Осы обжирают урожай,
оскверняют спелость винограда,
хищно, жадно, даже не жужжат.
Тишина.
Спокойствие.
Прохлада.
На излёте сгинуть во вчера,
кануть в Лету поспешило лето.
Впереди: желтушная пора –
время психопатов и поэтов,
слякоти сопливая тоска,
сладкая восторженность елея,
стоны о погибели листка…
Знаю, что и сам переболею
этой неизбежностью земной
и трагичной сутью листопада.
Будет плавно гаснуть надо мной
солнца одинокая лампада.
А сегодня я почти здоров.
Не гнетут извечные вопросы.
Благодать!
Семья, еда и кров.
Жаль, что виноград сожрали осы…
Уже не мальчик, ещё не муж,
уральский школьник, прыщавый отрок
летел подальше от пыток стуж,
от экзекуций метельных порок.
Внизу белели снега, снега
до горизонта и дальше, дальше…
А дальше крымские берега,
в которых быть не случалось раньше.
Не приходилось ему пока
смотреть с изнанки в глубины неба,
на перевёрнутые облака...
...Таким счастливым я в жизни не был!
***
Шёл в Симферополе мелкий дождь.
В меня вцепилась таксистов свора.
Соломой стелятся – не уйдёшь –
домчат и к чёрту, и до Мисхора.
Со словом «дёшево» был знаком,
грабёж и сервис познал впервые.
Я откупился «четвертаком».
Еда и койка здесь дармовые.
Да ладно, мелочь – в бюджете брешь.
Тут воздух сытный, густой и влажный.
Хоть пей стаканом, хоть ложкой ешь.
А сувениры – фигня, не важно.
***
Экскурсий плановая чехарда.
С утра в автобус – петляй дорога!
Куда не глянешь кругом вода –
речной не слаще, но очень много.
И это множество, эта мощь
берёт за жабры, за струны, фибры…
С тобой играет и день, и ночь
то в кошки-мышки, то в мышки-тигры.
Рычит, царапает скалы шторм,
ласкает гладкою лапой штиля,
рождая сонмы застывших форм,
неповторимость морского стиля.
***
Тепло. Субтропики. Вечный рай
в раю с названьем «Страна Советов».
Артек, Ай-Петри, Бахчисарай
с фонтаном слёз, что воспет поэтом.
По мне так бедненько – писсуар
и тот бывает куда богаче.
Я не романтик, хотя не стар.
Поэты смотрят на мир иначе.
Пора до хаты. Полно хлопот,
«хвостов» – до лета не расквитаться.
Полёт. Посадка. Аэропорт.
Весна. Позёмка. И минус двадцать.
настало время, он пришёл.
спокоен внешне, отрешён.
видать совсем нехорошо.
а в чём причина?
печаль, тоска, судьбы печать?
стоял, не знал с чего начать.
привык раздумывать, молчать
велеречиво.
присел на землю, закурил.
дымок опаловой зари
втянул в себя, заговорил,
начав с начала.
о том, как жил… родился, рос…
не докучал тщетою просьб.
он был естественен и прост.
она молчала.
язык людей ужасно сух.
читала мысли, жесты рук,
слова несказанные вслух,
души движенье.
чтоб различимые едва
из глубины, из естества
текли осмысленно слова,
без искажений.
он разговаривал с водой
и опускал в неё ладонь.
старик ли, парень молодой,
безумный кто-то?
потом затих. в душе покой.
туман струится над рекой,
а день рождается такой,
что жить охота…
Город мой, когда-то ссыльный край,
И сейчас на рай похож едва ли.
Гауптвахта, Караван-сарай…
Помесь новостроек и развалин.
Типовая церковь, минарет…
Есть места уютнее на свете.
Не успеет снег сойти на нет –
Пыль степей в лицо швыряет ветер.
Ни тебе каналов, ни дворцов.
Что ни говори, а захолустье.
Но клянусь костями праотцов:
Никуда отселе не отпустит
Родина, навязшая в зубах,
Въевшаяся накрепко в печёнку –
Пядь земли, саманная изба,
Брешущая в полночь собачонка…
- Христос Воскрес!
- Воистину воскрес!
- Ты тоже видел?
- Нет, я только слышал.
Орал сосед с балкона, как бы свыше,
про благодать, сошедшую с небес.
Он раньше пил до чёртиков, а тут…
Вкусил огня немереную дозу.
Жена ушла. Смеялся: «Баба с возу…»
Мужик-то неплохой, но баламут.
Постится. Каждый день: вода и хлеб,
приправленные сахаром с дрожжами.
И чтоб душа и руки не дрожали,
вкушает горечь истины взахлёб.
А вот и «просветлённый», чуть живой.
Нарисовался, будто на портрете.
- Нам для бесед библейских нужен третий!
без нас не уходи, сосед, в запой…
…И троица воссела в гараже.
На улице жара, а там прохладно,
бензина запах им, как дьяку ладан –
привычнее, ядрёнее, свежей.
Апостолы за праздничным столом
сидели благочинно и смиренно.
По чью-то душу взвизгнула сирена.
Раздался приснопесенный псалом
про горькую судьбу, про ямщика,
про степь кругом…
Тоска плетьми по коже
трёх мужиков отчаянно, ничтоже
сумняшеся, хлестала по щекам.
Зажглись на небе звёздные огни.
Заканчивалась тайная вечеря.
И донеслось в распахнутые двери
откуда-то:
«Распни его, распни!»
День тёплый выдался надысь,
а я, что странно, был не пьян,
вскопал клочок, где рос бурьян,
и со словами: уродись
петрушка, лук, укроп, редис…
похоронил щепоть семян.
Шмель барражировал жужжа,
как будто спрашивал: «мужик,
как до такого ты дожил?
Нужда и вера в урожай?
Шлея под хвост?
Ужель – вожжа?»
Кружил, выпытывал: «скажи…»
Понять хотел бы это сам.
В земле копаться не люблю.
А хрен ли – редька по рублю?
(Тут за углом – универсам).
На кой мой подвиг небесам?
Эх, кабы знать...
Пойду, полью.
…откуда-то с балконов или палуб
дрейфующего дома-корабля,
услышать, что «не всё ещё пропало»,
«гарпун мне в душу, господи, земля!»
сопротивляясь внутреннему храпу,
не дожидаясь шлюпки (к черту лифт),
стремглав сбежать по лестничному трапу,
старушек у подъезда удивив.
земля, под солнцем, цвета терракота
готовится к рождению травы.
мне на неё скорей ступить охота,
скорей, но деликатнее – «на вы».
почувствовать опору под ногами,
идти легко, свободно, не скользя,
тонуть, но не в снегу, а в птичьем гаме,
в котором утонуть, увы, нельзя.
окликнет кто-то: «нюхаешь ромашки,
глазеешь на девчонок молодых?
сезон любви: цветочки, бёдра, ляжки…
весна – зараза... бьёт под самый дых».
«семён семёныч», вы неисправимы.
похоже, этот кто-то, тоже я.
довольно. поиграли в пилигримов,
пора домой, там камбуз
и семья…
Мыслей возвышенных нет.
Измельчал новострой.
Мозг производит эрзацы о хлебе насущном –
с маслом, икрой кабачковой и чёрной икрой,
или без масла, но с чем-то, что чая погуще.
Делаю вывод,
обшарив карманы портков:
кончились деньги.
Включаю режим наблюдений…
Пусть осетровое племя выводит мальков!
Вот! Иногда возвышает отсутствие денег.
Но ненадолго.
Повестку принёс почтальон.
Снова угрозы: кредиты, налоги, квартплата…
Вроде пустяк, там долгов-то всего миллион.
Где бы занять (без процентов, залога, возврата)?
«Хлюпик, на трудности быта негоже пенять»
– сам Диоген прокричал из насиженной бочки.
Я бы нашёл, что ответить про кузькину мать…
если бы рядом не бегала папина дочка.
Им – диогенам легко рассуждать свысока,
томно пиная босыми ногами ракушки;
море, песочек, плывут не спеша облака,
солнце лучами плешивую гладит макушку…
Милости просим в ряды современных бродяг,
в нашу российскую – философичную стужу.
Ждать Человека, что мимо тебя проходя,
даст огонька,
а не плюнет в озябшую душу…
Январь. Вода святая холодна –
крестом во льду сияет и темнеет.
Непознанная тайна в ней, над нею
пучина неба звёздного видна.
Готовятся крещенские моржи,
молитвенно кряхтя, ругаясь матом,
неверия советские стигматы,
почёсывая в области души.
Экстрим по-русски, зимний аквапарк.
Желающих очистится – орава.
Толпятся Иоанны и Варравы
под видом православных и зевак.
Хороший повод, что ни говори,
забыть про сериалы, микроблоги…
и может быть, задуматься о Боге,
о чём-то, что согреет изнутри.
Закончен ритуал. Пора домой.
Вкушать неспешно водку и пельмени.
Понять, в чём суть крещенского похмелья,
сравнить с интоксикацией иной.
Окрестный люд покинул водоём,
воды набрав намоленной в бутыли.
Луна и звёзды празднично застыли
в торжественном безмолвии своём…
Тридцать первое. День последний.
Скоро год обречённо рухнет.
Снег от яркого солнца слепнет
и ложится на землю пухом…
Хватит время сжигать без толку.
Совершим налегке прогулку,
посетим городскую ёлку,
где драконы воркуют гулко.
Рукотворные истуканы…
Я такой же (во сне) парящий.
Перед ними для фото встану,
как реликтовый звероящер…
В этой жизни ужасно взрослой
пригодятся любые средства:
мандарины, гирлянды, сосны –
рудименты святого детства.
И не важно, сосна ли, пихта…
всё окупится и с лихвою –
если даже во чреве лифта
ощутил ароматы хвои.
"С лёгким паром" – само собою!
Мы успели. За стол, бродяги.
Без пяти… приготовьтесь к бою.
Где там наша бутылка браги?
Президент, ну, давай короче –
истомилась в руках "шипучка"
и потише – заснула дочка.
Будь здоров... и тебе –
без путчей…
Растительный орнамент на стекле!
Морозно.
Нелогично и нелепо
почудилось обугленное лето,
картошка, запечённая в золе…
Цветы в горшках кичливо зелены.
Не дом, а экзотические джунгли…
Ах, где же взять магические угли
и дни такой же солнечной длины?
Завидуйте мне пленники квартир,
затворники, заложники высоток.
Я – совладелец трёх с лихвою соток,
где дом, сарай и во дворе сортир…
Никто, ничто не сможет помешать:
ни управдом, ни снег…
Найдется повод,
чтоб утолить мой сумасбродный голод,
разжечь костёр, как требует душа,
стоять, гипнотизируя огонь
и ждать его горячую кончину,
шептать стихи не к месту, не по чину
смешно жестикулируя рукой.
Пусть в погребе моём не «Божоле»,
есть у меня причины быть счастливым:
домашнее вино из тернослива,
картошка, запечённая в золе…
...и та, что терпит пиршество со мной
и не желает участи иной.
Он – икона для клерков и мелких воришек,
Он – живой образец воплощенной мечты.
В нём кипит беспокойная кровь нуворишей
и князей, что с рожденья не слишком чисты…
Фуа-гра на столе (прометеева печень)
переполнена чаша Грааля вином,
счёт оплачен с лихвой, удивить его нечем –
настоящий герой, супермен из кино.
Он по пьяни партнёрам по бизнесу хвастал,
что спустил миллион в золотой унитаз,
что не стоит его называть педерастом –
было дело, по пьяни, всего только раз.
Скукота –
не хватает для счастья чего-то,
не хватает!
деньгами сори, не сори...
Над Парижем развеять мечтает банкноты,
и засыпать к чертям Нотр-Дам де Пари,
чтоб летела, кружась листопадом, валюта,
салютуя богатству широкой души –
бесподобный перфоманс: «абсурд абсолюта»
для того чтоб сходили с ума торгаши!
Пусть плебеи в России скандируют бурно:
«ты побрезговал, сука, родным городком…»
и суют бюллетени протеста по урнам,
и завидуют, явно, но больше – тайком.
…Часто снится ему, как во мраке барака
ухмыляется чья-то недобрая пасть,
а любимая дочь умирает от рака
и не может в парижский перфоманс попасть,
он целует во сне не рождённую дочку,
матерится и плачет, что так, мол, раз так:
«я продам за неё даже печень и почку»,
но цена им на рынке за кучку «пятак».
…К чёрту сны.
Под Парижем ангар арендован,
найден самый непьющий в стране экипаж,
самолёт, размалёванный Пьером Гандоном…
- Миллионы готовы? Грузите багаж…
По весне – обычная картина:
широта разлива малых рек.
Судьбоносно
и неотвратимо
половодье – платою за грех.
Не побрезгуй каверзным вопросом,
на восторг риторики ответь:
Отражают воды звёздный космос
или небо хлынуло на твердь?
Островок почти забытой веры –
суть неимоверной высоты –
крохотный, великий
и безмерный…
В океане мутной суеты
он плывёт по залитым просторам,
омывая ветхость позолот.
Хрупкий, словно слеплен из фарфора
плот, ковчег, духовности оплот...
Сквозь атеистическую дрёму
вижу в окружении воды:
пядь земли – площадка космодрома,
а над ней клубится белый дым…
белый храм
возносится ракетой
из глубин владимирской Руси.
Рокот грома
или…
в сердце где-то:
«Отче наш…
еси на небеси…»
Вчера бродили тучные стада
и облачные призраки драконов...
исчезли,
растворились навсегда
по прихоти физических законов.
Сегодня скучно – в небе пустота,
движенья нет,
а воздух, словно замер.
Голубизну бездонного холста
не тронул обленившийся дизайнер.
Желтеет солнце,
грея горизонт,
поверх плаката: "дёшево, метизы"
Банально.
Повторять, какой резон?
Ну, тоже мне – звезда супрематизма.
Что остаётся? – под ноги смотреть,
искать глазами изумрудов россыпь,
а там трава, засохшая на треть,
и всяческие мелкие отбросы.
Из ценностей: щебёнка, да песок,
и ржавых листьев обречённый мусор,
да паутинки тонкий волосок,
летящей в никуда случайным курсом.
Слежу за ней –
она взмывает ввысь
и пропадает…
не сдержать обиду.
А с губ моих слетает:
зашибись!
внезапно показавшемуся виду.
Пока я пялил зенки не туда,
по прихоти физических законов
на небе снова тучные стада
и облачные призраки драконов…
погода дрянь
тоскливо
хмурый день
холодный дождик добивает лето
обыденно
мурашки на воде
оазис городской
похож на гетто
уныло
взгляд скользит по бытию
размыты очертания
детали
расплывчатый осенний неуют
и матовое небо цвета стали
промок ботинок
правый
не беда
и левый
это всё ещё терпимо
подумаешь
какая ерунда
какая ерунда
какой ботинок…
Какого лешего, скажите, ну какого,
воспоминания влекут меня туда,
где дни текли легко и бестолково,
как мокрая до одури вода?
Ах, если бы не время, время злое,
схватить бы хлеба лакомый кусок,
посыпать сверху тонким-тонким слоем,
да где найти тот сахарный песок?
Мы были по наивности бессмертны,
не зная про спасение души,
взросления убийственные ветры
ещё не начинали нас крушить.
Забыв ремня увесистую пряжку,
входили в раж, в разгульное пике –
курили понарошку (не в затяжку)
махорку и «Казбек» на чердаке.
До тошноты за нас боролось детство:
«ребята по домам! пора в кровать»,
а мы с дружком, живущим по соседству,
родителей пугая, шли блевать…
Давали клятву юных пионеров,
что больше ни за что и никогда,
но приближалась нынешняя эра –
не тот песок,
увы,
не та вода…
«В России две беды…» (без алкоголя)
загадочность души и жажда воли.
Молчу, молчу, ни слова о футболе,
о климате, дорогах и властях…
«Кто к нам с мечом…» «в сортире их замочим…»,
динамовцев поставим у обочин,
напишем лозунг: «фабрики рабочим»,
расскажем про успехи в новостях…
«Да, были люди…» в сказках и былинах…
Игра не та, а жизнь проходит мимо.
Часов моих улыбчивая мина
рванёт к чертям... футболку на груди.
«А был ли мальчик…» разве это важно?
Страна исчезла (даже не однажды).
Неужто все трусливы и продажны…
Судью на мыло? Боже, рассуди!
«Москва, Москва – как много…» бродит нищих,
лишённых остроты духовной пищи:
мигалка, партбилет за голенищем.
А помнишь: площадь, танки ЦСКА…
«Рабы не мы…» – мечтали о свободе.
Победа! или что-то в этом роде…
Радеют президенты о народе,
по очереди – чтоб наверняка!
Горизонта ровная полоса,
Городище, церковка средь села –
проросли зелёные купола,
устремляя луковки в небеса.
В церкви – Богородицы Светлый Лик.
Просят всё, что хочется, у неё:
наказать проклятое мужичьё,
стать лицом компании «Faberlic»…
Очередь за свечками, звон монет –
жаждущих и страждущих полон храм.
Изучают граждане прейскурант,
чуда ждут, как фокуса – чуда нет.
А потом расходятся по домам.
Кто грешить, кто каяться наперёд,
кто проверить, – может быть, поп не врёт,
и добра добавилось в закромах…
…У иконы – женщина, тоже мать,
смотрит, словно в зеркало, и молчит.
Пусть язык развяжется у свечи.
Так, словами праздными, не сказать!
Опустела церковка, стих галдёж,
по местам разносится инвентарь,
заприметил женщину пономарь:
«что стоишь-печалишься – чуда ждёшь?
(попрошайкам, Господи, несть числа)
Чудотворный промысел – Божья власть!»
- Я не жду, вот первенца дождалась!
Окрестить кровиночку принесла…
Былинная Россия, глухомань –
село нижегородского разлива:
«Безводное».
Как хочешь, понимай,
за что назвали так несправедливо…
Там через годы, может быть века,
течёт по деревянному кювету
прозрачная прохлада родника,
на пыльный зной, накладывая вето.
Там парус в небе тучей задремал,
цепляя сосен корабельных мачты,
плывут над Волгой срубы-терема –
по большей части не дома, а дачи…
С утра рыбалка – шанс для петуха
в живых остаться!
Тарахтит моторка…
К обеду будет жирная уха,
стерляжья малосольная икорка.
Хмельной беседы рвущаяся нить,
печальный монолог «аборигена»:
«Работы нет, здесь нечего «ловить».
И с видом Диогена
дядя Гена
проокает: «ложись и помирай»,
терзая говорком напевным ухо…
Безводное – благословенный край,
который прибрала к рукам
разруха…
Богу Богово – мне поэтово…
знать бы точно, где твой шесток.
Чаще путаем и поэтому –
мир безрадостен и жесток.
Собирался во вражье логово,
чувство долга в себе копил.
Декларация для налоговой
отнимает немало сил.
Ох, жарища стоит,
не падая,
но природа пошла на торг –
потянуло сырой прохладою –
я увидел больничный морг.
Диалектика
охлаждающе
демонстрирует свой экстрим:
Все дороги ведут на кладбище,
даже те, что как будто в Рим.
Жить на свете бывает весело,
всё меняется,
всё течёт…
Душу грешную черти взвесили
и поставили на учёт.
Обложили её налогами,
Значит, ценят, а это плюс…
…Рановато к Нему с итогами.
Я к инспектору
тороплюсь…
Укрытый в саркофаге янтаря,
Застывших крыльев прерванный полёт.
Не сладок смерти золотистый мёд,
Печальна жертва в лоне алтаря.
Увязла мушка в капельке смолы.
По прихоти трагической судьбы?
Гадать напрасно.
Абы, да кабы...
Ведь шансы выжить были так малы.
Но человек наивнее и злей.
Пожизненный отматывая срок,
Он сам себе навязывает рок,
Копает яму,
Строит мавзолей.
Святые цели – средства палача…
Лежит в гробу вчерашний «супермен»
Эпохи радикальных перемен.
Не поминайте всуе
Ильича…
Листва осыпается прахом
И падает в лоно реки.
Деревья не ведая страха,
Зверей угощают с руки.
За маской обличий сезонных
Единая древняя суть.
Сегодня им пасмурно, сонно…
Проснутся!
Чтоб снова уснуть.
В дождях ниспадающих косо,
Качаясь от сильных ветров,
Макушки сканируют космос,
А корни земное нутро.
Какие скрываются виды
Во чреве священной земли?
Жрецы и поэты – друиды,
Поведать бы много могли.
О душах древесного мира,
О сумрачных тайнах лесов,
О мнимой случайности клира.*
О смысле лесных голосов…
Глядели в грядущее смело,
Безропотно (жребий таков),
Когда рассказала омела*
О варварах новых веков.
Свершилось.
Пришли дровосеки
По просекам в девственный лес…
Сплавляются брёвна по рекам –
Идёт похоронный процесс!
Издержки хозяйственной прозы,
Зловещий промышленный зуд.
Надрывно рычат лесовозы,
Могучие трупы везут.
Пойдут на опилки, на стружку,
На доски, что много важней.
Тоскливо…
Считает кукушка
Часы до скончания дней….
* Клир (греч. — жребий)
* Омела - кустарниковое растение. Использовалась друидами для лечения и для предсказаний будущего
«Смейся, дурашка, смейся!
Ну, стоит ли слёзы лить?»
Вползает пестреющей змейкой
мыслей удушливых нить.
Страшно. Трясёт в кровати.
Улыбки бредовых рож…
Припомнилось, явно некстати,
путча трусливая дрожь.
Комом в больное горло,
горячностью фарса – плач.
Балет «лебединое порно»
выключи, лечащий врач!
«Тихо, не бойся, глупый,
смешливый готов раствор.
Пойми, не смеются трупы,
грусть – для тебя – приговор»
Смех приведёт к величью?
Гуляет честной народ.
Дуэтом двуглавая птичка
гимны горланит вразброд:
«Боже, царя…» и «…наше
свободное…» Смех до слёз.
Умора – Россия & Раша.
Шутка – страна-курьёз.
Смейся, дурашка, смейся!
Ну, стоит ли слёзы лить?
Вползает пестреющей змейкой
мыслей удушливых нить…
Мороженое, ветер – холодец,
крупа и леденцы со снежной кашей –
(Обычное меню зимы «of Russia»)
Ушли из рациона, наконец.
Весенний стол приятней и теплей.
Кипит бульон и пенится сиренью,
исходят ароматы испарений –
вдыхаю майских запахов елей.
Салата зелень – это общий план.
На первое… (сюрприз непредсказуем)
Желтеет одуванчиков глазунья,
Приправленная соусом «тюльпан»
Второе, третье… кушанья просты.
Куда им до тропических изысков.
В старании своём шеф-повар истов
и пыл его доселе не остыл.
Торопится, ведь времени в обрез –
неделя, две… и опадают вишни –
успеть бы, отчитаться пред Всевышним.
Всех опьянив, май будет свеж и трезв.
«На вкус и цвет…» и Пушкин – не указ.
(Оставим наше всё, пока, в покое).
Я обожаю летнее жаркое,
осеннее обжорство, но сейчас
готовит угощение весна!
Пусть правит балом, кухней, даже миром.
Десерт… и бульденеж расцвёл зефиром.
Цыплятам несочтённым – грош цена.
Легко, спокойно, без надрыва,
На непонятном языке
Свои стихи шептала рыба,
Беспечно лёжа на песке.
В чешуйке каждой солнца лики
Горели ласковым огнём.
Был день обычный… не великий.
Но дело, в общем-то, не в нём…
Над рыбой зло кружили птицы,
Горланя что-то невпопад,
А рыба жмурила ресницы
И затуманивала взгляд.
Она была довольно странной:
В глазах и мудрость и печаль…
И даже в очень дальних странах
Таких вы встретите едва ль.
Её сородичи поодаль
В глубоководной тишине
Глубокомысленно про воду
Вели беседы...
…Знаешь, мне
Знакома ласковость песочка!
Слова бросая в пустоту,
Я день за днём, и строчка в строчку,
Напоминаю рыбу ту…
Окончена трилогия зимы.
Пора сдавать в архив, присвоить номер...
Февраль пропал, по слухам, даже помер.
А снег лежит,
оставленный взаймы…
…холодная бумага февраля
мелованная ветром и снегами,
свернётся белой птицей оригами,
взмахнёт крылами и…
прощай земля!
Синоптики – вещатели погод
лепечут оправдания устало,
что, дескать, рано…
всякое бывало,
но этот год – такой обычный год.
Проталины –
лишь кляксы теплотрасс
и до тепла весеннего не близко,
и солнце проплывает слишком низко…
Но я вхожу в свой ежегодный транс
и жду весну, как ждать её нельзя,
как наркоман – обещанную дозу:
(Синдром ли это авитаминоза?)
то слёзно умоляя,
то грозя…
И вторя мне, завыли провода,
орган печной трубы выводит фугу…
А может быть, полёт рождает вьюгу?
Летит февраль?
На север?..
Навсегда…
«Наш паровоз вперёд…»
Приехали?
Базар-вокзал-капитализм.
Держи карман пустой с прорехами.
За катаклизмом катаклизм.
Кто виноват? Что делать, стрелочник?
Чем искупить вину твою?
Всей жизни мало. Жизнь – копеечка.
Что Кормчий шепчет бытию?
Корчма, кормушка, карма, кара ли?
Накаркал. Всё! Вопрос решён.
И грубо грабят...
Грабли старые:
Терпите, будет хорошо!
Я власть советскую не жалую,
Хотя из бывших – пионер!
Клянусь святым – трёхлапой жабою!
На новый, рыночный манер.
Я глух идейно-политически,
Партийно-показушно слеп,
Иду по жизни эмпирически,
Топчу тропу в небесный склеп.
Быт обеспечен.
Связь мобильная.
Чешу затылок, ем кокос.
Но эту эру изобилия
Пустить охота под откос.
Ты берёшь ноту «Фа», даже третьей октавы и выше,
Я беру только «до», после третьей, когда уже пьян,
В джазе полный профан, баритон мой картавый чуть слышен,
«Рэ» даётся с трудом, чёрту лысому продан баян.
«Ми»-«ми»-но, мон-а-«ми» – невпопад продолжаю распевку
«Фа», «соль», «соль»… полный бред: пересолен фасолевый суп.
Говоришь: - «обними посильней, как распутную девку,
Нотный стан моих бед. Что не смеешь? Ах, как же ты глуп».
Жизнь – неслыханный джаз, и не надо «ля»-«ля» про былое.
Перемен перелом по хребётному хрусту знаком.
Пара нот, пара фраз… ты задела меня за живое
Воронёным крылом, словно острым калёным клинком.
Я забыл про распев, а мелодия льётся и льётся,
Кровью хлещет из ран недоступно высокая «си».
Невозможность презрев, слабый голос в заоблачность рвётся,
В мой придуманный храм
Вознеси!
Сохрани и спаси!
Мелкотемье… мать твою, мелкотемье.
Трудно стало новый век ошарашить.
Раньше – проще: "тюк" процентщицу в темя,
Пробирало до костей, до мурашек.
А сегодня, мать, ТВ... глянь «Сегодня»!
Каждый день, по сто старушек и боле…
Конкуренция на рынке агоний.
Попривыкли и не чувствуем боли...
Где найти адреналин? Чувства мало.
Поглобальней бы сюжет, посмачнее…
…Заскучали перед сном экстремалы,
Становясь ещё мрачней...
Им врачей бы!
Было время... и земля стала адом…
Нагасаки, вашу мать, Хиросима…
Чикатило, и Хусейн, и Бен Ладан –
Просто ангелы, к чертям, херувимы...
Позитива бы чуть-чуть… мелкотемья!
Жить спокойно так, да нюхать цветочки.
Может, я один такой неврастеник?
Просто счастья захотелось...
Для дочки!
Бабье лето вызрело, напоследок радуя
Буйным изобилием в стиле «ассорти».
Налитые яблоки, грозди виноградные…
Компоненты винные! (Господи, прости.)
Ласковое солнышко не сдаётся холоду:
Ходит вкруг да около, в небе высоко.
Золото прозрачное разлилось по городу.
Бархатно. Безветренно. Дышится легко.
Во дворе под окнами три садовых олуха
Говорят насмешливо: «если бы ты мог,
Оценил бы прелести спелого подсолнуха –
Жёлтое и чёрное… жаль, ты не Ван-Гог…»
С ними роза спорила: «тоже мне растения –
Недогляд садовника или бытия.
Кантри-деревенщина… больше нет терпения,
Вам бы лузгать семечки, то ли дело я!»
В гамаке под вишнею крестоносец маленький,
Паучок качается, изучает чат.
Рыжий кот прищурился, дремлет на завалинке,
Нежится животное в солнечных лучах
Увяданье зелени с каждым днём заметнее.
У листвы по осени нездоровый вид.
И подсказкой грустною, что тепло – последнее,
Паутинка тонкая в синеву летит…
Летели дни.
Беспечно, по привычке
Я их бросал бесстрастно в темноту.
Сгорали дни
Легко – подобно спичкам
И остывали прямо на лету.
Я – Прометей?
Давно ни к чёрту печень.
Терзал орёл?
Нет, виноват «Нарзан».
Перед людьми оправдываться нечем.
Перед собой?..
– недавно завязал!
Я – полубог?
Я создан по лекалам,
По образу, подобию Его…
Но сам себя приковываю к скалам,
Порой, не понимая для чего.
А может быть взорвать на щебень горы
И вымостить дорогу? (прямо в ад...)
Смешно сказал. От юмора умора,
Но почему-то я не очень рад.
Я стал сентиментальней и старее
И жизнь свою, шутя, держу в руке…
Она подобна спичкам, что сгорели
И спичкам, что остались в коробке...
1. Новый год.
…Месяца зимнего (даты – условности), года две тысячи, вроде, десятого,
от рождества добровольно распятого, во искупление нашей греховности…
Деда Маразма Снедуркина вотчина:
ёлки и пихты запихнуты в конусы,
сцен-эшафотов помосты сколочены.
Время сюрпризов, подарков и бонусов.
Снова тоска у меня беспричинная.
Мерзость погода (описывать брезгую).
Город раскис, ожидая кончину ли
года,
а может?..
не можем на трезвую.
Горькие грешники мы от рождения?
Противоречия нет с мирозданием.
Не прокисать же продуктам брожения,
если у нас рождество с опозданием.
Пост…
милицейский,
рекламный,
Рождественский?
Полночь!
Куранты:
помилуй нас, Господи!
Год народился
и пьяный
и девственный.
Тост…
канонада...
и зарево в копоти…
2. Рождество.
Утро морозное, небо притихшее,
Время застыло на паузе…
Слово забытое, четверостишие
ищет задумчивый браузер?
У человечества память короткая,
Господи… (даты – условности).
Как же Ты вынесла (тихая, кроткая)
Тяжесть Его невесомости?
Вечер. Мерещится? Что-то – осеннее…
(Небо – такое же звёздное).
Кто-то родился в хлеву… во спасение?
(Место весьма несерьёзное).
Смейтесь!
Пророчества магов сбываются…
Время – никчёмность для вечности…
Стук по вискам… словно гвозди вбиваются
В тело креста
сквозь конечности…
…Бросило в пот.
На исходе сочельника
вдруг спохватился встревоженно,
крестика будто коснулся нательного…
- Надо бы жить, как положено!
- Есть в супермаркете постное? сочиво…
Быстрого приготовления?
«Боже, охрана, гоните-ка прочь его»
Выгнали без промедления.
Ночь надвигается.
В церковку надо бы –
кланяться новорождённому.
Стыдно.
Несёт перегаром – не ладаном.
(Вот бы пивка охлаждённого).
Утро.
В роддоме паломники толпами.
(Бродят волхвы полупьяные).
К Богу приходят различными тропами…
Ангелы и окаянные…
Был день, как день...
Под вечер снег пошёл,
Такой, что человек сказал:
- Однако!
«Увидел Бог, что это хорошо…»
И даже прослезился.
И заплакал…
- Он был сентиментален.
- И смешон.
- Любил людей.
- Страдал за них от них же.
«Да будет… всё!»
«Да будет… хорошо!»
- А люди падали всё ниже, ниже, ниже.
Был день, как день…
Потом была война,
Потом ещё…
- А Он хотел иначе?..
- Я верю,
Бог всё так же верит в нас,
Хоть от бессилия порою тихо плачет…
Всесильный и Всемилостивый Бог,
На этом поле ты один не воин.
Куда бы ты без тех, кому помог?
Без тех, кто этой помощи достоин?
Был день, как день…
А вечер, как тогда,
Когда ещё не наступило лихо.
Потом зажглась, как лампочка звезда,
Потом ещё…
И стало тихо-тихо…
Весна календарного марта с прошедшей зимою на «ты».
Мой город – краплёная карта, (я видел во сне, с высоты)
Вистует с привычным азартом, рискованно – норов таков.
В наш век невозможно без фарта,
А впрочем, во веки веков…
Воздушные тёплые массы ласкают ветрами дома,
Разбужены снежные барсы – лавинами сходят с ума,
Летят в состоянии транса с металла расплавленных крыш,
Транзитом с далёкого Марса…
Проснись!
Если ты ещё спишь.
Капельная азбука Морзе стучит марсианам отчёт:
Охапками вянут мимозы, и солнце всё жарче печёт,
Сосульки накапали морсу,
Но тают фужеры гостей…
Разбавят банальную прозу детали дневных новостей:
Беременна листиком почка, волнуется – скоро апрель…
А дальше:
Торговая точка.
У входа в подземный тоннель
«Работает» с матерью дочка – лежит на ступенях судьбы
Невинное счастье в кулёчке.
(Прохожие хмурили лбы)
Контрастом игривой погоде сквозит ощущенье тоски.
Старуха с иконкою, вроде, торговка, платочки, носки…
Сидит нищета в переходе, в наивной своей простоте
Ища состраданья в народе – в такой же, увы, нищете.
Чуть ниже, в нелепом берете, зачем-то глаза опустив,
Девчонка играет на флейте хрустальный весенний мотив,
Мужчина мечтая о лете
Монетками звякает: «бис!»
Как странно, что есть на планете ступени ведущие вниз…
Сумрачный мир коммунальной квартиры.
Серая комната, вид из окна...
Старая бабка рисует картины
после того как осталась одна.
Может, рехнулась? такое бывает.
Красками пахнет.
Соседи ворчат...
- Эй, Пикассо, отзовись, ты живая?
- Лучше б вязала носки для внучат…
Бабка рисует – мечтает о прошлом,
быль сочиняет и верит сама.
Прошлое стало, внезапно, хорошим,
нежно щемящим, сводящим с ума.
Сами собой возникают сюжеты –
незабываемых дней коллажи,
словно из темени яркий прожектор
выхватил то, чем она дорожит…
Слух разлетелся по городу быстро:
мол, самородок… четыре кило...
…Пресса, музейщики, специалисты
по изучению свойств… НЛО…
- Вы испытали влиянье Шагала?
Тот же рисунок, настрой, колорит.
- Что ты, милок, это раньше – шагала,
нынче хвораю, проклятый артрит.
Вышла заметка в районной газете:
«Жизнь – это сказка! Любовь – лейтмотив!»
В рубрике: «В старости люди, как дети»
«…Мило, забавно, хотя – примитив».