Виктор Калитин


Это двор школы

Никаких префектур,
Всяк вошедший – король!
Сэ ля кур, сэ ля кур,
Сэ ля кур де леколь.

Здесь любой бедокур
В жизнь вступает легко.
Сэ ля кур, сэ ля кур,
Сэ ля кур де леколь.

Первый мой перекур,
Первый мой алкоголь,
Сэ ля кур, сэ ля кур,
Сэ ля кур де леколь.

Муки первой Л Амур,
Расставания боль,
Сэ ля кур, сэ ля кур,
Сэ ля кур де леколь.

Мой рифмованный  тур,
До границы - и вдоль,
Сэ ля кур, сэ ля кур,
Сэ ля кур де леколь.

Не хватает купюр
Старикам на хлеб-соль.
Сэ ля кур, сэ ля кур,
Сэ ля кур де леколь.

Жизнь - времён каламбур,
Но итог - далеко ль?
Сэ ля кур, сэ ля кур,
Сэ ля кур де леколь…


Январь 2015-2016


тест 25.08.16

тест 25.08.16


Песнь о вещем Олеге

Виктор Калитин
"ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ"?



У кого из логически мыслящий читателей "Песни.." не возникал тривиальный вопрос:
"Если Олег вещий, то зачем ему нужно обращение к "грядущего вестнику". В чем тогда идея стихотворения – в сопоставлении "вещего" с "более вещим"?"
Позволю себе выдвинуть на этот счет некоторую простую версию, которая могла бы устранить данное противоречие и которое по причине его легковесности не было высказано ранее.
Поскольку я далек от языкознания, то смело беру грех на душу и пытаюсь рассмотреть вариант
"Песни…" как "Песнь о вЯщем Олеге". Напомню, что "вящий" на старославянском означает
могущественный.
В этом контексте становится уже документально очевидно, что автор говорит о драме
могущественного князя, отнюдь не вещего, а наоборот, не ведающего о своей судьбе,
перед которой он абсолютно бессилен.
Прочтем принятый вариант:
"Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить…"
Ну и что? Никакой паники у хазаров! Какой-то вещий… Да наплевать. Это хазарам.
А у читателя вопрос: "За набеги? Что же он вещий не знал о них заранее?"
Прочтем другой вариант:
"Как ныне сбирается вящий Олег
Отмстить…"
Не знаю, как читатели, но хазары уже после первой строки должны трястись от страха.
Итак, разница в одной букве, придающей, вроде бы, стихотворению логическую завершенность.
В связи с этим возникают вопросы:
1) Известна ли рукопись "Песни…"?
2) Опубликована ли "Песнь…" при жизни поэта?
3) Имело ли смысл давать киевскому князю прозвище "вещий" после его похода на Царьград?
Может быть речь идет об ошибках в понимании рукописных старославянских "ять" и "я"
в более поздних рукописях Нестора?
Могу высказать предположение, что сама идея стихотворения возникла у поэта, живо
интересующегося отечественной историей, именно тогда, когда он понял несоответствие прозвища князя
с древней легендой. Допуская, что определяющее князя слово было написано через "я" и представляя себе
чувствительность А.С.Пушкина к мнению компетентных историков (благо, были таковые), скорее всего он должен был прежде показать его какому-нибудь авторитетному специалисту. Возможно, не получив поддержки, он отказался от публикации.
В случае прижизненного опубликования "Песни…" изложенная версия терпит поражение. И тогда я задаю себе вопрос:
"Могу ли я, не понимая Пушкина, понимать вас, уважаемые коллеги?"
Виктор Калитин.
PS Поиск в Интернете мне ничего не дал. Первое, на что натыкаешься – это на Е.Лукина, дальше идти не советую,
сплошные школьные сочинения.



Мой друг настряпал под Солона



Мой друг настряпал под Солона,
Снимите шляпки, снимите кепки!
Он супротив пошёл закона,
Один, он крепкий!

Ему что рак и что инфаркт
Одна забава.
Он юдофобам выдал факт,
А тех - орава!

И все орут ему: «Еврей,
Чего ты хочешь?
Чего ты евресью своей
Всех нас морочишь?

Заткнись, пока ты инвалид
По третьей группе,
Нето тебе мы, индивид,
Вторую влупим.»

Им, вероятно, хуже спать,
Шипящим эти змеям,
Коль русским Троцкого признать,
А Ленина – евреем.

И не хотят они понять
Хотя бы маломальского:
Всё можно в Яндексе узнать
Про лошадь Пржевальского.

А мы, кому ждать свой черёд,
Поздравим друга
С тем, что никто к нам не вернёт
Закон Ликурга.

И ты, наш друг, прочувствуй ветер
Что гонит прочь адептов лжи,
И можешь смело положить
На юдофобов свой катетер.

Но, будучи не из святых,
Не дашь упасть благому духу,
И удивительно, как ты
Какую-то обидел Муху.

И вот последовал МУЛАГ
На две недели,
Как будто раньше «чуждый» флаг
Не разглядели.

Ты на работе за столом
Без переписки
И с грантом форменный облом
Грозит всем близким.

И военкомы оборвут
Все телефоны,
И где-то около Бермуд
У, кого надо, все замрут
Айфоны.


Палиндром

А роза упала на лапу Азора
И счастье, что было таким иллюзорным,
Пропало, исчезло, потуплены взоры…
Его и её. Он краснел от позора,
Что был так неловок и выпала роза.
И с нею - печальная метаморфоза,
Рукою, готовой продолжить движенье,
Поправила шарфик, бледнея в смущенье,
Раскрывшем всю тайну - её обаяния,
Как розы упавшей негодование.

А я вот не брал бы примера с растяпы,
И за спину б спрятал неловкие лапы,
Я поднял бы розу в зубах, как Азор,
И встретил бы Розы признательный взор.
А вы говорите, к чему палиндром?
Вот наша семья, вот наш с Розой дом
И всё, что казалось таким иллюзорным,
Решилось упавшею розой с Азором!




На памятник себе


На памятник себе копил я ежечасно,
Во сне и наяву, повсюду собирал
В минуты радости и времена несчастий
Изысканность плевков и сдержанность похвал.

Я пополнял свой счёт под горькие проценты,
Росли обиды, падая в цене ,
Случайными дарами комплименты
Ветшали раритетами на мне.

Я под руку с героями своими
Прошёл по жизни, плача и смеясь,
Но даже с персонажами вторыми
Не порывал в стихах живую связь

Я верю, приведёт невидная тропа
Читателя на вызревший посев
И всяк поймёт, безвестным не пропал,
Перелистав мой памятник нам всем.


Рифма

Однажды Маршак гулял с Агнией в Нескучном и, подбирая рифму для Барто, увидел шагающего навстречу коня. «Не подходит.», - решилл Маршак и заметил сидящего на коне мужа Барто. Агния тоже обратила внимание на всадника и радостно сообщила спутнику: «Это мой муж Барто в пальто!». «Украла рифму!», - про себя возмутился Маршак и больше не встречался с Агнией.
Вот к чему приводят случайные встречи!


Когда станем сёстрами

Мы за тысячу лет стали взрослыми
И могилы с молитвами - общими,
Так когда же мы станем сёстрами,
И Майдан перейдём и площади?

Вместе были голодными, босыми,
Вместе ратные песни певали.
Так чего ж мы не стали сёстрами,
Разойдясь на крутом перевале?

Ваша мова, язык наш – острые,
От ржаного славянского колоса.
Так чего же не стать нам сёстрами
И не спеть «Журавли» на два голоса?

Нас морочат СМИ полуостровом,
Власть торгует не пойманной рыбою,
Может, станем назло всем сёстрами,
Чтоб самим разбираться в прибыли?

И прислушаться нам к апостолам,
Полистать бы Пушкина с Гоголем,
Пусть помогут остаться нам сёстрами,
Из огня чтоб не кинуться в полымя.


Мартовский снег


Михаилу Галину

Снег, измельчённый до муки
С утра стелился непрестанно
На лёд смирительный реки,
И на дома бетонных станов.

Он с высоты небесных стуж
Просился к каждому порогу
Смиренным пеплом белых душ,
Замерзших по дороге к Богу.

Бросался снег под тягачи
На перегруженном МКДе,
Топтали души москвичи,
Не зная чьи, но тропок ради.

Бульдозеры и самосвал
До ночи снегопад собрали
В сугробы. Город засыпал.
Весна задержится едва ли.


Дорогой Миша! Поздравляю тебя с 75-летием, который ты встречаешь в расцвете своего поэтического творчества. успехами в освоении двухядерных и прочих "Эльбрусов" в оборонной технике, успешным отцом и дедом, над семейством которого не заходит солнце, отзывчивым бескорыстным другом и просто мужественным человеком, преодолевающим проблемы со здоровьем не покидая своего "капитанского мостика". Желаю тебе успехов в борьбе за здоровье, успехов и благополучия всему твоему семейств, а также догнать и перегнать нынешние годы твоего престарелого друга. сохраняя свой талант и трудоспособность. Обнимаю!


Предчувствие



Не лишён я ни крова, ни пищи,
Есть друзья, что в беде пособят,
Что же в каждом убогом и нищем
Непременно я вижу себя?

Тяготит ли предчувствие рока
Или предка неведомый ген
Вдруг заявит во мне ненароком
О ржаных сухарях и мезге.

Знаю я, что подспудно – не чуждо,
Объяснимы и мысли и сны.
Видно, мне, как и многим не дюжим,
Не уйти от порожней сумы.

И, когда одинокая старость
Обернётся ко мне нищетой,
Я пойду, по дорогам скитаясь,
Корку хлеба пригрев за щекой.

Буду голоден я и свободен,
Будет мудрым уставший мой взор,
И над сытым, ущербным «сегодня»
Усмехнусь под малиновый звон.


Незнакомка

В грязнокоричневом плаще,
Что и назвать нельзя одеждой,
Она прошла, словно вообще
Иной не нашивала прежде.

Верёвка держит на плече
Тряпичную пустую сумку,
И видно, кров ей незачем
И зимний холод ей не в муку.

На удивленье гибкий стан
Был в шаге лёгком так уверен,
Что даже ветер перестал
Бросать в лицо ей злые перья.

Она, с природою в ладу,
Едва укрытая покровом,
Свою нескладную судьбу
Несла с достоинством суровым.

Её глаза скорей всего
Не умоляли, не просили,
Стяжать как будто своего
Она не вправе и не в силе.

Отверженности не стыдясь,
Под взглядами неуязвима
Она проходит мимо яств
Витрин роскошных магазина.

И я, измяв купюры хруст
В сомненьях, - может быть, - не надо,
Боюсь, как заурядный трус,
С прямым её столкнуться взглядом.

Но в зимних сумерках она
В дворах московских растворилась,
Где параллельная страна
Свою дарует справедливость.


На круги своя...


Опять трёхбородый Горыныч
Куражится над дурачьём,
И культя четвёртая нынче
Готова ожить усачём.

Ждёт гадина злую годину,
Сбирая духовных калек,
Забывших, - Не хлебом единым, -
По Господу, - жив человек.

Неужто вздохнувшей России
Вчерашние цепи не впрок
И снова тому же Батыю
Платить она будет оброк?

Вестимо, не златом –мехами,
Но страхом, Гулагом, враньём,
Неспетою песней, стихами,
Заклёванными вороньём,

Тупою покорностью стада,
Вгоняющей в гроб запятой,
Ульяновской логикой ада,
Тупой джугашвильской пятой,

Всеобщим умов заблужденьем,
Сплошным оскудением душ,
Коротким от сна пробужденьем
И воплем продажных кликуш!

Затем, матерясь и ломая,
С повинной – на круг колдовской…
Мамая России, Мамая!
Чтоб в ней появился Донской!
19.04.1993г.


Чёрная материя


Я испытывал всю жизнь
К физике доверие,
Вдруг, - хоть в Кащенко ложись, -
Чёрная материя!

Мало было им Бермуд,
Чёрных дыр не много ли?
Эту новость не поймут
Староверы строгие.

Все законы, говорят,
Кинули два шнобеля,
К Рождеству чтоб в аккурат
Хапануть им Нобеля!

Мол, не знаем, что и как,
Но из нашей выгоды
Каждый, если не дурак,
Может сделать выводы.

Вон слетело сколько глав,
Та, другая тленная,
Разбегается стремглав
Не одна Вселенная!

Вот и бывший президент
Мается в тюряге, -
Это первый прецедент, -
Повезло бедняге!

Я и впрямь, как осмотрюсь,
Всё кругом черняво.
Ополчилася на Русь
Чёрная орава.

Я ночами до утра
Шансы выжить меряю.
Распознать нам всем пора
Чёрную материю.

Не она ли, из пород
Чёрных надзирателей,
Голоса и честь крадёт
Правых избирателей?

А народ, чур-чур, не ныл.
Грыз чернивых с матом
И идут за полцены
Чёрные мандаты.

Раньше были грабежи,
А теперь - невинная
Во все стороны бежит
Партия единая!

Не надеюсь я на Русь,
Где живу, как в тряске,
Может, завтра я проснусь
В новенькой окраске?

Ходит-бродит тут и там
Чёрная энергия,
Сунет в руки мне тамтам
И сыграю негра я.

У меня лекарство есть
От проделок физики,
С рюмкой химии присесть,
Чтобы выйти в лирики.

И, пока по кошелю
Дружба со злодейкою,
Срочно белую куплю
С чёрною наклейкою!


Напропалую, наудалую...

Напропалую, наудалую
Я прожигал свою жизнь молодую,
Словно в степи, сев верхом на гнедую,
Лихо скакал, куда ветер, впустую,
Напропалую, наудалую,
Наудалую, напропалую…

В жёны девчонку я взял мировую,
Не по расчёту, напропалую,
С милой женою своей одесную
Я напрямую гнал вороную
Напропалую, наудалую,
Наудалую, напропалую…

Вот и загнали вдвоём вороную,
Вышли с прямой на дорогу крутую,
Где запрещают уздечку и сбрую,
Мне не гонять под собой верховую
Напропалую, наудалую,
Наудалую, напропалую…

Но я судьбу не сменю на другую.
Стоит припомнить мне жизнь заводную,
Снова мечтаю и в ус не подую,
Будто скачу, оседлавшим гнедую,
Напропалую, наудалую,
Наудалую, напропалую…

Не разлюбить мне жену дорогую,
Давшую сына мне и родную,
Рядом со мною всегда молодую,
Я обнимаю её и целую
Напропалую, наудалую,
Наудалую, напропалую…

Наших друзей не собрать, как в былую:
Кто-то ушёл, кто бежал врассыпную,
Может, за ними взять выездную
И за кордон - наугад и вслепую,
Напропалую, наудалую,
Наудалую, напропалую….

27 октября 2011г.



С полуразгона на полный Авось...

"Самолёт Як-42 пытался взлетеь при включённом тормозе."
Yandex.ru
"Президент Медведев распорядился
увеличить штрафы за нарушения правил полётов."
Из газет


С полуразгона - на полный Авось,
Тройка готова стать птицей!
Так на Руси испокон повелось
В силу народных традиций.

Так и неслась бы тройкою Русь,
Если б не время острожье
И не цепей бы на заднике груз,
И не трясло бездорожье.

Вот мы и сбросили бремя оков,
Но ни дорог и ни взлётов.
В прошлом осталась страна дураков,
Славься, страна идиотов!


Румынский цикл (1985-1990) Окончание

Чиряк

Мы в загранке все едины,
Друг за другом, как браты,
Если влез кто лбом в витрину,
Значит скоро влезешь ты.

Будет всем головомойка,
Если что с одним не так.
Был я там морально стойким,
Но подгадил мне чиряк.

Не куда-нибудь под брюки,
Иль, хотя бы за рукав,
На носу вскочил, гадюка,
Не имея на то прав.

Я же член переговоров,
Мне там велено молчать
И стараться лишних взоров
На себя не привлекать.

Посиди, мол, незаметно,
Притворись там дурачком.
Если спросят что конкретно,
Отвечай на все молчком.

Я терпел, но я ж не студень
И позора не снесу.
Каково молчать мне будет,
Если чирей на носу?

Мой начальник букой смотрит,
С каждым часом злей и злей:
«Если завтра прыщ не лопнет,
Лейкопластырем заклей!»

Ну, промаялся я ночку,
Матерится шеф вовсю:
Мой чиряк и в той же точке
На его торчит носю!




Тимишоара

Вдоль витрин Тимишоары
Полутемным вечерком
Молодые бродят пары
И целуются тайком.

Сядут, рук не разнимая,
Под платаном на скамью,
Чем-то мне напоминая
Юность школьную мою.

Пусть меня румынки судят
И румыны не простят,
Но у нас в России любят
Так, что косточки хрустят!


Отчёт о контрпропаганде

Развели контрпропаганду
Мы на совесть, не за страх.
Даже негров из Уганды
Мы разбили в пух и прах.

В отведенном нам отеле
Африканцев – пруд пруди!
Одного такого в теле
Мы возьми да обкрути.

Мы с ним вместе в лифте едем,
«Стоп, - велим, - нам не пора!
Скоротнём в политбеседе
Ночь до самого утра.

Хрен ли зенки ты таращишь,
Как на кучу воробей?
Ты, чумазый, нам товарищ,
Не какой-нибудь, там, бей!

Мы с тобой неторопливо,
Ты ж по-русски - ни бум-бум!
Меньше будешь лопать пива
И вояжить наобум!»

«Я, сказал тот негр, приеду,
С капиталом разберусь
И в саванне с мироедом
За бананы подерусь!»

А румыны – те покрепче,
Их так просто не возьмешь.
Но и тех от русской речи
Иногда кидает в дрожь.

Всем, кому б мы не налили,
Режем мы начистоту:
«С кем ты, контра, или – или?
Ту гнешь линью, аль не ту?»

Вот швейцар, как не ершится,
Выпьет – плюнет наотрез:
«Подаюсь к вам в зам министры,
Наливайте за ликбез!»

Сам отельный шеф Бордеску
На коленях умолял:
«Надоел мне Чау, - дескать, -
Больше Михи-короля.

Каждый день мне кажут фигу,
Цуйка тоже не по мне.
Разведу я мамалыгу
Где-нибудь на Колыме!»


Мы в ответ: «Всегда поможем,
Мы свои же мужики!
Здесь у вас одна лишь кожа
Да из замши пиджаки.

А у нас – что шкур, что мяса,
Одной водки - хоть топись»
Тут он вовсе распластался,
Будто ноги отнялись.

«Брошу все к едрёней маме
И на Кольском берегу
Продовольственной программе
Кукурузой помогу!

Я хоть завтра, хоть сегодня
Сбережения сниму.
Лишь была б у вас свободна
Дачка где-нибудь в Крыму!»

А братан того Бурлеску,
Очень даже дипломат,
Кинул на орла и решку
И пошел к нам на подкат:

«Мне, - шепнул он, - надоели
Эти леи и долги.
Все живут здесь еле-еле,
Даже высшие круги.»

Там премьер свой – Вдоскулеску,
Бывший плотник иль рыбак,
Как руками он ни плескал,
Но ладонью по лбу - шмяк!

«Все, - кричит, - как есть бросаю,
Убегаю в СССР!
Я сегодня ж собираю
Свой дорожный несессер!

Я все руки здесь отхлопал,
Все ладони в мозолях, -
И ногою даже топнул,
Но не об пол, а в мыслях, -

Всевозможным безобразьям
Не видать у нас конца!
Не найдется ль на Кавказе
Подходящего дворца?»

Поднялась тут суматоха,
Вся Румыния бежит.
Всем вдруг стало очень плохо,
Все хотят за рубежи.

По телам и чемоданам
Пробрались мы в свой вагон,
Обещав бухарестчанам
В бархатный прибыть сезон.

Чудом выжили мы с Витей,
Пропагандой разъярясь.
Если что не так, - простите.
Мы подправим… В другой раз.
Подпись автора и дата
За пределами формата.



ЭПИЛОГ

И все же взорвалась Тимишоара!
Под Рождество всем арсеналом гнева!
Хранил январь под кружевами снега
Венки на красных пятнах тротуаров.

Вокруг волчицы с Ромулом и Ремом
На площади средь выбитых витрин
Доказанная кровью теорема
Как будто вывернула время изнутри.

Я положил цветы к двойному снимку
На скорбном, незатейливом венке.
Не тех ли видел я тогда, в обнимку
Гуляющих от взглядов вдалеке?

Теперь я поклониться им обязан
За первый луч в зиме непреходящей
И гонит прочь мой потрясённый разум
Мысль о цене победы предстоящей…
1988г. 1990г.


Румынский цикл(1985-1990)Начало

Контрабанда по-советски

По известным всем причинам,
А не просто для гульбы,
Я с начальником к румынам
Скорым поездом отбыл.

Распирают чемоданы
Семь бутылок взаперти.
Мы сидим, как истуканы,
Будто пить кто запретил.

Шесть бутылок по закону,
Контрабандою – одна.
Нам успеть бы до кордону
Потребить ее до дна.

Но у нас, вот заковыка,
Не здоровье, а обман.
Расшатала нам улика
Организмы вдрибадан.

С шефом мы долготерпевцы,
Нам два минуса – не плюс.
Он хватается за сердце,
Я с давлением борюсь.

Мне б его сердцебиенье
И мгновенно мне каюк,
А ему мое давленье,
Он откинет тот же трюк.

Шеф удары экономит,
Хочет жить сто сорок лет.
А во мне давленье бродит,
Ну, живого места нет!

Так и тянется к поллитре
Напряженная рука,
А начальник мой сердито:
«Погоди еще пока!

Мы зато пройдем таможню
Ни в одном тебе глазу,
Всё, что можно и не можно
Я, как главный, провезу!»

Так и есть, зашел в погонах,
Признавайтесь, мол, во всем,
А ему начальник в стонах:
«Две болезни мы везем.

Не опасных, не заразных,
Руки вымойте – и все!
Если будет не вылазить,
Значит, скоро пронесет.»

Тут контроль, как ветром сдуло,
Хлопнул дверью, - след простыл.
Глядь, на нас уж целят дула
Иностранные посты.

Входит ихний пограничный,
Вопрошает: «Кофе нет?»
Отвечаем истерично:
«Пропустите в туалет!»

Мы границу миновали, -
Семь бутылок из семи.
Два давления в нормали
И сердца без аритмий.

Без сомнений и дебатов
Мы глотнули по стопе
И пошли звать дипломатов
Из соседнего купе.

Мол, чего уж там, уважьте,
Как у вас там – силь ву пле,
Зашибем пшеничной бражки
Мы на узкой колее.

Дипломаты отказались,
Но сказали все, как есть,
Мол, в Японии катались,
Где и вовсе один рельс.

Мы спросили, куда едем,
Четырех проводников
И на рельсах усидели
С ними все до коньяков.

В чемоданах наших чистых
Ни поллитр, ни кофейка…

Подались в контрабандисты
Мы не ради кошелька!


ЗА СТЕНОЙ ПЕРЕГОВОРОВ

О загранкомандировке
Что тут много говорить?
В тяжелейшей обстановке,
В голодовке, в холодовке
Без единой поллитровки
Мы сумели победить.

Мерзнув с лысины до пяток,
Находил ты аргумент
Против дружеских нападок
На контрактный документ.

Прерывал, хитря, дебаты,
Чтоб сберечь нам пару лей,
И заправским дипломатом
Повстречал свой юбилей.

Мы с Румынией поскольку
Безвалютны не в пример,
То взиманье неустойки
Предложил ты с ПНР.

Согласуя пункт за пунктом,
В обстановке мерзлоты,
О Рейкьявике попутно
Беспрерывно думал ты:

«Им бы так, чтоб без камина, -
В рукавицах и пальто, -
Войн не стало бы в помине,
Только спорт и спорт-лото.»

Весь нацеленный на диски
И медлительный BACUP,
Сгоряча и не без риска
Ты расстегивал свой драп.

«А к тому же с них по лее
Если б брали за нужду,
Прекратили бы быстрее
В мире всякую вражду.»

Проходя разделы текста,
Не ловил ты зря ворон,
Выкрав схему «Микромекста»
Незаметно для сторон.

«А вот им бы суп без мяса
И фасолевый бифштекс, -
Договор бы состоялся
И подписан был бы текст.

И, когда б обед во вторник
Понедельник повторил,
Президент бы мораторий
До среды бы подтвердил.»

На проблему сохраненья
Ты Румынию склонял,
Как в Рейкьявике тот Рейган
СОИ-го склонял коня.

«А поехать чтоб без жен им,
Без министров и послов? –
Жить бы в мире береженном
И без их договоров.»

Думал ты, как мегабайтник
Нам румынам передать,
И под кепочкою ватной
Морщил ты седьмую пядь.

«Если б вместо минеральной
Им налили керосин,
Президента генеральный
Согласиться б упросил.»

Вот румыны уже ропщут, -
Задубели простачки,
Но ты видел дальше, больше
Сквозь замерзшие очки.

«Ну, а если б кран горячий
У них фыркнул и замолк?
В один день бы, не иначе,
Атом взяли б под замок.»

Чай такой, что и без леи
Пить его ты был не рад,
Но сказал, закутав шею:
«Гранд мерси!» – как дипломат.

«А когда б им чай без чая
С не пойми чем пирожки?
Вот тогда бы не случайно
Стали б с голоду – дружки.»

Пункт четвертый стал открытым,
Но румынам не понять,
Что собака там зарыта,
Где собаки не видать.

«А, когда б взамен эскорта
Тротуар им и трамвай?
От войны и дискомфорта
Мы б в земной вступили рай.»

Нам выкручивают руки,
Электронный диск хотят.
Наливают по сто цуйки, -
Все равно твой светел взгляд.

«Им бы цуйку без закуски
После кофе из чернил!
Сразу Рейган бы по-русски,
Как ямщик, заговорил.

- На фиг, - скажет он, - коллега
Засорять нам небеса!
Пропадай моя телега
И в сенате голоса!»

И за ту ж свою зарплату,
На исходе своих сил
Многослойную ты плату
Всю послойно обсудил.

«Им прогнать бы журналистов,
Злую телесаранчу.
Сразу б все капиталисты
Предложили нам ничью.»

В кулаки дохнув угрюмо,
Ты бумаги подписал…

Я не знаю, что ты думал,
Думал я. Решал ты сам.

(Продолжение следует)


Призыв


Воспрянь, Великая Россия,
Из покаянья и крови!
Народной волей роковые
Тенёта злобные порви.
Тебе, Россия, не пристало
Терпеть засилье вахлаков.
Твои сыны, открыв забрала,
Встречали полчища врагов.

За жизнь и свободу вступись, россиянин:
Москвич, камчадал, сибиряк и волжанин.
Мы ныне несломленным духом воскреснем
По всем городам и стенающим весям!

Постыдно нам сутулить плечи
На подневольной борозде,
Умрём, но не дадим навечно
Распять Россию на звезде!
Мы соль, мы пот и кровь России,
Её надежда и судьба
И к нам взывает не впервые
Земли поруганной мольба.

За наши законы вступись , россиянин,
Рабочий и воин, студент и крестьянин,
Мы дети России и чтим без лукавства
Священные узы российского братства!

Орлиные, Россия, крылья
Расправь с Востока до Невы,
Не дай клевретам чернобылья
Ни Петербурга, ни Москвы!
Найдём на недругов управу
И возрождённую свою
Вернём Российскую Державу
Во всепланетную семью!

Открой своё сердце друзьям, россиянин,
С тобою народы широких окраин,
С тобой вся Земля – голубая планета,
Народ не сломить! С нами Бог и победа!
1991 г.


Проделки Амура

Ты меня повергла в шок
Тем, что твой Амур активный,
Стрельнув молнией фиктивно,
Грудь пронзил мне до кишок.
Спас от смерти ремешок,-
Чуть пониже на вершок
И коварный голышок
Угодил бы в корешок.
Сколько лет пью порошок, -
До сих пор видать штришок.
Изучив все рецептивы,
Перебрав альтернативы,
Я молчал, как лопушок,
Но в сердцах пустил слушок:
Мол за каждый твой грешок,
Поцелуй на посошок
И намек на перспективы
Я готов дарить стишок…

Не была бы ты строптивой,
Накопила бы мешок!


Сирень

Сирень в окно моё глядит,
Смиренно лиловея,
И веткой сломанной корит,
Корит во мне злодея.

Годам прошедшим нет числа,
Как мама взятый где-то
Росток в обвёртке принесла
Прочитанной газеты.

И вот уж с утренним дождём
Снаружи плачут гроздья,
Но эта, позванная в дом, -
Как озорная гостья.

Она, одетою в хрусталь,
С живой на дне водою,
Благоухает, не грустя,
Довольная судьбою.

А я печаль куста в окне
Не замечать стараюсь
И с болью, что постыдна мне,
В грехе невольно каюсь.

И всё качнулось набекрень:
Май, дождь, кустов дремота
И в вазе свежая сирень
Под пожелтевшим фото.


Элле Крыловой

Над тоскою московских унылых дворов
В небеса устремляется планка
Протестующих и откровенных стихов,
Как фасадов фальшивых изнанка.

Если близится высь, значит есть глубина
В музыкальности истовых клавиш,
Сердцем в Цезаря ты на земле влюблена,
И в Христа всей душой проникаешь.

Ты двух царских имён никому не отдашь,
Лишь твоя их украсит огранка,
Даже иезуитов совковый демарш
Возвышает тебя, вольтерьянка!


Год 2000 март(1 марта)

Год 2000 (март)

1 Среда
Сухой март – плодородие,
Дождливый – неурожай.


Автор, Ваше благородие,
Нам бы мир во всепогодие!


Россия спит в преддверии весны,
Огромная, местами вертикальная,
Там, где границы лежбища тесны,
Кавказская повальная
Идёт война локальная.
И тех, кто в долах мается,
Не всех она касается.

Но псковитян-десантников коснулась
Во всю кровавую свою тупую гнусность

Войны без правил, в ней, как испокон,
В лесных сраженьях пленных не бывает,
В горах один свирепствует закон -
Врагов живых орлам не оставляют.

На каждый шорох и на хруст,
Падение листа
Стреляют дерево и куст,
С кинжалом - темнота.

Сраженье, бой, или ночная схватка -
Происходящему не дать определенья,
Нет в темноте у двух сторон порядка,
И крики как команды управленья

Сплетало эхо, вторя многократно
Зовущие друг друга голоса,
И с горным эхом первым, третьим, пятым,
Они, слабея, мчались в небеса.

Cтрой выкриков в горах взвивался криво
В сопровождавшем их горячем дыме,
Но с высотой очищенной от взрывов,
С двух языков они переводимы.

Казалось, с темнотой боролись вместе
И криком сторона другую упреждала,
Но устремлясь в заоблачные веси
Душа свой крик уже опережала.

…: "Андрюха, слева новые ползут…"
Сухая очередь и сникли чьи-то тени,
Взрыв, капитан затягивает жгут
Себе на кровоточащем колене.
…: "Рожок у «калаша» почти пустой,
Кинь кто-нибудь мне про запас поближе!"
…: "Руслан, не осталяй гяура за спиной!..."
…:"Неужто маму больше не увижу?"
…: "Серёжа, где ты. Ты ещё живой?.."
…:"Аллах акбар!"…:"Товарищ подполковник,
Комроты ранен!" …:"Мой приказ местам,
Чтоб передали всем живым на склоне…"
…:"Аллах акбар!"…:"Обходят нас, Рустам!"

Одни сражались с верою,
Другие в смерть поверили
И напоследок верную
Призвали артиллерию!

Такую просьбу капитан Романов
По рации в ночь передал начальству
И, затянув, как мог, жгутами раны,
Свой час последний принимал за счастье.

На высоте семьсот семьдесят шесть
Сгорала ночь, сжигая всё живое,
Но офицерскую не уронили честь
Последние… Вот пятеро… Вот двое…

Но Кожемякин, капитан, успел
Отдать приказ уйти двоим сержантам,
И, неизбежный зная свой удел,
Он прикрывал огнём их автоматным.

К пяти утра немая тишина
На склоны высоты и на вершину
Туманной пеленою снизошла,
Как будто саваном тела прикрыть решила.

Восьмидесяти четырём из Пскова,
Не дрогнувшим во вражеском кольце,
Уже не быть в строю совместном снова
И в грозный час для родины в лице

Её защитников, не петь их запевале,
Припоминая нерешённый спор:
“Готовьте патроны, майор Доставалов,
Майор Кожемякин…” Ах, да… не майор…

Пусть некого спросить и нечего и поздно,
Но каждый сам себе всё объяснил сполна
И песню по слогам вся рота пела звёздам,
Когда по одному взлетала к ним она.


ПЕСНЯ ШЕСТОЙ РОТЫ

В горах Чечни, охваченной войною
Нам выпало стоять к спине спиною.

Где Абазулгол свирепеет дикий,
Мы бой вели, как на реке Великой,

И представляли мы на всякий случай,
Что на горе сражаемся Гремучей,

Назад ни шагу и стояли насмерть,
Февральский бой мы продолжали в марте.

С объявленными навсегда врагами
Схлестнулись мы, но темнота меж нами

И путали своих, чужих два Бога,
Когда с небес спускалась к нам подмога!

И нам с врагами под покровом ночи
Путь с высоты до рая был короче.

А на земле оборванные жизни
Во славу общей посвятят отчизне.


К утру в горах застыла тишина
Она до Пскова добредёт одна,

Одну украдкой всем доставит весть, -
Нет в батальоне роты номер шесть…

А над горами всё кружит орлан
И крик к нему доносится: "Руслан!"

И Абазулгол всё сверкает бликами,
И всё мелеет реченька Великая.


Этапы

Идешь по улице, попадаешь в тюрьму...
М.Жванецкий


Рынок, тюрьма и больница, -
Вот треугольник судьбы.
Некуда нам торопиться,
Сроки успеем отбыть.

Стоит стезёй окаянной
Менту зайти в закрома
И закружится, как пьяный:
Рынок, больница, тюрьма.

Преуспевавший, недолго
Совесть щадя от пылинок,
Двинул кривою дорогой
В тёмный застенок сквозь рынок.

Выйдет детдомовцу доля
В жизнь воровскую влюбиться,
Так и пройдёт поневоле
Рынок, тюрьму и больницу.

Кем бы ты ни был, прохожий,
Что присных мест сторониться?
В жизни ты встретишь всё то же:
Рынок, тюрьму и больницу.

Внешне пусть даже несхожи –
В форме и штатские лица,
Но миновать невозможно
Им ни тюрьмы, ни больницы.

Прапорщик кинул на рынок
Списанный хлам амуниций
И покатился обмылок
Через Бутырку в больницу.

Бросил ученый идеи
В ближнюю к нам заграницу,
Вмиг его смяли злодеи
Рентой, тюрьмой и больницей.

Не победит поелику
Деньги моральная сила,
Нас избавляет от рынка
Только тюрьма и могила.



А.С.Ф.


А.С.Ф.

Какие могут быть стихи
Во времена спитой морали,
Когда достали нас верхи
И годы вот уже достали.

Лежит развалиной страна
В насильственном анабиозе
И нам осталось, старина,
Молчать в ненормативной прозе,

Но есть Высоцкий, Окуджава
И маленькая, но своя
Нерасторжимая держава –
В три поколения семья.

И пусть её младые лбы
Помянут где-нибудь за Кипром,
Как мы в пудовые кубы
Феррит низали за ферритом.
27.06.1988г.


Год 2000 (февраль)


1 Вторник

Февраль – месяц лютый:
Спрашивает, как обутый.
(Неизвестный автор)


Он спрашивает: ” Ты обут , солдат,
Когда штурмуешь горы в снегопад,
Когда несёшь с рассвета до рассвета
Шестнадцать килограмм бронежилета?”
Но молча рота Псковского ОМОН,а
Идёт в леса Шатойского района.
До сотни в ней, покинувшей ночлег,
Двенадцать не хватает человек.

2 Среда

ДЕНЬ ВОИНСКОЙ СЛАВЫ РОССИИ

Кувшину, брат, не подражай в одном:
Не наполняйся до краёв вином!
(Неизвестный автор)


Воспоминанья хлынули в кувшин
Моей войну изведавшей души!
Она читателю сказать имеет право,
Причём здесь воинская слава.
От дней тех грозных я не отдаляюсь:
Капитулировал в тот день фельдмаршал Паулюс,
В том городе, не удивлюсь тому,
Чьё имя дважды падало во тьму.
Но я покров забвения сниму
И память воскресить уже готова
Солдат геройских маршала Чуйкова.
И тут же мысленно продолжить параллель
К последнему из бывших февралей.
А по нему идёт шестая рота,
И командир солдат оповестил,
Что линия невидимого фронта
За каждым шагом и за ним же тыл.

3 Четверг

Не умеешь сделать хорошего,
старайся не делать и дурного.
(Неизвестный автор)


Ах, Неизвестный! Что возьмёшь с него
За указание -- не делать ничего?

А, может, впрямь ,не «делать нам хорошего»,
Не повторять иных уроков прошлого!

ОМОН из Пскова, не считаясь с риском,
В чеченских сёлах приступил к зачисткам.
А хорошо иль плохо? Скажет рота:
Такая ей назначена работа.
Несёт в Чечню порядок и закон
Из Пскова переброршенный ОМОН.

4 Пятница

Чужой нос другим соблазн.
(К..Прутков)


Не знаю, что имел ввиду Козьма
Под проявленьем некого соблазна,
Но нос чужой в чужих делах весьма
Смотрелся бы поступком безобразным!
И это заключение по мне
Не красит «операцию» в Чечне.

5/6 Суббота/Воскресенье

Вся человеческая мудрость
заключается в двух словах:
ждать и надеяться.
(А.Дюма-отец)


Ждать и надеяться, Дюма,
Занятье праздного ума!
Чего нам ждать,
На что надеяться?
Россия мать
Красна, как девица!

И красные знамёна ждут в надежде,
Что сила восстановится, как прежде,
И с этой целью в ад Кавказских гор
Уводит роту гвардии майор.
А там, где Терек город обежал,
Вновь на вокзале “Грозный”, не “Джохар”.

7 Понедельник

В пьянстве нет ни ума, ни добродетели.
(Г.Сковорода)


Враньё! В народе заприметили,
В ком ни ума, ни добродетели,
Хотя как стёклышко и трезв,
Но в злодеяньях очень резв.
Я в позапрошлом пил году,
По поводам и без, и вот,
С улыбкой пережил дефолт,
Чем опроверг Сковороду,
Меня сегодня поняла б охотно
Промокшая в горах шестая рота.

А добродетель –на войне отребье,
Размякнешь, и окажешься на небе!
И потому плюёт на компромат
Из Псковской роты каждый автомат.
И только те двенадцать, что до ста,
Способны в добродетельных попасть...

8 Вторник

Люди всегда будут такими,
какими делают их женщины.
(Ж-Ж Руссо)


Жан-Жак Руссо превратно понимает,
Что делает людей и кто людей ломает…

Блокирован сегодня Сержень-Юрт
Случайности так просто не идут,
Созвучья с именем закономерны тут.
Аллитерацией не склонен я дивиться
И, составителя считая за провидца,
Добавлю лишь, что в наши времена
Ломает души грязная война.

9 Среда

Ни насыщение, ни голод и ничто другое
нехорошо, если преступает меру природы.
(Гиппократ)


В моей природе мера – край,
И до краёв мне наливай!

А где-то рядом превзошла война
Природы меру даже без вина,
И капитан Романов по шкале
Отмерил роте за Итум-Кале!
Прибавил не скупясь за тех двенадцать,
Кого имел ввиду – не разобраться..

10 Четверг

Главная школа воспитания детей –
это взаимоотношения мужа и жены.
отца и матери.
(Неизвестный автор)


Как смело автор неизвестный,
Заимствует чужие тексты!

Мужские школы воспитания
Вершит военная кампания,
И падает цена концепций
В войне без правил и конвенций
Комроты Молодов Серёга
В семье воспитан очень строго
В серьёзных действиях ни разу
Не шёл он вопреки приказу.

11 Пятница

Блажен, кто с добрыми друзьями
Сидит до ночи за столом.
(А.Пушкин)


Затем до утра под столом
Лежит средь них живым бревном!
Нет, не приветствую я пьянства,
Как не приемлю пуританства!
Всего двенадцать в роте пуритан,
Заговорённых от вина и ран!
Но комендант любой военной базы
Снабжает умных провиантом разным!

12/13 Суббота/Воскресенье
Каждый должен принять как руководящее
начало, чтобы собственная его польза
совпадала с пользою других.
(Цицерон)


Руководящий если каждый
О том подумал бы однажды!
Но мимолётна в наше время власть
И невозможно вовремя не красть!

Псковским солдатам, в пасмурной Чечне,
Пока ещё не терпящим урона,
Как не последовать советам Цицерона?
Ну, разве что, двенадцать в стороне,
Полезных, впрочем, вымыслом вполне
При получении продуктов и патронов.

14 Понедельник

ВСЕМИРНЫЙ ДЕНЬ ВЛЮБЛЁННЫХ
Достоинству нас не научит тот,
Кто недостойно сам себя ведёт.


Этот день и эта ночь влюблённых,
Надо понимать, лишь для достойных.
И любви для каждого, короче,
Календарь суровый не пророчит.

В Псковской роте за чертой влюблённых
Только те двенадцать, из условных,
Но в горах не до любви и песен, --
День влюблённых с днём враждебных вместе.
Совместить десантники должны
Для другой влюблённой стороны.

15 Вторник

Алкоголизм делает большие опустошения,
чем три исторических бича вместе взятых: голод, чума и войны.
Б.Гладков


Нет, нет, умы в России есть,
Гладкову похвала и честь!
А что до грешного меня, --
Я без шампанского-- ни дня!

Но что доподлинно известно
Всем, кто бы ни был, повсеместно:
Чума и голод и война
Кончаются всегда глотком вина!
Но больше, чем стакан, необходимо,
Принять солдату, чтоб забыть спьяна,
Свой первый выстрел, не попавший мимо.


Гладков Борис Ильич, основатель
Всероссийского Трудового Союза
Христиан-Трезвенников в конце XIX века.



16 Среда

Англичанин не любит мяса,
которое не вполсыро.
К.Прутков


Знать, дед его, любитель мяса,
Не так давно сырым питался.

Вполсыро нет среди мясных консервов
Армейских залежавшихся резервов.
Чтоб разогреть их, боя нет пока,
Обходится солдат без котелка.
Плеснуть на банку стоит лишь спиртягу,
Заветную что согревает флягу.
Здесь промолчим о роте той шестой,
Она без мяса стала на постой.

17 Четверг

Умственные наслаждения настолько же
удлиняют жизнь, насколько
чувственные её укорачивают.
П.Буаст


Иной настолько удлиняет,
Что чувства не воспринимает.

В ночных раздумьях наберёт ли что-то
Из обещаний П.Буаста рота!
Пусть хоть одно солдатам он пророчит,
Что жизнь их не становится короче.

Если судить по смыслу изреченья,
То прожил П.Буаст до умопомраченья!

Пьер Буаст 1765-1824г.г.,
французский лексикограф.


18 Пятница

Брак следует за любовью так же,
как дым за пламенем.
Н. Шамфор


Мне ближе истина в ряду бесспорных,
Горю в любви я, как бездымный порох.

Но что идёт за каждою войной?
Победа тащится без крыльев за спиной!

Себастьян- Рош Николя де Шамфор
1741—1794г.г., французский писатель,
мыслитель, моралист


19/20 Суббота, Воскресенье

Где правда проступает сквозь туман.
Там терпит поражение обман.
Фирдоуси


Где правда выступает без тумана,
Там опасаться следует обмана.
Шестая рота не ждала обмана
В предсказанном отсутствии тумана.
Чеченцев группа скрылась как всегда,
В горах не оставляя и следа.

Фирдоуси, Абдулькасым род..около
932г., автор «Шахнаме




21 Понедельник

Большое честолюбие издавна
превращало благоразумных в
безумцев.


Где автор? Не ужель Фирдоуси?
Иль «Неизвестный» мудрецом сподобился?
Действительно, похожи на безумие,
Опасные затеи честолюбия.
Сегодня в Грозном состоялся днём
Парад военный, как игра с огнём.
Но, слава Богу, действо удалось,
Хотя в развалинах ещё таилась злость.

22 Вторник

Обильная еда вредит телу так же,
как изобилие воды посеву.
Абуль-Фарандж


Пытался есть я без вреда
Помалу, сыро иногда
И вот печальный результат, --
С меня джинсовые летят!
И зарастает без посева
Желанье погулять налево!

Сегодня был неправ Абуль-Фарадж,
Согласна рота на любой фураж.
На слабое подобие еды,
Без изобилия, но чтоб с глотком воды!

Абу-ль-Фарадж бин Харун

1126—1186г.г. сирийский
церковный деятель, писатель,
учёный-энциклопедист, автор
«Хроники»


23 Среда

ДЕНЬ ЗАЩИТНИКОВ ОТЕЧЕСТВА
Без хороших отцов нет хорошего
воспитания, несмотря на все школы.
Н.Карамзин


Каких бы не нашёл Н.Карамзин
Воспитанных среди нас образин!
Вот день защитников отечества забыл
Наш безымянный автор- составитель.
Отец его, наверно, не служил,
Напрашивалось: не лупил…Простите.

Шестая рота неучам не в счёт,
Шестая рота вдоль реки идёт,
Повзводно отмечая славный день,
То здесь, то там, то неизвестно где.

24 Четверг

Не всякий напиток -- исправник!
К.Прутков


Какие лишними
Козьма считал напитки,
Поймут пропившие
Своё до нитки.

В военной части командир – исправник
И выдаёт напитки только в праздник.
Шестая рота по Чечне идёт,
Шестая рота праздника не ждёт….

25 Пятница

В семье согласно, так идёт дело
прекрасно.


Под этой мудростью чудесной
Инкогнито – сам Неизвестный!
Ужели Гегель да и тот не гений?
Нет без противоречия движений!
Не потому ль идёт шестая рота
Дорогами и тропами в горах,
Чтобы на совесть выполнить работу,
На противоречивый плюнув страх!
Но страха нет, он взят из поговорки
Излишней для обстрелянных солдат,
Не укатают их крутые горки
Когда за ними ангелы следят.

Как раз сейчас над ними друг за дружкой
Прострекотали в небе три вертушки.

26/27 Суббота, Воскресенье

На что и клад, когда в семье лад.


Действительно, в семье, нашедшей клад,
Ещё сильнее буйствует разлад!

Здесь составителю не ставлю я в укор,
Что автор не сослался на фольклор.
Ведь афоризмами народ наш так богат,
Что наплевать ему на плагиат!
Народ своей не ведает цены,
Равно и авторам затеянной войны.

28 Понедельник

Наши дети – наша старость.
А.Макаренко


Простите не по возрасту раскованность,
Но ваши дети – чья-то молодость!

А наша старость по Чечне идёт,
И молодые песни не поёт…

Макаренко Антон Семенович, 1888—
1939г.г., советский педагог и писатель
Автор »Педагогической поэзии»,
и повести «Флаги на башнях


29 Вторник

Кто отказался от излишеств, тот
избавился от лишений.


Вновь аноним, - пророчески опять.
В умении ему не отказать
В текущий день созвучьем попадать.

И вновь сцепление аллитераций
Излишества, лишения, Шатой –
Хотя он взят, в горах пришлось сражаться
Десантной роте, названной шестой.
Но за Шатой награды ожидая,
Начальство не подумало на дню,
Что где-то там какая-то шестая
Попала неприкрытой в западню.
Шестая рота держит высоту
Над тропами Аргунского ущелья,
Не отходя в туман и темноту
От вырастающего к ночи оцепленья.
В составе роты к полночи потери
Числом погибших превышали взвод.
Комроты сам с отчаянностью зверя
За раненым под пулями ползёт.
Здесь чувства риска скачут за черту
Опасностей, их вид невмоготу!
Майор вернулся не один, вдвоём,
Успев сказать: “Так просто не умрём!”
Из офицеров старший Марк Евтюхин
Взял роту в подполковничие руки.
Призыв врага на час устроить мир
Не принял батальонный командир.
Надежды устоять осталось мало,
Когда пришёл бесстрашный Доставалов.
На риск, на страх, на собственную совесть,
Судьбой товарищей в осаде беспокоясь,
Майор привёл, не слушая приказов,
Пятнадцать добровольцев безотказных.
И снова разгорелся, длится бой,

Но месяц начинается другой…

(Продолжение следует)


Песня о российской дороге

У России иной нет дороги:
Сквозь века, через рвы – напрямик!
И ложатся дорожные боги
На могучий наш русский язык.

Закольцована длинною плетью
С подорожною строгой судьба,
Что ведёт от рождения к смерти
Искушенного страхом раба.

Только всё же находятся тропы
В канцелярских дремучих лесах,
То один, то другой расторопный
Будет числиться завтра в бегах.

Но и тот, кто шагнёт, как с откоса,
Из дозволенной всем колеи,
На земле обретённой не сбросит
Золотые вериги свои.

Свились цепи любви и тревоги,
В неразрывную временем нить

Так о чём я?
Ах, да! О дороге…
Где тоску можно
встречным излить.




Год 2000 (январь)





1/2 Суббота/Воскресенье
Месяц январь – зимы государь.
Сух январь – урожай богат.


И урожай, и Новогодний праздник
Вчера испортил государь-проказник.
Не досчитался года одного
До окончания столетия всего
И года одного в тысячелетье,
Власть отдав тем, кто обожает плети,
Кто накануне вверг свою страну
В повторную Чеченскую войну.

3 Понедельник
Смотри в корень!
(К.Прутков)


Мне после Новогоднего сюрприза
Довольно скорая пришла на ум реприза:
"Смотрю я в корень и добра и зла
С недоумением библейского козла!"

4 Вторник
Лучше скажи мало, но хорошо.
(К.Прутков)


У сказанного есть альтернатива
В устах того, кто промолчит красиво.
В век новый и от слова серебра
Навряд ли стоит ожидать добра.

5 Среда
Скрывая истину от друзей, кому ты откроешься?
(К.Прутков)


Во избежание раскаянья в оплошке
Доверить истину всего надёжней кошке.

С фронтов войны известия идут
Взят под контроль войсками Ножай-Юрт.


6 Четверг
Купи прежде картину, а после рамку!
(К.Прутков)


А рама без холста за два рубля буквально
Смотрелась бы вполне концептуально!

7 Пятница
РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО
Не всякому человеку даже гусарский мундир к лицу.
(К.Прутков)

Растерялся Неизвестный автор,
Мимо Рождества и без метафор?
Остаётся отвечать Пруткову
Репликой, которая не к слову:
Лицо – не самое гусару дорогое.
Его мундир подчёркивал другое.

8/9 Суббота/Воскресенье

Нельзя объять необъятное.
(К.Прутков)


Пошёл бы ты, Козьма, ко всем чертям,
Ведь интегрировать возможно по частям!

Тем временем отряд боевиков
Вернул Шали, Аргун и был таков
В свои лесные скрывшись лагеря,
Нелётным облакам благодаря.



10 Понедельник
Достаток распутного равняется короткому одеялу:
Натянешь его к носу, обнажаются ноги.
(К.Прутков)


Распутному с макушки и до пяток
Всегда мерещится в постели недостаток.

11 Вторник
Питомец рангов нередко портится.
(К.Прутков)


Знавали мы питомцев высших рангов
В испорченной среде орангутангов.

Войска вошли сегодня в Ведено
И свой контроль вернули над Шали
И как уже в Чечне заведено,
Подробности теряются вдали..


12 Среда
Принимаясь за дело, соберись с духом.
(К.Прутков)


Работа мне осточертела,
Собрался с духом я и наплевал на дело!

13 Четверг
Характер есть не что иное.
Как долговременный навык.
(К.Прутков)


С характером своим я до сих пор не свыкся,
Он для меня загадочнее Сфинкса!

В Аргун вошли российские войска,
В который раз, возможно, что пока.


14 Пятница
И мудрый Вольтер сомневался в ядовитости кофе.
(К.Прутков)


Увидел бы Вольтер свой ядовитый профиль.
Он без сомнений завязал бы с кофе!

15/16 Суббота/Воскресенье
Важнейшая ошибка при воспитании --
Это чрезмерная торопливость.
(К.Прутков)


С предметом воспитанья надо, братья,
Не торопиться с самого зачатья.

17 Понедельник
Нет уз святее товарищества!
(Н.Гоголь)


Как вспомню я те узы, так подряд
Перекрещусь три раза: «Свят. Свят, Свят!»

18 Вторник
Говоря с хитрецом, взвешивай ответ свой.
(К.Прутков)


Чтоб хитрость аргументом перевесить,
Иному хитрецу достаточно отвесить!

19 Среда
Кто не знал любви, тот всё равно, что не жил.
(Ж.Мольер)


Понатерпев от женщин в полной мере,
Не нахожу ума я в Ж.Мольере!

20 Четверг
Благоразумен тот, кто не печалится о том,
чего не имеет, и, напротив, рад тому, что имеет.
(Демокрит)


Я рад, что не имею дефицита,
Но обладаньем зол радикулита.

21 Пятница
Как басня, так и жизнь ценится не за длину,
А за содержание.
(Сенека)


Имел бы содержание я в баксах,
И наплевать мне на длинноты в баснях!

22/23 Суббота/Воскресенье
Цель в жизни – стремление к цели.
(Неизвестный автор)


Цель в смерти? Так дурацки неужели…
Уж лучше жить стремленьем против цели!

Шестая рота Псковская в Чечне
С сегодняшнего дня уже в войне
В указанные движется места,
Двенадцать не хватает в ней до ста.



24 Понедельник
Не во всякой игре тузы выигрывают.
(К.Прутков)


Плюют на все азы
Краплёные тузы!

25 Вторник
Общение с себе подобным –
эликсир жизни.
(Неизвестный автор)


Не знаю, не уподоблялся,
Я с не подобными общеньем наслаждался!

26 Среда
Шутка должна иметь меру. Чрезмерная
шутливость- шутовство.
(Неизвестный автор)


Когда о шутке говорят серьёзно,
Тогда шутить бывает поздно!

27 Четверг
Юмор – большая сила. И ничто так не сближает
людей, как хороший, безобидный смех.
(Л.Н.Толстой)


Не буду спорить. Этот граф,
Всегда в своих сужденьях прав.


28 Пятница
Первая чаша принадлежит дружбе, вторая –
веселью, третья наслаждению, четвёртая –
безумию.
(Изречение древности)


Но, если чаша – круговая братина,
Не упустить веселья, братья, нам!

29/30 Суббота/Воскресенье
За обедом ешь мало, за ужином ещё меньше,
Ибо здоровье всего тела куётся в его желудке.
(М.Сервантес)


Я по Сервантесу ел мало за обедом,
За ужином старался ещё меньше.
И стал не рыцарем я бедным,
А Росинантом трижды похудевшим!

31 Понедельник
Упражнение и умеренность могут даже
в старости сохранить до некоторой степени
прежнюю силу.
(Цицерон)


От Цицерона та идёт бравада:
Сила есть, ума не надо!

И потому стальные динозавры
Утюжат недоразвитые горы,
И птеродактили находят по радару
Всех бородатых в непокорных норах.

-------------------------------------------
PS
Среди умов, украсивших январь,
Козьма Прутков, шутов российский царь,
На первом месте, как во время оно.
Но я могу сказать определённо,
Что в январе с Козьмой - случайных вывих
И, если дефицит имён в России чтимых,
Или из святок удалили мы их,
То где, спрошу я, Карл и где же Фридрих?

(Продолжение следует)


Год 2000


ПРОЛОГ

Последний год тысячелетья
Застыл в листках календаря,
Собрав в перекидном буклете
От января до декабря
Прославленные имена,
Чьих поучений письмена
(Высоким слогом говоря)
И в наши чтимы времена.

С тремя нулями годовщина,
Как три нацеленные дула,
На желтизну листков пустынных
Мою вдруг Музу притянула,
Ведь в лучшем случае корзина
Им бы служить не преминула.

Премудростей высоких кладезь
Спасая от судьбы такой,
Сочувствием к листкам расслабясь,
Я дал им комментарий свой,
Надеясь скромною строкой
Подправить жалкую их участь,
Придав им жесткость и живучесть,
Хотя бы на год иль другой.

Но более весомый повод
Для ежедневных тех реприз
Был не какой-нибудь каприз, -
Издательства старинный город.

Бывал я в Курске лишь проездом,
Когда вояжил на юга
По нашей колее железной,
Еще хранившей след врага.

Я помню, с трепетом внутри
Встречал в пути я Поныри,
Где недалеко, в Заболотском
Селе, в забвении сиротском
След безымянной моей няни
Пропал в годины лихомани.

И до сих пор перед глазами
Сюжет исчезнувшего фото, -
Той бабушки и наказанья
Её – мальчишки-обормота.

Она сидит с платком на голове,
Сложив устало на коленях руки,
А я у кресла несколько левей,
Кудрявый и, наверно, слишком юркий.

Ведь мог бы и поближе подойти
И даже прислониться к своей няне.
Мне кажется, не зря в честь животин
Мой год соотнесён был к обезьяне.

Тех снимков нет и с ними у меня
Пропали озорные завитушки.
Боялась мама более огня
Побывшей в оккупации старушки.

А в самом Курске, но лицом к деревне.
Жил мой приятель, славный Костя Сокол,
Знаток поэзии и летописей древних,
России отмирающей истоков.

Во мне ещё бурлит его частица,
Стремлением к познанью бытия,
Сокрытом во вселенской ли границе
Иль в философии весёлого питья.
С ним за столом, пожалуй, как ни с кем,
Не ведал я неинтересных тем.

Я вдруг представил, как вдвоём
Мы б этот календарь листали,
Смеялись глупостям местами,
Друг друга вопрошая в лад:
"А это что за экспонат?"

И в том сошлись бы мы, наверно, -
Как ни печально, как ни скверно,
Что календарь - всего лишь слепок
Четырнадцати пятилеток,
Точней, их пагубных последствий
На образ мыслей, способ действий
Советских инфантильных деток,
Лишенных нянек напоследок.

Мы восприняли б данный перл,
Как статистический пример
Раскрепощенья от химер
Обескураженных умов
На стыке значимых веков.

И, в самом деле, что же свято
Для составителя теперь?
Из прошлого, что в даты взято,
Что числить нам среди потерь?

Как следствие из тех цитат,
Что именами так пестрят,
Одно лишь следует бесспорно, -
Марксизм забыт и с ним забвенны
Все имена и откровенно
Забыта власть, которой ровно
Был прессом смят двадцатый век,
Что не заметил славных вех
В бесклассовой литературе,
В конечном счёте и культуре
Страны, которую месили
Могильною лопатой дурни,
Нам указуя лжемессию.

(Пусть не рыдала моя Муза
В тот неминуемый обвал,
Но на развалинах Союза
Я никогда не пировал.)

И вот, двадцатый век итожа,
Что нам издатель преподнёс?
Враг позабыт, мессия – тоже,
На всё советское – склероз.

Но состоянье замешательства
Видней без диссидентской ругани,
Недаром автор "Антидюринга"
Маячит в адресе издательства.

Под незатейливым предлогом,
Что телевизор уж не тот,
Зову читателя прологом
Прожить уже минувший год.
Но от напрасных ожиданий
Хочу его предостеречь,
И потому – совет заранее, –
Сей труд никчёмный, негуманный
Перед прочтеньем лучше сжечь,
Поскольку автор окаянный
В нём источает только желчь.

(Продолжение следует)




Офтальморфизм (Из цикла "Поликлиника")

Н.В.Т.

То ли что попало в око,
То ли черт его лизнул, -
Закупорилась протока
У меня в одном глазу.

Мир мой – две полуарены, -
Скроен клоунским портным,
Все, что слева – вижу серым,
То, что справа, так цветным.

Ну не жизнь, а просто мука –
Прессу гласную беру, -
Левый глаз мой, - как от лука,
В правом - вёдро не к добру.

Дома телепередачу
"Перисхилтон" я гляжу, –
Левым глазом горько плачу,
Правым – так нахально ржу.

Рассудив довольно здраво,
Что мешает мне рассол,
В поликлинику Минздрава
Со слезами я пришел.

Только вышло все неловко,
Влип, дурная голова,
Сразу понял – ныло око,
Будут плакать – оба два.

И, хотя я не психолог,
Но в отчаянии сник.
В том виною офтальмолог,
(По-народному – глазник).

Никуда теперь не деться,
Заработал свой ремиз, -
Окосело мое сердце
И в душе астигматизм.

Ничего вокруг не вижу,
Замурован будто в склеп.
Я от докторши той рыжей
Без гарантии ослеп!

Ну была б она солидной,
Как ее же медсестра,
Не порхала б нереидой
С альбуцидами с утра,

Ну была б она постарше,
Как ее же медсестра,
С гладко стрижкой без кудряшек,
Ростом метр, ну полтора,

Ну была б во всем не слишком,
Как ее же медсестра,
(Знаю я не понаслышке, -
Есть такие доктора),

Ну смотрела бы волчицей,
Как… К чертям больной настрой!
Начинаю волочиться
За той самой медсестрой!







Либертина

Иму Глейзеру

Либертина 20 лет запах нафталина
И.Глейзер, "Время, назад!"


Либертина мимо взгляд
солж за анашу
время усадись на зад
я тебя пишу

нет ни точек ни тире
к чёрту запятые
ты ютилось в конуре
со времён Батыя

а теперь назад вперёд
вправо или влево
Либертина не поймёт
да не в этом дело

просто память проношу
по закрытым дверцам
и на пройденный маршрут
наступаю сердцем

2005г.


Эти символы и знаки...

Эти символы и знаки
Так отчётливы зимой,
Но во мне сидящий знахарь
Спорит истово со мной.

И не следует пытаться
На бумаге отражать
Неуменьем мёрзлых пальцев
Снеговую благодать.

Лучше молча любоваться
На земную чистоту
В ожидании коллапса,
Подводящего черту.

И не надо делать снимка,
Загонять мороз в строку,
Не доступна снеговинка
На укутанном суку.

Эти ветры, эти солнца
Затуманит лет гряда,
Память тёмного колодца
Не вернёт их никогда.

Пусть слова, что вверит снегу
Восхищённо немота,
Отшумят весенним бегом
С безразмерного листа.


Камасутра

В какой ни побывать из стран,
Одна везде литература:
И с полок книжных смотрят мудро
"Евангелие" и "Коран",
И по соседству - "Камасутра".

Веков ленивый караван
Пройдёт, но, как и в это утро,
Смотреться будут с полок хмуро
"Евангелие" и "Коран",
И переплёт от "Камасутры".

Но где-нибудь, в одной из стран
Влюблённым в спальне или юрте
В глубокий впавшим сон под утро,
Не ведать, что верша роман,
Они затмили "Камасутру".


Простите, ребята



Памяти Дмитрия Комаря,
Ильи Кричевского,
Владимира Усова


Простите, ребята,
Что дремлют набаты
И гэкачеписты идут по Тверской,
Что вновь бесновато
Проносят приматы
Кровавые флаги
Тревожной Москвой.

Простите, ребята…

Мы поздно хватились,
Мы рано забылись,
Из кубка свободы глотнув молодого вина.
На площади выполз
Коричневый вирус,
Под красной рубахой топор затаил Сатана.

Простите, ребята…

Но, если и завтра
Пойдёт брат на брата,
У стен ли Кремля или возле Арбата,
И если, как вы, мы не встанем с асфальта,
Господь нас простит…

Не прощайте, ребята!
1994г.


Москва-София

На высоте заоблачных км.
Знакомая явилась Муза мне

И говорит: "Мой ямбовый, уймись!
Ты потревожил левым локтем miss.

Вблизи иллюминатора по праву
Она сидит. Оставь в покое паву.

Я специально влезла в облака,
Чтоб не валял ты с нею дурака!"

Я Музе отвечаю: "Вот те на!
Мне просто захотелось из окна

Взглянуть на обитаемую землю,
И не заметил слева я мамзелю.

А, если та и вскрикнула слегка,
Так раза три – не более, пока

Привстав, земной я изучал портрет.
Да мало ли кругом их, приверед!

К тому ж, когда я ем, то я рассеян
И без вниманья к барышням кисейным.

Пусть скажет мне спасибо эта miss,
Что бутерброд упал не маслом вниз.

А если я его и повернул,
Так стоит ли кричать ей: "Караул!"

Пусть на себя теперь сама орёт,
Зачем полезла в белом в самолёт!

А я же здесь, ей-богу, не при чём,
Пускай меня не дразнит рифмачом!"

И Муза согласилась и кивнула,
И в облака мгновенно упорхнула.

Я ей рукой с бокалом помахал
И слышу вновь истошное: "Нахал!"

Какая же на мне лежит вина,
Мне стюардесса налила вина!

Ведь я с утра мечтал опохмелиться,
Чтоб не смутить таможенные лица.

И на соседа, miss, Вам нечего сердиться,
Я, чай, вино пролил, а не водицу.

Оранжевый цветок на вашем платье
Достоин похвалы, а не проклятья!

Позвольте, miss, Вам скiлькi буде рокiв,
Чтоб на меня глазастились упрёки?

Под Вами Днепр, могучий и широкий,
Буквально же, какие тут намёки!

Вот, если бы в Борисполе мы сели
Вы б вся в смущенье заоранжевели!

А я бы на руках Вас, моя панна,
Пронёс через Крещатик до Майдана.

Сам президент в оранжевом регистре
Вас обаятельным бы утвердил министром.

А я в конторе Вашей очень кстати,
Рулил бы первым замом по печати.

Держись, Кабанов, хватит всё о Лесе,
Пора тебе о новой петь принцессе.

Даёшь оранжево по голубому,
Так, чтобы Белому (у нас) икнулось Дому!

Ну, что, мадам? Вам не подходит титул?
Повыше Тимошенко, не хотите ль?

От немоты, я знаю, Вас спасёт...
А вот и стюардесса к нам идёт:

"Моя немая слева, чуть внизу,
Вы посмотрите – ни в одном глазу!

И этими глазами она молит
Два стакана "Шампанского" ей нОлить.

Смотрите, в стороны причёскою мотает,
Что на болгарском "да" обозначает.

И не простая – модная причёска,
Вся на клею – сломается расчёска."

Плеснула стюардесса в мой фужер,
На донышко (сочтя, что я уже),

Без всякого отстоя и долива,
Как будто мы летим до Тель-Авива.

Не нахожу я градусов в портвейне.
Вот Бухарест под нами, нота бене!

Ну, что Вы морщитесь, на поговорку эту?
С румынского то значит – "на замету".

Простите, что коснулся локотка,
С вином моя чуть дрогнула рука.

В другой закуска – тает шоколадка,
У Вас найдется лишняя прокладка?

Видал я Ваши молнии и грозы,
Мой грубый стих немой сильнее прозы.

Вот если вдруг нас повернут к Парижу,
Я Вам ещё не то откочерыжу.

С чего не стать мне пикадильным франтом,
Не спрыснуться, как Вы, дезодорантом?

Не стройте мимикой своею мигли-фигли,
Как стеклышко, я приземлюсь в Софии!

Нас ждет Европа, miss, а не Киншаса,
И съесть меня у Вас не будет шанса.

Там бы я сам киншасским крокодилом
Ваш каждый пальчик запивал бы Нилом.

А если б приземлились мы в Мадриде,
Быком я стал бы в Вашей, miss, корриде.

Вонзайте в меня взоры, словно шпаги,
Я всё стерплю, как белый лист бумаги.

А если бы мы сели на Канарах,
Пять звёзд Вам сделаю, сам поселюсь на нарах.

Не сесть бы только нам в туман ЛондОна,
С моим английским как-то неудобно.

Как леди Вы б с ума свели Вестминстер,
А я Подлондонье воспел, как местный мистер.

Вот, если бы мы сели в Голливуде,
Могу представить, что там с нами будет.

Вы вспыхнете в нем самой юной Star’ой,
Не в смысле возраста, а внешности наварной.

А мне, так в "Seven sees" – по всей программе,
Сто баксов в час, но где-то рядом с Вами.

Ну ж, если долетим мы до Сатурна,
Я обустрою Вас весьма культурно.

Вменю всем спутникам огромной той планеты
Вам поставлять кометы, как букеты.

Быть может, среди них найдётся и такая,
Во всю Вселенную, что к Вашим подлетая

Ногам, она рассыплется роскошными цветами,
Сгорая от восторга перед Вами,

Пред Вашей красотою и умом,
Во мне которого нехватка есть в самом.

И, если бы я не был лоботрясом
Летел бы я в Софию первым классом.

И даже не в Софию, в Сан-Франциско,
И даже не летел, а там с пропиской

Жил-поживал бы и стихи по мылу
В Москву и в Питер слал, да хоть в Манилу.

Но от маниловщины спас меня прилёт
В Софийский, среди гор, аэропорт.

Где, разбудив меня, вслух изрекает Муза,
Что я её обрыдлая обуза!


Буква Х (Вне конкурса)



АЗБУКА

Апельсин Бросается В Глаза
Детям, Если Жёлтым Золотится,
И, Конечно, Любит Мелюзга
На Обед Подобным Разживиться.
Счастливчик Трудится Усердно
Фруктовой Химией Цветаст,
Чуть-чуть Шокированный Щедрой
Экзотикою Южных Яств.


Буква А

Замерзала буква А
На снегу в купальнике.
Я фломастером сама
Ей надела валенки!
………………………..

Карапуз

Папе крошка-карапуз.
Помогал нести Арбуз
Папе вовсе не в обузу
В две руки взять по Арбузу.
Но случился тут конфуз,-
Карапуз сел на Арбуз,
Папа, поправляя груз,
Чуть не выронил Арбуз,
Хорошо, что карапуза
Хвостик забавлял Арбуза.
И за хвостик карапуз
Спас для мамы тот Арбуз!

Буква Б

Букве Б не по себе:
"Безобразие, Беда,
В честной я, - бурчит,- Борьбе
Перед А стою всегда.
Вот вам: БАня и БАдья,
БАсня, БАнтик, БАттерфляй,
БАйка, БАбушка, БАй_БАй!
Кто в них первый? Это я!
Кто места в БА меняет,
Тот АБракадАБру славит!"

..........................................

Бабы Безбожно, Блин, Борзовели,
Брали Баблом в Безвалютном Борделе.

Буква В

Буква В на Вид Весьма Вальяжно
Входит В Азбуку Вразвалку, двухэтажно
Выпуклым Виденьем с Вернисажа.
С ней Вопросы Взрослые Все даже
Выясняют Вежливо на Вы,
В том числе – Величества, Волхвы,
И, Вообще, на В – Всё очень Важно,
Кроме Всех Ватрушек и Варенья,
И Велосипеда для сравненья
С Буквой В на конкурсе сутяжном!
..........................................
Верблюд Верблюду Врезал Виртуально,
Второй Верблюд Вдруг Возопил Вербально,
Виной Войны Всей Вкусная Ваниль...
Вот Вам Весёлый Водевиль!

Буква Г

Говорите, Граф, Грассируйте,
Годы Грозные Грядут,
Ген Геральдики Гримируйте,
Где Гасите Гуммигут.
Гегемону Гармонируйте
Горстью Горестных Гримас,
Горячее Гранулируйте
Гегельянством Громкий Глас!

Буква Д

До Дури Дремать День-Деньской,
Дарить Десятины Доколе? -
Добился Дмитрий Донской
Державной Достойной Доли!
Долю Допили Дяди До Дна,
Думою Дурням Дуля Дана...

Буква Е

Ёж с Ежихой в Ельнике у Ели
Ёмкость Ежевики Ели.
Ежевики - Ендова,
Ели, Ёкнули Едва.
Ехал в Ельничке Енот,
Егерем Ершится:
«Если Есть Её Ежгод,
Ералашнет Единожд
Естества Единство!»
Ёж Ехидно: «Ерунда,
Есть Еретикам Еда!»

Буква Ж

Жужелица Жу Жужжала
Жертвой Женского Журнала.
.................................

Журавль Жуирно Журавлине
Жемчуг Жаловал в Жасмине.

Женихом Журавль Жеманный
С Журавлиной Жил Желанной.

Журавля в Журфикс Женили
На Жантильной Журавлине.

Журавлина Журит Желчно
Журавля за Жёлтый Жемчуг

На Жнивье Журавль Живёт,
Жабок Жареных Жуёт.

...................................

Буква З

Зубра Знаем Знаменитым Зверем,
Замечающим Засады Зорким Зреньем.
Зубр Зовёт Зубрят на Землянику,
Зазевавшему Залепит по Загривку.
Завтрак Запивает Зубр Зубровкой,
Запугав Зубриху Забастовкой.

Буква И

Игемон Испрашивает Истово:
Иисуса: "Где Истоки Истины?"
Истину, Израненную Идолом,
Изъязвили Иноверцы Иглами.

Буква К
Ключ Курьёзный К Короткой Комедии, --
Крик Кулис, Как Комок в Кулуары,
Кипятит Круто Критик Крендели
Кривотолков, Крутя Канделябры.


Буква Н
Нам Нигде Ничего Не Надо,
Надоело Назойливо Ныть.
Не Наполнят Навечно Наяды
Нашу Нынешнюю Ненасыть.

Буква У

С ней Ум и плУг,
С ней БрУт и дрУг,
С ней и неУч, и мУдрец,
С нею мУза, наконец.

Буква Х

Хилые и Хворые
Хрип Хрипели Хорами.
Хворь, Холера -- Хватит Хныкать,
Хороводом --Хоть Хихикнуть!

Зачеркнул я букву Х
(Буква Х не без греха),
А она в ответ: Ха-Ха!
Стало две их - буквы Х.





Песня гимнаста

Вам -- всё поэзия, поэзия,
Хореи, ямбы, рифмы складные,
А на моих руках – магнезия
И сальто будет с перекладины!



Крутил я солнышко в обратном хвате
И лег, как перышко, на дальнем мате.

Слетели тапочки и майка лопнула,
Наверно, лапочка меня припомнила.

И вот на койке я весь забинтованный.
Судьба небойкая мне уготована.

Прощайте, брусья и перекладина,
К вам не вернусь я, - мне группа дадена.

И вместе с группою, хоть и не первою,
Разлюбит глупая меня, наверное.

А, если милая замучит шашнями,
Всегда под силу мне заняться шашками.

Чтоб жизнь оставила мне эту девочку,
Узнаю правила, куплю дощечечку.

Там и последний я в соревновании,
Но без падения и в полном здравии!


День

Золотое голубому
Золотисто улыбалось,
Голубое золотому,
Голубея, отзывалось.

В голубое золотое
Златоглаво устремилось,
Золотому голубое
Голубее засветилось.

Голубым для золотого
Голубое не скупилось,
Но печально с голубого
Золотое покатилось.

С голубым не золотое, –
Медноалое прощалось.
Темносиним поневоле
Голубое заливалось.


Рассвет

Там чудеса, там Леший бродит,
Русалка на ветвях сидит...
А.С.Пушкин



Загребла метлою звёзды старая Яга
И на месяце бесхозном – в дебри за луга.

Подняла вдали Жар-Птица крылья в облака.
Берегам кисельным снится речка молока.

В лес упрятал Змей-Горыныч выи до краёв.
Ухнул Леший, как обычно припугнув коров.

Наигравшись ночью в салки с Водяным из тины,
С ветки прыгнула Русалка в омут у плотины.

Бриллиантами Кащея первый луч дрожит,
Нечисть мелкая в пещеры тенями бежит.

Соловей-Разбойник в чаще свистнул до небес,
Серый Волк, туман бродячий, без следа исчез.

Но осталась Василиса – в золоте полей,
В голубом сиянье выси, в думе тополей.


Восход

Полусонностью румяной
Дали обагря,
В дымке озера туманной
Пролилась заря.

Где ночное покрывало
Стронул первый луч,
Там цветами заиграло
Полотенце туч.

И, не поднимая ила,
Лишь качнув тростник,
Солнце в озере умыло
Заспанный свой лик.


Кто пахать умел...

Кто пахать умел,
Нивой не владел.

А кто ткать умел,
Нитки не имел.

Кто любить умел,
Жить не расхотел.

А кто петь умел,
Песнь свою не спел.

А кто пить умел,
На войне был смел.

А кто красть умел,
Чином преуспел.

А кто жить умел,
Тот за дело сел.

А кто всё умел,
Прожил не у дел.




Ася

А.Н.

Есть женщины в белых халатах,
Посмотрит – и в миг исцелит.
Пред ними в долгах неоплатных
И Ваш неизвестный пиит.

Ах, сколько поэтов прекрасных
И женщин, что выше похвал…
Но видел бы Асю Некрасов,
Не то бы еще написал.

Однажды он, из лесу выйдя,
Пришел бы к ней зуб удалять,
Уже в замороженном виде
Он начал бы вирши слагать.

Какая Вы, мол, боевая,
Какой неземной красоты!.
На Вашем бы месте другая
Не так бы глядела во рты.

А Вы, - что ни взгляд, то целковый,
Не знаю, куда их девать.
Шпашибо, тепей я ждововый,
Шмогу шошинять и пишать.

Когда я попал в хирургию,
Со страху – по коже мороз.
Пускай сюда ходят другие,
Но я словно к полу прирос.

И думал на муки согласный,
От Асиных глаз полупьян:
«Вы чудо семи ипостасей
Без всяких надежд на изьян!»



Парта

Памяти Анатолия Лукьянова


Нас с тобою свел когда-то
Озорной 8-ой “А” класс
В третьей школе. Наша парта
Предпоследняя, как раз

У окна с цветком герани
И с холодным сквозняком.
То в эфирном мы дурмане,
То бодрились ветерком.

Кончив школу, как гимнасты,
Мы крутились за МЭИ
С перекладины на сальто
Без страховки, как могли.

Обошлось, не поломались
И пошли, забросив бланш,
Спорный Винер, cкромный Найквист,
В Храм Науки и в СредМаш.

А затем пути торили
Без скрещений, в параллель,
Между Венгрий и Румыний
Где зима, как наш апрель.

Торопясь от даты к дате,
Годы прыгали стремглав,
Все же верность нашей парте
В них забыться не могла.

И с той парты под геранью
До седин, до дыр во рту
Сколько раз, глотнув дурману,
Мы трезвели на ветру.

И теперь судить мне разве
Наших судеб разнобой,
Так ли важно, что не в фазе
Кувыркались мы с тобой?

Со своей толчковой левой
Ты в чинах был - на коне,
Прыгнуть с правою, несмелой,
Невысоко вышло мне.

В неустойчивой системе
Столько каверзных кривизн,
С теми кадрами, не с теми,
Всё равно, вне правил жизнь.

Не сберечь от безобразий
Весь российский материк,
Если сдвинулся по фазе
Наш верховный кадровик.

И стезей московских кладбищ
Уплывают в никуда
За товарищем товарищ
И пореже — господа.

Вот и завтра, грустно, Толя,
Пить за твой мне упокой…

Знать, на то Господня воля,
Что ты первый, я - второй.
6.Ш.1999г.



Снова весна

Весна была не ранняя, весна была не поздняя.
Она была заранее предсказана и познана.

А лето было краткое, рассветы были яркие.
Дни растворялись в патоке, сменяя ночи жаркие.

А осень вышла ранняя, нежданная, закланная.
И небо было ранено и облака заплаканы.

Зима пришла студёная, тоскливая и снежная
Природа умудрённая притворно спит поверженной.

Весна придёт, наверное, красивою, оправданной
И потому я верую во всё, что не загадано.


Фиалка

Весенняя весталка -
Мечтательный цветок,
Как мил мне твой, фиалка,
Прохладный огонёк.

В дрожанье фиолета
Предстала ты весной
Предвестницею лета,
Загаданного мной.

В твоих прогнозах мая
Даль голубого дня...
Весталка луговая,
Не обмани меня!


Я верю (посвящается Мише Галину)


Есть только миг между
прошлым и будущим…


Я верю, жизнь гораздо шире
Мгновенья между «до» и «после»
Поскольку в эпсилон и возле
Движение сокрыто в мире.

Жизнь не сожмёшь в простую точку,
Не остановишь беглым взглядом.
Взрывает лист весною почку
И ты идёшь цветущим садом

Я знаю, жизнь гораздо проще
Рецептов и громоздких формул,
Поскольку знать довольно норму
На вкус, на цвет, на слух, на ощупь.

Я знаю, жизнь намного уже
Того счастливого мгновенья,
В котором чудо вдохновенья
Строка однажды обнаружит.

Я знаю, жизнь куда сложнее
Замысловатости теорий,
Когда кипит людское море,
Своё не зная продолженье.

Я знаю, что всего не знаю.
Ко многому нет интереса,
Знать отчего там атом треснул
Не радость мне, а наказанье.

Но не во мне, как будто извне
Влекут меня людские гущи
И, вспоминая о насущном,
Я знаю, что не знаю жизни…
21 марта 2008г.


Двумя хрусталиками льда...

Двумя хрусталиками льда
Ценою в сотню евро каждый,
Случайных созерцая граждан,
Ловлю я холод иногда.

Но стоит встретить мне глаза,
Душой исполненные чистой,
Как льдинок каждая слеза
Туманит взор, сбиваясь с чисел.

И мне уже не разглядеть
Тех, кто окажется вдруг рядом.
О, как опасно - потеплеть,
С твоим встречаясь синим взглядом!


Письмо к матери


Мама, мама, ты не спишь ночами,
Плохо греет старенький твой плед.
Восемьдесят лет уж за плечами,
А покоя не было и нет.

Вечные тревоги и заботы, -
Сын и внук, и сестры и Мари,
Да к тому ж нигде не купишь боты
С теплым, мягким войлоком внутри.

Пенсии хватает еле-еле,
Сын с невесткой, как в шелках, в долгах.
Брежневу письмо ушло в апреле
И застряло, видимо, в верхах.

Подписи полгода собирала,
Марки на конверте – за свой счет.
Партбилет меняла и дрожала:
Как бы не припомнили еще…

Мама, мама, ты не спишь ночами,
Нацепив на ниточке очки,
В «Правде» прошлогодней ты читаешь
Новости, забытые почти.

Возмущаясь беззаконьем хунты
И кляня Израиль на чем свет,
Ты вдруг в предрассветную минуту
Обнаружишь старой даты след…

Мама, мама, ты не спишь ночами,
Потеряв и сон и аппетит,
Думаешь, что сын большой начальник
И теперь здоровья не щадит.

И в газетах списки награжденных
Изучаешь вдоль и поперек.
Сына не найдя среди ученых,
Ты в секретность бросишь свой упрек…

Мама, мама, чтобы спать ночами,
Письма в Кремль ты больше не пиши.
За непробивными кирпичами
Не понять учительской души.

Мама, мама, чтобы спать ночами,
Сына не ищи в строках газет.
Никакой он вовсе не начальник,
Да и к славе в нем стремленья нет.

У него не мамина дорога.
Цепь одна, но звенья разошлись.
В молодости ты отвергла Бога,
Сын теперь не верует в марксизм.

Но за Маркса ты не беспокойся,
Жизнь сама рассудит, что верней.
Таково сыновнее, знать, свойство
Отрицать отцов и матерей…

Среди женщин, среди всех старушек
Ты одна родная сыну кровь.
Самую забавную игрушку —
Жизнь - ему купила за любовь.

Пусть теперь играют сыном дяди,
Те, кто «за» и те, кто супротив.
Не для них стихи в его тетради,
Ты одна их искренний мотив.

Мама, мама, крепко спи ночами,
Утром все спокойней и видней.
Будь всегда мне радостью в печали
И печалью в радости моей.
1978г.


Сидит рифма на строфе...

Сидит рифма на строфе,
Ножки свесила.
Напевает под шафе
Что-то весело.

Нарядилась, как модель
Полуголая.
Сразу видно, что мамзель
Неглагольная.

Кто бы мимо ни прошёл
Она дразнится.
В рифму, но нехорошо,
Безобразница.

Тут и отзыв, как всегда,
Охом, аханьем,
А она его туда
Амфибрахием!

Нагло к ней подсел сюжет.
Мол, не можется!
А она ему в ответ
Корчит рожицу.

Ковылял вблизи абзац
Прозаический,
Так она ему: ”Эрзац,
Аритмический!"

Но верлибров вслух она
Не касается,
Отдают их письмена
Долг красавице!

А найдут её глаза
Рифму хромую,
Поспешает оказать
Помощь скромную.

Ну, а если встретит вдруг
Рифму с лирою,
Назовёт среди подруг
Перспективною.

Рифмой я развеселён
Словно градусом
И палата вся в неё
Слухом радостным.

Пел бы рифму до утра,
Так вошёл в азарт!
Усыпила медсестра
Атропином в зад...



Реанимация

Кафельные стены,
Белый потолок.
Каплет постепенно
В вены жизни сок.

Здесь по воле божьей
Старцы и юнцы.
Мой сосед Серёжа
Отдаёт концы.

Он врачам не верит.
Он почти здоров,
При закрытой двери
Кроет докторов.

На больного вовсе
Он и не похож.
Может быть, прорвёмся,
Подожди, Серёж!

Позабыть попробуй
Ссуду на любовь.
Для другой зазнобы
Сердце подготовь.

Нам проснуться б только...
На рассвете дня
Опустела койка
Справа от меня.


Самолёт (Из цикла "Израильские мотивы")


Если есть у вас на сердце
По святым местам печаль,
Вам поможет отогреться
Всем известная “Эль-Аль”.

От российской говорильни
И московской слякотни
Улететь помогут крылья
В субтропические дни.

Командир блюдет до точки
Свой устав и за штурвал
Он ни тещи, ни сыночка
Даже в мыслях не сажал.

Вопреки всему порядку
Не пойдет он бестолково
Ни на взлет, ни на посадку
Без диспетчерского слова.

Быть не может разговора,
Чтоб стакан настроя для,
Не запутает приборы
Горизонтами земля.

Гонят “Боинг” две турбины
С уймой лошадиных сил.
Пожирают те махины
Вместо сена керосин.

Если рейс не будет сорван,
Не успеете вздремнуть,
Как в порту Бен-Гуриона
Завершите Вы свой путь.

Там висят такие цены,-
Наплевать, что с буквой $,
Можно пивом златопенным
Запастись на отпуск весь.

Можно и не торопиться
У жратвой обильных стен,
И пивка хлебнёте с пиццей,
Как простой абориген.

Ну, а если вас не гложет
По святым местам печаль,
То ничем вам не поможет
Всем известная “Эль-Аль”.

Вам не нужен будет опыт
И достоинство внутри,
Сквозь таможенников чтобы
Просочиться в “Дьюти Фри”.

Тем, кому святые дали
Заменяет утлый сквер,
Остается без печали
Керосиниться в Москве.
1997г.



Картошка

Заранее к застольной встрече
Друзей стихами не зову,
Мне, оказалось, много легче
Творить в подвале наяву.

На стороне, промаясь трошки,
Перо отправил я в полёт,
Как вспомнил про ведро картошки,
То, что меня на Мытной ждёт!

Так вот, коллеги - прусияне,
Мне пафосность не по нутру,
И я готовлю вам сказанье,
С картошкою ведя игру.

Ждут клубни чистку под водою,
И на меня взирают с дрожью,
Как при ноже другой рукою
Ищу в ведре на нас похожих.

Вот этот клубень – в главном званье,
В себе уверен, как Эвклид.
Ну, приглядитесь только сами,–
Да это ж Малкин Леонид!

Ему талант дарован Богом
Мчит конь его о двух крылах!
С него седок так, мимоходом,
Нас пародирует в стихах.

Он царь-отец большим и малым,
(Власть от стиха другой сильней).
Его в заслугу (для рекламы)
Кладу наверх кастрюли всей.

С каким, представлю я, злорадством,
Перед едой благословясь,
В своей тарелке знатным яством
Его бы обнаружил АС.

Ох, не остался б на бобах
Он не при всех своих зубах!

И тут как тут возник Денисов,
Задумал дерзкое. Вот-вот
Он без мундира - вскачь к Алисе,
Иль, не моргнув глазком, соврёт.

А это что за Брель Лиант
Свой демонстрирует талант?
В ведре нет клубня многограннее,
Аншлаг ему грозит заранее.

Вот в танце ловко за границу
Ведра он выскользнул из рук.
Но знай, нам стоит лишь напиться,
Съедим тебя, любезный друг!

А этот, кладезь и порука
Содружества весомый клубень,
Конечно, это Игорь Крюков,
Ну кто стихов его не любит?

Одним мы вверены сомненьям,
Что в пору предпочесть бы нам:
Его соления стихам
Или стихи его соленьям?

А это я – плод прошлогодний
На рынке Лукшту подложили,
Меня очистить-то по моде
Я сам себя уже не в силе.

А это кто? Сам Миша Галин!
Отдать себя всегда готов
Всего до самых до прогалин
Во аппетит Прусейных ртов.

А этот клубень, так уж клубень!
Своей известностью велик.
С кульком стихов с майдана убыл,
Ну, натуральный Воловик!

Его хоть режьте, мажьте, ешьте,
Спокоен он, невозмутим.
Он от Камчатки до Плоешти,
Свой обнародовал интим.

А этот вот, не знаю лучше
Я клубня в собственном ведре.
Узнали вы, конечно, Лукшта,
По скульпту- , по гита-, двум -ре,
Как и по третьей ипостаси,
Отныне посвящённой Стасе!

А этот – просто непоседа,
Грозится Шведским поцелуем,
И дамы могут за обедом
Обжечь уста горячим клубнем.

А с этим трудности однако,
Чуть что, он сразу в дефиле.
Но тут ему не в зоопарке, –
Здесь интеллекты, как филе,

Они Царёва откровенно
Попробуют на зуб, на вес,
И, если не съедят мгновенно,
То позже, как деликатес.

А этот клубень, как гекзаметр,
По росту, по скачку вперёд.
В меня глядит фотоглазами
И всё растёт, растёт, растёт.
Его заявка – вам не липа,
Конечно, это Костя Кипов!

А этот чёрненький какой-то
И торопливый, как Чернов,
Как будто в шахматном цейтноте
Спешит он лечь в лимит часов.

И среди всех весомо, зримо
Редчайший клубень – Питиримов.

P.S.
Когда меня бы кинули на фрукты
Или на вина в роскоши бутылей,
Присутствующих дам их субституты
В моих сравненьях вряд ли оскорбили.

Но с этим прозаическим сырьём
Я не рискну умножить параллели,
Оставив дам прекраснее во всём
Картофельных скоромных пасторелей.

А вы, друзья, простите мне стишата.
Стриптиз картофельный обидел коли вас,
Прошу занять вас место моё в штате
Подвала, вот ведро – я объявляю пас.

И я себя одной мечтою тешу,
Что скоро раб подвальных сборищ грешный,
С картошкою сменю ведро
На… на хрен мне моё перо!

Я не пером и не убогой “клавой”
Картофельной себя покрою славой!


Тенденция


Странная тенденция
Власть имущих мелева:
От медведя Ельцина
До ельца Медведева!


Биакрих

Глумливо лезет на иконостаС
Истории палач и пустоболТ,
Тюремщик слова, музыки, холстА,
Лукавый изверг, с верой в произвоЛ
Ежовщины, в Гулаговской сетИ
Россию погубивший осетиН!


Кругодром

------В
---А-----А
--Д-------Д
---У-----У
------И


Пальма


Восходящею дугою
Над лагуной виснет пальма,
Непреклонною главою
Целясь в яростное пламя.

Преклоняет вал за валом,
Устремляясь к пальме, гребень.
Шелестит ее султаном.
Легкий бриз в горящем небе.

На кокетливом наречье
Языков своих зеленых
Пальма весело лепечет
О спасённых в шумных волнах.

Здесь тонувшие матросы,
Опьяневшие, как черти,
Пили сок ее кокосов,
Разрубая их мачете.

К пальме вынесен волною,
Пил и я нектар в той дали
За берёзку на Валдае
Над озёрной тишиною.
1986г.


Ковбойский фильм



Леониду Филатову

В Перу такое небо голубое,-
Юпитеры для съёмок не нужны,
По главной роли смелого ковбоя
Я в кактусах спасаюсь от жены.

Фильм остросоциальный, что здесь редко.
Пеоны – простаки. Помещик - мерз и тать.
Герой мой – алиментщик с интеллектом,
С таким, что перуанцам не сыграть.

Жена помещика влюбляется в героя
И козням мужа не видать конца,
Но - хэппи енд! В седле того ковбоя
Горят нетерпеливо их сердца.

Актриса героини – словно инка,
Как ветер прерий, как солёный зной,
Как шоколадная тугая кофеинка,
Как растворимый кофе привозной.

Я к той мулатке с самого начала
Кадрился, мол, пожар горит внутри!
Она, смеясь, мне щёку потрепала:
«Дождись финала, не перегори!»

А мне в финальных скачках не светило.
Был сценарист на выдумки горазд!
Я выпил с ним и убедил светило,
Что мой дублёр – последний педераст.

Ну, до чего же склочен
Киношный коллектив!
В нём каждый так и хочет
Скорее в объектив!

Катился ролик к новому финалу
И даже два снимались в параллель:
Один для нас, другой – для “капиталу”-
Банановых и прочих королей.





Осталось съёмок – дней на пять, наверно,
И вдруг, как с неба голубого гром!
Зашёл к нам мафиози с револьвером,
Дал шефу интервью – и миль пардон!

Его и разглядеть-то не успели,
Со страху все тряслись, как дурачки.
И кроме пушки из примет на теле
Лишь тёмные квадратные очки.

Как в ретрофильме, шеф стал чёрно-белым
И даже в стиле ретро онемел.
Пока помреж за водкою не сбегал,
Не отпускал маститого прострел.

А после первой вся площадка знала,
Что с нас за безопасность – миллион.
Нас охраняла мафия квартала,
А гангстерам противен моветон.

И если мы сегодня не заплатим
По счёту до семнадцати ноль-ноль,
Актёр героя в деревянном платье
Отправится домой, как бандероль.

Я побежал в гримёрную к дублёру,
Не всё ж ему тонуть, гореть, скакать!
Пусть в моём гриме влезет в мою форму,
Чтобы со мной на равных рисковать.

Меня ж в его костюме за дублёра
Сочли бы десять раз из десяти.
Но тут я убедился очень скоро, --
Он трус, каких на свете не найти.

В контракте нет гарантий при отстреле
И перуанский наш сорежиссёр
Тем более велел скорей доделать
Всё то, что не отсняли до сих пор.


Ну, до чего же склочен
Киношный коллектив!
В нём каждый так и хочет
Скорее в объектив!

Я тягу дал без четверти семнадцать
В надёжно охраняемый буфет.
Где ж было знать, что в нём решил скрываться
В загранку прилетевший худсовет!

В семнадцать ноль для съёмок адюльтера
В поспешно приготовленный ландшафт
Меня втолкнули кино-изуверы
И окружил кольцом весь киноштат.

Здесь и дублёр укрыт на всякий случай,
Убьют меня, так с места продолжать.
Суфлёры, ассистенты плотной кучей
А в центре сам – лишь кисточку видать.

Он передал, чтобы для правды вящей
Раскрыл я образ, позабыв игру,
И вёл себя, как в жизни настояшей,
В том ролике, который для Перу.

Ему-то что, он в окруженье свиты
И тыкву под береткою пригнул.
Мне ж выпало быть сверху и открытым
Без права даже крикнуть – караул!

Ведь я в стране, где все законы – билли.
Плевать мне на суфлёрское ЦУ!
Чуть к северу двух Кеннедей убили
Наёмные агенты ЦРУ.

Ну, до чего же склочен
Киношный коллектив!
В нём каждый так и хочет
По трупам в объектив!

Моя партнёрша – баба то, что надо!
Раскрыл бы образ и не закрывал.
Но только под прицелом из засады
Не вяжется интимный карнавал.

Я, как Адам, в объятиях мулатки.
Ну, хоть бы задницу прикрыли мне плащом!
Зато душа ушла куда-то в пятки
И утянула кое-что ещё!

Я жду, вот-вот меня накроет выстрел,
Как самую удобную мишень.
Стыд имитации погас во мне от мысли,
Что пуля под лопаткою страшней.

Но я актёр и весь в огне задора,
Те, что снимают, верят мне вполне,
Вдруг героиня взвилась: “Каскадёра!
Синьор директор, кабальеро мне!”

Я скрыл плащом свидетельство позора,
Сбежал в гримёрную и заперся на ключ.
Где гангстеры? Пришили бы дублёра,
Я тут же показал ей, как я злюч.

Я доказал бы черномазой суке,
Что у меня случился нервный срыв!
Но я ловил напрасно в каждом звуке
Похожее на выстрел или взрыв…

Когда ж из брюк счастливца-кабальеро
Спектры-квадраты громыхнули оземь,
Все поняли, что в кадрах адюльтера
Сыграл меня тот самый мафиози!…

Ну, до чего же склочен
Киношный коллектив!
В нём каждый так и хочет
По трупам в объектив!
1981г.

PS По устному рассказу Леонида Филатова
с несущественным добавлением


Секрет




Юрию Арустамову

Все сомнения отрину,
Жизнь прекрасна и легка!
Я иду, мне ветер в спину,
Я стою – ни ветерка!

Без проблем плыву, как парус,
Обгоняю молодых.
Не устану, не запарюсь
На своих движках двоих.

Невезучим по секрету
Тайну выскажу свою,
Я иду всегда по ветру,
Ветра нет – я постою.


Двое

И пусть никто не говорит,
Что путь на небо невозможен.
Пусть крюк не лезет в монолит -
Он будет кровью приморожен.
Лев Афанасьев(1932-1974)



Он думал, не сорвётся никогда,
И с новенькою вышел в общей связке,
Туда, где блеск заоблачного льда
Был несказанной уподоблен сказке.

Она всецело верила ему,
Как божеству, зовущему на небо,
И шла за ним, в рассвет и в полутьму,
Как будто бы за снадобьем целебным.

Ей показалось, мир сошёлся в нём
Со звёздами, горами, с ней самою.
Она мечтала с ним идти вдвоём
В безвременном пространстве под луною.

Она в общенье с ним была на «Вы»,
Смущалась иногда закончить фразу,
И имя, что наследовали львы,
Без отчества не вырвалось ни разу.

Она едва сдержалась, чтоб не петь
От счастья на покрытом снегом склоне,
Когда он ей пытался оттереть
С притворностью озябшие ладони.

И в городском уютном далеке
Счастливой не была она такою,
Когда смогла прильнуть к его руке
На миг один стеснительной щекою.

Он свой рюкзак утяжелил слегка,
Чтоб новенькой на трассе стало легче,
И на последнем гребне ледника
Ему хотелось взять её на плечи.

Он на неё без устали смотрел
Не отрывая глаз от подопечной,
Но кто из них оставить не посмел
Скользящего в неведомую вечность,

Не прыгнул кто по правилам в другую,
От потерявшего опору, глубину,
И ледоруб чей, описав кривую,
Сквозь лёд хрипел по каменному дну?

Два имени почти одновременно
Взлетели и сплетались в отголосках,
И горная ревнивая арена
Отозвалась лавинною полоской..

И в тех горах, хотя прошло полвека,
Но каждый окрик так же повторим, -
На имя новенькой переплетётся эхо
Поочерёдно с именем другим.

-.-.-.-.-.-.-.-.-.-.-.-.-..-.-.-.-.-.-.-.-.-.-.--.-

Но почему мне вспомнилась теперь
Далёкая трагедия влюблённых?
Не потому ли, что любовный зверь
Загнал нас и преследует на склонах!

Пока ещё рычит он вдалеке,
Когда мы рядом, он нам не опасен,
Твой поцелуй на выбритой щеке –
И чудище уходит восвояси.

Но первый и единственный твой дар,
Как бы случайный, легкий, невесомый
Зверь превратил в неистовый пожар,
Воспламенив во мне все хромосомы.

У нас один по гребню скользкий путь
И, если ты оступишься налево,
Скажи, куда мне головой нырнуть –
Я выполню приказ твой, королева!

А если я сорвусь, а если я,
От стоп твоих когда в одном шагу лишь,
Спасёшь ли ты любовь, любовь моя,
Или её обдуманно погубишь?

Я полетел бы за тобой, ликуя,
Как подобает верному рабу,
Чтоб напоследок в зверстве поцелуя
Познать свою счастливую судьбу...


Стена

      * * *


Заложите мне руки за спину,
Под кирпичную выставьте кладь.
Я такой инфантильный и заспанный.
Что вам стоит меня расстрелять!

Я ослаб от убогого роздыха,
От затей фарисейских устал.
Лоскутком сатанинского лозунга
Вы мои залепили уста.

И не вырваться крику на нечистей,
И друзей не разбудишь от сна,
Окружила тупой бесконечностью
Повседневная злая стена.

Не гнилая стена, да с охраною,
Только словом в нее можно ткнуть.
Может быть, я строкой покаянною
Поколеблю махину чуть-чуть.

Опрокинусь плотнее к кирпичикам
И, глядишь, стенку ту покачну,
Чтоб последний, которого вычеркнут,
Засмеялся в лицо палачу.

1975г.


Игра в Антея



Крутая носит нас судьба
И вихрь воронки где-то близко.
Но рифм пустынная волшба
Убережёт ли нас от риска?
Ирина Сидоренко. “Ключ вдохновения”

И клинят затворы,пошла рукопашная в скалах!
Мы с “духами” сбились в кровавую грязную смесь
Алекс Антей. “Чеченская сага”.

“Философско-антропологическое
исследование категории счастья”.
Ирина Сидоренко. Диссертация
на соискание звания д-ра ф.н.



Ну, к чему эти игры, дерзкий Алекс Антей?
Здесь не Брянск и не Кимры, ты в Москве– муравей.

Здесь повсюду асфальты, не коснёшься земли.
Погибают таланты, торжествуют нули.

Здесь одни иномарки, через раз – «Мерседес».
В них летят, как в запарке, кто с правами, кто без.

Стриптизёрша и рядом рядовой олигарх,
Нас повергнуть им надо в унизительный страх.

Им снести ли берёзу на аллеях Москвы,
Или жертву изъёрзать после винной смоквы.

Дорогого не стоит, стерпит всё протокол,
Для свидетелей столик, и на шине прокол.

Что им жизни других? Драгметалл на запястьях
И счёт в банке для них в категории счастья.

Но пока, злобно скалясь, бампер жертву не встретил,
Знаю, бросился Алекс между жизнью и смертью.

Не себя изначала, умирая, Ирина
Две недели спасала виртуального сына.

Стало в мире ином больше давящей прозы,
Словно нет под окном взор ласкавшей берёзы.

Будто смолкла в стихах вековая напевность,
И о войнах в горах никому не хотелось

Вспоминать в тишине под мотивы печали
На гитарной струне песни, что отзвучали.

И седьмого июля в день Ивана Купалы
Радость шумного улья вдруг впервые пропала.

Потеряло двоих стихотворное братство
Самых верных своих в интернетном пространстве.

Но, как вызов судьбе: Жить, призванье имея,
И не видеть в себе ни раба, ни пигмея!


Друзьям юбилярам


Станиславу Воробьёву

Помнишь ли детство, над речкою парк,
Старых аллей убегающий призрак,
Где прошлый век живописно был близок
К раю, ты помнишь ли, наш патриарх!

Помнишь военные годы впотьмах,
Из репродуктора бодрые сводки,
Помнишь глоток обжигающей водки
Как испытание, наш патриарх?

Помнишь прогулку в далёких краях,
Где просыпается первое солнце,
Где прямо в сердце однажды вольётся
Слово заветное, наш патриарх?

Время неслось по годам впопыхах,
Звали дела с головой окунуться.
Что же так больно порой оглянуться
Памятью за спину, наш патриарх?

Знаю, что помнишь ты даже в трудах
Прожитых лет торжества и тревоги,
Да и сейчас не стоишь на дороге,
Неутомимый в делах патриарх.

Вот уж и внучка, и внук вертопрах
Как украшенье большого семейства,
Где главным стержнем седой патриарх
Над сыновьями и парками детства.

Может, лучами нейтронными страх
Хватит тебе нагонять на планету,
Также и мне гнать начинку в ракету…
Может, пора отдохнуть, патриарх?
4 мая 2006 года



Геннадию Разыграеву
1

Мы одного с тобой закваса
И этим можно выдать всё,
Кто подольчанином назвался,
По жизни шёл – грудь колесом.

Я помню, как ты ни старался
В футбол с воротами из книг,
Всю шантрапу шестого класса
В упор не видел выпускник.

Но быстро годы нас сравняли
Лет через пять , чего уж там,
Мы с упоеньем отдавали
Дань привлекательным цветам.

Кому из нас цветы не любы,
Особо юных возрастов.
Тебя встречал я возле клумбы,
Поодаль розовых кустов.

И вот уже сравнялись вовсе
Мы пенсионной сединой
Так вот она какая осень,
Приходит – и ни в зуб ногой.

В ней есть тревоги и печали,
В ней память боли и утрат,
Но жизнь – она всегда в начале,
Таков заложен в ней формат.

Так будем в осень рады мы,
Пока есть время до зимы.

2

Бегущих лет витую лестницу
Не замечаешь ты, пока
Есть самочувствие и клеится
Творенье рук и мысль легка.

Витки сигналят круглой датою
На трудовой их перебор,
Но, видно, генной доминантою
Ты неуёмен до сих пор.

Твоё жилище – храм художника, –
Искусством строгим предстаёт.
Шедевры от звонка до лоджии
Любой затмят евроремонт!

А в институте точно считанным
Нейтронный луч в мишень стучал,
Где электронными орбитами
Забит протоновый причал.

А впрочем, за семью печатями
Хранятся ширь и глубина
Распада атомов с зачатьями
Других материй, что ж – война.

Не для того, чтоб пропитаться
Ты денно пашешь за двоих:
Как бы на грант американцев
Придумать нечто против них!

А где нейтрон не куролесил,
Где атом спал, не озверев,
Немало вырубил ты лесу,
Немало посадил дерев!

Сад плодоносит, дом построен,
Дым вьётся над его трубой.
Вот только печь, так мир устроен,
Растапливает уж другой.

Но есть на древе генном ветви,
Что от тебя неотделимы,
И внуков поставляют дети,
Как самых лучших и любимых.

Нам бы хотелось видеть раем
Житьё и задержаться в нём,
И так мы в жизнь свою играем,
Как будто вечно мы живём.

И пусть по кругу ходят даты,
Отодвигая свой предел,
Пока тревожит доминанта
И горы неотложных дел.
05.07.06


Ты маленькое чудо

Ты маленькое чудо,
Ты ангел во плоти,
А я твои причуды
Грехами оплатил.

Ни золотом, ни кровью, –
Игрой за твой обман
С обманною любовью
В очередной роман.

Но на пути неровном
Безрадостных гуляк
Я поднял над уроном
Сердечным белый флаг.

Я праведник отныне,
Был грешником вчера
Прими меня с повинной
Окончена игра.

Ты маленькое чудо,
Ты ангел во плоти,
Прости мои причуды,
Как я твои простил.


Поиск слова

По свободным от ветра местам
В облаках утром нежилось слово.
Показалось мне что-то в нём ново,
Но с небес я его не достал.

*********

Слово тенью за мной кралось в полдень,
Издеваясь фигурой топорной.
Эту копию счёл я притворной
И с земли иероглиф не поднял.

*********

Дождь вечерний поигрывал громом,
Заглушая рожденье словца.
Я в ответ с матерком разговорным
Рукавом стёр фонему с лица.

**********

Ночь мои рассужденья клонила
К никому неизвестному смыслу,
Не найдя смысла слов, я уныло
Сунул руку в карман… И присвистнул


Чернобыль

Не страшна нам радиация,
Мы – украинская нация!
(шутка)


Поезд фирменный – "Молдова",
Весь СВ – пяток транжир.
В Конотопе входит новый
Моложавый пассажир.

– Мне до Киева...
– Входите. Шахматист?
– Нет, с-под АЭС...
Врач комиссовал, вредитель.
Я ж здоровый наотрез!

Не пойму, какая муха
Укусила подлеца.
Говорит, звеню не глухо,
На подобье огурца.

Обещал сперва поправку,
А теперь – скорей беги!
Привезу обратно справку –
Вправлю лекарю мозги.

Пассажиру – лет за тридцать,
С виду, вроде бы, здоров,
Впрямь, такому рассердиться –
Перебьёт всех докторов.

Рослый, крепкий и плечистый,
Может, на людях бахвал?
Не молчун. Видать, речистый.
И вошедший продолжал:

– Ну, подумаешь – рвануло,
Ну, кого-то там прижгло,
Ну, куда-то там подуло!
Но зачем бросать село?

Меня выгнали последним,
Как поймали – без харчей.
Нет, чтоб вывести к соседям, –
Стал макетом для врачей.

Распустились паникёры, –
Перешёл он здесь на брань, –
– Дай свободу им и скоро
Всех сошлют в Тьмутаракань.

Напугали их буржуи.
Всё им, видите, не так,
Всё с дозиметром дежурят,
А на деле – кавардак.

Не дают подзаработать,
Хоть ты с голоду кричи!
Обнаглели с той субботы
Ненормальные врачи.

Я ж в две смены без подначки
Пыль с дороги подметал.
Четвертак всегда в заначке
И аккорды за аврал.

В магазине – всё, что нужно:
Водка, пиво – благодать!
Если б не было нам хуже,
Нам такого не видать.

В нашу Припять со стакану
После выброса нырнёшь, –
Как в радоновую ванну
Своё тело окунёшь.

Вкруг вода шипит, как в бане,
Сверху пена, вглубь – нарзан.
В речку б атома подбавить,
В ней бы градус заиграл.

С нашей станции бедовой
Каждый атом, как родной!
Облучённые коровы
Вдвое подняли надой!

Я не ел, что из теплицы.
Прямо с грядки – в самый раз.
Да и что со мной случится
С полмилрейгана за час?

А кого и прихватило,
Тот не лезет на скандал,
Одного так излечило
От того, чем он страдал.

Не даёт прохода бабе,
Будь стара иль молода.
Как дознул, так не убавить,
Знать, попало всё туда!

Айболитов там хватает.
Самый каверзный из них
Всем пожарникам вставляет
Буржуазные мозги.

Понаехала к нам контра,
Никакого нет житья.
Так и лезут, так и смотрят –
Нет ли в тумбочке питья?

Посмотрел больной в оконце,
На багаж мой кинул взгляд:
– А у Вас чуток найдётся?
Помогает, говорят...

Он протёр стакан салфеткой,
(Хорохор, а чистоплюй),
Промолчал до самой метки,
– А себе?
– До двух не пью.

– Ваше здравие!
– Спасибо.
Вам того же, ноль рентген!
Выпил, крякнул:
– Я ж не рыба.
Есть ли, нет – один мне хрен.

Он с закускою колбасной
Не успел помедлить всласть,
Как в купе к нам громогласно
Проводница ворвалась:

– Кто такой? Откуда едешь?
Где билет? Кто посадил?
На тебе пахать бы, "немощь",
А ты в зайцы зафинтил!..

Убери подальше липу
И показывай жене,
Я осипну, я охрипну,
Но ты вспомнишь обо мне!

Пометёшь пятнадцать суток
С Окружной дороги пыль,
Вот тогда тебе всем "бруттом"
Прямиком ползти в утиль!

Безбилетник взглядом смерил
Замундиренный тротил,
Оглянулся возле двери:
– Извинияюсь, пошутил...

Охранявшая стерильность
Свои вспомнила дела
И со мною поделилась,
Пока веником мела:

"Здесь под припятских немало
Проходимцев и воров.
Я по радио слыхала,
Кто не помер, тот здоров."

Я опять один остался
С недопитым коньяком.
Вот и Киев показался,
Весь перрон – забит битком.

На душе темно и лихо,
Будто я зевнул ферзя...
Выпить что ль с неразберихи?
Да вот нет, до двух – нельзя...
май 1986 г.


Есенин и Клеопатра (Окончание)

Пушкин:
Мне болью сердца разрывает грудь,
Готов раздвинуть я века и с ними царства,
Чтобы во сне к ней руку протянуть,
Как за усмешкой горького лекарства.
И пусть продолжит свой печальный путь
Вне времени и вне любых пределов
Лучей знакомого Полярного ковша
Моя не отомщённая душа.

Клеопатра:
Всесильны боги! Небо почернело.
Безлунная пустеет высота.
В своё всепоглощающее чрево
Мир погружает жадно темнота.

Есенин:
Месье, поднимите шлагбаум
Коленоподобного локтя,
Вы слышали, Пушкин пред Вами,
Посторониться извольте!
Неужто Вам ближе всего
Мгновения сонных наитий,
Чем страстная просьба его
В ряду воскрешённых событий?
Довольно быть светскими лисами,
Нарядные, милые, присные…
Зачем вы так,
Бояре клинописные?
.............................................
Ушкин:
Уймись, дурак!
Давно мы за кулисами.

Сенин:
Теперь не только вижу, но и слышу.
Чем раздражён? Язык бы прикусил.
Или, хотя бы, несколько потише,
Здесь люди…

Ушкин:
Повторюсь: Ты - сукин сын!
Как издевался ты, представив в героине,
Актрису, не сюжетный персонаж!
И даже Клёпу с отчеством воспринял,
И в интонациях твоих сквозила блажь
Отвергнутого некогда кретина,
А не отца её больного сына!

Сенин:
А ты заметил, как она меня,
Своими взорами насмешливо кляня,
С прекрасным настроеньем поливала,
Пощёчин разве что не надавала,
А строку первую с “дневною духотой”
Она сменила гнусною “тахтой”.
Какое злое в ней пренебреженье
Ко мне проглядывало в сцене той, с вином,
Когда она, сковав мои движенья,
Пыталась глупое создать мне положенье,
Танцуя между мною и столом.
Не стоит, Пимен, лезть в мои дела,
Ты со своими разберись вначале,
Корова чья-то, может быть, мычала,
Но не твоя…

Ушкин:
Ну , чья бы не взяла
Корова, мычать мычи, но силы береги.
Нам предстоит с тобой дуэль на рифмах,
Поборемся, Егор, как близкие враги,
В "Египетских ночах", в полуночных разливах
Полей ржаных под русскою Луною
За тетиву с отравленной стрелою.
Но всё же ты б умерил свою прыть
В оттенках озвучаемого текста.
Хочу я подозрения открыть
Свои на первое твоё по пьесе место.
Тебе не кажется, что шеф со стороны
Исследовал нюансы в монологах
Твоих и Клёпы с тем, чтобы заронить
В себя надежду после тщетных многих
Попыток обратить хоть гран её вниманья
На щедрую весомость обожанья?
Возможно и не так, тогда прости заранее,
Но в случае любом над ролью не глумись

Сенин:
Признаюсь, мне пришла такая мысль,
Когда вдруг в монологе сердце сжалось,
Да так, что я и стушевался малость,
Забыв слова, что проиграть осталось.

Белла:
Ах, мальчики! Вы, кажется, не в курсе,
В антракте зрители возле окон фойе
Глядят Луну, ну разве кто пропустит
Её затмение? Добро бы не к войне.

Сенин:
Ну, напугала! Пострашней войны.
Какое дело нам до прихотей Луны, -
Войне ли быть иль снова быть потопу!
Скажи мне лучше, видела ты Клёпу
В буфете для второй величины?

Белла:
Спасибо, как же не напомнить мне,
Что мой буфет в другой величине.
Вы о балете, видно, позабыли,
Не распознав меня в моей Сибилле,
Не то затмение вас стушевать могло?
За окнами...

Ушкин
Беда?

Белла:
Чудесное гало!

Ушкин:
Во все века – недобрая примета,
Затмение Луны или комета.
Увидишь скоро, это неспроста,
Паршивый признак, хоть и без хвоста.

Сенин:
Ввиду имеешь чёрную комету?

Ушкин:
Хорош острить! Она подобна свету
В любой своей актёрской ипостаси.
И очернить её ты даже не пытайся.

Сенин:
Ну, вот и отдохнём мы! Наконец-то!
Привет тебе заветной кельи дверца
От первого на сцене песнопевца.

Ушкин:
Покамест не закончена премьера
Нет первого…

Сенин:
Прочти названье пьесы!

Ушкин:
Другие учтены в нём интересы,-
Печального столетья “Англетера“.

Сенин:
Посмотрим мы в конце финальной сцены
Кого осыплют лавры Мельпомены.

Ушкин:
Я вижу не выходишь ты из роли.
Какие лавры? Баночка фасоли?
Очнись, заоблачный, и вспомни о талоне!
Скорей в буфет!

Сенин:
Я свой отдал Мадонне.

Ушкин:
Которой же из трёх?

Сенин:
Той, из кордебалета

Ушкин:
Признаюсь, я почувствовал, она
Не слабо отбивалась от поэта,
Настолько оказалась голодна,
Что первой сорвалась в подвал буфета.
А на твоём бы месте, недотёпа,
Моим талоном бы кормилась Клёпа.
А сам ты как?

Сенин:
Сегодня натощак.
Зато вчера успел набить живот,
Когда по разнарядке до восьми
Китайский разгружал я самолёт.
А весь товар продуктов, чёрт возьми,
Из ржавых банок – Педигри и Вискас!

Ушкин:
Теперь мурлычь две-три недели, Киска,
Или полай. Из всех съедобных бед,
Пожалуй, я бы выбрал на обед
Какой-нибудь английский Кити-Кэт.
Я слышал от дражайшей половины,
Что он сытнее искусственной свинины.

Сенин:
Ишь, размечтался, тоже мне – фигура,
У Запада – другая клиентура.
Аэропорт им даже не Быково,
А Шереметьево, и груза не такого!
Сейчас бы мне с тех рейсов упаковку,
Допустим, бутерброд и два ещё вдогонку.
Боюсь, без них уже на пол дороге
Мне плохо будет в длинном монологе.

Ушкин:
Тем более в дороге из колдобин
Так называемых стихов без габаритов,
Без светофоров на стыковке ритмов,
Где шаг вперёд прыжку назад подобен.
Надейся на подмогу инструментов,
Под музыку ухабы незаметны.
Я раза два сбивался и порол
Бредятину, забыв слова и роль,
Но подтанцовки смуглых египтянок
Раздетых сверху и до самых пяток
Настолько музыкальны и эффектны,
Что всем до лампочки высокие куплеты.

Сенин:
Конечно, автор наш в какой-то мере
На фоне молодых покажется замшелым,
Но всё же что-то есть в его манере
И стилизация местами совершенна.

Ушкин:
Ну, разве что, в единственном примере,
А сплошь – довольно скучно и кошерно.

Сенин:
Нам разбирать бы авторские тексты
В другое время и в другом бы месте,
Ну, а сейчас последствия известны:
Ведь даже и в антракте, между нами,
Мы говорим легко его стихами,
Хотя наш графоман среди подобных бестий,
Свидетельствуют многие, на вид
Египетских древнее пирамид.

Ушкин:
Плевать на автора! Он навредил, как мог,
Но будь он трижды дряхлым и кошмарным,
Опаснее для нас улыбок шармы,
В верхах имеющих и стол, и уголок.
Когда мой Пушкин выл чужие оды.
Почувствовал я лёгкий ветерок,
Не то, чтобы прохладный, но холодный.

Сенин:
Какие ветры? Ты с чего, Пиман?
Нам разрешён по пятницам экран,
Главреж не даром в землю бил челом, -
Я видел - семафор на пьесу дан,
Печать и двадцать подписей на нём!

Ушкин:
Чутьё имей, имей, Егорка, нюх
На нашу театральную погоду,
Да мало ли кому сейчас в угоду
Найти захочется хоть в чём тлетворный дух?
Боюсь, пока волынка наша длилась
Есенин вновь успел попасть в немилость.

Сенин:
Ну, выдумал! Не иначе с похмелья,
После вчерашнего гидролизного спирта.
Мели, мели, не выспавшись, Емеля,
Ещё не то взбредёт в дырявое корыто.
Фильм о Есенине по всей России с блеском
Прошёл от Нижнего до самого Смоленска!
.
Ушкин:
Моей контузией меня не оконфузишь,
Она дала ещё один мне глаз,
Пусть даже на затылке, не анфас,
Но им я чую виртуальный кукиш!
Златые горы мне порой сулят,
А мой уже всё понял вещий взгляд.
Так вот, не буду я тянуть мочало.
Скажи ты мне, любезный друг Егорка,
Возникла ли в тебе неясная тревога,
Когда до занавеса гостья упорхала,
Пришедшая из главного хурала?
Пока ты соловьём на сцене заливался,
Как водится, устроясь жопой к зрителям,
Она, ни капли не стесняясь зала,
На выход подалась почти дунайским вальсом.

Сенин:
Давай без грубости, мы, как никак, в обители
Искусства. И называй спину мою спиною
Иль тыльною, коль хочешь, стороною.
А что касается помянутой патриции,
Считай, я и сейчас всё в той же к ней позиции.

Ушкин:
Напрасно ты храбришься, дорогой,
Однажды после схожего скольженья
Перевели главрежа со второй
На третью категорию снабженья.

Сенин:
Лиха беда! А нам легко ль на пятой?
Додумались в Америке ребята
До самого великого несчастья, -
Весь мир согрет без нашего участья!

Ушкин:
Да вспомню время, - тридцать лет назад:
В горячих точках в праздник - сервелат.
Какая бы была в России сытость,
Когда б не ядерный вокруг холодный синтез!

Белла:
Я вовремя к вам или вы успели
Сожрать друга в общей вашей келье?
Есть новость, дорогие египтяне,
Пора вам расцарапывать ногтями
Физиономии, но каждому свою:
Спектакль прикрыли, наш главреж - адью,
Но приказал вам быть на изготовке.

Ушкин:
Я знал, я чувствовал запрет по обстановке
В VIP- ложе и ряду втором партера.
Ну что, Егорша, поменялась эра?
Пакуй свои египетские шмотки.

Сенин:
Приберегла бы шутку, пустомеля,
Ещё три дня до первого апреля.

Белла:
Спасибо, милый, не поколотил.
Егорик, дорогой, очнись, ты не в Египте,
Где знает каждый нильский крокодил,
Когда разлив, тогда Луна в зените.
У нас настолько всё непредсказуемо,
Любой правдивец не сойдёт за умного.
Вы акт сыграли, вот вам исполать,
А я же нахожусь на грани срыва!
Теперь два дня мне тёмный грим смывать,
В нём я с ушей до пят, без перерыва!

Сенин:
В глазах моих то темь, то Хохлома,
Во рту как от египетской смоквы.
Да кто ж нам всю обедню поломал?

Белла:
Я только что прослушала сама
Постановление по "Голосу Москвы".

Сенин:
Пойду-ка я сам сплетни все проверю,
А вы побудьте здесь одни за дверью.
Дам времени двум любящим немного,
Чтобы один успел помыть другого.

Ушкин:
Ну, что дружок? Расстроена ужасно?
А в гриме египтянки ты прекрасна
И наплевать на звёзды и Луну,
Мне видеть бы всегда тебя одну
И в ясный день и в день во всём неясный.
Дай поцелую, будем жизни рады!

Белла:
Сними свои сначала бакенбарды.

Ушкин:
Я вместе с ними снял бы кое-что
С себя да и с тебя, любимая, вестимо…

Белла:
Да что на мне, кроме сплошного грима?
И потому снимай, но осторожней,
С моей соприкасаясь тёмной кожей.
Постой, стучат… На Лепову похоже…

Лепова:
Не собрались ли вы тайком трудиться?
Спокойно. Не хватает нам скандала.
В Египет нам уже не возвратиться,
А здесь в Москве и так забот не мало,

Ушкин:
Задумав снять свой пушкинский костюм,
Запутался в булавках я немножко.
Как к месту просвещённый ум
Додумался до молнии-застёжки!

Лепова:
Для этой цели, знаю без сомненья, -
Костюм Сибиллы - верх изобретенья!
Пора бы ей в актёрской костюмерной
Сменить костюм не к месту откровенный.

Ушкин:
Признайся, Клёпа, рада ты наверно,
Что со спектаклем получилось скверно?
С чего это плела ты бред и чушь,
От смысла не оставив и процента?
На месте автора, я даже не шучу,
Сам первым бы ушёл с подобного концерта.

Лепова:
Во-первых, автор наш совсем глухой,
А, во-вторых, не смог бы встать он сразу.
Ты лучше мне скажи про Сенина - заразу,
Ты видел кренделя его по ходу пьесы.
Ведь я последнюю произносила фразу,
А этот гусь финал мой занавесил
Немыслимым, дурацким монологом,
И без того мне претерпелось много, -
Все сцены был ко мне повёрнут жопой
И называл... Спасибо, что не Клёпой.

Ушкин:
Ну, ладно, уж! Смешно тебе не знать
Как надобно вести себя на сцене,
Но и актёрскую подвижность зритель ценит,
А не столбов глагольствующих рать.

Сенин:
А что я вижу? Бакенбардов нет
И грим на Ушкине от лифчика Сибиллы…
Какими же мы дураками были
Не ставя пьесу “Праздничный обед“!

Ушкин:
С подобным тематическим размахом
Пошёл бы ты…

Лепова:
…в крутые олигархи.
Ушкин:
Куда ему! Опять в аэропорт,
Где разгружают Вискас и компот.

Сенин:
Наивный ты. Далёк ты от народа.
Нелётная с утра была погода.
Но даже, если б лётною была,
Вкруг полосы нет лишнего угла.
Объявлена недаром чрезвычайной
Затаренность и не видать порядку, -
Сплошь самолёты производства Chine,
Все - на два взлёта и одну посадку.

Ушкин:
И для чего ж тогда второй им взлёт?

Сенин:
Такой, как ты, идеи не поймёт, -
Летят второй раз словно катафалки
Вёрст сто иль двести, до ближайшей свалки.

Ушкин:
Привет невесте! Время тратить жалко
Ночное на тупую перепалку.

Лепова:
Какую он имел ввиду невесту?

Сенин:
Наверное, всего лишь слово к месту.
А что это тебя так взволновало?

Лепова:
Я знаю хорошо тебя, кота-нахала!
Уж больно с кисами ты, мой мурлыка, прост.
Смотри, так больно наступлю тебе на хвост,
Что не покажется тебе, должник мой, мало!

Сенин:
Опять ловлю намёк на алименты,
На всякие египетские казни,
Да я уже два года не проказил,
Могла бы высказать в мой адрес комплименты!

Лепова:
Ну не смеши, мой бывший муженёк,
С твоих-то алиментов экий прок?
А с комплиментами немного подожду.
Садись. Сыграем дружбу иль вражду.

Сенин:
А я готов сыграть с тобой любовь,
Как в третьем акте.

Лепова:
А как в жизни, вновь?

Сенин:
Ну где ты видишь спальни атрибуты?

Лепова:
О кустиках ты позабыл как будто…

Сенин:
Кустов не вижу, но могу представить…

Лепова:
Молчи и слушай, половая память.
К тому, что ты изведал, я добавлю:
Есть информация из…, знаешь сам, откуда,
И конфиденциальная, покуда
Мы отповеди не дадим спектаклю,
Как проповеди нечисти и блуда.

Сенин:
О чём вопрос? Один сеанс любви…

Лепова:
Но раньше твоей морде быть в крови!
Ты можешь быть в конце концов серьёзным?
Вопрос идёт о нашем сыне. Поздно
Спохватываться будет через час,
Судьба его решается сейчас,
В сию минуту! Всё решают звёзды!

Сенин:
Я кое-что уж слышал про Луну…

Лепова:
Ещё услышу глупость хоть одну…

Сенин:
Клепуша милая, к чему твоя суровость?
В подобном деле я сама готовность!

Лепова:
Ну, слушай. Через несколько минут
Должны мы провести в театре митинг,
Прочесть всё то, по факсу что пришлют
И осудить…

Белла:
Слушок узнать хотите?

Сенин:
Тьфу, напугала! Уж в который раз!

Лепова:
Выкладывай и убирайся с глаз!

Белла:
Из достоверных: наш главреж уволен,
Под тем предлогом, что смертельно болен.

Лепова:
Как быстро прогрессируют болезни!
Какие вирусы в него сегодня влезли?
Казалось бы – пропаренный, прожаренный.
Но, впрочем, всё равно, продолжим разговор.

Сенин:
Тебя не тронул страшный приговор,
Или ты знала обо всём заранее?

Лепова:
О чём заранее, о том, что будет жив?
Егорий, ты умнеешь по часам,
Ещё башку б немного почесал,
И понял бы, какие рубежи
Нам покорятся из того числа,
Где многие решаются проблемы
С позиций упрочения системы.

Сенин:
Короче, Клёпа, я не дипломат,
Но вижу пункт, что в списке номер первый,
И прежде чем другие вставим в ряд,
Займёмся сыном, что важней, наверно.
Но, если я, прости меня, увижу,
Что митинг – ради реноме главрежа,
Его ступени к власть имущим ближе,
А речь о сыне – скажется уловкой…

Лепова:
Ты сумасшедший! Я тебя зарежу!
Возможно ли, чтоб мать была плутовкой,
Играла жизнью собственного сына?
Только, как ты, такой вот образина,
Мог заподозрить козни карьериста
В моих мотивах, я ж не лгу, - реву лишь…
И знай, что тот, к кому меня ревнуешь,
Портфелем обзавёлся замминистра!

Сенин:
Позволь, позволь, я что-то не пойму.
За что повысили, мне даже интересно,
Или на митинге должны хвалить мы пьесу,
Зачем тогда запрет и нагоняй кому?

Лепова:
Умней, Егор! Какие имена?
В постановленье нет имён и отчеств!
В нём никому не воздаётся почесть,
Но нет и наказаний ни хрена.
Ну, кто к нам? Что ещё за хлюст?

Ушкин:
Нельзя ли мне узнать из первых уст,
(В театре, слышал я, созрели перемены)
Кто виноват, что делать, кто в отстой,
А кто подняться должен непременно?
Или затея выглядит пустой
Инсценировкой важной авансцены,
Где загодя аншлаг и где по шапке цены?

Сенин:
Ах, Пимен, Пимен! Враз всё раскусил,
Что значит театральный старожил!

Лепова:
Не раскусил, а только слышал звон,
А знать бы не мешало, где был он.
Давайте, мы выдумывать не будем,
Есть пьеса, никудышняя, пустая,
С замашками порой на многодумье,
И, критику сюжета пропуская,
Отмечу лишь натянутость на месте
Переднего, сказать забавно, плана…

Сенин:
Ты говорила, автор вне воздействий…

Лепова:
Я говорила? Это очень странно,
Запомни твёрдо истину простую,
Не нам решать, где ставить запятую!
Но пьесе, с подзаявкой на балет
Должны сказать мы громогласно: "Нет!"
Кому же, как не нам, известна её дурь?
Ты, друг Е.Сенин, лобик свой не хмурь,
И иже с ним, блистательный П.Ушкин,
С нас всех, чуть что, и поснимают стружки!
Спектакль окончен, мы живём в реале,
В котором до сих пор удачно мы играли,
И будем вновь играть живую пьесу
Для нашего, заметьте, "антиресу".
Тем более, актёры мы пока,
Валять не стоит ваньку-дурака.

Сенин:
Не знаю, как второй, один дурак всё понял,
Команды жду воинственной "По коням!"

Лепова:
Но, если ты язвишь, то пожалеешь вскоре,
Ум не твоё, подозреваю, горе.

Ушкин:
Второй - он не дурак, он из ослов,
Понять я не могу набора слов!

Лепова:
Скажи вот также, но о тексте пьесы,
Где одному мерещатся Дантесы,
Другому в образе визиря - Маяковский,
Октябрьские метавший отголоски.
Ну, как вам эта из цитат визиря:
"Валяй, поэт, импровизируй!"?
А продолжение "Египетских ночей"
С балетом полуголых басмачей?
И вся эта дуэль на встречных рифмах
С потерей облачения на нимфах
При каждой поэтической удаче
Того или другого, а иначе:
"Но, если не восторженный полёт
Души в стихах найду, а лишь напев унылый,
Взамен рабынь, благоухавших миррой,
К поэту стражник тут же подойдёт,
Вооружённый воинской секирой."

Вы что, хотели бы всё это проиграть
На современной, на московской сцене?
Вас критика задаром не оценит,
Но коль смолчит, припомнит вдругорядь,
Когда потребуется ради высшей цели
Кого-нибудь задвинуть или снять.

Ушкин:
Всё, хватит, Клёпа, полоскать мозги,
В конце концов, ведь ты не провокатор,
Скажи нам прямо, кто у нас враги,
Неужто этот пресловутый автор,
С его отдышкой, кашлем и подагрой,
Который может не проснуться завтра,
Стал на пути высокой нашей цели?
Настолько он с наружи лапоть драный,
Что и душа его, похоже, еле-еле,
Пока что держится в его двухмерном теле!

Лепова:
Опять она? Когда-нибудь убью!
Докладывай отчётливо и быстро!

Белла:
Прошёлся слух, - уволили министра!

Лепова:
Нашёлся враг… Голубушка, адью!

Сенин:
Так, значит, будем в бывшего метать
Мы острые критические стрелы.
Так вот он где засел, коварный тать,
Что разрешал такие ставить перлы!

Ушкин:
А я бы по нему тяжёлым метанул
За то, что, оседлав давным-давно свой стул,
Пустых он много высказал посул.
В мой адрес - сотни, непреложный факт!
Мне на квартиру восемь лет подряд
Оформить обещал сертификат.

Лепова:
А обзавёлся бы тогда бумажной фальшью,
Квартира от тебя была б сегодня дальше!
Когда в театре новый режиссёр,
Метла не только выметает сор!

Ушкин:
Ох, до чего же истина проста,
Теперь всё стало на свои места!
Король не умер, жив он! Тем не менее,
Да здравствует царица Мельпомении!

Лепова:
Пока не время вам кричать: “Ура!“

Сенин:
Мне кажется, что самая пора
Тебе бы вспомнить, - пять минут назад,
Для сына нашего какой сертификат
Сулила твоя хитрая игра?

Лепова:
Я думала, что ты успел забыть
Интригу предстоящего спектакля,
Но красная его больнее нить
Должна пройти сквозь нас. Не так ли?
Вот, если выполним несложный договор,
Конечно, устный, в надлежайшей мере
То нам с тобою общий приговор
Отменится, ты можешь быть уверен.
И эта нить, что тоньше волоска
На данную минуту, мой сподвижник,
Окрепнет и поможет отыскать
Пути в одну из заграничных клиник.
Мой шанс - авторитетный трон,
Хотя бы театрального масштаба,
Чтобы меня отказом - только тронь!
Царица перед вами, а не баба.
И, чтобы мне намеком на постель,
Или пугая нашей медициной,
Ответить не посмели, как досель,
Пройдусь по всем Харибдою и Сциллой.
Найдёт мой материнский эгоизм
Дорогу пробивных дороговизн!

Ушкин:
Мне кажется альтернативы нет
Сценарному продуманному плану.
А что же наш непризнанный поэт,
Согласен ли стать жертвой покаянной
Иль молча он снесёт на склоне лет
Со знаком минус дружную осанну?

Сенин:
А что ему? Он ничего не член,
Откуда бы его могли бы выгнать.
Как был, так и останется без выгод,
В его года удача - это плен
Сосудорасслабляющего ига
Банкетов и лекарственных проблем.

Лепова:
Какое иго! Не пора ли знать,
Что наш поэт, хотя и не был в курсе
Всего, что запланировала знать,
Но кое-чем он всё же перекусит
И кое-что останется в ресурсе!
Он получил за каждую строку,
А много ль надо на его веку?
Опять она! Чёрт взял бы её чтобы!
Отчётливо и громко, не сквозь зубы!

Белла:
Затмение Луны пошло на убыль!

Лепова:
Информативней я не знала бомбы!
Из новостных сегодняшних реприз
Сибиллы нашей, эта - нечто из…!

Сенин:
С Луной всё ясно, но темно в другом, -
В затменье провокационной пьесы
Без планов просветления потом.
От боли головной кому компрессом
Поставленным был плановый провал?
Или как раз, весь план в том состоял,
Тогда к чему пришло его начало?

Ушкин:
Всегда премьеры наши привечали
Элита театральная Москвы
И режиссёры с берегов Невы,
И театралы многих городов.
Необходимо, знать, скопление голов
Для массовой промывки их мозгов!

Сенин:
Ну, что бы там ни говорили примы,
Наш Пимен Ушкин – настоящий Пимен!
Признайся, Клёпа, сделан был заказ
На пьесу для отвода многих глаз?
Вот почему мы два другие акта
Всё репетировали сокращённо как-то!

Лепова:
А вам-то, бабникам, зачем всё репетировать,
Чтобы друг друга в помыслах кастрировать?
Не сцену ли твою, Егор, на пирамиде
С красоткой Беллою, набравшейся отваги,
Иль Пимену со мной на саркофаге,
Ну, что тогда? Обида на обиде.

Сенин:
Ты хочешь высказать, что в пьесе адюльтер
Такой, что превосходит даже порно?

Лепова:
Их даже два, очнулся, кавалер,
Ты, видно пьесу не читал подробно.

Сенин:
Что за вопрос? Мне б свой осилить текст.
И дела не было до всех балетных мест!

Лепова:
Поэтому ты выскочил в антракте,
Как с двухэтажной выпавший кровати!
А, может, по уши ты будучи влюблён,
Красотке тайно свой вручал талон?
Я видела одну в буфетной смене нашей, -
По пятой - ела суп с перловой кашей.

Сенин:
Ты изверг, Клёпа! Хватит про еду.
Ещё два слова, встану и уйду!

Лепова:
Посмотрим, как без отданных калорий
Ты первое осилишь и второе.
Советую немного подождать,
Возможно, что появится предлог
Официальный, чтобы вся вражда
Меж нами в виде ссор и мелких склок
Была забыта, только дай нам Бог,
Чтобы здоровым стал бы наш сынок.

Ушкин:
Узнал бы автор о канве сюжетной
Он записался б добровольной жертвой?

Лепова:
Ну, снова колебанья в поведенье
В который раз, - опять за рыбу деньги!
Наш старикан, дай Бог ему здоровья,
Без колебаний принял все условья.
Как просто данный экземпляр реликта
Представил вдруг, что он – Аврелий Виктор!
А ведь поэтов-профессионалов
Выискивали тщетно в двух Союзах,
Но в них сплошное сборище нахалов
И спекулянтов на обеих Музах.
В одном Союзе срок назвали - год
И с первой категорией снабженья,
В другом - полгода, но платить вперёд
И безлимитную жратву для окруженья.
А наш поэт - он на своей шестой,
Пенсионерской, и без предоплаты
За месяц взялся сделать труд такой
И выполнил от даты и до даты!
Да он всё знал, что только первый акт
В единственной премьере будет сыгран
И даже пункт внесли в его контракт
По форс-мажорным разным политиграм.
Ну, например, не будет в срок запрета, -
Играть тогда без актов третьи акты.
Так что вы зря жалеете, ре-бя-ты,
Утерянные тонкости сюжета.
А для того вот, чтоб наверняка
Запрет на пьесу всё ж не мог сорваться
Наш автор в Камасутру проникать
Не преминул помолодевшим старцем.
Его фантазии в скульптуру оплави, -
Пополниться бы смог известный храм любви!
Эротика его нова и на бумаге,
Особенно со мной - на саркофаге.
Сыграл бы Ушкин - роль из ряда вон,
Проснулся бы, наверно, фараон!

Сенин:
Не дал бы фараонить до конца,
Наверное, убил бы подлеца!

Ушкин:
А что же ты не победил в дуэли?

Сенин:
Посмотрим кто кого в апреле!

Лепова:
Вот знайте, к чему могут привести
Раздетые до нельзя травести!

Сенин:
Как интересно ты проговорилась
О поиске поэта-исполнителя!
Кто же искал, скажи ты нам на милость,
И кто заказчик пьесы, не умыт ли я,
Главрежем бывшим, Клёпой подозрительной,
Или мы все, не будем ли умыты,
Аферой, что затеяли бандиты?

Ушкин:
Мысль интересная и проиграть бы надо
Вперёд на два-три шага продолжение,
Дабы рассеять нам возникшее сомнение
В реальности грядущего расклада.
Что, если наш высокий отставной
Вернётся по решению суда?
И что же ожидает нас тогда
И наш театр?

Сенин:
Варягов рой,
Под знаменем варяга-режиссёра,
И в этом рое с новыми дебошами
Погрязнут все от первого актёра,
Кончая боевыми билетёршами.

Лепова:
Наивные, противные, хорошие!
Закончилось уж лунное затмение,
А главное, что мною вы не брошены
И Белла к нам. Узнаем сообщение…

Ушкин:
Как там многострадальная Луна,
Во всю сияет или же бледна?

Белла:
Всех зрителей, давно уже заметно,
Затмение встревожило балета.
А я вам принесла последние два факса
В одном приказ, в другом – подсказка,.
И оба они - новому главрежу…

Лепова:
Давай сюда… Формальности урежу…
Так… так… Ну, что я обещала?
Министра нового здесь подпись для начала
И текст для митинга, но мелочи - потом,
Договоримся прежде о большом.
Есть у меня огромные сомненья
На тему вашего, коллеги, разуменья.
Скажу вам, что весьма удивлена
Наивным до смешного разговором:
В сомнительные наши времена
Какой министр предстать захочет вором?
Ну, не хватило у него ума
Последовать в отставку по совету,
В конце концов его жена сама
Наложит на его шатанья вето.
Когда борьба под флагом антивируса
И нам из суеверий надо выбраться,
Представив трезво мненье о борце,
Как авторе пришедшего папируса
С заказчиком, увы, в одном лице.
Пора поставить точки все над i,
Без разглашения, конечно, там и сям,
Всего, что лишь известно нам одним
И помнить, что придётся нам самим
Долги платить по устным векселям.
Не быть тогда варягам из друзей,
Своих у нас достаточно князей!
Прошу, тебя, Егор с помощницею Беллой,
Организуйте стол на авансцене,
Кувшин воды на нём незапотелый,
Три кабинетных стула, нота бене,
С достоинством держитесь, без ухмылок,
Смотрите, чтобы не был хлипок
Авторитетный ваш аплодисмент,
Определяйте правильно момент
Его подачи и чтоб заводно!

Сенин:
Тогда надену степовый каблук,
Что гарантировать по ходу гром и стук.

Лепова:
Не будь шутом! Когда мы заодно
В цепи проблем, не тупиковых вдруг,
Найду я жизненно весомое звено
Или обоим нам тогда каюк.
И, если ты мне безусловный друг,
А сыну ты, как любящий отец,
Так сделай, что просила, наконец!
Мы с Пименом попробуем тем временем
Осилить почту мысленным конвейером.

Ушкин:
Да выкинь ты её ко всем чертям,

И так ведь ясно, что отрава там!

Лепова:
Само собой, но сцену в третьем акте
Неймётся мне сыграть хотя бы в дубликате.
Забудем, Пимен, смелые наряды,
Но я прошу тебя приклеить бакенбарды.

Пушкин:
В плену импровизации распутства,
В котором зло пеняет на добро,
Я выронил ревнивое перо,
Спасая героиню от безумства.

Клеопатра:
Как Луна в полнолуние
Покоится на звёздном ковре неба,
Так и я, царица Египта,
Замираю на дорогах твоих рук.

Пушкин:
Когда мой взор спадает на черты
Лица богини с дивными очами,
Благословляю празднество мечты
Египетскими знойными ночами.

Клеопатра:
Озирис говорит твоими устами,
Ликует земля в своём окружии.
Лучезарные боги внимают твоей песне
В четырёх углах неба.

Пушкин:
Века сомкнулись. На моих руках
Божественно пленительною девой
Лежит царица в розовых шелках,
Ночной любви богиней откровенной.

Клеопатра:
Так покоюсь я на дорогах любви
И пусть продлят боги ночной сон
Светила, я целую твои горячие руки,
Они охватывают царицу.

Пушкин:
Вековая награда наград, -
С драгоценною ношей круженье.
Я с красивейшей из Клеопатр
В вековое плыву погруженье.

Клеопатра:
Я рекою любви в тепле твоих рук
Плыву по волнам благополучия
В море радости и наслаждений
На вечный остров блаженства.


Лепова:
Как сладко закружилась голова,
Век так бы танцевать с тобой в обнимку!
От кайфа твоя ноша чуть жива,
Как твой затылок?

Ушкин:
Уцелел едва.

Лепова:
Поставим скоро на него пластинку,
А мне уютно на твоих руках
Почувствовать уверенную силу,
Способную лелеять в облаках,
Хотя бы по сценарному мерилу.

Ушкин:
На сцене ты бы в шёлковом хитоне
Была бы и стройнее, и прекрасней!
Как жаль, что остаётся, Клёпа, ноне
Работу нашу признавать напрасной.

Лепова:
Не беспокойся, скоро я воскресну!
Узнай, что тот же автор пишет пьесу,
Ещё одну, признаюсь напрямик,
Мечтаю я сыграть в ней Лилю Брик,
А кто - её любовника? Проник?

Сенин:
Мне, в пьесе, Клёпа, остаётся Ося?

Лепова:
Тебя, возможно, в ней не будет вовсе!
Придётся мне, крепя в театре тыл,
(Амикошонства в труппе нам довольно)
Напомнить, если скоро ты забыл,
По паспорту я – Клеопатра Львовна!

Сенин:
Достала и меня, я вижу, вертикаль!
И, если не проткнёт, наверняка, задвинет.
Ну что же, я готов, отмашкой просигналь.

Лепова:
Выходим. Моё место посредине.
Вы оба отодвиньтесь ближе к краю.
Устроились? Итак, я начинаю:

Товарищи!
Только что получено сообщение о новом постановлении Партии, Правительства и Патриархии по пьесе “Есенин и Клеопатра”. Мы, актёры и постановщики премьеры, испытываем глубокое удовлетворение своевременным предупреждением о низком идейном уровне данного, язык не поворачивается сказать, балета. Этот противоестественный сюжет с бормотаньем псевдолитературных монологов, приписываемых самым наглым образом классикам русской поэзии, сюжет, противоречащий Православному Реализму и не имеющий исторических корней, является не чем иным, как попыткой
увести общественное мнение от решения основных задач строительства Суверенной Демократии, открывшей всему миру перспективу Справедливого Процветания.
Все участники премьеры заявляют: мы благодарны Партии, Правительству и Патриархии, спасших нас своим мудрым решением от неминуемого позора во втором акте балета, спасших и приглашённых на премьеру от унизительной траты времени в качестве свидетелей деградации театрального искусства.
Мы надеемся, что вы все поддержите вместе с нами постановление Партии, Правительства и Патриархии по пьесе “Есенин и Клеопатра“, и выразите, как и весь коллектив театра, глубокое возмущение автору балета, осмелившемуся включить во втором акте аморальные сцены, недостойные наших современников.
(Бурные, продолжительные аплодисменты, все встают и уходят)

Спокоен Сфинкс в долине пирамид,
Спокоен Сфинкс в долине,
Спокоен Сфинкс,
Спокоен…


КОНЕЦ
29.03.07г.


Есенин и Клеопатра (Продолжение 5)

Клеопатра:
Возвышенные чувствами слова
От планов отвели меня едва,
Как тут же мне напомнила мигрень,
Что высотой пора грустить иною
Перед прощаньем с полною Луною,
Которую поглотит скоро тень.
Возможно, я сейчас в последний раз
Зову кордебалет исполнить вальс.

Пушкин:
Я слышу далёкую музыку,
Так странно звучащую здесь.
Морфея невольному узнику
Благую ль несёт она весть?

Клеопатра:
По вашим желаниям тайным
Вам боги воссоздали бал,
Во времени, взятом случайно,
В местах, где мой пленник бывал.
Пока представление длится
И сцену Луна серебрит,
Найдёт пусть знакомые лица
Той залы былой фаворит.

Пушкин:
Оркестра знакомого отзвуки
Дрожат, приближаясь в тени.
Я чувствую Невского воздуха
Волна задувает огни
Высоких сандаловых факелов,
Но в свете зажжённых свечей
Как будто бы пением ангелов
Приветствует зала гостей.
И вот уже первая пара
По левой скользит стороне
За нею вторая вдоль правой
Всё ближе подходит ко мне.

Клеопатра:
Смотри же внимательней зритель
На плавность кружения пар.
Луна, замирая в зените,
Полна помрачительных чар,
Но краше её и милее,
Румянца стыдясь на лице,
С танцором седым в портупее,
Прекрасней всех дам во дворце,
Та слева, подобная фее.

Пушкин:
Похожа на Ларину дама,
В мундире её кавалер.
Не слишком ли держится прямо
Поклонник высоких манер.
Она же лицо своё прячет,
От слабого даже огня.
Я чувствую, что-нибудь значит
Волненье её для меня.

Есенин:
Известно, Татьяна в берете,
Малиновом, раньше была,
Но сходство в другом я заметил, -
С той сценой, где, вспыхнув, зола,
Письма отгоревшего где-то,
Мгновенно потерей ожгла
Вчерашнего баловня света.

Клеопатра:
Наивный в любви камер-юнкер,
Наш бедный несчастный поэт!
С какою непредвиденной мукой,
Узнает он в даме предмет
Безудержной пламенной страсти,
Возвышенной чистой любви,
Покорно доверившей власти
Другого улыбки свои.

Есенин:
Зачем так жестоко, царица,
Душе, что успела смириться
Завесу веков открывать,
Которых не вызволить вспять?

Клеопатра:
У каждого смертного время
Своими играет часами.
Минута одна между нами –
Другому семь дней сотворенья.
Что для одного миновало,
Другому придёт предсказаньем,
И сцена воскресшего бала, –
Предлог для раздумий.

Пушкин:
Глазами
Не в силах я встретиться с дамой
Но что-то знакомое в позе,
В наклоне её головы.
Меня начинает нервозить,
Предчувствие гнусной молвы.
Ужели она? С генералом?
А я, как всегда, в стороне,
Но раньше приветным овалом
Лица вдруг кивнёт она мне,
Когда проплывая колонну,
В подножье которой скучал,
Она меня взглядом влюблённым
Найдёт с поворотом плеча.
И вот, что случилось? Как будто
Я тенью незванной стою,
Не смея и взглядом минутным
Окинуть супругу свою.
Но нет, подойду я поближе,
Простите, простите, ма шер,
Нисколько я Вас не обижу,
Умерьте свои антраше!

Есенин:
Вернитесь, не надо Вам, Пушкин,
Вторгаться в надуманный танец.
В нём каждое действо – ловушка,
Постойте же, Вы, африканец!

Клеопатра:
Спешите, спешите, поэты,
Пока не погасла Луна,
Есть время открыть вам секреты
Спектакля ещё дотемна.

Пушкин:
Ах, сколько утеряно в прошлом
Не тронутых счастьем минут
Ни разу красивым и рослым
Я с ней не вальсировал тут.
Другим на плечо она руку
Свою невесомо клала,
С другими она мне на муку
Смотрелась анфас в зеркала.
Я должен, я должен увидеть
Действительно ль это она,
Надеюсь узнать не в обиде,
Кому она стала жена?

Клеопатра:
Луна умирает в зените,
Спешите узнать дотемна!

Есенин:
Не стоит лезть рыбой на сушу,
Где с Вами сюжет не в ладу,
Виденьем растравливать душу
У нашей ля фам на виду.

Пушкин:
Кругом мне знакомые лица
И как не узнать их манеры!
Но пренебреженью сверх меры
Ко мне не позволю я длиться!
И там, где удобно гробницам,
Найду возле Сфинкса барьеры!

Есенин:
Я с Вами, но как они вздорны,
Да тише Вы, поосторожней!
Сам Пушкин среди вас, вельможи,
Прошу Вас, полегче, танцоры!
Порвите сцепленье кругов
Пред вами великий мыслитель!
Прошу, пропустите его!
Пропустите его, пропустите!

Пушкин:
Она уже недалеко,
Мелькнули в кружении плечи
И локона шёлк завитком.
Разгадкою скорой влеком,
Что станет неволи не легче,
Готов я пробраться молчком
До истины без Вашей речи.

Есенин:
Я с балом впервые знаком,
И молча могу покалечить
Глухие столбы кулаком!
Раздайтесь, ну что вам с того,
Перед вами поэт-просветитель!
Прошу, пропустите его!
Пропустите его, пропустите!

Пушкин:
Оставьте, я в Вас не нуждаюсь,
И сам отстою свою честь!

Есенин:
Какую наивную давность
В словах Ваших можно прочесть!

Пушкин:
Прошу Вас, вернитесь на место,
Мне здесь не грозит западня.
Я всем, как писатель, известен,
Никто не обидит меня.

Есенин:
И тот в орденах, что толкает
Небрежно Вас в данный момент?

Пушкин:
Воякам в мундирах бывает
Маневров сложней менуэт.

Есенин:
Не очень Вас жалует, Пушкин,
Сообщество высшего света,
Где чин и на грудь погремушки
Великого застят поэта.
А мне, Вашей тени осьмушке,
Мне стоит в московском трактире
Снять шубу, от дум рассутулясь,
Столы раздвигаются шире
Домов расфонаренных улиц.

(Окончание следует)


Есенин и Клеопатра (Продолжение 4)

(Продолжение 4)

Есенин:
Царица строгая! Права ты лишь отчасти,
Я стал изгоем при советской власти,
Когда назло тюремному порядку.
Меня тянуло к выпивке и в драку.
Но в кабаках среди гульнувших в полночь
Не встретится стукач или иная сволочь.
Я там свободно проявлял свой пыл
Читал стихи, как над землёю плыл,
И парусами глохнувших ушей
Ловил я комплименты алкашей.

Клеопатра:
И низводил себя до уровня раба,
Их философию в себя с вином вобрав.

Есенин:
Бывало, наливался до затылка,
Валило с ног меня и не вязал я лыка,
Как после валерьянки тот мурлыка,
Которому вчера при созерцанье звёзд
Я наступил нечаянно на хвост.

Клеопатра:
Не забывайся, дерзкий мой поэт,
Знай, во дворце великих Птолемеев
(К последним двум пониже пиетет),
Котов и кошек холят и лелеют
И почитают, как посланцев бога,
Обидчиков их наказуя строго.

Есенин:
Выходит так, что сразу не спроста
Я попросил прощенья у кота.
Обиженного соню приласкал,
А тот, шипя, свой показал оскал,
И я, припомнив шапку деда зимью,
В торчащие усы расцеловал разиню.

Клеопатра:
Любая ласка пьяного груба,
Она лишь преумножит оскорбленья.
Ответственного за ночные бденья
Пришлось мне в жертву принести раба,
Чтобы Озирис меру искупленья
Твоей вины воспринял без сомненья.

Есенин:
Моя вина, так мне и отвечать,
Такая милость должнику некстати,
Прощённого негодна мне печать…

Клеопатра:
Цари обычно жалуют поэтов, -
То плахою то золотом на платье,
Когда их трон мог блёкнуть в ярком свете
Или блистать в направленном таланте.

Есенин:
Но всё равно, казнишь ты человека?
За полосатую под тигра образину,
Ты голову раба по своему капризу,
Как будто бы она какая щепка,
Бросаешь вместе с мусором в корзину?

Клеопатра:
Не отгадал, гуманный ты мой гость,
Конечно, так, но это уж потом.
Вначале палачу то сделать привелось,
Что дед твой сделал со своим котом.
Мне голос в верхнем храме нашептал,
Тот кот был отпрыском вчерашнего кота.
Быть может, для тебя я сделаю открытье,
Но кошки первые прижились здесь, в Египте.
А за похожего на тигра, между нами,
Я заплатила двадцатью рабами.

Есенин:
Царица! Я ж для красного словца
На дедушку надел из прощелыги шапку,
А не затем, что предку было зябко!
Неутомимого мышей и птиц ловца
Мне даже в выдумке я, помню, было жалко.
Но что ты скажешь, если объявлюсь
Потомком я казнённого раба,
И ночью под покровом звёздных люстр
Приду к тебе с мечом, охранников рубя?

Клеопатра:
Мои два первых мужа Птолемеи
Мой трон украсть пытались, как злодеи,
В итоге – в памяти истории их нет,
И я в ответ на все твои затеи
Скажу, не испугаюсь, мой поэт,
Ты можешь выбрать самый лучший меч,
Он подойдёт к размаху статных плеч
И кудрям шёлковым, утяжелит твой след,
Наполнит кровью мускулы тугие
И голову вскружит твоей врагине!
Но хватит шуток, не пора ли знать
Пределы моему взволнованному гостю,
Что не дано ни подобру, ни злостью
Ему доспехи на себя цеплять
И он лишь сможет повторить другого,
Но ничего не совершить иного,
Чего пока не совершал никто,
Равно с царицею, с рабом или котом.
Поэтому оставь свой гневный нрав
И принимай без тени осужденья
Что счастлив принесённый в жертву раб,
Чьи муки воздадутся наслажденьем
Ему в долине мёртвых. А тебе
Дано понять, что искреннее слово,
Не то, что возвратиться может снова,
Но и на прошлое в неведомой судьбе
Найти пристанище своё вдали за бе-
Регами логики и смысла,
Стирая лет направленные числа.

Есенин:
После египетских сегодняшних напастей
Я заскучал вдруг по советской власти,
При ней пытали, били и травили,
В печах сжигали, голодом морили,
Громили храмы, ложь везде – повально,
Три шкуры драли. – всё же не буквально.
Теперь я вижу, как жилось прекрасно,
Хоть без Христа, но с ”Капиталом” Маркса!

Клеопатра:
А вот и Пушкин поспешает к нам,
Спор о котах ему не по стихам!

Есенин:
А что ему кошачьи заморочки
С его котом на золотой цепочке!

Пушкин:
Зазорные мне слышались слова
О времени, рождающем сумбуры
В стране, в которой некогда глава
Был образцом возвышенной культуры.
Народ, не знавший должного примера,
Молитвенных святых лишённый мест,
Ужель пошёл за тенью Робеспьера,
Чтоб Бонапартов ожил манифест?

Клеопатра:
Один поэт радеет за рабов,
Другой за родину с царями и рабами,
Не стоит возникать мне между вами,
Храня нейтралитет меж умных лбов.

Есенин:
Да все эти французские Мараты
В сравненье с нашими невинные ребята!
Да Вы же предрекли российский бунт
И можно ли тому Вам удивляться,
Как тысячеголовый русский Брут
Над Цезарем своим свершил неправый суд,
Оставив далеко тех предков итальянцев,
И юных чад не пощадив семейства,
Шекспировы затмил наивные злодейства.

Пушкин:
Довольно, хватит, но коль правда это,
Как можно жить в стране убийц поэтом?
И воспевать плакучие берёзы,
Не замечая туч, несущих слёзы?
Творения позорного притворства
Достойны уровня пустого рифмоплётства.

Есенин:
Пусть я открыто власть не осуждал,
Но как поэт не пел ей хлеба ради.
Не рабство и не горькая нужда
Перо моё вели на лист тетради.
Я в нём на части сердце разрывал
И выворачивал всю душу наизнанку,
Когда, назло казённому порядку
На родине, я под прицелом жал
Хмельные песни кровью изливал.
И, если есть пред ней моя вина,
Она не на земле, за облаками,
И чашу я свою испил до дна,
Никто в меня не сможет бросить камень.
Я был с народом, с ним и пел, и пил,
И для него рядил берёзы в ситец,
Чтобы, прочтя мой стих, иной провидец
За все несчастья Русь свою любил,
Без трона и другого ярлыка
Как царство щедрое родного языка.

Клеопатра:
Сергей, тебя я упрекнуть должна,
Не забывай границы для суждений
И придержи свободу своих мнений
В сосуде италийского вина.
Не трогай Цезаря, он выше всех царей
Умом и смелостью и доблестью военной,
Сильнее полководца и храбрей
Не будет никогда во всей Вселенной.
Моим он гостем самым благодарным
Был в этих стенах. След того кинжала,
От некогда кровоточащей раны
В его груди, в слезах я целовала.

Пушкин:
Так вот оно не гаснувшее чувство,
Что умалить способно жажду власти,
Богатства, мести, ко всему, что пусто
От высшего предначертанья страсти.
В ней лишь одной божественное буйство
Двух любящих сердец, от глаз немых бесед
И слова первого, что письменно иль устно
Изыскивает робко к сердцу след
Через преграду злопричинных бед
До торжества возвышенного чувства
И радости полуночных побед.
Быть может, назначение искусства
Через любовь веками продлевать
Скупую смертной жизни благодать.

Клеопатра:
Немногим уготованная сказка,-
Преодолеть посильные преграды
И недруга унять не войском и армадой
Морских судов и не клинком дамасским,
А зрелищем и пьяною прохладой
Даров из виноградников Эллады,
В то время, когда гость, он же соперник,
Под тогой тайный согревает меч
С готовностью в тот миг его извлечь
Как только вы ему начнёте верить
И слабость обнаружит ваша речь.

Пушкин:
Соперничество смежных государств
Сродни по силе ревности любовной,
Она предлог войны отверженному даст,
Народы ввергнув в вековую бойню.
А, впрочем, есть закон существованья царств,
Неписанный, неведомый, но верный,
Он повернёт безжалостное время
От смуты во второй Экклезиаст.
Лишь только чувства плодотворны в мире,
Присущие двум любящим сердцам,
И тот поэт, кто воспевал на лире
Любовь, достойную деяния Творца.

(Продолжение 5 следует)


ЕСЕНИН И КЛЕОПАТРА (Продолжение 3)

Клеопатра:
Ну, полно, пленники, шептаться меж собою!
Пусть станет вам в конце концов известно,
Царица ваша занята игрою
Земного времени с календарём небесным. . .
Но прежде, чем о том я расскажу,
Ответьте мне, поэты-правдолюбцы,
Из вас один не думал к рубежу
Грядущего столетья прикоснуться?
И, глянув за него, в стихи других поэтов
Глазами жадными и мыслью окунуться?

Есенин:
Узнал бы заодно про власть Советов…

Пушкин:
Те мысли как и лет грядущих числа
Меня в моих раздумьях посещали.
Я гнал их, чтобы не познать печали
От бедных рифм, от лепетанья смысла,
От темы, как нежизненной химеры,
В конце концов, от вычурной манеры.
Душе больней не вижу наказанья,
Чем вечный вечер разочарованья.
Но руку на сердце, в век будущий, возможно,
Я глянул бы, но очень осторожно.

Клеопатра:
Другой из вас неужто не мечтал
Услышать похвалу от своего кумира,
Когда в сомнениях о красоте начал
Из слабых рук его выскальзывала лира?

Пушкин:
Вот свойство времени, когда-то я мечтал
О лаврах из державинских похвал.

Есенин:
Что ж, вот и мне в мечте невыполнимой
Пора признаться здесь, как на духу,
Я шёл к вершине той, где наверху
Поэт во славе был неоспоримой.
И вот он рядом, здесь, но я ещё далёко
Внизу на поэтической долине,
Из времени, захлёстанного плёткой
Во времени загадочном, как ныне,
В котором мне осталось верить сну.
Пусть его тайны пролетают мимо,
Но перед Пушкиным я сердце распахну
Во сне, в бреду, и в грёзе уловимой.
И потому бокал я полный пью
За гения в египетском раю!

Клеопатра:
Итак, вы оба с долей удивленья
Друг к другу проявили интерес.
И, значит, можете ценить мой добрый жест...

Пушкин:
Сродни который чуду исцеленья
И разума равно заболеванью.

Клеопатра:
Я полагаю, что рассудки ваши
С рошкошною уже смирились явью,
Достойною изысканных метафор,
С капризом деспотической султанши,
Живя в дворцах, где золото и мрамор,
Где все сады в цветах и водопадах,
С богатством ароматов вакханальных
Под звёздною ночною панорамой.
Да разве нем и глух останется пиит,
Когда всем золотом луны звенит зенит,
Над древнею долиной пирамид,
Где в саркофагах под живой охраной
Спят фараоны. С ними боги спят,
Пока бог времени не пустит время вспять
Стрелою с тетивы серебряного лука,
Что в небе старым праотцем висит,
Или с рогов его младого внука
Стрела в грядущее свой совершит визит.

Пушкин:
Я всё предположить о Вас, моя царица,
Мог в скромных сочинениях своих,
Но в данных миг мне должно удивиться
Тому, как Ваша речь легко ложится в стих.

Есенин:
Она же настоящая Сафо!

Клеопатра:
Благодарю тебя, мой пьяный комильфо,
Но вот из уст мне Пушкина хвала,
Хоть сдержанней, зато ценней была!
Теперь я смело, в свой сюжетный фон
Вплету стихи. Так слушайте начало.

Однажды, когда по небу устало
Клонилось солнце в зарево заката
И тени пирамид тянулись к пьедесталу
Немого Сфинкса долго и покато,
И воздух словно выжженный жарою
Бессильно замер в царственных садах,
Где птицы утомительной порою
Пресытились и с пеклом не в ладах
Лишь ожидали свой вечерний час,
Чтоб под луною, музыкой сочась,
Наполнить мир своим любовным пеньем,
Так вот, тогда по мраморным ступеням
Меня рабы подняли на вершину
Одной из величайших пирамид,
Что мироздание венчает и поныне,
И там оставили на верхней из всех плит.

Есенин:
Царица, не успела ты начать,
Как опустел мой сказочный сосуд!

Клеопатра:
Уймись, Серёжа, скоро принесут
Тебе другой. Позволь мне продолжать.

Пока бог Ра не скрылся во владеньях
Царицы ночи, я могла увидеть
На четырёх возможных направленьях
Все страны света и познать, что нити
Их судеб все сошлись здесь на вершине,
С которой предо мной раскинулись пустыни
С их жаждою дождя неутолимой,
Простор морей, змеистых рек чреда,
Наполненные жизнью города
От Рима и Афин до стен Иерусалима.

Светила заходящего лучи
К непокорённому направились востоку
Казалось, боги яркие мечи
Вручили мне и к моему восторгу
Они моим войскам и верному мне флоту
Означили пути, как стрелы на полотнах.

Пушкин:
Прошу, моя царица, продолжать,
Не сетуя на моего коллегу.
Он пьёт, внимая красочному бегу
Волшебных слов.

Клеопатра:
И винного ужа,
Я слышала, так называл он зелье.
Ему бы сок налить для опохмелья,
Но пусть он с нами час один другой
Пребудет без помех самим собой.

Итак, от мудрых, канувших в Лета,
Я знала час ночного откровенья
И лунного одна ждала затменья.
И вот сгущаться стала темнота
И постепенно исчезали дали,
И звёзды ярче в небе заблистали,
С него Бог ночи слабые сметал
Светила и гасил их налету,
Давая право загадать мечту,
И я осмелилась, на дерзкую мольбу
В ответ за жертвенную небесам судьбу
Просила о смешении времён
На месяц, что предшествует затменью
Луны, сверкающие выбрав из имён,
Века соединить назло смертям и тленью,
Чтоб гости, исповедные на мысль,
Поведали мне потаённый смысл
Земли и неба, Бога и раба,
Воды и жизни, смерти и любви,
Невзрачности верблюжьего горба,
Плюща ползущего, маслины что обвил,
И красоты наивного цветка
Святого лотоса, цветущего пока
Его кувшинку, что вода вскормила,
Однажды не сорвёт разливом Нила.
И так о всём, чем принявшей корону
Был недосуг заняться без урону
Границам царства и его доходам,
Завистников плодящих год от года.
И боги приняли обещанную жертву
По мною сочинённому сюжету,
Давая право совершить поход
В последний мой александрийский год.
Я крови жаждала, врагов своих кляня,
Но боги на свой пир превознесли меня.

Есенин:
Фантазия достойная царицы!
Подобных мыслей, признаюсь, я чужд,
Хотя и находился без причуд
Десятком пирамид повыше, птицей
Над странами чужими пролетая.
Не замечал ни в облаках я рая,
Ни на земле тоскливые болота,
И никакой мне не было охоты,
Восторгом высоты без удержу пьянея,
Будить в себе всемирного злодея.

Клеопатра:
Злодейство, власть - синонимы раба,
Признавшего извечною неволю.
А я своею властью благоволю
К тем, кто себя не станет погребать
До смерти заживо, по прихоти судьбы,
И речь веду о царственной душе,
Способной в неизбежный час борьбы
Слить воедино острый слух ушей,
Предвиденье ума и прозорливость глаз
В победный на своём венце алмаз.

Есенин:
Царица вещая! Берёзов мой экстаз,
Черёмухой цветущей он приправлен…

Клеопатра:
Я поняла. О ночи той рассказ
Не стану продолжать. Вы знать его не вправе.

Есенин:
О чём, царица, я же на ковре
Не пробовал летать под небесами,
Когда один лишь в звёздном сентябре
Плывёшь в тиши над спящими садами.
А мне тогда в компании жены
И без пропеллера не знать бы тишины.
Поэтому играть не буду в прятки,–
За тот полёт с меня и взятки гладки.

Клеопатра:
На мой же взгляд, что все красоты мира?
Тем, приземлённая в руках которых лира.
Скажи, вот ты глядел когда-нибудь на звёзды,
Пытался ли постичь границы чёрной бездны?
Ответь …

Есенин:
Да мне милей земля и яблонь воздух,
Когда они в снегу цветов небесных.
Да, кстати, в небо сматривал, не лгу,
И месяц примечал там и луну.

Клеопатра:
Не ты ли пьяным, дерзостным курсивом
С луною обошёлся некрасиво?
А с месяцем, был на ногах пока,
Ты шлялся по московским кабакам.

(Продолжение 4 следует)



ЕСЕНИН И КЛЕОПАТРА (Продолжение 2)

Есенин:
Тогда начнём, как принято при встрече
Поэтов двух после разлуки вечной.
Поднимем тост с бокалами вина
Во славу Музы русской, старина!

Пушкин:
Я принимаю Ваше предложенье,
В надежде, что оно получит продолженье.

Есенин:
Да вот же столик, вот и два бокала,
А вот сосуд с вином, коль будет мало!
И пусть звенит хрусталь проникновенно
Пьянящей музыкой в холодных наших венах.
Тем более, что честно говоря,
Напитки здесь не русского царя!

Пушкин:
Как гости да ещё в волшебном сне
Не будем вкус искать в дарованном вине.

Есенин
А я приемлю сны, как саму жизнь.
В российском омуте иль в смуте алкогольной
Я остаюсь слугою Музы из
Села рязанского с весёлой колокольней.
И потому в моих руках – гармонь,
И в голове проносятся частушки.
А Вы могли бы развести огонь
В сердцах промозглых? Признавайтесь, Пушкин!
У вас в стихах изысканных вино,
И яства поэтического вкуса,
А тем, кому и вкуса не дано,
Вы сказочку, подкинете искусно.
Но жизнь – не умощённая дорога,
Она со дна, из глубины земли
До неба многоопытного Бога,
Крутящего планеты-корабли.
И я со дна морского зачерпну
Своим стихом Вселенной отраженье
И, обнимая Солнце и Луну,
Я напою всех жаждущих броженья!
И вот, когда поэзии вино
Во всех заискрится сосудах человечных,
Бог на планету снизойдёт навечно
С небесно отвлечённого панно!

Пушкин:
И Дьявол в преисподнюю сойдёт.
И что тогда? Поэзия умрёт?
Ваш монолог я искренним сочту,
Но мысль его похожа на мечту
Наивного в сужденьях филосОфа,
Живущего отшельником высоко
В горах иль возмечтавшим после штофа
О мантии великого пророка.
Я не стыжусь гражданского стиха,
Но цель в искоренении греха
Не для поэзии. Она сама, как грех,
Как наваждение, приманка на успех.
Порой ловец его, без таинства внутри,
С Парнаса своего пускает пузыри.
И лишь немногие без шума и тщеты
Кладут слова на вечные щиты.

Есенин:
Мои стихи родятся легче в поле,
Где край на край и дали греют душу,
Где ветер, словно вырвясь из неволи,
Травою дышит или тучи сушит.
Пьянит глоток меня лесного родника,
Мне льются в грудь берёзовые песни
И душу мою любят умыкать
Рязанские заброшенные веси.
Моим стихам в некошенных лугах
Рождаться суждено под песнь цесарок,
Не свойственны им восклицанья “Ах”
И прочие словечки из словарных
Альбомов пансионовых девиц
И фолиантов кожаных страниц.
Но, если я в стихах словарь нарушу,
Напевностью нахлынувшей томим,
То нараспашку раскрываю душу
Пред мыслимым читателем моим .

Пушкин:
Довольно с Вас никчёмнейших забот,
Поэт всего лишь собственный читатель
И вдохновенья своего полёт
Оценит прежде сам, но судия - Создатель
Со временем ему даст строгий приговор,
Не стоит вкруг сего и затевать нам спор.
А что касается открытости поэта,
Я бы советовал не отвергать совета, -
На случай сохраняйте между строк
Хотя бы в мыслях фиговый листок.
Талант всю жизнь, рискуя высшей ставкой.
Обязан быть непознанной загадкой.
К чему, скажите, должен он гоняться
За тем “промозглым”, Вы сказали, сердцем?
Чтеца подобного я не считаю зайцем
От оного готов подальше деться.
И за столом в тиши библиотеки
Подобной цели не имел вовеки.

Есенин:
Я прежде чем ответить Вам, пожалуй,
Отведаю змеи повторно жало.
Здесь,благо, ни калечащей больницы,
Ни отделенья лечащей милиции!

Пушкин:
Не разделяя Ваших опасений,
Я воздержусь без долгих объяснений:
Когда нет пламени, не лью в светильник масло.

Есенин:
Ну вот, я, кажется, и с мыслями собрался.
Моим стихам не свойственно в стенах
Рождаться и в полголоса звучать,
Как с проблеском в дождливых небесах,
Порой они текли ручьём журча,
Но было, что с декабрьскою грустью
Влекли меня рекой к неведомому устью.

Пушкин:
Кого ж, просторы синих волн
Не брали в сказочный полон!
Вот и сейчас вкруг нас гуляют волны
И музыка как будто бы валторны
Сопровождает таинство движений
В единстве откровений и сомнений.
Почти, мой друг, молчаньем нежный танец,
Как отчий кров припомнивший скиталец.

Есенин:
Вот к слову и - наш непонятный плен,
О нас в котором бог чужой радел.
Не знаю смысла-замысла всего
Но я отдельно выпью за него.
Танцорки воробьями в конопле
Спорхнули и умчались в свой бордель.
И снова стражников с доспехами я вижу,
Царица, видимо, направилась сюда.
Придётся подойти к стене нам ближе
А то, не дай Бог, свалится беда.
У стражи так наточены секиры,
Что лучше обойти их стороной,
Я пальцем тронул, думая, что игры
И в сон уже не верил неземной.
Добро, что чернокожая Сибила
В одну минуту кровь заговорила.
Мне показалось после исцеленья
За танцами под музыку с хорами,
Что окруженье тайной панацеи
Меня не стережёт, а охраняет.
Мне также видятся черты знакомых лиц
По улицам российских двух столиц.
Признаюсь Вам, меня не удивляет
Здесь в роли полновластного визиря
Кого-то мне напомнивший верзила.

Пушкин:
Блондин?

Есенин:
Блондин пред Вами, а других тут нет.
Скорей всего прилизанный брюнет,
Который над соколихой царицей
Подобно кочету не в меру суетится.
А на меня, что очень удивительно,
Он смотрит свысока, но снисходительно.

Пушкин:
Я слышал, Вы, ничтожнейше сумняшеся,
С царицею, как с Господом, на “ты”,
И сопоставив с церковкой, закравшейся
Мне в душу, как виденье пустоты,
Хочу спросить, в России царь и Бог
По-прежнему в чести дворянства и народа?
Кому служил рифмованный Ваш слог
Иль ведома ему беспечная свобода?

Есенин:
Произошло, как предрекали Вы
В поэме о дворянстве и собранье,
В бесплатном окончательном изданье
Девятой с продолжением главы.
А мой, как Вы сказали, в рифму слог
Тому, надеюсь, менее помог.
Вам, полагаю, нечего трудиться
Дописывать по-новому страницы.
Вы перед совестью поэта не в долгу.
А за "Онегина" я через не могу
Готов поднять ещё один бокал.

Пушкин:
Поэму ту я долгом не считал,
Бежал от ней, как с бала сам Онегин.
Виной себя другою упрекал:
“Египетских ночей” невзысканный финал
Мой труд оставил альфой без омеги.

Есенин:
И тот финал другой поэт закончил,
И кажется мне, что вполне успешно,
Казнил всех трёх, царица безутешной
Над самым юным плакала три ночи,
Надеюсь, коль ошибся, так не очень.

Пушкин:
Но кто посмел так извратить сюжет
В поспешную и злую мелодраму?
Немного изучив известную нам даму,
Считаю гнусным на неё навет.

Есенин:
Казалось бы, пора царице снизойти
И до меня с тем, чтобы прояснить
Причины пребыванья взаперти
И сроки заточенья…

Пушкин:
Та же нить,
Что мне и Вам невидимою послужила цепью.

Есенин:
К чему тогда окружены мы крепью
Из галерей гранитных этих стен?
Не слишком ли они массивны для гостей,
Которым в них не ждать ни новостей
И ни спасенья, окунаясь в плен
Чарующих мелодий, танцев, песен
И, наконец, беседы интересной.

(Продолжение 3 следует)


ЕСЕНИН И КЛЕОПАТРА (Продолжение 1)


(Балет в стихах)

Продолжение 1

Есенин:
Да что здесь пить? Бальзамовые смеси,
Те что в меня втирают словно в труп?
Царица, знай, что не настолько глуп
Твой пленник, и ему здесь интересней:
Любви уроки брать у египтянок
И опыт свой дарить им без утаек,
В ответных скромных ласках разглядев
На лицах смуглых, стыд рязанских дев.

Клеопатра:
Ты мне об этом говоришь открыто,
Чтоб досадить возлюбленной царице?
Надеялась я, что тебе не спится,
Что ты с поэмою о божестве Египта
Торопишься предстать в интимном будуаре,
Но вместо дорогого манускрипта,
Любви открывшейся обещанного дара,
Несёшь молчанье мне. Или моя награда
Должна опережать стихи. Где правда?

Есенин:
Да будь я трижды турок иль татарин
Чего мне не насытиться дарами,
Которыми без сна ночами, днями
Меня балуют девы. Между нами,
Они царицы и моложе и милей…

Клеопатра:
Не смей так обо мне, безбожный дуралей!
Царице молодость дарована богами
И только боги могут изменять
Счёт лет моих. Да как тебе понять,
Что не сравниться никому с богиней
Полуночными страстными глазами,
Умом, ниспосланным самими небесами,
Гармонией лица и совершенством линий
Тугого тела в золотых одеждах.
Не грезить мною может лишь невежда
Или слепец… Скорей проси прощенья,
Чтоб не вымаливал ты, спохватясь, пощаду!
Я жду …

Есенин:
Добро бы с угощенья
Мне взяться за перо и сочинить балладу,
А в прозе я и с трезвой головой,
Считай, заранее уже едва живой.
Ах, Клеопатра Львовна, не сердись,
Петь по заказу - вот не мой девиз
И красота твоя в рубинах и алмазах
Так далека в своих нарядах праздных
Моей крестьянской Музе, что она
Молчит подавленно…

Клеопатра:
Так выпей же вина!

Есенин:
Царица, ни с того и ни с сего
Не осушу я твоего бокала,
Я пью от ревности, от бешеного жала
И с лезвием в груди смертельного кинжала,
На грани жизни, разума на грани,
Выплёскиваю крик своей души
На уши изб в российской глухомани,
Далёкой от интриг в надуманном романе.
И ты, божественная, трижды хоть пляши,
Строки к твоим ногам не упадёт,
Но чтобы растаял в моём сердце лёд,
Попробуй мою душу иссуши,
Чаруя, моё сердце потроши
От памяти, от пустоты беспамятств
От упоённости тщеславием покамест
Я здесь.

Клеопатра:
Ну что ж. Я твой каприз исполню
Не унижением себя, не театральной ролью,
Но ты с лихвой получишь от богини,
Всё то, что не хватает тебе ныне.
И знай, неблагодарный мой бездельник,
Перед тобою явится соперник.
И хватит мне играть с тобой в игрушки.
Посмотрим, кто сильней…

Есенин:
Неужто, Пушкин?
Какой сюрприз! Вот это будет встреча!
Я в нетерпенье. Счастлив бесконечно!

Клеопатра:
Не радуйся, весёлый хулиган,
Свиданью с коронованным поэтом,
Одна строка его неколебимым светом
Затмит любой твой стих или роман.

Есенин:
Не буду спорить. Признаюсь заранее,
Учился у него и восхищался,
Да только в балалаечной Рязании
Он мало кому песенным казался.

Клеопатра:
Об этом с Пушкиным ты сам поговори,
Хотя навряд ли будет он с терпеньем
Твои воспринимать земные песнопенья
Ну, вот и он. Оставлю вас вдвоём,

Есенин:
Надеюсь, мы друг друга не побьём…
Ну, здравствуй, Пушкин, вот моя рука
Российского поэта-мужика!

Пушкин:
Как так? Вы не закончили лицея?

Есенин:
Деревню выдаю в своём лице я.
Вообще-то, нет, я родом из села,
Тогда церквушка в нём ещё была…

Пушкин:
Был Божий храм? Так где же он теперь?

Есенин:
Давно уж отскрипела его дверь,
Писали мне, что он сгорел дотла
Серед пасхальной праздничной недели.

Пушкин:
А где ж миряне? Где топор, пила?
Или леса дубами оскудели?
Пусть из деревни Вы или села,
Мне всё равно… Вы не Шекспир, не Байрон…

Есенин:
Я, слава Богу, не с чужбины барин
Ну что с того, что предки от сохи,
Когда мне снятся русские стихи?
Есенин, Ваш слуга, крещением – Сергей,
Московских улиц я кончал лицей.
И что нам вспоминать какую-то учёбу
Грамматике с таблицей умноженья?
Да мы уже родня по Пугачёву,
По дрожи сердца, по головокруженью
От слова русского в стихах оно иль в прозе,
И пусть тем словом загорались врозь мы,
Не с ним ли мы в костёр самосожженья
Бросали свои родственные души, –
Вы в Питере, а я – вблизи Криуши.
Но это ведь та самая Россия,
Которая пристрелит иль задушит.
Что скажет поэтический Мессия?

Пушкин:
Могу я полагать, что Вы во мне признали
Земли российской первого поэта.
Ну что ж, и я готов в приснившемся нам зале,
С признанием по встрече необычной,
Что Ваше имя очень поэтично,
Вам руку протянуть, пока в лучах рассвета
В нас не сотрёт минута пробужденья
Воспоминания живого наважденья.

Есенин:
А я готов продолжить этот сон,
Дневное солнце было бы излишним,
Причудливые реки трёх времён
Слились в ночных садах цветущей вишни.
Смотрите, закружились хороводы
В честь нашего знакомства, не иначе!

Пушкин:
Мне кажется, нас подлинно дурачат.

Есенин:
Да нет же! Это зов самой природы!
Смотрите, вот влюблённые пастушки,
И пастухи… Да это ж сказка, Пушкин!
И кто теперь нам с Вами помешает
В реке поэзии купаться голышами
Сроднённых душ? Да это же мечта!

Пушкин:
Опомнитесь, святая простота,
Ведь если это сон, ему не долго длиться!
Придёт конец однообразным дням,
Которыми знакомых, вроде, лица,
Но только смуглые, обходят вкруг меня.
И даже не идут: скользят, почти летают
В замедленных движениях и танцах,
А, возникая, молча убывают,
Как появляются, бесчувственно. Признаться,
Забавным не могу назвать препровожденье
Пустого времени с немыми и глухими
И, если бы не властная над ними
Прекрасная и мудрая царица,
С которой можно в диспуте сразиться
На интересные, возвышенные темы,
То, уверяю, без божественной фонемы
Осталось бы искать спасенье мне
От скуки сна, в самом терзаясь сне,
В котором не к кому нести в молитве слово
За тридцать лет до Рождества Христова.
Надеюсь, что возможно избавленье
Усилием простым непокорённой воли.
Но мне пришлось здесь должником по лени
Незавершённой пьесы быть доколе
Не доскажу я должного финала, --
Поэта честь -- не затевать скандала.
И вот, теперь собрата по перу,
Я встретил в колдовском уединенье,
С надеждой, что в беседах соберу
Забытого сюжета построенье.

(Продолжение 2 следует)


ЕСЕНИН И КЛЕОПАТРА (Начало)


(Балет в стихах)

Спокоен,
Спокоен Сфинкс,
Спокоен Сфинкс в долине,
Спокоен Сфинкс в долине пирамид…


Клеопатра:
Входи, Серёжа, прыгай на тахту.
Тебе, уставшему от зноя и от скуки,
Наверное, уже невмоготу
Ночные беспричинные прогулки?

Есенин:
Ценю твой юмор, славная царица,
Но пленник твой -- не жертва этикета,
Лечь при тебе – во сне мне не приснится
И, не роняя звания поэта,
С тобой, непревзойдённой, я на ты
Лишь потому, что искренне отныне
Созвездие ума и красоты
Боготворю, как Музу и богиню.
В плену её который уже день
Среди занятной музыки и танцев,
Без цели продолжаю я скитаться,
Не называя скукой свою лень.
(Пожалуй, не мешало бы присесть,
Забыв непритязательную честь.)
По поводу жары, возможно, ты права,
Навряд ли к ней любовь я обнаружу,
Как ты к морозу, стоит лишь едва
Тебе в твоих одеждах выйти в стужу.

Клеопатра:
Хочу сказать, костюм мой по сезону,
А ты в одном и том же столько дней
В нём выглядишь рабов моих бедней,
Да и смешным, похожим на ворону.
Чудесную тебе найду я ткань
Из голубого с позолотой шёлка,
Надеть её – нужна одна заколка
С фантазией. Скорее перестань
Скрывать от взглядов мускулистый стан.

Есенин:
Прости, великодушная царица,
Но я не голозадый басурман,
Чтоб в лоскуты несчастные рядиться.
Или ты хочешь, чтоб я танцевал,
Подобно этим полуголым теням
И тенью влился в бесконечный бал,
Отдавшись целиком тупым движеньям?

Клеопатра:
Наивное сужденье простака
С глазами затрапезного гуляки!
Ну, как ему понять судьбы грядущей знаки
В полёте вкруг свечи ночного мотылька?
И что ему дано познать в рисунке танца
Невинных жриц, прислужниц бога Ра?
Глазам потусторонним иностранца
Пустою кажется их общая игра.
Но нет! Спектакль пророчащих весталок
Не примитивный танец, я признаюсь,
Без репетиций и буквальных палок
Не создаются танцы. И, как парус,
Что, оживая под незримым ветром,
Влечёт корабль в мир новых берегов,
Так озарённые полночным лунным светом
Послушницы предвидящих богов
Пророчествуют построеньем тел
Сокрытые завесой тайны лет
И тот, всему положенный предел,
Что ждёт нас всех. Мне странно, что поэт
Не может прочитать в живой картине
Смысл действа, находясь в его же сердцевине.

Есенин:
Что ж, если так, скорей открой секрет,
Как можно мне распорядиться труппой
Без языка и пантомимы глупой,
Чтоб мой заказ исполнила она?

Клеопатра:
Нет проще ничего. Когда взойдёт луна,
Достаточно произнести вслух имя
Того, судьбу чью пожелаешь знать
И танцы сокровенной пантомимы
Останется лишь чувствами читать.
Я ухожу. Час близок к полнолунью.
Тебе везёт, проверить можешь лгунью.

Есенин:
И в самом деле, вряд ли я рискую,
И нечего, пожалуй, мне терять
Царицу танца вспомню я другую,
Которую рабыням не сыграть,
Но пусть кордебалет раздвинет времена
Движеньями немого разговора
Что с ней теперь. Жива ли, где она? .
Ну что же, вот вам имя:
ИЗИДОРА!
Застало имя, видно, жриц врасплох
И почему их лица полны страха?
И этот вихревой переполох, --
Не танец, а раскрученная плаха…

Клеопатра:
Что происходит, чьё назвал ты имя?

Есенин:
Изидоры…

Клеопатра:
Как смел, ничтожный раб,
Жену Озириса ты называть интимно??

Есенин:
Она моя жена, она богиня танца…

Клеопатра:
Безумен ты или безумно храбр,
Нет времени с тобою препираться,
Немедленно я прекращаю действо,
С богинею Изидой мне не в пору
Вступать в непредсказуемую ссору.

Есенин:
Я не предвидел каверзных последствий
Могу назвать супругу для повтора,
Коль сказанное вызвало вулкан, .
Иначе…

Клеопатра:
Говори скорей!

Есенин:
ДУНКАН!

Клеопатра:
Оставлю я тебя наедине
С интимным колдовским повествованьем.
Надеюсь, больше не придётся мне
Вторгаться в танец с гневным восклицаньем.

Есенин:
Подумать только, как она похожа!
Причёска огненная, синие глаза,
Ожгла меня невольная слеза.
Прочь, чёрный шарф! Прошёл мороз по коже.
Могла бы Дунька пожалеть меня!
Спасибо ей, в другом кружится танце
Подвластный колдовству кордебалет.
Но чёрный шарф опасно трепетаться
Вкруг шеи продолжает… Нет! О, нет!
Довольно! Я прошу: “Остановитесь,
Свою вы отработали повинность!".

Клеопатра:
Ну что, мой друг, ты, кажется, взволнован
Увиденным и смыслом представленья.

Есенин:
Быть может, шарфом я задет был снова,
С ним связаны прямые униженья ,
Главы семьи, но я был потрясён
Разыгранным весталками сюжетом,
Когда танцовщица, борясь со злым предметом,
Лишалась сил, словно впадая в сон.
Причина есть, я танцами разбит,
Как самый разнесчастный инвалид,
Прервавший сон свой мукою протезной.

Клеопатра:
Надеюсь, вскоре будешь ты здоров,
Что может быть, поведай мне, полезней
Жить во дворце, где тысячи рабов
Готовы угодить любым твоим веленьям,
На выбор вина поднести и фрукты,
Умащивать божественным елеем
Волшебных масел. На коврах уютных
Обвеивать тебя роскошным опахалом,
Купать в бассейне с розовой водою.
А ты вновь недоволен ритуалом
Гостеприимства. Дерзок предо мною.
Скажи, в чём дело? Ты ли не польщён
Вниманием божественной царицы?
Или других припоминаешь жён,
Тех, на которых ты успел жениться?

Есенин:
Что вспоминать мне кроме их нотаций?

Клеопатра:
Ужели все они как на одно лицо?
Ведь были и художества и танцы,
И всем - стихи, а мне хоть письмецо
Хотя б две-три строки на розовом рулоне
Папируса послал бы со слугою.
Напрасно я ждала. Ты предпочёл на лоне
В тени маслин красавицей другою,
Желанием пылая, вдохновляться.
Скажи, чем ты отметил этот месяц:
Стихами или беспробудным пьянством?

(Продолжение следует)


Разлетались что-то ангелы...

Незащёлкнутая форточка стучит,
Разлетались что-то ангелы в ночи.

Крылья белые за окнами шумят,
Сыплют перьями который час подряд.

Вроде ищут по строениям кого,
Да не знают точно адреса его.

Не летает ли мой ангел среди них,
Или он в делах печальных ученик?

Мне метель в ответ пропела за окном,
Что мой ангел перепутал как-то дом.

Только раз в пургу ошибся, раз всего,
Не меня унёс, а друга моего.

И не хочется теперь ему за мной
Прилетать такою вьюжною зимой.

Отыграет непогодою февраль,
Посветлей тогда дорога будет в рай.

Поутихла что-то форточка к утру,
Видно, Бог даст, я сегодня не помру…


НОЯБРЬ


Ноябрь – беззвучная октава
Непреходящих хмурых дум,
Всё позади – успехи, слава,
Плоды, потери листопада,
И плач дождя, и ветра шум,
А впереди – стынь ледостава,
Озноб, больничность снегопада
И пожеланье малышу
Пройти всё то же. Так, как надо.


СЧАСТЬЕ



Как скучно быть обыденно счастливым,
Не видеть зла, не наживать врагов
И радости нечаянным разливам
Не наблюдать ни дна, ни берегов.

Я сторонюсь без удержу везучих.
Душ не страдавших омертвелый пласт
Страшит меня. Боюсь сердец беззвучных
И никогда не возмечтавших глаз.

Приемлю жизнь в неистовом единстве
Нерасторжимых разноцветных чувств,
В потере дней, в приобретенье истин,
В изнеможенье, в ноше по плечу.

И не по мне навек остановиться
Благим в неосязаемом раю,
По грустно опускаемым ресницам
Не замечать задумчивость твою.

Постой… Не ослеплён ли я любовью,
Огонь которой выгорел в нагар?
Но ты молчишь… И я с ревнивой болью
Нащупываю свежие рога.




ОБЛЕПИХОВЫЙ КРЕМ

Если вас так тревожат морщины,
Что стыдом загораясь подчас,
Вы бежите стремглав от мужчины,
Сексапильно влюблённого в вас.
Облепиховый крем
Обьюнит вас совсем
От негодных морщин.
Для нахальных мужчин.

Если вам не к лицу милый прыщик
И ни где-нибудь, а на носу,
Лучше снадобья вы не ищите
Как изрядно подправить красу.
Облепиховый крем
Исцелит вас совсем
От любого прыща,
Чтоб не жить, трепеща.

Если вы вдруг порезали пальчик
Или стрельнул вас радикулит,
Свои страхи подальше запрячьте,–
Всё излечит, что ни заболит
Облепиховый крем
Вам дарёный затем,
Чтобы даже прострел
К Вам в постель - не посмел!

А когда одолеет вас лихо
И вот-вот вас начнут отпевать,
Облепите себя облепихой,
Чтоб мальвазии не пропадать.
Облепиховый крем
Оживит насовсем,
А проснётесь – затем
Хоть к султану в гарем!

1985 г.


Нет в поэзии...



Нет в поэзии
Полезней
Тех, кто крышею
Болезней.
Потому что
В слабой крыше
Дыры есть
Для входа свыше.
И тогда
Взлетают вирши
Выше
Наивысшей
Крыши!


СТАНИСЛАВА


Игорю Лукшту

Взглянув на чудо маленькое это,
Божественно литого образца,
Поймёшь, что у ваятеля, поэта
Творения возвышеннее нету
Произведения счастливого отца, -
Ваятеля, поэта и певца!
21.11.05


Муки графомана

Не звать, не слышать Музу вовсе
Нет сил. Господь, повремени, –
К чему мне Болдинская осень
В её критические дни!


ТЕРАПЕВТ

Е.М.Кристи

Елена Михайловна Кристи
Не пишет крутых детективов,
Но диагностирует выстрел
В телесные наши активы.

В желудок ли, в сердце ли, в печень,
В какие-нибудь селезёнки,
И лечит, когда просто нечем
Лечить одряхлевшие бронхи.

Не рост у неё, а росточек,
И имиджа не молодого,
Но смотрят очки на больного
Рентгеном всевидящих точек.

Историй её персонажи
Пока ещё ходят и дышат
Она, умудрённая стажем,
Об их злоключениях пишет.

Елена Михайловна Кристи
Живёт на одну лишь зарплату,
Любая цена - ей как выстрел
Из пушки по бронехалату.

Скучает забытый в остыве
На подоконнике чайник…
Последний листок в детективе
Счастливый финал исключает.


В застенках театра


Счастливою карой
Провальный аншлаг
Поставил на карту
Итог, как пятак.

Двойным наказаньем
Ведёт Режиссёр
Спектакль куртуазный
Смирительных ссор.

В застенках театра
Простая игра.
Мы встретились завтра,
Простимся вчера.



МНЕ БЫ БЕЛОЕ ЧЁРНОЕ


Мне бы белое чёрное,
Чтобы проще, без грёз,
Это поле просторное
От заветных берёз

Простиралось до омута
В цвет небесный реки,
Где б поодаль не тронуты
Били вновь родники,

Где б весною по-прежнему
По ночам соловьи
Озорные и нежные
Пели песни свои,

А за речкой беспечною
От крутых берегов
Шла бы стёжка извечная
Вдоль неторных лугов

До калитки распахнутой
При обзоре с крыльца,
Где зов хлебного запаха
С ног валил сорванца.

Вот и чёрное белое, –
Снег и пепел - в разлёт...
Мне бы Родину беглую
И оседлый народ.


ЭСКУЛАП

I
Бог Аполлон лучезарный на светлом Олимпе
Сына рожденье восславил игрой на кифаре.
Люди, ликуйте, приветствуйте все Эскулапа,
Дар врачеванья чудесный ниспослан богами ему!

II
Мудрый Хирон обучал Эскулапа наукам
И превзошёл ученик все познанья кентавра,
Мёртвых он к жизни умел возвращать и навлёк тем
Гнев самого Громовержца, нарушив законы богов.

III
Пал непокорный под стрелами молний Зевеса,
Жизнью своей заплатив за приверженность людям.
Но не погибло искусство врача Эскулапа,
Смерти самой вопреки животворно и вечно оно!


ЛЮБОВЬ


Лью болью
Боль в лоб.
Вобл вволю
Бью, обл.

Ловлю волю,
Бью волю об.
Воблою волю
Волью в Обь.

Волю о волю
Вью юлою
Блюю болью
В боль воловью.

Олово в лобью
Волю волью.
Волово вою:
Люблю!


ТАНЦОВЩИЦА

А.А.Фёдорову

Каждым вечером, когда морщится
Лик Луны над портовым стыдом,
Появлялась в таверне танцовщица
Не на сцене, за общим столом.

Музыкальные руки тонкие
Отчуждённо вертели бокал
И звенел он хрустальными кромками
В такт дрожаний её каблука.

Молчаливая в пьяном гомоне,
Рыбаков извиняя за флирт,
Ноготками она церемонными
Отбивала навязчивый ритм.

Моряки всему дарят прозвища
И печальницу с первого дня
Нарекли они дружно танцовщицей,
Неприступность красотки кляня.

Просмолённые завсегдатаи
К ней привыкли, как к пинте винца,
И никто не заметил, как таяли
Три свечи в отраженье лица.

Но сгрубевшая в море вольница,
Что живёт на земле поспеша,
Вспоминает в таверне танцовщицу,
С того дня, как она не пришла.

Спорят истово хрипы сменные,
Строят версии тайны из тайн –
И все сходятся в общем мнении,
Что нашёлся её капитан.


СУЗДАЛЬ


Что так грустно, сударь Суздаль,
Майский дождик моросит?
Продается твоя удаль
Оптом, в розницу, в кредит.

За наличные, за чеки,
За валютные гроши…
С полусвета человеки, -
Ни одной живой души.

Обойду-ка я сторонкой
Все торговые места.
Не купить в них ни иконки,
Ни нательного креста.

Мне значков твоих не надо,
Ты как сказочная весть.
Сердцу русскому отрадно,
Что ты был и, вроде, есть.

И во мне мечта другая, -
По ступенькам древним - вверх.
Красоте святого края
Поклониться бы не грех.

Да все храмы на запорах,
Колокольни - в кандалах.
На прикрашенных заборах
Расплакаченный аллах.

Не печалься, сударь Суздаль,
Русь еще не умерла
И во славу, не в обузу,
Оживут колокола.

Загудят они могуче…
Словно ангелов мечи
Сквозь разорванные тучи
Пробиваются лучи.
Май, 1980г.


Что нет меня...


Что нет меня и что я есть –
Равно тебе… Мне даже мнится,
Что о моём закате весть
Не увлажнит твои ресницы,

Что для тебя зарёю вешней
Зальются ярче соловьи,
Когда изгоем станет меньше
У новоявленной любви.

А мне мой сон – Санта Лючия
И незаплаканная десть.
Как благостно не знать, почия,
Что нет тебя и что ты есть...


ПАДЕНИЕ


Я падаю в невесомости,
В земную изверясь опору,
Моей возрастающей скорости
Одна Вселенная впору.

Я к синим нацелен звездам,
Что бьют из зенита, как пули.
За мною зеленые гроздья
Линяют в красные угли.

Я звезды пронзаю в мгновенье,
Не успевая согреться,
И не волнует вены
Мое отрешенное сердце.

И, если сказать по совести,
В нем нет ни любви, ни боли
Ведь пленники невесомости
Свободны от их неволи.

Пора мне пропеть отходную
И я сознаю понемногу,
Что падаю в преисподнюю
Или взлетаю к Богу.


Затянулась война...

Затянулась война, затянулась,
Залегла в головах и сердцах,
Умыкла моё детство и юность
И на старости нет ей конца.

Тычет пальцем в негодников Сталин,
Гитлер скалит опознанный зуб,
И, хотя их наплыв виртуален,
Но ни тот, ни другой – не труп.

Вновь качнулся в их сторону маятник, -
И разыгран в Чечне Сталинград.
Вертикаль словоблудием памятным
Вновь Россию взяла напрокат.

Вот опять над землею израненной
Отгремит в небе майский салют…
А друзья, что сбежали в Германию,
Поздравленья с Победою шлют.
5.V.2005г.


БОЛЬ ЗУБНАЯ

И.М. Литовкиной

Есть с чего мне впасть в унынье,–
Снова жизнь не хороша,
Если раньше зубы ныли.
То теперь болит душа.

Никуда, увы, не деться
От нахлынувшей беды.
Боль зубная в моём сердце,
Ни туды с ней, ни сюды!

Не гоните в сто метёлок
За излив сердечных мук -
Вами, фея-стоматолог,
Вызван тяжкий мой недуг.

За намёк приязни ложной,
За отказ не наотрез
Я пойду под козью ножку,
Бормашину и форез.

И пока, хотя б зуб на зуб
Украшал бы мой оскал,
Тщась надеждой, я ни разу б
Ваш приём не пропускал.

Если ж Вы болезнью мнимой
Назовёте мой порыв,
Не подскажите ль мне имя
Вашей старшей медсестры?

Пусть она других комплекций
И до ужасов строга,
Боль зубная в моём сердце -
С ней хоть к чёрту на рога!









ПАТЕНТИАДА

В.М.Михелёву

Шесть дней Господь не мылся и не брился,
Творя разнообразие систем,
И только мир насущный народился,
Весь день седьмой Он понапрасну бился
Над фразой "отличающийся тем…"

От парадоксов в доску ошалевший
Он, разозлясь, устроил нам потоп,
Когда сто лет не спавши и не евши,
Танталовые муки претерпевши,
Дошёл до слов "с той самой целью, чтоб…"

Бог на патент не подал заявленья
И кто бы мог Его предостеречь!
Вот описал бы Он "Предмет изобретенья",
Решил бы враз – игра не стоит свеч!

Бог сделал всё, на что Он был способен,
А остальное – добавляем мы,
Изобретанцы телеколоколен,
Ракет, плотин, орудий скотобоен
И даровых коттеджей Колымы.

Нам ненавистны авторы развалин
И Герострат у нас не знаменит,
Но как-то раз по телику сказали,
Что премию по имени назвали
Того, кто нам подсунул динамит.

Бог на патент не подал заявленья
И т.д.

Иной, презрев топорную рутину,
Прогресса ради жертвует собой.
Врач Гильотен, известный и поныне,
Проверил безотказность гильотины
Своей недальновидной головой.

О, зуд мозгов от двух процентов сметы!
Нам вечный двигатель и тот – разок чихнуть.
Опять изобретают непоседы
Доступные нам всем велосипеды,
Такие, чтобы как бы, но чуть-чуть.

Бог на патент не подал и заявленья
И т.д.

Другой, в синхрах поднаторевший где-то,
Хитро в нутро нейтринное проник
И нам грозит зажечь такое лето…
А друг мой матязык возвысил в мета-,
Но тоже непристойнейший язык.

До дыр мы застирали самобранку
В индийском дефицитном порошке.
Наш эксцентризм - в картошке в сухомятку
И в пуле, попадающей хоть в пятку,
Но застревающей в назначенной башке.

Бог на патент не подал заявленья
И т.д.

Мы все в плену руководящих рубрик
Не в силах ничего – наоборот.
И, если ты, пропив последний рублик,
Захочешь сочинить венгерский кубик, –
Оно как стрельнет! Как оно попрёт!

Изобретать берётся и философ,
Для нас пути отыскивая в рай.
А нам до рая нужен крепкий посох…
Что толку в том, что где-то новый способ,
Когда хоть самый первый закрывай!

Бог на патент не подал заявленья
И т.д.
1982г.




КАРЕТА


Когда зной и трава меня склонят ко сну,
Осень поздняя вытеснит лето.
По глухому проселку в сосновом лесу
Лошадь пегая тащит карету.

Пес лохматый в породных разводах
Вслед плетется понуро, без лая,
Нет возницы на козлах дубовых
И карета, как будто, пустая.

Стук копыт по промерзлой земле
Дробным эхом стихает в бору
И, как хрупкое счастье в миру,
Лед крошится в сухой колее.

Что случилось, куда и откуда
Держит путь странный тот экипаж?
Я открою глаза – и в секунду
Пропадает осенний мираж.

И другие – июльские звуки
Слух очнувшийся мой полоснут…
Только долго затёкшие руки
Помнят след от веревочных пут.



СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава IX, ч.4,5,6, Эпилог, Приложение)

4
Между тем, как я отвлекся, десять лет уж пронеслося. Время, знай, свои колеса крутит и во сне без спроса. Бег их не остановить, догоняю свою нить и поэтому в свою возвращаюсь колею. Успеваю в самый раз, – свадьба просится в рассказ. Все село с утра в движенье, в клуб из клуба направленье, тащат мужики столы, бабы – разную посуду, шум и гам стоят повсюду, на древесные стволы вдоль дороги новобрачных прибивают украшенья в виде ленточек бумажных и цветов папьемашенных. К пополудни все готово, вот идут из сельсовета: новобрачная с букетом, с нею под руку жених, а вокруг счастливых их вразнобой и бестолково, не без возгласов и крика вся от мала до велика деревенская родня – всех не счесть и за два дня.
Новобрачные красавцы во главе стола садятся. С женихом как будто рядом мать Мария и Иван, за невестой сели кряду Пряхин свекор и незван из начальства некий сан. Венский стул для того чина уступила Валентина. Чуть поодаль за столами, что простерлись буквой “П”, разместились, кто успел, за подносами с грибами, огурцами, пирогами тетя Оня, тетя Настя, тетя Аня, дядя Вася, дядя Миша, дядь Егор, с ними вместе дядь Матвей, а за ними полный двор взбудораженных гостей. А на самом на краю, чувствуя себя в раю, под молоденькой берёзкой приютились Верка с Розкой. Рядом с дочками мать Клава и других детей орава. Ребятне, сидевшей здесь можно досыта поесть и картошки, и котлет в первый раз за пять-шесть лет!
Начал бубенец звонить. Может, просит уточнить? А чего тут уточнять, младшей – Верке всего пять. Хватит звона, наконец! Но настырный бубенец продолжает издеваться, дребезжать и кувыркаться, словно требует отмщенья. Может, сдобрить угощенье? Я не против, я согласен, пусть обильней и вкусней с дичью, рыбою и мясом, с мировою кухней всей будет стол моих гостей. В самом деле, не для слез люди кинулись в колхоз, а чтоб были в изобилье шашлыки и чахохбили. Хорошо, что не забыл я про колхозы на селе, смолк бубенчик – сумасброд и уже навеселе весь собравшийся народ “Горько” громкое орёт и затем вторую пьёт. Ну, а кто-то во всю прыть ищет, чем бы закусить.
Вот опять звенит звонок, это пряхинский дружок навести решил порядок, – про вчерашний всем упадок и сегодняшний подъём речь толкает над столом, скоро, мол, придет достаток в каждый деревенский дом, с ним такие разносолы наводнят все наши сёлы, что не снились бывшим барам, кулакам и людям старым. И в ответ такое “Горько” прокатилось по столам, будто бы крутая горка развалилась пополам.
Ну, а нам чего ждать завтра, если есть такой предлог, опрокинуть непредвзято изобилья того рог? Вот подвыпивший Егор пьет кокосовый ликёр и уже его заносит, как нальёт, так крикнет: “Прозит!” Он ли просит или кто, – не поймет уже ни-кто.
Наливает Валентина ром кубинский в рюмку чина. Тетя Настя пьет рольмопс, удивленно морща нос. Ничего не поняла и повторно налила. Тетя Оня, не в пример, тминный пробует коблер. Тетя Аня без затей рюмку чокнула, опро-кинула коктейль и причмокнула. Дядя Вася с дядей Мишей и ещё с каким-то лишним уплетают во всю прыть фар-широ-ванную сырть. Вот омар в соку лимонном, шампинь-оно-вый жюльен, угорь в соусе укропном, обжигаю-щий глинт-вейн. Там латгальские котлеты, малосоль-ная форель, ждут охот-ника, ну, где ты? а не хочешь, ешь макрель.
Вина с сельтерской водою на столах стоят чредою, флип с раскрашенным мускатом, пунш из красного вина рядом с устричным салатом, вот же он, скорее, на! Вот и устрицы с петрушкой, что уложена опушкой на фарфоровое блюдо, заливное и, о чудо! лососевая икра с ложкой в ней из серебра. Как живые в своем соусе рядом плавают анчоусы. Вот в салате артишоки, набивай скорее щеки! Вот в кувшине коблер тминный, словно кладезь витаминный.
Вот французский огуречик – корнишон, ..., но тут бубенчик спохватился, как в аврал, чуть всю свадьбу не сорвал, если б я забылся в шоке. Есть с чего, он артишоки и анчоусы стерпел, а невзрачный огурец, заграничный скороспел, разозлил его вконец! Отменяю этот овощ, мне другой придет на помощь. Вот с картошкой фри ведро (бубенец дает добро, захлебнулся и умолк). Дядя Миша знал в нем толк и на свадьбу приволок (бубенец, молчи) мешок.
Но имеет ли значенье в свадьбе нашей угощенье? Вкусно, солоно ли, только все равно кричат все “Горько!” И к тому же молодые, от любви своей хмельные, пить не пьют, есть не едят, друг на дружечку глядят, словно встретились впервые, в друге друг души не чают, ничего не замечают.
А за крайним за столом, молодым что под углом, собрался пяток ребят, они “горько” не кричат, по не-доброму глядят. К ним от левого крыла, недалеко от угла обращаются подружки с подстрекающей частушкой:
Маня с Петею гуляла,
Выйти замуж обещала,
Повстречала скоро Гришу,
Стал им Петя третьим лишним.

Парни девкам погрозили и стаканы нагрузили, чтоб моральный свой урон скрыть под пьяную гармонь:
Петя с Манею гулял,
Время даром не терял.
У него из здешних мест
На примете семь невест.

А девчата парням в пику не спешат сменить пластинку:
Ах, ты, Петя, Петенька,
Спета твоя песенка.
Расписалась Манечка
С Гришей утром ранечко.

Парни, видимо, смирились и за выпивкой забылись. Вот уже в другом конце продолжается концерт. Набралась хмельного духа озорная молодуха и теперь ее уж впредь никому не перепеть:
Электричество бежит
По стальному проводу.
А я милому во ржи
Не давала поводу.

Я на свёкра и на мужа
Пять годов батрачила.
Мне чуть свет вставать не нужно,
Семья раскулачена.

Выяснял животновод
У коров где зад-перёд.
Напоролся на рога
И ударился в бега.

Из партийного райкома
К нам прислали астронома.
Ночью влезет на копну,
Ловит кепкою луну.


Вновь бубенчик не стерпел, даже дужкой заскрипел, до того, знать, был он в гневе, что визжа вопил на древе, иль на чем он там висел. Ретируюсь к колбасе, а не то сорвёт совсем своим визгом праздник всем. Даже свёкровский дружок нервно кашлянул разок.
Значит так, без кренделей и надуманного без, – заливного из линей, раков а ля бордолез. Фрикасе из перепелок и цыплят а ля Марго не бывает в наших селах. Разве где-то за бугром, разрази банкиров гром. Там и карпы а ля Ротшильд и говядина гаше, но съедобные галоши мужикам не по душе. Нам бы дух сырокопченой, и признаюсь огорченно, что на свадьбе той как раз вовсе не было колбас. Но, поскольку это сон, – вот кило на закусон. На такую ложь бубенчик ноль вниманья и не мечет. Значит, в рамках реализма без сгущения и шизы преломила наша призма неприкрашенную жизнь.
В наших снах разрешено то, что в жизни быть должно, а другое – ни-ни-ни, и, тем более во дни. Но на деле, как стемнеет, тех, кто пить и петь умеет, тянет на простор забав, не имея на то прав. Так и в этот час на свадьбе в разгулявшейся усадьбе. Там уже жених с невестой уступили свое место расшумевшимся гостям, поспешая неспроста, пока темень не густа, в закуток из двух кладовок, где кровать, из ситца полог, стол да стул, да рукомойник и детекторный приемник.
По дороге в рай жених, был поскольку из чужих, от насевших впятером откупился фонарем. Непонятно, как попали, на ногах ведь не стояли. Через день признались те, что ошиблись в темноте.
Но и Гриша был не промах, закаленным в драках, ссорах и слегка подправил глаз заводиле сих проказ, так, что вздорившего с ним стали звать с тех пор Косым. Отчего бы нам разок не использовать звонок, чтоб вернуть, как было, в центр покривившийся процент? Жаль, конечно, паренька, но еще жальчей звонка. Пригодится, будет цел, для серьезных наших дел. И по правде-то сказать, косоту не так видать, сбоку вовсе неприметна, словно щурится от ветра око правое Петра. Ну, так он еще с утра до предельности косой на лугах махал косой и ровнешенькие стежки клал линейками в дорожки. А ведь он тогда, зараза, был косым на оба глаза! Так что с этой ерунды никакой ему беды.
В общем, гости по домам разошлись благополучно, не придумать даже лучше в сказке с правдой пополам.
Тетя Оня с тетей Настей, опасаяся напастей от подвыпивших парней, ждать не стали потемней и, пока столы шумели, упорхнули в свои кельи, прихватив и Валентину по взаимному почину. Тетю Аню дядя Вася провожал уже в потёмках и в дороге на задворках кто-то нос ему расквасил. С дядь Матвеем дядь Егор на немецком разговор вел насчёт угроз войны от германской стороны. Поднимал прямые руки после каждого getrunken. Разумеется, потом захрапел он под столом. До утра спал после свадьбы и начнись война – проспал бы.
Верку с Розкой и жену непоседливый дядь Миша под родительскую крышу ещё засветло отвёл, с ними пять минут провёл и отбыл в другой район, в меру сыт, слегка хмелён.
Самый званный гость на свадьбе, сунув Пряхину ладонь, под весёлую гармонь с безыдейною частушкой, сохраненья кредо ради испарился, как из пушки.
Ну, а где жених с невестой, смотри выше, нам известно и как ладят, знает ночка. Отшумела свадьба – точка!

5

И пошли, помчались будни, молодые свои судьбы растворили в комсомоле
по своей, вестимо, воле. Шли под утро на завод, после смены на собранья.
Если партия зовет, повышали свои знанья, для чего (бесспорный факт) поступили на рабфак. Увлекались лыжным спортом и стахановским рекордом и уж в первой пятилетке появились у них детки, друг за другом два сынка без отрыва от станка,
потому что для ребят ясли есть и детский сад и районная больница, если с ними что случится. А случилось… впрочем, нет, зря что ль выдан нам секрет, пусть дает тот колокольчик нам обещанный звоночек и здоровенький сыночек в обе щеки винегрет
уплетает на обед. И откуда быть в квартире прободной дизентерии? Дома краны «хор» и «гол», туалет, паркетный пол, в комнате отдельной ванна, для барака очень странно, и всезнающий, конечно, слабо дернулся бубенчик. Так уж быть, пускай без ванны, но с кроватью и с диваном, общей кухней с одним краном. Тут бубенчик резко брякнул, будто я придумал бяку. Но, поскольку без трезвона, продолжаю я, резонно. Хорошо, что тот дебил цифру ДВА не отменил.
Проскочить хочу стрелой черный год – тридцать седьмой, чтобы все без лишних споров были живы и сильны на пороге той войны, что потребовала с нас
выполнять один приказ – бить врагов и днем и ночью без надежд на колокольчик
(как за павших не просить, всех, увы! не воскресить). Если уж спасать так всех,
без надежды на успех, но возможностью стиха на душу не брать греха. Скольких я бы возвратил из безвестных тех могил! Сколько б любящих сердец их дождались наконец! Сколько тех сердец поныне с болью ждут сердца родные! От болезни той не деться Мани праведному сердцу. И болит оно у Мани от своих и от германий.
Войны, залпы, танки, каски, взрывы, слезы, пот и кровь: это все не лезет в сказки, где царить должна любовь. Потому подходит мало сказке всякая война
и, конечно, не пристало принижать те времена, когда стар и млад стояли, силы вычерпав до дна, на краю небытия. Бог пусть будет мне судья и, войну познав, родня, но германские войска тут как тут, стоят пока у калужской деревеньки, ловят гады «кукареки», наживают там бока для последнего броска. Без стыда и разговора избу заняли Егора. Дяде немцы надоели, не хотел он и недели ждать, как их погонят вон, и полез сам на рожон. Когда те уже храпели после шнапса и жратвы, ночью дверь Егор открыл и на чистом на немецком крикнул, что отряд советский переходит уже Flus и исчез, мол, тороплюсь. Немцы драпали спросонок чуть ли не в одних кальсонах. Но под утро возвратясь, доннерветером бранясь, брата матери, Егора, расстреляли очень скоро. Было дяде невдомек, что нажавшим на курок был его родной сынок, как не знал о том Конрад, наш, выходит, с Маней брат. Старику родные в стужу не нашли могилы лучшей как в саду под старой грушей. Тою памятной зимой, на заснеженный бугор, крест поставили простой с краткой надписью: Егор.
Только немцам очень скоро смерть откликнулась Егора. Так в ту ночь они промерзли, так промаялись не спавши, что, когда лечились возле русской печки, тут их наши захватили всех врасплох по команде “Хенде хох!” С мест, где был Егоров дом направление войны и пошло , пошло потом под победным нашим знаком, колокольчик даже звякнул, не сдержался языком. Был бы рядом военкор и героем стал Егор. А на каждого Егора где же взять нам военкора? И Егор так не под камнем спит героем безымянным. Честь ему! Вернемся к Мане.
Та война, война всем войнам и на фронте и в тылу нет числа героям скромным, Маню внес бы к их числу. Ровным штабелем снаряды из-под Манина станка ввысь растут, как баррикады, не достанет уж рука. И прошло всего пол смены, и осталось шесть часов. Боль внедряется в колено от болванки в сто весов. Хлебных карточек в кармане ровно две, но через сутки отоварить можно Мане два квадратика- малютки. Сын находится в больнице… Нам пора тут спохватиться, и успеть, не прозевать, чтоб в спирту отмытым шприцем аккуратной медсестрицей место, как его ни звать, но стерильно протыкать, чтоб хирург потом не штопал дважды раненую попу, чтоб… Успели, мы успели! Нет следов от шва на теле младшего ее сыночка после третьего звоночка. Где ж он? Что за проволочка?
Колокольчик с цифрой ТРИ вис без язычка внутри!


6

Бог решает или дьявол
в нарушение всех правил
чтоб злокозненный обман
на сюжет нагнал туман
кто в ответе с кем мне спорить
мне весь мир разрушить впору
выхожу кипя я весь из
самого себя вкрутую
отменить хотел я сепсис
и спасти сестру больную
от сердечных крестных мук
еще трепетна аорта
стетоскопом ловит кто-то
учащенный слабый звук
тук тук тук тук тук тук тук
протестую и буяню
тот звонок бы спас мальчонку
и тем самым поднял маню
когда б тот по-детски чмокнул
в восковую ее щеку
ну звони же ну звони
для спасения родни
быть не может что звенел
я бы песню тогда пел
был звонок он спас конрада
даром мне того не надо
так отец просил за сына безымянного солдата
но ведь он просил вестимо
за любимого сынка
что из нашего полка
тот солдат живой пока обойдется без звонка
забираю ход назад
пропади он тот конрад
ну назвал его я братом
и беру слова обратно
но в ответ тревожный стук
тук тук тук тук тук тук тук
где ж болтался наконец
этот чертов бубенец
упустил тупая морда
только что врага народа
он как ты решил дают в честь победы той салют
я победе тоже рад
но причем злодей конрад
по какому это праву
должен я спасать варавву
между строк убивший брата не вошел ли в роль пилата
в напряженье держит слух
тук тук тук тук тук тук тук
не нуждается в подсказке
помощь кислородной маски
на спокойствие лица
неужели эта сказка
без счастливого конца
изъявление отца не сокрыть слепой повязкой
под прицелом у стрелка он молился за сынка
повторяю за сынка
что из нашего полка
тот солдат живой пока рана только глубока
мне двойной виною больно
третий потерять звонок
здесь мария марта в кельне у нее один сынок
без того тебе в укор брошенный тобой егор
не один он не помянут
если б было в моей воле
я назвал бы с ним и колю
и для полноты программы
двух погибших братьев мамы
и подольских всех курсантов
и садыкова большого
и имен своих лишенных
целый лагерь репрессантов
список был бы без конца
ты не помянул отца ты не помянул отца
след деяний присных рук
тук тук тук тук тук тук тук

и смыкаются уста,
имя выдохнув Христа
на кресте и жизнь Христу
тук тук тук тук тук тук ту…



ЭПИЛОГ

На третий день
прощанье затянулось,
Погода хмурилась,
но тоже не спеша.
Поникло небо,
тучами сутулясь
По-над толпой,
что вслед за гробом шла.

Проглядывало солнце
через тень,
Бросающей
пустующие ветви
На грустное
молчанье хризантем
В моём, к раздумью
клонящем, букете.

На возвышенье
свежего холма
Цветы легли
свидетельством печали,
И, вторя настроению,
сама
Природа капли тихие
в начале

Дождя осеннего
на фото пролила
В широкой рамке
мессой погребальной,
И вот уже одна
поверх стекла
Стекла слеза
строкою невербальной.
.
Портрету Мани
удалось увидеть
В просвете
низко стелющейся тучи
Последний в этот день
сверкнувший лучик
На даровую
под крестом обитель.

Уже тогда,
лишь ухватив слегка
Связующую нить
к естественной из версий,
Я первые слова
в мелодию слагал
Возможной, но
не спетой Маней песни.


ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ МАНИ

Падает красное солнышко
В мой исповедный туман,
Кончился, горькая долюшка,
Наш обоюдный роман.

Как ты ни холодно нянчила,
Голодно как ни вела,
Всё б ничего, если б мальчиков
Ты от беды сберегла.

В них моя боль неутешная,
Горькое счастье моё,
Может быть, матушку грешную,
Ждут они где-то вдвоём.

Первой войны я ровесница,
Душу Господь мою спас,
В людях не дал разувериться
Мне даже в тягостный час.

Ни возводивших напраслину,
Ни запрягавших в дела
Ложь под знамёнами красными
Я проклинать не могла.

Правые вместе с неправыми
Шли на этапы, как встарь,
И свои жизни бесправные
Клали на общий алтарь.

Сколько парней пало смолоду
Той иль другою войной,
И молодых сколько отроду
Путь исковеркали свой.

Не о себе мне печалится
На невесёлом краю,
Вскоре моя усыпальница
Гостью воспримет свою.

А поутру встанет солнышко
Может быть, чуть посветлей,
Чтоб старикам дать по зёрнышку
Счастья на склоне их дней,

Чтоб малолетним проказникам
Ласки пребыло вдвойне,
Чтобы им знать по рассказикам
О неразумной войне,

Чтобы дать мыкавшим в скромности
Комнатки вместо лачуг,
Сильным немного дать совести,
Слабым – труды по плечу.

Этой хватило бы малости
Мне свою жизнь не жалеть
И восвояси по старости
Тихо душой отлететь.


В обратной до Москвы
полночной электричке
Под стук колёс
случилось мне в блокноте
В поэму первый
заложить кирпичик,
А днями позже
замысел поглотит

Меня всего.
Соря черновиками,
Я, наконец,
на труд решился дерзкий:
Длиною в жизнь
закончилась поездка,
Пора мне собирать
разбросанные камни.

КОНЕЦ
1976 - 1986, 2003-2006 годы



ПРИЛОЖЕНИЕ


Самарский Губернский
Народный Суд

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

От 15 марта 1923г.
Дело № 318/57

Приговор
по делу об убийстве крестьянки села Покосово Резовского уезда
Ветлугиной А.П.

Суд установил: Ветлугина А.П. проживала в селе Покосово в собственном доме с двумя детьми
9 и 10 лет. В январе 1923г. к ней вернулся муж, Ветлугин Трофим Иванович, 37 лет, отсутствующий в семье с октября месяца 1914г. 5 февраля сего года он обратился к соседям за помощью при рытье могилы
для захоронения своей жены, которая, по его словам, повесилась. Сам Ветлугин Т.И. не мог один вырыть могилу по причине инвалидности и сильных морозов. Обмывающая покойную ВетлугинуА.П. жительница
с. Покосово Мисягина П.В. свидетельствует о большом ушибе и ране на голове Ветлугиной А.П. и что та не была похожа на удавленницу.
Ветлугин на следствии утверждал, что не знает, откуда рана на голове его покойной жены, но признал,
что между ними произошла ссора и что он не помнит, чем она закончилась, так как по причине ранения и контузии у него не проходят головные боли. Ссылаясь также на плохую память, Ветлугин не смог фактами подтвердить службу в Красной Армии и не назвал ни одного из своих командиров.
В ходе судебного разбирательства Ветлугин Т.И. показал, что причиной ссоры явилось противодействие
жены попыткам перезахоронения их младшей дочери Марии, захороненной со слов жены во дворе возле детских качелей. Подсудимый решил перенести ее останки на сельское кладбище и изготовил крест для могилы. По показаниям свидетелей установлено, что на кладбище села Покосово в общей могиле захоронены двое умерших детей Ветлугиных, при захоронении младшей их дочери Марии никто из односельчан не присутствовал и место ее захоронения им неизвестно.
В своем последнем слове обвиняемый Ветлугин Т.И. признался, что одно время служил в армии белых, но в смерти своей жены, которая умерла через два дня после их ссоры, он не виноват. Обвиняемый также утверждал, что после ссоры с женой у нее была попытка самоубийства и что он вытащил ее из петли, несмотря на готовность обвиняемого убить свою жену. О причинах таких намерений обвиняемый отвечать отказался и просил суд приговорить его к расстрелу.
На основании изложенного Самарский Губернский Народный Суд признал Ветлугина Т.И. виновным в умышленном убийстве своей жены Ветлугиной А.П. и постановил:

(следующая страница «Приговора» в деле № 318/57 отсутствует)




СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава IX, ч.1,2,3)

1

Как же сны бывают закручены в помрачительные сюжеты, если, сбросив их, в лучшем случае, поначалу не ведаешь, где ты. После шкалика для претерпевшего я пока ещё вне настоящего, не опомнился от происшедшего и теряюсь от предстоящего.
В усыпляющей чувства тиши, беспокойная тема сменилась, будто некий продюсер внушил мне во сне поискать справедливость. В новом сне ни светло, ни темно, но согласно немому внушенью режиссером я ставлю кино без соавторского отрешенья. И в неволе, похожей на плен, я мог сам подбирать персонажи для цветных, но правдивых сцен с Маней как героинею. Даже биографию выстроить Манину, всю согласно благим пожеланиям.
По каким-то суровым правилам, по секретному умолчанию, постановкой сюжета правило теневое единоначалие. Кто-то рядом со мною вывесил с цифрой НОЛЬ на боку колокольчик, при моем утвержденном чтоб вымысле он звенел и считал тот звоночек. Цифра ТРИ – ограничитель, после – я всего лишь зритель. И пойдет затем сценарий без моих двух полушарий. К колокольцу много мельче придан бдительный бубенчик. Коли выдумка не стоит даже медного гроша или слишком хороша, поднимает он трезвон, чтоб спровадить небыль вон. Если ж я не подчинюсь, им лишусь последних чувств. О стихах гадать не надо, не с кем затевать мне спор, по начальному раскладу так и тянет на фольклор. И, пока спит колокольчик, я начну без проволочек.

2

В общем, в некотором царстве, всем известном государстве, возле будущей столицы у Марии-кружевницы и Ивана-кузнеца дочь Маняша родилась ликом в мать, умом в отца. В те поры война стряслась. Мужики детей крестили и ни свет и ни заря рано утром уходили в бой за веру и царя. Так Иван, отбросив молот, сунул в ранец бутерброд, полон сил, красив и молод, тоже двинулся на фронт. И оставил он младенцем свою маленькую дочь. А куда от службы деться, если царь просил помочь? Не один он с этих пор дом оставил и семью, вот и сват его Егор из калужской деревеньки, засадил в бревно топор и, поскольку рупь – не деньги, заколол свою свинью, мясо пропил и – адью! Что касаемо семьи, та осталась без свиньи. А семья ведь у него – два плюс трое итого. От войны у ней теперя вскрылась первая потеря. А второю стал Егор, допустивший перебор. С четвертной он и с ружьём к немцам в плен попал живьём. Крепко так заснул в окопе, что очухался в Европе.
А Ивану всё сполна за двоих дала война. За контузией – раненье, за раненьем – отравленье, а за газами подряд прилетел шальной снаряд и... но фактам вопреки ни ноги и ни руки, ничего не потерял, хотя был не генерал. (Колокольчик только вздрогнул, будто кто его одернул, и на нем в момент, изволь, цифра РАЗ сменила НОЛЬ.) Генералам повсеместно и в тылу и на войне, как доподлинно известно, комфортабельно вполне. Им крестов и орденов понавесят до хренов. И ни блох на них, ни вшей. Пораженье иль победа – их не бросят без обеда, без мясных горячих щей. А солдат не привереда, затянул ремень потуже, сухарями пообедал и запил вином из лужи, – ведь бывает и похуже, когда пуля иль снаряд из немецкого оружья не промазать норовят. Но всё это пустяки, лёгким манием руки, как бы ни было то странно, вместо нашего Ивана мы, ни много и ни мало, укокошим генерала. Впрочем, у того жена и любимые им дети, пусть кайфует старина, места хватит всем на свете. И не будем впопыхах убивать его в стихах. Может, лишний мы разок сэкономим тем звонок.
Но пора вернуться к нашей подрастающей Маняше. На войне без перемен, а кудрявенькая Маня слезла с маминых колен и в цветастом сарафане уж играет во дворе, как пристало детворе. Шла война на третий круг, Маня бегает на луг, увлекается цветами, птиц несметных голосами и с обрыва у ракит смотрит в зеркало реки. А в реке всё то же небо, золотые облака, и они плывут, как хлебы из фабричного ларька. И, не зная, что, откуда, как та синь нырнула в гладь, Маня верила, что чудо не заставит себя ждать. Этот мир такой красивый, так он сказочно богат, что нельзя в нём быть плаксивой, если радует он взгляд. Так учил сам дед Василий многочисленных внучат. Мане в жизненном начале с детства виделся покой, и она гнала печали то надеждой, то мечтой. И лекарств иных чудесней исцелялась часто песней.

ПЕСЕНКА МАНЯШИ

Когда папа вернётся с войны
Из одной иностранной страны,
Приведёт он с собою коня
И научит кататься меня.
Всех обгонит моя быстрина,
Если папе наскучит война.
Когда папа вернётся с войны,
Он качели качнет до луны.
Папа тронет скамейку слегка,
И я как полечу в облака!
Я качаться смогу дотемна,
Если папе наскучит война.
Когда папа вернётся с войны,
Не обидят меня драчуны,
Пусть меня будет дёргать за бантик
Шалунишка, мой будущий братик.
Я не буду у мамы одна,
Если папе наскучит война.


Быть не может всяких ЕСЛИ и печального конца, если Маня в своей песне ждёт погибшего отца. Что нам стоит, в самом деле, пуля дура, говорят, пусть с ней славу эту делит и случайный тот снаряд. Ведь сценарий в нашей власти и слезам над правдой этой предпочли мы той напасти добрый вымысел в сюжете и не зря один разок мы услышали звонок. Вот он, цел Иван Васильич, всё при нём и грудь в крестах. А тем временем в России поменялась власть в верхах и немного на местах. Сгинул царь, наследний спасся. Бог мой, что тут началось, бубенец как пёс занялся, словно крутит его злость. Весь его трясёт бочком, чуть не кверху язычком. Так пронзительно звенит, что отстал я с той затеей. Бедный мальчик, извини. Страж порядка, знать, в партейной изготовлен был литейной.

3

Но пора к тем берегам, где царить свободно нам. После лет пяти гражданки стали строгие порядки. Тут Иван уже, конечно, все кресты с груди долой. Обнаружилось, что грешен восстановленный герой. Не по делу, мол, и зря воевал он за царя. А Егор – герой, напротив, раз царю он изменил, ему даже деньги плотят за бутылочки чернил. Выдает он людям справки, ставит круглую печать, для него счастливой правки мне не надо сочинять. Так бы прожил он беспечно по бумагам тяп да ляп, но в России всё не вечно и, когда заместо шляп, в моде стали больше кепки, цвета хаки картузы и вовсю летели щепки, если ссорились тузы, подкатился тут к Егору френч в ремнях для разговору. Так и так, мол, председатель, а на самом деле – контра, отчитайся мне и, кстати, расскажи про Марту Бройтман. Кто она тебе такая, кто отец её сынка, что ж ты, немцам потакая, не сказал о том ЧК? Как Егор ни отпирался, но, в конце концов, признался, – Не сочтите за вину, был женат на ней в плену. Откопала меня фрау на железном руднике в аккуратном городке и присвоила по праву. Ну, пожил я с ней на славу, и кормила, и ласкала, пять годов не отпускала. Только соберусь в Расею, как бросается на шею, до сих пор я ей косею. Раз дошло до «караула», хорошо, что не свернула! Я прошу о немке оной не сболтнуть моей законной, та одной своей рукой в миг спровадит на покой. Опосля немецких дел я повторно обрусел. Битте, дритте – все забыл, с кем я жил и где я был. И, когда лишь разозлюсь, по-немецки матерюсь. Стерегли потом Егора два колючие забора. По прошествии трёх лет возвратился, как скелет. И пошёл потом Егор прямиком на скотный двор. Тут без всякого звонка всем хватало молока. А потом уже для свата, жил который небогато, он корову Василиску под какую-то расписку раздобыл у свояка, председатель тот пока. К тому времени Маняша уж настолько подросла, что в леске одна бесстрашно коровёнку ту пасла. Василиска обожала Манин объедать венок, иногда за ним бежала, под собой не чуя ног. Маня в хлев вела скотинку, позабросив хворостинку. А, когда в селе по списку из семнадцати дворов забирали всех коров, провожала Василиску вся семья под дружный рёв. Тут бубенчик зарезвился, закружился, раззвонился, не на шутку, знать, озлился, да и сам я спохватился. Это что стряслось со мной – Василиску на убой? Ну, конечно, не здорово тратить номер на корову, но зачем звонку бренчать, если можно промолчать? Замечанию я рад, – вырезаю этот кадр. Мне ведь тоже Василиска, откровенно, дорога. Вот венок ей на рога и пасётся пусть без риска, а зимой ей – три стога. Тьфу-тьфу-тьфу, молчит бубенчик, не шелохнется, не мечет. Будут сырники в сметане малолетке нашей Мане. Я теперь на стрёме, ибо уберечь от перегибов Маню будет нелегко, то крен в хлеб, то в молоко. Не дай Бог два крена вместе, хорошо – звонок на месте.
Столько было отступлений, что ни лидер, то уклон. Был бы жив товарищ Ленин – слышался порою стон. Ну, а нам-то, в самом деле, что нам стоит воплотить эти замыслы на деле и в давно усопшем теле дух вождиный воскресить? Вот он этот колокольчик с цифрой ... тут я обомлел, на его сигнальной щечке снова НОЛИК округлел! Словно ждал (или лукавил) против сказочных всех правил, что вот-вот стеклянный гроб разобьёт оживший лоб. Только я не тороплюсь, минус здесь видней, чем плюс. Как начнет опять картавить, баламутно нами править, капиталом нас пугать, землю царства продавать, каждый день митинговать, – тут нам будет не до жиру, лишь бы всем остаться живу. Воскресим его – он в раз всему миру напоказ снова ввергнет нас в потряс. И с какого это боку и какого Мане проку ожидать от точки ляс? Может это и жестоко, но нам с ним одна морока. А добавочный звонок Мане б здорово помог. С ним хоть что-то, да подправишь. Спи спокойно, вождь-товарищ, розовея и мумея в подземелье мавзолея. Между прочим, есть вопрос, почему он, как Христос, гроб оставивший в пещере, не поднялся всей мощею? Столько лет лежит и преет, а воскреснуть не умеет. Удивляется страна, – не взлетает сатана! Всех надул матерьялист, что "Ура" ему, что свист, не стремится в небеса, как свинцом весь налился. Тут мой слушатель-читатель и в какой-то мере зритель, сбил сценарий я некстати, не сдержался, извините. Но я понял, наконец, бдит в тенечке бубенец, наперед желанья знает, словно мысли все читает. Знать, дал шепотом приказ и послушный колокольчик, от начальства не уклончив, снова НОЛЬ сменил на РАЗ.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава VIII, ч. 3 и 4)

3

Мы вышли с кладбища
и к храму подошли.
Заросшему как снизу,
так и сверху.
Вокруг и рядом
ни одной души,
Замок висел
на двери его ветхой.

Надгробная валялась
здесь плита.
С трудом я разобрал:
Иван Ильич Медведев.
Из храма её вынесли
в лета,
В которые
о прошлом не радели.

Мне стыдно, дедушка
твой храм весь в запустенье,
Который строили
как будто на века.
Ещё внушительны и мощны
его стены,
Взывающие к нам
издалека.

Как жаль, что я не мог
войти сейчас
Под темные,
расписанные своды,
И неумело,
в первый раз крестясь,
Восстановить
утраченную связь
Меж тем, что было
и что есть сегодня.

«На этом дереве
висел когда-то колокол,
Теперь болтается на нем
обрезок рельса.»
Мы к вязу подошли.
Когда стояли около,
В воспоминаниях
взор Мани загорелся.

"Бывало в детстве
часто мы шалили,
Играли в прятки
(здесь ли не укрыться?),
Когда водящие
кого-то находили,
Чтоб в колокол ударить,
мчались быстро.

Однажды ложную
устроили тревогу
И взрослые,
слегка нас приструнив,
От язычка
подрезали веревку
Так, чтобы не
достали крикуны.

Я помню,
у дядь Миши на руках,
До трёх считая,
в колокол звонила.
Я этим счастьем
и жива пока,
Звучит во мне
та музыка призывно."

Я лишь подумал
надо рассказать,
Про колокол
на дереве для бедных,
Как под руку сестру
пришлось мне тут же взять,
Негромко охнувшую
на словах последних.

Дальнейшее как будто бы
не с нами
Происходило.
Вроде бы я вёл
Куда-то Маню.
Где скамья иль камень.
Лекарства поиск.
Капли. Валидол.

Соседи.
Мотоцикла тарахтенье.
И пьяный крик:
"Теть Маня, что с тобой?
Садись на заднее!
До трёх в медпункт успеем.
Он долго ждать не будет
в выходной."

" Ты ж, Юра, выпивши…"
"Рыбалка есть рыбалка…"
"Да что с ним говорить?
Он держится едва!"
"Родную тетку, знать,
ему не жалко!
Катись отсюда,
дурья голова!"

"Пусть лучше мать
пришлет сюда машину!"
"Я видела Петра здесь
в "Жигулях.""
"Я тоже к нему
удочку закинул,
А он уж с пол второго
на бровях!"

Просила Маня всех:
"Не отпускайте Юрку,
Пусть хмель пройдет,
и без того мне плохо.
Ведь разобьется
матери на муку.
И вкруг меня
оставьте суматоху."

Когда вводили Маню
в ближний дом,
Явился Петр.
И, правда, "в глухаря".
Проблему уяснив
с большим трудом,
Он вышел, как вошёл,
двух слов не говоря.

Спустя минуты
подкатил "Жигуль"
С побитой дверью,
с вогнутым крылом.
Стекло на дверцах,
как от сотни пуль,
При торможенье
сыпалось кругом.

Я сел за руль,
как будто через силу,
Двойное совершая
преступленье,
И со словами:
"Господи помилуй!"
Нажал на газ
и отпустил сцепленье.

И заодно
себе я отпустил
Заранее грехи
и прегрешенья,
Коль Маню,
снова, Господи прости!
В лечебное
доставлю учрежденье.

При въезде в Чехов
заприметил нас
В полоску жезл
и Маню вместе с Юрой
Повез в больницу
милицейский "ВАЗ",
Мне ж предстояло
ждать разборки бурной.

Прощаясь, Маня
еле говорила,
В платок свой кутаясь,
как будто на ветру:
"Вы не волнуйтесь,
так со мной уж было.
Попробуйте вернуть
автомобиль Петру."

4

Я вышел из кутузки
по звонку,
Инициированном
к ночи Валентиной.
Она узнала
(я продлю строку)
В кардиологии
возникшего с повинной.


Мы почти сразу
перешли на "ты",
В ней чувствовалась
с ходу деловитость.
Секретарем директора
мосты
Общения
мгновенно возводились.

Не обделенная
природной красотой,
Она и внутренним
горением светилась.
И мне напомнила…
Но был не тот настрой,
Чтоб аналогия
стихами оживилась.

Но все ж нельзя
не отгадать ту удаль,
Которая
от синих глаз идёт.
Ведь поглядит,
какой тут к черту рубль!
Не даст его,
все сердце заберёт.

Но как бы
с виду не была она
Уверенной,
без всяких нервов строго,
Все ж с темнотой
за шторами окна,
И в голосе её
послышалась тревога.

В беседе нашей
с первых ее слов:
"На Вас лица нет,
выпейте лекарство!"
Доверие к друг другу
так росло,
Что в разговор
секрет бы не закрался.

Она, о сводной
говоря сестре,
Жалела её
нежно и открыто.
А я, виновник,
был, как на костре, -
Лекарство Вали
оказалось спиртом.

И я уже
порой не различал
Реальностей
раскрытой книги жизни,
Поведанной
от самых мне начал,
И преломлений их
на вымышленной призме.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ГлаваVIII, ч.1 и 2)

1

Темнеет горизонт,
и кажется, что грозы
Не разрядили летом
всех орудий.
Но Маня
свято верует в прогнозы,
Я верю Мане,
и дождя не будет.

На сельском кладбище
ни врат и ни дорог,
Ориентирами -
здесь тополя и вётлы.
Да и порядок,
видимо, не строг,
Где холмики редки,
а где прижаты плотно.

Там крест стоит,
там столбик да табличка,
А там трава
и только лишь трава.
Один бы я
в системе необычной
Навряд ли что нашел,
и Маня в том права.

Она вдруг
среди сумрака и тени
К кому-то обратилась
еле слышно,
Склонившись
над оградным запустеньем:
"Ну вот и сын к тебе пришел,
дядь Миша!"

Вначале я увидел
имя, даты
Как нечто
незнакомое мне что-то,
И рядом с ними
в рамке небогатой
Довольно
сохранившееся фото.

Но что это?
Земля вдруг стала зыбкой.
Пожар в лицо,
в ногах свинцовых - стынь!
С портрета на меня
смотрел с полуулыбкой
Знакомых глаз
мой непослушный сын…

2

Где все мои слова?
Где слух мой, где мой взор?
Я словно онемел,
не слыша и не видя.
Как будто, не вступая
в разговор,
Отцу успел я
нанести обиду.

Но он ведь тоже,
тоже приходил,
Сюда к соседней -
вот она - могиле.
Возможно, что и он
не находил
Слова, которые
все деду объяснили.

Церковный староста,
мой дед, его отец.
При встречах был,
наверно, неприветлив:
"Ну что ж,
ты все играешь, сорванец,
Знать мало я тебя
учил при жизни плетью!"

Василь Васильевич!
Суровый предок мой,
Я чувствую,
бежит мороз по коже,
Когда бы был ты в силе
и живой,
И мне бы всыпал
за закон свой Божий!

И ты, отец,
по крайности другой,
Быть может, к деду
присоединился…
Но нет…
Ты отличался добротой
И даже
над врагами не глумился.

Но все ж я знаю,
недоволен ты.
Твой сын пришел к тебе
без партбилета.
Сквозь сорок лет
тревожной немоты
Ты требуешь
немедленно ответа.

Негромкий памятник
твой ровный холм отметил,
Табличка, фото, столб
взамен реста,
Но даты -
год тридцать шестой и третий,-
Не возраст ли
отмерили Христа?

Нет, не сиял
высокочтим и светел
Святейший нимб
вкруг головы твоей.
Ты жизнь любил,
и я тому свидетель,
И шёл на всё,
во имя лучших дней.

В двадцатый год
усталый и голодный.
Когда ручьями кровь
гражданский фронт лакал,
Вторым оружьем
и оплотом контры
Стал хлеб
в амбарных ямах кулака.

И, получив ответ
на все вопросы:
"Все пролетарии, соединяйсь!"
Партийно-комсомольские
Христосы
Шли по России,
истиной делясь.

Она то пулей,
то ножом, то пеклом
Встречала их
у балок и застав.
Но что есть истина?
В боях коммуна крепла
На беззаветных,
праведных костях.

А те, кого
полуживыми сняли
С победно пронесённого
креста,
Взвалили новый крест
из цемента и стали,
Сурово и упрямо
сжав уста.

Но круг замкнулся.
Сын твой ближе к деду.
И по прошествии
десятков уже лет
Тобой с трудом
добытую победу
Он видит пленницей
властительных невежд.

Ты выбрал
фанатичного кумира.
Он чужд мне
вместе с правдою своей.
Неблагосклонна
к "измам" моя лира,
Когда теорией
жонглирует злодей.

Мой стих разборчивый.
Иной мне нужен гений.
Я рад приветствовать
над Родиной зарю,
Но, прежде чем
проникнуться идеей,
Мессии новому
в глаза я посмотрю.

Из тех, кто чашу
не сменял на чару
И всю испил,
своих идей в плену,
Я знал лишь одного –
кубинца Че Гевару,
Да, жаль, он выбрал
не мою страну.

И, если мог бы
ты, отец, взглянуть
В глаза и на дела
сегодняшних клевретов,
То эту
бледнорозовую муть
Ты б красному
не уподобил цвету.

Ты не стонал, не трусил,
не жучил.
В семнадцать лет тебе
в кулацком стиле
Самарские
крутые мужики
Тугою дробью
грудь перекрестили.

Я знаю, где б ты был
в тяжелом сорок первом,
Но год тридцать седьмой
стоит обиняком.
Сумел бы ты
не прикоснуться к скверне
И друга своего
не называть врагом?

Вопрос жесток.
Ответ не столь уж важен,
Статистику ему
не изменить.
И сколько тех,
кто был в боях отважен,
Склонялись запятой
за росчерком "казнить".

"Товарищи"
в высоком самом ранге,
По мановению
всесильного вождя,
Как скорпионы
в пол литровой банке,
Друг друга поедали,
не щадя.

Мы скованы
непреходящим страхом
Всепроникающим,
постыдным и тугим.
Не всем дозволено,
не шутка, даже прахом
Под именем
покоиться своим.

Иезуитскую
с изнанкою мораль
Ни сердцем, ни умом
я не приемлю.
В ней человек,
как личность, умирал,
А пыль в глаза
слывет высокой целью.

Мы рвались в первые,
так скрытно, что другие
Семь лет назад
гуляли по Луне.
И наших неудач секретных
гири
И при успехах
в тяжесть были мне.

Наш главный программист
чуть не упал со стула,
Когда "Стрела",
ссылаясь на мой ПУВД,
Предупредила, -
через пять минут
Гагарин спустится
в окрестностях Стамбула.

И только год спустя,
опять же под секретом,
Нас успокоили,
не мучая умы,
Сказав, что тормозом
служившую ракету
Включили позже,
чем считали мы.

Такое вот у нас
во всем доверие,
Такие от себя
самих же тайны.
За иллюстрацией моей
глухие дебри,
В которых глупо
уповать на планы.

И потому идет всё,
как идёт,
В народе говорят, -
ни шатко и ни валко.
После войны
один у нас был взлёт,
С которого
спустились мы на свалку.

На груды
устаревших чертежей,
На остовы
чудовищных конструкций
При изобилии
людей и площадей
И самих лучших
в мире Конституций.

Прости, отец,
но не тебе в укор,
Скорее в собственный
я обращаюсь адрес.
И пусть твой внук
со мной продолжит спор,
Когда и я в небытие
отправлюсь.

Кто знает, может он,
во времени грядущем,
В другой стране,
среди других знамён,
Пусть на земле всё той же,
но цветущей
Поставит свечи
в память двух имён.

Прощай, отец,
покой тебе и слава
Самозабвенного
и честного борца.
Прости, что сын
ни слева и ни справа,
Но всё ж он твоего
по духу образца.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава VII, ч.3)

3

Мы в гору шли
на кладбище и к храму
Мимо бревенчатых
и каменных домов.
Казалось,
обсудили всю программу,
Своих
несогласованных умов.

Но Маня пройдённую
тему воскресила,
Сказав, что Петр
её разбередил,
И не поправиться ей
было б некрасиво,
Ведь с нею
неизвестность впереди.

"Вот стыд какой,
сгореть могу дотла!
Про Колю-то
из Головковых наших,
Вы знаете,
ведь я Вам солгала,
Он числится,
как без вести пропавший.

Родителям пособий –
никаких,
И, хотя трус из Коли
был немыслим,
До самой смерти
допекали их
Расспросами,
а нет ли тайных писем?

Но то они,
кто любит перегиб.
А так, соседи,
даже те не знали.
Все думали:
погиб да и погиб,
Покамест обелиск
не заказали.

Военкомат –
ну, просто на дыбы:
Не велено,
нельзя без похоронки.
Чтоб Колину фамилию
пробить,
Такие нам пришлось
пройти задворки!"

Нелегкая
посмертная судьба
Тех, чьи досье спят
под лубянским домом!
На них,
в себе таящая раба,
Страна могла б ответить
только стоном.


ОБЕЛИСК


Тот стон не раздался, взметнулся
Мильоноголосным взрывом
Над смертью нелепой и гнусной
В подвалах, в тайге под Нарымом,
На рудниках, на каналах,
На островах Соловецких
В землях больших и малых,
В тюрьмах, в барачных мертвецких,
В спец- и товарных вагонах
С лесоповалов, с этапов,
С пеших степных перегонов,
Со скользких охотских трапов.
И вскоре новой волною,
Военной, тот возглас прошёлся
Над задымленной страною
От тех, кто с войною не счёлся,
От тех, кто в тот день необутым,
Не застегнув гимнастерки,
Упал безоружным утром
У батарейной каптёрки,
От тех, кто так и не понял
В рассвет темноту тупую,
От тех, кого дерзкая удаль
Толкнула под глупую пулю,
И от того, кто досадно,
Не дотянув километра,
Преодолел круги ада
И злобу свинцового ветра,
Когда не хватило до жизни
Полста оборотов винта
Или совсем не лишних
Двух-трех витков бинта.
А смерть была отвлечённой,
А жизнь реальной и близкой –
Считать его исключённым
Из офицерского списка!

Но, если такое принято
Согласно верховным устоям,
Душе, на земле отринутой,
В небе не знать покоя!
В тверском захолустном болоте
Я жду тридцать лет и три года,
Забытым в своем самолёте,
Войны окаянной исхода.
Как в мёртвой петле, в кабине
Я таю вниз головой
И мне не взлететь отныне
Над полем с болотной травой.
Как будто бы изо дня в день
Планету на крыльях влачу,
Ужели я брошен затем,
Что шарик не всем по плечу?
Ещё ордена не опали,
Бинты ещё стиснуты в пальцах
И мой киттихаук в опале
Не должен со мной рассыпаться.
Найдите меня, найдите…
Пусть мать моя знает всю правду
И старый теперь уж родитель
Не пишет в архивы доклады.
"Мы по заявленью родителей
Сына пропавшего без вести…"

Найдите меня найдите…
"Наш сын был примером смелости …"
Я здесь в новгородском болоте,
В квадрате 15/08,
В подбитом своем самолёте…–
"Мы власти районные просим
Уже тридцать лет и три года,
Покамест хватает сил нам:
Внесите фамилию сына
На памятник у завода…"

Неужто мне тлеть обречённым
Навечно без обелиска…–
Считать его исключенным
Из офицерского списка!

"Он первым был на экзамене
И воевал, как велено,
Два ордена Красного Знамени,
За Сталинград орден Ленина ,
Мы просим у вас не подмогу, –
Дурной не сносить нам молвы…"

А мне не хватило немного –
Витка вкруг своей головы.
Найдите меня, найдите…
"Не просим мы разных пособий…"
В машине зовёт каждый винтик…
"Не льгот пенсионных особых,
Но в списки погибших добавьте
Фамилию нашего сына
К тридцатой победной дате…"

Моя боевая машина
Прости, что тебе привелось
Терпеть как болотная тина
Съедает безжалостно гроздь
Кровавых пылающих звезд…
"Считали мы ночи и дни…"
Ананьев, мой тёзка ведомый
До нашего аэродрома
С горящим крылом дотяни,
Скажи, я бинтую здесь раны
На льду новгородских болот…
"Вы нам говорили, что рано
Теперь не один прошёл год…"

Слабеют тяжелые руки
Нет сил на последний виток…
"Мы знали одни только муки
С тех пор как пропал наш сынок …"

Дай весточку хоть омрачённую
Моим опечаленным близким…–
Считать его исключённым
Из офицерского списка!

Найдите меня, найдите,
В руках моих бинт нескончаем…
"Вы нас, стариков, извините,
Но спать мы не можем ночами,
Нам снится сынок наш погибший
В своём боевом самолёте
И нас он не видит, не слышит
И кровь на его отвороте…"

Вы слышите, однополчане,
Комэска второй эскадрильи,
Мы спали на общем топчане,
Пропеллеры в небе крутили,
А, если теряли друг друга
Порой в неравном бою,
То как бы нам не было туго,
Дрались за победу свою.
И гибель была настоящей,
Когда за пределами сил
Федотов свой факел горящий
В пылающей Волге гасил,
Когда обречённый Кукушкин
Последним виражем своим
Отвел от тверской деревушки
Полнеба закрасивший дым…
"Спросите любого в поселке
О нашем всем памятным сыне,
Известность его не умолкла
С тридцатых годов и поныне.
Друзья его все молодыми
В сражениях не уцелели,
Позвольте ему вместе с ними
Остаться на памятной стеле…"

А ты, что писала влюблёно
Стихи и от сердца записки…
Считать его исключённым
Из офицерского списка!

Со мной при погоде нелётной
Делился кто женским уютом,
Чей бинт намотал я неплотно
Тогда, в роковую минуту,
И если б не белая кочка,
И если б не кровь на глаза…
"Мы просим, впишите сыночка!
Для нас стариков, как бальзам,
На камне заветная строчка,
Дающая право слезам…"


ПЕСНЯ КОЛИ ГОЛОВКОВА

Я в канун Рождества
Сорок третьего года
Приземлился в места
С невылазной природой.

Мне мотор прозвенел
Лебединую песню,
Устремляясь к земле
После драки небесной.

Пала наша звезда
На болотный ольшаник.
Я в тебе навсегда,
Дорогой мой подранок.

Ни дорог и ни троп
К нам никто не проложит.
Ты мой крест, ты мой гроб
И мой памятник тоже.

Мне с тобой почивать,
Погружаясь в планету,
Никогда не узнать
Нам про нашу победу.

В нее верит страна,
Я, в страну свою верю,
Допускаю, она
Не заметит потерю.

Кто бы правды не скрыл
За туманной завесой,
Нас помянут орлы
В голубом поднебесье.






СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава VII, ч. 2)

2

Нам до Ивановского
было пять минут.
Как только мы вошли
в его границы,
Кивала Маня
встречным там и тут.
В селе ей, видно,
все знакомы лица.

Возможно житель местный,
может, нет,
К ней подошёл,
(смущённо, мне казалось),
Уж очень долго
он смотрел нам вслед
На тихой улице.
Представясь

Петром, сказал:
"А Маня имя знает, -
Он посмотрел
прищуром на неё, -
Она со мною
с давних лет играет,
И до сегодняшних,
пожалуй что, времён."

Конечно,
Пётр был навеселе
И не скрывал
в себе лихого змея.
После полудня
вряд ли на селе
Работника увидишь
потрезвее.

Мне показалось,
Маня стушевалась,
Меня живописуя
с опозданьем.
Я понял, что серьёзнее,
чем шалость,
Связало их в две жизни
расстоянье.

"Как мать, жива?"
"Приснилась мне недавно,
Полгода,
как уже похоронил."
"Мне говорили,
в её доме ставни
Закрыты были."
"В марте я забил."

Пройдя вперед,
я дал поговорить
Свободно двум
давным-давно знакомым
И, если бы курил,
мог покурить
У палисадника
очередного дома.

Вишневый лист
подернулся багрянцем.
Пылал костром
высокий куст рябины.
Природы умирающее
царство,
Дарило взору
в золоте рубины.

И без таблички "Не курить"
всем ясно,
Что нужно спрашивать
на это разрешенье,
Но красок истовость
с горчинкой легкой транса
Уже устроят
головокруженье.


"Он Грише моему
соперником считался,
Однажды даже драку
с ним затеял.
А позже в лагерях
с ним повстречался,
Но у Петра
барак был потеплее.

От мужа он
мне весточку принёс
Последнюю,
на пачке папиросной,
Внутри исписанной
коряво - вкривь и вкось,
С единственной,
чтоб я молчала, просьбой.

Он так боялся
за меня и сына,
О нашей участи
не зная столько лет!
А ведь кого я только
не просила,
Пока прощальный
не прочла завет."

Так рассказала
Маня про Петра
И вспомнила
свою разлуку с мужем.
А жизнь,
такая в сущности игра,
Что не понять,
смотря ее снаружи.

Но хочется
завесу приоткрыть,
Предугадать,
предположить смятенья
Души и сердца,
чтобы не забыть
Печального во многом
поученья.


ЛАГЕРНАЯ ПЕСНЯ

Не успел я понять за ударными сменами,
Что болеть за отца не к моменту, как вдруг
Санитарный конвой проводил меня, смелого,
Под охраной в барак на курортный досуг.

Прогревает луна до костей лампой кварцевой
Санаторных больных с удивлённой судьбой.
То ль диагноз суров, то ли с дозой лекарственной
Ошибался главврач за кремлёвской стеной.

Я врачей не корю за лечение позднее,
Процедурам благим, как могу помогу.
Я выплевывать стал свою хворь краснозвёздную,
Чтобы таял синдром на колымском снегу.

Скоро я исцелюсь от недуга презренного,
Выжгут думы дотла невесомую грудь
И тогда облака понесут меня, беглого,
С высоты на знакомые окна взглянуть.

Передам я родным просьбу тенью туманящей
Стороной обходить тот глухой кабинет,
Где от имени масс и отдельных товарищей,
Во всю стену молчит непреложный портрет.



Не берусь утверждать,
что пропел ее Гриша,
Может быть, кто другой,
и без слов, но пропел.
Но и песню Петра
тоже вызвать нелишне,
Или песню того,
чей был схожим удел.

ВТОРАЯ ЛАГЕРНАЯ ПЕСНЯ

Говорила испокон
Мать моя покойная,
Не считай, сынок, ворон,
Когда ложка полная.

Я не лаптем щи хлебал,
Стаканом пил горькую,
Без путевок отдыхал
За крутыми горками.

Сыт я зоной до черта,
Петь пора отходную,
Расплескал я мимо рта
Ложку свою полную.

И теперь во всех грехах
Мне пора покаяться.
Знак был подан мне на днях,
С четверга на пятницу.

Явь ли это или сон,
Не пойму видения.
Стал я телом невесом,
Вроде привидения.

Оказался в тех местах,
Где трава по шёрстке
И кругом поют в кустах
Птицы по-заморски.

Сиротливо здесь и там,
Куда взор не глянет.
Бродят тени по цветам,
Будто бы летают.

Я тот сон уразумел
При похмельном свете.
Раз проснулся не в тюрьме,
Сон, выходит, к смерти.

Одного мне не понять,
Почему, рыдая,
Мне навстречу вышла мать,
Снова молодая.



СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ГлаваVII, ч.1)


1

Вновь осеннюю
реальность
Мы вдохнули
облегченно.
Понемногу легче
сталось
После песенок
никчемных.

Маня словно
потеряла
К нашей цели
интерес.
Она шла
без покрывала
Что до слов,
то также «без».

Что-то в ней вдруг
надломилось,
Отрешенность
обнажив.
Может, я попал
в немилость
Обвиняемым
во лжи?

Но она
сказала вкратце,
Не о шатком
реноме:
"Мастера
галлюцинаций
Растравили
душу мне."

Погрузилась
вновь в молчанье
На дороге
луговой,
Обрамленной
иван-чаем
И некошеной
травой.

"Раньше здесь
кипели споры
У ивановских
жильцов, -
Манины упали
взоры
На траву, -
среди косцов

Слева славилась
поляна
Разнотравием
своим,
Отводили
постоянно
То одним,
а то другим.

А теперь
она в бурьяне,
Никому, знать,
не нужна,
Пока бедствие
не грянет,
Разоренье
иль война.

Нынче нет
уж тех подворий,
Со скотом.
Я не шучу,
Но хозяйскую
корову
От совхозной
отличу."

Я стыдился
оглядеться,
Помня грозное
мычанье.
Но и тем
разжалось сердце,
Что окончилось
молчанье.

Мне хотелось
продолженья
Путевого
разговора,
Может быть,
и поученья,
Но "путёвого"
и скоро

Маня вновь
заговорила
Не спеша,
как поднимаясь
По ступеням,
на перила
Каждым словом
опираясь.

Поначалу речь
возникла
Словно бы с неясной
думой,
Но вот
темою великой
Подчинила ум
и слух мой.

"Я Вас не спрашиваю,
знаю наперёд,
Что Вы, конечно,
С Богом не в согласье.
А вот меня
раскаянье берёт,
Как вспомню я себя
безбожной массой.

Ведь ничего не стоят,
извините,
Все те
пустопорожние слова,
Что человека
приняли за винтик
И возводили
ненависть в права.

Подумать только, –
не было Христа
И нет души, –
я за свою в обиде!
А где тогда любовь?
Ведь неспроста
Ей не страшны
ни беды и ни злыдни.

Скажите вот,
в какой стране возможно,
Чтоб Библию,
древнейшую святыню,
Конфисковала
строгая таможня,
Как зло
недопустимое отныне.

Сосед наш инженер
вёз мне из капстраны
Из Греции,
Священное писанье.
Так мало,
что он стал не выездным,
Вдобавок получил
партийное взысканье.

Теперь у нас
иконы не найти
В любом углу
хором пятиэтажных.
И, если Библию спросить
или псалтирь,
Владелец не признается,
откажет.

На день "Евангелие",
помню, от Луки,
Одна знакомая старушка
мне достала.
И в три тетрадки толстых
от руки
Я повесть о Христе
переписала."

Тропу нашу в траве
пересекла
Сырая неглубокая
канава,
Я под руку взял Маню,
чтоб могла
Он со мной
оставить лужу справа.

Использовал я
во время предлог,
Для постоянной
помощи кузине,
Которой
даже встречный ветерок
Был лишним
на подъёме из низины.

И Маня благодарно
приняла
Мою не опоздавшую
подмогу
И разговор
свободнее вела,
Дыханьем успокоясь
понемногу.

"Не помню я уже
в каком году
Случайно, роясь в книгах,
повстречала
Я репродукцию
красивую одну
Среди страниц
столичного журнала.

И долго не могла я
наглядеться
Как юная Мадонна
на коленях
Держала нежно
своего младенца,
Вся в трепетных тревогах
и волненьях.

У матери и сына
в нимбах лица
Сияли на картинке
благосклонно
И я решила
перед ней молиться,
За неименьем
подлинной иконы

За здравие племянника
трёхлетки,
Токсической
больного скарлатиной,
Так сильно, что не мог
глотать таблетки,
А с мамою его,
сестрою Валентиной

Уже такое ведь
происходило,
Она металась
пойманною птицей,
Одно и за другим
зовя светило
К сынку,
изнемогавшему в больнице.

А я перед картиною,
свечу
Поставив
на фарфоровое блюдце,
Молитву ночью
скрытно прошепчу,
Чтоб Валентина
не могла проснуться.

Молитвенной
мне не дано знать роли.
Выздоровления
была ль она причиной?
Но Юра после той
болезни горла
Уже ни разу
не болел ангиной."

МОЛИТВА МАНИ

Мадонна, святая Мадонна Мария,
Пред Ликом твоим пребываю в слезах и мольбе,
К тебе обращаюсь с молитвой впервые,
С последней надеждой небесной тебе

Молитву творю о здоровье ребёнка больного,
Он так ещё мал и не ведает Божьего слова.
Ему не понять, что свечой догорев, угасает
И маму свою с вечным горем одну оставляет.

Помилуй сестру мою, сына в муках родившую,
Прошу, пожалей дорогого её несмышлёныша,
Прошу, исцели малышей под больничною крышею,
Ведь каждый из них матерям вроде ясного солнышка.

И, если небес выйдет воля святая
Невинную душу моею душой искупить,
Взойду на суд Божий, по мукам ступая,
И грешная тем, что молитвы посмела забыть.



Пробилось солнце
с пасмурного неба
На холм и храм
широкого села.
И живописная,
но грустная эмблема
Потерянного века
ожила.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава V, ч.4)

4

ДУЭТ ЦЫГАНА И ЦЫГАНКИ

- Ты слышишь, колышутся тёмные пальмы
И где-то вдали чуть вздыхают ночные каналы?
Не спишь ты, я знаю, позволь мне слететь к тебе снова,
Чтоб слово шепнуть и прижаться к ответному слову.
Нас ночью никто не услышит, никто не осудит…

- Давно тебя жду, над мечетью уж месяц тоскует,
Меня ты забыл, я одна целый день за оградой,
Где воздух дрожит на цветах апельсинного сада.
У нас здесь весна…

- А у нас завывают метели.
Ты помнишь, ты помнишь..?

- Молчи… Неужели…

- Ты синяя птица, а я птицелов неудачный…

- Не надо… Со мной ты… Не надо так мрачно…
Ты факел зелёный, ты тёплая пальма…

- Я в солнце влюблённый, я родом из племени майя…

- Неправда… Ты самое нежное пламя,
Ты радость моя и отрада…

- Неправда…
Я дервиш… Я шёл за тобой из Багдада
До стен Вавилона…

- Неправда...

- У солнцем нагретого камня спросил я…

- Не надо! Не надо..!
Ты неугомонное пламя…

- То сердце с душой воедино,
Как лампа горят Аладина,
Дотронься и станешь ты птицей…

- Мне жаль, но пора нам проститься.
Уж месяц высок и улыбкой своею кривится…

- Прощай… Мне ещё пролететь две границы…
Ты радость моя и отрада…

- Неправда, неправда, неправда…





Слишком даже
поэтично,
Я б сказал,
для наших чувств.
Комплиментам, каюсь,
птичьим
Я уже
не научусь.

Ведь реальное –
за кадром,
И за ним –
семья и быт,
Где от общего
«не надо»
Плачет личное
навзрыд.

Верный привязи
сердечной
Я восстал
в своих правах,
Не моя вина,
конечно,
Что я поднял
белый флаг.

Поражён я был,
наверно,
Не твоей гитарой,
Брут,
А внезапной
переменой,
Двинувшей её
на бунт.

С этих дней
и перед пришлым
Неожиданной
порой
Я казался
третьим лишним,
Кто бы не был
тот второй.

Над юнцом,
её соседом,
Над другим,
не всё ль равно,
Ощущения
победы
Мне уж
не было дано.

Хоть бы раз,
один единый,
Как больному
мумиё,
Притворясь
моей ундиной…
Впрочем,
все это – враньё.

А впрочем, все это враньё.
Мы были чисты и влюблённы
И сыпали золотом клёны
В саду на меня, на неё.

Когда мы гуляли в саду,
В Нескучном, - какое названье!
От легкого даже касанья
Краснели у всех на виду.

Мы так опасались кустов
И тропок запущенных талий,
Что нас там напрасно искали
Слова. Мы любили без слов.

Сигналило нам вороньё
Услужливым карканьем с клёнов
О слежке за парой влюблённой…
А впрочем, - и это враньё.


А впрочем, -
и это враньё
И знает аллея
пустая,
Зовя
в затемненье своё,
Что правда
такая простая.

А правда такая простая.
Аллеям пустым
Я вряд ли казался святым
И ночь это знает густая.

Двумя молодыми огнями,
Терзавшими нас,
Сливались мы тайно подчас
В одно неделимое пламя.

В укрытия темень густая
Сгоняла бельчат,
А клёны в аллеях молчат,
Что правда такая простая.



Впрочем,
все это нелепо…
На ковре я,
как барон,
А вокруг –
почти что лето
И скопление
ворон.

Что ты каркаешь,
чудачка?
Что тебе
ещё отдать?
Рубль последний
из заначки
Иль с три короба
наврать?

Я и так раскис,
как тряпка,
Ахинею
развожу.
Одолела
лихорадка, -
Никакого
терпежу.

Мысли скачут
не по делу,
Хоть кулак
на лоб обрушь, -
Завертело
возле тела
И пропала
близость душ.

Что мне правда,
что мне кривда,
Коль душа
душе другой
Сопричастностью
открытой
Мир дарует
и покой.

Кто разлюблен,
несомненно
Знает,
душу иссушив,
Что бледнеют
все измены
Пред
изменою души.

Это с осенью
совпало,
С наступившим
сентябрём,
От которого
начало
Мы предзимнее
берём.

В теплый взор её
недавний
Вкраплен колко
синий лёд…
Что цыганка
в оправданье
Напоследок
нам споёт?

Маня вновь
преобразилась,
Приняла
свой прежний вид.
Да и мой
цыганский кризис
Поутихнуть
норовит.

Я опять
заметил дали,
Где нахохлилась
гроза
И узор
цветастой шали,
И поющие
глаза.

А ресницы –
берег моря,
И в волнах –
такая синь!
Ну, куда
цыгане смотрят,
Колобродя
по Руси?

ТРЕТЬЯ ПЕСНЯ ЦЫГАНКИ

Ты знаешь, ты всё понимаешь
И мне ли тебе объяснять,
Что значит мелодию клавиш
Пытаться проигрывать вспять.

Пародией прежней кантаты
Нескладные ноты падут
И лишь отдалят неотвратный
Над нами наш собственный суд.

Мы были взаимно не смелы,
Но нам ли, раскаясь, страдать,
Что наша любовь не сумела
За счастье два горя воздать.

Костром догорает наш полдень,
Но искры в вечерней золе,
Сверкая, всегда мне напомнят,
Как нам повезло на земле.


Успокоила,
спасибо,
Записала
в старики.
Опустила,
словно, дыбу
На горячи
угольки.

Похожу по ним
недолго,
Разотру их
в пепел, в пыль
И закончу
некрологом
Невесёлый
водевиль.

Всё пройдёт,
и это тоже,
Кто-то мудро
произнёс.
И любовь свою
итожа,
Отпою её
без слёз.

После неисповедной болезни
В самом разгаре поры листопадной
Наша любовь без речей бесполезных
Тихо угасла, как пламя лампады.

Время любви пролетело так быстро,
Не подарив ни минуты излишней,
Через костёр от застенчивой искры
До недвусмысленного пепелища.

Как озаряла любовь наши лица,
Наши сердца как она согревала!
Но не дай Бог, ей в других повториться
Столь исповедным театром финала.

После неисповедной болезни
В самом начале поры листопадной
Наша любовь под цыганские песни
С нами простилась печальной октавой.



Что ж,
пора и расплатиться
За невольный свой
стриптиз…
Мои трёшки,
словно птицы,
В юбки юркнули
актрис.

И когда
по-над дорогой
Воцарилась
тишина,
Я услышал справа
строгий
Манин голос:
«Кто она?»

«Попадись мне, -
я подумал, -
Ещё раз
ворожея!»
И был тотчас
загнан в угол
Тайным эхом:
«Кто же я?»




СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава V, ч.3)

3

Я, как будто,
оживлён,
Или, может быть,
проснулся.
Потекла
река времён
Вновь в своём
обычном русле.

Вот опять
берёт гитару
Изнуряющий
цыган.
Как бы не было
пожару!
До того
горяч и рьян.

ТРЕТЬЯ ПЕСНЯ ЦЫГАНА

Взглядом, полным немого молебна
Из невысказанных полутайн,
Так глядела ты в марево неба,
Что сказал я тебе, - улетай…

Нас укоры, как ветры, хлестали
И, спасаясь от пагубных вьюг,
Ты вольёшься в осенние стаи,
Устремлённые клином на юг,

Чтобы там, где гортанные крики
Над пустыней несёт бедуин,
Опустить подневольные крылья
У подножья библейских руин.

Тронешь ты осязаемо вечность
И в орнаменте камня прочтёшь, -
Человечество и человечность –
Это всё обречённая дрожь.

Всё пройдёт, всё, что было и будет,
И, вступившие в наш равелин,
Проплывают спокойно верблюды
Мимо тёплых развалин любви.


Перекрасьте,
перемажьте,
Пере-
чёрт те знает что,
Но, в конце концов,
уважьте, -
Прекратите
шапито!

В жизни всё не так,
поверьте!
Ложь и правда,
кайф и кнут,
И такие
круговерти,
О которых
не поют.

Разве только
прорыдают
Без мелодий
и без слов,
Ну, а если
и сыграют…
В этот самый,
без шутов.

Я и сам
побыл однажды
На рискованном
краю,
Друг когда мой
с ней пейзажи
Мерил
в северном раю.

Я и так
в ревнивом растре
Был чудовищно
рогат, -
От Архангельска
до Басры,
От Амура
до Карпат.

Что там не было,
что было,
И при мне
иль до меня,
Всё мне душу
изводило,
Мукой плоть мою
казня.

В морге вскроют,
только ахнут
От числа
сердечных ран.
Ревновал я
даже к праху,
Как взаправдашний
цыган.

А над ревностью
любимой,
Беспричинной
или нет,
Я смеялся
нестерпимо,
Синих брызг
целуя след.

И настолько
было странным
Выпаденье
тёплых рос,
Что наигранным
туманам
Мне не верилось
всерьёз.

Одному
я верил свято, -
Примыкавшим
к чудесам,
Тем минутам
неоплатным,
Тем
пленительным часам,

Когда мы,
воруя время
У своих
житейских дрязг,
Обретали
дух боренья
Двух
потворствующих ласк.

Для заветных
тех баталий,
Не знакомых
с чувством меры,
Мы порой
приобретали
Даровые
интерьеры.

И метель мела
иль дождик
Моросящий
досаждал,
Мы с восторгом
побеждённых
Умирали
наповал.

И тогда
являлась вечность,
И склонённой
головой
Замирала
на предплечье,
И покой, покой,
покой…

И не верилось,
что завтра
Я с другой,
она с другим
Без особого
азарта
Нечто вроде
сотворим.

Над подобной
прозой жизни
Не витийствует
поэт…
Что за новую
репризу
Подготовил
мне дуэт?


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ГлаваVI, ч.2)


2

– Снова играет гитара
где-то или во мне
что за красивая пара
сын и невестка в родне
в доме покойного друга
сын мой нашел жену
видно придется им туго
– кляните свою вину
скоро им не до песен
станет и не до гитар
если за вашу пьесу
срежут мой гонорар
хватит тянуть волынку
вот вам конкретный факт
видите невеликий
в данной подшивке трактат
в нём сообщает некто
что из квартиры вредя
убрали вы незаметно
гипсовый бюст вождя
вы его втихомолку
разбили со зла молотком
и мелкие те осколки
на вашей дворовой помойке
жильцы углядели потом
– был грех зацепил неуклюже
тумбочку возле окна
– не лгите вам будет хуже
и вы водрузили на видное место
– соратника как вам известно
– соратник соратнику рознь
напрасно со мной вы хитрите
я контриков вижу насквозь
– сквозь призму газетных событий
– вот вы и открылись в итоге
к вождю как относитесь лично
– мнение масс о боге
сильно преувеличено
вот он в селе подмосковном
в двадцать втором году
учит народ неподкованный
правду иметь одну
думали все он вырулил
был в обещаниях щедр
у меня в ушах вибрирует
до сих пор его дробное р-р
был я в восторге от слышанного
ну а как вспомню теперь
зря мы забыли всевышнего
не было б стольких потерь

РЕЧЬ ЛЕНИНА

пусть реки крови прольются
за правые наши идеи
пусть силы у нас на пределе
но мы пойдем к своей цели
вперёд к мировой революции

жизнь наша будет прекрасна
без буржуазных паскуд
пролетарские массы
свой им устроят суд

мы заберём безвозмездно
у все хозяев заводы
возьмём у банкиров доходы
советская власть уже входит
во все города и уезды

тем кто с ней не согласен
мы обещаем кнут
пролетарские массы
правильно нас поймут

мы отвергаем прелести
демократических бредней
тем кто нам враг или вреден
бой объявляем последний
без всяческой мягкотелости

стрелять и вешать негласно
власти рабочей иуд
пролетарские массы
правильно нас поймут

будут у нас согласованы
формы и сущность вещей
если откажем несолоно
в хлебе с тарелкой щей
тем кто владел миллионами

наши труды не напрасны
хлеба рабочему фунт
пролетарские массы
нас на руках понесут

ну а тот кто пока что бессмертен
говорил чтобы скрыть свои мысли
но читались они сквозь конверты
запечатанных страхом писем

ЗАМЫСЛЫ СТАЛИНА

зря мне мешают засранцы цк
в полном покое раскуривать трубку
против таких есть стальная рука
если устанет сменяю руку

каждый партийный осёл
другого пусть ликвидирует
кадры решают всё
народ аплодирует

нечего всем увлекаться жратвою
больше порядка а хлеба поменьше
чтобы на нём экономить с лихвою
должен в россии один быть помещик

вместо зажравшихся сёл
будут посты с командирами
кадры решают всё
народ аплодирует

хватит терпеть дармоедов святош
нечего ждать мне последнюю каплю
если я в храмах не очень хорош
камня на камне от них не оставлю

к чёрту и храм и костёл
и синагогу с задирами
кадры решают всё
народ аплодирует


впрочем весёлые песни
он на работе поёт
а после гудка кто в собесе
кто ворона дома ждёт

ПЕСНЯ О БОКАЛЕ КИНДЗМАРАУЛИ

снова гитарные струны
рвутся в моих ушах
пламенные трибуны
в урнах закрытых шуршат
он убеждал будем править
вместе с тобой помоги
в антипартийной ораве
сильные есть враги

ладонью взвешены пули
гремит открываясь засов
бокал полный киндзмараули
прокуренных ждёт усов
он обещал поддержку
преданно обнимал
кинул монету на решку
и без раздумий бокал

налил вином кровавым
и водрузил в буфет
где в ожиданье расправы
хранил его как завет
вот он скорбит в карауле
давится бой часов
полный киндзмараули
бокал ждёт рыжих усов

в каждом обманном посуле
натаска лагерных псов
бокал полный киндзмараули
ждёт гениальных усов
в довольном собой вельзевуле
поёт анафема труб
бокал полный киндзмараули
застыл у кровавых губ


– не надо лишних загадок
загадывать мимоходом
мне каждый предатель гадок
и видится даже уродом
народ вам свободу и дом
и всё дал что только угодно
– противно быть под ярмом
даже во имя свободы
– вам ли не знать что такое
осознанная необходимость
– во всех словарях толковых
бывало читать приходилось
но в формуле это расхожей
сквозь спрятанный окрик не смей
глядят циничные рожи
тюремщиков разных мастей
как им смешны и нелепы измы
и красные догмы
ими же души изымут
из тел в пропасть ведомых
но я как глаза и уши
обрящий в финале пьесы
не стану коверкать душу
во имя слепых интересов
–за новый срыв протокола
могу расстрелять на месте я
такого как вы богомола
без театрального следствия
– тирада ваша окрашена
неприхотливой бесовщиной
зовет она мерзость вчерашнюю
для оправданья сегодняшней
и пусть опадает мой занавес
тупой свинцовой секирою
слезами я не размажусь
и пьесу не амнистирую
бунтует мой мозг ошпаренный
лозунгом оголтелым
но спрятавший два полушария
мыслит не только левым
и тройка критиков с левыми
без запрещённых правых
смешна со своими проблемами
не сбиться в предписанных карах
в антракте ворона каркнула
ничуть не боясь огласки
наверное это преамбула
к короткой и скорой развязке
откуда в закрытом сюжете
пернатый без шпал и значков
с колючими как на портрете
крупинками едких зрачков
усы под насупленным клювом
покатого лба поворот
и жестом крыла аллилуйного
ворона орлом предстаёт
она как орёл воспаряет
с акцентом клекочет орлом
и с устрашеньем хромает
в полёте левым крылом
над нею не видно короны
у перьев умерен размах
но мрачная тень от вороны
скользит как о двух головах
поскольку ворона она же
спектакля всего режиссёр
и по совместительству даже
такой ревнивый актёр
что тех кто щадит ладони
не жалуя все вороньё как
неугодных вороне...
Оживите меня, ё-моё!





СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ГлаваVI, ч.1)

1

И я превратился в сугубо
послушного пленника странствий
по памяти лицам и судьбам
вне времени и вне пространства
оставили звуки мой слух
и краски покинули зренье
и черный круг солнца набух
моё поглотив построенье
и всё что творилось вокруг
входило в меня напрямую
минуя и зренье и слух
по нервам вслепую в немую
я словно прилёг на ночлег
в вагоне бегущим по рельсам
и спящий во мне человек
стал сам по себе бестелесным
тревога немая на слух
ударила в нерв как по рельсу
зовя растревоженный дух
на слепонемую пьесу
у пьесы ни стен ни подмостков
ни актов тем более лиц
скрывается автор набросков
в тени нереальных кулис
не в силах ни видеть ни слышать
круженья недвижимых стрелок
молю чтоб быстрее вышло
время цыганских проделок
и вот сообщают мне кодами
порции медиатора
что все контрамарки проданы
на плутовство без театра
действующие персонажи
внушение память прострация
тревога сомненье и даже
реальная галлюцинация
не надо ни звуков ни красок
забудьте ознобы тепла
смените панцири масок
на проницанье стекла
не надо ни внешнего облика
ни разгоряченного темени
распните нейронное облако
в пространстве двумерного времени
до боли до дрожи до смерти
свой крест с целым миром сплетите
душой обнажённой измерьте
распад оголённых событий
в них следствия правят причину
причина всегда без последствий
не ведает нож перочинный
каллиграфических версий
читает настольная лампа
грядущую завтра прессу
короткопалая лапа
жизнь уродует в пьесу
– о чем это вы на гитаре
без пальцев на левой руке
– я пальцы оставил в самаре
когда их держал на курке
– и что вы играете – басню
о пальцах на левой руке
– ну вот вы признались прекрасно
проснулся мужик в мужике
так значит был грех самострела
– ну был в двадцать первом году
– зачем – нужно было для дела
я краску имею в виду
- наверное мясо и кости
пошли в холодец или клей
– я их закопал на погосте
вместе с одним из друзей
но вновь пальцы целы и здравы
на грифе гитары лежат
я три перекрою октавы
семь струн прижимая подряд
–не вижу ни струн ни гитары
и хватит валять дурака
вы волк наторелый поджарый
– я в роли был вожака
но дробь покойного друга
вонзилась под рёбра мои
и выла подруга как вьюга
над тушей в тёплой крови
– опять вы затеяли игры
вчера вы назвались гнедой
– какой молодой а придира
к простреленной шкуре седой
– довольно стреляли вы в руку
– вспорол чтобы вытек пигмент
и чтобы покойному другу
поставить в степи монумент
– вот здесь и вот здесь подпишите
перо я уже обмакнул
– все пальцы к нотам пришиты
не взять мне на артикул
– а вы отложите гитару
и бросьте свою чертовщину
не то мне абракадабру
сыграете на пианино
– гитара какая гитара
вы видите пальцы распухли
– я вызову к вам санитара
антипартийная рухлядь
– язык ваш весьма специфичен
–а я выгребаю мусор
и не кончал на отлично
заочником высшие курсы
– а я изучал мировую
войну в солдатских окопах
и дрался напропалую
в гражданскую на перекопах
– не видели вас сослуживцы
– в двух рапортах я просился
на западные границы
списали штабные крысы
меня тайком в инвалиды
– вы сами себя списали
имея другие виды
и самострелом спасали
шкуру врага и труса
вспомним теперь продразвёрстку
– мне это очень грустно
трупы белей извёстки
и на весах не густо
вы слышите баба воет
на опустевшем подворье
не возвратились двое
охотников волчьих историй
три им достались пули
три и не очень метких
снегом их ветры задули
у обгоревших веток
трупы нашли весною
в двух шагах от дороги
акты подписаны мною
и подвели итоги
прожитых мной трёх десятков
и отмененной развёрстки
дальше по лестнице шаткой
и с большевистской подхлёсткой
тринадцать лет с перерывами
учеба борьба с прорывами
с ретивыми и строптивыми
с изгоями и коллективами
о чем это там на гитаре
зимой на зелёной поляне
– вы снова в притворном угаре
но я процежу на кальяне
напраслину шизофрении
– ведь форточка слева разбита
и слышен мне голос марии
невестки моей боевитой
она мне по-прежнему верит
и ваши старанья напрасны
меня не осудят в деревне
и не предадут в лопасне
пускай остаётся певуньей
моя комсомолка невестка
пусть носится искрой и пулей
не зная холодной отместки
за убеждённую веру
в непогрешимую личность
в узком кремлёвском вольере
за внутреннюю вторичность
и за первичность материй
– устал я от вашего бреда
и отстаю от плана
до завтрашнего обеда
осталось играть вам болвана
всего лишь полночи и утро
которое мудренее
но если мы с делом покончим
то спать пойдём и скорее
итак самострел подтвердился
вас демобилизовали
и вы иноходною рысью
к самарскому мчитесь вокзалу
затем – а затем продотряды
и мой самострел в двадцать первом
но прежде прошел я засаду
и позже товарищам верный
довез я живого и мёртвого
до самой уездной заставы
и ране своей второсортной
я сам леченье поставил
– а хлеб вы доставили тоже
– той ночью морозной и длинной
другое мне стало дороже
хотя я пометил кровиной
мешки от хищений возможных
- всё это на сказку похоже
а истина это факты
а факты упрямая вещь
хранят пожелтевшие акты
пудов потерянных брешь
и подпись есть ваша на них
но правда не столь залихватская
как на иных докладных
по делу уклона левацкого
– да я возражал и был против
планируемых процессов
я потерял на фронте
меньше друзей чем в арестах
– ваши друзья как известно враги
мы им находим место
тянутся к ним рычаги
от группировок известных
все они знают о прошлых грехах
будущих компаньонов
и волокут иногда впопыхах
трусов в ряды шпионов
кто объясните за вашей спиной
действовал скрытно и тайно
чтобы разделалась с нашей страной
нас окружившая стая
что ж вы молчите трусливо в ответ
ваши сообщники кто они кто
мы их найдём по подчисткам анкет
даже по кляксе на запятой.




СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава V, ч.2)

2

Вот, поистине,
потеха!
Где же
ваши шалаши,
Куда мог бы
я приехать?
Сами вы
меня нашли!

Но ведь
имя отгадали…
Объясни
в чём фокус тут!
Отгадали,
да едва ли, -
Все по пьесе,
где поют.

Все понятно:
из театра
На гастроли
подались.
Нынче здесь,
а в Туле завтра
Той певуньи
бенефис.

Впрямь –
Нащокинская Таня!
И гадает,
и поёт.
До заслуженной
дотянет,
Если с картами
порвёт.

Как поёт!
душе пригоже…
С телом –
все наоборот.
То озноб
бежит по коже,
То жара
кидает в пот.

От концертного
настроя
Сам я труп
без двух минут.
Чует сердце
«ретивое»,
Окаянные
добьют.

Ну, так что ж,
давайте сразу.
Хватит –
рядом да вокруг.
Коль хотите
напроказить,
Тут вам чёрт –
слуга и друг.

ВТОРАЯ ПЕСНЯ ЦЫГАНА

Мое солнце, день мой ясный,
Мы с тобой во власти бед.
Безнадежно и напрасно
Нам противиться судьбе.

Будь, что будет. Годы мчатся,
Обернешься – ни следа…
Что нам счастье, что несчастье,
Что еще одна беда?

Хочешь жизнь мою востребуй,
Но сперва, не обессудь,
В запрокинутое небо
Дай, как в омут, заглянуть.

И пускай дрожат в нем звёзды
Сокровенной из интриг,
Озаряя вечер поздний
Двух счастливых горемык.



Мне недолго
до испуга, -
Добивают
стервецы!
Свое дело
знают туго
Беспардонные
певцы.

С той же точностью
беспечной,
Заглянувшей
в мой кошель,
По делам моим
сердечным
Бьют, как снайперы,
в мишень.

Прямо в цель
ложатся пули.
Не понять
уже нельзя,
Что в том небе
помянули
Скрытно
синие глаза.

Ну, а вдруг,
поют для Мани?
Чем не первый
вариант?
Не упустят
нас цыгане
Изучить
под шум и гвалт.

Взгляд один
небрежно кинут…
Я на Маню
посмотрел
И, как будто,
выстрел в спину
Прострелил
меня прострел!

У нее глаза –
темницы!
И сама она –
не та!
Или пеньем
утомиться
Я успел,
иль темнота

Наступила
от затменья
Солнца
тучкой дождевой?
Если мучают
сомненья,
Значит,
я еще живой.

Но такого
не бывало!
Синий, тот,
что я любил
И в ночной
палатке шалой
Оставался
голубым

Никогда
не знать цыганам
Всех оттенков
синих глаз
От морского
под туманом
До небесного
подчас.

Во всем таборе,
навряд ли
Голубой
найдется взор,
Сплошь – ресницы век,
как грабли
В смоляной
гребут костёр.

Что тут хаживать
далеко
От наглядных
перемен,
В пять минут
из синеокой
Маня стала,
как Кармен!

Мне зато
определенно
Не наделают
вреда.
Не боюсь
за цвет зелёный.
Перекрасят –
не беда!

Только пели бы
иное, -
«Очи черные»
свои
И оставили б
в покое
Синий цвет
моей любви.

Хватит мне
терпеть интрижку
В заколдованном
кругу.
Дайте, братцы,
передышку,
А иначе
я сбегу!


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава V,ч.1)


1

Вот они
идут навстречу
Без телег
и без коней,
Нарушая
громкой речью
Отдых
убранных полей.

Тут и дети
и младенцы
Полный табор, -
всё как есть.
Никуда от них
не деться,
Двое нас,
а их – не счесть.

Сразу две
к нам подлетели,
Хорошо,
что не полста.
Ну, девчонка –
та без цели,
А молодка –
неспроста.

«Дорогой,
дай погадаю
На три года
наперёд.
Я у карт своих
узнаю,
Что гнетёт тебя,
что ждёт.

А ты,
милая сестричка,
Головою
не води.
Наша плата
невеличка –
Рубль за всё,
что впереди.»

Что-то нас
и наши жизни
Ценят здесь
невысоко.
При такой их
дешевизне
Нам придётся
нелегко.

Значит, впрямь,
не отпереться.
Деньги дай,
что ни реши.
Но ведь вдруг
наврут про сердце
И про тайное
души?

Не в рубле,
конечно, дело,
Но при Манином
чутье
Не хотелось
до предела
Представляться
чёрт-те чем.

Отгадают –
посмеяться,
А соврут,
так пошутить…
А припишут если
пьянство?
Я решил
заговорить.

«Что гнетёт меня,
я знаю.
А что ждёт?
Так ничего.
С первых дней моих
косая
Обрекла
моё чело.

Спрячьте дам вы
и валетов,
Королей и
козырей
Лучше спойте
для клиентов,
Что-нибудь
повеселей.

Спойте вольное
такое,
Посветлела
чтоб душа
И взыграло
ретивое
Как от доброго
ковша.

Чтобы прочь,
напропалую
Припустилась бы
тоска.
Вот за песню,
за такую
Мне не жалко
трояка.»

Отошли.
совет держали.
Подошли
уже гурьбой:
«За трояк, дружок,
едва ли, -
За пятёрку , -
чёрт с тобой!

Ну, а чтобы
под гитару
Пел тебе
цыганский хор,
Обещай
пятёрок пару
И кончаем
разговор.»

Ах, вы, сволочи
цыгане,
Я вас тоже,
знать, не до…
Всё, что есть
в моём кармане
С вами, видно,
заодно.

Я кивнул.
Нам шаль с узором
Расстелили
на бугре
И с сестрой
на иллюзорном
Разместились
мы ковре.

И пошло,
пошло веселье
Ни с чего,
а просто так.
Что ни день,
то воскресенье
У кочующих
гуляк.

Поначалу
звук гитары
Нерешительный,
негромкий
Зазвенел
в тиши янтарной
Над жнивьём
и над церквёнкой.

А потом,
всё нарастая,
Звень гитары
загремела
Так, что даже
грачья стая
Позабыла
своё дело.

Вот и песня
зародилась
Словно ветром
принесло.
С горки
ухом наклонилось
Близлежащее
село.

И слова
не хитры в песне
И мотивчик –
так себе,
Но щемит напев,
хоть тресни,
Душу,
грешную в гульбе.

ХОРОВАЯ ПЕСНЯ ЦЫГАН

Возле берега крутого
Липа старая цвела.
Молодая молодого
С ума-разума свела.
Ой-да не ходи, не ходи,
На берег да на крутой.
Ой-да, погоди, погоди
Обниматься над рекой.

Приходи, мой ненаглядный,
Когда темень упадёт.
Даже ночью непроглядной
Липа старая цветёт.
Ой-да, не ходи, не ходи
К старой липе по ночам.
Ой-да, погоди, погоди
Целоваться сгоряча.

Липа кроною душистой,
Отравляет все окрест.
Неженатым да плечистым
Нет отбою от невест.
Ой-да, не ходи, не ходи
На берег да на крутой.
Ой-да, отцветёт, погоди,
Цвет на липе золотой.

Льётся брага медовая,
Заходи, честной народ!
Липа старая седая
Белым инеем цветёт.
Ой-да, не ходи, не ходи
На берег зимой, да зимой.
Ой-да, зацветёт, погоди,
Цвет на липе золотой.


Вот уж влипли,
так уж влипли!
Не за медный
гнутый грош.
Я ли липа,
Маня ль липа,
А послушаешь –
цветёшь!

Околдовывают,
стервы,
Все приемлю
на свой счёт.
Не опомнившись
от первой,
Песню
хочется ещё.

Перестроились
цыгане
И с певуньей,
норовист,
Разместился
ближе к Мане
Виртуозный
гитарист.

Видел бы
бессмертный Лорка,
Как цыган
из-под Лопасни
Истязает
в полутрансе
Тело звонкой
гастролёрки!

ПЕСНЯ ЦЫГАНКИ
До войны мне молодице
Подарил мой женишок
Из медведевского ситца
Разукрашенный платок.
Утром, вечером и днём,
Развеселые всегда
Розы ластились на нём
И смеялась резеда.

И на митингах в токарном
После сменного гудка
Любовались все недаром
Разноцветием платка.
Утром, вечером и днём
И в жару, и в холода
С милым я ходила в нём,
Весела и молода.

Но, когда в глухую дальность
Мужа вывезли тайком,
Я уже не покрывалась
Набивным своим платком.
Утром вечером и днём,
Как случилась та беда,
Розы хмурились на нём
И грустила резеда.

Шла война. Сынок мой крошка,
От сыпного тифа слёг
И тогда я на картошку
Обменяла тот платок.
Утром вечером и днём,
Как нахлынут те года,
Вспоминаю я о нём
С болью в сердце иногда.


Вот те на!
Что за пассажи?
И откуда
что взялось?
Маня
белым трикотажем
Утирала
блески слёз.

Если будет
продолжаться
Этот
пыточный бедлам,
Я могу
не удержаться
И послать
певцов к чертям.

Словно
не переча карме,
Маня молча
мне в ответ,
Скрыв лицо своё
руками,
Головой мотнула:
«Нет!»

Может,
попросить культурно
Петь романсы,
наконец?
Но уже
терзает струны
Неподкупной
песни жрец.


ПЕСНЯ ЦЫГАНА

Не любить вас невозможно,
Полюбить, - так не к добру.
Я вас встретил – словно ожил,
Но отверженный – умру.

Вы творение вселенной,
Всех ее библейских лет.
Древнегреческой Еленой
Помутили вы весь свет.

Вас в сонетах пел Петрарка,
Леонардо рисовал,
Но отъявленной бунтарки
В вас никто не отгадал.

Что с того мне, что я житель
Самой светской из отчизн,
Мне весь мир без вас – обитель,
С вами миг один – вся жизнь.

Вы смеётесь так прекрасно,
У вас яблоко в руке
И горит пожаром красным
Моя Троя на песке.


Мельком я взглянул
на Маню,
На лице её –
уют.
Почему
я понимаю,
На цыганском
ведь поют!


Может,
песня мне знакома,
Только где ж тут
выяснять?
У цыган ведь я,
не дома,
И они поют
опять.

Только знать бы,
куда клонит
Неучтённый
коллектив.
Воспевал
бы время оно,
Я бы не был
супротив.

Хоть веселье
и не к месту
(Всё ж идём мы
не на пир),
Но и песни
про аресты
Нам отнюдь
не эликсир.

Только что
всплакнула Маня,
Озадачен
я слегка.
В голове моей
туманной
Ходят, бродят
облака.

То догадкой
озаряет,
То барахтаюсь
в тени…
Что у вас там
на базаре?
Демонстрируй,
не тяни!

Но немного бы
полегче.
Моя кожа –
не броня.
Можно так
и покалечить
Неготового
меня.

Вот и Маня
трёт предплечья,
Словно телом
всем знобя…
Вызываю,
черти певчьи
Я огонь ваш
на себя!

Вновь недолго
совещался
Оживлённый
полукруг.
Чем нас
в красочных атласах
Трио удивит
подруг?


ПЕСНЯ ЦЫГАНОК

Что так ветер, что так ветер
Разыгрался ввечеру?
Может, тучу в небе встретил
И затеял с ней игру?

Теребится куст зелёный,
Ивы хлещут по воде,
Всколыхнулись ветви клёнов,
Предваряя о беде.
А голубушка твоя
Улетела полуднем
В неизвестные края
С милым сердцу голубем.

Что так буря, что так буря
Раскуражилась в ночи?
Словно леший бедокурит,
Вепрем в зарослях рычит.
Гнется долу куст зелёный,
Ивы в воды полегли,
Напрягают корни клёны
В чреве матушки-земли.
А голубушка твоя
Улетела полуднем
В неизвестные края
С милым сердцу голубем.

Что так зорька, что так зорька
Разрумянилась с лица?
Видно, весело с пригорка
Ей смотреть на деревца.
Снова ожил куст зелёный,
Ивы стихли у воды.
Распрямили плечи клёны,
Словно не было беды.

А голубушка твоя
Улетела полуднем
В неизвестные края
С милым сердцу голубем.


Ложь всё это
и насмешка,
Как гаданье
по руке.
Нам бы с Манею
не мешкать,
Заплатить,
да налегке

Напрямик бы
к нашей цели,
К той церквушке
неживой…
А они опять
запели,
Как по ране
ножевой.

ВТОРАЯ ПЕСНЯ ЦЫГАНКИ

Не ищи ты ветра в поле,
Не перечь своей судьбе,
Чтоб смятеньем поневоле
Не потворствовать беде.

Небесам не шли упрёков
И былое не зови.
Нет ни бога, ни пророков
У таящейся любви.

Ты прислушайся к гитане, -
Противленье не к добру.
Если радовался втайне,
То страдай не на миру.

Ты взгляни, как в небе вольном,
Моря синего синей,
Кувыркаются над полем
Пара белых лебедей.


Я горю,
как в лихорадке,
По-цыгански
лопочу.
Загадали
мне загадки,
Хоть скорей
беги к врачу.

Это фокус,
не иначе.
Или что-то
с головой?
А они,
наглея напрочь,
Вдруг подхватят
всей гурьбой:
«К нам приехал Виктор Михалыч,
Виктор Михалыч дорогой!»


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава IV, ч.3)

3

«Да что же я
про деда позабыла?
Еще успеем
с Вами погрустить.
А дедовскую жизнь
с рожденья до могилы
Не назовёшь
водицею в горсти.

Успел вовсю
пожить, покуролесить ,
Построить дом
и нарожать детей,
И сам
из деревенского повесы
Поднялся
до фабричных должностей.

Детей у деда
родилось двенадцать.
Скончалась рано
первая жена,
Троих ему оставив
голодранцев
С их плачами
с утра и до темна.

Дед взял вдову, -
«нероженку», добра
Голодного, мол,
без того хватает!
Она ж до дюжины
детей как добрала,
Тут дед опомнился,
что бедность умножает.

Была им тетя Оня –
через край.
В её крестинах
был простой расчёт, -
Уж двух Анисий
проводили в рай,
Бог любит Троицу
и эту подберёт.

Но вот, когда Мария,
моя мать,
Дала новорождённой
хлебный мякиш,
Анисья тут
как начала сосать!
Все поняли, что эту –
не замаешь.

Мать дочери покаялась
под старость:
«Всё смерть твою звала,
так было тяжело…»
А тетя Оня
только рассмеялась?
«Да ладно уж,
что было, то прошло!»

Любила бабка
одного дядь Мишу,
Единственного
своего сыночка.
Она его заметит
и услышит,
И рубашонку
лишний раз прострочит.

Тайком на пост
скоромное подкинет,
То пирожок,
то кружку молока.
Все говорила,
на одной мякине
Не вырастить
из сына мужика.

Ведь бабка Бога
и ругнёт украдкой.
«Молись с ленцой, -
ворчит, - паши рысцой!»
Дед злился,
часто звал ее цыганкой
За косы чёрные
и смуглое лицо.

Но бабка Ксения
ничуть не обижалась:
«А мне к лицу
плясати бы да пети,
Пускай и впрямь цыганка,
вот скандальность!
Зато смотри,
кровь с молоком все дети!»

А дед, напротив,
сына не приветил.
Наказывал, бывало,
почем зря!
И вырастил
молитвою и плетью
Себе на удивленье
бунтаря!

А как у сына
стал он в подчиненье,
Отдал ему
со складов все ключи.
С того и заболел
от огорченья,
Что сын его
от дела отлучил.

Фабричные кормились
целый год
Тем, что от разоренья
сохранили.
Медведевский наш ситец –
первый сорт!
Его узоры
помнят и поныне.

Да что фабричные!
полста тысяч аршин,
Некрашеных,
направили Подольску,
Который
в мастерских своих пошил
Исподнее
сражавшемуся войску.

Делами управляла
молодёжь.
А мужики –
кто, где по все России.
Одни подростки
с лозунгом «Даёшь!»
Шли в революцию
и бороды растили.

Вот так же
и дядь Миша. Всех бойчей
Он радовался
новым переменам
И комсомольцы
после всех речей
На фабрике
признали его первым.

А дед ворчал,
хирея понемножку,
На сына, на жену,
на свой удел.
Растягивая иногда
гармошку,
Он для себя
негромко что-то пел.

ПЕСНЯ СТАРОГО ДЕДА

С трех сторон дороженьки
Все сошлись в одну.
Притомились ноженьки,
Шагу не шагну.

С разудалой музыкой
Под хмельной баян
Я по первой узенькой
Весел шел и пьян.

По второй, просёлочной,
Я гонял коней.
Там весною солнечной
Повстречался с ней.

С милой своей суженой
Я загнал коня
И в дорогу кружную
Запрягли меня.

Мне успеть бы с устали
Дух перевести
Под напевы грустные
У седой версты.

А за ней дороженьки
Все сошлись в одну.
Горевать негоже мне, -
Вскоре отдохну.


Уж на холме
виднелся разнобой
Ивановских домов
в антенном их цеплянье,
Как мы заметили,
крикливою гурьбой
Со стороны села
к нам двигались цыгане.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава IV, ч. 2)

2

С тех пор дед стал
в семействе верховодить
Такое приключается
не часто.
Его родитель
примирился вроде,
Ведь, как никак,
тащил сын всё хозяйство.

Вот так-то раньше
мужиков растили
И вырастали
кремни-мужики!
Теперь же
воспитанье в новом стиле, -
Игрою в труд,
в ученье и в шлепки.»

Ну, Маня!
Фронтовой пропагандист!
Как убедительно,
без всяческой шпаргалки!
На политчас
к такой вот попадись, -
Пойдёшь в атаку
со штыком на танки!

Я снова стал
объектом поученья,
Вгоняемым
в прокрустову кровать,
Но, как бы ни были
мои дела плачевны,
Я всё-таки
решил протестовать.

«Но Вы же осудили…»
«Да уж будет
Хитрить-то Вам, -
кнут спутали с трудом!
А гнев прошел,
потом, небось, на блюде
Сынку подали
целый гастроном.

Вот Вы признайтесь,
кто из вас двоих
В свои шестнадцать
выглядел сильнее?
Вот так-то…
среди наших молодых
Теперь в ходу
заботы поважнее.

У нас играли
раньше в волейбол
И в городки,
и гири поднимали.
Какого парня ни возьми,
любой, -
Вся грудь в значках
и мускулы из стали.

Меня мой Гриша
на руках пронёс
От сельсовета
и до места свадьбы.
А я все вырывалась,
ведь до слёз
Меня стыдили
встречные нам бабы.

Теперь невесты
рады бы вспорхнуть
На руки суженых
при всём честном народе,
Да только женихи
не как-нибудь,
Всего сильней
того стыдятся, вроде.

В посёлке нашем
был такой конфуз, -
Жених невесту
выронил средь лужи.
И не мальчишка,
кончил уже ВУЗ,
А, как дитя,
остался неуклюжим.

Вот Вы, наверно,
были не таким.
Навряд ли Вы
не увлекались спортом.
Вы ростом-то
уступите иным
Зато, небось,
в Вас силушки до черта.»

Сказать ей,
как из слабенького хлопца
Я ловким стал,
подобно циркачу,
Что в снах поныне
«крест» держу на кольцах
И без страховки
«солнышко» кручу?

Но я ответил,
вспомнив резкий вкус
Оладьев
из мороженой картошки
И к вечеру
последний свой ресурс, -
От жмыха
завалявшиеся крошки:

«Война-злодейка,
костью я не вышел.»
«Не назовешь Вас
малогабаритным…
И барышень носили,
спорить лишне!»
«Носил, бывало,
до радикулита…»

Теперь уже
я внутренне смялся
Весёлому
невольному признанью.
Но всё же
мне б побольше в детстве мяса,
Я на руках бы
нёс сегодня Маню.

Тем более,
что в ней видна усталость,
Привыкла подремать,
наверно, днём.
Но Маня от привала
отказалась,
Махнув вперед рукой:
«Там отдохнём!»

И тут же, спохватившись,
засмущалась:
«Уж мне-то возле деда
почивать,
Коль обойдет
последняя нескладность, -
Зимой туда
дороги не сыскать.

Вообще,
я не долюбливаю зиму.
Зимой все беды
с острыми углами.
Но судьбы наши
неисповедимы,
И не дано нам знать,
что завтра будет с нами.

Мне боязно
иной раз помечтать,
А ведь была
мечтательницей редкой!
Когда-то даже
в местную печать
Писала,
восторгаясь пятилеткой.

Я смолоду
ходила в активистках,
Меня звал Искрой
свёкор неспроста.
Но пламя выцвело,
когда двух самых близких
Забрали
в отдаленные места.

«Одним был свёкор?»
«А вторым мой муж…
Его-то и подавно
ни за что…
В те годы, почему, -
не отгадать уж,
Просеяли народ
сквозь решето.

Кто покрупней
иль норовом не вышел,
Те словно бы
и вовсе не рождались…»
«А кем был свёкор?»
«Другом дяди Миши,
Они в году двадцатом
повстречались.

Для свёкра моего
нашли нелепый повод:
Бюст Сталина
разбил он при ремонте.
Его же друг донёс,
его ещё здесь помнят.
Всю жизнь в чинах,
а не был ведь на фронте.

Всегда в струе,
но так тяжеловесен
Умом. И хоть один бы
выполнил прожект.»
Мне показалось,
отозвался песней
Устами персонажа
Беранже.


ПЕСНЯ УБЕЖДЁННОГО КОММУНИСТА

Когда я в партию вступил,
Не тот я взял уклон,
И охладил мой левый пыл
Решетчатый заслон.
Я с уклонистами порвал
И правых, левых – всех назвал.
Меня оставили в рядах,
С тех пор я с линией в ладах.
Да, перед партией я чист,
Всегда во всём я с нею.
Я убеждённый коммунист,
Сомнений не имею.

Случайно бюст вождя разбил
Мой лучший друг при мне.
Как брата я его любил,
А Сталина – вдвойне.
Но в том году, в тридцать седьмом,
Мне показался друг врагом.
И я ошибся второпях,
И сгинул друг мой в лагерях.
Но перед партией я чист,
Всегда во всём я с нею.
Я убеждённый коммунист,
Сомнений не имею.

На фронт я рвался всю войну,
Но был здоровьем слаб.
ОГПУ с тех пор кляну,
Что стал я глуховат.
Победу я ковал в тылу,
Читая лекции селу
Об отражении атак
На выпрямляемых фронтах.
Но перед партией я чист,
Всегда во всём я с нею.
Я убеждённый коммунист,
Сомнений не имею.

Я не жалел последних сил
В кампаниях Кремля.
Космополитам я грозил,
Языковедов клял.
Я менделистов изгонял
И кибернетику ругал.
Когда ж менялась власть в верхах,
Я первым каялся в грехах.
Но перед партией я чист,
Всегда во всём я с нею.
Я убеждённый коммунист,
Сомнений не имею.

Я против культа выступал
И группу осудил.
Я кукурузу насаждал
И совнархоз крепил.
Колхозы всюду укрупнял
И штат Айову догонял.
Не думал я, горя в делах,
Что вульгаризм потерпит крах.
Но перед партией я чист,
Всегда во всём я с нею.
Я убеждённый коммунист,
Сомнений не имею.

Быть может, я не все пойму,
О чем ЦК твердит,
Но близко к сердцу я приму
Любой его вердикт.
Я выполнял партийный долг
Всю свою жизнь, как только мог,
И на моих похоронах
Подушка будет в орденах.
Да, перед партией я чист,
Всегда во всём я с нею.
Я убеждённый коммунист,
Сомнений не имею.



СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава IV, ч.1)


ГЛАВА IV

1

Сентябрьские поля
по разному глядят.
Там пахота прошла
по убранному житу,
А здесь - подсолнечник –
плечом к плечу солдат,
Как лета бабьего
последняя защита.

Солдатики!
недолго вам служить
И до покоса
не войти вам в силу,
В прохладном климате
картофеля и ржи
С посева вы
назначены на силос.

А поле –
нескончаемо в длину,
Дорога что ль
изогнута дугою.
Мы, идя полем,
жизнь прошли одну
И жизнью
начинаем жить другою.

«Про деда нашего
рассказывали мне, -
Так Маня приступила
к родословной, -
Что был он
в многочисленной родне
Как старший брат
внушительной персоной.

Окладистая,
в проседь борода,
Лицом суров,
умом сметлив, серьёзен.
На фабрике Медведева
к годам,
Он по-теперешнему
значился завхозом.

Во всём был
справедлив до мелочей.
Гвоздя чужого, - грех,
не подберет.
За набожность,
за то, что книгочей
Церковным старостой
избрал его приход.

И дома у него
иконы да псалтырь,
Идёт к заутрене
ни свет и ни заря.
Молился всё,
чтоб Бог его простил,
За годы,
что бесславно растерял.

А и грехов за ним –
не перечесть.
Пил горькую
и дрался смертным боем.
Но вот с годами
бес-то в нём исчез
И мы, родня,
его солидным помним.

История одна
до нас дошла,
Как в ту пору,
когда он женихался,
К молодке
из соседнего села
Наведывался он
полночным часом.

Уйдёт в ночное,
сядет на коня
И без седла
поскачет до зазнобы.
А та уж
за околицей ждала,
Издалека
приметить его чтобы.

А утром-то
опять он на подворье,
И конь при нём
пьёт воду из ведра.
Родитель,
тот давно уже на стрёме,
Кивнет на плуг
иль борону, - пора!

На том коне
хозяйство всё держалось.
Буланушка
был до того хорош!
Ему была любая упряжь
в шалость,
Ну, а простои –
мукой невтерпёж.

Цыгане его крали, -
приходил.
Пожар случился, -
разбудил хозяев.
Зимою из лесу
он цуг тянул один
С двумя сполна
гружёнными возами.

Буланушку
наш прадед приобрёл
За полцены
в полку кавалерийском.
Коню какой-то
молодой орёл
Пол уха снес
в раденье командирском.

Коня списали,
как нестроевого,
А он и рад,
что выть его ждала!
Боялся только
молнии и грома
И ни в какую
не терпел седла.

Так вот случилось,
когда дед Василий
Спешил на нём
к своей ночной подруге
По тем лугам,
где клевер не скосили,
Его за порчу трав
ружьишком припугнули.

Со страху, знать,
Буланушка понес,
Не разбирая ни канав,
ни теми,
И вместе с седоком-то
под откос
Так кубарем
вдвоём и полетели…»

Проснулся ветер.
зябко по жнивью
Прошлась его
стихающая плавность.
Невольно я подумал,
что живу
Случайнее, наверно,
чем казалось.

И, если б был
Буланушка не быстр,
И, если бы…
их столько много – «если»…
Мы с Маней
никогда б не родились,
Случись тогда,
как в этой грустно песне.

ПЕСНЯ О БУЛАНУШКЕ

"Скачи резвей, Буланушка,
Средь заливных низин!
За след в помятой травушке
Ты, поле, извини.

Окольными дорогами
До милой путь велик.
Просторами зелеными
Спешу я напрямик.

Тропа моя не видная,
Ни встречных нет, ни вёрст.
Обнимет меня милая
Еще до первых звёзд.

Ночь отдохнет Буланушка,
Наутро снова в путь.
Не сможет строгий батюшка
Ни в чём нас упрекнуть."

Так всадник пел, поверивший
В счастливую звезду
И в нетерпенье бережно
Подергивал узду.

Вот мост, а вот околица
Знакомого села,
Куда лихого молодца
Нелегкая несла.

В ворота под рябиною
Он тихо постучал
И на закат малиновый
Под выстрелом упал.

С зарёй в своё пристанище,
К берёзе у крыльца
Понурый конь притащится
Один, без молодца.

Прильнёт к нему хозяюшка
Заплаканной щекой:
"Буланушка, Буланушка,
Где ж мой сынок родной…"


Я вдруг представил:
Вечер. Дальний звон,
Луну на том пригорке
спелой дыней…
Но Маня, мой ломая
полусон,
Сказала:
«Это было под Медынью, -

И продолжала, -
Молодой наш дед
Остался цел,
но конь не мог подняться.
Пришлось тут деду
под коня в подсед
Залезть
и так до дому добираться.

К утру дошел,
а там уже ревут
В четыре рта
его меньшие братья.
Родитель держит
наготове кнут,
А мать в слезах
вопит ему проклятья.

Его лишь не убили
потому,
Что сам не мог стоять,
упал в конюшне.
Родитель-то
коня на построму
Пока подвесил,
приустал к тому же.

Как отдышался,
всыпал два раза
Виновнику,
да и в его спасенье
На сенокос
сбираться приказал,
Убить тебя, мол,
завсегда успею.

«Теперь кнут твой, -
сказал, - пока Булан не встанет.
А нет… Гляди
и плуг потянешь сам.
А сено чтоб
сушил не на поляне,
Вози во двор, -
оно видней глазам.»

Дед с расцарапанным
мамашею лицом,
С исхлестанной
родителем спиною
Повозку сочинил
и тяглом, и косцом
Отправился к делянке
за рекою.

А сена-то –
полтысячи пудов!
Его возить-возить –
не перевозишь.
И тут же зубоскалы
из ворот, -
Чего, мол, у батька
овса не просишь…

Но вскоре
остряки все приутихли.
Насмешника разок
дед, как охапку сена,
Швырнул и до того,
знать, лихо,
Что дед стал уважаем
постепенно.

Так все и покосил,
и перевёз,
И просушил,
и сам заскирдовал.
Да и с конём
помучиться пришлось,
Булан покамест
на ноги не встал.

А конь окреп,
позвал отца и мать.
Запряг коня
в повозку с грузом мерным.
«Извольте-ка
Булана принимать,
А заодно
родителя проверим.»

Дед батьку под микитки,
как на стул,
На край телеги
усадил порожний.
Оторопевший предок
не моргнул,
Как у него в руках
и кнут, и вожжи.

Тут он кнутом на сына:
«Чур, меня!»
А тот, как кряж,
оглобля прослезится!
Родитель сплюнул:
Хлясть! со зла коня,
Конь как рванул,
картуз упал с возницы.

Ему сын на ходу
шапчонку нахлобучил,
Держись, мол, батя,
мы те пособим.
А козырьком к глазам, -
виднее кручи.
Час не ровен –
и кнут станет твоим.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава III, ч. 1,2,3)

ГЛАВА III

1

И в самом деле,
мне уже пора
Задуматься
и подводить итоги.
Окончен бал.
проиграна игра
И осень повстречалась
мне в дороге.

Какие синие
у осени глаза!
Струится ветерок,
как голос Мани,
В ответ которому,
я честно бы сказал,
Что провалил
простой её экзамен.

Я вдруг почувствовал,
что много потерял,
Живя в отрыве
от родни в Лопасне,
Что мой
"определённый интеграл"
С границей жизни
был весьма неясной.

И почему-то
захотелось мне
С двоюродною
искренней сестрицей,
О жизни, проходившей
в стороне,
Хотя б рассказом
потесней сродниться.


Я в детстве довоенном
был как все,
Те пацаны,
что знали летом прятки,
Ну, а зимой,
бесхитростный бобслей
На санках с гор
в Подольском детском парке.

Мне помнится,
я часто убегал
От неусыпных глаз
моей старушки-няни,
Пока меня
какой-нибудь фискал
Не выдавал
за вожделенный пряник.

Но на друзей
все ж жаловаться грех,
Бывало чаще,
что меня спасали.
То из канавы
вытащат наверх,
То их отцы
мои починят сани.

Мать, думая,
что я накоротке
С бедой, вся извелась
от беспокойных мыслей
(Один мой сверстник
утонул в реке,
Другой, сорвавшись с дерева,
разбился).

Я чуть не умер,
но от пневмонии,
И не зимой,
а распрекрасным летом.
Казалось бы
меня угомонили
Подушки кислородные.
Да где там!

В царапинах
от пяток до макушки,
В матроске –
голубой мечте ребят,
При маме молодой
и нянечке, старушки,
Я за проказы
угодил в детсад.

И вскоре
я уехал с ним на дачу.
Мир сузился
и превратился в дворик,
А мама присылала
передачи –
Зеленые конфеты
под крыжовник.

Мои ровесники
вначале, как чужане
Дрались со мной,
и помню, для меня
Тянулись дни
в тоскливом ожиданье
Счастливого
родительского дня.

Вполне возможно,
в скорбном том июне,
И может в день
для мамы скорбный самый,
Она приехала не в срок,
а накануне
С заплаканными
вспухшими глазами.

Я помню
ее белую панамку,
Ее костюм –
сиреневое с белым.
Я подбежал к ней
в майке наизнанку,
По маминым словам,
неряхой загорелым.


Дня через два,
под вечер в выходной,
Её я встретил
возле медпалатки, -
Чужие мамы,
сжалясь надо мной,
В тот день меня
перекормили сладким.

Я, вспомнив ожиданье,
обревелся,
А мама, отвлекая,
рассказала,
Что папу моего
вёз паровоз по рельсам
От моря
и до самого вокзала.

Что папа снова,
чтобы не болеть,
Уехал далеко
и к сыну-непоседе,
Если тот будет
без причин реветь,
Он никогда, как прежде,
не заедет.

Все это,
или близкое к тому,
Я по пути
успел поведать Мане
И преломил сквозь домысл
полутьму
Ответного её
воспоминанья.

2

Не в этой ли
холмистой стороне,
Не этой ли
пропыленной дорогой
Две женщины в толпе,
наедине
Шли с горем собственным
и собственной тревогой.

Одна из них
вдовою шла в родне,
Измученная и бедой,
и гневом.
Другая одиноко
в стороне
С раздумьями
о сыне загорелом.

Как долго,
о, как долго им идти
Дорогою одной
и неделимой.
Одной бежать
хотелось с полпути,
Другой – склониться
в плаче над любимым.

Одна из них,
отбившись от сестры,
Над уходящим
голосила телом.
Другая слезы
постаралась скрыть
Мечтой своей
о сыне загорелом.

О, мать моя!
я узнаю тебя.
Ты так привыкла
быть одной и скрытной,
Что в робости
любимого любя,
Простилась с ним
партийною молитвой.

Не знаю я,
что говорила ты
От имени
Подольского райкома.
Мне помнятся
склонённые цветы
Над фотографией
из твоего альбома.

Она стояла
долго на столе,
Но зимние когда
уже настали сроки,
Ты предала
ту карточку золе,
Чтоб спрятать грусть
у новогодней ёлки.

С тех пор
меняло время сорок раз
Бегущих лет
мелькающие даты
И я иду,
с сестрой разговорясь,
Тропинкой памяти
в заветное «когда-то».

Я слушал повесть
о своем отце
Из Маниных
отрывочных историй,
И отражались
на её лице
Несказанные
детские восторги.

И теплотой
светился её взгляд,
И грусть и боль
сменяло ликованье!
Полвека, больше,
мы прошли назад
И потерять тот сон
не рисковали.

И осень
разговор наш берегла, -
Ни ветерка,
ни пыли на дороге.
Я даже распахнул
свой плащ-реглан,
Чтоб сталось
попрохладнее немного.

А Маня опустила
свой платок
И как-то озорно
помолодела.
В певучий
её тихий голосок
Живой задор
врывался то и дело.

«Когда играли
с Гришею мы свадьбу,
Голодные то были
времена,
Отец твой нам привёз,
хоть сам был слабым,
Ведро картошки
и бутыль вина.

Мы так тогда
отплясывали, пели!
Дядь Миша до утра
играл нам на гармони,
А утром укатил
без канители
Колхозы ставить на ноги
в районе.

Он позже нам признался,
что в тот день
Впервые кровь
пошла у него горлом.
Зато он сколотил
какую-то артель
Крестьян разжалобив
опасным нездоровьем.

Потом уже
велел ему райком
Лечится срочно
в городской санчасти
И двинул, чуть подправив,
прямиком
Директором
в большом лесном хозяйстве.

С тех пор
он приезжал в посёлок реже.
Намается –
подлечится в Крыму.
Но даже
и морское побережье
Не помогло
поправится ему.

Дядь Миша слёг
как раз после курорта.
Всё говорил,
что он, как с продразвёрстки.
Когда его
увидела я мёртвым,
Меня из клуба
увезли в повозке.

Отозвалась
та самая зима,
Которую провел он
в продотряде…
Да что же я
все говорю сама?
А Вы отца-то
помните иль вряд ли?

Сказали бы
побольше о себе,
Как жили,
как росли и возмужали…»
Я вспомнил
свою тему о зиме,
Семейные
заимствуя скрижали.

3

ВОСПОМИНАНИЕ О ЗИМЕ

Когда (до войны) я был маленьким
И няня вдруг ахнет: «Зимить!»
Домой со двора меня пряником,
Бывало, не заманить.

На парк нашей дачной окраины
Зима налетала стремглав
И за ночь остатки опалины
Гасила крахмальная мгла.

Скрывались и все до единой
Рябиновой алой серьги,
И зрели пугливой малиной
В поникших кустах снегири.

На мне мама шарф, беспокоясь,
Затянет, чтоб я не продрог.
Ведь снег мне был сразу по пояс,
А в парке – ни троп, ни дорог.

Я в этой стихии без устали
Трудился на совесть и страх.
Салазки мои были шустрые,
Такие, что ветер в ушах!

Со мною катался обычно
Такой же, как я, бедокур,
Ровесник мой, друг закадычный,
Татарский мальчонка Зиннур.

Охотничий пёс с теплой мордой
За нами пускался вдогон.
Прозванье зловредного лорда
Носил беспричинно Керзон.

Втроем покоряли мы горки,
Скрываясь от няни и мам,
Пока нас, до ниточки мокрых,
Мороз не шугал по домам.

И няня моя только ахала,
Встречая меня у дверей.
А я обмирал от запаха
Заправленных мясом щей.

Когда же я гостем непрошеным
Шёл греться к Зиннуру в подвал,
Нам хлеб в молоко накрошенный
Садыков старшой подавал.

За длинной скамейкой неструганной
Пять ртов, расположенных в ряд,
Без криков, без споров и ругани
Свершали обед, как обряд.

Зима шла замедленно, тихо.
Был день повторением дня.
Но вот приезжает врачиха
Лечить от простуды меня.

Опять воспаление плевры
И, грезя в бреду и огне,
Я снежной самой королевы
Явление вижу в окне.

Она меня манит молчаньем.
Снежинки на ней, как слюда.
В руке её я замечаю
Кристаллик сверкающий льда.

Что, если оконную раму
Ей ветер поможет открыть?
Как страшно, как страшно мне маму,
Подарок приняв, позабыть.

И тут же прозрачный осколок
Летит мне на грудь наяву…
Весь в яблоках красных спросонок
Я маму наутро зову…

За дверью шумит уже примус.
И свет наступил, и заря!
И солнце в окне снегирилось,
В морозных узорах горя.

Я помню вторжение ёлки
В разгар новогодних забот
И нянины кривотолки
Смолкали, когда в разворот

К столу, рядом с гостьей подталой,
Слегка распахнув свой тулуп,
Садился отец усталый
С замерзшей улыбкою губ.

По маминой кройке игрушки
Я клеил, стараясь вовсю.
А ёлка согбенной макушкой
Грустила по солнцу в лесу.

Но в самый торжественный вечер
В стаканчиках стреляных гильз
На ней настоящие свечи
Взаправду горели и жглись!

И было таинственным утро.
Под ёлкой кулёчек лежал.
Изученный мной репродуктор
В дырявый раструб дребезжал.

Кот Барсик, царапственной лапкой
Прикрыв свой чувствительный нос,
Свернулся у печки под лавкой,
Опять предрекая мороз.

Причины мной не изучены,
Но зимами прошлых годов
Морозы были трескучие,
Но не было холодов.

Морозил я пальцы и уши,
И нос мой лупился не раз,
Пока не забулькают лужи
Под крышами спящих террас.

И няня, завидев проталинки,
Руками всплеснет: «Евдокия!»
Когда (до войны) я был маленьким
Все зимы были такие.

А после, в далекой Сибири,
Где вьюги, как волки, рычат,
Меня посетила впервые
Мечта о весенних ручьях.

Как мучился я, когда снилась
Знакомой протоки игра!
Мы с мамой вернулись. Зимилось.
И вновь – ни кола, ни двора.

То время гудело жестоким
Разнузданным эхом войны
И холода первоистоки
Мне издали легче видны.

Взрослея в нерадостном быте,
Я рано остыл и устал.
И трезвый страны своей житель
Я принял в подарок кристалл.

Живет моя мама без гнева
На сына, светла и бела.
Весенних цветов королева
От мамы меня увела.

А няня растаяла воском
Средь вдавленных в землю руин
Села своего Заболотского
У станции Поныри.

Отца век христово короткий
В гражданскую был предрешен.
Ещё с довоенною ёлкой
Однажды он к нам не пришел.

Кот Барсик исчез в одночасье,
Похищен был кем-то Керзон,
Но после военных несчастий
Хвостатых жалеть не резон.

В наш двор небольшой и то пятеро
С войны не вернулось отцов.
Татарин Садыков на «матеря»
Оставил троих огольцов.

Где ж средний из них, Где Зиннурка,
Мой друг первых лет, первых зим?
Однажды, в карман пряча руку,
Кивнул он мне … на магазин.

Но друга я с ходу не вспомнил,
Хватился – простыл его след.
Неторного снега сегодня
На бывшей окраине нет…


Вздыхала Маня,
слушая печально
Минорную мою
полулегенду,
И после осторожного
молчанья
Дань памяти
отдать решила деду.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава II, ч. 4)

4

Сентябрь спадал,
ночь догоняла день,
Но после
незадачливого лета
Осенняя
погожая скудель
Так трогает
своим теплом и светом.

Как дышится легко!
Какие дали
Открылись
с невысокого холма!
Есть в русской местности
тень грусти и печали
И сказочно
живая Хохлома.

И сердцу и уму
давая пищу,
Пейзажи русские
пластичностью своей
Естественно
соседствуют кладбища
С венчальными
нарядами церквей.

Ивановская церковь,
как вдова.
На ней надето
траурное платье
Смиренно
непокрытая глава
В наклон несёт
орудие распятья.

И нечем
вознести над долом звон
И ниспослать
на веси медный гул…
Туристский
нас догнал магнитофон:
“Los Angeles,
you are beautiful!”

Над музыкой,
свободной от тисков,
Заманчивый
кружился ореол
И, принимая
вызов рюкзаков,
Я песню всю
дословно перевёл.

ПЕСНЯ О ЛОС-АНЖЕЛЕСЕ

За цепью гор у золотого берега,
Где небо и земля в божественной гармонии,
Есть город-исполин, придвинувший к Америке
Смиренный Океан и солнце Калифорнии.
На свете не найти привольней города,
В нем можно повстречать все племена и расы
И слышать комплимент на самых разных говорах:
«Лос-Анжелес, как ты прекрасен!»

Ночную тень приветствует он искренне
Букетами огней неудержной фантазии,
Что разбегаются лучами в волны синие
Под опрокинутой над сити звёздной вазою.
От Голливуда и до Санта Моники
Скольженье встречных лент на яркой автотрассе.
Дорогой кинозвёзд вздыхают их поклонники:
«Лос-Анжелес, как ты прекрасен!»

О, город пальм! Ты держишь пальму первенства
В стремлении к мечте с бесстрашием в характере.
Недаром от забав Диснеевского Герцогства
Проторены следы к флагштоку в лунном кратере.
Пусть астронавтов манит мироздание,
Но, вспомнив о тебе, они вздохнут на Марсе
И миллионы миль промчит одно признание:
«Лос-Анжелес, как ты прекрасен!»



Железный ящик
заиграл другое.
Из проходящего
вблизи нас каравана
К нам подошли
два разбитных ковбоя,
Как будто
с Голливудского экрана.

Одно сомбреро,
правда, на двоих
И фирменные
на одном лишь джинсы,
Жевал резинку тот,
другой из них
Заветными
кроссовками разжился.

«Почем цветы увядшие?» –
манерно
Спросили джинсы,
не бросая жвачки.
«Дадим два рваных, -
заявил сомбреро, -
И то, как видишь, батя,
по горячке.

У нас в пути
случились именины», -
Он расстегнул
карман своей штормовки
И, выдыхая
перегаром винным, -
«Держи, - сказал, -
за веник две рублёвки!»

Наверняка
я побелел лицом.
Возможно,
что-то Маня им сказала.
Мы рюкзаки
увидели юнцов,
Отставших от цветов
без громкого скандала.

"Напрасно Вы сорвались
на "пошёл ты", –
Неодобрительно
заметила мне Маня, –
Отдали бы дарённое,
мне что-то
По-матерински жаль
подвыпившего парня".

Я все ещё
держал букет, как веник,
И продолжал в себе
кипеть и злиться,
Как с той же просьбой,
но уже без денег
К нам от туристов
подошла девица.

Высокая,
почти со мною вровень,
Во рту резинка,
чёрт ее дери!
Уж, если лепестка
я пожалел корове…
Но я ответил:
«Ладно уж, бери!»

Она взяла
всего лишь три цветка,
Спасибо подарила
и улыбку.
Я как-то сразу
отошел слегка,
Но мысли мои
вились вперебивку.

Я думал,
с покаянием граничась,
От Мани получив
урок добра,
Что, если б молодёжь
надраила мне личность,
То это было б
платой за вчера.

И Маня,
словно в душу проникая,
Так просто
подытожила мой суд:
«Сегодня молодёжь
у нас такая.
Балованной её
не зря зовут.

А все с того,
что мало выдвигают
Теперь на командиров
молодых.
И учат их,
как учат попугаев,
А надобно учить-то
думать их.

Ребята наши,
в общем, неплохие.
А нет-нет,
да на старших огрызнуться.
Бывает даже,
что душою хилых
Порою тянет
и на безрассудство.

Находят-то они себя
не сразу.
Иной, глядишь,
и крылья опустил,
И начинает пить
эту заразу.
Все оттого,
что нет устойных сил.

А старшие –
им тоже не пример.
В словах одно,
а на уме другое.
И сыновей
не вдохновишь теперь
Тащиться
за каким-нибудь брюзгою.

У наших молодых
нет командира,
Которому они
могли бы верить.
А сил у них
хватило б на полмира,
Когда бы с ними
меньше лицемерить.»

Вот это да!
Какой мыслитель – Маня!
Такое в нашей прессе
не прочтёшь…
А, все-таки,
какого атамана
Себе предпочитает
молодёжь?

ПЕСНЯ О БЕЗРАССУДНОМ КОМАНДИРЕ

Нам претит холодный разум
И расчётливость сердец,
Мы всю землю можем разом
Из конца пройти в конец.
Вместе с нами в путь бескрайний
Зашагает впереди
Самый верный, самый храбрый,
Безрассудный командир!

Мы стремительнее пули,
Мы надежнее клинка,
Нас напрасно караулит
Заурядность сквозняка.
Так веди нас в шторм и в бурю,
От рутины огради,
Самый сильный, самый мудрый,
Безрассудный командир!

Кто судьбу не исповедал
И готов в неравный бой,
Собирайся для победы
Над невольником собой.
Пусть ведет нас в час мятежный
На последний штурм твердынь
Самый грозный, самый нежный
Безрассудный командир!


«Чужие песни, -
Маня продолжала, -
Сейчас у молодёжи
на уме,
Не потому, что в наших
шуму мало,
Слова их вянут
в розовой кайме.

А всякая неискренность -
опасна.
Того гляди,
начнут чужое петь…»
О, как же ты прекрасна,
Лос-Лопасня,
Когда в тебе
такие Мани есть!

Мне стоило
подумать так, и тут же
Меня спросила Маня
прямиком:
«Вы, знать, за то,
чтоб гайки были туже
И сына, видно,
бьёте ремешком.

Вы, как букет-то свой
переложили
И как увидела я
жуткий ваш кулак,
Ну, думаю,
дед вышел из могилы,
И даже страшно
стало за гуляк.

Они ж артисты,
слабенькие парни,
Совсем ещё
зелёные, поди.
Ведь Вы бы их свалили,
коль попали…»
«Попробуй, - я подумал, -
попади.»

А сам ответил Мане:
«Поручиться
За сдержанность свою
я не могу.
Тем более,
что со своим артистом
Вчера я малость
палку перегнул.»

«Ударили?..»
«Был грех...» «И сильно?..»
«Часы сломались…»
«Есть о чем скорбеть,
А вот душа
сломается у сына,
Её ни завести,
ни отпереть.»

Я снова
проклинал свой нервный срыв,
Меня опять
бросало в жар и холод.
Наверное,
в глазах своей сестры
Я стар не по годам,
иль не по летам молод.

Что ж, если так,
спасибо тебе, Маня,
За вежливый
и скрытый приговор.
Такой уж я, как видно,
окаянный,
В двух поколеньях
вызываю спор.

А, может быть,
виной всему сентябрь,
Моей недавней осени
попутчик,
Который надо мной
простер вот эту рябь
Из серебристых
невесёлых тучек.



СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава II, ч.3)

3

Нам редко
не приходится спешить,
Толкает время нас
и мы торопим время,
Но тем приятней
где-нибудь в глуши,
Не торопясь,
пройти тебя, деревня.

Вдоль косогора
над больной Челвенкой
Кто бы ни шёл,
сквозь палисадный локон
Внимательно
осмотрят человека
Из-под ладоней крыш
глаза туманных окон.

Я свой, Сергеево,
во мне живут черты
Того, чей след
хранят вот эти стёжки.
Не потому ль старушка
за цветы
Не хочет брать
новёшенькие трёшки.

Нет, нет.
Она не помнит Михаила.
Спросить вот, разве, ей
у старика.
За столько лет
одних плотин здесь смыла
Уже без счёту
тихая река.

«Матвей Васильича?
Ну. как же мне не знать?
Хороший был,
лет десять, как он помер.
А вы ему
доводитесь не зять?
Племянником…
Я что-то Вас не помню.»

«Спасибо Вам, хозяйка,
за букет,
За доброе
о дяде моем слово.
Впервые я в краях,
где жил мой дед,
И, неизвестно,
буду ли здесь снова»

Мы попрощались,
вышли за околицу
И подошли
к картофельному полю.
Заметил я,
что солнце уже клонится
И стадо шло
поодаль к водопою.

Заметив,
как смотрю я на ботву,
На чахлые
и редкие побеги,
Вздохнула Маня:
«К нашему стыду
В совхозе
от дождей-то оробели.

А надо бы всего
со склона вниз
По грядкам кое-где
пройтись бы плугом.
Теперь уже ругайся
иль винись,
А с планом по картошке
будет туго.»

Сойдя с дороги,
Маня поправляла
Беспомощно
валявшиеся стебли:
«Вот эти, может быть,
прибавятся помалу,
Коль постоят
одну иль две недели.

А в прошлый год
так было через край
Картошки.
И всё крупная такая!
С завода все правленье,
почитай,
Послали
на уборку урожая.

Ну вот опять
спина моя болит,
Как на субботнике,
и руки мои в глине.
Но это ерунда –
радикулит,
А руки вымою, -
река течёт в низине.»

Широкой поймой
нам наперерез
Шло стадо.
Почему-то наши астры
Вдруг вызвали
живейший интерес
У публики
рогатой и зубастой.

Я стал держать
цветы над головой,
А Маня
отгоняла любопытных,
Но коллектив
породы племенной
Теснил нас
на покошенное жито.

На Манины и ласку,
и слова
Коровы только
двигали ушами.
Мне было не до смеха,
я едва
Со страху
не пожертвовал цветами.

На тощей лошади
сидевший, как на троне,
Подъехал к нам пастух
с сумой на перемёт:
«Чаво пужаешься?
Рыжа тебя не тронет!»
«А эта чёрная?»
А чёрный враз могёт!»

Мы вышли без потерь
из окруженья,
Не сразу поборов
волненья риска.
В моих глазах
чернело и рыжело,
А Маня вспомнила
корову Василиску.

«Пасла её вон там
на частиках болотных, -
Сказала Маня с грустью
и с любовью, -
Я с той поры ещё
не ем животных
И никогда
мясное не готовлю.»

РАССКАЗ МАНИ О ВАСИЛИСКЕ

Василискиной пастушкой
Восьмилеткой я была
Мы ходили, как подружки,
Невеликого села.

Бело-рыжая плутовка,
Обожавшая меня,
Без капусты и морковки
Не могла прожить и дня.

То я сахар дам ей втайне,
То водицы потеплей.
Помню сырники в сметане
У нас были на столе.

Но однажды в дом под вечер
К нам военные зашли
И кормилицу за речку
С целым стадом увели.

Как я плакала, кричала.
Когда присланный конвой
Потащил, стегнув сначала,
Василиску на убой.

Не осталось для завода
На селе молодняка.
Не видала я три года
В нашем доме молока.



Мы перешли
на мелководье речку,
Ступили
на тропинку-луговушку.
«Теперь уже
идти нам недалечко», -
И Маня указала
на церквушку.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава II, ч.2)

2

Мы с пятого
спустились этажа,
Оставив ключ
под ковриком у двери.
Наш путь
тропой спадающей лежал
К виднеющейся
вдалеке деревне.

Мы продолжали
прежнюю беседу.
Неторопливо
Маня речь вела
О радостях,
про горести и беды
И разные
семейные дела.

«В войну
все горки были круче
И сутки длились
словно год.
Как нас кормил тогда,
как мучил
По этой горкой
огород!

Мешок картошки
на тележке
Наверх троим, бывало,
не ввезти.
Нас голод, холод
с горем вперемежку
Валили с ног
тогда на полпути.

Я до сих пор ещё
не позабыла
Вкус лебеды
и цвет крапивных щей.
Два зуба тогда
жмыхом обломила,
Болела тяжко
от тифозных вшей.

Я все глаза
слезами иссушила,
Шёл из меня уже не плач,
а вой.
Последнего сыночка
схоронила,
А первенца -
еще перед войной.

Не я одна, -
все муки претерпели, -
Болезни, гибель близких,
слабосилье,
А все-таки
работали и пели,
И нормы выполняли,
и любили.

В эвакуации
два года я жила.
Гудки в последний раз
здесь проревели,
Когда уж не было
ни одного стекла
В пустых цехах
и в заводском правленье.

А все-таки
завод свой мы подняли
И даже возвели
Дворец Культуры.
Теперь в стране
обходится едва ли
Строительство
без нашей арматуры.

Пойдёмте,
я завод Вам покажу.
Вон там внизу
покамест нет забора.
На этом месте,
по главчертежу
Котельная (получше)
будет скоро.»

Мы перешли по мостику
ручей,
Наполненный, конечно,
не водою
И под приветственные
возгласы грачей
Поднялись на плато
с кирпичною трубою.

Вокруг валялось
мёртвое железо,
Обрывки кабеля,
гнилые доски, брёвна.
Все было ржаво,
грязно и облезло
И ничего
не стоящее ровно.

Но Маня
разгребла какой-то хлам
И горестно
всплеснула вдруг руками:
«Родимые,
ну, сердце пополам!
За что так вас?»
и я увидел краны.

Один, другой,
а вот ржавеет третий,
Огромные,
как для нефтепроводов,
Во всемогущем
сборочным комплекте
Поверженно валялись
средь отходов.

Смотреть на Маню
просто было жалко.
Переходя от вентиля
к другому,
Она ласкала их:
«Да кто же вас на свалку,
Когда завод
с трудом справляет норму?»

«А, может быть,
они все для котельной?» –
Спросил я,
чтобы Маню приутешить,
И радостью,
по-детски неподдельной,
Она вдруг просияла:
«Ну конечно!

Вот и труба
уже давно готова,
Два года,
как в ней селятся грачи.
Чудная эта птица,
право слово,
Ей все равно,
что сук, что кирпичи.

Кирпичную трубу
у нас свои не брались
Ни за какие деньги
возводить.
То ль не умели,
то ль чего боялись,
Пришлось издалека
умельца пригласить.

Тот каменщик,
всегда один трудился.
Старательный,
хотя и молодой!
Венец уж клал,
да вдруг разбился,
Немного выпив…
Боже мой!

Как было тяжело
и неприятно.
Не доглядели,
не уберегли…
Потом уж
Венюковские ребята
Трубу до нормы
вчетвером вели.»

Ах, Маня, Маня!
Жаль и мне высотника.
Готов делить с тобой
пред ним вину
И городскою песней
под Высоцкого
Тебе неслышно
жертву помяну.

ПЕСНЯ О КАМЕНЩИКАХ

Стакан всего лишь пригубил
И словно камешек
Сорвался каменщик с трубы,
Сорвался каменщик!

Таков у нас закон судьбы,-
Кто смел, пока ещё,
В трубу не вылетит, с трубы
Слетит, как каменщик.

Рентгены лишние врубил
Дотошный атомщик.
Сорвался каменщик с трубы,
Сорвался каменщик!

Пилот рекордом зацепил
За самый краешек.
Сорвался каменщик с трубы,
Сорвался каменщик!

Направлен в Белые Столбы
Инакий знаменщик.
Сорвался каменщик с трубы,
Сорвался каменщик!

Карьеры лестница крута.
Большой начальничек
Не рассчитал, ему – труба.
Теперь он каменщик!

И я кладу свою трубу
Кирпич к кирпичику,
Но и меня когда-нибудь
Из списка вычеркнут.

И надо мной – закон судьбы!
Вздохнут товарищи, -
Сорвался каменщик с трубы!
Свалился каменщик…


Пока во мне
звучала эта песня
И что-то о себе
рассказывал я Мане,
На берегу реки
почти отвесном
Увидел я дома
и стадо на поляне.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава II, ч.1)

ГЛАВА II

1
У наших городков
и небольших посёлков
Одно лицо:
клуб с лозунгом ЦК,
Панельные дома,
Доска Почёта в ёлках
И очередь
у винного ларька.

Но в чём мне
никогда не разобраться
Так это в логике
ответственных умов,
Что так умеют
путать нумерацию
Разбросанных
в их вотчинах домов.

Я отыскал не сразу
Манин дом.
Среди всех близнецов
пятиэтажных
Стоял он
неухоженным дичком
За яблонями
с довоенным стажем.

Она ждала меня,
но тем не менее
Кузена
без эмоций приняла.
На кухне сразу
занялась пельменями,
Затем к столу
обедать позвала.

У Мани
были синие глаза,
Чуть нараспев
звучал спокойный голос.
Но с первого я взгляда
в ней признал
Уже солидный
пенсионный возраст.

«А я бы никогда
не догадалась,
Что сыном будете
Вы нашего дядь Миши,
Он был губастенький,
немного, правда, малость,
И ростом, может быть,
немножечко повыше.

Глаза? Такие вот…
Большие
И все смеются.
Он любил смеяться.
Шутил, когда врачи
вставать не разрешили,
И лучшим называл меня
лекарством.

Тогда мне двадцать два
не набралось,
Я родилась
в четырнадцатом годе.
С которого-то
всё и началось.
Отца убили
на германском фронте.

Дядь Миша стал мне,
вроде, за отца,
Хоть на одиннадцать годков
всего постарше.
В то время без коня,
да без косца
Не выжить нам бы
в страшном ералаше.

Отец твой сам
и голодал, и мёрз,
Но бескорыстным был всегда
и добрым.
Я помню,
из Самары он привёз
Неведомые всем нам
помидоры.»

Она так хорошо
вдруг улыбнулась,
Почти смеясь,
продолжила рассказ, -
«А мы, как дикари,
ну, просто ужас!
Хотели засушить их
про запас.»

Она умолкла,
радостно светла,
И я себя почувствовал,
как дома.
Затем убрав
посуду со стола,
Мне предложила
фото из альбома.

И, как бы извиняясь,
сожалела,
Что из отцовских
нету ни одной:
«Последнюю пришлось
отдать для дела
В редакцию
газеты заводской.

Был юбилей
какой-то комсомольцев,
А он был первым
здешним вожаком.
Любой из
старожилов-венюковцев
С твоим отцом
был дружен иль знаком.

А это вот –
сынок дяди Матвея,
Не прожил он
и двадцати трёх лет.
Так рвался в небо!
Там, мол, посветлее
И в небе, всё шутил он,
смерти нет.

За подвиги
был Коля награждён,
Ему был дан
высокий самый орден.
Когда погиб он,
не было погон,
Тогда еще
петлички были в моде.

Какой был умница,
какой лихой вояка!
О нем ведь книга
даже издавалась.
Из всех родных,
кого пришлось оплакать,
К нему
моя особенная жалость.

С сорок второго
помню назубок
Стихи о нем
во фронтовой газете, -
И жёлтый,
вдвое сложенный листок
Мне протянула бережно, -
Вот эти…»

Эй, вы,
заполонившие печать
Игрою рифм
и бредом бессюжетным,
Я вам, временщики,
приказываю встать
Перед бессмертьем
фронтовой газеты.

БОЕВАЯ РАЗВЕДКА

Разметались тучки грозовые,
Воздух свеж, зеленая трава.
У машин собрались боевые,
Боевые летчики-друзья.

Голубые летные петлички,
На рукаве блестящий трафарет.
Рядом с ними их стальные птички,
Их любимцы воздуха побед.

Все уже расселись по кабинам.
На разведку их маршрут готов.
Поднялась машина за машиной,
Впереди всех Коля Головков.

Он ведет послушную машину,
Ровно бьётся новенький мотор.
За Москву, за Родину-Отчизну
Тройку в бой ведет он на простор.

Рядом с ним Ананьев и Кукушкин,
Вместе с ним Федотов озорной.
В облаках опробовали пушки,
Все готово к бою для врагов.

Облака большие тихо плыли,
Курс проверен, время истекло.
Там внизу должны стоять машины,
Аэродром там должен быть врагов.

Дважды он качнул крылом – вниманье,
Все мелькнули в гущу облаков.
От прямого пушки попаданья
Словно ожил вмиг аэродром.

Загорелась пара самолётов,
Разбежались фрицы по кустам.
Ни единым выстрелом зенитки
Не был путь усыпан смельчакам.

Облака большие тихо плыли,
Ожидают их внизу друзья,
А они с прилетом доложили
Самолетов тридцать у врага.

Все они весёлые простые,
На разведку каждый с ним готов,
Вместе с ним друзья его родные,
Вместе с ними Коля Головков.


Мне показалось,
женскою рукой
Стихи написаны.
Определёно.
Наверное,
Федотов озорной
Подтрунивал
над автором влюблённым.

Я прочитал,
и снова прочитал,
Мелькнуло: жив ли кто?
и вспомнил - в сорок первом
Не ставили ещё
бронещита
За командирским
невысоким креслом.

И раций не было,
и многого чего,
Что на земле
иметь бы не мешало,
Но хмурое
российское чело
Всегда врагу
погибель предвещало.

И мальчики
с горящими глазами,
(Так повелось
не с Петеньки ль Ростова?)
Сдавали по истории
экзамен,
Творя её
незыблемое слово.

Слова истории
весомы и телесны,
В их кладке –
миллионы юных судеб.
Вот почему
послышалась мне песня,
Как отголосок
летописной сути.

" ПЕСНЯ О КОЛЕ ГОЛОВКОВЕ

Опрокинув солнце в небосводе
К горизонту белых облаков,
На врага звено свое выводит
Беззаветный Коля Головков.
Он в пике, друзей зовет он вслед,
Словно в бой стремится рукопашный:
«Смерти нет, ребята, смерти нет!
Все равно победа будет наша!»

На прицел ангар аэродрома
Командир на бреющем берёт.
У него ведомые – не промах
И ведущий их не подведёт.
На огонь – огонь и дым в ответ,
Небо и земля – сплошная каша.
«Смерти нет, ребята, смерти нет!
Все равно победа будет наша!»

После боя скажет не напрасно
Командир звена своим друзьям,
Над Москвой и над его Лопасней
Не кружить поверженным крестам.
«С каждым боем ближе тот рассвет,
Что войну объявит днем вчерашним.
Смерти нет, ребята, смерти нет!
Все равно победа будет наша!»

Помнит серый камень обелиска,
Что с военных грозных облаков
Вопреки надежде материнской
Не вернулся Коля Головков.
Но живым высокий монумент
Сквозь года несёт призыв бесстрашный:
«Смерти нет, ребята, смерти нет!
Все равно победа будет наша!»"



«Пора нам
в путь- дорогу собираться, -
Решила Маня,
кинув взгляд на горизонт, -
Нам не спеша
туда идти час двадцать
И то, если с погодой
повезёт.

В Ивановское
даже на телеге
В иные дни
проехать тяжело
И частника
ни за какие деньги
Не уломать
по грязи - в то село.

А мы пешком,
куда нам торопиться,
Успеем дотемна
придти назад.
А там уже
объявится сестрица
И сын её,
они мне не простят,

Коль вы уедете,
не повидавшись с ними,
Такой ведь случай
часто не бывает…»
«А кто у Вали сын?»,
но, опуская имя,
Она рукой махнула:
«Выпивает…»


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава I, ч.3)

3

Опять в сентябрьском
хороводе
Кружатся листья,
грусть звеня,
Я знаю, осень
не приходит,
А наступает…
На меня…

Легко и тихо.
Словно кудри
Чуть серебрятся
облака…
Благое время
для раздумий,
Не самых сумрачных
пока.

О том, что
в давешнее лето
При выборе
прямых дорог
От тривиального
либретто
Меня никто
не остерёг,

И я бы, к слову,
шефу рассказал
О собственной войне
на мирном фронте,
О том, как мне
включили тормоза
На самом
судьбоносном повороте.

Могла вся жизнь
сложиться бы иначе,
Но на второй
студенческий мой год
Мою мечту
постигла неудача,
Когда от физики
ей дан был разворот.

Как победитель
двух олимпиад
И обладатель
грамоты и приза,
Уже рассчитывал я
синтез и распад,
Но только не расклад,
дающий визы.

(Кому-то надо было
"не пущать"
Прослойку в физику
не для того ли, чтобы
На недобор,
спустя лет тридцать пять
Ответил взрывом
атомный Чернобыль.)

Я понял,
по неведомым волнам
Придётся плыть
моей учётной лодке
И, если та
пристанет к берегам,
Укажут мне
дозволенные тропки.

Но для судьбы
едины все дипломы,.
И вывел меня
тот же лабиринт
К ячейкам ЭВМ,
рассчитывавшей бомбы
И эллипсы
космических орбит.

Я выиграл опять
"олимпиаду"
И вопреки
служебному ранжиру
Вдруг получил,
как высшую награду,
Московскую прописку
и квартиру.

Когда ж
в Академических стенах
Компьютеры другие
стали в моде,
С обочиной науки
на свой страх
Покончил заявленьем
об уходе.

Но до седин
у каждого виска
В мучительном пылу
потусторонних странствий
Я уравненья Максвелла
искал
В четырехмерном,
чёрт возьми, пространстве.

Как часто излучением
заморен
В бреду материальных
векторов,
Я принимал для трезвости
по норме
И возвращался
в лучший из миров.

Упрямый ротор
скручивал анализ
И с дивергенцией,
как в пряталки, играл.
Мой мир четырёхмерный,
появляясь,
Взрывался вдруг
на кончике пера.

А наш трёхмерный
транспортный сюжет
В толпу уткнулся
велосипедистов
И шеф мой, сбавив скорость,
на чём свет
Крыл нарушителей,
разгневан и неистов.

Ох, эти
непокорные сынки!
Вчера взорвался я
вполне четырёхмерно
И вектором
родительской руки
Задел сынка
довольно откровенно.

Почти мужик,
уже растут усы.
Пусть будет рад,
моей свободной левой.
Плевать
на командирские часы,
Опомнился бы
отрок оголтелый.

Откуда в нём,
шальная эта блажь,
Что всё ему
дозволено и можно?
Здесь виноват
не только антураж
Пораньше бы
натягивать мне вожжи.

Мой опыт беден,
нет его, точней.
Отец меня не бил,
да и не гладил,
Но я бы, заслужив,
не киснул от ремней,
Лишь только бы отцовых,
а не дяди.

Скорей всего
проблема не в ремне,
А в тех подтяжках,
что висят на сыне,
И в нас, взращенных
в тягостной войне,
Иные ценности,
запомнивших доныне.

И я, теплом
и хлебом дорожа,
Наносное
сочту за бред и ересь
И даже, если
в колее изверюсь,
То не поверю
в рай «зарубежа».

Я свято верю
в свой негромкий край,
Лишь от него
на сердце нет оскомин
И, если существует
где-то рай,
То этот рай
зовется Подмосковьем.

Летит трехтонка
в райские врата.
По сторонам дороги
чем не злато?
Под Чеховым
такие есть места!
Сказал бы, да в Москве
туристов многовато.

А мне не помнится,
чтоб с сыном мы вдвоём
Ходили в настоящие
походы.
Я спохватился
лишь вчерашним днём,
Что надо наверстать
упущенные годы,

Что надо чувство
прививать родства
И самому открытым
быть примером…
Раздумья
осыпается листва
На белый лист,
смотрящий изувером…
………………………..
Не пора ли мне сложить
На сегодня главную,
Без патетики и лжи
Песню покаянную.

ПОКАЯННАЯ ПЕСНЯ

Меж распятием и трибуной,
Между дедом своим и отцом
Я душой обитаю сумбурной
И с чужим существую лицом.

Головы моей праздную звонницу
Осень выкрасила серебром,
Только бес не даёт успокоиться,–
Что ни год, норовит мне в ребро.

Претерпевшая хрустнула костушка
И осколочки колют в груди,
Где снимает законная жёнушка
Апартаменты номер один.

Неужели покатится наискось
Жизнь смурная до судного дня,
Что мне скажут могилы в Ивановском
И о чём порасспросит родня?

Не могу же признаться я Мане
Откровенно, со всей прямотой
О потерянных годах в дурмане
Мимо храма в дороге пустой

Меж правдою, между кривдою,
Как меж Сциллою и Харибдою,
Меж наградою и обидою,
То петрушкою, а то валенком
Между молотом с наковаленкой,
Между "наотрез" и, блин, "запросто,"
Между "вот вам всем" и "пожалуйста",
Между зрелостью, между старостью,
Между грубостью, между жалостью,
Между взлётами по-над бездною
Меж любимою и любезною…


А вот и город,
бывшая Лопасня.
Водитель мой,
не говоря ни слова,
Трояк мой сунул в щель
на тряпки в масле
И повернул с шоссе
на Венюково.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава I, ч.2)

2

Но стоило найти мне

день свободный
В столичном отпуске
(везуч я, как всегда),
Вдруг оказалось,
именно сегодня
Отменены
электропоезда.

Я развернулся
в выраженьях сильных
Все шпалы
вместе с рельсами кляня,
Учёты и ремонты
в магазинах
И без того
преследуют меня.

Мне не впервые
поспешать в запарке,
До окружной автобусом –
и вот
Шофёр пустой трехтонки
по Варшавке
Меня с комфортом
за город везет.

Играл транзистор,
материл шеф лето
За то, что дождь
картошку погноил,
Затем под арию
страдальца Риголетто
Водитель крыл
сотрудников ГАИ.

И, если с летом
шефу я поддакнул,
Два зонтика оставил,
мол, в метро,
Но на дорожную
милицию атаку
Не поддержал
ни словом, ни нутром.

Давно с ГАИ
успел свести я счёты,
В комиссионку
сдав свой "Запорожец",
Уже забылись
штрафы и ремонты
И для заначки
кошелёк порожний.

Мне лучше так –
проехаться в попутке,
Раскованно
смотреть по сторонам,
Собраться с мыслями,
не замечая жуткий
Шофёрский юмор
с солью пополам.

И то ль мотором
заглушалась «Вега»,
То ль я отвык
от крепкого словца,
Мне показалось,
что накалом гнева
Водитель превзошел
известного певца.

И я решил
другую тронуть тему.
Спросил его:
«Пришлось ли воевать?»
Он помолчал,
и несколько смятенно
Мне начал свою душу
изливать:

«Мне в сорок третьем
стукнуло шестнадцать,
В Керчи попал в облаву –
и в вагон.
Сбежал в Херсоне,
подстрелили агнца
И снова в стадо,
и кнута вдогон.»

Он почесал
под кепкою затылок,
В обгонщика
сигналом смачным плюнул
И в непристойных
речевых посылах
Обрисовал
подрезавшего угол.

Потом продолжил,
видно, поостыв:
«Загнали немцы
на завод военный.
Порядки строгие,
вокруг стоят посты, -
Не убежать –
и я порезал вены.

И вот ведь гады –
помереть не дали,
А наказали
старшего в бараке.
Свои меня потом,
чуть что, бодали
И дело доходило
аж до драки.

А за день до того,
как наши подошли,
Нам всем расчёт,
мне - двести сорок марок
И десять пфеннигов, -
до мелочей учли!
У них, как прихоть,
точность и порядок.

А в наших лагерях,
я доложу,
Хоть сачканешь,
но помереть недолго.
И срок, как пай,
на всех по дележу,
И даже выпускали
только кодлом…

Нет, чтоб расщелину
вот эту залатать,
Пока она
не обернулась ямой!
Всё ждут, когда
мосты начнет ломать,
Тогда и подзаймутся
окаянной.»

ПЕСНЯ О РОССИЙСКОЙ ДОРОГЕ

У России такой нет дороги,
Где б не маялся русский мужик,
И ложатся дорожные боги
На великий могучий язык.

Закольцована злой круговертью
Подорожная наша судьба,
Что ведёт от рождения к смерти
Искушенного плетью раба.

Только всё же находятся тропы
В канцелярских дремучих лесах,
То один, то другой расторопный
Будет числиться завтра в бегах.

Но и тот, кто шагнёт, как с откоса,
Из дозволенной всем колеи,
На земле обретённой не сбросит
Золотые вериги свои.

Приживётся на отчем пороге
Из той плети последняя нить…


Так о чём я?
Ах, да! О дороге…
Где тоску можно
встречным излить.

Как будто бы
из-под колёс возник
Перед капотом
мотоцикл с коляской.
Остановил
водитель грузовик
Послушно,
с нескрываемой опаской.

Страж на права
едва скосил глаза,
Нашел в торце коляски
рукавицу
И, протянув шофёру,
приказал
Дохнуть в «спиртометр»
и «чтоб не кривиться».

Заряженный прибор
он вынюхал надменно,
Поморщился,
пошевелил бровями,
Стряхнул сосуд,
хлестнув им по колену
И… отпустил
водителя с правами.

«Вообще-то я
люблю во всем порядок, -
Сказал шофёр,
опять садясь за руль, -
И редко так бывает,
что не падок
На трояки
окажется патруль.

Меня от рукавицы
затошнило,
Такой в ней
перегарный цвёл букет.
Иному не докажешь,
что там было,
Пока ему не
ссудишь на обед.

Небось таких
градусомеров нету
Ни в ГДР,
ни где-нибудь ещё.
В любом приборе
там шкала с подсветом
И стрелка верный
в нём даёт отсчёт.

Но горше, может быть,
меня мутит
От нашей
распроёрзанной мороки:
То перегруз,
а то пустой транзит
За тыщу вёрст
без харча и ночёвки.

С начальством мне
ни в жизнь не притереться,
Мои с ним отношения
в натяге.
Оно меня зовёт
заглазно «немцем»
И прикрепило
к этой колымаге.

Я в ней по стукам
шорохам и скрипам
Любой определю
радикулит.
Вот справа видите
рядком желтеют липы, -
У третьей двигатель
чихнёт и застучит.»

Ну, так и есть, -
диагноз подтвердился.
Но врачеватель
был искусен столь,
Что вскоре пациентка
мчалась рысью,
Многолошадную свою
кляня юдоль.

Поскрипывали
кузов и рессоры,
Дрожали стёкла
в стонущей кабине
И под простуженную
жалобу мотора
Шофёру как не спеть
о собственной кручине.


ПЕСНЯ ШОФЕРА

В непогоду, туман и распутицу
По заезженному матерьдрому
Я везу свою вечную спутницу
Грусть-тоску по далёкому дому.

Проклиная дороги российские
И невольное к ним тяготение,
Оформляю я рейсы неблизкие
От Керчи до болотной Тюмении.

Поминая Бога всуе,
Местной власти – эту мать,
Остаётся вхолостую
На колёса тракт мотать.
Сто грамм примешь – груз полегче,
Триста – горе не беда!
Ну, а все пятьсот под лечо, -
Рад бы ехать в никуда.

Шофера на Руси от извозчиков
И от тех, кто гонял ямщиками,
Петь и пить нам в дороге до чёртиков
Так и тянет, скребя тормозами.
Оттого, что нельзя не проникнуться
Нашей Богом забытой страною,
И, печалясь бесхозною житницей,
Не объехать тоску стороною.

Едешь прямо – хлеб загублен,
Двинешь вправо – по зерну,
Митинговый слева улей
За день вытоптал стерню.
А, как к дому – слава Богу,
Не гляжу по сторонам.
Эх, в обратную дорогу
Повернуть приспело нам!


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Глава I, ч.1)

                  ГЛАВА I


В нас годы
пробуждают сантименты
И тягу
к уходящей той родне,
Чья память
оживляет силуэты
Предтечей наших
недосужих дней.

Так хочется
иной раз оглянуться,
Познать себя
в смешении родов
И на водоразделе
революций
Найти истоки
собственных следов.

Известно мне
они на склоне том,
Где коммунизм
обещанным стал раем.
Но дед мой
не повторен был отцом
И только тем
отца я повторяю.

Об этом мне
сказала тётя Оня,
Без замечаний
на моё житьё.
Мы пили чай,
она была довольна
Племянником,
проведавшим её.

Лилась беседа,
тикали часы,
Цветами радуги
хвалился телевизор.
В саду за окнами
неслышно моросил
Весенний дождь,
никчёмный и капризный.

Как в Подмосковье
многие дома,
Был тётин дом широк,
но без искуса.
«Покойный муж
хибару здесь сломал, -
Она сказала, -
как с войны вернулся.

Два года строили
кирпичный свой дворец.
Трудились много
и ловчили тоже.
Пока мы справили
бумаги, наконец,
У нас уже
фундамент был уложен.

А сколько было
сложностей и мытарств!
Достать кирпич ли,
цемент или жесть.
Один прораб
из нас за трубы вытряс
Тридцаток красненьких, -
на «Феликсе» не счесть!

Такой пришлось нам
выдержать экзамен,
Что подкупы да взятки -
и не в счёт!
А под лежащий камень,
как мы знаем,
Сама собой
вода не потечёт.

И я не жду,
что выдаст мне природа,
Вопрос материальный
мной решён.
До коммунизма
нам четыре года,
А мне уже,
куда как хорошо!

Всю жизнь работаю,
мой стаж за пятьдесят.
Бывало, бедствовала –
с хлеба да на квас.
Теперь бухгалтером,
шесть баб со мной сидят.
Как в отпуск ни уйду, –
не сходится баланс.

И, вроде бы,
такие грамотеи,
Но трусят ревизоров,
просто срам!
А я гоню
гостей незваных в шею,
Иль в лапу суну
и пошлю к чертям.»

Ну что ж, у тёти,
знать, характер есть
И подкупающе
она пряма со мною.
Я сделал вывод –
ресторанный трест
И в самом деле
с ней, как за стеною.

Наверное,
своим вниманьем женским
Прочла она
во мне неинтерес
К бюджетам
и к различным их повесткам
И повернула
тему на аверс.

«Не верю я
борцам за наше счастье –
И чёрту не служи,
и Богу не молись!
А вот спроси у них, -
откажутся от власти,
Коль всюду завтра – раз! –
и коммунизм!

Я по начальству
своему сужу,
Такие фокусы
иной раз отчебучат!
Подстать разбою
или грабежу,
А на собраньях –
ангелочки в тучках.

В президиуме
под большой иконой,
Непьющие, моральные, -
скучища!
Не заподозришь
в букве незаконной
И даже, если знаешь, -
усомнишься.

Ну, прям, герои
этого труда,
Но только
без нагрудного металла.
И я ведь виновата,
иногда
Такие дифирамбы
им певала!

Но все ж бежать
от нашего уклада
Решится разве
полный идиот.
Чего искать?
Там изнуряться надо,
А здесь – ну как ни слепишь,
все сойдет!»

В моменты,
когда тётя замечала,
Что мысли мои
были далеки,
Она довольно цепко
вдруг хватала
Запястье
моей согнутой руки.

«Племянник
твой двоюродный копает,
Ну, этот, как его?
для рыбаков – мотыль.
Два года не прошло,
мальчишка покупает
На этих червяках
автомобиль.

Ну что ты смотришь
на раскрытый шкаф?
Дом от собраний,
как после бомбёжки.
Придётся скоро
спать на потолках,
А внучка –
всю зарплату на обложки.»

(Уж в поезде,
тянувшемся к Москве,
Признался я,
что в том шкафу, где слитно
Стояли
Гете, Прус и Монтескье,
Желтел
мне неизвестный Булвер-Литтон.)

«На книжки
и твоей кузине Мане
Рубля последнего
всю жизнь было не жалко,
А вышло у неё,
не как в романе,
В семье сестры
живёт, как приживалка.

Все помыслы её
теперь в родне,
Вот и со мною,
если что случится,
Из Венюкова
прилетит ко мне
Скорее,
чем иные из столицы.

Вот ведь
какая у неё душа!
И, как бы хлеб ей
не казался горек,
Она в роль
скорой помощи вошла
И летописицы
фамильных наших хроник.

В посёлке Маня
первою была
Красавицей, работницей, –
куда уж!
С тех пор, как сгинул муж,
она могла
Уже не раз
повторно выйти замуж.

И с давних лет
дружок есть у неё.
Но кто у нас теперь
не выпивоха?
А Мане всё не то.
С сестрой вдвоём
Она считает,
что и так неплохо.

Да ну их к лешему -
все сплетни про родню,
Кто прозевал,
а кто и похитрее!
Надеюсь,
я тебя не затрудню,
Достань альбом с той полки,
что над дверью.

Перед твоим отцом
ведь как я провинилась,
Когда он попросил
придти к нему в больницу!
А я-то, недотёпа
появилась
Там не одна,
а с Клавкиной сестрицей.

Он, со свояченицей
как меня увидел,
Так покачал
сердито головою
И, не сказав спасибо
за повидло,
Молчал при ней,
откашливаясь кровью.»

Коричневый
от времени листок
Вдруг ожил взглядом
этаким актёрским.
Хозяйка назвала
забытый, было, срок, –
Отец снимался
после продразвёрстки.

Он восседал
и, впрямь, словно артист
Известного театра
на Таганке,
С ногою на ногу,
насмешлив и форсист,
В полувоенной
форменной кожанке.

Я никогда
его не представлял
Таким,
как он застыл на фотоснимке,
Настолько был он
дерзок и удал,
Что рядом с ним
и кинозвёзды сникли.

Так победители
нас дурят в интервью,
Но я прочёл
в его усталом взгляде
Сыновнему
доступную чутью
Причастность некую
к несладкой полуправде.

Но взгляд молчал,
доверчивых щадя,
А тетя Оня
вдруг мне прошептала:
«Бог, если есть,
то он нам всем судья,
Вот я своим домашним
наказала:

ПЕСНЯ ТЕТИ ОНИ

Когда с баланса я сойду,
Меня не отпевайте в храме,
С колоколами не в ладу,
Я по своей жила программе.

Я оставляю вам свой дом,
Живите в мире и комфорте
И умоляю об одном, -
Меня в Ивановском заройте.

В ограде брата, где скамья,
Мне хватит, я не привереда.
Мы были с ним одна семья,
Я знаю, что ему поведать.

Не тратьтесь зря на ерунду,
Не выше под крестом могила.
Мне все равно гореть в аду,
Раз коммунистам я кадила."


Когда же мой визит
пришел к концу,
То на прощанье
тётя мне сказала,
Что летом
собирается к отцу
На электричке
с Курского вокзала.

Решили – вместе,
но нашлись причины,
Я всё откладывал
не по своей вине
И, наконец,
в осенний день грачиный
Один поехал
к Чеховской родне.



СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Пролог, ч.6)

     6


У Пряхина окоченели пальцы.
Как он себя ни крыл, как ни ругал,
Но упряжь и не думала скрепляться,
То дёрнет мерин, то уйдет дуга,

А то оглобля упадет с плеча,
Да так, что он от боли, нет, и вскрикнет.
Замёрзший мерин на него фырчал
При каждой неудавшейся попытке.

«Поднять что ль на ноги, – решил он, – Михаила?»
Но, тронув его лоб, он ощутил ожог
И понял, что ещё одна могила,
Того гляди, пойдет ему в упрёк.

Не быть тому! Его ли сломит вьюга!
И, пусть послушна лишь одна рука,
Ценою хлеба раненого друга
Он вывезет к своим наверняка.

Пока о Пряхине еще не спета песня.
А «Степь да степь…» так это ж не о нём!
И что ему мороз и вьюга, если
Не отступал он и перед огнём.

Все ж, наконец, он подтянул оглоблю
Вожжёй к дуге, скреплённой с хомутом,
После чего, наматерившись вволю,
Стянул их крепко ременным гужом.

Уже без сил он подошел к саням
И начал стаскивать мешки с саней на снег.
Как мог, плотней боками прислонял,
А два последних закатил наверх.

Он уложил больного на настил,
В соломенную закопав траншею.
«Где Ваня?» – как в бреду он Пряхина спросил,
Но тот в ответ прикрыл его шинелью.

Иван уже лежал в ногах у Михаила,
Не слыша налетающих ветров.
У Пряхина нутро захолонило
От трепета льняных его вихров.

Убит товарищ. Брошен хлеб в степи,
Чтобы спасти от гибели второго.
И уцелевшему вины не искупить
Свершеньем своего же приговора.

Проклятая рука! Он приподнял обшлаг
На осуждённой за провал похода…
И, когда пуля болью боль ожгла
Он на мешках накрасил: ХЛЕБ НАРОДА.

Остался хлеб в глухой степной ночи,
В плену у вьюги заносимый снегом
И остывал, не побывав в печи,
Сиротским уничиженный ночлегом.

Но ещё долго таял красный снег
На двух словах, сопрянувших впервые,
И ускоряло время новый бег,
Круша за хлеб устои вековые.

ПЕСНЬ О ХЛЕБЕ

Из зернышка, что падает
В распаханную землю
Растят дожди и радуги
Великую идею.

Издревле наивысшая –
Под звёздным, синим небом,
В пещере и под крышею
Она зовется хлебом.

Из шкур носивший рубища
Наш предок полудикий
На шар земной обрушился
С киркою и мотыгой.

Без планов опрометчивых
И массового спорта
Хлеб вывел человечество
Трудящегося сорта.

Для труженика каждого
На море и на суше
Была превыше важного
Борьба за хлеб насущный.

Но лишь успела вырасти
Хвала пшеничным зёрнам,
Как хлеб ржаной от сытости
Был назван кем-то чёрным.

И тот, землёй не выпачкан,
С когортой трутней злейших
Грыз даровую выпечку
Осоловев от зрелищ.

И, сколько бы не сеяли
Рабы, волы, моторы,
Весь хлеб взимали белые,
Отмерив чёрным – чёрный.

Но Русь вменила Пряхиным
Весь мир заверить твёрдо:
«Отныне с потом, с запахом,
С изюмом – хлеб народа!

Заткнём буржуев за пояс
Железною рукою!»


Смелей взвивайся,
занавес,
Над первою
Главою!


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (Пролог, ч.5)

    5

В шальную вьюгу перешла метель.
Пятно луны размылось и пропало
И Пряхина вся эта карусель
С погодою встревожила немало.

В обрез патронов, у него – четыре.
Не выстрелишь иной раз наугад.
Когда со стороны коней видать, как в тире,
То первый выстрел может быть чреват.

По-настоящему впервые он костил
Проклятую свою неполноценность
И про себя предпочитал костыль,
Чтоб, как бывало, с левой бить, не целясь.

Вот и наган пришлось отдать Ивану
И тот рискует более, чем он.
К тому же по кромешному бурану
Вслепую не подскажешь ничего.

Пока он дал совет быть зорче на подъёмах
И строго-настрого Ивану приказал,
Чтоб при опасности сёк жулика, «как обух»,
И гнал его, «куда глядят глаза».

Да, видно, все советы – ни к чему,
Все глубже сани зарывались в снег.
Дорога превратилась в толчею
И не было в ней ни краёв, ни вех.

«На этот бы забраться нам подъём», –
Подумал Пряхин, спешившись тревожно,
И тут же под губительным огнём
Он бросился на снег, не выпуская вожжи.

Он слышал, как Иван хлестал коня
И уходил удачно из засады.
Его же лошадь, сани накреня,
Рванулась резко и осела задом.

От вспышки выстрела в безликой темноте
Взгляд не сводя, он цель себе наметил
И, не спеша, с упора двух локтей
Прицелился с поправкою на ветер.

По выстрелу он понял, что попал,
И правый фланг, теперь обезопасен.
Одним патроном меньше арсенал,
Но целых три имеются в запасе.

Прижавшись грудью к верхнему мешку,
Он стал смотреть за левой стороною.
Его гнедая, лежа на боку,
В агонии хрипела под дугою.

Иван, по выстрелам, совсем был рядом где-то
И тот, что слева, бил все по нему.
Не метясь, Пряхин выдал, как дуплетом,
Подряд две пули в вспыхнувшую тьму.

Его насторожила тишина.
Найдя в потёмках санные следы,
Он побежал, мертвея до черна,
От острого предчувствия беды.

Ивана он увидел на снегу
В пол дюжине саженей впереди.
«Вань, что с тобой? Сейчас я помогу…»
«Достали гады… Зарево в груди…»

«Спокойно, Ваня, дай-ка подниму,
Неподалёку здесь должны быть сани…» –
И Пряхин, потянувшийся к нему,
От дикой боли заскрипел зубами.

Предательская левая рука!
Теперь она повисла грузной плетью…
Такое ему доктор предрекал,
Советуя таскать её на петле.

Он поволок Ивана по земле
За ворот невзыскательной шинели.
Окликнул Михаила, но во мгле
Лишь вихри на снегу прошелестели.

Опять он наклонился над Иваном,
С закинутой лежавшим головой,
Под отворотом, прямо над карманом,
Растёкся след от раны пулевой.

У Пряхина похолодело сердце.
Когда он встал, постигнув всю напасть,
Ему вдруг захотелось опереться,
На что-нибудь, чтоб рядом не упасть.

Немного постояв, он вновь пошел по следу.
Увидел сани, кинулся к мешкам…
Меж ними под вершковым слоем снега
Спал Михаил согласно порошкам.

«Одной бедой, – подумал Пряхин, – меньше,
Но где ж ворюга, черт бы его драл!»
Сквозь иглы снега в темноте кромешной
Он мерина сперва не увидал.

Когда ж его заметил, сразу понял,
Что лопнул правый гуж (небось, надрез?),
В снегу валялась правая оглобля
И чудом мерин со второй не слез.

Шинель с Ивана Пряхин взял прикрыть
Под зябкою рогожею больного,
А из ремня решил он сотворить
Крепеж на гуж похожий хоть немного.

Болела зверски левая рука,
Мороз и вьюга брали на измор,
Но, взявший гуж рукой ломовика,
Попутно вел с Иваном разговор.

ПЕСНЬ ПРО ИВАНА ЛУНЕВА

– Ты откуда, Иван?
– Из России…
– Кем ты был?
– Соколенком её…
– Чей ты сын?
– Пролетарской стихии…
– За што умер?
– За наше житьё…
– Сколько лет тебе было?
– Семнадцать…
– Что успел?
– Да почти ничего…
– Что берег?
– Комсомольское братство…
– Не терпел что?
– Бить оземь челом…
– Кем хотел быть?
– Мечтал – машинистом…
– Что возил бы?
– Да все, кроме зла…
– Дорожил чем?
– Любовью лучистой…
– Есть невеста?
– Теперь уж была…
– Есть друзья у тебя?
– Есть два друга…
– Что им даришь?
– Шинель да гужи…
– Кто оплачет тебя?
– Плачет вьюга…
– Как бы жил ты, Иван?
– Так, как жил…


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ПРОЛОГ, ч.4)

4

Уже заметно 

сделалось темней.
Дорожный след
скрыт снежными пластами.
Стал тише ход
нагруженных саней
И лошади,
должно быть, приустали.

«Степаныч, –
к Пряхину тревожный сел Иван, –
Там Мишка захворал,
горит, как топка…»
«С чего бы это?»
«Ранен… Спас кожан…
Вся дробь на рёбрах –
выдавил и только…»

«Какой же это гад
в него стрелял?»
«Да дед какой-то,
сам на ладан дышит..»
«А ты где был?
И Мишка не школяр!»
«Ребёнок с дедом
ненароком вышел…»

«Дал бы мне знать
тогда, я б эту контру…»
«Мне Мишка не велел,
– пять ртов ревут ревмя…»
«На нас, считай,
сто миллионов смотрят,
Как предаём
мы дело Октября!

Расквасились,
прям, сёстры милосердья!
Доверь таким
коммуны паровоз.
Да из-за вашего-то
бабского усердья
Вся Революция, –
как поезд – под откос!

А что потом?»
«Пошли мы к Пантелею,
Он первый раз-то
Мишку обкрутил…»
«А во второй?»
«Товарищ Пряхин, змей он –
Сбежал и даже пса
с собою прихватил.»

«Фамилия?» «Лунёв…»
«Да не твоя!» «Дегтеев…»
«Эх, недотёпы,
строго говоря!
Сдаётся мне,
что он из богатеев
На эту ночь
подался в егеря…»

«А мы что – волки?»
«Мы, Лунёв, Христосы
И Революция –
наш добровольный крест.
Мы, если что,
распнёмся, но прорвёмся,
Как указал
восьмой партийный съезд!»

Они остановили
лошадей
И подошли
к лежавшему больному.
«С крещеньем, Миша!
Гнать бы вас взашей!
И я хорош…
Да что там по-пустому…

А, ну-ка,
заглотни два порошка,
От всех болезней…
заслоню от ветра,» –
И Пряхин
из дорожного мешка
Извлек два крохотных
лекарственных конверта.

«Запей микстурой,
будь здоров, не кашляй.
Наган запрячь,
и приготовь ружьё.
И оба без осечек,
матерь вашу,
Здесь вам не в тире,
кто кого сжуёт…

Вам на двоих
степь слева вместе с тылом,
Все остальное – мне.
Чуть что – стрелять.
Иван, загороди
мешками Михаила,
Сам вожжи в руки
и не отставать!»

Мела метель.
Размытый свет луны
Порою пробивался
сквозь позёмку,
Стремившей вихри
плотной пелены
К попутному
тревожному востоку.

Проехали ещё
две-три версты.
Спускаясь
с небольшого снеговала,
Гнедая Пряхина
скосилась на кусты,
Затем зафыркала
и боязливо стала.

«Терентий, что там?»
«Право, невдомёк, –
И Пряхин отстегнул
свой парабеллум, –
Постой, Иван,
что справа, то моё,» –
И сам направился
к темнеющим побегам.

Вернувшись,
взял гнедую под уздцы:
«Тут волки,
вроде, пса распотрошили.
Осталась цепь…
держитесь, молодцы!
Похоже, что сюда
их приманили.»

Пройдя кусты,
он крикнул из саней:
«Иван, не жми –
замучишь старожила!»
«Да он, что паровоз,
от пара все быстрей…»
И тут же грохнул
выстрел Михаила.

«Чего там?» «Волк…»
«Попал?» «Проверь попробуй…»
«Что проверять,
да вон он, как живой,» –
Иван увидел,
слева по сугробам
Бежала тень.
«Нет, Ваня, то другой…»

«Стреляй, коль видишь! –
Пряхин закричал, –
Не то опять
запаникуют кони.»
«Недолго промахнуться
сгоряча…»
«А горячиться надо
поспокойней.»

Гнедая
закапризничала снова.
Обоз застрял
на снеговой равнине.
Рычал подранок
меткого Лунёва,
Пытаясь укусить
свою же спину.

Стрелял и Пряхин,
стоя возле морды
Своей пугливой
городской лошадки,
Которая
по тонкости породы
Тряслась всей шкурой,
словно в лихорадке.

Когда стрельба затихла,
на ветру
Послышался далёкий
волчий вой.
Довольный Пряхин
завертел махру:
«Шабаш, ребята.
Враг сыграл отбой!»

«Беда, Терентий! –
закричал Иван, –
Ведь это же не мерин, –
диверсант!
У нас стратегия,
а он не унывал,
Прогрыз мешок
и с меру съел овса!

Придумал
круговую оборону,
А сам не знаешь,
что в твоём возу…»
«А мерин чей?
Вот ты и проворонил!»
«Моё что слева…»
«Закругляй бузу!

Чини мешок
и выходи вперёд.
Я на гнедой
теперь поеду сзади.
А Михаил
что слов не подаёт?»
«Знобит меня
и в горле что-то саднит»

«Ружьё-то как?»
«Да, вроде, бьёт как надо,
Уж первого я
точно, уложил.
Да только
расщеплённым вот прикладом
Разбил плечо
поднять руки нет сил.»

«Ну, брат,
тебе дорога в лазарет.
Ты, строго говоря,
отвоевался.
Наган с патронами
Лунёву дай в презент,
Чтоб тот
не только слева отбивался.»

Рванули лошади,
как будто налегке,
Спеша уйти
с опасной остановки.
Короткой жалобой
в метельном далеке
В последний раз
во тьме завыли волки.

ПЕСНЯ ВОЛКОВ

В кровь нашего рода,
Хоть вой, хоть реви,
Вписала природа
Законы свои.

По волчьему своду
Мы честно живём,
Но люди природу
Предали ружьём.

Свинцовые камни
Впиваются в нас,
Флажки отнимают
Единственный шанс.

И нас, крутолобых
Хозяев лесов,
Преследует злоба
Охотничьих псов.

Мы режем им глотки,
К нам лучше не лезть.
Мы серые волки,
Такие, как есть!


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ПРОЛОГ, ч.3)

   

3

Сгустились сумерки
и началась метель.
Возницы смутно
видели друг друга.
Мороз ослаб,
чуть стало потеплей.
Мела метель,
пока ещё не вьюга.

На двух подводах
сто пудов зерна,
Сто тыщ потов,
сто бед и потрясений.
А где-то в городе
паёк свой ждут не зря
Рабочих
голодающие семьи.

Уже в дороге хлеб,
вот он в тугих мешках,
Живительный,
насущный и могучий…
И сухари
на молодых зубах
С весёлым хрустом
таяли поштучно.

Добытый мерин
плёлся за гнедой,
Привязанный
к её саням вожжами.
В его подводе,
подкреплясь едой,
Два друга
неразлучные лежали.

«Прибыть бы, Ваня,
до ночи в отряд.
Здесь волки в темноте,
случается, балуют.
В степи-то они стаей,
говорят,
Охотятся
и за пять вёрст всё чуют.»

«Пусть сунутся,
из боевых стволов
Да и ружьём
с охотничьим патроном
Так их погреем,
Миша, будь здоров!
А заодно и сами
не продрогнем.»

«Я видел нынче
шкуру на стене.
Спать не могу,
представлю эту рожу!
Подремлем, Ваня,
что-то зябко мне,
Согреться бы…»
«Тяни к себе рогожу…»

Взвихряли ветры
снеговую муть
И заметали снегом
путь обратный.
Спокойный Пряхин
разрешил вздремнуть
«Не боле часу»
молодым ребятам.

СОН ИВАНА

Ивану снилось:
В форменной фуражке
Он трогает впервые
Свой состав.
Покойный батя
Кепкой ему машет.
Бегут межпутьем
Онька и сестра.
У Клавки слёзы,
Что она кричит?
А Онька весела
И хороша на диво!
Вся в ситчике
Медведевским и мчит
Проворнее
Его локомотива.
Он тянет ручку,
Поезд все быстрее
И сестрин крик
Остался позади.
А вот депо,
Где был он подмастерьем
И сердце его
Прыгает в груди!
Какое счастье,
Пить упругий воздух
И, локоть выставив
Из правого окна,
Глядеть на путь,
Летя мимо березок,
И дымного
Пришпоривать коня!
А конь горяч!
Летит во весь опор.
Валтузит пар
Железную оглоблю…
И вдруг Иван
Увидел семафор
С протянутою
Поперёк рукою.
И, впрямь, рука…
Да это ж Головков!
«Ты что, чёрт длинный?
Враз свистком задену!»
«Постой, Иван,
Остерегись волков!»
«Я хлеб везу
И молока цистерну!»
Вперед!
И стыки рельс стучат.
Ему ли обижаться
На фортуну?
Плевал он
На каких-то там волчат.
По расписанью
Хлеб придет в коммуну!
Свободен путь!
Еще быстрей!
Но что это?
Огромный волк
Грызет стальные рельсы…
А ну с дороги
Нахалюга чокнутый!
Но паровоз
Заржал и завертелся.
Встал на дыбы
Его внезапный конь
И черною он
Крутит головою.
Из пасти волка
Вырвался огонь
Сверкающей
Расплавленной стрелою.
Иван рычаг
Отводит на себя,
Осьмушку хлеба
Сжав в другой ладони.
Когда бы
Не волчиная стрельба,
Ушел бы конь
От яростной погони.
Но рельсы кончились
И дале – ничего…
А рядом голос:
«Берегись волков!»

Иван проснулся,
около него
В жару метался
Миша Головков.

СОН МИХАИЛА

Бессвязные
Кошмарные виденья
Вползали в его тяжкий полусон,
Тревожно чередуя пробужденья
Навязчивою сценой похорон.
Сквозь эту жуть,
Сквозь некий гул неясный,
Раздавшиеся
В вспыхнувшем луче,
Увидел он
Далёкую Лопасню
И Клаву
С коромыслом на плече.
Должно быть, к счастью.
Два ведра полны,
Похоже, молоком,
А не водою.
И отраженьем солнца
Две луны
Играют в вёдрах
Розовой волною.
«Ну, здравствуй, Клава!
Я вернулся с хлебом,
Два каравая –
Свадьбу накормить…»
«Твой хлебушек бы –
С молоком целебным,
А без него
Беды не отвратить.»
«Дай, помогу!
Закрылась моя рана,
А ты изломлена
Под ношей молока.»
«То кровушка твоя,
А то – Ивана…»
И Клава обронила
Два кивка.
Внезапно волки
Клаву с ног сбивают,
А он беспомощен –
В руках – по колоску.
И Клава падает,
Одно ведро роняет,
Другое прижимает
К образку.
Он подхватил
Иваново ведро,
Но кровь его
Вся вылилась до капли.
Лишь солнца
Улетученного дрожь
На самом дне
Застыла
В красном крапе.
Племяшка его Маня,
Шести лет,
Бежит к ним,
Тянет ручки в жилках пульса.
Он вспомнил,
Что в кармане – горсть конфет,
Но вытащил ей пули, –
И проснулся…

А Пряхину
не снилось ни хрена.
Тревожно ему было,
неспокойно.
Он всматривался в даль,
где пелена
Могла скрывать
засаду иль погоню.

Причин тому, –
как на солдате вшей:
Затея с сельсоветом
провалилась.
На выборах прямых
своих властей,
Комбедовцы не полностью
явились.

Мужик,
отдавший тягу им «взаймы»,
Сам не сказал,
что мерин не напоен,
И отказался ехать,
мол, зимы
Он сызмалетства
не выносит в поле.

Ребята
где-то стрельнули разок.
Забыл спросить,
всерьёз иль понарошку.
Тем, что он начал
хлеб взимать с низов,
Он совершил
досадную оплошку.

Наверно, не такой он
твердолобый,
Но до сих пор не понял,
как же так?
В ином селе –
кулак с одной коровой,
А здесь – с двумя коровами
– бедняк.

С них сто пудов,
что каплю взять от моря.
Все восемьсот –
бери, не ошибешься.
А ежели работать
попроворней,
То с мироедов
можно взять и больше.

Теперь в селе
и около села
Напуганный кулак
не дебоширит.
Но всё ж бывает,
как из-за угла,
Пальнет в ночи,
где лес иль поле шире.

Такими стычками
измотанный отряд
Подмогу вышлет к ним
лишь при задержке
Зазорно потому
вертать ему назад,
Коль нет на то причин,
чего там мешкать!

Метёт метель,
с трудом уже видать
Под снегом
погребенную дорогу.
По осени
наезжанная гать
Наносами
скрывалась понемногу.

Но ничего.
Гнедая чует путь.
И этот мерин –
жилистая кляча.
Пока что его
не в чем упрекнуть,
Идёт на привязи,
кормов себе не клянча.

Так думал Пряхин,
правя с передка,
И встречные ложбины
или щели
Просматривал
уже издалека,
Прислушиваясь
к пению метели.

ПЕСНЯ МЕТЕЛИ

Дай, зима, мне вдоволь снега,
Дай, земля, простора в поле,
Замету, шутя, с разбега
Все пути и кровли.

Спрячьте, тучи, мутной ночью
Полумесяц златорогий,
Закружу я, заморочу
Путника в дороге.

Будь то конный или пеший,
Дворянин, иль побираха,
От моих забав опешив,
Наберётся страха.

Кто найдёт к жилью дорогу,
На огонь перекрестится,
А отдавший душу Богу
В белой спит гробнице.

В ней ему покой и нега,
Ни забот и ни раздоров.
Дай, зима, мне вдоволь снега,
Дай, земля, просторов…


А Пряхин думал,
что за год правшой
Он всё-таки
заделался отчасти,
И что на левой
палец цел большой, –
Так это же
везение и счастье

Повыше, правда,
перебита кость,
Но как-нибудь,
к концу войны срастётся.
А там работа
укрепит, небось.
Была бы кость,
а мясо наживётся,

Чтоб на работе
были и харчи,
Устроиться бы
возчиком в пекарне,
Сидишь,

ДРЕМА ПРЯХИНА

А за спиною – калачи,
Ржаной горячий,
Ситничек янтарный…
Он едет по знакомой слободе,
А вот и дом,
Где сын его и Нюрка.
Гришутка вышел – прямо обалдел
И побежал за ним
По переулку.
Такой же малышок,
Как и семь лет назад,
Хлебец бы ему кинуть
Для поправки.
Но Пряхин знает,
Кузов вскрыть нельзя, –
Ключи у командира
Хлебной лавки.
А то ведь возчика
Ограбят и убьют.
Подкрасться сзади
Долго ль с пистолетом?
А у него в руках
Замотан кнут
И ни ружьишка,
Ни нагана нету.
Невольный страх
До пят в него проник,
С большим трудом
Назад он обернулся…

Увидев мерина,
он понял в тот же миг,
Что задремал
и вовремя очнулся.


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ПРОЛОГ, ч.2)

            2


В натопленной избе
надсадно пахло хлебом
И сытостью несло
из каждого угла.
В окладе
вызывающе хвалебном
Покои
Божья Матерь берегла.

Хозяин – сухопарый
крепкий дед,
И слушать не хотел
настырного Ивана,
Железным доводам
которого вослед
Одно и то же плёл
он беспрестанно:

«Замки-то посшибать,
оно легко, конечно,
Чужое – не своё,
хватай, что тяжелей.
А ты сперва землицу,
друг сердешный,
Вспаши, засей,
да дожжичком полей.

Мне со снохой
пять ртов теперь кормить,
Мужик наш запропал,
едри его!
Ты б, паря, поумерил
свою прыть,
У нас, небося,
с красными сродство…»

Иван встал со скамьи:
«Ты к нам с родством не лезь!
Таких, как ты,
кидал я из вагонов.
Ишь, «сродственник»,
позеленел аж весь.
Давай ключи,
устал я от поклонов!»

«Антихрист, вор!
Молокосос!
Да я тебя…»
«Что ты меня, я знаю.
Да руки коротки
и пар твой без колёс.
Как хочешь, дед,
а я пошел к сараю.»

В сенях за стенкой
проскрипел настил,
Дверь отворилась и,
снимая шапку,
Вошёл неторопливо
Михаил:
«Здоров, хозяин!»
«Ждраште,» – дед прошамкал.

«Да только здесь
хозяин-то вот тот, –
Он крючковатым пальцем
ткнул в Ивана, –
Того гляди,
за пуд зерна убьёт,
И шкуру спустит с нас
для ради плана.»

«А у меня, Иван,
сдавали добровольно.
Сосед вот Пантелей,
семнадцать сдал пудов.
А ты, вот, дед,
и Михаил свел брови, –
Односельчан всех
осрамить готов!

Забыл, какая власть
тебе добыла землю.
Седая голова,
да память коротка!
А, ежели
поверить Пантелею,
Ты мог бы сдать
пудов до сорока!»

Дед в ярости
ногою топнул оземь:
«Врёт сатана!
Сам сто пудов снял, леший!
Нас ртов в семье ,
считай, так целых восемь,
А у него зубов
и того меньше.

Хоть кум он мне…»
– дед взвизгнул и осёкся
От пристального
взгляда Михаила.
А тот ответил:
«Ты не беспокойся,
Коль так, и кум
добавит твой по силам.

Пойдем, Лунев,
в сенях я видел шкворень…»
«Не дам – взъярился дед,
– убей меня теперя…
Не дам! Мой хлеб!
Христопродавцы! Воры!» –
Неслось уже
из-за закрытой двери.

Пока Иван прогнал
двух-трёх зевак
И запер в конуре
на всякий случай псину,
Проворный Михаил
(все ж слесарь, как-никак)
Недюжинный замок
с дверной щеколды скинул.

Утаптывая снег
перед амбаром,
Он обернулся,
чтоб позвать Лунёва,
Как вдруг,
сраженный громом и ударом,
Припал к стене,
не выдохнув полслова.

Беды не понимая
до конца,
Он выхватил наган,
холодный, как ледяшка,
И услыхал
несущийся с крыльца
Истошный женский вопль:
«Маняшка!»

Там на крыльце,
девчонка лет шести
Вцепилась, плача,
в полушубок деда,
Сноха которого
пыталась отвести
Его ружье
в бесчувственное небо.

Не в силах
оторваться от стены
Тяжёлой,
запрокинутой спиною,
Увидел Михаил,
со стороны
Спешил Иван
прикрыть его собою.

Затем стремглав – к крыльцу.
Перелетев перила,
Крутыми мерами
он завладел ружьём
И сразу же
на помощь Михаилу
К амбару вновь
направился бегом.

«Жив?»
«Дробью нас не взять…
Проверь амбар –
там хлеб иль пусто вовсе?»
«Сначала бы
тебя перевязать,
Потом увидим,
когда снег отбросим.»

«Наган-то спрячь…»
«Окоченели пальцы…»
«Дай, помогу,
пойдём скорей в тепло…»
«Ох, и крылечко,
пособи подняться.
Ослаб я что-то,
аж в глазах темно…»

В светёлке дед
лежал на дальней лавке
С тряпицей,
в красных пятнах, на лице.
За занавеской слева
кто-то плакал,
В углу направо
в золотом венце

По-прежнему
светилась Божья Матерь
От трепетного
огонька лампады,
Который,
будто силы все истратив,
Мерцая, вспыхивал
и, обессилев, падал.

Дед все ещё
пытался изрыгать
Клокочущие,
хриплые проклятья.
«Век будешь помнить
продразвёрстку, гад!» –
Сказал Иван.
На чистые полати

Он усадил
у печки Михаила,
Дал пить ему,
раздел его по пояс
И тот с кровавых рёбер
через силу
Выдавливать стал
свой свинцовый полис.

«Где Пряхин?» –
у него спросил Иван.
«Вторые сани правит,
новых здесь не купишь.
На двух собраньях
с ним я изнывал,
Пока нашли коня
и к нему упряжь.

А, ну-ка, подои,
где показал
Сам не могу,
куда попал чёрт старый.
Полегче, Ваня…»
«Потерпи, казак,
Коль хочешь
записаться в комиссары.

Рубаха-то твоя
промокла вся насквозь.
Бери мою…»
«Мне под бинтом теплее.
Дай пожевать…»
«Смотри, чтоб не замёрз…»
«Таранку разгрызу
– не околею.»

Толпой
ввалились в избу мужики.
Шептались
и качали головами:
«Михал Васильич,
мы того… должки,
По совести,
коль все промежду нами.»

«Мне комсомол
и совесть и порука
В том, что мы
одолеем кулаков.
С таких, как Пантелей,
я со второго круга
Возьму сполна,
не будь я Головков.»

В светлице опустевшей
бестелесно
Металась
одинокой арестанткой
Унылая и горестная
песня,
Наплаканная
молодой крестьянкой.

ПЕСНЯ КРЕСТЬЯНКИ

Извелись мои малые дети
Без участливой ласки отца,
Завертело его лихолетье,
Как попавшего в бурю пловца.

Матерь Божья, молю, не оставь его!
Ты помилуй нас всех и спаси!
И в домах жить с открытыми ставнями
Вразуми мужиков на Руси!

Все они, как один, помутились,
Не видать глупой смуте конца.
А в домах у них страх и унылость,
Как и в нашей избе без отца.

Матерь Божья, воззри, вся семья его –
Стар и млад не поднимут стерни,
И с войны без ружья окаянного
Нам отца невредимым верни.

Пятый год он под пулями мается
Далеко от родного крыльца,
А в хозяйстве его – неурядица,
Ни вспахать, ни пожать без отца.

Матерь Божья, молю, к нам направь его.
В грешных душах пожар погаси!
Выпадает из рук моих прядево,
Когда горе идет по Руси!


СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ПРОЛОГ,ч.1)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Выставляемая на сайте поэма, так я рискну называть это произведение, в основном была написана в 1976 -1996гг. Её героиня, -
обыкновенная простая русская женщина, вкусившая все прелести
советской власти, но принимающая безропотно все удары судьбы, не
особенно задумываясь о своих бедах и причинах их вызывающих, и
сохранившая душевную чистоту и самоотверженность .
За героями и персонажами поэмы стоят реальные люди, фамилии некоторых остались неизменными. Реальными, а в большинстве и документальными являются факты их биографий. Некоторую фантазию автор допустил только в отношении самого себя, что требовалось по законам жанра.
Вероятные технические проблемы при передаче больших массивов информации принуждают автора публиковать поэму по частям. Другой проблемой автор считает
трудности передачи двухступенчатых строк основных стихов поэмы, делающих её чтение
более естественным и неспешным.

СКАЗАНИЕ О МАРИИ

ROTAS
OPERA
TENET
AREPO
SATOR
Великий сеятель держит
все труды в своей руке.


ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

 

Самодовольному лентяю,
Рачителю пустых трудов,
Лжецу, проныре, краснобаю,
Хапугам всяческих родов,

Тем, кто не строил, а присвоил,
В ком честь и совесть не в чести,
Кто против беззащитных – воин,
Пред сильным – сор готов мести,

Тем, кто, живя в покорном страхе,
Самим собой быть перестал,
Кто предпочел гражданской плахе
Дешёвой славы пьедестал,

И тем, кто после мнимой муки,
Запрятав «нет», исторгнет «да»,
Всем им советую: «Прочь руки,
Не ваше чтиво, господа!»

ЗАЧИН

Что начинается под осень
Проистекает не спеша,
Обетов скорых не выносит
Житьё познавшая душа.

Я уподоблен капитану
Неторопливой той ладьи,
Что в плаванье по океану
Ушла без цели впереди.

Мираж морского окоёма
Меня смущает наяву,
Но замыслом своим влекомый
Я в даль туманную плыву.

Как говорится, жребий брошен
И Рубикон мой перейдён.
Досадно, что настала осень
До нескончаемых времён…

ВСТУПЛЕНИЕ

Мне наплетут умно и свысока
О концептуализме, что на камне
Могильном старым формам высекал
Свой приговор. «А Вы, pardon, о Мане!»

Мне врежут: «Нынче планка высока!»
Я афоризмы чту и понимаю,
Но дайте мне в свободе языка
Живописать без аллегорий Маню!

В упрёк мне бросят: «Фабула мелка,
Эстетика в нуле, а реализм – банален,
И стих о хлебе с кружкой молока –
Вчерашнее меню для изб-читален.»

«Теперь, – поучат, – нарасхват с лотка
Идет любовь к молоденьким путанам.»
А Маня смахивала краешком платка
Слезу, любуясь мамой с мальчуганом.

Мне растолкуют примитив лубка
И о божественной поведают нирване,
А Маня погружалась в облака,
Плывущие из стирочной лохани.

Мое плечо похлопают слегка:
«Похоже, авангард – не Ваши сани!»
А Манины глаза – два василька
И в них улыбка утомленной няни.

Мне будут петь о музыке стиха,
А Маня пела слабеньким сопрано,
Когда снимал резец её станка
Стальную стружку с будущего крана.

Пусть эпитафий я не высекал
И не слагал псалмов для литургии,
Я верю – в храм вплывет моя строка
Молитвою о памяти Марии!

ПРЕДДВЕРЬЕ

Зимним утром в снежном бездорожье
Предваряю я свое сказанье:
Двадцать первый год, простор Заволжья,
По стезе нелёгкой едут сани…


ПРОЛОГ
1
«В запрошлый год
гнал Фрунзе беляков
По этой вот степи
до самого Урала.
От здешних мест
как раз недалеко
Осколком мне
два пальца оторвало.

Мой командарм
теперь в других краях
Бьёт Врангеля
и прочую Антанту,
А я с кулацкою контрою
в боях
Хлеб добываю
пролетариату.

У нас, ребята,
не простое дело.
Мы как на фронте,
строго говоря,
Недаром я таскаю
парабеллум
И вам оружье
выдано не зря.

Но это всё –
на самый крайний случай,
Да и тогда, не дай Бог,
по людям.
Отдельным несознательным
всё ж лучше
Доказывать,
терпенье соблюдя.

Иван, полегче,
не гони гнедую!
Запарится –
ей стынуть на морозе…»
«Товарищ Пряхин,
я ж не озорую,
Она сама
под горку паровозит.»

По большаку
прикрытому позёмкой,
По припорошенному
полозному следу
Скользили розвальни
вниз с горки невысокой
Навстречу
поднимавшемуся свету.

Вставало солнце
в предрассветной мгле
Еще скрывались
сумрачные дали.
Прошедшей ночью,
видно, обнаглев,
Мороз всю степь
дыханьем лютым залил.

Заволжская
рождественская стужа!
Что ей шинель
и вяленый паёк…
Но, если в трех шинелях
трое дружных,
То всякие невзгоды –
наутёк.

Подстилка
из разбросанной соломы,
На всех – аршин
спасительно рогожи,
Плечо к плечу –
мороз бессильный сломлен
И продразвёрстку
отменить не может.

«С крестьянскою душой, –
дымил махоркой Пряхин, –
Пренадобно быть,
ох, как начеку!
Хоть драная,
зато своя рубаха,
Дороже революций
мужику.

Вам, комсомолу
третьего призыва, –
Он поучал
притихших пареньков, –
Не подобает
накричать спесиво,
Иль стрельнуть
для острастки чурбаков.

Без хлеба нет уже
пути обратно
И помирать нам
права не дано.
Ведь, строго говоря,
без нашего-то брата
Советской власти
выжить мудрено.

И, если Ленин говорит –
так надо,
Чтоб революция
продвинулась вперёд,
Какая может быть
в сердцах у нас пощада,
К тем, кто излишки
хлеба не сдаёт!

Ты, Михаил, известно,
не из робких
Как подобает
тезке командарма.
Успел уже в боях
понюхать порох,
Но не сшибал еще
замков с амбаров.

Держи все время
палец на курке
И без нагана
на рожон не лезь!
Здесь с ружьями-то
все накоротке –
У каждого берданка
иль обрез.

Тебе с Иваном
жить ещё и жить,
И хлебушек едать
при коммунизме,
А жёнам вашим
молоко носить
С колонки ведрами
на коромысле.»

«Нам с коммунизмом-то,
товарищ Пряхин, ясно.
А что теперь, –
стрелять иль убеждать?»
«Ты, Михаил,
не ёрничай напрасно,
Нам каждый пуд
придётся с боем брать.

Я вам в отцы гожусь
на Пасху стукнет тридцать.
Две революции
и две войны прошел.
С Советской властью
не пришлось мириться,
Я сам её воздвигнул
на престол!

Я за неё и глоткою
и грудью,
И без патронов
дрался на «ура»,
И, чтоб там ни было,
мы сто пудов добудем
К тем девятьсот,
что сдал отряд вчера.

Наступит срок,
поклонимся мы в ноги
Пожертвовавшим
в пользу Октября.
А бестолковых –
припугнём немного!
Не будь я Пряхин,
строго говоря.»

Снег, как мука,
рассыпчатый и пресный,
Впивался в лица –
белого белей,
Но ехала в санях
неслышно песня
И с песней –
как-то делалось теплей.

ПЕСНЯ ПРОДОТРЯДА

Наши раны еще не залечены
И сердца от боёв не остыли,
Но во имя обилия вечного
Мы за хлебом идем по России.

Нас послал в село Ревком
С продзаданием
Не с протянутой рукой, –
С Красным знаменем.

Кулаки нас встречают обрезами,
Но мы все, как один, из металла.
Мы шагаем рядами железными,
Чтоб стальной Революция стала.

Ждет рабочий у станка
Хлеба нашего.
Наша плата высока, –
Жизнь бесстрашная.

Не сломить нас ни пулей, ни голодом.
Как бы не были годы крутыми,
Навсегда мы останемся молоды
И в коммуну придем молодыми.

Серп и молот навсегда
Станут связкою
Пролетарского труда
И крестьянского.


ДЕКАБРЬ


Зимы суровой неизбежность
Витает в сумрачной тоске
И держится на волоске
Коротких дней сырая свежесть.

В овраги осень укатилась
С подольских улиц и полей.
Вся жизнь как будто притаилась
И ждёт бодрящих ясных дней

Со стужей, с россыпями снега.
С колючестью слепящих солнц!
И вот уже зимы телега
Скрипит на льду тверских болотц.

Всё ближе день метаморфозы,
Когда, цветущая в снегах,
Моя с заглавной буквы Роза
Предстанет с сыном на руках..
1958г.


ЗАБОР

Пишется слово и на него набиваются доски.
(отрывок из рецензии)



Всего-навсего в заборе три доски.
Помереть могу в запое от тоски.

Был забор поставлен сразу вкривь и вкось,
Из дощечек слажен разных на авось.

Сколько зим они темнеют, сколько лет!
Но ведь новые, как вермут, – столько нет!

Раз какой-то первоклассник, грамотей,
Эти доски разукрасил без затей.

Взял баллончик, брызнул тушью, вот нахал!
И стремглав, спасая уши, ускакал.

Из трёх букв – на деревяшке по одной,
Вывел слово первоклашка озорной.

Но дощечки, что болтались, в тот же миг,
Как взбодрённые, поднялись напрямик.

Вся ограда с этим словом ожила
Перестроенною словно. Ну дела!

Как-то крались мимо воры вечерком
И от смеха у забора – кувырком.

И не то, чтобы все доски взять-пропить,
Поспешили лозунг броский укрепить!

А с забора-то бывало, до того,
Весь штакетник отодрали от него!

Нынче дача под охраной боевой.
Сторож мой, – не то что пьяный, – даровой.

Экономлю в день я крупно – по рублю.
Если дождик смоет буквы, обновлю…


К Господу Богу в дорогу

К Господу Богу в дорогу
Долго ли мне собираться…
Хватит грехам в эпилоге
Дна виртуального ранца.

Чем нагрузить ещё тару,
В чём отчитаться повинно?
Друг мой мечтал взять гитару,
Взять что ли мне пианино?

Может быть, вспомнятся Там мне
Гедике пьесы и гаммы
И, как в той детской читальне,
Их поиграю для мамы.

Только в заполненном ранце
Места уже маловато,
С тяжестью той не добраться
Мне до Тех мест некрылатым.

Будут висеть за плечами
Матери бедной тревоги,
Шарфика запах печальный,
Плач на почтовом пороге.

Скажут мне Ангелы строго,
Не за что крыльям цепляться,
Лешего, мол, им какого
В ранце с замками копаться!

Но и пред Высшим Арбитром
Я той вины не раскрою.
Вечно пребудет закрытым
Груз за моею спиною.



ПОКРОВ

Снег не дождался Покрова
И на день раньше срока
Коварством мягкого ковра
Нежданно лёг и стойко.

Его непрошеный визит,
Как рок неумолимый,
Покрыл осенний реквизит
Однообразным гримом.

Вчера закатным солнцем клён
Пылал в аллее парка,
Снег укротил его огонь,
Неистовый и жаркий.

И клён, цвета свои размыв
Под белой пеленою,
Поник в преддверии зимы
В мечте ожить весною.

Вот только я, седой покров
Сочтя за вечный иней,
Не жду, что заиграет кровь
Весенней Евдокией.



Октябрь мой...


"Стариковская лирика..."
Сэр Хрюклик автору


Октябрь мой наступил, уж дёсны отряхают
Последние клыки с увянувших корней,
Тучнеет силуэт, конечности тончают,
Журча ещё бежит в анализы ручей,
Но приговор вопит. В глазах слепни летают,
Обзорные поля всё уже и темней,
И страждут от погод скрипящие суставы,
И на давленье нет лекарственной управы…


Михаилу Галину


"Немного арифметики"
М.Галин, Литсалон: 2004-10-05


Прочтя твоих стихов процентов девяносто
И десять остальных у Лермонтова Миши
(Пусть он простит моё амикошонство!),
Заметил я, и знать тебе нелишне:
Как Михаил ты с ним имеешь сходство,
Но как прозаик, извини, он – выше!


ВЕНЁВ

Памяти тёти – Н.А.Калитиной

Ночью что-то случилось со временем, -
Стрелка лет поминутно стучит.
Поезд мчится сквозь годы к Киреевым
И таинственно пламя свечи.

Золотой ореол над серебряной,
Ровней веку невзгод головой,
И влечет ее адрес утерянный
В город снов по анкете живой.

Перестройка, застой, время пятится
По следам обманувшей мечты.
За предсказанной майскою станцией
Холод, голод в четыре версты.

Городскими и сельскими школами
Вехи памяти плавно бегут
И лучинами просмоленными
Озарился семейный уют.

Миновали счастливые трудности,
Вот с плеча опадает рука.
И одной ей теперь мимо юности
Ехать в детство свое на века.

Обещала сестра снова встретиться,
И, грустя, вспоминала о том,
Как средь яблонь светлеет под месяцем
Благодатный киреевский дом.

Там, возможно, опять именины,
Детский праздник, вишневый пирог,
С ним отметят Киреевой Нины
Гимназический первый урок.

Митя учит в беседке французский,
Катя с мамой в четыре руки
Фугу Баха играют, но звуки
Их рояля пока далеки.

Свет слабеет. Скорей бы, скорее
Прикоснуться к былым временам!
Тем, когда своих внуков Киреев
Распекал за их игры и гам.

Вот и сад, шалунам неумеренным
В нем случалось давать стрекача...
Значит, поезд приехал к Киреевым,
Но уже догорела свеча...
1992г.


ТРЕХСТИШИЯ



О как высоки были сосны
Как близко к ним горели звезды
В далеком детстве!
…………………………………….

Я сына за руку впервые вывел в поле
И увидал в траве ромашку,
Одну из многих.
…………………………………….

Вдоль берегов, затерянных в тумане,
Куда ни плыть,
Повсюду осень.

 


П К В О И Я В К О
О У Д Д А
В Д О Н У С Д К К
С А Л У В Ы А А
Ю Ь И Н Л Б К
Д Н И Д А Е Л
У И Б З А К И В
Е Л З О З Ы
О П Р М А М К С
С Л Е Н В О О
Е Ы Г О Р Д К
Н Т О Г Т У Е К И
Ь Ь В И Р К Т
Х А У С Н Б
З В Т И Ы
А Е В В М Л
Т П Е И
Е Р Е Г
Р О Р О С
Я М В Р О
Н А Ы Е С
Н Ш Е Л Н
Ы К И Ы
Х У В
Ы З
В В В
Е Е
Т Л З
У Д
М В Ы
А
Н П
Е О
Л
Е



Приходит женщина ко мне...

"Приходит женщина ко мне..."
Роберт Рождественский


Приходит женщина ко мне,
Начну штаны снимать...

Приходит женщина ко мне,
Ложусь я на кровать...

Приходит женщина ко мне,
Замрёт и вздрогнет тело...

Приходит женщина ко мне,
Уколы в ...опу делать!


НЕТТО ТРАМВАЕВ


"Гумманитарный Напоминающие Дартаньянов волный
рок нето званных трамвае, нето острожно прожженом
иль Содом смена Баскаль негы вместе Гоммора в купе
Мхему монофиситский оправданье мечты невдомёк.
Неодолима Россея пол неба вновь Гумманитарный"
Н. Марин, Сборник стихов "Янус", стр.132.
Перечень опечаток (слово в слово, буква в букву,
без комментариев!).

Гуманитарный
ГУМ манит тару,
Напоминающие трамваи сумки
И вольных Д'Артаньянов желудки.
Рой атрибутов,
Званных на брутто –
Баскаль в нетто.
К чему бы это?
Словно в Содоме острожном
Или Гоморе
Негы прожжёные
Все в Диоре,
Но на черте
(Это им не в купе на Мхему
К монофисисткой мечте!)
Сосут в оправдание цхему
Пола неба.
И невдомёк ( и без хлеба)
Неодолимой Россее
Что поэт Николай Марин
В стихах своих не рассеян,
Но в доску ГУМ-м-м-Мани-Тарен!



ПОСЛАНИЕ ТАТЬЯНЕ

Я снова, Танечка, "тащусь"
От предстоящей встречи
И проникаюсь новью чувств
Уснувшего далече.

Мы перекинемся с тобой
Двумя-тремя словами, –
И нечто общее судьбой
Уже пребудет с нами.

Как прежде ощутим вдвоем
Стремленье душ и даже
Друг друга, как всегда, поймем
И что-то не доскажем.

Ружьем гитара на стене
Висит. Куда ей деться?
И тронет песня о весне
Струну в ожившем сердце.

Нам по сценарию дано
Во всем друг другу верить,
И продолжается кино
Из разобщенных серий.

И эта осень, как всегда.
Промчится леопардом,
А кто спешил, к кому, куда, -
Останется за кадром

Очередного октября,
Дождей и листопада,
Но в день, назначенный не зря,
Теплом дохнет прохлада.


ПЕРВОКЛАССНИК

Чему ты научился в школе
За эти три неполных дня?
Тому, что дяденьки на воле
Не обещают без вранья?
Тому, что слаще, чем вода,
Своя моча в иссохшем горле?
Тому, что нет сильнее боли,
Чем боль вонзённого огня?

Чему он научился в школе,
Мы не узнаем… Никогда….


БЕТХОВЕН

Julio Mateu
BEETHOVEN

!Musika!… Dadme Beethoven,
que de piedra me hice flor;
desperto en el alma joven
la tempestad del amor.
!Beethoven, dadme Beethoven!

!Beethoven!… Quiero escuchar
truenos, bosques, oleajes;
ver nuevos suenos, paisajes,
reir… despues de llorar.

!Beethoven!… ?Que nuevas alas
me han crecido de repente?
?Quien me salvo en Occidente
de las cortinas de balas?

!Beethoven!… Volvi a nacer,
parezco un nino gigante;
todo lo tengo delante,
detras la nada… !el ayer!
!Beethoven, dadme Beethoven!


По мотивам Хулио Матеу

Музыка!… Буйный Бетховен,
Так расцветает суровый гранит,
В юной душе так рождается воин,
Буря любви так впервые гремит.
Бетховен, страстный Бетховен!

Бетховен!… Слышатся грозы,
Шепот дубрав и далёкий прибой;
Слил воедино восторженный бой
Жизни дарованной радость и слёзы.
Бетховен, щедрый Бетховен!

Бетховен!… Кто дал мне крылья
Ринуться на узаконенный рок?
Кто в моём сердце надежду берёг
В черные дни торжества камарильи?
Бетховен, гордый Бетховен!

Бетховен!… Из преисподней
Всех возверни, всех низвергни с небес!
От урагана неистовых пьес
Боги оглохли… Сегодня
Над нами Бетховен!…

Автор перевода отступил от оригинала, о чём и предупредил
очевидным для читателя изменением формы стихотворения.
Таково веление времени.






ОСЕНЬ


Завелась тоска в России
От дождливой осени,
От дорог в ночном курсиве
И порядков — косвенно.

Потому хмельные веси
Голосят по праздникам
Опечаленные песни,
Не по нраву классикам.

И с тоски по нашим градам,
Смесь где разночинная,
Так и сыплет сплошь и рядом
Речь ненормативная.

Весь народ, как с перепою,
Взять да опохмелиться,
Чтоб понять, зерно какое
Мелет наша мельница.

Такова она, Россия,
С вечными вопросами
И с мечтой — привить осине
Ветвь березы с косами.

Вот и мне за свой компьютер
Стоит сесть с печалями,
Как тоску смешает утро
С деловыми файлами.

Вдохновение в России
От разлуки осенью
С той мадонною красивой,
С *ю той раскосою…


АВГУСТ



За нерушимую Святость
Веры, Надежды, Любви
На баррикады вел Август
Сходы народных лавин.

В праведном гневе смыкались,
Чтобы стоять до конца,
К бою готовые, Август,
Плечи Живого кольца.

Там, где железная ярость
Ночью рвалась за Арбат,
Ангелы приняли, Август,
Самых красивых ребят.

Пелся прощальный акафист,
Рядом – из торы псалом.
Не затоптать тебя, Август,
Краснокоричневым злом.

И не померкнет покамест
Солнце над нашей землёй,
Благословен будет Август
Всею российской семьёй.

Флага трехцветного парус
В небе московском плывёт!
Незабываемый Август…
С Богом, Российский народ!

Недавно мне был дан повод вспомнить свои стенгазетные стихи 90-ых годов, которые я вывешивал на доске "Демроссии" в своём институте.
В связи также с приближением годовщины Августовской революции, революции самого пришибленного советского сословия, я размещаю на сайте настоящий стих, свидетельствуя тем самым, что не сожалею о замене пришибленности на бедственность.
Прошу извинить, что в связи с отпуском не смогу оперативно отвечать на ваши замечания и отзывы, если таковые будут иметь место. В любом случае - спасибо за прочтение.


КРАСНАЯ СТРЕЛА

Памяти Хрюна и Степана посвящается

Шли мы, шли заре навстречу,
Оказалось – на закат.
И, когда забрезжил вечер,
Повернули нас назад.

Мол, пути иного нету
Наши беды превозмочь
Как направиться к рассвету
Прямиком, но через ночь.

И пошли мы, горемыки,
В непроглядной темноте
Полубосы, полудики,
К ускользающей мечте.

Вздорожали круто свечи
И налог возрос на тень.
Вот уже нельзя перечить
Прикарманившим кремень.

Поднимает каждый руку,
Иногда и сразу две
За единую поруку
В вертикальной голове.

До того нам всё обрыдло,
Что не веруя в зарю,
Просим минимум на рыло
И свободное хрю-хрю!


Попзвезда

Дерьмо по имени Звезда,
Кичась своим дезодорантом,
Представилось вонючим франтом.
И это - навсегда.


СИНЕКДОХА


Был рассвет.
Небосвод голубя,
Проникал в меня свет.
Я не видел тебя.

Полдень был.
Облака теребя,
Лёгкий ветер проплыл.
Я не слышал тебя.

Вечер был.
Месяц,окна слепя,
Мне улыбку дарил.
Не узнал я тебя.

Ночь была.
Надо мною скорбя,
Тучка слезы лила.
Потерял я тебя.


АНГЛЕТЕР

Над «Англетером»
Темь декабря…
Вдруг это верно,
Что прожил я зря?

Хитренький Клюев
По-своему прав.
Съехал я в слюни
Глупых забав.

Не пересилить
Похвал мне таких.
Может России
Не нужен мой стих?

Может, чернила
Я зря изводил?
В срок и могила,
Коль жизнь позади.

Может, не пел я,
А жалко мычал?
Вычернит пепел,
Вечный причал.

И не горел я,
А медленно тлел?
Не на горе я,
Так лучше уж в тлен.

Не переломишь
Себя самого
Выплеском сонмищ
Строк-батогов.

Речи ехидны
Страшнее кнута…
Ной панихиду
По мне, темнота.

Знаю, что прочат,
Всхлипы ночи…
Чорный шпиончик,
Иди в палачи.

Хочешь, изгой,
В мое глянуть нутро?
Жилу мне вскрой,
Лист подай и перо.

Бренная лира
Последней строкой
Отговорила
За упокой.

Киноварь пала
На белый алтарь…
Что ты сказала,
Чорная тварь?

В чорных глазницах
Насмешливый мрак.
Я из больницы
Бумагомарак?

Не излечим я…
На лентах венков
Плачь, мое имя,
Ядом плевков.

Смерду не гож я,
Снобу – не в масть…
Искрой, знать, божьей,
Песнь моя жглась!

Мне ль обреченно
Судьбою болеть?
Вылечи, Чорная
Смерть…
1970 г.


МИЛЛЕНИУМ

Я, должно быть, один из последних
Отголосков гонимого эха,
Отраженного спесью передних
Восвояси ушедшего века.

Не осмеян я и не оплёван,
Не торчал в элитарных салонах ,
Но зато сам собой титулован
Как от мира сего первый олух.

Мне высоты сулил интеграл,
Но полётам в границах не веря,
Я из крыльев своих вырывал
Для стихов подходящие перья.

Пребывая в плену производных
Ради мнимого в сущности хлеба,
Принимал я за благостный отдых
Погруженье в реальную небыль.

Отмахнувшись, как от пустяка,
От не той ли холодной угрозы,
Я спасался лекарством стиха
От не в меру отравленной прозы.

И теперь, не завидуя первым,
В добровольной неволе виновным,
Я шагаю по собственным перьям,
Как ощипанный страус Венёвом.

Выше крылышки, селезни, утки,
Канарейки ухоженных клеток!
Не сдавило ли вас в промежутке
Двух сопрянувших “тысячелеток”?

Вам сегодня прискорбно, наверно,
Преходящую видеть мгновенность!
Ну, а я подбираю перья, –
Догоняет меня современность...
2000г.


ПУХ ТОПОЛЕЙ


Бульвар полуночной Москвы
В кольце огней.
Летит, кружит по мостовым
Пух тополей.

Июнь с зеленого ковра
Берет разбег,
А я предчувствую февраль,
Метель и снег.

Но безрассудна, как огонь,
Не вняв пурге,
Трепещет юная ладонь
В моей руке.

Ей невдомек, что отлетит
Пух с тополей,
Что зимний вечер охладит
Тепло огней.

И на ресницах, в полусне
Ловящих пух,
Слезами таять будет снег
Февральских вьюг.
1972г.


БОНИФАЦИЙ


Вся жизнь - импровизация,
Случайности- канва!
Я встретил Бонифация,
Игрушечного льва.

И я с тех пор в прострации
От зависти ко льву,
Ведь жизнь у Бонифация,
Что сказка наяву.

Он по утрам счастливится:
Проснется лишь едва, –
Шаги к нему приблизятся
И свет падет на льва.

В глаза его доверчиво
Днём глянет синева,
Прикосновенье вечером
Потреплет гриву льва.

В ночи ему дыхание
Сквозь сон шепнёт слова
И монолог молчания
Покоит грезы льва.

А в час рассветной свежести
Тревожа сердце льва,
Его в порыве нежности
Окружат кружева.

Но в чем хочу признаться я?
Шуми, гуди, молва!
Убью я Бонифация,
Игрушечного льва!


АБВ…ГРАММА

О.Г.
Академические Бездны
В Глазах Диковинных ЕЁ,
Животрепещущие Звезды
И Кофе, Льющий Мыслиё.
Непревзойденная, Она
Природой Редкой Создана
Трудопослушницей Усердной,
Феминой, Холившей Цивильность,
Что Шестьдесятывая Щедро,
Элитой Юною Явилась.
2001 г.

Публикуется по случаю Дня Кирилла и Мефодия.


СКРИПАЧ

Памяти Олега Кагана

Как упоительно владыкой волшебства
Вновь замирать перед начальной нотой
И забывать в минуты торжества,
Что вдохновение становится работой.

Всего лишь стоит выбрать для струны
Момент летучего прикосновенья пальца,
Смычок доверить внутреннему танцу
И знать, что музыка плывет из тишины.

Тогда в забвенье отступает боль
И снова окрыляется надежда.
Пускай в миноре плачет си бемоль,
Но светится любимая, как прежде.

Во времени без лет и без часов
Остались лишь озвученные доли,
Но так они молитвенны и долги,
Что кажутся прощанием без слов.

И вот душа, как будто бы извне
Недуга, обмирает в середине
Пути к той неизбежной новизне,
Где тишина и музыка едины.
декабрь, 2000г.


КАТАСТРОФЫ


Далек я от мысли пугать слабонервных
И звать не намерен к телеге,
Но в нашем стремительном беге,
Я вижу потери вселенных.

Мы платим порою за скорость
Не только лишь цену билета.
В синтетике кресел покоясь,
Мы вдруг исчезаем со света.

И все… Соберется комиссия:
Творцы и спецы и чин к чину.
Рассчитывая и домысливая,
Они установят причину.

И снова помчатся снаряды
С начинками в тысячи судеб,
И вскорости, скорости ради,
Каких-то из судеб не будет.

И страшно привычны мы даже
Читать сообщенья в газетах…
А на земле фюзеляжей
Дымятся подолгу скелеты.

И жертвенный дым – не иначе –
Все в те же стремится просторы…
Пошлите же, боги, удачи
Звенящим напевам моторов!

Все выше, быстрее и дальше
Несут нас стальные созданья.
Вот ждет нас чудовищный вальдшнеп,
Пройдя через все испытанья.

И мы ему вверимся, вверимся,
В судьбу свою веруя слепо.
Сраженные роскошью сервиса,
Признаем мы страхов нелепость.

Но все же, покрыв путь неблизкий
В тепле и комфорте, сверхбыстро,
Мы смысла не вызнаем риска,
Граничного с самоубийством.

Ведь каждый теряет вселенную,
Извечную и нетленную…
1971 г.


ГЕНЕРАЛ


Николаю Фёдоровичу Кузнецову

Зимний день. К цели ИЛ'ы уходят.
Там, где тает их перистый след,
Бой идёт в вышине, неисходный,
Вот уже пятьдесят с лишним лет.

В потревоженной памяти живы
Молодые навеки друзья.
Жив ведомый. На снежную ниву
Он плывёт, парашютом скользя.

Но приказ – это слово и дело,
И ведущий, попав в кутерьму.
Заплетает клубок оголтелый,
Чтоб не дать развязаться ему.

Вот врагов тоже стало поменьше,
Но пока их не время считать.
В этой огненной вьюге кромешной
Каждый миг может вечностью стать.

Груз её – на седом ветеране:
Если ИЛ'ы прикрыл он в бою, –
Пронесёт над планетой Гагарин
Озорную улыбку свою!

А за ним столько храбрых, красивых
В неземной устремятся простор...
Грудь пронзает удар, и не в силах
Поддержать обороты мотор.

Злобно “мессеры” бьют по подранку –
Этот ас надоедливо рьян,
Лобовую срывая атаку,
Он ныряет хвостом под таран.

Льнут к капоту багровые клочья,
И, глотая невесело дым,
Лишь одно знает раненый лётчик:
Через фронт, через смерть, но к своим...

Бой закончен. Пора оглядеться:
Три войны, Звёздный и космодром...
Боль когда-то прошла возле сердца,
А теперь она в сердце самом.

О высоком тревожась штурвале,
Он в орбите страны навсегда.
Пусть отставка подобна опале,
Но вторая вернулась Звезда.

И уверен державный служивый,
Боевая не рвётся стезя!
ИЛ'ы вышли на цель, и все живы
Молодые навеки друзья...
1994 г., 1999г.
Генерал-лейтенант авиации Николай Федорович Кузнецов (1916– 2000), дважды герой Советского Союза, доктор наук, участник войн: финской, Отечественной ( на его счету 37 самолетов противника) и корейской. Начальник Центра подготовки космонавтов (1963–1972).
Человек высокой эрудиции и культуры, необыкновенной требовательности и ответственности, он не раз ставил такие оценки готовностям экипажей к космическим стартам, которые зачастую шли вразрез с планами тех, кто преследовал политические или свои амбициозные цели. Николай Федорович является автором мемуаров "Фронт над землей", "Годы испытаний" и других воспоминаний. Ему не чужд был и поэтический дар, не раз он зачитывал свои иронические стихи в кругу друзей.




ПОСЛЕДНИЙ СОЛОВЕЙ

Лишь только сумрак воцарит среди ветвей,
Я ночь не сплю, склонясь на подоконник.
В саду напротив соловей
Цедит елей,
Ну, а в моём дерзит разбойник.

Он полон жизни, полон сил, как этот май,
Что напоил певца вином черёмух,
И песнь хмельную негодяй
Льёт через край
Моих надежд опохмелённых.

Не по нему реквиемольной бездны час,
Впотьмах злодей стократ немилосердней,
И, хором вечным не смирясь,
До звёздных трасс
Гремит мой соловей последний.

Но будет утро, и в один из майских дней
Прольётся луч зари на подоконник,
Затронув свистом колыбель
Мечты моей,
Разбудит внука мой разбойник.


ПЕСНЯ О КАМЕНЩИКАХ


(Отрывок из поэмы)

Стакан всего лишь пригубил
И словно камешек
Сорвался каменщик с трубы,
Сорвался каменщик!

Таков у нас закон судьбы,-
Кто смел пока еще,
В трубу не вылетит, с трубы
Слетит, как каменщик.

Рентгены лишние врубил
Дотошный атомщик.
Сорвался каменщик с трубы,
Сорвался каменщик.

Пилот рекордом зацепил
За самый краешек.
Сорвался каменщик с трубы,
Сорвался каменщик!

Направлен в Белые Столбы
Инакий знаменщик.
Сорвался каменщик с трубы,
Сорвался каменщик!

Карьеры лестница крута.
Большой начальничек
Не рассчитал, ему – труба.
Теперь он каменщик!

И я кладу свою трубу
Кирпич к кирпичику,
Но и меня когда-нибудь
Из списка вычеркнут.

И надо мной – закон судьбы!
Вздохнут товарищи, -
Сорвался каменщик с трубы!
Свалился каменщик…

1976 г.


Р.Ф.

Инициалы государства,
Они – твои инициалы.
И в них несметные пространства,
Свои Чукотки и Уралы.

Бегут года, как ни усердствуй,
Твой груз другому лег на плечи,
Но был бы чином ты увенчан,
Распад минул бы министерство,
И атом бы делился мельче.

Преодолел ты срывы, взлёты
Надежд, проектов, озарений
Душой, открытой для горений
Во имя дружбы и работы.

Так пусть союз седых ребят,
С тобой деливших соль и раны,
Тесней сплотится вкруг тебя
И вечно молодой Татьяны.

Храм восстановлен. В зданье белом
Вновь наша школа служит знаньям.
И земляки твои всецело
Благим признательны стараньям.

Пусть чувства в нас не прут наружу,
Мы знаем тяжестью ключицы,
Нам есть к кому со словом "Друже…"
В любое время подключиться.

25 апреля 2004 г.


ШЕКСПИР




Мир пробавляется добром
Из вымыслов талант обрящих
И потрясающий пером
Бессмертнее копьем потрясших!

Сегодня, 23 апреля 2004года исполняется 440 лет
со дня рождения Вильяма Шекспира.


БЕЛЫЙ КОНЬ


Пробудился в сизом дыме
Разноцвет небес,
Думой смутною сродни мне
Луг, холмы и лес.

Пелена неясной дали
Ворожит меня,
А туман на белой шали
Мне ведет коня.

В нем былинная напевность,
Грива – на стерне,
Серебром седая древность
Благовестит мне.

Я внимаю… И пронзает
Мое сердце Русь!
Просветлением терзаем,
На коня я рвусь…

Сила вражья! Не пускают
Путы моих ног.
Одиноко конь мой тает
Над теплом дорог.

Колокольчиков призывных
Вянут голоса.
Колдовской туман слезиный
Застит мне глаза.

И со мной росой ответной
Плачет вся родня, –
Увели цыгане-ветры
Белого коня…
1969г.



НАШИ УЛИЦЫ

                                            Станиславу Воробьеву 


Мы сдружены окраиной, где в зелень прятал май
На улице на Мраморной дощатые дома.

Где улице без каменных домов наперерез
Весь в липах и в ухабинах Парадный шёл проезд.

Там я вдоль палисадников на палочке скакал
И звонкой саблей всадника штакетницы считал.

Меж двух заборов с лазами к реке дорога шла.
За левым – парк под вязами, за правым – тишина:

Аллеи санатория, дом, сад и снова парк,
Безлюдная, просторная обитель игр и драк.

Счастливей места не было! В мороз и летний зной
Здесь детство наше бегало, сражённое войной.

Ещё над нами голуби кружили в кураже,
Но были в каждом погребе убежища уже.

Ночами бомбы падали, в воронках – парк и лес.
К тому, что в школе задали, терялся интерес.

У каждого сплошь красная в линеечку тетрадь.
Игрушку мы опасную пытаемся взорвать.

Но скорости неравные, и часто со слезой
Студил я уши драные колодезной водой.

На то они и улицы, мальчишечья страна!
Всему, что есть и сбудется, предвестница она.

Ты верен взрывам (атомным), я к бомбам охладел.
В компьютерах анатомом копаться мой удел.

Ты служишь в зданье мраморном, в Москве, забор окрест.
И я в столице, в каменном, там, где парадный въезд.

И к господам, к товарищам меня, взяв за ушко,
Выводят проезжающим помахивать флажком.

И, вспомнив годы давние, подрывы старых пней,
Я выдам нечто странное для наших лучших дней.

Но, кашлянув простужено и шутку отклоня,
Ты приглашаешь к ужину, семейному, меня.

И дни рожденья – изверги мелькают над столом,
Где мы за детство изредка пьём, сидя под углом.

1975г.


ТРИПТИХ


ТРИПТИХ

I

С тех пор, как на Сочельник ее мой встретил взгляд,
На тайные мученья я сам собой распят.

Пусть не сочит босая кровавая ступня,
Но, в памяти всплывая, улыбка жжет меня.

Не гвозди, не в ладони, я небо в сердце вбил,
Страшней любых агоний рождение любви.

Как знать, что нереально и что имеет вес,
Когда в исповедальню мою закрался бес?

Душа моя, сгорая, взывает к мятежу.
Я, ей не доверяя, над истиной дрожу.

II

Позабытый праздник. Пасха. Воскресай, Иисус Христос!
Я готов креститься наспех в той купели у берез.

Хватит мне рядиться ныне под заблудшую овцу.
Разуверившись в богине, обращусь лицом к Отцу.

Так цыгане мне гадали, и, наверно, неспроста
Прошлой пятницей, не дале, кровь струилася с креста.

Но теперь под настроенье, обнимая целый свет,
Под грачиное хрипенье в честь кого сложить сонет?

Хорошо побыть у Музы раз последний в поводу
И рассыпаться Союзом, жен целуя на ходу.

Сам себе я прекословлю. Снова в ребра? Ну так пусть!
Сатаны зеленой кровью я до чертиков упьюсь.

И в означенном апреле, то ли спьяна, то ль в бреду,
Я намеченной купели в трех березах не найду.

III

Я сам того не ведав, перешагнул себя,
И стало мое кредо подобием тряпья.

Не признанный одною, отвергнутый другой,
Пылающую Трою я вижу пред собой.

В пустой тогда аллее, присяжные – гурьбой,
Плащом своим алея, ждет жертву Крысобой.

Застигнутый старухой за омовеньем рук,
Впиваюсь третьим ухом в прошедший трижды стук.

Христос я и Иуда, и сам себе Пилат.
Но общий их рассудок, скажи, чем виноват?


Cолнцу – да!


Прощай – зиме, а солнцу – да!
Ершом грешу, пускай нелеп:
Равно Агдам и Солнцедар
В девятку – сам себе Пеле!
«Особой » рифму я сваял.
Есть двойственность, зато своя!


Современный муж




Положишь сверху – засыпает,
И задыхается он снизу.
На левый бок – он пульс считает,
На правый – смотрит телевизор.

Когда же опытной рукой
Его, родного, приласкаешь,
Встряхнешь и на ноги поставишь,
Он тотчас побежит к другой!



КОЛОКОЛ


Памяти погибших моряков “Курска”

В год двухтысячный тащатся волоком
Той же мерой минуты молчания.
Тщетно будит подводный колокол
Занятое высоконачалие.

Море. Пальмы. Тиха зона отдыха.
По утрам с гор пролёт ветерка.
“SOS... вода... SOS... вода... дайте воздуха...” –
Стонет раненый АПРК.

Но задраены глухо отсеки
Безопасных уютов вельмож,
Где дозируют нам, как в аптеке,
Проходную дежурную ложь.

Она крутит вокруг, вертит около
Обреченных без тени стыда.
Между тем, умирающий колокол
Третьи сутки зовет: “SOS... вода...”

Сколько их, душ подводного тела,
В испытанье на новую брешь
Верят в нас до последних пределов
Человеческих сил и надежд!

И, когда под молитву Соборную
Привечал страстотерпцев Христос,
С моря бедствия во все стороны
Плыл прощальный молитвенный SOS.

Кто ж ответит за окна промоклые
Матерей самых лучших ребят?..
В море слёз спит титановый колокол...
Пьёт Россия... Торгует Арбат...
23.08.2000г.
В те дни это стихотворение было прочитано автором
через телефон в эфире "Эхо Москвы".




ПРОБНЫЙ РЕЙС

Леониду Филатову – автору сюжета.

Нас было трое корешей,
Мы с Павликом и Женька.
О том, что гнида он в душе
Узнали мы поздненько.

Наш дизель с синею трубой
Торгового Морфлота
Ходил в загранку с золотой
Фамилией кого-то.

Не помню где, в Стокгольме ли,
Иль там, где крепость с башнями,
Мы грузов сэкономили
На Женьку с его башлями.

На нашу спайку он плевал
И вражеской короне
Продался, дурья голова,
За марки или кроны.

У Павла глотка, как труба,
И головой он крепок.
Любимый спорт его – борьба
За благо своих деток.

Очнувшись утром, он басил:
"Держи нос, Вова, по ветру!
Мы на доске с тобой висим,
Из-за чужих перекрестин
Не пустят семьи по миру!"

Не помню я где, в Таллинне,
Иль в нашем Ленинграде ли,
Нас с Павликом из гавани
С прибытием спровадили.

Мол все вы горе-пьяницы
И для загран-, мол, -плаванья
Пройти вам полагается
Курс перевоспитания!

В нас забивали лектора
Мудренную науку.
Мы с Павликом, как фраера,
Терпели эту муку.

Всему имеется предел,
Послали мы занятия.
Два съезда Павел одолел,
Я – три, но без понятия.

Застрял я с Павлом на мели
И кругозор свой сузил.
По каботажу мы пошли
На ржавом сухогрузе.

Два года мы не ловим кайф
И вышло мненье Павла,
Что Женька, будучи не прав,
Соплями с кровью в свой рукав
От нас заплачет, падла!

Мне Павел уши пробасил:
"Пойдем, Володь, покаемся!
Авось, возьмут для пробы сил
Таскать по морю керосин,
Тут с ним и расквитаемся!"

Нас снова взяли на Торгфлот,
На рейс, как на экзамен.
И снова перед нами порт:
Стокгольм иль Копенгаген.

Вторые сутки мы не пьем,
Не тратимся на герлсов,
Шустрим по улочкам, вдвоем
На сто шалманов рвемся.

Я чувствую, что не могу,
Ещзе бардак – и я сбегу!
Но Павел упирался,
Мол, не иголка он в стогу,
Наколем пидораса!

И вот за стойкой, наконец,
В пивной его увидели!
Обсчитывает всех, подлец,
На мелком вычислителе.

Мы поделили наперед
Все шмотки на заразе:
Джинсы Павло себе берет,
А мне достался блазер.

Разжился тут железкой я,
Ох, быть ему контуженным
За то, что сука мерзкая,
Теперь зовется Юджином!

Я взял такси (на весь культфонд)
С багажником для падали.
Узнали мы, где черный вход,
Где ставит Женька личный "Форд",
И там его пригладили!

У нас на вахте – все свои,
На пирсе – ноль внимания.
Подняли шухер соловьи
Вне зоны пребывания.

Мы в кубрике наперебой
Надраили партерного
За первый съезд и за второй,
И так до тридцать первого!

Отнял его у нас старпом,
Чтоб довести живехоньким.
Пять дней скулил он под замком
Предательскими охами.

И вот опять – огни, причал.
То ль Ленинград, то ль Таллинн.
На черной "Волге" к нам примчал
Майор узнать детали.

Павло к нему – трезва трезвей:
"Снимайте нас уже в кино!"
Но закипел чекист, как змей,
При виде хари женькиной…

На мне втором от свой кулак
Опробовал ядренный.
Мол, матерь вашу так растак:
"Да он же н а ш в н е д р ё н н ы й!"

Не помню я где, в Таллинне,
Иль в нашем Ленинграде ли,
Нас с Павликом из гавани
С прибытием спровадили.

С чего накрылся пробный рейс?
Ведь тот, набивший морды нам,
Сказал, что можем мы зачесть
Фингалы за два ордена…
1981г.


ЛАДА


В.Х.
Ты сказка, ты фантазия
Моих несмелых грез!
Могу ли ранить разве я
Любимую до слез?

Я в прошлом, ты в искании,
Я осень, ты весна.
Не вырвется признание
Из трепетного сна.

Мечты мои – парение
Над прозою земной.
Молчи, стихотворение,
Рожденное не мной...
1971г.


МАРТ


На пятый день начала марта,
Тревожа скорою весной,
Ложились сумерки заката
На припорошенный застой.

Наивной оттепели шалость
Могла б резвиться во всю прыть,
Но боязливо не решалась
Капель пока заговорить.

Во всех мертвооконных зданьях,
За стенами жилых домов
Насторожилось ожиданье
Глухих бетховенских тонов.

И с кладбищ крыш то вкривь, то прямо
Смотрели все в одну мишень
Привязанные к темным рамам
Безглавые кресты антенн.

Еще не реквием – премьера
Их напрягала рукава,
И славу гения "Ромео"
Бессмертием короновал….
1978г.


БЫТЬ ПОЭТОМ


Быть поэтом так легко и просто,
Как любя романтику скитаний,
В листопад отплыть на райский остров
По волнам эпических мечтаний.
Но, взглянув прощально на березы,
Золотых сирен заслышать пенье
И, себя в осенний омут бросив,
Море слов строкою утлой вспенить.

Быть поэтом так легко и просто,
Как любя прекраснейшую даму,
Поднимать за взоры ее тосты
И портрет ее поставить в раму.
А когда любимая к другому
Обратит глаза свои и губы,
Испытать, как при подъеме в горы,
Воздуха живительного убыль.

Быть поэтом так легко и просто,
Как любя стареющую маму,
Раз в году, когда подскажут сестры,
Отсылать ей срочно телеграмму.
А потом представить в явь и больно,
Как неймет рука замок английский,
Как она протянет почтальону
В ниточках очки взамен расписки.

Быть поэтом так легко и просто,
Как любя живых живое слово,
Стороной пройти печаль погоста,
Не читая плит над сном былого.
Но нутром, до замиранья вещим,
Вдруг увидеть в заросли унылой,
Словно бы огнем горящий вечным,
Куст рябины над своей могилой.

Стать поэтом, значит, с искрой Божьей,
Негасимо явленной в груди,
Слово исповедуя тревожно,
Рубикон закланья перейти,
Чтобы в час молитвенный вечерний,
Очищая души от коросты,
Принимать в дары каменья черни,
Обреченной жить легко и просто…
1972г.


ПОЛКОВНИК



Памяти Н.С.П.

Осенний дождь, Оркестр играет так,
Что слезы на глазах и молча плачут ели…
Три залпа над могилой прогремели…
Солдатушки идут, чеканя шаг…

Ну, что, брат Рэм, ослаб твой поводок.
Скажи, тебя все также холят, кормят?
Хозяин твой себя не уберег
От суетных нагрузок не по норме.

Ты помнишь, Рэм, когда ты был щенком
С дворняжей родословной ходовою,
Бесхозность твою, если не пинком,
Прервать могли гуманною иглою.

И именно затем тебя уже везли,
Когда полковник не щадя мундира,
Заморышем тебя извлек из-под земли
На кольцевом метро — «Проспекте мира».

Тогда страна меняла флаг и гимн
И красные рвала с себя одежды,
Ему жилось не легче, чем другим,
Но он во всем был щедрым, как и прежде.

Он на войне прошел не три версты,
Вел счет на переправы и на топи
И дважды наводил потом мосты
В бунтующей против Москвы Европе.

Спаситель твой был верным до конца
Присяге, не помалкивал в уютце
И именем твоим он как бы отрицал
Забвение пророков революций.

Он говорил всегда начистоту,
Был по-военному порою прям и резок
И ты ему был нужен до зарезу,
Чтоб вымещать на ком-то доброту.

Твой воспитатель высоко ценил
Устой семьи и родственные души,
Когда тебя он в чем-нибудь винил,
Ты силился поднять соломенные уши.

Он был правдив, но чувств не обнажал,
Кто знает, может быть, в ущерб здоровью,
Но ты, как все, кто сердце его знал,
Ему платил открытою любовью.

Ну, что, брат Рэм, носитель присных «буков»,
Ну, не скули, твой крестный под крестом.
Прижмись к ногам его любимых внуков,
Которые идут своим путем.

Осенний дождь… Оркестр играет так,
Что слезы на цветах и молча плачут ели…
Три залпа над могилой прогремели…
Солдатушки идут, чеканя шаг…

В полковники идут, чеканя шаг…
Полковники — на вечный бивуак…
1995г.


ПОДСНЕЖНИК


Среди проталин вешних
В лесу я отыскал
Задумчивый подснежник,
Цветок в три лепестка.
Пусть он рассудит,
Что меня ждет:
Любит… Не любит…
К сердцу прижмет…

Съедает солнце жадно
Последний в чащах снег.
Над крохотной лампадой
Я в ворожбе коснел.
Ревности лютой
Огнь меня жжет:
Любит… Не любит…
К сердцу прижмет…

Кипит ручей в низине,
Огнем горит припек.
Всю правду исказил мне
Наивный тот цветок.
Было бы глупо
Верить ему:
Любит не любит, -
К сердцу прижму!
1981г.


ИСПОКОН (Из цикла "Чечня")

"Дай Бог, чтоб милостию неба
Рассудок на Руси воскрес..."
А.С. Пушкин


Россия испокон веков
На вольницу свою
Влекла друзей, звала врагов
В единую Семью.

Но, если в ней добра не ждут
И беды ей грозят,
Русь тянет в смуту и вражду,
Как сотни лет назад.

Во власти вновь одна семья,
Как прежде нем народ,
И погибают сыновья
На сотни лет вперед…
29 Февраля 2000 г.


ПРОГНОЗ


Лежит в медвежьем лежбище
У северных широт
Всемирное посмешище,
Великий мой народ.


ДЕЛЕЖ


В дни революции
Твёрд был делёж:
Белый - подлючий,
Красный - хорош.

Белых прогнали
И снова делёж:
Правый - поганый,
Левый - не гож.

Легче чтоб было
Идти нам вперёд,
Правых - на мыло,
Левых - в расход!

Нет больше правых,
И вовсе нет левых,
Но средь отсталых
Масса незрелых,

Тех, что не знают
О внешней угрозе
И дозревают
Они на морозе.

Тропкой опасной,
Как по карнизу,
Единогласно
Мы шли к коммунизму.

Вот мы у цели,
У самой почти,
Но уцелели
Одни стукачи.
1951г.


ТРАНСЫ



«С трудом протискиваю рифмы…»
М.Галин. «Поэт в городском транспорте»


 

Я ездил в трамвае…
рамвае… амвае…
Должно быть, в апреле,
но только не в мае,
К Данае ли?.. К Эмме?..
Скорей всего, к Кларе,
Смазливой
и ветреной крале.
К Данае, музейной
зашторенной девке, -
Весной я таскался
в московской подземке.
А Эмма до марта
сияла в богемке,
К ней ездить пришлось
( в кои веки!) на”Эмке”.
Точнее сказать,
на московском такси,
Которое раньше
ловил для Люси.
С конца ноября
в голубом автолайне
Кружил по кольцу
с двух сторон к Мариане,
Известной
среди демократов путане.
Я езживал к Ноне
в сентябрьском вагоне,
И, верить извольте,
к нимфетке Шарлотте
С комфортом в мороз
прикатил я на “Понте”.
(Так свой “Понтиак”
на тюремном жаргоне
При мне называл
новый русский в законе.)
Стремясь к нежной Мэри,
я мерз в БТР’е,
И мчался к Кристине,
дрожа на дрезине,
Во льдах на гондоле
пробил трассу к Долли
Чтоб позже согреться у Поли --
не боле.

Как пленник неправды,
я, бешено езж,
Семь месяцев кряду
мотаю срок меж
Районов, кварталов,
домов, префектур,
Склоняя в стихах
имена помпадур.

Но как меня к ней,
виртуальный мой Янус,
Без маски твоей,
тянет с мая по август!
Да жаль, что на летней
единственной линии
Не знаю я транспорта
в рифму для имени…





ПЕСНЯ УПРЯМОГО ВЕЛОСИПЕДИСТА

Летит под колеса шоссе,
Под тонкие в спицах колеса.
Я верен своей полосе
И рано победой увлекся, –
Заметил я лишь возле моста, –
Повис на моем колесе
Стервец невысокого роста,
Такой же стратег, как и все.

Обязан своей я команде
Она раскатила меня.
А этот кайфует в засаде
Для финиша силы храня.

Я воздух взрываю пред ним.
Он катит за мной, как в туннеле.
Тягун я беру на пределе,
Педали мои, как гантели,
Но я все еще впереди.

Я скорость взвинчу иль замедлю,
С моих не спадает он плеч,
За мною готов хоть неделю
Родные коленки беречь.

Я чувствую, он неразборчив,
Идет, закрывая глаза.
На спуске мне хочется очень
Проверить его тормоза.

Ребята меня не осудят,
Хирург залатает меня,
Но третий на ленточке будет
И, значит, опять же не я.

Мотор надрывая в груди,
Я потом соленым закапал
Холмистый экватор этапа,
Но шел, как всегда, с гандикапом, –
На два колеса впереди.

Неужто такая мне доля –
Педали вертеть за двоих,
Вперед выводя поневоле
В пути отстающих вторых?

Но толпы орущих вдоль трассы
Бодрили меня по-мужски
И, рты разрывая в гримасах,
Ведомому слали свистки.

Мы катим уже посреди
Бульваров и каменных зданий.
Я жру атмосферу возами,
Круги пляшут перед глазами,
Но я все еще впереди!

Я первым на эллипс тартана
Врываюсь, маневр затая.
Чуть влево и резко направо,
И крайняя бровка моя!

Победу мою не отнимешь, –
Рубеж заколдованный взят!
Но вновь роковой фотофиниш
Меня отодвинул назад…

На верном своем самокате,
Презрев, чему учат волхвы,
Без всяких стратегий и тактик
Я рвался к победе на «Вы».

Пусть мой ореол не развеян,
Я снова второй на черте.
Но в жизни своей ни мгновенья
Я не был у первых в хвосте!

Пути не ищу я короче.
Стратегов видал я в гробу
И рукоплесканья обочин
Дороже мне рева трибун.

И, если я завтра со старта
Вновь вырвусь с хвостом на шоссе,
Я спуртами до инфаркта,
Клянусь, доведу бонапарта,
Чтоб впредь зарекались бы все
Любители легкого фарта
Висеть на моем колесе!
1978 г.


ИЗБИТЫЕ РИФМЫ

Когда льет осенний
Докучливый дождь,
Под дачные сени
Без шляп и галош

Избитые рифмы
Приходят ко мне,
Как волны у рифов
В слезах от камней.

Как бледные тени
Цветущих ветвей,
Как стертые деньги
Забытых царей,

Приходят, как плиты
Надгробий, стеня,
И просят защиты
Они у меня.

Вот «грезы и слезы»,
Вот «кровь и любовь», –
Нескладнее прозы,
Печальнее вдов.

«Луна и она», – Ах!
Наверно, умрет.
К ней, спящей в анналах,
Прилип рифмоплет.

Добро бы мужчина
И был бы поэт,
А то ведь жучина,
К тому ж импотент.

До нитки раздета
«Заря – Октября».
На ней дивиденды
Гребут «кобзаря».

А «горе и море»
Придти не смогла, –
Лежит она в морге.
Такие дела!

Все те, кто на раут
Мой еле дополз,
Тетрадь заливают
Потоками слез:

«За нежные уши
Нас тянут в стихи.
Нас критика душит,
Читатель костит!».

Поэзии стройной
Обиженных слуг
Я рад бы пристроить,
Да мне недосуг.

Ведь я разработчик
ОЗУ для АСУ
И Музиных дочек
От бед не спасу.

Со счетной линейкой
Я в цены залез
И множу копейки
На штуки и вес.

Со сметой, чтоб темы
Был полный ажур,
Избитые схемы
В проект заложу.

Потом все кредиты
Сложу, поделю
И стоимость бита
Предопределю.

Проект стиснут грифы
Секретность храня.
Избитые рифмы
Покинут меня.

Но как бы хотелось, –
Сильнее, чем жить,
Упругое тело
Баллады сложить!

Где ветер ревнивый
По волнам любви
Гнал парус ранимой
Надежды, где свил

Сюжет ураганный
В единый клубок
Злодейство нагана
И чести клинок,

Где звали миражи
Из снов и вина
Мои персонажи
В счастливый финал.

И, сна не нарушив
На самом краю,
Стихи под подушку
Упрятать твою.

Чтоб ты мою глупость
Прочтя на заре,
В мечтах улыбнулась
Дождю в октябре.
1976 г.


Ресторан "Русь"


Между званным столом дня рождения
И грузинским разгульным столом
Голубые глаза – наваждение,
Как озёра в раздолье льняном.

Был в полях я всего лишь прохожим,
Но, как все мужики на Руси,
Рву рубаху и лезу из кожи, –
Всё исполню, изволь, попроси

Хоть звезду, хоть полцарства, хоть целое
Раздобуду, найду, украду!
Не видать мне теперь свету белого,
Если с синим не буду в ладу.

Но в года, покатившие в осень.
Молодецкий кураж – не всерьёз.
В октябре не вечерняя ль просинь
Обещает на утро мороз.

Наливай, наливай, мальчик в розовом,
Из графина полней наливай!
Был когда-то апрель – сок берёзовый,
А теперь – опохмеленный май.

И "семь сорок" с лезгинкой разнузданной
Без меня спорят наперебой...
Где-то между Одессой и Грузией
Звезды падали в лён голубой.
1980 г.


Черные ямы


Ест в недрах бескрайней Вселенной
Захлопнувшиеся миры,
В тисках вековечного плена
В них черные сжаты шары.

Туманным кольцом ореола
Сигналят они кораблям,
И держат свой путь командоры
Подальше от каверзных ям.

И будут все также упрямо
Искать чудеса и богов…
Но вдруг вся Вселенная - яма,
И в ней кроме нас - никого?
1973г.


Артем Веселый

Пути-дороженьки российские,
Вам нет ни края, ни конца!
Вы завораживали исстари
Скитальцев зрячие сердца.

И мне всем сердцем стали любы
Глаза печальные озёр,
Соломой венчанные срубы,
Стай перелетных разговор.

Влекли меня ржаным пожаром
С медовым выдохом поля,
И угощала снедью даром
На самобранке мать-земля.

Но с каждым днем редеют спутники, -
Судьба не жалует бродяг.
Кто повернул к тропе запутанной,
Тот не вернется на большак.

Когда-нибудь с тропинкой узкою
Расстаться мне придёт пора
И я умру под песню русскую
У отгоревшего костра.
1989г.


ПРОЩАЙ, МАХМУД! (Из цикла "Чечня")

"Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет!"
М.Ю. Лермонтов, "Валерик"


Прощай, Махмуд! Прощай без вероятной встречи,
Без общих празднеств и совместных тризн,
Без сходства и прямых противоречий
Во взглядах на сложившуюся жизнь.

Но, если б не был первым ты танцором,
Летающим по сцене, на экране,
И жил бы в умолчании свинцовом,
Я самой характерной твоей грани

Не мог не знать. Ты щедрым был, маэстро,
И руку помощи немедля подавал.
Я помню, редкое лекарственное средство
Ты другу моему издалека прислал.

Кавказских гор, кристальных рек потомок,
Король лезгинки, бубна и зурны,
Ты был большой восторженный ребёнок
Бездетной в самой сущности страны.

Страны без органичного отцовства,
Оберегающего собственных детей,
Страны, в которой выросло потомство
В театре исковерканных страстей.

Такое в нем разыгрывалось действо,
Что брат на брата – было не впервой,
И в гриме ванькином куражилось злодейство,
В тайге и тундре множа перегной.

Мне кажется теперь, что грациозней кошки
Ты с вихрем будоражным наравне
Двумя кинжалами, но в лайковых сапожках,
Скользил по очень бдительной стране.

Страна сменила вывеску и форму,
Качнувшись к рампе, вспомнила аншлаг.
И снова закулисные реформы
Воинственный обосновали шаг.

Театр Шекспира – лепет не едва ли,
Смотри, Махмуд! Бомбёжкам вопреки
Под песню в осаждаемом подвале
В последний раз танцуют старики.

А там, вкруг игрища, на гусеницах, шинах
Под музыку небесных крестовин
На бельэтажных значимых вершинах
Броня вальсует по живой крови.

В партере гор, в кольце иного танца,
Выплёскивая гнев за берега,
Встречают смерть чеченские спартанцы
Под огненными стрелами врага.

Российского провозгласитель кредо
Доволен генеральскою шпаной,
Он ждет, когда позорная победа
Расправит крылья за его спиной.

Он близок к цели. Нике уж летит,
Бесстыдная, залгавшаяся шлюха.
Но время справедливо превратит
Глумленье силы в пораженье духа.

Когда-то нас одно роднило знамя, –
Я из Венева, ты из Атаги.
И вовремя, увы, не став друзьями,
Расстались мы, боюсь я, как враги...

Прости, Махмуд, солдатам их медали,
За то, что им не улыбаться впредь.
Прости, что жить в Чечне тебе не дали,
Затем на родине не дали умереть.

Прости, что я ни словом, ни лекарством,
О друге помня, не помог тебе,
Как и прости других, забывших братство,
В стране, в которой всем не по себе...
Январь, 2000 г.


ОЗНОБИШИНО


Через величье, через вечность,
Через вериги и венки
Приходит к людям человечность
И бьют в озерах родники…
Станислав Савин (1933-1977)



Недалеко от Подольска,
Пешему – сорок минут,
Друг мой поры комсомольской
Вечный нашёл свой приют.

Гибнет церквушка на взгорье.
Вкруг неё камни, кресты.
Вниз, чуть приметная взору,
Сходит тропа на пустырь.

Там отголоском меди
Бьёт родника серебро...
Аз, Буки, Веди,
Глаголь, Добро...
1977 г.


МАНИФЕСТ


Я грядущий кумир,
В естестве моя сила.
Сбрось, надуманный мир,
Окровавленный символ!

Я ниспослан судьбой
Повернуть всю планету
От доктрины слепой
К беспредельному свету.

Время недалеко
До Великого штурма.
Снизойдет с облаков
На триумф мой фортуна!

Захочу я, и в миг
В море шторм успокою.
Всех красавиц земных
Одарю я любовью.

Стану выше наук
С их мудрёною ложью.
Докажу я, что круг
Из квадрата возможен.

Я в природе стихий
Смысл гармоний постигну.
Бескорыстно стихи
Дам Вселенскому Гимну.

Всем явлю я пример
Гениальной крамолы.
С философских химер
Я сорву ореолы.

Моисей и Христос,
Магомет я и Будда…

Но как хочется чуда, -
Быть собою всерьез!
1978г.


ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО



До чего ж оскудела эпоха,
Не с кем за полночь - по стаканУ…
Оборвал менестрель-выпивоха
Наболевшую в сердце струну.

Был он рыцарем песни и сцены.
Жил не в сказке и горькую пил,
Но в загранке увидел царевну -
Вместе с нею Париж покорил.

Презирал он арканы регалий,
Титул зонгам его - ни к чему!
Если их в высших сферах ругали,
В небе звёзд не хватало ему.

С бурной славой смирялись вельможи,
Обнимали ее за горлО.
Но хрипел он, гитару тревожа,
"Мариан… Либерте… Ватерлоо…"

И случалось, когда припирали,
Он от принца театра с полста
Опускался по пьяной спирали
До неистовой роли шута.

Превращались магнитные ленты
В забулдыг и нелепых воров,
Нарушая зимою и летом
Тишину образцовых дворов.

Но таились в кассетах баллады,
Что легли в них, как бомбы в пращу,
Ведь недаром смотрел он на правды
Сквозь насмешливый меткий прищур.

Рассмеется подспудная ярость,
Не вместят ее все лагеря,
Где в бессрочном плену затерялась
Несмышленная наша заря.

Сорок два - для поэта немало,
За крамолу бы можно вдвойне!
Но кривая его не хромала,
Распаляясь нелегкой в вине.

И он гнал до последнего вздоха
Привередливых в беге коней…
Не щадила любая эпоха
Непокорных своих сыновей.
1980г.



Мавзолей

До чего же материально
Ваше тело, Владимир Ильич!
И румянитесь Вы натурально,
Как симбирский пасхальный кулич.

Усмехаетесь в бородёнку
На виду изумленной толпы,
Мол, наврали про сковородку
Эти архиканальи попы.

Мол, все чудненько в преисподенке,
Можно было бы и потеплей.
И приветствуют Вас покойники,
У которых Вы всех живей.

Невдомек мате-… тьфу!…-реалистикам,
Душу ставившим "во-вторых",
Что первичным фиговым листиком
Обернулась материя их.

А Вы можете спать, не корчиться,
Не грозит Вам ни голод, ни СПИД.
Если что - хватит им кипяточечка,
Чтобы плесень с Вас, - миль пардон!, - смыть.

И ни духа от Вас, и ни запаха,
Словно Вы - восковой муляж,
И ползут черепа черепахами
Мимо Вас в безымянный тираж.

Но в Успенском, на службе пасхальной
Мальчик с именем, стиснув уста,
Смотрит взглядом, наполненным влагой,
На простенок с распятьем Христа.
1993г.


Монолог Аральского моря

МОНОЛОГ АРАЛЬСКОГО МОРЯ

"Я Арал, слывший издавна морем,
Но сегодня в солёной пыли
С перерезанным насухо горлом
Исчезаю - с лика Земли.

В летний зной я пытаюсь цепляться
За соломинки на берегах,
Но мои ослабевшие пальцы
Обгорают в калёных песках.

Я зимою воплю, я зубами
Удержать жажду каждый рубеж,
Но в прибрежье, усыпанном льдами,
Лишь теряю осколки надежд.

У кормилицы снежные груди,
Где-то там, среди гор, далеко
По долинам текло изумрудным,
Направляясь ко мне молоко.

Я вбирал его ширью лакавшей,
Растворяя весеннюю синь
Опрокинутой утренней чаши
Колыбельного неба пустынь.

Моя мать – вся земная природа,
Но меня умертвили отцы,
Те что, вывернув волю народа,
У земли иссушают сосцы.

Я исчез, мне не вызволить долга,
Чей за мною наступит черёд?.."
Я Байкал...
Я Чернобыль...
Я Волга...
Я Россия...
Мы русский народ...
1989 г.


Чеченка (из цикла "Чечня")

"...там, где Терек протекает,
Черкешенку я увидал..."
М.Ю. Лермонтов, "Черкешенка "


Когда чеченка молодая,
Набрав в живительном ключе
Воды, идет, легко ступая,
С кувшином полным на плече,

Когда рассвет нисходит с неба
На растревоженный простор,
Где запах утреннего хлеба
Вступил с мазутной гарью в спор,

Когда на снежной панораме
Дымит "зачищенный" аул
И эхом бродит меж горами
Ночных обстрелов дальний гул,

Когда все горы ждут прохлады,
Короткий обретя покой,
И от недавней канонады
Оглохли птицы за рекой,

Когда над свежею могилой
От слез не высохла земля
И над израненной долиной
Горят, как свечи, тополя,

Так вот, когда она ступает
По ночью выжженной траве
И на рассвете дня роняет
Рассвет и ношу. Наравне

Тогда с зарею след кровавый
Багрит обетованный шар,
Где дрогнут долы: "Боже правый!"
И грянет с гор: "Аллах акбар!"
1996 г.


Солдат (из цикла "Чечня")

"Мой крест несу я без роптанья;
То иль другое наказанье?
Не все ль одно."
М.Ю. Лермонтов, "Валерик"


Был солдатик верен королю
В выпивке и в маршевом строю.

На войне во славу короля
В месяц раз все войско без руля.

Нынче драка, завтра светит мир.
Что ни месяц – новый командир.

Нес с собой солдатик котелок
И на месяц брал сухой паек.

Ночь в палатке, днем в огне, в дыму
Ждал солдатик в месяц по письму.

Он не знал, где обозначен фронт,
Попадал раз в месяц в переплет.

Не успев опомниться от ран,
Возвращался он на свой топчан.

От дедов он не считал наград.
Каждый месяц ковылял в санбат.

На войне из фонда короля
Не имел солдатик ни рубля.

Но, по крайней мере, в месяц раз
Нес на бартер свой боезапас.

Возле танков спрос был на фугас.
С маркитанткой спал он в месяц раз.

Чтоб в сердцах не выйти за края,
Каждый день он пил за короля.

И за год всего лишь один раз,
За весь год, случайно один раз,
За весь год солдата только раз
"Грузом двести" приютил "Камаз",
"Грузом двести" проводил Кавказ,
"Грузом двести" встретил Арзамас...
Декабрь, 1995 г.


Солнцеворот (из цикла "Чечня")


"Ночевала тучка золотая..."
М.Ю. Лермонтов


Над кавказской трагедией тщетно
Зимний мается солнцеворот, –
Задымленные нефтью рассветы
Предвещают закат на весь год.

Метят карты чеченских дорог
Генералы в законе, и вскоре
Грязь с непрошеных бронесапог
Замышляют смывать в Черном море.

А пока все по плану. Солдаты
Обнимают трехцветный асфальт
И расчетные души куда-то
В закопченное небо летят.

Тот же, кто уцелеет под Грозным,
Кого пули минуют в горах,
Будет каяться рано иль поздно
В подневольных солдатских грехах.

Помянет он ребят убиенных
И отважных в бою кунаков,
Не посмевших стоять на коленях
На виду золотых облаков.

И тогда новой жертве по сути,
Из низвергнутых в черный туман,
Подмигнет левым глазом "Распутин",
Наливая последний стакан.
Февраль, 1995 г.


Пролог (из цикла "Чечня")

"...Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам."
М.Ю. Лермонтов, "Валерик"



Из Петербурга, мимо стен Кремля
К горам Кавказа, в гиблый полк Тенгинский
Он ехал "брать пророка Шамиля",
Не торопясь проделать путь неблизкий.

И вот Чечня. Он впереди солдат,
Но понапрасну пули с гор старались, –
Внесен поручик в список для наград
Почетной саблей с надписью "За храбрость".

В сражении при речке Валерик,
Где смертью пали тридцать офицеров,
Он хищникам отрезал напрямик
Путь отступленья лесом на Чах-Гери.

И на сожжении селения Ачхой
При перестрелке он не знал смущенья
И вместе с кавалерией лихой
Гнал неприятеля до самого ущелья.

В лесу Гойтинском под Урус-Мартаном
Он из завалов скопище врага
Бесстрашно выбил со своим отрядом,
Отправив горцев в долгие бега.

И все ж, – зачеркнут в списке, – вот вся слава!
Ни золота клинка от царственных особ,
И ни "Владимира" ему, ни "Станислава",
Лишь пуля друга, да свинцовый гроб...

Шалинский лес, селение Гехи
Уже не помнят лермонтовских рейдов,
Но вновь поэта вещие стихи
Великорусское остерегают кредо!
Март. 2000 г.


Маргарита

Оплыли свечи в канделябрах,
Луна кипела в хрустале
И зеленел в слезах кровавых
Кувшин с фалернским на столе.

Как ты пленительна нагая!
Смотри, эллинской красотой
Нечистых свиту услаждая,
Не позабудь обет честной.

Власть мага Воланда всесильна
И королева ты пока,
Избавь оплакавшую сына
От злополучного платка.

Ночь после бала сребролунна,
Но "Тьма пришла в Ершалаим..."
Ты вспомнила?! Лови фортуну,
Узнай, что с мастером твоим.

Больничный узник пред тобою.
Пуглив и странен его взгляд.
Ты бросилась всей наготою
На издевательский халат.

"Ты... ты..." – бессвязно повторяешь
Уже под шёлковым плащом.
И если больше не страдаешь,
Скажи, ну что тебе ещё?

Всего лишь дьявол маг, не больше,
Но до крещендо петуха
Его антихристовой мощи
Нет недоступного греха.

Есть средство от последней муки, –
Плати любимым Сатане,
Чтоб ночь в арбатском переулке
В подвальном теплилась окне.

Но в час земного расставанья,
Когда ты с ним помчишь в полёт,
Тупое пламя со стараньем
Живую рукопись прочтёт.

И мнится мне: в том измеренье,
Где гранью мрамор и огонь,
Две чьи-то родственные тени
Ждут нас с тобой, моя Марго.
1978 г.


Ватерлоо



Померкло солнце, не на что надеяться, –
Ни армии, ни маршалов, ни свиты...
В каре до гроба преданных гвардейцев
Покинул император поле битвы.
Ещё местами кровоточил бой,
Ещё не все утеряны знамена,
Но бесполезно жертвовать собой,
Когда осталось меньше батальона.

"Что крикнул умирающий солдат,
Проклятие или виват?.."

На белой лошади он молча ехал шагом,
Не видя, как редеют гренадеры.
Терзалась мысль его непоправимым флангом,
Несбывшиеся выверяя меры.
На безошибочных логических весах
Сомненья "за" и "против" оживляли,
И павшие вновь бились корпуса,
И кирасиры мёртвые вставали.

"Что крикнул умирающий солдат,
Проклятие или виват?.."

"Всю конницу в атаку, маршал Ней!
Позвольте, мой кузен, предостеречь Вас,
Когда в сраженье зреет апогей,
Миг промедленья исчисляет вечность!"
Вот вариант последний для спасенья.
Победа, ему кажется, близка -
Как вдруг с востока вместо подкрепленья,
Немецкие нагрянули войска.

"Что крикнул умирающий солдат,
Проклятие или виват?.."

И, как ночной, размывший поле дождь,
На выручку пришедший англичанам,
Мистическая прокатилась дрожь
По воскрешённым, но погибшим планам.
Он сам нарушил собственный канон,
Построив битву с видом на резервы.
Примите поздравленья, Велингтон,
Что не Груши, а Блюхер был здесь первым!

"Что крикнул умирающий солдат,
Проклятие или виват?.."

Прочь, суеверный бред от исполина,
Полмира он держал в своих браздах!
Но все ж, когда была с ним Жозефина,
Не гасла его дерзкая звезда.
Ужель не Франции, а любящей супруги
Был для него желанней фимиам?
И, как цветы в кроваво-белой вьюге,
Победы он бросал к её ногам...

"Что крикнул умирающий солдат,
Проклятие или виват?.."

И снова в памяти – безумие коней,
Мундиры, слившиеся в розовую пену,
Там, где, сражаясь между двух огней,
Гвардейцы смерть предпочитают плену.
"Сдавайтесь!" – неприятель им кричал,
Но победителям не избежать урона, –
Пощёчиной хлестнула англичан
Убийственная реплика Камбронна!

"Что крикнул умирающий солдат,
Проклятие или виват?.."

Его вины в проигранном сраженье
Десятками побед не искупить,
Но временам не воцариться прежним, –
"Гражданский Кодекс" бошам не убить!
"Клевреты золочёного тряпья,
Уже не те дожди в Европе льются! –
И грозно усмехнулся про себя, –
О, как они боятся революций!"

"Что крикнул умирающий солдат?..
Непобедимой Франции – виват!"
1978 г.


Помин Кости Сокола

До свиданья, Костя Сокол,
Или, может быть, прощай!
С высоты своей высокой,
Что вернее, выбирай.

В беспределе все мы зыбки,
Но как смеют исчезать
Доброта твоей улыбки,
Дару щедрому подстать,

Эта стройность речи устной,
Увлекательный рассказ,
Где комическое с грустным
Нераздельны иной раз,

Эта милая весёлость
В иронической тени,
Притягательная скромность,
Что могуществу сродни.

Меж Москвой всего и Курском
Разметала нас судьба,
Что ж мешало в мире узком
Нам твоё услышать: “Ба!

Сколько лет мы врозь за чаем,
Без "сугреву" сколько зим!”?
И теперь, скорбя в печали,
Мы виной себя казним.

Нас учили: мирозданье –
Это лишь материал...
Мы не верим: “До свиданья,
Наш высокий идеал!”
2.04.1993 г.


Песня об искусственной ёлке

В лесу родилась ёлочка
В лесу она росла,
В ней каждая иголочка
Учётною была.

Смекнул однажды ёлочку
Подрезать мужичок
И загремел в ментовочку,
На вновь продленный срок.

Там без нагрузки умственной
Дни, ночи напролёт,
Для ёлочки искусственной
Иголки он плетёт.

Та ёлочка наглядною
Пребудет на года
Неколебимой правдою
Басманного суда.

Ах, ёлочка, басманочка,
С приколами привет,
Большие уши зайчика
И на Лубянку след!

В лесу родилась ёлочка,
В лесу она растёт,
И на погоны звёздочка
Кому-то упадёт.
2003г


Белая лошадь

“Прилетала пташка вольная
К разудалому соловушке,
Она песни его слушивала,
Про житьё-бытьё выспрашивала, –
Хорошо ль тебе, соловушка,
Песни петь свои весёлые
За серебряной решёточкой,
За хрустальной переборочкой?..”


Я клянусь – это было,
Руку дам на огонь, –
Тень раздумий клонила
Нимб кудрей на ладонь.

В доме верного друга
Под цыган буйный хор
В час хмельного досуга
Шёл такой разговор:

– Александр свет-Сергеич!
Что ты хмуришь чело,
Что грустны твои речи
И не пьёшь ничего?

Полно, братец, довольно
Горевать, тосковать!
Ты ли в жизни не волен
Своё счастье ковать?

Что за злая кручина
Овладела тобой?
Если есть ей причина,
Повинись предо мной.

– Не кузнец я, не воин,
Я призванник пера.
От него, милый Войныч,
Не видать мне добра.

Двух царей им разгневал,
Сто вельмож осмеял.
Не ужился мой гений
Средь врагов россиян.

Но не шефом жандармским
Жребий мой предрешён.
Слышал, верно, ты сказки
О гадалке Киршон?

Мне ведунья напела:
В тридцать семь лет и зим
Будто лошадью белой
Станусь я уязвим.

Будто бы белокурый
Чужеземный танцор
Мне с улыбкою хмурой
Угрожает свинцом.

И еще мне известно
От колдуньи дрянной:
Суждено быть невесте
В моей смерти виной.


“Ах, матушка,
Что так в поле пыльно?
Государыня,
Что так пыльно?
– Кони разыгралися...
– А чьи то кони,
Чьи то кони?
– Кони Александра Сергеевича...”


Как поёт та меньшая!
Я себя не найду,
Видно, песнь предвещает
Мне не радость – беду.

Нет мне в жизни удачи,
Потерял я покой.
Лошадь белая скачет
За моею спиной.

Миновал я дуэли,
Не отправлен в Сибирь,
Но шагов смерти белой
Я с галопа не сбил.

По Москве снег черёмух
Белый, белый невмочь...
У четы Гончаровых
Полюбилась мне дочь.

Не в моей больше воле
Опасаться судьбы.
Подчиняться доколе
Страхам той ворожбы?

Засылаю я сватов
Наплевать, что вдали!
Лошадь белая – завтра,
Но теперь – Натали...


“Не женись ты, добрый молодец,
А на те деньги коня купи...”


Хватит ныть, замолчите!
Все к застолью – бегом!
Выпьем с гостем столичным
За женитьбу его.

Ну-ка, Таня, с колоды
Шапку дай снять ему.
Молодому в угоду
Погадай, что к чему.

Подошла та меньшая
И пропела: ”Смурной, –
Ловко карты мешая, –
Ты же сам вороной.

Быть тебе с пристяжною,
Двух сынов родишь ты
С черноокой женою
Неземной красоты.

Вот и скрытый убийца
Под щитом двух корон,
Но его не боится
Твой трефовый король.

Если твёрдой рукою
Ты сожмёшь пистолет,
В тишине и покое
Проживёшь до ста лет”.

– Прелесть ты, не иначе!
На, держи золотой!..
Кто кого перескачет,
Разговор не простой...


Но ведь всё так и было
С лёгкой, чуткой руки!
Пусть взвести не забыли
Секунданты курки,

Но спасённый от смерти,
Как под тяжестью лат,
К поджидавшей карете
Смуглый брёл дуэлянт.

А другой, бледнобровый,
Жорж Дантес, я не лгу,
Истекающий кровью,
Умирал на снегу.

Да, у речки, у Чёрной,
Да, в морозной пыли!
Но к другой Гончаровой
Тело мужа внесли.

И, судьбу проклиная,
В кровь терзая рукав,
Убивалась другая,
Разум свой потеряв.

Я клянусь – это было,
Поручусь головой!
Встал той белой кобыле
Поперёк вороной!

Врали карты киршоньи!
Из-под чудо-пера
Вышел труд завершённый
О деяньях Петра.

Возвращён был Дубровский
Из Парижа тайком,
Чтоб пред смертью геройской
Помириться с врагом.

Переписан был с блеском
Стихотворный роман,
Где Владимиром Ленским
Был убит интриган.

Было всё! И пирушки,
И в довольстве житьё...
Ты прости меня, Пушкин,
За спасенье твоё...
1977 г.


ИСХОД (Композиция)

“Не вари козленка в молоке матери его,”
Исход.34,26. .



Осеннюю тревожа дрему
Окрестных рощ полуживых,
Крылатый хор аэродрома
Точил закланные ножи.
Стремительно и обреченно
Летит автобус в виражи
И после резкого наклона
В салоне птицею кружит
Багровый лист, подарок клена.

С собой возьмите, пассажиры,
Прощальный пятипалый взмах.
В стране взлелеянных инжиров
Он вам напомнит о лесах,
О летней нежной их прохладе,
О цветовой весенней гамме
И листопадном щедром кладе,
Звенящем чутко под ногами.

Звени, звени в последний раз,
Неизреченный парафраз!

А листья сыплются и сыплются,
Редеют кроны там и тут,
С унылым видом, - как бы выспаться, -
Аллеи дворники метут.

Взлетают метлы влево, вправо
И на асфальте - пустота,
Но золотой горит оправой
Путь в моисеевы места.

Не метите, дворники, листья!
Пусть свободно свой круг заверша,
Беглецам исковерканных листьев
Они правду свою прошуршат.

Эта правда - держаться со всеми
На питающей жизнью ветви
От поры дерзновенно весенней
Сквозь раскаты июльский витий
До осеннего ветра порыва,
До предельности сил, до отрыва.

“Словно листьев отверженных стаи
Не исчислены наши скитанья,
Не измерены черные ветры,
Не забыты невинные жертвы.”


В окна пялится зоркий
Готический шпиль.
В полутьме над ребенком
Плачет песню Рахиль:

“Мой любименький, мой невозможный,
Мой кудрявенький крохотный сын,
Что глядишь на меня ты тревожно
Парой черных блестящих маслин?
Это в колокол ветер бренчит
И проходит толпа с вечеринки…
Бог ты мой! Не пополни ручьи
Моих слез его алой кровинкой!
Господи! За что этот ад,
В чем детеныш мой виноват?
Он так мал, что еще не шалит
И не счесть над ним спетых молитв…”


Но буднично вокруг и зябко.
Моторный гул слышней роптал.
Выходят люди на посадку
Через распахнутый портал.

Собери ты Мне приношения,
Слитки золота, дерева ситтим.
Сделай жертвенник всесожжения.
Сотвори ковчег для святынь.
Положи в ковчег откровение… -


Вот мотор взревел в нетерпении.

Мне кажется все это странным
Ветхозаветным монтажом.
Повеяло вдруг временами
Библейскими от бледных жен
И от детей без слез упрека,
Чей разум не осознает
Ни бесполезности, ни прока
От обретаемых свобод.

Глаза печальные и трезвые
У провожающей родни, -
Пути обратные отрезаны
И неизвестность впереди.

Стеклянные закрыты двери
И кто-то шепчет возле касс:
“В Израиль… насовсем… евреи…”
И смолкнет, чем-то устыдясь.

Мне тоже стыдно и обидно,
Как будто я в том виноват.
Поет мотор прощальным гимном
И катится в сторонку трап.

- Положи в ковчег откровение,
Херувимов двух золотых поставь
И в кадильнице святый жертвенный,
Благовонный Мне воскури состав.
Приведи тельца перед скинию… -


Самолет взлетел в небо синее.

В нем левитановские осени,
Ландау в нем причудный мир,
Шолом-Алейхемские россыпи
И рубинштейновский клавир.

“Край отцов, бегство нам не ввини,
Ты в сердцах наших будешь все дни.”

Да, сколько тех, кто с болью в сердце
Воспринял право на исход, -
Россия - родина их детства,
А память детства не умрет.

Она щемящею тоскою
За ними следом полетит
И самоизгнанным изгоям
В стране далекой отомстит.

Ужель печали их не сгложут
В земле, осмыслить трудно , чьей,
Неужто станет им дороже
Звезда не в пять, а в шесть лучей?

“Господи! Поведай нам смысл,
Что по свету мы разлились?”

Крест полночный,
Орлиные крылья…
Над сыночком
Стенанья Рахили:

“Мой напуганный маленький сын,
Что прижался ты к маме тревожно?
Не отдам твоей чудной красы
Глупым страхам и снам безнадежным.
Это отблеск вечерней зари
На клубящихся копотью тучах…
Бог ты мой! Орлим оком узри
Шею матери в крохотных ручках!
Господи! За что этот ад,
В чем детеныш мой виноват…?
Он так мал, что еще не шалит
И не счесть над ним спетых молитв…”


Я хочу отделить от причины
Повод к бегству в чужую страну,
Сняв с притворного чувства личину,
Я причине в лицо загляну.

Не секрет, остаются за гранями
Двух миров и другие “кровя”,
Но ведь все они с красного знамени!
Отчего ж в белый стан норовят?

Мне отвратны убийцы и воры
И наивность смешна дурачков,
Но, когда изменяют член-коры,
Расширяются круги зрачков.

Может, их притесняют сегодня
Или в души неверьем плюют?
Может быть, их таланты хоронят,
Может, слова сказать не дают?

Откровение, где откровение?
И в ответ еле слышится пение:

“В синем небе российском
Наши очи слезят.
В молоке материнском
Не варите козлят!”

Но этого быть не должно!
Стране уже больше полвека,
В ней, помнится, осуждено
Забвение прав человека.

В ней, разве, повисли словами
Свобода, равенство, счастье?
С Нарымом и Соловками
Не отошло ли напастье?

“Не боялись мы приисков,
Нас обиды не злят.
В молоке материнском
Не варите козлят!”

Да, строга к своим детям Россия!
Этот грех у нее не отнять.
Сколько гордых она подкосила,
Сколько лбов отучила летать!

Потому и должны быть дороже
Ее первые к свету шаги.
Претерпи дискомфорт бездорожья,
Дураками пренебреги.

Есть в России особое свойство -
Обновленье ее алтарей
Трижды проклятого геройства
Равно за или против царей.

Разгорается медленно пламя
Громкой славы, рассеется дым
И анафема в вечную память
Превращается новым святым.

“Весь трагизм обелисков
Внуки не расчехлят.
В молоке материнском
Не варите козлят!”

В окружении вышек
И псовой брехни,
Прижимая малышку
Плачет, плачет Рахиль:

“Твои слезки, как капли росы
На цветке из пергаментной кожи.
Засыпай, мой любименький сын,
Моя кровь, мой цветочек острожный!
Ты увянешь средь зарослей терна
Вместе с мамой от запаха сена…
Бог ты мой! Распахни эти двери!
Ниспощли моей крохе спасенье!
Господи! За что этот ад!
В чем детеныш мой виноват?…”


Замер вопль расцарапанных плит
Негортанной молитвой молитв…

А земля видна с авиатрасс
Разнаряженной, как напоказ,
Но летящим осеннюю медь
Сквозь прощание не разглядеть.
Не поднять ее, не разгрести,
Не сказать ей свое “прости”…

Посадка в Киеве. Разлуке
Конца не будет. Снова взлет.
Ломая крылья, словно руки,
Над Бабьим Яром тень плывет.

И понеслась крестообразно,
Как бы с распятым на спине,
По пашням и ракетным базам
К доисторической стране.

“Господи, Отец наш единственный,
Отвори, отвори Ты нам двери истины!”

Аминь! Во времени бескрайнем
Растаял реактивный лайнер…

Чайковского в нем сила гения
И менделеевские сны,
Толстовские в нем “Воскресения”
И шум некрасовской весны.

Но мы теряем и другое,
Чего уже не достает:
Слепое бегство веру гонит
В дозволенное нам бытье.

Его нерадостный барометр
Ненастье осени сулит,
Оно вчерашний день схоронит,
Позавчерашний - воскресит.

- Приведи тельца перед скинию,
Жертву всесожжения заколи.
Пред собранием кожу скинь ее,
Кровью жертвенник напои.
Положи в огонь тук и голову… -


Это бегство нам - на всех поровну!

Не оттого ли нас так жалят
Отъездов тяжких мятежи,
Что в них мы сами отъезжаем
И сами от себя бежим?

Что, если пламенем вольются
В пороховые погреба
Победы микрореволюций
Осиливших в себе раба?

Нет! Мы - России крепостные
И без раздумий на миру
Покорно подставляем выи
Властолюбивому ярму.

Мы сыты песней, в общем тягле
К дороге светлой торопясь,
Пока не полиняют стяги
Под злой боярский перепляс.

И, проклиная, осуждая,
Изматеря на все лады
Свои вчерашние блужданья,
Ждем свыше средство от беды.

Мы с недоверьем встретим красный
Очередной восход зари, -
Спасали нас варяги, марксы,
Губили нас свои цари.

Но тем мы движимы и живы,
Что нас ввергают иногда
Сердец отчаянных порывы
В неудержимые года.

По ним Россия мчится тройкой
И слышит мир победный гром,
Пока не поживятся волки
Мертвецки пьяным ямщиком.

А вдоль проселочной дороги
Без верст, без края и конца
Стоят заплеванные боги
И ждут недреманно гонца.

И снова - бешеная скачка, -
А ну, залетные! А ну!…

Из-под руки глядит казачка,
Как синий омут на Дону…
1970г.


Эйлат (из цикла "Израильские мотивы")


В акватории Эйлата
Ни единого пирата
И без пошлины заходят в нашу гавань корабли.
Грузят в трюмы им условно
Медь из копий Соломона,
А на самом деле камни самоцветные земли.

В акватории Эйлата
Ни легата, ни Пилата
И никто за контрабанду капитанов не распнет,
Тех, кто ходят вдоль залива
С неразлучной кружкой пива,
Даже если на таможне попадают в переплет.

В акватории Эйлата
Семь грехов, одна оплата
Для проворных капитанов, кому сказочно везет.
Только редкий неудачник
Остается без заначек,
Если Сцилле и Харибде он в порту не отстегнет.

В акватории Эйлата
Что ни бомж – ума палата,
Их пристанище на пирсе у отеля “Ройял бич”.
Они знают капитально
Все уловки капитанов
И по дружбе с них взимают за швартовку магарыч.

В акватории Эйлата
Держат крышу два атланта,
Отдыхая по субботам в ресторане “Семь морей”,
Угощают щедро прессу,
Выпивают за Одессу.
А как три звезды зажгутся – словно пули из дверей!

В акватории Эйлата
Очень быстрая расплата
Настигает тех, кто пивом в пользу колы пренебрег.
Потому что кока-колу
Поставляют только в школу,
А все волки-капитаны пьют на суше только грог.
1997г.



Противокозьмы

Зри в корень!

Смотрю я в корень и добра и зла
С недоумением библейского козла!



Лучше скажи мало, но хорошо.

У сказанного есть альтернатива
В устах того, кто промолчит красиво.



Купи прежде картину, а позже рамку!

Но рама без холста за два рубля буквально
Смотрелась бы вполне концептуально!



Не всякому человеку даже гусарский мундир к лицу.

Лицо - не самое гусару дорогое,
Его мундир подчёркивал другое.



Нельзя объять необъятное.

Пошёл бы ты, Козьма, ко всем чертям,
Ведь интегрировать возможно по частям!



Достаток распутного равняется короткому
одеялу: натянешь к носу, обнажатся ноги.

Распутному с макушки и до пяток
Всегда мерещится в постели недостаток.



Характер есть не что иное, как долговременный навык.

С характером своим я до сих пор не свыкся,
Он для меня загадочнее Сфинкса.



И мудрый Вольтер сомневался в ядовитости кофе.

Увидел бы Вольтер свой ядовитый профиль,
Он, без сомнений, завязал бы с кофе.



Важнейшая ошибка при воспитании - это чрезмерная
торопливость.

С предметом воспитанья надо, братья,
Не торопиться с самого зачатья!



Говоря с хитрецом, взвешивай ответ свой.

Чтоб хитрость аргументом перевесить,
Иной ответ достаточно отвесить!



Без надобности носимый набрюшник - вреден.

Не лезь, Козьма, с дурным советом, -
Набрюшник стал бронежилетом!



Звездочка

ЗВЁЗДОЧКА
Домашняя пьеса-сказка в стихах для детей
и (в сторону) для взрослых

Действующие лица.
Артур
Дарина
Зенир
Прабабушка
Кот Бином
Баба Яга
Паук Октар
Звёздочки
Запятая
Дробь
Плакаты
ХОР из одного певца

Действие первое

В комнате одна прабабушка. Она осуждает внуков и жалеет правнуков. Вбегает Артур и садится за уроки. Ему предстоит выучить правило сокращения дробей и место запятой в предложении. Вбегает Дарина с котом Биномом на руках. Дарина, выполняя домашнее задание сочиняет рассказ по картинке, затем играет. Прабабушка, отвлекая детей от кота, обращает их внимание на звёзды в окне. Дети выбирают себе звёздочки, но их скоро закрывает туча. Прабабушка укладывает спать Дарину и рассказывает ей сказку о звёздочках. Не дослушав сказки Дарина засыпает, Артур некоторое время ещё учит уроки, но потом засыпает за столом.
В комнате появляются две звёздочки, они хотят спрятаться от преследующей их Бабы Яги. Кот Бином начинает играть с ними. Дети просыпаются от шума. Это летит в небе на комете Баба Яга. Она распевает песню и врывается в комнату. Дети прячутся. Баба Яга закутывает звёздочки в хвост и несмотря на протесты кота Бинома забирает их с собой. Дети решают идти на их поиски. Вместе с ними идёт кот Бином, который по запаху (мышиному) хвоста ищет след Бабы Яги.
.........................................

ПРОЛОГ

От планеты до планеты
Бродят в космосе кометы
И летает на кометах
Баб- Яга, как на ракетах.
У наездницы комет
Ни игрушек, ни конфет.
Когда мимо пролетает
Только маленьких пугает!
Звёзды в короб собирает,
В сундуке их запирает
На большие три замка
Под охраной паука.

И однажды Баб-Яга
Залетела на юга
И ту звездочку украла,
Что Зениру дорога.
В её поисках Зенир
Обошел почти весь мир
И попал у сундука
В лапы стража-паука.

Тот разбойник смельчака
Обмотал своею сетью
И грозит мальчишке смертью
За попытку дать свободу
Золотому небосводу
С миллионом ярких звёзд,-
Сторожами детских грёз.

Мы поведаем вам, дети,
Что сильней всего на свете
Ваша дружба, ваша вера
В доброту. Тому примеры
Вы найдёте в нашей сказке.
Только, чур! Долой подсказки!
А не то всем будет лихо...
Начинаем сказку... Тихо...

…………………………….

Прабабушка
Не пойму своих потомков!
Ох, устрою им скандал!
Вечно шляются в потёмках
С призатанции на бал.
А чуть что, так самой древней
Телеграмму шлют в деревню:
“Приезжай, не то мы завтра
Остаёмся без театра!
Дед в Одессе, бабка в Туле,
Папа с мамою в загуле,
Твои правнуки скучают
И души в тебе не чают.”
А переступлю порог,
Старший делает урок,
И у младшенькой Даринки
На дом стих с цветной картинки.
“Сочиняй прабабка сказ,
Чтобы был он напоказ.
Деткам шалость не прощай,
Супом, кашей угощай,
Потом дроби сокращай!”
Я ж не знаю, хоть убей,
Никаких таких дробей!

Артур
Моя звездочка пропала.
Может быть, она упала
И лежит на пустыре
Или где-то во дворе.
На ошибку в панораме
Буду жаловаться маме.
Тучки снежные верните
Мою звездочку в зените
Иль хотя б у горизонта
Как звезду второго сорта.

Прабабушка
Ты откуда такой бледный,
Словно в извести лицо,
Свет зажгу сейчас в передней,
Посмотрю на пальтецо.
Ни рванинки, ни грязинки!
Где ж гулял ты к вечеру?
Словно просидел в корзинке,
А не бегал по двору.
Дед твой с улицы домой
Приходил едва живой,
Как без рук и как без ног
И раздеться сам не мог.
Но зато за обе щечки
Уплетал он щи в горшочке
И без звука засыпал!

Артур
А я в шахматы играл
На компьютере в гостях
И, когда слона забрал,
Проворонил скрытый шах.

Прабабушка
Время кончилось, проказник,
Развлекаться и играть.
Новогодний скоро праздник,
А пока бери тетрадь.
Ох, какие это муки,
Любознательные внуки!

Артур
У меня одни мороки
Надоевшие уроки.
Если б не грозили двойки,
Я давно заснул бы в койке.

До чего ж скучны мне дроби
И их общий знаменатель!
Лучше бы застрять в сугробе
Иль играть на детском сайте.

И зачем двенадцать яблок
Мне делить на шесть ребят,
Если им числитель сладок,
Сами делят, как хотят.

У сестренки, у Даринки
Лишь рассказы по картинке.
У меня же, ее братика,
То задачка, то грамматика.

Дроби, равенства и прочие
Знаки двоезапяточие!

Прабабушка
Я не бабушка, я – пра
На ногах весь день с утра.
Нянька, повар, прачка – в раз,
Иногда и верхолаз!
Вот сегодня с потолка
Я смахнула паука.
Два часа за ним гонялась
С перерывом на усталость.
И теперь крутой бандит
Под капутером сидит.
Я от жизни от такой
Стану выглядеть доской.

Артур
В древнем Риме на рассвете,
Чтоб ребятам досадить,
Стал учёный арифметик
Числа целые делить.

Если раньше мы считали
Раз, два, три, четыре, пять,
То теперь мы все в печали
Не поймём с чего начать.

С половинки или с трети
Или даже с двух седьмых.
Над дробями плачут дети
Больше, чем от запятых.

Для чего мы тратим слёзы,
Когда так охота спать?
Разве можно в небе звёзды
Половинками считать!
..........................................
Дарина
На серединку
Этой картинки
Девочка с котиком
Вышла гулять.
Это Даринка
Ищет клубнику,
Чтобы лукошко
Ягод набрать.

Котик боится,
Хвостиком злится,
Выгнулся спинкою
На стрекозу.
Рядом синица,
Жёлтая птица,
В небе резвится
Слева внизу.

Котик трусливый,
Что же так сильно
Ты перепуган
Лесной стрекозой?
Здесь всё красиво,
Просто на диво,
Даже не страшно
Перед грозой.

До серединки
Эту картинку
Я рассказала
Себе самой.
А половинку
От серединки
Пусть сочинит мне
Кто-то другой.

Кот Бином
До прописки на скамье
Я в учёной жил семье.
Не по средствам профессуре
Покупать мне в день по куре.
Мне давали потроха
Выездного петуха.
Но в учёном доме том
Дали имя мне – Бином.
Любит мой гемоглобин
Уменьшительное - Бин.
Убежал я к новым русским
Ближе к фирменным закускам:
Заливное и колбасы,
Артишоки, ананасы
На цыплятах табака
И ни капли молока!
Но, когда гульнул на славу,
Как меня уж на расправу
“Мерседес” повёз задаром
К полостным ветеринарам!
Мне пришлось, куда деваться,
На столе для операций
С персоналом разобраться.
Будут помнить эскулапы
Все мои четыре лапы
С восемнадцатью когтями!
Йодом смажутся пусть сами,
Чем копаться не в больном,
И дразнить его(в сторону) Блином!

Баба Яга
В наше время очень глупо
Покорять пространство в ступе.
Знают грамотные дети
Я летаю на комете.
Как услышите шу-шу,
Это я хвостом шуршу.
Ночью я без помела
В небе звёзды подмела
И запрятала в сундук,
Чтоб стерёг их там паук,
Доктор будущих наук.


ХОР
Как в космическом-то царстве,
В яснозвёздном государстве
Светлы звёздоньки роптали,
Слёзы на землю роняли,
Как нам бедным не печалиться,
Как нам сёстрам не отчаяться,
В небе чудище хвостатое,
Колдовское, супостатое,
С неба звёздочки ворует,
В сундуке их караулит,
Под замком с тремя запретами,
С тремя тайными секретами...

Баба Яга
Я краду все звёзды с неба
Для морального ущерба.
Мне летать невмоготу
На свету!

Если звёздочка непрочно
К небесам прижалась ночью,
Я хвостом её смету
На лету!

Если звёздочка сияет,
Так, что хвост мой обжигает,
Обойду я ту звезду
За версту!

Если ж звёздочки в созвездье
Хороводят дружно вместе,
Убегу под крик Ату!
В темноту!

Звёздочки
От кометы мы сбежали...

Баба Яга
Сомневаюся, едва ли..

Звёздочки
Мы всю ночь друзей искали...

Баба Яга
Что нашли, то потеряли!
Не уйти вам в облака
Далеко от сундука!
Заверну всех вас в свой хвост
И стартую на норд-ост.
........................................


Действие второе

Дети останавливаются в полутёмном лесу. Кот Бином ищет дорогу. Её перебежала мышь и спутала запах. На пути детей встаёт Дробь с плакатом 12/6 и просит сократить её. Артур делит 12 на 6 Дробь даёт им два яблока и исчезает. Дорогу преграждает Запятая с тремя плакатами “Казнить”, “Нельзя”, “Помиловать”. За плакатами стоит связанный Зенир. Плакаты меняются местами, запутывают детей, но в конце концов им удаётся правильно поставить Запятую и освободить Зенира. Все вместе они направляются дальше за котом Биномом и оказываются во владениях Бабы Яги и паука Октара. Сундук с тремя замками охраняет Октар. Он хвалит сам себя и жалуется на задержку зарплаты и работу без повышений и рассказывает о своей “научной” работе по разгадке трёх головоломок, которые задала ему Баба Яга и после решения которых обещала Октару выдать диплом академика. Он обещает детям дать по ключу от замков сундука за каждую отгадку. Артур отгадывает первую. Дарина угадывает вторую головоломку и Зенир третью. Уязвлённый быстрой отгадкой Октар не даёт ему ключа, ссылаясь на подсказку зрительного зала. Октар уступает требованиям зала. Появляется Баба Яга в костюме кометы и пытается не допустить детей к сундуку. Кот Бином и двое детей наступают на хвост Бабы Яги, третий, сменяясь, по очереди открывает сундук. Выходят звёздочки, после общего веселья они улетают и две из них загораются в небе. Зенир прощается с друзьями, чтобы уйти туда, откуда видна его звёздочка. Звучит прощальная песня. Свет постепенно гаснет, звёздочки горят всё ярче, их появляется всё больше и больше...

Артур
На пути у нас преграда,
Устранить её нам надо.

Дарина
Это с палочкою дробь,
Мы её не проходили.

Дробь
Излечи мою хворобь
Я ходить уже не в силе!
Если мой числитель делится
На известный знаменатель,
Двухэтажною нелепицей
Оставаться мне некстати.
О, моё несчастное,
В виде дроби частное!

Запятая
Я простая
Запятая,
Вся хромая
И кривая.

Кто не к месту,
Кто некстати
Мною вертит,
Как писатель.

Ну, а двоечник,
Так он
Мною врёт
На миллион!

Если каждый
Вправо, влево
Будет двигать
Меня смело,

Я закон
Предупреждаю, -
За налог
Не отвечаю.


Октар
Я, когда учился в школе,
Был у завуча не в холе,
До восьми считал, не боле,
Был в грамматике не боек,
Получил сто сорок двоек
И семнадцать единиц.
В дневнике для их иголок
Не хватило всех страниц.
Хорошо, когда у папы
Всего- навсего две лапы!
Но, когда торчат из папы
Многочисленные лапы,
А в тетради сына ляпы,
И дневник - сплошные двойки,
Не сумеет даже бойкий
Избежать головомойки!
Возражая произволу,
Бросил я паучью школу
И по справке, что я трус,
Был зачислен в платный ВУЗ.

Зенир
Ничего себе, конфуз!

Октар
Я учился в нём прилично,
ВУЗ окончил на “отлично”
И с дипломом Дурака
Стал я стражем сундука!

Зенир (в сторону )
Скоро станешь в нем зека!


Октар
Я учёный (в сторону), чёрт возьми!
Я считаю до восьми!
Я могу на ноль умножить,
Результат в карман положить...

Дарина
Так у нас не говорят?
Положить верней и класть!
А на ноль тот умножает,
Кто себя не уважает.

Октар
Я здесь правило и власть!
Второй раз грубишь подряд,
Подведёшь двоих ребят!
Эти дерзости девчонки
У меня уже в печёнке!
Для всех вас я – Ваша честь!
Прошу в будущем учесть.
Пока нет Бабы Яги
Я здесь суд, а вы – враги.
Но за будущий диплом
Вам пойду навстречу в том,
Что, решив мои задачи,
Вы поймаете удачу.
Отгадавшим я вручу
По волшебному ключу.
И, когда вы наберёте
Три ключа за три отгадки,
Вы сундук мой отопрёте!

Зенир
Ничего себе, порядки!
С пауком играть нам в прятки?

Октар
Предлагаю наудачу
Шахматную вам задачу.
Вот фигуры и доска
Из двухцветного песка.
Чтоб решение найти,
Счет веду до девяти:
Раз, два, три, четыре, шесть...

Дарина
Вы ошиблись, Ваша честь!
Вы забыли цифру пять.

Октар
Вы невежливы опять!
Не умею я считать, тем не менее
Всех учёных я на свете академее!
Даже дроби меня в детстве не угробили,
Я теперь лауреат (как там?) Нобиля.
В синей корочке блестящей
Мой диплом как настоящий!
(в сторону)
Для различных безобразий
У меня хватает связей!
........................................
Артур
Для решения задачи
Нужно стать к доске иначе
И тогда на первый взгляд
Будет черным шах и мат.
Мат подобный в ноль ходов
Не доставил мне трудов.

Октар
Но загадку номер два
Не решить вам никогда!
Попрошу без проволочек:
Сколько в зале черных кошек,
Если против каждой кошки
По углам еще три кошки?

Бином
Как представлю черных кошек,
Ухо чешется от блошек.
Не могли бы, Ваша честь,
Рассветлить у кошек шерсть?

Октар
Ничего я не меняю,
Раз и два, уже считаю.
Вот в учебник загляну
И продолжу.

Зенир
Ну и ну!
Он до трех считать не может,
Притворяется вельможей!

Артур
Он ведь даже и не троечник,
Только двоечник и колочник.

Дарина
Кошек, Ваша честь, в том зале
Мы в уме пересчитали.
Их в нем, подведу итог,
По числу пар Ваших ног.

Октар
Вот загадка номер три,
Ни за что не отгадаете,
Назовите, если знаете,
Мышку с шариком внутри!

Бином
Много я ловил мышей,
Пожилых и малышей,
Но подобных кругляшей
Не бывает у мышей.

Зенир
Этот доктор меж наук
Просто-напросто дундук!
Эта мышка не для котика, -
Для компьютерного коврика!

Октар
Все предвижу наперед:
За проигранную тактику
Баб-Яга, коли не врет,
Все дипломы отберет
И сошлет меня на практику
В неразвитую Галактику.
Лучше бизнесом знакомым
Я займусь в углу тенистом.
По крылатым насекомым
Стану вновь специалистом.

Баба Яга
Злые звездочки и дети
Оторвали на две трети
Мой любимый хвост-метлу.
Мне придется к помелу
Возвращаться в старой ступе
С пауком Октаром вкупе.
Каково мне в возрасте
Жить на малой скорости!
(в сторону)
Не сбежать от следствия,
От суда Басманного,
Будет моя пенсия
Десять лет без малого!
Не удастся на уловку
Получить за хвост страховку…
Помогите, деточки,
Избежать мне клеточки!
Пусть она мне поделом,
Но служить я буду сказке
Для завязки и развязки
При борьбе добра со злом!

ХОР
Кто Яге в моих пределах
Разрешил играть на нервах
Наших маленьких детишек,
И девчонок и мальчишек?
Ты теперь не тронешь звёзд,
Конфискую я твой хвост!
Уползай-ка без хвоста
В отдалённые места!
..........................................
Артур
Помнишь, нам сказала бабушка,
Что живёт на небе дедушка.

Дарина
Он как будто с нами рядышком,
Не оставит нас без хлебушка,
Без заботы, без спасения
И без слов благословения.

Артур
Тот, кто в помощь его просит,
Все невзгоды переносит,
Тот становится умнее,
Справедливей и сильнее.
.......................................................

ХОР
У всех девочек и мальчиков,
Есть на небе свои звёздочки,
Чтобы спали Насти, Ванечки,
Не боясь потёмков полночи.

Чтобы сны им снились добрые,
Без страшенных Змей Горынычей,
Чтобы их влекли огромные
Неизвестные миры ночей.

А, когда все дети вырастут,
И узнают свои звёздочки,
Никакой Ягиной хитростью
Не запрятать их в коробочки!

Зенир
Я “до свиданья” говорю друзьям
И возвращаюсь к южным тополям.

В том небе звёздочка моя звенит,
Когда она плывёт в ночной зенит.

С неё струится звонкий на весь мир
Далёкий зов: “Зенир, Зенир, Зенир...”

При ней ночная светится земля,
Теплей в горах, спокойно спят поля.

По ней сверяют путь свой корабли
В неведомой космической дали.

Кто распознает звёздочку мою
И назовёт мне тайную свою,

Тому я руку дружбы протяну
Через миры, моря и всю страну.

ЗАНАВЕС


ТЕОРЕТИК

ТЕОРЕТИК В КИТЕ РОЕТ
ПРАКТИКУ КИТ КАРП
КОНЕЦ ОЦЕНОК


My soul is dark



BYRON

MY SOUL IS DARK

I
My soul is dark – Oh! quickly string
The harp I yet can brook to hear;
And let thy gentle fingers fling
Its melting murmurs o’er mine ear.
If in this heart a hope be dear,
That sound shall charm it forth again:
If in these eyes there lurk a tear,
‘Twill flow, and cease to burn my brain.

II
But bid the strain be wild and deep,
Nor let thy notes of joy be first:
I tell thee, minstrel, I must weep,
Or else this heavy heart will burst;
For it hath been by sorrow nursed,
And ached in sleepless silence long;
And now ‘tis doom’d to know the worst,
And break at once – or yield to song.


ДУША МОЯ МРАЧНА

Перевод М.Ю.Лермонтова

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес, –
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез –
Они растают и прольются.
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец.
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу ,певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал – теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.


ДУША МОЯ МРАЧНА

Перевод Виктора Калитина
I
Душа моя мрачна … Играй скорее, дева,
Пока могу я струны арфы слушать!
Пусть пальцы нежные соткут узор напева,
Журчанием ласкающего уши.
И, если сердцу дорога надежда,
Блажен ей звук, очарованья полный;
И тайную слезу, что прячут вежды,
Прольет дождем на мозг воспламененный.

II
Воспой мне, менестрель, угрюмость океана
Мелодией глубинных диких волн:
Безрадостную песнь внимать я, плача, стану,
Губительный в груди скрывая стон.
В ней сердце с юных лет под уязвимой кровлей
Бессонницей страдало бессловесной;
И, если рок грозит ему неволей,
Взорвет себя… Или смирится с песней…



Храм Гроба Господня (Из цикла "Израильские мотивы")


В Храме Гроба Господня полумрак, теснота.
Как всегда, в нем сегодня вкруг святынь суета.

У подножья Распятья на Голгофской скале
Скорбно льет Божья Матерь слезы горя во мгле.

Она светится в плаче, но толпе невдомек,
Что потерянный мальчик взор иконы привлёк,

Что негоже отныне не оставить игру
Из поклонов святыне и падений в миру,

Что нельзя не увидеть в стороне от сует
В опечаленном виде Человека Всех Лет.

Но, как будто слепые, люди в храме снуют,
На согбенную спину, торопясь, не взглянут.

Может быть, Сам Мессия во плоти здесь живой
У колонны массивной обретает покой.

Он, нашедший в пределах Храма девственный скит,
В одеяниях белых утомлённый сидит.

По духовной пустыне Он не узнанным шёл
Мимо блоков и линий, мимо кафедр и школ.

Он ладонью сжал посох, словно силится встать
И уйти от вопросов, возвращающих вспять.

Может быть, ждёт Пилата и с собой не в ладу
Отягчён, как когда-то в Гефсиманском саду.

Обрамлёны власами бледный Лик и чело.
Он не ведает в Храме никого, ничего.

Он не видит, не слышит озабоченных тел.
Ангел, посланный свыше, в Храм ещё не слетел.

Он спасением нашим страждет дух укрепить,
Чтобы горькую чашу всю повторно испить.

Что ж проходите мимо, не падёте пред Ним?
Вы не видите Нимба, вам не слышится Гимн?

После странствий и споров по дорогам веков
Не отряс он с покровов пыли наших грехов.

Пусть они невелики, разве, легче с того!
Узнаёте пылинки на хитоне Его?

Вы спохватитесь после, когда СМИ протрубят,
Что исчез белый ослик у назначенных врат.

Только мальчик сегодня, беззащитен и мал,
В Храме Гроба Господня к незнакомцу припал...
1997г.



Хризантемы


С букетом желтых хризантем,
Воображаемым неясно,
Я тронул грустную из тем
По просьбе женщины прекрасной.

Чужда ли ей роскошность роз
Или шипы их слишком колки
Для мягких, но с оттенком бронз,
Улыбок женственной креолки?

В созвездье мягких позолот
Пытаюсь я ее представить,
Какая выше из красот, —
Мне не приходится лукавить.

Весенней ночи антрацит
Ее глаза напоминают.
Ужель осенние цветы
Их взор в раздумье погружают?

Еще до осени ее
В полвека зори и рассветы
И восхищение свое
Не раз ей выскажут поэты.

А я к лучистой бахроме
Приверженность сочту за тайну,
Но и гадать о ней в уме
На желтых лепестках не стану.

Пусть мой букет пребудет свеж,
Как и в начале вечной темы,
Вплоть до увянувших надежд
На стих затмившей хризантемы.
2003г.


Виза (Из цикла "Израильские мотивы")

Господин еврейский консул,
Не могу от Вас скрывать,
Я пришел к Вам по вопросу,-
Как в Израиль мне слетать?

Не еврей я, не провизор,
Не скрипач и не портной.
Дайте мне в Израиль визу,
У меня там тесть родной.

На двух войнах был он ранен,
Дважды был в КПСС,
Как директор генеральный,
Двадцать лет ловил он стресс.

С основания Магнитки
Весь поселок его знал.
Он с отцом в иголки нитки
С утра до ночи вдевал.

Тестя взбадривал, бывало,
Боевик “Наш паровоз”,
Он на финской запевалой
Пел “Броня крепка...” в мороз.

Он в компании - сам козырь
И веселья генерал.
Знаменитый Эди Рознер
Его юмор испытал.

После встречи с тестем Эди
Не дудел почти что год.
Трубачам, считают, вреден
Незабытый анекдот.

Тесть прошел вдоль шва Урала
Орск, Миасс и Оренбург.
Не тянул он одеяла,
Многим памятен как друг.


Балкунову и Иоффе
Был открыт у тестя дом.
В людях ценит он не профиль,
А порядочность с умом.

Тесть мой слыл как швейный гений,
Поднял качество и вал.
Он своим объединеньем
Пол-России обшивал.

В Главке он, увидев фигу,
Животом за план стоял.
Сам премьер-министр Косыгин
Его Смертью называл.

И учтите его свойство,
Если я Вам не по Вам,
Разнесет он все посольство
В дрибадан и пополам.

И сейчас еще он в силе,
Не растратил свой запас.
Если б жил мой тесть в России,
Где бы был теперь Чубайс?

Тесть еще тогда предвидел,
Что в России будет шум,
Когда в Орске Черномырдин
Шил у тестя свой костюм.

Тесть затем в Израиль прибыл,
Что внушал в России страх,
Компаньон услышит: Гибель,
И скрывается в кустах.

Консул мне сказал, как всякий,
Кто желает стать послом,
Передайте Исааку
От меня большой шолом.

И, когда он дал мне визу,
Руку тряс изо всех сил.
Но призыв мой дербалызнуть
По стакану отклонил.
1997г.


Моби Дик

Было время – среди роз и клёнов
Стрелами разил Амур влюблённых

И летели вздохи, охи, ахи
Со скамьи до маменьки и свахи.

Говорят влюблённость нынче редкость.
Коренится в чувствах наших трезвость

И любить нелепо, поелику
Плыть чудно по жизни Моби Диком.

Да, былые стрелы иллюзорны,
Словно пики нас пронзают взоры!

Пригвождают к скалам и метелям,
К ЭВМ, ракетам и постелям.

Никнут скалы, льнут к земле метели,
ЭВМ к нулю стремят недели

И летят ракеты с рёвом, воем,
Движимые вспыхнувшей любовью.

Но казнит постель бессонной гарью,
Спит когда двуспальная другая.

И поймёшь, лелея в сердце пику,
Как же больно было Моби Дику...


Литература

“Стих о литературе…”
Лена Р-ова, в клубе ОГИ
1
Я принимаю тему словно вызов
Вы – за, и я Вам, не колеблясь подчиняюсь,
Хотя намаюсь, это несомненно,
Столь общетемно мне не по нутру.
Но в крайнем случае сотру, что намараю.
Мой столик с краю, сам я не философ,
Но есть у россов, значит у меня,
Стремление коснуться до огня.

Ну обожгусь, ну плюну на волдырь.
Не поводырь я Вам, в конце концов.
Среди чтецов и чтиц Вы – стреляная птица.
У Вас учиться мне бы самому,
Но вещь не по уму в нем склонна иной раз
Легко в фантазию такую преломиться, --
Что знанью хоть напиться, но всегда
В полете мысли победит балда.

И я, взлетев на дно литературы
Без корректуры, часом обнаружил,-
В нее снаружи рвутся без ключей
Каракули бородачей или усатых мужиков
Из литкружков. А, впрочем, ныне всяк,
Кто кавардак осмыслит в алфавите,
Тот, извините, может сочинять.
Лишь бы начать. А там, Бог даст, -- в печать.

И сколь бы ни бесцветным выйдет том,
В нем есть фантом. Так гласные по версии Рембо
Свое тавро имеют, свой окрас,
Где черен “Аз” и “Е”, как снег, бело.
Где в небе “О”, где пурпур крови в “И”
И колер вин, а в “У” – зеленый след,
Но только нет палитры для согласок,
Скорей всего, им не хватило красок.

В российской азбуке давно нет несогласных.
Ни в рясах нет, как нет в косоворотках,
На кротких френчи провели облаву
И славную “Фиту” изгнали с книг долой.
А “Ижице” самой ее же, ижицу, указом прописали.
Списали с точкой “И”, поставив на ней укрест,
И за протест навек казнили “Ять”,
С тех пор нам “есть”, как надо, не понять.

С подобным разночтением, вестимо,
Нам мимо ртов обходятся почины.
Не в чине твердый знак. В безгласном всем народе
Он вопреки природе был урезан
Болезненным серпом в бесправных окончаньях
Случайных, но особенно в мужских.
В таких комиссиях шипящих только чудом
Глухие не причислили к иудам.

Но есть не в смысле есть, а в смысле есть,
Семь или шесть с необщей темой литер.
Кондитер видит крендель в форме “В”.
А фермер в “У” усматривает плуг.
Круг “О” – орбита, удивленный возглас,
Кольцо и пояс у большой планеты.
Дыханье флейты в “Ф”, древнейших амфор формы,
Порханье бабочек, чей титул – фараоны.

Ключом от счастья затаилась “Ю”,
Что соловью весеннему подвластна,
И не напрасно “Л” льнет к ней опьянена,
Хотя она не прочь и притвориться
Царицей безрассудных чувств и юных
Средь умных резонерствующих дам,
А там, где тесная их рвется толчея,
Чело склоняет молчаливо “Я”

2

Известно всем – в начале было слово,
Основа сущего, загадка бытия.
Т о истину тая, то выболтав секреты,
Творит оно запреты для собратьев,
Рядится в платья выгодного смысла,
Трактует числа, исхитрясь во лжи,
Корежит падежи словарного наследства,
Переводя в средства растраченные средства.

Каким же народиться словесам,
Когда веса их атомов мизерны
Без веры ни в распад, ни в постоянство.
Их только пьянство собирает в тройки,
Чтобы с попойки, одним довольствуясь глаголом,
По села, городам, по заполярным зонам
Позорно и без цели повториться
В сужающихся с каждым днем границах.

В ходу слова – у них ни лиц, ни морд.
И друг не тверд, и враг, как вата, мягок.
Вдобавок от засилия заглавных
В завалах важных аббревиатур
Идет борьба во рту с настырным новоязом,
Чтоб в каждой фразе совмещали мысли
На коромысле самосохраненья
Баланс молчания и муку откровенья.

Вы скажете, при чем здесь алфавит,
Фолит идея против всяких логик,
Но стихоголик, свыше вдохновясь,
Зрит связь вещей в естественном повторе.
Ну кто при “Ижице” с “Фитою” про запас
Посмел бы с нас взимать какой калым?
Да если б Крым замкнут был твердым знаком,
Тавриды не видать бы гайдамакам!

3

Теперь Вам остается согласиться,
Что длиться теме дальше неприлично.
При встрече лично я Вам разъясню
Трагедью всю с позиций отставного поколенья,
Что объявления, счета, реклама, Ваша почта,
Короче, из всего, что было Вашим чтеньем,
За исключеньем данного сумбура,
Все остальное, блин, литература!
1999г.


Лермонтов

1
В осиротевшей пушкинской земле
Одна надежда – на твои тетради
И не буди, поручик, Бога ради,
Кинжальной шуткой демона во зле!

О, как опасно вспыхивает взор твой
И как бледнеет матовость лица,
Когда под маской дружбы иллюзорной
Внезапно ты увидишь подлеца!

Ведь, всё равно, – увы! – ты не Печорин
Тебе руки разящей не поднять.
Нет никого на свете обречённей
Обретших Божий дар, как благодать.

Они вне времени, для них отрада – пустынь
В миру их жизнь мучительна и зла.
Не потому ль невыносимо грустны
Твои полуночные влажные глаза.

А на устах – бравада дуэлянта,
Учтиво едкий словопренный бой
И только в одиночестве превратном
Становишься воистину собой.

Другому же – пора остановиться,
Час не ровён, – и отступленья нет!

Но что ему сентенции провидца,
Отставшего на полтораста лет...

2
Как ни вгляжусь я в сумерки столетий,
Всё те же мне мерещатся фрунты
И стриженым потомкам те же плети
Преподают уроки правоты.

России сущность свято неизменна,
Она и в нас, и в ней мы навсегда.
Не отомрут ни вдруг, ни постепенно
Послушные рабы и господа,

И, если свыше явится невеждам
Свобода жданная, – найдут ей монастырь
Или, сорвав французские одежды,
В цепях и рубище сошлют её в Сибирь,

И мне, невольнику всемилостивых вервий,
С кавказских вод не снизойти в поля,
Где дремлет Русь в плену благих поверий
В свое величье... Браво, Николя!

Неужто мои колкости на пользу?
Он не смешон, пожалуй, даже храбр.
Его наполеоновскую позу
Достойно бы венчал хвастливый лавр.


Но как он вздрогнул при далёком громе,
Невольно разорвав скрещенье рук!
С таким спокойствием, отнюдь не хладнокровным,
Убить случайно может даже друг.

Его ль вина, что трепетно послушны
Минутным страхам праздные сердца.
А ты, Мишель, приемли равнодушно
Предвиденный тобой каприз свинца!

Уже приметны в крадущейся туче.
Тень всадника и мрачного коня.
Не опоздает с небом неразлучный
Мой ангел смерти воспринять меня.

Пока стопы мои обременяют землю,
Я для неё утерянной душою
Прощальному напеву Музы внемлю:
"Наедине с вечерней вышиною…”

Но, что это внизу?.. И всё же ты, Мартышка...
"Устала туча ливнем тяжелеть
И мо..."-жет быть, вся жизнь, – как эта вспышка,
И ни о чём... не стоит... сожалеть...

3
"Наедине с вечерней вышиною
Устала туча ливнем тяжелеть
И мо[лния?]..."
1991 г.


Песнь песней

“Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья...”

А.А. Фет

Вовеки и присно
Желанная цель, –
Из куртки и джинсов
Под небом постель.

Шафран легких бедёр,
Пьянящий живот,
Двух звёздочек, вроде
Изюминок, взлёт.

Пролог поцелуев
К дарам впереди
И сердце, что пулей
Вот-вот из груди.

Ни бога, ни чёрта,
Земля набекрень
И круговоротом
От лиственниц тень.

В ознобе коленей,
В горячности рук
Покорность веленью
Сплетающих мук.

Изломы на дугах
Молящих бровей
И в чреслах упругих
Слиянье кровей!

Вовеки и присно
Желанная цель...
Из хвои, как пристав,
Во всю – свиристель.
1974г.


БЕРЁЗА

Ю.М. Лужкову с возмущением

Виновницей нашего города тесного
Казнили берёзу на улице Ферсмана.

Москва пребывала в пасхальной неделе
И свежие почки уже зеленели.

Но ветви пилили, как четвертовали,
И кисти на землю покорно спадали.

Накинули петлю на белую шею
И рухнуть велели в сырую траншею.

Тянули верёвку подручные дружно,
В руках палача пела яростно “Дружба”.

А выше, в окне над неравною стычкой
С берёзой прощалась седая москвичка,

Что с мужем когда-то и маленьким сыном
Росток во дворе посадила пустынном.

Прошло много лет и обоих не стало,
Лишь гостья лесная как прежде стояла.

Пойдет ураган, прижимаясь к балкону,
Спасала береза плакучую крону.

Хозяйка балкона, живя одинокой,
Любимицу знала до веточки тонкой.

Была она памятью, светлой подругой
И в летние дни и февральскою вьюгой.

Всегда и в печали и в радости редкой
Была она женщине доброй соседкой.

И та из Афгана ей письма читала,
От сына приветы передавала.

Но время бедой обернулось иною
От новых всесильных с зелёной мошною.

Крутыми они преисполнены Крёзами
И им ли считаться с людьми и берёзами!

Им сквер приглянулся. За место укромное
Разрушат строенье они неугодное.

Подроют дома подземельем гаражным
И небо скрадут монстром многоэтажным.

И будет братва, быт соседей нарушив,
Плевать с высоты на пеньки, как на души.

Округа впитает житейскую прозу,
Навряд ли кто впредь в ней посадит берёзу.

Под праздничный колокол Храма помпезного
Казнили Россию на улице Ферсмана...
Май, 2001г.


ДОН КИХОТ

Голова моя дурья помешана
На стихах, на вине и на женщинах.

Как наткнусь я с бутылки на вымысел,
Словно в баньке по-белому вымылся.

На анапест налягу я бражником
И все будни становятся праздником!

Процежу афоризм через градусы
И душа моя плачет от радости.

А, когда мой сюжет опохмелится, –
Дульсинея скрипит словно мельница...

Голова моя – проседь на проседи.
Образумь душу грешную, Господи!
1989 г.


ГЛАСНЫЕ

Rimbaud

Voyelles

A noir, E blanc, I rouge, U vert, O bleu: voyelles,
Je dirai quelque joir vos naissances latentes:
A, noir corset velu des mouches eclatantes
Qui bombinent autour des puanteurs cruelles,

Golfes d’ombre; E, candeurs des vapeurs et des tentes,
Lances des glaciers fiers, rois blancs, frissons d’ombelles;
I, pourpres, sang crache, rire des levres belles
Dans la colere ou les ivresses penitentes;

U, cycles, vibrements divins des mers virides,
Paix des patis semes d,animaux, paix des rides
Que l’alchimie imprime aux grands fronts studieux;

O, supreme Clairon plein des strideurs etranges,
Silences traverses des Mondes et des Anges:
-- O l’Omega, rayon violet de Ses Yeux!





Гласные (перевод В. Микушевича)

«А» черный, белый «Е», «И» красный, «У» зеленый,
«О» голубой -- цвета причудливой загадки:
«А» – черный полог мух, которым в полдень сладки
Миазмы трупные и воздух воспаленный.

Заливы млечной мглы, «Е» – белые палатки,
Льды, белые цари, сад, небом окропленный;
«И» – пламень пурпура, вкус яростно соленый –
Вкус крови на губах, как после жаркой схватки.

«У» – трепетная гладь, божественное море,
Покой бескрайних нив, покой в усталом взоре
Алхимика, чей лоб морщины бороздят;

«О» – резкий горний горн, сигнал миров нетленных,
Молчанье ангелов, безмолвие вселенных;
«О» – лучезарнейшей Омеги вечный взгляд!

Гласные (перевод И.И.Тхоржевского)

А – черное, И – красное, О – голубое,
У – жгуче-белое, а в У – зеленый цвет.
Я расскажу вам все! А – черный панцирь бед,
Рой мух над трупом, море тьмы ночное.

Е -- парус белый, белый блеск побед,
В алмазах снег, сиянье ледяное,
Пух одуванчика! И – жало злое,
Усмешка губ, хмель крови, алый бред.

У – дрожь зеленых волн и вздох кручины;
Зеленые луга, упрямые морщины
Твои, алхимик, сумрачного лба…

О – звонкая архангела труба:
Она пронзает скрежетом – пучины!
Омега… Синие – твои глаза, Судьба!

Гласные (перевод М.Миримской)

А – черный, белый – Е, И – красный, У—зеленый,
О – нежно-голубой. Я пел рожденье гласных
Немало дней подряд. А – черных мух ужасных
Клубок, мелькающий средь нечисти зловонной;

Е – пики снежных гор, суровых и прекрасных,
Серебряный туман над пропастью бездонной,
Дрожь зонтичных цветов; И – звонкий смех влюбленный
Плюющих кровью губ, в любви и гневе страстных;

У – шум весенних трав, загадочность пучины,
Покой бредущих стад, глубокие морщины
Задумавшихся лиц – алхимии плоды;

О – звучная труба с вкрапленьем чуждой ноты,
Заоблачная тишь и ангелов полеты;
Омега – синий свет в глазах моей звезды.




Артюр Рембо
ГЛАСНЫЕ

А – чад, Е – снег, И – жизнь, У – плуг, О – зов небес,
Я разгадал истоки этих гласных:
Корсетом черных мух, плодящихся в миазмах,
Кружит над адом А, сиречь зловонный бес,

В заливе теней; Е – спесь белых королей,
Гордыня льдов, тент летних облаков и примулы раструб;
И – пурпур роз, кровавые плевки и смех прекрасных губ,
Кипящий гнев, вино и розовый елей;

У – лоскуты полян, стада среди равнин,
Морские буруны, задумчивость морщин,
Что лбы алхимиков так бороздят глубоко;
О – Вышний Горн, пронзительный ноктюрн
Полетов ангелов и молчаливых лун,
О, синий свет Омеги, – Ее око!
1988г.


(


ROSARIUM

От знакомого кентавра
Я узнал, что на базаре
Старый грек почти задаром
Продает живой розарий.

С дивных склонов Междуречья,
Где сады Семирамиды,
Из страны, где вековечно
Держат небо пирамиды,

К нам привез он в ста корзинах
Волшебство цветов коронных,
Благородных и капризных,
Огнежгучих и холодных.

Среди них сорта редчайших
Колдовских благоуханий
От нектарных до пьянящих
Ароматов вакханалий.

Как закат в пустыне знойной
Рдеют вычурные розы,
В них любви неразделенной
Вожделенные прогнозы.

Упоительна истома
Чаровниц непревзойденных,
Что алеют невесомо
В двух сопрянувших ладонях.

В лепестках волнистых линий
Затаился сладкий пламень.
Вспомнит поцелуй любимой,
Кто прильнет к нему устами.

Как вершины мирозданья,
Неприступны, непреклонны,
Дремлют в помыслах кристальных
Белоснежные мадонны.

Негу радостной услады
Золотые розы прячут.
Красят юные наяды
Ими ложе новобрачных.

Росной тяжестью налиты
Розы в траурных приливах.
Возлагают их на плиты
Над могилами любимых.

Мне кентавр, оставив игры,
Неспроста о том поведал,
Я на круп его запрыгнул, –
Полузверь не привереда!

С места – вскачь! Кентавра разве
Переспорит встречный ветер?
Конь мой знал, что за розарий
Я бы отдал все на свете.

Помнил долг я пред тобою,
Затянувшийся на годы,
И горел добром иль с бою
Взять цветущие подводы.

Я воочию увидел
На базаре многолюдном
Царство роз и, – Бог мой идол! –
Опьянен был этим чудом.

В тленной дерзости цветений
Предо мной вся жизнь раскрылась.
Внял я лепету растений
И душа моя смутилась.

Словно чьи-то понятые
Мне напомнили интимно
Всех, кому дарил цветы я
И слагал куплеты гимнов.

И еще – в цветах приезжих
Тени грустные скрывались
Из которых чей-то нежный
Вытуманивался абрис.

Трепет самой яркой розы
Мое сердце болью трогал.
Еле сдерживая слезы,
Приступить решил я к торгу.

Кошелек мой полон злата,
На руке – с алмазом перстень,
Не страшна любая плата
За розарий столь прелестный.

Дал кентавру за услугу
Я резную табакерку,
Соскочил с него упруго
И сказал седому греку:

“Назови старик-волшебник
За цветы любую цену!”
Он ответил: ”Вместо денег
Дай мне молодость в замену…”

Серебро ль кольнуло в кудри
Или иглы он мне продал?…
Я проснулся. Было утро,
Все равно, какого года…
1979 г.


Сороковины

Как душа твоя, не ропщет
В общей очереди там,
Где даёт Райисполкомщик
Персонально по грехам?

Может, ты, забыв о быте,
Возмущаешься в толпе,
Что сюда твоё прибытье
Вопреки самой тебе.

Что тебе, как воздух – почта
И газеты каждый день,
Что тебя тревожат Польша
И проблемы деревень.

Или с сумочкой подмышкой
Ты у праведных ворот,
Не бахвалясь красной книжкой,
Ждёшь в раздумье свой черёд,

Чтобы снять с официальной
Справкой комнатку на юг
Рядом с кухней коммунальной
Без сутяжек и пьянчуг.

Знаю я, что в эпилоге,
Неземная моя мать,
В том же доме при дороге
Ты б хотела сына ждать.

Ждать и ждать, глаз не смыкая,
Как привыкла ждать давно,
Никого не узнавая
Сквозь туманное окно...

Гимназическая юность...
Школьный класс... Квартирный хам...
Как душа твоя, приткнулась
Или мыкается там…?

1988 г.




ДАВИДУ ЛЕРМАНУ

Не сокрушайся... Ты ли грешен
Душой израненной своею
В том, что покинул ты «Расею»
И в ней гитарой стало меньше.

В иных тонах теперь, наверно,
На темы чужедальних рун
Поют нейлоновые нервы,
Живых не выдавая струн.

Но ты был прав, минорный гений,
Что рубанул, как от плеча,
Сменив мелодии сомнений
На отдаленную печаль.

Наш дирижер запутал вожжи,
Гусляр настраивает плеть...

В Россию верить безнадежно,
Ее уместнее жалеть.


Синий сад

Заманить бы тебя в синий сад
Под полуночные небеса

На безвременнейшей из планет,
Где ни зим не бывает, ни лет.

Где сквозь кроны пылает луна,
Как сапфировая купина,

Где шелка бирюзовой травы
Затмевают земные ковры,

Где спадают с лиловых кустов
Ожерелья нетленных цветов.

Заманить бы тебя в синий сад
Под полуночные небеса,

Где кружат угловато легки
Фиолетовые мотыльки,

Где пред хором сиреневых птиц
Тени бледные падают ниц,

Где на древе с лазурной листвой
Укрывается плод золотой,

Где протянет нам из-под ветвей
Чудо-яблоко Черный Змей…



МОЛИТВА

Ты суровый Старик, но покладистый,
Ты не вверишь судьбу мою злу.
Подожди, доживу я до старости,
На коленях к Тебе приползу.

Годы мчатся татарскими конями.
Скоро я, одряхлев в их плену,
Распластаюсь в углу пред иконами,
В строгий лик Твой со страхом взгляну.

Грешен, Господи, я. Это правда ведь?
Но всегда и везде, где б ни был,
Соблюдал я одну твою заповедь:
Я любил, я любил, я любил…

Я любил, не всерьез и воруя,
Я любил, убивая любовь,
Принимая огонь и даруя,
Забывал я святых и богов.

Лишь одну называл я богинею,
От которой в душе перелом.
Пролетела она птицей синею,
Невзначай меня тронув крылом.

На нее я, прозревший, не сетую,
Поклоняясь святому огню,
Как мечту свою самую светлую,
Теплоту легких крыльев храню.

И отныне, покаюсь я, Старче,
Грех и святость во мне – пополам!
Одиссеем, привязанным к мачте,
Я плыву по фривольным волнам.

Придержи мое солнце на западе,
Не шторми моему кораблю!
Стоит всех остальных одна заповедь, –
Я люблю, я люблю, я люблю…