Опен-эйр

                                                                  ПОВЕЛИТЕЛЬ ПТИЦ

                                                                 Вальтеру фон дер Фогельвейде

Часть I. Minna для гобоя и лютни

 Опен-эйр

* * *

И вот, ты стоишь у последней черты,
шагнёшь и окажешься вовсе не ты,
а кто-то живой и похожий,
прозрачной обтянутый кожей,
идущий сквозь ветер и оклик любой.
Оглянешься вдруг:
- А любовь?..
Так мечется в полночи пламя свечное,
и тёмное небо сверкнёт за спиною,
в него ты вонзишься, как пристальный взгляд,
и брызнет чернильная мякоть,
и станет стучаться в стекло листопад
и светом смеяться и плакать.


* * *

Последний сладкий выдох зноя,
прощальный залп и фейерверк,
и одиночество гобоя,
предвозвещающего снег,

где растворятся дни и дали,
где память отрясает прах
мостов сожжённых и печали,
не уместившейся в словах
и даже в музыке французской,
и в том, что заменимость — блеф,
когда грозит перезагрузкой
осенний жизненный рельеф,

и кто-то клавиши нажатьем,
высоким деревом вдали,
играет нежное объятье
всему, что мы не сберегли.


* * *

Простреленная пулею табачной,
простая ночь становится прозрачной,
задумчивой, нечаянной, свечной,
а может быть, я тороплюсь — подсвечной,
и тянется дорогой бесконечной
подобно млечной тяге и печной.

Нет-нет, не надо вслух, — ни полусло...
Обрыв строки, мы падаем с обрыва
отчаянно, свечно, мироточиво, —
какой-то год, какое-то число.
Мы мчимся в граммофонный раструб лета,
уставшие от мира и войны.
Поставь иглу на шорох тишины:
к любви и смерти нет иммунитета.

Ну вот, я свой нарушила запрет, —
мои слова разлучены с твоими.
Мне нравится, что будущего нет
и прошлого. Я нарекаю имя
тебе, мой неусыпный менестрель —
ты будешь зваться... Впрочем, есть такое,
что чувство запрещает нам шестое
бросать на листопад и на метель.

Уходят люди, остаются линки,
лишь голос поцарапанной пластинки
перебивает тьму над головой:
отец мой, молодой и сухопарый,
поёт мне на Дзержинского, с гитарой,
что вертится шар голубой.


* * *

Мой август прост: прощания и про́зит.
Мой август — Пруст, он вспоминает осень
по запахам, на ощупь, в полусне,
доставшемся в наследство от бессонниц.
Мой август в этот раз не обо мне,
он в чём-то парижанин и бретонец,
арфист, волынщик — в смысле «музыкант»,
он создан для элегий и баллад,
для праздничной настойки на изюме
и для дымка, что выдыхает бук,
для нежности, граничащей с безумьем,
для неизбежной путаницы букв,
почти не поддающихся дрессуре,
пока в окне подрагивает сурик
и ускользает яблоко из рук.


* * *

Чем дальше в лес, тем больше седины.
Я повторяю «мы» как мантру.
Дорогами какими сведены,
мы преданы амфитеатру?
Идущие на смерть достойны мессы.
Мы на арене: аве, Цезарь!
Для граждан Рима вход свободный,
они полны воды водопроводной
ферментов, консервантов и т. п.
Казна щедра: сестерций — точно грязи.
Но здесь мы вместе — как тебе?
Молчишь, споткнувшийся на фразе.
Летит наш поезд под откос.
Но я хочу задать один вопрос:
когда нас призовут друг с другом биться,
что выберешь: победу или смерть?
И мы — рабы своих амбиций.
Глаза отводишь, но взгляни, ответь,
«познай себя», как в Дельфах начертали
вкусившие вина печали.


* * *

Доброй ночи ва́м, чудики на вербе,
баю-баю, свет маленький на небе.
Тихая пора, сны у изголовья
сине-воловьи.

Огнегривый лев и орёл небесный, —
это белый хлеб о любви безмездной,
звёздное вино и - по кругу - чаша.
Всё это наше.

Каждому — шесток, а тебе дам ветку,
будешь, как сверчок, радоваться лету,
что-то напевать, попивать «Боржоми», —
лето — большое.

А когда придут — с влажными очами,
я тебя найду по следам печали,
я тебя найду, потому что знаю.
Спи. Баю-баю.


* * *

Особенно по вечерам скучается невыносимо.
Я не сказала, но вчера мы были в поле — нет озимых.
Собака нюхала траву, бежала, по следам, куда-то,
мне показалось: я живу в осенней точке невозврата
и что прошла моя страна, круги оставив под глазами,
как на воде, что в Озерках, как в синеве над образами.
Собака лаяла в кустах, и трактор ехал по дороге,
и пустота была видна, как в размышлениях о Боге,
когда внутри не отлегло; зияла тёмным глазом пашня,
и было грустно и светло,
и было страшно.


* * *

Туман, шестое время года,
нам не хватает кислорода,
нам не хватает ... не дано ...
мы бродим в измеренье пятом,
где яблоко размером съ атом,
длиною в жизнь — веретено.
О, Швабия! Хлебай кисель
провинциальности попутной!
Пока заезжий менестрель,
томимый страстью безрассудной,
себя приносит на алтарь
и звоном давится звонарь,
церквушка расправляет крылья,
а следом птичья камарилья
оставит росчерк в облаках,
и чья-то повесть в узелках
по лезвию любви проляжет —
как в беспросветной лжи и лаже,
мгновеньем чудным промелькнёт,
привычное переиначив:
твой пульс, что всуе не растрачен,
на несмолкаемый отсчёт.


* * *

Рано в этом году пожелтело.
Что поделаешь — не задалось.
На весах снова разум и тело,
на часах снова радость и злость.

Но всё ближе влюблённое пламя,
за домами застенчивый луг,
и мерцание звёзд над полами,
словно крыши растаяли вдруг.

Это значит: ещё мы живые,
не слетели с катушек пока,
если ранят слова ножевые,
если тянется к небу рука.

Дай нам Боже! А мы уж тут как-то
перемелем, замесим, спечём
безутешное счастье антракта
и крещение чутким дождём.

И — «с любимыми не расставайся»,
и — что голос ослеп и оглох,
согревая наивность романса
по старинке: твой выдох — мой вдох.


* * *

Поля под пледом старины.
Я слышу летоисчисленье,
и мы уже растворены,
покрыты облаком и пеньем,
сквозь наши сны растёт осот,
и появляется из сада
необъяснимый небосвод
над жёлтым глазом листопада
как промыслительная бровь,
приподнятая удивлённо;
я запираю смерть, любовь
в резные ящички из клёна,
благословляю пустоту
и тишину, что неизбежна,
и остаётся только нежность,
помноженная на звезду.

Любовь Берёзкина, 2023

Сертификат Поэзия.ру: серия 3929 № 176974 от 13.09.2023

6 | 2 | 285 | 03.12.2023. 08:05:52

Произведение оценили (+): ["Александр Закуренко", "Константин Еремеев", "Виктор Гаврилин", "Надежда Буранова", "Владимир Старшов", "Светлана Ефимова"]

Произведение оценили (-): []