Сожгу черновики. Найду исток.
По Бродскому пойду, как по Бродвею,
На «Anno Domini» по-детски поглазею...
«Провинция справляет Рождество…»
А за окном последняя пурга
Пугает март. Покой мне только снится.
На глобусе исчезли все границы
И можно жить у черта на рогах.
«Отшельник без вещей и с багажом…»
Я снова наполняюсь терпким пойлом
Поэзии. Пегас летит из стойла.
Качнулся маятник. И вьется стих ужом.
«Нас ждет не смерть, а новая среда…»
Подсвечником в календаре суббота.
Великий пост. И снова ждешь чего-то,
Что ладит жизнь, где минует беда…
От Рождества две тысячи какой-то.
Потерян счет. С учета всюду снят.
Под потолком огни святого Вольта
Дают свой Ватт, который тоже свят.
Но суть не в том. Когда под лампой, дома,
Читаешь книжку, поправляя плед,
Тебе до феньки все законы Ома,
А фенька в том, что нужен просто свет.
Обслушавшись под вечер Игги Попа,
Сидишь себе, а время не течет,
И полная Луна - ночная жопа,
Маячит сквозь оконный переплет.
Испит стакан воды. Ты пьян досыта,
Как будто Бог, поймав с тобой кураж,
Вдруг претворил все, что тобой испито,
Из Н2О в С2H5OH.
И кажется тебе: вода – стеклянна,
А в хрупкой и морозной тишине
Блестит звезда слезой на дне стакана
Напоминаньем: Истина – в вине.
1.
Все будет как всегда. Курантов бой
В календаре привычно сменит вехи.
Но, прежде, чем страна уйдет в запой,
Нам президент расскажет про успехи.
Мол, нынче жизнь, вчерашней – не чета, -
Теперь с деньгами все что хочешь – купишь!
И мы кивнем, зажав в руках счета,
А в кошельке нащупывая кукиш.
Но, проявив здоровый оптимизм,
Надравшись вдрызг, зароемся в салаты:
А вдруг, с утра изменится вся жизнь,
Как изменились этой ночью даты?
(С) 2006
2.
Ну вот, настрогала страна оливье,
Затарилась водкой обильно,
И ждет у экранов, чтоб главный в Кремле
Ей втёр монолог про стабильность.
Стабильно засрёт телевизор попса,
Звездясь с юмористами в куче,
А нам юмористы с попсою до пса –
Видали персон и покруче!
Мы видели много – войну и Гулаг,
Лихие и тихие годы,
Не видели только обещанных благ,
Расцвета, и полной свободы.
Привычные к жизни среди паханов,
Где каждый чиновник – в законе,
Мы чтим не законы, а прихоть верхов,
Смотрящих порядок на зоне.
Ну что ж, с Новым Годом! К чему ворошить
Российское грязное платье?
Быть может, нам все же удастся пожить
Когда-нибудь не по понятьям…
(С) 2007
P.S: История, как известно, идет по спирали.
Так что с новым нас витком, господа.
Мозг вынесут носилками вперед.
Не плачь, паяц, в России все спокойно,-
Копытами топочут в стойлах пони,
Коня не в корм, но в рот нам всем компот,
Сидящим по насестам и углам
Молчком-сверчком запечно благолепным,
И наплевать, когда не нас конкретно
Чморят и троллят, и не важно нам,
Какой возница дергает за вожжи,
Ведь главное – стабильность и покой,
Немного водки, мякиш за щекой,
Своя рубашка… Этим мы и схожи,
Едины, в единении – сильны.
Когда прикажут - встанем тихо-мирно
Без всякой скорби, но по стойке смирно
На вынос мозга на х..
Из страны.
Аллеи мира нафиг замело
Листвою, разноцветной, как мультяшка.
На полке дремлет пьяненький Пьеро,
Заботливо завернутый в бумажку
Для праздничных подарков. Только вот
До праздников еще, как до получки:
«Нихт празник» - но Пьеро упорно пьет
Назло, как говорят, Мальвине-сучке.
О, вечная история, – лямур,
Где смерть так гармонична с буффонадой,
Где киллер, - голожопенький Амур,
Достал всех бесконечной канонадой
Из всевозможных луков и стволов,
Но чаще - в белый свет, аки в копейку,
Где каждый – хитроумный птицелов,
С расчетом на простушку-канарейку,
А если дама – то на кенаря…
Мультяшка-осень золотит аллеи.
Дождись с утра полета звонаря,
И загадай желание скорее,
Пока он, не чирикая, летит
Задумчиво с высокой колокольни,
И, если Бог к тебе благоволит,
То он твоё желание исполнит:
Звонарь красиво выйдет из пике,
Пьеро завяжет пить, простит Мальвину,
И вот они втроем – рука в руке -
Летят на юг, за клином журавлиным…
Ходить на службу за колбасный рай,
Обещанный тебе при каждой жизни.
Реинкарнируйся. Но День сурка в Отчизне
Похож на закольцованный трамвай.
Фонарь с аптекой, как особый смысл,
Где поиск смысла жизни стоит мало,
И только ледяная гладь канала
Живет воспоминаньем коромысл
С пустыми ведрами на девичьих плечах,
Открытых солнцу, - свет его дробится
На легкой зыби вод. Воздушность ситца.
А ночью - поцелуи при свечах...
Но снова надвигается зима.
Кусочек счастья сыром в мышеловке.
Ходить на службу требует сноровки,
Особенно при горе от ума…
На вышивке судьбы все вкривь, да вкось, да накрест.
Таких знакомых строк шифрованный пунктир,
Где, почитай, как век, копается анапест
В сухарнице пустой. Но не окончен пир.
Начав с шестой стопы, шестою и закончишь.
Что наша жизнь, – лишь ямб, хромающий порой,
Когда, себя боясь, себе же и пророчишь
Мучительную смерть нахлынувшей строкой…
1
В другом краю, где дремлют облака,
Туманами цепляясь за вершины,
Где гулким эхом ухают лавины,
Срываясь за движеньем ледника,
Где мир-кристалл лежит в ладони Божьей,
Расцвеченный лугами у подножий
Рассветных гор. В прозрачной чистоте,
Наполненной звенящей тишиною,
Я неизвестного себя в себе открою:
Вселенную в обычном лепестке
Увижу, и дыхание времен
Почувствую своею новой кожей,
Нагим явившись в мир.
Но потревожат
Покой волхвы,
Явившись на поклон...
2
Камышовых котов шелестящая поступь легка
В камышином краю – заповедном оазисе лета.
Я умру на ладонях стрекоз, оборвав свой полет мотылька,
И по небу мелькнет, уходящая к звездам комета.
Ляжет полночь украдкой, скрывая кошачьи следы,
И дорожку постелет Луна до небесного свода,
Заблестят стрекозиные крылья холодной слезою слюды,
И пойду я к себе, аки по суху, прямо по водам…
3
Мой Бог живет везде, порхая беззаботно
Над спящею Землей, заполнив все вокруг.
Склонило камыши уснувшее болото,
И веки-лепестки сомкнул сомлевший луг.
Собаки и коты носы уткнули в лапы,
И тонет тишина в сиреневой тени.
Я - просто мотылёк, летящий к свету лампы, -
Крыло цветного сна над спящими детьми…
ПО ЭТАПУ
Однажды забрезжит рассвет бледно-серый.
...При всхлипе последнем прибудут за мной,
Пропахшие ладаном с примесью серы,
Два вечных посланника, - черный и белый
И душу привычно возьмут под конвой...
И дело пустое, - искать у них выгод,
Пытаясь всучить втихаря четвертак,-
Никто здесь не скажет:"С вещами на выход!"
Никто не оставит махорки попыхать,
Никто чифирку не плеснет натощак...
А что изменилось? Ну, стал я, - фантомом,
И нечему биться в туманной груди,
Но все по земному до боли знакомо:
Этапы меж звездами, звезды, как зоны,
И два конвоира.
И суд впереди...
ПОЛЕТ БРАЖНИКА
Июль бросается в циклон,
Как в воду завсегдатай пляжный,
И, почерневший небосклон,
Мерцает молниями. Бражник
Прилип распятием к окну,
Найдя приют от непогоды
В моем дому, где я усну,
Чтоб пробудиться через годы…
Поняв одно, - что смерти нет,
Что смерть всего лишь сон – не боле,
Проснусь в другом счисленье лет,
Увижу речку, лес и поле,
И тот же в тучах свод небес,
И в этих тучах вспышки молний,
И буду знать, что не воскрес,
А пробудился, чтобы вспомнить
Себя, каким я раньше был,-
Познавшим боль разлук и счастье…
И, тронув время взмахом крыл,
Мне бражник сядет на запястье…
ЕЩЕ НЕ ВЕЧЕР
еще не вечер.
стало быть - живу.
сезон не важен... важно - время суток,
когда в ладу реальность и рассудок
и можно написать еще главу
заветной книги,
выйти прочь из дома
в притихший парк, в его иную суть -
вне времени,
и встретить там знакомых,
родных, друзей...
кого хотел вернуть
в любимый город-лего из фрагментов
всех городов, в которых раньше жил,
где из окна открытого поплыл
воздушный змей...
капроновые ленты
цветным хвостом трепещут на ветру.
и кажется, что я, - на счастье, - вечен,
как этот мир, и, значит, не умру,
и буду жить!
и не наступит вечер...
Полковнику давным-давно не пишут.
Полковник пьет который год подряд.
Полощет ветер старую афишу
На тумбе под окном. Полковник взгляд
Бросает иногда на эту тумбу,
Пытаясь безнадежно разглядеть
Афишный текст. А листья, в ритме румбы,
Танцуют с ветром . Эту круговерть
Несет по тротуару, меж ларьками,
Она, шурша, пересекает сквер…
Полковник чуть дрожащими руками
Один патрон вставляет в револьвер.
Набрав из всех бутылок полстакана,
Ладонью резко крутит барабан,
И целится сначала в таракана,
Который норовит упасть в стакан
С посудной полки... Таракан сбегает,
Когда боек прощелкивает «дзынь!».
Поморщившись, полковник выпивает
Остаток водки, горькой как полынь,
Глядит в окно, к виску подносит дуло,
И нажимает спусковой крючок...
Бросает револьвер. Сидит сутуло,
Услышав вместо выстрела щелчок…
А за окном все кружат, кружат листья…
Глотая дым дешевых сигарет,
Полковник целый вечер пишет письма
Туда, где адресатов больше нет…
Ангел Иван Улетный утром встает с похмелья,
Бритвой скребет щетину и надевает хитон.
Комната в коммуналке, размером всего лишь с келью,
Пропахла килькой и луком. Иван достает батон
Жесткий, словно сандалии бродяги святого Павла,
И, на ходу перекусывая, спешит к преисподней метро,
Чтобы успеть добраться вовремя до подвала,
Где он работает слесарем при коммунальном бюро
«Услуги для населения. Вызов сантехника на дом».
Иван по гулким ступеням быстро сбегает вниз.
В подвале сонный дежурный ему подает наряды,
Мечтая, что, сдав дежурство, опять напьется «до риз».
Ангел Иван Улетный молча берет инструменты
В огромной брезентовой сумке. Повесив ее на плечо,
Уходит привычным маршрутом туда, где живут клиенты,
И на ходу представляет тарелку с горячим харчо,
Графин запотевший с водкой, огромную отбивную...
Ангел не замечает, как ноги сбавляют ход
И сами собой приводят его на бульвар в пивную,
Где с кружек сдувает пену до боли знакомый народ…
К полудню, крепко поддавши, Иван достает наряды.
Найдя адреса поближе, где нет слишком сложных работ,
Он чинит трубы и краны, и ловит хмурые взгляды,
Когда, по словам клиентов, с них слишком много берет.
Оставив в пивной чаевые, купив по дороге хлеба,
Кильки, водки и лука, ангел идет домой.
Он смотрит куда угодно, но только не в серое небо,
Поскольку прекрасно знает, что он для неба – чужой.
В комнате с видом на стены асфальтового завода,
Ангел, не разуваясь, падает на диван,
Не помня ни дня недели, ни месяца, и ни года,
Поскольку время для вечных – всего лишь людской обман.
Набросив на одеяло сверху тулуп овчинный,
Видать, из того агнца, с которого «шерсти клок»,
Спит ангел Иван Улетный, лишенный небесного чина,
И, проходящий под грифом: «Падший. Бессрочный срок.»
* * *
На рубежах промокших февраля
Достать чернил - сродни тому, что плакать,
И снега пересоленная мякоть
Горчит, и дышит чёрная земля
Холодным синим пламенем спиртовок,
Когда туман стекает по щеке
Откоса, и проталины в реке
Качают робко солнечный осколок,
И остаётся, распахнув окно,
В последний день зимы взлететь пернатым
Туда, где в небе цвета грязной ваты
Лазоревое светится пятно,
Где всё давным-давно предрешено,
Где правых нет, но нет и виноватых…
Февральская эклога
Заснежены дороги и берлоги
И тлеет ночь на складках февраля.
Зима – не лучший повод для эклоги,
Но ведь любовь не терпит букваря,
Где всё всегда от сих до сих чревато
Кириллицею истин прописных...
...И на листок зимы витиевато
Ложится невесомо светлый стих,
И чудится, что вьюги – не фатальны,
Что ровен час – и примется капель,
И за окном весеннее–пасторально
Пастушья зачирикает свирель...
Фасон сна
такой фасон у сна, поди – пойми,
янтарный мёд в глазах твоих лучистых,
белы снега, на скатерти так чисто,
что слепота случится, mon ami,
и я тогда как Мильтон побреду,
в усы твердя свою гомериаду,
неся в душе тебя, мою усладу,
пока земля в томительном бреду
холодный пот озноба утирает,
за приступом куриной слепоты
весь мир невидим, - остаёшься ты,
но облик зыбок, постепенно тает
твоё лицо, и милые черты
дождём, как будто акварель, - смывает…
и наступает хаос суеты…
Тенета
Я с тобою прощаюсь
Без грехов и оков,
Словно в сон погружаюсь
В серый мир пауков,
В геометрию плоских
И безликих картин,
Где потухшие росы -
В серебре паутин.
Ни тоски, ни печали
Не делить пополам,
Где-то в самом начале
Сгинул птичий бедлам,
Только память канючит,
Вспоминая полёт,-
В этом мире паучьем
Синева не живёт,-
Всюду смутные тени,-
Словно тлеющий мох,
Тонкий дым привидений
Без имён и эпох...
Ни уснуть ни проснуться,
Ни взлететь, ни уплыть,
Ни в колени уткнуться,
Ни тебя не забыть,-
Слишком зыбки все вето,
Память - словно слюда...
Мне и в этих тенетах
Без тебя - никуда.
* * *
Время сплавляет меня по течению.
Мелкий ручей, пополняющий Лету,
То ли в спасение, то ли в забвение,
Может, во тьму, может, к вечному свету,
Или, весну чуя вместе с пичугами,
Выплюнув ком ватной бездны молчания,
Я расскажу вам про чудо и чудное
Небо, что звёздно искрится ночами,
Рдеет рассветно, пылает закатно,
Душу ласкает лазурью да синью…
...Время течёт, возвращаяя обратно,
Прямо к истокам, где слово – всесильно,
Где, родниковой водой умываясь,
Каждый был тем, кем он больше не будет,
Где мы творили, не сомневаясь,
Каждый своё несказанное чудо…
Идальго, я пишу Вам из страны,
В которой ледниковая эпоха
Закончилась позднее, чем у вас.
Мы - северней. Не то, чтоб это плохо,
Но все же напрягает всякий раз,
Когда на нас глядят со стороны
От солнца разомлевшие соседи...
Да, мы - на севере, где белые медведи
Заходят в кабаки, чтоб выпить водки,
Где вьюга заметает околотки
И навивает снега аж под крыши,
И мы копаем норы, словно мыши,
И так живем, пока не грянет лето...
Я думаю, что Вам наплел про это
Известный врун и пьяница барон,
Которого мы вышвырнули вон,
Поскольку пьяниц здесь своих немало,
А болтовня его нас всех достала!
Книжонку накропал...Галиматья!
Барон Мюнхгаузен...
Ну, Бог ему судья!
Тем более совсем не о бароне,
Идальго, я хотел Вам написать,-
У нас беда: опять сатрап на троне
И нас в который раз пора спасать.
Не то, чтобы свои богатыри
У нас перевелись. Не в этом дело.
Коррупция, идальго, нас заела:
Куда ни кинься, как ни посмотри,-
Все витязи на службе и при деле
И...всякий грабит нас в своем уделе!..
Мы прочитали давеча роман
Серва'нтеса, а, может, Серванте'са,
(В испанском мы не смыслим ни бельмеса)
И уяснили,- пусть Вы из дворян,
Но все-таки блюдете интересы
Простого люда. Честь у Вас - в чести!
Мы знаем, что в Ламанче Вы - за психа.
Езжайте к нам, спасите нас от лиха,
А мы Вам здесь поможем обрести
Любовь Дуняшки, то бишь... Дульсинеи,-
У нас здесь барышни про Вас заслыша - млеют!
Ну, с Богом! Ждем! Езжайте до Парижа...
"Зачем?"- Вы спросите? О том читайте ниже:
Найдите там писателя Дюму,
Хотя Дюма нам, в общем, ни к чему,-
Узнайте по возможности: как скоро
Прибудут к нам четыре мушкетера,-
Вам здесь не разобраться одному,
А впятером вы все решите споро...
Теперь о том, как проще нас найти:
У вас, я помню, в Рим ведут пути,
Ну а у нас любая колея
Вас доведет до нашего жилья,-
Как только заплутаете в болоте,
В Гадюкино как раз и попадете!
Сей текст письма составил с общих слов
Кузнец Вакула.
Местный.
Из хохлов.
ВОЛЬНАЯ РЕЧЬ
пусть осталось немного, я счастлив вполне:
побредёт моя речь по бескрайней стране
скоморохом, бродяжкой ли, старцем святым,
где весенних туманов пластается дым,
где идет разговор по душам о душе,
где не любят одежку казённых клише,
где в неволе вольней, а на воле больней,
где поют про берёзки и про журавлей,
где равны по значению тать и поэт,
где все ходят под Богом, которого нет,
где живут, как Бог на душу, - день ото дня...
где останется речь отголоском меня…
СИРОТСКОЕ
Распутай клубок, да иди на ледок,
Где плещется в проруби щука,
И в сказке найдется какой-нибудь прок,
И что ни любовь – то разлука.
Легендствуй, былинствуй, с три короба ври,
Гуляй от рубля до полушки,
Смотри, как гоняют круги сизари
Над куполом старой церквушки,
Бродяжкой безродным броди по стране,
Отшельничай, или юродствуй,
Но вечно пребудет в тебе и во мне
Особое это сиротство
Родимой, до дури огромной страны,
Что на дух родства не приемлет,
Что гонит сынов безо всякой вины
В чужие далекие земли.
Здесь каждый из нас только тем виноват,
Что просто однажды родился
В краю домотканом палат да заплат.
И небом с землёю крестился...
ГОЛЬ
На просторах холмов да могил,
Где желтеют поля, как заплаты,
Я давно себя приговорил
Перекатнее всех перекатных,
Забирая с собой эту боль,
Что под левым живёт подреберьем,
Я веками рождался, как голь,
Умирая последним отребьем,
Воскресал на родных рубежах,
В безымянном бою за высотку,
Не найдя в голенище ножа,
Рвал зубами противнику глотку,
А потом на дорогах твоих,
Не дождавшись от жизни удачи,
Под щемящий есенинский стих
Я с разбойной ватагой варначил,
Словно кровью, харкался страной,
Что меня с прежней силой манила
Прямо к чёрту с его кочергой.
Видно, Богу свечи не хватило…
ПЕРЕПУТЬЯ РУСИ
Обескровленный знанием
прежних эпох,
я щекою к тебе
в этом времени
зыбком
прислоняюсь.
И знаю,
что каждый мой вдох
полон чьим-то уже
оборвавшимся
криком.
Где рожденье и смерть
воедино сплелись,
где родам и народам
просторно
и тесно,
я былинкою врос
в бесконечную жизнь,
растворяясь
в просторах твоих
повсеместно.
Я - колодец преданий,
основ, и начал,
колыбель чистоты,
темный омут
пороков.
Древний старец-ведун
мне в душе начертал
предсказанья
твоих сумасшедших
пророков…
И я полон тобою,
как бражный сосуд,
терпкой смесью
взрывною
веселья и жути,
той, с которой меня
на погост понесут
по былинным загадкам
твоих
перепутий.
ВОЛХВЫ
Над землей зима бушует,
Холод выжимает слёзы,
Мы идем, напялив шубы,
Благолепны и тверёзы,-
Сельский сход в одну из пятниц
Отрядил нас быть волхвами,
Напихав в карманы пряниц
С леденцами-петухами.
Мы идём, друзья до гроба,
По заснеженной равнине.
Где-то спряталась дорога
К апельсиновой долине,-
Там совсем другие темы,-
Солнце светит офигенно,
Ходят там аборигены
В длинных плавках по-колено,
Только нам все их коленца,
Как покойнику - увечья:
Нужно отыскать младенца,
Что рожден в хлеву овечьем,
Передать дитю подарки,
Надышаться благодати...
И степенно, без запарки,
За рождение - поддати!
УТРО РОЖДЕСТВА
Не опишешь утро прозою
От бесстрастного лица,-
Утром небо нежно-розово,
Словно попка у мальца,
У младенца - Сына Божьего,
Что сопит среди ягнят
Под обычною рогожею,
А в сенях волхвы бубнят...
Утро, утро, неба голого
До слезы прозрачен вид
И звезда полого с полога
Предрассветного скользит...
КРЕЩЕНСКОЕ
Зима. Крещение. Январь.
Трещат морозы.
Шагает к церкви пономарь
Слегка тверёзый.
Над куполами крик ворон.
Змеится тропка.
И день - прозрачен и ядрён,
Как в стопке водка.
ЧЕТВЕРТОЕ ВРЕМЯ ГОДА
покину край, что стал вдруг неуютным,
где лес нагой под небом дремлет мутным,
где грязь вокруг, где поселяне пьяны,
где в жухлых травах бурые бурьяны
шуршат под ветром шорохом змеиным,
где змеи залегли давно в низины,
чтоб зиму коротать в уютных норах,
где в деревнях запоры на заборах
приметою всеобщего исхода
четвертое венчают время года.
ТАК
Так вертят волосы на бигуди,
Как вертит вихри снежная поземка,
Так смотрят зябко через щель гардин
На ранние декабрьские потемки,
Как смотрит с неба жёлтая Луна
В туманно-нереальном ореоле…
Так иногда выходят из окна,
Теряясь навсегда во чистом поле…
ПЬЯНАЯ ОДА ЗВЕЗДЕ
Я нынче пьян, я пьян до льда зимы,
Я вмерз в него затылком, глядя в небо,
И мне открылись бездны звезд полны,
И мне светло, и в этом свете лепо
Вот так же ощущать себя звездой,
Светить на снег неведомой планеты,
И видеть, как незримой чередой
Идут века и прячутся в брегеты,
Во все часы, в их стрелки, в циферблат,
Текут песком, и капают водою,
Но время больше мне не постулат
О Вечности, я вне её звездою
Теперь живу. И лед земных палат
Не страшен мне, - мой свет летит сквозь Космос
И падает туда, где чей-то взгляд
Следит за мной, и я вонзаюсь в конус
Его зрачка, как в черную дыру -
Бездонную, безжизненную бездну…
На небе безымянного уезда
Умрет звезда.
И с нею - я умру.
КОМОМ
…год покатится катом за катом идущим в закат,
неизбежным палачеством, казнями, самосожженьем,
на предплечье распятье наколет Пилату легат
и латинскою вязью luella – сиречь – искупленье.
снова будет предложено пробовать искус на вкус,
снова зимние звезды дрожать будут в небе от стужи,
и на белое ложе снегов нас положит Прокруст,
подгоняя под общую стать разномастные души.
…год помчится как будто с горы нарастающий ком,
по пути всех сметая - меня, и Прокруста с Пилатом,
и колючие звезды вопьются терновым венцом
в лоб распятого вечера, капая кровью заката…
ЗИМНИЙ СТРАННИК
Поскуливая, шрам твоих следов
Подстреленной волчицей лижет вьюга,
Где реки вмёрзли в кромки берегов
В одном пространстве замкнутого круга,
Где спящий мир уже почти что мёртв,
И медленно, увязнув в летаргии,
Сны тянутся с упорством муравьёв
Под ровным светом лунной панагии.
Лишь ты не спишь. Оставшийся один,
Из всех когда-то живших здесь двуногих,
Бредёшь по снежным саванам равнин
Без цели, без надежды, без дороги…
СКАНЬ
Зимей твоей зимы моя зима -
В ней змеи вьюг, шипящие, гнездуют,
В ней снег идет подряд, напропалую,
И пахнет ностальгия поцелуя
Почти забытым запахом «Клема».
На пыльных полках книжные тома
Хранят между страниц сухие листья,
Откроешь книгу, и рыжеет лисьи
Былое в недочитанном Дюма.
Моя зима засыпала дома,
Перемела к твоей зиме тропинки,
И ночи тьма мной выпита до дна,
И жёлтая ущербная Луна
Кислит, как будто долька мандаринки.
И день пока что утомленно слеп,
Но ювелирно тянет нити скани
Туда, к весне, где да пребудет свет,
Где ты придешь, чтоб дочитать «Асканио»...
СНЫ
ночь задумчивых рыб глубины.
зона сумерек на часах.
мы с тобою всего лишь сны,
просто сны в закрытых глазах
тех, кто спит, и привидел нас
в оперении пестрой весны
мотыльками на берегах
рек задумчивых рыб глубины.
Притча
…а когда-то не было вовсе причин
для первых основ и последних основ,
и весь мир умещался в огонь свечи,
и капали воском предтечи слов,
и не то, чтобы я был немного бог,
просто в доме тогда не хватало Творца,
и некому было поправить слог,
и слезинку снять с твоего лица,
а еще воды немного согреть,
заварить с брусникою крепкий чай,
и стереть безликое слово «смерть»,
чтоб никто не прочёл его невзначай,
и текла, где рукою подать, река,
ниоткуда и в никуда текла,
так обычно текут в тишине века
из настенных ходиков в зеркала,
но тогда это всё не касалось нас,
я сидел, прикрывая огонь свечи,
чтобы он для нас совсем не погас,
и река не исчезла в долгой ночи,
как она исчезает к исходу лет,
где от слов остается одна зола…
и тогда ты сказала: «Да будет свет»,
и вернулся Творец…
только ты –
ушла…
Третий глаз
Меня в предрассветный час
Никто на пути не встретит,
И Шива откроет глаз,
Тот самый, который – третий,
И я загляну в него,
В глубины нездешних знаний,
Где самый простой глагол
Навылет смертельно ранит,
Где самый нескладный стих
Мудрее всех откровений,
Где жизнь, как последний штрих
К распахнутой настеж вене…
Тема
Оплывает закат. Вот и воска не хватит на слезы
Срифмовать поголовно крестовый поход куполов.
Постелите мне степь, в изголовье поставьте березы,
И родимый пейзаж до последней детали – готов.
Здесь в крапивные щи местный бес окунает копытце,
Здесь витает былинный, до боли портяночный дух,
Здесь коня на скаку остановят, одетые в ситцы,
Крепко сбитые бабы с глазами столетних старух.
Здесь всегда на рожон – эта тема не знает пощады –
Головою в кустах, и в груди с деревянным крестом,
Отпоешь, отболишь до разорванных жил, до надсады,
Не оставив себе даже буковки «ять» на потом…
Экзюпери
Пухом белый день осыпался в прах, -
Густо сыпал снег.
На семи ветрах, на семи холмах
Замер человек.
Он смотрел на небо цвета тоски,
Кутался в короткое пальтецо,
И спускались снежные лепестки
На его лицо…
Догорал румянец прошедших лет
Фитильком зари,
В небесах терялся последний след
Сент-Экзюпери,
Человек стоял на холмах эпох,
Ждал, когда вернётся Маленький Принц,
Вспоминал, как гасит августа вздох
Огоньки денниц…
…Сквозь слепящий снег он смотрел вперёд, -
В грустный звездопад,
Зная, что надежда ещё живёт,
Что есть путь назад, -
В дни, где нежно Принц говорит с цветком,
Где над тихой речкой плывёт туман,
Где Экзюпери, лёжа под крылом,
Пишет свой роман…
Дыхание неба
немое небо дышит на закат,
сопит, шурша над степью суховеем,
куда ты, брат, ведь нет пути назад,
да мы и возвращаться не умеем:
не нам с тобой смотреть - что за спиной,
пусть холод меж лопатками смертельный,
но нас хранит наш Отче кочевой
и крестик на веревочке нательный,
и все пути ведут за небеса,
за горизонт, условностью живущий...
немое небо слышит голоса
и дышит в спину на закат идущим...
Собираю в горсточку имена
...собираю в горсточку имена
под двумя лунами на песчаной косе у моря,
память моя, словно невод, полным полна
прошлым и, дням уходящим вторя,
стайка игривых дельфинов с утра бороздит залив,
кажется: тот вон – из юности, этот – почти из детства...
медленно-медленно ползёт на берег прилив,
медленно-медленно стукает слева сердце,
справа ангел-хранитель дремлет, сложив крыла –
всё позади: войны, победы, потери...
имена развевает ветер и они, словно зола,
улетают прахом в открытые настежь двери
тех миров, где моих отражений нет,
где я не был, не жил, не гулял по лесам и травам...
две луны в чёрном небе роняют рассеянный свет
на моё лицо и на ангела, спящего справа...
Книга Жизни
1.
"Бых, быхом в Книзе Животней"*,
Шорохи, шёпоты, тени бесплотны,
Демон на лютне, ангел во плоти,
Жизнь воплощается в строки и ноты.
Слышишь, любимая? - это дыхание,
Видишь, - патиной на зеркальце выдохи,
Все будем вписаны без ожидания,
Все будем списаны напрочь, - безвыходно.
В Книге останутся тусклые записи,
Выцветут, сгинут, другими заполнятся,
Радуги гамма рассыплется в хаосе,
Всё повторится, но вряд ли запомнится.
Милая, это не то, что нам кажется –
Это вне нас и захлопнуто наглухо,
Наши слова мотыльками отпляшутся,
Сказаны будут невнятно и – на ухо...
Что же останется? Будем ли маяться,
Жизнь коротая от встречи до встречи?
В небо глядим, а в душе разливается
Свет невечерний, безбрежный и вечный…
_____________________________________
* - я был, мы были в Книге Жизни
(древнерусский)
2.
Остывало осеннее солнце
Далеко в иноземных морях,
И октябрь лёг ледком на оконце,
И царапалась кошка в дверях,
И морозно высвечивал вечер
Зазеркальное олово луж,
И обычное чудилось вещим
В очертаньях деревьев-кликуш,
Что сиротски застыли у дома...
Снег шуршал по траве в тишине,
Как страницы последнего тома
Книги Жизни, завещанной мне...
Мастер Снов
что-то шёпотом-лепетом листья тебе ввечеру
зашептали шушукались лили невнятную речь
и ленивые волны с Луною играли в игру
и на берег песчаный пытались щекою прилечь
а тебе было что до того ты устал и уснул
и не слышал шептаний не видел с Луною игры
там во сне кто-то трогал несмело на скрипке струну
и катились под горку цветными шарами миры
было грустно от счастья и слёзы текли из-под век
век стекал по часам искажая всё жидким стеклом
балерины фарфоровой таял в тени арабеск
и приветливо слоник с комода махал хоботком
и Луна подплывала к тебе по веленью волны
становилась огромной как в детстве когда заболел
ты проснуться не мог погружаясь в тягучие сны
и зови не зови возвращаться назад не хотел…
Небесный абсолют
небесный абсолют, -
достанешь два стакана,
наполнишь до краёв
и выпьешь вышины,
мой собутыльник спит –
сладка его нирвана,
а мне давным-давно
не снятся что-то сны,
а мне давным-давно
бессонницей наречья
ушедших языков
всё шепчут на ушко
про милосердье, про
страданье человечье,
про странствия мои
по космосу пешком,
где спелые миры,
как гроздья винограда,
созвездьями висят,
вселенная - цветна,
а по лугам бежит -
до рая ли, до ада -
тропинка, что ведёт
меня сквозь времена
туда, где счастья нет,
но есть покой и воля,
где обретаешь свет,
и в этом свете – свят…
небесный абсолют
пью снадобьем от боли
саднящих ран души –
открывшихся стигмат…
* * *
Здесь обо мне давным-давно забыли –
В краю кукушек память коротка.
Стряхни меня с ладони горсткой пыли,
Где пересохла времени река,
Где всех озёр прозрачная прохлада
Не как слеза, но солона слезой,
Где шёпотом звучащая баллада
Придумана не для тебя.
Не мной.
* * *
Уснули и реки, и долы,
Дороги, леса и холмы,
Поэзия – как разносолы
Для пира во время чумы,
Где стайка весёлых безумцев
Последний зажжёт костерок.
...И тонкие пальцы коснутся
Моих, пылью тронутых, строк:
Не бойся, родная, попробуй,
Не нужно копаться в словах,
Пока ледяной недотрогой
Зависла Луна в небесах.
Когда пожираются царства
Чумной лихорадкой огня,
Ты спой про любовь и коварство
И выпей бокал.
За меня.
* * *
По осени посчитаны цыплята.
Стоит цыган, на цыпочки привстав.
О, речь моя, не писанный устав,
Где переврана каждая цитата,
Где бродит мой лирический герой
В хитросплетеньях времени и судеб,
И от меня ни капли не убудет,
Когда я прячусь за его спиной.
Шуршит сквозняк эпох черновиками
Забытыми, похоже, на века.
Герой ушёл. И я прощаюсь с вами,
Чтоб завтра кануть в бездне языка…
Белее белого
...мне помнится - зима была, она была, как снег, бела,
и снег был бел, как та зима, а, может, и белей,
но было нам не до зимы, не до безмолвной белизны –
мы снили друг для друга сны, что радуги цветней,
и были сонны и тихи мои прозрачные стихи,
слова шуршали, словно снег в полуночной тиши,
а снег всё падал, и шуршал, и в белом шла моя душа,
чтоб заглянуть, едва дыша, в глаза твоей души…
ПРЯНИЧНОЕ
Все ли так прянично, детка?
Все ли так палех да гжель?
Вольная воля - что клетка,
Если не чуем вожжей.
Высосав пышность ампира
Спи, среднерусская грусть
Там, где чумея от пира,
Раньше хрусталился гусь.
Что нам танго с хабанерой,
Если, душою больна,
Словно под порохом серым,
В пыльном плену хохлома?
Будет ни слуха, ни духа
С муромских древних дорог.
И самовар цокотуха
Сплавит в базарный денек…
ЕВА КОМАНЧА
Расперились лебяжье облака,
Созвездия – икрою лягушачьей,
Но ты сейчас безумно далека
И горделива, словно вождь команчей.
Не жди, родная, - весь я не уйду, -
Вычёркивай меня из каждой главки,
Но я проникну даже в ерунду
Какой-нибудь заколки иль булавки.
Уколешь пальчик, помянёшь меня,
Как чёрта поминают к ночи всуе,
А я – каштаном прямо из огня
К твоей ладони – жарким поцелуем.
Закапывай скорее томагавк, -
Пустячны наши глупые раздоры.
Смотри, Луна плывёт, как батискаф
В небесные подводные просторы.
Давай, с тобою тоже поплывём,
Вдохнув наркоз вечернего эфира,
Ведь нас приговорили быть вдвоём:
От сотворенья до скончанья мира.
НЕ СВЕТ
Не свет мой, зеркальце, не свет,
Молчи, мой друг, молчи,
На самой лучшей из планет,
Над пламенем свечи,
На отражении твоём
Бессмысленны слова,
Лишь детский лепет тихий в нём,
И то едва-едва.
А сам ты слышишь перворечь,
И видишь перволик,
Но не сберечь и не отречь
От мала до велик
Всех, кто в бреду бредёт в раю,
Ища дорогу в ад,
И даже «баюшки-баю»
Не в лад и невпопад,
И сон не в сон, и явь не в явь
На лучшей из планет.
Ты просто так меня представь
Не зеркальце не свет…
ГОЛЕМ
обновляется время и стрелки за полночь ползут
сны брюхаты виденьями так что теперь не проснуться
уделите мне милая пару свободных минут
я для вас погадаю на хрупком фарфоровом блюдце
нам китайский болванчик с комода качнёт головой
семь слонов принесут вкусно пахнущий фантик от счастья
я хочу подарить вам возможность жить жизнью иной
где змеёй золотою браслет обвивает запястье
обновляется время всё больше вокруг пустоты
островок интерьера плывёт по стене стеарином
вспять уходят слова и белеют немые листы
только голем встаёт и степенно выходит из глины
ДИНЬ-ДИНЬ
…в себя забредёшь, там и будешь аминь -
тебя не найдут никогда,
в прихожей звоночек тревожно: динь-динь!
...но станет зелёной вода
в графине на кухне, и пенициллин
по хлебным запасам пойдёт...
динь-динь колокольчик, звоночек динь-динь,
но двери не отопрёт
никто, никогда, нипочём, ни за что, -
квартира пустее пустынь,
лишь бродит по комнатам призрак в пальто…
звонок… колокольчик… динь-динь…
МОЛОЖЕ СМЕРТИ
«Ты - на жизнь теперь нас старше,
Мы - на смерть тебя моложе…»
С.Сурганова
Вот и пропасти лет – как нет.
Вот и жизни кудель сплелась.
Как в копеечку – в белый свет,
Мне бы тоже туда попасть.
Доля дольками - да кислит,
Да словами горчит чуть-чуть,
Я со всеми по жизни – квит.
Может быть, помолясь, да в путь?
Жизнь моложе меня на смерть,
Ты – моложе меня на жизнь,
Был бы фарт, жил бы словно ферт,
А без фарта, - хоть провались
Аж по самые тартарары.
Знаешь, – это всего лишь блажь.
Я бы мог создавать миры,
Я бы мог… А теперь – куда ж?
Жизнь моложе меня на смерть,
Я – старее тебя на жизнь.
Если сможешь меня допеть,
Значит, – рядышком задержись.
Посидим мирком да ладком.
Я уйду и прикрою дверь.
Остальное всё – на потом.
Ты моложе меня.
На смерть…
ПОКА ЗВЕНИТ СТРУНОЙ...
Пока звенит струной
Июльский теплый вечер,
Ты посиди со мной
На лавке у крылечка,
Ты посмотри со мной,
Как тает день за рощей,
Как скроет темнотой
Былое. Значит, проще
Всё - с нового листа
Меж двух ударов сердца -
И снова жизнь чиста,
Но никуда не деться
От этих странных снов,
Что снятся нам с тобою,
Переплетений слов,
Нашёптанных судьбою,
Где смысл не угадать,
Но утром остаётся
Грустинкой благодать,
Как свет звезды в колодце…
ЗВЕЗДА НЕЖНОСТЬ
Нам бы жить, да друг друга нежить,
Охранять от молвы и обид,
И считать, что простая нежность
Изменяет весь ход орбит,
Что планета, вращаясь плавно,
Нас уносит теперь туда,
Где в пространстве совсем недавно
Молодая зажглась звезда.
Свет ее отогреет душу,
Будут птицы "осанну" петь
Нам с тобой, мы их будем слушать
И друг другу в глаза смотреть.
Будем жить, да друг друга нежить,
Да разгадывать суть имён
Под звездою с названьем Нежность...
...До скончания всех времён.
ГАЛА
В полусумраке любви
Страсть зверина до оскала.
Сальвадор твою дали,
Гала-маха, маха-Гала:
Полотно, как простыня,
Простынь знойна, как пустыня,
Полыхание огня
В преисподней не остынет.
Сдуло стыд давно дымком
Тонкой струйкой. Обнаженно
Две души под потолком.
Под альковом - два блаженных.
Циферблатов мягкий воск,
Мир распавшихся молекул
Прячется в зеркальный лоск,
В ночь, что длится дольше века,
Где себя боится свет,
В мягкий томик мелодрамы,
Подрезая весь сюжет
Острой бритвою Оккама.
Вен распахнутая блажь
Ставит точку в деле личном…
Гала, мы с тобой мираж,
Где всё сюр-реалистично.
А НАПОСЛЕДОК...
...а напоследок кокаин зимы
пыльцою белой лёгкие наполнит...
на стенке надпись: «это были мы»,
но кто здесь был, о том зима не помнит,-
ночь размывает бледный абрис лиц,
и призрачны спектаклей персонажи,
mein liebes Frдulein, переход границ
так сладостно привычен нам, что даже
вдруг вспомнилось «от вас не утаю»
из визборовской песенки про графа,
но мы теперь почти что на краю
зимы? любви? и сети телеграфа
давно сменил сетями интернет,
и всё не так, теперь не носят ситцы,
а может быть, тебя со мною нет,
и нет меня, и это просто снится,
когда зимы уже совсем исход,
когда весны так трепетно начало,
и кокаином снег, и синий лёд,
и ничего еще не отзвучало...
ПРИЗНАНИЕ
Больше мне никогда не воскреснуть...
Звезды сладки, как в детстве драже,
Солнце свечкой растает над лесом,
И душа уплывёт на барже
В те затоны, где сонные щуки
Мимо рта пропускают мальков,
Где всю Вечность промаюсь от скуки,
Развлекаясь игрой мотыльков.
Никуда не уйти мне отсюда,
Где забвением пахнет вода...
Лишь тебя, моё рыжее чудо,
Не смогу позабыть никогда.
Даже если из Леты водицы
Наберу от отчаянья в рот,
Всё равно будешь, милая, сниться
Вечным сном все века напролёт...
* * *
Когда над бледным абажуром
Ночная вьётся мошкара,
Прозрчным тюлевым ажуром
Окно прикрыто до утра,
И ночь густа, и бьются склянки
На пароходах, и проспект
В наряде пёстром, как цыганка,
Реке гадает по руке,
И утоляются печали,
И жизнь подробна, как букварь,
И на пустующем причале
Танцует пьяненький фонарь.
* * *
1
от самых ближних сих до мест, где глухомань,
вот-вот переметёт, да так, что выше крыши,
и будет сыпать звёзд несчётно в иордань
закованной реки, во льду почти неслышной,
бормочущей себе невнятно по камням
про тёплые моря и светлые лагуны...
затепли-ка свечу, да вспомни про меня,
а то мне так темно, и ночи так безлунны...
2
всё сразу закруглить, а там – гори огнём,
мой несказанный свет, мой светоч негасимый,
заносит нас листвой, и за календарём
ни лета, ни весны, ни осени... лишь зимы
собольи лапки трут, мол, вам теперь хана, -
не отогреть земли и небо будет пухом,
и полыхнёт в глаза такая белизна,
что о других цветах теперь ни сном, ни духом,
но ты на хладный лоб мне положи ладонь,
быть может, я вернусь из слепоты куриной...
мой несказанный свет, смотри, горит огонь
над белой купиной, всегда неопалимой...
* * *
Не прощайся, побудь просто так, без причины,-
В этом кресле дремать можно век напролёт,
Нафталином пропах полушубок овчинный,
А по бледному небу летит самолёт.
Белый след от него расплывается пухом,
Телеграфная осень гудит в проводах.
Подремли в этом кресле, ни сном и ни духом
Чтоб не ведать себя в продувных городах,
Где гуляющий ветер гоняет газеты,
Где глазницы оконные мёртво пусты.
Ты на всякий вопрос знал когда-то ответы,
И над бездною строил надёжно мосты
Между прошлым и будущим, но в настоящем
Ты, как в царстве теней здесь, – ни свой, ни чужой, -
Созерцатель закатов, стареющий мальчик
На кругах бесконечности, тронутых ржой.
Посиди просто так, отдохни, отогрейся,
Просевая сквозь пальцы прошедшего прах.
Не спеши никуда. Вот и кончена пьеса
О скитаниях вечных в далёких мирах.
Попесенно стирается винил
С до одури запиленной пластинки.
Бог нас давным-давно похоронил
В деревне под названьем Палестинки,-
Осенний дождь, кисельны берега
У маленькой речушки безымянной,
И капает слезинками вода
С краюх ржаных в граненые стаканы.
Тоскливо ветер воет в проводах,
Перевирая нашей песни ноты,
И стынет грязь на мокрых сапогах
Идущей в небо призрачной пехоты...
1.
Не торопись глядеть вперёд,
Вокруг забор, - зелёный цветом.
А утро красит нежным светом
Больничный скромный огород,
Где спят пока под снегом грядки
Для витаминных овощей,
И всё прекрасно, всё в порядке,
И есть прививки от клещей,
От бешенства, от сумасбродства,
От глупости, и от седин…
Но почему-то от сиротства
Мне колют лишь аминазин…
2.
Сегодня были снегири.
Они не гири, но в Сибири
Не популярен чай с имбирем, -
Там пьют с брусникой. До зари
Сидел, глядел в окно с решеткой:
На голый парк, как тает снег,
Чинил застиранные шмотки…
Как странно: 21й век,
А здесь и лампы в пол накала,
И со стирашкой карандаш…
А снегирям и горя мало:
Они летают где попало,
И кушают вишвабхесадж…*
* -вишвабхесадж – имбирь на санскрите,
дословно: универсальное лекарство
3.
Весна, похоже, будет долгой.
А, может, вовсе даже – нет.
Есть ряд особенных примет,
К примеру: радуга над Волгой
Бывает к раннему теплу.
И я дождусь, я не умру, -
Укрывшись простынёю волглой,
Я буду ждать-пождать тепла,
И рисовать твой милый профиль,
И вспоминать, как ты пекла
В углях костра для нас картофель,
Который мы с тобой тогда
Украли прямо с огорода…
Вокруг потоп, и нету брода,
Куда ни кинь – везде вода…
И
...Родная, из какого года
Ты мне являешься сюда?
4.
Сегодня мне твоё письмо
Принёс какой-то странный малый…
Тебе, быть может, всё равно,
Но это - случай небывалый,
Чтоб прямо в сумасшедший дом
Явился человек с письмом.
Он вышел тихо из стены,
Когда стемнело за окошком.
А, может, это просто сны?
Я над письмом всплакнул немножко…
5.
Гулял в саду плакучих ив.
Их ветви нестерпимо голы,
Как голы степи, где монголы,
Печально руки заломив,
Своим богам поют о чем-то
Среди шуршащих ковылей…
Ты знаешь, по моим расчётам
Вступает в силу Водолей,
А он – твой знак, и означает,
Что снова властвует Уран…
Опять вокруг один обман,
И скорбный дом сердечных ран
Нас безнадёжно разлучает…
6.
Сегодня безнадёжный день.
Он абсолютно безнадёжен.
И я незнамо чем встревожен,
Возможно, потому что тень
Сокрыла солнце, потому что
Тебя не видел я во сне,
И только тонкий лунный лучик
Спускался из-за туч ко мне,
Но не добрался и, похоже,
Не доберется никогда…
В душе так пусто, что - беда!
И нет на улице прохожих…
7.
Не помню, сколько дней и лет
Тебе пишу я эти строки.
Здесь напрочь исчезают сроки
И времени как будто нет, -
Здесь дни длинны, а сны – коротки…
Ты знаешь, в обувной коробке
Я мышь завёл. Мы с ней обед
По-братски делим. Тусклый свет,
Что сутками горит в палате,
Ей не мешает. Я в халате
Хожу гулять в больничный двор.
Ещё прохладно и туманно…
Я чувствую себя так странно,
Как будто мне весь мир – в укор…
8.
Не укоряй меня за то,
Что я три дня тобой не бредил.
Здесь снова новые соседи,
А я по-прежнему – никто, -
Все записи в больничной книге,
Похоже, выцвели давно,
А фельдшер красное вино
Пролил на нужные страницы…
Я спрашивал у всей больницы,
Когда и кто меня привёз,
Но мне ответили всерьез,
Что нет меня, что я теперь
Не аз, не буки, и не веди,
Но на ночь запирают дверь…
Прости, что я тобой не бредил…
9.
За то, что я бежал любви,
Прости меня, забудь, не сетуй,
Возьми ту, старую кассету,
Поставь, послушай… Не зови
Меня назад – я потерялся
В самом себе, я там, где сны
Холодной пепельной весны,
И не вернуться мне из транса,
И не вернуть себе себя, -
Надрывность нашего романса
Обречена. Тебя любя,
Я испугался, что однажды
Ты мотыльком сгоришь во мне…
Танцуют блики на стене
Луны, страдающей от жажды,
Которую не утолит
Ни страсть, ни нежность… Не зови
Меня назад. Итог – не важен.
Прости, что я бежал любви…
10.
…когда невесть тебе передадут
не весть мою, а узелок с вещами,
и снами вещими ты будешь жить ночами,
под шорох осыпаемых минут
со стрелок на часах… душевных смут
не нужно опасаться, -
всё кончено, - я в тот же миг умру,
из памяти сотрусь, и поутру
ты, просыпаясь, будешь улыбаться
капели, птицам, солнцу за окном…
а я останусь мимолётным сном,
который не обязан был сбываться…
Пацакский Бог, твой древний пепелац
не движется над старым пепелищем,
он без кацэ ржавеет мятым днищем
в пруду дриад... Поёт печальный Кац
себе под нос вечернюю молитву,
и точит на ремне неспешно бритву,
и бреет запрокинутый кадык
соседу-забулдыге Иванову,
в котором Кац распознаёт Иову,
но тссс! – об этом Кац всегда молчит.
А Иванов, который как Иов
благочестив до печени циррозной,
сидит пред Кацем в кресле грациозно
и слушает, и слышит вечный зов
с высот небесных... Слышен клич козлов,
овец, мулов и прочих всяких тварей
на тучных пастбищах... Лениво стайка туч
купается в закатной киновари...
Идёт кино в соседнем кинозале
про то, пацакский Бог, как ты могуч,
как перед твоим величьем несказанным
цветы откроют лица на заре...
Кац с Ивановым водку льют в стаканы,
и время жизни в капсуле нирваны
застыло, словно муха в янтаре....