город мне давит на плечи тяжестью -
невыносимой такой, что кажется
завтра его донесу до площади
и упаду на бетон.
только лукавлю, во мне от лошади
больше порой, чем примата, в общем-то,
буду ещё пару лет топорщиться,
воздух хватая ртом.
если б не женщина с тихим голосом,
я б не сравнился с родосским колоссом
возрастом жизни, не стал философом,
стоиком-бурлаком.
бросил давно бы все эти улицы -
небо над ними и то сутулится,
если родишься под боком курицы
вряд ли взлетишь орлом.
нет, не подумайте, я не сетую -
я сам с собой, как палач, беседую,
утром прикончу все песни спетые
мной на чужой мотив
и попытаюсь найти окрестности,
где человек человека пестует,
а не ведёт на голгофу местную,
чтобы сказать прости...
Тот, кого ты обидел, надел забрало,
Нож наточил, забросил в кусты орало,
Сел на завалинку, ноги простёр устало,
Ночь ожидая, чтобы начать войну.
С кем воевать? - а так ли для мужа важно?
Тот, кто унижен, жертву найдёт. И вспашет
Каждый участок почвы в просторах вражьих
Градом, картечью, грязью - и на Луну...
Там, на Луне, у каждого есть владенье,
Где ни обид, ни тлена – покой и пенье
Птиц легкокрылых, в какое захочешь время,
/Щёлкнешь лишь пальцем - и всё, ты король горы./
Может, Луна - это то, что у нас отняли?
Злобные гномы, тролли и трали-вали
Где-то танцуют в мрачном своём подвале,
Смотрят на наши войны, как мы на рыб,
Делящих червяка на крючке рыбачьем.
Кто-то по-рыбьи стонет, по-рыбьи плачет,
Кто-то под жабры давит соседа-клячу…
В общем, смешно, наверное? Не смешно.
Страшно на самом деле - живём и тужим.
Брат что-то делит с братом, супруга с мужем,
Страны воюют страны за место в луже -
Тысячи лет такое идёт кино.
Нет, я не верю, что все мы отсюда родом.
Боги Земли по сути своей уроды -
Требуют жертв, страданий... Такая кода -
Лишь через боль постигнешь ты тишину.
Может быть, нам всё это ночами снится.
Может, Земля - тюрьма или психбольница,
Где нас, лунатиков, держат, чтоб мы, тупицы,
В Землю случайно не обратили Луну
Русский, кричит, и пена стекает с губ.
Русский! И что теперь? если и груб и глуп,
Если с 15 водка со всех щелей,
Если от зависти слеп от того и злей.
Патриотизм, господи ты прости!
Кто в него ломится, пишет донос - не стих,
Кто вместо дела лозунг на три стены -
Русские – сила! Русские – слава! и хоть бы хны
То, что те стены закрыли весь свет в окне,
То, что не видно за ними травы, и снег
Падать не хочет в этот калашный сад,
Что же нам делать, никто ведь не виноват?
Может быть, стоит нам русскими просто стать?
Родину меньше чтить, чем родную мать.
Меньше героев растить на крови, слезах…
Может быть. Я не знаю. Я бы сказал.
Ты украинец, а может узбек, бурят?
Что же, давай, становись в этот славный ряд.
Нет на земле ни лучших, ни худших рас
Наций, народов, веры, молитв и яств!
они прожили долго, и всегда
смотрели одинаково на вещи,
и ни одна вселенская беда
не встала между ними. А от трещин,
обычно возникающих в быту,
от недомолвок, ревности и скуки
их бог берёг, как бережёт пастух
своих овечек, вслушиваясь в звуки
степи и ветра. Так и длились дни
и продолжались ночи, продолжая
их жизнь вплетать в одну сплошную нить -
такая вот история простая.
Они старели, и в конце пути
без слов могли спокойно обходиться,
но ни один из них не мог уйти
ни на минуту, чтоб не возвратиться.
лежишь в траве и впитываешь звуки
сверчков цикад жужжащей мошкары
а тишина накладывает руки
на твой незаживающий нарыв
и лечит смертью глупое бессмертье
и возрождает через пустоту
твой экстерьер и снова солнце светит
и ты живой с травинкою во рту
но кем ты стал какие хромосомы
совпав в экстазе выткали костюм
хитиновый и мысли насекомы
в фасеточных глазах твоих снуют
Маленький кургузый человек
Лето провожал на остановке,
Волновались божии коровки
В спичечном бумажном коробке.
А трамвай приехать не спешил,
Рельсы путеводные попутал.
На пруду кормил последних уток
Под дождём бессменный пассажир.
Человек испытывал печаль,
Не хотел и не умел прощаться,
Солнце между туч, как папарацци,
Пробиралось отблеском луча.
Проводы — не жизнь, но и не смерть,
Но и жизнь, и смерть одновременно -
Расставанье, расширяя вены,
Учит ожиданием болеть.
Человек в прихожей мокрый плащ
Вывесил на стуле для просушки,
За подкладкой божии зверушки
Просят в коробке: не плачь, не плачь.
Нет в моей деревне храма,
Куполов и колоколен -
Только почта, пилорама
И кафешка с дядей Колей.
И куда бы ни подался -
Ночью, днём, в любое время -
У тебя немного шансов
Храм найти в моей деревне.
Ты иди себе, прохожий,
Мимо - полем, прямо - лесом,
Если думаешь - безбожна
Наша маленькая местность.
Да, у нас нет взлётных полос,
Чтобы небо взять с разбега -
Пилорама, почта, школа
И душа у человека.
***
Ожидая весну, снег не чищу, и двор не ухожен.
Тишину не кормлю, суета за стеною давно.
Только музыка ветра со мной не согласна, похоже -
Форте/пьяная дама-метель завывает в окно.
В этом крике и боль, и экстаз, и далёкое море,
И печальная степь, и летящие в ночь снегири...
Говорил мне сосед, деревенский философ дядь Коля:
«Суета всё сует, наливай, на края не смотри!»
А вчера он замёрз возле дома, как пёс подзаборный.
Врач сказал: «Вот же пьянь», и спросил у меня о родне.
Покачал головой, как сердитый нахохленный ворон.
Даже, кажется, каркнул…но, видно, почудилось мне.
***
Дядя Коля, ты теперь в раю -
Дворником работаешь в Эдеме.
Ангелы и курят, и плюют
Точно так же, как у нас в деревне.
Утром в небе слышен звук метлы -
Облака ухожены, умыты,
И плывёт осеннее «курлы»
Журавлей над родиной забытой.
Над твоим покинутым двором,
Над заросшим садом-огородом…
Небо умещается в ведро,
Вместе с солнцем расплескав всю воду.
Я вчера продал твой старый дом
Дачнику с супругой - не жалею.
Лучше так, чем видеть за окном
Деревянный образ Колизея.
Дом не может жить без очага,
Без тепла людского он – руины.
С тополями шепчется река,
Журавли в закат уходят клином.
Дядя Коля, не переживай,
Всё у нас наладится – поверь мне.
Ухнула испуганно сова -
Ты в раю, наверно, хлопнул дверью.
линия тишины на моей руке
глубока – заглянешь, и никакого дна
не обнаружишь – это такой макет
пустоты в серых полутонах.
вот и смотри, но только поберегись!
там, в глубине, птицы мои парят.
вмиг заклюют - для них все слова – враги!
и враги, кто словами этими говорят.
***
Да не плачь, не плачь - ты уже убит,
И Иртыш тебя волокёт к Оби.
Твои слёзы - капли в его воде,
Нет тебя нигде и её нигде.
На твоих ладонях такая гладь -
Ни холмов, ни борозд, ни тёплых дней.
Научил бы кто-нибудь умирать,
Чтоб не плакать страшно вот так по ней.
За мороженым ореховым
мы идём.
Светофоры не помеха нам
под дождём
И под снегом против ветра
и против всех
Мы идём легко одетыми
в прошлый век.
А вокруг людское полчище:
все спешат.
Под зонты, под крыши хочется
им сбежать.
И в глазах у них тревожинки
смотрят вслед:
За каким таким мороженым
в дождь и снег?
Мы смеёмся, мы счастливые,
мы летим
За мороженым за сливочным,
за любым.
Здравствуй друг, ну и как там живётся в твоих палестинах?
Тётя Клава всё так же тебя называет мастиффом?
Подобрела, наверное? Хочется в это поверить,
Но не верю. Прости. Расскажи лучше, как там у Мэри?
Всё такая же светлая девочка с тонкой улыбкой?
“Мона Лиза” я в детстве её называл с восхищеньем.
Дай ей счастье, судьба, или кто там стоит у калитки,
Сторожа закрома, где хранятся любовь и терпенье.
А у нас продолжаются серые нудные будни.
Нынче даже зима не порадует выпавшим снегом
И вокруг никого, с кем хотелось бы выйти на люди.
Был хороший сосед, но вчера его взяли на небо.
Здравствуй, друг, расскажи мне про самое синее море,
Как купается в нём заходящее солнце и ветер
Захмелевший от брызг, с парусами отчаянно спорит.
Расскажи хоть о чём, чтоб не думать о жизни и смерти.
У всего есть край, у живых есть смерть,
И не нужно петь, если голос хлипкий.
Если страшно жить, а нам страшно ведь? -
Умереть, упасть в этот морок зыбкий.
За окно смотрю, там несут овёс,
Точит нож мясник, улыбаясь мерзко,
В его песне – свет, в его взгляде – пёс.
Отвернись, живи: здесь не наша местность.
Мы с тобой уйдем, потерпи пока -
Видишь, над горой облака недвижны?
Там мы будем жить, там течёт река...
Лишь бы мы вдвоём оставались,
лишь бы...
***
город сочится звуками
сквозь ладони
режут трамваи линии тусклой жизни
пир у соседей слева - опять хоронят
веру любовь надежду и пишут письма
в органы по опеке с рожденья нищих
просят прислать на помощь хлебов и водки
им уже ящик выслан духовной пищи
почтой из заведенья прямой наводкой
справа стучат у стенки как бронепоезд
пятые сутки грохот без перерыва
в комнате где оставались на свете двое
двое на целом свете людей счастливых
любят друг друга будто потоп обещан
завтра и надо жить наслаждаясь раем
спрятанном в теле слабых мужчин и женщин
и вознестись на небо не умирая….
Не копайся в себе, закрывай свои шахты и штреки, не жалей о прошедших – годах ли, делах ли, мечтах. Во вчерашнем твоём не живут уже те человеки, без которых сегодня ты чувствуешь как-то не так. Всё нормально – судьба неподсудна и знает, что делать: мокрый снег посылать или ветер кровавый в глаза. Принимай всё как есть, говори всем – я это хотела, я сама всё решила и поздно давить тормоза. Прогони со шкафов все скелеты, отправь на вокзалы, помаши вслед платочком и даже немного всплакни, а потом просыпайся и вместо осеннего зала ты увидишь, что лето вернулось и светлые дни, и толпятся друзья на дорогах твоих, обнимают, отовсюду приветы, улыбки и снова любовь по утрам из постели тебя в небеса поднимает, заставляя летать и ходить по ковру облаков.
Всё, конечно, проходит. Но если не думать об этом, просто жить, выдыхая себя в этот бешеный мир не изгоем обиженным, жалким рабом – человеком! Может быть, мы тогда настоящими станем людьми.
Какие твои годы – у них ни точки, ни запятой.
Вот доживи сначала до завалящего препинака –
До первой бездны заполненной пустотой
До первой вещи, над которой ты будешь плакать
И не смотри на меня - как будто я слаб умом
В твоей книге у слов ещё меняются окончания,
Вот когда будет написано десяток другой томов
Можешь ходить вся такая усталая и печальная.
А сейчас живи, родная, не считая страниц,
Не мечтая по вторникам, чтобы пришла суббота.
В твоём прошлом нет ещё кладбищ и нет больниц
А обязательства не прочитываются как свобода.
Ночной вокзал. Холодная еда.
И толпы пассажиров в никуда
Ждут отправленья поезда, и скука
На лицах отражается ничьих,
Ненужных лицах - ведь никто в ночи
Не провожает их стрелой из лука.
Не провожает горькою слезой,
Не шлёт проклятий, не кричит «Позор!»,
Не предлагает кров и кровь навеки.
Лишь чемоданы щерятся в углах,
Себя, увидев в пыльных зеркалах,
Упитанности радуясь, как дети.
Ночной кукушки голос прозвучал,
Что прибыл поезд, и толпа ничья
Рванула на перрон и растворилась
В вагонах безразличия и сна.
Мне жалко только Петьку-пацана -
Ему ещё любимая не снилась.
***
у человека кончилась любовь
он поменял обои в старом доме
он поменял друзей убил врагов
отринул флаг и веру и устои
он научился ждать и догонять
бросать себя под танки и так далее
полцарства поменял он на коня
вторую половину разбазарил
и был доволен только вот беда
с очередной победы возвращаясь
он в дом входил как входят в никуда
не веруя не плача не печалясь
***
Он приходит в дом её,
Топчется в прихожей долго,
Постоит у книжной полки,
Тихо скажет “ёмо-ё”
И вздохнёт – не прочитать
За оставшиеся годы.
Вяло спросит о погоде,
А в глазах лишь пустота,
Будто видит наперёд
Всё, что будет и жалеет
На земле нас всех и всея,
А особенно её.
А она не знает, как
Бедного его утешить -
Человека без надежды,
На негнущихся ногах.
Лето.
Жужжит пчела, летают птицы, ползёт в траве жучара сочный, а мне не надо торопиться - я не у дел остался срочных. Я отдыхаю на природе (природа не таких терпела), и счастлив даже где-то вроде, и улыбаюсь неумело, пока меня никто не видит (рыбёшки - те не в счёт, конечно), и никаких таких событий на горизонте не забрезжит.
Зима.
Диван, газета, кружка пива, жужжит жена и телевизор, я всем внимаю терпеливо, ко всем внимателен и близок. Пусть за окном мороз под сорок, а в небесах кометы мчатся, я не у дел остался скорых сегодня ровно в семь пятнадцать. Со мной давно всё приключилось - любовь, надежда и разлука, они во мне видать почили и разменялись там на буквы, слова, катрены(вот же ж гадость!), потёрлись, выцвели, поблёкли и мир вокруг давно разгадан - и дальний мир, и недалёкий.
Эпилог.
Но буду жить! Неторопливо в себя заглядывать под вечер, а вдруг во мне поспеют сливы - не сакура дурацкой речи. А просто сливы... или груши, а может быть, и авокадо, и я запреты все нарушу и побегу как лань по саду…к себе, тому, кто в прошлом сгинул в деревне маленькой у речки…опять слова, мечты, картины…и крыть мне нечем.
они прожили долго, и всегда
смотрели одинаково на вещи,
и ни одна вселенская беда
не встала между ними. а от трещин,
обычно возникающих в быту,
от недомолвок, ревности и скуки
их бог берёг, как бережёт пастух
своих овечек, вслушиваясь в звуки
степи и ветра. Так и длились дни
и продолжались ночи, продолжая
их жизнь вплетать в одну сплошную нить -
такая вот история простая.
они старели, и в конце пути
без слов могли спокойно обходиться,
но ни один из них не мог уйти
ни на минуту, чтоб не возвратиться.
***
Моя деревня всё ещё живёт
и небо подпирает тополями.
Два старика, старушка, чёрный кот
не спят ночами.
выходят из домов и смотрят вверх,
и бродят среди звёзд, как будто ищут
забытый след ушедших по траве
к пределам вышним.
А млечный путь касается земли
под утро у заросшего вокзала,
и машут космонавтам ковыли,
а те им улыбаются устало.
***
Ты не умеешь петь, не умеешь плакать,
Врать не умеешь, борщ на три дня варить.
Ты никогда сама не вступаешь в драку,
Знаешь, что месса – тьфу, как и сам Париж.
Ты никогда не рядишь свои надежды
В яркие краски, золото и серебро.
Правда твоя находится где-то между
Прошлым и будущим - прячет своё крыло.
И, проходя в песках по барханам жёлтым,
Волны сметая тонкой своей ладьёй,
Просто живёшь спокойно, неброско, гордо,
Будто бы время песни тебе поёт
О незнакомых странах и чистых реках,
Домике маленьком, муже-богатыре…
Время – палач, а значит и лучший лекарь -
Ходит с дождём в обнимку в твоём дворе.
***
Скажу – дорога, - и блеснёт асфальт,
Забытая - скажу, - трава полезет.
Из песен трудно выкинуть слова,
Особенно ещё не спетых песен.
Вот и молчу, а вдруг скажу не то -
Подумаю про свет, а ляпну – темень,
И захлебнётся местность пустотой,
Не будет человека и растений.
И не проси меня сказать – любовь,
Я это слово выдумал с похмелья
Давным-давно, ещё до нас с тобой,
Ещё до света в первый день недели.
***
живу спокойно себе в угоду
простой порядочный мещанин
работа дом или дом работа
и никуда ни зачем другим
вокруг знамёна вокруг знаменья
и ожидания перемен
а я ни с этими и ни с теми
я остаюсь сам с собой ни с кем
ненужность греет до самых пяток
любая новость в окно плевок
я не хочу ни о ком заплакать
заплакать слышите…если б мог
У меня недостатков нет, и не может быть.
Я со всеми в одном строю марширую бодро -
Ни движений отчаянных против своей судьбы,
Ни протестов словесных против кого угодно.
Утром рано встаю, пью на кухне вчерашний чай.
Пару взмахов рукой - называется физзарядка.
Одеваюсь неспешно, закрываю на два ключа
Однокомнатный рай… и всё у меня в порядке.
Если завтра суббота, на работу бегу, как лань,
Предвкушая двухдневный отдых с подругой Катей.
На вопросы тупые - ну как, мол, твои дела? -
Отвечаю: «Нормально!», и этого, знаю, хватит
Не прослыть гордецом, не подставиться под удар -
Ну, не любят у нас ни выскочек, ни убогих.
Только завтра не пятница, завтра у нас среда,
21 марта - пора подводить итоги.
43 - это возраст, когда колокольни звон
Проникает под череп и бухает прямо в печень.
Ни друзей, ни врагов - защитился со всех сторон.
Только вот от себя прикрыться нельзя и нечем.
Твои дороги в Рим не привели.
На полустанке где-то возле Пскова
Остановились – ткнулись в ковыли,
Подумали: «И здесь ведь не хреново
Без Папы, Колизея и блудниц,
Без древних акведуков и не древних».
Твои дороги высчитали дни
И повернули вовремя в деревню.
Ты огорчился: как же это так,
Всё псу под хвост, года прошли насмарку?
Вокруг опять знакомые места,
А где же Вавилон и Ниагара?
Дороги постарались не пылить,
Не допустить сомнения и фальши…
Когда по ним к тебе навстречу шли
Отец и мать, живые, как и раньше.
Не исчезаю, просто становлюсь
Невидимым, неслышным, проходящим.
И не молюсь, и даже не молю
О будущем - живу в себе вчерашнем.
Там хорошо: зима на полчаса,
Война на час, вина на день - не больше.
Любовь такая - если описать,
То только описанием испортить.
Не исчезаю, разве что слова,
Когда я им в своей глуши наскучу, -
Меня затмят, и побежит трава
Среди айвы и ежевик колючих.
если у тебя на квартире живут корейцы
не заводи собаку купи попугая ару
вернёшься из офиса или с дальнего приедешь рейса
попугай будет в клетке по-корейски с тобой разговаривать
а вот собаку не надо забредёт не туда не вовремя
прямо в кухню к твоим квартирантам
и вот уже шашлыки на костре дымят
а квартирант фарш накручивает для мантов
ну и выгонишь их и возьмёшь на постой французов
и что тогда будет с твоими улитками на рояле
вернёшься с острова весёлым робизоном каррузо
подойдёшь к инструменту...а там с тобой некому разговаривать
1. городской
У августа потёртые колени
И огородный в крапинку пиджак.
Он в городе дождей несовременен,
Ему бы взять, в деревню убежать.
Плывёт себе в асфальтовом тумане,
Глотает сырость улиц, площадей,
И, свистнув, поднимает над домами
Ленивых попрошаек-голубей.
Наслушавшись про осень разных сплетен
Спешит одежды жёлтые надеть…
Да, он такой - несовершенно/летний,
Купает в лужах небо через день.
2. деревенский
откидывая дробное число
на сито междометий и кавычек,
я лето посадил на помело
своих сомнений, слабостей, привычек.
а лето пожелало мне взахлёб
дождями вперемешку с инвективом -
ну, что б я, типа, в общем, просто чтоб...
и не было у лета позитива.
спелейший август, августейший друг,
один из триединицы был ласков.
«прощай» сказал, потом заплакал вкруг
арбузов, сельдереев и салатов.
Хочется простые слышать речи,
Незамысловатые слова.
О сиюминутное - обжечься,
Предопределённое - сломать.
Выйти за ворота прямо к жизни,
До погоста не считать шаги
И, себя поймав на этой мысли,
Не увидеть сирым и нагим.
Просто наблюдать за сущим в мире
Как их поглощает пустота,
И растить тайком не корни - крылья,
Чтобы никуда не улетать.
На лугу под небом из янтаря
Играли дети снежного короля
В ботинках из алюминия и железа.
Трава была, как и сама земля,
Из алмазных крошек и крошек из хрусталя
И могла спокойно пилить и резать.
Играли дети в прятки и чехарду,
А воспитатель – заводной какаду -
Всё повторял: «Осторожней, не упадите!
Куда спешите, славные малыши?
Вы будете вечно играть и жить,
Пока в батарейках не закончится литий».
Мужчины поэты - их ники похожи на клички,
Тяжёлое детство - отсюда дурные привычки,
Слова из спрессованных букв, ну а строчки кудлаты.
Дурные манеры, отсутствие веры на лицах помятых.
Да, пьют... и частенько - туманно гордятся в запоях,
Что мы соль земли, но вот время сейчас не такое.
И верят им люди, и денег дают до зарплаты,
Их женщины любят, но как-то почти виновато
Приносят детей из роддомов - девчонок, мальчишек -
Поэты, всплывая из кружек, из строчек, из книжек.
Растеряно смотрят: откуда, мол, взялись ребятки?
И снова в себя, для себя, о себе …всё в порядке.
О дамах-поэтах не скажешь ни слова худого:
Работа, семья, но превыше - служение Слову.
Отсюда и ссоры с любимым не пишущим мужем:
Какой же ты, право, Иван…ну зачем тебе ужин!?
Такой вот конфликт интересов, такие вот страсти -
Высокое Небо на тоненьком женском запястье
Обвило всю суетность бренного тела и время
Пульсирует страстью в случившихся стихо/твореньях.
Они никому не нужны в этой грёбанной жизни -
Ни кошкам, ни мышкам, ни дальним, ни средним, ни ближним.
Их заперли в клетке, как раз между адом и раем,
А там жизнь другая и смерть бесконечно другая.
Действительность совсем не такова,
Какой нам кажется. Ворона на заборе
Не каркает, а говорит слова
По-человечьи, а не по-вороньи.
Другая жизнь – она везде, вокруг,
И вдоль, и поперёк, вверху и снизу.
Не дятел долбит крепкую кору –
Кора сама подвержена капризу
Пробитой быть и посмотреть на мир
Сквозь трещины, оставленные птицей
И ощутить присущее живым
Желанье умереть и возродиться.
Хотя бы в том никчемном существе,
В котором мир проклюнулся вороний…
Ворона каркнула – и человек взлетел,
В протянутые облаком ладони.
На раз, два, три меня не рассчитали
И смерть уволокли на поводке.
А я лежал, и от меня детали
Чуть тикали в хирурговой руке.
Он их вернул в положенное место,
Зашил края, сказал, что буду жить.
Моя душа, парившая над бездной,
Вернулась в тело, ставшее чужим.
А через месяц или два, не помню,
Вернулся я домой - к живым живой.
Но сердце ощущает свет ладони
Державшего его перед собой.
Надеешься, что прошло и больше не повторится,
Красное солнце процеживаешь сквозь ресницы,
Коралловый остров – над тобою морские птицы.
И вдруг нА тебе - снова она, любовь
Зеленоглазая - алыми коготками
Цепляется, в песок превращает камень.
Думаешь - ну вот оно и цунами,
Нежданное
пробует на слабО.
А потом падаешь в небо, как рыба в омут,
Сорвавшись с крючка, и так тебе невесомо -
Белые облака, сладостная истома,
И она, только она одна…
Лёгкое платье, волосы продолжают ветер,
А ты кузнечик, выглянувший на рассвете
Из-под травинки и хочешь петь ей…
Лето. А кажется, что весна!
Кресло в саду поставлю. Стол застелю скатёркой.
Был я царём державным - стану слугой покорным.
Милая приезжает - мили считаю, звёзды.
Время июль листает, дней угловата поступь.
Лето пахнёт полынью, вишни ладоням снятся…
Милой рисую имя солнечным глупым зайцем,
Пью тишину с соседом - он ведь немой с рожденья -
Вот и макушка лета снам удлинила тени…
****
скажи, мне важно узнать из первых уст:
почему на солнце смотрю сквозь терновый куст,
почему, по подобию сделанный, столь фальшив,
почему до сих пор живу? а скажи - я жив?
ответь, если можешь…я верю – ты можешь всё.
вчера я читал стихи – их писал Басё,
не знаю сколько веков прошло с тех пор,
а будто бы ветер свежий повеял с гор.
и значит ли это, что время - простейший пшик,
и можно не думать о смерти, а просто жить?
*****
тебе это кажется: что ты живой,
востребован четырьмя ветрами
и можешь стать муравой-травой,
зарёю радостной огневой –
но господи! ты же просто лежачий камень,
и под тебя не течёт ни одна река,
и над тобой давно не звенит, не каплет,
лишь тишина согревает твои бока…
ты - неослушавшийся Икар,
обыкновенный, усталый маклер.
у встречных служишь проводником
между завтрашним и вчерашним.
однажды ты понял: не жить - легко -
и умер, придавленный потолком,
тобой достигнутым в настоящем.
*****
….прежде, чем сделать выдох, не забудь полнокровный вдох –
индульгенцию тебе выдал сочинённый тобою бог.
он оставил лоции, карты, маяки, корабли, шторма.
поцелуй у разметки старта… ну, а дальше… сказал…сама.
ты вначале хотела пауз, всё оглядывалась назад…
но потом было небо, парус, море - чистое, как слеза!
были страны, народы, веры, ты глотала их глубину.
не Афина и не Венера - но натягивала струну
для того, чтобы было можно то, что раньше никто не пел,
для того, чтобы тот, хороший, тишиной на тебя смотрел.
*****
Стонали половицы, пели,
Когда вставали мы с постели -
Не в унисон, а невпопад.
А звёзды прорывались в окна,
Им надоело в мире мокром -
Дождит вторую ночь подряд.
Сквозь потолок сочились капли,
Перекликаясь в рваном такте
Свой создавали звукоряд.
И с наших губ срывались клятвы,
Столь сладостны и столь невнятны…
Так телом души говорят.
*****
Когда звезду ловили мы в реке,
Дурели от свободы и имели
Весь мир в одном походном рюкзаке,
И зеркала ещё не окривели,
Когда вонючий терпкий "Солнцедар"
Нам языки развязывал и чувства,
В нас просыпался странный божий дар...
Вселенную разламывали с хрустом,
Мы говорили каждый о своём,
Теряясь в падежах и инвективах,
И солнце нам казалось фонарём
А звёзды - вспышкой фотообъектива.
В нас жили рыбаки и невода,
Любимые, которых мы не знали,
Провинции, большие города,
Сомнения и светлые печали.
Я подхожу сегодня к зеркалам -
Циничный, толерантный, осторожный.
Боюсь, что отразится в них пацан
И плюнет мне в уверенную рожу
Ходишь вот так вокруг да около,
Мнёшь под ногами то грязь, то снег.
Ночь-за-полночь, луна высокая -
И человек на её блесне
Мирно волочится в небо звёздное,
Сыпется грязь от его сапог.
Крикнешь ему: «Ты куда, там воздуха
Нет…» И подумаешь, - ничего,
Пусть задохнётся мечтой...раздышится.
Воздух - он нужен для глупых птиц.
Выживет – значит, ему напишется
Сто и одна золотых страниц
О пустоте, о судьбе, о вечности.
Нет. Неправильно. Не о том.
Будут слова о сверчке за печкою,
О веснУшчатом тёплом плечике,
О тишине, берегущей дом.
Раньше легче – спрячешься в пустоту,
Пустишь корни ветвистые сквозь породу
И ждёшь себе, ожидаешь живую воду,
Ветвями покачивая на ветру.
И не важно - кто вьёт на тебе гнездо,
Кто рядом ходит, звякает в колокольца.
Ты в пустоте наращиваешь годовые кольца,
И ни листка от тебя, ни золотых цветов.
А сейчас - вынырнул в белый свет,
Осмотрелся – ни белок, ни поющей птицы.
Стена и вывеска «Психиатрическая больница»,
И дорожка, вытоптанная в траве.
И ты знаешь, куда она прыг да скок,
Но не хочешь, хоть плачь, возвращаться в люди,
И этот страх вытащит тебя из буден,
И по стволу опять заструится сок.
Когда упало небо на него
Со всеми атрибутами ночными,
С печально-антрацитовой луной,
Со звёздами - пылинками шальными,
Он думал: вот и рядом никого,
Он думал: ну а кто его подымет?
Потом был бесконечный коридор
Его и небо ангелы в халатах
Везли куда-то, пахло йодом, мятой,
И грузный ангел почему-то матом
Прервал какой-то странный разговор
О том, что жалко бедного солдата...
Потом был свет - не солнечный, другой,
Таким его когда–то рисовала
Дочурка на листочке из журнала
И подарила, и, поцеловала,
И прошептала: "Папа, я с тобой!"
А поезд рвался, рвался от вокзала...
Потом был первый и последний бой...
И небо пахло домом и травой
И падало... а будто подымало
Это раньше - кто каравелла, кто бриг, а кто и авианосец.
А сейчас - пустынный берег, песчаный пляж,
И всё чаще не мы выносим, а нас выносят,
И в комнате занавешивают трельяж.
Это раньше было - моря, дороги, народы, страны
На подъём, как и на любовь, легки.
А сейчас – диваны, библии и кораны,
И ладони, сжатые в кулаки.
***
Когда у нас с тобой идёт война,
Из комнаты уходит тишина,
Забрав с собой покой, и до заката
Сидит в кладовке в старом зипуне,
В окошко смотрит на холодный снег
Тенями перекрещенный стократно…
А ночью, переждав домашний шторм,
Скользнёт в окно под занавеси штор
И в наши сны проникнет сожаленьем,
Сочувствием, любовью и виной.
И мы во сне обнимемся с тобой,
И сладким будет наше примиренье.
***
Терялся мир и Рим и иже с ним.
Терялось всё - от ложек до корыта.
Дома терялись, потерялся нимб
У Бога, а у дьявола копыта.
Всё исчезало, таяло вокруг,
И только мы с тобой на сеновале
Теряя память, совесть, зренье, слух,
В объятиях себя не потеряли.
***
Сплошной вигвам, и заполярья суть
В глаза приезжих бросится сияньем
И болью в отмороженном носу -
Нирвана блин! аж спирт замёрз в стакане!
Найти бы друга, вспомнить хохлому
И расписать за добрые советы…
Он пиво пьёт с девчонками в Крыму,
А я в снегу с медведями рассвета
Жду каждый день, обмакивая в соль
Свою тоску под видом строганины,
И сам себе кричу - эхх, хоросо!
А эхо отвечает матерщинно...
Нет ничего - иллюзия и слова,
всё, что ты видишь, сшито воздушной ниткой,
Хочешь халву - говори поскорей «халва»,
может, удачна будет твоя попытка.
Можешь сказать «любовь» и увидишь, как
кактус цветок раскроет, вздохнёт соседка.
Скажешь «река», и она зажурчит, легка,
и потечёт от заката и до рассвета.
Так и живи - в иллюзиях тишь да гладь,
Что тебе ещё надо от жизни этой?
Хочешь летать – не стоит считать до ста
просто лети навстречу судьбе и ветру.
Только смотри, не выдумай смерть да тлен,
даже когда поймёшь, что и это нужно.
Стань человеком, стряхни небеса с колен,
топай себе, счастливый, домой по лужам.
Зимние дни проходят. Весна на пробу
Таяла снег сегодня у нас в округе.
Ткнула, наверно, пальцем в зелёный глобус
И заскочить решила к зиме-подруге
Гостьей с утра пораньше, а что такого?
Русские, видно, корни у этой дамы.
Ухали недовольно в приёмной совы:
«Фу, разве можно так вот, без телеграммы,
Взять и как снег на голову нам свалиться!
Вот посмотрите, гостья, на расписанье:
Утром мороз приходит, ему за тридцать.
В полдень метель записана…
До свиданья»
Ой, как Весна смеялась - дрожали стёкла,
Муха в щели проснулась и обалдела.
Солнце, услышав смех, заглянуло в окна:
Что там с Зимой случилось, не заболела ль?
Тут и она явилась верхом на ступе.
Вот, говорит, махнулась с Ягой, не глядя.
И, протянув к Весне голубые руки,
С ней закружилась вихрем, сомкнув объятья.
Ночью они не спали, гуляли долго,
Сплетничали о лете, ругали осень
Утром Весна умчалась на сером волке
След свой оставив, тающий, среди сосен.
Вымысел, а всё-таки цепляет:
Спрячешь книгу, выбежишь во двор.
Воробьёв испуганная стая,
Чикчирича, сядет на забор.
Постоишь, закуришь сигарету,
Ветром вытрешь мокрые глаза.
Мимо прожужжит, прощаясь с летом,
Полосато-жёлтая оса.
И такая грусть тебя накроет -
Вот она, и вечность, и покой -
Никакая выдумка не стоит
Голубого неба над тобой.
Хочется увидеть мир другим,
Просто так увидеть мир другим -
Где не умирают, не уходят,
Где ты сам гуляешь молодым,
А тебе за сто и ты любим,
И Ему за просто так угоден.
Вот и пишешь -
Просто так, легко
На бумагу слово, звук выводишь.
А когда подумаешь… на кой?
Спрячешься за правильный покой,
Замираешь - было ли сегодня?
Вот и пишешь.
Изменяешь мир,
Делаешь его порой крылатым,
А её - единственной, одной,
С кем хоть в небо, хоть упасть на дно
Без сомнений - надо иль не надо.
Вот и создаёшь свои места,
Открываешь реки и проливы,
Строишь дом словами просто так -
Просто так,
Чтоб стать на миг счастливым.
Вот и пишешь...
Отмеряешь по росту каждому -
Одному суглинок, другому скалистый грунт.
Не проверяешь билеты, не компостируешь талоны -
Всё равно заплатят другие.
И те, другие, тоже когда-нибудь придут и умрут
В какие-нибудь пятницы, вторники, среды и выходные.
Конвейер работает 24 часа, перевозчики все штрейкбрехеры
Из приезжих.
А те, кто с неба, просто посчитают до ста, и больше не принимают.
Остальные, говорят, – грешные.
Но ведь на этих душах Его печать, - кричат из лодок, -
Мы не возьмём их нА борт.
Больница. Морг. А санитары требуют– врача, врача!
Смотрите, живой! Нам его и даром не надо…
Я дерево, и даже целый сад,
На цыпочках входящий в подпространство.
Мироточу на небо аромат
Вишнёвого и яблочного царства.
В моих травинках бродит тишина,
В ветвях гнездятся жаворонки, совы.
Какие мной написаны слова
На листьях нежным почерком айвовым!
Как их перевести на ваш язык -
Шершавый, неживой? Очеловечить
Те песни, что несёт к реке родник,
И что стрекочет вслед ему кузнечик…
Ты читаешь моё письмо – меня, значит, нет.
Я вчера придумал себе игру – «догони собаку» .
Догони собаку, приносящую дождь и снег,
Серо-белую тень на стене и пожми ей лапу.
И, ты знаешь, я сам поверил в неё – и она возникла.
Проявилась чёрным пятном на обоях в клетку.
Посмотрела в упор на меня, тихо нА пол спрыгнув,
И спросила: «Догнал, дуралей? Так давай, беседуй.
Что ты хочешь узнать сейчас о дожде и снеге?
Как гоню я вперёд облака и учу их плакать?
Может быть, рассказать тебе о высоком небе?
Не кусают ли блохи меня, и какой там запах?»
Я в глаза её посмотрел - будто днём в колодец -
Там такая тоска плескалась без конца и края.
И я понял тогда – умру, и что не жизнь уходит,
А мы сами её домой в небо отпускаем.
***
«Осень», - подумаешь, глянешь в окно – зима.
Шубу наденешь, выйдешь во двор за снегом
И не поверишь – лужи стоят, трава
Тянется к солнцу, ковром застилает небо.
Только глаза протрёшь, не цветы – плоды
Жёлтым и красным огнём на ветвях пылают,
Яблоки, груши, айва – побежишь в сады,
Хлопнешь калиткой - наткнёшься на птичью стаю
Чёрных как ночь ворон или тех, других
Птиц, не умеющих петь - а только плакать.
Это предчувствие, сон и всего лишь миг.
Падает снег и цепью гремит собака,
И тишина обступает со всех сторон,
Призрачный мир под кожу пускает корни.
Курит у пристани в лодке седой Харон,
Ждёт терпеливо, спички бросая в волны.
говори, говори, заговаривай
эту ночь, глубину облаков,
тёмных вод непроглядное варево
и тоску пароходных гудков,
этот белый туман над излучиной
никуда не спешащей реки,
эту звёздочку, эту падучую, -
говори, для меня, говори…
***
Ты сегодня для неё придумай
Мотыльков воздушные шары,
Маленькую тёплую лагуну
И в лесу горящие костры.
Озеро, заросшее осокой,
Снега удивительный исход,
Солнце, восходящее с востока
И бумажный белый пароход.
Верную собаку у дороги,
Горницу с оравою ребят,
Доброго и правильного Бога...
Только не придумывай себя.
***
скажем, здесь будет дом,
а рядом, скажем, -
сад,
а вот здесь река, море за тем окном.
а вот за этим – горы,
их будет видно с пляжа.
строим?
прости, конечно же, создаём.
только с чего начать?
может, начнём с тропинки?
С жёлтого кирпича между берёз и лип?
будет она петлять,
красться, как хитрый тигр,
к дому,
где тишину кто-то на пол разлил.
скажем -
и вот она.
может, по ней пройдёмся,
спустимся к водопаду -
слышишь, как он шумит?
только не торопись,
я чуть прибавлю солнца,
что-то оно сегодня
как-то не так горит...
***
Непроходимость собственных болот
Порою перекашивает рот.
И тянет влево, в город на асфальт,
На ровность линий, на квадратность форм.
Но, чувствуя своих сомнений фальшь,
До первого доехав светофора,
Стыдливо возвращаюсь я домой -
На бездорожье, и порой безрыбье.
И голосок органный птицы-выпи
Меня встречает: «Здравствуй, мол, родной!»
Родной, а как же! Плоть моя и кровь
Здесь в каждой ветке, в каждой крошки почвы.
Я часть всего, и мне не надо слов,
Чтоб целым стать с туманом или кочкой.
***
Непрочитанная книга, несгоревшая свеча…
Что случилось с человеком - спать ушёл?
Может быть. И слава Богу, если так. Не дОпил чай -
Сон его позвал с собою. Хорошо.
Значит, завтра человеком прочитается роман,
Свечка новая зажжётся, будет снег /осточертел./
И придуманный им город, и отдельные дома
Приготовят ему завтра много дел.
Но, а если, так бывает, человек ушёл совсем -
В доме плач и занавесят зеркала.
Снег к окну приникнет тихо, не замеченный никем,
И не хватит снегу силы на слова.
ни запаха у тишины,
ни света,
и ты по горло влип в неё.
так в осень переходит лето,
заплыв неслышно за буёк.
и ты теряешь листья с кровью
под каждый будущий свой шаг.
и хочется, забыв про совесть,
стать деревом и не дышать,
ждать приближенья снегопадов,
покрывшись бронзовой корой.
и знать, что ничего не надо,
что всё произошло с тобой…
собираешь цветочки, веточки и травинки,
сушишь их медленно, вкладываешь в листы,
не замечая что кто-то гладит тебя по спинке
думает: большой… мысленно делит на половинки
и подготавливает место для такой красоты
на полочке в самом конце веранды,
и даже пригласил ценителей из дальних мест.
а ты ещё жив, срываешь последний ландыш
и спешишь домой - положить его под пресс.
а он следит за тобой, за твоей фактурой,
бережёт от случайностей … и ждёт, терпеливо ждёт,
чтобы по всем параметрам твоя высушенная фигура
подошла к интерьеру его новых сот.
Сквозь жалюзи в закрытое окно
Сочился свет и падал полосами
На дно квартиры, будто бы руно
Мне бросил бог, и я смотрел часами
Как изгибались тонкие лучи
Впитав пылинки комнаты и воздух
Ещё храня таинственность ночи
Уже был суетлив и несерьёзен.
За тонкой стенкой пробуя на вдох
Наставший день тянулось море к дому
Услышав это в будке кабыздох
Тихонько гавкнул, где-то у парома
Кричали пацаны как стая птиц
У кучи перепревшего навоза...
Я слышал всё и был готов ползти,
Бежать, лететь навстречу паровозу
Ракете, солнцу, морю… хоть к кому
Кто ждёт меня, но все остались в прошлом
Лишь я один живу, живу, живу
У старости в морщинистых ладошках.
***
У востока лицо узкоглазо и губы в шербете,
На коленях полынь, а в руках шевелится камча.
Восседает в арбе, как король в золоченой карете,
И везде вдоль дороги костры, барабаны стучат.
Поднимает лицо и глотает дожди, чтоб напиться.
Дарит небо ему табуны неприкаянных звёзд.
Никуда не спешит, и поэтому волен, как птица,
И поэтому слышит, как солнце в тумане встаёт.
А когда первый луч, заплутав среди спелых колосьев,
Прикоснётся к нему, запоёт на морщинах его,
Остановит арбу и домой потихоньку вернётся -
На десятый этаж,в тридевятое царство своё.
***
Болит не там.
Не может там болеть -
Там умерло давно,
Похоронили.
Оркестр играл, толпа пыталась петь,
На время спрятав матерки и вилы.
Я не хочу вестей с той стороны -
Не кораблей, ни птиц, ни фотографий.
Снимите смерть с побеленой стены,
Меня снимите и отправьте нафиг
В места, где солнце лижет горизонт
И ластится к земле и океану,
В места, где никому не нужен зонт,
Где самый трезвый бесконечно пьяный
Не от вина и страха – от вины,
Что не умрёт, не станет серой глиной -
Там бегают за Богом пацаны,
Когда он хлеб несет из магазина.
У ворот Покровских дожди и лужи,
Небо не раздышится, который день
Провожает женщина чужого мужа,
И стоят, обнявшись, они в воде.
У него всё как-то не так сложилось,
У неё и вовсе – совсем никак.
Просто двое жили - тянули жилы
В своих тесных рамках, в своих мирках.
А сейчас не могут на час расстаться,
Расставанье хуже для них, чем смерть,
Но уже летит к ним мой друг Савранский
На «Урале» стареньком по Москве.
Всё, говорит, - вода, говорит - ветра
Воздух густой такой, что не лезет в горло.
Море, земля, трава… Говорит – трава.
Горько, пустынно, страшно и снова горько.
Сядет за стол, и слов не найдёшь к нему,
Будто клубок гремучий стихийных бедствий.
Буду я жить, проживать, говорит, в дому.
Буду я петь, напевать тебе на ночь песни.
Взгляд его страшен, света в нём нет. Ни зги…
Падаю в омут тёмного царства страсти.
Я умираю, наверное, помоги
Господи!...
Он отвечает – Здравствуй!
Неужто вечность есть тот самый бог,
У мига проскользнувший между ног?
Рожденье – свято, но итог печалит:
Ребёнок вырос, а точнее, врос
В рассвет, в закат, в застенчивость берёз,
В любую сущность – стал первоначальным.
У ждущих смерть теперь внутри горит,
Как на снегу красавцы снегири,
Костёр из веры и досужих слухов,
Что человек лишь потому живёт,
Что всё никак он не отыщет брод
Меж бренным телом и нетленным духом.
С гор спускается туман облаком тяжёлым
И плывут к нему дома, города и сёла,
Люди, скопища машин, будки и собаки,
Поле недоспевшей ржи и другие злаки.
Наступает темнота с тишиной под руку
На трёхцветного кота, на мыша и муху.
Невесомою стопой и гнетёт и давит
Бескорыстие, покой, панику и зависть.
Добрым, светлым и простым жить в тумане нечем,
Им придёт сейчас кыштым, майонез и кетчуп.
Но под самою горой, под зелёным клёном
Просыпается герой - светлый и влюблённый.
И кричит он: «Гой еси!» - чтоб не материться,
Потому, что не простит скромная девица.
Инвективы для неё - что другой измена.
«Ой , - сказала она, - ой, что за перемены?
Света нет, один туман, как идти до дому?
Дура я, - кричит она, - ухожу к другому!»
Но герой хватает меч, пистолет и бластер
И давай стрелять и сечь от тоски и страсти.
Дым, огонь и снова дым, стоны, стены, солнце!
Наш герой непобедим и туман сдаётся,
Уползает снова ввысь, воет по дороге.
Всё, казалось, зашибись, но в углу в чертоге
ШевелИтся чья-то тень, исчезая в мраке...
Вот такая дребедень сочинилась... нафиг.
Чай на столе (Цейлону большой привет),
Лампа в тоске спряталась в абажур.
Старый скрипит дедовский табурет,
Знает - последний раз я на нём сижу.
Время в часах рассохшихся скажет: “тик!”
Эхо в стенном шкафу отвечает: “так!”
Миг измеряет точно собою миг,
Это часы и люди всегда спешат -
В море соленое соль приносить в глазах,
Солнцу подбросить дров в корабле “Союз”,
Богу отдать себя на семи ветрах,
Но одному из них прошептать: “вернусь...”
В дом, где на стенках тени и тишина,
В чашке остыл недопитый цейлонский чай…
Мера у всех домов и людей одна:
Каждый из них должен хранить очаг.
Мне витебский приснился воробей,
На белорусской мове он чирикал,
О том, что ненавидит голубей,
И чаек наглых утренние крики.
О том, как жил в скворечнике пустом,
На пятом этаже в балконном рае,
И видел за раскрашенным окном,
Как на рояле девочка играет,
Как женщина, смотря на монитор,
Устало улыбается в пространство
И снова пишет тайный заговор,
На счастье, на любовь, на постоянство.
Он мог еще о многом рассказать,
На получеловечьем-полуптичьем...
Но пролетела мимо стрекоза,
И он за ней умчался, чик-чирича.
Скелет в шкафу опять не спит ночами.
Стучит, йорик – в небеса, наверно.
А за стеной посвистывает чайник,
Тоскливо, заунывно, равномерно.
Не спится...плохо...надо было спиться,
И сдаться в плен отзывчивой соседке,
Сегодня всё равно не прилуниться -
Дожди толпой выгуливает в клетке
Природа-мать, и в перемать и в дышло
В окно рассвет толкает за бесценок.
А кто его возьмёт? Он рылом вышел
Безрадостным, слепым, одновременно.
Пора вставать с колен, а не с кровати,
Орла кормить - восстановилась печень.
Мир предсказуем, как бычки в томате.
Не съешь сегодня, завтра будет нечем.
Мы говорили – говорили нас
Усталые истёртые глаголы.
Когда на абажур глядим анфас,
Без лампы он внутри как будто голый.
Мерцали сигареты-огоньки,
Перемещаясь в замкнутом пространстве.
Два кресла занимали уголки
Ворвавшегося в домик постоянства.
Оно ещё и хрупко, как стекло,
И хлипко, как растение весною,
По комнате растерянно текло,
Присматривая место для постоя.
***
зачем торшер когда висит луна
на небе одинокая без дела
пусть пол-часа потрудится у нас
светильником застенчивым но смелым
и мы забудем рюмки с коньяком
друг в друге растворяясь в каждой клетке
под нашим низким небом-потолком
кружились звёзды прямо с этикетки
***
откидывая дробное число
на сито междометий и кавычек,
я лето посадил на помело
своих сомнений, слабостей, привычек.
а лето пожелало мне взахлёб
дождями вперемешку с инвективом -
ну, что б я, типа, в общем, просто чтоб...
и не было у лета позитива.
спелейший август, августейший друг,
один из триединицы был ласков.
«прощай» сказал, потом заплакал вкруг
арбузов, сельдереев и салатов.
***
Дождь снимает пробу с лета:
Делает переучёт
Листьям, травам, километрам.
Всё вокруг водой течёт.
Лижет он щенком игривым
Крыши, лужи и зонты,
Создаёт моря, проливы,
Океаны и порты.
На асфальтовом затишье.
В огородах, площадях -
Не водица, а водище!
Лишь дома на берегах.
***
А море попыталось плакать
Срывалось море на каприз
А небо будто бы по трапу
Сбегало по дождинкам вниз
И встреча брызнула шампанским
И только верная земля
Подсчитывала сухо шансы
Для маленького корабля
***
Да плюнь на дождь:
На нет – один ответ.
Нырни в стакан,
Без фанатизма только,
Потом приляг на старенькой софе
И спи себе… до нового потопа.
А дождь пойдёт,
Он просто подустал,
А может быть, увлекся лёгким флиртом
С какой нибудь красоткой в небесах,
Стихи(ей) разливая в мегалитрах
***
В колодце есть вода, но рыбы нет -
Другое у него предназначенье.
Он в темноте своей разводит свет,
И встречи ждёт, чтоб поделиться с теми,
Кто вырастет из наших с Вами бед
Крылатыми – у них чисты колени
И яблоневый запах от штиблет.
***
Забытый номер… Не звонят с него -
уже полвека абонент в отключке.
Он где-то в обороне круговой ,
среди врагов, медлительных и скучных,
И сколько ни пытается кричать
в мобильную трубу Иерихона,
В ответ молчат в попытке не молчать
два ангела в раю у телефона.
***
Какое лето заводное, пчела жужжит над головой,
Коровы ходят к водопою мычащей радостной толпой.
У неба хляби на запоре и солнце парит во весь рост
Ворону на моём заборе, и дядю Пашу с дядей Борей,
Идущих в поле на покос.
В лесу на кедре шишки зреют, на дичке яблочки растут
Соседка тётка Пелагея идёт, качаясь, по мосту
От кума в радостном подпитьи, ей всем охота рассказать,
Что завтра сын приедет Витя, что хорошо на свете жить ей…
Ведь жизнь такая благодать!
***
когда что-то не лечица,
то умрёца,
и Прокрусты с Прустами не помогут.
крикни в будущее -
может, и отзовёца,
и тебя приравняют к Богу?
поменяешь кепон на нимбовое свечение -
вот ведь пришлось перевоплотица!
говорил же доктор, что
любое самолечение
кончается небом, а не больницей.
тайные мысли бабочки махаона:
вот бы вернуться снова в любимый кокон,
видеть смешные сны про друзей, знакомых,
жить в темноте, тепле, без дверей и окон,
слышать сквозь сон и стены чужие стоны
и развернуться к ним раздобревшим боком.
тайные мысли тихого человека:
мне бы стать тенью, чистой и невесомой,
боли не чувствовать, даже когда наступят -
это как будто снова вернуться в лоно,
в горнее место после земного бега
и закричать: “Я здесь!” в поднебесный рупор.
бабочка села, будто король на ложе
на человека, думающего о тени.
бог посмотрел на живых и подумал: “Боже,
скоро умрут ведь, так и не встав с коленей…”
Утром проснулась - тебя обнимает небо.
Лежишь на кровати - оно на твоей груди.
Под левой рукой холодят облака со снегом,
Под правой – тепло, там скоро пойдут дожди.
И тикают часики, будто стучат в ладоши,
Что это любовь случилась, что это любовь
Сжигает остатки твоей лягушачьей кожи
И хочется петь, но музыки нет и слов,
А только моря и солнце, и звёзды, звёзды
Тебя наполняют, и яркий сияет свет
А воздух! Какой удивительно чистый воздух!
Так хочется жить, что можно и умереть.
слушай, девочка, тебе ещё век расти,
уходить, возвращаться делать глупости,
подбирать мелодию под свой мотив
и вперёд идти несмотря на
его жажду тебя сломать, согнуть,
его правду, его непростую суть,
в нём себя поселить, себя одну.
и уйти, почувствовав, что одна.
знаю, нужен тебе не совет – ответ,
почему из света приходит смерть.
может, надо жить в глубине, во тьме?
может быть… но небо не знает дна.
эта дверь в комнату без потолка
небо в комнате этой вместо половика
вместо кровати взбитые облака
вместо людей голубые тени
птицы мелькающие под ногами
ветер разговаривающий стихами
стёкла в зелёной оконной раме
вызывают оцепенение
в этой комнате стены – падающая вода
свет холодный будто из-подо льда
рыба кукующая иногда
обратное другое время
***
пришедшая после меня, идущая впереди
по краю моих желаний, по самой кромке,
зачем тебе от меня осколки или обломки,
моя темнота, затягивающие дожди?
зачем тебе тратить свет, тепло,
своих птиц воздушность и многопевность?
я, наверное, не самое больное зло,
но и не самая большая верность.
пока ещё можешь уйти – уйди.
не открывай дверей для моих причастий,
знаешь, я уже умирал от счастья.
и смерть до сих пор у меня в груди
неплохо, что три комнаты у нас -
ты в дальней на меня обиду прячешь
и, спрятав, увеличишь в сотню раз
мою вину. и всё переиначив -
последние слова, движенья, взгляд,
припомнишь все мои грехи на свете…
и вот уже один я виноват,
во всём плохом, на всей большой планете.
потом, когда уже весь мир в ружьё
поставишь на меня идти войною,
ты пуговицу к ватнику пришьёшь,
чтоб не замёрз в снегах на поле боя
Мы с тобой лежим на пляже. Пляжу, в общем, наплевать. Наплевать на всё, и даже - что под нами он – кровать. Нам с тобою все эпохи на хрен, по хрен и отстой, потому, что слово «похрен» - наш девиз. И пусть прибой катит волны на просушку, в гравий вдавливая соль, пусть оса над нами кружит, ну и хрен бы с той осой. Воевать мы с ней не будем. Заведём свой патефон - пусть стреляют из орудий, пусть Гоморра бьёт Содом. А у нас попса играет, в попы врезался песок… Правда, Каин? – Точно, Авель! Нам с тобою хорошо!
Ты собрался помолиться? - На хрен эти небеса! Там давно уже творится ламца-дрица-гоп-цаца. Так что ты, братишка Каин, режь любимую овцу. Руки кровью не замаешь - не понравишься творцу. И придёт с косой девица или юноша косой - скосят, срубят в чечевицу, «на хрен» скажут и…отбой.
Солнце медленно садится в море. Ветер подустал. Над обоими кружится птица, снятая с креста. От вина покой и слабость, патефон осанну жжёт - поднебесный пьяный лабух в такт никак не попадёт.
(начинал типа пародии...а вышло, как сказал Иван - отклик)
стих наверное всем известен, но на всякий http://www.poezia.ru/article.php?sid=70956
твой зонт не хочет мокнуть под дождём,
лежит в шкафу среди вещей ненужных.
а мой услышит, как звенит по лужам
весенний дождь -
становится в ружьё,
раскроется и чуть ли не поёт.
он рвётся в бой, защитник, старый воин.
его достало нежно-голубое
пустое небо, солнце, звёзды, дом.
и я его выгуливать веду
в любую непогоду, как собаку.
а он вверху обнимет дождь, облапит
и рвётся, рвётся в тучи, в высоту.
не улетит!
ведь он такой, как я -
вернётся в дом и мокрый, и прохладный,
и к твоему зонту прижмётся сладко,
и будет спать до нового дождя.
***
Забытый номер… Не звонят с него -
Уже полвека абонент в отключке.
Он где-то в обороне круговой ,
Среди друзей, медлительных и скучных,
И сколько ни пытается кричать
В мобильную трубу Иерихона,
В ответ молчат в попытке не молчать
Два ангела в раю у телефона.
***
От пророчества пророка нету прока -
Не потрогать, не продать, не изменить.
Застрекочет строками сорока,
Сорок сроков мне пытается вчинить.
Тополя вконец заиндевели
И уходят строем на дрова.
Долго не кончается неделя,
Как ни выговаривай слова.
Снег летит и все, кто жив под снегом,
Снежными становятся слегка.
Если смотришь с нежностью на небо,
Снежность подымает в облака
***
А море попыталось плакать
Срывалось море на каприз
А небо будто бы по трапу
Сбегало по дождинкам вниз
И встреча брызнула шампанским
И только верная земля
Подсчитывала сухо шансы
Для маленького корабля
***
Граница, проведенная во мне
Мешает вспыхнуть расовой войне
Меж чёрными и светлыми делами.
А я покой овчаркой стерегу,
Но ничего поделать не могу,
Когда от чувств рождаются цунами,
И мысли о тебе как тот самум -
Не разобраться в них мне самому,
Они светлы, но и темны как омут.
И мой стакан наполовину пуст,
И надо мною неба слышен хруст…
Пора взлетать, а не стелить солому
***
прокатом чувств своих до запятой
мне надоело пресмыкаться словом.
стать змеями над вашей головой
щипящие давно мои готовы,
и буквы в 36 голодных ртов
прощёлкают в читателе напрасно,
и, может быть, согласные потом
рванут всем скопом в лагерь несогласных.
***
Пишешь, думаешь – трафарет, клише,
Жуть банальная, и никто не сглазит.
У других, у той же знакомой Ж,
Не стихи - фейерверки, а М - блажен,
Настоящий классик.
И становится пакостно на душе,
и бросаешь, нА год, а то на два,
сочинять, зароки даёшь навечно.
Но внутри накапливаются слова,
начинают снова в тебе сновать…
Врут, что время лечит.
Читатели, простите многословных, не ведают они, что в мир творят. Простите за центонов поголовье, жующее обилие цитат. Чем дальше в лес, тем меньше ипотека, роднее тёща, веселее враг, так и они стихами метят в небо, но попадают ямбами в овраг.
Они ведь не шальные дети клавы - стучать по буквам абы да кабы. Для веры, для любви, для дяди Славы ночей не спят пегасовы рабы. И кормят это дивное отродье отборным словом, синтаксис блюдут, но лошадь попасётся в огороде и тут же исчезает в пустоту.
Так и сидят, из пальца выгребая чужих находок хрупкое литьё, и пишут о Муму, о Герде с Каем сто первое предание своё.
Перелицуют и перелопатят литературу вдоль и поперёк, у Пастернака вырежут на платье, у Бродского две строчки на сапог. И вот уже одеты и обуты - не отделить плевела от зерна, котлет от мух, песок от каракурта, да и зачем, с какого нам рожна? Бросать себя под танк, на амбразуры, кричать про короля: «Он неглиже!»? У нас самих такой макулатуры накоплено с полтонны на ЖЖ.
Пиитское собранье неразменно на тысячу житейских мелочей,
жалейте многословных... незабвенных! Любите их, лелейте и…
ваще)
Действительность совсем не такова,
Какой нам кажется. Ворона на заборе
Не каркает, а говорит слова
По-человечьи, а не по-вороньи.
Другая жизнь – она везде, вокруг,
И вдоль, и поперёк, вверху и снизу.
Не дятел долбит крепкую кору –
Кора сама подвержена капризу
Пробитой быть и посмотреть на мир
Сквозь трещины, оставленные птицей
И ощутить присущее живым
Желанье умереть и возродиться.
Хотя бы в том никчемном существе,
В котором мир проклюнулся вороний…
Ворона каркнула – и человек взлетел,
И черной точкой скрылся в небосклоне.
Пишешь, думаешь – трафарет, клише,
Жуть банальная, и никто не сглазит.
У других, у той же знакомой Ж,
Не стихи - фейерверки, а М - блажен,
Настоящий классик.
И становится пакостно на душе.
И бросаешь, нА год, а то на два,
Сочинять, зароки даёшь - навечно.
Но внутри накапливаются слова,
Начинают снова в тебе сновать…
Врут, что время лечит.
одинокие дни, одинокие…
пахнет светом любое письмо.
тишиною подсевшая «Нокиа»
позабыла своё ремесло,
и четыре окна календарные -
лето, осень, зима и весна -
занимают места элитарные
по краям беспокойного сна.
и пространство живёт ожиданием,
на плите суетится вода:
приходите случайно, нечаянно
в этот дом хоть когда…хоть когда…
Я пустота. Лишь изредка во мне
Восьмая нота всхлипнет в тишине,
И снова замирает в тонкой взвеси
Обид, тревог, предчувствия беды -
Мерцанием на краешке воды
И отзвуком не спетой кем-то песни.
Мой старый дом, жалеючи меня,
Закроет шторкой окна от огня
Дневных забот,
На дверь замок повесит,
И верного упрямого сверчка
Упросит песню спеть издалека -
Из мира, что мне стал неинтересен.
***
Держится лес за крутые горы,
Степь зацепилась за реку с рощей,
В рельсы впечатался поезд скорый,
Вожжи поглаживает извозчик,
Листья - за ветку, за небо – птица:
Каждая тварь выбирает пару.
Карл для Клары крадёт синицу -
Клара единственная у Карла.
Он журавля ей хотел, конечно,
Но с журавлями под осень туго.
Клином они разрезают вечность
И пустоту заполняют югом.
лёгкое
и откуда взялось такое
путается под ногами
взлетает ввысь
и поёт
и плачет
и беспокоит
кыш кричи
или попробуй брысь
но не тут-то было
цепляет крепко
окутывает так
что не продохнуть
обернётся зелёной веткой
муравейником
чёрной меткой
а потом вдруг тает халвой во рту
2
непонятное маленькое озорное
вверх подкинешь парит на ветру качаясь
шепелявит спрашивает кто ты? кто я?
и не ждёт ответа и тает тает
превращаясь в лёгкое неземное
то что с неба падает зимним утром
и опять вопросы а кто ты? кто я?
и водой стекает по перламутру
горизонта
крыши
сухих деревьев
засыпаю думаю кто я? кто ты?
и живу и радуюсь и жалею
и надеюсь что не уйдёшь к кому-то
...а море попыталось плакать
срывалось море на каприз
а небо будто бы по трапу
сбегало по дождинкам вниз
и встреча брызнула шампанским
и только верная земля
подсчитывала сухо шансы
для маленького корабля...
***
Граница, проведенная во мне
Мешает вспыхнуть расовой войне
Меж чёрными и светлыми делами.
А я покой овчаркой стерегу,
Но ничего поделать не могу,
Когда от чувств рождаются цунами,
И мысли о тебе как тот самум -
Не разобраться в них мне самому,
Они светлы, но и темны как омут.
И мой стакан наполовину пуст,
И надо мною неба слышен хруст…
Пора взлетать, а не стелить солому
...опять сплошные заморочки... недалеко и до греха:
пророки тискают пророчиц и не пророчат ни фига,
и, отупев от ожиданий услышать, что же впереди,
я бури развожу в стакане, а в подстаканниках дожди...
потом бросаю сигарету и, взяв тетрадку для стихов,
ныряю в медленную Лету, в страну отпетых дураков.
в ней глупо плачут электрички, покинув ветреный вокзал,
над кукушатами курлычет кукушка на краю гнезда,
там бог решает все вопросы не в небесах, а на земле,
и ангелят своих курносых он кормит с ложечки Nestlе...
тайные знаки в трещинках потолка
светлые кущи пророчат, но мы-то знаем:
самое лучшее, это когда течёт река,
а возле реки живут и не умирают.
завтра пусть будет таким, как оно должно:
сверху летают птицы, а снизу темень.
пусть это будет, пусть это будет сном,
счастьем, судьбой, свободой, одним мгновеньем.
ты, улыбаясь, слушаешь мои слова -
волосы разметались змейками на подушке.
господи, ну не надо нам ничего давать!
только не отбирай у нас ни тела, ни души…
***
проснулся утром с тревожными ощущениями
так просыпаются в больнице в канун операции
и не важно аппендицит или другое лечение
всё одно неприятно под ножом оказаться
надеваю тапочки не умываясь наливаю чай
тишина по комнате толстым слоем давящим
улеглась на разных привычных вещах
и я вспомнил что забыл позвонить товарищу
телефон мобильный список имён большой
у меня в контакте пока найдёшь нужное
подумаешь о том что всё таки не хорошо
забывать .. а может быть и к лучшему
что редко звонишь тем паче заходишь
от расстояний и недосказанности крепнет
родство потому что из памяти черпаешь
только те мелодии где звучит естество
настоящее без налёта суетности
проверенное и отфильтрованное годами
наконец находишь номер и замираешь
и думаешь что сказать какими сказать словами
и не звонишь откладываешь телефон
подходишь к умывальнику
смотришь в зеркало
а там тебя нет…и это только сон
между большим рождением и маленькой смертью
***
тонкая талия белое платье шаг
только осталось сделать поёт душа
с ветром взлететь и оставить земле назло
пёрышко память раненное крыло
вверх приподнимет а ветер подхватит взлёт
небо волнуясь всматривается в неё
солнцем и радугой облаком журавлём
каплей дождя сгорающим мотыльком
***
на подворье моём воробьи да куры, ходят, щебечут, ковыряют землю,
валяются старые недокуренные сигареты, порванная фотография женщины.
над подворьем моим прибитое небо в клеточку величиной с овчинку,
снулое солнце не обещает лета, не обещает отдыха, ищет причину
смыться скорее на запад. там ему хорошо: там трамваи ходят только по рельсам,
не летают по воздуху, не пугают ангелов, и там море никогда не повесится
картиной на стенке, а будет свободным, солёным, горизонтальным и выпуклым:
волнами, брызгами, смехом детей в прибрежье, писком дельфинов и рыком,
рёвом всегда неожиданного цунами…
а у меня на подворье ночь, клёны на цыпочках
ветками тянутся к звёздам… вот прощелыги - тоже хотят не стать дровами, спичками.
а казалось, какая разница - сгорят в печке, станут дымом, поднимутся в рай растений…
а они каждую ночь улетают и шуршат зелёными тенями над моей кроватью, в сенях
без потолка и сияют, сияют до утренних рос, до последней звезды, до первого луча.
и никогда я не видел, как они спускаются, потому что засыпаю возле
несуществующего твоего плеча.
:***
«Курлык-курлык!» - и, глядя в небеса,
Я клином журавлиным выбиваю
Извечную тоску, и полчаса
Всех сущих за бессмертных принимаю.
Вот паучок, вот пеночка, вот я,
Трава, земля, вкус воздуха дневного
В закат уйдут, в прозрачность янтаря,
Чтоб повторится снова.
Ты живёшь без него бесконечно долго. Иногда, забыв от себя ключи, ищешь их по буфетам, на книжных полках, понимаешь в поисках - всё без толку. Отдала ему – что ж, ищи-свищи. Но ты сделана разве из пластилина? Тебя легче сломать, чем к земле пригнуть. Пусть весь свет на нём и сошёлся клином, но в печи побывавшая твёрже глина, никакими ветрами её не сдуть.
Ты, себя не раз потеряв на рельсах, в тихой заводи, в комнате запертой рисовала столько печальных версий, что уже совсем не боишься смерти ни в метро, ни в поезде, ни в авто.
А сегодня ты, пробудившись утром, на балконе дверь распахнув в рассвет, ощутила вдруг, что его не будет, что его и вовсе на свете нет, что он просто выдумка, побасёнка, лёгкий выдох, штрих, отголосок, тень….
И она заплакала горько, звонко, вторил ей скворец запредельно тонко.
Начинался новый обычный день
портвейн порт открыл,
и из тебя выходят
и ангел-семикрыл,
и чёрт на вездеходе,
эсминец, и корвет,
и колокол бумажный,
и Клара, и кларнет,
и мат пятиэтажный.
усталый виртуоз
гитары с микрофоном
хрипел в него взасос:
«Трава, трава у дома…»
и в сигаретный дым
новозеландской скуки
ростовские сады
протягивали руки,
а где-то поутру
пьянейший вдрызг мессия,
целуя кенгуру,
шептал: «Моя Россия…»
Он мыл посуду, думая о том,
Что без жены немного неуютно
И хлопотно, но с вечера зато
Спокойно можно дожидаться утра,
И выйти с чашкой чая на крыльцо,
Ночь обжигая искрой сигареты,
И наблюдать, как дым летит кольцом
В ладони ускользающего лета.
На дерево смотреть и о корнях,
Ползущих в темноте через породу,
Подумать, а потом себя занять
Решением глупейшего кроссворда.
И, сладко уставая от того,
Что ничего не сделано сегодня,
Вернуться в дом, где нету никого,
И с тем уснуть…жалея о свободе.
Курносый нос, веснушек пруд пруди...
Как хочется прижать тебя к груди
И осень отряхнуть с твоих коленей.
И, оставаясь каменной стеной,
Идти в поход за веточкой одной,
И расцвести просить кусты сирени.
Ведь знаю же почти наверняка,
Что я в тебя пророс не на века,
А на одно безумное мгновенье.
И хочется его мне длить и длить,
И продолжать одной тобою жить,
И умирать тобою в то же время.
*****
время бежит вприпрыжку, а я присяду:
тянет к земле, как будто там слаще воздух.
вроде бы всё на месте и всё в порядке.
может быть, это просто года и осень
грузят меня одеждой из серых буден,
качеством от кутюр, но такой тяжёлой,
что не подняться в завтра. /А завтра будет?/
что-то молчит кукушка, охрипла, что ли?
двор собирает листья, с метлой играет.
ветер, накуролесив, притих в деревьях.
солнце по лужам бродит, из них лакая
отзвук дождей последних в моей деревне.
*****
В доме бродит тишина, старую рубашку
Примеряет целый день, смотрит в зеркала,
И уютно в уголке рядом с неваляшкой
Прикорнула полутень, и во сне росла.
По окну ползёт закат, скоро будет поздно
Рисовать, писать, мечтать...ночь - она слепа.
В каждой трещинке в стене отдыхает воздух,
Дом прощается со мной, говорит «Пока…»
Ухожу, а в душу - прыг! - цап-царапка кошка.
Выпускает коготки - зарябит в глазах.
Почему же всё не так, всё не так, как должно?
Обещаю - я вернусь, может быть, на днях.
*****
Уходя – уходи, забирай свои вещи и сны,
Гуттаперчевый рай и оскоминный привкус вины…
Уноси в двух горстях наш последний холодный январь.
Для себя я куплю в магазине другой календарь.
Отрывной календарь, он с листками, как карты таро.
В нём не будет зимы и данайских бессонных даров,
И синицу в руке, в поднебесье курлык журавля
Мне заменит ещё не рождённая миром заря.
И подсядут в мою дровяную повозку-арбу
Первобытная грусть - будет сетовать мне на судьбу,
Первородная боль – отрезвит, как кобылу репей
И помчится арба всё быстрей и быстрей и быстрей…
*****
Средний возраст. Кризис. В душе - не в мире.
А подспудно слышится – Ни хрена!
Я ещё чуток задержусь в квартире,
Где хозяйкой поздняя, но весна.
Я ещё смогу безрассудство нянчить,
Захлебнуться чувством, послать всё на...
Я ещё умею летать, а значит -
Не зима пока ещё, не зима…
*****
А у меня за правым плечом – рояльно.
Мой персональный ангел – большой чудак,
Он охраняет меня от меня – брутально.
В общем живу – а всё остальное – пустяк.
А вот за левым...за левым...того...скрипично!
Даже не знаю зачем я туда плюю.
Нет, не скажу, что живущий там - враг мой личный,
Это привычка... и совсем я её не лю...
Но иногда за спиной у меня органно:
Что там творят мои вечные ангел и чёрт!
Перья летят и громко звенят стаканы,
Впору табличку вешать – переучёт.
Я их жалею, лелею – они смешные,
Часто плескаю им через два плеча
Водочки, пива – не трогаю в выходные,
Если болеют – зову им с небес врача.
Кажется, трое мы будем всегда и вечно.
Левые, правые...наш не отмерен срок.
Что-то сегодня сверчок не поёт за печкой -
Видно, на встрече с моими их личный Бог.
Мне снится город, в котором не был, и в этом городе дождь идёт. И в этом городе под мокрым небом моя единственная живёт. Она застенчива и упряма, в её глазах отраженье звёзд, её жалеет подруга-мама, и очень любит приблуда-пёс. Она читает смешные книжки про гномов, эльфов и чудеса, и по ночам всё о чём-то пишет, и слышит странные голоса. В её придуманном тайном мире добро всегда побеждает зло. На антресоли в её квартире пылится ангелово крыло... Она не знает, зачем ей послан непарный ангельский атрибут, и что тогда бормотал апостол, нарушив тихий её уют....
Я всякий раз, просыпаясь - верю, что с ней мы встретимся всё равно.
Но с каждым годом теряет перья моё единственное крыло...
Тучи смяли неба простыню,
Солнце угодило в западню.
А в саду, за столиком у сливы,
Двое говорили ни о чём,
Пили чай с топлёным молоком -
Даже ложки звякали счастливо.
А за ними, шторку приоткрыв,
Наблюдала женщина, забыв
На плите давно кипящий чайник,
Старость, постучавшуюся в дверь,
Слёзы от случившихся потерь -
Растворилась в радости случайной.
Ветер залетел, как на вокзал,
Лист пожухлый с яблони сорвал,
Приподнял повыше, близоруко
Посмотрел, присвистнул и вздохнул,
Бережно отнёс его на стул -
Будто дань отдал его заслугам.
А в траве на гладь и тишину
Шмель-трудяга натянул струну,
И самозабвенное жужжанье
Заплеталось в пение цикад,
В робкий недозрелый виноград,
В осени начальное дыханье.
Я печальная рыба, я видела море прудом.
Я не вышла на берег с другими, менявшими дом.
Выползая на сушу, они становились людьми
И ловили меня в невода, чтоб себя прокормить.
У меня ледяная тягучая кровь, говорят.
Просолённая память хранит океаны, моря.
А когда отдыхаю на мягкой полночной волне,
Звёзды в прятки играют в чешуйках на гладкой спине.
Но уже приготовлен, заточен огромный крючок,
И расчищено место, куда упаду на песок.
А вокруг, удивляясь, столпится рыбацкий народ.
Будут думать, зачем открываю беспомощно рот,
И никто не поймёт в немоте застывающий крик:
Что они - это я, но забывшие рыбий язык.
К нам дворники небесные спешат -
Очистить лужи от избытка солнца.
Вот так исчезнет след карандаша
Под ластиком, и больше не вернётся.
И так же свежевыпавший снежок -
Пушист и бел, - скрывает в перспективе
Отсутствие присутствия дорог,
И почему-то делает счастливей.
Деревья за двором моим стоят
И смотрят с удивлением на чудо:
Надёжная ещё вчера земля
Вдруг в небо превращается, и всюду
Разбросаны не лужи – облака,
И воздух переполнен белой манной.
А медленно текущая река
Бежит быстрее – греться к океану.