За окном тополиные кроны
Ново-Тихвинский скрыть монастырь
Безуспешно хотят, и вороны
Тупо каркают с них на кресты.
Градус ниже. Размашисто вечер,
Не жалея, кладёт гуталин.
В темноте город вынужден жечь свой
Электрический адреналин.
Кинозалы, кафе, магазины –
Зазеркалья вечернего шлюз.
Ароматы духов и бензина
От авто и сидящих в них муз.
Тлеет праздник сродни сигарете,
Люди прячутся в лоне квартир.
Опустевшие улицы ветер
Лижет, словно ребёнок пломбир.
Спит израненный «Каменный пояс»,
«Вавилон» бляхой светит в ночи,
А в ответ с неба лунный прополис
На стекло и каменья сочит.
февраль-март 2010г.
Я вчера, с оказией,
Получил мимозу
Прямо из Абхазии,
Райской жизни дозу.
Жёлтые горошины
На изящной ветке
Привнесли хорошее
В глубь больничной клетки.
И хандра унылая,
Жившая в палате,
Как-то тихо сгинула,
Очень даже кстати.
Ей на смену брызнуло
Солнышко шрапнелью,
И на жесть карнизную
Стаял снег капелью.
Расцвели улыбками
Лиц землистых тени,
Март разлился скрипками
В синеве весенней.
Событий мрачных вереница
Грозит замкнуть порочный круг.
Тщета прорвать его границы
Рождает, загодя, испуг.
И лишь осенняя палитра
Сквозь нити нудные с небес,
Да дурь от яблочного сидра
Снимают застарелый стресс.
Признав свой проигрыш, тревога
Уходит мрачно между луж,
А я пишу избитым слогом
Всю ночь рифмованную чушь.
***
Парирую промозглою порой
Пирующего холода удар,
Но ветер, заразительно сырой,
Пропитывает моросью мой шарф.
Ещё вчера чернильная черта
Вечерний окаймляла небосвод,
Приметствуя о празднике зонта
И времени проулочных болот.
Стихийный рынок зябнущих старух,
В стеклянных банках летний урожай.
Случайный покупатель, нем и глух,
Уходит, а ему во след брюзжат
Про слякоть, ревматизм и молоко,
Внезапно ставшее «не по зубам»,
И про мента, что пишет протокол
Тому, который "не туда... не там".
С толпой таджикских жалких мужиков
Соседствует расколотый арбуз.
Южан не тянет в лоно кишлаков,
А я б не прочь в когдатошний Союз.
Занудство мыслей охлаждает дождь,
Рука спешит в спасительный карман,
Коньяк во фляжке – благостная ложь,
Глоток-другой и жизнь опять – charmant.
***
Грядкам опустевшим
Осень пишет оду.
Ветер, налетевший,
Прочит непогоды.
Лист с землей спрессован
В яме для компоста.
Тучи, как вороны,
В стае над погостом.
Прячась за беседкой,
Клонятся стыдливо
Вечные соседки –
Яблоня и слива.
Грустный дом венчальным
Скрипом старой двери
Вымолвил печально -
Ты моя потеря...
Вряд ли время имеет стандарты.
Всё прошло, как обычный гипноз.
Стала общим вагоном плацкарта
В тупике, что полынью зарос.
Не приносит судьба-проводница
По утрам свой живительный чай,
И всё реже знакомые лица
Согревают мой сон по ночам.
Здесь давно уж молчит репродуктор,
У осмотрщика нет молотка,
Задарма отдают сухофрукты
Три старушки в линялых платках.
По морщинам былого перрона
Не течёт пассажиров поток.
Я смотрю на хромую ворону
И сжимаю увядший цветок.
24.03.2008
Безнадежно красива,
Откровенно юна,
Свой автограф курсивом
Оставляет весна.
На вчерашнем сугробе
Всем прохожим на фарт
С чернотой зимних фобий
Расправляется март.
И ручья голос вещий
Мне журчит: "Приготовь
Самой близкой из женщин
Пару строк про любовь."
март 2006
Блефует в небе самолёт,
Рисуя, якобы, межу.
Я рву у книги переплёт,
Курю, предательски дрожу.
Табак «Герцеговина Флор»
Хорош для тех, кто знает толк.
Но дым его – прозрачный флёр,
А старый друг – «тамбовский волк».
Сосед, поддатый гуинплен,
Три дня подряд самогони'м.
На кухне в банку заперт хрен.
И всё во мне так схоже с ним.
Если дождь идет, как из ведра,
А тебе не хочется домой.
Значит дом обрыдшая нора,
Потому что он уже не твой.
Бездною зияющий подъезд
Порождает страх и боль в груди.
Только я и никого окрест.
Кто ж тогда мне шепчет: «Не ходи».
Ноги затянув тугим узлом,
Мухой надоедливой жужжа,
Все твердит, что поселилось зло
В комнатах шестого этажа.
Жижею вонючей растеклось,
Осквернив родительский приют.
То, чему не должно быть, сбылось –
Демоном исполненный этюд.
Распахнуть бы широко окно,
Дать дождю по дому погулять,
Чтобы смыл позорное пятно
И вернул былую благодать.
14.01.2004
Боровикову Петру Владимировичу
Чёрная кошка по белому снегу
Бесшумно шагает, загадку храня.
И, по привычке, выводит омегу –
Конец алфавита угасшего дня.
Город, уставший от скрипа трамваев,
Удушливых газов из труб выхлопных,
Дремлет в объятьях диванного рая
Под бдительным оком консьержки – луны.
Старый фонарь грустно смотрит в окошко.
Ослепший давно, он ещё не забыл
Этот проём, абажур и обложку
Тетрадки. Той самой, где капли чернил
Вдруг обращались слезами и смехом.
Их застил искуренных дым сигарет.
Только, вот, мог ли служить он помехой
Спектаклю, который поставил поэт?
Занавес поднят. А значит бумаги
Коснулся с волнением кончик пера.
Вмиг позабыты фальшивые маги,
На сцену выходит хозяйка – Игра.
Шаг, остановка. Но поздно. В пучину
Страстей окунается зрительный зал.
Страшно? Отнюдь. Тяга неизлечима.
Стихия зовёт не впервые. Дерзай!
Январь 2007
Не отряхнуть серебряную пыль,
Осевшую на свадебное платье.
Щекой небритой чувствую ковыль
Твоих волос. И времени проклятье
Дурных проступков сводится на нет,
И в грусти умирающего лета
Спас яблочный дарует менуэт
Ветвями кисло-сладкого ранета.
Как хорошо, что рядом нет друзей
И брызг незначащего словоблудья.
Молчит беседка – наших встреч музей.
В её тиши коснусь крахмальной грудью,
В который раз, безропотной тебя.
И пусть хранит наш карликовый виндзор,
Туманом лет по прошлому скорбя,
Слезу седеющего парадиза.
памяти Ирины Сидоренко
Тонка та грань, что делит зазеркалье
И этот, кровью харкающий, мир,
Где роботы шагают по спирали,
А день и ночь – означенный пунктир.
Но более не надобен хронометр,
Все ангелы живут не по часам,
И на черёмуховом бархатном пароме
По маю уплывают к Небесам.
09.06.2007
Я прижался к стогу сена
С незаряженной двустволкой,
Затерялся во вселенной
Незаметный, как иголка.
В темноте не шелохнется
Неразбуженная утка.
Ну, а мне уж не заснется
В предрассветную минутку.
Пальцы зябнут от прохлады,
А возможно от волненья,
Как плечо овал приклада
Ощутит через мгновенья.
Грянул выстрел. От испуга
Начал взлет табун касатых,
Чтобы сделать круг над лугом,
И быстрее - вон из ада.
Одиночные, дуплеты –
Не жалеются патроны.
Час-другой и все, с приветом...
Уток нет, одни вороны.
Набирает солнце силу,
Над водой туман растаял.
Ружьецо мое остыло,
Я бреду домой устало.
Хата бабушки и деда:
Груши, вишни, виноград.
Пять минут мне в сандалетах
Топать к берегу Днепра.
Добрались, заходим в воду
Дружно, за руки с отцом.
А над нами небосвода
Раскаленное лицо.
Накупавшись, мигом к маме
В тень под старый абрикос.
Запах дыни, как цунами,
Захлестнул мой мокрый нос…
Вечер ласковый Каховку
Свежим ветром одарил,
И бредёт счастливый Вовка,
А душа его парит.
И подсолнечника шляпы
Нас приветствуют кивком.
Молодые мама с папой -
Как все это далеко.
Хата бабушки и деда:
Груши, вишни, виноград…
Мне туда дороги нету,
Там восход, а здесь закат.
Я иду босиком по осколкам стекла,
Сам того уже не замечая.
Кровь сквозь раны в ступнях постепенно стекла,
И теперь в жилах сок молочая.
Тонировка на окнах вагонов-домов,
Холод стали в подъездных проёмах.
Город бывших бродяг и великих умов,
Заповедник друзей и знакомых.
На фонарных столбах нет неоновых ламп,
Только видеокамер зеницы,
Наблюдающих зорко за тем, чтобы хлам
Гнил в ему отведённых границах.
Каждый шаг – вхолостую нажатый курок,
Но в обойме остались патроны.
Мне начертан маршрут, и в назначенный срок
Я пройду… мимо лодки Харона.
Этой ночью выпал первый снег.
Девственный лежит и непорочный.
Этой ночью совершил побег
Молодой солдат со службы срочной.
Он бежит, вцепившись в автомат,
И маршрут себе не приготовил,
Понимая то, что виноват
В пролитой им в караулке крови.
Нужно было просто потерпеть.
Мало, что ли, в жизни доставалось.
Зубы сжать, ноздрями посопеть,
Но не вышло, все сполна прорвалось.
И пошел из «магазина» гной,
Раскаленных пуль фонтан прощальный
В «честь» майора, что давал весной
Пропитые водкой обещанья:
Мол, в гвардейских заждались войсках,
Командиры, что отцы родные…
Да вот, только, вместо слов тоска
В души проникала молодые.
Так и вышло, слаб был военком
В арифметики хитросплетеньях.
Не отец, а «дед» вершил прием,
На одно ошибся поколенье...
Этой ночью выпал первый снег.
Девственный лежит и непорочный.
Этой ночью оборвал свой бег
Выстрелом мальчишка одиночным.
Хмурое небо уныло
Смотрит на хмурых людей.
Век бы не видеть постылых
Улиц, дворов, площадей,
Елок облезших скелеты,
Лживость фасадных корост.
Век бы не видел я этот
Постновогодний погост.
На просторах снежного татами,
Где полгода властвует зима
И природою, и городами,
В смертный бой вступили свет и тьма.
С каждым днем теряло солнце силу,
Зябли люди в свете фонарей,
В водосточных трубах голосило
Эхо царства северных морей…
В рощах обнаженные березы,
Реки сжаты в ледяных тисках.
У природы час анабиоза,
А на сердце чёрная тоска.
Не унять её огнем в камине,
Не залить спасительным вином.
Только ждать, когда сама покинет
И меня, и мой унылый дом.
Только ждать, когда случится чудо:
Привнося собою торжество,
Вступит в залы скорбного приюта
Светлое Христово Рождество.
Запах ели станет мне усладой,
Обогреет душу пыл свечей,
А наутро даль за балюстрадой
Заблестит от солнечных лучей.
И сквозь треск крещенского мороза
Память, в предвкушенье новизны,
Нарисует веточку мимозы -
Символ неминуемой весны.
Настанет время, и пустыней
Оборотятся города,
И утомленная Звезда,
Как тело бренное остынет.
Но, до того, пытливый Разум,
Ведомый Силою Небес,
Уйдет далёко от телес,
Достигнув Наивысшей Фазы.
Доступны станут расстоянья
До мест, куда не долетал
Телескопический сигнал,
До закоулков Мирозданья.
Немало разных поколений
Пройдут сквозь годы и раздор,
Но только слившись в Стройный Хор
Познают тайну Измерений.
И долговечная Молитва
На нет сведет Мирской Порок.
И возвестит Вселенский Бог
Триумф разгадки Алгоритма.
Поступившись советскою властью
И войдя в состояние комы,
Мы страну поделили на части,
Угодив политическим гномам.
Разбрелись, как заблудшие овцы
Из распущенной наспех отары.
Кто-то место присвоил под солнцем,
Часть ушла на погосты и нары.
Замолчали надолго свирели,
Захлебнулись бессильно поэты,
А Москва на правах колыбели
Из мидасов штампует букеты.
Роль России, как дойной коровы,
Обозначена славной столицей.
Ни Уралу, ни граду Петрову,
Никому от поборов не скрыться.
Разве что дорогие объедки
Остаются князьям в регионах,
Чтоб смиренные марионетки
Управляли стадами в загонах.
И уходят господни щедроты
Из глубин богатейшей долины
Не к пахавшим до крови и пота,
А сквозь МКАД в «воровскую малину».
И черна моя белая скатерть
От сапог ошалевшего блуда,
Превратившего Родину в паперть
Перед храмом, где правит Иуда**.
*Анамнез – совокупность сведений о
развитии болезни, условиях жизни,
перенесенных заболеваниях и др.,
собираемых с целью их использования
для диагноза, прогноза, лечения, профилактики.
** Иуда – здесь предатель, изменник
(словарь русского языка С.И.Ожегова)
1999 (6661)?
Если б было суждено вороной(ом)
Народиться мне на белый свет,
Отложил тогда бы похорОны
Плюсом, эдак бы, на двести лет.
Падалью питался, меж погостом
И свинцовой тучею кружа,
Благодарно принимал норд-осты
Приступом тупого куража.
В городке зализанно-пригожем,
Где всё ясно, и где нет дилемм,
Каркал на гуляющих прохожих,
Принося им россыпи проблем.
И не думал, что за всё за это
На меня найдётся супермен,
И повесит, объявив вендетту,
На карнизе, словно ламбрекен.
И смотря на дерева нагие,
Гордый Неесенин-Нестендаль
В путах садомазоностальгии
Свалит в фиолетовую даль…
Прильнул к окошку желтый лист,
Закончив марафон.
Был ветра шалого каприз
Еще недавно он.
Взмывал, пикировал, парил
И мнил себя орлом.
А Тот, кто это все творил,
Вдруг скрылся за углом.
И вот холодное стекло,
Осенний вечер, тьма.
А в доме царствует тепло,
Сводящее с ума.
Там розы, стайкой балерин,
Застыли в вечном па…
Старинный чопорный камин
С величием столпа.
Взглянув на эти типажи,
Лист вспомнил, как кружась,
Он, пусть мгновения, но жил,
И опустился в грязь.
Федоровскому Владимиру Георгиевичу
Светофоры, перегоны.
Пассажир транзитный я
Сквозь Донбасс, где терриконы -
Карточки визитные.
Еду папиным маршрутом:
Щетово - Дебальцево.
Верю в то, что отыщу там
Две родные станции.
На одной со старым дубом,
Как своим товарищем,
У могилы деда буду
Я грустить на кладбище.
А потом на "дизель" сяду
И в другую сторону…
До кладбищенской ограды
Путь и там проторенный.
От Луганска до Донецка
Стать пришлось скитальцем мне.
Где ж ты, смех счастливый детский?
В Щетово? В Дебальцево?
Власовой В.А.
Благоуханье разнотравий
И птах пустая болтовня,
Смесь лизоблюдств и своенравий –
Всё безразлично для меня.
Померкли радужные дали.
Куда бесцельно я иду?
Сквозь ночи – черные вуали,
И дни длиннейшие в году.
И почему июнь, как осень,
Тревожит душу холодком?
И что за грусть в немом вопросе,
И думы вечные о Ком?
Настало время для итогов,
Пусть промежуточных, но всё ж
Я чаще обращаюсь к Богу,
Острее ощущаю ложь.
Роднее стал от солнца зайчик
На бледной утренней стене.
Быть может, это ты, Мой Мальчик,
Так возвращаешься ко мне.
Всё это бред, что время лечит.
Забыть утраченную плоть
Нельзя. И если путь намечен,
Все беды не переполоть...
Четыре этажа и десять лет,
Урока тишь и грохот перемены,
И желто-красный сентября привет,
И запах мая необыкновенный!
Под звуки “Битлз” и барабанов стук
Уверенно меняли кабинеты,
Где педагоги, знатоки наук,
Нам толковали сложные предметы.
И школьный парк, хранящий море тайн
О первых сигаретах и “Агдаме”,
Эмоциях, хлеставших через край,
Он также связан с лучшими годами.
Рисует память кружевной узор
С воротничка девчоночьего платья
О времени познания азов
Грядущих мудрых жизненных понятий.
Целый год живу я ожиданьем,
Когда в майский яблоневый сад
Прилечу исполненный желанья,
Заплутав, не выбраться назад.
Ароматом легкие наполню,
Захмелею и сольюсь с травой,
И, с особой остротою, вспомню:
Год прошел, а я еще живой.
Ну, а к вечеру прикроют тучи
Солнца угасающий очаг.
Все затихнет, а потом по сучьям
Дождевые капли застучат.
Понесутся струи шаловливо
Водопадами с седых висков.
И уйду, воскресший и счастливый,
Я ковром из белых лепестков.
Исторического сквера
Чуть размытые черты.
Ночь бесшумно, как пантера,
Ускользает сквозь кусты.
И пока скрывают солнце
Разномастные дома,
Как льняное волоконце
Над водой висит туман.
Сонный камень не разбужен
Стуком тысяч каблуков,
Но уже заметны в лужах
Силуэты облаков.
И прозрачная прохлада,
В кою град был облачен,
Изгоняется нещадно
Первым солнечным лучом,
Возвестившим, что Cветило,
Наш небесный драматург,
Пьесу новую открыло:
Здравствуй, Екатеринбург!
Одинокою пристанью
На замерзшей реке,
А когда-то неистовый,
Только там - вдалеке.
Он стоит и сутулится,
А вокруг пустота.
Смолкла шумная улица,
Стихла музыка та,
Что играла гормонами
В неуёмной крови.
И ночами бессонными
Он мгновенья ловил
Той таинственной радости
Приближенья к плоду,
Забывая о пакостях,
Что пророчат в аду.
Он прослыл деревенщиной
Там, где правит снобизм,
Наезжающей к женщинам
При отсутствии виз.
Запах тела радушного
Звал сильнее духов.
И собакой послушною
Полз он в царство грехов.
А сейчас ветер с севера
Обжигает лицо.
Но он искренне верует
В то, что не был лжецом.
И звучит в подсознании
Благодарственный гимн
Тем прекрасным созданиям,
Кем был честно любим.
На душе моей нынче слякоть,
И на улице тоже месиво.
Мне б в жилетку твою поплакать,
А я делаю вид, что весело.
И улыбкой, насквозь фальшивой,
Скрыть пытаюсь тоску скабрёзную,
Но, видать, я артист паршивый,
Или рана моя серьезная.
Лгать любимой сродни искусству,
Но всегда вопреки желанию.
Да и, разве, обманешь чувства
Той, кто делит с тобой страдания.
По макушкам старых сосен
Скачет юный ветерок.
Просвистит над мудрым лосем,
Дернет белку за пушок.
А потом по зайцу шишкой
Бросит, спрятавшись в ветвях,
Чтоб бежал косой вприпрыжку,
Испытав ужасный страх.
Ну, а сорванцу потеха:
За зайчишкою вдогон
Он пускается с успехом
В окружении ворон.
А, тем временем, сорока
Посередь большого пня
Предложила зло, с упреком:
«Дать проказнику ремня».
Загалдели звери дружно,
Что, поскольку нагрешил,
Наказать, конечно, нужно.
Мы согласны, заслужил.
«Все бы так», - сказал с ужимкой,
Молча слушавший медведь:
«Только как нам невидимку
Ниже пояса огреть?»
Замерла поляна было,
Но, спустя момент, опять
Грянул диспут с новой силой:
Как разбойника поймать?
Заманить к ним в паутину
Паукам на ум пришло,
Жаба предлагала в тину,
Белки в старое дупло.
Долго сбор звериный длился,
Разнося по лесу гул.
А виновник порезвился
И на облачке заснул.
памяти тети Магды
Напротив башни Шухова
Есть старые дворы.
Асфальт с листвой пожухлою –
Души моей надрыв.
Вдали семидесятые -
В туманной пелене,
В глуби сознанья спрятаны,
А стало быть во мне.
Квартира коммунальная –
Безрадостный удел,
Личина интегральная
Из разнородных тел.
Вечерней дипломатии
Венцом служила ночь.
Она и хрестоматия
Дня прошлого, и дочь.
А утром из парадного
Ступала в новый мир.
Был солнца луч наградою,
И ласковый Зефир
Полнил с избытком легкие
Живительной струей,
И каблучки высокие
Здоровались с землей.
С тех пор сполна поменяно
Природою одежд...
Есть неразгаданная тайна
в дрожащем
пламени свечи.
Закономерно и случайно
к нему
стремление в ночи.
Здесь темнота скрывает тело -
земную нашу скорлупу,
И размываются пределы,
и в бесконечности тропу
торит
Божественная сущность.
Она невидимой рукой,
врачуя
суетные души,
Приносит сладостный покой.
Не дает покоя эпизод
Из документального кино.
Как плывет последний пароход
В край, куда «прорублено окно».
Палуба, забитая людьми,
Чайки над кильватерной волной
И причал, который стал дверьми,
Между ностальгией и войной.
Красные и белые цвета
Скрыли золотые купола,
А меж ними черная черта
Пропастью бездонной пролегла.
Множество карающих десниц
С черствостью, присущею властям,
Проводили линии границ
По земле, по судьбам, по костям.
Прав, похоже, Франсуа Вийон -
Снова государственный стратег
Не крушится, восходя на трон:
«Где он ныне прошлогодний снег?».
Сквозь оконные глазницы
Он вошел в пространство дома,
Чтоб последнюю страницу
Перечитанного тома
Скрыть под темным переплетом.
И на вечное храненье
В бесконечности болото
Погрузить сие творенье.
Он уйдет, когда нулями
Нарисуют циферблаты
Грань, невидимую нами,
Разделяющую даты
Между прошлым и грядущим,
Ностальгией и вулканом
Чувств, безудержно влекущих
В мир, окутанный туманом.
7 декабря 2000
Ты представь меня в тесьмой
Убранной сорочке,
И прочти мое письмо
Без единой строчки.
Я послал его тебе
Не привычной почтой,
А “журавликом” с небес
Тихой майской ночью.
Накануне днем в бою,
Выполнив присягу,
Получил из пуль струю
На краю оврага.
Как игристое вино
Два раза не брызнет,
Так и мне, уж не дано
Вновь вернуться к жизни.
Той, что кончилась вчера
Посреди концерта
Молодого песняра
Бешеным фальцетом.
Мы не властны над судьбой,
Но не плачь, родная,
А живи и знай: с тобой
Буду впредь всегда я.
Теплым летним ветерком,
Скрипнувшей калиткой,
Свежесорванным цветком,
Старою открыткой.
И воскресною свечой,
Что поставишь в Храме,
Ты, как сказочным ключом,
Дверь откроешь в память
14 марта 2001
Сегодня утром, выйдя из тумана,
Взахлеб испивши свежести струю,
Я, что есть силы, крикнул: «Здравствуй, мама!
Открой окно, взгляни - живой стою».
Но тих мой дом, и веки черных ставен
Забиты полусгнившею доской.
И старый сад, что был плодами славен,
Хранит в себе кладбищенский покой.
Зачем топтал разбитые дороги,
Дышал карболкой нищенских больниц
В стране царей, вождей, идеологий,
Средь ими же очерченных границ.
Затем, чтобы однажды на рассвете,
Оставив лицедеям темноту,
Уже придя, казалось бы, к победе,
Взамен свободы встретить пустоту?
декабрь 2002