Размело нас белою пургою,
И следы – под ледяной порошей.
Скоро я забуду всё плохое,
Чтобы помнить о тебе – хорошей.
Только крыльев мало для полёта!
Сквозняком подула ложь на свечку –
Всё погасло. Но осталось что-то
Доброе. Лишь доброе – навечно!
Как проникнуть в суть обычным взглядом?
Как постигнуть: рано или поздно?
Кто-то ничего не видит рядом,
Кто-то даже в полдень видит звёзды.
Пахнут домом июльские травы
Здесь – в чужих забайкальских краях…
Каждый выкос огромной державы
Деревушкой родимой пропах!
В луговую духмяность прилягу
И, усталый, довольно вздохну.
Этим травам давал я присягу.
Если надо – ещё присягну.
Присягну журавлиному клику,
Птичьим песням, полянам в лесах…
Малой родине, ставшей великой –
До небес – у меня на глазах!
Неодолимо-сильной стала тяга
На край того широкого оврага,
Где – вся в цветах шиповника – Разбойка
По гальке русла пробегает бойко.
Гляжу на эту землю под ногами
И насыщаюсь сочными лугами.
От нежных трав не оторвусь я скоро –
Прижались, не пускают в пыльный город.
Спешу сюда в любое время года
И пью живую ключевую воду...
Ненужное, пустое, наносное –
Всё позади. Передо мной – родное.
Зима плутает в лабиринтах вьюг,
Крупой на бесконечных рельсах стынет…
Но не гляди, здесь оказавшись вдруг,
В степную даль, как в мертвую пустыню!
Под затвердевшим панцирем снегов,
Под покрывалом ледяных буранов
Степь не мертва. Любой клочок готов
Взорваться майской россыпью тюльпанов!
Убрав из сердца битое стекло,
Я бодро ставлю чайник спозаранку.
И просто по-домашнему тепло
В родном углу глухого полустанка.
Моей бабушке Макуровой
Анастасии Антоновне
Войну гражданскую Россия
Перетерпела наконец,
Когда мой дед Анастасию
Повёл, сияя, под венец.
Он говорил ей: «Долго, Настя,
Искал тебя среди людей.
Мы будем жить в добре и счастье
И девять вырастим детей.
Любуясь чадами своими,
Такой введём в семье закон:
Твоё должно слагаться имя
Из первых звуков их имён.
Чтоб гомонили и бузили,
Но, лишь вставали к образам,
Читал бы я «АНАСТАСИЯ»
По их - молящимся - глазам!..»
И жизни наполнялась чаша:
На свет являлись сыновья,
И Настя становилась краше,
И крепла русская семья.
Но прогремела рваной сталью
Война – жестокая судьба.
В живых от имени остались
Лишь звуки плача: «А» да «А»…
Был гул в ушах от этих звуков…
Где Русь не потеряла честь,
Там даже выжившие буквы
Вдруг стало некому прочесть!..
Давно, отец, ты там, где бирюза,
Там, где печаль не капает слезами.
И голубые добрые глаза
Сегодня стали просто небесами.
Как мы сейчас безмерно далеки!
Хотя – лишь смерть всего-то между нами.
Последние погожие деньки
Последними твоими стали днями.
Бьет в сердце боль десятками зубил,
Но вижу я, затерянный в кочевьях:
Ты в тех зверях, которых не убил,
И в тех – тобой не сломанных – деревьях.
Пусть ты сейчас без мускулов и жил,
Пусть над землёй витаешь лёгкой тенью,
Ты с чистой верой жизнь свою прожил...
И мне бы с верой – в путь к объединенью!
В моём краю с кислинкой вишня,
С горчинкой редкие грибы.
Средь жухлых трав несладкой вышла
И часть моей земной судьбы.
Бывала злой степная волость,
Где я сполна вдыхал полынь,
Где с ковылём сплетался волос,
Где всё познал – и тьму и синь…
От света, выпавшего за год,
От ветра, холодов, дождей
Зависит вкус грибов и ягод.
А также строй и дух людей!
Тебе б понять хоть попытаться,
Как получился я таков…
Как тяжело сады растятся
Средь вековых солончаков!
Вкус воды этой помню с детства.
И была колдовской пора,
Если мог я от звёзд согреться,
Как сейчас от огня костра,
Если мог я руками трогать
В речке стынущую звезду…
Как найти к роднику дорогу
Через взрослых проблем гряду?
Мы спускались к воде, тараня
Связкой удочек мутный свет…
В небесах где-то дядя Ваня
Ловит в сети хвосты комет…
Цветущей черемухой пахнет ручей.
Над ним – из соцветий туман.
Холодный порыв с первомайских речей
Сдувает слащавый дурман.
Я тихо шепчу, ни за что, задарма
Продрогнув на колких ветрах:
«Возьми их с собой! Ты забыла, зима,
снежинки в зеленых ветвях!».
Заточками-льдинками месяц-колдун
Царапает кромки ручьёв.
И, кажется, бьёт затяжной колотун
Похмельных сырых воробьёв…
Кто сказал, будто старость, как осень,
Давит тяжестью дьявольских туч?
Нет, придет эта старость и бросит
На прошедшее солнечный луч!
И весны нет вернее приметы:
После долгих снегов и пурги
На завалинках, солнцем пригреты,
Прорастают цветы – старики!
Быть облаком, делить судьбу с ветрами,
В жару стараться близких спрятать в тень,
Под небом ощущать себя как в храме,
Впитав слезинки русских деревень!..
Жить, как лететь среди круговоротов!
И слышать перелесков звон и хруст,
Слегка тревожить крылья самолетов
И литься на людей дождями чувств!..
Пусть в нашем мире и любовь спесива,
Коль полюбил – забудь о барыше!..
Живет печаль внутри моей России,
Как будто грусть в молящейся душе.
Я прилёг и как будто коренья
Вглубь пустил – так устал от ходьбы.
А в лесу – словно варят варенье,
Словно на зиму сушат грибы.
Расстаралось уральское лето,
Обожгло земляники листву
И рассыпалось зноем и светом,
Загустив в небесах синеву.
Улыбаясь, гляжу на корзину.
Жаль, такая у жизни цена:
Лишь надкусишь – и где та малина?
Только кислая клюква одна…
Но не зря походил я борами,
Не сломал, не убил, не украл,
Весь – до сердца – наполнен дарами.
Корни глубже! Дай силы, Урал!
Вот друг друга зовём мы по отчеству,
Строим памяти дом из крупиц.
Непривычное что-то упрочилось
В очертаньях знакомых лиц.
Затвердевшим от времени ластиком
Линий пройденных не стереть...
Раньше нас собирали праздники,
А сегодня – всё чаще смерть.
В этот вечер не смотрятся больше сиротски
Тени чёрных деревьев на снежном граните,
Ведь зима обернула платками берёзки,
И наряды искрятся серебряной нитью.
Превратили в невест этих девушек скромных
Мастерицы-ажурницы чуткие пальцы.
А на окнах узоры красуются, словно
Паутинки-платки растянули на пяльцах.
Вечер вдруг оказался возвышен и светел –
У зимы белой пряжей полна мастерская.
И чем больше гремит фонарём стылый ветер,
Тем чудней и волшебней узоры сверкают.
Небеса стали будто доступны для слуха,
Чётко видно всё то, что вдали за снегами...
Ноги греют носочки из козьего пуха.
Предо мною стихи о зиме и о маме.
Край мой, где тишина – движенье,
Колыханье живой земли…
Неуёмнее притяженье,
Если я от него вдали!
Возвращенье сюда - награда.
Свет идёт от знакомых лиц...
Солнца огненная громада
Тоже сделана из крупиц!
Радость-родина. Неделимы
В васильковых слезах поля,
Небо в росчерках журавлиных,
Взгорки с проседью ковыля.
Мороз кусачий с самого утра
Суется в щели мордою бульдожьей.
Что на берёзе лопнула кора,
Не только слышу – ощущаю кожей.
Сместились на планете полюса,
Ни печь не греет, ни плита на кухне…
Так тяжелы сегодня небеса,
Что кажется: махни рукой – всё рухнет.
Густая бесконечная зима
Метелью заполняет ум и сердце.
И сгрудились бесцветные дома,
Чтоб друг от друга хоть чуть-чуть согреться.
В глубинах неба, как на дне колодца,
Горят огни пушистых зимних звёзд.
Под шагом ночи с тихим хрустом гнётся
Из хрупких льдинок возведённый мост.
Волшебный мост, где вместе быль и небыль,
Вдруг превратился в чёткий монолит,
И засветился от земли до неба
Пролетами взволнованных молитв.
Ночь так легка! И тонкий путь не рухнет,
Пройдут здесь час за часом чередом.
И бледный свет январских звёзд потухнет
Над слившимся из слов любви мостом.
Увидев эти шаткие помосты,
Всевышний не забудет нас – сирот.
И утром замерзающие звёзды
В рождественское солнце соберёт.
Закутав всё – не видно лиц,
Приняв по сто для счастья полного,
Торговки отгоняют птиц
От жареных семян подсолнуха.
Разбой отчаянных пичуг
Пытаются пресечь в зародыше.
А под кустом, устав от вьюг,
Затих нахохленный воробушек.
Когда в желудке пустота,
На сердце холод, всё, что пройдено, -
Бессмысленная суета,
И не мила ни жизнь, ни родина.
Возьму в ладони воробья,
Согрею пёрышки дыханием.
Что мне визгливый крик бабья?
Что мне торговок беснование?
В кармане несколько монет,
Стакан до верху наполняется.
Куплю и высыплю на снег…
И жизнь на свете продолжается.
Под зимним небом, дымчатым и хмурым,
Шум и движенье с самого утра.
Рождаются чудесные фигуры
Сквозь вой пилы и стуки топора.
Здесь изо льда и снега строят сказку.
Столпились, ожидая, малыши…
Им верится: жизнь – книжечка-раскраска,
Смелее выбирай карандаши!
Сам Дед Мороз сюда на помощь прибыл!..
И до того с утра мороз окреп,
Что пышут паром ледяные глыбы,
Как будто свежевыпеченный хлеб.
Я помню с детства: мы проснулись рано,
И мама, утро принеся в бидоне,
Льёт мне и брату молоко в стаканы.
И белый свет течёт с её ладоней!
Мир повзрослел. Но и дорогу к храму,
Прожив полжизни, я почти не знаю…
И очень редко обнимаю маму,
Немногим чаще говорю: «Родная!»
А жизнь идёт. С ладоней мамы силы,
Как голуби, взлетают в поднебесье…
И я боюсь, что над её могилой
Внезапно потеряю равновесье.
Но что бы ни случилось впредь со мною,
Беда в каком бы ни настигла месте,
Всегда я буду знать, что за спиною
Рукою мамы вычерченный крестик.
И пусть судьба по льдам бездушья гонит,
И пусть с годами всё трудней согреться,
Я чувствую, как мамины ладони
Теплом и светом заливают сердце.
Длиннее ночи – больше темноты
Не только в мире, а внутри, на сердце.
Вдали бледнеют пятна бересты,
Как тусклые иконы староверцев.
Жизнь в темноте. Ноябрьский полумрак -
Ни бель снегов и ни сиянье лета.
Лишь на заре порадует овраг,
По склонам в блёстки инея одетый.
Но знаю точно: дом мой – самолет,
Один такой – летающий – в деревне.
Что я колдун, здесь шепчется народ,
Колдун? Пусть так, лететь бы мне к царевне!
И, может быть, подумает она,
Как город неуклюж и маломестен,
Увидев ранним утром из окна
Саманный дом, где царствовали вместе…
«Как друзья повзрослели за лето!» -
Так я думал, встречая сентябрь.
Торопила к звонкам на рассветах
Стылой осени первая ярь.
Школьный двор золотился листвою,
Пахло краской от стареньких парт.
Пушкин бронзой сверкал формовою,
Лилось солнце с его бакенбард...
Переплавлен украденный Пушкин,
Постарели за лето друзья,
А на солнце блестят безделушки…
Да, и я - это вовсе не я…
Я в леса тебя не поведу
В сентябре искать цветную грусть.
Знать тебе зачем, как там слюду
Первого морозца топит груздь?
Для чего? Как можно передать
Винный запах позднего тепла,
Если пролила ты благодать,
Что судьба нам на двоих дала?
Лес алеет в золоте полей.
Осени цвета – опасно, яд!
Между павших листьев и стеблей
Шляпки, как глаза в слезах, блестят.
Оставайся! Я уйду один,
Задохнусь отравой колдовства.
Я сородич ветров и дождин,
Ненормальный, странный – ты права!..
На Земле не страдал я от жажды,
Был судьбою подарен родник.
В обжигающем детстве однажды
Я к воде чудотворной приник.
Над источником треснули скалы,
Древних гор наклонилась гряда.
Видно, выхода долго искала
В подземельях живая вода.
Всё, что полнило дни ерундою –
Рой пороков, засилье рубля, -
Всё смывалось волшебной водою,
Что дарила родная земля.
Чистый взгляд, золотые веснушки,
Запах поля, рассветный багрец
Для меня нержавеющей кружкой
Зачерпнул из истока отец.
Весною звук отчётливей и звонче,
Он будит раньше и зовёт в поля.
Пусть век зимы пока ещё не кончен,
Уже проснулась матушка-земля.
Снега, подтаяв, отражают небо...
И с веретён сосулек, без затей,
Смотать все нити солнечные мне бы
Для рыболовных будущих снастей!
Неторопливо, сонно, беззаботно
Пушистый снег летит на плечи мне.
Вокруг меня – лишь белые полотна.
Рисуй судьбу на чистом полотне!
Давно забыты горе и потери,
Слова не в такт и мысли невпопад...
И пусть за мной закрыты плотно двери,
Есть рядом этот тихий снегопад.
Как много света в белом беспорядке!
Как ценен звук в затишье декабря!
Вот так бы жить – бездумно, без оглядки,
Но, зная, что и ты живешь не зря,
Спешить к прохожим, вглядываясь в лица,
Хрустеть, читая вязь чужих шагов…
Ну а потом бесследно раствориться
В безмолвии мохнатых облаков.
Тяжкий груз багровых веток,
Хруст безжизненной осоки...
Через дождик – струи света
Как зачёркнутые строки.
Над Россией плачет осень,
Городки погрязли в хляби.
На пруду, как на подносе,
Павший лист в узорах ряби.
Плеск петляющей речушки,
Словно тихий вздох дочерний…
А в подлатанной церквушке
Всё готово для вечерни…
Ожило, задвигалось в осоке,
Завязался птичий разговор…
Вышел день широкий и высокий
Из-за низких каменистых гор.
Под туманным теплым покрывалом
Дремлющая тихая река
В отблесках оранжевых и алых
Потекла куда-то в облака.
Солнце прогуляться вышло в поле
И шуршит колосьями вдали.
Ну а здесь две лодки на приколе
В берег носом бьют, как голавли.
Может, отыщу в прибрежной пене,
Что размыла молодость моя?
Если верить речке, отраженье –
Это самый настоящий я?..
Ныряют звёзды в глубь ночной степи.
И запах звёзд во мраке за окном…
Ковыльный океан ещё кипит,
До дна прогретый уходящим днём.
На пыльный берег спящих городов
Выносит время взмыленных коней,
И я бездумно в степь бежать готов,
Чтоб безвозвратно раствориться в ней.
Чтоб там, где смысл всего открыт и прост,
Где так легко и вольно без людей,
Увидеть свет от долетевших звёзд
В следах бегущих в вечность лошадей.
До конца, до тихого креста
Пусть душа останется чиста!
Николай Рубцов
Встану рано и чуть задержусь у порога:
Загляжусь, как сползает с небес пелена.
Просыпается солнце – большое, от Бога.
Как его заждалась вся степная страна!
Шёпот множества трав, стрёкот сотен букашек
В серебристо-жужжащий сливаются звук.
А восток горизонта всё ярче и краше,
Изогнулся дугой, как натянутый лук.
С малолетства дружил я с отчаянным ветром.
И хотел не в глухой тесноте городов,
А по вольным холмам прошагать километры,
За собою почти не оставив следов.
Так и было: делил с ковылями тревогу,
По знакомым тропинкам водил стригунца…
Край родной – это, в сущности, просто дорога!..
Человеческий путь. До креста. До конца.
Снег на маму, не тая, ложится,
На глаза, что закрыты, на нос…
Мамин лик не такой, как все лица, -
Лоб прикрыл на бумажке Христос.
День морозный, крепыш белозубый,
Тушит боль леденистостью струй.
Не согреет холодные губы
Мой последний земной поцелуй.
Получувствами, вся в полутенях
Смерть скользит, чуть одеждой шурша.
И взмывает на снежных оленях
Невесомая мамы душа.
Мама, мамочка, милая мама,
Как олешкам небесный лужок?
Холмик глиняный слабым бальзамом
Припорошил невинный снежок.
Имя мамы на свежей табличке.
Всё. Отмучилась. Нет больше бед.
А с округи слетелись синички
Совершить поминальный обед.
Кричат, кричат в осеннем небе гуси,
Листва шуршит прощальные слова,
Но расставаний больше не боюсь я
И с осенью не чувствую родства.
Она пройдёт, а я останусь вечно, -
Дыханьем речки, ветерком в степи,
В дороге дальней долгожданным встречным, -
Звеном обычной жизненной цепи.
Друг, если будешь в нашем регионе -
Неважно: через год, через века, -
Знай, будешь пить ты из моих ладоней
Прозрачный смех степного родника.
Башкирский лес не радуется гостю,
Шипит навстречу поздняя листва…
С деревьев кровью, каплями и в гроздьях,
Текут листы. Бледнеют дерева.
Машина – зверь, покрытый шерстью пыли –
С трудом волочит хвост среди осин.
Дожди весь месяц стороной ходили,
Сушило солнце раны у лесин…
Мелькнет платок старушки-вековушки,
Слезинки проблеснут в её глазах.
О той кривой избушке у опушки
Весь год мечтал я, как о небесах.
И пусть грибов не будет и в помине,
И пусть вокруг всё с каждым днём пустей,
Но лучше здесь, чем в городе на мине
Из ржавых дум и толовых страстей!
Беда большая – невеликий рост!..
Под пересмешки дряхленькой бабули,
Как ни казался новый труд непрост,
Мальчишка сделал для себя ходули.
И стали ниже за плетнём кусты,
Соседский пёс – нестрашный и некрупный…
Мальчишка смотрит с шаткой высоты,
Что только для него теперь доступна.
Ходули вскоре будут у других,
Ведь дело здесь в мальчишеском престиже.
И сверстники научатся на них…
Но ничего – он сделает повыше!..
И капли пота на твердыне лба,
Как на металле гранулы испарин…
Стремленье к высоте – уже судьба!
А из мальчишки вырастет Гагарин!..
Весна сгорела, догорит и лето,
Оставив пепел высохшей травы.
И на березах черные браслеты
Так больно будет видеть без листвы.
Ну, а пока - иду один по лесу,
Пью ароматы ягод и грибов,
На миг забыв про тяжести железа,
Столбов, бетона, стёкол и гробов.
«Дыханье нашей жизни быстротечно!» -
По вечерам мне говорила мать…
Сгорает лето. Что оно не вечно,
Как хорошо сегодня понимать!
Как хорошо за иглами урмана,
За чередой осиновых ветвей
Представить мир без слёз и без обмана,
Где снова буду с матерью своей…
Оживились ветви, лезут в окна.
Даже на поломанных зимой
Листики, не зная, что засохнут,
Радуются участи земной.
Может, правда: вспыхнет все в природе?..
Лопнувшими жилками в глазах
Замелькала в темном небосводе
Первая апрельская гроза.
Только я сырым лицом в подушку
Лег на край страдалицы-земли…
А весну, как детскую игрушку,
Где-то рядом люди пронесли…
Земля моя - прощающая мать!
Под крыльями лебяжьих облаков
Так хорошо тебя мне обнимать
В полях, где шорох спелых колосков!
В осиннике горят верхушки крон.
Где вербы, там листва ещё светла.
А с колокольни слышен тихий звон, -
То свежий ветер бьёт в колокола.
Под ярким солнцем золотистый цвет
На степь ложится с каждым днём смелей.
Я так и не сумел за много лет
Напиться терпким воздухом полей,
Где от соломы сытый дух жнивья
Исходит, манит перелётных птиц…
Они вернутся, родина моя,
Ведь так не пахнут земли заграниц!
Однажды, ни давно и ни вчера,
Но здесь, у нас под самым боком будто,
Поставить в центре старого двора
Решили трансформаторную будку.
За три часа отрыли котлован,
А поутру, лишь только заалело,
К нему пригнали новый автокран,
А с ним бригаду. Завертелось дело.
Рабочих затянул круговорот:
Замесы, блоки, арматура, стойки…
Вдруг из подвала вылез рыжий кот
И побежал неторопливо к стройке.
Кот двигал прямо, ни присев, ни встав,
А, добежав до стройки, рухнул в яму.
И замерла бригада на местах,
Чтоб разрядиться шутками и гамом.
Достали. Чуть земля коснулась лап,
Кот снова в яму, курса не меняя.
«Да он слепой! – прозрел седой прораб. –
Пусть там лежит! Работать, разгильдяи!»
Кран заскрипел, но встали мужички.
«Гляди, а кот, наверно, это ищет!»
Там, где темнели с мусором бачки,
Бабульки для кота сложили пищу.
Конечно, кот был совершенно слеп.
Годов-то! Шаг людского поколенья!
Но знал весь двор, недаром ел свой хлеб,
Терпя от деток ласки и глумленье.
И мало кто догадываться мог,
Пока во двор не влезла эта стройка,
Что кот чутьём держался двух дорог:
Подвал – пригорок солнечный – помойка.
…Подняли блоки, выбрали настил.
Курил, молчал прораб, серее стали.
Пришёл «фронтальный», яму завалил,
А мужики землицу притоптали.
Переместили стройку во дворе,
Нашлись и аргументы, и ресурсы.
И будка поднялась на пустыре,
И кот шагал к помойке нужным курсом…
Пусть скажут мне, прервав рассказа нить:
«Так не бывает! Вечно врут писаки!»
Да, мудрым, щедрым, мужественным быть
Не каждый сможет. Добрым – может всякий!
За длинные столы садятся дети.
И тишина! Не слышен детский смех!
В трапЕзной храма на «святом» обеде
Мест и еды хватило не для всех…
От детских взглядов, зАлитых печалью,
Сестриц немного мутит и трясёт.
Да не они одни не замечали,
Что неимущих – сотня из трехсот!
Супец грибной, варёная картошка,
Салат, ватрушка, натуральный сок.
Кому-то положить забыли ложку,
И задрожал обидой голосок.
Раз в год на это целых десять тысяч
Рублей российских губернатор дал.
И ложками, стесняясь, дети тычут,
Скребёт фарфор облизанный металл.
Пусты тарелки. И сестрицы ловко
Их собирают. Слёзы в рукаве…
Зато есть в городке – своя Рублёвка,
Хоть не совсем такая, как в Москве.
Устало Богородица взирает.
Свет за окном лучами топит снег.
ТрапЕзная. Собор. Кусочек рая.
Земля. Россия. Двадцать первый век.
Под крышей в воздухе завис стеклянный звук –
Сосульки будто говорят со мною.
И я под капли подставляю ковшик рук,
Скорей напиться раннею весною.
Но капель мало, и блестящий ломтик льда
Кладу на губы заостренным краем.
И чтоб скорее растопились холода,
Свое тепло на льдинку выдыхаю.
И сразу – солнце! Тает снег вокруг села,
Спешат деревья выпустить побеги…
Как, вы не верите? От моего тепла
Когда-то в детстве разливались реки!..
Хотя б на сутки бросить это -
Тянуть из будней волокно,
Собрать рюкзак и кануть в лето,
Где всё чудно, что суждено.
И, слившись с раскалённой частью
От солнца сжавшихся вершин,
Вдруг находить кусочки счастья
В прохладных зарослях лощин!
Потом всю ночь сидеть и слушать
Далёкий шёпот близких звёзд
И видеть мамы с папой души
И призрак детства в полный рост.
А поутру, под небом звонким
Пройдя все тропы местных коз,
Озябнув, кутаться в пелёнки
Тумана в рощице берез…
Осенние слова, как будто листья,
Слетали с губ, казалось бы, вчера.
Мы вместе не успели их осмыслить,
Слова упали посреди двора.
И вот сейчас, придя на мягких лапах,
Ложится снег на городской гранит.
Исчез внезапно прелых листьев запах…
И кажется, что всё вокруг звенит!
А это замерзают капли влаги,
Что люди выдыхают, говоря.
Как бубенцы, при каждом новом шаге
Дрожат в словах частички хрусталя!
Они летят среди пушистых хлопьев,
В них снега чистота и синева…
И к декабрю не потому ли копим
Мы самые хорошие слова?..
По первым чистым дням зимы без шума
Ко мне скользишь ты, благо гололедь…
Я говорю. Не отвечай, подумай,
Не дай словам впустую прозвенеть!
Козьи тропы, соседство небес и безлюдье,
Жаркий запах сарматов из бездны веков…
Это смуглые горы, где в каменной груде
Бронзовеют метёлки степных типчаков.
Вновь я чувствую здесь вековое движенье!
Гряды гор наплывают волна за волной…
Что для них человек? Даже меньше мгновенья:
Мимолётная искорка в жизни земной.
Но я встал на горе и застыл сильной птицей,
Презирающей всех затаившихся змей.
И вей-ветер прозрачным потоком струится
По моим волосам, по пучкам ковылей.
Он приносит какие-то пряные смеси
Полусладких степных засыхающих трав,
Влагу прелой листвы – из межгорных пролесий,
А из трещин в камнях – горечь древних отрав…
Посвист ветра так мил и привычен для слуха!
Спуск, что мне предстоит, так отчаянно крут!..
Словно клочья безвесного козьего пуха,
Облака над красой обнажённой плывут.
В небесах больше жизни! Я небо вдыхаю,
С малых лет эту тайну степную открыв.
Я – родня властелину сурового края.
Он плывёт над отрогами – мой чёрный гриф.
Здравствуй, голая родина! Я прижимаюсь
К диким склонам скалистым, к их бархатным мхам.
По кривому ущелью как будто спускаюсь
В глубь земли, в глубь истории, к предкам, к векам…
В пелене за моими плечами
Мой потрёпанный Ангел притих.
Даже с ним часто был я печален,
И мой облик печалил других.
Я мучительно чувствовал горе,
Приходила любовь, как война,
Жил нередко с душою в раздоре,
И в глазах застывала вина.
Лист осенний служил парусиной
Для судьбы, что по жизни вела.
Но был лист этот частью России,
Где зовут к небесам купола.
И когда я хотел святость веры
Раздробить о твердыни земли,
Между мной и кручиною серой
Крылья Ангела степью легли.
Ангел, друг мой, спасибо, спасибо
За твою неземную печаль,
За возможность нелепых ошибок,
За добытую потом скрижаль!
Ты хотел сделать душу чуть выше:
Дал мне в руки перо и тетрадь…
Иногда, чтобы Бог нас услышал,
Надо мало – возможность сказать…
Ангел, друг!.. Снова с грязью и мутью
Перемешаны чувства в груди.
И опять я стою на распутье
И не знаю, куда мне идти…
Понакружив по тропам незнакомым,
Стою на радость местным комарам
Там, где река с ленивою истомой
Течёт на юг по луговым коврам.
А нрав реки – спокойный и хороший!..
Лишь на быстринах, чтоб шугнуть лещей,
Она как будто хлопает в ладоши
Вокруг высоких стройных камышей.
Играя под нависшими кустами,
Но не спеша бросаться наутёк,
Река блестит глубокими местами,
Как глазками непуганый зверёк.
Бьются крылышек тонкие пленки
В полуночной тиши берегов.
Как безудержен вылет поденки,
Долгожданный для всех рыбаков!
В существах этих – русское лето…
Словно лёгкий отчаянный снег,
Все они упадут до рассвета,
В полчаса свой прожившие век…
Вот и я, не считаясь с ценою,
Не могу в летний час временить:
Насладиться б теплом под луною
И взлететь, и успеть полюбить!..
Просто вечер тихий и спокойный,
Просто люди съехались домой.
Все так просто, даже непристойно
Хвастаться такою простотой.
Просто зябь вспахали за дорогой.
Просто веет свежестью с полей…
Просто счастлив я сейчас немного,
Думая о родине своей.
В. Селивёрстову
Фонарь луны затушен стылым ветром,
И в наступившей непроглядной мгле,
Как руки ведьм, берёзовые ветви
Опавший лист свой ищут на земле.
Дремавшие при слабом лунном свете,
Теперь совсем заснули поплавки.
И, вспоминая о прошедшем лете,
Кряхтит костёр на берегу реки.
Пахнёт в лицо внезапно запах едкий,
Ужалит дым, умчится в облака…
И отблески костров далеких предков
Видны в глазах седого рыбака.
Осень. Холод. Затекают ноги.
И зачем для двух родных сердец
Говорю, что у любой дороги
Все равно имеется конец?..
Редкие осинки, словно свечи…
Но от них нам будто бы теплей!
Гасит скорость эта бесконечность,
Эта неосмысленность полей…
Встречная мелькнет и точкой в небыль
Улетит за несколько минут.
А ряды неубранного хлеба
Сиротливо к шумной трассе льнут.
Может, стало жить сытней на свете?
Может, просто некому убрать?
Стариков их выросшие дети
В города увозят… умирать.
Попадая в каждую травинку,
Все дороги в хлябь и грязь размыв,
Дождь стучит, как швейная машинка,
Сшить пытаясь наш с тобой разрыв.
И пускай такое будет вряд ли,
Знаю я, мы оба в этот час
Помним, что так звонко, будто капли,
Иногда сердца людей стучат.
Потому неясность бездорожья
Я приму как Божью благодать.
Ты умела, словно этот дождик,
То бурлить, то плавно затихать…
Иглами втыкаются дождинки,
Под ногами месиво плывет…
Что-то неисправное в машинке
Непрерывность тонких ниток рвет.