Командировка на Землю Игоря Муханова

Понятно, что всё именно так и обстоит на самом деле. Послали наблюдателя на нашу планету. А по итогам командировки составлен поэтический отчёт. Почему поэтический? Потому, что он самый верный и всеобъятный.
В стихах нельзя соврать. Да и вообще – стихи явление сугубо земное. Именно то, что характеризует нашу планету в целом. И именно то, что выделяет её из сонма обитаемых миров.
Нет, мы, земляне, конечно, тоже не избежали зловредного «ratio». И мы в большинстве своём подвержены инфекции умственной полноценности. Но только у нас есть совершенное противоядие от этой вселенской чумы – лирическое осмысление предметов и событий. Свободное выдыхание интуитивных форм в зарифмованном коде русской силлабо-тоники.
А ещё есть мучительные вопросы и удивление красотой непредвиденных обстоятельств:

За кудряшками облака – смех и живая возня...
«Как проник ты сюда, за решётку земного мышленья?»
И лимонная бабочка круп украшает коня,
и в полнеба сияние – радуга стихотворенья!

Муханов, космический разведчик земных состояний, повествует, например, о самом важном и непреложном законе земного тяготения – тяготении сна. Это тоже специфическое для нашей планеты явление. Так творческая сущность прямоходящего проводника в тонкие миры выхватывает фрагменты потустороннего знания и сообщает потом остальным не очень прямоходящим о постулатах не очень геометрических фигур речи:

Художник просится домой,
в еловый сон, где много шишек.
Там тень гремучею змеёй
ползёт в траве и сладко дышит.

Существует опасность текстоиспытателя раствориться в тонких материях самому. Но аватарка лирического героя выдерживает накал атмосферно-строфического давления и надёжно защищает нашего персонажа. Древними мантрами традиционного стиха отражаются беспощадные лучи сиюминутной действительности. Поэтический инструментарий и субъект исследования абстрагируются друг от друга и тогда – вовлечённость в происходящее растекается неделимыми атомическими каплями рифм по предметному стеклу не совсем здравого, но очень интересного смысла. Исследователь становится просто-напросто невидимым:

Кто я для стихотворенья,
этой ветки за окном? –
Мир живого отраженья,
сон во сне, случайный дом…

Ведь чем прежде всего занимается настоящий поэт? Он подыскивает определение миру. А значит, и вещам, живущим внутри и снаружи воображариума. Причём предметы, явления и события поэтовой реальности могут (и чаще всего так и происходит) не совпадать с материальной осязаемостью других существ, дышащих с творцом звуков одной и той же почвой, но безмерно далеко находящихся от системы координат пишущего.
Как же понять автора? Да очень просто. Самый действенный способ познания сверхъестественного, помимо поэзии – воспитание религиозных чувств. Возжигаешь дообеденную жертву, расстилаешь коврик, перекрещиваешь лоб, плечи и живот и открываешь личный портал иного существования:

И ухожу в языческую Мекку
стихов – иной портал существованья,
где так светло, и ближе человеку
всё то, что существует без названья.

И всё происходит само собой. Ты попадаешь в иной мир, который ещё не описан и не обжит. Где ты – толкователь своей вселенной. Где каждый шорох и запах зависит от твоего называния. Где цвет можно вдохнуть и выдохнуть радужным пузырём нового слова, а потом попытаться поймать его и попробовать буквы на вкус. Где закольцовывается любопытная диалектика: призрачная и прозрачная долгота гласных переходит в иное состояние. Состояние беспокойного сна согласных!
А ведь впавший в сон – просыпается уже совсем другим человеком. И эти удивительные прозрения вглядываются в читателя мухановской звёздной книги почти на каждом шагу:

И, живя, не ведали о том,
как в другую жизнь входили утром:
тонкие, прозрачные, как будто
посланные в мир за молоком…

И поэт сотворяет. Он называет вещи своими новыми именами. Торит художественные тропы к увлечённому чтецу. Плетёт риторическую паутину внесмысловых образований. Его колючие и дикорастущие образы цепляют и кровавят воображение: неожиданно из-за тире выглядывает олицетворение, частная госпожа синекдоха вовлекает в общественный водоворот множественных чисел, эпитет направо и налево отвешивает пощёчины чересчур изнеженному вкусу, в зыбкие объятия миража подманивает аллегория, но всем правит бал скользящая и хрустящая на свежем морозце роскошная и ошеломительная метафора:

За горою, без поправки
на сверкающий ледник
зимний день снимает шапку,
гладит неба воротник.

Реальность оживает. Питающие её чувства несут такой энергетический посыл, что затягивают в стихотворную воронку всё окружающее. И эти Чёрные дыры космической лирики не несут опасности для жизни. Они, наоборот, обновляют её, переплавляют и заряжают спасительной силой магического искусства. Провожатель и встречатель обнажённых душ ничего не требует взамен. Отдавая всего себя, он лишь указывает дорогу, отмечает пункты входа и выхода в новую действительность и предлагает свои строки в качестве средства доставки к ним:

В тенётах счастья соловьиха
читает Фета наугад.
Стихи имеют вход и выход,
и окна в отдалённый сад,
в котором всё желает сбыться,
иметь длину и ширину…

Помимо всего прочего, в этом уникальном отчёте отыскиваются несколько конспирологических строф, расшифровав которые вполне можно подтвердить некоторые теории о цели возникновения и существования человечества на Земле. Возьмём немного отточенного пафоса гражданской направленности – действительно искренних и пронзительных строк, и извлечём из них второй или даже третий смысл, самим автором, возможно, и не подразумевающийся. И тогда человеческая жизнь предстанет пред нами тюремным сроком сосланных к нам преступиших всегалактический закон межзвёздных сограждан, а сама наша планета – как одно из тюремных учреждений Вселенной:

На атлантические жвалы,
на Колыму случайных строк
в России миллион сбежало
и отбывает жизни срок.

У каждого художника должен быть свой внутренний Алтай и внутренняя Катунь. Художник – всегда разведчик. Разведчик – художник контурных линий. Запечатлевая горные вершины и гордые реки, наш космический рейнджер заполняет карту мироздания, расширяет смыслы и меняет созвучия. И уже совсем не схематично-далёким предстаёт перед нами экспрессивный Алтай, а живая река Катунь подмывает берега аллитерационной Хатыни-беды и вносит в своё произношение отчётливый жизнеутверждающий рокот:

Катунь, глоток старинной жизни
ты прячешь в новый свой рукав!
На перекатах пеной брызжешь,
как прачка, тучи постирав.

Чем же завершилась экспедиция поэта на Землю? Описательный мир, занесённый во всеобщий и единый каталог цивилизаций, наш с вами мир – получает по итогам этой командировки право на художественное бытиё на полях бесконечных страниц библиотеки первосоздателя.
Мы – читатели этого дня, листатели судеб и событий, зеваки грохочущих чувств персонажей и свидетели сюжетных линий – в каждом стихотворении, в каждой строке и в каждом звуке поэтических откровений обретаем для себя свободу истинного вдохновения, поскольку осознаём и находим себя в той стране живительной лирики, где даже веточка вер(б)ы способна спасти всё сущее:

И за гранью последнего утра,
за рекою, где правда живёт,
станут почки спасать, словно Будды,
бирюзовую дымку высот.