Песни на «мамочкином» языке

Автор интервью:
Юлия Медведева – публицист, поэт, член Союза писателей Санкт-Петербурга

Песня – хороший помощник в изучении языка. Ритм помогает сфокусировать внимание, и в то же время раскрепощает, снимает напряжение. Песню быстрее запомнить, чем диалог или отрывок прозы. Да и свой родной язык человек начинает познавать именно с песни. Колыбельная – закваска, в которой бродят сюжеты и образы; основа для первой осмысленной речи.

А вот как перевести песню: отдать предпочтение смыслу или звуку, напевности? Об этом и других тонкостях я попросила рассказать поэта Ольгу Аникину, которая не только переводит еврейские песни с идиш на русский, но и сама исполняет некоторые из них в концертной программе «АЛТЕ ЗАХЕН – Старые вещи».

– Ольга, идиш находится в статусе уязвимого языка, на нем все меньше говорят и пишут. Почему ты (не имея явных еврейских корней) решила его изучать?

– Я люблю вспоминать цитату из Михаила Светлова, который сказал, что все люди – евреи, только одни признались в этом, а другие – нет. Да, ты права, моя семья по маме – русская, а что до неявных корней, то, рассказывая о них, мне пришлось бы здесь выложить свою весьма пёструю родословную. И всё-таки эхо моего идиша берёт начало из детства.

Я выросла в Новосибирске. Моя семья жила в одном из так называемых ведомственных домов, где весь подъезд друг друга знал в лицо и по именам, а детей можно было оставить на вечер у соседей – не у тех, так у этих. У одних таких соседей, к которым меня часто приглашали «погостить», имелся проигрыватель виниловых пластинок фирмы «Мелодия»: сестёр Берри, Нехамы Лифшиц и даже Сары Горби. Очень часто соседи включали мне музыку – я играла, а они занимались своими делами. Иногда перебрасывались между собой парой слов на незнакомом языке. Я пыталась копировать этот язык, но энтузиазма у моих родных эти попытки, мягко говоря, не вызывали.

Уже в довольно взрослом возрасте я вдруг начала заново слушать песни на идише – они выплыли сами откуда-то с просторов Интернета. С удивлением обнаружила, что понимаю некоторые слова и обороты. Достала самоучитель Сандлера – знаешь, такой советский самоучитель с текстами про комбайнёров и про партийные собрания. Многому по нему не научишься, но кое-что я оттуда почерпнула, чтобы попытаться перевести «Чирибим», «А биселе мазл», «Тумбалалайку» и несколько детских стишков. Вместо с другими детскими стихами я читала эти переводы маленькому сыну. Ему нравилось. Для меня тогда это было главное: слушателю нравится, значит, всё в порядке.

Потом сын вырос, эксперименты с песнями закончились. И вдруг в конце 2010-х, примерно через десять или пятнадцать лет после первых попыток переводов с идиша, по электронной почте мне вдруг пришло сразу несколько писем от читателей, которым понравились мои варианты – тексты висели на разных сетевых ресурсах. Были люди, которые пели их на своих выступлениях, а ещё были те, кто просил сделать для них перевод или переложение конкретной песни. Так, некоторые мои, в том числе, давние, переводы и переложения песен входят в репертуар замечательной исполнительницы Элечки (Эля Янбухтина).

– Существуют ли какие-то различия в работе над переводами песен и стихов? Какие вольности, интерпретации допустимы в песне, а в стихотворении, например, нет? Есть нюансы, о которых стоит рассказать?

– Поначалу задача у меня была не вполне переводческая, а очень даже творческая: на имеющемся материале сделать на русском такую песню, исполнять которую было бы фонетически удобно, а ещё – интересно.

Ведь автор песни всегда немножко актёрствует, он общается с будущим исполнителем и слушателем намного ближе, чем автор стихов – с читателем. Я до сих пор убеждена: чтобы пересоздать песню на русском, вполне допустимо вносить некоторые изменения в текст – это давняя практика, к которой прибегали очень многие авторы. Вспомним, например, английскую песенку про весёлого короля, который зовёт к себе «трубачей-скрипачей» – мы знаем ее в переводе Маршака. А вариант переложения на идиш – песенка про ребе Элимэлэха, которую написал Моше Надир и снабдил текст весёлой фонетической игрой.

Существуют даже полные перелицовки песен: самым жёстким примером будет «Старик Козлодоев» Гребенщикова, написанный на тему известной песни на идише, которая называется «Маргариткэлэх» (автор – Шнеур-Залкинд-Залман), о девушке Хаве, гулявшей по лесу и встретившей молодого человека, который не упустил возможности девушку соблазнить. По сути, у Гребенщикова получилась пародия.

Но чем дальше шло дело, тем больше мне хотелось точности. У меня уже был опыт работы в академическом переводе: в частности, я переводила книгу стихов классика американской новеллистики Шервуда Андерсона. Когда ты начинаешь подходить к переводу серьёзно, с бережным отношением к автору, у тебя сразу же возникает масса вопросов и повышенные требования к каждой строке – ведь всем известно, что отдельные слова и обороты, существующие в одном языке, невозможно точно воссоздать на другом.

Ну, и, как говорится, «закрутилось»: я окончила программу «Литературный перевод с идиша» Европейского Университета в Петербурге. Нашим куратором стал замечательный переводчик, этнограф и искусствовед, исследователь еврейской истории и культуры Валерий Дымшиц. Спасибо ему большое за поддержку и за то, что благодаря ему многие мои переводы стали лучше.

– Одно из названий идиша — мамэ-лошн, мамочкин язык. Звучит очень мило, но это как-то отражается на стиле, тематике произведений?

– Безусловно, образ мамы очень важен для многих писателей и поэтов, писавших на идише. И даже не столько образ матери, сколько – чуть шире – образ семьи, особенно старшего поколения семьи, куда входят и дедушки, и бабушки… Идиш, сформировавшийся, как считают ведущие лингвисты, одновременно с другими европейскими языками романо-германской группы, был языком, который издавна использовался в быту, в стенах дома (а также лавочки, рынка, корчмы). Второй еврейский язык, лошн-койдеш (иврит), на котором были написаны священные тексты, был языком мужчин. На нём читали книги, писали, молились.

На идише тоже писали (в основном это были бухгалтерские документы, какие-то короткие бытовые записки), но в целом до определённого времени это был язык разговорный, в большей степени «женский». Самые ранние песенные тексты на идише – это тексты колыбельных. Колыбельные, конечно же, пели исключительно женщины. Светская литература на идише в средние века (14 век) в очень ограниченном количестве существовала в Германии, например, в виде переложений басен и сказок или переводов рыцарских романов – это было исключительно женское чтиво. До Восточной Европы такая литература почти не доходила, так как простому человеку была ни к чему. Еврейская ранняя духовная литература на идише началась с женских молитвенников (тхинес), с религиозной литературы для женщин – это примерно 16 век. Первые книги на идише с нарративным повествованием появились тогда же, и это были также наставления для женщин: например, так называемые «Обязанности сердца», написанные в жанре моралите. И, что удивительно, многие такие моралите писали женщины – для женщин. Всё это чрезвычайно интересно, особенно то, каким образом этот домашний «женский» язык вдруг смог родить в 19 веке замечательную литературу на идише, которая без преувеличения представляет собой крупное явление в мировой культуре.

– Расскажи, пожалуйста, о вашей совместной с Ритой Турецкой концертной программе «Алте захен». И будете ли вы продолжать выступления?

– Правильное название этой программы – «Алте захен – старые вещи». Название придумала Рита Турецкая. Рита – профессиональная певица, много лет она выступает как с собственными авторскими программами, так и в составе музыкальных коллективов. Это была Ритина идея – вытащить меня на сцену и заставить вспомнить юность, музыкальную школу и уроки вокала. Рита познакомила меня с профессиональными клезмерами – так моими коллегами по сцене стали замечательная скрипачка Мария Грибкова и композитор Евгений Хаздан, который ведёт собственные проекты, пишет замечательную музыку, в том числе на тексты еврейских авторов – например, Ицика Мангера. Я, конечно же, исполнитель непрофессиональный, мне проще называть себя не певицей, а «иллюстратором» – для меня важно не вокальное воплощение песни а её фонетический строй и артистизм во время исполнения.

Основная мысль программы «Алте захен – старые вещи» – спеть старые, известные песни, переместив их из прошлого в настоящий момент – в сегодня, такое, какое оно есть. Не пытаться реконструировать авторскую форму, а наоборот, разобрать её и собрать снова, но уже по-другому, так, чтобы современному слушателю с этой музыкой было комфортно и не скучно.

Как устроена программа, я попробую объяснить на примере песни «Чирибим». Это широко известный образец праздничного фольклора – песенка поётся на Пурим, а наиболее известный вариант исполнения входит в перечень всенародно любимых хитов сестёр Бэрри. Текст, который мы с Ритой исполняем, представляет собой более-менее точный перевод с оригинала, а вот с интерпретацией мелодии мы решили пошутить. Структура песни очень проста: куплет и припев, представляющий собой вариант хасидского нигунчика. А ещё эти слова похожи на звонок в дверь – когда почтальон приносит утренние газеты, а ещё – на трезвон будильника, и даже на рекламную заставку между передачами. Песня «Чирибим» у нас с Ритой начинается со знаменитой цитаты из «Время, вперёд» Свиридова, которая в советские времена предваряла любой выпуск новостной программы. А припев, тот самый, где должен быть нигунчик – превратился в речитатив. Двадцать первый век, друзья. Песни старые – ирония новая.

– Я очень люблю «Колыбельную» Ицика Мангера в твоем переводе. Вообще, многие его стихи стали популярными песнями… Не думаешь и дальше его переводить? Какие вообще планы по переводу с идиша?

– Планов много, было бы время. Ицик Мангер остаётся и моей любовью тоже – я переводила его песни и стихи, а три моих перевода вошли в книгу «Сонеты для моего брата Нотэ» (издательство «Jaromir Hladik Press», СПб,2023) где большую часть текстов перевёл петербургский поэт Игорь Булатовский. Диплом я писала по Ламеду Шапиро, которого никогда не переводили на русский, и есть уже предложение от издательства, готового издать его книгу, сейчас я довожу её до ума. Надо бы перевести до конца и издать книгу мемуаров Соломона Шварцбурда.

Сейчас, в декабре 2023 года, мы с коллегами из Европейского университета совместно с Российской Национальной библиотекой готовим онлайн-выставку, посвящённую детской книге на идише. В прошлом веке, особенно в первой его половине, на идише было издано много великолепно оформленных детских книг – иллюстрации для них рисовали Марк Шагал, Соломон Юдовин, Эль Лисицкий, Иссахар-Бэр Рыбак, Георг Фишер. Стихи Лейба Квитко (мы знаем его как детского поэта Льва Квитко), Дер Нистера, Эзры Фининберга, рассказы и сказки Ицика Кипниса либо просто требуют перевода как никогда не переводившиеся на русский язык, либо их нужно перевести заново, более точно и качественно, чем это было сделано в советское время.

Не могу не упомянуть о совместной работе с переводчиками из Европейского университета и центра «Петербургская иудаика» – Валерием Дымшицем, Игорем Булатовским, Ильёй Нахмансоном, Ксенией Викторовой, Дарьей Мезенцевой, Еленой Марченко, Герминой Гордиенко. Мы с коллегами перевели поэтическую книгу Лейба Квитко «1919» (издательство «Jaromir Hladik Press», СПб, 2023), о погромах в Умани – это была непростая технически и тяжёлая эмоционально, но очень важная работа.