Комната за синим окном.
Луч солнца падает на угол старого шкафа.
За рамой висит серый тюль и гирлянды цветов.
Солнце движется, и комната меняет свои очертания,
И возникает ощущение покоя и тишины.
Все хорошо. Настолько, что становится страшно...
Ведь окон слишком много, чтобы можно было запомнить жильцов.
И дом старый, на плоской крыше сугробы – хрущевка
В одном из городов Подмосковья.
Я ищу глазами в проемах кота или ребенка.
Их не видно, но я точно знаю – они там.
Они всегда там, потому что иначе не может быть.
Потому что иначе не будет тишины и покоя.
А они есть! Значит, ребенок и кот играют вместе –
Комната за синим окном
Их рай.
Я не добилась ничего. И в этом нет причины громкой,
Кивает месяц головой, и звездопад идет по кромке
Незаштрихованных небес…А ценопады на порталах
Сопровождает мелкий бес (об этом где-то я читала).
Я не добилась. А затем куплю себе две ярких блузки,
Открою список новых тем, пересчитаю все нагрузки
И вновь в «корзину» загляну, куда зовет полночный шопинг.
А кот посмотрит на луну, почешет лапкою по попе
И ляжет рядом на диван. Как я остервенело билась,
Гоня мечтаний караван… Но снизошла Господня милость
Однажды кошку завести под крышей сталинского дома,
Где у соседей до шести гудит машинка так знакомо.
Не осязаем стирки звук, прозрачны силуэты в окнах...
Я не добилась. Всех потуг теперь дороже носик мокрый.
И нет стремленья ни к чему, кроме заведомых просчетов.
Я не добилась – по уму, с душой и на доске почета.
А значит, больше нет причин, чтоб вещи собирать в дорогу.
Я молча завершу почин, и тихо припадет к порогу
Мой кот, которым стану я (он вскоре мною станет тоже).
И как предвестники былья мурашки пробегут по коже....
Две тысячи четвертый год, метро Октябрьское поле.
Так незаметно снег идет, как шел урок когда-то в школе.
В подъезде старом тишина, мигает лампочка ночная,
И не искуплена вина, и жизнь бездомно-сволочная,
Но так красив московский двор, покрытый инеем и дымкой,
Что хочется хлебнуть кагор, и стать на время невидимкой,
И нить судьбы держать в руках, еще не ведая, что будет,
Себя не видеть в стариках, а ощущать огонь прелюдий
Любви и всех январских дней, которые стремятся выпасть
(сомнений нет – гоню коней и отбиваю каждый выпад).
Смеяться с теми и шутить, кого сейчас уже не вспомнить,
Вслух говорить себе: «Итить!», и рваться прочь из душных комнат,
В пространство золотых огней, где нет безвкусных булок к чаю.
И это снова все о ней, но я уже не замечаю…
Живу в искусственной тайге, где в окна вывеска «Buderus»
Глядит на дружеской ноге, как снова никуда не денусь,
Литровый чайник вскипячу, кота любимого поглажу.
И даже рук не замочу, а глаз тем паче – даже, даже…
Лишь в мыслях тихо воссоздам все то, что мнимо обветшало,
Эдем исправлю на агдам, и снова все пойдет сначала,
Ведь память прошлого важней, а снег во все эпохи честен.
Пройдет совсем немного дней, и мы навеки будем вместе.
Кот Степа навсегда остался там,
В июне – шумном, ветрено-зеленом.
Его не поглотила темнота,
Мне кажется, под облетевшим кленом
Мелькает пышный хвостик в декабре.
Я
ветви
ледяные раздвигаю,
И плошки наполняю на бугре,
И чудится среди пустого гая
Его дыханье, еле слышный плач…
Он только мне давался в руки в доме –
Пушистый обитатель местных дач,
Не знающий, что мир бывает кроме
Подвала, старой лавочки, двора…
Безудержно игривый сын мамаши,
Британской кошки, что поет с утра
Среди чужих, но однозначно нашей.
Два года с лишним – очень малый срок,
Но в них вместилась улица глухая
И жизнь кошачья в мире, что жесток
И даже людям редко потакает.
Кот Степа мне навстречу из кустов
Внезапно вылетал комочком серым…
Я верю: лет, быть может, через сто,
Мы встретимся, вернувшись в город Зеро.
С тех пор прошло двенадцать лет, но не проснулся знаменитым
Из нас никто, прошел обед, и солнце вышло из зенита,
И ложка больше не нужна, хоть хороша она как прежде.
Но я безудержно нежна вслед умирающей надежде.
И нет ни страха, ни рожна, лишь боль в подреберье тупая.
И, как персидская княжна, себя в твоих волнах купая,
Я понимаю, что предел любых желаний – вне удела.
Ты незаметно поседел, а так много отсидела,
Увлекшись офисной лаптой... И потому крадусь низами.
И помнить не хочу о той, с прозрачно-серыми глазами…
Москвички, выпускницы МГУ…
Да, с вами мне тягаться не пристало,
Но вышло так, что рядом я живу.
И даже ваши опусы читала.
Столичный мир и манит, и блажит,
Всецело вам принадлежа по праву,
А мне – глухих районов этажи
И глупеньких бестселлеров отрава.
У нас бездонно разные пути,
Но на часы посмотрите вы молча.
Ведь вам, как мне, назначено пройти
Сквозь боль утрат и расстояний толщу,
И расставаний неизбежный лед,
И ощущенье жизненного ада…
И потому так легок ваш полет,
Что дьявол никогда не носит Prada.
Поселок Акулово напоминает рай,
Кафе «У фонтана» и на пороге касса.
Тщетно шептала брату: «Не умирай…»
Рыжая Юля, беженка из Донбасса.
Не понимала: снаряды рвались во тьме,
И не могла поверить, что так бывает.
На кассе очередь, память как в полусне:
Черное небо, обугленные трамваи…
Поселок Акулово – это почти Москва,
Белые домики и небольшая школа,
Сосен верхушки, слепящая синева,
Точно такая как там, где сгорел поселок
В дань мировой интриге. В ее длине
Юля считает, надеется, ждет и верит.
Поселок Акулово сказочен при луне,
Вроде бы каждый открыть не боится двери.
Падают листья, зима подступает вдруг,
Но нет перемен, только вырос котенок Масик.
На кассе очередь и не хватает рук...
В сердце стучит пепел гибнущих на Донбассе.
Не спилась, не сломалась, с ума не сошла
И депрессией не заболела.
И смотрю равнодушно в глубины угла,
Будто в крошечном мраке все дело,
А не в том, что любимые могут убить
Страшным словом, упрямством и злобой,
И не в том, что, опять уходя от судьбы,
Я свои умножаю хворобы.
Счастье вспыхнуло искрой, но вспыхнуло зря
И его воссоздать невозможно.
Только утром багряным густая заря
Засмеется отчаянной дрожью,
Обнулит достижения, спишет долги
И подарит последние силы,
И напутствием чистым отрежет: "Не лги,
Не сжигай корабли, не насилуй!"
Когда-то давно в старом городе выпал снег.
В гостях у дедушки внучка книжку читала.
Она сидела на кухне, где на стене
Висели часы с кукушкой, и в кране вода журчала.
Она читала о том, чего нет давно –
Романы, поэмы и повести Конан Дойла.
А бабушка с дедушкой в зале смотрели кино,
И внучка еще не знала, как будет больно,
Когда эта кухня, и снег, и страницы книг,
И дедушка с бабушкой станут любви тенями.
Она улыбалась и не понимала их,
Ее обожавших короткими зимними днями,
Смотрела в окно, как мальчики на снегу
Играли в войнушку, ленилась учить уроки.
А где-то вдали век уже затевал пургу,
А кто-то уже отмерял все земные сроки…
Тот город стоит, да и кухню вполне найдешь,
Хотя очертаний окна сквозь года не видно.
И я замираю, когда умирает дождь,
И мнится: лежат на столе пирожки с повидлом,
Испеченные бабушкой.
Над Полежаевской мигают звезды,
А возле станции торгуют шаурмой.
Октябрь высок и листьев список роздан,
И город замер к прошлому спиной
Прижавшись плотно. Серые колоссы,
Промзона, покосившийся забор…
Играет вечер чередой полосок,
От света фар и Гретою Гарбо
Глядит в промозглой тьме ночная осень.
Но кто заметит гордую печаль?
Никто и ни о чем ее не спросит,
Никто не обернется от плеча.
Лишь в магазине «Обувь» возле рамы
Стажерка, нанеся на ногти лак,
Поймет, что небанальна панорама -
Так ярок цвет. Но туфелька мала.
Но голубые очертанья окон
Мерцают, словно влажные глаза –
Безмолвно завершается эпоха.
Не разобрать, кто против, а кто за…
А утро улыбнется безмятежно,
Как будто новый праздник предрешен.
Дождь защумит, затеплится надежда
Охранника, что поболтать зашел,
И больше ничего здесь не напомнит
о Ней.
Кто-то в пятницу вечером звонит в офис.
Я домой ухожу через пять минут,
Только выплеснуть надо остатки кофе,
Свой е-mail проверить, забыть вину.
Интересно, кто так безнадежно звонит,
И о чем он желает узнать сейчас,
Когда небо срывается в дым агоний,
Когда нет назначенных отвечать?
Вот затих трезвон, кто-то дверью хлопнул...
Он ответил или ушел без слов?
Любопытно таращится вечер в окна
И горшки с цветами из всех углов.
Как сюда попала, зачем играю
Я на мониторе в пасьянс чужой?
Открывает август дорогу к раю
Всем, кто в корпоративном аду сожжен,
В ковролине тонут шаги уборщиц,
За стеклом включаются фонари...
И опять звонок, словно с неба коршун.
Полновластно требует – говори!
Я приближаюсь неизбежно
К тому, что жизнью мне дано.
Я никогда не стану прежней,
Я не могу смотреть кино,
И книг я не читаю больше,
И в гости не хожу совсем.
Я становлюсь все злей и толще,
Я становлюсь такой как все.
И сожалений нет ни грамма,
О том, что скоро юбилей.
Когда-то мама мыла раму,
А нынче муж твердит: «Налей!»
Неизбывная жажда свободы
Вдруг поманит в далекое детство.
Переулки, закаты, восходы...
Ни желания модно одеться,
Ни стремления губы накрасить
И отсутствие полное страха.
Каждый день безмятежен и ясен,
Каждый двор украшает рубаха,
Простыня с перешитой прорехой.
Между ними так прятаться волгло!
И мурашки по коже со смехом,
И мигает соседская «Волга».
Не прочитана басня на завтра,
И не куплена булка на вечер.
Каждый шаг здесь навеки оправдан,
Каждый смысл навсегда засекречен.
А в траве серебрятся осколки
От бутылок. Мы их собирали
И мозаику клеили долго,
От собак убегали дворами,
И не знали, что мир этот хрупок,
Есть он только у нас и у кошек.
А потом – опрокинется купол,
И рассвет будет тьмой запорошен.
Облака среди вешних осин...
И по улицам тоже они
Бродят тихо по встречной оси,
Словно нами прожитые дни.
Шинмонтаж. Даже здесь – облака.
Всюду ветер, белесость и даль.
И механика дрогнет рука,
Нажимая на солнца педаль...
Погружаемся в облачный мир,
Где мы сами себе господа.
Вот и ты мне ответь, не томи:
Пролетать будешь где и когда?
Я мечтала, забросив дела…
Я имела когда-то возможность
Быть собой, не сгорая дотла,
Принимая судьбы непреложность.
В том далеком степном городке
Развлечений других не водилось.
Я по улице шла налегке
И свободой своей тяготилась.
Я хотела куда-то лететь,
Видеть шоу, над Римом закаты…
Я теперь разучилась хотеть,
И они в этом всем виноваты.
А еще – только то, что сбылось,
От чего бесконечна усталость.
Я совсем не приветствую злость,
Но почти ничего не осталось
От меня, безмятежной с утра
Возле озера, что берегами
Сквозь туман обнимало ветра,
Утлых лодок несло оригами...
Это самое главное ведь,
Что мне было даровано свыше.
Желтый берег, рассветная медь,
И все то, о чем позже напишет
Мой двойник, непохожий, увы,
На веселую девочку Олю.
Лишь осталось в охапках травы
Ощущение сладостной боли…
Неповторим первоапрельский снег.
Который год весна его предвидит.
И, совершая солнечный пробег,
По небу в ослепительной обиде
Расхристанный гуляет ветерок,
И странно пляшет сорванное эхо.
Март, уходя за жизненный порог,
Свой переход сопровождает смехом.
И май уже не может опоздать –
Его зеленый треск стучит упрямо.
Июнь, вдыхая эту благодать,
Себя скрывает равнодушно в ямах.
Срываются в безлунье январи,
Июли собираются далече...
И страшно одиноко средь зари
Сверкнет апрель, и упадет на плечи
Последним снегом.
Соседний дом стоит торцом.
В окне, что моего напротив,
Ребенок ссорится с отцом
И возмущенно кривит ротик.
Сквозь ветви вижу корешки
Закрытых книг в высокой «стенке»,
Седого времени шажки
Разнообразили оттенки
Обоев на пустой стене.
Хоть это замечать нескромно,
Жизнь умещается в окне,
Которым смотрит в мир огромный.
Дом – одинокий лилипут,
Что кошке воду льет на блюдце.
Он неспособен сбросить пут
Ни новостей, ни революций.
За коммуналку платежи
Проходят полностью и в сроки,
Бездонные потоки лжи
С ним неоправданно жестоки.
Эпоха нечет или чет
Неумолимо вносит в списки,
И время медленно течет,
И выживают без прописки
Квартиросъемщик и жена
Его с ребенком, что болеет...
На свете есть одна страна
Под странным знаком Водолея –
Немало в ней таких домов,
И их незыблемы устои.
И мудрость всех чужих умов
Пред ними ничего не стоит.
Я помню Киев в гроздьях винограда.
Мне было десять лет и до распада
Страны, что карту мира берегла,
Еще дышала жизнь добра без зла.
Крещатик ждал каштановых теней,
И вдаль идущий не был на прицеле.
Купив пломбир, бродила я без цели,
Не ведая глубин грядущих дней.
Мне вдруг букетик подарил цветочник,
И взгляду, как ладонь, раскрылась площадь…
Что тридцать лет спустя горит на ней,
Не знаю я, но ясно вижу лица:
Какая-то безумная столица
Из Африки иль Папуа-Гвиней.
Как будто провели карандашом
Карикатуры из «За рубежом»
(кто помнит эту давнюю газету?)
Омега, альфа, гамма или бета,
О том вещает некий Тягнибок
И громко повторяет: «С нами Бог!»
Но плачет пожилой строитель БАМа,
Но глупо улыбается Обама,
И я смотрю безмолвно на экран –
Европа, Рада, доллары, майдан.
Вот кто-то грузит, подгоняя кузов,
Украшенное золотом джакузи,
А стоны умирающих от ран
Досадно отвлекают на минуту,
Вот двери человек с лицом Иуды
Берет необоримо на таран...
И понимаю – никуда не деться
От попранных воспоминаний детства:
Там в дальних куполах играло солнце,
И Днепр был золотым, и крепким – чай,
И ветер так распахивал оконца,
Как будто вечный август обещал.
Как плод каштана, медленно крепчал
Вечерний Киев в восемьдесят пятом.
...Четырнадцатый год, удар с плеча...
Кому и для чего нужна расплата?
25.02.2014
Стихотворение опубликовано в журнале «Наш современник» №6 2014
Не могу поверить в смерть кота
Полосато-серого отлива...
В сердце замирает пустота.
Я его кормила терпеливо,
Осторожно на руки брала:
Глаз больших янтарь смотрел лукаво.
Жизнь любил, но та не сберегла
От собачьей бешеной оравы.
Снова позвала его «кис-кис»,
Чувствуя, как встрече буду рада...
Я не знала, что он смотрит вниз,
Обживаясь на одной из Радуг,
Где полно мышей и нет собак,
Где всегда безоблачное лето.
Он сражался долго – не слабак.
Мне сказали жители об этом.
И ничем нельзя уже помочь,
Только помнить остается – Серый
В феврале ушел навеки в ночь,
И земля как будто бы просела.
Замирает опустелый двор.
Может быть, душа его здесь снова?..
Кошки начинают разговор,
Тот, что есть всему первооснова.
Знать они о смерти не хотят.
И однажды выйдя утром рано,
Я увижу маленьких котят
И возьму себе их под охрану.
От случайных встреч и разлук
Остается на сердце круг,
По которому можно снова,
Принимая боль за основу,
Расставаньем наполнить ночь.
Расстоянье уходит прочь,
И становится образ жив.
Замираю, уста смежив...
И сквозь время встают слова,
И глаза воскрешает память.
Сколько их, этих вcтречных глаз!
Каждый раз, словно в первый раз,
Навзничь падает голова.
Вся земная любовь права,
Но звучат лишь слова, слова...
И нельзя ничего исправить.
Фрагменты и рельефы мертвых звезд
Трепещут в следе конского копыта,
Залитого водой поверх берез,
Стремящихся в эпоху неолита.
Канатом из кизиловой коры
Привязано к ярму пустое дышло.
Надежды нет, есть правила игры,
Да ветер, что сегодня будет лишним
На пире трех божественных фигур
В прозрачно-золотистых диадемах,
Что выделились цветом средь скульптур
Никем не освященного Эдема.
Лишь неглубокий вертикальный паз
В воротах защищает эту странность
В самих себя не обращенных глаз,
Скрывающих ночную первозданность
Пространства, о котором на века
Вода забыла, погружаясь в кратер
Болота средь седого ивняка,
Чей шепот только выжившим понятен.
2000 год.
Такая жизнь – не перечесть забот.
Меняются квадраты невзначай
С кругами местом, и такой исход
Допить не позволяет крепкий чай,
Что возле монитора в кружке жив.
Все потому, что я почти мертва
Средь офиса, который окружив,
Реально хочет захватить братва.
Без шуток, право – вон они стоят.
И знают это, безусловно, все.
Бухгалтерша икает и поет,
А гендиректор что-то прячет в сейф.
Такая жизнь – есть крестики, нули,
И каждый может стать одним из них.
Вчера богач, а завтра на мели.
И не сегодня этот мир возник.
Охранники не дремлют на посту,
Они готовы вроде лечь костьми.
А я покуда что-нибудь прочту:
Так дотяну тихонько до восьми.
А там решится может быть вопрос.
И в ожиданьи Божьего суда
Оклады всем за риск повысит босс.
И мертвый офис отчеканит: «Да!»
Улица Яблочкова и магазин хлеба.
Косо падает свет, уже невозможно
Вспомнить, где арка, а где по прямой в небыль
Канула юность, и угадать сложно,
Что за углом – то ли фасад, то ли
Поздний прохожий тихо бредет во мраке.
Я ничего не могу изменить: болен,
Холоден город, как взгляд голубой собаки,
Что пробежала мимо, хвостом вильнула...
Сонный район навсегда перекрасил двери.
Да, заглянула зря – прошлое ухмыльнулось
И отступило во тьму, ничему не веря.
Там снесено кафе, тут ларьки закрыты,
Но тишина ненавязчиво скажет номер
Розовой «сталинки», что через волны быта
В небо уходит, как раненый крейсер в море.
Я подойду и сквозь дым посмотрю в окна.
Прямоугольники нынче зажглись рано
И разрезают тьму, но этот свет блеклый,
Не обнажает прошлого, как экрана.
Осень в Оcтанкино не признает лета.
Память ее глубока, но изгиб странен.
И потому, весь в полосах света,
Пятится миг, словно дитя окраин.
Отдаю за красивый жест
Некрасивую жизнь свою,
Все соблазны земных блаженств
И любовь, что в душе таю…
Синева поглощает день,
Замирает бульвар Тверской,
Все, что было красивым, в тень
Уплывает, звеня тоской.
Красоту принимает мир,
Хоть и зол он, и угловат,
И залистан давно до дыр.
Красота предваряет ад.
Тот, в котором идут часы,
И в окошко глядит Луна.
Я не знаю иной красы
Потому, что всегда пьяна
Тем огнем, что моя юдоль,
И отчаянье, и мечта.
Только в этом земная соль –
Безыскусственна красота.
Царь небесный чудит во мгле,
А земные спокойно спят.
Не могу доверять Земле,
На которой Христос распят.
Но способна сломать заслон
И живое сорвать с креста,
Обступая со всех сторон,
Нереальная красота.
Припоминаю, как все было…
Сюжет интриги не лишен.
Он был писатель. Я любила
Его глаза. Амикошон-
ством завершился день последний.
А до него – десятка два
«Друзей» несли о чувствах бредни.
Добавил яркости Арван,
Что приглашал к себе на чашку
Убийственного коньяка.
И снова выстрел дал промашку.
Я не спешу – жизнь коротка.
И все же некто был мне дорог
(ведь пуст без этого сюжет).
Он был художник. В коридорах
Мелькала тень его манжет.
Нам вместе было девятнадцать.
Мы танцевали при Луне.
Потом пришлось поволноваться,
Но не ему, а только мне.
Когда же минуло лет восемь,
Вокзал Казанский утром плыл
В густом тумане, стыла осень,
«Черт» торговал из-под полы
Гашишем в зале ожиданья.
Он с кока-колою в руке
Скользнул, не глядя… И страданье
Вдруг засияло вдалеке,
Но в миг погасло. Сожалений
Не вызвал этот эпизод.
Любовь прошла, как боль в колене,
И мир стал прочен, словно КЗОТ.
Теперь все просто – деньги, дети,
Досуг, дедлайны и долги.
От чувств остался белый ветер
И Божья заповедь: «Не лги!»
Люблю декабрьскую Москву
С бензина запахом и пиццы,
С травмата пулей, что к виску
Всегда готова приложиться.
Со всем, что происходит вдруг,
С котом пушистым и Барвихой,
С отравой круговых порук,
С минующим случайно лихом.
С необходимостью идти
Ва-БанкЪ почти ежевечерне,
С тем, что изведаны пути,
Где золото сияет в черни.
И с Маросейкой в глубине,
С Остоженкой, с Лубянкой дымной,
С мечтой, утопленной в вине,
С любовью, что, увы, взаимна.
С разверстой пастью бутиков,
Что выплывают мне
Навстречу.
И с тем, что снова не таков,
Как был во сне,
последний вечер...
Когда мы получаем все,
К чему стремились слишком долго,
Наш мир становится спасен
Лишь потому, что не оболган.
И здесь нет фальши ни на грош.
Но протянув навстречу руки,
Внезапно ощущаешь дрожь
От неизбежности разлуки
Со всем, что не было в игре
Не обросло ее чертами.
О паутинках в сентябре,
О книгах, что нас прочитали
Теперь нет смысла вспоминать.
Все получилось так, "как надо" –
Стол в кабинете, тишина,
Преодоленные преграды,
Начальник добрый и процент,
Подарки с шумных презентаций...
Не нужно уменьшать акцент
И жилы рвать, чтобы остаться.
Но мы стоим, как на посту,
На завоеванном пороге.
Луна сияет за версту,
И черт по-прежнему двурогий.
«No entry», – огни говорят.
Снег выпал и много забот,
На елках гирлянды горят,
Который уже Новый год
Не хочет меня отпустить
Туда, куда я не лечу.
Пусть кто-то опять не простит,
Я просто в ответ промолчу.
Носить суету на плечах,
Наверное, можно устать...
«No entry», – сгорает свеча,
И снова с пустого листа
Таращится ветреный день,
Где тризну свершить предстоит.
Косая и рваная тень
В дверях неотступно стоит –
«No entry», – нет смысла пенять
На жесткую таксу за вход.
Коль нету в руке кистеня,
Встречайте, друзья, Новый год!
Что-то падает, катится, слышится звон...
А мне нравится этот дом.
Остановка «Строитель» и там стоит он –
бежевый, двухэтажный.
Люблю его видеть и мне неважно,
кто живет в нем.
Красивый забор и замок гаражный
мне нравятся просто так.
Как факт и любой пустяк.
Эпоха закончится буквой «ять»,
а дом будет так же стоять.
И электричка в ночи
мимо него промчит,
Житель поселка
выглянет из-за белья,
Зима будет колкой,
но встречу ее не я.
Что-то падает, катится, слышится звон...
Это время уходит.
Дом
выходит на подиум.
Мы сидели в кафе одни,
пуст был в стиле советском зал.
«Чтоб не нервничать, отдохни», –
ты сочувственно мне сказал.
Обступала нас желтизна –
то ли дуба панели, то
ли август сошел с ума,
цвета охры надев пальто.
И шашлык был отменным, и
в мой прозрачный бокал вина
ударялись слова твои.
Но задумчиво Сатана
на игральных гостях гадал,
чем окончится визави.
А затем, подойдя, сказал:
«Изумительны соловьи!
Не хотите послушать их?
Я включу голоса сейчас».
И послышался шум вдали,
на мгновение свет погас...
А потом все пошло опять
так как надо – бокалов звон,
синий вечер, пустая гладь
всех столов, вдоль которых он
расстелил в полумраке свет.
Я, наверно, сошла с ума...
Сатаны нынче зале нет.
Есть хозяин кафе, вина,
спелых фруктов – он ликом чёрен,
лыс и мрачен, и пальцев шесть
на руке. Закажу харчо.
Все равно мне его не съесть.
Потому что слеза дрожит,
Словно нет у прощенья прав.
А на кухне стучат ножи,
горек запах съестных приправ...
И ворвется в окно зима
до того, как раздастся шум
преисподней. Но чья вина
В том, что бремени не ношу?
Москва, Медведково. Автобус пуст
В 21.00 на перекрестке.
Я и шофер. С его узбекских уст
Слетает матерок, искрятся блестки,
Играет музыка, шикарнейших авто
Акульи спины серебрятся странно.
И я и он надеемся на то,
Что мы не станем «звездами» экрана,
Что в сводках жертв такая роль стара.
От страха перед жизнью замирая,
Он шепчет: «К Магомет придет гора...»
И распахнутся двери псевдорая?
По вере каждому отмерит меру Бог.
Москва, (Нью-Йорк, Берлин, Париж, Оттава?..)
Июльский вечер и усталый вздох.
Gastrab и беженка из Кокчетава.
Я опять вспоминаю жизнь,
Ту, которой жила когда-то
В тихом городе, где ежи
На тропинках, где небо-вата,
Где на крышах убогих дач
Домотканно-двустенны трубы,
Где качается карагач*
И весна надувает губы,
Не желая никак войти,
В старый парк, что рассветом болен.
Но туда не ведут пути,
Потому что никто не волен
Выбирать для себя судьбу.
Я могу посетить Варшаву
Иль Париж (и с клеймом на лбу
Оказаться не чуждой шарму).
Но туда, где шумит ковыль,
Мне возврат навсегда заказан.
Потому что настала быль
И закончилось время сказок,
Тех, одной из которых был
Громкий росчерк на карте мира –
СССР, – где меня любил
Этот город, и та квартира
Угловая на этаже
То ли пятом, а то ли вечном...
На оставленном рубеже
Тает контур, и быстротечно
Пролетают иные дни,
И другие дела тревожат.
Я шепчу лишь: «Не прокляни,
А помилуй, о Боже, Боже...»
Стихотворение опубликовано в журнале «Наш современник» №6 2014
*Карагач – название некоторых видов деревьев рода вяз, или ильм (лат. ;lmus).
В Азии так называют вяз мелколистный и вяз приземистый.
Алма-Ата, год семьдесят девятый.
Я вдаль смотрю у мамы на руках.
Мне радостно, а ей тяжеловато
Меня нести – она на каблуках.
Я вижу в дымке улицу, что вьется
Как серпантин, и белое кафе.
Проходит пара, весело смеется,
Бредет мужчина явно подшофе.
В гостинице нас ждет с улыбкой папа,
Он мне протягивает апельсин.
Мы здесь надолго: в сердце ставят клапан.
Пока не мне – я вышла в магазин,
А вечером в кафе вращаю столик,
И папа говорит мне: «Не крути!»,
И перед сном играю в прятки с Колей
(он мне в ладони сыплет конфетти).
Мне коридор гостиничный бескрайним
Вдруг кажется, и даже до сих пор
Его я вспоминаю некой тайной,
В которой не содержится повтор.
Еще – торшер и лестница витая,
И потолка затейливая вязь,
И папа на ночь книжку мне читает,
И я не знаю, что не родилась.
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2013
Мы виделись словно вчера,
хотя это было давно.
Вдыхает июль вечера,
и я открываю окно.
И память ведет в вечера,
где не было странной тоски.
Я стану, быть может, стара,
а ты уже вся – лепестки,
зарницы, полуденный сон,
что летом зовет далеко.
В пространство твой смех унесен,
оранжевых губ молоко...
А здесь – электронная даль,
где я твои письма храню.
Меня накрывает февраль,
и я никого не виню.
Район совсем негромкий,
Дома простые, частные,
Здесь у прибрежной кромки
С тобой мы были счастливы.
Не замерзает на зиму
Вода, что в Клязьме плещется.
Другими стали разве мы
Иль это жизнь изменщица?
Звалась ты раньше Хутором.
Чайковский, Пушкин, Кедрин...
Весь мифами окутанный,
Район почти безветрен.
Но в тишине предутренней
О прошлом вспомнят разве?
С другими атрибутами
Спешат сегодня к Клязьме –
С мангалами и полными
Тюками из «Ашана»...
А ведь бывало – волнами
При встрече грудь дышала,
Над берегами мглистыми
Писатели бродили,
Общаясь с журналистами,
Хоть тут не Пикадилли,
А русские, добротные
Дома в резных наличниках.
Но нынче подворотнями
Умело «прячут личико»
Здесь Гюльчатай приезжие.
А мы молчим на станции.
И, улыбаясь вежливо,
Собой нам как остаться-то?
Район совсем негромкий,
Дома простые, частные,
Здесь у прибрежной кромки
С тобой мы были счастливы...
Меня так просто не возьмешь,
Я огламурилась серьезно.
Кому-то «Взгляд», кому-то «Дождь»,
А мне – из силикона звезды,
О коих надобно писать:
Кто, где и с кем, в какую пору.
И так и хочется плясать
От снизошедшего задору!
Газета – это колыбель
Высоких дум и дел серьезных.
Ведь только здесь известно где,
Когда и с кем бывают звезды,
Что думал Путин о стране,
Когда вставал сегодня утром.
А размещать все это мне
На сайте – дешево и мудро.
Красиво, утрене-свежо
Законы депутаты пишут,
Но видно только «Эм» и «Жо»
Сквозь дождь, что больно бьет по крыше,
Но слышно только, что берут,
Дают, передают и мочат.
А звезды есть, они поют.
Хотя... и тут дела не очень.
А на районе вечер, как всегда,
Хозяйствует не в меру деловито.
Струится с крыш холодная вода
И город, как бездонное корыто,
Ей наполняясь, стал совсем чужим
(хотя и раньше мне родным он не был).
И встречных взглядов чувствуя нажим,
Я устремляю взор в ночное небо.
Там маленькие звездочки горят –
Альдебаран или залетный «Боинг»?
Понять нельзя, но люди говорят,
Что это провели разведку боем
Секретные объекты ПВО.
Не спорю с ними... Осторожно пятясь,
Вдруг понимаю, что весь мир «того»
Становится в тринадцатых средь пятниц.
А может, то грядет Хеллоуин?
С рогами черта шапку нахлобучив,
Страна так пляшет средь своих руин,
Как ни один из «янки» не обучен.
Сдается, этот праздник не при чем –
Вокруг и без него хватает страха.
Меня задев размашистым плечом,
Вслед за осенней центрифугой Баха
Божится город с пеной на губах,
Что никогда он сумасшедшим не был
До сей поры. Его попутал Бах,
Взлетевший из окна в ночное небо.
"Все, кто блистал в тринадцатом году, – Лишь призраки на петербургском льду…"
Г. Иванов.
Тринадцатый год озирается дико,
В морозную полночь бросаясь на снег.
Он весь состоит из блаженного крика,
Какой неспособен издать человек.
На чертову дюжину нет еще черта,
Но тот, что появится, будет красив.
Корабль незаметно отчалит от порта,
И кто-то на палубе заголосит…
Двенадцать апостолов глянут устало
И только тринадцатый, руки воздев,
Почует, что истина новой не стала,
А ложь побеждает всегда и везде.
Тринадцатый выйдет на млечную сцену,
И возглас растает на кромке земли...
Мы прошлому платим безумную цену
За то, что сжигаем свои корабли.
Синеглазый котенок
В августе – навсегда.
Красноватый оттенок
Приобрела вода –
Кто-то ударил сбоку
Камнем издалека.
Взгляды пустые окон,
Синие облака...
Прожил недолго котик,
Хоть был игривым он,
Белый лизал животик
В пятнах со всех сторон,
Напоминал пантеру
Грацией и умом,
Мирно дремал на вербе,
На гараже с «Рено»,
Листья шуршали шустро,
Лишь позови: «Кис-кис...»
И повторял под утро
Тонкий свой вокализ.
В руки давался редко,
Грустно смотрел в глаза...
Лихо скакал по веткам,
Чувствовал, что гроза
Вдруг начиналась в небе –
Прятался под карниз.
Долго глядел на небо,
После на землю, вниз.
Словно пространство мерял,
Что предстоит пройти.
Все закрывали двери.
Август – открыл пути
В небо.
Посвящается Елене Алексеевой
Что знаем мы о смерти? Бездна лет –
в ней улицы, дома, деревья, люди
незыблемы, но чей-то силуэт
отныне в их толпе уже не будет.
Ему – не быть, а им во мгле стоять
и неизбежно уставать под вечер...
Но серый кот не прыгнет на кровать,
и помнить смысла нет, что время лечит.
И этот страх не только у людей –
деревья гибнут стоя, звери – лежа.
Но можно ли понять, что быть беде?
Взгляд отвести, который насторожен?
Слова пророков снова нам не впрок.
Но есть ли в этом злая воля свыше?
Нам неизвестен смысл земных дорог,
не ведаем, зачем младенец дышит.
Утраты боль – не порожденье зла,
Она в награду оставляет память.
Нельзя сказать «он жил», «она жила», –
ведь вечен Свет, творящий жизнь веками.
Стихотворение опубликовано в журнале «Наш современник» №6 2014
Серого неба прозрачная кромка,
Плачет февраль безнадежно и громко,
Бьется в истерике выборов пресса,
А в полумраке кофейни «Эсперссо»
Девушка курит за столиком серым.
Был он католиком и офицером
И обнимал осторожно за плечи.
Плыли года, только время не лечит.
Время всегда ко всему равнодушно.
Просто беда, что в кофейне так душно...
И ничего не выходит с карьерой.
Но остается щенок фокстерьера,
Старые книги и профиль на майле –
Там у подруги во Франкфурт-на-Майне
Дом двухэтажный и милые дочки.
Впрочем, неважно. Поставлена точка.
Провинциальная Москва,
Забытый Богом «Перекресток»...
И чьи-то мудрые слова
О том, что мир устроен просто,
Внезапно в памяти встают.
От Лианозово до Лося
В автобусе про свой уют
Рассказывает тетя Фрося.
А дети рвутся на 3-D
В кинотеатр, что назван странно.
Ни у кого здесь нет надежд
Проснуться звездами экрана,
И дебри сводок биржевых
Интересуют только бомжей –
Они кладут еду на них.
И вырывется: «О Боже!»
У клерка, что под утро встав,
Вернулся в свой район под вечер –
Его неписанный устав
Спокойствием все раны лечит.
Провинциальная Москва,
Окраина и окарино.
И снова мудрые слова
О том, что созданы из глины
Все великаны мишуры,
Приобретают смысл двоякий:
Не будь такой большой игры,
Кто бы ценил изнанку драки?
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2013
Коты беседы громкие ведут
И не желают навлекать беду,
Но красоты им не прощает мир
В лице всех обитателей квартир,
Где есть тепло, еда и яркий свет.
Коты танцуют радостный балет.
Но жизнь весну дарует до поры,
А после вновь пустеют все дворы.
И поджимая пышные хвосты,
Дрожат от одиночества коты.
Суетный мир не думает о них, –
Так пролетают пасмурные дни,
И не меняя выраженья глаз
Коты навеки покидают нас…
Их тени в окружении зимы
Воспоминаньем осеняем мы.
И по весне, прекрасны и просты,
Мяучат возрожденные коты.
Блик монитора канул во мглу,
Желтая штора помнит иглу,
Дом по соседству весь повело,
Некуда деться... Но повезло
Все же с работой – старый дурак
В бренных заботах, офис-дыра,
Склочные бабы – менеджеры.
Путь по ухабам в недра жары,
То бишь к клиенту, что ждет буклет.
Вечер в «Sorrento» с парой котлет
Он выбирает. Все включено.
День догорает. Помню одно:
Впарить рекламу, скидку, объем.
К дому по ямам с прочим бабьем.
Кажется мертвым миг быстротечный...
Все это к черту, если б не вечный
Долг перед кем-то, кто миром правит.
Вечер в Сорренто вне этих правил.
Оранжевость есть в новостройках,
Прозрачность – в весеннем тумане,
Где KIA, летя, словно тройка,
Увы, бубенцом не обманет.
И этот район отдаленный
Сегодня мне вправду не нужен.
Здесь пили джин-тоник соленый
С нуждой пополам мы на ужин,
Бродили меж лавок вьетнамских
И спорили, глядя на север.
Теперь все порознь в KIA дамских
За руль горделиво мы сели.
Смысл жизни не нужен в помине,
Когда под ногами педали?..
Одну из нас похоронили
(мы гроба, увы, не видали).
И вот остается лишь помнить
О ветре, о Вере, о прошлом,
О стенах покинутых комнат,
О чем-то до боли хорошем,
Что дружба давала так просто
Сквозь привкус навязчивый соли.
Стоит старый дом, словно остов,
Острог и седой алкоголик.
И я ничего не желаю,
Жалеть не могу и не стану.
Ведь с круга сошли все трамваи,
Как гимн со слов Эль-Регистана.
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2013
И никакого метро, офисов, спешки, зла...
Сердце гудит хитро, памятуя: была
Юность, шумел прибой озера и реки,
Жизнь шла сама собой, были шаги легки,
Хоть нищета вокруг и «челноков» глаза.
Был свой привычный круг, полупустой вокзал,
Даже любовь была – дружбой она звалась.
Ныне покрыла мгла времени эту власть,
В памяти далеко замер ночной гудок.
Легкий эскиз: балкон, где после ноты «до»
Сердце летело вниз, водка, кассеты, Цой,
Тысячи снежных брызг, девушка, что с косой.
Кто ей дарил цветы, кто целовал и звал?..
Время свело мосты: вот он, родной вокзал.
Только меня здесь нет. Только еще в душе
Теплится слабый свет – абрис в карандаше.
Зимний театр сквозь снег ярко сиял во тьме,
а в голубом фойе вечер легко дышал,
тихо буфет шумел, и зацвела душа…
Чашечку кофе взяв, пальцы, ее обняв,
вспомнили, что они знали свободы дни,
а не лишь клавиш стук у монитора, друг
замер в проходе вдруг, будто бы мы одни.
И поглотила тьма старой актрисы взгляд,
полный ее ума – лет пятьдесят назад
тоже была зима, город был меньше, но
так же манил и звал, многие шли в кино
и в театральный зал. Жизнь проходила так,
словно ей нет конца, и не спешил чудак
ей надевать кольца. И оставалась роль,
зрители и цветы. Ныне забылась боль.
Все, кто с ней был на «ты», выбыли из игры,
слово сказать успев. И в этом декабре
царственно, нараспев начав свой диалог,
верит она в судьбу – запечатлеет Бог
свой поцелуй на лбу.
Маленький белый кот
Выжить стремится сам -
Ищет во тьме подход
К людям и небесам,
Падает носом в грязь,
Но поднимает взгляд
На равнодушных нас,
Тех, что всегда спешат.
Маленький белый кот
Знает, что он красив
И осторожно ждет
Знака от высших сил.
Вспыхнет во тьме окно,
Девочка глянет вниз,
Выйдет и, как в кино,
Скажет ему: "Кис-кис!"
Вспыхнет окно опять.
Маленький белый кот
Будет в тепле лежать,
Глядя, как снег идет...
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2013
Серое небо окутало город мглой.
В Пушкино тихо, лишь речка Уча журчит.
Берег ее лазурный покрыт золой,
И вереница домишек хлебает щи.
А по аллеям летит, как огонь, листва,
В астрах дворы и в зеленых глазах котов.
В старом камине потрескивают дрова,
Дождь отступает, как мировой потоп.
Я ничего не знаю о том, зачем
Жизнь в этот город меня привела: мечтать,
Быт обустроить иль с сумочкой на плече
На местном рынке последний отдать пятак.
Но понимаю, что мне повезло до слез –
Есть переулки, заборы, домишек сон,
Серое небо и в линию сжатый плес.
И хорошо, что на пальце блестит кольцо...
Стихотворение опубликовано в журнале «Юность» №9 2013, «Наш современник» №6 2014
Толпы спешат к перронам –
День их зовет рабочий.
И задевая кроны
Зелени у обочин,
Лезут через ограду,
Чтобы успеть на поезд.
Время земного ада,
Кончишься ль, успокоясь?
Рано вставать всем трудно,
Каждый боится ада.
Прячут в карман нагрудный
Все, что с собою надо
Денно носить и нощно –
Паспорт, деньжата, пропуск.
Падают на всенощной
Звезды в пустую пропасть…
А в электричке громко
Клей продает мужчина.
Голос ползет по кромке
Тех, чья мечта почила
В бозе, чей день занялся,
Кто каталог читает:
Тот – в сериале снялся,
Эта – почти святая
Пишет им об актерах
Крупный журнал гламурный.
"Зайцы", давая деру,
Бросят журнальчик в урну…
И не гламурно чтобы
Сотню рублей зажилить,
Входа раздвинут скобы.
Утром в таком режиме
Мчится к вокзалу поезд
В мареве предрассветном.
Кончится ль, успокоясь,
Путь, что начертан ветром?
В городе снова ночь, падает взгляд во тьму…
Я не смогу помочь городу моему –
Слишком он далеко, медленно стал чужим.
Мне было нелегко здесь, а мой город жил
Там, где высокий свод неба объемлет степь,
Где нет таких забот, чтоб поскорей успеть
На дефиле – показ клоунов и певиц,
В вихре безумных фраз телемедийных лиц,
Лезть богачам в глаза, сжав микрофон-весло.
Мне так легко сказать... Городу тяжело
Быть, как глаза, пустым: в треснувшей тишине,
В парке, где Ленин стыл, где голубел в огне
Мой выпускной закат, старых знакомых нет –
Новый пришел уклад. И на его волне
Вдруг отшвырнуло прочь всех, кто ту степь обжил.
Не захотел помочь нам никакой режим…
Мы оставляли все, зная, что навсегда.
Так демократий сон кончился, и беда
В щели впустила дым. Но поезда ведь есть!
И, взяв святой воды, каждый принял отъезд.
Ныне вокруг Москва: возле шоссе ларек,
Блещут огни реклам, музыка в ночь орет,
Доллары вверх парят, в гости зовут друзья.
Но, переплыв моря, прежними стать нельзя.
Стихотворение опубликовано в журнале «Наш современник» №6 2014
Я о лете думаю когда
Мимо пролетают электрички.
Эти голубые поезда
Жизнь вписала в перечень привычки.
У привычки в перечне огни
В виде неприметных желтых точек.
Чувствуя, что мы с тобой одни,
Гаснуть ни один из них не хочет...
Не желая влиться в колею,
Канули попутчики во мраке.
Мы стоим уcтало на краю,
Слыша только дальний лай собаки,
Понимая, что дорога зря
Нас манила новыми мирами.
Где-то в середине сентября
Мы опять прильнем к оконной раме…
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2013
Четкий рисунок ветвей по весне
Сделался тоньше, чем лица во сне.
Не потому ли искрится в воде
Солнечный луч, а неведомо где
Тихо луна тает в дымке окон,
И, освещая безлюдный балкон,
Белыми пятнами шарит по лбу,
Тем завершая свою ворожбу?
Ей безразличен всяк реющий стяг.
Но у меня остается пустяк –
Пропуск в старинный и замкнутый круг,
Там, где не валится время из рук,
И молодая холодная даль
Выглядит так же, как лета медаль,
Где отчеканен отчетливо Бах
С желтой сигарой в прозрачных губах.
Стихотворение опубликовано в журналах: "Юность" №9 2005, "Литературная учеба" №6 2006, "Мы" №7 2008, "Нива" №12 2008
Стук далекого топора
Погружает в себя вода.
Ночь открыта как дверь. Гора
Зацепилась за провода.
Звук скрывает во тьме следы
От крылатых ничьих авто,
Что летят в даль чужой беды,
Озаряя пустой бетон.
Стук далекого топора
Скоро стихнет. В иную суть
Погружаясь, скажу: «Пора...»
И добавлю: «Не обессудь».
Стихотворение опубликовано в журналах "Юность" №9 2005, "Литературная учеба" №6 2006, "Мы" №7 2008, "Нива" №12 2008
И все-таки я смутно помню,
О том, как начиналась жизнь…
О тишине трех гулких комнат,
О том, как падали ножи
На кухне на пол, как соседи
Включали музыку в ночи,
А после в дружеской беседе
Кричали громко: «Не кричи!»
Я помню двор, покрытый пылью,
И красный мячик, и портфель
Того же цвета, руки в мыле,
Ошибку во второй строке
Диктанта, что во тьме маяча,
Меня тревожила сквозь сон.
А после стало все иначе -
Явился революций сонм,
И покатился по дороге
Сметая городской покой.
И граждане – кто руки в ноги,
А кто – недрогнувшей рукой.
Так город милый, приозерный
Скукожился на карте весь...
Но люди снова сеют зерна
На дачах, вырубают лес
Вдоль горизонта, за которым
Остался отшумевший век.
А мы - засели по конторам
За тыщи миль, за сотни рек,
За все, что было и чем били
В награду получив сие
Искусственное изобилье –
«Гламурной» жизни острие.
Не гаснет яркая звезда
На сумрачно-безмолвном небе.
Пусть где-то стонут поезда,
А кто-то, о насущном хлебе
Заботясь, даже позабыл,
Как светят утренние звезды,
Но ветер вешний быстрокрыл
И ни о чем мечтать не поздно.
Ведь тени старых тополей
Вновь отразятся в лужах странно,
И кто-то, выйдя из дверей,
Войдет негаданно-нежданно
В бескрайний мир, где бал весны
Так неизбывен и неистов,
Что все забывшиеся сны
Манят сквозь звезд последних искры.
Небрежно прядь коснулась лба,
Шумит чуть слышно ветер вешний...
Здесь непредвидима судьба,
Но не темно во тьме кромешной.
Здесь звонкий смех приносит свет,
И чудеса неповторимы,
И о минувшем грусти нет,
И я, судьбой своей хранима,
Иду неведомо куда
Сквозь зимы, весны и печали,
В чужих глазах не видя льда
И слез своих не замечая.
Стихотворение опубликовано в журналах: "Юность" №9 2005, "Нива" №12 2008
Не зная смысла бытия,
По жизни я иду на ощупь,
Догадку странную тая
От суеты, стараясь проще
Смотреть вокруг, чтоб мир утрат
Любить и вечером молиться,
Ждать ночи, зная, что назад
Не суждено мне возвратиться.
Ждать друга, зная, что всегда
Сквозь сумрак синий электрички
Летят неведомо куда,
И кто-то, тихо чиркнув спичкой,
Быть может, вспомнит обо мне,
А может, навсегда забудет,
И удивляться в тишине
Сплетеньям бесконечным судеб.
Стихотворение опубликовано в журналах: "Юность" №9 2005, "Нива" №12 2008
Полоса, полоса, полоса…
Белый город в белесом тумане,
Слышно лишь, как визжат тормоза,
Видно только слоганы для money.
С кистенем или с фигой в кармане
Смотрит вечер прохожим в глаза.
Фонари, фонари, фонари…
Невозможно укрыться от света.
Ярких вывесок бледное лето
Повторяет картины Дали.
Кто-то где-то маячит вдали,
Что-то где-то во что-то одето.
Говори, говори, говори…
Начиная с пустого листа,
Я как будто игрушечной стала
В окруженье снегов и металла.
В ощущенье мигающих звезд
Ты уверен, спокоен и прост.
Пустота, пустота, пустота…
Эту бездну огнем окрестили –
Мы очнемся на теплом настиле,
Получив на ответы вопрос.
Я утром сидела спокойно
в офисе некрасивом,
Ко мне приходил «покойник»,
хоть я его не просила
заказывать здесь рекламу.
Я не звонила утром,
не открывала раму,
и не смотрела мудро
(мудрствуя не лукаво!)
в след ему, ждя оплаты.
Все, кто приходит, правы.
Все, кто уходит – святы.
А потому без мысли
глядя в экран за чаем,
знаю, что он замыслил...
Я ему отвечаю,
что за «живые бабки»
в срок изготовлю модуль,
но что гробы и тапки
вышли пока из моды,
лишь голубеют нимбы
огненным знаком «евро».
Кем бы клиент сей ни был –
он мне потреплет нервы!
За окном кричали звезды...
Так ноябрь пришел в Мытищи.
Было рано, стало поздно,
Было грязно, стало чище.
Разбирали домик старый
На кирпич мордовороты,
И супружеская пара
Грустно пялилась в ворота.
Возле станции толпою
Продавали, дрались, пили...
Мент на входе был спокоен,
Деловит, но не мобилен.
Во дворы вели дорожки,
Кости пробирала сырость,
Черт скрывал в тумане рожки,
Кошка поиграть просилась.
Что-то обсуждали громко
За углом у магазина.
Странно улица Сукромка
Улыбалась и грозила...
В супермаркете пустынном
Сладостно витрины пели,
Получив пятиалтынный
Глянул вслед как Церетели
Мне угрюмо бомж усталый.
Я садилась в электричку.
Ширилась и прорастала
Жизнь, вошедшая в привычку.
Ветер пронзает сильно, падая в ноги вдруг,
Резко звонит мобильник, и не отдернуть рук
Ни от больших перчаток, ни от рабочих дней.
Прошлого отпечаток стал вдруг еще больней.
Взгляды, почти без грусти, вновь в интернет войдя,
Знают, что он искусственен: ни одного гвоздя…
Истина иллюзорна, ложь – только лишь логин.
В Брно или в Канем-Борно виза - билет один.
А за окном бушует ночь в беловатой мгле.
В сердце любовь ношу я не по Святой земле…
Вот и тревожит сильно брошенная стезя:
Как в темноте могильной без одного гвоздя?
И потому однажды, выйдя под ветра шум,
Стану почти бумажной, курящей анашу,
Женщиной без ребенка, что теребит пакет.
Жизнь ее – упрощенка, Бог ее – интернет.
Наверное, хорошо тому,
Кто живет теперь в квартире,
Что когда-то была моей,
Кто спокойно смотрит на улицу
Из окна комнаты, где я писала стихи
И была богата одним лишь воображением.
Наверное, под окном по-прежнему растет тополь
И качается фонарь,
А на соседнем доме висит вывеска: Аптека.
Все проходит, увы, навеки...
И бабушка умерла.
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2013
Я строчу статьи и сдаю, как кросс,
Я редактор в «крутом» журнале.
И о чем бы кто ни задал вопрос,
Мои мысли всегда о нале:
О долгах, гонорарах, кредитах и
Сплетнях офисных и скандалах.
Вот и туфли от Gucci уже мои,
И премьера живьем видала
(задала вопрос из толпы коллег
и ответ получила четкий).
А на челку падает первый снег
И хихикают вслед девчонки,
У метро зажигаются фонари,
В Подмосковье собаки лают.
И решив:«Синим пламенем все гори!», –
Забываю вдруг про дела я.
Ухожу в отрыв, покидаю дом,
Заметаю следы и явки,
Молоко наливаю в большой бидон,
Тихо ставлю его у лавки,
Сквозь густую ночь вспоминаю сны,
Тихий город в стране далекой...
Дотяну, наверное, до весны,
Не разбив истерично окон,
Не соломав хребет, не свернув башки.
Потому что сердца – не камень.
А не выйдет, так выпив все порошки
В ночь по крышам уйду с котами.
Сумерки. Луна блестит на асфальте
По которому дождь идет так,
Словно ворчливое море бьется о скалы.
А луна все трудится и трудится,
Создавая в темноте на грязных стеклах
Детские пальцы и какие-то замысловатые строчки,
Хотя сама крохотная и слабая,
Как твой усталый взгляд,
Которого я никогда не видела,
Как твое сердце, не узнанное мною,
Словно пляж в сентябре,
Словно ворчливое море,
Что бьется и бьется в груди
И говорит мне, что в этот вечер
Не может быть последним,
Потому что ливень превращается в ливень,
Камень в камень,
А любовь в любовь.
И дети в сиротских домах
Смотрят на календари,
Ожидая чуда...
Мгновенье замерло в улыбке мимолетной.
Все как обычно: люди, поезда.
Захлестывает жизни ритм нелегкий.
Приходим мы, уходим... но куда?
Все как обычно - пусто на перроне,
И поезд убежал за горизонт.
День отшумит и в вечности потонет,
Сверкнув в вечернем небе бирюзой.
1991 год
...а с любовью навеки проститься
все равно, что кричать в пустоту
и не верить, что жизнь возвратится,
и не видеть могилу в цвету,
перепутать огни и, как в нише,
в тишине предрассветной застыв,
помнить только убогие крыши
и совсем золотые мосты,
так забытое прошлое снится,
там, где время уже не при чем,
но к огням прикоснутся ресницы,
когда Петр не откроет ключом.
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2005
Всполох внезапно ударил в хлябь...
Видимый глазу рост
Обозначает тугую рябь
Вспенившихся волос.
И высочайшей из всех вершин -
Книгою Бытия -
Запросто выведен в даль аршин
Брошенного жнивья.
На окаймленный дорогой фон
Падает встречный жест
Туч, парусами Иерихон
Вырвавших у божеств.
Не понимая зачем (как знать?)
Солнце упало в лог,
Ветер колышет земную пядь.
Небо как потолок.
Землетрясенье. Однако смерть
Ищет бессмертья врозь
С миром, вечернюю круговерть
Вздыбив огнем колес,
Где, прикасаяся к чистоте
Помыслов, плоти сон
Дол опустевший сокрыл в листе
Клена. И тем спасен.
Стихотворение опубликовано в журналах "Нива" №7 2002, "Юность" №9 2005, "Литературная учеба" №6 2006
Родиться заново, забыть...
Пусть снова наступает время,
Чтоб думать быть или не быть
(давно решенной теореме)
И интернетовским мирам
На языке программы древней
Внимать сквозь вечный тарарам,
Что мчит неотвратимо Землю,
Любить унылый городок
С аллеей темной близь педвуза
И под настойчивый гудок,
Предвосхитив дыханье Музы,
Брести на крошечный вокзал,
Чтоб встретить запоздалый поезд.
Так возвращает нас к азам
Господь. Но я не успокоюсь...
Стихотворение опубликовано в журналах: "Мы" №7 2008, "Юность" №9 2013
Парикмахер Ангелина
Наезжала с Украины,
То гуляла по Арбату,
То стояла на Тверской.
Ангелина наезжала -
То смеялась, то визжала
И в ее глазах-агатах
Снег кружился над тоской.
С Ангелиной юморили:
Обязательно дарили
Кто красивую помаду,
Кто дешевое кольцо.
Ангелина знала дело,
Но, увы, не молодела.
И морщинками покрылось
Симпатичное лицо.
Парикмахер Ангелина
Обожала чай с малиной
И мечтала о Париже
На квартире возле МКАД.
И однажды повезло ей
(не повсюду в жизни зло ведь!).
"Прынц" провел с ней май в Париже,
Но кольцо забрал назад...
Стихотворение опубликовано в журналах "Литературная учеба" №6 2006, "Наш Современник" №10 2008
Я все забыла. Только вечер сиз.
Раз голубь примостился на карниз,
То будет дым над городом ползти.
И я прошу: «О Господи, прости
Мне все старанья, слезы и смешки,
За кои не сносить иным башки,
Прости мне голод и прости болезнь,
Которой нет, как будто она есть,
Прости сиянье, видимое мне,
Сквозь истину, которая в вине,
На горе, у которого в плену
Я всепрощенье скоро прокляну,
И просто и спокойно осуди
На свет сквозь тьму в еще живой груди,
За что-то, для чего не родилась,
За эту неосознанную власть
Над странным дымом, что ползет в окно,
За то, что мне навеки прощено,
За то, чего не будет никогда.
Но не прощай прошедшего стыда!»
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2005
Я жду того, чего никто не ждет,
Я верю в то, во что никто не верит.
Я дверь держу открытой – пусть войдет
Любой из тех, кто ненавидит двери.
Я обижаюсь на саму себя.
В миру я посторонний наблюдатель.
Меня все любят и, шутя-любя,
Шлют далеко по матери и дате.
Я не надеюсь на благой исход
И даже не жалею о прошедшем.
Мне все равно, который нынче год
Струится в рай благих и сумасшедших.
Я свой забыла номер и диплом.
Любовный лабиринт давно исхожен.
Я кожу ощущаю языком,
Но чувствую лишь то, что есть под кожей.
Я не хочу ни денег, ни наград
И, сердцу вопреки, не жажду счастья.
Я просто надеваю свой халат
И розовый батон делю на части.
Я знаю, что нет выхода нигде
Лишь потому, что Он куда-то вышел.
Я лодочки пускаю по воде
Покуда барабанит дождь по крышам.
Я верую. Удача мне чужда.
И Сатана, увы, меня не любит.
Когда я посещаю города,
Я на ночь забираюсь к тете Любе.
Меня карьера бесит, а семья
Лишь ужасает булками без мака.
Я пугалом кажусь среди бабья,
А мужики мне говорят: "Однако..."
Мне некуда податься – дом мой чужд
Любой надежде выстирать онучи.
Ведь даже в той психушке, где лечусь,
Ловила мух, а попадались тучи.
И все-таки грустить мне не с руки –
Того гляди и вправду похудею.
Я знаю, чем гордятся дураки,
И молча поливаю орхидею.
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2005
Словно сама собой распахнулась дверь,
И на пороге возник человек. Зажимая уши,
Жди, когда он войдет, а пока ничему не верь,
Дабы шаги его не показались глуше,
Чем шепот взгляда, чей иссиня сизый блеск
Подобен окну с мертвецом в полуночном склепе,
А также котенку, который под стол залез,
И из которого полночь кого-то лепит.
Тает свеча, за окном бороздят лазурь
Черные звезды, но человек не хочет,
Дверь затворив, вмиг развеять всю эту дурь.
Просто стоит и ехидно в лицо хохочет.
Я приглашаю его с нами сесть за стол.
Ты так спокойна, как будто бы век отсрочен,
Чтоб он вошел и, приблизившись лет на сто,
Вперился взглядом в твои неземные очи!
Что происходит? И вот вы почти вдвоем.
Ты польщена, он с сигарой и в белом фраке.
Где-то, наверное, выдохся водоем.
Кто-то топорик занес над башкой. Собаки
Воют, кадильницам грезится смутный гул.
Вы говорите от том, что давно достало
Все это вусмерть. И с вами согласен стул,
Что из окна смотрит пристально в даль квартала.
Ты не решаешь... Но я для тебя хочу
Все разрешить (можно ли промолчать спокойней?)
Вы говорите, покуда я жгу свечу,
Ибо звезда догорела над колокольней.
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2005
мне светило одно окно
это было не так давно
но его я не поняла
и однажды ты умерла
и окна больше в мире нет
и темно словно на луне
космонавтам с ума сошедшим
очень страшно но о прошедшем
ни единого слова даже
если звук снова станет важен
если звук я не буду плакать
если жизнь это грязь и слякоть
то страдания это люди
но не будет окна не будет
ничего не случиться больше
в темноте хорошо на ощупь
вспоминать...
Стихотворение опубликовано в журналах: "Юность" 39 2005, "Мы" №7 2008
Однозначная осень похожа на близость,
Многозвучная просинь похожа на даль,
Где московские птицы, покинув карнизы,
Причинить не способны погоде вреда.
Можно в просинь шагнуть, как в вагон электрички,
Забывая все то, что уже не вернуть.
По весне прилетают красивые птички,
А по осени жажда стремится к вину,
Предвкушая зимы оголтелые брызги
И трамвайно-морозные пальцы любви.
Те, что нас настигают под пьяные визги
Подлецов, бодро строящих храм на крови,
Сумасшедших, блуждающих в дымке заката,
Полудурков, начальственно мчащих в авто.
Это видимый путь. Он как будто накатан.
Но откуда ведет он, не знает никто.
Безначального века усталость искома.
Сентябрит в офисАх, мониторы пусты...
И холодных небес безнадежная кома
Не дает хризантемам в свой срок зацвести.
Стихотворение опубликовано в журнале "Мы" №7 2008
Небо, расколовшись на два куска,
Повернулось к шепоту.
Чьему – не ясно.
Посредине порванного носка
Образовалось пространство топота,
Что само по себе не опасно.
Ангел, восславив тени, упал безруко.
Плачет мужчина.
Сердечные напевы суть тщедушные безделушки звука.
Однако слезоточивы.
Пейзаж. Здесь, под этим словом, течет река.
Над рекой мостик.
Небо поворачивает свои бока
К солнцу. Видны кости.
Мостик ведет в оба конца неизменных привычек тела,
Смывшего с себя воздух.
Это далеко не все, чего я хотела,
Но возвращаться назад поздно.
А потому прохожу вперед и вдеваюсь в круг
Помиловавшего меня неба.
Окно пляшет.
Хотя не узнает ни долгожданно, ни вдруг
Сколько понадобиться моим будущим гостям хлеба
И сколько чашек,
Да и придут ли они вообще. Погребальный ветер
Сжигает подлость. Нигде, ни за что
Ни в одном никем никогда не прожитом лете
Не может быть поздно.
И тем не менее – фальшивое счастье набрать номер
Телефона, похожего на чайник
И узнать, что кто-то где-то две тысячи лет назад помер.
Случайно.
Но было ли это жизнью?
Жизнь – только место для взглядов,
Где мостик ведет дважды
По эту плюс ту и другую стороны Ада.
Каждый.
А значит все, кого терзают идеи фикс,
Могут рассчитывать на любые уступки
Со стороны черта.
Главное, чтобы голос был чист,
Звучал четко,
А не исчезал из трубки.
Но будет ли это жизнью?
И сколько все-таки нужно чашек
На пару дней,
Чтобы все это выпить?
Мостик дрожит, река становится все длинней,
Все больше нелепых пташек,
Похожих на параллелепипед...
И небо сдвигается снова в захвате бездны,
На пару слов отложившей вилы.
Мостик посмертно оказывается практически бесполезным
Для поисков памяти – пустой могилы.
Я принимаю искренность стыда,
Чтоб, пригубив затравленного взгляда,
Увидеть золотые города
Сквозь марево распахнутого сада
Былого, что, не ведая преград,
Простерлось между всполохами зорь,
Вмещающими равно Рай и Ад
Сквозь выпуклости в череп. Ломброзо
Не пригодился - идеален шар.
Его глазницы - пыльные моря,
А волосы есть степи близь кошар,
Где дань уже скучает без царя,
Что заблудился в мертвых головах,
Но все еще надеется спасти
Окружность, коей бредит булава
В живом пространстве, спрятанном в горсти.
И потому затверженная жизнь,
Стекая из-под вывернутых грез,
Звучит как отголосок вещей лжи,
Которой не внимает, кто тверез.
Слезы текут наводнением...
Слышу их плеск, перемноженный
На тишину многих дней моих
Сквозь плачь принцесс на горошинах.
Плачут, конечно, от жалости.
Но не к себе, зацелованным.
Не обижайте, пожалуйста,
А улыбнитесь лилово им.
Пусть садоводы морозные
Через фрамуги бросаются
В них - ярко-красными розами
И повторяют: "Красавицы!"
Время принцесс на горошинах
Было убито дебилами.
Даль краснотой запорошена...
И сомневаюсь я - было ли ?
Раздвинуто пространство тишиной,
Разомкнуты невидимые стыки.
Времен и ветра шепот за стеной
Любой красноречивее улики
Способен обвинить пустую ночь
В бессмысленно растраченном покое.
И тени звезд не в силах превозмочь
Сиянья снов над черною рекою.
И в бесконечность серо-голубым
Ножом сознанья режется начало
Грядущих дней, но неисповедим
Смысл тишины, что вечер умолчала.
Стихотворение опубликовано в журнале Юность-плюс (2) 2004-2005 - в альманахе "Тени странника" №13, в журналах "Мы" №3-4 1999, "Литературная учеба" №6 2006
Это запах низов, это запах разверзнутой бездны,
Поучительных сказок и бабушкиных пирожков,
Запах вечного зла и надежды, почти бесполезной
Для разбитых сердец и навеки потухших зрачков.
Запах детских игрушек и пятен на грязных стаканах.
Запах счастья. Запекшейся крови и заспанной лжи.
Он так бьется в окно, что ползут из щелей тараканы,
Надвигается праздник, и точат соседи ножи.
Лучше сломанной веткой торчать из болотной трясины,
Белым снегом ложится в пустую апрельскую тишь,
Чем вдыхать этот запах, от ужаса призрачно-синий
И вверяющий черным проталинам мертвый камыш.
Как вдыхать этот запах, от вещего привкуса потный,
Затихающий днем, а ночами терзающий плоть?
С наступлением вечера небо нуждается в рвотном,
И выходят соседи дрова близь сараев колоть...
А Луна отдыхает, укрывшись промозглою тучей,
Под которой, как фаллос, призывно торчит водосток.
И не знает никто, что случиться вдруг с ивой плакучей,
Если запах любви безраздельно затопит Восток.
Стихотворение опубликовано в журнале "Мы" №7 2008
Желтый ужас. Жуки. Жернова.
Вот диван. А под ванною – мыши.
Понимаю, что помню слова:
Обнимаю, люблю, ненавижу,
Вспоминаю, миную, терплю,
Остаюсь, ухожу, забываю...
По ночам перманентно храплю,
По утрам, как сирена, взвываю,
Поверх крестиков ставлю ноли,
Корректируя драму в Excelе.
Огромаднейших звезд корабли
На пути к обозначенной цели
Превратились в зонты под дождем
И не так оказалась красива
Жизнь, которую при смерти ждем
Потому, что просрочена ксива.
И не так оказалась права.
Но с диваном и мышью сложнее
Примириться: болит голова
И становится сердце нежнее...
Стихотворение опубликовано в журнале "Мы" №7 2008
Да, это было двадцать лет назад...
Мне подарили куклу.
День был странен.
Замедленности вычурный фасад,
Густые кудри,
Город в панораме,
А главное – ее спокойный взгляд
Во мне не зародили подозренья,
Что двадцать лет спустя (или назад?)
Все это вспомню. И забытым зреньем,
Что ожило, хоть отжило давно,
Опять солнцестояние увижу,
Блестящий рот и платье, что длинно.
Но, думая устало: «Ненавижу...», –
Незваный образ выброшу в окно.
А он вернется, будет в дом стучаться
С той стороны стекла, когда темно
И нету никого из домочадцев.
Стихотворение опубликовано в журналах: "Мы" №7 2008,"Нива" №12 2008
Так бывает в осеннем шуме:
Безработно блестят ножи,
Дождь и ветер вдвоем бушуют,
Словно деньги из рук транжир,
Листья падают вверх ногами
И, устало касаясь век,
Вновь играют людьми, богами,
Группой крови на рукаве.
А потом их во тьму уносит...
Тихо кружит последний лист.
Видя ужас зеленых сосен,
Чьи-то тени во тьме слились
Позади позабытой дачи
И закрыли собой огни.
Таня ловит в речушке мячик,
Пушкин томик раскрыл Парни.
Так бывает в осеннем шуме,
Что привидится все и вся -
Дождь и ветер не зря бушуют,
Желтизной листьев-глаз кося.
Стихотворение опубликовано в журналах: "Юность" №9 2005, "Мы" №7 2008
Очки чернеют на челе ночи,
И ты меня не просишь: "Помолчи..."
А значит, стратегически верны
Все лестницы, ведущие с луны
На площадь возле "Русского бистро".
Расплачиваясь звездами костров,
Горевших здесь пять тысяч лет назад,
Мы все же проберемся в сонный сад.
Но станет ли спокойней на душе
Лишь потому, что больше шум "Порше"
Не слышен ни тебе, ни мне, ни им
И где-то рядом бродит херувим,
Которого увидеть не дано,
Поскольку закрывается кино-
театр? Ведь ангелы, увы,
Не измеряют омут синевы
И нет в саду скамеек и оград...
Но я, спасая фотоаппарат,
От ввек неизгладимого позора,
Сама запомню вечности узоры,
Оставленные Богом возле стен
Незримо-государственных систем
Сигнализаций, что торчат у края
Никем не обретаемого Рая.
Стихотворение опубликовано в журнале "Юность" №9 2005
Даль. Коробка. Гардероб.
Фразы. Лица. Тишина.
Локон. Чашка. Влажный лоб.
День. Спокойствие. Весна.
Духота. Подушка. Мгла.
Шорох. Шаг. Усталый взгляд.
Звук. Пристанище. Дела.
Боль. Сияние. Закат.
Стихотворение опубликовано в журнале Юность-плюс (2) 2004-2005 - в альманахе "Тени странника" №13
Земная жизнь есть перечень хвороб.
Поскольку я всего не понимаю,
Ладонь вдруг опускается на лоб,
И лето прекращает ось земная.
Комета повторяет свой сезон
И снова одиноко догорает.
Об этом говорил еще Назон.
И я смирилась с тем, что я вторая.
Лишь ветер избежал паралича...
Бесследно тают призраки над полем.
Назону бы уместней промолчать,
Но он любил, а значит, был не волен.
Стихотворение опубликовано в журналах: "Мы" №7 2008, "Нива" №12 2008
Разлука является тайной, которой в ней нет.
На первое время она припасает паек,
В надежде, что случай изменит движенье планет,
И мертвая птица опять на рассвете споет,
Ожив по причине ритмичного боя часов,
Способных любовь воскресить и соперничать с тьмой,
Бегущей меж пальцев, как локон бежал за висок
От жгучего ветра однажды бесснежной зимой.
Но в этом звучанье невстреча имеет задел,
Застенчиво прячась за взгляд из-под суженных век,
Чтоб локон, описанный выше, слегка поседел
Еще до того, как родиться рискнет человек.
Стихотворение опубликовано в журналах: "Юность" № 9 2005, "Мы" №7 2008, "Нива" №12 2008
Даль забавляется багряной пылью,
Окутавшей нарядный маркет "Ника".
Пространство перебредило ковылью,
Которая красна, как земляника.
Мерцанье здесь. Ковыль - в степи крестовой.
Рассыпав облака, как мертвых броши,
Пространство улыбается подковой
Над дверью в маркет. В общем-то, хороший.
Стихотворение опубликовано в журнале Юность-плюс (2) 2004-2005 - в альманахе "Тени странника" №13
О.Б.
При описанье газовой плиты
Я опираюсь на известный принцип -
Чем глаже мир, тем гаже миру ты,
Хоть и нельзя так обращаться к принцу:
Но ты не принц, ты варишь вермишель.
Как много в этом мире вермишели!
Как мало открывается душе,
Как часто получаем мы по шее...
Все это блеф, плита здесь не при чем
(и не при ком, спешу еще заметить).
Ведь ты ушел, ты навсегда ушел,
Мою любовь плитой не опредметить.
При описанье газовой плиты
Я исхожу из очертаний куба.
Я исхожу все тропы и мосты,
Как некогда погибшая Гекуба,
Я исхожу из тела, как душа,
Как чистая абстракция из плена
Реалий - осторожно, не дыша,
Но чувствуя, что море по колено.
Ведь тут смотря какой величины
Пространство рассекающая голень,
Да не одна, а две, что польщены
Названием приблизившейся роли.
При описанье газовой плиты
Я вентилей намеренно не трону
И опущу все белые цветы,
Что ты не принесешь на похороны.
Лишь потому, что их не будет. Я
Намерена пожить еще, и столько,
Сколь надо, чтоб всплыла из забытья
Конфоркой подогретая настойка,
А также детство в сумерках корон
И в никогда не превзойденном блеске
Кастрюли, что с осмотренных сторон
Напомнила мне дни и перелески,
Оставшиеся где-то за чертой
Двенадцати исследованных граней
Пустой плиты (поверь же мне, пустой!)
На Библии клянусь и на Коране.
Стихотворение опубликовано в журнале Юность-плюс (2) 2004-2005 (в альманахе "Тени странника" №13), в журнале "Литературная учеба" №6 2006
Кивнули мне, как будто невзначай,
Седые облака в закатной дымке,
Чтоб скрыла от людей свою печаль
И в ночь ушла, где ветер-невидимка
Холодным дуновеньем обожжет
Мое лицо и сразу станет легче,
Где в темных небесах наперечет
Далеких звезд блестящий крупный жемчуг,
Где бродят сны по улицам пустым
И с городом я словно незнакома.
И чей-то силуэт в окне застыл,
В пустом окне покинутого дома.
Стихотворение опубликовано в журналах: "Юность" №9 2005, "Литературная учеба" №6 2006, "Нива" №12 2008
Сквозь туманы предрассветные,
Сквозь мятежные года,
Провожаемые ветрами,
В даль уходят поезда.
И сквозь сумрак ночи тающей,
Сквозь зари неяркий свет
Мчится поезд, точно знающий,
Что дорог обратных нет.
Что не зря так быстро падали
Звезды, яркие еще.
Как по кругу (рая, ада ли?)
Мимо всех, кто вновь прощен
Новым днем, судьбой назначенным,
Мимо чьих-то глаз и слез,
И долгов, что не оплачены,
И всего, что не всерьез
Шепчет вновь заря беспечная
Исчезающей звезде,
Мимо тленного и вечного,
Мимо бликов на воде.
Забывая все, что брезжило
И что кануло в ночи.
Только жизни даль безбрежная,
Только небо, что молчит.
Стихотворение опубликовано в журналах "Мы" №3-4 1999, "Юность" №9 2005
Пылящееся небо, звезд парад,
Кусты сирени, каменные плиты.
Но прошлое нельзя вернуть назад,
И дремлет сад, как будто позабытый
Самим собой. Лишь капает роса.
И страшно одинокому рассвету
Входить в него сквозь чьи-то голоса
Из темноты и вечности приметы
Невольно различать в усталом сне
Поникших трав и в сумраке, кипящем
Всем тем, что привело его извне
Сюда, в никем не хоженную чащу.
Стихотворение опубликовано в журналах "Литературная учеба" №6 2006", Нива" №12 2008
Больше никто не лепит свистульки
В городе, где не бывает света.
Только старушка бредет, сутулясь,
На перекресток купить газету,
Тихо проходит под аркой слева
И попадает на сонный рынок,
Где алкоголиком для сугрева
Продана пара своих ботинок,
Девочка плачет и просит маму
Ей наконец-то купить черешни.
Небо ныряет сквозь амальгаму
Пыли степной в городок безгрешный,
И, неземною его окутав
Синью, гадает на пальцах-тучах:
Будет ли вечер, придет ли утро,
Иль заболеет звезда падучей.
И лишь свистульки никто не лепит...
Кто-то уехал, а кто-то умер.
Город казахский приходит в трепет,
Если убили кого-то в Думе.
В нем еще русские есть покамест:
Мама и дочка, алкаш и бабка...
И ни в кого не бросают камень,
Когда в квартирах бывает зябко.
Есть даже поезд, который прямо
Связан c Москвой и кого-то возит.
Но мертвецы не имут срама,
И в городок забредает осень...
Стихотворение опубликовано в журналах "Юность" №9 2005, "Литературная учеба" №6 2006, Наш Современник" №10 2008