Вера Никольская


Новый день

Белоснежная скатерть. Бессменнный хрусталь.
«Абрау Дюрсо». Вариант полусладкий.
Новый день как неспетой зимы пастораль
И праздник, и будни вобравший украдкой.

Новый день как особый судьбы приговор,
Осадок незлой, застарелой обиды,
За минувшую глупость щемящий укор
И горькая правда о жизни разбитой.

Новый день это скрипки истаявший звук,
Последняя строчка прочитанной книги,
Траектории грусти законченный круг,
На лицах любимых бродячие блики.

Недосказанный в споре живой монолог,  
Неозвученный замысел поднебесья,
Не нашедший себе изложения слог,          
Недопетая песня как главная песня.

Песня высшего знания, высших основ,
Устойчивых истин сакральные смыслы,
Мелодия света – драгоценный покров,
Скрывающий ноты божественной мысли.


Усталый мир

Усталый мир. Усталое столетье.

Так много страждущих и безутешных снов.

Так много войн на нашем белом свете.

Так много лишних и чужих, ненужных слов.

 

Всесильно в нас желание покоя,

Всепоглощающей звенящей тишины,

Когда есть счастье – рядом только двое

И нет ни у кого и никакой вины.

 

Когда цветут сады весенним цветом

И плодоносят вновь взошедшие поля,

А мы летим, летим навстречу лету,

Тому, что дарит нам кормилица-земля –

 

Красе живой и благотворной силе,

Таким родным извечно радостям земным,

А неожиданные птичьи крылья

Нас обращают ввысь – к высотам голубым.

 

Усталый мир нас гнёт и не сгибает.

Лишь заставляет, мучаясь, терпеть.

Он высшее предназначенье знает –

Благодарить за жизнь, за эту круговерть.


Великий Хем

Великий Хем



 Памяти писателя 

лауреата Нобелевской премии

Эрнеста Хемингуэя



Великий Хем. На все века легенда.

Полна геройских приключений жизнь.

История планеты. Кинолента.

Быть может, мифы. Может, миражи.

 

Двадцатый век. Трагедии и войны.

Как испытание, он принял на себя

Испанию, где дух народа вольный,

И где сплелись свобода и судьба.

 

Помощница – любимая «Корона».

Он около неё любил стоять

Монархом незатейливого трона,

Когда вокруг него толпилась рать –

 

Прославившие автора романы.

А колокол звонит, звонит, звонит

По каждому из нас сигналом званым,

Усердно пересчитывая дни.


Столицы. Захолустья. Континенты.

Морей неумолкающий прибой.

Детали грандиозного фрагмента,

Любимый праздник, что всегда с тобой.

 

Сафари обдавало знойным жаром,

Охотничий поддерживая пыл.

И вечные снега Килиманджаро

Пред ним не опускали белых крыл,

 

А звали на потухшие вулканы,

На горные хребты немых вершин,

Рисуя белым облаком обманным

Потоки взбунтовавшихся стремнин.


А рядом с ним – роскошные трофеи

Из буйволов, из львов и антилоп,

И эти африканские затеи

Лишь подтверждали, что он не был сноб.


Он был охотник. И он был писатель.

Он был живой азартный человек.

Ему, как мог, потворствовал создатель

В его красивый и недолгий век. 


Перекрёсток

Здесь жизнь текла в особом измеренье:

Кипели страсти, плавилась тоска.

С великим всеобъемлющим прозреньем

В даль отступали годы и века.


И время после битв остановилось

На миг фатальный, будто, невзначай,

А высшая божественная милость

Вдруг проявилась как вселенский край,


Как вечная мечта, как отголосок

Познания пророческих времён,

Тот самый судьбоносный перекрёсток,

Откуда ты навек приговорён


На чистое и верное блаженство

Неразделимых плоти и души,

На путь природы к пику совершенства -

Отныне понапрасну не спешить


К торгам и тратам, шалостям, забавам,

К пустой и праздно вязкой суете,

К суждениям сомнительно лукавым,

К бесплодной и бессмысленной тщете,                        


Когда без войн, без слов, без принужденья

Вновь возникает жизни полотно

И для иной картины воплощенья

Восходит к небу истины зерно.


СССР (Флоре А.В.)

Флоре А.В. с благодарностью

за солидарность во взгляде

на нашу общую страну СССР






Моя страна, которой больше нет.

Четыре буквы на всемирной карте.

В космическом победном первом старте

Гагаринской улыбки вечный след.


Люблю страну, которой больше нет,

Где много с разным говором народов,

Несметное число даров природы

На этой самой лучшей из планет.


Горжусь страной, которой больше нет,

Величием извилистым и сложным.

Досталось ей в её богатом прошлом

Трагедий и неисчислимых бед.


Молюсь стране, которой больше нет.          

Она геройски справилась с фашизмом

И проявила гений гуманизма

К бесславной ойкумене Старый Свет.


СССР – страна, которой нет.

Четыре буквы как признанье веры

В рожденье во вселенной новой эры,

Где на скрижалях высечен завет


Небесной высоты и чистоты,

Который человечеству отрада

И, сверх того, достойная награда

За приближенье к истине мечты.


Верность

Темнеет небосвод. И дуют ветры

Из праздничной и призрачной поры.

На донышке души плодом запретным

Лежат те драгоценные дары,


Которым нет забвенья и сравненья

В сегодняшнем раю полупустом.

Затмило светом зарева мгновенья

На целый век, на завтра, на потом.        


И тянется клубок воспоминаний,

Где ты красавец и ещё живой,

Клубок из пыла, счастья и страданий,

Где рядом ты и день, и ночь со мной.


Познав бессилье перед притяженьем

Твоих мужских неповторимых чар,

Отдать себя во власть прикосновенья

Тепла ладоней – главный жизни дар.


Любимый голос в трубке телефонной,

Молчание знакомое в ночи,

И космос в трубке с азбукой бессонной

Как пламя непогашенной свечи,


Горящей на ветрах и в непогоду,

Испытывая верность на излом,

Расплачиваясь тёмным небосводом

За солнечность во времени былом.


Экспромт "Он был жизнелюб" (Леониду Малкину)

Он был жизнелюб и не ведал секрета
О том, что вступает в большую игру,
Что смысл устремлений – обитель поэтов
В стране нереальной «Поэзия.ру».

Где жизнь та лихая, беспечно-хмельная,
Что, словно двуколка, неслась второпях?
Теперь взгляд иной и походка иная,
А слово реальное только в стихах.

Совсем несмешно и совсем непечально
Смотреть, как с избытком познав интерес,
Рассеянный мальчик из школы начальной
Глядит и глядит на обитель чудес.


Экспромт на ст-ние "Мадам по имени Тоска" (Татьяне Литвиновой)

Не огорченье, а услада -
Тонка, изящна и легка -
Пройдёт, как тень, сквозь все преграды
Мадам по имени Тоска.
Известен нрав её капризный
И след печали на челе,
И тайный голос укоризны
Во имя рая на земле.
Она с божественною статью,
И недоступна, и проста,
Она сама - крупица счастья,
Слова, открывшие уста.
И вот уже покой потерян
От непокорного крыла...
А миг её, как мир, безмерен,
И неуклончива стрела....


Стихотворение " Мадам по имени Тоска"
Т.Литвиновой:
https://stihi.ru/2001/10/29-329 


Экспромт "Андрюха, ша!" (Андрею Широглазову)

Звучанье с жизнью в унисон,
Сибирский ценный самородок,
Востока зов - Басё, Буссон,
Певец несуетной свободы,
Философ, умница, душа,
Живой череповецкий сталкер.
Андрюха, ша! Пусть антраша
Враги выделывают жалко.
В словесном мусоре шаман,
Добытчик редкостных алмазов.
Поэт. Талантище. Титан.
Андрей, по батьке Широглазов.


Экспромт на ст-ние "Молитва" (Александру Кабанову)

Милостью божьей талант и смутьян,
Пусть речь заздравная высокопарна,
Если ты даже не помнишь меня,
Я благодарна тебе, благодарна.

Если минувшее перечеркнёшь,
Мастера не позабыть подмастерью.
И оттого, что по-божьи живёшь,
Я тебе верю, я тебе верю.

Светлой пусть будет земная юдоль,
Не отречётся любовь от любови,
И вдохновенью улыбку дозволь,
Чтоб оно молча не хмурило брови.

Вольную волю душе обещать –
Правдой владеет поэт или ложью?
Ах, Александр, как умеешь вмещать
То, что в себя и вместить невозможно?


Стихотворение "Молитва" А.Кабанова:
https://poezia.ru/works/13192  


Листая пожелтевшие страницы

Листая пожелтевшие страницы

Изношенной истории времён,

Я вижу вновь вокруг родные лица

И слышу перезвон родных имён.

 

И снова оживает верной память

В деталях и оттенках бытия,

И возгорается из искры пламя,

И снова живы все мои друзья:

 

Глаза открытые, глаза с прищуром,

Лукавство, затаившаяся грусть

И цельность как законченность натуры,

И общая судьба с названьем Русь,

 

Любимица, единственная, наша –

Запёкшиеся в сердце боль и свет.

Увы, а жизнь уже не будет краше

Вперёд на много или мало лет.

 

А позади, что было, то и было:

Слепые горизонты, лёгкий шаг,

Светило, что лучами опалило

И потушило будущий очаг.


Друзья мои, учиться и учиться

У вас и нынче в малом и большом.

Восходят ваши лики, а не лица

И осеняют нас своим крылом.

 

Чтить надобно простые идеалы

И редкую особенность души –

В житейском плане обходиться малым,

Предпочитать  молчание в тиши,

 

Нести достойно долю в лихолетье,

Лишь Богу отдавая свой поклон.

О, как же это чистое соцветье

Украсило историю времён!


Печорин

«Зачем я жил? Для какой цели я родился?

А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое…»

(М.Ю. Лермонтов «Герой нашего времени. Княжна Мэри».)



Бунтарь, подлец или страдалец?

Он будоражил высший свет.

Насмешник, циник и скиталец –

Таков законченный портрет


Блондина с карими глазами,

Чей дерзкий равнодушный взгляд

Как океанский вал цунами

Нёс разрушительный заряд.


Большой знаток живой натуры,

Поклонник слабостей людских,

Что превращались в партитуру

Его деяний колдовских.


Он мог от скуки для забавы

Чужую растоптать судьбу,

Стать для других людей отравой,

Втянув в игру и ворожбу.


Заложник вечного разлада,

Борьбы безжалостной с собой.

Судья себе он без пощады

С умом и ясной головой.


Стремленье, ставшее мученьем,–

Найти высокий жизни смысл,

Своей судьбы предназначенье,

Что озаряет дух и мысль,


Чтобы забыть весь прошлый опыт –

Блистать, смеяться и крушить,

Ждать исцеления в полёте

Вконец истерзанной души,


Дать вырваться могучей страсти,

Вулканом бьющейся в груди,

И прикоснуться сердцем к счастью,

Что ждёт спасеньем впереди.


Триста лет

С отрога Камского предстанет взору

Суровый вид уральского ландшафта,

И глубь воды, и гулкие просторы,

Зимы холодной длительная вахта.


И белые таинственные ночи

Как от Пальмиры Северной приветы –

Миг зыбкий, нереальный, непорочный,

Наполненный благословенным светом.


Припомним имя из былого века –

Артиллерист, географ и историк.

Он, государевым являясь человеком,

В глухих местах Россию начал строить.


Татищев – энергичный, умный, сильный,

С соратниками слаженно и лихо

Поставили завод медеплавильный

В долине устья речки Егошиха.


Отечества умножили богатство,

Могущество, величие и славу,

И помогли Петру усилить царство,

Великую Российскую державу.


Указом историческое место

Екатерина в город обратила,

Который стал со временем известным

Вместилищем дерзания и силы.


Преображать с размахом начал город

Карл Модерах – великий управленец,

Прошло два века, но и нынче дОрог

Всем пермякам тот обрусевший немец.


В Союзе бывшем город был закрытым,

Работал он на всю страну при этом –

На ближние и дальние орбиты,

Умело пряча все свои секреты.


В года войны Пермь делала для фронта

Стальные каски, пушки и моторы,

Столичные сместила горизонты,

Во многом став надёжною опорой.


Сегодня так же трудятся заводы.

И в авиастроение, и в космос

Лишь добавляется поток свободы,

Лишь нарастает воплощенья скорость.


Настало время обликом заняться,

Чтоб стал он и красивым, и удобным,

Чтоб не сумели бойкие паяцы

Придумать антураж, себе подобный.


Центр города - совсем неузнаваем,

Своими переменами сражает,

Другая жизнь, действительность другая

Пленяя красотой, благоухает.

 

Пермь радует, всё больше хорошеет.

Сквер Театральный, Райский сад и Пушкин,

Органный зал, музеи, галерея.

Великосветский бум – балет «Петрушка».


Игрой чаруют звёзды-пианисты.

Пленяют мощью лучшие оркестры.

Здесь началась блестящей и тернистой      

Жизнь "Виртуозов" с молодым маэстро.


А берег Камы выложен гранитом,

И цвет на выбор – чёрный, серый, красный,

С декором склонов органично слитый,

Как дань природе – страстный и бесстрастный.


Три века. Это много иль немного?

Бывалый край в сиянье златоглавом.

Пермь не одна. Она навечно с Богом

В пути сколь скромном, столь и величавом.


Подмостки

«Мир – это подмостки, на которых боги

 разыгрывают вечную драму.»

Терри Пратчетт

 

 

Легко и просто в подлинном миру,

Неспешном, смирном и уединённом,              

Где можно мигом пыль и мишуру

Стряхнуть с себя по-птичьи окрылённо,

 

Где можно незатейливо грешить,

Ныряя в краски и слова, и звуки,

Где эти предпочтения души –

Противовес унынию и скуке.

 

Полотна живописные цветут

В холодном  январе, благоухая,

А строки Майи* сердце жгут и жгут,

Урал и Крым собою украшая.

 

Звучит опять торжественно  рояль,

Взрывает будни гений Березовский*.

Но отчего мне так сегодня жаль

Наш мир земной – извечные подмостки?

 

Горят зарницы. И за веком век

Одна и та же на подмостках драма,

А собственный пустующий ковчег

Лишь зыбкий образ призрачного храма.

 

Безумен мир, в котором не спастись

В урочный час в своём уединенье.

Звенит струной божественная высь,

Испытывая дух на притяженье.

 

Предчувствием насыщен окоём,

Нет милости в покое нелюдимом,

Нет солнца даже светозарным днём,

Хоть жизнь пока цела и невредима.


 

 

*Майи – Майя Никулина, поэт, переводчик,

писатель, учёный и публицист.

Проживает в г.Екатеринбурге.

Есть фамильная связь с Крымом.


*Березовский – Борис Березовский,

всемирно известный пианист,

лауреат 1-й премии IX

международного конкурса

им.Чайковского в г.Москве,

лауреат международных конкурсов

и музыкальных фестивалей


У озера

Исполнительнице главной роли

в кинофильме «У озера»

Наталье Белохвостиковой



 С большущим лбом, с большущими глазами,
Взгляд пристальный и строгая душа,
Что возле книг и рядом со стихами,
Взращённая собою украшать
Озёрной территории пространство,
Цветок любви в идиллии отца,
Живое воплощенье постоянства
И вдохновенье юного лица. 


Сибирь – опора и защита крова,

Навеки зоркий и хозяйский глаз,

А «Скифы» для неё – наркотик слова,          

Что влилось в кровь и вызвало экстаз.

Читает строки Блока как мессия,

Умом и сердцем выражая суть:

«Да, Скифы мы!», великая Россия,

Меж континентов твой особый путь.

 

В той девочке, как факел, дух Байкала,

Его непостижимой чистоты

И неприступной, даже одичалой

Гордыни незнакомые черты.

И как случилось, что порыв сердечный

Сломал натуры внутренний настрой?

Она звонит и назначает встречу

Мужчине по дороге на Танхой.

 

Мужчине взрослому, почти чужому

И с интересом к девочке большим,

Они недавно и едва знакомы,

Но стал он неожиданно родным.

Бежит на встречу, словно, на распятье

И, разглядев знакомый силуэт,

Бросается в слезах в его объятья,

Что вносит ясность в горестный сюжет.


А он целует в бровь и нежно гладит

Её по сумасшедшей голове,

Он не уступит ей малейшей пяди

В своём невероятном естестве.

Страдание как отраженье чувства

Проступит приговором на лице:

Нет, невозможно большее безумство,

Чем чаянье в начале о конце.

 

Она же окончательно решится

На смелый и стремительный отъезд,

И бросит дней бесценных вереницу,

Поставит на великом горе крест.

Наверное, она сюда вернётся,

Когда отпустит нынешняя  боль...

И сердце безутешно обернётся

На плач в долине с именем Юдоль.


Прелюдия

Памяти С.В. Рахманинова



Прелюдия, тональность соль минор,

Движение от взлёта до паденья,

И всё наоборот – повтор, повтор

Как высшее судьбы предназначенье,

 

Как вечная страница бытия,

Как горький миг служения и жизни,

А тема разлюбимая своя –

Несчастная и бедная отчизна.

 

А музыка настойчиво зовёт

К исчезнувшим событиям и лицам,

И краткий восхитительный полёт

Во времени с обратным счётом длится:

 

Цвела сирень, и путались слова,

И девочку в прозрачном белом платье

Скрывала от ненужных глаз листва,

Скрывала неожиданное счастье,

 

Она его нашла среди цветков

Нечаянно с наивностью беспечной,

И пять прелестных нежных лепестков

Ей подарили и судьбу, и встречу,

 

Когда они вдвоём – глаза в глаза –

Приблизив лица к зарослям сирени,

Неспешно пили влагу, как бальзам,

Из утренней росы и светотени.

                                     

То лето вскоре превратилось в прах.

Она сожгла все письма дорогие,

Сгорела и сама в чужих домах,

Всю жизнь его наполнив ностальгией

 

По Родине, по дому, по любви,

По девочке в прозрачном белом платье.

Её прекрасный лик благословит

Прелюдии звучащее заклятье.

 

 

 

 

*В основу стихотворения легла история
 первой любви семнадцатилетнего

С.В. Рахманинова к Вере Скалон


Черчилль

            "Историю пишут победители."
                      Уинстон Черчилль



Штудируя трактат «Моя борьба»*,
Он суть усвоил с первого мгновенья:                  
Бороться с Гитлером – его судьба,
Его священное предназначенье.


Адольф, «великий» Гитлер – враг и враг,
Об этом Черчилль заявлял публично,
Враг должен испытать полнейший крах
Затмения из ложного величья.


Свою страну от Гитлера он спас
Благодаря ораторскому дару
И личному азарту без прикрас,

И редкому уинстонскому жару,


Который зажигал британский дух:
Успешно в воздухе дрались пилоты,
А на воде из доблестных заслуг
Ценилась честь воинственного флота.


Сдалась Европа Гитлеру. Провал.
Но он не снисходил до панихиды.
Серьёзный блок союзников создал.
Он верил в звёздный час своей планиды.


Год сорок первый. Смолк в России смех.
Настало время русской битвы насмерть.
А "вождь народов" стал спасеньем тех,
Кому грозила будущая паперть.


И Черчилль Сталина в альянс призвал
Для общей схватки с дьявольским фашизмом,
Хоть взгляды никогда не разделял –
Заклятый был противник коммунизма.

 

В хоромах Воронцовского дворца,
Он, лёжа в ванне и куря сигару,
За верный путь благодарил Творца,                                        
Победные предчувствуя фанфары,


И даже пожелал дворец купить,
Но получил в ответ грузинский кукиш.
Война кончалась, можно славно жить
И наслаждаться тем, что чтишь и любишь.


В Крыму в покоях русского царя
Делили земли лидеры спокойно,
Торги они вели совсем не зря,
Потом так долго не случались войны,


Так долго жизнь была полна забав,
Но хрупкий мир коварен и изменчив.
Непримиримый взгляд на труд «Майн Кампф»*
Народам завещал Уинстон Черчилль.



 

*«Mein Kampf» -
книга Адольфа Гитлера,
выпущенная в 1925г.
*На фото - слева направо
Черчилль, Рузвельт, Сталин
на Ялтинской конференции 1945г.


Севера

Заманчивы большие Севера –
Из детства залетевшее признанье:
Полярный круг, полярное сиянье,
Ночная тьма у края мирозданья
Полна полночным звоном серебра.


Необозримы белые края.
Так грандиозен замысел природы,
Что вечные зима и непогода
Здесь предстают как идолы свободы,
Как чистая страница жития.


Так много снега и так много льда.
А полюс северный – объект дерзаний
И гордых величайших притязаний,
И силы духа личных испытаний.
Помощница – полярная звезда,


Зовётся путеводною она,
Поможет не сойти с пути-дороги
Там, где мешают тернии, тревоги,
В ковше небесном с положеньем строгим
Она повсюду и всегда видна.


И сердце откликается на зов:
На свет звезды, на шум полярных ветров,
На гул гудящих далью километров,
На яркие космические спектры
И на красу из ледяных оков.


И понимаешь – это неспроста,
Вопрос не географии, а веры.
Великий и могучий Русский Север
Является воистину примером
Начала были с белого листа.


Трагично неживое полотно,

Наполненное скорбью здешней жизни.

Но не страшны отеческие тризны.
В объятиях любимицы-отчизны
Свершится всё, что ей предрешено.


Молчит и курит

Памяти исполнителя главной роли
физика-ядерщика в кинофильме

«Здравствуй, это я!»

Армена Джигарханяна





Молчит и курит, и глаза горят,
Как угли чёрные, из клубов дыма.
Вместил вселенский мир глубинный взгляд.
Вместил дороги собственного Рима:


Бездонность одиночества и боль,
И память – неизбывную Голгофу,
Армению – родимую юдоль,
Мелодию весны и жизни строфы,


И цель – лучей космических поток,
Известные и новые частицы,
Высокогорный ядерный чертог –
Прорыв в науке и родные лица.


Горят глаза сквозь время, сквозь судьбу.
Горят глаза сквозь ладан сигаретный.
Они вмещают скрытую мольбу
Не требовать в порыве шаг ответный,


Не задевать натянутой струны
И затаённой сиротливой ноты,
А рану, не зажившую с войны,
Оправить впору только позолотой.


Нет, не вернулась в этот мир она,
Его души бесценная частица,
Но жизнь осиротевшая полна
Любовью к редкой и красивой птице.


Родной и верный образ рядом с ним
Незримо день лихой оберегает,
А свет последней встречи, словно нимб,
Во тьме сияет, сердце обжигая,


Сияет, словно факел на пути
Навеки обожжённого мужчины,
Что побуждает вверх и вверх идти,
Идти к недосягаемым вершинам.


Желтухин (Безымянные миры.Дина Рубина"Русская канарейка")

Цикл "Безымянные миры"


Дине Рубиной, писателю,
автору трилогии «Русская канарейка»
("Желтухин", "Голос", "Блудный сын")


"В конце концов, все мы поём любовные песни
собственному отражению. Так называемая любовь
ничего не стоит в сравнении с одинокими
безымянными мирами".
("Голос", глава "Меир, Леон, Габриэла")



Желтухин, кенарь, ты навечно жив
В лучистых перьях солнечной одежды.
Своей небесной трелью шлёшь призыв
Всем страждущим без сил и без надежды,


Призыв к одной, единственной любви
Из дома своего – исповедальни,
Призыв душой бесценной дорожить.
И жить, как петь, легко и гениально.


Желтухин, мастер, ты, конечно, прав
В подборе музыкального богатства.
И титул твой не менее, чем граф,
У знати канареечного царства.


«Стаканчики» как высший пилотаж,
«Гранёныя» – стеклянные, простые,
А за пассажем следуют пассаж
И россыпи из трелей золотые.


Апортовы сады – блаженный край:
Студёная вода, плоды и травы,
Краса земли, дивись и  собирай
Всё, что растёт – и польза, и забава,


И слушай, слушай, слушай этих птиц –
Желтухина и всех его питомцев.
И падай тотчас перед ними ниц,
Они живой звучащий отблеск солнца.


Уходит жизнь

Уходит жизнь. Уходит в никуда.
Привычно тают призрачные дали.
Лишь так же светит верная звезда,
И песни живы, что не отзвучали.


Оглядываясь пристально вокруг
В отчаянной попытке утешенья,
Пора учиться азбуке разлук
И стойкого спокойного смиренья.


Очерченную линию судьбы
Именовать извилистой тропою,
В тяжёлый час борьбы или мольбы
В разладе не бывать самим с собою.


Готовыми быть к горю и слезам,
Способность не терять к преодоленью,
И, устремившись взором к образам,
Беречь как дар земной живое зренье.


И в миг сомнения не предавать
Своё предназначение и веру,
И, стоя на краю, не уповать
На лживые призывы изуверов.


Пришла пора хорошие слова
Сказать всем тем, кто этого достоин:
Пусть их не мучит жалкая молва,
Пусть нежность наполняет их ладони.


Уходит жизнь. Уходит в никуда.
Привычно тают призрачные дали.
Не затухала б верная звезда...
А песни бы звучали и звучали…


Блудный сын (Безымянные миры. Дина Рубина "Русская канарейка")

Цикл "Безымянные миры"


Дине Рубиной, писателю,
автору трилогии «Русская канарейка»
("Желтухин", "Голос", "Блудный сын")



"В конце концов, все мы поём любовные песни
собственному отражению. Так называемая любовь
ничего не стоит в сравнении с одинокими
безымянными мирами".
("Голос", глава "Меир, Леон, Габриэла")



Он вырос из запутанных корней,
Владелец он престранной родословной.
Речь русская – родная, полукровный
Птенец – полуараб, полуеврей.


Он покорил балованный Париж.
Певец, легенда сцены, «Русский кенарь»,
Явление природы, контратенор,
Взрывающий повсюду шум и тишь.
                         
А рядом с пением – вторая жизнь:
Разведчик он, суперагент «Моссада»,
Порою, чтобы разгадать шарады,  
Накручивал земные виражи.


Декор столиц, моря и острова,
Чужие экзотические земли.
Опасность как испытанное зелье
Оттачивала мысли и слова.


Далёкий азиатский остров Джум
И чудо встречи – девочка глухая
Из дивного апортового края,
Где кенари свой тренируют ум.


Освоивший акустику пространств  
Театра и заброшенной церквушки,
Сокровище от яркой безделушки
Он отличал среди любых убранств.


Ту девочку он сразу опознал,
Её естественный и вольный облик
Непроизвольно вызвал в сердце отклик
И чувства неожиданный накал.


Так каверзно устроен этот мир,
Что всем всегда предрешена разлука.
Помощники его погибли в муках.
Их выследил убожество, вампир.


Но есть на свете долг перед собой.
Разведчики – его родное племя.
С ума свело священной казни бремя:
Возмездие свершить любой ценой.


И он сознательно пошёл на риск.
И в одиночку справился с бандитом.
Но в плен попал. В беспамятстве, избитый
Он оставался неизвестным «Икс».


И лишь однажды пролилась слеза,
Когда был ослеплён. Остались гордость
И впитанная с кровью непокорность,
Что поднимают Голос в небеса.


С ним девочка. Да, "кенарь" не один.
А слепота для певчих не помеха.
Есть зрячий дух – спасенье человека.
На путь к себе вернулся блудный сын,


На путь, где сердце не затмит угар,
Где направляет подлинное зренье
На обретенье, на преодоленье,
На путь, где сам себе ты высший дар.


Голос (Безымянные миры. Дина Рубина "Русская канарейка")

Цикл "Безымянные миры"


Дине Рубиной, писателю,
автору трилогии «Русская канарейка»
("Желтухин", "Голос", "Блудный сын")

 


"В конце концов, все мы поём любовные песни
собственному отражению. Так называемая любовь
ничего не стоит в сравнении с одинокими
безымянными мирами".
("Голос", глава "Меир, Леон, Габриэла")



 Мерцают безымянные миры,
Колеблется в них чутко свет вселенной,
И прячутся за тайной сокровенной
На век земной небесные дары:


Кому-то тело, а кому-то дух,
Кому-то нестерпимые страданья,
Кому-то, как героям, испытанья –
Сплошная глухота иль редкий слух.


Надрывный одинокий стон во мгле
Оплачет боль чудовищной утраты,
Предательство – за краткий рай расплата –
Откроет цену жизни на земле,


Откроет цену собственного «Я»,
Когда лишь воля – движущая сила,
Что истово без устали растила
Певца и воина из бури бытия.


Бойца из «Кенаря». И Голос из судьбы.
Из рода верных звуку музыкантов.
Он, от природы хрупкий, стал атлантом
На поле изнуряющей борьбы.


Спасался от засад и вражьих пуль,
Как зверь, чутьём врождённым виртуозно,
Солист-красавец, контратенор звёздный,
Он голову обрил совсем под "нуль",


Чтоб впору был ему седой парик
Для вымышленной жизни и для сцены.
Он верный раб великой Мельпомены –
Артист, «малыш», классический старик.


А где-то жил на свете Зверолов
С неимоверной страстью к певчим птицам,
Им друг от друга было не укрыться

Среди звучащих музыкой миров


И не укрыться в яблочных садах.
Великий кенарь верен отраженью,
И без зеркал* он преисполнен рвенья
В своих нелёгких певческих трудах.


О, живы те апортовы сады!
Им партию любви выводит Голос.
Он не смолкает, высший дар и гордость,
И в прошлое ведут его следы,


Где снимки памяти свежи и хороши,
Их прелесть не меняется в разлуке.
И трелью заливается Желтухин,
Чтоб длить и длить величие души.




* В местах пребывания певчих
канареек ставят зеркала, чтобы они
во время пения видели своё отражение


Под музыку Баха

«...Там, над обломками эпох,
с улыбкой на губах,
ведут беседу Бах и Бог,
седые – Бог и Бах».
Г. Семёнов



Взрывает будни царственный орган,

Гудит, рокочет, музыку рождая,

Поток многоголосья нарастает…

Приблизившись к неведомому краю,

Как устоять у бездны,  Иоганн?

 

Как устоять пред вечной пустотой

В немом необитаемом пространстве

Без цвета и без звука, без убранства,

Поможет ли былое постоянство

В насущном восхищенье красотой?

 

За окнами зима. Белым-бело.

Наш старый двор в торжественных сугробах

И белизна такой высокой пробы,

Такого сорта свежести особой,

Что мнится – свыше знание пришло

 

Про этот древний и суровый мир

В картинах увяданья и цветенья,

Про краткий срок, отпущенный с рожденья,

Про жалость и любовь, и снисхожденье,

И фуги Баха – жизни эликсир.

 

Казацкий можжевельник – снежный шар,

Под снегом спряталась покорно туя.  

Подобно хвойникам на пору злую

Возможно скрыться, чтобы  ждать вслепую

Весенний свет и жгучий летний жар.

 

В плену у вечности басит орган.

В надмирный путь зовут токката с фугой.

Мы движемся по заданному кругу,

Где даже неожиданная вьюга –

Небесный дар. Не так ли, Иоганн?



*На фото представлен орган

 в органном концерном зале

филармонии г.Перми


Солнечный декабрь

Так солнечно, как будто не декабрь –
Властитель переменчивой короны.
Вдруг неожиданно исчезла хмарь,
И воздух не звенит морозным звоном.


Так солнечно, как будто Аполлон
Потворствует капризным зимним нравам,
Чтоб отступили, как морозный звон,
Болезнь души и холода отрава.  


Так солнечно, как будто не Урал
Сегодня в ослепительном сияньи,
Как будто перед нами рай предстал
В загадочном смещеньи мирозданья.


Так солнечно, как будто наяву
Оосвоили мы новые широты,
Рассматривая нынешний приют
Как дар судьбы с декабрьской позолотой.


Так солнечно, так ярко, так светло!
Не нарушая вечные пределы,
На зависть нам природы ремесло
Преображает мир легко и смело,


И учит нас великой простоте
В пути единственном и сокровенном,
Как жизни в глухоте и в немоте
С готовностью к безмерным переменам.


Памяти Александра Градского

«Оглянись, незнакомый прохожий»…
Твой космический голос, Певец,
Словно свежая рана, тревожит,
Как на сердце открытый рубец.


«Нас тогда без усмешек встречали»…
Было время лихое, Артист.
И законы постылой морали
"Скоморохи" сменили на "Бис".


«Первый тайм мы уже отыграли»…
Слышит высь твою боль, Музыкант.
Жизни дар ты доверил скрижалям,
Мир держа на плечах как атлант.


«В небесах отгорели зарницы»…
Слишком краток отмеренный век.

Пусть закрыта земная страница,

Впереди звёздный путь, Человек.


Свет звезды как бессмертное эхо,
Голос юности, голос мечты.
Твоё имя - истории веха,
Легендарной её высоты.




В стихотворении цитируются
строки текста песни «Как молоды мы были»
(муз.А Пахмутовой, сл.А.Добронравова)
в исполнении Александра Градского


Занятная и странная страна (К двадцатилетию сайта "Поэзия.ру")

К двадцатилетию сайта "Поэзия.ру"



Занятная и странная страна.

Все жители её больны недугом –

Строчат стихи и множат письмена

Насмешливой сатирой друг на друга.

 

Немало или мало – двадцать лет?

Удел избранников, живущих духом: 

Не помнить бед и не считать побед,

А наслаждаться словом, ритмом, звуком.

 

Тут гении достойно стяг несли

Бесценной поэтической отчизны,

Легко вдыхая грусть родной земли

И наполняя светом строки жизни.

 

Тут рыцари являли образец

Высокого мужского благородства,

Невольно возводя златой венец

Живому братству над людским несходством.

 

Водились здесь и гнус, и саранча,

Что с вожделеньем кровь чужую пили,

Кусали, жалили, но рвенье палача          

Не нарушало качество идиллий.

 

Хранят анналы летопись страны.

Уходит время тихо, незаметно.

Уходят двадцать лет, им нет цены.

Но есть стихи, которые бессмертны.


Оковы

Да будут лёгкими оковы!
Да будет стойкою душа
В предназначении суровом.
Восток нас учит: не спеша
Идти по жизни, созерцая
Отнюдь не совершенный мир
И сердцем честно сознавая –
Сам по себе ты нищ и сир.

 

Внимать затерянному звуку
Шагов в объятьях тишины.
Познать терпения науку
С оттенком собственной вины.
И не бояться расстояний,
Когда начало есть в конце.      
И принимать миг расставанья
С гримасой счастья на лице.


Луч ослепительного солнца.
В июльском цвете райский сад.
И глубь бездонного колодца.
И трав медовый аромат.
За ними – время испытаний,
Неумолимый страшный бег
Без меры выпавших страданий –
Оковы, что даны на век.
 
Оковы как предмет мучений.
Оковы как небесный знак
Для тех земных преодолений,
Что побеждают боль и страх,
Когда растёт, подобно чуду,
Неодолимый стойкий дух
Из ничего, из ниоткуда,
Шлифуя зрение и слух.


Да будет славным час застолья!
Мерцает льдом бокал вина.
Нас наставляет божья воля
Испить свою судьбу до дна,
И дань отдать мирским оковам,
Что духу призваны служить
В предназначении суровом
С названием всесильным «жизнь».


Прогулки с Прустом

Прозрачность, ясность и прохлада.
Скупые краски октября.
Следы былого листопада
Как жёлтый отблеск янтаря,
Хранящий канувшее время
И затаившуюся грусть.
Своим чарующим твореньем
Нам опыт сердца дарит Пруст.


Неспешный шаг. И взгляд влюблённый
В местечко милое Комбре,
Что осенил шпиль колокольни,
Забыв о бедном звонаре.
Вновь оказавшись в древней церкви,
У ветхой паперти склонясь,
Мы воздух пьём смолисто-терпкий,
Времён нервущуюся связь.


Святые смотрят с гобеленов,
Сияют солнцем витражи,
Таков мир маленькой вселенной,
Где оживают миражи.
А рядом с церковью аптека,
И добродушный Теодор,
Здесь не меняется от века
Звучавший прежде разговор.


По направленью к Мезеглизу
Стоит боярышник в цвету,
Земной картиной парадиза
Он прославляет красоту.
А в направлении к Германтам
Живут кувшинки на реке,
Они достойны фолианта
На человечьем языке.


В родном цветистом окруженье
Марсель красив и одинок.
С ним неприемлемы сравненья,
Он экзотический цветок.
Он продолжение природы
Ночных стрекочущих цикад.
Он воплощение породы:
Большой эстет, аристократ.


А Сван? Его кумир, учитель,
Желанный гость и друг семьи,
Салонов светских искуситель,
Затворник места Тансонвиль
И одиночества избранник,
Знаток искусств и сибарит.
Он, как Марсель, тот вечный странник,
Что мир для нас преобразит.


Снег поутру – мотив предвестья.
Но даже в снежном октябре
Нет больше счастья с Прустом вместе
Гулять по летнему Комбре,
Вбирать в себя как наважденье
Его изысканную мысль,
Ажурных слов переплетенье
И духа чувственную высь.



* Стихотворение написано по впечатлениям
романа "По направлению к Свану" – 1-го тома
7-митомного произведения Марселя Пруста
"В поисках утраченного времени"


Дафнис и Хлоя

Памяти Юрия Нагибина,
автора романа «Дафнис и Хлоя
эпохи культа личности,
волюнтаризма и застоя»




Полынь и сушь. Отроги Карадага.
Облитый солнцем летний Коктебель.
Здесь Дафнис с Хлоей с юною отвагой
Шагнули в жизнь с таврических земель.
Среди камней диковинные бухты,
Разбросанный у моря сердолик.
Неотвратимым жизненным дебютом
Стал притяжения счастливый миг.


Они мгновенно и навек узнали
Своё начало в облике другом,
И в сумасшедшем чувственном накале
Преобразился свет земной кругом.
Он был рабом. Она его богиня –
И голосом, и статью, и лицом.
Заветное единственное имя
Замкнуло мир вокруг него в кольцо.


Он мог смотреть в немом изнеможенье
На наготу, нисколько не таясь,
И знал, что Хлоя – это пораженье
И над собой потерянная власть.
Оттенок кожи ровно золотистый
Поистине сводил его с ума,
Её глаза с косинкою искристой
Внутри рождали бури и шторма.


Раскованны, отчаянны, беспечны,
Став примечательностью этих мест,
Они встречали даже ветер встречный
Как символ покровительства небес.
Им не мешали суды-пересуды,
Им не мешали светские табу.
Свидания в саду ночном безлюдном
Уже вписались в общую судьбу.


Они несли свою судьбу упрямо.
У своенравной Хлои на беду
Была весьма решительная мама,
Что знала о свиданиях в саду,
Но строила на дочь иные планы,
Ей нравились иные имена.
Потом пришла реальность – боль и раны,
Пришла для всех великая война.


Он был на фронте. Возвратился с фронта.
Она предстала новой и чужой.
Исчезли за чертою горизонта
Красавец Дафнис с Хлоей дорогой.
Он шёл вперёд, его тропа пылила,
Сквозь пыль светился новый идеал,
Опустошённый и совсем бескрылый
Он падал и, набравшись сил, вставал.


Нет, всё не зря. Нетленны чувства, если
Душа больна, но всё-таки жива.
Великий Мастер, восседая в кресле,
Упорно ищет нужные слова
Тем крымским дням, которым стала данью
На долгий срок, почти на тридцать лет
История предательств, встреч, страданий
И двух сердец кровоточащий след.    


Прощание с апрелем

Ах, как легко нам было, как легко
В том давнем полупризрачном начале,
Когда нас ветры радостно качали,
Не мучили горючие печали,
И было до сегодня далеко.


Творилась жизнь вокруг и в нас самих
Полётом со взлетающих качелей,
Когда призывно день и ночь звенели
Прозрачной, юной, праздничной капелью.
И был апрель непостижим, как миг.


Восторгом нереальности полны,
В сиянье чистом цвета голубого,
В предчувствии кружения земного
Принять никак мы были не готовы
Недолгий век красавицы-весны.


Но флёр апрельский исчезал, как дым,
И утро заполняло мир туманом,
Тягучим воплощением обмана
И цепким ощущением капкана.
А был ли белый свет наш голубым?


Менялись краски. Замолкал вокал
Весеннего большого перезвона.
Вокруг тревожно богатели кроны.
Шумели говорливые перроны.
Был мир велик и бесконечно мал.


Чаша жизни

Лие Г.


О происках судьбы не сожалея,
Слова благодаренья как умножить?
Жизнь это расчудесная затея.
Жизнь это десять заповедей Божьих.


На них построен главный кодекс чести,
Свой собственный устав бытийных правил.
Никак не потакать ни лжи, ни лести
И знать, что каждый может быть неправым.


Не помнить зла, не пестовать гордыню.
Не поминать утрат бесценных всуе.
Случайный взгляд не превращать в святыню
И верить в исцеленье поцелуем.


Молить о воле, свете и пощаде.
Молиться за болящих и убогих.
Служить бессменно совестливой правде
И не страдать среди порядков строгих.


Нуждаясь в счастье, подниматься в горы,
Лететь вдоль моря побережьем Крыма,
Глядеться в Русь – в рязанские просторы,
Бродить по древним тротуарам Рима.


Есть в чаше жизни проба из наитий,
Чтоб пополнять копилку высших знаний.
А суть проста – из жизненных событий
Пустяк считать венцом благодеяний.


Кунгур

Провинциальный городок
На трёх сливающихся реках
Как свежей памяти глоток
В анналах нынешнего века,


Как отблеск древнего огня
На лесостепи Предуралья,
Как первосортная броня
От выгорания деталей.


Сверхживописны берега      
Красавицы уральской Сылвы,
А русло – за дугой дуга,
Хоть нрав у речки не игривый.


Мир украшающий ландшафт,
Весь окольцованный мостами, –
Ландшафт, в котором есть душа
Под куполами и крестами.


Сибирский тракт, великий путь
Сквозь сердце города проходит,
В нём первородной жизни суть
И мощь эпических рапсодий.


Былое камнем запеклось
В дороге скорби и страданий,
Кандальным стуком вознеслось –
Здесь шли в изгнанье каторжане...


Купеческий гостиный двор.
Со всех концов земли товары.
Столица чая. Разговор
За непременным самоваром.


Старинный русский городок,
Познавший время лихолетья, –
Священной гордости исток,
Народной скромности соцветья.


Несбывшееся

Разгул ненастья словно злой палач,
Что жизнь лишает жизненного света.
Июль – любимец, солнечный скрипач
Привязан к праздничным картинам лета:


К лучистым дням, к пророческим ночам,
К душистым первобытным ароматам,
К таким непостижимым мелочам,
Которыми избранники богаты.


Простор лугов и чудо-стрекоза
Лелеют дух затерянного счастья,
И радужная краткая гроза –
Сообщница при выборе пристрастий.


Момент прикосновенья бытия –
Бессмертный миг той звёздной летней ночью,
Где даже мир букашки-муравья
На всенощной представлен как бессрочный.


В минор уводит тему скрипача
Ненастное несбывшееся лето.
Безрадостно господство палача,
Рождающего чувства без ответа.


Несбывшийся пленительный пейзаж,
Истаявший как птица без полёта,
Несбывшаяся жизнь – земной мираж
В свечении сусальной позолоты.


Напутствие (Андрею Соколову)

Андрею Соколову –

актёру, режиссёру, человеку



Среди наветов, шума, суеты
Иди своей дорогой, не спеша.
И знай, что в мире есть бесценный ты,
И есть твоя бесценная душа.


Ищи среди безлюдной тишины
Столь нужное согласие с собой,
Когда служенью истины верны
Открытия, совпавшие с судьбой.


Цени покой за правды горький дар,
За свет познанья праведных основ,
За лакомый гармонии нектар,
За собственный бессменный часослов.


Не ведай изнуренье пустотой
И в явь преображай свои мечты.
Укрась юдоль мужскою красотой.
И знай, что в мире есть бесценный ты.


День девятнадцатый, день октября

Печалит взор Михайловский октябрь,
Спадают ниц багряные наряды.
А в стольном граде лицеисты рядом,
Чтоб снова вместе выполнить обряд:
В день памятный открытия Лицея
Гурьбой пройти по Царскому селу,
Свой отчий дом сквозь годы лицезрея,
Воздать ему и почесть, и хвалу.


«Француз» под Псковом в долгожданный день.
Вдали от сумасшедшего задора,
В опале, средь задумчивых просторов
Внимает чарам русских деревень.
Смежив блаженно влажные ресницы,
Совсем один в Михайловской глуши
Друзей лицейских голоса и лица
На белый лист перенести спешит.


Своих собратьев зная наизусть,
Незаменимых и неповторимых,
Стремится оживить легко и зримо
И мёртвых, и живых, смягчая грусть.
Спешит летящим слогом прикоснуться,
Дотронувшись до них своим пером,
И в слове, как в друзьях, не обмануться,
Оплавив слово чистым серебром.


День девятнадцатый, день октября.
И ровно девятнадцать восьмистиший.
Гордятся пусть избранники-мальчишки –
Всё то, что было с ними, всё не зря.
Святая верность дружбе есть вершина,
Где выпало подняться на крыло.
Им целый мир далёкая чужбина,
Отечество им Царское село.


В честь встречи чаша, полная вина.
Горит камин в его пустынной келье.
Грудь согревает славное похмелье.
Печаль и радость выпиты до дна.
О, это сокровенное посланье!
За кладезь высших знаний – за лицей!
Пусть живо вечно главное признанье:
За цвет России, за союз друзей!


Дружбы слиток золотой

Снега. Сугробы. Кони скачут
Из града Пскова в глухомань.
Такая редкая удача
В январскую явиться рань,
Не вняв затейливым советам,
В приют опального поэта,
Известного любимца муз
С лицейским именем «француз».
А тот, заслышав колокольцы,
Полураздетый, босиком,
Уже стоит при входе в дом
И руки тянет вверх, как к солнцу,
К большому верному Жанно.
Им счастье дружбы суждено.


Объятья. Слёзы. Шумный праздник.
Из Острова «Вдова Клико».
В ударе гость и друг-проказник,
Им рядом, как всегда, легко,
Кто с полувзгляда, с полуслова
Друг друга понимают снова.
И тосты, тосты за лицей
За Русь, за встречу, за друзей.
А после кофе и обеда
Вслух чтенье «Горе от ума».
Глухая русская зима,
Стихи и тихая беседа.
Во тьме «Полярная звезда»,
Звезда разлуки навсегда.


Ночь. Три часа. Момент прощанья.
В дверях хозяин со свечой.
И разговоры, и признанья,
Что так звучали горячо,
Преобразятся в зов нетленный –
«Мой первый друг, мой друг бесценный», –
Чтоб дальше бились в такт сердца,
Как зимней ночью у крыльца.
Всего лишь день пробыли вместе
В Михайловской глуши друзья,
Но Святогорские края
И знаменитое поместье
Хранят картину встречи той
Как дружбы слиток золотой.


Михайловская глушь

Верхом на верном жеребце скакать.
До холодов купаться в речке Сороть.
Забыть, что есть российская тоска.
Забыть с отцом мучительную ссору.


Опять шагать в Тригорское пешком
Вдоль озера в сосновом окруженье,
Где для него открыт радушно дом,
Сердечный дом с сердечным притяженьем.


И наезжать в богопрестольный Псков,
Ждать тайного письма графини с юга.
Понять, что матушкин родимый кров –
Спасение от жизненных недугов.


Внимая сказкам нянюшки родной,
Впитать в себя всё естество природы,
Живую речь и жизни быт живой,
Узнать причастность к своему народу.


Садиться в ванну русскую со льдом.
И обожать бильярд с самим собою.
Дышать под снегом, солнцем и дождём
Целительным Михайловским покоем.


Работать. Ради избранной строки
Без устали, легко и вдохновенно
Черкать, черкать, черкать черновики,
Чтоб вариант иметь в итоге верный.


Открыв в себе пророка и творца,
Духовной жаждой не устав томиться,
Божественным глаголом жечь сердца
И озарять обыденные лица.


Два года ссылки брошены судьбе.
Прославлена Михайловская глушь им.
Пришла пора в ладоши бить себе
И восклицать с восторгом: «Ай, да Пушкин!»


Блик

Откуда эта нежность, как напасть?
Откуда эта странная отрава?
Не хворь и не причуда, не забава,
А редкая пленительная власть


Рискованно беспечной красоты,
Чертовски лёгкой грации движенья.
Откуда ты, живое воплощенье
Счастливой и несбывшейся мечты?


Сметливый взгляд, который знает всё.
Лукавый бес невинен и всесилен,
Большие штормы превращая в штили,
Он сам себя и всех вокруг спасёт.


Мир личный только личный, он закрыт.
Каким богам кумир покорно служит?
Душа поёт, смеётся или тужит?
Откуда у неё надёжный щит?


Быть может, это девочка Ассоль?
Но мой герой отнюдь не многословен,
Смущён вниманьем, но не прекословит.
Ему понятна выпавшая роль.


И власть, и нежность – не из пустоты.
Дух юности и притяженье тайны
Как прежней жизни блик, как блик случайный
Счастливой и несбывшейся мечты.




*На страничке представлено фото
 картины известного художника-акварелиста
 Вильяма Хайнрайтса


Солнечный удар

Палящий зной и ветреная сушь…
Нашествие желанного июля.
Земной Эдем – безлюднейшая глушь,
Где каждый миг на память караулит


В изгибе нежном губы и глаза
С магически настойчивым сияньем.
Висит над нами чудо-стрекоза
Как хрупкий образ нового признанья.


Вокруг душицы винный аромат,
Разбавленный туземным зверобоем.
Колдует лето чувственный каскад,
Когда над бездной снова гибнут двое.


Сгоревших тел неутолимый жар
По счастью призван воскрешать друг друга.
Безумный, краткий, солнечный удар –
Модель навеки замкнутого круга.


Зачем искать, где правда, где обман,
Где фэнтэзи, где чистая реальность?
Июль – наш пик, прозренье и дурман,
Что дарит жизни высшую тональность.


3 февраля 2018 года

Памяти Героя России пилота Романа Филиппова



Мы продолжаем дальше так беспечно жить,
Как будто неизменно всё в подлунном мире,
Как будто бесконечно вьётся жизни нить,
Как будто нет ни войн, ни гибелей, ни Сирий.


Вновь от удара содрогнётся небосвод,
Виденьем ужаса проявится картина:
Летящий в штопоре красавец-самолёт
Прощается с родной небесной Палестиной,
 
Отряд боевиков за грудой валунов,
Звезда на крыльях СУ, разбитый «Двадцать пятый»,
Последний бой пилота, крик: «За пацанов!»,
И серый дым над ним от взорванной гранаты.


Бессмертный крик – ко всем живым призыв
У жизни на краю стоять и не сдаваться,
Прощальной верностью и кровью обагрив
В боях проверенное воинское братство.


Крик будет долго мучить, заполняя сны,
Усилит сердца стук, преобразит сознанье,
И станет этот день, герои-пацаны,
Не скорби чёрным днём, а предзнаменованьем


Судьбы достойно жить, достойно уходить,
Не растеряв в пути своей любви к Отчизне.
Пусть подвиг лётчика поможет прочертить
Красиво линию другой бесценной жизни.




*3 февраля 2018г. в Сирии из ПЗРК был сбит
самолёт СУ 25, который пилотировал майор
Роман Филиппов. Майор катапультировался,
на земле вступил в неравный бой с боевиками
и погиб, подорвав себя гранатой.
Майору было 33 года.
Посмертно ему присвоено звание Героя России.


Цена позолоты (Александру Димитриеву)

Александру Димитриеву


Так мало праздничных огней.
Так много будничной отравы.
Но есть чудесная забава
Вставлять в словесную оправу
Полутона ненастных дней,
Картины вымыслов и снов,
Итоги знаний и ошибок,
Чтоб мир, что целится в затылок,
Не оставался бы так зыбок
На фоне шатких пустяков.


И чтоб напрасно не пропасть
На мелководном перепутье,
Стремиться только к высшей сути
Пружиной, сжавшейся в минуте,
Над жизнью обретая власть.
Запечатлев всесильный миг
В строке нечаянной и дерзкой,
С наивной верой полудетской
И силой истинно имперской
Ждать отраженья верный блик.


И в ожидании своём
Не знать подвоха и курьёза,
Сомнения излишней дозы,
Всецело розовый и грозный
В себя вбирая окоём.
В нём где-то прячется душа,
Что знает цену позолоты,
Беды трагические ноты
И то, чем линия излёта
Бывает дивно хороша.


Два силуэта

Два силуэта. Это ты и я.
Мы рядом. Мы одни. Мы не знакомы.
Ты помнишь то, что было? Где мы? Кто мы?
История в разрезе бытия. 


Мужские плечи. Смуглое лицо.        

Нежнейший рот. Упрямый подбородок.
Наглядное присутствие породы,
Когда желанья скручены в кольцо.


Неотразим твой самый первый взгляд.
Ты смотришь  без стесненья восхищённо,
А сердце понимает обречённо,
Что это плен, и нет пути назад.


Ты прячешь свои жгучие глаза,
Целуя пальцы очень осторожно.
Отныне жить, как прежде, невозможно.
«Что делать?» – вопрошаю небеса.


Но не найти ответа на вопрос,
Когда есть ты как наважденье рядом
С таким горячим, нестерпимым взглядом,
Что эту жизнь меняет, как наркоз.


«Ну как, не страшно?» – спрашиваешь ты,
Прикосновеньем лёгким укрощая.
Я в полуобмороке, но живая
У самой у опаснейшей черты.


За ней обвал. А после только тишь.
Кто побеждён из двух? Кто победитель?
Потух очаг. Не греется обитель.
Но ты всё так же на меня глядишь.


Глядишь, глядишь, глядишь издалека
С таким же невозможным восхищеньем,
А я лишь отблеск яркого свеченья
Горящего во мраке маяка.



Декабрьское утро

Будильник. Утро. «Новости» в эфире.
Гимнастика. И непременный душ.
Настрой таков: жить с этим миром в мире,
Не смешивая суть вещей и чушь.


Конечно, кофе. Чашка Капучино.
И Скрябина блистательный этюд.
Ошеломляет звуками пучина,
Зовёт с собою в тот надзвёздный путь,


Где сердце вдохновенное ликует,
Когда вся жизнь – взволнованный порыв –
Неистово и радостно бунтует,
Себя в желанный образ воплотив.


В целебном утре чистых чувств и звуков
С капризною судьбой наедине
Доселе невозможная разлука
Становится посильною вполне.


Кругом земля, засыпанная снегом, –
Ни счастья, ни беды не разглядеть.
Родимый дом спасительным ковчегом
Плывёт незримо к утренней звезде. 


Светлеет небо только пополудни,  
Недолог день декабрьскою зимой.
И предстаёт совсем чужим и людным,
И бесприютным бедный  шар земной.


*"Патетический этюд" А.Н. Скрябина,
Опус 8, номер 12


Хризантемы

Осенним утром, по-ноябрьски зорким,
Совсем с чужой поверхности земли
Пахнуло ароматом терпко-горьким,
Как будто хризантемы зацвели.


Упала в сердце редким откровеньем
Цепочка нежных и отважных слов
Как вспышка неподдельного смятенья,
Не знающего страха и оков.


Мгновенно сердце вздрогнуло и сжалось,
Узнав беды знакомые черты,
Когда у чувств есть настоящий градус,
Когда есть нота высшей чистоты.


Открылось сердце сразу нараспашку,
Приняв признания бесценный дар.
Грядущий день теперь встречать нестрашно,
У жизни есть спасительный нектар.


Мольба одна – страстями выжигая
Себя в совсем чужом краю земли,
Осталась бы живой душа живая,
И хризантемы стойкие цвели.


О, mon amie, прощальное письмо (Письмо 10)

О, mon amie, нет худа без добра.
Осенний холод, серость, непогода.
Пора нарушить замысел природы,
Украсив ночь под мрачным небосводом                    
Невинным вдохновением пера.


Писать письмо привычно в никуда
Без робкой и обманчивой надежды,
Что адресат получит неизбежно
Привет души доверчивой и нежной,
Где призрак будет призраком всегда.

 

И в этом наваждении прозреть,
Поймав себя отчётливо на мысли,
Что лишены магического смысла
Все прежние и нынешнее письма,
Так зябко и тревожно в ноябре.


Притягивает чистый свет звезды –
Той девочки, той пушкинской Татьяны,
А тьма густа, безлика, ночь туманна,
Фантазии заведомо обманны,
Не обнаружить к вымыслу следы.


Но есть реальность, и она полна
Горячего дыхания живого,
Простого и единственного слова,
Когда к спокойной радости готовы
Уютный дом, свеча, бокал вина.


О, mon amie, прощальное письмо
Расставит непременно все акценты
На истинных героях мизансцены
И ляжет в пачку писем драгоценных,
Красиво перевязанных тесьмой.



*mon amie – мой друг(франц.)


*На страничке представлено фото
картины известного художника-акварелиста
Вильяма Хайнрайтса


Севастополь




Пропитан кровью, порохом и скорбью
Воздушный, светлый, акварельный город.
Наполненный печалью и любовью,
Ты ослепительно хорош и молод.


Белеют паруса и крылья чаек,
Дома из инкермановского камня.
Диковинные бухты и причалы
Таят призыв к заманчивым скитаньям.


Гудят ветра под верный рокот моря,
Рождая звуки вечного органа.
На южном небе вспыхнув, гаснут зори,
Верша обряд свеченья первозданный.


Внимают Графской пристани ступени
Шагам своих солдат и офицеров.
Следы геройства бывших поколений –
Святая память и святая вера.


Ты не молчишь сегодня, Севастополь.
Жива в Казачьей бухте батарея.
Все имена вобрал в себя Некрополь,
Они, как флаги, над простором реют.


И Пантеон, их лица воскрешая
Под куполом без слов и без убранства,
Во славу подвига слезу роняет,
Летящую сквозь время и пространство.


Рождает вдохновение и счастье
Великий, гордый, белокрылый город.
Прикосновение к тебе – причастье.
О, Севастополь, ты любим и дорог!



* В Севастополе есть музей под открытым небом
"35-я береговая батарея", посвящённый
последним защитникам Севастополя
в 1941-1942 годах. В этом музее есть
отдельные здания - Некрополь и Пантеон,
в которых завершается экскурсия по музею.


Сущность бытия (Александру Куликову)

Александру Куликову


В крови – всё тот же юный гул свободы.
В руках – навек родное ремесло.
Но есть внутри особый зов породы
Отважно подниматься на крыло.


Вновь размыкаются иные сферы,
Где космос как знакомая среда,
И серый цвет уже совсем не серый,
А рядом – неизвестная звезда.


Летит кометой сказанное слово,
Вступает в перекличку связь имён,
В ней высший смысл, высокий и суровый,
Вселенной колокольный перезвон.


Жизнь проживая в разных измереньях,
С судьбой всесильной продолжаем спор,
Что верность принципам – не прихоть, а спасенье
И с вечностью на равных разговор.


Мир так же прост, как бесконечно сложен,
Как неподкупна сущность бытия.
«Платон мне друг, но истина дороже».
И в этом правда и судьба своя.


Пианист

Пианисту Борису Березовскому



Загадочный, как сфинкс, выходит он на сцену.
Торжественно молчит в предчувствии рояль.
Миг встречи их сейчас воистину бесценный,
В нём спрессовалась жизнь, и эту жизнь не жаль.


Лицо бесстрастное, но чувственные руки,
На клавиши упав, обрушивают шквал,
Стремительно рождая пламенные звуки,    
В плен замысла творца захватывая зал.


Непроницаем взгляд, но сердцем движет лава.
Мятежный, грозовой, как зов стихий, этюд*
Являет для людей ту самую державу,
Где только музыка – единственный приют.


В ней самый высший смысл, спасение и вера,
Сжигающая страсть и чистых чувств алмаз,
В ней сбылся вечный мир как вечная премьера,
Как праздник, что звучит сегодня и сейчас.


Божественный момент – воздушное пиано.
Летучий, беглый стиль – вершина колдовства.
От магии игры впадает зал в нирвану,
Блаженно подчиняясь голосу родства.


Кончается концерт. С собой уносит тайну
Классический романтик, умный фаталист.
Путь к счастью на земле он выбрал не случайно.
Избранник Бога он. Любимец. Пианист.



*"Патетический этюд" А.Н. Скрябина,
Опус 8, номер 12


Родина

Нет, не обманчивость речей
Саднящей болью сердце гложет,
А мысль: что может быть дороже
Гонимой Родины моей?


Подобно "Спасу на крови"
Ты величава и трагична.
Судьба твоя – быть злобной притчей
Чужой пристрастной нелюбви.


Так много суши и воды.
Так много русского простора.
Жгут землю воспалённым взором
Глаза сегодняшней Орды.


Смешались удаль и тоска
В беззлобном отроду народе.
Он был и будет не угоден
Своим обидчикам в веках.


В нём горем выстраданный слух,
А, может быть, шестое чувство,
Терпенье – высшее искусство
И непреклонный русский дух.


Родная мученица Русь.
Твой путь – особая планида,
Путь под защитой Немезиды.
Люблю. Жалею. И горжусь.


Бедный, бедный мой…

Расстанемся…
А были неразлучными:
Шаг в шаг, ладонь в ладонь, щека к щеке.
Слова окажутся навек беззвучными
В когда-то нашем общем языке.


Иссякнут тела и души признания.
Размытый день, вместивший вещий смысл,
Былую близость превратит в скитания,
В обманчивой надежды новый мыс.


Останется пейзаж, укрытый дымкою,
Где мир земной по-прежнему хорош,
И участь быть калекой-невидимкою,
Когда в живое сердце всажен нож.


Однажды в стужу лютую припомнится              
Родных палящих глаз несносный зной,
И прозвучит далёкий голос звонницы,
И выдохнется:
«Бедный, бедный мой…»


Мишель и Мари

"Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья..."
М.Ю.Лермонтов



«Сегодня проигрался в пух и прах.
Вознагражденье – встреча. Ждал два года.
Прекрасная Мария – не игра.
Жест благородный выдаёт породу.»


Жест неожиданный – письмо в тюрьму
Опальному поручику с поддержкой.
Письмо без имени – хвала уму,
Что в нужный миг не позволяет мешкать,


Признанье сердца, что готово внять
Унынию в бесславном заточенье.
А сочетанию «поэт и знать»
Придумал мир своё предназначенье.


Что могут значить бедные слова?
Их и не помнят вовсе эти двое.
Жизнь в изначальном замысле права –
Вдвоём они меняют всё живое.


«О, мой Мишель…». «О, милая Мари…».
Счастливо-пресчастливое безумство
Друг с другом именами говорить,
Когда значенье речи – сами чувства.




*В основу стихотворения легла история
отношений Михаила Лермонтова и
Марии Соломирской, благодаря которым
возникло стихотворение поэта
"Есть речи - значенье..."


О, mon amie, спасенье в полумгле (Письмо 9)


О, mon amie, возможно ль не признать,

Как краток день на большей части суши?

Шесть месяцев свет бледен и притушен,

Но ритм привычный издавна послушен,

В нём правил непреложная печать.

 

Великая российская зима

Упала вновь на дикие просторы,

На избы, на дворцы и на соборы,

И вновь плетёт воздушные узоры,

Чтоб истиной наполнить закрома.

 

Богатые декабрьские снега.

Роскошное лебяжье покрывало

Лежит поверх гористого Урала,

Укрыв собой отроги, реки, скалы

Как жизни дорогие  жемчуга.

 

То резко тает, то метель метёт,

То властвуют неистово морозы,

Природа и курьёзна, и серьёзна.

Нет, не ломают мир метаморфозы,

Во благо сущего полярный гнёт.

 

Откуда он, сопротивленья дух,

Когда преодоление трагедий

Шаг точный, и, конечно, не последний,

Когда внезапный мощный рык медведя

Исконно не рассчитан на испуг?

 

О, mon amie, спасенье в полумгле –

Весёлая окраска оперенья, 

Что делает достойным продолженьем

Доставшийся нам миг прикосновенья

К родной и неразгаданной земле.



*mon amie – мой друг(франц.)


Последний зов


Последнее осеннее тепло.
Последний свет задумчивого солнца.
Вся жизнь – соотношение пропорций
И мудрое природы ремесло:


Сводить с ума горящею листвой,
Срывать с земли отжившие одежды,
Не превращать прощание в надежду,
А предлагать как снадобье покой.


Изгоями, запрятавшись в снегах,
Бесстрастно окунувшись в воздух стылый,
Начать копить потерянные силы,
Былых фантазий ощущая крах.


Таиться безучастно до весны
И греть свои холодные ладони
Над тем огнём, что невозможно помнить.
Мы пустотой смертельною больны.


Но знак судьбы – осенний краткий кров.
Покой грядущий не подвластен сердцу.
Охрипший голос – голос иноземца
Как жизни смысл, её последний зов


Туда, где бездны пролегает край,
Бушует страсти бешеная лава,
Cлились в ней воедино все октавы,
И где не различимы ад и рай.


Так мало слов...

А. В., ополченцу из Донбасса


Так медленно (усталость или лень?)
Вставало солнце. Лето отпылало.
Штормило море каждый божий день.
И было дней для счастья мало-мало.


И было мало жизни как глотка
Несломленной, истерзанной свободы
В своём краю, где «Серафим»* врага –
Мишень во имя собственного рода.


А рядом праздность радостно цвела
В плену у пряных южных ароматов,
Преображая лица и тела
Оттенком цвета солнечного злата.


На карнавале праздничной земли
Мужчины неподвижная фигура
Как из веков изъятая, в пыли
Живая гениальная гравюра:


Гора Кастель громадой за спиной.
Перед глазами безграничность моря.
Меж ними он – песчинка и герой.
Он сам с собой в ладу, а не в раздоре.


Так много правды выдают глаза –
Внутри не шлак, а чистая порода.
Так мало слов, чтоб о себе сказать:          
Вся жизнь – за честь и за глоток свободы.



*Шестикрылый Серафим – шеврон бойцов
одного из подразделений нацистов


Талисман

Художнику Татьяне Колесовой




Мерцает свет, дробясь и преломляясь

В одушевлённом зеркале асфальта,

Под ветреным дождём переливаясь

Кристаллами новорождённой смальты.

 

Пятнистый мир. Живое разноцветье.

В лазоревой воде вечерний город.

Листва, дома, прохожие – столетья

Здесь каждый счастлив и навечно молод.

 

Меняются сиюминутно краски

Реалий и цветистых отражений,

Как будто жизнь разыгрывает маски

В калейдоскопе собственных мгновений,

 

Чтоб облик феерической картины

Не нарекал бы еретик обманом,

Чтоб дух особый здешней Палестины

Стал истины заветным талисманом.




На фото представлена картина
Татьяны Колесовой "Вечерний город",
которая легла в основу стихотворения
"Талисман"


Бессмертный полк


Весною давней залп войны умолк.
Весною этой в День большой Победы
На построенье встал Бессмертный полк,
Бессменные бойцы – отцы и деды.


Единый строй полка необозрим.
Пульсирует душа людского моря,
Чтоб прошлый подвиг передать живым,
Чтоб память стала главною опорой.


Глядят с портретов пристально на нас
Родные и бесстрашные мужчины,
А рядом с ними бродит пёс Джульбарс*,
Отыскивая вражеские мины.


Сегодня Пэппи* с фото на спине
Заслуженного пса-орденоносца –
Ещё одна страница о войне
И слёзы переплавленных эмоций.


Герои наши – в чистом виде честь
И личный компас под названьем совесть.
Народ-герой на белом свете есть,
История его – историй повесть.


Бессчётны лица праздничного дня:
Идут, идут с портретами потомки,
Горят лампады вечного огня
В сердцах на пожелтевших похоронках.


Бессмертный полк – энергии заряд,
Отправленный с Земли в миры иные.
И провожает потрясённый взгляд
В космический полёт шары цветные.


 

*Пёс Джульбарс - сапёр. Джульбарс сумел обнаружить более
 7 тысяч мин и 150 снарядов. Единственная собака, которая
 была награждена медалью «За боевые заслуги». Во время
 парада Победы в 1945 году Джульбарса по приказу Сталина
 пронесли по Красной площади на его кителе, т.к. пёс
 был ранен в конце войны

*Собака Пэппи - участник акции «Бессмертный полк», на спине
 которой было укреплено фото Джульбарса с описанием его
 подвигов


Так больно жить

Алексею Ш.


Так больно жить. Так больно ворошить
Сгоревших дней ещё горячий пепел,
А белый свет, пронзителен и светел,
Душою призывает дорожить.


А белый свет умеет ворожить
Таящим непредвиденность туманом,
Чтоб, заблудившись в бедствиях обмана,
Чужую жизнь сознательно крушить.


Шаг в никуда – к возмездию спешить,
Рождая чёрный свет вселенской скорби.
Да будем мы взыскательны и строги
К обряду: покаяние вершить,


Душе безоговорочно служить,
Ей на земле желая утешенья
Как высшего на то благословенья.
Так больно жить. Так бесподобно жить.


O, mon amie, умчались десять лет (Письмо 8)

O, mon amie, умчались десять лет,  

Как в декабре болезненном и хмуром

На фоне замерзающей натуры

Мы славили турниром трубадуров

Вийона ослепительный портрет.

 

Мы были бесшабашны и смелы,

Мы были хулиганы и герои,

Решившие немедленно освоить

Любимый стиль любимого изгоя,

Его баллад медовую полынь.  

 

В них горечь правды, парадокса суть,

Свободы дух и дух противоречий,

Уменье жить бесстрашно и беспечно,

Держать удар, не опуская плечи,

Себя не помышляя обмануть.

 

Знакомый вкус средневековых строк,

Что вызывает тотчас приступ счастья.

Спустя века вокруг пылают страсти –

Способен перевод хотя б отчасти

Нам передать его бесценный слог?

 

И друг, и брат, и признанный кумир.

Не исчезает образ и тревожит,

И вдохновенье множит, множит, множит...

О, как мы все между собой похожи,

Поэт – души своей факир и ювелир.

 

O, mon amie, замучили дела,

Давно не посылала Вам ни слова.

Уже декабрь, и год маячит новый,

Надеюсь, Вы поднять бокал готовы

За нашего любимца Франсуа?!



*mon amie – мой друг(франц.)


Остынет жар...

Андрею Михайлову — поэту и экскурсоводу
Воронцовского дворца в Крыму


Остынет жар. И выпадет роса
На старые дворцовые ступени.
От шпилей башен вздрогнут небеса.
Прошелестят по залам голоса.
Скользнут бесшумно по паркетам тени.

Встряхнут неосторожно гривы львы,
Покой нарушив на предгорье южном.
Граф молвит, ощутив себя живым:
«С открытьем новой жизненной главы!
Вы правы, что сменили место службы.»*

Графиня, зная высший этикет,
Расцветится чарующей улыбкой.
Нет, не ошибка: перед ней – поэт,
Хотя за поклоненье судит свет,
Катясь за нею пересудов свитком.

Ну, как в восторге не заговорить
С четой любезной о любви к Алупке –
Она есть суть, связующая нить,
Что позволяет полноценно жить
В пространстве полупризрачном и хрупком.

Какая радость – вместе созерцать
Ай-Петри коронованной картину,
Вальяжность пальм и кипарисов стать,
И с наслажденьем медленно вдыхать
Густые ароматы розмарина.

Но есть реальность: эти имена –
России цвет и «Талисман» нетленный.
Им не страшны цари и времена.
Чу, в замке наступает тишина.
Львы продолжают сон благословенный...



* Андрей Михайлов работал в Ясной Поляне.
После присоединения Крыма к России
переехал в Алупку, чтобы служить здесь
русской культуре.


Моя Россия

Знакомый с детства дворик за окном,
Стволы к земле пригнувшихся деревьев
Как связь времён, сильнее с каждым днём,
Надёжная защита от безверья.

Бессменны стаи шумных голубей
И первоцветы на снегу весною,
А люди те, которых нет верней,
Отпущенный мне век всегда со мною.

Особый звук кладбищенской тиши,
Скамеечка у маминой могилы:
Здесь обновленье страждущей души,
Здесь копятся смирение и силы.

Небесный свод в обители земной:
Свинцовый цвет, переходящий в синий,
Луч солнца хоть и редкий, но родной.
Мой дом. Уральский край. Моя Россия.


Город на Стиксе

Наталье Земсковой,
автору романа "Город на Стиксе"


Европу с Азией сковал Урал
Родоначальной цепью колыбели.
Живой истории катился вал,
Меняя прилегающие земли.

Жизнь к северу прибившихся крестьян
В предгорьях отдавалась век за веком.
И шёл за караваном караван
По древним трактам и по диким рекам.

Варилась в новых солеварнях соль.
Дымилось в горнах первое железо.
В пыли большой руды копилась боль –
Земная память на границе среза.

И создавался на речушке Стикс
Под тёмным небом, холодом и снегом
Уральский странный город – город-сфинкс,
Прообраз обретённого ковчега.

Краснела медь. Чернел, как ночь, чугун.
Гудели, надрывая тишь, заводы.
Рабочий человек – и стар, и юн –
Был образцом особенной породы.

Их лица – лица истинных творцов
Сияют нимбом на старинных фото.
Сравнится ль с ним столичный блеск дворцов?
Напомнят ли они сейчас кого-то?

Да, гении явились неспроста
Сюда во времена совсем иные.
Они – та неземная высота,
Что взята прежде на дела земные.

Земля, питая волю, мысль и дух
В клубке времён, путей и перепутий,
Свой внутренний настраивает слух
На связь созданья и глубинной сути.

Не зря вознёсся собственный балет,
Не зря возникли вещие картины,
И миру произнёс вердикт поэт
Под музыки торжественной лавину.

Суровый город, странный город-сфинкс
Меняет жизнь магически искусно.
Ну, а известная речушка Стикс
Течёт, как прежде, не теряя русла.


*Стикс – речка на территории
города Перми


Партитура счастья

Марине А.


Круг неразрывный, самый ближний
Как продолженье увертюры
К особой, уникальной жизни
С неповторимой партитурой.

Судьбой наполнены минуты.
Всегда есть выбор – высь и бездна,
Нет и не может быть приюта
В лице обыденности пресной.

Всё та же верность идеалам
И притяжение навеки
К филармоническому залу,
К богатствам книг библиотеки.

Мир переполнен искушеньем:
Магическая тайна слова,
Многоголосье песнопенья,
Уроки Дмитрия Петрова,

Вид Колизея в вечном Риме,
Античной Греции колонны,
Гробница в Иерусалиме
И Стикса пермского законы.

Не знает равных страсть к познанью.
Знакомьтесь: "Партитура счастья".
Она основа мирозданья.
И нет замены этой страсти.


Дом музыки

В оконных полукружиях фасад
На улице центральной и старинной,
Что имя носит в честь Екатерины,
А рядом с домом – скромный палисад.

Для избранных судьбою этот дом.
Здесь музыка под сводами витает,
Себя непринуждённо предлагая
Как жизни смысл и как большой фантом.

Здесь музыка-волшебница живёт,
Касаньем оживляя инструменты,
Рождает исключительность момента –
Над бедной повседневностью полёт.

Здесь дарованья юные нашли
Свой жребий в параллельном измеренье,
Учась парить в цветастом оперенье,
Блаженно отрываясь от земли.

Роняет звук торжественно рояль.
По-детски неизбывно плачет скрипка.
И длится, длится радостная пытка,
Жизнь музыкой – звенящая спираль.

Певучим голосом поёт виолончель.
Взрывают воздух трубы духовые.
Хоры тревожат стены вековые,
Дом музыки – родную колыбель.

Дом учит счастью. Он всегда влюблён.
Не ведает он участи пустынной.
На улице центральной и старинной
Звучит призывом вечный Мендельсон.



* В городе Перми на улице Екатерининской
в старинном особняке располагается
музыкальный колледж. Он является
одним из центров музыкальной жизни
города. В конце 2014 г. колледж
отметил 90-летие. Многие его
выпускники стали знаменитыми
музыкантами.


O, mon amie, октябрьская зима (Письмо 7)

O, mon amie, у нас дожди и снег,
Сезон большой тоски миропорядка.
Так зыбко всё, обманчиво и шатко,
И время на познанье истин кратко,
И краток жизни мимолётный век.

Где черпать силы телу и душе
На тёмный день, томительные ночи,
Когда без солнца воздух обесточен,
Когда трагичен и предельно точен
Живой рисунок старого клише.

И надо ли отчаянно искать
В бесплотных снах танцующее лето,
Наполненное запахом и цветом,
И радостно пугающим заветом:
Да здравствует земная благодать!

Привычный призрак – ускользнувший миг,
Но вопреки стремительному бегству
День новый с прошлым делятся соседством,
Храня как уникальное наследство
Той благодати отражённый блик.

В случайном отражении видна
Фантазий многоцветных паутина,
Покрывшая реальную картину,
Где память жжёт страданий список длинный,
И нет пока конечного звена.

O, mon amie, октябрьская зима,
Уральская осенняя причуда
Есть воплощенье белого этюда
И чистый зов любви из ниоткуда
Для примиренья сердца и ума.


*mon amie – мой друг(франц.)


Русский Крым

Зубцы Ай-Петри смотрят в облака.
Туман сползает по отвесным склонам.
Ветра здесь изначально на века.
Парит над полуостровом корона.

Под ней – яйла, холмистое плато,
Сухая степь с сосновым редколесьем.
Качается канатное авто,
Над бездной сохраняя равновесье.

Цвет моря тот же, что и цвет небес,
На время лета неизменно свежий,
А солнце – верный спутник этих мест
С утра до ночи греет побережье.

Уткнулся в море грозный зверь "Медведь".
Легла на берег грациозно "Кошка".
Желание – смотреть, смотреть, смотреть
И знать, что эта явь не понарошку.

И слушать переменчивый прибой,
Родной язык – живую речь народа,
Вихрь Перекопа с пылью огневой,
Немую тишь подземного завода*.

Здесь Солнечной тропой своим путём
Вступал последний царь в закат смятенный.
Здесь за столом политики втроём 

В двадцатый век вносили перемены.

Поэт по-прежнему влюблён в Гурзуф.
Собачка с дамой возвратились в Ялту.
В Бахчисарае кроткую слезу
Роняет хан на розы как расплату.

Крым это рай с названьем Парадиз.
Крым это отзвук тайной Балаклавы.
Крым это храм, что на скале повис
В честь царской стойкости и царской славы.

Вмещает эта вечная земля
Красу и кровь, историю и душу
Дворца, бульвара, бухты, корабля.
Всё это русский Крым. Смотри и слушай!



*подземного завода – бывший секретный
подземный завод по ремонту подводных
лодок в Балаклаве, который был
построен внутри горы. В 1991 году
после развала СССР завод прекратил
своё существование. Сейчас на его
месте функционирует музей.


Холодное лютое лето

Холодное лютое лето.
Пустые и злые слова
Кружатся и падают в Лету.
В огне выгорает трава.

Зола на земле и могилах.
И пепел в засохшей крови.
Чужая безумная сила
Придумала вместо любви

Войну – от родства избавленье
И ненависть – сходства исход.
Земля – и мишень, и спасенье
Для тех, кто славянский народ.

Мир отдан врагу на закланье
Во имя святое своё.
Хранят дорогие преданья
То, общего счастья, житьё.

Земля неумолчным хоралом
Под вой канонады, в дыму
Шлёт муки смертельной сигналы,
На помощь взывая сквозь тьму.


Поэзии единственное слово (Леониду Малкину)

Леониду Малкину,
Создателю сайта «Poezia.ru»

«Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет, уходя.»
А.Фет


Есть дом в Москве на Авиамоторной.
Дом-притча, в нём хозяин – доктор и поэт,
Философ и шутник – страдой упорной
Собратьям дарит кров уже немало лет.

В унылой прозе, будничной и спешной,
Поэзии очаг вознёс на пьедестал,
Чтоб свет души в надежде безутешной
Над мирозданием и плакал, и сиял.

Поэзии единственное слово
Как воздух, как тепло, как истины зерно,
Как ценность пыли цвета золотого,
Как нужной выдержки медовое вино.

Одно оно есть жизни оправданье
На праведных земных и божеских судах.
Одно оно – и счастье, и страданье,
И край спасения – безвестная звезда.


Пустошь

Бывшим друзьям

"К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи."
Белла Ахмадулина


Из бусин слёзных свита нить потерь.
И в узел скручен памяти избыток.
Как жить на бедной пустоши теперь,
Как пить c густой отравою напиток?

Искусно заготовленный пассаж,
Исполненный легко и виртуозно,
Вплетается в привычный антураж
Мотивом скорби и прозреньем поздним.

Предательства знакомые черты
В огранке – лицемерном бессердечье –
Последний шаг к паденью с высоты,
Украшенной любовью человечьей.

Откуда, мои бывшие друзья,
Пришла беда – напиток из обмана,
Внося поправку в образ бытия
Как пустоши, засеянной бурьяном?

В пустом краю, без лиц и голосов,
Вне нужного сезона, в одночасье
Цветёт цветочек алый – дар и зов
Из прежней жизни под названьем "счастье".


О, mon amie, всего шестнадцать строк (Письмо 6)

О, mon amie, ветлужская душа,
На перекрёстках северной столицы
Вам Светлояр бунтующий не мнится,
А просветлённые молитвой лица
Столпившихся у храма горожан?

Как Вам зимой на берегах Невы?
Под утомлённым небом и ветрами,
Тоской болея, ходите кругами
Иль тешитесь невинными грехами,
Как суть гармоний чувствуете Вы?

Наверное, сама приставка «Санкт»
Способствует окраске стиля жизни
И вдохновенной, и чуть-чуть капризной,
С устойчивым оттенком укоризны
В оценке собственной: «комедиант».

Трагическую сущность бытия
В любом обличье и в любую эру
Преодолеть возможно силой Веры.
Нет на Руси бесценнее примера,
Чем древние ветлужские края.

Невидимый красавец Китежград,
Что дарит посвящённым отраженье
Как высший знак судьбы предназначенья,
Не гибели, а божьего спасенья, –
Надёжная защита от утрат.

О, mon amie, всего шестнадцать строк,*
Пропитанных историей суровой,
К реке Ветлуге обращают снова.
В туманных тайнах истинного слова
Комедиант Вы. Мастер. И пророк.


*mon amie – мой друг(франц.)
*Стихотворение адресата:

Китежград

Был жуток звук колоколов,
И терпок запах фимиама,
И был безмолвен и суров
Народ, толпящийся у храма.

И солнце падало за вал,
Алея кровью на булате,
И немигающе взирал
Великих стран Завоеватель,

Как воды множила река
Подьятая чужою Верой,
И в ожидании кивка
Молчали гордые нукеры.

И понял Вождь, что всё пройдёт,
Оставив маревом над лугом
Не гром побед, не стрел полёт,
А имя странное – Ветлуга.


Географ, не горюй!

Алексею Иванову, автору романа
«Географ глобус пропил»



Географ, не горюй! Да будут день и песня
Для праздника души, для будущих времён.
Уральская земля. Ты с ней навеки вместе.
Она у ног твоих. Ты сын родной её.


В ночных огнях затон, знакомый дом и школа,
Посёлок «Речники» – сияющий алмаз.
Урок в девятом «б». Неповторимым соло
Звучит для разгильдяев пламенный рассказ:


Угрюмые утёсы, дерзкие стремнины    
И красные костры на дальних берегах,
Букашка-человек – деталь большой картины,
Что бросил миру вызов, преодолев свой страх.


Урок другой. Пройти со сплавом по Уралу,
Бродить среди руин селений, лагерей,
И даль обозревать без края и начала,      
Бороться со стихией снега и дождей.


Мечта – познать себя, постигнуть вкус свободы
Исполнилась сполна той раннею весной.
Семь школьников одни – апофеоз похода –
Прошли через пороги речки Ледяной.


Безлюдная краса урочищ и каньонов,
Земли, впитавшей время, древняя тоска.
Шум барок и плотин, людские крик и стоны
К cегодняшним сердцам вернулись сквозь века.


Географ, не страшна бескрайняя пустыня,
Светла и лучезарна верная страна.
Географ, знай, что ты не одинок отныне.
Послушай, как звенит любовью тишина.




*"Служкин на балконе курил. Справа от него на банкетке стояла дочка и ждала золотую машину. Слева от него на перилах сидел кот. Прямо перед ним уходила вдаль светлая и лучезарная пустыня одиночества."
(финал романа Алексея Иванова "Географ глобус пропил")


О, mon amie, примите мой каприз (Письмо 5)

О, mon amie, апрельский перезвон
Сколь долгожданный, столь недолговечный,
Чаруя мир заманчивою речью
И вторя ей мелодией беспечной,
Звучит как жизни чистый камертон.

И заставляет окунаться в май,
В его зовущий и тревожный омут,
А лепестков черёмуховый шёпот
Преображается в бесценный опыт,
Полученный, как будто, невзначай.

Нас ожидают самый длинный день
И краткой ночи белое безмолвье.
Склоняется июнь у изголовья
Как счастья дорогое предисловье,
Не порождая послесловья тень.

Июля жгучий, африканский зной.
Случайный, мимолётный дождь однажды.
Окажется ль спасением от жажды
Река любви, куда ступили дважды,

Оставив новый выбор за собой?

Ждут августа богатые пиры.
К ним вызревают грозди винограда.
Остудит жар вечерняя прохлада.
Осыплют землю новым звездопадом
Другие, незнакомые миры.

О, mon amie, примите мой каприз –
Мотив весны, переходящий в лето.
Пусть он кружИт воздушным пируэтом,
Усиливая красочность сюжета
С обворожительным названьем «жизнь».


*mon amie – мой друг(франц.)


*На страничке представлено фото
картины известного художника-акварелиста
Вильяма Хайнрайтса


О, mon amie, я говорю не всё (Письмо 4)

О, mon amie, в календаре весна,
А за окном морозы и метели.
Полгода жизнь плетётся еле-еле
В спасительные марты и апрели
С надеждой, что зима обречена.

Нет, не случаен голос островов,
Восходный зов – неясный и чуть слышный.
Явление на свет японской вишни –
Пример того, как на земле излишни
Все остальные промыслы богов.

Вишнёвой пеной завершённый круг
Укроется, вернувшись вновь к началу,
И будет знак в прочтении финала,
Чтоб истина мажором прозвучала,
Перебивая музыку разлук.

И пусть столетий счёт неразличим
На дальних и затерянных дорогах,
От хижины банановой с порога
Уходит снова к чистому прологу
Великий мастер, старец-пилигрим.

Скрываясь в бело-розовом дыму
Вишнёвого чарующего цвета,
Востока драгоценные секреты
Проявятся целительным букетом –
Тропинкой просветления сквозь тьму.

О, mon amie, я говорю не всё,
Цитируя слова прекрасной Сати*.
Да, есть секрет. Во имя Вас, Вы знайте,
В холодном, зимнем, неприглядном марте
Я начинаю день строкой Басё*...


*mon amie – мой друг(франц.)
*Сати – Сати Спивакова, автор книги "Не всё..."
*Басё – японский поэт (17 век)


О, mon amie, я думаю о Вас (Письмо 3)

О, mon amie, Вас нет который день.
Расставшись вновь с блистательною ролью,
(В ней, кстати, больше смеха или боли?),
Упрятавшись стремительно в подполье,
Вы превратились в собственную тень.

Вы превратились в призрачный фантом.
Я, не дыша, крадусь за ним по следу,
Порою провоцирую беседы,
Лукавлю, что обоим нам неведом
Подобного явления симптом.

А призрак зазывает в Китежград*,
К мерцанью тайны в имени Ветлуга,
Там воды стелют марево над лугом
И полнят мощью поднятого звука
Священный ритуал: восход, закат.

А призрак напевает свой романс*
Про путь земной томительный и краткий,
И в розвальни впряжённую лошадку,
И пенья нежность тлеет, как лампадка,
Сопровождая скорбный дилижанс.

Незаменим он, берег дорогой,
Являющий собою суть картины,
Где белый снег блестит авантюрином,
Откуда на угрюмую чужбину
Ушёл скиталец с шалою мечтой.

О, mon amie, я думаю о Вас.
Ваш отчий терем на земле уральской
Как ключ спасения себя кастальский,
Как вечный несравненный свет граальский
В час озаренья и сомненья час.


*mon amie - мой друг(франц.)
*"Китежград" - стихотворение адресата
*"Романс для Надин" - стихотворение адресата


О, mon amie, не трудно быть собой? (Письмо 2)

О, mon amie, одна тоска. Ни зги.
Ни лёгкости, ни света, ни полёта.
Унылые, постылые заботы.
К тому же, каждодневная работа
Высушивает душу и мозги.

И только Ваш неугомонный дух
Теченье вялых будней прерывает,
Вы есть, и есть реалия иная –
Картина экзотического края,
Тревожащая зрение и слух.

Там бродят среди дерзких слов и рифм
Свободные, красивые пророки,
Роняя всюду золотые строки,
Как добродетели, так и пороки
Весёлым нравом превращая в миф.

На всех устах – безумец Франсуа*,
Король поэтов, уникум баллады.
Превыше нет паломникам награды
С великой тенью оказаться рядом
В старинном замке графов де Блуа.

Хоть готика, вплетаясь в ренессанс,
Век обольстила стилем куртуазным,
Вийонам разным с их занятьем праздным,
Cо страстью к приключениям опасным
Иметь свой голос выпадает шанс.

О, mon amie, не трудно быть собой?
Путь выбранный – счастливый и трагичный
Как оттиск на пергаменте античный,
А воплощает этот выбор личный
Любимец, поцелованный судьбой.

*mon amie - мой друг(франц.)
*Франсуа Вийон - французский поэт (15 век)


О, mon amie, Вы есть, Вы – не обман (Письмо 1)

О, mon amie, легко Вам наяву –
В привычных и обыденных пространствах?
Не изменяет склонность к вольтерьянству?
И разрешит ли тяга к хулиганству
В Ваш манускрипт вписать ещё главу?

Каков в деталях Ваш обычный день?
Конечно, кофе, бламанже и трубка,
Берет махровый, тёплый шарф и куртка.
Дежурный график подчинён рассудку,
Забыты праздность, кальвадос и лень.

Ну, неужели Вы – конторский клерк,
И ежедневно ходите на службу?
Вам в обученье – сотню хрупких душ бы,
Чтоб преподать туманный опыт дружбы
И речь опасную, как фейерверк.

Быть может, снова глаз слепит Париж
И незнакомые углы Европы?
Иль топчете упорно в джунглях тропы,
Пока Ваш ангел в роли Пенелопы
Даёт возможность созидать престиж?

Известен Ваш любимейший маршрут
По чётной стороне реки Фонтанки
В её ажурной кружевной огранке,
Где кони на мосту, держа осанку,
Вас вечером на променаде ждут.

О, mon amie, Вы есть, Вы – не обман.
Я Вам пишу, конечно, не случайно.
Одни вопросы. Повод чрезвычайный,
Чтоб Вас и Вашу жизнь – большую тайну
Переместить в роман. Шарман? Шарман!

*mon amie - мой друг(франц.)


*На страничке представлено фото
картины известного художника-акварелиста
Вильяма Хайнрайтса


Казнь и праздник (Анатолию Рефту)

Анатолию Рефту


Куражимся иль терпим боль в ночи,
Молитвы шепчем иль друг друга дразним,
Мы трубадуры, мы и палачи,
Нам по плечу безумье – казнь и праздник.

Высокий суд выносит приговор.
Перстом судьбы отсвечивает плаха.
С небесной властью продолжая спор,
Сдаёмся на заклание без страха.

Густых метафор стелется туман.
Коварный бес подкидывает рифмы.
Дух заполняет радостный дурман –
Огнём вселенским дышащие ритмы.

Но шар земной, родной и верный шар
В привычном и отлаженном движенье
Из плена властных, беспощадных чар
Освобождает силой притяженья.

Поёт труба. Меняет цвет восток.
Бес исчезает – ветреный проказник.
В ладонях – кроха, малый текст из строк
Ночной весёлой жизни. Казнь и праздник.


Праздничный зенит

Я появлюсь одна под Новый год
И окажусь с тобой сидящей рядом.
Земных часов необратимый ход
Замрёт внезапно под сияньем взгляда.


Я невидимка, призрак, твой укор,
За тканью лет исчезнувшее имя,
Рассыплю блёстки – новогодний вздор
На то, что минуло, на то, что минет.

 

Предстану прежней девочкой-судьбой,
Что божество настойчиво творила:
"Скажи, а каково не быть собой,
Когда-то исполняя роль светила?"


Земных часов необратимый ход
Замрёт внезапно вовсе не напрасно,
Произведя фатальный поворот,
Лик воссоздаст, забвенью не подвластный.


Хрустальным звоном полночь зазвенит,
Приветствуя твоё предназначенье.
И счастье встанет в праздничный зенит
Над звёздной траекторией движенья.


Ария души

Над хором, над оркестром, над органом
В концертном зале, в комнатной тиши,
Как чистый звон, серебряным сопрано
Звучит бессменно ария души.

Она звучит то сдержанно, то страстно,
То гневаясь, то горестно скорбя,
C готовностью страдать в миру ненастном
За всех за нас, жалея и любя,

Прощать всех нас, в хаосе бесполезном
Принять сомнений рвущуюся нить,
Величьем звука приподняв над бездной,
Надёжную опору подарить.

Не испугает занавес затменья,
Не сломит голос ужас пустоты,
Сияет светом вечный гений пенья,
Листая жизни нотные листы.

Над правдой, над наветом, над обманом
В столицах и заброшенной глуши,
Над ураганом и над балаганом
Звучит спасеньем ария души.


Привкус октября

Безоблачное время октября.
В недвижном небе – солнца возвращенье.
И кажется, что мир в оцепененьи
Пред магией страниц календаря.

Так сиротливы голые стволы,
Так сброшенные листья бесприютны,
Что даже день погожий и попутный
В кострища добавляет слой золы.

Но невозможно не соединить
Последние цветы и запах дыма
И не явить предельно ощутимым
Наш белый свет с его дерзаньем быть.

Как совершенна мирозданья суть
В скупом и безупречном обрамленье,
Октябрьская картина сотворенья
Собой не позволяет обмануть.

Мы будем вместе с нею горевать,
Считая понесённые утраты,
Искать, спасаясь, точку для возврата,
И жизнь с начала начинать опять.

Пред магией страниц календаря
Утешимся страданьем нестерпимым,
В себя вбирая подлинный, родимый
С горчинкой свежей привкус октября.


Он (Баллада о случайном путнике)

Навеяно к/ф Дмитрия Черкасова
"Долина роз"


Анатолию Белому,
исполнителю главной роли
в к/ф «Долина роз»


Он на мостках у краешка земли
В прибрежном позаброшенном посёлке.
И только море рядом и вдали.
И только чувств низвергнутых осколки.

Сорвавшись в воду, он твердил: «Держись».
В нём неудачник не убил героя.
Он выплыл. И обрёл другую жизнь.
И даже имя получил другое.

На берегу пустом «Долина роз»,
Дощатая рыбацкая таверна.
Мужчины, просолённые насквозь,
К ней тянутся, как в центр вселенной.

Немногословность местных рыбаков
Артисты восполняют красноречьем.
Бродячий цирк на фоне облаков
Рисует контур драмы человечьей.

В таверне новый повар. Это он,
Случайный путник из морских просторов.
«Долина роз» – его большой сезон,
Противоядье против приговора,

Который вынес самому себе,
Не выдержав сердечного крушенья.
Но неизвестна будущность в судьбе.
И новое готово искушенье.

Она, нога на ногу, в гамаке –
Залётная диковинная птица –
Иль с другом безупречным на песке,
Что рядом в положении любимца.

Хотя при ней покорный, верный паж,
Глаза её следят за той фигурой,
Что украшает камерный пейзаж
Как главная деталь скупой натуры.

Он неприступен. Сдержан. Молчалив.
Живое изваяние загадки.
Естествен, неподкупен и правдив.
Слова его значительны и кратки.

Она чутка, хрупка и хороша.
Капризна и по-женски своенравна.
К морским ветрам привязана душа,
К свободе долгожданной и обманной.

Своею увлечённостью полна,
Хранит на фото радость созерцанья.
Как воздух, как туман, как сон, она
Теперь уже объект его вниманья.

Он медленно становится собой.
И маска жёсткости – почти чужая.
Он жив. Танцует, слушает прибой,
Готовит блюда новые, играя.

Вновь возвращаясь, радость бытия
Собою наполняет дух и тело,
И тёмный фон картины забытья
Не в силах жизни изменить пределы.

Он малой пяди ей не уступил,
Отстаивая подлинность и честность.
Час притяжения для них пробил!
Но как всесильна грустная нелепость:

Тот прежний рыцарь не вписался в жизнь,
Где есть уже история иная.
Чтоб ускользнуть от правды и от лжи,
Она внезапно с другом уезжает.

Она бросает море и его –
Морского волка, своего героя,
Небоязно оставить одного
Из мрака волн воскресшего изгоя.

Познает он, оставшийся один,
Что пожалела не его, другого.
И будет жить боец и властелин,
Мужчина обожжённый и суровый

С прелестным женским образом в груди,
Ему лишь предназначеннным от Бога.
«Долина роз» и счастье позади.
А впереди дорога и дорога…


Лето

А время вновь разнеженно течёт,
В календаре обозначая лето.
Вновь трудится бездельник-звездочёт,
Судьбы прогнозы разбавляя светом.


В беспечных воплощениях тепло –
То зной, то ливни дерзкого июля,
Но августа простое ремесло
Роняет золото в ячейки улья,

Внушает силы яблоку созреть,
Ореху зазвучать многоголосьем,
А путникам, теней минуя сеть,
Богатства солнечные черпать в горсти.

Зовут простор затерянных лугов,
Горячий дух настоя ароматов.
Там, в окруженье зарослей цветов,
Придёт предощущение утраты.

Миг обретенья и потери миг.
Как совместить их под названьем «лето»?
Звезды упавшей свет, как счастья блик,
Скользнувший по судьбе и ей воспетый.




*На страничке представлено фото
картины известного художника-акварелиста
Вильяма Хайнрайтса


Июньской белой ночью

Июньской белой ночью так светло,
Так призрачны печали и сомненья,
Что свет дневной прозрачный за стеклом
Взывает и взывает к песнопенью.

В окне вершина действия – июнь,
Где две зари на ночь соединились,
И где вещает птица Гамаюн
Про нежность, сострадание и милость.

Вслед песне оживают миражи
Высокой нотой в мире утомлённом,
Колдуя зачарованную жизнь
И счастья трель поэтам и влюблённым.


Лампа Аладдина

В волшебном свете лампы Аладдина
Переливается бордовый бархат,
Иcкрятся шторы нитью паутины,
И длится час замедленный и длинный,
Час «гунфу ча» без чар опасных Вакха.

Вам предлагают сто рецептов чая,
Вместивших лета и столетий гений,
Над жизнью колдовством благоухая,
Искусство чаепитья превращая
В священный культ сакральных воплощений.

Вам подают под знаком ритуала
В архистаринном стиле чайник низкий,
Изысканные чашечки-бокалы,
Чтоб в час «гунфу» от старта до финала
Душа с судьбой соприкоснулись близко.

Избранник-гость, взгляни на гобелены,
На них – Восток в уборе декораций
Для высших дел, для той заглавной сцены,
Где джинн всесильный дарит перемены,
Рождая цепь живых ассоциаций.

Познание себя неистребимо.
Вплетётся в тайну чайных церемоний
Звучанье музыки, движенье мима,
Вмещая образ мнимый или зримый,
И миг пронзит Вас стройностью гармоний.

Мир духа, чистых сфер и Аладдина.
Путь к свету – от разлада к совершенству.
Иcкрится сказка нитью паутины,
И длится час замедленный и длинный,
Час истины, покоя и блаженства.


* "Лампа Аладдина" – кафе в городе
Перми, где к столу подают только чай
и поддерживают восточные церемонии
чаепития.


Опять апрель (Памяти Алексея Решетова)

«Мой герб – на фоне облаков
Четыре пёрышка Икара...»
Алексей Решетов


Опять апрель, звеня и плача,
Поёт мелодию весны,
И снова жизнь, любовь, удача,
Как cветлый дар, предрешены.

И снова слово кто-то свыше
Кладёт в раскрытую ладонь,
Внимает отзвуку и слышит
В душе занявшийся огонь.

А возле солнечного шара
На небосводе молодом
Четыре пёрышка Икара
Сияют в нимбе золотом.


Вьюжной зимой

Когда зима завьюжит и завьюжит,
И ветрам повинуются снега,
На смену хрупкости морозных кружев
В наряде рваном явится пурга.


Она сотрёт мирские очертанья
И заметёт дороги и следы
Туда, где счастье, ставшее страданьем,
Уже сковали голубые льды.


В метельной мгле, как в коконе, зароясь,
Почти не различая ночь и день,
Найдём душе иллюзию покоя,
Жива душа – пробитая мишень.


И будем ждать от вьюги исцеленья,
Чтоб жаловать не шалости вокруг,
А волшебство людского совпаденья –
Столь редкий дар среди земных разлук,


Жалеть о том, что распроказник-случай
Весьма приволен в выборе щедрот,
И утешаться тем, что наилучший
Исход судьбы – пурги круговорот.


Письмена

Ещё один ушедший год
Пополнит летопись былого.
В узорном мареве покрова
Проступят знаки – слово к слову,
Событий закрепляя ход.

Нетленны жизни письмена.
Мы, сёстры юной Ариадны,
Так одержимо, безоглядно,
Не опознав на солнце пятна,
Превозносили имена.

Ждут равновесия весы.
Смертельные осилив рифы
С упорством бедного Сизифа,
Сомненью подвергая мифы,
В потерях обретаем смысл.

Познаний непосилен клад.
Как свыкнуться с такой ценою?
Плывёт, качаясь, лодка Ноя
В потоп к заветному прибою.
Стоит над миром Арарат.

Ещё один пришедший год
Подарит путь скитаний новый,
Повесит месяца подкову
В свеченье знаков – слово к слову,
Продолжив бесконечный счёт…


Твой город

Виктору В.

Свои плоды, стуча наперебой,
Роняли пятипалые каштаны.
Мы рядом на сентябрьской мостовой
В сближении магическом и странном.
В слепящем свете куполов и крыш
На миг переплелись рука с рукою.
Твой город – это праздник, как Париж,
Что навсегда останется со мною.

Останутся со мною твой маршрут,
В пометках наших киевская карта.
Французские сравнения не лгут,
Как и дары днепровского Монмартра.
Андреевский старинный шумный спуск.
Приют на волю рвущейся богемы,
Чья жизнь среди эпох, среди искусств
Как песня, как картина, как поэма.

Прижатый к склону домик Турбиных,
В разломе лет оставшийся случайно.
Тень гения среди вещей земных
Доныне завораживает тайной.
А Замок Ричарда – легенда, быль?
Заслуженная дань средневековью.
Стиль неоготики, родивший мысль,
Способную одушевить безмолвье.

В седой брусчатке старенький Торжок.
Парящая Андреевская церковь –
Божественный, целительный ожог –
Зовущая с собою кверху, кверху.
Святыни Старокиевской горы,
Откуда Русь явилась белу свету,
Останутся во мне до той поры,
Когда Создатель призовёт к ответу.

Останутся Крещатик и Подол,
Разлив Днепра, красавица София, 

Смятенный дух как царственный престол,
Его непостижимость и стихия.
Великий город посреди холмов.
Пронзительно под сводом перехода
Звала труба мелодией без слов,
Мелодией потерянной свободы.

Зов трубный – надо мной и над тобой.
Что значат расстояния и страны?
Мы рядом до сих пор на мостовой
В сближении магическом и странном.



*Стихотворение написано
после поездки в Киев в 2011г.
до известных событий на Майдане


Театральный сквер

Отпел, отплакал театральный сквер
Свой месяц май, безумный и счастливый,
Одну из ослепительных премьер
В наряде белом с розовым отливом.

Блистательным был выход героинь –
Смущённых диких яблонь и черёмух,
В который раз им подарила жизнь
Соцветий раскрывающихся шорох.

Вольны в своей ликующей красе
И юный куст, и зрелые деревья,
Не ведая о вечном колесе,
Что крутит время с потаённым рвеньем.

В последнем акте пышная сирень
Пришла на смену робким первоцветам.
И дольше века длился майский день.
И было очень далеко до лета.

Сиренью в торжестве благоухал
Цветущий сквер на сцене и в кулисах.
Вершился миг – начало всех начал,
Исполненное радости и смысла.

Стоял в молчанье величавый хор –
Берёзы, клёны, липы, ивы, сосны
И ели голубые, с давних пор
Поток сиянья посвящая вёснам.

Спектакль отыгран. Театральный сквер
Цветным дождём осыпался на землю.
На выходе ссутулившийся кедр
Кивает рядом выросшему стеблю.



*"Театральный сквер" - сквер в центре города
Перми, окружающий театр оперы и балета.
Сквер очень красив и ухожен,
в нём много деревьев разных пород.
Особенно хорош сквер во время цветения.
Это любимое место отдыха горожан.


Дама в белом

Памяти Л.Б.Таруниной

По кораблю гуляла дама в белом.
И, стоя на корме иль на носу,
Светло и отрешённо вдаль глядела,
Как будто жизнь держала на весу.

Глядела на изменчивую воду,
На гребни волн, на радужную гладь,
На рвущийся за бортом вольный воздух.
Возможно ли день новый предсказать?

Жар и прохлада прикасались к коже,
Как быстрокрылые златые дни.
Что лета красного ещё дороже,
Что может быть ещё ему сродни?

Пусть время служит неприметным будням,
Дух праздностью пустой не обмануть.
Взгляд дамы в белом, обращённый к людям,
Распознавал мгновенно формы суть.

Парила мысль над ширью кругозора –
Свободный и осознанный полёт.
Ни сожаления, ни жалоб, ни укора,
Лишь белый за кормой водоворот.

Она секрет земных гармоний знала –
Из скорби, предусмотренной судьбой,
Творить добро, не оступаясь в малом,
Чтоб пребывать в ладу с самой собой.

А мимо плыли города и храмы,
Монастырей спокойная краса.
То тут, то там в них отражалась дама,
Внося преображенье в образа.

Достоинство потомственной дворянки.
Пушистая копна седых волос.
Из камня редкого подвеска как огранка
Величия, которое сбылось.


Сказки Пушкина

И снегопад, и листопад
Смиряют нрав у ног поэта,
Творя таинственный обряд
Во имя жизни, им воспетой.

Размах величественных крон.
Историй сказочных этюды.
Высокий пьедестал как трон.
И лёгкое дыханье чуда.

Горят ночные фонари.
Пространство сквера оживает:
Здесь кот учёный звёзды зрит,
Русалка нежится, играя,

Балда попа в лоб ловко бьёт,
Гвидон царевну привечает,
И исполняет наперёд
Желанья рыбка золотая.

Бесценна сила волшебства!
Преображая день привычный,
Героев сказочных слова
Настраивают ключ скрипичный

На нотный стан самой души:
Её молчанье неслучайно,
Когда душа – одна в тиши –
Звучанья ждёт и жаждет тайны.



*«Сказки Пушкина» – сквер в городе Перми
по улице Сибирская. В центре сквера стоит
памятник Пушкину, который окружают эпизоды
сказок Пушкина, выполненные в виде
конструкций из металла.


Мой Пушкин

"Давно завидная мечтается мне доля..."

А.С. Пушкин


Ах, Пушкин, ветреник и гений,
Твой трон – в мерцанье фонарей,
Пред ним на снег ложатся тени
Эпох, красавиц и царей.

И неизменные перчатки,
И модный щегольской цилиндр,
И взор поверх юдоли краткой
Как пропуск в запредельный мир,

Где лишь свеча с пером гусиным,
Любимый перстень на руке
И путь неведомый и длинный
К завидной доле вдалеке...



* В центре небольшого сквера
по улице Сибирская в городе
Перми стоит памятник Пушкину.
Памятник не помпезный.
Этот памятник любят горожане.


Не искушая

Наталье Р.

Не искушая нынешний покой
Заманчивым и дерзким безрассудством,
Мы учимся, как грамоте, искусству
Копить с избытком подлинные чувства,
Пренебрегая праздною тоской.

Изведав опыт юной слепоты,
Пустых страстей и мимолётной фальши,
Глядим вокруг спокойно и бесстрашно,
Былую тьму отодвигая дальше
От сбывшейся в реальности мечты.

Познав счастливый вкус простых забот
В житейски неизменном мире прозы,
Мы строим жизнь и вещие прогнозы
Тепла и света, не боясь угрозы
Сияющих избытком чувств высот.


Висимское рондо

Холодный день. Октябрьская печаль.
Листва дрожит на мокнущих асфальтах.
И выцветшего воздуха вуаль
Не обещает прежнего азарта.

Сиротством ранит золото берёз
В оправе оголённого пейзажа,
Как спелая рябиновая гроздь
В песке на влажном и безлюдном пляже.

Немой простор осеннего пруда.
Вдали лишь утки оживляют местность.
Мельчайшая деталь – деталь следа
В пути с конечным пунктом «бесконечность».

Наслушавшись предзимней тишины,
Недвижный пруд срывается каскадом
В тот "Райский сад", где вместе явь и сны
Счастливо прячутся в ажур ограды.

Скользит канал ступенью вниз и вниз,
Обвитый, словно кольцами, мостами,
И каждый мост – гармонии сюрприз,
Смыкающий действительность с мечтами.

Тревожа тень Сен-Санса, водоём
Висимское разучивает рондо.
И ангелы в такт музыке вдвоём
Танцуют па-де-де внутри ротонды.



* Висим – старый район города Перми,
где есть пруд и парк с названием
«Райский сад». Это место посещают в день
регистрации новобрачные со всего города.


Валаам

Он не подвластен ладожским ветрам,
Свинцовым волнам северных просторов.
Лишь небу служит древний Валаам,
Сиянию божественного взора.

Тут тихо оживает гладь озёр,
Зеркальный мир рождая не случайно.
И красотою редкостной убор
Хранит и охраняет жизни тайну.

В себя вобрали силу этих мест –
Духовный свет – диковинные шхеры:
Великое послание небес
С напутствием душе любви и веры.

Святое место. Северный Афон.
Старинная обитель для монахов.
Сопровождает колокольный звон
Жизнь человека, муравья и птахи.

Упрятаны от лишних глаз скиты,
И рядом – непременные часовни.
Земная память: на камнях – кресты.
И обнажённые деревьев корни,

Висящие по склонам голых скал
С опорою незримою на воздух.
Бесценный опыт Валаам вобрал –
Живые камни пьют живую воду.

Венчает остров праздничный собор,
На высшей точке обращённый к людям,
И песнопением возносит хор
Всю суть того, что было, есть и будет.

Здесь иноки за всех за нас несут
Молитвами усердное служенье,
Лелея веры солнечный сосуд
С единственной заботой – во спасенье.

А мы, свой взгляд направив к облакам
В желании простом очистить душу,
Воображаем остров Валаам –
Осколок чуда на осколке суши.


Катманду (Элле Крыловой)

Элле Крыловой


О, гордый облик Катманду!
Как на ладони, на виду
Там Будда с буднями в ладу
Сидит и смотрит на звезду,
На Гималаи и Тибет
Невозмутимо сотни лет,
На жизнь – священный ритуал,
На королевский свой Непал.

О, горный воздух Катманду!
В его нирвану упаду
И буду песню дуть в дуду
Про дней неспешных череду,
Про джунгли, пальмы и бамбук,
Про азиатский дух разлук,
Про фантастический Непал,
Где каждый так велик и мал.

О, город солнца Катманду!
Как город-праздник на роду,
В любой сезон в любом году
С известной классикой в ряду,
Живой загадочный Восток,
К познанью вечности виток,
Рисующий почти овал
Земли по имени Непал.


Любить и славить

Забудем всё. Забудем страх и робость,
Отсутствие опоры под рукой,
Когда услышим, как безмолвна пропасть
Над гулкой и глубокою рекой.
Тут раньше эхо гибло и рождалось,
То возносясь, то опускаясь вниз,
И высшей воле покорялся хаос,
Рождая землю, превращаясь в жизнь.
Застывшая картина мирозданья
На пике первобытной красоты
Как воплощенье мига созиданья,
Как обещанье новой высоты,
С которой взгляд и слух уже готовы
Благодарить за сотворённый кров,
А сердце вправе восхищённым словом
Любить и славить лучший из миров.


Две строки (Памяти Бориса Рыжего)

"Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда..."
Борис Рыжий


Ни гордыни, ни злого тщеславия,
Ни назойливой зависти нет.
Лишь они – две строки без заглавия
И спасительной полночи свет.
Всё вместит в себя честная исповедь
Среди шаткой земной тишины:
Как страна голубиная исподволь
Стала ноющей болью вины,
Как смешались в беду неделимую
Лабиринты фабричных дворов,
Уркаган с Мандельштамом гонимые
И чужая пролитая кровь.
Обратится из скорби в созвучие
Безнадёжно мучительный мир,
Провиденью в ту ночь неминучую
Подыграет верховный клавир,
Вознося звук над страшною памятью,
Разрывая прощальный рассвет.
Майский город покроется наледью.
Больше чёрного горя, поэт*.



*Последняя строка в этом стихотворении
это цитата последней строки в стихотворении
Б.Рыжего "Так гранит покрывается наледью",
строки из которого представлены в эпиграфе


Возвращение

В старинный парк наведался ноябрь,
Накрыв снегами клумбы и аллеи,
Привычно передвинув календарь
На зиму и сомнения развеяв,

Что тот, цветистый осени обряд –
Живой театр, но с привкусом обмана.
А дело правдолюбца-ноября
Напомнить про возможные изъяны

И, поместив нас в чёрно-белый мир
На долгие суровые полгода,
Помочь найти целебный эликсир
От холода душевной непогоды.

Вкусив необратимость перемен,
Среди которых день таится судный,
Вернуться из потока мизансцен
В старинный парк заснеженно-безлюдный

И ощутить всю силу естества
В двухцветной строгой графике пейзажа,
Когда излишество – сама листва,
Лишь ствол с корой значителен и важен.


Заклинание (Посвящение Петербургу)

Позолоти, сентябрь, позолоти
В свой тронный час творенье Демиурга,
Его камней классический мотив
На фоне оркестровых перспектив,
Позолоти пространство Петербурга.

Своим лучом последним озари
Соборов купола и колоннады,
В плену времён туманных фонари,
Кораблик, что над городом парит
Бессменно и в дожди, и в снегопады.

Cтиль старины умело подчеркни:
Изгиб мостов, торжественность каналов,
Узор оград плетению сродни, –
Века, назад считающие дни
К безумию Петровского начала.

Дворцы и замки тихо огради
От алчных глаз на русское богатство,
Пусть классицизм с барокко позади,
Историю Руси оставь в груди –
Величие царей и славу царства.

Сады и парки вмиг преобрази,
Наполнив разноцветным увяданьем,
На дальнем расстоянье и вблизи
Раскачивая жизненную зыбь
Щемящею тоскою расставанья.

И дай отвагу в сердце уместить
Тот замысел Петра как драматурга,
Чью дерзость до сих пор не превзойти.
Позолоти, сентябрь, позолоти,
Позолоти пространство Петербурга!


Отрок

Павлу М.

Ах, как желания смелы!
Как воплощенья безутешны!
А между ними отрок нежный,
Амур бесстрашный и безгрешный
С устами вкуса пастилы.

Пылал неистово июль.
И сельский пруд спасал от зноя.
Здесь тело юного героя,
С мостков взметнувшись над водою,
Чертило линию свою.

Его питал большой накал,
Сжигая бронзовые плечи
И свет закручивая смерчем.
Был отрок девушкой отмечен
Как претендент на идеал.

Нет, не веселье в час проказ.
Их притяжение друг к другу
Как проявление недуга
От поклоненья до испуга
В отважном откровенье глаз.

Объятий пылкость. Робость рук.
Припухлость уст от поцелуев.
Потом историю святую
Припомнит в пору он лихую
Под перебойный сердца стук.


Пришли года больших потерь.
Судьбы подарки обозначив,
Возможно ль жизнь переиначить
Игрою в счастье и удачу?
Эй, отрок, жив? Откройся, дверь!


Дикое поле

Навеяно к/ф Михаила Калатозишвили
"Дикое поле"


Первозданная Русь – первобытное, дикое поле,
Словно в центре Вселенной, лежит безграничная степь.
Непокорные сопки вокруг продолжают раздолье,
Превращаясь вдали в нескончаемых контуров цепь.

Изваянья живые в степи – длинноногие кони,
Если бросятся вскачь, то летит сумасшедший табун
Над землёй распластавшись, как в самой последней погоне,
Воплощая свободу – полёт и степную судьбу.

Здесь естественна жизнь человека, животного, птицы.
Дом, открытый для всех, устоявший на сотне ветров.
Солнцем братства полны навсегда опалённые лица,
Словно лики пришельцев из дальних, безвестных миров.

В позабытом краю – запустенье, нет денег и власти,
Заменяют их всюду бесценные руки врача,
Что целительной силой снимают и хворь, и напасти
С жертв невинных беды, и паршу на плечах палача.

Тот палач простодушно был принят за ангела света,
Холм вблизи от жилья – за достойный его пьедестал.
Для чего он спустился – за спиртом, едой, сигаретой?
Почему погубил он того, кто другим помогал?

Наша вечная Русь – первобытное, дикое поле,
Уходящая в небо дорогой бессмертная степь.
Отлетев, сверху смотрит душа на родное раздолье,
Где паденье и святость сплелись в неразрывную цепь.


Дистанция в полшага

Мой март, мой мальчик, мой безбожник,
Скрывая нервно жар и дрожь,
То следом ходишь осторожно,
То без стесненья сердце жжёшь.
Зовёшь призывно на прогулку,
Чтоб в опьянении вдвоём
Кружить, кружить по переулкам
Внезапно вытаявшим днём,
Глотать нектар весенний – влагу
Без взглядов косных и косых,
Держа дистанцию в полшага –
В полжизни ровно на двоих.
Так бесшабашно бить баклуши
Возможно именно с тобой,
Как примириться нашим душам,
Мой юный рыцарь, мой герой?
Моя сегодняшняя слабость,
Как опознать предел борьбы,
Когда сдаваться – это радость,
Предначертание судьбы?
Не погасив огонь азарта,
Стою в разомкнутом кольце.
Вознаграждение от марта –
Слеза с улыбкой на лице.


Память

Памяти мамы и бабушки


Как память счастья, дым из детства
Печной, со свежестью земли
И цветом лета – по соседству
Пионы шапками цвели.

Алели гроздья помидоров,
Малина сыпалась с кустов.
Две женщины в уральский город
Попали с южных берегов.

Бродили куры, кот и кошка,
Спала собака на цепи,
И солнце целилось в окошко,
Чтоб посильнее ослепить.

А в доме светлом, деревянном
В белёной глиняной печи
Послушно, пряно и румяно
Вверх поднимались куличи.

Прикосновение скупое –
И сердце нежилось в тепле,
Могли на свете только двое
И приласкать, и пожалеть.

Чистосердечья дух блаженный,
Пленяя доброй ворожбой,
Лик мира создал совершенный –
Себя в согласии с судьбой.

Родимый дом с крутым крылечком,
Родные милые глаза,
Жизнь, отражаясь лентой Млечной,
Глядится в них, как в образа.


Время перемен

Людмиле З.

Среди отнявших волю тупиков,
На перепутье веры и безверья,
Изведав обретение в потере
И дань отдав хаосу пустяков,
Мы постигаем время перемен:
Уменье жить бесшумно и безлюдно
В очерченном судьбою круге будней,
Невинно, без обмана и измен.

Мы постигаем сущность бытия
В согласии движения и мысли,
Поддерживая дух небесной высью,
Спустившейся над стенами жилья.
Настраивая глаз на новый день,
Не помня счёт сраженьям и победам,
За солнечным пятном скользим по следу,
Стремясь напрасно не тревожить тень.

Открыв скольженья вектор непростой
В угоду сердца крошечной причуде,
Ларец мы ищем в чистом изумруде,
К ларцу со счастьем ключик золотой,
Хранящий с миром родственную связь,
Земли живой целительные токи,
И голос человека одинокий,
И жизнь – труда и вдохновенья вязь.


Мой Хорезм

Навеяно х/ф Карена Шахназарова

"Исчезнувшая империя"



Стирая пыль, покрывшую слова,
Из ветхих букв исконный дух вдыхаю
В моём Хорезме, в опустевшем крае
С наскальными следами торжества.

Здесь дни длинны и ночи коротки,
А жизнь во всём верна предназначенью,
Высокому и данному рожденьем,
Помехам посторонним вопреки.

Здесь свет и воздух свежи и чисты,
А солнце целый день стоит в зените,
И полон мир бесчисленных событий
В подробностях прекрасной простоты.

Шумит ветрами высохший ковыль,
Дожди роняют робкую прохладу,
Кузнечики стрекочут гимны рядом...
Земля слагать не прекращает быль.

Вмещается в ней радость бытия
С расплатою – пожизненною данью.
Забвение, как выход из страданья,
Не миновало здешние края.

Перебираю ветхие слова,
С них сыплется на скалы пыль златая,
Тревожа тень, что тут же обитает, –
Тень высшего в Хорезме божества.


Я и ты

Закрой глаза и разожми ладонь –
Я к линиям судьбы прильну щекою.
Мы вновь одни. Мы в этом мире двое.
Опять для нас возносится огонь,
Границы раздвигая темноты
На долгий миг – на век – на белом свете,
Чтоб, взявшись за руки, в Шагаловском дуэте
Летели над землёю я и ты.

В другую ночь на воющих ветрах,
На всеми позабытом полустанке
В себе – бессильном, загнанном подранке –
Ты перед тьмою обнаружишь страх.
Над бездной безутешной пустоты,
Где канет сердца дар последней данью,
Возникнет кадр как жизни оправданье –
В Шагаловском полёте я и ты.





На страничке представлено фото
 картины известного художника
 Марка Шагала


Мартовские шалости

Ещё снегами скована земля,
Но март с азартом ветрено-весенним
В надежде на успех преображенья
Проталины роняет на поля.

Срывает лёд с тропинок и дорог,
Спускает паводок в овраги и низины,
Рождая рёв утробный и звериный
Земного пробужденья в нужный срок.

Ветра, из недр подхватывая зов,
В своих ладонях жадно воздух месят,
Чтоб дух вдохнуть с шальной свободой вместе
В оживший мир без памяти оков.

На воле обновляется земля.
Она пока грязна и некрасива,
Но бабий век – цветущий и счастливый –
Ей мартовские шалости сулят.


Над бренной памятью кружа

Руфине Л.

Живём, над бренной памятью кружа,
Молясь полузабытым идеалам,
В симпатиях не поступаясь малым,
Предпочитая милости опалу,
Из всех богатств душою дорожа.

Презрев пиры, соблазны и успех,
Оберегаем стойко и бесстрашно
Свой дом, поспешно прозванный вчерашним, –
Изящную, слоновой кости башню –
От фальши и сомнительных утех.

Мельканьем лиц не утомляя взгляд,
Оплакиваем с радостью бессонной
Черты родные, ставшие иконой
В другой, счастливый век, во время оно,
Творя бессменно верности обряд.


Ноябрьский Копенгаген

Татьяне Д.


Предзимьем жил старинный Копенгаген.
Русалочка сидела у воды.
И длился век великой датской саги,
И расходились от него следы.

Кричали чайки и шумели волны,
Вплотную окружая Эльсинор,
Где грозный Кронборг высился безмолвно,
Престолу подтверждая приговор.

Таили эхо узкие брусчатки.
Глядели с колоколен флюгера.
В громадах замков прятались разгадки
Величия короны и двора.

Дробился свет в каналах, с небом споря.
Озёра привечали лебедей.
И залетал осенний ветер с моря
В мир лёгких яхт и белых кораблей.

Мерцали лица от цветных фасадов.
Звучал орган в полупустых церквах.
И куст, цветущий за резной оградой,
Тянул навстречу розы на ветвях.

А в самом центре – пёстром и речистом,
Фарфоровые головы склоня,
Пастушка с грациозным трубочистом
Гуляли вместе среди бела дня.


Тринадцатое июля

Александру Ч., человеку трудной судьбы,
невероятной жизнестойкости и огромного жизнелюбия


Ты победитель, Александр!
Июль. Твоё число тринадцать.
Мелькают дни – за кадром кадр.
Сегодня можно и признаться –
Да, вроде, много удалось,
Был риск и труд, и неудачи,
Твоя победа столько значит,
Что про неё не скажешь вскользь.

Прорвался сквозь кромешный ад.
Возвёл ты «Заповедь» в молитву.
Законы волчьи, тлен и смрад.
Стоял ты насмерть в этой битве
За жизнь, свободу, за мечту,
За право зваться человеком,
За душу – собственную Мекку,
Чтоб не сорваться в пустоту.

Ты сам себя сберёг и спас.
Закрыта прошлого страница.
Легли морщины возле глаз,
И волос начал серебриться,
И только светлая душа
На мир взирает восхищённо
И прячет опыт обретённый
В усмешке, дней не вороша.

Как прежде – истинный герой.
И дни, и ночи – плотный график,
И сотовый невмочь порой
Огромный обеспечить трафик,
Объехал вдоль и поперёк
Небезызвестную Европу,
Не стал нигде ничьим холопом,
Не любишь ты «под козырёк».

Не зря Восток к себе позвал.
Один бродя в горах Китая,
Ты понял, что ничтожно мал,
Себя неспешно созерцая.
Остановив мгновений бег,
Особым зрением и слухом
Нашёл дорогу к жизни духа.
Ты победитель, Человек!

* "Заповедь" - стихотворение Р.Киплинга "Заповедь"


И полувместе, полуврозь

Полубеседы, полуспоры,
И полуявь, и полусон,
И полумир, и полуссоры,
И полу-я, и полу-он.

И полувзгляды, полуречи,
Полунамёки, полусор,
Полуразлуки, полувстречи,
Полупризнанья, полувздор.

И полуложь, и полуправда,
Полухозяин, полугость,
Полунапасть, полуотрада,
И полувместе, полуврозь...


Портрет

Елене Б.

Живая живопись. Портрет.
И глубина, и шарм, и тайна,
Манящей женственности свет.
Черты в портрете не случайны.
Живут в согласье плоть и дух,
Они в союзе гармоничном,
А мысль движеньем органичным
Сердечный обрамляет стук.

Неброский аристократизм
Витает тенью, украшая,
А женской силы магнетизм
Законы мира нарушает,
И на лице, как солнца блик,
Ума врождённая пытливость,
К чужому горю слух и милость.
Самою жизнью создан лик.

Любовь в портрете – труд и дар
В земном, исконном воплощенье:
Самоотверженный пожар,
Неистощимое волненье
На взятой с риском высоте,
Откуда отступают годы
И рубежи сдаёт природа
В угоду женской красоте.


Миф о свободе

Избытком воли наслаждаясь,
Что накрывала как прибой,
Мы превращали смелость в шалость,
В игру с плутовкою-судьбой.

Судьба то ловко ворожила
Слепящей пенной песней волн,
То незаметно кралась с тыла,
Легко раскачивая чёлн.

Её уловкам тут же внемля,
Гребли беспечно кто куда –
В совсем неведомые земли,
В совсем чужие города.

Освоив новые причалы,
Искали поводы для встреч,
Припомнив вёсен воздух талый,
Любви младенческую речь,

Глядели долго друг на друга
Как в отражение себя.
А где-то рядом выла фуга*,
Томясь, тоскуя и скорбя,

Рождая тему повторенья –
Свободы тела и души,
Чтоб не к смиренью, а к прозренью
Нам в утешение спешить.


* Фуга - музыкальное произведение
с последовательным повторением одной
музыкальной темы несколькими голосами


Примирение

Навеяно :
http://www.poezia.ru/article.php?sid=54363


Уходит август. Ничего
Не изменил он ровным счётом.
Душа вне рабства и вне гнёта
Путь продолжает кочевой.

Земли сомлевшей жар парной
Покорно угождает телу.
А грозди спелой "Изабеллы"
Венчают летнее панно.

Но то, что видит зоркий глаз,
И пышность временную мира
Не примирить. Лишь песня лиры
Как примирения экстаз.


Миф о другой жизни

Он лгал и лгал. Она ему внимала,
Слагая миф в болезненном пылу
О жизни, превратившейся в золу,
Откуда новый путь души усталой:

Вить гнёзда на пустынных побережьях,
Смотреться в бирюзовые моря,
Не знать обмана и не верить зря,
Встречая бриз забывчиво-небрежно.

Разыскивая жемчуг и кораллы
В кристаллах слёз среди потухших слов,
Увидеть ложь как истины покров
И рухнуть камнем заживо на скалы.


Болею счастьем

Перебирая заново мечты,
Окрашенные золотом патины,
Болею счастьем медленным и длинным,
А жизнь с судьбою – в сговоре доныне –
Хранят от времени его черты.

Распахнутые даль и глубина,
Небесный вкус разлившейся свободы
Как зов природы неземного рода –
В блаженстве тела и душе в угоду
Не знать границ, как и не ведать дна.

Высок и обнажённо чуток слух
К безмолвию открывшегося мира,
А беглый ветер – ветреный задира
Сонатой для воздушного клавира
Тревожит тишь и укрощает дух.

Он, укрощённый, служит красоте
В единственном для света воплощенье,
И злая ржа с великим планом мщений
Бессильна рядом с мощностью свеченья –
Нет следа тени ни в одной черте.

Одна, одна преследует беда –
В закате алом, споря с небесами,
Теряет курс корабль под парусами,
И плачет лето с юными глазами,
Чтоб счастьем обернуться навсегда.


Когда кумиры сходят с пьедесталов

Когда кумиры сходят с пьедесталов,
На месте их по-русски ставим крест.
Но что ж осталось, всё же, что ж осталось?
Чужой и беглый взгляд? Случайный жест?
И шаг последний прочь, наискосок?
Вооружившись истиной, как бритвой,
Кромсаем мы и вдоль, и поперёк
Свои наветы и свои молитвы.
Молитвы, что для нас всех правд дороже.
А слёзы горем будут стыть у глаз.
Ну, сколько можно, милый, сколько можно
Терять и вновь терять? Ну, сколько раз?


Апрельская предутренняя проседь

Среди ветвей – предутренняя просинь.
Окрашен свет в забытый нежный тон.
Апрель, бесцветный прерывая сон,
Любви немедля требует и просит.


Он дразнит время, с шалостью ликуя,
И бог, и бес, и просто сорванец,
Летучего мгновения творец,
Мгновения под знаком "Алиллуйя!"


Безумствует, плутует, где придётся,
Своё лукавство искренне кляня.
Внимание, готова западня.
Слепит огнём глаза монисто солнца!


Несчастный раб иль баловень удачи
Заблудший ум в расставленных силках?
Как хворь легка! Как память коротка!
И нет желания уметь иначе.


Минует всё, беспечность и простуда.
Весеннее затмение познав,
Придёт к покою непокорный нрав.
Иной поры иные лики всюду:


Среди ветвей проглянувшая осень,
Следы пролитых ливней на песке.
И выступит, как иней, на виске
Апрельская предутренняя проседь.


Ты говоришь

Ты говоришь: «Не уходи.
Теперешнее – вязким омутом».
Слова, гремя тяжёлым молотом,
С размаху ухают в груди.

Ты говоришь: «Хочу в стихи,
В твою заоблачную стаю».
Неясной тенью рядом таешь,
Пугая голосом глухим.

Ты говоришь: «Мне б подышать
Чуть-чуть небесной чистотою».
Какая мука – быть собою,
Когда быльём больна душа.

Ты говоришь: «Пора, пора,
Хоть жизнь гнусна и ненавистна",
К спасенью шаг лишая смысла
И слово превращая в прах.

Напрасно эхом впереди
Твой зов звенит, невольно каясь
И той же просьбой откликаясь:
«Не уходи. Не уходи…»


Дальние страны

Нас, как в детстве, зовут к себе дальние страны
Сквозь ряды часовых – дни, недели, года,
Так же в трубы трубят по ночам океаны,
Позывные по рельсам стучат поезда,

У причалов покорно ждут верные шхуны,
Кони мчат по горячим ковыльным степям,
Караваны бредут по оранжевым дюнам,
И вулканы притихшие где-то не спят.

Только песни и хлеб, и газетные вести –
Грустный мир в окруженье вчера и сейчас.
Но сияют над грустью подобно созвездьям
Наши души бесценным сокровищем в нас.

Эти самые близкие дальние страны,
Как счастливые земли, откроем в пути.
Ну, споём же, споём веселей, капитаны!
Будем вместе и плыть, и лететь, и идти...


Распалось небо

Распалось небо. И погасла речь.
Качнувшись, жизнь беспомощно повисла
Над бедной сутью с потаённым смыслом,
Которым душу выпал срок обжечь,

Над роем дней, спешащих невпопад
К безмолвному величию покоя.
Врачует миг огранкой роковою
Непримиримо длящийся разлад.

Дымятся вечной памятью костры.
Сердечный жар смиренно остывает.
А вещий зов у сумрачного края
Колеблет свет в соседние миры.

Жужжит, жужжит Творца веретено.
Он нить прядёт, что жизнью истончилась,
Чтоб воля божья, как и божья милость,
С земной надеждой были заодно.


Мера искупленья

Внезапно вспыхнул непогожий день
Румянцем жарким радостного солнца,
Раскрыв объятья сумрачным питомцам,
Уже ступившим на предзимья тень,

Уже познавшим шум шальных пиров,
Неверность чувств и ветреность обмана.
Цена расплаты – заросли бурьяна
В охапке брошенных земных даров.

Дороже стали нагота земли,
Сквозная тишь и свет дневного тленья,
И суть вещей как мера искупленья
Глубинным взглядом жизни на мели.

Неспешно снят наряд, парик и грим.
Сулит зима пронзительность покоя.
Лишь солнце с торбой пыли золотою
Смущает день присутствием своим.


Октябрьское

В дождях прощальных спешно растеряв
Богатства коронованных сезонов,
Последним золотом сияют кроны
Сквозь строгое раздумье октября.

Проглядывает небо меж ветвей
Почти бесцветным, отгоревшим светом,
И всё понятней помысел запрета
На щедрость красок предыдущих дней,

На юный дух и росписей ажур,
Сменивших возраст, линии и формы.
А голь стволов и горькой веры зёрна
Копилкой жизни завершают тур.

Рассматривая знаний закрома
Озябшей и простуженной душою,
Целую вновь сеченье золотое
В октябрьской грани сердца и ума.


Я знаю взгляд

Олегу Блажко


Я знаю взгляд, наполненный тоской,
Сгустившимся в бессонницу туманом
Над вымыслом, осмысленно обманным, –
На жарком лбу прохладною рукой,

Над жизнью, что за кругом чертит круг,
Испытывая душу на прозренье,
Молчанию в минуты вдохновенья
Доверчиво даря пропавший звук.

И слыша гул совсем иных миров
И скрежет сил, сжимающих пространства,
Болеем на Земле непостоянством,
Кляня богов за вынужденный кров.

Неведом прок от вымученных гамм,
Уроков на расстроенном рояле.
Мы цену одиночеств угадали
По собственным полуночным шагам.

Под утро взгляд, наполненный тоской,
Размешиваем в музыке с палитрой
Оживших слов для праведной молитвы
В пути на Спас и на огонь святой.


Она

Н.С.


Она задумчивый вулкан
С укрытой в недрах мощью лавы,
В лучах сверкающий фонтан,
И многотысячное «Браво!».
Она шальных ветров порыв,
Дотла сжигающее солнце,
Над гулкой пропастью обрыв,
Во тьме на белый свет оконце.
Она сиянье встречных глаз
И жеста женственные чары,
В беде – по крепости алмаз,
В пути – очаг тепла и жара.
Она божественный сосуд,
C лихвой наполненный природой,
И соки жизни не дадут
Ему иссякнуть в непогоду.
Счастливчик – тот, кто пригубит
Сосуда каплю в час унылый,
От горя, скверн и от обид
Впитав целительную силу.


Тень бабочки

Не осуди в нелёгкий час, мой бог,
Ничтожный грех, вернее, прегрешенье
Остаться тенью – тенью искушенья
И безутешности пустых дорог,
 
Остаться только именем вдали,
Что жжёт глаза и застилает дымом.
Летят составы мимо, мимо, мимо,
И всё быстрей вращение земли.
 
Всё чаще день пронзает, как укор
Той юности со взрослыми глазами,
Мой бог давно в раздоре с небесами,
С самим собой он не закончил спор. 


Ему б забыть мгновения вдвоём
Со вкусом лжи – отравы во спасенье,
Но мучит память призрачным виденьем
Тень бабочки, кружащей над огнём. 
 
И небо шлёт призыв подняться ввысь –
Он снова бог, в его могучей власти
Спасти её для жизни и для счастья,
А вместе с ней и самому спастись.


Печать особой, стильной простоты (Сонет)

Лие Г.


Таинственность и колдовство Востока,
Летящих линий тонкий силуэт,
Взгляд изнутри пытливый и глубокий,
И гордость без назойливых примет.

Небесный дар – жизнь составлять из звеньев,
К чужой душе свой приобщая слух,
В коварном мире мирно жить уменье
Всей женской плотью, воплощая дух.

Естественность как проявленье шарма
В оправе экзотичной красоты,
В ладу с умом и грацией, и кармой –
Печать особой, стильной простоты.

Способен ли единственный сонет
Создать её чарующий портрет?


Сыграй мне, шарманщик (Андрею Широглазову)

Андрею Широглазову


Навеяно циклом стихов Андрея Широглазова
"Бездомный шарманщик"
http://www.stihi.ru/poems/2003/03/24-662.html


Сыграй мне, шарманщик, любимую песню,
Как время песком безоглядно шуршит,
Как всенощной службой в обители тесной
Изводится рифмой безумный пиит.

Пусть злая зима или чахлая осень
В невзрачном и крошечном городе Че
Все краски сотрёт и в уныние бросит
Вопросом усталым и старым «Зачем?»,

Заставит он бубен звенеть и шаманить,
И тлеющий углями сумрак души
Раздует до бури, до вала цунами,
И акт возвращенья к началу свершит –

В живую материю древнего слова,
Когда первобытно горели костры,
А небо служило единственным кровом,
И в нём отражались иные миры,

Когда проступала, робея, улыбка
Сквозь страхи и вой, и звериный оскал,
И первую ноту звучания скрипки
Рождала уже человечья тоска.

Взметнутся стихии орлиные крылья,
Чтоб знаки огня от напасти спасти,
И время просыплет песок с изобильем
В ладони скитальцев на вечном пути.


Опять звонок. Опять молчанье

Опять звонок. Опять молчанье.
Сквозь время снов и города,
Звеня волшебными ключами,
В мой дом ты входишь без труда.
Я ставлю диск с любимой песней, –
И ей внимает телефон, –
Тебе и мне уже известной.
Потом найти пытаюсь тон,
Чтоб произнёс хотя бы слово –
Его спасительная нить
Знакомой, прежней силой снова
Смогла бы нас соединить.
В ударе радостном немножко –
Смеюсь, дурачусь и шучу,
Тебе мяукнет даже кошка,
А я ей вслед расхохочусь.
Родное имя – связь живая –
Звездой нетленною горит,
К нему усиленно взываю:
«Ну, говори же, говори».
В ответ – полночное молчанье.
В ответ – таинственная тишь.
Зачем кромешными ночами
За тридевять земель звонишь?
Зачем, зачем тебе мой голос,
Прикосновенье к безднам тем,
Когда жизнь наша раскололась
И разделила насовсем?
А в трубке слышно расстоянье,
В ней космос азбукой звенит.
И обоюдно ожиданье,
Что можно что-то изменить.
Но вот – кладёшь ты трубку первым.
За час – ни слова одного.
А я наполнена сверх меры
Дыханьем сердца твоего.
И в этом призрачном мгновенье –
Весь смысл и ценность бытия.
Они опять в пересеченье –
Судьба твоя, судьба моя.


Мне говорят

Мне говорят: «Твои загадки –
Причуды с дымом и огнём»,
А я опять гляжу украдкой
На голый тополь за окном,

А я робею неуклюже
От тайных в небе перемен,
Осколки солнца тонут в лужах,
Слагая жалобный рефрен.

Мне говорят: «Живи попроще
И не мудри по пустякам,
Есть день и ночь, и будней росчерк,
И крыша в виде потолка».

И я молчу. Я не сумею
Иную правду доказать,
Премудрым и преловким змеям
Как может быть она под стать?

Как объяснить необъяснимость,
Когда иначе и невмочь?
И это кара или милость –
Жить по-другому, но точь-в-точь?

И я молчу. Боясь недуга,
Не говорю ни «Да», ни «Нет»,
А за окном узнав пичугу,
Шепчу воробышку: «Привет»...


Вопрос за вопросом

Вопрос за вопросом
В немом ожиданье.
За слёзы и грозы –
Расплата незнаньем?
Минувшее дует
В лицо или в спину?
Не там и не тут я –
Разрыв сердцевины?
Не слишком ли вязка
Земля под ногами?
Лицо или маска
С ночными кругами?
Душа моя, где ты?
В чертоге? В остроге?
Лишь эхо ответит,
Забьётся в тревоге
С пугливым метаньем,
Как дикая птица…
В немом ожиданье
Вопрос повторится…


А жаль...

В июльском мареве леса.
И в невесомой зыбкой дымке
Друг к другу тянутся пылинки,
Одушевляя голоса
За краем тающей красы
Пугливым незнакомым эхом.
В нём опознав предела веху,
Качнутся времени весы,
Сдвигая жизнь на новый срок.
Как сохранить пылинок малость?
И много ль, мало ль нам досталось
На перекрёстке двух дорог?
Туман и ясность тихих дней,
Тепло полночного безлюдья…
А жаль, что мы потом забудем
О краткой нежности своей.


Изгнание

Не выплакать. Не высказать.Не вымолчать.
Не взять с собой. И не откинуть прочь.
Всерьёз и безнадёжно занемочь,
Когда сам Бог недуг уже не вылечит.

Найти себе спасение в изгнании
Меж небом и потерянной землёй,
На ней и братья меньшие – зверьё –
Обречены с рожденья на заклание.

Не видеть, как святые и безвинные
Сгорают в топке адовой печи,
И как искусно прячут палачи
Глаза свои безжизненно пустынные.

Не знать, что мир распался под проклятием,
И дует, завиваясь, суховей
В дома пустые, в дыры от дверей,
На капли крови вечного распятия.

Не вымолить пощады и прощения…

Чу!... Дудочка волшебная поёт,
Встречая дня замедленный восход
Как жизни дар с бессмертным посвящением.


Плач пономаря

Мастеру Евгению


Навеяно:
http://www.poezia.ru/article.php?sid=45302



В поруганном раю – сожжённые надежды.
Но вспыхивают вновь на дне потухших глаз
Безмерною тоской растоптанная нежность
И вера как приют в невыносимый час.


Последняя черта последнего оплота –
Святой иконостас и благостный алтарь,
Где, покорясь судьбе, сбивая зло со счёта,
Божественный псалом выводит пономарь


Про знаки бытия и древние заветы,
И к истине Творца неодолимый путь,
Про участь возглашать – от имени поэта,
Как непомерна ноша – сотворенья суть.


Не милости искать, а ждать суда и правды,
И, глядя с алтаря на помрачённый мир,
Молиться об одном – чтоб, одолев преграды,
В бессилье не смолкал божественный клавир.


Пусть в нескольких шагах вокала не расслышат,
Но в пение псалма вступают голоса.
И плач пономаря возносится всё выше,
Сверяя боль и свет по вечности часам.


Плен

Какое нынче лето, милый…
Лишь тополь сохнет на губах.
Сдаюсь. Во мне – ни капли силы.
И я раба твоя, раба.

Ступать шаг в шаг. Моя ли поступь?
Мои ли руки на плечах?
И кажется, что очень просто
Смотреть. И слушать. И молчать.

Смятенье или обретенье
В тебе одном, мой господин?
Сливаясь, врозь ложатся тени
То впереди, то позади.

Нет, не покорна, а спокойна,
Свой плен пленительный хваля,
Когда, верша богов законы,
В пух одевается земля.

Я не иду, скольжу по краю
Ввысь устремлённых тополей.
Устав, на землю опускаюсь
И снова становлюсь твоей.




*На страничке представлено фото
 картины известного художника-акварелиста
 Вильяма Хайнрайтса


Я опять про беду мою

Я опять про безлуние.
А ночи трубят и трубят.
Я опять про беду мою,
Про беду мою – про тебя.
Придумываю названия
Нечаянным дням в году,
Позваниваю, позваниваю,
Минуты твои краду.

Ты опять улыбаешься.
Улыбку улыбкой ловлю.
Постоять бы у краешка
На свою беду, на твою.
Печальные и забавные
Истории на веку,
До самой своей, до заглавной-то
Бегу, бегу, добегу ль?

Беда протекла слезинкой,
Упала, раздробясь,
И проросла былинкой
Песенка про тебя...


Полуостров рая

Что тебе оставить? Быль, легенду, сказку
Про земное счастье в обрамленье "Крым"?
Окунувшись в воздух, растворённый в красках,
Обнажились души, превратившись в "мы".

Медленно над нами, вспыхнув, гаснут зори.
Скалы древний берег свято стерегут.
Безоглядно небо утопает в море.
Волны заклинанья шепчут на бегу.

Ночью под ногами пышут жаром камни.
Звёзды светят рядом вместо фонарей.
Обжигают слёзы лепестки в фонтане –
До сих пор горюет крымский хан Гирей.

Неизбывна верность в нежности и страсти,
И по капле сердце истекает вновь.
У фонтана розы – белый цвет и красный,
Чистый лист разлуки, на котором кровь.

Хочешь, мы простимся здесь, в Бахчисарае?
Или прямо в море с солью на губах?
Я тебе оставлю полуостров рая,
Где сошлись друг с другом вечность и судьба.


Отпускаю небылицы

Может быть, не торопиться?
Но уж так устроена.
Отпускаю небылицы
На четыре стороны.
Набралась к весне ума я,
Стала птичкой певчею,
Как легко нарядным маем
Дни свои расцвечивать.
И хоть радостно кружиться,
Глаз косит в ту сторону,
Где зима и небылицы
На снегу как вороны.
Думы вовсе не напрасны
Днями чёрно-белыми,
Там отчётливо и ясно
Всё, что было-не было.
И упрямой вереницей,
Чтобы с былью поровну,
Отпускаю небылицы
На четыре стороны...


Пророк-слепец

Я очаруюсь...И прозрею...
Удел пророка и слепца.
И вновь, в который раз сумею
Дойти до сути, до конца.

И с беспощадно-ясной правдой
Сойдусь опять глаза в глаза.
И боль есть высшая награда
За право всё себе сказать,

Быть подсудимой и судьёю
На миг, на день и на года.
Расправлюсь со своей судьбою,
Узнав дорогу в никуда.

Испить бы мне хмельной удачи,
Как драгоценного вина.
Но я слепец, я тихо плачу,
Но я пророк, и я одна.


Молюсь картине

Художник мучился. И гнал реальность прочь.
Он жил в бреду – придуманной картиной –
Бессонной ночью, ставшей гильотиной,
И днём невидимым, как прожитая ночь.

Он стал отшельником. И грезил в пустоте
Виденьем, проступающим сквозь краски,
Несбыточным и юным, и прекрасным –
Загадкой женщины и счастья на холсте.

Художник выстоял. Однажды вдруг возник:
«В подарок Вам я написал картину».
С тех пор из скудной, будничной рутины
К себе таинственно притягивает лик.

Творенье мастера. Он что искал в мечте?
Овал лица иконно удлинённый,
С полями шляпа, профиль утончённый,
На шляпе – ласточка, готовая взлететь.

Глаза прикрытые от глаз чужих хранят
Порывы и причуды, и желанья,
И жизни, что сдадутся на закланье,
Кляня, безумствуя и клятвами дразня.

А птаха малая, расправив крылья, ждёт
В багряных клубах рвущегося цвета.
Всё сбудется души ответным светом,
Коль сердце пылкое в полёте не сожжёт.

Молюсь картине я, чтобы спастись от тьмы.
Под вечер запад пламенеет грозно.
Художник прав, он верует – не поздно
Крылатой ласточкою в поднебесье взмыть.


Летний триптих

Июнь

В тепле ожившем вытянулись дни,
И ночи незаметно побелели.
Отверг июнь и звёзды, и огни,
Наполнив светом мир небесной гжели,
Легко раскинув синий свой шатёр –
Над ним горят закаты и восходы,
На землю бросив царственно ковёр
Из пуха тополиной несвободы,
Добавив в воздух ранний аромат
В предцветье сонном медоносной липы,
Пролив дождей внезапных водопад,
Закончившихся одиноким всхлипом.
Cмешенье черт, отсутствие теней –
Cмещение в действительность иную,
Где свет июньский, умный чародей
Над жизнью зачарованно колдует.
Без умысла по вольности творца
Рождалось лето вечною истомой –
Желаньем верить в подлинность лица
И долгую надёжность метронома.


Июль

Слепя накалом, платиновый шар
Висит весь день в лазури небосвода,
Парной, палящий источая жар,
Чтоб зноем всласть насытилась природа.

Земля, сменив одежды колорит,
Леса в мерцанье марева одела,
И буйство жизни на лугах творит
Из трав, цветов и ягод переспелых.

В едином звуке гимном бытия
Несметный хор кузнечиков стрекочет.
Весь мир живой, восторга не тая,
Звенит, жужжит, трепещет и клокочет.

И мы с горячим летом заодно,
Спешим к нему раздетые, босые,
Смакуя, пьём июльское вино,
Вбирая света брызги золотые.

С хмельной приправой воздух и трава,
Вода и солнце, шалый ветер воли.
Ликует жизнь в расцвете естества,
Сзывая всех на летнее застолье.

Июль – герой, хозяин, тамада,
Тебя мы любим и тобой любимы
Сегодня, здесь, сейчас и навсегда,
Светло и жарко. И неутолимо.


Август

Устав от дел, натруженное лето
Присядет налегке на косогоре,
Земля, жарой и засухой нагрета,
Томит теплом в задумчивом просторе.

Леса, спасая пышные наряды,
Укрывшись тонкой грустью паутинной,
Взирают ввысь, где в вихре звездопадов
Сгорают звёзды ярко и безвинно.

А купол неба спрятан в поволоке,
Горящий шар умеренно притушен.
Всему – свои отпущенные сроки,
И летний свет значительней и глуше.

Три дня, три Спаса, три вознагражденья –
Трудяге-лету за его старанья,
Посланник-август высшим освященьем
Дарам земли свершает воздаянье.

Грядёт пора пылающей рябины.
Спокойно лето свой финал приемлет.
В конечном виде созданной картины
Созревший плод уже стучит о землю.

В нём вкус любви и горклость приговора.
И хор цикад, вознёсшиcь до крещендо,
Звучит прощальным гимном с косогора
Во имя жизни – радостно и щедро!


Как чисто голос избранный звучит

Друзьям-поэтам


Создатель вас не обошёл перстом.
Друзья мои, прекрасны ваши лица!
Летит, летит по свету колесница,
И вечен путь, и бесприютен дом.

Влекут к себе нездешние миры.
Всецело там величествует слово –
Одно, другое, вязь их вместе снова,
Так сладок миг таинственной игры.

Виной тому – особая печать,
Легла на лоб и пала искрой в душу,
Чтоб сердца пульс сбивающийся слушать
И верным слогом в такт ему звучать,

Чтоб зоркость глаз могла, как поводырь,
Вести на пик блаженства и свободы,
Внизу – земные странности погоды,
Вверху – иных пространств и высь, и ширь.

Всю жизнь свою пустить под жернова.
Сгоревших дней горючие утраты,
Иллюзий дым, кровавые заплаты
Совсем нестыдно превращать в слова.

Как чисто голос избранный звучит.
Друзья мои, прекрасно ваше братство!
Бесценный груз – словесных строк богатство –
В другие жизни колесница мчит…


Ну, расскажи, ну, расскажи

Ну, расскажи, ну, расскажи,
Какой же ты на самом деле,
А дни отчаянно бегут,
А дни сбегаются в недели,
И где-то там, и где-то там
Есть ты, не только твоё имя:
Вот – ты молчишь, а вот – идёшь
Как будто рядом, будто мимо.

Ты для чего-то иногда
В себе настраиваешь струны,
Зовёт настойчиво назад,
В былое счастье мир подлунный,
Но за мелодией твоей
Мне нет желанного приюта,
Не сбывшись, канули в песок
Минута наша за минутой.

Одни дожди я унесла
Из белокаменной Казани
В иные земли и стихи,
Что остаются без названий,
Когда-нибудь, когда-нибудь
Они прольют легко и больно
Своё короткое тепло,
А ты подставишь им ладони.

Давай, не будем сожалеть,
Давай отпустим наудачу
Полуистёртые листки,
Что для тебя так много значат,
И в отрывных календарях
Откроем время с новой даты,
Не будем более искать
Ни правых и ни виноватых.

Ну, расскажи, ну, расскажи…


А слова – на ветер, на ветер

Мне бы пониманье другое
И глаза теплее, не эти,
Но согнулось время дугою,
А слова – на ветер, на ветер...

Мне бы рассказать по порядку
О делах больших или малых,
Но возникнут мысли украдкой,
Что куда-то радость пропала.

Мне бы не бояться усмешки
И забыть свою осторожность,
Но монетка выпала решкой,
Быть самой собой невозможно.

Мне бы уходить без оглядки,
Только слёзы горькие – в горсти,
Вёсны по-осеннему зябки,
Я в них позабытая гостья.

Мне бы не жалеть ни минуты,
Закружиться в солнечном лете,
Всё начать с начала, как будто,
А слова – на ветер, на ветер...


Расслышать сердца отдалённый звук

Плету, плету, как истовый паук,
Из дней чужих златую паутину.
А цель одна, она же и причина,–
Расслышать сердца отдалённый звук
С его тоской, с пронзительной мольбой.
Понять и внять. Как сушит горло жажда
От слов в ответ, прошёптанных отважно
В немом пространстве для души живой.
Родство по слуху чутко опознав,
Ликуя и скорбя одновременно,
Ищу в чужой судьбе свои мгновенья,
Жизнь превращая в драгоценный сплав.


И пало царство. И развенчан миф

Пришла она – неправая расправа
За дерзкий миг, нечаянный порыв,
Рассудок мой, наверное, нездравый.
И пало царство. И развенчан миф.

 

Когда сдались застенчивость и робость
Сиянью глаз – болезнь или напасть? –
Спасеньем оставалась только гордость,
Не дав сорваться в пропасть и пропасть.


Какая тайна в странном отчужденье,
В молчанье, предвещающем конец?
Без устали моё воображенье
Клевало мозг, как брошенный птенец.


Просила не уступчивой пощады,
Просила не о милости руки,
Об истине молила той, что рядом
Витала ослепленью вопреки.


Её совсем не стоило касаться,
Искус печален глубь постичь до дна –
Узнать портрет убогого паяца,
Арена, словно жизнь, ему дана,


На ней забавы, страсти и победы,
И привкус славы, жажда смены лиц,
И пустота, идущая по следу
С ухмылкой мрачной между павших ниц.

 

Стою в руинах бывшего богатства.
Прощай, паяц! Царю принадлежу.
И нищей из разрушенного царства
Я поступью царицы ухожу.


Игрок

Мой друг, а ты большой игрок.
Играешь в чувства ты с азартом,
Ну, как в рулетку или в карты,
Собравшись, как бегун на старте.
И это, видимо, твой рок.

Ты душу выплеснешь до дна,
Зажжёшь огонь в глазах у дамы,
А окончанье этой драмы –
На сердце памятные шрамы,
И вновь она совсем одна.

Потом расскажешь о любви,
Её фатальной грустной ноте,
Несчастной жизни на излёте
Или на главном повороте.
Признанье будет на крови.

Мой друг, а ты большой шутник,
И склонен к ветреным забавам,
Их не заметить можно, право,
Когда б не лёгкая отрава,
Коварный яд в судьбу проник.

А жизнь, действительно, игра.
И в ней проигрывает каждый,
Раздастся стук чужой однажды,
И всё окажется неважным,
Когда произнесут: «Пора».

Но если ставка велика,
То проиграть есть случай раньше –
Душа состарится от фальши,
А жизнь тянуться будет дальше.
Пустая ноша нелегка.

Мой друг, а ты большой игрок.
Добился б верного расклада,
И был бы выигрыш наградой
Подобно найденному кладу...
Мой друг, а чувства – не порок.


Жил певчий дрозд (Баллада о чудаке)

Навеяно к/ф Отара Иоселиани
"Жил певчий дрозд"


Жил певчий дрозд, нелепый и смешной.
Служил ударником в одном оркестре
И слыл диковиной в местах окрестных –
Большой чудак, известный неуместной,
Какой-то необычной добротой.

Стремился он во всём помочь другим
И тратил жизнь по-детски неуёмно.
В чужих домах приветливо бездомных
Бездушность стен застенчиво и скромно
Окрашивал присутствием своим.

Чудил, как жил. Не мог не обещать
Своё участие в делах пустячных,
Конечно же, незначащих и зряшных.
А время шло и не казалось страшным,
Что день ушедший не вернётся вспять.

Он по привычке, зная точно такт,
Влетал в финал на взмахе дирижёра,
Шепча сконфуженно коллегам «сорри»,
Чтоб медью гонга с мощью и напором
Закончить опостылевший спектакль.

Но душу птицы музыка звала.
Рождаясь, всё настойчивей звучало
Задуманной симфонии начало.
В тиши за городом вне сумрачного зала
Взметались к небу звоном купола.

Ложась в траву, полуприкрыв глаза,
Он слушал эхо длящегося звука,
И сердце, вторя лёгким перестуком,
Ныть постепенно начинало глухо –
Как жаль, пора, пора уже назад.

Врывался город снова в будний день
Бессвязным скрипом, визгом, шумом, гулом,
Как будто душу ставили под дуло –
В ней музыка беспомощно тонула,
И стройный мир валился набекрень.

По случаю зайдя к часовщикам,
В безделье, но с усидчивостью редкой
Бесцельно он сцепил со скрепкой скрепку
И, в стену гвоздь забив, повесил кепку.
Им двигала знамения рука.

Боясь куда-то снова не успеть,
Лавируя среди автомобилей,
Погиб. И эта смерть не удивила.
Финал судьбы. И окончанье были.
Жил певчий дрозд. Ему бы петь и петь…

Жил певчий дрозд и редкостный чудак.
И часовщик, печально улыбаясь,
На гвоздь и скрепки смотрит: «Эка малость.
Но память всё ж о чудаке осталась».
Часы стучат. Тик-так. Тик-так. Тик-так…


След кометы

Блаженство счастья и печали
Как зов негаснущей мечты,
Не всполох молнии случайной,
А миг у гибельной черты
Летящей в зареве кометы
Из бездны сумрачных миров.
Окатит он лавиной света,
Лишив запретов и оков,
И жгучей искрой откровенья
И день, и ночь испепелит,
Доверив тайне наважденья
Её мучительный зенит,
Где будет сердце у предела
Любви и боли нежно ныть,
А стон один – души и тела,
Вовек уже не разделить...
Исчезнет в узком лабиринте
Таящей странности судьбы
Удача-тень, известный спринтер,
Но знак небесный не избыть –
Светясь и тая, след кометы
Под властью силы неземной
Две жизни бедные отметит
Одной блуждающей звездой.


Зыбкий звук безнадёжных надежд (Андрею Широглазову)

Андрею Широглазову


Навеяно песнями Андрея Широглазова
на RealMusic.ru:
http://www.realmusic.ru/shir


Звук гитары и песни пропетой,
И огарок полночной свечи.
Невозможное счастье в карете
В тридевятое царство умчит.

Наколдует, нашепчет, надарит
Из своих золотых закромов,
Закружит в ненасытном угаре
Тайным бредом нечаянных слов.

Преклонит благородно колени,
Принимая вдруг облик живой.
Не за ним ли потерянной тенью
Вечно ходим с пустою сумой?

В нищете так отчаянно ломок
Зыбкий звук безнадёжных надежд,
Он как жизни протянутый ломоть
В незакрытую времени брешь.

И споткнётся мелодия песни,
На последнем прощаясь витке.
Всё богатство от сердца до чести –
Бедным нищим с сумою в руке.


Апрель, мой Моцарт

Апрель, мой Моцарт, лучезарный друг,
Давай, сонату на двоих сыграем,
Прощаясь, вместе постоим у края
Короткой жизни, позабыв испуг.

О, как непрочна здешняя ладья.
Под шквалом зла сбивается дыханье
В борьбе за миг, в неистовом старанье

Преодолеть коварство бытия.

Жестокость шторма мы не усмирим.
Хватило б только вдохновенья сдаться
Иной стихии, через чуткость пальцев
Впитав в себя сияние зари,

Не расплескать моцартианский свет
В последний час от головокруженья,
Чтоб он, Земли минуя притяженье,
Летел и плакал миллионы лет...


Апрельское

В который раз мы празднуем весну
И пьём взахлёб её хмельную брагу,
На волю рвёмся с пеньем и отвагой
В открывшуюся высь и глубину.

Расправив крылья, с юною душой,
Совсем забыв о долгом зимнем гнёте,
Взмываем, чтобы в бреющем полёте
Сорваться вниз с нетрезвой головой.

За этот миг, за этот краткий свет
Простим весне коварство искушенья.
Сравним ли с ним, с апрельским прегрешеньем
Осеннего всезнания запрет?

У осени иной отсчёт времён.
Печальный слог её повествованья
Осознан как закон существованья
И в повседневный опыт облачён.

Трезвы и по-осеннему мудры
Натужно служим мы недужным целям,
А втайне ждём пришествия апреля
До новых пьяных вёсен, до поры…


Пасхальное

Лидии К.



На пустынную явь, на постылую пустошь бессонниц,
На мельканье теней, что спешат в никуда чередой,
Эхом светлых молитв, несмолкающей музыкой звонниц
Для спасения душ сходит праздник воскресный, святой.

Он в весеннем обличье, в единственной вербной одежде,
С нерастраченным скарбом столь редкого нынче добра
И с желаньем помочь не отчаяться, выстоять между
Неизведанным завтра и канувшим в вечность вчера.

В этом мире химер, где так скупы Надежда и Вера,
Где итожить страдания – главная участь землян,
Благодатным огнём вспыхнут свечи, сжигая барьеры,
И Спасителя свет исцелит в грешных душах изъян.

Что способно утешить? Лишь капля тепла и покоя.
В воскресенье пасхальном – небесной любви благодать.
Ах, как верба цветёт! Пух на вербе с пыльцой золотою...
И мы снова готовы надеяться, верить и ждать.


Двадцать второе апреля

Канул в вечность мой день –
Знаменитое двадцать второе,
Не дождавшись в подарок
Набора незначащих слов.
Я твой голос ждала,
Лишь его я ждала – и не скрою –
Я узнаю его
Среди сотен других голосов.

Я не буду корить
И найду, как всегда, оправданье
Для родной, неуёмной,
Тоской заражённой души,
Рядом с жизнью её
Так ничтожно моё пониманье –
Неразумно на призрак,
Придуманный всуе, спешить.

Чтоб не ждать снова голос,
Укроюсь в молчанье поспешно,
Растворюсь я в апреле,
От блажи хмелея чуть-чуть.
Не кляни этот мир
И c привычной усталой усмешкой
Ты, про двадцать второе
Шутя, совпаденье* забудь...


* 22-е апреля - день рождения
В.И. Ульянова-Ленина


Музыка апреля

Выстукивает лёгкая капель
Аккордом виртуозную токкату,
Ей вторит неожиданно свирель
Залётной и заливистой пернатой,
Шуршащий воздух с ними в параллель,
Вступая в такт сюиты ли, сонаты,
Дрожит, как шершень, как оживший шмель,
Прерывистым и сбивчивым стаккато.
Озвучивает ночь виолончель,
Выводит утро струнное легато.
И в партитуре времени апрель,
Как ноты, перелистывает даты.


Апрельский блюз (Игорю Царёву)

Игорю Царёву


Навеяно стихотворением Игоря Царёва
"Семнадцать мгновений зимы"
http://www.stihi.ru/poems/2004/04/23-609.html


Мы с печалью привычною слушаем солнечный блюз,
Блюз апрельских надежд и несбыточных, и сумасшедших,
Как смириться с Весною неверной и Летом ушедшим? –
Вторит ритму мелодии шёпот иссохнувших уст.

Так заманчиво жизнь нас в апрель за собою звала,
Обещая стелить из любви и добра самобранку,
Мы летели на зов в распахнувшийся мир спозаранку,
Не считая утрат, не заметив присутствия зла.

Очень скоро узнав сокрушительных вёсен обман,
От повадок зимы став суровее и осторожней,
Мы плутаем в решеньях нелёгких и формулах сложных,
Не надеясь поладить с греховным уныньем в умах.

Как с подбитыми крыльями выдержать памяти груз,
Не изведать предательский плен утешительной тверди?
Вновь апрельская музыка нежно сжимает предсердья.
Всё проходит. И снова мы слушаем солнечный блюз...


Художество иль просто ремесло?

Художество иль просто ремесло?
Свежо и осязаемо пространство.
Замешены на солнце свет со мглой,
И воздуха добавлено тепло
В оживший мир нагой и без убранства.

Все краски до изящества бледны,
Избыток в цвете тона голубого,
Скупою инкрустацией весны
Вкраплением в него следы видны
Оттенков тёмных времени иного.

А контуры прочерчены пером
C врождённою изысканностью стиля.
Контраст не вносит даже первый гром,
Апрель с непревзойдённым мастерством
Стихию форм смиряет без усилий.

В апрельском живописном полотне
Случайность ли – детали сотворенья?
Бездонен мир в начальной глубине,
Являя в чистом выплеснутом дне
Земли и неба радость возрожденья.


Сон

Всю жизнь, как лист пустой, перечеркнуть
И в истинах высоких усомниться,
Ступая на последнюю границу,
В беспамятстве забыться и уснуть…

И там, в своём полуночном бреду,
Где явь предстанет в странном искаженье,
Потерянной судьбы отображенье
Искать упрямо буду. И найду

Неведомый рельеф чужой земли,
А, может, не Земли, другой планеты
Откуда-то знакомой, но при этом
Космический пейзаж размыт вдали.

Причудливый какой-то силуэт
Заброшенного ветхого жилища,
И взгляд в нём неожиданно отыщет
Во тьме горящий приглушённо свет.

А двигаюсь я, словно, наизусть.
Мелькают рядом призраки и тени.
Ты возникаешь, стоя на коленях,
И голову склонив. И я проснусь.

И голос мой беззвучный оживёт,
И древние, как мир, слова он вспомнит,
Былая нежность будет жечь ладони,
Нарушив времени обычный ход.

И жизнь проявится страницей непустой.
В ней живы мы. И живы наши узы.
Увидит сон, расслышит голос муза
И чистый лист положит предо мной.





*На страничке представлено фото
 картины известного художника-акварелиста
 Вильяма Хайнрайтса


Мужчины, вы немного боги

Мужчинам-поэтам


Мужчины, вы немного боги.
Не гаснет верная свеча,
Не держат вас в плену чертоги,
Не греет будничный очаг.
Над рифмой-нимфою колдуя,
Расслышав свыше голоса,
Вы жизнь меняете земную
На то, чем дышат небеса.
Мгновенья плавите вы в строки
В слиянье с музыкой слогов
Из роя образов высоких
И мыслей дерзких, без оков.
И в этой вечной, жаркой топке
Сгорают заживо сердца,
А свет взволнованно и робко
Продолжит тайною мерцать –
Среди людей уединеньем
Живой души в особый час,
Когда на крыльях вдохновенья
Парит прирученный Пегас.


Заклятие

Не умею, не хочу, не буду –
Вечное заклятие моё.
Шаткий мир из праздников и будней
Заключён в трёхгранный окоём.

Он защита мира и согласья
С призрачной мелодией души,
Чьё звучанье так подобно счастью,
Что её молчание страшит.

Он молитвы голос триединый,
Жизнь мою спасает и хранит –
И соблазны мелкие отринет,
И не даст отведать жалкий стыд.

Не позволит он спине согнуться,
Если вдруг опасность велика,
Или стать душе пичугой куцей,
Что нашла приют в чужих руках.

Не разъест его ни суесловье,
Ни всепроникающая ржа.
Подержу судьбу в ладонях вновь я,
Хоть над нею вороны кружат.

Коли всё же попаду на плаху
В страшный час не по своей вине,
Буду не жалеть, а только плакать
И твердить – я не умею, не...


Трепещет жизнь (Элле Крыловой)

Элле Крыловой

Навеяно :
http://www.poezia.ru/article.php?sid=28066


Густая тьма – потоком в три ручья.
Меняет мир привычное обличье.
Пред полной темнотой – на пограничье –
Мерцает свет последнего луча.

С достойным положения величьем
Уже готова плаха палача.
Под рондо и каприччо скрипача
Трепещет жизнь над ней с повадкой птичьей.

Храня невинной грацию, душа,
Расстаться с заблужденьем не спеша,
Смущает бедный ум наивной верой –

В какой-то век, в какой-то вещий год
Любовь своим прощеньем мир спасёт,
Стерев следы безумья Люцифера.


Весенний триптих

Март

Опять в бега, на сквозняки
Несёт младенческая резвость,
Всё превращая в пустяки,
И даже будничная трезвость
Не прекословит, на дела
Да будут день и дух смиренный,
А март внезапно догола
Мир обнажает вдохновенно.
Весёлый случай взял разбег,
Чтоб посреди весенних игрищ
Пролить капель, насыпать снег,
Ну, что с него, безумца взыщешь?
Беспечно рядом просвистит
Одну из трепетных мелодий,
Мне с ним сегодня по пути,
Я буду в марте колобродить.
Такая ветреность вокруг,
Такие лёгкие невзгоды,
Что понимаю тоже вдруг:
Причуды мартовской погоды –
Пусть наважденье, пусть обман,
Но лета ясного предтеча,
Спасают нас от новых ран
И старые незримо лечат.


Апрель

Расщедрилась природа, выбрав цвет
Из всей палитры самый-самый нежный –
Цвет голубой, сведя почти на нет
Все прочие с беспечностью небрежной.

Пропитан плотно им насквозь апрель,
Пронизан воздух, талый и шуршащий,
И частой дробью бьющая капель,
И снег ещё живой и настоящий.

А солнце вдруг, откуда ни возьмись,
Заняв собой свободное пространство,
Лишь оттенило голубую высь,
Присвоив ей характер постоянства.

Деревья, обнажённость невзлюбив,
Стоят укором на небесном фоне
В предчувствии совсем другой судьбы,
С мечтой о жизни и богатой кроне.

Апрель – весны доверенный связной.
Он дружен с солнцем. Жаждет небосвода.
Откуда свет зовущий, неземной?
Откуда вкус непрожитой свободы?

Он нас, печальных жителей Земли,
Лелеющих надежду на удачу,
На срок, пускай короткий, окрылит
И путь нам высший где-то обозначит.


Май

И шум, и гам повсюду неспроста.
Хохочет май и удалью морочит.
Победно на деревьях и кустах
Трещат, взывая к новой жизни, почки.

От зимних снов ожившая трава
С отвагой рвётся вверх из подземелья.
Окрашивает воздух синева,
Звучащая вселенской птичьей трелью.

Вскипает зелень и в единый час,
Пейзаж убогий нарядив в убранство,
Меняет прежнюю усталость глаз
На лёгкий шаг и смелое упрямство.

Насмешник май – дождём внезапным льёт
И следом солнцем жжёт, целуя щёки,
Но как хорош, как весел сумасброд –
Шутливый нрав, серьёзные намёки.

Бессовестно черёмухой пьянит.
Ну, с чем сравнить цветущую душистость?
Eё невинный, беззащитный вид –
Благая весть, что всё ещё свершится.

Когда-то лето полыхнёт жарой...
А юный май, его соратник ближний,
Прелюд рождает вечною игрой –
Преддверием, предчувствием, преджизнью.


Плата

И ветрено, и холодно, и пусто.
И стынет вздох ледышкой на губах.
И нежности излишней в сердце сгусток –
Обманчива посулами судьба.
Как справиться с порывом торопливым,
Презрев сомнений каверзных запрет,
Когда на щебет робкий и счастливый –
Уклончиво молчание в ответ?
Спеша в стремленье призрачном и вечном
Молиться и, склонясь, боготворить –
Приблизиться. Но, лик очеловечив,
Как сохранить божественную нить?
Уже потом, уже у изголовья –
Лицом к лицу – сознанье потеряв,
Узнать, что сердце платит только кровью
За боль и нежность. И не зря. Не зря…


И Моцарту не суждено, как вдохновения, пощады

Добро и зло. Им вечно рядом
Царить и властвовать дано.
И Моцарту не суждено,
Как вдохновения, пощады.

Колеблет высь слиянье звуков:
Волшебной флейты льётся свет,
О, чу, вдали поёт кларнет,
Фагот тревожит чуткость слуха,
Вступают скрипки, наполняя
Сияньем будничность пространств.
Небес достигнут резонанс.
Восславит жизнь «Сороковая»!

Но тайно зреет обвиненье.
Готов смертельный приговор.
Вино. Улыбка. Разговор.
И ночь – предвестие знаменья.

Густеет тьма на дне бокала –
Запрет на солнечность души,
На право музыкой грешить
Легко, беспечно, вздохом малым,
Не теша суетную зависть
Косой оглядкой на других,
А черпая из нот нагих
Божественных гармоний кладезь.

Хоть фон беседы – сокровенный,
В нём молча скрыта тень беды,
А сквозь предчувствий горький дым
Ликует жизнь самозабвенно.
Коварства яд узнав в обмане,
Собьётся в дрожь мажорный строй.
Потухнет свет «Сороковой».
И «Реквием» хоралом грянет…




* «Сороковая» – симфония N 40
Вольфганга Амадея Моцарта
* «Реквием» - сочинение
Вольфганга Амадея Моцарта
для оркестра, хора и солистов,
написанное им по заказу на текст
заупокойной католической службы


Заставить помнить не старайтесь

А вывод так предельно прост –
Я Вас не буду помнить вечно,
Не время – зрение залечит
Бедой измучивший вопрос.

Отступит всё само собой.
Взойдёт полуденная ясность
Над тем, что чуждо и напрасно,
И что не властно над судьбой,

Где нет ни Вас, ни маяты
И нет причин для укоризны,
Что в странной выдуманной жизни
Вы лишь источник темноты.

Коль темнота слепила взгляд,
Молить спасения нелепо,
И я заблудшею калекой
Искала выход наугад.

Ах, как разителен ответ!
В горниле чувств, кипящей страсти
Я только маленькая частность,
Цветок изысканный в букет.

Но минул час чужих утех
Моим доверием щенячьим.
Стерев слезу, подальше спрячу
Порыв души, как смертный грех.

А Вы, в ком тайная нужда
И, кажется, такая крайность,
Заставить помнить не старайтесь,
Но вспоминайте иногда...


За что?

Какая чушь и жалкая тщета
Стоять опять перед закрытой дверью,
Надеясь, что откроют, и не веря,
Что дом не тот и дверь совсем не та.

Места не те и век совсем не тот.
Сместилась жизнь, вертясь, с круговорота,
Кривляясь, словно шут, c одной заботой –
Смешить и тешить весь честной народ.

Доверчивость, как залежалый хлам,
Отправить с молотка на распродажу,
Без промедленья искренность – туда же.
Большой конфуз, ну, просто стыд и срам.

Затеять шумный и весёлый торг,–
Не правда ли, прелестная забава? –
И учинить вселенскую расправу,
Спокойно объявляя приговор.

Бесстрастное подобие души,
Расчётливая холодность рассудка,
Стрела и яд, приправленные шуткой –
Все средства истребленья хороши.

И слово, чей удел служить хлыстом…
Лишь детства еле слышный отголосок
Одним и тем же мучает вопросом:
Скажите мне – за что? За что? За что?


Вкус мгновенья

Минуя страхи и запреты
И повинуясь зову глаз,
Шагнуть впотьмах на кромку света,
Чтоб непременно, в тот же час
Предощутить прикосновенье
Судьбы, сжимающей кольцо.
А вдохновенный вкус мгновенья,
Где всё продумано Творцом,
Хранить потом как драгоценность
В осколках сломанной души,
В них поселившаяся верность
Не даст сравнением грешить.
И слушать гул кипящей крови
И вихрь над нею огневой
В единственном на свете слове –
В нетленном имени его.


В стиле "сюра" (Олегу Горшкову)

Олегу Горшкову


Дождь проливной – на дальнем фоне.
На ближнем – голубь на фронтоне,
Держащий старый и облезлый
Конверт, на нём заметен вензель.
Размытая архитектура –
Декор исполнен в стиле "сюра".
Гротескны маски одиночеств –
Без прошлого, имён и отчеств –
Скользят по замкнутому кругу,
Не отдаляясь друг от друга,
А рядом двигаясь и мимо
В сближенье явственном и мнимом.
Здесь время – благостный аптекарь,
Палач безжалостный и лекарь,
С великим тщаньем измерений
Невстреч, недружб, несовпадений
Перстом на маску указует,
Как будто прошлое взыскуя.
И голубь вниз с фронтона зданья,
Слетев глашатаем посланья,
В котором свет исповедальный,
Рассказ души, почти сакральный,
Вверяет дух живой натуре,
Покинув мир пространства "сюра".


Зимний триптих

Декабрь

Всё темнее вокруг,
И длинней, и свирепее ночи.
Истончившимся дням
Устоять бы под натиском тьмы.
Всё слабей и больней,
И бессвязней они, и короче –
Изнурителен гнёт
Растянувшейся в вечность зимы.
В серой пене снегов
И завьюженном дыме туманов,
Замерзая от злых
И намучивших льдом холодов,
Воспалённой тоской
По желанным весенним обманам
Вспыхнут свет и тепло
В белом буйстве цветущих садов.
Будут сердце томить,
Как любовь, как мечта-избавленье,
А владычица-ночь,
Обживая небесный престол,
Знак подаст декабрю –
Апогей есть начало движенья
С переменой к добру
От минувших и будущих зол.
Дни начнут здороветь,
Удлиняясь и ликом светлея,
Засверкают снега
Нечернёным святым серебром,
И с престола слетит
Новогодняя добрая фея,
Чтобы всех осенить
Белоснежным, волшебным крылом.


Январь

Январь стирает грани и границы
Седых пространств в обличии времён.
Восток, успев зарёю отбелиться,
Чуть брезжит зимним, полусветным днём.

В размытых далью снежных горизонтах
Все тени серебром переплелись –
Так зыбкий миг явлением экспромта
Смиряет дух, преображая высь.

Куда ни глянь – завьюженные дюны
В лагуне общей неба и земли,
Где лик зимы – двухцветный лик фортуны –
Из чистой черни и густых белил.

Упрятался старательно в сугробы
Уставший мир с усмешкой над собой,
Чтоб защититься способом особым
От скорби лишней и игры с судьбой.

Мороз крещенский жизнь сожмёт тисками,
Подчёркивая хрупкость бытия,
А солнца луч, блеснув меж облаками,
Раскрасит день, улыбку не тая.


Февраль

Зима, прощаясь, вытворила шалость,
Пустив на трон любимца-сорванца.
Столкнуться ей с неверностью досталось,
В нём опознав иных времён гонца.
Февраль, прослывший пасынком безродным,
Снегов насыплет за ночь, как за год,
Потом подует ветром сумасбродным,
Весну галантно пропустив вперёд.
Лукавым солнцем ласково согреет
Остывший свет – дневную акварель,
Наполнит воздух влагой, чтоб скорее
Вдохнуть забытый сумасшедший хмель,
А после снова выстудит морозом
И льдом затянет призраки тепла.
Из озорства ли? С умыслом серьёзным?
Жизнь в разных ликах – им не счесть числа.
В прощальных играх медленно стихает
Былая смута в душах и умах.
Мы с прошлым рядом. Мы почти у края.
Февраль бушует. Плачется зима.


Январь

Январь стирает грани и границы
Седых пространств в обличии времён.
Восток, успев зарёю отбелиться,
Чуть брезжит зимним, полусветным днём.

В размытых далью снежных горизонтах
Все тени серебром переплелись –
Так зыбкий миг явлением экспромта
Смиряет дух, преображая высь.

Куда ни глянь – завьюженные дюны
В лагуне общей неба и земли,
Где лик зимы – двухцветный лик фортуны –
Из чистой черни и густых белил.

Упрятался старательно в сугробы
Уставший мир с усмешкой над собой,
Чтоб защититься способом особым
От лишней скорби и игры с судьбой.

Мороз крещенский жизнь сожмёт тисками,
Подчёркивая хрупкость бытия,
А солнца луч, блеснув меж облаками,
Раскрасит день, улыбку не тая.


Зимние сны

Нависли ночи кромешные,
Вьюжные, тьмою недужные,
А сны кружатся нездешние,
Трепетные, полувоздушные.
Вуалью окутаны синею,
Шорохом, шелестом, шёпотом,
Как шумом щемящим осиновым –
Шалым, вешним ветряным ропотом.
Шурша одеждой колдующе,
Пред светом дневным бессильные,
Оставят зыбью чарующей,
Шлейфом шёлка марево синее…


Раздолье снежных январей

Я убегаю, убегаю
От горьких вымученных дней
В места, где нет конца и края
Раздолью снежных январей.
Невнятность слов, пустые речи,
В которых смысл сокрыт иной,
Усталый дух противоречий,
Как грех, оставлю за спиной.
И будет свежею порошей
Под ноги падать белизна,
Благословит земную ношу
Свеченьем полная луна.
И воздух стылый и прозрачный
В морозной лепке и резьбе
Коротким вздохом обозначит
Обратный путь к самой себе:
Пройдя походкою неспешной
Земли безжизненную гладь,
Прекрасный мир, святой и грешный,
Любить, жалеть и воспевать.


Январское

Зиме достался только жезла взмах,
Когда январь в свой срок воссел на троне:
Ему улыбки, почести, поклоны,
И тяжесть, и величие короны,
И даже смута в душах и умах.

На день седьмой – Рождение Христа,
Как светлый праздник, как любовь и слава.
Поможет ли ему святое право
Сберечь других от мести и расправы
В отрезке от рожденья до креста?

На землю грузно падают снега
С усталого и сумрачного неба.
Душе впридачу только ломтик хлеба
И отблеск света солнечного – где бы
Найти приют на здешних берегах?

Метут по льду зловещие ветра
Полночную колючую позёмку.
Как жизнь пройти легко по льдистой кромке,
Чтоб слитком цельным, не осколком ломким
Она смогла остаться до утра?

Скрипят привычно ранние шаги,
И эхо вторит им рассветным звоном.
Пусть светится надеждою икона,
Пока январь господствует на троне
И путь далёк к святыням дорогим.


Новогоднее

Декабрьским пухом город замело
И в одночасье выбелило землю.
Искрился снег полуночным весельем,
Пленяя мир волшебным ремеслом.

Свой нрав суровый сдерживал мороз, –
Чтоб не спугнуть красу, – из суеверья.
Оделись в иней голые деревья,
Предчувствуя зимы апофеоз.

Царила ночь в заснеженных дворах,
Под шум и смех печалясь и дурачась,
Маня ключами к сказочной удаче
И тайной слов: «Пора, мой друг, пора».

Горел огнями звёздный небосвод,
Цветные рассыпая фейерверки
Для жизни новой и ночной поверки –
Сжигать ненужный хлам под Новый год.

От яркой искры чуткая душа
Былой тоской потерянно чадила,
Кропя слезами и вбирая силы
Из щедрого небесного ковша...

Кончалась ночь, исполнив свой обет.
Клубился воздух в зареве глубинном.
И с тихим воркованьем голубиным
Рожденьем дня всё ярче тлел рассвет.



* "Пора, мой друг, пора" - стихотворение А.С.Пушкина 


Попутчица-душа

Виктору Курсакову Тамбовскому


Какая ты, попутчица-душа?
Себя скрывая в тайной оболочке,
Умеешь тем, кто рядом, не мешать,
Светила выбирая в одиночку.

Какая ты? Свободою хмельна,
Живёшь своей особенною жизнью –
Пируешь, здравствуешь, беснуешься одна,
А, может, правишь горестную тризну?

Как лебедь белый, кличешь нас с небес,
Матёрым волком рыскаешь в потёмках,
И тащишь на себе дубовый крест –
Грядущих дней и прошлого обломки.

Замёрзнуть можешь в сумрачной степи
Под вой и песни сумасшедшей вьюги,
Чужого горя не страшась испить,
Выходишь в свет по замкнутому кругу.

Дуэт случайный сыгран не один.
Маячит тень бедняги Казановы.
Но голод чувств едва ли утолим,
Как призрак счастья – прошлого подкова.

Когда-то жизнь уйдёт под образа,
Настанет срок душе уединиться.
У глаз вскипит горючая слеза,
И ляжет скорбь, черным черна, на лица.

И только ты, попутчица-душа,
Загадочной улыбкой просияешь
Без слов и слёз, стараясь не мешать
В дороге без начала и без края...


Ночной бальзам

Галине Жуковой


Опять ночной бальзам – стихи –
Мы пьём неспешными глотками,
За боль, за память, за грехи,
Как воздух, лёгкими строками.
И мёд, и яд в нём пополам,
Букет старинных вин тончайший,
И жизнь, сгоревшая дотла
От еле слышной ноты фальши.
Мы прокукуем до зари
В плену словесного созвучья,
А на рассвете воспарим
В пространстве зыбком и летучем.
Под первым солнечным лучом
Мы, светом утренним омыты,
Поймём, что жизнь нам нипочём,
И смысл её в одном сокрытый –
Слова и только лишь слова
В ночном хаосе озарений
Вплетать умело в кружева
Сходящих в мир стихотворений!


Памяти поэта

Памяти Владимира Вайнштейна,
который добровольно ушёл из жизни
в ночь на 7 декабря 2004 г. в районе
Баден Бадена


Стихи Владимира Вайнштейна находятся
по адресам:
http://www.stihi.ru/author.html?rhein
http://rifma.ru/rifma.php?curr_node=6&user=504


Изныла память. Выболело сердце.
Душа умолкла, выстрадав себя.
Ей на земле не довелось согреться.
Прощать прощаясь, – выбор, и судьба –
Искать покой в заоблачном пространстве,
В просторе гулком неземных времён,
А на земле за музыкой «Романса»
Стоит тревожный колокольный звон.
Опять в беде несчастная отчизна,
У бездны – не сорваться б – на краю.
Оплачет ли она во имя жизни
Погибшую кровиночку свою?
А строки будут жить и кровоточить
И скорбью, и надеждою за нас.
Мы к ним придём в отчаянии, молча
Как к вере и спасению. Не раз…


Откуда и куда?

Откуда и куда, себя превозмогая,
Торопится опять отважная душа,
От боли чуть жива – сгоревшая, нагая,
О малом не моля, обид не вороша?

О, как велик соблазн и грозно утешенье
Поверить наконец в большой размах крыла
И для светила стать минутным отраженьем
Пронзительных лучей, сжигающих дотла.

Но, уцелев в огне, смахнув остатки пепла
И тяжести забот бескрылости чужой,
Расплату осознать: в короткий миг ослепла
От близости своей к стихии огневой.

Откуда и куда, теперь совсем слепая,
Торопится опять блаженная душа?
Наверное, во тьме безумья пребывая,
Потухший мир вокруг к прозренью воскрешать.


Как труден путь

Как труден путь. И узок луч
Едва мерцающего света,
А обжигающее лето
Исчезло в мокрых клочьях туч.
Среди нависшей серой мглы,
Дождей, уныло бесконечных,
Как будто бы решилась вечность
Отмыть от злобы и хулы
Всех нас, начавших этот путь
И изнурительный, и тяжкий.
И нет тут никому поблажки –
Не отступить и не свернуть.
Не обойти плутовку-лесть
И утончённое коварство,
И сети мелкие лукавства,
И разрушительную месть.
Не избежать всеядной лжи
И вероломства гордой позы,
Прямой безжалостной угрозы
Тому, чем свято дорожим.
Истёрты наши души в кровь.
Идём вперёд неверным шагом,
А с нами – горе или благо –
Бредёт заложница-любовь.
Но пробивается с трудом
К нам света луч – само спасенье,
Возможность чуда иcкупленья.
Успеть бы нам пожить потом.
Успеть бы нам любовь спасти
И вымолить себе пощады
И тем, кто шёл в дороге рядом.
И всех простить, простить, простить…


Декабрьское

Зима пугает стужей на дворе,
Началом дня усталым и коротким
И долгой тьмою, призывая кротко
Сносить печали жизни в декабре
И не роптать душой на время года
В предчувствии фатального исхода
Звенящих дней в морозном серебре.

Застывший мир торжественно суров.
Его черты в оправе белоснежной
Несут познанье истин неизбежных
Как ложь и правда, и огонь, и кров,
Склоняя нас к вопросам безыскусным,
Чтоб вновь включать с заученностью грустной
Ответы в список жизненных основ.

Спасенье в холод – греющий очаг,
И тесный дом не кажется нам тесным,
А будни так естественны, уместны
Привычные заботы на плечах,
С рассудком в лад – спокойное дыханье
И странный привкус тайного желанья
Смотреть в огонь и думать, и молчать.

Хотя зима упорно гнёт к земле,
Декабрь взметнётся кверху вьюгой шалой,
В последний день с улыбкой запоздалой
Сверкнёт напитком пенным в хрустале,
На год прощаясь, в самый главный праздник,
Как мудрый клоун, ветреный проказник,
И вновь вопрос оставит на челе.


Любовь моя, чудной малыш

Любовь моя, чудной малыш,
Забавный, глупый несмышлёныш,
С беспечной резвостью шалишь,
Нечаянно потери множишь,
И душу дёргаешь за нить,
Как куклу, радостно и ловко.
Твоя младенческая прыть
Под стать сноровистой плутовке.
Какие щедрые дары!
Какая благость в подношенье!
Летит душа в тартарары
С полузабытым вдохновеньем.
Мой хрупкий и недолгий мир
Ты разбиваешь на осколки,
Хоть знаю: от ребячьих игр
Совсем ни прока и ни толку.
За право тайно уповать
На отклик, отзвук, отраженье
Согласна, пусть и не права,
Заранее на пораженье.


О, женщина!

Э.Т.


О, женщина! Волшебница! Блистая,
Несёшь ты гордый образ божества,
В нём грех и святость познанного рая,
И дух, и плоть во власти колдовства.
Изящно и причудливо логичность
Своим оттенком красит гибкий ум,
И мысль, являясь в облике первичном,
Всегда одна – противиться всему.
Взыграет бес чарующей улыбкой,
Скрывая грусти тонкий аромат
«А ля франсэз», устойчивый и зыбкий.
Зажжётся искрой мимолётный взгляд,
И вспыхнет чьё-то сердце, но в ответ
Мелькнёт вдали прощально силуэт...


Предзимье

Предзимьем студит голову ноябрь,
Ложась на память свежим льдистым слоем,
И в воздухе разлившаяся хмарь
Зовёт к тому смиренному покою,
Когда не надо снова вопрошать
У жизни об её головоломках.
А вольная и светлая душа,
Как лёгкий шар, висит на нити тонкой
До новых дней неведомой поры,
Не видимых в далёком многоточье,
Как будто с нами время – на пари,

Так краток миг, а жизнь – ещё короче.
Весеннего дыхания глоток.
Томление на пике солнцепёка.
Вдруг к сердцу подступивший холодок
От ливня, прошумевшего до срока.
И можно только робко уповать:
Проходит всё, пройдёт и осень эта,
И от неё останутся слова
Для вечного бродячего сюжета.


Ноктюрн

Опять лечу на счастье – в миражи,
В невинный мир фантазий и причуды,
Где робок штрих беспомощных этюдов
К большой картине под названьем «Жизнь».

Я вьюсь над ними бедным мотыльком,
Нектар любви по каплям собираю,
Любовь всё та же – первая, живая,
И синь чиста, и небо высоко.

Грустит вблизи ноктюрнами Шопен,
Струится свет, и солнечные блики
Колдуют втайне над твоей улыбкой –
Она невольный, добровольный плен.

Касаюсь взглядом. Это ли не грех?
Ползёт по шее божья, – "Чу!", – коровка,
Раскрыв ладонь, её снимаешь ловко,
Смеясь: "На счастье!", – выпускаешь вверх.

На пол-лица распахнуты глаза.
Назад слегка откинутые плечи.
Всё это мне – на жизнь или на встречу?
Всё это будет греть или терзать?

Мираж, откуда льётся жизни свет
И до сих пор звучит ноктюрн Шопена,
Не знает лжи, забвения и тлена,
А вместе с ним – твоей улыбки след.





*На страничке представлено фото
 картины известного художника-акварелиста
 Вильяма Хайнрайтса


Где ты?

Грошовой, обесцененной монетой
Покатится бесцельно жизнь моя…
О, свет мой, радость, где ты, где ты, где ты?
Спаси и сохрани. Ну, сколько я,
Молясь опять на образ совершенства,
Судьбу в обмане буду уличать?
Привычной болью, смешанной с блаженством,
Не вытравить родимую печать
От каждодневной и напрасной пытки –
Одушевить бездушность пустоты.
Останется, горча твоей улыбкой,
Счастливый вкус несбывшейся мечты…


Храм

Храм погрузился в глубину воды,
И рябью отражение покрылось,
Но Свет его как высший дар и милость –
Единственный надёжный поводырь

В тягучей мгле и зябкой пустоте,
Сквозь зыбкость и размытость очертаний,
Безликость лиц и опиум признаний,
Что мир вокруг – один большой вертеп,
Туда, где чист осенний небосвод
Над грустной и задумчивой Землёю
С листвой опавшей, ставшею золою,
Питающей её который год,
Туда, где вновь не знает сна трава,
Где воскресают заново деревья,
Где места нет забвенью и неверью,
И жизнь в великой малости права.





* На страничке представлено
фото храма Покрова на Нерли
во Владимирской области


Странница

В космической дали немало тысяч лет
Мятежная душа неутомимо бродит.
Какого племени она? Какого рода?
Откуда в страннице неутолимый свет?
Откуда сил избыток и запас тепла,
И память долгая на голоса и лица?
Тому, что быть могло, уже давно не сбыться,
Но нет отчаянья и нет осадка зла.
В пути нелёгком одному верна –
Пристанище любви и состраданья ищет,–
А потому и скарба нет у бедной нищей,
А потому удел – она всегда одна.
Так мало надобно, что, кажется, беда,
Когда случайный шаг – и повезёт в дороге,
Так много надобно, что пристально и строго
Находку рассмотреть не стоит ей труда.
Кочует сирота, блаженная душа,
По-прежнему жива – печалится, смеётся,
Сама лишь ведает, как это удаётся –
В пустом пространстве всё-таки дышать.


Вдруг...

Вдруг громыхнёт враждебный гром,
И мир божественных пропорций –
Луч солнца, сад и глубь колодца –
Расколет молнии излом,
И пыль зловеще заклубится,
Повиснет тенью тёмной птицы
Ненастье в облаке густом.

И хлынет дождь, как водопад.
Он будет грозною лавиной
Срывать багрянец георгинов,
Топить глядящий в небо сад,
Нагую плоть плодов незрелых
И мякоть ягод переспелых,
Борозд-прожилок чинный ряд.

Стихии бешеный поток
Сквозь цепь разомкнутого круга
Затмит глаза, загонит в угол –
Не встать, не выйти за порог,
Начнёт внушать простосердечно,
Что всё непрочно, всё не вечно,
Как эта хижина-чертог.

Посеяв смуту и разбой
И покалечив крону сада,
Затихнут дальней канонадой
И дождь, и ветер грозовой,
И тишь в покое невесомом
Пространство, сжавшееся комом,
Покажет тыльной стороной,

Когда дыханье налегке
Среди потерь и обретений:
Жизнь – робкий дар, одно мгновенье
На грани и на волоске,
А мир божественных пропорций –
Луч солнца, сад и глубь колодца
Как счастье беглое в руке.


Пока горит огонь протуберанцев

О, эта жизнь – взахлёб и невпопад:
То мрачный морок в ворохе сомнений,
То шаг слепой к вершине озаренья,
То жар болезни, бред и наважденье,
И с миром всем мучительный разлад.

Как заповедь, условие одно:
Желать душе простора и господства.
Платить за этот почерк сумасбродства
Сознанием бесстрашным: инородство
Как знак судьбы и крест – предрешено.

Порядок непременно нарушать –
Шутя дерзить, ступать по бездорожью,
Отринув опыт, стыд и осторожность,
Внимать, как снова больно и тревожно
Навстречу свету просится душа.

Затмений ей никак не миновать.
Пока горит огонь протуберанцев,
Ну, дай же Бог, и плакать, и смеяться,
Легко прощать, уметь легко прощаться
И жизнь слагать в заветные слова.


Скерцо

Душа полна предчувствием зимы.
Пожухли дни. И небо потускнело.
И дух утрат, как воздух опустелый,
С горчинкой скоротечностей земных.

Какой восторг – былая кутерьма
С витийством слов, но с избранностью сердца,
Когда оно придумывало скерцо,
Твердя пассаж затейливый ума.

Цвела земля, и пенилось вино,
Звенел призыв монетой неразменной,
В ладонь бессчётно падали мгновенья
Судьбы и счастья вместе, заодно.

Но щедрый пыл пророчества иссяк,
Нестойким цветом мир преображая.
Душа от боли сжалась, чуть живая,
Твердя себе, что прошлое – пустяк.

Рождённый звук мелодии затих
И канул в сумрак жизнью безответной.
И только голос сбывшегося лета
Поёт всё то же скерцо для двоих…




*На страничке представлено фото
 картины известного художника-акварелиста
 Вильяма Хайнрайтса


И явь, и сон как истина хромая

"Я знаю всё, я ничего не знаю".
Франсуа Вийон , "Баллада поэтического состязания в Блуа",
перевод И.Эренбурга



Легко грешу и после горько каюсь,
Смеюсь до слёз и плачу от стыда.
То я стою над пропастью у края,
То вновь лечу, неведомо куда.

Тянусь к вершинам высшего познанья,
Но мелкие тревожат пустяки.
Пройти могу лихие испытанья,
Нет сил порой на лёгкий взмах руки.

Веду, играя, умные беседы,
Но в нужный час я делаюсь немой.
Не манит радость голоса победы,
Всего дороже мир с самой собой.

Чутьём особым чувствую подвохи,
Но каждый раз ступаю наугад.
Как жизнь мала, от вздоха и до вздоха!
Как жадно звёзды в небе ищет взгляд!

И явь, и сон как истина хромая.
Я здесь сейчас? А может быть, в Блуа?
Я знаю всё, я ничего не знаю,
Как ты, мой брат, мой бедный Франсуа.


Очередной очерчивая круг

Очередной очерчивая круг,
Душа души нечаянно коснулась.
Застыв в испуге, робко обернулась,
Заранее предчувствуя недуг.

Соблазн мечты заманчив и велик –
Поверить, что душа не одинока,
А звук трубы тревожный и высокий
Не исказил прекрасный встречи миг.

И позабыв весь горький опыт свой,
Чужой душе усиленно внимая,
Как в первый раз, с восторгом открываю
Блаженство знания про мир иной.

Каприз судьбы иль божья благодать –
Чужим теплом нежданно обогреться
И осознать невольно, вздрогнув сердцем,
Что это есть не благо, а беда.

И взгляд, и жест – души земной покров.
Случайный штрих. Он разве что-то значит,
Коль скоро жизнь преподнесёт иначе
Вчерашний смысл произнесенных слов.

Чужой душе свой уготован путь.
Не надо ей мучения пророчить.
Моя ж свербит от боли среди ночи,
Стремясь постичь существованья суть.

Изменчив лик минут коротких тех.
Обманчивы и мысли, и движенья,
Как той души к моей прикосновенье,
Как ливень слёз сквозь безудержный смех.


В какой-то вечер

В какой-то вечер я к тебе приду
И опущу лицо в твои ладони.
Слова, смолкая в тихом перезвоне,
Как лишние доспехи, опадут.
Безумный всполох жаркого огня
Затопит слёз накопленная нежность,
И будет рук наивная безгрешность
Белеть распятьем у истока дня.
Но нет спасенья в гибельном конце

И нет надежды на продленье счастья,

Лишь только к новой жизни как причастье –
Твои ладони на моём лице…



Имя

В унылом свете сумрачного утра
И зябкой ранней сдержанности глаз
Возникнет Имя бликом перламутра,
Чужого мира тайна и соблазн.

Блеснёт своим диковинным отливом,
Позволив щедро пристальность извне,
Далёкий мир, сурово-сиротливый
Вплотную вдруг приблизится ко мне.

Здесь день за днём в томительном смятенье,
Над гулкой бездной, страху вопреки
Вершится вновь земное примиренье
Души и тела, счастья и тоски.

И ради знанья высшего блаженства –
Нелёгкий путь по адовым кругам,
Рутинной топью, бродом – к совершенству,
Где сам себе – правитель и слуга.

Когда-то призрак с Именем нездешним
Предстанет явно в образе живом,
Не дай мне, Бог, в движении поспешном
Его увидеть в зеркале кривом.

А Имя – пусть и вымысел, но царский,
И в зябкой ранней сдержанности глаз
Опять восходит надо мною "Здравствуй",
Чужого мира тайна и соблазн.


Букварь

Учу прилежно собственный букварь:
На букву «О» – слова "Октябрь" и "Осень",
Движенье суток над уставшей осью,
Вписавшей время в древний календарь.

Прозрачный лес и голые поля.
Кругом так пусто – тишь и обнажённость,
Что кажется вполне уместной склонность
Вести отсчёт c октябрьского нуля.

Наитьем высшим чутко узнавать
И дня, и ночи смысл первоначальный,
Простую тайну вечного в случайном
И тяжесть знаний – горестную кладь.

И, помня всё, почти определить
По имени и лики, и личины,
И не искать с тоской первопричину
Избытка ран, плетущих жизни нить.

И ждать, как снег, добравшись до души,
Заявит право полного господства,
И первый холод зимнего сиротства
На букву «О» учёбу довершит.


Всё больше ухожу в уединённость

Всё больше ухожу в уединённость
От мелочной и будничной тщеты,
Там звука и штриха незавершённость
Приобретает ясные черты.

И образ мысли, зыбкой и сокрытой
В почти недостижимой глубине,
Проступит, словно в золоте отлитым,
Божественным познанием во мне.

Проявится значение мгновенья
Распятием на сути бытия,
Непрочный мир в картине сотворенья,
Как дар бесценный, постигаю я.

Душа моя заглянет в бесконечность,
Не страшно ей остаться молодой,
И канет жизнь в раскрывшуюся вечность
В какой-то миг сгоревшею звездой.


Скрипи, скрипи, полночное перо

Скрипи, скрипи, полночное перо,
Терзай меня и царствуй на бумаге!
Достанет ли безумства и отваги
Цепочку слов оплавить серебром?

Какая мука в радостной мольбе,
Какая блажь, какое злое зелье –
Бросать в огонь с надрывом и весельем
Слова навстречу будущей судьбе.

Какие-то из них сгорят живьём,
Какие-то блеснут сияньем новым,
И будут ли они прожить готовы
Совсем в другом значении своём?


Мой друг, судья, старинное перо,
Храни меня от лжи и пустословья,
Царапай не чернилами, а кровью
По жизни, что мерещится игрой.


Тажеран

Тажеран – это Тажеранские степи
на западном берегу Байкала


Сухой ковыль. И камни-валуны.
Тут землю солнце жжёт и сушат ветры.
И звуки жизни – звуки тишины.
И ни души – на сотни километров.
Такой вокруг космический простор
И первозданность в самом чистом виде,
Что красота не утоляет взор,
Есть только страх – чего-то не увидеть.
Глаза томит Байкала синева.
Над головой – бездонность небосвода.
Бессильны мы, бессильны все слова
От первобытной слитности с природой.
И мы молчим. Здесь каждый сир и нищ.
Вот где-то близко пролетает птица,
И суслики застыли у жилищ –
Как "столбик", каждый у своей темницы.
Палит светила жгучее пятно,
И жёлтой нитью стелется дорога,
Пред нами оживает полотно
Бессмертной кисти арльского Ван-Гога.
И мы парим. Протяжно. Наяву.
И понимаем тщетность всех усилий
И в эту высь, и в эту синеву
Вновь не стремиться, коли их вкусили.
Наш Тажеран. Вошёл и в плоть, и в кровь.
Усилил слух и углубил глазницы.
Избранников ты посвятил в любовь,
Сердца заставил на пределе биться.
Быть может, даже обесценил речь,
Но что слова – спасение отчасти.
Ты научил безмолвие беречь.
И в нас остался причащеньем к счастью.


Волшебный день

Мой дивный, мой волшебный день!
Щемящей нежности творенье.
Cтупень, ступень, ещё ступень
Из будней к бездне вдохновенья
С невинно-шуточной игрой,
(О, как же были мы наивны!)
С молчанием вдвоём порой
Неутомительным и длинным,
С беседой вскользь о пустяках
На темы быта и досуга.
Преображённые в зрачках,
Мы отражались друг для друга
Одною фразой на двоих,
Одной тональностью звучанья,
Творилось чудо в нас самих,
И сокращалось расстоянье
Пленительным изгибом рук,
Лихой стремительностью жеста.
И вот – замкнулся жизни круг,
И встало в мире всё на место.
Вивальди это подтверждал
Своей такой же нежной скрипкой,
Как будто вместе с нами ждал,
Когда картина станет зыбкой,
И жизнь напомнит о себе
Своей изменчивостью нрава,
Отметку сделает в судьбе
И вновь, конечно, будет правой.


Сентябрьский рай

Сентябрь c разлукой обручён.
В наряде цвета малахита,
Пурпурным золотом расшитом,
И в нимбе славы именитом,
Он не на праздник обречён.

Что этот миг, и час, и день?
Немые вехи исчисленья,
А лист в замедленном паренье
Как вечный символ повторенья –
Расцвет и гибель, свет и тень.

В стремленье к сути бытия
Излишним грузом неизбежно
Спадут богатые одежды,
В клубок сожмутся боль и нежность,
Цены прозренья не тая.

Последних яблок урожай,
Пустые гряды, дождь по крыше –
Приют души, в огонь спешившей,
Чтоб жить и медленней, и тише.
Благословен сентябрьский рай.

Предвестьем полон мокрый сад.
Сулит он путь простой и длинный
С житейским умыслом невинным.
Горчит иной судьбой калина.
Скорбит разлукой листопад.


Тридцатое сентября

Сентябрь. Тридцатое. Прощальный бал.
Верша небес священный ритуал,
Мой ангел вечно юный, белокрылый
Под чистый звук души неприхотливой,
С молитвой-заклинанием из слов
Про Веру и Надежду, и Любовь,
Раскинув крылья, в ждущие ладони
По пёрышку из каждого уронит –
Божественный, заветный талисман
На дальний свет, на праведный обман:
Чтоб Вера не споткнулась о неверье,
Меняя обретенья на потери,
И чтоб Надежда не теряла сил
Среди безмолвья и чужих светил,
Ну, а Любовь витала б над судьбою
Пусть слабой и смятенной, но живою,
Чтоб Троица немеркнущим огнём
Холодной ночью, непогожим днём
Юдоль земную свято освещала
В дороге без конца и без начала.
О, верный ангел, твой сегодня час –
Дарить на жизнь, на завтра, про запас,
Чтоб после, по-сентябрьски неизбежно
Дышать Любовью, Верой и Надеждой.



30-е сентября - день ангела
"Вера, Надежда, Любовь и их мать Софья"


Осенний триптих

Сентябрь

Встают сентябрьские леса
Светло, томительно и колко,
Зелёной россыпью иголки,
Как гребень в рыжих волосах.
Берёз чернёные стволы –
Печально-праздничные свечи,
И дух лесной c осенним, вечным
Настоем хвои и смолы.
И пламень яростных рябин,
Горящих истово и страстно,
Сентябрь всесильный и прекрасный –
Недолгих празднеств господин.
Он водит листьев хоровод,
Он кружит вальс земного бала,
И разноцветным карнавалом
Захвачен дней круговорот.
Вослед скупым календарям
Лелею счастье возвращаться,
Смеяться, плакать и прощаться
До будущего сентября.


Октябрь

Сентябрь-проказник, рыжий демон,
Чудак с повадками шута,
Прощай! С тобою кто мы, где мы?
Но вот – заветная черта,
С которой тщетна многоликость
Блистать и головы кружить,
А между шёпотом и криком
Стоит безмолвие межи.
Мы начинаем всё с начала,
С пустых, задумчивых лесов,
Здесь бродит глухо, одичало
Чужое эхо голосов.
Мы начинаем с голых веток,
С отжившей праздники листвы,
Где лист опавший тлеет светом
Из паутиновой канвы.
Мы начинаем с чистых звуков,
Когда иссохшая гортань,
Горя невысказанной мукой,
Шлифует в новом слове грань.
Мы начинаем с сути вещи
В её первичной наготе
Осенний путь – земной и вещий –
К святой октябрьской простоте.


Ноябрь

C дождями затяжными вечера,
А дни потухли без тепла и света.
В права вступила новая пора,
И в ней видны иных времён приметы.

У воздуха почти хрустальный звон.
И холод пронимает до озноба.
Так чётко безупречен дальний фон,
А ближний виден в ракурсе особом.

В палитре красок сузились цвета,
А небо в грузной тяжести осело.
И жизнь, как после праздника, пуста,
Всё отдали ему душа и тело.

Но память не сдаётся и хранит
Ушедшего детали и оттенки,
Велик соблазн на мир, что не забыт,
Наклеить искажённые оценки.

В какой-то день объявится зима
В своей неотвратимости и властно
Поведает, где правда, где обман,
К которым, как судья, небезучастна.

О, правдолюбие, тебе от ноября
Дано щадить мою живую душу,
Чтоб то, что было, было всё не зря,
Чтоб то, что было, не совсем разрушить.


Стоял сентябрь (Олегу Горшкову)

Олегу Горшкову


В поблёклой сини вздулись облака.
И солнце, их рассеянно коснувшись,
Плеснуло свет по-летнему радушно
В сентябрьскую горчащую воздушность,
Разбавленную цветом табака.

Очнувшись, ожил замерший пейзаж.
Луч за лучом стекал с покатой крыши,
И сад, в прощальной рыжести поникший,
Расправил кроны, чтоб вобрать с излишком
Подаренную солнечную блажь.

Осенним зреньем поглощая свет,
Тянулась кверху непокорно зелень,
Парили листья, падая на землю,
И яблоки качались, и немедля
Сорвать хотелось хоть одно в ответ.

Меж гряд пустых, петляя, шли межи.
Вся в алых гроздьях, жгла огнём рябина.
И мотылёк, застрявший в паутине,
Карабкался по веточке калины…
Стоял сентябрь. И продолжалась жизнь.


Антре (Романс для Андрэ)

Андрею Широглазову

Навеяно:
http://www.artefakt.ru/mob/verse/work/?work_id=11907


Опять цветут парижские каштаны,
И голуби слетелись на Монмартр.
Задумался в тени кафешантанов
Не кто-нибудь, философ Жан-Поль Сартр
О том, что есть в России Широглазыч,
Андрей, да, да, по-местному Андрэ,
Его романсы, песни, перифразы,
Верлибры и стихи, поэмы-сказы
И слитками, и россыпью – алмазы.
И в честь него – антре и суаре.

Поэт и бард – сибирский самородок,
Из захолустья Че, Череповца,
Певец раздолья, матушки свободы
С байкальским выражением лица.
Большой знаток Басё, Сайге, Буссона –
В сандалиях пешком бы на Восток
Сквозь лихолетья, сквозь беду и стоны,
Но Русь – его священная икона,
Не выклевать её лихим воронам,
Любовь и вера – воздуха глоток.

Вновь одиночество и сигарета.
Загадочная русская душа.
Тоска с иронией, и рядом где-то
Витает муза. Слышь, Андрюха, ша!
Она судьба, она с полночной лирой!
Шумит и плещет красками Монмартр.
А в тесных стенах крохотной квартиры
Стучат в висок горячим пульсом мира
Рождённых строк бессмертные ампиры.
Завидует философ Жан-Поль Сартр…


Скажи, ты счастлив?

Скажи, ты счастлив? Только честно, счастлив?
Я сгинула. Исчезла. Растворилась
Бесследно и безвестно. Сделай милость,
Взгляни на небо – видишь, не погасла
Звезда, что светит странникам заблудшим,
Отважным, верным, одиноким душам.
Есть высшая в природе справедливость.
Всё то, что было, было не напрасно.

Как знаменье, случившаяся встреча –
Скрещенье взглядов и зрачков бездонность,
Дуэт сердец, взорвавший монотонность,
Которой путь обыденный помечен.
Под силой рока с мощным притяженьем
Земля качнулась, выверив движенье,
Чтоб душам двум их вечную бездомность
Любовью, хоть на миг, очеловечить.

Как смоль, черна обугленная кожа
На всех ветрах обветренного тела,
В нём жизнь бурлящей лавою кипела,
Сводя с ума до обморочной дрожи
Походкой чуть враскачку, внутрь носками
И жаром глаз распахнутых. Глотками
Я обжигала сердце неумело,
Забыв про страх сгореть неосторожно.

Я помню всё – ладоней власть и нежность.
В них мир вселенной для любви сомкнулся
Под общий бой усиленного пульса.
Ещё была далёкой неизбежность
Учить себя науке расставаний,
Усваивая всё богатство знаний
Про душ родство и в лицах след безумства,
И к племени счастливцев принадлежность.


Галатея и Пигмалион

Обыденно, обидно обеднеет
Без прежних крыльев праздничность души.
Летящий шаг ожившей Галатеи
Собьётся, и паденье завершит
Попытку жить в отсутствие дыханья –
Забыл свою любовь Пигмалион.
Туманной, зябкой ранью, грань за гранью
Ваял её самозабвенно он.
И раб, и царь, служака и владыка
Изгиба шеи, линии бедра
И не лица – божественного лика,
Сиявшего с утра и до утра.
Устал богине клясться и молиться.
Есть женщины для будничных забав –
И грешницы, и светские блудницы.
Свободен он, единожды солгав.
А образ совершенства вновь тревожит,
Когда пустой мерцает постамент, –
Всё та же под рукой прохлада кожи,
Всё тот же сердца аккомпанемент.




*На фото представлена скульптура
Огюста Родена "Пигмалион и Галатея"


Урал

Широкая излучина реки.
Знакомый полуостров с деревушкой.
В крутом изгибе cылвенской дуги
Друг к другу жмутся вётлы и избушки.

Величием стихии древних скал
Искусно огранён высокий берег.
К седым годам обрёл покой Урал.
По склонам – словно свечи, тонкий вереск,

Густые, в пояс, травы и цветы,
И заросли дурманящей клубники,
Стогами сено на лугах. Черты
Земли обжитой, но извечно дикой.

Увенчана крестом макушка гор.
Следы времён – остатки городища.
Вокруг – само величество простор,
Ему осанну ветер воли свищет.

Уходит в даль, меняя цвет, вода.
Леса смыкают цепью расстоянья.
И за грядою тянется гряда
Холмов, теряя чёткость очертаний.

А на воде гнездятся острова,
Изрезали их узкие протоки,
Изящной длинной цапли голова
Видна над камышами и осокой.

Безмерен мир людей в таких краях.
Живут они сурово век от века –
Молитва, труд, любовь и кров, семья,
Несуетно, достойно человека.

Живут в согласье с Богом и собой
Своей особой, праведною жизнью.
Родимый край. Клочок Земли святой.
Приют души с названием Отчизна.



*Сылва – приток реки Чусовая
на Западном Урале


Короткие уральские сезоны

Нет выбора для участи иной,
Чем летом ненасытным насладиться.
Укрыв глаза в сплетённые ресницы,
Вбирать земли сомлевшей дух парной
И новых дней возникшие длинноты,
И ждать, пока оттенком позолоты
Проявится на коже жгучий зной.

Ни зуд мошкИ, ни страх змеиных жал
Не помешают вновь блуждать лесами
По хвое, мшистым травам и часами
Скользить беспечно вдоль прибрежных скал,
Что высятся отвесною громадой,
И окунаться в водную прохладу
Задумчивой прозрачности зеркал.

Июльская счастливая пора.
Короткие уральские сезоны,
Когда душе и телу опалённым
Дано найти спасенья общий храм,
Под синим, бесконечным небосводом
Стать крошечной частицею природы,
Открытой жизни и другим мирам.