Иглою Кощея проколот
у черной дыры на краю,
пустого пространства проктолог,
с пустыми руками стою.
Колышется прошлое ватой
за тощей сутулой спиной,
а я без вины виноватый,
товарищей нету со мной.
Себя представляя идущим
вперёд, я в истерике бьюсь
и с непредставимым грядущим
нечаянной встречи боюсь.
Космической виделась эра
из детства советского мне,
любовь, и надежда, и вера
дыру проглядели в спине.
Вдохну утекающий воздух
И выдохну грудью пустой.
В холодных скрывается звездах
Кораблик мой с красной звездой.
Я бездне поклонился в ноги,
И бездна стала мне родной,
Теперь она мои итоги
Подводит и следит за мной.
Она меня по краю водит,
Надежно за руку держа,
И я легко могу, выходит,
Ходить по лезвию ножа.
И стала мне теперь известна
Одна из тайн бытия –
Для смертного страшна не бездна,
Но ожидание ея.
Я встаю в 7 утра, одеваюсь, иду за едой,
Улыбаюсь в усы - вот, мол, я человек занятой.
Занятой, да не тем, чем хотелось, тем паче - с утра,
Только голод не тётка, поскольку природа мудра.
Занятой, но занятья мои не искусству сродни,
И в архиве лежат беспонтовые будни одни.
Занятой мельтешеньем, как целый курьерский отдел,
От стрельбы по мишеням до прочих бессмысленных дел.
Занятой подковёрной конкистой мышей, маетой,
И работой не той, чтоб судьбу отделить запятой.
Набросать бы себе план работы на вечность вчерне,
Полстранички, чтоб стало понятно, чем маяться мне.
Приходи ко мне муза, мы станем картошку варить,
О развале союза и прочей фигне говорить.
Мы обсудим родню, поедим и напьемся вина,
И, быть может, мне цель мироздания станет видна,
Я начну строить дом, или, может, пойду на войну.
Если ты не придешь никогда - ничего, я пойму.
Я во имя твоё научусь понимать и терпеть,
Мне Васильевский остров как остров Елены теперь,
Может дело моё - это быть, то есть быть одному,
А когда я побуду, приду и тебя обниму,
Я приеду с войны как последний солдат на броне -
Здравствуй, муза моя, Жозефина моя Богарне!
Когда закат свинцом на землю вылит,
И нотным станом стонут провода,
У февраля, убитого навылет,
Выходит горлом талая вода.
Собор на голый город негодует,
Как туз крестей среди крапленых карт,
И влажным ртом «Полет валькирий» дует
По водосточным трубам шалый март.
С колен земли облезло одеяло
Пуховое. Опять её знобит.
Но чтобы солнце в марте засияло,
Февраль навылет должен быть убит.