Аза Александровна Ставиская о семинаре Ивана Алексеевича Лихачёва (1903-1972)

ОБ ИВАНЕ АЛЕКСЕЕВИЧЕ ЛИХАЧЁВЕ

Задавшись вопросом – был ли в моих занятиях художественным переводом самый нужный и главный учитель, я могу ответить «был»: и это Иван Алексеевич Лихачёв. Были, конечно, и другие учителя – коллеги-семинаристы, каждый в отдельности и весь семинар в целом, а также наши мэтры, мастера-переводчики европейской поэзии и прозы: Эльга Львовна Линецкая, Татьяна Григорьевна Гнедич, Владимир Ефимович Шор, Ефим Григорьевич Эткинд, Михаил Александрович Донской, Александра Львовна Андрес, Надежда Януарьевна Рыкова, а позже Нина Александровна Жирмунская. Многие из них вели поэтические и прозаические семинары. Они охотно принимали участие в работе соседних семинаров, входили в состав жюри переводческих конкурсов молодых, читали собственные переводы на собраниях секции переводчиков, на вечерах устного альманаха, главным организатором и вдохновителем которого был Е.Г.Эткинд; редактировали, рецензировали наши робкие начинания и постепенно становились нашими добрыми радетелями и друзьями. Конец 50-х и 60-е годы, как ни странно это звучит для теперешних молодых, были очень благотворны для развития культуры перевода, и нас всех свели под крышей Дома писателей секция переводчиков и семинары, вызванные к жизни бескорыстным энтузиазмом этих людей.
Я пришла в семинар перевода английской прозы незадолго до смерти первого руководителя – Льва Васильевича Хвостенко, сразу после чего семинар взялся вести Иван Алексеевич Лихачёв. Я знала только, что он много лет провёл в лагерях, потом жил в Средней Азии, что он чудак и меломан. Говорили, что он замечательный знаток английской литературы XVIII-го века; переводил Т.Кэмпиона, Дж.Герберта, Джерарда Мэнли Хопкинса, переводит стихи Эмили Дикинсон.
Начал он с того, что роздал нам «Трактат о жареном поросёнке» Чарльза Лэма – поэта, драматурга и эссеиста конца XVIII-начала XIX вв. Текст для всех был непривычный, трудный, требующий скрупулёзной работы и выдумки, дабы не упустить нюансов тончайшего юмора. Мы, надо сказать, очень старались – в меру, конечно, тогда ещё слабых сил. Переводы заранее рассылались друг другу и Ивану Алексеевичу. Я хорошо помню самые первые наши занятия и первое знакомство с Иваном Алексеевичем. Он всегда тщательнейшим образом читал присланные ему переводы и очень радовался нашим удачам, если они случались. «Трактат…» обсуждался на нескольких занятиях и все весело смеялись над курьёзами в переводах, которых на первых порах было особенно много. Критика учителя была язвительной, но при этом добродушной: он никогда никого не обижал, тогда как взаимная критика семинаристов, вошедших во вкус свободной раскованной атмосферы, бывала весьма суровой и чересчур нелицеприятной. Процесс «витупирации» или «пиранизации», по определению Ивана Алексеевича, развивался стремительно – и вскоре выявились «пираньи номер один, два...» Надо сказать, что у меня, да и у многих членов нашего семинара широкий диапазон переносимости критики – наследие бурных и придирчивых дебатов, от которых получал явное удовольствие сценарист и режиссёр спектакля. Он потирал руки и ждал завершающего момента, когда наконец мог прочесть свою версию заданного текста. И, как правило, это был блистательный перевод, где были отработаны мельчайшие детали. Сознаюсь, меня иногда повергала в отчаяние мысль о недоступности и невозможности достичь лихачёвских высот профессионализма, художественной «чистоты» переводимого текста, изящества, эрудиции. Мы учились бережному отношению к переводимому автору, работе со словарями, поиску – часто почти детективному, для дешифровки «тёмных» мест, исторических реалий, вниканию в замысел писателя. Всё это становилось основным правилом нашей дальнейшей – и уже самостоятельной работы.
Я вспоминаю наглядный урок, преподанный нам Иваном Алексеевичем. Как-то нам было задано перевести отрывок из Мелвилла о парусных судах, стоящих в порту, где требовались специальные знания морской терминологии. Семинаристы готовились тщательно, но множество терминов найти так и не удалось. Иван Алексеевич всё выслушал, обсудил прочитанное, после чего прочёл свою версию. Щегольски звучавшие морские термины, точное описание – и перед глазами возникла картина стоящих на рейде парусников, картина живая и подлинная. Помню, он спросил меня, сколько раз я переписывала этот текст, и на мой ответ, что три раза, сказал, что, готовясь к занятиям, он три дня просидел в парусном отделе военно-морского архива, а текст переписал семь раз. И всё это в то время, когда он был уже серьёзно болен и завален работой. Правда и то, что он знал и любил морскую тематику давно, так как преподавал до ареста в Военно-морской академии; отсюда и такой поразительный «морской профессионализм» в его переводах Мелвилла - «Белый бушлат» и (недоконченный, к сожалению) «Моби Дик».
Своими переводами Лэма и Мелвилла Иван Алексеевич, так сказать, немножко отомстил нам за наше подчас чрезмерное критиканство в отношении наших учебных версий, представляемых на суд семинара.
Со временем он стал давать нам для перевода более современных и просто современных писателей – Фолкнера, Сэлинджера. Они интересовали его, но сам он их не переводил.
Семинар постоянно расширялся: приходили студенты филологического факультета или окончившие его, преподаватели, переводчики, уже что-то опубликовавшие. Но многие бросали семинар, не выдерживая вступительного взноса в виде сложнейшего отрывка из произведений XVIII-го или начала XIX-го веков, а иногда и просто обидевшись на суровую критику семинаристов или убоявшись отнимавшей много времени подготовки к занятиям. В итоге первоначальный состав семинара не сильно менялся, и именно семинаристы «первого созыва» продолжали профессионально заниматься переводами английской художественной прозы. Позднее, уже после смерти Ивана Алексеевича, способная молодая смена выросла в семинаре, руководимом Марией Абрамовной Шерешевской.
А у нас у всех, имевших счастье работать в семинаре Ивана Алексеевича Лихачёва и дружить с ним, в памяти остались его большой талант переводчика и педагога, его любовь к литературе и музыке, глубокие знания и доброжелательная требовательность, изящная ирония и неповторимая оригинальность, а главное – добрая открытость его миру и людям.

Май 1999,  Аза Ставиская
Петербург