулась её плеча. Губы её полуоткрылись, она слегка запрокинула голову. Уже и не удивляясь самой себе — словно бы всю жизнь ожидала этой вот самой руки на своём плече. Ах, именно так: Блок, полумрак, за окном свечение синего снега, снежный скрип, и отдалённый лай, совсем даже и не их большой город, если прислушаться, прикрыв глаза. И эта телесная заиндевелость — ласковые мурашки — уютная неуютность напряжённого, поющего, как струны поют, тела. Обнимающая рука — явившаяся откуда-то… из снежных сказок детства… И за окном — сказочная ранняя зима. А здесь — два сердца напряжённо вслушиваюшихся друг в друга.

          Фосфоресцирующие глаза. Совсем рядом… Но эта рука… что-то уже намного обстоятельнее, по-деловому прочнее, расположилась на её плече — властная, спокойная, злая.

          Почему именно злая?.. Понять, не то чтобы не могла. Не стала. Стряхнула, ставшую вдруг тяжёлой, руку.

          — Ладно. Почудили и будет.

          Ошарашенное молчание было ответом.

          Не стала объяснять ему, что рука его, оказалось, была совсем не та… — бестрепетная, прямолинейная, одно лишь предвкушение своей несомненной победы.

          Он, видимо, пришёл в себя. Молча положил ей на оба плеча уверенные горячие руки. Молча потянул к себе. Она тоже молчала, и плотно сжатые губы коснулись, наконец, его губ. Отстранив её лицо, повернул к свету — зыбкому призрачному свету зимнего вечера.

          — Ну? Ты чего?

          — Ступай домой.

          Сухо и сжато.

          — Да что с тобой?..

          — Иди домой, слышишь.

          Яростнее притянул к себе. Резким рывком аккуратно переместил, до судорог напрягшееся тело, на диван.

          — Ну, глупыш, что ты?

          Рука уверенно орудовала где-то среди застёжек.

          — Слышишь, пусти, — сдавленно проскрежетала она.

          — Ну, нет.

          Она почувствовала что и его губы плотнее сжались, и в наступившем молчании слышалось лишь учащённое дыхание, яростное шуршанье. Что-то с грохотом упало. И вспыхнул пристальный свет — прямо в её глаза. Успела-таки нажать кнопку торшера. Зачем нужен был этот свет сама не знала. Нужен и всё.

          Они перевели дыхание. Всё ещё вцепившись друг в друга. Руки — одни тянули, другие отталкивали. И в этом напряжённейшем положении застыли на пару мгновений, глядя друг другу в глаза.

          — Ну что, успокоился?

          Глаза были злые.

          — Нет!

          — А я, да!.. Не те, понимаешь, не те у тебя руки.

          Руки всё ещё тянули её к себе. Но взор уже угасал, и не было в нём этой фосфоресцирующей уверенности.

          Расстались они почти без слов, в, казалось, накаляющемся всё больше свете, поправляя перед зеркалом всё на себе. Мельком и настороженно он посмотрел на свои руки и, перехватив её взгляд, смутился.

          — Тебе звонить?

          — Нет.

          — Тогда, прощай, — он переминался с ноги на ногу, словно бы что-то хотел спросить.

          И снова, ненароком, взглянул на руки.

          — Ну, я пошёл?!

          — Иди…

          С этого, очевидно, вечера возненавидела она, со всею бескомпромиссностью своих семнадцати, всю эту смазливую самовлюблённую братию — с приятным оскалом жемчужин зубов, с нарядными «р» и «д» в голосе.

          Бешено звонил телефон. Да, к чёрту всех этих — «красавцо́в»! Но её рука уже́ предупредительно подносила к уху телефонную трубку.

          — Алло?!

Владимир Гоммерштадт, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1016 № 91892 от 14.02.2012

0 | 0 | 1434 | 26.04.2024. 06:21:23

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []