ВРЕМЕНА ГОДА
1.
- жив – жив – жив – жив –
сапоги по морозному снегу;
благодарю тебя, Господи, жив еще,
еще могу извлечь из снега эту простую мелодию,
столь сладостную для слуха,
еще зачтется это дивное звучание,
даже если больше ничего не смогу;
градусов 20,
а бьет, как неразбавленный спирт;
и у звезд, как от боли, от холода
расширенные зрачки;
вот он – мир, предназначенный для любви –
чист, бел, стерилен,
точно палата для рожениц.
самое время для Рождества.
2.
как и положено в эти сроки,
грунт покрывается свежезеленой шерстью,
будто животное, объевшееся хлорофилла;
и в продолженье пейзажа:
пласт плодородия, точно тело родинками,
густо усеян могильными холмами навоза –
ожидается славная жатва,
а по краям черноземных полей
учетчиками посевных площадей
расставлены опоры электропередач –
метровкой отсчитывать расстояние между светом и тьмой;
что же тогда этот вечер? –
это небо,
медленно опускающееся на землю,
(чтобы не вспугнуть и не навредить)
упраздняет условность границ настолько,
что чуть позже его,
как чужую подругу,
можно кротко ласкать руками;
с трудом свыкаешься с небохождением.
и с заданной периодичностью
кто-то подсматривает за тобой
в замочную скважину месяца.
в которой зажато пятно полнолуния, будто стыд на щеке у застигнутого врасплох;
чувственность:
от избытка или авитаминоза,
чувственность,
как первая теплота,
которую все время тянет попробовать руками,
пока не появится женщина,
страдающая избытком карих глаз,
где, словно испугавшись,
что будет опознан, раскрыт и разоблачен,
перевернуто прячется твой маленький человечек;
пока не появится женщина,
и не будет фосфоресцировать в мочках жемчуг,
удивленный, как вареные зрачки рыбьих глаз,
а на губах с изгибами настигающей волны,
что вот-вот и накроет,
не возникнет что-то давно искомое, хищное;
и это будет длиться вечно,
потому что никогда не заканчивается,
но прерывается,
будто предложение запятой,
точно таким же курносым профилем;
и от этого – жить – превосходно.
в чем не ни малейших сомнений,
что и утверждают несомненно живые каштановые кисти,
многократно продублированные знаками восклицания
в конце приветственных обращений,
и, по крайней мере,
ты накрепко схвачен и будешь насильно удержан
широкополой пятерней каштанового листа;
так много весны.
как никогда чувствуешь себя собственником: мой – май.
3.
потом заканчивается бессонница у соловьев,
витаминная свежесть салатовой листвы
теряет свой первозданный вид
и темнеет, как кожа, подпорченная загаром,
а у каштановых соцветий
наконец-то ослабевает внушающая зависть
круглосуточная эрекция,
и они становятся похожими на скелет
выпрыгнувшей и обглоданной на лету рыбы
с редуцированными шариками воздушных пузырей;
стараясь не отстать в выразительности,
обреченные на неподвижность клены,
похоже, что у стрекоз воруют крылья для семечек,
и усадив их в кабину,
как камикадзе, не имеющего права на возвращение,
покрывают собой всю окрестность;
тем временем,
стриженные под африканца тополя,
как прошедшая линьку домашняя птица,
сбрасывают подкожный пух:
жарко – не до вязки носков;
так начинается лето.
впрочем, возможны варианты:
приготовившимися к старту на стаерскую дистанцию,
склоняются над сапками атлеты огородного вида спорта,
а рядом – под тяжестью осмелевшего крахмала
тонут картофельные стебли,
точно пловцы в бассейне,
с привязанными к ногам многочисленными гирьками,
едва успевая заметить,
как за какую-нибудь дождливую июльскую неделю
превращаются в акселератов
хрупкие подростки подсолнухов,
одной рукой,
как и подобает центровому,
забрасывающие в корзину зачетные семечки:
ну просто чужие дети;
так продолжается лето.
впрочем, возможны варианты:
…не бритый с весны ячменный колос,
будто мужик-землепашец,
прилег на солнцепеке,
томимый мыслью о кружке пива;
огурец же и в эту жару страдает от холода,
покрываясь гусиной кожей;
свекла играет в красных и белых6
и та и другая в конечном счете проигрывают;
горох вспоминает о временах царствования,
и не выдерживая собственной многозначительности,
растрескивается: о, гордыня;
кукурузные початки имеют вид казацкого оселедца,
принявшего накануне чуть больше обычной нормы;
у абрикоса жилистые глаза,
как у страдающих вдохновением ночных сочинителей;
гречиха производит мелкие пирамиды –
эти усыпальницы духа сеятелей умеренных широт;
петрушка, базилик, иссоп,
в коих слышится нечто
языческое, античное или библейское,
не просто зелень – но символ травоядной религиозности человека…
и так далее и тому подобное.
до тех пор,
пока не испарится, как свежая копейка, утренняя роса,
пока у августейшего из месяцев
не посыпятся, словно перхоть с божественных волос,
легкомысленные звезды,
пока каштановые листья,
слегка отвисшие, будто груди исполненные молока,
прикрывают созревающий плод;
наследуя повадки свежего молока,
простоявшего всю ночь на кухне,
молочная масса зерновок сворачивается,
обретая упругость и жесткость6
еще день – и полная спелость;
вот так и живем:
сначала отрочество:
потом – сразу – зрелость.
4.
йодной настойкой – осень.
пригоревшие тополи
снимают с проводов убежавшую зелень,
не исключая возможности и того,
что длинные и прямые, как соломинки для коктейля,
могут высосать из корней
остатки зеленой жидкости;
воздух простужен.
и посему размытая графика тополей
напоминает почкующиеся вирусы гриппа
с электронных микрофотографий,
а если пристальней всмотреться,
слезящимися от простуды глазами,
то можно увидеть
как ровным каллиграфическим почерком тополей
пишется твоя родословная;
пространство перенасыщено желтым.
и как стираные пеленки хлопотливого первенца,
убраны злаковые поля;
покаянное время.
отголоском, упреком прирастает к гортани
греховная мелодия яблокопада,
а после – молчание.
которому нельзя научится,
какое-то объемное, всеобщее настолько,
что становится слышно себя:
того, каким был, есть и, возможно, еще продлится,
и слышно природу, никогда не ощущающую одиночества,
и, можем поэтому,
так болезненны и чрезвычайны
приступы уединенности;
связь удерживается паутиной.
и это весьма прочно,
до тех пор,
пока колючие ежи каштанов гне обрвут ее,
выбрасывая под ноги крупные коричневые зрачки,
возбуждающие зависть сероглазых женщин;
прощальное время.
голое тело неба зыбко закрывается до подбородка
молнией перелетных птиц,
и по праву симметрии
замерзает на голой спине поля черный пот дождя;
о, эта последняя молодость,
как черта,
за которой уже некуда отступать.
P.S.
в пляске дождевых пузырей,
свежих, как волдыри от ожога,
в сохнущих на проводах,
подобно горошинам в созревающих стручках,
дождевых каплях,
в осенней монотонности заурядных дождей,
служащих обильной приманкой для сухого мицелия;
в мнимой непорочности первого снега,
злоупотребляющего непременными похвалами,
в хрустящей обидой пористой корочке,
оскорбленной поруганной чистотой,
в свисающих сталактитами с обнаженных февралем крыш
крысиных хвостах сосулек;
в восторженно хлопающих в ладошки
двух первых наивных листьев кленовых проростках,
отмеченных в книге прихода,
в шмыгнувших с асфальта испуганной мышью-полевкой
сухих тополиных листьях,
в отчаявшихся дотянуться до облаков,
крупных, как толкательницы ядер, каштанах,
настигающих небо в лужах;
в опрометчиво сбрасывающих листья,
будто платье чуждая благоразумия женщина,
нагих, как сама любовь, вальяжных вязах,
в мгновенных, как ранняя недолговечность человека.
росчерках звездного неба, умаляющего шанс обретения,
в груженых смолью баржах низко идущих гроз,
тяжелых как мысли о смерти;
во всем,
везде,
всегда
одно и то же, одно и то же:
очень хочется жить.
* * *
моя заслуга в том, что был я на земле
в те времена, когда ей не хватало Бога.
узнал немного о добре и зле.
не слишком много.
нуждался в хлебе. в женщине. в словах.
внушающих то страсть. то страх. то жалость.
как воровство – и прямо на глазах
происходила жизнь. и редко попадалась.
и женщина – суть тонкая свеча.
горела дивно. но тепла давала мало.
сестрой для страждущих, участием врача
губила чаще, чем спасала.
и слово, кисловатое как хлеб,
и падкое до лжи, но до вражды чужое,
прозрев заведомо о доброхотном зле,
коротенькую жизнь, брало для мер – межою.
и было небо ранних звезд. луга.
чабрец. ежа. полынь. крапива.
чтоб прошептать, как в детстве, - по слогам –
как это все-таки устроено -кра-си-во-.
как покрывают скудный быт снега,
в юдоль прозревшую гонимые доверьем,
как участь падшего наивна и нага,
как плоть в снегах невинна у деревьев.
как это здорово и дорого никак
не ощущать довесок славословья,
как участь падшего воистину нага,
как не в чести невинность у зимовья…
предназначенье – быть – сильнее, чем
рассудок. чем любой разумный довод
не в пользу долговечности вещей,
включая слово.
включая промысел. и домысел. и быль.
тлетворность века. и томленье духа.
я это видел. я на свете был.
и в этом главная моя заслуга.
***
«да будет мне по слову Твоему».
глухой, как старец, как дите наивен,
чтоб прокормить угодливую тьму.
чтоˊ птиц небесных, колосок на ниве.
чем мне ответить? чем могу молчать?
наивная невинность виновата.
рвет с мясом ноздри. жалует печать
и скорбь/печаль врачует воровато.
мы – первородны. тоже. ныне. днесь.
и так же тщетны. тленны. и убоги.
и так же тешила б нас весть
благая. с уст благого Бога.
и так же разъедает нас вина
отборного глубинного отлова.
но как завистливо-запретны времена,
когда Господь еще был щедр на слово.
***
осень кончилась, как финансовый год, - в октябре.
дальше нечто убогое, вроде безденежья,
истощая ноябрь, образует в бюджете не брешь –
но воронку – должник – и куда же ты денешься
от того как косит воспаленно тревожный закат,
точно впрямь подсмотрел что-то важное,
от туманов сырых, будто вдовьи глаза
с 100 – процентною влажностью,
от того как наследует графику строк,
угловатую готику линий
лес, чернеющий щеткой для старых сапог
в сгустках высохшего гуталина?..
***
ноябрь. пора убирать леса.
строительный бум уже завершен.
немеющий лист – ну, та же слеза
у свеже покинутых жен.
послушай, прими. то, как вижу, скажу:
есть время, что кроется жестью,
редеющий лес, будто старый кожух,
с затравленной траченной шерстью.
послушай как с времени рвут кожуру,
чтоб выставить голо и босо,
но шов его прочен и груб, как кожух,
который не знает износа.
«во сне ты горько плакал».
как плачут только в детстве.
но с опытом разрухи,
безлюбья и тщеты.
как будто в бездну падал,
и на правах соседства
тянул к ней кротко руки
и говорил ей «ты».
во сне ты плакал горько.
как плачется от бедствий,
от, связанной прощеньем,
навязчивой вражды.
участвующий в гонках
на выбыванье. бегство
гналось за утешеньем,
теряя всякий стыд.
но сложенный, как скрепка,
на траченной постели,
ты все-таки возделан
из божьего сырья.
как будто зло и цепко,
как будто в самом деле
душа иным владела,
в чем не было вранья.
и падая, на ощупь
касался тела веры,
и промывая вежды,
для сна слеза дана
от похоти всенощной,
от ежедневной скверны,
от пагубной надежды,
что не коснешься дна.
доверься телу. пусть оно решает,
что свято. что вторично. дух беспол.
и если созидает – разрушает
тугую оболочку смертных спор.
доверься телу. милосердствуй болям
худого чрева, чресел и чела.
дух одинок. и вездесущ. и волен
брать от всего. и прокормиться с ни черта.
вериги плоти. ладан вкупе с серой.
в зрачках разводят сурик и сурьму.
и если сущ, то жив ты цепкой верой.
доверься телу. телу своему.
доверься завиткам его курносым,
когда почудится чадное “аз воздам” .
и как глаза слезятся купоросом.
и места мало на лице глазам.
и в мареве плаценты, плевры, плазмы
хребтом мыслительным, вопящим блага ртом, -
нагое тело. светлое как праздник
материи, где вышивка крестом.
затем, что тленно. влюбчиво и тленно.
и рассекают кору-кожуру.
и ловят свет свой невысокий тени.
и не слезлива жалость на юру.
зане бросает, как в корзину мячик,
то в жгучий холод. то в знобящий жирный жар.
душа – бессмертна.
так или иначе
она пребудет.
тела!
тела жаль…
нас - трое. но каждый - один.
и трижды один, если трое.
сведенных угарным напором орды.
и тем. что прикончило. Трою.
нас - трое. нас - я против двух.
куб я. превосходная степень.
пространство себя герметично. как дух,
тарелкой витающий в небе.
нас - трое. нас - трижды, как перст, -
ко лбу, чтоб одуматься. к сердцу -
чтоб чуять, как чуток болезненный пресс
к хранимому всуе соседству.
а тот, кто один, - не всегда одинок.
ведомый двумя. коих предал.
как жизнь, что по сути - есть вязкий белок
с геномного кода-триплета.
но кто, милый мой, доказал. что ты плох.
что суть твоя - дробь и разруха.
когда расчленен был даже сам Бог
на - Сына - Отца - Духа -
вот и высыпалась осень
каблучками на асфальт.
и зеленку зимних сосен
мастерит базальт и сталь.
вот и ставит вновь вопросы
местечковый дольний арт.
и в бальзаковскую осень
каблучки цепляют альт.
и, вручную сбитым кремом,
небо рвется на клочки.
и отмеривают время
посекундно каблучки.
чтоб уверенней, чем камень,
обжигать туман-сырец,
отсчитают каблучками
расстоянье меж сердец.
1.
а ты – мой милый – никакой.
как плод на вкус, на хруст, на запах,
промытый дарственной росой,
когда заря раскрасит запад.
живое ищет нежность рук.
как доблесть – славу страсть и почесть,
чтоб, выстрадав, изжить испуг
ожесточенных одиночеств.
нельзя живое обмануть
ни благодарностью, ни долгом.
на страсть бессмертье обменять
способна женщина – и только.
имевшая избыток губ.
надменность глаз. и строгость лика.
тебе досталась, как врагу
от проигравших битву, выкуп.
живая я. грех – мой. мой – змий.
рождений боль – моя отныне.
так, властвуй же. приди. возьми
блаженство в дар – ты неповинен.
2.
мы нарушили божий запрет.
мы омыли купель. сняли кипень.
мы познали на вкус этот бред,
эту сласть, эту блажь, эту гибель.
мы встревожили змия крови
во все скользкое длинное тело,
под стволом замыкая круги,
чтобы яблоко цельно задело.
ибо сказано: не возжелай.
не желаю. но смертен и слаб.
проклят. изгнан. вкусивши от древа.
снова яблоко ты поднесла,
захмелевшая дивная дева.
мы его закусили вином.
сок его разъедал гладь эмали.
это было не нашей виной.
для вины ведь греха – слишком мало.
поговори со мной на равных,
когда с равнин прибьется ветер
неугомонный, будто равви,
о тьме,
прозрении
и свете.
еще поговори цитатой
угаданной из Пятикнижья,
что не берется дар утратой
будь он напрасен и унижен.
поговори с глубин высоких,
откуда правят, как пытают,
и как сверяют строки к сроку,
и чем раскаянье питают,
и как меняют грош на плаху,
и что кладут в основу лика,
и кто сбирает подать/плату
с последнего немого крика.
*
восторгом, торгом, жадной ролью,
где не щадят ни глаз, ни бровь,
глухонемой твоей любовью
насытить нищенскую кровь.
*
с утра писалось и зима
была, как чистый лист бумаги,
где надобно терять в отваге
и медленно сходить с ума.
***
не может быть, чтоб просто совпало
по сло-гам,,
до-сло-вно:
«глухонемая кровь»,
еще не читая И. Ж.,
или/и
«сходим медленно с ума»,
не споткнувшись у О.М.
похоже,
однажды продуманное/проговоренное
никогда не исчезает в никуда,
но пребывает
не растраченным сгустком материи,
согревающим холод отодвинутого времени.
такой вот не преднамеренный плагиат:
прослушать озвученное кем-то пространство
«и выдать потом за свое».
***
ты чуешь как глотку сжимают тиски.
отведай иного напитка.
скупы твои жесты и речи тихи.
и ночь над тобой, как накидка
на зыбкие плечи. люби-не-люби
все так же зияет бездонно
громадное небо. и так же рябит
в глазах. и бывает бездомно.
но если на утлые плечи твои
возложат чугунное слово,
ты станешь не здешним – хоть мир сотвори
и после разрушь до основы.
до груды камней. до песочницы лет.
до плоского тела равнины.
до вычурной лести, что подлиней нет,
чем эти скупые руины,
где время сошло. где берут его в брод.
еде время-подпасок бесправно.
где жест говорлив. где за глотку берет
бесстыжая голая правда.
Есть секунды: всего 5 - 6, когда вечная гармония достигается.
Достоевский Ф. М.
а плата за талант - судьба.
заплатишь - и заплачешь. пей
напиток сладостный. полынный.
не поскупись любви ребра.
отмерь угодливых страстей
для головы своей повинной.
за штучный ходовой товар
судьбу-злодейку в прах секут,
а тот, кто к виду крови стоек,
так именует божий дар.
но стоят жизни 5-ть секунд.
и жизнь без них - гроша не стоит.
одиночество женщин – особо.
потому ль так тревожат и лгут
эти брови с отливами в соболь,
эти пухлые крестики губ,
эти быстрые шарики ртути,
эта бледная выпуклость лба,
эта девственная, будто груди,
недаюшаяся судьба:
одиночество женщин преступно
перед совестью и людьми,
перед тайно греховно подспудно
настигающим смыслом любви,
перед самым суровым из судий:
детским ртом у соска,
перед жизнью пустой, будто груди,
не дающие молока.
в этом доме жил и умер,
жил и умер в нем не зря,
жил + умер – это в сумме
где-то около ноля.
да, вот в этом старом доме,
вросшем в глину грудой жил,
ценном тем, что он в нем помер,
а потом, что он в нем жил.
жил затем, чтоб в доме этом,
как паломники в пути,
подустав, перед рассветом
сделать выдох и уйти.
и, придя в бессмертье,дому,
словно небу – высоту,
а имущество – родному,
отписал в наследство – дух.
эй, прохожий, в этом доме,
как гласит на нем доска,
некто жил, пока не помер.
барельеф. гранит. тоска.
***
в селении отныне будет ночь
часов с 5-ти. каштаны, как фужеры,
осушены до дна привычным жестом точь-
в-точь по расписанью прошлогодней эры.
в селении отныне будет свет
чуть ярче тьмы, объятой глаукомой.
звезда иглою препарирует скелет
каштановых ветвистых анатомий.
в селении и бедность не порок.
но дань/оброк с подорожавшей лени.
куриный вождь, прикормленный пророк
не троекратно ли предскажет просветленье.
и вместе с ним: как удержать в узде
порывы к светлому во избежанье брака.
как нужно жить, пока висеть звезде.
пить водку пьянице. родившемуся плакать.
***
будни. хозяйственный запах картошки
тщится избавится запаха браги,
за ночь сыгравшей, как рьяный картежник,
в ящик – суть в глотку; худые бараки –
бульбохранилища. специи дыма.
сажи щепотка. для сельского сноба
есть тем осознанно-необходимым,
чем и бывает, обычно, свобода.
вечер-отстойник. подобие крошек –
мелкие звезды. под млечным убранством:
жарено-вареный запах картошки.
как доказательство равенства с братством.
"да будет мне по слову Твоему".
немой, как старец. как дитя, наивен.
чтоб прокормить угодливую тьму.
как птиц небесных, колосок на ниве.
чем мне ответить? чем могу молчать?
невинная наивность виновата.
рвет с мясом ноздри.жалует печать.
и троеперстье ставит воровато.
мы - первородны. тоже. ибо - есть.
и так же тленны, тщетны и убоги.
и так же тешила б нас весть
благая с уст благого Бога.
и так же разъедает нас вина
глубинного отборного отлова.
но как завистливо-запретны времена,
когда Господь еще был щедр на слово.
нашествие осени, слякоти, облака
станут, как граждане в очередь, или, как
очи, исполненные влаги,
небо, утратив часть выси, окажется приземленным,
определяя насыщенность красок, и лист зеленый
будет не чище туалетной бумаги;
дорога разбита, даль размыта,
воду льют пригоршнями в сито,
и рассылают по дальней округе,
во времена, пока сито наполнится,
нужно вздыхать о вчерашней любовнице
и об утраченном друге;
дождь выпадает, как зерна из колоса,
как выпадают слабые волосы
и оголяют надбровные дуги,
в эти минуты не стыдно пристрастий,
это часы размышлений о страсти
и об утраченном друге;
это приют для тоски и безделия,
штопки носков или слов, это келия
для ожиревшего за лето духа.
то, что хранилось до срока – исполнится.
самое время наскучить любовнице
или отречься от друга.
***
потому что осень, как вздох
или выдох,
искушенье, желание, вздор
ищет выход,
не находит, терзает плоть,
жаждет гнева,
чтоб созрел наконец-то плод
тот, что слева,
тот, что тверже сподручных глин,
но не камень,
добывает густой кармин
и дает толчками.
у прерывистого толчка
цвет каленый,
терпкий привкус лесного дичка
и калины.
и не памятствуя про риск
на каленом,
ставит поздний дубовый лист
на колени.
***
как эта женщина в июле хороша.
вот выраженье, что не терпит возраженья.
добавь еще на руки малыша –
и выйдет лик эпохи Возрожденья.
все целовать бы неуступчивую грудь,
и если не испрашивать участья,
то жизнь управится с бедою как-нибудь
и как-нибудь поладит и со счастьем.
добудь ей август перелетных звезд,
пребудь у губ навязчивей, чем выдох,
отмерь от сердца этих длинных верст
исхода, что не ведает про выход.
на том поладим. тоненький июль
гречишным медом насыщает сладость.
спит тишина. луна качает тюль,
пока ты в силу превращаешь слабость.
пока та слабость – каменная соль,
пока греху назначено иное.
припоминая будущую боль
нелюбящее сердце ноет.
***
я любил бы тебя на рассвете,
у тебя были б чуткие руки,
нет, не руки, но цепкие сети
дивной девы, коханки-подруги;
время б шло по спиральному кругу,
добывал бы рассвет сок из ранки,
ревновала б скупая подруга
к захмелевшей от страсти коханке;
будто занавес праздничной сцены
ветви вербы свисали б охранно,
где подруга страшится подмены,
там щедра на растрату коханка;
и к юдоли наивной и грешной
хрупкий луч пробивался бы косо,
и досталось бы вере с надеждой
расплетать твои темные косы;
но когда заоконная верба
светлым облаком станет клубиться,
две монашки – надежда и вера –
проклянут площадную блудницу.
***
улыбнись уголками глаз,
излучая соленую зелень,
наведи на меня порчу/сглаз,
опои приворотным зельем;
отбери даже право быть
не твоим, преходящим в Лету,
помести в свой привычный быт,
как дыханье в грудную клетку,
изведи меня, истоми,
обожги тем – высоким – током,
что проносится над людьми
то есть ставит их вровень с Богом.
***
та женщина, которая случалась,
но не случилась, не произошла
заветное с заведомым сличала
и привечала часть добра и зла;
лукавила, ласкавилась, лучилась,
училась между строк читать «прости»,
та женщина, которая случилась,
затем что не могла произойти;
прости ей, Боже, и воздай по вере.
родимое. заветное. свое.
как по предплечии, по тонкорунной вене
прерывисто журчащий ручеек.
***
«никто меня не долюбил до счастья.»
зато и я не залюбил до горя,
когда в зрачках твоих, как тать полночный, шастал
и пил из губ твоих, изогнутых дугою,
и укрывал скупую подать взгляда,
и плыл/тонул на лодочке ладони,
вину вдыхая, - цепкий запах яда
цветущей пыли атропинной белладонны.
мы – квиты. от навязчивых прощений
твердеет вера травяных настоек,
пьет стыд вина, не ведая отмщений,
как все невинное и для греха простое.
простора б для земных пологих судеб,
где квиты мы и дар не разворован.
но бродит сок. хмелеет кровь в сосуде.
молчит молочное младенческое слово.
***
брат мой, Никола, отчим, родитель,
что там на этой навязчивой стенке?
или келейно кресло-обитель,
или горазда вина на оттенки,
или хандра – приживалка болезни
и не врачуется знахарским зельем,
или поэма камину полезна
и согревает бесовским весельем,
или погрешны посмертные маски
с лиц, подрумяненных призрачным смехом,
или дорога – отчизна у майских
с римских небес за рождественским снегом,
или снимается с птичьего тела
беглый набросок нешуточной тушью,
или душа – неподъемное дело,
где не жалеют ни тело, ни душу,
или в кострищах плакучие вербы
бульбой обуглят казацкую славу,
или талант у монашенки веры
схимно теряется в праве на слово,
или Святою землей не обласкан,
или увяли в Кампаньи оливы,
или лукавый стал скуп на соблазны,
или в том счастье – быть не счастливым?
***
Малоросья. Украйна. Хутор.
пан Данила голубит саблю.
чуден Днепр колдовской под утро,
когда ведьму меняет цапля.
нетопыри – что взмахи горя.
пан-отец, скалозуб, колдует.
чуден Днепр и не меньше моря.
кормит. поит. бедой годует.
Катерина качает люльку
с убиенным прохладным тельцем.
пан Данила раскурит люльку,
чтоб искрился заряд под сердцем.
черт в козлиных хромых сапожках
казаку оседлает шею,
медный месяц берет на рожки,
как с шинкарочки подношенье.
это – бесится. лыбится. прется.
травит зельем дурманящим донце.
ловит души с тщетой уродца.
кровь разменивает на червонцы.
ай, роскошество бесовщины.
ах, зловонье нечистой силы.
дева, вставшая с домовины.
дивно. страшно. смешливо. мило.
молодильно. как пунш игристый.
но в назначенных на закланье
чуть глубинней, чем след когтистый,
разрастается покаянье.
***
какой тяжелый выпал год
под захмелевший небосвод,
дрожащий древними звездами.
и грузит плечи мелкий бес
отходами вареных бездн,
и как угодно вертит вами.
и скаредный день-иудей
ладонь упитанных углей
возносит щедро к лобной кости.
вина – настойка на вине
петляет, путаясь, зане
протопчет тропку к Богу в гости.
а бесик водит хоровод,
целебно целится рот-в-рот
и прогибает долу плечи.
ущербность мелких величин,
беснуясь, не щадит личин
и утешает даром речи.
отдав на подкупы зарю,
беду жнивует на корню,
ну, полбеды, но цельный остов.
и смысл тягучих вязких дней
сохранно прячет там – на дне,
где рвется сердца полуостров.
ну, что же, приголубим хлеб.
помесим родственную хлябь.
бессонные процедим ночи.
ах, эта участь хороша,
когда бесенок держит шаг
и крупной солью метит очи.
***
такая зима, чтоб запомнить.
пространство глухое заполнить.
и вынудить ровно дышать.
и что же нам ждать от мороза:
смалюет химерную розу
и сцедит снежок на дуршлаг.
с чего же. мой кровный товарищ,
ты блажью себя отоваришь,
когда даже сажа бела,
когда в зачарованной речке
ни всхлипа, ни ропотной речи,
пребудем – была не была.
цвет – белый, свет – чистый – обманный,
как мелочь в дырявом кармане,
червонную выставит суть.
и что нам с хромого злодея,
когда кровь звенит, молодея,
пребудь, мой товарищ, пребудь.
Вакула бесенка седлает,
под ними равнина седая
вся россыпях серебра,
и что нам до промысла Вия,
когда кровь, как воды живые,
и кто-то из нас: точно – прав.
выговори себе иную судьбу.
заговори ее. заворожи словесами.
заставь ее пить мед твоих полных губ.
она – эта женщина – любит ушами.
не дай ей опомниться. заговори ее. дай
слов, где она и нежна и покорна.
и впору тебе. и не чинит вреда.
не мыслит дурного. не смотрится скорбно;
шепотом. тихонько так. чтобы одна
только и ведала. наговори ей
слов, от которых скудеет вина
и рассыпается легче, чем иней.
заговори ее. заворожи ее. обмани,
брось на растленье казенному веку.
в те: всевозможно-прощальные дни,
где исстрадалась любовь к человеку.
в это летоисчисленье
шли дожди и пахло Ноем
и насыщенной как вата
после женских дел землей
но народонаселенье
забывая про иное
в огородах воровато
промышляло всей семьей
в лужах плавал запах гнили
и тонул а запах Стикса
брал закон приумноженья
и творил им явный вред
с горя что ли выпить или
грянет гром – перекреститься
делать крестные хожденья
и лечить припаркой ведьм
прел картофель будто схимник
в подземельных коридорах
где как следствия – причина
ждет в конце тоннеля свет
пожелтевшим старым снимком
воцарялась фитофтора –
гриб ничтожный как мужчина
не имеющий примет
лук стрелял и сам же падал
как татарин целясь в купол
злак же мечен точно в корень –
в суть устойчивых вещей
урожай стоял и плакал
поредевший будто группа
старых женщин знавших в горе
толк не хуже чем в борще
в облаках борьба за место
шла по Дарвину с Лысенко
дождь дождил гроза грозила
настигая в тополях
что растут как бы из мести
за извечную оседлость
в чих повадках отразилась
рукоять для топора
если снять с обличий маску
то покорность станет целью
и языческие боги
нагнетали древний страх
соблюдая плотность массы
громыхая тяжкой цепью
шли не ведая дороги
пролетарии всех стран
травоядная забота
их гнала по этой сцене
и когда б не этот ливень
то пожалуй ясно что
триединство – есть работа
круглосуточно в три смены
при таком сплошном наплыве
подбивающих итог;
ты здесь самочкой служила
отчего казалась дивой
но была а не казалась
чрезвычайно пышной грудь
как физическая сила
колыхалась горделиво
и встревоженной косулей
все рвалась к кому-нибудь
и конечно же сбивалась
с праведных дорог конечно
ей зачтется и простится
ибо странствия легки
ибо грудь не унималась
представляющая нечто
ибо грудь была как птица
корм берущая с руки;
то что есть – есть так как будто
есть и нет но чаще нету
то есть ясно что бывает
но понятно что не здесь
жизнь – товар лишенный брутто
в голом виде вроде нетто
тащится и убывает
просто так и по нужде
как слеза есть порча лика
влажность – эта порча качеств
изначальную белковость
переводит на крахмал
судя по прямым уликам
жизнь задумана иначе
чем нечаянная новость
для которой повод мал;
дождь устал но делал то что
с жилой рваною старатель
чтоб намыть любви и воли
не имея запасных
надоело. ставлю точку.
потому что я создатель.
и могу себе позволить.
и чураюсь запятых.
там, где права война, нас – миротворцев – нет.
там, где в провалах мир, мы – ополченцы – есть.
каменные хлеба будут призревшим – снедь.
строгая ось хребта – то не про нашу честь.
будем чеканить в такт хромовый свой сапог.
станем лечебную грязь вдавливать до чистот.
то ли слуга на зов, то ли на взрыв сапер –
нет у худой вины низко идущих частот.
может, отмыть щеку, чистенько отхлестать.
и на осиновый кол стойко пристроить ветошь.
свежий Иуда вновь ищет в саду Христа.
хрупкий хребет сутул – надо повыше вешать.
«Так будут последние первыми…»
прости меня. я худший из людей.
я – задыхаюсь без твоих прощений.
покуда копит влагу Водолей
и мерзнет сок весенних превращений
в пучках флоэмы и от Рождества
2 тыщи лет. и нечем оправдаться
за скудность черт. и за намек родства.
и век окончен. и мытарства длятся.
и в скудоумный осевой хребет,
где мозг наивней, чем слеза ребенка,
вонзится страсть. и ежедневный бред
для неимущего – доходная работка.
и так занятна участь тех,
в ком бродит кровь по замкнутому кругу,
и ищет выход для простых утех,
и смысл кончины портит, как подругу.
и чтоб добраться до другой щеки
чужой ладонью надобен посредник.
и дни бегут, как на сосцы щенки.
и ровно жизнь – от первых до последних.
« … друг! как ты вошел сюда
не в брачной одежде?»
а тот, кто не в брачных одеждах,
но с мира по нитке в миру
надеждой, как стражей, задержан
и строчкой, что рвется к перу;
а тот, кто изъят на распутье
от плуга, от блуда, нужды,
чей смыл, будто узел, распутан,
в ком нету особой нужды;
а тот, с неподдельным, как камень,
и чуждым веселья лицом,
хватающий с жару руками
откормленных тучных тельцов;
а тот, кто, как прибыль, мельчает,
в ком скорбно/греховна гортань,
чью скверну омоет молчанье,
как грязь из телес – Иордан;
но тем, что изъят был и призван,
он – избран - не избранный – тот,
в ком свет преломился, как в призме,
кто вреден для горних высот;
и тем, кто задет был любовью,
как баловень дев и семьи,
и тем, что венозною кровью
омоет одежды свои.
«когда придет хозяин виноградника»
я ветхие числа листал,
плутая в изгибах сложенья,
но жизнь, что жирнее пласта,
не ведала слов сожаленья;
растила густой чернозем,
служила простую работу:
брать сдельщика утром внаем
и требовать крови и пота;
и я – составитель времен –
ведущий усердно подсчеты,
был тленным внутри засорен,
но тоже замысливал что-то;
наемник, сгубивший лозу,
стяжатель напрасной награды,
вершил свой крутой самосуд,
покуда в пути Виноградарь;
за то, что нет дела о ком
бьет колокол в тихом селенье,
бросая голодному корм:
горсть крошечных слов сожаленья.
«и когда он был еще далеко»
рвалось. шипело. билось недовольство.
терзало путника всевластьем произвола.
и барышом сомнительного свойства:
кормило мукой мелкого помола.
и блудный сын глотает липкий страх.
и пьет стыда переигравший уксус.
и, распознав, что боль утрат остра,
не изменяет избранному вкусу.
его трясет. укутавшись в тряпье,
как прячутся от сглаза и от порчи,
из пересохших русел пьет
сухую влагу барских вотчин.
и снова продолжает путь.
и будто смысл в пределах многоточий,
иную полагает суть:
уже не ваш, - но все еще не отчий.
чужой. ничей. как сорная трава.
еще не отчий. на ребристой грани,
где жизнь и смерть схлестнулись за права
единоличных обладаний.
он так устал. ослаб. а даль
еще длинна. но что до расставаний,
то обобравший мир отдал
цветной металл врачующих страданий.
и сортируя эту медь,
когда дорога кончится, как ссылка,
не больше точки встанет на холме –
и в ней отец признает сына.
«…потому что настала жатва.»
потому что наступит жатва.
предназначенный колос ломок.
потный полдень. ни тучки. жарко.
души – полые, как солома.
это – скоро. возможно, завтра.
зернам станет в чешуйках тесно.
как возмездье, настигнет жатва.
время вызрело. хлебом. тестом.
поднебесный горчичный воздух
в проникающих ранках остьев.
колос сжат. и на праздный возглас
не хватает ни сил. ни злости.
серп послушен движенью кисти.
мысль о небе. и мысль о хлебе.
зерна тверже, чем в теле кости.
колос. серп. пустотелый стебель.
время прибыли и хищений.
пахнет ладаном вкупе с серой.
небом подлинных восхищений.
потому что берется силой.
«И пришедшие около одиннадцатого часа…»
- работник последнего часа –
воздастся тебе за труды:
наполнится полая чаша,
охрипнет архангел трубы,
отмерится теплого хлеба
на плоть: ни мертва/ни жива,
и будут волы твои в хлеве
пресыщенно время жевать;
и станешь добреть ты глазами
в беременный час соловьих,
и, может быть, даже Хозяин
причислит к разряду своих;
и разве не равное чуду,
- как если ходить по воде –
жизнь, страстную выдумку чью-то,
присвоить. примерить. задеть.
и трогая век плавниками,
весомый и скорый на боль,
полощется между губами
немая, как рыба, любовь:
подельник. поденщик. работник
наемных разбойных касыд.
резных мимолетностей плотник.
бьют полночь на башне часы.
«иное упало в терние…»
ты семя – упавшее в тернии,
на этих грунтах, где дано
познать растяженье материи
и выпасть, как соли, на дно;
и вызреть опушенным колосом,
презревшим зерновкой осот,
и выдать натруженным голосом
тщедушность стыда и пустот;
и если б не залежи горести,
ведущей отсчет на аршин,
то чтоб ты поведал о горести
и плотности тщетной души;
и если б не скормлен был женщиной
на розовых чутких сосцах,
то чтоб смог сказать ты о желчи и –
как носят под платьем сердца;
и если б не умер, как семечко,
то как бы сумел угадать,
что дышит прерывисто в темечко
непознанная благодать.
так жить нельзя. иначе не умею.
не обессудь подсудного любовница-сестра.
смысл исказив на нет, глухая речь немеет
и распадается на горечь сиречь страх.
так жить нельзя. но можно, если нужно
тому, кто держит на распутье нас,
и ставит заблудившегося мужа
на прочный, будто вера, тонкий наст.
но кто обучит быть завистливым и зримым,
как на глазах бельмо, но кто принудит нас
быть верными себе, как вековечность Рима,
как рифма на конце у домотканных фраз.
уже нельзя не быть. уже нельзя нежизнью
свидетельствовать, что уже не быть нельзя.
улитка проползет и вязкой прочной слизью
докажет наносным, что можно жить не зря.
так жить уже нельзя. иначе все подвластно
и ласково тебе, когда ты сущ и зряч,
и ласточкой в гнездо ныряешь в перьях-ластах,
и хочется прожить все то, что жить нельзя.
откланяйся, темный ангел.
еще не пора. с востока
сочится заря, как в ранке
целебная капля сока.
и полнится светом день и
стыдливо стоит у порога.
на темном не видно тени.
откланяйся, ради бога.
еще предстоит немало
взвалить на худые плечи
удущливое и немое
преследуя даром речи.
замри. будь незрим для глаза
в проклятые рваные сроки.
еще поджидают часа
завистливые пороки.
еще не острей укора
царапают с левого бока.
еще до беды не споро.
откланяйся, ради бога.
и все в наготе-природе
сторонится вязких чернил.
замри еще на подлете
пикирующий Азраил.
еще допотопной влаге
сочится с целинной порчи,
чтоб взял к себе светлый ангел
раскаянья среди ночи.
Л. Юхименко
а) «больнее нету - боли после смерти -,
когда для боли просто нет мерил»,
сказала женщина, и он коснулся тверди,
как бы чуть-чуть заслонку отворил.
что делать женщине с прозреньем, как с проклятьем,
он знать не мог, и все-таки сказал:
быть может, жизнь берут противоядьем
глоточками и каплями в глаза.
ай, детка-женщина, что делать нам с прозреньем,
оно вне наших скудоумных сил.
ведьмовским
венным
чудотворным
зельем
вскропи прозревший ил могил.
я принимаю проповедь твою:
оставить боль свою небытию.
б) или предать запрет,
или любовь вредна.
день-селянин окреп,
будто твоя вина.
или хозяйским днем
ведают что творят,
и как мешок с зерном
ставя по ноше в ряд.
или для палача
тоже сподручен грех,
крест на твоих плечах
стоит иных утех.
или, как храм в горе,
хрупкий висок высок.
крестиком на серебре
держишься за волосок.
простим их слабость. но ведь им дано
чуть больше, чем отторгнуто/изъято,
когда стирают в ночвах полотно
льняной души в родимых пятнах яда.
из ада взято. из ручных легенд
о млечном царстве мытаря и девки.
их Лета не выносит длинных лет.
лета их не торгуются за сделку.
им так угодно. и иными быть,
чем уготовлено, не могут и не смеют.
и неуклюже прорастая в цепкий быт,
их лик условен и виновен, и осмеян.
они – зола на пахотной земле.
кормящий слой азотных удобрений.
но им даны в единственном числе
за все бесчисленных слова благодарений
Город (юношеское)
потом ты приезжаешь в этот город,
живущий суетно и засоренно,
как огород не полотый с весны,
и праздный тук его крещатиков , и голод
его глухих лавровишневых схронов
бросаешь на базарные весы.
что перевесит в обоюдной сделке?
какая вера удостоит вязкой чести
залетных и тяжелых на подъем?
да, время – беспримерная сиделка
у непростительно-больного, даже если
ей платят непременно забытьем.
чем гуще воздух, тем прозренье голо.
у неба вид больничного халата.
и отчужденность и бесправней, и лютей.
и, не дивясь, берет прочан за горло.
назад! к себе! покуда эскалатор
выносит на гора руду людей.
Городок (подоспевшее)
выйду.
за часок весь пройду.
будут вишенки следовать в каплях заката.
выдул
бледный шар Стеклодув
точно в срок, точно так, как загадан.
дымно.
маттиоловый зной.
где, как вишенки, губы теплоту раздарили.
дивно,
не любимые мной,
но еще дорогие.
вечер.
червень.
ускользающий городок
в речку-море и – резче – в крутые овраги.
вечный.
небольшой, как глоток
утоляющей влаги.
Селение (средневековое)
возвратись из застолий в свое никуда,
в черте где, в глубину чернозема,
где хмелеет в стакане под утро вода
и нельзя продохнуть от избытка озона,
и хранят в эндосперме зерновок белок.
где проступит, как в зеркале, в луже:
как в глуши не таись, видит Бог,
ты обязан и должен быть лучше.
где чужому/слепому дан ручной поводырь
обживать эти дальние дачи,
где привычные лики затерты до дыр,
будто карты от частой сдачи.
где тоска - чуть стемнеет – сжимает тиски
чтобы душу держать на заклепках,
где она не достойна той – барской – тоски,
потому что холопка.
где любая дорога приведет точно в храм
то есть в поле, и как ты ни странствуй,
но добротно-хозяйствующим временам
не хватает на вырост пространства.
где за други свои не положат живот,
потому что убоги до люти,
где бытуют, спиваются, гибнут, живут
так, как должно. не хуже, чем люди.
1.
«вхожу в сообщество растений»
сородич мятлику и костру,
но с большей склонностью к растленью
и меньшей – к завязи и росту.
и кочки – эти почки почвы,
набором лаборантских сит
процедят взвесь стыда и порчи.
а горизонт закатом сыт.
как вдумчивый остистый колос
берут на жатке в оборот,
смолоченный, созревший голос
через немотство ищет брод,
когда восходит в небо поле,
как дух, смиренный во плоти,
и не хватает жизни-доли,
чтоб вброд пшеницы перейти.
2.
и качаясь на этих глубинах
предназначенного Приднепровья,
прежде, чем отпустить голубиных,
запускается птица воронья;
та, что взята из тех, кто грешнее,
с исполинской плечистой отчизны
черствой масти, но с хрупкою шеей,
и утешится участь нечистых;
скорбь отчаялась быть и отмылась,
и в назначенных ветреных числах
искушеньем даруется милость
племенам обреченно нечистых;
и зачтутся их тучные души,
и простится им – чуждым – две/трети
за намек заболоченной суши
и уже прорастающей тверди;
воды скроют под илом морщины
провороненных вдумчивых истин,
и дороже, чем прибыль маслины
перволетная свежесть нечистых.
3.
окаянное буйство вины
возвышает над уровнем моря.
втихомирься, изыди из ны,
как чумная холера из мора.
где-то там, где шумит потолок,
не прибой, но взрастающий рокот,
кровь меняет прерывистый ток –
это совесть кусает за локоть.
красным шелком, зыбучим песком,
взглядом капельным едкого дыма…
по углям – босичком, босичком,
по углям – босичком, мой родимый.
4.
потому что уставшая совесть
не имеет ни цели, ни смысла,
но не спит по ночам, аки совы,
с неприглядной профессией сыска,
и, тягаясь за удаль с виною,
строит храм на крови первозванно,
накрывая плывущих волною,
успевающих крикнуть «осанна».
это тянет вовнутрь – на глубины,
это то, что дается на граммы,
это – веточкою голубиных
обретается твердь под ногами.
5.
вода, которая река,
река, которая волненье,
как подающая рука,
где ледоход – угроза вене;
волна, которая вина,
вина, которая отмщенье,
купельным крестным именам
от не промытой в водах черни;
и ты – сожитель вязких вод,
сокамерник стыда и страх,
и это – не берется вброд,
и плот для плоти – это плаха;
и это – жабрами берут,
и пестуют в сухой гортани,
и – рыбно сумрачно живут,
немотно – с донных подаяний.
весна.
у ветреных женщин
то и дело
распукаются
абрикосовые коленки.
***
был поцелуй не грех, но дань
и воздавался за терпенье,
за эту данность – быть не тем любимой,
вернее, не любимой быть никем;
какой напрасный труд – быть не любимой,
тяжелый, унизительный, неженский,
и это, как беременность не скроешь,
но, будто вещь, ему принадлежать;
благословенна принадлежность вещи,
как собственность, как перечень владений,
как право слабых на порабощенье,
ты – женщина, ты – просто вещь в себе;
и так, скрываясь от других, те – двое,
как яблоки в саду, где – тихо – сторож,
свое же, но преступно воровали
у тех, кто узаконил право – брать;
всю вылюбитьтебя. еще такая нежность
лежит не тронуто, как глыба, заповедно,
моя чужая, милая другого,
как вещь забытая, ненужная, ничья;
прости/прощай, скупая Лада.
а ночь, как волосы, распущена и, ниспадая
с плеча на грудь, восполнившись, светлеет.
уже прозрачна суть простых вещей.
***
прочитай меня на ночь с любой откровенной страницы,
положи в изголовье, чтоб крамольная нежность наснилась,
если вера твоя, да не мягче озвученной меди,
прочитай меня на ночь с любой поминальной страницы;
не познать откровений гортанных песен,
ковылевая повесть - для вдумчивых истин,
вдовий говор у сизых кормящих горлиц
и любая страница любима дивом;
если дело мое приручает эхо,
если нету изъяна в пространстве речи,
если участь твоя да милее милых,
прочитай меня на ночь с любой страницы;
это – помнится мякотью краденых яблок,
это – раньше вины у прозревших криком,
это – шепотом, тихонько-тихо, молча,
это – то, что, как взгляд, для греха прозрачно.
***
потому что ты первая вкусила от яблока,
самый сдобный кусок страсти – твой;
и по праву – как плата за риск;
потому что запретное сытное яблоко
уготовило чреву округлость,
забродивший с кислинкою сок
упразднил условность запрета
на привычное счастье,
которого в раю никогда не бывает,
о чем змий кроме
тебя – разумеющей – никому не поведал;
потому что преднамеренная чистота
не выносит навязчивого бессмертия,
увядает, морщинится, покрывается плотною пылью
бережливое тело твое до послушного крика
вытирают стерильно мужчиной;
ведающая о большем, в твоих владениях
быть вечным просителем,
тихим пасынком страстного недомогания
умирай, воскресай, ибо рай – на раскрытом для участи ложе…
так назначено первенством.
***
…она не любила открыто,
а он делал вид, что любил,
(как ставят на лобное место,
чтоб остро бросалось в глаза),
(как ставят дерзнувших на место,
приводят их в божеский вид),
она как могла не любила,
а он откровенно темнил,
(как ставят, как делают ставки
на видимость беглых зеро),
она быть любимой хотела,
а он – и любить и страдать…
***
накажи меня горькой любовью.
запоздалое время изнашиваю.
и случайные пряди ласкаю
невиновно, наивно, невинно.
если б древо сорвалось с места,
если б рыба промолвила слово,
я б носил твое терпкое имя
там, где держат болезненно сердце.
и вкусил бы я сок белладонны,
и познал бы я мудрость терпенья:
весловать на тяжелых галерах
и держать строгий ритм подневольных.
и когда б по рубцам, как по строчкам
зарифмованных дней/лихолетий
угадать удалось то, чем выжил –
там была бы одна благодарность.
темнели деревья. им так полагалось
в продрогшем от колкого ветра пространстве.
как стая огромных прирученных галок,
берущая корм после хлопотных странствий.
затем легкий снег обустроенный хаос
приправил щепоткой приученной выси
и с этим – как минимум – быть полагалось
тому, кто рожден, уличен и зависим
от чистого снега, от серого древа,
от кровь наводнившего мелкого беса,
от запаха хвои, от божьего гнева,
от глаза дурного и мудрого леса,
от лестного часа, от честного слова,
от порчи небес, от прочищенной дали,
от мякоти горя, от прочной основы
для пролитых глаз и Господней печали:
по кроткому взгляду, по избранной доле,
по бранной судьбине, по судному часу,
по малым и сирым в пустующем доме,
испившим сиротства граненую чашу,
по первым последним, по изгнанным крайним,
стоящим в передней домов преисподней,
по вечной, как слово в немотной гортани,
страдающей верой печали Господней.
...где воронье есть пепел наших книг,
где смысл на вкус до неприличья пресный,
где – веришь ли – проступит светлый лик
на самом краешке бесовской бездны;
где дни, как шалости, для горести малы,
где время движется в расчете на доверье,
где, как патрон для выстрела, в стволы
подходит кровь подветренных деревьев;
где время жалости равно небытию,
где бытие сличается по хрусту,
где по наитию врачуют, по чутью
враждуют намертво, где страшно, если грустно;
где усыхают родники начал,
где тлеет память деревянной крови,
где по вороньим, как крыло, ночам
у скудных нежностью выменивают крохи...
и ты, который сопричастен тем,
кто создал скорбь простого чувства долга,
постигнешь, что не существует тем
помимо благодарности – и только.
первому: за 3-ста девяносто девять лет
до пришествия второго
не хватило 3-дцати камешек,
чтобы быть оправданным за то, что
не признает ваших богов, а создает своих,
выслушать 3-х обвинителей,
произнести 3-и речи:
на обвинение), на признание виновным)), на смертный приговор)))
и 3-дцать дней,
(пока корабль не возвратился из Делоса
и вокруг празднуют),
готовится пригубить кубок пятнистой цикуты
с 3-мя процентами кониина,
провидя и проповедуя,
что, может быть, истинное добро – и есть смерть;
второй: 3-дцать вековечных лет
устойчиво пробовал на себе
каково быть земнородным человеком,
3-и драгоценных года проповедовал через себя
каким должен быть внеземной человек,
за 3-дцать пропащих серебряников
был возлюбленно предан,
занял на горе один из 3-х неминуемых крестов,
а в день 3-й воистину воскрес,
и стал 3-единым,
провидя и проповедуя,
что смерти нет;
этология тройственности.
***
нас трое. но каждый – один.
и трижды один – если трое.
сведенных угарным инстинктом орды
и тем, что прикончило Трою.
нас трое. нас я – против двух.
куб я. превосходная степень.
пространство себя герметично, как дух,
тарелкой витающий в небе.
нас трое. нас трижды, как перст,
ко лбу, чтоб одуматься, к сердцу,
чтоб чуять как чуток болезненный пресс
к враждебному всуе соседству.
но кто, мой родной, доказал, что ты плох,
что суть твоя: дробь и разруха,
когда расчленен был даже сам Бог
на – Сына – Отца – Духа –
нам не изжыть зажиточной вины.
не отходить ее – болезненную – с одра.
худую плоть ее, как мир, что от войны
всего дороже, ложкой соли-соды
не откормить. и свет, что тьма глазам
не освятить. но бунтовать, как Газа,
как с Древним Городом воинственный ислам.
и виснут гроздья плодовито с глаза.
и промывают смуглое лице.
потребность в ловле ловких человеков
имеет смысл тогда, когда в конце
учет подушный. до скончанья века
нам жить с вины. ее склерозный жир
намазывать на ломти черствых суток.
мир алчет мзды. и кровеносных жил.
и. как владыка, к послушанью чуток.
вот – главное. родимое пятно.
узор сетчатки. отпечатки пальцев.
твердыня выси. и без тверди дно.
отрада глаз врага-страдальца.
***
так говорю: терпение не терпит,
когда его надежда (дура-девка)
по потным кудрям (заигравшись) треплет,
как ветер флаг (порывистый) и древко
трещит, но держится. терпение не знает,
где край ему, (где крах), но там – за краем,
там – просветление, и за его Синаем
земля не хожена и, может, даже раем
содержится. терпение не любит,
когда его считает виноватым
тот (просветленный), кто наотмашь ветку рубит
на древе жилистом и в меру сучковатом.
так говорю. чужими мне словами
в одну из мне назначенных ночей.
один из тех, кто был тогда меж вами.
ваш.
собственный.
чужой.
ничей.
нежелательная, как ранняя беременность, весна
в схватках отходит водами,
ночь убывает по капле раствором анестезирующего укола,
поле, что торс у борца, щедро кудрявится всходами
тайно еще, будто замысел, обдумывая колос;
предпочитавшие долгие ночи резвым дразнящим рассветам
март принимают всем телом,
воздух дрожит, будто мышцы, отвыкшие от нагрузки,
мысль, что пора просыпаться, что пора заниматься делом,
тотчас же и отравляет выпивкой без закуски;
пахнет весною-карболкой и задувает в щели,
это зимовье стоило выдержки и отваги,
поздний снежок опрометчиво сбрасывают мимо цели
жалкий, как петушиные капли наследственной влаги
и вот что: для печали места нет.
а есть весна и страсть набухших почек
столь липких, что сродни характеру монет,
столь крупных, что сойдут за хрупкий детский почерк;
и вот как: у печали и тоски
нет ничего от чувства превосходства,
а есть едва заметные ростки
на роговице ищущие сходство;
и, значит, у печали никаких
особых прав на этом низком свете,
а есть теснящий облака, как скиф
врагов поверженных на поле брани, ветер;
и, значит, нет ни горя, ни примет
его деяний, ни следов, ни знаков,
а есть достойный зависти пример:
живая зелень обмороженного злака;
и, значит, полнокровная весна
упряма, как решение задачи,
и если взвесить все на гиревых весах,
то мелочь горя ничего не значит.
и ты, который сопричастен тем,
кто создал скорбь простого чувства долга,
постигнешь, что не существует тем
помимо благодарности - и только.
жизнь – есть) способ)) существования)))…
и далее по тексту Диалектики природы;
жизнь – есть.
и, учитывая нашествие непрерывного небытия,
это уже весьма существенно;
способ –
оговаривается особо
в каждом конкретном случае;
существование –
самое малое из того,
что может предложить в каждом особом случае
жизнь, которая есть;
всякое определение,
будто астматик одышкою,
непременно страдает
стыдливой недоговоренностью.
***
…и это тоже, между прочим, жизнь.
в полях скирды – пожнивные сигары.
на небе чинят кровлю – правят жесть.
и в балках дух чадного перегара.
у всходов цепкость древнего руна.
(возьми свидетелем хоть грека-очевидца).
кусок земли на привязи – луна
скользит в эфире ноготком с мизинца.
волнообразный капельный туман
для суходольных уподоблен морю.
союзное сосущество – каштан
минируют взрывоопасной молью.
вогнавши в скорбь родных осокорей
омела африканится прической…
нет, погоди, все это для кровей
не тех, не пришлых, чей осадок черствый.
и это – тоже. между прочим, да.
и это тоже. как не сокрушайся,
но твердь хозяйственна. и не таит вреда.
и даже больше – не лишает шанса
любить ее. по меньшей мере лечь
в нее. и с ней удоговорить сходство.
и за нее. и вот об этом речь.
галдеж. нет, ропот. нет, мольбы немотство.
ах, не до жиру – быть бы живу.
хромает муза в штопанных одеждах.
давно добытую изъеденную жилу
цепляет ноготком надежда;
ноябрь на почках ставит прочерк.
и вера в чудо верой не окрепла.
яйцом укатанная порча
на полотенце – жидким пеплом.
сквозь ватник неба что то брезжит,
как бы скрывая скудную изнанку.
худая сука под забором брешет
и брешет ведьмою и крестится цыганка.
ты знаешь, черная цыганка,
чем верят те, в ком нету веры?..
и как дымок твоей цигарки
вниз головою виснут вербы,
затем, что серо как-то сиро,
затем, что сыро, сирость люба.
дурная бешеная сила
по калельке исходит с клюва.
а если мысль материальна,
давайте думать об этом,
не слишком пригодном для ежедневного употребления человеке,
только лучшее;
давайте непременно охорашивать
его,
не подъемное на вес убожество,
спелым добротным словом;
давайте сшивать
его,
расползающуюся по швам материю,
надежною на разрыв
вискозною ниткой надежды;
давайте все вместе потрудимся
и непременно – преуспеем;
и некуда будет ему деваться;
и он подобреет;
как если б:
все зачинается словом,
незлобливая, как как свежий звереныш,
мысль наша - действительно материальна,
и сохраняется на нашем непрочном донышке
что-то взаправду действенное и хорошее.
***
простим их слабость. но ведь им дано
чуть больше, чем отторгнуто/изъято,
когда стирают в ночвах полотно
нагой души в родимых пятнах яда.
из ада взято. из ручных легенд
о млечном царстве мытаря и девки.
их Лета не выносит длинных лет
и прибывает с допотопной сделки.
им так угодно. и иными быть,
чем уготовлено не могут и не смеют.
и неуклюже прорастая в цепкий быт,
их лик условен и виновен, и осмеян.
они – зола на пахотной земле.
кормящий слой азотных удобрений.
и им даны в единственном числе
за всех бесчисленных слова благодарений.
*
…восторгом, торгом, жадной ролью,
где не щадят ни глаз, ни бровь,
глухонемой твоей любовью
насытить нищенскую кровь…
*
с утра писалось. и зима
была, как чистый лист бумаги,
где надобно терять в отваге
и медленно сходить с ума…
***
не может быть, чтоб просто совпало
по слогам, дословно:
«глухонемая кровь»,
еще не читая И. Ж.,
или/и
«сходим медленно с ума»,
не споткнувшись у О.М.
похоже,
однажды продуманное/проговоренное
никогда не исчезает в никуда,
но пребывает
не испорченным сгустком животворящей материи,
согревающим холод отодвинутого времени.
такой вот не преднамеренный плагиат:
выслушать озвученное пространство
«и выдать потом за свое».
***
ты чуешь как глотку сжимают тиски.
отведай иного напитка.
скупы твои жесты и речи тихи.
и ночь над тобой, как накидка
на зыбкие плечи. люби-не-люби
все так же зияет бездонно
громадное небо. и так же рябит
в глазах. и бывает бездомно.
но если на утлые плечи твои
возложат чугунное слово,
ты станешь не здешним – хоть мир сотвори
и после разрушь до основы.
до груды камней. до песочницы лет.
до плоского тела равнины.
до вычурной лести, что подлиней нет,
чем эти скупые руины.
где время сошло. где берут его в брод.
еде время-подпасок бесправно.
где жест говорлив. где за глотку берет
бесстыжая голая правда.
запах сырого снега свидетельствует о приближенье весны,
но подмерзает под вечер, имея характер не стойкий,
то же и с мерой вещей и, быть может, в созвездье Весы
взвесят и определят кто чего стоит;
не календарь, но надежды вещают, что кончился век,
так же заметно ветшают, совсем не заботясь о пользе,
тень, забегая вперед, свидетельствует, что человек
все еще жив и она его – больше;
ибо не в правде признаний, но в сумме свидетельств есть степень вины,
даже избыток чудес не внушает доверия к Сыну,
тех, кто любим и храним, узнают за версту со спины,
тем, кто не очень, готовят поклажу на спину;
некто, случайный свидетель, ты вряд ли дороже, чем
мысль о тебе, а мысль весит не больше, чем выдох:
облачко пара, газ, круговорот вещей,
что подтверждает цель и подходящий выход;
тень забегает вперед, тень скользит в проточной воде,
что-то припоминая, напоминая кого-то, либо,
цепко цепляясь за тело, держит его в узде
то есть лишает права на выбор.
ночь пуста, как казна державы.
и на горнем игорном столе
никаких тебе даже ржавых
ни карбованцев, ни рублей;
и, смакуя красоты субботы,
проступает, как поры пласта,
производная от свободы
преисподняя пустота;
и плотнее накидки тумана
проступает у пустоты
зашифрованный смысл дурмана,
производного от простоты;
и берет она от свободы
только внешнее вещество,
будто прибыль с мужицкой работы
изворотливое воровство;
чтоб, не маясь особой свободой,
знать заботу достойных затей:
воровство капитально сработать,
мысли думать и делать детей.
***
свобода – превыше воли.
но вольница звонче, ярче
горит – та же шапка на воре
злодейских на ощупь качеств;
и тешится с ветром в поле
и каплей в литом металле,
с ордынным гортанным воплем
аркан на скаку метая,
на все, что достойно мести,
на то, что доступно плахе,
и то, что лежит ни к месту,
бесхозно и дурно пахнет;
и вымесив грязь и глину
в угоду крови и поту,
готова безвестно сгинуть
за вымученную свободу,
за ту, что, смежив ресницы,
вражды/ворожбы тикает,
хранит свою честь черницей
и вольности потакает.
а если мысль материальна,
давайте думать об этом,
не очень пригодном для ежедневного употребления человеке,
только лучшее;
давайте непременно охорашивать его,
не подъемное на вес убожество,
спелым добротным словом;
давайте сшивать его,
расползающуюся по швам материю,
надежною на разрыв
вискозною ниткой надежды;
давайте все вместе потрудимся
и непременно преуспеем;
и некуда будет ему деваться;
и он подобреет;
как если б:
все зачинается словом,
незлобная, будто свежий звереныш,
мысль наша действительно материальна,
и сохраняется на нашем донышке
что-то взаправду хорошее.
***
простим их слабость. но ведь им дано
чуть больше, чем отторгнуто/изъято,
когда стирают в ночвах полотно
нагой души в родимых пятнах яда.
из ада взято. из ручных легенд
о млечном царстве мытаря и девки.
их Лета не выносит длинных лет
и ищет прибыль с допотопной сделки.
им так угодно. и иными быть,
чем уготовлено не могут и не смеют.
и неуклюже прорастая в цепкий быт,
их лик условен и виновен, и осмеян.
они – зола на пахотной земле.
кормящий слой азотных удобрений.
но им даны в единственном числе
за всех бесчисленных слова благодарений.
если можешь ничего не делать,
будь добр,
не делай ничего,
сотворишь во истину доброе дело;
если можешь благодарно стерпеть обиду,
будь ласков,
воспринимай ее за дарованную милость,
тебя еще привечают то есть оказывают не поддельную ласку;
если можешь никого не любить,
будь милосерден,
не причиняй любви ближнему своему,
вот и выкажешь ничем не испорченное чистосердечное милосердие;
написанному – верить.
ах, утоли его печали.
так совершаются слова,
когда в деревьях примесь стали
и плоть упруга, но слаба;
и падает кусочек неба
в сквозной безлиственный провал,
и корочкой сухого хлеба
вступает плоть в свои права;
и прибывая с ближних просек
на шепот переходит снег,
и так же милосердья просит
незащищенный человек;
ах, утоли его печали.
он, может быть, затем и дан,
чтобы наивным быть в начале,
а помудревшим – никогда;
и никогда не мыслить злого,
но совершать его за так
по праву звездного-земного,
как совершается закат;
прости ему из горних высей,
что не прощается людьми,
пока еще весь срок не вышел
у целомудренной любви,
у преднамеренного века
с хребтом врача и палача,
прости невинность человека
и утоли его печаль.
живое – есть боль.
боль
потная плотная
плотоядная, будто лю-бовь.
будто,
вобравший все человечье,
вечно распятый Бо-г.
телом дается,
духом берется
и принуждает выживать.
- как себя чувствуете?
спрашиваешь милого доброхота.
- хорошо,
благодарю вас,
ничего уже не болит.
раболепствует
не-жи-вой человек.
и только боль одна не лжива.
попробуй всласть не жировать,
когда укладывает жилу
под кружевные жернова.
и за умеренную плату,
когда предъявят крупный счет,
на торжествующую плаху
хмельную голову кладет.
и, будто волю, кормит вволю
зрачок исполненных красот,
когда не взять добычи вору
с полунагих твоих сирот.
зима одумалась и предпочла опять
швыряться хлопьями, сбивающими с толку
размером с шляпку молодых опят
в расчете на хозяйскую засолку;
немного севера и общей чистоты
и мир – готов, и жаждет примененья,
и занят вычисленьем частоты
благодаренья, удивленья, примиренья;
смириться. быть. и обрести покой.
частицей рваной «не» в нем прописаться слитно,
и в свежий саван тот, в библейский тот покров
назначить тело обустроено и скрытно;
иметь печать последней правоты
на плотной паутине под глазами
и, кротко опустив надменные персты,
не веруя стоять под образами;
и видеть звук, и слышать щедрый цвет,
и намертво врастать в продольный срез подвоя,
и брать свое чутьем, и взять овчаркой след
сбежавшего в себя из-под конвоя;
и там – в себе – пребыть. а этот спелый снег
ниспустит долу флаг, швырнет в лицо перчатки,
на цыпочках уйдет, запутывая след,
пока эксперт зима снимает отпечатки.
но претерпевший стыд, но падкий до свобод,
заложник пустоты, давнишний узник, пленник,
бессонницей шурша, пугая ночь, бредет
по путанным следам на место преступленья.
***
снегвраль. дожди. не пить никак нельзя.
и мало – тоже. тошнота. забота
о том, чтоб лишнего на грамм души не взять,
когда предложит праздная суббота.
хихикать. хныкать. время воровать.
давать взаймы. бесчинствовать. покуда
стоят и мокнут грязно дерева,
как на столе не мытая посуда.
и потому, как можно оправдать
с поправкой на субботу и заботу
в ядреное вино с титаниками льда
перегоняют дармовую воду.
и потому сподручнее, чем друг,
твой кровный враг перебирает мелочь,
ничем не утешаемый испуг
раскрашивая охрою и мелом.
и потому за локоть до черты,
где пенится в резных разливах Лета,
до чертика в глазах родимые черты
не признаны, как зверь по талой форме следа.
и на седьмом каком-то этаже
с повадками подвала/подворотни
уступит вкусу и придется по душе
глоточек крови и кусочек плоти.
птица малая, снегирь,
вроде 100-граммовых гирь,
как, певун, там на фронтах,
на рябиновых плодах?
мельтешащая, как спица,
в шлеме гонщика синица
принимает: тот есть друг,
кто кормить позволит с рук;
воробьишко сорный серый,
прикопивший вдоволь серы,
хрупкой спичкой – ловко – чирк,
чтоб зажечь мороз в ночи,
и заставит взгляд заойкать
легкомысленная сойка,
и, конечно, не урод,
панком стриженный удод;
а еще мешочком сора
сонно виснут в кронах совы,
ловят, сброшенную с неба,
мелкую монету снега;
голубь/ястреб – ястреб/голубь.
суть, предъявленная голо,
плоть, дрожащая от страха,
неба праздничная плаха;
а когда твой час неровен
подоспеет старец-ворон
и скартавит, будто вождь,
то не важно снег ли, дождь
важно то, что век не долог,
важен миг, который дорог,
важно при кончине дня
клювом не коснуться дна,
и вспорхнет на пьедестал
бронзоветь и плавить сталь;
как положено соседям
и особенно по средам
бросят в небо пару крыл,
чтоб ты корщуном парил,
чтоб парил, не падал ниц
с уровня полета птиц.
февраль удостоен окраски сорочьей,
чей пуганный крик не берется в расчет,
но белая масть. как на темном сорочки
по праву контрастности - воротничок;
содрав кожуру, будто с цитруса, с кровель
февраль принуждает к замене одежд,
держатели шуб же, упорствуя в клеве,
присели на льдине по общей нужде;
на битом стекле утром топчется север
и к вечеру снова подбросит зимы,
но в выживших строчках пшеничных посевов
уже зарождается здравая мысль
о том и о сем. ни о чем и о чем-то
навязчивом, будто глазам воронье,
о черном на белом, о белом на черном,
где скрыто чуть больше, чем просто вранье.
**
нищета собирает справки соответствия.
поиск денег столь же проблематичен, как и поиск смысла
происходящего вокруг: грабежа-кутежа-бедствия,
благо, снега аппетитно белеют слоем домашнего масла;
смесь нищеты и зимы порождает сон разума.
чтоб ощутить всю тщедушность достаточно беглого
взгляда на список кормов, уготовленных на зиму,
благо, снега успокоят/утешат, в чем, собственно, смысл и призвание белого.
и плакала женщина.
и слезы ее были легки.
легки и не виноваты.
и она этого не понимала.
не знала, но ведала:
так проступает счастье.
и плакала женщина.
и тело ее витало.
и тело ее было облако.
и облако падало в ячменя.
и ячменя шершавились остьями.
и от уколов знобило блаженство.
заплачь.
заплачь после меня – нелюбимого –
солоновато размазывая
слезоточивое счастье.
" когда поэт стихов не пишет,
мир забывает не о нем,"
сталь сталевар не льет, не пашет
селянин жирный чернозем;
ребенков не рожает дева
дородных пухленьких, как явь,
и озимь местного посева
весной не переходит в ярь;
у ветра не бывает розы,
у розы - спор, у спор - ветров,
и паренхимные некрозы
не портят лиственный покров;
похмельным не бывает утро,
морщина не дерет чело...
поэт - он поступает мудро,
когда не пишет ничего.
Юношеское состояние аффекта
я этот город принимал на ощупь.
всерьез и надолго. и так вот – всей ступней.
на ощупь так, как пробуется овощь,
и как посуду пробуют на бой.
но он мне не давался, будто строчка.
он рвался ввысь и раздавался вширь.
он требовал всего. и безраздельно. точно,
как Мефистофель требует души.
и не дающийся, как женщина, любому,
безлюдный каменный и чувственный, как плоть,
он был ранимым, истекал любовью,
он был огромен. равнодушен. подл.
он был, как не был. но давал подсказку
стопе – на ощупь в поисках тропы.
смущая ум, вгоняя душу в краску
стыдливым треугольником травы.
Снегопад
город в снегах по купол.
город представлен вот как:
плотно, как стол покупок
в белых хрустящих свертках.
стынут слепые троллейбусы,
тромбом торчат в сосуде.
смешанная агрессия
снега, дождя, простуды,
лиц, маяты, скольженья,
фраз, отчужденья, смеха,
сутолоки, притяженья,
неги, элегий снега,
сленга залетных хлопьев,
гипсовых рук, предплечий,
свежей, как едкий хромпик,
женской летучей речи…
мокрые стынут птицы.
стынут уста сухие.
снег скорлупой ложится
в мякоть желтков Софии.
Золотые
У Золотых Ворот
времен исход, и вторя им,
свернешь за поворот,
покажется – в историю.
у Золотых Ворот
замрешь от чувства глупого,
втянул водоворот
все золото из купола.
у Золотых Ворот
безропотно, безвозрастно,
как на этап – народ,
куда-то время сослано.
и холодит висок
каким-то древним холодом,
прозрачен и высок
открытый ворот города.
и лист кружит легко,
а падает фатально.
ах, время утекло
с подсвечника фонтана.
Костел
у инородного костела,
что дан изысканно и строго,
вонзаясь в небо, как крамола
в сердца не верующих в бога,
тянуло вечностью и холодом,
часть неба синего и полого,
как бабочка иглой проколото
в руках пытливых энтомологов.
по типу тела инородного:
смесь сталактита и оружия
красивая, но не пригодная
для выросших на полукружиях.
усвоив правила подобия,
нуждаясь, будто холст, в образчике,
костел дан глазу, точно копия
пломбира в вафельном стаканчике.
Сквер
здесь производят воздух и тишину, а время
зримо, как доказательство школьникам теоремы,
здесь озорницами ветреными сводят тебя с ума
каменные бабы – хрупкие девы сармат.
время творит на камне, дереве, кости, золе
и, как большой художник, и на добре и зле,
словно натурщицы мастеру, чтобы прошелся резцом,
каменные бабы, позирующие нагишом.
время имеет возраст, полупериод, распад,
время, как вора в Риме, можно легко распять,
выдержки и терпения преподают урок,
каменные бабы, отсиживающие полный срок.
время, как все ускользающее, трудно беречь/хранить,
время спасается бегством, прячется под гранит,
и берегут его в цельности, как несгораемый шкаф,
каменные бабы, сидящие на горшках.
Прорезная
запах кофе.
шубки. кошки.
и нелепый зимний дождь.
катастрофы.
плечи. ножки.
трепет. чувственная дрожь.
что-то в воздухе витает.
кофе горький закипает
и абстрактная душа.
в пол-лица глаза и тени.
дождь, конечно, неврастеник.
ты, конечно, хороша.
и фаянсово девица,
будто чашечка дымится,
пара взглядов, как укол,
и окно, и в нем укор,
и тому подобный вздор.
время с талией осы.
кофе. горечь. допиваешь.
точно норму добираешь,
вновь заказываешь пол.
чем страдает слабый пол? –
не просыпаться б на пол,
как песочные часы.
слишком много тщедушной души
ищет выхода/входа/брода
конфисковано, как гашиш
с наркотического оборота;
не щадит?.. налагает мзду
на недуги?.. и в самом деле,
согласись, что здоровый дух
пребывает в здоровом теле;
понимаешь, любезный брат,
узник каверзного удела,
это пьяно так нервы болят,
а душа – суть не наше дело;
бог с ней, с праведницей душой,
цепкой хватки, повадки птичьей.
в остальном – все почти хорошо.
а местами – до неприличья.
такая серость на дворе,
что если сохранить подольше,
то пребываешь в декабре,
как грязь, прилипшая к подошве;
такая низость в облаках,
что если бы не приступ лени,
то можно, подержав в руках,
употребить на преступленье;
такой неприхотливый быт,
как стать у высохших акаций,
что можно беспричинно быть,
когда бы не нужда - казаться;
такой глубинный жизни пласт,
как хлебный чернозем провинций,
что можно из виду пропасть
и ничему не удивиться.
это время – не время для хорошего вкуса.
но – для грязных живучих ногтей, расцарапавших кучу навоза.
для податливых плеч в ожиданье желанного груза.
для груди и свечи с оплывающим воском.
в этом времени вкус кисловатого черного хлеба
значит больше, чем нежность у ветреных любых вакханок.
в этом времени ждут, пока НЕКТО не спустится с неба
и преломит на всех 5-ть своих бесконечных буханок.
в этом времени деньги – под стать философскому камню:
не возможны. и требуют выкупа/подкупа//дани.
и внушают восторг, как паломнику подступы к храму,
где торгуют на вынос изношенным божьим созданьем.
в этом времени время сломалось лучом в гранях призмы.
и, как сердце рожденных, кровавит и бьется в пороке.
…в этом времени деньги снуют отовсюду, как призрак
революции, некогда нагло бродившей в Европе.
для хорошего вкуса, конечно же, - это не время.
так. период. лишь вытяжка с плотной и сброженной гущи
бесконечных времен, что весьма устают, и на бренных кладут свое бремя,
сортируя подушно на подступах в ближние райские кущи.
простить нельзя – и с этим надо жить.
или не надо – все Господня воля –
на той полосочке над пропастью во ржи
плодово/плотояденного поля.
прибавь к семи еще раз семь и семь –
и не хватает. но рычит/ хватает
болезненно стыдливо-кроткий срам
Геенны, как гиены сварой/стаей.
гости в себе. тыняйся в стороне
от медоносных взяток покаянья.
следи за тем, как копит сок ранет,
как выпекают хлеб – насущный – с брашен камня.
резвись в ночлежках. не сочти за труд
на цельном камне обустроить кущи.
и, будто гумус, опозорившийся грунт,
обременяй собою день грядущий.
все назидания не более, чем взнос
с былинных дум, глазная хворь укора…
… не возлюби страданий, не разнось
с порока за порог заразу горя.
за этот страх, что прозревает смерть,
за эту веру, что растет из страха,
как ласточка к дождю, душа цепляет твердь.
и твердь стоит горой. и без секиры плаха.
курьезен разум. в тлеющих телах
над бездной пропасти у колоса ржаного
есть вещий
ветхий
обветшалый
страх.
есть вдумчивая боль – соратница живого.
2.1 ты только женщина.
а этого мало.
вернее, вполне достаточно,
чтобы сойти или свести с ума,
а этого мало;
многое дано тебе.
тело, чтобы ласкать его,
чрево, чтобы понести от меня,
душу, чтобы чувствовать себя женщиной,
сердце, чтобы меня любить.
но это всего – недостаточно;
ты только женщина.
ты только копия.
тебя ровно столько, сколько размещу в себе.
и кто же ты тогда, если не я?..
созданная из ребра моего,
ты прихватила слишком мало строительного материала;
ах, так вот откуда это недосотворенность,
эта неустроенность, эта ноющая тяжесть сердца
и избыточный вес души;
невостребованность бытия
выражена сутью женщины,
которая не нужна
и все-таки необходима;
войдешь ночью –
призрачное одиночество
прозрачно для исповеди.
2.2 мужчина и женщина в отсутствие любви, в отсутствие
чего-нибудь похожего на страсть, рожают, размножаясь,
необходимое количество детей
для личных нужд и с целью продолженья вида;
мужчина и женщина в отсутствии,
соединяясь, словно призраки, смутировавшие
по признаку мужского или женского начала,
кончают рожденными не от любви;
рожденные не от любви не вымирают,
преуспевают, множатся, по фенотипу вовсе не отличны и,
следовательно, приобретают качество
и ценность для отбора;
«не люблю» зачтется как преимущество ибо,
если прочно запретна женщина,
а любовь несомненна и как цель, и как средство,
значит, вся уготована Господу.
2.3 смею утверждать:
любовь к женщине – чувство
чисто прагматического толка,
иначе говоря, тренировка чувственности,
воспитание восприимчивости,
электродное лобзание голого нерва,
перевалочная база для восхождения духа.
дело вот в чем:
достижимо ли познать любовь к Богу,
не изведав любви к женщине?..
2.4 не приведи, Господи, в жизнь влюбиться.
в женщину – еще куда ни шло,
терзаясь хронической бессонницей,
страдая болезнетворной ревностью,
в лучшем случае, мучаясь головокружением от успехов;
сохрани нас, Боже,
от вязкой
мягкотелой
чувственности.
жизнь – она слишком женского рода.
и страстная, и любвеобильная,
и требует от тебя
всего
сразу же
и навсегда.
она и не может обходиться меньшим.
попробуй не ответить взаимностью –
смертного обретешь врага.
2.5 о, равнодушие.
ты вечно.
ты перед любовью,
и после ненависти,
ты – величина неизменная.
о, равнодушие.
ты несокрушимо, как цитадель,
твое пространство безгранично,
ты – вещь для постоянного пользования.
о, равнодушие.
люблю
твою величественную отчужденность,
твою надменную хладность,
твою не суетность и суть,
мудрую суть ежедневного Апокалипсиса.
о, равнодушие.
ты прекрасно.
ты прекраснее женского тела,
сдобного сладкого женского тела,
возвышающего до блаженства.
ты рождено повелевать.
о, равнодушие.
присягаю тебе на верность.
2.6 скажи ей, что ты ее любишь,
что она тебе дорога, что
ты без нее пропадешь, измельчаешь, сопьешься,
что если бы ее не было, то и тебя
тоже, пожалуй, не было бы, по меньшей мере
ты был бы чем-то иным и вряд ли лучше, что,
только любя, себя обретаешь, что
все остальное: труха, суета, пыль, не больше…
и что-то еще из этого рода;
Господи, сколько раз на день
обманываешь ближнего своего
по разнообразным пустякам,
а здесь язык почему-то не поворачивается.
2.7 каждая новая женщина
прошлого не имеет;
сколь бы не накопила
про черный день
сладостной горечи,
сколько бы не прикупила
дорогостоящих морщин
и скуповатого на похвалу времени,
она всегда младенец;.
и именно ты – учитель/наставник –
заставишь
держать удивленно головку,
шагнуть, как по водам, – навстречу,
произнести заповедное слово;
так, если и не любят,
то точечно заигрывают с бессмертием.
2.8 взять в руки ее раскрывшееся лицо
и долго целовать податливые губы.
быть может, в этом тоже есть
что-нибудь от любви.
2.9 я очень сильно тебя люблю.
следовательно,
можно любить и не так сильно,
и весьма умеренно,
и откровенно слабо.
успокойся/утешься
я тоже тебя люблю – нелюбовью.
2.10 первая – она же последняя.
потому как другой не бывает,
если дозволена и бывает.
все остальные:
не более, чем предлюбовь,
неуверенная в себе, будто предчувствие
того, что может случиться,
а может и не произойти,
и - послелюбие – приторное ,
как послевкусие у отведавших
божественного напитка.
2.11 она хотела бы любить,
но сомневается в нем;
она хотела бы быть любимой,
но сомневается в нем;
она хотела бы любить,
но сомневается в себе;
она хотела бы быть любимой,
но сомневается в себе;
с какой стороны,
будто старинную монетку, не рассматривай,
а любовь – вещество
весьма сомнительных свойств.
2.12 его надо просто любить.
на меньшее он не согласен.
на большее он и не рассчитывает.
собственно,
кроме не очень удачливого бытия
больше тебе ничего и не грозит.
строго говоря,
кроме не очень разумного счастья
больше тебе ничего и не предлагается.
стоит ли сделка
такой торговой договорной цены –
только и всего.
2.13 с тобою хуже, чем с другими.
но другие – заведомо хуже.
куда уж хуже,
если все лучшее,
рядом с тобою становится хуже,
чем худшее, но без тебя.
и в этом нет ничего хорошего.
как и в том:
преднамеренно-правдоподобном,
что
все
будет
хорошо.
2.14 признайся мне в любви.
и я подумаю, что с этим можно сделать.
обо мне можешь не беспокоиться.
лишь бы тебе было не в тягость
просыпаться утром,
как бы рождаясь заново,
с обжигающей мыслью:
люблю его;
признайся мне в любви.
как сознаются в преступном содеянном
на предварительном следствии,
когда чистосердечное раскаяние
уменьшает степень несоизмеримой вины,
ибо вина твоя несомненна.
2.15 «да что вы можете знать о женщине.»
нет, ровным счетом ничего.
не более того, что знаю о себе,
о котором могу только догадываться
что он такое, за что и для чего;
о женщине – ни-че-го.
более того, и знать ничего не хочу.
если люблю – это превыше знания.
а не люблю – в знании многая скорбь.
сродственно вере: чудо чувства.
. 2.16 а ты полюби его просто так,
незаслуженно, ни за что,
за что только и стоит любить;
и меньше всего за поэта,
плодоносящего привоем
на штамповидном штамбе;
эти чужеродные особи
с трудом выносят друг друга.
между ними нет и не может быть
истинной середины;
один из них виновато пытается хорошеть,
наивно разрабатывая неподъемное дело души,
другой – устойчиво возделывает,
основополагающие полости низменного;
такие параллельные
не сводятся к общему знаменателю
даже на уровне горизонта;
кто был на небе, тот земли не хочет.
невозлюбленная-любовница,
невеста-сестра,
заложница жертовной женственности,
заставь его – бестелесного-
обремениться суглинистой плотью,
вынуди его – легковесного – вторгнуться
в область земных притяжений;
и будет он наг – и устыдится.
2.17 и плакала женщина.
и слезы ее были легки.
легки и не виноваты.
и она этого не понимала.
не знала, но ведала:
так проступает счастье.
и плакала женщина.
и тело ее витало.
и тело ее было облако.
и облако падало в ячменя.
и ячменя шершавились остьями.
и от уколов знобило блаженство.
заплачь.
заплачь после меня – нелюбимого –
солоновато размазывая
слезоточивое счастье.
2.18 мужчина всегда скареден.
сколь бы расточительным
до непристойности
он не казался,
ибо отдает только малую часть;
женщина щедра – всегда.
сколь бы бережливой
до неприступности
она не была,
ибо никогда не скупится на целое;
прости мне мое убожество.
природа знает лучше.
2.19 быть в тебе – значит стать тобой.
значит, обрести потерянного себя.
ты – единственная,
потому, что созидаешь единое;
и не тебя хочу – целое хочу обрести
в этом рваном, раздробленном мире;
и не бывает большего оправданья
для навязчивого сладострастия;
и нет в нем ни капли греха,
ибо познание всегда целомудренно.
2.20 да будет тело твое желанно.
да будет тело твое желанно, как хлеб,
хлеб ежедневный,
который не приедается;
ибо руки твои тонки, будто стебель,
ибо губы твои шершавы, как колос,
ибо груди твои свежи, как взошедшее тесто,
ибо кожа твоя солона и темнеет, как хлебная корка,
ибо страсть – этот голод – подбирает колючие крохи
зачерствевшего черного хлеба, созидающего дух;
на исходе ночи и века
нам, пропащим от скорби и сытости,
прошепчу, как сумею, Господи,
ниспошли этот дивный голод:
хлебом насущным жив человек.
2.21 мысль о тебе – это и есть ты,
живая вода
моего пустотелого безлюбия;
думаю о тебе,
мыслю тебя,
связанный, будто пленник,
тугим узлом поцелуя;
дива-дивная,
дева-светлая
разведи этот призрачный сумрак
беспросветного одиночества;
и да будет светиться имя твое.
2.22 женщина – ангел падший,
к кому улетаешь крылышками непокорной груди;
женщина – источник греховный,
к кому ускользаешь капельками родниковой груди;
женщина – знахарка ведьмовского зелья,
когда ж настоится предназначенный яд поцелуя.
спаси меня.
спаси меня от меня самого.
быть может, ты только затем и дана.
и не иметь тебе иного оправдания,
как никогда не дождаться мне
твоего врачующего прощения.
4.2.1 ни денег, ни счастья.
скандальная слава.
одиночество.
глобальное, как доисторическое похолодание.
редкое согласие с самим собой.
поражающая работоспособность.
фонтанирующее вдохновение.
что-то вместо любви.
умные и красивые женщины.
слишком красивые, чтобы быть любимыми.
целительное стремление к боли.
успех.
боль.
и под конец удивленное озарение,
как эффектная концовка стихотворения:
неужели в этой жизни все ложь – даже смерть.
4.2.2 (формула)
ненужность.
несостоятельность.
не востребованность.-
ничтожество человека;
бесчувственность.
безжалостность.
безбожность.
бесчеловечность. –
ничтожество века;
ничтожество человека.
ничтожество века. –
гибель надежды;
гибель надежды –
смерть смерти.
4.2.3 живая смерть –
вот, что, действительно, не дает покоя;
вот, что
острее, чем боль,
до безумия доводит;
смерть непременно должна умереть.
и когда она благополучно гибнет, -
то уже ни капельки не страшна.
4.2.4 и только этим
- поучительно соседствующим –
лиственных кровей
деревьям,
наверное,
совершенно не страшно умирать.
они тренированы.
они годами выработали
устойчивую привычку умирания.
они не воспринимают гибель всерьез.
и в каждую из самодостаточных весен,
отращивают на выставочном скелете
животворящую зелень.
и в умирание можно надежно вжиться.
4.2.5 а если часто говорить о смерти,
то она становится
совершенно не обязательной,
почти безопасной
и от длительного употребления
теряет свой первозданно-убойный смысл,
как освоившие суетную повседневность:
слава богу
или
черт побери.
4.2.6 страдание должно быть плодотворно.
иначе оно становится плодовито,
умножая себя бесчисленными копиями,
будто «эгоистическая» ДНК;
Господи,
отпусти мне страдания
по терпению моему;
мелочное не прошу.
купнопористое не осилю.
4.2.7 чувство собственного достоинства
не достойное какое-то чувство,
как испуганное право собственности.
собственник.
владетель имения
имени «я».
ближняя обитель униженных и оскорбленных.
дальнее пристанище праздно кочующего духа.
ах, как оно не надежно
во времена беспощадного бунта
это хлопотное предчувствие,
похожее на послесловие.
молчи.
благоденствуй.
лишенный права на слово.
ибо чКто стоит вся наша гордость
пред лицем бледнокровной гордыни.
4.2.8 никого не хочу осуждать.
это не значит,
что готов оправдать каждого;
из этого не следует,
что не судим буду;
«я» - подвид человека.
уже поэтому – слаб я;
уже одно это
подлежит осуждению;
уже только за одно это
достоин я жалости;
жалости не во осмеяние,
но из сострадания;
полог и приземист
порог моего порока;
долог и извилист
путь к временному господству смирения;
дорог и причудлив
венценосный прах владычества;
во времена наемных работников
не хозяин я грехам своим.
4.2.9 вера в себя
обретается ничуть не легче,
чем вера в Бога;
это ли не доказательство
богоподобной утвари человека;
ты – безусловен,
но слаб и ничтожен;
Он – всемогущ и всеблаг,
но вероятен;
и там, и там
требуются основания;
и там, и там
годы и годы,
горе и горе;
но
немощь рассчитана на господина,
уверенность же взывает к Господу.
4.2.10 верю первому встречному.
и не требуя громкого чуда,
верю Сыну Человеческому,
что Он истинный Бог;
уготовленный на заклание,
не задумываясь, вверяю
то, во что должно верить,
с виноватой наивностью
миру сему недоверчивому
леса соснового,
поля пшеничного,
женщины длинноногой;
горы стоят не подвижно,
воды провально-глубинны,
мелочны зерна горчичные.
что же есть вера в себя?
4.2.11 Господи,
Тебе было легче.
ибо все они – дети Твои.
и самый пропащий из них,
предательски облобызавший щеку, -
плоть от плоти Твоей.
а за детей своих
и на крест не зазорно взойти.
мне-то как возлюбить
этого чужеродного человека.
4.2.12 возлюби себя,
будто ближнего своего.
в принципе это возможно.
не обязательно, но желательно.
возлюби себя.
и будешь хоть кем-то любим.
с какой горы,
кем
должно говориться,
чтобы слушающие услышали?
любовь – ноша тяжкая.
не всяком у по плечу.
ближний твою -легковесную-
осилит и донесет.
своя ноша –твердокаменная-
сгибает и тянет.
Господи, позволь уйти налегке.
4.2.13 я не люблю несчастливых людей.
а пересчитанные счастливцы
явное превращают в тайное.
Господи,
Ты-то как себя чувствовал,
создавая нас по образу и подобию Своему?
слышишь,
как жалеют Тебя ежедневно
в своих покаянных молитвах.
4.2.14 и что же такое Он сотворил,
если подобие Его
никак не удается ни на йоту улучшить?
проще всего
сжечь/притопить/изничтожить
и заново набросать
доброкачественный эскиз.
ох, грехи Его тяжкие.
4.2.15 Бог должен всем.
все должны Богу.
кто же подосчитает убытки?
4.2.16 и Бог умалился.
и стал человеком.
и вечно пребывает среди нас.
и один из нас – Бог.
4.2.16 это я, Господи.
услышь меня.
прости меня.
даруй мне.
обращение, скорее, не к господину,
но к товарищу.
в малости и ничтожности своей
человек разговаривает с Богом,
как с равным – на ты.
4.2.17 39 ударов бараньими косточками.
следы бичевания по всему телу.
перебитый нос – от ударов палкой.
4-и или 5-ть кровоподтеков на лбу,
спускающиеся к не видящим глазам,-
следы ласкательного тернового венца.
ссадины на спине и коленях –
следы поперечин креста и падений.
раны от гвоздей на запястьях.
раны в ступнях от гвоздей.
рана в сердце.
3 час на кресте.
делай, что должен делать, добрый человек.
вот тебе еще кусочек уцелевшей щеки.
асфикция.
не знаю,
как там на счет Господа Бога,
а в Иисуса верю безоговорочно.
4.2.18 когда-то родился.
дата.
место.
отчество.
это – единственное,
что не зависит от пребывающего,
в чем нету ни капли,
его посильно выработанной вины.
и все-таки постоянно сомневаешься
в правильности
принятого решения.
все остальное – лишь повод
хоть как-то оправдать
тот – не дальновидный – поступок.
4.2.19 помни имя свое.
пони место свое.
в час назначенный
и в каждый час,
принимая дары и отдавая долги,
немощный и имущий,
уделяющий от щедрот своих,
занимающий место под солнцем
или просто чужое место,
не имеющий ни имени, ни времени
для разучивания инициалов,
помни имя свое,
помни место свое;
в час, когда остальное забудется,
и все остальные забудут,
в месте, где нечего вспомнить,
во времена, когда нечем будет вспоминать,
оставленный, невостребованный,
как бы и вовсе не-сущий,
несущий свой каменный крест
на этом участке суши,
помни имя свое.
помни место свое.
4.2.20 …если и родился когда-то,
то это не надолго,
если и приукрасил где-то,
то ненароком,
если и сокрыл что-то,
то из малодушия,
если и причинил боль неповинным,
то по недомыслию,
если и не любил так как должно,
то и не злорадствовал,
если и зацепила жизнь локтем,
то безусловно за дело,
если и умру весь когда-то,
то не навсегда…
в человека заложен талант.
во все поры его. во все полости.
сокрушительно, как таран.
остальное касается совести.
будто заповедь "не убий",
в человеке - на краешке пропасти:
море ненависти и любви.
остальное касается совести.
и цитатою взятою из
гениально задуманной повести
человеком прочтется жизнь.
остальное касается совести.
много разных еще молитв
у труждающихся и терзаемых.
а она себе тихо болит.
та - из касты - неприкасаемых.
М. Юхименко
и острая, как боль весна,
чей вдох глубок, а выдох краток,
качает горечь на весах
и сладость в несколько каратов;
срывает с подоспевших губ
настигнутых живой волною
весомый вздох, где выбор скуп
и не пресытится виною.
и тоньше ивовой лозы
в пределах сада и надсада
есть девочка твоей слезы
сухого пепельного взгляда;
сомкнутся веки и весы
ночных торгов прислужат часу,
где девочка твоей слезы
голубит алчущую чашу;
и собирая лозы в жгут
произнесешь, как имя всуе,
что если с этим не живут,
то с кем тогда вина бедует.
И. Юхименко
без тебя, как смогла, постарела
та хозяйка скуластого нрава,
та девчушка воздушного тела,
та услада, отрада, отрава;
ты лишь сделал ей бегло наброски
как морщинам ложиться надежно
в чуть намеченные бороздки,
и она оправдала надежды;
ты лишь только подыскивал колер
для волос, как у горлицы сизой,
цвета пепельного укора
с проступающей укоризной;
ты сбирал ей целебные травы
мать-и-мачехи и материнки
и она узаконила право
нетерпимости и материнства;
ее имя для нлба – отчизна,
ее облик слит с плачущей ивой,
и она, как смогла, заучила,
что грешно быть смешной и счастливой.
Л. Юхименко
«больнее нету - боли после смерти -,
когда для боли просто нет мерил».
сказала женщина, и он коснулся тверди,
как бы чуть-чуть заслонку отворил.
что делать женщине с прозреньем, как с проклятьем,
он знать не мог, и все-таки сказал:
быть может, жизнь берут противоядьем.
глоточками. и каплями в глаза.
ай, детка-женщина, что делать нам с прозреньем,
оно вне наших скудоумных сил.
ведьмовским
венным
чудотворным
зельем
вскроми прозревший ил могил.
я принимаю проповедь твою:
оставить боль свою небытию.
А. Юхимнеко
«не бойся, малое стадо».
на этих чрезмерных лугах
дарована будет услада
надменней, чем низменный страх.
не выше ведь ветреной птицы
и хрупче глубинный корней,
но будет дано причастится
от плоти нездешних кровей.
и даже не сердцем, но – нлбом
дано вразуметь как остра
боль кроткого чистого неба
за тех, кого мучает страх.
Ю. Каплану
вода страницы ждет пловца.
его височных долей.
восторга/гибели творца,
не равноправно взятых в долю.
и плоть ее туга, что сталь,
а сталь, что страсти – пенна.
и то, что трогает уста,
на вкус и смысл – надменно.
и этих вод глубинный страх
проточен то есть прочен
на кончике стыда/пера,
где рябью вьется почерк,
где позволительной игре
отпущено в той мере,
пока утопленницу-речь
не выбросит на берег.
Е. Ольшанской
от салатовой зелени больно глазам.
то есть радостней взгляду, вольготнее вздоху.
и какой-нибудь местный сподручный Сезанн
снова тщится поймать тонкой кисточкой воздух;
уложи в этот грунт, как в простое рядно,
круглолобую прыть подоспевших горошин,
прикатай и добудь золотое руно
из ячменной травы и горошин проросших;
и какой-нибудь местный расстрига-смутьян.
насыщая горошины крепкого пота
как язычник, водою омоет изъян
и блаженно вздохнет в ожиданье приплода;
и в раскрытые устьица хлынет вода,
стреловидные листья подымутся в воздух,
потому что не время безвольно отдать
на правах покорившихся землю и воду;
и пребудет в избытке не нива твоя,
но по вере нужда, что не мягче, чем камень,
и опять над посевом шаманство творят
дети тех, чьих отцов приучил к хлебу Каин.
Р. Заславскому
луна остроноса, как клюв у луня.
освоивший бездну подвид ястребиных.
но к полночи ближе ее заслонят
огромною ношей на согнутых спинах
податели снега, и станет светло,
и полночь очистят от ложного страха,
и, словно управившись с мерзлой свеклой,
найдет рынок сбыта слежавшийся сахар.
и выпадет снег, сойдет ему с рук
любое излишество, дерзость, а утром
все ветви, как трещинки в лицах старух,
утешит кристаллами хрупкими пудра.
часть неба обрушится, часть устоит,
и станет не то чтоб весомей, но выше.
и небо, как вещь, например, состоит
из ястреба, снега и елочных шишек.
и что-то забытое, как Рождество,
припомнит обязанность детских восторгов.
и мир – безусловен и стоит того,
чтоб видеть как небо светлеет с востока,
как следом за этим, но именно в срок
достанут монетку из тайной копилки,
что след самолетный похож на замок
в теряющей шерсть голубой олимпийке.
и ты – как свидетель исхода с небес –
весом только этим и тем еще разве,
что просишь еще и еще, и на бис,
и падает снег, чертит круг ястреб.
***
нам: виноватым без вины,
нам: растерявшим, не имея
ни состраданья, ни страны,
нам: собирающим каменья;
нам: соглядатаям немым
полувремён/полупророчеств
призревшим от тюрьмы/сумы
и пустотелых одиночеств;
нам: чуждым людям и себе,
с тварной торговою дешёвой,
помешанной на серебре
и бесам проданной душою;
нам: пасынкам своих отцов,
во исполнение знаменья
добравшимся в конце концов
к черте бессмертья и забвенья.
И. Жданову
и грех уныния тебя испепелял,
и, будто ветер с юга пепла горку,
срывал, подхватывал и гнал туда – в поля,
где прячется в стогах заветная иголка.
и жирный смалец выжженной стерни
горчил под нлбом и под чутким небом
большое тело девственной страны
греховно завлекало потным хлебом.
и крупнопористо дышала горсть земли
и привечала кровию и костью
и изгибался, будто плоть змеи,
взошедший на костер повинный костер.
и рисковал мехами ладный лисохвост,
и что-то мямлил в оправданье скудный мятлик
и разрывал суставы черноземный хруст
когда всходила падалицей память.
займи родства у межевой ежи,
приученной к ростку богоугодной твердью.
когда пускаются в длинноты «он здесь жил»,
и как бы брезгуют короткой цельной «смертью».
не умолить ужалившую сталь,
как не сродни уныние печали.
и грех морщинит хворые уста,
которыми бессмертье обещали.
эта женщина не та,
чтоб ее любить решиться,
настигает красота
и самой себя страшится;
и права, как красота,
для которой нет закона,
та, что смотрится с холста,
но запретна для иконы;
и даны ее черты
не разгадано так, точно
на пределе, у черты ,
дальше женственность – порочна;
это – правда всех зеркал,
это – зависть всех девичеств,
это – демон целовал,
если взор так демоничен;
это – дар ведьмовских сил,
это – промысел и действо,
это – ангел в смех вложил
заразительное детство;
это – то, что не разъять,
точно таинство, на части;
ей бы крохотный изъян,
темной родинкой – на счастье
***
какой тяжелый выпал год
под захмелевший небосвод
дрожащий древними звездами
и грузит плечи мелкий бес
отходами вареных бездн,
и, как угодно, вертит вами;
и в скорби лет, день-иудей,
восторг исторгнутых углей
возносит щедро к лобной кости,
вина – настойка на вине
петляет, путаясь, зане
протопчет тропку к Богу в гости;
а бесик водит хоровод,
целебно целится рот- в- рот
и прогибает долу плечи,
ущербность мелких величин,
беснуясь, не щадит личин,
и утешает даром речи;
отдав на подкупы зарю,
беду жнивует на корню,
ну, полбеды, но цельный остов,
и смысл текучих вязких дней
сохранно прячет там – на дне,
где Атлантиды гиблый остров;
ну, что же – приголубим хлеб,
помесим родственную хлябь,
бессонные процедим ночи,
-она- и вправду хороша,
когда бесенок держит шаг
и крупной солью метит очи.
***
ах, как сладко еще живется,
водка пьется и хлеб жуется,
как пульсирует время в груди,
нелюбимая дева плачет,
мелкий бес по ухабам скачет
и на дудочке медной дудит;
он-то знает почем измена,
чья монета страшится размена
и как пагубно естество,
чем окупит минутную сладость
тот, кто сызмальства копит слабость
и не просит взамен ничего;
только корочку хлеба ржаного,
только колкости слова живого,
только сердца худого удар,
только горнего мира кусочек,
только горького хмеля глоточек,
только бесом подпорченный дар.
***
окаянное буйство вины
возвышает над уровнем моря.
втихомирься. изыди из ны.
как чумная холера из мора.
где-то там, где шумит потолок
не прибой, но рычанье и рокот.
кровь меняет прерывистый ток.
это совесть кусает за локоть.
красным шелком. зыбучим песком.
взвесью капельной едкого дыма.
по углям босичком. босичком.
по углям босичком, мой родимый.
умирание листьев радует глаз
в большей степени, чем допустимо
в час ухода, в тот искренний час,
когда милость молчаньем ранима;
не насытиться взгляду листвой
и в припадке изысканной хвори
спешно цедишь, как лекарь, раствор
едкой желчи и огненной крови;
это – качество вещей поры,
это – проба поштучных изделий.
грунт оранжев и свеж, как полы
накануне иных новоселий;
тополь вновь беззащитен и наг
и, бледнея от скорбного вида,
лист кленовый ниспущен, как флаг
с шестигранной звездою Давида;
и, срываясь на кроткое «ах»,
принимаешь, что ныне и присно
жизнь продлится и в скудных тонах,
но уход должен быть живописен.
прочитай меня на ночь с любой откровенной страницы,
положи в изголовье, чтоб крамольная нежность наснилась,
если вера твоя, да не мягче озвученной меди,
прочитай меня на ночь с любой поминальной страницы;
не познать откровений гортанных песен,
ковылевая повесть - для вдумчивых истин,
вдовий говор у сизых кормлящих горлиц
и любая страница любима дивом;
если дело мое приручает эхо,
если нету изъяна в пространстве речи,
если участь твоя да милее милых,
прочитай меня на ночь с любой страницы;
это – помнится мякотью краденых яблок,
это – раньше вины у прозревших криком,
это – шепотом, тихонько-тихо, молча,
это – то, что, как взгляд, для греха прозрачно.
а обидел ты меня
тем
что
я
тебя
не люблю;
не люблю
обостренно
до безразличия;
как не любит
проигрывать партию
преднамеренная победительница;
и обида моя – настоящая
потому
что
касаются счастья;
ненавижу тебя –вражина –
ненавижу!
за то
что
я
тебя
не люблю.
***
погода: для составления доносов и завещаний.
неба – как не было, грунт же утратил упругость, как груди
после обильных кормлений, но некто свободный (на выход с вещами)
в это худое ненастье мылится выбиться в люди;
кто-то упорно радирует об подоконник,
значит, о чем-то существенном, если в течение суток,
дабы усвоил хоть отчасти, некто, сокрытый от глаз, как охотник,
не расшифрованный смысл божьей милостью шуток:
эта – конкретная данность – глумлива, вымышленная – опасна,
равно, как все, что лишает опоры на скользком,
равно, как жизнь, что -желанна-жемана-ужасна-
ровно настолько, насколько прекрасна;
кончится все непременно банально – доносом
на учредившего свыше смесь страсти и страха
то есть на оставившего с носом,
значит, не зря довелось уродиться на этих чрезмерных пространствах.
***
нашествие осени, слякоти, облака
станут, как граждане в очередь, или, как
очи, исполненные влаги,
небо, утратив часть выси,
окажется приземленным,
определяя насыщенность красок, и лист зеленый
будет не чище туалетной бумаги;
дорога разбита, даль размыта,
воду льют пригоршнями в сито,
и рассылают по дальней округе,
во времена, пока сито наполнится,
нужно вздыхать о вчерашней любовнице
и об утраченном друге;
дождь выпадает, как зерна из колоса,
как выпадают слабые волосы
и оголяют надбровные дуги,
в эти минуты не стыдно пристрастий,
это часы размышлений о страсти
и об утраченном друге;
это приют для тоски и безделия,
штопки носков или слов, это келия
для ожиревшего за лето духа.
то, что хранилось до срока – исполнится.
самое время наскучить любовнице
или отречься от друга.
*** в селении отныне будет ночь
часов с 5-ти. каштаны, как фужеры,
осушены до дна привычным жестом – прочь –
точь-в-точь по расписанью прошлогодней эры;
в селении отныне будет свет
чуть ярче тьмы, объятый глаукомой,
звезда иглою препарирует скелет
каштановых ветвистых анатомий;
в селении и бедность не порок,
но дань-оброк с подорожавшей лени,
куриный вождь, прикормленный пророк
не троекратно ли предскажет просветленье;
и вместе с ним: как удержать в узде
порывы к светлому во избежанье брака,
как нужно жить, пока висеть звезде,
пить водку пьянице, родившемуся плакать.
Cognosce te ipsum.
познай самого себя,
не самое здравое пожелание
нуждающимся
в полном медицинском обследоавании.
это - как приручение радиоактивного материала:
не всякое знание дается во благо.
но - древо познания
в этот май
особенно пышно цвело.
обольстительный змий
уже ползает в новом узоре.
и, как проснувшееся женолюбие,
не дает под утро покоя
мальчишеское любопытство;
отчаянно хочется
разобрать на детали
цокающицй механизм внутреннего человечка.
что же скрывают от глаз?
что-то даровано?
а если там пустота?
пустота- та, что родственна бездне.
бездна затягивает.
головокружение.
устоять не возможно.
шаг - неизбежен.
***
нагота. ни дать нм взять.
и душа совсем нагая
будто только что из рая,
где на вынос взять нельзя
ничего из райских кущ.
ай, докучливый ребенок,
желтый цвет твоих пеленок,
как пшеницы - хлебен. сущ.
а[, девчушка,-чушка -тля-
то отрада. то отрава.
но выстраивают травы
в хлебосольные поля.
все лепечет о своем.
все доверчива. все рада,
но позыркивают с ада
мутным муторным бельмом.
и целебный, как радон,
этот мертвый взгляд бездонен,
и видна, как на ладони,
в рваных линиях ладонь.
Братья и сестры, начинается настоящая война.
Это - безумие.
За что смертоубийство.
Какая сейчас поэзия.
Все кто может и как может - вставайте.
Мира!
Мира и добра.
3.1 забавно,
не правда ли:
в Древней Греции –талант-
был денежно-весовой единицей,
а на Руси –истина-
обозначала сумму денег,
выданных в долг;
то-то постоянно не хватает
ни того, ни другого.
3.2 бездарность – страшная болезнь.
невыносимо,
будучи в здравом уме,
выдержать и не свихнуться
от точного, как директивная прокламация,
диагноза/приговора;
это почище, чем:
врожденный порок,
не поддающийся протезированию,
вредоносная бацилла,
к которой не вырабатывается иммунитет,
разлагающий нервные окончания восприимчивой души
патотоксин
без синтезированного противоядия.
это – болезнь к смерти.
3.3 талант – меры не имеет.
бездарность – не его удел.
гениальность – не его ноша.
вот так и балансирует неприкаянно
по платиновому лезвию
одухотворенной бездарности
и гениальности с изрядным душком.
3.4 гений несчастный.
точное определение.
определеннее не бывает
для обреченных на
неслыханное счастье
притягательных, будто бездна, людей.
остальное – значения не имеет.
3.5 ибо что есть творчество.
как не обретающее предметные очертания
чувство превосходства над самим собой.
3.6 чаю.
сигарет.
немного женщины.
ровно столько,
чтобы точно срифмовать
сладостное с красивым.
минимально необходимые атрибуты
соединения воедино времени и пространства:
суть – творчества.
я ничего не сделал.
я произвел тяжеловесное ничего.
первое – меня как-то еще оправдывает.
второе – откровенно губит.
и только не совершенное – совершенно.
3.7 написать пару строчек:
постоять одной ногой в Истории.
холодно и неуютно.
затылком чувствуешь
великие беспокойные тени
и взыскующий Божий взгляд.
3.8 то,
в чем (просветленно)
не смеешь сознаться даже себе самому
(хранимому уединенно),
без малейших сомнений,
не испытывая угрызений почти что совести,
готов (на коротком вдохе) поведать
первому встречному,
любому последнему,
каждому избранному,
всем обезличенным;
в час беспросветной бессонницы
оговорит себя, как под пыткою,
сознается в не совершенном
совершеннолетнее вдохновение.
3.9 (риторические вопросы)
переходит ли нарастающее количество хорошего
в минимальное качество превосходного?
достаточно ли резвого сильного потрясения
для сотворения такого же сильного произведения?
служит ли остроконечная контрольная боль
мерой средневзвешенного таланта?
способна ли устойчиво противостоять любительская сила воли
профессиональной воле силы?
достоин ли мастер своего сердобольного творения,
равнозначно ли творение мастеру?
и наконец,
действительно ли сподоблены Божьей ласки
нелюбленные люди?..
3.10 чужие мысли – те же чужие дети.
и растут легко,
и вырастают быстро.
и даже радуют.
но как-то отстраненно.
поскольку нету кровного родства.
нет.
неспроста
рифмуют, как раюют,
аортно
коронарно
кровь/любовь.
3.11 (цитирование)
в начале было Слово.
и все через Него начало быть,
и без Него ничего не начало быть,
что начало быть.
и слово честно пыталось хоть как-то освоить,
щедро оплодотворяющую мысль.
мысль изреченная – есть ложь.
а я вам говорю:
и в этом – причина
хронического несовершенства бытия.
3.12 мысль изреченная – есть.
и даже если она насквозь лжива,
она уже – жива.
все живое
уже самим своим навязчивым существованием –
истинно то есть правдиво.
и упраздняет разобщенное «я»,
но образует корневое «мы».
миссионерский смысл мысли.
3.13 то, что ты написал о себе,
оказывается, было исключительно о других;
то, что другие написали о себе,
оказывается, то же было исключительно о тебе;
потому, что такова почва поэзии:
сколь не выращивай семенной эгоизм,
а произрастает – единственное.
3.14 человечка
устойчиво учат разговаривать,
болезненно опасаясь
порочащей немоты;
человечка учат разговаривать
затем,
чтоб овладев чарующим даром красноречия,
он смог наконец-то освоить
заумную тригонометрию молчания.
3.15 так много глухого молчания,
что даже звонкая тишина не выдерживает;
пугается, замыкается в себе,
становится недотрогой,
будто кроткая девочка,
которую зло обидели;
ничего, утешаешь ты,
ничего, это пройдет, милая,
миленькая, все проходит;
и берет ее кротко за руку
старинная девочка – немота.
3.16. нечего сказать.
незачем сказать.
страшно-стыдно показать,
будто младенца в окне роддома,
мертворожденный плод смысла.
прогорклым молоком вскармливает
голодное чрево познания
мать тьмы – немота.
3.17 незачем сказать –
так производится молчание,
и утверждается,
что это весьма хорошо;
некому сказать –
так осуществляется одиночество,
и предполагается,
что в нем тоже есть толика хорошего;
нечего сказать –
так возвеличивается немота,
и не оспаривается.
владычество – категория абсолютная.
3.18 конечно –поэзия-
не худшее из ремесел,
но далеко и не лучшее;
видимое ли дело:
выстраивать слова в затылок друг другу
не парадном плацу листа
и заставлять чеканить высокий шаг;
но как не укрощай
это праздное шествие –
безмерна гордыня ее.
3.19 в поэтическом – крупица божьего.
так подстрекает гордыня.
потому и берется за должное счастье,
когда его (неповинное)
торжествующе распинают.
3.20 пройдешься кладбищем –
на отполированных слезами надгробиях:
дата рождения – дата смерти;
собственно, вся жизнь и вложилась,
в это –тире-дефис-прочерк-.
помним. любим. скорбим.
прочтешь написанное –
ниже по тексту
отчетливо и горделиво:
время творения;
предполагается, что дальше несомненно последует
-тире- бессмертие.
никогда не ставил дату.
дело не в скромности, (которая украшает) –
бессмертие невыносимо.
3.21 (характеристики)
умер молодым:
взывает к сочувствию;
был злодейски убит:
вызывает сердечное сострадание;
основательно, покончил с собой:
образует ничем не испорченное уважение.
3.22 кому это надо:
мне – дабы познать, что это такое;
одному/двум сослуживцам,
чтобы понять с чем имеют дело;
женщине-недотроге
целомудренного нрава,
чтобы смогла терпеливо любить;
пожалуй, и все.
больше – некому.
-всем-всем-всем-всем-
как передаются сигналы SOS.
бытуешь в случайных квартирах.
пьешь чистую горькую влагу.
берешь у глубинного мира,
как корни, по капле - отвагу.
возьми сверх отпущенной меры.
вложи в нарастающий конус
по зернышку девственной веры,
как некогда инок - в икону.
и немощный ропот мот молчаний.
и говор воркующих горлиц.
и сладостную для гортани
по капле добытую горечь.
но если спасать от простоя
уставшие тонкие вены,
то это, как хлебы, - простое
и кормит, не требуя веры.
и падая в цепкие сети
безлюдья. в бесовскую зиму.
пребудешь невинно, как дети,
которые сраму не имут.
***
и вот продаюсь по доступной цене:
за хлеб и за талые воды.
я – сильный. я – гордый. творец и венец
изгаженной мною природы.
божественный отпрыск. итог. торжество
деяний Держателя сущих.
утративший имя Отца своего.
крупица потока живущих.
жующих. всеядных. молящихся о
трехразовом хлебе насущном.
пускающих в корм, насыщающий, все
на водах хмельных и на сушах.
и вот продаюсь. по частям. оптом. весь.
на вес. на объем. с потрохами.
я – сильный. я – гордый. настолько, что бес
возвел в степень твари и хама.
но хлоркой воняет вода. а кусок
не лезет в бездонную глотку.
меж тем, как душа жаждет прочих красот.
и глушит казенную водку.
меж тем, как холопство не терпит свобод.
но помнит достойные цели –
продаться. подставить свой горб и живот.
и просит хорошую цену.
а цену диктует смердящая плоть.
и рыскает в поисках пищи.
меж тем, как торговец твой жаден и подл.
и падок на сирых и нищих.
и вот – продаюсь. вот – иду на поклон.
и вот – предаюсь власти беса.
и бездна без дна с дна срывает покров.
и манит парящая бездна.
на уровне бездны добудешь руды
для доменных лав разносных изобилий,
когда затвердеет расплавленный стыд.
что, собственно, в нас и любили.
***
то умираешь, то живешь.
как резонируют струною.
то переплавишься на вошь.
то станешь вровень с сатаною.
то усмиряешь, то творишь
державу сумрачных деяний.
то милосерд, как нувориш,
то жаждешь жалких подаяний.
то въешься вглубь, то рвешься вширь.
то задыхаешься от пресса.
то ищешь каверзной души
не хуже беса.
поэзия - слишком хозяйственно-бесполезна,
чтобы требовать осмысленной выгоды,
ибо угодна Богу;
а это - не оспаривается;
еще раз:
поэзия - бесполезна;
потому-то за нее
так легко умирают.
***
никого не хочу осуждать.
это не значит,
что готов оправдать каждого;
из этого не следует,
что не судим буду;
«я» - подвид человека.
уже поэтому – слаб я;
уже одно это
подлежит осуждению;
уже только за одно это
достоин я жалости;
жалости не во осмеяние,
но из сострадания;
полог и приземист
порог вредоносности моего порока;
долог и извилист
путь к временному господству смирения;
дорог и причудлив
венценосный прах владычества;
во времена наемных работников
не хозяин я грехам своим.
***
вера в себя
обретается ничуть не легче,
чем вера в Бога;
это ли не доказательство
богоподобной утвари человека;
ты – безусловен,
но слаб и ничтожен;
Он – всемогущ и всеблаг,
но вероятен;
и там, и там
требуются основания;
и там, и там
годы и годы,
горе и горе;
но
немощь рассчитывает на господина,
уверенность же взывает к Господу.
***
верю первому встречному.
и не требуя громкого чуда,
верю Сыну Человеческому,
что Он истинный Бог;
уготовленный на заклание,
не задумываясь, вверяю
то, во что должно верить,
с виноватой наивностью
миру сему недоверчивому
леса соснового,
поля пшеничного,
женщины длинноногой;
горы стоят не подвижно,
воды провально-глубинны,
мелочны зерна горчичные ,
что же есть вера в себя?
***
Господи,
Тебе было легче.
ибо все они – дети Твои.
и самый пропащий из них,
предательски облобызавший щеку, -
плоть от плоти Твоей.
а за детей своих
и на крест не зазорно взойти.
мне-то как возлюбить
этого чужеродного человека.
***
возлюби себя,
будто ближнего своего.
в принципе, это возможно.
не обязательно, но желательно.
возлюби себя.
и будешь хоть кем-то любим.
с какой горы,
кем
должно говориться,
чтобы слушающие расслышали?
любовь – ноша тяжкая.
не всякому по плечу.
ближний твою -легковесную-
осилит и донесет.
своя ноша –твердокаменная-
сгибает и тянет.
Господи, позволь уйти налегке.
***
я не люблю несчастливых людей.
а пересчитанные счастливцы
явное превращают в тайное.
Господи,
Ты-то как себя чувствовал,
создавая нас по образу и подобию Своему?
слышишь,
как жалеют Тебя ежедневно
в своих покаянных молитвах.
***
и что же такое Он сотворил,
если подобие Его
никак не удается ни на йоту улучшить?
проще всего
сжечь/притопить/изничтожить
и заново набросать
более качественный эскиз.
ох, грехи Его тяжкие.
***
Бог долен всем.
все должны Богу.
кто же сосчитает убытки?
***
и Бог умалился.
и стал человеком.
и вечно пребывает среди нас.
и один из нас – Бог.
и в предназначенных себе временах
добирает время своего распятия.
***
и если Он умер за грехи наши,
значит, - мы чисты и безгрешны
и нам - все дозволено;
и - умирать Ему -
каждый день.
это я, Господи.
услышь меня.
прости меня.
даруй мне.
обращение, скорее, не к господину,
но к товарищу.
в малости и ничтожности своей
человек разговаривает с Богом,
как с равным – на ты.
***
39 ударов бараньими косточками.
следы бичевания по всему телу.
перебитый нос – от ударов палкой.
4-и или 5-ть кровоподтеков на лбу,
спускающиеся к не видящим глазам,-
следы ласкательного тернового венца.
ссадины на спине и коленях –
следы поперечин креста и падений.
раны от гвоздей на запястьях.
раны в ступнях от гвоздей.
рана в сердце.
3 час на кресте.
делай, что должен делать, добрый человек.
вот тебе еще кусочек уцелевшей щеки.
асфикция.
не знаю,
как там на счет Господа Бога,
а в Иисуса верю безоговорочно.
***
«о, птица, пьющая мороз»,
о, терпкий вкус густого звука,
о, как надменно и всерьез
к гортани прирастает мука;
сестра моя, каких кровей
твои испуганные речи,
о, как надменно в январе
служить для плакальщиц и певчих;
о, как щедротен этот снег
с упавшего на землю неба
почти библейски, будто снедь,
гласящим: зрелища и хлеба;
мы – только тень воздетых крыл,
мы – дань с молчания для слога
и мелкий бес от глаз сокрыл
все, что случается от Бога.
***
где воронье – есть пепел наших книг,
где смысл на вкус до неприличья пресный,
где – веришь ли – проступит светлый лик
на самом краешке бесовской бездны;
где дни, как шалости, для горести малы,
где время движется в расчете на доверье,
где, как патрон для выстрела, в стволы
подходит кровь безлиственных деревьев;
где время жалости равно небытию,
где бытие сличается по хрусту,
где по наитью любят, по чутью
влюбляются, где страстно. странно. грустно.
и ты, который сопричастен тем,
кто создал скорбь простого чувства долга,
постигнешь, что не существует тем
помимо благодарности – и только.
***
окликни меня на рассвете,
когда все есть чуткая завязь,
и тянется слово к беседе,
и копит молчание зависть;
окликни меня в плотный полдень
в стране беспредельного хлеба,
где солнце уложит на противень
куском подомлевшим полнеба;
окликни меня на закате
не льстиво и даже сурово,
когда доверяют цикаде
все то, что наследует слово;
окликни меня певчей птицей,
когда время тянется стаей
на этой спектральной границе,
где тень пустотой обрастает.
***
какое ровное дыханье у печали.
без перехватов, спазмов, без пробелов.
так начерти же веточкой на белом
как некто бегло дышит за плечами,
и брус кладет несущему на плечи,
и провожает с низкого порога,
и утешает беженцев с порока
тяжелым, будто слиток, даром речи.
печаль легка. а некто беглый нежен.
то безучастен. то, как дымка, зыбок.
осмелься же на кроткое «спасибо»
за всех, кто был немотствовал и не жил.
и оживал на краткие минуты.
и исчезал сухой водой сквозь пальцы.
и гибнул весь. и быть живым пытался
во временах безвременья и смуты.
отмерян срок. а тот, кто за плечами,
пожалуй, в белом балует восходом.
так ощути же с гибельным восторгом
какое ровное дыханье у печали.
***
ах, утоли его печали.
так совершаются слова,
когда в деревьях примесь стали
и плоть упруга, но слаба.
и прибывает с ближних просек
последний, как надежда, снег,
и сипло милосердья просит
незащищенный человек.
ах, утоли его печали.
он, может быть, затем и дан,
чтобы наивным быть в начале,
а помудревшим – никогда.
прости ему из горних высей,
что не прощается людьми,
пока еще весь срок не вышел
от глаз схороненной любви.
пока в быту залетных хлопьев,
как инок ищет благодать,
он цепко прегрешенья копит,
чтоб выпало за что прощать.
пока еще трясет, как ветку,
страстной озноб в худых плечах,
прости – что можно человеку –
и утоли его печа…
***
не касаясь крупных величин
хищного глубинного отлова
………………………………
………………………………
но глотая утренний озон
злаковых питательных предместий,
где бугристый рваный горизонт,
будто знаменатель, сводит вместе
чуждые обратные пласты,
область отречений и невстречи
только и сумеешь, что «прости»
раздобыть в сухой сыпучей речи.
и когда февраль свои ветра
бросит в неухоженные всходы,
и уйдут, как дети со двора,
в мир людей взрослеющие годы,
и прихватят, будто воровство,
вещество смиренья и подлога,
разве не достаточно того,
что наивно вложено в два слога.
***
а это – твое. этим будешь владеть
до черных зачетных морщин:
тень беглого облака в смуглой воде
на плоской вершине глубин,
тень прожитой женщины в узкой крови,
вскормившей прерывистый ритм,
и куцая тень той –доступной- любви,
что ищет проверенных рифм,
и что-то еще от неброских красот
в промозглый подрезанный день,
тень ближнего счастья отвесных пород
и полночи плотная тень…
и если у вод ускользающих лечь
и долго касаться волны,
то, может, удастся все это сберечь
от яркой, как вспышка, вины.
***
досталось совсем-то немного.
а было не так уж и мало:
зов кроткого сердца, уловки порока,
часть неба в разводах крахмала,
честь ветреной девки, окраска сорочьей
тревожной зимы, задолжавшей снегами,
искусство родиться в заветной сорочке
с нательными грубыми швами,
назначенный страх с расписными глазами,
творящими лики, сокрытые в лицах,
и чуткий до участи горний гекзаметр,
чтоб мог ты с повинной судьбой объясниться.
и все, что случалось на этих широтах,
дышало, роптало и длилось,
горчило от привкуса губ и сиротства
и только от взгляда кормилось.
и это немногое многого стоит.
пророчит. порочит. питает.
натешится мне бы еще чистотою,
которой в глазах не бывает.
***
темнели деревья. им так полагалось
в продрогшем от колкого ветра пространстве.
как стая огромных прирученных галок,
берущая корм после хлопотных странствий.
затем легкий снег обустроенный хаос
приправил щепоткой прирученной выси
и с этим – как минимум – быть полагалось
тому, кто рожден, уличен и зависим
от чистого снега, от серого древа,
от кровь наводнившего мелкого беса,
от запаха хвои, от божьего гнева,
от глаза дурного и мудрого леса,
от лестного часа, от честного слова,
от порчи небес, от прочищенной дали,
от мякоти горя, от прочной основы
для пролитых глаз и Господней печали.
***
уже деревья строгие, как смерть.
уже опасно оставаться подле.
уже их профиль высох, будто смерд
на панском поле.
уже и тополь и залетный клен
не те, какими созданы издревле,
но как бы лишены своих имен,
уже их имя – строгие деревья.
уже их ветви стаями морщин,
как будто лица, заселяют скверы,
уже в повадках что-то от мужчин,
берущих и от скверны и от веры.
уже мы смотрим в них, как в зеркала
не любопытства ради, но, скорее,
их страха – как там веточка легла,
бесчинствует, господствует, стареет.
***
только и счастья, что свежего снега,
серого древа в белесом налете.
если угодно – из области неги
той, что так дорого ценят в народе.
виснут копилками сонные совы
как их задумал нездешний ваятель,
если угодно высокого слова,
к горлу подступит комок благодати.
в том-то и счастье, что нету подмены
снегам кормящим, как некая манна,
если угодно устойчивой меры:
малым держаться – тоже немало.
выбрать ли утро по строчке подробно,
белку вспугнуть ли с белесых акаций,
дерева взглядом касаться удобно,
сердцу угодно открытым казаться,
чтоб прикасаться, чтоб прикасалось
низкое небо всей плотью и дробно
каждой крупинкою, как оказалось
от сопричастности сердцу удобно.
в области неги печалью дразниться
серому древу с залетною тенью.
свежее счастье на резких ресницах
длится чуть дольше, чем должно мгновенью.
***
с кем будешь в этом январе
на продуваемом безлюдье,
где тополь прячется в коре,
как зачехленное орудье,
где воронье – есть пепел груш
на обесснеженных и бедных
ветвях вокзальных или груз,
доставленный из чрева бездны,
где превращают в пух и прах
тугую плоть второго тома,
где снег сутулится в полях,
как тот, кто отлучен от дома,
где не разместится в крови,
продымленной от произвола,
чужой и грешный дар любви
и дар напрасный слова.
***
скольженье пера по бумаге,
подошвы по чуткому снегу,
что пенится, следуя браге,
готовясь, как узник к побегу, -
чудесно.
касание женского тела,
коленей, груди и запястий
бодрит и пьянит то и дело,
но меньше, чем может опасность.
служение ветреным музам,
стяжательство сдельных пророчеств
с затворничеством союзно,
но кроче сиротств одиночеств.
греховно свершение снега,
как участь девичьих падений,
и тянутся с беглого неба
их падшие белые тени.
прекрасно томление плоти.
весомо томление духа.
восторг же дается в полете,
где нет ни пера и ни пуха.
***
брось мне под ноги мокрого снега.
дай звезды голубого отлива.
или льстивого женского смеха,
что играет, как месяц с отливом.
или нежности в колких ресницах
за минуту до влажного взмаха,
как бы замершей на границе
просветленья и плотного мрака.
брось мне дольку прирученной боли,
чтоб лимонная терпкая мякоть
пропитала голодные поры
не обученных радовать/плакать.
и сбиваясь на мысли о Боге
и о низком искусе искусства,
дай осилить кусочек дороги
от чутья и до чувства.
***
отмерь мне слезы для размола
в коротких колючих ресницах,
для взгляда размолвок и взгляда раздора,
где солью размыта граница.
для белой вины и для сумрачно-черной
зерна бы отменной натуры
с целебной, целинной, нетронутой, сорной
земли, чуть священней, чем суры.
с такой целины и берут урожаи
высоких и праздничных качеств,
и если глаза чистоте угрожали,
то страх принимается зряче,
то смотрят взахлеб и заученно помнят,
а то, что не помнят, то знают,
и медлит вина, как вода низкой поймы,
и хата цепляется с краю.
и участь легка и проста, будто выдох,
и носятся с торбой-виною,
и первыми крайних готовят на выход
вон там – под кривою вербою.
***
дай волю мартовским ветрам,
когда кора весной сочится,
и, как щетинка юных трав,
в судьбе очнется и случится.
дай вволю. как дается в дар
хранящему и очевидцу.
и, отвечая на удар,
в судьбе качнется и случится.
во времена тревожных вод,
скупых небес простого ситца
и той поры, когда вот-вот
в судьбе очнется и случится.
и прошлогодняя трава
худую кровь переиначит,
и то, что жизнь почти права,
пожалуй, что-нибудь да значит.
когда бессмертная вода
клубится по глубинным венам,
и вновь дается навсегда,
и отбирается мгновенно.
…свидетель крестного позора
стыда кромешного учетчик
подчасок караульной службы…
вот кто,
как никто другой,
и придан тебе, и предан;
…метатель праведного гнева
глотатель яств законной яви
вершитель домотканых судеб…
для полной гармонии
слегка не достает
тусклого свечения в области нимба;
…стяжатель дармовой услады
сожитель непорочных истин
спаситель голубиной крови…
но и голубая кровь
по самые капилляры насыщена
красными эритроцитными тельцами.
***
вот он стоит застывший
в гуще идущих колонн,
точно такой же, как тыщи,
тыщи таких же, как он,
стоящих, состоящих
из ворожбы/вражды
будущего с настоящим
за именные бразды;
ах, как изъят он и вставлен
точно в затылок, в ряд
теми, кто выдан из стали
и из иного сырья;
как его место свято,
ах, как не терпит пустот,
точно для плотных взяток,
та же ячейка сот;
точно сошлось все точно
прожитого на лице,
смысл утверждают точкой,
жирною точкой в конце;
вот он стоит мгновенный,
переводящий дух,
слабый,
обыкновенный,
крайний
в последнем ряду.
какой дальтоник,
с какого блаженства
пронумеровал
этот близкородственный мир
разноцветных полутонов
светом белым?..
белый:
в смысле качества стираной чистоты,
но он весь
уже изрядно загажен;
белый
в смысле непорочности не дописанной страницы,
но все выстраданное
уже давным-давно сказано;
белый:
в смысле суммы радужных колеров,
но сумма всего
очень часто образует тяжеловесное ничего;
и нет ничего белее, кроме:
целомудренно кормящей груди
твоей терпеливой женщины;
розовощекого торжества
твоего нетерпеливого первенца;
проступающей сорочьей седины
твоих кособоких висков;
и нет ничего, кроме…
подивлюсь на этот мир,
ограненный ближней далью,
он и чуден мне и мил,
крупно сдобренный печалью;
плотно вставленный в тиски,
точно птичья тень в полете,
не растраченной тоски
по не связанной свободе;
или ласточек круги
и, сказать бы, уст лобзанье
обустроятся в крови
из томленья в мирозданье;
и, сказать бы, превозмог
даже век, чей век не долог,
и как прячут под замок
смысл протяжных недомолвок;
или как берет кольцо
время под свое начало
и как тонко от концов
нити тянутся в начало,
и не рвутся, и берут
задолжавших на поруки,
и ты снова, милый Брут,
кровушкой омоешь руки.
***
есть некая страна со своими
4-мя сторонами света,
горою и морем и прочими составными
всякой пристойной державы, при этом
ее как бы нету; облик:
смесь голубого с желтым, у птиц особо
ценятся крылья то есть потребность воли –
как отрицанье свободы;
***
море – чернеет; гора – стеною
скороет от прочих, от порчи, от сглаза и
левою -выпуклою- стороною
можно сползать по равнине в Азию;
***
там чорнозем человечьего роста:
чуть перерос суетливость свершений,
там бытие обустроено просто
то есть чем проще, тем совершенней;
колос там плотен, а семя отборно,
но недород к послушанью приучен,
почва там слишком жирна и обильна
для ежедневных благополучний;
там землепашца подводит погода,
а урожай настигает, как бедствие,
там, опоздавшие к часу исхода,
как подобает, спасаються бегством и
там нет границ, но случаються вехи,
время без времени, бездны, там прежде
чем заглянуть за злом дня и века
нужно, как минимум, кончить надежды;
там есть река великая, будто
путь из варягов в разумные греки
в поисках смысла вещей праздных будь то
мысли о жизни и смерти; там реки
в землю вплетают ленточку неба,
а в половодье, как очи дев – карие,
там нож реки, как буханку хлеба,
целое режит на полушария;
там – тьма красот; там их перечень полон,
там есть все то, что бывает на свете,
там для рождения ищется повод
и всякий день благодатен для смерти;
***
есть странная страна; ее искусство –
не быть, но казаться, скрываться из виду
взывает к рассудку и кормит то чувство,
где в капле любви тонет море обиды;
***
есть древняя страна; которой должно
когда-то возникнуть по той причине,
что дальше не быть уже не возможно,
но время топталось на месте и не
подоспевало, шло вспядь, на месте
снова топталось, страшилось кончины,
не наступая из чувства мести,
ибо весомой должна быть причина;
***
есть юная страна; скорее, проба,
чертеж и набросок. шальная сила
стучится в предсердье и следует в оба
глаза смотреть, чтоб не шалила;
видимо, слишком она виновата,
беспрекословно, навеки иначе
чем оправдать, что убога, распята,
вроде Стены, страна плача;
***
есть горькая страна; которой нету
дел никаких до того, кто в ней вдоволь
пьет страсть, как сласть, как медовую негу,
кто за характер – сиротский и вдовий,
за хлебосольность красот и полезность
потных хлебов, за удавку обьятий,
будто в горячке сердешной болезни,
вместо любви ищет слов для проклятий;
***
есть крестная страна; скопившая были,
гордынный запас соловьиных традиций.
затем чтоб ее, как смогли, полюбили,
когда Бог сподобил корнями сраститься.
P.S.
мы живем в той стране вопреки
той, оставленной Богом стране,
за ее и за наши грехи,
и за то, что едины мы с ней;
наши годы, как хмель, веселы,
наши девы не горше утрат,
наши речи просты или злы
и, как малые дети, кричат;
наши кости прочны на излом,
наша вера нисходит на нет,
вопреки, наугад и назло
мы живем в той чрезмерной стране;
а с холмов ее вечной реки
отпевают 2 тысячи лет,
но мы выживем вопреки
даже смерти, которой нет.
немного счастья. на коня.
чтоб -уходить-годить-гадать-и
обескураженно понять
как тот уход теперь некстати;
немного счастья. в самый раз.
чтоб -осязать-лобзать-познать- и
дать бытию таких прикрас,
какие мыслимы у знати;
немного счастья. только суть
его навязчивой природы.
чтоб без стыда отдать под суд
все эти годы. эти годы.
на пробу. небом. под язык.
как валидол. как пьют лекарство.
чтоб обустроилось в разы
скупое слово "благодарствуй".
пока лавиной не ушло
терпение с глубинной горки,
немножко счастья. на ушко
игольное.
укол иголки.
***
«надежда меня не волнует»,
когда дани и ночи ворует,
как страсть, молодая княжна
то так холодна, то нежна
и страсть как для сласти нужна.
то кровь шевелит на рассвете,
то плачет, как малые дети,
то ставит на заводях сети
и ловит доступную снедь,
то гонит напрасную смерть.
не то, чтоб гулящее девки,
не то, чтоб распутна, как деньги,
не то, чтоб кормила с ножа,
когда подпирает нужда
достойных такого рожна.
но быть ей гонимой последней.
добыть себе посох и снеди.
собрать на дорогу суму.
и тронуться в полночь во тьму
в тот путь, что ведет ни к кому.
***
«я в кризисе. душа нема.»
глуха. бесправна и безгласна.
как та девица, что сама
на все согласна.
но та девица знала толк
в любви.
за вычетом налога
пусть даже и творила торг,
но все-таки любила много.
отдавшись тем, кто наг и слаб,
как кроткий ангел, мыла ноги,
пусть по законам ремесла,
но все-таки любила многих.
входила в желтые дома,
и липла к телу, как монета,
пусть вся бесправна и нема.
как то,
чего,
должно быть,
нету.
***
«о, птица, пьющая мороз».
о, терпкий вкус густого звука.
о, как надменно и всерьез
к гортани прирастает мука.
сестра моя, каких кровей
твои испуганные речи.
о, как греховно в январе
служить для плакальщиц и певчих.
о, птица, пьющая взахлеб
хмель отрезвляющего снега.
и не подменно, будто хлеб,
к гортани прирастает нега.
мы только тень воздетых крыл.
мы дань с молчания для слога.
и мелкий бес от глаз сокрыл
все, что случается от Бога.
***
научился не верить людям.
слава Богу. сподобил. пора.
суть – Евангелие от Иуды.
от Иуды и серебра.
научился растить одиноко,
не отстреляно, будто зубр,
в этих рощах и
око за око,
ум за разум
и зуб за зуб.
научился задействовать в дело
с дней торгующих – куцую мзду.
и страшится распятия тело.
и не жалует силою дух.
подмастерье колена Иудиного,
прорицатель зеленой крови,
научился склонятся от блудного –
к нелюдимой и дивной любви.
-дурень-неуч-тупица-бездарь-
когда строг, как наставник, – рок,
пред лицом подступившей бездны
что один твой такой урок.
совершенствованию нет предела.
нет предела. а выбор – скуп:
руки в стороны – крестик тело.
«совершилось» - немой крестик губ.
***
доверься телу. пусть оно решает,
что свято, что вторично. дух – беспол.
и если созидает – разрушает
тугую оболочку смертных спор.
доверься телу. милосердствуй болям
худого чрева, чресел и чела.
дух – одинок. и вездесущ. и волен
брать от всего. и прокормиться с ни черта.
вериги плоти. ладан вкупе с серой.
в зрачках разводят сурик и сурьму.
и если сущ, то жив ты цельной верой.
доверься телу. телу своему.
доверься завиткам его курносым,
когда почудится чадное «аз воздам»,
и как глаза слезятся купоросом,
и места мало на лице глазам.
и в мареве –плаценты- плевры- плазмы-
хребтом мыслительным, вопящим блага ртом –
нагое тело, светлое как праздник,
материи, где вышивка – крестом.
затем, что тленно. влюбчиво и тленно.
и рассекают кору-кожуру.
и ловят свет свой невысокий тени.
и не слезлива жалость на юру.
зане бросает, как в корзину мячик,
то в жаркий холод, то в знобящий жирный жар.
душа – бессмертна. так или иначе
она пребудет.
тела!
тела жаль.
дурманящий запах цветущей пшеницы.
цветное блаженство ниспосланных капель.
и острая тень растревоженной птицы,
берущая колос на серп и на скальпель.
и женщина с гибкой, как тело, любовью
назначит быть милым и к сердцу приложит.
и - ближе руки - у тебя в изголовье
коротенький мир, что младенец пригожий.
и будут добреть постаревшие очи.
и в липах томленье, и ласточках щебет.
и хрупче, чем талия, тонкие ночи.
и в небе бессрочен строительный щебень...
люблю и приемлю на полные сроки
во время свое пересытившись скорбью.
... и душу берез не расходуют соки,
и полнятся смыслом пшеничные строки,
и лечится смерть пуповинною кровью.
и станет глазам прозревающим легче,
и губы шершавые без поцелуя
-бормочут-пророчат-перечат-лепечут-
вот это - почти не доступное речи:
воистину так.
и вовек.
аллилуйя.
нет, время жалости еще не наступило.
"еще на мне полупочтенный возраст".
еще срывается от пыла, как от пыли,
глухой и крохоборствующий возглас.
еще мы скажем: Господи, помилуй
и сохрани от порчи и от прочих,
еще у наших не придуманных фамилий
смешной и до восторга детский почерк.
еще зерновки копят клейковину
и подают хлеба на сытном блюде,
еще нам грызть зубами пуповину
и с человеков, чуть хромая, выйти в люди.
еще колечками берется сердцевина
и девы бражныя на брачныя постели,
еще в дубравах не созрели наши вина
и от стыда бокалы запотели.
еще к крови услада примешалась,
как тело с бездны, по касательной орбите,
и так резва и шаловлива жалость,
что и младенца, брови хмуря, не обидит
а хочется простых забот,
скупых тревог, большого дела.
чтоб крупный, как удача пот,
питал изнеженное тело.
а хочется коротких дней,
как если б злак уходит в зиму.
и капелькой - на самом дне
тоски - животворящий стимул.
и этих - неизбывных губ,
изогнутых щемящей скрипкой,
ведущих тайную борьбу
с полуслезой/полуулыбкой.
и тех - по-детски не смешных
нелепостей, смешных как детство,
что требуют с нагой души
восторга/раболепства/действа.
и тех - дразнящих бездну строк,
чей срок, превозмогая стронций,
июльским утром копит впрок
прямую выгоду бессонниц.
а хочется простых сует
и суеты сует, и прочих,
на коих держат белый свет
и посеревший ближе к ночи.
и ты ворочаешь пласты
то пустоты, то простоты.
в праздник весны и труда ты сажаешь картошку,
сеешь чернушку, морковь и т.д. и по правилам жанра
список культурного корма включает все то, что
стоит копейки, но выбросить жалко;
с праздником - хуже; с трудом - несомненно порядок;
что и вселяет крупицы в надежду;
во поле чистом играешь с картошкою в прятки
и умиленно вздыхаешь, припрятав надежно;
между весной и трудом достоверно высокие связи,
видимо, суть у вещей чем верней, тем устроена проще;
будь ты хоть в грязи, подайся хоть в князи:
жизнь – в основном, есть процесс добывания пищи;
жизнь – в основном; а в деталях – прополка/подсадка,
вечный, как двигатель, поиск доступного корма
и, возроптавшим на участь, сим –малым и сирым- подсказка:
все суета, суета и томление, кроме
девственной нежности почек, целительной жижи навоза,
соли в суставах, что меда в не тронутых сотах,
глыб черноземных, уложенных плотно и косо,
спелого тела, доходного пота.
ТРОЕПЕРСТИЕ
***
живи один. исполнишься до края
многоголосьем, что вишневый сад.
твой ад – внутри. в миру – улики рая.
и каждый прав. поскольку виноват.
и ты – правее правых. и исполнен
молений и проклятий через край.
почти бесплотен. и – совсем бесплоден.
и этот ад – есть твой привычный рай.
и сам с собою избегая сходства.
уже в миру, как айсберг тот – на треть.
зане известно чем грозит актерство.
и не Христа, чтоб бесям подобреть.
***
и не известно: важен ли сюжет.
когда – вот жизнь – сложна, но бессюжетна.
едва очерчена, как смутный силуэт
огромного и нужного предмета.
в ней – тьма всего. в ней лишь на первый взгляд
нет ничего, что б привлекало взоры.
но выбери любую наугад,
как денежку из рыхлой кучи сора,
и – онемеешь с красоты и язв,
от скорбной чистоты не смытых пятен.
пробьется свет. к рукам прилипнет грязь.
но, собственно, с нее и начинал Создатель.
***
дождь исполнился торжества
в этом мире – и жестком и черством
плоть смягчил, но стоят дерева,
словно некто по поводу в черном.
как хотелось изысканных тог,
а досталось наследие рубищ.
ах, скорбишь не о том и жалеешь не то,
и не тех и страшишься и любишь.
точно кто-то с тобою чудит
и неведеньем тайно голубит…
жалко времени – а оно не щадит.
страшно смерти – а она тебя любит.
03.05.13
родился в муки Христовы –
возрадуйся и претерпи.
в огранке кристалл восторга
у утренней росной тропы.
охранно клубятся вишни,
а в листьях/глазах – слеза.
нельзя себя ставить выше
и ниже себя – нельзя.
нельзя себя вставить в глянец.
но можно тихонечко встать,
как сумрачный тот голландец,
в подножии возле креста.
***
то умираешь, то живешь.
как резонируют струною.
то переплавишься на вошь,
то станешь вровень с сатаною.
то укрощаешь, то творишь
державу сумрачных деяний,
то милосерд, как нувориш,
то ищешь жадных подаяний.
то въешься вглубь, то рвешься вширь,
то задыхаешься от пресса.
то жаждешь каверзной души
не хуже беса.
***
какое ровное дыханье у печали.
без перехватов. спазмов. без пробелов.
так начерти же веточкой на белом
как некто бегло дышит за плечами.
печаль – светла. а некто беглый – нежен.
то – безучастен. то, как дымка, – зыбок.
осмелься же на кроткое «спасибо»
за всех, кто был. немотствовал. и нежил.
отмерян срок. а тот, кто за плечами,
положим, в белом – балует восходом.
так ощути же с гибельным восторгом:
какое ровное дыханье у печали.
***
быть милым – тяжкая обязанность.
а нелюбимым – это право.
как за актерство крики «браво»
из зала на упавший занавес.
а право – ровня для судьбы.
и, право же, должно и вправе
возникнуть, как опасность справа,
когда вы тщетны и слабы.
и неизбывное, как Рим,
семью холмами вознесется.
и – несомненно – жизнь дается,
чтобы воспользоваться им.
***
вот женщина, которую ты губишь.
глаза – огромные и серые, как быт.
вот женщина, которую не любишь,
за то, что должен полюбить.
вот женщина, приученная стойко
сносить лишенья, но ее вина
доказана безоговорочно настолько,
насколько нелюбимая она.
она, как яблоко, доступна и запретна
у первых нерастраченных людей.
вот женщина, которую ты предал
тем, что остался предан ей.
***
а это одиночество двоих –
есть некто третий: мудрый и лукавый
витиевато, как изгиб лекала,
оберегавший отчужденность их.
примерный скряга, скудный геометр,
отмерявший наощупь расстоянье
от притяжений и до расставаний,
умножив по наитию в уме,
все то, что было, на все то, что есть,
и четность чисел, где итога нету,
позволил брать за чистую монету,
но брать чужое – не большая честь.
***
и только боль одна нелжива.
попробуй всласть не жировать,
когда укладывает жилу
под кружевные жернова.
и за умеренную плату,
когда предъявят крупный счет,
на торжествующую плаху
хмельную голову кладет.
и, будто волю, кормит вволю
зрачок исполненных красот,
когда не взять добычи вору
с полунагих твоих сирот.
***
«не бойся, малое стадо.»
на этих чрезмерных лугах
дарована будет услада
надменней, чем низменный страх.
не выше ведь ветреной птицы
и хрупче глубинных корней,
но будет дано причаститься
от плоти нездешних кровей.
и даже не нервом, но нёбом
дано вразуметь – как остра
боль кроткого чистого неба
за тех, кого мучает страх.
***
что просилось, то и имелось.
в самый раз. + еще тщета.
+ долги. и еще + мелочь,
не рассчитанная на счета.
что моглось, то всегда и просилось.
и не вырождено, будто код,
преломилось, перебесилось
и пустилось с концами в расход.
только то и твое, что Божье,
что берется взаймы людьми.
рай душевный. любовь. и больше
ничего. никогда. черт возьми.
***
«да будет мне по слову Твоему».
немой, как старец. как дитя, наивен.
чтоб прокормить угодливую тьму,
что птиц небесных – колосок на ниве.
мы тоже первородны. ибо – есть.
и так же тщетны, слабы и убоги.
и так же тешила б нас весть
благая с уст благого Бога.
и так же разъедает нас вина
глубинного отборного отлова.
но как завистливо-запретны времена,
когда Господь еще был щедр на слово.
***
я люблю этот мир. так, как любит кочевье скиталец.
потому что любить – это ладное властное дело.
потому что исполнено святочных таинств
его братское броское тело.
я люблю этот мир. его аз. его веди и яти.
потому что любить – это броско, как барская роскошь.
потому что июльские росы – не яды,
но с божественным промыслом – россыпь.
я люблю этот мир. потому что он вскормлен, нет, выстрадан нами,
потому что душна, нет, тщедушна взаимность,
потому что торгуют на взвесь именами
и судьбою – за краткое имя.
***
я был раздавлен, пойман, потрясен,
когда слабел от этой дивной хвори,
и ты – сестра моя по обедневшей крови –
была назначена ответчицей за все;
дышала на моем плече,
старела, мучила и как могла любила,
зачем-то это надо было,
ах, только вспомнить бы – зачем;
беспамятство, тщета, никак,
склерозный ум, сор серых клеток,
а там, где полнокровна Лета,
любовь-купальщица невинна и нага;
где нет ответов – плавится печаль
и тяготит надменным слитком руку,
как сладостно терять подругу
и сгоряча рубить с плеча,
и хоронить живую речь
в нелживой, но обманчивой гортани
на расстоянье ранних расставаний
и поздних, как раскаянье, невстреч;
принадлежащее не нам,
нас искушает бледнокровной хворью,
затем ли, следуя верховьям,
река восходит к родникам.
***
да будет дождь ночной
роптать, метаться, злиться
прохладный и нагой,
как ты под тонким ситцем;
да будет бездн исход
и утоленье жажды,
и ты - целебных вод
для губ до ласки жадных;
да будет гроз разлив
и ты, и в нашей власти
изведать на разрыв
изгибы влажной страсти;
да будет от стихий
дано по капле чувству,
где немощны стихи
и мелочно искусство.
***
ты пахнешь молоком и кровью,
когда ты пребываешь с ним,
ты – уплывающая кролем
по пенным волнам простыни;
густой и терпкий запах жизни,
пыльца распущенных ночей,
когда соединенье – ты с ним –
сильней соблазна быть ничьей;
а он – приручен и обласкан –
когда ты пребываешь с ним,
смакует жирный грех соблазна:
казаться или быть твоим;
грех к полумере не пригоден,
но поглощает целиком,
когда стихает гнев Господень,
меняют кровь и кормят молоком.
***
женщина – серебряный сосуд –
дай испить твоей прохладной влаги,
браги, расширяющей сосуд,
придающей страсти и отваги,
что одно и то же;
все течет:
воды, реки, этот стойкий берег,
кровь в сосудах, мысли ни о чем
и чем-то мысли, их подобье перед
тем, как думать о тебе;
течет
через горловину, щели, поры,
трещинки в сосудах, о, еще
с губ твоих, с сосков твоих и в пору
задохнуться, захлебнуться, плыть,
плавники расставить, через жабры
фильтровать и пить, и пить, и пить
этот крепкий, этот резкий, жажды
не снимающий напиток, яд/раствор,
жидкий грех, крутой дразнящий терпкий,
дар, сулящий смуту и раздор,
дар, что возраженья не потерпит.
и когда от нежности легко
и грешно, и ночь идет на убыль,
пью твое густое молоко
и целую трижды в трижды губы.
***
как эта женщина в июле хороша.
вот выраженье, что не терпит возраженья.
добавь еще на руки малыша –
и выйдет лик эпохи Возрожденья.
все целовать бы неуступчивую грудь,
и если не испрашивать участья,
то жизнь управится с бедою как-нибудь
и как-нибудь поладит и со счастьем.
добудь ей август перелетных звезд,
пребудь у губ навязчивей, чем выдох,
отмерь от сердца этих длинных верст
исхода, что не ведает про выход.
на том поладим. тоненький июль
гречишным медом насыщает сладость.
спит тишина. луна качает тюль,
пока ты в силу превращаешь слабость.
пока та слабость – каменная соль,
пока греху назначено иное.
припоминая будущую боль
нелюбящее сердце ноет.
***
я любил бы тебя на рассвете,
у тебя были б чуткие руки,
нет, не руки, но цепкие сети
дивной девы, коханки-подруги;
время б шло по спиральному кругу,
добывал бы рассвет сок из ранки,
ревновала б скупая подруга
к захмелевшей от страсти коханке;
будто занавес праздничной сцены
ветви вербы свисали б охранно,
где подруга страшится подмены,
там щедра на растрату коханка;
и к юдоли наивной и грешной
хрупкий луч пробивался бы косо,
и досталось бы вере с надеждой
расплетать твои темные косы;
но когда заоконная верба
светлым облаком станет клубиться,
две монашки – надежда и вера –
проклянут площадную блудницу.
***
улыбнись уголками глаз,
излучая соленую зелень,
наведи на меня порчу/сглаз,
опои приворотным зельем;
отбери даже право быть
не твоим, преходящим в Лету,
помести в свой привычный быт,
как дыханье в грудную клетку,
изведи меня, истоми,
обожги тем – высоким – током,
что проносится над людьми
то есть ставит их вровень с Богом.
***
одиночество женщин особо.
потому так тревожат и лгут
эти брови с отливами в соболь,
эти тонкие крестики губ,
эти быстрые шарики ртути,
эта бледная выпуклость лба,
эта девственная, будто груди,
не дающаяся судьба.
одиночество женщин преступно.
перед совестью и людьми,
перед тайно греховно подспудно
настигающим смыслом любви,
перед самым суровым из судий -
детским ртом у соска,
перед жизнью, пустой будто груди,
не дающие молока.
***
та женщина, которая случалась,
но не случилась, не произошла
заветное с заведомым сличала
и привечала часть добра и зла;
лукавила, ласкавилась, лучилась,
училась между строк читать «прости»,
та женщина, которая случилась,
затем что не могла произойти;
прости ей, Боже, и воздай по вере.
родимое. заветное. свое.
как по предплечии, по тонкорунной вене
прерывисто журчащий ручеек.
***
"мне не за что тебя прощать".
тебе к лицу на строгом лика
печали тайная печать
и запрещенный образ лиха.
мне не за что тебя винить.
ты оправданью не подвластна,
как кровь, сошедшая с ланит,
когда все чаще ранит ласка.
мне не за что тебя любить.
и с тонких колких, будто хвоя,
прошедших губ не меды пить,
но душу радовать хулою.
мне не за что. но все тебе -
владычице скупого взгляда.
и гнев на узенькой губе,
как мед из сот, тягуч и сладок.
послушница, на то и власть,
чтоб не заслуженно простили
того, кто всласть питает глас,
когда песок вопит в пустыне.
***
«никто меня не долюбил до счастья.»
зато и я не залюбил до горя,
когда в зрачках твоих, как тать полночный, шастал
и пил из губ твоих, изогнутых дугою,
и укрывал скупую подать взгляда,
и плыл/тонул на лодочке ладони,
вину вдыхая, - цепкий запах яда
цветущей пыли атропинной белладонны.
мы – квиты. от навязчивых прощений
твердеет вера травяных настоек,
пьет стыд вина, не ведая отмщений,
как все невинное и для греха простое.
простора б для земных пологих судеб,
где квиты мы и дар не разворован.
но бродит сок. хмелеет кровь в сосуде.
молчит молочное младенческое слово.
за этот кусочек дороги,
где справа полощется зелень,
а слева дымится река
и сносит к чертям всем тревоги,
и поит настойчивым зельем,
и любит тебя, дурака;
за лакомый этот кусочек,
где слева песочек чуть илист,
а справа щебечется вздор,
и лист кислороден и сочен
без косточек и сухожилий,
и кормит тебя даром/в долг;
за этот не длинный отрезок,
где русло реки – та же ручка
то серых, то синих чернил,
где придан весомый довесок
бобровых, косульих, барсучьих
бузин, волчьих ягод, черник;
за этот доходный участок
базальтно-песчаного груза,
где пьян ты озоном с утра,
где время не ведает часа,
где время дичится, как груша
съедобной кислинки, - утрат;
где справа весомо и густо,
а слева промыто и голо
и время пускается вплавь,
где грузной печали не грустно,
где дольняя скорбь без укора,
где слева толчками ты прав.
Поэма вопросительных знаков
***
чем жив человек,
которому нечем жить?
что имеет человек,
который ничего не имеет?
зачем он нужен,
если он никому не нужен?
хорошие вопросы.
хорошие вопросы тем и хороши,
что можно обходится без ответов.
***
над ним
кусок высокого неба,
столь просветленного,
что трогается в преждевременный рост
хрупкая зелень перезимовавших роговиц;
под ним
полтора метра завистливых черноземов,
теряющих, будто ветреная женщина,
изводящая плоть диетой,
подкожный слой животворящего гумуса;
за ним
оборванная вереница
непомнящих родства поколений,
где каждый из новорожденных чист,
как не родившийся;
перед ним
нехоженое поле
скрытного, будто вирусоносительство,
хронического бессмертия.
***
о чем ты думаешь,
когда ни о чем не думаешь?
что с тобой происходит,
когда ничего не происходит?
к чему ты придешь,
оставаясь на месте?
***
напомни ему,
напомни ему все то, что он знал да забыл,
к чему, будто запах изо рта, не подпускает
дурная память.
вот тебе прямая речь.
все то хорошее, что было в нем – плохо,
потому что требует доработки,
все то низменное, что он так испуганно прикрывал – прекрасно,
потому что стремится к совершенству,
все то волевое, на что он так беспечно рассчитывал – бессильно,
потому что уступает воле силы;
все то искреннее, на что он все-таки сподобился – лживо,
потому что почти правдиво.
он не выносит свободы,
потому что свобода требует преданного одиночества,
он сторонится любви,
потому что любовь обременительна в быту,
он не имеет ничего личного,
потому что избегает всего лишнего,
он не доверяет Богу,
потому что Бог любит мертвых.
***
сколько надобно корма
для не взошедшей надежды,
чтобы она пустилась в рост?
сколько надобно мер
насыщающего отчаяния,
чтобы она заплодоносила?
сколько надобно пригоршней
твердых зерен надежды,
чтоб прокормиться?
***
ты – издали напоминающий человека,
ибо ничто человеческое тебе не чуждо,
храмина из бремени, отягощенная душой,
этой непосильной ношей, которая все время норовит вырваться наружу,
скопище пороков,
отстойник для нечистот,
хронический подсудимый,
доставшаяся по наследству вещь для внутреннего употребления;
по определению – разумен,
по недомыслию – бескорыстен,
по принуждению – добр,
по призванию – равнодушен;
плохой сын,
никудышный отец,
никчемный любовник;
слишком слабый, чтобы обходиться без Бога,
слишком самонадеянный, чтобы его признавать;
некто, который никто,
или ничто, представляющее из себя нечто,
сотворивший от нечего делать
тяжеловесное ничего;
на самом деле тебя нет,
особенно, если все дело и состоит только в том,
чтобы быть,
что уже чрезвычайно много;
встречный взгляд, не останавливаясь,
проникает сквозь тебя навылет,
почти не испытывая сопротивления материала,
как рука, слегка преломляясь, при погружении в воду,
ибо слишком разрежен воздух твоей субстанции;
«взывай же, если есть отвечающий тебе.»
***
если ты только соринка в глазах,
отчего же – рубец на сердце?
если время, как живое – боль,
тоже терпит до поры до времени,
то кто устанавливает меру его терпения?
если убрать из твоего навязчивого молчания
трагические нотки,
то что от тебя останется?
если ты есмь хранилище неизбывной жизни,
то отчего же она жаждет
избавится от тебя?
если непременно надобно умереть,
то, может быть, следует сделать
это прямо сейчас?
если, слюнявя пальцы, все время листать дни,
то где же те страницы,
на которых даны ответы?
***
вот там ты был, там,
в смысле здесь, то есть нигде, а именно – повсеместно,
там,
где поскрипывает под неторопливым шагом
круто сваренный на январском морозе яичный белок снега,
где выедает пристальные глаза наивною синевою
беспредельное небо кисти провинциального художника,
где по беззубым родным селениям
кружится над (неповинною?) головою
крупное, как аистиное гнездо, языческое солнце,
а чуть ниже производят опиум маковки церковных куполов,
где то ли безрассудно, то ли осторожно являет свой ущербный лик
замученная поэтами неизбежная луна, и, испугавшись,
что ее опять начнут безбожно склонять, прячется в нечто тучеобразное,
где скользящий по изголодавшемуся блюду месяц учит свежеиспеченную хозяйку как надобно лепить вареник,
где методично падающий снег производит побелку закопченных за лето
высоких потолков липовых крон, где, затаившие дух накануне цветения,
целебные липы благоухают свежестью, будто комнаты, убранные в честь прихода гостей,
где показывают пример неподдельного патриотизма неприметные воробьи, даже и в лютую стужу не покидающие родимые пространства,
где в снеговых предгорьях Пастернаковского февраля тают глубинные залежи длинных ночей и прибывают реки полноводного света,
где от поджимающегося на перекладине солнца прячется по позднемартовским оврагам, сбежавший с плиты бульон переварившегося снега,
где перепаханное поле в предвкушении оплодотворяющего посева лежит
доступное и нагое, не ведая ни толики сраму,
где вовсе и не портят, но даже подчеркивают строгую линию раскроенного чернозема салатовые заплатки апрельских всходов,
где набрякшие соком нераскрывшиеся деревья, как нарядные первоклассницы,
по щиколотки одеты в известковые носочки,
где забелевшие первыми веточки угловатого абрикоса, словно девочки-мусульманки с бесчисленными косичками, призывают к себе восторженный взгляд, а после, насытившись, цепляешь ногами утратившую запах рыбную чешую облетевших лепестков,
где соблюдающая строгую экономию хозяйка-весна придерживает наступление долгожданной теплоты, и в середине апреля брызжет мокрым снежком, жалким как выделения петушиной наследственной влаги,
где крупнорослое растение-каштан, будто членистоногое животное, ощупывает многочисленными отростками, падающую после встряски градусника, болезненную температуру,
где на назойливых каштановых ветках, наконец-то почуявших кожею подступающий май, виснут вниз головою летучие мыши нераскрытых листьев,
где все равно где и с кем жить лишь бы надзирало за тобой располневшее каштановое лицо,
где благодатный майский дождь с высшим агрономическим образованием
питает тот безразмерный день, который год кормит,
где как бы некстати настигает врасплох порывистый южный ветер, взрывоопасный как полная женская грудь, где эти волнообразные груди колышутся в такт мерному шагу, теряя и меру и такт,
где молодым неопытным любовникам никак не дает покоя округлившийся живот весны,
где, дорожа своей дон-жуановской репутацией, чистосердечно пугаются непосредственного употребления, одноразовые как стаканчики, предназначенные мужчины,
где этой очень красивой женщине для расчлененной пополам любви
не хватает сущего пустяка – крохотного изъяна,
где, уставший от трудов праведных, плотный весенний день раскрывается полностью, будто крупно порезанный чайный лист, отдавший и бодрость и запах,
где, словно натурщик, усидчиво позирует мастеру брат твой – горящий куст майской жимолости, как образчик высокой живописи,
где все это служит несомненным поводом для удачливого зачатия и меньше всего для маетного рождения,
где на сквозных ветрах теряют пышную шевелюру лысеющие головки мать-и-мачехи,
где над длинными, как поэма, свекольными строчками склоняются терпеливые собирательницы сладких образов, где доморощенные поэты – полководцы мысленных чувствований - ставят строчки в шеренги, а строфы в каре в надежде избежать неблагоприятного исхода прочтений,
где в пору глубинной засухи, когда только и вплетать зерновки в тугую косичку колоса, бывает так сухо, как во рту на похмелье, и брошенными на сковородку оладушками жарятся кучевые облака,
где из каллусной массы колб-облаков регенерируют длинные корешки сортовых дождей,
где, если всмотреться, то в мелком дождичке угадывается что-то от изыскано семенящей гейши в нездешнем кимоно по привычной каштановой аллейке,
где прерывистый суточный дождь время от времени смывает накопившиеся за ночь нечистоты и снова набирает до нужного уровня влагу,
где даже душа влажнеет, как отсыревшие сигареты: никак ни вдохнуть, ни выдохнуть,
где дождевые черви, как использованные стержни с красными чернилами,
обильно разбросаны для выделения наиболее удавшихся кусков поэмы ночного дождя,
где поэзия, которой нет места в этой пресной обыденной жизни, пребывает, как Бог твой – во всем,
где коленопреклоненный клевер складывает листочки в троеперстие и молится своему травянистому Богу,
где, чтобы уверовать, Бог твой обязан быть грозно-карающим иначе его стоит распять,
где был ты когда-то юн, одинок и несчастлив – и это вошло в привычку,
где то, что узнал ты об одиночестве, не подпускает тебя к людям ближе, чем
на расстояние подающей руки,
где пробуждает аппетит к лишенной аромата жизни закат цвета наваристого борща…
… какой коротенький мир – а насмотреться нельзя.
а) простим их слабость. но ведь им дано
чуть больше, чем отторгнуто/изъято,
когда стирают в ночвах полотно
льняной души в родимых пятнах яда;
из ада взято. из ручных легенд
о млечном царстве мытаря и девки.
их Лета не выносит длинных лет.
лета их не торгуются за деньги;
им так угодно. и иными быть,
чем уготовлено не могут и не смеют.
и неуклюже прорастая в цепкий быт,
их лик условен. и виновен. и осмеян.
они - зола на пахотной земле.
кормящий слой азотных удобрений.
но им даны в единственном числе
за всех бесчисленных слова благодарений.
б) кому дано - с того и спросится.
и быть сему. а с тех - что взять?
вот с тех - кому под стать и по сердцу
юродивая благодать;
они не знают - просто ведают.
не мозгом - мозжечком. они
сплавляются к порокам Летою.
к пророкам - боже сохрани;
их хлеб не отделим от плевала.
их ви'на - крепости хлыста.
они бредут от Савла к Павлу и
от крестовины - до креста;
как забродивший сок смородины
с кислинкой снадобья, они
дозволены, зане юродивы,
и детской шалости сродни;
во время гнева - и не ранее.
не позже, чем прейдут века.
пока юродствует страдание.
и боль наивна и легка.
что наши горести – да, собственно, ничто.
как не крути – поместятся в горсти.
свернись клубком. пади на твердь ничком.
пребудь. упорствуй. радуйся. гости.
что наш дубовый крест – да тополиный пух.
согреет спину. приукрасит грудь.
врасти во твердь. сокрой меж вежд испуг.
смирись. упорствуй. мучайся. пребудь.
что наш талант – быть горькими людьми –
как не попытка обойти на круг судьбу.
но, может статься, стоит жизнь любви –
копи. стяжи. доспей ее. добудь.
дан сад и камень. и гора дана в грозе.
и чтоб по склону тропку проторить,
дан образ. перешедший в образец –
умри. воскресни. снова повтори.
дан мир возлюбленный. во зле лежащий мир.
- венком терновым к смуглому челу –
пребудь. упорствуй. радуйся. умри.
что, может статься, вовсе ни к чему.
но если выбрать день за днем,
то .может быть, и нам удастся
и жизнь, которую клянем,
и жизнь, которой стоит клясться.
***
жизнь моя – скромница – даже и не
думай об этом, даже не пробуй,
ибо дана, как рисунок вчерне,
и, как одежды, меняешь особу;
жизнь моя – умница – нам ли пенять
на неизбежность - узором родимым
выпала участь: однажды понять
как ты задумана неповторимо;
жизнь моя – странница – ах, как легка
поступь: хоть в пору пускаться по водам
той, что во мне глубоко залегла
глубже, чем в глыбе скупая порода;
- скромница – умница - странница – кем
ни была б ты – ты для хворого – лекарь.
вышел нагой. и уйду налегке.
ныне и присно прими человека.
***
насытить кровь густым туманом,
мирским монашеством грачей
и неустойчивым дурманом
глухих заносчивых речей;
насытить кровь запретным плодом
тем, что взрастил библейский сорт,
той женщиной, тем кислородом,
чрезмерным для сухих аорт;
покуда выдает задаром
и в долг разгульный казначей,
насытить винным перегаром
июньских тоненьких ночей;
восторгом, торгом, жадной ролью,
где не щадят ни глаз, ни бровь,
глухонемой твоей любовью
насытить нищенскую кровь;
и – жирную - толкнуть с предсердья,
и дать ей знать, что по плечу:
- жить – задыхаться от усердья,
и падать в обморок без чувств.
***
еще вращали небеса
гранит, раскрошенный в суглинке,
и ночь бежала, как босяк,
товар похитивший на рынке,
и увлекала за собой
в ту область, где до самой кромки
все обозначено судьбой
насыщенной, как свежий хромпик*;
еще имелось пару слов
на черный день, на крайний случай,
что развесная – жизнь – основ,
превыше всех благополучий;
от этого теснило грудь,
и смысл навязчивых наитий
был недоверчив, будто суть
больших нечаянных открытий;
и где-то с утренней росой,
как некогда от вод Предтечи,
подсела каменная соль
незыблемых противоречий.
• - хромпик средство для мойки лабораторной посуды.
***
ты победительница – жизнь.
-пиита-бражника-жреца-
ты не выносишь укоризн,
но дожимаешь до конца;
дожми ж сего полутворца,
не поскупись весов и мер,
чтоб не служила у слепца
поводырем блудница-смерть;
зажми до срока пряник/кнут,
сожми на крик мякиш запястья,
как та, которую клянут,
как та, которой стоит клясться;
взорвется тишь, взыграет гладь,
сердечко прыгнет часто-часто,
но если смысла не искать,
то можно почитать за счастье.
***
раскусишь ягоду рябины,
и всколыхнется, как свеча,
душа – наложница, рабыня,
где стиснут губы – и молчат.
сожмешь в ладони кисть калины
и ложно-правые уста
то выжигаются каленым,
то закаляются, как сталь.
- дуреха- горлинка-отрада-
- отрава- лярва- благодать-
все не утешится, все рада
то ли любить, то ли страдать.
надежды малой часть меньшая,
нет, меньше – тоненькая нить.
все что-то ей любить мешает,
как надо – до смерти любить.
бессмертие не терпит спешки,
чтоб жирно/пряно отстрадать,
и, как пырей глубокой вспашки,
с корневища отрастать.
***
ах, как сладко еще живется
водка пьется и хлеб жуется.
как пульсирует время в груди,
нелюбимая дева плачет,
мелкий бес по ухабам скачет
и на дудочке медной дудит;
он-то знает, почем измена,
чья монета боится размена
и как пагубно естество,
чем окупит минутную сладость
тот, кто сызмальства копит слабость
и не просит взамен ничего,
только корочку хлеба ржаного,
только колкости слова живого,
только сердца худого удар,
только горнего мира кусочек,
только горького хмеля глоточек,
только бесом подпорченный дар.
***
удивите еще закатом –
этим пиршеством серых глаз,
чтоб угадывалось за кадром:
как бы ни было – жизнь удалась;
беглым облаком удивите,
его ангельски резвым крылом,
чтоб торжественнее, чем Давида,
плыл для струнных орудий псалом;
удивите еще дивной девой,
той – из локонов и ланит –
что сильней, чем Тамару – Демон,
может низменного полюбить;
удивите – как смех паяцца.
как его размалеванный вид,
что, по-детски, могу удивляться
и, как детство, смогу удивить;
и еще – не заботясь о пользе
и не мудрствуя о числе –
звезд за небом безмерно больше
всех песчинок на дольней земле;
и еще – как дожди курсивом
пишут, мыслимое Творцом,
и -как выстрадано и красиво
светлой роженицы лицо;
и – как сливы, ракиты, ивы,
как бы кланяются на закат…
так назначено – быть счастливым.
по другому нельзя.
никак.
***
еще бы этой теплоты
в плодах искусницы-рябины
и разговорчика на ты,
как если б просто так любили;
еще бы этих поздних гроз,
чей говор зычен и протяжен,
еще б с товарища был спрос
за то, что дорог и продажен;
еще бы с этих милых щек
питаться сытностью румянца
и захмелевшее “еще”
под стать звучанию романса;
еще б пшеничных хрупких трав,
кочующих в полях к зимовью,
еще б того, кто мог бы там
словечко краткое замолвить;
еще бы рая в шалашах,
как золота высокой пробы.
она и вправду хороша
- жизнь беспричинная – еще бы...
***
немного счастья. на коня.
чтоб – уходить-годить-гадать- и
обескуражено понять
как тот уход теперь не к стати:
немного счастья. в самый раз.
чтоб – осязать-лобзать-познать – и
дать бытию таких прикрас.
какие мыслимы у знати;
немного счастья. только суть
его навязчивой природы,
чтоб без стыда отдать под суд
все эти годы. эти годы;
на пробу. небом. под язык.
как валидол, как пьют лекарство.
чтоб обустроилось в разы
скупое слово ”благодарствуй”.
пока лавиной не ушло
терпение с глубинной горки.
немножко счастья. на ушко
игольное.
укол иголки.
***
а ты проживи без успеха.
по древнему праву – вотще.
ей богу, какая утеха
остаться нигде и ни с чем.
а ты поварись в этой гуще
несытых и потных страстей,
быть может, все райские кущи
не стоят особых затей.
но вымеси донную глину
навязчивого бытия
……………………………
……………………………
и силуя раннюю рвоту,
почувствуй острее, чем боль,
как тянется по пищеводу
голодное слово «любовь».
Книга покоя. простоя. подделок. Под неподдельное. пролежней. пряток. Мятой тахты, где покоится тело Дутого комнатного шелкопряда; Комнат, теряющих площадь похлеще Кожи шагреневой с каждым вносящим Толику мира и образ – как клещи Давят на гвоздь, заколоченный в ящик; Поздних чаев. поджидающих лучшего Времени в мойках тарелок, стаканов. Быстрых забегов, благополучного Финиша в щель скоростных тараканов; Вялых забот о трехразовом хлебе, Схваток орла с ускользающей решкой. Низких, как грозы на сумрачном небе, Мыслей о грешном; Лиц и их ликов. тщеты. ритуалов. Их раздвоений. двусмысленных жестов. Тех вечеров, что скучней сериалов С вялотекущим любовным сюжетом. Женщины, бьющей упреком, как током, Милой от поисков веской причины, Мастеровито, как истинный токарь, Без чертежа создающей морщины; Крупных скандалов по мелкому поводу С криком на входе, слезами на выходе, Слухов мгновенных, быстрей, чем по проводу, Переносимых к общественной выгоде; Мелких пороков. прилипшей, как мелочь К потным ладоням в сезон подаяний, Жизни, очерченной наскоро мелом. Схваток. томлений. ночных бормотаний.
Полночь. луна разошлась на цитаты. Воспринимая родство не по крови, Но убеждениям некий читатель Судится с автором книги покоя.
Жизненное пространство в радиусе 1-го километра Предполагает, что выбор: быть праздным, быть трезвым, не быть, быть-храниться, быть/или Бытовать безбытийно, будто в плотном озоне – комета, Неигрушечных стоит усилий; Минимальное, вроде потребительской тщетной корзины, Ограничено в средствах: все -поля-тополя-перелески-, Из достаточно крупных вещей в полной мере использует зиму, В остальном отбирает, как автор, из хранящей интим переписки; По причине осенних туманов задает перспективам пределы, Не выносит на дух философствующую свободу, Избегает не нужных излишеств: среди прелестей женского тела Ищет грудь и лодыжки, так, как в жаркую пору – воду; Учит слов благодарности к малой, как сердце отчизне, В обоюдной любви ценит прежде всего постоянство, Выдает от щедрот своих – скудному – праведной жизни Ровно столько же, сколь и пространства.
Примерные заметки
вот, к примеру, идиот.
он навстречу вам идет.
чей-то сын, жених, отец.
моКлодец, нет – молодеКц.
(малый славный на почин,
ибо счастлив без причин.)
вот, к примеру, гражданин,
а за ним еще один,
как бы масса без лица –
два отменных подлец а.
(вытрут пот из сальных рож
и проглотят ни за грош.)
вот, к примеру, женский пол
затевает древний спор:
как продать такой товар,
что с трудом берется в дар.
(а торговцу по душе,
если ноги от ушей.)
и в глазах стоит мольба,
и в ушах звенит молва,
предложение и спрос
и решает сей вопрос.
(что не тянет на рубли,
остается для любви.)
вот, к примеру, мать-земля
в форме полного ноля,
но сумела же надуть,
может быть, весь Млечный Путь.
(и гадает род людской
рок ему такой - на кой?)
и еще раз мать-земля
то есть воды и поля,
то есть все, что кормит лесть,
оттого что вы здесь есть.
(и еще раз, не спеша,
оттого что хороша.)
и еще раз мать-земля,
без нее никак нельзя,
ибо если подомнет,
кто – остатки подберет.
(этот редкостный обман
точно – горе от ума.)
вот, к примеру, месяц май,
как его ни принимай,
не минует без следа:
будешь маяться всегда.
(знать, астральная среда
для него, как пыль, вредна.)
с неба каплет аш два о,
пуще, яростней, ого!
ливень с градом, черт возьми,
что хотят творят с людьми.
(ни примеров, ни примет –
смыто все, сошло на нет.)
в населенном пункте торжествует ночь,
торжество нарастает и медленно длится,
месяц – таймер, стремящийся ноль
совместить на шкале с единицей;
населенный пункт, как бы не заселен,
как бы обмер от жути и замер,
но, как мозг в левой части своей засорен,
лаем храпом и потными снами;
нечто вроде простого худого жилья,
как от праведной алчности шарики жира,
он схоронен от сглаза, покуда жулье
превращает опасность в наживу;
горизонт снизошел к положению тел,
где остался осваивать спешно приемы,
ибо вширь и по форме простая постель
есть эскиз – как ни прячься – но ямы;
те, кто спят, ухитряются сделать все так,
чтобы их из живых не отчислить,
сны изводит, теряя и чуткость и такт,
нечто женское, вроде отчизны;
население спит или делает то,
что пристало ему, что для ночи присуще,
мы останемся с ним, пока длят торжество
на участке судьбы между небом и сушей;
пока жизнь не злоблива, а смерть не страшна,
пока нет ничего кроме тела у сущих,
пока те, кто не вспомнит, что же было во снах,
ближе к небу, чем к суше.
и это тоже, между прочим, жизнь.
в полях скирды – пожнивные сигары.
на небе чинят кровлю – правят жесть,
и в балках дух чадного перегара;
у всходов ценность древнего руна
(возьми свидетелем хоть грека-очевидца),
кусок земли на привязи – луна
скользит в эфире ноготком с мизинца;
волнообразный капельный туман
для суходольных уподоблен морю,
союзное со-существо – каштан
минируют взрывоопасной молью;
вгоняя в скорбь родных осокорей,
омела африканится прической…
нет, погоди, все это для кровей
не тех, не пришлых, чей осадок черствый;
и это – тоже. между прочим, да.
и это тоже, как не сокрушайся.
но твердь хозяственна. и не сулит вреда.
и даже больше – не лишает шанса:
любить ее. по меньшей мере, лечь.
в нее. и с ней удоговорить сходство.
и за нее. и вот об этом речь.
галдеж.
нет, ропот.
нет, мольбы немотство.