"Как сорок тысяч братьев" (из книги "Под открытым небом")

Женщина:
– Где они жили?
Девочка:
– В стране, о которой мечтали.
Там, где нет никого.
Там, где трава…

(Подслушано в автобусе).

1.

Сядь напротив, прикинься, что живём налегке –
До того, что рябину на коньяке
Предпочтём коньяку той библейской страны,
Коей не повидали, затем, что бедны.

Не расспрашивай, как провожу времена:
Эта повесть отрывочна и неполна,
В ней не всякие благообразны черты
И немало страниц, где отсутствуешь ты.

Не загадывай, – нам-то вдвоём всё равно, –
Разопьём ли иное какое вино.
Уж и то чудеса, что весна-госпожа
Отогрела иззябшего в небе стрижа.

И не вменим друг дружке обоюдных пропаж!
Привкус горечи в кружке – любовная блажь,
И ни в жизнь никакой не рассудит знаток,
Чем так полон наш маленький терпкий глоток.


2.

Снова накатывают сирени на полотно дороги;
Вновь, навостряя степное зренье, силюсь вглядеться в май,
Не узнавая, а он, смешливый, солнечной встречь дырою
Ширится, испепеляя всякий житейский пай.

Всё-то он, бешеный, жжёт – не лечит, всё-то в зелёном взоре
Алая искра степных кочевий, а на уме одно:
«Я не люблю золотых колечек, я их бросаю в море,
Золото к золоту, – славно злату дать золотое дно».

Всё-таки помню его замашку, всё-таки распознала
Дикую песенку – и ромашку солнца верчу в руке,
Дни обрывая, как будто жду условленного сигнала,
Связь оборвав, – и как будто время ходит на поводке.

И почему ты не ищешь в доме прежнего обаянья?
И зазываешь, и ожидаешь, – старые ведь друзья, –
Чтобы в проёме, словно в проломе, встала, затмив сиянье
Солнечной бреши, разверстой в жизни там, где ютилась я.


3.

Солнца так много, что серы цветущие вишни,
Явственна всякая пыль.
Растереби моё небо и облачко вышли –
Память на тысячу миль.

Развесели моё солнце, пускай обхохочет
Долгую зимнюю хворь
Старого сада, чтоб вспомнил он детский мой почерк
Ивовый – в паводке зорь.

Развороши птичьи сборища – пусть же освищут
Всяческий страх бытия!
Всё, что случится и сбудется, послано свыше –
Может, и от воронья.

Разбереди моё эхо в прохладном ущельи,
Чтобы лавина сползла;
Да растрави моё сердце и после исчезни –
Разом спасёмся от зла.

Расшевели пересмешника – легче проститься,
Пусть не ослабнет узда…
Люди не верят, но сложат сказанье о птице,
Не пожелавшей гнезда.



4.

Да к чему печалиться, сколько
главных слов угасло меж нами
Невозможной на свете правды,
обольстительной, но и вещей?
Я могу собрать их осколки, обезвреженные волнами,
И затем смастерить в подарок необычные вещи.

Я вольна слоняться по круче, не пугаясь промелька молний,
Слышать взвизги плакальщиц-чаек и себя ощущать живой,
И живое понять как случай, просто случай, а ты замолви
За меня – замоли, – замолкни, пеленой замкни дождевой.

Чуть окликнешь – откликнусь, – рельсы
взноют, травы пойдут волнами, –
О, как всё это странно, – смейся и виною себя не мучь:
Мы уже разорвали с треском
нитку молнии между нами, –
Рвутся молнии, – неразрывен только луч,
лишь бесцельный луч.

Разве мы уже не прощались в прошлой –
всё ещё этой, – жизни,
А она нас доселе терпит: не иначе, ей задолжали
Нашей рознью, что так нещадно тянет рельсов стальные жилы,
Нашей слабостью, что травинкой
пробивает скрижали.



5.

Неизбывному кругу воздав попеченьем земным,
Что мы скажем друг другу, восхищены миром иным?
Сквозь простёртый упруго синий свод прорываясь на свет,
Как узнаем друг друга, лишённые здешних примет?

От дурманного яда влеченья очищены вдруг
Там, где больше ни взгляда, ни голоса, паче – ни рук,
Мы, сквозь горние вьюги гонимые, – видишь? – зови! –
Что увидим друг в друге, достойного вечной любви?..

И, быть может, нам только и вменят в заочной стране,
Что в земном бытии ты упорно молчал обо мне;
Может, уст не имея, уже не придётся скрывать,
Что в юдоли земной не пришлось мне тебя целовать.

На закат в утлом струге плывя, у телес в кабале, –
Странно – душу подруги одну пролюбить на земле.
Что ты видишь такого во мне, чтоб любить не греша?..
О, печальна, печальна, печальна при жизни душа!



6.

Нет, не любовник и, по счастью, не муж.
Нет, и не влёкся, – просто не забывал.
Нас покарали несоразмерностью душ,
Но подстрекали прыгнуть через провал.

Нам посчастливилось как-то сразу – двоим.
Свиделись – будто мир омыла гроза:
Нас наделили светом нездешним – своим
Каждого, – и открыли глаза.

Если вам скажут, мы умерли, – это враньё:
Света со светом слиянье – только держись!
Оба избрали земное – каждый своё, –
Ибо нездешнего на дух не вынесет жизнь.

Поздно что-либо менять. Неслиянный свет
Тихо течёт в пустоту – время и кровь,
Диво и страх, – а кто-то, глядя вослед:
«Это – любовь. Это – любовь. Любовь»…


7.

Хочешь, тебе отпишу безалаберный май?
Шляюсь, предгрозьем дышу, пью жасминовый чай;
Плавный цыганский шажок не ведает сбоя,
Но всё ж я устала, дружок, быть не собою,

Жить-навёрстывать, позабыв, как, беспечный, гудел
Трутень в раструбе цветка, и знать, что предел
Гонке и жизни один – ты ведаешь, знаю, –
И вот нам, ценою седин, премудрость земная!

А то хошь ещё, наведу гулевые мосты
В рай, одичалый без нас, где ни я и ни ты
Вместе со мной и с тобой ещё не бродили, –
Ко мне, на роскошный пустырь цыганских идиллий.

Знаешь ли, была я смела до недавней поры!
Видишь ли этот янтарь, – в нём ночные костры
Давних гуляний, и знать про это не надо,
Но всё ж мне досадно не встретить тебя средь сада,

Даже если вольна, как чайка над пенной волной,
Пусть даже пенный бокал славно выпить одной,
Славно и в милой гурьбе предаться веселью, –
И всё ж я боюсь, что боишься меня доселе…



8.

В нашем городе струны дождей
Ладит мол на мотив из Леграна;
Этот город, слепой чудодей,
Ходит по миру невозбранно
И живёт подаяньем, гордец,
От одних лишь влюблённых сердец.

И когда они в пойме зари
Перепутают море и сушу,
Он берёт себе в поводыри
Расставаньем прожжённую душу,
Чтоб не сгинула ради куска
И чтоб ей полюбилась тоска.

Вот и я с ним болтаюсь, бледна
И длинна, словно дождь на Канатной.
В ноги хлопается волна,
Я живу при нём нищей и знатной, –
Где посулами, где и битьём
Тож мастак в чудодействе своём.

Хлещет счастье моё в решето,
Плещет в море, в заливе, в затоне.
Ты спроси меня прямо, почто
У тебя не пригрелось в ладони;
Подивись, отчего ввечеру
Наш секрет не вверяла костру,

И зачем мы с тобой не враги,
И на что укрываешь в ненастье.
Мой заветный, мой внешний, – беги
Гулевого незрячего счастья!
Обживай человечьи стада
И меня не бери никуда.

Вдоль залива, смотри, я бреду,
Он завсхлипывал, дождичком порот.
Иногда – иногда – раз в году, –
Наезжай в мой магический город,
Чтоб на розстанях – чтоб без вреда, –
Пролюбить меня раз навсегда.



9.

Над нами, узнай, в небесах свершена безнадежность
И нам заповедано с первой же встречи – не быть:
Ты щедрой душой предо мною – склоненье и нежность,
Но сердцем ты скуп, чтоб меня безоглядно любить.

И всё ж мы сквозь годы прядём, не прервав, нашу нить,
Друг к другу влекомы, друг другом дыша – не греша:
Сколь сердце отважно моё, чтоб тебя полюбить,
Настолько же будней сближенья страшится душа.



10.

В край, где песен не будет лишка,
Битый шлях мне Господь простёр.
Не струхнёшь ли огня, мальчишка,
Пробираясь на мой костёр?

А пойдёшь – увлеку в пески я
И поведаю – что, не рад?.. –
Кто мы есть, чужаки мирские,
Одинокие среди стад.

Мы бастарды из града веры,
Где застопорены часы,
Где раскалываются меры
И зашкаливают весы;

Мы – скопленье миров, сиянье
Дивных солнц, но обманчив свет:
Друг от друга на расстояньи
Мы в бильон светоносных лет.

И – ожжённая битой степью, –
И – остужена сном зимы, –
Я тебе огонёчек теплю,
Я тебя призвала из тьмы,

Для тебя я в зенит Стожары,
Словно голубя, зашвырну,
И какие тотчас пожары
Опояшут мою страну!

И какие нагрянут орды
Слов, и шелестов, и громов!
О, на что тебе, мальчик гордый,
Уходить от людских домов,

О, зачем тебе слышать вести,
О которых в миру – молчок,
И в покорных очах невесты
Видеть огненный мой зрачок?..


11.

Поистине – бойся любви моей: цельность
И дерзость, – рывок в запредельность.
И в том – ко всеобщему, знай, сожаленью, –
Земное моё преступленье.

Бесшумно – как птица, при солнце слепая, –
Летя – рубежи преступая, –
Тебя ли на улицах людного града
Ищу я, – тебя ли мне надо?

Тебе ли – меж многими до неприличья –
Пою, – только жизнь моя птичья,
Как вся моя суть – над старинной руиной
Сезонный захлёб соловьиный.

Дари же возлюбленной певчие ночи –
А век уже на год короче, –
А то, что цветы величались бесчинно, –
Они моей песни причина.

В твоём колесе ни единая спица
Не лопнет, – я только лишь птица;
Научена лову, и ливню, и зною,
Хочу вам казаться ручною,

И вы мне простите повадку сорочью, –
Я птица: воркую, пророчу, –
И знаю, что боязно певчего лада
И круглого птичьего взгляда.


12.

Смейся, болтай со мной, наполняй стакан:
Знамо, не узы – на памяти узелок.
Смейся и радуйся – не угодил в капкан
Чуткий олень, и пичуга нейдёт в силок, –
Смейся, милок.

Плачь и молчи о той, что, сложив крыла,
Камнем бросалась в мир и всё же не умерла;
Плачь о счастливице и о моей стране –
Той, где любовь, словно утренний снег, бела:
Плачь обо мне.

Май 2006

Тина Арсеньева, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 1201 № 63160 от 17.07.2008

0 | 0 | 1866 | 26.04.2024. 23:40:43

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []