На пшеничном белом хлебе
Свежий Чеддер. Просинь в небе.
Ценник. Сорт вина – Массандра.
По знакомству Александра
Двести грамм – по край объёма –
Налила мне. В два приёма
Я сейчас их осушу,
Бутербродом закушу
В бывшем граде Ленинграде,
Недалёко от Ланской,
При сложившемся раскладе,
В ситуёвене такой.
В ней остались: мостовая
Тополя, звонки трамвая;
Я – с печалями о лете,
Александра при буфете;
Перекрёсток, два проспекта
В перспективах ретроспекта.*
Старость – аутодафе:
Закрываются кафе,
И наружу прёт Массандра…
По-иному – не бывает!
«Где сегодня проживает
И жива ли Александра?», –
Есть вопрос, но нет ответа.
Зима-лето, зима-лето
Незаметно, до рассвета,
Не прощаясь, улетают.
Их два эха тихо тают
Там, где была веселА,
В отражениях стекла
Примеряя неба просинь,
Наша нынешняя осень.
* Retrospect - взгляд назад, в прошлое; обращение к прошлому.
Ранний снег за окном.
Первый снег, мой сынок.
Привалил, словно в гости родня,
Прибавляя снежинки в осенний венок,
В краски листьев и золото дня.
Маскируя, как модница плешь париком,
Пустыри дорогим полотном.
Слава Богу, что я никогда стариком
Не увижу тебя: летуном
В стрекотале, при шлеме и раструбах краг
Унесусь над травой-лебедой.
И, набрав высоту, угляжу и овраг
С прибывающей шалой водой,
И себя самого над измятой лозой,
У обрыва ростком с ноготок,
Где стою с замирающим сердцем, босой…
Он иссяк, тот весёлый поток.
Отшумели и ливни с июльской грозой!
И снежинки, поддавшись теплу,
Тоже станут водой и, слеза за слезой,
Точно так утекут по стеклу…
Жена вождя
Ждала дождя,
Взывая к небу вместе с нами.
Ан, вместо дождика, цунами
Пришло на наши площадЯ.
И не щадя,
Чуть погодя
Барак сокрыло под волнами;
Горожу с ссаными штанами
И закорюкой из гвоздя.
Аэродром,
Авиапром,
Бильярды парковых беседок …
Попёр потоп - читай хоть этак,
Хоть так, хоть сяк: всяк - палиндром.
Пришла всеобщая хана.
Но над ханой нарисовались;
Подсуетились, стусовались,
Схватив за горло времена,
И племена,
И имена
Совсем другого звукоряда.
И заплескалась как наяда,
В постг...це моя страна.
Пурака-Кумбакха–Речака:
Под точкой Восточной звезды
Дышу, чтоб МанИпура чакра
Не чахла от нашей байды.
Вдох- выдох….
Я снова, и снова
Впадаю в блаженный покой.
Я – всё: я - под хвоей сосновой
Маслёнок со смуглой башкой;
Я в синем Тибете
молчальник,
И проблеск в Господнем огне.
Задержка….
И я - не печальник
По Вам, равнодушной ко мне,
Но Ваши и горечь, и слава,
И профильный абрис лица.
Я - совесть, а также забава
Глупца и тоска мудреца.
Свидетель вне света и мрака,
Утихшая к вечеру боль.
- Кумбакха–Речака–Пурака… -
Я – всё! Я - и гений, и ноль!
На колу – свободное мочало;
Остальное – чистые долги.
Стало быть, в который раз, сначала,
Снова будет капать на мозги
Этот век. Процентно-одиозным
Медным лбом закрученный хитрО.
Улещая ажио серьёзным
Алчное холопское нутро.
С ним загомонят, добавив вздора,
И, перебивая враль враля,
Куклы про паденье луидора
И про укрепление рубля.
Про IQ; про то, как юный юзер
С ним живёт успешным панычОм.
А тебе нельзя – ты в лузе лузер:
Сам дурак, и совесть ни при чём.
И, осоловевших от пирушки,
Нас уже не жжёт сильней огня
Виноватый взгляд седой старушки
На исходе праздничного дня.
Там - пожар салютного сиянья;
Здесь она, смущённо сквозь очки,
Смотрит и «Дай Бог…» за подаянья
Шепчет - за рубли да пятачки.
Нет не несли меня к вам вороные:
Сам дохромал, поспешая пешком.
- Здравствуйте, бабушки!
Здрассьте, родные! -
Вот мы и свиделись над бережком.
Где под обрывом
и в жёлтых, и в красных
Листьях водица; где помнит река
Время на моду гитарообразных,
Ваших фигур на пейзажах песка.
В том измерении римские Парки -
В невозвратимом и юном былом -
Дремлют с вязаньем
под вязами в парке.
Там же кино, и буфет со столом.
И на буфетчице – белый кокошник;
Ей, одинокой, считает года,
Trio кукушек; ей томно в окошке…
Если бы нам воротиться туда
Хоть на часок, я б расстался с наличкой,
Шаря в кармане, как в недрах мешка,
На три сардельки с халявной горчичкой;
На три по сто пятьдесят портвешка.
Слухали б мухи тягучие бульки
Сами под мухой, обманной, как сон...
Зелье - в стаканах. Накатим, бабульки!
Чтоб не пропал задарма закусон.
Выдавит жгучая слёзы приправа,
И отразятся в прощальном вине:
Молодость слева - молодость справа
Призраком утра в закатном огне.
Жизнь, она, пока ты пляшешь
В стрекозлином варьете,
Вдруг отвалит– лишь и скажешь:
ЁПТЫТЬЁПРСТ!!!
И поймёшь, борец с подагрой,
Что закончилась комедь;
Что ни с баксом, ни с виагрой
Впредь её не поиметь,
Потому как эта дама
Прочь уходит - не догнать….
Что, когда в развязке драма,
Не при чём япона мать.
Что за ней и в год козиный
Зря тянуться вслед резиной -
Тонкой шланговой кишкОй,
Рогоносною скотиной,
Престарелым буратиной
С деревянною башкой.
На бульоне, на рассольник
Припускаю огурец.
Он в бочонке - как раскольник;
В банке - видный молодец:
С чесноком укропом, перцем,
С водкой чистой, как слеза…
Предвкушеньем тает сердце,
Шлёт желудка железа
Мне посылы по посолу.
Я ей шлю посул в ответ.
И для крепости рассолу
Добавляю в винегрет.
А оставшихся дружочков
Покромсаю-порублю.
И кусочки их кружочков
Постным маслом окроплю.
Дуну-плюну наудачу
И насыплю, как венец,
На творенье, горько плача,
Горку луковых колец.
Уходит садами и рощами лето,
Мелькая меж тёплых стволов.
А песен душевных ещё не допето,
Сердечных не сказано слов.
Осенним ненастьем несёт от пожарищ
В холодном закатном краю.
Затягивай нашу, мой добрый товарищ,
А я, помолясь, подпою.
Пусть верная песня расскажет о многом.
Но больше всего - о былом,
Задев нас своим незатейливым слогом,
Как вещая птица крылом.
Когда ж допоём, то на самую малость
Умолкнем, печаль не тая,
Умчась в то далёко, в котором осталась
Весна и моя, и твоя.
Рад бы в рай, пусть земной,
только время ушло;
Не меняется шило на мыло.
Заложить бы вираж,
сделать крен на крыло
Да сорваться в кураж –
хрен на рыло:
Улетели на полдень ковры-корабли...
Бесталанные и при талантах
Ищем точки опоры на теле Земли
Кто на цирлах , а кто на пуантах.
Мы над жизнью смеялись,
кружась в куражах,
А она не дрожа дорожала
И росла, словно вирус
на винных дрожжах
И над нами украдкою ржала.
А теперь уссывается, ржёт не таясь,
Рот разинув и длиньше, и ширше,
Над глупцами, кроящими Божию вязь
В никому не потребные вирши.
Белый горячечный мерин
С глазом в кровавый бакан,
Переживая похмелье,
Броду не зная, ни мели,
Путая дни и недели,
Тянет чумной шарабан.
Под заказные свирели,
Под зазывной барабан
Нас поманили, мы - сели
В этот разбитый рыдван:
То ли душой приболели,
То ль белены переели -
Катим без смысла, без цели
То поперек параллели,
То через меридиан.
По буеракам, остожкам,
Через колоду и пень,
В ведро ли, днем непогожим…
Блажью ли,
Промыслом Божьим
В вечном бредем бездорожье,
Жжем лягушачии кожи –
Русскую нашу шагрень.
То затрусИм вдруг уныло
Под гору, будто бы вскачь –
Шило меняем на мыло:
Рвутся у коника жилы,
Прет нас нечистая сила
В чистой воды спотыкач.
В то, что и было, да сплыло.
В то, что когда-то любило,
Плюнуло да позабыло...
Вот тебе тертый калач -
Кушай под ящик постылый
С бреднями сивой кобылы.
Жуй! Не скучай и не плачь:
Доля не та выпадала -
В шею и в гриву, и в хвост
Время нас гнало, хлестало,
Да запыхалось - отстало…
Так передремлем устало:
Вспомним коней из металла,
Вспомним, как лихо влетала
Тройка на Аничков мост!
Махорит в перерыве литкружок:
В задымленном пространстве туалета
По стенам мечутся чумные кванты света;
И слышу я от кореша поэта: -
Как жив-здоров, Витёк?
Как пишется, дружок?
С напрягом ли или к стишку стишок? -
Но оставляю друга без ответа,
Махнув рукой. - Как пишется? –
То стирки, то уборки;
То голову прихватит, то сустав.
То вдруг с супругой с тёрками разборки,
Когда она не спит, вконец устав,
Перед четвёртой сменой после третьей.
Я ей - про творчества незыблемый устав;
Она – про посиделки в интернете,
Про то да сё, да и про всё на свете,
Но больше обо мне как о поэте… -
А жизнь плывёт, сквозь курева дурман,
В стихосложенье зря. А зря, не зря?… -
Того не ведаю. Но в завтрашний туман,
На всякий случай, про запас в карман
Я прячу рифму, словно сухаря
Отломленный на чёрный день кусман.
Без лишних прологов-прелюдий,
Не глядя окрест на просторы,
Совсем небогатые люди
Вели эконом-разговоры.
Про цены на хлеб и картофель,
Про сытые коммерсов рожи.
Про яйца, которые в профиль
Всегда почему-то дороже.
Про счастье второе – нахальство.
Про шансы дензнаков зелёных.
И про сволочное начальство,
И точно таких подчинённых.
И только лишь рябочки-куры
На гнёздах потели, кряхтели.
И, попки наморщив, как дуры
Неслись, не считая недели.
И каждая пёстрая птичка,
Пусть в тайне, пусть втуне, мечтала
Снести золотое яичко –
Изделие из драгметалла.
Чтоб жить ей, не пыжась, не тужась;
Купаться в лучах миллиона.
И не ощущать тихий ужас
От подлой рекламы бульона.
Жил когда-то Дон Кихот -
Добрый рыцарь всем полезный.
Он носил костюм железный,
Не снимая круглый год.
Даже летом на террасе
Пил вино в стальной кирасе.
И ложась, как в дни войны,
Облачал себя в кольчугу:
В ней любил свою подругу,
В ней смотрел цветные сны
На перине ль, на соломе –
Весь в сплошном металлоломе.
В холода как лист дрожа.
В зной – в бельишке пропотелом...
Но броню сточила ржа;
Старость высушила тело.
И из уз земных Природы
Он вошёл в поток Свободы,
Не увидев Издали,
Как за долг коня свели.
Как побрёл одром-одёром
Россинант за живодёром.
На поминках, знамо дело,
Выпив кружку киселя,
Отрыдав, наследство делят.
И скорбя, и веселясь,
Что ещё на этом свете
Квартируют на планете.
Тем закончилась премьера:
И вассал, и господин
Позабыли кабальеро -
Впал в безвесность паладин.
И ни орден, ни медалька;
Не восславили б идальго…
Если б воин доброхот,*
Не забывший Дон Кихота,
В час, когда дралась пехота,
Не сложил сюжетный ход
С аркебузой у планшира.
И потом - рабом Алжира
Под ухмылку палачей
Не завязывал интригу,
Обмозговывая книгу,
И под посвистом бичей,
И, изведав воли хмель,
Под весёлый лепет ветра…
Звали воина - Мигель
Де Сервантес Сааведра!
*Добровольный участник
Когда сдувает ветер тучи
И гонит их стада за лес,
Наш бывший барин - Фёдор Тютчев
Глядит на нас из-за небес.
На план сегодняшней усадьбы,
На свой гранитный силуэт,
На эпизоды платной свадьбы…
На то, как мученик поэт,
Пока не вышедший из тела,
Другому люду не в пример,
Весь день шатается без дела -
Всё ищет с рифмою размер.
И он, жалеючи поэта
За жизнь едучую, как хрен,
Пришлёт ему с другого света
Уже срифмованный катрен.
А стихоплётчик, впав в гордыню
И не смекнув - откуда звон,
С апломбом скажет, что и ныне
Таланты есть, что гений он!
07.06.2014г.
В процессе полёта тенёта воздушных полков
Сливались в поток - за гонцом появлялся гонец
Процентом потери артели ткачей-пауков,
Трепавших в волокна, усердствуя, лён-долгунец.
Тончайшие нити, добавив в отходы костру,
Стремились к закату, но многие в жухлых стеблях
Плутали и путались. Жались туманы к костру
И, чуть отогревшись, селились в холодных полях.
Близняшками-братьями, схожими в профиль и в фас,
Меняли друг друга короткие осени дни.
Я кушал котлету, но не «де воляй», как у вас,
А из геркулеса, капусты и прочей хе… -
«Каклету», как лето горячую, из термоска.
И глазом фиксировал каждую новую нить.
Ушедшее лето – о нём не утихла тоска
В бесильном бессилии что-либо вспять изменить.
И блеск паутины тянулся как смолкнувший звук
Серебряной silenzio* томной гитарной струны.
Фантомом фотонов; иллюзией пальцев и рук,
Восшедшей из сферы, где властвуют прошлого сны,
Где - та гитаристка, и где - та гитара…. Увы,
Мы больше не встретились: кончился наш разговор
На плитах гранита под шорох и плески Невы
Под странно волнующий, чувственный их перебор.
*Силенцьо - тишина
Лупят литавры,
бубнят барабаны!
Линии – сдвойся!
Шеренги – сомкнись!
Нас напрягают
вперёд горлопаны -
вверх по ступеням,
стремящимся вниз.
Запевай!
Явно - шарада
не по уму им.
И в голосах их –
фальшивая сталь.
Так отчего ж мы
упорно штурмуем,
Эту бессмысленную
вертикаль!?
Заряжай!
Разве затем,
чтоб сойтись в рукопашной
с собственной тенью
из мутных зеркал,
нас сочинили
с душой нараспашку
по очертаниям
честных лекал?..
Примкнуть штыки!
…Снова болото – основа оплоту.
И на пехоту в бесчисленный раз
Сыплет фальшивых словес позолоту
О безусловной победе - указ.
Отомкнуть штыки!
Разряжай!
Если бЫ Ист. материалИзму
Сослогнуться с частичкою бы -
Мы б меняли и жизнь, и харизму
Как хотели с форматом судьбы.
Мы вставали бы не спозаранок
И кололи в щипцах рафинад.
И, откушавши с чаем баранок,
Отправлялись бы на променад.
И историю б сами слагали,
По бульвару гуляя пешком;
Мы ходили бы с Вами шагами
Рука под руку и крендельком.
Я бы грел Ваши нежные лапки
Угощал Вас пирожным иклер;
Если б были Вы барышней в шляпке;
Если бы был я Ваш кавалер.
Считаем дни: то вторник, то суббота;
То лето с осенью,... А там и Юрьев день.
Но сочинителю – ни денег, ни почёта.
Лишь производная от тени на плетень.
И я кумекаю, дражайшие коллеги:
Пока нас не доела нищета,
Пора грузить пожитки на телеги –
Перебираться в хлебные места.
Топтать в мешки припасы, прибамбасы….
Всё пригодится к счастию в бегах.
И прочь – на волю: в прерии, в пампасы
Искать судьбы на новых берегах.
Даст Бог и нас приветит добрый барин,
Любитель стихотворческих бла-бла. -
По барабану, янки ли булгарин,
Лишь бы сердешный жаловал бабла. -
Пока глаза глядят и руки в силе,
И ноги шкандыбают по земле.
Пока закон бояре не сменили
На крепостной декрет о кабале.
Не к заморским дивным рАям,
Где о берег бьёт волна –
Мы всё больше привыкаем
К панорамам из окна.
С сединой щетину бреем –
На плетень наводим тень –
Потому как, брат, стареем
Каждый час и каждый день:
Глаз мутнеет, ухо вянет,
Как на солнце кожура…
Дремлет кошка на диване,
А на улице – жара.
А по улице литые –
Хоть на рупь, хоть на пятак -
Ходят дамы молодые
По делам и просто так.
Ненужный никому на белом свете -
К чему, считай, привык - который год:
Ни правнукам, ни внукам и ни детям,
Как списанный колёсный пароход,
Осевший на бок, острым краем плицы
Прорезав грунт, что был когда-то дном,
Живёшь мечтою глупой ржавой птицы,
Отбившейся от стаи. Об одном -
О море: вон оно полоской узкой
Манит вдали, за краешком земли,
Которая пока зовётся русской…
Сегодня в нём - чужие корабли.
И потому в сырой, осенний холод,
Когда достанет подлая тоска,
Ты от неё спешишь укрыться в Город -
Цветной мираж на россыпях песка.
В игру фантазии – надуманное действо;
Свободный мир концепций и идей.
В нём есть и Гавань, и Адмиралтейство,
И Летний сад, и шум слепых дождей.
И ночи белые. И свёрнутая в кокон
Несбывшихся явлений череда.
И той, тебя любившей, светлый локон;
Той, что уже не будет никогда.
Я под купол Августа вхожу:
Здесь хлопочут духи огорода,
Под белёсой дымкой небосвода
Заполняя грядки и межу.
И, сорвав, неграмотно ложу
Листья фенхеля
на плоскость бутерброда:
За харчи у славного народа
Отбатрачу месяц, отслужу.
А в конце в размер и ритм стишок -
По последней моде для сонета -
Наряжу, прочту на посошок;
И к походу за пределы лета
Уложу его, но грамотно, в мешок -
В сидорок бродячего поэта.
Две кровинки мои, две судьбы; два сыночка - два брата…
Старший – зимний.
Рожден был в жестокий декабрьский мороз.
Промерзала Нева. Застывали сады Ленинграда.
А глаза омывались спасительной влагою слез.
Фейерверком слетало с пантографов синее пламя.
И казалось, что солнце могло навсегда замереть.
И блокадники кутались в долгую, трудную память.
Только вряд ли она их могла хоть чуть-чуть отогреть.
Эта память, бывает, срывает замки и печати, и пломбы.
И ты видишь дотоле тебе незнакомый рассвет,
Где отец твой сползает с осколком в воронку от бомбы -
Солдатёнок в шинельке семнадцати прожитых лет.
Вот и младшенький все лепетал, малышок-говоруха,
Как летел воплощаться в разгаре Вселенского Дня
Мимо Марса на Землю свободным Божественным Духом
С благосклонностью выбрав двоих – и ее, и меня.
Занимался Миллениум; стопками пестрых пеленок
Расцветал подоконник под зноем июльской жары…
Двадцать лет между ними - читает стихи дошколенок,
И болтает ногой, подгоняя витки сансары.
Нет, не зря гласит наука,
Что чем дальше, тем чудней!
Взять айпад – крутая штука:
Ты включил, а он – умней.
Я – в айпаде, я – в отпаде!
Пусть - не хакер, пусть – не спец.
Пусть без латок на зарплате
Мне – финансовый… конец.
Ведь кредиты, как бандиты
Выгребают дочиста
И чулки, и депозиты…
Но зато в руках мечта -
Грёза нищего поэта.
И в России, и в Перу
В цепких лапах Интернета
Изменившего перу.
Завершается день.
По эскизу в рабочем наброске,
Где ухвачен графитом изменчивый абрис зимы,
Проплывает случайный дымок от чужой папироски
Над лотками, к которым припали глазами умы.
На лотках – свежий хлеб, завершающий
праздник Крещенья.
Над хлебами: снежинки - Небесных глубин жемчуга;
Самоварное солнце - свет таинства и приобщенья…
У подошвы пестрит тротуарная оспа – лузга.
Упивается очередь духом горячих буханок
И за мелочью лезет в весьма пообтертый карман.
Математикой круга дырявятся кольца баранок.
В Галилейской тюрьме ожидает свой час Иоанн.
1993г.
Вы, конечно же, не лгали
Ни себе, ни даже мне,
Что стихи свои слагали
В чужедальней стороне.
Где учтивы кавалеры.
Как игрушки – города.
Где весёлые гетеры
Носят гетры в холода.
Где свои гербы и бренды.
И где каждый кавалер,
Если пишет даже бредни,
Гениальней чем Вольтер.
Что далёко на зюйд-осте
Эта местность и простор…
Мы шагали бодро в гости
И пришли под разговор,
Повинуясь воле Божьей,
Сквозь метельный маховик...
А в гостях, а по прихожей
Распластался половик –
Женихастый и пригожий,
Разнотряпием пестря,
В день ненастный, непогожий -
В первый снежный декабря.
Может быть она редким глотком
Запивала безе молоком;
Может быть отдыхала,
Но мне интернет
Выдавал неизменное – "Нет!".
Невезучий я прямо беда!
Почему этот интер, не "Да"?!
Я б сказал ей – Родная,
смотри не балуй:
По-французски безе – поцелуй.
Я её безоткатно люблю.
Для неё киловатты палю.
Утром, вечером, в полдень
и даже в ночи
Для неё «тётя Клава» стучит.
Я бы Отдал и деньги, и скарб
Лишь бы выйти
к возлюбленной в скайп-
Пусть простым электроном,
сквозь интер-простор
Улетев на её монитор!
Я был счастлив и, думая только о ней,
В мыслях путался, словно в одеждах на вырост.
Но, когда позабыл, стал счастливцем вдвойне,
Как из духа в материю выпавший выкрест -
В орбитальный, рисующий эллипсы шар;
В коридоры и кельи свободою пьяный.
Где на каждый твой шаг – эхом шлёпанца шарк,
А на вдох – фимиам от корней валерьяны.
В час собаки. В котором, на теле стекла
Проявляя нюансы пейзажа в рассвете,
Чёрной тушью «цинамо» по кисти стила
Ночь текла в иероглиф с названием - «ветер».
Он из лёгких - сквозь сжатые губы, мундштук;
Вентиль с раструбом - в корпию клочьев тумана
Над дремотой пехоты ворвался, как звук,
Как сигнал отступленья в поля гаоляна…
Я беспамятству рад, что персту дурачок.
Между нею и мною – забвенья завеса.
Я спалил этот храм, словно тот мужичок
Из Эгейского города-порта Эфеса.
Не брага, не денатурат,
Не матерщинное argot…
Но Vitis, т.е. виноград,
А к винограду: escargot,
Интеллигентный разговор,
Сухое Vinum, сыр Roquefor,
Cognac с soufflе; всё – высший сорт!
Таким я видел nature mort.
Таким его воображал
В процессе творческого дня.
А если что-нибудь зажал,
Не обижайтесь на меня:
Когда я скатерть расстелил -
Кусочек сыра отпилил.
И, чтобы съесть наверняка, -
Отпил глоточек коньяка.
Из организменных глубин,
Где жив ещё иммунитет,
Он поднял мне гемоглобин
И свёл по ходу дел на нет,
Из горла вымыв, словно ость,
Гордыню, зависть, алчность, злость,
Чтобы четвёрка наглых морд
Не сожралА мой натюрморт.
* * *
На бульоне, на рассольник
Припускаю огурец.
Он в бочонке, - как раскольник;
В банке - видный молодЕц;
С чесноком укропом, перцем,
С водкой чистой как слеза…
Предвкушеньем тает сердце,
Шлёт желудка железа
Мне посылы по посолу.
Я ей шлю - посул в ответ.
И для крепости рассолу
Добавляю в винегрет.
А оставшихся дружочков
Покромсаю-порублю.
И кусочки их кружочков
Постным маслом окроплю,
Дуну-плюну наудачу…
И насыплю, как венец
На творенье, горько плача,
Горку луковых колец.
* * *
Ночью над картофелем
Я склонился профилем.
Ем картошку
и в ладошку
Со стола сметаю: крошку,
Светлую солинку,
хлебную соринку
От краюхи ситного
С голодухи сытного.
От краюхи
с голодухи
Мне б цыплёнка-курицу!..
Я пойду на улицу,
Погляжу к себе в окно.
А на улице – темно.
А в окошке профилем
Я сижу с картофелем.
Ем-жую, хлебаю квас,
Ворочу к окну анфас
И смотрю себе во тьму –
Я не нужен никому!
* * *
На плите скворчали шкварки
В нужный час в сковороде,
Испуская: запах жарки,
Мю-мезоны, кванты, кварки,
Позитроны и т. д.
А в ведёрочке, в воде
Стыли две пол-литры «Старки».
И урчало в животе;
И в тарелке, как в гнезде,
Кверху дном теснились чарки.
Это значит, что поэт
За..., за… - в общем от диет
Так устал, что спасу нет!
Так устал, что свет не мил!
Растеряв остатки сил
У бумаги и чернил!
Хотелось бы стать гражданином почётным.
Хотя б – вполовину, хотя бы – по чётным.
Иметь послабления, льготы, права и
Бесплатно кататься пусть в том же трамвае;
В пустом и наполненном; вплоть до устатка -
По числам которые, но без остатка,
На двойку поделятся неоднократно -
Отсюда – туда и оттуда – обратно.
Больному, хмельному, без спячки и жрачки
До ржачки до слёз, до икот и ус..... .
Ну а по нечётным, как будто в нирване,
Лежать на солидном, пружинном диване;
При метеоризме пружинный друган
Всегда подыграет вам, словно орган.
Валяться до трансового состоянья,
Пока над пупком не увидишь сиянья,
И мять вместо бархата нынешний флок,
Меняя уставшую спину на бок
В прерывистых фазах то дрёмы, то яви...
И думать о завтрашней чётной халяве.
Его вынимали на Божеский свет
С вальтами в пустой голове.
И сам он был точно такой же валет,
Хотя и покруче обут и одет
Иного туза в рукаве.
Он вытащил сдуру счастливый билет:
Не зная стыда от греха,
Его прилюбила на старости лет,
Забыв про давление и диабет,
Краплёной колоды шаха.
Она припотеет, потом засопит,
Пуская в подушку слюну.
И лагерным золотом в ночь заблестит
Истёртая фикса, как в хламе софит,
Поймавший в рефлектор луну.
От вечернего дождика в блюдце блестела вода
На игрушечной, внучкиной кухне в промокшем саду.
Из воды золотистой икринкой глядела звезда
И мерцала искринкой сквозь чуждую звёздам среду.
Я пристроил очки под смущённо-наморщенный лоб,
Изменяя диоптрии в линзах хрусталиков глаз.
И унёс её в дом. И на чудо взглянул в микроскоп,
Увеличив явленье во многие тысячи раз.
И когда к окуляру примчались аспекты огня,
Я увидел того, кто, включившись в космический спринт,
С любопытством моргнув, наводил объектив на меня,
Точно так же вращая и микрометрический винт,
И зубцы кремальеры: должно быть и я у него
Был в гостях отражением в мыльнице или в горсти.
Вместе с Солнцем плещась, как в лагуне, в кольце берегов
Говорящим нейтрино из пыли на Млечном Пути.
Август 2013г.
Нас зимним пламенем лучи зари слепили,
И золотом - снежинки сквозь окно.
Соединяли в духе, И лепили
Из прошлого с теперешним одно -
Калейдоскоп, вращательную силу
Январских: стужи, солнца, ветра, слез
С шоссе, где мнёт намёт поземок сивых
Шасси рисунками крутящихся колес.
Как стекла в зеркальца,
крупинки в дверь стучатся.
Я слышу: весть об имени Твоем,
Спасителя и Бога, светлым счастьем,
Что чашу полнит город Вифлеем.
Глазок игрушки, он - моя свобода.
Я всматриваюсь - радостно в груди.
Поет мотор под кожухом капота.
Горит звезда, и пастухи в пути…
Я намедни, пытаясь осилить фрейдизм,
Сибаритом и лежебокой
Погрузился в либидобелибердизм,
Как говаривал классик Набоков. -
Закемарил (о, как же она хороша,
После третьего ланча дремота!).
И скользнула на волю плутовка душа
В отворённые настежь ворота.
Ошалев от свободы, кружилась, вилась,
Беззаботной малиновкой пела…
А когда нагулялась, натешилась всласть -
Воротилась в родимое тело.
Чтоб не сбилась с пути,
ей светил из окна,
Как китайский фонарик, физалис.
И не знала душа, что слетала она
В бессознательный психоанализ!
* * *
Фактуры асфальта утюжили фуры
И в факт превращали фантомов фигуры
Фотонами фар впереди.
Мы их обгоняли - машину бросало.
И в эти мгновенья меня прикасало
К предплечью её и груди.
Я чуял её сквозь одежды, робея.
Сквозь ленточку кружев, как будто корбея,
Упрятав за веки зрачки.
Сквозь, словно пленившие тело вандалы, -
Ненужные в нужный момент причиндалы:
Петельки, бретельки, крючки…
За ними скрывалась запретная mamma.
А сфера Селены по встречной и прямо
Сияла, как жёлтый корунд.
Нас было не двое: в substantia тайны
С Libido empeiria – чисто случайным -
Вникал старина Сигизмунд.
В коридоре местной бани,
Где буфет и свет в окне,
С пирожком в помытой длани
Я смотрел на мир сквозь грани
В маленковском стаканЕ:
На насос, в пивную бочку
Замастаченный хитро,
На ватагу пузырёчков
В наливаемом ситро.
И прикидывал, до донца
Сколько будет итого:
Сколько неба, сколько солнца
И глоточков H2О?
И подсчитывал в кармане
Из копеек капитал.
Даже грани на стакане,
Для порядка сосчитал.
И хотел бы вам признаться,
Что в гранёном стаканЕ
Этих граней – ровно двадцать
И цена на круглом дне.
* * *
Ты - почти что старпер.
И с бедой в колене
Не дави на стартер:
Ну его к едрене!
Ну его в болото -
Газовать на склоне!
Ты теперь – пехота.
Ты - на пенсионе.
Не по ресторанам
С шумным бонвиваном,
А на лавке за углом
Ей сидеть со мной вдвоём,
Ей - судьбине-пассии
В стороне колбассии
На потёках краски
С ломтиком колбаски.
Да с одним стаканом,
Да с пустым карманом.
Жаль заветрились края
По отрезу круга.
Пей, избранница моя!
Ешь, моя подруга!
«Её характер был колюч!
И даже кактусы робели,
Когда на ней румянцы рдели
Предвестьем новых нервных бучь -
Не жизнь, а чистая война!
Белья гора, детей орава;
Отрава! Та ещё отрава
Была покойница жена!»
Который год он у окна
Сидит и с памятью судачит.
Но вдруг сорвётся и заплачет –
Такая в доме тишина!
Два пышных банта и берет,
Как в косах шёлк, такой же синий -
Она была для нас богиней
Давно ушедших детских лет.
Ремень поправив за плечом,
Она садилась у балкона
На круглый стульчик, как на трон.
И в голосах аккордеона
Звучал трофейный обертон.
А мы носились за мячом
По пустырям и стадионам,
Как будто были ни при чём.
В необратимое теперь
Преобразилось время оно.
Из обветшавшего балкона
Вовнутрь открыта евродверь.
Но не слыхать «Лили Марлен»
За ней в эпоху перемен.
Был на мне пиджачок крапчатый.
А в кармане платок клетчатый.
На столе под бечёвочкой торт.
И стоял я как гусь лапчатый.
И нарезывал лук репчатый,
Ощущая в ноге дискомфорт.
Там внизу, над большим пальчиком
Завелась с ноготок дырочка
На застиранном чёрном носке.
И торчал я, как есть, мальчиком.
И порхала вокруг Ирочка,
Словно бабочка на лепестке.
Я, конечно же, был парием
Рядом с нею - одним прОцентом.
Но на розовой софе пасьянс
Обещал между мной – пролетарием,
Между мною и ней – дОцентом,
Уж какой-нибудь да мезальянс.
И когда благосклонною кисою
И, в натуре, как есть - голая
Она мне замурчала в висок.
Я всё думал про жизнь свою кислую,
Прямо скажем, совсем невесёлую,
И про рваный паскуду носок.
Ты знал финалы многих пьес.
Ты покидал их жанр и вид;
И построенья антитез,
И бутафорский реквизит.
И уходил за ткань кулис,
Не сожалея ни о чём,
Когда прожектор сверху вниз
Ещё светил косым лучом.
Уйдя, стирал и пот, и грим.
Но каждый раз, хотя б на миг,
Твоя душа, как пилигрим,
Стремилась в лучшую из них -
На тихой станции вокзал
Из кабалы телесных пут.
Где пассажирский замирал
Всего на несколько минут.
Где в креозотном духе шпал
Тянулись рельсы, вдаль маня.
Где ты был счастлив: где не знал
Расклад предложенного дня.
В нём за пустой затеей слов
Далёко, может за версту,
Сливались с пухом облаков
Сирени белые в цвету.
Их фон, как занавес скрывал
Сюжетный ход другой игры…
А машинист подал сигнал,
И паровоз развёл пары,
И укатил, оставив дым,
Свисавший, словно кисея…
И ты опять стоял один
На той же сцене бытия,
У полотна закрытых штор
Девятым номером – фитой:
Участник, зритель, режиссёр;
Отец и сын, и дух святой!
Жил-был писатель Толстой.
Барин он был холостой.
Кушал в трактире.
Бренькал на лире.
Делал кидалово гире.
В узел вязал кочергу –
Жёнку хочу-не могу:
Мама, поймите,
Годы – в зените,
Мол, извините - жените.
Мама, знакомое дело,
Сына отдать не хотела.
А на пригревке,
Словно на спевке
Пели дворовые девки.
Мать сыну счастья желает
И навсегда помирает.
С горя на софе
Граф выпил кофе
Да и женился на Софье -
Софье Андреевне Миллер.
Всё остальное - лишь филлер*
Возле предмета,
То есть сюжета,
В рамках другого либреттА
*Дополнительный материал
не связанный с основным
сюжетом
А клан, забив косяк, несётся клином,
Скосив под стаю типа журавлей,
За млечным соком как провитамином
Героя чисто маковых полей.
От диких черт присущей нам природы -
От черт те что и черт те знает как.
Они летят, несчастные уроды,
И сам вожак, и весь его косяк.
Они - косячат. Им сентиментально
Не будет вслед ни плакать, ни орать
Коровья рать породы симментальской:
Их просто нет. Им значит не на…….
На всё и вся, по нашей новой моде.
И нам - не метить новые углы.
Никто не скажет, что поэт Володин
С тоскливым гомоном «курлы-курлы»
Ещё вчера поднялся сдуру в небо,
Довольно быстро скрывшись вдалеке.
Мол, видел сам: с кусочком корки хлеба
На чёрный день зажатой в кулаке.
О, рассмейтесь смехачи!
В. Хлебников
“Заклятие смехом”
Пусть ныне
бритый подбородок
Дает основу бытия.
Что толку: нищему народу-
Все та же гиблая статья.
Не от болезней - так от водки,
От злобы или наркоты…
Хохмят уроды и уродки;
Мы ржем - ни люди, ни скоты -
Над зубоскальствием. До пены,
До коликов и до икот…
Хохочут Клио с Мельпоменой
Под бесовщины хоровод.
Хохочут сайты Интернета
И электронные лучи…
И рассмеялись смехачи!
И горек честный хлеб поэта!
Грозно пируя в огрызках заброшенных
Тянут их соки, как будто клико,
Осы звенящие - бражницы осени,
Леди фуршетной, живущей легко.
В эти деньки золотые и ясные
И у меня отбродило вино:
Блуден язык - залипают согласные;
Желтыми сливами светится дно.
Томными думами разум туманится.
Замерла с полною кружкой рука.
В ней отражаясь, такие же пьяницы,
Дремлют в хмельном забытьи облака.
Да барражируют как авиетки,
Над питиём, что на лутку стекло,
Первые звенья воздушной разведки
И, неразумные, бьются в стекло.
Лабух-братишка,
Зовут тебя, кажется, Мишка.
А в пацанах величали, конечно, Мишель.
Дай куражу! Мы подтянем покруче штанишки
Подзамутим новогоднюю, блин, карусель!
Раздухаримся! Да так, чтоб очки запотели!
Чтобы в глазу разгорелись и хмель, и огонь!
Чтоб закачались и елки, и палки, и ели;
Запричитала про русскую долю гармонь!
Мишка не слышит. Трясет поредевшею гривой.
Гнет по-английски, по честному, без дураков.
Словно надел пиджачок с заграничною ксивой,
Сбросил годков -
и сорвался в страну битлаков…
Пьем за неё! Вот они: и коньяк, и рюмашка.
Кто мы сегодня? - Коняги на зимнем жнивье.
Что же он плачет в тарелку с закуской, дурашка, -
ПересолИтся донельзя салат «Оливье»!
Плачь ли - не плачь -
«голосам» не вернуть перламутра.
Поизносились, подзаистрепались меха.
А за окном наливается яростью утро
И норовит нас в подвздошье поддеть на рога
В бычьем обличье…
Мы с этим зверюгою - в клинче.
Кореш очнулся и снова как будто запел:
То ли поет, не поймешь, -
то ли молодость кличет:
«Michell,… ma bellе,…
these are word`s… go together well»…
1863г.
«Если бы перед моим рождением Господь бы
сказал мне: «Граф! Выбирайте народ, среди
которого вы хотите родиться!»,- я бы ответил
Ему: «Ваше величество, везде, где Вам будет
угодно, но только не в России!».
А.К. Толстой.(Из писем Б. М. Маркевичу)
Ни веры, ни респекта – никому:
Ни западникам, ни славянофилам!
Помилуй Бог Россию! Что за сила?
Куда несёт её? В спасенье ли, во тьму
По пустыням, по каменным каналам,
По векторам пространства? Снова в фарс,
Где новых патриота с либералом
Проявятся и профиль, и анфас?
Смирение – славянофильский миф!
Живём, как тати, кражей да обманом.
О, как тоскливо! Будто бы туманом
В сознание вернулся крымский тиф.
Одно лишь счастие, что к слогу будет слог,
А к рифме – рифма, к точке – запятая.
Что Софья Миллер, а теперь Толстая
Хозяйкою въезжает в Красный Рог!
Приступ
Не уймут нестерпимую боль
Ни морская курортная соль,
Ни пилюли, ни чай и ни кофий.
Только верный, целительный морфий,
Угнетая в подкорке, в мозгу
Болевые явления дозой,
Отпускает к той жизни, что грёзой
На покинутом ждёт берегу.
В ней - покой. В ней опушку и стог
Молодая метель заметает.
И душа в зимний рай улетает,
Покидая телесный острог.
Потому как дождик сыпет -
Очень хочется в Египет.
Чтобы в мутных водах Нила
Поглядеть на крокодила:
Как он в той реке живёт,
И чего зараза жрёт
Посреди песка и ила.
А потом бы нам бы с вами
Хорошо б махнуть в Майами
Поваляться на пляжу -
Просто так, для куражу.
Но нема ни карт, ни money
Ни в портмАне, ни в кармане.
Ни рассрочных платежей -
Лишь местечко на диване
Для бессрочных вояжей.
Пахла липовым цветом аллея.
И вечернее солнце, алея
Завершало спираль воскресенья
Завитком золотого сеченья.
Укрываясь за лес и за дачи,
За размерность числа Фибоначчи.
Мы в стихи, как в игрушки играли -
Сумму множеств в одном интеграле.
Словно дети на жёлтых песках
С сединою на взрослых висках.
А уставшее солнце не грело.
Лишь пронзительно в окна смотрело,
Отражаясь в них, как в зеркалах.
Освещая и радость, и страх
Их глубин, где меняли аллюры
Тени взводов Симона Петлюры.
г. Сумы.
У гранитных перил парапета
На исходе сакрального дня
В измереньях астрального лета
Мы смотрели на всполохи света,
На закат неземного огня.
Мы ни молоды были, ни стары
В совмещённых просторах умов.
И молчали, как-будто бекары
Отменили понятия слов;
Все диезы, бемоли, все ноты;
Все суетные дни и дела.
И часы, и секунды, и годы;
И уснувшие наши тела.
И вплеталось в Симфонию Сфер
Эхо паузы умолчанья.
И безмолвие полное счастья
Сладко таяло в чашечках чая,
Под натянутым тентом кафе.
Но, нарушив акаши бесстрастье,
Мыслеобразы, строчка к строке,
Понеслись, словно рябь по реке…
И припомнил я в том далеке,
Что полощет дождями ненастье
В захолустном моём городке.
И почуял: немеет запястье
У подушки на левой руке.
И вернулся опять налегке
В данность, где не любили меня.
А за стёклами лило ливмя
Да мерцал ночничок в уголке.
Мороз ли ростепель, весна –
В недосягаемом и синем!
Где разметает след сосна
Инверсионных белых линий.
Но пригревает солнце бок
Насквозь убогого барака.
И ты берешь в прищур денек,
И цепью не гремит собака.
Лежит вальяжно у стены,
Поразбросав лохмотья-уши.
Ей грезятся о воле сны,
И шерсть блестит честнее плюша.
И кажется, чуть погоди,
И провесень, как тот Емеля,
Вкатит предчувствием апреля,
Простудой легкою в груди.
Мылились мыслишки
Сбегать до пивнушки.
Маялись, как мышки-
Серые норушки,
Всем серчишком робким
В черепной коробке.
И секли моменты,
Чтоб махнуть оравой
С горем абстинентным
Мимо яств с отравой :
Пшёнок и перловок;
Мимо мышеловок,
Где ландшафтом лунных дыр
Нас манит халявный сыр.
Но хозяин волевой
С безутешной головой
Был безжалостен и зол,
И хлебал один рассол.
И у каждой мышки
Завелись мыслишки
Про дыру в кармане
С вошью на аркане
Про веселье ввечеру,
Про похмелье поутру.
А Карл у Клары украл кораллы.
У Карла важный а ля прононс.
Она - на розыск; он - на Канары.
Она не верит, что он - альфонс!
Она вздыхает, вздымает руки
И утирает в помаде рот, -
Она не в силах постичь разлуки -
И восклицает: "О, майне Готт!".
Она - страдает. Он - отдыхает.
Честнее было б - наоборот.
C тех пор доныне язык ломает
Об эту кражу честной народ.
Намывает котёнок гостей
На печи мне из всех волостей.
Будут – встречу: я каждому рад,
Как тебе, корешок-листопад.
Ты ведь тоже пропил, промотал
Золотых своих дней капитал.
И бредешь без затей и без слов
Частоколом осклизлых стволов.
А осина корою горчит,
А котенок на грубке мурчит.
Ноет сердце, и ночь не кончается.
И далёко стучат поезда.
И на тоненькой нитке вращается
Продувная, шальная звезда.
Со звездой мне качаться и маяться.
Эк, высоко тебя занесло,
Скоморошиха, в вечности маятник,
Шутовское твое ремесло.
Словно изморозью, лунным инеем
Серебрятся под ней облака.
И железной-дорожною линией
Понемногу уходит тоска.
Нам в минувшее не воротиться;
Всё что было – под снегом былье.
Может-быть и ко мне постучится
Припоздавшее счастье мое
В то окошко, где ночь не прощается,
И стучат вдалеке поезда.
И на тоненькой нитке вращается
Продувная, шальная звезда…
Жирную, не очень соленую селедку очистить от кожи и костей, нарезать ломтиками и уложить в банку слоями с кольцами репчатого лука. Для заливки: взять примерно равные части растительного масла и сахара-песка, тщательно смешать, добавить горчицы, влить изрядную порцию уксуса, смешать, взбить до однородной сметанообразной консистенции, залить селёдку и поставить в холодное место на 3-5 дней.
Когда несу в разверстый рот
Кусок рассыпчатой картошки,
На людях – с ложки, так – с ладошки,
В пятнадцать соток огород,
Где я копался, словно крот,
Восславлю, и не понарошку:
В нем пласт и ком, и даже, крошку
Лелеял я из года в год.
Лучок; петрушка; сельдерей;
Укропчик; ломтики селедки.
О, как рифмуется, - налей
Другую – третью рюмку водки!
И маслица не пожалей,
Чтоб воссияли подбородки.
«Тем временем мне стукнет пятьдесят»
Евгения Баранова.
Пятьдесят по жизни, middle of travels -
Мой полтинничек, моя потешка.
Вертится монетка: аверс-реверс;
Выпадет орёл, а может решка.
Зазвенит на выбитой дороге,
Мол, иные видывали виды.
Было дело: жили словно боги
Под шафранным небом Атлантиды.
С той поры бессчётной сансарою,
И до той поры, уж мне поверьте,
Денежка всё катится игрою,
Колесом рождения и смерти.
Бродит память долгими ночами;
Жизней рассыпается колода.
Вот одна из них, и ты в ней - англичанин
На снегах семнадцатого года.
Ты - в картинке и, как-будто, выше;
С карабином; в форме цвета хаки;
В камышах несут лыжнёю лыжи
Нас к войне в туманном зимнем мраке…
Пятьдесят по жизни - как находка.
Только подобрать себе дороже:
За полтину нам не то что водки,
А и в морду нынче не предложат.
6 марта 2005 г.
Третий день невезуха: за стенкой чуть свет
Глухо бухает, словно в забое.
Там хлопочет соседка, поскольку сосед
Очищает сосуды запоем.
Несмотря на прискорбные эти дела,
Нам на радость по милости Вышней
Залетела на кухню жужжалка–пчела
На вареники с первою вишней.
Села к блюдцу, где капнул сиропа отвар,
На фарфоре рубином играя.
Хлеб да соль тебе, гостья, да сладкий нектар!
Угощайся, моя золотая!
Ты – важна! Ты – царица в заморской парче!
Остывает июльский солярий.
И резвятся пылинки в весёлом луче,
Словно стайка воздушных скалярий.
Какое счастье быть дождем!
Омыть натруженные спины,
Вломиться в заросли малины,
В её целебный бурелом.
Царапнуть кровлю, проходя
По обнаженному железу,
По труб округлому обрезу,
По шляпке вбитого гвоздя.
Очистить стоки желобов
И поры пропотелой кожи,
И услыхать мотив тревожный
Поющих током проводов.
Нестись над речкой. Прямиком
По визгу пляжному и гвалту.
Шуметь по теплому асфальту.
Бежать по травам босиком.
И влагой напоить отавы,
И каждый злак, и каждый хвощ.
Какое счастье, Боже правый!
Я – дождь,
я – дождь,
я – дождь,
я – дождь!
А я опять во сне увидел маму.
И это значит, в дамки не ходи,
Что вновь на городскую панораму
Навалятся декабрьские дожди.
Свинцовой, беспощадной каруселью:
Крыло к крылу;
звено к звену;
за кругом-круг.
Тяжёлые, как мутное похмелье.
Тревожные, как тень от птицы Рухх.
И я шепчу заветную молитву,
Оставленный мне мамой оберег.
И выхожу за мокрую калитку
С неистребимой верой
в белый снег!
Мы кушали с грушами сыр пармезан,
А солнце ушедшего дня,
Гнездилось в горах, словно дикий фазан,
В вино прибавляя огня.
И чудятся мне
Они, как во сне, -
Огни в итальянском вине.
Но Вы позабыли под новой луной
О том невозвратном былом,
Где был я Вам мужем, а Вы мне - женой
За сладким десертным столом.
Такие дела -
Нас жизнь развела,
А память метель замела
Пришествием снежным, привычным поре
Последних деньков в декабре.
И я разливаю всего лишь нарзан.
А где-то в закатных лучах
Вкушается с грушами сыр пармезан,
И зёрна клюёт золотистый фазан
С любовию в птичьих очах.
И видятся мне
За снегом в окне,
Всё искры в игристом вине.
Она мне сказала и не солгала,
Что творчество Кинкейда не приняла,
Точнее: в пейзажах - куртины,
Едва посмотрев на картины.
А я ей ответил и тоже всерьёз,
Что, если главенствует педикулёз,
А проще – всеобщая вшивость,
Куда как полезна пилюля из грёз:
Счесав эпидермис до крови и слёз
Приятно увидеть красивость.
О, как бы мы зажили в этом краю,
В мозаике пазлов, как будто в раю.
Слагая то летние грядки,
То снежные зимние святки,
Забыв за работой печаль и тоску...
А сбоку фальцгебеля по верстаку
Вилась бы сосновая стружка.
И с клеем столярная кружка
Стояла бы с краю на жаркой плите…
Прошу Вас, не дайте погибнуть мечте!
Даст Бог, ошибётся однажды молва
И станет нам сладко от слова халва.
«Созвонимся», - «Созвонимся».
«До свидания!», - «Пока!».
Мы отчаянно томимся
В ожидании звонка.
А звонок разбойно брызнет,
Отпугнув реальность вспять,
В фотографию из жизни
С орфографией на «b»,
Где мы едем в синей конке
За пятак на Острова.
Эту жизнь, в мембране тонкой
Различаемым едва:
«Созвонимся» - «Созвонимся,
Вдруг связал двадцатый век
С двадцать первым...
Мы кружимся
Снова в вихре смены вех:
Заменяется SIM-карта;
Подменяется игра,
И сегодняшнее завтра
Безнадёжней, чем вчера.
Мне б уйти не оглянуться.
Мне б махнуть на всё рукой.
Мне до Вас не дотянуться
Ни молитвой, ни строкой,
До райка, где мы теснимся
В трелях третьего звонка?!
«Созвонимся.», - «Созвонимся.»
«До свидания!», - «Пока!».
Татьяне Друк.
Умчалось лето августовским, пряным,
Последним вечером с крутого виража.
И снова доминируют багряным
И золотым узоры витража.
Меняет осень фокус с перспективой
В урбанизированной оптике окна;
Объём двора - этюд с плакучей ивой
И краски городского полотна,
Где клёна лист горит, как галла гребень;
Желтеют астры в круглом цветнике
И гонит ветер в паутинный бредень
Рыбёшку бликов с рябью по реке.
В оттенках охры улицы и парки;
В них дворники наводят марафет.
Ещё не раз нам память контрамарки
Сюда вручит. А нынче буквой « ферт»
Мы ходим вольно, то есть руки в брюки,
Отведав пирога и пастромы.
Не ведая, что в мире снежной тьмы
Уже поставлена печать на закорюки
В командировочную ведомость зимы.
Октябрь 2011г.
Когда-нибудь нас вспомнят и найдут.
Перетрясут ненужные архивы…
Галина Карташова.
Длиннее ночь и спится много крепче
В подспудном ожидании зимы.
И некто вкрадчиво на сон грядущий шепчет:
«Молчите о любви!». И мы - немы.
И только ум, в плену у страсти летней.
Он полон ею, как идеалист
Идеей фикс…Но всё индифферентней
Слетает лжесвидетель, жёлтый лист,
Тех прошлых дней, чьи факты и детали
Снесут в архив. А нас ассизы*суд
Приговорит на Честерском вокзале
Опять к прощанию, и рельсы унесут
Ночной экспресс; за ним немного слева
Останутся и город, и страна…
И эхо паровозного напева
Замрёт в пространстве медленного сна.
Постук часов вползёт, как жук- точильщик,
В хода сознанья тем, что впереди.
И мы расстанемся: Вы – леди; я - носильщик
С начищенной жестянкой на груди.
15.09.2011г. 19:15
*Ассизы –выездные сессии Суда королевской скамьи в Англии.
В цветах лугов, как куртизанка.
В тени лесов, как партизанка.
И под навесами мостов,
И у смородинных кустов
Кружит, бежит моя речонка,
А я купаюсь в ней мальчонка,
А я качаюсь на волне
И тем довольствуюсь вполне.
А волны мчатся от моторки,
От плоскодонной тараторки
И замирают не спеша
У берегов и камыша.
Возносят нас, как две пушинки,
Тревожат ряску и кувшинки,
И солнца водный медальон.
И я вовсю в тебя влюблён!
С весёлым гомоном и смехом
Дробится звук далёким эхом,
Струной вибрируя в дали.
А в ямах дремлют голавли;
И бедолага червячок
Уже насажен на крючок
И, получив в лицо плевок,
С тоской глядит на поплавок.
Несчастным жаждут подкрепиться
И ёрш, и окунь, и плотвица,
И серебристые лещи.
А он хлебнёт глоток водицы
И нет его: ищи-свищи!
Несчастная любовь ведёт к алкоголизму.
И это, кажется, проблема всей страны.
Павел Володин.
Блаженнее влюблённого поэта
Бывает лишь законченный глупец!
…С витрины станционного буфета
Просился к пиву вяленый рыбец.
Однако, пиво – стадия разгона
Для пишущих мужчин и даже дам.
А стык подзуживал под пАрами вагона:
Сто грамм-сто грамм;
сто грамм-сто грамм;
сто грамм-сто грамм.
И левым суррогатом заливалась
И осень, и страна, и седина
С клубком извилин, где обосновалась
Теперь уже далёкая - ОНА!
Я лицедейство вёл, скрываясь за кулисой,
Но не заметил точку в драме дня -
И, тотчас, за мою же нить актриса
К себе в спектакль втащила и меня,
Где я –простой игрок. Для рифмы – gamer.
Откуда лишь за выслугою лет
Меня когда-нибудь уволит герр Альцгеймер;
Уйдут зеваки, и погаснет свет.
И потому мне так неабстинентно.
Я продолжаю начатый пикник.
И отправляю, но интеллигентно,
Палёный алкоголь за воротник!
06.10.2011г.
Скверно, маэстро, всё скверно:
Сбившись с классических нот,
Словно в портовой таверне,
Скрипка фартово поёт
Гоп ( gaudioso) со смыком -
Гимн голштанной страны
С неподражаемым шиком
И не жалея струны -
Тонкого соло оркестра
Под канифолью смычка.
Словно хватили, маэстро,
Жгучего арманьяка
И пианист, и скрипачка
Да завели разговор -
Из благородных босячка;
Из вундеркиндов тапёр;
Будто из мира видений
К нам заглянул сквозь портал
Страсть изливающий гений
На местечковый квартал
Галине Вячеславовне Карташовой.
Синим касатикам свежей, в хрусталь
Снежной добавлю воды,
Чтобы тянулась стеблей вертикаль
К iris* вселенской среды.
Где и тогда над Землёй нависал
Ирис с созвездья** Цефей
В ночь, когда ирисы Арля писал
Чтивший напиток из фей
Рыжий художник, голландец Ван Гог;
Странный чудила Винсент.
Употреблявший не ром и не грог,
А изумрудный абсент.
Чтобы их дух уносился к весне -
Ибисом к ирисам всад,
Что на Аптекарском. К Невской волне.
В юность мою - Ленинград.
Ей я и ставлю, как тайный сигнал,
Эти цветы на окне,
Чуть сожалея, что прежде не знал
Их подарившую мне.
24.03.2011г.
*Iris - радужная оболочка глаза.
** Туманность Ирис.
Глянув под простенький ситец в окошко,
К нам заходил на обед
Дядька-февраль. На грибочки с картошкой,
На огурцы - винегрет.
Полдень баюкали ходики стуком.
Вилкой тянулась рука,
Приноровляясь к селёдочке с луком
Под стопарёк в два глотка.
То было время: и градусы в силе,
И из стекла стопари;
Зря что ли белые бурки носили
Первые секретари.
Ты надевала на кнопочках боты.
Я шнуровал «Скороход».
Где вы теперь, незабвенные годы?
Где ваш душевный народ?
Не отвечают ревизские сказки.
Не говорит Интернет.
Словно сорвались под гору салазки
И не оставили след…
Только над status quo пирра с разором
Ложью гугнявящий рот
Гонит нам то ли про розу с Азором,
То ли про наоборот.
01.02.2011г.
Вились пылинки солнечным столбом,
Соприкасались детские головки,
Карандаши скользили из коробки,
Белел листом нетронутым альбом.
Тенился сад – наш добрый, верный страж,
И пахло летом тёплым и счастливым,
И над крыльцом бродили соком сливы.
Мы вытащили синий карандаш.
Ложился штрих и глупый, и смешной.
И впитывались в цвет неистребимо
Барвинки дух, и ягоды настой,
И за карнизом шелест голубиный.
И Август шел с пастушеским бичом,
Забросив в сумку римские сандали.
Он гнал стада в немыслимые дали.
И дул в рожок.
И думал ни о чем.
Спас и штрейфель, и пепин-шафранный, и все это – Август.
Я поспешно последний загар, как нектар, собираю.
Птицей лето в кустах зашумит – улыбнусь под шумок; словно Авгур
Сам себя обману - сам себе наперёд нагадаю
Над дюшесом в густеющем сладком сиропе -
Там, где осы кружАт беспощадные, как "мессершмитты".
И газету с варенья сниму почитать:а чего там в Европе?
Да дюшеску схвачу, убегая от жалящей свиты.
И пойду просто так, непокрытый и грудь нараспашку.
Сорок лет! В сорок лет я другую одёжку примерил:
Я купил себе теплую в светлую клетку рубашку
Под грядущую осень из чисто английской фланели.
Я надену ее, и побреюсь, и, словно на праздник,
Выйду жертвой на капище светлых октябрьских пожарищ.
Попрощаемся, верный попутчик мой Август!
Собутыльник,
подельник,
молчальник,
брательник,
товарищ.
20.08.95г.
Она воплощалась в природу явлений,
В биномы видений на стёклах окна.
Её выносила под именем Леннон
Из радиоточки на волю волна
По фибрам эфира глушилками сжатых.
Одетую в эзотерический врил.
И я из подрОстковых шестидесятых
Тянулся из птичьих мальчишеских жил
К её орфограммам и мифологемам,
К грамматике слов в непослушной строке -
Её хромосомам с наборами генов -
Изгрызенной ручкой в наивной руке
Как тянутся духи магической сферы
Лекальным сознанием из хрусталя
К линейным просторам инкогнито терры,
Вербальному плану планеты Земля.
А вербы шумели в материях ветра.
И прятал от солнца макушку июль
Под бриль бриллиантовой зелени фетра.
И падал с карниза узорчатый тюль.
Теперь она ходит хозяйкой в покоях
И всё понимает про долг и про лень;
И всё поминает. И нет мне покоя
Ни в светлую полночь ни в облачный день.
19 июля 2011г.
Мы сняли домишко, считай у границы,
Уладив вопросы цены;
Голландка в побелке, и в ретуши лица
На грубых обоях стены.
В углу, под иконой лампадный стаканчик.
Вокруг благодать и покой.
И только старинный китайский болванчик
Качал в тишине головой.
Печалился узким, рисованым глазом,
Шепча серебристой луне,
Как помер хозяин, отравленный газом
Ещё на германской войне.
Как сын его бросил под лавку ненужный
Из кирзовой кожи сапог.
Как дверь, отворяясь, скрипела натужно,
И грюкал костыль о порог.
Теперь - никого И цветёт у забора
Бурьян, да с бурьяном – полынь.
И плачет игрушка слезой из фарфора,
Божок из династии Цинь.
С извечною русской мечтой о Париже,
Покинув обложки, подмостки, кино,
Куражится вьюга: то вьётся по крыше,
То, словно сибирская кошка, в окно,
Вдруг, зыркнет зрачком бирюзового света
Из чудом пробившейся ранней звезды;
Скребётся, мурлычет у стеклопакета,
На меццо-сопрано-контральто лады.
Однако, мы тоже с усами. Искусом
Не взять нас Парижам за тысячи лье!
Мы лучше закусим « salat a la russe»ом,
Любимым в Отчизне, родным "Оливье".
Мы - рады, мы - в счастье! От стоп до макушки.
Лишь жаль, что не сможем за вьюгою вслед
Умчаться в те акты, где жив ещё Пушкин;
Исправить несыгранной пьесы сюжет.
Туда не взлетит, шевельнув элероном,
В перпЕтуммобИле лихой экипаж.
А, стало быть, снова поэта с бароном
В смертельной дуэли рассудит Ле Паж.
Не салат "оливье",
но заплеванный тамбур.
И под стук одуревших колес
По-над насыпью желто цветет
топинамбур.
Я давлюсь самогоном до слез.
Я тяну из горла
и нисколько не трушу.
И один из друзей-алкашей
Так поспешно мне тычет
заморскую грушу,
Словно гонит нас осень взашей.
Гонит преданных.
Гонит безвинных.
Гонит любящих. Верно и впрямь:
Мы нужны, лишь, на стынущих
в окнах равнинах
Престарелым своим матерям,
Ожидающим нас в безнадеге,
По утрам заводящим часы...
А вагоны шатает по скользкой дороге,
По дороге на две полосы.
И на стыках бросает
Прокуренный тамбур.
И жую я с песком пополам
Сладкий корень, растущий обочь,
топинамбур
И сивуху тащу из ствола!
Когда нарядит Май сирень
В замоскворецкую купчиху,
Мы проберемся тихо-тихо
В её чарующую тень.
Весны пригубим, как вина.
И затаимся, как в засаде.
И я скажу: "О, Бога ради,
Не верь, что ты мне не жена!
Не верь, когда Июль-паша
Пришлет с оказией удавку
Жары, и дышащей, и плавкой,
Что остановится душа.
Еще не верь, когда Ноябрь
Каленый штык наставит в сердце,
Что наше кончится соседство,
И холодов взвихрится ярь".
И ты ответишь: "Ни шиша
Твои не стоят страхи, милый;
Ты позабыл, с какою силой
Сирень в ненастье хороша.
А незаладится, так что ж,
От Ноябрей – не зарекайся.
Лишь об одном прошу: не кайся,
Благословив меня на дождь.
Благослови без лишних слов,
Без дутых чувств, без пошлой страсти…»
И по цветку в пять лепестков.
Съедим на будущее счастье.
Черемухи цветут, и под колодой змеи
В оргазменном клубке встречают мая дни;
Черемухи в цвету – и куст куда белее
Больничной простыни;
Белей мелка, белей костяшек пальцев.
Я разлагаю дух – испещрена доска
В весенний ряд Фурье тычинок-интегральцев:
Есть формула цветка!
Есть формула. Пусть заумью рецептов
Латынь презумпционна; в колпаке сестра;
Натянуты шприцы, и под иглой рецептор;
И гибель на ура.
Мы были с тобой не совсем старики
И жили у чистой прозрачной реки,
Где ночью палили костры рыбаки.
Где на протяжении снежной зимы
Ты в книге читала по буквам псалмы,
Похлёбку варила,
Со мной говорила,
Душистые травы у печки смолила:
Их пламя вживалось в прообразы тьмы.
Когда же от долгих хлопот уставала,
Тогда оставляла и дом, и дела.
Молитвы шептала,
Накидку латала,
Беспечною вьюгой в луга улетала
Да сивыми космами землю мела.
В том мире не знали ни горя, ни зла.
А в этом темнеет оконный проём,
И мы колыбельную сыну поём.
И милостью Господа снова вдвоём.
Отыщите мне место на карте
С синевой, что буянила в Марте,
Из которой полудня сироп
Изливался на хмурый сугроб.
Это место далёко-далёко…-
Проще съездить до Владивостока;
Проще пёхом дойти до Луны,
Чем добраться до той стороны.
В ней нас туго свивали пелёнкой
И пупки украшали зелёнкой.
Там и ныне у русских печей
Нас баюкают в дрёме ночей
Наши мамы ещё молодые
В занесённой снегами России.
Догорают поленья – дрова,
И к метели болит голова -
Это старость подходит, дружище.
А за окнами свищет ветрище,
Словно Март сквозь снегов пелену
Зазывает хозяйку- весну.
06.03.2011г.
Мальчишка вглядывался в сад,
Закутанный платком и шалью.
Над садом дождь висел вуалью,
Как гениальный плагиат
Цветной странички, где глаза
Смотрели на иные дали
Из-под кокетливой вуали.
А дождь спешил, как на вокзал
По снегу, по сухой траве.
Он путал у погоды карты,
И в подкидного дулся с мартом,
Припрятав козырь в рукаве.
И был побелен к Пасхе дом.
А я хворал неделю свинкой;
А репродукция картинкой
Лежала в луже за окном.
С тех пор и вправду, как во сне
Года ушли в воспоминания,
В портрет знакомый на стене.
Лишь поливает тот же дождь.
Отлив окна, что поле брани;
От звуков боя не уйдешь
И не прикрутишь, как динамик.
Бодрит струхнувших барабан;
Палят из пушек бомбардиры;
Зовут в атаку командиры,
А пули лупят, словно град
И в оловянный аксельбант,
И в оловянные мундиры,
Но храбрецам сам черт - не брат!
Жизнь прекрасна: потертый пиджак,
Пара кружек янтарного пива,
И совсем уже дивное диво –
Мой по случаю купленный рак.
Над бокалом замру, и усы
Окуну в белоснежную пену.
И клешню аккуратно раздену.
И спокойно взгляну на часы-
Выходной. Глубоко наплевать
На промозглую морось и слякоть;
Мне сейчас эту сочную мякоть
Безмятежно жевать-запивать.
По чуть-чуть за знакомство принять
Из довольно початой бутылки.
И лениво изогнутой вилкой
На двоих винегрет ковырять.
И хмелеть, и нести дребедень,
Поминая зарплату и холод...
Он был гением, ясно как день,
Тот, кто первым сбродил этот солод -
На задворках проросший ячмень!
И продолжая жизни круг,
Мой старый друг,
душевный друг,
Мы чередою многих зим
По разным плоскостям скользим.
Пока не усмехнется в ус
Профессор Мебиус.
И мы на миг опять вдвоем.
И с черным хлебом снег жуем,
Свежайший, белый витамин.
Ты - не одна,
Я - не один.
И завершается среда.
И ты уже - не молода.
А город, словно теплоход
В тишайший снегопад плывет.
Что говорить, давненько мы
Такой не видели зимы.
И спать пора,
и до утра
В огнях Покровская гора.
По столицам. По Богом забытым углам.
Словно беженцы, скарб разбирая,
Выгребаем под старость беспамятства хлам
Вдалеке от отцовского края.
Нам метнутся б до кассы, на зимний перрон.
Взять плацкарту, винца б для согреву…!
Но не мчит нас туда пассажирский вагон:
Там лишь яблоки, внемля напеву
Органиста разбитых окошек – икон,
Ждут – пождут меж заснеженных,
спутанных крон
Заплутавших Адама и Еву.
Там лишь ворон степной
кою тысячу лет
Греет старые косточки к ночи;
Поплотнее закутавшись в шелковый плед
Черных крыл, вспоминает те очи,
Что глядели не видя в кровавый рассвет.
То-то пир был горой! Нынче – нет
По иголкам , по колким фактурам
Новогодней зелёной швеи
Мы расставили точки над i.
И рассыпалась акупунктура
Огоньков по аморфным структурам
Парафинов и вереи.
И в секунду на фоне зари
Янтарями зажглись фонари
От де-факто летящих лучей
Из рефлекторных точек свечей.
Оторвись от подшубной селёдки
И в серебряный шар посмотри;
Кто живёт в световом самородке?
Кто глядит на тебя изнутри?
На три счёта Сезам отвори.
И, когда отворится Сезам,
Зуб даю, не поверишь глазам,
Что там деется в самой серёдке!
А в серёдке несутся каюры
На оленьих упряжках в снегу;
Заполняет дворянство каюты,
В брошках-пряжках, в шелку, как в долгу,
И, грассируя, прячет валюты.
И выходят на баки и юты
Гулливеры и лилипуты,
И глазеют на аэростаты,
И массируют область хэ-гу,
Опасаясь простаты простуды
Или лучше простуды простаты
Но об этом: ни-ни, ни гу-гу!
Убегали прочь минутки,
Провожая год Собаки.
И Луна меняла сутки;
Квадратуру, Зодиаки.
И, укрывшись светлым нимбом
И нисколько не жалея,
Уходила в гости к Рыбам
Из созвездья Водолея.
И несла для них подарки,
Поспешая к их чертогу.
Рыбки ждали: из-под арки
Всё глядели на дорогу -
Две глазастых помидорки
В отражавшей свечи банке.
Характерные актёрки;
Золотые полонянки.
И одна из них шептала
Из полночного кристалла
Сладив с сурдопереводом:
«С Новым Годом! С Новым Годом!»
Комья грязи, как пригарки,
Нам оставив на десерт,
Снег скупили олигархи
Для фуршета под гешефт.
И бесстыжая картина
Стынет в рамках декабря.
И отчаянно рванина
В ней гуляет от рубля.
Ухнет сердце, словно филин
В запрокинутый стакан,
И заулками извилин
Поползет хмельной туман.
И оплачут в унисон
То ли «белка» с глюком жалким;
То ли свалочные галки
Жизнь похожую на сон,
Где сожрали олигархи
Мировейший закусон!
06 декабря 2009г.
Память мчится назад, разрывая виски;
Не сойти, не догнать попутках!
Словно принял на грудь машинист от тоски
И хмельной рычаги перепутал.
Но механик – непьющий: начальник, шалишь!
Мы ворвались сквозь зной и морозы
На знакомый перрон. Что ж ты плачешь, малыш,
Утирая ладошками слёзы?
Нас встречают, смотри, духовой «тарарам »,
И дежурный в казённой фуражке…
Дай поглажу тебя по белёсым вихрам.
Застегну воротник на рубашке.
Ты, не надо, не плачь, что под вешним дождём
Из сосновой коры пароходик
Унесло по волнам: всё пройдёт, все пройдём.
Всё когда-то, куда-то уходит.
Это я не придумал; таков, брат, закон.
Он - упрям. Ничего не попишешь.
А оркестр репетирует; бас-геликон,
Словно время трамбует. Ты, слышишь,
Не горюй! Завтра праздник – сплошной Первомай
За окрашенной дверью балконной.
И пирог на столе, и ситро через край;
И шары над нарядной колонной.
Ты не плачешь, и славно! Ты просто молчишь.
Время вышло: мне - в дальнюю волость,
К тихой старости в скит . До свиданья, малыш!
Я включаю обратную скорость.
24.10.2010г.
По берегам, по закоулкам
Тянуло влагой от Реки.
Мы грели руки у печурки ,
Мы жгли черновики,
Как жгут штабные документы
Свидетельства полков и рот.
А с ними письма, фотоленты:
Враг – у ворот!
Сидели, словно в келье, тесно.
Нам слышно было с высоты,
Как у костров горланят песни
Насквозь продажные шуты.
У их костров глумилось, пело.
Мотивы эти – не про нас:
Мы шли по жизни неумело,
Не опуская рук и глаз.
Мы шли по жизни - жизнь мельчала.
Гнильем трещало бытие.
О, нет, она нас не вмещала,
Мы рвались из нее.
И путы рвали и постромки...
Но, вот, дошло и до меня,
Что счастье – в сельские потемки
Согреться у огня.
Что счастье просто, очень просто,
Как на ноге моей кирза,
Как фитилек чадящей плошки,
Как на ветру слеза.
А у Реки орут, гуляют,
Пируют босяки.
Погрейте руки: догорают
Мои черновики.
А, однажды, за Харьковом где-то.
Я увидел в подсолнухах лето -
Акварель! Золотое Руно!
ImpressionА c izmОМ панно!
Это было, друзья, в Украине.
Это было, друзья, так давно!
С той далёкой поры и поныне
Я их вижу, как - будто в кино.
Перед тем сквозь закрытую раму,
Оживая, пугал меня шрамом
Человек в полуночном окошке
Фотографией с книжной обложки.
Но рассветной порой по страницам
Разбежались виденья и лица
По абзацам и буквам. А страх
Смылся мелким воришкой во мрак
И унёсся далёко и мимо
С паровозными клубами дыма.
Рядом был мой отец-победитель,
И подсолнух сиял, как святитель.
Каждый, будто маэстро на сцене..!
Я ничуть не боялся Скорцени;
Ни фашистов и ни Америк !
А подсолнечник бился о берег
Горизонта весёлой волной,
Разбавляя восход желтизной!
07.06.09г.
Зипун на свитер и футболку,
И мошка тянет, и микроб.
И Император треуголку
Хлобучит на застывший лоб.
Тоску циклоны нагоняют;
Деревья гнут, шумят камыш.
И их Величество желают
Назад - во Францию, в Париж,
Где восемнадцатым брюмером
Как страсть, как сласть
и как напасть
Мечтой, желанием, химерой
Манила консульская власть.
А здесь с утра и до заката
Метет по вербам и столбам;
Крепостникам и их рабам,
И кавалерии Мюрата.
Миг - и виденья унесло.
За берега, за переправы
Ушли полки походкой бравой
Чужою ставкой на зеро.
И лишь Двуглавый
над Державой,
Все то же вытянул крыло,
Питая славой,
как отравой,
Свое чугунное нутро.
2008г.
Где-то просёлком гудит одиноко машина.
Осень печалится у полусгнивших оград.
Алою кистью горит на закате рябина.
Сизою кистью темнеет в саду виноград.
Тишь в винограднике; вьётся лозовая ветка.
Годы он гнулся то пасынком, то примаком.
Ну а сегодня снимает в корзину соседка
Терпкие гроздья укрывшись дарёным платком.
Вьётся каймою узор на её душегрейке.
Сивую голову кружит глупцу-бобылю...
Я примощусь у крылечка на скромной скамейке.
Сока из ягоды винной в ведро надавлю.
В четверти сусло солью для бродильного дела,
И к батарее поставлю под самым окном:
Пусть заиграет в бутылях мадам "Изабелла",
Словно индийским рубином, домашним вином.
Нет, не напрасно рождён я певцом и поэтом!
Скучно ли станет соседке зимою одной;
Выпьем по рюмочке да и затянем дуэтом
Про ямщика под ущербною русской луной!
Мухой осенней нудит одиноко машина.
Вечер слоняется у позабытых оград.
Красною кистью горчит у забора рябина.
Тёмною кистью томится в листве виноград.
10.10.010г.
Первый снег, а все та же печаль.
Лишь по цвету – немногим белее.
И звенит мой дешевый хрусталь,
И ни тело, ни душу не греет.
Друг зеркальный мой, мой визави!
Собеседник единственно зримый,
Как же нам пережить эти зимы,
Злые зимы ее нелюбви?
Переждать, претерпеть... – Будь здоров! –
Через сотни чужих измерений,
Через тьмы параллельных миров
Как постигнуть её притяженье?
Как постичь – впопыхах, набегу,
Словно брошенной меди пригоршню –
Смех её? Подаянья нет горше
Попрошайке на волглом снегу.
Крохи милостыни - за порог,
Чтобы жил, не тужил с передрягой
Чтоб кружился,весёлой дворнягой
У ее навощенных сапог.
Да хватал за подол снегопад
И алкал этот воздух пьянящий;
Уносился на голос манящий
И, стремглав, возвращался назад:
"Незнакомец, хозяйку не тронь:
Путь до горла достаточно краток!"...
Чтоб уткнулся в родную ладонь,
В аромат отсыревших перчаток.
Снег и снег. Не уходит печаль.
Занесенные дали – светлее.
Так звени ж холостяцкий хрусталь,
Ни о чем, ни о чем не жалея.
Скоро ехать. Окончена встреча.
На тарелке остывшая греча.
Побелел, закручинился вечер.
Не горюй, не печалься, Седой.
Что поделаешь, отпуск – короткий.
Ладит батя за печь сковородки;
Да горбатиться куст черноплодки
У забора за мерзлой грядой.
Мне бы в погреб,
открыть бы бочонок.
Мне бы мамкиных яблок мочёных
На соломках ржаных-золоченых
Под ликер из вишневой зари…
Только матушка рядышком с Богом
Ждет нас в доме и чистом, и строгом.
А рябину склевали до срока
Эх, разбойники-снегири.
Незадачей такой удрученный
Я достану сухариков черных,
Накрошу их под куст, облаченный
В первый снег, щегольцу снегирю.
Не отведать нам яблок мочёных;
Развалился на клёпки бочонок.
Догорает закат обреченно.
Закурить бы..,
да я – не курю.
25.05.2007г.
Холодным закатом горят вертикали.
Стреляют поленья под сводом шамота.
И светятся дали – холмы да печали,
Как будто читаешь из Вальтера Скотта.
И кажется топка старинным камином,
А тень у загнетки - дворецким в ливрее.
И тошно от дум под зарёю карминной,
Как-будто бы завтра повесят на рее:
Забьет барабан пуританской морали.
Матросы потянут по кружке портЕра…
Ужель мы своё Ватерлоо отыграли?:
Лишь алчные взгляды да шум из партера.
И все же преломим пшеничного хлеба!
И все же пригубим крепчайшего грога!
И жальче себя и осеннего неба
Толпою затертого Господа Бога.
1997-2010г.
Блажен был август яблочным компотом,
Когда сироп вскипает, чуть дрожа,
А за половником кружат водоворотом
И дольки штрейфеля, и пепинки с апортом
И пыль корицы с кончика ножа.
Неплохо б было рюмку «Цинандали»
Для вкуса влить. Но нет того вина.
Виной тому – грузинская война.
С неё мы «Цинандали» - не видали!
Но чтоб не пустовали закрома,
И сливы не пропали задарма,
Мы соус под названием «Ткемали»
Мешали и по стенкам, и со дна.
А если вы такого не едали,
Опять же, в том – не Грузии вина.
Сегодня март, и приболел карман
Бациллой Коха – денежной чахоткой.
Кто хлебом пробавляемся, кто водкой…
И мой - на тесной кухне ресторан.
За столиком у самого окошка
Я выглядеть стараюсь молодцом!
О, где ты, зарев?! Серпень?! Где картошка
Вприкуску с малосольным огурцом?!
Блажен был Август. С запахом компота,
Когда сироп вскипает, чуть дрожа
А за половником в кругах водоворота
И дольки яблок, слив и бергамота,
И пыль корицы с кончика ножа.
22.03.09г.
Собачьи головы опричнины. Пурга
Смешала время от Начала и доныне,
Нашёптывая ноты ли слога…
Как будто бы уставший Паганини
Терзает скрипку нищею рукой,
И подвывает век ему в октаву,
Век Мандельштама. Мыши за стеной
Скребутся во владениях. По праву
Наследуя фанеру и труху,
И со стола нехитрые объедки.
Я слушаю раскольницу пургу:
С дремотой – голоса, виденья, предки…
Блажная ругань пьяного стрельца;
В обнимку с белым светом, закачался…
Морозный окрик: тройка у крыльца;
Бранится барин, видно, проигрался.
Все мучает курчавый бакенбард.
А сам - смугляв. Толкуют, что в опале.
Гадалка.., дама пик.., кавалергард…
Иосиф Бродский умер. - Да, слыхали.
Болтает ветер струны-провода.
Приемник в замыканиях коротких
Едва скворчит, как и моя еда:
Яичница на сальной сковородке.
Дремота, словно вата, глушит звук.
А телевизор – лишняя морока.
"Вина, вина! И дальше – в Петербург!"
И так знакома зимняя дорога!
Грузовики в обгон сигналят строго.
И снег забил ненужную поветь.
И век грядущий плачет у порога,
Скулит и плачет – некому жалеть.
06-08.02.1996г.
Больного пришла, навестила сестра.
Я был бесконечно ей рад.
Пришла и гостинец с собой принесла –
Янтарных кровей виноград
Взглянула мельком на порхающий снег,
Присела у ног на кровать.
И скрипнула койка – мой хлипкий ковчег.
И мне не в первой грипповать
Я кисть приложу к воспаленной щеке,
Безумствуйте краски Дали!
Я птицу-синицу лелею в руке,
И в небе мои журавли.
Я слышу, они сквозь метели кричат.
В их криках и боль, и печаль…
Сестрица, сестрица! Их долго качать
Метелям, далек их причал.
Я вижу заросших окопов отвал,
В багряных и колких кустах.
Где сладкий шиповник всегда созревал,
Где мы в потаённых местах
Играли, и было нам все нипочем ;
Нас так увлекала игра!
А ягоды рдели живым кумачом
На белой эмали ведра.
Сестрица, сестрица, их ласковый свет
Он греет нас через года.
О, как же я стар – мне за тысячу лет,
А ты еще так молода.
Я термос открою - закружится пар-
И чашку налью. Не спеша
До донышка выпью целебный отвар.
Спасибо, родная, душа!
Как вкуснейшим клубничным вареньем
Мы не раз угощались на дню
Светлым летом. Как Богоявленьем.
Как написанным стихотвореньем.
Не считая себя parvenu,
Здесь, в обители патрицианства,
Из которой когда-то Пегас
Мчал поэта к богам на Парнас
По Евклидовым точкам пространства
Геометрией скрытой от глаз.
И откуда, почуя кураж,
Он ушел на последний вираж.
И в бессмертье унес на спине
Седока из Вселенной во вне
По Эйнштейновой кривизне.
30.06.09г.
Пчёлы кусают только
грешников (поверье).
Я - крылатый воин-медонос
В латах из сияющего злата.
Я пою. И медный мой прононс
Слышен от восхода до заката.
Я несу любви сладчайшей мёд.
Я ищу нектар воспоминанья
О цветах блаженства и познанья.
Я лечу! И легок мой полёт
Над трёхвёрсткой муравьиных стран,
Над объёмом летней диорамы…
Мне навстречу мчится Хануман
С воинством летучих обезьян
В осияньи Солнечного Рамы.
Я качну крылами. А в дали
- Как же сердцу преданному слышно -
Нам играет пастушонок Кришна
На священной флейте Мурали.
Мы – Твой выдох, Господи,
Твой вдох!
Весь в пыльце цветочной и дорожной
Я спешу, и не ржавеет в ножнах
Меч для негодяев и пройдох!
Лето 2009 года.
Намывал мне котенок гостей.
Уж, гостей изо всех волостей;
Но тебе я особенно рад,
Дорогой корешок листопад.
Ты подобен медвяной пурге.
Мы с тобой – на короткой ноге.
Как и я, ты пропил-промотал
Золотых своих дней капитал,
И бредешь без затей и без слов
Частоколом осклизлых стволов.
А осина корою горчит,
А котенок на грубке мурчит.
Просыпаюсь ,ага , а за окнами сыплет снежок
Суетливый, начальный. А значит бессчётное снова
Шьёт нам дело зима,
за стежком налагая стежок,
На черту горизонтов застывшего круга земного.
А Господняя мельница мелет зерно в порошок,
В ледяную муку урожаев 2008-го
И 2009- го. Грудью встречает ветряк
Холода и циклоны, несущие в город крамолу.
Я стою в этажах, будто в рубке – последний моряк
Броненосной эскадры, летящей к небесному молу.
Мне бы скинуть пижаму, а тельничек,
ёк-макарёк,
Натянуть бы без мыла на, в общем, припухшее тело.
Чтоб вскипела душа;
чтоб полоски легли поперёк
Этой жизнью беспутной: то чёрной,
то несколько белой
Что и нечет и чёт в нас вбивает по линиям хорд -
Вдоль хребта да по рёбрам! Сегодня играем на белом.
Нам с тобой повезёт. Я - уверен. Так что ж мы робеем?!
Новый год наступает! Я тронул фигуру – наш ход!
20.12.2009г.
Наши души цингою безбожья побиты, что молью,
С малолетства не слыша Христовых спасающих слов,
Как пеллагрики щуримся – взгляд оживает любовью –
В зеркалах золотых, Православных своих куполов.
В снегопад, в снегосвятье. Господь укрывает Россию.
Я снежинки ловлю, подставляя пригоршней ладонь.
И лицо протираю, и шею ( рифмую, как выю),
Отмывая болезни холодной Крещенской водой.
И равняю и Космос, и птахам упавшие крошки:
Все – разумно, едино и свыше. И все это – Бог!
И счастливый щенок, помечающий куст у дорожки;
И поэт, и прозаик; и тенью кочующий бомж.
Куролесит Январь. Загоняет зиму в закоулки.
Где – то тезисы пишет за хлеб эмигрантский Апрель,
И топырит карман половинка оставшейся булки.
И в снегу остывает густеющей клюквой кисель.
10.02.08г.
И в жар, и в хлад, и в недород
И ты - народ, и я - народ.
Хоть под дождём, хоть под вождём,
А хоть бы и наоборот.
И тот, кто жив; и тот, кто помер;
И кто покамест не рождён.
И кто ушёл, и кто уйдёт,
Включив одиннадцатый номер,
В рядне, в шинелке ли до пят
Туда, куда глаза глядят.
Нас в пресс совали под напряг.
В огонь из полымя бросали.
Да били так,
что б кровью ссали
Средь разных прочих передряг.
И январей, и октябрей;
И президентов, и царей.
Взорвал тринитротолуол
В сердцах Вселенские начала,
И мы плюём в родной подол,
Где нас Владычица качала.
Плела на счастие венок:
"Трудись, сынок! Молись, сынок!"
Ты нынче в клифте от кутюр.
И в карманАх полно купюр.
И ты мне тычешь баксом в рыло,
И говоришь, что доллар - бог.
И гонишь брата за порог.
И за тобой сегодня сила.
А я молчу, едрёна вошь!
А я точу в потёмках нож!
22 августа 2010г.
"Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон."
Н.Гумилев
Опоздавший трамвай прогрохочет,
И не вздрогнет Обводный канал;
Ты не знаешь, как в белые ночи
Над Невой Ленинград замирал.
Здесь – в далекой Российской глубинке,
Серебрится другая река.
Над тобою в полуденной дымке
Парусят в синеве облака:
Клипера, каравеллы, фрегаты –
Ветрогонные корабли,
И матросы взобрались на ванты,
Неизведанной смотрят земли.
И у каждого капитана,
О, Инфанта, – благослови!
У подзорной трубы и секстанта
Неразгаданный атлас любви,
В нем – Колумба провидческий росчерк,
И муссоны, и пенный прибой...
Как хотелось бы нынешней ночью
Прогуляться у Мойки с тобой.
Ночь свежа. На озябшие плечи
Мой пуловер потертый надень
И, я знаю, к нам вышла б навстречу
Убиенного Гения тень:
Кучерявятся бакенбарды,
Но жилет и рубашка в крови.
...Капитаны всё хмурятся в карты,
Все считают маршруты любви.
И последний трамвай все грохочет
Из далекого - далека...
Отошли мои белые ночи,
Улетают твои облака.
Когда снегов стихает вал,
Накрыв ландшафтов запустенья;
Сомкнув разрозненные звенья;
С овалом зацепив овал
Зимы, земли, небес, мгновений
В простую цепь обыкновений
Мы опускаемся в подвал
Выносим к празднику солений.
Считает рельсов метражи
Состав на дальнем перегоне,
Как будто стопы бьет в пеоне.
Там новостроек этажи
Мерцают, словно миражи.
И мы стоим, как на перроне,
Округлость банок уложив
В слегка замерзшие ладони.
Идея под названьем жизнь
Мелькает в хвостовом вагоне.
Ни футурист, ни акмеист
Ее явленье - не опишет…
Ушедшей молодостью дышит
Смородины пахучий лист.
И делит дух, как ни крути,
Под укупоркой взаперти
С укропом, перцем и гвоздикой;
И сельдереем с базиликом,
И с овощами ассорти.
Горит студеная заря,
И реет в красках декабря
Листок лаврушки над кольраби,
Как флаг над мачтой корабля.
Как – будто спрятался кораблик
В лагуне, в брокколи кораллах:
Его – не видно. Вуаля!
04.10.2008г.
Нас мать обшивала; вязала-плела.
Глядела в окошко из дома –
Батяню с работы к обеду ждала.
Веселым подспорьем ей помощь была
Неугомонимого гнома-
Меньшого братишки. Мы быстро росли.
На нас не хватало зарплаты.
А мы переулком носились; цвели
На наших штанишках заплаты.
Купались, гребли по - собачьему, вплавь.
А солнце садилось - вставало…
И мы просыпались, приветствуя явь
Лоскутную, как одеяло.
Едва отрешившись от магии снов,
Вращали послушные стрелки
По цифрам, по готике вражьих часов –
Трофейной немецкой поделке
За цацками сползать отца упросили
Дружок в обороне у Буга.
Их батя с нейтралки едва дотащил:
Часы и убитого друга.
Мы в игры играли из звонких наград,
А он торопился с обеда.
И строго смотрел на другой циферблат
С названием нашим - Победа!
09.05.08г.
В прошлогодней пыли и не чуя весны
Смотрит бабочка кляксой цветной со стены.
Мне знакомый художник ее рисовал,
Просто так рисовал – ни копейки не взял,
По обоям бежали узоры каймой;
Это было далёкой, бесснежной зимой -
То ли нас наказал Вседержатель за грех;
То ли просто снегов не достало на всех.
С той поры она точно живая сидит,
А меня все изводит проклятый бронхит.
И я штопаю вязаной шерсти носок,
Кипячу молоко, да толку порошок.
И прекрасную женщину тяжко люблю,
Безответно люблю – только губы кривлю.
170395
А случались порой чудеса
За полями – долами, за тыном,
Там, где тайной темнели леса;
Там дарила гостинцев для сына
Дорогой моей мамке лиса.
А ютилась она под рябиной.
И была у нее и коса,
Как у матушки чудо – краса
Под гребеночкой из магазина.
И, когда подъезжала машина,
Я к калитке бежал через сад.
Как сезам открывалась кабина,
Мне вручалась с грибами корзина.
От полуторки пахло бензином
И резиною от колеса.
А потом в колею, на песок
Через борт опускалась плетуха
В ароматах груздевого духа.
В ней, в тряпице лежала краюха
И нарезанный сальца кусок.
И хватало на всех от пайка
Сладких корочек с ломтиком сала
Мать смеялась, и рот утирала
Мне счастливому ситцем платка.
В тех лесах нынче листья летят
И мелькают, как рыжие белки.
Я устроил себе посиделки
У ведра лопоухих опят.
Но сегодня от мамки лиса
Из далекого - дальнего неба
Мне нехитрый обед принесла:
Четвертинку душистого хлеба,
И колбаску, и лук, и чеснок.
И лежит эта снедь на газете,
На развернутом бывшем пакете.
И я слышу сквозь шорох и ветер:
«Кушай мамкин гостинец, сынок.
Мой далекий, мой лучший на свете
Что ж в глазах твоих стынет слеза?»
«Это, мама, от горького лука;
От сердечного, гулкого стука;
От того, что печалит разлука,
Что пылает пожаром листва,
Словно краем знакомого луга,
Желтой кромкой осеннего круга
Убегает огнёвка-лиса».
2008г.
"Но решающую роль в выборе полка сыграл... дядя, Михаил Михайлович Осоргин,
который как раз в этом году устраивал
своего старшего сына Мишу для отбывания
воинской повинности в Гатчинские Синие
кирасиры" ( Официально: Лейб-гвардии
кирасирский Ея Величества полк ).
Владимир Трубецкой (1892 – 1937)
"Записки кирасира"
К нам дождик – Синий кирасир
Пылит из Гатчины. В кираске,
При шпорах, сабельке и каске.
Герой, гвардеец и жуир!
Ещё далёкий и туманный,
А с ним сюжет довольно странный.
(Хватайте лист, строчите драмы)
Служа за доблесть, не за страх,
Попал в историю: от дамы
Так торопился, то-то сраму,
Что приплутал в чужих веках.
Он мнет кусты, и липы клонит,
И прочь вчерашний мусор гонит,
И от отчаянья застонет
Под водосточную струю;
На пышный ус слезу уронит,
Спешит, но полк свой не догонит,
Давно изрубленный в бою.
А впереди – за встречей встреча.
Вон Август – Осени предтеча,
В Преображении , с пеньем птичьим.
Пред императорским величьем
Откроем новую главу:
Поют серебряные трубы,
Литавры бьют; колеты – грубы!
Благоговейно шепчут губы
Не с фотографий – наяву.
Вон, подбоченившись картинно,
На миг ожил мундир старинный.
Молчат музейные витрины,
Сентябрь. Прощальное тепло.
Но помнит Царское Село,
Ту, чье школярское перо,
Быть может в день такой же длинный
В полет осенней паутины
Вплетало века серебро.
А дождь – уйдет. Июль-купчина
Намнет, намерит нам аршинов
Муслинов, ситцев, крепдешинов
И рвани неба голубой.
И, вдруг, поймешь невольно, братцы,
Что все: за летом не угнаться,
Ни за дождем, ни за судьбой.
Владимиру Сорочкину.
Дебет с кредитом, циферка к цифре, сошёлся в ажур
В кружевном, вышиванном балансе ушедшего лета.
И повесила Осень из рыжей листвы абажур,
И включила нам жёлтого, ретроспективного света.
Завела граммофон; кинематика сжатых пружин
Завертела под звукоснимателем тотчас пластинку.
Мы – за круглым столом. Мы на этой пластинке кружим,
На виниловом диске, под соло трубы, под сурдинку
В параллаксах, в сценариях, нет, недоступных уму.
Не считая парсеки. И каждый, как ангел, как странник.
Мы несёмся сквозь вакуум злобы, погибель и тьму;
Только скрипнет игла, да на стыках миров подстаканник
Вздрогнет в дрёме. Протянется в кольцах рука,
Из-за вензеля спинки; хозяйка, не вымолвив слова,
То печенья предложит; то скатерть пригладит слегка;
То варенья подаст из далекого тридцать седьмого.
Предвоенным горенит его земляничная суть.
Да несёт холодком от свинцовой Дантесовой пули.
Мы летим и летим. Указует нам избранный путь
Запах липы, цветущей под жарким грядущим июлем.
И кружимся - кружим, ощущая друг-друга плечо.
Над Великой Страной, где от киллера бегает диллер
Мы – солдаты добра: мы – поэты!
Банкуйте, Владимир!
А не хватит хмельного, ей-Богу, сгоняем ещё!
22.08.09г.
Бывает, ворвется к нам детской киношкой
Знакомое нечто, рассудок тревожа.
И вспомнится все, что с годами дороже:
Как пахла волной
загорелая кожа
В лугах над Десной
и на пляжах у Сожа;
Как парочка вишенок на плодоножках
Качалась на ветке дешевенькой брошкой.
А память скользнет лучевою дорожкой
Французов Люмьер. И по зрительским ложам,
И по трансцендентным, как сон наяву
Явленьям непознанного де жа вю.
Я чуял на вкус те далекие вишни.
Но вел разговор почему-то о Кришне;
О Раме, о Будде и о Кали-Юге..
А ласточки грезили просто о юге,
Присев «на дорожку»:
в далекую просинь
Гнала на кормежку их
птичница-осень.
И бусинки жизней Господь-охранитель
Из ягод коньячно-пьянящей рябины
Нанизывал на судьбоносные нити
Тончайшие, как естество паутины;
Как патины образ на красках картины;
На солнечной, сладкой, медовой глазури
Фарфора из аквамаринного неба.
А Верасень смешивал охру и сурик.
И время приспело для нового хлеба-
Христова. Из вечной любви урожая.
Я душу и дух его приумножаю.
И от каравая
ломоть отрывая,
Всем преданным сердцем о Вас вспоминаю,
И Родине Вашей пою «Аллилуйю»,
И Ваши прекрасные руки целую!
Сентябрь 2008г.