К морю времени в печали
Мчится дней моих чреда.
Тот же спор, что и вначале;
Та же боль, что и всегда!
Там, где двое повстречались,
Слившись душами в одну,
Вскоре чувства прочь умчались,
Потеряли глубину!
Пусть осталась в сердце метка
Жгучим шрамом навсегда;
Чудный час ценней нередко,
Чем все прежние года!
August Freudenthal (1851-1897). Sei es drum!
Trübe fließt der Strom der Tage
Mir hinab in's Meer der Zeit.
Immer nur die alte Klage,
Immer nur das alte Leid!
Wo zwei Menschen sich gefunden,
In die Seele sich geseh'n:
Nur zu bald im Lauf der Stunden
Folgt das voneinandergeh'n !
Sei es drum, ob auch die Wunde
Schwer vernarbt im Zeitenlauf;
Wiegt doch eine schöne Stunde
Oft ein ganzes Leben auf!
1892
Решётки цепью сшиты,
надёжен стены заслон* –:
обрёл ты здесь защиту,
но кто был тобой спасён?
Три тополя у плотины
и чайки к морю полёт –
есть в этом здравость равнины,
отсюда был твой отсчёт.
Ты волосы год за годом
и кожу с себя обрывал
изломам судьбы в угоду,
а стол твой другой накрывал;
Другой – печально и кротко –
поведал мудрость тогда:
ты спас себя за решёткой,
что замкнута навсегда.
---------
*Аллюзия к библейскому «Плачу Иеремии» (3:7) «(Господь) окружил меня стеною, чтобы я не вышел, отяготил оковы мои...», - прим. перев.
Gottfried Benn. Die Gitter
Die Gitter sind verkettet,
ja mehr: die Mauer ist zu -:
du hast dich zwar gerettet,
doch wen rettetest du?
Drei Pappeln an einer Schleuse,
eine Möwe im Flug zum Meer,
das ist der Ebenen Weise,
da kamst du her,
dann streiftest du Haar und Häute
alljährlich windend ab
und zehrtest von Trank und Beute,
die dir ein Anderer gab,
ein Anderer - schweige - bitter
fängt diese Weise an –
du rettetest dich in Gitter,
die nichts mehr öffnen kann.
Bis zum 24. November 1950
Ангелу вопрос задам я ночью –
верит ли глазам моим вполнe?
Вдруг спроси он: видишь рай воочью?...
Мне сказать бы должно: рай – в огне
Я уста свои к нему раскрою,
в устремленьях твёрдый как гранит.
Mолви он: познал ты жизнь порою?
Мне сказать бы должно: жизнь – казнит
Если б радость он во мне заметил,
в руки взял бы, грань преодолев,
и в себе её навек приветил,
мне сказать бы должно: радость – блеф
Rainer Maria Rilke. Nächtens will ich mit dem Engel reden…
Nächtens
will ich mit dem Engel reden,
ob er meine Augen anerkennt.
Wenn er plötzlich fragte: Schaust du Eden?
Und ich müßte sagen: Eden brennt
Meinen Mund will ich zu ihm
erheben,
hart wie einer, welcher nicht begehrt.
Und der Engel spräche: Ahnst du Leben?
Und ich müßte sagen: Leben zehrt
Wenn
er jene Freude in mir fände,
die in seinem Geiste ewig wird, –
und er hübe sie in seine Hände,
und ich müßte sagen: Freude irrt
25.09.1914, Irschenhausen
Как чудно в слове жар себя хранит.
И время погасить огонь не властно.
Но ход его, когда душа согласна,
тебя в средины этих слов манит.
Rainer Maria Rilke (1875 – 1926)
Für Frau Theodora Von der Mühll
Wie doch im
Wort die Flamme herrlich bleibt.
Die Zeit geht hin und kann sie nicht verwehen.
Nur daß ihr Gang auch uns, wenn wir geschehen,
ins Inn’re dieser Wort-Gestalten treibt.
23.12.1919 Locarno, Schweiz
Какую даль вместило полотно...
Мы восклицаем: до чего ж правдиво!
И внемлем год от года это диво,
понять не в силах, чем влечёт оно.
Ты не стесняйся мнимой слепоты,
для сердца далей даль – не расстоянье;
когда напев свой светлый слышишь ты,
весь мир поёт под звёзд твоих сиянье.
Rainer Maria Rilke (1875 – 1926)
Wie ist doch alles weit ins Bild gerückt.
Wir staunens an und nennen es: das Wahre.
Und wandeln uns mit ihm im Gang der Jahre.
Und doch ist unsichtbar, was uns entzückt.
Drum sorge nicht, ob du etwa verlörst,
dein Herz reicht weiter als die letzte Ferne,
wenn du dich selber selig singen hörst,
so singt die Welt, so jubeln deine Sterne.
Um den 4.12.1919 (Rilkes Geburtstag)
Иллюстрация: фрагмент картины Каспара Давида Фридриха «Монах у моря» (1808-1810).
Нам бытие не суждено. И мы –
всего лишь в мириадах форм поток,
где в каждый миг извечной кутерьмы
мы жаждем быть, не ведая итог.
Мы рьяно полним формы, не присев,
не находя ни дома в них, ни скреп;
мы будто брошенный в пути отсев,
нигде не ждёт ни поле нас, ни хлеб.
Не знаем мы план Господа для нас;
играя судьбами, мнёт глину Он:
податлив, нем и кроток в этот час
комок, но никогда не обожжён.
Надолго камнем стать! Век долгий длиться!
И в наши души поселить тревогу,
с тоскливой дрожью воедино слиться
и отдыха не знать нам всю дорогу.
Hermann Hesse (1877-1962). Klage
Uns ist kein Sein vergönnt.
Wir sind nur Strom,
Wir fließen willig allen Formen ein:
Dem Tag, der Nacht, der Höhle und dem Dom,
Wir geh’n hindurch, uns treibt der Durst nach Sein.
So füllen Form um Form wir
ohne Rast,
Und keine wird zur Heimat uns, zum Glück, zur Not,
Stets sind wir unterwegs, stets sind wir Gast,
Uns ruft nicht Feld noch Pflug, uns wächst kein Brot.
Wir wissen nicht, wie Gott es
mit uns meint,
Er spielt mit uns, dem Ton in seiner Hand,
Der stumm und bildsam ist, nicht lacht noch weint,
Der wohl geknetet wird, doch nie gebrannt.
Einmal zu Stein erstarren!
Einmal dauern!
Danach ist unsre Sehnsucht ewig rege,
Und bleibt doch ewig nur ein banges Schauern,
Und wird doch nie zur Rast auf unsrem Wege.
Januar, 1934
Сперва безумство,
как пламень брошь*;
затем бездумство,
большая ложь.
Сперва затменье,
угар в дыму,
затем сомненье:
весь пыл к чему –?
И в конце, затуманясь,
воротят носы:
Domini canes –
Господни псы.
-----------------------
* Инквизиторы высшего ранга носили брошь в виде языков пламени
на сюртуках с алым кантом, усыпанных коронами – прим. перев.
Gottfried Benn. Erst – dann
Erst
Wahn von Größe
mit
Kronen* besteckt,
dann
nichts wie Blöße,
die
niemand bedeckt.
Erst
in Gewittern,
in
Räuschen und Rauch
und
dann das Zittern:
durftest
du auch –?
Und
am Schlusse des Wahnes,
man
sagt es nicht gern:
Domini
canes –
Hunde
des Herrn.
1950–1955
Разруха... тот меня поймёт, кто знает,
но лучше бы её совсем не знать;
туманное руно к тебе сползает,
чтоб непроглядным покрывалом стать.
В себе не ищешь счастье и свершенье;
всё то, чем дышишь, хочешь ты изъять
без мыслей вовсе о своём спасеньи;
про Волгу жаждешь песню в утешенье –
чужбину, даль и степи восприять.
Разруха... что ж, не горько мне особо,
богам нет дела до житейских драм;
но есть любовь – больны, бедны мы оба,
петь для неё идёшь ты по дворам.
.
Es gibt –
Es gibt Zerstörung, wer sie kennt, kennt Meines,
jedoch nicht nötig, daß sie jemand kennt,
kein Goldenes, ein Nebelvlies, ein reines
Bedecktsein von der Schwaden Element.
Da kann dich kein Gefühl von Glück beschwören,
von Nichts, das hält, du willst nicht mehr
von Dingen wissen, die dich nicht zerstören,
willst als Musik im Funk nur Wolga hören
und Fernes, Fremdes und von Steppen her.
Es gibt Zerstörungen, nicht daß ich leide,
man kann die Götter ja nicht anders sehn,
und eine Liebe, arm und krank ihr beide,
du mußt für sie auf Höfe singen gehn.
1952
«Даже если бы я знал, что завтра наступит конец света,
я бы всё равно посадил сегодня яблоньку»
Высказывание, приписываемое Мартину Лютеру
В чём к яблоне у Лютера раденье?
По мне, и крах земной – что сновиденье:
стою я здесь, в моём саду цветущем,
без страха пред исчадием грядущим;
я – в Господе, над миром вдалеке,
и козырей не счесть в его руке –
пусть утром ждёт всех нас армагеддон,
я буду вечно жить, вмиг возвездён –
ужель так думал старый доброхот
и Кэт своей мигнул, вобрав живот?
и, выпив кружку пива ввечеру,
встал в должный час в четыре поутру?
Тогда и впрямь большой он человек,
способный удивлять из века в век.
"Wenn ich wüsste, dass morgen die Welt unterginge,
würde ich heute noch ein Apfelbäumchen pflanzen.“
Angebliches Zitat Martin Luthers
Gottfried Benn. Was meinte Luther mit dem Apfelbaum?
Was meinte Luther mit dem Apfelbaum?
Mir ist es gleich – auch Untergang ist Traum –
ich stehe hier in meinem Apfelgarten
und kann den Untergang getrost erwarten –
ich bin in Gott, der außerhalb der Welt
noch manchen Trumpf in seinem Skatblatt hält –
wenn morgen früh die Welt zu Bruche geht,
ich bleibe ewig sein und sternestet –
meinte er das, der alte Biedermann
u. blick noch einmal seine Käte an?
und trinkt noch einmal einen Humpen Bier
u. schläft, bis es beginnt – vier?
Dann war er wirklich ein sehr großer Mann,
den man auch heute nur bewundern kann.
26. Mai, 1950
О действительности не жалей ты –
нет её и не нужна она,
если прачутьём и песней флейты
человек себя явил сполна.
Не Олимп, не плоть, не куст сирени
рисовал, кто думать так посмел,
трансы и цепочки песнопений
высветить в душе своей сумел.
Цепью был прикован он к галере;
жизнь влачил в её утробе, где
нет ни звёзд, ни птиц – в смиренной вере
выход видел вопреки нужде:
он боялся – фетиш именован;
он страдал – возникла так пьетá;
он шутил – стол чайный нарисован,
только чай не пить там никогда.
Gottfried Benn ((1886-1956)
Wirklichkeit
Eine Wirklichkeit ist nicht vonnöten,
ja es gibt sie gar nicht, wenn ein Mann
aus dem Urmotiv der Flairs und Flöten
seine Existenz beweisen kann.
Nicht Olympia oder Fleisch und Flieder
malte jener, welcher einst gemalt,
seine Trance, Kettenlieder
hatten ihn von innen angestrahlt.
Angekettet fuhr er die Galeere
tief im Schiffsbauch, Wasser sah er kaum,
Möwen, Sterne – nichts: aus eigener Schwere
unter Augenzwang entstand der Traum.
Als ihm graute, schuf er einen Fetisch,
als er litt, entstand die Pietá,
als er spielte, malte er den Teetisch,
doch es war kein Tee zum Trinken da.
1952
Зайдите, потолкуем,
жив тот, кто говорит;
всё то, чем мы рискуем,
уже огнём горит.
Зайдите, скажем: красный
и скажем: синий вид –
мы слышим, видим ясно,
жив тот, кто говорит.
С тобой в твоей пустыне
лишь Гоби смурый цвет:
один ты; нет в помине
ни бюстов, ни бесед;
уже всё ближе скалы,
твой челн волна кренит;
зайдите в час усталый,
жив тот, кто говорит.
Gottfried Benn (1886 –1956)
Kommt
Kommt, reden wir
zusammen,
wer redet, ist nicht tot,
es züngeln doch die Flammen
schon sehr um unsere Not.
Kommt, sagen wir: die
Blauen,
kommt, sagen wir: das Rot,
wir hören, lauschen, schauen,
wer redet, ist nicht tot.
Allein in deiner Wüste,
in deinem Gobigraun –
du einsamst – keine Büste,
kein Zwiespruch, keine Fraun,
und schon so nah den
Klippen,
du kennst dein schwaches Boot –
kommt, öffnet doch die Lippen,
wer redet, ist nicht tot.
1955
Райнер Мария Рильке
Призвание
Магомета
Когда в его приюте воплотилось
вдруг существо – гонец всевышних сил,
сам Ангел – и кругом всё озарилось,
то он, простой купец, благ не просил, –
лишь прáва здесь ему бывать в дальнейшем.
И ангел лист вручил купцу прочесть;
«неграмотен, – ответил тот как есть, –
такое слово не понять мудрейшим».
Но гость был твёрд: отлынить не мечтай;
и лист держал у глаз его уставших,
и требовал лишь одного: читай.
И он читал (да так, что ангел сник)...
oн был уже одним из прочитавших:
и знал, и мог, свершая в тот же миг.
Rainer Maria Rilke
Mohammeds Berufung
Da aber als in sein Versteck der Hohe,
sofort Erkennbare: der Engel, trat,
aufrecht, der lautere und lichterlohe:
da tat er allen Anspruch ab und bat
bleiben zu dürfen der von seinen Reisen
innen verwirrte Kaufmann, der er war;
er hatte nie gelesen - und nun gar
ein solches Wort, zu viel für einen Weisen.
Der Engel aber, herrisch, wies und wies
ihm, was geschrieben stand auf seinem Blatte,
und gab nicht nach und wollte wieder: Lies.
Da las er: so, daß sich der Engel bog.
Und war schon einer, der gelesen hatte
und konnte und gehorchte und vollzog.
22.08 – 05.09.1907, Paris
Когда в ночи один бредёшь,
подвыпив малость, но не пьяный,
сквозь снег, тебя слепящий рьяно,
бог знает как, свой дом найдёшь
и лёжа смотришь молча в пустоту...
конечно, можно повертеть словами,
обдумать строки, что приходят сами,
сдвигая в мыслях времени черту –
за ней твой дед и перед ней твой внук
стоят за сменой смена эти двое:
считаешь ты, в тебе кружит другое,
чем образов и дум извечный круг?
Gottfried Benn. Heim
Wenn du die Nacht allein bestehst
etwas getrunken, doch nicht trunken
durch Schnee und Stäubungen und Funken,
gottweißwoher den Heimweg gehst
den Heim-wohin, man liegt und starrt
leer, doch natürlich könnte man sich füllen
mit Reminiszenz, Reden, Wortpostillen,
durch die die Zeit sich spreizt als Gegenwart,
doch hinter ihr und vor ihr stehn der Ahn
sowie die Enkel, wechselnd und geteilte:
Meinst du, daß etwas anderes in dir weilte
mit Blick und Bild als der uralte Wahn?
17.02.1955
Вот царь Давид выходит из гробницы,
Хватает арфу, не успев прозреть,
Спешит Всевышнему он поклониться
За честь псалом вождю народов спеть.
Как в дни cунамитянки Ависаги,
Царь снова бьёт по струнам и без браги
Бурлит поток приветственных речей,
Что с гор в долину рвущийся ручей:
«С приездом, дорогой монарх, к нам с миром,
С супругой милой, честь ей и хвала,
С вельможами, лакеями и клиром,
С полицией без счёта и числа.
Окрест всё млеет в предвкушеньи встречи,
Округа ждёт твоей чудесной речи,
Народ готов от умиленья выть,
Лишь бы с тобой запечатлённым быть.
Не правда ли, ты правишь столь толково,
Что вдаль уехать можешь без тревог?
Не всякий самодержец сдержит слово
Прибыть в древнейший Ханаан. Ты смог.
В отчизне каждый у тебя при деле,
Покой и мир царят в твоём пределе,
Ведь кто страну, как ты, умнό ведет,
Тот знает всё, что будет наперед:
К сторонникам Интернационала,
Что диким и бесплодным был всегда,
Примкнёт — вражды как будто не бывало —
Аграриев безликая орда.
Французы Дрейфуса с восторгом примут
И как паломника тепло обнимут.
В Пекине смогут кайзера взрастить,
И анархист законы станет чтить.
Я тронут нашей встречей долгожданной
И рад, что ты дорогу к нам открыл,
Что ты позор с Земли обетованной,
Тобою быть непосещенной, смыл.
Ты миллионам христиан награда,
Отныне и Голгофа будет рада,
Что слышала прощание с креста
И вот — твоё приветствие с листа.
Ослабла тяга к подвигам отчасти,
Но жажда чуда в людях велика.
Ты тот, кто обе эти вечных страсти
Способен утолить наверняка:
В охотничьем костюме ли, в порфире,
В шелках тугих, в тропическом мундире,
В морской ли форме, в кепи из букле,
Как дома будь, монарх, в Святой Земле!»
Июнь 2005, 2023 (ред.)
* Сатирическая поэма Франка Ведекинда «В Святой Земле», опубликованная в октябре 1898 года в журнале «Симплициссимус» **, оказалась самым "едким" комментарием к поездке германского кайзера Вильгельма II в Палестину. Ведекинда, Теодора Гейне (автор карикатуры) и издателя Альберта Лангена обвинили в оскорблении их Величества. Весь октябрьский номер журнала был конфискован. Поэту и рисовальщику пришлось отбыть несколько месяцев тюремного заключения в крепости Кёнигштайн, издатель бежал за границу и вернулся в Германию только через 5 лет. (прим. перев.)
--------------
** см. линк
Frank Wedekind (1864-1918). Im Heiligen Land
Der König David steigt aus seinem Grabe,
Greift nach der Harfe, schlägt die Augen ein
Und preist den Herrn, daß er die Ehre habe,
Dem Herrn der Völker einen Psalm zu weihn.
Wie einst zu Abisags von Sunem Tagen
Hört wieder man ihn wild die Saiten schlagen,
Indes sein hehres Preis- und Siegeslied
Wie Sturmesbrausen nach dem Meere zieht.
Willkommen, Fürst, in meines Landes Grenzen,
Willkommen mit dem holden Eh'gemahl,
Mit Geistlichkeit, Lakaien, Exzellenzen
Und Polizeibeamten ohne Zahl.
Es freuen rings sich die historischen Orte
Seit vielen Wochen schon auf deine Worte,
Und es vergrößert ihre Sehnsuchtspein
Der heiße Wunsch, photographiert zu sein.
Ist denn nicht deine Herrschaft auch soweise,
Daß du dein Land getrost verlassen kannst?
Nicht jeder Herrscher wagt sich auf die Reise
Ins alte Kanaan. Du aber fandst,
Du sei'st zu Hause momentan entbehrlich;
Der Augenblick ist völlig ungefährlich;
Und wer sein Land so klug wie du regiert,
Weiß immer schon im voraus, was passiert.
Es wird die rote Internationale,
Die einst so wild und ungebärdig war,
Versöhnen sich beim sanften Liebesmahle
Mit der Agrarier sanftgemuten Schar.
Frankreich wird seinen Dreyfus frohempfangen,
Als wär' auch er zum Heil'gen Land gegangen.
In Peking wird kein Kaiser mehr vermißt,
Und Ruhe hält sogar der Anarchist.
So sei uns denn noch einmal hoch willkommen
Und laß dir unsere tiefste Ehrfurcht weihn,
Der du die Schmach vom Heil'gen Land genommen,
Von dir bisher noch nicht besucht zusein.
Mit Stolz erfüllst du Millionen Christen;
Wie wird von nun an Golgatha sich brüsten,
Das einst vernahm das letzte Wort vom Kreuz
Und heute nun das erste deinerseits.
Der Menschheit Durst nach Taten läßt sich stillen,
Doch nach Bewund'rungist ihr Durst enorm.
Der du ihr beide Durste zuerfüllen
Vermagst, sei's in der Tropenuniform,
Sei es in Seemannstracht, im Purpurkleide,
Im Rokokokostüm aus starrer Seide,
Sei es im Jagdrock oder Sportgewand,
Willkommen, teurer Fürst, im Heil'gen Land!
Oktober, 1898
«В красках багровых на Палау закат,
тени разлиты» –
пой и из чаши девы мускат
пробуй испить ты;
слышен филинов крик,
скрежет крифалов,
скоро сумерек миг,
время шакалов.
Пекло рифов. Запах мирта царит –
тропиреальность;
всё, что жизнью горит,
вырвет фатальность
смерти и небытия,
бросит, не споря,
в лоно творящего «я»
вечного моря.
В красках багровых на Палау закат,
в сумерках млечно
вьётся сквозь тени дымом лампад:
«бренно и вечно»;
в этом мире уход –
лодка и броды,
кем-то мечен твой плод
шансом на всходы –
снова в кольях сосна
туком лоснится,
к морю сгустком вина
уголье длится;
мегалиты стеной,
склепы, гробницы,
молот Тора – золой;
горстью землицы
асы в вечность ушли,
Цезарь – в забвенье,
ты у Зевса моли
благоволенье –
пой, мир кругом пошел,
следуя Крону,
щёку студит обол
платой Харону.
Выбор. В море твоём –
спруты, кораллы;
быстро мы узнаём
смерти оскалы;
в красках багровых на Палау закат,
миртово-млечно
льётся сквозь тени светом лампад:
«бренно и вечно».
Апрель 2005, 2023 (ред.)
Gottfried Benn. Palau
"Rot ist der Abend auf der Insel von Palau
und die Schatten sinken –"
singe, auch aus den Kelchen der Frau
läßt es sich trinken,
Totenvögel schrein
und die Totenuhren
pochen, bald wird es sein
Nacht und Lemuren.
Heiße Riffe. Aus Eukalypten geht
Tropik und Palmung,
was sich noch hält und steht,
will auch Zermalmung
bis in das Gliederlos,
bis in die Leere,
tief in den Schöpfungsschoß
dämmernder Meere.
Rot ist der Abend auf der Insel von Palau
und im Schattenschimmer
hebt sich steigend aus Dämmer und Tau:
"niemals und immer",
alle Tode der Welt
sind Fähren und Furten,
und von Fremden umstellt
auch deine Geburten –
einmal mit Opferfett
auf dem Piniengerüste
trägt sich dein Flammenbett
wie Wein zur Küste,
Megalithen zuhauf
und die Gräber und Hallen,
Hammer des Thor im Lauf
zu den Asen zerfallen –
wie die Götter vergehn
und die großen Cäsaren,
von der Wange des Zeus
emporgefahren –
singe, wandert die Welt
schon in fremdestem Schwunge,
schmeckt uns das Charonsgeld
längst unter der Zunge.
Paarung. Dein Meer belebt
Sepien, Korallen,
was sich noch hält und hebt,
will auch zerfallen,
rot ist der Abend auf der Insel von Palau,
Eukalyptenschimmer
hebt in Runen aus Dämmer und Tau:
niemals und immer.
1922
Не впервой тебе быть у порога,
но вовнутрь, увы, вход преграждён:
с пребываньем в этом доме строго;
здесь живёт, кто в доме был рождён.
Если путник постучится споро,
жаждой мучим, – предложу питьё,
но лишь раз. И старые затворы
вновь вернутся в лежбище своё.
Gottfried Benn. AN -
An der Schwelle hast du wohl gestanden,
doch die Schwelle überschreiten – nein,
denn in meinem Haus kann man nicht landen,
in dem Haus muß man geboren sein.
Sieht den Wanderer kommen, sieht ihn halten,
wenn ihn dürstet, wird ein Trank geschänkt,
aber einer nur, dann sind die alten
Schlösser wieder vor- und eingehängt.
1953
Один: ты со словами,
и это вправду, один:
фанфары с торжествами –
сюжет других картин.
Ты смотришь в душу слову,
прасмысла ищешь след,
гнёшь сам себя в подкову –
увы, успеха нет.
Вокруг с балконов этажных
летит жемчужно, без мук,
прочь с губ коралловo-влажных,
словами праздными звук.
А ты и дома – в дороге,
иной ты целью живёшь;
и в сновидениях: слоги –
но молча так и уйдёшь.
Gottfried Benn. Worte
Allein: du mit den Worten
und das ist wirklich allein,
Clairons und Ehrenpforten
sind nicht in diesem Sein.
Du siehst ihnen in die Seele
nach Vor- und Urgesicht,
Jahre um Jahre – quäle
dich ab, du findest nicht.
Und drüben brennen die Leuchten
in sanftem Menschenhort,
von Lippen, rosigen, feuchten
perlt unbedenklich das Wort.
Nur deine Jahre vergilben
in einem anderen Sinn,
bis in die Träume: Silben –
doch schweigend gehst du hin.
1955
Из джунглей, крокодильих топей,
Six days – дать адрес кто бы мог –;
из рёвов, образных утопий
прорвались «Я» и слова слог.
Вот хлябь и пламя, «Я» и слово,
синь факела и звездопад:
из ниоткуда – в бездну снова,
где пустошь слов, где «Я» закат.
Gottfried Benn. Schöpfung
Aus Dschungeln, krokodilverschlammten
Six days - wer weiß, wer kennt den Ort -,
nach all dem Schluck- und Schreiverdammten:
das erste Ich, das erste Wort.
Ein Wort, ein Ich, ein Flaum, ein Feuer,
ein Fackelblau, ein Sternenstrich –
woher, wohin - ins Ungeheuer
von leerem Raum um Wort, um Ich.
1928
И есть одна, кто в руку всех берёт
и как песок сквозь пальцы протирает;
из королев – прекрасных выбирает,
даруя вечность им в граните белом,
как замершей мелодии мотив;
и королей она неспешным делом
кладёт к супругам, в камень воплотив.
И есть одна, кто в руку всех берёт,
ломая, словно сталь клинка плохого.
Она – своя, всю жизнь в крови у нас,
во всём мы ей открыты без прикрас.
Не верю, что она слепа подчас;
но слышу про неё я много злого.
Rainer Maria Rilke. Strophen
Ist einer, der nimmt alle in die Hand,
daß sie wie Sand durch seine Finger rinnen.
Er wählt die schönsten aus den Königinnen
und läßt sie sich in weißen Marmor hauen,
still liegend in des Mantels Melodie;
und legt die Könige zu ihren Frauen,
gebildet aus dem gleichen Stein wie sie.
Ist einer, der nimmt alle in die Hand,
daß sie wie schlechte Klingen sind und brechen.
Er ist kein Fremder, denn er wohnt im Blut,
das unser Leben ist und rauscht und ruht.
Ich kann nicht glauben, daß er Unrecht tut;
doch hör ich viele Böses von ihm sprechen.
Februar, 1900
Алхимик
С загадочной улыбкой лаборант
убрал с огня бурлящую реторту.
Теперь он точно знал, какого сорта
и где сокрыт искомый им гарант
венца исканий. Время, в нём – секрет:
нужны ему и ей, реторте этой,
века веков; в мозгу созвездья света
и море чувств в разломе долгих лет.
И монстр, который долго был так ждан...
его он ночью отпустил обратно
к Всевышнему – кружить, как встарь, в веках;
а сам он, словно пьяный вдрабадан,
к потайнику приник, шепча невнятно
о крохах золота в его руках.
Rainer Maria Rilke. Der Alchimist
Seltsam
verlächelnd schob der Laborant
den Kolben fort, der halbberuhigt rauchte.
Er wusste jetzt, was er noch brauchte,
damit der sehr erlauchte Gegenstand
da drin entstände. Zeiten brauchte er,
Jahrtausende für sich und diese Birne
in der es brodelte; im Hirn Gestirne
und im Bewusstsein mindestens das Meer.
Das Ungeheuere, das er gewollt,
er ließ es los in dieser Nacht. Es kehrte
zurück zu Gott und in sein altes Maß;
er aber, lallend wie ein Trunkenbold,
lag über dem Geheimfach und begehrte
den Brocken Gold, den er besaß.
22.08.1907
Путеуказчики
«Давай вперёд и вправо,
Ползком, без суеты;
Хватай добычу браво, –
Так в люди выйдешь ты.»
Aх, это всё потреба!
Скажите, знатоки,
Где путь, ведущий в Небо?
Хочу я знать... таки.
Joseph von Eichendorff (1788-1857)
Wegweiser
«Jetzt mußt du rechts dich schlagen,
Schleich’ dort und lausche hier,
Dann schnell drauf los im Jagen, –
So wird noch was aus dir.»
Dank! doch
durch’s Weltgetümmel,
Sagt mir, ihr weisen Herrn,
Wo geht der Weg zum Himmel?
Dies eine wüßt’ ich gern.
1833
И будто пыль, чей адрес никакой,
что есть и нет, с необъяснимой целью
пустынным утром явится за дверью
и споро так собъётся в серый слой –
вот так они, не ведает никто,
взялись откуда и какой судьбою,
став чем-то непонятным пред тобою
в дождём размытом переулке, что
к тебе взывало. Или всё же нет.
И голос тот же, что и год назад,
тебя окликнув, обернулся плачем;
посыл руки чужой был скуповат,
и словно стал ты для неё незначим.
Кто вновь придёт? Что ждут они в ответ?
Rainer Maria Rilke. Fremde Familie
So wie der Staub, der irgendwie beginnt
und nirgends ist, zu unerklärtem Zwecke
an einem leeren Morgen in der Ecke
in die man sieht, ganz rasch zu Grau gerinnt,
so bildeten sie sich, wer weiß aus
was,
im letzten Augenblick vor deinen Schritten
und waren etwas Ungewisses mitten
im nassen Niederschlag der Gasse, das
nach dir verlangte. Oder nicht nach dir.
Denn eine Stimme, wie vom vorigen
Jahr,
sang dich zwar an und blieb doch ein Geweine;
und eine Hand, die wie geliehen war,
kam zwar hervor und nahm doch nicht die deine.
Wer kommt denn noch? Wen meinen diese vier?
Sommer, 1908
Не стесняйтесь, заходите.
Всех вместит моё жильё.
Ждать снаружи захотите:
И снаружи всё моё.
Я приму всех тех, кто днями
Грех безвинно совлекал.
Кто в меня бросал камнями,
Здесь и он приют сыскал.
Если голос громогласный
Прозвучит над мглой земною,
Будут те, кто несогласны,
За одним столом со мною.
Werner Bergengruen (1892-1964). Stimme Gottes
Scheu dich nicht, mich anzugehen.
Meine Wohnung ist nicht klein.
Willst du aber draußen stehen:
Auch dies Draußen, es ist mein.
Wohl empfang ich, die gereinigt
Niebegangne Schuld gebüßt.
Doch es sind, die mich gesteinigt,
Gleichermaßen mir gegrüßt.
Wenn die letzten Tuben tönten
Von beglühten Wolkenspitzen,
Werden auch die Unversöhnten
Mit an meinem Tische sitzen.
1931
Сколько дней должно продлиться,
чтобы кровь нам искупить,
свет сквозь камни смог пробиться,
ствол сухой сумел ожить?
Пред Господним строгим Оком
грех на этой мы звезде
искупаем не по срокам,
ежечасно и везде.
Для Него на Горнем месте
время словно горсть годин:
день, что тысяча лет вместе;
тыща лет, что день один.
Час придёт, мир озарится,
вдруг увидим мы Его;
и, быть может, претворится,
что казалось нам мертво.
Werner Bergengruen (1892-1964). Die Sühne
Wieviel
Zeiten wird es währen,
bis der dürre Stecken grünt,
bis die Trümmer sich verklären
und das letzte Blut gesühnt?
Doch wir sühnen nicht in Zeiten,
nicht auf diesem blinden Stern.
Es geschieht in Ewigkeiten
und vor'm Angesicht des Herrn.
Aber ihm und seinen Scharen
Ist die Zeit ein Flügelschlag,
Ist ein Tag gleich tausend Jahren,
tausend Jahre sind ein Tag.
Einmal stehen wir geblendet
plötzlich und gewahren ihn.
Und vielleicht ist längst vollendet,
was uns kaum begonnen schien.
1944
Пусть вашим кулаком он встречен
и брешь в его защите есть,
не обманитесь. Он помечен –
семь раз за Каина ждёт месть.
Он был для демонов кресалом
и воплем низменных грехов.
Но не земным судебным залам
решать судьбу его оков.
Из бездны князь его не сгинул;
кто быть готов судьёй всего?
Не обманитесь. Бог накинул
покров на таинствo его.
Ему суд свыше обеспечен,
где не спасут ни торг, ни лесть.
Не обманитесь. Он помечен –
семь раз за Каина ждёт месть.
Werner Bergengruen (1892-1964). Geheimnis des Abgrundes
Wenn eure Fäuste ihn
erreichen
und ihr sein letztes Eisen brecht,
vergreift euch nicht. Er trägt das Zeichen,
und Kain wird siebenfach gerächt.
Die Flamme war er der Dämonen,
der Schrei der unerlösten Welt.
Nicht vor der Erde Richterthronen
ist ihm die Klagebank bestellt.
Aus dem des Abgrunds Stimme brüllte,
wie kann ein Mensch sein Richter sein?
Vergreift euch nicht. Gott selber hüllte
ihn ganz in sein Geheimnis ein.
Sein Urteil fällt in jenen Reichen,
da nie den Blick ein Schleier schwächt.
Vergreift euch nicht. Er trägt das Zeichen,
und Kain wird siebenfach gerächt.
1944
И Голос молвил: «Где же брат твой Авель?»
Но не услышали тот Голос вы.
И вами, властью пьяной синевы,
Угар у Вавилонской башни правил.
Последнее распутье перед вами,
Руины башни той давно мертвы.
В Потоп вы ждёте чуда, но увы,
Не прилетят к вам голуби с ветвями.
Теперь вам слышен Голос. Только снова
Вам невдомёк, что те слова несут
Соль Сокровенья: «Авель – это ты.»
Потоп всё выше; с ним всё ближе Суд,
Смыкаются прибежища засовы
Пред вами у спасительной черты.
Werner Bergengruen (1892-1964). Die Stimme.
Die
Stimme sprach: „Wo ist dein Bruder Abel?“
Ihr aber habt die Stimme nicht gehört.
Ihr werktet trunken, lärmend und betört
Im Fiebertaumel um den Turm zu Babel.
Nun steht ihr an der letzten Wegegabel
Der Turm liegt hinter euch, wüst und verstört.
Ihr sucht den Zauber, der die Flut beschwört,
Doch keine Taube trägt das Blatt im Schnabel.
Die Stimme hört ihr jetzt. Doch in den
Worten
liegt ein Geheimnis und ihr faßt es nicht,
das Urgeheimnis: „Abel – das bist du“
Es schwillt die Flut und mit ihr das Gericht,
Und langsam fallen des Asyles Pforten
vor euren ausgereckten Händen zu.
Как медленно, но неизбежно слепнущий,
теряя всё, что не достать рукой,
с потерей каждой постигает крепнущий
смысл светлой человечности людской,
Так мне, во глубь души своей смотрящему,
случается бежать от суеты,
и весь я отдаюсь миротворящему
потоку чувств извечной красоты.
Alfons Petzold (1882-1923). Der Erblindende
So wie dem langsam, aber stet Erblindenden
die Nähe sich verschleiert und entfernt
und sich aus allem greifbaren Verschwindenden
der wahre Sinn des Menschlichen entkernt,
Entrückt sich mir, dem selig Einwärtsschauenden,
das kleine Spiel der Dinge meiner Zeit
und ich versinke in dem welterbauenden
Gefühl der wundersamen Ewigkeit.
1922
Критиканы, хоть ты тресни,
Пишут всё, что им взбредёт!
Но лирические песни
Неподсудны наперёд!
Всё, что жизнь нам сотворила,
Всё, что нá сердце легло,
Без весов и без мерила,
Всё стихами в нас взошло.
Как весенний воздух чистый,
Штурма отдалённый крик,
Так поэта слог лучистый
Покоряет души вмиг.
Всё неймётся критиканам
Стих похерить навсегда,
Сердце нам стянуть арканом;
Как же сердцу петь тогда?
Знамо! Светоч не утонет,
Вам подвластны «ни» и «не»; —
Если
песня сердце тронет,
То нам радостно вполне.
Rainer Maria Rilke. An die Krittler
Ei fürwahr! Der Krittler richte,
Was ihm nur gefällig sei.
Aber lyrische Gedichte
Sind von jeder Kritik frei!
Sei es Jubel, sei es Klage,
Was dem Herzen sich entrang.
Nimmer tauget Maß und Wage
Für des Dichters, freien Sang.
Bald wie Lenzluft leicht und leise,
Bald wie Sturm, der dröhnt und gellt.
Töne frei des Dichters Weise
Ungehindert durch die Welt.
Wohl, ihr mögt uns nicht mehr hören,
Wenn das Lied nicht recht euch scholl,
Wollt ihr unser Herze lehren,
Krittler, wie es schlagen soll?
Freilich! Das Gesetz des Schönen
Kennt nur ihr nach Recht und Fug; —
Kann ein Lied zum Herzen tönen.
Dann, dann ist es gut genug.
1893
Твоим лучистым,
Летящим взором
Мне жизнь открылась
Последним створом.
Глухие годы,
Они избыты.
Былые службы
Все мной закрыты.
Хочу твоей я
Жить благостыней,
Cадовник – в прошлом,
Я вестник ныне.
Союз духовный
Целит искусно,
Не по бумагам –
Всегда изустно.
Когда все краски
Сойдут как пена,
Твое призванье
Взойдёт из плена.
Иду я в маске
Сквозь мирозданье.
Всем, кто покинут,
Моё вниманье.
Бегу я станций
И дрязг дорожных,
Богатых рынков
Вопросов ложных.
Легко нам блёстки
Глаза туманят,
Легко томленье
Виною станет.
Кругом пожары,
Повсюду трупы.
Всё это знаки,
Чтоб сжать мне губы,
Чтоб червь сомненья
Мне в душу впился,
Чтоб я в кручине
С дороги сбился...
Я с чабанами
В горах ночую;
Внимаю притчам,
Душой кочую.
За кислой бражкой
Беседа льётся;
К распадку соли
Отара льнётся.
Чабан здесь видит
Под вечер вещи,
Что к жизни явит
Луч
света вещий..
Созвездья всходят;
И в них так ясно
Твоё заданье,
И столь прекрасно.
Родник чуть слышно
Скользит с отрога.
Мне б сном забыться;
И сон – дорога.
Всегда приносим
Мы
наши вести,
Все в нужный час
И в должном месте.
Hans Carossa (1878–1956)
Der Bote
Aus deinen Augen
Mit lichtem Strahle,
Ruft mich das Leben
Zum letzten Male.
...
Und nie verspätet
Sich unsre Kunde.
Wir kommen immer
Zur guten Stunde.
1947
der bote von hans carossa liest hanna maria - YouTube
Роб Моррис в раздоле* любим и велик –
Король поселенья и славный старик:
Есть злато в комодах, коровьи стада
И девушка в доме – стройна и млада.
Она так чиста, словно утро весной,
Сладка, словно свежий покос в час ночной,
Невинней ягнёнка на горном лугу –
Я образ любимой в душе берегу.
Но ах, она леди, богатства не счесть,
У нас же с отцом только хижина есть!
С такими, как я, не идут под венец;
От раны сердечной придёт мне конец.
Наступит ли утро – скорей бы закат.
Настанет ли ночь – я покою не рад;
Брожу по долине, не видя пути,
И боли мне в сердце уже не снести.
О, если б девчонка была не знатна,
То вдруг бы и мне улыбнулась она!
От счастья тогда бы утратил я речь,
Как слов нет сейчас, чтоб тоску в них облечь!
-------------------------------------------
Перев.: август, 2017г.
*То же, что долина, раздолье (устарев.), прим. перев.
Robert Burns. Auld
Rob Morris
There's
Auld Rob Morris that wons in yon glen,
He's the King o' guid fellows, and wale o' auld
men*;
He has gowd in his coffers, he has owsen and
kine,
And ae bonie lassie, his dawtie and mine.
She's fresh as the morning, the fairest in May;
She's sweet as the e'ening amang the new hay;
And blythe and as artless as the lambs on the
lea,
And dear to my heart as the light to my e'e.
But oh! she's an Heiress, auld Robin's a laird;
And my daddie has nought but a cot-house and
yard!
A wooer like me maunna hope to come speed;
The wounds I must hide that will soon be my dead.
The day comes to me, but delight brings me nane;
The night comes to me, but my rest it is gane;
I wander my lane like a night-troubled ghaist,
And I sigh as my heart it wad burst in my breast.
O, had she but been of a laigher degree,
I then might hae hop'd she wad smil'd upon me!
O, how past descriving had then been my bliss,
As now my
distraction nae words can express!
*Первые две строчки этого стихотворения „There's Auld Rob Morris that won’s in yon glen,/ He's the king o' guid fellows and wale of auld men” взяты Бернсом из произведения неизвестного автора (диалог матери и 15-летней дочери), опубликованного в сборнике шотландских песен «The Tea-Table Miscellany» и представленного там как старая народная песня (прим. перев.).
Я к этой стране душой устремлялся.
Гонцов за гонцами я к ней посылал.
Пред вами в обличьях разных являлся.
Но только никто в них меня не узнал.
Я бледным стучался к вам иудеем,
Гонимый беглец, в худых башмаках.
Вы сдали меня палачам-лиходеям,
Сочтя это службой богу в веках.
Старухой дрожащей, ослабшей рассудком,
Пришёл я, не в силах и голос подать.
Но вы говорили о времени чутком
И ветру мой пепел сподвиглись предать.
Юнцом-сиротой на землях восточных
Я падал вам в ноги, о хлебе моля.
Во мне вы узрели мести источник
И вашим ответом была мне петля.
Я пленником был и батрачил подённо,
Похищен и продан, исхлёстан как зверь.
Смотрели на это вы всё отстранённо.
Пришёл я судьёй к вам. Узнали теперь?
Werner Bergengruen (1892-1964).
Die letzte Epiphanie
Ich hatte dies Land in
mein Herz genommen.
Ich habe ihm Boten um Boten gesandt.
In vielen Gestalten bin ich gekommen.
Ihr aber habt mich in keiner erkannt.
Ich klopfte bei Nacht, ein
bleicher Hebräer,
ein Flüchtling, gejagt, mit zerrissenen Schuhn.
Ihr riefet dem Schergen, ihr winktet dem Späher
und meintet noch, Gott einen Dienst zu tun.
Ich kam als zitternde, geistgeschwächte
Greisin mit stummem Angstgeschrei.
Ihr aber spracht vom Zukunftsgeschlechte,
und nur meine Asche gabt ihr frei.
Verwaister Knabe auf
östlichen Flächen,
ich fiel euch zu Füßen und flehte um Brot.
Ihr aber scheutet ein künftiges Rächen,
ihr zucktet die Achseln und gabt mir den Tod.
Ich kam als Gefangner, als Tagelöhner,
verschleppt und verkauft, von der Peitsche zerfetzt.
Ihr wandtet den Blick von dem struppigen Fröner.
Nun komm ich als Richter. Erkennt ihr mich jetzt?
1944
Праздник победы
Радость на лицах
И в прошлом все беды.
Всюду букеты
И песни победы.
Скорбь на могилах
И вдовье бездолье.
Вянут букеты
В пустынной юдоли.
Счастье объятий,
Ожившие грёзы.
Стылые души,
Умершие слёзы.
Detlev von Liliencron (1844 –1909)
Siegesfest
Flatternde Fahnen
Und frohes Gedränge.
Fliegende Kränze
Und Siegesgesänge.
Schweigende Gräber.
Verödung und Grauen.
Welkende Kränze,
Verlassene Frauen.
Heißes Umarmen
Nach schmerzlichem Sehnen.
Brechende Herzen,
Gestorbene Tränen.
1883
Карл Краус (1874 – 1936)
Перевёрнутый мир богов
Да, шутки мифологии скверны –
положен пол на место кровли:
С каких времён Меркурий – бог войны
и Марс – в богах торговли?
Karl Kraus (1874 – 1936)
Verkehrte Götterwelt
Das ist ja ein mythologischer Spott,
man staunt nicht genug des Wandels:
Seit wann ist Merkur denn des Krieges Gott
und Mars der Gott des Handels?
1917
Оскар Блюменталь (1852–1917)
Коллег желаешь
не язвящих...
Коллег желаешь не язвящих едко? –
Не жди ты справедливого суда:
Твой неуспех они прощают редко,
Успех твой не прощают никогда!
Oscar
Blumenthal (1852-1917)
Du willst bei Fachgenossen gelten...
Du willst bei Fachgenossen gelten?
Das ist verlor‘ne Liebesmüh.
Was dir misslingt, verzeih‘n sie selten,
Was dir gelingt, verzeih‘n sie nie!
Йозеф Фридрих фон Ретцер (1754–1824)
Гомер, Вольтер и Ст**,
плохой эпический поэт
Обожествлён Гомер, но книги не идут;
Был изгнан Аруэ́* – читателей не счесть.
В тебе, о Стентор**, от обоих что-то есть:
Тебя, наш гений, не читают и не чтут!***
-----------------------
*Вольтер (Франсуа́-Мари́ Аруэ́), 1694-1778
** Аллюзия к Стентору – герою «Илиады» Гомера (5, 785), обладателю громоподобного голоса, перекричавшего пятидесятерых аргивян, вопиющих совместно...
Вольтер упоминает Стентора в «Орлеанской девственнице»: «И глас Ришмона прогремел, как гром... Одной рукою / Несет он смерть и гибель пред собою, / Другой — солдат одушевляет к бою, / Крича: «Луве!» — как Стентор. Из окна / Луве услышала и польщена, / Британцы также все «Луве!» кричали, / Хотя причины этому не знали./ О, как легко, людской презренный род, / Тебе вложить любую глупость в рот!» (перев. под ред. М. Лозинского).
***Эта эпиграмма адресована, по всей вероятности, Фридриху Леопольду графу фон Штолбергу / Friedrich Leopold Graf zu Stolberg / (1752-1819).
Ответная эпиграмма графа фон Штольберга в адрес Й. Ф. фон Ретцеpa:
An einen Nachahmer
Kannst, armes Wichtchen, du nichts anders als nachahmen,
So musst du wenigstens nachgeh’n, und nicht nachlahmen!
St.
Подражателю
Hе можешь, жалкое созданье, жить без подражанья,
Начать попробуй с содержанья, а не с ковылянья!
Ст.
(Эпиграмма опубликована в книге, изданной в 1792 году). Прим. перев.
Joseph Friedrich von Retzer (1754–1824)
Homer, Voltaire und St**,
ein schlechter epischer Dichter
Vergöttert wird Homer, allein man liest ihn nicht;
Getadelt Arouet, und ist an Lesern reich.
Du, Stentor, bist Homer und Arouet zugleich;
Dich, glückseliges Genie, dich liest und lobt man nicht.
1781
Ослы иные бы хотели,
Чтоб соловьи не только пели,
Но и впряглись в тяжёлый воз.
Не знаю я, каков здесь спрос,
Но соловьи бы не хотели,
Чтобы ослы ещё и пели.
Gottfried August Bürger (1747-1794)
Die Esel und die Nachtigallen
Es gibt der Esel, welche wollen,
Daß Nachtigallen hin und her
Des Müllers Säcke tragen sollen.
Ob recht? fällt mir zu sagen schwer.
Das weiß ich: Nachtigallen wollen
Nicht, daß die Esel singen sollen.
Спокоен будь, не допусти
К себе гордыню в душу;
Мы сходим с Божьего пути,
Грехами веру руша.
Пускай урок сей до штриха
В твоей душе занозит:
«Кто за собой не знал греха,
В других пусть камень бросит.»
Безгрешность, что собой горда,
Себя сама погубит:
Простит неправого всегда,
Кто правду свято любит.
Theodor Fontáne
Sei milde stets, und halte fern
Sei milde stets, und halte fern
Von Hofrat deine Seele,
Wir wandeln alle vor dem Herrn
Des Wegs in Schuld und Fehle.
Woll einen Spruch, woll ein Geheiß
Dir in die Seele schärfen:
„Es möge, wer sich schuldlos weiß,
Den Stein auf andre werfen.“
Die Tugend, die voll Stolz sich gibt,
Ist eitles Selbsterheben:
Wer alles Rechte wahrhaft
liebt,
Weiß Unrecht zu
vergeben.
1851
Одной бравадой не добиться
Ни славы, ни больших побед;
Тебе должно само открыться –
Ты можешь это или нет.
Пусть даже силы все утроить,
Для всех бегущих счастью вслед
Мост березѝнский не построить –
Ты можешь это или нет.
Не верь, что вдруг есть восхожденья,
Что воля – высший зов и свет;
Всё предначертано с рожденья –
Ты можешь это или нет.
------------------
Прим. перев.:
«Мост березѝнский» (ориг.: "Beresina-Brücke"): отсылка к обстоятельствам
сражения русских войск с армией Наполеона на реке Березине в ноябре 1812 года.
Theodor Fontáne
Man hat es oder hat es nicht
Nur als Furioso nichts erstreben
Und fechten, bis der Säbel bricht;
Es muß sich dir von selber geben –
Man hat es oder hat es nicht.
Der Weg zu jedem
höchsten Glücke,
Wär’ das Gedräng auch noch so dicht,
Ist keine Beresina-Brücke –
Man hat es oder hat es nicht.
Glaub nicht, du könnt’st es doch erklimmen,
Und Woll’n sei höchste
Kraft und Pflicht;
Was ist, ist durch Vorherbestimmen –
Man hat es oder hat es nicht.
1895
«Как будто ничего и не случилось» –
на том стою!
Сказал ли я тебе: «Рожай, свершилось!?»
Вонзал ли что-нибудь в пяту твою?
«Он пишет как до смены века:
ни Планка, ни войны, ни USA,
ему все беды человека –
Гекуба, словеса!»
С былых времён – кострами, фонарями –
пытались всё пролить на темень свет,
пытались – но ни здесь, ни за морями,
просвета нет как нет!
«Обязан я и должен...», – а с чего бы?
Не должен, нет; я не овраг,
где свалки расчищают и чащобы;
топлю я скромный свой очаг!
Allons enfants, живите проще,
Земля возникла не вчера,
до вас вода журчала в роще –
гип-гип, ура!
Примечания перев.:
«К молодым людям» - это стихотворение Г. Бенна (1952) адресовано, прежде всего, представителям объединения молодых западногерманских писателей "Группа 47".
«Сказал ли я тебе: «Рожай...». С призывом «Рожайте!» к итальянским женщинам в 1929 году обратился Муссолини.
«Он пишет как до смены века». Писать «как сто лет назад» рифмованным стихом, без осознанья того, что произошло в 30 – 40-х годах XX века, для многих послевоенных литераторов Германии казалось варварством.
«Allons enfants» - вперёд, сыны (фр.).
Gottfried Benn
Den jungen Leuten
„Als ob das Alles nicht gewesen wäre“ -
es war auch nicht!
War ich es denn, der dir gebot: gebäre
und daß dich etwas in die Ferse sticht?
„Der dichtet wie vor hundert Jahren,
kein Krieg, kein Planck, kein USA,
was wir erlitten und erfahren,
das ist ihm Hekuba!“
Lang her, aus Dunkel, Fackeln und Laterne
versuchten sich um eine klare Welt,
versuchten sich - doch Näh und Ferne
blieb reichlich unerhellt!
Nun sollte ich - nun müßte ich - beileibe
ich müßte nicht, ich bin kein Ort,
wo etwas sich erhellt, ich treibe
bloß meinen kleinen Rasensport!
Allons enfants, tut nicht so wichtig,
die Erde war schon vor euch da
und auch das Wasser war schon richtig -
Hipp, hipp, hurra!
1952
В багряной
одежде
сады у черты,
всё сказано прежде
и в прошлом мечты.
Так надо, так надо,
круг масок анфас:
"свобода – распаду,
свершенью – отказ."
Листвы ниспаденье,
зиянье пустот,
колышутся тени
и челн уже ждёт;
у вечного моря
без края и дна,
и радость, и горе,
утрат имена,
восход и надежды,
расцвет, листопад
и одинокий
безбрежный
закат.
Пусть красок так много,
близки холода,
к финалу дорога:
в ничто, в никуда.
Так надо, так надо,
сады у черты –
в преддверьи распада
земной красоты.
----------------------
*Осенний вальс (фр.)
Перевод с немецкого:
11.2005 / 04.2022
Gottfried Benn
Valse d'Automne
Das Rot in den Bäumen
und die Gärten am Ziel-,
Farben, die träumen,
doch sie sagen so viel.
In allen, in allen
das Larvengesicht:
"befreit - zum Zerfallen,
Erfüllung - nicht."
An Weihern, auf Matten
das seltsame Rot
und dahinter die Schatten
von Fähre und Boot,
die Ufer beschlagen
vom ewigen Meer
und es kreuzen sich Sagen
und Völker her,
das Locken der Frühe,
der Späte Sang
und der große
einsame
Untergang.
Der Farben so viele,
die Kelche weit,
und das Ziel der Ziele:
Verlorenheit.
In allen, in allen
den Gärten am Ziel,
befreit zum Zerfallen,
der Farben so viel.
September, 1940
Того во имя, кто дарует время,
ты держишь с поколеньем общий ряд,
безмолвным взглядом смотришь, как в яреме,
на мир в тот час, когда тускнеет взгляд;
вещей в лицо холодных дуновенье
и старых связей крах избыть невмочь,
одна лишь встреча есть: в стихотвореньи
незримо слово гонит вещи прочь.
По щебню вечной мировой руины,
горой Масличной, знавшей столько мук,
анжуйским окружением Мессины,
сквозь Штáуфенов кровь и мести круг:
вот новый крест и казни обновленье,
но только кровь никто здесь не прольёт,
здесь клятвы в строфах, суд в стихотвореньи,
здесь нить шуршит и Парка песнь поёт.
Того во имя, кто дарует время,
кто знать себя даёт без адресов –
по тени, что венчает года бремя;
но остаётся смутной песнь часов –
в ней год из щебня властных проявлений,
из осыпей небес и дольных склок;
и только час, он твой: в стихотвореньи
страдания и ночи монолог.
Gottfried Benn. Gedichte
Im Namen dessen, der die Stunden spendet,
im Schicksal des Geschlechts, dem du gehört,
hast du fraglosen Aug’s den Blick gewendet
in eine Stunde, die den Blick zerstört,
die Dinge dringen kalt in die Gesichte
und reißen sich der alten Bindung fort,
es gibt nur ein Begegnen: im Gedichte
die Dinge mystisch bannen durch das Wort.
Am Steingeröll der großen Weltruine,
dem Ölberg, wo die tiefste Seele litt,
vorbei am Posilipp der Anjouine,
dem Stauferblut und ihrem Racheschritt:
ein neues Kreuz, ein neues Hochgerichte,
doch eine Stätte ohne Blut und Strang,
sie schwört in Strophen, urteilt im Gedichte,
die Spindeln drehen still: die Parze sang.
Im Namen dessen, der die Stunden spendet,
erahnbar nur, wenn er vorüberzieht
an einem Schatten, der das Jahr vollendet,
doch unausdeutbar bleibt das Stundenlied —
ein Jahr am Steingeröll der Weltgeschichte,
Geröll der Himmel und Geröll der Macht,
und nun die Stunde, deine: im Gedichte
das Selbstgespräch des Leides und der Nacht.
1941
Судьбой с илотом в чём-то схожий,
грызёшь ты жизненный гранит –
быть в стороне тому негоже,
кто стих в зародыше хранит.
Скрывать свой мир тебе не внове,
бежать союзов и друзей,
ты сознаёшь себя лишь в слове,
избрав печаль из всех стезей.
– Чем занят? – спросят и про виды
на урожай и семена, –
даёшь ответ: мол, без обиды,
в свой срок всё осветишь сполна.
Gottfried Benn
Du trägst —
Du trägst die Züge der Heloten
und lebst von Griffen mancher Art,
ein Außensein ist dem verboten,
der das Gedicht im Keim bewahrt.
Du kannst dein Wesen keinem nennen,
verschlossen jedem Bund und Brauch,
du kannst dich nur im Wort erkennen
und geben dich und trauern auch.
Gefragt nach deinem Tun und Meinen,
nach deinen Ernten, deiner Saat,
kannst du die Frage nur verneinen
und deuten auf geheime Tat.
1941
Кто один, тот в таинстве до йоты,
образов в нём кружит череда,
их зачатия, их взлёты,
даже тень несёт их жар всегда.
Полон ими в каждом шаге,
мысленно свершён и сбережён,
не страдать о бренном благе –
пище и слияньях – вызрел он.
Видит он бесстрастно, сколь сурово
жить живому стало на Земле –
смерти нет и жизни новой:
для него всё замерло во мгле.
Gottfried Benn
Wer allein ist –
Wer allein ist, ist auch im Geheimnis,
immer steht er in der Bilder Flut,
ihrer Zeugung, ihrer Keimnis,
selbst die Schatten tragen ihre Glut.
Trächtig ist
er jeder Schichtung
denkerisch erfüllt und aufgespart,
mächtig ist er der Vernichtung
allem Menschlichen, das nährt und paart.
Ohne Rührung
sieht, er, wie die Erde
eine andere ward, als ihm begann,
nicht mehr Stirb und nicht mehr Werde:
formstill sieht ihn die Vollendung an.
1936
-----------------
Прим. перев. Стихотворение Бенна «Кто один —» является своего рода заочной дискуссией с Гeте, точнее, с одним из самых загадочных лирических произведений этого автора – «Блаженное томление». Здесь оно – в переводе Николая Николаевича Вильям-Вильмонта (1901-1986):
И. В. Гете
Блаженное томление
Скрыть от всех!
Подымут травлю!
Только мудрым тайну вверьте:
Все живое я прославлю,
Что стремится в пламень смерти.
В смутном сумраке любовном,
В час влечений, в час зачатья,
При свечей сиянье ровном
Стал разгадку различать я:
Ты — не пленник
зла ночного!
И тебя томит желанье
Вознестись из мрака снова
К свету высшего слиянья.
Дух окрепнет,
крылья прянут,
Путь нетруден, не далек,
И уже, огнем притянут,
Ты сгораешь, мотылек.
И доколь ты не
поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.
Перевод Н. Вильмонта
Оригинал: Johann Wolfgang von Goethe. Selige Sehnsucht, 31.07.1814.
Что высветишь мне ты в деталях,
с кем звёзды давно на «ты»,
кто чувствует в дальних далях
всю глубь ночной темноты?
Отпустишь грехи ты какие,
кому всё нулями подряд,
слова всюду – добрые, злые –
о том камышом шелестят?
Что ещё откроешь ему ты,
зачем и кем избран тот,
кому в сети паучьей минуты,
они лишь, краткие, в счёт?
Gottfried Benn
Wohin –
Wohin
kannst du mich noch führen,
dem längst die Sterne entfacht,
die Weiten atmen und spüren
die ganze Tiefe der Nacht?
Wovon kannst du mich noch lösen,
dem alles gleitet und rinnt,
die Stimmen, die guten, die bösen,
ihre Schilfe rauschen im Wind?
Wovon gibst du noch Kunde,
wozu, von wem erwählt,
dem in Fäden der Spinne die Stunde,
nur sie, die fallende, zählt?
1938
Жалко мне порой, что запоздало
Я решился жизнью жить степного волка.
Мне судьба бы чаще угождала,
Выбери я раньше путь такого толка.
Виден мне порой за цепью бед
И за мглой, что прежде свеять надо,
Будущего безграничный свет,
Где свободе не грозит преграда:
Вижу, как смеясь крушу я стену
Между мирозданием и мной,
К грешникам большим иду на сцену,
Чьи дела вне памяти земной;
Вижу я себя к кресту прибитым
И с челом терновником увитым;
Вижу — солнце, звёзды ближе стали
И что был я принят в этой дали.
Но холодный образ мирозданья,
Вечной бесконечности поток
Лишь, увы, воздушные мечтанья!
Не нашёл свободы я исток
Не направил прочь свои я ноги
С узкой обывательской дороги
И пригубил лишь питьё богов!
Я в грехах былых погряз без меры,
На коленях, в муках как на плахе,
Втоптан в пыль под тяжестью долгов,
Совести своей внимаю в страхе,
Только нет во мне ей больше веры.
---------------
*Другое название этого стихотворения „Ahnungen“ (Предчувствия). Прим. перев.
Hermann Hesse
Gewissen
Manchmal tut mir leid, daß ich dies Leben
Eines Steppenwolfes allzu spät begonnen.
Hätt ich jünger schon mich ihm ergeben,
Wär es eine Quelle vieler Wonnen.
Manchmal ahn ich hinter all dem Wust,
Hinter Hüllen, die noch fallen müssen,
Einer grenzenlosen Freiheit Lust,
Einer kühlen Zukunft fernes Grüßen:
Sehe lachend mich die Wand durchstoßen,
Die mich noch vom Sternenraume trennt,
Und hinübertreten zu den großen
Sündern, deren Tat kein Wort mehr nennt,
Sehe mich vom Volk ans Kreuz geschlagen,
Dorngekrönt aus frommer Masse ragen,
Sehe Sonn und Sterne näher kommen,
Fühle mich ins Weltall hingenommen.
Aber diese kühlen Sternenräume,
Diese Schauer der Unendlichkeit
Sind ja leider nur geliebte Träume!
Niemals hab ich wahrhaft mich befreit,
Niemals hab ich dieser bangen Gassen
Bürgervolk im Ernst verlassen,
Habe nur genascht vom Göttertrank!
Darum lieg ich oft so tief im Staube,
Knie ratlos und von Leid zerrissen,
Sitze auf der Armesünderbank,
Höre angsterfüllt auch mein Gewissen,
Dessen Stimme ich doch nicht mehr glaube
Juli, 1926
Герман Гессе. [Моим критикам]
Нет, не католик я и не буддист,
Не иудей, не исламист. Поэт я,
Художник и садовник полстолетья:
Я – поле-, луго-, лесопантеист.
Hermann Hesse. [Meinen Kritikern]
Ich bin kein Katholik und kein Buddhist,
Nicht Jud noch Muselman.
Ich bin ein Dichter,
Ein Maler und auch Gärtner, kurz: ein schlichter
Feld-, Wald- und
Wiesenpantheist.
Juni, 1959
Горний свет, в твоём пределе
мне желанно и раздольно;
У других есть смысл и цели,
Мне же просто жить довольно.
Высветит мне луч случайный
В древних притчах путь к глубинам;
Вижу замысел их тайный
В бесконечном и едином.
Этой тайнописи чтенье
Мне сторицей возвратится:
Дня и вечности сплетенье
Знаю я, во мне гнездится.
---------------
Вариант первой строфы:
Я блуждаю добровольно;
У других есть смысл и цели,
Мне же просто жить довольно.
Hermann Hesse. Bekenntnis
Holder Schein, an deine Spiele
Sieh
mich willig hingegeben;
Andre haben Zwecke, Ziele,
Mir genügt es schon, zu leben.
Gleichnis
will mir alles scheinen,
Was mir je die Sinne rührte,
Des Unendlichen und Einen,
Das ich stets lebendig spürte.
Solche
Bilderschrift zu lesen,
Wird mir stets das Leben lohnen,
Denn das Ewige, das Wesen,
Weiß ich in mir selber wohnen.
1918
Стать плодом стремится цвет,
Дню быть ночью вне сомнений,
В бегстве всё и в перемене –
Вечного на свете нет.
Лето осенью не прочь
С увяданьем подружиться.
Лист, держись, ты должен смочь
С ветром вместе закружиться.
Будь как есть: не бунтовать,
Должноe – содеять.
Ветру дай тебя сорвать
И в твой дом завеять.
Hermann Hesse
Welkes Blatt
Jede Blüte will zur
Frucht,
Jeder Morgen Abend werden,
Ewiges ist nicht auf Erden
Als der Wandel, als die Flucht.
Auch der schönste Sommer will
Einmal Herbst und Welke spüren.
Halte, Blatt, geduldig still,
Wenn der Wind dich will entführen.
Spiel dein Spiel und wehr dich nicht,
Laß es still geschehen.
Laß vom Winde, der dich bricht,
Dich nach Hause wehen.
1933
Вместо комментария.
Занесенный ветром в окно увядший лист, маленький листик с дерева, чье название не приходит мне на память, лежит на краю бассейна, я гляжу на него, читаю письмена его ребер и жилок, вдыхаю тот особый запах тлена, перед которым мы все трепещем и без которого, однако, не существовало бы и красоты. Удивительно, как красота и смерть, радость и тлен необходимы друг другу и друг друга обуславливают! Явственно ощущаю я, словно нечто физическое, и вокруг себя, и в себе самом, границу между природой и духом. Как цветы преходящи и красивы, а золото неизменно и скучно, так и все движения природной жизни преходящи и прекрасны, тогда как неизменен и скучен дух. В этот миг я его отвергаю, рассматриваю дух отнюдь не как вечную жизнь, а как вечную смерть, как нечто косное, бесплодное, бесформенное, что может стать формой и жизнью, лишь отказавшись от бессмертия. Золото должно стать цветком, дух стать телом и душой, чтобы обрести жизнь. Нет, в эти минуты утренней разнеженности, между песочными часами и увядшим листом, я знать ничего не желаю о духе, хотя в другое время способен высоко его чтить, я хочу быть преходящим, хочу быть ребенком, цветком*...
Герман Гессе. Курортник, 1925г. *Перевод В.Н. Куреллы (1909-1989)
Я долгих не шагал дорог,
Побед не ведал и во сне.
Как вышло так, что ночь ко мне
Взошла устало на порог?
Тетрадка песен предо
мной,
В ней весь итог трудов моих.
Наивен, с пылкой прямизной
И крови алой каждый стих.
Я долгих не шагал дорог,
Побед не ведал и во сне.
Как вышло так, что ночь ко мне
Взошла устало на порог?
Hermann Hesse (1877-1962)
Wie kommt es?
Ich habe keinen Kranz ersiegt
Und keinen weiten Weg gemacht.
Wie kommt es, daß die frühe Nacht
So müd und schläfernd vor mir liegt?
Ein Bündlein Lieder liegt vor mir,
Mein ganzes Tun, mein ganzes Gut.
Sind jugendschlank und gliederzier
Und jeder Vers ist rotes Blut.
Ich habe keinen Kranz ersiegt
Und keinen weiten Weg gemacht.
Wie kommt es, daß die frühe Nacht
So müd und schläfernd vor mir liegt?
1899
С поэтами большими я на «ты»
Хотел бы быть и чудным мановеньем
Творить виденья чистой красоты,
Всех покоряя новым дерзновеньем.
Но мне такого дара не дано.
Я не из тех, кто пожинает лавры,
Чьи грёзы стали песнями давно,
Кого встречают трубы и литавры.
Я лишь один из тех, кому покой
Прервёт, слегка коснувшись, светлый дух;
И кто порой, как будто бриз морской,
Касание почует это вдруг.
И песней красоты извечной прочь
Из уст его сорвётся совершенство.
Пусть власть над ней ему вершить невмочь,
Но в этот миг — он наверху блаженства!
Hermann Hesse (1877-1962)
Ich bin nur Einer — —
Ich möchte
wohl, wie große Dichter tun,
Einmal auf hellen, mühelosen Schwingen
Im Höhenglanz der reinen Schönheit ruhn
Und mit Genossen um die Palme ringen.
Allein ich weiß — ein solcher bin ich nicht,
Nicht Einer, der mit lächelnden Gebärden
Sich helle Kränze um die Schläfe flicht
Und dessen Lieblingsträume Lieder werden.
Ich bin nur Einer, den von ferne her
Zuweilen fremd ein lichter Geist berührt,
Daß er erschrocken wie ein nahes Meer
Die ewige Schönheit gegenwärtig spürt,
Der manchmal staunend Lieder tönen hört,
Die ungewollt von seinen Lippen gleiten
Und deren keins ihm eigen zugehört
Und die ihm dennoch Seligkeit bereiten.
um 1902
(запоминалка стихотворных размеров)
Птеродактиль – анапест, конечно.
Дактиль крылами в нём машет потешно.
- Буянит ямб, скорее,
на строке хорея! -
Сказал амфибрахий неспешно.
Порядочные
Тот, другой и этот спорит,
у кого и что украл...
Кто вперёд других спроворит,
тот и есть оригинал!
Karl Kraus. Die Ehrlichen
Man zeigt heute unverhohlen,
was einer dem andern stahl.
Und wer vor den andern gestohlen,
der gilt als Original.
1925
Фельетонист
“Писать фельетон – это то же самое,
что делать завивку на лысине”
Его рецепт? И как он между делом
лоск придаёт словесной размазне?
Ничто рождает здесь ничто, но в целом
всё сглажено и смазано вполне.
Karl Kraus. Der Feuilletonist
“Ein Feuilleton schreiben heißt
auf einer Glatze Locken drehen“
Wie macht er das? Wie kommt er zu dem Glänze,
der schimmernd seine Sprache schmückt und ziert?
Aus Nichts entsteht zwar Nichts, jedoch das Ganze
ist gut geglättet und so schön geschmiert.
1919
Профессиональная тайна
Нашлось в редакциях бы многим дело,
когда бы не отбор в особом смысле.
Вариант перевода
В редакциях для многих бы сыскалось дело,
когда б не нужен был талант в особом смысле.
Здесь мало не иметь и завалящей мысли:
её потребно также выразить умело.
Karl Kraus
Das Berufsgeheimnis
Viele würden in Redaktionen rennen,
bedürfte es nicht die spezialste der Gaben.
Es genügt nicht, keinen Gedanken zu haben:
man muß ihn auch ausdrücken können.
1925
Мастера своего дела
Чтоб не узрел ты бед причины,
их распыляют в сотый раз:
слепой о цвете молвит чинно,
глухой в дебатах сущий ас,
хромые танцам обучают,
а шлюхи – впавших в грех спасать.
Короче, критики всё знают
и точно скажут как писать.
Karl Kraus (1874 – 1936)
Die Sachverständigen
Daß du nicht merkst, woran man darbe,
verpraßt man es in einemfort:
Die Blinden reden von der Farbe,
die Tauben reden von dem Wort;
die Lahmen lehren, wie man tanze,
die Huren, wie man Andacht treibt.
Kurz, Rezensenten gehn aufs Ganze
und können sagen, wie man schreibt.
Маi, 1930
Быть одним, другим казаться:
Словом лживым не терзаться,
Всех хвалить, ни с кем не спорить,
Лицемерить и мирволить;
Всем ветрам внимать в округе,
Быть Добру и Злу в прислуге:
Делать всё, лихву скрывая,
О себе не забывая:
Кто от совести свободен,
Тот – к политике пригоден.
Friedrich von Logau (1605 – 1655)
Heutige Welt-Kunst
Anders seyn und anders scheinen:
Anders reden, anders meinen:
Alles loben, alles tragen,
Allen heucheln, stets behagen,
Allem Winde Segel geben:
Bös' und Guten dienstbar leben:
Alles Tun und alles Tichten
Bloß auff eignen Nutzen richten;
Wer sich dessen wil befleißen,
Kan Politisch heuer heißen.
1654
Фридрих фон Логау (1605 – 1655)
Различение слов дама и dama*
Кто дама есть и кто есть dama, нет секрета:
Рога ведь носит та и наставляет эта.
-----------
*dama (лат.) - дикая коза, серна
Friedrich von Logau (1605 – 1655)
Unterscheid der Wörter Dame und dama
Was Dame sei, und denn was dama, wird verspüret,
Daß jene Hörner macht, und diese Hörner führet.
------------
Если активировать заголовок:
Различие между словами dama* и дама
Найти различие труда не составляет:
Рога ведь носит та, а эта - наставляет.
Первый вариант перевода:
Словам тем – dama c дамой – не создать дуэта:
Рога ведь носит та и наставляет эта.
Стремится вечность к нам. Кто далеко
не равным силам проведёт смотрины?
Взгляни, вон там, за темнотой витрины,
в каморке ужин рассмотреть легко:
кто как себя ведёт; как в полумраке
избитый разговор меж них течёт.
Они руками посылают знаки,
себе не отдавая в том отчёт,
и ждут, что подадут сигнал словесный,
когда и что им пить и что им есть.
Ведь нет средь них того, кто повсеместно
уходит тайно, оставаясь здесь.
И не сидит всегда ли там же кто-то,
кто мать с отцом – вся их о нём забота –
былому предаёт, забыв родство?
(Продать их – это слишком для него.)
Перевёл с нем. языка
Вяч. Маринин, 13.07.21
Rainer Maria Rilke
Abendmahl
Ewiges will zu uns. Wer hat die Wahl
und trennt die großen und geringen Kräfte?
Erkennst du durch das Dämmern der Geschäfte
im klaren Hinterraum das Abendmahl:
wie sie sichs halten und wie sie sichs reichen
und in der Handlung schlicht und schwer beruhn.
Aus ihren Händen heben sich die Zeichen;
sie wissen nicht, daß sie sie tun
und immer neu mit irgendwelchen Worten
einsetzen, was man trinkt und was man teilt.
Denn da ist keiner, der nicht allerorten
heimlich von hinnen geht, indem er weilt.
Und sitzt nicht immer einer unter
ihnen,
der seine Eltern, die ihm ängstlich dienen,
wegschenkt an ihre abgetane Zeit?
(Sie zu verkaufen, ist ihm schon zu weit.)
1908
Они сошлись в расстройстве и в смятеньи
вокруг того, кто, как мудрец, решил
из круга близких удалиться в тени,
оставив путь, который завершил.
И одиночество опять ему стяжать,
где вызрела его глубин основа;
и меж олив бродить он будет снова,
и будут верные его бежать.
Он пригласил к столу их в знак разлуки
и (как пугает выстрел птиц в округе)
вдруг с хлéбов словом он вспугнул их руки:
к нему порыв рук этих устремлён;
они, пытаясь вырваться из терний,
впустую ищут выход. Только он
повсюду есть, как этот час вечерний.
Перевёл с нем. языка
Вяч. Маринин, 06.07.21
Rainer Maria Rilke
Das Abendmahl
Sie
sind versammelt, staunende Verstörte,
um ihn, der wie ein Weiser sich beschließt
und der sich fortnimmt denen er gehörte
und der an ihnen fremd vorüberfließt.
Die alte Einsamkeit kommt über ihn,
die ihn erzog zu seinem tiefen Handeln;
nun wird er wieder durch den Ölwald wandeln,
und die ihn lieben werden vor ihm fliehn.
Er
hat sie zu dem letzten Tisch entboten
und (wie ein Schuß die Vögel aus den Schoten
scheucht) scheucht er ihre Hände aus den Broten
mit seinem Wort: sie fliegen zu ihm her;
sie flattern bange durch die Tafelrunde
und suchen einen Ausgang. Aber er
ist überall wie eine Dämmerstunde.
19.6.1903
Как под руку попавшийся бокал
правитель осушил в пылу охоты;
и как изъять владелец вдруг взалкал
сосуд в свою копилку доброхота:
так рок людской, пить захотев однажды,
поднёс ко рту и выцедил Одну;
и та из страха — жизнь пойдёт ко дну
в оплату утоленья чьей-то жажды —
её в шкаф поместила боязливый,
где ценности его нашли покой
(и вещи, ценные по этикетке).
И чуждой будучи, и сиротливой,
с годами постарев и став слепой,
ни ценной не была она, ни редкой.
Rainer Maria Rilke
Ein Frauen-Schicksal
So wie der König auf der Jagd ein Glas
ergreift, daraus zu trinken, irgendeines, —
und wie hernach der welcher es besaß
es fortstellt und verwahrt, als wär es keines:
so hob vielleicht das Schicksal, durstig auch,
bisweilen Eine an den Mund und trank,
die dann ein kleines Leben, viel zu bang
sie zu zerbrechen, abseits vom Gebrauch
hinstellte in die ängstliche Vitrine,
in welcher seine Kostbarkeiten sind,
(oder die Dinge, die für kostbar gelten).
Da stand sie fremd wie eine Fortgeliehne
und wurde einfach alt und wurde blind
und war nicht kostbar und war niemals selten.
Um den 01.07.1906
Пока ты ловишь то, что сам бросаешь,
всё это ловкость и гроши удач –;
но если ты ловцом с судьбой играешь,
когда она к твоим срединам мяч
направит не спросив, что ты готов,
умело выверяя расстоянье
лекалами божественных мостов, –
способности ловца здесь – достоянье,
но мира, не твоё. Пусть в твой черёд
в ответ нашлись бы мужество и сила;
нет: это всё бы время погасило
и ты уже швырнул бы... (словно год,
что птиц в полёт швыряет вереницы,
тепло перегоняя юной птицы
по следу старой за моря) и лишь
тогда в дерзаньи этом ты – игрок.
Но ты бросок уже не усложнишь,
не облегчишь. В свой мир в урочный срок
метеорит из рук твоих сорвётся...
Rainer Maria Rilke
Solang du
Selbstgeworfnes fängst, ist alles
Geschicklichkeit und läßlicher Gewinn –;
erst wenn
du plötzlich Fänger wirst des Balles,
den eine
ewige Mit-Spielerin
dir zuwarf, deiner Mitte, in genau
gekonntem
Schwung, in einem jener Bögen
aus Gottes
großem Brücken-Bau:
erst dann
ist Fangen-Können ein Vermögen, –
nicht deines, einer Welt. Und wenn du gar
zurückzuwerfen Kraft und Mut besäßest,
nein, wunderbarer: Mut und Kraft vergäßest
und schon geworfen hättest... (wie das Jahr
die Vögel wirft, die Wandervogelschwärme,
die eine ältre einer jungen Wärme
hinüberschleudert über Meere –) erst
in diesem Wagnis spielst du gültig mit.
Erleichterst dir den Wurf nicht mehr; erschwerst
dir ihn nicht mehr. Aus deinen Händen tritt
das Meteor und rast in seine Räume…
Muzot, 31. Januar 1922
«Всадник...» Нет созвездия такого?
Это в нас ведь редкостным штрихом:
Гордость из земли. Бразды второго,
ей дающего посыл верхом.
Всё не так ли: пойман и стреножен –
этот твёрдый росчерк бытия?
Путь, распутье. Шпорой шаг умножен.
К новым далям. Двое суть семья.
Но семья ли? Или там, на воле,
нет у них дороги на двоих?
Рознит их, безвестных, стол и поле.
Да, обман есть в звёздной вышине.
Но в фигуру ту, пускай на миг,
радостно поверить нам. Вполне.
Rainer Maria Rilke
Sieh den Himmel. Heißt kein Sternbild »Reiter«?
Denn dies ist uns seltsam eingeprägt:
dieser Stolz aus Erde. Und ein Zweiter,
der ihn treibt und hält und den er trägt.
Ist nicht so, gejagt und dann gebändigt,
diese sehnige Natur des Seins?
Weg und Wendung. Doch ein Druck verständigt.
Neue Weite. Und die zwei sind eins.
Aber sind sie’s? Oder meinen beide
nicht den Weg, den sie zusammen tun?
Namenlos schon trennt sie Tisch und Weide.
Auch die sternische Verbindung trügt.
Doch uns freue eine Weile nun
der Figur zu glauben. Das genügt.
2-5. 02. 1922, Muzot
Комментарий переводчика.
В первом катрене приведенного выше стихотворения Рильке автор обращается к читателю с риторическим вопросом и напрашивающимся ответом об отсутствии в небе созвездия «Всадник». Однако, отрицательного ответа здесь не может быть, посколько на «нет» и сонета с таким названием бы не было. Проявляя единение с коллективным читателем, автор сообщает, в том числе, и от имени этого читателя, что “нам” (uns), в нашу память «это» (dies) впечаталось особенным образом.
Под «этим» поэт подразумевает, прежде всего, созвездие, упомянутое в первой строке. По мнению философа и литературного критика Поля де Мана (1919-1983), «созвездие обозначает всеохватывающую форму тотализации, восстановление языка, способного обрисовать бытие, сохраняющееся по ту сторону смерти и по ту сторону времени.» То, что надо восстанавливать в единстве, мы видим в третьей и четвёртой строках первого катрена: гордость лошади и волю того, кто на этой лошади находится верхом.
Рильке опредмечивает топический эпитет «гордость» (подразумевая под этим лошадь) и, к тому же, даёт метонимическое пояснение: «(сделанная) из земли» - в качестве оппозиции «земного» к «небесному». Здесь видится параллель к библейскому “Da machte Gott der HERR den Menschen aus Erde vom Acker“ (в русском переводе: «И создал Господь Бог человека из праха земного»).
Далее автор обращается ко «второму» участнику «звёздной» пары. «Второй» (“Zweiter”) здесь не в смысле «вторая (иная) гордость», но как cубстантивированное прилагательное. Буквально: «второй (участник), пришпоривающий и правящий первым, который его (второго) несёт».
Восстановление единства этой пары происходит в игре противоположностей во втором катрене, в котором мы видим переход от ограничения и противопоставления к вынужденному согласию. Гордость лошади восстает против воли наездника, несмотря на то, что тот фактически отдан на милость естественной земной силы, несущей его. Дорога [Weg], свободно избранная животным, и распутье, поворот [Wende], означающий волю двигаться в избранном наездником направлениии, вначале противятся друг другу. На распутье наездник подаёт сигнал, оказывает давление на тело лошади/«doch ein Druck verständigt»), используя, к примеру, повод, шенкель или шпору для изменения направления движения по его желанию.
Фраза «doch ein Druck verständigt» отражает тот момент, когда разные воли согласованы возможностями участников, приобретающими легкость внешней свободы. Противоположные воли перемежаются. Открывается новое пространство: («Neue Weite» /«Новые дали»). «Und die zwei sind eins» / «И двое суть одно.» Здесь нельзя не увидеть отсылку к Библии (Первое послание Коринфянам: «Die zwei sind eins, mit Leib und Seele» / вариант синодального перевода на русский: «ибо сказано: два будут одна плоть»).
По достижении этого места большинство стихотворений Рильке остановилось бы и восславило новое отношение к миру, вскрытое изменённой фигурацией. Но не в этом сонете...
Уже в начале первого терцета мы сталкиваемся с отнюдь не риторическим сомнением: „Aber sind sie’s?” / Но являются ли они таковым (одним целым, - В.М.)? Повествующий задаёт и второй вопрос: «Oder meinen beide / nicht den Weg, den sie zusammen tun…?» (Или оба /по крайней мере, один из них, - В.М./ не считают дорогу, по которой они движутся, совместной?). Если это так, то идея единства и гармонии недвусмысленно рассыпается. Третья строка этого терцета окончательно сводит единство пары на «нет» сообщением, что, в таком случае, и имя этим двоим никто, с метонимическим указанием на поле (лошадь) и стол (наездник), отделяющихся одно от другого и полностью утрачивающих взаимоотношения.
Таким образом, вторая часть сонета о Всаднике низводит объединяющую целостность к обыкновенному обману чувств. Всё свелось «к такому же обману, - подчeркивает Поль де Ман, - обыкновенному и разочаровывающему, как оптическая иллюзия, принуждающая нас воспринимать хаотическое рассеяние звезд в пространстве так, как если бы они и в самом деле были фигурами, настоящими фигурами, начерченными на заднике небес.»
Заключительное утверждение во втором терцете о том, что нам в радость, пусть ненадолго, верить в звёздные фигуры и что этого вполне достаточно (“Das genügt”), звучит как уступка читателю. Понятна досада одного из комментаторов Рильке: «Что должны мы думать об этом странном самодовольстве, которое внезапно утоляет себя „на миг" неустойчивыми и несбыточными надеждами?» [Hermann Mörchen. Rilkes Sonette an Orpheus: erläutert]. На это возмущение можно ответить вопросом: «А допустимо ли вообще утверждать, что параллелизм в полном смысле этого слова означает то единство, которое он конституирует? Быть может, это просто игра языка, иллюзия, столь же произвольная, как форма созвездий, оказывающихся в одном и том же месте только в результате оптического обмана?».
Соглашусь с теми, кто утверждает, что в сонете о Всаднике Рильке фактически имеет ввиду следующее: «В этом-то все и дело: истина фигур оказывается ложью в тот самый миг, когда она проявляется во всей замечательности своего обещания.» Впрочем, это ещё не повод для пессимизма. Уже в начале двеннадцатого сонета автор этого цикла видит повод для торжества и восстановления истинности: «Heil dem Geist, der uns verbinden mag; / denn wir leben wahrhaft in Figuren (Славен Дух, способный нас соединить/ ведь мы живём воистину в фигурах).
Равновесие восстановлено.
12.06.21
Литература:
Wolfram Groddeck: Kosmische Didaktik. Rilkes „Reiter“-Sonett. In: Gedichte von Rainer Maria Rilke. Interpretationen. Reclam, Stuttgart, 1999.
Поль де Ман. Аллегории чтения. Фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста. Издательство Уральского Университета, 1999.
Rilke-Kommentar zum lyrischen werk. Von August Stahl. Winkler Verlag München, 1978.
Это ль не горше кручины:
стены из камня; стекло,
спальня; столовой рутина –
что, тяжело?
Это ль не в пропасть движенье?
Tени от скал, от камней;
стен и ворот окруженье
сжалось плотней.
Может быть, это страданье,
морок, что сбросить невмочь,
будто торжеств одеянье,
будто бы факелов ночь –
вечер, крушений сполохи,
и на скамейке в саду,
– глуше, слабее всё вдохи –
вечер –, предвестий чреду
близит неверное время,
миг твой прощанья с тобой;
мук всё растущее бремя,
ставшее горькой судьбой,
жизни бессонной рутина,
грузом безмерным нужда –:
может быть, всё же, кручина –
заповедь навсегда?
Gottfried Benn (1886 – 1956)
Ist das nicht schwerer...
Ist das nicht schwerer wie Kummer:
Wände aus Stein, aus Glas,
Räume zu Essen, zu Schlummer –
trägst du denn das?
Ist dann nicht alles zu Ende,
Schatten aus Felsen, aus Stein,
schließen die Tore, die Wände,
schließen dich ein?
Denkst du nicht dann allen Leides,
aller zerstörenden Macht,
wie eines Feierkleides,
wie einer Fackelnacht –
Abende, reine Vernichtung,
wo im Gartengestühl,
– atemloser Verdichtung –
Abende –, Vorgefühl
jeder Scheidung von Treue,
von verbundenstem Du
dich bedrängen und neue
Qualen wachsen dir zu,
Sein ohne Ruhe und Schlummer,
unaufhebbare Not –:
Denkst du nicht doch dann der Kummer
wie an ein großes Gebot?
1938
Мне страшно внимать человечьим устам.
Слова у людей так ясны о простом:
вот это собака, а это вот дом;
начало вот здесь и конец будет там.
Мне горек их нрав, их насмешек клубок —
всё знают они про сейчас и вчера;
чудес не откроет им больше гора;
В соседях с их садом и домом сам Бог.
Мне хочется крикнуть в защиту: назад!
Я вещи поющие слушать так рад;
коснётесь вы их: вмиг умолкнут они.
Умрут для меня от людской болтовни.
08.03.2021
Rainer Maria Rilke. Ich fürchte mich so…
Ich fürchte mich so vor der Menschen Wort.
Sie sprechen alles so deutlich aus:
Und dieses heißt Hund und jenes heißt Haus,
und hier ist Beginn und das Ende ist dort.
Mich bangt auch ihr Sinn, ihr Spiel mit dem Spott,
sie wissen alles, was wird und war;
kein Berg ist ihnen mehr wunderbar;
ihr Garten und Gut grenzt grade an Gott.
Ich will immer warnen und wehren: Bleibt fern.
Die Dinge singen hör ich so gern.
Ihr rührt sie an: sie sind starr und stumm.
Ihr bringt mir alle die Dinge um.
21.11.1898
Затми мне взгляд: узреть тебя смогу,
закрой мне уши: я тебя услышу;
я и без ног на зов твой прибегу,
я и без рта мольбой тебя возвышу.
Сломаешь руки мне, – схвачу тебя
своим я сердцем, как рукой пленя;
задержишь сердце, мозгом я восстану,
утопишь мозг мой в зареве огня, –
носить тебя в моей крови я стану.
21.02.21
Rainer Maria Rilke
Lösch mir die Augen aus...
Lösch mir die Augen aus: ich kann dich sehn,
wirf mir die Ohren zu: ich kann dich hören,
und ohne Füße kann ich zu dir gehn,
und ohne Mund noch kann ich dich beschwören.
Brich mir die Arme ab, ich fasse dich
mit meinem Herzen wie mit einer Hand,
halt mir das Herz zu, und mein Hirn wird schlagen,
und wirfst du in mein Hirn den Brand,
so werd ich dich auf meinem Blute tragen.
1897 – 1901
Я мечты завернул в отрез из шелков
И упрятал их все в ларец золотой;
Долго сжатыми быть губам мотыльков,
Я мечты завернул в отрез из шелков;
Я не зол; не гневлюсь на тягость флажков, –
Что дыханье земли сквозит мерзлотой;
Я мечты завернул в отрез из шелков
И упрятал их все в ларец золотой.
For a Poet
By Countee Cullen
I have wrapped my dreams in a silken cloth,
And laid them away in a box of gold;
Where long will cling the lips of the moth,
I have wrapped my dreams in a silken cloth;
I hide no hate; I am not even wroth
Who found earth’s breath so keen and cold;
I have wrapped my dreams in a silken cloth,
And laid them away in a box of gold.
1925
Непостижимость превращений мáнит –:
ты чувствуй! Верь, оставив страх!
Скорбим мы часто: пеплом пламя станет;
но в творчестве: огнём вернётся прах.
Здесь магия. И с ней простое слово
под властью чар срывается в полёт...
Так голубь в звуках пения глухого
сигнал невидимой голубке шлёт.
Перевёл с нем. языка
Вяч. Маринин, 28.01.21
Rainer Maria Rilke
Magie
Aus unbeschreiblicher Verwandlung stammen
solche Gebilde –: Fühl! und glaub!
Wir leidens oft: zu Asche werden Flammen;
doch, in der Kunst: zur Flamme wird der Staub.
Hier ist Magie. In das Bereich des Zaubers
scheint das gemeine Wort hinaufgestuft...
und ist doch wirklich wie der Ruf des Taubers,
der nach der unsichtbaren Taube ruft.
August, 1924
Но города себя лишь понимают
и признают лишь за собой права.
Как сухостой, живое всё ломают,
народ пережигают как дрова.
И люди – пешки в городском
укладе,
и вниз летят, не выдержав излом,
и семенят в улиточном параде,
и мчат быстрей, где волочились сзади,
и чувствуют себя продажней бляди,
и лязгают металлом и стеклом.
Как будто ложь дурачит их жестоко,
собой остаться людям не дано:
они – песчинки для ветров с востока
и золоту заложены давно;
и все пусты, и ждут, когда вино
и прочий яд для жизненного сока
их подтолкнут в объятия порока.
Rainer Maria Rilke
Die Städte aber wollen nur das Ihre
und reißen alles mit in ihren Lauf.
Wie hohles Holz zerbrechen sie die Tiere
und brauchen viele Völker brennend auf.
Und ihre Menschen dienen in Kulturen
und fallen tief aus Gleichgewicht und Maß,
und nennen Fortschritt ihre Schneckenspuren
und fahren rascher, wo sie langsam fuhren,
und fühlen sich und funkeln wie die Huren
und lärmen lauter mit Metall und Glas.
Es ist, als ob ein Trug sie täglich äffte,
sie können gar nicht mehr sie selber sein;
das Geld wächst an, hat alle ihre Kräfte
und ist wie Ostwind groß, und sie sind klein
und ausgeholt und warten, dass der Wein
und alles Gift der Tier- und Menschensäfte
sie reize zu vergänglichem Geschäfte.
19.4.1903, Viareggio
*Нет, не бедны. Они лишь небогаты,
те, что без мира, воли и свобод;
что страхами последними зажаты,
обобраны,
бесправны наперёд.
Льнёт городская пыль к ним та и эта,
вся нечисть свой вершит над ними план.
Они как струпья оспы без просвета,
как черепки на свалке, как скелеты,
как календарь, что выброшен в чулан -
но знай: столкнись с нуждой твоя
планета,
Земля взяла бы их для амулета
и берегла бы,
словно талисман.
Камней всех чище горного порога,
как слепыши зверей в кормленья дни,
они Твои во всём, пусть жизнь
убога;
им, скромным, надобно совсем немного:
быть бедными, сколь вправду есть
они.
Ведь бедность – это свет души великий.**
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 12.07.2020
================
*Предыдущее стихотворение Рильке из «Книги о нищете и смерти» «Дворцы я видел, также...» завершено строками:
Но эти дни богатых пролетели,
и мы, как видишь, не осиротели;
ты только бедным бедность вновь верни.
(перевод и курсив мой, - В.М.)
** Первая строка четвёртой строфы этого стихотворения, которую автор взял в публикацию, оставив четыре последующие строчки строфы в черновике:
Ведь бедность – это свет души великий,
И каждый вправе обрести покой,
с которым каждый вечер не безликий –
не тот, где только дня померкнут блики,
где только время сбора на постой.
(перевод и курсив мой, - В.М.)
Denn Armut ist ein großer Glanz aus Innen...
Ein tiefes Ruhigsein, ein starkes Recht,
das Leben jeden Abend zu beginnen –
nicht nur wie Einer, dem die Tage rinnen,
wie eine Zeit, die komm wie ein Geschlecht.
Rainer Maria Rilke
Sie sind es nicht. Sie sind nur die Nicht-Reichen,
die ohne Willen sind und ohne Welt;
gezeichnet mit der letzten Ängste Zeichen
und überall entblättert und entstellt.
Zu ihnen drängt sich aller Staub der Städte,
und aller Unrat hängt sich an sie an.
Sie sind verrufen wie ein Blatternbette,
wie Scherben fortgeworfen, wie Skelette,
wie ein Kalender, dessen Jahr verrann, -
und doch: wenn deine Erde Nöte hätte:
sie reihte sie an eine Rosenkette
und trüge sie wie einen Talisman.
Denn sie sind reiner als die reinen Steine
und wie das blinde Tier, das erst beginnt,
und voller Einfalt und unendlich Deine
und wollen nichts und brauchen nur das Eine:
so arm sein dürfen, wie sie wirklich sind.
Denn Armut ist ein großer Glanz aus Innen.
17.04.1903
Ашанти*
(Зоологический сад акклиматизации)
Нет чужих, далёких стран и рядом;
страсти нет у смуглых женщин с их
в танце ниспадающим нарядом.
Нет мелодий диких и чужих,
древних нет напевов с текстом тёмным;
крови нет, чей зов ещё не стих.
Девушек нет смуглых, тех что томным
бархатом легли зной переждать.
Нет ни глаз с огнём в них неуёмным
и ни ртов, готовых смех рождать.
И стремленье, странное на диво,
белому тщеславью угождать.
Видеть это всё мне так тоскливо.
О, насколько звери здесь честнее,
что зажаты в клетках, как в клещах,
не желая делаться вольнее
в чуждых, непонятных им вещах;
и горят они скупым свеченьем,
словно тая в тлеющим огне,
без участья к новым приключеньям,
с кровью их большой наедине.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 03.07.2020
================
*Ашанти. Регион в Гане и проживающий там народ. В конце XIX – начале XX века группа ашантийцев (взрослые и дети, всего около 70 человек), по приглашению европейских организаторов, посетила многие европейские столицы. В качестве «этнологичических объектов» в их «естественном» окружении, ашанти проживали, преимущественно, на территории зоопарков и вели «африканскую жизнь простого народа». Были построены некие подобия тамошних соломенных хижин, кухня, деревенская школа. Всё это выполнялось с таким расчётом, чтобы посетителям были видны все детали жизни (в том числе и личной) иноземцев. Проводились программы «национальные игры», «военные танцы», «фетиш-танцы», религиозные церемонии. По окончании «рабочего дня» поселенцы могли выходить в город. По приглашениям местных жителей они посещали кафе и театры. Венский публицист Петер Альтенберг завёл дружбу, в основном, с женской частью группы и издал в 1897 году сборник прозаических зарисовок «Ашанти». Рильке позакомился с этой группой в Париже в «Зоологическом саду акклиматизации». В непосредственной близости от «деревни» ашантийцев находился зверинец (прим. переводчика).
Rainer Maria Rilke
Die Aschanti
(Jardin d'Acclimatation)
Keine Vision von fremden Ländern,
kein Gefühl von braunen Frauen, die
tanzen aus den fallenden Gewändern.
Keine wilde fremde Melodie.
Keine Lieder, die vom Blute stammten,
und kein Blut, das aus den Tiefen schrie.
Keine braunen Mädchen, die sich samten
breiteten in Tropenmüdigkeit;
keine Augen, die wie Waffen flammten,
und die Munde zum Gelächter breit.
Und ein wunderliches Sich-verstehen
mit der hellen Menschen Eitelkeit.
Und mir war so bange hinzusehen.
O wie sind die Tiere so viel treuer,
die in Gittern auf und niedergehn,
ohne Eintracht mit dem Treiben neuer
fremder Dinge, die sie nicht verstehn;
und sie brennen wie ein stilles Feuer
leise aus und sinken in sich ein,
teilnahmslos dem neuen Abenteuer
und mit ihrem großen Blut allein.
1902/03, Paris
Пырин и Пиренеи
«...да вы просто моё "Серебрит морозец тыкву" не читали... :о)))»
«Серебрит морозец тыкву, сено смётано в скирды,
во дворе надутый пырин* тарахтит: кулды-кулды...»
О. Бедный -Горький
Пыринеем мы и пыринеем,
Скоро нос утрём мы Пиренеям!
------------
*индюк
Он будто слушал. Тишь, безмолвье дали...
Мы ждём – и даль, и тишь для нас немы.
Здесь он – звезда. Другие звёзды встали
вокруг него, но их не видим мы.
Он – Всё. И что же, мы взаправду ждём,
что зрит он нас? К нам интерес пробудит?
Он, словно сонный зверь, в себе пребудет,
пусть даже ниц мы перед ним падём.
Что нас влечёт к его стопам подчас,
из века в век, кружа, в нём проживает.
Он познанное нами забывает
и познаёт, что направляет нас.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 19.06.2020,
ред. 30.06.2020.
Rainer Maria Rilke
Buddha
Als ob er horchte. Stille: eine Ferne...
Wir Halten ein und hören sie nicht mehr.
Und er ist Stern. Und andre große Sterne,
die wir nicht sehen, stehen um ihn her.
O er ist Alles. Wirklich, warten wir,
daß er uns sähe? Sollte er bedürfen?
Und wenn wir hier uns vor ihm niederwürfen,
er bliebe tief und träge wie ein Tier.
Denn das, was uns zu seinen Füßen reißt,
das kreist ihm seit Millionen Jahren.
Er, der vergißt was wir erfahren
und der erfährt was uns verweist.
Ende 1905
Промежуточный вариант оставляю, поскольку он являлся предметом дискуссии, представленной ниже.
Он будто слушал. Тишь, безмолвье дали...
Мы замерли, её не слыша глас.
Здесь он – звезда. Другие звёзды встали
вокруг него, сокрытые от нас.
Он - Всё. И что же, мы взаправду ждём,
что зрит он нас? К нам интерес пробудит?
Он, словно сонный зверь, в себе пребудет,
пусть даже ниц мы перед ним падём.
Что нас влечёт к его стопам прильнуть,
века веков кружа, в нём проживает.
Он познанное нами забывает
и познаёт, что нам являет Путь.
Таким во мне прощание живёт:
как Нечто, что жестоко и всевластно,
черно и столь же памятно-прекрасно –
манит, надёжит вновь и нити рвёт.
Был вынужден смотреть я безоружно,
как та, меня позвав, послала прочь,
оставшись, словно женщинам так нужно,
лишь светлой точкой, уходящей в ночь:
как взмах, что мне уже и не направлен,
едва заметное движенье рук –,
так, в пустоту: как тот сливовый сук,
что второпях кукушкою оставлен.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 12.06.2020
Rainer Maria Rilke
Abschied
Wie hab ich das gefühlt was Abschied heißt.
Wie weiß ichs noch: ein dunkles unverwundnes
grausames Etwas, das ein Schönverbundnes
noch einmal zeigt und hinhält und zerreißt.
Wie war ich ohne Wehr, dem zuzuschauen,
das, da es mich, mich rufend, gehen ließ,
zurückblieb, so als wärens alle Frauen
und dennoch klein und weiß und nichts als dies:
Ein Winken, schon nicht mehr auf mich bezogen,
ein leise Weiterwinkendes —, schon kaum
erklärbar mehr: vielleicht ein Pflaumenbaum,
von dem ein Kuckuck hastig abgeflogen.
1906
Господь: пора. Был долгим лета срок.
На солнечных часах дай место тени,
отправь ветра свой совершать урок.
Заставь дозреть последние плоды,
дозволь двум южным дням для них продлиться;
принудь последний сладкий сок долиться
в тяжелое вино венцом страды.
Без дома кто – бездомным быть всегда.
Кто был один – без пары оставаться,
не спать и книгам, письмам предаваться,
бродить аллеями туда-сюда
в смятении, когда листы кружатся.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 07.06.2020
Rainer Maria Rilke
Herbsttag
Herr: es ist Zeit. Der Sommer war sehr groß.
Leg deinen Schatten auf die Sonnenuhren,
und auf den Fluren lass die Winde los.
Befiehl den letzten Früchten, voll zu sein;
gieb ihnen noch zwei südlichere Tage,
dränge sie zur Vollendung hin und jage
die letzte Süße in den schweren Wein.
Wer jetzt kein Haus hat, baut sich keines mehr.
Wer jetzt allein ist, wird es lange bleiben,
wird wachen, lesen, lange Briefe schreiben
und wird in den Alleen hin und her
unruhig wandern, wenn die Blätter treiben.
21.09.1902
Представим себе на мгновенье, что скрипач плывет в открытом море и играет на скрипке. Это два почти несоединимых искусства – одновременно плыть и музицировать. Столь же почти неразрешима задача переводчика поэзии передать на родном языке одновременно форму и содержание переводимого стихотворения. Не каждому это удаётся.
Хороший переводчик отражает в переводе не только то, что можно увидеть глазами в стихе на другом языке, но и своё восприятие этой поэзии, возникших в его сознании явлений — образов людей, событий, природы и вещей; скрытых мыслей, чувств и стремлений; намёков и подтекстов — всего того, что написано между строк.
Плохой переводчик увлекается буквальной передачей содержания и сводит на нет поэтичность оригинала. Поскольку он не желает или не в состоянии заниматься в необходимой мере формой переводимого текста с его размером, ритмом и рифмами, с его композицией, словоприменением, интонацией и аллюзиями, с его звуками и звуковыми повторами, то начинает жалеть, что перед ним не проза, считая, что переводить прозу было бы легче.
Получается, что плохой переводчик ещё и плохой поэт. Поэтому, когда возьмёшь в руки книгу с поэтическими переводами и чтение захватит тебя, когда тебе трудно оторваться от этой книги, значит, что переводчик – очень хороший поэт.
Вольный перевод
с русского на русский
31.05.2020
Оригинал:
В.Г. Куприянов. Чудо скрипки
https://poezia.ru/works/154247
Занятіе поэтическимъ переводомъ уподоблю упражненію Лебедя, Рака и Щуки:
Содержаніе стремится въ облака, Форма тянетъ въ воду, а переводчикъ стоитъ ракомъ.
Sine Nomine
Когда согласья въ переводѣ нѣтъ,
На ладъ се дѣло не пойдетъ
И зряшный трудъ - не исключеніе, а норма.
----------
Однажды Текстъ, Толмачъ и Форма
За переводъ одинъ взялись,
И вмѣстѣ трое всѣ въ него впряглись;
Изъ кожи лѣзутъ — переводу всё нѣтъ ходу!
Задача бы для нихъ казалась и легка:
Но Текстъ стремится въ облака,
Толмачъ кричитъ: назадъ! А Форма тянетъ въ воду.
Кто виноватъ изъ нихъ, кто правъ, — судить не намъ;
Да только переводъ и нынѣ тамъ.
Перевёл с русского на русский
Вячеслав Маринин, 31.05.2020
Всё падают и падают листы,
как будто шлёт их жестом отрицанья
небесный сад, до срока увядая.
И ночью, в одиночество впадая,
Земля летит со звёздной высоты.
Всё падает. Мы вниз летим, кружа.
Взгляни: рука спадает неизбежно.
Но есть Один, кто бдит, безмерно нежно
в своих руках падения держа.
Перевёл с немецкого
Вяч. Маринин, 28.05.2020
Rainer Maria Rilke
Herbst
Die Blätter fallen, fallen wie von weit,
als welkten in den Himmeln ferne Gärten;
sie fallen mit verneinender Gebärde.
Und in den Nächten fällt die schwere Erde
aus allen Sternen in die Einsamkeit.
Wir alle fallen. Diese Hand da fällt.
Und sieh dir andre an: es ist in allen.
Und doch ist Einer, welcher dieses Fallen
unendlich sanft in seinen Händen hält.
11.09.1902
Мой друг, тебе признаюсь я с порога:
К трудам твоим стремится мысль моя!
Вершишь ты долг, завещанный от бога,
Не всем из нас дана юдоль сия.
Надзорником господь тебя поставил
И знанием пиитным вразумил;
Хранишь ты своды должных вех и правил
И этим нам столь дорог,
люб и мил!
Засветишь ты, без слов, свою лампаду —
И, отряхнувши с ижиц пыль веков,
Ты каждому вручишь его награду,
Никто не избежит твоих пинков.
Отстать тебя пусть слёзно умоляют,
Мол, не в ответе ты за их судьбу;
Пусть недруги твой подвиг умаляют —
Такие вирши ты видал в гробу!
Ты с лёгкостью в душе поставишь клизму
Тому, кто не узнает ритурнель,
Подхваты предпочтёт параллелизму,
С морским бушлатом спутает шинель.
Бывает всё безмолвно и спокойно,
Но ты работой вечной осиян —
Светильник разума несёшь пристойно,
Им озаряя души прусиян!
Известно мне доподлинно и точно,
Скажу, о чём никто не говорит:
Хотя сейчас нигде ничто не прочно,
Пускай твоя лампада век горит.
Читая Горация
Даже потоп ведь
Длился не вечно.
Чёрные воды
Минули когда-то.
Правда, немногие
Дольше продлились!
Перевёл с немецкого
Вячеслав Маринин
Bertolt Brecht (1898 – 1956)
Beim Lesen des Horaz
Selbst die Sintflut
Dauerte nicht ewig.
Einmal verrannen
Die schwarzen Gewässer.
Freilich, wie wenige
Dauerten länger!
1953
Жан Барт по
дамбе идёт за судьбой.
«Катрин, давай сбежимся с тобой;
Коза есть, корова, лодка и дом –
Пойдёт у нас всё своим чередом!»
Одёрнула фризскую юбку Катрин:
«Не-е, Жан, ты по мне невелик господин...»
Кивнул с улыбкою Барт:
«Что ж, адью!» –
И начал для Франции службу свою.
Матросом он стал на путь боевой;
Второй поход: он уже – рулевой.
Взял в третий Дюкен* лейтенантом его;
В четвёртом: во главе он всех и всего!
Когда же с Англией вышла война,
Где виден Барт, там победа видна:
Как гордо ни реял британский флаг,
Пред Бартом на море бессилен был враг.
Сегодня стоит Барт пред королём –
Луи Каторз** открывает
приём:
«Добро пожаловать, Барт, в этот зал!
Отныне Вы мой гросс-адмирал!»
«Мой государь, – Барт с поклоном в ответ,–
Для мудрых дел срока давности нет!»
Все взоры к монарху в сцене немой...
Король рассмеялся. Барт едет домой.
У дамбы, в родной ему стороне,
Катрин, как тогда, сидит на бревне;
Мальчонка льнёт к материнской руке;
Другой, что помладше,
играет в песке.
«Привет, Катрин, – Барт с улыбкой сказал, –
Катрин, теперь вот я – гросс-адмирал!
Зачем меня отмела ты
тогда?»
«Кабы я знала, сказала бы «да»...»
-----------------
Жан Барт (фр. Jean Bart, 1651-1702) – известнейший дюнкеркский корсар, национальный герой Франции.
*Авраам Дюкен,
маркиз дю Буше (фр. Abraham Du Quesne, marquis du Bouchet; 1610-1688) — вице-адмирал французского флота.
**Людовик XIV.
Перевёл с нем. Вяч. Маринин
Theodor Fontane (1819-1898). Jan Bart
Jan Bart geht
über den Vlissinger Damm.
„Hür’, Katrin, wi trecken tosamm;
En Huus, en Boot, ’ne Zieg’ un ’ne Kuh’,
Wat mienst, Katrin? sy miene Fru.“
Katrin an ihrem
Friesrock zog:
„Ne, Jan, bist mi nich Mynherr ’noog.“
Der nickt und lacht: „Na, denn Adje.“
Und nach Frankreich geht er und sticht in See.
Matrose, Maat, so fängt er an,
Auf der zweiten
Reise: Steuermann,
Auf der dritten: Leutnant unter Du Quesne,
Auf der vierten: Flottenkapitän.
Und als es mit England kommt zum Krieg,
Wo Jan Bart erscheint, erscheint der Sieg;
Wie stolz das
britische Banner auch weh’,
Jan Bart ist Herr und fegt die See.
Heut aber tritt er vor seinen Herrn,
Vor Louis quatorze. Der sieht ihn gern.
„Willkommen, Jan Bart, in diesem Saal,
Ich ernenn’ Euch
zu meinem Groß-Admiral.“
Jan Bart
verneigt sich: „Majestät,
Was klug und recht ist, kommt nie zu spät.“
Alles starrt auf den König, der aber lacht, –
Jan Bart hat sich wieder heim gemacht.
Und am
Vlissinger Damm, an alter Stell’,
Sitzt wieder Katrin auf ihrer Schwell’,
Ihren Ältesten hält sie bei der Hand,
Der Jüngste liegt und spielt im Sand.
Er grüßt sie lachend und noch einmal:
„Katrin, ich bin
nu Groß-Admiral,
Katrin, w’rüm biste nich mit mi goahn?“
„Joa, wenn ick’t wußt hätt, hätt’ ick’t doahn.“
1847
CL
Мой господин, нет сил без смеха много лет
Мне этих обезьян дворцовых видеть праздных,
Являющих в своих одеждах несуразных
Правителю во всём полнейший пиетет.
Они вранью его не возразят в ответ;
Монарший вздор найдёт средь них адептов страстных;
В угоду королю они без слов напрасных
Узрят в обед луну и в полночь - солнца свет.
Они в друзьях тому, кто королю по нраву,
И тотчас учинят над тем из них расправу,
Кто сделал ложный шаг и огорчил его.
Но более всего я раздражён картиной,
Когда, пред королём представ с притворной миной,
Хихикать все начнут, не зная отчего!
Перевёл с фр. яз. Вяч. Маринин
Joachim du Bellay (1522 – 1560)
CL. Seigneur, je ne saurais
regarder d'un bon œil…
Seigneur, je ne saurais regarder d'un bon oeil
Ces vieux singes de cour, qui ne savent rien faire,
Sinon en leur marcher les princes contrefaire,
Et se vêtir, comme eux, d'un pompeux appareil.
Si leur maître se moque, ils feront le pareil,
S'il ment, ce ne sont eux qui diront du contraire,
Plutôt auront-ils vu, afin de lui complaire,
La lune en plein midi, à minuit le soleil.
Si quelqu'un devant eux reçoit un bon visage,
Es le vont caresser, bien qu'ils crèvent de rage
S'il le reçoit mauvais, ils le montrent au doigt.
Mais ce qui plus contre eux quelquefois
me dépite,
C'est quand devant le roi, d'un visage hypocrite,
Ils se prennent à rire, et ne savent pourquoi.
1558
О себе
Давно прошла моя весна;
Простилось лето, убегая.
Ютится осень у окна,
Остатки тёплых дней сжигая.
Любовь, я верность сберегая,
Служил всю жизнь тебе одной.
И будь мне жизнь дана другая,
Я б не искал судьбы иной!
Перевёл с франц. языка
Вяч. Маринин
Clément
Marot (1497 – 1544)
De soi-même
Plus ne suis ce que j'ai été,
Et ne le saurais jamais être.
Mon beau printemps et mon été
Ont fait le saut par la fenêtre.
Amour, tu as été mon maître,
Je t'ai servi sur tous les Dieux.
Ah si je pouvais deux fois naître,
Comme je te servirais mieux!
1537
Варианты перевода. Строки 5-8:
Вариант 2
Амур, я, верность сберегая,
Из всех богов служил тебе.
И будь мне жизнь дана другая,
Я прежней был бы рад судьбе!
Вариант 3
Амур, я, верность сберегая,
Tебе служил из всех богов.
И будь мне жизнь дана другая,
Отдал бы больше я долгов!
Примечание: "ютится" вместо "гнездится" 16.03.21
Вся красота в тебе откуда эта...
Вся красота в тебе откуда эта,
Вся стать твоя, обличие твоё!
Тебе весь мир не пара для дуэта.
Раз молодость в тебе, то всё – старьё,
Раз жизнь в тебе, ждёт всё своей кончины,
Раз сила есть в тебе, то жалок свет,
Раз совершенство ты, весь мир – руины,
Раз небо ты, то никого там нет!
Перевёл с нем. языка
Вяч. Маринин
Ricarda Huch (1864-1947)
Wo hast du all die Schönheit hergenommen
Wo hast du all die Schönheit hergenommen
Du Liebesangesicht, du Wohlgestalt!
Um dich ist alle Welt zu kurz gekommen.
Weil du die Jugend hast, wird alles alt,
Weil du das Leben hast, muß alles sterben,
Weil du die Kraft hast, ist die Welt kein Hort,
Weil du vollkommen bist, ist sie ein Scherben,
Weil du der Himmel bist, gibts keinen dort!
1907
Паршивый пёс, дрянной отец*
С кем делить мне груз забот;
С крохой кто меня возьмёт,
Кто укроет от невзгод?
Паршивый пёс, дрянной отец.
С кем пойду я под венец;
Кто мне скажет: «Наконец,
В нашем доме есть птенец»?
Паршивый пёс, дрянной отец.
Кто за мной присядет вслед
На позорный табурет?
Роб, ответь; сил больше нет,
Паршивый пёс, дрянной отец.
Кто придёт, когда одна,
Кто нальёт бокал вина,
Зацелует допьяна?
Паршивый пёс, дрянной отец.
-------------------
*Возможно, это стихотворение посвящено Элизабет Патон (1760-1817), прислуге в доме матери поэта. Элизабет родила в мае 1785 года первого ребёнка Роберта Бернса. Нельзя исключить, также, посвящение стихотворения Джейн Армор (1765-1834), дочери мастера-каменотёса, от которой у Бернса в 1786 году появился на свет второй ребёнок. Тайный брачный контракт Роберта и Джейн опротестовал отец девушки и Бернсу было отказано в браке как легкомысленному и малоперспективному жениху. Впрочем, Роберт Бернс и Джейн Армор, в конце концов, стали мужем и женой и пребывали ими до смерти поэта.- Прим. переводчика.
Robert Burns
The Rantin' Dog, The Daddie O't
O wha my babie-clouts will buy?
O wha will tent me when I cry?
Wha will kiss me where I lie?
The rantin' dog, the daddie o't.
O wha will own he did the faut?
O wha will buy the groanin maut?
O wha will tell me how to ca't?
The rantin' dog, the daddie o't.
When I mount the creepie-chair,
Wha will sit beside me there?
Gie me Rob, I'll seek nae mair,
The rantin' dog, the daddie o't.
Wha will crack to me my lane?
Wha will mak me fidgin' fain?
Wha will kiss me o'er again?
The rantin' dog, the daddie o't.
1786
Жизнь
Прошлое мертво, но его нам живо
Память возвратит в красках прежних дней;
Будущего нет, но надежды диво
Блёсткой нам сулит счастье вместе с ней!
Миг нам сущий дан, но и он
в сознанье
Искрой промелькнёт в вечное нигде;
Жизнь проходит вся в этой череде:
Упованье, миг и воспоминанье!
Jules Verne (1828-1905)
La Vie
Le passé n’est
pas, mais il
peut se peindre,
Et dans un
vivant souvenir se
voir ;
L’avenir n’est
pas, mais il
peut se feindre
Sous les traits
brillants d’un
crédule espoir
!
Le présent seul est, mais soudain s’élance
Semblable à l’éclair, au sein du néant ;
Ainsi l’existence est exactement
Un espoir, un point, une souvenance !
1849
Эпиграмма на мисс Э.И.*---,
леди, чей внешний вид выдавал силу амазонки
Сумевший твоего избегнуть взгляда
В объятиях твоих умрёт без яда!
Упражнения:
И если взгляд твой не убьёт мужчину,
Обняв его, пошлёшь ему кончину!
(вариант, предложенный к обсуждению первым)
Ах, если он переживёт твой взгляд,
Объятия твои его казнят!
Не примет смерть от взгляда твоего мужчина,
В объятиях твоих придёт к нему кончина!
-----------------
* Возможно, это Элизабет Инглис, дочь преподобного Уильяма Инглиса,
церковь Лоребрн, Дамфрис. – Прим. переводчика.
Robert Burns
Extempore on Miss E.I.---,
a Lady of a figure indicating Amazonian
strength
Should he escape the slaughter of thine Eyes,
Within thy strong Embrace he struggling dies.
1794
Строки, написанные в церкви Лэмингтона*
Холодный ветер валит с ног.
В холодной церкви люд продрог
С холодным пастором в ряду.
Теплее станет - я зайду.
-------------
*Лэмингтон находится по дороге из Дамфриса в Эдинбург между Абингтоном и Биггаром. О вынужденной остановке в этом местечке из-за урагана Бернс сетовал в письме своей жене 22 февраля 1789 года: «У меня была ужаснейшая поездка». Тогдашний пастор в Лэмингтоне Томас Митчелл слыл весьма образованным, хотя и занудным, человеком. – Прим. переводчика.
Robert Burns (1759-1796). Divine Service In The Kirk Of
Lamington
As cauld a wind as ever blew,
A cauld kirk, an in't but few:
As cauld a minister's e'er spak;
Ye'se a' be het e'er I come back.
1789
Когда я молод был и глуп,
И в Мандалае
жил,
Бирманку чудную я там
Всем сердцем полюбил.
Сиянье кожи, смоль волос
И облик неземной!
"За двадцать шиллингов,- спросил,-
Ты переспишь со мной?"
Милей и чище взгляда я
Не видел никогда.
Она вздохнула: "Пять набрось,
И я отвечу: да."
*Другое наименование: «Ироническое стихотворение о проституции».
George Orwell (1903-1950)
Romance*
When I
was young and had no sense
In far-off Mandalay
I lost my heart to a Burmese girl
As lovely as the day.
Her skin was gold, her hair was jet,
Her teeth were ivory;
I said ‘For twenty silver pieces,
Maiden, sleep with me.’
She looked at me, so pure, so sad,
The loveliest thing alive,
And in her lisping, virgin voice,
Stood out for twenty-five.
1925**
* Another title: 'An Ironic Poem About Prostitution'.
**Another creation Date: before 1936.
1.
Зачем, к чертям, себя мне есть,
Удачи ждать когда-то?
Мне двадцать три, рост футов шесть,
И я иду в солдаты.
2
Пахал я честно, видит свет,
Текли в карман деньжата;
Пошло всё дымом, денег нет;
И я иду в солдаты.
-------
*Поводом для этой песни, возможно, послужила неудачная попытка Бернса заняться возделыванием и переработкой льна. Его партнёр по делу оказался мошенником и обманул начинающего предпринимателя. В довершение всего, супруга этого злодея в канун нового 1782 года сожгла (вроде бы по неосторожности) совместную с Бернсом лавку и поэт оказался в одну ночь без средств к существованию (прим. переводчика).
Robert Burns (1759-1796)
Extempore. I'll Go And Be A Sodger
1.
O, why the deuce should I repine,
And be an ill foreboder?
I'm twenty-three and five feet nine,
I'll go and be a sodger.
2.
I gat some gear wi' meikle care,
I held it weel thegither;
But now it's gane - and something mair:
I'll go and be a sodger.
1782
Промозглый дождь вёл с ветром спор -
Просвета не видать;
Я завернул в крестьянский двор,
Ненастье переждать.
Там я увидел журавля
С подрезанным крылом.
Тоской влекомый за моря,
Он думал об одном:
Лететь за братьями на юг -
Зов слышен свысока;
За ними, прочь от зимних вьюг,
Дорога далека!
Он в небо к стае
воспарил,
Быть счастью и весне!
Но ах, нет в крыльях прежних сил,
И вновь он в западне.
Смеялись куры, куд-куда
Тебе там от земли! –
Так принято у кур, когда
Страдают журавли.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 10.09.2017
Theodor Fontane (1819-1898)
Der Kranich
Rauh ging der Wind, der Regen troff,
Schon
war ich naß und kalt;
Ich
macht' auf einem Bauernhof
Im
Schutz des Zaunes halt.
Mit
abgestutzten Flügeln schritt
Ein
Kranich drin umher,
Nur
seine Sehnsucht trug ihn mit
Den
Brüdern übers Meer;
Mit
seinen Brüdern, deren Zug
Jetzt
hoch in Lüften stockt,
Und
deren Schrei auch ihn zum Flug
In
fernen Süden lockt.
Und
sieh, er hat sich aufgerafft,
Es
gilt erneutes Glück;
Umsonst,
der Schwinge fehlt die Kraft,
Und
ach, er sinkt zurück.
Und
Huhn und Hahn und Hühnchen auch
Umgackern
ihn voll Freud'; -
Das
ist so alter Hühner - Brauch
Bei
eines Kranichs Leid.
1851
Под этим всем черта;
Никчёмный ты ошмёток
И нам ты не чета!»
Theodor Fontane (1819-1898)
Rangstreitigkeiten
In einem Lumpenkasten
War große Rebellion:
Die feinen Lumpen haßten
Die groben lange schon.
Die Fehde tät beginnen
Ein Lümpchen von Batist,
Weil ihm ein Stück Sacklinnen
Zu nah gekommen ist.
Sacklinnen aber freilich
War eben Sackleinwand
Und hatte grob und eilig
Die Antwort bei der Hand:
»Von Ladies oder Schlumpen -
's tut nichts zur Sache hier,
Du zählst jetzt zu den Lumpen
Und bist nicht mehr wie wir.«
1851
Памяти А. Р. Пенка
Ах, из Дрездена от друга
У меня рисунок* странный.
Что, искать разгадку снова?
Этот - злой! А этот - добрый:
Злым он называет злого,
Злой от этого всё злее.
Стал теперь убийца жертвой?
Нет ни истины, ни фальши?
Стало праведное ложным?
Верха нет? и низа - тоже?
Можно трусости мирволить?
Мне "аминь" и "нет" позволить,
Если сложно - пасовать,
Правду вновь четвертовать?
Здесь убийцы всё убийцы?
Камни брошенные - камни?
Крысы - крысы? Немец - немец?
Плач во мне, когда я плачу?
с немецкого
*здесь рисунок А. Р. Пенка , о котором идёт речь в стихотворении.
A.R. Penck (5. Oktober 1939 in Dresden; † 2. Mai 2017 in Zürich)
Нет, человек
хорош! Всерьёз, без смеха!
И в книгах это, как в меню компот.
Нет, человек хорош! В нём нет огреха.
Бог, видно, дал ему сполна щедрот.
Картину эту, правда, портят войны.
Последней только отпылал пожар...
Но разве бросили калек на бойне?
И вдовы получили гонорар!
Нет, человек хорош! Будь лучше он,
Мир не был бы готов к такому призу -
Моралью движет тяжести закон:
Плохой идёт наверх, хороший - книзу.
И то, как есть, устроено умно.
Так хочет бог. Нужда зовёт молиться.
Господь замыслил это всё давно,
Чтоб воля неба нам могла явиться.
Нет, человек хорош! И потому
Ему так плохо: зла в добре дилемма.
Взывай: “Веди, директор, нас к ярму!“
Так хочет бог. Мощна его система.
Хорош? - Из рожи сделают замесы!
Хорош и плох ты будь без ох и ах!
Зарплаты режь! И в Лейпциг мчись на мессы!
У неба здесь извечны интересы. -
Всегда хорош, кто знает толк в делах.
Оригинал: Der Mensch ist gut!
1928
В некоторых изданиях первая строчка последней строфы
«Der Mensch ist gut. Drum haut ihm in die Fresse!» отсутствует.
В различных изданиях последняя строка встречается в двух вариантах:
«Der Mensch bleibt gut, weil er den Kram versteht»
и «Der Mensch bleibt gut, weil ihr den Kram versteht».
Дым
Домишко у озера под кронами.
Над крышей вьётся дым.
Без него
Как были бы пустынны
Дом и озеро, и кроны.
Bertold Brecht (1898-1956)
Der Rauch
Das kleine Haus unter Bäumen am See.
Vom Dach steigt Rauch.
Fehlt er,
Wie trostlos dann wären
Haus, Bäume und See.
1953
Из серии «Байки о литераторах».
Однажды Гёте был в гостях у Шиллера и так случилось, что тому пришлось ненадолго отлучиться по неотложному делу. Ожидая хозяина, Гёте стал прохоживаться по комнате, подошёл к рабочему столу Шиллера и обратил внимание на листок с двумя строчками стихотворения:
«Прикрывши дверь в её покой,
Играл он c прядью девы.»
Подумав несколько мгновений, Гёте завершил четверостишие:
«Играл он правою рукой,
А что он делал левой?»
Оригинальные строки.
Шиллер:
«Er saß auf ihres Bettes Rand
Und spielte mit den Flechten.»
Гёте:
«Das tat er mit der linken Hand.
Was tat er mit der rechten?»
Opus postumum
Генрих Гейне (1797-1856)
Сколько лжи в любовной схватке!
Как вранью лобзальник рад!
Ax, обманывать так сладко,
Жертвой слаще быть стократ!
Сплошь игра в твоей манере,
Знаю я, чего
добьюсь:
Клятве я твоей поверю -
Верой я твоей клянусь.
Heinrich Heine (1797-1856)
In den
Küssen welche Lüge!
Welche Wonne in dem Schein!
Ach, wie süß ist das Betrügen,
Süßer das Betrogensein!
Liebchen, wie du dich auch wehrest,
Weiß ich doch, was du erlaubst:
Glauben will ich, was du schwörest,
Schwören will ich, was du glaubst.
1830
Роберт Нойманн (1897-1975)
(пародия на стихи Г. Бенна)
По весне
Талость, адипоциры
батрахомиодрак,
мне бы коснуться лиры,
только вот как?
Гон -: артефакт лотереи
гиблый сулит результат:
гипер-расцвет гонореи
и на лбу — аттестат!
Спор Буше с Тицианом,
аорты орлиной дефект;
люэс и Леда: обманом
вклинился тонкий аспект.
Эрос кем станет с Венерой,
если их слогом разъять?
Нимфоманской гетерой!-
Телом на жизнь промышлять!
Перевёл с нем. языка
Вяч. Маринин
Robert Neumann (1897-1975)
(Gottfried Benn-Parodie)
Im Frühling
Frühling, adipocyre
Batrachomyomachie,
heut greif auch ich zu der Lyre -
aber wie?
Jünglinge, Kater - das Mühen
läuft auf dasselbe hinaus:
die Gonorrhöen blühen,
die Stirnen schlagen aus.
Bild Tizians, Cimabues,
Aar mit Aortendefekt,
zwischen Leda und Lues
scheidet doch nur der Aspekt.
Was bleibt von Venus, der Putte,
wenn ich sie lyrisch zerstückt?
'ne nymphomanische Nutte! -
Kommt ins Kaffeehaus zurück!
1927
Жил некогда малютка шпиц,
В докуке пёс не знал
границ,
На всех, кого б ни повстречал,
Он фыркал, лаял и рычал.
Однажды мимо шли гуськом
Гусыня с мужем-гусаком,
Гусята перед ними цугом
Шагали чинно друг за другом;
Как только за угол свернули,
Все дружно крыльями взмахнули:
«Смотрите, лужа! Поживей!
Мы всласть наплаваемся в ней!»
Шпиц мигом прибежал на шум:
«Эй, гуси! Гуси! Где ваш ум!
Опасно вам идти к воде,
В ней непременно быть беде!
Не ровен час нам разминуться,
Вы все могли б там захлебнуться!»
Не отличался гусь
терпеньем
И шпица припугнул шипеньем.
Наш пёс трусливо хвост поджал
И прочь от стаи побежал,
Ворча под нос: «Спасать? Ни-ни,
Кто хочет утонуть, тони!»
А гуси, позабыв о шпице,
Отправились в воде резвиться.
Но долго к ним издалека
Лай доносился «знатока».
Пусть лает он и там, и сям,
Какой от шпица прок гусям?
Robert Reinick
(1805 -1857)
Was geh'n den Spitz die Gänse an?
Es war einmal ein kleiner Spitz,
Der glaubt' er wär' zu allem nütz.
Und kam ihm Etwas in die Quer',
Da knurrt und brummt und bellt er sehr. -
Nun wackelt einst von Ungefähr
Frau Gans mit ihrem Mann daher,
Und vor den lieben Eltern wandern
Die Kinderchen, Eins nach dem Andern;
Und wie sie um die Ecke biegen,
Da schreien alle vor Vergnügen:
»Seht doch die Pfütze da! Kommt hin!
Wie herrlich muß sich's schwimmen d'rin!«
Das sieht Herr Spitz und bellt sie an:
»Weg da! Weg da! Nu seht doch an!
»Wie könnt ihr euch nur untersteh'n,
»In's Wasser so hinein zu geh'n?
»Wenn ich nicht wär' dazu gelaufen,
Ihr müßtet jämmerlich ersaufen!«
Das macht der alten Gans nicht bange!
Sie zischt ihn an, wie eine Schlange.
Da zieht mein Spitz sein Schwänzchen ein,
Und läßt die Gänse Gänse sein.
Doch knurrt er noch im vollen Lauf: -
»Nu, wer versaufen will, versauf!« - -
Die Gänschen aber, trotz dem Spitze,
Sie schwelgten recht in ihrer Pfütze.
Und immer noch aus weiter Fern'
Hört bellen man den weisen Herrn. -
Bell' er soviel er bellen kann!
Was geh'n den Spitz die Gänse an?
"Когда
дотянешься до полки –
Увидишь лампу
и осколки
От вулканических костей..."
"Бог сохранил сухой остаток,
Как в ране скальпель и зажим"
Когда заглянешь ты...
Когда заглянешь ты в макитру,
Воды увидишь в ней три литра
И что-то смутное у дна.
Что есть вода? - всего лишь влага,
От океана до оврага
Два Аш и с ними «O» - одна.
Испещревает плоть земная,
Пустоты быстро заполняя,
В них устремляется вода.
Неровен водный лик, расколот,
Как будто адский молот
Пробил его перстом суда.
И мы течём, стекаем в бездну,
И, исчезая бесполезно,
Транжирим свой бесценный дар.
Вода внутри, вода снаружи,
Оставь хоть что-то кроме лужи,
Какой-нибудь прозрачный пар.
Всю жизнь бредём в густом тумане
Рабами мелочных желаний.
Макитра с пылью вековой
хранит в себе и джин, и джинна,
манит клубнично и ожинно,
страшит ослиной головой.
Опасно заплыла Венера,
Слабеет быстро наша вера
И может вовсе умереть.
Идёт смещение породы
И забиваются проходы,
Вода уменьшилась на треть.
Ушла? Исчезла? Испарилась?
Частично в лёд преобразилась,
Истаяла, но повезло:
На дно неслышно лёг осадок,
Моих стихов сухой остаток...
Как в бане лыжи и весло.
«Не мни переводя, что склад в творце готов,
Творец дарует мысль, но не дарует слов.»
А.П. Сумароков
Я вас первёл
Я
вас первёл: первод ещё, быть может,
В
моём мозгу сложился не совсем;
Но
смысл меня нимало не тревожит,
Я
не хочу грузить себя ничем.
Я
вас первёл бездушно, безнадежно,
То
леностью, то глупостью томим;
Я
вас первёл так грубо, так небрежно -
Не
дай вам бог кумиром стать моим!
Вам быть бы пулею Дантеса,
Разить пиитов задарма,
Жаль, формы нет у Вас и веса –
Не сделать пули из ******!
=====================
*Адресат NN являeтся вымышленным, любое совпадение
с реально живущими или жившими людьми случайно.
Прощание с читателем
Когда моим трудам ты не нашёл похвал,
Читатель, не досадуй о потере:
За то благодари по крайней мере,
Что я попридержал!
Gotthold Ephraim Lessing (1729 -1781)
Abschied an den Leser
Wenn du von allem dem, was diese Blätter füllt,
Mein Leser, nichts des Dankes wert gefunden:
So sei mir wenigstens für das verbunden,
Was ich zurück behielt.
1771
Поздравление
Я поздравляю, Стакс: ты будешь вечно жить;
Того, кто без души, нельзя её лишить!
Heinrich
von Kleist (1777-1811)
Glückwunsch
Ich gratuliere,
Stax, denn ewig wirst du leben;
Wer keinen Geist besitzt, hat
keinen aufzugeben.
1810
На женский монастырь к ***
Здоров, знать, воздух, чист не зря
Вокруг сего монастыря,
Коль дева ни одна доселе
Не умерла в его пределе!
Gotthold Ephraim Lessing (1729-1781)
Auf
das Jungfernstift zu ***
Denkt, wie gesund die Luft, wie
rein
Sie um dies Jungfernstift muß sein!
Seit Menschen sich
besinnen,
Starb keine Jungfer drinnen.
1771
Вот
царь Давид выходит из гробницы,
Хватает
арфу, не успев прозреть,
Спешит Царю
небес
он поклониться
За честь псалом царю
народов
спеть.
Как в дни cунамитянки Ависаги,
Вновь
бьёт
Давид
по струнам и без браги
Бурлит поток
приветственных речей,
Как
с
гор в долину рвущийся
ручей:
«Добро
пожаловать, правитель,
с миром,
С
супругой милой, честь ей и хвала,
С
вельможами, лакеями и клиром,
С полицией
без счёта и числа.
Окрест всё млеет в
предвкушеньи встречи,
Округа ждёт
твоей чудесной речи,
Горит
желаньем уголок любой
На
фотографию попасть с тобой.
Не
правда ли, ты правишь столь толково,
Что можешь отлучаться
без тревог?
Не всякий
самодержец сдержит слово
Приехать в древний
Ханаан. Ты смог.
В отчизне каждый у
тебя при деле,
Покой и мир царят в
твоём пределе,
И кто страну, как
ты, умнό ведет,
Тот знает всё, что
будет, наперед:
В честь
красного Интернационала
-
он диким и свирепым был
всегда -
Аграрии
за трапезой бокалы
Нальют,
и дружбой сменится вражда.
Французы
Дрейфуса с восторгом примут
И как
паломника тепло обнимут.
В Пекине
смогут кайзера найти
И
анархист начнёт закон блюсти.
Поклон нижайший, гость наш,
долгожданный,
За то,
что ты дорогу к нам открыл,
Что ты
позор с Земли обетованной,
Тобою быть
непосещенной, смыл.
Ты миллионам
христиан награда,
Отныне и Голгофа
будет рада,
Что слышала прощание с
креста
И речь твою, где
словом ты блистал.
Ослабла
тяга к подвигам отчасти,
Но жажда восхищенья велика.
Ты
тот, кто в людях обе эти страсти
Способен
утолить наверняка:
В тропическом
костюме ли, в порфире,
В шелках тугих,
в охотничьем мундире,
В морской ли
форме, в кепи из букле,
Как дома будь,
монарх, в Святой Земле!»
Перевёл с нем. языка
Вяч. Маринин
* Сатирическое стихотворение «В Святой Земле» было напечатано в журнале «Симплициссимус» номер 81 (октябрь 1898 года) и посвящено поездке кайзера Германии и короля Пруссии Вильгельма II осенью того же года на Восток с кульминационной точкой этой поездки — прибытием в Иерусалим. Подпись под стихотворением - Hieronymos (Иероним). Тираж журнала был арестован. Личность автора установлена. После бегства в Швейцарию и добровольного возвращения в июне 1899 года в Германию, Франк Ведекинд предстал перед земельным судом Лейпцига и был приговорён за «оскорбление Его Императорского Величества» к 7 месяцам тюрьмы, затем частично помилован: тюремное заключение было заменено заточением в крепости Кёнигштайн. Отбыл на поселении за крепостными стенами с 21 сентября 1899 по 3 марта 1900 года.
Frank Wedekind (1864-1918)
Im
Heiligen Land
Der König David steigt aus seinem Grabe,
Greift
nach der Harfe, schlägt die Augen ein,
Und preist den Herrn, daß
er die Ehre habe,
Dem Herrn der Völker einen Psalm zu weihn.
Wie
einst zu Abisags von Sunem Tagen
Hört wieder man ihn wild die
Saiten schlagen,
Indes sein hehres Preis- und Siegeslied
Wie
Sturmesbrausen nach dem Meere zieht.
Willkommen, Fürst, in
meines Landes Grenzen,
Willkommen mit dem holden Eh'gemahl,
Mit
Geistlichkeit, Lakaien, Exzellenzen,
Und Polizeibeamten ohne
Zahl.
Es freuen rings sich die historischen Orte
Seit vielen
Wochen schon auf deine Worte,
Und es vergrößert ihre
Sehnsuchtspein
Der heiße Wunsch, photographiert zu sein.
Ist
denn nicht deine Herrschaft auch so weise,
Daß du dein Land
getrost verlassen kannst?
Nicht jeder Herrscher wagt sich auf die
Reise
Ins alte Kanaan. Du aber fandst,
Du sei'st zu Hause
momentan entbehrlich;
Der Augenblick ist völlig ungefährlich;
Und
wer sein Land so klug wie du regiert,
Weiß immer schon im voraus,
was passiert.
Es wird die rote Internationale,
Die einst
so wild und ungebärdig
war,
Versöhnen sich beim sanften Liebesmahle
Mit der
Agrarier sanftgemuten Schar.
Frankreich wird seinen Dreyfus froh
empfangen,
Als wär' auch er zum Heil'gen Land gegangen.
In
Peking wird kein Kaiser mehr vermißt,
Und Ruhe hält sogar der
Anarchist.
So sei uns denn noch einmal hochwillkommen
Und
laß dir uns're tiefste Ehrfurcht
weihn,
Der du die Schmach vom Heil'gen Land genommen,
Von dir
bisher noch nicht besucht zu sein.
Mit Stolz erfüllst du
Millionen Christen;
Wie wird von nun an Golgatha sich brüsten,
Das
einst vernahm das letzte Wort vom Kreuz
Und heute nun das erste
deinerseits.
Der Menschheit
Durst nach Thaten
läßt sich stillen,
Doch nach Bewund'rung ist ihr Durst
enorm.
Der du ihr beide Durste zu erfüllen
Vermagst, sei's in
der Tropen-Uniform,
Sei es in
Seemannstracht, im Purpurkleide,
Im Rokoko-Kostüm
aus starrer Seide,
Sei es im Jagdrock oder
Sportgewand,
Willkommen, teurer Fürst, im Heil'gen Land!
Hieronymos
1898
«Всё готово? Без огрехов?» –
пожилой
юнца пытает.
Тот
придирки отметает:
«Эй,
разуй глаза: купюры,
как
близняшки, без халтуры,
всё
путём, кончай галдёж,
ты
различий
не найдёшь!»
Помолчав,
юнец добавил:
«Лучше
сотку из товара
одолжи
мне в счёт навара,
я
гравюру мигом сбуду –
простаков
полно повсюду.
Хирка
крутит.
Дам ей ржи,
может
бросит
крутежи!»
Пожилой
юнцу с нажимом:
«Слушай,
чуня, ты хамеешь,
врежу
в ухо – поумнеешь.
Ты
упьёшься c
питухами,
всех
нас выдашь с потрохами...
В
шесть здесь будет «кавалер»,
вот
с кого бери пример.
Вот
кто мастер в нашем деле!
Снег
всучит он эскимосам,
ротшильдов
оставит с носом,
со
своими – без обману,
мир нам станет по карману.
Он меняет как барон,
знает
жизнь, не пустозвон.
Всё,
что
мне из дела капнет,
до
гроша получат дети;
попадусь
однажды
в сети,
суд
на мне не раздобреет;
эта
мысль мне душу греет,
коль
повяжут – не беда,
детям
хватит на года.»
Тренькнул
вроде колокольчик?
Динь-динь-динь
сигналом тайным.
В
дом
с визитом чрезвычайным,
весь
при полном при параде,
входит
«он», орлом во взгляде.
Чуть
помедлив, гость изрёк:
«Лупу
мне и кофеёк!»
Да,
недурно! Впечатляет:
смокинг,
галстук – всё на месте,
впрямь
министр он в каждом жесте.
От
цилиндра до перчаток –
вкус,
солидность и достаток.
Панталоны
– полный шик,
с
галунами, моды крик.
Он
с улыбкою к обоим:
«Как
успехи, блиномесы?
Обозначим
интересы
без
муры и канифоли.
Для
начала – наши доли:
фифти-фифти,
мне – товар,
вам
– немедля гонорар!
Помню
случай из курьёзных:
я
у кельнера в Монако
был
в долгах больших, однако,
срочно
съехать должен, vite,
mon
ami,
меня простите,
здесь
вот тыща франков – бац,
втюхал
я ему эрзац!
А
в вагоне на Сан-Ремо
встретилась
Беата Плять...
Нет,
зачем так огрублять –
мне
любовь дарила леди,
час,
другой и «Darling
Edy».
«Sweetie,
change me thousand Pfund», –
знак
я
сплавил
в
пять
секунд!
Вот
была
в Берлине встреча.
В
пышном стиле интерьеры
для
господ из высшей сферы ...
Гости
в сборе. «Граф Лев Фани»,
«Вольдемар
фон Зелен-Мани» .
Взвинчен
банк. В полночный час
все
блины
я сбыл на раз.
На
балу у князя Фла-Фла...»
Тсс,
полы скрипят в прихожей:
«Hände
hoch,
коль жизнь дороже!»
Разом
щёлкнули брррраслеты,
ах,
богатство, где-ты, где-ты?
Вмиг
умчалась роскошь вдаль;
мне,
признаться, очень жаль.
Перевёл с нем. языка
Вяч. Маринин
Примечания:
блины (жарг.) - фальшивые купюры
блиномес (жарг.) – фальшивомонетчик
гравюра (жарг.) – фальшивая купюра
канифоль (жарг.) – обман; беспредметный разговор; ерунда
ржа (жарг.) – золото
хирка (жарг.) – девушка, подруга жизни
Detlev von Liliencron
Die Falschmünzer
»Alles
fertig? Nichts vergessen?«
Spricht der Alte zu dem Jungen.
Der
kommt wie ein Luchs gesprungen:
»Nimm die Lupe: Sieh die
Scheine,
Zwillingsbrüder, echt, ich meine,
Täuschend ähnlich
und solid,
Findest keinen Unterschied.«
Spricht
der Junge zu dem Alten:
»Einen Blauen gib mir heute,
Denn ich
kenne dumme Leute,
Die ihn ohne Ahnung wechseln.
Weiß die
Sache gut zu drechseln.
Hulda schmollt. Doch zeig ich Gold,
Ist
mir meine Hulda hold.«
Spricht
der Alte zu dem Jungen:
»Dummer Bengel, wirst du schweigen,
Sonst
will ich den Stock dir zeigen.
Du besäufst dich,
Lausepeter,
Protz, dein Trinkgeld wird Verräter.
Warte auf den
›Kavalier‹,
Eh es dämmert, ist er hier.
Der
versteht es, Geld zu wechseln,
Der versteht es wie die
Grafen,
Macht die Rothschilds selbst zu Schafen,
Der bringt
gutes Geld in Haufen,
Können dann die Welt uns kaufen.
Wechselt
wie ein Herr Baron,
Kennt das Leben, hat ihm schon.
Das,
was mir die Teilung einträgt:
Alles geb ich meinen Kindern,
Kein
Gericht kanns je verhindern,
Denn ich trags ins Bankgebäude,
Das
ist meine einzige Freude.
Werd ich mal gefaßt, nun gut,
Hab
gesorgt für meine Brut.«
Klingt
ein Ministrantenglöckchen?
Klingling, das geheime Zeichen,
Gleich
wird sanft die Türe weichen:
Kommt geschniegelt und
gebügelt,
Tritt ein Herr, verstandgezügelt,
In die Werkstatt,
hochgereckt.
He, »Monocle und Glas Sekt.«
Achtung!
Grandseigneursallüren!
Tadellos sitzt Rock und Weste,
Ein
Minister jede Geste.
Handschuh »prima«. Der Zylinder
Ist
allein schon Goldsackfinder.
Und die »feinfein«
Pantalons,
Damals Mode: Mit Galons.
Lachend
spricht er zu den beiden:
»Hab viel Geld in meinen
Taschen,
Lauter echtes. Nur nicht paschen,
Nur Geduld, und weg
die Hände,
Aufgepaßt, jetzt kommt die Spende:
Ich: die Hälfte
mit Verlaub,
Ihr: zwei Viertel, nehmt den Raub.
Kinder,
waren das Kuriosa:
Einen Kellner in Monaco
Fand ich mit sehr
leerem Tschako:
War zwei Tage in den »Laren«,
Vite, muß 8
Uhr 40 fahren,
Tausendfrancsschein, changez, schnell,
Und
verließ drauf das Hotel.
Auf
dem Train nach Bordighera
Traf ich Miß Honoria Birndl,
War ein
gar nicht übles Dirndl,
Machte Liebschaft mit der Lady,
Säuselt
bald sie: »Dearest Edy«.
Can You change me thousand Mark?
»Oa,
my love, here is die Quoark.«
Dann
war ich in Deutschland wieder:
Sattelplatz im Trippelgarten,
Wo
die feinen Herren starten.
Abends Jeu. »Graf Honiglöwe.«
»Arthur
von der Grünen Möwe.«
Bank gehalten. Mitternacht:
Braunen
Lappen losgemacht.
Auf
dem Ball beim Herzog FlaFla . . .
Schst, es knistern Trepp und
Dielen –
»Hands off!« Sechs Revolver zielen.
Und die drei
sind rasch gebunden,
Aller Reichtum futsch,
verschwunden,
Rrrrrutsch, vorbei die Herrlichkeit,
Eigentlich –
es tut mir leid.
1903
Вы
полагаете Цюрих,
может быть, город
святой,
где откровенье и чудо
скрыты
за суетой?
Или, положим, Гавана,
мальвовый штрих у воды,
вечной вас
выручит манной
от пустынной нужды?
Тракты, стриты и рюи,
Пляжи,
трассы, мосты,
пятые авеню - и
те
полны пустоты -
скудны
поездок уловы!
Дома вся сущность твоя:
сбереженье основы
смысл свой
гранящего «я».
Декабрь, 1950 г.
Дело было этим летом в Анапе. Семья вернулась с моря. Взрослые безуспешно возятся с заевшим замком входной двери. Саша Свитенко (5 лет):
- Мама, мне кажется, нас заперли на воле!
И вплоть до забытья
гоним ты, сам не волен,
по лабиринтам штолен
и бытия -
догадок смутных плен,
коптящие шандалы,
угрюмых ниш оскалы
и
холод стен.
Один, как никогда,
оставил ты
последних
партнёров
многолетних
здесь навсегда;
зачем,
по воле чьей?
В ответ тебе ни слова
и лишь страданья снова
в душе твоей;
кто молча всё решил,
быть может, через годы
даст знак, к чему уходы,
но спутник твой почил.
1937
Original
Поля боёв,
Где побеждают смерть,
Где белизна бинтов
И гипса твердь;
Жасмина цвет
По кромке белых стен,
Куда ведёт их след,
Стеною в тлен?
Ах, сколько панацей
И
лоска тут
Халат и сан врачей
В себе несут;
Но вот он, ампутант,
Личинок корм,
Бессильный аспирант
Посмертных форм.
Вовсю бурлит конгресс,
Обилье тем:
Фернальный диурез
Больших систем;
Ах, сколько жирных туш
За счёт больных
Себе и близким — куш
Всех благ земных.
Год медлит мама:
«Дети вот...» , —
Под нож упрямо
Не идёт,
С ней план свой рак
Свершит к концу...
И вой собак
В лицо Творцу!
Что кротость ждущих?
Лавры что?!
И Матерь сущих
Уйдёт в ничто;
Жасмина цвет
Полоской на стене;
Стен белых длится след
По всей стране.
1927
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, ред. 19.11.15
Примечание: если вместо текста оригинала видно только белое поле (Weisse Wände!), просьба кликнуть на это поле правой кнопкой мышки, выбрать "Элемент исследовать", в открывшемся тексте справа вверху найти строку "overflow: hidden;" и убрать галочку, стоящую перед этой строкой . Закрыть открывшийся ранее текст для "исследования элемента". Оригинальный текст стихотворения будет виден.
Снова потеряно лето,
сам я себя обобрал;
втуне остались заветы,
снова я всё проиграл.
Столь благодатные ночи
и милосердные дни
я проклинал что есть мочи,
мне не достались они.
Вечно в сомненьях и в страхе,
счастья не встретил, хоть плачь.
Вечно другие на плахе
жертвой моих неудач.
Всё, что стремилось быть рядом,
дружбу, любовь и семью
только примеривал взглядом,
песню же пел я свою.
Пленник бесплодных блужданий,
личных трагедий кумир,
вечно я ждал состраданий:
зрит ли меня внешний мир?
Слышит ли боли он слово,
как его чувствую я ?!
Гнётом мне снова и снова
этот кошмар бытия.
Полнит долину с рассвета
осень седой пеленой:
снова потеряно лето,
жизнь вновь растрачена мной.
Перевёл с нем. языка
Вяч. Маринин
Max Herrmann-Neisse
Wieder ein Sommer verloren
Wieder ein Sommer verloren,
Jahr um Jahr mich bestiehlt;
was ich zu tun mir geschworen
wieder versäumt und verspielt.
Wieder die dankbaren Tage
und die gütige Nacht
immer mit fruchtloser Klage
um ihr Leben gebracht.
Immer mit Zweifeln und Zagen
Glück, das sich nahte, verpaβt.
Immer für eignes Versagen
andere verklagt und gehaβt.
Alles zur Liebe Bereite,
freundliches, bräutliches Du
dicht an meiner Seite,
gab ich mir nicht zu.
Stets von mir selber bedauert,
eigner Tragödie Held,
der auf das Mitleid lauert:
Sieht mich die ganze Welt?
Hört sie das Leid meiner Lieder?
Wie es mich selber rührt!
Immer und immer wieder
zu Traumorgien entführt.
Wenn jetzt dem Tal vor den Toren
herbstliche Nebel sich nahn:
Wieder ein Sommer verloren,
wieder ein Leben vertan.
11.10.1927
Моему сыну
Когда к полудню белый пламень
Стихов над урнами кружится в лад,
Ты вспомни. Вспомни, мой сын, кто начала
Бесед заложил, словно саженцев сад.
Нет больше сада, мне воздуха мало.
Храни Теофраста ты в сердце своём.
Деревья он варом спасал от проказы,
Окутывал корни дубовым корьём.
Олива крошит в стене ветхий камень
И эхом ещё в жарком прахе слова –
Уже прошли на корчёвку приказы.
Уходит свет твой, немая листва.
«Ты вспоминаешь былое, Мари,
Глядя ночами на пламя свечи?
Ты бы хотела вернуть эти дни,
Где ты блистала как солнца лучи?»
«Я вспоминаю былое, Йоханн,
В нем счастья прежнего суть,
Но даже самые яркие дни,
Их не хочу я вернуть.»
«Ты вспоминаешь надежды, Мари,
Глядя недвижно на пламя свечи?
Росы прошлись по надеждам твоим
И урожай погубили в ночи.»
«Я вспоминаю надежды, Йоханн,
Но на душе мне светло:
Ушли как розы из жизни они;
И что ушло, то ушло.»
«Ты вспоминаешь умерших, Мари,
Глядя ночами на пламя свечи?
Ты бы хотела вернуть всех друзей,
Вновь их собрать у домашней печи?»
«Я вспоминаю ушедших, Йоханн,
Был с ними радостным путь,
Но даже самых любимых друзей,
Их не хочу я вернуть.»
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин
* В заголовке оригинального стихотворения автором сделано примечание "с английского".
Theodor Fontane
(1819 – 1898)
"Denkst Du verschwundener Tage, Marie?"
(Nach dem Englischen)
"Denkst Du verschwundener Tage, Marie,
Wenn Du starrst in's Feuer bei Nacht?
Wünschst Du die hellen Tage zurück,
Wo Du selbst wie die Sonne gelacht?"
"Ich denk' der verschwundenen Tage, Johann,
Und denk' an all ihr Glück,
Doch der sonnigste Tag, der über mich kam,
Ich wünsch' ihn nicht zurück."
"Denkst Du an gestorbenes Hoffen, Marie,
Wenn Du starrst in's Feuer bei Nacht?
Der Thau, der auf Dein Hoffen fiel,
Hat Dich um die Ernte gebracht."
"Ich denk' an gestorbenes Hoffen, Johann,
Aber thu's in stillem Sinn,
Es starb, wie eine Rose stirbt, -
Und was ist hin, ist hin."
"Denkst Du gestorbener Freunde, Marie,
Wenn Du starrst in's Feuer bei Nacht?
Wünschst Du sie zurück an den einsamen Herd,
Den sie einst Dir so heimisch gemacht?"
"Ich denk' der gestorbenen Freunde, Johann,
Sie sind allezeit mein Glück,
Doch, die mir die liebsten gewesen sind,
Ich wünsche sie nicht zurück."
1898
I
Большие старые деревья
в огромных парках
и цветочные сады
в слёзном заблуждении –
осенняя сладость,
ковёр из вереска
вдоль автострады,
Люнебургская пустошь,
лиловая и бесплодная,
беспредметная задумчивость,
в себя ушедшая трава,
что скоро пожухнет
– за месяц, не больше –
в нерасцветшее.
Это природа.
А по городским проспектам
в радостном свете
мчат развозчики пива,
отметая любые опасения
о жажде, болезнях и голоде –
что не насыщает себя? Только малые круги!
Большие купаются
в роскоши.
II
Этим завершаются взоры; взоры в прошлое:
в твои детские дни вросли поля, озера
и первые мелодии песен
из старого фортепиано.
Соприкосновения души! Юность!
Затем пойдут спровоцированные тобой
ошибки, измены, падения –
обратная сторона счастья.
И любовь!
«Я верю тебе! Верю, что ты охотно остался бы со мной,
но не можешь,
я прощаю тебе все грехи», –
да, любовь
захватывающая и многоликая,
на протяжении многих лет мы будем
шептать друг другу: «Не забывай»,
до смерти одного из нас – –
так умирают розы,
лепесток за лепестком.
III
Ещё раз побыть таким, как прежде:
безответственным и не думающим о последнем дне,
ощутить плоть: жажду, утончённость, завоевания, потери,
проникновение во что-нибудь другое – во что?
Сидеть вечерами и смотреть в пропасть ночи,
она сужается, ты видишь на её дне цветы,
источающие аромат, короткий и волнующий,
которому на смену неизбежно придёт распад,
затем наступает кромешная тьма и тебе ясна твоя участь,
ты швыряешь деньги и уходишь –
как много лжи ты одарил любовью,
как много слов принял на веру,
слов, легко соскользнувших с овала губ,
и твоё собственное сердце было
таким неглубоким, переменчивым и сиюминутным –
как много лжи ты одарил любовью,
скольких губ искал
(«сотри помаду со рта,
дай мне его ненакрашенным»),
и вопросов всё больше –
IV
Little old lady
in a big red room
little old lady –
напевает Мэрион Дэйвис
в то время как Хёрста, её давнего друга,
под журчание кинокамер
в тяжёлом медном гробу, в сопровождении
двадцати двух лимузинов, с пышным эскортом
подвозят к мраморному мавзолею.
Little old lady, огромный красный зал,
охрово-алый, гладиольно-пунцовый, пурпурно-монарший (багрянка),
спальня в замке Санта Моника
а la Pompadour –
Луэлла, зовёт она, радио!
Блюз, буги-вуги, рок-н-ролл!
Мещанство в трансатлантике:
дочь на выданье и облитерирующий сексизм,
бискайские чертоги, пуховики на перинах,
мир разделён на свет и полусвет –
моим домом всегда был последний –
Луэлла, мой коктейль – покрепче!
Что вышло из всего этого –
после всех унижений, борьбы и зверских страданий –
метры, ужасные метры последнего пути медного гроба;
свет полыхнул, когда он увидел меня,
богатые тоже любят, верят и переживают проклятия.
Покрепче – стакан на серебряном аппарате,
звонок не раздастся в условленный час,
о котором знали только я и он –
из репродуктора доносятся потешные сентенции:
«жизнь решается в забегаловках,
гранитный дождь накрыл купающихся в бассейне,
нежданное приходит само собой,
желаемое не свершается никогда –»
это были его истории.
Променад завершен! Пара ступенек ещё –
стакан о последнюю,
покрепче, звон стекла, финальная рапсодия –
little old lady,
in a big red room –
V
Чувствуй, но знай, и не чуждые чувствам
рыбы и звери, и безглавые звёзды
там копошатся, где и всегда –
думай, но знай, и гении только
в след свой ступают на пустыре,
лишь одуванчиков цвет, но
есть и другие краски в игре –
знай ты всё это и радуйся часу,
каждый – особый, всякий – как все,
люди, ангелы и херувимы,
чернокрылые, светлоокие,
ни один из них не был твоим –
никогда.
VI
Видишь ты тех, кто напрасно стремится
шаг задержать, повернуться спиной,
смутные тени, странные лица
тянутся к лодкам вечной волной.
Стрелки часов прекращают движенье,
цифрам здесь не надобен свет,
чёрные толпы, в бездну скольженье,
плачут все – видишь ты, или нет?
Я вновь плетусь в стеклянные каморы,
где с миром внешним недоступна связь;
мечты скорбят здесь мёрзлой елью хворой,
над обгорелым фитилём склонясь.
Растрачен вечер… день бесцельно прожит…
Любовь слабеет в клетке и почти
не дышит, соловей в ней петь не может
и лань от страха чахнет взаперти.
И может вдовый лес, что по пятам
за мной бежал снаружи ранним днём,
к его могиле счёл уже ступени.
И может в поскони холопской там
Сияющий – моя тоска о нём –
в предсмертный миг спадает на колени.
1915
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, март 2011 г.
Max Herrmann-Neisse
Ein Abend ist vertan - ein Tag zerschlagen - -
Ich muβ mich wieder in dies Glashaus bannen,
an das kein Echo und kein Lockruf pocht,
wo Träume, trostlos wie erfrorne Tannen,
sich ducken um ein bald verdämmernd Docht.
Ein Abend ist vertan . . . ein Tag zerschlagen . . .
vernichtet Liebe viel und wie erstickt
in Gittern, wo der Nachtigallen Schlagen
verstummt und unstet die Gazelle blickt.
Und drauβen ist vielleicht der Witwer Wald,
der neben meinem Lied am Morgen lief,
den weiten Weg zu seinem Grab gegangen.
Und drauβen kniet vielleicht in Knechtsgestalt
der Strahlende, den meine Sehnsucht rief,
sich hin, den Todesstreich jetzt zu empfangen.
1915
Иисус пришёл однажды в лес
услышать там Господне слово.
А этот лес в грехи залез
и день за днём впадал в них снова;
и в сучьях всё, живых едва,
там было древо, почернела,
давно мертва на нём листва;
и это древо тихо пело:
«Иисусе, – пело древо, – мир
прекрасный создан нам на радость!
Чудесен лета эликсир –
богатство света, ветра сладость;
и мы всю нашу жизнь не прочь
их пить глубокими глотками,
но чуждый глас зовёт нас в ночь
и мы туда стремимся сами.
Окрасит осень берега
лесных озёр в кармин и злато,
зима оденет лес в снега,
в уборы белые богато;
весна разбудит сок в стволах –
мы оба любим жизнь такою:
кто скажет жизни «нет»? Но, ах!
Дни сочтены у нас с тобою!
На этот мрачный лес взгляни,
где всё покрыто серым цветом,
на бездну гнева и грызни –
все алчут обладанья светом!
Ответь, чьей жертвенной рукой
сдержать весы грехопаденья?
Ты избавляешь род людской,
я лес спасу от вырожденья!
Меня безжалостно снесут
и рассекут мой ствол на части;
и ты увидишь жуткий суд,
узришь причтённые мне страсти.
Меня издолбят долотом,
изрешетят гвоздём треклятым –
ты станешь мне, Иисус, крестом,
страдать мне на тебе распятым!»
Умолкло древо. Но внимал,
Иисус, казалось, отовсюду
лесной напев: и стар, и мал
сложили хор, подобный чуду.
Миг потрясенья был велик –
слились восторг и боль лесная,
и Он, закрыв руками лик,
побрёл, земную тьму сминая.
Да, наше время – это шлюха,
Продажная мистресса-блиц
С отвратным декольте до брюха
И чёлкой «пони» до ресниц.
Она сметает все каноны,
Крушит иллюзии дотла,
Картонные кроит короны
И лепит пушки из стекла.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 02.07.2013 г.
Arno Holz
1863-1929
Unsre Zeit
Ja, unsre Zeit ist eine Dirne,
Die sich als "Mistreβ" produzirt,
Mit Simpelfransen vor der Stirne
Und schauderhaft decolletirt.
Sie raubt uns alle Illusionen,
Sie turnt Trapez und paukt Klavier
Und macht aus Fensterglas Kanonen
Und Kronjuwelen aus Papier!
1892
Куда все лебеди девались?
Где стайки рыбок золотых?
Фонтанов струи оборвались,
Чернеют стены чаш пустых.
Стекает мгла с деревьев голых;
Столы стоят без скатертей.
Ждать долго им часов весёлых;
Сейчас не время для гостей.
Присев на паперти замшелой,
Съедает нищий завтрак свой.
Со звонницы слетают смело
Святые голуби гурьбой.
Они слепят глаза бедняге
И рвут последний хлеб из рук.
А он смеётся передряге
И рад нужде, пришедшей вдруг.
В забвенье вам лежит дорога,
Без времени и без суда,
Вы накропали строчек много,
Но не вложили мысль туда!
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 17.03.2013
Arno Holz
(1863 – 1929)
An unsre Modedichter
Noch ehe die Zukunft euch richtet,
Verfallt ihr der ewigen Nacht,
Weil ihr zu viel gedichtet
Und weil ihr zu wenig gedacht!
Всё скромнее, тише, тише,
Жизнь кружит в надземной нише,
Блекнут краски каждый миг,
Блекнут сны, надежды, страсти;
Вот в твоей остался власти
Лишь последний тёмный штрих.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 23.12. 2012.
Theodor Fontane
Ausgang
Immer enger, leise, leise
Ziehen sich die Lebenskreise,
Schwindet hin, was prahlt und prunkt,
Schwindet Hoffen, Hassen, Lieben,
Und ist nichts in Sicht geblieben
Als der letzte dunkle Punkt.
1888
Страхи всей вселенной
нас не изболят,
видишь, как смиренно
лошади стоят!
Миром всем забыты,
в сумраке ночном,
там, где куст ракиты
стынет под окном,
там, где зло, ревниво
хворый дождь прядёт,
нищий боязливо
по тропе бредёт,
грива к гриве дремлют,
как в раю, они;
страхи не объемлют
их в ночной тени.
Беды все забыты -
спят глава к главе;
бледные ракиты
будто вновь в листве.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, январь 2011 г.
Max Herrmann-Neisse
Trostlied der bangen Regennacht
Keine Furcht der Erde
kann uns bange tun:
sieh, wie sanft die Pferde
wang' an Wange ruhn!
Ganz allein gelassen
in der bittern Nacht,
wo der Wind die blassen
Weiden zittern macht,
wo ein siecher Regen
bös, sehnsüchtig rinnt,
an viel fremden Wegen
Bettler flüchtig sind,
ruhn sie Wang' an Wange,
wie Erlöste ruhn,
keine Furcht kann bange
ihrer Inbrunst tun.
Alles, was sie leiden,
schlummert Haupt an Haupt -
Und die blassen Weiden
stehn wie lenzbelaubt.
1916
Он очень грустен. Чудеса творятся
по мановению его руки,
но всё – игра, лукавства медяки,
мир детских грёз, миг творчества паяца!
Ничто в нём не пробудит удивленья,
он прочно держит всё в своём плену:
в карманах прячет солнце и луну
и звёзды достаёт из потаенья.
Он грустным остаётся: перед ним
всё сущее без красок на лице -
заказ на чудо здесь невыполним.
И знает он, что мишурой клубя,
здесь правит ложь, что ждёт его в конце
один лишь мозг, страшащийся себя.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, февр. 2011 г.
Max Herrmann-Neisse
Der Zauberkünstler
Er ist sehr traurig. Alle Dinge laufen
nach seinem Wink und Willen - und dies ist
doch nur ein sinnlos Spiel und eitel List...
Летает ласточка пока,
Стрелой пронзая даль и высь.
Но из ракитного пушка
Уже юнец взметнулся ввысь.
Еще порхает мотылёк
Зелёным лугом вверх и вниз.
Но паутины вензелёк
Уже украсил шляпы низ.
В глазах ещё заметен блеск
И радость греет кой-когда.
Кто там плывёт, чьих вёсел плеск?
Харон-извозчик? Ждать когда?
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, июнь 2010
Detlev von Liliencron
(1844 – 1909)
An der Grenze
Noch fliegt die Schwalbe ein und aus
Und flitzt im Wege auf und ab.
Doch aus des Pappelbaumes Flaus
Sprang schon ein gelbes Knoepfchen ab.
Noch treibt der bunte Schmetterling
Auf gruenen Wiesen hin und her.
Ein Faedchen, das am Hute hing,
Kams schon von kahlen Koppeln her?
Vereinzelt noch ein treues Wort
Und eine Freude dann und wann.
Was naehert sich, was schaukelt dort?
Die Hadesfaehre? Ankunft: Wann?
1903
Соль и пепел нам к обеду,
каждодневные посты.
Нам кошмары до рассвету
и кровавые бинты.
Без вина - не по запрету:
виноградники пусты.
Пробуждаться нам от бреду,
прозревать от слепоты.
Сквозь угар идти к ответу,
разжимать скупые рты.
Соль и пепел нам к обеду,
соль и пепел так чисты!
Ты так велик и милостив, Господь!
Прими же бедного глупца к себе!
Что недалёк, так вышло по судьбе -
Ты сам смешал мои и кровь, и плоть.
В душе одни высокие мечты,
И сердце всех готово привечать,
На бренной плоти немощи печать –
Таким привёл меня в мир этот ты.
И я плыву на полных парусах,
Желанья и мечты рождают страсть,
И в каждом чувстве кроется напасть,
Мне предвещая неизбежный крах.
За что примусь, мне чуждо всё подряд
И кажется безделицей сплошной,
Коль брошу что, взрастает всё виной,
И пялит на меня безумный взгляд.
За все мои упорные труды
Ни разу я не получил сполна.
Не испытал услады я от сна
И лишь кошмаров пожинал плоды –
Мне хочется похожим быть на тех,
Кому всегда ясны и цель, и путь,
Кого с прямой дороги не столкнуть,
Кому покой дороже истин всех.
Дела и вещи высятся горой,
Меня неволят тысячами уз,
Я вынужден тащить их тяжкий груз,
Зовусь глупцом, а в сущности – герой.
Перевёл с немецкого языка
Вяч. Маринин, 08.09.2009
Anton Wildgans
(1881-1932)
Der Arme Narr betet
Du bist so Groß, mein Gott, so stark und gut!
Nimm dich denn auch des armen Narren an –
Tauge ich nichts, ich bin nicht schuld daran:
Du mischtest selbst mir Mark, Gehirn und Blut.
Den Kopf voll Träumen, eine hohe Welt,
im Herzen eine tolle Leidenschaft
und in den Knochen keinen Funken Kraft –
So hast du mich in dieses Sein gestellt.
So treibe ich, ein segelvolles Boot,
von Wunsch zu Traum, aus Träumen zu Begehr.
Jedes Gefühl wird mir zum Wogenmeer
und alles Wirken allertiefste Not.
Und was ich tue, scheint mir nicht getan
und bleibt mir fremd und bringt mir keine Frucht.
Und was ich lasse, wandelt sich zur Sucht
und blickt mich wild mit irren Augen an.
Hab nie von dem, was müd und hungrig macht,
des Feierabends ausgeruht am Herd.
Nie hat mich Schlaf gestärkt, und traumversehrt
bin ich am Morgen hoffnungslos erwacht-
Und möchte doch nur wie die andern sein,
die alles tun nach klarem Zweck und Ziel.
Was morgen gilt, bedeutet ihnen viel,
und wo nichts ist, befriedigt sie der Schein.
Mich nehmen alle Dinge meiner Welt
und zwingen mich, dass ich in ihnen bin,
so muss ich schleppen ihren dunklen Sinn,
heiße ein Narr und bin im Grund ein Held!
1907
Между рощицей и нивой
Тропка вдаль ведёт,
Манит пристанью счастливой
Лето напролёт.
Чуть заметим мы друг дружку,
Медлит шаг она,
Там вьюнка сорвёт верхушку,
Здесь цветочек льна.
То прицепит вдруг
невинно
Колос на корсет;
Шляпку к носу сдвинет чинно,
В подборе слов нет выхода иного,
как всё не раз проверить и не два:
не в каждой мысли сыщутся слова,
но мыслей бездну порождает слово.
Рояль мне по душе и в радость скрипка;
Жаль, для игры нет времени нисколько,
Ободран спешкой каждый день как липка -
Могу я свистом заниматься только.
Пока что я не мастер в этом деле:
Жизнь коротка, искусство безгранично;
Всем тем, кто свист освоить не сумели,
Сочувствую. Мне он помог отлично.
Я по ступеням движусь в звуке чистом,
Пройти хочу последнее заданье,
Дабы ко всем чертям послать со свистом
Себя и вас, и это мирозданье.
1927
Астры – дни завершенья,
близость изгнания, пат,
боги взялись на мгновенье
лето сберечь от растрат.
Всё пока в веденьи света,
в небе - златые стада;
что там у Завтра пригрето
в мертвенных недрах гнезда?
Всё пока дышит желаньем,
страстью и розами «ты»,
лето живёт ожиданьем -
гнёзда не будут пусты,
всё пока верит в угоду,
в то, что летит уже прочь:
ласточки, чиркая воду,
путь поглощают и ночь.
Ох, непростое дело
Отечеству служить,
В бою сражаться смело
И голову сложить -
За двадцать два гроша...
Ступни до крови стёрты,
И завтра снова в путь.
Капрал орёт нам: «Морды!»,
Майор – добрей чуть-чуть,
Эх, двадцать два гроша...
И, если б не девицы
На кухне и в дому,
А также их сестрицы,
Как выжить, не пойму?!
На двадцать два гроша...
Едва наступит ночка,
Красотки тут как тут:
Грудинка, сыр, грибочки...
И мушкетёры ждут -
За двадцать два гроша...
Два года пролетели,
Труби отбой трубач:
Мари прощай и Нелли,
Надин, и ты не плачь!
Ах, двадцать два гроша...
Сапожник я от бога,
Деньжат скопить пора;
Собрал уже немного,
Женюсь теперь, ура!
На двадцать два гроша...
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, февраль 2006г.
Klabund (Alfred Henschke)
1890 –1928
Soldatenlied
Es ist kein schöner Leben,
Als Musketier zu sein,
Sein teures Blut hingeben
Ums Vaterland allein
Für zweiundzwanzig Pfennige...
Wir schmeißen unsre Beine
Wohl im Parademarsch.
Der Hauptmann heißt uns Schweine,
Der Leutenant ist weniger barsch
Für zweiundzwanzig Pfennige...
Wenn nicht die Madeln wären
In Küche und in Haus,
Die unsern Rock verehren,
Wie hielten wir es aus?
Für zweiundzwanzig Pfennige..?
Sie aber stehn des Abends
Um Acht vor der Kasern',
Und Wurst und Schinken habens,
Die ißt ein Musketier so gern
Für zweiundzwanzig Pfennige...
Doch sind die beiden Jahre
Vergangen und zu End:
Schorschl ade und Kare,
Und Mari, nicht geflennt!
Für zweiundzwanzig Pfennige...
Ich bin gelernter Schuster,
Such mir mein Unterhalt,
Und hab ich ihn gefunden,
Juchhe! dann ist die Hochzeit bald...
Für zweiundzwanzig Pfennige...
Ещё являлись грёзы,
Надежда в нас жила,
Когда «луна сквозь слёзы
В сирени куст» плыла,
Когда «звездам вверяли»
Мы всё, в чём поклялись,
И «песни к дальней дали»
За восемь вёрст неслись.
Жар пламени слабеет
Поэзии былой,
Костёр едва лишь тлеет,
Покрылся весь золой.
Не знали раньше проку
В скабрёзных попурри,
Неведомому богу
Слагали алтари.
И не было бальзама
Нежней, чем из кадил –
Куренье фимиама
Зефир нам доносил.
Он скромно, словно коду
Смертельных сладких грёз,
Восторженности оду,
Любви эклогу нёс.
Теперь браним мы злобно
Ушедшие года
И, страусам подобно,
Стремимся в никуда.
Приникли к абсолюту?
Все счастливы подряд?
Блеск глетчеров повсюду
И василиска взгляд.
А старцы, что в могилы
Сошли как в вечный сад,
В последнем вздохе пили
Любовный аромат.
На древе жизни ими
Взращён чистейший плод,
Стараньями земными
В Эдем отверзнут вход.
И вот пришло, что ждали,
Настали времена,
Доступны нам все дали,
Любая высь видна.
Нам радость доставляют
Металл и схваток жар,
Нас вихрем увлекают
Фантазий всплеск и пар.
На смех и балаганы
Мы тратим свой запал,
И, как сады Морганы,
Тускнеет идеал.
Чем дома мы владеем,
То не берём в расчёт,
Чужое что посеем -
Камнями всё взойдёт.
В волнении округи,
Распахнуты врата,
К богатству тянем руки,
- В них лёд и пустота. -
Сменив любовь страстями,
По горло в мишуре,
Мы нищими царями
Стоим на пустыре.
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, декабрь 2007 г.
Annette von Droste-Hülshoff
(1797-1848)
Vor vierzig Jahren
Da gab es doch ein Sehnen,
Ein Hoffen und ein Glüh’n,
Als noch der Mond »durch Tränen
In Fliederlauben« schien,
Als man dem »milden Sterne«
Gesellte was da lieb,
Und »Lieder in die Ferne«
Auf sieben Meilen schrieb!
Ob dürftig das Erkennen,
Der Dichtung Flamme schwach,
Nur tief und tiefer brennen
Verdeckte Gluten nach.
Da lachte nicht der leere,
Der Übersatte Spott,
Man baute die Altäre
Dem unbekannten Gott.
Und drüber man den Brodem
Des liebsten Weihrauchs trug,
Lebend'gen Herzens Odem,
Das frisch und kräftig schlug,
Das schamhaft, wie im Tode,
In Traumes Wundersarg
Noch der Begeist’rung Ode,
Der Lieb' Ekloge barg.
Wir höhnen oft und lachen
Der kaum vergangnen Zeit,
Und in der Wüste machen
Wie Strausse wir uns breit.
Ist Wissen denn Besitzen?
Ist denn Genieβen Glück?
Auch Eises Gletscher blitzen
Und Basiliskenblick.
Ihr Greise, die gesunken
Wie Kinder in die Gruft,
Im letzten Hauche trunken
Von Lieb' und Ätherduft,
Ihr habt am Lebensbaume
Die reinste Frucht gepflegt,
In karger Spannen Raume
Ein Eden euch gehegt.
Nun aber sind die Zeiten,
Die Überwerten, da,
Wo offen alle Weiten
Und jede Ferne nah.
Wir wühlen in den Schätzen,
Wir schmettern in den Kampf,
Windsbräuten gleich versetzen
Uns Geistesflug und Dampf.
Mit unsres Spottes Gerten
Zerhau’n wir, was nicht Stahl,
Und wie Morganas Gärten
Zerrinnt das Ideal;
Was wir daheim gelassen
Das wird uns arm und klein;
Was Fremdes wir erfassen,
Wird in der Hand zu Stein.
Es wogt von End' zu Ende,
Es grüβt im Fluge her,
Wir reichen unsre Hände,
- Sie bleiben kalt und leer. -
Nichts liebend, achtend Wen'ge
Wird Herz und Wange bleich,
Und bettelhafte Kön'ge
Steh’n wir im Steppenreich.
1844
Однажды, с приходом зимы,
сумрак полей и просёлков,
рек и озёрных осколков
ты получила взаймы.
Сфинксовой тенью истлели
в снежной золе города-,
всё в непроглядной метели
и не вернётся сюда.
Скорбь и печаль мирозданья
кровь нам хранит про запас:
наши с тобою страданья -
благо для нас?
Фасад искусства: кайзерская ложа.
Искуства задний план: *travaux forces.
В антракте Дон разделит мненье Дожа:
«Нет слов!» - хвалою одарив фойе ...
---------------
*каторжная тюрьма (франц.)
Ты – в последнем правленьи,
ты – без прав на рассвет,
ловит взгляд в цепененьи
света меркнущий след,
здесь бессмысленны споры,
здесь ты в царствии слёз,
здесь Господь твой, который
муки все перенёс.
От времён, что без даты,
путь твой был на закат,
плач и песни утраты
над водою кружат,
прахом ставшие кроны,
чащи донных лесов,
вечносерые зоны
клонят чашу весов.
В прошлом все притязанья,
в прошлом звёзды и день,
всё: мечты и терзанья –
лишь безумия тень,
всё бездольней на склоне,
всё фатальней уход,
всё безмолвней, никто не
ждёт, никто не зовёт.
Что значат эти понужденья,
куски расчётов, слов, картин,
что там в тебе, откуда рвенье
из горестных твоих средин?
Из ничего к тебе струится,
из частностей, из попурри;
там прах берёшь, огня частицы:
храни, разбрасывай, дари.
Ты знаешь, мир бескрайным скроен;
соорудив живой заслон
и в том, и в этом, ты спокоен,
но и доверия лишён.
Так день за днём идёшь по кругу
в себя вонзаешь острие
и серебро вгоняешь в фугу;
зовётся это - бытие.
На что Он нас обрёк - вне всех сравнений;
смеются львы и песнь поёт змея,
они живут, не ведая сомнений,
не каясь на изломах бытия.
На что Он нас обрёк - всегда закрыто;
мелькнёт догадка отблеском зари
и снова всё - ничто, дождём размыто,
серее серого, гряда Кап-Гри.
На что Он нас обрёк - сеть лабиринтов,
утрат и заблуждений полотно;
и власть, и счастье – мир пустых репринтов,
всё сущности и смысла лишено.
Что Он тебе вручил - игру снежинок,
игру, где невозможно победить,
где, только завершив свой поединок,
узришь ты в кокон сотканную нить.
Чтo нам дано:
Улыбка младенца
И рвущийся парус,
И тень в перелеске,
И свет дальних звёзд.
Лелеем цветы мы
Весною. С деревьев
Плоды обрываем.
Шлём гроздья под пресс.
Нас манят метели
Разгульною пляской,
И ночь завлекает
Червлёным вином:
Слабеют колени,
Смежаются веки,
И падают руки,
В них тяжесть пустая -
И струйкой на землю,
Змеясь, льётся кровь.
А дети смеются
Над горестью старцев.
Им слышатся звоны
Седых колоколен:
Под вечер – надеждой,
Победой – с утра.
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина. Февраль, 2006г.
Klabund (Alfred Henschke)
1890 –1928
UNS IST GEGEBEN
Uns ist gegeben:
Ein wolkiges Laecheln,
Ein stuermisches Segel,
Ein waldiger Schatten,
Ein mildes Gestirn.
Wir binden die Blueten
Im Fruehling. Wir heben
die Fruechte vom Baume
Und keltern den Herbst.
Und winket der Winter
Mit schwingenden Taenzen,
Und locken die Naechte
Mit toenendem Wein:
Uns zittern die Fuesse,
Uns daemmern die Augen,
Uns sinken die Haende
Die leeren, die schweren -
Verschuettet am Boden
Rollt spielendes Blut.
Die Kinder verlachen
Die Traenen der Alten.
Sie deuten das Laeuten
Verdunkelter Glocken
Am Abend als Hoffnung,
Am Morgen als Sieg.
Она в
глаза тебе не пустит пыли,
Её тебе прощают наперёд
и сон, и смерть; она в час должный
с твоей могилы камень уберёт.
Она расплывчата и вечно скрыта
в ростках, в листве и в слабостях людских;
за годом год и так подряд все годы –
она не множит дни, но правит их.
Она пройдётся по земле пробором,
всё вычешет – и судьбы, и мечты,
швырнёт в тебя созревшими плодами
и изопьёт тебя до пустоты.
Она не будет ждать до ограбленья,
когда отнимут твой последний грош.
Ты проиграл, когда прорвутся раны;
но преданность в тебя не всадит нож.
Взойдёт луна, наполнив кубки желчью.
Ты выпей свой. Ночь горечи дольёт.
Забьётся пена птицам в
оперенье,
и голубь ветвь в ковчег не принесёт.
Ты вросся в мир, опутан весь цепями,
но множит бреши истина в стене.
И ты не спишь, в потёмках озирая
открывшийся тебе проход вовне.
Жизнь – законченный бред!
блеф для юнцов и холопов,
но ты, эпохи протопав,
видевший расы расцвет,
что ожидаешь здесь ты?
всё ещё наслажденья,
времени нисхожденья
в мир пустоты?
Ищешь Её и Его?
всё не тебе ли вручили,
веру, и что получили,
вплоть до крушенья всего?
Форма лишь – вера и суд,
суть сотворенье руками,
с ними в разлуке веками,
статуи семя несут.
Тяжёлый лета груз уже на судне,
твой солнечный корабль команды ждёт,
когда со стоном чайка упадёт.
Тяжёлый лета груз уже на судне.
Твой солнечный корабль команды ждёт,
и на губах у ростровой фигуры
улыбка откровенная лемура.
Твой солнечный корабль команды ждёт.
Когда со стоном чайка упадёт,
сигнал к отплытью заревом займётся;
и глаз твой в море света захлебнётся,
когда со стоном чайка упадёт.
Cкончалась Дросте в маленькой, почти детской, кровати
(увидеть можно в мерсбургском музее),
а Гёльдерлин – у столяра на отоманке в башне,
в Швейцарии в больничных койках – Рильке и Георге,
и Ницше в Веймаре на белом изголовье
свои бездонно-чёрные глаза
закрыл навек –
всё рухлядью пошло, или исчезло вовсе,
всё смёл бесчувственный, слепой,
всепоглощающий распад.
Живёт исконно в нас богов начало,
ген вожделения и смерти ген,
кто разграничил их: слова и вещи,
кто их связал: страданья и погост,
дарующий слезу и спокоенье,
приют никчёмный на короткий час.
Для скорби нет причин. За толщей дней,
вдали от нас кровать и слёзы,
ни «да», ни «нет»,
рожденье, плоти боль и проблеск
веры, безымянность, всполох,
мельканье внеземного в сновиденьях,
кроватки скрип и слёзы –
вечных снов!
Октябрь, и плод медвяный на грушине
набрал к паденью нужный вес,
комар в белёсой паутине
пьёт напоследок свет с небес,
почти недвижен в клёне жизни сок,
как будто выпит пауками,
и опалённый солнцем лист засох
причудливыми завитками.
Подслащен воздухом последний срок,
пронизан шпажником кровавым,
до сумерек стрижи печаль пьют впрок
напополам с закатом ржавым,
до сумерек и сна полёвки сытой
последний катится орех,
из тёмно-серой кожуры обжитой
на свет прорвавшись позже всех.
Октябрь, корзины полные до края,
хозяйка в погреба снесёт,
притихший сад, пустотами зияя,
листву устало отряхнёт,
и что ещё трепещет в паутине,
хотело б вырваться на свет,
где плод последний на грушине
ломает осени хребет.
Мы в мире мишуры живем
И лишь в минуты испытаний
Суть бытия мы познаём,
Смысл сновидений и мечтаний.
Мы верим лжи и чтим ничто,
Мы как слепцы одни в темнице,
Мы в бренных стенах ищем то,
Что только в вечности хранится.
В скупых обрывках сонных фраз
Хотим нащупать путь спасенья,
Ведь всё же Боги мы, и в нас
Не стёрта память сотворенья.
Далёк мой путь, мой путь тяжёл,
И нет пути назад;
Кто одиночество обрёл,
Тому в нём рай и ад.
Тяжёл соблазн; к себе зовёт
Обыденность на дно,
Как зов её любовью жжёт,
Как страстью пышет, но
Кто одиночество испил,
Шагнув за окоём,
Тому и щебет птиц не мил,
Тот не пойдёт вдвоём.
Покуда я пригожа,
Мне вера - сущий клад.
Всевышний, знаю, тоже
Красоткам юным рад.
Послушникам влюблённым
Простит он этот грех:
И сам в томленьи оном
Ко мне был ближе всех.
Не старый дряблый патер -
Настырный юный кот,
Буян и узурпатор,
Избранницу зовёт!
Мне старцы не по нраву,
Старух не любит Бог:
Как мудро и по праву
Он всё связал в клубок!
Смысл жизни церковь знает,
Мой лик и душу бдит,
Грехи мне все прощает:
Да кто ж мне не простит!
Шепнёшь едва губами,
Чуть кникнешь и - вперёд,
А с новыми грехами
Все старые не в счёт.
Любим Господь в народе
За то, что дéвиц чтит;
Случись сердечной шкоде,
Он сам себе простит!
Покуда я пригожа,
Я с верою дружна:
Как дряхлая кукожа
Лишь чёрту я нужна!
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, сентябрь 2005г
Friedrich Wilhelm Nietzsche
(1844-1900)
Die kleine Hexe
So lang noch hübsch mein Leibchen,
Lohnt sichs schon, fromm zu sein.
Man weiß, Gott liebt die Weibchen,
Die hübschen obendrein.
Er wird's dem art'gen Mönchlein
Gewisslich gern verzeihn,
Dass er, gleich manchem Mönchlein,
So gern will bei mir sein.
Kein grauer Kirchenvater!
Nein, jung noch und oft rot,
Oft gleich dem grausten Kater
Voll Eifersucht und Not!
Ich liebe nicht die Greise,
Er liebt die Alten nicht:
Wie wunderlich und weise
Hat Gott dies eingericht!
Die Kirche weiß zu leben,
Sie prüft Herz und Gesicht.
Stets will sie mir vergeben: -
Ja wer vergibt mir nicht!
Man lispelt mit dem Mündchen,
Man knixt und geht hinaus
Und mit dem neuen Sündchen
Löscht man das alte aus.
Gelobt sei Gott auf Erden,
Der hübsche Mädchen liebt
Und derlei Herzbeschwerden
Sich selber gern vergiebt!
So lang noch hübsch mein Leibchen,
Lohnt sich's schon, fromm zu sein:
Als altes Wackelweibchen
Mag mich der Teufel frein!
За каждым словом,
сквозь тьму и свет,
кровавым сковом
творенья след
пронзает время
и в пашни «суть»
бросает семя
и снова в путь.
Несёт фортуна
в глухую даль
подкову гунну
и скифу сталь;
не жди ответа,
не тщись понять,
на части это
нельзя разъять –
талана граны,
волшебный свет,
а после – рана,
иного нет.
Поля тускнеют,
пастух зовёт,
колосья зреют –
к нулю отсчёт;
небес безмерность,
лазори цвет,
есть только верность,
иного нет,
одно мгновенье,
лицо в лицо,
потом прозренье –
и в бездну всё:
слиянье, всполох,
волшебный свет,
безмолвья полог,
иного нет.
Увы, сударыня, прошло то время,
когда любовь была наградой за
кураж, и я, забот оставив бремя,
со шпагой шёл куда глядят глаза,
и если мне встречалось вдруг созданье,
похожее на Вас, но кавалер
был между нами, к черту ожиданье -
я ставил жизнь свою, pardon, ma chére,
на кончик острия:
он или я!
Нас гóндола ждала в укромном месте,
я понадёжней пóлог опускал;
развеять страхи дамы дело чести -
мой нежный взгляд мне в этом помогал;
сходились руки, шутки и догадки -
извечный путь наш опыт совершал,
талант мой остальное предрешал –
от поцелуя до последней схватки,
где, струн далёких дополняя тоны,
лились из лодки сладостные стоны.
Давно прошли те времена, мадам!
Теперь честь защищают по судам;
не так сладка судебная любовь.
Нет шпаг, а если тростью ранить в кровь -
полиция примчится по следам.
И Ваш отважный кавалер. Увы!
Простите, если я скажу не то, -
вчера в кафе вдвоём сидели вы:
средина лета, ночь и «он» - в пальто…
Представив всё: как этот тусклый взгляд
скользит неспешно по твоим плечам,
как этот старый "гребень" по ночам
свершает немудрёный свой обряд
и ты пред ним лежишь едва одетой,
а к телу льнет прозрачный лёгкий шелк
как будто лист осенний, взявший в толк,
что он не надышался жизнью этой;
представив всё, что ты должна снести,
в молчаньи потакая старикану,
без шанса в страстном крике изойти:
«Сейчас умру иль матерью я стану!» -
я ставлю всё - пусть будет Бог судья –
на кончик острия:
он или я!
Смешно, мадам? Я фантазёр, не скрою.
Но, если только здраво рассуждать,
то станет наша жизнь сплошной хандрою!
Люблю в мечтах в том времени блуждать,
где смелость не слыла б за эпатаж.
Зла не хочу я Вашему супругу,
мой арапчонок обежит округу
и адрес Ваш найдёт, а дальше паж
пакет доставит тайно в Ваш покой.
Я выберу момент – на службе в храме,
а может, в карнавальном тарараме -
и прикоснусь украдкой к Вам рукой.
И вот свершится: ночь, Вы на балконе,
вся в серебре луна на звёздном фоне
играет в кудрях матовым лучом,
а я в саду с гитарой и с мечом,
готовый петь иль драться – что на коне!
А после шёпот, «да» и «нет», «как можно» -
о стыд, ты в тогу сводника одет!
Вы лестницу спустили осторожно
и… я забыл себя и белый свет!..
Жизнь движется неумолимым кругом,
ушёл мой паж и арапчонка нет,
остался лишь почтамт к моим услугам.
Так что, мадам, коль захотите снова
Вы встретить незнакомца из кафе,
ему ответ Ваш будет le parfait,
вот адрес: poste restante pour Casanova.
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, июль 2005 г.
Anton Wildgans
(1881- 1932)
Casanova
Die Zeiten, gnaedige Frau, sind laengst vorueber,
da Liebe noch des raschen Mutes Lohn!
Beim großen Gott, ich ginge lieber,
den Degen am Gehenk, im staehlernen Plastron,
und saeh ich wo in einer Abendstunde
ein Weib von Ihrer Huld und Zier,
dann wagt ich meinethalb die Todeswunde
im Waffengang mit Ihrem Kavalier,
und es entschiede sich:
Er oder ich- !
....
17.07.1905
Anton Wildgans. Tiefer Blick. Verlag: Renate Niedermaier –
EDITION DOPPELPUNKT, Wien 2002. ISBN: 3-85273-137-2, 240 S.
Без "бао" хиреют –бабы,
без "лога" ничтожен –рифм,
без пива пустеют пабы,
без рифмы бледнеет ритм.
Узнал бы я тёму без жучки,
познал бы любовь, не любя?
К чему чемодан мне без ручки,
и кем бы я был без тебя?
Растоптанной в сырой траве,
Она ждала судьбы исход
В последней дымной синеве,
И тлел ещё пурпурный рот.
Жук-светлячок её приметил,
От чувств он стал пресветло-светел,
Подумав, чудная звезда
Сошла на землю вдруг с небес,
Неся хвалу Творцу сюда,
В тот мир, где правят грех и бес,
И, встретив здесь сопротивленье,
Сожгла себя в смертельном треньи.
Сказал он: «Ах, так рисковать!
За Ваши добрые дела,
Позвольте Вас поцеловать»;
Она спасалась, как могла.
А он сгорел весь, без изъятья,
В её пылающих объятьях.
Подступил к Арарату Потоп
И спасения нет никакого.
Но вот голубь, ветвь и листок -
Копошится всё, движется снова.
Смерть заходит к людям в дома,
Не спасают ни щит, ни подкова,
Но война ли, голод, чума -
Копошится всё, движется снова.
Пусть Христос на Голгофе распят,
А в кострах, всего за полслова,
И страдальцы, и ведьмы горят -
Копошится всё, движется снова.
Ты упрячь своё эго в себя
И живи без гордыни и фальши;
Что зависит, скажи, от тебя?
Копошится всё, движется дальше.
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, январь 2005г
Theodor Fontane
Es kribbelt und wibbelt weiter
Die Flut steigt bis an den Ararat,
Und es hilft keine Rettungsleiter.
Da bringt die Taube Zweig und Blatt-
Und es kribbelt und wibbelt weiter.
Es sicheln und mдhen von Osten nach West
Die apokalyptischen Reiter,
Aber ob Hunger, ob Krieg, ob Pest,
Es kribbelt und wibbelt weiter.
Ein Gott wird gekreuzigt auf Golgatha,
Es brennen Millionen Scheiter,
Mдrtyrer hier und Hexen da,
Doch es kribbelt und wibbelt weiter.
So banne dein Ich in dich zurьck
Und ergib dich und sei heiter;
Was liegt an dir und deinem Glьck?
Es kribbelt und wibbelt weiter.
1889
When shall we three meet again?
Macbeth
«Когда мы вновь сойдёмся втроём?»
«К семи на мост давайте придём.»
«К быку, что в центре.»
«Буду с огнём.»
«Идёт.»
Явлюсь я с юга туда.»
«Я - с севера.»
«Что ж, я - с моря тогда.»
«Эх, мы завертим хоровод,
И мост низвергнем в толщу вод.»
«А поезд, что в восьмом часу как раз
На мост въезжает?»
Сгинет в тот же час.»
«Тотчбс.»
«Тук, тук,
Долой созданье человечьих рук!»
* * *
Сторожка - к северу от мостб,
Все окна в ней на юг неспроста,
И люди в ней, забыв про покой,
В тревоге смотрят в мрак колдовской,
надеясь, что пробьётся к ним свет
И скажет: «Здесь я, здесь! Всем привет,
Иду сквозь грозы, бурю и дожди,
Ваш поезд Эдинбург - Данди.»
Вдруг слышен крик: «Смотрите, там луч,
Я был уверен, Джонни, везуч!
Да, полно, мать, ты страхи забудь,
Наш сын вот-вот зайдёт отдохнуть,
Зажги на ёлке свеч волшебство,
Как будто вновь пришло Рождество!
Пусть свечи праздник светлый вернут,
Ждать нам осталось десять минут!»
* * *
И вот он – поезд. Въехал на мост,
Хотя шутить не склонен норд-ост,
Спокоен Джонни: «Нам не впервой
Тягаться, злобный ветер, с тобой!
Стальной котёл, удвоенный пар,
Они стихии сдержат удар.
В цилиндрах поршни движутся в такт,
Мы мост проскочим запросто, факт!
Вселяет гордость новый наш мост,
Ведь раньше к дому путь был непрост.
Сегодня вспомнить даже смешно
Паром, прогнивший насквозь давно.
А сколько праздничных тех ночей
Мне был преградой в непогодь Тей,
Лишь видел в окнах свет я вдали
И свечи, что на ёлке зажгли!»
Сторожка - к северу от мостб,
Все окна в ней на юг неспроста,
Служители здесь, забыв про покой,
В тревоге смотрят в мрак колдовской;
Рванул вдруг ветер, как в игрище бес,
И, словно звёзды кострами с небес,
Сгорая в паденье, скатились прочь
в бурлящую бездну... И снова ночь.
* * *
«Когда мы вновь сойдёмся втроём?»
«Давайте в полночь завтра начнём.»
«С трясины, за осиновым пнём.»
«Я буду.»
«Я – за.»
«Отплатим сполна.»
«За мною кара.»
«За мной имена.»
«Бом!»
«Мы в щепки расколотим дом!»
«Тук, тук
Долой созданье человечьих рук!»
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, декабрь 2004г.
В основе баллады лежат реальные события, произошедшие 28 декабря 1879 года. В этот день в Шотландии обрушился один из пролетов самого длинного в то время железнодорожного моста через реку Тей (линия Эдинбург-Данди). Трехкилометровый мост, который опирался на чугунные фермы, установленные на 86 каменных быках, был открыт всего год назад. Как выяснилось потом, качество чугуна и железа не отвечало требуемым нормам, и металл не выдержал двойной нагрузки - шквала ураганного ветра и идущего по мосту поезда. Из 75-ти пассажиров и экипажа не уцелел никто. По иронии судьбы локомотив поезда назывался «The Diver” – «ныряльщик».
Примечание перев.
Theodor Fontane
Die Brьck' am Tay
(28. Dezember 1879)
When shall we three meet again?
Macbeth
"Wann treffen wir drei wieder zusamm?"
"Um die siebente Stund', am Brьckendamm."
"Am Mittelpfeiler."
"Ich lцsche die Flamm."
"Ich mit."
"Ich komme vom Norden her."
"Und ich vom Sьden."
"Und ich vom Meer."
"Hei, das gibt einen Ringelreihn,
Und die Brьcke muЯ in den Grund hinein."
"Und der Zug, der in die Brьcke tritt
Um die siebente Stund'?"
"Ei, der muЯ mit."
"MuЯ mit."
"Tand, Tand
Ist das Gebilde von Menschenhand!"
* * *
Auf der Norderseite, das Brьckenhaus -
Alle Fenster sehen nach Sьden aus,
Und die Brьcknersleut' ohne Rast und Ruh
Und in Bangen sehen nach Sьden zu,
Sehen und warten, ob nicht ein Licht
Ьbers Wasser hin "Ich komme" spricht,
"Ich komme, trotz Nacht und Sturmesflug,
Ich, der Edinburger Zug."
Und der Brьckner jetzt: "Ich seh' einen Schein
Am anderen Ufer. Das muЯ er sein.
Nun, Mutter, weg mit dem bangen Traum,
Unser Johnie kommt und will seinen Baum,
Und was noch am Baume von Lichtern ist,
Zьnd' alles an wie zum heiligen Christ,
Der will heuer zweimal mit uns sein, -
Und in elf Minuten ist er herein."
* * *
Und es war der Zug. Am Sьderturm
Keucht er vorbei jetzt gegen den Sturm,
Und Johnie spricht: "Die Brьcke noch!
Aber was tut es, wir zwingen es doch.
Ein fester Kessel, ein doppelter Dampf,
Die bleiben Sieger in solchem Kampf.
Und wie's auch rast und ringt und rennt,
Wir kriegen es unter, das Element.
Und unser Stolz ist unsre Brьck';
Ich lache, denk' ich an frьher zurьck,
An all den Jammer und all die Not
Mit dem elend alten Schifferboot;
Wie manche liebe Christfestnacht
Hab' ich im Fдhrhaus zugebracht
Und sah unsrer Fenster lichten Schein
Und zдhlte und konnte nicht drьben sein."
Auf der Norderseite, das Brьckenhaus -
Alle Fenster sehen nach Sьden aus,
Und die Brьcknersleut' ohne Rast und Ruh
Und in Bangen sehen nach Sьden zu;
Denn wьtender wurde der Winde Spiel,
Und jetzt, als ob Feuer vom Himmel fiel',
Erglьht es in niederschieЯender Pracht
Ьberm Wasser unten... Und wieder ist Nacht
***
"Wann treffen wir drei wieder zusamm?"
"Um Mitternacht, am Bergeskamm."
"Auf dem hohen Moor, am Erlenstamm."
"Ich komme."
"Ich mit."
"Ich nenn' euch die Zahl."
"Und ich die Namen."
"Und ich die Qual"
"Hei!
Wie Splitter brach das Gebдlk entzwei."
"Tand, Tand
Ist das Gebilde von Menschenhand."
Dez. 1879
(Erstdruck 1880)
Ответь, почтенная толпа:
ты и взаправду так глупа,
как трубят нам вечно в уши
толстозадые чинуши?
Каждый директор, трясясь за пятак,
скажет: «Диктует нам публика так!»
Каждый киношник - в надёжном окопе:
«Нравится людям толчёнка в сиропе!»
Каждый издатель готов рассуждать:
«Книги хорошие сложно продать!»
Ответь, почтенная толпа:
ты и взаправду так глупа?
Так глупа, что в любой из газет
ничего для Читателя нет?
Из-за боязни – обижена можешь ты быть;
из-за тревоги – унижена можешь ты быть;
из-за опаски, что Мюллер и Кон
могут послать их всех попросту вон?
Пойдёт всё тотчас вкось и юзом,
конфликт с каким-нибудь союзом
и – разборы, разносы, эксцессы,
демонстрации, стычки, процессы...
Ответь, почтенная толпа:
ты и взаправду так глупа?
Тогда...
Проклятием на наше время
легло посредственности бремя.
Проблемы у тебя с желудком?
От правды он в расстройстве жутком?
Лишь слащавая тюря отрада?
Тогда...
Ну, тогда, по заслугам награда.
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, ноябрь 2004г
Kurt Tucholsky
An das Publikum
O hochverehrtes Publikum,
sag mal: Bist du wirklich so dumm,
wie uns das an allen Tagen
alle Unternehmer sagen?
Jeder Direktor mit dickem Popo
spricht: "Das Publikum will es so!"
Jeder Filmfritze sagt: "Was soll ich machen?
Das Publikum wьnscht diese zuckrigen Sachen!"
Jeder Verleger zuckt die Achseln und spricht:
"Gute Bьcher gehn eben nicht!"
Sag mal, verehrtes Publikum:
Bist du wirklich so dumm?
So dumm, daЯ in Zeitungen, frьh und spдt,
immer weniger zu lesen steht?
Aus lauter Furcht, du kцnntest verletzt sein;
aus lauter Angst, es soll niemand verhetzt sein;
aus lauter Besorgnis, Mьller und Cohn
kцnnten mit Abbestellung drohn?
Aus Bangigkeit, es kдme am Ende
einer der zahllosen Reichsverbдnde
und protestierte und denunzierte
und demonstrierte und prozessierte...
Sag mal, verehrtes Publikum:
Bist du wirklich so dumm?
Ja dann...
Es lastet auf dieser Zeit
der Fluch der Mittelmдssigkeit.
Hast du so einen schwachen Magen?
Kannst du keine Wahrheit vertragen?
Bist also nur ein Griesbrei-Fresser-?
Ja, dann...
Ja, dann verdienst dus nicht besser.
1931
http://www.yolanthe.de/lyrik/tucho02.htm
Ночами тихими, один в постели,
Картины дерзкие рисуешь ты.
Искрятся мысли. Если б мы умели
В реальность обращать свои мечты.
В фантазиях выходит всё так просто,
Потом - всю жизнь удачи миг лови...
Ты жаждешь шестьдесят на девяносто,
А получаешь сто на двести -
C'est la vie -!
Быть гибкой надо ей, сродни лиане,
Блондинка, длиннонога и стройна
(Уменьшить вес на фунт – уже на грани).
И чтоб до плеч волос густых копна...
Но вот беда, фортуна куцехвоста,
Не ухватить, душою не криви.
Ты жаждешь шестьдесят на девяносто,
А получаешь сто на двести -
Селяви!
О светлой трубке страстно ты мечтаешь,
Берёшь что есть - раз светлых не найти.
Ты километры мысленно мотаешь,
Но в кресло врос. Почти… почти...
При кайзере всё было так непросто,
Теперь - республика, казалось бы, живи…
Ты жаждешь шестьдесят на девяносто,
А получаешь сто на двести -
Селяви!
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, ноябрь 2004г
Оригинал (1929г): http://www.poezia.ru/article.php?sid=29033
Нет, чувства к Вам не охладели,
И в сердце пламя как всегда,
А где Вы зиму разглядели,
Лишь акварель с узором льда.
Любви моей переживанья
Я спрятал от нескромных глаз,
Не выставляю для копанья
Бездушным людям напоказ.
Я как вино, что отбродило:
Нет больше брызг и пены в нём,
И что снаружи так бурлило,
Теперь внутри горит огнём.
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, ноябрь 2004г.
Theodor Fontane
Mein Herze, glaubt’s, ist nicht erkaltet
Mein Herze, glaubt’s, ist nicht erkaltet,
Es glüht in ihm so heiß wie je,
Und was ihr drin für Winter haltet,
Ist Schein nur, ist gemalter Schnee.
Doch was in alter Lieb’ ich fühle,
Verschließ’ ich jetzt in tiefstem Sinn,
Und trag’s nicht fürder in’s Gewühle
Der ewig kalten Menschen hin.
Ich bin wie Wein, der ausgegoren:
Er schäumt nicht länger hin und her,
Doch was nach außen er verloren,
Hat er an innrem Feuer mehr.
1847
В сущности, мне всё равно,
Кто в долгах, кто при деньгах давно,
Но вот как там Бисмарк свой продолжит путь?
Да, на это я хочу еще взглянуть.
В сущности, всё в жизни так себе,
Утром – радость, днём – печаль в тебе,
Осень и зима, весна и лето,
Измельчало всё с годами это.
Но вот внук мой, озорной мальчишка,
С сентября уже подготовишка,
Не могу поверить, неужели
Был еще вчера он в колыбели?
Скрип пера, когда он буквы пишет,
Это я хочу еще услышать.
В сущности, всё это суета,
Цвет сегодня, завтра пустота,
Умирает всё, ничтожна ценность
Дел земных, всё обратится в тленность;
Каждому предписан день и час,
И желанья покидают нас,
Но живём мы до конца в надежде:
Это я хочу изведать, прежде...
-----------------
«Но вот как там Бисмарк...» - автор имел ввиду обострение отношений между Бисмарком и кайзером Вильгельмом II в начале 1890 года, которое привело в итоге к отставке Бисмарка 20 марта 1890 года (прим. перев.- В.М.)
Перевод с немецкого языка Вяч.Маринина, ноябрь 2004г
Theodor Fontane
Ja, das mцcht’ ich noch erleben
Eigentlich ist mir alles gleich,
Der eine wird arm, der andre wird reich,
Aber mit Bismarck - was wird das noch geben?
Das mit Bismarck, das mцcht' ich noch erleben.
Eigentlich ist alles soso,
Heute traurig, morgen froh,
Frьhling, Sommer, Herbst und Winter,
Ach, es ist nicht viel dahinter.
Aber mein Enkel, so viel ist richtig,
Wird mit nдchstem vorschulpflichtig,
Und in etwa vierzehn Tagen
Wird er eine Mappe tragen,
Lцschblдtter will ich ins Heft ihm kleben -
Ja, das mцcht' ich noch erleben.
Eigentlich ist alles nichts,
Heute hдlt's, und morgen bricht's,
Hin stirbt alles, ganz geringe
Wird der Wert der ird'schen Dinge;
Doch wie tief herabgestimmt
Auch das Wьnschen Abschied nimmt,
Immer klingt es noch daneben:
Ja, das mцcht' ich noch erleben.
(entstanden 1890; Erstdruck 1891)
Лет пятьдесят прошло уже с тех пор,
Как в «Клубе» я вступил в свой первый спор.
Поэтов, ясно. Сладкие моменты:
Студенты, лейтенанты, ассистенты.
Все были вровень, ранг давал лишь «стих»,
И я в картине той - лишь малый штрих.
Летели годы, седина пробилась,
Моя звезда всходить не торопилась,
Всё в той же оставался я поре:
Всё тот же штрих на том же алтаре,
Мои же лейтенанты и студенты -
Те в генералы вышли, в президенты.
Теперь в местах, где проходили споры,
Слышны совсем другие разговоры.
«Милейший, Ф.! Всё так же служишь одам?»
«Спасибо, Ваша честь… назло невзгодам...»
«Я знаю, знаю. В жизни счастья нет...
Супруге Вашей от меня привет.»
_________________
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина. Сентябрь, 2004г.
Theodor Fontane (1819-1898)
Lebenswege
Fьnfzig Jahre werden es ehstens sein,
Da trat ich in meinen ersten «Verein».
Natьrlich Dichter. Blutjunge Ware:
Studenten, Leutnants, Refrendare.
Rang gabs nicht, den verlieh das «Gedicht»,
Und ich war ein kleines Kirchenlicht.
So stand es, als Anno 40 wir schrieben,
Aber ach, wo bist du Sonne geblieben,
Ich bin noch immer, was damals ich war,
Ein Lichtlein auf demselben Altar,
Aus den Leutnants aber und Studenten
Wurden Genrдle und Chefprдsidenten.
Und mitunter auf stillem Tiergartenpfade,
Bei «Kцn'gin Luise» trifft man sich grade.
«Nun, lieber F., noch immer bei Wege?»
«Gott sei Dank, Exzellenz... trotz Nackenschlдge...»
«Kenn ich, kenn ich. Das Leben ist flau ...
GrьЯen Sie Ihre liebe Frau.»
1889
Жизнь - разных форм круженье,
в ней - я и мы, и ты,
но вот куда движенье,
в чём смысл всей суеты?
Вопрос на три узла завязан,
поймешь не сразу в чем секрет,
одно лишь ясно: ты обязан
- рассудком, страстью, долгом связан -
нести свой крест - вот весь ответ.
Снега, моря, любая вещность,
всё сменит форму бытия -
две вещи вечны: бесконечность
и предначертанное «Я».
Есть у меня рояль - лазури цвет,
А я не знаю вовсе ноты.
В подвал теперь задвинут раритет,
А в моде снова эшафоты.
На нём играл сонаты лунный свет,
А звёзды – строили гавоты.
Крысиный ныне здесь кордебалет,
И клавиш многих больше нет...
Оплакиваю я пустоты.
О ангел, - сколько горьких лет
Судьба играла в повороты -
Нарушь Всевышнего запрет -
Живой мне в рай открой ворота.
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, июль-август 2004г
Else Lasker-Schьler
(1869 –1945)
MEIN BLAUES KLAVIER
Ich habe zu Hause ein blaues Klavier
Und kenne doch keine Note.
Es steht im Dunkel der Kellertьr,
Seitdem die Welt verrohte.
Es spielten Sternenhдnde vier –
Die Mondfrau sang im Boote.
– Nun tanzen die Ratten im Geklirr.
Zerbrochen ist die Klaviatur.
Ich beweine die blaue Tote.
Ach liebe Engel цffnet mir
– Ich aЯ vom bitteren Brote –
Mir lebend schon die Himmelstьr,
Auch wider dem Verbote.
Опубликовано 07.02.1937г
Оригинал стихотворения в Сети:
http://www.liesong.de/else/lyric.html
Ты в браке многое узнаешь,
Со многих тайн сорвешь печать;
Откроются тебе начала
Как Ева мужа привечала,
Чтоб Каина потом зачать.
Ах, долг супружеский, сестрица,
Исполнить - что воды напиться,
Подскажет сердце верный тон!
Но два конца у каждой спицы:
Хотя брак радостью искрится,
Забот виновник – тоже он.
Когда твой муж мрачнее тучи -
Не ты вина всей этой бучи -
Скандал зачнёт, ты не молчи -
Мужской каприз здесь и не боле -
Скажи: ах, сударь, Ваша воля
при свете дня, моя - в ночи!
Перевод с немецкого языка
Вячеслава Маринина. Июль, 2004г
Wolfgang Amadeus Mozart
(1756-1791)
Kleiner Rat
Du wirst im Ehstand viel erfahren,
Was dir ein halbes Rätsel war;
Bald wirst du aus Erfahrung wissen,
Wie Eva einst hat handeln müssen,
Daß sie hernach den Kain gebar.
Doch, Schwester, diese Ehstandspflichten
Wirst du von Herzen gern verrichten,
Denn glaube mir, sie sind nicht schwer.
Doch jede Sache hat zwo Seiten:
Der Ehstand bringt zwar viele Freuden,
Allein auch Kummer bringet er.
Drum, wenn dein Mann dir finstre Mienen,
Die du nicht glaubest zu verdienen,
In seiner übeln Laune macht,
So denke, das ist Männergrille,
Und sag: Herr, es gescheh dein Wille
Bei Tag, und meiner in der Nacht.
Источник в Сети : http://vekperevoda.org/forum/viewtopic.php?t=454 .
Жил некто Карбункул фон Струга
и с ним – вся в морщинках – супруга
в фамильном их замке Берлуга
в ненастье и в сушь.
У них не сновала прислуга
и полнилась слухом округа
про тайну их душ.
Под вечер, а то и позднее,
бродил дед меж вязов, вернее,
гулял он по чудной аллее
родного гнезда.
И перья, как флаги на рее,
на шляпе барона в борее
взвивались всегда.
Лет сто ему было без мала –
познал дед бессмертья начала?
Не ждал он от смерти сигнала:
«Мне смерть не нужна!
Навеки теснины пенала
и затхлая темень подвала –
с какого рожна?!»
В чём сила фон Струги? Откуда?
В саду его прячусь у пруда,
боюсь лишь, что этот зануда
заметит меня:
«Ну, що ти, попався, прокуда!
Дiзнатися хочеш до чуда,
дурне цуценя?!»
Лежу, весь во власти искуса,
лишь молча гоняю я гнуса,
тут бабка... Сыграл я враз труса,
завидев оскал:
«Так это же Смерть! Вся кургуза,
глазища – Горгона Медуза,
взглянёт – наповал!»
Навстречу ей твёрдо ступает,
клюку свою крепко сжимает,
брюзжит, почем свет всё ругает
фон Струга, старик!
Он вряд ли кого замечает,
должно быть, не в шутку серчает,
идет напрямик!
Смерть хмыкнула: «Как тебя – Стружка?!
Твоя отшумела пирушка,
вон, видишь в могилу дверушка?
Вперёд, старичок!
Не мешкай, пожалуйста, душка,
иначе – слетит черепушка,
ты, старый сморчок!»
Старик с искажённой гримасой:
«Эй, ведьма, кончай выкрутасы,
не кличь ты беду!
Оставь свои мерзкие пассы,
побью ведь, начищу мордасы,
вконец изведу!»
Стал бить он клюкой – для науки –
костлявые жадные руки
старухи, лишь слышались звуки:
«Эй-ай – о-о – у-у – дур..»
Косая взмолилась: «Ой, муки
не вынесу! Брось эти штуки!
Прощай... самодур!»
Жив ныне Карбункул фон Струга!
Живет с ним – в морщинках – супруга
в чудесном их замке Берлуга
в ненастье и в сушь.
Чем занят он в пору досуга?
Наполнена слухом округа
про тайну их душ!
Перевод с немецкого языка
Вяч. Маринина, декабрь 2004г
Detlev von Liliencron
(1844-1909)
Ballade in U-Dur
Es lebte Herr Kunz von Karfunkel
mit seiner verrunzelten Kunkel
auf seinem Schlosse Punkpunkel
in Stille und Sturm.
Seine Lebensgeschichte war dunkel,
es murmelte manch Gemunkel
um seinen Turm.
Taeglich liess er sich sehen
beim Auf- und Niedergehen
in den herrlichen Ulmenalleen
seines adlichen Guts.
Zuweilen blieb er stehen
und liess die Federn wehen
seines Freiherrnhuts.
Er war just hundert Jahre,
hatte schneeschlohweisse Haare
und kam mit sich ins klare:
Ich sterbe nicht.
Weg mit der verfluchten Bahre
und aehnlicher Leichenware!
Hol' sie die Gicht!
Werd' ich, neugiertrunken
ins Gartengras hingesunken,
entdeckt von dem alten Halunken,
dann grunzt er plump:
Toew Sumpfhuhn, ick wil di glieks tunken
in den Uhlenpfuhl zu den Unken,
du schrumpliger Lump!
Einst lag ich im Verstecke
im Park an der Rosenhecke,
da kam auf der Ulmenstrecke
etwas angemufft.
Ich bebe, ich erschrecke:
Ohne Sense kommt mit Geblecke
der Tod, der Schuft.
Und von der andern Seite,
mit dem Krueckstock als Geleite,
in knurrigem Geschreite,
kommt auch einer her.
Der sieht nicht in die Weite,
der sieht nicht in die Breite,
geht gedankenschwer.
Hallo, du kleine Muecke,
meckert der Tod voll Tuecke,
hier ist eine Graeberluecke,
hinunter ins Loch!
Erlaube, dass ich dich pfluecke,
sonst hau' ich dir auf die Peruecke,
oller Knasterknoch.
Der alte Herr, mit Grimassen,
tut seinen Krueckstock festfassen:
Was hast du hier aufzupassen,
du Uhu du!
Weg da aus meinen Gassen,
sonst will ich dich abschrammen lassen
zur Uriansruh'!
Sein Krueckstock saust behende
auf die duerren, gierigen Haende,
die Knoechel- und Knochenverbaende:
Knicksknucksknacks.
Freund Hein schreit: Au, mach ein Ende!
Au, au, ich lauf ins Gelaende
nach Haus schnurstracks.
Noch heut lebt Herr Kunz von Karfunkel
mit seiner verrunzelten Kunkel
auf seinem Schlosse Punkpunkel
in Stille und Sturm.
Seine Lebensgeschichte ist dunkel,
es murmelt und raunt manch Gemunkel
um seinen Turm.
Источник в Сети:
http://vekperevoda.org/forum/viewtopic.php?t=423&postdays=0&postorder=asc&start=0
От переводчика :
Епископ звался Мегингандом,
Что вроде чёртова перста.
Мы ж назовём его Сквергандом,
И, как поймёте, неспроста...
*****
«Ослы, химеры и чума,
сто шельм в союзе с вами!», -
так, не Скверганд, а желчь сама
кляла поездку в Рим весьма
нелестными словами.
«Хочу я в Рим?! К чертям! Приказ!
Легат привёз - и весь вам сказ:
грозит без грога грогги
от долбаной дороги!»
Он был прожженный сквернослов –
печати негде ставить.
И, не простив ему «ослов»,
Рим нарушителя основ
решил на путь наставить…
Скверганду в путь – чтоб не грустил -
наставник щедро отпустил
грехи за сто проклятий,
хоть сам - других понятий.
Кареты был неспешен ход
прохладным утром мглистым,
прощался с тишиной восход,
Скверганд, трясясь, ругал поход
своим немецким «чистым».
Для скверных слов есть сто причин,
артрит, прострел и вот - почин:
«Ёрш медь твою, ухаба,
ох, подери всех жаба!»
Постой был в замке Бельберда:
слуга проспал побудку.
Скверганд «нашелся», как всегда:
«Хорей каналью в ямб! Балда!»
(Запас «усох» не в шутку).
У Лемница - опять «стряслось»:
в промоине сломалась ось.
Скверганд ввернул на сдачу:
«Содом и хрен в придачу!»
Вот Мюнхен. «Едем же, скорей,
к пивной «святого» Пшорра!"
А тут - раззява-брадобрей
Скверганду зáлил пивом ("змей!")
молитвенник: «Гоморра!
Мадрид твой Лиссабон! Козёл!
Ух, волчье семя, как я зол!
Рога пообломаю!
Етит ацтеков в майю!»
Ущерб цирюльник возместил
ценой двух кружек пива,
Скверганд тотчáс его простил.
Он все проклятия спустил,
но выглядел счастливо:
«Ах, Мюнхен, пиво - сердца пир!
Адьё, лимитов пресный мир!
Тащиться в Рим, престольный клир,
затея впрямь бредовая!
Попью пивка здесь вдоволь я,
пока мне Па...пст запас пришлёт.
С тем, первым, вышел... недочёт,
эх, голова... садовая!»
Перевод с немецкого, 09.07.2004г
Börries Freiherr von Münchhausen
(1874-1945)
Der fluchende Bischof
„So hole Pest und Höllenbrand
die gottverdammte Reise!“
sprach gallig Bischof Megingand
und haute auf den Tisch die Hand
- hoch sprang die Fastenspeise -.
„Will ich nach Rom? Verflucht: ich muß!
Ach, wie gedeiht zur Kümmernus,
wie stört die Lebensweise
die italiänsche Reise!“
Der Bischof hat zu sehr geflucht,
und weils der Papst vernommen,
hat ein Legat ihn jüngst besucht,
der lichtvoll sprach von Kirchenzucht.
Nun soll nach Rom er kommen . . .
Sein Beichtger, dem's ins Herze schnitt,
gab ihm zur Reise Ablaß mit
für hundert Flüche frank und frei.
Man hoffte, daß das reichlich sei.
Der Reisewagen wiegt dahin
im kühlen Morgengrauen,
noch war es mäuschenstill darin.
Am Fenster schwankt ein Doppelkinn
und zuckten Augenbrauen.
Das Schaukeln schuf dem Bischof Pein,
da trieb heraus das Zipperlein
das erste: „Gottverdimmian!
Ich komm nicht heil zum Vatikan!“
Der Hausknecht in Burg Elberdamm
vergaß das zeitge Wecken -
Schockschwerenot! Da schmolz zusamm'
der mitgenommene Vorratsstamm.
Den Bischof faßt ein Schrecken!
Bei Lemnitz in dem Hohlweg brach
ein Rad (die Straße war danach!),
und auch dies Rad kam teuer:
„Mord, Brand und Hollenfeuer!!“
Heil München! Heil das Bitterbier!
Du kühler Trost in Bayern!
Im Pschorrbräu stieß ein Stadtbalbier
des Bischofs Maßkrug aufs Brevier,
das auf dem Tisch tät feiern.
Ei du! Da gabs kein Gottvergelts!
„Du Schweinehund, du Lausepelz,
du grüner Teufelsbraten!
Potz, Bomben und Granaten!!“
Des Bischofs Zorn war bald verraucht.
Die Maß der Bartscher zahlte,
als ihn Hochwürden angehaucht.
Der letzte Fluch war jetzt verbraucht,
jedoch der Bischof strahlte:
„In München! Wie gut, daß hier vorbei
die gottverdammte Knauserei!
Jetzt mag zu Rom die Klerisei
lang warten zornbeklommen,
bis Ablaß hergekommen,
bis neuer Vorrat ist herein! -
Ich hatt' ihn ja doch viel zu klein,
ich Leichtsinn, mitgenommen!!“
Источник в Сети :
http://vekperevoda.org/forum/viewtopic.php?t=420
Как много дней вдали растаяли,
Пополнив лет безликих ряд,
Нет ничего, что мне оставил я,
Нет ничего, чему я рад.
Людей промчались вереницы,
Уйдя с потоками времён,
Исчезнув в Лете, растворились лица,
Не сохранилось в памяти имён.
Но в сердце места нет для тризны:
Забвенья отвергая власть,
Пронзает лет громаду - жизни
всепоглощающая страсть.
Она без смысла и без цели,
Границ не ведая идёт,
Игрой ребёнка в колыбели
мгновенье к вечности ведёт.
Я больше не хочу бродить впотьмах,
где нет ответов на мои вопросы;
я пелену той тьмы хочу отбросить,
хочу вздохнуть , забыв навеки страх.
Пытался долго выход я найти,
блуждая в бесконечных закоулках,
наощупь в лабиринтах мрачных, гулких
ребёнком в темном доме взаперти.
Но, наконец, я вижу дальний свет,
надежды знак сквозь тьму он посылает.
Cтрах отступает, путь мне открывая
туда, где на вопросы есть ответ.
Уставши от мельканья тысяч прутьев,
её глаза c трудом приемлют свет.
Ей прутья кажутся пределом сути:
кругом лишь прутья - дальше мира нет.
Её шаги сильны, упруги, цепки,
в кружении - безвыходность одна:
большая воля, вогнанная в клетку,
в ней недвижимой быть обречена.
Порой зрачков завеса распахнётся,
в них промелькнёт подобие следа,
сквозь мышцы образ вихрем пронесётся
и канет в сердце навсегда.
Говоришь, что сушу ты оставил,
И со мною вместе плыть готов?!
Поздно! Я давно игрушкой стала
В беспощадных играх злых ветрув.
Ты глубин всегда боялся моря,
В лёгкий шторм уже ты курс менял,
Буду я одна с волнами спорить,
Пусть совсем нет шансов у меня !
От судьбы, увы, твоей не ставшей,
Правь ты к берегу без лишних слов,
Из руки моей, грести уставшей,
Скоро в бездну выскользнет весло.
Ну, а если бегство ниже чести,
Ты за мной в пучину кинься вслед,
Умереть с тобой мы можем вместе,
Жизни вместе нам с тобою нет!
Перевод с немецкого, май 2004г
Ada Christen
«Zu spдt!
Uns're Schiffe willst Du lenken
Nun nach einem gleichen Ziel?!
Fern Dir, losgerissen treib' ich,
Lдngst der wilden Stьrme Spiel...»
1870
Источник в Сети :
http://www.wortblume.de/dichterinnen/ada12.htm
Боль – ставить на колени мастерица,
Она сжигает нас своим огнём,
Из жизни вытесняет день за днём,
Принэдив с одиночеством мириться.
Иссяк любви и мудрости запас,
Надежды всё слабее блики;
Боль любит ревностно и дико,
Вцепившись мертвой хваткой в нас.
От боли крючась, тело и душа
Пытаются сопротивляться,
Но тщетно; телу – прахом статься,
Судьбу души - Всевышнему решать.
Покуда ты желанием горишь
На край земли за счастьем плыть,
Ты не созрел счастливым быть.
Покуда об утратах ты скорбишь,
От цели к цели отмеряешь путь,
Покоя ты еще не понял суть.
И лишь когда ты в пепел превратишь
Свои желанья, цели и мечты,
О счастье думать перестанешь ты,
Тогда, от тягот жизни в сердце отрешась,
Согласье с миром обретёт твоя душа.
Даруй мне, Господи, сомнения во мне,
Но только не в тебе!
Дозволь вкусить несчастий горечь злую,
Дозволь страданий боль изведать неземную,
Дозволь огню позора опалить мне душу,
Не дай возможности собраться,
Не дай с колен на миг подняться!
И вот, когда в себе я всё разрушу,
Дай знак ты мне,
Что ты всё это был,
Что ты и пламень, и страданья породил.
Я этот мир готов покинуть,
Готов я в одночасье сгинуть,
Но умереть могу я лишь в тебе.
Ну, зачем ты раздвинула шторы,
Обнажённой ты моешь окно?
Ведь, теперь в супротивной конторе
Всё стоит, всё как штык, взведено.
Знай же, это не просто контора,
Это скрытый объект ПВО,
Здесь следят, чтобы в наших просторах
Неприятель не вздумал чего.
Отвлекла ты расчёта вниманье,
Взвод до хруста к окошкам приник,
Враг тотчас полетел на заданье
И к Кремлю без препятствий проник!
Поплотнее задёрни ты шторы,
И набрось поскорее халат,
С ветерка начинаются штормы,
С формы ню – обороны разлад!
--------------
*17-летию полёта М. Руста на
Красную площадь посвящается...
28.05.2004г
Кто к себе нащупал путь,
Озарений вспышки наблюдая,
Тот познал явлений суть,
Что весь мир, тебе снаружи данный,
Лишь фантом реальностей внутри :
Каждый шаг и мысль твоя любая
Есть с твоей душой общенья миг,
Миг общения с Творцом и мирозданьем.
Факт - твердолобых и наивных
Сомнений червь не гложет:
«Мир плосок и на том стоим мы,
Глубин здесь быть не может.
Когда бы в жизни больше было,
Чем два привычных измеренья,
Тогда бы в жилах кровь застыла,
Была б не жизнь, а сплошь волненья!
Чтоб сохранить комфортные уклады,
Мы поступиться измереньем рады!»
Коль почитает твердолобость паства,
А слишком глубоко смотреть опасно,
То третье измерение напрасно.
Чудно бродить в сплошном тумане!
Сиротством дышит каждый куст,
Стоят деревья как в нирване,
Общения источник пуст.
Друзьями мир был полон весь,
А жизнь - вся соткана из света ,
Но лишь тумана пала взвесь,
Всё словно растворилось где-то.
Воистину, нельзя стать мудрым,
Пока не cможешь ты познать
Тот мрак - неотвратимый судный,
Небытия безмолвный знак.
Чудно бродить в сплошном тумане!
Всю жизнь один, лишь листьев хруст.
Один, себя ты не обманешь,
Общения источник пуст.
В книгах мира, мне поверь,
Счастья – малые гроши,
Но они откроют дверь
К тайнам ищущей души.
Там, что надо – всё найдёшь,
Солнце, звёзды, лунный свет.
В светлый храм ты здесь войдешь,
Что искал уж много лет.
Мудрость книг, что прочитал,
Обнажится не таясь,
Вспыхнет светом на листах;
Знай, теперь она - твоя!