1.
Мне трудно быть вчерашним, но сегодня нет ни лица, ни времени, ни сил
у края повседневной преисподни ещё не вырос стойкий травосил.
Мне нудно быть вчерашним, но сегодня запиленный, задрыпаный сюжет,
опять нас маркируют то ли к бойне, а то ль для опущения в клозет...
Олигархи, автократы - впрямь одни дегенераты...
всех их вряд ли перечесть... а страна - одна как есть...
либо честь тебе и слава, либо лажа - не держава...
Либо по лбу, либо в лоб, а народец, видно, в гроб...
Вот такая диалема - не читаю я газет...
Олигархи, автократы... обо мне и строчки нет!
2.
Лопари едят моржатину сурово - рвут ногтями и причмокивают жутко.
А японцы экибанят, вот те слово, ради пользы их японского желудка!
Мистер девятый подлез под восьмого,
мистер седьмой крепко сцеплен с шестым…
Эта считалка конкретно не нова -
пятый четвертого чем-то прибил.
Третий вторым увернулся от сдачи,
первого нож накромсал, как лимон,
ну, а десятый вернулся на дачу
в банку солений до пущих времён.
Кто они были? Мозги не уснули?!
Это ж задачка томатных кровей…
Задала прочим её тётка Нюра,
выставив рюмку и брякнув: Налей!
Так и живём, и до времени квасим…
словно Муму в каждом топит Герасим.
3.
Когда ворчит деревенщина о том, что не всё в порядке.
- Она же всего ведь женщина! – ору я в житейской схватке.
Она ведь не только дива – она и Богиня, чудо…
И это не взять надрывом, она ведь душою юна!
От времени Атлантиды мелькают её следы -
была и женой комдива, и жрицей во время чумы.
Она и власть фараонов несла в себе тысячи лет -
была и просто мадонной, и древней святой иконой,
что дивный дарила свет…
И с нею якшаться вряд ли могли бы глупцы и лохи,
поскольку она перворядна – её любили пророки…
венчали, молили и пели, стелили к стопам её розы,
да только вот не дозрели, и с тем их земные слёзы.
И в том их земное горе, и в том их земное счастье,
вздымая глаза горе, в одной ей искать участье…
Одной ей молиться тихо, безмолвно, не велеречиво,
поскольку она снова чуть жрица, чуть внучка комдива…
4.
- Я хочу открыть гей-клуб.
- Кто ходить туда будет?
- Вася, Петя придет, те, кто мне кнопки в лифте жгут постоянно, судьи футбольные придут...
- Мы вынуждены отказать вам в кредите.
- О, и Вы приходите.
«На Элтона Джона я не пойду, Но хочу, чтоб как можно скорее,
Он исполнил свою бы "Свечу на ветру" в память нынешних киевских геев...
Ну, а сам Элтон Джон пусть живет. Но, - с трудом. И не будучи чьим-то кумиром.
Справедливо, чтоб об руку с Вечным Жидом Вечный Пидор скитался по миру!»
Дмитрий Джангиров
Пиитический бред, поэтический зоб - столько разных судЕб, столько всяческих колб...
В каждой колбе сваренье - кому по судьбе, а кому просто так, что сварилось в балде,
то и выплеснул в уши... увы, не пророк...
вечный жид, вечный гей... Димыч, сам вечный шмок!
P.S. Естественно, шучу... но... когда говорят о творчестве, при чем здесь таласы и попки?!
5.
Ахзо, всё это так банально, как старый добрый Моби Дик.
И МобиКава не пасхальна, а просто жуть, что жжет кадык.
Но отовсюду мчаться тушки опрятно вычурных людей -
в жуть прошнурованных, в заглушках уже обкатанных затей.
Чертоги власти под пологом, кордон милиции во фрут…
А тут ещё отрыли Бога – на антресолях дрых он, плут.
Его отмыли и явили в церквях средь золота и риз,
но расспросить о том забыли, чего он вдруг однажды скис?!
И отчего вдруг котировки упали в ризнице с утра,
тогда как жизнь – она плутовка, и хоть обабилась чертовка, –
всё в ней вне пуха и пера….
Всё в ней по правилам не новым, но разве только моби_дрэк
под видом кофе бестолково гоняют парии в час брэк.
Здесь бомж мечтает на лужайке о сытом времени страны,
когда и голуби-зазнайки нажрутся хлеба и халвы.
Ну, а пока в пылу Форнетти жую с грибами пирожок.
Ведь обретаются на свете лишь те, с кем счастье невдомек.
И оттого в житейской хмури всё меньше солнечных людей.
Здесь наркоманы ищут дури, здесь светлых дней вожди уснули,
лишь ноют пьяницы: Налей!
Им после каждого причастья судьба моргает с комелька
чужого вычурного счастья несопредельного полка.
И только пятница на свете плетет усталости клубок,
и дел немереные сети всё ловят тени сутолок.
То, пропуская, то ныряя во все запретные места,
уходит полдень из трамвая в давно прошедшее вчера.
Где депутаты, те же трутни, устало свой корнают срок,
а их мечтательные будни упрямо лезут между строк.
И мироедничают, квасят, в Верховной Раде пляшут джок,
и нашу будущность колбасят, как постный с какой пирожок.
И обретаются к полудни в охоте к перемене мест
летят в Париж, в ночные блудни, чтоб сбросить будней Эверест.
Да неглиже с коханкой, дивой, кокоткой чувственной на час.
А утром в Киев – квасить пиво, являя депутатский глас...
и о бомжах, и о плутовках, и тушках праведных идей,
но прежде реконсценировка средь олигарховых людей.
Что говорят, о чем талдычат и сколько на карман кладут
в тупом корыстном безразличье
за голос, мимику, безличье иль безголосье в сей минут…
Так и живем, ахзо, банально, скукожив души и сердца –
пасхально и патриархально, поскольку в сказке нет конца.
1.
На чайных иероглифах судьбы колдуют те, кто век не знал уступки,
а совершал злодейские поступки сакральными осколками молвы.
Мол, так отныне в мире надлежит… и столь ли так важна в миру гордыня,
коль скоро с ней сегодня в Украине - лишь с ней одной без боли не прожить…
На чайных иероглифах молвы колдуют те, кто век не знал печали,
а, впрочем, их не раз и вы стречали среди мирской окрестной суеты.
Как видно, в мире с тем и надледит прожить в удавке времени изгоев,
посколько только им дано земное по сути право – вечность ворошить…
И мир, в котором прежде пала Троя, и сей, в котором нам не дали жить…
Как видно, это бремя роковое уже нам ни за что не перебить…
Не пережить, хоть выстрадай в сто крат, поскольку те, кто вечно сеют смуты
на грани гутоперчевой минуты – куда не прыгни, всюду подлых прыть…
Они в мундирах, в лозунгах, в бабле… Они урвали счастья на полушку,
за что и жгут друг друга на прослушке, и жрут привычно в смрадной суете,
выхаркивая слабых в крупорушку, в которой прочим место в полноте…
с привычной котрацепсией кукушки выхаркивать былое на кресте…
в чужих мирах, чужинцами к друг дружке… галдящими на скорбном языке…
ганьба… гамбит… гондоды… гондольеры… и прочего иного до холеры…
и с этим век в изгнании дожить, поскольку в Украине изуверы
и в чай не упускают кровь пустить, чтоб всю страну отправить на галеры…
2.
В мой старый мир стекаются Слова... В них смысл иной, чем в карточной колоде:
усопших душ звенят колокола и радугой встают на небосводе…
По той причине, что иных нет Слов, чем самые великие – немые!..
И солнце во языцах без оков играет туш, и Звуки в нём – живые...
А святость не уходит в бункера, и комья глины не текут в Безречье...
Рождаются всё новые Слова – в них каждый слог звучит по-человечьи...
Нет новых слов, а старые ушли - собрались вдруг, и, будь здоров, приятель.
Тебя когда-то без толку нашли, но был ты с нами скор и неопрятен….
Перемолол, не спрашивая, зря, и вновь за словом вышел на прогулку:
от ноты ДО узнать до ноты ЛЯ иных миров словесных переулки.
Из старых слов остался только скол от витражей излитого тобою,
и бездна слов, разлитых за столом, где пиво заедают пастилою.
Средь новых слов уставшие года не говорят тебя – ни нет, ни да…
3.
Ко мне прилетали алмазные птицы сквозь сизую полночь в кромешной низги.
Янтарные яхонты глаз, как зарницы, прожли мое сердце, взорвали мозги…
Их было одиннадцать – по три в триадах и два иерарха с нездешнего сна.
Они пронеслись сквозь вселенной порталы всего за мгновенье как в речку блесна…
Не образ, а явность – сакральные лица, астральная данность, ментальный испуг,
они подле сели со мной помолится за данность дальнейших духовных потуг.
Я годы писал полустрофикой в Лету, себе запрещая порыв вне себя,
а там возрастали нелепые сметы непрожитых лет без потуг и огня…
И вот предо мною сидела их стая – и даже не птиц,а седых палачей.
Они мне виски придушили… Стеная, увидел я облик бездонных ночей.
В них не было радости, не было смуты, в них было не время, а вычерк на срок.
И в вычерке этом отрылась траншея не пройденных прежде духовны дорог.
Алмазная крошка смешалась в окрошку. Заснул понемножку я только к утру.
А утром к соседу пришла неотложка… поскольку не он был духовный гуру.
А так просто вдруг очевидец случайный неведомой казни иного меня,
возможно он просто двойник мой астральный в ином измеренье как тень от огня…
Рецензия на произведение: Голубиная сага [Веле Штылвелд]- положительная
http://www.chitalnya.ru/work/205629/
Спасибо,что затронули эту тему! Я бы даже сказала что не только голубей,
но и других птиц убивать жестоко. Пишу об этом так как имею ворону и
живет она со мной из за людской жестокости, хватило ума кинуть камнем
в птицу да еще засунуть ее умирать в трубу!
Зовут ее Варюша, имя человеческое, но она заслужила его и не каждого человека
можно назвать человеком! Нет страшнее зверя на земле,чем человек...
У Варюши не только нет лапки, но она и не летает и клюв тоже сломан,-
если запихнуть в узкую трубу птицу, что от нее останется, калека, но с душой
и добрым сердцем, несмотря ни на что она не озлобилась и продолжает цепляться
за жизнь, радуя меня своим упорством!
После трагедии уже прошло шесть месяцев, когда я ее подобрала, она была еще
хуже внешне, а сейчас она уже красавица и умница.
Вот ее фото. С уважением, Ольга
У вороны Вари клюв разбит да ножка, оттого не носит Варя босоножки,
потому что Варю мальчики пытали - всю воронью правду видно вызнавали...
И куда летела, и о чем мечтала, и за что над миром сказки рассказала,
как её прабабка видела дуэли,а её прабабка впрямь была дуэньей...
Бабушке Арине каркала на ушко: - Не пугай ребёнка. Это ж Санька Пушкин!
Правда, он не знает еголец и душка,что его праправнуки будут так бездушны.
Вытончилось небо колкими слезами - сталактиты боли в двор людской упали.
Во дворе мальчишка камнем сбил ворону: учинив расправу, клюв разбил и ногу.
Нет теперь красотки, что скакала бойко, злой вердикт мальчонки птице был: Довольно!
То ли ещё будет... Подошли другие и давай глумиться - мы-то знать такие...
Красота нас давит формами и статью - сами мы уроды и зовут нас татью.
Сказок не читаем, ако пакимоны, мы на мир лажаем и его законы!
Тушками живыми набивает трубы - век такой вороний, оттого и грубы,
оттого на выспарь нас уже не будет, потому что пофик миру хлопобуды.
Снова всё сначала - стенкою на стенку до крови, до боли, до кровавой пенки:
наши и не ваши, нацики, фанаты - прёт по всей России флуд дегенератов!
Вырванные души, выскаленны рожи, кадыки на выхарк - тушки бледнокожих.
Вот такая нынче у тебя планида, Пушкина Отчизна - в том твоё корыто!
В том твои печали, в том твои невзгоды, отошли, как видно, нынче черноводы,
и явились миру мелко худосочно париев Эвклиды - имбицилы точно.
И крушат сегодня Небо и Планету то ли дети Ада, то ли наши Дети,
то ли недомерки всех эпох и сутей - словно их лишили праведы и судеб.
У вороны Вари клюв разбит да ножка, оттого не носит Варя босоножки,
потому что Варю мальчики пытали - всю воронью правду так и не узнали...
По-моему, хорошая литературная критика должна быть объективной, безотносительной и честной... Ведь на вкус и на цвет... и с этим надо быть очень и очень осторожным... т. е. к каждому относиться бережно, но оставаться собой, на своих этических и эстетических позициях..
У мудрости свой срок и прок -
где чуть чудной, где чуть урок...
Автор
1.
Давайте просыпаться, Человеки! Поэзия обязана нести этическую нагрузку... Пишущий человек обязан рано или поздно обшивать себя коммулятивной броней этики... Будет с годами у каждого... А мне нужны сегодня те, у кого эта броня уже есть... С ними можно что-то менять... А в крикуны я уже по возрасту опоздал. Так что буду беседовать с поэтами без надрыва.
Аврора Дюдеван была неподражаемой писательницей и великой женщиной. Её слова: "Я занимаюсь литературой, как другие занимаются садоводством" - это единственное,что я можно бы было повторить, говоря о себе... каждому хорошему современному поэту.
Но в моде по-прежнему неухоженные, не постриженные стихи, стихи словно комьями, полустрочками,полумаркие, полунедосовершенные... Экспериментальная поэзия с неологизмами, полонизмами и прочая... неплохо... но трудноваримая для читателя, о коем забывать всё же не следует... А вот вам и тест на перегруженность заумью: по-твитерски у вас не более 140 символов на фактор присутствия в мире...
Если слова информационно значимы - это будут читать... Будете бодяжить - нет... чуть ветрено, хоть и не так, чтоб одной левой пяткой... экспроментальная поэтическая отписка... вроде как... не пройдет! Уж лучше - дайте чуточку ритм-н-блюза... и тогда потянет...
У самого меня поэзия чуточку экспериментальна. То, что предложено в ней, скорее театр абсурда, в котором все мы играем роли. Это маленький театральный ролик о трансформации Душ Человеческих, без Боязни, а что подумают о том плохие или несколько несоосные и оттого вечно несносные, но всё-таки хорошие Люди.
Ритм текста в Интернет строго выверен! Банально, мило, вечно... До икоты влюбляться в интернет-страницы, проходя мимо их хозяев в реальности, то бишь в реале... Вот веселуха-то - над авторами главенствует Интернет - ни премий тебе, ни просто восторгов...
Чуть смазана поэтическая палитра несопоставимыми словосочетаниями рождает вполне ожидаемое огорчение... Это то же, что и шлягер-пешёнок а текстуальным передергиванием строчек и интонаций.... Существует щемящая извечная вторичность... там, где Творец не желает выйти на авансцену своего времени и занимает позицию некого фигурного невмешательства. Такое себе фуэте в темном уголке пространства духовного... В том она и вторичность... В прозябании вечном не натруженном...
А надо всегда находить время на выход из кокона, надо найти изюменку в себе. Раскрыться до конца, а не оставаться бутоном... Например, недопустимо много словесных перегрузок при почти агрессивным контекстом и/или при общей минорности текста. А то ещё вдруг являются миру песни: большой крокодил, маленький крокодил, звездочка, блатной квадрат... Так нельзя бренькать... под гитару... словами...
А ведь казалось бы, чуть бы ускорить темп, поправить ритм и получится очень по жизни попутная песня... Или вот что ещё... Случается очень не естественно большой перепад настроений... почти шквал... это настораживает....и в итого разочаровывает... несостоявшимся, не искренним, не святым, едва ли не притянутым за уши.
Не всегда следует поэтить и всё сугубо личное... Из-за неопытности в посторонний мир могут вылететь не только мысли, но и не перелопаченные душевно поступки и годы. И со стороны это будет выглядеть просто ужасно.... Или наоборот - технически чисто, но с крепко придавленной душевной ноткой... Отдельное замечание для отпетых эротоманов... Хва сублимаций... Потным делом займись, а в Поэзию - ни ногой...
Опытные поэты обычно убирают союзы, предлоги, вводные слова... поэзия литая штука... Хоть, впрочем, всё начинается с подражания... И уж затем только следует поиск и раскопки себя... Поэта, да и просто человека шлифует Время... Я вообще обожаю в Поэзии любые подобные перекапывания микросов и макрасов нашей общей вселенной...
Иной поэт пишет вроде бы чисто, но вдруг в нижней последней строчке приглушила тональность. На чуть-чуть и всё таки... Роняется тональность.. и сброс... Некая духовная недотяжка... Очень плохо, когда поэзию превращают в некую плакальщицу... тихий и грустно уходящий совок... текстуальный... печаль да и только... Но это уже навсегда не поэзия!
Вечные душевные и словарные недотяжки... Прошло двадцать лет... Не с вами сегодняшними это было - забудьте, пока не пройдем некие сорок лет условно Моисеевых... Затем и водил Моисей 12 колен Израилевых по пустыне сорок лет, чтобы прошла естественно-историческая выбраковка отчаянных пессимистов. Это уже не поэзия, а плач вопиющего в пустыне.
Особо о Детстве. Не превращайте нынешнее современное детство в советские сказки носовского толка... от них толку нет одна дидактика... идиотам, работягам, шудре, плебеям... Вот только город Счастья словно из давно забытого Детства... Проснуться в подобной реальности - это как ирландского зеленого виски хлебнуть... но вселенная всё-таки правда отсвечивает бесконечной зеленью... И Детство действительно никогда более неповторимо! Прежде всего в поэзии Детства просто необходимы чисто подобраны слова на одном духовном выдохе...
Пишите, пожалуй, очень искренне, чуть вычурно и светло... И вам поверят! Жизненная лирика душевной правды во всегдашней цене! Вводить Бога в поэзию следует более чем осторожно. В качестве примера возьму свое субъективное отношение к современной православной иконописи, которую я обожаю: иконописцы с иконоборцами в противостоянии вечном.... как востребованность актера с его всеядностью... это харизма тех кто чтит Бога, либо себя в боге... Скорее вторые убогие... И икон у них нет, и духовной каббалы не присутствует...
О сакральной поэзии... при столь сакральном и ярком подборе слов, ритмика несет особую нагрузку!.. И пренебрегать нею просто недопустимо. Не может это быть ритмикой песенки лимиты... Естественно и однозначно, что ритмический ряд ещё не текст... за ритмику можно спрятать и сентиментальность, и будничность, и реперское ё... и даже душевную недотяжку... а всё потому, что иной лирический строй НЕЛЬЗЯ превращать в бесконечный акын... Поэзия - не фашизм, и не фаллоимитатор, а исходная точка отсчета духовного роста... во все времена...
Запад духовно вырожден, и слава Богу, что в славянских странах возрождены иконописцы. А ну, без Бога в душе, нарисуйте глаза иконы!... Получатся бездушные стеклышки... Я видывал иконы писаные выпускниками пединститутов с рисовальным предапарте... Это были глаза-иглы! Они выжигали душу. Это были глаза тех, кому преподавать в школе ни коим образом нельзя! А вы говорите Иконы. Иконопись должна быть введена в гуманитарные вузы как элемент востребованной Духовности... Факультативно, естественно... Для избранных... Богом. Аминь!
И ещё... Если вы лирик и не пытайтесь быть эпиком... не может баллада о капитане Грэй быть написана в тяжелом, а значит изначально неверном для вас ключе, тогда как ваше творчество должно быть от Бога ажурно. Слова сносите по веточке, по листику, по соломинке... В этом ваша сущность... Только при этом не завидуйте поэтам гражданского звучания. Они иные...
Виктору О'Хара поэту и гитаристу времени чилийского президента Сальвадора Альенде во время фашистского путча перебили кисти рук прямо на стадионе, превращенном в концлагерь... Так же поступили и с испанским поэтом Гарсиа Лорки... Обоих расстреляли фашистские хунты... Испанская и чилийская... Но когда они писали баллады - их творчество воистину было ажурным!
Нельзя забывать либо нарушать и такой главный этический принцип Поэзии, как НЕ ПОДСТРЕКАЙ... Ни религиозно, ни этнически, ни эстетически... Провоцировать этетические и эстетические полемики - да, но отрицать чужую эстетику злобно, показно и заказано сегодня категорически не допустимо... Я здесь не рассматриваю образчики грубой и намеренной антиэстетики...
А то ещё пишут дамы от мужского обличья... Писать от мужеского пола как бы типа традиция хоть и не новая, но, скажем прямо, чуть подзабытая... Сегодня легче сделать операцию на половых признаках и получить нечто новообразное... Впрочем, Жорж Санд модна всегда с её мужским либидо. В конце концов, она при своей нарочитой мужественности до последнего вздоха оберегала Фредерика Шопена...
И ещё... желательно, чтобы Притча сквозила сквозь каждую строчку. Чтобы было видно, к какому берегу его прибьет, куда вы его гнете, почему так раскосо в нём с преамбулами во всякие несуразные несоразмерные стороны. И всегда помните - малая родина для поэзии - великая сила!
Милые поэтические новички, работайте и над строфикой, и над оборМотами речи... Как бы вам объяснить... Существуют законы верификации, законы строфики... Где они не соблюдаются... там Законы восторга можно переписать просто и ярко в эссе... Для этого эссеистика как выход... Возможно вы просто Человек с большой буквы и Вам это поможет.
Но в Поэзии нужно вкалывать... Всё зависит от общих предустановок. Например, буддизм рассматривает любую человеческую сущность в виде треугольников... Промедитируйте, пожалуйста, а затем, посмотрите, какими у вас получились опорные треугольники ног. Интересно, что в нащей семье победил человечек жены! Нарисованный как и мой из одних треугольников он оказался более жизнестойким... Если вы понимаете и принимаете о чём это я вам толкую, попробуйте помедетировать со своим партнером, другом и пр.
У зрелых авторов превалирует интеллектуализм. И всё-таки... Что скрыто за ярким интеллектуализмом? Ведь это некий словескый пунтализм почти шахматного безчувствия... А огорчен он германизацией слова духовной... Так, для себя, что ли... Всё ж в Золото в том присутствует... Ибо есть среда золотниковая... Годы, мысли, чувства... Да и поступки духовные... Юношеская поэзия наоборот - трогательна и несовершенна... но в том и прелесть лет младых.... Она даже сродни писательству!
А будущий писатель должен уметь… задавать вопросы. Всегда, везде и повсюду. Любые, приличные и неприличные, умные и глупые. И подпись авторская - Марк Твен! (Отчего я такой умный? Потому, что никогда не стеснялся задавать вопросы, даже внешне самые глупые...) Вопросы любви, вопросы чести, вопросы мироздания, вопросы человеческого участия... Трезвый и великий взгляд на окрестный мир Человечества.
Но иногда и пьющий вусмерть Художник - по жизни уже Гений,если только он обрекает себя на Деяния... Но многие поэты ищут духовный анал, чтобы скрыться в нём навсегда... Эдакая хитрая жизненная педерастия... Всех словно бы злобно хотят причесать, прилизать, принафталинить, забить в ящик и сделать всепоняткой подсобной...
Власть топ-менеджеров с идиотскими замашушками долбаков всеядных - агрессивных, мелких, неумных... абсолютно точно таким представляется третий пол бездуховных нынешних управителей! Я же терпеть не могу нелюдей Третьего пола - пола жизненных мудорастов! Залиты глаза, но человек творит, и к пятидесяти это уже слава Богу! Прочее просто туфта не подлежащее обсуждению, ибо под лежащий камень и водка не льётся!
Как я сам лично живу?! В тамбуре с женой при тамбуринах.... У нас с ней на бэк-вокале и вподтанцовке время... Вот и носимся по жизни... Далеко уже не в поисках себя, а ответных себе сущностей.... Отдельно не мешало бы поговорить о графике поэтического текста. Графика текста телеграфна, на пуантах, а текст лиричен.... Здесь или или...
Голос автора чем тише будет звучать, тем мудрее... Неплохо бы и абзацы иметь... Текст из надрывного сообщения переведя в стационарную плоскость просто текста по манере записи, можно довести до уровня небольшого чуда... Но графике текста неопытные и поспешающие внимания почти не уделяют... И это горько... и алогично...
После смерти матери вот уже три года пишу как бы рывками... тяжела эта ноша... поэт... Амен код амен! Так причитали предки. Поэты, Вы обязаны писать много, чтобы передавить своим Творчеством многообразную окрестную серость! А вот зрительные и зрительские восприятия - в поэзии и прозе - это особый вид искусства! И даже в зарифмовках, как по мне, это всё-таки не всегда поэзия... В них, как и в акростихах уже натянутые размывки, которые вымывают и губят поэзию в ущерб документальному восприятия.
А это порой жестокая мука, и через нее не надо проходить, но надо проникнуться и еще глубже понять.. Стоит ли писать спешно ресторанные стишата или всё же поэтить?! По-настоящему, по-человечески... Поэзия - это не только и не столько как бы большая заочная школа-утешительница, школа-отворотница от дел и поступков крайних бездуховно-бездушных. Нечего от себя прятаться в свой народ, и элитарить себя для верховной шудры. Народ всегда тоскует по хорошей Поэзии...
Давайте её хоть по крохам, но регулярно.... Сегодня это возможно... Прикормить норов народный... Не стесняйтесь опускаться на поэтические корточки. Не народ сам шел в пигмеи, а его туда привели... Пусть хоть на ваших страничках выдохнет народ полной грудью... У неокрепших поэтов бывает привыкание к фоновым прическам времени... вы даже не понимаете как это глушит на смерть истинных сенсетивов... Прекрасно то, что для этого есть телесериалы для всей прочей публики... там однотипия духовная приветствуется и хорошо оплачивается... Но это не ВЫСШАЯ ПОЭЗИЯ.
И вообще, аккуратно выписаны строчки... как бы ни о чем.... это фоновый текст для сериала... про очередного российского инспектора Катанйо... И вообще зачем гнать бандюжно-воровской сленг рядом, например, с монастырским языковым строем того же Нестора-летописца или вещего Бояна... До такого дотянется только тать какая нерусская.. Только без обид. Но не соразмерны языки - биндюжный и летописный...
Извечная блокониада окрестного Разума... вечно грустная.... с бархатными стульями с оббивочкой в золотистых гвоздях... гроздями... в виде виньеток... м-да... Основная беда сиюминутных пиитов - это вчерашние слова, идеи, кодексы поведения.... переключится пора... тогда, когда источник словестности прохудится в душе...
Случалось, что на годы замолкали великие русские поэты и поэтессы. За примерами не стоит ходить за три моря. Здесь и Борис Пастернак, и Марина Цветаева... Очень часто они ожидали не только новых образов, но и новых слов.. Новые слова способны по иному представить кодируемое вербально пространство и добиться в нём желаемого созвучия...
2.
Неформальная литературная жизнь существовала и до эры Интернет, но эпистолярии в те времена Оно были куда как более полноценными… Чаты и Форумы смазали общение, истощили его и свели его до киберсленга и смайликов… Чудачить да фордыбачить в литературу приходят многие, но, пройдя годы, остаются лишь единицы.
Сетевое имя Веле Штылвелда заставляет задуматься. Какие у этого автора приемы, фишки, в чем недостатки, что было, если бы этого автора не было в блогосфере и ряде литературных ресурсов?.. Какой спектр перекрывает он своими работами? И где-то же есть его нишка, примером, поэтическая, литературная... На кристаллизацию поэтического имени порою уходит жизнь...
Но даже в конце пути можно встретить не лазурные отзывы: "Веле, у Вас очень нестабильное творчество. Иногда напишите - закачаешься, иногда где-то посредине". Попробуй здесь возразить... А я и не возражаю. На каждый платок - не накинешь в платок.
В глубоком Детстве моя еврейская бабушка Ева хотела назвать меня Ванькой, а украинско-польский отец - Мишкой, в память о своём брате младшом, усопшем во младенчестве. Из этого получился мой вечный литгерой альтер эго Мордехай Иванович...
Мой сержант-срочник. аид из Самары спас меня от заслания на Дальний Восток после ШМАС - школы младших авиционных специалистов в п. Лебяжьем Ориенбаумского р-на Ленинградской области. В 1973 г. в окружной газете ПрикВО "Слава Родине" (г. Львов) я начал публиковаться как военкор.
После десяти лет ухода за чернобыльским инвалидом - мамой, которую я похоронил в декабре 2007 г., полгода не поэтил. Дочери - ни израилькая, ни киевская не отреагировали на смерть умиравшей целое десятилетие в агонии бабуле. Тем не менее, я стал невольно естественным передаточным звеном времени, так и не принятый собственными детьми.
Наверное, судить всё же поэта дано, как видно, поколениям внуков и правнуков... И дочери здесь ни в счет. Пропоэтил, увы...
У меня плохо получается улыбаться. Время скорее предложило мне маску белого клоуна с мрачненькой гримаской на лице. Но кто-то должен быть в этом мире и в этой маске. Я принял ее и несу, как одну из пружин огромного литературного мира. У меня, увы, как и у всякого Творца, впереди нет уймы времени, но спасает сегодня то, что вызрела избирательность. Именно избирательности всего более и не хватает молодым. Отсюда такой разброс чувств и мнений...
На что остается надеется, так только на то, что все-таки отыщется и в обозримом будущем такой осколок времени, на котором я всецело посвящу себя Творчеству. Всего менее я жду перемен... Перемен?!. В чем они?!. Копошась в литературе, в т.ч. и НФ, я натолкнулся на мысль ныне уже покойного классика Курта Воннегута о том, что на смену революциям и войнам в конце второго тысячелетия пришла пресловутая великая... Перестройка, которая водила за нос человечество не одну тысячу лет... Это было сказано в пятидесятые годы... В США. Лихо! Публицистику всегда судят по законам мышления! А вот Поэзию по струнной партитуре Души.
1.
Опять ноябрь ломает код вчерашних экзоргем...
Священный Времени проход не знает прежних схем.
Он промежуточно не с той поры недавних лет.
Где жизнь, казалось, шла в отстой и мерк небесный свет.
Кто это выдумал, сказал, что дан мне дивный штиль.
когда снят прошлого накал и смят в нелепый билль.
В том билле вычурно права прописаны для всех.
Но только пришлым трын-трава и сладкий свальный грех.
А автохтонам этих мест - исчадье на крови,
несчастий каверзный окрест и время без Любви...
Здесь море выпито до дна и горя, и тревог,
и зол мишурная молва шагнула за порог..
И отойти уже нельзя от этого легко,
и вышли в прошлое друзья, вернуть их не легко.
И вышли в прошлое слова, порою прямо в гроб.
Вернуть оттуда их нельзя - кто умер, тот усоп.
Аллеи гоблинов и фей срослись в единый сад
печальной памяти людей, прошедших термояд.
И в этой памяти икон уже не обрести -
последний Прошлому поклон и тихое: Прости!
2.
Эталонировать реальность не удаётся -
миров окрестных пекторальность на дне колодца.
Эшелонировать реальность стремится время -
в нём наших шуток тривиальность и сказок бремя.
В нём наше странное начало и зов столетий -
мы все в них жили с изначала на белом свете.
3.
Ночная головная боль... Мой мир знобит привычной хворью.
Беру у прошлого пароль: НЕДОВОСТРЕБОВАН ЛЮБОВЬЮ!
Беру у прошлого принт-текст, в котором значимо молчанье,
как тихий вычурный протест минут, проошедших на закланье.
Не возвращаются слова своей гремучестью дремучей...
их больше нет - одна молва, и снова боль на всякий случай.
И снова мерзский пиетет - на мочках дней висят прослушки
недовостребованных лет, когда без слов сердца на мушке.
4.
Белый комбидрез - ночь черным черна -
счастья фа-диез бьёт в колокола.
В грёзах боди-арт вспыхнули тату -
белый комбидрез выскользнул в мечту...
...высказал слова, складками явив,
шелка плевела, черной лайки сплин.
замш перчаток блекл, белоснежно ярк
комбидреса брег подле тела мягк.
Тела марципан, бюста куличи -
кто здесь хулиган - лучше промолчим.
Белый комбидрес, черной лайки сплин -
вот и весь эксцесс - мир да ночь нагим.
1.
По-сентябрьски размеренно глухо проливные утюжат дожди
пол-планеты с размоченным брюхом, бабье лето так скоро не жди.
Зонт без спиц я ношу для порядка... Все китайцы с их вечным дерьмом.
Я давно матерю без утайки из фольги металлической лом.
Я давно переехал из мира, где все было добротно навек
в некий странный обмылок немилый с секонд хендом и тыщей огрех.
Здесь орудуют издревле тайцы, их надрывные крики слышны -
расторопные братья-китайцы обрывают у местных мошны.
Две подросших кричат китайозы о своих безобразных прыщах.
о чернобыльском в дуру лейкозе, и о том, что одна на сносях.
А вторая подружка, кобета, прошмандовка, китайская дочь
хочет в Киев вписать до рассвета беспробудно продажную ночь.
Красной книги она обчиталась, и теперь, как в двенадцатый век,
она рыночным ордам отдалась без особых душевных огрех.
Разве грех приспосабливать солнце под себя, оттого, что оно
светит в мире не только японцам, но и гейшам в цветных кимано.
По-сентябрьски размеренно, трезво - не уедешь внезапно в Шанхай,
она ищет весенние фрески, и душе её солнечный май.
2.
Арамейские кувшины в HOLSТEN-пабе вместо кружек.
Нацедите жбанчик пива дивной патокой из пчёл,
запечатанный однажды в дар грядущему к тому же
в вязком латексе столетий, чей доподлинный узор.
Ритмы прошлого скипелись в твердь-пластид из жировоска.
Арамейские кувшины, впрочем, жертвенно молчат.
Свитки в них свернулись кротко, сплошь из вычурного воска...
- Бер Ашев, - читает цадик. - Дальше, - правнуки велят.
Здесь Адам признался Еве - первозданной королеве:
с прежде прожитой мечтою не построишь Рай земной.
Стон здесь слышится поныне в растревоженной гордыне:
- С прежней вычурной мечтою Ад здесь летом и зимой!
3.
Через годы-непогоды, через устрицы ночей,
через будни-сумасброды, через тухлый наст речей...
Через пятницу на среду, через вторник на четверг
снова власть даешь комбеду: кто не с нами, тот абрек!
4.
Чуть левее влево, чуть правее вправо - пулею Лебеля рвётся дней орава...
Жмутся батальоны УкрПриората - мрачные колонны, рыхлые прелаты.
Чуть правее влево, чуть левее вправо минные траншеи рвутся вглубь державы...
Выписаны ранцы дней Наполеона - ждут ротарианцы кастовых законов.
Чуть мрачнее влево, чуть печальней вправо… Жмутся фарисеи... тоже им держава.
Всюду проходимцы по веленью зова: нет на них управы, всюду дней полова....
Чуть подался этим... каждый понемножку и теперь нам светят только неотложки...
Правые налево, левые на право - батальоны к бою - шантрапа задрала!
5.
Убило две породистых собаки - больших полулюдей, полутелков...
Ах, сколько было возгласов здесь всяких... А сколько убивает мужиков?!
А сколько выгребают в подмужичье вчера ещё волшебных дивных дам,
дошедших до истоков обезличья, чьи души инфернально жуткий хлам...
Кто высох среди них, а кто и выгорк, а кто и просто время перебыл
без вычурных земных душевных выгод, самих себя в дерьмо превоплотив.
Убило две породистых собаки... Убило время Инь, а с ним и Янь.
Не лезут больше в драку забияки, а, значит, что и вовсе - дело дрянь!
6.
Бог всесильный, смилуйся над нами,
прекрати всемирный беспредел!
Нищему я денежку бросаю,
а он в небо голубем взлетел...
Михаил Годес
Старый нищий кормит голубей - фетровая шляпа, лоск манишки.
Outlander счастья, как шарпей, - крошит птицам мелкие коврижки.
Крошит счастья жалкие куски - не того, иного в повсеместном
человечьем призраке тоски - потому как жить под небом тесно...
Отчего не велено порхать, и парить, взлетая в небо птичье -
не сумел до времени узнать в жутком человечьем обезличье.
Плавится минут седых канва, заплетаясь в завязь светозарно.
Время запечатало слова не по-птичьи каверзно, бульварно.
Где он тот небесный бельведер, пред которым все мы недоптицы...
Помнится ГУЛАГ, СССР, вертухаев каменные лица,
помнится Почетный караул, помнится вождей в гробах теряли,
август был однажды мрачно хмур, но в ГК ЧП не расстреляли.
Хоть пришли иные - не из тех, а другие - из ворья да сажи,
нищий исповедует их грех, крошит птицам горьких лет поклажу.
•Я делаю «секретик»: под стёклышком - цветочек.
А рядышком с цветочком зелёненький листочек.
«Секретик» я присыплю жёлтеньким песочком
И придавлю тихонечко сандалика носочком.
Набрел на это чудесное стихотворение Ирины Столовой, и всё вспомнил о той далекой уже поре... Мне было 18 лет, племяннику Алексу три года. Мы с ним перерывали весь двор, закапывая разнообразные "секретики"... И каждый из них словно надеялся, что уж он-то самый лучший, самый красивый! И слёз-то было, когда утром находили эти секретики разорёными... Что у призывника в легендарную СА, что у малыша без двух лет эмигранта из СССР…
Для создания «секретика» необходимо было иметь: стеклышки (желательно крупные и разноцветные – зеленые, коричневые, а лучше всего – синие), фольгу, цветную фольгированную крышечку от кисломолочных продуктов или красивый конфетный фантик. Также в дело шли бусинки, мелкие цветочки (живые или сушеные), вкладыши, кусочки яркой пластмассы.
Главным было создать «секретик» в одиночестве и не забыть его местоположение (можно было нарисовать карту с тайными обозначениями). Показ «секретика» кому-либо – это показатель высшей степени доверия к человеку. Тогда над «секретиком» расчищали землю, так чтобы не было видно краев стекла, и поражали друга оригинальностью своего произведения.
Разорение «секретика» считалось преступлением, сделать это мог только враг (под его личиной обычно скрывались соседские мальчишки). Однако и «враги» тоже были не прочь создать свои «секретики», правда, в этом случае под стекло уже выкладывались чужие шурупчики и гвоздики, иногда, правда, и клещевато-красивые жуки.
Сам я в своём Детстве закапывания стекол во дворе занимался редко. Чаще это был похорон мелких птиц – воробышей-желтогрудок, которых у нас в круглосуточном детском саду часто давили жирные прикухонные коты, а порой я с девочками Наташкой и Веркой хоронили не только птиц, но и лягушек с тритонами… А еще как-то закопали чей-то кошелек со старыми монетами, и написали пиратское послание в жутких картинках, писать мы ещё тогда не умели, на языке тумбы-юмбы.. И даже подписалась кровью из сока бузины, как в каком-то пиратском диафильме. И подпись сия была сродни: "Мне нужен труп, я выбрал вас, до скорой встречи, Фантомас". Но и «Фантомас возник в нашей жизни позже. А тогда это была считалочка погрозней:
Вышел ежик из тумана, вынул ножик из кармана,
буду резать, буду бить – с кем останешься водить?
Водила всегда Идочка. Затем она стала Адой и мамой Алекса. Затем мы с Алексом отрывали садовые тайники и прятали разнообразные секретики, затем Алекс вслед за Адой и Мишей был лишен советского гражданства, а помутневший глаз из тайника никто так и не выкопал. Но об этом следует рассказать поподробней.
Вообще, мальчишки делают «тайники», главное отличие которых заключается в том, что они редко находятся в земле. Обычно они располагаются в нишах, щелях, укрытиях. В тайники мальчики часто прячут разнообразные предметы, которые могут пригодиться им для уличной игры, т.к. дома родители могут просто выбросить эти предметы, приняв их за мусор.
Часто в «тайниках» малыши прячут личностно-значимые предметы, которые могли быть подарены старшими ребятами либо кем-то из родственников. Психологи, занимающиеся изучением этого вопроса, считают, что почти сакральное «секретов» определяется их глубинной связью с личностью ребенка.
Делая «секрет», ребенок фактически материализует свое тайное присутствие в данном месте.
Я долго не знал, что дарить для секретиков малышу, но он сам находил мне подсказки…. Так однажды он и обнаружил чей-то искусственный глаз. И верно, недавно умер в бабушкином доме бывший немецкий полицай, и его вывезли на труповозке, бросив перед тем небрежно его труп в древнем байковом одеяле густо изъеденным молью прямо на асфальт у подъезда. Вот и выкотился сей эрзацглаз из окочуревшегося эрзац-фрица прямо в траву, где и пролежал несколько месяцев.
Интересно, что в тайниках мальчиков отсутствует эстетический аспект, который очень важен для «секретов» девочек. Потому как для мальчишек важно не то, что лежит в тайнике, а то, как он выстроен (выбор места, его неожиданность, технические характеристики). А раз пришлось прятать в тайник как бы хранилище света, пусть и принадлежавшее отпетому земному мерзавцу, мы решили предать его солнечным лучам на просвет… И глаз помутнел, словно наполнился внезапно набежавшей слезой.
«Тайник» мальчика редко становится средством общения, потому как девочки за ними не охотятся, а друзьям обычно он не показывается. В случае, если кто-то из сверстников обнаружил чужой «тайник», он сразу же разрушает его демонстративно, при этом просто разбрасывая неподалеку все его содержимое.
Но врагов у маленького племянника по жизни ещё не было, а место захоронения оказалось заметным, хоть и забылось вскоре на годы, годы, и годы… Если точно, то почти на четыре десятилетия….
В свой «секрет» любой маленький человечек вкладывает кусочек своей души.
Когда ребенок периодически посещает свой секрет, чтобы проверить все ли с ним в порядке, то таким образом он оживляет символическую связь между своим «Я» и его воплощении в своем создании. Получается, что делать секреты – значит утверждать свое присутствие на очень непростой и немаленькой планете Людей.
К тому же, если эта планета Людей так быстро вращается под ногами и вскоре уезжать в эмиграцию… И тогда секретик становится последним якорьком бурного переездного Детства.
Позже в Шереметьевском аэропорту Алекса уже не выпустят даже в простой туалет из почти фанерной по тем временам ВИП-зоны, и тогда отец веско распорядиться.
– Слушай, Алекс, делай свой последний секретик на планете Эсесэсэрия прямо в штаны. И Алекс сядет по-детски неуклюже накорточки. И зарыдает строгая таможенница, и возьмет трехлетнего ребёнка за ручку и проведёт в туалет под презрительными взглядами своих идейно стойких коллег.
А что? Ведь советские писатели и педагоги уверяли его идейно нестойких родителей – Аду и Майкла, что "секретки" можно делать где угодно. Для них и пляж также отличное место. Сложите предметы (бусинки, ракушки и т.д.) в небольшую ямку и прикройте картоном, пластиком, стеклышком или просто засыпьте песочком, но обязательно оставьте опознавательный знак, чтобы, вернувшись позже, вы обязательно могли найти свой тайник.
Вот уж действительно…
Хорошо быть кисою, хорошо собакою –
где хочу – пописаю, где хочу – покакаю…
Вот и Мартик, на что уже кот, а и тот почитает только песочек с ароматизатором. И как только его туалетик лишен песка, он теряет ориентацию, и тут же гадит на прибрежную… туалетную плитку…
Наверное, поэтому "секретики" – детская дворовая игра. Без секретов жизнь нормального советского ребенка была бы неполноценной, если не было бы секрета, его требовалось срочно выдумать. Как приключенческую повесть «Секретный фарватер» или, например, зарыть в потайном, укромном месте двора или сада вырыть маленькую ямку, и на ее дно уложить сначала фольгу, потом цветочки, бусинки или что-либо еще, что сердцу дорого –«драгоценности» (стеклянные бусы, красивые пуговки, разноцветные стекла, бабушкину коллекцию минералов), а сверху плотно прикрыть стеклышком и засыпать землей, и потом показывать клад избранным. То есть, оказать им доверие и поделиться секретом.
У взрослых секретики скрываются по иному.
Мама Ада в резинку стареньких трико зашивает американские телефоны и адреса. Это телефон и адрес тамошнего дядюшки – кантора Нью-Йоркской синагоги и его великовозрастных чад. Они должны будут встречать их в Бруклине, но до Бруклина ещё не просто добраться. Вот это таки настоящий секретик, как проехать через Европу 1975 года с визой на ПМЖ в Израиль и оказаться в стране желтого дьявола. Как, как… Это уже секретик взрослых людей, и они о нем никогда никому не расскажут. До самой смерти.
– Ты с Алексом делал секретики? – спрашивает меня Ада и тут же говорливо перебивает себя:
– А ты и впрямь умеешь делать «секретики»? Если не умеешь, я тебя научу. Возьми чистое стёклышко, и выройте в земле ямку. Положите в ямку фантик от конфеты, конфету обязательно съешь сам.
В Адочкином послевоенном детстве было так немного конфет, да и к пустому чаю вместо сахара полагались ксилитово-сахаринные «подушечки», которые надо было во всю силу сосать, чтобы почувствовать тихую елейно-кислую, словно прыщеватую сладость.
– А на фантик можно класть камешек, цветное стеклышко, бусину, птичье перышко, да ещё шарик (можно не только стеклянный, но и металлический от детского бильярда). А ещё можно положить жёлудь или шапочку от жёлудя, или даже разноцветный лоскуток.
Бабушка Ева была надомной портнихой. Её «Зингер» не знал остановки. К ней приходили послевоенные вдовы и холостячки, которых она обязательно величала «мадам» и для которых перекраивала еще трофейные немецкие платья из крепдешина. Такие же вдовьи и неяркие, как и у советских «мадам». Лоскутное тряпье составляло особую ценность. Из него бабушка Ева шила клифтики, и Наум увозил их на толкучку в Клавдиево продавать местным торговкам против поперечных прострелов в опухших поясницах….
– Ты меня слышишь, можно было спрятать в «секретике» цветок, листик, а можно даже просто траву. Можно настоящую конфету. Но мы больше одной «подушечки», и то изредка, в «секретик» не прятали. Но можно было положить бузину, или сухого жука. Можно даже ластик, если он красивый. Только жалко было до чертиков. И тогда я говорила себе: «Застрелись!».
Словечко «застрелись» и впрямь застряло в Идочкиной лексике надолго. И баба и дед испытали на себе его действие не единожды. Но время забыть эту лекцическую идиому шестидесятых годов.
– Да, можно было ещё пуговицу припрятать, если только она блестящая, а не от солдатских кальсон. ...Ну вот. Положили? А теперь прикройте всё это стёклышком и засыпьте землёй. И потом потихоньку пальцем расчищайте от земли стеклышко и смотрите... Знаете, как красиво будет!
Я как-то сделала «секретик», запомнила место и ушла. Назавтра моего «секретика» не стало. Кто-то его вырыл. Какой-то хулиган. Я сделала «секретик» в другом месте. И опять его вырыли! Тогда я решила выследить, кто этим делом занимается... И конечно же, этим человеком оказался несносный соседский Алик, кто же ещё?! Тогда я снова вырыла «секретик» и положила в него записку: «Алик, ты дурак и хулиган». Через час записки не стало. авлик не смотрел мне в глаза.
– Ну как, прочёл? — спросила я у Алика.
– Ничего я не читал, – сказал Алик. – Сама ты дура.
…А мы и сами находили в чужих «секретиках» красивые фантики от конфет, фольгу и разноцветные стеклышки. Самыми суперскими были фантики от конфетки "Мишка на севере", знаешь, она такая сытная была... Одни мишки – уже гора мяса, да ещё они в буреломе не просто бродят, а ищут отменный мёд диких пчел…. Сейчас у меня в Америке я сахара больше не ем. Возрастной диабет от переживаний. В прошлом году умер Майкл. Планировали через 35 лет погостить на родине вместе. Но Майкла съел рак желудка. Я с ним прожила сорок лет как один день. А теперь привыкаю жить одна. На это уходит очень много здоровья. Но Америка – прекрасная страна, и это моя страна, моя Родина! Там я воскресла и родилась заново… А Киев – это мой далекий «детский секретик»…
Ты заговорил о «секретиках» и я почему-то вспомнила об этом. Появилось жуткое желание сходить в свой детский садик и покапать... Только там сейчас, говорят, располагается коммерческая организация... и я не уверена, что правильно поймут иностранную женщину в полном расцвете сил… копающуюся в земле..
Что до моего с Алексом секкретика, то самого его после отъезда Ады в Швейцарию я так и не нашел. Зато отголосок о нем зиял в Интернете строчками:
…В песочнице под бутылочным стеклышком спрятаны два фантика и ромашка.
Я знаю секрет, я решил посмотреть на него, и раскопал стеклышко,
Но вместо цветка и фантиков я увидел чей-то мертвый глаз.
И действительно, не из стекла был выпавший эрзац-глаз, а из некого пластика, который и потускнел, и съёжился оттого, что умерло время наших прошлых воспоминаний… И остался от наших «секретиков» только горьковато-тошнотный привкус перегорклых прошлых минут…
А вы делали «секретики»? Или о них помнят только поэты? Уж и не знаю, чьи это строчки…
«Секретики, секретики… Зелёное стекло...
Фольга на солнце светится, а счастье - вот оно.
Мы выросли, но детские секретики в душе
На солнце также светятся и помнят о тебе...»
(с) Вроде бы всё ясно, обычные фотографии из семейного архива. Родная тетка из Чикаго, США на могиле родной сестры и моей собственной матери Тойбы Шкидченко. Наверное, это самый святой поступок Ады в её родном Городе.... В вечном Иегупце, из которого ушли в Исход десятки тысяч послевоенных советских евреев.
Сквозь Аравийский космопорт прошли на Землю бедуины –
бродяжий, алчущий народ с планеты Альфа Цезирины.
С иной невидимой звезды, сквозь солнц соитие – в скрижали…
Но этот древний космопорт шайтаны в невидаль убрали.
.
От звезды к звезде труден путь в мирах, где слова в узде, где виденья – прах!
Но прикрой глаза или чуть прижмурь – вспыхнут солнц дрова и исчезнет хмурь.
Ты увидишь вдруг между двух колец дальний космодром и мечты дворец.
Сдвинешь дивный диск в давний космопорт – в терции минут в коду стылых нот.
.
А там, где +нгел Джабраил стоял на кромке вечной суши.
сих сущих он перевоплотил в простых пустынников горючих.
И те шептали письмена и с тихой грустью забывали
звезды далёкой сон-слова в густой земной «фата моргане».
.
Дней не перечесть, лет не сосчитать: от звезды к звезде запеклась печать.
+нгел Джабраил запечатал растр – письмена веков переплел в кадастр.
В дивных знаков вязь влит волшебный свет: двух светил слова и насущный хлеб.
На одном конце невозвратных дней – горький путь в веках, на втором – элей.
.
Прошедшие сквозь вязь миров, забыв свой солнечный альков,
не пронесли в иные дни иных времён нездешних сны.
Они прошли сквозь пыль дорог, прикрыв истории полог.
Кочевья выстроились в сонм иных космических времён…
.
На солнечной развилке каллиграф начертал вязь светной паутики в космический портал.
Туда нельзя вернуться, оттуда нет пути, лишь узы остаются, в которых Я и Ты.
На солнечной скрижали спеклась планеты вязь,
расплавив боли льдинки в целебную приязнь.
Развилка паутинок проникла в вешний мир под тихую сурдинку, где Время – поводырь.
.
+нгелы вмокнули в Путь души-толоконца,
обмакнув за пять секунд их в скоринки солнца.
И корпускулы судеб, выпорхнув наружу,
приняли свой скудный хлеб из прибрежья лужи.
Коды букв арабских в вязь выткали столетья. Их земная ипостась – зонг тысячелетья.
От гортанных и густых кличей на рассвете до волшебно-неземных в будущем Завете.
.
Светный +нгел Джабраил их привёл однажды в мир, который претворил боль,
печаль и жажду.
И простыла на Земле солнечная Лета, обретенная в мечте свить себя с планетой.
Оборвался камертон на волшебном вздохе, и родился клич иной прекратить проруху.
И родился сон стыда вырваться из гнева, но вокруг жила орда без шатров и хлева.
.
Опять инвариант священного огня, хоть лик иной скрывается вуалью.
И рыцари-лошадники себя искомо чтят в сравненье с прочей швалью.
Но сарацины, выйдя сквозь огни – где Эльмовы, где просто звёзд пустынных,
вросли в верблюжьи вязкие горбы, гордясь собой на переходах чинных.
.
Готовые пробиться сквозь века до самой крайней северной Медины,
они искали абрис в облаках земли иной, в которой прежде жили.
У той Медины – звездный космопорт: о нем известно праведно и точно,
Но варвары, как стражи у ворот, не пропускают в мир иной досрочно….
.
Иная твердь, иные гаруса, и синь небес в свинце тяжелом тучно,
И ко всему всегда идут снега: нелепо, сыро, влажно, жестко, кучно….
Идут снега, снега, снега, снега и не пробиться к поднебесной сини,
хоть кштарии на белых верблюдах исконно верят вымышленной были.
.
Но только память попирает прах, неведомый на Альфа Цезарине,
Там почивает собственно Аллах в шатре миров в своей великой силе.
Там вечен эль Джираль – оазисов оазис: форпост, оплот и счастья анабазис
Шесть миллиардов пальм сплелись в один шатер – в один ковер ста тысячью озер.
.
Такой инопланетный анабазис: шатров, костров и юрких иноков,
Зачем они прошли в земли чужой оазис и выжгли мир ордой верблюжьих ездоков.
Когда они прошли в Земли чужой пределы? Кто вызвал их, к чему, зачем и отчего?
Нет памяти о том – Скрижали отсырели. Размыла их Река забытых облаков.
Как полюбить арабских строчек вязь, прошедшую волшебные горнила:
у каждой буквы солнечная мазь, различна точной меркой Джабраила.
Чужие страны как чужие расы: у каждой расы свой земной карас:
всем выданы и флаги, и матрасы, пока земной – ты вечный папуас.
.
Шаг налево, шаг направо – и уже не перейти через время переправы,
через звездные пути,
через шахтные колодцы, через тайный переход – мнутся жалко полководцы,
не сказавшие; «Вперёд!»
Отступать в порталы ночи, обжигать порталы дней был не каждый полномочен
среди Эльмовых огней.
Шаг налево, шаг направо – сквозь столетий письмена
протекла кочевий лава сквозь земные племена…
.
У северных ворот восставлена звезда, и накипь льдов зажала пилигримов.
Туда не подойти, там варваров страда, хранящих тайну Северной Медины.
Гиперборейцев след растаял в небесах, истаял вслед за адом Атлантиды.
Они прошли в миры, где умирает страх вдали от отмороженной Арктиды.
.
Бинарный код и знак Луны давно в истории Европы –
они впечатаны в мечты и в зов Эллинки Пенелопы.
Они вошли в её судьбу – и Пенелопы, и Европы,
поскольку были на кону волшебных сказок строфы.
Энергетический разрыв – здесь Солнце, там – сливная яма.
Энергетический разлив – обрыв, отлив, отрыв, нирвана.
Сливные будни в падежах и па-де-де под балалайку,
и память в чёрных миражах, и плеть погонщицы из лайки.
.
Не всем проведаны сполна иные солнечные блики,
в которых выткалась канва сквозь остов древней базилики.
На фресках вычурный сюжет скомкало Время до полстрочки –
иных времён земной обет давно изведанный до точки.
Но вечен посох мудреца, чья длань пред Господом открыта,
и несть дороги без конца, и скиты норами отрыты.
Нетленно мощи мудрецов сложили головы к Порталу.
Их растворен пустынный след давно и прочно в мадригалах.
.
Не угрожая Запределу, они ушли – Судьбы зазнайки в инопланетные пределы
в обычной варварской фуфайке.
Бредут народы вдоль столетий, на каждом – рубище веков:
и скудный ломоть на рассвете, и чудный памяти альков.
И только Бог на парапете взирает мудро свысока – ведь бедуины те же дети,
и мчит их времени река.
Тиранят гордых бедуинов, пришедших с Альфы Цезерины
иных времён былые дни и Аравийские холмы.
.
И оттого их путь иссатан, что по камням струится фатум,
могучий памятник того, как было прежде нелегко,
как шли они меж звезд порталов огромным серым вязким валом.
Как подле данной им Земли они дыханье обрели –
прошли, проведали, случились, в легенды Время воплотились,
вошли в горячие пески и обрели седин виски…
Сорвались в вязь арабских струн и обрели Магриб-баюн,
и отошли в недавний сон средь миражей пустынных слов.
.
Не чувствовать, не знать, не ощущать, не ведать, не предвидеть, не боятся –
пред миром вольным стражем оставаться, поскольку Аравийский артефакт
не ведом, не учтен, не состоялся в недавних нерасторженных мирах,
в которых даже грустно святотатцам, поскольку нет, чего предохранять.
.
Разрушены порталы Атлантиды, и нет Гиперборейских дивных врат –
они прошли сквозь льды и лет лавины, уйдя на дно в скалистых берегах.
Осталась только память о походе на Землю обетованную вроде.
Но где Обетования роса, и где её резные гаруса –
…Уже не помнят даже бедуины; в их памяти рассторженной – Руины.
Сомкнув народы в сущее кольцо, мы обнажим Истории лицо.
И с тем отыщем путь в наш старый Дом – с порогом лет предвечный окаём.
За дверью там скрывается рассвет грядущих человеческих побед.
.
Пока же на крылечке дремлет Кот – баюн, ворчун и старый обормот.
Он прежде был поэтом на Земле, и этот трёп он промурлыкал мне.
Сомкнув глаза, он мирно задремал, а я за ним легенду записал,
за каждым замурлыканным мурлы, я ведал вкус халвы и баструмы.
У Лукоморья Теркин чешет нос – нальют иль нет – единственный вопрос.
.
У всякой парадигмы падежей есть вечных слов бездонные пульсары.
Чем значимей они и чем важней, тем ближе к круговертию Сансары.
Истоки дней в сансаре падежей… У каждого свой росчерк виражей.
На каждом, обретаемые вновь мечты, надежды, радости, Любовь.
.
Коллективный Разум Сферы междометий и метафор
странным оттиском на гемме переплавился в Магриб.
И по меркам Джабраила сквозь века ушли в Сахару
бедуины, словно в море… Мелких лодок жалкий вид.
.
По ораклу Небес мы живём не там, а здесь: Киев вплавился в Луксор,
Шаббала в Шамбалы ритм –
с сединой густой висков бродит миром Вечный жид: барражирует восток,
как имперский оверлок.
Возрождает те места, где история чиста, к бедуинам он гонец –
дайте правду, наконец!
Что случилось там у вас не сегодня, не сейчас...
Отчего земной карас выпал Альфа Цезерине
и от звездной пуповины отторгнуло время вас?
.
И мы уйдем в проём Времён, и нас сочтут предтечей в одном из пройденных миров,
и будет тихий вечер.
Но там, где тело отпоют в печали иконвечной, сквозь космопорт слова пройдут
светло и человечно.
И наши души сквозь порты пройдут в миров начала, туда, где прежде всяк бывал,
но в то, что верит мало.
А там всё снова и опять, и вряд ли будет точка – любить, творить, дышать,
мечтать от детского росточка.
.
Стеречь порталы, жечь мосты, сминать истоки судеб, творить Истории холсты,
в которых мир пребудет.
Дабы судейские умы вещали не напрасно, что мы планету обрели, а на планете – ясла.
Аллах и Будда и Христос явились в них предтечей,
дабы свой собственный чертог прожить по-человечьи.
Дабы и хитонах и чалмах на Альфа Цезарине Мы обрели себя в делах – бессмертно,
без провины…
.
Бинарный код и солнца вязь, и звёздные пульсары
соткут соцветье новых рас, но с нами в изначале
Тунис-Украина, май 2010 г.
• Американский образ мышления настроен на восприятия силогизмов. Это логика сытых .Я не учу богатых, богатые учат меня и раздевают до нитки.
• Ах, мы из Джерси, ах, в наши годы желать не знаем иных уродов! Таких как эти, таких как те, подайте дочке фриволите! Пилите гири наш мир в эфире!
• Бездарная работа со словом команды Apple: надо же назвать прибор iPad, что для парней англоязычных равноценны понятию гей в матерном смысле
• Бог будет давать Вам то, что Вы НИКОГДА ЕЩЕ не должны были иметь Ревность & Зависть - корень зла. Почувствуйте себя в безопасности в благословение!
• Быстрый ресторана: "Прямо из нашей сети в ваши челюсти". Ам-ам, не проглотите собственных пальцев!
• В дерьмовую погоду в Америке ещё почитывают новейшие литжурналы, тогда как в Украине в них даже селедку не заворачивают - дожились таки, мля!
• В Интернет-журналистике есть свои степени совершенства. Ну, хотя бы научитесь не писать предложения более 140 символов. И делайте абзацы!
• В мире вы можете быть только один человек, но даже для одного человека нужен будет весь мира…
• В России опять в моде такие вакансии: холодный обзвон, активный поиск денег шефу на новую машину. Или, как в 90-е годы, торговцы герболайфом.
• В самолёт сомалье сиганул световую сигналку… Сразу сверкнула сине-сиреневая синь, скомкав сомнений свёрток самотканый...
• В том, как мы реагируем на глобальные человеческие бедствия, состоит истинная мера оставаться людьми на наше тревожной планете. СОС!
• В целом, средства массовой информации является слишком критично. Неужели они не понимают, что у нас есть серьезные вопросы и их надо просто решать?
• Вандализм слов: собирать пыль, соединяя словесные граффити с деловым письмом, что приводит к параллели движения в боксе в стиле брейк-данс.
• Ваши мысли по поводу легализации марихуаны? Конечно, марихуана усугубляет ожирение, и порой даже национальное слабоумие, не правда ли?!
• Вдохновение писателя даруется от природы его труда и воображения, воображения и труда.
• Весь смысл жизни сводим к эффекту утки по-пекински: каждому в этой жизни должен достаться кусочек аппетитной корочки счастья, успеха и радости!
• Временами я хочу прокручивать в моей памяти только то, что застряло в ней навсегда. Это даже не попытка переиграть прошлое, это план на завтра!
• Все приходит вовремя, если люди умеют ждать ~ Франсуа Рабле
• Вы ещё не продаете обувные обноски? А напрасно ... Можно чисто по-американски подсобрать деньжат на ура и прикупить новые штиблеты!
• Вы когда-либо замечали, как герой ведет себя во время своей последней миссии? Это мое последнее задание ... Ну, пока мне не предложат следующей миссии. И так раз за разом, с пафосом и театральным апломбом…
• Вы можете быть несчастны. Или мотивировать себя. Независимо должно быть сделано, это всегда выбор.
• Вы можете получить от жизни все, и все же всё еще может пойти пропадом, если вы не сумеете сознать - для чего вам всё это!
• Давайте жить так, чтобы даже гробовщик пожалел нас, когда мы умрём ... Но это присказка, а сказка в том, что любовь к себе - могучая сила!
• Делайте только то, что вам нравится делать. Если вам не нравится, выйти из него, потому что вы будете вредительствовать.
• Делать хорошие дела очень трудно, а очередь тех, кто делает плохие дела, могла бы опоясать трижды нашу планету ... Иисус скорбит, жулье ликует…
• Диски, которые пишутся медленно, живут дольше.
• Для женщин секс-это способ стать ближе мужчине, а для мужчин - самоцель.
• До того, как мы с сожалением замечаем, что время движется вперед, шансы обыкновенно приходят дважды, просто надо быть честными с наши чувствами… и средствами достижения цели ... А вот цели - здесь тоже свои приоритеты ... сообщить себя
• Если бы кто-нибудь совместил телевизор, холодильник и бар, то насыщение глаз и рта происходило бы одновременно с ушами и желудком ...
• Если вас так вы сошли с ума, то сейчас же идите себе выпить…
• Если вы с утра проснулись с улыбкой и помолились Богу за присутствие духа, оставайтесь счастливым и сильным до самого вечера! На том и аминь!
• Если жить сегодняшним днём, то можно и не заметить его течения.
• Если только судить людей, то у вас не хватит времени, чтобы любить их…
• Если ты живешь на Земле с единственным вопросом: а наступит ли Завтра, то в чём ты ищешь опору Сегодня? И жив ли ты, Человек?
• Женщина хочет всего от одного мужчины, а мужчина одного от всех женщин.
• Знаете в чем разница между русскими и американцами? Над американцами смеется престарелый Мишка Задорнов, а над русскими – их горькая беспробудная жизнь.
• Знаете, в чем будет состоять наша победа? Там, где мы вычистим снег сами - будет наша территория без чиновников и прохиндеев! В этом победа!
• Знаете, почему американцы должны научиться поздравлять прежде всего американцев? Чтобы не потерять чувство локтя у себя в стране, рядом!
• Как написать эссе на 400 строк: найти четыре проблемы: Барби стареют, пожилые люди, седеют, старики становятся детьми. дети любят Барби! Ха!
• Как превратить тыкву в Джекофонарь понятно и без видеоролика, а вот как Джека – в просто фонарь, то здесь достаточно залить его виски как светным газом…
• Какое Гаити? Какое Гаити? Вы на себя в зеркало смотрели? Вы готовы помочь себе, вы готовы мирно ходить по улице и улыбаться близким людям?!
• Компьютер в возрасте Усамы бен Ладена уже не способен напомнить юркого младенца-маджахета в зеленом тюрбане паломника, посетившего хадж.
• Красота всегда обещает, но никогда не дает ничего тем, кто желает её потреблять…
• Кроссовки сомнительного свойства от сомнительных производителей готовы бегать за безвкусными потребителями и их кошельками социальных лохов и лузеров.
• Любой достойный человек обязан не только иметь, но и оправданно защищать свою активную позицию в жизни, чтобы не плестись в чужом фарватере!
• Маленькие люди с маленькими судьбами стоят огромной вычинки, ибо вместе они - золотое руно огромного Человечества!
• Мёртвые безмолвствуют там, где у живых всему дано объяснение: и как жить, и отчего умирать и какие ценности исповедовать за $ 2 в день, мля
• Мне нравится, как некоторые американцы говорят "Украина, Россия" тогда, когда они не уверены, что это реальные слова.
• Моя лояльность к бренду: всё решают авторы, которые пишут хорошие книги. Не издатели, и не книжные магазины, и не успешные продавцы. Автор. И книга. Вот и все.
• Мудрый политик свои ошибки признает, наивный не видит, глупый отрицает, а двуликий игнорирует. Украинский политик скажет: ссы между глаз, мля
• Мы живем в новом позолоченном веке?
• Мы просто у компьютеров и за рулем автомобиля разучились любить себя, свои мышцы, свою совесть, свои добрые поступки. Попробуем? С простого?
• Напомню космический Закон Кармы - являй бесплатную меру равным ... Иным, кто не готов на подобный энергообмен, надо платить. Такова мера вещей.
• Нации в 21 веке начинаются там, где кончаются бесконечные перебежки по земному шару. В тех же США янки становятся только в 3-м поколении!
• Наш мир никем не украден, мы сами отдали его другим, решать наши проблемы, не прилагая при том ни особого ума ни сердца ...
• Не держите ребенка в мусорном баке.
• Не топите сердце в вине, хоть оно и красного цвета, обещая счастье вполне всем кто любит выпить при этом...
• Нужно жить каждый день так, как будто это твой последний день в Интернете, на планете постов, файлов и юзеров ... А просто жить не желаете?
• Нью-Йорк таймс начнёт изымать плату за полное онлайновый доступ к своей истории в 2011 г. А бедные украинские информресурсы славят Мердока! Откуда такая блажь?!
• Оптимизация своих собственных взаимоотношений с миром может привести по прямой линии к Смерти, после которой возможно уже рождаются Боги!
• От того, что мы делаем, зависит то, какие мы есть. А то, что мы делаем, зависит от того, что мы думаем.
• Открылся бар для пехтуры с бритыми коленками. У кого таких нет – бравые морпехи заставляют ничком проползать вокруг бара по-пластунски - круг за кругом до достижения результата!
• Палки и камни могут перемять мои кости, а мечи, однако, может меня и убить. Сетует индеец Джо у барной стойки.
• Подушки в ночь переметнулись, чтоб почивать среди аллей, а по утру они проснулись и затрезвонили: День фей!
• Приснилось, что я постригся и более не могу подключиться к своему аватару.
• Просто шикарно: я получил счёт за операцию - теперь я знаю, для чего эти врачи были в масках!
• Прошло время, когда Америку открывали романтики, теперь её переоткрывают прагматики ... Им не нужна аура, им нужен результат - ХОРОШАЯ ЖИЗНЬ
• Психология труда процветает там, где работники зажаты жизненными обстоятельствами ... Сегодня наметилась информационная альтернатива. Удачи!
• Сегодня многие сетуют - корпоративный капитализм отшибает мозги и превращает людей в элементы сервисов - винтики системы. Избежим этого?
• Секрет успеха: вы должны быть готовы удачно действовать, чтобы пришло ваше время - будь это днём или глубоко среди ночи. Всегда и только вперед!
• Слепые снят за занавесками ночи, глухие спят под барабаны судьбы, речистые безмолвствуют, молчаливые во сне ведают Вечность...
• Старомодной благотворительности в 21 веке места не остаётся… Никого не греют благотворительные балы. Только Человек остаётся в центе внимания.
• Телевизор и комиксы не заменят классическую литературу и театр, но, дозируя и то, и другое, можем получить органическое восприятие мира...
• Теория допустимости и тождественности ... Этика нищеты в антиэтике, Эстетика нищеты в антиэстетике. Помогать следует только духовно равным.
• То, что мы сделали для себя умрет вместе с нами, то, что мы сделали для мира будет существовать в бессмертном мире вечно. Аминь!
• Только давайте без анархии и социализма. Мы просто предлагает молодым жителям Земли иметь Веру в свои возможности и поступки, только они ДА
• Тот, кто не делает ошибок, обычно не делают ничего.
• Традиция публичных премий весьма конъюнктурна во все времена. Рейтинги и премии профанируют вкус, но навязывают стиль массовой культуры
• У каждой женщины на Земле есть своя роль от любовницы до любимицы. Ни одна случайная женщина не сыграет роль единственной и неповторимой!
• Фермер - лучший друг человека для защиты посевов от обезьян!
• Хотя все и бредят преимуществами оливкового масла, мы только когда-нибудь научимся его использовать по-настоящему!
• Чем сильны те, кто управляет нашим невежеством, нашей разобщенностью, нашим неумением и нежеланием жить просто по-человечески. не изобретая ничего нового?
• Это не важно, как вы большой, как важно насколько крупно вы играете в Жизни…
• Я далеко не одноразовый человек и давно служу послом доброй воли во имя Человечества, и как Посол Доброй Воли объединяю землян!
• Я люблю свою культуру! Каждый, кто не делает это, заслуживает быть пассивненьким реквизитом во всяческих душевных репризах.
• Я не могу ждать, пока я буду готов достичь просветления! Мне так надоело злиться на отбор на это ума и времени! Пожалуйста, Боже, помоги мне больше любить!
• Я не собираюсь быть благодетелем. Просто разумный прагматизм одинаково хорош и в России и в Америке и на Гаити и на (в) Украине ...
• Я никогда не позволял учебе мешать моему образованию. ~ Марк Твен. А вот я сетую на Google - перевод глаголов ему не по зубам.
• Я пишу НФ на украинском и русском языках, поэт, журналист, общественный деятель и борец против антисемитизма и ксенофобии в Украине.
• Я теперь действительно научился читать, как в дрёме, подобно дельфинам, которые во время сна всегда держат открытым один глаз.
© Микроблогинг Веле Штылвелда,
больне смотри: http://click-clock-clack.blogspot.com/
Подрастает внук моего покойного врага. Я говорю ему: я был другом твоего деда, и твоим буду. Так я получаю врага своих заклятых врагов!
Существует мнение, что каждая третья технология в мире – это идея, разработка или открытие Украины. Заметьте, не я сказал, дамы и господа!
Страстно призывные BONA, WONA, HONA вошли в пот и кровь современного эмоционально-зрелого и зрелищно-яркого кинематографа: ХОЧУ,ЖАЖДУ,МОГУ!
От пирамид ступенчатых к пирамидам чёрным и белым,а от них и жёлтым и серым идёт,Человечество,твой извилистый путь в прожитых тысячелетиях!
Наверное, год был таким… Неторопливым, фундаментальным…
Не сразу и не во всём мы будем ценить его… А когда оценим – охнем и примемся за старое, за своё: скабрезничать, артачиться, мельтешить, вести неподобающе – петушиться и ёрничать…
Так устроен не святой и не праведный человеческий мир, из которого редким драгоценным амбре точатся в кубок временного Грааля некие Коды истинного Человечества…
Я, например, почувствовал себя в очередной раз неуютно в секции «Космо». Косметическая секция в магазине промтоваров на Троещине в торговом центре по кличке «мавзолей». Народ всегда точен в своих пристрастиях. Вот и сей бетонный сундук во два этажа нарекли безутешно стрёмно мавзолеем. Что бы сразу всё было ясно без особенной маза факи….
Зашли с женой. Она пришла выбрать краску для Новогодней окраски волос, а я – постоять при ней её собственным мужем. Вот и стою, затем брожу по секциям всяческих обмишурь товаров типа дельфинчиков из мраморной крошки, на теле которых вмонтированы электропатроны от томсоновских до миньйоновских и прочих разновсяких с батарейками и аккумуляторами, трансформаторами и трансформерами… одна мраморная крошка тушек дельфиньих разит со всех уголков продмага какой-то странной установленной формой….
Я давно обратил внимание на то,. что в Украине по-совковски самые бездарные формы всяческой порцеляны уживаются настырными коллективами. Чего нет ни в благополучной Германии. Ни в Чехии с её беззубыми выработками серебряных руд, которые истощились ещё где-то в конце шестнадцатого столетия… Но от того и там и там, не у нас. Мелкие пучеголовцы мальков как-то неярко и благостно мелькают подле своих родителей. Тогда как у нас всё по иному! Стоят подле красок некого импортного производителя рядом с моей женой две девчушки-шестиклашки…
Одна с глазами юной ангелицы и белыми волосами, которые почему-то кажутся несоразмерными её возрасту пухом седенькой старушенки, в вторая явная недопиголица с волосиками жиденькими, но уже не раз подкрашенными в пику веку – напорному и нахальному. Пока жена работает с каталогом оттенков красителей, а вслушиваюсь в разговор шестикашек.
- Так ты мне дашь десять гривен? А мама скажи, что потеряла. Я сама так часто делаю… А маме скажешь, что потеряла. А завтра я верну тебе до шести вечера. И ты тогда скажешь маме, что ты из снова нашла…
Я шокирован. Не выдерживаю:
- А ты и впрямь уже красишься…
- Да, и давно… Мне так врачи советовали…
- Но у твое подружки на глазах слёзы, ей эту денежку мама оторвала с трудом… И не на твою блажь. Да и врать, как видно, её в семье не учили…
- Учили – не учили. Она моя подружка. А не ваша дочь и она мне даст эти деньги!
- Ах, ты шмаркля! А ну, пошла вон отселяя. Сейчас вызову дежурного товароведа и он на дух тебя в секцию до конца дня не пустит… - Ой, испугали… Я всегда беру от жизни своё… - Катись, катись… обломись…
И я, и супруга в прошлом учителя. И нам ли не знать, что выпишут родные этой материально неустроенной подружки сегодня же вечером… Брысь.. Казалось бы… Ангелица, получив неожиданную поддержку от незнакомой взрослой пары супругов, смогла решительно сказать настырной подружке: «Нет!». Она так и сказала. И будь это сказка. Да ещё нравоучительная, я преподнёс бы вам Рождественский финал… Но это была жизнь детей Троещины - детей киевских изгоев. И всё вышло как бы не так.
Мы уже стояли в очереди у кассы, когда обе малявки ворвались в торговую секцию на волне вроде бы поглазеть… Точно пройдя по залу в заветный уголок, они развернулись друг к дружнее спиной, и тогда «крашенка» цепко вырвала с поддона прилавка облюбованную косметику на 30 гривен и втиснула его в колготы к самому худенькому тельцу… В тот же миг он превратились в порыв. И пронеслись мимо нас на выход за турникет, у которого незорко зевала ленивая тетка. Детки прорвались…
Я рассказал супруге о своих нелепых ощущеньицах. Пожалел болезную пегенькую подружку, спас её от нахального детского рэкета со стороны властной подружки. Но невольно втравил в воровство…
- Уж лучше так… Рано или поздно борзую схватят, словят, приструнят, но когда ни за что лишают праздника детства с его скромной денежкой – это ещё больней и преступней, – сказала мудро жена…
Я вспомнил 1994 г. И чернобыльского подростка-десятиклассника Юрочку… Он уже тогда, в пору внедрения первых нанотехнологий на уроки информатики облюбовал себе дочь презентабельной мамочки миловидную Людочку. У Людочки был калькулятор самой последней модели. Но программировать на нём Людочка не умела. И тогда Юрочка просто отобрал у девушки дорогой аксессуар новизны времени. И когда я принялся за это упрекать его, тот резонно ответил:
- Веле Николаевич, вы просто не современный тип – такой себе Аника-рыцарь… Ну зачем Людочке калькулятор… Бабло это зло в руках тех, кто им не умеет распоряжаться. А я ведь делаю контрольные и ей и себе…
Вскоре он делал деточку и ей. И себе, а подростковый патологический аборт перенесла только Людочка. Затем уже после школы ветеран партийного строительства коммунизма, который почему-то обошёл не только славянские страны, завещал Людочке Волгу… Черную, естественно… Разбил её иудушка Юрочка….
Я долга думал тогда, как мне казалось, об исключительности подобной ситуации, пока не услыхал из уст юной воровки в «Космо» всё то же уже расхожее… «Она же мой друг!» Оно же мое средство, как муж-еврей или жена-еврейка в смешанном браке – всего порой лишь средство передвижения… Она. Он – мой друг, как средство всеядного потребления. По-моему особому мнению. Это средство духовно и морально нищих опущенцев…
Мне в годы десятилетнего паралича моей матери помогал мне друг - искренний и настоящий друг. Свидетель на нашей свадьбе Леонид … Помогал много и ненавязчиво. Помогал годы! Как только мать умерла я запретил себе излишествовать этой помощью…
Это было бы низко, подло и по-иждивендчески срамно… Тема бесконечна… Ибо тренать добрых и уступчивых якобы друзей научились в славянском опущенном мире по-разному… Жалостливо рассопливить, а потом потребовать: - Дай списать! - Отдай свой рассказ, свой проект, своё ноу-хау, зачем оно тебе одному… А уж мы-то расстараемся, хоть и сдохнешь ты от того, что продал свой Дар людишкам алчным и низким, низменным и подлым, не добрым и не хорошим… так вот…
Так вот, до остатка моих дней таких дрянь-человечков я держу на дистанции, не даю, не принимаю к сердцу, не благоденствую… Одним словом, стойкий Скупой Рыцарь, охраняющий дар своей хрупкой души… Иное дело, плоды этого Дара. Ими я готов одаривать окрестное Человечество, но за должную эквивалентную плату, коль скоро иного мира на нашей грешной Земле мы так и не сумели создать в самый канун уже 2010 года всё той же эры Кали-юга, которая нас по-прежнему колбасит своей несоразмерностью между жертвами и наказателями. Между Творцами и ремесленниками. Между Гениями и серой опосредованностью Настоящего со всеми его мыслимыми негараздцами. На том и аминь!
Резон дышать дыханьем тубероз,
коль всем известно - роза не права
в пылу своих щемящих лепестков,
разящих нас нечаянно сперва...
Но старый пред - сквалыга и позер
вдруг учредил над розою разбор.
Не пахнет роза! - он изрек сперва,
затем замолк, как знатный бузетёр
И довершил: А ну-ка докажи, студент,
подрядчик века, шатропа,
что этот философский приговор -
не только сплошь замшелые слова.
И вышел тут студентик-оппонент,
он розу от груди своей отжал.
и девушке любимой в сей момент
сквозь призму категорий передал.
И старый пред, и тот сказал: апчхи,
а девушка прижалась к пацану.
ей роза пахла сладко, как ключи -
Любви истоки в солнечном Раю...
В зачетке "уд", коль роза не права,
но юные счастливые вдвоём -
их старый пред, седая голова -
не убедит в обратном ни по чём!
1.
Пробиваются зимородки между пятницей и скрижалью,
миру ленные, зим погодки под муаровою вуалью.
Утверждают наш быт всеядный, утвердительно режут росы
холодинками душ миндальных… Говорю вам, великороссы.
.
Их неведомые пружины да измятые мышцы тела,
да извечные в том причины – всё кручины да гарь омелы,
алкогольное соучастие недожитию не в раю.
Небожители пьют династией Русь прегорькую на кону.
.
И взирают с иконниц брошенных огорошено вдругоряд
свят глазницы парсун подкошенных штабелями у Божьих врат.
Не истопленные до времени в жарком пламени в глубь печи
они молятся о прощение, ставя Господу куличи…
Но крошатся ошметки хлебушка перед нищими в соль дорог.
Им Россия – всего, что небушко, что простлал для них тяжко Бог.
2.
Вот нарисована эпоха, а в ней – законы и дворцы,
Зарницы, звонницы, уроки, мечтаний сладкие венцы,
и моложавые гусары, и молодящийся народ –
барыги, пьяницы, шалавы и всякий прочий сумасброд…
.
И мы, и наших дней кумиры, и их концертный антураж –
от пиджачишек ветхокрылых до струн гитарных – баш на баш.
Я старый свой пиждак ношу, а Окуджава – нимб от Бога,
а во дворе народ убого бредет к иному шалашу…
.
Все та же Русь в избитой силе во многоголосной суете –
иные наземь опустили души порывы в маяте…
И опостылость эта сразу смешалась с сочным словом Русь,
но сажетрусы ей достались, и вечно мировая грусть
.
Всё та же Русь, всё то же Небо, всё те же праведники дней,
которым так же вдоволь хлеба, как слова зычного: «Налей!»
3 декабря 2009 г.
Десанка Максимовиh
Душу ми поклони.Мене растужуjу ти крви пожари
Што иза себе оставльаjу пепелиште,те олуjи што ниште
Женина сневаньа блага.
Душу ми поклони.У льубави jа бих хтела до у вечна времена
Да све оставльа трага
Душу ми поклони. Мени jе мало таj тренутак заборава.
То нестерпльиво крви хтенье.
Душу ми поклони,од искони у мени спава чежньа пламена за вечним
За льубави траjаньем и узнесеньем
Jа сам жена и не чезнем само за врелим льубавничким бденьем
После коjега душа пада. Хтела бих у загрльjау да доживим светле снове
И пиjанство оног мутног склада што льубав се зове
Веле Штылвелд
Преклонись душой, остуди пожары - скорби и крови жуткие стожары,
что оставит скорбь бойни пепелища - только не любовь, только гарь да нищих,
жешщины седы и от горя серы - душу преклони: это были девы,
их несла любовь на крылатой лире, но пролилась кровь, что убила милых.
.
Преклонись душой, падшим в поле бране - пламенный огонь бьется как в нирване...
за любовь и боль, за сметенья века - душу преклони тем, кто стали вехой.
пусть хранят они лет грядущих бденье в счастьи и любви, в страсти озаренье.
Пусть пылает свет зарева земного, там где за любовь не восстать им снова.
39.
Что такое майский синдром?
Это великая способность многомиллионной толпы ринуться ни свои сотки
и без подготовки втянуться в процесс разделывания грядок.
Самое страшное начинается потом, когда приходит осознание,
что нельзя после долгой и утомительной зимы надрывать своё здоровье,
вот у многих оно и не выдерживает, что очень печально.
Всему нужно и своё время и свои силы…
Долг за школьную "материнку" для компьютера все ещё внушительный, а поставщик компьютерного двора – вчерашний выпускник со щербатистым ртом, племяш подольского вора в законе. Алексей Кочерев оперативен, ведет учетные записи у себя в кондуите, получая от Дервише немногую детскую зелень.
– Сколько бабла, Микки, сбросила пацанва? Мне по барабану, когда соберут. Сегодня соберут, завтра материнку в класс притараню, утром соберу, вечером принесу… Мне это легко – мои правила незыблемы, как Брестская крепость…
Школьники верят Дервишу, для них он сам – Брестская крепость, и искренне удивляются его фанатизму, – а он высиживает в компьютерном классе по 60 часов в неделю, и словно шепчет им странное заклинание странное:
"Вперёд, мои маленькие компьютерные человечки, и да проститься мне эта алчность во имя общественной радости, потому что DOS в мире давно сменил WINDOWS, и учить хочется всех вас не фарсово, а реально. Я готов вам сострадать, но пусть и родители ваши подумают вместе со мною о мире, в который приходите вы надолго!"
Перед уроками Дервиш успевает подслушать "подгорелое" национальное радио, и словить себя на странной реакции в ответ на последние новости:
– компьютерной технологии гипертекста – Да!
– входу в Европы через безветрие по-скотски рабских душ – Нет!
От бесконечности инвестиционно-компьютерного долга весь день болит голова. Дервиш захотел слишком многого – он заглотнут свежего воздуха времени со всей его отчаянной стервозностью, за что и получает теперь бейсбольной битой под дых. А ведь совсем ещё недавно в едином на всех совке жили на земле ребятки из братской России, которые и дарили украинским деткам компьютеры. Украинец украинцу может подарить только злу пословицу:
· У сусіда хата біла, а у мене помарніла – най й його горить…
Россия теперь в заграницах, и дарит новой Украине по-братски только тех, на кого в ее огромных границах объявляется всероссийский розыск – к примеру, килеров и асфальтозакатчиков из солнцевской мафии… Живых, полнокровных, отчаянных, наглых, дерзких… Они и прибирают Киев к рукам… Это не больно – пуля за пулей, пуля за пулей… пулей.
А местечковое жлобье способно только обогащаться, хотя бы и не разрешимых проблемах Детства. Вот почему Дервиш со своим фанатизмом заранее обречен. Хотя компьютеры он и ставит не у себя дома, а в школе для детей, эвакуированных из эпицентра аварии на ЧАЭС…
Дервиш по утрам привык здороваться с седовласым сторожем – чернобыльским ликвидатором и просто прекрасным человеком, который всегда находит для Дервиша несколько теплых дружеских слов. Но сегодня Виктора нет. Он скоропостижно скончался еще накануне. И по собственному страшному завещанию, чтобы не напрягать неимущую свою семью, завещал кремировать себя в первые три часа после смерти. Вчера утром он пришел после ночной смены, позавтракал, прикорнул и уже не проснулся.
В шесть вечера его прах уже везли к тридцатикилометровой Зоне, на границе которого высыпали под молодые березки и ели… Он знал, что если сам не завещает похоронить себя подобным образом, то прах его, естественно, увезут в какой-нибудь дикий могильник, а прах какого-нибудь бомжа – в рост и вес самого Виктор – передадут из общей горкреманки, пересыпав в стандартно дежурную урну для родственников.
При жизни Виктор был таксистом и грачевал по области до самого дня аварии. То, что он увидал в первые дни после, ужаснуло его: дети и матери в несъемных по несколько суток защитных плащах и противогазах… Одну мать и одну девочку он просто вырвал из рук военных экспериментаторов. Мать – дальний потомок корякского родового шамана, умолила его сделать это – дочь, по мистическому складу психики, просто не могла переносить дальнейшего пребывания в лагере для перемещенных припятских жителей. Об этих лагерях в прессе не оговаривалось. Завуч школу запомнила то доброе, что совершил Виктор для ее маленькой семьи, и Виктор, потерявший здоровье, а с ним и работу, – стал школьным сторожем. Так было...
Об этом значительно позже Дервиш ещё напишет в соавторстве с Игорем Соколом почти не фантастический печальный рассказ…. Но пока… Виктора теперь в мире не было… Была тихая боль о невосполнимом – не договорил, не дослушал, не допостиг главного – Виктор был одним из самых настоящих чернобыльских сталкеров! Был и отыскивал дорогу спасения на Земле, ушёл и, наверное, легко отыскал для самого себя дорогу на небо. Не дано отыскать дорогу на небо лишь тем, кто прежде там вовсе не был, да тем, кому раз и навсегда перекрыло недоКрылость земных потуг…
…Вечерний генделик для ликвидаторов из окрестных многоэтажек для посторонних раз и навсегда выстроил энергозабор. Дервиш никогда не пытался пройти за барьер их памяти и их поступков… Он оставался в строго предложенном для него места пить на равных – днем об был учителем их детей и смел пить в мире, где чужие не ходят. По традиции Памяти на привычный поминальный стол он заказал сто грамм "Козацкого напою". И положил, перекрыв черной горбушкой.
– Кто умер? – спросили привычно с соседнего столика.
– Виктор, сталкер и школьный сторож.
Отовсюду подтягивались посетители. Кто-то купил килограмм мятных конфет, кто-то принес полтора десятка граненных стаканов и стал разливать по пятьдесят грамм поминальных. Неожиданно принесли старую газету с фотографией Виктора. Сталкер стоял у Газ-21 "Волга". Рядом с ним стояло несколько припятских женщин.
Дервиш молчал, теперь и он знал, что в первые дни Припять и Чернобыль гарантировал жителям депортацию инфильтрационные гетто с проживанием в военных палатках в противогазах и резиновых плащевиках день, пять, пятнадцать, сорок, восемьдесят! Только к июлю-августу детей и женщин начали развозить по местам постоянного места жительства. Синий микрорайон на Троещине стал для четырех тысяч взрослых и двух с половиной тысяч детей вторым домом. Но прежде все они в той или иной степени прошли через боль, но дали подписку молчать…
Потому и Виктору было позволено столь спешное кремирование и упокоение. Конфеты, баранки, пряники, водка и даже полная кружка пива с воблинкой вместо крыши. Вот и весь ритуал Памяти. Таким он здесь бывал едва ли не ежедневно. Дервиш был одним из немногим, кому этот ритуал был ведом, и кто не проявлял к этому ритуалу корысти. Пил за свои.
Пил за свои, много пил за свои, и молчал вместе со всеми на раненом пограничье времени и безвременья… К тому же в баре легче пишутся перемётніе за вновь отстроенные за годы пострадиоционного полураспада письма:
40.
· Шалом, Вадим с домочадцами! Как вы там все с маленькой дочуркой Дашенькой? Поздравляю вас с Днем нашей общей Победы исторически проигравших пока славянских наций, которые все равно исторически обречены быть первыми...
У меня – не сладко. Мама в полуагонии, ходящая под себя ссыхающаяся старая женщина, полубезумная, которую я полуненавижу за свое проклятое интернатовское детство, отрочество и нищенскую юность, но которой только я сейчас могу помогать... Помогать ценою полного самоотречения от всего своего прошлого мира, а значит, что необходимо заняться поисками нового мира, завтрашнего...
С тем и втравился в некую литературно-игровую среду, которую придумала для таких остолопистых, как и я газета, "Столичная". Пишем много и ни о чем... Лично я уже вбросил в газету 314 страниц печатного текста и выловил около двадцати (своего же – ныне в Сети подобные писания называют постами, а был это первый в Украине газетный городской форум)... Плюс к ним до десяти страниц возражений и тупоголового писка, имеется ввиду понятие литературной страницы, а не все эти поджимки и подгонки на газетных полосах...
Иногда тороплюсь и несу околовсяческую ахинею, иногда от беспомощности, перед так и не пришедшей к матери смертью у меня от бессилия и злобы опускаются руки, ибо отныне я круглосуточный сиделкин глупой обезвоженной жизнью бабы, угробивший и свою собственную, и почти всю мне окрестную жизнь.
Заходил пару раз Люльчонок. Я уже смирился с тем, что она уже выросла и перестала жечь меня изнутри. Рванул к звездам Тимур Литовченко, издавший вместе с другим киевским фантастом Олегом Авраменко в Москве первый свой "булыжник" на 528 страниц и получивший на двоих до двух тысяч долларов за тираж уже в 15 тыс. экземпляров, при обещанном разгоне в 50 тысяч. Имя сей двоицы – Андрей Давыдов, и писнули они романчик "Власть молнии"...
Что тебе сказать – наверное, здорово, но Тимур только привез из столицы всех столиц ЭСЕН-ГЭ (на иврите: кушай гэ и т.д.) 1 мая свой сигнальный экземпляр. А скоро сама книга явится на книжный базар Киева, в районе метро "Петровка"... Я же до романа, после пресловутого "Можно сойти с ума", который я написал прошлым летом 196 страниц и продал бандиту Рачеку Синаняну, этой наглой «армянской морде», всего за 60 баксов, романов более не пишу...
Сейчас интенсивно осваиваю роль страстотерпца, но ну бы ее на хер, до чего она гадкая и не по мне... Сам посуди, с 31 мая прошлого года я напечатал 1642 страницы разнокалиберных текстов, желая походить на настоящего проффи.
И это всего за триста сорок три дня. Это ежедневно я выбрасывал на гора по 153 печатных строчки, как бык, озверевший от того состояния, в которое он невольно попал, забегая в тупик.
За это время расшиб вдребезги две брехливые радиоточки – черную и желтую... Пытался врезать по сраке своей немощной матери, вымывая из-под нее килограммами жидкого кала, иной раз и сутки кряду, но это утешает мало, ибо убить ее не смогу, а простить и подавно...
Справки по ее уходу правосторонне парализованной мне пока не дают, вот и получается, что я вылетаю за борт социально спасавшей при оплате жилья безработицы и становлюсь стопроцентным дерьмом, вот и подумываю – либо об этом дерьме мне писать, либо уходить туда, в фэнтези, где сытость, наглость, полное отсутствие морали и большие, перегретые собственным дерьмовым существованием сказки...
Пиздеть, так пиздеть, врать святошно и празднично, погружаясь в такое дерьмо, которое и Бог никогда в жизни не ведал... А к Богу при этом я так и не пришел, как стойкий гомо советикус... Мечтаю завести в доме услужливую афроазиатку, давно мечтаю, как вот уже 25 лет мечтаю съ@баться из этого ада...
Чувствую, что выход где-нибудь рядышком, но, по крайней мере, не в прыжке за окошко девятого этажа. Мы живем в паскудно-блядском КОНТИНИУМЕ, который конечно же специально только для нас!.. Кушать подано-с!
Западники тихо молятся, чтобы в наших добрых постчернобыльских городах резво помирали людишки, все эти постядерные монстры, коих так боятся еще и потому, что эти людишки уже сами желают, чтобы их завоевали за достойную жизнь, за ухоженную смерть, за по-настоящему, а не брехливо счастливое совковое и постсовковое Детство...
Но на кой мы им, уроды и мутанты, сдались там на Западе... Им бы у нас радиоактивных свалок сотворить как больше и дослать все те фиолетово-недоразвитые расы, которые так плотно обселили Европу. В чем-то одном совок был прав, говоря негроидам всех мастей: "Срать – домой и т.д."
Даже либерал Никита не больно им позволял, а вот сейчас такое время, что вот-вот и будут у славян фиолетовые внуки и правнуки, особенно в независимо-беспортошной Украине. Вот и повелась наша молодежь на Гоблинах и Эльфах, и пишем мы сейчас под себя. Жму руку, привет от всех, Дервиш.
· Африканская закваска на украинских борщах.
Ой, какие детки сказка: жуть и страх!
Трудовые в доску будни у украинских блядей –
от заката до полудня вид мудей!
Упоительно и просто в полный рост
оторвались от погоста… И в разнос!
Украинские стожары, украинский секс…
Вся Европа задрожала… Экс…
Потому что срать в Европу прутся бляди всех мастей,
посылая тихо в жопу бред украинских властей.
На безвластии, в прорухе издрожалась мать-земля
черномазо смотрят внуки на славянские поля…
На славянское раздолье смотрит Азия легко,
Индостан, Вьетнам, афганцы:"Оцень хо!.."
Хоть налево, хоть направо: – Встала в позу – заплати!
Если нищая держава, прочь с пути!
Кто без СПИДа, без обиды, та, естественно, рожай,
чтобы вырваться в Европы… В урожай!
Бесхребетно, бесполезно, без мечты,
наплодили душ болезных я и ты…
Разномастные, простые аки твердь…
помнят Родина, Россия, шепчут: – Смерть!
С этим словом умирают тут и там
триста тысяч проституток по углам. –
Неприкаянных славянок всей земли.–
Мы с тобой их опустили я и ты!
41.
Из бара ликвидаторов вечерний путь Дервиша лежал в бар цыганский, где пить чужими руками, чужими глазами, чужим сердцем и вовсе было предосудительно. Правда, сюда можно было зайти и попросить прикурить у кого-нибудь из большой и дружной цыганской семьи, к которой без обиняков примешивались местечковые маргиналы и даже бомжи из Питера, Кацапетовки и Одессы. Тут уж тебе что-нибудь и плеснули б… Дервиш и здесь заказал себе три по полста, прежде чем почувствовал опасность. К нему подсел неказистый усатый цыган с предложением выпить с ним водки и разговориться за жизнь… Отказываться от "цыганской" водки было чревато. Человек желал излить свою душу, и вместе с водкой, передать по традиции всю свою цыганскую горечь. Дервиш потянулся за солью и, взяв щепотку, намеренно посыпал ее крупно себе под ноги. Цыган с горечью усмехнулся. Такого битого цыганская водка уже не взяла бы… Со стола была убрана предложенная бутылка, и теперь перед цыганом стоял неполный гранчак. Они вежливо поцокались. Нарушать традиции цыган не стал.
– Зачем моей душе отказал? – спокойно спросил цыган. ДерВиш излил свою душу, на которой были компьютерная "материнка" и поминки в баре ликвидаторов, какая-то неспетость вахтера-сталкера Виктора: его спешная кремация, тридцатикилометровая Зона с пепельным пограничьем, через которое ему, дерВишу, очень трудно идти…
– Пройдешь, – это не последний твой горизонт. – Распрощались…
– Официантка, – глухо позвал цыган. – Подмети здесь пол, вечер ещё не кончился, цыган ещё не выпил, боль ещё не прошла… Гуляй, ромалы!..
Полтора стакана водки плескались в крови. Из них на выстеб выпрыгивали подгулявшие в квасной сметане из пальмового масла мутагенные иваси, размером с сомов, сомы обретали крылья и уносились к лоховой бабушке… Обувка души жала. Дервиш содрал с ног вишневые пасхальные туфли и побрел по сонной Троещине босиком, матерясь на каркающем наречье старого больного киевского еврея….
…Ночью ему снился компьютерный адъютант Джуди. Дервиш с Джуди прорывались через бесконечный событийный ряд, порою строго напролом, паря над миром запретов и жестких установлений, и Джуди весь этот мир бесконечно и рьяно кромсала своим крепко сбитым сливочным телом пятнадцатилетней девчонки, бицепсы и трицепсы которой так и норовили повырываться наружу прежде, чем из них сформируется сочно сбрикетированная шикбабца, всё время упрямо дергающая самого Дервиша за руку…
Дервиш же, проводивший вместе с Командором у себя в классе подростковые тренинги, знал, – таких снов обычно не следует сразу бежать. Ибо каждый подобный сон – это обыкновеннейший сон-разрядка, после которого, и это главное – уже в повседневной жизни не следует не опускаться более до внезапного сумасшествия, за которым обнаруживается тропинка, обрывающаяся адской бездной…
"Сумасбродство всё это, батенька. Пора уже забывать о повседневном учительстве и входить во взрослую литературную жизнь, без оглядки на литбарышнень и литбратьев, девчонок-бай и цыганскую водку... Красочную фантасмагорию всех красок Детства ты уже пережил", – решил для себя дерВиш, пробуждаясь от наваждения ночи…» – резюмировал Дервиш при тупом как удар рыбы-молота пробуждении…
42.
Предстояло жить – нудно, обыденно, повседневно, отхлестнув от себя легкие ночные раскраски. Потому что, к величайшему сожалению, драматургия жизни – штука навязчивая. Как бы не сон в руку. Вот и не плоди этот мир Лолит! Иное дело драматургия утренних записей. По будням – спешным, по выходным – с придыханием. Дервиш подобными умственными изысками дорожил. Это же здорово, черт побери, хотя бы в них наблюдать иногда самое непредсказуемое и стремительное развитие. Такое развитие в жизни ждут многие, но едва-едва влачат окрестную повседневность.
Уже после уроков, перед тем, как запустить многочасовый марафон компьютерного игрового кружка, приходит по жизни прощелыга и Командор – школьный психолог и военрук. У него приколы о том, кто и как косит от службы. Для разминочки – парочка анекдотов:
"Дверь распахивается и в комнату вбегает парень:
– Здорово, папа!
Отец сидит у компьютера, не поворачивая головы спрашивает:
– Ты где болтался?
– В армии, папа..."
и – ржет….
"– Что это у вас наколото?
– "СПАРТАК"?
– Солдат, пока вы служите в армии, – будете болеть за ЦСКА!"
Затем Дервиш с Командором размеренно и жестко въезжают в Порт-Тюшу на полный гранчакак стакана со школьной столовой. И тут же припоминает ответный и уместный к случаю анекдотец:
"Отвоевали красные у белых цистерну спирта. Василий Иванович думал-думал, как сделать так, чтобы солдаты не узнали, что в цистерне. Придумал: написал на ней С2Н5(ОН), знал, что его солдаты в химии не сильны, спать лег. На утро все бойцы в стельку пьяные.
Василий Иванович спрашивает у Петьки:
– Как вы догадались, что там спирт?
А тот ему отвечает:
– Смотрим там написано ОН. Попробовали, – точно он".
С анекдотом не поспоришь, Дервиш с Командором пьют еще… И тут Дервиша настигает откровение иного, чем анекдотичного сорта – у бледнолицых так вот бывает: резкий переход с плюса на минус, с положительного настроения на идиосинхрозию, когда сам Дервиш уже себя представляет господином негром-индейцем… А почему бы и нет?
И здесь безо всякого победного вопля, обетающий в нем по учительскому штату и рангу Микки выходит из подсобки в компьютерный класс, тупо священнодействовать. На шесть часов с 15.00 до 21.00 его четко переключает. Он теперь тамада игрового детского братства.
· "Денежку принёс? Мордехай Иванович ставит крестик. Иди, сына, работай… Тебе надоела эта игра? И эту не хочешь? А знаешь, у меня для тебя алгоритмическая обучалочка, а там и до программирования – рукой подать. Осилишь Бейсик, сможешь писать маленькие мультипликаты. Студия Вася Запечкин продакшин… Работай, дружочек!"…
К девяти вечера на руках вязкая подконтрольная сумма. Её надлежит по отчетности сдать в бухгалтерию. То, что сверху – делим на три равных части: на материнку, директору в мифический школьный фонд и себе на пирожки с ливером и портюшу… Шесть дней в неделю по 14 часов в сутки длиться сия вакханалия. Вот такая тебе незатейливая шахматка жизни…
А шахматы жизни обычно продаются в расфасовке из пюре пролитой из-за них крови. Об этом и думает Дервиш, сдавая под охрану опустевший класс-атракцион, через который сегодня за шесть уроков и шесть дополнительных игровых часов пропрыгало до 200 мальчишек и девчонок с глазами, горящими любопытством, и даже иногда внимающих ему, Дервишу. До тех пор, пока его самого не затмевал один из дюжины манящих дисплеев, выстроенных вдоль общей станины. Вокруг этой станины по компьютерному соленоиду месяцами носиться Дервиш, не замечая окрестной жизни. Чем он вам не чудак?
Вечером у друзей, вчерашних выпускников, которых дерВиш некогда свел за сводами своего компьютерного государства, его угощают добрым малиновым "мугурелом" и грибным супом, кастрюлю которого едва ли не сам лопает дерВиш сам, совершенно не принимая удивленных взглядов принимающих его добряков. Славные они, и грибной суп славный, а уж "мугурел" вне всяких похвал!…
ДерВиш на ватных добредает до дому и только тут у него наступает пару минутное прозрение – ах, да! – действительно днем у него возникла очень здоровая мысль о течении жизни, но то ли Петька ее с Василием Ивановичем в С2Н5(ОН) замочил, то ли сам он её из повседневности вычеркнул. Ах, если бы он её записал! То-то бы мир шандарахнуло!.. Но хотя его кондуит лежал у Дервиша за спиной – в заплечной дырявой сумке, ему было в тот миг куда важнее купить и донести к болеющей дочке Татике полтора литра какого-то "липового" днепропетровского лже-, но всё же "боржоми". И тут же ретироваться из мира, где он уже прочно и до конца жизни не зван… А очередная вечная Истина проявилась и прошла стороной в ведомую только одной ей вечность. Было это, кажется, еще во втором часу дня.
Ах, Мордехай Иванович, хренов Аника-воин. Ну, признавайся, что было за день ещё? В качестве поступка гражданского мужества было пресечение факта преподавания на уроках украинской истории в десятых классах отпетой галиматьи, за которую слёзно держалась недавняя выпускница педунивера имени Драгоманова Люся Кондратьевна – по возрасту годящаяся Дервишу в дочери, которая на его упреки беззлобно парировала:
– Зря, Мордехай Иванович, говорите, что я – дорогая ваша антисемиточка. Это не я, а сама нынешняя программа истории так устроена. Я только и сказала то, что, в конечном счете, и должна была сказать своим (нашим) детям… Что русские и евреи возбудили украинское население на революцию… Об этом вы и сами можете прочитать в любом современном учебнике. Я же только транслятор, если хотите, – рупор…
Да, что греха таить, – народ Книги всегда пытался переустраивать чужую историю, когда его собственная история на долгие годы и столетия внешне прервалась… Увы, теперь в спешно написанных новых "книгах" черносотенно-националистические «хлопи від освіти» (почти что холопы!) самым тщательным образом собирают перекатыши грязных слов, пока окончательно в них не увязнут, и мир ворвется новое время, несколько отстоящее от года мишурного нынешнего 1996-го…
И тогда только они поймут, с чем было едва не остались в мире, который стал напрочь отторгать их повсеместно… Ибо, они так упоительно готовят сегодня резню, что, в конце, концов, станут резать, не испрося разрешения у своих завтрашних жертв… Правда, в первой половине двадцатого века всё это в Европе уже не однажды случалось, и всякий раз не во благо самой госпоже Европе…
Пока же разговоры в учительской перешли на нейтраль. Странности Мордехая Ивановича терпели в силу компьютерной компетентности да ещё неистовой любви к детям, на которую те – русские, белорусы и украинцы одинаково отвечали взаимностью. И только какой-то злой лох всё время писал упрямо на металлической двери его компьютерного класса:
"Мордехай убирайся со своими компьютерами к жидам в Израиль!".
Компьютеры и Мордехай были в понимании авторов графити не разделимы. Ненавидеть всю антисемитскую постчернобыльскую Украину было невозможно. Приходилось, сцепив зубы, просто любить…
Через руки Мордехая прошли и его стараниями проявились на Троещине первые десятки учебно-игровых компьютеров"Поиск". Он их вымолил, выпросил, вытребовал в этот мир! Вот почему в учительской собравшиеся учителя по обоюдному согласию остались в тихих, словно набрав в рот воды, и так с ней и оставшись… Впрочем, и негр-индеец Дервиш до поры до времени умел уступать.
35.
Арриану же принадлежит, вероятно, и утраченная биография разбойника Тиллобора. Литературный интерес к жизнеописаниям «благородных разбойников» возникает еще в доэллинистическое время. Феопомп рассказывал о справедливом разбойнике или принце Бардулисе. Цицерон в трактате об обязанностях, на основании соответствующей литературы, говорит об организации взаимоотношении между разбойниками. Мы мало знаем о причине появления этой тематики. Стоики показывали на примерах этих «презренных» людей, что человеку прирождено стремление к некоторому порядку, стремление к этическим нормам. Может быть, Арриан-стоик именно с этой точки зрения интересовался их общественной жизнью.
Но, по мнению Дервиша, образ благородных разбойников был востребован во времена великих исторических смут… Эллинизм государств-полисов восстал на месте и в период полураспада эллинских племен и гражданских войн, которые повела постплеменная знать, о которой можно было бы сказать одним из принципом китайского даосизма:
Правитель скромен, но вскоре его потомки становятся алчными. Пока правитель скромен и налоги в казну ничтожны, в стране развивается экономика, расцветают искусства. Но вот потомки правителя уже более алчны, и налоги уже более тяжки, – экономика опускается на колени, и искусства опускаются ниц. И тогда приходят те, кто огнем и мечем восстанавливают власть новой династии, первый правитель которой скромен и налоги в стране назначаются им мизерные…. Во времена смут худосочные династии были безмерно алчными и очень скоро изживали себя напрочь…
Вот почему между ними непременно наступали времена тамошних Тиллиборов и нынешних Старших так похожих на Искандера, который в свою очередь стал Тиллибором единого несоосного пространства на стыке угасающих цивилизаций. Случись нам более знать о самом разбойнике Тиллоборе, мы бы имели сегодня более подлинное и глубинное изучение мифологем руководителей бандформирований и преступных группировок в период распада совка. Но знать и осмысливать подробнее сведения публично было чревато, и святцы о деяниях Тиллоборы идеологи Римской империи придали забвению.
Центральное место в творчестве Арриана занимает, несомненно, его «Поход Александра».
"Поход Александра", Арриан Квинт Эппий Флавий | Это замечательное произведение – лучшее изложение деятельности Александра, которое написано в древности. Уже с чисто внешней стороны мы можем установить, что Арриан пишет под влиянием Ксенофонта.
Так же, как Ксенофонт в своем «Походе 10000» рассказывает о походе Кира Младшего, Арриан шаг за шагом освещает поход Александра. Делится это произведение на семь книг – тоже в подражание Ксенофонту. До Арриана появилось немало произведений об Александре. Но авторы их не старались сообщить истину о делах и днях своего героя. Александр не нашел себе историка, который мог бы о нем рассказать «достойным образом». Если Арриан утверждает, что об Александре «не написано ни прозой, ни в стихах», то это, разумеется, не соответствует истине. Ведь в начале книги о «Походе» он утверждает, что «нет вообще человека, о котором писали бы больше и противоречивее». Арриан даже обещает упомянуть по мере необходимости «рассказы, которые ходят об Александре». Это и делается на протяжении всей книги.
Свою оценку литературы об Александре Арриан заканчивает во введении словами: «Если кто изумится, почему мне пришло в голову писать об Александре, когда столько людей писали о нем, то пусть он сначала перечтет все их писания, познакомится с моими – и тогда пусть уж удивляется».
Так что дело, конечно, не в отсутствии литературы об Александре, а в том, что с точки зрения Арриана как квалифицированного военного деятеля все эти писания не в состоянии дать адекватное представление об Александре. И поэтому о полководцах, которых и сравнивать нельзя с Александром, знают значительно больше.
Александр не нашел такого писателя, какого Кир нашел в лице Ксснофонта. Таким писателем для Александра хотел стать Арриан. Что Александр как полководец стоял неизмеримо выше Кира, это для Арриана было несомненно.
* «Это-то и побудило меня писать о нем; я не считаю, что недостоин взяться за то, чтобы осветить людям деяния Александра. Поэтому, говорю, я и взялся за это сочинение. Кто я таков, это я знаю сам и не нуждаюсь в том, чтобы сообщить свое имя (оно и так небезызвестно людям), называть свое отечество и свой род и говорить о том, какой должностью был я облечен у себя на родине. Сообщу же я вот что: и отечеством, и родом, и должностью стали для меня эти занятия, и так было уже с молодости. Поэтому я и считаю, что достоин места среди первых эллинских писателей, если Александр первый среди воителей».
Невольно напрашивается мысль, что план Арриана описать поход Александра созрел у него еще в молодости, и весьма вероятно, что не только ему самому, но и его друзьям и недругам такое предприятие казалось не соответствующим силам и положению Арриана, тем более что существовали уже книги на эту тему. Только спустя многие годы, набравшись знаний в военной области и смежных с нею науках, накопив большой жизненный опыт, смог он осуществить этот замысел – стать Ксенофонтом для Александра. Исходя из этого, думается, что «Поход» был написан уже зрелым знатоком, каким рекомендуют его и сам рассказ, и его суждения. «Поход» написан, очевидно, в конце или вернее после окончания активной военной деятельности Арриана, т. е. после смерти императора Адриана. Интересно было бы знать, какая биографическая литература об Александре существовала до Арриана, о которой он отзывается столь неодобрительно в начале книги.
Мы знаем, что Плутарх интересовался жизнью Александра. До нас дошли отрывки на папирусах неизвестных авторов. Нам известно имя Сотериха, который при императоре Диоклетиане написал эпос о взятии Фив Александром Македонским. Еще в доримское время слагается «роман об Александре», особенно популярный в первые три столетия Римской империи. Во II в. н. э. излюбленной темой для риторических упражнений становится вымышленная переписка между Дарием и Александром. Такие письма еще и в недавние годы были обнаружены на папирусе в песках Египта. По сравнению с добросовестным трудом Арриана их историческое значение ничтожно. Особенно интересовались морализирующие трактаты нравственной оценкой Александра и вопросом о том, обязан ли Александр своими успехами собственным достоинствам или «счастью». Нас тоже интересует этот вопрос, но уже с точки зрения аналогичной реинкарнации… Что способствует возвышению тех или Искандеров – чувство локтя, чувство эпохи, чувство отверженности Здесь и Сейчас?
Время императора Траяна особенно поощряло интерес к Александру и оценке его деятельности, так как Траян охотно сравнивал себя с Александром и благосклонно относился к тем, кто проводил это сравнение. Разумеется, что такое увлечение благоприятствовало появлению трудов об Александре и могло косвенно содействовать появлению «Похода Александра» Арриана.
Возник вопрос: кто стоит выше как полководец – Александр или римские военачальники? Мы узнаем об этой проблеме из произведении софиста-оратора Элия Аристида (117-189 гг. н. э.). Он, разумеется, ответил весьма уклончиво: Александр, мол, крупнейший полководец, но управлять завоеванными территориями он не умел. Этим ответом он и не унизил македонского полководца, и сумел угодить римлянам. Но важна не постановка вопроса и его решение Элием Аристидом: интересно, при каких условиях Александр Македонский был признан официальным Римом как гениальный полководец. Одно лишь восхваление Александра не могло удовлетворить Арриана. В своем произведении он пытается при всем положительном отношении к своему герою признать и отрицательные черты его поведения.
Беда криминогенных авторитетов СССР в период его полураспада, как видно, состояла в том же: они быстро завоёвывали территории некогда единой и могучей страны, но были не способны ей управлять… И потому снова ушли в тень, выдвинув вместо себя новую касту постсовковых чиновников-управленцев им до времени подконтрольную.
36.
Особое место у Арриана в его «Походе Александра» занимает описание Индии. Он очень интересовался этой страной. Это было свойственно всем грекам; Индия для них являлась тогда страной неизведанной, о ней доходили лишь отрывочные и противоречивые рассказы, разукрашенные мифотворчеством. Сказочники связывали подвиги античных богов с этой страной. В своем «Походе Александра» Арриан формулирует вопросы, на которые его читатели могли ожидать от него ответа:
* «В этой работе своей я ничего не пишу ни о законах, по которым они (инды) живут, ни о диковинных животных, которые обитают в этой стране, ни о рыбах и чудовищах, которые водятся в Инде, Гидаспе, Ганге и других индийских реках; не пишу ни о муравьях, добывающих золото, ни о грифах, которые его стерегут. Все это рассказы, созданные скорее для развлечения, чем с целью правдивого описания действительности, так же как и прочие нелепые басни об индах, которых никто не станет ни исследовать ни опровергать»
Он отдает должное открытиям Александра и его соратников в области жизни индов, географии края и т.д. Но он отказывается от мысли описать Индию подробнее, чем это допускают рамки рассказа о «Походе».
* «Об индах, впрочем, будет у меня написано особо: я соберу достоверное в рассказах тех, кто воевал вместе с Александром: у Неарха, объехавшего Великое Индийское морс, в писаниях двух знаменитых мужей, Эратосфена и Мегасфена, и расскажу об обычаях индов, о диковинных животных, которые там водятся, и о самом путешествии по Внешнему морю»
Он отказывается в соответствующем месте (по поводу движения брахманов) сообщить что-либо об их учении. Говорит только, что это – индийские мудрецы.
* «В книге об Индии, – замечает он, – я расскажу об их мудрости (если вообще она у них сеть)». И Арриан действительно написал книгу об Индии. Источником книги были сведения, сообщенные Неархом, руководителем флота Александра. Выполнив задание Александра (т. е. плавание от Инда по Внешнему морю), Неарх подробно отчитался перед македонским царем. «О плавании Неарха от Инда до Персидского моря и до устьев Тигра, – говорит Арриан, – я напишу особо, следуя собственному сочинению Неарха – есть эта греческая книга об Александре. Сделаю я это потом, если желания и бог направят меня к этому».
Только в одной части Арриан не выполнил своего обещания: об учении брахманов он не написал. Характерно и важно именно то обстоятельство, что именно здесь написать надо было более чем, ибо Неарха Дервиш подозревал в сговоре с брахманами, которые и организовали армии Александра Македонского в мирном краю, управляемом брахманами бои-аттракционы с армией местных правителей с боевыми слонами… Теми самыми, которые сами брахманы рекомендовали обучать только лишь ритуальным шествиям. Но молодой воитель искал ристалищ, и они были ему организованы вполне и должным образом…. О чём и поговорим ниже….
Впрочем, попытки уже древних писателей (например, Страбона) оспаривать подлинность сочинения Неарха об Индии несостоятельны. Недоверие Страбона основано на том, что некоторые детали описания Индии не могли быть объяснены наукой, современной Страбону. Нынешние знания географии подтверждают многое, что в свое время казалось невероятным.
Остальные сочинения Арриана не сохранились. Об этом приходится особенно сожалеть, так как в них рассказывалось о временах, которые плохо отражены в других источниках. Так, в частности, от 10 книг истории времени после Александра Македонского дошли до нас жалкие остатки. А ведь эти 10 книг были весьма подробным изложением только двухлетней истории диадохов, т. е. эллинистических правителей после смерти македонского завоевателя.
Потеря труда «История Вифинии» (в 8 книгах), т. е. страны, где родился писатель, особенно досадна, потому что в этом труде Арриан, вероятно, собрал весьма интересные и достоверные сведения. Правда, сочинение это обнимало лишь начальный период истории Вифинии – до 75 г. до н. э., когда управлял страной царь Никомед III.
Написал Арриан еще «Историю парфян», которая состояла из 17 книг. Ее особенный интерес заключался в том, что она была доведена до Парфянской войны Траяна (113-117 гг.), современником которой был Арриан. О времени написания этих произведений мы ничего не знаем, о характере их нам тоже весьма мало известно. Папирусные находки приносят от времени до [19] времени сведения об эпохе диадохов, но как эти фрагменты относятся к сочинениям Арриана, установить не удается.
37.
Но опять перейдем к частностям. И они снова будут качаться очень странных взаимоотношение флотоводца Неарха и всемирного завоевателя Искандера, то бишь Александра Македонского.
* Наши Хароны ведут похороны черных колонн.
Наши главкомы ведут батальоны черных имен.
Черные метки черной разведки черного дня.
Снайперы метко ищут отметку: Ты или Я.
.
Вычурно будут залпы орудий в вечность палить,
Только не будет тех, кто забудет нас хоронить.
Нас похоронят, не проворонят те, кто уже
Вычислил четко день наш последний времени «Че».
.
Длань погифиста, тень остракизма, годы во сне.
Губим Отчизну, в черную тризну – кровь на стекле.
А в застеколье, как в Зазеркалье – люди в Аду.
Войны без тыла, время остыло в черном бреду.
Согласно новейшим исследованиям, Александра Великого, македонского царя, величайшего завоевателя, сокрушившего Персидскую империю и вторгшегося в Индию, погубила инфекция западно-нильского энцефалита (западно-нильской лихорадки).
Как известно, легендарный полководец, именуемый также Александром III Македонским, сын царя Филиппа II, не только укротил врагов в своей собственной Македонии, но также завоевал персидские земли Малой Азии, Сирию и Египет и, в конечном счете, создал империю, которая простиралась с запада (Греция) на восток до Индии, а к северу доходила до Дуная.
Однако Александр внезапно умер 13 июня 323 г. до н.э. в самом расцвете сил (ему было только 32 года) в месопотамском городе Вавилоне (что расположен вблизи современного Багдада). Причина его таинственной смерти оставалась тайной для историков на протяжении двух с лишним тысячелетий. Отравление, грипп, полиомиелит, лихорадка вроде тифа (брюшной тиф) или другие инфекционные болезни - вот основные версии, основанные на исторических описаниях симптомов его двухнедельной болезни. Были и более экзотические варианты. Например, в приключенческом романе Ивана Ефремова "Лезвие бритвы" говорится о таинственном шлеме Александра Македонского, причинявшем вред неосторожным владельцам... И здесь всё непросто. Именно брамины упреждали юного завоевателя не касаться шлема и не проникать в его «черную» сущность. Обратим внимание именно на это обстоятельство. Обстоятельство черного, преобладает и в иных не мене таинственных и не менее загадочных версиях причины смерти легендарного Искандера.
Эпидемиолог Джон Марр (John Marr) из Департамента здравоохранения Вирджинии в Ричмонде и эксперт по инфекционным болезням Чарльз Калишер (Charles Calisher) из Колорадского университета в Форт Коллинз (Colorado State University in Fort Collins) выдвинули новую теорию: причиной смерти Александра явилась болезнь, которая у всех сейчас на слуху в связи с событиями в Соединенных Штатах: речь идет про западно-нильский энцефалит.
Западно-нильский вирус, распространенный в Африке, Западной Азии и на Ближнем Востоке, получил широкую известность при его появлении в США в 1999 году. Вирус заражает птиц и других животных, а людям он передается посредством укусов кровососущих насекомых.
* А куда летит ворона, коль не крадена корона?
Коль не ждут её у трона подле солнечных ворот.
Пролетая мимо трона, умыкнет она корону.
Эта песенка знакома с дальних лет который год.
В сказке – рыцари в забралах и в коронах короли.
Только лет пройдет немало, прежде чем устанем мы
верить в сказочное чудо без кронпринцев и корон –
белоснежки отовсюду ищут сказочный альков.
Марр и Калишер цитируют древнегреческого писателя и историка Плутарха, одного из самых известных биографов Александра Македонского. Плутарх пишет, в частности, следующее (приводим отрывок подробнее, по переводу на русский язык М.Ботвинника и И.Перельмутера - Плутарх, "Избранные жизнеописания", т.2. М., "Правда", 1990):
* " LXXIII. ...Неарх сообщил Александру, что ему встретились какие-то халдеи, которые просили передать царю, чтобы он не вступал в Вавилон. Но Александр не обратил на это внимания и продолжал путь. Приблизившись к стенам города, царь увидел множество воронов, которые ссорились между собой и клевали друг друга, причем некоторые из них падали замертво на землю у его ног. Вскоре после этого Александру донесли, что Аполлодор, командующий войсками в Вавилоне, пытался узнать о судьбе царя по внутренностям жертвенных животных. Прорицатель Пифагор, которого Александр призвал к себе, подтвердил это и на вопрос царя, каковы были внутренности, ответил, что печень оказалась с изъяном.
"Увы, - воскликнул Александр, - это плохой знак!"..."
(Прорицателя Пифагора, конечно, не нужно путать с известным основателем популярного философского учения, который жил за пару веков до описываемых событий.)
Вороны, возможно, умерли от западно-нильской вирусной инфекции, полагают исследователи. Вороны (Corvus corax) принадлежат к семейству вороновых (отряда воробьиных, Passeriformes), которое является особенно восприимчивым к инфекционному агенту - члены того же самого семейства ответственны и за распространение вируса в США.
Марр и Калишер проверили свою идею с помощью общедоступной диалоговой диагностической программы GIDEON (Global Infectious Diseases and Epidemiology Network - Глобальная сеть инфекционных болезней и эпидемиологии). После введения симптомов болезни, поразившей Александра, - инфекция дыхательных путей, нарушение работы печени, сыпь - и упоминания связи с птицами ответом программы была именно западно-нильская инфекция со 100-процентной вероятностью.
Раньше западно-нильскую лихорадку не рассматривали в качестве причины смерти Александра. Свидетельства странного поведения птиц, на которые указывает Плутарх, тоже никого не насторожили. Исследователи считают основной причиной то обстоятельство, что болезнь лишь сравнительно недавно приняла столь глобальные формы и стала известна всем. Западно-нильский вирус (семейство Flaviviridae, род Flavivirus), первоначально выделенный в Уганде в 1937 г. у больного лихорадкой пациента, является одним из многих вирусов, вызывающих энцефалит. До начала 90-х гг. ареал распространения вируса был в значительной степени ограничен Африкой, Европой и Азией. В 1941 г. вспышка болезни произошла в Тель-Авиве (без смертельных случаев). За следующие 60 лет семь вспышек эпидемии зарегистрированы в Израиле и его окрестностях. В 1999 году западно-нильский энцефалит был "импортирован" в США, а в 2002 году говорили уже о 4 156 подтвержденных лабораториями случаях заражения этой инфекцией американцев. Средний возраст безнадежных больных - 72 года, хотя болезнь с нелетальным исходом поражала людей всех возрастов. Больным грозит, например, периферический паралич.
Западно-нильские вирусные инфекции на Ближнем Востоке, вероятно, уже в течение многих столетий встречались у позвоночных животных. Теперь вирус распространился далеко за пределами своего привычного ареала, "освоил" новых животных и вызывает инфекцию, характеризующуюся новыми признаками и симптомами.
* Вот опять оступаются в сторону, вот опять опускаются ниц
полуангелы, полувороны, человечьих не зная лиц…
Ни старушечьих, ни младенческих, ни отверженных, ни святых,
ни рождающих в муках, – женских, ни чужих и ни дорогих…
Полуангелы, полувороны, им бы только души клевать…
И кричит душа во все стороны, – только некому унимать.
Впрочем, несмотря на "стопроцентную" достоверность диагноза, хочется внести в эту историю разумный скепсис. Два важных момента исследования - это поведение птиц и симптомы. И то и другое дошло до нас через множество авторов и по пути обрастало легендами. Плутарх, на текстах которого основывались Марр и Калишер, жил несколько веков спустя деяний Александра. Нетрудно заметить, что его жизнеописания собрали кроме достоверных сведений много откровенной фантастики (что, собственно, в начале повествования и постулируется самим Плутархом: в первую очередь он пишет занимательное чтение для современников, а не научный труд).
Со смертью Александра Македонского связывается огромное множество недобрых предзнаменований (как можно заметить, и сам великий полководец к концу жизни стал необычайно суеверным (по этому поводу Плутарх замечает:
* "Исполненный тревоги и робости, Александр сделался суеверен, все сколько-нибудь необычное и странное казалось ему чудом, знамением свыше, в царском дворце появилось великое множество людей, приносивших жертвы, совершавших очистительные обряды и предсказывавших будущее. Сколь губительно неверие в богов и презрение к ним, столь же губительно и суеверие, которое подобно воде, всегда стекающей в низменные места...”
и подобные истории плодились вокруг него во множестве:
* " LXXIII. ...Его тревожили многие знамения. На самого большого и красивого льва из тех, что содержались в зверинце, напал домашний осел и ударом копыт убил его. Однажды Александр, раздевшись для натирания, играл в мяч. Когда пришло время одеваться, юноши, игравшие вместе с ним, увидели, что на троне молча сидит какой-то человек в царском облачении с диадемой на голове. Человека спросили, кто он такой, но тот долгое время безмолвствовал. Наконец, придя в себя, он сказал, что зовут его Дионисий и родом он из Мессении; обвиненный в каком-то преступлении, он был привезен сюда по морю и очень долго находился в оковах; только что ему явился Серапис, снял с него оковы и, приведя его в это место, повелел надеть царское облачение и диадему и молча сидеть на троне. Александр, по совету прорицателей, казнил этого человека, но уныние его еще усугубилось, он совсем потерял надежду на божество и доверие к друзьям..."
38.
Ну и все в том же духе. Понятно, что в этой системе "соответствий" воронам отводилось особое место. В крике ворона можно расслышать и слова "гроб, гроб". Вряд ли это кому-нибудь покажется хорошим знаком. Ну и конечно сыграли существенную роль особенности питания. Ворон - птица всеядная, но полакомиться на дармовщинку падалью он никогда не прочь. Стаи воронов пировали на трупах после побоищ. Не удивительно, что эта птица (да еще зловещего черного цвета!) стала ассоциироваться со смертью. Считалось, что они предсказали гибель многим военачальникам и политическим деятелям.
Древние греки придавали "ясновидению" ворона исключительно большое значение - появление стаи этих птиц перед военным походом могло вызвать такую же реакцию, как солнечное затмение во время похода князя Игоря на половцев. Любая странность в поведении этих птиц должна была запомниться или додумываться задним числом. Если же Александр действительно стал жертвой эпидемии, "инкубатором" которой явились птицы, то вполне естественно было бы предположить и наличие многих других пациентов со схожими симптомами, на которых не преминули бы указать древние историки (впрочем, говорится вроде о какой-то предыдущей массовой "спортивной" попойке с многочисленными жертвами, но тут речь скорее идет о банальной алкогольной интоксикации). Нужно заметить, что в истории Александра вороны могли сослужить и добрую службу. У того же Плутарха вороны встречаются еще один раз:
* " XXVII. ...когда оказалось, что вехи, расставленные в помощь проводникам, уничтожены и македоняне блуждали без дороги, теряя друг друга, вдруг появились вороны и стали указывать путь. Они быстро летели впереди, когда люди шли за ними следом, и поджидали медливших и отстававших. Самое удивительное, как рассказывает Каллисфен, заключалось в том, что ночью птицы криком призывали сбившихся с пути и каркали до тех пор, пока люди снова не находили дорогу».
Понятно, что это уже откровенная фантастика, но весьма показательно, сколь осмотрительно нужно относиться к древним текстам. Собственно, предыдущие исследователи, скорее всего, и списывали эти вороньи экзерсисы на обычное желание авторов приукрасить свои истории, придать им "стройную" божественную логику и художественную завершенность.
Что касается симптомов болезни Александра, то они, как водится, достаточно расплывчаты и не столь уж подробны:
* "LXXV. ...Однажды после великолепного приема в честь Неарха и его спутников Александр принял ванну, как он делал обычно перед сном, и собирался уже было лечь, но, вняв просьбе Медия, отправился к нему на пир. Там он пил весь следующий день, а к концу дня его стало лихорадить. Некоторые писатели утверждают, будто Александр осушил кубок Геракла и внезапно ощутил острую боль в спине, как от удара копьем, - все это они считают нужным измыслить, чтобы придать великой драме окончание трагическое и трогательное. Аристобул же сообщает, что жестоко страдая от лихорадки, Александр почувствовал сильную жажду и выпил много вина, после чего впал в горячечный бред и на тридцатый день месяца десия умер."
Широко известна такая особенность всякого мудреного медицинского справочника: стоит только с ним свериться - и тотчас у тебя откроется огромное количество болезней, о которых ты даже не подозревал, странно даже, что "пациент" до сих пор жив. При достаточно неопределенных симптомах, думается, очень легко получить любой диагноз со "стопроцентной точностью"...
В оправдание эпидемиологов нужно сказать, что они рассматривают и другие предложенные диагнозы и пробуют их на "ГИДЕОНЕ". Причем грипп, что характерно, занял самое высокое место после западно-нильского энцефалита в этом своеобразном "хит-параде" (вероятность 41,2 % в списке отличительных диагнозов). Ни малярия, ни брюшной тиф, ни лимфатический хориоменингит (относительно редкая, похожая на грипп болезнь), ни полиомиелит (его симптомы: лихорадка, рвотная, тяжелая миалгия и изнеможение, раннее осложнение в виде периферического паралича, которым, по свидетельству некоторых авторов, также сопровождалась болезнь Александра), ни инфекционный полиневрит, ни другие разновидности энцефалита не могут "похвастаться" подобным "рейтингом" (также как и эндокардит, пневмококковая пневмония, орнитоз, риккетсиоз, туляремия...).
И всё-таки Неарх… Он ещё накануне накачивал приятеля винами и яствами, привезенными из оккультных сакральных мест прибрежной Мессапотамии и индийского побережья. Пища по тем временам отбиралась браминами и имела признаки некой тамошней кошерности… Назовём это так… У Неарха, который уже не безосновательно полагался на браминов было ли искушение прервать путь Александра, тем самым остановив бесполезное кровавое игрище македонца в вотчине мудрецов…. Возможно… И посему именно на пиру у Неарха Александр был отравлен. С согласия всех иных 11-ти воевод-приспешников молодого царя-завоевателя. Войско роптало, плодами кровавых завоеваний пользовались другие…
Конфликт вызрел, брамины встали на сторону разделителей империи Искандера, а флотоводец Неарх получил всю полноту информации и принял решение… Скорее всего это он дал яд, который сработал на пиру Аристобула… Латентный период прошел в междупировье и не был замечен царем, который к тому же и весь окрестный мир видел в тусклом четырехцветье, в котором преобладали только красные и зеленые тона… Из-за такого зрения, он просто не сумел рассмотреть синих кристалликов яда, сделанного на основе цианидов и человеческой порочности. Не участвовал ни сам Неарх ни его потомки в борьбе за средиземные вотчины завоевателя, и Клеопатра свято чтила его в пантеоне великих предков уже только за то, что он не был в оппозиции к Птоломеям, живя на должном отдалении от девяти неистовцев…. Просто у него с Александром были свои не детские счеты и он получил с него полный расчет, ценой которого стала ранняя смерть великого Искандера…
Одной из возможных причин этой мести могла стать ритуально допущенная молодым царём содомия по отношению к потомку древнего жреческого рода, чье имя мы так уже никогда не узнаем. Ведь Неарх – это только лишь флотоводец, тогда как сам он мог быть потомком одного из жрецов властителей Атлантиды. Ведь это только он сумел сблизить Александра с браминами, ведь это только он сумел вполне легко общаться с ними на одном(!) языке… Титульном языке Атлантиды, память о котором и должны поискать нынешние филологии Индии, Греции и Мессапотамии.
* Опять приснилась Атлантида: возможно, – это сон земной.
Земля на выплеске – ставрида, а чуть на всплеске – мир иной.
Нездешних фраз канва и выдох, нездешних грез обет на срок.
На этот срок никто не выбыл, не перенесся в некролог.
ПТА-АШЦ -подобье гироскопа, ПТИ-ИШЦ – в ответе за себя,
ПТА-ИШЦ, ПТИ-АШЦ – о чем молчите давно прошедшие слова?
Так разговаривали прежде атланты с гроздьями земли:
- Храни нас, твердь Земли, в надежде, что волн не смоют горбыли
Старушку нашу Атлантиду... ПТИ-АШЦ, ПТО-ОШЦ... смолкает хор
из голосов, ушедших в Иды, но говорящих до сих пор...
33.
Всегда ищи внешнее окружение там, где сам попал во внутреннее окружение непредвиденных обстоятельств…. Дервиш перебирал соратников Старшого, стараясь отыскать в его шеф-бандитском окружении некого Неарха – хоть и рокового, но значимого, но такой личности в мире очередного криминального Искандера, увы, не имелось, либо они по извечному воровскому обычаю крепко скрывались за кадром повседневности и возникали только в минуты свершений….
Отец Александра выковал характер сыну, отец Старшого был бесхарактенен и душевно мягок, не царь, но городской жулик и жигало.... Но прежде, почему так дался Дервишу не отец, а этот Неарх… Он, по замыслу, принадлежал водной стихии, к тому же, с самого детства умел быть самым близким другом, фатальным собутыльником и человеком, умевшим выдерживать дистанцию от Александра в дни его кармического возвышения.
Когда Дервиш впервые увидал курчавого Старшого, он почему-то почувствовал, что этому бандитскому полубожку отведено очень мало жизненного пути, и что в истории землян нечто подобное уже раньше случалось… Были и свои множественные Искандеры, и свои при них Каппеланы, и свои-чужие Командоры, которые оттеняли в них лево и право, чет и нечет, право выбора там, где давно уже не было прямого накатанного пути…
А посему Дервиша прежде всего заинтересовал легендарный друг детства легендарнейшего Александра Македонского, с которым Старшой был схож, чисто внешне. Во времена Искандера Неарх (греч. archos) (г. рождения неизвестен - умер около 312 до н. э.), был величайшим флотоводцем, мореплавателем и сподвижником завоевателя, а с 334 - правителем Ликии и Памфилии, участником похода в Индию.
В 325 на обратном пути Александра из Индии Неарх командовал флотом, впервые совершившим плавание из Индии в Месопотамию. Его описание путешествия (перипл) не сохранилось; оно содержало обширнейшие сведения о природе и населении Индии, побережья Персидского залива; перипл Неарх широко использовался античными авторами Аррианом и Страбоном.
Выходец с Крита, житель Амфиполя, один из ранних товарищей и самых деятельных соратников Александра Македонского, Неарх был другом детства Александра. Александр назначил его сатрапом Ликии и Памфилии в период от 334 до н. э. – 329 до н. э.
Во время индийского похода 327 г. он был хилиархом (высокий государственный пост при особе царя) царских щитоносцев (). При возвращении греческого войска из Индии в Малую Азию Неарх был назначен командиром всего греческого флота и получил приказание исследовать береговую полосу Индийского моря вплоть до Персидского залива.
В сентябре 325 г. Н. выехал из устья Инда и, после многих опасных приключений, пристал к берегу Карамании, у устья реки Анамиса, на расстоянии пяти дневных переходов от места стоянки царя, который вскоре после отплытия Неарха потерял из вида флот и крайне беспокоился об его судьбе.
Оказалось, что Александр, во время перехода по пустыне Гедрозии, потерял почти 3/4 своего войска, между тем как флот невредимо дошел до Персидского залива. Радость царя при встрече с Неархом была до того велика, что он не соглашался больше подвергать своих моряков опасностям морского путешествия; но Неарх убедил царя дозволить ему отправиться к Тигру, вдоль восточного берега Персидского залива, и счастливо совершил этот переход.
После этого Неарх принял новое поручение царя – исследовать берега Аравии и Африки, но смерть Александра расстроила план экспедиции. После смерти Александра Неарху достались в управление Ликия и Памфилия.
В борьбе диадохов Неарх не принимал участия, хотя стоял на стороне Антигона. Свое путешествие вдоль Индийского побережья от Инда до устья Тигра он описал в сочинении, озаглавленном (вероятно) , которым пользовался Страбон и часть которого (в извлечении) сохранена у Арриана ("Indic.", 20–43). В войнах диадохов Неарх был на стороне Антигона.
34.
Полное имя автора «Похода Александра» – Квинт Эппий Флавий Арриан. Он происходил из довольно видной семьи. Кассий Дпон Кокцеян (приблизительно 155-235 гг.) из вифинской Никеи написал его биографию, но до нас она не дошла. Поэтому сведения о нем лишь предположительны.
Отец Александра выковал характер сыну, отец Старшого был бесхарактенен и дущевно мягок, не царь, но городской жулик и жигало....
Отец Александра выковал характер сыну, отец Старшого был бесхарактенен и дущевно мягок, не царь, но городской жулик и жигало....
Родился Арриан в Вифинии, в Малой Азии. Год рождения точно не известен, по-видимому, около 90-95 г., а умер предположительно в 175 г. н. э. Его родной город – Никомедия, сыгравший немалую роль в истории Рима. Вифиния в то время была богатой римской провинцией с большим количеством греческих жителей, стремившихся, как и в других римских провинциях, к римской административной и военной карьере. Об этих лицах много рассказывают найденные в Вифинии надписи и такие, например, писатели, как Дион, известный ритор из города Прусы в Вифинии (приблизительно 40-120 гг.), Плиний Младший, который переписывался с императором Траяном во время своих поездок по Вифпнпи, и другие.
Флавием его род стал называться вместе со многими другими вифинскими зажиточными семьями в период правления императоров Флавиев, т. е. со второй половины I в. н. э. Время, когда семья или предки ее получили римское гражданство, с определенностью указать трудно, может быть, при тех же Флавиях. Известно, что император Веспасиан, родоначальник династии Флавиев, проявлял большой интерес и доброжелательство к провинциальной аристократии и открывал ей доступ в сенаторское сословие, предварительно наделив ее римским гражданством.
Арриан получил блестящее греческое образование. Владея греческим и римским языками, он был чрезвычайно удобным лицом для представления римских интересов в греческих городах. Как все юноши его круга, собиравшиеся проложить себе путь в римское общество, он получил хорошую подготовку в области риторики и философии.
Как писатель он подражал Ксенофонту (430-355 гг. до н. э.), известному ученику Сократа.
Разносторонняя тематика трудов Арриана ставит это вне всякого сомнения. Но, кажется, и воспитание и обучение его были построены по этой распространенной в восточных городах античного мира схеме. Как и Ксенофонт, он был подготовлен к карьере военного-практика, так же как и Ксенофонт, обучался красноречию и философии.
О его риторическом искусстве дают представление речи, включенные в «Поход Александра». Философским идеалом Арриана был Эпиктет (приблизительно 50-133 гг. н. э.). У него Арриан, по-видимому, учился в Никомедии между 112 и 116г. Этот представитель этической философии приобрел большую известность своим учением, а, кроме того, он производил большое впечатление на современников и образом своей жизни.
Если Ксенофонт учился у Сократа и считал нравственным долгом прославлять его в своих трудах, то Арриан то же самое делал по отношению к своему любимому учителю Эпиктету. ( Дервиш не чтил своих литературных учителей, поскольку в своем большинстве они были раздавлены и сокрушены духовным совком, и делали всё от них зависящее, чтобы не только не продуцировать эту систему, но и всячески боролись с нарождающимся в канун краха совка инакомыслием, которое им казалось не только возмутительным, но и вздорным ).
Как и Сократ, Эпиктет тоже сам не написал ни единой строчки. Он родился рабом и начал свою философскую деятельность как представитель древней стои.
Сначала его учение навлекло на него ненависть влиятельных римлян, и в конце I в. н. э. его выслали из Италии, где у него было много сторонников, и он поселился в городе Никополе в Эпире. Его учение зрелых лет на долгое время стало официальным мировоззрением римской служилой знати. Из философских дисциплин он отдавал предпочтение этике, а физике и логике не уделял внимания. В его этическом учении встречается много мыслей, сходных с христианством того времени, когда оно было еще выразителем некоторого социального протеста низов римского рабовладельческого общества. Арриан настолько увлекся своим учителем, что записал «беседы Эпиктета» и «Руководство по учению Эпиктета», не стремясь, по-видимому, опубликовать их. Язык этих записей прост, легко доступен читателю.
Вероятно, Арриан передавал учение Эпиктета, не подвергая свои воспоминания литературной обработке. Этим его книга значительно отличается от «Воспоминаний о Сократе» и других книг о нем, написанных Ксенофонтом и Платоном. В этих книгах литературная сторона излагаемого настолько доминировала, что фактическая основа отступала на задний план. Исторического образа Сократа по ним не восстановить.
Философия Эпиктета, особенно популярная во II в., утверждала, что в мироздании господствует мудрое и справедливое провидение. Это придавало учению Эпиктета характер монотеистической религии, в которой нуждалось Римское государство в период империи. Его поддерживали даже некоторые императоры, как, например, известный «философ на престоле» Марк Аврелий.
Веле Штылвелд: Майский синдром, ч. 13
* По учению Эпиктета, человек должен беспрекословно подчиниться провидению и отбросить все, что может его отвлечь от душевного спокойствия. Необходимо усовершенствоваться так, чтобы «воздерживаться и выдержать». Лучшим средством для успокоения души – «лечением» души – является философия. Сосредоточение внимания на самоусовершенствовании должно было содействовать отвлечению внимания от борьбы, особенно политической. Этой цели и служило учение Эпиктета во все времена.
Арриан не задавался целью из записей учения Эпиктета сделать литературное произведение. Они, однако, стали достоянием широкого круга читателей, но без ведома автора. Арриана сравнивали с Ксенофонтом, называли его даже «новым Ксенофонтом». Сходство их тематики, вероятно, и послужило основной причиной для такого сравнения. После своих философских трактатов Арриан пишет о путешествиях и военных делах, как это делал Ксенофонт. С расхожей точки зрения, Арриана следует считать большим специалистом в этой области, нежели Ксснофонта. Он с молодых лет был хорошо обучен военному делу и теоретически, и практически. Описание стран явно обнаруживает в нем специалиста-стратега: не красоты описываемых мест прельщают его, а значение их как стратегических пунктов.
В украинской традиции у Арриана этот род трудов открывается описанием побережья Черного моря. Точное знание этого района для римской экспансии было крайне необходимо. Это «Описание» распадается на три части. Первую часть он адресует императору Адриану; она повествует о посещении Аррианом Черного моря, пред принятом им в 131 г. по поручению императора. Вторая часть скупа на описания, в ней говорится только о расстояниях между пунктами на побережье от Фракийского Боспора до Трапезунта. Третья часть содержала описание путешествия от Себастополиса (Диоскуриады) до Византии.
Все три части служили разным целям. Если первая удовлетворяла больше общегеографическим интересам, то остальные две преследовали практические цели; они представляли собой навигационные справочники. В древности описание таких маршрутов было очень распространено. Ими пользовались купцы-мореходы, отправляющиеся в неизведанные страны. Особое же значение они имели для военно-морских походов, давая представление о том, где следовало размещать гарнизоны во вновь завоеванных странах.
Под названием «Путешествия по побережьям Красного моря» сохранилось другое произведение, некогда приписывавшееся Арриану. По-видимому, одинаковое название и одинаковый сюжет заставили приписать их одному и тому же автору. И в описании Красного моря содержится тщательная характеристика портовых морских пунктов. Это очень ценный труд. В нем указано все то, что нужно знать купцу-мореходу при длительном «хождении» по Красному морю, вдоль берегов южной Аравии, Индии и т.д. Однако наряду со сведениями, которые были известны автору из собственного наблюдения, встречаются и фантастические сообщения, которым он, пожалуй, и сам не верил, но не решался выбросить. Такой вид литературы нашел подражателей и в значительно более позднее время. Однако филологическая наука давно уже отказалась от мысли считать Арриана автором описания Красного моря: этого не дозволяет и чуждая ему стилистическая манера, и особенности его языка.
После окончания обучения философии у Эпиктета Арриан полностью посвящает себя служению Римскому государству. Случайно обнаруженная надпись упоминает Арриана в среде императорских делегатов в Греции под начальством Авидия Нигрина. Это относится к 116 г. Тогда он был, видимо, уже сенатором. Задача комиссии состояла в том, чтобы определить точные границы «священной» земли Дельфийского храма. Делопроизводство велось на греческом и латинском языках. Это маленькая иллюстрация того, как императоры привлекали для подобного рода дел должностных лиц, уроженцев греческих городов.
В годы 121-124 император Адриан присвоил Арриану звание консула. От 131 до 137 г. он в качестве личного легата императора управлял провинцией Каппадокией (Современная Турция), место – чрезвычайно ответственное. Каппадокия подвергалась тогда непрерывным нападениям со стороны аланов, и император Адриан вынужден был послать туда опытного в военных делах человека. По-видимому, выбор был сделан удачно. Об этом можно заключить по весьма живым суждениям о военных вопросах, включенных в рассказ Арриана о походе Александра.
Солидные практические знания по военному делу Арриан получил, находясь на государственной службе, участвуя в походах. Однако данных для уточнения у историков нет. Путем умозаключений можем всё же составить определенное мнение насчет знаний Арриана. Не имея собственного опыта, Арриан не смог бы разобраться в источниках, использованных им при работе над «Походом Александра». Замечания о сражении при Гавгамелах и в других пунктах, о боевых порядках войск Александра, предпочтение одних источников другим свидетельствуют не только о здравом смысле Арриана, но и о его глубоких знаниях. Из характеристики географических особенностей Истра, реки Инн и Савы можно заключить, что он здесь когда-то бывал. Особенно характерно замечание Арриана о том, как римляне строили мосты.
Исследователь Арриана, анализируя соответствующее место в его труде, невольно сталкивается с вопросом: судил ли Арриан о той или иной проблеме только по источникам, или, заимствуя рассуждения из источника, прибавляет свои замечания, или, наконец, освещает проблему по собственным наблюдениям, как очевидец.
Труд Арриана допускает только это последнее толкование. За это говорит, во-первых, то обстоятельство, что замечание о приемах наведения мостов римскими солдатами здесь прерывает рассказ о продвижении Александра. Толчок к этому логическому отступлению дало размышление о том, как Александр перебросил мост через реку Инд. Арриан знает два вида мостов: постоянные мосты и мосты временные. Он считает, что Александр вряд ли строил мост таким путем, как строились мосты при Дарий через Дунай или при Кссрксс через Геллеспонт. Арриан пишет:
«... или же мост устраивали тем способом, которым, в случае необходимости, пользуются римляне на Истре, на кельтском Рейне, на Евфрате и Тигре. Самый скорый способ устройства мостов у римлян, мне известный, это наведение моста на судах; я расскажу сейчас о том, как это делается, потому что это стоит упоминания».
В первой части приведенного места Арриан воспользовался свидетельством Геродота, а рассказ о римском мостостроении изложен так, что приходится считать его воспоминанием из собственной практики. Особенно интересны заключительные фразы:
Веле Штылвелд: Майский синдром, ч. 13
* «Все заканчивается очень быстро, и, несмотря на шум и грохот, порядок в работе соблюдается. Случается, что с каждого судна несутся поощрительные крики и сыплется брань на отстающих, но это не мешает ни выполнять приказания, ни работать с большой быстротой»
Это описание как бы показывает нам военачальника Арриана, окруженного работающими саперами, который поощряет их криками или бранится. Этой детали он не мог вычитать в каком-либо источнике. Чувствуется, что старый офицер с некоторым волнением вспоминает случай из своей практики спешного наведения мостов, т. с. переправы через Рейн и Истр, Евфрат и Тигр во время военных действий. Эти рассуждения заставляют предполагать, что на каком-то этапе своей жизни он участвовал в указанных местах в военных действиях. Такие походы могли быть во время правления Адриана (117-138 гг.), когда римляне вели отчаянную борьбу за сохранение целостности империи против даков, кельтов и на востоке. Хорошую осведомленность Арриана, не только теоретическую, мы знаем по его работе о тактике, написанной им, по-видимому, в связи с наместничеством в Каппадокии. Вопросы тактики подвергались обсуждению еще при Траяне.
В 136 г. император Адриан поручил Арриану составить новый труд по этому вопросу. По-видимому, Адриану хотелось, чтобы такая книга имела характер учебника для подготовки военачальников и чтобы в ней учитывались новые тактические взгляды самого Адриана. Это пособие распадается на два раздела. В первом Арриан излагал тактику предшествующего периода, т. е. греков и македонцев, а вторая часть объясняла смысл и значение реформ Адриана в области кавалерийской тактики. Для первой части Арриану пришлось использовать специальную литературу, а во второй части он разъясняет специальную терминологию. К тому же кругу вопросов относится «История аланов», несомненно, тоже возникшая во время управления им Каппадокией. Из этой книги сохранился отрывок – «Построение против аланов», в котором излагается разница между греческой и римской тактикой.
С конца правления Адриана Арриан отстраняется от участия в римской государственной и военной жизни. Причины этого нам неизвестны. Но прекращение государственной и военной службы в Риме не означает полного отхода от дел для Арриана: отныне он, пожалуй, интенсивнее и больше, чем раньше, посвящает себя литературной деятельности, а должности он занимает только местного значения. В 147 г. Арриан избирается в качестве архонта-эпонима в Афинах и удостаивается гражданского права в демосе Пайании.
Пост этот большого политического значения не имел: архонт-эпоним возглавлял лишь коллегию архонтов, и по его имени назывался год – для узкого круга Афин. Конечно, Арриан мог занимать эту должность только с согласия римского императора. Дальше засвидетельствовано также, что Арриан в Никомедии был избран жрецом богинь подземного царства Деметры и Персефоны. Дальнейших сведений о его жизненном пути не встречается.
Книга Арриана «Об охоте» близко примыкает к Ксенофонту. Она написана еще в Афинах, когда Арриан находился под обаянием этого писателя. В этой работе он дополняет сведения Ксенофонта сведениями из охотничьей практики кельтов.
Приходится сожалеть, что до нас не дошли биографии Тимолеона и Диона, интересовавших Арриана как стратеги. Они помогли бы нам, может быть, яснее представить себе, в чем заключаются особенности Арриана-биографа. Во II в. н. э. этот литературный жанр был уже разработан и представлен рядом крупных писателей, из которых наиболее известен Плутарх. Что, по представлению Арриана, входило в понятие биографии, необходимо знать при изучении его «Похода Александра», задуманного в значительной мере как биографическое произведение.
Что и говорить, и прошлые времена были свои Дервиши-Аррианы и свои-чужие Командоры-Неархи, а уж Искандеров от Александра Македонского до новоявленного в жизни Дервиша шеф-бандита Старшого в подлунном мире всегда хватало в избытке….
* Дети Родоса и пены, дети пемзы и Голгофы, –
все мы чьи-нибудь на свете, а в окрест – чужие строфы.
А в окрест – чужие мысли, а в окрест – земное зло –
всё как будто – по домыслю, – кто-то вытворил чумно!
Формы созданы и тленны, неосознанно поют:
– все мы родом из Равенны, там, где гениев приют.
Но в бессилии культура сатанеет под хлыстом:
прошлого архитектура сводит гениев в дурдом.
Дети Каина и Будды, дети Евы и Пророка, –
онемело, зло и глухо мы живем на свете плохо!
А в окрест – не по карману, а в окрест – не по душе,
а в окрест – шаги упрямы и любовь на вираже.
Смерть за нами плачет люто, формы требуют реформы
по законам абсолюта: чин по чину, смерть по форме.
И в параболы меж пальцев заливают виталакт,
в души – яд земных скитальцев, в тело – тромбы и инфаркт.
Дети Кия и Оранты, дети половцев и скифов, –
Млечный путь прошли атланты, миф навеяв сном халифа.
Но в окрест – расставив вежи и костровья у реки,
крест свой – пролежень да лежень – рвут Атлантовы быки!
Всюду идолы, что тщатся быть творцами – сокровенны.
Всюду сомон святотатцев разрушают лик Равенны.
Но из накипи, из пены, из житейского дерьма
Красота творит нетленно над планетой терема.
29.
Когда Дервиш остается в доме один, а мать в очередной раз уходит на суточное дежурство в фабричное общежитие, то, прежде всего, он превращается в натуропата. Нудизм позволяет Дервишу не ощущать условностей бренного существования и бродить по закоулкам квартиры, ища в них призраки инореальных миров. Обычный сеанс, не более тридцатиминутной разрядки, но он высвобождает психические искривления и не доводит мир Дервиша до коллапса. В эти полчаса позволительно всё – буквально вплоть до стрижки ногтей в обычную суповую кастрюлю! Благо, что варить суп в ней голодному педагогу давно уже не из чего…
Он припоминает очередную бесконечную тираду по поводу, которых, живя с дочерью плотник-жандарма, он произнёс великое множество. Последний запомнился своей актуальностью:
– Я не ходок на дни рождения в дома, куда меня уже не приглашают вот уже несколько лет!.. А во-вторых, у меня просто нет денег на поддержание многолетних семейно-дружеских церемоний на высочайшем уровне потребительства: сяй-сяй, пейте чай с ликёром и мармеладом… Это же уровень давнишнего матроната, который в очередной раз перемолотил и выплюнул на житейский асфальт совок! Нет сегодня совка, поди прочь и матронат…
Но тут же спешно, уже только для себя, Дервиш парирует: "Я интересен сам себе, ибо во мне скрыта вселенная человеческих отношений… Приходите ко мне, забирайте в свой мир, и тогда я буду с вами хоть за полночь…"
Хотя насчет полночи, это уже перебор, ибо сказано:
"Кому не спиться в ночь глухую? Попу, ефрейтору и @ую…".
Ефрейтором Дервиш побывать ещё на срочной службе успел, попом стать не стремился. Православие, по мнению Дервиша, излишне театрально, но не отстояно. Нет духовной дистанции между простыми юродивыми и церковными иерархами. Вот ксёндзом или раввином стать бы Дервиш, пожалуй, не затруднился… Но в первом случае, он уже пропустил конфирмацию, а во втором – так и не совершил обрезание…
Веле Штылвелд: Майский синдром, ч. 12
· Матка Боска, зохен вей – ни поляк и ни еврей.
Как Дервиша не крути – разнокровка, к тому же минималист. У него так часто от житейского дискомфорта голова пупырышками покрывается, что Девиш постоянно @уеет. Что бы ни он искал на самой донышке своей человеческой сущности, она всегда обрезала мыслеформы наиболее адекватные его шизанутой среде, в которой ему все время приходится пребывать в дурацком полупрогнутом состоянии рафинированного украинского нищего. Всех только и дел, что чуть более шутовского, чуть более рафинированного.
Для себя Дервиш обычно всегда работает над очередным поэтическим сборником, но сецас это слабо ему удается, потому что стихи у дервиша разношерстные, а мысли, изложенные в стихах – вообще разномерные…
· Лукоморья не вышло – явился предвестник из Ада,
а затем растворился в толченной на капли росе,
был неузнан и изгнан – осталась губная помада
под невенчанным флагом, который узрели не все.
.
То ли ангел там был, то ли нового мира предтеча,
то ли женщины странной размытый лазоревый свет,
прожигателям лет в позаштатном реале на вече
развернула планета у ног их любовь да совет.
.
Зашаталась во смради бетонной реки половица –
неучтенной, прошедшей, в чьём русле звенят купола,
под которой Гардарика в космос уже не умчится,
коль пропали до времени стылые в ней зеркала.
.
Здесь пропало до времени хладное блеклое лето –
вместо сладких арбузов извольте кило колбасы,
и старательный мавр разминается сытным паштетом
из грибов-сыроежек и волжской привозной хамсы.
.
И весь черный клобук погружается в фэнтези снова –
здесь восстала держава татар, иудеев и смут,
государевы слуги уже четвертуют снорово
всех, кто прежде вещал ориянским твердыням капут.
.
Ну, подумаешь мир, где не больно чудят беспристанку,
и в волшебных онучах не знают мозолей уже
на возникшем в судьбе самом крайнем земном полустанке
между небом и явью – почти на ничейной меже….
.
Выбиваются к небу иные миры не по росту,
и сбивают коросту с чужих запредельных оков,
да куда же, куда удаляются к небу погосты,
и откуда приходят в уже полуздешний альков?
.
Здравствуй, маленький Мук! Как там ловиться звездная память,
и не ранит ли более тем, что уже отошло,
в неком странном густом запредельном волшебном дурмане,
за которым извечно грядущих эпох мотовство?
Разогретая зона реальных действий исцеляет Дервиша от виртуальных бездействий. Внутренний Зверь покуда не алчет. Он тоже занят интеллектуальной работой. А сам Дервиш упорно ищет гроши на издательские проекты – проектов тьма, а денег йок! Теперь понятна вечно русская ирония –
· от прожекта до проекта дохлый путь интеллигента.
Нет уж, пусть проектами занимается черное составляющее души – Зверь, тогда как белым составляющим – творчеством станет распоряжаться сам Дервиш. Ведь Бог ничего не дарует даром. Ибо
· каждой подаренной Богом отверткой надлежит закрутить по жизни не одну тысячу винтиков.
Так что не всегда у Бога удобно подарки испрашивать. Уж лучше переадресовывать свои немалые просьбы Зверю, а белый – пусть только фильтрует базар. Ведь до чего же удобно однажды разделить себя в себе надвое. Как говаривал некогда Димка Ами,
· "чтоб не расстраиваться – надо уметь раздваиваться…".
Уж этому умению Дервиш как раз со временем обучился. В мире общественной шизофрении сделать это было не особенно трудно.
Реально вчера Дервиш заметил "свою отвертку", брошенную на проезжую часть улицы при подъезде к метро "Петровка" прямо с окна аквариума рейсового троллейбуса, успел выйти из него, перейти улицу, неспешно пройти мимо уличного перехода и подобрать прямо из-под транспортных колес, совершенно не думая о тех винтиках-шпунтиках, закрутка в мире которых упала отныне на его собственные плечи…
Вместо винтиков придется, правда, Дервишу раскручивать и закручивать чужие трафики судеб, выкручивать и изучать неведомые движительные механизмы совершенных чужих поступков, чтобы всё дальше и больше пролагать путь по лоции белых листов бумаги, засеивая их разведанными письменами.
Но меньше всего хотелось Дервишу в то же время исследовать, будто нарочно себя. Если и исследовал он как-то себя, то шло это фоново, потому что со всех сторон быстро опускались и падали на житейский асфальт люди, которых очень часто, больно и нерачительно роняла туда Система.
Веле Штылвелд: Майский синдром, ч. 12
· Новые нищие времена востребовали гениальных нищих и попрошаек, как некогда в средневековье – гениальных конкистадоров и инквизиторов. И те, и другие не хотели быть в своем непростом времени жертвами, а посему стали палачами всего в себе белого, позволив возобладанию в себе же самих – черного, отпетого, по сути палаческого. Они сами стали наказателями тех миров, которые вышвырнули их из обустроенных эшелончиков жизни…
Но сегодня Дервиш считал для себя наиболее гениальным стать нищим инквизитором своей опростоволосившейся эпохи. И поэтому он много писал под охраной собственного внутреннего Зверя, которого сам в себе взлелеял и возбудил, чтобы с оглядкой на него уже собственно Дервиш всегда имел реальный подхлест. Писать, писать, писать… И снова писать.
30.
Западный стиль работы – это серия проектов, серия произведенных на этой земле шоу, а совковый стиль – это горькая бесконечная серия неосуществленных вследствие беспросветной материальной нужды прожектов, так и не нашедших дорогу к окрестному Человечеству духовно неимущих стран "Эсен_Говья"…
Дервиш давно и прочно выбрал для себя западный стиль даже в школе, где в своем кабинете информатики он решил во чтобы ни стало выжать два 486-тых компьютера из детской почти беспомощной пустоты. У конкретно этих деток были крепко денежные припятские родители, и их следовало растормошить всеобщей школьной мечтой. Дервиш популяризировал саму мысль всеобщего детского счастья в отдельно взятом компьютерном классе, и родители постепенно стали сдаваться…
В то же время для себя Дервиш приобрел отличную пишущую машинку с перепаянной кареткой, на которой скалилась родная сердца кириллица. На этой пишмашке он и стал для пробы набивать отдельные главы бесконечно отрывистого литархива приятеля, о котором мы поговорим чуточку позже.
Мечтал Дервиш и об издании частной литературной газеты, которую он бы, возможно, назвал "Путь идущего". План выпуска был расписан до мелочей. Емко, строго, почти реально… Почти, потому что главное – это суметь продавить Время, оставляя в нем за собой внушительные лунные вмятины и веря только в себя…
Но вмятин не оставалось. И тогда Дервиш утешался тем, что иногда самому себе безусловно надо давать пощаду. Так и повелось – чуть что не так, сброс, недобор и Дервиш тут же себя щадил, любил, прощал и лелеял для будущего восхождения или… облома. Ведь нельзя было во имя осуществления какой-то локальной цели раз и навсегда потерять себя самого… Нет уж, подобное расточительство изначально было преступно.
Спасти человека, спасти целый мир, – безвольно утешал себя Дервиш, но сам же убеждал себя в том, что и КПД житейского эгоизма не должно превышать шестидесяти шести процента. Откуда он вычислил эту норму, сказать было трудно. Наверное, мистицизм Дервиша зацепился на сей раз за количество библейских книг, которых как раз и было 66, и все их оптом и розницу разносили по городу всяческие новоявленные проповедники. Вот почему, подведя некий итог в себе, всякую преподавательскую, либо литературную, либо компьютерную каторги надлежало умещать в 14-16 часов, оставляя время на сон, стул и питание…
Веле Штылвелд: Майский синдром, ч. 12
· Сладкий стол – жидкий стул, и так далее…
Ибо всё, что он не делал, он совершал во имя себя… Всё прочее зиждилось изначально на лжи о какой-то общественной пользе, служении и т. д. Все прочее изначально кричало о себе и лгало – семидижды семь раз ежедневно, и откликаться сиюминутно на подобную ложь Дервишу уже решительно опротивело. Это было мерзко, это было грязно, это было недостойно, это не оправдывало ни коим образом его целенаправленного образа жизни. Им движило тщеславие, а не желчная ипохондрия прогнутого кузнечика-человечка… По сути, он относил самого себя к особой разновидности падших ангелов, которые внешне уподобляясь малым земным человекам, норовили трахнуть дщерей человеческих, дабы в самом человечестве однажды возродились Титаны…
31.
Самое время понажимать на пунсоны… Стук-стук-клац… Клац-клац-глюк… Клац… Глюк… Стук… И так строчка за строчкой: Притча о Титане-малыше и его мудрой матушке
О, Господи! Все мы из веков каннибаловых. И каждому из нас досталось то ещё окрестное Человечество. Чтобы понять землян, каждому Ангелу необходимо по самый торс срезать крылья.
А пока на Землю спустился А Гитер Юр[1], столь странно созвучный с гитлерюнгом, что становится страшно от того: как все же между собой были близки народ-жертва и народ-палач. Шана Това! Господин Б-г что-то записывает не торопясь в Книгу Живых. Кого-то там уже и не случится, но зато прочие – возрадуются: А Гитер Юр – Нихт гитлерюнг!.. Новый Год – сладкий год! Самое время приснится всамделишной праздничной сказке.
…Одна Женщина родила миру Титана. Мало ей горя, так у сына-Титана за спиной начали щупаться Крылья! Право, всем сразу только казалось, что за спиной у Титана – горб, и все тут, естественно, возопили:
– Бедная, ты бедная!.. Мало тебе, что родила миру Титана, так он у тебя ещё и горбатый... – но не поверила напрасным крикунам Женщина. Целый месяц проходила по сыновней спине, пока собственными глазами не убедилась, что у сына её, Титана, за спиной растут крылья.
– Мало того, что дитятко моё неразумное в Титаны полезло, так мне его ещё летать обучи!.. – запричитала на сей раз Мать.
Попричитала, попричитала и пошла в научную библиотеку. А там её только и ждали.
– Это у вас сын Титан? – спросили заинтересовано. – И от кого же?
– Естественно, от мужа. – Невозмутимо ответила Женщина. – Муж у меня до подкожной части мастак!
– С такими талантами, а конвенцию о нераспространении на Земле титанов не изучил. Да и вы вот, гражданка, почему не знаете, что всех Титанов надлежит немедля отправлять в тот самый Нижне-Олимпийский Тартар.
– Мой Андряшка – не все: я его на следующий год хочу определить в среднюю школу! – с неприкрытой гордостью взволновано ответила мать.
– Ну вы это, мамаша, зря. Он же там всех завучей переполошит! И как только учителей вам не жаль?
– Так он же мальчик здоровый. Правда, крылышки подвяжу, чтобы об пол и стены не тёрлись. Ещё самому ему пригодятся. А что росту ядреного, так что же мне с этой акселерации делать? У одних – рост, у других – каверзы, у третьих – подлости на душе разновсякие, а у иных, прости меня, Господи, божий промысел на положенном месте.
– Нет, мамаша. Вы всё, собственно, не о том здесь говорите. А зря – вам бы цепь немедля для вашего Титаши хоть у кого выковать – хоть у Микулы, а хоть бы и у самого Гермеса; и, пока не поздно, посадить вашего Андрияшку прямо на цепь! Только это вас и спасёт от возможных напастей. А на цепи ему, посудите, знаний тех надобно не более чем на грош.
Однако не согласилась с доводами книжной науки Женщина и адрес свой умышленно переврала в книжном абонементе.
…Вот и подрастает нынче где-то в стране Титан, матерью своей не прикованный. Пугает завучей, стращает учителей, а за спиной у него давно уже, перевитые матерью, крылья возросшие чешутся.
А в школе всё идут и идут педсоветы о злостном не-поведении Титана. И рады бы его одним только решением педсовета в легендарный Тартар просто так упечь по старинке.
Да просто так ничего сейчас не случается. Тартар-то с согласия ещё древних горе-учителей Человечества опечатан раз и навечно. Очевидная оЧепятка истории с географией.
Что же до самих гонителей, то оттого, что ничего с Титаном содеять не получается, чешутся у них злобные языки, полные бесполезного в случае с Титаном жала.
К тому же у самой Женщины давно уже чешутся руки развязать своему добродушному Андрияшке крылья, и нахлестать этими исполинскими крылышками всех этих горе-умников по злопыхательному их мелкорожью.
...Поскольку если уже записал господин Б-г ребёнка Женщины – Титана в Книгу Живих, то и жить ему среди живых. А Шейнер Юр[2] – Гитер Юр! В сладкий год – Новый год... Блям-с!..
Сказка, которая лежала в рукописных черновиках с самого далекого сентября бездну лет, обрела завершенную форму. Правда, сам дервиш за свои десять лет преподавательской деятельности ни разу ни единого Титану так и не учил… Зато пигмеев и чёрных карликов – в предостаточнейшем количестве…
Впрочем, раз именно так стал думать Дервиш о своих недавних учениках, пора было подумать и о своем собственном учительстве, и перейти на творческие хлеба, которые до сих пор его не шибко кормили. Но Дервиш уже вознамерился передавить в себе ментора, и что-либо с собой иное сделать было, как видно, уже нельзя.
32.
Дервиш всё ещё не выбрался из периода духовного ученичества, и пробираясь через кухню Души, он всё время обжигался вчерашними душевными радостями, так и не приведших его к умиротворению и согласованию с духовной корыстью века. От оных несвежестей Дервиша давно и прочно тошнило, но выбросить весь этот гамуз из себя прочь, а то и выдрать из себя самого с кровью ему не хватало решительности. День за днем он пребывал в какой-то подленькой благости, что от вчерашнего несвершенного он уже отдаляется, но наступал очередной день, час, миг, и Дервиш опять вовлекался в очередные прожекты и несвершенности, и так было бесконечно…
Звонок от Генриха Панского прервал его размышления и даже привел Дервиша в хорошее расположение духа. Панский предложил Дервишу на манер городского хрониста аля "Сатирикон" с братией от Тефи до Саши Черного живописать всех из литературной тусни.
Нет, возразил Дервиш, это уже слишком, но вот его – Генриха Панского, милейшего киевского еврея, он, Дервиш, намерен огорчить, сообщив, например, что еврейство в этой жизни дано Панскому в наказание, и послано ему Господом не токмо и не стокмо во славу души, а в покаяние, ибо в прошлой жизни своей был Генрих монахом-эпикурийцем, лишившим чести не одну смиренную мирянку, и объевшим уши не одному селу, за что и был приговорен к "рождению в евреях" в 1956 году. Гешка искренне ржал над всей этой выдуманной характеристикой-хренотенью, но напоследок ещё раз просил писать обо всех прочих из иегупецкой литтусовки, на что Дервиш парировал: "не-хо-чу!"
Как таковых Дервиш литдневников не вёл. Не было в них ни особого анализа, ни разбора полетов, ни морализаторства. Шла строгая аскетическая переработка конкретно того, что, по сути, закипело в душе. Все прочее отторгалось, поскольку несвершенность и так била Дервиша по мозжечку. Правда, иногда вставлял он в свои записи в виде исключений маленькие пояснения, и чуть-чуть по настроению иногда менял скоропалительные акценты. Для него дневники являлись скорее подспорьем и мелкоформатным аналитическим материалом на завтра, тогда как сегодня следовало просто жить, адекватно рефлексировать и постоянно что-то писать.
Всё это что-то можно было бы объединить единым названием – этюды, которые Дервиш изливал на этюдник своей души, чтобы завтра непременно и ритмично писать один за другим романы…. Он даже уже понимал, что каждые отрезок его пока еще незатейливой жизни – это уже отдельный роман, но как вбить этот роман в бумагу было ему пока что не ведомо, и Дервиш отрабатывал годами диалоги, эпизоды, этюды….
Так он и плыл-барахтался бы и по сей день, но тут вмешались обстоятельства очередного жизненного романа, и тогда уже не он сам, а Командор предложил Дервишу потренироваться на романе-сновидении шеф-бандита Старшого. И поскольку у Дервиша был полный штиль и материальный цейтнот, он неожиданно для себя согласился… Для умеющих вытончать свои души, любой духовный опыт бесценен.
Роман для Старшого, написанный вместо Старшого и подписанный именем шеф-бандита, не смог бы принести самому Дервишу славы, но мог стать подлинным инструментом гравировки собственной значимости во вселенной. И не это ли главное, чтобы излить терзания чужой и мытарства своей собственной сути, переплести их с реальностью, расцветить фабулой одного и домысленным воображением другого, чтобы за всем этим вспыхнула на Земле ещё одна добрая Сказка!
Да будет так, да будут живописаны блеск и нищета пробуждающегося человеческого духа надломленного, но не сдающегося человека, которому от Бога категорически подзапретно искать свое место в строю!
Ибо Дервиш раз и навсегда выпал со строя, и до конца земных дней будет оставаться уже только собой.
24.
С тем и живут иной раз реальные и инореальные персонажи… в компиляционной культуре Апокалипсиса… В ней уживаются тексты шизофреников, сектантов и конспирологов в самом безумном переводе и редактуре, играя новыми безумными красками: вся стройная структура оригинальных книг разрушена, все статьи беспорядочно перемешаны, предисловия оставлены, сами тексты удалены и наоборот – удалены предисловия. Части материалов вообще отсутствует. Оставшиеся названия статей и события перевраны до неузнаваемости...
С телеэкрана синхронно с Глобальной Сетью на Дервиша прет мировой медиа-Сорник, в котором сегодня преобладают всяческие Магистры со звёздами, шпагами, ядами и литературными премиями… Кстати, магистры традиционной окультологии отдыхают. И те, которые не проглядели в Дервише будущего магистра ли, и те, которые его просто прогавили…
Дервишу ещё только светит своя собственная особенная и особая Звезда Магистра, но до неё надо дожить, достареть, досветиться в окрестном пространстве своей неподдельной самостью – ин сё, инсайдом… Допотеть, доработать, домозолить – душой. А она у Дервиша уже настрадалась, и посему многое невозвратно потеряно, и посему так много отторгается из нового, за которым Дервиш видит уже только пошлое, пошлости и хамства не приемля. А посему по жизни он – Дервиш…
И он никогда не смотрит на себя в зеркало, когда в нем внезапно пробуждается Зверь. Мало того, что этот Зверь всегда необуздан и отвратителен с зеленосветной флуорицирующей аурой. К тому же этот Зверь особой породы, хотя, как и обычный домашний кот, он патологически не переносит зеркал.
Они смущают его, они смещают его за канву времени обыденности, и тогда он видит свои зеленые, а затем уже и фиолетово-изумрудные блики, идущие мощно из-за спины каким-то неведомым потоком энергии, которой способен управлять только Зверь. Он же, случается, способен и себя рассечь едва ли не на двое этой незнакомой земным людям энергией. Воистину – это меч карающий. Увидеть его в Зверином обличье – это значит, переместить в здешний мир Нечто, чего уже и без того в пространстве земном хватает, отчего все мы и страдаем – окрестные зверепотамы и недолюди…
Легче и проще прикрыть глаза, углубиться взглядом во внутренний мрак в пространстве за переносицей и вглядеться. Здесь обязательно отыщется ещё расфокусированная точка включения, за которой следует проследовать в сад образов, мыслеформ и туманоидных предощущений.
В этом виртуальном саду сначала всё будет напоминать турецкие бани. Затем последует концентрация… Наступит она ненадолго и сразу за ней – новая расфокусировка. Теперь точка раздвоится на ложную и искомую.
Ложная вскоре начнет блекнуть. Но выбирать нужно научиться истинную путеводную точку сразу, ибо опять и опять будут следовать все новые и новые расфокусировки, пока и истинная точка не истает как воск. И тогда мир отрубится огромным рубильником и на всю телесную сущность твою навалится тяжелый многочасовый и непростительно безотрадный сон.
И только одна единственная истинная светоточка способна вывести тебя из мрака и провести в глубины внешне недоступного подсознание. Вход в него отыщется как самая обыкновенная замочная щель, за которой возникнут какие-нибудь манекены, у которых следует, прежде всего, отыскивать одни только глаза. Но не стоит при этом отчаянно удивляться, что и зрачки этих глаз окажутся замочными щелями.
Ты прошел через замочную скважину своего внутреннего ин сё, своей глубинной и не ведомой порой тебе самому самости, и теперь ищи не глаза, ибо в них ты встретишь очередные замочные щели и так будет продолжаться до бесконечности, о которой ты здесь уже немало наслышан.…
Концентрируйся и ищи образы, действия. Сопротивляйся коридорным эффектам, устраивай корриду своим ложным блужданиям, отсекай их нитью Ариадны, которая пробралась, наконец, и в тебя, с тем, чтобы ты нашел в ней незримую, но прочную опору и перешел через границу банально дозволенного мира, в котором твой фатум слаб, а сам ты немощен и привязан к сотни тысяч нитей самой заскорузлой из возможных реальностей.
И тут впервые ты окажешься в самой настоящей орбитальной капсуле, в абсолютной невесомости, сквозь которую на тебя станут наплывать вещи, поступки, события, проступать и связывать воедино жизненные обстоятельства, в чудном переплетении которых ты ещё раз не узнаешь рваные куски своей собственной жизни, и начнёшь играть по правилам и в соответствии с законами инореальности, в которой часть законов и установлений будут придуманы уже только тобой!
Вот тут-то ты сможешь смело восставать против живущего внутри тебя самого агрессивного ЗВЕРЯ, и будешь способен даже сразиться с ним, если только не наступит досрочное пробуждение, или же тебя не выбросит в самый обыкновеннейший сон с разрядкой, который в тебе ничего уже не переменит, но принесет ночное успокоение…
Вот теперь, кажется, сказано действительно нечто, для иных почти уже все, и на этом они могут смело обрывать круг этого интеллектуального чтения. Дервиш готов сказать им по-дружески "до свиданья", но за прочими он ещё непременно придет, чтобы провести дальше тропой Дервиша с тем, чтобы однажды смело предложить им в качестве обретения нескончаемый "путь идущего"…
25.
Однажды Дервиш был отравлен ядом собственных дневников и оттого постепенно перешел на числа. Для посторонних это некоторое странное кодирование "пути идущего" на принятии другими которого, никто ничуть не настаивает.
Утром важно знать какой сегодня день на Земле в пересчете на очередной цикл запуска «пути идущего». Всего по плану у Дервиша начертано девять циклов запусков по 1260 дней. Если вспомнить Апокалипсис, то в этой цифре как раз и скрывается число Зверя. Всякий раз из слабо мяукающего в себе котенка Дервиш растит на радость себе львенка, а из последнего, как знать, возможно, и саблезубого тигра, который, в довершение всего, выпрыгивает изнутри Дервиша в жизнь и исчезает в мириадах подобных ему мыслеформ окрестного человечества.
И что особенно радует, то это то, что саблезуб этот прочно воспитан Дервишем ещё от рождения и напоминает о себе долго, еще очень долго после того, как он был взлелеян и выпущен на свободу.
Таким образом, всякий раз у Дервиша обнаруживается время точно детерминированное размером в три года и пять месяцев, преодолев которое, он становится мудрее и старше, преодолевая в себе очередного страшного Зверя – себя. Всё, что происходит внутри этого периода, внешне напоминает некую особую историю болезни, историю роста, историю взращивания в себе, если хотите, некого информационного Зверя. Сейчас, когда пишутся эти строки, на Земле начинает разбег очередной день пятого цикла запуска. Вот почему на сей раз сам Дервиш, – мой странный внутренний Зверь, которого я всё время пытаюсь очеловечить.
Для этого я регулярно пишу письма всему человечеству, рассылаю свои резюме, настаиваю на своей производительности, неповторимости, толерантности, а человечество пишет мне. Чаще всего – это СПАМ. Но на него я почти не ведусь. Если только это не крик чей-нибудь о помощи. На такие крики Дервиш ещё старается рефлектировать, на прочих же ставит большой жирный крест.
Но письма, написанные мной и отправленные, как и письма, полученные мной и прочитанные с неким душевным сальдо – непременно считаю. Приятно, например, знать, что за эти годы Дервиш сумел написать 7912 писем, а получить 3863 письма. Только, пожалуйста, не завидуйте: ведь чаще всего это отказы по любому мало-мальски человеческому поводу.
Я автор нескольких повестей и одного заказного романа. За шестьдесят баксов – вы мне просто не поверите – в 1996 году я стал суррогатным папашкой одного удивительного фен-романа для одного молодого мафиози, которого застрелили у его дома на глазах всей семьи в 2002 году.
Имени покойного не стану называть, чтобы не накликать на себя гнев неправедный безутешных близких его. Прекрасный в принципе был пацан, но страдал плохими привычками, впрочем, при достаточно приятных временами манерах. Неизвестные в широких слоях окрестного мира трудяги-килеры пресекли его путь. Он же был удивительный шеф-бандит, и я всегда преклонялся перед тем, как, будучи 23-летним пареньком-недоучкой он владел разветвленной империей бухгалтеров, которые почитали его за умение решать проблемы в безобразно приспособленном для проблем времени, которое самого меня вышибло на асфальт и превратило в Дервиша…
В те незабвенные времена и наш Президент служил еще в Национальном банке и шокировал всех бухгалтеров Украины тем, что ввел нацвалюту. В офисе шеф-бандита Дершиш в первый же день превратился в человека, которому удалось моментально увидеть в пачках все возможные номиналы этих госзнаков. Они, увы, были напечатаны не для Дервиша… Но об этом Дервиш узнал значительно позже, окончательно выброшенный на литературный асфальт и превращенный в человека без времени и места. И даже временно без своего внутреннего Зверя, растить которого с тех самых пор стало насущным и крепко оправданным занятием присутствия в мире.
Превратясь в Дервиша, я стал маргиналом и интермигрантом. Мне оставался только внутренний путь, но и здесь меня подвел некий переводчик в неком плохом переводе прекрасного американского фильма "Цвет ночи", где убитый психоаналитик, как оказалось, разбогател прежде того, чем был убит именно на написанной им книге, чье название поспешно неосмотрительный переводчик перевел-транскриптировал на русскую идиому с "туфта"-логическим подтекстом… Если насчет масла маслянного, то вы действительноугадали. Он перевел название опуса покойного как… путь идущего.
Когда я затеялся писать этот роман, сие мне было не ведомо, либо, вру – ведомо, ведь фильм я успел посмотреть уже более трех раз, и путь идущего, как видимо, засело у меня в башке. Вот такое получилось масло масляное, Дервиш. А шеф-бандита с ноября 1996 года я более так и не увидел в жизни, в которой ему снились удивительные, несравненные сны.
Во сне его звали Орнис. Орнисом он и прошел мой первый роман-сновидение, следы которого раз и навсегда выпали из времени и пространства. Шеф-бандит по замыслу этой жизни должен был прикупить под старость лет корпорацию. Я даже видел сталлистый цвет центрального корпоративного офис-билдинга, где у меня был свой собственный производственный сектор методов наваждений, провокативных обструкций и сновидческих релаксаций…
26.
Орнис не имел никакого отношения к классической орнитологии. Не был Орнис ни певчим дроздом, ни серым придорожным воробышком. Просто, как видно, он парил во снах шеф-бандита, и это ему удавалось даже при всей далеко не ангельской жизни пария.
ДерВиш в то время имел собственные сновидения, его посещала юная Джуди Паркер, которая непременно метала в него перьевые, шариковые и автоматические ручки, реже фломастеры и капиллярные ручки. Прежде её звали Крошка Енот…
Дервиш не стал знакомить несносную Джуди с парящим Орнисом, но, как это бывает во снах, их судьбы переплелись и превратились для дерВиша во многодневный кошмар…
Он часами сидел перед старенькой "Оптимой", чья зубатая пасть линейки пунсонов огрызалась ему не по-русски отлажено, но завершалась именно свинцовыми мякишами кириллицы.
Знал бы Дервиш, что обстоятельства подкинули ему отрывную разминку, он бы, пожалуй, не прикоснулся к этой чертовой сказке, символика которой жгла его бесконечные годы. Не было обидно за проданные в никуда 196 страниц текста, было просто до боли обидно за сон, который получил ярчайшее развитие в реальности, в которую он прошел книгой, запрет на публикацию которой был неукоснительно страшен.
Ему сначала снились настроечные таблицы… Это длилось на протяжении нескольких дней, пока он однажды не открыл одну старинную книгу. Это была книга о Христофоре Колумбе, и в ней, в частности, были легенды о свидетельствах колумбовых моряков, что якобы за островом Мадейра им встретился легендарный остров Моро, который то возникал, то вдруг внезапно истаивал и словно растворялся в великом океане – тропический, страстный и страшный. Это было зацепка…
Дервиш с тех пор и барражировал инореальность. В ней однажды он впервые зашел в офис людей, для которых внутренняя инопородность была обыденностью. Туда же пришел старик с избитыми, как сливы, конечностями. Как видно, опытно и точно кто-то конторский отбивал на руках и ногах старика некий назидательный ритм: "не греши!". Старик тяжко стонал, но лицо его хитро и по-доброму улыбалось:
"Это ты к сынку, так сынка сейчас нет, а у тебя не будет полмиллиончика старику на конфеты?.."
У самого Дервиша не было и пятидесяти тысяч на обратный проезд. "Наслаждайся тогда!", – неприхотливо сказал старик, и Дервиш плюхнулся на вытертое кресельце у журнального столика, забитого открытым шампанским….
Бутылок было много. Накануне здесь пили с недопитием порошковое «Мадам Клико»… Старик стонал, бухгалтерша Алевтина старательно сверяла шахматку незатейливого, но прочного офисного баланса, и косыми глазами из-за зело выпуклых линз посматривала в сторону Дервиша, изучая того.
– Старик не хозяин, – прошептала она, но и себе налила в бокал, как только Дервиш конкретно пригубил первый стакан. Стаканов на столе было несколько, в разной степени налитости, которую и переливал в себе Дервиш, смекнувший, что в самих бутылках уже только на донышках…
– Я – писатель, – наконец на всякий случай представился Дервиш.
– А я Алевтина! – прытко заговорила бухгалтерша. – Работаю здесь спозаранку, но они меня не предупредили о вас. Можно чем-то помочь до их приезда?
– Я пришел за бумагой. Мне сейчас необходимо две пачки финской бумаги.
– Это много. Старшой столько не даст. Да и зачем сразу столько? Заходите почаще…
В дверях появился Старшой и прервал ее болтовню:
– Сейчас придет Зоська, так что готовь поляну. А ты, Дервиш, сам что ли столько шампанского вдул?
– Угу. Я за бумагой пришёл.
– Ладно, бумагу возьмешь. Тебе причитается пачка. Выдай ему, Алевтина. А шампанского столько больше не пей. Уссышься.
Командор от шутки Старшого прыснул:
– Оставь его, пусть хоть на Зоську посмотрит. Да и за шампанским ему бежать получается.
– Нет, за шампанским Пастор пойдет. А зоськин стриптиз смотреть ему рановато. Обпукается с непривычки.
Дервиш обиделся, Командор хлопнул его по плечу:
– Не напрягай, сказано идти писать, вот и иди. От меня бери двести тысяч и без нужды не светись. Здесь все люди занятые, деловые, так что и ты делом займись. Созвонимся, брат!
"Заслать бы эту Зоську на остров Моро!" – зло про себя огрызнулся Дервиш и вдруг осознал, что некая сучка Зоська, и остров Моро уже прочно переплелись и образовали некую инореальность, в которую той же ночью провели Орнис и Джуди Паркер, которые совершенно без его участия познакомились между собой накануне…
27.
– Сколько же мне отроду лет? – для начала поинтересовался у меня Орнис.
– А насколько же ты сам себя чувствуешь, паренёк.
– Так как и Джуди, эдак лет на шестнадцать…
– Быть по сему, – согласился Дервиш, прежде чем уснуть после легкого офисного перепития. Перед ним тряслась своим цыплячьим естеством мелко-блондинистая Зоська и требовала, чтобы ей аплодировали. Алевтина презрительно цыкнула сквозь зубы из металлокерамики и ушла в кухню курить. Командор пристал к Канонерке, а Зоська потащила Старшого в угловую комнатку, где дежурно и опытно поимела.
Сквозь стену вошёл старик-отец и попытался отнять у Старшого баксы, которыми тот как раз рассчитывался с Зоськой, но Старшой проигнорировал наскоки туманоидного отца и выдал проститутке 17 баксов.
– Ещё три…
– Оштрафована: вечером тебя засветили в сауне на дефиле, а у меня семья, Патлатая, так что на остальные куплю кондомы и одену тебе на голову…
– Кто этот скот? – возмутился за спиной у Дервиша Орнис.
– В реальной жизни этот кот – ты, паренек…
–-Мя-у! – неожиданно повело Джуди.
– Брысь! – бросил обозленной Зоське Старшой и уснул.
– Дервиш, пиши мой роман, – прошипел он в мой сон и уполз ужом в дальний угол нелепого сновиденья.
Джуди с Зоськой устроили дефиле на пунсонах перекованной под русскую литерацию "Оптиме", и "Оптима" каркающим образом мелко завела лихую долбежь-кадриль, перепрыгивая со строчки на строчку вдоль бывалой каретки, вращающейся по касательной вниз…
– Поехали, – зарычал Командор, наползая на податливую Канонерку тем немногим, что имел от природы.
– Ну, ты и вляпался, Дервиш, – посочувствовал Орнис, и вплелся в канву заказного повествования. Теперь он был только образом и буквально ни за что более не отвечал.
…Отец Старшого зашел за мной, и мы с этого беспокойного сна отправились восвояси. У меня болела душа, у него – отбитые в конторе конечности.
– Я не Дервиш! – клялся я старику.
– И я не старик, а вот Старшой старше меня, потому, что пьёт взахлёб бодягу житейскую. Пощади ты его, подари ему волшебную сказку…
– Так и быть, подарю, – соглашался за меня Дервиш и оглашал желтую жилую комнату раскатистым храпом. Порошковое мадам Клико изрыгая смрадно небритым ртом человека, идущего на дно в море житейском…
28.
Сквозь годы ему всё снилась, снилась и снилась отправная точка падения в Зону Черной луны…
Накануне в "полтиннике" происходит микропивной путч Дервиша с будущим президентом, которому сейчас, здесь наотмашь было всего двадцать пять. Он был в рост с "сельдяного короля" и по горловую ватерлинию накачан "оболонским":
– В этом дребаном девяносто шестом я говорю вам, пиплы и леди, что через двадцать лет я подставлю этой стране свой авторитет, ик!, лидера…
– А я напишу тридцать восемь романов…
– А почему не тридСать Цемь?
– Роковое число…
– Дожить…
– Я уже пережил, мне уже сорок два… А вот роман написал только один, и тот – на заказ: без имени, без подписи…
– Не грусти, через двадцать лет я тебя отыщу-у… У-у, будешь у меня политтехнологом, блин…
На том и расстались…
И вот очередной сон: на Дервише – шлемофон. В него вмонтирован радиожучок, даже не радиотелефон, а некий биоинплантант. Жучок управляется радиомаячком – совести, памяти, добра, зла: хрень знать чего, – одним словом, через короткие промежутки времени следует отточено отрывистая, срывающаяся на короткий лай, информация.
Руководимый неведомым информатором, Дервиш смело входит в райком, где уже знакомая ему по утреннему пивному шабашу светловолосо-остриженная поджарая гром-бырышня комиссар в турецком кожаном танкере очень строго орёт:
– Марш, пижон, тиражировать свои книги! Сейчас же, когда, конченый идиот, именно твоё время и не один шкурный мент не закроет тебе более рта!
Но в машинописном бюро очень мало чёрной копирки, а вот как раз её Дервишу не хватает. Поэтому прямо в шлемофоне Дервиш направляется в тридевятое государство…
– Как мы с вами свяжемся, Дервиш? – орёт ему вдогонку гром-барышня из чистилища.
– Так у меня же в шлемофоне жучок. Так что пока, до очередной связи! Адью! – вежливо говорит Дервиш танкероносной бабёнке, и сворачивает мимо тридевятого царства прямо к гребаной бабуле. Теперь в шлемофоне у Дервиша чирикают одни только райские птички: "Фитью-пять, наплевать…"
Дервиш просыпается… На душе – полный атас!
Он припоминает, как Джуди и Орнис принялись вальсировать, а он – Дервиш оказался как бы не у дел. Вот и потянуло его уже под утро в некие сетевые танкисты…
20.
Когда Дервиш пробуждается, реальность убеждает его быть толерантным к своему невосполнимому прошлому. Нельзя узнать, были ли увенчаны египетские пирамиды хрустальными пирамидоидами с алмазными верхушками, зажигавшими собою пути на далёкие звезды? Шестьдесят египетских фараонов отправились к звёздам налегке, не оставив потомкам в память о себе пирамид. Пирамиды строили родоначальники фараоновых династий, а все последующие правители, возможно, только время от времени достраивали, либо реставрировали верхушки пирамид, восстанавливая их предначертанную функциональность – телепортировать к звездам, скажем, на Сириус-Б, потомков звездной расы, чья проповедь на Земле опиралась на культ великих космических пирамид.
Во снах Дервиш даже видел устройство этих пирамидоидов. Оно похоже на бесконечный улей с сотовым заполнением, в центре которого капсула для телепортитруемого, а над головой перемещаемого сверкает особый "звездный" алмаз. Этим алмазом обычно начинается первая кодовая строчка пересылки в бесконечном космосе бренных жреческих земных оболочек. Именно жреческих. В лучшем случае фараоны оставались культовыми жрецами, в худшем – записи об их существовании вычеркивались, вымаривались с древнеегипетских святцев. И не кем-нибудь, а самим Дервишем, во время его бесконечных реинкарнаций… Святцы вымаривал, и впредь будет вымаривать только он, ибо таков по сути его "путь идущего"…
Прежде на Земле, помнится, меднокожие носоухие олухи слушали и воспринимали мир носом, а вот дышали ушами. Получалось у них всё это несколько забавно, поскольку были уши устроены как жабры, а вот нос… Они им не только слушали, а и впитывали буквально всю информацию об окружающем мире. Но в новые исторические времена эти меднокожие носоухие олухи окончательно ушли под воды мирового океана, и связь земных рас человеческих с ними сегодня окончательно прервана. Впрочем, их женщины прекрасны и способны рожать от земных мужчин. Но вот дети ничем уже не отличаются от землян, разве только более привержены морю. Но у каждого из них свой собственный "путь идущего", и не дам дано знать, с чем он начался и когда будет прерван, при каких обстоятельства…
На острове Пасха сохранилось 111 статуй, относящихся к расе меднокожих, всё ещё ждущих возвращения своих же носоухов-потомков, тогда как те давно и прочно не питают иллюзий: им просто нечего делать на столь странно преобразованной потомками планете Земля.
… Во сне Дервиш не однажды разговаривал с ними.
– Мы ждём возвращения со звёзд наших посланцев. А мир изобретает "а гицен паровоз". Мы отправили их с Земли, – собственной переустройкой на генном уровне Здесь, чтобы помочь древнейшей расе Там.
Там-там… Бьёт тамтам памяти… Путь идущего – не останавливаться! Дорогу осилит идущий!
21.
От трамвайной чугунноколейки Дервиш брёл вдоль наружной метроколейки в сторону райвоенкомата, где его поджидал седой начальник второго стола снимать навечно с воинского учёта. В отличие от господ офицеров "отставной козы барабанщик" – ефрейтор-срочник на дембеле – вечный резервист Дервиш радовался весеннему солнышку и безоблачному небу над головой. Пели киевские соловьи, по улице неторопливо брели одинокие прохожие, бежали разнопородно-ничейные псы и даже порхали бабочки. Все они подчинялись какому-то мерно весеннему благолепию. Души светились, Дервиш мечтал, поплевывая на прошлое с возможными военными сборами и учениями, – и они его избежали, и он благополучно их избежал. Это было так замечательно, что тот первый миг, разрезавший окрестное пространство, он просто от внезапности и несоразмерности попросту пропустил.
Ребенок бежал, подпрыгивая ему навстречу. Это была пятилетняя девочка с косичками, опрятно одетая во что-то совершенно праздничное, особое. Навстречу ей выпала из пространства бокового переулка пружина – обычная пружина из старого диванного брюха, которая еще скакала навстречу ребенку, упав с мусорного металло-сборного грузовика, на который просто никто не обратил сразу внимания. Грузовик уже пыхтел где-то на втором переезде, когда пружина настигла бегущую навстречу ей девочку и вонзилась прямо в лодыжку.
Лодыжка лопнула, и ярко красная кровь в разлёт брызнула на асфальт. Девочка не сразу, но дико испугалась своей собственной крови и пронзительно закричала. Она кричала в синеву бездонного неба страхом маленького невинного существа, осознавшего, что на земле в одночасье могут существовать боль, страх и возможно где-нибудь рядышком даже самая настоящая смерть. Дервиш девочку понимал. Сам он о существовании смерти узнал впервые в шесть лет, когда вырвалась из повседневного и перешла в мир иной его древняя прабабка Эсфирь.
· Шлагбаум ночи подыскал слова и повелел мне сон читать предлинный,
как свиток древний Магелат Эстер – Эсфирь, и та явилась бабой Фирой –
прабабкою моей. Давным-давно, лет сорок, как ее похоронили,
она зашла за мною в этот сон, смотря с икон, увы, не иудейских,
(икон не признавали иудеи), и предложила мне пожить еще
лет двадцать пять. Затем придет вторично: забрать – освободить меня и мир…
Крик постепенно слаб. Ребенок весь в крови медленно оседал на асфальт. Дервиш без промедления бросился к девочке, отшвырнув матрацную пружину на газон свежего посаженного палисадника, приподняв ребенка перед собой на руки, и понёс в воздухе на одних кистях рук, как священнодействующий пианист. Теперь он увидел, что надрезана лодыжка, из которой уже не брезжила, но все еще сочилась детская кровь. Он перехватил плачущего кукленыша одной рукой, а второй из заднего брючного кармана извлек отпаренный матерью чистейший мужской носовик, и перехватил лодыжку выше колото-рваной ранки. Девочка начала впадать в оцепенение и Дервиш стал убеждать ее, мол, с ней ничего собственно не произошло, не могло произойди, никогда не произойдет, – она ведь всегда и всеми любима, особенно мамой: где мама, почему она готовит праздничный стол, так сколько же тебе, именинница лет, а теперь, Маша, произойдёт чудо и ранки не будет! Он крепко сжал детскую лодыжку и подул. Доверчивые глаза девочки следили за ним пуговками влажного живого антрацита, в котором всё еще пылал недавний недетский страх, с конца улицы флегматично шла молодая глинобитная мать, не элегантно степенная, всё понимающая. Кровь словно скипелась, как под перекисью водорода.
Мать что-то воркнула в пространство, но ни Дервиш, ни голуби её не расслышали. Она перехватила непонимающий взгляд дерВиша, улыбнулась в себя светлой простой улыбкой, словно сфотографировав его с ребенком на руках, – очень глубоко в свою душу, и оставила его самого после повторной краткой благодарности. Ребенок уже что-то лопотал у матери на руках, а Дервиш в странном недоумении с руками в детской крови направился в военкомат мимо райотдела милиции, где на него косились милиционеры и следователи в цивильном.
Он вымыл руки под ржавым туалетным краном, посмотрел в почему-то зарешетчаное окно и увидел угрюмые лица волынящих призывников-уклонистов, которые мерно мели в несколько метел миниатюрный военкоматовский плац-дворик…
Они очищали путь Дервишу, пришедшему в военкомат именно сегодня, стать ангелом-хранителем незнакомой девочки Маши с огромными пуговками черных изумрудов, которыми завтра она непременно обворожит целый мир.
22.
Дервиш редко выпадает из снов на асфальт городских улиц. Зато ему регулярно снятся вполне осмысленные толковые сны. Любые истины всегда дозирует Время, а у всякой Правды есть свои собственные Знамёна… Ау-уу тем, кто это расслышал! Эй Люди, Дервишу действительно сниться не так чтобы хрень, а некая инореальность. Давайте он проведёт вас в нее, прямо сейчас крепко за руку и попытаюсь стать в ней вашим самым предупредительным гидом, Иначе в дальнейшем вы просто его не поймете…
А что до времен поэтических, то они мчаться на ИноРеальных стременах наших будней... Их не придумать. Они всегда такие, какие есть. И куда только нас в них не выносит; и в какие только хитросплетения и половодье чувств мы не ввергаемся ими...
* По ИноРеальности – бреднем... И вот – Криминальный король,
уснувший печально к обедне в мишурном сплетении крон
того, что случалось, бывало, в беспечном смятении Душ.
Пред веком седым покрывалом к ногам опадал Мулен Руж.
.
По ИноРеальности – бреднем... И вот – Криминальный король,
уснувший печально к обедне в мишурном сплетении крон
того, что случалось, бывало, в беспечном смятении Душ.
Пред веком седым покрывалом к ногам опадал Мулен Руж.
Египетский бог мудрости Тот никогда не бывает в восторге от поспешно смастеренной реальности – инореальности некого очередного неподотчетного текущему Времени сна. Как бы вам это объяснить поточней…
Говорят, во владении легендарного румынского граф-боярина Влада Дракула у колодцев на городских площадях стояли чаши из чистого золота. Пить из них мог каждый горожанин, но, упаси Бог, украсть этот сосуд. Тут же у колодцев стояло по несколько острых кольев, на которые для острастки насаживали воришек, оттащивших чашу из золота, скажем, на более чем два-три метра от родника.
Дервиш часто думал, что подобным же образом устроен наш общий мир. Точки сосредоточения материальных благ, места и местища с материальным изобилием, увы, не для меня. Как только я начинаю желать накапливать материальные блага, как у самого Дервиша тут же в силу каких-то обстоятельств моментально сгорают утюг, телефон, компьютерный монитор, холодильник, стиральная машина и телевизор. Но от этого Дервиш не впадает в каменный век, а просто полагает, что самое время вынести всё это недавнее материальное "золото" обратившееся в черепки, на свалку, мусорку, либо просто во двор, как это делали на протяжении четырех тысяч лет древние египтяне…
Это были великие мудрецы! Осколки битой посуды они складывали в ритуальные сосуды и раз в году тащили, несли, везли в верховье Нила, где и высыпали в ритуальной Долине смерти. За это они получали отпущенье грехов, чистые хижины, а заодно и чистую совесть. После этого можно было смело охотиться на прибрежные стада гиппопотамов и крокодилов, которых поедали жрецы…
…Так вот, Дервиш во снах своих – жрец. Если точнее, – жрец Зордак, но простите, уже не здесь, – не на этой вечной скамейке для запасных. Именуйте для себя тот, некий внутренний мир Дервиша, который очень плотно прикрыт некой сокрытой от вас Инореальностью. Впрочем, Дервиша в ней знают и любят, и порой даже почитают за бога… Например, здесь раз и навсегда Дервишу даровано уникальное право внезапно видоизменяться – вплоть до полной трансмутации образа.
Только, пожалуйста, ничего не путайте – жрец Зордак не трансвестит. Он скорее тот, кто у жизненных колодцев обращает глиняные черепки в золото, а вдали от артерий, питающих и наполняющих инореальную жизнь, обращает золото в самые неказистые черепки… Земные приятели Дервиша, так и не обучившиеся время от времени пересекать условный фарватер Инореальности, оставаясь на вечных скамейках для запасных, насасываются просто до чёртиков. Но черти способны уводить только в низшие измерения, в которых время сперва замирает, а затем оглашено носится по рваной синусоиде между жизнью и смертью.
И с Дервишем прежде случались подобные мерзкие "американские горки", но они ему не нравились, а самого Дервиша однажды уже повторно призвали обращать золото в черепки, а черепки в золото. Только не говорите, что это самый неразумный путь на Земле. У каждого свой путь, и своё призвание. Только не считайте, что черепки в золото способен претворять всякий. По крайней мере, я бы так не сказал. Но я не Дервиш, и внешне он даже мне не доступен… С банальнейшими запросами к Дервишу годами не достучаться.
Просто побед, любезнейшие дамы и почтеннейшие господа, в жизни никогда не бывает! Об этом сегодня уже не только говорят, но поют. А испуканные секретарши обучаются впопыхах офисной технологии секса. Идёт подъем на новое информсостояние – наступает время суррогатных матерей и интерактивных папаш. "Ангельские" световые пятна обретают формы младенцев сипло орущих в контражуре солнечных гало – "Жрать!" Здесь же прорывается и нечто синхроподобное и от Глобальной Сети. Как вам покажется, к примеру, такое:
· Неонилла Самухина Камасутра для офиса. Практическое пособие, Институт соитологии, 2004 Мужчины и женщины и в офисе остаются мужчинами и женщинами... Современный российский бизнесмен проводит на работе больше времени, чем дома, потому и приватная жизнь медленно, но верно, перемещается в офис.
· Впервые на русском - вступительный роман "Иерусалимского квартета" Эдварда Уитмора, безупречно ясного стилиста, которого, тем не менее, сравнивали с "постмодернистом номер один" Томасом Пинчоном и южноамериканскими магическими реалистами. Другое отличие - что, проработав 15 лет агентом ЦРУ на Дальнем и Ближнем Востоке, Уитмор знал, о чем пишет, и его "тайная история мира" обладает особой, если не фактической, то психологической, достоверностью. В числе действующих лиц "Синайского гобелена" - 2,5-метровый английский лорд, автор 33-томной монографии "Левантинский секс", которая привела к падению Британской империи, и трехтысячелетний хранитель Священного города Хадж Гарун.
Затем наступает информационная чистка – сетевой абортарий файлов, очистки мысленного пространства, вырубка мыслящего тростника. И тогда возникает очередной творческий постулат:
* Никогда не говори – кто-то украл мою победу. Побед в мире не существует, есть только предначертанный путь – от орущего "Жрать" младенца до немощного беззубого старца… Путь дервиша – дер_В_и_Ша, der Visha! Господи, он, кажется, ко всему ещё и иностранец!.. Но, следуя выбранному пути, всегда надлежит не уступать никому – даже Ему, Господу, – и капли своей судьбы… ибо Путь – больше чем Вера! И он пробьёт себе дорогу даже через Вселенскую ненависть.
Когда в мире созревает (формируется) ядро ненависти, то дело не в нашем собственном императоре зла, а в его переплетении с нашей реальностью. Эстетика агрессивных средств утверждает: можем, когда могём! Кто задуман мудаком во Вселенной, тот им и будет во веки веков. Аминь!
23.
Теперь перейдём в очередной раз к сновидениям…
В очередную ночь в очередной бесконечный раз снится Дервишу огромный чёрный аэростат над пространством балкона. Тканевый остов из домоткани просмолен – давно и прочно. Из грушеобразной оболочки шара нго тянет к себе некая магическая сила, об огромном магнетизме которой ныне живущие в реале даже и не догадываются. Удержаться бы крепко во сне, не согрешив пробуждением в преддверии ада. Козёл с золотой цепью трясет над Дервишем, тревожно спящим и поминутно вздрагивающим не в радость жене, – не иначе это до боли уже знакомое сморщенное в фигу лицо извне пришлого с просмоленной бородой мага-чернокнижника. Всю ночь после этого Дервиш мерно и однообразно срезает тупой опасной бритвой со скрижалей истории… ленинизм.
Спать бы! Либо писать… И написать бы роман о заказном писателе-зомби. Его зомбируют деньги, он зомбирует чернь, чернь из-за денег убивает его, но он пробуждается в форме бессмертного зомби, чтобы писать о подобных себе и своих "конкретных" заказчиках вечно…
* Был отчаянно живой… Был нечаянно собой
Стал нечаянно живой… Слыть отчаянно собой!
Непременно всем надлежит спать!
"Критику всегда не нравиться степень твоей свободы", – упорствует сквозь сон отчаянный ЧеГеВаре, – "должной степени которой они уже никогда не достигнут сами. Они это называют фальшью, пороком. Они созданы из и для – некрепких, несерьезных ребят… Они виснут без кайфа по умолчания где-нибудь на тусовках, где ничего творческого, по сути, не происходит. А для меня в творчестве важно показать процесс диссимиляции неживого от живого… Сидим здесь, а день дрейфует как яранга чукчи на льдине…"
Дервиш, они так и норовят непременно приспать твою совесть! Как девочку Машу! В будущем, наверное, будут выдавать талоны на совесть. Вот тогда и посмотрим, зачем она и к чему?! Та девочка не могла сказать Дервишу спасибо. Она просто забилась, а затем затихла у него на руках. А потом подошла молодая флегматичная мать и все объяснила: в мире нет резких переключателей, просто существуют обстоятельства жизни и к ним надо подлаживаться с должной степенью собственной свободы и с собственной мерой ответственности за себя и за мир. И даже с собственной дидактикой, объясняющей всем и каждому, и не в последней мере себе, свою степень причастности к общему человеческому миру, а не только степень собственной отвязанности...
Но опять являются в сон всё те же инопланетяне на очередной привычной тарелке. Вот разве что кожа у них глинистая, почти грязно-коричневая… Да ещё у одного, уже прежде знакомого закопченная козлиная бородка. Он-то всех более задаёт вопросы жене. Она всю ночь вяло и обстоятельно отвечает… К утру инопланетяне входят в оболочки наших материальных тел, где стараются удерживаться до нашего пробуждения, что-то выкачивая из нас напоследок. Запоминаются только отдельные эпизоды…
Вопрос: Что значит, мадам, это ваше земное полоумие – карнавал?
Ответ: Если дословно, "говядина прощай", да ещё банды заключают на это время между собой перемирие и южноамериканские бандиты не колотят друг дружку. Одним словом, нечто вроде олимпийского движения неформалов… Во время проведения всемирных Олимпиад в принципе не воюют державы, во время карнавалов – бандиты держаться перемирия, и даже в каком-то маленьком городке на это время в мэрию сдают все патроны!
Встречный вопрос: Что вы исследуете в нас самих?
Ответ: Индивидуальные почерки Детства:
* "Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана.
Буду резать, буду бить,с кем останешься водить…"
Что это?
Встречный ответ: Детская считалочка для игры в прятки… в сон. На сей раз без инопланетян, но со стульями. Четыре маленьких стула поочередно разламывались подо Дервишем, и тогда о взгромождается на пятый, но он на высоких ножках с него Дервишу надлежит Нечто вещать… Ага, это его просто в очередной раз осенило. В общем, это идея: никогда не следует допускать частицу "не" в букве Закона, потому что она имеет не обязательное к запрещению, а скорее конкретно разрешительное действие по законам психоформального восприятия. Об этом знают военные психологи и наверняка те, кто пытается протаскивать в новейшие украинские законы лазейки для бандитов-олигархов и их приспешников…
– Иисус есть мировая энергия! – пьяно вещает Валерка Кратохвиль из Времени земного дожития, которое прервалось для него внезапно и тихо в 2008 г. ошельмовавшей его гениального киевской повседневной реальностью, в котором они с Дервишем пили вместе за дружбу, которая так не состоялась… Цену за дружбу назначал сам Валерка, и согласно этой цены Дервиш был обязан тащить его на себе – запойно-бесквартирного, униженного, опущенного и зело хулиганистого с ручищами-гантелями, под ударами кулаков которых разлетались в кусты разбитые черепами голов мелкосортные свидомиты, пока Валерка, напрягая луженную еврейскую глотку пел-орал под пьяное «Будьмо!» – «ще не змерзла Украина», и обещал всем крепко нагреться….
А во сне в тихом виртуальном кафе из-под носа ангеломирного Валерки опешившего от подобной наглости Дервиша рис с бифстроганами отбирает тамошняя навязчивая нищенка и уносит прочь наши нетронутые порционы. Вместо этого им подают невесомую печень небесного агнца, не беря с каждого по десятке гривен за блюдо…
После обеда они встречают американскую кузину Дервиша – Викторию с лекционным циклам по проблемам развития аэронетики – энергетики воображаемого, её концентрации и конденсации на материальной подложке. Конденсированный дифракционно-спектральные образы инореального мира завораживают, но они пока что двухмерны, и их последовательность можно принять за бесконечный комикс неких жутковатых фантасмагорий… С них странно смотрит на Дервиша, вечно пугая его при этом, незнакомый комик со знакомыми ужимками – от младенца до старца… В старости это дедка Наум, и его корит с неба уставшая бабуле Ева:
– Нуманю, до коих пор ты будешь корчить из себя идиота?
Впрочем, все мы на Земле идиоты… По умолчанию.
В довершения ночи очередной фрагмент сновидений разделил внутренний мир Дервиша на чёрное и белое… Так бывает только у молодых поэтов и графиков, пока в них не пробуждается особое многомерное и многокрасочное ощущение всех возможных срезов реальности…
Теперь Дервишей двое. Их мир на двоих отныне жутко дуален. А вокруг – множество табличек: "только для белых", "только для чёрных". . Душевный апартеид убивает. Наконец ,белому удается бежать. Но в реальном мире он получает столько зуботычин, что вскоре возвращается за своим чёрным подельщиком, который уже разросся гипертрофически и занял всё прежде принадлежавшее и белому, и чёрному место. Тем не менее, он идёт за белым наружку, где сливается с ним и крушит все преграды, устремляясь навстречу славе, сытости и постоянству… На отвоеванной территории белый рецессивен, вторичен, и он обустраивает только внутренний дворик пробужденного зла, как отдельный ракетный гарнизон. Вокруг бродят одноглазые снайпер-циклопы и поливают цветы, из луковиц которых вырываются фиолетовые зонтичные соцветья. Дервишу больше нечего стремиться на Фудзияму…
* "Кто не поднимался на Фудзиями – дурак, кто поднимался – дважды дурак", – гласит старинная японская пословица.
Так что не следует повторяться: вчерашним снайперам назначено в саду у Дервиша быть уже не ревностными садоводами, а простыми растениями, которые уже Дервишу предстоит регулярно прорежать и выпалывать, уничтожая буйную накипь сорняков окрестных. И только…
Пусть Дервиши – оба теперь попашут в поту, и пока чёрный гений будет упрямо и жёстко отвоёвывать для своего белого братца всё новые и новые жизненные территории. Белый братец тоже, не будь дурак, будет приручать всё новых и новых снайпер-циклопов… На всякий пожарный случай…
Дворик военкомата – дворик ракетного гарнизона – дворик двухкомнатной квартиры на девятом этаже, с которой всегда легко можно выброситься наружу прямо с девятого этажа на колючую изгородь из "сторожевого" металла, охраняющего микроскопический общественный палисадник. Наверное, это некий суицидальный выход из взаперти, подсказываемый этим бесконечным сном, в котором ближе к утру просматривается и такой эпизод:
Дервиша таки убивает убийца-часовщик после того, как Дервиш заносит ему на ремонт просто огромную золотую луковицу карманных часов. Убивает же Часовщик в лет обоих – и черного, и белого Дервищей без разбору. И тут только часы безо всякого ремонта начинают тикать: тик-так… Дервиш отныне не хочет быть – ни белым, ни чёрным! Он просто не серая полукровка!
Зеркало проблем в жизни отражается в зеркале фактов в журналистике, зеркале рисков при расследовании, в зеркале страхов последующих сновидений… Из всех этих зеркальных осколков и отражений создается совершенно неповторимая собственная реальность… В ней Дервишу отныне и жить…
* В книжной лавке аптекарь весы позабыл. И ушел, не прощаясь,
усмехаясь лукаво в усы, – дескать, знаю, что сделал, – не каюсь!
Дескать, взвесьте на фунт чепухи, а на два – незатейливых грез,
и получите – чудо-стихи с эликсиром от горя и слез.
А потом – по полстрочки, по чуть, по чуть-чуть, по чуть-чуточке – бац!
Вы отыщете правильный путь, и достигните счастья не раз…
Ведь на взвешенной мерке весов каждой буковке будет дана
необъятная мера часов – парадигма любви и огня.
19.
Парад сновидений мог бы стать послесловием, но по замыслу Проведения превратился в несуразный вязкий ноктюрн…
* Большая квартира зашторила маленький мир одиночества…
Тени за стёклами окон межзвёздных миров занавешены…
Тюль распласталась тюльпанами белыми по полу…
Пол – в асимметрии знаков космических рун…
.
Руны миров переплетены с шерстью ковровой…
Пол… Под ковром – суета изомерных событий…
Скомканы памятью сонной мишурно знаки нездешнего мира…
Мира чудес…
Мир сопредельный на здешний – животный – вяло взирает…
.
Выкрошу сонм разнотравий пальцами ночи в мечту…
Без разночтений уже – не суммируешь жизнь.
Несколько слов ничего к ней уже не прибавят…
Комната в полночь – стеклянные тени картины…
.
Отблески стёкол – дорожки в иные миры
тем, кто бывает порой по ту сторону сна…
Что в парадигме? Да мало ли что, человече…
Вечер, зима, пересортица фактов и мечт…
.
В тех ли местах обретаются наши надежды?
Что в них бытует, и всякий ли сыщет любовь?…
Кто-то отыщет печаль сокровенной любви,
кто-то от Каина знак, например, город Киев…
.
Черная сотня во власти духовной крепка.
Нет, не лубок, не наитие, просто злодейство –
Каина знак – город Киев – суть тождество = жизнь.
Как проживёшь, так и будет аукаться…
Чудо!
.
Кто-то, как знать, непременно доищется дня.
Я не проснусь – город Киев – исчадие ада.
Там – на рассвете – кремируют молча меня
те, кто дождался… Свершилось и я замолчал…
Смог суицидом прервать полумысль на полуслове…
Окрестный мир тянулся за ростками майской фабулы, даже уже на исходе августа… В окрестном Дервишу мире как-то по-своему обсуждался майский синдром. В троллейбусе две светские тарахтелки, раззув варежки ртов, оживленно слушали третью:
Поделилась своими страхами с косметологом Валей. Валя – сокровище. Она всегда в курсе, кто как худеет, кто что себе колет и кто кого бросил, поэтому я ее называю «Вестник красоты». Валя выслушала мои страхи и поставила диагноз: «Майский синдром». По ее словам, этим синдромом – боязнью первого выхода на пляж – страдает 99 процентов наших девушек. А тот один процент, который не страдает, просто живет, перемещаясь с Маврикия на Мальдивы, поэтому у них выработался иммунитет против этой московской заразы. Валя посоветовала мне 8 сеансов в солярии (загорелое тело, во-первых, в принципе лучше незагорелого, а во-вторых, выглядит как минимум на 3 кг стройнее), 10 сеансов массажа и ходить дома в купальнике, чтобы привыкнуть к собственному голому виду. «Это поможет, – сказала Валя, – но полностью все симптомы пройдут, когда ты выйдешь на пляж и увидишь, что большинство девушек еще толще тебя».
20 августа 1997 года.
Старик на могиле прошлого молится и плачет внутри себя слезами души... Там, где у самого Дервиша прежде было неплохо – сегодня стоит черный могильный камень. У этого камня Дервиш долго барражирует среди своих нелепых воспоминаний, тогда как старик долго и терпеливо ожидает пока он, наконец, освободит старику свое место, чтобы затем очистить этот одинокого святой для них камень от замшелости и обрывков кожи, и затем встать на молитву, в конце которой старик, подобно Дервишу, начинает поносить свое настоящее в унисон Дервишу, – бранно и разно.
Вот и все. Теперь Дервиш со спокойной совестью навсегда выезжаю в Израиль, но на границе огромного беспутного СНГ для таких как он, обученные местные подонки устраивают самые обыкновенные провокации.
Провокации Дервишу устраивает некий экс-майор-особист, изводя Дервиша до исступления самыми нелепыми вопросами-допросами-запросами, пока не случается Дервишу у самого выхода из таможенной Преисподни неожиданно получить из рук женщины в черном израильский дипломатический паспорт. Отныне он – рафинированный израэлит, ведь теперь все земные писатели – народные дипломаты мира, и поэтому Дервиш уже беспрепятственно покидаю совок, а увалень-майор попадает к подручных дел мастерам.
Эти только того и ждут, и тут же разбивают о майорскую голову совершенно теперь уже бесполезный наблюдательный перископ, после чего прямо на ту же голову натягивают черный палаческий саван жертвы, в котором он еще сутки обречен смотреть ночные кошмары своего нелепого ужаса неприсутствия в мире.
Израиль неожиданно встречает Дервиша подвижными шатрами-кибитками, установленными столь тесно, что подвигаться им некуда вовсе. В этих странных времянках репатриантов ожидает их дальнейшая участь, о которой их могут известить ежеминутно, но пока еще никто разрешения своей участи не дождался...
Дервишу помогает его собственная усопшая мать, которая через местный передвижной и практически неуловимый банк получает кредит в шекелях. Вместе с ней о Дервише печется его вечный приятель-сапожник Гершель, который берется за дратву и чинит обувь всем вновь прибывшим в это странное место.
Он не только знает, где можно достать на обувь новую человеческую кожу, но и регулярно набивает костяные колодки из костей бедуинов, которые те отдают ему сами за незатейливые безделушки...
Нашивает и накладывает Гершель и протекторы, и уплотнители, и утеплители, и заглушки Души, смазывая их гуталином из человеческого жировоска и зольных отвалов Освенцима и Бабьего яра. Поэтому теперь у него есть шекели и он не унывает в этом бивуачном аду.
Но вот очередь доходит и до Дервиша: тот желает поселиться у дочери в Ашкелоне, которая уже переехала в Эйлат и съехала в Тель-Авив, но Дервишу говорят, что это не совсем обязательно, зато выдают через банкометы внушительную первую аккредитацию как уже признанному народному дипломату мира и большую пуховую подушку с подшитыми к ней двумя меховыми светло-поношенными тугими человеческими косами. Теперь эта подушка всегда при Дервише постоянно.
Какая-то пожилая женщина показывает Дервишу то место, где уже сейчас заливается бетонный фундамент для его нового дома. Мимо его будущего дома вяло идут уставшие командос. Они усмиряли палестинцев и вот их тоже убили. Теперь и они будут бродить здесь в поисках национального и человеческого участия.
– Привет, поляк! – говорят они Дервишу. Трудяга Гершель, наконец, раздобывает где-то жетоны на выезд из этого пестро-обустроенного сумасшедшего дома, называемого миром душевного обустройства. Он дан тем, кому на Земле так и не сумели убить его вечную еврейскую душу!
Нет уж, лучше на Землю – решает Дервиш, – в этот международный ад со всеядной ненавистью каждого ко всем и всех ко всякому, у кого еще есть Душа. Сами Жетоны выполнены в виде золотых пластинок разной формы. Когда-то считалось, что именно эти разноразмерные золотые цукаты будут выполнять роль земных шекелей, но мир потребовал унифицировать мечту до всеобщего эквивалента – денег всех стран и народов.
Пока же Гершель решает поселиться в общем Дервишем доме, чтобы подзаработать шекелей для освобождения своей матери и молодых командос, которых убила историческая ненависть. К тому же теперь к дому потянутся бесконечные очереди Душ, чьи собственные тела давно сгнили в древних и новых земных могилах и Гершель не останется без работы... А Дервиш без надежды на исход…
Пока же его, временно бездомного, всё время выслеживает закоулками Запредела трагик с плохо подогнанным под себя ликом – мордой... Не упустить бы случай плюнуть ему в мордень! Потому, что на фоне больших неприятностей меньшим неприятностям обычно не придают уже большого значения.
И ведь приснится же такое к утру, Господи!.. Дервиш прячет пачку новых отпечатанных в Будущем баксов, но у него на руках остается странно надорванная обертка, нижняя часть которой представляет купюру огромной номинации, на которую следует вписать только свой порядковый номер. А вот его-то Дервиш напрочь забыл, и потому все смотрят на него с горьким сожалением... Горьким? Ну и пусть!.. Ведь обычно горечь стимулирует сердечный тонус... В этом окончательный бонус Дервиша на все грядущие времена...
А теперь надлежит только спать… Даже во сне…Все так здесь засыпают... Чтобы ввергнутся в бесконечные сны…
…Белая согбенная нимфа (во тема!) вопрошает Дервиша слезно уступить ей место в троллейбусе, где он развалился вольготно и пьяно рядом с самим собою, несчастнейшей жертвой этой паршивой ночи. А вот нимфа едва успела вскочить в троллейбус для обреченных. И ее место Дервиш ей вежливо уступил, загнав в свое астральное тело его ментальное содержание... Из этого только и следует, значит, Дервиш ещё будет жить! Пока же, до третьих петухов, троллейбус припоздавших на земное дожитие полутеней всё носит и носит по этому Запредельно-несносному городу, по которому, по новым адресам развозят и развозят новопреставленных и упокоившихся раз навсегда, и только Дервиш пока что здесь ни причем... Его просто занесло сюда на батмане странного сновидения.
Страстная нимфа любвеобильна и притязательна. У отвоеванного от Смерти она непрерывно иссушает губами корень продления жизни, настоятельно требуя еще, еще и еще... Надо бы, наконец, проснуться, иначе засосет куда-то подальше от созерцания реальной собачьей площадки на давно похеренном Троещинском метрострое. Где самого Дервиша, с начала августа Дервиша преследует нимфа-дегеротипия, как некая подсознательная проявка чувств.
А сон продолжает вести Дервиша за собой все дальше и дальше: из чего следует, что, возможно, он однажды совершил кармическое преступление, после которого полагалось заточение в странной тюремной камере с полупрозрачными стенами, полом и потолком, сквозь которые то и дело проскальзывали тени и блики того прошлого преступления, от которого Дервишу уже не уйти.
Но, тем не менее, Дервиш то и дело пытается приоткрыть в той странной камере двери, но опять же попадает в еще более странную и огромную полосатую камеру Бытия... Там поджидал его гудронистый ГУРД, предельно занятый дегустацией жизни. Ек манга! До чего же он не гнушался своей типичностью. Пожиратель Времени, чертов Хронофаг с Седьмого континента памяти! Плыть бы ему по синусоиде в миры вампирного Зазеркалья. Ан, нет! Выпендривался передо Дервишем, как самая обычная сексэнергососиска... В своем вечно черном пальто и в калошах на босопятки!..
В нем преобладало желание купить себе "мерс" и припарковать его на Гавайях. Полная дагеротипия мулатистая и бонус на полный абзац!.. Вот придурок! А впрочем, чем плох этот ГУРД со своей сексапильной мулатистой нимфой с набрякшими сосками хочу-с-полобормота! Все это нисколько не похоже на ссохшуюся акварель над старым викторианским камином... Coming please my darling! Реинкарнировать бы и себе в спермацетовый крем на лобковых эпителиях у мулатки... Но как только подумаешь о таком, как тут же девушки начинают задавать грустно вопросы:
– Так вы, Дервищ, только лишь фантазер? А как же на счет реальных, а не виртуальных фрикций, все ли вы еще в форме или уже раскисли? БОНУС, Дервиш! Еще, еще и еще... О, Боже, как же у вас мужественно и многократно перебит нос! Вас за него не кусали? До чего же это было непередаваемо эротично. Как жаль, что более негде и укусить!
И после этого оставаться в такелажниках мира? А не Боже ли упаси и помилуй м’я грешного... Ведь и так народища хоть пруд прудом пруди, а вот на строительство пирамид никого и кирпичом не загонишь. Всем бы только пряники жрать! Или того меньше – просто так, от нечего делать рыскать между мирами, и все ворчать да миры потихоньку волочить да мировые выволочки набивать чепухой! Вот уж где доподлино интермигранты, тетушку вашу в ять! Куда только с ними не занесет.
Дервишу уже бы пробуждаться, а тут как раз в брянскую сельцо-деревеньку Лесное вкатили немецкие мотоциклисты. А хари-то, хари у них в трупных пятенках, пронеси меня и нас мимо них, Господи!
* Осторожно всем с терцией орденопросной, жалкой трудягой и бабой несносной,
горькой сквалыгой, отпетой до нет, ей-то: что орден, что ордена нет…
.
Ей наплевать на забавы кретинов: орденский зуд перезревшей путиной
давит на почки, ширяет мозги… Ба-бу бы!.. Орден бы!!. Сдохнуть с тоски…
.
В кавалергарде державы тряпичной орден – управа на тех, кто безличный…
Сонм негодяев при множестве блях – шут или плут, а одно, – в орденах!
.
Крестики, нолики, бляшечки, ромбы… Тромбы державы, где жители – зомби.
Опять же в сон, где в вплавь офорт живет в той деревеньке старик Костомарыч, дед-хреновед, лесопотам чалый... Бабам ночные ожоги заговаривая, младенцам отводя ляк страхотный да страх лячный, мужикам зубы подергивая, коней, коров, коз да свиней травами выхаживая, а молодицам во грехе да солдаткам в возрасте срывных да облыжных трав умело приваривая, – до трав приговорных особым мастаком слыл! Бывало и самому барину помогал:
– Сутужишься ты, барин, как кто чернокров на тебя навел. Так ты для себя реши: блажить аль удавиться на чернокровушке? Не дури, барин! Пей, что даю... В моей отварстойке собраны все силы-силушки русские. Есть там и от стопаря, и от лапаря, и от меня, хреноря, шибко старого, но еще шибче зловредного, а значит и жилого к жизни окрестной супротивляемость шибкая. Пей-пей, барин! Жилый сопливого передюжит, русский дух о болячку подюжит, с напастью злой не дружит, черную хворобливость в окрепшшее здоровье направит, боль изведет, как голь в сокольничий лёт уведёт…. Лети, пари птица… Здоровых боль сторонится. Пей, барин, как пивал паромщик Панкрат, что служит полста лет на перевозе у ведьмовых врат!..
Явился в сон и навязчивый Командор в роли профессионального сутермена и сводника. Вот тебе цельный политподводник из СНБ! Вот тебе сопредельная кака в рассоле! Кажется, Дервиш влип в своих всенощных шатаниях по Запределу. Или его уже упекли в запредельную КПЗ?..
Дервиш в растерянности… На нем внезапно оказываются проржавелые милицейские манжеты… И тут является его благодетель и филер, с тем, чтобы всучить кому положено нечто зеленое от 5 до 20 кусков в номинале. Поземному ровным счетом двадцать тысчонок баксов!
Но на самом деле Дервишу не совсем так уж и плохо в его КПЗ, где самого Дервиша всем ходом охмуряет Кармина. Для этого кто-то услужливый плотно закрываю на все возможные замки, цепочки и засовчики этой виртуально бездонной камеры заточения, вроде огромного гаража без потолка и без пола, куда попарно упекают тех, чтобы выбросить на волю, правда, как и заведено при пробуждении, уже только по одиночке...
Кармина в отчаянии – она, бедняжка, не дошла до оргазма, и теперь кричит всем соглядатаям что-то очень запредельно обидное, и оттого Дервишу не понятное.
Дервиш понимает Карину, но рачительный Командор перед пробуждением дает ему спрятанную в гофре казенного сапожного голенища почти реальную китайскую рисовую водку. Впрочем, Дервиш ее не пьёт, мутная эта дрянь в реале, да и Карина – мать пятерых детей так и не доехала к нему, перепутав улицы Анны Ахматовой и Марии Цветаевой к назначенному времени, а доплыла через пару часов почти уже на рогах…
* Как странно — житейские квоты... Вот выпили. – Накося вам!.. –
Привычные, вроде, заботы – сплошных полоумий фигвам.
Придуман он к слову, и ладно! Не нами... Не сразу... Не вдруг...
Пылает эпоха лампадно, и зла замыкается круг.
.
Как странно... – Не сразу, ни к месту сплошное обилие лжи...
Вчера обманули невесту над пропастью где-то во ржи.
А нынче, – о, Господи! – струги! – обман, перешедший в экстаз, –
парят над землей без потуги, увы, не приветствуя нас –
.
мечтами, ушедшими в Лету, пустыми, прошедшими вдруг.
И снова гремят арбалеты над сонмом житейских потуг.
Расслабьтесь, пустая забава играть на истлевшей волне:
иные и время, и слава, по новой идем целине...
.
Как странно дышать на эпоху придуманной смесью себя:
с которой не так уж и плохо провязана суть бытия.
Мы выпили ровно – немало, и выпали в общий ХИТ-ТРЕК.
А там – простыня-покрывало на смятом течении рек…
.
И в прошлое окрик: "Вернемся! За красные маркеры рей –
волчатами крови напьемся и станем всех зол матерей!"
Оттрахано! Свыше и присно...И в мареве прожитых дней
расхлябано слово: – Отчизна!Хоть мы воспаряли над ней…
Как не давит на Дервиша Командор, но тот так и не дает сексот-оперу списки о том, за кем и с чем препровожден он на свободу. С такой свободой куда свободней в запредельной камере-гараже с пылкой блудницей, не имеющей комплекса куда_приблудил_блудолысый... А все, как видно, еще потому, что "косорыловка" из Погребов – дрянь, мать ее в ять! Бр-р-р-р... Сексот оперный запредельный и "косорыловка" в реале после китайского горько-кислого пойла: две сволоты -- пара... препятствующие Дервишу достойны образом осуществляться… Во всем этом невольно присутствует что-то слишком обидное, и пора бы уже признать, что еще ни одному человеку на Земле не удавалось осуществить всех своих планов...
* От распальцовки фальцетом веет сезонно – забралом:
выжимкой прошлого лета – так ведь и раньше бывало...
Но почему-то так точно выписан жизни рубильник –
сонм самостийных стагнаций – вечной души собутыльник.
.
Пусть не симфония – скерцо. Пусть не играет, а ноет
то, что когда-нибудь в сердце вдавит и боль перекроет…
Перекроившие летом дурь-государство на веси:
кто-то дорвался до власти, кто-то завыл в поднебесье…
.
Нос свой – рубильник неважный – без эполет на клаксонах.
Шморает им неотважно ночью – все больше в кальсонах…
И не наяривать гоже, а разрыдаться желать
можно, как видимо, тоже... Мертвая зона? Начхать!
В поэзии, как и при записи ночного сновидения, важнее всего передать точное настроение. Оно передано, под него можно – подстроиться, посопереживать, поёрничать... Виват поэту! И все-таки…
Какие-то общие фоновые звуки убивают персональное звучание. Самостийная личина под ёжиком стагнаций здесь ни причем. Не хватает священного акта соразмерности с Летой, с той колоссальной гаммой, из которой интонировать надо бы нечто особенное... Ну, да это придет... При пробуждении от бесконечного сна жизни, решил Дервиш уже пробуждаясь… Жизнь окрестная давала возможность управлять жесткостью дней, едва ли только не тем, что оставалось либо щериться, либо уже только лицеприятно желать: Мир Вашему дому! А штыл андер вельт!
15.
Похоже, что весь этот месяц что-то неотвратимое подбрасывало все время Дервиша и Люльку навстречу друг другу, но они все еще ерничали, упрямились, пытались оставаться в своих социально-возрастных мирах, и были очень самоуверенными в том, что с их мирами ничего собственно не случится, не имеет право случиться, ибо их миры были просто обречены на взаимное непересечение...
В снах к Дервишу снова приходила энная по счету вселенская война. В той недоброй Вселенной, давно уж забыли те далекие годы, когда земляне не воспевали войну, не понимали и не принимали её, и как могли, гнали от себя эту межусобную кровавую суку…
* Уголья сожженных слов – рубикон костра.
Смотрят сумерки на жен юноши с холста.
Рисовал их Имярек – раненый абрек, –
хоть по-русски ни гу-гу, – тоже человек.
.
Он запомнил их в плену – у себя в горах:
вон, мулла там – на молу, а над ним – аллах.
Под аллахом – только пять раненой земли –
очень высоко в горах. Русских там ни-ни…
.
Кроме этих – за бакшиш – и они домой.
Детки малы, женки шиш кушают порой.
Командарм комэску: – Пли! ПТУРС пошёл, второй.
Камни, камни… Нет земли – ТАМ – над головой…
.
Уголья сожженных слов – рубикон костра –
нет аула: деток, жен… И парней с холста.
Пока Дервиш обо всём этом думает, его маленькая приятельница-умница Люлька вдруг произносит:
– И все-таки, Дервиш, я попробую какое-то время побыть с тобой рядом… С тобой действительно, Дервиш, что-то происходит... Хоть и не моя в том вина… Просто, Дервиш, это я так решила, – почему то очень поспешно добавляет она, как отчаянно смелый экспериментатор.
И тогда Дервиш припоминает, что во времена позднего палиозойя именно такая юная леди изобрела когда-то в мире иглу из плавников ныне ископаемых древних рыб, и этой иглой почти до сих пор лихо сшивали шкуры нерасторопно убиенных медведей превращая их навсегда в рукавицы, унты и шубы... Ох, и быть самому Дервишу в Люлькином мире унтами с малахаем...
* Правду можно видеть разно, в истину – играть…
Правдою иной обидеть может даже мать.
Правда – вечно бестолкова, истина – вдвойне.
Полуправда – суть не нова – в истинной цене.
.
По полправды, по полчувства, по чуток вранья –
это целое искусство, но не для меня…
Брежу правдой в тяжкой хватке с жизнью пополам,
и, воистину!, ликую, если в чем-то прав!
16.
9 мая 1996 года для всех постсоветских Землян день особый. Это день нашей Победы, как бы не юлили сегодня те, кто прямо из-за бугра привозит в наш навсегда порушенный мир смирительные рубашки немецкой сытости и добротности... Все это – только видимость, ибо на деле, мы те еще унтерМенц – славяно-еврейские недоистребленные недоЧеловечки, которых сегодня стало модно кормить, как и безропотно бессловесных аквариумных рыбок... Но беда то в том, что сегодня подкормить нас решили пираньи... Нам бы не забывать, что все-таки мы, а не они – победители... А немцев Дервиш по-прежнему истреблял бы, ибо Дервиш не верю в их Благость...
* Из следственной части депеша пришла, что летчик Карачек – гнида…
А тот за штурвалом всё пел: ла-ла-ла, сражаясь в небе Мадрида.
.
У летчика Франца шесть пальцев ноги оторваны взрывом навеки.
Кто скажет теперь, будто жмут сапоги счастливому в небе калеке?
.
И летчика Миклоша вовсе без ног носило по небу три года…
И то, слава Богу, – «испанских сапог» ему не знакома природа.
.
У летчика Нельсона был дальтонизм – в кальсонах зеленого цвета
он мчался по небу, как сорванный лист, и грохнулся факелом в лето.
.
У летчика Олуха нет орденов. А, впрочем, ему и не надо –
он навеки пьян и бездарно здоров для секса, войны и парада.
.
У летчика Трахалы нет головы, а он торжествует поныне –
на атомной бойне он выскалит: Гы! холодной безумной пустыне.
.
Есть летчики-ассы, и есть «глухари» – порхают, как птичье отребье,
есть «пахари неба» и есть «ухари» – в них боен грядущих нахлебье.
.
Не надо убитых, не надо живых, дерущихся в схватке конвоя.
По небу проносится память о них, парящих средь чертово воя.
Во сне у дервиша происходит покупка подколенного женского (такая странная во сне ассоциации) белого хлеба в булочной Зиновиев Гердов. Вокруг – сплошные Зиновии Герды... Все они в разных театральных костюмах, шляпах, манишках, портках... Некоторые даже в выкрахмаленных белых халатах продавцов. Эти продавцы особые: всем вошедшим в их булочную сразу при входе выдают этот хлеб. Все происходит на каком-то театрализованном верхнем ярусе булочной, в то время как на нижнем ее ярусе, где-то далеко внизу существует такой же огромный зал, как и на верхнем обитаемом земными людьми ярусе. И там тоже продают этот такой странный подколенно-женский хлеб, но туда никак не пройти. Туда не ведут ступени, туда же нет ни единого лестничного марша.
* Наши Хароны ведут похороны черных колонн.
Наши главкомы ведут батальоны черных имен.
Черные метки черной разведки черного дня.
Снайперы метко ищут отметку: Ты или Я.
.
Вычурно будут залпы орудий в вечность палить,
Только не будет тех, кто забудет нас хоронить.
Нас похоронят, не проворонят те, кто уже
Вычислил четко день наш последний времени «Че».
.
Длань погифиста, тень остракизма, годы во сне.
Губим Отчизну, в черную тризну – кровь на стекле.
А в застеколье, как в Зазеркалье – люди в Аду.
Войны без тыла, время остыло в черном бреду.
Глухое разделение на верхний и нижний миры хлебного восприятия. Тот нижний зал где-то совершенно далеко внизу. Прямо с купленным хлебом Люльчонок ведет Дервиша за руку прямо в тот компьютерный класс, который так и остался после компьютерного халамейзера Микки в остывающей школе.
Но он почему-то оказывается в спортивном зале. При этом – компьютеров очень мало. Но, как и всегда очень много детей. Но все они в каком-то немом недоразумении... Все эти компьютеры не работают! Ведь это старенькие ДВК-3,4 с еще той операционной системой – Real Time System-11, описание которой у самого Дервиша есть! О, он не зря так стар! Купите... Маленькая рыжеволосая женщина с больными зубами смотрит на Дервиша подозрительно:
– А зачем?
Зачем ей вся эта литература, когда от нее никто не требует и грамма работы. Да к тому же она просто не понимает ни бельмеса в компьютерах!..
В это время подколенный хлеб, размякший у Дервиша на руках, все больше напоминает чью-то выпуклую женскую грудь... Продавец в булочной Гердов очень гордо выдавал Дервишу почему-то бесплатно две большие пышные буханки, и теперь уже у Дервиша на руках дышит чей-то полный комплект.
От невольного удивления Дервиш присаживается на диван для праздных посетителей и кладет комплект оживших женских грудей прямо перед собой. Вот тут-то они и начинают дышать: вздох, выдох, вздох... А при всем этом к ним прирастает шея, голова, волосы, бедра, талия, ноги... Вот уже на Дервиша смотрят округлые живые форму округлых голых грудей, вертится по сторонам вздорный нос, вращаются в разные стороны зеленые глаза с мигающими рыжими ресницами и все то, что совместно принято называть какой-то приблудившей в сон женщиной... Она мечет громы и молнии!.. Дервиш ей жутко неинтересен!! Вот-вот и она начнет безумно скандалить... О, она умеет скандалить...
От невольного необъяснимого ужаса Дервиш просыпается... Последнее, что запоминается, это печальный взгляд своего компьютерного адъютанта. Она смотрит на Дервиша прощально, с какой-то недетской щемящей укоризной... И от этого взгляда можно сойти с ума. Дервиш не вписался в собственный сон, сон не принял своего рациента...
Дервиш в привычной для себя прострации опять дежурно пишет строчку за строчкой:
* Дожить до Чуда и увидеть свет – зеленый, не кровавый, но ранимый…
Так под ногами вязнет утром снег в предгорьях прикарпатской Украины.
Я здесь служу, не зная слова "джа", которым открестился мир вчерашний
под траверсом холодного дождя, в котором гибнут травести изящно.
.
По лучику, завёрнутому в "джа!", зажатому в ажурной бандероли,
я вырвусь за всегдашнее "нельзя!", и тем сорву с души своей мозоли.
Я пережил земное ремесло писать и жить – мечтой – не на бумаге.
Я выскользну за "джа!!!" смертям назло, влекомый тем, что ждут небес бродяги.
.
Дожить до "джа…" и пережить Джулу, джихад, войну, скорлупье черносева,
войти сквозь плевела в свою страну, восстав зерном отборного посева.
Когда-то Димка Амии иронически произнес о подобном в них с Дервишем состоянии:
* Поэты как-то между строк сожрали Звёздный городок.
А на закуску – шпроты. Такая из работа…
Подупражняться в повседневно-поэтическом особенно захотелось после беседы с Володей Ковальчуком:
* Мимо джипа "Гранд Чероки" пролетают в небе лохи... – пришло во время беседы…
Это строчка вышла предметно о том, что может в нашем мире произойти, если только вдруг найдутся умельцы и начинят такой джип где-нибудь в центре города, хотя бы на той же Стретинской у дома Владимира зарядом тринитротолуола... А такие отчаянные таки смогут и на это пойти... Как слабо еще знают правители свою совершенно нище-голодную народную массу... Очень скоро в ней самообразуются отряды камикадзе и решительно уничтожат весь этот подкрашенный в желто-голубые «кружавчики» по-прежнему весь этот красно-коричневый мир...
Спасти от сумятицы этого безумного мира еще способна если уже не любовь, то хотя бы только влюбленность... в мире Дервиша – в своего маленького компьютерного адъютанта Люльку...
Володя очень хочет поехать с Дервишем на заседание поэтического клуба "Антарес". Ему накипело прочитать свое десятиминутное эссе о патриотизме. Они договариваются встретиться 14-го числа в районе пяти часов у станции метро "Университетская", где Ковальчук будет ждать Дервиша в красно-оранжевом автомобиле. В автомобиле цвета раскаленного летнего солнца на самой кромке заката. Знать бы Дервишу заранее, что когда-то именно этот автомобиль увезет его в ад...
Пока же они только шутят:
– Товарищ майор, – вызывающе громко орет в телефонную трубку Дервиш, – запишите, пжлста, на свой магнитофон все то, что я сегодня изволю себе желать на сожрать: Устриц под лимонным соком – раз, Устриц под лимонным соком – два, Устриц под лимонным соком – три, ах, черт побери... От голода сожрал бы стаю голубей, как бомжи и бомжихи.. Мясо хоть у них гадостно сладкое, но зато решаются проблемы экологии – чистые памятники и полные желудки... А ведь голубей, голубчик майор, даже в войну не ели. А вот в наши дни всеобщего изобилия едят, хрумают, жрут, и, да будь проклято это Время с немецкими раздачками в наш день Победы!..
Володя Ковальчук горько жаловался, что в войну, в оккупационном Киеве ему однажды пришлось есть с голоду воронье мясо.. Так и не прожевал – вывернуло всего из себя, ибо Господь определил, что есть Земным тварям, а что Человекам, даже в эпоху тотального геноцида первых бравых лет независимости, обильно политых дешевым пойлом для черни...
Вот, что уже точно делает хваленная независимость, то это напрямую решает вопросы комплектации панства, и доводит до края могилы тех, кому Дервиш хотя бы на время выдал просто талоны на бесплатные обеды, на то самое время, пока не востребуется именно она, вечно голодная, но истинно народная элита нации, о которой столь страстно говорил покойный академик Вернадский...
Он не эмигрировал от Советов, он бежал от независимых в ту пору зачухранцев. Тогда еще он уже понял цену подобного рода независимости. Потому и нация у нас без элиты. Она скорее вымрет, чем в очередной раз падет на колени. Не мешало бы об этом подумать на трезвую голову идеологам Независимости от... желудков. Аминь!
17.
Шесть часов у живого иконостаса. Люлька пришла в мир Дервиша чуть ниже полудня... Это был истинный петинг-марафон взаимной Духовности, взаимодоверия, взаимной зеркальной близости.
Странно наблюдают друг за другом Дервиш и Люлька – как бы из огромного расколотого на двоих Зазеркалья... В присутственном мире Люлька выглядит как маленькая пухленькая джинсовая крошка Барби Енот...
Джинсовку когда-то подарил ей незабвенный замдиректора по воспитательной работе при директоре-однокласснике НИкНикКаре, с которым Дервиш просидел всю страшную школу за одной первой партой. При этом оба так и не сумели достаточно повзрослеть, да так и остались на дружеском коротке в одном большом выпускном классе жизни...
А незабвенный школьный замдир Володя, которого давно уже перестала кормить педагогическая стезя школьного душеведа, перешел затем в службу по охране американского посольства, хотя и для него из немецкого впоследствии гуманитарного укради-дерева, выросшего на немецких джинсовых курточках наладился крепкий пиар (public reletions) со старшеклассницами и молодыми коллежанками… Когда чаша сия взбурлила, и одна из коллежанок предъявила истицу положительный тест на беременность, он в силу своего таланта ресторанного лабуха дал, похоже, ей отступные, прикупил себе новую квартиру на Оболони, и перешел начальником охраны в один из коммерческих банков неугомонной столицы, которая так и не обучилась за годы независимости жить по средствам, и рвала из-под себя подметки всякого, кто перед ней расшаркивался и мешкался.
Конечно же, очень давно позабыл ту маленькую смазливую девочку, которую, за активное участие в школьной самодеятельности он отправил когда-то на престижный отдых в Германию... В те годы деньги на отдых таких вот, как Юлька, девочек старательнейшим образом просил и вымаливал у своего подлунного мира Дервиш, так и никуда не поехавший... Такие как он вынуждены были оставаться в тылу. Для них, полукровок столичных реально границы открылись только после Оранжевой революции… То есть по времени описываемых событий, собственно, никогда. Никогда Дервиш не мог даже и помечтать хотя бы на мизерной отлучки из засосавшей его повседневности. Не поехала у него от всего этого непережитого крыша ума… Он пережил всё – избиения, проваленное интервью с синюшне-оттечным лицом в американском посольстве и многие другие отмашки постсовкового клира, с которым поклялся бороться до конца своих дней.
Но сейчас об этом думать не приходилось, словно сама сказка через годы пришла в его домашнее одиночество с которого в том числе давно уже выпали и Владимир и НИкНикКар – отставленные самой жизнью от ручейка Детства, из которого они позаимствовали… То же, как видно, вскоре ожидало и Дервиша. Но пока перед ним был явлен образ мадонны…. И эта маленькая сказка буквально ввергла его во взаимно доверительный комплекс неприкасаемости к миру, который не ему предполагалось нарушить.
Но, как говорил старый послевоенный редактор «Сельских весте» незабвенный Сигель Григорий Маркович, – судьба играет человеком, а человек играет на трубе… Так оно, увы, со временем и случилось….
18.
Дервиш корпит над заметкой в реферативный сборник для института философии НАН Украины. Путь туда указал ему Андрей Беличенко, и сейчас Дервиш преображен и обряжен в уже в иные духовные шаты, хотя более высоких шат чем потертые штаны школьного учителя информатики он для себя не желал бы….
* «Эматология – это наука о следах. Да, все мы следим на этой грешной Земле. В особенности – литературные люди. В этой связи запомнился предметный поэтический экскурс в затронутую проблему оппонентом диссертанта, молодым к.ф.н. Юрием Миловым.
– Представьте себе, – предложил собравшимся на защите он, – что вы идете по зоопарку в пору, когда зверей уже увели на ужин... Что вы в этом случае наблюдаете?..
Дервиш представил:
* Клетки, вольеры, стойла... Следы тех животных, на ужин которых уже увели...
"Идея Андрея, подумалось вдруг, но записал-то её Дервиш!" – весело расписался в дневнике Дервиша Милов, а Микки додумал, что уведи всех нас, ныне пишущих, на ужин, то обнаружится вдруг страшная вещь. Состоять же она будет в том, что большинство из нас были на этой яркой земле сирыми безработными... Духа!.. Это куда почище, чем клетки, вольеры и стойла... Это страшный авангард бездуховности...
А ведь от поэтического идиотизма до поэтического Воспарения существуют и поэтика состояний, и поэтико-драматический театр личности, и по своему всегда особый Духовный театр Поэтов, где уже наиболее полно проявляется высшая магия вербального жанра – отточенное мастерством волшебство Поэтического действа, во имя создания которого все мы, честно говоря, и живем...
И нам сегодняшним следует не рвать более подуставшие легкие, а смело идти на осмысление того, что именно, мы каждый, способны уже сегодня привнести в единый гипертекст поэтического Киева, в котором уже не будет прежде бытовавшей в каждом из нас фальши... Ибо сегодня мы уже больше не вправе носить набедренные поэтические повязки, которым уже не место в конце столь пылкого для нас, живущих, уходящего двадцатого века.
Но все же жизнь всегда изначально плывет на минусах. Вольно или невольно мы всегда ищем отрицательный опыт, ибо он подобен стройным поэтажным перекрытиям – минус, минус, минус... Однако всегда даже при этом неглупые в литературе и жизни люди ищут коды-плюсы, для того, чтобы не потерять в этом мире светлых жизненных ориентиров. Таким бы собственно ориентиром и могла бы для поэтов Киева стать гипотетическая гиперкнига. В ней бы было достаточно кодов-ключей позитивного свойства, которых на каждого творца в этой жизни заведомо вдоволь... Гипертекст поможет их только увидеть...
Сегодня на гиперстекст перед Дервишем неожиданно вышли мадонны….
* 1.
Духовный шлейф империи – души пирамидон,
планета на доверии срывает плач мадонн.
.
Галлоны слез неистовых сливаются в гальюн,
Спиваются мальчишечки, кто был когда-то юн...
.
Кто жил, как мог, не ведая планету Интер-ДА!
Не зная слов неведомых – «коннект», «аттач», «ворда»…
2.
В четверть обертона лгут полутона.
Грустные мадонны вяжут у окна.
За окном – столетья, под окном – цветы.
Новь тысячелетья в смальте доброты.
.
В спазме доброхоты мечутся икрой –
им урвать охота праздник неземной.
Тягостные лица, камерный финал:
на душе – зарница, а в душе – провал.
.
Високосно небо пенится в глаза:
– Зрелища и хлеба! – Слышны голоса…
3.
Эстетики вычурный рантик на хамском отродье страны:
к рожденным пришит эксельбантик подобьем хмельной хохломы.
И вот уже тётки-матроны главенствуют там, где вчера
Матрёны сымали иконы и гнали святош со двора.
.
Иконы сегодня в божницах, мадонны в привычной цене:
чуть скрипнет в душе половица, так тут же фингал на лице..
В примочках газетные строчки привычно спасают лицо.
А мир, не дошедший до точки, привычно играет в серсо...
Подальше от нашей печали – знай, жмёт себе всласть на педали....
4.
еврейской экспрессо отсутствие икон
изгои не для прессы живут среди мадонн
чтят в пятницу субботу гой маме шлох мен кныш
теперь одна забота кем будет твой малыш
.
шлымазл или пуриц с кем ночь ты провела
одна из сотни куриц в объятьях петуха
петух из подтанцовки а курочка сюрприз
зажглись глаза плутовки и шлох мен маме кныш
.
не многие выносят танцующее чмо
еврейское экспрессо с не девичьим бо бо
5.
Зреет дерево Печали, гибнет Дерево Любви.
Ветви Счастья одичали и упали… Не зови!
Ветви Страсти отродили и в безродице грустят.
Богородиц отлюбили, как неистовых девчат.
.
Ветви Страсти обжигали их до Утренней звезды.
А с утра Мадонны встали, пробудились без Любви.
Вызревали в поле злаки, в избах – злые языки.
И залаяли собаки, надрывая кадыки…
14.
•Отблеск, оттиск, злой оскал – обескрыленный, отпетый,
отчужденных снов отвал оползает в волчьи Леты...
Акварели антураж на излучине Эпохи –
Арлекинский эпатаж, а вокруг – чумные лохи!..
.
Злая исповедь в Аду дребезжит вчерашним жалом.
Я, как видно, не в ладу с тем, что жизнь зовет Вокзалом...
Поезд тронулся, прощай этот мир под чёрным крепом!..
Вслед доносится: “Банзай!” – Гадко, бравурно, нелепо.
Когда рассматриваешься, то даже в мире Учителей существует их собственное Зазеркалье, в котором порой – то тут, то там обнаруживаются давно сношенные духовные подмётки, от которых и бывалые сапожники спешно впадают в запой… Так обычно случается и с золотушными киевскими сапожниками, среди которых особо выделяется в памяти Николай, который жил, лежа в калюже, у Воскресенского парадного бабушки Евы…
Ох, уж этим духовные обувщики... Они приводят в наш мир большие житейские драмы, и тогда Дервиш и подобный ему народ сжимается до крепости антрацита и стойкости игольчатых чебурашек.
Но сегодня, как из рога изобилия посыпались маленькие жизненные трагедии… Татика не поехала на речном теплоходике. Заболела ее классовод Марье_Павловна... Затем забилась в истерике, влетевшая ко мне бурей в подсобку Клима:
– Не трахалася я, Дервиш!
– Угомонись, девочка, не Дервиш же тебе свечку держал! Во все времена в подобных историях – это всегда был мир на двоих... Не был Дервиш с вами там третьим... И, вообще, не шуми, Клима, – успокоил по привычке Дервиш пацанку..
А сам подумал: какой же трахательный сюжет в его верхнем первом течении так вот вдруг пропадает для "Леля"... Хотя и платят в ведомстве милейшего господина Чиркова ну очень даже не громко….Видно не стоит в том будет мараться, уж пусть лучше привычно побеждает сработанная на века непреложная уставная мораль...
•Пробежали девочки – будут в мире радуги,
пробежали мальчики – будут в мире дни,
промелькнуло солнышко – стройте счастья пагоды,
будут в небе плавиться сказок корабли.
Когда встречаются двое через несколько лет,
одни внезапно выглядит победителем, а другой – побежденным…
•Пробежали девушки – будут в мире матери,
пробежали юноши – в фатеры-отцы,
промелькнуло солнышко – будут в мире бабушки –
ладушки-аладушки, внуки-сорванцы.
Когда расстаются двое – их прежней встречи больше не будет уже никогда.
Вслед за Климой явился взъерошенный Кочерев, сбросивший вчера двести баксов за парадную дверь. Сегодня в его квартирно-парадной двери уже забили замок. Замок, вставленный в металлическую входную дверь квартиры господина нового украинца, забит прочно спичками, как и обыкновенные серийные школьные полузамки, полугоре-мучения... И в том, и в другом случае самое время звать мастеров, вчерашних замковых забивал, которые сегодня научились на этом зарабатывать... на полспичечной коробочки легкого азербайджанского ганджубаса…
Пока сам Дервиш на первых двух уроках, во время которых он постоянно и привычно приплясывает либо у классного соленоида компьютерной сцепки, либо у доски со всяческими строчками учебных программ на алгоритмическом языке, бейсике и паскале…
Татика, которая сегодня не на привычных уроках в соседней, как ей положено в «материнской» школе, в которой её мама – Дамочка преподаёт химию, умело налаживает прочные деловые отношения с постоянными обитателями компьютерной подсобки и почти уже домовыми этого класса Люлькой, Катюхой и Баксом... После третьего урока – в окно – Дервиш ведет свое электронное чадо на фуршет с мороженным...
В кафе стоят разноцветные поддоны с некогда модным пломбиром в шариках. Татика выбирает для себя салатовый и розовый шарики, оставляя биопапику белый и коричневый "на пока"... Но вот уже все шарики перемешаны и перепробованы... Время возвращаться...
У подсобки Дервиша ожидает Антон. Весь этот год, в свои неполные девятнадцать, он горько пил, а посему выглядит отчаянно неприкаянным... Но даже таким он мне, тем не менее, интересен, ибо у него симптоматика моей далекой наглухо безалкогольной молодости – та же ненависть к начерталке. Якобы из-за нее он даже бросил КПИ.
•Словно в небе паутики, мальчик жил в одном ботинке
рядом с девушкой-блондинкой у фонарного столба.
Мысли в нём роились кашей, звали мальчика Абрашей,
целовал свою блондинку он от попочки до лба.
.
Словно в небе дирижабли, жили-были люди-грабли,
по планете проползали, как железные ужи…
По-судейски: зло и ясно, по-житейски: громогласно
приговоры оглашали, как строжайшие мужи.
.
– Целовал бы ты блондинку, словно в небе паутинку,
и носил бы ты, Аркаша, два ботинка и жакет…
Тесным образом при этом брось чудить себя поэтом,
шёл бы в ЗАГС ты с ней, Аркаша, ты мужчина, а не шкет!
Дервиша горько улыбнуло: КПИ бросил и мозговито-суетливый Кочерев, и еще до сотни чернобыльско-припятских пацанов и пацанок, которых Дервиш выучил за эти годы... Им просто не хватило мужества всю последующую жизнь браво не зарабатывать денег... Это участь поведенных. Например, учителей...
Ибо, например, в школе напрямую присутствует феномен безумия... По-разному взрослые люди тщательно притворяются быть детьми... Иные и вовсе до конца ввергаются в детство и уже нет им оттуда возврата, а иным и просто надо притворяться быть человеко-детьми, ибо по своей первосути они давно уже полузвери...
…Речь зашла у нас о тягости вынужденного безделия. Пока-то еще будет поступление в медицинский... Однако Дервиш вспомнил, что дома у Антоши компьютер, и тут же предложил ему сделать за небольшой гонорарец верстку своей юбилейной книжицы стихов разных лет...
– Ты знаешь, Антон, эта книжица называется "Помоги себе сам"
Антон обещает помочь, и, получив на это Микки- добро, сбрасывает себе на дискету файл, а с ним и надежды Дервиша на некий иллюзорный формат-макет своих проеденных мыслей..
•Светлой памяти Иннокентия Смоктуновского
.
Помоги себе сам в миражах океаньих...
Над холстом паутин тёплый солнечный бриз...
Твой Кумир отошёл от просторов печальных –
Он наверно обрёл неземной Парадиз...
.
Помоги себе сам в алетерной осанке,
зацепившись за ветвь нерасцветшего дня...
Мир Мечты златоглав... Стань подобен приманке...
Вдруг и клюнет Мечта вне разбор... Как родня!..
.
Твой кумир – в синем шарфе старик величавый
прикрывает свой рот крупным красным платком...
Ты его не ищи... Он прошёл через залу,
незаметно упав в здешний мир лепестком.
.
По Судьбе прокатился скользящийся недуг.
Помоги себе сам без нелепых потуг
Что поделаешь... Вдруг, понимает и недруг,
чей светильник Души во Вселенной потух.
.
Помоги себе сам, хоть бы в несколько строк,
даже если они – твой последний глоток!....
Все утро лезет в голову фраза: у сволочей нет выходных...Дервиш ее цитирует своему запыхавшемуся адъютанту на переменах, и тогда Люлька с чертиками в глазах спрашивает:
– Дервиш, а у тебя-то самого есть выходные?
Над этим замечанием весело смеется и Татика. Девчонки скорее находят взаимопонимание между собой, чем их старые козлы – родыки и издыхатели...
Но вот к пятому уроку за Татикой заходит Дамочка, неторопливо выпивает чай, как-то осторожно рассматривает крепенькую фигурку Люльки, как будто что-то над ней колдуя, забирает Татику и растворяется вне пределов мира, в котором у Дервиша, по острому замечанию Люльки, давно уже нет ни проходных, ни выходных дней.
При этом особых разрешительных, либо допустительных квот Дервиш – тихий и безропотный раб этого мира, не имеет.… Но что-то уже зреет внутри этого вечного компьютерного балаганщика, что, возможно, в скором времени просто разнесет весь этот теперешний мир вдребезги...
•Жизнь прожить – не поле перейти: пирогами поля не измерить,
вязнут в поле Жизни сапоги, а судьбу, брат, некому доверить.
Ведь трудяга-умница – она век играет в числа Фибоначчи,
ведь судьба-то, собственно, своя – отчудит своё и не иначе!
На душе, естественно, надрыв оттого, что век она в мозолях,
оттого души иной порыв не всегда судьбу питает вволю.
И тогда безвольная она не звенит, не греет, не чудачит –
мы судьбой исследуем себя, ведь она без права передачи...
Последний раз мелькает маленькая фигурка Таты в проеме учительского окна, зашторенного почти наглухо серыми тяжелыми шторами, но Дервишу вдруг становится радостно оттого, что сегодня Татика честно разделила свои маленькие сладкие радости со своим непутевым Микки...
К концу шестого урока явление Лешки Кочерева в обильной секспене. Он просто шикарен в своем "хочу"... Пора из класса убирать посторонних. Остаются полуторалитровая бутылка "Сангрии" и две плитки шоколада на четверых. Лимит времени определяет подвешенный к Лешкиным брюкам пейджер.
– Народ, сидим – покуда не пикнет. Как пейджер пикнет – мне на работу!
Люлька, Клима и Дервиш согласно кивают. В здешних мирах нет пейджеров, да и "Сангрия" – гостья не из этого мира... Дервиш швыцает (суетится) и пенится вокруг сбора-докомпановки IBM-486, уже ставшей школьникам и Дервишу лично в 195 баксов... Но ускорение без средств равно нулю, а жреческо-учительский пляс школьного халамейзера при кибернетике Микки эквивалентен смертельному танго в стиле средневековой пляски святого Витта.
Внезапно настроение норовит клюнуться вниз носом еще и потому, что в самый канун дня незабвенной Победы окрестные дворы наполнены немецкими фурами, из которых строго по удостоверениям ликвидаторов сыпется немецкий рог изобилия. Как тут не вспомнить тех, у кого немцы отняли жизнь в Бабьем яру... Пока же у многочисленных немецких фур Дервиш не видит привычных лиц тех, кого Дервиш постоянно встречает в пивном чернобыльском баре...
Уж тем парням точно ничего более от этих немецких бравых ребят не надо. Зато надо всем прочим, вплоть до школьных админов... Вышли бы и они... Да только им принесут... А пока Дервиш зрит, как несут сумками немецкие подачки по стрекот фашизоидных кинокамер, тогда как, ***** его в рак, Дервиш, как учитель этих чернобылъско-припятских деток-хибакуси должен еще и детские слезы в благодарность им за это давать... Падаль – она и в Занзибаре падалью прет..
Но даже при этих мыслях дервиш держит у рта вечно полный гранчак, пока Лешка Кочерев, выслушав все это от Дервиша с елейно постной рожей, хватается за пейджер. Его "би-пей" напоминает – пора делать ноги...
И очень даже кстати... Лишь только он с Климой растворяются в своем ужасно не деловом трахательном мире, как тут же в класс к Дервишу с Люлькой вползает на крепко полуватных Вася Сигорский...
У него рожа счастливого идиота и бутылочка десертной парочки от Изи и Белы... Люлька едва отходит от внезапного приступа смеха, который вызвал у неё акт расставания Дервиша, при стечении собравшихся с крепко обнявшейся с ним совершенно пустой сулейки из-под итальянского слабоалкоголизированного компотного кваса. При этом на мармозе у Дервиша возникает такая умопомрачительная гримаса, что лицо смазывается до очередной реликтовой маски эпиорниса – на сей раз моллюска из все того же недоЮрского периода. Пережить эту рожу вся расстающаяся компания уже не способна, и Лешка даже предложил отсканировать эту счастливую рожу на всю фронтальную стену пока еще подконтрольного Дервишу компьютерного класса.
– И все равно ты, Дервиш, даже не идиот, а форменный мазохист, – невесело изрекает недовольная Люлька. Настроения сегодня ей явно, видимо, не хватало...
•Сыграем, Миша, в пулечку на маленькую Юлечку,
пока она не ведает житейских распрь и бед.
От пальчиков до пальчиков безумно любит мальчиков –
средь них с волненьем следует на праздничный обед.
.
Сыграем, Миша, в пулечку на маленькую дурочку,
пока ещё родимая не тронута никем,
пока ещё волнуется, кусает губки, дуется –
в ней страсть неукротимая и знак вопроса: «С кем?»
.
Бросаем, Миша, пулечку! Ей Богу, жалко Юлечку –
её влекут события известные сполна –
любовница, любимица, по паспорту – кормилица,
но кончится гостиница – неверная жена!
Васька как-то осторожно пытается нас развлечь... Попиваем Изю с Белой и слушаем неторопливое Васькино откровение:
– Я, ребята, не могу, например, кирпичи носить или, скажем, яму копать... Оно и язва, хотя в остальном, мужик я, правда, здоровый... Могу, к примеру, самогон, магнитофон и баб принимать на душу одновременно... А то еще бывало на железке, когда с перепою с утра слышишь полуобморочное: "Ну, все, Васька! Пьянству бой, бой, бой... Эй, бой, Васька, не слетать бы тебе за водкой!"... Пока за водкой слетишь, приходишь, а трудяга-шеф уже очередную барышню под собой чистит, чтобы во всю блестела... Такой был человек...
…А в учителя кто нынче идет. Я, например, еще в позапрошлом году был ночным сторожем в школьном бассейне, а директриса того же бассейна купила диплом учителя, преподает зарубежную литературу, а с бассейна ушла... Ибо в школьном бассейне не только плавают, но и загребают, и заливают, и, случается, по@бывают по разным поводам... Мне так кажется, что через таких вот мадам наши детки еще надолго будут обеспечены знать еще ту правду жизни... Мамаши их носят ей, аж прогибаются... А урок – не бассейн... И она это поняла. Здесь никто шланга не украдет.
Затем разговор повернул на цепторовские сковородки, и Васька радостно сообщил, что хотя на многочисленных презентациях он не пьет, зато ест популярно... Богатым мужикам нравится жарить килограммами мясо на дармовую... Покупают посуду новые украинцы пачками, не смотря на то, что одна кастрюленция тянет на триста баксов... Была у сих мужичков великая прыть воровать, теперь пришло времечко и денежки во всяческую дурь гастрономическую вкладывать, себя же тем и блажить...
•Кот, вращающий башкой, на кругу гончарном ожил,
лепку пережив и обжиг, став вдруг комнатным божком.
И теперь глядит в окно с подоконника-божницы,
будто в будущность глядится сквозь волшебное стекло.
Катавасия в цене... Между тем, ни кот Василий,
ни его хозяин сирый не играют на трубе.
Отобрала жизнь альты, и гобои, и кларнеты,
горны, трубы и лорнеты у взлохмаченной толпы.
Прежде где ни плюнь, Васёк, жили в мире оркестранты –
всевозможные таланты – всяк имел свой голосок!
А теперь хрипят с утра электронные будилы
и ворчат по полной силе: Эй, флейтист, вставать пора!
А у флейты не лады с этим миром, с этим летом,
с обесточенным поэтом и всесилием орды.
Разрушает мир орда с катавасией под солнцем,
и уходит в никуда кот в божнице на оконце.
Вновь потянутся дожди, кот свернется халабуде,
там где мимо ходят люди, побывавшие в воде.
И в картонном сундучке по-гусарски взгляд он бросит,
и на сердце будет осень и печаль на кондачке.
Но покуда – кто куда, а Василий шмыг на солнце
и взирает за оконце: где вы кошки? Ходь сюда!
Поворкуем, покотячим, мир собой переиначим
сводным МЯУ, господа!
Эй, оркестр, уйми басы – мы мурлыкаем в истоме
за кровянки в гастрономе, не по прихоти попсы!
Не усы, а камертон нам подарены природой
завершаем спич сей одой.. Мяу, мяу... Кошкин дом…
Классные автохтоны любезно расстались с Василием уже после того, как неразлучные Изя и Белла перешли в потребившие их желудки, и Дервиш искренне пожелал Василию развозить цепторовские сковородки по Троещине тачками, дабы окончательно не пропасть в этом подлунном мире...
Между тем на этот подлунный мир внезапно накатывался расжаренный майский вечер...
Дервиш медленно бредет с Люлькой по этому огромному миру – моральный старик и девочка, доверившая старику свою тайну. В. четырнадцать лет Люльку как-то браво изнасиловали прямо в ее собственном доме. Отец обещал, что будет через пятнадцать минут, а пришел через три часа...
– А что Дервиш вспомнила... Мне с детства соску водкой мочили... Бывало, еще во младенчестве, отец с матерью пьют водку у стола-стойки, а я под этим столом прямо в колясочке свою уже не первую пьяную соску сосу... – голос Люльки доверительный, тихий... Она уже не кричит крайне школьное: "Дервиш, козел", но еще шугается, слегка пошатываясь на своих крайне взрослых тонких пуантах, над которыми возвышаются не по-детски точеные ноги... Эти ноги выдают ее молодость, но они же и не бегут от обалдевшего Дервиша, а неторопливо шагают рядом. Ведь куда им отбежать от себя?..
•Эстетики вычурный рантик на хамском отродье страны:
к рожденным пришит эксельбантик подобьем хмельной хохломы.
И вот уже тётки-матроны главенствуют там, где вчера
Матрёны сымали иконы и гнали святош со двора.
Иконы сегодня в божницах, мадонны в привычной цене:
чуть скрипнет в душе половица, так тут же фингал на лице..
В примочках газетные строчки привычно спасают лицо.
А мир, не дошедший до точки, привычно играет в серсо...
.
Подальше от нашей печали – знай, жмёт себе всласть на педали....
Их то и дело обгоняют девчонки в хайратниках с ранцами за плечами, мальчишки в фирмовых фуфайках на голобрюхо и все остальные, присутствие в мире которых замечать им обоим более не интересно... Похоже Дервиш впал в Люлькино детство...
И это уже пострашнее шизофрении. Будь бы Дервиш конченым шизофреником, он хотя бы частично смог оставаться собой... У кинотеатра "Флоренция" они садятся выпить по бутылочке "Пепси-колы". Совершенно устали Люлькины красивые ноги, и им срочно надо дать передых... Но тут-то как мухи со всех сторон налетают здороваться с Микки, несущиеся на него лавиной, многочисленные выпускники прошлых лет... Они выражают какие-то неведомые для него свои щенячьи восторги по поводу столь неожиданной пары – Люлька их завораживают...
Да, им нравится невольная духовная преемница Дервиша, а особенно ее искрометная молодость, и ее пышные рельефные формы, переходящие в золотое сечение мира, за которым скрываются пропорции тайных чисел, о существовании которых прошлым Миккиным выпускникам все еще не всё толком известно...
•Не марайте, мадам, ваши пальцы ваксой –
всё равно мои штиблеты разлетелись вдрызг…
Лучше сядьте, мадам, в кресло рыхлой кляксой –
ни к чему вам сейчас слёзы или визг.
.
Не питайте, мадам, редкостных иллюзий –
этот милый офорт в рамке не для вас.
Шёл в ваш дом я не к вам, а к служанке Сюзи –
ей проведана страсть, а у вас маразм.
.
Вам обилие лет с ватой в одеяле,
в вас обилие слов, ленты, плюмажи…
Клавесин помнит вас – вы на нем играли,
ну а Сюзи в любви знает виражи.
.
Не марайте, мадам, ваши пальцы ваксой –
мизантропы в бреду бродят по земле…
Может где-нибудь в вас – «Вальтер» или «Заксен»
в полночь пулю свою выпустит во мгле.
Между тем, внезапно между верным Дервишу адъютантом Люлькой и ним самим разливается такая радуга-коромысло мечты, по которой они готовы бесконечно метко идти навстречу друг другу... Это больше чем доверие юной ученицы к безалаберному миру учителя, это уже переход в прежде запретную область слияние двух миров… двое договариваются встретиться у Дервиша дома завтра.
Предложение звучит неожиданно, почти банально, но Люлька целиком с ним согласна... На мой день рождения она уже у меня была в тесной компании с поэтической здыбанке с Димкой Ами, в присутствии сердобольной мамуле то ли пота, толь информатика... В тот день они пили якобы принесенное скрадерным Димкой шампанское. Шурале с ним, с тем Димкой. В тот день праздник, кажется, удался и не выплеснул из мира Дервиша этого удивительного ребенка-женщину, о внутренней духовной силе которого Дервиш еще тогда мог только гадать...
Но пока что точно Люлька с Дервишем вызывают горько-возмущенных взгляды троещинских стариков….
•Гундосы смалят травку ганджубасо – зуд лестничных площадок – их альков:
Подъездов вымирающая раса из париев троещинских дворов.
.
Иной раз продираться в этой хмуре нелепее, чем тупо, без труда
Кружиться в пьяном вальсе во гламуре среди ушедших в кариес себя.
.
Истолчены в житейскую окрошку их вычуры не прожитых побед –
судьба к ним высылает неотложку, а их уже по жизни больше нет.
.
По «пазикам», спешащим к ним навстречу, считаются их спёртые года.
Опять хоронят их по-человечьи, опять играют лабухи жмура.
13.
7 мая 1996 года
День, когда корабельный лес Души режут в щепу малыши...
День адекватный собственной Самости...
Этот день, как и все последние, начинался в утреннем сне: Дервиш на тарной щепе из корабельного леса под белым флагом душевного безветрия барражирую молочные реки... Этот плотик – его последний оплотик Мечты... И хотя с виду плывет Дервиш на шатких тарных дощечках, на самом деле под ним – крепко тесанный строевой корабельный лес, и никакие крушения ему не страшны...
Иное в школе: украинистка Нин_Павловна, несомненно, жесточайшая стерва... Но зачем же до такой степени сублимировать, и главное: Кому нужны, твои сексрапорты, Клима?!.
Вчера в баре между Лешками и Дервишем возник живой интерес к тому, сколь энергично решает Клима свои проблемы возрастной сублимации, перегоняя злую энергию с четвертой духовной аурической точки в седьмую, сексопильнообильную... Но зачем еще после всего подавать из этой точки надлежащий рапорт школьному военруку и психологу, а также старшему по рангу по рангу экслейтенанту советского флота Алексею Командору:
– Леха, мы с Лехой протрахались с пенкой вчера и в доску!..
А тот зачем-то обо всем этом рапортует нам с Зараховичем в остекленевшем как наши Души вполне комфортном придорожном бистро... Пока же Дервиш цедит свой "Старый нектар",– всё это не вызывает у Дершина понимания и словно бы проходит мимо его ушей... Ибо «Старый нектар» – это вечное непроходящее нечто… Только ради него можно из угла в угол исходить, исползать, излазить весь этот Город… Да что там Город – бери больше! Подол!!
... По истечению времени давнего сели славяне по речке Дунаю...
... по истечению время печального вышли они на святой Борисфен...
"Повесть временных лет"
* По Андреевскому спуску разгласился голос ломкий –
сленг английский на закуску после стольких лет и зим.
Здесь и русский был вприкуску – польский с идиш на догрузку,
и с украинским в подгрузку с «чай вере мене» земным.
.
Говорливо англосаксы рассекают слов размывы –
пузырятся на асфальте душ ушедших волдыри.
Здесь ходили ратоборцы – княжьих вотчин исполины
в этом древнем изначалье русской Матери-земли.
.
Англотрёп у дней руины – украинцы, Украина…
УкроАкры – нерухомОсть: покупай, бери без слёз
всё, чем прежде дорожили, всё, что попусту спустили,
потому что Украина нынче вся пошла вразнос.
.
Смальты выжгут лихолетье и оплавят на столетья
изумрудные лужайки гольфо-лунок торжеством.
Но однажды спросят дети: «Ну, а кто же мы на свете?
Чебурашки или йетти, или более никто?»
.
Здесь курчавые поэты и пейсатые раввины
вперемежку шли с мирами украинских дальних сёл,
над которыми Куинджи рисовал луны картины
от шевченковских знамений – суть Геракловых столбов.
.
«от села за дальней горкой дивный Боричев узвоз» –
от пригорка до пригорка чумаки ведут свой воз,
правят вечными быками, рассекая Млечный путь,
от Андреевского спуска к ним добраться – в пять минут!
.
Как угажена столица – чумакам и не приснится –
хают в мире украинцев англосаксы всех мастей.
В Киев выбрались скупиться, чтоб им разом провалиться
прямо к чертушке на ужин под укроп и сельдерей.
.
По Андреевскому спуску разглашался голос громкий.
Так похоже всё на ломку, будто ширку кто вколол
в украинскую столицу – стыд и боль её безлико
древним вытоком историй в злат-нуворишей камзол!
.
…по истечению прожитых лет гаснет славянства над Киевом свет….
– Чай вере мене! – обычно требуют на азербайджанском языке друзья книжного торговца Эльшада, который у самого спуска на Подоле продает-меняет книжные новинки и раритеты на вещи окрестных алкоголиков и национальные тугрики независимых ориянцев.
– Дайте, пожалуйста, чаю – говорю я Эльшаду по-русски, и тот с соучастливым пониманием наливает мне пластиковый стаканчик азербайджанского «Мугурела». Затем следует чай… Затем опять «Мугурел»… Затем разговоры о зашоренности времени, которое привычно больше теряет, чем находит…
Спрашиваю, почему земляков Эльшада в России так злобно называют айзиками….
– Та они сами там азиопы, – незлобно отвечает Эльшад, и мы снова с ним пьем чай, снова переходим на «Мугурел» и я в бессчетный по счету рах читаю любимую рубайя Омар Хайяма, которая таки увела в землю крепко вкушавшего винишки Мишкиного отца
Что пью вино, не отрицаю – нет!
Но по-напрасному хулишь меня сосед,
когда бы все грехи рождало опьяненье,
тогда б слыхали мы лишь пьяный бред….
Но Дервиш не бредит, он просто теребит свою подольскую память…
* Мой Андреевский спуск предложил мне сегодня печаль.
Я пью “Старый нектар” на изломе двадцатого века.
Здесь уехал трамвай, уносящийся в гулкую даль.
На изломе судьбы здесь печаль обрела человека.
Я пью “Старый нектар” по законам Судьбы естества.
Нет во мне мотовства. Ну какой же я к чёрту транжира.
Где-то рядом грохочут, в депо уходя поезда...
Я прощаю им мир, по которому плачут кумиры.
.
Мой извозчик заныл заунывный всегдашний мотив:
“Не поеду и всё!.. Пропади оно пропадом в студень”.
Я теперь без мечты: отшумел, отбуял, отлюбил,
хоть на стрелках Судьбы только тронулся в сумерки полдень.
Мой Андреевский спуск, ты мой вечный ворчун и Морфей.
В инкарнацию Слов прорастают густые морщины.
По булыжникам лет, по брусчатке пустых площадей
по тебе пробрели Атлантиды седой исполины.
С этими строчками Дервиш переползает из кэшевой памяти к столу, где в это время распивается пивцо под вонцу…. В качестве вонцы выступает мутно зеленоватый «Козацкий напий», гонят который, как видно, из легендарной табуретки незабвенного Остапа Бендера. Посему всех дел выплеснуть сотку из пластикового стакана в пивную кружку с разведенным водой оболонского светлого и на том больше не заморачиваться.
– С ума сдуреть... – натружено решает мэтр Зарахович, а Лешка Командор, где-то совершенно в себе, как-то зло и криво посмеивается... Развратом школьниц выпускного сезона он мстит школе за свою трехлетнюю нищету школьного психолога-людоведа.. Экслейтенант-подводник, экспсихолог Северного флота, сколько украинских парней спас ты от суицидов на почве дедовщины и казёнщины.
Командор, командор, где ты сейчас, и не в роли ли рокового для Дервиша Шурале выступать будешь впредь?!. Слава Богу, что хоть сейчас-то ты на коне, с бокалом «Старого нектара» на доброй местечковой сиесте...
Что-то во всем происходящем имеет оттенок венецианского средневекового заговора, который еще состоится и глубоко прорежет на мне борозды бренной судьбы... Пока же уже в своей компьютерной пенальной подсобке Дервиш просит Машутку записать посетившую его по этому поводу мысль, и она старательно пишет:
* Когда мысли идут по касательной к тому, что с нами делает Время, это тоже неплохо. Ибо, согласно математическим нормам, между нами и Временем остается точка соприкосновения...
Машутку пора из этого невольного мира на троих отправлять. Она так и не догадывается пока, что существует страшный, нелепо обвальный, но бесконечно неукротимый мир на двоих – мир старого мазохиста и его бесконечно юного адъютанта Люльки... Страшнее всего, что адъютант наверняка искушен в том, что может произойти.
Господи, кто бы приоткрыл форточку в этих не требуемых отношениях, чтобы они никогда не стали обвально востребованными... Пусть шурале, сведший с лика Земли покойного отца Дервиша, немедля отправляется в ад... Иначе еще в мир придут Времена, когда одухотворяющие обрюхатят этот не лучший из миров Человеческих... Ибо все нынешние земляне – это просто дети заблудшей Цивилизации со всем спектром недозволенных им глупостей, на которые они себя обрекают... Аминь!
Однако, частые причитания Дервиша уже давно далеки от библейских... Они скорее уже не молитвенны, а соприкасаемы к миру, на который Дервиш, как и все живущие на земле, рукоположен Господом, веру в которого до сегодняшнего дня Дервиш так и не обрел... Ибо горька его участь... Ибо всех советских обрезали от Веры бездуховностью той морали, которая превратила их в самых страшных на этой весенней земле изгоев, и, как видно, уже навсегда...
Вечер Дервиш проводит у в семействе Дамочек... Прежде этого – обед на бакс в баре у ликвидаторов. Здесь однажды едва не тронулся у киевский график ЧеГеВаре:
– Дервиш, – тогда как-то страшно прошептал он. – У нормальных людей не могут быть такими пустыми глаза...
– Не могут. Но они вполне нормальные люди, правда, все они – ликвидаторы... И в этот бар они идут, как в чистилище, – они как бы соприкасаются здесь и с Адом, и с Раем, а на том столе очень часто кладут конфеты и ставят стопку водки по вновь усопшим. Просто они знают, что все они свое уже отстояли... Теперь им время уйти... А какой живой ищет смерти теперь, через столько-то лет, да... Они как бы не видят жизнь, но и смерти себе не желают... Общество содержит их вполне достойно, а только азарта жить у них более нет... Поэтому так азартно играют на них политики... Они-то знают, что эти люди барахтаются в пустоте, аз которой в эту жизнь им уже нет возврата...
* Мне снились рубахи, которых давно я выносил цвет и удачу,
уколы, приколы, аптеки, вино смешались в одной незадаче.
Кого-то кололи, кого-то блюсти мне было наказано строго,
а мне оставалось любви на горсти и радости шибко немного…
.
И новые люди на полных парах несли захудалые лица –
вчера я их видел на тучных пирах, но в грязь уронила столица
обычно знакомые чьи-то миры, на дерть перетертые мелко,
как видно, не много у мира халвы, коль даже и лица – подделка.
.
Я помнил, как были фривольно легки, светлы и участливы прежде
все эти мишурные нынче мирки, лишенные тяги к надежде.
– Они уходят, – словно на одной заунывной ноте печально говорит Дервиш, и уже не помнит, с кем он сегодня пьют с Зарой, Командором, ЧеГеВаре, или с самим этим горьким и почти непреодолимым временем постчернобыльского Безвременья…
Дервиш задумался… Мир послерадиационный казался ему очень хрупким, болезненным. Помимо явных инсультов и сердечной, почечной и иной эндокринной недостаточности у его друзей наблюдаются чисто психологические срывы и просто самые нелепые переходы в мир иной, из которого уже не шлют новостей….
Не зря же говорил старый ювелир дядя Лёва….
– Не хочу на тот свет – там телевизора нет…
...Пока же Дервиш жуёт крошащиеся во рту полукотлетку по-братски разделенную с кем-то из мелко пирующих и запивает её крохотные шматочки поллитровой банкою пива, хотя в баре уже есть и бокалы, которых не было здесь отродясь...
Весь день накипел какой-то бесконечной серостью существования, и Дервиш попросил Татику – свою младшую дочь, урожденную Дамочку, записать за ним несколько несущественных, как тогда показалось, строк..:
* Существуют в жизни люди с замшелыми Душами нецерковных медно-бронзовых куполов...
Такие купола Дервиш видел сегодня, подходя к старому бару...
* Грош цена таким людям: то и дело льют колокольный звон, а звенеть под куполами Души – нечем-то, ибо души их безъязыки, а зеленая медь в них прожитого отвратительна для здешнего мира. Аминь!
Татика, критически просмотрев все мало разборчивые записи своего биородителя (ладно хоть то, что не назвали его в семье Дамочек просто биотуалетным придатком), вдруг зорко наткнулась на округлые почерка Машутки и коряво-зористый бисер компьютерного адъютанта Люльки. Содержимое прочитанного вдохновило и ее сесть-приписать:
* "Начинаю писать! Дервиш! Пишу вечером! Желаю, желаю, ну что тебе пожелать. Пока ты еще Учитель, желаю смотреть за компьютерами, за детьми, за чайником, за сейфом, и чтоб в этом году у тебя был 486-й компьютер. Ну ладно, надоело мне тебе что-то желать Ну, пока! Дервиш, подумаю, что ты меня понял. Пока, твоя дочь-третьеклассница Таня, Личная подпись.
Приписка, Дервиш, хочу провести каникулы так!.. Чтобы каждый день купаться на море, есть фрукты, и чтобы ты сдержал свое обещание, ты меня понял: чтобы каждый день играть с тобой, и чтобы всегда ты мне был покорный, как слуга. А то еще расскажу маме, что ты меня мучил компьютерами (ах, да, разрешал Татике делать перезагрузку на «Поиска» в классе, где проходил компьютерный кружок семиклассников), то она тебе покажет за меня! Пока, имей ввиду! Таня. Вторая личная подпись".
Нет, Татика, хоть Дервиш и конченный мазохист, но покорным слугой тебе в вольное от ежедневных четырнадцати часов работы Дервиш никогда больше не будет, хотя ему несомненно и жаль, что у тебя нет настоящего волевого отца...
* Отцовство предназначено в этом мире не каждому…
Девочка из Ашкелона ещё не была моей дочерью…
Девушка из Эйлата ещё не была моей дочерью…
Женщина из Тель-Авива стала моей дочерью…
… и заявила, что это не она изрезала лица резиновым трофейным куколкам на шкафу у своей бабушки… за то, что её от рождения лишили отца в городе Киеве…
* Непрочтённые коды перечёркнутых лет. Тайноведы колоду сортируют в момент –
пересортицу судеб выдают за фасон, а нетрезвые судьи тупо жмут на клаксон…
И поехало, братцы, – самоеды судЕб за себя не боятся – души мажут на хлеб.
Холодрига печали, колодрига любви – мчат нас в дальние дали созерцать се ля ви…
.
Психоделика боли расцветает в цветах, без которых в юдоли на Земле нам – никак!
Пляшут тени плешивцев, тонизирует бред – ближе рожи счастливцев, подле – пьяный квинтет
шпарит шлягеры взросло под семь-сорок… А то! Все иные – коростно – жизнь вгоняют в лото:
кубик, шарик, бочонок – Кама сутра, гамбит! Ребе – старый кутёнок, море Сар и Лолит.
.
Все играют в «квартиры», кто-то «домик» срубил – не в глубинке России, на картонке, дебил!
Но картонные конки далеки от мечты, как девичьи иконки – не девичьи персты –
не ласкают, не губят, не шалят, не юлят, никого не голубят, никого не бранят…
Есть и золото вроде, и дворцов крутоверть, только в этой колоде всюду чудиться смерть.
.
Неживое участье в торжестве мотовства… Трехгрошовое счастье – вот в чём суть естества:
и невесты, и блудни, и чертоги в ночи – и подсудные будни и в душе – кирпичи…
Кто обрящет такое – тот по жизни почил: перед ним пали Троя и библейский инжир.
От смоковницы сладкой тот объелся вполне, хоть и прожил жизнь гадко – по ничтожной цене.
От утра у Дервиша остался полурастворившийся в сознании сон.
В придомовом "придворном" летнем саду Дервиш с друзьями читает и обсуждает новый рассказ Леонида Нефедьева о гривастой лошади, рожденной от связи панельной кобылицы с вольным мустангом. Леонид редко пишет рассказы, а тут, такое дело, рассказ не только написан, но уже и опубликован! Мнения высказываются разные. Единодушия у собравшихся нет. Схожи собравшиеся только в своей тривиальной лести только с тем, чтобы и Леонид не навредил в им дальнейшем.
Дервиш все это время вертит в руках книжечку с рассказом Леонида и сопровождающей его графикой ЧеГеВары в каком-то диком восторге: ведь свершилось же! Наконец-то, и их невеликая литературная бражка прогавкалась …
С этим чувством, Дервиш, отстраняясь от прочих, удаляется к забору в саду, желая просто уйти в себя. Но через пролом штакетника в этот прежде затаенный уголок пролазят какие-то несносные мальчишки. Их двое. Один, светловолосый, резко толкает Дервиша в плечо за то, что это он – Дервиш менторски распекал его в те немногие годы, когда мальчонка жил на здешней земле.
Потом светловолосый зло и уверенно начинает таскать Дервиша за волосы, да так, чтобы выволочь при этом Дервиша лицом о траву, но от этого Дервишу становится просто смешно: чтобы какой-то Клоп-шкет и так с ним поступал! Он ведь хрупче комара в свои паршивые одиннадцать лет, и вдруг ему такое с тихого тупого согласия Дервиша позволительно!
Да Дервиш просто сам был способен перешибить его как соплю. Но, кажется, Дервиш так никогда этого не сделает, ведь этот драчун не из его обиженного другими сорванцами детства. Теперь он взрослый, а значит – навсегда уже не просто ребенок. И от этого он вечно испытывает весьма слабо, но почти уже базисное чувство, похожее на испуг и раскаяние.
Как страшно, когда дозволена эта непроизвольная почти совсем реальная его недавняя месть на одном только расхлябанном подсознании. Теперь она кажется Дервишу бесконечно мерзкой, и Дервиш готов каяться одному только ему ведомому внутреннему сострадательному Существу.
Дервиш точно знает, что это не Бог, ибо в нем больше соучастия и меньше какого-то тупо бесполезного мужества. Вот почему сегодня вместе с Леонидом Дервиш испытывает чувство триумфа. Это триумф от победы над неосознанно вязким прошлым. Подобное случается не во всякий день на земле. Подобного личностного праздника более никому не омрачить.
Была во сне и графика: что-то среднее между графическими рядами Николая Бартосика и ЧеГеВаре... В ней хотелось летать, но в реальности в этой графике утонул живой человек – жена Николая, отчего графика неожиданно стекленела до черных рваных волокон, которые рассыпались на осколочный гравий и растворились в нездешней земле гранулами серого пробуждения.
11.
6 мая 1996 года
Вчера по телефону интересно прозвучала фраза: "Я на неделю выпала из киевского литературного времени”. «Выпала...» и столь пафосно произнесла эту фразу Эльфица, которая умерла в менее чем за последующих десять лет в 2005 г. тридцатипятилетней молодой женщиной в возрасте женского акмэ – наивысшего духовного раскрытия. Её, как и Люлькину родню, мрачно и неотвратимо перемял страшный Чернобыль.
По мне, то и сам Дервиш – само это литературное время, и по нему даже можно сверять часы. К шестому маю Дервиш первично обработал и отпечатал 66 страниц своих литературных дневников, охватывающих пространство с 24 февраля по 21 апреля – периода пробуждения к жизни...
Это был период условно летаргического сна, период тихой жизненной литургии, в недрах которой зрел Шурале (тат.. – черт), ибо накапливались стохастические изменения Души, которые уже явно грозили очень скоро весь прошлый мир скомкать и разнести на куски к едрене бабушке всмятку...
То был мир, в котором Дервишу еще не дали до конца прокричаться, однако, друг мой, брат Шурале... Не ты ли преследовал всю жизнь и покойного родителя нашего не-Небожителя?!.
* Проказник, Чертушка, проказник... Проказник, вечный Шурале,
ты от былого в миг отказник, а после – воешь при луне,
а после – в душах сеешь вошки того, что съедено тобой...
Прогнать тебя? Куда?!. Дорожки иной не знаешь ты... Не вой!
По всей видимости, летаргический сон начинается там, где обрываются светлые Литургии Души... Но даже и тогда в окнах моего беспробудного летаргического сна все еще теснятся шебутные школьные дети... Это и есть Литургия учительской заблудшей Души, если только вдруг она состоялась… На том и аминь!
Есть правый приток реки, есть левый приток реки, которую называют Жизнью, но как не часто при этом есть свежий приток воздуха, там, где данность – это местечковое безветрие Душ...
Сейчас в школе просто тошнит. С радостью бредет Дервиш с двумя Лешками – Командором и Зараховичем в прибрежный погибающей школе бар. Зарахович строго упорствует на том, что нынче он более не пьет, и Командор берет ему баварского пива, в наши же с ним беспробудно пьяные жилы сладчайше вливается маленькими глотками теплый "Старый нектар"... Он теплый даже тогда, когда охлажден в современных морозильных машинах. Мы пьем и говорим ни о чем.
Командор ерзается, и говорит, что у него бездна внешкольных дел. Он страстно спешит в свой мир маркетинга и герластых маркитанок без которого и которых он уже, как видно, не может просто существовать. Похоже, что и сам Лешка Командор, по жизни, уже тоже морозильная машина, и никакой "Старый нектар" не прогреет закоулков его заиндевевшей Души. А самому Дервишу время возвращаться в подсобку к электронным градоначальницам Машутке и Юльке и гнать их оттуда в жизнь...
Надо еще и обдурить маленьких. Им просто спортивно ждать от Дервиша шоколадку, и они ее от меня получат, но только на воздухе, как бы они при том не пищали...
Уловив в воздухе подсобки амбре "Старого нектара", Люлька взрывается фразой:
– Ты, ДерВиш, мазохист! Я это уже заметила...
В дальнейшем все идет по накатанному сценарию, и, наконец, Дервиш остается один... От внезапного одиночества Дервиш привычно сразу мертвеет, ибо без своего адъютанта он же не живой...
Ученый мир давно и прочно занят иммиграционными разработками жизни мертвых во имя протяжек-вытяжек того, что представимо в виде огромного коллапса идей, которые навсегда мертвые гении Человечества уносят с собой в могилу...
Возможно и Дервиш также частично при Люльке жив, и потому решает, что следует написать роман уже только о том, что так мучительно с ним происходит с тем, чтобы выжить, либо предать все забвению и до конца омертветь... Хотя бы в этой Реальности... Ибо еще остаются сны, а у них свой фасон... Порой и почти безрубашечный… как, к примеру, в следующем сновидении…
В нём Дервиш защищен от мира стойким, древним, почти животным эгоизмом. С ним рядом две женщины: одна – Любовь, вторая – Ненависть. С этого и начинается поиск точки опоры – Любовь и ненависть... Но обе ведут Дервиша по жизни под обе руки, безвольно парящие в невесомом пространстве..
Любовь ищет опоры у мира, Ненависть отторгает мир от себя...
На чайновозе-клипере "Кортисаре" Дервиш уносится в прошлое... Теперь ему понятно, почему там так неуютно: там ему по фарватеру жизни – тесно... Ведь и клипер-чайновоз называется "Кортисар", что значит изначально – короткая рубашка.
Теперь понятно, почему боялись этих ведьм: они ощущали всю малость и хрупкость времени, в котором грешили... Им была коротка рубашка позднесредневековой морали. Нельзя прошлый мир винить за свою несостоятельность. Он дал миру нам ровно столько, сколько сегодня мы способны на себе удержать и удерживать не смотря ни на что! Омейн!
Один из бездны сегодняшних снов был у Дервиша предметно о том, как он отчаянно пробивался по зеркальному отражению Андреевского спуска вверх, по еще местами белому рыхлому весеннему снегу, пока не сделал виртуальный шаг в небо по огромному нематериальному реально ощутимому разрыву...
Внутри Дервиша собирается и вдруг шквально нарастает леденящий его страх. Но пока он зреет, Дервиш неожиданно слышит уверенный в нем голос. Таким голосом на Земле обычно говорит Люлька:
– А ты шагни и поверь! Ведь в этом же Вера!.
– Да, – думает Дервиш. – Это именно та Вера, которую он, Дервиш, невольно растерял, либо так и до конца не обрел....
Но тут шаг сделанный прежде на небо исчезает, и Дервиш безо всяких виртуальных усилий очень по-человечески прячется на самом краю расторгшейся вдруг бездны, не в силах преодолеть собственной атеистической Самости...
И только тут Дервиш начинает замечать, что в Пространстве по-настоящему исчезают и физически растворяются в бездне, просто рассыпаются в пыль уже четко ощутимые, серебряно-хрустальные виртуальные ступеньки Веры... Ступеньки Веры... Исконной Веры Человечества, которую сам Дервиш так и не принял... Хватит ли у него теперь Душевных сил, чтобы вновь обрести эту Первоприродную Веру?!.
Но даже во сне может наступать просто ночь…. И вот тут Дервиша заносит в пансионе благородных девиц, где он ведет развернутый диспут на тему: "Помидоры – яблоки любви".
«Красные помидоры кушайте без меня», – парирует участникам столь фривольного диспута прямо из натруженной вечности простой трамвайный… бухгалтер и ярчайший поэт Борис Чичибабин. Но диспутанты его уже просто откровенно не слышат.
После диспута по данным электронных считывателей, вмонтированных в каждое учебное место, исследуются индивидуальные тест-карты порочности половозрелых воспитанниц. Всех более настораживает, но потому и привлекает Дервиша тест-карта воспитанницы Анюты. Поэтому он поспешно обращается с некоторыми вопросами к самой хозяюшке "теплого вечера", которая весь этот вечер проводит в обществе своей "живалки" – старшей девушки Тони, полусонной, уставшей, но безропотной к посягательствам и донимательствам со стороны своей патронессы.
Ей все уже бесконечно безразлично, и она пытается прятаться по многочисленным пансионным подсобкам и кухне. Этим обстоятельством стремится воспользоваться, пробудившийся в Дервише живой полнокровный Микки, и как подростковый психолог, и как отчаянный сноб, рекомендует хозяюшке многострастную и многожелающую Анюту, а сам уединяется с пышнотелой Антониной в бельевой комнате, где вдруг обнаруживает, что вся ее внешняя сонливость обманчива. Антонина алчно выбирает с корзины кроваво-красные помидоры и скармливает ими Дервиша.
После этого он просто неутомим, но белая бельевая комната постепенно превращается в красную, а в это время за тонкой стеной из старинной тиковой дихты страстно стонут хозяюшка и Анюта. Дервишу же с Антониной не велено за ними подглядывать, ведь Анюта инозорянка, а посему ее земная страсть болезненна и чрезмерна. Но и Дервишу с Антониной неплохо, хотя с ним уже не она, а Анюта.
В полуобморочном состоянии: – Еще милый, еще... – шепчет она.
Обнаженная, роскошная Антонина воркует над нами, и извлекает прямо из пространства крохотные голубиные яйца всем им на ужин. Они светятся голубоватым внутренним светом и пульсируют в сиреневых прожилках.
Окрестный мир оргазмирует, а сам Дервиш уже хочет только белковый омлет из этих яиц, но тут перед ним разрастаются рачительные пышности Антонины: сон заканчивается и она своего не упустит… И тут раздается резкий окрик хозяюшки:
– А обо мне вы забыли? А я как раз сходила в парк за брусникой!
Голубиные белки Боттичелли и брусничный сок Пикассо довершает вальяжная роскошность Рубенса, разрывая сон на лоскутья, в которых гибнет навсегда недозволенное в реальности без вальяжных чудачеств.
12.
Дервиш вертит в руках потрясающе интересное письмецо от Галки Кулик:– конченного Чвлописунаса (человека, пишущий у нас)... и этим все сказано.. Письмецо энто напоминает, что Дервиш по-прежнему – истинный захребетник у всего прочего жлободрона, и сам же в себе – опущенный миром изгой...
О, изгой, придумай себе версию – почему ты обижен на этот мир, и бей этим пугалом по оплывшим "от счастья" мозгам окружающих!.. Только при этом не ври себе, что все окружающие тебя люди счастливы, и что все они – легендарный твой жлободрон.
О, изгой, просто не принявший той единственной Веры, в которой ты уже убежден... Чем же я, не Бог твой, тебе смогу, парень, помочь?.. Разве, что тем, что теперь точно, говорю тебе, знай, что она, Вера, есть, и ты,:Дервиш, выстрадал ее сам, и ты, Дервиш, войди с доверием к ней, каких бы жертв от тебя она не потребовала...
Впрочем, пока что Дервиш не станет торопить в себе духовных событий и будет относится к нарождающейся в нём Вере по-прежнему: как шпион нынешнего земного недоЧеловечества. Вера даруется духовно сильным, и кто знает, как много еще ради нее требуется на этой грешной Земле выстрадать до тех пор, пока снова не приоткроются Дервишу, рассыпавшиеся в мельчайшую пыль во снах, серебряно-хрустальные ступени этой единственной для него Веры. Во имя этой Веры только и следует продолжать свой нелепый для посторонних в его жизни Землян поиск, величайший духовный поиск, для которого не столь уж абсурдно то, что Дервиш в этой жизни не написал, а скорее – перевел на бумагу, в мир через свою по-прежнему зыбкую в поисках Веры духовной душу свою. Аминь!
Уж лучше зри свои сны, Микки Дервиш, поскольку молодые только через десяток лет пропоют на станции метро «Дарница» под дешевый пивасик то, над чем ты не больно ещё сегодня задумался…
* Мы больше не хочем видеть сны,
мы больше не смеем видеть сны,
мы больше не будем видеть сны…
Дайте нам право вырваться из липкой весны….
У самого Дервиша права на то, чтобы вырваться из этого мая словно не существует… И он продолжает в нем метаморфозить в непроходящей полупьяной дреме уходящего тысячелетия….
А пока в очередном полусне идет энная по счету вселенская война, на которой Дервиш – снабженец. И на войне он по чину занимает полуприваленный зеленый блиндаж из здешних сталактитов и терракотовых статуй, в котором он кормит военнослужащих девушек супом из концентратов омаристых устриц с подземных водоёмов Нептуна. Здесь же он выдает им самые настоящие земные ржаные сухарики невероятно огромных размеров. Они бой-цыцы грызут их, а недогрызки выбрасывают в столь же огромный мусорный бак, размером с недра этой горе-планеты, на которую земляне под предводительством неведомых никому унтер-генералисимусов почему-то столь неожиданно пришли воевать. Если ориентироваться в своих рассуждениях на этот бак, то война предстоит изнурительно-долгая, до тех пор, пока все эти белозубые девушки не станут сварливыми старушенциями с бездонно-лысыми ртами озлобившихся на Вселенную ведьм.
Тем не менее, сразу после обеда девушкам предстоит уйти в бой против армии сексапильных спрутоподобных, каждый из которых способен поиметь одноразово целый взвод таких вот красавиц своими членистоногими щупальцами, после чего и они превратятся в спрутистых кобр, способных разово поиметь батальон земных воинов-новобранцев. Ибо станут они ужихами.. Что не говори, а зимних квартир потребуется великое множество. Этим-то и опечален земной ополченец Дервиш, который в бреду подписал договор вспомогательной десантуры. Как говорится, влип очкарик и очки его влипли…. Он давно уже здесь снабженец-ветеран, заранее равнодушный к привычно членистоножистой судьбе любой из красавиц. Кроме того, под брюками у него спрятан противогаз! Дались они ему эти муки: полюбить внешне красотку, а получить за пазуху медузу Горгону…. Или на худой конец, просто ужиху, известную в украинской мифологии со времен трипольской культуры….
– А что это за женщина-полузмея, – неожиданно спросил по телефону у Дервиша ещё более нетрезвый многолетний автор и собутыльник Леонид Нефедьев, – разве не она предтеча всех народных несчастий. И насколько же неразборчивым был легендарный Геракл, когда из-за упряжки заблудившихся в степи лошадей так вот сразу взял в жёны Ужиху...
Дервиш как-то негромко исследует природу этих скифских ведуний. Похоже, ни сам Геракл, ни тем более до поры до времени Дервиш ничего толком не знали о природе этих Ужих и их значения для всего скифского и славянского этносов...
– А ты об этом и расскажи, – с едким миролюбивым смешком предложил Дервишу Лёнька – Сам-то он о природе женщин ты знаешь не шибко, вот и покопайся в святцах, чтобы было о чём потолковать на досуге...
– С чего бы только начать?..
– С “Ужихи” и начни... Ведь до сих пор, даже опубликованную тобой, её словно бы не заметили...
– Тогда, пусть будет Ужиха, страстная праславянская мать, скифская прародительница поневоле... Мать гераклитов – Агафирса, Гедона и Скифа... Жена Таргитая...
Мать изначально лунных военачальников: пешего Липоксая и конного Арпоксая, мать солнечного Царя-Солнца Колаксая – мать лунного выродка, изначально обреченного на гибель в мире лунных племен...
Это женщина-Власть своего Лунного мира. Магическая власть, которой эта древняя мать не поделилась ни с одним из своих сыновей, оставив собствен-ым детям кровавые междоусобные распри раз и навсегда... Ибо превыше детей-Воинов на Земле она чтила планетарных Любовников!.. Ужиха… Легендарная дочь Борисфена...
УЖИХА (эротический ритуал Трипольской культуры)
* Охристость талого ручья вела к себе ведунью.
Чуть только высветит весна, как шалую колдунью
колотит, словно в зимород рождённого младенца.
Смолкал и стар и юный рот от этого коленца.
В заброды глинистых лагун из отмелей да грязи
она входила словно вьюн в полуденном экстазе.
И оставалась до темна, и тело серебрила
её прекрасное Луна, а женщина просила:
.Предстать в обличии Змеи и Роду дать продленье,
в ней ужьих “свастик” газыри являли откровенье,
и тело охрою она питала – жарким цветом,
и возвещала: “Я – змея!”, и каждый знал об этом.
И шли к ней юноши земли – грядущего предтечи.
Она брала их за грудки на детородной сече.
И колких шуток острота её не обходила –
под охрой жила нагота и женщина любила!
И охрой прелесть наготы она не прикрывала.
Ужихой выйдя из воды, она любви желала.
И начинался ритуал на выхлесте в соитье...
Хоть каждый смел, но редкий брал природное сокрытье.
Поскольку вёрткая Змея к себе не допускала
того, кто жаден был сперва, а после делал мало.
И, упоенья не сыскав, в животном отвращенье,
она впускала яд, шипя, сквозь зубы в щёк горенье.
Бесславных метила легко, прокусывая щеки,
и их мужское молоко спускала в хлад протоки.
Ей доставалось право быть вершительницей Рода, –
ее никто не смел судить – ни племя, ни Природа!
Но тот, кто был с ней на кону, тому давала славу,
тот выбирал себе жену из девственниц по праву.
Иных всех благ лишали вмиг, за то, что пред Ужихой
он так ославился, поник, а, стало быть, был хлипок.
И надлежащее ему не шло отныне в руки,
поскольку оргии язык – не только страсти муки.
С тем предстояло в новый раз всё начинать с повтора
и метил на год женский глаз такого горелова...
И сердце мучила тоска запретного касанья,
и только вдов такой искал для тайного свиданья.
За что Ужихой мечен был, за то был гневен люто –
её отныне бы убил, забив терновым прутом!
А что до ведьмы, то её Ужихою прозвали:
Она и впрямь могла в одно свить четверых перстами,
и ублажить, и обласкать, и дать в себя излиться...
Во имя Рода то пожать, что жаждут молодицы.
И был нелеп любой протест того, кто с нею не был,
но детский лепет этих мест здоров был и молебен.
Не знала хвори детворня, рождённая от силы...
И об Ужихе шла молва целительной сивиллы.
Из года в год, от века в век, от дней далёких Она
она влекла Любовь и Грех, и Праведность закона.
И не был слаб, и не был худ ни Род, ни Мир, ни племя –
и лишь мужья отпетых дур в Ужих не влили семя.
В прапраславянские века охристой ведьмы веды
хранили скифские войска, им даровав победы.
Но до потомков не дошло, – зачем нужны Ужихи,
и их седое ремесло охаивали с криком.
И полагали чудаки, не знавшие обедни,
легко путан кормить с руки, а вот Ужиху – бредни!
Поскольку нет теперь Ужих, чтоб метить слабых в щеки. –
Всё шито-крыто, мир притих: в нём – сирых биотоки.
И не умелый, а любой на праздниках зачатья
диктует будущий устой, поскольку люди – братья!
Что им бодаться и бранить друг дружку за запреты:
двадцатый век успел забыть Ужих и их заветы…
Грядущий век, верни устой Ужих в охристой коже!
И пусть пылают их соски, а травы стелят ложе,
И пусть продлится на века исчезнувшее Чудо, –
пробьётся ведьмина тропа и стихнут пересуды!
И вновь отборные до ЯТЬ восстанут детородцы,
чтобы Чернобыли унять и душ пустых колодцы.
И чтобы снова отпоить взаимоприворотно
всех тех, кому дано любить – всю жизнь бесповоротно.
И чтоб искусанные вдруг, зализывали раны
в семье, без уличных потуг, не ветрено, но рьяно.
А упоительных девиц чтоб брали Ужеловцы,
дабы рождалась детворня в любви, под мирным солнцем.
Однако, век наш не с икон, не всё-то в нём так тихо:
тот недосилием смирён, а тот живёт с Ужихой.
И тут обидно за народ, за наше поколенье –
неужто ль нам закрыли рот, иль впрямь лишили зренья?
Ужих – тех выстави на кон, коль скоро в них истома,
а сам – плодись, таков закон, до старческого слома!
И лишь с прокушенной щекой уйди с извечной нивы
в весенний буйный травостой, чтоб там сыскать крапивы.
Пока же сам ещё в соку, люби до полной меры,
с Ужихой копий не ломай – в миру её химеры:
она всё тешится, как встарь, свиваться с юной ратью,
поскольку чужда ей семья с рожденьем от зачатья.
Она на оргиях себя намеренно пытает,
поскольку всякому чужда и это точно знает.
Всё тех же, жаждущих её, в глубинном откровенье,
она охристостью любви пытает без зазренья.
Уже не в охре, а в крови сжигает странным кодом,
поскольку знак на ней Змеи и в том её Природа.
Пусть к ней приходит стар и млад, и пусть Ужиха скажет
в ком страсть, в ком боль, в ком хлад, в ком ад – и будущность предскажет.
И станет в мире хорошо, легко, светло и тихо,
поскольку знает естество с праправремён Ужиха.
Не всякой женщине, дружок, судьба дана быть в жёнах:
Иной межножия рожок змеиным светит лоном.
10.
После распития, как сказал бы сухой следственный протокол, Лешка браво уволок Наташку с уроков, потому что перед этим она очень резко сказала:
– Все, Дервиш, облом! Сижу у тебя!.. На сегодня уроки для меня кончились! Эта дура-украиничка влепила мне вторую пару за четверть. Она, что, думает меня до экзаменов не допускать?! Или ей на ужин её муженёк-баянист не подаёт яйца эпиорниса?. Только здесь я ей не доктор!...
Она ещё что-то говорила и говорила, пока, наконец, не успокоилась и незлобно заметила Дервишу на его менторное: «Натка, аксцись!», что это он подгрузил её – святую невинность избыточными знаниями про эти самые яйца, которые клали в своих гнездах юрского периода загадочные эпиорнисы, а сейчас де и период недоЮрский, и украиничка – конченная недо-тётка…
Поэтому она – Клима уволокла Лешку едва ли не на себе, уже упорно-желавшая, прямо к себе же домой. В мире ее порушенного Детства продолжался третий урок... На ее озлобленное повышенное либидо оказала влияние очередная для нашей школы дура-украинистка.
О первой такой курице Дервиш уже написал ещё прошлой осенью в своем романе "В Германию я не уеду"... Эта же влепила пацанке в самом конце четвертой четверти выпускного класса вторую подряд пару по украинской литературе... А напрасно…
Это она – Наташка, вытребовала накануне у Дервиша прочесть компьютерным деткам его последний поэтический цикл «Маски эпиорниса». Дервиш читал – грассируя и заикаясь, давая пояснения, что накануне независимости этой страны его случайно издал какой-то чудак с Андреевского спуска, который ручным образом просто вписал его – Дервиша строчки в самиздатовский сборник «Яйца эпиорниса».
Но прошли годы и из тех яиц наверняка вылупились какие-то особи, чьи маски никому до времени неведомы, и оттого явлены ещё не лица, а только они - маски… Маски эпиорниса… И в том как раз вся проза повседневной окрестной жизни… Но когда поэт залазит в дебри прозаических произведений, он на время как бы теряет нить своего поэтического прошлого, хотя оно в нем не дремлет...
* Приходит день-хамелеон. – Я, – говорит, – Наполеон!
Мне, – говорит, – со всех сторон, со всех икон…
звенят литые бубенцы, и льют из золота дворцы,
и полных жемчуга ларцы гребут на кон.
.
Из пустоты да темноты, когда орать до хрипоты,
ну все равно, что до Луны – в отмах бедра.
Но жизнь, не дав в займы ни дня, с укором смотрит на меня,
и, знаешь, честно говоря, твердит: ”Пора!”
В тисненных золотом дворцах, да красоты немой в ларцах,
и под бубенчиков каскадный перезвон –
в густой малиновой тиши, такую сядь и запиши!
Пора приходит поэтических времен.
Надо сказать, что Наполеон в крови у истинных русских... А что до времен поэтических, то они мчаться на ИноРеальных стременах наших будней... Их не придумать. Они всегда такие, какие есть. И куда только нас в них не выносит; и в какие только хитросплетения и половодье чувств мы не ввергаемся ими... Одиннацатиклассники же скорее заснут от превратностей школьной программы, чем от сочно и востребованной ими разнополярности жизни.
* Напьемся симпатических чернил – бродяги и хмельные короли.
Пока еще придумают клавир, а мы уже устали без любви.
И нам уже не тронуть верхних нот, и струны не коснутся их создать –
Под пальцами волшебниц спит фагот, и арфа не желает вновь рыдать.
.
И нет уже от этого вреда, и будущее выцвело давно, –
коль не было в нем муки и труда, – и выкисло незрелое вино.
А прошлое осталось... Погоди, и будущее Музыке воздаст,
но прежде будут ветры и дожди, и кто-нибудь сочтет, что мы – балласт.
.
Но только среди звуков и икон, и преданные кем-то сотню раз,
мы снова ставим жизнь свою на кон, и говорим решительно: – Атас!
Чтение Дервиша похожи на медитации… В подсобке в такие минуты не пьют ни чай, ни винишко, в подсобке смолкает строящие кибергорода киевская и чернобыльская пацана – ребятня и дворлы окрестные. В такие минуты Дервиш пытается врачевать им Души…
* Мистер Эй рисует туман, а Мэри Гопкинс бредет по аллеям,
в облачной шале, совсем обалдев от октябрьских рассветов.
Мистер Эй рисует туман прошлых сюжетов...
А министру Наук туман позволяет мечтать о пустом:
.
– Да какие там, к лохам, науки! – Но с космическим Эхом
кто-то там говорит за углом – ладно б, только мяукал…
Украины увядший гротеск: нищета и агония вязки
сук безродных. В ней – сел политес. И на радио глупые сказки.
.
Нищета и агония стыков земного котла,
разорвавшего нас по вине одного кашевара?
– Мистер Эй, а в туманах, как прежде, не будет дерьма?
Украина, скажу вам, – не “третьи” заморские страны…
.
Нас порою трясет, и знобит, и бросает на лёд.
В нас мечта переплавилась – в страшных советских кошмарах.
Мэри Гопкинс "купилась" – Чернобыль – не вымыслов слёт,
а идея земных, неопрятных в своём, кочегаров.
.
В желтый лист – крапива над бредовостью ядерных пней. –
Много пней вместо сосен, погибшего в ЗОНЕ Полесья.
Наш министр Науки скучнейше не терпит аллей.
Он рисует туманы... Они – над Чернобылем жмутся.
Все еще сидел у компьютера тихий динозаврик Вадюша, доедая свои пельмени, и попивая сухой итальянский квас какими-то маленькими глотками обиженного существа. Впрочем, ему только и всего не было однажды додано счастливого Детства…
* Он был особенно нормальным… на керосиновом ходу.
При нем был фантик повивальный, с ним Жизнь играла в Кер-гу-ду.
.
Он ей подыгрывал на скрипке, она играла с ним в Трик-Трак...
Он слыл по жизни – тонко-хлипким, но оказалось, что не так.
.
Зубаст был полночью в улыбке, но, жизнь свою зажав в кулак,
он, – днем потворствовавший скрипке, вдруг оказался… Вурдулак!
А ведь у Детства извечно свои золотые правила… И нарушать их негоже… Даже на языке журналистики Детство никогда не станет таблоидом, а всегда будет оставаться ярким многоцветным журналом, на одной из страничек которого кто-нибудь из честных общественных журналистов вдруг да и напишет о проблемах школьных компьютерных классов этой поры с их самопальными компами и героическими усилиями подвижников… к которым Лешка, скажем прямо, не принадлежит. Он просто цепкий молодой бизнесмен. Вот и сегодня Лешка, кстати, притащил в школу мультиплату для 486-го компьютера. Но не так, а под расписку от самого Дервиша и за денежку игровых малышей, утаённую по крупицам с игровых-то кружков, чтобы и в вверенном Дервишу классе появился современный комп-сетевик.
В поспешно брошенных грязных чашках остывала жижа из сливочного масла к пельменям, которые умяли те, кто разбежался по жизни ли, по урокам, Люлька вовсю градоначалила в своем анти-Дервише, а Вадька как-то по-детски жаловался на террор отца-отставника и его угрозы выписать его из квартиры. Сам отец готовился чухать в Германию. При этом Вадюша все играл, играл и играл на компьютерах, всквозную пах высокооктановыми числами колец бензола, был худ, взъерошен, и к своим жалобам добавлял последнее – из дому его хотят угнать скотомясом в независимую армию для тех, кто не способен от нее откупиться. По сущности, для молодых это уже не армия, а "рабодельня" (ото там делают мудаков)...
Снова Машка, великий Андрюха и Люлька оккупировали в тесной приклассной подсобке по компьютеру и переживали за происходящим... Люлька сегодня многое увидела и узнала: и озверелое либидо Климы, и жидковаты плач рэкетира... Нужны ли были ей эти знания... Что тут сказать... В своем неформальном мире дети получают непостижимо больше, чем в традиционном школьном мире, и об этом уже приходится говорить. Были бы компьютеры и самовар, да еще в меру пьющий учитель...
А что же собственно за сегодня произошло?!. Состоявшееся составлялось из эротических плясок выпускников разных лет в виртуальном мире приобретаемого школой компьютера IBM-486. Само то, что компьютер подымался за детские деньги было преступно, поэтому и понятно, почему детство совершало над ним свои ритуальные пляски...
Что-то во всей этой Реальности было крайне болезненным и просящим за себя извинения, прежде всего у Люльки, которую Дервиш просто не сумел перегнать из подсобки в жизнь, на уроки... Дервиш по сей видимости очень плохой экзорцист, особенно в мире подрастающих девочек...
Из этого мира прежде всего надо было изгонять его самого, и так оно, как видно, и будет. В принципе, можно долго было бы спорить, нужна ли была такая Реальность, но главное, что она уже существовала – зыбкая, зябкая, осуществленная.
* Кто-то гнал, кто-то трахался, кто-то все это сплевывал,
Кто-то говорил свое слово, кто-то сопли дожевывал...
.
Кто-то все это трепетно постигал в первый раз –
эту грязь суесветную, этой жизни маразм...
.
В чем-то Зоны заведомо это маленький скол,
будто кем-то отмеченный как компьютерный Scrooll.
…………………………………………………………..
Хай-лайф лучше бы, девочки, пляшут там рок-н-ролл!
После всего пережитого за сегодняшний школьный день, Дервиш уже привычно садится с Люлькой в троллейбус, и тот неторопливо развозит их по домам. Фиг-с-два всему этому миру! В нем всё суетилось, суетилось, и будет суетиться, пока время не прервет эту извечную суету сует, ибо "Суета сует,– как сказал Экклесиаст, – суетой сует и останется..." А стаканчик-второй винца-дрянца выкушенный в паузах между уроками, факультативами и компьютерными кружками выкислится в бесконечную житейскую горечь…
В вечернем кармане у Дервиша был обыкновенный учительский ноль, и Натку Попкову, чью личную жизнь с Джоном Дервиш когда-то попытался устроить да так со временем и недоустроил, с днем рождения Дервиш поздравил уже только по телефону.
А где-то в недалеком параллельном с его взрослым вечерним одиночеством мире зло@бучая Клима отчаянно камасутрировала с еще более зло@бучим по темпераменту Лешкой. Своими оргазмами Клима сегодня обжигала Лешку и всю эту страну, тем самым квитаясь с тупо беспросветными и бесталантными учителями...
Превратясь в ярко смелую жилистую нимфетку эта вчерашняя девочка отчаянно мстила обозлившему ее миру, в котором можно было смело коллекционировать прошлое, но не возможно было жить настоящим. Поэтому и носила Клима на правом ухе своем бесчисленное множество маленьких серебряных колечек, по числу оттраханных ей любовников, разменянных ею и разменявших её в силу их собственной человеческой несостоятельности...
При совокуплении с Алексеем Клима представляла, что сожительствует с мужем дуры-украинистки, вешая ей при этом роскошные оленьи рога... Имея свой сверхобильный сексуальный талант, она могла и имела право просто не учить той украинской литературы, которая была настояна на хуторянско-местечковом сексе людей, доведенных до полуживотного состояния.
Не за этим она пришла на Землю их ярчайшим потомком. Не будет она убиваться из-за одной груши, как два соседских рода в Кайдашевой семье, а перетрахает весь этот мир, и тогда все груши мира лягут у ее ног...
Ибо у нее ядерное постчернобыльское либидо, и на прошлое ей наплевать. У нее просто не было адекватного нашему миру прошлого. Не будет у нее и адекватного прошлому миру будущего... И пусть грызут себе все нынешние учителя и правоведы промежности, но такого ядерного либидо у них просто не будет. Ибо сейчас каждый занят только собой. Имеющий уши да услышит, аминь!
Публика вздрагивает при использовании мною ненормативной лексики. А как не вздрагивать Дервишу. По вечерам ему просто остох@ели неведомые рыбьи голоса прослушивающих устройств, искажающие собой прежде ведомые Дервишу голоса его друзей и знакомых... А, может быть, здесь дело не в прослушке, а в одних токмо пьяных глюках?
По вечерам, когда Дервиш не пьян, он просто купается в своем гордом мужском одиночестве, а затем начинает бить в колокола сонных Душ. И они иногда идут со ним на оживленную перекличку... На поверку душевных ран… Наазовём это так. И вот тогда их, по мнению Дервиша, начинают тщательным образом прослушивать до изнеможения... Ай да, сукины дети!.. Или агенты влияния со всех уголков Вселенной…
А то еще вдруг вспомнилась реплика одной пожилой женщиной, брошенная им с девочкой в качестве одобрения их внешне совместно совмещенного и странно перевернутого мира:
* "Мужчина должно быть так же отличается от женщины,
как животное от человека"...
Дервиш добавил бы, что скорее женщине необходимы привязанность и престиж, в то время, как мужчине в этом мире все время надлежит быть кометой, проносящейся в никуда... А то, что так цинично говорит женская мудрость, то уж в том, слава Богу!
Та женщина, как видно, знала, что и кому сказать. Ибо попала она на крайне противоречивую парочку. Как ни странно, но что бесит Дервиша в уже давно состоявшемся мирке его рачительной Дамочки, так это прежде всего то, что она ему вседозволяет и сама не гнушается вседозволенным, а считать всех баб и мужиков в их совместной постели лично Девишу давно уже не гордо и скучно... Так что его попытка номер два провалилась, и девочка как бы попала в эпицентр его персонального Чернобыля, усугубляемого бытовой пьянкой и так всяк терпимым до времени одиночеством….
Будь бы Дервиш и впрямь муж-сутенером, это хотя бы давало ему некую материальную выгоду, но Дервиш ведет себя по-иному, внешне совершенно не чувствуя себя конченным козлодоевым, а лишь притупелым от жизни таким себе рогоносцем с декоративно подпиленными рогами. Но и такая роль не больно его сегодня прельщает...
Жизнь ищет и требует обновления, даже в мире, в котором, повторюсь, каждый сегодня занят самовыживанием, а это – процесс гадкий и безобразный. Отчего только и хочется прошептать: Аминь и спокойной ночи!
8.
5 мая 1996 года...
Каждое утро, пока Дервиш едет в троллейбусе, с окрестных бильбордов несутся навстречу вызовы разномастных такси и заманушины в «Технополис», тут же в доску честно и праведно обещается обратный билет в мир всем тем опущенцам, которых прежде уронил Город ниже уровня городского асфальта, и кого уже отныне в этом мире не ждут…
* Эта посуда, и эти тарелки – этот сервиз в ярких звёздах – подделка!
Эта страна – вечный горя каприз – дедушка Хо’ бороденкой обвис.
Дедушка Хо’ носит блюд перемены: «Грабьте страну веселей, джентльмены!»
Соусов тьма, а под ними невроз – видно страна перегрелась всерьез.
.
Дедушка Хо’ наливает заначку в рюмки щерблённые нищим на сдачку,
А маргинальному миру страны горечь прошедшей народной войны….
Пал в-ущерб-ленный народ на колени, вышло бл@дво порезвится на сцене –
Грабить, лихачить, давить души в кровь, зреет подполье: «Гоните Любовь!»
.
Вызреют снова в стране баклажаны, на уши – репа, на сердце – бурьяны,
Турманы вырвутся в вольный полет, выхаркнут с болью судьбы приворот…
Славьте страну отупелых болванов рыцарством жадно набивших карманы!
Славься народ прихлебаемых слуг, – вас изничтожит не маленький Мук…
.
Скорбный и смрадный быт с уличной пылью вскоре присыплет вас черною былью:
Срамные губы облЫжет асфальт и задохнется в проклятиях альт…
Дедушка Хо’ ублажает народ чёрными струнами проклятых нот…
Ох, и дались Дервишу эти дедушки… Дедушка Хо’, Дедушка Оз….
* Дедушка Оз не волшебник уже – выжат в до слёз промокаемый мир.
Прежде чудил он во всю в кураже – нынче же лижет беззубо пломбир.
Всякое снится теперь старику – Эля с Тотошкой, их мир-домосед,
а дровосек на заправке в дугу пашет, свернувшись от древности лет.
.
Лев-серцеед наплодил зоопарк, а дуболомы в ливреях милы:
кто охраняет из них автопарк, кто – продувные, чужие миры.
Только вот сказка – она без конца: Эля смывает полуденный грим
детские две половинки лица лихо скрывают старушечий клир.
.
Лает Тотошка, чтоб буря пришла и разогнала обыденность прочь,
чтобы Бастинда по миру прошла, в сказку вливая оскомины желчь.
Желчь мрачной ведьмы в всегдашней цене приворожит и клопа на стене,
шустро растопит дорожный асфальт и заискрятся жемчужины смальт!
.
По изумрудной тропинке мечты дедушка Оз перебросит мосты
в новую, добрую, светлую грусть – сказки не старятся! Мы?!.. Хм... Ну и пусть!
…Вся компьютерная подсобка пропахла бензином. В присутствии десятиклассниц Люльки и Машки за компьютером круто играет шеф местных рэкетиров Вадька... Он столь круто же обещает помочь в становлении компьютерного класса, и дает всем нам словцо на целых двенадцать баксов.
– Так и записывайте себе, Микки-не-Рург наш, Вадя сказал свое слово.
Пока же они пьют с ним какой-то ну менее крутой, чем его обещание, привозной итальянский сидр и заедают его двумя пачками пельменей, сваренных в самоваре... Пельмени в самовар лихо вбрасывает Люлька. Оттого ли, что ли они так вкусны?!.
Сама она до этого лепила компьютерный Город, на карте которого асфальты шли красноватыми графическими нитями, вдоль которых выгорали опустошенные экономическим не-Чудом кварталы… Уж такое у них было неважнецкое попечительство….
А в этом самом промежутке времени в большом компьютерном классе-зале резвятся электронные девчонки из седьмого "Д" класса. Они просто полоумят от счастья, что сегодня им все дозволено. Можно хоть по три-четыре игры успеть за час переставить... Дервишу не до них.
Ему на память пишут свои пожелания Машутка и Люлька... Все это похоже на день насмешливых маленьких динозавров. Всё время в подсобке вскипает электрический самовар – вперемежку: то чай, то вино, публика уминает пельмени и строит компьютерные города, в которых так мало, по мнению самого Дервиша воздуха и асфальта….
* Вчера ещё рыхлые краски. Сегодня – взорвался асфальт.
Поднялись анютины глазки. Пред каждой – цветочная гладь.
Над каждой – цветочное утро, где в радуге – золота плес,
как в позах любви – Кама Сутра над выцветшей прядью волос…
Торопливо записывает-вырывает из своей седеющей учительской головы Дервиш.
* Синий асфальт не умеет болеть ностальгией.
Он подрастает и падает сколами лет.
Вместе с бодрящей вчера еще всех аритмией
рваных на кадры – осколочных чувств – кинолент.
.
Синий асфальт, разорвавший зеленое лето,
мир многоцветный, разрезанный в Детстве стеклом.
Патина слов на санскрите вчерашнего цвета:
те же слова, – но иные и суть, и любовь.
.
Синий асфальт на коралловом рифе прощаний:
миг ожиданий того, что способно согреть –
алые губы на бархате свежих лобзаний.
Им не дано бесполезно и сиро говеть.
.
Всяк ортопед на уключинах стылой эпохи.
Всяк лоховед, всяк источник житейских забот.
Синий асфальт – это прошлого светлые крохи.
Выстуди их – и тогда зарыдает фагот...
Люлька строит город имени Дервиша. Называется он "Анти-Дервиш"... Так вот без вычуров и амбиций... Домой она не спешит. Люльке дома неуютно... Проблемы у матери, у отца, у малышек-сестричек... Впрочем, у всех есть проблемы, старается и Дервиш подальше гнать от себя самые нелепые мысли... А в это время Машка что-то отчаянно пишет:
* "Микки, что же тебе пожелать? Задал ты мне задачу... Ну, пожелаю тебе счастье в личной жизни и здоровья, но это так тривиально. Поэтому желаю тебе 486-го компьютера, творческих успехов и всего того, что желаешь себе ты сам… Привет от Маши-Маняши. Пока. 5.05.96"
Сам Дервиш желает себе строго держать с Люлькой возрастную дистанцию, ибо она все время переходит на свое любимое: "Дервиш – козел, Дервиш! – козел"… Вот она плата за слом профессиональной этической перегородки между учителем и ученицей… Дервиш козёл… .
И, действительно, Дервиш от своего невольного компьютерного адъютанта в последнее время всё больше и больше козлеет. ЛюлькА же безобидно сидит себя рядом и пишет Дервишу очень долго и близоруко коряво. Дервиш страстно желал бы проникнуть в ее писание. А она просто взяла и закрыла дневник:
– Это всё, Дервиш, – неожиданно сказала она. – Теперь ты мне не мешай – в моем городе Анти-Дервиш какие-то идиоты устроили беспорядки… Я их сейчас стану мочить, и ты мне здесь ни причем. Так что будь ниже асфальта. В моем Городе все новые улицы вместо асфальта я замощу смальтой…
– Ты бы, Люльчонок, назвала бы сей городок как-нибудь более по-земному… Ну, хотя бы в память о Припяти или Чернобыле…
– Не дождешься, в моем роду Чернобыль уже выкосил четырнадцать человек… Так что скоро сравняюсь по потерям с твоей еврейской родней… У вас, говоришь, в роду 34 человека погибла в Бабьем яру? А у меня в роду за эти десять лет умерло четырнадцать человек….
* Не все куры в золоте…
Золотушного мальчика выносит дед по утру надышать озон…
Золотым крепом убрано ложе дедка гробокопателем в могилу был положен…
А дальше все степенно и просто – подрастает мальчик: кулачища в сталь,
Не дал Бог ни огромного роста, ни на шею золотую медаль.
.
Школа закончена, время побриться – в золотой окалине окрестный асфальт.
На асфальте крупно взбитые лица – в «кровавой Мэри» хлопчика фарт.
Он кому-то сказал инако, чем тот ведал и знал до сих,
Вот и разодрана до пупа рубаха, оппонент в кровище… Мальчик – псих!
.
Ну не долечен, как знать, недоношен тяжкою ношей в общественный клич
Словно перчаткой боксерской заброшен – весь в конопушках, убийца, вампир…
Гены его распирают на части – несть в них озона, время сожгло
Радиозолями киевской масти тело и душу его…
.
Эй там, прохожий, чего ротозеешь, или тебе золотая судьба
Выпала… Нет, так её ты посеешь… В мальчике гены… К чему здесь мольба?
Богу не стоит сегодня молиться – из золотушных восстали кровей
Дети Чернобыля – им пригодится в этой эпохе одно лишь: Убей!
.
Бей за свое, за отсутствие счастье, бей за усопших чернобыльских дней.
Кто ликвидатор – не ищет участья. Кто порожден им – не станет добрей.
Выйдет девчонка синюшного цвета к этому парню и скажет: «Пошли!»
И побредут эти двое планетой, там, где для них только серые дни…
.
Детям Чернобыля вечная память… Им и рассказывать вовсе о чем?
Нет, расскажу: термояд между нами. Он-то виновен, как видно, во всём!
– Так что быть моему электронному городищу Анти-Дервишем, а асфальту – радужной смальтой!
* Магистрали рвут аорты старых уличных асфальтов,
и рождаются фиорды тучных билдингов под смальтой,
тощих билдингов форели отражаются в стекле,
словно в красках акварели серебристость Фаберже.
.
И пигмеи человечьи, свой утратив прежний вид,
устремляются в скворечье рукотворных пирамид.
А ещё, несясь в бетонных полукубах, полувешках,
заметают эскадронно след свой – в нечет да орешку…
.
А орёл да чет – не в моде, в недочете нынче те,
кто мечтает о природе, да в бетонной слободе.
Подле ангелы при дудках у житейских адских врат
на пристебах-прибаутках зазывают в зоосад!
.
В том засаде-зоосаде выдаются номерки
недомеркам при параде: «Проходите, чуваки!
Вы свои, и вам коленца здесь фиглярить до кончины…
Вам зачтется, как младенцам… жидкомозглые кретины!»
.Дервиш отходит от упорной градостроительницы к окну, и в свою очередь принимается разбирать и жадно вчитываться в Люлькины каракули в своем дневнике:
* "Ну ладно, Дервиш, желать тебе все равно ничего не собираюсь, принципиально. Нажелали тебе всего и без меня и хорошего, и не очень хорошего. Могу попросить: пей поменьше, или хотя бы, чтоб не на уроках – хотя бы, чтоб на уроках от тебя не несло по всему классу. Ну и конечно пожелаю тебе, чтобы не издевались над тобой все в школе, особенно мои одноклассники... Ладно, если увлеклась, то не остановлюсь... Ставлю точку. Ю.
Постскриптум. Если ты что-то поймешь, то будет хорошо! "
Дервиш в шоке. За все эти годы, как учитель, Дервиш ощутил не мало на себе мелких ребячеств на грани фола, почти издевательств, но все эти годы, живя электронным зверем в своей прочной металлической компьютерной клетке он, Дервиш, был как бы огражден от своих моральных обидчиков, или на самом деле он прочно был огражден от этого страстного мира столь живых маленьких человечков.
И при всем этом они признавали в нём учителем, а взрослые чиновники от школьного образования даже повышали самого Микки-Дервиша в категорийности-шерстности. Неужели само время не увидело его тотального разложения или же по инерции всё ещё продолжали ценить за прежде содеянное – сбор-снос этой компьютерной клетки с самого первого винтика до сих пор... От этой мысли Дервиша просто перевернуло и перетрясло как в горячке...
Здесь дело было уже не в Люльке, а в том, что Дервиш окончательно перестал быть учителем. Отныне ему надлежало самому становиться учеником и уходить в новую жизнь.
* Я привык выходить на асфальты с полусмальтой на полуподмостках,
и звучать баритонистым альтом не по голосу и не по росту…
…в какофонии сплина и тлена… Под извивами вешней земли
погибает трудяга Равенна в недозвучьях вселенской любви.
.
Мы на улицах нового века – очень трудно в нём жить и дышать
безвозмездно нелепою вехой и под ветром эпохи дрожать…
Посему, наплевав на эпоху, строим светлой души витражи,
испуская корпускулы-крохи в каждый отзвук вселенской глуши.
.
Здесь простая и добрая вечность в пересортицу прошлых дорог
непременно вплетет человечность, как велит человеческий Бог…
И тогда на асфальтах вселенной отразится восторженный май –
бесконечный, волшебный, нетленный по билетной цене на трамвай.
Позже, когда все уже разошлись, сам для себя Дервиш попытался горько суммировать: чем стал в конечном итоге весь этот странный день?.. Днем накопления позитива?.. Негатива?.. Актива?.. Днем виртуальной реальности?.. Или всё же днём-предверием грядущего поражения...
9.
Быть на работе сомнамбулой не получалось. Получалось же на самом деле нечто иное: сны дервиша пересекались с реальностью. Всплывал сон-махаон…. Уезжала на ПМЖ молодая супружеская еврейская пара. Всё как водится по-анекдотному – от фамильного бриллиантина в пломбе зубов, до зашитой в резинке мужских трусов безразмерно семейного кроя в крохотном целлофановом футлярчике редкого экземпляра марки с острова Маврикия, на котором на заре марочной почты был изображен махаон…. Прибыли на место назначения – Бруклин, Нью-Йорк… Пломбу вычистили, бриллиант сдали на оценку и обнаружилось, что это едва не подделка… Естественно бриллиант бриллианту рознь… И не только по огранке от простейшей до филигранной, и не только по числу каратов, но и по чистоте… Одним словом, вкраплен был в крохотный бриллиант низкопородный топаз и золотая прожилка…
И так и сяк крутил его оценщик, но гибридность была редкой и бриллиант, то бесстыже желтел, то приобретал оттенок мочи… Короче здесь сцепились обе стороны и сделка прошла на 13 тысячах баксов… А ожидалось, позвольте потеснитесь ваше неуёмно недоумевающее воображение, тысчонок эдак сорок… За такие деньги в Нью-Йорке не пропукаешься. И тогда отец семейства вынул из семейных трусов резинку с осторожно примотанной к ней в полиэтиленовом пакете маркой с желтоватым профилем бабочки махаона на салатовом фоне… Вынул и перед тем, как продать – сфотографировал этот раритет себе на безмятежную эмигрантскую память….
Марка ушла, материальный stand_by был внезапно обретен, а увеличенную фотографию этой марки отец семейства повесил у себя в кабинете… Ну очень хотелось ему иметь этот таки кабинет, поскольку в СССР кабинеты полагались только высшей касте писателей да ещё композиторам. Ученые же зачастую обретали кабинеты уже только в ГУЛАГе….
Прошло время и у счастливого обладателя фотографии марки с острова Маврикия начали случаться прострации, далеко не просто галюционногенного свойства. Это скорее были фееричные гало, во время которых фотография бабочки-махаона обретала трехмерность и вырастала в объеме до некого махнокрылого конька-горбунка. И как только к ней прикасался её владелец, как стала переносить его бабочка по оси времени то в 1941, то в 2020 годы…. Не было очевидным, почему так пересекаются временные реалии, но обычно в 1941 году его вели в колонне киевских евреев в последний путь на кромку Бабьего яра, а в 2020 году он наблюдал собственные похороны, что тоже счастья ему не прибавляло. Утешало только то, что по желанию он мог видеть на себе то бархатные лиловую либо фиолетовую кипы, то шагреневые войлочные тех же цветов, но уже из чисто верблюжьей шерсти…
В последнем случае несчастный крепко честил поставщиков столь мрачных своих иллюзий и в утешение за это он непременно попадал на кидуш, где ему столь же непременно подавали цимус из запаренного в крутом кипятке репчатого лука в уксусе мит фефер и стопарик «Столичной» разлива 1971 года… В цимусе преобладал проперченный лук отзвуком повседневности, а вот в водке витал только привкус прошлых потерь…
Несчастный рыдал, а махаон своими огромными бархатистыми крыльями только и делал, что утирал его слезы… Как видно, на большее он не был способен, даже на разборки с поставщиками столь жутковатых иллюзий…. С поставщиками так происходит и в мире Дервиша, поскольку поставщики – вечные беспардонные сволочи.
...Вот и к Дервишу в подсобку школьного компьютерного кабинета внезапно пожаловал поставщик школьного компьютерного двора Кочерев Лешка, в прошлом выпускник 1992 года, возбужденный весной и юношескими поллюциями, которые, тем не менее у него перемежались с чувством своей персональной выгоды. Дервиш предложил ему еще немного довыпить, так как сидр с девчонками самому Дервишу как-то не показался.
– Мне, Микки-не-Рургович, пить с вами без девочек как-то не интересно.
Одиноко сидевшая Люлька не бралась Лешкой в расчет. Он уже почувствовал, что от Люльки излучаются флюиды самого Дервиша... Возникла, впрочем не грустная, заминка. Лешка все же перед одной только Люлькой стал внезапно театрально показывать свою бл@дскую поволоку глаз. И это сработало. Люлька как-то по-мудрому улыбнулась, а в подсобку влетела разъяренная худышка с лицом алчущей жанровой жрицы одиннадцатиклассная Клима Наташка. Взгляды Алексея с Наташкой перекрестились, и в подсобке запахло биологическим электричеством... Какой-то преданный компьютерам человечек тут же умчался за "Медвежьей кровью", которая вошла в нас – в кого с тихой радостью, в кого с потрясающим спектром чувств, который только и способны возбуждать молодость и весна...
(продолжение следует)
5.
3 мая 1996 года
Опять ночью снились кошмары... Гнусновато и сипло пел свои незатейливые прибаутки незабвенный школьный сантехник Клим Климович, да так, что его смачные рулады густо забивали пространство:
* Вот это стыд, вот это срам – он наши мозги задолбал,
а мы стоим, как баранЫ и видим розовые сны….
Дервиш, пробуждаясь, записывает в поту:
– Смарта, по смартофону вторую вечность звоню… это Чизарцев... Позови Аниду Леонидовну...
Микки всю ночь ошивается в роли учителя труда без зряплаты.. С эксдиректором своей нынешней школы, бывшим одноклассником, с которым отсидел пять лет за одной партой – Колькой Качуром он вместо Клим Климовича чинно ремонтирует школьные туалеты... Попутно рассуждая с "дрэктором" о природе говна и усердно ищя в унитазах фекалии динозавров.
* Вот это смрад, вот это кал…
Экскременты формами и размерами в футбольный мяч на глаза так и не попадаются, но зато унитазы плотно забиты припятскими апельсинами и за ними все тянутся и тянутся худые руки киевских, надоевших в своем детстве, детей...
Дервиш и рад дать им апельсины, но фрукты уже зловонны, и Дервиш предлагаю их съесть Николаю, как инициатору деления украинских детей на две неравные касты... Над всем этим витает дух нынешнего директора-мздаимца Петра Петровича Коломийца...
То и дело кажется, что прибухнутый дирек лихо подпевает Клим Климовичу, громко оркеструя при этом фалдамы заселенного вытертого пиджака:
* По деревне мы пройдем, мы пройдем, проохаем.
Если девок не дадут – бабам загогохаем…
Это уже выше всяческих мер! И тогда Дервиш бросает сантехнический халат на пол и отчаянно ищет выход...
Выход – только алия в Ерец... Там несколько встреч... Амбиционный униженный артист Олег Янковский лезет к Дервишу исповедоваться и исповедать его самого... А в это время унизивший Дервиша украинский столичный чиновник берет за руку Микки и отводит его к израильскому министерскому талмудисту...
Пасхальная Агада, Талмуд, Тора, Мишна – в огромных томах на русском и английском языках просто завораживают Дервиша, как и лицо маленького обоятельно сабленосого талмудиста Боруха Рыбиковича.
Дервиша поселяют тут же при министерстве, а за отчаявшимся Олегом Янковским приезжает из России Михаил Боярский. Олег плачет от счастья, его утешает Михаил Козаков, говоря:
– Все в этом мире нынче безумно. Вот и новый министерский талмудист Дервиш ещё недавно в Киеве ковырялся в говне. И ты знаешь, он бы до сих пор искал в говнистых фекалиях археоптерикса драгоценные возрастом камни, если бы не выехал к нам в здешний Ерец, и не нашел бы в нем сакральные книги. Эти книги и сделали его человеком, а ты, Олег, до сих пор в России отражаешься в зеркалах, хотя и в Израиле на три года вперед тебя ожидал бы аншлаг. Вот смотри – это все уже оформленные заявки. Правда, это уже не успех, а только последняя волна прошлой славы...
– Так уж последней, – пытается парировать Янковский, мерно пережевывая хамсу с ананасами… При этом Олег как-то болезненно-близоруко смотрит на все эти розово-фиолетовые форматно-театральные фишки на непонятном ему иврите, и в последнюю минуту предлагает:
– Пусть все эти мишурные фишки останутся Микки. Ведь у него есть архив...
Мы с Козаковым остаемся на министерской веранде пить полуденный джус. С нами – незабвенный Борух Рыбикович, мой друг и учитель, а российские актеры спешат на теплоход "Юрий Лермонтов". Впереди их ожидает Родина, тогда как Дервиша – сладчайшая музыка великой древней книги Эстер... Среди мифических и сказочных героинь во всём мире ей нету равных... Она спасла свой народ, тогда как в России уже даже великие народные артисты страны уже более никого не спасут... Как и не спасет лохматобородый дядька имярек Солженицын, чьё имя в Украине очень быстро рассыпается в прах...
6.
А все-таки, Господи, во что обходится тебе постоянная тщета упрямого в своих заблуждениях, ущербного земного Человечества!.. Страстотерпец ты наш, великий!
Вот взять хотя бы все виданные за годы нашей мишурной независимости киевские тусучки...
Как для Дервиша, то сегодня любая околовсяческая тусня – тупиковая ветвь любого развития. Тусня скорее для насыщения ауры, а вот запах кандалов у писательского стола – это уже от работы... А работы на земле Дервишу, как писателю, на эту жизнь хватит, поскольку он гордо и долго готов вбивать свои духовные гвозди в безветренные души людей, пока в это безветрие их прыщеватых душ не ворвется Солнечный ветер...
Ибо, если от "От кутюр", то прическу своему лохматому времени мы делаем сами, пусть даже и ценой писательского ремесла...
Однако битый час проведенный за письменным столом чреват для Человечества только одной Дервиш-страницей, – быстрее не получается, и то, при условии, что в подстрочных черновиках у него забита в литобойму стола целая человеческая жизнь, со всеми ее трещинами и сколами...
В 13:15 позвонил Андрей Беличенко: Будет через два часа.
* Огонь был зол, а мысль – крамольна. Душа противилась – довольно!
Огонь был вечен на земле, в краях, где маги шли ко мне...
Но, отрешась от здешних мест, они несли свой светный крест...
не предававшие в себе всех тех, кого сожли во мгле…
Дервиш почувствовал, как постепенно превращает свою повседневную жизнь в большое литературное шоу. Быть ей, как видно, еще и Меккой для пришлых ольмеков и киевских литчеловеков!
Зачем Девишу с его повседневным расторжением личности ещё и этот дневник?
Вспомнился отчаянный афоризм мелко поэтирующего Димки Ами:
– Чтобы не расстраиваться – надо раздваиваться…
Дервиш наверняка знал, что он – очень одинокая личность, и поэтому никогда не полагался на свою общественную полезность… Как не крути, а выходило, что во всяком случае обществу от него всегда будет только мизерная, почти минимальная польза..
Ну, вот сел и попытался разобраться со своим одиночеством... А кто этого в своей жизни не делал и куда только не несся в опрометь головой...
В очередной раз позвонил Володе Ковальчуку... Говорили о разном: у каждой Истории – свои крематории, однако, по прогнозу того же Володи Ковальчука, реакция отступает... и уступает место новым дрожжам, не забывая и о вечных дождевых червях Человечества, которые все рыхлят и рыхлят здешний социальный гумус.
...Отдельно обо всех отошедших, проведенных в бетонной клетке майских праздниках оставалось горько заметить, что три дня покалывания и пощипывания собственной изнуренной Души превратились в настоящий литературный запой...
А хотелось бы пить без просыпа. И Дервиш пока только концептуально представил абрис будущего "Самватаса" – Зарахович, Аинова, Беличенко и… Дервиш – а это уже какой-нибудь да обхват...
На наших знаменах – Единороги... Уже в прошлом двести десять минут общения с 39-летним издателем Андреем Беличенко, которые произвели на Дервиша должное впечатление. Умиротворительное настроение размягчал к тому же не верткий и тихий редактор гдавреда.... "Самватасу" пять лет, а значит он – сверстник в деле литературной агрессии, которая, к сожалению, окончательно отключила Дервиша от всего прочего мира, превратив из простого затворника в акцентиализированного поведенного человека. И от этого чувства Дервишу никогда более не отмежеваться, пусть даже и ценой собственной жизни...
Вечером Леня Барский больше всех других из тусни воспринимаемый Дервишем на личностном уровне вдруг в оторопь заявляет...
– У тебя, Дервиш, энергетика гениального человека... – Не сказать же ему, что Микки-Дервишу иногда хочется просто жрать, до одуренной сытости, и безмерного благополучия, чтобы ни о чем более не думать...
Но, как видно, сытость не для Девиша... Она оставила его не в этом году. А между тем Лёнька все грузит и грузит об искусстве версификации (от лат. версия, т.е. ряды), что и есть на самом деле искусством поэзии, в то время как проза – это движение речи без возврата, и ее головное связующее – это кульминация или целый кульминационный ряд. Почему-то вспомнилось, что сегодня Дервиш предоплатил где-то четыре страницы очередной журнальной публикации...
Жаль что самому ему пока что этого литературного пространства мало, да и что, собственно, дать в скудное журнальное вместилище – Дервиш не вполне определился... А вот лимит в полмиллиона тугриков за страницу – это разумные цены, только звучит-то, Господи, как!
Пока Дервиш мрачно об этом думает, Ленька Барский всё грузит о своем видении Скрябина – многокульминационного композитора, с разными уровнями кульминаций... А Дервиш почему-то припоминает, что Скрябин любил терменвокс и электрические разноцветные лампочки. Вот только не помнит, был ли изобретен в те годы, столь любимый под Новый год лак-цапон разноцветно ярких расцветок... Таким образом, о Скрябине проговорили. О чем бы еще нам сегодня поговорить. Ага!
– Дервиш, ты реагируй только на свои внутренние числа. Ты родился 24 апреля, значит, для тебя первоприродным является число три и кратные ему на глубину в пять парсеков... Но когда нарушается логика, то тебя скорее настигает логика с точностью наоборот, тогда над тобой начинает довлеть дух приключений... Ты этот дух только примкни к перу, а в остальном, все будет конгениально...
Дервиш и Андрей плотоядно улыбаются. Теперь Андрей уже с литденежкой, а Дервиш без жрательных перспектив… Такова муза бумагомарания… И она в нынешнее время любит пошамать.
От адской жары тело подтекает и взрывается мелкой потницей, ибо, как и на всяком слабоориентированном матушкой Природой теле, в такую жару на Дервише резвятся целые колонии простейших грибковых паразитов, поедающих потное тело поедом... Похоже, что все они, нy, просто потомственные сволочи...
Но в пику им в такую жару Дервиш способен провалиться в банный сон бесконечности.
* … а мы стоим, как баранЫ и видим розовые сны….
7.
4 мая 1996 года
В предустановке на день – это день постижений и осуществленных Надежд... Восточные мудрецы осуждают Надежду как иллюзорную сказку инфантильных духовно слабых людей, а вот христиане ставят Надежду наравне с Верой и Любовью... И от этого даже Дервишу сегодня теплее, а вот индусам – по барабану.
Узнать бы кто из них прав хотя бы сейчас: счастливейшее в тысячелетней истории земли обстоятельство – в городе Самватасе-Киеве через бездну тысячелетий вновь встретились отчаянные погонщики Единорогов. В те далекие времена, в период гибели Атлантиды, они уводили в разверзающееся гиперпространство последних Единорогов. На Землю наступала обыденность...
Малыши и Единорожицы бежали в окружении благородных самцов. У самой кромки древнего океана их провожали печальными птичьими песнями... голубые дельфины. Древний океан пришел из-за теплого моря навсегда остудить своим необъятным телом беснующийся Санторин.
Огонь Санторина навсегда смыл с лика Земли великую Атлантиду. Погонщики Единорогов – первородные отпрыски вождей и жрецов Атлантиды, юноши и девушки, уходили в Запредел последними. На Земле отныне оставались только легенды, мифы и боги...
Рассказчик, постой, не спеши рассказывать дальше. Еще не пришло этому время... Не торопи мир, который густо отколопсировал от себя свою прошлую правду. Однажды этой правдой мир уже подавился.. Эта правда оказалась для него очень жирным деликатесом, после которого не одну последующую Ойкумкену изрядно вытошнило...
Лучше включи телевизор, старина мой, автор, и посмотри на мир Шарля Азнавура!.. Чем не чудо?!. Вместе с Шарлем ты впустил Вселенную в свою квартиру, и эта Вселенная не разорвала твой мир ни радостью, ни печалью, а только подарила Тебе надежду. Ибо весь мир Шарля Азнавура – это мир великих Надежд, которые только и следует называть этой Жизнью. Не смотря ни на что, даже на то, что однажды из этой жизни ушли даже самые последние единороги... Браво, Шарль Азнавур!
Неликвиды Звуков выбиты с набора. Подмастерья споро складывают кассы.
Шепчет старый Мастер: “Подрастает Лора... Боже мой, как прытки нынче ловеласы!”
Отмывают Звуки мальчики-плебеи горными рожками тропами лесными,
где Единороги, знать, что ротозеи, бродят подле Лоры, Звуками ранимы.
.
Жрец же Оро-Оло тронул Лоре кудри: – Спрячь под диадему девичью беспечность.
– Старого атланта прорицанья трудны. – Ты уже не Дева, а седая Вечность.
Как это не страшно, верь тому, что слышишь: гибнет Атлантида! – молвил Оро-Оло.
– Мальчики... О, дети! В мир их страсти впишешь в сумерках Державы и родится... Слово!
.
– Я хочу изведать Материнства силу! – Нет, увы, не станешь Матерью атлантов,
но наступит Завтра. Ты пройдешь по илу брошенного мира в Море бриллиантов.
И прольются слёзы в сток Тысячелетий, и родятся грёзы, и родятся Люди...
Впрочем, не атланты в Радуге столетий в будущем восстанут, там, где нас забудут.
.
Ты отдай им Слово и роди Эпохи, ты отдай им Горечь и прими Прощенье.
Ты отныне – вечна! Хорошо ли, плохо... Выбор сделан, Лора, в муках озаренья.
Для Землян, что будут, ты взойдёшь Авророй, юной и прекрасной солнечной Мечтою.
Кто бы не пытался сделать тебя Лорой, станет диадема для него чертою.
.
Но и ты не сможешь диадему эту снять с себя отныне. Замысел свершился!
– Значит я Богиня. – Да, как видно это... – А Единороги. – Мир их растворился
в водах океанов... – А мальчишки Эти знали То, что будет?.. – Знали и молчали,
но тебя Богиней выбрали как Дети, те, что на рассвете Чудо повстречали.
.
– Что же мне сегодня хоронить вас, Братья. – Помяни, сестрёнка, мы уходим в Небо –
в подПространстве срезал Хаоса безладье мудрый Оро-Оло корочкою Хлеба.
Миг и растворимся мы за Горизонтом, и угаснут Судьбы, и взойдут Рассветы.
Ты одна, сестрёнка, станешь нашим Зондом раненной однажды Утренней планеты.
.
Мы уже ступили Шаг за Мирозданье. Мы тебя любили! Лора, до свиданья!..
.
.– Послушайте, Дервиш! Такие творения, мне кажется, шикарно должны выражаться через оформление экспрессионистками полотнами... Недостаёт активной визуализации, Я так считаю... Потому, как энергетический напор велик, но воздействует лишь при определённом состоянии сознания. Если “потенциальное сознание” (предполагаемого потребителя произведения) заранее подготовить соответствующей видео (визуа-) накачкой (кстати, аудионакачка в “Поисках Атлантиды” – выглядела бы шикарно!) эффект будет наиболее полным! – выписал почти театральную тераду Dingo.– Вообще, Ваши “Поиски...” – есть нечто про-Мистическое... Да, именно как зародыш неких Мистерий... Так я их воспринимаю, но... Согласно Традиции (Правда, “что это за традиция, если её не нарушить” – англичане) каждая мистерия заканчивается убиением, а после и воскрешением Божества! Дервиш, вы не подумали бы об особого рода театре?! Можно было бы также развить рок-мистерию (на манер рок-опер) под соответствующий аккомпанемент психоделической музыки...
Вчерашняя аудионакачкана сегодняшний день, увы, нигде так и не сохранилась…
В двенадцатом часу дня со школы Дервиша энергично забрала отдохнувшая от него (Микки) за первые два дня майских праздников Дамочка, тем самым, на время возродив внешне сытую семейную жизнь при тещеньке-директрисе мило богоугодного дошкольного заведения, дающего в ее доме на стол не пропадающую ни на день из дому буженину...
А Дервиш все праздники только и прохотел жрать до боли зубов в желудке. Вечером по ТВ ему впервые дали рассмотреть Аллу Дудаеву. Покойник имел потрясающий вкус... Алла обворожительна, да продлятся годы ее. И взгляд у женщине независим. Правда, на ее месте вдовы, стихов бы Дервиш ей не читал...Хоть и без стихов прослезился... Со стихами – хуже. Потянуло на перефраз:
* Накипь крови в гробах, натереть бы губ кандалы,
там, где прежде бы в слезах отстывали грёз кораллы...
пережившие не страх, а уже закланье века,
причитают вслух: "Аллах!" - им в крови известна веха….
А в Украине же сегодня как-то все по-животному проще. Умертвляют Души безкровно...
Там, где НОП (сакральный запретительный акт), запрет, табу (все три слова одного порядка) – там вполне легко жлобу... Ибо ему и впрямь пристало жить у самого Чертушки на болоте...
Рукопись этой книги была мне заказана главным редактором киевского журнала «Самватас» Андреем Беличенко и стала своеобразным хирургическим инструментом, препарирующим ту пятилетнюю агонию существования, которое проходило под знаком Черной луны...
Получалось, что не одного меня травили, обворовывали, насылали «пидбрехувачей» и писали пасквили в большие лит(ли?)журналы, например Сергей Щученко пасквильнул на мою повесть «Майский синдром», опубликованную в журнальном варианте журналом «Самватас» летом 1996 г. И это почти накануне принятия меня в члены НСПУ в 1998 г.
Так я был в очередной раз бит своим же литературным воспитанником только за право быть и оставаться самим собой...
Я отбуду свой десяток лет без амбиций и эмоций жухлых...
Ну, не дали мне велосипед – я от слёз при этом не опухну!
Пусть порой уходят за порог те, в кругу которых жил и верил...
Я отныне впрямь не одинок, так как в человечество поверил!
Я отныне – гуру и пиит, проходимец, плут и Вечный жид!
1.
1 мая 1996 года
День опосредования Реальности. Пробуждение в мае... Оно пришло через пространственный многоэпизодный, как иные уголовные дела, сон. Этот сон проходил прокатывался в Дервише густыми волнами, расчленяясь – за эпизодом эпизод – на вязкую серовато-горькую вату.
Эпизод первый: ушедшая на дежурство в фабричное общежитие мать беспокоит не желающего взрослеть сына странным предрассветным звонком:
– Миша, они здесь все невменяемы. Они просто меня убьют!
– Иди домой, – говорит матери Дервиш, – они тебе ни к чему... они тебя и пальцем не тронут….
– Сейчас ухожу, – отвечает мать. Следует зуммер, и Дервиша больше не беспокоит то, что где-то в мире, из которого возвращается мать, бесчинствуют ополоумевшие идиоты. Все ко времени обязательно сходят с ума. Как и эти, право же, полоумные... Вот-вот, и они кого-то убьют... Ну, да разве в мире что-то изменится?!. Этих посадят, а в мир явятся новые идиоты, ибо идиоты в этом мире – константа. Но она Дервишу более не интересна...
Только подумал, как тут же о хрустальный бокал, стоящий на книжной полке, щелкнул своим вежливым ноготком Домовой.
– Только не думайте ставить подвесной потолок, сир… Это вам шпалы, это вам рельсы, это вам гипсокартон. От времени его непременно покрутит, комната сожмется в пространстве на добрых 10 сантиметров, а когда потолок покривится, там соберется куча тараканистых жителей, и все они до единого будут посылать тебе прямо оттуда пламенный привет с Марса….
Эпизод второй: В пятиэтажном деревянном коттедже в Карпатах умирает Дамочка. Она очень красивая... Хоронят ее тут же, на третьем этаже, прямо в столовой. Под ее столом-могилой Дервиш хочет идеальнейшей чистоты, но как раз именно здесь обильно рассыпаны хлебные крошки и разлит крепкий цейлонский чай. Марсианский десант тараканов медленно сметает все эти лакомства, оставляя по себе обильнейшие тараканьи экскременты. Тогда Дервиш требует, чтобы все это немедленно прибрали приспешники Домового – неприхотливые расторопные дворлы, и пока те суетятся, кладет на могильный стол Дамочки кусочек серого хлебушка с маслом и луком. Тут откуда-то вдруг приходит сама Дамочка, и они долго стоят, тихо улыбаясь друг дружке. В их озябших Душах – неведомое им доселе умиротворение. Им больше никто не будет им мешать жить... Насколько ни сумеют растянуть своё время – настолько оно вновь им послужит сторицей. Они еще поживут...
Пока же дневник – вполне удобное варево, некий "грязевик" души Дервиша и людей, которые его окружают. Увы, их души ему все чаще кажутся красными флажками на традиционной охоте на волка, которым вдруг становится сам Дервиш. Скорее он даже не волк, а некий симбиот волколошади, и на черной мулиной шее его – серо-белое потное мыло...
В волчью западню безысходности Дервиш попал не вчера, но самого его все еще гонят по ней, не выпуская за красные флажки озлобленных Человеческих Душ... Нелепые гоны…
Когда-то примерно в то же время прошлого года, ему почему-то вдруг показалось, что в прошлой жизни своей Дервиш был скрадернейший меняла, ничтожно-мерзким и когтисто-цепким отвратительным человечишкой.
• Я сожгу тетрадь менялы, но за прошлое опять
буду проклят... Ведь не даром родила менялой мать…
Интересно, а что бы стал разменивать и менять в этой своей Реальности Дервиш, с ее страшной компьютерной клеткой, по которой вместе со ним мечутся электронные детки с их непостижимым для самого Дервиша желанием загнать этого ничтожно-цепкого, мерзко-когтистого зверя в какую-нибудь любую электронную лузу и набрать за это ровно столько баллов, чтобы бесконечно вырасти в своей виртуальной безумной вере в себя.
Бред не бред, а сам, Дервиш в последнее время усиленно выпивает свои маленькие литературные заметки на полях жизни, вместо того, чтобы жить. Но не может он оставить миру себя не выпитым, когда без этого ему жить больше не интересно. Это было бы более чем странно, неразумно и опрометчиво – жить просто так... И искать под ногами вечный призрачный миллион, или франк, или окурок…. За него это все время делает метчик его судьбы, оставляя Дервишу только право транслировать. И нет в нем сил от этого отказаться, и нет на это прав у него...
Обычно Дервиш залечиваю себя самостоятельно до почти полнейшего самоизлечения, как любой шелудивый пес, обретающий блеск в глазах, холод в носу и шелковистость в шерсти... Однако, какая же шелковистость шерсти у старого мула, чья первоприродная помесь волка и лошади очень уже давно вызывают удивление у него самого...
Но эта гипотетически гладкая шерстность возникает, тем не менее, у него в силу обретенной от жизни, и, ставшей уже почти физиологической, внутренней повседневной духовности. Ибо только духовность спасает его во всех жизненных передрягах...
• Учитесь на мне, люди с красными флажками вместо запорошенных бездуховностью душ! – словно говорит Дервиш при этом…
• Учитесь на мне, ибо сам по себе мелкий трудяга Дервиш – крупное пособие по бездуховности...
• Учитесь на мне, люди, исследуйте меня, публикуйте меня, но не увлекайтесь мной, ибо я, только один из вас, и мне свойственны те же падения и поражения, как и всему ущербному НедоЗвездному Человечеству, чье имя Дервиш тем не менее пишет всегда только с большой буквы.
В этом – его привязанность к Человечеству, как бы оно не роняло самого Дервиша под уровень ниже плинтуса и не выше кромки асфальта…. Аминь!
2.
Зашел вчера к Дервишу коллега-учитель Василий Сигорский, и они принялись сочинять праздник. Сочиняли из-за одного почтения к прошлому Первомаю, так как нынешний подарил им столовый маргарин, одно яйцо, плошку макаронных рожек да еще бледнолицую "Фетяску". От такого рациона на двоих никакой жок не спляшешь, а о маргарине и того более Василий очень мудро изрек:
– Маргарин – это продукт, от которого проистекает два свойства:
первое – жрать тяжело,
второе – зато срать легко...
И совсем было они духом упали, да только полоумный сосед с пятнадцатого этажа, ворвавшись в квартиру Дервиша на четырнадцатый этаж прямо на велосипеде, браво предложил, и продал им дополнительный литр домашнего алиготе. От этого жить стало легче, пить стало веселей...
Приятели вкушали алиготе и фетяску, одинаково белые, одинаково кислые, одинаково вяло-алкогольные, и Василий бурно пел дифирамбы цепторовской швейцарской посуде из хром-никеля, которую он принялся продавать:
– Это посуда с термоаккумулирующим дном, гори все верх дном!
Дальше и вовсе из полуголодной кухни понеслось в мир маловразумительное:
– Ноу Хау... Слава Мао!.. Микки, ты только найди мне трех идиотов, чтобы им таки можно было продать пару-несколько кастрюль с ручками вовнутрь... В наших поваренных книгах – с омарами х@ево... В поваренной книге от цепторской – омары есть, а у нас жрут картошку на сале... Для меня фирма "Цептор" – Души рецептер... Хром-никель 1810... Аттракцион с покупкой чреват подарком, например, солонкой на 50 гринов...
Мы должны научиться прощать друг дружку, господа и господынки украинцы с украинками... Украина не лопнет от этого пополам, и даже не репнет, искромсав нас обильным голодом и безденежьем от кабмина! Грейпфрут с ней, с нашей голодной эпохой, в которой всех нас простолюдинистых просто хотят удавить. Подарите мне стоимость цептеровской солонки и я без голода проживу на Украине месяц, не разрушив себя, и не встав на колени.
Дальше, обычное дело, перешли на обсасывание плотских тел и того, что они творят с нами, либо способны вытворить:
– Я-то – Троещина, а она: с Броваров – на Харьковский... И вообще у нее плащ выше моего роста... Жердь Иерихонова, мокрощелка артельная... Ушла к себе гордоотъ@банная, вроде как сыграла за других в конкурсе "Папа, мама, я – дружная семья"...
– А дружбану Митрохе вырезали почку, а он с протесту пошел на шашлыки. А шош, подыхать ему, бугаю здоровому... Ведь их всех не еб@т, какой ты господин... Главное – вынь и положь. А если ложить больше нечего. А тут еще мой батя – урод не слабый... И вообще, все они – эти не люди. Они просто муравьи на этой земле. Но только их топчут более ценные особи... А они и не отказываются, чтобы те их давили...
– И, вообще, Микки, ты с Юлькой попробуй, хотя ничего нового в мире ты не добавишь... Ведь каждый через это проходит. Потому, что у каждого своя тяга к Лолитам...
Вон и я, Микки, в свои восемнадцать, как конченный идиот, лазил по водосточным трубам на идиотски третий этаж... В 1986 году она от меня сделала свой первый аборт. А сбросила с себя деточку четырнадцатилетняя трогательная девочка-подолянка. Теперь бы ему было десять Отец – девочки-подоляночки был алкоголиком, мать – век провела в торговле, а сама она сегодня, в свои двадцать четыре навеки застряла в троещинской мафии, на базаре...
А в те светлые для меня годы она выставила меня на подставу по поводу налета на один подольский овощной магазин. А тогда ведь бригад еще не было... Вот и дело шилось строго под меня, как по рецепту. Не знаю, как только и соскочил... До сих пор мороз продирает... Ее @бли тогда слесаря, электромонтеры лагерные... Помню как меня с ней – вожатого и пионерку вывезли на берег речки, а там меня напоили до пупсиков. тогда и ног не вязал, а они отвели ее за верболоз и перешли к невербальной агрессии по согласию.
Какой не пьян был, а до меня это дошло. Поднялся, туфли взял в руки, и пешком на трассу. Так они меня на автомобиле догоняли, морду водкой мыли... Ей двадцать рублей в карман сунули, а у меня на "восьмерке" Жигулей, на которых везли нас к речке-озеру до сих пор аллергия... Они, уроды, когда свое дело потное сделали, то, прежде всего, вычислили на трассе меня, обмыли водой озерной, водкой лицо умыли и заставили уже не идти, а просто бежать за Жигулями, чтобы я в дороге потерялся... Мне так и пришлось полночи бежать за машиной.. Все еще перед глазами стоит какой-то смутный восемнадцатый стакан, все время полный, все время – сто пятьдесят... Такая она была констерва. Сношал весь Подол, и потом долго меня никто не мог соблазнить...
Вторая – алкоголичка. Ей тридцать пять, мне – девятнадцать... Это уже когда я, Микки, в одной из секций-холодильников по железке носился... @бал много и многих, но только после начальника секции...
Помнится одну такую подобрали на БАМе... Где-то в Забалкалье.... На полустанке с выгнутым именем... То есть гнули его под русскую ижицу, но с этого, как видно, никакого проку не вышло... А вот таежная раскосая тунгуска Бог весть откуда вышла на полустанок, шатаясь от доброго перепития... Оказалась женой охотника, которого в прошлом году задрал таежный медведь... С тех пор и пила, запивая тоску свою вдовью... А чуть что по-бабьи пробьёт, выходила к железке и, случалось, ждала по несколько дней... И симафорила своим собственным телом... Его-то рано или поздно – нет-нет да и подбирали...
Показалась скользкой и жирной... Видать, у себя на заимки питалась одной только солониною из медвежатины... Долго она с нами водиться желала. Но у начальника был свой приговор – шмотки в окно, а дальше варяжская отповедь, дескать, п@здуй, стерва, на х@й отселя... Что мне твое: "Я с вами еще поезжу!" Приехала, шваль! А тут еще гламурно добавил:
"Подруга, – ей говорю ласково, – имей же совесть – мы тебя по@бали, пока не извели весь запас одноразовых шприцов... Теперь мы очень рискуем остаться без х@ев. Ты ведь – гнилое мясо. А нам без х@ев нельзя – железка, она, большая..."
У себя на холодильной секции в то время мы обычно имели при себе парочку дюжин одноразовых шприцев с ампулами бицилина... Такой себе душеспасительный комплект – сам себя полечил, сам же себя пожалел, и сам же себя настраиваешь – какие могут быть отношения... Вот ты тут заговорил здесь вдруг о проскальзывании у тебя глупых мыслей. Микки, ты не Ксандр, – ты не сможешь выпить это безумное житейское море, в лунка-ополонках которого можно наловить массу таких свеженьких свежедоступных шлюшек... Ты только начнешь их ловить, как они уже будут готовы к твоему погребению...
От всех этих Ленок Гречан разит елейной тупостью и житейской паскудностью. Ты на краю полыньи, Микки, не оступись... Как-то и меня так п@зда засосала. ...Прошли годы после той моей лагерной пробежки прежде чем я встретил ее опять. Зашли мы с Митрофаном как-то почти уже на ночь в ресторан "Гостиный двор": на опохмелок после поздней баньки и парикмахерской. За одну только стрижку отдал, помню, пятерку... Взяли тогда бутылку водки и закусить, с грибами. Влетело в тридцать девять рублей... И тут является она в брызгах водки и подмоченными фраерами: – Алло!
Хотел было уйти: встал и направился в мужской туалет, захожу в кабинку, а она уже без трусов стоит раком, и орет почти бурым матом: "Бери меня, Васька!.. Веришь, Микки, как есть, прямо на задницу ей и вырвал, – ведь любил ее окаянно... А она стала жанровой женщиной...Я бы, Микки, ее бы и вы@бал, но не так вдруг, с лету...
А вот с другом моим она была всю ночь. Правда под утро уже, как и всякая жанровая женщина, очень грозно потребовала:
– Давай пятьдесят рублей, а не то приедет сейчас мой сутер, так он тебе рожу набьет по высшему разряду... – Здесь деваться некуда, Митроха на ходу во все свое обрядился и дал от нее чесу...
3.
Потная тема выдохлась. Пора была прощаться. Мы спустились и прошлись по киоскам... Ваське обязательно хотелось водки, но обнаружился красный сухарь... На том мы и расстались... В башке гремели цепторские кастрюли, сливные бачки от унитазов, и все время как-то обидно чавкало розовое очко жанровой женщины, поливаемое спермой и водкой...
Сейчас ни пить не следует с теми, кто способен орать: "Растлители", ни тем более делать со всего в мире происходящего маленькие трагедии Александра Сергеевича Пушкина. Рукоположен Господом на мир – живи, знай себе, проживай и не усердствуй в азах первоморали...
Ибо азы чреваты – они увлекают из жизни в какие-то морально-каббалистические бредни, тогда как снятие подобных запретов, возможно, смогло бы осуществить более разумное мироустройство, более биологичное, а значит и более счастливое в чем-то своем первопричинно-животного мира...
Но когда Дервиш звонит к трогательной Женечке Ягодке, которой вчера исполнилось тридцать лет, и вспоминает о ее хрупкости и недозволенности – снова начинает думать о том, что, черт побери, как это здорово, просто чертовски здорово, что почти все человецы Божьи почти навсегда вырвались из прежде чисто животного мира, хотя зачастую и побеждает госпожа эклектика, все в мире тасующая по своему усмотрению, и без должного указания – что из какого мира, особенно во времена Черной луны..
Микки сам не знал, откуда взялось это определение, но когда в его мир внезапно происходит Чудо, обыденность в нем вынуждена отступать... Трах-токи-дон!.. А может быть, время Черной луны – это какое-то особое, страшное чудо, к наличию которого в мире нам всем еще следует как надо попривыкнуть и не роптать... Не роптать... Ни-ни нисколько не роптать… Нисколечко!..
2 мая 1996 года
Дервиш в очередной раз кропает в свой дневничок…
О, воспарение! Да Воспарению! Иду в Славу, то есть кроплю над письменным столом, тогда как другие в силу традиции лежат пьяно носом в тарелке и не высовываются на сей счет...
Сам Дервиш весь вчерашний день провел с Василием Сигорским, как говорится, в самую пору духовной ломки... Уж ему-то она была известна... Самого брала за горло не раз... На двоих два с половиной литра сухаря, полбатона, два яйца, пятьдесят грамм масла... Пятьдесят же грамм мяса... Время душевной отсидки с одиннадцати часов утра до восьми вечера... Слава Богу, что в кой-то веки сам Бог прислал в его дом полоумного соседа с литром алиготе, иначе бы нам было на этой земле сиро. Ведь учителя, которым зарплату на праздники заеханное государство не выдаёт, должны целить себя едва ли не отходными молитвами.
Сегодня Дервиш был занят версткой письма к Володе Ковальчуку, хотя даже и делал это без особой охоты.
Скорее и чаще они просто болтают по телефону. Этот вербальный процесс их более занимает. Только так полощутся в их звонких поэтических глотках оглохшие в них самих звуки и только от этого возникает радость, что они еще сегодня звучат. А эпистолярить – это как бы предаваться литературному мазохизму... И ведь правда, писать-то приходиться только для одного единственного читателя-адресата... Стучать же постранично что-нибудь из дневников либо поэзии новенького – душа уже притупилась... Вот почитать бы чего бы конца двадцатого века, ан нет, прогрызаются пока из толковеньких только молодые, а им-то самим еще сказать не больно чего есть, увы... При всех-то талантах.
Но все же жизнь всегда делается на минусах, те же поэтажные перекрытия – минус, минус, минус... Однако всегда неглупые люди ищут ключи-плюсы, для того чтобы не потерять жизненные ориентиры. И этих плюсов-ключей на каждого в жизни вдоволь... Их надо только увидеть...
4.
Пока что Дервиш опять увидел по-разному обеспокоивший его сон:
Ему снился его собственный дух противоречия с голосом Люльки, маленького компьютерного адъютанта... Этот голос все время и как бы за кадром то ласково, то строго заставлял примерять Дервишу на себя все новые и новые галстуки, в чем-то при этом бесконечно осуждая его – столь не модного истукана... Хотя бы уже за то, что все это время Дервиш очень бестолково крутился перед невидимым внешне зеркалом в белой рубахе, но без штанов.
– Вот тебе и рубаху заправить некуда, – ворчало противоречие-адъютант, пока, наконец, не выбрало синий шелковый галстук ручной работы, подаренный Дервишу заунывно-гундосым поэтишкой Димкой Ами...
Теперь же Дервиш по-прежнему стоял при галстуке и в рубахе, но по-прежнему без штанов... Тем не менее, похоже, Люлька была отчаянно довольна, и с этим чувством Дервиш пробуждался...
В реальности все было как-то еще более кроваво-мистично и страшно. Микки что-то пыталась рассказать мать, совершенно точно зная, что и себе, и ей Дервиш запретил в доме "кровавый мери" из газетных полос и новостей на ТВ. Но происшествие произошло неожиданно рядом: в лифте одного из окрестных домов тихо зарезали двадцатисемилетнюю женщину... В это время в ее доме глухо лопнуло зеркало и заплакал ребенок... В струнах близкого ей мира прозвучал смертельный аккорд... Если Дервиш сегодня и пел себе осанну сам без шамана, если он во сне и стоял перед зеркалом без штанов, то, что произойдет лично с ним и его миром завтра?..
Когда сегодня этот мир – это его мозг и потрясающие извилины этого мозга коллизии. А любой мозг бывает интересен только до тех пор, покуда этот мир не совершает над этим мозгом насилие... Отсюда напрашивается и вывод: прозомбированные миром мозги миру не интересны!..
Сам Дервиш старается не зомбировать попавших в его мир людей. Это делал он прежде, и на том ошибался, но это время прошло. Иное дело, что всякий, кто попал в резервуары его души – остается в них навсегда: – будь-то поздоровавшийся в мае 1973 года с ним за руку президент Чили Сальвадор Альенде во время его краткосрочного посещения весеннего Киева, или его новый компьютерный адъютант Люлька, мысль о котором превращаются в наваждение...
А вот у парней, духовно вышедших в том числе и из-под него самого, нынешней бодрой литературной команды, уже несколько иное представление о здешней земной Реальности. Оно даже укладывается в их особую форму, сводимую к резюме:
У них была куча себя:
• своя водка,
• своё бабло,
• свои мысли,
• своя закуска,
• свои печатавшие их газеты…
И со всем этим они завалились к Дервишу в гости...
У них только не было даже маленькой мысли о самом имениннике. Весь тот вечер Дервиш так и просидел среди них, как облеванный... Хоть и делить с ними было ему больше нечего – отпочковавшимися и рвущими в этой жизни своё…
К двум часам по полудни, уставший от второго дня праздничного затворничества Дервиш позвонил Леониду Барскому. Текст о себе тот одобрил. Еще раз мельком хохотнул, и тут же сообщил., что ровно в 14:15 собирается в "бо марш аля фронте"– выгуливать себя… .Дервиш пожелал ему флаг в руки. .
Все последние литературные касания были какими-то вялыми... В них явно чего-то Дервишу уже не хватало... Приходилось искать новых миров, ибо в старых объявились отчаянные страстотерпцы, многих из которых напрочь отпугивала от него его нелицеприятная литературно-портретная съемка. Хотя именно она и сделает из тех немногих, кто не повелся, преданных Дервишу читателей: иронических, терпимых, мудрых... И это будет происходит так и впредь людей и судеб бесконечно взаимоприятных…
Быть во власти Времени, делать всё вовремя,
вживаться во все складки времени, впитывая его на ощупь в себя,
пропуская через себя флюиды самого Времени,
Не задавая ему вопросов: отчего оно срывается
В безумие безвременья…
Ракурсы головных уборов не умолят морщин прошлых времён…
Гляди, бомжи уже несут в пункты приема вторсырья
Космические скафандры!
Кто-то ещё тянет тоненьким голоском: я ещё недавно был первым,
а его Время уже вынесли на погост…
Кто-то смотрит на себя в костюмах прошлого Времени
и гордится тем, что они ему идут,
не зная того, что костюмеры-потрошители
сняли эти костюмы с убиенных и распятых.
Аллилуйя!
Мечутся по сцене молодежные пастыри, бьют себя в грудь
И клянутся, что это они вчера убивали и грабили,
растлевали и прелюбодействовали,
а сегодня только-то всего
Приворовывают души
Неискушенных…
Вчера я плюнул бы им в рожи, а сегодня они сидят у меня под окнами
С елейными рок-концертами…
Мы кололись, мы падали на дно колодца, мы умаляли истины,
а сегодня во славу Бога живого и безразмерного
Страстно умоляем: Идите к нам! К нам! К нам!
Держите нас за руки и вы не услышите,
Как батюшки в православных церквях
Изгоняют из храмов господних
Служителей самого Аспида –
Лжепророков,
Трижды прорицая
Изыди!
Изыди!
Изыди!
Я бреду по пути пирамид…. Мне предстоит делать зачистки
Долгими тысячелетиями грядущего.
Мне предстоит вышкрябывать начисто
С древней истории землян
Имена всяческих гнид.
Мне предстоит долгими столетиями повторять в ритме тысячелетий
Одно и тоже: не жил, не блудил, не ведал что творил,
Не имел имени перед Господом нашим, не знавал других мудрецов,
потому что и они не имели имени и племен в бесконечной
Реке Времени….
Ко мне уже приходили долгой чередой прокураторы Иудеи…
У всех болела голова, всем требовался целитель,
но кто-то один в одной из реальностей
Взял да распял его
И теперь всем до единого ношу с собой в коробочке
Канадский розовый кардиоаспирин…
Денег не беру. Бесполезно.
Ни в одной из реальности
Деньги не повторимы.
Я бы рад сошкрябать их имена с наказательных плит Времени,
но не допущен прощать…
А наказывают иные….
У них мохнатые
Крылья
У них рыльца
В пуху
Они
Не
Спрашивают меня о моем вечном желании всё совместить
На одной единственной декартовой системе координат
И экстраполировать нечто усредненное.
Говорят, пробовали не однажды.
Получались и ангелы с рожками,
и черти в нимбах заоблачных
и решили оставить все
как есть.
А это значит, что они просто разрешили мне крутить
Бесконечные жернова Времени…
Теперь бреду от пирамиды к пирамиде
Простым служителем Времени
И по его указке затираю имена
Вновь оступившихся в костюмах
Адама и Евы, Ромео и Джульетты,
В скафандрах космонавтов и астронавтов
В раввинских и кардинальских шапочках:
Черных и красных, в зареве революций
И в преддверии научных открытий,
Которые в очередной раз не ко Времени
Грозят разворотить шар Земной…
Изида в Ирии отдыхает, Индра двурушничает
Кельты с гуннами пьют кефир
Галлы с дакками идут на Рим
Я бреду к очередной пирамиде…
Мне не ведомы инструкции Преднебесья
До входа в Храм, даже если там
Начертано сошкрябать
Мое собственное имя
Кармического
Наказателя….
Нах мне знать об этом
До истечения Времени
До самого конца
Всех
Сопредельных ему
Времен.
© Авторский текст Веле Штылвелда
На развилках времени встретилась Любовь
С человечьим племенем из глубин веков.
Рыцари отважные шли через миры –
подле дамы важные в латах из судьбы.
Проходили вёснами, прожигали взгляд,
на поверку взрослые в ранах, без наград.
В амулетах солнечных из нездешних мест,
много в этой повести горестей невест…
Ладанки сердечные плавила Любовь,
с тем и тяжбы вечные леденили кровь,
и ватаги злобные мрачных упырей
шли в столетья скорбные стражами дверей…
И случалась некогда и такая боль,
когда юность наперво выбрала юдоль
на развилке времени, на сретенье вех,
обрываясь намертво на глазах у всех.
И гремели бубнами, и неслась молва,
что в дороги трудные позвала труба.
И под песни эльфов, и под зонги фей
уносились загодя рыцари в Эдем…
Но в преддверье райское их вводила боль,
за которой падшею шла в миры Любовь.
И в прожилках вечности на истоке дней
нотки человечности даровались ей…
И она сквозь времени тонкие лучи
обещала каждому зарево свечи,
обещала каждой же девушке в ответ
рыцаря отважного до исхода лет…
…Сердцем благородного, но прошли века
и умчались рыцари вглубь материка,
и остались девушки до исхода лет
вдовыми солдатками старых кинолент.
То ли наши бабушки – золушки эпох,
то ли наши дедушки – в мареве дорог.
По которым медленно из веков в века
бродят чьи-то золотцы, льётся слёз река…
Ну а чьи-то молодцы на сретенье дней
ищут златокудрые локоны кудрей.
Эти кудри свяжутся в линию дорог,
по которым некогда шёл вальяжно Бог.
Он пути размеривал, хоть и не всегда
в состыковку выставил вехи и года.
И с тех пор случается – в разные миры
счастье растекается с горем до поры.
Те, кто миру преданы и желают жечь,
тем пути проведаны счастье уберечь.
И они под звездами встанут за Любовь
душами приязные до конца Времён.
*** Евгению Евтушенко с уважением его гражданской позиции во все поэтические времена
Мне регулярно удается конспектировать прорифмовки окрестного мира в те десятки минут, которые приходится изводить в транспортных пробках столицы.... Время пульсирует в каждом отдельном пассажире горэлектротранспорта и юрких марштуток, от пульса времени, как от огромного жаркого пульсара грядущей неизбежности, так просто не отчухрыниться.... Приходится брать Время на карандаш.... Расшифровки порой оказываются самыми нелицеприятными. А жо поробишь... Поэзия - честный и достаточно точный индикатор слепка определенного времени, из которого проистекает некое возможно допустимое будущее... И оно, увы, всё ещё имеет кровавый мазок...
1.
Для читабельности строчек данной ижицы без квот
надо выбрать стиль работы без особых обернот.
Пробудиться ли, проснуться от прошедших в мире дней -
там где парии смеются всё упорней и наглей....
.
Вот они года дестроя, вот он собственный карас,
вот тот мир, где пала Троя в сотый раз...
Осмысляя жизнь такую, так и хочется сказать:
Дайте Родину иную, дайте счастья в вашу мать!
2.
Нету якорной строки... Дождь прошел с утра аллюром,
утро смылив кракалюром подле времени реки...
В контражуре давних слов - пересортица на сдачу
век нельзя искать удачу там, где Время - птицелов.
.
Потный старый бутезёр пишет праведно и плотно
всё, что написать охотно, то, чем был он поражен.
Поразительная вещь, - не сыскать в истоках века
жизнь простого человека, словно так уж от зловещ...
.
Нас разит порой в крантец мир окрестный тем, что тесен
не хватает в мире песен для волнительных сердец.
Да к тому ещё резон - строй дворцы резные всуе,
а иначе оболдуем будешь в мире наречен.
.
И рванет девятый вал... Догадайся, недознайка,
кто в сим мире попрашайка, а кто властью облечён...
Кто под мантией творец, а кто форменный подлец.
Кто по сути адиот, а в ком дел непроворот...
.
Кто рожден был подлецом - тот не станет свят-отцом,
кто в комбриги был допущен - тот духовно был опущен.
В боксе славен правовед - морды громко бьёт годами,
а меж тем, кто правит нами? Вор, мздоимец и полпред...
.
полномочный представитель наших горестей и бед.
то ли здешний небожитель, то ли падший ангел... Бред!
3.
Обертон на обертоне, абрис Млечного пути...
Мы бредем в одной колоне, а над накми реет Пти...
Птеродактель нашей жизни, тот, что выпестали врозь
ради, собственно, Отчизны, той, что мы бросали кость...
.
А под нами - Пторичелли с его вечной пустотой -
кто расскачивал качели, тот вернулся в мир с сумой...
Кто раскачивал эпоху, тот себе был кум и сват -
крал всё, что лежало плохо - даже у Господних врат!
.
Фавн играет на свирели с однозначной глухотой -
мы уже офанарели от сей музыки тупой.
Козлоногий Фавн вприсядку пляшет зло под анапест...
Ох, изгнать бы для порядку эту мразь из наших мест!
.
Мы бредем в одной колонне - Украина: отчий дом!
Нас ведут ворЫ в законе в раритетный мир рабов!
4.
Жить в стране, где хрень из глины преподносит вязко жизнь -
это сердца именины с дивным лозунгом: "Пригнись!".
Лишь пргнутые по жизни круто вертят фортыля,
поминуя мать Отчизны да заморские края.
.
И застрельщики удачи с духовым идут ствольем
на иного, кто заплачет - цепь за цепью, день за днём!
Прут застрельщики облавы, подминая под себя
реки, горы, переправы... Мир оглох без звонаря...
.
Коновалы коноводов, казнокрады, Квазимоды -
все до времени в чести - им бы ноги унести
до того, как мир восстанет и Лозинских в ад отправит,
перемяв на холодцы тех, кто нынче пан-отцы...
.
Зажигалка чиркнет в миг, и взорвется материк
рабства, ненависти, блуда, шудры, ариев, полуды,
разновсякого хамья - грянет вырезка жлобья!
И придет в страну закон с окроваленных икон.
.
Все до времени в чести - души их в густой шерсти,
Эту шерсть порвут на корпье не трудяги сомолье,
а подымут власть на копья те, кто воют при луне...
Те, кто сведены на нет жалкой толикой монет...
.
Не цени их мелкой сечкой - будут сечь за счастья речку.
И пока в ней нет крови, власть, народ свой не гневи...
Зреет бунт, встают колонны, в бой вступают батальйоны...
Репетиция прошла - желчь - поборник ремесла...
.
Но пока это дневник, власть, меняй-ка ты свой лик,
чтоб не стал пророком тот, кто болеет за народ....
чтоб прддверие такое не случилось в зимород...
Июль 2009 г.
P.S. В поэзии автора трагическое восприятие современности, острое переживание преддверия братоубийственной гражданской войны, весьма возможной в нынешней деструктивной политической обстановке в Украине
За правду надо бороться... Много раз на разный лад повторять эту правду, пока эта правда не станет мифом.... Автор
Конечно, интересно и поучительно... читать откровения иного сетевого автора, который представляет из себя практического последователя украинской прикладной предметной психиатрии.
Автор столь ничтожен по своей человеческой сути мог бы не иметь отношения к данному давнему повествованию, если бы и наш Шма Исраэль был бы ординарным земным жителем, но Гошем послал ему, перенесшему расстрельный день в Бабьем яру, тихое пожизненное безумие, которое выходило на гласные звуки только два раза в сутки: в шесть часов утра и в шесть часов вечера. В эти сроки Шма Исраэль торжественно и баритонисто пел на древнем иврите псалмы Всевышнему…
Он и сном духом не ведал, что врач киевского психдиспансера, живописуя проблему взаимотрений психического больного и санитаров с согласия врача-психиатра будет констатировать присутствие в практике украинской психиатрии самых ординарных физических пыток….
Выбитый верхний зубной ряд – хи-хи...
Двери в туалете отсутствуют, психи обоих полов отправляют малую и большую нужду на виду друг у дружки и санитаров-смотрителей – ха-ха
«Я приказал сутки его не кормить...» – ге-ге (чтобы назавтра не гадил и не швырялся в меня, украинского врача, экскрементами)
..Был бы тот украинский представитель современной психиатрии простым советским ординарным врачом - грохнул бы человеку, над которым произдевался прямо в последующий диагноз вяло текущую шизофрению и отправил бы в Казанскую тюремную психбольничку... А шо... Санитары там гуторят по-татарски... Криков и печалей неудачливого психбольного не разберут….
Я не хочу продолжать всей этой мерзости... Она в украинском секторе сетевой ответственности сегодня есть! Я хочу напомнить, что Украина вот уже полтора десятка лет старанием правозащитников всех уровней отмечает всемирный день психически больных людей и гуманитарная публика всей планеты пришла бы в тихий ужас от подобного фактажа! На основании одного только этого документа государство Украину немедля надо было бы исключать из ЮНИСЕФ и Всемирной Организации Здравоохранения.
На основании того же опуса, но уже за разглашение профессиональной медицинской тайны автора надлежало бы лишить и всяческого медицинского звания и права иметь психиатрическую медицинскую практику в Украине.
Помнится один заслуженный психиатр только за интервью в несколько слов, которыми он обрисовал истинное состояние медикаментозного обслуживания киевского психдиспансера – на завтра же лишился работы.
А вот опус данного психиатра никто так и не удосужился переслать господину медицинскому министру Василию Князевичу, да и заодно такую же копию – олбудсмену украинскому Нине Карпачевой, чтобы на основании своего литизделия ответить по всей строгости Закона и пройти дисквалификацию...
Шма Исраэль…., диссидентская повесть, часть четвертая
Я сейчас пишу несколько странные воспоминания о времени, когда в нашей с Вами стране каждый второй порядочный человек хотя бы на парочку лет присаживался в ГУЛАГ, чтобы непременно уступить это право соседу...
Было в то время в СССР регулярно 15 миллионов заключенных и ещё до трех миллионов психбольных... Среди них обычно традиционно числились художники, поэты... и прочие противленцы подобным системным лекарям... Художник Шемякин, например... А уже совсем недавно проходила психкоррекцию в Москве и киевская певица Лолита...
Всякий неадекват можно жирно живописать... Моя мать десять лет умирала от перенесенного обширного правостороннего инсульта. Мне нужно было найти и привезти на такси, напоить и ублажить районного психиатра, чтобы он только выписал ей рецепт на психотропные препараты... Денег на поляну в ту пору в моей семье не нашлось. У матери развился рак желудка. Умирала она в муках...
Делайте выводы… И сегодня в Украине рутинно совершается непрерывное подсудное действо!.. На счет нарушение медицинской этики, прав человека, прав психически больных людей.... Дело модераторов фильтровать тон публикаций и не допускать конституционных завалов. А нам самое время перейти к нашему последующему повествованию, передавая его не по инстанциям... для надлежащих по этому поводу наказаний... а по велению памяти почти изустно…
…Тоталитаризм же, как система власти, в не шибко отдаленные от нас времена стоил предельно дешево и сводился к простой формуле всех возможных несчастий на головы народного инакомыслия…
Кто не с нами – тот против нас.
Тех, кто был по жизни "не с нами", непременно отправляли на сроки в тюрьмы и лагеря… Поэтому и либеральный к советской власти киевского разлива Генрих Роговский – вечный тунеядец и аспирант, не поделивший своих жизненных установок с районным фининспектором, получил надлежащий ему срок за не желание уплаты налогов за патент на преподавание и репетиторство. Срок, правда, был не больно большим, но переломным в его судьбе…. Как мелкий расхититель социмущества и очернитель советской морали с 1935 по 1938 гг. отбывал срок на строительстве и эксплуатации всенародного Волго-Дона.
Красавица народная, как море полноводная, // ты зэками отрытая теперь видна с Кремля….
Впрочем, он там занимался по сути тем же, что в Киеве: производил тщательнейшие инженерно-математические расчеты механических узлов и соединений. Правда, в Киеве это были весьма не трудные курсовые расчеты за деньги студентов-роботяг, тогда как на Волго-Донском канале эти расчеты требовала советская Родина и её гениальный вождь и учитель товарищ Сталин, который вместо очередных отметок в зачетки даровал расчетчикам зачетные партийные дни….
А ведь как всё хорошо начиналось…. Почти как сейчас… Заявил о своей досужей предпринимательской деятельности и плати налог за патент… Но патенты, они во все времена ценились по разному… Патент сапожника и патент пирожника, патент фармацевта или аптекаря, патент преподавателя или патент проститутки…
Патентов проституткам советская власть явным образом не давала, но давала никейвам некую иную лицензию, предлагая им свою крепкую пролетарскую опеку на наушничество и сексотство… Прочим же полагалось до конца тридцатых годков дело иметь напрямую с высокоморально-нравственными фининспекторами, чти потомки в девяностых возродили повсеместные фининспекции и даже финансовую полицию…
Впрочем, современные украинские предприниматели уже генетически были готовы к подобной нашести и с тридцатых годов колобродил умы старинный бородатенький анекдот.
Приходит один еврей-предприниматель и говорит фининспектору, что готов заплатить за патент одного частного дельца.
Еврей маленький, мишурненький, блаженький…
– Сколько с меня?
– Как с вас – сто рублей…
Месяц прошел… Те же двое, разговоры все те же…
– Сколько с меня?
– Как с вас – двести рублей…
Прошло ровно полгода…
– Сколько с меня?
– Как с вас – тыща рублей…
Приходит тогда через несколько деньков опять всё тот же предприниматель и приносит в батистовой тряпочке маленькую такую машинку….
– Это и есть мой бизнес…. Печатайте себе деньги сами…
Однако печатало деньги-денежки только само советское государство… Оно же и одаривало всяческих изобретателей внутригосударственными патентами, за которые платило разово точно по первой строчке приведенного анекдота. Возроптал за все годы совка только один изобретатель-фармацевт Вишневский… Только он имел собственный патент на изобретенную им противовоспалительную мазь Вишенского, которая во время Второй Мировой спасла в советских госпиталях десятки тысяч раненных красноармейцев.
А вот академик Беленький за свой аллохол в таблетках получил право на покупку «Москвича-407», передав все права на это народное успокоительное средство от печени государству. Но когда государство распалось, то в независимой Украины цены на препарат против советских цен возросли в 100 раз с трех советских копеек до 3 украинских гривен, тогда как цена на шоколадный батончик с советских 35 копеек выросла всего в семь раз до 2 гривен 20 копеек.
Вот во что обошлось стране отсутствие права на лицензию индивидуала…. Заметьте, что при этом и цены на мазь Вишневского не вырвались столь криминогенно во стократ.
Ах, будь бы страна Советов – страной частных персональных патентов, жили бы мы сегодня очень даже безбедно….
Но в стране все интеллектуалы от Генриха Роговского до великого академика Сергея Павловича Королева годами работали только за одни партийные дни да ещё горькие слёзы….
Шма Исраэль…., диссидентская повесть, часть четвертая
В Киев Генрих Роговский возвратился только к зиме…. Где-то на границе в районе колыбели Октябрьской революции российского пролетариата лихачили белофинны, и мужичья в Городе поубавилось… Вот и решил вождь всех народов в очередной раз отрегулировать развал киевского населения. Будто и не люди были в Киеве, а самые что ни на есть винтики системы, даже не шестерёнки…
Генрих несмело вошел в свой дом, правда не постучавшись, поскольку днем при домочадцах киевские квартиры не закрывались зачастую даже и на простой засов… Ганыфы сидели по тюрьмам, да и воровать в домах образцовых советских граждан было особо нечего…
Вот разве только что честь… Вот с ней-то многие в те годы оставались в накладе…. Вот почему и Генрих застал свою любвеобильную Хану в объятиях соседского часовщика - клепоухого Яши, которому возмущенный советский зэк и новоявленный муж законный тут же сломал по-варварски его натруженную не одним токмо перебором часовых пружинок и шестеренок, но и чужих бесхозных бабёнок руку, чем лишил несчастного ближайший несколько лет левых да и правых заработков на поприще женских организмов и часовых механизмов.
Хотел было Генрих тут же подать в районный ЗАГС на развод, но развод с женами всех степеней праведности для зэков было подозрительным, и далеко не смягчающим наблюдение за отсидентом обстоятельством и не приветствовалось не одними только ЗАГСами, но и всяческими карательными придатками местечковой киевской власти, о которой резонно сказывали, что когда в Москве ведут туда-сюда пальчиком, то в Киеве для пущей строгости – рубят руки по локти…
В общем, развестись с Ханой так и не срослось…. К тому же во время сцены «не ждали» увидел Генрих не только прелюбодействующую страстно жену, но и маленького почти зверька из-за печки… Он буравил отца глазами загнанного волчонка, и эти глаза ни в чем не повинной шестилетней дочери старили Генриха на добрый десяток лет.
В руках Тойба непрестанно теребила подаренную им когда-то рыжекудрую кучерявую куклу с румянцем щек из фабричного тяжелого папье-маше, что казалось, запусти девочка этой неуклюжей куклой Петрушкой в взрослых, - накрыла бы эта куколка всех их разом с их недетским спектаклем и закончила бы её немаленькие мучения….
Отцу бы при этом досталось бы только за то, что и он сам неожиданно исчез за три года, а матери - за всех тех заменителей её бабьего сиюминутного счастья, которое превратило жизнь девочки в жизнь маленького подопытного сурка, которому некий злой дрессировщик все время зло кричал на ухо: «Не спать!» Тот ещё спектакль не из пакли, да ещё недетская участь….
Генрих разрыдался, как только натолкал в шею и вытолкал обидчика в двери, но из-за одних только угольков этих печальных не детских глаз так и остался в семье… Не говоря Хане ни слова…
Но именно дочь со временем стала возвращать ему чувство какого-то особого глубинного дискомфорта, даже после супружеского и почти человеческого примирения с Ханой. Поскольку он словно обрезал некий Божественный поток почти вселенской отцовской любви, зачислив несчастного ребенка в невольного свидетеля его мужского и человеческого позора.
Отныне ей не полагалось детских кукол и праздничных утренников, отныне он стал смотреть на неё как на невольную падчерицу…. Такою она со временем и стала… Но уже тогда, когда самого отца убили на фронте….
...Соседский часовщик Яша долго лечил свою порушенную Генрихом правую руку, да так и ушел с ней в свои последние Палестины, тогда как сам Генрих в самом начале Великой Отечественной Войны записался в воины-добровольцы и ушел с маршевым батальоном на фронт, с которого его увезли в запредельный еврейский рай ненецко-эскимоские нарты.
Об этом я расскажу вам отдельно, но чуточку позже. Ибо не все уголки особого еврейского счастья можно раскрыть в одночасье. Вот, например, та же история с раскрытым прелюбодеянием. Вся она, как со временем оказалось, полностью лежала на совести старшей сестры Ханы – Гении, которая так и не смогла простить Хане, что та отбила у неё знатного жениха – будущего инженера и пурица. Это она и написала Генриху об участивших хождения к его семейному очагу неких всяческих незнакомцев.
Самой же ей по жизни пришлось довольствоваться таким же часовым мастером, Илюшей, который в отличие от Яши, был мужичонкой благостным и почти блеющим… Он-то и дожил с Геней до времени, когда уже ни самого Генриха, ни его неудачливого «заменителя» давно уже на земле не было …
Объединил их обоих – Яшу и Генриха только ещё один знак судьбы….
На вокзале маршевую роту, состоявшую сплошь из киевских евреев-ремесленников провожали на фронт синагогальные служки и кантор…. Кантор был в штатском и печально молился за еврейское воинство про себя, а том, кого со временем прозвали в Киеве Шма Исраэлем всё время порывался спеть в полный голос подобающий к данной воинской оказии псалом, но его тут же обрывали на полуслове, отчего он по-детски только недоумевал….
Яше было трудно раздеться в Бабьем Яру… Мешал так и не сросшийся в положенных местах перелом. И тогда украинские полицаи в униформе чернорубашечников потребовали у стоящих рядом людей, чтобы они ему поспособствовали…. Соседи молча помогли стащить с Якова далеко не первой свежести ветхую клетчатую рубашку… Затем партию людей погнали к месту, где их тела превращались в окровавленные человеческие трупы, а души людей переходили в царство теней…
Увидав среди бредущих к кромке Бабьего яра первую партию обесстыженых варварами мужчин и женщин своего древнего мира, прикованный к пулемету до того молчавший Шма Исраэль запел…. Ударила пулеметная очередь… Под мощный гимн Всевышнему жизнь часовщика Якова оборвалась….
Детские умы будоражили Синявский и Бродский, Леон Фейтфангер и Исаак Бабель, Михаил Булгаков и Илья Эренбург…. А ещё был и великий русский поэт Иосиф Мандельштам…. О нем уже тогда говорили:
Чем был известен Мандельштам…
Он Сталина сажал на вертел,
А в остальном, вы мне поверьте,
Стихи обычные писал…
Были и другие… Все они призывали к светочу знаний и верили во всемирное еврейское просвещения…. От Эразма Ротердамского с его блистательно «Похвалой Глупости» до Вальтера Скотта с его романтическим и мужественных Айвенго…
Узнавали неленивые, что и Кристобан Коломбо вел в Новую Индию каравеллы муромойского воинства, сплошь состоявших из евреев-выкрестов – моранов, которые были не теми конкистадорами, которые прошли на американский континент с огнестрельными мушкетами и базуками, и тем подчинили себе многочисленные индейские цивилизации, а хитрыми дипломатами, которые не столько воевали, сколько стравливали между собой индейцев, да еще вели вольные внебрачные отношения… И это при том, что привезенный из Европы сифилис, далеко не способствовал росту новой полиэтнической популяции…
Дети говорили в той или иной форме своим прогнутым под совок родителям: «Застрелитесь», и напрочь отказывались занимать их ремесленнические места….
Они искали новых степеней духовной свободы, но нарывались на этнические квоты в образовании, политике, искусстве, литературе и здравоохранении…
Они очень быстро и упорно перерастали эти квоты тем мощным позывом к счастью, которое они выстрадали на зашельмованном властями и намеренно забытом Бабьем яре…
И они потребовали выезда для себя и своих потомков… И им помогли спровоцированные властью повсеместные великодержавные антисемитские шабаши… Но прорвало плотину только к пятидесятилетию Советской власти, когда в 1967 году в СССР всё началось валится из рук коммуняк-управителей….
Но прежде, в 1966 году киевские евреи решили отметить 25-летие памяти Бабьего Яра. И вышли в колону памяти…
Их встретило оцепление уже на Львовской площади – предупредительно и жестко, переодетые в штатское люди встали дисциплинарной армейской стенкой и начали теснить ветеранов ВОВ и их детей, рассекая на соты, которые оцепляли и превращали в ловушки….
В ловушках оказывалось по пять-семь человек, одного-двух из которых скручивали умело и крепко, практически без наручников, и оттесняли к синим воронкам. Прочих били под дых тут же - больно и тихо...
Воронки стояли по периметру площади бесконечным потоком служебных такси, которых не вызывали. Воронки набивали по восемь человек и без объяснения причин задержания развозили по дальним уголкам всей Киевской области…
В тот день три часа не ходили троллейбусы по 18 и 16 маршрутам… В тот же день сотни активистов первого за 25 лет (!) дня Памяти жертв Бабьего яра добирались домой со всех уголков Киевской области по домам от трех до восьми часов…. Кому как повезло….
…В 1991 году меня с матерью привез муж моей одноклассницы Светланы Телешевой к подножью памятника в Бабьем Яру. Это ещё не была еврейская менора, но это уже был памятник народной скорби, и шли по его ступеням не только я и моя мать, но и убитый в 1995 г. президент Израиля Ицхак Рабин, и умерший вскоре от рака легких великий русский актер Иннокентий Смоктуновский…
Всё начиналось с Бабьего Яра, все прошли через его ужас в своей этнической памяти, чтобы навсегда сохраниться в истории единой этнической общностью затравленных, но не согбенных советских евреев…
… Так в Киеве отмечали 50-летие памяти всемирного Холокоста, который по сих пор вбивают в умы новых украинцев забыть…
Но в 1941 году простые украинцы были иными… Жила в ту пору на Подоле семья городских в нескольких поколениях украинцев Олейников, чьи предки, быть может, давили растительное масло из семечек подсолнухов, а на препрессовке макухи из семечковой шелухи ловили леща и коропа, пока не перебрались в город на заработки, да с тем и прикипели к рабочей подольской окраине города Киев.
Отец семейства имел то ли татарские, то ли цыганские корни… Говорят, когда еще предки этого рода ходили с возами, запряженными волами в Крым за солью, встретили как-то в пути сердобольные украинские чумаки то ли татарчонка, то ли рома, который уже год скитался после смерти своей крымской родни на соляной дороге страны. Пожалели и забрали с собой, а когда вырастили, то жить оставили в семья старшего чумака Олейника, который и дал ему право быть на этой земле украинцем.
Когда в дом Олейника ввалились немецкие жандармы, первым вопросом, который поставили жене Олейника, было короткое вопросительное слово:
– Юде?
– Нет, – решительно сказала жена и вынула из-за божницы некий документ, датированный ещё 1897 годом, в котором стояло подтверждение метрической записи «малоросс», такое же, как у соседских Алейников еще более сегодня непроизносимое всуе царское субэтническое - то ли этническое, то ли служивое «казак»….
Жандарм остался крайне недоволен… На юде был доведен стратегический план, за поимку юде премировали, а за смуглявого украинца ничего толком не полагалось… Были в избе два сына в отроческом возрасте сорванцов и дух нездоровый… Скажем прямо, несло в доме по-свински…
Немец схватился за нос, второй, чуть помельче выругался на обоих хозяев за то, что они «швайнен» и «унтерменш», но хозяйка браво сказала, что это запах свиного жира разведенного на керосине, поскольку старшенький только что переболел на брюшной тиф….
После краткого перевода на язык оккупантов, обоих жандармов тут же как ветром сдуло. Но на завтра из медицинского взвода был прислан тощий рыжий фетфебель, который нарисовал на мазанке две огромные белые буквы… Кто-то вспоминает, что так немцы писали про «инфецирен».
Впрочем, брюшным тифом на самом деле никто, слава тебе Господи, не болел. Просто после бурных событий разноцветной Гражданской войны, на которой перемешались между собой красные и белые, зеленые и интервенты, интернированные чехи, и пришлые немцы, разнузданные поляки, и бесшабашные венгры, отец семейства решил, что строится наружу – себе во вред и его семье в напасть великую, и оттого задолго до времени первых ядерных испытаний на одном только проверенном народном чутье отрыл и обустроил огромный тайный подвал, в котором до конца оккупации и пребывала его младшенькая доця Милка совершенная блондинка, которую смело мог бы усыновить самых ярый хохдойч.
Но по замыслам нацистов она должна была окончить свои дни где-нибудь на немецком брюквенном поле…. В том же подвале отец устроил и загончик для хрюшки Хрони с недюжинными подсвинками и хряком Фетфебелем, прознай о котором, реальный жандармский фетфебель бы лишился и дара речи и остатков административной цивилизованности… Он сам побагровел бы и сдал все свиное семейство на «кюхен», а отца Олейника в не менее глубокие пыточные подвалы СС.
Но карта легла иначе, и девочка Милка, и часть свиного семейства сумели пережить оккупацию… Разве только подсвинки время от времени являлись на тощем столе семьи, сами едва похожие на едва-едва перекормленных крыс, размером с тех, которые сегодня оккупировали туннели киевского метрополитена.
Впрочем, съеденные в ночное время и вскормленные в беспросветных сумерках, подсвинки эти даже теоретически не могли желать себе лучшей участи, чем быть украдкой съеденными и оказаться в тощей бездне вечно несытых хозяйских желудков….
Когда Ицык вырвался за тощий изгиб Бабьего Яра, ноги его сами повели на Подол через самые глухие его предместья… Он сам того не ведая оказался на окраине Гончарной улицы у самого дома Олейников…. Во дворе было тихо… На него надвигался прибитый к самой земле сарайчик со свежим разрытием…. Похоже, что именно так выбрасывали мещане из своих погребов излишки земли… Но именно в таком месте можно было поискать прохода в чей-нибудь не до конца отрытый подвал…
Ицык остервенело стал прорываться вглубь… Губы его тряслись, лицо бил нервный тик. Он внезапно превратился в неистового земного крота… Сработал инстинкт самосохранения, и внезапно он таки обрушился вниз….
Там-то его и оглушил хозяин лопатой. Заступ лопаты хлопнул его по височной области и он от боли оглох… Через ушные раковины внезапно хлынула кровь…
– Хто це там нам на лишенько?
– Мабуть що єврей…
– То ти вбив людину! Ой, горя нам цього ще не вистачало…
– Замовкни, бач, дихає… Принеси гарячої води та вимий його якось….
Мать, с тех для Ицыка Олейничиха стала матерью, обмыла его голову и стала обтирать тело, леденея от ужаса, что всё тело юноши было в крови…
Он пролежал несколько дней рядом с загончиком для свиней, подтекая свиной мочой и не подавая признаков жизни… За это время Олейничиха научила шестилетнюю Милку ходить за больным и обтирать уксусом его голову, руки и ноги…. Несколько раз отдельной светлой мочалой Милка капала ему в рот разведенным с уксусом раствором воды и, наконец, Ицык услыхал тихое рохканье….
«Здичавілі кнури торохкають в бадиллі….» – почему-то пронеслось у него в голове. Голова всё ещё болела. Он прикоснулся к голове и обнаружил, что он теперь острижен строго по-козацки прямо под горщик… Это его улыбнуло. Но дальше до глубины души был у юноши лёд…. Древние еврейские ангелы в его душе больше не жили… И хотя среди верующих иудеев нет юродивых подобно православным, но есть и у них свои убогие в миру, но просветленные духом…
Ицыка и прежде считали в синагоге таким, но теперь он превратился в подобного человека до самого донца своей души, не перенесшей столь огромного человеческого страданья, столь дикого нечеловеческого горя невольного очевидца, спасти жизнь которого неизвестно для чего отважился сам Гошем.
Так потянулись бесконечные бесцветные дни, месяцы, годы… Ицык принципиально свинины не ел… И потому жил едва ли не на одном картофельном клее… А ещё он делал себе лепешки из протертого зерна и крупы, которые стали в подспорье и самим хозявам-украинцам, и их русявой дочери Милке, поскольку сыновей пришлось отправить к дальней родне в село, чтобы тех не угнали на каторжные работы в Германию...
Девочка с удовольствием ела эти по сути бедуинские коржики, которые и готовились по той же бедуинской технологии… прямо на костер на двух опорных кирпичах из крепкозаваренного желтого обжига глины клался лист железа, на который наливалась одна столовая ложка жидкой крупяно-зерновой кашицы, которую Ицык перед этим тщательно часами молол, переминая до тонкого абразивного порошка…
При этом он тихо напевал у себя под носом бесконечные псалма на старинном иврите, под которые Милка порой и засыпала. Доверие делать подобное кушанье Ицык заслужил после того, когда по крупицам насобирал крошки и зернышки прямо у свиного загончика… Кушанье поразило хозяев…
– Отака вона, мабуть, ота манна небесна, – со вздохом произнес старший Олейник и как-то принес Ицыку медную ступку с пестиком и около ста граммов всяческих круп…
– Тільки не греми, бо лихо буде усім, – приказал строго старик. И Ицык стал прижимать ступу к своим тощим коленям. При этом пестиком он осторожно прошкрябывал по донышку ступы да так искусно, что казалось, что это скрипят в норе обыкновенные мыши-полевки. К этому поскрипыванию додавалось тихое хлипкое похрюкивание свинской братии, которую держали обычно в намордниках, «щоб не кавкали»….
Милка же большую часть времени уже привычно молчала, слушая с напряжение как очень тихо и благостно выводит псалмы Всевышнему её соподвальник и друг. Поскольку, когда во дворе была непогода, Милка прижималась к нему как к старшему брату, а он тихо пел, пел, и пел славу Всевышнему, превозмогая боль, которая навсегда поселилась в его блаженной душе….
Украинская столица начала шестидесятых не любила лимитЫ, давила её и презирала всячески… И было как видно за что…
Киевский котел перемолол не только полмиллиона советских воинов, но и практически сравнял древнюю столицу восточных славян с землей… Киев к тому же столь же варварски освобождали, отутюжив будто вражеский запредельный Берлин…. И поэтому послевоенный Киев начинался в бараках и мазанках….
Позже додумались до первых щитовых общежитий, куда принимали на жительство тех из крестьян, кто получил свой первый редко заслуженный срок и завершил ходку дилеммой – возвращаться в полудикое беспаспортное существование в село без газа и электричества или, изобразив из себя мужчину, прошедшего перековку, либо посыпавшую голову пеплом целку-фанатичку, строить коммунизм в веселых и шумных бараках…
В селе было трудно, от села не было отписки, в селе был тотальный контроль и бесправная 16-часовая пахота, и поэтому именно ходаки по первой тюремной ходке возвращались уже не в почти военизированные украинские колхозы, а в бараки, где каждому полагалась койка и чашка, миска и ложка да ещё мыла немножко….
Затем грохнуло сокращение вооруженных сил и два с половиной миллиона человек разом запросили работу… В Киев получили право на въезд только самые толерантные к традиционным имперских глупостям…. Они несли веру в систему, и до 30 тысяч армейских кадровиков зажали Киев в металлические клещи махрового тоталитаризма.
Прочие лимитные семьдесят тысяч с семьями и пустопорожними аттестатами пришли на стройки подмять под себя урочную гопоту и поставить её тупо на место….
Тут-то и пошли по Киеву мордобои… Система вбивала в крестьянских отсидентов их права и обязанности, и те съежились и начали природно… рожать… Они даже почувствовали себя евреями… Такими же затравленными и гонимыми… Они даже стали здороваться и пригибаться…..
Впрочем, киевских евреев это не касалось… Они четко обнаружили свою нишу в глобальной советской бесхозяйственности, и превратились резво в парикмахеров и часовщиков, ювелиров и гальваников, в формовщиков литейных и снабженцев….
Выросли и целые школы советских бухгалтеров и экономистов, которые почти всегда были старше и умнее самого Карла Маркса, поскольку тот был просто экономистом, а какой-нибудь дядя Пиня уже старшим экономистом….
Это всех до поры до времени веселило, но все киевские часы шли точно минута в минуту, а городская иепархия счетного дела ни разу не ошибалось при расчетах потребления зубного порошка «Мята» на душу населения….
Кроме того парикмахерами отшлифовывались фасонные советские профили под полубокс, бокс и венгерку… Не иметь венгерки на голове было не достойно эпохе, а носить бокс в обществе, где почитался свободный от условностей полубокс было не эстетично…
К тому же наручные часы тоже требовали ребрендинга, апгрейдинга, тюнинга и прочистки, и к хорошему Воскресенскому часовщику Рувиму была очередь на полгода….
Кроме того, наметился рынок ну не совсем точной, но таки счетной механики с табуляторами, "Аскотами" и прочей гедеэровской хренью, и все сразу почувствовали на себе дыхание прогресса и прогрессивки. А с прогрессивкой приходили лавы и жизнь отцов, казалось, получала воистину радостное оформление…
Но только не жизнь детей… Идочка говорила своим счастливым по-советски родителям бабуле Еве и дедке Науму очень просто и веско: «Застрелитесь»…. И надо сказать, что этот сакральный лозунг пришел ей на ум, бедный мой дедка Наум, ещё в раннем школьном отрочестве…
Илья Петрович Резник в те времена слыл главным часовщиком всего советского времени на всем киевском Левобережье. А посему ежедневно он бережно обходил все окрестные советские и торговые учреждения с отверткой и маслёнкой со светлым конопляным элеем и с двумя «свежими» батарейками «Марс».
Этим необычным «энзе» он оживлял практически все в ту пору модные электрические ходики «Луч», которые управлялись с единого городского, а может быть даже республиканского центра времени. Обычно такие ходики непременно висели во всех вестибюлях и торговых залах страны, а также у парадных подъездов.
В то время как сам центр этого времени, отстающего от московского ровно на четыре минуты, был надежно скрыт от всех граждан и часовщиков города Киева.
Именно из-за этого обстоятельства Илье Петровичу страшно и горько завидовали все прочие часовщики Воскресенки, и даже Рувим не был в том исключением…. А уж прочие часовые трудяги Киевского рембытуправления – комбината-шарашки для киевских еврейских часовых дел мастеров – не были ему чета, или, скажем прямо и откровенно, – не годились даже в подмётки….
В целом, со всеми часовыми мастерами со всей Воскресенки со временем и подружился Наум, крепко отсидевший при Ежове за продажу брильянтов второй воды… В стране второй свежести в том не было ничего удивительного, вот разве только то, что брильянты первой воды делали из мелких неограненных алмазов, а брильянты второй воды из обычного осколочного стекла от молочных бутылок…
И они даже сияли… В брошах и перстнях… Перстеньках и колье… Вот только бросать на пол их, мягко говоря, не больно рекомендовалось…. Но одна, а за ней ещё одна экспрессивные гражданки таки бросили их на пол во время семейных сцен и дедке Науму катарсис их домашних истерик стоил восьми лет сталинских лагерей…
Поскольку навыков приобретать "мицийные" часы и часики от населения Наум всё же не растерял, то ему и доверяли приторговывать реставрированными ходиками на Клавдиевской барахолке, которую в народе именовали толкучкой…
К тому же него стали приглашать на миньон, что особо ценилось в мире поголовного советского атеизма… Каждую пятницу его приглашали торжественно встречать богиню Субботу и остаться на послемолитвенный сидур с уже вошедшими в кровь фронтовыми ста граммами за Всевышнего и Победу….
Толкователи подобного течения новейшего советского иудаизма навряд ли смогут объяснить этот синтез многовековой еврейской Традиции и Советской победы, а я вам без всяких научных проработок скажу, что это было удивительным духовным явлением в жизни людей, которых отторгли от Веры и Города и переселили на выселки…
В этом Городе у самого дедки Наума полувырезали семью в 1905 году… Он редко говорил о том, что практически зарезали только одну сестру, но изнасиловали всех троих, а мать после этого разбил обширный паралич. После него она не оправилась, а отец поступил не самым достойным образом… Он взял с собой самого любимого четвертого сына и бежал с ним в Америку… И затем 50 лет служил в одной из синагог Гарлема…
Выжившие во время погрома сёстры таки погибли в огне Гражданской войны, а три брата разошлись по жизни путями… Младший Вениамин стал чекистом, и его повесили свои же за ноги – головой вниз. От этого он до утра истек кровью. Но при этом таки никто не запачкался….
Дядя Лёва – тот стал ювелиром… Оттуда и произошли брильянты второй воды, которые так крепко изломали судьбу самого деда Наума… Вот отчего к старости он был остепенен званиями советского экс-зэка, кавалером двух солдатских Орденов Славы, простым гальваником и мелким спекулянтом с воскресной толкучки…
Всё это уживалось в нем, оставляя при том место для самого настоящего ребе, почти что цадика, поскольку именно он читал уже не рукописные, а книжно пропечатанные тексты из книги Тора, которую еще в 1898 г. издал в Российской империи незабвенный барон Гинзбург!
Да, именно он на всякий новый Шабат, как реальный потомок раввина брался за чтение отдельных глав на иврите от Магелат Эстер и до самого последней буквы, которой обычно начинался еврейский Шауот, он же праздник православной Троицы.
После надлежащего чтение глав голос брал в торжественном песнопении сумасшедший Воскресенский кантор… Вы, наверное, уже догадались, что это и был сам Шма Исраэль. Правда, петь он начинал прямо у себя на балконе пятого этажа стандартной кирпичной хрущевки.
В страшном военном прошлом самого Ицхака, обёрнутого в белый Талас с синими полосами, олицетворявшими плодородие Богом обетованной земли, полицаи погнали в колоне обреченных прямёхонько в Бабий яр. Но тут доморощенный кантор запел псалмы самому Всевышнему, резонно полагая, что именно тот, Всевышний непременно его защитит и всю колону остановит у бездны.
Но этого не произошло и вместо защиты от Всевышнего он получил крепки побои от украинских полицаев за то, что нарушил порядок прохождения колонны, бредущей на заклание в Бабий яр по Большой Житомирской улице…
Много позже я побывал в обетованном Иерусалиме, и могу теперь действительно подтвердить, что географически и топографически он действительно похож на славный украинский Житомир. Но обреченные этого так и не узнали… Им досталась только Большая Житомирская, по которой полицаи и начали отвешивать Ицыку тумаки, а он все пел, пел и пел….
К поющему внезапно подошел офицерский чин в фуражке с высокой тульей, на которой красовались череп и кости. Он резко приказал прекратить избиение и освидетельствовал полную человеческую неадекватность синагогального кантора.
– Это может быть даже забавно, - желчно процедил офицер и почему-то быстро решил:
– Пусть и дальше поёт…
Многие не очевидцы по одним только слухам рассказывали, что этим офицером был дан особый приказ: в тот день заклания киевских евреев - кантора Ицыка пристрелить последним, а до тех пор прямо в талесе приковать к одному из расстрельных пулемётов. Мол, более безумным чем он есть, это его уже не сделает.
Так и поступили с несчастным за несколько десятков метров от расстрельной кромки Бабьего яра.
Перед ним голыми в бездну опадали тела его соседей и просто знакомых, верующих и атеистов, стариков и детей…. Тела сплетались в окровавленные брикеты, а пулемёты строчили и строчили, отчего даже идейный палач еврейского народа Эйхман вспоминал, что он распорядился, чтобы к пулеметам вместо немцев посадили украинцев… Их психики было ему не жаль…
Гитлер идею Эйхмана поддержал. Из дивизии СС «Нохтенгаль» были присланы добровольцы… Только на сей раз под руководством немцем «нохтенгаль»-«соловейко» пел горячим свинцом.
Сегодня многие идеологи либеральной независимой доктрины очень часто забывают о подобных не алябьевских нотах, на которые фашизм спровоцировал украинцев… Вот и написал эту вставку для памяти…. Не одному только себе….
…Его подвели к окровавленному обрыву. Но ноги у Ицыка, которого даже не потрудились раздеть, подкосились прежде чем прозвучал первый выстрел.
Он начал падать, больно ударяясь о застывшие тела убиенных… От страха он перестал петь ещё накануне…
Накрапывал мелкий осенний дождь. Тела были мокрыми и, казалось, что в них ещё бродит подобно какому-то страшному черному вину последнее дыханье умерших… С груды остывших тел он неожиданно скатился вниз, и потому последовавшая за ним полноформатная пулеметная очередь прошила уже не его, а трупы покойников..
Сколько он лежал… Наверное, не очень долго. Очнулся от того, что по тропке с горки, возвышавшейся над Бабьим яром стали по одному спускаться немцы с овчарками… Да ещё полицаи с «мосинками», к которым были пристёгнуты окровавленные штыки….
Ицык судорожно сцепил пальцы ладони и захватил в пригоршни комья грязи и крови… Таким образом он измазал лицо грязевой пастой с кровью невинноубиенных и прочитал каббалическое заклинание… Ему показалось, что это жуткое заклинание сделает его невидимым для неумолимых преследователей.
Похоже, так и вышло… Наряд-дозор обошел расстрельное место с иной подветренной стороны. Так было удобно тем, кто вел перед собой на металлических армейских ремнях обученных в Бухенвальде и Заксенхаузене специальных немецких овчарок.
Собаки щерились, шерсть стояла на них дыбом… Они подозревали саму Смерть в предательстве и спешили довершить недочеты массового трупного производства.
Ицык не стал ждать их приближения. Он просто бросился бежать в темноту…
Воскресенский массив заселяли с конца пятидесятых… Правда, уже не в добротные послевоенные «сталинки», а в железо-бетонные пятиэтажно-паровозные «хрущёвки»…. Как бы слоями… Такой себе слоенный пирог населения, состоящий из отставной военщины, чумной интеллигенции, задрипанной деревенщины, которой никогда в Киеве не клеили ярлык «лимиты», и прочей энщины, состоящей из довоенных и послевоенных выселенцев из барачных улиц-местечек, постепенно уходивших на слом….
Дедушка Нюма работал в ту пору гальваником в национальном производственном объединении по выпуску грампластинок. Они были во сто крат ужаснее московских и ценились только у почитателей хора им. Веревки. Такими «платівками» можно было убить всяческие творческие побуждения, но это не мешало кавалеру двух орденов Славы относиться к своему ремеслу полнокровно и радостно.
Во-первых, гальваникам полагалось молоко. Так что восьмиклассница красавица-доця Идочка и малолетний преступник, внук-шейгиц Мишка были при молочных реках с кисельными берегами, а дедка при своих вечных сто грамм.
Этими сто да еще сто граммами полагалось промывать гальванические ванны после каждой партии заготовок, которые и становились пластинками с матрицы изготовителя, которую тоже надлежало промывать… Но…
Промывать надлежало и порушенные народной химией крепко пьющие организмы самих гальваников, и тогда по улицам и переулкам неслось местами забубенное, а местами заунывное пенье дядюшки Парлена и дедушки Нюмы:
«фату мешковую одела и деревяшки на ногах…»
«ай да вспомним, братцы, ай да двадцать первый год…»
«а койшен, койшен папигосен, подходи пехота и матросы…»
« артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы зовёт Отчизна нас…»
«расцветали яблони и груши, расцвели… каштаны над Днепром… бульвары над Невой… одесские шантаны, естественно, которые винарки… и прочие деревья в разных наливных регионах нашей необъятной Отчизны…»
Так у них возникали всяческие фантазии песенно-творческого оформления – ведь после многократных контрольных прослушек пластинок хора имени Веревки, им хотелось прогавкать уже по-свойски и высказать свой интернациональный протест, выхаркнув за гонорар некую свою особо щемящую душу песню. Естественно, за надлежащий творческий гонорар…
Тем более, что проезжали они ежедневно через остановку Орджиникидзе, где во втором номере в старом еврейском купеческом особняке с 1934 довоенного года располагалось на правах самозахвата Правление Союза писателей Украины, при котором трудились украинские советские литераторы – песенники и весьма далекие от них романисты, обычно крепко тугие на уши.
Скажите, при чем здесь великое Воскресенское переселение… и совместное творчество польского танкиста-гармониста Яцека, сына расстрелянного партработника дядюшки Парлена, чьё имя не с французского переводилось на партийно дозволенный, как «партия Ленина» и деда Наума, который от 20-тых годов и до самого полудобровольного ухода на фронт в сентябре 1941 года честно и трудно сидел на перековке из мелкого городского жулика в некрупный шмок-авторитет… для своей жены дочки и падчерецы.
Поговорим о каждом ко времени. А пока, когда выдохся классический репертуар, сыграл как-то Яцек что-то на смеси полонеза Огинского и официального гимна СССР.
Дед Наум обалдел, а дядюшка Парлен решил заработать…. И накропал текст…. В нем военные траншеи мерно переходили в послевоенные колдобины и ухабы… Над ними парил дух партии и народа столь же неумолимо, как над этой троицей алькогольно-спиртной угар…
Слова выучили, спирт подошел к концу, и тут их пробило…. Кстати, в это же время пробило ровно шесть часов вечера, что извещало конец рабочего дня, и безумный кантор-разнорабочий Изя громогласно на весь цех пропел: «Шма Исраэль».
Это не входило а программу концерта, в котором слава партии мешались с гимном Всевышнему, отчего парторг немедленно подписал прошение об увольнение всего сводного польского-еврейского хора…
Парторг Рудопрыщенко был ещё сталинской закалки и тут же настрочил очередную сексотку, в которой всемирный интернационал смешался со всемирным еврейским заговором и польской интервенцией первой трети семнадцатого века в Россию! Но в ответ на эту сексотку парторга начальник цеха беспартийный хохол Пытенко задал сакральный вопрос….
– Я тебе питаю, хто ж буде працювати… коли підуть усі ці орденоносці? Наші хлопці від тих співів Вірьовки подуріють вже з третього разу і будуть напуватися наче свині… Хай вже ці працюють, але переселемо їх аж за край гуде….
Вот этим «край гуде» и оказалась тихая советская бетонно-барачная Воскресенка…
В годы Гражданской войны старый и ловкий по части жизненной гибкости Серопрыщенко быстренько переписался в Рудопрыщенко, поскольку даже при всем уважении к красным революционным шароварам жить под фамилией Червонопрыщенко не пожелал, а в рудом виделось ему нечто народнецкое, едва ли не от самого Рудого Панька….
И так бы прошло, но в 1937 эта «ржавость» поставила его к стенке… Плюхнул жаркий металл и растекся свинцовым кремом в кровавом мозжечке…. Кровь скипелась в рыжее пятно смерти, но младший Рудопрыщенко пошел по партийной лестнице вверх, поскольку сумел вовремя отмежеваться от столь опрометчивого отца-сиромахи…
Впрочем в те минуты, когда спевшееся и спившееся накрепко интернациональное трио уже вышло за территорию цеха, в котором ковалась духовная культура советских украинцев, потянулись к цеховому бачку со спиртом и не менее пьющие парторг и начцеха…
– Чи ти зовсім дурний, рудий жоржик, чи вже не розумієш гнучкої політики партії… От зрозумій, сьогодні відлига… Тобто усім цим бевзям надано право стати ніби маленькими хазяями, і, як найперше, одному з трьох обов’язково надати житло, а двом іншим нам треба надавати по сраці….Наум, то людина роботяща, своє відсидів ще при батьку Сталіні, а Парлен – це така сволота, що де наскочиш, там і зіскочиш, усе йому не переливки… де відрегочеться, а де й підісре… А от Яцеку можна буде й купу підкласти… Він з пересердя не одразу зрозуміє в яке гівно вляпався, а як змакитрить, то вже не відскочить….
Решение было принято, руководство приняло на грудь, и кавалер двух Орденов Славы Наум Борисович Федоровский получил право на воскресенское новожительство… Но сегодня вечером он шел в Приемную союза писателей…. Поскольку ни у Парлена, ни у него самого, ни у гармониста Яцека в карманах до неприличности не хватало наличных…. Ни тугриков, ни пенёнзов….
Впрочем, у Парлена, как зоводилы, была всегда своя веская продуктивная логика… Не обошла его она и на сей раз:
– Гаразд, шрайберы, у моей Софочки всё равно сегодня будет или оргазм или слёзы… А у нас – заслуженный творческий гонорар! Айда в Правление шрайбер-поцев за гонорарной фронтовой пайкой… И под гармонь-трехрядку ветераны боевых действий Великой Отечественной ворвались вестибюль писательской не-академии….
Их встретила дородная грудастая Полина Аркадьевна с медалью «За оборону»…. Дальше прочесть не удавалось никому, поскольку оборонительный взгляд владелицы боевой медали съеживался до суглинки и выжигал на смерть…
– Стоять! – зычно рявкнула Полина Аркадьевна, от чего трехрядка зыбко кавкнула и заскулила…. – Шо за сброд в наш огород?
– Мы с песней – за гонораром….
– Ни шагу вперёд – пойте, – приказала в строгач вахтёрша
Возвращаясь в родные места
После пыльных военных дорог,
Нас уже не зовёт Колыма,
потому что в Берлине снят срок.
И теперь мы шагаем втроем
По окрестностям нашей страны,
в ней мы весело песни поем
Слава партии вне Колыми…
– Шо-то я не поняла, а с Колымой как? Или там уже и партии нет, а?
– Есть там партии… и не одна… там золото моют… в отрядах, партиях, зонах….
– Вы што ли золото мыли?
– Не-а, Наум строил Волго-Балтийский канал….
– Вот и пели бы про канал…
И теперь мы шагаем втроем
По окрестностям нашей страны,
в ней мы весело песни поем
……
Про канал и партийные дни…
– Это что за дни такие? У нас все дни партийные….
- А у зэков только те дни, когда в стране советские праздники… В такие дни велено выдавать по три нормы…. Вот мы в штрафбате и выдали тройную норму ещё в сорок первом…. Выкосили батальон фрицев-чернорубашечников…
- Вот и пойте про это…
– Про шрафбат петь нельзя…
– Так пойте про то, как фрицев рвали на части…
… Так продолжалось долго…. Наконец, Полина Аркадьевна сжалилась и погнала Наума за водкой… Перешли в зал с мягкими банкетками, где и выпили две бутылки за Победу и победителей. Полина Аркадьевна переписала теперь уже забытый текст в чистовом варианте и ушла куда-то в кабинет показывать то, за что должно быть полагался творческий гонорар…
Политкоректно слова связанные с ГУЛАГОМ, СТАЛИНОМ и прочими негативными явлениями недавнего прошлого заменили на химизацию, кукурузу, с которой всего более не ладилось у певцов и дядюшка Парлен даже припомнил, что во времена Бабьего яра это слово было проверочным тестом на еврейство…. Кукурузу убрали… Гармошку тоже приказали крепко до времени выписки гонорара зачехлить и… проспаться….
Когда наши герои проснулись, их ждала принеприятнейшая неожиданность… Вышел мелкий тип и пролопотал на местечково украинском суржике, что рукопись направлена на рассмотрение в журнал «Батьківщина». После чего всем троим предложили зайти по адресу означенного журнала ровно через месяц, а сейчас уматываться без скандала….
Это сообщил им однорукий усатый инвалид исполинского роста, который жонглировал словами … шас у@бу... и …вашу мать – так ловко, что не понять его было просто нельзя….
Оставалось тихо и печально пропеть....
И теперь мы шагаем втроем
По окрестностям нашей страны,
каждый тюхает тихо домой…
Каждый будет иметь от жены…
Вы только посмотрите!
Здесь каждый таки так доказывает себя!
Только не надо крошить при этом французский батон на пушистые головы бабушек из города Парижа!
Надо просто вовремя подниматься и хоть куда-нибудь ехать!
Потому что тот, кто хоть куда-нибудь едет – доказывает себя!
А тот, кто никуда не едет, доказывает себя жене….
Мы этих видали.
Они даже в постелях ни те и ни эти…
Квартирными йетти, простите мне за сравнение….
И я даже бы вам посоветовал: езжайте не на Елисейские поля, а на тусовочный казантин…
Вы были на казантине?
Так я там не был.
Там тоже, говорят, водится крупная рыба, и ловят её украинские парижане из Бердичева, Боярки и Конотопа.
А тот, кто не ловит, тот свое уже отловил.
Потому что под Броварами находится Северное кладбище, где лежит не одна славная парижанка. В тот числе, моя незабвенная мамочка…
Раз вы еще на Земле, значит вы помните о моей маме…
Или хотя бы о своей…
Вам это делает честь….
А сколько той чести надо, чтобы просто прожить на Земле человеком!
Да не езжайте никуда, а просто записывайте то, что я вам сейчас говорю!
Конечно, это не рецепт мусса из чернослива, но порой и слова что-нибудь значат….
Как, например, эти…
Обжимая пространство плеча на зажимы непрожитых лет,
гаснет сказки волшебной свеча, проливая в прошедшее свет.
Колобродят вокруг валуны подле истины выпавшей в ночь
из заветной подземной реки, уносящейся в каверну прочь.
Там из каверны брызжет рассвет на грядущую тысячу лет…
Я не продаю скраб для лица… У меня издавна нелады с этим словом. Украинцы говорят «скарб», если говорят, что душа у такого-то есть… И у него за душой есть сокровища. Тогда и сама душа у него – скарб. Даже если она у него внутри вся изморщинилась жутко.
Но те, кто продают скраб, уверяют нахально, что важнее всего избавится от внешних морщин. Как это вам нравится? Это всё равно, что попробовать неким неведомым инословьем воссоздать невоссозданное… Х-м… Хотя как знать… Иные речи без действия ещё не означают злодействия….
Иная душа, сморщившись от житейских неурядиц, превращается порой в стойкий носитель фантомных болей. Вот почему так важен некий невидимый скраб души, чтобы со временем ваша душа не стала похожа на старую морщинистую попу, или, уж простите за откровенность, на задницу.
И там, где иные женщины так быстро ведутся на фейс-скраб, иным особям противоположного пола соил-скраб просто необходим. Но даже у меня для проходящий его не хватает. Разве что им должно делиться с самыми близкими духовно людьми, тогда как до прочих у меня в кармане всегда один и тот же добрый совет: не будьте внутри себя ветрены, не доверяйтесь только одному модному банно-турецкому пилингу и молодым проповедникам всяческих броских безделиц из телемаркетов….
Одним нужен плоско посаженный унитаз, чтобы тщательнейшим образом рассматривать свои собственные какашечки с аскаридами, тогда как иным можно обойтись и аэродинамическим сливом…. С сердца вон и с глаз долой…. Пусть дальше уже с другим и впредь танцует душенька моя…
Да так, как одному моему близкому другу однажды приснилось… Он вспоминает, что как-то во сне попал на танцплощадке, где оказался в одной паре с очаровательной блондинкой, брюнеткой, смуглянкой – впрочем, здесь выбирать вам, – и она с ним кружила в каком-то удивительно танго. Он был бесконечно счастлив, но тут к нему подвалил двенадцатиголовый змей, и одной из своих голов рявкнул ему на ухо, что и он, змий Горыныч, хочет потрусить с этой милашкой задом. На что друг решительно возразил. И тогда Горыныч ворвался на сцену, и, вырвав микрофон у клавиатурной сопранной джаз-истерички, рявкнул полифонически во все свои двенадцать глоток горючих: «…с другим танцует девушка моя»…
Сам бы я никогда не стал доверять тем, кто продает всяческий скраб, вместо того, чтобы продавать хотя бы самые элементарные заглушки души. Особенно для тех невосполнимых мест, которые уже давно вызывают у меня адские фантомные боли.
Такие же, например, как при оплате за коммунальный столичный транспорт по новым мэрским расценка. Сегодня мне болит за каждые 3-4 копейки, которые я когда-то не заплатил за поездки ещё на совковом горэлектротранспорте. Теперь за это приходится платить жутко неадекватные полторы-две гривны…
Боже ж мой, во что мы, нынешние, обойдемся нашим внукам, когда внучатые племянники нынешнего мэра сделают очередной лядский перерасчет?
С ними просто нельзя жить на доверии… И потому, что они, городские управители наши, по своей духовной природе – вечно страшно несытные волки, потому и мы – всё ещё вечно житейские зайцы…
А вы таки та не были ещё в Париже?
Так я там был! Правда, в прошлой жизни…
На острове Сите я выпекал хлеб для парижан нездешнего времени. Для этого мне всегда были нужны горькие травы. Во все времена года. Но, представьте, именно с этим была сплошная морока…
И тогда я остановил свой выбор на лопухах. Они росли прямо под стенами Нотрдам де Пари, но собирать их надо было ещё на рассвете, как раз в ту пору, когда ещё сладко спят все ревностные святоши… И похрапывают с ними в унисон самые отъявленные еретики...
Собор Парижской богоматери тогда ещё только строили, а я уже выпекал тамошний хлеб с особыми груздеватыми шапками. Для этого я обкладывал хлебные поддоны самыми свежими лопухами…
Очень жаль, что тот мой хлеб в нынешнем Париже забыли, так что и спешить мне туда нынче некуда…
Не мне вполне подходят и обжимки киевских улиц, перекрытые песчаными коврижками прошлой зимы… Зимой киевские улицы так же присыпают песком, как я некогда самый изысканный бисквит отменной сахарной пудрой.
А пока по этим мягким коврижкам, мягко скользя, прорезают мир бесконечных киевских улиц всяческие «рено» и «Ситроены», «инфинити» и «доджы», «ауди» и «тойоты», «фолсфагены» и «бмв», «лады» и «порши», «лэндкрузеры» и «Мерседесы»…. Всякой твари по паре…
А с окрестных бильбордов несутся навстречу вызовы разномастных такси и заманушины в «Технополис», тут же в доску честно и праведно обещается обратный билет в мир всем тем опущенцам, которых прежде уронил Город ниже уровня городского асфальта, и кого уже отныне в этом мире не ждут.
Но вы еще верите, что ваш звонок имеет огромную силу, хотя ваш мобильник давно уже отключен за длительную неуплату… Впрочем, звоните… Хотя бы со стационарного телефона, когда доедете до своего дома.
А пока разглядывайте цыганку в странном среднеазийском байковом пестром халате, на котором преобладает бананово-лимонная гамма, и которая бродит по травянистому пяточку безопасности с инвентарным младенцем на руках. И на халате, и на младенце кем-то строгим, уж поверьте мне на слово – я не лгу, прожжены инвентарные номера…. Но и это ещё не всё. Вместо памперсов под гузло младенца подложены самые настоящие флаера интимных услуг.
Вот они и разлетаются из пеленок в смачно смазанном детской неожиданностью виде… Пряма из старинной пеленки, которой обвит сам слабо орущий младенец.
Ссыхаясь на ветру, эти имитаторы грядущих фривольных страстей тут же превращаются в сраные несъедомные коврижки… Далеко не схожие с ломтиками лавашей…. Вжик, вжик… Вжик… И эти коврижки лихо срываются в пляс перед лобовым стеклом маршрутки, едущей с Петровки на Троещину… Где-то там, на одной из троещинских околиц, где уже почти двадцать лет проживаю я, дух Вечного города, его не старый, но Вечный жид….
Значит скоро я буду дома. Хоть пока мне разговаривать не с кем… Все попутчики вышли… Я продолжаю ехать, убивая в себе себя…..
1-11 мая 2009 г.
1.
Мальчишек учит убивать слепая ненависть с экранов
и книжные лотки сжигать по предписаньям талибана.
Седая ненависть юнцов – там государство бьёт баклуши,
Где нет в Отчизне мудрецов и подлецы тиранят души…
.
Но поднимается волна народным болем от причала –
в нём наша вечная беда и нашей горести начало,
и горькой Припяти исход и власть шалмана у предтечи,
и у кладбищенских ворот в гробах юнцы… А кто ответчик?
.
Когда пытается братва взорвать в стране Любви порталы,
скинхеды бьют из-за угла, а генералы пьют бывало.
Сдаётся ненависть юнцов в берсеркчьи стаи за полушку,
не чтя заветы свят-отцов во имя смрадной крупорушки.
.
И холодеют письмена, и вызревает место боя –
в войну ввергается страна, в которой травит власть изгоев!
Неужтоль пало в трын-траву её вселенское начало,
где мира молодость свою страна в могилы закачала?
.
Как в девяностые года, когда к могиле шла могила –
детей зачумленных шпана в убийц народных превратила.
У них и биты в Боже мой, и речи – Геббельса картечи,
и олигархи за спиной и черносотенные встречи.
.
Стращать безумием детей рядит держава олигархов,
чьи нынче счетчики нулей растут степенно на межбанках.
Но только вырвалась рабов страна на вольную дорогу –
не выйдет сжать её уздой нужды и властью бандерлогов….
P. S. Бандерлоги (хинди, англ. Bandar-log) — персонажи «Книги джунглей» Редьярда Киплинга, а также советского мультфильма «Маугли» по мотивам произведений Киплинга. Бандерлоги — это обезьяны; на хинди Bandar значит «обезьяна», а log — «народ». В «Книге джунглей» наиболее заметным появлением бандерлогов является рассказ «Охота Каа», в котором они похищают Маугли, заметив его сходство с обезьянами. Отношение к ним в мире Киплинга соответствует отношению к касте париев в Индии.
2.
Зонг украинских сиротинцев…
Страна отправит в интернат ещё не раз весны предтечу,
поскольку счастья сервелат не подставляет слабым плечи.
.
И материнский материк порою выстрадан до боли,
поскольку счастья тихий всхлип вдруг отторгается любовью.
.
Страна отправит в Интернет своих питомцев до рассвета,
искать обманчивый сюжет о неком счастье без ответа.
.
О некой маленькой стране, в которой выше всё и круче,
чем просто будни на земле, где вечный сговор зол гремучих.
.
Страна отправит дни в СИЗО, где наше Детство на прогулке
бредёт сквозь адово кольцо и чёрных сказок закоулки…
.
Но нас никто не приютит до самой смерти, до исхода
ни Бог, ни даже Вечный жид, ни Украина в чёрных водах…
.
Но только воды отойдут, мы сами выйдем на дорогу,
и сами выстроим страну в которой будет счастья много…
3.
Кто они сегодня эти не наши?!
Я очень давно живу в крепко перекошенном мире. Привык о том говорить честно. И ничего не скрывать. Когда в 1983 году проходила Всесоюзная перепись населения, по разным оценкам, которые так нелицеприятно микшировала советская власть, получалось, что в Киеве проживало от 76 до 84 тысяч евреев. Это говорилось с напрягом, и пряталось за 4% от общего числа жителей столицы. Самыми популярными для еврейской молодежи города Киева были Одесский и Московский институты связи, а также парочка Ленинградских, Саратовских и Иркутских вузов, где предлагалось учиться заочно. Сам я заканчивал подобным образом Одесский политехнический институт связи им. А. С. Попова с перерывами на армейскую срочную двухгодичную службу и год «академки» из-за обострения до прединфаркта ишемической болезни сердца.
Скулежа время не признавало – живёшь в столице, не уехал на БАМ: ходи на субботники, инженеришь – три раза в неделю с апреля по ноябрь езжай в колхоз и не возмущайся тем, что еврейские друзья выезжают семьями на ПМЖ, а украинские отправляются на высылку… Крушили Киевский Вавилон люто… И в дурки упекали, и за 50-тый километр вывозили, и на сроки отправляли…. Скинхедов тогда, правда, не было. Были люди более зрелые и более несчастные – сексоты… ИХ пытались понять тогда, когда они не шли до конца. Но половинчатых решений просто страна не знала. Время было гадким, вязким, не стремительным и унизительным…
Красивая еврейская пацанка встречалась с украинским отшибись пареньком. Отец категорически настаивал – он тебе не пара. Но интернациализация цвела буйным цветом. Пацанка подговорила дружков паренька, и те чуть не вышибли из её старенького папаши мозги. Прийдя в себя после сотрясения мозга, отец пересажал всех обидчиков, а девочку подловили дружки дружков и переломили ей нос. С подобной дружбой народов надо было что-то решать. Беременная от украинского паренька Лола выехала с родителями по спешной визе… И её считали счастливой!
И знаете почему? Потому, что для того, чтобы выехать, всем членам семьи предлагалось уволиться со всех работ, лишиться всех источников существования материального и ждать несколько месяцев московского разбирательства, а, кроме того, умолять остающихся не приходить на вокзал. Всех тупо в лицо снимали, чтобы снимать с работ…
Много страшного вывезли брежневские по времени евреи со своей второй родины Украины… Одна семья имела пятерых детей и три месяца не имела не гроша. И отец очередной девочки просто заплатил смазливому Аркаше, чтобы у них с её старшенькой была видимость ребенка… Было ли дело по принуждению – теперь трудно сказать. Но девочка не вынесла даже ради семьи подобного унижения и пошла на криминальный аборт…
Вывозили её в Израиль почти зеленой с хрупким искалеченным телом в черных пупырышках… Украинские дворовые алкашки обучили как выпить три бутылки портвейны и стать над горячим тазиком с кипятком… Кровь хлынула рекой…. А семья была третий месяц без гроша…
Аркадий в то время уже был отправлен на службу в Советскую Армию и помогли семье только ангелы… Просто утром отец пошел к прокурору у ушел на срок, только за тем, чтобы семья выехала из советского гетто, в котором и за образование, не признаваемое в то время в мире надлежало заплатить где-то в районе шести тысяч рублей.
Я вспомнил этих двух девочек потому, что им было семнадцать… Сегодня даже мне трудно сразу определить еврейскую девушку. Они мимикрируют под всех… Часто-густо гиперглоболизированная мода делает их никакими… Но вот когда возникают образы скинхедов, то очень часто там встречаются те же самые недореализации и комплексы… Как ни странно, но мне так и кажется, что это те детки, которые случайно почему-то выжили после таких же криминальных абортов, только по другим житейским поводам и кручинам…
Вчера я ходил с женой православной в один из троещинских храмов. Он построен в микрорайоне, где проживают чернобыльцы и их потомки… Сельский батюшка обмочил венчик и оросил меня посвяченной водой наравне с женой, весело пробормотав что-то о моих корневых связях со святой землей. После обряда он сел на лавочку. Я подошел к нему и спросил на счет моего не христианского присутствия…
Он мне сообщил, что в христианстве если один из родственников вводит в храм людей других верований, то это только приветствуется…
– А молятся ли у вас скинхеды, батюшка. Ведь при Гитлере фашисты вроде бы храмов не закрывали…
Войны батюшка не помнил, а вот чтобы отряд скинхедов пришел в храм божий молится он тоже не видел.
– Так чьи же они, батюшка?
– Не приведи Господи, наши…
– А чтобы вы могли бы им пожелать…
– А что сим сирым да убогим желать… Заговор на добро… Да еще отмолить от Сатаны… Изыди Сатана, изыди, изыди… К тому же они молоды… А сейчас к молодым многие тянутся, не приведи Господи, не в пасхальные дни говорить о них гоже…
Я рассказал батюшке о Гробе Господнем, что и ярко и радостно видеть его было и суетящихся подле представителей всех народов Земли…. Но не верю я в Иисуса… Но в Традицию верю…
– А во что веруешь? – насторожился батюшка.
– Прежде всего, в человечность…
– Вот и славно… Живи со своей верою, коль не вредна она для людей. А пути Господни неисповедимы…
Мы попрощались… В пасхальный день в два часа дня к Храму всё шли и шли припоздавшие, неся пасхи, куличи, писанки и вино… Были и детки малые, и семейные пары… Встретили семью, в которой дед был мелкокостный роме, а потомки уже больше казались украинцы и по виду и по говору… Деда слушала вся семья… Был он, как видно, самый набожный….
В Киеве осталось 12-15 тысяч евреев… Исход семидесяти тысяч человек из одного вечного Города в другой Вечный город ни человечество, ни украинцы как-то не заметили… А вот боль осталась… Потому что так и не понятно сегодня – кто они, наши? И почему мы опускаем руки, когда злостные не наши ни по духу, ни по деяниям зомбируют наших молодых на взаимоненависть и взаимоисребление… Кто они сегодня эти не наши?
апрель-май 2009 г.
Алексей Рата:
" ...как сторонник тетраэдра, хочу представить, еще одну вершину мировой поэзии - неотразимого Каммингса в неотразимом переводе Владимира Львовича Британишского, который - так уж случилось, также соприкоснулся с аурой школы Зинаиды Григорьевны Петровой. В Интернете этот перевод и само произведение великого американского поэта и художника представлено параллельными текстами. Как это реализовать в рамках движка ХайВея я не знаю, поэтому привожу их последовательно.
В качестве вступления к этой части моего обращения поведаю подлинную историю: я своими глазами видел, как одна шахматистка из Архангельска тщательно сберегала текст этого стихотворения у себя в блокноте. В какой-то момент в ответ на мое представление своего шахматного стихотворения она открыла свой блокнот и сказала: вот как надо писать: и начала читать - Кто-то жил в славном, считай, городке...
- Кто это, - спросил я после того, как весь текст перелился в моё нутро.
- Камингс - ответила она, - больше я ничего о нём не знаю.
В те времена Интернета не было. Я частенько размышлял о том, кто же это смог так перевести - Будь то птиицежды снег?
Мне довелось остановиться в Москве в гостях у В.Л. Британишского, давнишнего приятеля моей мамы (они как раз у Зингры и познакомились!). Прожив десять дней я порешал вчсе свои вопросы в Москве и уже собирался на следующее утро уезжать. И тут я вспомнил свой вопрос и решился поинтересоваться у маститого писателя, поэксплуатировать, так сказать, его феноменальную литературную память.
- Владимир Львович, Вы меня извините, невежду, но вот всё никак не могу найти ни самого Каммингса, ни его переводчика.
- А что тебя интересует у Каммингса, - спросил Владимир Львович.
- Так вот услышал однажды в Архенгельске такие строчки: Будь то птицежды снег - и всё ломаю голову: кто это так мог перевести...
Владимир Львович расхохотался. Засыпал я с журналом Иностранная лдитература в руках, где были помещены несколько переводов моего радушного хозяина. Господи, а если бы я не осмелился тогда спросить?
Наслаждайтесь! Этот перевод для меня по сей день остаётся одной из недосягаемых поэтических вершин, на которые, как всякий путник в горах, я могу бесконечно долго любоваться и повторять про себя: Господи! Как же это красиво!
(с) Эдвард Эстлин Каммингс, Источник: http://www.uspoetry.ru/poem/22
anyone lived in a pretty how town...
anyone lived in a pretty how town
(with up so floating many bells down)
spring summer autumn winter
he sang his didn’t he danced his did.
Women and men (both little and small)
cared for anyone not at all
they sowed their isn’t they reaped their same
sun moon stars rain
children guessed (but only a few
and down they forgot as up they grew
autumn winter spring summer)
that noone loved him more by more
when by now and tree by leaf
she laughed his joy she cried his grief
bird by snow and stir by still
anyone’s any was all to her
sorneones married their everyones
laughed their cryings and did their dance
(sleep wake hope and then) they
said their nevers they slept their dream
stars rain sun moon
(and only the snow can begin to explain
how с hildren are apt to forget to remember
with up so.floating many bells down)
one day anyone died i guess
(and noone stooped to kiss his face)
busy (folk buried them side by side
little by little and was by was
all by all and deep by deep
and more by more they dream their sleep
noone and anyone earth by april
wish by spirit and if by yes.
Women and men (both dong and ding)
summer autumn winter spring
reaped their sowing and went their came
sun moon stars rain
ПЕРЕВОД В. Британишского:
кто-то жил в славном считай городке...
кто-то жил в славном считай городке
(колокол мерно звонил вдалеке)
весну и лето осень и зиму
он пел свою жизнь танцевал свой труд
мужчины и женщины (десять и сто)
не думали вовсе что кто-то есть кто
и жили как были посеешь пожнешь
солнце луна звезды и дождь
догадались лишь дети (и тех только часть
да и те повзрослев забывали тотчас
весна и лето осень зима)
что никто без кого-то не может жить
всегдажды сейчас и древожды лист
смеясь его радость грустя его грусть
будь то птицежды снег будь то бурежды штиль
кто-то был ее то (то есть весь ее мир)
а каждые с каждыми жены мужья
трудились свой танец житья и бытья
(ложась и вставая зевая) они
проболтали недни и проспали несны
дождь и солнце луна и звезды
(и только снег объяснил но поздно
как дети умеют забыть запомнить)
и колокол мерно звонил вдалеке
кто-го умер однажды вернее всего
и никто целовать уж не может его
и уложены в гроб деловыми людьми
вместе он и она почивают они
весь мир и весь мир глубина к глубине
грезят ярче и ярче в недремлющем сне
никтожды кто-то земляжды апрель
желаньежды дух и еслижды да
А мужчины и женщины (долго и длинно)
весну и лето осень и зиму
пожинали что сеяли взяв свое даждь
солнце луна звезды и дождь
Перевод В. Штылвелда.... авторский перевод оставляет желать лучшего...
Некто жил в славном, считай, городке...
колокол мерно звонил вдалеке...
лето и осень, весной и зимой
он пел, тем славя свой труд-громобой...
лорды и леди - несть им числа -
думали: вот так земные дела -
что в мире сеешь, то в мире и жнешь
что не в погоде тут дело поймешь...
коль даже дети во все времена
знают об этом как суть в дважды два!
но повзрослев, забывают в точь час
как в каламбуре, где всё баш на баш!
Так вот до смерти готовы они
жить на планете как крошки-врали..
и в погребенье своем под землей
верят они, в то, что мир весь земной
только пригрезился им на чуток -
колокол смолк и о прошлом молчок
спят почивают во сне как цари
леди и лорды старинной земли
лето и осень, весной и зимой
Господи души ты их упокой!!!
АВТОРСКОЕ ПРОЧТЕНИЕ!.. Иначе это не перевод, а формалистическая Каббала ВЕЧНОГО НЕДОПОНИМАНИЯ! НЕСУРАЗНОСТЬ, ФОРМАЛИСТИКА, ПОЧТИ ГЛУПОСТЬ!
Любой сухой подстрочник надо переводить через подстрочник души... В итоге явлен Маршак...
При том, при сем, при том при сём, при том при всём при этом
Маршак остался Маршаком, а Роберт Бернс ПОЭТОМ...
Давайте решим... Или поэтить, или получать недоконфликтный недопереведенный недотекст... Я предпочитаю учиться у Самуэля Яковлевича Маршака
Шалтай-Болтай сидел на стене
Шалтай-Болтай свалился во сне
И вся королевская конница
и вся королевская рать
не могут Шалтая
не могут Болтая
Шаллтая-Болтая собрать!
Мой перевод экпромтен... По подстрочнику... Для меня не авторитетно любое имя... Для меня авторитетна МУЗЫКА ПЕРВОИСТОЧНИКА... В предложеннном переводе она была убита и к тому же зло выщерблена... Едва не матерясь сел посмотреть, как сжать и сделать более читабельным в мире славян восточных... На авторитарность великих переводчиков мне начхать! В 16 веке я жил верно в Шотландии, сэр...
я, простите, поэт с устоявшейся строфикой, ритмикой, этическими и эстетическими ощущениями... Прочее от лукавого... Поэтической критики вообще не терплю, но принимаю только её отдельные лакомые кусочки... Прочее во вред поэтам пишут несостоявшиеся прозаики-и-и... Увы и ах... Отбой! Второй час ночи...
Заключительная реплика Алексея Рата:
С Вами не согласятся очень многие женщины... Именно женщины тонко чувствуют какие-то почти неуловимые нюансы... возможно мое ощущение тесно связано с громадным влиянием на меня именно женской поэтики, начиная еще от Сапфо... smile
Существует несколько известных версий перевода этого стихотворения, я привел тот, который в свое время произвел на меня неизгладимое впечатление, но если Вам нравится этот перевод - превосходно! Полагаю, что Каммингс от наличия многих переводов не пострадает. Собственно поэтому я и привел его собственный текст... smile
Уверен, Владимир Львович с Вами не согласится... Впрочем ведь потому и Автор, что спорит с целым миром... smile А может это и хорошо? Вы ведь с ним тоже ни в чем не соглашаетесь smile
У Вас, кстати, очень замечательный учитель... дай Бог каждому!
Брендов сегодня тьма. Об этом мальчишки на бульваре говорят грязно, кратко и веско. А назову-ка я свой «only cofee»… И тога будет понятно, что подобное может случится в любом брендовом украинском кафе, где присутствует wi-fi, мягкие диваны для посетителей, аэродинамический слив в почти театральном клозете и предупредительный микш смазливых официанток у столиков.
Пятна образовывают кофейные и рыжие шары.
– Предварительно давайте жалобу: по какой части, почему обвиняется, по каким статьям и при каких собственно обстоятельствах.
Официантки курсируют непотопляемыми мини-дредноутами по изведанным ими маршрутам, не задевая неторопливых, иногда чопорных посетителей, за каждым из которых своя кредитная история на доверии… Кто-то платит наличными, кто-то флаерами, за кого-то платят друзья, но все вместе они создают внешне усидчивый и опрятный мир очередного кофейного бренда… Изо дня в день, из года в год, из предвечности в вечность…
Рыжие шары начинают багроветь, кофейные жухнуть…
Приятного аппетита!
Only cofee.… К нему прибегаешь тогда, когда уже точно известно, как разлагается во рту, крови и желудке остаточный избыточный алкоголь… Когда возвращаешься из заскорузлых проталин выпадения памяти, и обретается твердь этого мира. Не всякого якого, но всё-таки определенней прочего безвременья.
Аморетто и капучино поданы. Время переждать инфернальный процесс…
– Три года тому назад у моего клиента – отец: всемирно известный академик, ныне очень популярный по своей научной части в Европе, – а сын пошел на разбой. То ли шутконул, то ли действительно грабил автозаправку. Так вот при нём нашли героин! Я в райотдел: подброшенного парню героина было достаточно, чтобы целого начальника райотдела немедленно снять с работы… Тяжкое преступление… Одним словом, выпустили под подписку. Но по факту разбоя: дурак – отвечай! Осталось снять групповуху. Обкурены были правда оба – и водитель, и подзащитный… Но каждый, как говорится на своей волне… Одного можно лишить прав на три года, а второму те же три годка за колючкой пересмотреть на два года условных…
...Годами жена оттачивает во мне потребность и желание возвращаться к only cofee… А оно столь переменчиво, столь разнолико, столь предсказуемо горько, но всегда на иллюзии какой-нибудь неповторимой вкусинки, от которой ожидаешь некой мироперемены, очередной подмены некой окружающей тебя несуразной публичной серости…
– Признают каждого виновным только в своём – разведут под пустой номер, а если только сплетут в одно целое, то даже принудительным лечением в закрытом санатории не отделается… Будет на виду и у МВД и у МОЗ, а от такой поруки век уже не отчухрынится…
А ещё в only cofee прекрасно что-нибудь присочинить, вытончив в стихотворную нить вроде:
Арамейцы пьют из вен кровь овечью бурдюками…
– А так, один пил за рулём кофе, второй грабил в кумаре – игрался - не игрался, хрен ведает что творил… Начнут разбираться, а тут тебе справочник наготове. Справка на справке, справка за справкой…. Того и гляди и дело станет смотреться академичнее, и поводов к задержанию останется всё меньше и меньше… И получится, что виновного по пустякам из суда гнать взашей, а экс-водиле вместо баранку крутить – пей кофе со сливками или вот как мы нынче с тобой – с венской сахарной пенкой…
А задать бы и мне вопрос, хотя бы своему ноутбуку… А скажи-ка, дружище «Dell», почему при проверке новоязного слова «флаер», ты подсовываешь мне фляер, фляер, фляер… Ну ты и фраер, старина «Dell», ну ты и фраер…
…как и вражью тех, кто в плен, попадает к ним врагами…
А в only cofee хрен отыщешь врага… Такой себе перебывочный полустанок… Перебыл, хлопнув капучино со сливками, поразмыслив над смыслом всяческой отневелированной only cofee инопородности, и пришел к выводам:
Мобилка подзаряжена, нервишки вшиты в дозу в меру присахаренного кофеина и прочих –инов, о которых мало что ведаешь, посасывая через трубочку некий антипод совкового растворимого эрзац-кофе с добавкой дубовой коры и желудевой муки… Так что там с арамейцами дальше?...
… Очень древняя вражда, очень древние обеты –
арамейцы пьют из вен лет прошедших трафареты…
– Вот так и получается, что бабло побеждает зло – одному вместо нар Канары, а другому вместо баранки кумары… Кури-кури, да только знай с кем и при каких обстоятельствах…
– Это что же получается: и один курил травку, и второй ганджубасил, да только один пошел на грабежь, а второму шьют побуждение к действию. Знать бы интересно чем? Зажигалкой?!
– Точной копией последней модели российского Макарова… Впрочем, Макаров-не Макаров, но какой-нибудь макарыч так точно к делу пришьют… Я заказал фирмовые пистолет-зажигалки… Так уже в выборе из шести моделей можно коллекцию выстраивать… Вот коллекционировал чудак… На том и повелся…
– Замысловато как-то… Хотя, почему бы и нет?
Рыхлые пятна на стена превращаются в черные прицельные яблочки… Прицел, выстрел, прицел…
Как-то всё инфернально…
За соседним столиком молодая переводчица из экскорт-агенства слушает тридцатипятилетнего индуса. Тот огорченно рассказывает о своей родной Индии, где священных коров безбоязно пускают в провинциальные ресторанчики, в то время как ему за своей священной коровой потребовалось переместится из Мадраса в Киев…
– А мы здесь как раз вас ждали! Мы ведь мировая нация животноводов!
– Разве?
– А как же – мы здесь тоже ищем своих священных коров!
– И получается?
– А у вас?
– Если честно, то у меня не очень… – индус уже бойче говорит через украинскую переводчицу. – Для ваших предпринимателей, и даже просто уличных попрошаек я просто зарубежный инвестор…
– Ну почему же так прозаически о столь непростом стыке двух не шибко имущих цивилизаций. Берите больше! Вы и есть нашей священной коровой… А как только выдоим вас, так тут же другие подставят вымя свое… Тем и живы, тем и жить будем… Мы ведь вечные животноводы. Историки наши утверждают, что едва ли ни от времен гибели Атлантиды…
Индус не понимает иронии. Он тут же подлаживается рассказывать о древнем кошмаре погибшего в атомной бойне Мохенджаро, а я ему только и повторяю: эллинам атланты завещали выпас черных свиней, а нам - антам – черных коров… Отсюда мы Черноволенки, Черноволы, Чернобыченки… Торбохваты…
– У нас тоже в Индии йоги собирают коровьи лепешки в такие же, как и у ваших торбохватов мешки, – радуется индус, уяснив общность духовную…
Но только то, что в свои мешки украинцы давно уже собирают не коровьи лепешки он так и не понял. Экскорт-переводчица натужно улыбалась, индус горько вздыхал, один другому за отдаленным столиком демонстрировал убойные зажигалки, а какой-то менеджер из прогоревшего треста умолял официантку отпустить ему кофе за флаер.
Вернее два кофе за два флаера – для себя и для своего потенциального инвестора. А денежку он обязательно заплатит… За только один кофе…. Но уже завтра…
Коровьи лепешки пятнами расползались по стенам only cofee, мешая в себе несовершенства нашего мира с едким сигаретным запахом на фоне кофейного аромата.
Март 2009 г.
Современное общество с удивлением обнаруживает – нельзя объять необъятное. И это происходит в очередной раз, когда выясняется, что ни бизнес, ни монашество, ни национальная идея не делает всех одинаково счастливыми и равными перед Провидением…
Идея супермена, идея божественного, идея изначально супербожественного и сверхразумного натыкается на вечные подводные камни отдельных исторических ареалов землян.
Одним подавай западные веяния и получай мормонов и саентологию, иным желательней ориентализм с его сверхчувственными культами если не рацио, то сверхъестественного фалунь-дафисткого мироощущения…
Но и это ещё не беда… А как же быть с рядом сильнейших и древнейших религий: иудаизмом, христианством, буддизмом, исламом…
А как же быть с коммунизмом и социализмом, национал-социализмом и капитализмом… Как перебрать на четках человечества все его убеждения, религии, системы ценностей, краски…
Ясно одно… Сегодня голый атеизм прочно не в моде… Человечество обрело систему духовных привязок, которые все еще связываются в единую колыбель для кошки… Кошка мурлычет, лежа на переплетений западных и восточных систем верований и нравоучений, которые часто-густо выросли из ущербных либо исторически заплесневелых идеологий…
Блаватская не знала ни слова о грядущем тоталитаризме, а вот фалунь дафа проросла китайский тоталитарный коммунистический щит и устремилась в единое духовное небо… Свои подходы и у саентологов, которые прошили американский империализм своими нравственными постулатами добра и перебрались с этими постулированиями в нынешние страны СНГ.
Объединило эти две системы нравственных ценностей некое весьма активное непротивление злу насилия… Меседжи последовали самые светлые, предтечи оказались далеко не бесспорными, но право на жизнь на новых территориях обе системы духовных ценностей уже успели доказать через Страсбургский суд по правам человека…
Это и прекрасно, что человеческие права допустили в наш мир новых мессий. Но вместе со страждущими новых духовных знаний, пришли к нам и совершившие некие нравственные поступки до того, как обнаружится в наших странах и в наших системах координат…
Империализм очень осторожно и последовательно причесал под себя и саентологов и последователей Мун Мен Сана, а вот пострадавших в тоталитарном Китае последователей фалунь дафа мир обнаружил через призму репрессий, когда активистов этой духовной практики стали ссылать в исправительные лагеря и, вдумайтесь в цифры, более 45 тысяч осужденных лишили тех или иных внутренних органов для имплантации… представителям всё того же золотого миллиарда человечества…
Я не хочу сегодня писать о той или иной духовной практике… Я перебираю их все… Как некие четки… От гимнастических упражнений фалунь дафа мне просто хочется взлететь… Я вспоминаю себя ребенком с положительным перке в возрасте трех с половиной лет. В Пуще-Водице я единожды левитировал с койки на койку…
Нянечку, которая доложила об этом главврачу уволили за неадекватность, а мне навсегда всячески перебинтовали мои неотпавшие при рождении ангельские крылья… Затем я стал лунатиком… Но здесь уже обошлось без уколов… Мне просто подстелили под ноги мокрую рогожу… А накануне смерти матери я трагически в беспамятстве разбил третий глаз, когда бухнулся бесчувственно на коридорный бетон…
Никто не поверит… Но это мои внутренние ощущения. Зачем мне это доказывать кому бы то ни было…. Это было со мной… От меня отрезался мир внешний, божественный, соразмерный моему взращенному наперекор всяческим идеологическим ограничителям внутреннему эго… Ин сё…
Так бы и продолжалось, чтобы я приготовился к смерти физическим набором обесцененных химвеществ… Но вчера я чуть не взлетел. И принял главное из ещё одной систему системных координат…
Делай сейчас то, что делаешь и думай только об этом. Если решил идти, помни, что дорогу осилит идущий… Если воспарил, помни, что следует удержать свой полет и обрести себя в этом полёте…
Помни о пластике… Мир перетекаем, полиформичен и протяжен до той бесконечности, которую ты сам в себе способен наметить…
И вот какая еще странная штука… Я всеми фибрами души не люблю, не признаю секту Адаладжи «Посольство божье». Это моя истина, это мой постулат, но это же и чья-то система координат… В этой системе уже есть киевский мэр и целая труппа усладителей масс со всяческих попсовых топ-шоу…
Регулярно наведаются Киев мормоны со значками «старейшин» и со своим убеждением, что именно в Америке были открыты и отрыты золотые скрижали тринадцатого колена Израилевого…
В моем виденье были всякие колена древнего мира, но в каждом из них существовали те, для кого не золотой телец был высшим мерилом существования, а та протяженность вселенной, в которую он мог перетечь, не нарушая гармонических связей вселенной с иными её субъектами…
Как жаль, что меня во младенчестве закололи, в детстве затравили, в молодые годы забили голову комм-идеей, а затем предложили опуститься и запить… Вся предыдущая жизнь пройдена с потерями свойств парения, левитации, легкого блуждания по крышам этого мира, но воспарение не прервалось…
Системы духовных обвязок будут всё идти и идти с запада и востока, но их не следует превращать для себя в обязаловку, даже если президентом страны станет саентолог, а премьер-министром последователь фалунь дафа…
Как гимнастика для ума все это занимательно, а как упрочнения себя – это только ещё одна грань душевного раскрепощения…
18 января 2009 г.
1.
Обустройство неприкаянных замшелых мирков дело неблагодарное. Даже и не думайте заморачиваться….
Если вам предложат сие. А коль да раз не предложат, то не пытайтесь…
Вас обломит на первом же повороте…
Там особая атмосфера. Там особые измы…
Там особый портал самооценки, которая не в большей мере значима, чем ваше окрестное: «Пфу!».
«Фарлфал меды мегейма меды штрык»… Воры украли не только корову, но и веревку… чтобы на ней повеситься… Вот что значит неприкаянность…
Чтобы вас так любили ваши враги, чтобы у них просто не оставалось времени делать вам неприятности…
Так говорил мой древний гражданский народ. С этого и начнём….
Не всякое вчера спешит становиться литературным завтра... как и не из всякого завтра уже возможно извлечь чисто литературное вчера... Так что в меньшей степени понимаемо: где он истинное сегодня...
Но всегда и вполне понимаемая только лишь неприкаянность…. Тем более, что её носители уходят прежде иных, оставляя по себе особое стойкое послевкусие… Некой торопливой пробежки по жизни… Без рефералов внешней сытости и обустроенности, без звонких литавров по поводу хоть малейших побед.
Собственно из них и происходят в последующем домовые… Злыднями же становятся махровые антисемиты. Но о них говорить не будем. Ни ко времени и ни к месту говорить о злыднях запечных, поскольку они не ровня домовым, из которых хоть когда-нибудь будут люди… Поскольку и вышли они из людей, и переход их был благостен, хотя и печален для окружения…
Тогда как о нелюдях печалится во все времена было некогда… ни кому и ни за какие коврижки… Так что исследование сие я бы скорей посвятил только лишь домовым, да и то на всех не хватит умишка… А посему было бы достаточно рассказать только лишь об одном…. Тем и займемся неспешно в этом году…
Подживляя в посты под чужие окололитературные тексты… Естественно, что по поводу или по причине причастности… Как бы из-за печки… Хе-хе…
2.
Свищ… Всему виною обыкновенный житейский свищ… Когда вас выдувает из вашего времени, выпукивая в наружку к эльфам, гоблинам, скворам и прочим, говорящим на битом запредельном дизуне, тогда как на цирковом дизуне в реале говорят одни только клоуны.
Дизун… Ах, этот дизун… От него кто только не тащится – от нытиков с паралитиками до политиков с сифилитиками… Случается и штучный товар… Но это исследователи. От них всегда прет ухоженной чопорностью и они не в расчет…
Итак, прежде всего, что такое дизун?
Он редко заходит на уроки по чистописанию хоть бы на волапюке или ПРЕВЕД… Он трансформирует всякий житейский мусор в краткий силлогизм и выщипывает его до гениального афоризма!
Чтоб ваши враги имели счастья вас ненавидеть! И чтоб на ваше счастье у ваших врагов не было времени на это их счастье…
Короче, чтобы им не хватило времени украсть ту верёвку, на которой вы желали бы в любую минуту повеситься, но чтобы и вам, к несчастью, не хватало бы времени отыскать в ванной обмылок, чтобы умастить эту веревку до классического удушного вервия…
Одним словом, чтобы у вас определенным образом всегда был оптимальный баланс между вашим счастьем и вашими горестями… Чтобы и у ваших врагов были друзья… И чтобы среди них были предельно схожие с вами особи – крайне горбоносистые с оголенными деснами простуженных человеческих душ… И вот чтобы вот эти-то долгоносики были на вас предельно похожи в пику вашим врагам…
Я давно знаю, что в роду каждого махрового антисемита присутствует, по крайней мере, дюжина наших «жителей иорданской долины»… А вот реально ли всех нас сволочь волоком в одну Иорданскую долину, не скажет сегодня и последний сетевой отморозок, поскольку мы тут же вышлем ему проверочный циркуляр и спросим, а почему это он говорит на дизуне, всё ближе и ближе склоняясь к идее построительства новой Вавилонской башни где-нибудь в провинциальной местечковой Касриловке… А хоть бы и на Крещатике…
Так что, если хотите научиться правильно излагать мысли на родном языке, переходите на дизун. Хотя бы на время… Для этого не обязательно идти в цирк. Достаточно проявить свою собственную всегдашнюю неприкаянность и морализировать на сей счет до одури…
3.
И хоть бедность не позор, а большое свинство, – Иегупец вам не Касриловка, и нравы в нем, да ещё в веке двадцатом, не были самыми лицеприятными…
Правда, и в те недалекие времена часто-густо случалось, что близкий сосед был лучше далекого брата, а иная шхейна и вовсе была и кумой, и зазнобой, и многим яхнам приходилось поглядывать в оба за своими муженьками-двурушниками…
То-то случалось и повыдравнных волос, и поисцарапаных лысин.
Вот и деда моего Наума уже на склоне лет, перед самым отбытием в США не минула чаша сия, и отбыл он на дожительство в далекий американский штат Арканзас с крепко исполосованной бабуле Евой лысиной…
Впрочем, это житейская хмурь скорее мажорного свойства, поскольку и до сих вспоминается только с улыбкой, как и высылка на глубинку юных сельских проказниц, арендовавших у бабушки с дедкой угол по заявке от ДШК. Дарницкого шелкового комбината. Комбинат платил за угол своей сотрудницы целых пятнадцать полноценных советских рублей, а за тридцать рублей можно было уже иметь если и не молочную речку, то хотя бы поправку в питании в виде ряженок, кефиров и бубликов….
Что и говорить… Даже древний еврейский Б-г живет себе наверху, а мучает внизу. И иной раз под ним ой ещё как крутиться приходится… Что и говорить… Больного спрашивают, здоровому дают… А там, где не дают, здоровые и сами взять норовят. Потому что безо всяких чики-пики если лежать на печи, Б-г не пошлет калачи… Даже здоровому… А уж больные… От них, как и от тучных коров, все возможные выгоды обнаруживаются только после смерти… Как это не цинично… Но эту приговорку придумала еврейская беднота, а она не шибко церемонилась ни с мёртвыми, ни с живыми…. Ибо было в ней полнейшее обнажение чувств…
Ведь это не сегодня только благодаря своей шляпе иной человечек знает, что у него есть голова… Хотя так было и прежде. Вот только шляпных фасонов за прошлый век поприбавилось, тогда как мозгов на всех по прежнему не хватает…. Я о том сколько раз прежде рассказывал у себя на уроках, что у многих так и остался в памяти одним только этим веселеньким анекдотцем…
Сидит мартышка на пальме и думает:
– А что будет, если отпустить передние лапы…
Отпустила. Зацепилась задними…
– А что если теперь отпустить задние лапы?
Отпустила. Зацепилась хвостом…
– А что, если теперь отпустить хвост?!
Отпустила. Упала с верхушки пальмы головой вниз и крепко шмякнулась оземь. Сидит, чешут шишку и думает:
– Были бы мозги – было бы сотрясение мозгов…
Сегодня же у большинства всё еще продолжается… сотрясение шляп.
Господи! Дай мне хлеба, пока я имею зубы!... И усади меня за письменный стол и в этом году, пока еще под шляпой шевелятся мозги….
январь 2009 г.
Время шептунов – радиовиток… Каждый на волне собственных дорог.
Каждый, как во сне, бродит среди дня… рАдиоволнЫ… в мире ВНЕ меня.
1.
Зачетный день в засчётный год в тризначии нулей.
Танцует устриц хоровод под лозунги вождей.
Чужие судьбы во Христе, а паче – нет Христа!
Распят вторично на кресте, на век сцепив уста.
Танцуют устрицы рейгтайм, и регги, и фокстрот,
а подле плавает надежд народный гореход.
Приплыли, в тазике штормит окрестная шпана.
Сей тазик к задницам прилип вселенского хамья.
И сто Удильщиков к нему из запредельных мест…
И всем им хочется рагу – весь в том их божий пест.
Но в указующем персте разлит народный яд –
народ не гнется пред шпаной – восстанет вдругоряд!
И этим жалом он разит, свершая правый суд,
И если был ты паразит, то и тебя сметут!
И по песчинке разметут по раненной земле.
И с тем забудут, не всплакнув ни каплей о тебе…
2.
Как странно жить не в выпитом колодце, когда испита уличность до дна,
где светит солнце тускло за оконцем, и чашею обитель не полна.
Но вот посулы Веры в кулуарах, где средь обитий всяческих под спуд
сверкнёт горшок цветочный в будуаре на несколько торжественных минут.
И чашки с чаем, реже с салом плюшки – на них седая возрастная пыль…
Ах, пригубить всего хоть понемножку, и пережить вновь горести и быль.
А с чашей что? Спасай себя и будя! В сим мире есть извечный запасняк…
Вот так порой живут на свете люди, хоть всё им и не эдак, и не так…
А мимо их порой проходят зримо и протекают выприсно шаги,
ушедших вдаль волшебных пилигримов, которые жить сиро не смогли.
И протекает выприсность чужая в нездешние приветные места,
они – не уголки земного Рая, а просто твердь не с чистого листа.
И подле них не жить тебе иначе, чем на ноктюрне вышедшей на миг –
большой любви бе права передачи, большой тоски без солнечных вериг…
3.
Время больших кошельков – время маленьких денег:
время прешустрых мальков, выброшенных на берег.
Хочется? На, бери! Всё раздаётся даром!
Время большой любви с маленьким перегаром.
Время треножит всласть крохи земной юдоли…
Время имеет власть… И на душе мозоли.
4.
Продаётся мир вчерашний по чуть-чуточке – до точки!
На оставлены по праву мира прошлого рассрочки.
Мира прошлого подачки додаются нам по квотам:
ноутбуки, тачки, жрачка и мобил чумные ноты…
Пересортица дебилов взяла мир в свои бразды,
и на прошлое забила, и на будущность – кранты!
Продаётся миг вчерашний по цене прошедших лет.
У кого есть лет заначка? Сдайте в прошлое билет!
5.
По дороге шли архары – всюду плыли облака,
душ нездешних авуары пролетали ввысь паря…
Без земных оркестров бравых, без заплечных вещмешков
шли строями белоглаво и без цоканья оков…
Френчи, фраки, позументы, латы в золоте, унтЫ…
Всё ни к этому моменту, всё в прошедшем… Се ля ви…
Дивный вышкол, словно стелы в космос штилями зорят –
уплывают каравеллы дивных солнечных армад….
При стечении землян… Шаг за шагом… В Божий храм!
6.
Выхожу на программу – мы прибыли в срок.
Видно, всё же не зря ела ведьма чеснок,
и на шабаше ночью седлала козла,
И пред +нгелом девой стенала она.
Выхожу на программу: сквозь Запад – Восток
вновь явил диаграмму непрожитых строк.
Непрошедшего чуда в оплывах Дали:
в чём искали причуды – в том мечту обрели.
Выхожу на программу эстетики для…
Рядом смотрят упорно родные глаза.
Рядом сретенье Кармы сквозь мира отстой,
Рядом женщина с шармом и схожей судьбой.
Выхожу на программу с родной визави –
двух сердец диаграмма в углинках любви,
двух проявленных судий единый истец –
он решает, что будет, взяв священный резец.
Выхожу на программу в очертаниях дня.
Вечных дел диаграмма предначертана для
вдохновения, счастья, и, извечно, любви –
в том есть мира участье и сердец се ля ви.
8.
Меня размазало по креслу - пришёл, увидел, наследил...
Жить стало в мире интересно, и тесно вроде... Значит жил...
Сажал деревья, пил без меры, но пресекал себя во всём,
что не желал бы для примеру, хоть был неловким карасём...
.
Год високосный - он без басен... Всё жестко, строго, по судьбе.
Возможно тем он и опасен, что подчинил меня себе.
Я стал вникать в чужие судьбы, хоть те не строились в ранжир.
и канул мир беспечных будней, и мир мне тут же предъявил...
...иные к миру интересы,- и боль, и горести до слез,
и человечества регрессы и подкабминное: "Даёшь!"...
Не стал, конечно, Заратустрой, но журналистом прожил год
глобально, солнечно, лучисто... И поддержал родной народ.
Не пью, не злюсь, не предъявляю я по-бандитски в "козы" перст.
А за Отечеством слагаю народный жесткий анапест.
Декабрь 2008 г.
1.
Огранка лет и крошку хлеба превоплощает в каравай,
и заоконный студень неба в небесный караван-сарай,
и запредельные желанья в осуществленный мечты,
и миг – в опору мирозданья, и в Веру – хрупкие персты…
Огранку слов – в холстов основы и в репликацию чудес,
И в певчих – вечных птицеловов и похитителей сердец.
В огранке наста – снов балласты, в огранке утренней росы –
алмазы в тысячи пиастров… В огранке мира только Ты!
2.
Камнезой из литозойя оттого, что пала Троя,
да ворчливые старухи загрызаются, как мухи…
Ад камней, что сад камней – ни врагов, и ни друзей.
Одноместное общенье: больше двух – в башке смятенье…
На сретенье водку пьют, чтоб прочувствовать уют…
Сад камней, как Ад камней – нет врагов и нет друзей…
Простужаются простудой не пришедшего покуда
чуда дня в причудах дня – для тебя и для меня…
Сад камней, как сад камней… Медитируешь?.. Налей!
Тот, кто часто унывает, вечно голову теряет…
3.
Эта посуда, и эти тарелки – этот сервиз в ярких звёздах – подделка!
Эта страна – вечный горя каприз – дедушка Хо’ бороденкой обвис.
Дедушка Хо’ носит блюд перемены: «Грабьте страну веселей, джентльмены!»
Соусов тьма, а под ними невроз – видно страна перегрелась всерьез.
Дедушка Хо’ наливает заначку в рюмки щерблённые нищим на сдачку,
А маргинальному миру страны горечь прошедшей народной войны….
Пал в-ущерб-ленный народ на колени, вышло бл@дво порезвится на сцене –
Грабить, лихачить, давить души в кровь, зреет подполье: «Гоните ЛЮБОВЬ!»
Вызреют снова в стране баклажаны, на уши – репа, на сердце – бурьяны,
Турманы вырвутся в вольный полет, выхаркнут с болью судьбы приворот…
Славьте страну отупелых болванов рыцарством жадно набивших карманы!
Слався народ прихлебаемых слуг, – вас изничтожит не маленький Мук…
Скорбный и смрадный быт с уличной пылью вскоре присыплет вас черною былью:
Срамные губы облЫжет асфальт и задохнется в проклятиях альт…
Дедушка Хо’ ублажает народ чёрными струнами проклятых нот…
4.
А солнце было вечно… и в солнце было чудо – в танцующей чаровне духана у огня…Здесь прибыли святые неведомо откуда в опалинах седого содомского огня…
А солнце било в латы вчерашнего злодея, отнюдь не иудея, но прибывшего в ночь…
Он был слугой Пилата, не просто ротозеем – он был его солдатом, как в вермахте точь-в-точь…
Сириец и бродяга – он жил под личным стягом и в пурпуре кровавом плясал он на крови,
и стал отцом злодея без имени и славы… Когда того распяли – он спился без любви.
Он сыну дал мочало, прокисленное в вини, но тот отверг печально мучений пущих новь –
не выдохнул на вздохе, не взял на счастье крохи и отошёл на небо дарить вовек любовь…
Кто звал его Варравой, а кто Иисусом знал – всё спуталось в анклавах, где писарь переврал…
5.
Оттиски душ – под давлением пресса огромного к ним интереса – горчат…
Когда не хватает Любви и прогресса, всё прочее в жизни – житейский салат.
Распаренный дождь вымыл утро на славу, и снова явилась весна в октябре –
буквально на полдень, по праву анклава, который сам ключник открыл на заре…
Пока шла на старте ракетном протяжка – последнее небо размеренно жгло,
явился ноябрь в ледниковых подтяжках, и в хладном дыханье зоренье пришло.
Зоренье – не зренье… Оно отовсюду фривольно невольно зорит да зорит…
Ты бей хоть на кухне усердно посуду, но – вот она, радость, и дней лазурит!
В лазоревом море судьбы и участья истомится счастье, что было мечтой.
Но только прибавишь к нему соучастья, и в миг это счастье сольется с тобой!
6.
Анфилады ломятся под напором вех: вешки дней без совести гробит человек.
Гроздями окатышей утреннего сна мчится миром солнечным радости родня.
Продувные улочки выскользнули в ночь – мира закоулочки смогут им помочь…
Переулки дивные выстроятся в ряд там, где нынче солнышко вышло на парад.
7.
Волонтеры в синих робах собирают срЕдства – карт крапленые колоды с миром по-соседству.
В каждой выточке державы вырванные годы – воеводы с бунчуками – вечные уроды.
В каждом драном воеводе свой халиф на час – Так заведено в природе и на этот раз.
8.
Пока мы въехали в лекало по запредельному мостУ –
лет было прожито немало – от нас разило за версту…
Сожженным луком, громким пуком и прочим скопищем вонцы.
звенящим грозно смрадным звуком. Сим жизнь мы брали под уздцы…
И обрывались злобно шлаки вчерашних вымыслов на миг,
у тех, кому далась наука житейских каверн не из книг…
Аппроксимация поступков сводила Ангелов с ума,
но жизнь не шла нам на уступки, мы шли на приступ… Вот дела!
Ноябрь 2008 г.
1.
Шейнотонкий платок, перешедший в жабо –
вот и всех поминаний затем, чтобы жить.
Эту жизнь непременно ажурно-легка,
там, где глохнет историй затейливых нить…
Там, где вязнут узлы пуповин в первый миг,
из которых, срываясь до осипа вдруг,
растворяется мир, словно брошенный круг
причитаньем из вечности в мир – я иду!
2.
Сел и умер на скамейке – прикипел на полрубля.
Мир разделен на ячейки. В каждой: миг – от А до Я.
Где-то косо, где-то криво, где-то явь наискосок,
нави жаркая крапива и стыдливый поясок.
И излучина участья на околышке мечты
вдруг рождает чудо счастья на обломках бастурмы.
И сумятицы простуда в вечной кривотолке дней
вдруг упрячется в посуду в виде радостных дрожжей.
И Эзопа дней предтеча сжалась в фирменный альков,
где фарцовщики под вечер продавать пришли любовь.
Словно в Азиях-Европах свет давно уже погас,
потому что все мы попой сели вместе в медный таз.
И живем теперь в потемках, в смутных абрисах того,
что безвольным миром правит очень жестко и чумнО.
3.
Выкладки на вкладке, выжимки на вздохе –
дед пошёл вприсядку, баба в скоморохи…
Грохнули трёхрядки старые лады.
Из мехов дохнули: Лабу, дабу, ды…
Молодые лыбу давят – им вторят:
кто из жизни выбыл – стройся вдругоряд!
Выйдем на рассвете в новой жизни ход,
Там нас встретят йетти да Чеширский кот.
У него в улыбке спрячутся усы –
он умнет на завтрак облачко хамсы.
А затем вприглядку – облачных котлет,
бабушку с трехрядкой, деда напослед…
И оставит вскоре на небес лугу
старичкам приволье с запахом рагу…
Вывернет трехрядку баба только ох!
И поставит деда на небес горох!
4.
Ветшает мир, в котором и звёзды как персты
разбросаны узором нездешней красоты…
Троллейбусный дайвинг – придавлены оба:
и он, и в объятьях с ним тесных зазноба.
Особа купается вся в конопушках.
Желаньем объятые оба друг к дружке.
На реперском ринге разбросив персты,
он едет на Крест бросить в ритме мослы.
Пока же в салоне троллейбусном тесно.
Ведь оба, похоже, на грани инцеста.
Лобзаются пылко, слюнявятся в рост…
О вечно проклятый квартирный вопрос!
Ох, это нелепое вдруг созреванье…
Пред Городом вечным сквозное лобзанье.
Сквозь арку уплывшего в небо моста,
и речки Неглинной озерца-места…
Вчера ещё речище, нынче канавки…
Вот так и кончают иные шалавки –
безветрием душ, переживших разнос,
и миг поцелуя… сквозь вечность… в засос.
5.
***Звёздный сон…
У Мега-комплекса приют – народу просто тьма:
Здесь соискатели живут в палатках без тепла.
Сонорный встроен микрофон под свод шатровых стен,
и тут же видео-обзор: кто с кем, зачем и с чем?
И хоть ворчат порой братки: коптит твой фитилек,
мне здесь, по-моему, с руки – я выбрал длань дорог…
...........................................................................
Корабль наш выстроен кондово: пять палуб, семьдесят кают,
на каждой палубе торцово – чуть десять входов, сразу ют.
Где ют, там чудо голограмма – дизайнов вычурный дворец
от мизансцен в Раю Адама, до искушения сердец…
Вот здесь – вольер, в нём птиц орава гнездовья вьет, а тут скворец
щебечет звонко не для славы, а тут согбенный свят-отец.
Но всё то – выдумка провидца, предначертавшего полет.
Здесь нет отверженных мздоимцев. Избрал первейших звездолет.
В глубинах космоса по праву они промчатся сквозь века…
Я видел сон… В нем было право не отказаться от себя…
Я выбрал то, что предлагали – никем не прерванный полет:
друзей надежды и печали и наш грядущий звездолет…
Не всем дано, конечно, это предвидеть в будущей судьбе,
но нас отправила планета навстречу радостной мечте.
Пройдя ремиссии с гротеском мы не увидим сна итог,
но навсегда застынем в фресках, сплетясь в космический лубок.
И лишь тогда, когда прибудут потомки к миру новых грёз,
они о нас не позабудут, послав нам венчик тубероз…
Не все проведаны маршруты, не все изведаны пути.
На старт! Последняя минута… Отсчет пошел, Земля, прости!
Октябрь-ноябрь 2008 г.
"Человек становится сумасшедшим,
когда видит абсолютную власть
или большие деньги"...
- услышано в офисе Первой Украинской Земельной Биржы
1.
Человеческий мир создаёт условность.
Одну большую условность.
Перфорирует её и прожигает до боли.
Наслаждаясь болью, мир движим в инсталляции завтра.
А нам остается вчера, из которого нет новостей. –
Мы прожили его незаметно, не воплотившись в поступки.
Мир, воплощеный в поступки, – бросок и красочен.
Мир без поступков – сер.
Если только это не мир НЕДЕЯНИЯ.
Недеяние – это дзэн.
Овладеть недеянием – это карма.
Отказ от недеяния – это сансара.
Кто-то прожил вчера неистово, как гоночный автомобиль.
Повизгивая на виражах надорванными струнами тормозов.
У кого-то струны лопнули – разорвалась душа…
Но мир этого не заметил.
Он уже воплотился в завтра.
2.
Чем глубже нарезка, тем ниже подрезка –
прирезка по жизни неведомо для
каких сантиментов на грани гротеска
за подписью: «Дьявол – всем бедам родня»…
3.
Шаблонный продукт хорош, если он не ужасен.
Заправишь за чудо грош? Живи сам себе опасен.
Поскольку в твоей плотИ откроются в язвы вскоре…
Светить-то другим – свети, но лишь не себе на горе…
4.
Успешные уверены в себе – андроиды от головы до пят,
Отрезавшие память о себе и комплексы свои как сервелат…
Наружная реклама сам себя поставлена на службу суеты.
Ребрендинг человеческого «Я» – сквозная визуальность… пустоты.
Пластические формы выпрут вдруг – от пива и попкорна скосит рот.
А по небУ промчится крошка Мук, от смеха надрывая свой живот.
4.
Участие в недельном безумии заканчивается в субботу.
Остается в вечернем вчера тупорыло-тупомордый троллейбус 29-го маршрута
В кирпично-масельной расфасовке «Тульчинка»
Мы его обогнали….
Откровенная афигея «Зулусской доктрины»
сонно и вяло скрипит под ногами.
С 15-го августа в квартире ремонт.
Строители-закарпатцы через две недели сбежали.
Прихватив девятьсот зеленых коров…
Вівці ж мої вівці… Горе мені з вами
Гей-гей-гей! Ду-дуду-дуду-дуду-ду…
С тех пор не платят зарплату.
К сожалению, вокруг этого стоит занавес.
То ли антрепренер дал чосу, то ли трупа упилась…
Молчание мирового безденежья разорвало сшитый на скору руку
В киевской китайской коммуне сирый дерматиновый кошелек,
Который при жизни страдал стойкой аллергией на деньги…
И вновь в субботнее утро еду за положенными мне деньгами.
Вырывать с кровью у почти виртуальных работодателей
На Первую Украинскую Земельную Биржу,
На которой на меня положили не только информначинку,
Но и голую выворотку всех финансовых негараздов
В лоховом отечестве и глобализированной вселенной.
Пора говорить правду
и про зеленых американских коров,
и про закарпатских бесхозных овец,
и о заклании молчаливых ягнят…
Деньги давай
Деньги давай
Деньги давай
Банально было бы прикупить стадо овцебыков
И отправиться выпасать их в завтрашнее поднебесье….
5.
Гундосы смалят травку ганджубасо – зуд лестничных площадок – их альков:
Подъездов вымирающая раса из париев троещинских дворов.
Иной раз продираться в этой хмуре нелепее, чем тупо, без труда
Кружиться в пьяном вальсе во гламуре среди ушедших в кариес себя.
Истолчены в житейскую окрошку их вычуры не прожитых побед –
судьба к ним высылает неотложку, а их уже по жизни больше нет.
По «пазикам», спешащим к ним навстречу, считаются их спёртые года.
Опять хоронят их по-человечьи, опять играют лабухи жмура.
6.
С консонансами обвенчан в этот вечер этот год.
Был до прежде гутаперчев, а теперь прорвался вот.
Был до прежде – к вящей славе, а отныне – для себя:
Срезал нимб с портков державы и отправил кой-куда.
И теперь на тонкой смычке между небом и землёй
Начинаем перекличку: Гей-то, кто ещё живой…
Гей-то, кто ещё по праву утверждает свой обет
Ради солнечных анклавов, ради будущих побед…
Из троллейбуса выносят прямо к Богу старика…
Вот и прожита полова, лет опали плевела.
1. Инвестиции в унитазы потрясли Украину.
Я объездил её ревизором сельского хозяйства в 1982-83 годах. Поражала убожество хлорированных цементных зассаных придорожных клозетов.
И вот грянула эпоха «акала-какала».
Ассенизатора были воздвигнуты в ранг спасителей нации.
Туалетная бумага, жидкое мыло и милейшие зарубежные сральники в кабинках, облицованных итальянской керамической плиткой заставили обрыдаться.
Гадить стало престижно. Гадить принялись все. И страну понесло.
Стали открываться несоразмерные стране бары и рестораны.
Услужливые гиды-официанты торжественно преподносили на блюдечках ключи от шиковых ватерклозетов.
И это в эпоху, когда жрательное изобилие как-то и загустло, и загасло.
Народ запил.
Ватерклозеты рапортовали ухоженной новизной об инвестициях, а украинским горожанам сводило животы от банальнейшего недоедания.
И, тем не менее, народ лелеял «белого друга».
Народ лелеял его стоически. По банальнейшему рецепту своих великих терпеливых предков: «Не жрать, не жрать, не жрать. Выйти на луг и посрать!»
В итоге, гадили всей страной в надежде на то, что всё как-нибудь обустроится.
Но не тут-то было. Сытые вновь и вновь гнали народ на слабительное мыло истории с вечными перевыборами за счет желудочных колик.
Мины замедленной подлости рвались в тухлых желудках уставшей за четверть лет беспредела огромной европейской нации, которая только и научилась за полтинник прожитых лет, что срать да гадить по-европейски.
Засранцы вошли в моду, а самые отменные какеры обрели свою цену в парламенте антинародном, где о новых инвестициях говорят уже только в прикид, а сколько же из них, инвестиций, можно еще прогадить…
Так и хочется отдать в Парламент команду: «Не срать! А дать уже народу пожрать».
Вот и я в очередной раз отбывая срок в своей стране без зарплаты более двух месяцев кряду, готов репродуцировать эту команду на вся родную страну:
«Пора остановить эпоху инвестиций в депутатские утепленные сральники и поговорить за народ!»
2. Киевская лавка поэтов в осколках человеческих душ…
Общество, которое состоялось.
Его не следует винить несостоявшимся прошлым.
И/или беспросветным будущим.
Стульчак, простите, фундамент общества зацементировал в нём намертво:
Маклеров, брокеров, ритейлоров,
Риелторов, девелоперов, инвесторов,
депутатов и прочее жульё неподворотное.
Столичный автоколапс зарядил Город смогом
и не скорой надеждой на автострадное будущее…
Городских автобанов не строим,
бомжей призывами не занимаем,
Чёрные проколы вен по-украински ширкой маковой
на слуху у человечества…
Адмирал Канарис не курил канабис, но нюхал марафет и каннибалил.
Что спросу с него? Фашист недорезанный.
Исколотые Европой вены амстердамских туристов обычно:
розовато-зелёные, либо бледновато-синие, либо уж совсем серо-коричневые…
Они не оставляют выразительного украинского драп-татуажа.
Его являет беспафосно троещинская трофейная ширка.
Где-то за автомобильным "шанхайчиком" её должны были сжечь
Уполномоченные милиционеры, но бабло побеждает зло…
В тридцать четыре умирают киевские поэты: Алексей Прибыльский.
В тридцать пять – киевские поэтессы – Елена Волковая…
Их уносит на эльфийские вечноцветущие плато.
Мир в преддверии поэтической глухоты.
Киевский рок-музыкант Геннадий Дунаев
Широчным татуажем прерывает рассвет
в день Святого Валентина…
Гламурные одеколоны для инфантильных девушек
больше не продаются в «крещатинской трубе»…
«Трубу» прихватывают под себя нестоличные варвары…
Здесь отныне торгуют зелено-змеистыми пирожками… с мясом.
Кто ведает, вдруг и человеченкой – мертвечиной с седалища
усопшего брадобрея.
За то, что он при жизни под старость лет
регулярно резал клиентов.
Пирожки с мертвячиной
здешним прохожим продают беззубые дамочки
с плотоядными улыбками людожерок,
которые отродясь живого мяса не ели.
Их питал стоически алкоголь –
Альфа и омега их земного существования…
Грустно бродят по переходам «щипалы» –
в замшелом «Глобусе» и «ощипать» некого.
Над «трубою» гремят акционные продувные оркестры.
Под их громовержие безобразно-чумных какофоний
пидор-политиканы привычно и громко врут,
Что они воскресят из мёртвых
Усопшую поэзию Города...
Вместе с Инной Кузнецовой и Геннадием Дунаевым,
Еленой Волковой и Алексеем Прибыльским…
И похоронят заживо зелёные пирожки
С торговыми «щипалами» и прочей уличной лабудой…
Но это случится не завтра…
Когда соло на «трубе» отыграет пробужденный от многолетнего сна
вечно юный поэтический Киев!
Октябрь 2008 г.
1.
Мазки маршрутного чудилы по тротуарам давят взгляд.
Рычат окрестные водилы – куда так злобно гонишь, гад?
Куда, куда…. Куде в кудельник… По понедельникам я зол.
Набит мозольностью сидельник, как рыбьим бархатом камзол.
А супер-пупер «гопотека» в салоне топчется на мыле.
Она рычит… куде в кудельник… домчи скорее нас, водила!
А я стою вполне на шару, не заплатив а ни полушку,
и сам ору: «поддай им жару консервным траханым избушкам!»
Филонить некогда… Резонить? Кого, зачем, к чему, когда?
Тебе назначена фасонить? Крути баранку сквозь года!
А что дотоле твой сидельник лужено в Лету прорастет,
так ты не злобствуй – в понедельник куде в кудельник прет народ!
И в тех, кто рядом мчит по миру – такая ж дурь наверняка.
как будто кто обмылком мыла намылил тоже их слегка…
2.
Они – Uкраинки Aфигеннные…
В транспорте их занимает чтение «Лица без маски» Сидни Шелдон.
Ими прорыт Интернет и вызваны в мир наколенные накладные текстовые вкладки модернового детектива.
Вечная пролонгация Интернет.
Читают белесые распечатки, не бесстыдно прикрытые издательскими обложками.
Прочие отыскивают в таких же распечатках:
- Философию жизни
- Философию джихажа…
Пацаки, читающие джихад, - со славянскими озерными размывами глаз.
Они далеко не волоокие восточные красотки.
Они боль и суть украинской земли.
Они прямо в микробусе хотят зачать мусульман.
Головыбритый череп подсказывает им что я либо… либо…
Иудейство вне моды…
Оно вечно…
А джихад на мгновенье…
Сидни Шелдон революционизирует мир…
Я забываю простые слова. Читать мне более нечего.
Рвутся на украинские прилавки мои неопубликованные книги.
Они будут БЕСТ!
Они станут бесцеллерами…
В обложках…
А пока…
Я мерно рифмую строчку за строчкой…
Нет памяти прошлого…
Славянская девчонка в микробусной избе-читальне жаждет джихад…
Прежде её не было в моей памяти…
И сейчас нет… нет… нет!
В памяти вечное 11 сентября…
Чили, Сантьяго, США, Нью-Йорк… Города-близнецы… Бомбовые подельники…
Альенде в армейской каске поднимается на крышу Президентского дворца, чтобы героически погибнуть от разрыва фугаса.
Ей Богу, дурак патетический…
И снова близнецы, нафаршированные брокерами нью-йоркской биржи…
Еврейцы и еврейчики из совка… Совковые ин-ти-тю… Их более нет…
НовоСветские Яго-Йорк…
Они прежде были в моей памяти…
Но сейчас их уже нет.. нет.. нет!
Есть славянская девчонка, которая пристально смотрит мне прямо в глаза.
Если я тот вожделенный Белый старец джихада, то где мой священный тюрбан…
Или хотя бы чалма…
Нет чалмы у меня…
Я киевский клерк.
Я последний киевский цадик.
Я – не погибший в нью-йорских «близнецах» немолодой совковый еврей, чьи книги скоро ковровой бомбардировкой обрушатся на человечество.
Джихада не будет… нет… нет… нет!
3.
Вот вогнало небо в нимб, всё, что выжгло до привала,
а привал пришёл бывало, приглушив походный ритм.
Помню в школе старый стол. За столом – старик с прослушкой
задал ритм карандашом, чтоб связались мы друг с дружкой.
Я выстукивал своё, он своё – в чем места мало.
– Скрипку выбросьте его, дайте ручку из пенала!
Пусть он пишет обо всём, что увидит в мире этом –
коль родился он левшой, значит, быть ему поэтом.
Так и стал поэтом я без скрипичного ля-ля.
В ритмах чувствую клаксон с незапамятных времен.
4.
В кузнеце лет в златовлас кузнецы давят меха, возжигая булат.
Пряди густые сбивают в концы прутья окатышей лет и расплат.
Вот оно время лжецов и глупцов, вот она истина первой руки –
будто стреноженный хмель молодцов удаль взорвала, гремя в молотки.
5.
Ещё, раскинь, вчера был луг и +нгельский альков –
сегодня улиц режет плуг вчерашний солнцедром.
Сегодня выжухла трава и выцвели цветы –
сегодня встали терема бетонной хохломы.
Растравит ярмарка чудес убожеством на час
И первородный дикий лес и радуги окрас.
Но архитекторы легко отрежут неба клок –
лишь в том увидят интерес и вычурность на срок.
И в этом выдуманном вновь неведомом лесу
свое отыщет место голь, как кошка колбасу.
Свои отыщутся левкас и к жизни интерес…
Мы станем хищничать на раз! На то оно прогресс!
6.
Вот хочется выстроить сказка в дождливый осенний вечОр.
Мечта – по судьбе непролазка в сентябрьский срывается флёр.
По осени прут ротозеи – былые эстеты совка.
Сегодня они дети Зея – в Бер-Шеве пьют жизни сокА.
А нам – в лунь седым да неюным оставлен Отчизны бугор,
с которого некуда плюнуть, поскольку спилили забор
соседских в дворцах государьих все те же неброских дворов,
которыми люд не-хозяин – по жизни бредет без даров.
Бродить не пристало Европой – до ж@пы такая судьба.
Мы в Киеве делаем: оп-па! Погост недалече, ха-ха!
3.
Мы не сами, мы не сами управляем чудесами – расселяем домовых по квартирам
в мире там, где давно отменили кино – домовые не носят мундиров.
От рожденья седы и по-свойски мудры – отправляются в лет крупорушку:
от стены до стены, без сумы и тюрьмы – домовые не видят друг дружку.
То ли корочка в рот, толь икорочка прёт… Это вычуры новых хозяев.
Вместо алчного рта – дух еды да тепла – вот и всё, чем живут с изначалья.
От стены до стены – от судьбы до судьбы – тридцать лет до младенческой смерти.
Да ещё три глотка, да ещё полглотка в этой вечной земной круговерти.
Сентябрь 2008 г.
1.
Приорат Сион от превратных грёз… Здесь обрел покой да терновый крест
и глядит с икон в дымке тубероз, чей едва-едва слышен анапест.
Речь его чиста – он не предал сны. Явлен был в те дни, когда мир устал.
И собрав в щепоть тонкие персты, Он явил в миру всепрощать Устав.
И присохла кровь к телу одному, и пристала боль, и сорвалась речь.
Но открылся путь к Богу самому, и отныне он в праве был истечь.
В благость прихожан да в поверье жён, да в земной анклав… Приорат Сион.
2.
В песочнице возводят пирамиды в прагматике не детской малыши.
Их прагматизм сжигает неликвиды востребованной солнечной души.
Великого всегдашнего, с натяжкой – на первое, второе и компот.
В компоте муха плавает, бедняжка, как в Балаклавской бухте атомфлот.
Под флагами услышаны обиды – трех океанов и семи морей,
в которых лет прошедших неликвиды мы топим без опорных якорей.
И солнечного времени растяжку сверяем не по гномону минут,
хоть видим своё будущее тяжким на дне бутылки водки «Абсолют»
3.
Логика бригадных генералов – перекрыть дыхание земли,
в блокпосты назначив камневалов до седой коломенской версты.
Вдоль фронтов промчаться вестовые боль резонить шквалами атак.
Кто убит – того уже забыли. Боль прошла – остался артефакт.
Артефакты трупных номиналов генералам вешают на грудь
в виде орденков от коновалов – тех, кто на куски планету рвут…
4.
А куда летит ворона, коль не крадена корона?
Коль не ждут её у трона подле солнечных ворот.
Пролетая мимо трона, умыкнет она корону.
Эта песенка знакома с дальних лет который год.
В сказке – рыцари в забралах и в коронах короли.
Только лет пройдет немало, прежде чем устанем мы
верить в сказочное чудо без кронпринцев и корон –
белоснежки отовсюду ищут сказочный альков.
5.
***Почти по Ванге
Дошли братушки до Варшавы. Седая изморозь судьбы
вела их в жесткие анклавы – в поморье, к краешку земли.
Они искали приработок, забыв песчаный Слынчев Бряг.
Забыв родимые Родопы, где жилось прежде без напряг.
Где подле каждого колодца взрывались в полночь родники.
но стало мало токмо солнца, и боль прорвала кадыки.
Теперь и им мантырить вал… Европу тащит в океан…
6.
... По истечению времени давнего сели славяне по речке Дунаю...
... по истечению время печального вышли они на святой Борисфен...
"Повесть временных лет"
По Андреевскому спуску разгласился голос ломкий –
сленг английский на закуску после стольких лет и зим.
Здесь и русский был вприкуску – польский с идиш на догрузку,
и с украинским в подгрузку с «чай вере мене» земным.
Говорливо англосаксы рассекают слов размывы –
пузырятся на асфальте душ ушедших волдыри.
Здесь ходили ратоборцы – княжьих вотчин исполины
в этом древнем изначалье русской Матери-земли.
Англотрёп у дней руины –украинцы, Украина…
УкроАкры – нерухомОсть: покупай, бери без слёз
всё, чем прежде дорожили, всё, что попусту спустили,
потому что Украина нынче вся пошла вразнос.
Смальты выжгут лихолетье и оплавят на столетья
изумрудные лужайки гольфо-лунок торжеством.
Но однажды спросят дети: «Ну, а кто же мы на свете?
Чебурашки или йетти, или более никто?»
Здесь курчавые поэты и пейсатые раввины
вперемежку шли с мирами украинских дальних сёл,
над которыми Куинджи рисовал луны картины
от шевченковских знамений – суть Геракловых столбов.
«от села за дальней горкой дивный Боричев узвоз» –
от пригорка до пригорка чумаки ведут свой воз,
правят вечными быками, рассекая Млечный путь,
от Андреевского спуска к ним добраться – в пять минут!
Как угажена столица – чумакам и не приснится –
хают в мире украинцев англосаксы всех мастей.
В Киев выбрались скупиться, чтоб им разом провалиться
прямо к чертушке на ужин под укроп и сельдерей.
По Андреевскому спуску разглашался голос громкий.
Так похоже всё на ломку, будто ширку кто вколол
в украинскую столицу – стыд и боль её безлико
древним вытоком историй в злат-нуворишей камзол!
…по истечению прожитых лет гаснет славянства над Киевом свет….
-------------------------------------------------------------------------------------
«чай вере мене», азербайджанский язык – дайте, пожалуйста, чаю
Сентябрь 2008 г.
1.
Перелеском жизни по ранжиру, да по жирным заводям реки
пробегают прежние комдивы, проплывают в Лету мужики.
Оседлали резвые старушки крупорушку прежних лет и зим.
В них ума осталось на полушку, да и ту проветрил «барбузин».
И земля нисколько не покато протекает в новые века…
Пожили на светушке, ребята! Время в путь. Теперь – на облака.
Ибо там, в заоблачной юдоли вам назначат новой жизни срок.
либо же парение с консоли в вечности безликий бугорок.
2.
Чубук из бузины. Здесь сосланные впрок обкурятся травы, поскольку срок жесток.
Отдышаться едва ль среди болотных пней, чьи корни просто так повыдрали из дней.
У этих дней в пылу убожества менял, у жизни на краю отрыт расстрельный вал.
Чубук из бузины опал в душе на дно. Сегодня мир казнят за прошлое его.
3.
Точает природа из слизи и вони такие порой гаруса,
что стонет Геракл от явленной боли и рвёт на себе волоса.
Сминает титанов, эпохи и страны течение длительных лет,
но явятся миру волшебные планы – мгновений отточенный свет.
И свет этот яркий, и свет этот ближний собою пронзает века
и снова зареньем в эпохе бескнижной волхвы предъявляют себя.
4.
Господи! Вразуми всякого – и меня, и Якова.
Яков очнется, ото сна проснется,
станет разумеющим, душу брату греющим.
Прости брата Якова, как зернинку макову.
Не вызрел, не вырос, вынесли на вынос из приплодных вод.
Выплеснули в реку, под ершей опеку мертвым в чернород.
Кровью мамка капала – не бысть в мире Якова…
Подай, Господи, в горюшке к копеечке центик!
Братец был удавлен матерью в плаценте!
Девясил, детинец, материнки пот –
черный трав гостинец выжег братца плод.
Помяни, Господи, Якова, чтобы мамка не плакала...
Нет матушки, померла, теперь живу однова.
Одному – всякого. Помяни, Господи, мать мою Тойбу,
и убиенного ею во чреве брата моего Якова.
5.
Подельники удачи сожгли свои мечты.
Грядущие задачи не давят на мозги.
Живем сегодня люто, выхлёстывая мир
как сгусток Абсолюта, где водка – поводырь.
Картавлю сипло строчки чуть прожитого влёт.
Душа дошла до точки, а совесть – в зимород.
Преамбула удачи извечно для своих.
Чужие же иначе: по жизни в чуть живых.
Немереное место продвинутых на срок
без лунного оркестра, без радужных чертог.
6.
Парить над колодцем – затягивать план: небесным, нелестным земные следы
вчерашних дорог, по которым бродили, ещё не парили волшебные сны.
Еще растаможку брала расторможка, и даже немножко чужая стезя
имела иную от здешней подложку, которой служили враги и друзья.
Опоры на счастье еще не творили, опоры на радость ещё не могли.
Опорой на логику мозг воспалили – такие сырые, увы, пироги…
Но этот сырец мы привычно жевали, и с этим сырцом мы безвестность прошли,
где там нас упорно сквозь сито в скрижали на звездный олимп по крупицам внесли.
Но там перепутались будни и строчки – Оранта хранит, не читая подстрочник
изломов души на излучинах лет, где наши гаранты не знали побед.
7.
Одна песчинка не изменит ни цвета звезд, ни глас судьбы,
и пришлый +нгел не заменит простые скорбные мольбы.
Восстав из облачного гала, переступив небесный скит,
Он по земле пройдет бывало и примет мир как неофит.
И, обретаясь в этом мире, восстанет радугой дождя,
приглушит музыку в эфире и явит нового вождя.
В духовный мир преображенья внезапно вскроются пути,
как в половодье реки ленно срывают прошлого мосты.
8.
Как ужасно праздновать юродство прежде обестыженной страны –
танки захлебнуться в странном свойстве фразы «…лишь бы не было войны».
Но ворчат седые генералы – им Афган, Чечня застлали взгляд –
вот собрать бы всех их вдруг под шквалом ПТУРСов, прекратив войны парад.
9.
Вчера уронились Нью-Йорк и Сантьяго - Йорк-Яго в присяге раним
Под сенью единого звёздного флага пять тысяч внезапных могил.
.
СиДи на развилке страны диссидентов исписаны резью речей.
Вчера уронилась московская слава на связке соседских ключей.
.
У каждой станицы пылают страницы и лысые в жуть палачи
пытаясь молиться, готовы напиться во имя величья Руси.
.
Лежать в орденках батальоны и роты - к гробам не пришьёшь орденки.
Империи вязнут в великих заботах и кровь обогряют клинки...
.
Под бомбами гибнет в Сантьяго Альенде, в Нью-Йорке евреи-"совки" -
о том и об этих слагают легенды и памяти светлой стихи...
.
Норд-Остом в Москве отчеканены стеллы и снова сентябрь во дворе -
иконы низвержержены, мир - не Равенна. В нем тени усопших в огне
10.
Рампа в рамках, дамочки – сценарят волонтёры,
продувные мамочки, вислые пижоны.
Кавалеры в дамочках, в шашечном ражу –
стоики да ламочки – всем не угожу!
Прячут в душах истины гуру да сенсеи –
каждый что-то выстрадал, но завис на рее.
То ли королевский в том бы виной указ,
то ли довод веский в нём – спам вчерашних фраз.
Фразы перестроились в символы страны
той, в которой стоикам жали сапоги.
Той, в которой с Буддой разговор на ты:
становись инвестором или изыди!
По либретто новому тиснет ордена
миру безголовому мелкая шпана.
11.
Модификация духа – это когда Винни-Пух,
душу очистив от пуха, учит буддизм от прорух.
Слоник лежит на скамейке, латекса сдуты бока,
зайка скрипит на жалейке – детство уходит… Пока!
Кролики в искренней фальши мило виляют задком.
Стало быть, в будущем, дальше – вечный тандем простаков.
Кто-то однажды кого-то, стиснув в объятьях, объест
в виде рагу заливного под ресторанный оркестр.
Громко ударят цимбалы и подведут под венец
с парнем, по жизни амбалом – леди, ну просто капец!
Тут же семейная слойка спрячется в рыбий матрас.
с тем, чтоб вставать на попойки или напрячь унитаз.
Так и пребудут бездушно в потной житейской плоти –
сыто, легко, благодушно, с тем, чтоб внезапно уйти.
12.
В ожидании неожиданного неотвратное отойдет
в преломлении неизбежного чудный папоротник расцветет!
На вчерашней ещё завалинке у русалочьего моста,
где подмостные чьи-то валенки – вспыхнет радостная верста.
И по радужной перепутьице прямо к солнышку напрямик
встанет утренняя распутица, залив радугу за воротник.
13.
Завелся Змий в четырнадцать голов, и Змия нарекли по-русски – Вася,
А он всё жрал, судомничал и квасил, поскольку сбёг народный змиелов.
Но Вася чуть при пьяной голове, как тут же хвост кусал себе былинно.
И как-то перегрыз его предлинный, поскольку был привычно не в себе.
И вот лежит, искрится чешуя, и опадают под ноги искринки – -
вчера его боялась вся страна, сегодня он – причудинка Дарынка
Бери, народ, полпуда или пуд вчерашнего убоища земного.
хоть головы его ещё орут: «Удавим мир до часу рокового!»
Август-Сентябрь 2008 г.
1.
Заполнители времени жизни в стременах своих неудач
отрабатывают карму тризны, перетряхивая сансару.
Никогда на земле великой не угаснет их жалкий плач,
дескать, вертится жизнь не так, не в дугу для них – не на шару…
2.
В Шарм-эль-Шейхе пальцато живёт арабьё – сплошь лакейские рожи в извивах гротеска
излучают тупое: «моя – не твоё», а «моё – всё твоя» – из совкового теста!
Я бы мял их извилины в юшке из трав, что топтали весталки босыми ногами,
мускус дев друидических капнув в отвар, чтоб лакейство изжить праславянским цунами.
Но не будет другой в мире связки гранат, хоть бездонны склады украинского эха.
И не Киева токмо я ради солдат, и не ради минут сатанинского смеха.
Я давно приручил их земное: «Ату!» к лизоблюдому вслух: «Вам с женой полотенца?»
Я давно не сторонник душевных наук в этом мире сквалыг, чьё не ранено сердце.
Это вьючные в сытости шведских столов доедалы циничные, парии века.
Чуть попустишь гранату, и местный альков тут же станет палатой с тюремной опекой
Потому и держусь я за ручки гранат даже в самом уютном арабском алькове,
ибо точно известно – пустынный собрат ищет зуд антифад даже в ласковом море.
3.
Мчаться городом водилы – педорыло лисьей рысью,
за баранками не хило изворачиваясь вспять:
впереди у них дорога – далеко не недотрога,
на которой всяк немного полудьявол, полусват…
Предъявляя чуть не чудо, мчатся прытко отовсюду,
то ли просто ротозеи, то ли мрачно чудаки.
В каждом искренность мобилки – от набора до морилки
телефонными звонками, всем им важничать с руки.
Как струбцины на арене мчаться леди, джентльмены,
муромои, мародеры, марокканцы и сачки.
Мчаться к дьяволу навстречу. Хоть глаголят, – мы на вече.
В довершенье, после встречи носят серые очки.
И в очках бесцветных этих, проклинают всё на свете.
словно вышедшие йетти из исчадия земли.
4.
Пурпур в свинце – это август: лета поджаренный свищ.
словно лангуст на жаровне впрямь пригоревший артист.
Словно отпетое лето славно отъелось брусник
и на завалинке где-то в рачьих запрудах кипит.
В оторопь уличным сливам, вдоль по проспекту села –
улице с пышною гривой в зелени фруктов и сна.
Сон расплескается чуткий, там, где ушли в города
прошлого счастья минутки, сказок живая вода.
А за околицей снова стали поля на отстой
в ржавости свежей соломы с убранных в тучность хлебов.
В пурпурно-рыжей зарнице лето проносит себя
в мир, где сентябрьские птицы тучно обсядут поля.
Август 2008 г.
1.
Душ накоплена копилка. Есть проблемка? Упредить!
Недозволенность в дурилку? Прекратить!
Вседозволенность по праву: мы на раз!
строим юную державу на отмаз!
Благозвучье с благомукой не в ладу -
с этой мерзкой подлой сукой не пойду!
Там же этнопатриоты - простаки
и вожди их адиото-дураки…
По подвалам да по ситным кабакам…
всё с начала – места мала мудакам….
2.
Кринолины на креолках, на туземках – маячки,
стринги в пластик-упаковках – их привозят морячки.
Чтят пиратские пенаты острова нейтральных вод,
вдаль плывущие куда-то и влекущие вперед.
Кринолины на ночь смяты, гаснут в полночь маячки…
Всё, как в сказочке, ребята – вобла, пиво и… качки.
От качков несёт могилой – нет уж лучше к водке пиво!
Старый сказочник устал – к маячкам душей припал.
3.
Шизохрения… Шандарашные Шандоровичи пьют кефир.
обрусевшая жизнь всегдашняя не заманит их в Тель-Авив.
Судьбы выжаты в Соловецкий край да в Колымский ад неземной –
кто такому был да по жизни рад – тот не выжил бы в мире том…
Сталин в волосе, Каин в голосе да расстрельные рвы вдали.
Много шашели в буйном колосе – будто выцвел он без любви.
Будто вызрел он в окаянности и всосал кровавые сны.
Русь привычно по пояс в гадости, словно правят ей упыри.
Век сумятишься, задом пятишься, только в прошлое не нырнешь.
Колос к колосу море катиться – боль народная, гой ты рожь…
4.
Опять стезя в лауреаты, опять работать не смоги,
когда вокруг жуют ребятЫ с густою снедью пироги.
Гламурных фраз пустые строчки уже сработались до маз.
Опять душа дошла до точки, опять ей время на Парнас.
Манипуляторы раскруток влекут народ в блошиный транс,
но время кончилось для шуток, и вновь братва кипит: «Атас!»
И вновь из бочек тулумбасы под стены властных тащат гнезд
все те, кто прожил хреновато в стране, где совесть шла в разнос.
5.
Пергаменты души раскатывая вспять, вдруг обнаружишь ты друзей фальшивых рать!
Но где-то на завалинке. в глуши светильник дружбы ты не притуши...
Друзей порой не виден эшелон - он мчится мимо попранных икон...
В божницах его окон - слабый свет. За каждым - из прошедшего привет.
В божницах его окон - слабый блик. За каждым - обстоятельный мужик.
И если ты себя не растерял - верни друзей, души умеряв шквал!
6.
Спектрограмма - лжи ни грамма в перистальтике эпох.
Режет Время пилорама, состыкуя к блоку блок.
В каждом блоке - счастья крохи, в каждом закутке - озноб.
Расписание эпохи: кому по лбу, кому в лоб!
Кому воблу, пляж да пиво, а кому - седой туман.
За туманом - снов крапива, а в тумане - растаман.
Сбрикетированно жало всех окрестных волостей
в неликвидное начало повсеместных сволочей.
Сволочат они привычно и тиранят наши дни.
На поляне земляничной - горе-ягоды они...
7.
Если выжал строчку, человек, - быть тебе отныне и вовек
толико не факелом живым, а реальным сеятелем нив!
Вот смотрю - житейский маскарад: вновь готовят армии парад.
Вновь армады строются в порту, вновь соседи бряцают: "Ату!"
И рванут по крымским виражам армии захвата без пижам,
выстроятся строгие полки и нагрянут чёрные деньки.
Кровь, безволье тихих крымских сёл - Украины горе и позор...
Август-сентябрь 2008 г.
P. S. Я никогда не даю политической оценки эпохи…. Только излагаю поэтические предощущения.
1.
Пахнет корицей и хмелем… Всюду, куда не смотри,
Вахмистр сытый Емеля жрет на печи куличи.
Пахнет ладаном и хмелем, вечный работник Балда
ищет попа в опохмеле. Только усоп борода.
Негде разжиться алтыном, жрал бы Балда сальтисон,
Если бы не был кретином, выбив попа из кальсон.
Сказок хмельная удача, но в опохмеле народ
Ищет сто грамм, а в придачу, может, кто двести плеснет.
2.
На перегреве лета гребу в пустом трамвае - под лейбой: номер-помер - ни пуха ни пера,
а подле сипло-тетки скрипят об урожае - и ширится по миру стенаний трын-трава.
Придушенные всяко, примазанные липко, придолбанные к миру вороньи гнёзда лет.
В те годы за ошибкой я совершал ошибку, но время их свернуло в малиновый планшет.
В планшете том эпоха - сплошная непонятка, как кукла-неприглядка - не стоит ни гроша.
Но мне от той эпохи - легко, светло и сладко, поскольку в той эпохе я жил на букву "Ша"!
Шатун, шалун и шудра - я жил на свете мудро: писал стихи и бражил, не напрягая жил.
Но вот иное время, иное встало семья, как будто некто рОзлил по миру рыбий жир.
Повсюду губошлепство - в саду ли, в огороде, а я пишу об этом обзорные стришки,
Хоть не был я Емелей по святцам своим вроде, но будто кто-то вставил мне новый код башки!
Не вышел в Енералы - не будь блохой на взводе, причислят в аксакалы и выдадут носки.
В носках зимой теплее и все таком же роде... Я буду в этом роде до гробовой доски!
3.
Нет дня, чтоб Музы не бывало - даруют строчки небеса
и даровитым аксакалам, и тем, кто прожил полчаса.
Но только, что речит младенец - не вразумительно ещё:
будь он провидец иль возренец - гунявит истин существо.
И опадают истин шквалы иной раз в памперсы бывало.
Ведь желторотые юнцы изрядно гадить молодцы.
Их даровитости печать: нас рать... нас рать... и снова - рать!
4.
Индикатор несуразности индуцирует нервозность,
семантические разности - дивной речи одиозность.
Вон японцы, те по капельки выжимают в слово мир -
Мураками умиляется - дескать, мы так говорим.
На планете, где извилины камнепадов вышли в ночь,
свято веруют в обилие пёстрых духов-тамогоч!
А селедки самурайские козакам одним под стать -
те де стрижки залихвацкие, та же вольницы печать!
Вот живу порой и думаю: чем же я не рыба-Кит?
Коль треску на завтрак хрумаю на японцев без обид.
Хоть плыву я на троллейбусе - еду вкалывать с утра,
и ищу загадку в ребусе: словом к слову... кутерьма.
И портки не "откутюрные" относил уже до дыр.
Стал быть тоже мы культурные, и для нас открыт эфир!
5.
Лабухи тушуются у морга: скоро ли-то вынесут жмура.
Тумборылый "Пазик" мордой в морду - смотрит в "Форд-фиесту"...
Не родня!
Не спешат покуда санитары: тары-бары, тещи, пироги,
выпитые водки самовары с закусью от бабушки Яги.
Преферанс - по сотне с мелочишкой, макияж наносится густой.
Жмур лежит степенно - тишком-нишком, не знакомый с гробовой доской.
Вист... ещё... и сотни не бывало. Значит время - в гроб жмура кладут.
- Выноси! - команда прозвучала. - Лабухи с оркестрами идут.
И оно, хотя и не фиеста, и кого-то под руки ведут:
Смерть - она, известно, не невеста, но красна, когда в гробу уют.
Санитары, лабухи и гости вперемежку, жаль, что нет попа.
Раввин просит много на погосте. Ключ на старт. Поехали... Пора!
6.
Запомни и заполни свой мир в волшебном сне - комюнити сегодня опять в большой цене!
Живёт в них сопричастье к творимому добру - приставу Энской части сей мир не по нутру.
Ни взять его да высечь, ни выбить за гроши - пристав из Энской части тоскует от души.
Владимир Маяковский пьет горькое саке, глотает рыбьи роллы с морщеньем в кадыке.
Маскульт не "От Кутюрно" протаскивают в щель несыгранность ноктюрна, как в устрицу форель.
И вот уже в салате из вобл и пахлавы, в волшебном аромате нарезаны мечты.
Лежат на лизоблюде и в патоке плывут в миры, где просто люди в безветрии живут.
Наесться и напиться б им - вот и все дела, мечтой опохмелиться подобная шпана.
Не прыгнуть им в сансару соцветием огней, но вырвет их на шару от выстраданных дней.
Август 2008 г.
1.
В Гонолулу от Петровки можно мчаться с пересадкой,
от Багамов до Майорки – ровно столько же под банкой.
На Бермудах барракуды разгрызают пуп земли
жидко-мокрой лихорадкой отмокая от Любви.
Жуткий образ кардолинный размывает серый сон -
безиконный, безкартинный, безупречный жизни клон.
От Парижа до Гонконга мчаться донки в поднебесье.
У божков под старость ломка – слов не выбросишь из песни.
То ли онко в шоколаде, то ли запахи мимоз -
пробуждаемся в Гренаде среди веников из роз!
Странный облик кардолинный разливает серый сон
в кубки с патокой и миррой подле памятных икон...
Знать нельзя нам без морилки... Вот такие нынче сны.
Эй, гарсон, тащи бутылку... Мы проснемся в хоть бы хны...
2.
Балаган превращается в пошлость, а бездушные краски лица
в безымянную дней односложность – в рыхлый аверс лица подлеца...
3.
Стал мир древней чем наши уши – поопостыл и вышел прочь
в такие каверзы заглушек, что в ступе нечего толочь!
И тот, кто к миру привязался, тот в нем остался без лица,
поскольку в полночь оборвался, сжигая маску подлеца.
Иронически отъехав на потеху в мир иной,
пробуждаешься без смеха – да ведь я ещё живой!
Что за штуки эти глюки? Немцы взяли б их обратно.
Ненцы жрут моржа без лука – говорят, что им приятно!
Не маржа моржу досталась – был бы Кук, а так – кранты.
Только песенка осталась: ненцам лук бросай в унты!
Морж – не корж... Сожрут без лука ради сытости и... пука!
4.
Опять приснилась Атлантида: возможно, – это сон земной.
Земля на выплеске – ставрида, а чуть на всплеске – мир иной.
Нездешних фраз канва и выдох, нездешних грез обет на срок.
На этот срок никто не выбыл, не перенесся в некролог.
ПТА-АШЦ -подобье гироскопа, ПТИ-ИШЦ – в ответе за себя,
ПТА-ИШЦ, ПТИ-АШЦ – о чем молчите давно прошедшие слова?
Так разговаривали прежде атланты с гроздьями земли:
- Храни нас, твердь Земли, в надежде, что волн не смоют горбыли
Старушку нашу Атлантиду... ПТИ-АШЦ, ПТО-ОШЦ... смолкает хор
из голосов, ушедших в Иды, но говорящих до сих пор...
5.
Ах, мой Город простаков, дураков и пьяниц –
нынче сытости альков. Я в нём – иностранец!
Обнаглевшее хамьё срыгивает суши,
рядом гейша в кимоно всяко бьют баклуши.
То налево отойдет, то шагнет направо,
ну, а публика орёт: "Ходь сюда, шалава!"
Без обиды ни чуток, с ротным огнемётом –
ни к чему на рот платок, сжечь бы в миг кого-то!
Это славное: "Банзай!" нарезает ноты –
треть обоймы получай, чтоб не жали боты.
Из ошметков славно снедь сделают фаршмачно,
чтобы сытным был обед и кричалось смачно!
К нам японцы всякий раз приезжают в гости –
у якудзы острый глаз и с избытком злости.
6.
Народец ругается впрямь простовато:
- С чего начинается рубль? ... – С депутата!
- С чего начинается хлеб? ... С депутата.
Неужтоль, он соль наших бедствий, ребята?
7.
Безликость облика беспечна – она не явит образ юный.
Чуть проскрипит сверчком запечным, чуть прозудит в конце июля...
Я фотографии листаю – нелеп их бледный трафарет,
как будто прошлое читая – я выжат в нём от А до НЕТ.
8.
Мы придумали жизнь, партитуру которой
кто-то прожил неспешно, светло и легко,
хоть иные истаяли в ней бестолково,
чтоб отсеяться в памяти в мифов жнивьё.
9.
Не занимать мне, не марать чужого в мире места,
когда ещё своя тетрадь полна души контекста.
Не занимать чужую пядь, не сдав свою без боя,
когда словами жжет тетрадь душевного подвоя.
От человечества устав, мню: в птичьей стаи сладко,
но и у птиц есть свой устав, а не по жизни давка,
но и у птиц есть вожаки и те, кто отлетали -
кормить их больно, ведь они обличье потеряли.
И в полумасках прежних сил напыженные строго,
они вонзаются в эфир, чтоб наземь выпасть смогом.
Июль-август 2008 г.
1.
Отступая от закланья, осуждая на любовь,
мы на кромке мирозданья охлаждаем мира кровь.
И хоть кровь кипит густая, нам не просто с нею жить,
если весточкой из Рая не поманит счастья нить.
На пульсациях вселенной у волшебного ручья
мы увидим лик Равенны средь бабья и мужичья.
В аты-баты шли солдаты, в полночь грёзы отошли -
не случилось нам, ребята, вырвать с неба горбыли.
И теперь бредем по шпалам между небом и землей,
там, где Смерть – ямщик бывалый, резко косит битюгов.
За полСмерти от причала, за полСчастья от себя
мы бредём по звездным шпалам в запредельные края.
И от этого по небу наши стелятся следы
в райский сад к земному Фебу за полМига от Любви!
2.
Величает Грусть кого-то имяречием Любви:
что с ней, как и отчего-то – не споют и соловьи.
Что с ней, кто и для кого-то – не постигнут и друзья,
уходя в года поротно – в мир, где молодость моя!..
3.
Жизнь прожить – не поле перейти: пирогами поля не измерить,
вязнут в поле Жизни сапоги, а судьбу, брат, некому доверить.
Ведь трудяга-умница – она век играет в числа Фибоначчи,
ведь судьба-то, собственно, своя – отчудит своё и не иначе!
На душе, естественно, надрыв оттого, что век она в мозолях,
оттого души иной порыв не всегда судьбу питает вволю.
И тогда безвольная она не звенит, не греет, не чудачит -
мы судьбой исследуем себя, ведь она без права передачи...
4.
Эстетики вычурный рантик на хамском отродье страны:
к рожденным пришит эксельбантик подобьем хмельной хохломы.
И вот уже тётки-матроны главенствуют там, где вчера
Матрёны сымали иконы и гнали святош со двора.
Иконы сегодня в божницах, мадонны в привычной цене:
чуть скрипнет в душе половица, так тут же фингал на лице..
В примочках газетные строчки привычно спасают лицо.
А мир, не дошедший до точки, привычно играет в серсо...
Подальше от нашей печали – знай, жмёт себе всласть на педали....
5.
О, Боже, снова говорим, мол, мир на кромке розни!
себя кромсая, мир творим, в комки сбивая козни.
Себя кромсая, миг творим, в котором без труда
легко и радостно парим неведомо куда.
6.
Объезд бесседельный мустангов – не трек на поле боевом:
нет бэтеэров, грозных танков, а просто воля и покой.
Вошли в сока младые кони, их не знавали ездоки -
им заплетали гривы ласки в густом тумане у реки.
Русалят ласки, гривы вьются, хрипят мустанги под седлом.
Ковбои весело смеются: "Мустангов в конницу сдаем!"
Иной мустанг, как вошь на шланге, так под седлом зашубуршит,
чтоб не полечь на правом фланге, когда "отход" трубач трубит.
Устала конница в эпоху бездушных ядерных ночей -
мустанги выбрали свободу без авангардных трубачей!
Иной мустанг прикинься шлангом под брачный танец манго-манго!
Июль-август 2008 г.
1.
Солянка из поэтов и глупцов дана как данность времени иному –
льстецов в нём, что в кастрюле голубцов, и критиков – что перца в остром плове...
Но если сам творишь Земле добро – рассветы счастья встретишь всё равно!
И серебро волшебного накала превоплотит тебя из маргинала
в чудесного радетеля того, что жизнь дала – не много и не мало,
а ровно столько, сколько суждено: мечтать, творить и жить на страстном шквале
во имя, ради, имени... Чего?
Ты сам-то на Планете этой кто средь мелочей житейского Портала?..
От Бога – человек! Добро иль зло – сам выбирай на кромке мадригала...
Поскольку Жизнь – такое ремесло, что Мастерства в нём многим занимало.
2.
Мост по радуге не льется – он бездушно перекрыт,
шлакобетонным слайд-оконцем смотрит в вечность древний скит.
Наметала амбразуры старых улочек пурга –
из житейской серой хмури простилается тайга
недошедшего до веры, перешедшего в себя:
эсесеры, пионеры, рэкетиры, трын-трава...
Отбурли опохмелы, отбугристились хмелИ –
кто в лик эры, кто в старпЭры, кто куда, а мы – в цари!
Наше царство отзовется в сердце солнечно – Подол!
Здесь божницы и оконца светят памятью времен...
На Подоле улочки – мира закоулочки!
3.
Собирая миры по крупицам в лубок, пересортицу лет перебрав по часам.
Вдруг печаль понимаешь – в ней время – песок! И в неё отступают испуги и страх.
На зыбучих песках изменяется мир и глаза остывают ранимо в слезах –
изрыхляются звуки и глохнет клавир, и стоят часовые у дней на часах!
Отпуская миры по крупицам в рассвет – мы себя обрекаем страдать и любить,
мы себя назначаем на Новый Завет и уже понимаем, что учимся жить.
4.
Аренда персональной тучки – такое счастье в жаркий день,
как лучик солнышка на "кучки", как тропик в Сихоте-олень,
как преднамеренное "буду!", поскольку Будда я и йог,
но дождик восприму как чудо, как и костер, когда продрог!
.................................................................................................
Крестьяне выкажут хитринку лучистых глаз
и отступления тропинку в недобрый час,
и безнаследственное право покроют вслух –
далась им скрадера-держава – вынь Бежин луг!
И на лугу, на том подлунном уйдут в покос,
и будут веселы и юны всю жизнь всерьез,
и будут верить только в силу рабочих рук...
Жизнь от рожденья и до могилы – им – Бежин луг!
..................................................................................
Полет по-птичьи над землей, полет на грозовом предвздохе,
когда чуть выдох – счастья крохи, вот так до времени живем,
по-птичьи крошим опресноки во имя алчущих богов,
в которых наши предыстоки, и от которых мы уйдем...
Куда бы знать, коль путь далекий в эфире неба грозовом.
5.
Дедушка Оз не волшебник уже – выжат в до слёз промокаемый мир.
Прежде чудил он во всю в кураже – нынче же лижет беззубо пломбир.
Всякое снится теперь старику – Эля с Тотошкой, их мир-домосед,
а дровосек на заправке в дугу пашет, свернувшись от древности лет.
Лев-серцеед наплодил зоопарк, а дуболомы в ливреях милы:
кто охраняет из них автопарк, кто – продувные, чужие миры.
Только вот сказка – она без конца: Эля смывает полуденный грим
детские две половинки лица лихо скрывают старушечий клир.
Лает Тотошка, чтоб буря пришла и разогнала обыденность прочь,
чтобы Бастинда по миру прошла, в сказку вливая оскомины желчь.
Желчь мрачной ведьмы в всегдашней цене приворожит и клопа на стене,
шустро растопит дорожный асфальт и заискрятся жемчужины смальт!
По изумрудной тропинке мечты дедушка Оз перебросит мосты
в новую, добрую, светлую грусть – сказки не старятся! Мы?!.. Хм... Ну и пусть!
Июль 2008 г.
*** Памяти сказок Волкова Александра Мелентьевича -
советского ученого-математика, переводчика, мечтателя
и объединителя духовного - советского и американского
мегаэтносообществ. ***
1.
День за днём - незатейливость вёсен под раскосым плетеньем дождя,
заиграла на радуге осень под сурдинку ушедшего дня.
Заиграла светло, не печально, среди налитых солнцем аллей -
кто-то вызвал её в лето тайно, но о том известил соловей.
Свиристели уснули в метели, ну а в март упорхнули дрозды,
и синицы в январь улетели, а июнь окатили дожди.
Не откормишь дождливую стаю, мокнут птицы под сенью ветров,
то ли в зиму минут упорхая, то ли в сколы грядущих веков.
2.
Блуждание дворовых стариков - кто командор, кто просто неудачник.
Планета чудаков и простаков: век прожит - стал решебником задачник.
По жизни незатейливо они дожили до морщин седых и подагр,
и каждый, кто вчера еще любил, сегодня вровень мандол, ступ и пагод...
кто выбился, кто головой поник, кто спутал камнезои с мезозоем,
у каждого свой горький неолит и на душе кровавые мозоли
3.
Работает время, на клавишах трется - клавирные коды, звучащий кадастр,
полвздоха в полтерции сна остается, а музыка дней - партитуры балласт!
Здесь сонм дирижеров тревожно и чутко колдуют над нотами будущих лет,
Вербальные прутья увили колодцы, в которых удачи звучит менуэт.
Оркестр на удачу: фаготы и трубы, трембиты и флейты, тарелки и бас,
не хочется верить в печаль почему-то, хоть лихо рыдает во всю контрабас!
Чудес не бывает в стране неофитов - галерные весла приладив к словам.
я верил в их чушь - и светло, и открыто, пока королева велела: Атас!
И мчалась на крыльях мечты каравелла, и каждый, кто веру такую постиг,
в миру обретался весомо и смело, пока не залил себе за воротник.
И вот пепелище вчерашнего мира - промятые трубы, пустые слова:
пора отступать, только струнные лиры мне шепчут бессловно: еще не пора!
4.
Новый день устанет к ночи, перегрузиться до нЕльзя,
перепарится в бывальцах и отыщет мира дно.
Миг у мира - в постояльцах, и в него войдут скитальцы,
выткав прошлое на пяльцах до исхода в НИЧЕГО...
В никуда уходят звуки - несть с кем более делиться,
их созвучием волшебным оплетает трын-трава,
та, которой наст стелился, тот, что в космосе струился,
то ли кубком дней священных, толь исходом в НИКУДА!
Кто алюрово-проточно, кто легко, а кто непрочно -
все мы в миг последний станем прошлой калькою себя...
Во вчера мы просто люди - кто за это нас осудит -
все мы в глянце первоцветов пересортицы эпох.
Но пока ступаем лето, мы за ним бредем в штиблетах -
без помпезных эполетов, просто так, как бродит Бог!
5.
Когда прибываешь на планету Джи-дай, сталкиваешься с толпами паломников.
- Дай, дай! - возглашают они, протягивая перед собой руки из разноцветных хитонов.
- Чего вам, молящиеся?
- Рис дай, ячмень... пшеницу дай, кус-кус дай... Всё дай, что давали нам наши Боги на планете Земля!
...А как им объяснить, что и их боги остались в прошлом, и самой планеты Земля след простыл во вселенной?
6.
В глубь колодцев дворов забредая не раз,
бродит старый скрипач с замшевелой сумой.
льются звуки легко - полонез, падеграс,
но печальные тени встают за спиной.
Прежде молод он был - цирком мир колесил,
на парадах-але первой скрипкой звучал,
по канату на вантах упруго ходил
и любовью всегда на любовь отвечал.
Но иссякла река переездов и встреч,
и пришлось пережить отпевание лет...
И уже больше нет прежде ангельских плеч,
А в колодцах дворов - полутьма, полусвет...
В глубь колодца веков отступает рассказ,
где звучал много раз... полонез... падеграс...
Июнь-июль 2007 г.
1.
Устроится дождь в заменители лета и будет мочалить троллейбусный квас.
В музее беседовать с кабриолетом не время, как видно, сейчас...
Лакей в позументах уснул в архетипах - его не пробудит чужая родня,
я помню в Швейцарии высмотрел типа -Жан-Клод сент Анжуйский служил у меня.
Он был востронос и щербат в одночасье, во всю конопат и без меры пижон,
носил гренадерское ветхое платье, рейтузы по виду почище кальсон.
И вот он теперь в новоявленном виде - напичкан соломой почище орла!
За прошлое он на меня не в обиде: форейтор, ефрейтор, трудяга, дворня.
Устроился дождь на завалинке лета один одинешенек без колеи,
в которой когда-то на кабриолете застряли мы оба - Жан-Клод & sir Me!
Оказию эту забудешь едва ли - на вист опоздали и кончился грог,
когда мы с Жан-Клодом с телеги сползали, в которой случайно везли мокрый стог.
В итоге Жан-Клод нынче вовсе из сена, а я на завалинке лет невредим,
хоть кто-то и бросит: "Ну да уж, богема", хоть я у Жан-Клода рейтузы стащил.
2.
Пострелёнок-егоза прыг по лужам: «Я летаю!»
скок над лужей: «В небе таю, будто впрямь я стрекоза!»
Большеглазая оса, по глазам не молодуха,
а душевная старуха и в душе её гроза:
- Рот, больной, откройте шире! Ваши зубы вам под стать -
ведь такие съешь-до-дыры невозможно врачевать...
Бур во рту буравит остов полузуба, полурва -
осыпается нервозно прошлых пиршеств пахлава.
В полость рта, в язычный сток осыпается оброк
лет изъеденных и зим - видно стал я уязвим...
Ох, уж Пиррова победа, ох, ух горе-лабуда -
записала меня в деды пучеглазая беда!
Но у клиники ребенок - прыг поскок:
«Я лечу как аистёнок!»... Слышит Бог!
3.
Каждый день из слов опала… Очень разные слова
говорят ничтожно мало – будто тени из подвала,
в терть избитые бывало – море плевел мчится шквалом,
шторм безумного накала… и рождается молва….
Люди, собственно, от скуки переврали этот мир,
Миг доводят до прорухи и рождается кумир!
А затем кумир с молвою сочетаются глушить
правду мира – ту, что стоит и лелеять, и любить.
Оттого не чту кумиров, что лелею святость мира!
4.
Преодолевая мерность, проживаю повседневность.
В ней известен каждый штрих - каждый вздох и каждый пшик.
Ну, скажите, что за мерзость знать заранее размерность -
жить под бременем вериг ради праздничных ковриг...
Но коврижки - дело третье. Сеет бурю вырви-ветер,
сеет утро вырви-сон... Не бросай души на кон...
Вышел срок остепениться - так и быть, пора, пора,
всё, чему уже не сбыться, разобрала детвора.
А дворня, отмерив меру злой несытости своей,
прихватила лет Химеру да с избытком жидкий клей.
Во клею том не разжиться - нет в нем вязкости штиблет,
шик-момент блеснет зарницей и угаснет в айн момент...
И спешат уже забрала снять и рыцари к стыду,
те, которым всё, блин мало, у судьбы на поводу.
5.
Мир объелся чепуховин и сносил во рту мосты.
Стал мишурен и зловонен до Коломенской версты.
И тогда явились в мире Мастера, и родили в этом мире Терема!
В каждом тереме под спудом сливный бак -
Каждый жить в красотах мира не дурак!
Встали улицею смрадные бачки за ними потянулись мужички!
В каждом завиcть завелась, как в горле кость,
Каждый выжал из себя обиды горсть...
Из-за этих из житейских передряг города подняли веси на разбрат!
Оттопырились кто как и кто за что -
вот такое не спортивное лото...
Только где-нибудь отстроят новый мир, как угадят его тут же без кручин!
6.
Огранка дня под стать эпохе - мир новостроек, эстакад,
прибрежье парков в биотоках нарядных уличных наяд.
И солнце в утренней огранке, и небо - солнечный элей,
и пес, лакающий из банки, и бомж, в чьём облике: "Налей!"
И клей "Момент" отжат и брошен, и две пацанячьи слезы -
был снят пакет с башки гаврошьей, и мать истаяла в низги.
И Бог, суровый не по чину, но по призванью - сирота -
подмял пацанячью кручину под кромку дня... под ломку дня.
Май-июнь 2008 г.
1.
Мы по крови – принцы крОви, а на выдохе – инфанты:
с каждым – Бог у изголовья, в каждом – ангелов таланты...
Мы по крОви – принцы крови: люд служивый здешних мест –
не умеем жить в алькове – подавай нам Эверест!
Мы по крОви – принцы крОви – сжаты в цепкие тиски –
кто играет на кларнете, кто спивается с тоски...
Мы по крОви – принцы крОви – мир спасаем на крови:
подуставшим в светлой нови возвращаем лик любви...
Но на пик Любви не рвемся, потому что в том наш крест –
мы в любви живем в колодце здешних невеликих мест –
упрочняем наше право жить при Храме на кровИ –
расплескав галонны боли ради солнечной любви.
Ведь любовь не на вершине – на подножии своем –
здесь она себя целила, здесь исток и окаём!
2.
Обрамление картинно – жизнь застыла под мазками,
оземь шмякнулась рутина и опала под ногами.
Отпылали чьи-то судьбы, откипели чьи-то дни –
Бродят призрачные судьи словно Эльмовы огни.
Пазл прошедшего – калеки разбирают по частям:
жили-были в кои веки продувные человеки,
но, сомкнув однажды веки, переплавились в нагар.
На холсте пылает свечка безнагарно, словно печка!
Помолясь на свечный жар, светный +нгел сходит в Храм.
В храме том воркует всяк с пришлым богом за пятак.
.............................................................................
Из ошмётков прошлых драм лепит будущего хлам.
3.
На подножке лет ворожка ворожит – ворожбиты мнут окрошку строят скит
В том скиту седой ворожке будет дом – пусть промчится неотложка не за мной.
Пусть услышит Бог деньков седых мольбы и отступятся ворожки от судьбы.
Пусть воссядут Бабы Ёжки на пеньках и при каждой будет ложка вся в цветах
И цветистыми гребками пусть оне лунный свет сжуют в сметане при луне
Слыла матушка ворожкой много лет – Это боль которой в мире больше нет.
4.
Они стоят в тени Эдема в разводах светных островов:
одним досталась диадема, иным – полуденный альков...
А третьим – +нгельские струги и тел истекших остова,
и блеклый абрис Кали-юги, и бессловесная мольба.
Но горевать им нет причины – в них время выжгло солнца свет,
и в нём последняя кручина ушла в заоблачный рассвет.
А на Земле остались люди в июньском зареве аллей,
и мир, который в них пребудет пока судачит мир теней.
Туда не вырваться случайно – земного нет туда пути.
На том пути иная тайна. Туда не велено идти.
Там выжгла резь тысячелетий иные символы эпох –
над ними – связки междометий, под ними – в облацех не Бог!
А некий +нгел в тоге длинной, чтоб не пугать собой, любя.
Окутан нежной перелиной и вязью золота звеня,
проносит Крест свой на полнеба. Всем прочим отсветы даны.
И в каждом отсвете от Феба частички утренней зари!
Любовь и Ненависть похожи, как и двойняшки-близнецы,
но не рождает дрожь под кожей у тех, кто убыл от судьбы.
Судьба их навеки прервалась, а вот душа – та ищет свет,
которым прежде наполнялась, как кадры старых кинолент.
Над каждым солнечным мгновеньем рыдает Князь кромешной тьмы,
Но прожит миг на воспаренье, и в дом ворвались душ миры.
© Написано на прогулках в Киевском речном пассажирском порту, июнь 2008 г.
1.
В летних радугах, в грозах весенних, на живом изумруде полей
Светный +нгел ступает степенно, разливая в пространстве элей.
И сливается с мелосом птичьим бирюзовая благость дождя -
в преднебесно-земном пограничье сирый мир обретает права.
В повседневном неряшливом мире просит шут благодатный элей,
а душа на оконном клавире на останок взывает: "Налей!"..
...В летних радугах, в грозах весенних изумрудно сверкает земля
в алых маках пылая, как в венах, накаляясь огнём бытия.
2.
Тем и ценны в мире маки, что в их коконах живых
закипают мира шлаки: ширки огненный гамбит.
В кровь заварка, в мозг запарка, а не +нгелы в соплях -
драйв не здешнего пригарка сеет смерть на скоростях.
Чуют +нгелы проруху, чуют лешие беду,
причитают в страсть старухи у беды на поводу...
...Наркоманы, наркотрафик, нарко+нгельский барон
на груди не рвёт рубахи у поверженных икон...
...а страдает, очищает эту землю от чумы,
на краю Земли стеная от поветрия молвы.
Б-г нечаянно рассеял на земле чертополох,
чтобы +нгелы, седея, вычищали землю впрок.
В нашей жизни беспросветной, в нашей жизни не святой
им, амбрэ испившим в небе, на земле не дан покой.
Не дарована им участь проходимцев бытия,
и живут они тем мучась - их не приняла Земля!
И теперь бредут по лужам в изумрудных красках дня,
но не прислан им на ужин +гнец божий - счастья для...
Лица +нгелов испиты и осипли голоса -
но не капает в корыто с Неба Божия роса..
И отверженные Богом на галерах блудных дней -
между Небом и порогом в Ад живут они теперь.
Глосолалят в благовестье, благочинно водку жрут,
но собраться как-то вместе им препоны не дают.
У икон рыдают хором хамовитые земляне,
ну, а в мире заиконном бражат инопланетяне.
Тех и этих не проехать и сохой не обойти,
Трудно жить на белом свете, а на Небо нет пути!
3.
+нгел, +нгел, солнце в луже, звёзды выжаты в росу,
рыжий кот жует счастливо, рвёт зубами колбасу.
Ни пррок он, ни +постол - просто вызванный на срок:
шибко мал умом и ростом милый комнатный божок.
С ним сдружился я недаром, потому что на весу,
я несу души нектары в человеческом лесу!
Вакханалия злодейства возникает тут и там.
Солнце в пиве - фарисейство - растекает по губам.
Ни сказав и слово другу, плднимаю свой бокал -
хоть до времени потуги мне давались по слогам.
Но сейчас, как с дна колодца виночерпий-прохиндей
наполняет кубок солнцем прежде пива лицедей.
Пей! и пью - за мать, за друга, отошедших в мир иной,
пью за рыжего зверюгу, стерегущего покой.
Пью за тех, кто перебрался в мир заоблочного сна.
Пью за эру Кали-юга, с тем чтоб кончилась она.
Чтоб явив себя блесною, вновь ушла на глубину,
чтоб воспряли мы весною той, что явится в миру!
4.
Кот, вращающий башкой, на кругу гончарном ожил,
лепку пережив и обжиг, став вдруг комнатным божком.
И теперь глядит в окно с подоконника-божницы,
будто в будущность глядится сквозь волшебное стекло.
Котовасия в цене... Между тем, ни кот Василий,
ни его хозяин сирый не играют на трубе.
Отобрала жизнь альты, и гобои, и кларнеты,
горны, трубы и лорнеты у взлохмаченной толпы.
Прежде где ни плюнь, Васёк, жили в мире оркестранты -
всевозможные таланты - всяк имел свой голосок!
А теперь хрипят с утра электронные будилы
и ворчат по полной силе: Эй, флейтист, вставать пора!
А у флейты не лады с этим миром, с этим летом,
с обесточенным поэтом и всесилием орды.
Разрушает мир орда с котовасией под солнцем,
и уходит в никуда кот в божнице на оконце.
Вновь потянутся дожди, кот свернется халобуде,
там где мимо ходят люди, побывавшие в воде.
И в картонном сундучке по-гусарски взгляд он бросит,
и на сердце будет осень и печаль на кандачке.
Но покуда - кто куда, а Василий шмыг на солнце
и взирает за оконце: где вы кошки? Ходь сюда!
Поворкуем, покотячим, мир собой переиначим
сводным МЯУ, господа!
Эй, оркестр, уйми басы - мы мурлыкаем в истоме
за кровянки в гастрономе, не по прихоти попсы!
Не усы, а камертон нам подарены природой
завершаем спич сей одой.. Мяу, мяу... Кошкин дом
© Ко Дню славянской письменности…
«И тут культура… И там культура… Просто жуть!» – Масяня
***Поэтессам журнала "Новый мир" – скопом, 25 мая 2008 г., Конгресс-холл, г. Киев, в состоянии культурологического стресса ***
Наземная обсерватория меньше всего кажется древним чудом. Уцелевшие анфилады колон… или восстановленные во времена турецкого владычества… Трудно поверить, но столь безбожно попрекаемые в средневековой европейской истории турки строили дворцы и дороги и всего более чтили старину, впрочем приспосабливая её под себя без прежней исторической идентификации…
Амазонки прошли Малой Азией воинственными сестринскими братствами и ни оставили по себе даже пряди отсеченных в пылу жаркого боя волос…
И всё же их белесые локоны непрестанно мечет на прибрежные дюны, исходя пеной у рта, белесое в этих местах Средиземное море. На взморье – отвесные утесы…. В них – множество пещер… Птичьих и человечьих… Не по-человечески разорять птичьи гнёзда. Не по-птичьи доверяться циклопическим бескрылым птицам. Порой последние тоже выпадают из своих гнездовий и уносятся вниз, обращаясь в прах, задыхаясь в вязких густых прядях женских морских волос.
Порой подобием хны эти пенные пряди обрамляют бурые водоросли. И тогда кажется, что древние амазонки были рыжухами, тогда как нынешние московские поэтессы всех возрастов определенно кажутся тётками…
Тётками рождаются. Это не отторжимой от целой эпохи тёток. Тетки значимы не только титьками, но и басовитыми голосами, чуть гундосо матерным трёпом, некой особой болезностью, хворостью в одинаковой степени оргональной и кожной, душевной и духовной, сведенной к единому консенсусу тёткости рассейских масштабов. Такой тётке палец в рот не кради. Отгрызет фиксами золотыми и рассмеется на повырванные в шахматном порядке кутние зубы. Таким порядком ходит обычно конь… Отсюда и почти безобидное, но приставучее прозвище теток: «конь в юбке». Но если на этом не нагнетать и особо не педолировать, то на деле окажется, что тётки – милейшие существа, которым ничто человеческое не чуждо. Ну разве что наиболее полюбляемы ими –имперские шоры и имперские удила.
Закусив удила, подобные тётки и коня на скаку остановят, и в горящую избу войдут, и сами подожгут срань-хатку и выйдут из неё полносортно ощетинясь и во фрунт стояще… То бишь достойно… Осенят себя крестным знаменем, разрыдаются, охнут и отправятся рожать солдат своему имперскому хаусу. Ибо в это время фатеры Отечества оного будут выдумывать стратегии и опутывать ими условных противников, с коими вчера харчевались из одного совкового котелка.
И здесь тетки лепы. Они первыми отсекут дурь мужью и обезоружат противника своей забубенностью, самоварностью, чинностью и базарностью. Сорвутся на галдежь окрестный по мобилкам сотовым и прокричат перед сценой Киевского Конференс-холла:
– Галка, непутёха! Не слышно тя’... Ори сыплее и реже тараторь! Да в Киеве… А шо ж! Доехали! Пятый день по два концерта даем… Без нас «Новый мир» был бы здесь не по теме… Или не в тему… Ну да ладно… Спешишь? Поднажми на все лодыжки – успеешь… А нам на сцену пора…
И точно, пора. Вызванные в свой черёд, начинают глаголить московкие поэтессы мастито, и московское же эхо залихвастых базарок теряется, и тут уж обнаруживаются степени филологические кандидатские преумноженные на боль бабью. За себя, за народ, за страну с её затыченной кем-то по всей строгости недосказанностью. И начинаешь вмиг понимать – не бабье это дело быть поэтом в империи российского кроя в конце первого десятилетия двадцать первого века…
Гиблая зашоренность, до той последней бабьей степени, когда даже о своем либидо едва-едва… Как-будто протянулась через души всё та же как-то упомянутая бельевая веревка, на которой дозволено быть только цветастое в маках на бюстгалтерах и панталонах. Может быть, были бы еще в дозволении и трубы горние, та горны пионерские стыдливо пообломило…. И тут спасает только желание главреда выставить самую юную экспорт-дозволку с очередными для наших мест «нетленками». Она вполне юная, но столь же основательно к сцене прилажена, но читает почти киевское и по-киевски, пока не начинаешь понимать – слошной парафраз, чужие знакомые перефразировки… Даже свою легенду о корнекрылых в её интертрепации услыхал… И тихо завыл… Ещё недавно, всего три-пять лет-годков тому назад в творческой России думали и осмысляли, тогда как присмирели нынче и явили неуловимо-ужасное…. Присутствие духовного разложения, прилизанности, вторичности, тёткости во вседозволе имперском…
Эх, амазония скифская, эх страна жен крепкозадо-буферных! Орехи такие еще разлущат в русской бане крепкими ягодицами, а вот души исконно и истинно русской уже не тронут…
1.
Выжигает время клейма, как проталины в снегу...
Мир стареет, наше время умирает на бегу.
Батерфляйные сюжеты да стрекозий бумбараш –
были ль не были, ан, нету – сдан эпохи антураж.
Приезжают со столицы, той, что в памяти живА
поэтические львицы разбитные в буфера...
Ах, маржа столицы сирой – бабий бунт на вираже,
повторяют строчки-дыры на град-киевской меже.
Причитают бабы-дуры, сочно рифмы говорят –
в каждой ритме соцкультуры угасающий обряд.
Понаехали резвиться поэтической гурьбой –
время взять бы да напиться, не поэзия – подвой!
Под рассейскую культуру подвивают тетки нас,
прут свою макулатуру, а она в кислющий квас.
2.
Нет уж, нет уж, враки, баста! Опоздала навсегда
и легла под ноги пластом каста сирости себя.
Мы её похоронили в том столетии уже
и себя определили в ловчих счастья в витраже...
Тот витраж – в крупицах горьких – наш очаг испепелил,
но родил цветной да звонкий поэтический мотив,
не в Торонто, не в Рассеи, не в иных приделах зим.
Наши души индевели, и рождался новый Рим.
Без притворного затейства, без придуманных страстей,
не дожив до благоденства, становились мы взрослей,
и ковали наши строки под упругим сгустком дней,
и прошли, хоть не пророки, через горе и елей.
Нет уж, нет уж – враки-кваки опоздали навсегда
лет прошедших забияки и луженая моржа.
Отмороженная в стужу, дух империи храня,
нам поэтят тетки в лужах. В душах теток сих – херня!
3.
Вот имперская культура! Вот наследие веков:
Беспредметная халтура – тёртый тёточный альков.
Я же помню, лет немало на вокзалах всей страны
в переплетах продавали "Новый мир" за полцены.
Но и тот, не столь подсуден был как эта лабуда.
все мы, в общем, братцы, – люди, хоть расколота труба.
И трубач уже не стонет, испустив последний хрип,
только тётки что-то воют, хоть могуч ещё язык.
Им являются кОзаки и еврействуют цари,
и бельё в цветочных маках киснет с ночи до зари
в ночвах лопнувших намедни – каждый сам себе герой,
и взывают до обедни тетки париев на бой.
А под вечерок-с судачить им заведомо дано...
Выжигает время клейма... Ну, а теткам – всё равно!
1
Когда человек перестает волноваться, он стареет и отправляется путешествовать...
В прошлое.
2.
Колобродит тот, кто водит нас в прочитанный апрель. –
не в саду, не в огороде... во вчерашний жилый день.
Перистальтика успеха перемяла потроха
и уже нам не до смеха ищем в будущем лохА!
Прожил лох сей день вчерашний, претворяясь в том, что жил,
почитая день скорбящий без напряга личных жил.
Отдавая предпочтенье тем, кто ХУ на букву Хе,
хоть носил в душе терпенье с пальмой первенства в руке.
Перебыв позор и плаху, пережив раздор и ложь,
он носил души рубаху, как моднейший макинтош!
Макинтош проела моль. Где он – в будущность пароль?
3.
Средь Отечеств, что на сдачу были всучены не мне
я ищу свою удачу там, где прожил жизнь вчерне.
По суглинке лет и судеб пробирался как умел.
Кто поймет, а кто осудит... Но до времени дозрел.
Но подобное свершилось – наступила дел пора –
время выжало на жилость и приспело – жить пора!
4.
Больше нет клоповников в офисах столичных –
время вышло стариков – молодежь в наличных.
В каждом офисе сидят юные созданья –
мозговитый авангард, доки мирозданья.
В околесице причуд нового портала
средь заморских чудо-юд и своих немало.
В пересортице идей вызревает нечто,
что ворвется в мир людей счастьем бесконечным.
5.
Будды, йоги, пацифисты – ходь, ходь, ходь...
Да куда ж вы, пофигисты, хоть?
6.
Вчера ещё рыхлые краски. Сегодня – взорвался асфальт.
Поднялись анютины глазки. Пред каждой – цветочная гладь.
Над каждой – цветочное утро, где в радуге – золота плес,
как в позах любви – Кама Сутра над выцветшей прядью волос.
7.
Из Монтенегро в Монте-Карло - Европа, что голландский сыр.
В нём чичероне папа Карло попутчик, сноб и поводырь.
Вчера слабал он Буратино, о том нисколько не грустя,
что буратинистый детина прижмется к шляпке от гвоздя.
И будет нею прикрываться – паяц, игрушка, бузитер
в миру, где ангелы боятся брататься с париями снов...
...из недозвездной злобной расы, к которой мы отнесены –
всяк на душе хранит кирасы и недозволенность любви.
Из Монтенегро в Богучаны, из Монтеговери в Триест
Снует по жизни папа Карло – бродяга уличный и лжец.
8.
Зашоренные люди, затянутые лица...
Явил себя в столицы – зашейся на шнуры!
Поскольку ты такой же, как масса бледнолицых –
у каждого мозоли на сердце от любви!
Загаженные судьбы, затравленные лица,
горжетная культура – при каждом – граммофон.
В душе – абривеатор – ты парий бледнолицый,
который не поставил судьбу свою на кон!
Мне ведомы сюжеты горжетного накала –
сопливистых перверзий ободранный карниз.
А сверху по карнизу идет за парой пара.
И в каждой – до финала кого-то тянет вниз!
Как здорово в начале клаксонно граммофонить,
не ведая заранье подлянок от судьбы.
Жизнь в каждом откровенье безумно колобродит
под звуки саксофона... всё так же... счастья бы!
9.
Кондоминиум удачи да дворца резной ларец
с первой жизненной подачи: Ах, какой я молодец!
Зацелованные пальцы – сам себя целует в жесть...
в вечной жизни постояльцы – все до времени мы здесь.
Красным деревом оббиты в шпон узорчатый дворцы
Прозябают неофиты, жизнь рванувши за уздцы.
Хоть вчера и отсидели на подкорках хохламой,
но сегодня все при деле: каждый – маленький герой!
В пересортную раскачку от троллейбусных усов
попадают будто в качку в длань потерянных часов.
Маринует, маскирует нас до времени джинса –
кто-то в ус при том не дует, кто-то зол на полчаса.
Репортеры-оболдуи контролируют наш взлет –
средь житейской серой хмури отправляемся в полет!
10.
Мимо биржи в центр торговый пробегает "гранд чирокки" –
он давно уже не новый – откатал бандитам сроки.
те ж на сроки умотали иль покоятся в земле.
Подле джипа "гранд чирокки" время выгнулось в узде.
Птиц заплечных слЫшны стаи, где прощенью вышли сроки.
Мимо джипа пролетают бл@ди, слухи и пророки.
За рулём его лабает то ли ангел, то ли плут,
тот, что время понимает и делишек грязных суть.
Тот, кто счастьем обладает обещать судьбе конфет –
то ли экстази с кит-кэтом, то ли радость юных лет...
Но года уже не юны. Тормози, водила в дюны.
Время прожито... в пути – без конфет и конфити.
11.
По бетонной эстакаде в общей пробке полчаса
мегаполисом туфтовым волочусь, ворча: Ясса!
Пусть оно и по-арабски, не по-русски – хоть бы что!
Арабески прут в домазку там, где рухнуло село.
Пробиваясь, как сквозь дюны, мимо нас течет река:
проползают рыхло фуры с ятаганом в потроха!
Преисполненные рвенья к новой жизни без забот,
легковушки мчатся с пеньем атлантических широт.
В прочем, бьются на смерть тоже не придуманные вдруг:
на не постланной рогоже – шлак-бетонный адов круг.
И уже без сожаленья отлетают в небеса,
те, в ком жила за мгновенье опоздавшая попса.
Кто водилой был и фатом и делил окрестный мир
для себя – витиевато, а для прочих – в рыбий жир.
Постный, вязкий, без заначки, ретуширующий взлет
тех, кто, выбравшись из тачки, встал в заоблачный чертог.
5-14 мая 2008 г.
© Веле Штылвелд:
0.
Иногда мне очень печально, когда я в очередной раз устремляю взгляд на какое-нибудь стоящее на сцене зале или в салоне, гостиной – пианино или рояль, чьи клавиши так и остались для меня вечной загадкой… Удивителен и тот шарм, к которому я не имею никакого, собственно, отношения… Кроме, как радоваться прикосновениям коротких миленьких пальцев к непостижимой великой тайне рождения звуков.
1.
Шляпных дел мастера, наступает пора перейти на сезон киверов,
на гусарскую честь, бросив в сторону лесть – в отголоски вчерашних пиров.
В отголосках судьбы кружевную хандру очень трудно и нудно тачать.
Шляпных дел мастера, золотую канву не всегда так легко замечать.
Что Болванщик – дурак, так и тот носит фрак, а не то, чтобы френч и жилет.
Но без шляпы, какой же он, собственно, франт, хоть и имеет усы и лорнет?!
Шляпных дел мастера, золотую канву не пришлёпнуть к бесшляпной башке,
как пустой голове не добавить молву, мол, избыток мозгов в гребешке.
2.
КОРОЛЕВСКАЯ ПЕСЕНКА
Короли на галёрке, королевы в Нью-Йорке. Так случилось... Куда нам от себя уходить?!
Не рубцуются раны, – наши годы упрямы, наша память упряма... Без ВЧЕРА нам не жить.
Короли на галёрке, королевы на сцене. Так случилось в подкорке, так сложилось в цене...
И взирают на горечь наших дней перемены, и мельчают измены, и цветы на окне...
Короли на галёрке, королевы в гареме. Им давно не по теме одиночества груз...
И взрываются в полночи снов диадемы, и рождают порочный, но крепкий союз...
Королей на галёрке с воспаленьем в подкорке... Что им делать в Нью-Йорке на стерляжьей икре?!
Короли крайне левы: "Королевы не девы!" Ото всюду гетеры... Мир марают в дерьме.
3.
АМЕРИКАНСКОЕ СКЕРЦО
Рейгтайм забытого квартала, в котором прежде я не жил –
иных времён двойная гамма: вина и солнца под клавир
ФАНО-расстроенного-ПЬЯНО... Бег чёрных пальцев по снегам
ФОРТО-забытого-ПИАНО, пред коим был от счастья пьян.
Под целлулоидной манишкой скаталось время в жировоск.
Холодных шариков отрыжка и хладных губ испитый воск.
И не играет ФОРТО пьяно, и пианино не скулит,
и старый НЕГР, отнюдь не рьяно, о прошлом счастье говорит...
Сожгло рейгтаймовое сердце апериодику эпох.
Опять дожди играют скерцо. В нём – грустной сказки Эпилог.
4.
ПАМЯТИ ХХ-ого ВЕКА…
По ИноРеальности – бреднем... И вот – Криминальный король,
уснувший печально к обедне в мишурном сплетении крон
того, что случалось, бывало, в беспечном смятении Душ.
Пред веком седым покрывалом к ногам опадал Мулен Руж.
5.
***благодарность за учительство украинскому поэту Анатолию Кирилловичу Моисеенко…
Две ложечки... Четыре сна... Щемящий запах кофе...
Испили мы с тобой до дна. На дне искали профиль –
сквозь отблеск ночи среди дня на маленьком мольберте
сквозь миг, в котором западня не стала дланью смерти...
6.
МОЙ УИТМЕН
Мой Уитмен – извечный плен того, что создал он, как Эхо
пробило Книгу перемен и опечалило мир смехом
над тем, что следует принять, как Карму траурных столетий...
А на Любовь нельзя пенять сквозь тяжкий груз Тысячелетий.
А на Любовь нельзя пенять – в Любви проведанная сила...
Её пытался я понять, но душу Радугой пробило.
Но подле падших Райских врат росли смоковницы и ивы,
и каждый шёл к себе, назад... Сквозь сущий Ад живой крапивы.
Здесь, средь крапивы тёк Ручей. Он был прохладен и ничей.
Целил он каждого собой... Мой Уитмен – ручей лесной...
7.
Телефакс застыл в тревоге, сжался клавишей пасьянс
тот, в котором чуть о Боге, в остальном же – всё про нас:
на червонец – о разлуке, на пятёрку – о судьбе,
на троячку, в страстной муке: – Мэри, вызови к себе!
8.
Симметрию мира направив на поиск оплаченных рент,
бои принимаем без правил, а души без солнечных лент.
В туманном, бесцветном узоре того, что не стало судьбой,
ныряем в житейское море, где сирый густой благостой.
И там обретаем участье таких же обломовых лет,
и их трехгрошовое счастье, и наше – в три сотни монет.
Смычки намастив канифолью, сживаемся с теми, кто глух. –
Таких не проймешь си-бемолю, таким отсифонило слух.
И все-таки: Моцарт – не Децил, вагон отворяется вдруг,
и к нам выпускает навстречу полсотни бредущих на звук.
Остывшая вечная тризна собой заполняет вокзал:
зловонием тел: – О, Отчизна! – Зловонием душ: – Криминал!
Отмыться б от этого с места, но Моцарт к истерикам глух:
ему, что дефолт без инцеста, ему, что Отчизна, что звук…
9.
Я – как оглохшее пианино, жизнь протекает без устали мимо.
Вялые струны, отбилась эмаль, клавиши ссохлись в веков пектораль.
Дамы из конноспортивного клуба бьют по роялю копытами дней…
Мчаться по кругу все цугом да цугом, некогда более видеть людей.
Клавиши глохнут, отрыжка педалей, фортопианно ломается блюз.
Под пианино – разлив "цинандали", в нем угасает Советский Союз.
Новые страны, эпохи, сретенья, время размазало клавиш холсты.
Выпить ли что ли. Ан, нет вдохновенья… Чижики-пыжики с прошлым на ты…
10.
Мне не хватает прозы, я задыхаюсь в прозе… Ирина пьет мартини, а я – сока мимозы…
Что налили, то выпил, что всунули, то взял, хлебает Веле водку – идет девятый вал!
Не выбыл я, не убыл, и мало верю снам – уходит жизнь на убыль, а на душе бедлам.
Друзья по синекурам разъехались давно, а я смотрю аллюром житейское кино.
Без ретро и без позы, и просто без балды, сминают туберозы две тощие фалды.
За фук, за полкопейки сминает Время лоск: нью-йоркские лазейки, лос-анжельский пронос.
11.
Я – как оглохшее пианино, жизнь – онемевшее кино,
такая, впрочем, пантомима проходит, видимо, давно.
Мир – отшумевшая планида, мир – отбуявшая мечта,
в ней есть и счастье, и обида, но суть, как видимо, не та!
Не те отрывки кинолент, не та отточенность судьбы,
не те осколки прошлых лет, не те надежды и мольбы.
Не тот и друг, не тот и враг, не те расстрельные деньки…
Не то СИЗО, не тот ГУЛАГ, не те колымские пеньки…
Не та страна, не тот народ – к уроду тянется урод,
который век… Хотя, постой! Над всем – тюремный травостой,
под сим – ажурный гипертекст – зуд экстрадиции тех мест,
где прежде выстрадал себя, где ждут кремировать меня.
12.
Королева дискотеки мочит устриц на обед.
Легендарные ацтеки ткут ей на ночь пышный плед.
Даки вычурные фраки примеряют тут и там,
ирокезы-забияки бьют отчаянно в там-там.
Королева дискотеки всласть танцует между тем.
Остывают в мире треки данс-круженья без проблем.
Нет проблем! Танцуют все на контрольной полосе.
13.
Игра в семь сорок под Шопена в соседском офисе судьбы.
А там, где раньше вышла пена, играют вздорные псалмы.
Игра Вивальди под “фанеру”, игра Пучини под рояль,
игра Тартюфа в Тараторена, игра левкаса в киноварь.
Игра в семь сорок. Боже правый, доколе будет простота
орлом осмеянной державы, где блеф от клюва до хвоста.
Рыдает муза в постолах: “Да что же это? Как же так?!”
14,
***Лене Тартаковской
Синий асфальт не умеет болеть ностальгией. Он подрастает и падает сколами лет.
Вместе с бодрящей вчера еще всех аритмией рваных на кадры – осколочных чувств – кинолент.
Синий асфальт, разорвавший зеленое лето, мир многоцветный, разрезанный в Детстве стеклом.
Патина слов на санскрите вчерашнего цвета: те же слова, – но иные и суть, и любовь.
Синий асфальт на коралловом рифе прощаний: миг ожиданий того, что способно согреть –
алые губы на бархате свежих лобзаний. Им не дано бесполезно и сиро говеть.
Всяк ортопед на уключинах стылой эпохи. Всяк лоховед, всяк источник житейских забот.
Синий асфальт – это прошлого светлые крохи. Выстуди их – и тогда зарыдает фагот.
15.
Над фано картина в пеньюаре покосилась... В доме – холода.
Сумерки за скрипкою в футляре спрятались в обгрыз воротника…
Лисьего, изъеденного молью, былью, не прошедшей суетой,
не испитой преданной любовью, бархатной, как купол запасной…
Парашюта, выпавшего в полночь сквозь года в волшебную страну...
Кеслера бессмысленная помощь – не играет он в одном строю…
С пламенным Николой Паганини, с педофилом Моцартом, дружком...
Он призрел мораль – но мишке Винни, не грозит с цикутой пирожком.
Кеслер просто встал за пианино в бархатном футляре, на ремне...
У него на сердце именины – на одной пиликает струне!
Над фано картина в пеньюаре, а в футляре – мэтр и мажордом,
на одном скрипичном: – “Трали-вали” о хозяйке думает, пижон!..
16.
Напьемся симпатических чернил – бродяги и хмельные короли.
Пока еще придумают клавир, а мы уже устали без любви.
И нам уже не тронуть верхних нот, и струны не коснутся их создать –
Под пальцами волшебниц спит фагот, и арфа не желает вновь рыдать.
И нет уже от этого вреда, и будущее выцвело давно, –
коль не было в нем муки и труда, – и выкисло незрелое вино.
А прошлое осталось... Погоди, и будущее Музыке воздаст,
но прежде будут ветры и дожди, и кто-нибудь сочтет, что мы – балласт.
Но только среди звуков и икон, и преданные кем-то сотню раз,
мы снова ставим жизнь свою на кон, и говорим решительно: – Атас!
Сегодня Украина властно отторгает и ненавидит таланты, опускаясь все горше и ниже на самое дно Атлантиды…
1.
Камелии каменей не резчик, а Природа оставила с откатом на миллионы лет –
сапфиры и агаты, топазы небосвода, в которых отразился древнейший яркий свет!
Я сам себя жалею, когда их трогать смею… Они пекут багрово давнишнего меня –
мое же отраженье столь древне и не ново, что хочется пробраться в былые времена…
Вот там я жил моллюском и стал янтарным сгустком, а здесь грешил на вешке израненный в крови.
И стал я изумрудом с краплением кровавым – кто говорит рубина, кто утренней зари.
Восходы и закаты сжигали имяреки… Куда ушли атланты, в какие времена?!
Я камешков касаюсь, – светитесь, словно в Мекке великий Кааб-камень небесного огня.
Камелии каменей я небу предлагаю: прочти их тихо Время и вычлени меня…
2.
Вариация на тему поколений – схлынет пена
и останутся Равенна и величие Хефрена –
от Хеопсы отодвинув свой продвинутый фасад,
подле сфинкса в Нижнем храме зацветёт волшебный сад!
Сад камней, желаний пылких, рай волшебных сладких слов
астролябией старинной прочитает звездослов
и отыщет звёзды-вехи на космическом пути,
где атланты-человеки чтили свято образ Пти…
Обретало время крылья в кладке скопища камней,
всласть смеясь над изобильем человеческих идей.
Уносило торопливо к этим звездам крохи дел,
за которые безвинно полагался беспредел.
Воспарящие в пресервах обретали только сны,
оглашая скорбным эхом зонги будущей весны.
Но запели свиристели, засвистели: фитью-фю!
Там, где камни поседели, там мечта нашла мечту.
Ворчуны и ворожбиты, воры, выжиги и тать
смотрят сколами гранитов, сквозь бальзамовые плиты,
подле капища Хефрена, словно вырвавшись из плена,
подле древней пирамиды… И встают за ратью рать!
3.
… в 90-тые гг. прошлого века у каждого хорошего поэта возникли свои собственные мифологемы. Уточним, у хороших поэтов они возникли, а у всяких прочих возникли подвиги составлять некие мифологемные сборники. Так возникли люди, чьи поэтические наклонности и превратности времени перемен превратили их творчество в явно выраженные яркие мифологические мазки на поэтическом холсте прошлого десятилетия. Стало ясно, что поэзия стремится вновь обрести нечто магическое через актуализацию собственно больших и маленьких личностных масок, сказок, ритуальных раскрасок словами и знаками препинания. Там, где последние отсутствовали напрочь – предполагались всяческие знаки придыхания.
Проходило и это. И раскраски шли на «ура». Ибо создать собственное мифологическое пространство, переведенное через фильтры души было труднее, чем имитировать подобные ареалы некого духовного присутствия. Тут уж плелись маленькие и даже микроскопические мифологемки в однострочьях, одностишьях, в некой более вычурной кружевной эклектике, на которые теперь всем было начхать. Старые ценители отошли к оценке классиков, эксгебисты перестали передвигать ноги в места скопления поэтических дарований, правда остались еще некие пауки, цепляющиеся за прошлое, но им не откажешь ни в настоящем таланте, ни в умении приспособится к новому времени, где каждый поэт, который не пишет в тупую слоганы и тексты шлягеров-однодневок все-таки еще поэт, и поэтому моя первая реплика, а я ее закругляю относится к тому, что пережив время мифологем, поэзия вновь стала обретать новую чувственность, оставив всё прочее фэнам для обсасывания, осмысления и иронической критики. Выплеснулась с глубин духовных и низверглась в пучину житейскую целая поэтическая Атлантида, но ее привычно в нашей стране промолчали, что, собственно, так уж не ново.
4.
Играют таперы-евреи в ливреях уличных менял,
играют, фарту не жалея, по партитурам древних лам…
А те давно уже с Тибета – в штиблетах вытертых в гаштет
бредут за порцией омлета, в котором травы и паштет…
Им все до мандолы едино… и мандолина и фагот,
и скрипки солнечной долина, и струн измученных флагшток…
Они давно устали тщится, о том, что с Шабалы сошли
на тротуары бледнолицых потомков ядерной зимы…
Уж как рвануло – так рвануло… Иные что, – их нет уже…
И Атлантида утонула, как гжель на яйцах Фаберже…
5.
Хоть вроде мы не гунны, но есть у нас свои и письмена, и руны, и в душах соловьи.
Хоть вроде мы не анты – атлантам не родня, – несём свои таланты за вешний абрис дня.
Бредём по междометьям отторженной поры, минуя лихолетья до сроку, до поры…
В нас счастье на оконце, и ангелы в сенях – сквозь лучики от солнца влекут дыханье птах:
пернатых, невеликих, порхающих вдали от наших мест не тихих на краешке земли.
Сусальная бравада меж небом и землей звучит как буффонада на сцене продувной.
Дворы и переулки косятся вкривь и вкось – вчера лабали «мурку», сегодня в изморозь
уходят наши годы, проходят наши дни – живём мы как уроды, минорные хмыри.
6.
Дети Родоса и пены, дети пемзы и Голгофы, –
все мы чьи-нибудь на свете, а в окрест – чужие строфы.
А в окрест – чужие мысли, а в окрест – земное зло –
всё как будто – по домыслю, – кто-то вытворил чумно!
Формы созданы и тленны, неосознанно поют:
– все мы родом из Равенны, там, где гениев приют.
Но в бессилии культура сатанеет под хлыстом:
прошлого архитектура сводит гениев в дурдом.
Дети Каина и Будды, дети Евы и Пророка, –
онемело, зло и глухо мы живем на свете плохо!
А в окрест – не по карману, а в окрест – не по душе,
а в окрест – шаги упрямы и любовь на вираже.
Смерть за нами плачет люто, формы требуют реформы
по законам абсолюта: чин по чину, смерть по форме.
И в параболы меж пальцев заливают виталакт,
в души – яд земных скитальцев, в тело – тромбы и инфаркт.
Дети Кия и Оранты, дети половцев и скифов, –
Млечный путь прошли атланты, миф навеяв сном халифа.
Но в окрест – расставив вежи и костровья у реки,
крест свой – пролежень да лежень – рвут Атлантовы быки!
Всюду идолы, что тщатся быть творцами – сокровенны.
Всюду сомон святотатцев разрушают лик Равенны.
Но из накипи, из пены, из житейского дерьма
Красота творит нетленно над планетой терема.
7.
У стариков в глазах борозды, а, говорят, там жили звёзды.
Танцуют звёзды чёрный блюз – не убежать от прошлых уз.
Дым Атлантиды, – дань векам – известны мудрым старикам.
Почтут не их, прочтут не те, как гибли сказки в суете.
Что Боги? Ясно: чур, не мы! За всё ответят старики.
Почуяв партии финал, старик угрюмо умолкал...
Из камышей в Эдемский сад.– Старик! – Молчок. Дорога в Ад.
8.
***Игорю Чернову:
«Неустойчивая психика поэта служит почвой для прорастания идей…», Карл Густав Юнг
«– И где...», Масяня
«Хороший поэт не будет сцать у каждого столба…», Василь Дробот, киевский поэт
Эйнштейн, Дзержинский, Атлантида, Лубянка, киевский "Лукьян",
космизм – проверенный, для вида, Чечня, Афган и Татарстан.
Все те же старые идеи – их зачерпнул двадцатый век.
Ряды поэтов поредели, – восстал научный человек.
Он не приходит в одиночку, – за ним тусовка, Интернет…
Клепает он за строчкой строчку – под одобрямс – под трафарет.
9.
Мой Андреевский спуск предложил мне сегодня печаль.
Пью я “Старый нектар” на изломе двадцатого века.
Здесь уехал трамвай, уносящийся в гулкую даль.
На изломе судьбы здесь печаль обрела человека.
Я пью “Старый нектар” по законам Судьбы естества.
Нет во мне мотовства. Ну какой же я к чёрту транжира.
Где-то рядом грохочут, в депо уходя поезда...
Я прощаю им мир, по которому плачут кумиры.
Мой извозчик заныл заунывный всегдашний мотив:
“Не поеду и всё!.. Пропади оно пропадом в студень”.
Я теперь без мечты: отшумел, отбуял, отлюбил,
хоть на стрелках Судьбы только тронулся в сумерки полдень.
Мой Андреевский спуск, ты мой вечный ворчун и Морфей.
В инкарнацию Слов прорастают густые морщины.
По булыжникам лет, по брусчатке пустых площадей
по тебе пробрели Атлантиды седой исполины.
10.
Фильмы пропитаны веком. В ауре фильмов – боль.
В каждой вчерашней вехе – ненависть, грусть, любовь.
Прежние лицедеи – в матрицах Атлантид –
звёзды и корифеи канули в прошлый миг.
Там, где уютно, веско и безо всяких бед
фильмов грядущих фрески ищут земных побед.
Ищут удачи, славы, мечут оттенки лжи
той, что сердец отвалы, вырвет на куртажи.
И витражи расквасит, и оборвёт фальцет...
Странные лет оправы выправит грум-пинцет.
И передаст по праву в будущее Ух-Ты
диких восторгов лаву зрителей всей земли.
11.
Неликвиды Звуков выбиты с набора. Подмастерья споро складывают кассы.
Шепчет старый Мастер: “Подрастает Лора... Боже мой, как прытки нынче ловеласы!”
Отмывают Звуки мальчики-плебеи горными рожками тропами лесными,
где Единороги, знать, что ротозеи, бродят подле Лоры, Звуками ранимы.
Жрец же Оро-Оло тронул Лоре кудри: – Спрячь под диадему девичью беспечность.
– Старого атланта прорицанья трудны. – Ты уже не Дева, а седая Вечность.
Как это не страшно, верь тому, что слышишь: гибнет Атлантида! – молвил Оро-Оло.
– Мальчики... О, дети! В мир их страсти впишешь в сумерках Державы и родится... Слово!
– Я хочу изведать Материнства силу! – Нет, увы, не станешь Матерью атлантов,
но наступит Завтра. Ты пройдешь по илу брошенного мира в Море бриллиантов.
И прольются слёзы в сток Тысячелетий, и родятся грёзы, и родятся Люди...
Впрочем, не атланты в Радуге столетий в будущем восстанут, там, где нас забудут.
Ты отдай им Слово и роди Эпохи, ты отдай им Горечь и прими Прощенье.
Ты отныне – вечна! Хорошо ли, плохо... Выбор сделан, Лора, в муках озаренья.
Для Землян, что будут, ты взойдёшь Авророй, юной и прекрасной солнечной Мечтою.
Кто бы не пытался сделать тебя Лорой, станет диадема для него чертою.
Но и ты не сможешь диадему эту снять с себя отныне. Замысел свершился!
– Значит я Богиня. – Да, как видно это... – А Единороги. – Мир их растворился
в водах океанов... – А мальчишки Эти знали То, что будет?.. – Знали и молчали,
но тебя Богиней выбрали как Дети, те, что на рассвете Чудо повстречали.
– Что же мне сегодня хоронить вас, Братья. – Помяни, сестрёнка, мы уходим в Небо –
в подПространстве срезал Хаоса безладье мудрый Оро-Оло корочкою Хлеба.
Миг и растворимся мы за Горизонтом, и угаснут Судьбы, и взойдут Рассветы.
Ты одна, сестрёнка, станешь нашим Зондом раненной однажды Утренней планеты.
Мы уже ступили Шаг за Мирозданье. Мы тебя любили! Лора, до свиданья!..
12.
“Послушайте, Веле! Такие творения, Веле, мне кажется, шикарно должны выражаться через оформление экспрессионистками полотнами... Недостаёт активной визуализации, Веле! Я так считаю... Потому, как энергетический напор велик, но воздействует лишь при определённом состоянии сознания. Если “потенциальное сознание” (предполагаемого потребителя произведения) заранее подготовить соответствующей видео (визуа-) накачкой (кстати, аудионакачка в “Поисках Атлантиды” – шикарно найдена!) эффект будет наиболее полным!
Вообще, Ваши “Поиски...” – есть нечто про-Мистическое... Да, именно как зародыш неких Мистерий... Так я их воспринимаю, но... Согласно Традиции (Правда, “что это за традиция, если её не нарушить” – англичане) каждая мистерия заканчивается убиением, а после и воскрешением Божества! Вы не думали об особого рода театре, Веле?! Можно было бы развить рок-мистерию (на манер рок-опер) под соответствующий аккомпанемент психоделической музыки...
Dingo”.
P. S. Аудионакачка, увы, на сегодняшний день нигде так и не сохранилась…
1.
…Кляуза-пауза, жизни пробой, стылая пауза, вялый френдбой.
Зло, особачено, осточертев, лает оплачено, правду презрев!..
...Люди усталые ходят усталой дорогой, птицы уставшие в небе – сорвались в пике.
Годы усталые в душах знобят, – их не трогай! Лики грядущего стынут в холодной воде.
…Люди приходят к Богу от одиночества... люди уходят к звёздам от одиночества...
Все обиды земных существ – от глобального одиночества...
2.
В миру низложенных богов мы букв больших не ставили,
но даже в те года Любовь жила по вечным правилам.
Во рваном рубище Любви тревожат нас ночные сны.
В них – святость Храма на крови, в них – зов проведанной Весны.
Влюблённость – первым делом от простуды. Куда микстурам, Господи прости!
Ценней чем зелья ведьмы Регентруды – влюблённости ажурные мосты.
Есть такие красивые женщины, есть такие счастливые дни!..
Что мне, Господи, зов деревенщины – я ведь сам из деревни Любви!
Дивертисмент, игра наитий, и мир пружинит от соитий,
и размягчает ласки ночь... В них полночь вспениться не прочь!
Икра в мальках играет снедью, смывает осень облака
и осыпает землю медью во ржавых кавернах стиха...
Комочки Человечества, смешные пострелята –
судьбы – ее величества потешные ребята.
3.
Любви людей, легко любящих латентных зарослей леса дивятся даже небеса...
…Гриф – секретно, в сердце – боль, кругосветна, – как пароль,
круговертна, – как печаль, повсеместна, – как эмаль:
прикипела, приросла, притерпелась, умерла.
…Колотые, резаные, рваные раны, как меня кафешантанные.
Неустанно ноют и болят. Знать бы от чего?.. Не говорят.
…Сотревога губ и недуг женских глаз. Кто однажды в жизни не был – тот в ней – пасс!
Кто однажды жить не бросил – тот не жил, кто в душе увидел осень – тот отжил…
4.
…Берегиня, Род, рожденье, судеб россыпи в рассвет,
чресел женских размягченье, крик младенца – жизни свет.
…И я смешон, и ты нелеп, но оба мы вкушаем хлеб,
и воду пьём из родника, и мчит нас времени река.
…Жизнь толкает на поступки, и не жди её уступки!
5.
Забиться в аутсайдеры нелепо. Взорваться бы… Да только не пора.
Эпоха поэтического НЭПа – в поэзии – ни пуха, ни пера!
Как будто получившие подножки, упали те, кто выписан светло…
"Испанские" с шипами босоножки по душам чик! И – жри-ка, воронье!
Скостили их духовные застежки, лодыжки исковеркав до мозгов.
И больше нет душевной неотложки: пиар, угар и шабаш пошляков.
6.
Первый осенний дождь – терция скорых зим смоет печаль и ложь, вытравит горький сплин…
…В это кафе приходит агонизировать осень в старой, проеденной молью шали,
на ветхом, благеньком теле, в котором едва теплится душа
со своими прежними изысками, сбежавшая отогреться после чужих похорон.
…Застоявшийся октябрь в январе застоявшийся октябрь в декабре...
Открывается ключами января перекличка всего прошлого в себе.
7.
…Молекулы снов растормошенной ночью под утро связались в волшебную нить.
И каждый, кто жил на земле бестолочью, сумел безобразно легко воспарить...
…Три поющих звёзды из созвездия Девы совместим на двоих... и умчимся в полёт!
Старых песен вошли в нас с тобою напевы и сожгли наши души без слов и без нот.
7.
Гримасы старых царедворцев у Лукоморья прошлых лет
вдруг вместо чистого колодца свели всех нас в большой клозет...
Старые царедворцы нового короля ищут место у трона, головы прочь ломя,
выкривив лиц гримасы в пряники-атташе, давят житейской массой тех, кто остыл в душе...
тех, кто поддался с лёту, тех, кто на плахи встал – головы их в корзины старый палач корнал...
Старые царедворцы нового короля ищут в души колодце истины ментик зря.
Умер один правитель, правит, поди, иной истинный небожитель с устричной головой.
8.
Традиции Списка хранили в спецхране, туда заносили прижатых к Стене.
Их лица мелькали на фотоэкране, чтоб после без писка исчезнуть в огне...
На фоне эпохи зернистые крохи стыкались с оркестром усопших навек –
на каждую фотку змеистые строки и пулею лоб рассекал между век!
В традиции Списка – отсутствие риска, легко истреблять созерцающих сны:
чуть только возникнет однажды приписка, пора, мол, в расход... И прощай без весны!..
И только немногие, Списка не зная, не стали плодами его урожая.
9.
А мы прошли за Иордан, – нас жизнь вела. Кто выбрал путь, тому был дан сквозь плевела
великий план – за Иордан – пронзает зор, славянской вязи письмена – судьбы узор.
У предков – истина в крови, у нас – в душе, немые храмы на крови скорбят в клише...
Вселенский план – кто вышел в сан, тот выбрал зов... кто мудрость звал,
тот выбил сам из вещих слов... Кто верит в зов, кто верит в сов, кто верит в сны...
Но мы не совы – нам дожить бы до весны! Да, мы – не совы, что сычать нам на судьбу.
Великий труд – души улов у нас на лбу.
10.
…Иисус Христос ушел в иные страны, а нам оставил заповедь: «Аксцись!»
И мчись через моря и океаны в иную гутаперчивую жизнь…
…Кусают ангелы за грудь – не продышать, не продохнуть...
11.
В нас нет жиров инопородных – мы все из прошлого, как есть,
до тех наитий благородных, во зло которым лесть и спесь,
и надругательство над чудом, и надувательство иных,
всех тех, кто шел невесть откуда, чтоб подравняться под святых…
А мы святителей не знали, а мы, да что там говорить…
Нательный крест к душе прижали, и как смогли, сумели жить…
Без тех миров иноприродных, о коих столько говорят…
И бродят тени в благородных, сминая будней маскарад…
12.
…Осторожно всем с терцией орденопросной, жалкой трудягой и бабой несносной,
горькой сквалыгой, отпетой до нет, ей-то: что орден, что ордена нет…
Ей наплевать на забавы кретинов: орденский зуд перезревшей путиной
давит на почки, ширяет мозги… Ба-бу бы!.. Орден бы!!. Сдохнуть в тоске…
В кавалергарде державы тряпичной орден – управа на тех, кто безличный…
Сонм негодяев при множестве блях – шут или плут, а одно, – в орденах!
Крестики, нолики, бляшечки, ромбы… Тромбы державы, где жители – зомби.
…Голубых кровей в стране хватает, не хватает тихих сизарей.
Души в небо чьи-то отлетают, – не ищи в них сизых голубей.
©Авторская редакция, март 2008 г.
1.
Контрасекс коту без кошки, кошке старенькой погост,
Тойбе старой неотложку… Скоро в землю ей… Норд-Ост…
Над погостом встанут краны под домины-великаны,
Примет мать сыра земля, а за мамой буду я…
Нет опоры на планете сироте на белом свете.
Глупо в возрасте фить-фить.. о сиротстве говорить.
Фитью-фить пора на взлёт – нет работы, сонм забот.
Опостылость… Брат апрель, приоткрой мне в вечность дверь.
Вызрел в фатуме бамбук. Я с тобою, крошка Мук!
2.
На чердаке танцует чардаш при лунном свете кот Баюн.
Поет по нотам звездный атлас шальная птица Гамаюн.
А кот мурчит речитативом – мурлыка старый, черный кот,
Хоть в банках не хранит активов, а счастье дней из лужиц пьет.
Играет полночь на рояле старинный чардаш хоть куда,
Но кошки в обморок упали от этой выдумки кота.
А он давно уже кларнетит, мурча под струнный клавесин,
О мартобрях на белом свете, о перемене лет и зим.
Проведал точно – звуки эти под водосточною трубой
Звучат органно на рассвете, хоть в предвечерье – просто вой!
За то котов-то и не любят, что не постигли в полный рост,
что у котов иные судьбы, чем у людей, не зрящих грёз.
Что и в Стамбуле, и в Пекине коты решительно вольны,
И куртуазны – явь в малине для них подспорье для любви.
Почти по-птичьему курлыча, взгрустнула птица Гамаюн,
Хоть человечье в ней обличье, но вот в душе один горюн –
Оттосковала, отрыдала она сто долгих и зим и лет,
Пока кота не повстречала и с ним затеяла дуэт:
Ах, счастья ей досталось впрок. Об этом ясно между строк.
– Мурлы, гурлы, муррр, гурр, ням-ням… – Дичь без сметаны… Кот гурман…
3.
Коньяк, деловая реприза, на прикусе – ранитидин,
Чтоб не было язвы сюрприза – венчает раскисший пурим.
В Стамбуле цветов бенриале – магнолии ярко цветут,
А в Киеве в мокром реале красотки с зонтами снуют.
Они безоглядно беззвездно толпятся в окрестных мирах,
Как устрицы в пиве нервозны, в маршрутках сжимаются в прах
Вчерашнего зимнего мира, уже в ожиданье чудес,
Когда из морозного сплина восстанет весны интерес.
В Стамбуле настурций с ирисом уже отцветают сады,
А в Киеве дождь-моросельник в венчальных аккордах зимы.
4.
Не все куры в золоте… Золотушного мальчика выносит дед по утру надышать озон…
Золотым крепом убрано ложе дедка гробокопатель в могилу был положен…
А дальше все степенно и просто – подрастает мальчик: кулачища в сталь,
Не дал Бог ни огромного роста, ни на шею золотую медаль.
Школа закончена, время побриться – в золотой окалине окрестный асфальт.
На асфальте крупно взбитые лица – в «кровавой Мэри» хлопчика фарт.
Он кому-то сказал инако, чем тот ведал и знал до сих,
Вот и разодрана до пупа рубаха, оппонент в кровище… Мальчик – псих!
Ну не долечен, как знать, недоношен тяжкою ношей в общественный клич
Словно перчаткой боксерской заброшен – весь в конопушках, убийца, вампир…
Гены его распирают на части – несть в них озона, время сожгло
Радиозолями киевской масти тело и душу его…
Эй там, прохожий, чего ротозеешь, или тебе золотая судьба
Выпала… Нет, так её ты посеешь… В мальчике гены… К чему здесь мольба?
Богу не стоит сегодня молиться – из золотушных восстали кровей
Дети Чернобыля – им пригодится в этой эпохе одно лишь: Убей!
Бей за свое, за отсутствие счастье, бей за усопших чернобыльских дней.
Кто ликвидатор – не ищет участья. Кто порожден им – не станет добрей.
Выйдет девчонка синюшнего цвета к этому парню и скажет: «Пошли!»
И побредут эти двое планетой, там, где для них только серые дни…
Детям Чернобыля вечная память… Им и рассказывать вовсе о чем?
Нет, расскажу: термояд между нами. Он-то виновен, как видно, во всём!
Я уехал из эСесесЭр – в СешеА, решительно и просто.
Пережив УкраИну по росту, я теперь бродвейский шоумен…
Мой Бродвей – Троещина в цвету на надрыве будущего лета –
Очень сладко быть зимой поэтом, если в доме сытное рагу.
Ситный хлеб и фиги под окном, – не в бреду, а в первоцвете мая,
Хачапури чачой запивая, млею я: о, Грузия моя…
И танцуют резво осетины на хингали взятые взаймы,
Нет, не у отъявленных грузинов, у России вместо пахлавы.
И взирает в парке Руставели на меня гранитная скала.
– Вы здесь, что – совсем осоловели, перепутав страны и моря?
Ну, Бродвей, положим, заграница, а бордель, положим, шар земной…
Надо же такому вдруг присниться мартовской утаренной порой.
Два абхаза пьют не цинандали, а густую горечь прошлых лет.
Арика из «мухи» расстреляли, ладно бы враги, а то – сосед!
Руки брата вынес к дому старший, ноги брата младший брат сложил.
А отец не вынес сына в фарше. На себя он руки наложил.
Братья наезжают в стольный Киев, знают, здесь живет сосед давно.
Как в какой-то страной черной были, осудили закопать его…
Заживо… И вот от дома к дому пятый год по Киеву идут.
Дров не будет, подожжем солому, и врага достойно помянут.
Факелами прошлого бесчестья над его могилою живой.
Всюду за собою носят «мухи» корпус заржавелый и пустой.
Ничего я в том не перепутал, пил однажды с ними в поздний час,
Упрекал, мол, что вам, шалопутам, Бог за вас ко времени воздаст.
Вон у нас в соседнем доме рыжий пьет уже который год подряд,
Пил бы он и в Нарве, и в Париже в снайперском угаре во сто крат.
Говорит, рука его отсохла, а зарубки помнит – сорок пять.
Снайперская щелкнула винтовка, и восстал в России вдовий ряд.
Пил и он, хоть говорят, что рыжий… Напивался попросту в умат,
– Я солдат истории бесстыжей. Рухнула страна, кто виноват?
И хотя рука его обсохла, два абхаза налили ему.
Пили молча трое – он и двое, каждый, как умел, за боль свою.
Нет, к утру его не прикопали. Сам свернулся в крендель и обмяк:
Сорок пять парней в нем разрывали сердце пропитое на фаршмак.
Говорят, уедет рыжий в Грозный, там растить аллеи юных лип,
Ну, а братья, молча и серьезно обойдут убийцу без обид.
Им бы отыскать не день вчерашний, а соседа – только и всего.
– Будь здоров! – И вам день предстоящий… Каменные лица, вот и всё.
1992-2008 гг.
1.
Пахнет корицей и хмелем… Всюду, куда не смотри,
Вахмистр сытый Емеля жрет на печи куличи.
Пахнет ладаном и хмелем, вечный работник Балда
ищет попа в опохмеле. Только усоп борода.
Негде разжиться алтыном, жрал бы Балда сальтисон,
Если бы не был кретином, выбив попа из кальсон.
Сказок хмельная удача, но в опохмеле народ
Ищет сто грамм, а в придачу, может, кто двести плеснет.
2.
Религия – всегда обман, но человеком движет Бог,
А весь иной судьбы дурман – тут для себя уже кто смог.
Судебник истин прописных – и ни туды, и ни сюды –
Как тараканам без воды бегут в арктические льды.
3.
Мы становимся с годами сами страхами своими,
Свято верим, что у плахи будем столь же заводными,
Как когда-то в звонкоречье нашей мудрости земной.
Это так по-человечьи, хоть и скоро на покой.
4.
Частный сыск таланта своего до того отменно портит нервы,
Что порой у жизни, как у стервы, выпросишь хмельное молоко.
И упьешься им не для забавы, для расправы собственно с собой,
Потому что сам уже по праву ты и гений, и земной изгой…
5.
А давай посидим да поокаем на излучине прошлых эпох.
Хорошо ли мы жили иль плохо ли – понимает один только Бог.
Да, бесспорно мы мира наперсники, и, бесспорно в нем горечи след,
Но уходят уже наши сверстники за черту каламбуристых лет.
6.
Обмани мой мир своим, а затем ещё иначе –
Вот такая незадача – я тобою не любим.
Обмани меня собой, перервав на полуслове,
Все, что жило в птицелове, отлетело в птичий клин.
Улетело навсегда. Пилигримы ищут чудо.
Только где оно, откуда – только как с ним и куда?
Я с тобой давно уже пережил предвестье рая,
То, вздыхая, засыхая, то, срывая якоря.
Птичьим стаям якоря не привесишь в мире этом –
Упорхнула на рассвете в птичью стаю жизнь моя.
Обмани мой мир судьбой, обмакни его в причастье.
За которым все несчастья отойдут сами собой.
Не обманывай меня на житейском полустанке –
Бог сыграет на тальянка нашу жизнь от А до Я.
7.
Притемнили, причудили исторический портал,
Ну а правду подзабыли. Вам на что она, кагал?
Парт-ячейки в парке старом грусть на лавочках жуют,
Съезды, пьянки, партшалавы скуку осени прервут.
Ах, как было кологриво, отрывался партактив
Сучно-дрючно, прихотливо… Сладких грез аперитив…
Всё на ять, да мать, да иже… Дальше лозунги плывут:
Мы за вас, да в тать… Бесстыже о народной пользе врут.
Ах, вы сучье поколенье, ах, вы выбл@ди веков,
Впрочем, что там, в нас прозренье обнаружилось потом.
И в алькове подле мира, что ушел от нас на век,
Мы свои точили лиры, а они смешили тех.
Кто опять дорвался к власти, прихватив десницу зла.
Вновь грозимся рвать на части власти алчные чресла.
8.
Я по матери жидеев сын. Для меня и боль Отчизны – сплин.
Приморозило мне душу в Покрова. Под иконами козацкими – снега.
Над иконами козацкими – рот фронт! Солидарии сгущаются в компот.
И уже от этой юшке на крови протекают в исторические дни…
Кто на исповедь, кто каплей в сад Камней – то ли дождь, а то ли небо волдырей!
Наволдырилась у каждого душа, только нету за душою ни гроша.
Если боль такую ведал – опиши со своей доисторической глуши,
А не ведал, не лечи моих мозгов, отступись от этих проклятых оков.
Я тебя не проведу сквозь сад камней. Сам от ужасов эпохи каменей.
Если ты сегодня даже Вини-Пух – жизнь сумеет пообщипывать твой пух!
9.
Это я в проекции «игноре», это вы в проекции «всегда» –
Между нами ссоры и раздоры, между нами горе не беда,
Между нами стоковые хляби, терриконы выжатого прочь –
не смотри на глянец водной зяби – не всегда за ней приходит ночь.
Иногда и гению трудится над шлифовкой выпала судьба,
Хоть мелькали города и лица – всё стерпелось: горе не беда.
Я ещё не знаю всех извилин и излучин будущих побед.
Я ещё покамест обезличен, но уже зову страны комбед!
декабрь 2007 г. – март 2008 г.
1.
Контур будущего вздорен. Раз, очнувшись ото сна,
вдруг постигнешь – вновь ты воин, но уже пришла весна.
То ли солнышко пригрело, то ли лужи в пляс пошли:
расплескались неумело активаторы земли.
И из каждой вышла клякса – промокнув её в апрель,
дня полуденная вакса завершила акварель.
На припудренном ментале встали лужиц острова,
но пока они блистали – в май сорвало якоря.
А уж тут июнь-подельник вновь с ленцой заморосил
в самый нудный понедельник – в тот, что в Африку уплыл.
И теперь там сушит весла и роняет якоря
на горе Килиманджаро, где подтаяли снега.
Но оттуда очень просто вновь опустится в февраль,
где снегов чумных короста
в греховодье зимокоста
расплескала в лужах шаль
белоснежного покрова… Здравствуй, Киев! Вновь мы дома!
2.
Я в гороховом финале – шут фисташково-сюртучный.
Жизнь играет на рояле и проходит бабой тучной.
Под неё плывет, ребята, разномастное бабло,
Но ушла куда-то мята – в травостоях барахло!
Привкус горек, длань поката, а душа прошла обжим
и иссохлась гранулятом, и очко рыпит – жим-жим.
Шут гороховый горошит – нет, уже не сединой,
а иным – настала осень… Значит, скоро на покой…
3.
По снеговому насту троллейбусом к метро, минуя спальни города в бетоне,
мир едет на работу, набив с утра нутро – кто корочкой, кто сальцем на беконе.
Как в смальте, безупречно искрятся острова –
в подталых островах сих всплеск извивов –
как будто пролил жидкое стекло январь без эпохального надрыва…
В подснежной разделительной строке январь разбит на две несущих части:
по встречной мчаться те, кто не в судьбе, а рядышком – в ком мера соучастья.
Ломается размеренность полос – мы в пробке эксклюзивной точке века –
сквозь скрежет шин несется под откос безумие маршрутного хайтека.
Мир пучит соучастием вериг, напяленных на уличных скитальцев.
Но, вырвавшись вперед,
мы мчимся напрямик,
чтоб сесть в метро привычным постояльцем.
15 января – 15 февраля 2008 г.
Пусть на кону лежит столица – в музеях Города дворецкие в ливреях:
Вперед шальная императрица, и расступитесь поскорее ротозеи
Гламур доподлен в речитативе под романтически февральский холодок –
Бредем по парковой аллее от Параджанова в морозный вечерок.
Осколки солнечного ветра на зависть новых киевских клошар,
Увы, давно без сантиментов совок в ничтожестве забвению предал.
Пусть продавали Сергея люди, довлел над коими партийный красный клир,
Уходит время, и о них забудут, а Параджанов мир нам солнечный открыл.
Но если Золушки ещё вздыхают, мол, не хватает им карет на политес,
Жена ничуть не унывает. Она одна моя принцесса из принцесс.
Хоть на Крещатик синематограф давно забыли провести в грядущий век,
Но начертал на нем автограф седой усталый бесшабашный человек.
Мы с ним по-русски поговорили, хоть на армянском и украинском вполне
Поговорить с ним не позабыли, а он чудил на коллажах в вечерней мгле.
И витражей его душевных не пресекали взоры строгие старух,
И был билет к нему нетленным – прошла жена вся в восторге: «Дуй на двух!»
И я на том же кабриолете мечты роскошной пережившей времена.
Играл с маэстро в одном квинтете с эС Параджановым – зэка.
А тот писал, что зла не будет, когда скончался заключенный под совок,
Так вши и те блин, хоть и не люди, бежали с тела, недоеденного впрок.
И плыли рыбы в одном оркестре, где партитура в зону присланных мадонн,
Сливались с рыбами в инцесте – от Зэкрыбтреста в мире попранных икон.
Василь Васильевич в перчатках нам подавал, позвольте выдумать, манто
И мчал за нами на запятках в историй будущих цветное шапито.
Вперед моя императрица, коль скоро прочим подавай укромный мир –
Давай по Киеву промчимся, где Параджанов так отчаянно любил….
«Кошельков нет в гробах», Борис Моисеев
«Энергия смерти очень сильна… На ней можно даже подняться и побеждать», Алексей Зарахович
«Есть две тайны в мире: когда родился – не помню, когда умру – не знаю», Александр Солженицын
"Смерть - роздых от чувственных впечатлений, от дергающихся впечатлений, от череды мыслей и служения плоти", Марк Аврелий
«Слово МИР очень короткое», Борис Моисеев
*
Контур будущего скромен и ничуть не антуражен:
Он из боли прошлой скроен – по лекалам: эпатажен.
Под лекалом – снам вдогонку – похоронка скорбных лет.
Всё, что было зло и ломко раскололось – хлоп и нет!..
Гон по телу, мчат мурашки, как овечки Мураками –
Клок шерстИ на тощих ляжках вымыт травными чаями.
Топинамбур лихолетья лихословью дал разгоны –
Вот и прожито столетье у рассерженной иконы.
Тот, кто выжил, век был в рыжих – тем и пестовал себя,
Став до времени бесстыжим, вот и кончилась мурня.
В грязном закутке, в запечке, где дровища из парсун,
Жгут глаза божниц не юно, плачет птица Гамаюн.
Ты – не я, а он особый – водрузив над ликом крест,
Отошёл в души альковы и от этого воскрес.
И извечно жилый странник перешел опять в апрель.
Мира прошлого изгнанник вновь прошел за аппарель
Расплодились азиопы – полудикие ребята,
Лет вчерашних мизантропы уж давно как не крылаты:
Сыто, брито, прохиндея где-то в новые года
Ватерлинией протеста погрузились в пену дня –
Ай, да Рада-радуница, в Ра_даждь ливнем перейдя…
Мне бы в радость воплотиться, чуть в грядущее войдя.
Всё, что было чёрнотропо в моей собственной судьбе.
Отошло чумнО и плохо, словно омут в трын-траве.
Турман с лапками седыми в подтанцовке Пикассо –
Где вы годы продувные, дней проведанных серсо?
Кринолины от Версаччи, ключ без права передачи,
Хочешь пой, а хочешь ной, как последний муромой
Всё равно как жить, но с верой – лет закончилась галера.
Январь 2008 г.
Разные существуют стихи. Стилистические изыски давно стали кастовым ремеслом и профессиональным клеймом поэтом.
Хороший автор обычно узнаваем от носа до хвоста, и о нём всегда говорят с оглядкой на меру его таланта, который однажды заклеймило стило.
Для пущего понимания стилевой особенности любопытствующим подскажу - перед Вами милейший и уже не первый образчик городского акына. Сии рулады пишутся в транспортных пробках... А затем по вечерам за писательским столом только шлифуются до проблесков невероятных... И всё...
Теодорик, юрта, кочевье – Равенны второе прозренье,
от Ганга к Италии готы ведут авантажно бои.
А арии чешут чего-то – известная миру работа,
И прут в Орияну мздоимцы со всех сопределов… Греби!
*
Грибів тут немає, падлюко! Греби звідсіля собі, суко.
Не гримай, отримаєш дрюком. Затямив? Тиць дульку, лови!
А як упіймаєш окрайчик, стрибай в чортів гай, наче зайчик –
злягайся там з дідьком самим! Бо вийде у нас кістодрябця –
отримаєш й сала і смальцю: заллємо за шкіру – живи!
Гори смолоскипом пекельним, чи йди пішодралом в Попельню,
чи віршик складай «Три зими», як той, кого звали Тарасом,
блукав біля кобзи й Парнасу, хоч гнали його кобзарі:
підпанок, піджмурчик, підстрибчик, та ще пані ласої рибчик –
злягався з служницею… ги! Це ж він написав «Гайдамаки»,
якби б Теодорик пішов, то трясця б йому, посіпаці,
впіймав би він облизня в таці і декілька добрих судом.
*
Теодорик в плащевидном злате, при хазарской сабле в златбулате –
Атлантиды падшей оберег – в родовых сказаньях помнит шлюпы –
в них спасался всяк, кто не был глупым, хоть не Ноев выдался ковчег.
Пройдены истоки новой эры, но рабов печальные галеры –
гелионы римского добра распылило время как колонны
древних храмов, где не чтят иконы, идолищ ликует хохлома.
Там, поправ валы Вестиниана, торжествуют скифы полупьяно –
Правнуки их – боричи Руси: ратоборцы выступили в веси,
вал Гардарик вышел за Полесье и пробился через татью рать.
Вот она Гардарика святая в бастионе чудо-городов –
сонм валов Змеиных протекает сквозь резную патину веков…
Юрта плащевидная под небом застилает звёзды мягким пледом…
*
Розпрягайте, хлопці, рать чужинську, хай не марять світом українським,
Це коли ще буде Оріяна, калинова, нова, сито-п’яна
Хай сприймає тать живеє слово хоч деінде у хатках казкових,
Хоч як-небудь в світі, що між нами йде в серця кривавими стежками…
P. S. Стиль билингвы –модерн стилистический:
4 русских строки запевки
12 украинских строк распевки
12 русских строк припевки
4 украинских строки допевки
1.
В прошлое канут с судьбой препирательства,
Если сумеешь понять обстоятельства,
Если сумеешь всем сердцем постичь,
В общем, – иную, но всё-таки жизнь!
2.
Пес увенчан шейным красным бантом, бродит по морозу с мокрым зонтом,
То ли дождь срывается инфантом – сын мороза, но с весны дисконтом…
То ли ты уже не просто в луже приморожен праведами мира –
вляпался, и там закис к тому же – без почтенья к должности кумира…
Моросит кумарно и нелепо над асфальтом мерзлым лунный дождь,
Бабушка лежит в гробу из крепа, ты её души не потревожь…
То пиковой, то туфтовой масти разговор не лепится по кругу,
Разошлись гудки без сладострастья, зуммеры друзей оглохли всюду.
Вот и время кончится эпохе, и душе при том не надорваться,
Мы вступаем в мир, где счастья крохи не дают нам в прошлом болтыхаться.
Этот мир – не карма, не фанера, не жалейка с ноющим: «Налей-ка»…
Этот мир известная Химера, от которой всяк не оробей-ка!…
Зимний дождь – под ангельские своды отошла душа и гроб закрыли,
В нем почило тело полубога… Вот и всё, и люди мать забыли.
Скудогрейка душ у нас не в моде, у землян отважная бравада –
Всяк из них – земное благородье бродит подле адовского сада…
Под семь сорок в ангельском чертоге объезжает Б-г усопших души –
Все они, презренные при Боге гласолалят, только где их уши?
Гласом лают те, кто не сорвался надорвать души на белом свете,
А старушки подвиг состоялся в Новом непрочитанном завете.
Вот и всё – мороз и дождь брататься вышли за чертой земных дорог.
Микш на рикошете кумо-сватства, камера стоических тревог.
Камера, где мира не боятся в манихействе черного совка,
Где ушло в былое судеб братство, где уснула мама навсегда.
До 15 января 2008 г.
Обзаведись собственной Историей жизни… И иди сразу на Исповедь.
***
Мешки вживую прыгают с колес, и все живут, как могут, как умеют…
Мешочницы целуются в засос в дерьме страны на парковых аллеях.
А то ещё – во фрунт с утра стоят барыжницами на лотках эпохи,
И продают донельзя всё подряд, а грёзы раздают окрестным лохам.
А те, втираясь в тёплости телес, всё норовят к заутренней набраться,
И батюшка их венчиком в окрест сзывает на похмелку причащаться…
***
Песнь на старой батарейке, жизнь на старом чердаке...
Все мы боги-неумейки, все мы лохи на Земле...
***
Я сам, как большая экзотика, свалился на головы многим –
Открылись говённые ротики и рявкнули радостно: «Могем!
Поставим придурка и пьяницу в один наказательный ряд,
С эпохой, которая катится последнему лешему в зад…
И там, у экватора попы пусть ищет он смысл бытия,
Поскольку мы родом из ж@пы, чьё имя родная страна»….
***
Сиротское Детство, волшебный фонарь:
кто выжил, тот выжег в душе пектораль…
***
Вселенная сжимается до точки, но в этой точке – первородный взрыв
Грядущего с оплавленным росточком, в котором наш изъявленный порыв.
Мы выткали вселенную словами… Хотя, ну что, казалось бы, слова,
Но вот она искрится перед нами, а в ней финифть, лазурь и хохлома…
Пусть отошла в историю эпоха, в которой мы сжигали наши дни –
Теперь она сверкает в каждом вздохе, которому не знали мы цены…
Хоть нам гордиться нею вроде надо, да только на душе половник яда…
***
Себя мне больше не бросать и ниже дня не падать,
Хотя пристало, как печать, отметкой: «дёрнуть надо-ть…»
***
Контрасекс коту без кошки, кошке старенькой погост,
Тойбе старой неотложку… Скоро в землю мать уйдет…
***
Гёте как-то заметил:
Дайте Человеку цель, и он выживет в любой ситуации…
Моя цель – писать книги без той писательской фазы, которая обрекает творца на временной заклание слова… Я не могу промалчивать рвущие меня образы и созвучия слов до издательских сроков… Мне необходим сиюминутный живой контакт с сетевым читателем, и Сеть должна рано или поздно научиться оплачивать мой темперамент…
***
Прохудившаяся Карма – это когда человек не хочет чего-то делать, допускается до мелкопоместных недеяний ценой каких-то сиюминутных разовых нежеланий, пока окончательно не опускается на житейское дно… Вот так-то и возникает порушенная напрочь карма…
***
Наполеон, однажды, сокрушаясь, как-то сказал: «Это даже не преступление, это – ошибка».
А римский поэт Публий Сид как-то сказал: «Повторение ошибки становится виной…».
Древний же полководец Пир горько говаривал о цене конкретной победы.. Победив неприятеля, он лишился армии…
Порой наша очередная ошибка состоит в том, что мы привычно и браво повторяем уничижительно вечное:
Наши деды – пирровы победы…
Рано или поздно они становятся нашей бесконечной виной перед близкими, перед временем, перед собой… Когда шквал системных ошибок нарастает, однажды возникает цунами, приводящее нас к Смерти… Это и есть последствием системных ошибок и совокупность всех пирровых побед на полный абзац… Но это уже не катастрофа, а системное прерывание очередной отработанной, а посему бесконечно ложной идеи, которую окончательно апробировала и навсегда отвергла трудяга Жизнь…
***
Желчь отойдет в медовость, кровь отольёт в гранат –
Явиться в мире новость подле Искристых Врат!..
***
26 декабря 2007 г. в 16.30 -у мамы сброс поджелудки… В 22.00 вызвана неотложка…Купить регидрон!
27 декабря в 3.00 мама заснула. Между 4.30 и 5.30 мама умерла. Не стало старенькой Тойбочки…
В маленьких житейских драмах истоки всех простых преступлений…
29 декабря с 13.00 до 17.30 похороны мамы Тойбочки: Северное кладбище, участок, ряд, место…
Не пиши координат Смерти, просит Бэмби, кто-нибудь из черной сотни на ХВ осквернит могилу… Горько даже об этом думать, но не пишу.. Как-то не по-человечески… Но по-украински…
О чем-то так и не договорили… Даже на поминках на девять персон…
С Новым 2008 годом! Задача на год: и всё-таки гармонизация окрестного пространства, чтобы другие могли написать и номер участка, и ряда, и места при захоронении матери…
***
Житейский драмкружок чаще бывает похлеще спектаклей профессиональных театральных трупп.
***
Нет у души дряннее покрывала, чем тела вечно пьяного нирвана…
***
От Бога, как и от Судьбы переехать так просто нельзя.
***
Бог научился зажигать зарю, а люди – души загребать в золу…
***
Бог научился зажигать зарю, а люди – продавать души золу…
***
Дифирамбиции печалят: кого-то ценят, прочих – жалят…
***
Если ты Человек, – не позволяй жизненным обстоятельствам обложить тебя и развернуть вокруг тебя гетто!
***
26.12.2007 - 7.01.2008 гг.
1.
Солянка из поэтов и глупцов дана как данность времени иному –
льстецов в нём, что в кастрюле голубцов, и критиков – что перца в остром плове...
Но если сам творишь Земле добро - рассветы счастья встретишь всё равно!
И серебро волшебного накала превоплотит тебя из маргинала
в чудесного радетеля того, что жизнь дала - не много и не мало,
а ровно столько, сколько суждено:
мечтать, творить и жить на страстном шквале во имя, ради, собственно...
Чего?
Ты сам-то на Планете этой кто средь мелочей житейского Портала?..
От Бога – человек! Добро иль зло – сам выбирай на кромке мадригала...
Поскольку Жизнь – такое ремесло, что Мастерства в нём многим занимало.
2.
Сквозь сплав любви и века, сквозь миллиарды «я»
Сверкает дискотека вселенского огня….
Парят на монгольерах не эльмовы огни,
а счастья каравеллы сплошь в аурах любви…
Одни вкушают пиво, другие пьют амбрэ
волшебного разлива без хмеля в голове…
Одни скребут кресало, другие – трут и гнёт,
Чтоб выкресать начало – любовный приворот.
Чтоб вспыхнуть и разлиться не патокой в воде,
а заново родится у сна на бороде…
На терции стозвонной промчаться в новый мир
И прожить там иконно, но только не святым…
В любви превоплотиться, но рот закрыть ханжам,
Не смеющим влюбиться, чья жизнь сплошной «фигвам»…
13-15 декабря 2007 г.
1.
То состояние души, что так стучится в мир словами…
Вмиг воскрешает дух – пиши, и сочленяй слова с делами,
И наполняй их в тишине, всем тем, чем дышишь при луне…
2.
Вновь вспыхнет культ Прекрасной Дамы, и вновь истают изразцы,
и подле краешка нирваны в Веронне спрячемся, отцы!
Плывет лицо, порвало нервы – я гном, ужаленный Минервой,
но и с потерянным лицом, я прожил век не подлецом,
а светлым утренним поэтом, зовущим к радости планету!
3.
Пиар твори на том, в’ что веришь свято. Один природно бык, другой – осел,
мы разномастны, в общем-то, ребята... Выигрывает тот, кто сверх-позёр...
Придумай лид похлеще для начала... Так и пиши... "Беременный матрос
свой торс уводит в гавань от причала, дабы не обломить от тела.. тросс!.."
К тому прибавь нисколько не краснея, мол, сам постиг затейливость сего –
ни у кого не сиживал а шее, а в целибат ударил естеством...
И вот уже ты ухарь-перехватчик: прошел постелей дамских вермишель,
и написал о том любви задачник, теперь решебник пишешь для... людей.
А люди что? Да вечно вислоухо ведутся на подобное сполна,
пока в любви не хватит их проруха, листая труд сей ценный... Вот-те на!
И все ему доверились при этом, хоть сам он пофигист и педофил,
но есть пиар написанный поэтом, а значится все бабки он отбил...
Так много разновсякого в хозяйстве… Пиар – дерьмо, естественно, но вдруг
полюбит и его домохозяйка, поскольку спит он сам как крошка Мук.
Решебники любви его отбросит и лихо станет требовать свое –
и всё получит, и ещё попросит, и выдавит из шкуры либидо...
И подытожит: ты пиши, хераська, но только сильно в патоку из слов
не зарывайся... Отыщу, кабаська, и будешь вновь блажить за будь здоров...
А с книжицы твоей сорву обертку и в туалет повешу на гвоздок...
Понеже ты в пиаре больно верткий, так будь готов к любви, как молоток!
4.
Сквозь неба звон щемящий промчался эскадрон
Гусаров настоящих под сводом вешних крон.
Волшебные кирасы мерцали сквозь миры:
Ажурные лампасы, негромкие чины…
«Червячные морилы», пропойцы до умат
Промчались что есть силы сквозь звездный камнепад.
Разрушили запреты и спешились в пылу
Пред обликом планеты, припав к её челу.
Чело исцеловали и принялись гадать:
За что они попрали планеты благодать?
Зачем они два века лежат в сырой земле,
прикрыв собой навеки Отчизны реноме…
5.
Во время великой ссоры уйгуры уходят в горы,
И в профилях их чеканных читается знак беды,
И горечь в словах гортанных на склонах горной гряды…
Оставьте хулу и споры, всмотритесь судьбе в глаза,
Бездушия коридоры сорвали с душ тормоза.
Броженье великой ссоры ломает границ запоры…
Во время великой ссоры скитальцы уходят в горы.
Уходят не для забавы, на скалах стирая мхи
Вчерашние генералы и мирные пастухи.
Чиновники-«полубоги» скосили на них глаза:
– Подумаешь, недотроги – нацменовская буза…
Нелепое ницшеанство, заоблачных троп дворянство…
Раскосами глаз похожи, юродивый остаркизм,
Зачем же так лезть из кожи, ступайте обратно, вниз!
Затем, чтобы встать на колени у вас не хватило… лени.
…Исход был суров и ветер трепал на уйгурах зло,
Халат, что на рвань пометил и маршальское хламьё.
Костровье… В нём чан да вертел… Уйгуры ушли от смерти!
1991-2007 гг.
Уносимся, быстро прощаясь, и маемся долго в пути,
В плацкартах разбитых шатаясь, желаем в том счастье найти.
Но мысли у нас беспокойно невольно стремятся туда,
Где шепчут перроны: «Довольно, – устали в пути поезда».
Здесь сцепщик вагонов печален – последний вагон не нашёл.
В нём Родину мы потеряли, а поезд последний ушел.
Сквозь время, сквозь бури и грёзы, сквозь отмели прошлого сна,
Оставив на сердце занозы по роду судьбы естества.
Забытый вагон на рассвете не тронулся с месту ни чуть –
Он самый последний на свете. Его поезда не берут!
– Станция отбытия СССР, все, кому выдали билеты в последний вагон, пройдите, пожалуйста, на посадку!
Можно ли обмануть время, судьбу, себя…. Вагон будто резиновый…
Это только в СССР придумали шутку о резиновом вагоне… Сначала для тех, кто уезжает в Израиль. Но оказалось, что этот вагон равномерно мигрировал по всей территории земного шарика, и многие выходили из него то в штате Коннектикут, то в итальянском приморском Остио ди Лидо, то в Сиднее, а то и в Новой Зеландии…
Многие искушались остановиться в Берлине и Вене, Ганновере и даже в Париже… Но в Париж и Женеву из резинового вагона не выпускали. На всякий случай….
Так то был резиновый вагон… Многие говорили, что именно за ним подцепили последний вагон из СССР. Особенно для тех, кто ещё пытался спеть; «мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз….
Но уже повсеместно сооружали шлагбаумы и что-то ещё почти опереточное, крайне неряшливое и поспешное… Со шлагбаумами за столько лет так и не разобрались, а из неряшливо-поспешного с опереточными либретто дыхнуло всяческими независимостями… Обычно совокупно определяемыми независимостью каждого от собственной совести…
Я провожатый… Мне самому словно так и не дано выехать. Впускаю на перрон собственной памяти по одному, по двое, в крайнем случае, по несколько человек… Коллекционные экземпляры. Нынче подобных не сыщешь… Отъехали навсегда.
Вот пропустил двух пьяных полковника. Скорее, они не просто, а безобразно пьяны и с тем – самодостаточны.
Один величает другого по уставной форме:
– Дернем по-маменькой, товарищ полковник!, – другой в тон первому отвечает с некой внутренней интеллигентностью:
– А чё б и не дрябнуть, Кирилл Валентинович!
Руки тянуться в карманы добротно-мягеньких светло-серых шинелей. У одного в кармане «Московская», у другого «Пшеничная».
Обладаете экстрасенсорными качествами? Тогда попробуйте угадать, у кого какая водка в кармане?
Правильно, у более интеллигентного Кирилла Валентиновича дешевая «Московская» с зеленой этикеткой… Он штабной и живет на державные.
У второго полковника должность более значимая. Он зампотылу дивизии, которую гонят в Союз… То ли с Венгрии, то ли с Чехословакии, то ли с Германии…
Пьют из горла и после выпитого крепко обнимают холодные бетонные столбы в канун семьдесят третьей годовщины Великого октября…
Картонный мудилка питерский на «Павловских» пятидесятирублевках доволен. Хоть этих ублажил.
У рундука из синего пластика рыдает мелкокостный еврей. Еврея зовут Яша. Яше тридцать семь. Всю жизнь прокрутился простым работягой на военке. Впрочем, и здесь не бедствовал. Проверял прочность подводных электрошнуров на номерных изделиях.
– Понимаешь, провожатый, после Чернобыля у меня нашли рак. Сначала не большой рачок… Думал выдюжить… К тому же в душе была цель. Очень хотел автомобиль… К тому времени у меня было одиннадцать тысяч рублей. Давно мог купить подержанную тачку у своих, из репатриирующихся в Эрец. Но хотел, дурья бошка, «девятку»…. Теперь на книжке семнадцать штук, а Павлов кислород перекрыл. Денег не снять, а класть на дядю можно и без денег. Рак меня скоро доест, а деньги тю-тю… Их просто нет! Меня просто нет… Времени жить у меня нет-нет и уже просто нет…
Говорят, завещай… А кому… Циля даже алименты не взяла… Она сказала, что над моими алиментами дочери буде смеяться весь Израиль… Я же сам не доедал, семье не доносил, мечтал о тачке, а теперь сдохну…
– А давай, Яша, по пару капочек коньячка… Даже смертникам коньячок шибко полезен…
– Давай, у меня как раз араратский пятизвездочный в дипломате имеется…
– А у меня только завтрак от мамы. Котлеты с чесноком…
– Цыля делала с луком, говорила что смягчают мой тухлый желудок… Но скоро и мне, и моего желудка уже не останется… Давай за астрал, там тоже вроде живут… Правда уже без этих чертовых денег с дурилкой картонным… А на перрон я не пройду, не мой это вагон… Постою, провожу вас и прости-прощай…
– Прости и ты нас, Яша…
На перрон вламывается рыжий Митяй:
– Привет, очкарик! Привет всем и каждому в общей зоне от тех, кто на Зоне! Мы там, на сходняках, давно перетирали «дело-табак». Требовали у сучарей допустить на нары анархию…
Так они от этого предложения ещё больше ссучились и стали стравливать нас сторожевыми овчарками… Кондрата Хилого порвали в куски… От пяток до горла… Так они не отозвали собак, пока те не исполосовали Хилого на ремни. Когда же дело до горла дошло, тут они – стоп и в отказ! Чтобы продлить агонию Хилому… Правда уже в санбараке…
Ну мы же не звери… Перегнали ему «золотой» кубик… Умер Хилый тихо от передозы, словом, счастливо, как в сказке… А всё потому, что фильмов совковых перелупарил и объявил себя депутатом Зоны… То же мне депутат Балтики…
– Так ты тоже в последний вагон?
– Отож, а как не поехать, когда матрасы в вагоне, поговаривают, сплошь из соломки маковой, да и рыночных организм страны надо дектретить… Чтобы всё было по понятиям…
Вот и ты здесь без стёбу, мужик, значит труженик, а труженики честные должны пахать, а мы стеречь их, лелеять и отвечать по базару…
Малолетки пошли…
– Пропускай, Витёк, нас всем скопом – без стрёму и копоти… Мы ж деточки-нимфеточки... Конфеточки ваши…
– А по мне хоть маршевым строем… Я ведь здесь так, для статистики…
– Зато мы по персональным пропускам, как знатные помойщицы своего Отечестве…
– То есть с помойки вы, что ли…
– Слышь, дядя, брось слова перекручивать… Мы банно-саунные помойщицы… Кого помоем, кого подмоем, кого ублажим… Знаешь, в последнем вагоне, оно, как космосе: пачка бл@дей для обслуживания прочих людей…
– Каких-таких людей?
– Да райкомовских! Один как-то обещал нас всем скопом в комсомол принять, чтобы легче было сделать из нас офис-леди…
– И вы будете работать по восемь часов в день?
– Та ты офигел? Обеденные мы мочалки… Коньячок вквасил, балычком заквасил, ну и зачудить захотелось… А мы – тут как тут: плясуньи, певуньи и такое же прочее…
…Последними прошли пломбировщики. Они стали закрывать вагон на литые чугунные засовы и пломбировать… Добротно и тщательно…
– А пломбировать-то зачем? – воскликнул в недоумении. Но тут подошел плохо говорящий на русском бригадир пломбировщиков белесо-вислоухий немец Курт фон Штрудер…
– Понимаешь, Вихтор, когда-то в семнадцатом мой дед плохо пломбировал вагон, в котором везли из Германии большевикофф… И вы имели Соффетскую ффласть… А мы имели Гитлера… Теперь надо решать… Всё, что вытффорил у вас коммунизм может в этом вагоне сноффа приехать к нам… А нам это зачем? Мы и Гитлера пережили с трудом… До сих пор пломбируем прошлое.
Вот вы высылали евреев, а надо было высылать тех, кто построил вашу жизнь под себя с их бандитами и райкомами, административным и военным партаппаратом, борделями и телефонами… У них же телефонное право! Вот и сейчас они даже весь последний вагон всяческими кабелями опутали… Так что не только пломбируем, но и обрезаем все возможные телефонные пары. В идеале нужно замкнуть их мир на себя, чтобы он аннигилировал…
– С полковниками, Митюхой и малолетками?
– Это их герр полкоффники, это их Митюха, это их малолетки…
– И всё-таки припевочек жалко… Отпустил бы ты их, фон Штрудер… А то всё как-то по-фашистски…
– Вы, Вихтор, всегда ярлыки клеите, или только тохда, когда вам удобно… Они сами прибыли на станцию отправления… И они ещЬё попьют вам крови в грядущем: СПИДом, олигархами, нищетой, огульным беспределом… Пусть хоть эти уедут к чёртовой бабушке…
– А что будет с Яшей? Он-то хоть соединится с семьей и со своим древним народом?
– Послушайте, Вихтор, даже если все немцы примут иудаизм, лично мне не станет ведомо провидения самого Адоная… Кого всевышний запишет в Книгу Живых, а кого и пропустит. Кстати, как провожатый, вы выполнили первую часть инструкции… Проводили. Во второй части инструкции вам предписано сопровождать последний вагон из СССР в вечность…
– А что последует дальше?
– Как у вас принято говорить: «ейн Гот вейс», мы же немцы говорим иначе: «айн Гот вус»!..
– Знаете, это точно так же, как русские на украинское пиво говорят по-украински же: «піво»…
– Да перестаньте вы придираться к словам! Следуйте в вагон… Нам надлежит опломбировать его вместе с вами, как с сопроводительной квитанцией…
…Вот и опломбировали…
Прошло столько лет. Бригада Курта фон Штрудера на сей раз расстаралась – пломбы до сих пор целы.
Правда, полковники состарились, а уж внуки из их добротных шинелей давно сделали в прихожих половики…
Яша всё ещё жив в Эреце и работает там пособием по прерыванию развития раковых клеток в желудке на здоровой кошерной пище. Правда, за руль так и не сел.
А вот Митюха сел уже в Донецкую зону для особо опасных и во времена Оранжевой революции прибыл в Киеве координировать действия донецкой «ревбратвы». Но, как видно, переусердствовал, поскольку срока ему набавили и перевели авторитетом уже во Львовскую буцегарню.
Малолетки нарожали малолеток, правда чуть более спидоносистых, чем были сами, и те успели вырасти и себе забеременеть, поскольку подвалил фарт в восемь тысяч гривен за рождения мальков из третьего поколения таких же как прежде мочалок…
А вот райкомовцы позакрывали райкомы и заблокировали банковские счета почти лагерных мужиков, в ранг которых возвели почти всё взрослое население страны и плюс к нему подрастающее уже без комсомола ломко беспартийное поколение, которому предоставили право выбрать между оранжевым и сине-белым общаками…
Молодняк поддержали и новоявленные духовные просвитеров общаков, а для продления уже чистоплеменных браков каждому хлопцу из «мужиков» подогнали по малолетке, правда, порой уже и с готовым последствием – в виде СПИДа или округленного животика, добытого в шашнях в охотничьих домиках от округлившихся такими же животиками олигархов и их последышей…
Можно было бы точно сказать, к чему рассказана вся эта и возможно дальнейшая лабуда, если бы я сам мог разобраться, – зачем и за каким Макаром самого меня втиснули в этот последний вагон из уже призабытого СССР, тогда как место мое было не в последнем вагоне, в резиновом, который до сих пор носиться по планете, и пересесть в который мне ещё предстоит, если только это предпишет мне Адонай… И вызовет очередных пломбировщиков вызволить меня из-под пломб…
5 ноября 2007 г.
Секретный пакет из райкома партии привезли в партком на рассвете. Парторг вызвал директора трехтысячного бабьего предприятия в свой полуподвально-сундучный резной кабинет с декором из настоящего орехового дерева, который вальяжировал незатейливой росписью по стенам и не боялся ни грибка и ни безыскусных карпатских резчиков.
К двенадцати утра было собрано внеочередное партсобрание, на которое пришли все – от цеховых мастеров до кадровых работниц и грузчиков с партийным стажем не менее года. Кандидатов в члены партии и тех, кто пребывал в рядах КПСС менее года на закрытое собрание решили не приглашать, просто кратко проинформировать по итогам обсуждения закрытого письма ЦК КПСС к первичным, районным, областным, краевым и республиканским парторганизациям…
Многие ветераны плакали. Говорили о замученных в лагерях, о схлопотавших сталинские «десятки», и прошедших через ревтрибунальные «тройки»: прокурор-судья-обвиняемый….
Пережившие последнее двадцатилетие чисток ревели рёвмя, но им было велено собираться домой и приходить только завтра. Каждому третьему из пришедших таким образом «завтра» предложили положить партбилеты на стол, за саботаж производственного «вчера». Намечался новый перегиб, который в конце концов, исторически назвали хрущевским волюнтаризмом. 600 тысяч вчерашних рядовых членов КПСС было вычислено и отчислено из партии за нестойкость партийного духа…
«Морячка» Тойба плохо принимала во всем этом участие. Она принимала смену. Отгрузка искусственных шуб для тружеников страны выглядела примерно так. Сначала все шубы, сошедшие с конвейера отпаривались и сортировались по размерам и цветности, затем мать шла в машиносчетную станцию, где на немецких счетных «Аскотах» и «Роботронах» механической допотопности поярлычно списывался на каждую шубейку фактически использованный материал и трудозатраты, затем вдруг оказывалось, что материала в цеху изрезано уйма, и главный инженер не подписывал «морячке» накладную. И она возвращалась в цех ругаться с конвейерными мастерами и мотористками.
И тут оказывалось, что тетки уже успели понашивать из мелких остатков теплых варежек, искусственным мехом вовнутрь и куцегреек не сильно сытой и материально обеспеченной собственной пацанве…
Но и это было не всё. В цехе номер шесть было люто холодно, и многие бабенки поприхватывали себе под зад по полметра искусственного меха. Всё это вытряхивалось теперь и сносилось в контрольный угол. Что-то отбраковывалось и возвращалось, а прочее направлялось на распоровку и лекальный раскрой. Затем звали бывалого скорняка Михаила Моисеевича, и он с минимальными прикидками отправлял на конвейер ещё две-три единицы спешных поделок, которые хоть и шубами называть можно было весьма отдаленно, но для того и сидели на конвейере ударницы комтруда и мастера золотые руки, чтобы даже из этого материала тачать вполне пристойные шубы.
Затем опять пересчет и разгардияш у главного инженера. Теперь уже шли по всем участкам и даже заглядывали в бухгалтерию и плановый отдел… Выгребали все меховые недомерки и делали «молодежку». Этот ужас можно было называть шубой, но он был до того пёстр, что отправляли его обычно в отдаленные районы Черниговщины и Луганщины, где эти боевые раскраски сходили за первый сорт, и покупными талонами на приобретение этих шубных монстров даже премировали…
Мат крепчал, время стекало к вечеру… Шубы на склад не отправлялись… Затем оказывалось, что десять единиц готовой продукции случайно перешили в такой же комплектовочный аврал прошлого месяца, но, перекрыв брезентом в дальнем углу цеховой подсобки, о них просто забыли. Эту заначку и находила озверевшая главная Полина Наумовна, и опять с матом отправляла в счет перевыполнения плана на склад готовой продукции. Но здесь уже врывался разъяренный плановик Панкрат Сидорович и диким матом орал, что план перевыполнения не может быть более трех процентов по фабрике. А теперь цифра шкалила.
– Не было у нас столько ткани, Полина Наумовна!
– Так будет!
– Вы что, системы не знаете? Так они же всё, что более 103% введут в план и тогда нам придется придется дополнительный мех срезать с наших жоп!
– Это вы мне, Панкрат Сидорович? Так у меня задница не волосатая… Да и тёткам в цеху попробуйте об этом сказать, так они же вам первыми вашу же задницу на лекала порвут!
– Я буду первою… – артачится Тойбочка… – У меня сегодня гости придут.
– Ладно, сдавайте всё! Тебе, Морячка, везет, пойдешь первой. Триста единиц за два часа на склад отвезешь?
– Пусть только грузовой лифт в седьмом цеху не перехватывают.
Звонок главному энергетику:
– Иван Семенович, отруби на пару часиков от лифта всех кроме шестого цеха…
– Будет сделано, Полина Наумовна…
Все разбегаются: плановик – пересчитывать плановое цеховое задание, снижая нагрузку седьмого цеха, который в будущем месяце примет на себя удар, а мать грузить тележки по 25 шуб… Предстоит двенадцать ходок, и за каждой – производственный мат. Обнаружится полуоторванный рукав у трех шуб – недострочка и две сшитые пуговицами через две полочки шубы. Их мать потащит на себе после восьми вечера и под мат смежной комплектовщицы с седьмого цеха доздаст их Элеоноре Альфредовне.
День кончится, и к маме придут столь долгожданные гости…
…Ольга Константиновна, мастер золотые руки и просто куколка с белесой курляндской внешностью ширококостной прибалтийской немки давно и удобно дружит с «морячкой». Одной некогда гоняться за мужиками, второй некуда их вести… У самой дочь да мать холостяцкую её мораль стерегут. А у морячки хоть и коммуналка, а Витька у бабушки… Да и беспартийная она… Какой с неё спрос по части морали. Одним словом, хороша песня наша, когда мужиков в требуемых местах просто тьма тьмущая. А места эти ведомы – подшефная школа КГБ.
Молодые «литеры» со всей страны подковываются идеологически перед засылкой в Корею, позднее на Кубу, и в страны освобождающейся от колониализма Африки… Готовят и специалистов военпредовских для Индонезии и стран арабского мира. Готовят мировых поборников коммунизма, и кого только не готовят…
Правда, живут офицеры скученно – по трое в одной гостинке, как в гарнизоне. Но выход в город круглосуточен. Так отрабатывается легализация… Но есть и момент особый. Таких молодцов «ведут» давно крепко оттасканные на ловлю живца труженицы иной нивы, обычно одинокие передовички всяческих производств, которых приглашают на еженедельные школьные мальчишники для мужиков, оторванных от семейного благополучия по схеме: два месяца идеологическо-диверсантская учебка, вот он советский Абвер, прямо напротив польского костёла в названном киевлянами «полицейском» садике…
А ведущие производственницы всякий раз подбирают себе подруг – таких же как бы честных «давалок». Но уже идеологически если и не выверенных, то подконтрольных за постановление на квартучет, место в интернате или детском саду, добротные шмотки и прочие немногие совковые прелести. Система отлажена донельзя. Похоже, сегодня Ольга попробует вербануть и мою вполне в свои тридцать приглядную матушку…
…Коммунальная квартира встречает достаточно теплую компанию из недавних выпускников Рязанского военного «противотанкового» училища и цветущей Ольги. Мужики при мундирах, оба уже успели побыть комвзводами и семейными «патерами». У каждого в бумажнике за обличкой по одному-два фотокиндер-сюрпризу, а к ним по одной рязанской же фотовобле, оставленной сушиться в каком-нибудь армейском гарнизоне, из которого они вырвались патриотить и интернационалить сеи отцы семейств… Треть таких хлопцев за год-два возвратят социалистической Родине в цинковых гробах, порой запаянных насмерть.
Бутылка шампанского дамам, бутылка водки мужикам, торт киевский, селедка исландская в винном соусе да телячий паштет из кулинарии. Цветы, хлеб, одеколон «Красная Москва»… Каждой даме… Вот и весь пристыковочный набор будущих диверсант-офицеров. И хоть сегодня всё это кажется гадким, но другого времени и других отношений у советского поколения «разведенок» в конце пятидесятых годов просто не было.
Офицеры представились: Степан да Василий. Мать вышла на кухню сварить картошку… А в тесной пенальной комнатке пошел снобистский разговор о великой русской литературе и её напрасно забытых гениях. Так что когда картошку внесли, то тут же выпили за Льва Николаевича Толстого, как за зеркало русской революции, после чего выпили уже за знакомство, заметив, что Татьяна и Ольга – это почти пушкинские сестры Ларины из легендарной поэмы «Евгений Онегин». Снова выпили, и тут Степан предложил продекламировать ранее запрещенные стихи Сергея Есенина… Не вполне прошедшие поэтический дискурс Есенина, женщины согласились.
И тогда рыжий Степан встал, и мерно размахивая в такт вилкой с наколотым на ней кусочком исландской сельди стал патетически декламировать:
«Сыпь, гармоника, скука, скука, гармонист пальцы льёт волной…»
«Пей со мной, паршивая сука, пей со мной», – больно ударило по ушам Тойбочку, и она напряглась. Русским именем Татьяна она уже научилась прикрывать свою национальную для страны Советов нестандартность, но вот чтобы так во время застолья в её собственном доме, с этим она смириться уже не смогла. Хоть ей и приглянулся высокий рыжий Степан.
Но Степана несло… Во время чтения он мелким бесом перебегал глазами с одной молодой женщины на другую, пока окончательно не остановил свой внутренний эстетический выбор на Ольге;
«Мне бы лучше вон ту, цыцастую, – она глупей!», – залебезил он.
Тойбочка похолодела и почувствовала как стали собираться в трубочку презрения её ярко вишневые губы. Казалось, что вот-вот и они выстрелят из себя яд. Василий попытался одернуть приятеля, но тот уже вышел на заключительные бравурные аккорды:
«К вашей своре собачьей пора простыть!»
«Не любил, не мызгал, мать твою так!» – пронеслось в голове у Морячки… И она не стала дожидаться поэтического катарсиса… До «дорогая, я плачу, прости, прости», – дело так и не дошло…
– Пшел прочь отсюдова! Вон из моего дома! – жутко прорычала она.
Cтепан театрально прервался, лихо смахнул со стола и влил в себя рюмку водки, отбросил фасонно назад свою голову с рябинкой по периметру и тихо сказав:
– Простите… – тут же удалился. Ловить в этот вечер в этом маленьком бабье-кирпичном пенале ему было нечего…
…Ольга с Василием вышли из комнаты проводить незадачливого ухажера… Мать стала убирать лишний прибор и пошла открывать жестяную банку с кабачковой икрой. Предстояло ещё подрезать докторской колбаски и на том успокоиться. Ко времени, когда она снова зашла в комнатку, там уже мило по-свойски мурлыкали Ольга и Василий, которые, впрочем, хотели соблюсти реноме…
– А мы здесь, Татьяна, говорили всё больше о политике партии.
Мама насторожилась. Ярая сталинистка, она плакала в день похорон народного вождя и по сей день свято чтила память о нем. Правда, барельеф Ленина со Сталиным был нынче не в моде, и его мать отправила в «елочный» запасник на антресоль, где он и покоился вместе с ватным дедом Морозом и картонными первых послевоенных лет игрушками… Вот и теперь она готовилась выслушать последние новости от своих партийных друзей – беспартийная, едва дотянувшая за уши семилетнее заочное обучение…
Она даже была готова пропеть проникновенные строчки о Сталине из гимна СССР, но хитрющая Ольга стала понимать, что сегодня ей, кажется, придется обойтись без сильных мужских объятий, отчего её ядреному бабьему телу будет ой как неважно… И тогда она напрямую завела с Василием намеренную политбеседу о секретном партийном документе, который резко осуждал и развенчивал культ самого великого и незабвенного Иосифа Виссарионовича.
Мать от изумления тупо развесила уши… Такого сверхоткровения от партийных товарищей у себя в доме даже она не ждала… Она уже готова была деликатно выйти за дверь, как вдруг как обухом по голове Ольга ей заявила:
– А знаешь, Татьяна, ведь это было закрытое обсуждение и для беспартийных слушать подобное, как-то негоже… Партийная дисциплина обязывает попросить тебя выйти на кухню! Ну, хотя бы на полчаса! Я хочу уточнить некоторые нюансы гибкой политики партии…
У матери по лицу пошли желваки. В отличие от Степана самой ей приглянулся Василий, который, кстати сказать, оказался на долгие годы другом именно нашего на семи ветрах стоявшего дома. То же, впрочем, можно сказать и об Ольге… До самого материнского инсульта никуда не делась и она, по-бабьи востребованная и значимая… Но вот в тот вечер что-то не срослось…
– В огород бы меня на чучело пугать ворон? – грозно грохнула мать. И вынесла свой приговор:
– Моя квартира – не партком, так что шли бы вы срать домой! Оба!
Василий очевидно ждал подобной пролонгации текста, а вот Ольга сказала почти густым баритоном:
– Я ведь в конце концов, твоя подруга, а не Степан, и не какая-то проститутка мужского рода…
Теперь уже опешил Василий:
– Да ты, Ольга, просто ***** женского рода, и шутки у тебя блядские… Ладно Степану бошку свело, так это ж от душевного переизбытка, что ты Татьяне втюхиваешь, дуреха, – попытался он сыграть на стороне матери.
– Повторять больше не буду: срать – домой! – жестко ответила та и указала несостоявшейся твикс-партийной сладкой парочке на дверь…
… Мы с дочерью тёти Оли – взрослой дамы куртуазных кровей были погодками и вырастали вместе, порою и засыпая на цеховых шубах рядышком, а порой и в одной постели валетом…
Степана привезли в цинке через три месяца из одной из тропических стран, где он просто подхватил желтую лихорадку да ещё одну экзотическую хворь не для русских. Венерическая хвороба была столь опасной, что её вместе с телом запаяли в гробу. В гарнизонном городке гроб поставили на лафет и трижды отсалютовав, предали земле…
А вот Василий прошел Карибский кризис и лаосские джунгли, конголезский разлом и многое прочее… Преподавал и был чтим до уважения, особенно, когда самым нерадивым курсантам втюхивал столь полюбившееся ему резкое материнское – резонное и окончательное: «Срать домой!»
Октябрь 2007 г.
Дамба перекрывала озеро на стоке в Зазеркалье. И оно, как знать, просачивалось на почти всю озерную гладь и её окрестности. Прямо на берегу лежали оставшиеся от войны противогазы, сквозь разрывы которых прорастала трава. Над нею интрижили стрекозы и паучки, отражаясь в стеклышках противогазьих глазниц.
Округлые бока стёклышек были схвачены ржавыми металлическими прихватами, напоминавшими в окружье контуры вечка старого керогаза или газовой модерновой плиты. Эти вечки исследовали отряды муравьев, в надежде разгадать одну из нелепейших тайн подлунного человечества – для чего оно оставляло на планете такую худосочную графологию?
Графология – это философская наука о следах, а наследить земляне успели немало…Вот и мы с мамой пришли сюда, чтобы я съел домашнюю провизию, перед тем как возвратиться в санаторий для перке-положительных париев семьи, войны и общественного строя… В каждом из нас в любую минуту мог открыться воспалительный процесс в легких…. Каждого из нас мог слопать туберкулез.
Точно так же, как сейчас я уплетал горбушку макового калача с маслом и сахаром, приедая его не шибко сладким, но зело полезным яблоком сорта антоновка.
Маслянистые пятна на простом тетрадном листе с косой насечкой для шестиклассницы Идочки делали невозможным использовать его полезно, и скомканный лист недавней булочной обертки я швырнул рядом с нетленно-размытыми стеклышками противогаза… Тем добавив следов человечества в целом, и вызвав зависть голых мальчишек в частности… Видно, они не ели с утра.
С самого утра их привезли сюда на черном воронке американского студебеккера, который местные называли «Моно_Лизой». Раньше этот воронок принадлежал СМЕРШу, но с той поры, как военные шпионы в Стране Советов повывелись, воронок получил приписку в районном отделении милиции в одном из курортных местечек под Киевом, где его использовали исключительно в воспитательных целях против местной шпаны. К шпане же относили тамошних юрких тинэйджеров, чьих отцов в раннем младенчестве самих шпанюков сочли врагами народа либо подпольщиками. Одних расстреляли узкоглазые заградгвардейцы, а вторых – немецкие зондеркомандовцы с широкопосаженными глазами. Дети же тех, кто славно погиб на фронте так или иначе держали на плаву их героические матери. Прочим матерям подобного героического стоизма уже не хватало. И пацанва сбраживалась в местечковую шпану, которая не только вела себя вызывающе, но и скажем прямо – по-антисоветски…
На сей раз всё началось с дощаного забора напротив военного санатория «Победа» Забор мрачно оттенял собой центральную цветочную клумбу напротив главного входа в элитное здравучреждение, а как раз напротив стояло два дощатых ларь-рундука, которые торговали керосином, спичками, головками сахара пирамидальной формы в синей бумаге и фруктово-ягодными суррогатами типа грушки-яблочки… Дурь эту обычно покупали колхозно и пили до гадкой отупительности прыщевато-молодых организмов… Правда пили, если только удавалось купить… Обычно идя навстречу пожеланиям промышлявшего молодняка за некие специфические услуги всю эту сладковатую дурь прикупали им военные дядьки. А услуг было несколько. Принести букетик садовых цветов – и тут плакали все окрестные палисадники местных мичуринцев… Доставить приват-послание в единственный на три мужских женский корпус, где миловидные дамочки-давалочки, принимая все правила местечковых куртуазных баталий вели себя более чем жеманно.
Знали пацаны и всех окрестных самогонщиц и всегда могли сгонять за бутылкой, которые, обычно молочные, незлобивые тетки-самогонщицы нетщательно обмывали дождевой водой из очередной садовой бочки, в которой случались и двеннадцатилапые жуки-водометки, скользящие по мутным водным зеркалам. Соскальзывая в плохо промытые бутылки, они спиртовались там мутным самогоном и превращались в почему-то аппетитные для послевоенных служак хрустики…. Одним словом, хрустящего самогона мутнейшего санаторные пили много и мальчишки-несуны военными уважались…
Да вот незадача. Не верила шпана почему-то средствам наглядной агитации, а на территории военного санатория такой наглядности было тьма. А поскольку пивалый люд, случалось, гуляя в окрестностях санаторных очень часто в пьяном ражу выходил прогуливаться на озерную дамбу, то случались и покойники… Часто ничейные… Многие из отдыхавших потеряли родню еще в годы войны, и утопленность их кончалась местным же захоронением… Одним словом, печальное это посягательство на жизнь героев войны решили однажды пресечь и у дамбы выставили огромный дощатый забор, который изредка приходилось спешным образом перекрашивать. А все потому, что и на нем писались красочные лозунги типа: «Советский народ –победитель», но тут же ночью появлялась карикатурная надпись тех же размеров, но уже вопрошавшая «Товарищ, а ты не вредитель?», когда же писали «Мир, труд, май!», ночью шпана писала лозунг-оппонент: «Товарищ, веселее кончай!». Были и другие художества того же толку, пока начальником районного милицейского отделения не назначили легендарного оперуполномоченного сталинской поры товарища Запятко Гаврилу Борисовича.
Тот долго исследовал криминогенный приозерный забор и решил оперативные ловы учинить на живца. Накануне на свежевыкрашенном заборе курортный художник тщательнейшим образом вывел: «Партия – наш рулевой»…
Как только стемнело, местные помощники тамошнего Тома Сойера принялись за свое, и успешно приписали: «Папе сделали ботинки. Не ботинки, а картинки! Папа ходит без руля, как моторка без х@я...».
Не успели хлопчики дописать последнее «Я», как их всех тут же и приперли к свеженадруганному забору, повязали брезентовыми брючными ремнями запястья и усадили в воронок «моно-Лиза». В участке КПЗ оказалась мелковатой и семь пацанят едва в неё втиснулось. Но наутро Гаврила Борисович выстроил сучат на внутреннем дворике на строевой смотр и определил их полную непригодность для дальнейшего этапирования в стольный град Киев. Заморыши были грязны безобразно в краске и комьях земли, со следами кровавостей от припухших носов. Такими злоумышленников не предъявить…
И решили мыть шантрапу, а чтоб не сильно издержаться при этом – прямо на той же дамбе, раздев догола. Такими и завели за идейный забор и даже разрешили понырять, поплавать, покувыркаться… Тем мальчишки и воспользовались. Остриженные кто в полубокс, кто налысо, они словно пескари в банке выплескивались так, как будто предстоял этот радостный праздник последний раз в жизни.
Их принял ихний родной стоковый мир, и они интуитивно стали искать подмоги у собравшихся на прибрежном пляже отдыхающих… Но военные дядьки только суръезно покручивали свои фронтовые усища, а немногие матроны дородно и лениво разглядывали мальковые тела голеньких шпанюков. Вот только почему-то не выдержала мать, и бросила им оставленную для себя часть калача, но только уже без сахара и без масла. Шпанюки жадно разорвали это мелкое приношение на совершенно неравные части, а затем – кто что ухватил, тут же умяли.
Тогда подтянулись и девочки-близняшки санаторной сестры-хозяйки. Девчушкам было лет эдак по восемь и при всей своей мелкости и белобрысости обе имели по две смешные косички да еще по полбулки хлеба местной выпечки. Почему-то кирпичиком. Обе половинки одной и той же буханки были переданы из рук в руки самому маленькому из купальщиков Вовчику, и на сей раз старшенький Митюха честно поделил хлеб поровну. Он уже понимал, что они привлекли сочувствие отдыхающих на свою сторону.
Грелся на солнышке неторопливый милицейский старшина Шпортько и по-доброму себе посмеивался в усы, пока ретивый старлей Запятко носился в областное отделение с докладом, на который ему сказали несколько грубовато, мол, снесите этот чертов забор к такой-то матери, а то пересажать придется всю окрестную мелюзгу… Они же из солидарности сейчас такого напишут, что тем дело не кончится… Но по паре горячих армейским ремнем надлежит дать каждому. Как бы втихаря, а старшенького Митюху Овчаренко непременно поставить на учёт… И вырвать из пацанячей стаи в самое неожиданное для самого главаря время…
Как уж там получилось, трудно сказать, но Гаврила Борисович всё решил сделать по своему и выписал в местную командировку конвоира-собаковода сержанта Тихона Богдановича с караульным овчарным псом Тишкой. Последний был настоящим псиным убоищем – красив, коварен, злобен и исполнителен до крайней ретивости…
Вот тут-то и началась драма. Первыми Тишку заметили сестрёшки-блязняшки Лиза и Зина. Они даже попытались его приласкать, чему пес, не получив должной запретительной команды нисколько не противился. Он даже по-щенячьи как-то подвизгивал, чем умилял, пока на коротком поводке его не провели в пространство между забором и дамбой… В самый сток зазеркалья, где Тихон самым мерзким образом ошкерил своё черноротье и злобно зарычал….
Тут уж дрогнули и бывалые военные, а мальчишки бросились прямо с бетонного парапета в водяное бурлящее плесо… Кто-то даже почти захлебнулся, и тогда уже почти по-отцовски к нему бросился на выручку однорукий, но жилый ветеран Митрофаныч… Плыл он великолепно, словно веслуя локтевой культяшкой правой руки, и таща за немногие волосенки мальчиша по имени Сержик. За ним бросились в озеро и другие отдыхающие, перетаскивая через водную гладь на общий для отдыхающих пляж всех до единого пацанят. Голую пацанву со всех сторон окружили вчерашние фронтовики. Мальчишки давно уже перекупались и теперь чуть синие от страха и холода уже только дрожали.
К ним неторопливо подошел впереди процессии из собаковода, пса и линейного милиционера сам Запятко «гавбрысович», как успели окрестить его тут же. Защищавшие шпанят фронтовики не тронулись с места. И тогда «гавбрысович», как смертникам расстрельным шпионам прямо перед строем прочитал вердикт руководства, мол, Митяху взять на учет, а младших «морально» нравоучить.
– Поступим по-правде, – выступил за всех Митрофаныч. – Митюху откормим пару деньков и передадим на комиссию в райотдел, где затем и заберем на поруки, а прочую шантрапу не дадим тронуть и пальцем…
– Так они ж гадили в общественном месте. Вон там, на заборе!
– А забор стоит тут по праву? Это всего лишь ирригационное сооружение, а не общественный водозабор. Снесем к вечеру и всех делов… – заговорили военные.
На пареньков набросили армейские гимнастерки и кителя – кому что досталось и гуськом стали уводить вглубь санатория. Продажно – то злобно рычал, то по-щенячьи тонко выл Тихон, близняшки-девочки Лиза и Зина плакали, отчего казались ещё ажурней и невесомей, а их мать, санаторная домоуправительница огромными сосисками пальцев нервно теребила светлый служебный фартук.
Мы с мамой возвращались в санаторий перке-положительных малышей… Мать уезжала. Её провожали местные пацаны, каким-то особым эскортом в благодарность за то, что она первой явила доброту их по-особо перекошенному послевоенному полусиротскому миру. Над озером стояло зарево. Это пылал костром причинивший неожиданно столь много зла незыблемой советской системе и неокрепшим пацанячим душам забор, на котором так и осталась надпись:
«Папе сделали ботинки. Не ботинки, а картинки! Папа ходит без руля, как моторка без х@я...», перебившая собой теперь уже крепко подзабытое: «Партия – наш рулевой»…
Октябрь 2007 г.
У туалетного столика над кухонной раковиной своя печаль. Он перекошен, покорежен и обклеен старой клеёной. Подле него старый преподавательский стол с моего компьютерного класса. Он был мне подарен директором той школы, которую я вытер из памяти… Над этим не шикарным столом ещё более не шикарная полка, на которой собрана обычная кухонная утварь. Разноемкостные чашки и рюмки, какие-то тарелки и тазики, пиалы и блюдца. Раньше полок было две, но одна рухнула и развалилась на тырсо-картонные составляющие. Обои под рухнувшей полкой я тщательно соскребал, но в силу неприученности к малярству окрестному, так толком и не соскрёб.
Над всем этим неприглядным уголком моей стоковой реальности висели ещё дешевые электронные ходики на большом разгоне мишурного серебра в контрасте с муаровым коричневым пластиком. Такие часы были способны только на то, чтобы прихорашивать время, пока однажды они не похоронили его окончательно – места для двух пальчиковых батареек крепко обгадили окрестные тараканы. Они же научились мочиться прямо на соединительные пропаянные дорожки не бог весть какой микросхемы, от чего та вылиняла бледным фиолетом и замерла в свой безнадежности. Тогда ходики сняли… И только здесь обнаружили, что под ними завелся ядреннейший сутяга – паук!
Я выхожу очень тяжело из сентябрьско-октябрьской депрессии, и поэтому писать заставляю себя самым обстоятельнейшим образом, через дикое нежелание напрягать мозг, бить по черным клавишам очередной по счету стоковой клавиатуры, сочного черного цвета, купленной на очередной распродаже какого-нибудь ярчайшего фасонного мира…
Превозмогать нежелание, несмотря ни на что позволяет мне какой-то странный паук. У него раздутый мочевик головы и хрупчайшее длинные ножки, под которыми расположено плетево собственно паутины. Каждый раз по вечерам я обрываю это плетево ковшиком ладони левой руки, угребая заодно и самого паука прямо под струи холодной, но случалось и горячей воды. Паук безропотно соскальзывает в сток раковины и пропадает… Чтобы на следующий день оказаться на своем небезопасно стоковом месте. Иногда он победно демонстрирует мне сплетенного паутиной и присушенного уже за день какого-нибудь нерадивого таракана.
Армянская тетушка Соня, матушкина приятельница как-то подарила на кухню декоративного проволочного паука, размером со столовую тарелку. Весь паук был тщательно оканвлен черной синтетической ниткой. Вот и получилось, что, поселившись в крайне правом внешнем углу подвесной полки, он как бы стал олицетворять местечковую паучью империю, так что не удивительно, что в этой империи вскоре объявились самые всамделишние подданные. Паук, которого я каждый вечер экзекутировал, похоже, сам был немалым сатрапом при проволочно-нитяном властелине.
А я при нём – странным исполнителем наказаний. Но только зряшным. Поскольку паучок был вроде как вечным. И жил в надлежащем ему месте в надлежащее время… И называлось это место это стоковым, и время малокудышним, и я бездарью. Поскольку даровитые да юные суицидными настроениями не страдают и с жителями стоковых мирков не общаются…
Мне же все трудней и трудней становилось низлагать паучье величие по вечерам, но и оставить в покое этого нахала по человеческой природе своей я как видно не мог. И тогда я предложил ему сделку: я буду писать очередной свой роман, в котором отыщутся и его чисто паучьи закоулки и уголки, а он будет ретироваться по вечерам из места обычной и уничижающей меня экзекуции. Я не хотел быть палачом, даже если вечному пауку предстояло регулярно быть и оставаться одной-единственной жертвой…
Вот уже и паук согласился и стал без оторопи отползать под нижнюю крышку нижней полочной плоскости, но я всё не писал и не писал… Депрессия цепко держала меня в руках… И тогда в один из вечеров в паутине неспешно отползающего паука я обнаружил рукопись на тончайших серебристых листах… Делать было нечего… Всё валилось из рук, и я принялся за чтение, превозмогая волны охватывавшей меня странной лености, которая скорее напоминала запретительный ритуал какого-то ни было деяния…. Но рукопись была столь разительно привлекательной и сочащейся между пальцев, что пренебречь её прочтением я больше не мог… Так от меня постепенно стала уходить закоренившаяся во мне депрессия и я словно ощутил мощный прилив сил…
С тех пор к самому пауку я более не приставал, но всякий раз находил в его тончайших паучьих сетях всё новые и новые страницы этого повествования… Странного, иллюзорного, волнительного и прозрачного.
Октябрь 2007 г.
1.
Давайте превратим Булонский лес в бардак –
Удался же бардак нам в Украине,
Но если вдруг какой-нибудь чудак
заспорит – вмиг прикрутим к пуповине!
Ну да, планеты… Всех-то и делов…
На белый саван пусть себе отложит –
Сегодня торжествует мир жлобков,
Все прочие получат, блин, по роже!
Ну, кто ещё готов в крылатке без портков
Отстаивать народные права?
Тому мы пристегнем к жилетке рукава,
Но лишнею вдруг станет голова…
Гонгадзе странно спит, такой себе гамбит:
Скелет молчит, всё знает голова,
А Берлиоз на Йорика глядит:
– Кто третьим будет с нами, старина?
2.
На Троещине жлобки очень славные – во три бога все они православные.
Вдруг такое учудят – прочь извилины,
что порой в их души смрад будто вылили…
И не души то уже – плацебо, хоть иной раз и ворчат, мол, бо-бо…
Хоть порою от души мне их жаль, сос-страдателям ору: Проезжай!
Не поможет им уже анапест – бей их ямбом по щекам, – в том их крест,
Не Креститель Иоанн во плоти, просто знаю, душ изъян не снести,
Тем, кто палятся на них с дальних мест, полагая, что внесет манифест
добролюбия в их души покой… В пересортице – бессмертен изгой.
Говорю я: отчухрынсь от жлобков, как от вязких не железных оков,
Как от всякого земного дерьма: жлоб – не нецке, вот такие дела…
Чем блокаднее взять в оборот, тем скорее он в сознанье придет,
И проступков своих лабуду променяет на резную дуду…
И отправиться пить и плясать, пред дудою по стойке стоять,
Под дудою во мненье растить пофигового в себе травести,
Истончаясь где на грамм, где на фунт, как положено равняясь во фрунт
В трехгрошевой ничтожной борьбе, где нет места ни мне, ни тебе…
Пусть Змеиные валы рухнут с проседью,
но восстанут в рать жлобы этой осенью,
И пройдут по нашим снам страшной силою,
И прикажут вскоре нам стать могилою…
17 сентября – 15 октября 2007 г.
Картина мокрыми мазками ристретто выжимает в ночь…
Пятнадцать граммов, как цунами, и голова уходит прочь,
И мост влюбленных в контражуре скрывает патина аллей.
И мы, бредущие, – как в суре, читаем сказку наших дней…
То морося, а то в насмешку, чуть лопоча приходит дождь,
И жмёт царицу-Белоснежку – суббота, осень. В теле дрожь…
И храмы средь аллей смеются: ты глянь, приблудный иудей,
И снова осень – чай из блюдца, и желтизна, и свеч элей…
И тихий кантор не распевно, а просто запросто, за так,
Княгине Ольге зонг молебный споёт гортанно за пятак…
Ах, Святослав, земли воитель, разрушив материнский храм,
Стал Византии победитель, на горе нам… О, горе нам!..
И только княжечи, сквозь муки, Владимир бабкин храм возвёл,
И подложил под Веру руки, с тем в историю вошёл…
Аскольд и Дир спят подле храма, далече раввины знобят –
Такая в общем, мелодрама, церквушек вычурный парад…
Тут Николая, там Андрея – один хранил, второй – берёг,
И вновь тенистая аллея, и всюду грешный говорок…
Ах, тумба-юмба, в греховодье лобзает киевских мадонн
Отсель сошедшее уродье, вслед коитус – любви оброк…
Так под мадоннами русея, сидят на ежкиных пеньках
Со всей планеты прохиндеи, блудливо делая трик-трак…
Ристретто – 15 грамм double-double coffee
1 октября 2007 г.
Смотрю в грядущее глазами, в которых вызженность судьбы,
Но предрекаю снов цунами и вещий образ на крови…
***
Низложение кумиров с воздвижением на трон –
лопнет душ земная лира и объявится король:
в позументах, при короне, при регалиях в чести,
а народ получит роли прокламации мести…
Тумба, юмба, каратумба – свет не выдаст, черт подаст –
Под афишной бледной тумбой кто-то высцется на нас.
И от горести хирея расчихвостит под уздцы
лихоимцев и злодеев – в этом все мы молодцы…
Но от патоки вчерашнее не оставив ни словца,
Будем вновь орать всегдашне: «Бей всем миром пан-отца!»
И отец вчерашней смуты сам останется гоним,
Потому что – фу-ты, ну-ты – он низложенный кумир!
Но в низложенности этой мы повинны с ним порой,
потому что зрим поэта в том, кто предал нас с тобой.
***
Теперь уже к звёздам… По вешкам дорог оббиты земные пороги.
Звенящих рапсодий волшебный чертог тебе отворяют не боги…
А просто у неба земные глаза и зов о грядущей разлуке,
Поскольку которой нельзя избежать на сретенье счастья и муки.
Вот так и живём – чудаки от сохи нездешнего светного клира,
Покуда планетой бредут мудаки, начхавши на зонги эфира.
Средь ста эйфорий, но среди общака они с ним сроднились навечно,
И нет уж на свете порой чудака, чтоб это прикрыл бессердечно.
Опять, если что, так распнут не того, и впишут в земные скрижали,
Которым не ведомо слово ДОБРО, которым ВСЕ_ЗЛО побеждали.
И будут потеть над обилием слов прагматы в каденции века,
И явят особый ВСЕ_ЗЛОЙ острослов, ущербный для человека….
Но явится как-то порой не смешной, вовек не затейливый парий,
И грохнет скрижали в густой травостой, и выстроит новые дали…
И внуки пройдут, и праправнуки вновь, густую траву теребаня,
И где-то отыщется слова Любовь, которое век наш забанил…
***
Не надо учиться у Смерти... Давайте учиться на том,
Что в жизненной круговерти рождает Эдем и Содом...
Давайте учиться у Чуда - пробьёмся в сем мире на раз,
Покуда какой-то Иуда отточено нас не предаст!
..............................................................................
Давайте учится у Чуда в какой-то прижизненный раз,
покуда ничтожный иуда по Жизни нас не предаст!
Сентябрь 2007 г.
Ах, как мало картин из прошедшего сна – я ушёл в тишину…
Донна Роза и та прихватилась сперва завывать на луну.
А я мир увидал не в разрывах судьбы, а в горении свеч…
Не по чину мне образ житейской молвы в пересердиях жечь!
Устаканилось вроде бы время в манто с дивной проседью лет –
но уже не одеть мне – ни демипальто, да и бронежилет…
Революция вышла в придурство клошар и нуворишей бред –
им бы слопать на шару, забив перегар, и мой скудный обед…
У жены свой перфоменс и свой фаст-пароль – её не суди,
Но моя безответная гиблая роль – уже без любви…
В той любви, что в тепличном взрастала кольце доверительных квот –
Не отыщется более сказок в конце… вплоть до гомо зигот!
Пересортица вычурных бархатных сфер, ковролины мечты –
Всё низвержено в будни любви насовсем без ажурной канвы…
Без магически жаркой волшебной страды – всё проедено в точь –
Словно зарево сказок пылает в крови и сгущается ночь….
Этой ночью не ангелы прибыли в дом, а чудак-прохиндей,
И увлек за собой в неизвестный альков для приблудных людей.
– Обещаешь им чуда, так тут же твори: канитель ни к чему –
Пусть их Вера давно уже храм на крови – не решай: почему?
Рассмеши их, ничтожно поставь в свистопляс, проведи под дудой
В некий сладкий не ведомый им Гондурас, и останься собой…
Только тот, кто сумеет в итоге понять, что смеешься над ним,
Совершенно лампадно попятится вспять – в мир доступный живым…
И из этого мира протянут они – кто улыбку, кто грусть,
И тогда ты поймешь, что живешь на Земле! Неуютно, но пусть!
Пива выпив полбадейки и послабив тормоза,
Учреждаем drink-ячейку – всяк не «против» в ней, все «за»!
Тарахтим о неприглядках в нашей горестной судьбе –
Не всегда в ней взятки гладки, рок играет на трубе…
По судьбе нам слыть оркестром, и самтрестом пиво пить,
И судачить анапестом, прямо в дактиль правду крыть.
Пьём привычно в музобозе – каждый лабух за глаза,
И у каждого к мармозе рот примазан: выпить? – за!
Заливаем, запиваем, заминаем нашу грусть,
Тихо песню напевая: будь что будет, но и пусть!
Этой песни дух сакральный – горемычных дней гамбит:
Кто увяз в житейской ванне, кто оплавился в гранит.
Между пеной и гранитом барражирует судьба –
тихо-крыто дней корыто расплескалось в ни-ку-да!
01.08.2007
Я ещё убегу от прошедшего зла,
Хоть и канет в отстой опостыло весна.
Но в рыбацкий манок я оплавлю мечты –
Тот, кто был одинок вспыхнет в блеске блесны.
Перейдя Рубикон на проталине лет.
Сам отыщет в себе удивительный свет!
Тот, кто был одинок, – вмиг отыщет мосты
Через сети дорог в никуда от низги.
Вновь отправиться жить и любить невпопад
Всё, что прежде не смел из-за кованных лат.
В них он душу держал, в них страдал он и зрел,
Но устала душа, и побег сей созрел!..
Но, пройдя по лучу тонкой ниточки сна,
Он себя сотворит, – чуть взметнётся блесна.
7.07 – 7.08.2007 г.
В альтанке «У блудного сына» презентные нынче места –
Мороженная скарлатина едва не сцепила уста.
С бокальчиком кинцмараули смотреть на присутственный СПАМ
в прежарком, препарком июне не больно вольготно глазам.
Угар прикипевших на месте – на нас, как на лобном плацу,
Взирают негоже все вместе, как Басков на нашу попсу.
– Ату… – бы сказать им, – ребята, пора нас с женой растерзать,
За то, что вдвоем витьевато пришли вечерок скоротать.
Попавши на лобное место, не ведали напрочь о том,
Что сытого мира фиеста обычно здесь пир прёт горой.
А мы просто сели под струи фонтанчика у лебедей,
Поскольку элита мы всуе среди повседневных людей.
Поскольку не меряем в тостах икорно-шашлычного дня
Иллюзий вчерашних погосты – мы нового мира родня…
Не ровня иному повесе, мы просто пришли отдохнуть,
И с нами ваш мир стал чудесней на пару десятков минут.
1.06-8.08.2007 г.
Я играю сам с собою то ли в счастье, то ли в грусть,
Но с безветрием покоя сверх отчаянно борюсь!
Поднасело безвременье, зацепило за бока,
Грязно вспенило сомненья, как раскисшие меха.
Но борюсь я с чёрной дымкой на безветрии себя,
Хоть порою под сурдинку жалко воет грусть-река.
Я готов плясать лезгинку, я готов стоять во фрут –
Лишь бы грусти-паутинки поубавилось чуть-чуть!
Лишь бы только звездопады не спекались в гроздья слёз,
Лишь бы юные наяды в счастье верили всерьёз!
28.07 – 8.08. 2007 г.
Приходит время выбирать слова по правилам душевного накала,
Когда уже изношены сполна созвучия вчерашнего портала…
Он более не греет, не знобит, не тормошит и звонко не клаксонит,
Поскольку истончилась в дымку нить, которой сшиты истин гарнизоны.
Теперь там снова грохнула картечь, и разорвало старые кессоны,
И прошлая отточенная речь состарилась по дедовским законам.
Вербальностью нисколько не знобит, и Млечный путь из слов уже не лечит –
спекаются слова в напраслин прыть и будущее целятся злоречьем…
7-8.08.2007 г.
1.
Чужой незнакомой весны всплывает забытая боль,
Которая в буднях судьбы неспетой планиды пароль.
Нас время берет под уздцы порой непришедших надежд,
Но чутко гремят бубенцы, как рёв отшумевших невежд…
Они торжествуют: хо-хо! – в своём надмогильном ладу,
Хоть я им цветочки давно уже на могилки кладу.
2.
Виденье своего конца: уснуть в преддверии прокрутки
Всех прошлых таинств из ларца вчерашней шутки-прибаутки:
Непостижимое берешь и постигаешь ноль по фазе,
И получаешь только ложь в пустом стоическом экстазе…
Уж лучше б сел на экстази и протащился помалёху,
А то всё знания шерстил… Вот и представился до сроку.
Виденье истин видовых, предрасположенность к прогрессу –
Уже не тайна для своих, а пересмешище для прессы.
И всё ранимое в тебе переиначено донельзя
В поспешной горе-суете, в которой ты не стал полезен:
Не оторвался, не ушел в отлет фонарный, в наркотрафик –
Чего-то там в себе нашёл и дел своих построил график…
И что дела? Не в их ль ражу явились ангелы-трудяги
И предъявили куртажу твои невинные оттяги:
То ты подсядешь на пивко, то коньячком нажрешься тихо,
Столь редко водится бабло, что стал в семье ты бабарихой –
Готовишь скромную стряпню, по рынку бродишь за мицией*,
Хоть раньше, помнится, в миру считал себя почти мессией…
Не иллюзорная тропа уводит вновь тебя далече…
А неприкаянность стиха и скромный ужин… Добрый вечер!
------------------
* Миция – идиш, народное – дешевка
3.
На подлунной скамейке вчерашнего дня
Ошивается мразь, что до времени ныла –
пересортице прошлого мира родня,
В этом мире себя она напрочь изжила…
Не прошла тест-контроля на паклю души,
из которой отвратно разит нафталином,
Нет в ней более блеска, гротеска Кижи
Утонули давно под обмылочным сплином…
4.
Кастинг главных Героев – иных не дано,
Героини рыдают навзрыд…
Начинается в Трое немое кино –
В нём Елена над миром парит…
Вроде даже не дева, а тетка она –
В сорок два – где уж там кипарис…
Исторической правды сухая молва:
Да кого же ты выбрал, Парис?
Целлюлит омрачил и бока, и живот,
И иные роскошности, мля…
Конь Троянский и тот от досады заржет,
Сколько ж дано за бабой добра?
Но Парис – он, и правда, земной адиот,
Только знай, приаттачить добро,
Ну а то, что беззубо-седая жена?
Есть герои, пусть любят её…
Адиотов сегодня в столице страны
Нам хватает, героев – как нет…
И опальные жены земной шантрапы
Не один получают букет…
Есть у нынешних тёток отмычки от нег –
На Багамах и тачках-«атас!»…
И начхать им на то, что и Парис был грек,
А они – профундовая масть…
Бас-профундо, печальную весть не труби –
время есть и на резвость, и лесть,
Там где правит бабло в чумовые деньки,
Там и мальчики шустрые есть!
Каждой Трою они подустроят на раз,
В довершенье – Троянским коньком,
Обернутся и шасть на продажный матрас,
А изжогу зальют коньяком…
В недозвучьях любви, в недопетости нег
Подуставшая бабья братва
Этих фраеров выпьет как мускус-орех
И отымет на счастья права…
1-17 июля 2007 г.
1.
Тем, кто верит в любовь – полагается встать!
Всем иным – можно сесть или просто смолчать
Свой неверный, неточный духовный пароль…
Дверь открыта во всём – тем, кто верит в Любовь!
2.
Вариация на тему – поколений схлынет пена –
и останется Равенна и величие Хифрена –
от Хеопсы отодвинув свой продвинутый фасад.
А у Сфинкса – в Нижнем храме зацветёт волшебный сад!
Сад камней, желаний пылких, сад волшебных сладких снов,
переулков слов былинных из неведомых миров.
Из потерянных наитий в пересортице себя
астролябия открытий грёз отыщет якоря…
И сорвёт со звездных вешек неокрыленных широт –
чет да нечет, ‘рлов да решек переплавит в крестный ход!
Не хифренова Равенна станет Храмом на крови,
а восставшая из тлена прежде узница любви!
И теперь уже Богиня, вновь обретшая себя, –
ни наложница Хифрена, ни равенская раба,
а всеведущая в страсти, и всезнающая в том,
что на краешке участья обретается Содом…
Накипает, надрывает Время новое канву,
вновь Отчизну обретая в тихом выдохе: люблю!
И, смеясь над изобильем прочих пагубных идей,
нам дарует счастья крылья подле мизерных людей.
И уже и нам негоже их в ничтожности прощать,
потому что мы, быть может, мир их признаны спасать…
За богинею манящей мчимся в солнечном такси,
а за нами – мир пропащий, соль и патока Руси.
Засвистели свиристели и запели: фитью-фью!
Там, где камни поседели, там мечта нашла мечту!
3.
От брега скудоумия до брега сумасбродства,
от брега сумасшествия до брега скопидомства
от камушка прибрежного до валуна морского,
от сердца нежно-женского до жесткого мужского…
Всё в мире просто улица – резные терема….
Одни от солнца жмурятся…. В других – весь век зима!
А в третьих, как в трамвайчике, грызутся меж собой –
что ёжики, что зайчики – и каждый сам не свой.
Порой от скудоумия и скрадерности мысли –
имей благоразумие об этом поразмыслить,
Порой от недометрия в жилплощади любви…
Страшна сердец симметрия без Спаса на Крови…
4.
Сегодня в мире много прихожан, что так поспешно бродят подле чуда
не увидав его, души изъян срывают вдруг на злые пересуды.
Не обретя себя в своих делах, но оторвав достаточно деньжишки,
они ведут моленье у бабла, замаливая левые излишки.
От этих прихожан болят мозги – не вылечить их, не изжить донельзя:
пред чудом сильно вертки и узки их души, будто черт поставил вензель.
И подле этой росписи давно им легче ощущать себя скотами,
чем воспарять над миром высоко – великими и добрыми делами…
с 5 до 18 июня 2007г.
1.
Сытость – обществу помеха: не имея ни копья
можно выжать ради смеха – от и до из буквы «я»…
Надругаться, надсмеяться над, естественно, собой –
в гнев ли праведно сорваться или в бездну головой.
И тогда уже мокруха – замокайся плотно в жизнь,
чтоб оттуда во три уха гаркнуть праведно: «Держись!»
Нет сомнений в том, что в мире квасят нас как иваси
в прок изгаженном сортире… Где ты, сказка, задержись!
Поброди со мной Европой, как когда-то в старину,
там где плачет Пенелопа и Офелия в плену…
…слабоумия поэта – бедный Гамлет-душевед
ищет Йорика совета, ну а тот – давно скелет.
Не велит ему скитаться на границе двух миров,
где владыки и паяцы только призрачный конвой….
2.
Камелии камений не резчик, а Природа
оставила с откатом на миллионы лет –
сапфиры и агаты, топазы небосвода,
в которых отразился древнейший яркий свет!
Я сам себя жалею, когда их трогать смею…
Они пекут багрово давнишнего меня –
мое же отраженье столь древне и не ново,
что хочется пробраться в былые времена…
Вот там я жил молюском и стал янтарным сгустком,
а здесь грешил на вешке израненный в крови.
И стал я изумрудом с краплением кровавым –
кто говорит рубина, кто утренней зари….
Восходы и закаты сжигали имяреки…
Куда ушли атланты, в какие времена?!
Я камешков касаюсь, – светитесь, словно в Мекке
великий Кааб-камень небесного огня.
Камелии камений я небу предлагаю:
прочти их тихо Время и вычлени меня….
3.
Очертелость, очерствелость, …
Прожить жизнь, как спеть хотелось…
Век желалось воспарять и ничуть не унывать…
Не случилось, не сбылось, болью вдруг отозвалось,
разорвалось как снаряд – всюду ад… Кромешный ад!
4.
Книгочеи, времячаи – в городах, растущих ввысь,
кто вы в прошлом, в изначале – в изначалье без границ?!
Время вырвало подмётки на пуантах всех мастей,
возвышаются лебедки над заречьем всё быстрей.
А под кранами над нами серо-сизые стада –
то ли башен прёт цунами, то ли рвутся якоря.
И вздымаются подложно остовами каравелл
сарданелы дней пирожных и сардины постных дней.
Отовсюду мачты гнутся как удилища от флагов –
это улицы смеются под руками вещих магов…
И вплетаются бетонно в перекрестки этажи –
многоспудно, многотонно, будто Новые Кижи…
…что утонут откровенно в гари, копоти и смоге,
и вчерашняя Равенна прорычит им: «Бандерлоги!»
5.
Магистрали рвут аорты старых уличных асфальтов,
и рождаются фиорды тучных билдингов под смальтой,
тощих билдингов форели отражаются в стекле,
словно в красках акварели серебристость Фаберже.
И пигмеи человечьи, свой утратив прежний вид,
устремляются в скворечье рукотворных пирамид.
А ещё, несясь в бетонных полукубах, полувешках,
заметают эскадронно след свой – в нечет да орешку…
А орёл да чет – не в моде, в недочете нынче те,
кто мечтает о природе во бетонной слободе.
Подле ангелы при дудках у житейских адских врат
на пристебах-прибаутках зазывают в зоосад!
В том засаде-зоосаде выдаются номерки
недомеркам при параде: «Проходите, чуваки!
Вы свои, и вам коленца здесь фиглярить до кончины…
Вам зачтется, как младенцам… жидкомозглые кретины!»
6.
Я привык выходить на асфальты с полусмальтой на полуподмостках,
и звучать баритонистым альтом не по голосу и не по росту…
…в какофонии сплина и тлена… Под извивами вешней земли
погибает трудяга Равенна в недозвучьях вселенской любви.
Мы на улицах нового века – очень трудно в нём жить и дышать
безвозмездно нелепою вехой и под ветром эпохи дрожать…
Посему, наплевав на эпоху, строим светлой души витражи,
испуская корпускулы-крохи в каждый отзвук вселенской глуши.
Здесь простая и добрая вечность в пересортицу прошлых дорог
непременно вплетет человечность, как велит человеческий Бог…
И тогда на асфальтах вселенной отразится восторженный май –
бесконечный, волшебный, нетленный по билетной цене на трамвай.
29 апреля-29 мая 2007 г.
1.
На раундах вчерашних поколений –
Единственное светлое число:
Победа вспыхнет гроздями сирени…
И кладбище устроит торжество…
Проедут на лэндроверах потомки,
И встанут кадиллаки у могил…
Как странно это чувствовать в сторонке,
когда твой предок вовсе не комдив…
…А рядовой. В шагреневой шинели
прошедший пол-Европы пешака
под пулями, разрывами шрапнели
во имя нас, потомков, на века!
И дед жены, не ведавший штрафбата,
военных лет армейский офицер
на фронте не снимал с себя, ребята,
шинельки порыжевшую кудель…
Теперь над обоими шелест трав…
Спокойно спите, смертью смерть поправ!
2.
Балясы с зело крепким квасом, душевно матерясь в раз так,
стареет уличная раса паяцев, пьяниц и зевак.
И я, ничуть не молодея, среди окрестных чудаков
Впитать пытаюсь их затеи уже, увы, не с молоком…
Но, потрясая всякой хренью – то над собой, то над судьбой
Я тихо здравствую под сенью душой открытых простаков….
Мне наливают, я им тоже, и так, до будущей поры,
Пока в погосты мир не сложен под светлым заревом любви.
3.
Вариация на тему поколений – схлынет пена
и останутся Равенна и величие Хефрена –
от Хеопсы отодвинув свой продвинутый фасад,
подле сфинкса в Нижнем храме зацветёт волшебный сад!
Сад камней, желаний пылких, рай волшебных сладких слов
астролябией старинной прочитает звездослов
и отыщет звёзды-вехи на космическом пути,
где атланты-человеки чтили свято образ Пти…
Обретало время крылья в кладке скопища камней,
всласть смеясь над изобильем человеческих идей.
Уносило торопливо к этим звездам крохи дел,
за которые безвинно полагался беспредел.
Воспарящие в пресервах обретали только сны,
оглашая скорбным эхом зонги будущей весны.
Но запели свиристели, засвистели: фитью-фю!
Там, где камни поседели, там мечта нашла мечту.
Ворчуны и ворожбиты, воры, выжиги и тать
смотрят сколами гранитов, сквозь бальзатовые плиты,
подле капища Хефрена, словно вырвавшись из плена,
подле древней пирамиды… И встают за ратью рать!
4.
Говорят без очепяток, без рингтонов вздорных слов,
Без трюизмов-непоняток, – можно вывернуть козлов!
И вернуть им человечье полноправие себя –
перешедшим дней Двуречье без душевного огня…
Перегнутых, перетлевших, перевыгнивших во лжи –
суть, душою наболевших у печальных дней межи.
Говоря без очернительств, без презрительных взашей –
даже давний Небожитель не обходится без вшей!
Эти вши давно в подложке каждой пятой неотложки –
всяк, кто выстрадал себя, измени себя, как я!
5.
Субтелка, хотелка уже не пищит,
вчерашней поделке сегодня – гамбит!
Диванно старея средь рваного сна,
Сквозь сон видит реи – уходит весна!
На улицы юно выходят опять
Субтелки-хотелки по небу шагать!
Подлунные пляски над миром легки –
Субтелкам-хотелкам не жмут сапоги…
6.
Выплывают из жизни трещотки – полутётки, и полуБогини…
Непременно отменные тётки, не лишенные в жизни гордыни!
Галогенные лампочки света излучают в сто тысяч свечей…
Столь бездарно болтливы при этом, будто брешет в них сто Ильичей…
И сидя у судьбы на запятках, чешут толстые рыхлые пятки,
и иначат воззрения для… беспардонную жизнь под себя…
В бестолково фасонных нарядах за сто гривен, запрятанных в лиф,
поднимаются на баррикады, катят камни как древний Сизиф…
Нет, не камни уже, а знамена сине-белого дядьки вождя,
И уходят в Донецк батальоны – кто рожать, кто внучатить… Пора!
Поскриптум:
Наш мир «хефренится» в пещеры такой-сякой говённой эры.
8-10 мая 2007 г.
1.
Проходит время лёгких строчек,
уходит время визажей –
души израненный подстрочник
пишу уже не с витражей.
Но не о той житейской хмури,
в которой так легко попасть –
в сумбуры вальсов на Амуре,
или гламурам прямо в пасть.
Но от глагольных рифм хмурея,
крошу иллюзии в салат
для самых пошлых ротозеев
почти что подле Райских врат...
...и ужасаю вечных профи:
– Зачем так много пишешь в пофиг?
2.
Две вечных половинки полузла,
две вечных половинки полугнева,
две вечных сердцевины полудня,
два полу-сна, два песенных напева...
Два вечных полувзгляда, два огня,
две выжимки, две боли, два страданья,
колодезь ночи вычерпан до дна,
и вновь душа терзает мирозданье...
На поиски уже не двух сердец,
а одного отправлены тревоги...
Беспечной сказки вычурный конец
и Боги умирают на пороге...
Их симбиоз на солнечном такси
увозят полугрёзы, полусны...
3.
Рикошет волшебных строчек в полнолунье от себя
опускает жизнь до точек – и уже не ждёшь огня.
Непредвиденные сноски, то да сё, да в неглиже...
Вянут жухлые березки на девятом этаже.
Топонимика удачи, топогномика бабла
режет так или иначе, жизнь окрестного хламья.
Бродят нелюди – не люди по асфальтовой тропе
среди серых мрачных будней в бессознательном пике...
Не сады Семирамиды им проведаны давно –
барражируют по миру стеклотаря душ стекло.
И уже не зрят как чудо променады новых дней –
всё, что есть у них покуда – это жалкое: "Налей!"
28 апреля 7 мая 2007 г.
***Посвящается миру, из которого я выщел уже навсегда…
– И если тебя убьют, твой рассказ придёт ко мне из небесного Рая в виде ночного сна... (Девочка)
– Я дам тебе синих ягод, предложило Девочке дерево, – а ты мне отдай себя... – И оно наклонило к Девочке свою колючую ветвь. Девочка замерла в оцепенении. Двинуться с места она уже не могла.
– Не быть по твоему! – возразил Садовник, и отрубил эту ветвь. И тогда синие ягоды превратились в пепел, и из них вышел яд... А сама колючая ветвь вспыхнула синим пламенем и проросла в Ад... (Сон Девочки)
Рабан Габриэль, бывало, говаривал по субботам:
“Не забыть бы: пасхального агнца, опресноки и... горькую зелень” (Пасхальная Агада, от Иудеев)
“С губ твоих, невеста моя, капает мёд...” ( Библия, Песни Песней, 4:11 )
“Разве ты не видишь, что они по всем долинам бродят... И что они говорят то, чего не делают” (Сура 26:91(94), Поэты, Коран)
Горькая зелень и мёд твоих губ, Девочка, одинаково упоительны...
Иное дело, Девочка, –это окрошка из слов твоих песнопенных,
за которыми постоянно скрывается недеяние...
Вот почему хотя бы Смерть так страстно необходима Тебе
во имя сотворения Чуда...
Окрошка же из губительных чудес горька,
моя Девочка, и не оправдана верой.
Ибо во всё, что веруешь, надо однажды вжиться,
и обязательно прожить, перевоплотясь хотя бы во сне!
( Сколь бы странным он тебе не казался... )
Вызревают формы твои, и в мир врываются те,
кто готов блажить и источать из этих форм сокровенное...
Но горькая зелень твоей светлой души
ещё лишена здешнего Земного искуса –
она бесконечно невинна,
хотя и бродит от неё даже в старых мехах пылкое молодое вино...
Но что тугой и обильной, вечно юной виноградной лозе
до этих старых мехов?..
Она лишь сладостно червоточит души страждущих и мудрецов
всех прочих мировых Вер,
во имя той единственной, чья религия вызрела
из величайшего жизненного Абсурда,
которым для всего этого разноплемённого мира
во все времена являлась и являешься Ты,
со своей мерой Добра и Зла
со своим стойким миром неискушенного существа...
И что тебе до того, что тебе разминали в руках алчущие
и растлевали жаждущие...
Им не случилось, ибо не случайно на Земле Чудо.
Просто в мире осуществилась Твоя вера в Себя,
и не будь бы её, не была б ты Вершиной,
восходить на которую Тебе ещё предстоит...
Горькая зелень и мёд твоих губ, Девочка, одинаково упоительны...
Об этом надрывно пропели медзуины с минарет
и причетники с амвонов, цадики в бреду
и заключенные духа в своих сирых темницах...
И всем им хватило упоения, и всем им хватило страсти,
и всем им хватило легенд...
Но все они так и не дошли до Тебя,
так и не дотянулись до той духовной Вершины,
которую являла и явила собственно Собой в мире Ты,
перевоплотясь в содеянные Чудеса,
без которых немыслима ни единая Вера!
В своих поспешных догматах, бегущие за Тобой впопыхах,
они так и не вышли на свет, без которого нет подлинной Веры.
Для всех их ты была источником Веры,
Но именно тебя, Девочка, они промолчали...
Горькая зелень и мёд твоих губ, Девочка,
молит вселенную красоты простить их, заблудших...
И сколько бы не брали они алчно и страстно
жарких объятий твоего волшебного Тела,
им так и не хватило мужества признать,
что всю жизнь они шли за тобой,
за твоим светлым образом Богини,
за своей неосуществленной Мечтой...
Горькая зелень и мёд твоих губ, Богиня... Не передать...
9.04.1996 – 11. 05.1996, 10.07.1998 гг.
Бог людей явлен среди людей в их поступках и в их повседневности. Ибо Он повсеместен. Бог же трансиндентен и не явлен всуе. Он в эманациях проявлен и связывает всех нас в единую вселенскую грибницу сансары. Аминь!
Мы проживаем на Земле истины и сами являемся их носителями только в отведенные нам Времена! Ибо в давние и грядущие времена мы не соразмерны старым и грядущим Истинам. Мы не несем их в себе, они не отображаются в наших глазах и душах. Аминь!
Мы не шли через Синайскую пустыню и не ели Божественных опресноков, но мы преодолевали безводные пустоши наших Душ – бездуховных и сирых. И от этого нам как и в те времена 12 коленам Моисея было безмерно тяжко. Аминь!
Нас ввергло Время в прожиточные времена, в которых мы способны терять свой возраст и зубы… Мы тщедушны в своих деяниях и иллюзорны в своих поступках. Нас захлёстывают низкие нравы и низменные деяния. И порою кажется, что мы сиречь тщета земная пред ликом Господа! Аминь!
Мы несем на себе горечь времён и сиюминутные горечи и не находим успокоение в душе своей… Нас терзают тени прошлого и страхи будущего… И нас разрывают на части страсти повседневных сует и мы безмерно горбатимся над тщетой в нашей повседневной юдоли… Аминь!
О, времена, о нравы! – то и дело восклицаем мы, порою ужасаясь нашим собственным неблагодеяниям и поступкам… И рыдаем над прожитым днем, и закрываем глаза в надежде прожить новый день нравственнее, светлее и краше… Но приходит день и обреченно стараемся просто не возражать времени, которое создали и уронили перед лицом Господа сами. Аминь!
Испепеляя собственные души, мы повсеместно строим второхрамье наших ущербных душ, не обретая в них ни покоя, ни места… Терзаясь сами, мы терзаем наших близких и не прощает дальних даже в самой малой надежде быть прощенными миром. Аминь!
Ранимые и терзаемые собой мы отображаемся в израненных душах окрестного человечества. Сегодня пришли времена, в которые нам приоткрылась дорога в храм, в который стекаются те, кто жаждет исцеления. И да обрящет его всякий, ибо мир достоин себя в продлении времён на длани Господа человечества! Аминь и присно аминь!
***Обзаведись собственной Историей жизни…
И иди сразу на Исповедь. Автор.
***Сиротское Детство, волшебный фонарь,
кто выжил, тот выжег в душе пектораль…
***Психоделика состояний, коль учитель на букву «У»,
ты обязан долженствованьем тем, кого ты простил в миру.
Сэр Робин не был Бобинном, а Бобин – бородой.
Иной на свете Жлобина сам по себе герой.
Он ест на завтрак устрицы и мидий на обед,
Он прожил лет немалушко и видел много бед.
Но, свесив ноги запросто на внешний от кутюр,
которому привержены, увы, немало дур,
он очень даже благостно блюдет свои деньки,
когда ж на сердце гадостно – снимает сапоги.
Сошлись под ним трамвайчики потренькать, поболтать
о том, что прется в зайчики безденежная рать,
не сытая, разутая, раздетая до дыр,
а подле мчат в лэндроверах три дюжины блядин.
А зайчики зрят Родину, раскосые глаза
уставили в уродину: – А шош и нам нельзя?
По пиву молча выпили, затарили вторым…
И враз на донце выпали, где на фик быть живым…
Ни лозунгов за партии, ни славы за народ,
Чуть что – подпишут хартию, и тут же всяк соврёт.
Знать сэру Бобу Робину на зайчиков начхать –
он цедит эль и виски пьёт, и любит мёд хлебать.
А зайчики в трамвайчиках давно уже не те –
Сцепленье жгут вагонное и поезд мчит к беде…
Легко в столицу чухает на площадь всех вождей.
Здесь встали тощебрюхие за право жить сытней!
С тем сказочки кончаются и в зареве знамен
голодный крик качается: – Своих вождей найдём!
Свои судьбы вожатые есть в каждом уголке –
в стране, где жизнь проклятая уж зайчики не те!
И вновь придет Империя с казенной бородой –
Губерния да мэрия, да каждый сам не свой…
1.
Ритмы и рифмы корнаем словами… Вот вам Десёнка, а вот Борисфен.
Каждое утро несутся пред вами реки текилы вчерашних людей…
Мчимся за бабками к центру столицы – кто фордыбачить, кто гнать пескарей
в жесткого бизнеса ёж-руковицу, кто ягодицы поджав посрамней…
Умная дама София Ротару, умный маэстро Евгений Сучков,
Штылвелда зонги пылают в цунами велеречивых порталов-портов.
В каждом порту прописные админы – непроходные торопятся вспять,
В табулах раса заложены мины – Азы и Буки горошат на Ять.
Время такое, что в нем норовится всё понемногу под вешний сюжет
Хочется солнца и счастья напиться, но возникает кабак-трафарет.
Время мурыжит бродяг аксельбанты – всех их талантов у мира проси,
Сами себя запасут провиантом, сами ужрутся как тать на Руси…
Сами в себе в полутьме полу-лица – съел бы их всех на обед кашалот!
Тоже мне невидаль – Киев-столица провинциальных зигот и широт!
2.
Я видел опостылые глаза над муравьиным таинством портретов –
Парсунные литые гаруса лубочного базарок пиетета не переносят
вовсе и на дух – сих травести на рыночной консоли:
они пронзают желчью молодух, обряженных в панбархаты юдоли.
Я видел и распаренных чинуш с мобилами дебильного надрыва –
Сих клерков изворотливых, как уж, совдепией вскормленных чинорылов.
Стоят они сегодня у руля и правят нас по тексту прямо в лужу,
в которой не имеет ни копья мой Город, а к тому несытый ужин…
Они себялюбимцы и хламьё, прикормленные по-дворецки Хамом,
Давно уже урвавшие своё, не бросят и полушку перед Храмом…
Они сжигают выхухоль сердец на пекторали Города святого,
Пора сказать сей братии Крантец и выдворить из Киева родного.
Пока же злобно властвуют они, мздоимствуя в ражу установлений,
и души наши рвут на горбыли в преддверии народных треволнений.
3.
БРОКЕРСКИЙ БЕСПРЕДЕЛ В КИЕВСКОМ ЛИТКАФЕ БАБУИН
За репортерским хлебом – в пущу винарок, пабов, кабаков…
Здесь всё по чину – цены гуще и стёб шикарных дураков.
Давно же не был я в сей чаще, где правит шабаш полусвет –
душонок много здесь пропащих, и только душ весомых нет.
За портативными компами засела брокерская рать –
бабло гребёт она граблями клавиатурно… Знай, где брать!
– Приезжий с бабками, захожий? Квартирку в центре? Так и быть!..
Устроить мы тебе поможем, а ты сумей бабло платить…
…Пятнадцать косарей с лимона ты мне, трудяге, не жалей.
Лимон башляешь, и законно въезжай под своды этажей!
– Где ж брать, где ж взять??
– Плати косые, штук тридцать, собственно… И всё.
Получишь списки «золотые» – всё в реконструкции жильё!
Жульё сидит на деле этом, пока обкурен горсовет,
Прицельно бей – квартиру эту хочу вот там-то поживей!..
Хочу вот в этот дом покуда… – А кто сказал, а как прознал?
– Так я ж, приятель, не Иуда! Мне просто продали Генплан.
Кто слил, не важно… Видно в этом, беру квартирку за бока,
при здешних дырах – без запретов: по таксе фраеров ГэХа.
Горхоз дыряв, но сытен видно, для тех, кто бабки взял в расчет,
хочу жильё не на халяву, а за свои… Гони, урод!
Тебе я стал бы признаваться, за всё уплачено, капут,
кирдык, кирдец и всё в порядке… В запасе ровно нах… минут.
– Дотянем гнёздышко до цымес, но за лимон… За просто ну
сегодня даже и вороны клевать не станут пахлаву.
Вот это бизнес! Взятки гладки… купить не можешь, отвали!..
Литературные облатки в кафе деляческом внутри!
В кафе я слушал бабуинном – не бормотание, а вслух,
в прыжке лаптоповом картинно вещал мздоимец… Я потух.
В кафе под вывеской культурной клЮб-бар, известно, Бабуин
сидела рота слуг гламурных: кидал, бросал и свод блядин…
Два евро за стаканчик чаю – попил и брысь, а им – лафа:
сидят при новеньких лэптопах и рвут столицу в потроха!
И в хмурь столица-кобылица изгонит нищих киевлян,
затем, чтоб быдлу подстелиться, перепродав квартир вигвам.
А коренные киевляне под стон изгаженных икон
в таком окажутся фигваме, что просто страх для простаков..
Чиновник юрко раздуплится, а брокер дьяволу продаст
в продажном кабаке столицу, а нищету на свалку сдаст….
Кабак, известно, не церквушка, но литкафе который год
Прикрыто дилерской двурушкой… пора б прикрыться… НА РЕМОНТ!
4.
Огни помойки, опущенье рас, следы забвенья – это нищий Киев…
Куда уж там чиновничий экстаз – когда уже о Городе забыли…
Скорей о клонах новых говорят – миллиардеров правящих потомках,
Для них они отгрохают спецград, для нас у них останется помойка.
Самоделкины, неумейкины, оторвавшие жизнь, ворье,
примеряют нам телогрейки и кирзачей гулажьих новье…
Город грипп качает желудочный, а в продмагах давно дрянь-жратва,
Передержана, перегружена за втридорога… нам – хана!
Придавили в нас государственность, уронили нас тет-а-тет,
профигачили нашу нравственность и народный авторитет…
У ворья законы не писаны: попалить и в зону народ.
Время вышло нам эти истины почитать у барских ворот.
12 февраля – 12 марта 2007 г.
1.
Бывает знакомая дрожь над строчкой, которой не время,
но мысли посеяно семя, и рифму ты вскоре пожнешь.
Бывают забытые дни, когда о тебе забывают,
и медленно в воздухе тают придуманной сказки огни…
Бывают забытые сны, в которых себя забывают,
и медленно в воздухе тают чужой незнакомой весны…
…дыханье, и радость, и пыл, и всё, что любил понемногу,
предвидя однажды дорогу, к которой себя ты привил.
Бывает забытая боль, которая снова и снова
рождается в сердце знакомо, как прошлого мира пароль…
2.
Счастье в разных карманах – поди, разбери,
где с ним прошлые страхи, а где огорченья…
Поднимаются в небо души горбыли,
Обостряя до боли духовное зренье.
Ведь дойдя, до положенной в мире черты,
обретаем иные, не зримые прежде,
перед нами несущие небо миры,
в многотканном строю, в безответной надежде…
И отныне тот мир, что был прежде незрим
переходит в миры осязаемой Веды:
то, что прежде любим был и богом храним,
предлагается в качестве утлой победы.
…и подстрочник студеной ранимой судьбы
обретает волшебную тонкую зримость
филигранно точенной и вечной Любви.
Той, которая мне в новом мире открылась…
12 февраля – 12 марта 2007 г.
1.
Мечта о Тибете начисто отсутствует… Холод и антисанитария… Ветер северо-западного анклава… Не вырваться… Спина опухает остуженным волдырем и начинает дико краснеть… Мне не проснуться… Чай на кобыльем молоке… Сварено три-четыре длинных щепотки горных трав в ключевой воде… Заправленной собачьим жиром и молоком яка…. Самка яка брезгливо морщится… Её собственное парное молоко, прокипяченной с отваром горных трав и собачьим жиром ей просто отвратны….
Люди неторопливо пьют отвар отвратнейший и рассаживаются по мандоле вокруг юрты… В юрте молодая уйгурка принимает тибетских послушников… Не всех сразу, по одному…. Каждому отдавая себя ровно настолько, насколько тот способен взять её энергию янь, излив энергию инь….. Затем очередной послушник неторопливо обувается в широкие тибетские шаровары с длинными поясными отворотами, и не одевая ни обуви, ни халата выходит на перевал… Пора самоопределиться и стать светочем мандолы, в центре которой излита душа…. На северо-западном ветре… Излив энергию инь после испития горного крепко-жирного чая можно не отчаиваться… Кто-нибудь да дойдёт…
К утру уйгурка зачала. До перевала с заветным шатром дошло пятнадцать послушников… Выстудили себя на ветру после соития четырнадцать неокрепших… Их обмороженные тела так и остались вешками – обледенелыми мандолами несостоявшегося… Пятнадцатый стал Отцом… Маленького горного Будды…
Отцовство предназначено в этом мире не каждому…
Девочка из Ашкелона ещё не была моей дочерью…
Девушка из Эйлата ещё не была моей дочерью…
Женщина из Тель-Авива стала моей дочерью…
… и заявила, что это не она изрезала лица резиновым трофейным куколкам на шкафу у своей бабушки…
за то, что её от рождения лишили отца в городе Киеве…
2.
Устанут тени вычурно плясать над дивною печатью Соломона,
печаль от слов созвучных отличать и строиться в подспудные колонны…
Им от икон отвычки не предвзять и Веры предков в иудейском мире. –
Они себя готовы отличать от тех, кем прежде до недавно были….
Они в окопах собственно уже, вчерашнее ценя не на полушку,
гранаты мыслей в каверзном клише легко бросают связками друг в дружку.
И вот летят уже не в Тель-Авив – в Хар-Агедон житейские колонны –
вчера забывших слёзы у икон, сегодня подле Яхве свои стоны…
Двурушники, отказники от льгот, что Бог даёт, и Б-г им посылает…
В печальный отправляются полёт – в безбожие, где счастья не бывает….
3.
Шерсть с яков сострижена и выварена в индиго… Беременная уйгурка ткёт полотно из шерсти, и кроит их него шапочки послушников Будды… За окном в Киеве уныло хлещет ранне-мартовский дождь. Завтра Пурим…
4.
Поживи, Соломон, окрестись, Соломон…
В мире попранных прежде парсун и окон
И на скорбный Пурим подле дивы Аштар
Вновь скажи… Элохейм… АУМ… Зейла… Иван…
КГБ на Тибет пробивают тропу
И эссесман-эстет ищет ту же стезю…
Кондоминиум тел переплетенных впрок
Дзен-буддистов звезда – унисекс, униБог…
5.
Шерстит время, выдувает щекастые формы и роняет их на абрис бритого черепа… Травы уже не драпят, драп не тарит, тара не греет, а пузыри волдырятся уже не градусами по Менделю Менделееву, а укуренностью по гаджи, гаджубас вымок в спичечном коробке, лишенном полиэтиленовой мозоли липкой пленки просвета и беспросветный кашель вывоваричает наружу фальшь-панель легочного надрыва… Каверны в свою очередь пухнут и пузырятся, варикозно срыгивая шахтерскую расу с её лёгочным надрывом и школьным педикулёзом у девочек-проституток… Папы не зарабатывают, папики не кормят, их отстреливают по предписанию киевских удельных князьков и девочки ищут объятий мальчиков – метро-юнцов и мажоров, которые сопят и хрюкают, хрюкают и сопят, словно получая девяностоградусный хук левой под дых после ложного и фривольного джепа в голову… Наркотический джем перекрывает дыхание и выволакивает наружу закоулки говённых душ… Душно и сиро… Не хочется уже не жить, не писать… Итак день за днём, несколько непростых месяцев, пока Боги и Б-г иудеев, православных, католиков и Будда не состоятся в очередного единого нового бОГА, вывернутого наизнанку, к которому возникают претензии и желание поговорить… не скуля, без соплей, откровенно и честно… На хрена мы введены коэффициентами мизерности в этот подспудный мир с его театральным величием и мизерной мерзостью… Кто мы и откуда, в чём наш драйв и с чем нас жуют недоЛюди окрестные, всяческие мразные унтерменш-Сапиенсы безголовые?.. Неужели снова фашизм?
Иван, Степан, Макар – канкан… Где мало света – много нар….
Иван, Степан, Савелий – сплин… Где мало света – враг един..
Иван Степан Игнат – дурак… Где мало света – вечный мрак…
Иероним, Иуда, Дик – где мало счастья, горя крик!
6.
Попалил ты дядьку на смерть – вот 2be_OR_not 2be…
Лопари и те жрут вусмерть соцсистемы сухари…
Оперенье обрывают с Чингач_Гуков и святош,
В человечество втирают след забвения вельмож…
Остаются только в звуках все 2be_OR_not2be…
Столь несложная наука, лишь себя переступи,
Не запарь мозги в коросту, не залей себя в янтарь
смрадной жизни не по росту… Жизнь разнюхивай и правь
на вселенское открытье Человечеством себя…
И живи не для соитья, а для солнечного дня –
не для жрачки или срачки, не для всяческой туфты,
а во имя передачки Богу-господу судьбы…..
Той, в которой состоялась прописного счастья нить,
но однажды надорвалась и теперь уже болит..
Только ты не вой без толку – это первый сабантуй,
А покажешь зубы волку – вот тогда уже ликуй!
Всё, что прежде надорвалось, пересиль без лобуды…
Но, вдохнув свободы малость, говори: «Алаверды!»
Пусть и те, кто междометья крыл по-русски и всерьез,
Обретут себя на свете среди роз и тубероз…
20.02-2.03.2007 г.
1.
Нынче нищим не до скуки – распиканились падлюки…
Пообтырили карманы да повыдрали народ –
будто черное цунами Украиною метёт….
*** Фолк иегупецкий
2.
Давай войдём в ранжир пятидесятых
и будем есть инжир и пахлаву –
Двадцатый век опять встаёт в распятых,
а мы стоим у мира на краю…
И вновь скудны отчаянно котомки –
потомки комиссарских киноЛет
Живут, как одичавшие потомки
без вычуров попсовых кинолент.
3.
Встают дома-бастарды – в столице бастардо:
Бетонные петарды пылают От и До…
Императив печали украденной земли –
Вмиг черти накачали впрямь в космос горбыли!
Потешная затея уныкать у землян
Зеленые аллеи и воздух киевлян.
По воздусям промчаться и то уж не моги,
Пока иуды тщатся и гонят горбыли…
Но предки на погостах, проведавши о том,
сшибают с душ коросту, зовут на бой с жульём…
Жульенами их разве из смрадерного сна,
покуда на планету не явиться весна!
Покуда наши дети не вырастут и вновь
вернут себе не клети бетонные – любовь!
Вернут себе столицу, очистив от жлобья,
и внукам дав сторицей волшебного жилья!
По радуге промчать сквозь солнечный рассвет.
И парками раздастся столичный трафарет…
4.
Миллионные контракты в золотые кубачи
переплавили гаранты олигарховой печи.
В той печи пылает горе, что несет простой народ
в печь бездонную с собою и, как есть, по сути – мрёт.
От уродов зампосмеху всяких партий жди речей,
хоть для них слова потеха, а народу – вынь позлей
и в три бога, прямо в уши олигарховой шпане:
– Вышло время бить баклуши, будет драчка на Земле!
Не затем мы обучили проходимцев всех мастей,
как дорваться до кормила власти в кучке волостей,
чтоб они в одном порыве нас душили аки тать –
МЫ повесить их забыли как в семнадцатом опять.
Если ты богач, послушай, управляй страной, живи,
но и тем, кто рядом, кушать дай и души не трави!
Не свое украл, понятно? Ты народное угреб,
не такие в душах пятна, чтоб забыть нам это, жлоб!
Мы не то, чтобы восстанем – просто спросим за свое,
и о той игре без правил… Мы – народ, а ты – жулье!
Чем вложился, что пристроил для народа, не себе…
Плох же ты, Аника-воин, если держишь мир в дерьме.
Не восстанем, а воспрянем, проведем переучет,
и чиновников поставим, тех, что выберет народ…
И народную копейку вновь отыщем, так и знай
там, где прежде ты лазейки поотыскивал и крал.
Не затем мы обучали проходимцев всех мастей,
чтобы нас они держали за козлов, а не людей!
Время, высказав обиды, перейти с тобой в эндшпиль,
ведь народ иные виды без тебя смотреть решил…
Революция? Увольте, мы пахали за своё,
но одни проснулись в торте, а иные жрут дерьмо…
Аудит народный строже, чем консалтинг фирмачей –
Бабки тем считать поможем, кто забыл себя совсем…
…и в зеркальном отраженье видит принцев и принцесс,
хоть и ботает на фене, беспредельщик и балбес.
Говорить об этом будем очень кратко: «Прочь долой,
потому что все мы люди, а не быдло пред тобой!»
23 января - 11 февраля 2007 г.
Расписаны фасады махровым полотенцем.
У Навок в БелоСнежье особые коленца –
танцуют над домами, кружатся над землёй,
в семь тысяч гривен скутер для них – улёт чумной!
Летят на расторможке в земную крупорушку,
и вновь, как снегоежки, несутся друг за дружкой.
Над скутером порхают – тот мал и неуклюж, –
часами подвывают над озерцами луж.
Пустейшая затея хранить обет метели,
у Навок на запястьях морозные мигрени –
чуть хватишь их за локоть и с болью в голове
ты будешь выть да охать с мечтою о весне.
Плутовки светоносны, чертовски плуторылы –
они меня тревожат с рожденья до могилы:
неистово порхают над аурой башки
и мне же присылают о том свои стишки…
Играют в непонятки, изящно куролесят,
Как будто взятки гладки даны им в наших весях.
Легки и безупречны чаровниц узелки.
На бедрах их навесив, скрывают тем лобки.
Когда-то я решился взять Навку за запястье,
Хотел пофармазонить, а получил проклятье…
И в полночи подлунной – пушистой, снеговой
я вою волком лунным, приструненным молвой.
Молва летит по миру о том, что я нелеп –
сменил уют и лиру на счастья скудный хлеб.
1.
Песнь на старой батарейке, жизнь на старом чердаке...
Все мы боги-неумеки, все мы лохи на Земле...
2.
Бесконечный девятнадцатый век:
Приезжает из Швейцарии грек,
И душою положа всё на кон
Подле русских православных икон,
по закону Бонапартовых квот
Он французский в КДИ выдаёт…
Сам пленен как ашкеназ-иудей
Здешним флёром затрапезных бл@дей
по-французски он их учит болтать,
чтоб завгаров те могли парковать,
чтоб свезли их те в Европу рвачи,
а не просто продувные «грачи»,
ночь не спавшие за баксов чуток
да холодного пива глоток…
Правда, редко кто готов воспарить
и французский шарм всем сердцем вкусить –
есть и выговор, скажем, и внос
отвратительно швейцарский прононс,
и какой-то там неведомый вкус,
только сам он в Украине загруз,
обучаясь от окрестных жлобков
за застольем говорить: – Будь здоров…
Будьмо, браття! – прибавляя: – Чин-чин!
Как миляжно иностранный кретин
И от сих трапезно-канторных уз
В Украине он по яйца загруз…
В «Купидоне» он почти что хохол,
А в Шейцарии жил-был почтальон…
Пил немного, не едал ивасей,
А теперь в сметанке жрет карасей…
Всё бы ладно и Парле ву Франсе,
Только кто мы после этого все?
Если нам преподает почтальон,
Если лики древних плачут с икон
И под ветрами альпийских высот
Войско наше наш Суворов ведет
Через Альпы в итальянскую Явь –
Апельсины где и фигы – не нам!..
Вот такой он наш миляга Дидье…
Се ля ви… Шерше ля фам… Кис кисе….
3.
Понаехали лабухи с трубами – настоящий Хичкок!
Метропоезд, увенчанный тубами, приближается в срок.
Местечковые горе-станичники из кладбищенских мест,
Словно Времени пограничники –Жмур-Дуй-трест…
Поприжало к асфальтовым лужам из-заснеженных вёрст…
Лабух лабуху сердцем нужен – в полный рост!
Разомкнул чемодан-саквояжики Хмурь-оркестр –
И ударили в бубны и тазики с задних мест…
И угрюмые неисконные в мундштуки
выдувают ноты иконные мужики
в треть себя, и при том не жмурятся ни чуть-чуть –
бесфасадная серая улица – в вечность путь…
Не себя, ни себе, ни с собою не снести –
эту грусть по душе гобою пронести,
эту грусть от себя валторна прибавит впрок,
и сорвется труба повторно на баса чуток…
В уложении – по параболе звуки в точь,
и взметнётся душа по радуге в небо прочь!
Без узды, без удил с уздечкою, без себя,
И растает легко за речкою среди дня…
Самолётом промчится махоньким в хмурь небес…
Кто, блин, вычислит в яркой Радуге скорбный всплеск?
25-30 января 2007 г.
1. О литературных псевдонимах…
Безобразов – Бразов, Югов – Остолопов,
Яков Баш – башмачник – от Башмак и всё там!
Клички и кликухы, нимбы бессердечья
все равно, что кули да в Замоскворечье…
2. Поэтам двадцатого века…
Они останутся в двадцатом, а мы уйдем за горизонт –
их души радугой крылатой сыконостасят небосвод,
а мы – изгои и плебеи, аристократы дивных строф –
живя чуть проще и мудрее, за них поднимем звонкий штоф.
3.
Облепиховое масло, облядиловое сусло,
вышла полночь и погасла – перемкнуло Златоуста,
на поветрии печали, на безветрии судьбы
мы умчаться тщимся в дали, строим в полночь корабли…
Строим в полночь каравеллы без заимок под себя.
Правит ими старец Веле, тот, что в полночь без руля,
без копья и на полушку, но с мечтой, не без судьбы
цедит он за кружкой кружку пиво в полночь… Се ля ви.
Конопатим каравеллу без вопросов в Благовест,
потому что видит Веле человечество в окрест…
Он не Ной, не проходимец… Флот космический Аштар –
мимолетных снов гостинец не прервет земной кошмар.
Но пребудут на планете чудаки и простаки –
все равны, как крошка йети с пазлом крохотной руки.
На его простой ладошке предначертана судьба
на неведомой подложке, как у Веле, без руля.
Хоть в житейских арабесках невесомый лет оркестр
со стигматами гротеска снов роняет анапест.
Так что будь же всё что будет! Всяк отчаянно греши,
хоть и йетти нас осудят в трансведической глуши!
4.
***Совместно с Денисом Боженком
Я живу на моей каменной планете засохших мозгов.
Правда, там растет ещё одно дерево, в корнях которого
копошатся маленькие черешки, переплетаясь хвостами с корнями.
Со времени хвосты у этих проказниц прорастают сквозь земное ядро,
образуя, естественно, транспланетный телеграф: «Говорите!»
Но никто так и не пытается поговорить,
и от этого со временем черепашьи хвосты,
проросшие планетарное ядро насквозь
становятся всё мясистее и мясистее, пожирая саму планету,
пока сама планета не превращает эти хвосты в реликтовые экскременты.
И только дерево, вечное одинокое дерево
возвышается над этими экскрементами,
обволакивая планету уже пустыми корнями,
которые всё растут и растут,
прорастая в отчебученную мозгами вечность.
5. ЭПИТАФИЯ 2006 году
Год выжег каверну в асфальте, а та – колдобину в душе…
Впредь не играть душе на альте на тридесятом этаже.
Срок мал, но прочен как решетка, сталист, как кованный клинок,
распоясался посередке, но взялся в цепкий узелок..
Связался коротко и жестко, и всё, как смог перечудил –
в Аланье русские березки, а в Карло'Варах – русский сплин,
здесь Карл уже не крал кораллы, а цепкий русских олигарх
скупил все водные порталы, бюветы, бары и вокзалы,
дворцы и праздный променад…
А эти числа Фобиначи! Год просто принял за свое
и преумножил неудачи и стал бродягою легко,
но, побродив чуток по свету, вернулся в старый уголок,
где в параллаксе всю планету он зрил, как только может Бог…
Халиф на год… Его на дровнях уже в историю свезли,
А мы ему, увы, не ровня, живём в объятиях любви!
Декабрь 2006 – Январь 2007 гг.
16.
Мир не последовал за дождем… А чухломоны за притчей…
Каждый готов называться вождем, только нелепости вычтя…
Антистабильность в эпоху Дождя тоже нелепая штука…
Амбивалентные крики вождя, тут же ответное… С@ка!
На виртуальном исходе миров вдруг озаряется бездна,
кто-то в ней видит житейский альков, кто-то в ней зрит снова Ездру!
Вождь из вождей, уводящий в низги вновь иудеев в Галаты, –
Анты ведут иудеев сквозь сны, зреют в грядущем Пилаты…
«Бентли» и «Майбахи» где-то ещё... там где «Паджеро» и «Хаммер»...
Вновь иудеи играют в серсо, в будущем мало ли правил...
Cдал, блин, вожденье и прямо рули в будни с махровым гротеском...
Были и небыли напрочь нули, лопнуло прошлое с треском!
На трамодоле аптеки «живут», а на «компоте» ребята...
Здесь димедрол, анальгин, кофеин, эуфелин – для распятых...
Ампулы коляться подле бачков – мусорных, грязных, нечистых…
Плачет Пречистая без дурачков... и без моралей речистых.
17.
Сериал для продвинутых фишек – это сказка для юных глупышек...
Голубиные светлые пляски – это в будущем новые сказки,
Воркотание птиц и глупышек – это отблеск Марии, блин, Мнышек,
той, что франки признали по вздоху. Сам Бальзак над кудесницей охал...
Ну, а та, Бонопартова внучка! Оказалась немалая сучка –
теребила его и желала, в теребан подвенечный загнала...
Он и охнуть успел только чуть...Оноре, не тебя ли везут
мимо страстной Варшавы в Парижи, где, Бальзак, ты по-прежнему...
В рыжих...
..................
За границей страны, у которой нет имя, только Прошлое есть...
в виде черного вымя
.
18.
Прогиб спины и снова дважды два... Учу, учу... Не понял, идиот?
Какая наблюдается страна, такой и наблюдается народ!..
19.
Время допустимости...
Мера допустимости...
Право допустимости...
Бремя допустимости...
20.
Сын завальцованный в ключный брелок
с правом на память... Обвод велотрека
Крутит педали уставший делок...
Сам-то не выехал – бизнес помеха...
Ранен шрапнелью пацан за троих
В август две тысячи... этого года...
И сквозь брелок он печально глядит:
– Батя, не будь трехпроцентным уродом...
Выслал меня ты за прошлой мечтой...
Хава нагила... предатель, постой!
21.
Компьютерная бойня, упал и Интернет...
Разрушен мир достойно, в котором десять лет,
я копашился, бился, артачился и жил...
Накрылся мой компьютер, и в тень я отступил...
Нет сил тянуть бодягу из прошлого хламья,
я выжал мир как флягу, а вышло что себя...
А ордена и речи остались на потом,
тому, кто: «Добрый вечер!» мне молвит, идя в дом...
Как странно и нелепо отслеживать беду,
в вуале и под крепом у мира на виду,
ведь сколько б я не бился без преданных друзей
до ручки докатился мой комп уже в музей...
Не первый, не последний, а собственно такой,
каким сжигал я нервы себе за... Боже ж мой!..
Октябрь-декабрь 2006 г.
1.
Ангелы – за Веру, евреи – за Иисуса,
карнавал рептилий – выборы зулусов…
Битые скинхеды в секондхендных шузах
бродят отупело, словно в Сиракузах.
Одуванчик вызрел опупело в зиму
из себя… да выцвел под декабрьским сплином.
Не было такого прежде… Аты-баты –
изморозь сегодня в невидаль, ребята…
ангелы за Веру да парад рептилий –
вот и всё, к примеру, то, чем год прожили…
2.
Бритые девушки, жены и вдовушки,
что вы так горько склонили головушки,
чем вас неведомым тронуло времечко –
вжик и достало до голого темечка…
3.
Сопричастность к цветению сакуры – вновь ханами и жизнь невпопад…
Где-то тихо японцы заплакали, а у нас заревел арьеград.
Копролиты – фекалии древние прокатились по нашей земле,
чуть хана – тут уж точно мы первые, а ханами не в нашей судьбе.
4.
Гедонизм земных уродов – порожденье несвободы,
отрываются с восторгом от подкорки до небес,
то ли ангелы на взвеси, то ли дней прошедших коды,
то ли в диджириду дует австралийский ирокез…
5.
Светозарный серафим перешел дорогу руба,
но под джип попал упруго, и от этого завыл…
Не придумано в миру старших ангелов небесных
запах гробовой древесный с отпеваньем на миру…
Пережив подобный шок, в небеса он джип отправил,
джип чирокки вжик без правил, и на небо уволок.
И теперь тот в уголке чуть весна – стоит на тучке,
а евреи шепчут: – Кучки!.. Скоро Пейсах на земле...
6.
Принять чёхом личный аут на три терции нежней,
чем велят бои без правил – это значит стать мудрей:
не состариться, не спиться, а пробиться сквозь слова,
и однажды возродиться там, где черная молва…
И возрадоваться миру, и ворваться в сеть легко,
и сверкать в сети сапфиром безоглядно далеко!
7.
Майский депресняк, прогулка по озерам,
оттуда к гаражам отчаянно крутым,
но тут, у гаражей собак приблудных свора,
и мир пошёл в обрыв, как в первородный взрыв.
Собак не обойти, и не с кем посудачить,
жена прошла назад, а я взял в руки дрын.
Не бил я тех собак, но мир переиначил,
и палкой в гаражи от злобы запустил…
Разбился чей-то мерс, раздались маты с воем…
Мы отступали в мир, где жить велят изгоям.
8.
Мне снились рубахи, которых давно я выносил цвет и удачу,
уколы, приколы, аптеки, вино смешались в одной незадаче.
Кого-то кололи, кого-то блюсти мне было наказано строго,
а мне оставалось любви на горсти и радости шибко немного…
И новые люди на полных парах несли захудалые лица –
вчера я их видел на тучных пирах, но в грязь уронила столица
обычно знакомые чьи-то миры, на дерть перетертые мелко,
как видно, не много у мира халвы, коль даже и лица – подделка.
Я помнил, как были фривольно легки, светлы и участливы прежде
все эти мишурные нынче мирки, лишенные тяги к надежде.
9.
Самтрест литературный размером в десять лет
явил мне свет мишурный без блеска и конфет,
себя переиначив, я выстрадал свой мир,
но фиг себе на сдачу я сам себе забил.
Ни времени, ни места, ни паспорта себя
не вычудил самтрестом – в карманах не рубля…
В карманах ни копейки, ни гривны, ни гроша,
но слов звенит жалейка, а с ней поет душа…
Самтрест литературный в душе не мало лет
срывает пол халтурный и стеллит слов паркет!
10.
Подковерная регата, по сто грамм хлебнув на брата,
растрепались простаки, чудаки и дураки,
говорили без аллюзий и бессовестных иллюзий
о простецком и земном, полусытом, не святом,
где-то выстраданном горько, где-то вырванным у рта,
шла обычная попойка – пила горе шантрапа.
11.
Мечта – она извечно энурез…Пако Раббан, мечтавший не по-русски,
легко творил в модистике прогресс и рисовал граффити по-этруски.
А я вещал заведомо о том, что гении в местах, из коих вышел,
бредут по миру в сереньких пальто, все лацканы которых съели мыши.
Пацанки изливаются легко и тарахтят в мобилки буффонады
о том, как душ парное молоко сливает город наземь с эстакады…
Мы едим в миг, в котором наш маршрут размечен и направлен кем-то глухо.
Пацанка тарахтит сто пять минут и смотрит мимо нас куда-то тупо.
А наш карас, известно на двоих, и мы молчим, хоть каждый сам на взрыве,
но вместе в нас иная жива суть, и болтовню мы пропускаем мимо…
Богов не выбирают, к простакам не пристают молитвы и злословье,
родись бы среди нас Пако Раббан, он взвыл бы у земного изголовья!
Крапленое сообщество совка вновь сыграно и сброшено в колоды,
но наша карта выбилась слегка в иную жизнь, где явлен блеск свободы…
12.
Перекройте в каждом человеке чудо, и тогда планета остановит бег,
проплывают мимо острова Иуды, сединой на землю опадает снег.
Летняя эстрада, джаз старинный в моде – молодые в силе, старики в узде,
все, как и обычно, в старенькой колоде, крапленое счастье не урвёшь себе.
Бубны фордыбачут, пики врут на сдачу, обещают грозно выворотку дней,
а кресты крестово обещают клево пуфики и нары, оторопь биде…
Чирва червоточит и любви не хочет – нету веры в чудо, нету и в любовь,
но срывные весны отпускать не хочет маленькое счастье Блудных островов.
13.
Прикрывайте занавески дворовые… Скачут нецке!
По аллеям сакуры скачут налегке…
Резанные, чтимые, резвые, игривые
с детства сердцу милые с пестиком в руке…
Пестиками с криками как будильник тикали,
разбивая пыль минут о пыльцу веков,
подсыпали крошки счастья в босоножки
чудаков окрестных – жутких простаков…
14.
Нищета впадает в вечность: на фунт сахара фунт соли…
Проступает человечность человеческой юдоли,
прорицает Человечность человеческого дня:
– Да прибудет в мире Вечность живородного огня!
15.
Идёт игра – на правых и неправых…
Нет переправы. Есть одни долги.
Строители мздаительной державы
народ свой на печали обрекли.
Март-декабрь 2006 г.
1.
Моя машина думает себя, всё потому, что срок её назначен –
она давно тестирует меня, сверяя код без права передачи
на параллаксе линии судьбы – в иных краях, в ином предназначенье…
Ну, взять, к примеру, так себе – коты блюдут себя в ином мироученье:
Они блажат каких-то пять минут, котячась совершенно не по-русски,
затем, жируя, царственно живут на «вискасе» и «кети-кет» вприкуску…
Но только стриж залётный за окном, как тут же распрямляют когти вязко –
в прыжке удавка – неба окаём, и будь здоров, приятель, – ты не в сказке!
2.
*** Амбиции должны быть подтверждены делом, ибо, как говаривал Оскар Уайльд:
«Амбитность – последнее пристанище неудачи…»
3.
Я клею объявления: куплю, продам, пропью…
А всед мне население воркует фитью-фью,
и всюду наслоение житейского дерьма,
и всё же настроение стабильно у меня!
Бреду, как в наваждении, в октябрьскую метель,
иную точку зрения имея на людей…
Они кто духом нищие, кто нищий по судьбе,
духовною их пищею нельзя питаться мне.
Мы всё квасим, квасим, квасим…
Где твоё Му-му, Герасим?
4.
Управляемый карас нищеты – это время, когда с болью «на ты»,
это племя полувыстывших глаз, это жуткий, но привычный рассказ.
Под предлогом безобразной игры, отмеряем сопределья миры,
нарезаем на душе сервелат, обряжая душу в скопище лат…
Но уже в чужом отмерянном в точь на душе у нас является ночь,
и уже в чужом отмерянном зря из-под ног у нас уходит земля…
5.
*** Надо быть стойким оптимистом, чтобы не повеситься на одной веревке с Господом Богом!..
6.
Ничего никому не обязан, не обвязан обилием дел,
Просто был прежде жизнь привязан, оттого, может быть, уцелел…
7.
Нас проведут по жизни шоумены, расслабятся в шутах и отойдут,
сойдя в гробы с окрестной полусцены, и нас с собой с планеты уведут…
8.
Хождение в народ кончается запоем –
здесь всяк себе урод, здесь вечно пала Троя!
9.
Тихий отходняк, доклейка объявлений –
заработал я душевный неуют –
сотни три столбов, да клейкое сомненье
надо ли мне сей ничтожно жалкий труд?
10.
Носитель Кошелька – пигмей,
носитель Власти – прохиндей,
носитель Веры – куролес,
Как будто всех попутал бес…
P.S. Через неделю расклейки объявлений брокерского содержания я был изгнан с работы, расклеив 1000 объявлений на 28 остановках и 300 столбах, за 16 часов передвижения по улицам Закревского, Цветаевой, Маяковского. При этом я в очередной раз, узнал как мои работодатели ненавидят меня только за то, что я журналист и еврей… Еврей и журналист… Мне бы послать их, но за работу было уплачено 60 гривен и я исполнил мне назначенное от корки до попки… А что работодатель попка-дурак, то в том его беда – не вина… Такие мы – попробуй нас понять…
60 гривен эквивалентно 15 баксам без 60 копеек.
666 – ЗНАК САТАНЫ
1.
Достаточно стать легендой в каких-нибудь полчаса
и нанять в себе в аренду подложные небеса…
Подножные, право, всуе, и там себя век блажить,
заплывшим за грань земную восторженным снобом жить,
отторженным богом в кепке – таким себе суббожком
в зашторенной счастье клетке, не зрящим страданий ком.
2.
Неконкретика наитий, общежитие чудес –
было не было открытий – бес пролез.
То ли кодом оборвался, изменяясь на ходу,
то ли солнечно взорвался на лугу…
Только, чу!, – упали снеги на луга,
и прорвали печенеги облака!
Пиксель, взрыв, разрыв небесей до звезды
той, с которой куролесить прибыл ты –
то ли чертушкой в карете правды дня,
то ли мандолой столетий из огня
очистительного, яркого сквозь сон,
чтобы жить теперь с неправдой в унисон.
И вторить ей, и потворствовать… Блажи,
только душу мою в снеги положи,
в печенежское забытое: у-а!
Может быть, и охранит меня орда.
В печенежское забытое: а-у!
Может быть, и я воскресну на снегу.
Если с тем сумею выжить, то взахлёб
буду жечь ворьё и выжиг круглый год!
3.
Никогда не ищи виноватых.
Виноватых не сыщешь, поверь.
Будешь в жизни всегда в трандоватых,
будешь вечно метаться как зверь.
Будет печь тебя тризна Отчизны –
та, с которой ты век не в ладу,
потому что в стране пофигизма
век живешь, как в кромешном Аду.
4.
Где взять глаза у кролика и в душу анаболика,
чтоб что-нибудь на рыночке купить?
Не Байда я кармически, хоть жрать хочу стоически…
Чем сердцу поумерить эту прыть?..
Немало в мире пройдено с голодным словом Родина,
тогда как депутаты – шик и блеск.
Их хари крепко сытые, Тартарами увитые –
пора бы им туда – к чертям под пресс!
РЕФРЕН:
Их харь «дармовосытие» вещает нам – не жрите вы! –
такой тебе дерьмовый политес…
15 сентября-15 октября 2006 г.
1.
Сталактиты, сталагмиты и другие стал иди ты –
то свисают с потолка, то впиваются в бока,
то по жизни куролесят, клюнув ягодник Полесья,
то печально чешут зад – шибко вреден термояд…
2.
Коли нет пирогов – не моли, не проси,
на Руси без штанов – не одни иваси…
Беспортошный народ зла не держит и мрёт
от в надрыв нищеты – с роду в род, с роду в род…
3.
Пора отъесться – трали-вали… где пряником, а где халвой,
желудки в язвенной эмали – всяк больше мертвый, чем живой…
4.
Хоть фортунит нам не густо век на ложе на Прокрустом,
на созвездии собачьем Гончих псов, а не иначе
ночевали наши предки… Мы же – шудра, их последки,
Аз и Ять земли Оранты – узколобые мутанты…
5.
Мы флудим уже более чем – надоело нам это в коросту,
наши будни малькового роста задолбали в конец – насовсем…
И знамёна над нами в холсты разрывают и небо, и веси,
по которым бродили в Полесье наших душ заколдованных сны.
Синезорье волшебных миров жалось хрупко в болотную тину
и врастало в миров пуповину радиацией гиблых дворов –
опустевших, бездонных, собачьих из созвездия Ядерных сов.
Ухнет филин и пустошь на сдачу – всюду Зона погибших миров.
6.
Вибромассажные девчонки играют в пластик тамагоч.
Их силиконовые шмоньки не могут обществу помочь –
ни нарожать, ни наслаждаться – не для своих, а для чужих
пришлось им бл@дством заниматься, тела свои перекроить…
А в силиконовых долинах потеют наши мужики.
Иным мирам от их – малина: жиреют благостно они.
Но вот на стыке тел и судеб в один садятся самолет
и улетаю… Кто осудит? Кто в США, кто в Камелот…
И мартиролог возвращенцев – кто СПИД привез, кто лёгких тлен…
Погосты Родины, как скерцо, над горькой памятью моей.
Чуть кто усоп… Царст-Во Не-беси… Зарыли тут же в пух земли
своей исконной с грязью весей, Мессий из коих не спасли.
И вновь на стрёме время микшей в пределах смрадных городов –
всяк по себе – себе же рикша, себе же гейша и Содом…
7.
Время микшей усопших и съехавших за пределы больших городов –
это время подонков наехавших на наш мир без защитных чехлов.
8.
Всё обнаружиться в эндшпиле – о нас всплакнут в большом эфире,
в экзиле выстелют из смальт шагов отточенных асфальт…
Как знать, не много ли при этом, когда признают, что поэтом
был всяк в душе, жил нагишом, а не послушным малышом...
Не отрывался за баблом, не умалялся за бабьём,
не пристяжным к жлобью привязан, а жил лишь солнышку обязан,
отвязан напрочь от хамья – во имя собственно себе…
Во имя будущего века не дал творить в себе калеку
уродам в ядерных чинах и при державных орденах…
В системе мирового сплина не задержал себя картинно
во имя будущих икон на подлокотниках колонн
национальных игрищ серых, в которых век не чтили белых,
в которых шудра за свое – своих же ставила в царьё!..
Жужжит над шудрой сытый шмель: ей – опохмелка, ему – хмель,
а нам – последний эшелон, где в поэтический вагон
для перевозки лошадей – пегасов наших ста мастей
за то лишь злобно упекут, что в Ад им ведомый маршрут...
и всей стокрылостью они народ свой вырвут с полыньи,
и указуя звездный путь без конвоиров, как-нибудь –
по светным лучикам Любви перенесут в иные дни,
и поквитаются с судьбой переплетя мечту с мечтой
уже без здешнего хамья, бабла, бабья, жлобья, царья…
11 сентября – 11 октября 2006 г.
1.
Ночные закупки кефира, прикуплен к тому «Кети-кет»,
и в полночь – волшебная лира, и звёзд изумрудный паштет…
Отличный, казалось бы, хавчик, но только неясно – зачем
неона фонарный «кружавчик» берет меня накрепко в плен…
И вот, осовело от счастья, и впрямь не от сытой жратвы –
ищу я в прохожих участье, подобием прежней братвы…
…Нас вёл интернат на лужайку придуманной сказки о том,
как завтра мы – мира зазнайки – отгрохаем радости дом!
Но каждому мера и место – уже на погост унесли
вчерашнего мира инцестной моей интернатской сестры…
былые и славу и радость, и ёрзость, которой уж нет,
а мне поминанье досталось в церквушке за мизер монет…
И мира былого невеста, уже не в экстазом ражу, –
а впрямь раздобрела от теста и стала свекровью в миру.
Мальчонка её куролесый – уже огромаднейший лоб,
а в детстве, защелку завесив, меня в туалете упёк…
И там я сидел и не кукал, пока на свиданку ушла
по жизни не бл@дь, и не в скуку, а просто чужая жена…
С тех пор не ходил к разведенкам – отправят сидеть на горшке
вчерашнего чудо-ребенка с огромной затыркой в башке…
Всё прожито – пир и погосты, но светлое чудо – жена! –
с души обкорнала коросту и вывела в полночь меня…
2.
Когда поймут потомки янычар, что Ян и Чир – турецкая пехота,
в душе уже не будет черных чар, и Украина пересилив рвоту,
признает… гагаузы ей ценны, что матери славянские в экзиле
рождали ей пехтуру для страны, которую давили и травили…
И по сей день средь плавней и болот, в солончаках и в прочьем неугодье
живет, по сути, родственный народ, ну, разве чуть – турецкое отродье…
Их бы отмыть, и дать пристойно жить, и чванство поумерить украинцев,
они вернулись созидать и быть, а мы их травим… на правах «чужинцев».
3.
Детсколицые путаны, одалиски, звёздократки –
стык народов и изъянов – генетические схватки:
кто кого – белок в сметане сексотруженицы сдюжат,
и отвалятся в нирване, и заслужат сытный ужин…
Узколобые мутантки, пересортица мастей…
Глобалистки, маркитантки, сонм окрестных волостей…
Чтят элизию – блаженство, и даруют её всяко –
за динары, баксы, евро – безоглядно, голосрако…
Не инфанты их зачали, не к инфантам привели,
чтобы не было печали – больно, трудно – не реви…
Ублажать – работа в дуру – укрепляй мускулатуру
Плюс инъекции назврыд, дабы сифилис и СПИД
миновали «наши души» да душевные «беруши»,
чтоб те души затыкать… И вперёд, едрёна мать!..
...Двадцать баксов – в паспорт виза и окончилась реприза:
паспорт сдан и жизнь на дно – обряжайся в кимоно.
9 августа - 9 октября 2006 г.
***Мораль начинается там, где кончаются «грОши»…
***Система мировых фактов имеет свой собственный интеллект, способный взорвать и развернуть целую планету по-своему…
Мы хороним друзей – не своих, так чужих…
А своим не налей, то не будет иных…
…
Клюкнув ягоду в желудки, – дискомфорт не виноват,
лабудим вторые сутки, да и третьи, чтоб без шутки,
и четвёртые в закрутку – год подряд…
Остов мамонта объели и реликтовость кита –
словно черти в нас засели, мы б и кильку в масле съели, лабудня!..
…
Пора отъестся – трали-вали: где пряником, а где халвой,
желудок сдох в душевной бане, судьба играет на баяне –
подайте пьянице с сумой…
Писатель просит подаянье – давно известный всем сюжет
он сам в себе – как на засланье, он и в семье – как в наказанье
такой лирический портрет…
От столь нелестной партитуры и жёны мчаться в синекуры,
и воют чуть ли не до звёзд – тебя избавит лишь погост…
Погост – антракт, пред тем, как вам судьба оплатит гонорар.
…
Истерические девушки и стероидные мальчики,
вы скажите, кем вы сделаны, и каким гунявым пальчиком?..
…
Играет пластик тамогоч и прут неоновые телки
скозь тиви-ящик прямо в ночь… шаманят бестии-девчонки:
то улыбаются грешно, то прямо в камеру смеются,
во время микшей всё равно – дерутся или отдаются,
держась за длинное древко от потолка до шоу-блюдца,
усопших сказок толокно просыпав под ноги, не жмутся,
не напрягаясь ни чуть-чуть не порнодивы, но субретки,
они сквозь тьму к тебе идут, хоть ты уже на табуретке,
и голова твоя в очке веревки к потолку прижата –
чуть хлоп! И занавес вообще – гасите ящичек, ребята.
…
Кнут судьбы избил свободой и стреляет у виска,
хоть была ты недотрогой... от соска и до соска...
но свобода присосалась и давай тебя долбить –
вот опять сама осталась, поумерив сердца прыть...
…
Бандиты на бандитах, дерущиеся твари,
и всё это забито в киношной киновари!..
ПОДСЛУШАННОЕ…
– Сыночка, не по той дорожке идёшь?
– А по какой же мне, маманя, дорожке идти, если ты принесла меня президентским коштом в пятнадцать?
– Токмо одной сытости ради, золотко…
– Лучше б ты удавилась…
…
Всё обнаружиться в эндшпиле… Про то как жили не тужили,
не станем сказок говорить и грустный хоровод водить.
Всё обнаружится в экзиле, куда нас сосланных внедрили
и позабыли навсегда, не говоря ни НЕТ, ни ДА…
Всё обнаружится в эфире, куда нас выбросят в эндшиле
и стануть гурой окликать… в гробу.. в бубу их души мать.
…
Хоку и хайку – бремя всезнайки...
Русь, понимаешь? – не кисть попрошайки!..
…
Мой эшелон задержали подле земного дерьма…
– Возраст, – печально сказали, те, что стоят у руля.
Нацию стиснув в удавке, вырвались суки наверх,
многих урекали в давке, прочим не деньги – а смех…
Строят дворцы и палацы, ванны гектарных кровей,
милые тихие наци, скопище курв и блядей.
И конвоиры-мздоимцы встали у сытых ворот,
прочим – из крови гостинцы, нацию в грязь – от ворот!
…
Приказано выжить, сдаваться – отказ!
Такой не веселый, но вечный рассказ…
Да хоть и познанье лишает нас сил,
век жить под конвоем – мир будет не мил…
И мы поднимаем на древках судеб
духовной свободы несытый наш хлеб…
…
Достаточно стать легендой в каких-нибудь полчаса,
и будут веков календы истачивать небеса,
и будет сочиться мирро, и будет над миром течь
знакомая песнь клавира, которой нельзя иссечь…
Мы прибыли в мир – не в праздник, и метит нас зло погост,
но раненных душ заказник спасаем мы в Холокост.
Пред нами закрыты все двери, но мы пробиваем их,
поскольку поднаторели над строчками Вечных книг.
И мы содрогаем небо. Приказано выжить? Да!
Духовного сытного хлеба заждалась от нас Земля!
…
Мы поквитаемся с судьбой и не затеем новой чвары.
Известно, в прошлом были нары, известно, в будущем – конвой…
уже не нас. А бренной плоти. Нас приведут в большой охоте
по площадям, лишенных мест, и будут плакать тёти Моти,
на бене квакая о квоте всех тех, кто в ангелы… пролез.
И я средь ангелов пребуду, поскольку знаю, что откуда
на мне небесный комбидресс – любви и радости прогресс…
И на лафете жестко-скиньем я Землю ангелом покину
и отойду в иной предел, как страстотерпец не у дел…
Да, коль пора – уйду… Отлыну, не оплатив и домовину,
и станут чтить меня вовсю, не как окрестную попсу,
а как писателя в экзиле… Затравлен был, не жрал, не пил
и с тем почил… во вред общине: ведь денег, ****, не скопил,
чтобы его похоронили… Ну, всё как есть – знать быть кручине…
А я на острове Хонсю воздвигну остров зело пышный –
лишенный тела и Отчизны, на люд окрестный суть свою
направлю охранить от тризны, чтоб жили вечно, как в Раю,
поправ эпоху похеризма, дворцы разрушив на корню…
Мир хижинам, а как же тем, которым ванны в полгектара,
я истреблю их, Боже правый, всей мощью дня испепелю…
26 августа-26 сентября 2006 г.
1.
Время разбито на времена…
в одних из которых мы присутствуем явно,
тогда как в других уже только неявно,
равно как в прочих – отсутствуем просто напрочь…
2.
Иной зашит в себя, иной – в икону,
но все они – поклонники мамоны –
такому полубогу одному,
что золото сшибает на кону,
и мечет только тем, кто видит сны,
о том, как мир урекать до весны…
3.
Всё новые судьбы проходят сквозь осень,
всё новые мы ей осанну поют,
но старые сны всё мудрей видят просинь,
в которую нас постепенно влекут…
4.
Новизна обманывает лоском… А поди, немного поживи,
и она истлеет чёрным воском, и оставит каверну в груди.
Старина, оплавленная воском, не желает устриц на обед,
но оттаяв, вдруг зажжется броско, мишуру и лоск сметя в кювет.
И тогда над каверною тонко вдруг застынет чуто-полотно,
что удержит и слезу ребенка, и судьбы уставшей волокно.
И сойдутся мудрецы и маги утверждать, что это только Навь,
но сольются в узелки дороги и на них восстанет снов алтарь
5.
Образы – не обрАза... Куда ударился нувориш,
одно лишь слово проворонишь, и, будь здоров! – в душе гроза...
И образы на образа уже ничуть не поменяешь,
а так нездорово слиняешь за край рассвета в пазл дня…
6.
Не подымайте на пуанты боль, не призывайте так поспешно к Богу –
свою еще отыщите дорогу, воспев её и радость и любовь...
Не можно врать в упрямые глаза, и лгать, и изощрятся непреложно...
Какого, к черту, жать на тормоза, тогда как жизнь без кукишей подложна.
25 августа – 25 сентября 2006 г.
1.
Когда забыть слова уже нет сил – тогда ты подвиг слова совершил,
и те слова, что жизнь в себе носил, – ты в одночасье праведно явил.
Из этих слов в один целебных миг ты сам себе же памятник воздвиг…
Он весь, как есть – словесный травосил, с которым ты на свете этом жил…
В котором выжгла жизнь твоя слова… За звуком звук журчит… от А до Я.
Слова, слова... Их не облечь в янтарь, ну, разве что в поэмы киноварь…
2.
У этой полудрамы-полусказки пречудный вычур в сколах партитур
дождей осенних и ушедшей ласки… Всё прочее на свете – от кутюр.
А кутюрье причудлив и мажорен – он сам в себе собой плениться волен,
он сам себя по ниточке ведет в какой-то чудный мир-круговорот...
Вновь весть о бессловесности народов несет с собой он в новый ушлый век...
Мобилок тьма, а говорим – погода... На мамеланге слов знакомых нет...
Нас честно и прикольно исправляли – ливреями, погонами, битьем,
концлагерем «гулажьим» укрощали, где рвали языки нам день за днём…
3.
Ночные головные боги приходят к матери в ночи,
как видно, к ней они так строги, что та отчаянно кричит
уж десять лет без полномочий судить всех тех, кто создал ад,
который видела воочье в стране, где вечный медсанбат –
Чернобыль ядом-термоядом её с отчаяньем скрестил,
и вот лежит она снарядом – в нем тлеет ядерный тротил…
4.
Привыкая к хорошему чаю, ты уже не жалеешь о том,
что иных нет на свете печалей, чем окрестный Гоморра-Содом,
В государстве засела каморра и тиранит, и рвёт на куски
наши души, и шлёт на галеры наших раненных дней челноки…
Привыкая к хорошему чаю, ты уже с нетерпением ждёшь,
как вскипят в драбадан самовары на Майдане, куда ты придёшь…
19 августа-19 сентября 2006 г.
1.
Мне отзовутся стены когда я в них войду –
начхать на перемены, пока я не в аду,
хоть не в ладу с сутягой вершительницей дней,
плыву под вислым флагом средь тусклых фонарей…
Хоть мне давно с погоста мерцают глазыри,
я в оттопырь коросту сбиваю прочь с судьбы…
Начхать что мир корыстен и шлёт за ратью рать,
чтоб мало поразмыслим меня в дерьмо вогнать…
Дерьмо уже в простенках, за окнами дерьмо,
но вижу я коленки, влекущие давно…
И мне начхать на стремя, постельных стремянных
давно постиг я племя забавно-молодых…
Живу с родной усладой в бетонном теремке,
и мне иных не надо, как свечки в комельке.
2.
Мы флудим уже более чем – надоело нам это в коросту,
примеряя судьбу не по росту, мы уходим в неё насовсем.
И оттуда уже не достать, не сыскать нашей прошлой прорухи,
и глаза зрят не белые мухи, и списалась мечтаний тетрадь…
Вот и всё, опостыли года, и свершения все приключились,
те, что жгли нас порою и тщились в нас самих озарять провода…
Мы прошли свой измеренный путь, и маршрут от судьбы изначален,
был прилажен, избит, измочален под прошедшие скопом года…
Околпачили тех, кто не верил, что однажды сорвётся звезда,
и откроются многие двери, что до сих для зверья и хамья
открывались парадно и тихо, перед нами же хлоп насовсем,
мы вломились туда очень лихо – значит, стали такими как все…
И пора на сидеть на лужайке перед самым обычным дворцом,
пить коктейли, и тренать хозяйку и тындеть, как всегда, ни о чём…
3.
Самолётом – в Камелот, а затем наоборот:
Камелотом в самолёт – и вперёд!..
Мы на мизерах любви оторвёмся от земли…
Се ля ви!..
Самолётом – к шах-заде, а оттуда на метле,
то бишь в дурь на помеле – да к себе!
Мы на вычурах любви строим счастья корабли
се ля ви!...
С самолёта – на метлу прямиком на пахлаву:
в горсти зачерпни и ну – есть халву!
Оторвался и пошёл – шпарь по жизни нагишом –
гол король…
Без любви как без халвы – вот такое се ля ви
в Камелот не убежись от судьбы…
Гол король и там, и здесь, а любовь, она как есть –
на крови.
14 августа – 14 сентября 2006 г.
***ПАРКОВЫЙ НАРОДНЫЙ ЛУБОК ПО ЗАДАНИЮ СТОЛИЧНОЙ МЭРИИ!
Давайте сыграем во – верим не верим!
А может быть вместе всё это проверим:
монах Екимода напишет Псалтырь,
И мы зачитаем сей опус до дыр…
В одном парке новом жил юный народ
его предводителем избран был Крот
и он на лужайке у хатки одной
вдруг встретил однажды народ мировой…
Народа всего-то – дед в шайке и бабка –
устроили баньку себе на лужайке…
Дед дрябнул, и начало деду двоиться –
явилась сиамская чудо-девица:
краса принародная – чудо коса –
и та дважды вплетена, блин, в волоса…
Но зело смурная, должно быть, она –
связали потуже ремнем от греха…
Крот шамкнул: «Зажатие в талии, вот…»,
но парился жарко корытце народ…
Ему-то пришлось эти годы крутиться
пока всем мытарила эта девица…
Хатки, вещала, снесёт под венцы,
чтобы отгрохать народцу дворцы,
только умаялся чудо-народ
ждать обещаний – народ не урод!
Бросилось было к монахам и гуру,
те же – к чему обещать синекуру
выслали… Прибыл монах Екимод,
ликом бесстрастен, знаток политмод…
Сел на развилке дорог всенародных,
кисти и тушь приготовил не гордо,
и начертал сей посланец плакат:
Goodness, хлоп’ята, приветствовать рад…
Хатки у вас – не дворцы, между прочим,
всяк управлять вашим миром охочий,
Только, как видно, народу не впрок –
чудо-герои и вечный оброк…
На содержание этих героев,
вы скоро в шайке окажетесь споро
во всенародной, дырявой, пустой –
мир ваш поглотит бурьян-травостой…
Есть у меня и любовь и совет,
как вам при этом подняться на свет…
Есть в вашем мире обычай народный
бык смоляной от земли благородный…
Он стережет вас от горя и бед,
от дурачья и ворья много лет…
Дайте ему все вериги от власти –
вмиг потеряются зло и напасти…
Станет следить за ворьём ваш бычок,
станет судить смолянистый бочок,
чуть кто прилипнет к кормилу народа,
в сажу и грязь мажь прилюдно урода…
Мёдом и дегтем смолить не жалей,
пух да перо сверху сыпь, не робей,
с шайки обмылки – туда же… на рожи…
чтобы урядники стали пригожи…
С тем и расстались… Остался бычок,
в дымке истаял монах Екимод,
жаль, что бычка, как положено летом
тут же сожгли вместе с грамотой этой…
24-26 августа 2006 г.
(с) Фотографии из семейного архива Веле Штылвелда и Ирины Диденко:
http://www.highway.com.ua/art.php?id=17573
1.
Вот оглохнет Город от звуков – и тогда будет мука,
а пока от вздоха до звука – кода дня…
Но рождаются ритмы в звуках – вот такая наука
и куда б не шёл, не аукал – лабудня…
Лабух лабуху сердце гложет – чем поможет?
Ни копеечки сирой ради – ни единожды с ней,
а тому звучать, что в колодце отыскало счастье на донце
и блеснуло вдруг за оконцем, и взыграло бодрей…
Николаев и Смирна прибывают под дудку,
и иные побудки под ламбаду в рассвет
растревожили чутко, самозвано и гудко
без особых оркестров в древнем Городе свет…
Партитуры всезнайки не лежат на лужайках,
не бредут за смычками, и цимбалы без них,
и гобой, и тромбоны перебились без оных,
потому что сегодня самочинный сюжет…
Самозванцы и шудра пересыпаны пудрой,
Город в мелком разливе на развилинке лет –
всяк играет, как может, всяк души не тревожит,
к пиву шапка из фетра – кто подаст, а кто нет…
На грошовой подачке не отгрохаешь дачки,
да жратвы с фордыбачки, чай, не много умнёшь,
но под жидкое пиво вновь играют счастливо,
и идет кологриво подле них грусть под нож…
По законам старинным – самочинным и лепым
музыканты в столицах чхали на королей,
потому что хватало им земного накала
и небесного нала средь гранитных камней…
Обналичив таланты, полагались на Бога,
да ещё, между прочим, только лишь на себя,
и стелилась из звуков в поднебесье дорога,
по которой не цокал злат-эскорт короля…
И уже фордыбачили звонко и ново,
и порой партитуру слагала им жизнь,
и любовь обретала иную основу,
чем единожды цепкое просто: «Держись!»
Злат-эскорт королей засыпали столетья
ржавым привкусом дней безымянно-пустых,
кто-то плакал при том, кто-то вслух минуэтил,
но звучал по-волшебному мир мостовых.
25 августа 2006 г.
1.
Играют таперы-евреи
в ливреях уличных менял,
играют, фарту не жалея,
по партитурам древних лам…
А те давно уже с Тибета –
в штиблетах вытертых в гаштет
бредут за порцией омлета,
в котором травы и паштет…
Им все до мандалы едино…
и мандолина и фагот,
и скрипки солнечной долина,
и струн измученных флагшток…
Они давно устали тщится,
о том, что с Шабалы сошли
на тротуары бледнолицых
потомков ядерной зимы…
Уж как рвануло – так рвануло…
Иные что, – их нет уже…
И Атлантида утонула,
как гжель на яйцах Фаберже…
2.
Игра в боевые подглядки –
здесь каждый немного не жил,
здесь каждый грешил для порядка
и страсти в слова уложил…
И эти слова прогремели,
как банки консервные в точь
случайно, на прошлой недели,
и грохнули, вывернув ночь.
И вновь перелёт ниоткуда
на мизере дней в никуда,
и вновь Интернет, словно чудо,
и в блесках, как порнозвезда…
Ну, впрямь только Богу молиться
и сладко заоблачно жить,
а то ещё проще – напиться,
и снова любить и грешить…
3.
Я отбуду свой десяток лет
Без амбиций и эмоций жухлых...
Ну, не дали мне велосипед –
Я от слёз при этом не опухну!
Коль уже проведаны сполна
Мною сны и траверсы в треть века,
Жить хочу, планету возлюбя,
Просто оставаясь человеком!
Пусть порой уходят за порог
Те, в кругу которых жил и верил...
Я отныне впрямь не одинок,
Так как в человечество поверил!
Я отныне – гуру и пиит,
Проходимец, плут и Вечный жид!
18 июля-18 августа 2006 г.
А живу я не в русской сторонке: не потеет душа апаша…
не болеет от психики тонкой – не понятная штука – душа.
Перекаты коврового поля, по которому бродят стихи,
обретают границы покоя вдалеке от словесной реки.
Мы в ином измерении взвесей имяреков, прошедших свой век –
очень трудно любить человека, если умер в себе человек…
Очень трудно творить соучастье и молитвы волшебную ткань,
если выбрало время причастьем бестолковейшей жизни алтарь.
Вот собрались, обсели друг дружку, и творим невесомую Навь –
наши строчки сцепились на мушке: выстрел грянет – и прочь пектораль!
Не прощаясь, уйдем по-английски, говорить нам о прочем грешно –
это рядом, совсем уже близко, чуть коснись и сорвёшь полотно.
Домотканую занавес пятен, под которыми ползает жук,
он должно быть давно уже спятил или просто побит был за фук.
Охранял он волшебную дверцу, ржавой охрой проевшей мечты,
чуть коснись, и под скриплое скерцо обретешь идеал пустоты.
И прикроются жалюзи тихо, и умчаться кареты в страну,
где Батурин казацкий великий обретет и позор и суму…
И в заштатном еврейском местечке тощий раввин даст кровный обет
не считать тараканов за печкой и числа своих горестных бед,
а молиться легко и лампадно перед образом будущих дней,
по которым бредём не бровадно, оттого что живём не умней…
и писать разучились по-русски, и молиться забыли о чем,
потому что уклад наш зулусский, так что здесь и мечты ни причём.
5 августа 2006 г.
1.
Мы плывём в табакерке уставших времён.
Подле нас проплывают мечты островов,
а под ними – знамён закисают холсты,
да кликуши печально корячат персты…
Им, кликушам, ужо не пройти никуда,
пережевана в жом их истерик страда,
на которых они за работу свою
получали порой – и бабло, и жратву…
Мы плывём в табакерке, начхать нам на тьму,
что так долго и зло накрывала страну,
и в той тьме отрывалось отпето ворье,
да народ придавил и спросил за своё…
Но упал вдругоряд чёрнопад воронья,
будто падальщик вновь метит время ворья.
2.
Некогда выпить и белого чаю,
чтоб на все сорок, со вкусом стократ…
Город палаток подобен причалу –
кто-то пришёл, а кому-то назад…
кто-то прибудет на берег турецкий,
кто-то прибудет на Крест за жратвой –
мир половинчат давно не по-детски:
кто-то при «фордах», а кто-то с сумой.
Где-то жратва в океанах посуды,
где-то асфальт – тот же уличный бар…
мы не равны, и к чему пересуды,
если украден народный алтарь?
Если заведомо ведомо всем –
власть толстосумов пришла насовсем!
3.
Я отбуду свой десяток лет
без амбиций и эмоций жухлых...
Ну, не дали мне велосипед –
я от слёз при этом не опухну!
Коль уже проведаны сполна
мною сны и траверсы в треть века,
жить хочу, планету возлюбя,
просто оставаясь человеком!
Пусть порой уходят за порог
те, в кругу которых жил и верил...
Я отныне впрямь не одинок,
так как в человечество поверил!
Я отныне – гуру и пиит,
проходимец, плут и Вечный жид!
4.
Жратва из одуванчиков, мудилы из-под мышки –
от пальчиков до пальчиков обрезаны не слишком,
куражные, отпетые, отчаянные гады,
сплошь в ленточках, с обетами держаться до блокады.
Дзисай от них отнекался – не мальчик для битья,
не Конотоп здесь ведемский, нет валенок, братва!
От марта и до августа – тусовка не для нищих:
здесь комиссарят денежки – они же и для пищи,
обилие водчоночки и звонких голосов,
пацаночки-погодочки в компании юнцов,
и тут же тетки-дядечки и бабушки старушки
при мегафонах фирменных орут:«жидво!» друг дружке.
А я бреду по Киеву, миляга Вечный жид,
играть в такие игрища душа мне не лежит…
Мне ведомо – оплачено подобное хамье,
а жизнь нуждой прихвачена, стенает: ё-моё…
5.
Мы – дворовые дрожжи – ужасней и добрей,
чем где-нибудь, быть может, сто в невидаль царей!
Прижмём и обогреем, огреем кулаком,
зачать в пылу поспеем сто тысяч дураков!
Бабенки наши хватки на вечный неуют –
для них райком-палатки – шалашик, рай, капут!
Никто из них не блеет, мол, улица – дерьмо!
оплачено – сумеют прожить и здесь легко!
Какие наши годы – обычный секонд-ряд
даёшь древко свободы и секса термояд..
когда же миг приходит, и нас выносят прочь,
они дружков заводят… на траурную ночь.
Сшибают у пивнушек на рюмку пятачки,
стоят в осенних лужах – палаточки снесли…
г. Киев, март-август 2006 г.
1.
Дурнышки лучезарят в либидо –
раскрашенки, разнузданки, раззёвы…
Фасонят и клаксонят – от и до,
бросаются на див и злобно стонут.
А те собой нисколько не фонят –
красавицы с гормонами на пятках.
Дурнышки же для мира вдругоряд, –
общественная, так сказать, присадка.
Озлобленность, увы, из-за сумы,
что стала тенью нищеты метрошной, –
лишает и красавиц головы
и оппоненток их – не беспортошных.
В войне живут и флёр и макияж,
и громкие до удали беседы,
какой-то бабий дикий абордаж,
лишь только я с женой в метро проеду.
Мне фонареть до станции Сурок,
а им кипеть, круша вагонку рёвом,
вот-вот сорвёт кому-то потолок,
лишь только я уйду в себя обломом.
Мне странна эта женская чума
в какой-то дикой аббревиатуре –
облом экстаза, ненависти тля
и кое-что о бабьем бескультурье…
Все вперемежку, всё, как невпопад, –
круша и раня истово елдово
тиранят самки жизни зоосад,
поскольку их @бут не больно клёво.
Мораль поститься, несть моралите –
и то нельзя, и это не подумай,
неужто ль самки загнаны в клише,
как жён из дамок вырвать чёрной думой.
Ну обустройте, девицы, свой мир,
ну подтяните торсы и мозжечки –
всё для того, чтобы иной кумир
вам бросил слово, палку иль сердечко.
2.
Над Аланьей минареты перекрыты турсезоном –
здесь Аллах, и здесь обеты Ак-Денизным капризонам…
С удовольствием и вкусом подают коврижки бои –
их прабабушки-старушки сопричастны к судьбам Трои.
Туртрадиции Европы – от украинцев до немцев –
посылают мирно в попу соглядатов-озлобленцев.
Орос-девушки упорны в соприглядке друг за дружкой,
молдаванки вмиг мажорно мчаться замуж, а хохлушки –
беспричинно хохотушки, - обнимают пива кружки –
нет у них большой причины жить в кручине за полушку.
Очень чопорно полячки рассуждают о делах:
коллежанки и гордячки с корпорации триктрак…
Не мужья у них – фрэндбои: мужики как мужики –
им начхать, что пала Троя, лишь бы были елдаки…
Очень чопорные немки, особливо с Заполярья –
в пене волн морских как в пенке: битте Вили, трахен-вали.
Аниматор грозный Боря бродит строго мокрым пляжем:
– No sex! Здесь пала Троя!! Спать домой и ср@ть туда же…
Скотч соблазнов новой Трои, Вавилон волшебных смут –
здесь не пишут на заборе, здесь царит любовь и море,
всяк в фаворе и в мажоре – всякий пришлый – шалопут!
Зоопарка нет, в запарке каждый что-нибудь нашёл –
все ликуют в аквапарке – мирно, дружно, нагишом!
Ак Дениз на перепутье – тьма народов всех кровей:
Яхве, Бог, Аллах и Будда в масках мировых царей…
Всех обильно причащает – пейте радости до дна,
пивом щедро угощает… и срывает якоря.
Орос – тур. Русский
Ак Дениз – тур. Средиземное море
10-24 июля 2006 г.
Восток не ведом, Запад не разумен –
ни в тех, ни в этих – вместе: простота
и много перепутных странных судеб,
и много шума, сиречь – суета…
Но мудрость возникает как цунами,
идёт волной и гложет наши дни –
так много между нами и не нами,
так мало для того, чтоб вместе – мы.
Несть слов, есть ритмы музыки и века,
судьба к судьбе, народ пленит народ
красотами и радостью в доспехах
из солнечных заоблачных высот.
Сазаны озера Салда не достигают в полночь дна,
а застывают на плаву и хищно смотрят на луну.
Сазаны озера Салда не причиняют утру зла,
а тихой сытости – угу! – съедают сказок пахлаву.
О них рассказывает всяк, что ни сазан, то впрямь босяк –
готов сожрать и звёзд канву, не то что круглую луну,
но глубина озёрных вод к луне допрыгнуть не дает,
и разевают рыбы рты с угрозой вечной для плотвы…
Стожары морены иль бога сорвала с причала любви
волшебного ритма пирога и в море ушла до зари.
А там мореманы да в кости сыграли на будущность лет:
кому отгнивать на погосте, кому обретать Назарет.
Кому защищать своё право на солнечный толок судьбы,
поскольку мы все и по праву ведём каравеллы мечты!
Стожары не ведают Бога, они откровенно цветут –
мы ими венчаем пирогу, в которой покой и уют.
Покуда несёт нас пирога по лунной дорожке в рассвет,
мы сами отыщем дорогу к себе через радугу лет.
В амфорах спрессован воск столетий, как в пчелиных ульях злат-медок.
Дожили до вновь тысячелетья, и прошли сакральных смут порог.
И открылся мир нам незнакомый – в чём-то в нём для нас он – шалаши,
но отныне он свои знамёна сочетает с ритмами души!
Я за турко-украинский базис! За турецкий профиль и анфас –
он создал в Алании оазис, мы в Крыму замыли… евбаз!
Крым то русским не даёт спокойства, то татарам вновь тебе не рай…
Турция иного обустройства – здесь дыши, люби и отдыхай!
И ещё добавлено при этом, будь поэтом в пламени свечи
и ори на том на всю планету, на Отчизну, правда, не сычи…
Оттого она твоя Отчизна, что и ты не то ей рассказал,
по уму нам радость, а не тризна, отчий дом, а не базар-вокзал.
Видимо когда-нибудь сумеем обрести спокойство и уют,
а пока мы в Турции алеем от стыда за наш не зеер гут.
Здесь же все иное – мир без злобы, войны в прошлом, память укроти,
дар имеешь торговать – испробуй, ведь и мы на Шелковом пути.
Плутовать в турецкий шахер-махер принимай как в картах дурака,
посылая тихо турков на хер, если те сплутуют как всегда…
Только шлюшек-дурочек не трогай, но себя ничуть не промолчи,
мы давно уже не недотроги – вместо масла гоним кирпичи.
Помню, торговал один приятель, вместо масла выслав в Нарьян-Мар
кирпичей штук триста в аккурате – где наш брат-хохол не плутовал!
В общем так – и мы, и турки… братья! Нас пусти – всю Турцию усрем,
как страну родную в дранном платье, чуть позволь – до ручки доведём!
Есть у них свои, как дать – пороки, есть у нас свои – ну где их нет?
Все мы повседневно не пророки. А по карте Турция – сосед.
Не соседка… Там наседки дома, а сосед, изведавший судьбу.
Нету там разлива в гастрономах, но жуют детишки пахлаву.
Бакс в цене и три себе на память – вот и весь турецкий турфасон,
но отели – это чудо право, и ценой не Крым на турсезон…
Мне за Крым и стыдно и обидно! Так угадить… Турция, спаси!
Научи с г@вна давить повидло – мы же аки тати… Гой эси…
Правда, не зову тебя на ужин, мой сосед, ты с ушлою башкой,
ко всему под вечер сыт к тому же и в бассейн ныряешь с головой.
А у нас по-прежнему всё в диво – сауны, джакузи и хаман –
Крым дерёт три дорого в крапиву – раскладушка, в выдолбах топчан,
но зато аХтивность, понимаешь – чуть не так, орут даёшь, долой…
Крым себя уже не понимает – скандалист, сквалыга, бузотёр…
Турция ж впитала те народы, что расстались на большом пути,
хоть теперь иной язык свободы – минарет, мечеть, имам, лавы…
Аланья, Турция, Средиземное море – г. Киев, 5-19 июля 2006 г.
Назначил Бог Эдем земли в Аланье –
но не был сей всем ведомый чертог,
и вот уже примчались вмиг пираньи:
– Мы тоже твари божьи, видит Бог!
Здесь даже куры, с виду просто пышки,
имеют свой особый пиетет,
несутся, будто право оранжистки –
оранжевый из их яиц омлет!
Немцы в Аланье, турки в Аланье –
множество лиц на краю мирозданья,
море мечетей, в сто крат минарет –
мается бог из-за звонких монет…
Турки давно перепродали диво
немцем-умельцам и тут же красиво
заняли в офисах клерков места –
вся же Аланья под бундес ушла
вслед за Кимером без войн на крови
правят деньжата – сплошь эвро-лавы.
Прежде пираты здесь жили без толку,
фески все проданы – коки и челки
только в преддверии жар-дискотек –
эти в Аланье почище аптек
вычистят вмиг кошельки и душонки –
немцы в Аланье, да наши девчонки,
папики, Жигало, всякая муть –
выдохнуть проще, чем просто вдохнуть…
Турки-сельджуки на козьей тропе
город вздымают все выше к мечте…
Персоналу: No sex! No women!!
Ну, скажите, кто же в том был повинен,
наши Леды на брегах зело томны,
а у турков в желваках зреют домны…
Они – турки без ума – горе наше!
Если Катя – то жена, бл@дь – Наташа.
Именительный падешь наших тёлок
вызывает в оторопь зуд и холод…
Стонут турки на песке, воют тихо –
вот где роскошь… в зад-нанэ бабариху!
Опять пучок цивилизаций на вечном Шелковом пути,
узлы естественных градаций и озорные узелки –
Урал, Париж и Оклахома, Варшава, Львов и Turkish style…
Как это ново и знакомо: чуть полубред, чуть полурай.
И ритмы музыки скворечной – Восток не ведает куда
бредут века в подпруге вечной, поскольку смыты облака.
Есть только синь небес и моря, есть только стиль любви без квот,
хоть и не пишут на заборах – здесь стройка парусом плывет:
в зелено-синей парусине родятся остовы дворцов,
которых ждут в подлунном мире сто немцев – крепким удальцов –
они скупили этот берег и весь грядущий в нем уют,
как Русь барыги, что по Вере верны лишь водке АБСОЛЮТ!..
Все Евразийское затейство вогнали в дебит и good bye!
Оставив русским ротозейство, а украинцам rest of time…
И вот уже не туберозы, а пальмолунье давит стон –
здесь жил и умер бы, быть может, но в Украине я рожден!
Аланья, Турция, Средиземное море – г. Киев, 5-18 июля 2006 г.
Не все ушли на Запад, иные на Восток,
который точно лапал и автор этих строк.
Кто горевал, кто плакал, кто бился между тем,
кого свела судьбина за дальний запредел…
Одних свела кручина за дивные моря,
иного же кретина везла с собой родня,
кто, будучи мужчиной, во всем винил себя,
амбиции без веры – шаланда без руля…
И вот уже по миру среди ужасных снов
шатаются Химеры бродяжьих берегов –
несть островов печали, галерные рабы
плывут в иные дали – за краешек земли…
А там живут невесты – их вдовий женский плач
преддверие инцеста: судьба душе – палач…
Белобычье, Таврозойя, подле – море, рядом Троя!
В тантрах волн поют дельфины, волны в пене, турки в глине
мажут мазанки бетоньи в минаретном забалконье,
поднимают моноблоки выше к солнцу и… к пророку,
но не выше минаретов, чтя духовные обеты.
Раздувают паруса вечных сказок корпуса…
Турки солнечно и сочно строят радугу чудес,
средь бетонных минаретов вырастает сказок лес –
сквозь ажурное плетенье проступает лет забвенье…
В общем целом – лепота, только сказочка не та:
нынче сказочники в фесках приоткрыли занавески.
Забывшие себя, застрявшие в пути –
им и средь бела дня дороги не найти.
Дорога в Махмутлар без тротуарных квот
невольничий базар там шопингом идёт…
Прелюдия жратвы, тусовка для братвы –
ходи туда-сюда, тэн долларов – бери!
А если западло, торгуйся до нуля,
однако всё рано накупишь тьму дерьма!
Одно теперь спасёт – в бассейн хлобысь, бультых,
здесь пиво пьёт народ и я пишу свой стих…
невольничий в себе базар не для себя…
всё дело не в жратве… здесь даже я – не я
Аланья, Турция, Средиземное море, 5-12 июля 2006 г.
Человечество и море – подле горы – зов гордыни:
белобычье, таврозойя, Тарос, Таурус – твердыня…
В тантрах волн поют дельфины – белопенное кипенье,
Ак Дениз с волною споря, ставит пришлых на колени.
Белозубое кипенье… На прибрежный плёс волны
устремилось населенье… русской матушки Зимы.
Волн токатто сопроматом гонит устрицы в косяк,
матеря по-русски матом лежебок и вертопрах.
Галс парео в час заката, снов нетронутых язык,
музыкальная кантата безупречна на двоих,
не деля на Аз и Веди, на сто тысяч разных мук –
предзакатные беседы человечества на звук.
Музыкальная простуда ублажает внешний мир,
будто боги не откуда собрались на вешний пир,
холл на ложе-бельетаже, караваны всех веков,
не дают исчезнуть даже в тихий утренний альков,
в пошло прожитые годы, в просто прожитые дни,
в эпизоды несвободы, в те же грёзы о любви…
Антураж ворсистых Ведей да Омеги всех мастей,
будто белые медведи причащают мир страстей…
Азы – грезы Искандера, сей воитель вновь идёт
мир осваивать степенно, покоряя всякий род
не ордынским македонством в злат кольчужной чепухе,
а волшебным южным солнцем, льющим радуги извне…
Белобычье, тавразойя, галс парео, вернисаж –
будто словно пала Троя – вот такой тебе пассаж:
грозы в грёзы, снов истома, Поликуд убит в бою,
оттого и пала Троя, что у солнца на краю…
Дар нисполанной Елены перекрыл волшебный мир –
здесь кентавры стали тленны, и почил эллинский клир.
Волны в пене – Мураками здесь бы строил свой сюжет,
попивая на диване свой саке сто тысяч лет…
Не случилось… Турки встали вдоль по бережку во фрут,
однова – ликуют сами и гостей к себе зовут.
Торос, Ак Дениз, Аланья – божий рай, волшебный край…
Прекращай души терзанья и скорее приезжай!
Аланья, Туры в ТурциюТурция, Средиземное море,
5-12 июля 2006 г.
ДОКУМЕНТ №94: от 4.04.1998 г.
Шалом Вадим! Вокруг меня тихий цирк литературного неприсутствия. НеоУкраинцы травят собаками любейший намек на русскую литературу, кроме коммерческой, с которой они не воюют, из-за того, что их собственный госкошелек в огромных прорехах. Отсюда гослиберализм. А анекдотичность ситуации в том, что в Верховный Совет Украины(!) на сей раз баллотировались целых два твоих знакомца – Алла Вячеславовна Потапова – издала 1100 предвыборных экз. пересланной тебе газеты и набрала 1100 голосов, тогда как победивший конкурент некто районный НАМЕСТНИК И САТРАП нашего района Белоус прихватил с победой 24 000 голосов...
Убил всех тем, что начал строить поликлиники, которые не строились восемь лет и гнать темпами ветку скоростного трамвая... (Почти десять лет эта убыточная трамвайная ветка смешит всю Троещину либо вызывает вполне справедливый гнев – такие деньжища для Троещины услали в никуда – Веле ШТЫЛВЕЛД). Ничего подобного литературная добрая сказочница бабушка Алла предложить уже не могла...
А Вовка Ковальчук за крайне левых по мажоритарке отрывался в Печерском районе БОНЗ и это было глупейшим занятием. За него даже не проголосовала жившая там Таня Аинова, как я, живший на левом берегу, честно участвовал в агитации за Аллу, но проголосовал за партию власти, которая перед выборами опекала мою мать, а значит, с моего молчаливого согласия купила наши голоса. Ведь кушать хочется всегда...
Я думаю, что столь идиотского стечения обстоятельств в Украине больше не повторится... (Повторяемость регулярнейшая в нище-беспотрошной стране Веле ШТЫЛВЕЛД). Литераторы должны писать книги, гнать коммерческие проекты и жить безбедно. Но... Сам я вот уже несколько месяцев работаю над большим и непростым романом сновидений: "Парк сновидений". На дискету выгнана первая часть, но вот пересылка с воровством недоадресным, о которой ты так много рассказывал мне, останавливает.
Сейчас корпею над второй частью... Плюс прекращаю контакты с молодняком от мира литературы... Многим еще зреть в литературе, а иные уже просто презрели в своих амбициях. А между тем иногда здесь среди алкашей МАЙЖЕ встречаются люди литературно-потарашные, то есть поведенные. Чего стоит одна газетка, которую нынче я тебе высылаю. Ее издатель – Петр Шевченко – в прошлом известнейший журналист, а нынче допивающийся, увы, алкаш. Но "Остров Радужный" – это шедевр! Большим пока порадовать не могу...
Очень более мать, очень неустроен материально, морально и физиологично... Очень надеюсь на будущее. Очень верю в себя... Очень верю в тебя и в твою нынешнюю половину. Мне кажется, что у нее теплится самая настоящая Душа доброго и теплого человека. Рядом с таким человеком ты, Вадя, выживешь и подтянешься на верхние уровни, а пока идет накопление изменений у одних, накопление жизненных ошибок почти у всех, накопление творческих сил у третьих… Так что еще пошевелимся! Алле и Андрею Соцкову материалы переданы. Веле, с уважением.
ДОКУМЕНТ №95: от 8.04.1998 г.
Шалом, Вадя! Перед тем, как сегодня отправиться нищенствовать под киевскую синагогу, там выдают на пейсах пищевые посылки для стариков-инвалидов, решил тебе написать. Я вот уже 23-й месяц на голом нуле. Дело даже не в безденежье абсолютном, а в том, что меня категорически отторгает от себя местечковый литературный и журналистский мирок-с... Одна только Алла еще протягивает изредка руку помощи... Но и у нее нынче проблемы – это ее возрастные амбиции, а поэтому, мил человек, сообщайся с ней, пожалуйста, сам: Украина, 253125, г.Киев-125, Бульвар Перова, 30, кв.18, Потаповой Алле Вячеславовне, тел. /044/ 269 09 05 (После телефонного насилия телефонным террористом почтенная писатель и поэтесса изменила домашний телефонный номер – Веле ШТЫЛВЕЛД).
Совершенно непонятно почему Алла баллотировалась по такому "чернокостно-украинскому" району, как Троещина, не размягчив его прежде телепередачами и литературными утренниками в местных не всегда глупых школах... Это было политически неосмотрительно. Но я только был задействован в роли агитатора, а вот влиять... Здесь она категорически запрещает как-нибудь кому бы то ни было на нее влиять. Признает жесткий кибернетический принцип – принцип ПЕРВОГО РУКОВОДИТЕЛЯ...
При этом принципе в голом виде рядом не должно существовать ни одного подползающего... Но у нее просто не возможны такие разногласия, которые возникли некогда в Воронеже у неглупых мужиков Булатова и Прозорова... Ты очень часто держишь людей в близко подползающих, и не мне тебе говорить, что со временем из этого получается. А ведь любые имперские структуры, в том числе и информационно-литературные жестко структуализированы и до вершины никому не достать. Так было некогда при Чингиз-Хане, так остается и сегодня, даже и сегодня при любом вверх карабкающемся партократе, демократе, просто хаме.
А ведь у Аллы и интеллект и амбиции достаточно соразмерны. С ней либо ты напрямую тет-а-тет, либо она тебя не "услышит". Я же скорее – кардинал Ришелье в серой либо в коричневой сутане – вроде бы вровень со всеми, но имею голос нашептывающего... Не будь меня, во всякой структуре сыщется иной серый кардинал... Я не боюсь своего этого свойства. Я желаю и умею быть вечным Вторым, но вот с Первыми мне в Киеве не везет.
Из новостей – я получил грамоту всебурятского комитета культуры России за укрепление украинско-бурятских дружественных и культурных связей... (И по сути стал заслуженным деятелем искусств Бурятии – Веле ШТЫЛВЕЛД). Свои "воронежские" публикации мне, конечно, более чем любопытны, как любопытно и то, что у тебя наконец вызрела пусть маленькая, но прочно разбитная информационно-газетная среда в твоей "Русской версии"... Ты на ГПравильном ГПути, тоГварищ, Вадь-Вадь... Нашлось бы и мне у тебя местечко Украинского обозревателя... Пиши! Спасибо за адреса! Нуждаюсь!
Высланы – издания литературной студии "Дебют" при "Самватасе", (20, 27) – ксерокопия литературной страницы со стихами авторов: Ивченко, Яновича и других – машинописный текст –
ДОКУМЕНТ №96: от 9.04.1998 г.
Шалом, Вадя! За окном – Божий день, Пасха! Христос воскрес! Через пять дней и мне капнет полные 44 – двойное перекрестье... Одним словом, дело – труба, пора собирать свои пасочки и куличики и дуть в... Вечность. Хотя и на Земле дел в полный непроворот.
Вчера полтора часа беседовал по телефону с Татьяной Аиновой: она сетовала на несуразности Андрея и его "Самватас", который все еще на литературно-издательских штабелях – стапелях – с мая прошлого года. Тяжело идет этот N 18-й... Тяжко. Как и обещал, подготовил тебе целый блок украинских новостей от литературных до политических, от политических до рекламных. Однажды был уже такой опыт, когда ты отрекламировал изделие НИИ Бори Финкельштейна. Сейчас он стал в этом НИИ главным мебельным конструктором, но не загордился, звонит регулярно и передает Воронежскому господину-пану Издателю самые теплые и регулярные приветы.
Реклама на сей раз из города Днепропетровска. Она из породы прикрытой литературным текстом рекламы. Хлопочет о ней шеф-редактор днепропетровского журнала-ежемесячника "Борисфен" – древнее славянское название Днепра, как и Самватас, как бы наоборот, столь же древнее, но иудейско-византийское название Киева. В общем... Все это, похоже, по твоей части. Шеф-редактор журнала Фидель Сухонос. Он пытался стойко сетовать, что журнал национальный, украинский, но это мудрое сетование ибо на хорошем УКРАИНСКОМ ЯЗЫКЕ в ХОРОШЕМ УКРАИНОЯЗЫЧНОМ ЖУРНАЛЕ могут проходить прекрасные переводы российской автуры, в то время, как у тебя в "Русской версии" – украинской автуры же. Роль толмача могу брать на себя я.
Днепропетровск – просто удивительный город, и это счастье, что наш аналог твоего собственного "Издательского вестника" – "Рекламный компас" свел меня с Фиделем Сухоносом: Украина, 320010, г.Днепропетровск, 10, ул.Телевизионная, 3, ежемесячный украинский журнал "БОРИСФЕН", шеф-редактор – Фидель Сухонос. Фидель очень заинтересован в бойкой публицистике. Он, похоже, достаточно толерантен, если только это не оскорбляет его национальных чувств украинца.
А поскольку ты так тяготеешь в Украине, то, похоже, это совершенно новый и неожиданный ракурс будущих и творческих, и, возможно, личных, и производственных отношений. Что наиболее ценно в этом человеке, насколько мне представился случай его узнать, это его не столичность в самом плохом смысле этого слова, которой ты за эти годы наелся по горло. Переводы твоих рассказов на украинский выполню с любовью, но за этот рекламный ролик-рассказ буду очень просить. Ведь в переводе … он не много места займет, а это будет настоящей поддержкой. Твои материалы со временем Фиделю перешлю и это будет самый настоящий образчик КОНКРЕТНЫХ РЕГИОНАЛЬНЫХ украино-российских литсвязей. С уважением, Веле Штылвелд. Пиши!
Высланы– 2 книжки и 2 брошюрки киевских авторов.
ДОКУМЕНТ №97: Исх. 202/3401 от 16.05. 1998 г.
Уважаемый Вадим! С первых строк низкий поклон Валерию, а также всем вашим близким. Как и обещал в свое время и тебе, и Валерию, начинаю регулярную высылку последних формат-макетов своих дневников, которые очень не скоро, возможно, увидят свет в городе Киеве из-за ряда причин:
– огульной нищеты Веле Штылвелда;
– идеологических разногласий с местным неоофициозным писательским корпусом, который здесь срочно лепят из тех, кто умеет легко пресмыкаться;
– нечистоплотности человеческих отношений на любой тусовке в любой точке земного шара.
Этим разрешаю издавать, переиздавать, рассылать по сети ИНТЕРNЕТ и просто ксерокопировать изданное, оставляя пакет издательских прав только за Вадимом Булатовым и Валерием Прозоровым. Права у обоих передо мною равны, как и я стану предпринимать все последующие высылки строго в шахматном порядке – по адресам Валерия и Вадима. Это должно будет предохранить всех нас от возможных информационных потерь.
Литературные структуры Киева начинают быть в области неформалов – более гнаными – их лишают помещений, выставляя просто на улицу, либо такими, которые превращают в полузакрытые пенклубы с местечковыми литературными гуру. Естественно, что вход на такие с позволения приспособленчиские лит-токования мне прочно закрыт.
Начинаю ощущать блокаду, вот почему намерен категорически разобраться с не столь уж далеким прошлым и предупредить о повсеместном глобальном наступлении литературного и информационного фашизма.
Естественно, что и в этих условиях в России есть выход – это крупные коммерческие проекты от литературы. В Украине мы их лишены. Совместными усилиями попробуем прорвать эту черную блокаду безвременья и прорваться на чистую воду.
Издал свой 18-й номер "Самватас" еще 12 мая этого года Андрей Беличенко. Я очень надеюсь, что он тебе вышлет номер, есть и у меня для тебя номер, но присылать такую громаду – 120 страниц формата А3 – штука опасная. Растрепают на потрах...
С глубоким уважение, ваш Веле Штылвелд, беспортошный украинский литератор и социальный пенсионер с окладом в 2 доллара 40 центов с октября 1997 года. До тех пор офиально 17 месяцев украинский безработный. Вот так и живем.
P.S.
– высылаю первую часть дневников........... файл WEBOOK01.DOC
– высылаю третью часть дневников........... файл WEBOOK05.DOC
Оба файла – формат-макеты брошюр по 64 страницы в формате А5.
А также – поэтический сборник "... И наше слово отзовется".
ДОКУМЕНТ №98: Исх. 376/3615 от 20.10.1998 г.
Шалом Вадим! Ты напрасно так много на меня сетуешь. Ни ты, ни я не способны убедить чиновников-остолопов признавать, что сегодня Украина = Россия либо наоборот. Поскольку они бдят по правилу общему для России и Украины: Лучше ПЕРЕБЗДЕТЬ ЧЕМ НЕ ДОБЗДЕТЬ и упоминание малейшее российского зиц-председателя, спонсора, мецената наказуемо строжайше от материального, когда на тебя насылают фининспекторов, базарных рекитеров, с чем я столкнулся в октябре, требовали 150 баксов, пришлось вызвать вооруженный до зубов наряд милиции в масках с АКМСами, чем я прогневил местное районное милицейское начальство, а милый телефонный голосок из угро посоветовал поискать мне защиты в Ашкелоне под крылом израильских командос.
Не все так Вадюша просто. После года отлежки в кулуарах приемной комиссии было, наконец, рассмотрено и мое поступление в Украинский Союз писателей. Результат – отложить принятие автора до апреля, когда он представит книгу стихов изданную на национальной Украинской территории и в надлежащих Украинских же традициях, с привязкой к республиканскому бибколлектору, а все киевские, одесские, воронежские, московские, ростовские и чикагские публикации – всего более 65 к рассмотрению не взялись, как и публикации в местных элитарных журналах "Ренессанс", "Самватас" и в местных же эротических "Эротический клуб", "Лель", "Лель-ревю".
Отметены были также публикации советского времени на русском и украинском, участие в совместных киевских, республиканских и международных альманахах...
Вадя, не суди, да не судим будешь. Вот, к примеру, Тимур Литовченко примкнул к крайне националистической литгруппировке западных украинцев "Свобода слова", которую содержит местная служба английского Би-би-си. Он же первым четко сказал, что идея издания "Русской версии" в городе Киеве либо в любом украинском городе-миллионнике просто обречена на провал. Попытавшегося сыграть на всеобщем интересе к поплитературе обвинят уже только в самом названии "Русская ...".
Но твой компьютер истинный работяга. Набираю и левым, и правым, и националистам, обоих мастей, и пресловутым борцам за мифическое маргинальное двуязычие. Даже в самом толерантном обществе двуязычие эфемерно – побеждает только один язык, который настоятельно предписывается госинстанциями всех уровней.
О тебе я много и разно пишу и еще напишу в своих дневниках. Вышлю и текстовые дискеты, но там, где у меня нет козырей – блефовать не пожелаю. Мой профиль – издавать литературные открытки под прикрытием той реальной допустимости, которая позволяет их читать многим здравомыслящим, по большей степени – молодым. В переплете – эти открытки уже книга, а каждая отдельная открытка – отдельный хит со своей темой. Многие тексты сохранил именно ТЫ. После подчистки – живут.
Издать 50 открыток одного вида с нуля, имея только компьютерный набор на ВОРДЕ обходится 13 гривен 50 коп + 1 грв. 60 коп. транспортные при курсе 3 грв. 54 коп. за один бакс. Вот и получается где-то 4,5 бакса – 9 центов открыточка на разрешенном ризографе, который доступен каждому в Республиканском планетарии. Семнадцать таких открыток – это же потрясная книга! И теперь мне ее еще и надо представит в количестве четырех экземпляров чиновникам из СП У, для того, чтобы те сделали вид, что и меня достал их укорот.
Читай Вадя мои дневники – там все в лоб безо всяких отворотов. Я не требую их издания. Я готов ждать. Я понимаю нашу общую заднюю пещеру. Но с газетой, увы... Это не серьезно, хотя она мне симпатична. Но и сам ты, если откровенно, политик и тоже умеешь стоять на позициях интересующегося журналиста в надлежайшей стойке во имя ХЛЕСТКОГО ГОСПОДИНА ФАКТА. Это и правильно в любом интеллектуальном болоте, но я, похоже, все же больше застольный писака ввиду сложившихся обстоятельств.
Мне начхать – разобрали или нет рельсы на границе между нашими странами. Ведь однозначно, что если да – это дело рук идиотов, а хорошими делами прославиться нельзя. И еще. Вадя, Литературный вестник требует чуть большего кегля. Это же, Тшорт бы его забодай, а то и черт подери, не ленинская Искра! Ну куда это такой мелкий шрифт. Все имевшиеся в доме очки-стекляшки высмотрел, а половины так и не прочел. Хотя издание уже идет, но требуется несколько технических вещей при работе с графикой – столкнулся сам:
– первое, клеить графику только на резиновый клей прямо в макет. (Веле по-видимому, не знал, что у Вадим есть сканер – прим. ред.);
– иметь при себе белый штрих для замазки случайных ляповых линий;
– иметь черный капиллярный "струмент" – ручку-капиллярку, которой жирнить слабые места. Это все приходит не сразу. А любители любят жирнить и мусолить неудавшиеся места своих графических рисунков.
Что еще... Нужны анонсы, врезки, предвосхищение новых публикаций с куражом и при должном антураже. И главное, принимай обстоятельства такими, какими они уже состоялись.
Алла дала мне набирать новый номер теперь уже межобластной русскоязычной – "Новой газеты", но подработки крайне редки, а при ссылке на ТЛЛ "САЛАМАНДРА" указывать две фамилии и два города либо один российский – это обрекать на выхолощение даже столь неторопливого, но верного дела. Привет супруге и детям.
Пиши. Андрюше Соцкову для меня не передавай. Он прекрасный человек, но инвалид детства с церебральным параличом, человек мужественный, талантливый, но выездки в город для него очень затруднительны. Привет всем друзьям в Воронеже и за его пределами. С глубоким уважением, Веле Штылвелд. ПИШИ...
ДОКУМЕНТ №99: от. 6.11.1998 г.
Пять четырехстраничных брошюрок; конверт от Т. Аиновой с надписью Веле: "P.S. Татьяна Аинова просила очень настоятельно переслать!!! И передавала приветы лично!";
записка Т. Аиновой: "В книге "И наше слово отзовется" эти 8 строк выброшены из моего стихотворения "Мой век серебряный..." без моего ведома. Вставить после четвертой строки:
Я не могу себе поверить, хоть воспойте,
в то серебро не в ювелирном и не в спорте
сегодня в сумерках, где людям волки.
В Совке, вернее, в неприкаянном осколке –
Совка с названьем Незалежна Україна
где не живут уже ни Анна, ни Марина,
и только мартовский надлом корявой стужи
лежит черненым серебром на шелке лужи"
ДОКУМЕНТ №100: Исх. N 419/3618
Шалом Вадим! Ты напрасно в душе нарекаешь, что наши отношения перешли в тихий упадок. Такое не происходит там, где имеет место продолжение творческого содружества.
Многие из тех, кто прошли через горнило Творческой Литературной Лаборатории "Саламандра" вынесли из нее не только свои книги – Веле, Любочка Пашицкая (Серьезная), Слава Рассыпаев, Леонид Нефедьев, но и большую к тебе благодарность.
Ведь за год с участием моим, а значит и твоим, вышло шесть книг, 15 литературных открыток, три макета книг, да еще набрано два номера литературной газеты. Это, согласись, немало. Да, в этом ты наравне с моей парализованной матерью оказался действительно меценат. Компьютер стоил и тебе и ей, а еще бы не забыть твоей материальной подпитки "Самватаса", пусть и в уродливой его форме, но в том не твоя вина, а чисто издательская несостоятельность Беличенко Андрюши, к которому по-человечески я навсегда привязан, но уже на должном к нему отстоянии.
Мир наш, Вадюша, послерадиационный – очень хрупкий, болезненный. Помимо явных инсультов и сердечной, почечной и иной эндокринной недостаточности у моих друзей наблюдаются чисто психологические срывы. Так, например, ни Славу, ни Любушку, ни меня по большому счету в Киеве не печатают. Мы не более чем постчернобыльский интеллектуальный нарост со своей непонятной литературными чиновниками времен совка скрытой латентной агрессии.
Кто как не ты вложился в настоящую ДЕЙСТВЕННУЮ раскрутку моего литературного имени. Но, пожалуйста, хотя бы разово помоги Любушке и Вячеславу, сообщи о нашем общем с ними совместном мире, о том, что это "твои" поэты, что и ты приложил технологическое усилие к их становлению.
Вот только что с утра обрывает телефон Любушка. У нее обвальная ноябрьская депрессия, ночь не спала, полтора года тому назад потеряла и мужа рок-музыканта, и свою родную сестру-близняшку Веру. Потеряла трагически. Затем много издала своего, но никакой человеческой поддержки кроме двух редких за весь год о себе публикаций миниатюр так и не нашла. И вот психологический срыв.
Не у всех нервы в жилах – канатами, как у Веле, тебя и нам подобным. Да, с нами заигрывает официоз, он уже знает, что мы способны развернуть и отвернуть от их нечистоплотных рук литературный – молодой и новый литературный процесс и именно в том, Вадюша, наша с тобой великая сила. А орденишки и медальки пасхальные нас с тобой не согреют, ибо не страдаем и не страдали мы духовным простатитом и экзекиритом бессовестности и не нам его смазывать. Давай оставаться собой во всякие новые времена и говорить от А до Я напрямую, коль скоро в чем-то возникнут у нас с тобой нескладухи. А пока – Слава Рассыпаев и Любовь Серьезная (Пашицкая), имена, которые прошли через наше детище. С приветом семье и уважением, Веле Штылвелд.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ:
Здесь вот что замечу... Эта переписка в чём-то личная, а в чём-то проблемная впервые без моего ведома и комментов через годы увидела свет в РУНЕТ... Теперь она широко известна и остаётся только добавить:
И Борис Финкельштейн, и Тимур Литовченко, и Алексей Зарахович, и глубокоуважаемый Леонид Барский ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ОКАЗЫВАЛИ МНЕ свою посильную материальную и моральную помощь, но в контексте всей переписке, они кажутся случайными литературными человечками... Как же я был близорук. Простите меня, ребята…
А вот поэтессы... С годами выработал непреложное правило – с глубоким уважением держать дистанцию на шесть кабельтовых... Милейшие существа, но крайне эмоциональные на огромной житейской амплитуды. Слыхал краем уха, что и Люба Пашицкая, и Татьяна Айнова вроде бы устроили свои судьбы, а Карина наезжает изредка в Киев из США к своей престарелой матери...
Я не отношу к этим сливкам поэзии ляповых уличных поэтов типа Валерия Винарского, но дружбой с выше перечисленными поэтами и воронежским издателем Вадимом Булатовым (Кисляком) буду дорожить по гроб жизни! Они помогли мне выстоять в самые трудные годы поэтической ломки... Спасибо, парни! Мир Вашему дому, дорогие мои друзья!!!
В октябре 1998 г. я серьезно увлекся молодой художницей Ириной Диденко. Писала она и тонкие светлые стихотворения. Начали с оформления по моей просьбе литоткрыток. 24 февраля 1999 г. окончили Загсом… Так завершался для меня прошлый век, а с ним и человеческая неприкаянность… Благодаря прежде всего ей – моей Берегине – я выжил и пережил и пережил многих, отошедших в небытие. Прервалась самым злодейским образом и жизнь моего старого и мудрого учителя Леонида Николаевича Вышеславского, чьей рекомендацией – старейшего русскоязычного поэта Украины, члена НСП_У с номером «2» я очень дорожу по сей день. Пришло новое Время. Уюта оно не принесло, но мы, поэты переломных, девяностых оказались ему полезными и, похоже, востребованными...
Звучат прекрасные голоса Алексея Зараховича и Вячеслава Рассыпаева. Но для души полезности всегда буду рекомендовать только поэтический мир прекрасного лирика Алексея Зараховича, а вот Славика образы меня порою пугают… Но это моя точка зрения, и я её никому не навязываю… Вадим… За эти годы между нами образовалась дистанция… Наверное потому, что Вадюша не сразу принял и воспринял для себя Интернет, в который я погрузился всецело ещё в 2002 году. Но вот, наконец, вышел и Вадим в Интернет и тут же без комментариев и преамбул опубликовал мою к нему переписку… Поэтому я и внёс в неё малозаметные коррекции Времени, оставив по сути нетронутым её духовное содержание… Сегодня она может помочь многим. Мир Вашему дому! А штыл андер вельт!! И как говориться, спасибо за внимание!!!
ДОКУМЕНТ №87: от 8.04.1997 г.
Шалом, Вадим! Прежде всего, я тронут таким многосторонним интересом ко мне и моему заеханному творчеству киевского местечкового либерала. Но что нас с тобой уже надолго на двоих повело, так это то, что вот уже четвертый год мы плывем в одной большой литературной лодке, которая все больше и больше начинает напоминать мне самую настоящую Каравеллу Мечты...
А мечтали мы писать и издавать, да еще при этом подразумевали говорить правду и только правду во все времена, какими бы разновсякими они не были, ибо иначе как члены одной большой писательской лодки мы бы не выжили.
Теперь о киевских новостях с квартиры с телефоном, что на окраине Киева... Помнится, кто-то из нашего общего окружения сказал в полушутку, что на такую отдаленную улицу в далеком тридцать седьмом очень удобно бы было вывезти любого репрессированного писателя, в том числе и Марину Цветаеву, исключительно с одной определенной целью – на расстрел. (Вроде бы Алексей Зарахович, мудрейший наш!!! – Веле ШТЫЛВЕЛД).
Вот на такой "расстрельной" улице и приходится нынче существовать в квартире на девятом этаже в соседней комнате с парализованной матерью, которая сама себя иронически называет очень метко "верховной жопой", и ты можешь еще представить, что у этой жопы идут обильные ежедневные очищения, ну а если чисто по-русски, то срачка со стиркой пеленок на роту обхезанных молодух. Ибо маманька моя в области сей верховодит всерьез и меня до выгребания долучает... Хоть и смешно, но за@бался жутчайше... Тем не менее, о нашем с Борисом первенстве у тебя на конкурсе прознали многие, и сие событие возвели в особый литературный ранг, ведь у нас самих ни хера-тося не проводится. О тебе вещала Алла Потапова со сцены Республиканского дома актера, хоть сам я там не был, но прослышал от Боруха Финкельштейна... Побывал у меня и Тимур Литовченко. И он отозвался о тебе с величайшей благодарностью. Живо отозвалась на новость из Воронежа Танюша Аинова и Андрюша Беличенко. Боря Ф., Тимур Л., Андрей Б. обещали тебе написать в самые кратчайшие сроки... Думаю, что именно так они и поступят, ибо всех их с тобой что-то да связывает. Ты великий организатор!
Я же временно – (До сих пор – 22.07.2006 г. – Веле ШТЫЛВЕЛД) – в адъютантах ВЕРХОВНОЙ ЖОПЫ, то есть в санитарах у матери...
Подвалили новостишки и с другого конца земного шарика. Со странички твоего издания "То, что я успел сделать" т.64,65 перетиснуто на страницы чикагского журнала "Кольцо судьбы" (г. Чикаго, США) два моих стихотвореньица.
Вадим, здесь есть ДВА БОЛЬШИХ ПРАКТИЧЕСКИХ ИНТЕРЕСА. Давай их обсудим. Первый: давать адреса и объявления воронежских дам, желающих попасть на "чикагский компьютер в качестве законных невест" русскоязычным маланцам, их мать!, из Чикаго и всего штата Милуоки... Бери с этих дам звонкой монетой по 10 баксов, больше ни-ни, а я тебе гарантирую, что за полгода они попадут в компьютерную базу данных этого уважаемого журнальца, а я, если позволишь, смогу иметь за каждый адресок свои пять баксов, но уже с тамошнего редактора. Не все так и сложно. Высылается адрес, фотография и какая-то пьси-улька по типу "я вся такая не такая...". Хоть и здесь все не без юмора, но в каждом коровнике найдутся свои оглашенные телки. Кое-какие материалы на сей счет я подошлю, а дальше дело моей родни... А что до женихов, то с ними будет все вась-вась...
Десятый номер "РС" застрял на штапелях, но вот Шлапак и К открыл литературное кафе, где, по моим сведениям, в прошлое воскресенье читали свои произведения Алла Потапова, Леночка Волковая и Наталья Бондарук (диктор украинского республиканского радио и региональный радиожурналист – Веле ШТЫЛВЕОЛ), нашенская радиокомментатор украинских новостей и конечно же та еще вертихвостка (но СУЩЕСТВО ДОБРЕЙШЕЕ ОТ БОГА. КОГДА Я ПИСАЛ О ВЕРТИХВОСТВЕ, ТО ИМЕЛ ВВИДУ ТО ЕЁ КАЧЕСТВО, ЧТО ЕЁ МИГОМ ПЕРЕКЛЮЧИЛО В ПОЭЗИИ С РУССКОГО ЯЗЫКА НА УКРАИНСКИЙ… В НАСТОЯЩЕЙ ПОЭЗИИ ТАК ПРОСТО НЕ БЫВАЕТ!!! – Явная выбивка. Веле ШТЫЛВЕЛД)... Она везде в Киеве от Шлапака снимает свою литературную пенку. Похоже, этим заняты и другие кавалеры и дамы, пока Веле адъютантом Генеральной Ж. отсиживается в говнецкой тени...
Но Андрей уверяет, что он озабочен романом "В Германию я не уеду", но желает тиснуть его в журнальном обрез-варианте. По-моему, даже и так он способен шибануть по мозгам...
О прочих... Помогают мне пока все те же литературные хлопцы – Тимур, Борька, Ленька Барский – кто чем, а вот месье Орловский и мадам Генали лично тебе низко кланяются, я и им читал по телефону твое письмо, и желают всяческих благ. То же желает тебе и месье Зарахович и Николаша Румянцев, который, кажется, докопал Аллу издать сборник "Альтернатива-13" 1993 г. Запуска (Тк и не издан, но в Сети-матушке, пожалуйста, завсегда можно найти – Веле ШТЫЛВЕЛД), в то время как Орловский пробивается с проектом сборника "Антарес" почти сам, ну разве что по моим частым наводкам.
Итак: литературное кафе, литпосиделки, "Альтернатива-13", "Самватас-18", "Антарес", Верховная Жопа... Так и живем... Надеждами. Привет всей твоей семье и окрестному тебе литМИРУ. С уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №88: от 8.05.1997 г.
Шалом, Вадим с домочадцами! Как вы там все с маленькой дочуркой Дашенькой? Поздравляю вас с Днем нашей общей Победы исторически проигравших ПОКА славянских наций, которые ВСЕ РАВНО исторически обречены быть первыми...
У меня – не сладко. Мама в полуагонии, ходящая под себя ссыхающаяся старая женщина, полубезумная, которую я полуненавижу за свое проклятое интернатовское детство, отрочество и нищенскую юность, но которой только я сейчас могу помогать... Помогать ценою полного самоотречения от всего своего прошлого мира, а значит, что необходимо заняться поисками нового мира, завтрашнего...
С тем и втравился в некую литературно-игровую среду, которую придумала для таких остолопистых как и я газета "Столичная". Пишем много и ни о чем... Лично я уже вбросил в газету 314 страниц печатного текста и выловил около двадцати (своего же – веле ШТЫЛВЕЛД)... Плюс к ним до десяти страниц возражений и тупоголового писка, имеется ввиду понятие литературной страницы, а не все эти поджимки и подгонки на газетных полосах... Иногда тороплюсь и несу околовсяческую ахинею, иногда от беспомощности, перед так и не пришедшей к матери смертью у меня от бессилия и злобы опускаются руки, ибо отныне я круглосуточный сиделкин глупой обезвоженной жизнью бабы, угробивший и свою собственную, и почти всю мне окрестную жизнь.
Заходил пару раз Люльчонок. Я уже смирился с тем, что она уже выросла и перестала жечь меня изнутри. Рванул к звездам Тимур Литовченко, издавший вместе с другим киевским фантастом Олегом Авраменко в Москве первый свой "булыжник" на 528 страниц и получивший на двоих до двух тысяч долларов за тираж УЖЕ в 15 тыс. экземпляров, при обещанном разгоне в 50 тысяч. Имя сей двоицы – АНДРЕЙ ДАВЫДОВ, и писнули они романчик "ВЛАСТЬ МОЛНИИ"... Что тебе сказать – наверное здорово, но Тимур только привез из столицы всех столиц ЭСЕН-ГЭ (на иврите: кушай гэ и т.д.) 1 мая свой сигнальный экземпляр. А скоро сама книга явится на книжный базар Киева, в районе метро "Петровка"... Я же до романа, после пресловутого "Можно сойти с ума", который я написал прошлым летом 196 страниц и продал бандиту Рачеку Синаняну, этой наглой «армянской морде», всего за 60 баксов, романов более не пишу...
Сейчас интенсивно осваиваю роль страстотерпца, но ну бы ее на ХЕР до чего она гадкая и не по мне... Сам посуди, с 31 мая прошлого года я напечатал 1642 страницы разнокалиберных текстов, желая походить на настоящего проффи.
И это всего за триста сорок три дня. Это ежедневно я выбрасывал на гора по 153 печатных строчки, как бык, озверевший от того состояния, в которое он невольно попал, забегая в тупик. За это время расшиб вдребезги две брехливые радиоточки – черную и желтую... Пытался врезать по сраке своей немощной матери, вымывая из-под нее килограммами жидкого кала, иной раз и сутки кряду, но это утешает мало, ибо убить ее не смогу, а простить и подавно...
Справки по ее уходу правосторонне парализованной мне пока не дают, вот и получается, что я вылетаю за борт социально спасавшей при оплате жилья безработицы и становлюсь стопроцентным дерьмом, вот и подумываю – либо об этом дерьме мне писать, либо уходить туда, в фэнтези, где сытость, наглость, полное отсутствие морали и большие, перегретые собственным дерьмовым существованием сказки...
Пиздеть, так пиздеть, врать святошно и празднично, погружаясь в такое дерьмо, которое и Бог никогда в жизни не ведал... А к Богу при этом я так и не пришел, как стойкий ГОМО СОВЕТИКУС... Мечтаю завести в доме услужливую афроазиатку, давно мечтаю, как вот уже 25 лет мечтаю съ@баться из этого ада...
Чувствую, что выход где-нибудь рядышком, но, по крайней мере, не в прыжке за окошко девятого этажа. Мы живем в паскудно-блядском КОНТИНИУМЕ, который конечно же СПЕЦИАЛЬНО ТОЛЬКО ДЛЯ НАС!.. Кушать подано-с!
Западники тихо молятся, чтобы в наших добрых постчернобыльских городах резво помирали людишки, все эти постядерные монстры, коих так боятся еще и потому, что эти людишки уже сами желают, чтобы их завоевали за достойную жизнь, за ухоженную смерть, за по-настоящему, а не брехливо счастливое совковое и постсовковое Детство... Но на кой мы им, УРОДЫ и МУТАНТЫ, сдались там на Западе... Им бы у нас радиоактивных свалок сотворить как больше и дослать все те фиолетово-недоразвитые расы, которые так плотно обселили Европу. В чем-то одном СОВОК был прав, говоря НЕГРОИДАМ всех мастей: "Срать – домой и т.д."
Даже либерал Никита не больно им позволял, а вот сейчас такое время, что вот-вот и будут у славян фиолетовые внуки и правнуки, особенно в независимо-беспортошной Украине. Вот и повелась наша молодежь на Гоблинах и Эльфах, и пишем мы сейчас под себя. Жму руку, привет от всех, Веле.
ДОКУМЕНТ №89: от 2.06.1997 г.
Шалом, Вадим! Так уже получилось, что новости и древности сами по себе поднакопились только к сегодняшнему дню. Во-первых, о марках Украины: А – 1 копейка; Б – 5 копеек; Г – 10 копеек; Д – 20 копеек (номинал для писем по Украине); Е – 40 копеек ( номинал для простого письма в Россию) – если письмо стандартное и по весу, и по конверту. Если еще письмо по весу стандартное, но в таком конверте, как я тебе посылаю – это будет ГЕ, т.е. 50 копеек. До 80 грамм от 40 – стоимость письма удваивается, до 150 грамм – утраивается. Например, нестандартный конверт – 10 копеек, письмо с России в Украину – 40 копеек и вес 95 грамм – еще 60 копеек. Итого 1 гривна 10 копеек или 1Г+5Д, или 2Е+Д, но существует еще марка С, которая соответствует 80 копейкам. Все марки ниже 1000 купон, как, например, ценностью в 150, никакой значимости не имеют, ибо после реформы это всего 0,15 копейки, и лишь десять таких марок будет закрывать 15 копеек.
Сегодня ровно сто дней, как с матерью случился инсульт и ее разбил правосторонний паралич. Сейчас занят оформлением ее инвалидности, по-прежнему нигде не работаю, и работы пока еще не предвидится... Да и кто меня к себе возьмет, когда мать могу оставить только на два-три часа...
Позавчера закончился мой первый профессиональный литературный год. Напечатал я за год 1750 страниц, и вот с 31 мая у меня начался новый литературный проект, продолжительностью в ГОД и названный мною ГОД-САМОРЕЗ...
Как у тебя дела? Читая последнее твое письмо, я точно решил, что ты раздражен и переутомлен... Но это всегда рядом с большой радостью по поводу о маленьком ЧЕЛОВЕЧКЕ возникают большие хлопоты. Но вот твой проект в области издательского дела в России сегодня в Украине не актуален. Недавно здесь снизили налог на периодику и литиздания, и теперь в Киеве типографий-однодневок с услугами за гроши понавелось, хотя они и не дают столь требуемые ISBN-ы, и вообще так понимают в литературе, как заяц в коровьем помете...
Сережку Орловского не только от себя, но и от тебя корил, но с него как с гуся вода, говорит, что он УЖЕ запустил в начале мая макет, и что к исходу сентября все мы в его издании проявимся на ОГО-ГО! Хотелось бы верить. Опять не пустили в СПУ Виктора Шлапака, прокатили... Похоже, прокатили бы и меня, сунься я туда со своей поэтической книжкой от Шлапака.
Но имел умишко, не сунулся, ибо свято надеюсь на хоть какое-нибудь издание своей новеллы в Воронеже "В Германию я не уеду". Ибо судьба пока не благоволила ни к одной из моих более или менее убористых вещей, характеризующих меня как прозаика. Встречный вопрос: как твой роман?!.
Я же не просто подсылаю тебе все новые и новые страницы Дневников, а очень медленно и плавно наконец заканчиваю свой затянувшийся во времени опус: "ОКТЯБРЬ – месяц менял". В нем, между прочим, ты найдешь новости и о том, что Алеша Никитин, у которого ты бывал с моей подачи дома, и Лешка Зарахович, бывавший немало у меня, поступили, наконец, в мае в Союз писателей Украины...
А я бы влез с руками и ногами в любой потусторонний Союз мечтателей, где не было бы мудреных чиновных сволочей в писательских мундирах. А ведь все чаще все бывает именно так, именно с тем, и именно за это и ценится. Вот почему бы самому мне была дорога честная воронежская публикация. Она бы прежде всего доказала бы мне себя безо всяких мундиров, а каким я есть со всеми моими штопанными носками Души...
Практически со всеми свои контакты свел до разумного минимума, до редких перезвонков. Так вот на днях позвонил Андрюше Беличенко и от него дознался, что сам он болеет, получил отравление, и о восемнадцатом номере, со слов Оксаны, даже не грезит. Но вот Татьяна Аинова на сей счет имела свою информацию, но там, где начинается БАБЕЛОН, там у меня не хватает сил лавировать, и я просто бросаю трубку. К чему мне тайны мадридского двора, когда я знаю, что пока что Андрей, со слов Татьяны, не намерен меня печатать.
Унываю ли? Нет, Вадюша. Вспоминаю, что и ты не в радостные деньки изобретал свои карточные игрушки и фокусы. За что нас только Судьба так швыряет со стороны в сторону? Мне теперь трудно понять... Пока же я по-прежнему не теряю оптимизма и полагаюсь на провидение. Отсюда и название моего нового литературного проекта ГОД-САМОРЕЗ, куда и входят последние 100 страниц романа-исповеди "Октябрь – месяц менял". Вот собственно и все. Не забывай и передавай приветы жене и Дашутке, а так же всем, кого я хоть как-нибудь еще интересую, ибо сейчас ой как немногие не рвут под себя планету... А это все-таки и нехоже, и резво меняет людей в нелучшую сторону. Бай!
ДОКУМЕНТ №90: от 10.07.1997 г.
Шалом, Вадим! С первых слов радостная новость – вышел "Антарес" на 76 страницах тиражом в сто экземпляров на хорошей финской бумаге в желтой обложке, оформлено рисунком жены Сергея Орловского Леной Генали. Есть там 37 авторов, мое предисловие, твои стихи и стихи Ветрова... Все прекрасно! Но, сборник мог бы получиться интересней, будь бы у Сергея опыт издательской деятельности, потому что ВКУС у него есть. А вот от тебя плохо нет новостей... Это меня расстраивает и даже настаивает на невеселые мысли, мол, неважнец у тебя...
А между тем я собрался поступать в Союз писателей Украины, куда представил три публикации в газете "ВИКТОРИЯ" и альманахе "ЕЛЕНА" – еще одна публикация...
Так что четыре публикации из Воронежа плюс одна о тебе – это добавляет мне международности... Остается только сказать, что "АНТАРЕС" по форме родной братец твоей "ЕЛЕНЫ" – оба эти альманаха в одном объеме и в одном формате, и оба их приятно подержать в руках, как настоящие произведения издательского искусства. А вот себестоимость, то один "АНТАРЕС" тянет на три бакса... Беда да и только с этой стоимостью того, что желаешь и умеешь уже выговорить...
Вот и два новых сновидения из той же серии... Оба они просто потрясны, потому что имели место как сновидения от начала и до конца... Очень хотелось бы, чтобы третий отчет увидел свет в Воронеже. Вот это будет плевок в хари наших национал-пигмеев. В смысле нумерации ты внимания не обращай... Это мои собственные расчеты страниц за отчетный период с 31 мая 1997 г., когда пошел мой второй профессиональный писательский год.
Твои экземпляры "Антареса" у Сергея Орловского... Вот уже пять лет я кроплю в мире литературы. Позавчера моя мама получила первую группу инвалидности и тем приговорила меня на целый год, теперь уже официально, отслеживать ее медленное постчернобыльское умирание с пенсией по уходу размером в два доллара (не умри тут при этом)... Так что до июля следующего года я официально признан обществом санитаром собственной матери. Такие новости. Привет всем знакомым, при возможности напиши. С уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №91: от 30.09.1997 г.
Шалом, Вадим! Вот и промакнулся во времени сентябрь. Компьютер в сентябре поднял мою профессионально-литературную производительность на 15%, что скрупулезно удалось мне вычислить ежедневным учетом, который я веду, ек манга, уже не первый год, ибо живу на этой земле тесно. Подработал только своих текстов в ДОС-файлах до 30 страниц, подготовил книжицу Любоньки Пашицкой – 16 страниц и для журнала "Самватас" N18, который выйдет в декабре этого года – еще пять страниц. Передать тебе дискету, переслать, пока не могу физически – сестра из США моей мамы от нас отказалась по-английски, предоставив ей право умирать на казенных украинских харчах... Мы эту пилюлю горько съели, но уже возвратили Андрюше Беличенко первые двадцать долларов, плюс, как я и обещал, нашлись желающие славы поэты и поэтелки, плюс дискеты...
В общем, мы в очередной раз очень мирно и традиционно нашли общий язык, а жена Андрея Беличенко – Оксанка передала моей парализованной маме еще и баночку яблочно-абрикосового варенья... Вот так и живем. Деньги пошли перекачиваться на журнал, где в восемнадцатом номере тебе, как преданному журналу СПОНСОРУ, будет объявлена наша общая литературная благодарность...
Удручает пока что только отсутствие принтера и цветного монитора, ну да это дело наживное... Я сумел методом электронной селекции и вырезки отдельно разобрать свои стихи, сны и афоризмы из общего потока СОЗНАНИЯ, так характерного для моих литдневников. Если долго мучиться – будет-ТАКИ толк...
Как ты В ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ доехал, как у тебя обстоят дела с твоими затруднениями, рассосались ли они? Как себя чувствуют и поживают жена и дочка? Вадим, ты энергичен и молод! Да тебе еще горы воротить ВЗАД, так что – дерзай! Я вхожу все в более плотные слои элитарной литатмосферы города Киева, хотя точно знаю-ведаю, что там меня не ждут. Но ан, фик им в сраку!
Андрей печатает на сей раз "В Германию я не уеду", а это большее из того, что мы все вместе могли совместно предпринять, хотя и это далеко не конец, как ты предрекал. Вот мой прогноз: тебя нанесет на наш ГРАД в следующем году, и мы здорово и заслуженно оторвемся, а легенды вокруг нас перехлестнут сей местечковый мир! Все это еще будет, дружище. А я стою на страже международного литературно-интеллектуального проекта "Саламандра", хотя Коленька Румянцев и оказался кукурузным треплом. Обойдемся до времени и без него... А он еще нам будет нужен... Звонила мне как-то Эланка-сметанка Владимировна, но кормить ее дочку ужинами мне не жалко, но и не стоит... Законсервировано.
Экс-Теща второй раз вышла замуж за экс-Полковника и окончательно расколотила мои нестойкие отношеньица с моей второй семейкой. Вот и все новостишки к первому октября, а завтра – еврейский новый 5758 год. А гитер юр, российский мой старина! Сладкого ТЕБЕ Нового ГОДА! Пиши, твой литприятель Веле Штылвелд! Пиши!..
ДОКУМЕНТ №92: от 10.11.1997 г.
Шалом, Вадим! Я так нечасто тебе нынче пишу, что ты уже начал мне сниться и требовать по всей форме отчет. А отчитываться, кажется, мне есть за что. За сентябрь, октябрь и первую декаду ноября в пользу журнала "Самватас" я передал 55 долларов из обшей суммы – 150, которую передать надлежало за 20 месяцев, но мама очень боится умереть и оставить меня на этой земле с долгами. Весь октябрь ее интенсивно лечили – более пятидесяти уколов и десять массажей, но эффект почти нулевой...
Теперь о планах Андрея. В восемнадцатом номере пройдет публикация той статьи о тебе, которую в свое время не приняла газета "Графитти". В том же восемнадцатом номере будут опубликованы, ну очень даже частично, мои сновидения. Очень надеюсь получить от тебя к девятнадцатому номеру "Самватас" твои коротенькие рассказы и эссе, что ты действительно умеешь делать мастерски. Тема девятнадцатого весеннего номера – Германия и все около нее – русский вопрос, еврейский вопрос, концлагеря, немцы Поволжья и северные ненцы с немецкой кровью...
В общем, старина, берись на сей раз серьезно за перо... Хватит икаться в Киеве стихотвореньями прошлых лет. Ты способен не хорошую и меткую прозу. К тому же ты грозился разродиться романом, чем я уже не грожусь, похоже, прошли те времена. Сейчас ковыряюсь в собственных сновидениях, да еще 22 октября подал таки, наконец, документы в Союз писателей Украины. Уж как они там решат – их дело. Мавр, то есть сам я, свой поступок совершил.
Из новых литературных имен – провел производство макета книги Любы Пашицкой – смакетировал и передал Андрею на издание ее дебютную 48-страничную удивительно светлую книжицу "Суть незримого". Печатается Люба под ПсевдоНимбом – Любовь Серьезная. Сейчас мы с ней приступили к работе над книгой "Записки из бархатного подполья" о творчестве ее покойного мужа рок-музыканта. Ну, очень известного киевской рок-тусовке – Гене Дунаеве, который погиб в начале этого года.
С самой Любушкой все это время с твоего уезда у нас были и остаются самые добрые отношения. Ее семейный портрет я тебе сейчас высылаю, как статью о ее муже, которую написал сам Игорь Кручек... То есть мы начинаем творить литературную и музыкальную историю нашего нового, вполне независимого от собственной исторической совести, мира. Этот мир уже явлен, и в нем нам надлежит жить и быть – не тужить.
Однако и ты, старина, замешкался с письмом. А я бы рад был узнать, что нового и доброго подарила тебе твоя трудяга Судьба. Есть у меня и более мелкие прочие литновости, но дискеты пересылать тебе я не решаюсь. Их просто и прочно украдут. А сегодня у меня каждая копейка на счету. Добили- таки. Ведь 17-го октября меня выгнали на все четыре стороны из бюро НЕ-трудо-устройства на том только основании, что я уже социально защищен на 4 гривны и 60 коп. – 2,5 доллара в месяц от собеса. Суки они, суки державно-украинские, но жить, дышать и писать я продолжаю по-прежнему, чего и тебе желаю. С приветами от всех и всем общим знакомым, старина Веле.
ДОКУМЕНТ №93: от 18.03.1998 г.
Шалом Вадим, Лена и Дашутка! Кажется, ничего не напутал? Так вот. Вадя, я не напутал с тем, что молчал – Андрюша – скрытно-меркантилен, труднодоступен на информативность и окружен очень тесным кольцом домашних женщин. Далее следует – добр, талантлив, слабоповоротный, рассудительно-осторожный и прочее...
Из меня высекли 55 баксов из суммы тебе известной и потом резко и прочно Андрюшу от меня отодвинули, поскольку при истечении в месяц суммы 7.57 более не удалось требовать... К тому же Андрюшу прорвало. Он срочно и много начал писать, менять работу и дорастил журнал до более 200 страниц, что сделало его конкретно малотиражным. От Тани Аиновой я узнал, что журнала будет не более 50 экземпляров в конце марта... Гора родила мышь?... Нет, Вадюша, это даже не заимка, а очередной тусклый литературный тупик. Поэтому еще 50 зеленых из обещанных ЛИЧНО МНЕ СТА ПРЕМИАЛЬНЫХ – употребил на издание Творческой Литературной Лаборатории "Саламандра" книжицы афоризмов на двоих с Леонидом Нефедьевым. Там есть и выходные данные Воронежа, но смазанные не шибко услужливыми киевскими типографскими мастаками.
Вадюша, родной, время меняется, и мы меняемся вместе с ним. Я (живу и меняюсь) – на ежемесячных 4.80 в гривнах, что в баксах при курсе 2.04 за бакс сегодня значит не более двух баксов и десяти центов.. И велико-обиженное молчание маститого Андрюши... Как ты думаешь, что я должен испытывать... У меня осталось всего 45 и отдавать их в мусорник я не хочу, как не хочу слушать от добрейшего существа Андрюши под зуд велико-умной жены, что он их проел...
Я, Вадюша, литературный пахарь и такие игры меня не конают... Жаль даже не баксы, а зажатого домашним бабьем Андрюшу... Из твоего в восемнадцатом не выйдет ни хрена, кроме дифирамбицийной статейки на которой я люто настоял. Не было бы и ее... Хотя это информация изрядно устарела. Ведь с конца ноября Андрюшу с журналом унесло в некий окололитературный дрейф жизненным ветром... Однако же и не это по сути главное. Просто мэтр весьма впечатлителен до бабьего полу, а новые поэтессы на его пути изрядно надоели провинциально обустроенной жене Андрюши Оксане, которая звонила мне и не раз с просьбой поторопить Андрюшу домой, поскольку Вова без папы не засыпает, и иногда ее просьбу передавать было некому...
Меня весь этот пиитет за@бал и меня здорово на все это окрысило. Алла Потапова баллотируется в Верховный Совет Украины, и поэтому она временно недосягаема, мои документы на поступление в Союз Писателей Украины валяются-пылятся там вот уже два плюс три – почти без малого пять месяцев и меня там видели на х@ю... О тебе – ты конкретно не дал своей переадресовки. Пока теперь мне точно не стало известно – переушла на Лену... А писать на хер я не умею...
Вадюша, перед тобой зажатости я не чувствую и могу написать тебе откровенно: освободи ты меня от этого теперь бесполезного тандема. Ты только посуди, почему бы нам не ляпнуть изданьеце "Саламандра" или хер уж его знает, как поступить, но сам ты только на полпути к успеху. Твоих проектов много и это здорово, но надо выбрать конкретных два-три-четыре и укрупнить их, ибо растворимый кофе тянет, а мелкотиражка – нет... Она была хороша на старте восемь лет тому назад... А ведь до финиша доползут не монстры и не карлики, а хороший середнячок...
Меня не прикалывает то, что у тебя так много мелких изданий... В них, в итоге, не получится много толку. Во главу угла своего издательского существования поставь ныне модное слово ПРОЕКТ. Проект-98, проект осени-99 и так далее. Плюс два раза в год от пяти до пятидесятитысячного издания некоего шоу-проекта – фэнтези, детиктюшка, лубка сопливых до ушей сказок...
Вадюша, на мелочевке нас передавят. Меня после твоего отъезда вогнали негласно в строго нормированный коридор и высунуть нос в город не дают. Я отмечен как социально-опасистый литлиберал, а это не поощряется. Мне скорее простят издание тиражом в 50 000 экз. чем тиражом в сто. При тираже в 50 000 экземпляров – я коммерческий писатель, плачу подати, а в остальном – у богатых свои причуды. При тираже в сто – я падлюка и контра, которую срочно и настоятельно требуется удушить – кто не с нами богатыми, тот, в падло, против нас...
Вадюша, солнышко, меняются времена. В Украине выходит и прочно занимает свою экологическую нишу журналец "Рекламный компас" – Киев-47, проспект Победы, 50, ком.629-621, главред – Корж Анатолий Федорович... Вот они-то профессионально с разгоном в пять тысяч экз. для одной Украины и шпарят много и разно в перечневке изданий, но в Украине... Все сейчас все возможное гребут под себя. У тебя шанс – мой талант. Я перегоню тебе мои дневники на дискете, как только буду при деньгах. Тогда же вышлю и книжицу, изданную по проекту "Саламандра"...
Сейчас работаю над романом сновидений... В очередной раз прошу – сделай выгонку, сорви куш... Перестань бойко упражняться по мелочевке. Сконцентрируй себя. Перемена во времени разительная, нужен выход на ИНТЕРНЕТ со своей страницей... И Андрюшу прорвет журналом, но все это – микрозы, микроинфарктики с не больно большим запасом прочности на завтра. Скорее выиграет клубный журнал САЛАМАНДРА. Срочно готовь первую его выгонку с адресарником. Это, как минимум, не убыточно... Нужен мне с тобой разговор денька так на три... Пока же целуй близких, входи в мое нищенское молчание и не унывай. Целую вас, с уважением Веле Штылвелд.
Высланы: для Кисляк Елены Владимировны – книжка "Гиперболы" (ТЛЛ "Саламандра"), Вадиму Булатову – предвыборная программа Аллы Потаповой.
ДОКУМЕНТ №77: от 23.11.1996 г.
Шалом, Вадим! Мое письмо придержалось, так как я сижу наголо, без гроша. Это и закономерно. Ведь из мафии МЕНЯЛ я раз и навсегда откочевал еще 30 октября. Плоскости пересечения с этими людьми у меня больше не оставалось. Уходил классически – трижды, пока не ушел окончательный и славно приограбленный, но не посрамленный. Видимо моя карма в том, чтобы больше давать, чем брать, но...
За тебя я был жутко огорчен, но не ошарашен. Я почему-то догадывался, что твой хлеб не легок... Меня не оставляло это чувство с самых первых минут нашего визуального знакомства. Да, жизнь тебя и била, и мела, но именно поэтому во мне к тебе огромное уважение. Три карточки 21 числа я передал Андрюше Беличенко. Он очень тебя благодарил. Ведь и он после возвращения с Севастополя угодил на три недели в больницу, успела там побывать недельку и Леночка Волковая... (Киевская поэтесса, скончалась от рака в декабре 2004 г. – Веле ШТЫЛВЕД).
Я уже заканчиваю свои "Раскопки совести", и это будет то последнее, что я тебе успею выслать в этом году... Затем буду корячиться над уже коммерческим романом о природе и моем виденьи сновидений, страниц так на 350-400, по-прежнему сидя без гроша, но уже при том уповая на украинских издателей, которых, как мне кажется, я нащупал в Харькове и Донецке. Ведь главное состоит в том, что надо выживать...
Пособие по безработице мне уже задолжали размером в 243 гривны, но вряд ли я их получу до Нового года... Сел на старушечий материнский карман. Лох, он и в Киеве – лох. У Андрюши настроение боевое. В этот понедельник думает идти в типографию. Думаю, что на сей раз ему уже точно повезет, ведь в этот месячный понедельник моей младшей дочери Танюшке исполняется 11 лет, хоть и поздравить мне ее совершенно нечем. Почему я не унываю, почему выжил эти полгода. Потому, что одна прекрасная пока еще киевская поэтесса Виктория Ерусалимская шутит на тусовке обо мне так: ВЕЛЕ – ЖИВ, ВЕЛЕ – ЖИД, ВЕЛЕ – ВЕЧНЫЙ ЖИД... А это определенно радует. Поправятся дела и у тебя. Все произойдет неожиданно, а возможная публикация "Новой Лолиты или майского синдрома" сможет принести тебе барыши. Я почему-то этому верю. Привет от Леночки Волковой, Танюши Аиновой и Андрюши Беличенко. Вадька, НЕ УНЫВАЙ! С дружеским ГОУ, ВАДИМ! Веле.
ДОКУМЕНТ №78: от 28.11.1996 г.
Шалом, Вадим! Вот разжился на конверты и теперь надеюсь доотправить тебе два оставшихся письма с "Раскопками совести". К моему удивлению, получилось достаточно живенько, и теперь я даже вздохнул с облегчением. И тут же принялся за следующий месячный цикл "Октябрь – месяц менял". Для меня это был месяц разрыва с моим школьным прошлым. Болезненнее всего пережил разрыв с Люльчонком, хотя и ее обидел, и сам чуть не увесился, но разрыв, собственно, был закономерен.
Брежу большим романом, а он не идет в руки, и мне от этого неважнец. Наконец назначили мне пособие по трудоНЕзанятости – 89 гривн 92 коп., но первые денежки за сентябрь я получу только уже в декабре. Курс у нас нынче нацбанковский 1.85 вместо 1.70 сентябрьских, поэтому вместо 52.7 бакса я получу только 48.45, а это значит, что даже при таком мизере у меня уже успели украсть за два месяца 8.6 доллара. Вот что дает только двухмесячная прокрутка невыплаченных зарплат и пособий у нас на вiльнiй Украiнi. С каждой сотни баксов семь с половиной оседает в карманах тех, кто крутит деньгами. Ведь за два месяца инфляция в семь с половиной процентов при совершенно новой валюте говорит о ее гнилости изначальной. Не зря у вас в России говорят, что хохлы думают до обеда. Не-а, кто ворует деньги даже на пособиях у безработных, думает крулосуточно и раз в году отдыхает на Сейшельских островах...
Андрюша же пока вычитывает полученные с лазерного принтера тексты и по возможности их исправляет, поскольку типография безумно дорого берет, и он хочет, чтобы в текстах почти не было ляпсусов. Да. Именно сегодня я и получил от него последнее сообщение.
Старшую дочу Ленку жизнь передвинула в Израиль, с которого она не пишет мне категорически. Леня Нефедьев выпускает новый, избранный сборник афоризмов где-то до середины января – 120 страниц в формате А5 тираж 800 экз. Это уже третий сборник, а суммарный тираж составит 1700 экз. Это уже уважительно и прочно забитое литературное имя. Себе же и нам я по-прежнему говорю: ВПЕРЕД, ХЛОПЦI! ВПЕРЕД! На том и прощаюсь. С уважением, Веле Штылвелд с приветами от всех. Пиши!
ДОКУМЕНТ №79: от 30.11.1996 г.
Все наладится, образумится,
виноватые станут правыми...
(песенка из кинофильма "Бегущая по волнам")
Шалом, Вадим! Завершилась еще одна осень. Увы, она оказалась и без работы, и без громких литературных премьер. Не доехал до типографии 17-ый "Самватас", Андрюша затеял в самый последний момент работу над ошибками. Ну, что же. Иногда бывает и так... Не вышел и седьмой номер газеты "Русское собрание", где есть тоже одно интересное мое письмо о месте и значимости киевской поэзии в мире. Правда, в 5-6 номере "Русского собрания" вплотную в режиме самовосхваления Тимура Литовченко, опять же на второй странице, очень по-доброму упомянуто твое светлое российское имя. Тимур мне обещал, что он тебе вышлет эту газету. Я же даже толком не знаю, когда сам смогу отправить это письмо. Но главное, что в нем последние страницы "Раскопок совести", премьеру которых хотелось бы ожидать в следующем литературном году в том же "Русском собрании", куда, возможно, поместят не самые скандальные эпизоды.
По энергонапряженности этот месяц был не самым активным. Отметил тихое полугодие своей беспортошной безработицы, окончательно подсел на карман собственной матери да еще старался не унывать. Вот именно поэтому опять обратился к "Хай, Петра", на сей раз уже к двенадцатому рассказику, и если так дело дальше пойдет, то к концу этого столетия можно будет издать потрясную книжку с картинками, если только не сдохнуть от бескормицы. (Так и не издал, нищета удавила – Веле ШТЫЛВЕЛД). Так что "Хай, Петра" – это тебе для поднятия твоего духа в пору всеобщей бескормицы.
Много, очень много хочу понарассказывать этому миру в 1997 году. А в этом, как видно, не особо пришлось. Не до того всем нам было. Вот и сейчас еще не до того, ибо, как и писал выше, не знаю, когда удастся откопать гривну на отправку этого своего послания последнего дня ноября. Нет, Вадя, все-таки как полезно быть при деньгах. Но пока это не про нас всех сказано. Перетопчемся. Ты же сам постарайся не терять головы, она у тебя светлая и еще тебе ой как пригодиться, а то бы и мне бы без бабы этой осенью надо ж было отгрызть собственный член, как сурку, а не посылать тебе "Хай, Петра". ПИШИ!
ДОКУМЕНТ №80: от 5.12.1996 г.
Шалом, Вадим! Литературный Киев в очередной раз доказывает старую истину, что киевская автура не так быстро желает сдаваться. 2 декабря сдан в типографию журнал "Самватас – 17", а значит, будет в следующем году и N 18. Лешка Зарахович 9 декабря проведет в Республиканском доме актеров свой творческий вечер, а Тимур Литовченко до февраля допишет свой круто заказной фантастический роман, за который понадеется огрести в одном из московских издательств на двоих со своим соавтором целую кучу зеленых – что-то около трех косых... (Смешно чисто киевское повторения написания толстых романов «за дядю». Соавтор Авраменко в итоге облапошил Тимура, отказавшись дописывать дилогию на двоих, но огреб причитавшиеся по совместному договору штуку баксов. Так что в литературных неграх в 1996 г. Побывали и Веле ШТЫЛВЕЛ, и Тимур ЛИТОВЧЕНКО – год апофеоза бандитского беспредела венчался махровым литбандитизмом повсеместным – Веле ШТЫЛВЕЛД).
Сам я все-таки еще в этом году приступил к своему последнему осеннему проекту – "Октябрь – месяц менял", коим думаю теперь заинтересовать кроме тебя еще кое-кого. То же, что эти тексты уйдут из Киева – очень важно. Здесь достаточно тех, кому в совокупности мои тексты могут начать мешать, а поэтому они предпримут вскоре все возможное, чтобы по крайней мере выкупить их оригинальцы у меня... Это не бред наяву, просто предвидение. (Скорее светловиденье… Жизнь распорядилась иначе – произошел наезд и вызов отряда ОМОНОВЦЕВ С АВТОМАТАМИ НА ДОМ. После этого милейший участковый порекомендовал не публиковать означенные тексты в стране более доброго десятка лет. Я прислушался к совету и только в этом году приоткрыл свой архив. – Веле ШТЫЛВЕЛД).
Когда человек уже настучал 971 страницу, то наверняка у него возник опыт просто СКАЗАТЬ. А говорить я не разучился и хлестко. Надеюсь, Вадя, что и у тебя самого дела пошли или вскоре пойдут на поправку. Да, еще Леня Нефедьев выпустил свой новый сборничек эротизмов, афоризмов и парадоксов. Так вот эротизмы под редакцией Веле Штылвелда, а парадоксы под редакцией самого Господа Бога.
Самым страшным парадоксом еще и этого года так и оказалось, что при явном репортерском таланте я весь год прочно просидел без работы. Не бред ли? Но и эта пора бескормицы и безработицы не заставила меня сдаться. Я уже, слава Богу, 1636 дней предан Литературе, а это уже даже больше времени Великой Отечественной войны советского народа против германского фашизма. Та длилась 1410 дней и привела к победе, а моя литературная бойня никуда-то меня не привела. Да, сейчас бы книжечки библиотечки "остров" из серии Вадима Булатова "То, что я успел" мне бы ой как помогли. Так что пиши. С глубоким уважением, неунывающий Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №81: от 12.12.1996 г.
Шалом, Вадим! В поэтическом кружении завершается поэтический год. Благополучно вышел седьмой номер "Новой литературной газеты от РУССКОГО СОБРАНИЯ". Мою статейку из нее я для тебя отксерил. 9 ноября явил себя просвещенному миру мэтр Зарахович. Читал лениво, небрежно, но Лешка сноб... И талантлив, а в остальном – черт с ним. Пило подле его 12 апостолов – кто поэт, кто сценарист, фотограф, кто из близких. Выпили пол литра коньяка еще в доме Актера да три фауста столового красненького в легендарной ТРУБЕ, что под Крещатиком.
Размежевались Борька Финкельштейн (в 1994-97 гг. руководитель поэтической студии АНТАРЕС – Веле ШТЫЛВЕЛД) и Сережка Орловский. Похоже, что развели их бабы. Борьку его умная жена Мила, а Сережку его не менее близкая теперь почти жена Елена Генали. Эти оба последние провели полуподпольно последнее в этом году и одноразовое в декабре заседание студии "Антарес". Кончилось и издание "фуфлажей", после того как в них, кроме этой двоицы, по второму разу доиздан еще и Бурлаков, далеко как не знаменитый Бурлюк, что помер в Америках...
Таня Аинова стала более конкретно знать о "Самватасе" – по ее информации Андрей внес в предоплате десять дней назад только 50% требуемой суммы, а расплатится при получении 150 экз. журнала только 3 января 1997 г. Он пошел на работу, но и зарплата не ах, и в личном мире наметился ледолом, дрейф и всяческие перипетии. Сборник "Антарес" снова повис в воздухе потому, что Сергей Орловский выбросил из него Таню и Бобу, не пожелавших после всей проделанной ими работы доплачивать за того безработного парня по 15 баксов.
Я их понимаю, но в тех еще парнях хожу и я сам, все еще безобразно безработный, и Каринка Сычева, в принципе, если держаться должной дис-тан-ции, то существо МИЛЕЙШЕЕ! О Леночке Волковой, то она, выйдя в очередной раз из больницы после ноябрьской простуды, будет участвовать в следующее воскресенье в Израильском культурном центре в рыцарском сражении, в качестве Прекрасной дамы...
Сам я достучал до 1010 страницы с 31 мая, что хоть и достойно всяческого ух-ты, но ам-ам не дает. Да и опубликовано из всего этого только 12 страниц. Так и живем. Всем этот год достаточно плюнул в рожу... Пиши и ты о себе. Привет!
ДОКУМЕНТ №82: от 19.12.1996 г.
Шалом, Вадим! Кончается-заканчивается (кому как) огромный литературный год даже в моей домашней офисной исходной нумерации. Славное было время. За 1650 дней я отправил и получил 3731 письмо, а ко вчерашнему 200-му дню безработицы напечатал 1040 полноформатных страниц... Конченный бумагомаратель. И это еще не все – ведь впереди 1997 год, с которым, собственно, я и спешу тебя поздравлять. С Новым годом тебя, старина! Все у тебя будет просто замечательно, если только ты и впредь не станешь раскисать, ибо... Мужик ты бывалый, правильный, жилый... А это подает всем нам надежды...
Вот и Леночка Волковая, наконец, отправила тебе семь своих изюминок, и Тимур Литовченко клятвенно поклялся выслать ксерокс статьи, где он тебе дифирамбирует, но сам этот номер споткнула чисто украинская ситуационная неудача. Да, спаренный NN 5-6 из киосков "Союзпечати" вдруг исчез! Т.е. продали всего 156 экз., а все остальное – до 350 экз. господа ура-идиоты-националисты самым неправедным образом спровадили в Броварское утильсырье, где его и порезали как капустный качан меленько-меленько и к @банной матери. У нас умеют и так. А ведь газетка не выходит тиражом более 500 экз. Это только у нее на титрах и выходных данных для острастки числится 10 000 экз. Вот такой предновогодний казус.
Но сегодня не время унывать, потому что сегодня день зимнего Николая, а это вроде бы мой святой. Вот только что позвонили мои выпускники и поздравили с этим событием. Проведу его трезво, так как именно 22 мая этого года на день летнего Николая я так мерзко нажрался, что это и стоило мне последнего места работы... Теперь мое место за письменным столом, вот и корпею над "Октябрь – месяц менял". А что, вещица уже вроде пошла, хоть и биться мне над ней предстоит еще целый январь...
Да, Вадюша, и для тебя этот год не был простым, но у нас только одних самоубийств было на Украине в этом году свыше 13 тысяч... Вот и приходится обувать на Душу противорасслабительный панцирь. На ком из нас его только сегодня нет... Но под ним же мы люди! Вот и бахнем за это в Новогоднюю ночь. Быть нам и оставаться ЛЮДЬМИ. С уважением, Веле Штылвелд. ПИШИ.
ДОКУМЕНТ №83: от 14.01.1997 г.
Шалом, Вадим! Прежде всего, хочу поздравить тебя со Старым Новым годом, как огромным итогом киевского литературного года, в том числе и с твоим посильным присутствием и участием... Последнюю волну писем я наслал на международный конкурс Вадима Булатова через структуры ЛИКа.
Конец года ознаменовался в Киеве двумя премьерами. Вышел, распространяемый теперь через киоски восьмой номер газеты "Русское собрание", где уже есть и мои щемящие нотки, хотя и нет на сей раз моего присутствия... Штылвелд становится негласным стилем, а это – зеер гуд.
Среди писавших тебе есть существо наиболее талантливое и доброе, 12 января у нее на дне рождении побывал Андрей Беличенко с супругой и я – твой покорный слуга. Речь идет о теперь уже восемнадцатилетней Кристине (Юлии) Богдановой (Андрей Вознесенский, через пару ле, пребывая в Киеве пригласил Юлию Богданову в Московский литинститут им. А. М. Горького, который она прекрасно прошла, получив все литературные «азы». Буки», «веди» – от корки до попки – Веле ШТЫЛВЕЛД. АПРО: на первых порах в судьбе этой сложной девочки поучаствовал кроме Веле ШТЫЛВЕЛДА и Леонид БАРСКИЙ – оба мы сразу поверили в её безграничный литературно-поэтический талант – Веле ШТЫЛВЕЛД), которая в свои восемнадцать уже опубликована в журнале "Самватас-17", как и знакомый тебе Вадим Гордый и вся прочая "королевская рать".
Да, журнал – замечательный журнал, тиражом в 150 экземпляров. НО КАКОЙ ЭТО ЖУРНАЛ! Это мой ВЕЧНЫЙ ИДЕАЛ. Не зря я отстрадал за него почти девять месяцев! Я как мог все время давил на Андрея, что, наверное, в конце концов чуть и подпортило его отношения со мной, как и твое разорение, чего нельзя было предвидеть и чему все мы здесь в Киеве жутко огорчены; но такой журнал, как вылизал Андрей и его команда, любой литературный город ожидает обычно годы! Киев ожидал свой "Самватас-17" добрые шесть лет. Я думаю, что после такого журнала с Андреем будут сотрудничать, и крупно сотрудничать, хотя я, увы, не имея на то средств, как видно, побуду пока в тени. (Но тут снадобился с литературной отравой мой выученик Сергей ЩУЧЕНКО и крупно обосрал и журнал, и Андрея самого и меня, назвав гуристым онанистом в журнали поэта Ссаави, господина Евгения Юхницы, не более чем онанистическим трудом столичных интеллектуальных дебил-онанистов. Согрел таки змею за пазухой Веле, **** царя Небесного – Веле ШТЫЛВЕЛД).
…Морально я тянул журнал на своей шкуре долгие месяцы, а это сказалось... Теперь у меня самый настоящий нервный срыв. Мне бы теперь его пережить. В этом году досылать стану тебе "Октябрь – месяц менял", а в планах уже "Имитация жизни", на которую я только облизываюсь. Ах, как бы мне иметь твои "То, что я успел сделать" со всеми сигналками уже в этом году. Тот год для всех нас уже навсегда сделан, но он еще не скоро попадет в просто архив. Чиз! Веле Штылвелд, пиши!..
ДОКУМЕНТ №84: от 20.01.1997 г.
Шалом, Вадим! После всех христианских и Новогодних праздников в Киеве тихо и пьяно. Наступила пора всеобщей опохмелки: у кого от чего, у самого меня – от Выхода "Самватас-17", который, что называется, рождался целых девять месяцев, прямо как деточка...
Бесспорно же я рад и горд, но присутствие этого журнала в нашем мире, увы, ничего по сути не изменило... Мы по-прежнему толчемся на своих вешках, каждый со своими проблемами, и даже меня чуть заштопорило... Не получается гнать текстовки по воспарящей.
Что-то переустраивается уже только в душе. А тут еще 234 дня без работы. хоть волком вой, хоть песни пой... Всего более достает мать, которую подобное положение дел не устраивает... Мало ли что и чего, а вот работу вынь и положь... Но нет у меня работы... И мало кто брать на работу мне обещает. Так что завис в пространстве безысходности, но ведь и ты там не первый год, хотя я куда как более действенен... У нас еще одно нововведение от вождей украинской нации – спиртных напитков на площадках менее 20 кв. метров более не продают. И то, слава Богу... Теперь вот и не пьем...
Вчера в гостях угостили впервые конопляным молочком... Вставляет, но не мой вкус... Я же потомственный и потому гордый на своем алкоголик, будь бы за что... А так, и того более – иждивенец...
"Октябрь – месяц менял" думаю дотянуть до точки где-то в марте. Гнать же туфту не спешу. Не по мне... Очень многое хочется по-настоящему передумать, прежде чем просто простучать дырки в пространстве. Получил весточку из Ашкелона на Мертвом море. Дочь Ленка потопала в десятый класс с матуклоном учить английский, иврит, математику и физику. Мне не пишет по-прежнему... А ее мамашка, моя скрадерная Белка, купила квартирку на третьем этаже, это от бедности несусветной, о которой она мне здесь распевала.
С начала года тиснулся в "Столичной", есть такая у нас газетка, как психолог киевской литературной тусовки. Вот и все новости. Пиши, с киевским приветом, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №85: от 31.01.1996 г.
Шалом, Вадим! В этом месяце мне не удалось гнать самого себя гончими литуспеха. Выход в Киеве "Самватас-17" совпал с временной вокруг него тишиной, а сам я оказался как бы в центре этой особой выжидательной тишины. Но вот 21-го в "Киевских ведомостях" на наши жалкие 150 экз. обрушилась вся злобная мощь пятидесятитысячного столичного издания, обозвав нас сборищем графоманов...
Скорее всего, кто-то решил долбануть по Андрею, но не только. В это же время вышел и журналец "ЗОИЛ" особо озлобленной литкритики, который тоже занялся откровенным долбежом Андрея Беличенко... Похоже, что у сильных мира сего журнал вызвал стойкую аллергию – стойкую и злобную, а значит это мы их вжарили, что по сути уже оправдывает мои прежние ставки на этот "теплый" для киевских литчеловечков журнал...
Сам Андрей спрятался за домашних, и, поскольку сам он мне не звонит, то и я ему не звоню... Это похоже на время выдержки... Меня уже стали резво долбить друзья и приятели, а так же их шлюхи и жены, но Зарахович нашел, что текст здорово профессионален и т.д. и т.п.
В канун Нового года встречал Карину Сычеву (наконец, приоткрою занавес интриги – милейшая пассия самого воронежского издателя – мимолетная, антуражная, фантосмогористическая и, черт побери, низменно-сакральная… впрочем, киевские бабы, какому хочешь издателю голову отворотят – Веле ШТЫЛВЕЛД).. Она вроде бы бракосочеталась в третий раз и 22 января должна была с супругом перебраться на полгода на временное жительство в США. Произошло ли это – я не уточнял, зато позвонила Валентина, Юлии (Кристины) Богдановой мама, и сказала, что ей прислал документы некий воронежский литпрофсоюз, но девочке только исполнилось 18, а месье Зарахович еще в 1992 г. разъяснял вашим боссам, что любое членство в профсоюзе иного государства – это больше голая политика, чем любимая тобою, мною, Кристиной, месье Зараховичем и т.д. просто литература. Я бы скорее стал членом воронежского отделения Российского союза писателей, ассоциатированным членом, т.е. что-то сродни члена-корреспондента, как это и принято во всем мире в случаях с литературными и научными людьми, но мне никто не написал, наверное полагая, что я старый и тертый фрукт, но совершенно забывая, что именно со мною, в первую очередь, очень часто советуются и самые очаровательные молодые киевские поэтессы, и их неглупые мамаши.
И в случае литпрофсоюза речь может идти об ассоциативном, а не «голом» членстве. В случае с Кристинкой, наверное, повелись на ее русской фамилии... И смешно, и грустно... Она просто очень талантливая киевская девочка, которой 12 января исполнилось 18, живет с нестарой яркой мамой в крохотной комнатушке ведомственного общежития, и, в силу ряда причин, каждый свой шаг в литературе старается соразмерять с теми, кто там уже хорошо вымочен, чтобы не натворить возрастных и прочих глупостей. Она верит, что она прежде всего призвана ЛИТЕРАТУРОЙ, и я не стал бы в том девочку переубеждать.
АПРО, она учится в Житомирском юридическом колледже, а там очень по Конституции любят объяснять вещи, по-дружески объяснимые прежде мне...
В нынешних же условиях идеи профсоюза еще когда испугался куда более смелый и самостоятельный Алексей Зарахович. Вадюша, пусть политикой займутся политики. Мы, слава Богу, люди литературы, как и тому почивший великий русский поэт, нобелевский лауреат Иосиф Бродский, как и сгинувший в сталинском ГУЛАГе Иосип Мандельштам, тоже человек и поэт русский... Ты понимаешь, о чем я по сути? Их, тебя, меня объединял русский язык... Штылвелд из прочно русскоговорящих, трезво и по-русски мыслящих...
Два раза мне удалось прогавкаться в январе в газетке "Столичной", но на том пока дело и кончилось. Сегодня ровно восемь месяцев, как я без работы. За это время написано 1233 страницы полноформатного печатного текста, из них только в январе – 146 страниц... Из них 60 январских страниц – это продолжение цикла "Октябрь – месяц менял", который я не хочу прерывать, как и нашей нестареющей дружбы...
В Киеве появилось три русскоязычных издательства, но чисто коммерческого толка, а у них в штате самые заправские литагенты, которыми вдруг стали проститутки-секретутки, а не такие литтрудяги, как я. В очередной раз моя собственная пятилетняя идея резво опередила меня и оставила меня с носом...
А что я? Выпил с горя 100 грамм красного крымского "Портвейна" за 60 копеек и написал третье письмо к тебе. О чем же оно – да о том, что жизнь идет, мы поживаем, продолжаем держать руку на пульсе и стараемся давать нашим старинным друзьям добрые и хорошие советы... С теплым приветом из Киева, киевский литературный человек, Веле Штылвелд. А штыл андер вельт! Мир вашему дому! Аминь! Напиши же, наконец!
ДОКУМЕНТ №86: от 21.03.1997 г.
Шалом, Вадим! Получил твое и радостное, и достаточно горькое письмо, но прежде чем перейти к его разбору, хочу поведать и свои горести: 22 февраля после очередной ЛИКовской тусовки меня пьяно проехали мозгами по асфальту, что почти не сказалось на мне теперь, через месяц, но 23 февраля в 10.00 у мамы случился обширный правосторонний инсульт-паралич, с которым я ее госпитализировал в больницу 24 февраля. В день ее рождения. В этот день ей исполнилось 65 лет. 19 марта мне возвратили полупараличное тело, браво ходящее под себя, за коим теперь понадобится как минимум полугодовой уход.
Сам на сам... Кормежка, стирка, варка, беганье по тупоголовым врачам и магазинам и полное отсутствие денег, так как 28 февраля оплатный срок безработицы за первый год (шесть месяцев по 74 гривны из десяти официально учетных) завершен. Да я выдолбил у государства свои суммарные 240 зеленых, а теперь остался сам на сам со страшной болезнью, безденежьем и тупым безучастием окружающих. Вот это лихо!
Помогает, правда, Нямочка, это моя вторая жена, пара соседок и немного фабрика... У матери впереди, до вывода на вторую группу по инвалидности, А с ней и прибавление пенсионного минимума, четыре месяца. Так что прокол почти катастрофический... Из литературных людей помог пока что только один Тимур Литовченко. Я теперь думаю, что и ты у себя в Воронеже, и мы здесь у себя, в Киеве, попали на какой-то странный следственный эксперимент... Но Дарье-то это за что? (дочери Вадима – Веле ШТЫЛВЕЛД).
Все эти "колоночные" злоключения в одной общей колонии для нас, б/у советских… Ей-то я хочу желать самых Звездных мгновений и целое столетие того, что все мы недоПолучили. Пусть ей всегда улыбаются Звезды и да святится под небом светлое имя ЕЕ...
Тимур сегодня был у меня и с благодарностью к тебе забрал гранки, созвонился я и с Бобой Финкельштейном, и он порадовался и огорчился, читал по телефону я твое письмо и Сереже Орловскому, и Танюше Аиновой... Вот и все для начала.
Знай, Вадим, что по природе Души своей ты МЕЦЕНАТ, а это не только призвание, но и КРЕСТ, а ни один крест не бывал на этой Земле легким... А "пелюшками", т.е. пеленками мы завелись с тобою в одно и то же самое время: ты под малой, я под старой... Но и это имеет очередной жизненный смысл, ибо иначе все вдруг может показаться сплошной бессмысленицей, но ведь масленица всеобщего безумия все еще не наступила, и все мы, как только можем, карабкаемся по жизни, а кривая, она нет-нет да и вывезет.
На днях звонил Андрюша Беличенко... Он в планах уже прикипел к "Самватасу-18", где, возможно, пока опубликует легенду об Иудином дереве... Сейчас еще раз позвонил Андрею, но напоролся на любезную "рогатку" из его собственной жены, с которой мило покалякал о том, что недавно о семье самого Андрюши местное ли, российское телевидение делало сюжет, и, когда всплыло за чаем, что Андрей главный редактор "Самватаса", то, со слов Оксаны, было чуть ли не коленопреклонение...
Хороших и мудрых издателей и редакторов даже и у нас в Киеве, как и вас в Воронеже, любят, хотя, увы, так же не ценят... Я же невольно еще на полгода наглухо попал в прочную литературную келью еще и как санитар-досмотрщик своей собственной мамы, но с этой ролью, увы, справляюсь отвратительно уже потому, что ору от бессилия, а для нее, парализованной, это все равно что звуки: "му-у-у"...
Высылаемый совершенно новый рассказ "Похититель звуков" потряс меня самого своей неожиданностью, ведь увидал я его ночью во сне, как и все те сны, которые крутятся у меня вокруг Запредельных Джуди и Вильсона. После инсульта матери стал более цепкий, появилось много прежде знакомых дам со своим добрым хоть на чуть-чуть, но наиболее расторопна все-таки отвергнутая мной прежде Нямочка... Ибо оба мы вместе из одной непотопляемой духовной лодки, хоть она у нас вроде плоскодонки и все время то и дело переворачивается, окуная нас в жизнь, в которой на нас большими какашками срут... Не иначе, что оба мы с ней особые дальнобойные мазохисты, ведь за плечами почти тринадцать лет совместного ерничества...
Сергей Орловский вместе с Леной Генали все еще носятся с идеей сборника "Антарес". Эту идею в них сам я тщательно подпитываю явками и адресами всех когда-либо знакомых мне поэтов, прошедших через мою литературную Душу. Что еще... Печатаюсь помаленьку в "Столичной", правда, по-прежнему безгонорарно, при тираже газеты в 40 тысяч экземпляров.
Бог им судья... Пиши и не унывай с домочадцами, с уважением неунывающий Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №65 от 15.08.1996 г.
Шалом, Вадим! Все ближе продвигаются мои литературные исследования времени к тому месту в истории землян, когда Киев посетил Вадим Булатов... Я хочу быть неосторожно точным во всем, что я ощущал в ту пору, чуть до и чуть после... Поэтому я не тороплю события, а развиваю их последовательно в том допустимом виде, который не должен будет тебе показаться из ряда вон выходящим...
Кое-какие знания о всех нас ты теперь сможешь уточнить для себя или перепроверить, но накапливать свое в бункер тишины я, увы, не умею... В данном случае ты просто читай... Понимания того, а что же такого наковырял тебе Веле, появится как и всегда через несколько неясных сезонов-лет...
Я давно уже понял, что моя литературная проза имеет свойство проявляться во времени, а не выцветать со временем, как это случается у многих. Мне это и самому становится интересным, тем более, что говорю привычно о вещах и событиях ЖЛОБОдневных, а они непроходящи... Вот почему и возрастает со временем их читабельность и АХТЫ-альность. Просто в дневниках я никогда не придумываю себе реальность, а просто ее отображаю...
Посылать же удается мне понемногу, как понемногу пробивается и так ожидаемый мною семнадцатый номер "Самватаса" и уже осязаемый следующий за ним номер... Я все-таки полагаю, что в Воронеже со временем ты начнешь заниматься самой настоящей раскруткой профессиональной литературной кухни, рецепты ведения которой быть может тебе за эти годы подсмотреть и у жизни, и у киевского бомонда, и, прежде всего, у себя на конкурсе...
Но тобою сегодня сказано только А, я это понял, как и то, что ты способен пройти все кулинарные литеры хорошего Издательского АЛФАВИТА. С тем, в добрый час! А наш проект-тандем не останется для тебя бесполезным... Уже в N 17 будет твое стихотворение.
Обязательно давай о себе знать и помни, в Киеве у тебя остались хорошие литературные приятели... Дружбу же проверяют годы!.. С уважением, Веле Штылвелд, чьим именем городок мой Киев называть не надо.
ДОКУМЕНТ №66 от 22.08.1996 г.
Шалом, Вадим! На прошлой неделе побывал на ЛИКе и Антаресе... Была презентация витражей. Многих видел, шлют приветы, заходил к Карине Сычевой, посидели до трех ночи за лимонной водкой, она отличный и уже готовый автор... Вместе написали с ней небольшой экспромтец под Данте-господина:
Земную жизнь дойдя до половины,
я оказался в собственном дерьме,
но, посидев на кухне у Карины,
я ощутил, что по ху@ все мне...
О беседах с Кариной будет отдельно. Сейчас же посылаю некоторое месиво того, что касается и твоего пребывания в Киеве моими местечковыми глазами.
Все еще безработный. Закончил заказной роман господину Р.С.Синаняну "Можно сойти с ума", (заказчик убит в 2002 г. – Веле ШТЫЛВЕЛД) за два месяца выдавил с потом и кровью 196 страниц за голые 60 баксов... Но еще двадцать получил за ремонт пишмашки и закупку расходных материалов – бумаги, копирки, красящих лент. Роман уже ушел спешно в издательство, где и тиснется в сентябре, окончательно оставив меня с носом.
Но ничего иного от парней с пистолетом под мышкой мне не приходилось более ожидать. Этот роман могло породить только наше беспортошное время, и именно поэтому он сляпан навеки!
"Записки праздного человека" убийственно просты... Ерзание одного задроченного киевского литератора на своей собственной голой жопе. Теперь принимаюсь за новый роман "Интервенция в ночь". Все еще безработничаю уже 83 дня. Осенью жду многих для себя перемен. Осенью в Киеве обо мне просто и прочно заговорят. Ну что же, я к этому шел всю свою сознательную жизнь.
Быть и тебе, Вадим, по жизни прекрасным автором и издателем. А у тебя есть что этому миру сказать. Пиши, с глубоким уважением, Веле Штылвелд.
Привет от мамы Карины (вышла в третий раз замуж за айбайтера, выехавшего на зароботки в США, где тот через месяц разбился на смерть на стройке, туда же со свом кагалом птенцов перебралась и сама… уже навсегда – Веле ШТЫЛВЕЛД) и Андрея Беличенко! Всего менее кого-либо сейчас желал бы наблюдать на горизонте.
Устал от общения, так что сейчас – затворничаю, как старый еврей. Пиши!
ДОКУМЕНТ №67 от 3.09.1996 г.
Шалом, Вадим! Записки праздного человека имеют и свой конец. Потерпи немного. Еще три-четыре письма и дам и тебе, и жюри, и себе передых. Как ты знаешь, в Киеве нынче гривна. И так бывает. Тем не менее, четвертый месяц работы по-прежнему не нахожу, не считая некоторых рыпаний по редакциям. Но это удается пока что слабо.
Начался учебный год, Люльчонка ушла из дому у самой кромки одиннадцатого выпускного класса. Теперь у нее есть вроде даже серьезный мальчик Дима. Я с ним разговаривал по телефону. Клянется ей в верной любви. Ему 21 год. Она была у меня, лишь только с ним рассорилась и устроила мне такую истерику, что думал обвалятся стены. Так что у них любовь, а я, как и положено лохам – на хер. Это и закономерно.
Андрюша получил от тебя материалы и низко тебе кланяется, но передавать денежку поездом ЛЯЧНО, хотя они и очень нужны! Но думаю – все ко времени устаканется... А почему бы и нет... И будут у нас и 17-й, и 18-й номера "Самватаса" еще в этом году. А с ними и ТВОЙ СЛЕД в развитии Киевской литературы, столь привязанной к русскому красному слову.
Сейчас еще не время делать прогнозы, но сдается мне, что заканчивается какая-то удивительная переполосица несостоявшегося и надежд, успехов и поражений...
Все мы в 1997 году переберемся на новый энергетический уровень чем-то в доску наученными и по жизни неунывающими... С уходом из моей жизни Люльчонка кончилось в чем-то счастливо-печальное монастырское лето старого облапошенного прохиндея... Теперь я просто отосланный на хер старый дурак... Хоть и горько, но поделом...
Но никогда еще так просто госпожа ЖИЗНЬ не отпускала на свалки Истории тех, кто однажды прочно завяз в ее бесконечных сетях... Сети жизни, как и драматургию жизни никому еще так просто не удавалось отменить по одному только желанию... Так что, Вадим, нам еще в авоське жизни карабкаться и барахтаться... Так что – не пропадем! ЧИЗ! Как там у тебя в Воронеже? Привет от всех наших. Пиши!
ДОКУМЕНТ №68 от 8.09.1996 г.
Шалом, Вадим! В детстве я зачитывался "Приключениями бравого солдата Швейка". До полных сорока двух лет я прочитал эту книгу двадцать три раза, но всякий раз не до конца... Я просто уставал смеяться...
Так вот – мой сериал "Хай, Петра" как бы наоборот. Где-то в Нью-Йорке живет легендарная жрица любви, в американском понимании этого слова, бравая танцовщица-топлерз (т.е. гологрудая) и величайшая исполнительница всех видов танца живота и стриптиза чудаковатая престарелая красотка Петра. Она жалеет "веселых девочек" на всем земном шарике, она хорошо знает, какие только ежедневные сюрпризы может преподнести им судьба... Что там приключения Швейка! Бедные девчушки – их @бут много и разно, и очень редко при этом задают наводящие вопросы. Но когда задают, то могут и отблагодарить, а то и с носом оставить... Бесконечный сюр на суше и на море, высоко в небе и в свободном полете. И ведь @бет-то каждый, кому не лень, а хоть бы и бедуины-подводники. Что им при этом остается еще делать, как только смеяться, попискивать сердобольной Петре и не давать себя объ@бать... А то как же...
По жизни они отмаханные, но не намаханные... Они выкручиваются сами и учат нас по жизни не унывать... Мой псевдоНимб при этом Ти Хень Лунь, то есть плодоносящий брильянты Дракон из древней китайской мифологии. Чему должны научить нас мои милые ДАНСИ (танцовщицы). Да единственному – не важно, что тебя оттрахали обстоятельства, важно то, что и сам ты при этом оттрахал подлунный мир! И ничего! Первые рассказы этой серии появились в 1992 г. Только в 1996 г. первый из них был напечатан в республиканском журнале "Лель-ревю". Он был о сексе в полете со знатным тайцем Киви Ву Реем и его тиграми, на живом тигровом матрасе. Похоже, что эта серия рассказов переживет, увы, и меня.
Под сим Веле Штылвелд, литературный тихий дракон, плодоносящий маленькие эротические шедевры, как то и надлежит Ти Хень Луню на полный абзац.
Переслано Вадиму Булатову, воронежскому издателю и меценату в качестве предисловия к бесконечному циклу. Омейн, как говорят в синагоге!
ДОКУМЕНТ №69 от 9.09.1996 г.
Шалом, Вадим! После твоего звонка, на следующий день, я встречался с Андреем Беличенко на Петровке, на книжном рынке, где я продавал свои старые учебники по информатике, а Андрей девятый зелененький номер журнала " Самватас"...
Продажи особой не получилось, но зато много проговорили на окололитературные темы. Он, как и ты, справлялся о Зараховиче, но тот растворился как слабый черный кофе в огромной молочной ванне жизни, где его так трудно вычислить, потому что у него сейчас пошла полоса определенных успехов.
Андрей тебе написал письмо и очень благодарил за возможное вливание в журнал "Самватас". Вчера же вечером заходила ко мне Карина Сычева и мы с ней распили поллитру китайской ядерной водки, которую так мило подарили мне в доме Тимура Литовченко. Сам Тимур издал свою первую книжицу-повестишку "До коммунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать". Она меня тронула. Но ее тираж составил всего сто экземпляров, как и тиражи фуфложей. Похоже, что микроволновое тиражирование становится у нас в городе постоянный фактором присутствия.
Вчера выслал две найденные у себя "Хай, Петры". Это и все... Остальные – сгинули. Ты их просто не нумеруй. Да, говорил ли я тебе, что сверстанную дискету Андрей от Тимура уже забрал. Так что семнадцатый номер уже может испечься к твоему октябрьскому приезду. "Записки праздного человека" кроме этого письма потянут еще на два... А затем я подумываю писать очередной цикл "Раскопки совести", на это будет еще не скоро. Туда попадет что-то и от тебя, и от Карины, например, –ДЕТИ ДОЛЖНЫ РАСТИ КАК ТРАВА, НО НА ХОРОШЕМ УДОБРЕНИИ...
Каринка тебе кланяется, Андрей тоже, а я прощаюсь до высылки следующей части своего опуса и сажусь за письменный стол. Сегодня ровно СТО ДНЕЙ, как я безработный, а во всем теле – безобразнейший отходняк. Но я просто давлю его в себе, потому что требуется работать... А что до китайской водки, то такого дерьма впредь не выпью ни грамма. Но даренный конь, хоть и без яиц, а все равно лошадь. Глубоко в том убежден! Пиши!
У нас – резкая осень. Кончилось лето, бля!..
ДОКУМЕНТ №70 от 15.09. 1996 г.
Шалом, Вадим! Вчера позвонил Андрей! Он занят сейчас проблемой распечатки текста журнала на лазерном принтере... С этим у него возникли, думаю, преодолимые проблемы, хотя в последнее время всем нам в этом городе проблем в этой жизни добавилось. Но отбиваемся – каждый, как может. Из-за отсутствия помещения не состоялся очередной " Самватас", а я из-за хлопот с разовыми подработками выпал из литературного Киева и сейчас хоть как-то пытаюсь быть полезен своим старым приятелям, которые вдруг обо мне вспомнили. Трудно сказать – надолго ли, да и сейчас я почти перестал писать. За неделю замотался как бобик. За полмесяца мастерю вот всего шестьдесят шестую страницу.
А между тем на землю пришел 5757 Новый год от сотворения Мира, от сотворения Адама и Евы... К чему это теперь привело, ты хорошо теперь видишь сам – войны, херятся семейные и гострадиции, возобладали политические и литературные амбиции... Так и живем. А между тем кончился год крайне знаменательный (13 сентября). До этого времени весь прошлый год от Сотворения мира верующие евреи ожидали в очередной раз своего мессию Мошиаха, но если бы они его, наконец, бы дражайше дождались: то вскоре наступил бы так долго обещаемый конец света – это потому, что жить всем стало бы неинтересно. Вот почему легендарный Мошиах и на сей раз не пришел. С тем и завершился год чудес в чудесах. Теперь же наступил год сильных. На одной ноге в этом году не перемяться... Следует цепко сцепить зубы, напрячь волю и бицепсы Души, и только тогда мы все устоим. После года Мошаиха обычно следуют годы испытаний, и их следует стойко переносить, поскольку все земляне, хотя они сегодня и забывают об этом, но... Да все немножко евреи. От Адама и Евы... От прародителей – как не брысь! – не отмазаться…
Вот и тебе, Вадим, я сегодня хочу по-хорошему желать немного еврейства, а ко всему прочему подослать на двух страницах "Хай, Петра", частицу девятую... Частей лучше не нумеровать... А сборничек "Хай, Петра" может дать тебе бабки! Шана това! При случае напиши! Белатука!... Бай!
ДОКУМЕНТ №71 от 2.10.1996 г.
Шалом, Вадя! Я даже не опечалился тем, о чем ты мне рассказал по телефону. Этот год действительно достаточно бессердечен и неуклюж. Никаких прелестей особых я от него уже больше не жду... Нервы мои еврейские – далеко уже не канаты, а ребята из так называемого бизнеса, куда жизнь окунула меня с 17 сентября, особых восторгов у меня не вызывали. Они – наши люди, и им всем хочется сострадать... Понимаю я и Андрея, ну не сложилось по срокам, но ведь он же не брал на себя роль Иисусика... В меру своих возможностей он честно старался, но бесконечные палки в колеса способны добить и самых стойких...
Я же начинаю присматриваться к изнаночным петлям того, что так громко рекламируется, как западное частнопредпринимательское чудо. Это голый, ничем не прикрытый русский КУПИ-ПРОДАЙ со страшной степенью эксплуатации тех, кого жизнь посадила на самые ягодицы и засунула за лотки... Их не лечат ни профсоюзы, ни добрые благотворительные дяди... Если это яркие телки, то хозяйчики их исправно поебывают, а если это некрасиво-несчастливые телки, то они исправно объебывают на выручке своих хозяйчиков... Вместе все это живет, шевелится и создает остогорошенную ПОД-ЗАПАДную суету... Ну, что же... Иного на наше заехавшее в МИМО-КОММУНИЗМ поколение ничего другого просто не досталось...
Но читать о себе до усрачки правдиво-зелененькое, то есть хорошо-фирмово изданное, эти людишки хотят. В раскопках совести я подарю им ихние портретища и портретики – в позах и в профилях, в ракушке на анфас...
Время не озлобляет больше меня... Это во мне, прежнем учителе, уже проехало. Теперь я просто ИЗГОЙ, вот и учусь выкарабкиваться, а хоть бы мать его въеб! Вот только с бабами не везет, но скоро и я себе нарисую пару дежурных шлюх, и все станет так же и туда же, как и у всех...
Ведь писатель принадлежит народу, а каков народ, таковы должны быть и будни писателя. Это как раз 666 страничка со дня изгнания с работы, а значит, пишет ее во мне Сатана, но и он имеет право быть услышанным и обласканным ровно насколько все мы ВЛЯПАЛИСЬ...
А вляпались мы на все передние ноги. Пиши! С уважением, Веле Штылвелд. Омейн!!!
ДОКУМЕНТ №72: от 6.10.1996 г.
Шалом, Вадя! Я надеюсь, что ты благополучно выбрался из глубинки и отдохнул от бесконечного Веле. Я начал очередной литцикл "Раскопки совести". Поперло из меня так резво, что я даже не ожидал. Время перетянуло мне жилы и чуть было не перетянуло за горло. Но об этом потом. Пока же пусть все идет как идет...
От всех в мишура-турне я всячески отмежевался... На меня поперла жизнь, и я только крепче взялся за авторучку... Текущие планы – в очередной раз не сломать ни себе, ни близким своим голову. А это не всегда уже получается. Приходится возвращаться в исконно детскую страну кока-колы и горячего шоколада... Ну разве что пивца, которое я не шибко люблю. (за эти годы ещё как полюбил и перепробовал крепко более 20 сортов – Веле ШТЫЛВЕЛД).
Хватит, поблажил до слез. Все перековеркалось, пока осознал. Ну, что же... И так бывает. Современная цивилизация предлагает такие нагрузки, что алкоголь их только усугубляет... О нет, я не стану по-пастырски проповедовать антиалкогольный образ жизни, но моего алкогольного с меня хватило. Бог миловал в большом, хотя и дал почухаться в малом...
"Раскопки совести" еще не известно куда меня приведут. Ведь я только в начале пути... Но в общем, обидно за тех, кто отскочил на обочину... То ли по жизни схерился, то ли крен у него был такой... От самого закудышнего на этой Земле рождения...
Сентябрь дал-таки мне поблажить, но зато октябрь оказался зло крутоват... Чуть не переломил хребет моей тепличной Души... Между всем прочим, за неуемное блядство и грязный язык на день учителя отлупил своего глупого компьютерного адъютанта – Люльчонка, а затем желал повеситься и перебил множество всякой малополезной стеклянной и пластмассовой дряни. Среди всего прочего – старинную зеленого стекла пепельницу, ее очень любил Люльчонок, и черный кухонный брехунчик. Вот его-то я ненавидел... Люлька поклялась, что никогда больше в мой дом не ступит, но битая она мне только родней и дороже, а там, где бьют, там целуют, а на житейский блядоход ни я, ни жизнь ее не отпустим. Она очень дорого мне досталась, сучка моя...
Теперь не сядет на попу неделю, а лица мы просто искусали друг дружке, как два истинных сумасшедших. Привет тебе от Гендриховны. Пиши, звони, дыши, твори, не унывай, будь! Ведомо, Веле!
ДОКУМЕНТ №73: от 15.10. 1996 г.
Шалом, Вадим!
Мало того, что я углубился в "Раскопки совести", но, теоретически, сегодня я их дописал. Чувствую, что это дописание в итоге выльется в 220 страниц, но как же я честно этот раз старался писать... Что вышло, то и вышло... Ни я, ни время не оказались на высоте. Всех нас будто проехало: и стыдно, и видно – ухезались, но... Как раз в этом и есть настоящий ЦЫМЕС, как говорят господа евреи, а не то что мы, полукровки.
Однако цымес и я люблю, и почему бы мне и над собою, и над временем не покуражиться, тем более что сейчас я в какой-то жуткой расщелине, из которой только торчат мои жутко красные уши...
Чем прирабатываю? А чем только не пошлет Бог. Все еще гордо ношу официальный статус киевского безработного. Уж так распорядилась эпоха. Ей Богу, она из меня выжмет писателя. Хоть в начале я и не верил, но 714 страниц за четыре с половиной месяца заставляют меня думать иначе.
Из Севастополя для запуска "Самватас-17" срочно возвращался на прошлые выходные Андрей Беличенко. Нынче он крутится. Первым делом звонил мне, справлялся и о тебе. Нет, сегодня литература вольно-невольно переместилась из академий всех мастей в самую что ни на есть жизнь. А что из этого выйдет – посмотрим. И насмеемся еще, и наплачемся...
Почему-то оказалось, что работаю энергично и много, хотя сам готов был жесточайше этому удивляться. Но оказалось зело плодовит, и этот год еще поразит своими плодами многих... Думаю, что и в России в этом залоханном горе-году литераторы всех мастей не дремали. Так что ожидаются целые стосы-горы развлекательно-поучительного чтива, потому что-таки шандарахнуло. Ну, и ладно... Нам-то не унывать. Мы-то пробомбились, хотя и повыворачивало кишек наружу. Но что нам с этим поделать... С дерьмецом да говницом бороться нам не впервые. Так что пиши! Крепкий привет от Андрея Беличенко да Игоря Яновича. Вот и все... Все остальные честно и просто прочно на меня насрали. С глубоким уважением, неунывающий Веле Штылвелд, киевский независимый литератор. Омейн!!!
ДОКУМЕНТ №74: от 20.10.1996 г.
Шалом, Вадим! "Раскопки совести" идут не быстрее, чем положено, но и не медленнее. По замыслу они будут идти с вкраплением глав из романа "Интервенция в ночь" и тем немногим поэтическим, которое на меня еще по жизни валится.
В Киеве появлялся в прошлое воскресенье Андрей Беличенко. Он мне звонил и заметил только, что в Севастополе он пытается предпринимать, а что до "Самватас-17", то по второму и окончательному прибытию в Киев он будет вынимать и рассылать уже готовый, вновь испеченный номер, так как по замыслу Андрея он прошел уже всю технологическую цепочку и готов был к тому, чтобы его вывели на лазерник и испекли в типографии. Жаль только, что произошла почти полуторамесячная задержка, но задержка – не передержка, литература должна вылежаться, а хоть бы кто и не стал при этом премьером самого себя и не стал кричать об этом на каждом углу...
Я сейчас окончательно литературно уединился... Материала жизнь дает много. Помогают мне и память моя, и мое подсознание, и мой богатый эротический опыт, и мой теперешний вынужденный целибад...
14 октября вместе с первой женой Белкой улетела навсегда в Эрец дочка Ленка, так и не попрощавшись со мною, как со старым козлом и растлителем молоденьких сучек... Ну что же... Свои 16 лет она встретит через 25 дней в Израиле и там же ей обретать свой бесценнейший эротический опыт. В этом я ей не доктор...
Напечатали мой рассказ в четвертом номере украинского "Леля" за этот год "Чайворiд серпневоi ночi". Заплатили бешено – 16 баксов... Пропил и просрал моментально... Ух и ментальность еще та у нас, киевских. Изредка позванивают Танюша Аинова и Тимур Литовченко, а остальные просто мне более не интересны. Да еще по словам Тани Карина нашла свое бабье счастье в лице двадцатилетнего смазливого бабника… Ну что здесь можно сказать – теплый х@й флагом ей в руки... Она хотя бы осуществилась...
Жду очередного (окончательного?) приезда в Киев Андрея. А журнал он тебе передаст, с этим и заканчиваю свое письмо. С уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №75: от 21.10.1996 г.
Шалом, Вадим! После 60 страниц "Раскопок совести" последовали первые 20 страниц включения главы из романа "Интервенция в ночь"... В будущем так они и будут перемежаться, что естественно для понимания моей концепции человеческого Альтер Эго... К тому же совершенно отдельно подсылаю маленькую поэму "Тайнопись этого мира", которую ты можешь редактировать до формата длинного стихотворения...
У меня какой-то психо-духовный затянувшийся тайм-аут, несмотря на всю внешнюю активность. Увы, эта активность с вырванной Душой, мне теперь уже точно не хватает членства в российском союзе писателей...
Андрей медленно-постепенен, но обязателен. Вот и приходится выжидать его дальнейших постепенно-планомерных ходов. Но его можно понять. Всем нам в эту пору в Киеве самое время потерять свои светлые головы и раскуситься, а мы этого не шибко хотим... Многие, как и я, залегли сегодня на дно, чтобы не нарываться на все новые и новые неприятности от местечково-независимых сволочей, которые и так сделали достаточно, чтобы удавить в Киеве все действительно русское, а я тут только прозрел вырваться в умненькие да великие...
Все еще в безработных, и тому уже 138 деньков... После самой настоящей грызни (зубами) с Люльчонкой и объяснения по телефону с ее отцом в моей жизни она больше не возникала, но вот повыпирало из меня сейчас в связи с этим много и много личного, и хочу я все это охватить литературно и перепоясать, и ударить всем этим своему лоховскому прошлому по яйцам... Но вот издать... Здесь без поддержки российских литераторов моя современная мазохо-достоевщина никуда не пройдет... А, ей Богу же, жаль... Слепить бы нам с тобой ВЕЛЕ ШТЫЛВЕЛДА и заработать на этом миллион... Ведь до чего нищета остоХ@ЕЛА... Пиши, звони, дыши, будь! С глубоким уважением, неунывающий безработный литератор Веле Штылвелд, пока еще маленький и заеханный...
ДОКУМЕНТ №76: от 3.11.1996 г.
Шалом, Вадим! Придержался с письмами, так как заносил хвосты: вычислял по Киеву, куда девался Андрей Беличенко, но он просто замер в охотничьем выжидании, так как в Киеве пошли процессы и процессики, которые от него так мало теперь зависели: безработица, отсутствие средств, мизер собранных средств на журнал, – все это наводило на мрачные мысли, но проторенные еще в бытность его социальной стабильности каналы еще работают, и, даст Бог, к концу года журналец выскочит, достаточно притерпевший от рождения...
Я же после полуторамесячного беспредела в мире менял, о котором я еще только начал писать в " Раскопках совести", окончательно оттуда ушел и опять занял третью, стороннюю позицию в жизни, стоя за письменной машинкой... То, что я выжил за эти пять бесконечных месяцев безработицы, говорит за то, что ко всякой жизни можно притерпеться и всякого от нее говница в меру и без меры понюхать...
Но когда от всего этого чуточку отмоешься и станешь к литературному станку, то окажется, самое что важнецкое, то есть о чем написать... А в нашем деле не это ли главное... "Раскопки совести", как и обычно двухмесячный цикл, и подошлю я его тебе почти что на самую елочку...
Но теперь ведь я определенно знаю, что это важно! Я могу вычудить на сей раз неплохую книжицу, а что до того – а кому она нужна, то тут вопрос банальный навстречу: а кому вообще все это нужно, вся наша горе-смехо-техника того беспредела, по которому мы ползаем ежедневно. Но думаю, что в ОТРЫВКАХ своего Штылвелд о-го-го как будет еще читаем, как и Вадим Булатов в своих новых рассказах, до которых у него все еще не доходят руки... А напрасно...
У меня же за пять месяцев теперь уже в прочном активе 787 страниц, что заставляет меня пересмотреть взгляд на себя и мой залоханный мир. Теперь не просто я мразь, и приятели мои не просто лохи – все вместе, Вадя, мы теперь ху@-потопляемые и даже опасны для тех, кто сегодня заказывает свой БРЕД-РИНГ... Мы их вы@бем, Вадя! Пиши! У нас все еще будет полный ХОККЕЙ. Веле, пиши!
ДОКУМЕНТ №76: от 7.11.1996 гю
Шалом, Вадим! Встречаю светлопохеренный Великий Октябрьский переворот в трудах праведных, а именно – завершеньице первой, полагаю, трети " Раскопок совести". Тяжелая оказалась штучка, почти ФИСКАЛЬНАЯ, а ведь я только лишь кое с чем и в людях хотел разобраться.
По последней информации от Танюши Аиновой Андрей Беличенко в больнице, а журнал вроде бы сдан, наконец, 4-5 ноября в типографию. Теперь уже верится с трудом. От МЕНЯЛ я ушел еще в октябре, а потому мои источники нерегулярных доходов иссякли теперь просто окончательно и назавжди... Ну это чисто хохляцкое НАЗАВЖДИ. Ленiн теж був назавжди. Но сейчас, в пору маломальских праздников работы в Киеве не сыскать, хотя сыскалась одна молодая интересная поэтесса. Не знаю, удастся ли зацепиться за ее светлую Душу. Вот уж где солнышко, хотя еще только-только начинающее.
В Киеве литературная жизнь ползет глиноземом. Готовится осенний парад поэм. Я не возражаю участвовать. А почему бы и нет. С пердецой, по-стариковски, но обязательно и свои п’ять копiйок... Одним словом, очередная менопауза, если только не считать, что я в очередной раз много пишу и ... провожу литературную разведку... Пока не больно чем и похвастался бы... Вот только начал пытаться налаживать контакты с городом Харьковом. Почему-то эта экс-Столица может воздать сторицей, объединив вокруг себя все на Украине русскоязычное.
Одним словом, здесь у себя в Киеве по-прежнему мы язычники перекатные... 815 печатных страниц этого полугодия даже на меня производят особое впечатление. Эдак я сейчас многих обставил умением порассуждать, хотя многие откровенно теперь принялись рассуждать, что не все от Штылвелда имеет отношение к литературе, что много во мне дешевой болтологии плюс политологии, плюс чистой воды фрейдизма-конструктивизма маразматического звучания. Да уж Бог с ним... На что претендовать, когда гонка за лидерство даже и не назначалась. А просто так: протекала себе жизнь, протекала, пока не протекла на 815 страниц... В общем, обмакнул в этом году засранца Штылвелда в жизнь. Привет теплый из Киева! Звони, пиши!
ДОКУМЕНТ №52: от 2.06.1996 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! В странной я пребываю сейчас ситуации. Прямо по ходу жизни придумываю при помощи мыслимых и не мыслимых обстоятельств себе некую роль, для которой и готов, и нет.
Вот уже второй день в одном из издательских киевских концернов я – литературный менеджер... Я и сам толком не представляю, чтобы это для меня могло бы толком значить, но приступаю к казалось бы в доску знакомым обязанностям с какой-то совершенно непрофессиональной нервозностью, ибо на деле все куда как стервозней, и просто произошло то, что и должно было произойти и в литературе и в жизни...
Подросшие поэты – волчата стали волками, а матерые волко-поэты и в жизни волки, и они вчера мне не подали руки... Поскольку и сам я не ангел, то этого урока волчьей дружбы я уже не забуду... Не суди за то меня строго, старик, но ведь и ты проходил через это. С человеческим приветом из Киева, Веле...
ДОКУМЕНТ №53: 4.06.1996 г.
Шалом, Вади! После насильственного изгнания моего со школы, я все еще в шоке. Ибо, несмотря ни на что, весь класс – 22 компьютера – " Поиски-2", IBM-286, 386 и т. д. я поднимал в классе с первого винтика с 1990 года. Это был феномен киевской школьной жизни, как и то, как я жил в школе. За эти годы школа для меня стала всем... И вот я на улице...
Израиль бедняков не принимает, или принимает в нищенские центры абсорбции... Похоже, что туда мне дороги нет... Ко всему, что происходило и происходит в нашем осколке Союза, я отношусь глухо, поэтому мой дневниковый роман "Майский синдром" стал моей лебединой песней... Ничто более делать в этой жизни я уже не способен...
Отныне – я прочно безработный киевский литератор, пока не пройдет шок... Думаю, что случится это не скоро...
И все-таки, мой последний роман полон жизненных соков, и таким я его оставлю этому подлунному миру... Он читабелен, и это пока что все, что я могу сказать в его защиту... О себе: лично я готов вступить в Воронежское отделение Союза писателей России, если такой у вас только имеется, и в нем состоит мой русский коллега Булатов Вадим Анатольевич. Сам роман стану посылать регулярно допустимыми для пересылки порциями, и пусть он будет первым новым украинским романом, который откроет для себя новая независимая Россия, в отличие от Украины, страна далеко не опереточная.
... «Шалом, Вади!» – я написал как бы на иврите, ибо я душою израэлит, скорее русский израэлит, которых сегодня на земле – море. В плане же морально-психологическом – я человек единой постсоветской, выросшей из советской андеграундной культуры и культуры серебряного литературно-поэтического века с его отрогами вплоть до 1937 года...
Вся дальнейшая, зажатая в металлические образные клещи советской идеологии ко мне пристала... Я так и не принял ее со всем мыслимым в то время либерализмом...
Поэтому и открываю для себя только сейчас отдельные острова и маяки прошлого. Поэтому, наверное, в чем-то повторяюсь, но как Веле Штылвелд. С уважением... Ве Ша.
ДОКУМЕНТ №54: от 5.06.1996 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Я сегодня с интересом перечел те очередные девять страниц, которые тебе высылаю... Слава Богу, ничего существенно не переврал. Есть некий элемент художественного вымысла, но он крайне мал... Я все больше нынче ввергаюсь в тело романа, ибо едва ли не каждый день в жизни отдельного человека, если он не типичный для нынешних землян откормленный биоробот, может получиться рассказом...
Однако, что беспокоит – я хочу просто бытописать мир творческого человека со всеми жизненными реальными и придуманными виртуальными сложностями, от существования которых, увы, не становится легче...
Больше же объема в одном письме я высылать не могу. Высылаемый объем строго лимитирован сегодня содержанием моего кошелька... А может быть и не надо спешить... Тогда можно будет успеть вжиться в то, что уже перетекло по каналам связи и потому постепенно может быть взято на душу...
Дневники, Вадим, штука кропотливая, особенно в пору переустройства Души, которая и без того была в волдырях, а тут и вовсе скипелось... Пока же написал всего 44 страницы, но вот четыре последние делал с кровавым потом.
Оказалось, что куда легче писать мне о страсти, чем о неприязни, куда легче писать о настоящем, устремленном в будущее, чем о настоящем, перешедшем в запредел ностальгии... Длительный литературный марафон я себе позволил впервые, и вот тут-то со мной и стали происходить события невероятнейшие...
Похоже, я просто старый сказочник заблудшего Человечества, и плати оно мне за это небольшую, на пожрать, стипендию, о-го-го бы чего бы еще всем нам рассказал... Но у жизни своя очень строгая драматургия, порою и потрясающе фееричная, на что я собственно и надеюсь; и эту драматургию, слава Богу, отменить еще никому в жизни не удавалось.
Аминь, и с теплым летним приветом из духовного Самватас-Киева. С уважением, беспортошный литератор земли необетованной Веле Штылвелд.
Опять написал как на иврите...
ДОКУМЕНТ №55: от 6.06.1996 г.
Шалом, Вади! Опять написал как на иврите... Нет, там меня-таки будут много печатать... А пока что колоссальная идея. Я надеюсь, что ты уже получил высланный тебе журнал " Самватас" N 16. Как только буду при деньгах, отошлю номера NN 7, 8, 9, как наиболее характерные... От Андрея Беличенко, кандидата философских наук, что честно, я был на защите 31 мая сего года, поступило деловое предложение – воронежскому журналу "Орел и скорпион" и киевскому "Самватас", что означает – духовный Киев, ибо так в древности Киев называли византийцы, как, впрочем, местечковые евреи конца прошлого столетия Иегупцем, –объединить усилия и издать под одной крышей. Сыграть в этом случае придется по сто зеленых из расчета 3,3 бакса за страницу...
Приурочить к пятилетию независимости наших братских стран, коль скоро так распорядилась вечно беременная муза Истории Талия... Чтобы не делать (сброс бабок – Веле ШТІЛВЕЛД) на ISBN, что само по себе тянет до 30 баксов, можно было бы издаваться под крышей "Самватаса": 252116, г.Киев-116, а/я-48, Андрею Беличенко...
Андрей меня уполномочил об этом переговорить. Мать Андрея родом из Воронежа, у него бы в Киеве можно было бы и остановиться... Это не старик Шлапак с его "шлапаковскими номерами"... Это куда как более серьезно... Практически вы с Андреем, Вадим, одного литературно-философского генезиса!.. Очень прошу, не мешкай, пожалуйста. Вот Андрея телефоны: 242-27-31 (его мамы, он там часто бывает), 472-70-92 – телефон жены его Оксаны... Можно успеть еще до конца июня либо уж точно расстараться на осеннем номере... Можно и альтернативно – содружество журналов назвать "Велеком" – давнишняя мечта покорного твоего слуги и идиота Веле.
Андрею тридцать девять... Интересно, что еще в 1991 г. "Самватас" имел пересечение с российскими литературными кровями... Россия у него в душе от рождения... Сейчас журнал выживает на скидку авторских денег, но думаю, что так будет не всегда... Очень прошу на сей раз – озвучь свое присутствие в мире, а я как всегда с текстами... Они не убудут... С глубоким уважением, Веле Штылвелд. Поехали!
Мой тел. 532-07-66. Код Киева – 044
ДОКУМЕНТ №56: от 7.06.1996 г.
Шалом, Вадим! Вчера в шесть часов вечера у памятника Пушкину происходило почти мистическое действо – группа киевских поэтов, среди них были и очень даже неплохие, пришла отдать дань поэту, которому очень скоро исполнится двести лет. По теории Кармы именно в 1999 году душа Пушкина навсегда оставит земные пределы и устремится в Вечность. Пока же, по той же теории, душа обретается в тех земных мирах, где ее ждут, где ей искренне рады, а значит нам с тобой повезло, и у нас с Пушкиным могли уже быть или смогут еще возникать всевозможные пересечения...
За последние дни, с того времени как я оказался выброшен на улицу, я много работал как автор – сорок семь страниц текста романа-дневника " Майский синдром", статья " Гуманитарное осмысление Человечества" на три страницы для газеты " Русское собрание", литературные эскизы, наброски, заметки, сны... От всего этого голова у меня пошла ходором, и вчера вечером мы просто тяпнули с Игорем Петровичем Яновичем, хотя просто обидно, что до бутылочки заветного " Старого нектара" дотянулись после уже принятых казенных пива и водки...
Деньги обнаружились после продажи одного экземпляра голубого "Самватаса"... Ушел на «фу-фу» за 250 тыс. (купонов – Веле ШТЫЛВЕЛД), – как рубль тридцать пять в зеленом эквиваленте. Остальное домазывал Игорь, и как жаль, что после известной " казенной части" " Старый нектар" пился как слабый терпкий компотик...
Все дело здесь видимо в том, что были сожжены вкусовые пупырышки на языке, что роняло меня в моих же глазах...
От всего этого домой добирался развалиной... Но вот к двенадцати дня я снова в бойцовской форме, и поэтому сел написать тебе, ибо " Майский синдром" вытряс меня из себя, и я желал бы, чтобы мир его был озвучен...
Я чувствую некий завораживающий меня магнетизм при чтении уже написанного, хотя бы и с бездной ошибок, описок и недомолвок... Идея содружества двух журналов остается в ПОЛНОЙ силе. Пиши! С глубоким уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №57: от 7.06.1996 г.
Шалом, Вадим! Сейчас я только подумал, что 7.07.1996 года будет днем жертвенности, днем трех 7. Под этим знаком убили Ицхака Рабина и Индиру Ганди... Наверное, я не напрасно вспомнил о нем... Этот год Карнавальный и проходит он для меня под знаком Черной луны, а посему страшно и за себя, и за недоукомплектованное взаимной любовью заблудшее Человечество...
Если бы мы научились объяснять и прощать друг другу наши проступки, сколько бы пагубного на Земле так бы и не произошло... Сегодня же я хочу просто настаивать на мысли, что пробиваться к себе сквозь себя – деяние для Человечества во все времена наиболее трудное, но делать это всякий раз просто необходимо, даже когда над каждым из нас довлеет груз прошлых ошибок... Но зато приобретен опыт...
Сегодня я заканчиваю высылку первой части моего романа-опыта "Майский синдром"... При внешней легкости языка, душевно он не простой... Я как бы заново переживаю все те мучения и душевную сумятицу, через которые меня провела жизнь...
Осталось у меня только вера в себя, в моего маленького компьютерного адъютанта Люльку, в жизни которой я так неожиданно прогремел; и как же мне теперь больно слушать, когда начинают мудрейшие нравоучать – "в душу не следовало бы этого цыпленка впускать, да и сейчас не следовало бы так акцентироваться, мол, рассосется"... Бесспорно...
Из жизни Люльки, слава Богу, в угоду мудрецам, я выпаду на городской асфальт, но пока... У меня либо окончательно перегорят нервы, либо весь этот роман собственно, по сути, можно будет отнести к вещам в мире не состоявшимся... Но состоялся же в мире однажды мой любимый "Старый нектар"... Ведь кто-то же в него когда-то страстно поверил!!! Да, сегодня "Старый нектар" выколачивает из меня Душу, хотя и не до такой степени, как этот "школьный" роман...
Ах, мой добрый " Старый нектар", медово-сладкий напиток забвения... Ты пробуждаешь в моем мире сладость, когда над ним – израненным – распласталась щемящая тишина... Даже тогда я не хочу менять это вино на легкие искрящиеся итальяно-французские вина, ни тем более калифорнийские... Аминь!
Вместо заключения первой части романа. С уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №58: от 8.06.1996 г.
Шалом, Вадим! Похоже, что я окончательно вышел на профессиональный рабочий режим литератора. Ежедневно даю шесть- семь страниц вот уже десять дней. О, если бы за это еще платили, а то мне все это время кажется, с непривычки, что я куда-то спешу... Но вот созрели девять новых страниц романа, и оставлять их без движения уже просто преступно, ибо сразу за Черной луной, только на непродолжительное время, обычно следует Белая луна, и не воспользоваться ее крайне благоприятным временем будет просто преступно...
Что будет потом, я так и не знаю... Все эти десять дней, с 30 мая, когда забрал со школы, в которую врос, свою обшарпанную, затасканную по прежде советским НИИшкам трудовую книжку, чувствую себя Шок-нутым... Даже далеко от школы, в моем забытом окраинном дворе, уже появились юродивые и насмешники, что собственно и слава Богу, так как все они не хотят забывать о моем присутствии в мире...
Мне же пока что не шибко верится, что весь свой прошлый мир я расколотил вдребезги, но видно так оно и есть, и я все еще протекаю в теле романа, и на душе у меня все еще утро 12 мая... Наверное, так и надо, когда пишешь для ущербного нынешнего Человечества очень нужные, очень больные книги...
А может быть я все усугубляю, между тем как сам окончательно впал по сатириконовскому писателю Теффи в ничтожество да так этого и не заметил... Как легко мне давались первые майские дни и как тяжело сейчас, когда в божественное плотно грозит ворваться земное...
Но ведь только созданные Человечеством вечно юные Боги не носят набедренных повязок. А мне придется говорить о случившимся... Напишу ли?!. Или остановлюсь, так и не пересилив в себе грани прежних установлений... То есть каждая новая страница романа пробивается в мой далеко не целомудренный мир с огромной душевной раскачкой, а это значит, что светильник души моей начинает потихонечку прогорать... Стоит ли за это судить экс-учителя?!.
Тандем с "Самватасом" как идея все еще будоражит. С уважением, Веле, литературный затворник, идущий на покаяние... Пиши!..
ДОКУМЕНТ №59: от 11.06.1996 г.
Шалом, Вадим! Свой роман в последующем я стал бы называть не " Майский синдром", а " Подонок", если бы в мире не происходило бы более рафинированных личностных и межличностных катастроф... А то ведь кто-то возьмет и брякнет: "Мол, что в том необычного, обыкновенная школьная интрижка... Она, мол, сопутствует школе с давних времен... Вон и Герой Соцпоцтруда, великий Сухомлинский, педагог от Бога, взял в жены свою собственную выпускницу…"
Тут попробуй не согласись... Однако, на сей счет у меня есть свои собственные соображения. Позволь поделиться: любая автобиографическая повесть – это, прежде всего, мера позволительности Души, и у всякого она разная... Взрослеющая плоть очень часто способна под собой очень запросто погребать наши Души, ведь не зря же входили к дочерям Человеческим, полагаю, что с допущения Бога, падшие Ангелы во плоти... Вот почему никому еще в мире не ведомо – из чего, собственно, состоит конечная педагогика жизни... Лично для меня она в том, что, оставшись без работы, я уже 12 дней ежедневно и как-то бодренько ляпаю по семь страниц романа, писем, статей, двух антипоэм...
То есть как раз именно сейчас я нахожусь в своем первоприродном состоянии, беда которого только в том, что оно, увы, безоплатно...
Сейчас идут тихие, пока что кулуарные разговоры о том, что готовится под "Самватас" N 17. Прежде всего, туда идут петербуржцы – 116 страниц, и как я хочу понадеяться, хотя бы крохи из киевлян... Так что тандемы для "Самватаса" – вещь весьма ограниченная, и почему бы не быть следующей интеллектуальной оси Киев-Воронеж... Я потому еще так допускаю это, что это моя пока что последнейшая зацепка за реальный литературный мир... Я все больше и больше ввергаюсь в мир виртуальный, так как реальный мир все глуше реагирует на меня... Роман и впредь буду слать установившимися порциями, покуда не разрожусь окончательно... Я не думаю, что обременяю тебя. С уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №60: от 15.06.1996 г.
Шалом, Вадим! К дню выборов российского Президента я, как в прежде совковое время, досрочно завершил роман "Майский синдром", вернее будет сказать – его первую часть, так как получается роман-дилогия, который имеет четко разделенный водораздел... С ним я и пойду по жизни... За прошлую декаду выбегал и как будто закрепил какие-то свои первые статьи в качестве научного обозревателя в киевских газетах "Интересная газета", "Медицинская газета", "Русское собрание", сдал роман в "Самватас" N 17, телом в 66 страниц, приплатив Андрею 40 (короче, сорок) баксов, так как у меня более нет, а все публикации вряд ли вытянут на пять... Платят газетным "прихожанам" крайне херово и мизерно... Главное же в том, что я себя не надорвал, а только приучил к мысли, что только сам я за своим письменным столом буду способен обеспечить по-настоящему достойную жизнь. Ибо с государственными организациями у меня окончательно не сложилось...
Я просто окончательно превращусь в стихийного литературного анархиста, чье бунтарство Духа природно будет направлено на выживание, а в условиях Киева – это на возможность получать 55-75 баксов в месяц... Объемная литературно-журналистская неделя убедила меня в том, что в Киеве хорошей полноценной автуры на каждый день далеко не в избытке, и поэтому мои попытки верны, и я стану их приветствовать в себе решительнейше... Хочу понадеяться, что и тебя до сих пор столь же активная жизненная и литературная позиция, и что ты так же далек от хандры, как и теперь уже я...
Мне понадобится заводить сейчас новые знакомства, и они смогут стать нам полезны, мне понадобится сейчас много и разно писать, и это спасет меня от рутинерства, я хочу уйти от прежнего своего имиджа – вяло пьющего и вяло живущего неудачника-педагога, который спрятался за ширмой Детства, и все как бы примеривает на себя так и не состоявшиеся в его жизни роли.
Я проигнорировал последние огорчения Андрея на счет мизера внесенных мною денег, не в этом мизере теперь счастье... У меня теперь есть план по выживанию, и это меня утешает.
Пиши! С уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №61: от 30.06.1996 г.
Шалом, Вадим! Вот и прошло полвисокосного года. Каким-то странно черно-карнавальным он был у меня. Скорее всего, что происходила некая коррекция жизненной орбиты, когда окончательно стало и мне самому, и всему окружению ясно, что мой путь осуществимости лежит через регулярную литературную каторгу... М-да... И вот я себе ее позволил...
Оказалось, что во мне скрыт целый океан откровений, которые по-разному важны или не важны человечеству, но которые сделали сегодня меня, какие бы я рамки не преступал при этом... Наверное, слава Богу, что не нарушал я Господних заповедей, ценил в людях их потребность осуществиться, ибо люди недоосуществленные являют нам себя белыми и черными карликами со стриженными душами, и до этого рассуждения я никогда и никуда не уходил, как бы горько они не пресекали во мне любые до конца откровенные рассуждения...
Эти письма к Издателю, почти мифическому, можно будет когда-то издать отдельной книгой, ибо что я без книг, даже просто гипотетических... Да, я тоскую по Люльке, отпущенной мною в страну Детства, где и ей без меня, наверное, невыносимо... Протекает в мире люлькино лето, лето, которое она для меня измыслила, организовав мое, с моего участия, верное человеческое падение в мире, где и без меня и так много падших...
Жалею ли я?!. Одному жить на свете, да еще в роли нового безработного – сплошной неважнец, но что здесь можно себе посоветовать... Работать. Вот и напечатал в этом месяце я 178 страниц... Не стал я при этом ни гением, ни сумасшедшим, ни пророком, ни падшим, а скорее почувствовал, что во мне есть глубина, а значит и сам я не утону, и другим более того не позволю сделать, ибо буду понят каждым из них, людей; ибо я глухо и навсегда влюблен в эту жизнь и не дам ей в этих людях прерваться...
Я бесконечно устал, Вадим, испытывать в себе человеческое, но другими свойствами души я уже не обладаю. С уважением, Веле с приветом из Киева.
ДОКУМЕНТ №62: от 6.07.1996 г.
Шалом, Вадим! Я временно отошел от страниц своего дневника в традиционном для себя смысле и снова "подсел" на поэзию... Побудило меня к этому какое-то не случайное в моей жизни обстоятельство. У нас в Киеве вдруг обнаружился крупный издательский босс, который решил себе сделать срочное поэтическое имя. Вот и побывал я у него на роли литературного заказного менеджера... (Речь идет об одиозном Евгении Юхнице – Веле ШТЫЛВЕЛД). Характеры схлестнулись здорово...
Он желает продавить это время, а я хотел бы, чтобы поэтов нашего времени услыхали люди будущего без околопоэтических рецептур наших дней. Ведь не станешь же орать на потомков: " Идиоты, как же вы глупы! Да я же целый издатель целого газетного концерна, да мне же просто открылось, что я поэт, а имя этому поэту сделали мне Штылвелды, Шученки и Дик Ами... Так почему же вы читаете их, а меня похерили, а!.."
С уважением, киевский безработный литератор Веле.
ДОКУМЕНТ №63: от 13.07.1996 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Сегодня в моем представлении две последние антипоэмы, которые в смысле поэмы, скорее в традиционном понимании великого Гоголя... Это действительно некий гоголь-моголь души, который так и пробивается выплеснуться на чужие головы непосвященных. Это маленькие энергетические сгустки каким-то определенным образом связывают меня с повседневностью, которая в чистом виде все более и более отвращает меня, как и может только отвращать от себя агония...
Очень серьезно начал писать заказные, под чужими вывесками, вещи, ибо хочу жрать безотчетно и нетерпимо... Рад бы был связаться с каким-нибудь российским частным издательством и всецело себя продать на несколько лет, на что, по-моему, я имею горькое право. Я неамбициозен и в меру талантлив, не притязателен, и меня на первый год вполне бы устроил контракт – доллар за тридцать полноформатных строк – т.е. страница через два интервала.
Я против столь засасывающей меня безысходности, так как полагаю, что вполне смог бы отвечать требованиям любого реального заказчика, прояви он ко мне интерес и материальное участие.
Вторая моя мечта – стать членом любого российского союза писателей, так как на Украине пока избиение и разброд под прикрытием всяческих околокультурных и культурологических вывесок...
Я более чем не осмотрителен в своей повседневной правдивости и поэтому попал в водоворот самоуничтожения, который очень буднично и повсегденно провоцируют новейшие украинские спецслужбы традиционно совковыми методами...
Уходить от всего этого, пока есть хоть какой-то минимум средств, мне еще удается. Но как всякий экс-учитель уже через полмесяца я останусь без средств к дальнейшему на этой земле существованию... Ни воровать, ни обманывать кого бы то ни было за всю свою сознательную жизнь я так и не научился, а по своей основной специальности программиста отстал почти навсегда... За эти годы меня съела литература, на нее и стану уповать впредь. Аминь и да свершится сие. С приветом из непутевого Киева, ваш Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №64 от 10.08. 1996 г.
Шалом, Вадим! В этом году пускай на конкурсе участвуют мои дневники: есть в них и поэзия, и горькая правда-матка, и мое писательское кредо, и потом – это для меня важнейший этап.
Как ты доехал... Похоже, глухо как в танке, но хотелось бы надеяться, что просто прекрасно. Все мы, киевские человечки, наверное показались тебе в чем-то доверчивы и смешны, но уж из такой мы сказочной страны лохов... Большой привет передает тебе Андрюша Беличенко, который сейчас в страшной издательской запарке – вот-вот родится " Самватас" N 17, где будет и твое, и наше, а уже за ним наступит время нашего общего очередного номера под твоим патронатом... Все мы так надеемся и заранее благодарим. Конечно, и бесспорно ты внес некоторое оживление в наш мишурно-театральный мирок, у которого есть и свои подвижки.
Вы все там в России более настоящие. Наверное, это обстоятельство тебя всего более удивляло. Я наблюдал за тобой и не раз встречал твой удивленный какой-то внутренний взгляд. Ну, что сказать: если бы мне предложили ту «армейскую губу», о которой так весело рассказывал мне ты, я бы просто не выжил. Мы созданы не на такие предельные нагрузки, потому и более ломки, и более эльфисто-сопливие, чем вы, российские литераторы. С годами это отличие, увы, будет всевозрастать, но при этом, думаю, дружба будет наша все более крепнуть...
Пивал я как-то после тебя и с месье З***. Но только однажды, когда лично принес от себя бутылку... Вот тут-то мы все больше начинаем напоминать немцев.
С бюро трудоустройства идут стойкие недоразумения – они просто не хотят меня понимать в том, что левых работ мне все более не сыскать. 63 дня я уже безработный, хотя еще и беспортошным не стал... Весело и до конца выдыхаюсь, но к осени что-нибудь да обломится, хотя в школу я более ни
ногой... Люлька произвела аборт (от некого студент-спортсмена из КПИ – Веле ШТЫЛВЕЛД), вышел спаренный номер " Русского собрания", где есть и моя статья.
Все надежды по-прежнему возлагаю на твой союз с Андреем, поскольку это сегодня ждут многие. С уважением, Веле Штылвелд, киевский литератор...
ДОКУМЕНТ №28: Исх. 428/2363 от 30.07.1995г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Это моя последняя третья пересылка за это лето. Ибо завтра я опять на почти, что месяц уезжаю из Киева... Месячная пауза и болезнь как ни странно поспособствовали написанию поэтической книги, по крайней мере, двух ее первых частей и неплохого рассказа "Только... просто Пиноккио". Таким бы наверное стоило бы утвердить его окончательное название.
В этом году у меня совершенно отвратительными оказались дела с множительной техникой и отсюда такие ужасные копии... А ведь не третьи, а только вторые... Но и копирка сейчас не та, и с бумагой напряженка. Пачка малогодной писчей бумаги стоит 160 тыс. фантиков, то есть один доллар... Дорабатываю старые запасы... Там же, где вдруг пишу на кальках старых стихотворений, интересным может быть только то, как я смотрел на вещи три года тому назад.
И в общественной, и в литературной, и в духовной жизни нашего суетного мира – это уже старая добрая История, но может статься, что именно оборотные стороны сегодняшних страниц Вас чем-нибудь привлекут.
Киевская литературная осень обещается быть яркой и вот тогда привлеку к Вашему конкурсу очередных мэтров и неофитов, а пока полнейшим образом отключусь от литературы и снова убуду по контракту в летние педагоги, ибо ресурс отпускных вышел на ноль, а впереди еще полтора долгих месяца до первого неуверенного в себе аванса...
Обычно к этому привыкаешь, но мне уже страшно смотреть на мою 63-летнюю мать с ее бесконечными суточными дежурствами в общежитии. Такое дожитие ни одной пожилой женщине не пожелаешь, но поэты, как правило, не умеют обустраивать свой материальный мир. Иное дело – Слова. Частотным анализом я занимаюсь давно. То есть, беру Слова на одну букву в моих последних стихотворениях и анализирую – сколько их всего. Затем простое умножение на 32...
Частотный анализ – вещь очень грубая и нелицеприятная. Новичку его никогда не обмануть... Если индекс меньше пятисот оригинальных (неповторяемых) слов на такой вот, как мой цикл – это прежде всего – словарное убожество. В этом смысле мой словарный запас цикла: "Дети ущербной цивилизации", увы, пока тоже не самый яркий... Всего до 900 Слов. У Пушкина более 12000 слов... Но это во всем творческом тезаурусе-словаре. Думаю, что и у меня их не менее пяти с половиной тысяч за все творчество. Увы, наш русский язык более убог, чем язык прошлого столетия. Но тогда можно подсчитать сколько неологизмов, допускаемых теорией русского языка вводит автор. У Маяковского на тысячу слов их было до 50-70, у меня не более 10-15... Далее я еще иду на анализ слов ненависти и разрушения... Чем больше их допускаешь, тем скорее они разрушают тебя, как Творца. В современном иврите таких Слов не более 15% от общего числа, в нашем прекрасном русском языке, увы, совместными усилиями последних лет мы опять довели их содержание до 37-45% процентов... Эти шлаки Душ прежде всего и губят нашу среду образного обитания. В ней обретают право на жизнь дешевые уродливые монстры наших израненных Душ...
Что меня еще занимает: концептуализм, метафоричность – это из теории поэзии и говорить, не до чего не договариваясь, здесь можно бесконечно. Я бы ставил вопрос по другому: дала ли собственно поэзия Крылья самому автору... Если да, то уже, Слава Богу... Сейчас реже выбираются все новые и новые ритмы, а аритмия стала давноизвестным отдельным образным языком, но сегодня вопрос: болит ли у тебя, поэт, Душа чисто по-твоему, без упаковки в накипи лозунгов – самый непраздный. Вот как раз от накипи лозунгов отвыкать наиболее трудно. А стереотипизация – то ею страдал этот мир вечно, и только браво тому, кто и в этом для себя уже разобрался и решил для себя оставаться на Земле только Поэтом. Мир вашему дому, поэтические сестры и братья!
А штыл андер вельт! А конкурс есть конкурс, и здесь уже: НЕ ПИЩАТЬ! С глубоким уважением, ваш Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №28: Исх. 440/2375 от 6.09. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Сегодня, как и всегда в этом году, очередная порция того, что вышло из-под пера. Учебный Год сделал меня классным руководителем пятиклассников. Это занимает. Издать, хоть что-нибудь хоть как-нибудь, да – становиться мечтой. 20 ксерокопий – 1 $. Вроде и недорого, но сломалась почти навсегда старенькая "Москва". Ее никакой компьютер не заменит, увы! Мир Вашему дому! Привет домочадцам. Ваш Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №29: Исх. 461/2401 от 5.11. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Под конец литературного года посылаю Вам по определению моей старой еврейской матери "...написанную интересно, но злую вещь". ("В Германию я не уеду" – Вадим Булатов).
От себя же добавлю, что ни один человек не может быть Ангелом, уничтожая, хотя бы словесно, другого. Будет ли этот роман интересен русским людям? Как знать...
Писем же пока будет только два: в первом – две первые главы, а во втором – три последующие. Это пока что все. Мир Вашему дому! А штыл андер вельт! Ваш Веле Штылвелд.
P.S. С сутью этого произведения можно не соглашаться, но правдивости этого произведения следует доверять.
...Это произведение имеет свойство пружины. Судить ни по одной, ни по двум главам еще недостаточно. Крайне недостаточно...
Естественный побудительный мотив всякой ненависти – одна только ненависть... Автор.
Ещё раз с уважение, Веле Штылвелд
ДОКУМЕНТ №30: Исх. 462/2402 от 5.11. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Хотелось бы как-нибудь в чем-нибудь перекинутся фразой-другой о личном. Но существует литература... Важно даже не отдельное литературное произведение, а сам факт присутствия в мире данного конкретного автора...
... Сейчас же – пусть поговорят к делу причастные, а прочие – пусть только выслушают, что так спорно и разно... Веле Штылвелд, с уважением
P.S.1. Экология Человеческих душ... В чем она, Господи?.. Или Человеческая душа, это что же – Божье недоразумение?!. Автор.
P.S.2. Мифы рождаются там, где совершались поступки... Автор
ДОКУМЕНТ №31: Исх. 465/2405 17.11. 1995 г.
Сумбурно, бурно развивается роман-эссе, предложенные Веле Штылвелдом. На Украине его шансы нулевые. Но, даст Бог, Россия, она впитает его себя. Ибо Россия велика в радости, и в горе, во гневе, и в сострадании... SOS-страданиях... Так верят и так говорят у нас на Украине...
Пока же вплотную сотрудничаю с журналами: эротическими "Лель" и "Лель-ревю", и, как это ни странно, с "Ренессансом"... Своеобразное, но завидное постоянство... Иного себе не желаю... Ибо... Когда утихают эмоции, приходится оставаться, жить и трудиться на родной украинской земле... А в окрест ничего более нет... Вот и остается Вся надежда на Воронеж... Выдержит ли, или хотя бы поймет и станет сострадать Воронежем Россия... С глубоким уважением Ваш Веле Штылвелд
ДОКУМЕНТ №32: Исх. 466/2406 от 22.11. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! В нашем мире очень трудно предвидеть успех или не успех. В нашем мире живут издатели Шлапаки. И вот сегодня звоню:
– Высылаю седьмую главу, Виктор Владимирович.
Шлапак:
– Ваше произведение, Веле, – это сплошная политика. Оно не соответствует профилю нашего журнала... Не следует ничего высылать.
– Хорошо, – спокойно говорю я и кладу трубку на аппаратный рычаг. Большие дяди, Большие Шлапаки решили в Киеве не пускать. Может быть и, слава Богу? Хотя все еще трудно быть объективным, но хочется эту вещь дописать... Дописать и пережить весь этот Духовный Чернобыль... Тем более, что сейчас сердце начало нажимать на рычаг. С 18-го скорые, уколы, ets...
Мир Вашему дому. С глубоким уважением, Ваш Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №33: Исх. 469/2409 от 28.11. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Вот и завершена моя первая проба пера в жанре роман-эссе. Надеюсь, что не очень грустно. В любом случае, если писалось, то видно, было и что сказать, и хотелось о наших изрытых, издерганных поколениях, о нашей почти беспамятной молодежи... Но жизнь очень скоро возвратит молодым память и излечит их от амнезии, ибо, чего стоит только один бильярд для русских и суть притчи об Иудином дереве. Мои Школьные дети, мои 16-летние ученики читают ее взахлеб... Значит ли это, что наши учебники истории, новой и старой, правды не договаривают или просто врут... Но кто издаст этот роман, Господи... Это не единственный вопрос, ведь сейчас в производстве второй роман-эссе: "В мире только девочки"... Его и стану высылать по мере готовности. А "В Германию я не уеду" буду надеяться – напечатают. С глубоким уважением. Ваш Веле Штылвелд
P.S. В добрый путь! Автор. Предоставляю издательские права Булатову Вадиму Анатольевичу Веле Штылвелд (Виктор Николаевич Шкидченко) 28.XI.1995г. тел. (044) 532-07-66, мать: Татьяна Гендриховна.
ДОКУМЕНТ №34: 15.01.1996 г.
Шалом, Вадим! Смотрел я в твои неглупые глаза и почему-то думал, что вот еще один ИГРОК В БИСЕР передо мною. Что ты делаешь, Вадим? Мы мечем бисер перед свиньями... А ведь и дорог же он чертовски сей дар отлитературный. Вот и у тебя поэзия почти не пошла, но зато какая мощная микроволновая проза. Просто силище! (О "Моей первой прозе" – Вадим Булатов). За Дар подписки и повторную высылку моей публикации огромное спасибо. Но сиротливо мне оттого, что вместо того, чтобы помещать свои мудрые эссе в своей "карманной" прессе, ты хочешь облагодетельствовать кого-то 20 тыс. рублей, бутылкой коньяка, шампанским, брызгами. На хрена!!! Людям нужен твой Дар Божий писателя, а за что нажраться они всегда найдут сами, ибо скотское в ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ неистребимо...
Второй раз не состоялась наша встреча (перед этим, в декабре, я был в Киеве – Вадим Булатов). Ибо мы очень похожи. Может произойти душевная (неразборчиво) нестиковка (по архивным копиям – Веле ШТЫЛВЕЛД)... Не хотелось бы. Лубок же ты затеял колоссальный... А вот то, что из этого опыта вынес микроволновые издания тиражом в 30-50 экземпляров, так в этом и есть (неразборчиво) цымес! (по архивным копиям – Веле ШТЫЛВЕЛД).
И я так пробивался, прегрызался, надеясь доказать БАБуинистому народу, что я не (неразборчиво) вещь(по архивным копиям – Веле ШТЫЛВЕЛД) в себе. Но, как видно, народ от всех наших доказательств умаялся и нас же похерил. Бабуины они, да и только... Ты сделал в чем-то классическую потрясающую публикацию Веле Штылвелда. Выставил блок за блоком, взял в руки золотое сечение мироощущений и вот тебе пожалуйста. Вот вам Веле, на тарелочке. Это дар издателя. А в остальном – деньги... Зачем ты ими сорил? Я-то и спрашивать не имею права как цепкий еврей Веле Штылвелд, но как сын своего пьющего родителя, сам человек пьющий, я ношу в своей аббревиатуре ВИктор (под ВИ) НИколаевич (под НИ) ШКИдченко – ВИНИШКИ, и сочетаюсь по жизни в мироощущениях с живым и полукровным Вадимом Булатовым. Ибо мы – люди одной ипостаси. Хотя... Ты сильнейший прозаик-эссеист. А я хочу бросить в лицо нашему поруганному постславянскому миру мое злейшее эссе "Почему я не уеду в Германию". Я просто умоляю – помоги мне с ним. Режь-корнай – у тебя есть вкус от Бога, но народу дать надо наш истинный бездуховный Чернобыль!
В Киеве есть "Лель" и "Лель-ревю". Они меня только и печатают не более одного-двух раз за год. Я школьный учитель и софист. Копаюсь в каких-то поэтических вычурах среди океана дерьма и людишек из дермантина. Они-то чаще всех и цепляются за твои "дежурные" двадцать тысяч. Господи, Вадим, не мечи Бисера перед свиньями, ибо и тебя вместе с бисером твоим они непременно просрут. Я бы этого не желал...
Ибо ты уже явление явленное литературой. В формате "in foliо" я бы всегда носил в кармане твою книгу рассказов, пообъемистее той, что имею... Сережа (Соловьев, выехал на жительство в Германию, стал гражданином мира, издавал в Киеве нашумевшую газету «ковчег» в 1993-94 гг. – Веле ШТЫЛВЕЛД) – отличнейший малый, но прожектер редкий. В отличии от Шлапака – более мечтательный и чистый, но похоже, что не всегда цепкий и менее практичный... То ли это, что ты ищешь у нас в Киеве...
У нас в городе ЭСТЕТУИРУЮТ, а это сродни какофонии педерастов... Вроде бы и хотят Воспарений, а чуть до дела, то всякий хрен в заднице ищет... Я рад, что в моей жизни был и остается такой издатель, как ты... Это сродни Сытину. Но запомни один мой принцип. Может быть он жесток, но я всегда подаю не самому убогому, а тому, у кого есть уже Дар от Бога, хотя бы дар быть, черт побери, Нищим!
А все судебные разбирательства вокруг тебя и твоих издательских дел – дело вечное, грязное и далеко не новое... Такое уже было изрядно и в количестве мною виденном... Грязь все это. И полощут тебя в ней вчерашние твои доверители... Не обещай миру впредь подачек, делай литературу и господь даст тебе и силы, и промысел!
Аминь. Мир пуху твоих Волос и твоей Бороде курчавой. Веле Штылвелд. С уважением.
Выслана газета-альманах "Литературные Закоулки" N 1 (1995 г.), издатель Леонид Барский, г. Киев
ДОКУМЕНТ №35: от 3.02.-8.03.1996 г.
Шалом, Вадим! Стихи переданы. Газеты с того приезда твоего в Киев мною получены, прочитаны и даже переплетены в моем литархиве; т.к. формат их стал более удобен для сохранения. Жду новостей. У меня опубликован рассказ из серии "Хай, Петра" в русском номере "Лель-ревю" N 6'1995 г. С глубоким уважением (центр) Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №36: от 25.03.1996 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Сегодня, прежде всего, привет из весеннего Киева и небольшое вложение – несколько первично обработанных страничек моего ежедневного литературного дневника. Не скажу, что они конгениальны, но в них неоспоримо – пульс той литературной жизни, которую я для себя ощущаю. Увы, сегодня я на пике, и даже не на игле литературного мира. Но во всякие времена мы, люди, существа разно-разнообразные.
Твой рассказ о писателе и писательстве когда-то просто меня потряс. Я как раз и есть тот самый списатель-хреноват. Сегодня я себя уже наблюдаю. Все симптомы хорошей литературной шизофрении. А между всем этим из дневника легче и больше лезет живущая и трепещущая в нас человечинка. Пока же в Киеве относительный цейтнот. Почти не текстую по сути, а дневники – вот уже год они спасают меня от окончательно и беспросветной хандры. И хотя эта форма опробована мною едва ли не с самого раннего детства, сознательно и окончательно я подошел к ней на окончании своего шестого астрального семилетнего цикла. 24 апреля мне – 42. Если до пятидесяти не вырвусь, то все потуги на реальнозначимую литературную работу потребуется похоронить... Не желалось бы. Поэтому и начинаю свой седьмой астрал ежедневной литпахотой... Это и есть проторение на завтра. На завтра... А сегодня почти академический литературный ноль... Но с этого мы, Вадим, слава Богу, все начинаем, и нам-то с тобой к этому не привыкать. А посему, давай и ты знать-поживать о времени и о себе, пока жизнь нас с тобою не пропарижила. С глубоким уважением, Веле ша ! Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №37: Исх. 106/2517 от 27.03.1996 г.
Шалом, Вадим! Посылаю 2-ю книгу Леонида Нефедьева и продолжение моих дневников на закуску. Только-только выхожу из почти месячной мартовской депрессии и это здорово. Чиню-латаю свои микророманы: "В Германию я не уеду" – 82 стр. и "Блондмисска" где-то до 45 стр. Тем и живу. А еще отхожу от (школьной) III-й четверти. С глуб. уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №38: Исх. 110/2521от 29.03. 1996 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Мне интересно, по сути, сквозь дневники проталкивать Время. С временем обычно ведь что получается:
–то оно жмется на галерке, то вдруг вырывается неожиданно на авансцену. Поживем, и на сей час чего-то увидим.
Как обстоят дела у Вас? У меня по-маленькому. Ищу куда бы пристроить роман. Вот господин Сорес и иже с ним хлопцы «з Відродження» мне уже отказали наверняка. Плохой результат, тоже результат. На том пока и успокоился. Напишите a few lines aboгt – folk-of-you... С уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №39: от 7.04.1996 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Мои непрямые, скажем, косвенные наблюдения литературного процесса в своей черте оседлости и в своем интеллектуальном эшелоне наиболее полно сегодня способен отразить мой литературный дневник. И хотя сегодня это, вполне возможно, обыкновенный литературный мякиш, завтра, как знать, в чем-то он станет пусть даже и рядовым, но документом – хронографом нашего времени. Ведь сегодня в России и на Украине, к сожалению, протекание времени становится совершенно различным. Украина быстрее России потеряла ветер в духовных парусах и прибывает в полосе литературного и духовного штиля. Это отместка большой Истории за ее дешевое политиканское ерничество. Только это и приходится повсеместно сегодня наблюдать и ощущать всеми фибрами тела. С глубоким уважением и массой приветов из литературного Киева, ваш Веле Штылвелд, в пору исторического безветрия, аминь!
ДОКУМЕНТ №40: Исх. 125/2036 от 13.04.1996 г.
Шалом, Вадим! Леня Неф лично передает тебе свою новую книжицу. Есть и обо мне (стр.71). Однако дневников на сей раз мало, хотя, в общем-целом уже 24 страницы. С теплым приветом с весеннего Киева, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №41: Исх. 127/2538 от 17.04. 1996 г.
Шалом, Вадим А! Страшно ли наблюдать саморазрушение – прежде всего: самого себя, да и всего того, что прежде было принято называть обществом, а сейчас скорее следовало бы назвать социальным стадом? Хотя Время социального стала тем и интересно, что из него будет слеплена столь же нелепая новая историческая формация. Доживем... С глубоким уважением Веле Штылвелд за неделю (допечатал дневниковую прозу – Веле ШТЫЛВЕЛД) до 42-х... (подпись)
ДОКУМЕНТ №42: Исх. 129/2540 от 20.04.1996 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Мне впервые пришло в голову еще при жизни покопошить свое недавнее прошлое. Сумбурно, но будоражит. Есть в нем какая-то еще не зрелая, но драматическая закваска. По крайней мере квасцы-то нашлись привычно-литературные. Теперь бы пресс и (слово неразборчиво – Вадим Булатов) микш (восстановлено – Веле ШТЫЛВЕЛД) – поэзию, треп, афоризмы, хохмы, сны...
Это (слово неразборчиво – В.Б.) требует (воссановлено – Веле ШТЫЛВЕЛД) время, но вот такой литературный салат-окрошка даже мне бесконечно любопытен. Я бы сам украл его у себя. Но, оказалось, что он у меня был... Хотя бы за март сего года. Попытаюсь связать Воедино еще и апрель... А больше, видимо, не успею до отъезда с (чернобыльскими) детьми. Год сей, как обычно, выжал меня, и теперь я только фыркаю... Но это уже не литература. С теплым приветом из Киева. (подпись) Ваш Веле Штылвелд
ДОКУМЕНТ №43: Исх. 132/2543 от 28.04.1996 г.
Шалом, Вадим! Похоже, что в Киеве вызревают новые "литературные дрожжи". Но пока еще я фиксирую только мучительный полураспад старого литературно-андеграундного мира с его мелкопородными пристрастиями. Слава Б-гу, что эти пристрастия не убили во мне тяги к литературному труду, хотя бы во имя не схождения с ума. Начался и протекает литературный апрель. Он обещался быть интересным, но не оправдал всех выданных в мир авансов и вот-вот вскоре заглохнет, так ничего и не содеяв для литературы Человечества. Мы же все продолжим оставаться в пространстве и времени знаков наших неуемных Душ Человеков от литературы. Вдруг кому и снадобятся (! – первые пять букв подчеркнуты) они как лечебная горечь. Amen! Под сны, с уважением, Веле Штылвелд (подмись)
ДОКУМЕНТ №44: Исх.134/2545 от 2.05.1996 г.
Шалом, Вадим! Сегодня в моей жизни в своем роде знаменательный день. Ко мне приедет Андрей Беличенко за той же порцией материала, которую я считаю по-человечески и дружески возможным обязательно подослать и тебе. Андрей Беличенко вот уже четыре года несменный и стойкий редактор журнала "Самватас" – духовный Киев, и его интерес ко мне, думаю, не случаен. Я же, как и всегда, не лучше и не хуже себя, и дай это Б-г любому из нас, кто на Воспарении. С уважением, Веле Штылвелд. (подмись)
ДОКУМЕНТ №45: Исх. 135/2546 от 3.05.1996 г.
Шалом, Вадим! Три дня покалываний и пощипываний Души превратились в литературный запой... Но пока это все... Все что уже состоялось и унеслось в Лету... мир Вашему дому. А штыл андер вельт Ваш Веле Штылвелд (подпись)
Высланы главы романа «Майский синдром» (Сам роман наделал немало шума и за киевскую «Лолиту» я получил сполна жизненных неприятностей, но об этом рассказывать надлежит как-то отдельно – Веле ШТЫЛВЕЛД)
ДОКУМЕНТ №46: 137/2548 от 6.05.1996 г.
Шалом, Вадим! Приболел, а посему чуть сбрасываю обороты... Что же уже случилось, так это передача в редакцию журнала "САМВАТАС" стр.12-31. Попадают в пятнадцатый номер, который выйдет ко дню Киева – 25 мая. Что из этого выйдет – обязательно вышлю. Литературному Киеву мой материал показался интересным. С глубоким уважением, Веле Штылвелд
ДОКУМЕНТ №47: Исх. 141/2552 от 12.05.1996 г.
Шалом, Вадим! Готовлю несколько коммерческих и некоммерческих публикаций своего, т.как чувствую, что сегодня я миру необходим. Сам бы я бежал из этого нынешнего бундустана Украины, где жизнь простых людей окончательно от носа до пяток пришла в упадок... За последние же несколько лет очень резко у нас поменялся и климат, и духовная аура. А с введением в моду окончательного и безвременного безденежья учителей жизнь стала беспросветна. Дай Б-г надеяться, что у Вас хоть на чуточку лучше. С Киева майского'96 г. (подпись) Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №48: Исх. 147/2558 от 18.05.1996 г.
Шалом, Вадим! В этих четырех разных страничках, коллаж того, что и могло произойти после "Молитвы девочке"... Бред жизненного Абсурда... Но так случилось, и что дает Б-г на жизненном пути Поэта, то одинаково свято:
– и искушение,
– и осуществление,
– и то, что затем последует...
Но, как видно, последует Лето, а у лета свои рассказки и раскраски – под ласки...
Девочка учит:
"На вещи и Человечество следует научиться смотреть с аурической высоты, все время самозабвенно паря над аурами "земного заблудшего Человечества".
Ай да, Люлька, дай Б-г ей светлых дней на Земле. Аминь!
Мир Вашему дому! А штыл андер вельт! Ваш Веле Штылвелд (подмись)
(Ищите и читайте в сети «Майский синдром» – Веле ШТЫЛВЕЛД)
ДОКУМЕНТ №49: Исх. 149/2560 от 26.05.1996 г.
Шалом, Вадим! Больше в мире нет школьного учителя информатики Виктора Николаевича, ибо я уволен по собственному желанию. Теперь у меня больше определенности – я только писатель, но зато нет никакой защищенности – я безработный... Опубликована "Молитва девочке" в "Самватасе" N 16. Теперь бы найти спонсора на 3-4 месяца из расчета по 50$ за месяц для того, чтобы написать книжицу "Потерянный май". Ведь что такое учитель? Ученики, да, они обрящут знание, а я остался без денег к существованию. За этот месяц личностно я много пережил, но видно так было необходимо на этом этапе. Ведь в 42 обычно к смерти уже присматриваются всерьез... К тому же к 42-м я окончательно выпал из мира Детства и советовал бы поступать так же каждому честному педагогу... Но их у нас из-за обвальной нищеты просто нет... Вот собственно и все. Привет из майского Киева. С глубоким уважением, Веле Штылвелд (подмись)
ДОКУМЕНТ №50: Исх. 153/2564 30.05.1996 г.
Шалом, Вадим! Изжевав меня, мир явил мне свою ненависть и вышвырнул меня на улицу. Теперь я только лишь киевский безработный писатель... Надолго ли? Меня уволили (слово подчеркнуто) по собственному желанию со школы. Произошел скол (слово подчеркнуто) времени, и я оказался лишним. Оказались лишними мои глаза, мой ум, моя душа порядочного человека. Похоже, что жизнь все круче и круче начала ввинчивать меня в смертельный штопор. Просто собрались в Израиль моя б/у первая супруга и моя любимая старшая дочь, 15 лет, по вере иудейка. К тому же я сам по уши влюбился в свою ученицу Люльку, старше моей дочери на четыре месяца... Ее любовь была столь стремительно неуправляемой, что смело во мне к ней отеческое, а тут еще не день весеннего Николая я безумно напился... Все это отображено в дневнике "Майский синдром". Уже напечатано 13 страниц, но даже не пересылку у меня теперь нет ни малейших средств. Да, и вообще все это время ты молчишь, и это меня настораживает, тебе пересылают свои приветы ребята со студии "Антарес". Нет-нет да и тусуюсь пока со смятой в комья душой... "Майский синдром" обещает стать Киевской Лолитой... Где его тиснуть бы? Крепкого тебе здоровья. Пиши!
ДОКУМЕНТ №51: от 1.06.1996 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Это последнее письмо весеннего сезона, его квинт-эссенция... Вышел так ожидаемый мой журнал. Кто-то скажет на финской бумаге, а я скажу, что всего при тираже 100 экземпляров. Каждый экземпляр обошелся автору в два полновесных американских доллара. Но что тут поделаешь... Хотелось прокричаться, хоть и получился до какой-то степени слабый комариный писк эстетуирующей публики. Но все-таки этой публикации я обильнейше рад, ибо она подтверждает мою мысль о том, что я недаром вылетел со школы.
У этой жизни я научился только горько проигрывать, вот почему «Молитва девочке» стала моим гимном выигравшим в этой жизни… (любовь – Веле ШТЫЛВЕЛД). Пусть хранит Судьба пух ихних светлых волос... А мне пора определяться на запятках жизненного экспресса, так как со школы меня просто вымели. Происходило это со многими, но для меня это было величайшим стрессом, хотя внешне все выглядело крайне благопристойно, в трудовой ляпнули: "Уволился по собственному желанию"...
Мне очень хотелось знать судьбу моих прежде высланных дневников... Станут ли они кому-либо интересны... Я теперь только понимаю, что это были обыкновенные школьные заметки, но именно в школе еще до недавно теплилась моя в меру неустроенная человеческая жизнь. Сейчас неустроенности добавилось, хотя и появились новые краски на палитре, то, что еще следует называть завтра... Все еще в мире будет. Пока же я только писатель, который, слава Богу, таки состоялся...
С трудом журналиста у меня, как видно, не получается... Мой удел – письменный стол... Но ведь за писательским столом еще никому денег не платят: все мы пока что создаем как бы вещи в себе. Интересно, а будет ли на них спрос в будущем, или будущего у нас нет, и мы погибнем, как застрявшие во времени маргиналии, так и не перешедшие из нашего общего прошлого в разделившее нас настоящее...
Написав на этой планете достаточно для того, чтобы заработать имя графомана, с тем и остаюсь пока и посылаю Вам приветы из вошедшего в Лето Киева. С глубоким уважением, ваш Веле Штылвелд... Куда бы пристроить " Майский синдром"?
ДОКУМЕНТ №13: Исх. 566/1895 от 6.10. 1994 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Бандероль из города Воронежа стала для меня чем-то очень тонизирующим, но даже не потому, что мои стихи так быстро опубликовали. Ведь только дилетантам неизвестно, что процесс производства и полиграфии мог, как принято у нас в Киеве, растянуться на добрые два года. Однако в случае "Виктории" возобладала в высшей степени порядочность плюс то, что по духу сама газета мне напомнила издававшийся мной в Киеве в 1992 г. еженедельный самиздатовский "Лит-Хит".
Время сделало с лит-хитовцами очень интересную штуку: во-первых, они все перезнакомились и передружились, во-вторых, принесли в киевскую в русскоязычную периодику хороший литературный тон, оседлав ряд изданий и заявив о себе не только громко по скандалам, но и достаточно профессионально.
Нет, "Виктория" – не просто газета, это добрая литературная эстафета в гибнущем духовном мире постсоветской, постсовковой духовной Атлантиды. В этом смысле – это газета жреческого направления.
Вадим Анатольевич, не нами же в писании сказано: "... не мечите бисер перед свиньями..." Извините, но ищите только своего читателя. Почему сразу такую газету выдавать действительно в почтовый ящик каждого гоблина? Это газета Живой реагирующей литературы, и теперь уже ей раз и навсегда насрать, в конце концов, на хамье, коль скоро оно в мире не переводится. И рабочие на заводах бывают разные. Мне хорошо известна горе персоналка МС-что-то там, но короче "Электроника-85", выпускаемая цехом воронежского завода, ибо я был наладчиком. В силу этики не уточняю название завода (уточню, Воронежкий авиастроительный, цех-шарашка от ЛТП по выпуску компьютерной техники – Веле ШТЫЛВЕЛД), да и вся совская техника барахло, но материнские платы персоналки "лечили" регулярно пьяные "лекари" из ЛТП! В пору, когда я был наладчиком в 1991-1992 гг., я и моя бригада намыкались. Но повинен ли в этом весь рабочий класс города Воронежа, выпускающий авиалайнеры и электронику для ВПК России и стран СНГ? Нет! Повинен пропившийся вороватый люмпен там, где есть только честь рабочих рук. Так вот этот люмпен не есть равновелик всему рабочему сословию российского великого и мудрого города.
Люмпен киевлянин мало чем отличается от люмпена воронежца, и его ДА следует сбрасывать со счетов, а не пытаться тащить в реформацию. Он выгниет сам. Но только брось клич по сценарию дедушки Ленина и тогда ужо он, люмпен, себя покажет... Боже нас от этого упаси... Проходили. (И вновь прошли во время оранжевого с одной стороны и сине-голубого с другой всеукраинского шабаша ноября-декабря 2004 г. – Веле ШТЫЛВЕЛД).
За более чем полугодовой период скопил первые крохи на издание своей первой поэтической книги. Вру страшно и нагло. Скопил 50 баксов, а надо 350. Думаю, что книгу через год издам, но уже посмертно.
В газете меня потрясла перекличка стихострок Галины Коротких и Веле Штылвелда. Спасибо редактору! Оказалось, что Духовный жир нации на совковом тонущем континенте разлит одинаково равномерно! Духовно мы бесконечно Едины. От этого не отмазаться ни политикам, ни таможенным постам. Галина, похоже, обрусевшая немка, я – украинский еврей, но оба мы совковые интернационалисты, оба мы в духовных поисках, и то, что до сих пор меня гнетет при одном только слове Германия, то не распространяется на Галину. Ибо она человек тех же миров, той же Ойкумены, что и все мы. И судя по замечанию редактора – человек более чем порядочный. Поэтому и пишу так откровенно, что Галина скорее чем кто-то поймет, что я НИКОГДА не прощу тем немцам Бабий Яр, и прокляну потомков своих до седьмого колена, если хоть кто-нибудь из них ступит на землю великой, мудрой, но бесконечно грешной перед памятью моего народа Германии.
Почему я так написал в "Викторию"? Потому, что доверяю себя со всеми своими комплексами людям одного со мной духовного накала. А идея уничтожения целой страны не моя. Не наши ли войска везли по Германии колонны тракторов с тем, чтобы перепахать Берлин. До сих пор во мне пылает месть, но и я гашу ее в себе, ибо всякое безумие во вред будущности Землян, а я землянин, и не вправе поступать во вред будущему. Хотя и мечтаю своими глазами увидеть проект документа об уничтожении рейха путем-методом перепашки. Документ был уже у Жукова, и только вмешательство западников не привело его к исполнению. Но опубликовать его наш народ просто обязан с тем, чтобы после 1995 г. столько же лет любым "арийцам" на этой планете икалось. У себя бы в комнате я увеличил бы этот документ до размеров комнатного потолка. Это не было бы КИЧЕМ, это было бы моей гнойной незаживающей памятью.
В очередной раз предстал бесконечно совским, доводящим любой маразм до крайности. Но перепахать Германию, и повернуть реки вспять с севера на юг, слава Богу, придумал не я, а предшествующая эпоха. В этом смысле мы стали более камерными. Кое-кого без его ведома забросили в разноцветные бундустаны, но, слава Богу, что наше поколение хотя бы не разучилось говорить и мечтать по-русски.
Двенадцать футов под килем газете, чье знамя ЛИТЕРАТУРА.
Отдельно хочу презентовать творчество молодой полтавской поэтессы Нетленки – Елены Савченко: 314022, г.Полтава-22, Украина, ул.Пролетарская, 41, кв.5, Савченко Елене. Она же Нетленка. Свою книжицу она через меня посылает на конкурс, а книжица по-своему знатная. Ведь Полтава – особая духовная глухомань. Мне довелось там побывать в дни смерти и похорон Леонида Ильича. Полтавская интеллигенция тех дней пила в кафе двухкопеечный чай чахоточного цвета и брала десятками ливерные пирожки по четыре копейки на обжарку к пустому картофелю. Я не шучу. И во времена совдепа там было животное запустение. И вдруг эта яркая эмоциональная книжица. Она меня потрясла. Впрочем, Нетленка сама хочет страстно явить себя миру, и я ей только в силу своих сил помогаю.
Посылаю и свои различные стихи, собственно и написанные по разным поводам, может быть это и чересчур, но такой уже я литературный оползень. Только тронешь меня письмом, как тут же обрушусь шквалом. Но, по-моему, это лучше, чем быть человеком безразличным. А гнев а-ля Ильи Эренбурга я не разыгрывал, хотя подобный гнев сегодня не в моде. А посему я умолкаю...
Однажды вместе с Ириной Гончар написал потрясающую поэму "Жрица" и вот там вдруг в почти благополучном 1992 г. заговорил о чуме... Сегодня чума уже на улицах Киева. Увы, поэты страшны как раз потому, что они пророки в своих подлунных Отечествах. И я горжусь, что в киевском литературном мире броско ношу прозвище: "киевский сумасшедший".
Наверное, так было всегда. Всякая выходящая за рамки неуемность обществом каралась, либо, как минимум, третировалась. Вот почему для своей будущей книги вижу скорее всего строго адресную рассылку. Ибо не будучи человеком состоятельным, я хочу навсегда остаться человеком литературы и нести в ней боль нашего непростого времени с перекошенным ликом отовравших свое столетий.
У меня плохо получается улыбаться. Время скорее предложило мне маску белого клоуна с мрачненькой гримаской на лице. Но кто-то должен быть в этом мире и в этой маске. Я принял ее и несу как одну из пружин огромного литературного мира.
Еще раз благодарю Вас за публикацию и надежды на будущее. Здоровья Вам и процветания, мир Вашему дому, А штыл андер вельт! Райтер Творческой Поэтической Лаборатории "Воспарение" Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №14: Исх. 18/1990 от 9.01. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Конец года был интенсивный по пока что несбывшимся планам, но вышли шестой и седьмой номер журнала "Ренессанс", где мне удалось попристраивать не только свои стихи, но и стихи членов ТПЛ "Воспарение", которую я как райтер веду уже третий год. Но стал то ли осмотрительней, то ли избирательней... Вас я так и не успел поздравить с НОВЫМ 1995 ГОДОМ и очередным Рождеством Христовым, что теперь с некоторым опозданием делаю. На этот год – прежде всего ЗДОРОВЬЯ вам и вашим близким. Остальное, как горько шутят на Украине, украдем...
С книгами у меня все еще тормоза. По большому счету – это должное присутствие средств. За 150 зеленых книгу приходится, что называется, изо всех сил упорно тянуть за уши... Теперь же пока идет какая-та тихая окопно-позиционная война-волокита с небезызвестным вам издателем Виктором Владимировичем Шлапаком, которого я очень люблю, но знаю и то, что он умеет повременить...
В конце года стал отходить от той шумной балаганной тусовки молодых, в которой не мало не только от литературы, а и от мелкохулиганской бузы... Наличие огромного архива за прошлый год побудило меня посмотреть на уже девять переплетенных томов с чувством легкой иронии и из меня поперли афоризмы. Оказалось, что весь мой архив прямо нафарширован этим родом литературного импичмента...
Назовите это так... И при случае, Бога ради, давайте о себе знать... Ибо вдруг старые и достаточно прочные связи словно растворились и оставили меня в положении человека все начинающего заново... И это после трех лет каторжной литературной работы... Но видимо так устроен этот подлунный мир, что не нам в нем горевать! А посему, мир Вашему дому, а штыл андер вельт! С глубоким уважением, Ваш Веле Штылвелд. Райтер Творческой Поэтической Лаборатории "Воспарение". До скорого письма!
ДОКУМЕНТ №15: Исх. N 28/2000 от 15.01. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Так уже получается, что продолжаю досылать Вам досье на литературного крупье киевской тусовки Веле Штылвелда. На сей раз, возможно то, что ранее к Вам не попало из стихов, и вполне новые афоризмы под влиянием Леонида Нефедьева. Сейчас в Киеве, в производстве его книга с моим предисловием "Эротизмы и не только". (Тираж – 600 экз, объем – 90 стр, по 34 стр., стоимость – 300 $). Выйдет в феврале. Сразу же вышлю. Мир Вашему дому. А штыл андер вельт! Ваш Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №16: Исх. 57/2029 от 27.01. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Огромное Вам спасибо за тот Новогодний литературный бенефис. Он тронул глубоко не только меня, но и всех моих собратьев по перу, из тех, кто еще до конца не впал в действительность, на самое ее житейское дно. А жизнь сегодня постоянно являет сложности особого рода. Так что парим все мы по большей части благодаря доброй воле издателей и меценатов. Вот и предполагаемые к изданию и/или использованию по мелочам "Эмиграция... крыши" – это первая попытка покопаться в 19-ти переплетенных томах моего литературного архива. Попытка, прямо скажу, первая, и может быть не во всем удачная. Но идея конкурса Булатова и подтолкнула меня пристальней посмотреть на недалекое литературное прошлое: свое и моих друзей.
Оказалось, что в том вздоре, который ты иногда городишь, есть крупицы доброго юмора... Отдельно, огромное спасибо, что Вы приметили Дика Ами. Кто бы завтра ни был на конкурсе победителем, такой конкурс всегда нужен всем! Мир Вашему дому! С глубоким уважением, Ваш Веле Штылвелд
ДОКУМЕНТ №17: Исх. 97/2069 от 15.02.1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Во-первых, здоровья и здоровья Вам! Жалко, что мало было прислано газет!!! Читабельны. И не потому, что в них мое, а вообще... Снова, как и когда-то прежде строчу на кухне, а это значит, что опять приходят времена кухонной философии... Ну, что тут поделать... Даже постсовковая – Украина и та бурлит... Об этом и неглупые и смешные книжицы Леонида Нефедьева... Она-таки состоялась; 600 экз. за 300 $. Это очень и очень дорого, но книжица начала уже широкую географию, и дал бы ей Бог далее прожить... Пока же посылаю Вам на суд с тем, чтобы и у Вас сложилось окончательное, а не эпизодическое мнение... а рукописи свои и Леонида вышлю позже. Главное, как и всегда, показать гнилость и хлипкость нашей эпохи. А в остальном – Вам судить! Мир Вашему дому! С глубоким уважением, Райтер ТПЛ Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №18: Исх. 175/2112 от 7.03. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Мир Вашему дому! С весной Вас и новыми надеждами!.. Мне удалось издать микроскопическим тиражом – всего 21 экз. книжечку литературных афоризмов, за 35 $. Поэтому книги я не подписываю, вдруг вы захотите ее ксерокопировать. За 200 $, которые я собирал последние пять лет отдал Виктору Владимировичу Шлапаку на издание свою первую поэтическую книгу: "У сказки седые волосы". Отдал еще 27 декабря 1994 г. А он все тянет и тянет "кота за хвост". Теперь обещает издать ее в последней декаде марта. Журнал же "Ренессанс" в эти же сроки должен выйти уже в восьмой раз с 1992 г. У меня у самого немалый опыт по Самиздату. Ведь и "Эмиграцию... Крыш"Ы" я отношу к Самиздату. А уже написана вторая часть "Дурак ты, а не русский" – об уважении национального и духовного самосознания. Книга не простая, спорная, хотя как и "Э... К" озорная... Как только хоть как-то сделаю копию вышлю. Виктор Влад. выпотрошил меня и оставил только надежду на 400 экз. книги. Ну, что же, время вперед!.. Крепкого здоровья и семейного благополучия. А штыл андер вельт! Ваш Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №19: Исх. 202/2139 от 31.03.1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Моя первая книга, увы, состоялась... Она показала все возможное и невозможное убожество "местечковой" полиграфии и кастрационной редактуры людей неглупых, но посмевших взять на себя роль цензоров. Изуродованы "Город умирает как птица", "Когда океаны поют" – ужасно и непоправимо "Блюз сумасшедших в городе родном", "Для тех, кто выбрал любовь"...
Я думаю, что по жизни мне еще не раз придется видеть трупный озноб моих кастрированных стихотворений... Вот почему рукопись своей новой книги "Поговорим за любовь..." я без всяких предупредительных условий вышлю Вам, ибо, если быть им судьба, то в Воронеже, либо у меня – только в столе...
Окончательно тираж в 400 экз. обошелся в 210 $, и радует только то, что иногда прощается мне, что это первая книга. А впрочем, ляпсусов в литературе всегда было, есть, и будет достаточно...
С Вами готов установить контакты литературный мир города Винницы... Они очень "нежно" русскоязычны, но и также они милы... Посылаю Вам образец их газетной продукции "Поле", а так же адрес литературной студии "Поле". Они – это украинская глубинка, которая живо интересуется новым российским лит, увы, зарубежьем... Разогнали нас по нац.карцерам и стараются теперь убедить, что навсегда: 286021, г.Винница, ул.Келецкая, 84/140, т. 43-80-72, Кадочникову Олегу Петровичу (литературный клуб "Поле")
О всем, что впредь будет попадать в поле зрения, стану информировать, "чтоб не пропасть по одиночке" (Булат Шалмович Окуджава)...
А от дальнейшего сотрудничества с ветераном литфронта В. В. Шлапаком впредь стану воздерживаться. В нем стали побеждать амбиции от... денег и иллюзия верховной цензорской власти... Увы, иногда так случается с теми, кто устает в пути.
Дай Бог нам с Вами не уставать. Мир Вашему дому. Ваш Веле Штылвелд.
Высланы в Воронеж– газета "Поле литературное" (подольский альбом) N 2 и сборник "У сказки седые волосы..." с автографом.
ДОКУМЕНТ №20: Исх. 219/2156 от 5.04. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Киев литературный копошится над своими брошюрками, которые, к тому же очень слабого качества, как, собственно и моя, присланная Вам ранее... Она попала под жутчайшие ножницы Виктора Владимировича Шлапака, о чем я еще долго буду печалиться... Но время вперед! Надо попытаться хоть как-нибудь устраивать свои новые вещи, если только это возможно, ибо я никогда не стараюсь писать в собственный стол.
Я неплохой компьютерщик, и будь у меня дома хотя бы АТ 286 компьютер, то дышалось бы мне куда как легче... Но пока довольствуюсь школьной базой. Много чего сейчас варится в голове, но более высокой себе оценки, чем в Новогодней "Виктории", я никогда не имел. Очень сожалею о своем окончательном разрыве со Шлапаком, но такого издания я был просто не вправе ему прощать...
Терять людей, которых знал длительное время, всегда очень жалко, но право человека Творца прежде всего оставаться собой. Вот почему вещи этого года я отправляю Вам, а не обустраиваю в Киеве. У Вас меньше конформизма. Это радует и надежит. С глубоким уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №21: Исх. 225/2162 от 7.04. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! У нас все еще в Киеве холодно и гриппозно. Сегодня же в День Благовещенья пресвятой Девы Марии выбрался написать. За эту неделю потихонечку занимался реализацией книги, которую морально для себя я уже проиграл. Но что меня примиряет с ней – это то, что книга м о я. Пусть и в перековерканном не по-божески виде. Вот почему, когда я прочитывал в "Виктории" оригиналы своих текстов – это меня по-хорошему шокировало. Похоже, что на нас наступает время литературной шоу-массовки, когда все усредняется... Не дай Бог нам-таки дожить до этого балагана... "Переулки души" до конца высылаю в этом и следующем письмах.
Не все однозначно, как и всегда, были у меня в этом году разные не извиняющие творца обстоятельства, но я продолжаю поиск формы и выверку содержания. Идет обычный для меня размеренный литературный процесс... Ксерокопийный «триклиний…» так и не попал в «сказку с седыми волосами»... Может быть и Слава Богу. Читал бы новые номера "Виктории", но знаю Ваши трудности с пересылкой. Мир Вашему дому! С глубоким уважением, Ваш Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №22: Исх. 229/2166 от 9.04. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Вот и завершена высылка "Переулков души"... Пока это все. Надо рассмотреться... Что, где, чего... У меня такое чувство, что я на каком-то марафоне, и вот пройдена очередная дистанция... А марафон... он еще не пройден... Как-то так получилось, что я иду в море литературы какими-то далеко не семимильными шагами, а едва ли не шаг в шаг за собой...
У меня, увы, как и у всякого Творца, впереди нет уймы времени, но спасает сегодня то, что вызрела избирательность. Именно избирательности всего более и не хватает молодым. Отсюда такой разброс чувств и мнений... На что остается надеется, так только на то, что все-таки отыщется в этом году такой осколок времени, на котором я всецело посвящу себя Творчеству.
В том году здорово болели Вы, в этом начал болеть я... Выбила меня из седла бездарно изданная моя первая книга... Пока продаю, раздаю – не думаю о десяти изуродованных в ней стихотворениях, но перед совестью своей стыдно... Утешает лишь то, что перед книгой прошла прекрасная публикация в "Виктории".
Знаете, право издателя быть порядочным человеком – это от Бога (у меня – от Сатаны – Вадим Булатов). И не всем дано. Поэтому, берегите "Викторию". Она порядочная газета!!! С уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №23: Исх. 255/2192 от 13.04. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! На сей раз посылаю Вам свои заметки космополита, несколько более публицистические, даже несколько политически окрашенные, но это только то подспорье, на котором я строю себя, как биосоциальная система-личность, которая "вляпалась" в эпоху перемен...
Перемен?!. В чем они?!. Копошась в литературе, в т.ч. и НФ, я натолкнулся на мысль Курта Воннегута о том, что на смену революциям и войнам в конце второго тысячелетия пришла пресловутая великая... Перестройка, которая водила за нос человечество не одну тысячу лет... Это было сказано в пятидесятые годы... В США. Лихо! Публицистику всегда судят по законам мышления!
А вдруг что-то и я приметил в своих заметках по всякому поводу. В любом случае – эта солянка уже документ времени. И то, Слава Богу! Мир Вашему дому! А штыл андер вельт! С уважением, Веле Штылвелд
ДОКУМЕНТ №24: Исх. 359/2295 от 24.05. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Для Вас совершенно неожиданно, что на сей раз Веле повелся на Библии... Нет, это только так кажется... Я верен себе... По-прежнему, миры тепла и холода, миры мужчин и женщин современного мира... То, что предложено сегодня, скорее театр абсурда, в котором все мы играем роли. Это маленький театральный ролик о трансформации Душ Человеческих, без Боязни, а что подумают о том плохие Люди. Наконец, хочу представить Вам себя визуально. Правда, фотография трехгодичной давности, и сейчас я без бороды, "молодюсь", ведь уже перешел за отметку 41...
А материалы о газете "SOON" тем интересны, что там неплохой доступный английский для начинающих, если почитывать регулярно. В конечном счете, я не просвитер и не парторг. "Искушение-ХХ" – вещица даже для меня, интуита, не простая... Много пришлось переговорить с людьми разными...
Мир Вашему дому! А штыл андер вельт, Ваш Веле Штылвелд.
прислана фотокарточка: Веле Штылвелд с коллегой по работе в расцвете "служебного романа" в 1993 г. (Героиня с.р. вместе с сынком от первого брака выехала на ПМЖ в Израиль в конце девяностых, лихо сменив свою намеренную русскость на широкое еврейское будущее своего капризного отпрыска – Веле ШТЫЛВЕЛД). Увы, и борода, и "роман" в прошлом. Осталась теплая дружба не очень удачливых людей...
ДОКУМЕНТ №25: Исх. 366/2302 от 26.05. 1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Вчера прозвенел последний звонок и сделал меня в очередной раз частным лицом в Истории литературы. Вот и решил я Вам довыслать "Жрицу", как вторую часть небольшой книги-мистерии "Мужчина и женщина – из века в век...". Да, именно так и выглядел замысел трехлетней давности. Конечно, это больше не поэма, а драматургия, но сегодня такого нет... Это очень трогательный за живое, очень потрясный материал, который я бережно охранял от себя суетного, повседневного. Ира Гончар – давно в Париже, фотомодель и любимица собственного мужа. (Постановщица эротической съёмки в журнале «Эротический клуб», киевского издателя Вадима Харченко в 1992 г.). Драма ее юности отошла, но она сумела передать мне нечто более, чем суету юной девушки. Я прочитал в ее немногих строках, которые я скомпилировал (не более 25% от всего текста, с годами оставлено не более 10%, суть то, что называют идеей, затравкой, квасцаци, за что всего более благодарен – Веле ШТЫЛВЕЛД) и воссоздал, оживил в ней сожженную на костре раннего средневековья девушку-жрицу...
При всей сентиментальности – это моя любимейшая вещь... Я поведен на ней... В этом правда. Мир Вашему дому! А штыл андер вельт!!! Ваш Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №26: Исх. 422/2357 от 19.07.1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Давненько я Вам не писал. Думаю, что сейчас написать самое время. Во-первых, после разрыва со Шлапаком, я очень боялся, что прервется для меня Воронеж, хоть и попусту, наверное. Теперь вот на днях у меня заработает телефон, и, быть может, это даст дополнительный уровень контактов: 5 3 2 0 7 6 6. Да, номер уже решен и проведен. Остается подождать не более 5-7 дней... (В первый раз я позвонил из Воронежа лишь 5 сентября 1996 г., да и то попал на маму Веле, зато разговор 7 сентября был очень долгим и обоюдоприятным – Вадим Булатов).
На днях в Киеве с гастролями побывали московские исполнители, супруги Никитины... Смотрел по телевизору и очень удручен их внешним состоянием и состоянием голоса Сергея, но его милая супруга высказала потрясающую мысль, что русская провинция, в этом смысле не российском, равны как Киев, так и Воронеж, является прекрасной оранжереей человеческих Душ.
Спасибо ей за столь лестную оценку, но на деле до идиллии, увы, далеко. 11-го июля, едва не в полночь я был избит до сотрясения мозга и пролома носа прямо в троллейбусе пьяным человеком, чью жену несколько лет тому назад обучал программированию.
Но человеческая благодарность обычно безгранична... Поэтому, последующее время, благо – отпускное, безвыходно просидел и продолжаю сидеть дома, памятуя, что ревнивцы – народ мало благородный и бьющий насмерть. Приходить в себя мне придется долго, но винить в столь несуразном подозрении можно только разве что Бога, да еще нелепое стечение обстоятельств. Ни в суд, ни к врачу не обратился. Выхаживала мать да вот еще моя очаровательная леди Поэзия...
Безусловно, на сорок втором году без семьи и со смазливой рожей еврея-полукровки, я вызываю определенный зуд у молодых самцов, чьи жены все еще здороваются и пытаются в чем-то советоваться со мной как с неплохим преподавателем информатики и психологом. Но эти два обстоятельства не дают мне ни успеха у женщин, ни материального благополучия, что, собственно, неразрывно связано между собой во все времена и во всех народах...
Впрочем, я сам понимаю, что сам был в чем-то неправ, позволяя к себе фамильярность людей на 20 лет младших и не утрудивших себя развитием лишних извилин. Но, как и всегда, очередной жизненный минус предоставил мне не только возможность похандрить, но и усадил за разбор того, что я понавез с Каролина-Бугаз, куда ездил в качестве преподавателя чернобыльских детейна 18 дней в середине июня.
Там, среди прочего, я обнаружил идею поэтического сборника "Дети заблудшей Цивилизации". Сегодня сборник на полдороге к своему завершению. В нем впервые я располагаюсь чуть грустно пофилософствовать... Да и чего себя томить, когда труд Души только за эту неделю переработки вошел в сборник немалый. Есть здесь несколько глубинных вещиц, которые я точал по два-три года, а есть вещи страстные, задевшие и задевающие за живое в самое последнее время. Мне кажется, что честнее всего ту часть сборника, которая уже свое в Душе прогорела выслать Вам прямо сейчас, чтобы она не фонила своей значимостью и не нависала грудой интеллекта над тем, что еще, если только получится, предстоит сделать или попробовать сделать.
Естественно, что все это только в том случае, если только это Вас не обременит. У нас в Киеве начинают развлекаться некоторые неплохие поэты хорошей издательской деятельностью. Но я пока только присматриваюсь к этому процессу и не спешу давать ложные ориентиры. Вот, собственно, и вся преамбула к высылаемому. Рад буду и Вашим новостям, но спрашивать без толку не хочу. Привет семье. С глубоким уважением Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №27: Исх. 427/2362 от 27.07.1995 г.
Шалом, Вадим Анатольевич! Сегодня время прозы и публицистики... Не судите меня строго за то, но это то последнее, что из меня выкрутила жизнь и те обстоятельства, в которые я попал... Просто Пиноккио зрел у меня давно. Бесконечные беседы с Геннадием Чернявским, который был тронут столь неожиданной для него литературной премьерой, человек, доверяющий мне свой сложный творческий мир, он просто настаивал на продолжении биографии Бена Румензольда... (Так было в те годы. В 2006 г. Мы окончательно развели свои творческие и человеческие миры. – Веле ШТЫЛВЕЛД).
Выходит, что и здесь элемент публицистики... И уж совсем публицистично внешне совершенно частное письмо малоизвестного киевского литератора к столь же малоизвестной литературной коллеге... Литература всегда старалась не брезговать бумагами стряпчих... "Воскресение" Льва Николаевича Толстого, "Главный свидетель" Антона Павловича Чехова и вот теперь моя околохудожественная эпистолярия... (О! – Вадим Булатов).
И все-таки их что-то роднит... Думаю, сострадательное отношение к Личности маленького человека, кем бы он ни был на карте Истории. Библейское "не суди, да не судим будешь" сегодня малопроизносимая фраза. На первый раз выходит крупноплановое:
НЕ ВИДЕЛ – ДОКАЖИ!.. ВИДЕЛ – ПУСТЬ ТЕБЕ ПОВЫЛАЗИТ!...
С этой страшной и действенной формулой у нас на Украине я сталкивался с раннего Детства, и возможно, что именно эта формула сделает до конца меня литератором, в хорошем смысле этого слова... А что при этом будут и шоковые места, то ведь у нас сегодня время регулярной шоковой терапии... Разве что врачи от социума обычно нам, эстетирующим головастикам, до поры до времени ЧЕРЕПА БЬЮТ, а уж потом и мы огрызаемся...
Но все-таки наша общая задача И СУДИТЬ, И СОСТРАДАТЬ... Это и должно стать литературным кредо нашего наболевшего поколения... Спорно только, что нас сразу научатся понимать, но когда поймут, то услышат извечное: Мир Вашему дому! А штыл андер вельт! Ваш Веле Штылвелд.
Спор поэтов – всегда дело вызывающее,
но в условиях: «to be or not to be» – иного и не придумаешь...
…Мои поэтические дневники всего лишь прицельные слепки
нашего больного времени...
Веле ШТЫЛВЕЛД
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Неформальная литературная жизнь существовала и до эры Интернет, но эпистолярии в те времена Оно были куда как более полноценными… Чаты и Форумы смазали общение, истощили его и свели его до киберсленга и смайликов…
Чудачить да фордыбачить в литературу приходят многие, но, пройдя годы, остаются лишь единицы. В Сети внезапно прошла публикация двенадцатилетней – по сетевым меркам раритетной ценности! – переписки киевского литератора Веле Штылвелда с воронежским издателем и меценатом Вадимом Кисляком (Булатовым). В ней отслеживаются некие механизмы духовного размежевания духовных литературных миров Украины и России. Сегодня это уже история, но ещё вчера всё было живым, пульсирующим, всё это рождало надежды на Воспарение…
Почтовый роман между издателем и писателем – в письмах и рефлексиях одного только писателя – штука весьма потешная, не смотря на объемы уже издателем изданного, издаваемого или планируемого к изданию. В стержне романа – неприкаянность творческих судеб времени исторического перелома… Это теперь мы умненькие, кажется. Понаходили себе место в общем строю. А в девяностые годы крепкого столетия нас, да что там нас, наши братско-блядские страны ещё ого-го как колбасило. И это отчетливо отображалось и обсуждалось в нашем неформальном общении и андеграундном творчестве…
Если блог – это замочная скважина, то вполне резонно заметить и его величайший из недостатков… Блок, по сути, мелко-эпизодичен и душевно рван. На нем трудно сконструировать цельное полотно... Но вот перед вами новейший электронный «стомат», как называли такие реконструкции древние рымляне… Шаг за шагом веду реконструкцию и уточнения, чтобы читателям было легче и зримее увидать замысел… Времени. А автор, что автор? Ворвавшись в новые времена на загривке неумолимого ВРЕМЕНИ, он, как и положено временщику, отступает невольно в тень… Не его нынче праздник, а Времени, вдоль оси которого он слепо брёл в своем нелепо-неблаговидном прошлом…
ДОКУМЕНТ №1: Исх. 23/1362 от 13.01. 1994 г.
Шолом, господин Булатов! Веле Штылвелд, киевлянин, еврей + поляк + украинец – слово подчеркнуто – в то время по паспорту, в последующим от своих отцовско-украинских корней решительно отказался со времени переписи 2002 г. – космополит с киевскими ушами, поэт-урбанист, учитель припятских детей, инициатор и райтер Творческой поэтической лаборатории "Воспарение" (с 17.06.1992 г.) Активный беспартийный, в 1991 г. 8 месяцев состоял в КПСС, чем и развалил. 2 детей – дочек от двух неудачных браков. Лена – 14-й год, Таня – 8-й... Разведен. Публикаций за жизнь более 20-ти. Книг нет. Озабочен... литературно. Провожу заочный литературно-философский семинар по переписке Поэтика Воспарения. Участвует более 40 человек. 253232, г.Киев-232, ул.Марины Цветаевой, 8, кв.268, Веле Штылвелду
ДОКУМЕНТ №2: Исх. 23/1362 от 13.01. 1994 г.
открытка
Самый теплый привет из Киева литераторам Воронежа посылает Творческая Поэтическая Лаборатория "Воспарение". Веле Штылвелд, Райтер ТПЛ "В".
ДОКУМЕНТ №3: Исх. 165/1504 от 24.03. 1994 г.
Шолом, Вадим Анатольевич! Пишу Вам ровно за месяц до моего сорокового дня рождения, которое как ни крути, а в родном моем городе замечать не хотят... Но пишу не для саморекламы, хотя, как и обычно, подсылаю нечто новенькое и из поэзии, и из прозы, но главная суть письма возможно в другом.
Дело в том, что сейчас я обращаюсь к Вам как официальный представитель и литературный агент киевского журнала "Ренессанс", который, честно говоря, хотя и существует уже более полутора лет, но переживает не самые добрые времена.
Дело даже не в политике повальной украинизации, журнал старается быть двуязычным, но публикует до 80% материалов на прекрасном русском языке. На его страницах мелькают имена Дейча и Чичибабина, вашего покорного слуги, ряда нынешних известных в Украине русскоязычных поэтов, имя Виктора Некрасова, автора небезызвестного "Бабьего Яра", идут интересные публикации по психологии творческого процесса, печатает и свою прозу главный редактор и издатель журнала Виктор Владимирович Шлапак.
Честно говоря, у него, как у частного издателя, проблемы сродни Вашим воронежским, но уже сегодня идет речь о готовом пятом номере журнала, в производство запущен шестой. Журнал емкий, с хорошей черно-белой графикой и стоит при нынешних условиях распространения недорого. Всего пятьсот российских рублей за экземпляр. Можно было бы заказать мелкооптовую партию на пробу до тридцати экземпляров, для начала с предоплатой.
Я понимаю и Ваши небезызвестные проблемы, но ведь какой-то литературный обмен рано или поздно надо же всем нам налаживать в этом сумасшедшем мире. Я знаю, что вы великий подвижник в литературе и на это предложение можете посмотреть по-разному. Я не хочу Вас убеждать. Я только хочу Вам переслать точные координаты Виктора Владимировича Шлапака. Иногда даже то, что ты знаешь, что рядом бежит и дышит ноздря к ноздре кто-то такой же, как и ты, уже вдохновляет.
А я человек Воспарение и всегда беру на себя труд знакомить столь похожих упорных в литературе людей. Не без того, что иногда мне от этого перепадает и на орехи, но поверьте мне на слово, что еще ни разу материальных выгод от этого я не имел. Просто на этой планете я делаю свой участок общей работы, в остальном полагаясь на Вас и Виктора Владимировича Шлапака, да еще таких же как Вы, подвижников.
Итак, адрес: 252033, Украина, г.Киев-33, ул.Жадановского, 54, кв. 16
РЕАКЦИЯ: Вадим Кисляк (Булатов) пристроил все присланное!
Там же – прислана литературная газета "КОВЧЕГ", издатель Сергей Соловьев, г. Киев
ДОКУМЕНТ №4: Исх. 233/1572 от 17.05. 1994 г.
открытка
Шолом, Вадим! Пристроил все присланное! Объявления пошли интенсивно по рукам. Раз. "Воронежская ложь" на ура встречена в "Лель-ревю". Два. Станут переводить "Некрофилов" и даже вышлют, (не выслали – Вадим Булатов), купонами гонорар, шлю и текущее свое, ибо без текущего нет грядущего. С глуб. уважением, Веле Штылвелд.
Посылаю на конкурс поэтический за 1994 год вещь на первый раз...
ДОКУМЕНТ №5: Исх. Исх. 236/1575 от 19.05.1994 г.
Шолом, Вадим Анатольевич! Посылаю на конкурс поэтический за 1994 г. вещь на первый раз совершенно странную – поэтическое либретто литературного вечера "Погода на завтра", который будет проведен 21 мая в 19.00 в республиканском Доме актера. Я отнюдь не актер, но как поэт преследовал две цели – пробудить у людей киевлян чувство малой Родины и чувство сострадания к Любви. Если хоть в какой-то мере мне это удалось или еще удастся, то и, слава Богу.
Бесспорно, я как и всякий литератор, человек тщеславный, но уповаю на объективность процесса, в который я попытался "втравить" по меньшей мере, еще десять хороших киевских поэтов и поэтесс. О "Лель-ревю", который занимается переводами на украинский всего хорошего в эротическом мире планеты, – разговор отдельный, но преждевременный. Однако, то, что уже сделала "Воронежская ложь" похоже на хорошую литературную грунтовку. Ибо год с небольшим именно так все и у нас начиналось.
И на меня вызывали полицию нравов, и я до сих пор при подготовке гласных регламентированных выступлений осторожничаю. И это не преступно, а крайне предупредительно. В конечном счете, в Украине сейчас развиваются черт его знает какие процессы, в том числе и в литературе.
Из республиканской еврейской газеты была изъята моя колыбельная еврейским девочкам еврейской женской гимназии только за то, что я осмелился сказать на Союзе писателей об истинном ужасающем положении русскоязычной поэзии и потребовал под этот естественный литературный феномен украденных средств. Теперь меня будут "бодренько молчать" до могильных плит. У нас это делать никто и никогда не разучался.
Но и с вечером, что бы ни было, а вот либретто уже есть. Будет ли сам запланированный вечер – одному Богу известно, с глубоким уважением, Веле Штылвелд. Важно то, что 21 мая мой "весенний ангел" – Николай. Авось вывезет, а не прокатит. Мир вашему дому, Амен!
ДОКУМЕНТ №6: Исх. 264/1603 от 4.06. 1994 г.
Шолом, Вадим! Сегодня я в роли литературного агента. Пересылаю две первые поэтические книги – отсутствовали, конверт был разорван, как, впрочем, подавляющее большинство объемных депеш с Украины, да и по России – В.Б. – как конкурсантов 1994 г.
На конкурс представляются стихи Натальи Никишиной – уроженки города Воронеж: Украина, 253139, г.Киев-139, ул.Вильде, 6, кв.63, тел. 514-30-63 и "Киевские стихотворения" Сергея Черепанова: Украина, 252005, г.Киев-5, ул.Красноармейская, 45, кв.115, тел. 227-57-62
(! Ныне главный редактор журнала «С тобой» – за 12 лет ни единожды не протянула руку помощи – Веле ШТЫЛВЕЛД).
В последующем хотелось бы повести речь о создании международного литературного фонда "Тихое поколение", которое обнаруживается всегда и везде на земном шаре. Такой фонд может быть рожден как международный: Россия - Украина - Израиль – ... , ибо для русскоговорящих он будет единственным действенным кроме конкурсов инструментом. Дело остается за малым: за наличием средств и доброй воли, которую уже высказали Наталья Никишина, Александр Карабчиевский, Веле Штылвелд и, надеюсь, Вадим Булатов (но последний отнесся к предложению довольно холодно, поставив под сомнение пользу от такого фонда – Вадим Булатов). Хотя дело это и неспешное и требует должного обсасывания.
Однако сейчас кем-то запланирован исход великой русскоязычной литературы на позиции провинциальной, и здесь требуются усилия по противопоставлению. Есть ли конкурсанты из Киева, кроме представляемых мною? Ведь Киев остается по-прежнему одной из многих точек духовности на планете Земля, как и Воронеж, и Варшава, и Вена, и Питер, Москва и Будапешт. Это ближайшие узлы духовности, вот они-то и названы мной. Очень надеюсь, что это письмо я посылаю Вам не напрасно. А штыл андер вельт! Мир Вашему дому! Амен!
P.S. Александр Карабчиевский был на вершине киевского бомонда со второй половины восьмидесятых. Что его заставило в 1991 г. выехать в Тель-Авив – трудно сказать... Вслед за ним потянулась его преданная русская жена Наталья Никишина на родину... в Россию. Оба они закончили московский литературный институт. Оба они – счастливые родители и так же неприкаянны на Украине, как и десять лет тому назад, когда начинали... Сегодня Украина властно отторгает и ненавидит таланты, опускаясь все горше и ниже на самое дно Атлантиды.
ДОКУМЕНТ №7: Исх. 282/1621 от 4.06. 1994 г.
Частное Информационное Агентство "Прометей"
Украина, г. Киев, владелец ЧИА "Прометей"
Виктор Николаевич Шкидченко (Веле Штылвелд)
Учет с даты основания 16.06.1992 г/; за это время получено 492 письма (на 19 июня 2006 г. – 6118 писем, отправлено 8676, Джек Лондон отправил более 40000 писем, получил не менее 11000 за всю литературную жизнь – Веле ШТЫЛВЕЛД).
Шолом, Вадим Анатольевич! Я чуточку приоткрыл забрало и вот почему – в моем многотомном не изданном никем архиве хранятся произведения более пятидесяти прекрасных русскоязычных поэтов города Киева, Украины, России и Израиля.
Я готов регулярно подсылать на конкурс переданные мне как литературному агенту произведения самых интересных авторов, как и готов сотрудничать и в более серьезных жанрах. Сегодня на пробу посылаю свою эссеистику, хотя она у меня, как вы догадались, разная. Публикацию в республиканской газете "Еврейские вести" Вы, быть может, найдете трогательной, но для меня там допущено два ляпсуса. Во-первых, Штылвелд, а не Штилвелд, а во-вторых, выпущен предпоследний куплет: ... моей колыбельной…
Я готов заниматься регулярной бесплатной рассылкой газет по многочисленным украинским и даже израильским, при оказии, адресам при условии, что мой труд будет хоть как-то, пусть в публикациях, оценен. Дело в том, что подножный корм учителя, то есть конкретно меня, на все лето составил 1700000 ку, то есть, сумма мизерная, то есть, в пересчете 34 доллара на три летних месяца. На них надо жить, крутиться, кушать и заниматься литературой, что я и делаю постоянно. Расчетного счета мо-ё-... агентство не имеет, хотя и зарегистрировано при УкрИнформе.
Платить же в наших отечественных изданиях обычно не принято, на что никто, собственно говоря, в наших условиях не уповает. Удручают же и крайне-редкие публикации с безобразными вывертами и неграмотностями со стороны издателей.
Я уже писал Вам о проекте создания международного русскоязычного литературного фонда "Молчаливое поколение" (было "Тихое" – В.Б.) Почему бы нам всем вместе не попробовать. Честно говоря, мое Агентство –это моя милейшая игрушка, которая обходится мне в сорок пять долларов в ежегодном пересчете, а на издание собственной, пусть даже брошюры по типу книжечки Аркадия Давидовича "Сто новейших способов любви...", которая у нас продолжает иметь успех, просил бы еще, у меня нет даже надежды на обретение средств. Такие состояния дел у большинства. Вот почему в дополнение к идее фонда существует идея создания международного литературного органа фонда "Миры на асфальте".
В нехудожественном брошюрном виде такое издание возможно было бы разумно издавать у Вас, включая Ваш богатый опыт издателя и мецената. Аркадия Давидовича я постараюсь "скормить" в Лель-ревю, который я вам сейчас высылаю. Он специализируется на переводах.
Второе, что касается лично меня, то у меня достаточно интимной лирики и хорошей эротики, которую я Вам бы смог в процессе продолжения знакомства до конца года выслать, из которых вы бы и сверстали нечто мое или определили там, где это было бы удобно, к примеру, в "Воронежской лжи".
Немаловажно то, что я берусь рассылать Ваши издания по 60-75 адресам именно "литературных, идеально литературных людей", людей крайне разных, порою диаметрально противоположных, но крайне нуждающихся в литературном общении. Мой филиал мог бы раз в квартал получать по почте от Вас бандероль, а дальше – моя забота. Иной экспедиции я не вижу. Два конца: до и от Воронежа обойдутся в среднемесячную зарплату 350-450 тыс. купонов в один конец. Это не реально, а вот за бандероль религиозной литературы, просил для себя из С.-Петербурга для проверки почтовых каналов, я заплатил пошлину всего 10 тысяч. Это дело. Сейчас же важно то, что мы уже начали.
Как литературный агент, я имею некоторые козыри на руках, то есть каналы в России и в Израиле, кроме Украины, но, не ведая Ваших дальнейших планов по открытию воронежско-киевского информационного канала, не стал бы торопить событий, а хотел бы Вам пожелать скорейшего выхода из больницы и плодотворной работы на ниве литературы. Пробивать в периодике свое в Киеве можно, но крайне нудно, и порою на это уходят долгие месяцы.
Тем не менее, на счету моего агентства более двадцати публикаций моих и моих друзей, которые мне удавалось пробивать лично, либо через имевшиеся информационные каналы. Однако всякий раз я все больше и больше убеждался в том, что официоз в очередной раз воротит свое сытое рыло от того, что есть настоящей Душой нашего мира, и если публикации и происходят, то строго дозировано, либо за счет автора, на что молодые, естественно не идут. В этих условиях только жесткая кооперация и чувство локтя. Вот что спасет.
Вот и формирую по мере сил этот спасательный эшелон. Мой литературный архив стал как бы интеллектуальным поясом этих ребят. Завтра мы будем вместе и уже с нашим общим литературным прошлым, а уж кто по какой тропинке протопает, тому и выбирать свой мир. Пока же наш общий мир – это мир воспарящих. В нем в равной степени уживаются кич, эротика, мистика, философия, эссеистика, фолк, урбанистика, лирика, рок... – все, чему в одинаковой степени продолжают мешать и вредить согласно установленных правил.
Вместе мы сможем это дело ломать. Но вместе на годы. Ибо два года работы привели меня к утешительному выводу, что планомерность свое дело делает даже при малейшем отсутствии средств. А при 200-300 долларах в наличии мы смогли бы уже иметь маломальский международный альманах. А может быть, интересней Ваш альтернативный путь: газета плюс регулярные брошюрные блоки. Два года я ошивался в теоретиках литературного процесса и пришел к радостной мысли, что сам неформальный процесс существует, а значит и воронежский филиал в ЧИА "Прометей" – дело решенное. Дело за малым – за конкретными действиями с Вашей стороны, мэтр Вадим. А штыл андер вельт! Мир Вашему дому! Амен, код амен.
ДОКУМЕНТ №8: Исх. 326/1665от 27.06. 1994 г.
Шолом, Вадим Анатольевич! Как Ваше нам здоровье и пришли ли Вы в себя после душевных волнений и нездоровья последних месяцев? Держите выше нос при любых слагающихся обстоятельствах. На сей раз посылаю Вам заказное письмо, но, увы, не все могу в нем повторить. Так, например, мне уже не удалось достать журнал "Лель" из-за его баснословной цены и моей естественной для учителя, традиционной уже нищеты. И в школе после выпускного вызрел конфликт, когда я приоткрыл некоторые неблаговидные деяния учителей их родителям. Сказал ведь только с тем, чтобы не травмировать Душ подростков, отягощенных недобрым опытом общения, а вышло, что кое-кому залил сало горячее за шиворот. Но и прекратить кое-какие дела со стороны этой братии было необходимо. Ладно, до осени затянется...
Об авторах этой засылки. Леонид Нефедьев бывает блистателен и тонок, но иногда годами он больше работает кистью, как художник, и тогда он проходит через сбои, но в потенции литературного он отчаянно силен! Сергей Юрьевич Черепанов сейчас более предприниматель, но судьба этой книжечки интересна. Набирали ее на компьютере в славном городе Тель-Авиве, после чего он ее тиражнул в Киеве. Его адрес даю особо: 252005, г. Киев-5, ул. Красноармейская, 45, кв. 115
О Наталье Никишиной скажу, что она уроженка гор. Воронежа, росла в интернате, сейчас житель города Киева, окончила литературный институт, мать двоих детей, издана через международный фонд "РАХ". Ее нынешний адрес: 253139, г. Киев-139, ул. Вильде, 6, кв. 63
(Нынче главный редактор журнала «С тобой» – широко известна как «женский» писатель, в журналах «Натали», «Академия», «С тобой» и др.)
О себе. Сейчас приуныл... Через три года полувозвратился во вторую семью, а там – сиро и нерадостно. Проблемы надуманные, пустые, больше от правителей с нечеловеческим лицом, которые так отуродовали нашу и без того сложную жизнь. Вот и бываю теперь в семье только мелкими перебежками. А так, как видно, полной дороги назад не существует. Рад бываю возвращаться домой и работать до очертя головы. Но и дома у меня вечная заноза – уже старенькая еврейская мама Тойба, которая вбила себе в голову, что из этого Ада дорога только одна – на тот свет и ни о каком переезде в Израиль и желать не хочет. Она гордая советская дура, которая позволяет мне извиваться в конвульсиях нищеты и уродливо искать удавку себе на шею. Но такими гвоздями их сделали прошлые идиоты. А нынешние правители и вовсе желают поскорее отправить все наше старичье на тот свет. Да и нас тоже заодно. В это время не писать – просто преступление, но и писать хочется нечто особенное.
Создавать, например, некий Космический свод законов для тех, кто думает не только на завтра и на сейчас, а на тысячи лет после нас... Хотя это и бред с точки зрения наших нынешних политических скопцов, но, да только я так уже себя устроил и тех, кто оказался со мной – до ста киевских литераторов. Нас уже не могут игнорировать, но закрывать нам рот – этого сколько угодно. Наше вызревание в нечто новое несомненно подконтрольно. Кто они – новые Иуды Искариоты? Да вполне мордатые сытые рожи, любящие кикбоксинг, но почему-то ползающие на "поэтов"... Сомнительно, чтобы за стихами. Пройдут годы и где-нибудь в карцере они расскажут нам в камерах-одиночках зачем они к нам приходили... Хотя чисто внешне ТПЛ "Воспарение" процветает и даже завело Творческий Абонемент, через который я то и дело что-нибудь рассылаю тем, кто еще окончательно не зачах.
Сегодня нам нужны издатели, и это просто замечательно, что в Воронеже есть Вы. Иное дело, подойдем ли мы Вам, но Ваши присланные однажды газеты радуют. Теперь о Будущем. В любом случае, оно у нас есть. А прерваться насовсем не однажды пытался и я, чаще чисто теоретически. Поведенное время дает поведенные нервы, но страдает литературный процесс. Поэтому, чтобы не страдал процесс – пишу много и регулярно и заставляю это делать других. Авось пригодится! Вам же желаю отменного здоровья и Воспарения Души! Амен, код амен! С глубоким уважением, Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №9: Исх. 350/1689 от 18.07. 1994 г.
На конкурс от ТПЛ "Воспарение" – Леонид Нефедьев, 48 лет. 253166, г.Киев-166, ул. Маршала Жукова, 37, кв. 142
Шолом, Вадим Анатольевич! Прежде всего простите, что "малиновый рай-ад", всего пополам, поворотил меня из Киева за добрых сто верст, где я и пребывал с семьей целых десять дней. Однако, сразу по приезду в Киев, я сразу же и связался с Виктором Владимировичем Шлапаком и услыхал о Вас и Вашей супруге много лестного да к тому же понял, что и Ваши предпринимательские дела имели обоюдный успех. Вот и слава Богу! Все дело в том, что я вечный литературный агент без тех огромных амбиций, которые мне нескромно приписывают порой мои литературные недруги...
А впрочем, у кого их нет??? Я очень и впредь стану желать Вам невероятных издательских успехов, так как мы в Киеве все-таки настаиваем на создании международной писательской ассоциации русскоговорящих. Если в России – это иногда может показаться не совсем лепо, по типу масло масляное, то побывав у нас, Вы наверное смогли сами увидеть то явное убожество, в которое нынче ввергается "великий и могучий"... От этого становится иногда страшно. Отсюда и вызревающие время от времени планы что-нибудь предпринять хотя бы там, где это еще может быть возможным...
Не теряю надежды на то, что наше сотрудничество будет длительным и обстоятельным, а поэтому посылаю фотографию, где на одной из поэтических тусовок можно увидеть и мою скромную личность (я отметил ее на обороте стрелочкой). Вызрела при участии Спиридонова Юрия Николаевича и публикация в "Интересной газете", которую я Вам тоже пересылаю на этот раз. Лето в маковке, я снова уеду из Киева на полторы-две недели. Кто-то по гороскопу обещал очень неторопливый год. Возможно, что так оно и есть, но... не для меня. Все время я в каком-то хорошо отлаженном импульсе, который требует от меня регулярных усилий.
Я не ропщу при этом. Это мой жизненный допинг, без этого я уже не могу, хотя и больно порой мозолю функционеров из Союза писателей. Похоже, что наиболее рьяно я воюю за молодых, которых хотят купить за членство в Союзе писателей... Страшное в этом смысле время. Ведутся не все, но ведь ведутся из-за нищеты, безработицы... И только конкурсы, подобные проводимому Вами, хоть на йоту что-нибудь да меняют, и потому желаю Вам того, что и Вы бы себе желали: здоровья, присутствия Духа и крепкого упорства. Мир Вашему дому! А штыл андер вельт!! С глубоким уважением, райтер ТПЛ "Воспарение" Веле Штылвелд.
ДОКУМЕНТ №10: Исх. 377/1706 от 30.07. 1994 г.
Уважаемый Вадим Анатольевич! Досылаю Вам "Эротизмы" Леонида Нефедьева, а также для информации в области издательской политики киевскую газету "Рандеву", хотя особливой конкретности в подаче информаций у нее нет. Пожелал принять участие в конкурсе поэтов Владимир Ковальчук, "киевский мудрец", как принято его называть в Киеве среди своих. Его координаты: 252025, г.Киев-25, ул.Стретинская, 4/13, кв.19, тел. 212-05-19, спросить Владимира Игоревича Ковальчука. (Член политбюро славянской партии Украины, скончался в конце прошлого ХХ-го в. – Веле ШТЫЛВЕЛД)
Отдельным письмом посылаю свою книгу поэтических раздумий "Малиновый мед". Как и всегда только в рукописи. Средств на издание не было, и нет. Но верю, что и эта тихая, мудрая книга сегодня нам всем нужна. Она вызревала у меня в те дни, когда Вы были в Киеве, а я в силу обстоятельств семейного свойства трудился у своей бывшей супруги на даче. В эти июльские дни мне приоткрылся Космос. Почему-то думаю, что не зря. Мечтаю хотя бы этот мизер по объему где-то издать. С тем и остаюсь. Привет Вашей семье от Виктора Владимировича Шлапака. С глубоким уважением, ваш Веле Штылвелд. А штыл андер вельт! Мир Вашему дому!
Прилагается макет книги "Малиновый мед. Книга поэтических раздумий".
ДОКУМЕНТ №11: Исх. 412/1741 от 12.08. 1994 г.
Шолом, Вадим Анатольевич! Сегодняшнее письмо чисто рабочего содержания. Еще одно литературное имя: на сей раз Дик Амии (Дмитрий Иванович Курманский многолетний выпускающий редактор журнал-газеты «Всё о бухучёте») , чьи интересы представляю сегодня я. Это происходит по ряду причин. Оба мы педагоги. Ему – 25, мне 40. Он преподает в младших классах, но постоянного адреса из-за темперамента своей сестры не имеет. Сегодня он уже трижды дядя, и письма из его почтового ящика пропадают. Если бы не эта проза, то я бы предоставил Вам его адрес.
О своем рассказе-протоколе "Даун-блюз на асфальте": написан только вчера, но за день его перечитало до сорока человек. Есть в нем какая-то зловещая правда о том, как может выжать Творца порно-шоу-бизнес. Этот рассказ-протокол написан если не на фактическом, то на том бездуховном материале, который обычно присутствует в самой атмосфере многих сегодняшних издательств, где сам Творец предполагаемых шоу ни в коем случае не берется в расчет. Хотелось бы, чтобы этот рассказ-протокол не показался снобизмом.
Книга рассказов Аркадия Давидовича заинтересовала "Лель-ревю". Речь может идти о безгонорарных публикациях (не было? – Вадим Булатов). Но зато успех в Украине и можно попасть в Украинскую и мировую эротическую энциклопедию, которые пытается издавать "Лель" на украинском языке. Вот, собственно, и все последние киевские новости. С глубоким уважением, руководитель ТПЛ "Воспарение" Веле Штылвелд.
*** Амен код амен – изустное(!) каббалистическое выражение-заговор – у христиан аналог: «да минует меня чаша сия», но в более широком смысле, вроде, да не коснется меня неотвратимая длань провидения, черная рука рока и т. д. Обычно в Средневековье информационные сообщения каббалистов заканчивались подобным образом, как бы кодируясь на добро – комент Веле ШТЫЛВЕЛДА
ДОКУМЕНТ №12: Исх. 412/1741 от 12.08. 1994 г.
Несколько слов об авторе Дик Ами. Публиковался в киевских журналах "Эроклуб" и "Ренессанс", на его слова написаны циклы городских романсов. Аудиокассеты с записями песен Дика Ами набирают популярность в Украине. (так и не набрала – женился, заземлился, остепенился, ушёл в бизнес-круги да там и застрял в сытости повседневной – Веле ШТЫЛВЕЛД)
Дик Ами – один из основателей Творческой Поэтической Лаборатории "Воспарение". Творческие интересы Дика Ами представляет Веле Штылвелд.
Личная подпись автора: подпись.
Подпись литературного агента: подпись 12 августа 1994 г.
(продолжение следует)
Дискомфорт, инсценировка – просто-напросто – беда:
оттого-то и неловко – ни туда и ни сюда.
Бродят тени, жмут колени, привидения в ночи
сны манкируют без лени вспышкой – сполохом свечи…
Пересортица желаний растворилась до утра –
сон спросонья хрупкой ланью испугался сам себя
и умчался за ворота не прошедшего в судьбу –
старый пионер с старлеткой зависают на лугу.
За спиною – семилетка, впереди – из лет пассаж,
будто это замер кто-то – взяв судьбу на карандаш.
Будто этот прошлым летом назудел и набузил –
между прочим. И при этом пережил немало зим.
За спиною – семилетка, впереди – из лет рагу
какофония-субретка с малолетством не в ладу.
То уход друзей без сдачи, то развилка двух времён…
Вермут да шарлотку клянчит старый пьяница-пижон.
Море водки им испито под семговую икру…
впрочем, всё это – корыто: кабачковое рагу.
Фантазия на кислом молоке,
сухой картофель взбит с яйцом и гоже,
когда уж там – чернильницей по роже,
кого уж там – себе не в моготу…
Трудяга-ночь слакала молоко
из чёрных пятен на котячьей шерсти,
теперь поверить в то, что он из жести –
никак отныне в это не могу!..
Разряды молний в лампах фонарей
над парком бродят в дохлой ностальгии
в какой-то запредельной аритмии –
пикантное ковровое рагу…
Никак отныне больше не могу
пикантное ковровое рагу
жевать глазами – мне не в моготу!
Из друзей полезли дядьки – наркоголики и тролли,
вурдалаки, торбохватьки… В общем, те, кто сдали Трою.
Я ж – троянец, не засранец – отошёл от них и будет:
в этой жизни иностранец – не люблю уставших судеб:
опостылости скворечной, что бездушна в феврале –
я ж по жизни парень вешний с аэрометром в руке!
Гномон мой в душе мерцает и набат священный бьёт –
никогда не унывает, тот, кто душу в небо прёт!
Вот Троя, а вот Камелот – и вечные всюду изгои –
опять, говорят, пала Троя, а может быть, наоборот…
Вот эльфы, а вот чудаки – и вечные всюду изгои?
Опять, говорят, пала Троя – и правят землёй мудаки.
Вот Эльфица в тихих слезах. Недаром её хоронили –
как видно, мы что-то забыли, возможно, всё с нами не так.
Возможно, что жизнь на бровях мы жили не сыто, но пьяно,
фано загоняет в нирвану прошедшего времени прах.
Фано мудакам ни к чему – мы жили без долбанной лести –
хватило нам горя и чести, иным эта блажь не к добру.
А мы громыхали в сердцах и били по черным – регтаймы,
и били по белым – от Лаймы: Памир остужал нас в снегах.
Мы вдоль станового хребта брели ни о чем не терзаясь,
чуть Шамбалы неба касаясь, чуть грузно врыхляясь в снега:
вот Троя, а вот Камелот, вот Шамбала – мира граница –
и больше нам жуть не присниться, поскольку мы мира оплот!
Июнь, 2006 г.
Когерентность ощущений в вязких вычурах ума,
компиляция терпений, прошлых истин потроха, –
вечно веритас как чудо, вечно чудо под асфальт,
вечно Каин и Иуда, вечный бой у Божьих врат.
Всё пройдет… Предощущенья годы в судьбы перетрут,
и свершаться озаренья, и освячен будет труд…
Освящен и вбит в колоду неуёмных страстных дел,
под которыми свободу всяк иметь не захотел.
Всё пребудет и свершится и ко времени пройдет
и свобода совершится в позументах рвотных квот,
и восстанут наши души не на жертвенном огне,
где уже не парят суши и не держат нас в дерьме…
Нас читать, и чтить буквально будет всяк на свой манер –
кто легко, кто эпохально, кто как старый пионер…
На всегдашней вечной бойне разыграют наш дебют,
а эндшпиль оставят тройне – трёх племянниц в мир введут.
И они велеречиво, отметая фа-минор,
отыграют жизнь счастливо, привнеся в неё мажор –
кто не верит, пусть проверит… Я же Господа молю,
чтоб в преддверии потери стать у мира на краю…
И закрыть его собою – безобразный, не святой,
потому что мир наш строим тем, что делаем с собой:
кто зорист, к тому прибудут Ариадна и Весы,
а кто зол, в того добудут – бесы, духи, ведьмаки…
И утащат в злую чащу страхов, немощей и зла –
праздность вытравив позорно из житейского гнезда –
без бонжорно, без предтечи бросят в адовый поток,
потому что дьявол мечен повсеместно… между строк.
31 мая - 2 июня 2006 г.
1.
Котировка под контровкой, шаромыг – на парапет
жизнь выталкивает ловко вместо праздничных конфет.
Подаянье: по конфете, по копейке, по уму –
жил да был чудак на свете, сшив до старости суму…
В ту суму сшибал по крохам, словно в море корабли,
жизни горькие уроки: не по курсу – по любви.
Котировка под конвоем, напряжение – все сто!
Воевал бы в греках – Трою, в турках – сауну… И всё!
Паришь косточки под солнцем, ешь в Макдоналдсах фастфут,
а бикини за оконцем гордо тухесы несут…
в тухемас… в иные дали, где танцовщицы в колье
пляшут топлес в биенале, где всё юное в цене…
Котировка под копирку – подлатав чуток башку,
выйдет друг мой в белой дымке в мир, в котором я живу.
Сядут ангелы на плечи, переломят речеслов,
тихо молвят: «Добрый вечер… друг твой к вечности готов»…
Мы простимся утром ранним, тихо скажет, дескать, будь –
упорхаю на заданье, пролетаю Млечный путь.
2.
Непрочтённые коды перечёркнутых лет.
Тайноведы колоду сортируют в момент –
пересортицу судеб выдают за фасон,
а нетрезвые судьи тупо жмут на клаксон…
И поехало, братцы, – самоеды судЕб
за себя не боятся – души мажут на хлеб.
Холодрига печали, колодрига любви –
мчат нас в дальние дали созерцать се ля ви…
Психоделика боли расцветает в цветах,
без которых в юдоли на Земле нам – никак!
Пляшут тени плешивцев, тонизирует бред –
ближе рожи счастливцев, подле – пьяный квинтет
шпарит шлягеры взросло под семь-сорок… А то!
Все иные – коростно – жизнь вгоняют в лото:
кубик, шарик, бочонок – Кама сутра, гамбит!
Ребе – старый кутёнок, море Сар и Лолит.
Все играют в «квартиры», кто-то «домик» срубил –
не в глубинке России, на картонке, дебил!
Но картонные конки далеки от мечты,
как девичьи иконки – не девичьи персты –
не ласкают, не губят, не шалят, не юлят,
никого не голубят, никого не бранят…
Есть и золото вроде, и дворцов крутоверть,
только в этой колоде всюду чудиться смерть.
Неживое участье в торжестве мотовства…
Трехгрошовое счастье – вот в чём суть естества:
и невесты, и блудни, и чертоги в ночи –
и подсудные будни и в душе – кирпичи…
Кто обрящет такое – тот по жизни почил:
перед ним пали Троя и библейский инжир.
От смоковницы сладкой тот объелся вполне,
хоть и прожил жизнь гадко – по ничтожной цене.
19-29 мая 2006 г.
Веле Штылвелд: литературный дневник
ВЕЩЬ В СЕБЕ, ИЛИ ДУША НАРАСПАШКУ…
Я вошел как автор в неформальное авторское поле еще в начале восьмидесятых годов, когда в Киеве еще редко заикались о самиздатовских культурологических проектах, которые как грибы посыпались, словно из рога изобилия, в начале «разрывных» девяностых...
Литераторы больше пеклись о целостности текстов, которые обычно писались в стол, тот самый пресловутый стол с тумбочкой, в которой обычно то Сара, то Абрам брали деньги… Изи, Аркаши и прочие шлымазылы в это время не имели денежки даже на три хлебные корочки вместе с такими же стебанутыми, как и они, Иванами, Костиками и Сережками… Поскольку последние были литературными мальчиками и набивали эти тумбочки исключительно текстами, которые боготворили за объем, обилие пятен и птичек на полях, к которым иногда добавлялись мелкозернистые замечания мэтров. От этих замечаний следовало млеть и трясущимися руками показывать их потомкам.
Затем однажды все изменилось… Грянула перестройка, и большинство этих текстов ушло в макулатуру, а сами авторы в житейское небытие с тараканами, бескормицей, суицидами и психушками, челноками и иммиграцией за рубежи новых родинок, к которым привыкать пришлось крайне трудно, а тем более примыкать…
Но в это время был остановлен колоссальнейший издательский пресс, работавший на прежнюю идеологию, и в поры его просочились наиболее прыткие и способные единовременно отстегивать с барского плеча, – где и взялось такое!, – одноразово 100-500 баксов за издание малоценных брошюр всяческих жанров и направлений с ISBN и без оного…
Каких-нибудь 50-100 страниц с тиражом от ста до тысячи экземпляров, притом за предоставление ISBN в типографиях Украины драли и дерут отдельно при установленной законодательством квоте в один бакс – до 50 долларов США. Например Шлапак Виктор, издатель журнала «Ренессанс», г. Киев, «ВИПОЛ», г. Киев, изд-во «Киев», «Украинский письменнык», там же, но там еще по-божески до 10-15 баксов, а вот уже в Харькове – меньше 50 баксов за издательскую легализацию не берут. Остается в Украине тихо молиться на Западную столицу всей Орияны – Львов, где люди остаются людьми… со знанием основ верстки и без оной, с апломбом и без оного – одним словом, заработало нечто, слабо шамкая вчерашними звериными челюстями.
Однако и такие цены пугали, ведь денег в странах СНГ, как и некогда в совке, на всех не хватало. Пришла скорая мода на литературные открытки, быстро смятая коммерческой потребностью на разновсякие флайеры, совершенно бесплатные, навязчивые, прекрасно исполненные в полиграфии, тогда как литературные открытки, не дзыбао все-таки, могли заинтересовать не более одного процента самодеятельного населения.
Одним словом, и в девяностых годах рукописи не горели, а злобно пожирались голодными тараканами, ни хренаськи не понимавшими в том, а в чем, собственно, разница между текстами поэта Трюшкина и критика Горюшкина… И тот, и другой были печальны, театрально закатывали глаза и говорили много и страстно, что вот если бы их прочли, то уразумели бы их величие…
Затем наступали пьяные сумерки богов и невоспылавших литературных светил, и все дело в очередной раз топилось в блядстве и водке, в милых нашествиях на приятельские хазы, которые громились с особой бесбашенностью и бесшабашностью, когда назавтра выносились одновременно порушенные мягкие мебели – диваны и кресла – вперемежку с битой посудой и фарфорными, вдребезги крышками от сливных бачков. Но зато сии салончики подпитывали творчество, в котором, слава Богу, главенствовали привычные алкалоиды, а не глюкота с наркотой, которое наше поколение так и не приняло.
Зато новое поколение подросло до первых и робких витрин ИНТЕРНЕТ. Теперь их читал каждый, но… с равенством, эквивалентным нулю. Правда, возникла и проникла в оформление текстов и коммерческая подоплека – они стали более машинными с огромными разрядками и потребовали превратить в литературное шоу экран дисплея. Лучшим шоуменам принялись аплодировать, кликая их тексты чаще, и при этом набивая чисто машинные рейтинги. Но это не был последний писк моды…
Держатели сайтов обнаружили однажды, что новым потребителям можно предлагать на выбор наиболее интересные тесты и формировать из них оперативненько, в режиме online, разнообразнейшие сборники, где – о, великое чудо электронного Маниту! – можно было учесть и труд автора, включив его в стоимостные затраты в размере от 10 до 33%, в зависимости от ценности издаваемого на заказ и тиража твердокопийного сборника. Прочие деньги шли на оплату услуг держателей сайтов и издателей плюс почтовые.
Естественно, что при таком отношении первые онлайновые сборники не смогли похвастаться дешевизной, но они стали учитывать интересы всех вовлеченных в подобный бизнес сторон – выигрывали и авторы, и держатели сайтов, они же в одном числе и издатели, имеющие под собой должных субподрядчиков, и, наконец, читатели, ведь где можно получать последние информационные, учебно-дидактические и литературные новинки, как не в Интернет. На сайтах стали возникать биржи заявок на наиболее рейтинговые статьи и сообщения, включение которых в конкретные онлайновые брошюры теперь оплачивалось заказчиком, который мог только выигрывать, заказывая не единичный, а более весомый тираж.
Так уже вышло, что именно таким будет книгоиздательский бум нового века – индивидуально-заказным через биржи текстов, идеальным примером которых являлись информационные ресурсы СТАТЬЯ.РУ и PROMOTEEN.COM.
А шли ли пиратские перепечатки и "киоскные" распродажи по цене семечек? Вполне, – я судился с киевской газеткой ВВС-АНОМАЛЬНОЙ, которая в 2002 г. умыкнула у меня десяток сетевых текстов, за что и поплатилась 680 гривнами, дело, впрочем, прошлое. Деньги мирно выплатили за четыре раза, а вот более приятная мне газета «затерянные миры». После уличение в бесплатном экспроприирования моего сетевого текста стала на впредь в течение трех последующих лет плотно и дружно сотрудничать со мной, как с автором, выплачивая за полосу форматом А3 до 90 гривен, то есть пресловутые 15 у. е. С годами же сотрудничество сошло на нет. Пиратство в Киеве перестало наказываться законодательно и пришлось окончательно переориентироваться на платное сетевое издание HIGHWAY.COM.UA – правда, уже по студенческим расценкам, где одна топовая статья того же А3-го оффлайн формата, прошедшая аттестацию, переход на стартовую страницу стоит всего 3 гривны, то есть 0.75 у. е. Труд фрилансера обесценился в 20 раз!
Сами же держатели сайта не поторопятся сегодня создать цивилизованную электронную биржу-магазин, куда могли бы прийти и сетевые художники. Вы представляете, что любой автор завтра при подобном положении дел смог бы получить возможность на заключения договора о твердокопийной продаже, при условии, что он будет востребован не менее десяти раз, либо с самого первого раза, но по трехгрошовой цене. А, кроме того, и сам подобный мощный ресурс смог бы смело зарабатывать на наборных под заказ онлайновых изданиях деньги. Иное дело стратегия успеха в этом новом, но весьма прибыльном дельце… Но об этом мы поговорим в следующий раз.
Впрочем, а почему бы уже не предположить, что возникнут два правомерных процесса – один рейтинговый, когда устроители информационного INTERNET-бастера не предложат издавать статьи тех, чей рейтинг за один только месяц набрал до 1000 кликов (но и здесь возможны подкрути, самоонанирование на кнопках, которое пока что не карается – пришел и нащелкал себя до усрачки, – но есть и более взвешенный подход, когда реальные INTERNET-читатели реально выставят реальную заявку по реальным статьям, произведениям, а, кроме того, рано или поздно, кликать самого себя любимого начнет быть противным, гадостливым, мрачным, бесперспективным занятием.
Одним словом, предложу-ка я всем нам, братцы, дожить до времени возникновения службы твердокопийных заявок, и посмотреть, как она будет развиваться на нашем славном ресурсе, в то время как на более “древних” ресурсах она уже устоялась и выдала "на-гора" первые онлайновые издания книг победителей всероссийских литературных конкурсов. Но там не было пока что учтено движение читателей снизу…
В нашем же конкретном случае уже срабатывает заявленная витрина текстов, за которую прежде надо было еще бороться. Читатель видит автора, принимает или низвергает авторское кредо и выбирает для себя в традиционно «книжную» библиотеку только те тексты, которые оставляют след в его пылкой душе.
Отдельно скажу о проекте PROMOTEEN (www.promoteen.com), явленный мне в пау-TEEN-е накануне Нового 2004 г. и в канун моего собственного 50-летия. Это был своеобразный информационный подарок. Возник сайт действительно тех, кто только научается (питает науку сети и одновременно обучается на реальных примерах азам сетевой журналистики), в котором, между прочим, фриланс впервые был назван по-русски ВОЛЬНОЙ ЖУРНАЛИСТИКОЙ, что уточнило и упрочнило хлебный способ зарабатывания денежки за совесть, а не за страх…
Впрочем, меняются времена. С 2006 г. на сайте введена жесткая российская цензура, а сам он ещё с начала 2005 г. перешел на освещение новостей исключительно шоу-бизнеса, андеграунда и попсы. В путинской России так-то оно легче…
И хотя не всё было ясно с механизмами оплаты и вовсе не совершенна была система веб-маней, да и в самой программе было больше загадок для не посвященного, – я верил и верю, что в последующем при крупных информационных сайтах будут развернуты и службы авторской гонорарной поддержки, которые и примут на себя всю финансовую канитель.
Обратите внимание: сайт, оффлайновые издания-сателиты, отдел расчета с авторами и веб-дизайнерами – это уже готовые и далеко не виртуальные, а реальные издательства. Здесь же может быть отдел изготовления из лучших материалов сайтов саморазворачивающихся мультимедийных е-Книг! Сегодня все эти компоненты функционируют в сети разрозненно и самоисключая взаимообразие. Но пройдёт год-два, и в сети начнут сливаться информационные, денежные и мультимедийные капиталы. Этот процесс не за горами. Это процесс осознания свершившегося факта – сеть получила тех, кто в нее верил, и как только они получат хоть толику от своих ожиданий, как тут же заимообразный процесс революционизирует ситуацию, и мы получим и сможем заговорить о новом этапе сетевого развития – глобальных издательских сетевых корпорациях.
Понимаю ли я свою собственную цену. Бесспорно, мои идеи стоят того, чтобы за них мне заплатило время. А поэтому без ложной скромности и без зазрения совести сообщаю – сегодня меня с моего невольного согласия используют. Но за сто гривен в стране на заработках на молодежке онлайновой я сегодня не выживу. Значит, продолжу мутить сетевую воду в надежде за пискариками подтащить хотя бы некого информационного сельдяного королька… И зажить по-человечески!..
Мир вашему дому! А штыл андер вельт! Заранее с уважением, автор
ТОРГ ЗДЕСЬ НЕ УМЕСТЕН!
Фриланс однозначно хреновей онлайновых будней – этот аргумент, не вызывающий возражения. Но существуют и объективные причины – смертельная многолетняя болезнь близкого человека. Так было и остаётся до сих пор у меня…
А вот вам скрытый аргумент работодателя:
"Приобрести порой чисто шаровой шармак, когда внутренний офис-отстой задрал, позиции лидеров и нелидеров в коллективе определились, а лишний информлидер внутри коллектива вызывает напряг". Лучше взять и улучшить уже притупелыми рабочими лошадками…"
Сегодня же фриланс всё ещё воспринимается, как некая почти невесомая сетевая поддержка, за которую следует платить не более чем за Интернет-время. И только…
Хлеб фрилансера тяжек, но объективные причины – их несколько – легче продать информационный продукт, чем совесть, время, прогнутость и подлаженность под гадливо местечковые производственные отношения, особенно, если по возрасту ты опоздал, "задрав штаны бежать за…" ИНФОРМОЛОМ…
Мой первый опыт размещения в Сети литературных текстов относиться к 2001 г., когда возникла идея в неком троещинском Интернет-кафе организовать некий платный литературный конкурс. Идея была моя, а вот с веб-дизайном у меня, бывшего преподавателя информатики в чернобыльской школе, не сложилось. Изучать ещё одну систему программирования с тегами и перегрузами в область графической информации меня обломило. Спасло то обстоятельство, что моя жена и соратник Ирина Диденко оказалась профессиональным художником графиком, а её сестра и их мама – моя тёща – занимались профессиональным копьютерингом и веб-дизайном…
Они не только преподали мне азы сетевой информатики, но и притаранили первые весточки о возможности сетевых экзерсисов. Из ноль-состояния выбирался долго. Потребовалось завести домашний Интернет и научиться работать на перспективу. Подвалило счастье из очередной рассылки, когда в сетевом мире обнаружился информационный ресурс www.statya.ru, который соответствовал моему творческому менталитету – только писать, без украшательства в тифах и шпегах…
www.rabota.com.ua убедил меня в том, что работы в онлайне почти не предлагается. Требуются не просто журналисты или репортеры-журналисты, а экономические и политические обозреватели, пиарщики, «серые кардиналы» и просто пристяжные прогнутые командные рати писак по любому неразумному поводу. Требуются продвижатели аптечных и продуктовых товаров, поддержатели всяческих иллюзорно-ложных схем логистиктики, оправдатели огрех капиталистического планирования и снабжения, копирайтеры слоганов на грошовых гонорарах…
Сегодня меня не удивляет, что 85% заявителей рабсилы просто блефуют, либо даже облапывают претенденток на должность, о чём те затем возмущенно сообщают на том же сайте. Сегрегация по полу, возрасту и нацпринадлежности там же…
Принцип принципиального системного надувательства заложен в ту систему вещей, которая зиждется на уже проклятых навечно печально известных девяностых. Но были и точные попадания: меня нашли и оффлайновые и онлайновые издания, которые, наконец-то, в 2003 г. впервые стали нечто платить. Но на сто моих запросов я мог получить не более 0,5! – менее одного положительного ответа.
А какой урок может усвоить уверенный в себе, но поставленный за грань выживания человек: Прежде всего, не расстраиваться, а настоятельно имплантировать в Сеть новый порядок, предлагать равноценные партнерские отношения, доказывать работодателю, что подобные отношения взаимовыгодные, требуется сетевая поддержка – статьи о толерантности, удачных проектах…
С другими городами, особенно с российскими столицами – в Украине гонорары не жди! Украдут таможенные и банковские трансформаторы, как в анекдоте:
Мой папа трансформатор, получает 200 баксов, отдает маме 50, а на остальные гудит… Деньги гаснут в межпограничье стран, которые прежде были СТРАНОЙ…
Успех может достаться только тому, кто просто вгрызается в Сеть зубами, улыбается, пиарствует, создает сетевую ауру и развеску себя, превращает свое творческое имя в продаваемый бренд, как, например, ВЕЛЕ ШТЫЛВЕЛД. Это уже не имя, а бренд, братцы. И он начинает работать.
Очень часто меня нагло и настоятельно вместо Виктор кличут Виталиком, вместо бренд-имени Веле – Владимиром. На такие письма можно не откликаться. СРАЗУ.
А вот феномен белого и черного полковника, известнейший метод всеядного советского КГБ исповедуется… на ХАЙВЕЕ. Дело в том, что здесь хорошо и прочно играют два «полковника» из местечкового Интернет-когобо. При этом, вольно или нет, роль «черного полковника» играет некто Вова… Знал бы он, какая неутешительная для него это роль. Э вот «белым полковником» иногда работает некто Виктор… Так что СНБУ украинское приладило ко мне на молодежке ХАЙВЕЙ крепчайшие черно-белые светотени… Ни благодарить, не возмущаться не стоит. Хорошего и крепкого автора в Украине пасут. Покорного загоняют и спаивают в НСП_У или соответственно в иных уставных творческих союзах – композиторов, журналистов, художников либо дизайнеров…
А не уставных – крепко хают, затыкая рот и принуждая. Собственно, к тому же… вот только пить уже не за что, и приходиться, крепко сцепив зубы, всё время ответствовать и соответствовать. На массиве в 266 материалов я это свое открытие могу суммировать точно и упредить слабых – будут загрызать, всячески охаивать и закрывать рот…Украина – это всем знакомая присказка: «У сусіда хата біла, а у мене помарніла, най його горить!..» Бороться с этим почти невозможно. Следует принимать как агрессивность, данность и просто делать вид, что ты введешься, на их подставы… в сомнительное болото…
Сами тексты могут приходить в соразмерность с требованием заказчика не сразу, не вдруг. Помните, когда набирали бухгалтеров, то первый на вопрос: скоко будя 2*2 ответил 4, второй 5 – четыре в отчет, а один нам с вами, а третий: а скоко надо?
СКОКО НАДО, всегда победит!
Постановку задачи в сфере прикладной сетевой журналистики обычно умею формулировать единицы. Падеж редакторского корпуса в Украине на журналистском безденежье последних лет сказался катастрофически! Страна оскудела менеджментом в сфере журналистики.
Пробные шары тут же становятся продукцией, а затем начинают делать под вас, и вы уже не нужны, если только сами вы апологет и штопальщик сетевых текстов, а не серьезный исследователь.
Так вот, сотрудничества на два-три номера – это уже колоссальный успех! Затем обрыв! Вас вычисляют в Сети, узнают о Ваших принципах, о свойствах вашего менталитета, о твердынях вашего морального истеблишмента и прощаются с Вами по-английски. Раз и навсегда, без всяческого сожаления…
Удаленные работники на Западном рынке – не всегда самые дешевые работники, тогда как в странах СНГ – это самые незащищенные, самые уязвимые, самые максималисты в поисках информационной правды, в поисках тёплых миров или хотя бы их уголков в бесконечном сетевом окружении…
Это работа для всех категорий интеллектуальных слоев населения, особенно для непрогнувшейся "диванной" публики, сметенной с НИИ и прочих НИИ-образных мест на мусор страны без совести и без СОВЕТОВ
Рано или поздно в Сети должны будут обнаружиться здоровые силы с обеих сторон, тем более что перекачка денег с оффлайновых изданий в онлайновые с годами станет массовой, поскольку во дворе новый век, новое десятилетие, новые и радужные перспективы, новые возможности формировать имена-бренды, оглашать имена тех, что готов шкурничать и злоупотреблять доверием честных соискателей должностей и добросовестных работников, которые оказались за чертой оффлайновой прогнутости в поисках безапелляционного сетевого успеха.
ПОД КОГО КОПАЮТ СЕТЕВЫЕ КРОТЫ?
Интернет рождает виртуальные информпродукты. Это совершенно новое явление имеет достаточно мощные досетевые корни, о которых сегодня обычно впопыхах забывают те, кто с готовностью и задарма готов воспользоваться уже готовыми информационными кубиками-таблетками, посылая кропотливых информационных "кротов" на хрен.
Я не первый год "работаю" сетевым журналистом-фрилансером и не отстранено наблюдаю за этим тяжелым процессом притирки редакционных коллективов столичных газет и журналов к сетевым предложением фрилансеров. Первое и святое побуждение праведное – ни при каких обстоятельствам не заплатить возможным соискателям материальной благ за свой труд ни гроша. Это и понятно, фрилансеры – в чем-то фанаты, в чем-то дилетанты… Прекрасно и то, что в борьбе за материальное выживание они в чем-то и олухи, которых сам Бог велит облапошивать… Но – до поры до времени.
Фрилансеры не ожидают наград. Как ни странно – на первых порах – их скорее устраивает, что их информационные изыски находят место в сети – все чаще и чаще мелькая на перечневых табулах. Затем происходит тривиальное мрачное действо: тексты с места в карьер начинают таскать и начинять ими страницы оффлайновых изданий – вполне сытых, профессиональных, давно и прочно сидящих на денежных мешках настоящих информационных корольков нашей гиблой эпохи…
Однажды некий "крот" внезапно обнаруживает, что по жизни он был по настоящему слеп, поскольку его тексты – информационные продукты нового поколения – попадают по-старому повсеместно в оффлайн, а онлайновый "крот" не получает за это ни единого гроша. Дикий информационный бандитизм в современных бумажных СМИ тому потворствует. И суть здесь в самой системе ценностей и оценок, которые вдруг ставят все на очень непрезентабельные места. Когда я пишу ВСЁ, то я имею в виду команду: менеджеров, снабженцев, верстальщиков, наборщиков, журналистов, художников, редакторов, рекламщиков… Обнаруживает недавно ещё подслеповатый, а то и вовсе слепой сетевой крот и то, что менеджеры, снабженцы и рекламщики во все времена, при любых обстоятельствах получают свои королевские квоты. Рекламные отделы украинских газет начинаются с планки не ниже 350-500 у.е., тогда как журналисты получают от 100 у.е., а редактора от 150…
Кто за эти деньги станет горбатиться? И в чем сила рекламщиков, а точнее аналитиков по отбору застрельных пиарщиков будущих предвыборных баталий… Там же сидят и пригретые "штабисты" партий, движений и прочей бред-мишуру. Там сидят логисты-программаторы общественного успеха и процветания тех, кто желает общественно благоухать на огромных денежных мешках. Там сидят самые настоящие держиморды-мешочники, хотя и подразумеваются по сути новейшие постиндустриальные нувориши да информбарышники.… Все они – огромный балласт изначально нищих изданий, которые "загружать" на поток просто некому! Зато явлен Интернет, и он начинает быть прекрасным заполнителем пустоты! Газета членятся на блоки, блоки вверяются редакторам, те покорно закрывают глаза на то, как и кем начиняется информобойма, получая на заполнение всей обоймы – всего газетного пространства – материалами, авторство и качество которых изначально сомнительны.
Подобная профанация журналистики выталкивает на поверхность процесса информационных кротов, которые до поры до времени, вроде бы, никому не опасны. Они неорганизованны, они готовы к тому, что их будут тренать, но они как никто уверены, что рано или поздно им будут платить… Поскольку они сложившиеся СЕТЕВЫЕ ЖУРНАЛИСТЫ и истинную цену себя уже знают наверняка… К тому же кроты не приемлют газетной пригнутости и скорее уйдут из издания чем подстроятся под его внешне нервозную мишуру, за которой видна цепкая рука очередной королевской рати вечных местечковых кровей.
09.2002-05.2006 гг.
Ранние публикации, разрознено:
Информационные ресурсы СТАТЬЯ.РУ и PROMOTEEN.COM
(с)Печатается по тексту:
http://www.highway.com.ua/art.php?id=12509
Тамошние отзывы:
Веле ШТИЛВЕЛД 16:53 18.05.2006
Цитата :
Максим Я.Матьєв 15:58 18.05.2006
Веле, ну чому після кожної статті (може, не на ті попадаю? ) Вас хочеться послать? Може, годі на життя скаржитися "А-3 офлайн форматом"?
Максим, если хочется, ... сам себя и пошли! С уважением, Веле ША
Цитата :
віктор 16:32 18.05.2006
нічого не зрозумів про полковників...)))
Виктор, всегда в практике ИМПЕРИЙ существовали ПЛОХОЙ и ХОРОШИЙ следователь, так называемые Белый и Черный ПОЛКОВНИКИ на развод... Разговор наш предметный... Любая ОЦЕНКА, в том числе и положительная должна быть АРГУМЕНТИРОВАННОЙ, ну, хотя бы тремя-пятью словами, иначе ощущаетмя, невольно, прости ИЗВЕСТНЫЙ ПОЧЕРК... Я говорю это с УВАЖЕНИЕМ, но предметно...
Теперь ВСЕМ... А как вам покажется падение за март-май 2006 года падение четырех систем ХР на трех машинах в одной киевской квартире, при том, что установки делали профессианалы и с фирмы Антонова, и с двух дизайнерских фирм и с одной инофирмы! Наладчиков намеренно брал с разных мест, связей ХВАТАЕТ. доказать САМОМУ СЕБЕ ПРЕДМЕТНО, что СНБУ не дремлет... Работают парни... Спасибо, пасут со времени разгона ПЕРЕМОВИН на сайте УФ ПОГЛЯД В МАЙБУТНЄ...Зачем? Это уже отдельный и достаточно крупный разговор. ЗАЧЕМ И КОМУ В ЭТОЙ СТРАНЕ НИЩЕМУ ФРИЛАНСЕРУ ЖЕЛАЮТ ЗАКРЫТЬ РОТ... ВЫНОШУ НА ВСЕОБЩЕЕ ОБСУЖДЕНИЕ... НАДОЕЛО ЖИТЬ БЕЗ КОПЕЙКИ ПОД КОЛПАКОМ У МЮЛЛЕРОМ. ПРОЩЕ БЫЛО ПРЕЖДЕ... ХРИПЕЛА ТЕЛЕФОННАЯ ПРОСЛУШКА. НА НСБУ В ПЕРВЫЕ В ПРАКТИКЕ УКРАИНСКОГО ФРИЛАНСА ПОПЫТАЮСЬ ПОДАТЬ В КОНСТИТУЦИОННЫЙ СУД. НА-ДО-Е-ЛО! ЗАКРЫТЫ ВСЕ ИЗДАНИЯ, А В КВАРТИРЕ БЕЗ ПРОСЛУШКИ НЕ ПУКНУТЬ... Верите ВСЕ устал... Да и жить не-за-что...
РЕЗЮМЕ, фрилансеры так же любят свою страну как и техисполнители из НСБУ, а мысли... Я буду бить мир, в котором под нож на будущее намеченно запланированно до 12 млн. граждан Украины. Вот это не паранойя... И с этим всем нам в период отключки минимальнейших средств от всей массы нищих страны в канун глобального подорожания время говорить, говорить и говорить... Платите, и я стану советовать в должности помощника депутата. Нет платы - есть дискуссия... Почему я за семь гривен в месяц должен выживать десятый год в моей стране, где по нормам ООН любой беженец и эмигрант имеет 75 долларов США в месяц! почему в моей стране два месяца крисис власти? Кому это выгодно... Кого первым подписали под истребление??? кто у нас нынче в Геббельсах, Канарисах, Эйхманах... Я буду орать об этом на весь мир. Заткнете, когда накормите... Сами, СУКИ, жрите за семь гривен в месяц... А опыт фриланса позволяет мне вести общенациональную дискуссию... Почему и за что нас ИСТРЕБЛЯЮТ ФИ-ЗИ-ЧЕ-СКИ???
віктор 16:32 18.05.2006
нічого не зрозумів про полковників...)))
Максим Я.Матьєв 15:58 18.05.2006
Веле, ну чому після кожної статті (може, не на ті попадаю? ) Вас хочеться послать? Може, годі на життя скаржитися "А-3 офлайн форматом"?
* * *
Я вышел в небо – кто-то вышел в веси,
а кто-то на земле живет – чудак,
и жизнь свою на солнышке развесив,
всё делает не эдак и не так…
………………………………
Красиво то, что есть красиво,
а не красиво то, в чём нет
ни первородного надрыва,
ни вкуса горьких сигарет…
На сопределе соучастья –
чумные выворотки дней,
в которых мы не ищем счастье
среди опущенных людей…
……………………………….
Пути туда – исток небытия,
идти туда – тропинка без возврата:
сто грамм, ещё сто грамм, ещё – на брата,
и вот уже кончается земля.
* * *
яйца пиво майонез кукуруза энурез
чипсы стейки божий дар ожирение удар
броколли инсульт селёдка подмывает пах молодка
тих консилиум врачей не видать в гробу ночей
вынос тела скорбно вече умер добрый человече
яйца стейки пах молодки вздохи воды роды тётки
пуповины выдрав шланг явлен пьяница аншлаг…
……………………………………………………….
…суп я сделаю конечно, кто не грешен тот грешОн –
пейте деточки крюшон бог сердечен бесконечно.
* * *
Майский депресняк, прогулка на озера,
в окрест озер проложен битый шлях –
вчера тропинка скотного дозора,
сегодня – пограничье на мирах…
В одном из них цветут деревья сыто
и плотоядно травы дышат – хрум! –
так и куснут болотиной прикрыто
и к водяным русалкам …падма кум.
А те в ответ прошепчут …аум мани,
и по воде промчаться волдыри,
и хоть вчера ещё был муж у Мани –
сегодня он – утопленник, гляди!
Иной же мир бессовестно изгажен
бетонным и кирпичным хлам-сырьём –
здесь трактор ждут, чтоб врыть хламья поклажу
в кордом миров и спрятать водоем,
А дальше будь бы что – хоть и пустыня,
по ней и танки вскоре не пройдут –
она и есть земная пуповина –
Троещины в грядущее маршрут…
* * *
Хоть вроде мы не гунны, но есть у нас свои
и письмена, и руны, и в душах соловьи.
Хоть вроде мы не анты – атлантам не родня, –
несём свои таланты за вешний абрис дня.
Бредём по междометьям отторженной поры,
минуя лихолетья до сроку, до поры…
В нас счастье на оконце, и ангелы в сенях –
сквозь лучики от солнца влекут дыханье птах:
пернатых, невеликих, порхающих вдали
от наших мест не тихих на краешке земли.
Сусальная бравада меж небом и землей
звучит как буффонада на сцене продувной.
Дворы и переулки косятся вкривь и вкось –
вчера лабали «мурку», сегодня в изморозь
уходят наши годы, проходят наши дни –
живём мы как уроды, минорные хмыри.
* * *
Расквасился мозжечек у Лёпы-мудреца –
диагноз в пять словечек – преддверие конца.
Печальный мартиролог он вёл немало лет,
как истинный проктолог духовных кинолент.
Смеялся белозубо, теперь лежит в бреду.
Не дал бы только дуба, столь тяжко мужику…
Вдруг звонят «за Иисуса», мол, празднуйте Шаббат! –
не стоит править труса – такой несут салат.
И требуют смеяться и звонко песни петь,
а я хочу сорваться и в трубку зареветь:
– Какого вы сякого, сектантского еси
мне друга дорогого не чтите на Руси?
На что мне ваши шмансы и устричный салат,
когда лежит в больничке первейший мой собрат?
Катились бы вы в Трою под цокотом копыт,
а милого мне Лёню пусть Дух святой хранит!
1-17 мая 2006 г.
Бога чаще поминали, реже почитали и уж вовсе не ждали. А он взял и позвонил в двери в самое неурочное время.
– Это квартира Штылвелда Веле Аароновича?
– Это квартира моей матери…
– Можно пройти?..
– Простите, а вы – кто?
– бог.
– А почему с маленькой буквы? Впрочем, проходите на кухню… Вот тапочки… Вот только размер не самый большой.
– О, в самую пору… Спасибо… А что это за разводы на стенах?
– Да вот, как-то жарил чебуреки, будь бы они неладны, а горячее растительное масло хотел слить в баночку, чтобы было на потом… А банка лопнула, и масло хлынуло прямо на большой палец левой руки. А я ведь левша. Вот и выплеснул этот чертов рассол вместе с болью прямо на стены…
…бог осторожно чуть прикоснулся к стене. Проступила жестко-бархатистая фактура песчаного цвета с выбитыми кактусами, верблюдами, саксаулами и аксакалами…
– Аксакалы всех более хороши, – похвалил бога Штылвелд.
– Вот тот, самый неяркий – твой предок – то ли Ицках то ли Кахиц… Он слыл знатоком выпечки лепешек прямо на костре из верблюжьих фекалий… У него было две дюжины верблюдов и он придумал сдавать их в аренду… Но как-то в пути одна из верблюдиц родила, и караванщик утаил от Кахица, что верблюженок принадлежит ему, и это очень обидело верблюжьего ростовщика. И тогда он отсудил у обидчика весь караван и всех женщин из рода погонщика и ввел их в свой семейный шатер… Они стали его наложницами и нарожали ему много детей. Ты потомок от первенца младшей дочери погонщика… Одним словом, всё окончилось миром… Душа погонщика отошла ко мне, а душу ростовщика взял к себе со временем Аспид… Вот только верблюжонок, он так и застрял в пространстве… Аспиду он был ни к чему, а мне утаённой зверушки было не надо – стоило ли из-за одного олуха проводить переучёт всей пустынной флоры и фауны. Ведь верблюжонок – что-то да ел, что-то да пил… Одним словом, он теперь у меня пребывает в качестве божьего преподношения, то есть, если поземному, подарка. Так что бери, дарю!
Ааронович тихо охнул. Прямо со стены на него весело и чуть даже озорно взирала мордочка чуть ли не плюшевого верблюжонка. Он лениво жевал колючки и ещё более лениво чуть не срыгивал на пол белую с розой-на-фиолете слюну. Слюна стекала прямо на пол, прикрытый куском купленного линолеума и мгновенно превращалась в кристаллический сахаристый битум. Барельефные рабы тут же подбирали его и обменивали у таких же барельефных торговцев на всяческие товары – от кашемировых тканей до чеканных золотом на серебра кальянов червленых, от которых пряно пахли густые ароматы колдовских магрибских услад…
– И что мне, бог, со всем этим барахлишком делать? – удивился непрактичный писатель.
– А вот что, – осторожно посоветовал бог. – Сдавай понемногу в антикварные лавки всю эту утварь, а затем прикупи себе на рынке контейнер и торгуй… Только, чур, цен не заламывать аспидных…
– А выводить его на прогулку можно?
– Верблюжонка, что ли? – удивился бог. – Выводи, но только поделикатней… Пока впервой с девятого этажа сводит будешь, не с кем не злословь…Потому что тварь хоть и божья, но крепко запоминает. Иного и оплевать сможет. А слизь-то товарная…В ней не только фруктоза с сахарозою, а и сорбенты редчайшие… К тому же в пустыне она служит мылом… Ей скребутся, отчищая кожу от силиконовых бляшек…
- А как зовут верблюжонка? – спросил бога за чаем традиционно гостеприимный писатель.
– Гайрат, – прозвучало в ответ.
– А нельзя ли по-божески с падарком-то… Вот как мне эдакого Гайрата поселить у себя в микродвухкомнатном мире… И потом, что это за маршрут для верблюда – вверх-вниз: то с девятого на первый, то с первого на девятый… По тем же лестничным маршам, по ступенькам, на которых набросаны шприцы наркоманов?
– Дай малехо подумать… Похоже ты прав… Это я явил твердь земную, а человек преобразил ее – от Каракумов до Киевкума, то бишь Троещины… Ладненько. Вот тебе коробок из-под «Кэмел». А изображенным на нем будет Гайрат… Как только выйдешь на улицу, постучи вежливо по коробку, ну, скажем трижды, и Гайрат будет готов к пешему передвижению. Вот только об одном не забывай отныне и присно: коробок с Гайратом будет при тебе теперь вечно, а пешие проходки неучтенышу допотопному необходимы не менее часа в сутки…
За чаем говорили о разном. О том, что и чай теперь как бы не чай, а так себе, морилка сушенная. Бог высказался и того резче и добавил, что и сушилкой моржовой подобный чай не назвать… Но другого не предложил, а крепко заваренного выпил три чашки, страшно поражаясь тому, что в доме нет ни варенья, ни джема… Повернулся к стенному панно и что-то резко потребовал... Тут же рабы застенные поднесли к чаю рахмат-лукум и халву…
Вышли из дому вместе. Бог в божьих сандалиях на босо ногу, а Штылвелд в бутафорских шлепанцах из пресс-кожи… Бог в ветровке, а Штылвелд в джинсовке, бог в джинсах, а Штылвелд в брючном рванье цвета хаки. Попрошались. Бог напомнил писателю о коробке сигаретном и пронаблюдал, как некурящий писатель то ли постучал, то ли пошкрябал по поверхности коробку.
Гайрат явился тут же и переполошил въезжавшего во двор владельца «ауди». Водила крякнул, бог растворился, а Гайрат сел на тонкие резные мослы. Между двумя его горбами был жировой плавун, который напоминал силикон закачанный в выпуклую грудь демисезонной порнодиве из дешевого риалити-шоу.
Ааронович на животное ростом выше ослика из окрестностей Варны родом не сажался. В пионерском детстве своём, правда, сиживал на ослике, водворенный на круп животного старанием двух болгарских мальчонок. Им эти старания еще аукнуться, а Веле перелетел через голову опешившего животного и оказался прямо перед ним на пятигранной бетонной плите, чем странно удивил орущего в ту пору самца. Сам ослик как раз был шибко озадачен тем, что в окрестностях той же Варны ослицы под него не было… Вот и ишачил он от восхода и до заката, стоя на одном единственном месте, с которого не собирался никуда трогаться впредь. Авантажный пролет над осликом отрезвил советского пионера, и он ревонул почище самого обездоленного ослиного мачо, и тот впервые сорвался с четырех своих серых ног и понесся под откос пологой горы, у подножья которой плескалось Черное море. Там он врезался в шоу пляжных красоток и нарвался было на тумаки разгневанных устроителей, но вместо этого решил тормозить, уйдя в песок почти по самую морду. Тут же набежали дети и стали с восторгом и умилением рассматривать серого чудака, предлагая ему дешевые болгарские жвачки, тогда как сам ослик отчего-то неторопливо, но крупно заплакал…
Впрочем, в тот раз все окончилось хорошо. Подоспевшие красотки осыпали ослика розовыми лепестками, а пляжные спасатели отрыли и отмыли его, посадили на его розовощекую в розовых же бантах малышку и поставили перед пляжным фотографом. Девочка улыбнулась… Болгарские мальчиши осторожно подняли Штылвелда и один из них, знаток советской поэзии с очень мягким акцентом прочитал Штылведлу как молитву «ничто нас в жизни не сможет вышибить из седла»… Синяк на заднице вместе с мальчиком перемахнул две границы и к Киеву стух… Образ ослика трансформировался в покорно лежащего перед Аароновичем Гайратом, и Ааронович отчаянно взгромоздился… на допотопного верблюжонка. Затем началось шествие…
Ехали они бесцельно вдоль проспекта Маяковского, нисколько не смущаясь тому приему, который уготавливал для них «спальный» массив. Вот раскорячившись полуспала, полулежала молодая татарка, брошенная прямо здесь на тротуаре ещё с вечера своим собственным ленивым сожителем. Попранная женская красота, однако, выпила накануне изрядно и теперь неторопливо потягивалась, хрустя в каждой ловко пригнанной косточке. Мать честная, даже в такой ипостаси, обрамленная иссиня-черными волосами была она хороша. Нисколько не смущаясь, прямо с асфальта попросила на опохмелку. Пришлось дать. Ааронович сыпанул ей в ладошку пригоршню неведомо откуда возникшей в пространстве перед ним мелочи, но только мелочь сия была несколько странноватой… То ли годами выпусками из будущего, то ли монетными дворами – из прошлого…
Штылвелд задремал. Кемарил, правда, недолго. Путь ему и его транспортному средству перекрыл автомобиль гаишников, которые почему-то не ему самому, но верблюду зачитывали его гражданские права. «…вы имеете право на бесплатного адвоката…». Гайрату же, которому эти права ничего к его праву на ежедневную часовую прогулку не прибавляло, неторопливо и точно плюнул блюстителю дорог в рожу и прошествовал дальше…
… И что вы думаете? Что дальше были погоня и оцепление? Нет, я просто проснулся… В дверь звонили… Пришла почтальон… Принесла пенсию матери – 402 и мне 7 с хвостиком гривен. Я криво улыбнулся… Субсидии за квартиру мэр-банкир снял. За коммунальные услуги и свет предстояло заплатить 140 гривен, за связь и услуги Интернет-провайдера – ещё 100. На 169 гривен надо будет месяц вдвоём нам с матерью питаться… Пять гривен и 30 копеек в сутки на двоих… Две гривны 65 копеек… на человека…. Это даже меньше, чем стоит сегодня в Киеве литр кефира… Мэр-банкир, мэр-бандит… Ах, где ты Гайрат, и почему бог подарил мне верблюда… Не затем ли, чтобы я напомнил господину градоначальнику, что «легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому в рай», даже если он выстроил на крови обездоленных киевлян уже здесь и сейчас – свой собственный персональный рай на земле…
… Сегодня под разговоры о благодеяниях мэра киевского практически выжаты из окрестной жизни минимальнейшие послабления неимущим киевлянам. Если вы получаете для ходящего под себя человека памперсы от благотворительной организации, – и это при условии, что без памперсов подобный человек просто не может содержаться, – вам тут же делают пересчет и сообщают всему окрестному миру о повышении вашего личного благосостояния… И отныне вы платите сто процентов за квартиру и не получаете минимального вспомоществования на ту же православную Пасху. Уродства новой мэрии явно очевидны. Опасна и гебельс-пропаганда нового градоначальника Киева… Многие начинают верить, что вот де явлен истинный благодетель народный… Но если это БЛАГОДЕТЕЛЬ, то когда же нам ждать полноценного народного Ревизора, чтобы произвести полноценную ревизию низко девальвированной совести киевского политического жулья!
Ах, где ты мой Гайрат! Пора нам с тобой въехать прямо в мэрию и позадавать вопросики милейшим сволочам, куда они ведут обездоленный Киев, в какую бездну правят бразды градоначальичьи… Цаб-цабе, цаб-цабе, йо!..
10-11 мая 2006 г.
«Пятьдесят километров неба,
пятьдесят миллилитров счастья,
пятьдесят киловатт любви…»
– поют молодые голоса на Андреевском спуске 9 мая 2006 года. А я ловлю себя на мысли о том, что кто они, да и все мы – никто сегодня толком не знает… вот тот же старик Винарский… уж сколько о нем написано – и хорошего и иронического – о старом поэте и барде, а он все являет и являет новые лица… Сегодня – это дуэт на двоих с внучкой – по возрасту Алисой… Вместе поют по гитару, вместе токуют над поэзией Винарского… «Назовите любое слово» – и начинают петь в унисон двенадцатилетняя девчушка и семидесятилетний старик… И у них своих пятьдесят километров неба… И у кого-то ещё пятьдесят миллиграмм любви… Но обществу давно на это глубоко и прочно начхать… общество давно перешло от рассмотрения идей человека к комплексу идей манипулирования человеком – имяреком безличностным – с точки зрения понимания проблемы черными карлами манипуляторного злодейства…
У Алисы в руках денежка – две и пять гривен, из которых она выкручивает нечто отдаленно напоминающее фантик шоколадной конфеты… У нее очередным фокусником отобрано босоного-бродяжье детство. По словам Винарского – она местная бродяжка… По лицу – она его внучка… Но старик куражиться… Мол, вот взял и подобрал… Исполнение прекрасно, но последующий наезд на собственно меня отрезвляет… Как. Мол, смел опубликовать в сети стенания старика по поводу… Отсутствия женской ласки и не присутствия яблочек молодильных… Я только посмеиваюсь – сам же, чудак, эпатирует публику, а когда описываешь сам процесс этого эпатажа, то невольно превращаешь старика в большого хохмического ребенка. Нет! Больше об этом не напишу…
Буду писать только о просто людях – не художниках, не журналистах, не о писателях и поэтах, кроме которых, увы, в моем окружении других просто людей не существует…
Придется их подглядывать исподволь, коль скоро они, люди, выбиты из расчета, а оставлены лишь всяческий циничные инструкции по манипулированию человечками с сексуальными, агрессивными и службистскими подтекстами, из которых делают всяческие микши и предлагают поливать этими микшами безсгласно-безучастных и «строить» под фирмы, фирмочки, рэкитеров, погонял, вышибал, маклеров, сутеров и прочих сволочей из жизненных отстойников повседневности, которые – все без исключения – я дико ненавижу. Мне не приятно и не понятно, как так можно и кем дозволенно именно так распоряжаться с окрестным земным человечеством: Да-да, и по какому именно праву дозволено все нынешнее подконтрольное государству скотство – от низов народных вплоть до самых высших эшелонов государственной власти…
По телику фильмотека ужасов… А в канун Дня Победы вдруг пробивает на фазу… Нет и не будет места в новом проклятом веке ни ЧЕЛОВЕКУ С РУЖЬЕМ, ни тем более СУДЬБЕ ЧЕЛОВЕКА… Нет и не будет место рядовому герою и геройству лейтинантско-майорского пошиба….Ушло время комбатов, прошагали батяни-комбаты и рядовые взводные в вечность… Теперь некий капитан из МОСКОВСКОЙ ЖАРЫ тупо отшарашенный по американскую киношарашку опять растит горы мускулов и учиняет очередной гангстерский мордобой в центре Москвы, а уголовная братва из ДЕВЯТОЙ РОТЫ являет чудеса храбрости во имя защиты отобранного у всего скопа Отечества, на которое нам, украинским гражданам, взирать уже жутковато…
На телешоу Савика Шустера СВОБОДА СЛОВА, посвященному реализм украинского кинематографа прозвучал от телезрителей почти риторический вопрос – о чем снимать, дескать, будете: смастерит ли украинское кинопроизводство американский либо российский, но доморощенно оплаченный кино-секондхенд, либо явит человека… Увы. Украинские реалии таковы, что вся киношарашка шарашит нас национальными героями, либо что ново уж совсем, идиотами – ШТОЛЬНЯ! А какой теледебилизм украинских сериалов... Жуйка слов с привкусом вялотекущей шизофрениии от той же Оксаны Байрак, неореализм национального отупизма, обструкции всяческому здравомыслию, какие-то наносные игры в бесгероизм МЕСТЕЧКОВО-КАКАНЫЙ, так и хочется запустить молотком в телеэкран – во все это скопище дежурных телемиазмов и взвыть в одночасье…
Что я по этому поводу думаю… В Японии в конце восьмидесятых прошлого века была разработана национальная доктрина, направленная на изучение… ЧЕЛОВЕКА… Если хотите, вся Япония являла и являет сегодня собой институт по изучению человека… А мы, славяне, смакуем разъединяющий и умаляющий нас окрестный бандитизм, и тем разъединяем, умаляем и отупляем свой великий и древний народ. Забывая, что именно Украина, например, родина прикладной кибернетики… Нам стыдно сознаться, что не только в 1986 году на крыше третьего реакторы мы угробили полуторатонные японские роботы-манипуляторы, но с тех пор не создали ни единого своего робота, тогда как роботы из Японии сегодня вальсируют по паркетам мировых технопарков и подают гостям сложнейшие чувственнейшие меню, а японский кинематограф исследует тончайшие переливы ив глубинах человеческой психики, а не сопливит часами: да… нет…. Маша сказала… Гарик ответил… Дом-2 Дебил-3… На четыре рассчитайся… Каждого пятого под откос жизни… Шудра мы проклятая… Грязь из под ногтей недозвездного человечества…
Мне противно жить в эпоху дебилизации населения великой и древней страны… Я хочу создать институт человека и стану отныне являть на ресурсе простые человеческие истории без правок времени, я хочу слышать настоящие человеческие исповеди на ТиВи без прикрытия идеологов, без припудривания, без париков на лысынах и паричков на гениталиях… Туда просто не нужно лазить тем, у кого ещё есть сегодня душа и сердце, мозги и совесть… У кого еще в запасе остается хотя бы пядь неба и пять миллиграммов любви… Даже при отсутствии повседневного счастья и идеалов.
10 мая 2006 г.
Последние дни апреля выдались по-летнему тёплыми. В диспетчерском отделе, в связи с предстоящими майскими праздниками, наметилась послабуха. Сутками на машинах будут крутиться оперативные сводки и квартальные формы главснаба: СН-1, СН-2, СН-3, СН-4…
Экомомички из триста шестой гудели потревоженным пчелиным роем, но были приветливы и улыбчивы, как бывалые холостячки… По сельским меркам – в девках они уже насиделись, но по городским были вполне респектабельны и медово аппетитны для старперов из руководства ЦСУ УССР.
Случалось по утрецу диспетчера то и дело находили аккуратно выставленные в коридоре РВЦ пустые бутылки из-под армянского коньяка, а так – всё выглядело благочинно, если б только не запах. Из комнаты разбитных экономичек раньше чем в остальных распространился запах «шанелей» №3 и №5. С этим смирились представительницы иных служб и отделов, и только проходя на обед мимо обласканной начальством двери с любопытством превеликим словно желали заглянуть неожиданно вовнутрь этого привилегированного бабьего царства.
А тут пришла срочная разнарядка – выставить в колонну Первомайской демонстрации особо ударных тружениц… Одним словом, именно снабженок и отправили в эту колонну, и оттого с утра гремели в отделе, обычно тихом, какие-то неожиданные громы и молнии… Ведь сводки считали ЭВМ и обслуживали их сменные инженера и операторы, которые и несли на себе реальный крест всех четырех квартальных СН. А на правки из пятерых дородных оторв требовалась только одна. Этот крест и приняла на себя старейшая труженица Софья Борисовна Каплер, а все прочие были отправлены на инструктирование в Ленинский райком партии…
Теперь все остальные дамы словно получили неожиданную сатисфакцию: «утро красит нежным светом стены древнего Кремля», непременно подпевали они, проходя мимо растревоженных шанелевских выхухолей…
…Вениамину было скучно… Сводки операторов телеграфных аппаратов были давно подсчитаны… Якунина врезала за смену 28 000 символов, Мартиросян, как и всегда, – 15 000, а егоза Бабушкина 36 000! Он уже побывал в цеху и пожелал им всем доброго дня. Они же в ответ дружно ему пропели, что «поднимается с рассветом вся Советская страна», хохотнули с нахлестом, сверкнув при этом угольками, озерцами и изумрудами глаз, и врезались вслепую в долбеж оперативных восьмидорожечных перфолент…
Внезапно зазвонил телефон.
– Привет, старик! – звонил адвокат Тригрошин. Ровно столько по-человечески он и стоил, но его отец некогда выступал на стороне знаменитого писателя Хитролисицина, которому смягчили срок с 10 лет без права переписки на десять лет с правом переписки раз в полгода в более либеральном Приволжском ГУЛАГЕ, где были всегда доступны и ответны мордвинки…
Впрочем, Алекс Тригрошин в новые времена предпочитал о том помалкивать – знаменитый Хитролисицин давно отсидел свои десять лет и перебрался на жительство в США, не пожелав ласк мордвинских, но, написав громкий антисоветский роман «Один день Степана Кирилловича»… В романе том он вскользь упомянул и об отце самого Алекса. И получалось, что был отец старинного киевского филерского рода, и в память о том имел даже альбом, где и отец его (дед Алекса), и брат деда, и отец отца – их почтенный родитель – были царским филерами еще в жандармской охранке, а альбом сей выпросили у кого-то ещё во времена Киевского Губчека, чем и гордились всем своим филерским родом.
У самого Венечки деда губчекиста киевского свои же еврейские уркаганы повесили по-особому – можно сказать даже с почтением – головой вниз, отчего тот и скончался от непременного прилива крови в его служивую губчекисткую голову. Правда, давно это было и кроме семейного предания, ничего более у Венечки в доказательство преданности рода советской власти и царскому правительству не имелось. Одним словом, был он куцеродно неамбитным парнем, к тому же писал стихи и денег по-советски зарабатывать не умел. Но тем и был интересен юркому адвокату, что у Алекса всегда был в качестве живого примера перед глазами – а кем бы и тот мог стать, окажись отец его менее изворотливым и чуть ли не вторым прокурором вместо защитника на закрытом процессе Хитролисицина.
Впрочем, и оценки автора романа «Один день Степана Кирилловича» – мол, дескать адвокат литературного Степана Кирилловича всего лишь мелкий филер-сучара, старик Тригрошин не чурался и всегда гордился подобной оценкой, как неким особым знаком качества своего наследственного филерского ремесла, облеченного адвокатским званием в сменившей царскую советской империи…
– Сегодня, старик, потребуется твой вкус! – весело затороторил Алекс. –У Вальдемара дилемма: Шербицкий потребовал в колонны Первого мая молодых тружениц, поскольку после Чернобыльской аварии женских лиц в колоннах поубавилось, а это не есть хорошо с точки зрения мудрого партийного руководства... Одним словом, жду у себя сразу после работы. В полседьмого вечера. Не опаздывай! Кстати, познакомлю тебя с интереснейшим человеком. Он старлей юстиции – районный прокурор.
– Хоть не прокуратор всей Иудеи… И то хорошо, – тут же сьюморил Родман.
– Не спеши с выводами, Вениамин, – Вольдемар имеет достаточно полномочий. Но об этом потом.
***
День шёл по своим вечным канонам. Приходили и уходили заказчики из Хлебопродуктов: считать рецепты ситного украинского по запасам муки, соли и солода, затем пожаловали две враждующие фирмочки из КПИ – сидели в одном здании и на одном этаже, но в разных концах коридора – работали над одним и тем же НИР, но от разных ведомств.
Затем забегал начальник планового отдела – стареющий сын репрессированного по делу о безродных космополитах еврейского детского писателя. Затем зашли степенные электронщики и проговорили о часах ночной профилактики, затем пошла вереница аспирантов из солнечной Молдавии, Эфиопии, Грузии, Занзибара, Армении и Азербайджана. Армяне не дружили с эфиопами на почве бытовой, поскольку при единой ортодоксии христианства по-разному понимали проблемы уборки общих общественных мест, а у молдаван с азербайджанцами был один общий научный руководитель, и время от времени они просчитывали совместные блоки в едином алгоритме какого-то сверхсекретного АСУ, последствия которого однажды ощутила на себе реально ни в чем не повинная перед асушниками украинская столица… Кто-то упустил всего четыре нуля и целый год в Киеве ощущался острый дефицит зубных щеточек, отчего на впредь был введен некий блок логической проверки на соответствие значащих нулей некой абстрактно-допустимой товарной массе…
Шесть часов вечера подкрались внезапно. Тридцатое апреля выпадало на субботу. А в воскресенье весь диспетчерский отдел должен был стоять напротив правительственных трибун у Горсовета в качестве линейных караульных, разделяющих колоны районов…
…
Звонок в холеные двери семьи уважаемых киевских адвокатов на Круглоакадемической централе был мелодичен. За дверью неторопливо щелкнул выключатель в прохожей. Вениамин вошел с вежливым приветствием.
– Это ко мне, – коротко бросил Алекс матери после столь же короткого приветствия Родмана.
Парни прошли в комнату, где их уже поджидал веснушчатый рыжеволосый крепыш.
– Вольдемар, – мягко представился тридцатидвухлетний мужичок, но как-то сразу перешёл к делу.
– Ты, говорят, писатель, а тут у меня деликатное дельце… Поручено отобрать в колонны несколько контрольных мордашек… первого пройдут в колоннах при подписке о невыезде, а второго – кого опять отправим в СИЗО, а кого и отпустим…
– А кто они, если не секрет?
– Да что за секрет? Подследственные, совершившие административные нарушения. Одним словом, блядво. Вот альбом. Посмотри, пока будем пить кофе. У меня нет секретов от Алекса, и на сей раз от тебя. Поскольку ты полезен, и твоя польза зачтется…
Родман поежился. Что-то в болтовне этого говоруна Венечку неприятно насторожила. Но всё же альбом он взял. Перед глазами замелькали лица тружениц подворотен – алкоголичек, венеричек, миньетчиц, попрошаек и валютных проституток – путан. Последние всех более были ухожены… Но последняя страничка этого фотодосье просто поразила Венечку. На ней была отснята развеселая группка четырех отчаянных модниц, о которых писали в киевской прессе. На Красном советском знамени были брошены лейбами вверх американские джинсы.
– Начни с этих, – с тихой подковыркой предложил Родман.
– А что, – не удивился Вольдемар. – Этим сучкам уже впарили за Левобережный гамбит. Это там они прямо на стройке гостиницы у станции метро Левобережка умудрились скупиться джинсой за этот флотоснимок. Их взяли сразу, после публикации фотки в «Вашингтон пост», но вонь вышла не в нашу пользу. За них встали горой три западных президента. Они-то, дурочки, и не знают о том. Выпустим, и на демонстрацию пешедралом под красные знамена Ильича…
Затем отобрали из тех, у которых не были зубки на разъезд, и явные признаки сифилиса на ещё не обезображенных лицах.
– Так, этим повестки, а вот этих, как ты их только вычислил, писатель? Все трое сидят у меня восьмые сутки.… А знаешь почему, вместо трех суток, восьмые уже парятся эти дурки?
Под балык и семгу было выпито уже не первую рюмку.
– Не-а, – честно признался Вениамин.
– Ладно, – резюмировал Алекс. – Ты хотел идти выписывать им повестки. Так что пошли. А то мне еще вечером читать заключения судебной экспертизы по делу о групповом изнасиловании.
– А кого выбросили из носилок?
– Если честно, – луженную, но она предоставила доказательство – пальто деми в сперме якобы всех троих молодцов.
– Ну и? – с иронией зевнул Вольдемар.
– Да, там действительно сперма от четырех разных концов… Но не подследственных…
– То есть её насиловали регулярно? – поинтересовался Родман.
– С миру по нитке… – вежливо прервал щекотливое обсуждение адвокат.
Приятели тронулись на улицу, где стояло районное ведомство Вольдемара, чуть выше домика семьи Ульяновых в Киеве… Домишко оказался столь же ленинским, и вошли туда приятели беспрепятственно. Возможно, что сам старлей от юстиции представил их как осведомителей…
В ведомстве, в кабинете старлейском уже не пили, а вот чайком решили всё-таки побаловаться. Родману, как самому неприкаянному, выдали трехлитровую банку, а сами – адвокат и старлей – стали перебирать кипы документальных дел административно задержанных шлюх и аферисток, задавшись целью отыскать явно потерянное напрочь дело.
Родман пошел в туалет, опорожнил мочевик, поставил трехлитровую банку и тут обнаружил, что вода сочится в банку едва-едва. Стал ждать. Чуть поднабрав воды, банку пополоскал, а затем снова набрался терпения и возвратился в кабинет только через двадцать минут. В кабинете без него пили. Но и ему заначали на донышке алюминевой тюремной кружки, из которой он, поморщившись, выпил, и нагнулся за чайником, который сиротливо стоял в дальнем углу вместе с комплектным к нему электрошнуром.
Чайник, как оказалось, стоял вовсе не на полу, а на деле некой Ребриковой Ксении Ниониловны, о котором почти уже с отчаянием говорил Вольдемар.
– Придется, видно, переписывать заново…
– Уже не придется, – успокоил нового приятеле Венечка. – Вот оно…
– Только не смотреть! – Оборвал Родмана Вольдемар едва ли не на полуслове.
Посмотрел дело сквозь сткелышки адвокатских очков Тригрошин:
– Так здесь же даже не тянет на административное наказание… Хочешь, я это тебе сейчас как дваджды два докажу!..
– Ничего ты мне здесь, Алекс, доказывать больше не станешь… Да и Родману меньше знать – крепче спать… Ты только, Венька, не обижайся… Не твоего ума это дело. Мы служим Родине, а ты только вычислительному центру ЦСУ этой Родины… У нас и прав на ошибку больше, и понимание чувства родины – ширше... Так что скоро рассвет… А посему… Утро красит нежным светом… На коня!
Затем они пили чай, Вольдемар выписывал повестки, а Алекс с Венечкой травили всяческие анекдоты…
Допили коньяк и расстались они только к утру, когда из метродепо вышли курсировать первые поезда, на одном из которых и убыл домой, более не служивший своему странному Отечеству Родман.
Первого мая у Горсовета он стоял на белой отметке обтекаемый с одной стороны пышнотелыми экономичками всех вверенных руководству страны ведомств, а с другой стороны столь же чинно шли нестройными рядами, прибывшие на демонстрацию по повесткам районного прокурора Вольдемара подследственные. Радовала то, что была среди них и Ксения Ребрикова, и молодые хохотушки в американских джинсах, так опрметчиво обмененных на красное полотнище своей Родины – СССР.
Со всех сторон пели: «Утро красит нежным светом…», а диспетчерский отдел РВЦ ЦСУ УССР дружно сосал через поливиниловые трубочки домашний самогон пожелавшего остаться и по сей день неведомым доброжелателя, стоявшего в том же строю, как раз в том месте, откуда в машину Генсека Горбачева за год до этого швырнули портфель с требованиями участников Гельсенской группы…
29 апреля 2006 года
Свобода – это не только, когда тебе никто не мешает, но когда уже и сам ты уже никому не мешаешь – Веле ШТЫЛВЕД, газета СТОличная, № 7(330) среда 15 января 1997 г., г. Киев
В 1991 году все мы отрывались от андеграунда. Так начиналось для нас новое время. Хороши ли мы были «гуси»?
Теперь трудно сказать. Время перемяло нас. Что-то мы вынесли на свет из своих духовных каменоломен, с чем-то до поры до времени согласились, но с годами восстановили собственную ориентацию в пространстве и вдруг обнаружили, что в чём-то навсегда мы так и остались вчерашними, или, как любит говаривать мой давнишний приятель Леонид Нефедьев, мы превратились в ярмарку сервантесов и дон-кихотов, но пришло время стяжателей и подлецов. Скорее не пришло, а мы сами допустили их в на время оставленный храм.
Прерогатива свыше земного человеческого правосудия обычно принадлежит времени, и не нам за ним поспевать. Ведь и как обогнавшие нас подлецы, мы уже пребывает в нём…
А что увидишь изнутри? Даже физики-ядерщики сетуют: «Не всегда и не всё!..» А просто живые? Они хотят отвалиться на бок в Новом году, до того задрала их жизнь…
Сопереживать ли им или плюнуть на всяческий альтруизм и устремиться за лидером – вот в чём вопрос. Но ведь в лидерах по-прежнему ПОДЛЕЦЫ. А коли вырвешься – не станешь ли с ними и своей эпохой беспредельной вровень?
Но близкие смотрят с ужасом – у тебя просто нет Завтра! Да, им, близким, такого оголтелого капитализма не обещали – капитализма дальних за счет гибели ближних…
Это, ребятушки, не капитализм, а голый империализм с перекошенным зверским лицом в отдельно взятом осколке, правда, уже поверженной совковой империи, как нас пытаются теперь убедить, – империи Зла. Ну, а тогда, то, что происходит в окрест – что это? ЧТО Э-Т-О???
Довоенная Польша так и не сумела подняться до своего собственного осознания. Она прошла свой собственный долгий путь национального урона и восстановления с 1918 по 1981 гг. А это почти столько же (с отхлёстом десятка лет) сколько просуществовал СССР и 127 государственный Вавилон. Тот самый Вавилон, который и пленил библейский еврейский народ… Впрочем, сегодня не о нём, а о независимой Украине…
По всему и у нас ЗДЕСЬ всё устаканиться только в 2060-ты гг. Так долго моё поколение не протянет. Не будет на земле и меня, так что бравурно оптимистическое – тогда и посмотрим! – не обо мне. Так долго не живут.
Пророк Моисей потому и был библейским революционером, что подобную прорву лет он свёл всего к сорока! За счет чего же он сократил эпоху своего жестоко гонимого на Земле народа?
Если откровенно, – то только за счет Духовности и Гуманизма, которую вложил в великую Веру, ибо сами божественные скрижали он получал дважды.
…
С удовольствием слушаю афоризмы наконец-то неглупых депутатов Верховной Рады. Так и кажется, что ВР внезапно посетил дух самого Григория Ссавича Сковороды. Но прежде всего запоминаются и звенят в ушах две крылатые фразы:
В то время, как в Албании началась гражданская бойня, перешедшая вскоре в самую обыкновенную и настоящую гражданскую войну, в Украине возникло и получило общественные поддержку и понимание стихийная духовная политическая партия НООСФЕРИЗМА.
Видимо это ей предстоит создать неправительственный общеукраинский фонд гражданских общественных инициатив, пока депутаты будут решать проблемы разворованной и изъязвенной экономики в какой-то по-детски абсурдной неприязни к России. И при этом ещё торжественно чревовещать, мол, ЧЕРЕЗВЫЧАЙНЫЕ СИТУАЦИИ ГЕНЕТИЧЕСКИ ПРОСТО ВСТРОЕНЫ В НАШУ НЫНЕШНЮЮ ПОЛИТИЧЕСКУЮ СИСТЕМУ…
Это для кого же весь этот крепко бесбашенный беспредел стал внезапно СИСТЕМОЙ?
Для наворовавшихся? Сегодня в программе ВРЕМЯ я увидел, как били ногами по лицу привязанного к столбу придорожному албанца. Но не за этническое его состояние, а за… материальное. Сей осужденный был отнесен, свершающими пресловутый «закон Линча», – к «новым албанцам».
Есть и у меня кандидатура того, кого бы следовало подобным образом линчевать, коль скоро Государство отказалось от регуляторных методов, квот и воздействий, однако… Да не подымится у меня на него рука ни в 1997 г. ни позже… Он из мира допущенных в наш вечный Город менял и поступки его негожими… И судить бы его следовало по законам нашего времени, когда запросто в обменном киоске могут застрелить киоскера, как к примеру в обменке на Чкалова…
*** В 2002 году, выйдя из своего дома герой этих строк был убит по законам сформировавшего его страшного времени – выстрел в область шейных позвонков влёт, а затем контрольный выстрел в голову. Своим возмущением я на пять лет опередил породившее и осудившее его время, но до сих пор лежит в столе написанный в те годы роман ВРЕМЯ МЕНЯЛ. Милиция и прокуратура публиковать его настоятельно не рекомендуют. Тогда же я приписал:
…Да, сегодня он киевский меняла – выходец из солнцевской мафии: молоденький, обозленный, отчаянный, низкорослый, пришлый, амбитный с проблесками христианской морали в повседневных дневных поступках. Но упаси Бог, по итогам дневных с ним разногласий встретить его в сумерках или ночью…
*** Нам теперь пытаются говорить, мол, вышние силы ниспослали нам НАКАЗАТЕЛЕЙ, и он был одним из них… Мы несколько раз пересчитывали его годы на пальцах… Сегодня ему было бы 33! Прирожденный лидер с профилем Александра Македонского он сумел подмять под себя многое и многих, создать киевскую империю менял и уйти от нас в Небытие в возрасте тридцати неполных лет…Прерванный полет, эмпирический ум, жестокая гениальность, мальчишка... А мне почему-то до сих пор жалко его. Он видел удивительные волшебные сны и заказывал по ним романы-фэнтези, а просыпался и жил диким изголодавшимся зверем, бежал с Нагорно-карабахской армяно-азербайджанской войны – по сути, он не хотел убивать, но содеянное им поразительно и ужасно! Такой себе Гайдар-Голиков перестройки… Из голиков в соколики… Всегда через кровь – душою в Небытие, а легендами – в воровскую вечность… Когда-то я расскажу, что он был человеком, и тогда станет понятно, что даже таких «новых» русских, украинцев, армян, татар и албанцев нельзя бить носоками кованных сапог по лицу… Но тогда создатели, запрещенной позже в Украине программы ВРЕМЯ считали иначе… Только заканчивалась вторая российско-чиченская бойня, с которой, как и с описанной прежде, как и с Абхазии сбегали к нам в Киев «дикие» грузины, чеченцы, абхазцы, армяне и азербайджанцы, чтобы становиться «новыми» и ужасными… А киевская молодежь страдала от хандры и сплина и уходила в нирвану.
Хандра, сплин, нирвана имеют единственный нравственный корешок – недеяние… Знавал я и таких, кто будучи совершенно здоровыми, годами не покидали постели: то ли для очередных рекордов а ля Книге Гинесса – с фисташками под пиво, то ли знать бы ещё для чего… Впрочем. Таким вот городским, потерявшимся в НЕДЕЯНИИ городским местечковым мауглям можно всё же предложить поискать себя в неких достойных делишках и убедиться, что их нигилизм не только розовый, но и разовый. Но если он уже заскоруз и отторможен уже давно, то выход из него может быть найден только по логике отгрызания себя от несостоявшегося в душе прошлого. STEP BY STEP… Хотя бы ради самого светлого и вполне реального Будущего, хотя в нём всего более всех нас прошедшие…
*** пятнадцать лет разуверили.
Плюнь в свое варево предощущения смерти, и оттуда дыхнет на тебя твоей собственной жизненной несостоятельностью. А напрасно. Ведь даже коварство – это тоже поступок! Так поступай – шаг вперёд – в бездну, либо – два шага назад к делам и побуждениям Звёздного Человечества!
Одна молодая японская застенчивая, крайне застенчивая девушка вот уже три месяца крайне беззастенчиво раз в неделю плачет о себе по-английски. Этой «шай»-девочке 23 года, и живёт она в Токио, и что думает там о ней тамошний её молодой человек, нам здесь неведомо. Но не столь уж трудно понять, о чем думают подобные ей наши «столь же застенчивые украинки» обрывающие газеты объявлений на самых интимных полосах… с мясом. Подобная застенчивость позволяет перетечь на твою духовную территорию всякой твари по паре… Охрани истинная стыдливость себя, и хранима в любви ты будешь!
Ростбиф с кровью одинаково любят и ненавидят – в равной степени – люди всех сортов крови и пяти древнейших рас человеческих – белой, желтой, красной, сине-фиолетовой и черной, а также вечные подъедатели за всем Человечеством – тараканы. А вот ночные кошмарные видения с остатками варенных раков, азартно поглощаемых тараканами, воистину, издали нередко напоминают самых настоящих шевелящихся на блюде кальмаров! За такими чудищами поостерегутся охотиться пауки. А как вам покажется салат из подобных шевелящихся чудищ под майонезом из пылкого воображения? Тут уж точно – ховайся, кто может! Но для этого, сколько же времени надо не делать ничего более, а только воображать кулинарный Армагеддон! Лично я бы предпочел этому – вареники с мясом в сметане – прямо из чугунка. Но сам бы их прежде сварил и заправил – реально – своими руками без толики житейского нигилизма…
Впрочем. В киевской поэзии давно и прочно идут тараканьи бега под предводительством Евгении Чуприной, так что все желающий очень даже запросто могут поучаствовать в отборочных играх и даже вскарабкаться на некую жердочку виртуального пьедестала.
А если вас всё же посетит и станет разъедать – уже даже не язва, а едкая щелочь сверхкислотной среды вашего обитания, то полагайте на свою собственную встречную въедливость в эту среду и некие трансмутации этой неприкаянной среды под себя… И тогда чуть с гнусавейшим хохотком поёжиться и похрюкает эта среда на той общественной дыбе, под которую вы её подвели и внезапно подвесили…
Ибо нельзя сразу сказать всему окрестному Человечеству СТАНЬ. Ведь все мы уже какие-нибудь есть, ведь всё мы уже как-нибудь состоялись… Надо говорить каждому Будь! Просто будь ЧЕЛОВЕКОМ! В дружеской беседе это любого по-настоящему отрезвляет!
Текст 1997 г., адаптация 2006 г., *** – вкрапленные коменты 2006 г.
*
Допоить до гробовой доски всех, кто пережил душевный шок:
это всем отечествам с руки – утверждает пьяница-пророк.
В этом ли вся радость бытия – на ханами* сопричастность к миру:
в саккурном цветении земля, а поэту отдавило лиру.
Он печально вышел из себя в кабаке грошовом на мгновенье,
а вокруг в цветении поля, но поэту нужно вдохновенье.
Он подходит к стойке: «Наливай! Не душе уже, а взросло – телу,
а душа протиснулась в трамвай, чтоб умчаться к крайнему пределу.
Тот предел – исток небытия, путь туда – дорога без возврата:
здесь сто грамм да там сто грамм на брата – и уже кончается земля.
ХАНАМИ – праздник цветения сакуры.
Длится в Японии не более четырех часов в году!
*
Когда рушник льняного полотна
на стол стелила бабушка Орыся
затем, чтобы вареники сполна
раскладывать, чтоб пышно поднялись те, –
она смотрела тихо в образа
и благостно шептала ту молитву,
чаровные чьи дивные слова
забыло время, идучи на битву
за власть «советов» в злые Покрова…
С тех пор – в запечке плачут домовые,
вареники слежались в трын-трава –
ни взять, ни жрать – гавеники сплошные.
А бабушка Орыся отошла,
и на погосте мальвы заалели,
и маки запылали среди дня,
в котором мы вареников не съели
бабусиных, волшебных, колдовских…
Об этом надмогильный этот стих.
*
Благочинны Благовесты древней исстари Авесты,
Кали-юги Черный луг мрачных жизненных потуг.
Всюду пьяные плейбои продают старушку Трою,
сучьи дети на лугу пляшут джигу не в дугу..
В ни гу-гу им Кали-юга – посжирали бы друг друга,
и Чернобыль им, что сот – насосаться тем, что прет.
Расторопные товарки, растащив гуманитарку,
погибают на лугу, щетовидки не в дугу.
А иных берут завидки – мало рака, щетовидки –
отрываясь в полный рост, создают острастки ГОСТ,
СПИД да рак да падь народа – от урода до урода –
продувные ОТК, инквизиция ЧэКа…
Канонерки, капониры, в срань дешевые мундиры,
новоявленная ложь вызывает в душах дрожь.
Двадцать лет усердно врут: всяк политик – шалопут –
прожигают насквозь дни средь руин больной страны.
Всюду жуткие картины от народной пуповины –
В инкарнациях истцы, а по сути, – подлецы,
те, кто нас по жизни строил, грабил, херил…
В общем, – воем!
Я не верю больше снам – Кали-юга наш капкан.
Благочинная компашка – лебедь, щука, рак – в упряжке,
разрывают в жилу мир, тот, что нас с тобой явил…
Всё им мало, ****м, мало, как голодным каннибалам!
Благообразная ложь не способна нам помочь!
*
Пробежали девочки – будут в мире радуги,
пробежали мальчики – будут в мире дни,
промелькнуло солнышко – стройте счастья пагоды,
будут в небе плавиться сказок корабли.
Когда встречаются двое через несколько лет,
одни внезапно выглядит победителем, а другой – побежденным…
Пробежали девушки – будут в мире матери,
пробежали юноши – в фатеры-отцы,
промелькнуло солнышко – будут в мире бабушки –
ладушки-аладушки, внуки-сорванцы..
Когда расстаются двое – их встречи больше не будет уже никогда.
*
Бразилия без Донов, как Педро без гондонов –
даёт земля пантоны в расцветке рас и лиц,
танцующие донны берут миньет за боны
у негров и пижонов, китайцам сделав kiss!
Живут легко и просто, без нравов подкоростных –
с рожденья до погоста – ламбада да цветы,
трагедий им не надо – сплошные маскарады,
мясные карнавалы и минимум жратвы.
Без вырезки да стейков трясет их в страстном шейке –
в грешном совокупленье бродяг и королей.
Кто верит, кто не верит – пусть попросту проверит –
здесь джентельменов леди влекут легко в постель.
Креолки и мулатки, метиски и давалки –
всех рас, народов дамы бурлят как крепкий эль.
Прелестные наяды срывают прочь наряды –
их яд губной помады – опасная пастель!
Вся жизнь им до лампады, когда мужчинки рядом,
Бразильской АМБАСАДЫ легко вам отыскать,
Идите, и бросите, и Господа молите,
чтоб он и вам позволил бразильским Педро стать.
……………………………………………………….
Чернобыль – не золовка, хоть каждый Дон вполне,
в бразильской котировке – мы в аховской цене.
*
21 марта –21 апреля 2006 г.
(41)
Сказал им Иисус:
«Перестаньте приносить жертвы свои на жертвенник сей. Они выше ваших (земных) звёзд и ангелов (земных) ваших. Объединившись, они сами станут бороться с вами и угнетать ваши души
[не менее 15 строк утрачено]
(42)
Во всех земных поколениях ни одному хлебопеку не удалось накормить все сущее под небом. Человечество во все времена и всё сущее на земле, и в поднебесье, и в море способен прокормить один только Господь».
И сказал им Иисус:
« Перестаньте бороться со мной! У каждого из вас есть своя путеводная звезда, и всякий следует за ней, но управляет всем ними Господь».
[не менее 17 строк утрачено]
(43)
«А пришёл (Он) в будни века сего после времени (пророчеств), но пришёл Он напоить (на земле) воистину рай Божий и человеческий род, который пребывать в нём будет, ибо Его пришествие – есть Господний залог, что не осквернит Он пути поколения этого и направит последующие поколения человечества – из века в век – на истинный путь»
И спросил тогда Иисуса Иуда:
«Рабби, а каким же плодом обладает сие поколение?»
И ответил ему Иисус:
«Когда пройдут все поколения человеческие – души их умрут и тем завершится время царства – время земных цивилизаций – и отделится дух от умерших, и тела их умрут, души же будут (воскрешены), спасены и вознесены».
И снова спросил Иисуса Иуда:
«Что же будут делать (на земле) последующие человеческие поколения (после Твоего пришествия)?»
И ответил Иисус:
(44)
« Невозможно сеять на бесплодной скале и собирать урожай. Такие премудрости начертаны на земле даже тленной рукой созданного из скверны земной человека.
Но рука, сотворившая человечество, начертала, что души землян непременно войдут в Высший мир. И там восстанут, воистину говорю вам, праведники земные ангелами при силе небесной. И проистечет от них святое поколение, свыше предначертанное и бесконечно угодное Господу нашему»
Сказав сие, Иисус удалился. Но Иуда вновь к Нему вопрошал:
«Учитель! Как ты выслушал их, видевших сон о двенадцати служителях «богу», выслушай и меня, ибо я видел великое видение».
Иисус же, услышав, рассмеялся и ответил Искариоту:
«Перестань утруждаться, тринадцатый бес – из числа избранных Мной бесов земных! Рассказывай, Я потерплю и тебя».
И поведал ему Иуда:
(45)
«Я видел сон, в котором двенадцать учеников побивали меня камнями. Они сильно преследовали меня, и я отошёл от них в место скорби, чтобы непременно следовать за тобой.
Затем я увидел дом – глазами не измерить его величия, и великие люди окружали его. И был этот дом под одной крышей, а посреди дома множество жертвенников в нём и подле каждого великие люди. Учитель, прими и меня на равных с этими людьми!"
Иисус же ответил:
(46)
« Твоя звезда, Иуда, ввела тебя в заблуждение, поскольку ни один среди смертных людей в мире рожденный войти в дом, увиденный тобою во сне, ибо место сие оберегает святых.
Это место, в котором солнце с луной никогда не будут царствовать ни дня, ни ночи, но будут всегда пребывать в вечности с ангелами святыми.
Вот я и поведал тебе суть таинства царства Божьего и научил блуждать между звёзд пребывая меж двенадцатью жертвенниками со своими двенадцатью небесными Раями»
Сказал же Иуда:
«Учитель, пусть же семья моё никогда не продлит власти земного «бога» и его священников, что так от Господа далеки!»
Ответил ему Иисус:
«Ты будешь весьма опечален, но именно они будут править царством земным во все грядущие времена».
Услышав это, Иуда спросил Его:
«Какую же пользу я получу за то, что Ты сам отделил меня от моего собственного поколения (суть – от мира сего)?»
(47)
Ответив, Иисус сказал:
«Ты станешь, Иуда, тринадцатым учеником и будешь проклят в последующих поколениях. Но ты одолеешь проклятье в веках, и будут твои молитвы обращены к поколенью святому».
И добавил Иисус к выше сказанному:
«Пойдем, и Я поведаю тебе о сокровенном, чего не видел ни один земной человек, ибо есть единый бесконечный сакральный мир, меры которого не видело ни одно поколение ангелов, и великий Дух незримо присутствует в нём, Тот, Которого даже ангельский глаз не видел, и всех помыслов о Нем не вместило ни одно сердце, и не был Он назван не единым именем».
И явилось в месте том облако светлое, И Иисус повелел: «Пусть явится ангел пред ликом Моим!»
И вышел из того облака Саморожденный ангел великий, Бог света, и появилось от Него четыре светила от ещё одного облака, и предстали они перед ликом Ангела Светного, как сам Тот предстал перед вызвавшим Его Иисусом.
(48)
И изрек Самодерожденный: «Пусть прольется мировой Дух (прана, эон)», – и оно так случилось. И Он создал первое светило, чтобы царствовать над ним, и сказал: «Пусть появятся ангелы для служения свету». И явились мириады бесчисленные в услужение светилу восставшему.
И изрек Он: «Пусть явится свет просветленный (эон светлый, дух очищенный). И тот проявился. Тогда установил Он и второе светило, чтобы и над ним царствовать с бесчисленными мириадами ангелов для служения
И так создавал он остальные светные зоны (эоны) проливая на них свет духовный и создавая бесчисленные мириады ангелов для служения им.
И был Адам в том первом облаке света, которого не видел ни один ангел из тех, которых по неведенью на земле называют богами.
(49)
И был сей Адам подобный ангелам Неба и являлся ярчайшим представителем нетленного поколения Сифа – одного из двенадцати колен Вечности, число коих прежде двадцать четыре.
И явил Он семьдесят два светила из нетленного поколения по воле Духа святого, и семьдесят два светила явили триста шестьдесят светил по воле Духа святого, чтобы стало их число пять на каждого (5*72=360). И это их Отец.
(Возможно, 72 искусственно созданные в пределах галактики 72 планетарных системы с запасами энергии жизни на пяти планетах… В солнечной системе – Меркурий. Венера, Фаэтон, Земля, Марс с панспермией 12 из прежде 24 возможных человеческих рас от поколения Сифа – Веле ШТЫЛВЕЛД)
Двенадцать одухотворенных пространств двенадцати светил, и во всяком таком пространстве шесть небес (атмосфера, литосфера, стратосфера, ноосфера, сфера духовных сущностей, сфера духов отторженных и непрощенных – Веле ШТЫЛВЕЛД).
И в каждой из них по пять твердей (агрегатных состояний – твердое, жидкое, газообразное, плазменное и мирового духа – межпланетное – Веле ШТЫЛВЕЛД)
– чтобы стало всего триста шестьдесят твердей (особое внимание! – триста шестьдесят физик планет, для каждой свой собственный коэффициент Планка в формулах основных физзаконов!)
Дана им власть и великое множество ангелов для прославления и служения да ещё девы духовной для сих же надобностей и тех же сферах – в духовных пространствах, небесах и твердях.
(50)
И все это счетное множество бессмертных миров было названо «миром» – то есть «Тление», суть горением жизни – самим Отцом, с семьюдесятью двумя светилами, которые с Ним, Саморожденным и его семьюдесятью двумя духа (эоном) и Тем из Кого явился первый человек и его нетленные силы.
В каждом духовном мире идут свои поколения пред Тем, в Котором облако духовных Знаний, а ангел, называемый ангелом Сифа (посланцем Сифа, наместником Сифа) – Илиф отвечает отдельно за каждый духовный мир.
(51)
После этого Саморожденый сказал: «Пусть явятся двенадцать ангелов, царствующих над бездной и адом»
И тут же явился из облака ангел, и лицо его истекало пламенем, и весь облик его был осквернен кровью. И было имя ему – Небро, суть «отступник», именуемый и «Ялдаваоф» ( в отличие от Саваоф – суть Господь – Веле ШТЫЛВЕЛД).
Вслед за ним вышел и иной ангел из облака – Сакла
Небро же сотворил шестерых ангелов бездны и ада и столько же породил вслед за ним Сакла. И каждый взял свою часть в небесах и заявил себя небесным архонтом.
И повелел Саморожденный: «Быть по сему».
(52)
Из них вышли старейшины. Первый – Сиф, называемый Христом, второй – Армафоф, третий – Галила, четвертый – Иобмл, пятый – Адонай. Эти пятеро и стали царями над адом, а первый и над бездной.
(Следовательно, Христос – космический духовный инспектор духовного мира на планете Земля! Свой мир – Фаэтон он потерял во время космического катаклизма. Отсюда желание построить Новый Иерусалим, суть новый Фаэтон – Веле Штылвелд)
(Следовательно, Адонай – духовный управитель планеты Земля, если только ад и твердь соединить в единое понятие – обитаемая материальная духовная сфера. Либо низшая духовная сфера. Отсюда слова древней еврейской молитвы – начинающиеся словами – Барух Адонай – Благословен Всевышний, сиречь Господь! – который через своих ангелов-управителей, как минимум 360 твердями-планетами имеет точно 360 имен, в то время, как в ортодоксальном иудаизме таких имён неисчислимое множество. – Веле ШТЫЛВЕЛД).
(Асур, Адонай, Аллах – тоже интересное мнемоническое совпадение? – Веле ШТЫЛВЕЛД)
Тогда сказал Сакла своим ангелам: «Сотворим человека по подобию и образу своему». Они же вылепили Адама и его жену Еву, называемую в облаке Знаний Зоей (Жизнью), ибо под именем сим все поколения ищут его. И каждое из них называет её именем этим.
(Однако, эталон Адам – Адамас – не есть Адам. Его единственного сотворил Саморожденный, а его клонов-двойников для населенных миров создавали духовные эмиссары – планетарные боги. – Веле ШТЫЛВЕЛД).
(53)
Сакла же назначил инспекцию поколений, отдав сроки её на откуп светным ангелам.
(Так, например, Всемирный потоп – грозная инспекция заблудших земных поколений Адонаем, а крушение Фаэтона превратило и Христа в невольного инспектора земных поколений. Теперь же он путешествует по мирам панспермического духовного расселения с великим и скорбным Знанием о мире землян – Веле ШТЫЛВЕД)
И сказал ему архонт – светный ангел Христос – Иисус: «Твоя жизнь стала временем для тебя и твоих сынов».
Иуда же возразил Иисусу:
«Какая польза оттого, что человек будет жить на земле?»
И ответит ему Иисус:
«Почему ты удивляешься, что земной Адам и его потомки получили своё время и место, в котором он и его поколения получили царство свое вместе с его архонтом?»
(Здесь, вернее было бы сказать архонтами, которых, как минимум, два – земной создатель и управитель духовный Адонай и странствующий архонт Христос, потерявший свою вотчину – Фаэтон. Однако потеряли свои миры и иных архонты с Меркурия, Марса, Венеры, либо всех их принял Адонай и на Земле образовался духовный совет архонтов. См. 52:
Из них вышли старейшины. Первый – Сиф, называемый Христом, второй – Армафоф, третий – Галила, четвертый – Иобмл, пятый – Адонай. Эти пятеро и стали царями над адом, а первый и над бездной.
И тогда Сиф (Христос) по праву старейшины архонтов принял управление духовным миром землян. – Веле ШТЫЛВЕЛД).
(Следствием данного предположения может являться экспансия землян на духовно допустимые планеты Меркурий, Венера, Марс и воссоздание Фаэтона – Нового планетарного Иерусалима, которые земляне воскресят в ближайшие две тысячи лет – Веле ШТЫЛВЕД).
Но засомневался перед ликом Иисуса:
«Дух человеческий умирает?»
Но ответил Иисус:
«Равно как ваш земной «бог» – измышленный землянами по недоумию – может повелеть Михаилу дать двум людям взаймы для служения у жертвенника самочинного– где Михаил уподоблен ангелу в лике людском – так и Саморожденный повелел архангелу Гавриилу дать дух великому поколению, не имеющему царя (прошедшему горнило земных цивилизаций), дух и душу (передавших дух и душу райским вышним пределам). Посему явиться предсказанное поколение, иные же души уйдут с этой земли, завершив собою предвестие
(54)
Вот почему Саморожденный опекает земное человечество светом духовным от земной плоди до поколения ангелов, с тем же и знания великие потомкам Адама даёт, дабы цари бездны и ада не восстали над ними, заточенные через архонтов в недрах планетарных миров.
Иуда же вопрошал:
«Что же будет делать нынешнее поколение?»
Сказал же Иисус:
«Истинно говорю, когда Сакла завершит своё время, определенное ему под сводом времён, придёт новая звезда и явится новое поколение, вершить делами своими предреченное.
Но станут блудить во имя Меня, умертвляя детей своих, и будет стоять эта звезда над тринадцатым небом духовным».
(55)
И после этого Иисус рассмеялся:
«Я смеюсь не над родом земным, Иуда, но над заблуждением звёзд, ибо эти шесть звёзд заблуждаются с идущими с них пятью воинами (космическими ратями), но все они погибнут вместе со своими творениями.
(То есть прогнозируется галактическая война, в которой примут участие со стороны Саморожденного 72 мира – до 360 планет Божьих против пяти звёздных ратей, колонизировавших шесть звёздных систем. Войну захватчики проиграют, но она неизбежна. – Веле ШТЫЛВЕЛД).
(56)
И спросил Иисуса Иуда:
«А что будут делать крестившиеся во имя Твоё?»
И ответил ему Иисус:
Истинно говорю я тебе, что это крещение во Моё имя укрепит в духовной силе тебя и позволит тебе полагаться на Меня и имя Моё.
Приносящие жертву Сакле, не ведают того, что Саморожденный не позволяет ему принимать всяческие злые дела и приношения. Но ему же не позволено истреблять человеческий род, но он сможет от него отступиться, и приступят к человечеству те, кто в самом аду.
Но только ты превзойдешь всех их, ибо будешь тем человеком, который носит Меня в себе, и во имя Меня же в жертву (обоих).
Уже вострубил твой рог, и твой мир наполнился гневом, и твоя звезда закатилась, и твое сердце упало.
Истинно говорю я тебе, пришли твои последние дни на земле.
[не менее двух строк утрачено]
(57)
Во благо (духовную светность) последующих поколений) отторгает от себя земное обличие архонт, и для землян (физически) он погибает.
И тогда восстает образ поколения великого творения Саморожденного – Адамаса – Адама, ибо над землею открывается духовное Небо и пребывает к Земле множество ангелов для воссоздания будущего духовного поколения, которое и наследует землю в конце времени земного царства (разрозненных земных цивилизаций – Веле ШТЫЛВЕЛД)
Вот теперь тебе рассказано всё. Подними очи свои, и ты увидишь облако (Знаний) и свет, который в нём, и звёзды, окружающие его и звезду путеводную. Это твоя звезда».
(Похоже, что под облаком светным Иисус подразумевает капсулу наблюдателей, теперь известную как НЛО. Уже известно, что подобные капсулы барражируют орбиты Венеры и Марса, а вот о путеводной звезде Иуды можно пока рассуждать на чисто эмоциональном уровне – Веле ШТЫЛВЕЛД).
(58)
Иуда тут же поднял глаза, и увидел светное облако, и вошел в него. И стоящие на земле услышали исходящий из облака голос, говоривший: «Грядет великое поколение в конце царства земного. Аминь!»
[не менее пяти строк утрачено]
И первосвященники роптали, что Он вошёл в комнату Своей молитвы. Были же некие их книжников, наблюдавшие, чтобы схватить Его на молитве, ведь они боялись народа, ибо Он был для них всех как пророк.
И они встретили Иуду, они сказали ему:
«Что делаешь здесь ты?! Ты ученик Иисуса!»
Он же ответил согласно их желанию. И Иуда взял деньги, он предал им Его.
ЕВАНГЕЛИЕ ИУДЫ (ИСКАРИОТА)
http://www.monotheism.narod.ru/gospeljudas.htm
ЛИНКИ:
1. ПЕРВОИСТОЧНИК: ЕВАНГЕЛИЕ ИУДЫ (ИСКАРИОТА):
http://www.monotheism.narod.ru/gospeljudas.htm
© Перевод с коптского и предисловие Дм. Алексеева. 10 апреля 2006
© Сайт "Христианский монотеизм"
ВЫДЕРЖКИ:
«Сенсационная публикация сохранившегося в папирусном Кодексе Чакос ранее считавшегося утраченным Евангелия Иуды позволяет по-новому оценить правдивость сообщения Иринея Лионского о существовании "страшной секты каинитов", пользовавшейся этим Евангелием.
Вот это сообщение:
«Далее, некоторые еще говорят, что Каин происходит от высшей силы, и признают Исава, род Корея и содомитов в качестве подобных себе. Творец воевал с ними, но никто из них не пострадал, поскольку София сумела сохранить и вернуть себе все то, что принадлежало ей. Все это прекрасно понимал Иуда-предатель, и, единственный из апостолов, понял истину и совершил таинство предательства, посредством которого, по их словам, всё земное отделяется от небесного. Они создали ложную книгу, которая называется Евангелием от Иуды» (Irenaeus, Adv. Haer. I 31, 1. Цит. по Е. В. Афонасин, «В начале было…» Античный гностицизм. Фрагменты и свидетельства. СПб, 2002, 268-269 с незначительными изменениями).
Важно отметить, что Евангелие Иуды не может быть названо «Евангелием от Иуды». Достаточно сравнить его заглавие с заглавиями других коптских христианских писаний:
– peuaggelion pkata wmac – Евангелие от Фомы;
– peuaggelion pkata vilippoc – Евангелие от Филиппа;
– kata Зiwhannyn apokruvon – Апокриф Иоанна (в пространной версии – "от Иоанна").
Но на опубликованной фотокопии последнего листа рукописи Евангелия Иуды отчётливо различимы слова peuaggelion =nioudac, то есть греческое слово kata ("по", "согласно") отсутствует.
В Кодексе Чакос Евангелие Иуды занимает страницы 33–58; номера страниц указаны в круглых скобках».
2. ЕВАНГЕЛИЕ ИУДЫ (ИСКАРИОТА) – ПОПЫТКА ПРОЧТЕНИЯ 33-35: http://www.highway.com.ua/art.php?id=10997
3. Не синоптическое прочтение Евангелия Иуды (Искариота), 36 - 40
http://www.highway.com.ua/art.php?id=11007
4. Не синоптическое прочтение Евангелия Иуды (Искариота), 41 – 46: http://www.highway.com.ua/art.php?id=11029
©Веле ШТЫЛВЕЛД, ПОПЫТКА ПРОЧИТАТЬ ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ ИСКАРИОТА В ТРАДИЦИИ РУССКОГО ТЕКСТА
© Веле ШТЫЛВЕЛД Научный комментарий к интерпретированному тексту ЕВАНГЕЛИЯ ОТ ИУДЫ ИСКАРИОТА
(33)
Сокровенное слово Иисус произнёс Иуде Искариоту за восемь дней до трехдневных страданий…
Явившись на землю, Он сотворил великие чудеса и знамения во спасение человечества.
И некоторые пошли по пути праведности, другие же и поныне упорствуют в своём преступлении.
Были Им призваны двенадцать учеников.
Он начал с ними говорить о таинствах над миром, и том, что мир постигнет в конце времен…
И несколько раз Он являлся своим ученикам будто призрак – точно всегда присутствуя среди них.
Так был Он в Иудее с его учениками, в один из дней нашёл их, когда те собрались, и сидя, упражнялись в благочестивом духе.
(34)
Узрев учеников совершающих евхаристию над хлебом – собравшихся, сидящих, – Он рассмеялся им.
На что Его, встревожась, ученики вопрошали:
«Учитель! Что смешно в том, что делаем достойно? Над нашей евхаристией смеёшься?»
В ответ Он им сказал:
«Смеюсь я не над вами, и не над тем, что вольно по собственной же воле вы делаете сами, смеюсь над тем, что «бог» ваш благословен сим будет».
Они же вопрошали:
«Учитель, Ты сын Бога Всевышнего на небе и сущего для нас?»
Иисус на то им ответил:
«В чем знаете меня? Я говорю по сути, аминь, никто живущий из ваших поколений Меня да не познает, и примите в том меня» …
Услышав речь такую, ученики взроптали, хулить Его во гневе всем сердцем низошли. На то Иисус, увидев безумье их, сказал им:
(35)
«Зачем же «бог» в вас сущий вам души искушает. Могу доверить видеть Себя тому из вас, кто более душою всех прочих совершенен, не ведает изъянов и лик мой встретить гож».
На то они сказали:
«Мы все душой крепки»
Но лишь душа Иуды пред ним Искариота предстать смогла достойно – смотреть глаза в глаза. И прочь не отвернуться.
И произнёс Иуда, в глаза смотря Иисуса:
«Я знаю, кто, по сути, Ты, из какого места. Пришел Ты к нам из Рая, и тот, кто в мир тебя послал, тот сам бессмертный, чьё имя не достоин я здесь произнести».
Иисус же ведал то, что, о чем сказал Иуда, о Вышнем и ответил:
«Отпрянь от остальных. Поведаю тебе лишь о таинствах я царства, войти в него ты сможешь, позвав одну печаль великую до боли!
Ведь иной будет вместо тебя, чтоб двенадцать учеников совершенными стали в «боге» своём»
(36)
И ответил Иуда Ему:
«В день, который откроешь Ты мне, будет пролит воистину свет для всего рода людского».
Только вымолвил эти слова, как Иисус его речь перервал. Суть Иуда постиг.
И затем, отступил от него, обратился ко всем прочим Иисус. Ученики ж возроптали:
«Что ты делал, оставив нас, учитель? Где ты был, куда ты удалился?»
И сказал им Иисус:
«Я удалялся от вас к иному святому из вашего же рода людского»
Сказали же Ему его ученики:
«Господи! Что это за великий святой из рода людского, который превосходит нас в святости? Не в эти ли веки он пребывает теперь?»
И услышав сие, Иисус рассмеялся. И сказал им открыто:
(37)
«Почему вы думаете в сердце своём о поколении крепком и святом? Аминь!
Я же говорю вам: все порождения века сего не увидят всех деяний поколения в целом, и никакое воинство ангелов, сошедшее со звёзд, не будет царствовать над поколением сим. И не один живущий на Земле ныне не останется жить на этой земле вечно. Но, обретя откровение – ниспосланный Вам дух Божий, вы пронесете его через поколения поколений, и он останется в человечестве силой навсегда приобретенной, и вас станут чтить, как царей, обретших эту силу впервые».
Услышав сие, ученики Его возмутились в духе своём, и ни один не нашел, что возразить Иисусу.
Иисус же пришел к ним и на следующий день, и они сказали Ему:
«Учитель, этой ночью мы видели Тебя в видении и зрели великие сны».
Он им ответил:
«Почему же вы поверили (наваждениям) снам, осудив в них себя?
(38)
Они же сказали:
«Мы видели огромный дом и огромный жертвенник в нём, и двенадцать священников в нём – и с каждым мы говорили.
Но прежде мы стояли в толпе, и толпа ожидала священников сих, пока те к ней сами не вышли»
Иисус же задал вопрос:
«Как выглядят священники?»
Они же Ему сказали:
«Некоторые из толпы принесли в жертву две седмицы, иные принесли в жертву младенцев и жен своих, благословляя и презирая друг друга, были среди них и мужеложцы и совершавшие прежде убийство, и многогрешные, и беззаконные люди, стоявшие над жертвенником и произносившие имя Твоё... И все их жертвоприношения были угодны двенадцати священникам этим»
(39)
И, сказав это, они замолчали, смущённые. И сказал им Иисус:
«Почему же вы смутились? Аминь! Воистину говорю Вам: вы – священники, стоящие над жертвенником этим, призывающие имя Моё.
И ещё говорю я вам, что имя Моё написано поколениями звёзд для поколений людских. Но они посадили во имя Моё деревья бесплодные».
И устыдил их Иисус:
«Вы, принявшие служение жертвеннику, преклонились перед тем «богом», именем которого в образе двенадцати избранных, как жертвенных животных (и младенцев, и жен) вы же ввергните в заблуждение.
(40)
На жертвеннике этом встанет Аспид мира сего, и воспользуется он именем Моим, и будут его призывать поколения благочестивых.
После него иной человек поставит блудников и детоубийц, мужеложцев и постников (во власть служения жертвеннику), – всех прочих ввергнув в нечистоты, беззаконие и заблуждение.
И примутся они говорить, что они равны ангелам, ибо они средь людей светны как звёзды в совершении всяческих дел, ибо сказано людским поколениям:
«Вот бог принял вашу жертву из рук священников, служителей заблуждений, но Господь же повелевающий, Тот, который Господь надо всем – в конце дней посрамит вас».
ЛИНКИ:
1. ПЕРВОИСТОЧНИК: ЕВАНГЕЛИЕ ИУДЫ (ИСКАРИОТА):
http://www.monotheism.narod.ru/gospeljudas.htm
2. ЕВАНГЕЛИЕ ИУДЫ (ИСКАРИОТА) – ПОПЫТКА ПРОЧТЕНИЯ 33-35: http://www.highway.com.ua/art.php?id=10997
(С) Веле ШТЫЛВЕЛД, ПОПЫТКА ПРОЧИТАТЬ ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ ИСКАРИОТА В ТРАДИЦИИ РУССКОГО ТЕКСТА
Полноводная Рона мерно несла воды свои… По всему было видно, что мы таки добрались до Франции… Маршал Ло отдыхал где-то рядышком на постаменте. Аллегории сретенье двух рек мерно лежали на своих ложементах…
День обещал влажную просветленную серость, как будто в ней тщательно покопошился Моне. Молодец! Интересно, как ему это удавалось, тогда как он давно перешел за Рубикон. А здесь Рона сливалась не с Лаурой, а с самым настоящим Стиксом. Рядом же была и всему миру ведомая биржа паромщиков – перевозчиков с этого света на тот…
Египетский бог мудрости Тот не был в восторге от столь поспешно смастеренной реальности – инореальности моего невольного сна. Я долго бродил по набережной, потолкался и на бирже труда, но мне было отказано. Какие-то тени в почти в венецианских карнавальных масках праздновали нездешние фиесты где-то у себя на том берегу…
По-хорошему на тот берег можно было чуть ли не перепрыгнуть с разбега… но мешал, выходивший на набережную, старинный дом с мезонином… Было в нём ещё что-то французское – то ли жили в нем отпетые мизантропы, то ли некто в нем состоял в браке неравном… мезальянсом кличут…
Говорили не по-русски. Слава Проведению, не требовали вещать-тарабарить на украинском… Не по-божески во Франции всё время брендить о козаках по Дюнкерком…Они, козаки, давно ассимилировали и даже стали прародителями Жан Жака Руссо – Ван Ваныча Русико – Ваньки Русявого…
О том русявчике пеклась сама императрица Российская – то ли Екатерина Вторая, то ли её царственная тётка пышка Елисавета – дочь Петрова. Русским императорам всегда то Гришки Распутина, то Ваньки Русявого, то Саньки Меньшикова, то на не худой конец опять же Гришку Потёмкина подавай… Эки привереды!..
Одним словом, кесарям Гришку-Ваньку-Саньку вынь да положь, а мне – вновь во Францию прибывшему в баньку бы не мешало… В башке от всего французского только и лепятся пассажи с пасьянсами да виконты с дисконтами. А что толку от них, когда хочется с дороги парку банного да самоварца ведерного…
В общем, забрел я на порог этого дома. В парадном – вензеля с усищами львиными да в окрест – изгибы змеиные… Не понятно, но завораживает, как дом Радости, который перед самой смертью учудил отец-Дюма – чудик отчаянный. Впрочем, дом ушёл за долги, а умер Дюма в старой рубашке с двумя су в кармашке для прочей надобности. В гульфике обветшалом…
Ладно – в двери, французы, чай, не звери. Чужой альков – не город Васильков… Звонко пропели колокольцы над входными дверями, и вот уже холл на аглицкий манер со средневековой люстрой под дубовым перекрестием. Мол, если ты не гугенот отчаянный, то покрестись, а чуть гугенот – трепещи…
А мне что трепетать… От иудейства не отрекался, но толком его не ведаю… Сам себе раввин, сам себе служка, сам себе цетеле… Хочу слово сказать, сам тут же себе три к нему подговариваю, да два за ум засылаю, а три – в заумь, да ещё десятка три – без особого ума, но для красоты стиля и речи… Люблю, знаете ли, в чужом городе с кем-нибудь поговорить по душам, тогда как в своём окрестные души соблюдают некий ко мне естественный пиетет – вежливо натянутую дистанцию держат…
…Встречает женщина со светлыми волосами. Не блондинка, но с пшеничными волосами без рыжинки… Вроде бы блеклая, но с блеском особым, словно луной припомаженная… К тому же стройно-приземистая, бледнолицая, с ямочками на щеках в костюме позднесредневековой шоколадницы. Явная стилизация, ибо словно и весь наряд женщины под особой такой же серой глазурью, как весь мир сновидения.
Начинаю беседу на правах вошедшего запросто… Во сне это естественно, даже не следует ломиться в двери с ноги…
– Вы впервые в Лионе?
– Невероятно, так это не Париж?
– А вы были в Париже?
– В прошлой жизни, проездом…
– И как вам там показалось…
– Меня обвинили там в колдовстве… Обрезали ворот рубахи, одели шутовской колпак, засунули в балахон и провезли по кривеньким улочкам академической стороны… Сжечь не сожгли… Но крепко прозвали…
– И как же?
– Горе-алхимиком… Я что-то напутал там с зеленым и красным львами, не соблюдал известной пропорции и возбудил к жизни Голема… Сразу они его не заметили и к виселице подвели в беспрепятственности, а у виселицы он вдруг и восстал… Голем тот виселицу и порушил, да потом еще за мною три года бродил… Из Парижа меня за то и выслали…В Булонский лес… Тогда ещё дремучий…Там и дожил свой век.
– А Голем?
– Пришлось разрушить его… А себя прошлого разрушить не получилось. Стал с годами сам к себе во сны приходить… Если честно, мерзкое это занятие – подглядывать да надзирать за собой будущим…
– Мне тоже в прошлом досталось, – внезапно прервала меня женщина. – Была я в ту пору твоею сестрой. Это когда муж у меня умер и ты решил горе мое бабье унять, вот тогда и нарушил предписания Каббалы. Но я, как только глянула в глаза глиняного мужа пустые, так тут же он для меня умер уже о второй раз. И тогда он к тебе привязался… Вас, по разговорам, часто затем видели по всем ярмаркам в самых отдаленных уголках Франции. Вас даже, кажется, в Бретани пытались расстрелять прямо из пушки. Три ядра в вас грохнули. Все три на себя Голем принял. От второго рассыпался, но не в прах, а в облачко над тобой, и тебя собою прикрыл. От третьего выстрелом в рикошет мортиру пушечную разнесло на кусочки, а стрелявших бомбардиров принял к себе Господь…
– Умерла ты у меня на глазах – внезапно и страшно…
– А ты у меня…
– Нас перенес на тот берег Стикса вновь восставший Голем, да так там и замер навеки… Големы не живут на том берегу… А мы, как видно, живём… Вот и свиделись…
– А что так невесело? Со свиданьицем! Жаль, что Голема нет с нами… Но муж-то твой жив?
– Жив, но он, как и всегда из твоего мира. В прошлой жизни ты отнял его у меня… Своими экспериментами со Временем. В этой я тебе его не отдам…
– Я прибыл сюда за другом.
– Он мой муж, и теперь он мне сужен Провидением, и ты его не получишь. В свой мир ты возвратишься один. А Денис никуда уже от меня не уедет. Я так хочу!
– Уедет, еще как уедет! Ему нужно будет уносить от тебя ноги… Он сейчас у тебя?
– Он шёл ко мне семь с половиной лет!
– Он сейчас у тебя?!
– У меня с ним ребёнок… Его зовут Петенькой, Пьером…
– Да хоть Петручио… Ты родила его в Запределе. Но для земной жизни он же последний зомби! А что, рожала тоже по Каббале…
– Нет, более современно – при помощи пара и электричества. Электроразряд любви – это не возможность мертвых мышц отвлекаться на внешние раздражители. А в паре были мы оба – я и Денис, а потом он уехал… Перебрался в твой мир чудить и позволять себе мастерскую Вселенной…
– А чем ты его удержишь?..
– Собой. Он же не Голем. Он не уйдет за тобой…. Я создала ему вольеры желаний. Самых немыслимых…
– И что же?
– Он в них запутался. Теперь ему никогда не выбраться со своих вечных чудачеств. Он же в них – как в трех соснах, а я… Чуть что – путевожу…
– Тоже мне звезда путеводная…
– Путеводная, не путеводная, но то блесну, как блесна. То заалею, как солнце, а то явлю в эфемериях его души лунную седину и проступлю светлой болью, а то вызову ангелов его нерасторопных, то сама ангелом-хранителем стану… Не уйдет он больше никогда и никуда… Из моего бабьего вольера прежде потерянного счастья…
– И это ты называешь счастьем?
– Это я называю правом на любовь! Я всегда имела право любить! В этом и было земное счастье мое. И с ним я никогда не жаждала Запредела. Даже когда он приоткрылся тебе и ты увел от меня своего друга и попытался возвратить мне голема. Говорят, что тот, кто перевел на тот свет Голема станет однажды паромщика…
– Меня не берут… Пробовал.
– Сам не пробуй. И не думай… Ты ими отмечен, иначе бы нам не дали свидания… Тебе и мне… А я – твоя последняя связующая ниточка с человечеством.
– Да что ты несешь – какое такое окрестное Человечество вызвало меня, чтобы ты мне привычно устроила выволочку, сестрица – серая птица. Та ты только пичуга на ветке райского деревца…
– Уходи… За тобой уже пришел последний трамвай…
– А если я не уйду… сейчас…
– Он будет ждать и теребить тебя целых три жизни, но увезет тебя и от меня и от нас…
Приходилось прощаться… Серая мышка, пичуга серая, сероокая женщина стояла на своём, а за спиной неустанно звенел трамвайный звонок. Таким звонком были снабжены вагоны в 1911 году. А в 1912 в России был «бэби бум» и украинские крестьяне отправлялись в Сибирь и на Дальний Восток на отрубные семейные хутора.
Трамвай шел странно и плавно. Дребезжать-то он дребезжал, но за дребезгом его открывалась всё поднимающаяся над плоскостью горизонта стена. Вдруг на кромке его, словно на морском парапете стал выделятся силуэт поезда. В кармане что-то хрустнуло. Рука потянулась и вытащила серый картонный билет с дырочкой посредине. Билет был внушительных размеров… Вагон.. Место.. Жизнь… В графе жизнь проставлено место «0». Пора было уезжать, так и не став паромщиком на Стиксе, перевозчиком между этим и тем мирами…
– Вам выходить, – сказал строго кондуктор и указал на лестницу, ведущий на потолок потолок старенького вагона с медными прибамбасами. Взобраться по витой лесенке получилось легко. Теперь я стоял на крыше трамвайного пульмана. На мгновение вагон остановился… С поезда подали трап. В вагон поезда поднялся уже на ходу…
…
Вновь промелькнули: городок на Роной, женщина старше Дениса, ребёнок семи лет… Почти восьмилетняя пауза… А поговорить? Да, только без кожзаменителей… Инцеста ещё не хватало…Колесный перестук… Поезд в пути… Густо серое прошлое, густо дамский подход, к тому же все говорят по-французски… Мова у нЫх така… Тук-так, тик-тук… Таки поезд, таки-тук, тики так… Уезжать не домой на поезде с подскоковой подножки – странный вроде бы неудобняк, а пришлось. Трудно заглядывать в себя прошлого… Там бездонный колодец…
А в вагоне проводница в серой железнодорожной форме… Мелкое бабище с усищами монгольского типа да полупридавленный в мягко-плацкартных креселках пассажиры – старики, молодухи, дети… Они будто самоварные неваляшки… Нет, на свое место у окна я не сяду! Я же не сумасшедший сесть в один ряд с самоварными неваляшками… Так не бывает, чтобы живые сидели полупридавленно покатом и на ощупь были как куклы...
– Ах, ты шишкарь туев! Ты не сядешь?.. Он не сядет!.. Я сяду… Я вот тебе сяду… Прямо сейчас и прямо на твое место, а ты за всё отвечай… Вот тебе кепи железнодорожная, вот тебе френч, – снимает, – а вот тебе путевые флажки и этот, как его к хренам, семафор… Семафорь – это же проще, чем на речном перевозе на веслах вечность грести… Так ты говоришь, в паромщики тебя, трутня, не взяли! Нет уж врешь, по всему взяли…
И проводница вырывает у меня из рук картонный билет и проваливается в кресло самоварной куклою сроком на безвременье. У меня фисташково-синий семафорный кружок на пластиковой ножке. Даю им отмашку, и только теперь замечаю, что отныне я подобно цепному псу прикован к центральному вагонному поручню, а из-под вагонных колес поезда прямо у меня на глазах то и дело вырываются пористо-кучевые рельсы и шпалы…
Поезд… поезд… шпалы… шпалы… мчится поезд запоздалый… из соседнего окошка кто-то высыпал зерно… пришел проо-ооо-ооо-ооо-дник… поставил стул вжик точка стол вжик точка… ноутбук вжик точка… Больше ничего нам не ведомо о том… Серое поглощает вечная ночка… Станция никуда нигде никому Выходить по одному…. Поезд возвращается на станцию отправления с планеты Земля в вечность в звездность в …
А вам куда надо, если я вас увожу с этого света на тот, если вы себе не придумали что-нибудь куда более светлое, чем бесконечно серое, сами…
Вы ведь сами с усами или всего лишь имеете право на любовь? Вечную или ту, которую принимаете и исповедуете сами, пока я перевожу с этого света на тот всех тех, кто разучился любить… Ну, хотя бы в самых неприхотливых вольерах желаний…
Последняя строчка… Вжик… Точка.
Куры неслись бегемотьевыми яйцами… Их и бройлерами было назвать нельзя, но сошедших с поезда они впечатляли… По перрону бродил дюжинный поп и осенял прибывших на полустанок пассажиров.
Чешуйчатые рептилии размножаются яйцами, а бегемоты нет. Ну, не несут они яиц… А куры несут на полустанке Бегемотий запруд, хоть и хлопотное это дело… От подобных кур шарахаются даже привозные заезжие петушки, и, минуя счастье сие, поспешно следуют в суповые кастрюли…
Некогда во времена брежневского совнаркома местное руководство закупило у китобойцев самую всамделешнюю акулью икру и в соседнем колхозе вскормили ею инкубаторских цыпочек. Вот и вымахали ростом с табуретку тамошние кряжистые дуры, да петушки над ними как поднатужились… И дело пошло. Яйца получились серые, груздеватые – внешне на бегемотцев похожие, а цыплята ко времени повылупливались сытенькие с гузноватыми шейками, приплюснутыми головками и о четырех лапищах…
– Такие оборотни и не закукарекают, – позлобствовала торговка-молочница тетка Зина, но как только те подросли, – завелась с местечке куриная многоголосица… Все до одного курьи певцы вдруг оказались курантами туевыми… Местные тут же будильники повыбрасывали – сплошняком китайского производства, – поскольку в каждом подворье будто свои собственные куранты запели – от простого дин-дон до полонеза под полечку… Но на том дело не кончилось…
Стали как-то местные замечать, что ни хорьков в подвалах, ни полевок на огородах внезапно не стало. Будто перевелись в одночасье… А куры от того только в жира пошли… Однако с тех пор в суповые кастрюли их что-то не приглашали… Не захотелось жителям с эдаких генно-измененных придурищ по чуток самостоятельно в хищных динозавриков превращаться…
Вместо этого стали они подносить своих бегемотцев и бегемотиц куриных домашних к почтовым да скорым поездам дальнего следования… И вскоре славе о бегемотном курье, что из местечка-полустанка Бегемотий запруд, звонким эхом прошла и разнеслась по земле русской и до самого дальнего славно нездешнего Степан-города докатилась…
А слыл тот городок нездешний зоологической Меккой, и разъехались оттоль мужички в белых халатах с куриными стетоскопами народ от бегемотьей дури резонить… А со всяческой паникой да паникёрами в ту пору бороться ещё не разучились… Чуть кто бывало запаникует чуток, как тут же мужички со стетоскопами по шеям такого накостыляют и сунут в дальний колодец отмокать до зари… Тут-то куры его с полустанка Бегемотий запруд и заклюют.
Так что в том Степан-городе дальнем куры те были как бы карателями окрестного инакомыслия, а посему вывешивать плакетки «Враг не дремлет!» стало вовсе не надобно. Привычным делом, за инакомыслием перевелись и полевки, и кроты с хомячками и зерно с борозды…
И оттого шамать в Степан-городе стало нечего… И мужички в белых халатах со стетоскопами пустили карательных кур под нож и вновь завели по избам электронные китайские ходики, а бегемотий куринных поели вместе с потрохами, в которых всё ещё были остатки той самой легендарной акульей икры… И повырастали с тех едоков динозаврии настоящие в трох-тиродох – мозгом мальки, задами пеньки, руки оттопыренные, хари отодвинутые в палеозой…
А тут грянула перестройка и подошло время новые порядки на земле степановской заводить… Накатили степановские диназаврии по рюмашке бражки настоянной на курином помете и принялись в своей окраинной динозаврии недоюрскую жизнь стаканить…
А Бегемотий запруд между тем – бац! – и отшвырнула жизнь в заграницы… И пошла по Степан-городу молва превеликая, что вскоре случится второе пришествие Трясогузки… И будут наступать на Степан-город рати несметные кур-не-цыпочек о четырех головах на черепашьем ходу, и будут гребни на головах тех по-черепашьи же панцирными…
– Не пропадать же нам, мужички! – рявкнули остервенело диназаврии, и от летописных ижиц прибавили: – И слева нас рать, и справа нас рать, не облажаемся, братия и постоим за град Степано.. ик!–стольный!
Рявкнуть то рявкнули, и выпить привычно выпили, а отстоять города не сумели… Прибыло в ту ночь на Степаногородский хладокомбинат ровно четыре вагона окорочков бройлерный, к ведомости о присутствии которых к наличии мелкими буковками прибавлено было – «окорока куриные симметричные, парные». Сдуру прочли как парные, а, по сути, упустили, что ровно о двух парах окороков к каждому прежде живому бройлеру толковалось…
Цену определили даже по коммерческим меркам мизерную, поскольку головами степаногородцы некогда прежде от употребления бегемотьевых кур скукожились. Невдомек им стало, что и есть это тем самым нашествием предсказанное началище деструктивное… В ту пору многие города и веси прошли "азы" капитализма в подобном стиле ... А что до "законности" тех отношений, – то со временем и "юридические" понятия в Степан-городе поменялись. А в не недавние времена редко какая "коммерческая деятельность" юридически была узаконена, над каждой "стояла" куча всевозможно всяческих "крыш".
Время вперёд уже в новом веке были вычеркнуты статьи "о спекуляции" и правовой "оценке" за те деяния... Но в Степан-городе до этого дело так и не дошло. Заплясало все, как водиться по судам, и пересцепщик вагонов, допустивших те парные окорочка в пределы Степан-города был, как водиться, помещен в дальний колодец, где бы пребывал и по сих пор в отбытии наказания, да только простудился он тяжко и в собственных соплях захлебнулся… Зато у самих жителей Степан-города поотрастали вторые задние ноги… И стали они челноками…
У челноков же обычно свой мат-перемат да смёт-перемёт… А тут ёще привалило каждому по четыре ноги… И хоть кентавров из них так и не вышло, а подстегнуть рост коммерческой активности подстегнуло; И "цены" на товары и услуги быстро поползли вверх, поражая всех своей астрономической высью! А к тому же все четыре вагона окорок бегемотьих кончились, и пришлось всем населением срочно пересесть на помол из костей прежде съеденных бегемотьевых бройлеров.
А сей продукт в народе нарекли ласково «кокочино костное к пьянке», поскольку кушать-жрать к тому времени разучились на пустые карманы с ветром – и оттого только пили и растили роговые предлобья…
Да что о том говорить! Такова уж специфика челночного жанра – живот поджал, сорвался со всех четырех купить, где подешевле да продать, где подороже! И по установившимся ценовым "критерием спроса"! А "спрос" рождает предложение с присущей тому специализацией! Чуть что не так – так тут же по рогам…
Да от такой житухи – все рога-то обломятся… И то, если без криминала, а так – только по пьяне… А то бывало столько случаев ограбления, шантажа, "наездов", насилия!.. А домой добрался, пузцо поднажрал, плюнул не ороговевшие лобные доли, отбросил все четыре копытца…
А память о бегемотовых курах отошла в область местечковых преданий и стала легендой… Первое же нашествие Трясогузки было признано самими степаногородцами тем истинным путём, по которому в силу Провидения и отягощающих его обстоятельств они всё же прошли...
Вот почему все последующие нашествия Трясогузки были названы дорогами к Храму и им преклонились головушками диназаврическими беспутными. В этом был выбор и личное дело каждого, ибо они для себя это избрали…
…Кто с тех пор в динозавры подался, а кто в кенты кетаврические перешел… Что тут поделаешь? Лишь только данная Господом способность на благо людям да благодать житейскую распространена была бы! Иначе – конец идиллии процветания подкрадётся незаметно! Примеров тому немерянно...
Грехи замолить каждый волен, но если в том только искреннее движение наблюдается! И на то – воля Божья! И степаногородцы все же дождутся от Всевышнего награды искренне по Вере своей в Трясогузку и её многочисленные пришествия, и жизнь их тяжкая, Трясогузкой в три Господа посланная с ними во имя Бога останется, ибо с Богом и Трясогузки гнездятся и походы их жуткие временами во Степанов-город случаются…
Такой "хоккей" был им, как видно, угоден изначально. Аминь! По предопределению сущему… Ибо входим в эру Великой Синтетики во имя вездесущего Ничего… в эпоху птичьего гриппа. На том – трижды финцец!..
«Осторожно!
Двери плотно закрываются на … любовь!
Побывали на Земле – и – на звёзды!..»
Впрочем, время меньше всего может быть неудобным… Не следует быть особенно проницательным, чтобы научиться предупреждать неубедительно серое завтра. Надо научиться нескольким правилам – высмотря, выстрадав их из жизни…
Не сразу, но начинаешь понимать, что в жизни в эпоху глоболизма просматривается совершенно новая система координат с невероятнейшими нулевыми точками отсчета… Начинает быть нет, не безразлично, а очевидно, что ты мог явится в этот мир в любой точке планеты Земля, в любые и, всего вернее, вовсе не технократические времена, но всегда знать, что рано или поздно, вызрев в земной физической оболочке, обязательно отправиться путешествовать к звёздам… Даже не возвратиться на Звёзды, а перейти в состояния присутствия в совершенно неожиданных звёздных мирах… А посему, уже не важно, – явился ты на свет в Керчи или Карсиловке, жил в Киеве или Конотопе, Кутаиси или Кировабаде…
Все мы ищем вешки нашего прошлого, цепляемся за них, передергиваем затворы заржавевших берданок времени только затем, чтобы где-нибудь однажды выстрелить в окрестные небеса своей невероятно местечковой значимостью… Но ведь мы просто изначально уникально неповторимы!
Легче, когда нас не гложет комплекс Герострата, и мы сжигаем за собой Александрийских библиотек – во всех шестнадцати Александриях древнего мира сразу…Да, но сейчас не шибко-то устроишь факельное шествие во имя воссожжения кому-нибудь неугодных книг из сетевых библиотек и хранилищ… Ибо виртуальны они!
А вот стать неудобным возрастом по-прежнему просто. Следует только пережить детство с отрочеством да юность с житейским расцветом. А на закате жизни внезапно остаться не у дел с полной головой чудачеств и прибамбасов…. И тогда неудобный возраст попрет из вас, и вас не станут прикрывать информационно и визуально, а перекроют вам кислород и вы станете терять распорошенное в клочья время на пустяки…
Парадигма неудобным возрастов присутствует в жизни каждого земного человека… Всегда неудобно отстоять в возрасте, профессии, успешности, продвинутости, современности… Многие свой ментал тут же наровят перетащить побыстрее в астрал, совершенно упуская при этом, что комната астрала – это всего лишь недоЗвездный тамбур для решения проблем недоЗвездного человечества… Каждый в астрале, увы, обретает только-то – по вере своей: кто видит ангелов, кто гномов, кто эльфов, кто зеленых человечков, а кто синий покос травостоя своих иллюзий….
«Фикус, мой фикус//фикус религиозный…» – вслед БэГэ поёт восторженная пацанва, начинённая всё больше пацанками, перетекающими в астрал, где «всякой твари по харе…»… Советские перетащили в астрал и свой конкретный предметный атавистический атеизм – вплоть до дверных ручек и партийных газет под клозет… И всё эти пацаки, уже бестелесно пересекаются вновь в мыслимом Запределе, в смутной надежде приостановить и перераспределить само Время….
Но в астрале, в этой пещере окрестного человеческого снобизма – уже давно начинает быть душно…Он уже подустал служить пересылочным вагончиком искореженной вечности тем, кто в неудобные для землян времена в очередной раз внезапно выпал в очередную каверну неудобного возраста, который всегда можно перевести, как то, что очередной человек в чем-то своем внезапно обнаружил себя в аутсайдерах…
А если, напрочь минуя сиюминутность астрала, просто взять и приоткрыть свой собственный мир, запертый на неЛюбовь, и пошире распахнуть свои душевные форточки… к звездам? Что тогда со всеми нами произойдет? Наверное, окажется, что нас мизерно мало, и каждый изначально наделен космогоническим правом выстроить свою собственную духовную вселенную, и оставить свой космический след в звездном бесконечном слаломе – меж созвездий с галактиками и мирами…
Своего Времени можно и должно стыдится, но не возвышая этого чувство до ранга формально-общественных процедур… Конструктивизм светлого Времени обычно начинают с себя. Снесло консоль общественного самосознания, улетучилась социальная достаточность? Фик с ними! Миром людей привычно управляют дураки и конвульсируют в нем на определенных должностных рефлексиях поддурачные… Читайте сонеты Шекспира, рубайи Омара Хайяма, Коран, Библию, Тибетскую и Египетскую Книги Мертвых, и вы обнаружите, что так было всегда… Были со все времена те, кто мешал светным душам приходить в этот мир, находились и другие, которые препятствовали этим светным душам уходить из нашего – не лучшего из миров мира – на закате человеческого бытия, но страшнее их были всех более страшные духовно серые карлики, которые всегда умели искусно обустраивать – и срывные годы, и по жизни неудобные времена – всем и каждому, превращая жизнь всего окрестного человечества в придонное общественное существования. Эти же, по сути, скоты всегда умели беспрепятственно лидировать в мировых сообществах и редко впускали в свои слои-эшелоны воистину светозарных целителей человечества….
Неудобными возрастами мы наиболее полновесно приоткрываем миру свою ранимость и отторженность от его колкого разящего лона… Мир жалит каждого, кто не способен распластаться в нем и скипется с ним своими собственными шипами-колючками, кто сам по себе не научился жалить и заставлять окрестный мир неоргазмически конвульсировать, извиваясь болевых параксизмах… Но о том ли мы говорим?.. Не о нашем ли светном мире?! Нет, скорее о придонных мирах, и даже мирках мрачного бездуховного внемировья…
Тогда как существует мир Воспаренья, в которым селятся практически все земные Творцы, чтобы ощущать дыхание и переливы галактического паруса визуально незримого солнечного ветра и держать галл на мечту… И тогда стоит ли выпадать мечтою в астрал, когда вся Земля способна принимать всходы мечты и становится светлой мечты воплощеньем: а там хоть фикус религиозный, а хоть бы и радужное дерево возрастут и заколосятся, и всякий возраст станет удобным для осознания себя и своих духовных целевых координат осмысленного существования на космическом плацдарме Земля, прикрыв двери которого на Любовь, мы на время останемся на весенней планете, чтобы однажды, пройдя через тернии земного пребывания, перейти к звездам… Ad astro – через всякую недозвёздную муть в себе – хоть не в лучшем из миром, но именно в том, родней которому не сыщется во вселенной…
БЛАГЕНЬКИЕ ОЛИГАРХИ осквернили понятие о самой христианско-православной доброДЕтели – САМОЙ БЛАГОСТИ… Люди разуверились в необходимости верить в благость на периферии Вселенной… Бог вышел в соседнюю галактику, и забыл Украину…. Тут и явились благенькие олигархи, о пристойности явления которых говорил народ сквозь зубы откровенно и матерно… Руки опустились… Братаны стали господами, господа чиновниками и депутатами, а поэты запили и вдруг с экранов ТиВи увидали лощенного Ахметова и пропитое лицо Черновецкого… Критикуйте меня сколько угодно… Не бросайте меня… Выдайте мне принадлежащее по праву удостоверение… И пошел аки посуху средь моря житейского в горадминистрацию… От доброты и пушистости заплакать захотелось и всем народом проспаться… Бедный Киев, что не год, то урод… пережили гражданскую революцию, историю города Глупова, градоначальника-прихватителя территорий и скверов, пережили, пережили… Переживём… Упразднили главное – киевлян! Есть бабки – живи, нет – сдавай в камыши…А чё? Камышевое счастье не одним Камышевым котам… Саманные кирпичи в руки, нестандартная тара, старые электроприборы и вперед на построение всеукраинского города Солнца для хиппи, идиотов, обормотов и жертв окрестной олигархии… Строить, строить и строить… Аж до пука в рассоле…А форсун россул… Кому не понять… Честь имеет окрестное голожопие, когда и дышать нет сил, вдруг обнаружить, что и тарифы поперли вверх, и олигархи во власть и мы… естественно… в жопу! Открытым текстом… Но только так не бывает… Перебираются тупо мякиши кулаков, мужики больше не пьют – и пить не за что и лечиться накладно. В Больнице Скорой Помощи, куда свозят на бойню обнищавших киевлян – форменный беспредел. Анастезиологу – сто пятьдесят баксов, врачу-хирургу – от двухсот до пятисот… Киев вот-вот взорвется и ничего в нем не будет…Никто никого не выгонит прочь, всё устаканется, всем нальют, Юлечке предложат комитет по всему на свете, и будет она в нем революционизировать … цифры. Киев не взорвется, но пуститься в крепчайший пофигизм… Крепко пустится и не пойдет пить чай с Ахметовыми киллеров не побоится… И «серый бизнес» новоявленного донецкого мессии даже как данность не примет, и дети сироты не откормятся до жиромордий на его депутатских харчах…А мы отправимся спать… Потому что утро вечера мудренее и что-то за ночь да произойдет… А вдруг кто выкупит из музея всех революций черный воронок года тридцать седьмого и приведет страну в надлежащее состояние. Ведь власть в стране захватили олигархи… Не добрые и не злые… Доморощенные проповедники вчерашней братвы и сегодняшние дилеры новоявленного политбомонда… Плохо ли это? Нет… В Южной Корее и Японии при ихней азиатской специфике это уже было… А вот опыт расстрела четы Чаушеско Украиной опущен… Ладно, проехали… Тогда давайте говорить об опыте молодого поколения управленцев. Не шорьте их, не стройте, дайте иметь позицию в вашем чертовом общаке, а мы уйдем в свой город Солнца и похерим вас и ваши порядки? Зачем вы нам, уроды? Зачем мы вам, нищие… Мы будем строить мир духовности в саманных хижинах наших предков и даже не проклинать вас. В Киеве всё равно истребите… Мы выстроим наш Город Солнца без вас, без вашей удавки во всём, к чему имеет касательство обыкновенный земной человек смертный, но солнечный… Мы только начали разговор… Поговорим ещё и не раз… Между публикацией рецептов о построении экологически чистых землянок… А вам на память на площади незалежной несвободы поставит от нас, помнящих историю скорбную нашу, «черный воронок» с незабвенного тридцать седьмого. И напишем на нем: «старателям серого бизнеса на долгую незабвенную память» А ещё бы и клети для узников за процветания общака восстановить в нынешнем Октябрьском дворце, где вместо ведерок с попкорном повыдавать бы вам расстрельные калоши из Быковни… На примерку… всего за 400 баксов за ночь… Мы не выйдем орать в колонах Витренко. Мы будем строить Город солнца… ну. Хотя бы в себе… Но вас наш исход удавит на той же верёвке… Ведь одним миром помазаны и наша агония потрясет этот мир и вызовет смертельный спазм и в вашем неоукраинском олигархическом раю-сходняке… Мир вашему дому! А штыл андер вельт!! Аминь!!!
Делириум… Псевдоделириум… Воспаление лобовых полостей мозга. Он не пил… В те дни не пил… Ожидал. Нет, не белочки… Белочка уже приходила, но только в прошлом году…
…В Германии прекрасное отличительной качество – нет всеядных киевских луж, нет знаменитой миргородской лужи в центрах спального проживания жителей и гостей Киева…
Прыгаем по лужам по яйца… Черпаем яйцами грязь… Идём к редактору. В больничке скорой помощи у холёного врача уже были. И у этнонационального начальничка отделения тоже… Первый готовился – начальничек: говорили по-украински, краснобаили – долго и не по сути… Врача долго ловили между операцией и нежеланием поговорить по сути… Они у нас нарвались… На нас… Вот мы с стребовали… диагноз….
…существует ли ностальгия по Киеву… Скорее по Германии. Живу ведь там двенадцать лет. Это засасывает, как и вальс… Маньчжурские сопки… Германия засасывает… А потом устаешь. Выбрасываешь на асфальт комп железа со всеми винчестерами и жесткими дисками и опять едешь в Киев… Месяцев эдак на пять с проскоком в Питер Одессу Москву… А вы тут пить не умеете. Выпил сотку коньяка и ну крыть бабок окрестных… Я в свое время выпивал в день до двадцати стаканов водки… Вот уж врешь! Не вру! Ладно, проехали… Да ты закусывай. Нет, коньячины я тебе не налью… Вчера и выпили… Усосали все пять звездочек… Есть водка на крапиве… Нет, это на бруньках… Всё равно на крапиве… Я ведь не пью… У тебя выдохся адмиральский портвейн. Так уже семь часов, как не допито полбутылки… Допил… Тогда закусывай… Здесь славно бабки продают домашние огурчики с хрустом… Сейчас придет коллега – издатель киевский, не чета мне германскому… От сохи. Не сохатая хоть… Да что ты… но нервная… Не ввяжись…
Ошибки набора, ошибки графики, ошибки форматирования, не текст а просто ошибка известного ошибочного человека… Вроде бы автора… Расперли пары… Звоню по мобиле жене… Сукин-Котского издают в дерьмовой огранке… В Киеве жопу… С издательшей экспресс-истерия… Хлопнула водки, хлопнула об пол стакан, обозвала сволочью… А твои Лунные качели мне граждане в московском штатском поставили на вид… Ты, говорят, Штылвелдов в Москву не ввози… Они у нас подконтрольны и подзапретны… Вот и в Лунных качелях расшарудил польский вопрос… А мы тут у себя праздничек победы над польско-литовцами завели… 4 ноября и отпраздновали… Так он в Сети на Москву полтысячи анекдотов выгрузил. Прихлопнули хороший почти удобно-оппозиционный ресурс. Журнал не прихлопнем. Руки коротки. Но в Россию не впустим… Сам решай… Сосите еврейский вопрос и гнилость русскую интеллигенции нашей истинной рассейской…. Три раза приговаривали – чтобы в последний раз раз последний… Вот и везу москвичей… Издаю в Питере… А у тебя колонтитулы пляшут…. Абзацы под эрзац, тут этот лунник предложил сквозные дукаты по выходным страничным полям… Будем делать… Так ты пошел…
Мокро, снег не раздражает с дождем, лужи радуют… Двадцать стаканов водки по-киевски – псевдоделириум…
Врач вышел из заперти чувств, перешел на покровительское панибратство… А как же наш… Вот и втолковываем, что не делириум… Знаю, а о сахарном диабете не знал… Опухоль захватила токонесущие кровососуды…. Левый и правый… Начала давить на лобные части мозга, вызвала диссотиативный бред… Устраняли… беседовали… оказалось ваш-то писательский пациент не брал в рот ни капельки… Не пригубил и тех двух чекушек водки, которые заначил с нового года… Шансы есть, но не будет материальной поддержки на лекарства – выпишем. Опухоль у него не первый год, но расти она ещё сможет… От шести месяцев до десяти лет… Так у вас же он лежал по рукам-ногам повязанный… Иначе нельзя… Бредил. Выставили за ширмочку в коридор как раз у двери начальника отделения… Сам наблюдал… А чего же нам он о белой горячке втюхивал… Симптоматика… Бреин, то бишь мозг это не только фамилия Брейнштейн… Понимайте, что твердомозг… А украинцев скорее бы Твердохлеб вышел… Одним словом, у вашего-нашего пациента не совсем твердомозг и хлеб у нас с вами тяжкий… Завтра выпишу перечень медекаментозной поддержки операционного вмешательства, а в четверг-пятницу иссечем… В нашем деле – чтобы не зря стараться, чтобы была ему затем поддержка в жизни оказана от кашек жиденьких до перевязок марлевых…
Велик, сигаретки не дашь… Тебе ж нельзя… Если хочется – можно… Я покурю пока, а ты не суетись… Твою книжку тиснули в Питере… Мягкий переплет, сто экземпляров привезут в Киев… Хотелось бы до операции, а то вдруг после мозг раскиснет в кисель, как я читать стану… Хотелось бы увидеть… У Велика вся сотня и будет, а ты отлежишься…. А ещё 400 экземпляров съест Питер с Москвой. Они там до подобного чтива жадные… С донорами как быть… Со списком на медикаменты… С квитанциями об оплате… Требуется предъявить спонсору (рам)… У тебя на руках двести баксов покупай всё с лету, не крои туда-сюда, как еврейский портной… Но в аптеке на десять процентов скидка. В пересчете на требуемое можно выкроить денег… Не крои. Жди звонка в полпятого. Не хватит денег – получишь еще 50 баксов… Леню нужно спасти…
Делириум… Водки жрать не умеете… Луж своих не замечаете… Ностальгию свою в себе текстами давите… Им интересно… Но двадцать стаканов водки вам, сегодняшним, не по зубам… Слышишь, выровняй колонтитулы и отличай дефис от короткого тире, а короткое тире от длинного… Точка тире точка Три точки три тире три точки Псевдоделириум. Ленечка умирает? Дождь со снегом, лужи, доброхоты, экс-киевляне всей земли заграничной, русские в экзиле, о поляках впредь не писать, а сегодня марш-бросок по аптекам… Восемь литературных людей сбросились на спасение писательского дарования земли украинской, назначив Велика в душеприказчики… Не отолгаться, не отчухрыниться, время поступков… В два ровно за дверь и до вечера на поплавке жизни делириум, не делириум, псевдоделириум, и по ниточке дружбы скорее жив, чем мертв… во второй нейрохирургии неторопливо курит автор вечноживого Ван Ваныча…
*
У каждой жизни есть своё начало,
у всякой жизни есть своё теченье,
когда отходит поезд от вокзала –
его уж ждут по месту назначенья…
*
Камни… фаллос… плечи… руки… Половецкий самиздат.
Бродят каменные внуки, бредят эльфы среди хат…
Фантастические панки – в ирокезах, нагишом –
просят милостнь под банком – всяк под банкой пьёт крюшон.
Жизнь на конченных протезах пересортицей полос
обчекрыжив ирокезы, каждый карлик в землю врос.
Все мы – карлики и гномы, гастрономы нам родня:
Мы стоим под гастрономом – тяпнув, бредим среди дня…
А орать нам нет причины – фордыбачить и хамить –
мы суръезные мужчины – не упустим счастья нить!
Фаллос каменный под солнцем, а под камнем – тлен икон…
Ирокезы за оконцем – дивный абрис облаков…
*
Оборванные нити ребенка Вити-кити,
молитва перед Бога и дальняя дорога,
нездешние причуды да пришлые иуды…
Всё по судьбе – от Бога: и дальняя дорога,
сомнение на годы и призрак несвободы
да призраки былого – прошедшего, больного,
медовый звон литавров да тяжесть горьких лавров,
да золотые руны – песка забвенья дюны,
раскопки – плечи… руки… внефалоссные муки,
оборванные нити… котомка… жрать дадите?..
*
*
Когда впаду в прострацию минут –
мне скажет время: «Веле – шалопут»,
но я не стану жечь в душе мосты –
в беззубый рот не втиснуться мечты…
В беззубый день не втиснутся слова,
в беззубый год не втиснется молва,
в беззубый миг не втиснется полет
над эстакадой звонких сочных нот!
*
Тонкостенные сосуды – всюду люди, что паскуды,
а соседи – что дерьмо… Всюду вечное кино:
всюду милые прохвосты, проходимцы под коросту
жизни той, что нам дана средь окрестного хламья.
Хлопобуды халобуд строят в Киеве приют
для ничтожеств всякой масти в виде солнечных дворцов.
Разорвало б их на части – этих славных удальцов…
Тонкостенные сосуды пригубляют дней иуды.
*
Старики несут на кон навороты судеб –
безобразных, без икон – Бог их не осудит…
Опостылые – они прожили немало,
словно шпалы через пни – там их жизнь мотала.
Измочалено-грешно требуют участья –
каждый в имени своём не отыщет счастья,
продувные мудаки, сучьи, божьи дети,
что вы сделали?! Молчок. – Некому ответит!
Фабула сказки – чумные подсказки,
день сумасшедших – смешные раскраски,
умер великий земной футболист –
Пузач почил – продувной пофигист!
Помню Турянчика дети – все трое –
вместе в одном интернате со мною…
Мал-мала меньше, не зная отца,
жили в изгоях – пример подлеца,
Войнов-командер и прочая шваль
вырвали жизни на славы алтарь,
крутится время от славы до тризны,
помню в Донецке голкипер Отчизны
дико ужравшись, с вьетнамкою грёб…
Я ему, ведомо, высказал: – Жлоб!
Он же медалью мне бабахнул по темью,
мол, де ШАХТАР я, а ты – блядско’ семье,
помню, затем, как с вьетнамкой вдвоем
долго макали в гальюн-водоем
этого славного прежде героя,
позже, ужравшись, уснули все трое…
ЧУ! Лишь, проснулся – нас пятеро в ряд –
бэк эксШАХТАРСКИЙ, вьетнамский камрад,
Тьен Ху Хи – Лия с оплывшей мармозой,
тот же вратарь – рожа вся в туберозах,
я – и при чем, и, казалось бы, нет…
В общем, с тех пор – дал себе я обет –
пить без вьетнамцев и без футболистов –
вместе все это – грешно и не чисто:
общий миньет, и клозет, и покос…
Я сих футбольных страстей перерос!
*
Не серебряный век, не отточенный крик –
просто жил человек, – вот и помер мужик!
Дом ученых в бреду: всяк старик – идиот
в сучье-яром ражу неотточенных нот.
Пересортица лет в недолугости рент –
всякий вправе был взять золотой позумент.
Но случился облом – внуки прочь отошли,
в вечный сумрак икон уносясь на такси…
Е серебряный век, но уже жуткий крик:
– Я ещё человек! – вот и помер старик.
Два портфеля его публикаций пустых
в древней топке сгорят – на фиг жил он до сих?
…………………………………………
Прозу начал кропать – речевые четки –
слышу визг поросят – малолетки крепки,
узнают, что и им было дадено петь,
только в глотки залил кто-то воск, а не медь…
Я же – очень чумной, но порвавший года –
где клюкой и сумой, где талантом – беда.
Оттопыренный весь, расторженно-злой,
говорю – всё как есть – продувной и живой
*
В тело старого поэта подселяются долги
душ, чьи песенки пропеты – их худые сапоги –
слов нелепые закваски – полумысли, полусказки…
Полоумие в цене – каждый квасится в себе!..
Очень как-то неуместно, совершенно невзначай,
падший ангел в лике тесном пригласил меня на чай.
Растаможенное в полночь пили мы амбре с небес.
Очень чувственная сволочь – полуангел, полубес!
Закадыжничал, курлыкал, заливал за воротник.
От души моей заныкал ключ и поутру поник…
И на деле оказался полудевицею-вамп,
полустарым святотатцем, получертом на бровях,
то ли ушлым проходимцем, то ли тёткою в соку…
Мне жена ворчит: – Подвинься, не храпи, спать не могу!..
До чего же ты нажрался, получудо, полубес…
Я проснулся… Оказалось – падший ангел в душу влез!
И теперь гундит без толку – ходь сюда, а тут постой
и сними свою ярмолку под летящим кирпичом.
Кирпичи парят, как птицы и порхают тут и там –
надо ж было так упиться, что все страхи пополам!
*
Параметры стационара – душевно гадко, пришлым нары,
своим – бетонные мешки, снов перфорации-штришки,
и неуместность вдохновенья, и слов говенное говенье,
чуть что не так – и судит всяк, и ценит ровно на пятак,
и низлагает до основ, каноны чтя… и дураков!
Но если ты, да не дурак, то всей цены тебе – пятак!
*
Вот хоругви, вот знамёна, вот полки вчерашних дней
не осталось батальона от оранжевых кровей,
ни осталось ни полушки, ни копейки, ни вранья,
потому что дух заглушки перебрала егерня.
Всяк затравленный на стае и неведомо к чему
жупель прошлого растаял – знать пред временем в долгу!
Получите предписанье – по повесточке – в штрафбат…
Это ж что за наказанье, ну и кто такому рад?
Разъедрынь в перепелицу, кривотолки, кривокос –
тощий вздумает жениться, тут же время на погост,
молодым же в аты-баты поучастночно… Сидеть!
Потому что вы, ребята, политическая снедь!
Вас подставят и заставят считать бюллетни в страду,
но народ власть обесславит на резиновом ходу
и похерит олигархов всех мастей и волостей –
чхал народ на перебранку олигархов и бл@дей!
*
Истин первого порядка не отыщется и двух,
жили-были сладко-гадко, но светильник душ потух.
Кант – оторва откровений – не лохмат и неказист –
ест телятину с печеньем, как последний пофигист!
Мол, духовен мир и точка – и в желудке, и в башке,
неба чистого расточка при росточке… хе-хе-хе…
Хрупок, мал и одиозен, в паричке для ловли мух.
Дыр-камзол его елозит эрзац-кафедра наук.
Пруско-палочной эпохе явлен был большой чудак!
О любви писал он строки, в мир влюбляясь, как дурак…
Тухнут звёзды на асфальте, гаснут зори в небесах.
Провидение на альте растормаживает страх.
Бродит страх по переулкам не свершившихся надежд,
как последний в мире урка между пьяниц и невежд.
Бродит страх… На альте цепко Б-г наяривает блюз
в клиновидной хиппи-кепке, словно на смех сонму Муз…
*
Болванчик кособрюхий понравился старухе,
она его купила за тысячу монет.
купала и холила, на празднички поила
и жертвенно молила сплясать с ней менуэт.
Смотри, что приключилось – такое вряд ли снилось:
танцует с ней паршивец, как истинный артист!
Виляет рыхлым задом и вертится, что надо,
но жуть какой ревнивец и ярый мазохист.
Тоскует и смеется, и с бабушкой дерётся,
и лопает на ужин бананы и маис,
едва ли быть не Богом желает он, ей Б-гу!
Кому ещё он нужен – зарвавшийся Нарцисс!
Век крутится шарманка, по жизни интриганка,
но бабушка устала и делает книксен…
А в сумерек ликуя, болванчики танцуют –
таков в Верховной Раде сегодня пиетет.
(Всем депутатам: шарманить до опупения…
шаманить до опущения…гласолалить до отпущения грехов…
перед народом задранной и обеспортошенной Украины)
03.1992-03.2006 гг.
Федор Васильевич носил старое твидовое пальто и некогда добротную черного фетра шляпу с фетровой же узорной, а не дешевой шелковой окантовкой. С годами поля шляпы чуть повырвались со стороны власатого черепа известного в совковое время художника, жившего безбедно на сытые подряды от Худфонда… Знавали его в Якутии и Карелии, а в Нарьян-Маре и вовсе чтили за легендарного живописца, поскольку с бодуна как-то расписал оленьи витражи-выворотки размашисто отменными российскими гранчаками. Естественно, маслом! И гранчаки эти на потревоженных ляповым сочным маслом запели прямо на выворотках, и повалили в кабак якуты и ненцы, а с ними представители и представительницы ещё сорока народов севера, в том числе северные немцы, эстонцы, литовцы и латыши из потомков высланных на Север эсесовцев, которым до седьмого колена было запрещено являться на территорию европейской части Союза…
Впрочем, тщательно перемешиваясь с якутками, эвенками и нанайками, все эти в прошлом прибалтийцы полюбили свой огромный Таймыр и знали его до дыр… Куда не брось, дыра, куда не кинь, дыра, дырой клюкнется, дырой аукнется, юрта одна на десятки российских верст, в ней всегда строганина, водка и хозяйская жена либо дочь… Жить северянки начинают рано, но и вымирают того еще раньше… И всюду олени в упряжках и без, в национальной одежде и варежках, в половичках и даже на стульчаках… А гранчаки, особой красоты не имевшие, однако, всюду на подхвате, но северяне, не афганцы, которые даже в свои ковры после Афганской войны с совком стали вплетать в ковровые узоры советские "акаэмесы"…
Чума, юрта, олень, нарты, каюры, олень, белые медведи, ледяные торосы, олень… И так во всём – до вяслиц и гульфиков… А тут забулдыжил «заробитчанин» от украинского республиканского Худфонда и подивил коряков и чукчей. Эвенки с ненцами перепились и потребовали, чтобы и им для их дальних чум нарисовал киевский мэтр столь выразительные гранчаки… Тут уж пошло поехало…
Рисовал Федор Васильевич пристрельно быстро точно, но обязательно во хмельке… Пил и рисовал, подстраиваясь под северный лад – белым на сером, серым по белому, серо-белым на красных кумачовых неликвидах… Присылали с Большой земли кумача впрок, так что каждого оленевода можно было бы запросто обернуть в огромный красного кумача кокон… Гранчаки Федора Васильевича чуть как бы подкошенные вносили в северные быт доподлинно русское удовлетворение и мироупокоение… Но приехали тихие и мирные представители какого-то московского министерства, опекавшегося проблемами северных народов и поворотили Федора сына Василия в Киев… Мирно поворотили, упоив вусмерть и упаковав в почтовом отделении самолета… Так и проспал он весь путь до Киева – гений невенчанный, мужичок незлобивый… А его место на Севере заняли психотерапевты с целью борьбы с гипертрофически возросшим местным алкоголизмом… Красные кумачи с подкошенными белыми стопками стали потихонечку изымать, постепенно переменяя их на серп и молот необъятно великой Родины….
А что наш Федор Васильевич? Он, как водится, пережил и ГКЧП, и свалившуюся на всех Независимость, и даже тухлое прикрытие Худфонда, из которого напоследок вместо обещанных ему неоплаченных гонораров прихватил несколько дюжинных ведер ярких анилиновых красок, запасся пресс-картоном, который использовался в прежние времена для остекления выбитых форточек в студенческих общагах и… выпал на Андреевский спуск продавать сочные разноцветные гранчаки вкупе с цветами и бутылями… Всё это милое совершенство обязательно проносилось перед зрителем в какой-то умопомрачительной круговой джиге, сразу хотелось выпить и непременненько закусить… Хватало на закусить и выпить творцу. Он работал по десять-двенадцать полотен в неделю, чтобы восстать на месте свободного художника-продавца в каждое следующее воскресенье…. Со временем к нему и его удивительному творчеству привыкли и киевские ценители… Он стал раскупаться… С утра и до вечера… Вот вечером не всегда всё получалось гладко… Несколько раз на гранчакового мэтра совершали нападение бессовестные киевские сявки, выворачивая старику не всегда пустые карманы и даже повыбивав ему чуть ли не полрта зубов, пережевавших не одну тонну моржатины и оленины… Но философический склад ума не позволял сломаться творцу… Хотя дома мельтешили жена и дочь и мешали сосредотачиваться на объектах, главным из которых обязательно был гранчак – для того чтобы всякий новый натюрморт пел! Правда, гранчаки в процессе их рисования частенько бились, и чтобы не было, как в песне поется:
Стаканчики граненные
упали со стола –
упали и разбились,
а в них – любовь моя…
Жене и дочери всё-таки приходилось всё чаще и чаще осуществлять тест-контроль. А тут ещё случилась одна немалая напасть… Стали заканчиваться бросовые неликвид-краски, полученные при прощании с Худфондом, и стали сочные тона на картинах Федора Васильевича истончаться, рисунок стал более ажурным, пока почти не поблек… вовсе. Ибо пришло время – и краски кончились все. А на новых денег не стало… Все думали, что это уже и точка в его творческой биографии, и его вытертое драп-демипальто, выдаваемое стариком за твидовое, и его сношенная напрочь черная шляпа исчезнут со спуска навсегда… Но ещё в прошлое воскресенье этого не случилось… Я видел его ПОСЛЕДНИЙ шедевр – несущуюся по белому фону белую ностальгическую кутерьму… Свой последний, впервые расколотые надвое гранчак он нарисовал белым по белому… Знакомые с его творчеством художники и любозрители плакали. Но только не он! Мэтр стойко ждал своего ПОСЛЕДНЕГО покупателя! И он пришёл…
Это был худощавый, негромкий и очень даже невысокий юноша с очаровательной щуплой девчушкой с посиневшими на ноябрьском ветру губами. Она кротко держала своего рыцаря за руку. Тот смотрел на картину.
– Шедевр! – важно и с должным пафосом объявил свой вердикт продавца художник!
– Так, це шедевр! Мій батько – на Таймирі – провів на засланні майже десять років життя. Він багато розповідав нам про ваші пияцькі прапори, але до вивозу з Півночі вони були заборонені, а він мав заборону від’їздити зі свого оленєгоспу, де в той час працював в бухгалтерії рахівником – чи то оленів, чи то самих п’яних оленеводів...
– Отож, – согласился стоявший рядом в пестрой толпе художников и любозрителей знакомый всякому на Андреевском спуске писатель.
– Отже, шедевр, – резюмировал автор.
– Отож, – сострадательно выдохнула толпа.
И гениальный Гранчак был продан. Мелькнула немалая купюра в расхожей зелени, все ахнули, картину завернули, а старый художник внезапно растворился, слово истаял по молекулам в сумерки ноябрьского предвечерья...
Но если бы в этот миг было чуточку тише, все бы услыхали, как где-то внутри картины в последний раз звякнули осколки последнего Гранчака, и старый Мэтр неторопливо прошел мимо них – в вечность.
6-8 ноября 2005 г.
Билыка Валерку в интернатовском Детстве страшно ругали за несоветскую аполитичность…
– Вот что ты сделал для пионерского стенда о Василии Ивановиче Чапаеве? – спрашивала строжайше классная тётя Стерва. – Ах ты, пятьдесят восьмая статья! Чтобы завтра перерыл все подшивки и принес заметку о легендарном комбриге!
– Я вам Гитлера принесу, – сквозь слёзы втихую огрызался Валерка, собирая кошачьи экскременты, дабы подбросить их в казенно-устрашительный стол классоводихи злобной…
…
Мальчишки подрались. Один схватил другого за рубаху и подтащил на себя. Рубаха треснула на распореху. Юрка заплакал. Второй рубашки до конца недели у него не было...
Мальчишки подрались. Один схватил другого за мечту и подтащил на себя. Мечта треснула на распореху. Юрка заплакал. Другой такой мечты до конца судьбы у него не было...
Мальчишки подрались. Один схватил другого за судьбу и подтащил на себя. Судьба треснула на распореху. Юрка заплакал. Иной судьбы до конца жизни у него не было...
Мальчишки дерутся – кто за мечту, кто за судьбу, кто за рубаху… Кто-то Чук, кто-то Гек… Мальчишкам девяностых кто-то недобрый подарил бандитскую романтику, нынешним мальчишкам чего только не дарили… От простеньких плееров до крутых и престижных камерофонов, от девочек на вечер до наркоты… Нехорошим мальчикам и мальчикам-паинькам, маменькиным заиньках и крепко самостоятельным хлопцам.
Тонкокожие мальчишки не выжили или переродились в геев. Прежде они просто бы стали играть на недорогих скрипках и чинить ещё более недорогие часы…
Грубые и изворотливые мальцы растеклись по нышпоркам государства и изрешетил его похлеще крыс-мутантов. И тогда поднялось поколение крысоловов… Я ещё не знаю, с какими дудочками придут они в наши города и веси, но уже чувствую – они идут! Они будут драться за жизнь, они будут отстаивать мечту, они будут пролагать судьбу и не жалеть последней рубахи… Я буду их проводником в наши крысятники повседневности… Я стану им, обязательно стану….
В Зоне отчуждения я выстрою Город из черного хрусталя народного горя и заставлю в нём жить потомков тех уродов, которые перевели нашу жизнь и низложили её до нищенского существования… Как это будет? Сначала они отроют огромный вал, за который никогда больше не выйдут. Затем по крупицам приведут Зону в порядок, вылижут каждый её сантиметр, оросят кровью и потом, потому что этим гаденышам я не оставлю иной земли. Они будут дышать на каждое зернышко, которое принесут в Зону птицы. А потом они истребят даже птиц, чтобы те не ели их колоски. Затем из ядерных могильников они выроют остатки совковой техники и станут изобретать некое подобие остаточного техногена, начнут прямо на болотах подыматься их хижины из самана. Затем возникнут первые казарменные города – для тех, кто выживет и не истребит себя в драчке с такими же как и они сами уродами… Затем они примутся добывать Знания, от которых их раз и навсегда отрежет окрестный мир за боль и горе причиненные их отцами – политиками, делягами, олигархами… Затем они попытаются связаться с новым окрестным миром, но это будет великое табу – мир не захочет их услышать и только контрольные датчики точечно и постоянно будут врубать не только охранную сигнализацию, но и всяческие аннигиляторы желаний прорваться за бруствер зоны… Три поколения, трижды три поколения, семь поколений, семижды семь они у меня не выйдут оттуда – потомки черных Карлов, причинивших столько горя и страданий просто людям…
А на планете по-прежнему будут драться мальчишки за мечту и судьбу… И больше не будет боли из-за последней рубахи и недоеденной краюхи хлеба, из-за холода в квартире и человеческой безысходности… А над Зоной человечество раз и навсегда выставит непроходимый энергокупол, непреодолимый для выхода, и как только будут являться на свет чудовища под стать нынешним политикам, бандитам – «конторским» и «системным» и олихаргам, как тут же советом Народной Совести их будут ссылать немедля на пожизненное пребывание в Зону… Раз я об этом пишу, значит время пришло. Значит уже начинают ощущать себя сущностями человечества крысоловы, о которых было сказано в человеческих чаяниях. Ни единой крысы не истребим. Им есть место на нашей земле – в Зоне отчуждения, в которую мы их должны загнать навеки и присно!
…
Бывшие интеллигентные люди мечтают о допустимой в их всё ещё человеческом мире мести. Ни одна социальная доктрина не урезонит разыгравшегося зверинца. Увы, мы так и не успели изобрести против перерожденцев жестоких и алчных генетическое оружие. Но крысоловы уже на земле, и хотя сегодня они еще и дерутся между собой за свои собственные мечту и судьбу, завтра, объединясь, они будут готовы раз и навсегда подраться за попранное достоинство Человечества.
Агу, крысоловы!
Гиля-гиля, крысоловчики…
Фас!..
7 марта 2006 г.
На потомков в экзиле скорбно смотрят хачкары –
в зернах каменной были не целимы их раны…
Память предков о жутком истреблении рода –
стонут камни-«армяне» на могилах народа.
Эчмиадзин – хачкаров пересортица крови –
львы с орлиным оскалом и орлы в си-бемоле.
Созерцаются зерна в бледно-розовом туфе –
в монофизме из камня – Бог в апостольской труппе.
Пантеон пантеонов обретает участье
в одиночестве слабых и дарует им счастье.
Эчмиадзин – хачкаров пересортица крови –
это крик истребленных по не собственной воли.
Полтора миллиона никогда не родятся –
только накипь хачкаров – Эчмиадзин – как братство!
…………………………………………………………
А в пустыне Намиб – оргалит на подкорках
и в запястьях кипит песня Гарсии Лорка.
И малайский кинжал – крис – извилист и страшен.
Им пронзают врагов те, кто духом отважен.
Потому что народы Планеты Богов
не умеют прощать повсеместно врагов!
И на камне резьба, и стихов дивный ритм –
не прощают врагов… И планета – болит!
4 марта 2006 г.
КОММЕНТАРИИ:
Хачкары – это мемориальные памятники, или крестные камни, не имеющие в мировом искусстве. Обычно – это крест, чаще всего вырастающий из зерна или круга…Корни возникновения хачкаров лежат в раннем периоде христианской истории Армении, но подлинное развитие и распространение хачкары получают после ухода арабов. Начиная с IX в. они совершенно вытесняют форму мемориальных сооружений, принятую в VI-VII вв., – стелы с изображениями религиозных сцен. Символ процветшего крестом зерна или солнца – вот суть изображения, но с IX по XIII в., постепенно варьируясь, рельеф превращается в сплошной узор, в роскошное каменное кружево, в которое заключен крест, нередко сам теряющий свою четкость, превращаясь в плетеный узор.
Эчмиадзин – скопище хачкаров в столице Армении – Ереване – пантеон памяти жертв армянского этноцида в 1915 г. Полтора миллиона расстрелянных, 600 тысяч сосланы в безводные сирийские пустыни…
Монофизм – признание Иисуса Христа богом, но не богочеловеком…
Крис – плоский волнистый малайский нож-саламандра. Оружие самообороны в Юго-восточной Азии…
ШЛЯГЕР О ПАНК-БОЕ
Печальная народная раскраска о нравах большого города Киева
Словно в небе паутики, мальчик жил в одном ботинке
рядом с девушкой-блондинкой у фонарного столба.
Мысли в нём роились кашей, звали мальчика Абрашей,
целовал свою блондинку он от попочки до лба.
Словно в небе дирижабли, жили-были люди-грабли,
по планете проползали, как железные ужи…
По-судейски: зло и ясно, по-житейски: громогласно
приговоры оглашали, как строжайшие мужи:
– Целовал бы ты блондинку, словно в небе паутинку,
и носил бы ты, Аркаша, два ботинка и жакет…
Тесным оборазом при этом брось чудить себя поэтом,
шёл бы в ЗАГС ты с ней, Аркаша, ты мужчина, а не шкет!
НЕВЕРНАЯ ЖЕНА
Сыграем, Миша, в пулечку на маленькую Юлечку,
пока она не ведает житейских распрь и бед.
От пальчиков до пальчиков безумно любит мальчиков –
средь них с волненьем следует на праздничный обед.
Сыграем, Миша, в пулечку на маленькую дурочку,
пока ещё родимая не тронута никем,
пока ещё волнуется, кусает губки, дуется –
в ней страсть неукротимая и знак вопроса: «С кем?»
Бросаем, Миша, пулечку! Ей Богу, жалко Юлечку –
её влекут события известные сполна –
любовница, любимица, по паспорту – кормилица,
но кончится гостиница – неверная жена!
Не марайте, мадам, ваши пальцы ваксой –
всё равно мои штиблеты разлетелись вдрызг…
Лучше сядьте, мадам, в кресло рыхлой кляксой –
ни к чему вам сейчас слёзы или визг.
Не питайте, мадам, редкостных иллюзий –
этот милый офорт в рамке не для вас.
Шёл в ваш дом я не к вам, а к служанке Сюзи –
ей проведана страсть, а у вас маразм.
Вам обилие лет с ватой в одеяле,
в вас обилие слов, ленты, плюмажи…
Клавесин помнит вас – вы на нем играли,
ну а Сюзи в любви знает виражи.
Не марайте, мадам, ваши пальцы ваксой –
мизантропы в бреду бродят по земле…
Может где-нибудь в вас – «Вальтер» или «Заксен»
в полночь пулю свою выпустит во мгле.
КАРТЫ ТАРО, ДЕКАМЕРОН И КОЕ-ЧТО СРЕДНЕВЕКОВНЕНЬКОЕ…
Маг, Жрица, Императрица – бабушка Фира пьёт кефир,
Император желает влюбиться, Капеллан говорит: «Вейзмир!»
Колисницею в понедельник к Правосудию едет Отшельник –
согрешил в Декамерон – совратил ребёнка он.
«С кем Фортуна, с тем и Сила» – говорит Повешенный без мыла,
Смерть навеки к Дьяволу взяла все его потехи и дела.
Крепость Звёзд в грехопаденье, а Луны – в любовной пене,
Солнце правит тел объятья, правый суд вершит Распятье,
мир людей и глуп, и прост – посмеемся в полный рост.
Карты Тары да кот Факир – вот и весь старушкин мир.
Пьет их юлюдечка кот молоко – бабушка дышит во сне глубоко,
в красной тряпочке свёрнут мир – бережет его кот Факир.
МОСКОВСКАЯ ЦЫГАНСКАЯ ПЕСНЯ
Цыганский город. В нём – дурдом, куда ни глянь – бароны,
бредут по миру босяком, как в лужах макароны.
На каждой улице барон, на каждом переулке,
цыганский табор с трёх сторон, с чётвертой – бродят урки.
Бродяжий город, в нм – бардак, куда не брось – бродяги,
в кирпичный цвет пропился всяк, как вурдулак бодяги.
На каждой улице притон, рассеченные лики,
здесь каждый страстью заражен – в чём куш урвать великий.
Славянский город – в нём бедлам. Знать на Москве проруха.
На каждой улице – вигвам, куда войдя без стука
прав душу сдать за полцены, а то и за полушку.
Здесь бродят люди без души, давно презрев друг дружку.
МОСКВА ИЮНЬСКАЯ, ГОД 1991-ый
1.
Чулки червоточат хамсой, колготки разят колбасой,
чесночные юбки в быту, хмельные мужчины в бреду.
Живём не живём – не понять, пустыми руками не взять,
а с полного – всё одново – срослось с невезеньем кино.
По праздникам – луковый суп, по пятницам – из ботвы,
до времени всякий не глуп, но только не стало жратвы.
Смоленская площадб пуста, как холм у распятья Христа,
лишь дыни в оплетке ботвы – нагробье ушедшей жратвы.
И падшие женщины в ряд себя продают за жратву –
ужаснейший бал-маскарад, как рана кровавит Москву
2.
«Балычным» астрономам проведана цена,
у кромки гастрономов – безденежья волна:
от стерляди до стервы, всего на полпути, –
протухшие консервы – от правды не уйти.
– Не жри-кась на ночь, Муся, ни мяса, ни конфет,
бодрись, как баба Дуся, и проживёшь сто лет,
но если дурь тлетворна, и хочется пожрать,
в желудок свой ведёрный брось клич: «Едрёна рать!»
При этом приговоре утихнуь жернова
голодной рыхлой хвори, такие вот дела…
Ты ж, Муся, не брюхата? Га что тебе живот?
А на одну зарплату не шибко бросишь в рот.
ГЕРОЯМ НЕНАШЕГО ВРЕМЕНИ
По мотивам микротворчества Лобанова Павла
Из следственной части депеша пришла,
что летчик Карачек – гнида…
А тот за штурвалом всё пел: ла-ла-ла,
сражаясь в небе Мадрида.
У летчика Франца шесть пальцев ноги
оторваны взрывом навеки.
Кто скажет теперь, будто жмут сапоги
счастливому в небе калеке?
И летчика Миклоша вовсе без ног
носило по небу три года…
И то, слава Богу, – «испанских сапог»
ему не знакома природа.
У летчика Нельсона был дальтонизм –
в кальсонах зеленого цвета
он мчался по небу, как сорванный лист,
и грохнулся факелом в лето.
У летчика Олуха нет орденов.
А, впрочем, ему и не надо –
он навеки пьян и бездарно здоров
для секса, войны и парада.
У летчика Трахалы нет головы,
а он торжествует поныне –
на атомной бойне он выскалит: Гы!
холодной безумной пустыне.
Есть летчики-ассы, и есть «глухари» –
порхают, как птичье отребье,
есть «пахари неба» и есть «ухари» –
в них боен грядущих нахлебье.
Не надо убитых, не надо живых,
дерущихся в схватке конвоя.
По небу проносится память о них,
парящих средь чертово воя.
1990-1992 гг
В тумбочке сапожник Стас выбил донышко –
получил иконостас в три иконушки…
Как на первой, на фрезе – имя зычное,
на второй же, на фрезе – закадычное…
Как на третье, на фрезе – имя пошлое…
Разрыдался пьяный Стас – ну и прошлое!..
Как у Зингершухера был гобой –
пополам укладывал в гром и бой,
а у Сеньки Размана был фогот –
выдавал и полечку и фокстрот,
а у Лёвки Кацмана был тромбон –
говорил по-разному шибко он.
Маромои-лабухи, дембеля
в контрапункт забросили кителя,
кто куда до времени разбрелись,
в Тель-Авиве встретились и сошлись,
дрябнули по маленькой и вперёд –
«жарят» в парках шлягеры круглый год.
ЧЕЛОВЕК-ОРКЕСТР
***Георгию Федоровичу ГУСЕВУ
Человек-оркестр, чувачок в летах,
старых ритмов трестик – сходу: тики-так.
При пасхальных брюках, проще чем никто
он играет Глюка: соль-фа-ми-ре-до!
Он играет польку: бум-ба-дзы-бы-би…
Граждане жалеют потные рубли.
Пиджачок заметный – беж на молоке,
кепочка на фетре, палочка в руке…
Стонут тамбурины лихо за спиной.
Рэкитёр-громила с рожей продувной
подстригает «парнус» с видом короля,
шепчут дядьки: «Гарно ж!», бросив три рубля.
Бда-бы, ды-бы, ды-бы – стелится мотив,
бродят переходом жрицы Роз и Ив –
«четвертным» участьем к музыке добры.
Их цена за счастье – такса до зари.
БОМЖ ПО КЛИЧКЕ ИНТЕРМАРКА
Привокзальная припарка – бомж по кличке Интермарка,
на ногах «соломы жмут», на душе – половы жгут…
Он никогда ничего не берёт более чем…
Он на уступах жизни живёт, а иначе – зачем?
Он в предвершеньи грядущего дня бродит сычом –
могут зарезать его до утра, взять палачом,
могут в хитоны святые ему бросить молву,
может за пиво завыть на луну – всё одному,
может сорваться с последних границ в грязь мостовой,
может сорваться с худых ягодиц, как вороной,
может умчаться в запретную даль к лешему в зад,
может без фрака в сомненье ввести душ маскарад…
Не трожьте её, Жора, за значок!
Оставьте её, Жора, пиджачок!
О, Боже, вы растаяли как сляк
и душу вашу высквозил сквозняк.
Вот это конституция – удар!
Понятны мне поллюции – кошмар.
Но вы же, Жора, тоже не сморчок!
Не трожьте её, Жора, за значок!
Должно быть, вы в любви не новичок,
чего же вы подвинулись – чок, чок?!.
Она ж уже готова с вами быть..
и о значках должно быть говорить.
АФРИКАНСКАЯ НАРОДНАЯ СКАЗКА
Мамаруки мыла руки, лгала мужу в час разлуки.
Ночью съел её питон, словно пачку макарон.
Лгала мужу безоглядно, муж измучился изрядно,
но когда жены не стало – жизнь несносная настала:
Мужу скучно без вранья – стала врать жены родня:
– Не ламай от горя руки, муж мудрейшей Мамаруки,
полезай питону в пасть – там жена не даст пропасть,
жить с ней будете без скуки – врать сумеет Мамаруки!
РИСОВАЯ НАРОДНАЯ СКАЗКА
Вы когда-нибудь видели, Саша,
человека из рисовой каши –
весь как есть из вареного риса,
без муки, отрубей и маиса…
Три дня он варился в кастрюлях,
неделю валялся на стульях,
хранился живьём в морозилке,
душевно играл на сопилке…
В манишке, трусах, без гамашей
жил скисшею рисовой кашей,
страдал от любви к рок-н-роллу
и мачты любил по футболу.
Держался не валко, не шатко,
законы зубрил для порядка,
считал себя плюшкой-лепешкой,
и так вот хирел понемножку…
Непрочный, усталый и вязкий –
был сном, продолжением сказки,
раскисшим салатом к селёдке,
он в уксусе вымок и в водке.
Со стула упал и разбился
и нос у него отвалился.
Без носу чихнул три разочка
и лопнул, как трындова бочка.
СКОРБНАЯ ОБЖОРНАЯ ПЕСНЯ
Я с детства ужасно объелся конфет,
а те, кто не ели,
теперь говорят, что их попросту нет
до прошлой недели.
Я с детства от пуза объелся хурмы,
а те, кто не нюхал,
теперь сомневаемся в том, что и мы –
ни рылом, ни нюхом.
Я с детства по горло наелся халвы –
на гривенники сходу,
по сведеньям впрок расторопной молвы
до прошлого года.
Я с детства поверил нелепым словам
и ползал на брюхе,
и зрел, как ничтожный пропойца и хам,
на радость марксистской науке.
Теперь я, конечно, ни короп, ни бык –
самец в чёрном теле,
работный и хитрый толковый мужик
при бабках и деле!
1990-1992 гг.
1.
Я хожу под синагогу не молиться Б-гу – нет.
Побираться понемногу – много лет.
Не по сути божьих правил, а по сути естества,
потому что Бог направил – с малольства!
Я писать обязан в мире – божий дар,
только жрать мне дать забыли…
На алтарь
не положишь Б-гу зубы без гроша –
я дрожу под синагогой,
а в карманах – ну, ей Богу, – ни шиша!
2.
Чем душа не выболит с утра –
до того не дотянуться ночью.
Оттого забита голова –
аппетит на факты жизни волчий!
Оттого от утренней зари
всё ловлю – и каверзы, и шутки,
чтоб, когда оглохнут фонари,
осознать Эпоху на минутку…
Сон, продленьем в несколько секунд,
мне укажет крены и подвохи,
с пробужденьем выстрадаю суть –
новой правды горькие уроки…
С тем и жив – забита голова
только тем, что под себя измерил.
Да и разве только под себя?
Под людей, которым я поверил.
3.
Я хожу под синагогу, а душа уходит в сон,
помолясь, когда, ей Б-гу, грустной истине икон.
Под иконами – парсуны, под парсунами – светло.
Там – и вещие Перуны, и Трибоги заодно.
Мудрецы и ротозеи там в стоическом ряду,
комиссары в портупеях – несвятые на беду.
Там история сторицей, там же – тихий Божий глас,
там – такое не приснится – вещих лет иконостас…
Место ангельского пула –здесь хранители судеб
стали вместо караула охранить нас всех от бед.
В чём-то в общем-то похожих – каждый в сяком видит тлю –
Не по почкам, так по роже схлопотали мы… страну.
Вместе принялись молиться наваждениям судьбы –
вдруг-де святость воплотится в баксы, гривны иль рубли.
В душах вызрел прыщ кровавый – что не горенка, то ад…
В общей аховой державе облапошен братом брат.
Кумовья в одном застолье и подельники в делах
в сатанинском чернокровье на иконы не глядят.
Захожу я в синагогу – талес, кипа – в гости…
К Богу!
---------------------------------------------------------
Б-г – в иудейкой традиции имя Всевышнего не произносимо. Тетраграматон на иконах православных не более, чем кодировка одного из ста тысяч имен Всевышнего, неосектанты читая эти четыре буквы на иврите «в лоб» говорят об Иегове… Мудрецы стараются и вовсе об этом не дискутировать, ибо Б-г и манихейской традиции Бог, и лик его внутренний и в душе каждого свой. Аминь!
1 февраля 2006 г.
или ПЕРВАЯ ГОДОВЩИНА ОРАНЖЕВОЙ РЕВОЛЮЦИИ…
Натиск – оттиск… Откровенье, а за этим – боль в глазах,
всевозможные сомненья и душа на тормозах…
Тулумбасы с рокировкой, зайцы в транспорте судьбы
да торговые чертовки, безоглядные плутовки,
продувные прошмандовки – мир доводят до чумы.
Грохнув смело в тулумбасы, доорались – всюду ложь:
продувные выкрутасы, всюду лясы и балясы,
придурасы новой расы глохнут... выжато... под нож!
Обрезают наши души то ли ангелы в ночи,
то ли те, кто съели суши и стащили кирпичи
наших будущих заминок, до которых не дойдёшь…
Без обыденных побывок стонут ангелы… под нож!
В тонком мире композиты паразитного хламья,
между ними – прозелиты – в Веру впавшая ШУДРА.
Им тибетская молитва: МАНИ АУМ ПАДМА ХУМ,
всё равно, что в ж@пе бритва: «Маня – даун, падло – кум!»
В том – и всё их ротозейство, в том – их весь иконостас,
непрерывное злодейство – ежедневно грабить нас!
---------------------------------------------
тулумбасы - уличные барабаны из пустых жестяных бочек времен украинских оранжистов
26-27 января 2006 г.
Не пиши сумасшедших записок на преддверье кончины –
будь отверженней душ-самописок – оставайся мужчиной…
Не пытайся понять в одночасье светотени огня –
это ангелов бремя-злосчастье – сплошь от АЗЪ и до Я.
Околесица лет приворотных убежала в кусты –
бездна истин непроворотных позжигали мосты.
За мостами, за Мечтаречьем – оголенный фасад,
там и Время – вне быстротечья – и не Рай, и не Ад
выбирай, выноси, не думай – допустимы ли, нет
перешедшие в счастье думы на стечении лет.
……………………………………………………
Нет пощады старому сердцу, нет награды –
та же музыка с перцем – без бравады…
Та же улица ритмов – под нагрузкой,
только ангелы рядом говорят по-зулуски…
Перипетии перегрузок, неувязки –
да какие тут, в общем-то, будут запредельные сказки…
Пересортица перегуды переделы –
дней вчерашних пустых аллюром каравеллы…
уплывают, уносят время, известно, – Оно,
по которому прежде жили вне Закона…
По песочным часам межуя – обычно в сумрак,
то, что гномом волшебным буем не нарисует…
Не придумано, без привязки к той канители,
по которой рождались связки телес в постели.
И уже поцелуем птичьим не слить дыханья –
очень всё-таки непривычно душ расставанье,
очень всё-таки неуютно, когда душа
пробуждается утром на апаша
одиноко, невзрачно – в иной стране…
очень всё-таки страшно уйти во ВНЕ.
Без огня, без удела смертных пылать в Любви –
очень всё-таки верно – Спас на крови.
……………………………………………………
Вот она – небритость текста, вот она – несытость секса,
вот оно – кырдык-кырим – ваши с боку, наши в Крым!
Наши вашим, ваши нашим – нарубали простокваши –
во дворе уж не дрова – мыслей черная молва –
ротозейство, "судочинство", всяких нелюдей бесчинство…
Братья, в Храме на Крови говорить вам о Любви!..
……………………………………………………
Разрезает язва пузо, оттого – планета юзом,
оттого, как Божий дар, – потребил бы «Солнцедар».
В том напитке много дури от совковой кали-вдули.
В кали-югу впали мы вплоть до будущей весны.
Кто весною отзовется, с тем откликнусь – видит солнце,
видит древний мудрый Род, Мавка с Лелем и Даждь-бог.
Ниспошлет он нас навек счастье, радость и успех.
……………………………………………………
"судочинство", укр. – делопроизводство судебное, уголовно-криминальное
г. Киев, Больница скорой помощи, 21-25 января 2006 г.
Эдгар По на Лимпопо отправлялся в понедельник.
Эдгар По с Лимпопо возвращался как когда…
Эдгар По прожил жизнь, как отчаянный бездельник,
и порой Эдгар По напивался, как свинья.
Он писал жуткий бред о плащах и о воронах –
кайфовал, блефовал и в гробу читал стихи…
Ко всему, Эдгар По был отчаянно влюбленным
в человеческих тел бесконечных грехи…
Он пытал естество подозрительно и пылко –
виски пил, жрал коньяк да и опиум курил…
Плешь имел ото лба и до самого затылка
оттого, что всегда по-английски говорил.
Черный ворон к нему прилетает на могилу
в очень красном плаще и по-русски бред бубнит
отчего-то всегда в очень древнюю мобилу,
а вторая в гробу в черепке пустом звенит.
Эдгар По, как в кино, воскресает в понедельник,
Эдгар По, как свеча угасает – вот те раз!
Пишет он не для нас в этот выстывший сочельник
новый свой, страшный свой, удивительный рассказ…
* -----------------------------------------------------------------------
Путешествуя, По прибывает в Балтимор 29 сентября. До сих пор не ясно, что именно случилось там с ним. Однако показания свидетелей говорят о том, что он начал пить. Однажды ему по непонятной причине дали выпить спиртное, смешанное с наркотиком. 3 октября он был найден в ужасном состоянии в одной из таверн. Найдя его в таком состоянии, старый друг доктор Снодграсс немедленно вызвал родственников По. Самого же писателя отправили в один из госпиталей Вашингтона, поручив заботам доктора Дж. Дж. Морана, который был психиатром. Несколько дней бреда чередовались с минутными проблесками сознания. Наконец в воскресенье утром, 7 октября 1849 года, "… он успокоился и казалось, собираясь с силами, поднял голову и сказал: "Спаси, Господь, мою бедную душу". И умер…
* ------------------------------------------------------------------------
Веле ШТИЛВЕЛД | 11:45 21.01.2006 Милым девушкам, я не детский писатель... С этим у меня не сложилось... С уважением, Веле Ша ...
Инночка Л. | 11:39 21.01.2006 Интересно
Діана Білик | 10:56 21.01.2006 жуть!
Віктор Сулима | 07:29 21.01.2006 +1
Маленький Париж… Голодильник пуст –
нечем подкормить счастья златоуст.
...
Уедем в маленький Париж без права на откос.
О чём до времени грустишь, о чём молчишь в засос.
Во сне печаль иль наяву придавит дней канву…
Уедем в маленький Париж – в волшебную страну.
Всего треть города на ней, а то и вовсе пядь,
но там цветут цветы живей, и время мчится вспять.
Там откосить от прошлых дней легко и просто вдруг,
но там все четче и больней, когда в печали друг…
И там все мудрости земли в улыбке простака,
а академики мудры лишь тем, что на века
давно забросили в клозет все опусы они
и почитают трафарет обыденной любви…
И есть у каждого права парить над миром тем,
где не изгажена трава, не скошена совсем,
средь той травы растет давно бобовое зерно,
а из зерна – стеблищем вверх – дороги полотно.
По той дороге – тут и там – несутся простаки,
кто в поездах, кто сам на сам с кузиминкой мечты.
У той кузиминки шальной свои и плоть, и стать –
способна запросто она огромным миром стать.
И трубадуры извещат об этот весь Париж –
такой же маленький, родной – от травушки до крыш…
Кому? Неведомо. Зачем? Не спрашивай меня…
Уедем в аленький Париж с тобою на всегда!
Ты друг мне – я тебе… И пусть неясен наш удел,
но за спиной отстанут грусть и сонм нелепых дел,
и явит солнышко в судьбу брильянты Кордильер,
и флибустьеры наяву – пиастры вешних сфер.
И мир оглохнет от любви и тронется с ума –
уедем в маленький Париж с тобою навсегда!
W
КОНКА В ГОНКУ – распореха живоглодного хламья
не протиснется без смеха средь окрестного жулья.
Ешь жульены, пей, ликуя под покровами судьбы,
но когда сорвёшься всуе – от обиды не реви…
В пиджачках не от Версачи, а в хламидах от «Рот фронт»
голосуем за удачу человечьих сытых рот.
Объявляем наступленье на прогноз «белиберды»
и, явив внезапно рвенье, пролетаем сквозь миры…
ПолуМагов, полуХамов, полуИродов в соку,
наплодив попутно замов там, где горю на беду
учредили эквалайзер нашей линии огня –
натянув на уши блайзер – сам на сам себе родня…
И танцуем сыторото, и хлебаем жирно щи,
потому что мы пехота… политической возни –
имбицильное мышленье, дел пустых невпроворот.
Без стыда и без зазренья всякий врёт, как воду пьёт…
W
У кого – оригиналы, тот дублирует их впрок,
продувные маргиналы орденов не чтят меж строк,
накипает Богу в уши душ их резвая молва –
мол, они не если суши, а мозолили слова!
На права орденопросцев им намеренно плевать –
в ориянских крестоносцев непочтительную рать…
Перебились на асфальте, пережили бездну зим,
кто ноктюрн играл на альте, кто копеечку просил…
На ступени духоборцам набросали медяков
подле паперти под солнцем: всем, как есть! – без дураков…
Шаг за шагом, аморально, – маршировку соблюдя, –
в Храм и напрочь – прочь… Нормально – Храм для лохов бытия!
А эпоха, хоть и плоха, ищет лоха – не зевай…
ведь на то она Эпоха, чтоб для лохов – жидкий чай…
А всем прочим повсеместно по велению её
дубликаты Поднебесной – бабки, шмотки и бабьё…
Жрачка в срачку, сытость в рыло – гейши, рикши и вайдот…
Не хватает только мыла… Чтоб повесить этот сброд!
W
Обнаружить через десять лет, что тебя читать не будет мир,
у которого теперь и правды нет, той, с которой прежде ты творил.
Без которой ты вчера не жил, без которой ты вчера не пел,
без которой просто не дружил с теми, с кем смеялся и хмелел.
Надо самому любить себя, как акын на Марсе чтит слезу,
ту, которой плакала гора средь руин Сидонии в грозу…
На Земле и проще и прочней – гнёт свечи пылает сгоряча
подле воск сочится меж камней – прошлого, седого – как свеча.
Девушкам не верь – они скупы на молитвы из вчерашних строф,
к прошлому отчаянно глухи. Им дано лишь будущее впрок.
Разродятся сладостно они где-нибудь у чистого ручья,
и постигнут каверзы судьбы, где Любовь – отчаянно ничья.
Нет в ней ни величия, ни квот, ни дыханья флейт под звон ситар…
В каждой вновь родиться в свой черёд маленький беспечный Божий дар…
И тогда по радуге – в чертог пробегут волшебные слова
о Любви, прошедшей между строк в Вечность, где кончается молва…
28 декабря 2005 г.
W
Нестандарты – под стандарт! Оборвался звездопад…
Обрядили под уздцы – ай, какие молодцы!..
W
Иллюзия нового мира – купить на базаре хамсы
во имя грошового пира окрестной шпаны и попсы…
Взять водки – дешевой, как пламя, и выжрать за пару минут.
В Отчизны туфтовое знамя затем непременно всплакнуть…
Затем воспарить над Отчизной, над тризной – в похеренный Храм,
в котором дерьма и шпанизма хватает бомжам и вождям.
Мажоры стоят в карауле у броских ночных дискотек,
папашки с бл@дями уснули – из деток готовят калек…
За баксов в полтысячи, штуку – «колёса», «бл@дво», марафет,
«селушки», что вырвались в суки, за несколько сладких коНХВет.
…………………………………………………………………..
Поставьте у входа в бордели народный контроль, мудаки, –
детишкам с папашками время – на Зону! – венчать стульчаки!!
Иллюзия нового мира распалась на смрад и отстой –
вчера мы венчали кумира, сегодня народ сам не свой…
В Чернобыльской зоне могильник – его бы опрятно прибрать –
мажор-баксомёт, брось дебильник, – на нары, баланду хлебать!
W
Запустите спутник на орбиту наших треволнений и тревог,
и тогда, забыв про волокиту, светный Ангел ступит на порог.
Запустите радость на орбиту светлого волнительного сна,
и тогда, похерив волокиту, на Земле объявится весна.
Запустите счастье на орбиту наших невостребованных квот,
и тогда, забыв про волокиту, грустный Бог улыбку обретет.
Не пускайте гадость на орбиту:
подлость, склочность, алчность наших дней,
чтобы Черный ангел прозелитов не нашёл для мельницы своей.
Но коль сыщет он – не обессудьте, смелют кости злые жернова,
тех, кто стал уже на перепутье, – Дьявол перемелет в закрома..
сатанинской черной злобной ночи!
Я – поэт: сказать уполномочен!
W
Вот и кончилась вечность до начала Времён –
предстает человечность в сопределе племён.
Наши ангелы встали за плечами у нас,
указав пред глазами – тех, кто души предаст.
Или тех, кто пред Богом предают Назарет –
торят ложью дорогу в смутном мареве лет.
Наши ангелы встали за предплечьями рас,
будто стены из стали за спиною у нас…
Выбираем дороги на терновом пути –
мы ведь люди, не боги… Нам идти и идти!
25-30 ноября 2005 г.
W
ФРИЛАНСЕРАМ…
Доброта копеечку не тянет… Доброта копеечки не жмет…
Кто играет в правила – БЕЗ ПРАВИЛ,
тот последний выродок и жмот…
… СТАРЫМ ….
Ломаются люди, как копья, – у них за душой – ни гроша
и ненависть в черные хлопья срывает страну АПАША!
И резать и бить не посмеем, мы просто уроем страну,
в которой все игры – НА РЕЯХ, в которой сломали судьбу…
… И МОЛОДЫМ
Устроят девушки пещерки, а юноши – МОНБЛАН,
и будут вместе в эти шхерки ронять свой Нотр-Дам…
И станут мило улыбаться, елозить и бузить,
пока страна им оборваться не пригрозит… И жить.
Покуда выдумано право надеяться на боль,
поскольку прокляла ДЕРЖАВА – и радость, и любовь…
20-25 ноября 2005 г.
W
«Я сын космоса и обстоятельств» – Геннадий Чернявский…
W
И шут стреляет не горохом,
когда ему на свете плохо…
Поэт, ничтожно не молчи!
Когда народ ворчит – кричи!
W
Подол, Андреевское братство,
уроды в инвалидных масках…
Неряшливо рассеяны духовные холсты…
я – уличный поверенный окрестной шантрапы!
Отъявленно, объявлено, пробито по компьютеру,
и вновь, как прежде, явлено земными шалопутами…
…аптечные дозиметры, церковные неуют,
душевные периметры – тюремный абсолют.
W
Наработав лет потери на петлю в одно ушко,
зацеплю себе за шею всё, что было и прошло...
Всё, что больно надорвалось, распластавшись на кресте –
жизнь случайно оборвалась на зло-киевской версте…
Если встать за горизонтом, то обратно нет пути,
разве только узким зондом, тонким лучиком пройти.
Но к кому же? Нет дороги к тем, кто встал за горизонт.
На земле живут не Боги – каждый сам себе милорд.
Каждый сам с собой воркует, на иных ему начхать,
потому, что каждый всуе носит Каина печать.
Каиниты, душегубцы, не уйти от вас, увы…
А убить души безумца я не вправе, вправе – вы!
Но не ведаете сами, что душа его – кремень!
Судит вас под небесами не убитая свирель.
Перед вечностью – козявки: вам отмерян долгий путь
шайки шавок – попрошайки и палканы – в бляхах грудь.
Мне ж отмеряны дороги между небом и землей,
по которой прежде Боги шли в небесный окаём…
Прохиндеи и зазнайки, вам не ведом сильных путь –
тех, кто в простеньких фуфайках души в небо смел макнуть.
В каждом божеском наречье есть юдоли бытия,
ведь почти по-человечьи бродят в небе облака.
И с парсун, холстов и тины отражается хламьё
человеческой рутины – всяк грызётся за своё!
Выгрызает глотку другу, вырывает сердце снам.
Потому что в Кали-югу Украина правит бал!
Бездуховная картина безответная в любви –
светлых сказок паутина раскисает на крови.
27 сентября -16 октября 2005 г.
Пора давать - порадовать...
W
(корректный политсонет)
Если один выжимает рычаг –
то разрушается общий очаг…
………………………………...
У Моцарта – рояль кустах, а у Сальери – ноты.
В стране – отточенный бардак, отвратный всем до рвоты.
Пасьянс – альянсов мезальянс – фронтов, пантов и блоков…
играет заново для нас комедию эпохи.
Несть революции в сердцах – там боль, а счастью тесно:
когда один жмёт на рычаг – иным нет в жизни места.
Кто отравил, а кто отрав испил бадью-посуду –
один на всех большой анклав и кукольники всюду.
Они и «ЛИДАМИ» к статьям вылазят повсеместно,
и утверждают сей бедлам, и мир наш рвут – совместно.
Три силы, собственно, в стране, разрушенной злоправьем,
и всяк стоит на голове – не мудрствуя державьем.
Учебник заново порви и вырви в нём страницы –
в нём блекнут сказки о любви в безбашенной столице…
……………………………………………………………….
О, Цезарь, идущие на суицид, приветствуют тебя!
Я остаюсь с Президентом?!
W
Они желают желатином себе замыливать глаза…
Для них планета наша – тина, ну, то есть, жми на тормоза…
Картинно зонды на рассвете разрежут утренний кармин,
дабы воззвать заблудших йети молится таинству глубин
безбрежно безоглядной трассе на траектории судьбы –
власатой рыжей биомассе они знакомей, а не мы.
Ну, что сказать – русалки-блудни и гмуры знают их прилёт,
а мы – властители, но в будни, куда не кинь – урод, урод…
Урод к уроду – ксенофобы и экзофобы за глаза,
корнаем космосу утробу, дабы ворваться в звездный сад…
Наворотить там и порушить, и водрузить земной штандарт…
Нас там не ждут – яд обнаружен – эдемских яблонь гнилопад.
Эйнштейны, гитлеры, зазнайки, – в крови Бен Ладен и Мамай,
да мы у йети попрошайки, – мол, душу дай нам и ступай,
вали в иные запределы, потомков гоблинов не трожь…
А мы легко и опупело вонзим в пришельцев злобный нож.
Мы им не молимся в гордыне, и что за невидаль, скажи.
Огонь и Пи они открыли, а мы бухло изобрели…
Теперь узнать бы только всё же, что можно в мире истребить –
не в здешнем, но на наш похожем – пустыню Гоби подарить.
А к ней двугорбого верблюда и объявить его царём,
в пустыне той, в которой люди застынут соляным столбом.
В том наш удел – от предыстоков и до последних судных дней…
живём на злобных биотоках, не чтя пришельцев и… людей.
20-26 сентября 2005 г.
Закончить беседу ещё до рассвета…
Предаться забвению сна.
Сны старых людей – это ветхость завета,
в котором блефует весна.
Рождаются в будни волшебники будней,
но тот, кто в субботу рожден –
тот вечно раним и всех прочих подсудней.
Ему-то и быть звонарём.
А то ещё проще, за милой беседой
ему коротать напролёт
и ночи, и дни, и года-непоседы…
За каждой беседой – оплот.
Всё сбудется в меру и вовремя что ли,
так что ж прорицать и кричать?
Не стоит пророчества тратить в юдоли,
где Каина злая печать.
Адепты в скафандрах учений предтечных
мне имя моё нарекли,
поскольку по жизни я, собственно, вечный,
и соль и горчинка земли.
Горошинка тайны, в миру – не случайный, –
истец и ответчик за боль,
в которой меня окунул поминальный
ушедшего мира пароль.
Уже не молюсь я и зла не боюсь я,
а просто навстречу судьбе
на гребне стоячей волны объявлюсь я
и снова померкну во тьме.
Не будет планида дана мне для вида,
всяк будет готов причитать,
над кармой мудрейшего Вечного жида –
дорогой от Азы до Ять…
……………………………
Азы буки веди – ехали медведи…
волны бились в море – равные на горе,
но случилась стычка – Судеб зуботычка.
На волне стоячей стал я зело зрячий…
Душу окотило – Азы буки смыло.
Мне достались «веди» – белые медведи…
Бурые в берлогах, панду ест бамбук.
Ты его не трогай – он мой лучший друг.
С ним мы под луною молимся звезде –
для кого – Полярной, для кого – в узде…
На рассвете сказки сплавятся с мечтой,
Тихо засыпает путник-маромой…
Он читает вечность на устах луны –
внешне – человечность, внутренне – кранты…
Для чего всё это я сегодня знаю?
Азы буки веди – в полночь провожаю.
10 сентября 2005 г.
Маромой – обычно в Киеве конца ХХ в. некто национально ряженый иноверец, нехристь, полукровка, одним словом, так модный в начале XXI века – маргинал…
Памяти моей памяти…
Лазурный дом под лунный лазурит
а в нём живут молчание и боль
хоть прошлое уже не заболит –
забыты и Е-мэйлы, и пароль…
А то ещё забудется печаль
и стильные печатные шаги –
над ними монте-карловая шаль
и плащ из сердоликовой глуши…
Как странно время сращивает боль
и капище погасшего костра
и дикую земную карамболь
и ауру забытого вчера…
И вновь пиши торопят говорят
не умоляют но цинично ждут
чтобы опять сорвало якоря
но мне увы начертан вещий путь…
Я странник. Мне не странно в домино
пройти в иные дни и города
в которых не бывал я и в кино
в которых растворюсь я навсегда…
Там будет время выплакать чутьём
и вылакать и снова возолкать
там будет мне пристанище не дом
там будет слава и успеха пядь…
Не будет только звонких чудаков
бессовестно сверхгрешных не святых
был прожит с ними мир без дураков
теперь о них известно всё из книг…
А нам была неведома судьба
шальная монте-карловая вязь
не все прошли сквозь гоны и года
на капище сегодня смрад и грязь…
Лазурный дом как кофе растворим
в безбрежном мире ауры тоски
о мире том который в жизни плыл
был воспарил и нет его увы.
7 сентября 2005 г.
W
Звенящая рапсодия столичных площадей,
порою – оратория, ораторский коктейль,
порою – нотки браура, кромешный сервелат,
когда и Шопенгаура ни капельки не чтят.
Фонтаном брызжут радуги. Оранжевый салют
раскис в небесной пагоде средь невесомых пут.
Рождаются мелодии за ширмой прошлых дней –
где скрыт огромный подиум для уличных вождей…
Для лабухов и пинчеров, легавых и жулья,
где есть и нотки Кинчева, и музыка Кремля.
Где под «семь сорок» пьяное танцует мавзолей,
явившийся нежданно к нам средь парковых аллей.
Волшебники столичные при требниках Любви,
а лохи неприличные печально режут пни
несбывшегося в сумерках, бескрылого в черне –
мечты былые умерли, а новые в дерьме.
Средь сей переполосицы является алтарь
без божьей дароносицы, но сказочный, как в старь.
Выходит на окраины несбывшихся надежд
страны, где жили Каины средь скопища невежд.
И вновь, как завороженный, танцует Киев мой –
устало распорошенный калика-муромой…
Жлобы его обхаяли, изгадили в миру,
но в святцах от – от Авеля, и вырвался в гуру:
всё учит их непрошенных и мордой бьет в асфальт…
– Хреновые горошины! – рычит на пришлых альт.
Отмоем вас и вычистим, окрестные жлобы,
не век же жить вам инеем – о, изморозь судьбы!
О, раны наши тяжкие, о, наш бездонный труд –
полвека и с натяжкою людьми вас назовут.
И будете не топать вы «гей, жлоб» и «го-ца-ца»,
а станете торопать вы Баха-пахана!
Изрытые коростою расправятся мозги
и внуки ваши звездные завоют: «Не моги
хамить, крушить и властвовать средь сирой простоты…»
И станут внуки кастою – без вас уже, увы!
И звёздною мелодией взорвут свою страну –
всяк «ваше благородие», всяк умник на миру.
А муромою памятник поставят в тихий сквер,
и он починит праведно под звуки высших сфер.
13 июля 2005 г.
15.
Шимпанзе по кличке Филя разрыдался у фонтана –
он артист кровей манерных и великий пофигист…
Рёв на площади гранитной возле старого платана,
раскричался: «Баста, братцы, я устал как банный лист!
Целый день меня по пляжам протаскали на работу,
чтоб снимался, улыбался, обнимал и целовал…
Вот под вечер и сорвался, худо мне по бене ботать,
перед теми, кто и сами – кто гиббон, кто Буцефал…
Скалят зубы, тычут пальцем, строят жуткие гримасы…
В джунглях их сожрал бы некто полосато-не-святой…
Оттого я и сорвался – надоело мне работать.
Я устал вам улыбаться как последний муромой!»
Поза, вспышка –бац! – гримаса – люди точно идиоты…
Видно, им сорвало крышу: море, солнце, Коктебель…
Площадь Кинаха под вечер из украденных гранитов
освещает низость нравов нестоличных площадей.
Сей гранит легко украден со столичного Майдана.
Кто ещё не знал об этом, пусть узнает и поймёт
блеск и пошлость «коктебельных» прошлых мэров-уркоганов,
мира пришлого химеры Коктебель переживёт.
С шимпанзе в обнимку сняться приезжают киевляне –
на уже знакомых плитах неуверенно стоят…
То ли камни вырвал Киев, то их втихую сняли
во дворцы трудяг чиновных – Коктебель не виноват.
В разворованной столице прежде ждали коммунизма,
не дождались и убрались – всяк в свой «Новый Коктебель»,
тот, что проданный в Россию, а украинцам достались
мертвый абрис Тихой бухты, пирсов вырванных коктейль.
…………………………………………………………...
Красть приехали и море – шимпанзе рыдает: «Горе!»
25 июня 2005 г.
16.
Коктебель, мгновений вспышки, словно солнечные пышки,
горы яркою подковой – вот вам облик вечно новый.
Вот вам солнечные пятна – то, что каждому приятно
и понятно без подтекста – в Коктебеле счастью тесно!
17.
Востребованный эль реликтовых аллей,
жужжащий старый парк под музыку цикад,
заоблачный Орфей – хранитель юных фей
играет в небесах на солнечных лучах…
Здесь, как везде, юнцы мудрее стариков,
и жалко мужиков, что без толку уйдут –
у всякого своя подгнившая душа,
на гномоне судеб извечный неуют…
18.
Три шага от мечты и тут же масса дел,
куда не погляди – в расход идут друзья,
как много в жизни схем, но их прожить нельзя,
поскольку для себя иной земной удел…
Три шага от себя… В трёх милях от тоски
срывают якоря ажурные мазки
с волшебного холста… И подпись: Коктебель.
19.
Приморский маскарад, а проще – выпускной.
Глиссируя, впорхают три мадонны.
Все прочие не в счёт – их праздник колдовской
приветствуют папашки и матроны.
Средь тисовых аллей втекает маскарад
на шум приморский улицы весёлой,
Все прочие не в счёт. Стартует школьный бал,
азартно увлекая весь посёлок…
20.
Спрячь себе на память Коктебеля память,
не булыжник пришлый – в-зелень-сердалик.
Нынче он, что книжник – прошлого облыжник,
оттого-то сердце памяти болит…
На морском прибрежье балаганчик прежний,
плюс к тому прибавить: каждому – своё…
Шаурма и пиво, плов и чебуреки,
хна для татуажа и вина хмельё…
Спрячь в себя на память, всё, что жизнь не ранит,
пришлого верблюда, остов корабля,
катерок попсовый, Кара Даг зелёный –
призрачную сказку нынешнего дня.
21.
Кизил цвётёт привычно в январе,
а в мае в мире властвует гроза.
Над Синегорьем в огненной петле
танцует золотая пектораль.
По горным тропам отступает прочь
по склоном Кара Дага новый сад,
в котором шаурме зеленой в точь
дарует время жар хламидных вант.
Реликтовое время на часах,
реликтовые бухты и цветы,
реликтовый миляга Кара Даг
над Синегорьем – с будущим на ты…
………………………………………….
Он с Коктебелем солнечным – на ты!
7.
В стране уникально online – открытость до чертова писка.
Желаете мордой в дизайн? Так в этом же толика риска!
Дедок на базаре ворчит: – Обули всех, Господи, всуе…
Отсюда никто не бежит, поскольку всех напрочь разули…
Лишили и квот и ногтей в родимую землю вгрызаться,
но Родина всё же милей, коль можно в Крыму оторваться.
8.
Вахтенные бухты сказочной страны,
горы-крутогоры, отблеск старины.
Я читаю время в оттисках камней.
Скалы, став мудрее, вышли на Бродвей…
Перешли в эпохи и сожгли мосты,
к ангелам прощенья уронив персты.
Древние шайтаны прорубили свод
в были-океаны черноморских вод
И прошли нежданно в сны грядущих дней,
предсказав всеядно эру Водолей.
9.
Я видел скипетр Бога, затерянный в горах,
вела туда дорога на ветра парусах,
и запах разнотравий в себя превоплотив,
на парусах Эола я в радуге уплыл
в щемящее двуречье меж небом и землёй,
где с верой человечьей уверовал в покой.
Но только поднебесье не приняло меня
из вечно быстротечной юдоли бытия.
10.
Со старых площадей в забытые миры –
затерянная длань шайтана или Бога…
На скутерах мечты средь квадрациклов дней
неси меня скорей, волшебная пирога!
Я лысый ирокез свой изредка стригу,
глотаю каптопрез и думаю о вечном…
Куда не посмотри – пироги наяву –
заплыв минувших лет в грядущее, конечно.
В столешнице стола наития храню,
а по судьбе бреду где в постолах, где босо,
и только Кара Даг зияет наверху,
и только Коктебель в миры глядит раскосо…
11.
Улицы льют речища стихотворных строф,
в каждом – человечище пробуждает Бог!
12.
Приморский бульвар средь тенистых аллей
давно уже отдан на откуп эпохам,
разрезан на части дисконтами дней,
разорван, разобран на мелкие крохи…
Дворцы и палаты отдали концы
и их заменили этажки скворечен –
в них всяк по себе – старики и юнцы…
Нет города – здесь Вавилон человечий!
13.
Нудисты на туристкой базе, а база – в патине веков:
три дивы, чудаки в экстазе, да стоны пришлых дудаков.
И это всё. О прошлом – хватит… Гора Волошина зовёт.
Погранзастава в дряблом платье, урочище и вновь вперёд!
Туристы, киники и бляди перемешались на тропе,
где прежде шли степенно дяди от Всесоюзного эСПэ.
Табличка выржавела напрочь на обесжирье прошлых лет…
Бредут к могилке тетки-мамки, а вот поэтов вовсе нет.
14.
Нудисты там, где прежде был палаточный алтарь.
Несть Храма здесь – в поселке пыль, как в Кок-Тебеле встарь.
В цене двугорбый кемел-блюд – верблюд и тот сакс-он!
Татары море стерегут – прописки нет при том…
И тут же лозунг наших дней: «Фореве Коктебель!»
И тут же пьяницы орут отчаянно: «Налей!»
В пансионатах ребятня с дубинками во фрут –
Днепропетровск прислал сюда ОМОН – не продохнуть!
Кануны памяти о тех, кто выслан ночью был,
но позабыта боль других, кто мертвых хоронил.
Их просто вырезали вдруг в одну лихую ночь.
О них ни слова – Крым един – всем хочет он помочь…
И с нашим миром примирить. Но Коктебель отдать?
А где же память хоронить?.. Кто звал вас убивать??
Таких же крымских, но иных – по вере и судьбе.
Ведь и они хотели жить… Простить нельзя тебе, –
сосед, татарин, мой земляк, – подобное вовек.
Страдали мы, терпи и ты, приятель-человек!
Земля в Крыму тебе, степняк, – не берега канва,
террасы выходи в горах и чуда-города.
Ведь и Гырей Бахчисарай отстроил среди гор –
курорты он не отбирал у тех, кто их возвёл.
Ходил на Русь, но та в ответ являла норов свой, –
низложен был Бахчисарай как ярый тать и вор.
Прошли века и несть числа заботам наших дней –
вернись на горные луга, и там живи, жирей,
а на курорты приезжай курортником простым,
иначе станет в грудь ОМОН пред берегом морским.
Мир хижинам, война дворцам, а сакля не коттедж,
а два омоновских полка не таинство сердец.
Пора уйди за Кара Даг – в загорный тихий край.
Ведь караул давно устал – о том не забывай!
18-24 июня 2005 г.
1.
Мой пароль – адмиральский портвейн:
ты – налей, а я выпью без сдачи!
Мне не нужен ни паб, ни глинтвейн…
Я – морАк, флибустьеры удачи…
Я чудак, джентльмены в миру,
и начхать мне на жизненный студень –
видел я параллаксов игру,
как никто среди жизненных буден.
2.
Гора Климентьева и Новый Коктебель –
две точки сплина под один расчёт,
лагуны стохастическая гель –
анклав всех синей голубых зигот.
Коньков накрышных бурый колчедан –
иллюзия ста принцев и царей,
разъезд народов сопредельных стран –
сонм генеральских и зэка кровей…
Татарский говор, русское: «А чё?»
Беззлобный мат точают мальчиши,
и вновь над бирюзою синих вод
безмолвие разорванной тиши…
Ветра в ветровках вдаль ведут шторма
от сопределов неба и земли –
ажурные над миром острова
плывут в пределы утренней зари.
Над Коктебелем плавятся века,
на постаментах взорванных штыри…
Пророчеств нет, кружится голова –
пророки под магнолии ушли.
Балкон наш над магнолией парит,
над ним плывут густые облака
вчерашних человеческих обид,
причуд, минут, молитв течёт река…
Под разнотравьем невоспетых вед
бредут народы, ведавшие степь,
ведущие по небу туч стада,
прошедшие сквозь плевела и смерть.
3.
Я собой застегну пространство,
и никто уже не сумеет
докричаться до постоянства
тех, кто что-нибудь в жизни умеет!
Я кручусь нелегко, не просто,
потому что чудак и киник,
и не верю в звонки с погоста,
потому что поэт и лирик.
Мной придумана жизнь-заначка –
не общак, а копеек мера.
Не построю на них я дачку,
но напьюсь ниже риз, к примеру…
4.
Вечерний Коктебель – отрада для зевак:
у трапов бродят взмыленные пони,
верблюдица в ражу из лужи пьёт первак,
а девки пьют винище аки кони.
Для каждого своё, под каждого – аншлаг…
Антрепренеры – ночи крысоловы
скликают пришлый люд на ночи кавардак
в урочище лагуновой юдоли.
Детина лет шестидесяти тут –
белесая и сытая скотина –
на картах таро предначертит круг
за тридцать гривен или за полтину…
5.
Крылатый Муз предельно бородат –
над Коктебелем он плывет терново,
из арфы струны выпадают в ад,
а лира превращается в оковы…
Ванильный клей белесых облаков –
во облацех поэт Волошин тщится
разрушит Коктебеля блудный стрём –
то полуангел он, то полуптица…
Средь поднебесных облачных химер
дано ему в отраду Провиденье,
вновь канет в Лету города обмер
и выйдут киммерийцы в мир из пены
6.
Купажные вина, чужая вина,
Родник Кара Дага да горные тропы –
под конским каштаном коньячит тропа,
которой когда-то бродили циклопы.
У каждого палица – та, что башку
сшибает – где наскоро, где – вжик! по плечи –
когда проходимцам, когда и качку,
когда и тому, кто весьма велеречив…
18-23 июня 2005 г.
Май переплавился в отпетое национальное безумие беспробудных празднеств, вывернувших души, кошельки и даже природу… Погода жгла… В голову то и дело влезали отдельные строчки, так и не ставшие текстами… Шли гонки на выживания… Но под майскую завесу всё стало чуть-чуть иным… И тогда стало возможным даже услышать не только слова, но и отдельные фразы и строфы:
1.
Смывает дождь грустинку с лиц и с неба позолоту
отходит май – громов «блицкриг» душе даёт работу.
И вновь волнуется она, и вновь тому лишь рада,
что пробудилась ото сна громовой канонадой!
И анфиладные дворцы судьбе открыли веси,
в которых буйные пиры души не занавесят.
И вновь торопиться она брести по буреломам,
в которых испокон судьба темяшит дуболомов.
На что, казалось бы, и те уже готовы сдаться,
и на завалинке судьбы в грибы поганки смяться.
Но только сняться вновь и вновь грядущие узоры
души, летящей сквозь альков под ангельские хоры…
2.
Хранители луж и асфальтов играют без понтов в пинг-понг
под музыку раненных альтов, рождая то рондо, то зонг…
Иные уже торжествуют, иные сумятятся зря,
иные уже не ликуют, пуская в отрыв якоря…
Шторма не впускают баркасы в житейскую гавань войти,
и вечно рыбацкая раса без неводов снова в пути.
Но даже и это не повод средь бисера дней и тревог
последний и страшный свой довод бросать как судьбы эпилог.
3.
Людям надо иметь где-то веру… Для примера, одним – под подушкой,
а иным, не отвергшим химеры – где-то с пивом холодного кружкой.
Но иным и того не хватает, и уже не добавишь им боли,
если в горе они прозябают в бесконечно печальной юдоли…
Людям надо иметь свою меру, людям надо иметь свое счастье,
или, скажем, опять для примера, к людям надо иметь соучастье…
4.
В китайских пирожках бянь-бяо есть толика мечты о Мао –
не о цитатах кормчего, о Мао Мао конченой…
Она прошлась по Киеву, даря себя на славу
художникам и киникам неведомой державы.
Писала иероглифы по маслу полотна,
Могла бы жить в Гренобле, блин, но в Киеве жила…
Изласкана, безмужьена погибла под колёсами –
став сразу всем так нужная… бесстыжая, раскосая…
5.
Зулуско-русское наречье на матерщинном языке –
страны нечаянно увечье: А Бе Ве Ге… Же Пе Че Це…
А если в Же Пе вдруг чесотка, то почему б не выпить водки?..
01.06.2005 г.
W
С ненавистью надо состязаться: ты ей – дуй, она тебе – в обратку,
ты ей говори: «Отчизна в дурке!», а она тебе – все яйца всмятку!
Смётка здесь такая – никакая: то ли ты приехал, то ли время,
у тебя в глазах печаль пылает, а у прохиндеев – в яйцах семя…
И они плодят печаль в снорови, и она от этого страдает,
потому что мучиться не в нови, только мук её не понимают…
Вот бы правду всю – не для бумажки, а для душ оторванных уродов…
Вот бы керосина ей на ляжки, чтоб срыгнула вопль под небосводом…
Ведь она и в бабьих одалисках – всяк бери и пользуй в имя Бога,
и в солдатских скорбных обелисках – был Афган, Чечня и в ад дорога…
Были миротворцы и засранцы, были командиры и плебеи… –
стыла боль – чеченцы и афганцы не прощали «мирные» затеи.
………………………………………………………………………
Но опять страна плодит уродов, потому что мир её юродив…
Шлемофоны и пилотки – прочь! Здесь хоронят совесть – не помочь…
W
…Ни РембО я и не РЕмбо, и ни сколько не великий
в чём-то гусь, а в чем-то – зебра, и оскал имею дикий
Правду я, – когда увижу, – не бросаюсь ей на шею –
я её и ненавижу, и люблю, и не жалею!
И сминаю ПРАВДОЙ веско – откровенной и порочной
всякой дури арабески, и решаю крайне точно,
что исход в дерьмо – не Мекка, не парение над миром…
Оставаясь человеком, я не ведаю кумиров!
Строф кастрированных комья я не брошу в громких залах.
Но у века изголовья прошепчу я их бывало,
не чиновничьему люду, что жиреет на крови,
я таким же чудо-юдам… Вот такое СЕ ЛЯ ВИ!
Пусть, пройдя чумные сказки, я и стану кем-то вроде…
Видно пугалом прекрасным – во саду ли, в огороде…
16-17 мая 2005 г.
W
Бомж отчаянно дерётся за сожительство с судьбой –
страстно «дури» предаётся – «ганджубас» – и тот не свой…
Каста?! – Дыры на матрасе, а матрас упал в кювет,
не в каком-то Гондурасе, а в совке – тьма зим и лет.
Не изученный до прежде офигенный индивид –
кукиш он даёт надежде – полукровка, Вечный Жид!
Он мечтательный и чуткий, он голодный – завсегда!
Болт у пария в желудке и пьянящая х@йня...
То ли винчик, то ли цуйка, то ли Господа моча,
он москаль, блин, он и вуйка, подвывает – ча-ча-ча…
На ристалище министров, революций. х@р_Заде...
Он – Отчизны попелище, а она – как есть – в дерьме...
Не бравада – так не на надо! Если выпил, не бузи!..
Он – Отечества Наяда, вещий филин – не грузи.
W
Я ведусь на раритеты прошлых лет и прошлых зим:
моя песенка не спета – в ней и карма и кармин,
разнотравье, разнодушье… Равнодушие – не в счет…
Я введусь на сухоречье прежде прожитых зигот.
Для кого она и HOMO, для кого она и тля…
Я стою у гастронома – всяк брательник мне родня!
Не спеши трандеть, не всякий… Трында-рында, склянки бьют…
Не со всяким стану вякать, и не все меня поймут.
Я живу в такой юдоли, где натружены басы,
Переср@ты си-бемоли от щедрот без колбасы,
от попятных на полушку да дешевые сырки.
Пью я малость не из кружки офигенные деньки!
Вижу бродят иноверцы, инохлопцы, ино-Мы –
не хочу прихлопнуть дверцы иносказок в ино-Дни…
W
Для себя ли я стараюсь, матерь Божья, Матерь Спаса,
ну не жрал я эту вУдка у дверей иконостаса!
Я молился то ли Богу, то ли, Господи, кому?
Уповал на Свят-дорогу, целый век живя в аду…
Прочно, точно и порочно я обрящил белый свет,
где назначены мне точно – подзаборье и кювет,
оплеухи, хряки, махи – беспардонные в ражу,
только мир мне сей до ср@ки, на асфальте я лежу!
Мимо тела бродят люди, кто с улыбками, кто без –
кто, постигши мир прелюдий, кто, стеная до небес…
Всех по-своему в них жалко просыпается и жжёт,
но опять таки не жарко, потому, что я УРОД!
Потому, что перед Богом выбрал только – не-бе-са,
выбрал дальнюю дорогу и – кювет… на полчаса.
W
Передышка перед боем, как заведомая ложь!
Враки то, что пала Троя! – Лучше Трою ты не трожь!
Не случилось, не сломалась, не сорвалась глубь эпох…
Просто греки, тяпнув малость, проорали: «С нами Бог!»
Глотки вражьи, сучьи дети и Елена – во плоти –
вот и всё, что есть на свете, всё, что было на пути.
пересортица троянцев – им – то конь, а то кабцы…
Несусветные заср@нцы и тупые молодцы.
Под уздцы, под «Вельми прошу!" привели в свой мир коня,
ну а тот их огорошил, и затеялась резня…
Кто бы знал, куда Елену унесло в тот миг от них,
точно знаем, что измена, но по сказам, не из книг…
Видел всё Гомер воочье – слеп, зараза, но мудрён,
человечество хохочет – перебрал, как видно, он.
W
А я не бомж, не перебрал, я не Гомер, и не изгой,
я просто правду написал, о том, что мы живём – не ой!,
не маргиналы, не скопцы, – но мадригалам нам не петь,
поскольку всюду молодцы сумели в мире оскудеть.
Они несут иконостас на Вальпургиевые дни –
мелькает тут и Волопас, и Эльма блеклые огни,
и даже огниво в ночи здесь словно вера без свечи,
и даже Богу куличи, здесь будто – на фиг – кирпичи…
И души на сретенье лет, на звездопадном шик-плацу,
танцуют мрачный менуэт под мантры время ши-ацу…
А что оно? Сплошной ликбез – никто не ведает – к чему
сей человечества прогресс – один БГ всё на плаву…
Козлобородый себялюб и баба@б и в общем БА…
И влазит и в мою семью… Спросить хотел бы – на @уя?
10 мая 2005 г.
W
Упорны слухи, что вернутся громы
и выйдут гномы со своих пещер,
и пронесут над миром мажордомы
волшебные наития в У Вэй…
И будет их не более, чем прежде,
и маги нас о том не провестят –
и станем жить привычно, без надежды
на свой и риск и страх… на травистях.
А вскорости и стяги изорвутся,
и гномы лаз закроют на ключи –
ковать мечты в пучину оборвутся…
И прозвенят весенние ручьи.
И будет в них чарующая влага,
и грязь земли, и солнечный рассвет,
и голоса, что выковали маги
давным-давно на миллиарды лет –
ветров, камений, огния и веры,
в которых переплавилась навек
звенящая облатка ноосферы,
в неё-то и упрятан человек.
И грянет гром, и гномы отзовутся,
и выбросят из ловчих нитей сеть,
в которую мечты землян совьются,
дабы прозреть и сметь – любить и петь!
15 апреля 2005 г.
W
Адъюнкт, алитерные связи – супружества горе-трава,
и тонкое кружево бязи, и вымах чужого бедра…
и эти извечные махи, себя обнажившие вслух
пред миром, где лобные плахи в лобковые игры влекут.
Лубок перетлевших историй, которые прочь от себя
швыряет Душа в крематорий беспечно прошедшего дня.
В нем было всем сумрачно-сонно, в нем был алитер и адъюнкт,
в нем жилось легко и тлетворно: чуть что – будуарный маршрут…
………………………………………………………………………
Плутуют извечно мужчины, но с махом чужого бедра
уходят их душ половины, любви иссякает страда.
7 апреля 1996 г.
W
Когда нагрянешь в дом, в котором пол
уходит в вязкий потолок судьбы,
в дому том оставайся до тех пор,
в покуда в доме том есть знак Вины.
Есть винный камень сущего для нас,
есть лунный камень позапрошлых бед,
есть зябких слов земной иконостас,
и марево не прожитых побед…
8 апреля 1996 г.
W
Восклицательный знак – и точка!
Воспорхнувшие сядут в лужу…
Им роптать бы на проволочку,
но им жребий такой не нужен…
Ведь душой они перезрели
пересортицу простоты,
ну, а то, что сжигали тело –
было актом земной пустоты…
Ибо, кто же был виноват,
в том, что душу рвал термояд?!
8 апреля 1996 г.
W
Напрасно злобствовал Пилат –
диван ни в чём не виноват…
Писал стихи, любил жену,
играл с дочуркой в шашки-пешки.
И вот на нём, поди, помру,
сыграв в чёт-нечет иль в орешку
с своим праправнуком: агу!,
когда и где – подскажет вешку –
мой старый добрый какаду,
чей возраст не подвержен спешке…
…………………………………..
Глядишь, в трехтысячном году.
Храни мой сон покуда, Кешка!
10 апреля 1996 г.
W
Я иду по жизни тупо, улыбаясь гобеленам
за тарелку эрзац-супа – между Б-гом т Равенной…
Я бреду по жизни постной между -ой и -ой –
между тризной и компостом, между радугой и снегом.
Я несусь по жизни звёздно между радостью и мутью
средь миров обетованных – первосмыслом, первосутью…
Я хочу догрызть до сути не базар и не вокзал…
Вы меня не обессудьте – я поэт и клептоман.
Я тащу миров сплетенье, переплавленных в брикет,
чтобы дожить до прозренья и увидеть Назарет!
На рассвете в Назарете я отчаянно навру,
не в каком-нибудь Завете, а пред миром – мол, живу!
Не смогу я воплотиться ни в Христа, и ни в Иуду,
потому что я родился на планете чудо-юдой:
чудик, Чудо!, Юдик, юдо! – нет работы у меня,
кроме то, чтобы повсюду, славить, Господи, себя.
Я – стозвонный, я – столикий, я – стоверный сам себе,
равноправно равноликий каждой сказке на Земле.
И погост мой не ославят ни злословцы, ни рвачи,
потому, что жил без правил – в ярком пламени свечи!
20-21 апреля 2005 г.
Совпадение дат и тревог
и дорог уходящих
уводящих в небес божий свод –
настоящий…
Не оплаканы только стихи –
им дано через время сочится
совмещать и чужие грехи
и чужие зарницы…
Проповедники разных дорог
и путей и столетий
посылает на землю Господь
всюду сущий на свете…
И великие встали умы
не в небесном чертоге
а в юдоли ранимой земли
перед Богом…
И персты пламенеют уже
и рождается вера
на планетном одном этаже –
всему сущность и мера…
Мудрецы и пророки эпох
не вмещаются в святцы
и тогда на обочине строк
возникают обрядцы…
Облаченные в души дорог
в облачении века
суждено им отыскивать впрок
на земле – человека…
Одного на сто тысяч иных
и на сто миллионов –
он мессия провидец старик
он младенец гулёна…
Он обычный земной вертопрах
проходимец и стоик
он – поэт: держит мир на руках
и эпохи достоин…
Он звенит и понятно ему
отчего жизнь так слепа
и подвластно горенье перу
и судейство нелепо…
Не увидит он злат-серебра
и на донце колодца
но прорвутся сквозь души слова
и земля содрогнется…
И тогда все дороги земли
одной нитью совьются
и волшебною пряжей любви
обовьются…
И пророки постигнут в свой срок
что и дальше дорога
и ведет человечество Бог –
прочих много…
7-8 апреля 2005 г.
W
Дозвенеть до весны, досмеяться, допеть,
доцвести, дорасти, долюбить, докипеть…
W
Если война и мир – в мере войны и мира,
кто же тогда кумир: в чём его власть и сила?
Если любовь и боль в мере любви и горя,
кто же тогда король в этой земной юдоли?
В чем же тогда пароль и парадигма века?
В чём же тогда вся соль мужества человека?
В чем же тогда вся грусть под Златоуста оды,
В чем же тогда – и пусть! – отзвуки несвободы?!
W
Маргинальный ротвейлер – я отныне и присно:
так меня окрестила чумная Отчизна,
на Верховном Совете я читаем, речист, –
между строк продирается ПОЛИТРАСИСТ!
Но читают меня долбанутые дядьки,
потому что они украинские тятьки –
батьки, бати, батяни… И вышел им срок
получить перед миром мой горький урок.
Потому что они, как и я на планете,
торжествуем, когда улыбаются дети…
Но смеются не часто сегодня сынки,
перед взором отеческим – сплошь пасынки…
Мне их жалко, но жало во мне "не сгинело"
и я дядек державных кусаю за дело:
прекратите немедля в стране геноцид!
Обращается к вам – маргинал – Вечный Жид!
W
Дворовые Маресьевы скалят нам лыбу.
Дескать, можно и запросто вычленить "рыбу",
дескать, то, что не дадено нам в земном домино,
мы отыщем в хламиде, опускаясь на дно.
Им судьба огрызается в грязных ошмётках,
а они заливаются пивом и водкой,
и уже напрягаются на Монблан среди дня –
парашютная вышка – в проёме окна…
Не сумеет понять эту байку девчонка,
и сорвётся в колодец бетонный двора.
Онемеют Маресьевы – в ижице звонкой –
не сумеют они обвинить в том себя.
Нервы их затянуло виниловой пленкой,
та девчонка жила удивительно тонко –
по канату ходила над кромкой двора –
жизнь над миром парила, но сорвалась…
Дела.
Ну, зачем эта жертва туфтовой Отчизне?
Почему не поднялся Верховный Совет?!
Не почтил её память общественной тризной
и минутой молчанья на тысячу лет!
W
Цифры замерли в репетиции остановки –
отхожденье от дел…
Полагаться на цифры неловко –
беспредел.
И оглохшее эхо в закланье
унесло голоса.
Сорок дней
До свиданья
Занавес
Небеса
.
W
Не сбываются революции
остаются одни резолюции
остается тупая прострация
горького время кастрация
похмелье мрачное нации –
провокация в резервации
без надежды на душ
санацию
W
Вновь натянуты ниточки
над колодцем двора
и танцует на ниточках…
Детворня.
Март 2005 г.
ПАМЯТИ О.Г.
Уснут ли ангелы, если не спится,
уснёт ли время и боль на часах,
та боль, с которой уходит граница,
та за которою гаснет очаг?
И при свечах на не птичьем наречье,
и при слезах о нездешней мольбе,
открыт балкон и в пролёте, как птица, –
где ангел твой?! – ты рванулась к земле…
Земля примяла асфальт под подушкой,
вернулся ангел, а ты уже спишь,
едва свернулась: по-детски, подпушкой,
и вот уж с Богом легко говоришь.
Зачем, скажи, в двадцать пять – очень рано
решилась ранкою в рамочку встать –
холодный душ ледяной из-под крана
и горя близких уже не унять.
Твой ангел вышел парящей навстречу,
но он бесплотный, – полет не прервать…
А на земле снова утро да вечер, –
и даже близким тебя не понять.
Теперь и ангелу ночью не снится,
он сторожит твой последний приют –
он навсегда в этот мир опустился –
однажды люди здесь камень найдут…
То будет он. Кто-то буркнет сердито,
мол, под ногами лежит и лежит,
остыв навек неземным прозелитом, –
твой падший страж и земной неофит.
А что душа? Та отправилась к Богу,
в дорогу взяв только утренний свет,
холодный март обжигал всю дорогу,
но кровь сгустил ранне-мартовский снег.
На сленге ангела боли и горя
не смог твой ангел-хранитель принять,
а вот душа – мы с ней встретимся вскоре
и станем вместе свое токовать…
…о красоте, о волшебном и зримом,
о наготе обострения снов,
о том, что мир нас хранит постижимо, –
непостижимый жонглер и позёр.
И наши ангелы рвутся на части,
и им уже нелегко нас сносить,
да только нам их мечты не подвластны,
но о твоем – будем Бога просить.
Пусть возвратит не тебя, так Посланца,
и крылья даст, и ранимость души,
чтоб рано утром его в школьных ранцах
однажды в мир принесли малыши.
И до тех пор, пока в мире ликуя,
он будет петь и нести твою весть,
мы будем помнить тебя как живую,
такой, как была… как будешь… и есть.
3 марта 2005 г.
W
РАЗГОВОР ДЕДУШКИ С ВНУКОМ
Помни, парень, съев селедки и купив трусы,
ты отправишься к молодке!
Так что дуй в усы!
Помни, дедка, съев селедки и купив трусы,
ты отправился к молодке!
Так что дуй в усы!
Что нам делать, внук, с тобою –
как ни дуй в усы –
мы отравлены любовью
не для слов красы!.
W
Прошлой ночью озвучил я отзвук Вселенной –
бесконечно земной, неприкаянный голос.
Но пройдя через годы, – все ритмы, лады
оборвал, обменял на иное сплетенье,
пред которым однажды упали века –
за одно лишь негромкое чудо-мгновенье
в миг, в который случайно услышал тебя
за порталом вокзалов, причалов, перронов,
уносящихся вдаль, из которой пришли
обстоятельства лет, черных снов бастионы…
Мы друг друга нашли в бесконечной глуши.
И отныне мечты – всплески солнечных аур –
воплотились в одну не простую судьбу…
Прошлой ночью мы видели нашу сансару –
перемотанных лент жизней всех бахрому.
Консонансы декад – мера прежнего века,
декамера эпохи прошедших минут.
Остаёмся с тобой – неразменной монетой,
переплавив себя … в выдох тихий: Люблю!
W
В неразменном никем Абсолюте –
вот наш дом, наш очаг,
вот всевластие тьмы – фу ты, ну ты…
Монстры, страх…
Вот светильник любви – как же странно
мы сжигаем в любви день за днём
в тесном рубище ласк неустанно
счастье пьём…
Консонансы любви без авансов –
либо головы в омут навек,
либо души взорвут диссонансы
и отторгнут от берега брег…
Крохи хлеба в вино крошим тихо,
неизбежна судьба,
вязнут в сладком вине чьи-то лики,
то ли ангелов, то ли себя.
То ли канторы нам пропели
незнакомых псалмов слова,
то ли душами мы задели небеса.
W
ОРАНЖЕВЫЙ ПСЕВДОСОНЕТ
…
Я ненавижу косметику и костюмы для фарса,
на первых ролях в которых,– бездарные игроки
нам все твердят: "Удивляйтесь!" и удивляются сами,
во смокинги с фраками втиснув отвисшие бурдюки.
…
Они и сами не верят в игры их окруженья,
обершталмейстерам выдав тамбурмажоры дней
по всякому трубному поводу – чуть не под небесами
на страшном балу всех злодеев в мире нищих людей.
…
По всякому трубному поводу, ложному изначально,
в "американских" валенках свалялся войлок мечты…
"Наколотые" апельсины – скипетров прошлых тайна,
шабаш всех властолюбцев – под сколами булавы.
…
Тот ненавидит Родину, кто безысходен сам
в сусальном своем захребетье, противному небесам!
…
Я презираю косметику – прошлого времени СПАМ.
Странная арифметика – спеченных фраз таран…
W
SDG
…
SDG – великие Мастера и Творцы ПРОШЛОГО – ваятели, художники,
композиторы, музыкальные мастера, златошвеи и гобеленщики,
но только, упаси Господи, не зеленщики с гробовщиками,
коих мы сегодня имеем вполне в политикуме и в литературе,
подписывали свои творения единообразно:
SDG – Во славу Божию…
…
Вот оно время потомков…
в наших дырявых котомках!
…
SOLI DEA GLORIA
WE WAIT FOR A MIRACLE
FROM YOU, AMERICA!
…
Во славу Божью
мы ждём Чуда от тебя, Америка!
25-28 января 2005 г.
W
Мне космос дал регалии навек –
земной, простой, обычный человек.
Не медальонный профиль и анфас,
вот вроде бы и весь иконостас.
Синопсис подобающе нелеп,
хоть, как и все, жую свой черствый хлеб
но вот творю, порой раз без конца,
хотя, что в мире мнить мне мудреца?
Даю порою шихту, не руду,
но с рудника, брат, просто не уйду,
поскольку космос дал мне право быть
пиитом и о счастье говорить…
W
Вчера поговорил с вечностью,
сегодня поговорю с матерью,
наговориться в вечностью
мне не хватало слов…
Вчера поговорил с матерью,
завтра поговорю с вечностью,
наговориться с матерью
мне не достало слов…
Вчера поговорил с Женщиной,
завтра поговорю с Богом.
На разговоры с Богом
меня хватит вполне.
W
Санация Вселенной –
сонары пьют нектары,
а у прохожих нервы –
зимой цветут стожары!
Под гамма-телескопом
сам ТЕТРАГРАММАТОН –
смывает пол-Европы
и Азии притон…
Америка вся в лужах –
смывает города.
Под натиском тайфунов
качается Земля…
W
Якобы мужские разговоры
мужиков мобильно безупречных,
а в окрест – ГАИ – одни разборы…
и поборы – истина из вечных:
брать – их первозданная причина.
Если не дают – в душе кручина.
W
А вот – даешь стране угля! –
уже сказать не модно,
тогда как истина стара, –
проходка благородна!
И даже гамма-телескоп
не шибко расторопен,
когда за ним сам Бог продрог,
хоть сед и допотопен!
Но если холодно, в астрал
не выслизнешь из тела,
а вякнешь мрачно: "Черт побрал!"
и вся при том дилемма.
Чтоб докричаться до звезды,
что падает, сгорая, –
души уголья и мечты
неси ей из сарая!
И говори ей про сераль,
в котором млеют девы,
поскольку холодно – январь,
и чхать им на напевы…
Проходка – мат да уголек –
за кадром без причины,
звезду подбросил с неба Бог,
что охладить кручины…
И чтоб в растопленной душе
пылала жарко топка…
И чтоб мы выпили уже
за жар души – по стопке…
20-24 января 2005 г.
МОЛЬФАР – карпатский чародей;
мольфа – приворот, оберег,
колдовская защита…
1.
Мольфар карпатский жил среди смерек,
обычный внешне старый человек,
он мольфой чар весь край заворожил –
куда не кинь – вокруг волшебный мир.
Куда не брось – столетий ручейки
стекают в русло-тайнопись реки.
А та река берет исток у лет,
которых, брат, давно уж в мир нет.
И вот к нему – кудеснику и магу –
пришел однажды серый человек.
Души своей давно он выпил влагу
и радости последний оберег.
Он жил допрежде где-то на равнине,
в огромной страшной урбо-котловине,
которая за долгие века
впитала в кровь вместилище греха…
И вот стояли серый и седой,
и говорили тихо меж собой…
2.
– Возможно ли постичь, скажи мольфар,
куда уходит душ ущербных дар,
полученный от Господа навек?
– В истоки рукотворных чёрных рек,
в которых отражается печаль:
и боль души, и тела пектораль.
– А если все же выпито вино,
то, что тогда, скажи, старик мольфар,
коль выбраться из бездны не дано,
в которую, не ведая, попал?
– Не ведая? А боль своей души
ты разве прежде не слыхал в себе,
теперь иди и на душу дыши,
чтоб отогреть ее в святом огне
от огнива праправедных чудес…
– Но где оно?
– В тебе! Но чтоб воскрес,
ты должен вновь войти в исток реки,
в которую уходят старики.
Там, у истока времени и лет
отыщешь ты, чего уж мире нет.
Смотри в глаза природным существам,
и приведут тебя они к ногам
великой ипостаси бытия,
когда-то прежде там бывал и я…
Прощай же нынче, серый человек! –
Среди смерек мольфара след померк.
3.
И говорят с тех пор и по сей час,
глаза у нас одалживает вдруг,
когда на миг, когда и в смертный час
тот серый человечек без потуг.
Он ищет как пройти сквозь толщу лет
к истоку дней в излучине реки,
и освятить души своей рассвет,
как прежде, в свои лучшие деньки…
Берет глаза иной раз у сурка,
иной раз у лисицы-в-красноверть,
но не спешить ответствовать река –
довериться такому – лучше смерть!
А огниво с кресалом для души
лежит себе как бездну лет назад,
смывая в русло-тайнопись реки
иной дошедший до истоков взгляд:
недобрый, нехороший, не святой,
прошедший через зло и образа…
И образа те мироточат боль,
и кровоточат памятью глаза.
А огниво с кресалом для души
мольфар однажды всё же в мир внесёт,
когда от горя лопнут витражи,
и серый человек к тебе придет!
9-12 января 2005 г.
1.
Как скучно быть научным сухарем, толченным в интернетовских рассылках,
куда не плюнь – повсюду сеять ссылки, таким себе засушенным бугром…
Но вдруг взорвется истиной молва, идущая от берега до брега,
о том, что суть: и альфа, и омега ему уже подвластны, и тогда,
уставший от научного разбега, починет он на лаврах навсегда.
2.
Ужасные титры у старых мультяшек – такое придумает только злодей,
но хочется плакать у видеоплашек – даешь режиссёров советских кровей!
Даешь партитуру совкового мира, хоть вроде с палитрою в нём не тик-так –
мультяшки-милашки из прошлого клира пролазят в реальность, увы, натощак!
И грязные краски, и рваные дыры, тонзурой цензура, под титрами всхлип,
тиранит мультяшки аббревиатура: "когда-где-была?.." КэГэБэ – значит влип!
3.
Кластер памяти просвечен – крыша едет! – просто в нем:
бесконечно длинный вечер, стол с матерчатым сукном.
Подле стулья, а на стульях полусонный сонм ребят –
заседал совет дружины, говорили невпопад…
Счастья детская пружина надломилась в бытие –
ровно к полночи решил осудить и А и Бэ.
"А" пропало, в БАМ упало, Бэ, отгрохав магистраль,
отпахало, отстрадало и отбилось как эмаль…
Мы старели и седели кластер памяти потух,
жизни серые метели замели нас, Винни Пух!
5-10 января 2005 г.
W
Когда встречаются поэты,
и музыканты, и творцы,
Земля кипит волшебным цветом
и шепчет: "Ай да молодцы!"
Когда встречаются изгои
на баррикадах площадей,
Земля кровавые обои
готовит для таких людей.
Но вдруг встречаются все вместе,
и на оранжевой волне
Земля подстать хмельной невесте
танцует в праведном огне…
Огонь сжигает междометья
всего недоброго столетья.
W
Они судили свой чумной народ,
а он грешил на площадях и весях,
они хотели танками – вперёд! –
а он цветы на их стволах развесил.
И музыканты били по щитам,
как по тарелкам в оркестровой яме,
и доставались площади мирам,
которые впитали Мураками.
И шел народ, пытая за своё
у тех кликуш, что выбраны народом,
а те шептали тихо: ё-моё! –
один урод перед другим уродом.
И пели зажигательно певцы:
"Восстань народ, коль правят подлецы!"
W
Старый президент в экзиле,
новых два: один болеет,
а другой – пахан на зоне…
Это каждый разумеет.
Если дочки за гестапо –
быть и мне в бараке – капо…
Но пока пишу по-русски,
не скорбеть мне по-зулуски!
Оранжист без портупеи,
я от песенок дурею…
Не оглохла ль Украина?
Ревпесёнки жмут мозги?
Прошлых сказок домовина
растворяется вне зги.
W
Я мыслю в ритме токатто под оголтелостью прошлой.
"Ганьба!" – орут с карематов мальчишки в снежном плену.
На них плащёвки да бутсы – орите громче ребята,
ревите штормом до комы продажной власти позорной,
сквозь плед снежинок узорный – я вам орать помогу!
Я мыслю в гамме оранжа, я сам оранжевый пленник,
подельщик праведных лоций, ведущих в завтра народ,
вожди оранжевых плотно теснятся подле народа –
под неба вымокшим сводом исток оранжевых вод:
они на подиум честно внесли зарницу свобод…
Отнюдь они не мессии и не творцы маскарадов –
в душе у них разобщенность по всякий мелким делам,
а то порой и не мелким, но здесь сплоченной армадой
стоят они перед миром, пылая в пламени драм
вчерашних, будничных, вязких… Но снова бьёт барабан!
Мы мыслим в ритме токатто, мы мыслим в гамме оранжа,
семнадцать суток мы вместе, семнадцать суток порыв.
Родились новые ритмы, сложились новые песни,
так звонче пойте, ребята, и с песней мы победим!
…………………………………………………………...
Оранжевое небо, оранжевые флаги, оранжевые вместе,
оранжевый весь мир!..
6-15 декабря 2004 г.
W
Проступает обыденность странного свойства –
митинговость впивается в ритмы дождя
переулками неба бредет беспокойство
в позументах мелодий грядущего дня.
Пересортица весей жует бутерброды
и живет на Кресте без обложки и схим,
потому что платить по счетам идиотам
не придумано нынче: Отечество – дым!..
Мы с Ириной в подземке – снуют покемоны,
вдруг, ба!, – Кручик с женой, не подавши руки.
Ну, и ну… А поэт ведь, духовные гоны
отошли навсегда… Жмут души сапоги.
Это было вначале, а после – растленье:
над подобным трюизмом оранжевый флаг –
разбрелось по квартирам мое поколенье
и загрузло в себе в непробуд-сапогах.
Пересортица душ, пересортица знаков –
на душе кривокрюк – черных дней волкодав.
Мне приятен Майдан – вышел я и заплакал:
мы – проср@ли своё, ну, а он – угадал!
Не придуманный сленг украинских сторечий, –
не един, но могуч украинский язык, –
пробуждается зов от надежд человечьих…
Эй, поэт, да куда ты? Останься, мужик!
Ты послушай, они говорят на "паленке"
перезревшего зла перешедшего в боль.
Не корми ты метафор их прошлой сгущенной,
а круши и твори "новояз", марамой!
Да куда вы, ребята, поэты, стилисты,
да куда ты умчалась от правды, попса –
псенародные тоже, в мать вашу, артисты…
Если вызрела площадь – молчать ей нельзя.
Сколько прибыло их? Говорят – к миллиону
батальоны бесправных, но гордых борцов…
Я не вижу творцов долгожданных колонны, –
разобщились они на детей и отцов.
Зуд мобильных кручин – телефонные тесты:
над страною молва, а в дебильниках – срыв.
И опять, в вашу мать, это ж братцы не честно,
что шикует над нами конкретный дебил!
Проволочки тусовок в политике в моде –
все гундят при народе о мерах на ЗА…
Впрочем ЗАВТРА уже наступило, блин, вроде,
так к чему же давить на упор тормоза?
Расскажу, как всё будет – я видел – в исходе,
поезда и автобусы вдруг подадут,
и Чернобыль идей, не расхлябанных вроде,
по просторной стране все с собой развезут.
И останутся дворники – мыть камнепады,
и останутся пекари – печь пирожки,
и останутся лекари, бл@ди и пабы,
детутатов-козлов воровские дружки…
Разве стоит о том, пока время Пречистой
над столицей – оранж и молитва икон,
в каждой новой душе много краски лучистой,
и подобная блажь не проходит на кон…
Я не знаю – молиться, напиться ли, плакать,
знаю точно, что снова приду на майдан,
И на чванство поэтов мне "русских" накакать –
я ведь тоже поэт, значит, мир не пропал!
И родные семитские теплые лица
я увижу вполне с разнохлопцами дня.
Тяпнем мы самограй, как в народе годиться,
и ужремся за Родину – ревности для!
Ну, а кто не поэт, а из слов балалайка –
ты сюда не ходи, хоть метафор знаток…
Украинский народ – не ходок-попрошайка –
Он за правдой пришел, понимаешь, браток!
Говори ты с ним нынче ну хоть по-зулусски!
Он за правду привержен –общения для:
украинским, на идыш, иврите, на русском,
на английском, на польском, немецком, французском,
и поверь мне, – общаться народу ПОРА!
Завтра всем раздадут проездные талоны, –
и разъедется НАЦИЯ строить и петь,
но в резерве оставит колонн батальоны
и оркестров луженных площадную медь…
А попса… Что попса? Разыграется снова…
и практологи им не помогут, друзья.
Впрочем, это известно, не мудро, не ново…
Будут бабки сшибать – им иначе нельзя.
А поэты уснут – им оранжевый цвет
это оттиск мечты в горе попранных лет.
Не будите поэтов и вы до поры…
Доброй ночи, страна. Нищих духом храни…
Дай им сытость, а нам, дай покой без сует.
Ненавидишь ты нас! Говорю, как поэт.
3 декабря 2004 г.
W
Мне каждый кент, вчерашний мент
читал историю прогресса,
а я смотрел на парапет
морозных луж без интереса…
Но вот послышались шаги –
шел мир, восставший под знамена –
мои вчерашние враги,
мои друзья…
Их миллионы!
И мент братался для того,
чтоб шантрапу отбросить в зону,
поскольку выпустил её
пахан бандитских батальонов.
Они не вышли на майдан,
они прошли по переулкам,
круша лотки: "Жратву браткам!"
и жутко затянули "мурку"
W
Упсики-пупсики, во поле в'опали –
жизнь свою, нупсики, на хрен прохлопали,
выпали в рытвину нового дня –
грязного разного – здесь вам родня!
Прошлого, всякого, узкого, тесного…
Упсики-во-поле выпали в зуд:
Урканииду души переместную
бравые жмурики в урны несут…
Бросили в рожу уродливой родины
бюллетней тлен и решили – капец!
Только восстала страна-не-уродина,
упсики-нупсики, сказкам крандец!
W
Не сгорают тонкие души, если в душах – насечка!
И никто не вычленит уши от родного сердечка.
Не всегда даны нам скрижали на излучине дня:
мы вчера их по нотам читали, а сегодня они ждут огня.
Оратории партитуры на асфальте в снегу:
арт-культура в палаточной хмуре – продувное рагу.
Загоняем в гимны речевку: "Кучма геть!",
но стремимся домой на ночевку – ж@пу греть.
А они остаются сами под знаменами оранжад,
под которыми выступят с нами, если мы воротимся назад.
В поколении "кока-колы" поклонения не в чести
У трибун орут миллионы: "Не спустить!"
И пылают жаркие души оранжистов в огне –
телевизор все глуше, глуше… Сон приходит ко мне.
Так сгорают тонкою свечкой витражи наших душ
и сердечек звонкая речка выкипает из луж.
В каждой луже черные кляксы, в каждой луже смола,
то ли доллары, то ли баксы, то ли просто молва…
W
Исходя из тех копеек, что не делают нулей,
пью нектар из сладких леек и опять кричу: "Налей!"
Но приходит время слома с переменой лет и зим –
больше нет у гастронома тех, с кем пил.
В телеящики вгрызаются глаза –
РЕВОЛЮЦИЯ? Похмелье?? РЕНИКСА!!!
W
Революция – для лета, на Канарах – благодать:
вынес флаг револсовета и… нырять!
Бросил флаг револсовета и уплыл
в посередку среди лета и олив…
Но покуда прохудится снежный наст,
контра-власть все будет злиться, скаля пасть…
Революция – для счастья и любви:
пеноплановые насты – се ля ви…
На плотах из пенопласта – ревпалат,
в головах орущих пластом – ревсалат…
W
Перепутаны сюжеты: кот охотится за птичьем,
мыши, выжравши абсента, вдрызг пьяны до неприличья.
Не дай только, Боже правый, нам подобного в столичье.
Наше право жить в державе с человеческим обличьем!..
W
Я вижу, как политики шаманят –
от шуфричей лужково-жириновских
до харьковско-луганских оборванских –
у них одна известная гармошка.
Гражданская война? Её не будет.
Гражданские амбиции – пожалуй.
Я оранжист. Сегодня с тем и буду.
Меня коврижки лозунгов не манят.
Политика под власть одной гармошки,
известной, как гармошка междуножка
меня смешит, хоть я могу немножко
и сам сыграть на собственной межножке.
Но вот когда играют перед миром
вершители и судеб и народов
послал бы Бог на всех одну секиру,
чтоб обкорнать гармошки сих уродов.
W
Глубинный сленг тревожных барабанов,
козацкие дозорные костры,
страна в пылу народного изъяна –
ганьба, подлог продажной шантрапы!
Счастливых троп народ не выбирает,
он торит шлях, и в смутный черный час
оранжевые ленточки пылают,
и призывают на майданы нас.
21 ноября-2 декабря 2004 г.
1.
Планета Чёрных оракулов и золотистых каракулей,
и полугорького пива – век бы здесь прожил счастливо,
но по навету нездешнему сослан я жить на Троещину:
сам себе клоун и кукольник, снов судия и палач,
сам в себе выдавший к утренней с легких отчаянный плач…
2.
Сюда ссылают для исполнения кармических наказаний
по предъявлению справок о бездеянии –
в этом состав преступления, в этом и соль наказания…
3.
– Эрл, нас сюда доставили ночью?
– Здесь всегда ночь, Артеим!..
– Не надо меня опускать на свои нары, Эрл!
– Ну почему же, сюда мы прибыли сами – всех прочих сожгли их собственные проступки…
– Поступки, преступления – жизнь, Эрл, которой мы так и не прожили?
– Проживем её здесь, Артеим, да ещё не как-нибудь – адово!..
– В этом и соль наказания…
4.
Деструкции века двадцатого упали на светлые головы,
и подле страдальца распятого лютуют безродные вороны.
А мы просыпаемся поутру, чай попив, без веры в Христа,
вращая башкой во все стороны, не видим святые места.
Они в наших мыслей расщелинах – их знать нам покуда не велено.
Не ведомо нам, для чего храним в душе имя Его…
И выпив на гривну "нескафию" мы вновь преклоняемся мафии.
5.
Звезды на погоны да кресты на грудь –
спецэпикировка… Выборы не ждут!
Стройся в батальоны – Барс, ОМОН, Титан…
Снайперы готовы выполнить спецплан.
Время диссидентов вышло и ушло,
в море претендентов каждый гнёт своё.
Всё они без крика не пройдут – забыть,
а электорату мы закажем прыть.
Пегая девчушка дробно ножкой бьёт…
Не робей, подружка, узнаёт народ –
ты на стадионах снайперским ружьём
охраняешь папу, клан его и клёр.
Дом Печати браво оцепил спецназ, –
пан министр будет поучать всех нас…
Звезды на погоны да кресты на грудь –
пану президенту мы проторим путь!
6.
Снайпер Маша, снайпер Даша – это, право, горе наше!
Защищают претендентов от духовных импотентов.
В оцепленье Дом Печати – азы, буки, веди, яти…
На плацдарме перед ним – батальонов сизый дым…
Не для счастья, не для нег остановлен сказок бег.
Так сказать, предподготовка – пан министр ходит ловко:
убивает зайцев – двух – поднимает в хлопцах дух
и страшит собой писак… Стыдно, парни – только так!
В преддверии Оранжевой революции... 15.00 30 октября 2004 г. Инструктаж спецвойск МВД Украины был назидательно проведен в Доме печати. Своего зала, как видно, у руководства МВД нет. Придя за гонораром, снят лично на кадры теленовостей канала СТБ на фоне снайперов, спецребят и их командиров, вплоть до генерал-лейтенанта включительно... Стыдно, парни – только так!..
7.
Большие условности маленьких сказок –
так много подсказок для счастья и нег…
И всё-таки рядом живут вне пролазке
уставшие люди, седые как снег…
Пустейшее дело – судьбе преклоненье,
коль столько условностей в мире страстей,
так много подсказок, но нет вдохновенье
печалиться бедам в миру новостей.
В каверне таверна, что вроде, не скверно,
а в Доме печати ютиться спецназ.
Наверно так надо, и может быть верно,
но только министр сей уйти должен – враз!
А что, во-вторых, – улыбаемся чуду,
проталине счастья в угрюмости дней.
Не важно, кто смотрит на нас ото всюду, –
и прежде мы жили среди егерей.
Неужто ль не думал никто и не ведал,
что мы промолчим, как и прежде, страна,
ан нет, время вышло гов@нным беседам –
дай жить нам спокойно и славить тебя!
8.
В каверне таверны, что ничуть не скверно,
что ничуть не жутко, как не говори,
вызрела Говерла горя, бед и скверны,
и теперь нельзя нам гору обойти.
Выпили, но мало, плюнули, но редко,
выбрались в разведку, но засада – бац!
У подножья сказки коротко и метко
каждого как в метку – расстреляла нас!
От воздушных сказок душно и противно,
потому что джагу знает идиот,
а в каверне нашей гадит очень сильно
власть родная наша на родной народ.
И в воздушных сказках нам, ей Богу, тесно:
рейтинги не чудо, подлость не в нови,
хочется свободы, счастья повсеместно,
чтоб без джага-джаги пироги пекли…
Снайперам – казармы, юнкерам – погоны,
ну а нам – законы, вроде бы и всё…
Наводи в каверну крепки понтоны,
президент народный, прочие – дерьмо!
9.
– Вот мы и прибыли, Эрл… Можно сказать, в ж@опу!
– Ты всегда, Артеим, в ж@опе! А мне тебя вытаскивай…
– Не надо меня, Эрл, ещё раз скажу, опускать на свои нары…
– Нары у нас пока, Артеим, общие…
30 октября - 8 ноября 2004 г.
W
Бутерброд с яичницей – мелкая погода…
Не рассчитан, Господи, я на тяжкий труд!
Ну, а Сашка Полищук жрал все эти годы
колбасу варенную и иной мяс'фут…
Детство мое давнее, пред тобой склоняюсь я.
Сашка стал паромщиком на реке Терскол –
на себе бывало он "Краз" тащил не маясь
с правого на левый брег, но теперь он хром…
Колбаса с яичницей – разные спектакли:
вырос я из пакли, ну, а он – в бетон!
Только вместе вовремя с Сашкой мы обмякли
и теперь стограммимся с ним без пирожков.
А затем по радуге мы бредем без пошлины
прямо в наше прошлое, в общий интернат:
он – паромщик, я – поэт, что меж нами общего?
Только то, что пропили устричный салат,
детство наше общее, счастья сервелат…
г. Киев, 13 октября 2004 г.
W
Вне города людей, вне города фантомов
разорвана страны связующая нить.
Опять на языке случайном, незнакомом
печальная душа о счастье говорит.
Подлунные слова роняются на плаху
прошедшей в никуда нелепой суеты,
и стоит ли срывать последнюю рубаху
над древней мостовой под окрики толпы?
Безликость глаз, оконные зарницы,
кабацкий сленг срывается в бреду…
Афганец-инвалид на мостовой ютится.
Мне в номер, он – без ног, нам вместе не в дугу.
г. Львов, 22 октября 2004 г.
W
Вот капище камней, вот скопище людей,
вот мыслей жидкий клей и вязкое: "Налей!"
Вот повод закричать сквозь раненную мглу
средь замковых аллей: "Я жить так не могу!"
В деревья вырос тис – тисовые кусты
вчерашний чей-то шиз, сегодня стон мольбы.
Кусты над головой да каменный погост, –
вот сказок вязкий эль да крепостной компост.
Лжерыцари опять без шлемов и кирас
шагают без оков в веков иконостас…
г. Ужгород, 26 октября 2004 г.
W
Киев пахнет гарью, смогом,
Львов – кофейным обер-Богом,
Пахнет Ужгород росой,
а Мукачево – грозой,
Пахнут улицы и реки,
пахнут счастьем человеки.
Пахнут ночи, пахнут дни –
мы на свете не одни!
Распахнула ширь страна –
пахнет радугой она!
Пахнут тропки, мостовые,
пахнут время часовые,
пахнет звёздный караул,
пахнет августом июль.
Пахнет осенью октябрь
вязкой тиной влажных жабр.
г. Ужгород, 26 октября 2004 г.
W
На семьсот человек один – охранитель камней,
а на семижды по семьсот – охранитель людей…
Их всего не более ста – настоящих львовян,
"правдиві галіційці" не в счет – это мира изъян…
Время временщиков свозит в город дрова, –
вспыхнет зарево злых костров и восстанет молва.
Камни плачут плесенью стен на ристалище лет,
а безродного времени плен – горше нет…
Разрушаются этажи, канут прочь,
и печальные витражи идут в ночь.
Над схоластикой паутин бредит маг, –
нет косметики от морщин, камни – прах!
Нет косметики от людей – без души,
над алхимией давних дней: "Не дыши!"
гг. Львов-Киев, октябрь 2004 г.
W
Зелёный цвет – не красный, а красный – не зелёный…
Двух львов цветные ясла – алхимии знамёна.
Ни дозы на халяву, ни грамма на полушку –
магическая лава – жар'элексир из кружки!
Эклектики пружина – чаровня дивной силы
над миром и над нами, над явью и над снами,
над полночью и утром – с вечора до полудня…
Над траверсом столетий чад новых междометий…
гг. Львов-Киев, октябрь 2004 г.
W
Уличные кисти выброшены в ночь,
Львов – кровавый мистик с полотна точь-в-точь.
Жил за синагогой городской палач:
прожил жизнь убого, пресный съев калач.
На его тропинке нет кустов из роз –
не дано былинке серость превозмочь…
Ночью на простенке подле часовых,
пьёт палач паленку с мраком на двоих.
Уличные кисти – в сине-черный квач –
обмакнули души полночь и палач.
гг. Львов-Киев, октябрь 2004 г.
W
Регрессия осени в лето,
регрессия счастья в печаль
над площадью старых сюжетов
рождают легенд пектораль.
Регрессия азбуки истин
взрывает вчерашние дни,
где сказок незрелые вишни
скисают в компосте судьбы…
г. Мукачево, 25 октября 2004 г.
W
Кантата старых двориков, придворных домовых
и всяких чудных гномиков рождают этот стих.
Штрихов канва заумная в парсуне давних лет,
кому-то это – улица, кому-то – Назарет.
Вот Вифлеем из ризницы взирает на львовян:
кто молиться, кто дразниться пред ликом божьих ран.
Кантата прерывается, поскольку "рогули"
"ганьба!" кричать являются, как в речку мотыли –
хмельной наживкой вздорною – естественный компост:
бесцельные, безродные – сколотов аванпост…
Всё сокрушить пытаются, но бастион камней
во всю сопротивляется атакам "рогулей".
Львовян не больше тысячи, пришельцев – Божий страх!
Стихи невольно пишутся о зомби на рогах.
гг. Львов-Киев, октябрь 2004 г.
W
В ужгородской кафедралке молятся румынки –
тихо шепчут "божедарки" Господа обжинки,
а в мукачевском соборе молятся мадьярки
да во Львове с "маткой боской" пани и панянки…
"Святый Боже…", Боже правый… Слава тобі Боже!
Сонм народов перед Богом – всем им Бог поможет!..
Всем – не всем… У синагоги "Золотая роза"
плачет Бог слезой скупою в каменное ложе…
Взорван Храм и на моленье встали только тени.
Возврати им, Боже правый, право на прозренье.
Пусть усопшие восстанут, обретя твердыню
светлой унии державной новой Украины!
гг. Львов-Киев, октябрь 2004 г.
W
Настроение диссонанса
под вердиктом хмельных наук,
Львов вечерний в дождливом глянце
трех империй великих внук.
В сундуках его злат короны
и холодный металл клинков,
и врагов нерадивых стоны
на кровавых лотках веков.
И покатого неба мера,
и безмерная лет река,
жажда быть прикарпатской Равенной,
коль вакансия на века…
гг. Львов-Киев, октябрь 2004 г.
W
Пасадена под гармошку, пасадобль под баян,
Львов наяривает в лёжку пестрых звуков карнавал.
В страстных звуках баяниста полупросьба, полустон.
Брось копеечку артисту, чтоб сыграл он вальс-бостон.
Пасадена – не картошка, звуков уличных аллюр,
в нем хиреет понемножку "же не маж…" и "…па се жур".
Господа, подайте что ли… Пасадена не в ладу
с повседневной си-бемолью с пасадоблем на краю.
На душе едва не тризна, но играет гармонист.
Львов – души его Отчизна, он – заслуженный артист!
На поверке, как на сверке: "же не маж…" Мажор пошёл.
Львов накручивает нервы и танцует нагишом.
г. Львов, 23 октября 2004 г.
W
Брамы, кафетерии, девушки в помаде –
вот вам инфантерия, юноши в отпаде!
Старички-любители лже-политбесед,
вечные ценители… всенародных бед.
Вырожденцы, выродки, вышибалы, пьяницы,
шудра, время высевки и туристов кич…
Вы во Львове, господа, нечего вам ярится –
всюду храмы, в них плывут медленно века.
……………………………………….
Аве городу людей! Слава на века!!!
г. Киев, 28 октября 2004 г.
W
Если каждые десять вьюг зашвырнуть за грани Земли,
опостылый зимою луг, как журавль запоёт: "Курлы".
Нашпигованный вечным льдом, превратится он в плац-парад,
в пышной зелени бурелом, что восстал подле райских врат.
Здесь девчонки прочтут стихи – соль восставших из пепла книг,
а мальчишки сорвут цветы и девчонкам подарят их…
Изумрудных планет цвета, океанов великих синь –
луга тёплая красота переплавится в Радосинь!
Здесь средь солнечных теремов душ просуженных острова
обретут безмятежность слов и возьмут на себя права.
1995 г.
W
Всё идёт по карме, всё идёт по плану,
опускаюсь прочно я в судьбы нирвану…
W
Прошлым летом чебуреки пахли утренней росой.
Продавали их абреки – кто рябой, а кто косой.
Таз над газовой горелкой – трепещи лихой спецназ –
полубомба, полугрелка чебурекам в самый раз!
Покупал, сочился жарко масложиром чебурек.
И поджарые пацанки вслед кричали мне: "Чукмек!"
W
Линии всё более небрежны,
образы всё тоньше день за днём,
кончиком пера рисует нежно
женщина житейский окаём.
Образы стекают на бумаги
и растёт из образов мара –
полубоги бродят, полумаги
за спиной у дамы дотемна.
Лист к листу, да образа над ними.
Образы уснут, но образа
проведут сквозь ночь продленья линий –
ангелов раскосые глаза…
W
Одному суждено перевернуть в жизни горы,
а второму – пережить горы разного:
тяжкого, горького, безобразного…
Иному – увидать огромный мир,
а другому – пройти с боями полмира,
увидать горящий рейхстаг
и победно возвратиться домой,
беспросветно нищенствовать
и дожить до несытой старости,
чтобы только тогда уехать в Америку
и умереть там от рассеянного склероза…
вне времени и пространства.
W
В нашем доме нет запоров
много зим и бездну лет.
В нашем доме бродят воры –
ничего украсть им нет.
Нет мошны, а к ней – заначки,
нет заморского тряпья,
не ни выпивки, ни жрачки,
нет привычно ни копья.
Есть беззубою старухой
мать прикованная к ложу,
тараканы мрут как мухи
подле бабуши, ей Боже…
Только воры подле мамы
учиняют воровство, –
год за годом – все им мало –
лет воруют естество…
Остается без запоров
полувечность, полусон –
в нашем доме плачут воры
без штиблет и без кальсон.
W
В диссонансе какафоний – псевдостерио мобил,
будто им натараторил эту музычку дебил,
запузырил без напряга миллион мелодий – пшик!
Словно это так и надо… Экий он чумной мужик!
И мантулит без оркестра звуки уличный перрон:
дзинь-дон-белл… – абзац! Фиеста!! –
Круглосуточный дурдом!!!
Каждый метит шмат пространства
фа-диезным хулиганством,
каждый знает свой пароль –
каждый сам себе король.
W
Я оторопело выпил свой стакан,
но меня заело – ба!, ничуть не пьян:
возрастная ломка, видно, диабет –
оборвалась кромка и души – как нет…
Сахар не сжигает организм-урод,
медленно конает и к тоске ведет.
Ах, нельзя упиться – диабет, ты вор!
Отобрал последний допинг-перебор…
Выпить не боюсь я, впрочем, как и встарь.
Вдруг воспламенюсь я, – ссыпь компост в герань.
……………………………………………………….
Выкрутка пространства – в простатит рывок,
взвыл я очумело – допился милок:
крематорий жарко вспыхнул в мозжечке –
до чего же марко пукать на очке.
До чего же нудно ночку до зари
сна не зря, овечек гнать в чужие сны:
сотня, десять, -надцать – ночь без сна – кошмар,
мог бы женку мацать, только чл@н опал…
Реввоенсоветом приговор – в компост.
……………………………………………………….
Ба! Приснилось это:
– Милая, "нах ост"! *
----------------------------------------------
* иные сыронизируют – гребля в полный рост!
Октябрь, 2004 г.
W
Подол не нагнётся за гривной
щемящей осенней порой, –
скорее, за мамонта бивнем,
который лежит под землёй…
В октябрьскую блажь без оркестра
фиеста, увы, ни к чему –
чай "чёрный дракон" без инцеста
с иными чаями в миру.
Пьём чай, пересуды крепчают,
мол, взяли лишь чайник и прочь…
"Не взяли нічого до чаю…",
а стынет за окнами ночь.
А в полночь простыть на Подоле,
извольте за пару минут,
вбежавший пиит карамболит:
"Шесть гривен за чайник – капут!"
Заварник уже остывает,
со счетом девица спешит,
Подол за окном затихает,
глаголы дробя от души…
С иными мирами на прощу
не сильно торопиться он,
уснувший у ног Пирогощи,
бесцельный бродяга – Подол!
И сны Богородицы гордо
плывут над Подолом в века,
чай "черный дракон" – в пар из горла –
сквозь вечность погнал облака.
3 октября 2004 г.
W
Ашаломы – люди, у которых,
извините, полный зад в мозгах:
прежде прочих строятся в колонны,
прежде многих пятятся назад.
Антимера выбравших участье,
антитеза тем, кто не в ладу
с хрупкой мерой призрачного счастья,
антидопинг тем, кто жил в бреду.
Ашаломы выдворили прочих
этой ночью с улиц, площадей,
с тем, чтобы подняться, между прочим,
до своих же собственной мудей.
С тем, чтобы возвыситься на раз,
головой макнувшись в унитаз!..
3 октября 2004 г.
W
Киев – гетто для талантов:
режь, каманча, ирокез.
Нет пера в чернильной банке, –
гусь облез!
Не гуситы мы, иди ты
к черту в пах!
Мы, увы, не одесситы
таки так!
Киев Господа достоин
на Руси.
Он – хмельной Аника-воин,
закуси!
Иваси в державной лавке
и хамса.
Ордена им лепят в давке –
всяк попса.
И уродливо, не свято
каждый день
бескультурие, ребята,
средь людей…
Средь вождей и проходимцев,
и попсы
суждено лишь кровопивцам
дуть в усы…
Нам же, истинным талантам –
прочь отсель!
Вот такой сварили в Киеве
кисель.
Всяк Ивасик-недурасик
в нем хлебнет,
но талантливый карасик
уплывет…
В имяречье человечье
в устье лет,
где воздвигнет свой
духовный
Назарет.
Июль-октябрь 2004 г.
Духовная болезнь поэта всегда более разрушительна, чем подобная болезнь не осознавшего своё тонкое тело и ауру Человечества. Наверное, я всё ещё пребываю в зоне страшного духовного заболевания, имя которому окрестно-повседневная жизнь… Автор
…Когда я оглядываюсь на проклятое десятилетие, которое я пережил вместе с моей страной, со своими близкими, с собственно собой, что было наиболее трудно – шесть попыток суицида, безверие, намеренный алкоголизм; я вдруг понимаю, чего бы я от души и себе, и своим близким, и стране хотел бы от души пожелать – впредь и присно – востребованости… А с ней – социальной и творческой сытости!..
Представьте себе, ни больше, ни меньше, ибо невостребованость рождает абсурдный театр повседневности, за которым возвышается ещё более абсурдный, как говаривал мой отец, Рок. Тот самый рок, которому никогда уже не стать рок-н-ролом. Ибо каждому явлены только одному ему свойственные переплетения событий и судеб, и не каждый достаточно подготовлен, чтобы судить обо всём сразу, но именно через призму своей собственной жизни он судить о всей аранжировке реальности, в которую его вмакнула судьба. У каждого ушка – своя макушка. Кто что услышит, кто что увидит, кто что прочувствует, осознает, тот то и декларирует перед остальными участниками процесса… реальности. Ведь не зря же я написал:
W
ПАМЯТИ ЧАУШЕСКУ-1
Опять сорок первый, сентябрь догорает,
евреев ведут в Бабий Яр –
жизнь подлые краски эпохи срывает,
сжигает её киноварь.
Две тысячи первый – душа догорает,
заклание в мире грядет…
Такое вестимо в родной Орияне,
где каждый правитель – урод.
Печально пред нами Отечества знамя –
его патриоты грустны.
Восстанет народное вскоре цунами
к заутренней новой весны.
28 сентября 2004 г.
W
Ночной аэростат – не цеппелин, а мрак,
одеться не успел я в свой концертный фрак,
но вызвала меня сквозь сон на цеппелин,
не то что бы родня, а некий черный сплин.
Без ужаса при том – подвешен и плыву, –
оставил я свой дом, и время и страну
в безвестии эпох костры горят внизу,
узревшие меня в анналы занесут.
А поутру опять шаманы и жрецы
планету окропят – какие молодцы!
И сон растает вдруг, как в банке рыбий жир,
как будто этот сон нечаянностью жил.
Но вот она прошла, проплыла в никуда,
и я без всяких сил проснулся без труда.
18 сентября 2004 г.
W
Кришнаитка из России в нашем парке плачет сутки –
Харе Кришне – фестивалить, а карманникам блюсти…
Вот он паспорт – был и нету, как разменная монета,
синекожий паспортина стал у вора на пути.
– Вы – поэт, впустите ради… харе Кришны-мамы, дядя,
мне всего лишь девятнадцать, я отчаялась уже,
мне б до Питера добраться, в Орияне ошиваться
не могу я больше… Бл@ бу.., – вашей стану протеже…
– У меня жена, пацанка. Жизнь окрестная – не санки,
сама саночки возила… Паспорт надо возвращать.
В райотдел зашли маляву, дескать, спёрли на халяву,
справку выпишут сначала и поставят в ней печать.
А потом по Интерполу личность сверят по приколу,
и в какой была ты школе, уточнят за пять минут,
да потом составят актик, дескать, ты не диверсантик,
и в вагоне под конвоем в заграничье отошлют.
Орияна, не Россия – жизнь всех на х@р разбросала,
Харе Кришна, Бога ради, разоср@лись в вашу мать!
Если не случится чуда – из соседнего колхоза
под конвоем в тот же Киев киевлян начнут "вертать".
Плачь, пацанка, жизнь не санки, а политика – дерьмо…
Да какая ж ты, пацанка, в нашем мире иностранка?
Позвони папане с мамкой, пусть приедут, ё-мое –
прямо с метрикой! На танке! Ну и дожили… Ото!..
…………………………………………………………
Харе мама, харе дядя – до чего же люди бл@ди.
24 сентября 2004 г.
W
ПАМЯТИ ЧАУШЕСКУ-2
Десять лет преодоленья и пятнадцать зим –
вот и всё собачье зренье, вечный барбузин…
Ненавижу и не вижу выхода ни чуть.
Может быть, чего сподвижу и меня поймут.
Время выстрадало кляксы на моей душе –
баксы в к@рву, жизнь по таксе – души на меже…
Перещелкнет, передвижет проданную суть:
чёрный кот себя оближет: будет, что ни будь!
Чёрный пёс себя оближет на разгрызке лет,
чёрный конь обует лыжи и умчит в рассвет.
На рассвете плачут дети, и встаёт заря.
В Орияне на рассвете – смерть для пахана!
Паханы всей Орияны будьте на чеку!
Мы восстанем из нирваны и рванём чеку!
28 сентября 2004 г.
W
Жрать! Жить по-человечески!! Быть!!!
W
Одни живут на вероятностных методах,
другие – на статистических.
Последние – обыватели.
W
Таракан ползёт по банке с домашним вином.
"Ползи, улитка, по склонам Фудзи!"
W
Мертвое вино – Богу, живо вино – миру!
Строю души синагогу без поклоненья кумирам…
W
Слова идут в разведку – в остывших снов бедлам,
чтоб там легко и метко пробиться по мирам,
в которых прежде слово не стоило ни чуть…
Слова плывут знакомо в далекий трудный путь.
W
Впервые голосовать на выборы я не иду. Негоже основным претендентам публично объявлять о своем отравлении и избиении, негоже допускать выпады против нацменьшинств, либо без согласия парламента волевым махом даровать народу второй госязык. Он ведь и с первым едва разобрался. А ведь это делопроизводство 50 миллионов людей! Двуязычие – это просто формалистическая малина для бюрократов! Хочу напомнить, что до 16 столетия включительно вся научная мысль Европы нарабатывалась и отображалась в Анналах только на латыни. А здесь 14 лет усилий, да!, настоящих патриотов, хоть во многом и непонятных прочим этносам х@рится одним обещанием. Нет, русский язык должен таки прийти в гуманитарную сферу, в образование, но гос- и техно- оборот извольте на Ориянском. И знаете почему? Чтобы не нивелироваться с прочими государствами, чтобы войти в общность международную на своей ноте.
Выбирать мне действительно сегодня некого. Поэтому я соглашусь с выбором своего народа, и всецело буду полагаться на Конституцию. Сегодняшняя власть категорически преступна. Она выстроила дворцы для богатых и декорировала каменными дорожками окрестные парки, она преспокойно и планово потеряла несколько миллионов ориянцев. Туда же, в число потерь был давно занесен и я. Но, позволив себе выжить и рассмотрев изнанку ориянской политики, сегодня я убежден, что речь должна идти не только и не столько о президенте, сколько о сплоченной команде профессионалов-этиков, хорошо понимающих и разумно регулирующих социальную меру – баланс добра и зла реального, а не задекларированого и попранного.
Я готов идти советником к любому Президенту, изучать ориянскую Улицу с ее базарчиками и бутиками, винарками и гаштетами-разливайками, бильярдными и окрестными нищими. Я знаю эту улицу, я знаю свой народ – от "чарной" копеечки до голодных обездоленных, от уличной шантрапы до брошенных сирот, от опустившихся генерал-полковников до великих в своем духовном понимании ценностей жизни бомжей, от людей которые едят и поднимают брошенные недоедки и подлятину до тех, кто уже готов вписаться предложенный однажды очередной новый порядок вещей.
Вторым государственным русский язык я не делал бы, ибо это виток к очередному экстремизму и внутри этническому противостоянию, русский язык может и должен оставаться вторым и только вторым, с расширенным статусом полномочий гуманитарных и нравственных, исторически вторым для многих нацменьшинств, но технологический и производственный, научный и государственный документооборот должен осуществляться на ориянском. Первичный документопоток граждан, пожалуйста, защита в судопроизводстве – обязательно, культурология во всех её проявлениях – туда же, то есть широчайшая автономия, но дальше – стоп!
Сначала великий и могучий русский язык, затем очередная пятая графа, а вслед за ней очередное гетто! Семьдесят три года в гетто, ребята, мы были. Надо представлять реалии Орияны, где фишка Президент ничего уже не решит. Образовалась и укрепилась национальная бюрократия, коррекция взглядов которой ещё допустима, а перенастройка с жесткой привязкой к России просто преступна. Ибо она из нас уже вырвала 14 лет страданий, и новый виток в политическом языковеденье вывернет еще не один президентский срок. Просто жители так долго не живут! Помилуйте нас, Бога ради. И ещё возрождение русской культуры в Орияне необходимо, но вот российской – увольте!
Вот почему пока я стану реагировать на приближение выборов только поэтически…
28 сентября 2004 г.
91 месяц я "стою" 1 у.е. по уходу за парализованным киевским инвалидом. Голосовать за нового Президента я не иду! Выбирать некого! Народный президент не пришел – Веле ушел в поэзию. Это мой выбор! 23.09.2004 г.
W
Генерал-полковник не тигровой масти,
с выгнившим оскалом в мироедской пасти
выиграть желает подлинный джек-пот
за двадцатку гривен – сам себе урод.
Сам себе приехал, сам себя добил,
сам себя на рынок в паб препроводил,
тут-то насосался пива с коньяком…
Командарм барыжный – Родины облом…
Тут же на удачу перед шантрапой
выгреб гривен пачку за жетонов звон.
Весело жетоны мчаться в пустоту,
чинодрал в погонах ставит не на ту.
… Не на ту удачу, не на тот джек-пот,
эка незадача – выигрыш не прёт…
Впрочем, ведь и прежде этот господин
проиграл Отчизну – экий сукин сын!
W
СЕМЕЙНОЕ…
Мы в роли тамагочи для тётки из Чикаго.
Она тому не рада, и кроет матом нас.
Мол, дескать, вам, засранцам, все беды так и надо!
Все money вы просрали в трудягу унитаз.
На сраные пеленки, подгузники до рвоты,
на ампулы и кремы, таблетки и врачей…
Да смерть за вами ходит давно уж, идиоты,
Чернобыль ваш похлеще тюремных палачей.
В года полураспада, за то вам так и надо, –
не бросили вы Киев и сраные горшки.
Твоя мать умирает, а ты – так не бывает! –
всё пишешь блин и пишешь говённые стишки.
Что тетки мне ответить за проклятые годы,
за госпиталь, который уже три тыщи дней?
Мой ропот ей не нужен, известно ей к тому же,
как херит Орияна своих простых людей.
Я вычеркнут из жизни в говёной Орияне,
где генерал-полковник срывает банкома,
оно таки, как видно, всё это нам и надо,
поскольку мы безмолвно гнилой электорат.
А что родная тетка, то шла бы она на х@р –
такая-разтакая сумела избежать
чернобыльские пятна и тьму житейских вмятин…
Что будет то и будет, – не стану лишь молчать.
Я проведу из бездны, со дна житейской ж@пы
бесстрастный и спокойный предсмертный репортаж:
пусть ведают Россия, Америка, Европа
как власть уничтожала народ, впадая в раж.
И выбирать мне не х@р! – народных претендентов
страна ещё не знала – все прочие скопцы!
Опять пять гривен в месяц за то, что был оплотом
я матери калеке? Увольте, подлецы!
W
В бетон залив акации, спивается базар –
барыжья Федерация, торговли Тадж-Махал.
Пресервы – накось выкуси – стругаются в подол,
на дно асфальт-бетонное, туда же льют автол.
И бродят всюду бабушки: бутылочку б найти,
и цепко смотрят дедушки у бабок на пути.
Но "чарную" копеечку никто не подберет,
ну, разве Веле-жадина, так он же, блин, урод!
Рад выпить с каждым запросто, но слопал бы втройне!
В бетон залить бы Штылвелда однажды при луне.
Сентябрь 2004 г.
Тайнопись этого мира Богу откроется в среду.
Что в понедельник, Зельфира? Хлеб в нем сухой до обеда.
Ну, а во вторник, Зельфира, будет сто тысяч распятых...
Тайнопись этого мира вечно живет на попятах...
Проклятых всуе и присно, вбитых в гранитные скалы...
Нас и во вторник, Зельфира, ночью сожрут каннибалы.
Ночью сожгут иезуиты, ночью распнут иноверы...
Что же нам вторник, Зельфира, в чём наши правые меры?!
В том ли, что мы оробели, в том ли, что мы иезуиты...
Наши с тобой каравеллы – это не сирые скиты.
В том ли, что мы не дозрели, в том ли, что мы каннибалы...
Разве мы прошлое съели, разве мечтать мы устали?
И по Уставу какому стали мы подло ничьими?!
Нам ведь нельзя по-другому, мы ведь однажды любили...
В том ли, что вовсе без веры пишем мечте мадригалы, –
гибнут Мечты каравеллы, рвутся вулканные лавы...
И ощущаем эфиры прошлых столетий мы плохо.
Что нам граниты, Зельфира! Что нам графити, Эпоха!
В среду, но тут уж простите, с Богом мы спорить не вправе!
Надо вам, братцы, распните... Хлебом сухим на Державе!..
В скрежете падают скалы, с хрустом роняются крохи...
Что нам, Зельфира, Держава? Мы в ней по-прежнему – лохи!
Пьян я насколько мне надо, к чёрту, печальные вздохи...
Ты не в парче, и не надо мне говорить об Эпохе!
Боги в сумятице тяжкой. Старший орет: "Пустобрехи!
Гибнут же люди-бедняжки... Все вы по-прежнему, лохи!
И олимпийцы, и эти... Мать вашу!.. С когте-рогами..."
Как же случилось на свете, что насмеялись над нами?!.
Алчные злые мздоимцы, новых эпох пустобрехи...”
В среду не ищут гостинцы, в среду хоть Боги не лохи!
Им хоть гранит грызть зубами, в каменный хлеб воплотится...
А мужикам, между нами, взять бы и просто напиться...
Только а как же, Зельфира, боги, поэты, синьоры?!
Ей-то ведь что... Удавиться?! Свора вы, свора вы... Свора!..
Я с ней грешно и бесстыдно плыл средь ночи до рассвета.
Мне за Зельфиру обидно. Стыдно и вам за поэта...
Я разрывал её страстью, я разгрызал её тело.
И по велению страсти плыла моя каравелла!..
Что мне сказать о Зельфире после такого финала.
Помню ли я, что любила? Помню! Как помню, что брала!
Я в ней и ночью пролился, мне и с утра с ней не тесно...
Я ведь в нее воплотился! С нею одной я Воскресну!
Я разорву вас на части – боги, и шлюхи, и лохи!
Я к ней душою причастен: в ней мой и взлет, и подвохи...
W
САБЕТА
якутский сонет
Однажды почудилось это, пригрезилось, будто всерьез –
негромкое имя Сабета, трескучий ямалский мороз.
Оркестр с мажордомом в угаре, глаза расщипало до слёз.
Яранга в сиянии-сплаве и нимбы карельских берёз.
Здесь брошены судьбы и вехи и северный атомный флот.
Здесь нет ни копья, ни потехи... Здесь только шаманка живёт.
Рыдает пурга до рассвета, но греет лучинкой огня
и солнечным телом Сабета в ответе за мир и себя...
Она – не живая икона, она и не девочка-Бай –
в яранге своей умудрено хранит она северный рай.
Её ревизоры не спишут за юного тела износ –
она и смеется, и дышит, и страстно целует взасос.
Она же рисует картины волшебными кистями сна...
Устало седеют мужчины. Сабета шаманит: "Весна!"
W
МУЛАТИСТЫМ ДЕВЧОНКАМ НЕЗАВИСИМОЙ УКРАИНЫ.
Ф
рансуаза с полуденным взрывом
бёдер, вызванных солнечным шквалом,
с конголезским восторженным пылом
вдоль по Сретенской в ночь проплывала.
Зябли плечи её на закате.
Обещался простуженный вечер...
Подле тени прошли, как в стройбате –
так пылают натружено свечи…
в Рождество... или праздник особый
для девчонок с мулатистым телом...
Дворник пьяный, мужик трёхгрошовый,
прорычал: – Вот уж мамка потела!..
Да, потела! И слава те’, Правый!
Что бы делать сегодня нам в мире
без мулатистых дев этих, право,
нас волнующих в сладком эфире?!
Нас терзающих всуе и присно,
нас манящих, зовущих, желанных...
В миг для них Украина – отчизна,
в миг другой – африканские страны.
Но убить в них нельзя пистолетом
этот сплав, перешедший в эпоху –
манят страстью зимой как и летом:
каждым взглядом, улыбкой и вздохом...
Франсуазы, Марии, Марины...
Жозефины, Эльвиры, Аннеты –
это дети твои, Украина!
Твои общие с Африкой дети!..
…………………………………
Мира, Господи, общие дети!..
1992-1997 гг.
-------------------------------------------------------------------------------------------
УДК 882(477)-1
ББК 84.4 УКР=РОС=ЕВР6-5
В27
Веле Штылвелд. Санитарная зона.
"Книга душевной осени киевского поэта", г. Киев – 1998.
Художественное оформление: Ирины Диденко.
Творческая Литературная Лаборатория “САЛАМАНДРА”
Спонсорам просьба звонить по телефону: (044)532-07-66, Поэзии ради!
Посвящается девочкам – Юльчонкам, Женькам, Иришам...
W
Опорные точки романа,
в котором я бедственно пьян,
в бредовом преддверии Рая,
которого страстно желал...
Столь часто, столь звучно, столь струнно,
что жизни оплавив венцы,
я пал перед миром подлунно,
как прежних веков мудрецы...
Над скопищем этим бурьянным
во всю извивалась в Любви
девчонка – и форте и пьяно –
бредовьем прошедшей весны.
W
Xто ищет девочка в угаре
барыжном, ветряном, пустом?..
Густые складки на вуали
придут не скоро и потом…
от них уже не будет проку.
Что ищет девочка средь вас,
скопцы, торговцы, пустобрёхи...–
Халифы на день иль на час.
Не те ли нотки, что звенели
капелью звонкою весной,
не те ли перемены в теле
и в набежавшей лепке форм,
и во взаимности до срока,
и в обестыженьи мечты...
Не ищет девочка пророка –
она с наитием на ТЫ!
Одна в предвиденье угара, –
она в наличии себя
не в полуночном пеньюаре,
в обрезках джинсовых руля,
легко проходит по рассвету
неспетой юности своей
под слякоть уличных сюжетов
и лоск дворовых бобылей...
Они “Ату!” – кричат отпето,
поскольку попросту пьяны...
Средь бела дня макушки лета
не ищет девочка зимы!
…………………………
Она в декабрьскую подвижку
замёрзшей льдинкой не войдёт.
Она свою читает книжку
о жизни той, что проживёт
прекрасно, солнечно, обуто
в платформы утренней мечты...
И вдруг смеётся почему-то –
ведь счастье с девочкой на ТЫ.
1996 г.
W
ДЕВЧОНКА-КАРАВЕЛЛА
Она идёт, играющая телом,
презревшая земного палача,
вчерашняя девчонка-каравелла,
чьи локоны белее, чем свеча.
Чьи плечи наливаются желаньем,
чьи бёдра восторгаются грозой.
Она идёт по кромке мирозданья
отчаянной весёлой егозой.
Она цветёт распущенной омелой,
и я готов пред ней сейчас молиться...
Пред той, кто съела тело неумело
горячей, размягчённой страстью пицей.
Запила шоколадными ночами
портвейн перебродивших вдохновений...
О ней вчера извозчики кричали
отрывками чужих стихотворений.
Она себя и плакала, и пела,
она себя и жертвенно несла,
вчерашняя девчонка-каравелла,
постигшая законы ремесла...
Как жалкая, но алчная царица,
что голову желала Иоанна,
она прошла по миру древней жрицей
и сгинула на кромке океана.
Она парит над миром неумело,
простившая земного палача,
вчерашняя девчонка-каравелла,
чьи локоны белее, чем свеча.
Август 1996 г.
W
СТАНЦИОННАЯ БЫЛЬ
Обкуренно-отбитое филе
у Женщины с потерянным лицом
явилось мне иконой в сентябре,
разбитой пролетевшим кирпичом.
Кирпич влетел из прошлого хламья,
что ворохом сгнивало во дворе.
Забросила кирпич в окно шпана,
не севшая за парты в сентябре...
Стекло упало брызгами к ногам. –
Осколки взрыли прошлое моё.
А там сидела девочка одна
и пришлое кормила Воронье.
Ещё не испытавшая потерь,
ещё во вне исконного вранья,
она смеялась радостно, поверь,
не ведая искусов Воронья.
И то с ней ворковало о своём,
но Утро обожгло её черты,
и Зло, пройдя сквозь жизни Ремесло,
перебродило с Девочкой на Ты...
На полустанке с выбитым стеклом
мы оставались с Женщиной вдвоём.
Средь запахов потухших сигарет
я целовал лица её Кисет...
Июнь 1997 г.
--------------------------------------------------------------
В моей памяти осталось, как в зале Дома Писателей
это стихотворение со сцены высоко оценил Леонид
Николаевич Вышеславский – светлой памяти…
поэт, человек, планета, давший мне рекомендацию
в НСПУ, куда меня и не приняли… А Поэта убили…
W
РОК-ЛЕДИЗ-БЛЮЗ
Рок-Ледиз-Блюз, Рок-Ледиз-Блюз...
Тапер с вертлявою попкой:
Клавиши в лом, шизики – пусть!
Ад одиночества скомкан.
Ад одноночества, ад одноДня,
ад из ментола заглушек.
Рок-Ледиз-Блюз
C-с-с!..
Ля-фа-фа...
Мат – не для чудненьких ушек!..
Июнь 1997 г.
-----------------------------------------------------------------------------
УДК 882(477)-1
ББК 84.4 УКР=РОС=ЕВР6-5
В27
Веле Штылвелд. Санитарная зона, г. Киев – 1998 г.
Книга душевной осени киевского поэта.
Творческая Литературная Лаборатория “САЛАМАНДРА”
W
Из Рая вышедшие прочь
в немой, отчаянной нирване,
пришельцы-инопланетяне
собою возвестили Ночь...
Разбились Радуги-ключи,
и мысли смелые угасли,
и только чёрные грачи
свивали каменные ясли...
И в этих каменных Яслях
рождалось избранное Слово.
В истоках избранности – страх
и бестолковость безголовых...
И черноротых беспредел,
и КорнеКрылых ротозейство...
Вот так явился мир... Людей,
с присущим для него злодейством!..
W
Сырец из слов, как из свинца,
не высекает кремень...
В пылу кровавом без конца
над нами льется темень.
И мы заказано вчерне
гундим, как изуверы:
мечты сжигаются в огне,
а души жгут галеры...
Галеты есть, и что скулить:
знай, жуй в раскисшей водке
вчерашних светлых дней финифть
и подчиняйся плетке.
Но если тёткой той тебя
протянут через тело,
то к мазохистам дуй, скуля...
И там – возьмись за дело...
W
Мы научились пользоваться болью,
заплечную носить с собой печаль...
Век-трубадур играет на клаксоне,
срывая с Небожительниц вуаль...
А те, провинциальные простушки:
толстушки и худющие, как жердь,
давно уже, как видно, потаскушки –
по кабачкам попрятались говеть...
Пришельцы с дальних звёзд – таукитяне
покой оранжерейный их не чтят,
и души воспарящие – земляне
на дланях Небожительниц скорбят...
В реально существующей юдоли,
в единожды заведенный черёд,
они срывают с гиблых душ мозоли…
и в космос отправляют звездолёт.
W
Впрямь уж – купи-продай,
Впрямь уж – продай-купи,
Сам на себя пеняй,
И никогда не лги!
Музыка кинолент
в ауре кинопроб.
Далее – клей "Момент"...
каждый прохожий – жлоб.
………………………..
Не распознать Души,
Если твой мир в глуши...
W
Гуманитарные сволочи
помогают нам издревле...
Мы рычим, что за помочи?!
Получаются:.. бля!.
Вас хоть рожею по столу!..
Вам хоть в морду неистово…
Прочь от нас вражьи волочи...
со шматьем навсегда!..
W
АУРИЧЕСКАЯ РАПСОДИЯ
Каждый ткёт свои сети.
Только солнечный ветер протекает легко...
……………………………………………………..
Вы целились в солнечный ветер оскоминой дня?
Вы, правда, пытались его изловить на рассвете...
Однако позвольте вам мудро заметить, что сети,
ну, йетти изловят, но солнечный ветер... Отнюдь!
Ни-ког-да.
W
Солнечных туннелей виражи
вызрели... И вышвырнули шлеи...
Кто-то крикнул радостно: – Вяжи!..
Алый Роджер вздыбился на рее...
И умчались в полдень Паруса –
в дальнюю и вечную Обитель...
Море, Солнце, Радуги пыльца...
Хрупкость человеческих наитий...
W
Я свой испепеляю телефон
звонками о поэзии и прозе,
о шепоте воскресших вдруг икон,
и делаю первейшие прогнозы –
того, что, очевидно, предстоит,
и от чего уже не отбодаться.
Пиит во мне миры свои творит.
В них обитал бы... Но хочу трепаться...
И вот болтаю ровно три часа
без паузы, без коды, без цензуры.
Устал магнитофон писать меня
давно известной аббревиатуры...
Усатые майоры до утра
суть разберут и втиснут в картотеку
всего, чем жил, и в чем повинен я...
А всей вины – мечтал жить... Человеком.
И жить пред Человечеством в долгу...
Иначе жить уже я не смогу...
Дидакт все объясняющий до нет –
прозаичной мозаики поэт...
W
ЗВОНОК ПРОБУЖДЕНИЯ
Звонок, ушедший от дверей,
Звонок, прошедший в мира щель,
Звонок, ты слышишь?
Нет? Поверь!
Звонок трезвонит! Шире дверь!
Ты открываешь... В мире ночь.
Ты замираешь... Тени – прочь!
Ты умолкаешь у дверей –
за дверью образ прежних дней,
за дверью облик Тишины…
В нем только ты, и только ты!
1998 г.
W
Пора подумать о втором витке,
кому и как о том бы не случилось
поговорить потом накоротке...
Все это с нами в мире приключилось.
Все это было, Господи прости.
И в тряске судеб мы искали Судий.
А те сжимали немощно персты.
Судить себя отныне сами будем!
W
Когда приходит время выбирать, –
нам не хватает мужества и чести...
Хоть на обиды, в общем-то, плевать,
но никогда не быть нам больше вместе!
И больше никогда не повторить
пережитых ошибок... Но, при этом,
мир заставляет верить и любить
и оставаться на Земле поэтом!..
W
ЗОНГ ЗВУЧАЩЕМУ СЛОГУ
В мой старый мир стекаются Слова...
В них смысл иной, чем в карточной колоде:
усопших душ звенят колокола
и радугой встают на небосводе…
По той причине, что иных нет Слов,
чем самые великие – немые!..
И солнце во языцах без оков
играет туш, и Звуки в нём – живые...
А святость не уходит в бункера,
и комья глины не текут в Безречье...
Рождаются всё новые Слова –
в них каждый слог звучит по-человечьи...
W
ОДУШЕВЛЕНИЕ ПЕРА...
Изласкав себя пальцами Нег,
сны ушедшие, мира скитальцы,
ткут забвения солнечный Снег,
обжигающий набело пальцы.
Эти пальцы держали Стило,
что-то наскоро в мире резоня,
где-то начерно бросив Зерно,
но нисколько при том не фасоня...
Не прибавив ни строчки к тому,
что однажды на Взлёте остыло
в опостыло привычном кому...
Ком тот миром на нас накатило.
Но едва ли бы мир наш угас –
Воспарение вызрело всуе.
И Стило – златокрылый Пегас,
в мир вошло в Поэтической сбруе!
W
Два дна на длани дневников...
Не маскарад ли сам меня?..
Я репортировать готов,
что мир мой – чёрная дыра.
В своём двухкомнатном миру,
с обрывком телефонных струн,
срываюсь в чёрную дыру,
в которой был я прежде юн.
Но вновь отточенная Боль,
желая править и хандрить,
меня лишает исподволь
всего, что прежде смел любить.
Но на границе двух миров
есть миг без камерных оков!
W
РЕКВИЕМ ПО ВОСПАРЯЩИМ
Я мир призывал к услужению Музам,
а мир – услаждался и жёг фимиам...
И была порочность в истоках союза,
и мир разрушал Новоявленный храм.
Однажды в сей Храм забрели неофиты.
Сегодня в нём – прожито, пропито... Зря!..
В том Храме мы вместе дичали по Скитам,
где каждый возжёг фимиам... Для себя.
А мир, в предвкушении Нового храма,
Молитвы ещё не сложил ни на грош!
Храм ждёт неофитов, а в мире упрямо:
Всё прожито, пропито... Ведомо – ложь!..
Сегодня я в Храме по-прежнему сам:
Молитву пытаюсь творить небесам...
W
Асимметрия Душ побуждает творить.
В пересортице Душ на планете
не возможно беспечно и праздно прожить.
В довершении – Солнечный ветер
переносит Творящих на шелк-парусах
в подпространство Творимого света.
Средь корпускул мечты обрывается страх
и рождается Новость завета...
W
Селекция друзей, селекция Любви...
На то ушёл не день – здесь Бога не гневи.
На то ушёл не час, на то ушёл не миг,
пока иконостас Любви к друзьям возник.
W
Кружевные стервенеют Души – терция на выборке Эпох.
Все они, лишенные Заглушек, выбирают будущий порог.
За порогом этим Соучастье обретает первые Шаги,
но, как прежде, злобствует всевластье прежних зол... И кичаться враги.
Предана проклятию Равенна. Кружевные Души без жилья
бродяг неприкаянным коленом будущего мира... Средь жулья, –
прежде перешедшего на квоты карликов и карлиц без души,
для которых первая забота: Кружевные Души задушить!..
W
ЗОНГ НА МОРСКОМ БЕРЕГУ
Медузы в тапочки ловлю, с Русалками кадычу...
То за кадык вина пролью, то, чайке став добычей,
таскаю тело по волнам – разнежено и вяло,
а на душе гремит фано разнузданным Канканом...
Планету в тапочки ловлю. – Тираню ностальгию.
Я – есмъ, я – сущен, я – живу!.. Без кожной аллергии
На ответвлении Эпох расхлябанных и разных...
Медузы в тапочки сам Бог со мной ловил приязно.
Ему-то, Богу, что скулить?! А он скулил, ей Богу...
Пять миллиардов лет томить себя грешно и Богу!
Я – есмь, я – сущен... Красота! Медузы, крабы, люди...
Дельфины, Боги, Ты и Я... Да кто мы без прелюдий?!
1995-1998 гг.
W
Хранительнице Тайн прошлой ночи посвящается...
Все выше сказанное... Прежде....
W
ТЕХНОЛОГИЯ ОДИНОЧЕСТВА
Технология одиночества
в непомерно-квартирном Доме
не имеет Имени-Отчества,
фотопамятных Лиц в альбоме...
Но имеет ли кто Гарантии,
что Она не его касаема,
и какие придуманы Хартии,
чтоб сказать о ней: "Неприкасаема!.."
Но врывается в лет Пророчества
технология одиночества...
W
ОКТЯБРЬСКИЙ СОН
Свежий ветер на лепестках теплых бархатных роз.
Удивительный ласковый вечер, негромкие разговоры,
ванна в лепестках роз, розовое махровое полотенце,
огромное как мир! И светлый волшебный сон...
W
Всё больше женщин отчуждённых,
всё больше женщин не родных,
живу один, как прокажённый
среди рукописных вериг.
Всё больше женщин отвлечённых.
Иные всё твердят: "Года!.."
и всуе проклинают оных,
и нагнетают холода...
И судьбы, прожитые всмятку,
и бестолково склочный мир
мизантропическую схватку ведут,
круша души эфир.
И выстывают эндорфины,
и осаждаются росой,
и бродят злые Арлекины,
и прорицают мезозой...
А я твержу себе украдкой:
"Меня ещё полюбят сладко
родные, падшие... Да пусть!..
И я не ангелом явлюсь!.."
W
ПРЕДСТАВЬТЕ, ЖЕНЩИНЫ ЛЕТАЮТ!
Представьте, женщины летают...
Они восторженно парят,
Язык вновь птичий обретают
и ярких перьев Маскарад!
Представьте, преданные в доску
вдруг удаляются от вас
и упорхают в мир неброский,
куда не едет тарантас.
И, разве только на балконе
увидишь их в паренье стай.
На хлеб ловите их в ладони –
молите: "Вновь не улетай!"
Поверит, правда, не любая...
Но той, что так решится вдруг
Железный обруч из сарая
тащите кованый, супруг.
Оно верней, когда цепями
вы приковать смогли её.
А то, что женушка с крылами,
то, что поделать... Е-моё!..
W
УТРО В РАСКОСЫХ ЛЕКАЛАХ
Утро в раскосых лекалах,
движимый свет в зеркалах,
Выжимки тел в пеньюарах,
сколотый в трещинах страх.
И огрубевшие пальцы
трогают душу мою,
Там, где вчерашние пяльцы,
вышить пытались судьбу.
Что же до просто поэтов –
их, как обычно не счесть,
Высосут прошлое лето,
будут – ужимки и лесть.
Будет стремление к Чуду,
строк кружевных волока…
Тут-то и жди отовсюду
утренний плес озерка.
В том озерке, всем на милость,
всякий отыщет свое,
Да вот нырять не судилось,
гладь превратилась в стекло...
W
В МИРЕ ЕСТЬ...
В мире есть вневозростная мука,
в мире есть осознаваемый порыв
воскрешать из плена тел по звукам
первородных стонов первовзрыв...
В мире есть сретение от Бога,
то, что огорошит соловья
пологом заветным у порога,
укротив житейские шторма...
Не венчать нам молодость седую,
а сливаться с радостью веков!
И любить вовсю, напропалую,
без нелепых ханжеских оков!
И уже не телом отдаваться,
а Душой, и Телом, и Мечтой...
Да грешить, да страсти доверяться,
и вести друг друга за собой!..
W
Парит над миром канатье...
Внизу – рантье и эпигоны,
Внизу, в обычной суете, –
набиты поутру вагоны...
А на перронах – кутерьма
и кутюрье с мечтой подмышках
найти бы ту, чтоб так стройна
была б – как Эйфелева вышка!
И чтоб по ней подняться ввысь
своей Мечты... И воспариться!..
Но вязь упругих ягодиц
все время хочет приземлиться.
И привалиться на плечо,
и завернуться в одеяло,
да так, чтоб было горячо...
Усни, усни, мой добрый малый!
Пусть рядом мирно дышит та,
чье канатье парит с утра!..
W
Под нами Париж, Киев, Мекка, Эдем...
Мы на самом краю вселенской бездны человеческих дней...
Удивительный, лазоревый сон, уносящий с собою прошлое Лето...
1995-998 гг.
W
ОКТЯБРЬСКИЙ СОН
Опять на мое время и мои поступки налагают вериги
мои друзья или же те, кто ими полает казаться...
Опять все они самым невероятным образом готовы
допускать меня в свои щелевые несолнечные миры,
где и я прибавляю не так уж и много света.
Ведь и сам я со временем потускнел,
а протереть стеклышки моей все еще жаркой Души
по-прежнему некому...
Эмоции моих снов по утрам смяты Действительностью,
для которой я – стареющий литератор,
которого учила и кое-чему уже обучила
эта наша с тобою серая жизнь...
Эмоции моих не воскресших снов –
седы и умопомрачительны.
Ведь однажды они воплотятся
в чью-нибудь удивительную яркую жизнь,
и все вместе, и мы с тобою, мой друг,
еще порадуемся этому ярчайшему воплощению
сноведической Кармы...
W
В портянках Душ, сквозь годы продувные,
друзья зовут на бравый свой парад.
Они, как и когда-то, молодыми,
по-прежнему смеются невпопад.
По-прежнему по жизни куролесят.
По-прежнему... Да, Господи, живут!..
Среди миров, где много зол и песен,
где радости, надежды, неуют...
Но, брат, и я – нетленная портянка,
безвреднейший на свете Имярек...
Хоть кто сказал, что жизнь моя жестянка?
Азмъ есть и буду в мире – ЧЕЛОВЕК!
W
ВОСКРЕШЕНИЕ ЧЮРЛЕНИСА
Чюрленис солнечных ветров не испугался,
хоть умирал среди костров забытых снов.
А подле – вдруг – волшебный мир рождался
И проливались Благость на скупцов...
Скупцы Земли – еще не-человеки,
а мизерные гоблины и гномы.
Им Радость отпускается в аптеке...
Кому такое всуе не знакомо?
Отверженные, рты разинув, стонут,
как мельница на облаке кружиться. –
Они же в бессердечности утонут,
и солнце в их сердцах не отразиться!..
Но мастеру присуще созиданье.
И он на кромке радуги творит.
Заоблачный пропеллер утром ранним,
чей облик в ярком зареве парит...
W
ПРИТИХШИЕ ИУДЫ ЧРЕВОТОЧАТ...
Притихшие Иуды чревоточат...
Взирает исподлобный Назарет.
История же стала чуть короче,
подмяв собою семь десятков лет.
А тридцать пять столетий, Боже правый,
перевели в Талмуды мудрецы...
Но вот их нет... А блеск мишурной славы
давно уже похерили скопцы!..
Я умолял у Господа Межречье...
Я жить хотел средь близких мне племен.
Но Бог мне дал икон чужих увечье
и блеск кровавый огненных Знамен...
А что Иуды?.. Тех же Душ оплавы
и в черной лаве пепельное зло
Живут они себе – не ради славы,
а, знать, волынят в мире ремесло.
И всё тем ремеслом переполняют,
и Души, как и прежде, продают.
Но вот беда... В аду уже хватает
уставших Душ, что, знай себе, бредут…
Серебряные драхмы переплавив,
притихшие Иуды налегке
бегут из здешних мест, – бои без правил
даруют шанс зависнуть... на Кресте...
И то сказать... Иллюзий нет и баста!
Лишь любострастно вымешано зло.
Но хрупких Душ точенных алебастр
не раскрошить... Сломалось долото!
Ни Демиург не злобствует как Каин,
Ни Каин не пытается роптать...
Всяк постигает истину с годами...
Стареет Человечество опять...
Стареет Человечество, увы...
Иуды, брат, и те сейчас мудры...
W
ПЛАЧ О ЗЕМНОМ ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ...
Боги создали и растлили Человечество, за что Человечество и предало их, Богов... Старые нации еще помнят своих Богов... Новые – изобретают... Нацизм. Нацизм – это тот же национализм, но более кровавый и менее рассудочен. Нацизм просто преступен, но уже не перед ликом Богов, а перед лицом ужасающегося угасающего Человечества...
Человек, спаси в себе человека, и ты спасешь Человечество!..
Ибо Боги Человечества повержены, за то, что они растлили Землян, и дали тем вкусить Нектар Бытия... Земляне же так и не постигли всех таинств Вешних Миров, и вместо того, чтобы продолжить вкушать Амброзию, доверились Природе и сбродили ее Плоды...
У Природы для Землян вскоре нашлись глинистые бактерии, и родилось Вино, которое нередко принимают за Дар Божий, в то время как эта всего лишь плохая пародия на истинный напиток Богов, чудесный напиток из цветочной пыльцы и утренних рос...
Ослепленные Божественным Проведением, неумные Земляне пьют до сих пор... Пьют отчаянно мерзкие поделки неряшливых рук своих, пьют напитки, способствующие увяданию Душ: пьют брагу и сусло, с растворенными в них сивушными маслами, пьют крепленые вина, с разрушающим здоровье землян винным камнем, пьют беззаботно и много, так и не постигнув до конца всей сути Божьего наказания...
Поверженные человеческие Боги разлагаются на морском берегу...
В их волшебных солнечных волосах медленно копошатся, выброшенные волнами на берег, ленивые морские медузы.
Так проходят целые тысячелетия... Так пролетает Вечность... Вслед за Богами уходит с грешной Земли и спивающееся фашизоидное Человечество.... И только цветочная пыльца и утренние росы остаются в мире, где когда-нибудь ни Людей, ни Богов породивших их однажды уже не будет...
Инопланетяне же земного Нектара не пригубят... Возможно, они сохранят нашу планету в грядущей Вселенной и назовут ее Планетой цветов, а возможно планетой Забвения... Планетой заблудших Цивилизаций...
Ибо и земные Люди, и земные Боги нарушают и нарушали мудрые Законы Вселенной...
1995-1998 г.
W
От этого бурого цвета
зарылась обитель Пегаса
подобием рыжего меха –
в цветастую рыхлую массу.
Замылила глаз окоемы,
завьюжила хвост ураганом.
Сминая колонн миллионы,
над миром прошлась первозданным...
Но лепо ли было давиться
бурлеском вчерашнего смеха?
Сегодня все вновь повторится
и станет вершиной успеха.
А завтра – веревочный студень
сорвется в Рапсодию пятен.
И в каждом взорвется: – Подсуден!..
Будь что!.. Будь бы трижды неладен...
……………………………….
Паркуются мысли Тусовок
в брикеты вчерашнего Лета.
Изодраны Души кроссовок
и босые Души поэтов.
Стиляжничать не к чему, братцы...
Аукнемся каждою строчкой
на пятнах земных инстоляций,
чьи судьбы даны нам в подстрочник.
Всего-то... Участвуйте, будет!
И вам претерпело скитаться.
К тому же мы, Господи, люди!
Разбившие стекла оваций...
……………………………...
Аранжируем аплодисменты...
Жируем до чревоточия.
Выискиваем сантименты...
И прочая... Прочая... Прочая...
Вервие – в перевязь вязко
содранное с плаща...
Это, увы... Неувязка...
Под плащом – "тушкан" палача...
Кто ожидал пупеть
от сексуальных вериг
(узреть блудницу иль чревоугодницу
с отблеском ягодиц),
пусть отойдет в сторону –
здесь животное полуторатонное
и топорный блицкриг!
W
Кодификация идей...
В ней и Орфей – двенадцать-восемь,
И Карабас – двенадцать-семь,
И Бармалею код прибросим...
И даже первому лучу,
что в предрассветный час пробился,
и подлецу... И палачу...
Хотя тот в гения рядился!
--------------------------------------------------------
"Наезды" на старичье, Веле? И понапрасну.
Ведь ты же сам констатировал прежде: " а
старичье – оно ничье...". И радости тебе от
того, что кого-то достал. Уж Бог с ними!..
W
ЭЛЕТИЯ РЫХЛОТЕЛЫМ ВЕЛЬМОЖАМ.
В мягких креслах возрастного груза
мы прониклись трепетом к себе...
Праведность подобного союза
не впервые бродит по земле.
Что от нас сегодня остаётся?..
Цепкий сплав мздоимцев и воров,
жизнь без вёсен на краю колодца...
и останки попранных миров...
W
СТРЕТЕНИЕ С ПОЭТОМ АЛЕШКОЙ ЗАРАХОВИЧЕМ...
29.09. 1995 г.
Дай мне,
Душа моя,
Богу молиться...
……………………………………..
Прекрасный Поэт живет за углом,
Прекрасная Женщина – рядом.
Но может быть это – библейский Содом
и Небу иного не надо...
Я еду в троллейбусе – несколько строк
свежо на бумагу ложатся.
На этой Земле я, увы, не Пророк
мне миру легко доверятся!..
Но надо ли... Стоп!.. Вот задрал мужичок...
Какой-то сморчок, не мужчина.
Да, Господи, я не последний Пророк!..
Судить мне Людей не по чину!
Я просто живу не в библейском раю:
здесь много мерзавцев и трутней.
Но все-таки, Господи, в Душу мою,
иных я чем больше подсудный?!
Скажи мне, страдаю? А как же... Живя,
мы квасимся в адовом тесте.
Заведомо ясно: друг друга любя,
мы крысимся более вместе...
Любовь не любовь, а поди разбери,
хоть в лапти-то Души обуты.
Чуть что вдруг не как – ни при чем "се ля ви"!..
Лишь вены Поэзией вздуты!..
Но кто-то, гляди, для других Судия,
а кто-то – особая цаца.
В Гиене сжигается лик Бытия...
Не нам ли в том, брат, разбираться...
Прекрасная женщина в доме твоем,
а мы за бутылкой сходили...
Садовники веско щадили подвой...
В нем Душ их пагоны свили...
Под лик Бытия мы подложим стихи.
В них наши надежды... И наши грехи!..
W
УТИЛЬКОНДОМНО-ПРЕДРАССВЕТНОЕ...
Я сдал в музей Эволюции свой старенький трандофон!
Кому надоели поллюции – пусть подумает: то был сон...
Я сдал в Музей эволюции свой старенький патефончик!
Он говорил гадливости, завернутые в прокламации дня...
В тот день я крупно поссорился со своей головой,
а чужие головы мне не родня...
Сам же я протирался сквозь оттиск Времен,
где и жил эмигрантом так же глупо,
как и все на нашей планете...
Где одни расстреливают солнечный ветер, а другие – мечты.
И всем хватает работы...
Но случается из-под дождя выплывут боты
какого-нибудь вождя,
чтобы тот их повесил запросто поутру
прямо на уши законченным идиотам,
заплечных дел мастерам и каждому политруку
неполных девятнадцати лет,
не жевавшему в этой жизни галет
и не пившему кока-колу!
Но баста!
Молодежь выбрала Пепси и Антиспид,
в виде презервативов с усиками.
Кондомы же на мозги в продажу не поступают.
Действительность похлеще кондомов...
Сентябрь 1995 г.
W
ЗОНГ О ЗАБЫТОМ НА ЗЕМЛЕ ГОРОДЕ
В этом городе жили дельфины
на картинах старинных магов.
Но волшебные эти картины
прожигало время ГУЛАГом…
И сжигались волшебные книги,
и на улицах было тесно,
и бродили вокруг прощелыги...
и была мечта неуместна.
В этом городе, в этом мире
прожигались в созвездьях дыры,
и ругались хмельные кумиры,
раздирая на клочья мундиры...
Мойдодыры делили остров
самых дивных цветов на свете,
и в трактирах спивались просто
очень добрые милые дети.
Панариции горьких судеб
разрушали планету в щебень,
и шептали волшебники: Будет!
Стали лучше бы все на молебен...
И молились бы, Господе, право,
и дельфинов просили о счастье...
Только берег уходит вправо,
а на левом не жди участья...
А на левом не жди, не будет!
И дельфины уйдут в рассветы,
и волшебные сны забудут
серых будней седые сюжеты.
W
БЛАГОНАМЕРЕННО ВРУЩИМ
Всего хватило, как и прежде всего хватало...
Обильно дань бралась надеждой, но ей всё мало...
Обвально сумерки густые на перепутье
сорвалась в годы роковые... А кто же судьи?!
Судачат те же, что и прежде не наболталась.
А что до собственно Надежды... То врать дорвались!
Она подспудно и нелепо сидит у стенки.
И всё втирает в Жизни крепость Души коленки...
W
ПРЕДРАССВЕТНОЕ
Оскомину набив на Юге,
на круги следуя своя,
Чту Жизнь за прошлые Услуги,
не обрывая якоря.
Как странно... Мир вальяжно дышит,
вольготно плавится Закат...
Мажор Души моей в нём слышит
скрипение... Небесных врат.
W
ЭПИТЕЛИИ РАЗЛУКИ
Эпителии разлуки
пахнут веком уходящим.
Мы прощаемся без муки
с миром проклятым пропащим...
Пусть навек убудут Грёзы...
Мира здешний антураж
трудно вырвать... В нём – занозы
нас терзают: баш за баш!
W
ИДУЩИМ НА ВОСПАРЕНИЕ...
Перекатыши слов на изломах судьбы...
Кто-то первый, а кто-то жестокий,
кто-то вычурно щедрый на всплесках молвы,
кто-то нежный, ранимо глубокий...
Кто он – этот вчерашний холёный бутуз,
кто он – это творимое чадо?!
И куда он уйдёт от себя, карапуз?
И кому это собственно надо...
Да, не лгите себе и тому, кто идёт
шаг за шагом в далёкие дали...
Он когда-то, наверное, счастье найдёт
на торце обветшавшей медали...
W
1.
НАПУТСТВЕННОЕ
Приклонись к порогу,
Приклонись к мезузе...
Помолись – где Богу,
где трудяге Музе...
--------------------------------------------------
Мезуза – молитвенная табличка перед
порогом еврейского дома с одной из
613 заповедей Моисея
2.
АТРИБУТИКА ВЕРЫ
Вы ищете ответы на вечные вопросы,
а море мылит головы медузам.
Идут по расписанию угрозы и прогнозы,
моления иконам и мезузам.
У черных волн загривки белизной
отрыгивают бурые планктоны.
Взирает хмуро Вечность на мир людей больной,
в котором жгут Мезузы и Иконы...
Как море жаждет Радуг, так Радуги – огня:
спонтанного, громового, в раскатах...
Земной погибнет Разум однажды среди дня.
В тот день планета встанет напопятых...
W
ПЛАСТИК'ГЕННАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
У того человека когда-то были руки и ноги,
вспоминается, была даже неглупой его голова...
М-да... Но не было справки-бумажки,
жил-то он как в берлоге, что он – Человек
и имеет жить от Бога права...
То-то, никто не заметил, когда он внезапно... Скончался.
Не опечалились Люди: ведомо, вечный рефрен...
Изобретя человека с пластиковым жетоном,
внесли в конструкцию тела – маленький пластик-ген.
Теперь на лбу у любого светилось: кто он, откуда,
раб ли он, баракуда или первейший мен...
И вот однажды в мире вдруг прекратились роды.
Наперекор Природы... вырвался пластик'ген!..
W
ТРЕВОГА СТАРЫХ ДНЕВНИКОВ
Страницы старых дневников
тревожат прошлое мазками,
конгениальными клочками
забытых прежде уголков...
Души, оплавленной в Надежды
того, что будет... Было... Бы!..
В угоду канувшей молвы.
Однако, нет и там халвы...
Ну, разве что сокрыть… Увы!..
Или открыть?! Иль сжечь... Как прежде.
В отвалы прошлого хламья
поэзию?! Итог бывалый
во все иные времена...
под черный окрик воронья
страниц ушло на свалки – валы!
Ах, полистать бы прежде...
Вдруг, тем разомкну порочный круг!..
1995-1998 гг.
1.
Я НАЗОВУ БОЛЕЕ ТОЧНО
Я назову более точно, о чем говорить в Поэзии стесняются...
Это называется Жизнью, это ощущается более чем Сущее.
Это – Прошлое и Грядущее...
Это – океанический шквал, с гибелью канонерок, фрегатов и бригантин...
Это – прошлое лето, с его бестолковостью,
и это – кровавое, в хризантемах и радугах, и даже будущий чей-то испуг…
Всё это не повториться, хотя бы на миг без названия...
Я называл бы это молчанием – это дыхание вслух...
2.
СОЗВУЧИЕ СТЕКЛЯННЫХ ДУШ...
Созвучие стеклянных Душ на свадьбе оловянной
смывает с глаз вчерашних тушь, не помыкая ванной...
О, в эту ванну, как в купель ещё им доведется
войти совместно, как в постель, но не в ночи... Под солнцем!
И вот тогда-то упразднить придется одеяло:
любить – так, чёрт возьми, любить! До страшного скандала!!
Но, отскандалив, второпях, и, облысев от горя,
любить навечно... За пятак! И наплевать на море
всего, что каждый отчудил, в чем прав имел немало...
Но по ночам, что было сил, вползал под одеяло.
Все идеалы, не пустяк, скрыть одеялом можно,
но одеяльный лжи синяк порой зияет ложно.
……………………………………………………
Любить до сотых этажей, да так, чтоб до могилы –
без театральных витражей и навсегда... В три силы!..
3.
ХРАМ СНОВИДЕНИЙ.
Храм – обитель уютного Бога... Но в светильниках Храма – полынь.
Оплывают свечные ожоги, тампонируя воском Псалтырь.
Нет старушек убого причастных к толкованиям Божьего сна.
Бездна Судеб говенью подвластных. В том говении – Ада блесна...
4.
СПИРАЛЕСЛОВ
Уходят в шелк змеистых Слов уже не люди – Боги,
но пыл Души еще суров, бьёт грязные пороги...
В озерах Слов живет молва и лозунгов отрава.
В ней наледь выстыла сполна в начертанность – управа!..
И прозябают подле Слов, сверставшие их Люди.
Им режет Души гранослов и Боги ищут Судий...
Но только где их отыскать средь вымерзших навеки?
Безумье лозунгов верстать пытаются калеки...
5.
ОТКРОВЕНИЯ БЕЗ ОГЛЯДКИ
В угоду ужасу, украдкой,
со всех укромных уголков
кричать о страхах, без оглядки...
Удел отпетых дураков!
6.
ВЕДИЧЕСКИЕ ЗНАКИ.
Земля и Небо – разные гаразды, и, упаси нас Боже, горевать!
Не опустить бы жизненные бразды, а об ином не стоит горевать...
Ведь все иное – в дивной круговерти. На все иное смотрим сквозь окно:
чужой беды, чужой нелепой смерти, чужой судьбы изгаженное дно...
На этом дне – жиреющее Чудо, на этом дне – пылающие дни,
на этом дне, неведомо откуда, плывут Надежд тревожные огни...
В потустороннем пребывают мире среди чужих заведомо пиров...
Кто оползнем Мечты в своей квартире, кто отзвуком заброшенных дворов.
7.
КОДА ПЕРЕД ФИНАЛОМ
Финал ещё не скор, мажор уже не спор,
Оркестр мнёт за пазухой гантели...
Какой-то давний спор тревожит до сих пор,
хоть оркестранты все осоловели...
Какой-то давний спор, финал ещё не спор
мелодии тональность – фарс-мажор.
8.
ТУРЕЦКИЙ СИНДРОМ
Кто имеет две тысячи баксов, тот езжает скорее в Стамбул.
Покупает там тысячу слаксов: по два бакса их ставит Расул.
И уже без особого риска, что-то бросив дозорным страны.
– Слаксы, слаксы!.. Хиппово до писка!.. – Сам орёт средь родной шантрапы.
Слаксы рвет шантрапа, О-бо-жа-ет! ...этот ценный попсовый наряд.
Доллар к доллару баксы сшибает люд торговый – страны авангард!
И поэты за тысячу баксов издаются в стране... Вшестером!..
Ведь Поэзии нужно равняться на эпоху с подножным жульем.
И чтоб не было чем удавиться, каждый книг тиражирует впрок:
Двести, триста... И сотня сгодится... Бездуховности больше не впрок!
На поэтах – ни слаксов, ни жира... Я бы выдумал новый оброк,
лишь бы только Поэзия жила: к баксу бакс – на созвучие строк!
9.
ТАКИМИ ВЧЕРА МЫ БЫЛИ
Окатыши щёк промыли опалины под глазами...
Такими вчера мы были. Планета неслась под нами.
Мерцали над нами Звезды. Мы поступью шли упрямо,
вминая шаги в борозды, ведущие в вечность прямо...
Мираж океанов выжег вчерашних надежд веды:
В миру торгашей и выжиг уже не обресть Победы.
Легенды угаснут тихо в сумятице ритмов новых...
Мир создан грешно и лихо глумится на бестолковых...
Над ними взойдут бараки колонии в постборокко.
Отмщения выйдут шлаки... А так ли все в мире плохо?!
Не так? Ну, и черт с ним – будет! И прежде бараки были...
Кто вспомнит, а кто забудет... Такими всегда мы были!..
1995-1998 гг.
И ВОССИЯЕТ СВЕТ!
встреча с киевским поэтом Алексеем Зараховичем
Встречу провел Веле ШТЫЛВЕЛД
Помнит река свои заливные луга
Кровь моя, где же твои заливные луга…
Алексей Зарахович – один из ярчайших представителей современной украинской литературы. Автор ряда поэтических книг, среди которых "Табукатура", "Шаббат", "Река весеннего завета". На стихи поэта написано несколько десятков песен. Их поют и барды, и рокеры, и представители "новой волны", подтверждая тот факт, что в начале было и будет Слово.
О поэте Алексее Зараховиче лучше других может рассказать сам поэт.
"Он проходил
по улице зеленой
И черной улице
И улице бездомной
Он проходил
Меняя всякий раз
То облик свой, то смятую монету
Наследство давнее
На здешнюю примету
На горсть людей, не различая глаз…"
(стихотворение "ПОЭТ")
– Алексей, ты помнишь свое первое стихотворение?
– Мне было девять или десять лет. Точно не вспомню. Что-то о войне. Вообще эта тема присутствует и поныне. Один из моих ранних циклов так и назывался "О войне и девушках".
"Алексей Зарахович создаёт собственный мир. В его поэзии – расположение духа, неуловимое "вещество свободы", слова, которое рождается из молчания и учится говорить", газета "Власть и политика", 2003 г.
– Пишешь на русском, живёшь в Украине – кем себя ощущаешь, украинским или русским поэтом?
– Я – киевский поэт. Всё, что я пишу, так или иначе связано с этим Городом. А относить меня к украинской или русской литературе – не мне решать. Мне лично близка и та, и другая.
Тиха украинская ночь
Умна украинская дочь
Что жизнь ее? – в тени обочин
Слепая песня кобзарей
Был долог путь, стал волос тоньше
Остановившихся бровей…
Она так многого не знает
Она так просится смотреть
К морозу звезды, убывает
Луны ворованная медь
Но разгорается на небе
Одна из тысячи причуд...
Когда б был жив убитый ребе
Он почитал бы ей Талмуд
Алексей Зарахович увлеченно занимается киевской культуролоргией, чем он схож с дотошно кропотливыми архивариусами. Название проекта "Киевские тетради. XX век". 25 декабря 2001 г. в программе "Встречи в бистро "Гравис'" (Украина) состоялась премьера первого фильма из цикла "Киевские тетради", над которым ведет работу поэт и режиссер Алексей Зарахович. Ее первым героем является Евгений Плужник. Поэма Плужника "Галилей" (отрывки) – первая работа, первая страница "Киевских тетрадей", в которых ведется рассказ о культурной эпохе XX в., об эпохе, смолотой в пыль коммунистическим молохом. Страницы "Киевских тетрадей" – это страницы восстановленной истории.
Вот что про это говорит сам автор "Киевских тетрадей" Алексей Зарахович:
– По сути, это Киев моего воображения, моего детства и юности, тот Киев, который по мере взросления открывался мне. Так вошли в мою жизнь стихи Владимира Маккавейского и Евгена Плужника, Мыколы Зерова и Бенедикта Лифшица, живопись Александры Экстер и Тышлера, и многих, многих других. Моя заслуга лишь в том, что я нашёл адекватную форму – форму поэтического клипа.
"...Кинопоэма, сценарий, сквозь который, как луч прожектора, летят стихи, то рваные, то прямые – дорога из точки А в точку В, на расстояние вытянутой руки и дальше...
Одолжив на мгновенье жизнь
Не пытайся вернуть – пустое
В этом мире много Отчизн
Слишком много – один не воин".
– Киев, как и вся Украина многонационален. Как тебе видятся пути развития национальных культур?
– В их взаимодействии. Когда я говорю "взаимодействие", то имею в виду не механическое смешение, разбавление одной культуры другой, что, в конечном итоге, приводит к полному единообразию; я лишь говорю о необходимости преодоления духовных гетто, будь-то еврейские, украинские, татарские, русские и т. п. Культура не даётся сама по себе – её должно востребовать, то есть, всё время преодолевать самого себя, своё невежество, свою закрытость к Миру. А по-другому не бывает. Культуру не любят избирательно – если тебе говорят: "я люблю украинскую литературу, а русскую не люблю…", очевидно, что перед тобой человек никогда и ничего не читающий. Ему в той же мере безразлична поэзия Александра Олеся, Мысыка, Драй-Хмары, что и творчество мировых писателей, в том числе русских Блока и Мандельштама или еврейских Иегуды Галеви, Бялика и Довида Кнута.
"Молниеносность, какая-та невыносимая "носность" сквозит во всех стихах Алексея Зараховича. Они создают если не планету, то атмосферу этой планеты", журнал "Самватас", 1999 г.
…Что же ты, отойди от окна я прошу
в этом свете сквозном, чёрном свете земли
ты похожа на облако с белым крылом
где тут взяться любви…"
– Как живётся поэту в "своем Отечестве"?
– Когда-то Сергей Есенин сказал Вольфу Эрлиху: "Ищи родину: найдёшь – пан, не найдёшь – пропал". А иначе, как у Мандельштама: "Мы живём, под собою не чуя страны". Страшная участь и для поэта, и для не-поэта.
Я счастлив сознавать себя в Киеве, в городе, где жило несколько поколений моих предков. Что тут добавить…
– Ты – член Национального Союза писателей Украины. Как ты оцениваешь сегодняшнюю ситуации, сложившуюся вокруг НСПУ. Нужен или не нужен этот творческий союз?
– Конечно, "спилка" требует реформации, но на сегодняшний день я не вижу тех реальных сил, которые могли бы совершить нужные преобразования. Плохо, что писательские съезды посвящены не творческим вопросам, а разделу "спилчанского" имущества. Это унизительно для писателей, не говоря уже о том, что может привести к закрытию НСПУ. В стране, где только-только начинается издательская деятельность, где разрушена структура книжной торговли, упразднение Союза писателей равносильно упразднению самого факта существования такой профессии, как писатель. Иными словами, писательство можно будет приравнять к хобби, к коллекционированию спичечных коробков или марок.
"Можно доверять тому, как живут многие, а можно жить, как немногие, обретая себя... Последнее предпочтительней... Но, конечно же, есть и у нас издательства, понимающие значение поэтического слова. Киевский "Факт" и львовская "Кальвария" издают целые серии современной поэзии, где можно открыть для себя Васыля Герасимьюка и Игоря Рымарука, Тараса Федюка и Алексея Зараховича…". ("Киевские ведомости")
А вот еще один отзыв о книге "Киев. Русская поэзия. ХХ век", где представлено почти 240 киевских авторов:
"Есть упрямцы, все еще не готовые признать, что не только русская поэзия влияла на украинскую, но шел и встречный процесс. Что и подтверждает новая антология. Конечно, некоторым молодым авторам, должно быть, не так уютно по соседству, скажем, с шедеврами "Ночью черниговской с гор араратских" Бориса Чичибабина или "Старым Крымом" Мандельштама, который первым в 1933 году написал о нашем Голодоморе. Но в целом авторы-современники очень достойно держат планку XXI в.: Алексей Зарахович, Юрий Каплан, Дмитрий Бураго и др. Увы, за время работы над антологией из жизни ушли три замечательных члена редколлегии: Леонид Вышеславский, Евдокия Ольшанская и бывший киевлянин Яков Хелемский..."
Наш город щедро раздаривал – иногда просто разбазаривал – таланты. Под фамилиями многих замечательных поэтов местом рождения значится именно Киев, а местом смерти – Москва и т. п. Это касается Павла Когана, утонченного Юрия Левитанского (вспомните хотя бы его знаменитый "Диалог у новогодней елки") и Семена Гудзенко, который так пронзительно писал о войне: "Бой был коротким. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую" (это родилось в 1942-м). Но Алексей Зарахович, из числа тех современников, которые и своим творчеством, и своими поступками навсегда приросли к новой независимой Украине – единственной на Земле родине. И иного исхода, кроме как исхода к Б-гу у этого яркого украинского поэта, имеющего еврейские корни – нет!
"И ты откроешь книгу на странице
Где улица зеленая и птицы
Где дождь сквозит
И над землёю свет…"
7 сентября 2004 г.
ПИСАТЕЛЬСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ
О СКАМЕЙКЕ ЗАПАСНЫХ
ИЛИ – ЖРЕЦ ЗОРДАК
Веле ШТЫЛВЕЛД
Современные детективы удивляют кругом вовлеченных в действо персон. Прежде всего, они болтливы, инфантильны и эмоционально вывернутые наизнанку. Присутствует в них нечто демисезонное и вместе с тем что-то бесполезно болезненное – стрекозье…
Не приведи Всевышний, жить с такими особями рядом. Я не читаю современные детективы. Потому что у самого меня можно похитить одни только воспоминания. Особого имущества за всю жизнь не нажил, чем не восхищал ни жену, ни знакомых. Зато усвоил некоторые жизненные аксиомы, из которых мои друзья построили для себя не совсем и не всегда верные правила.
Я, например, точно уверен, что практически под каждого жизнь подобрала запасных игроков. И осуществляется по-настоящему только весьма малая часть участников жизненного процесса, тогда как участь иных – отсидка на скамейках для запасных…
Если честно, то целые стадионы запасных игроков пытаются хоть как-нибудь спасать себя от жизненного неупотребления. И это, вестимо, накладывает определенный отпечаток на общество в целом. В разное время по-разному, но в основном, вектор приложения общественно бесполезного и материально неимущего люда направлен в область самоуничижения. И это ужасно.
Общество давно уже выработало стимуляторы для существования этих "зэ-игов", подарив в подконтрольных дозах им алкоголь, наркотики и сексуальные эрзац утешители, а также прочие чисто "ролевые" эрзацы, – начиная от игры в "монопольку" до всяческих коммерческих лотерей под крышечками пива и сельтерских вод, отчего можно стать толще бочки, посадить почки и получить потребительский энурез.
Я хотел бы обратить ваше внимание на то обстоятельство, что запасные игроки не всегда и не настолько бедны, как это может казаться. Многочисленные благотворительные фонды и спонсоры ищут респектабельных представителей праздной братии и делают из них людей-имиджей эры всеобщего потребления, и эти людишки кривляются перед остальными, и давят стадионы зевак своей якобы сверхудачливостью, сверхприспосабливаемостью, сверхвезучестью и, наконец, сверхидиотизмом…
Сам я в повседневной реальности – из вечных запасных игроков, но у меня прекрасный мозг вполне зрелого серого кардинала, и я сам способен управлять реальными информационными процессами этой жизни из-за тайных виртуальных кулис, тогда как материальные блага реально обтекают меня.
Как бы вам это объяснить поточней…
Говорят, во владении легендарного румынского граф-боярина Влада Дракула у колодцев на городских площадях стояли чаши из чистого золота. Пить из них мог каждый горожанин, но, упаси Бог, украсть этот сосуд. Тут же у колодцев стояло по несколько острых кольев, на которые для острастки насаживали воришек, оттащивших чашу из золота, скажем, на более чем два-три метра от родника.
Я часто думал, что подобным же образом устроен наш общий мир. Точки сосредоточения материальных благ, места и местища с материальным изобилием, увы, не для меня. Как только я начинаю желать накапливать материальные блага, как у меня тут же в силу каких-то обстоятельств моментально сгорают утюг, телефон, компьютерный монитор, холодильник, стиральная машина и телевизор. Но я не впадаю в каменный век, а просто полагаю, что самое время вынести всё это недавнее материальное "золото" обратившееся в черепки, на свалку, мусорку, либо просто во двор, как это делали на протяжении четырех тысяч лет древние египтяне.
Это были великие мудрецы! Осколки битой посуды они складывали в ритуальные сосуды и раз в году тащили, несли, везли в верховье Нила, где и высыпали в ритуальной Долине смерти. За это они получали отпущенье грехов, чистые хижины, а заодно и чистую совесть. После этого можно было смело охотиться на прибрежные стада гиппопотамов и крокодилов, которых поедали жрецы…
…Так вот, я – жрец. Если точнее, – жрец Зордак, но простите, уже не здесь, – не на этой вечной скамейке для запасных. Именуйте для себя тот, мой собственный мир, некой сокрытой от вас Инореальностью. Впрочем, меня в ней знают и любят, и даже почитают за бога… Например, здесь мне раз и навсегда даровано уникальное право внезапно видоизменяться – вплоть до полной трансмутации образа.
Только, пожалуйста, ничего не путайте – жрец Зордак не трансвистит. Он скорее тот, кто у жизненных колодцев обращает глиняные черепки в золото, а вдали от артерий, питающих и наполняющих инореальную жизнь, обращает золото в самые неказистые черепки…
Мои приятели, не умеющие время от времени пересекать условный фарватер Инореальности, оставаясь на вечных скамейках для запасных, насасываются просто до чёртиков. Но черти способны уводить только в низшие измерения, в которых время сперва замирает, а затем оглашено носится по рваной синусоиде между жизнью и смертью.
И со мной прежде случались подобные мерзкие "американские горки", но они мне не нравились, и меня однажды призвали обращать золото в черепки, а черепки в золото.
Не говорите, что это самый неразумный путь на Земле. У каждого свой путь, и своё призвание. Только не считайте, что черепки в золото способен претворять всякий. По крайней мере, я бы так не сказал.
15 декабря 2003 г.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Закон знамён, язык икон идут на кон,
а ты по-прежнему влюблён с иных времён…
Без знакоперемены мест в иных мирах
ты не решился на протест и весь обмяк.
Всё потому что от Любви остался стон –
ты весь продрог, не возлюбив под сенью крон.
Из тех деревьев, что росли в густом лесу,
парсуны выбиты уже, и их несут.
Они прошли огонь и тлен – сквозь сотни лет,
сквозь бездну зим они прошли тебе во след.
Под паланкинами бесед витых неправд,
себя воздвиг ты монумент, как аргонавт.
Который плыл не за руном, а за быльём –
себе душой во всём кривил и стал жульём.
Сквозь позумент немым арго готов судить
иных отчаянных за то, что смели быть.
Любить, голубить, обожать, ронять стихи –
и что им Каина печать, и что грехи?
А ты затих, а ты поник, – устал, упал,
и захлестнул тебя за миг девятый вал.
Ты захлебнулся в суете обычных дел,
и ангел твой сорвался в миг и… улетел.
Теперь ты предан, продан – раб своей судьбы:
неси скорее тело в паб и груз мольбы.
И там напейся средь чужих душевных ран –
ведь ты такой же как они – пустой чурбан.
Парсун не выстружить из вас и несть икон,
а новоделам без любви не бьют поклон.
26 августа 2004 г.
Я СТРАНУ ПОСТАВЛЮ НА СЧЁТЧИК!
W
25 АВГУСТА 2004 Г., ТЕЛЕГРАФНО ИЗ КИЕВА
Казнократы, бандократы – вот и все аристократы,
свора "красных" директур – Ориянский "от кутюр"…
К@рвы лезут в синекуры, все иные в мире – дуры,
все иное в мире – прах… Прах восстанет только так!..
Пенсионные "заначки", но в аптеках – хрен без сдачки,
сняты квоты –ё-мое – грабит стариков жульё:
поднимает НДС под баклуши про прогресс…
Затыкайте носопыры, вновь в карманах будут дыры:
вдвое выросла цена за подгузники – ув-ва!
25-го востанье – вышли лавочники в рост –
их отдали на закланье и они пошли в разнос…
На Троещине стоят, не пуская транспорт,
рыночный торговый ряд, в общем, "третий класс"!
Ни проехать, ни пройти оцепленье на спор –
ведь не только кулаки у таких ребят…
……………………………………………………
Мне не велено молчать, я имею зренье –
время праведно восстать целым поколеньем…
25 августа 2004 г.
W
Я страну поставлю на счетчик
за безродное существование –
не убийца я, не молодчик,
что ведёт её на заклание…
Но я выстрадал, кровью выхаркал
ее бл@дских тринадцать лет…
Ненавижу ее без выгоды,
ибо правит в ней – бандсовет.
Бандостан ориянский проклято
утверждается на земле:
олимпийцы, – те – да! – как в Сопото,
а мздоимцы, – как мразь! – в дерьме!
Вот бери сейчас, вот песочь на вид
эту выбл@дь из волостей.
Гетманат в двадцать-первовечье –
Это горести ста мастей.
Прутся тьмой в председатели нации
кто во что… Все украсть горазд…
Ориянская конфедерация,
В ней народ – первейший балласт!
Кандидатов, блин, кандидатов…
Политический, бл@!~, фастфут…
Чтобы не было супостатов,
Иноверию в банды: Капут!
Их бы высечь всех на хрен, Господи!!!
Их бы выдрать до прежде всех,
Дабы знали, – народ на Гаспида
ИДЕ С ВИЛАМИ – с века в век!..
25 августа 2004 г.
W
ФАМИЛЬНОЕ…
Бывшему Министру обороны всей Орияны
Владимиру Шкидченко, троюродному братцу…
Прими меня, любой народ Европы!
И я воздам тебе вселенскую Осанну!
А Орияна вечно будет в ж@пе,
пока при власти – внуки комиссаров...
В моём роду – мой дед ходил за белых,
а брат его за красных – и не даром!
Троюродный мой брат – МинОбороны,
и вот вам Сквила – душ людских пожары...
Уж нет его, сидит на печке братец –
при орденках великой Орияны,
а я – извечно "нищий её бранец",
но я восстал из собственной нирваны
И задаю вопрос вполне по-русски,
какого хрена, мать твою, Страна,
я прозябаю в мире по-зулусски
в стране обилья всякого дерьма?!
Кто разрешил подобное участье
нехилому поэту на земле…
Ты – Шкидченко, и я такой отчасти,
ты, п@дло, в золоте, а я всю жизнь в дерьме!
Но не убил я не одной души,
я ты молчи, и знай себе пиши –
потомственный совковый комиссар…
Над Сквилой душ загубленных угар!
Их семьдесят, а впрочем, брат, прости!
Я – Штылвелд, наши разные пути…
Потомок всепрощенья – Имярек –
я просто ориянский человек.
25 августа 2004 г.
W
Брось "на парнус", брось "на чары",
Не бери у этой шмары…
Народное
Брось копеечку "на чары" –
избежишь торговой "шары"…
Поднимают старики
продувные медяки…
Яйца трёт еврей – "на парнус",
бабка тихо шепчет: "Гарно ж!"
"Медыбейцела" – вперёд:
веселиться весь народ!
У копеечного пира
завсегда хватало клира –
ищет нищий пахлаву,
а торговый люд – халву…
Но поскольку я – поэт,
я плевал на пиетет!..
Там – копейка, здесь – копейка…
Эй, трактирщица, налей-ка!
-----------------------------------------------------------
ОБЪЯСНЯЮ ФОЛК:
"На чары" – это с утра базарные торговцы разбрасывают до пяти копеек по 1-2 коп. на торговую удачу, чуть позже, после первой продажи на одну гривну, они трясут этой гривной над своих торговым товаром…
"На парнус" – это традиция ориянских еврейских лабухов и ресторанных таперов, обычно из евреев, в отличие от базарных бабок, первый свой "приварок" они чешут о медебейцела – мужские яички, обычно на правой ляшке…
Оба обычая сходны – их суть на удачу…
Я. как человек, которому в бл@дской Орияне вот уже семь с половиной лет платят, как социальному работнику: сначала 4 грв. 80 коп., затем – 5 грв. 60 коп., а ныне и вплоть до 1. 01. 2005 г. 6 грв. 11 коп., поднимаю эти копейки без стеснения и пропиваю. В день таких "удачливых" копеек доходит до 13. В общем, за два дня можно насобирать на кубик "Галины Бланки" или "Магги", как любить после этого Родину-уродину вот уде семь с половиной лет? Я её честно и заслуженно НЕНАВИЖУ!
19-25 августа 2004 г.
Вот так, бл@, годовщина…
ИЗ ЦИКЛА: ВЕЛЕ ПРОТИВ ВСЕХ!!!
W
***МОЛОДОМУ ЖУРНАЛИСТУ
Получить фактаж и сделать вывод –
две большие з@дницы, дружок.
Ты пиши, и тут же делай выбор,
как испечь из фактов пирожок.
Растворить фиксаж и сделать позу –
это путь от мига до небес!
Топлес первопотною природой
учредит и имидж и прогресс.
А ещё – говённая "клубчика":
кто за что кого и на'фик ф@к…
Так что твой фактаж – пустая "нычка".
Лаком вскрой его, – коль не дурак!
И пиши не столь витиевато –
нас читают глупые ребята.
20 августа 2004 г.
W
Шоколадка "Амеро", страусиный сад,
рядом – страусье "бистро": будешь сыт и рад,
потому что под гузно подадут винца,
и яичницу пришлют в целых два яйца.
И откормленный, как гусь, стаусино сыт,
не увидишь ты – и пусть! – страуса на вид.
Подле чучела его – фотка на года.
……………………………………..
Снова требуют гузно. – Сытый, ходь сюда!
Куд-куда ты убежишь, глупый как курдюк:
всюду стены, зоосад, а в кастрюльке – суп…
Ну, не то, чтобы бульон, но кипит вода.
Так что – фотку под стекло, и сигай туда!
……………………………………….
Ей, заеханный турист, чучело, постой!
Вот так страус, ну, артист – ты куда, ковбой?!
20 августа 2004 г.
W
ЗОВ К АМАЗОНКАМ
В русских былинах у князя Владимира очень часто пируют
"поленицы, девицы удалые"; сказительница так поясняет это слово:
"Поленичи удалы это были воины-женщины,
богатырского роду, воинству ученые…"
(Былины Севера Байкала т. 2 N110, М/Л 1951).
По сети бродят безродные "переметные" письма.
Я же подобными письмами оскорблен, поскольку
личная жизнь каждого отдельного человека – это
его выбор, но поступки государственного мужа –
подотчетны народу. Посему впредь письма,
оскорбляющие кого бы то ни было, буду считать
спамом, но о государственном беспределе
стану говорить вслух – поэтически. Автор.
Эра голодных тараканов, ржавой воды из кранов,
тощей страны Европы – стал над страной "общак".
Что-то мы проморгали, где-то мы маху дали,
что-то у нас на деле очень давно не так.
Строятся автобаны и возрождаются замки,
всюду идут раскопки от амазонских дней…
Девицы-поляницы время вам объявиться
и надавать за дело кой-кому п@издюлей!
Гордые сав-роматки, племени нашего матки,
ваши потомки – девы! – проданы в бардаки:
тиснут их по Европам турки и эфиопы,
а Орияной правят воры и м@даки…
"Атомки" врыты в землю, стали котлы под паром,
и двухголовые детки скоро войдут в наш дом,
но по всему, как видно, нам саркофага мало –
вот под один зароют всех нас – тогда поймём…
Конные "одногрудки", дать вам хотя бы сутки,
чтоб навели порядки и из седых былин
снова в миру восстали, с тем, чтобы править нами,
чтобы страна воспряла аж до земных морщин!
Спят в нашем мире сказки, бродят по миру блудни,
черные в мире будни – жуткого сна страшней.
Мчатся над миром "утки", дескать, какие шутки,
дескать, братва решила выбрать своих вождей…
Памяти амазонок, хватит одной нам Зоны!
Женщины-поляницы, бросьте загробный пир,
и как во время Она, власть применив Закона,
встаньте за Русь святую, за ориянский мир!
20 августа 2004 г.
Научный обозреватель Веле ШТЫЛВЕЛД
Мне – пятьдесят… За э т и годы
я дозрел и воззрел, что Творчество
принадлежит к целебным эфирным
маслам Духовного человечества…
Автор
Святые писания Востока, а также учителя всех духовных школ, особенно в нашу современную эпоху на рубеже ХХ-ХХI вв., пытаются дать своё объяснение сути кармы. Все духовно-религиозные и эзотерические книги в той или иной степени пытаются раскрыть это глобальное понятие.
"В стихии мирового эфира Карма существует как процесс Жизни. Здесь нет еще Творчества, хотя Карма Творчества существует. В Эфире есть Карма Вселюбия, Любви, как процесс Жизни, которая начнёт перетекать по иерархии «вниз» в стихию Ментала и до стихии Земли…" – так начинают свою заумь современные гуру на просторах великого СНГ.
"Помните и знайте, что в Стихию Ментала могут входить только Учителя. Это они порождают творческие мысли, которые нисходят в низшие Миры на материализацию. Это они создают на разных планетах и на Земле религии. Это они знают путь восхождения в Небесные Миры. Все духовные Учителя в основном нисходят с Ментальных миров…" – учат сегодня многочисленные гуру-самозванцы нашего мира.
"Человек пишет песню, а потом, лет через годы, с ним все это и случается на самом деле. Это сплошь и рядом, карма творчества. Вроде, как бы сам себе накаркал.. Вот ведь как бывает..." – сокрушается молодая московская бардесса.
"Дело не только в мыслеформе, которую создаёт пишущий человек. Очень часто мы считываем информацию собственного подсознания и выдаём её в стихах и в прозаических произведениях. Со мной это происходит постоянно…" – вторит ей другой молодой питерский поэт.
Именно поэтому стоит, наверное, более серьезно относиться к собственному творчеству: оно может предупредить. А вот уберечь вряд ли...
Но ведь уберегать отчего-то материального оно и не должно. Некоторые считают, что главное для творца – вопросы поставить, обозначить, так сказать, тему... А ответы на них кто-то другой должен дать. А ещё существует и совершенно противоположное мнение: творческие люди, как антенны – они всё ловят и фиксируют прежде прочих – до едва заметных колебаний атмосферы – и у них всегда есть ответ, на который еще не поставлен никем вопрос...
Да уж, о чем только не пишут, какие только теории не мусолят. Вопросы-то поставить куда как легче, чем ответить на них – надо же чего-то еще соображать. Вот я сдается мне – кто горазд только вопросы ставить, тот и выдумал теорию про их самодостаточность. А кто и ставит вопросы и способен на каждый из них ответить, тот оправдательных теорий не сочиняет, а из каждого собственноручно повешенного на стену ружья стреляет самостоятельно, а главное – в нужное время, в нужном месте. Хорошему читателю только предложи сделать выстрел вместо автора. Он и выстрелит – в автора… А шкурку под ружье, да на стенку – чтоб оружие не ржавело, или еще что с ним не случилось, а то, как еще один автор подвернется?..
Учение Йоги учит: "Никакая история не может перечесть истинных тружеников, их список ведется за облаками…". Нужно, чтобы человек глубоко постиг красоту процветания труда. Пусть он смотрит на труд не только как на хлеб насущный, но и как средство спасения всей нашей планеты. Именно труд сознательный создает целительную эманацию, которая может бороться с отравленными низшими слоями атмосферы. Но нельзя трудиться без знания и любви. Так учит человеческий опыт тысячелетий, так учит жизненный опыт каждого отдельного творца.
Люди, увы, не часто мыслят о качестве своего труда, вот почему они не могут постоянно признать радость творчества. Оно для них может казаться оковами. Они не могут полюбить каждодневный труд и не видят духовного восхождения среди бытового делания. Никто не сказал им, какие крылья ткутся в невеликом повседневном деянии!..
А об этом надлежит знать, прежде чем браться за перо, кисть, резец, рубанок, черенок лопаты и рукояти сногсшибательных электронно-модерновых инструментов, настраиваясь на волны мирового эфира и извлекая положительные мыслеформы, последующая материализация которых просто неизбежна.
Хочу сейчас привести только один пример из моей творческой практики. В 1983 году я бредил мурлонами – шестилапыми крылатыми котами, которые якобы прибыли на Землю с планеты Итак. Всё бы не смешно, но уже в 1984 году на Суматре телекамера зафиксировала и представила на весь мир доказательство весьма странной сей мыслеформы. Одна женщина крайне заботливо держала на ладонях обаятельного черного котенка, у которого были от рождения рудиментарные спинные культяпки будто куриных крылышек. В девяностые годы мне снились межпланетные ключи неких странных галактических птиц, перемещавшихся как на Земле, так и в безвоздушном пространстве. Теперь фотоснимки этих существ сфотографированы как на Земле, так и на Марсе... Многие не без злой иронии говорят, что и Шлиману Трою подбросило его неуемно пылкое воображение. Он просто пригрезил её и она материализовалась в совершенно в непредсказуемом по мнению тогдашних археологов месте. Впрочем, не все и не сразу способно материализоваться, но то, что карма творчества действенна и… материальна, творцам следует знать наверняка, иначе этот "наверняк" ещё ой как навернёт нерадивых… учеников в творчестве, ибо сказано в песне "сделать хотел козу, а получил осу", а в древних ведических текстах строгое предупреждение, сообщать энергию своего воображения миру обязаны только Духовные Учителя. Иначе, совместными усилиями, со временем мы необратимо превратим Землю в Солярис, ибо "сон Разума порождает Чудовищ". О чем ведали те только тибетские монахи, не только порождавшие своих двойников, пульпу, но и умевшие ко времени разрушать их, так же поступали и древнеиудейские маги, оставлявшие за собой право разрушать песчаных людей Голем, так же поступают издревле в гончарных мастерских мира, разбивая даже самые прекрасные гончарные формы, если только они вольно или невольно прошли уродливый неполноценный обжиг. Так же поступали и более решительные спартанцы, сбрасывая в бездонную пропасть больных и слабых младенцев…
Можно говорить, говорить, говорить… Да только не заговариваться… И помнить, что в любом творчестве, в любом труде следует изначально предопределять духовную составляющую, как некую границу права на деяния, за которой и творцу, и труженику внезапно откроются Тартары, а то и черная бездна, из которой он уже никогда не вывернется и не вернется в мир духовного и творческого созидания… Об это следует помнить, скажем мягко, всегда!
5 августа 2004 г.
W
Я рисую мАндалу, кто сказа мандАлу?
Разрисован круг, а в нём – пантеон богов
тех, которых принял я, но, увы, их мало,
вот и получается ТЕТРАГРАМАТОН.
Прочие во множестве скрыты криптограммою…
Боги мои, чудики, как я вас люблю! –
Милые, ужасные, просто пиктограммы –
от одних ушёл уже, а к иным – приду…
Так и получается в пору невезения,
в пору, когда прожито прошлое до дыр…
Не узнать теперь меня с томиком Есенина –
я тащусь от РАДУГИ – сам ей поводырь!
В переливах Ра-Дуги я плетусь за солнышком,
тетрографоманная прёт за мной родня –
пить теперь мне радости выпало до донышка.
И сольюсь я с радугой на исходе дня!
3 августа 2004 г.
W
В воздухе – гроза, в Интернете – шкал,
кто-то дребезжит, будто я – нахал…
Индексы дождя вычтены давно,
горько за глаза, а в глазах – хмельно.
Лукоморья свет бездну жжет лучин –
над землей рассвет, у земли – почин
радуги-дуги, радуницы лет…
..………………………………
Индексы дождя – радости обет!
30 июля-3 августа 2004 г.
W
Играю в бисер с китайским магом
и чай зелёный пью с ним с утра.
Он вышивает мудреным шагом,
а я – фривольно: рысцой вора.
Он бора-бора на шёлке вышил,
а я – каменьев седых соски,
он вновь рассыпал по долу вишен,
а мне ударила кровь в виски.
На что мне этот китаец-кули
с его косицей в узоре дня?!
Играет в бисер со мной в июле
бесплотный листик календаря…
30 июля 2004 г.
W
Назначьте мне новую пытку
на тайском наречии ада –
её я приму как подпитку,
как будто всё так мне и надо.
А вдруг эта пытка – ошибка
и бисерной вышивки шёлк…
……………………………….
Назначьте мне новую пытку,
а эту я вынес, как смог.
Её перенёс я как рикша,
везущий повозку божеств…
Назначьте мне новое Слово,
улыбку, дыхание, жест.
………………………….
Назначьте мне новое слово,
я старым уже согрешил.
А вдруг оно мира основа,
провалов, распадов, вершин?
3 августа 2004 г.
W
***Киевскому художнику Виктору Медведеву
Из бутылки вышла дымка,
из бутылки вышел мир,
а внутри осталась дырка –
предрассветный нашатырь.
Из бутылки вышло чудо –
залихватистое вдрызг!
Так откуда же повсюду
столько мызг?
…………………………….
Бог талантом не обидел –
жизнь легла на полотно.
Кто прозрел, а кто увидел –
всё равно!
3 августа 2004 г.
"Несе Галя воду…" – с мегафоном в речки
носится моторка. С острова Любви
водного "шанхая" ржавое сердечко
прохудилось, право, в бухточке Ух'ты!
"Несе Галя воду…" – пьяная бравада
перед скучным пляжем псевдогородским…
Пей себе, селяне! Что ещё вам надо?
Нет, подай им речку с бухточкой Ух'ты!
"Несе Галя воду…" – пьяная селянка,
прежде была, видно, пламенный физорг,
но мужик при тетке, отрывной, что надо –
прикупил и бухту, и окрестный флот!
"Несе Галя воду…" – кнехты сикось-накось,
оборвало бабе нынче якоря.
Мегафон при тетке, будто канонада
глушит в речке рыбу, в лодке – стопаря.
"Несе Галя воду…" – только дай ей волю,
станет ураганом, штормом ста морей,
городские жмутся… Ну, село, уроды!
Даже не смеются чуточку над ней.
Что, хамьё, нажралось? Крови нахлебалось?
Нагребло в торговле – вор вору кумок,
а теперь их жены – глотками лужено:
"Несе Галя воду…" – Черторой умолк.
Здравница народа продана уродам
к Оболонским Липкам предана река
древнего народа, нищего народа…
"Несе Галя воду" – падаль на века.
Островок-заначка между Чертороем
и роскошным новым городком купцов
выброшен, подарен эдаким уродам…
"Несе Галя воду" – всё им ни почём!
Прикупили мэра, прихватили речку.
Он же президента хочет булаву.
Не болит у мэра алчное сердечко –
"Несе Галя…" мэру чёрную молву!
Писано с натуры 1 августа 2004 г.,
свидетельский протокол подписан
3 августа 2004 г.
W
Мировые символы в бардаках – до рвоты
девушки славянские проданы вестготам,
в приработках кассовых расы ни при чём
кастами и классами лезут напролом.
Все спешат – вонзаются в зубы-жемчуга:
турки с итальянцами, франки, немчура.
Все катать пытаются "перемышль" сосков –
лазят, богу каются средь окороков!
И с грудных карнизов в миг головою вниз –
в фарш-эрзац постельничий ног и ягодиц.
И заплыв в промежности кроличьим рывком.
Впрочем, к черту нежности в страсти без оков.
…………………………………
Жарко извергается еврозаосад
в бабьих ласк безбрежность,
в душ продажных ад!..
29 июля 2004 г.
W
В Украине канал ИНТЕР давно ведет интеллект-интифаду
против украинской интеллигенции, не важно русско- либо
украинско- говорящей, а этим летом он переплюнул себя…
Интервью с сюсюкающим литмальком из Питера ввергло
литераторов Украины в шок. Если такой сопливчик может
проповедовать нечто, то пора менять команду канала…
Мнение телезрителя Веле ШТЫЛВЕЛД, не исповедующего
подобную литмразь…
W
Цинизм мальков по-прежнему в цене.
Их понимают – как же, оторвались,
ужрались, докричались и нарвались
и сопли развезли на кулаке…
Размазались, расклеились чуток –
лже-донжуаны, парии, пижоны,
сбежать бы им, но нет ещё дорог
в миры, где ждут детишки, тещи, жены,
прокисшие вчерашние борщи,
а то и щи – кто русский до макушки,
я проходил всё это, не взыщи,
и матерюсь, естественно, по-русски
заведомо всё больше на себя,
поскольку лет, увы, уже порядком,
и выключаю "ящик без руля",
когда пищат подобные ребятки…
Всё куплено за них до мелочей:
ты не смотри, что имидж их отлажен.
Им кукольник глядит из-за плечей,
он груб и стар, и гадко напомажен.
Он знает геморрой и фистулу,
и всю страну прижал к телеэкранью,
Мальчонкам только вякнет он: "Ату!",
так тут же превратит ребят в пираньи.
И будет говорить за всех один,
что книг в стране, ну до хрена и больше,
а пишет сам – поскольку нелюдим,
и оттого ему на сердце горше.
Он сам писать не стал бы, но, увы,
век жить не хочет с призраком сумы!
Короче – сам читать он – ни-ког-да,
а вот писать он будет завсегда.
Послушай-ка, Се-зо-н-чи-ков… ЗАТКНИСЬ!
И мимо книжной полки провались…
27-29 июля 2004 г.
-----------------------------------------------------
*Сезончиков – мелко-ничтожный собирательный образ г@внюков человеческих.
(из цикла: АССЕНИЗАТОР ПО ВЫЗОВУ)
1
– Хоть новь из слов, но в общем всё, как в старь,
стило, скрижали, выпивка, закуска,
Хоть говоришь ты вроде бы по-русски,
но грузишь всё… Братан, мозги не парь!..
Ну, будь бы ты юродивым, чувак,
я понял бы, а то ведь ты спесивый –
все ботаешь, что, мол, душой набряк,
а по всему – отчаянно строптивый.
А мне на все начхать. Ты куплен мной!
Вот и пиши о том, как я жизнь прожил,
какие видел каверзные рожи
как пуля не брала меня, – лужон!..
2
– Я напишу: пусть выглядит всё так,
как будто вы зря время не теряли –
с утра карманы публики щипали,
а вечером – гитары струнный ряд,
а по ночам щипали девок лихо…
– Да, жил я неприкаянно, не тихо,
но нынче я, по моему, обмяк.
Вчера я был отчаянно живой,
а нынче я нечаянно другой –
не свой, не в том седле, не с той ноги…
И жмут меня под сердцем сапоги!
3
– Да бросьте вы такое говорить,
и в вас же столько силы, честно… Во!
Такому в грудь не страшно разрядить
обойму всю!..
– В том весь аббат Прево.
Я под собой держу блатных и тать –
любого кто способен воровать,
но сам же пресекаю беспредел:
по горлу чик – и фраер отлетел…
На то ж оно придумано: общак,
чтоб не подох никто, блин, натощак.
Опять же по законам суеты
нельзя фонить без лишней маяты…
4
Пиши, приехал как-то здесь один,
ну, скажем, нехороший господин,
забросил "куклу" в книжный магазин,
так на неё барыга наступил.
При бабках по понятиям чувак –
я вёл его там… в общем, просто так.
За тем барыгой тихо мельтешил,
а беспредельщик, – оп! – и вдруг решил,
что лоха разведен он – ну, шпана, –
подбросил пачку баксов и дерьма
из гривн по сотне – там на них – Тарас,
хоть и сольют их скоро в унитаз.
Однако ж хап барыга "куклу" ту
себе в карман… Приехали, ку-ку!
5
Перо приставил дяде в пиджачок:
– А ну, пошли калякать, дурачок!
Ты деньги взял? А чьи они… вернуть…
Поставлю я тебя на верный путь!
…И ну тому карманы бить легко,
тут я в мальца вогнал своё перо –
легко вошло, и беспредельщик сник,
упал как грязь и больше не тик-тик…
Так вот – в ополоуми большом
барыга бёг до хаты нагишом
без выбитого жмуром барахла…
Ну, барахло мы отдали тогда…
Да-да, ему!..
А он нам отдал банк,
при том имел обширнейший инфаркт,
и тоже помер… Впрочем, чинарем:
и гроб из лака, и нищак прием,
наследников в Швейцарию – учить,
а вдовушку – ну кто бы смел забыть!
Живу с ней нерасписанным в миру,
но чем могу, всегда, блин, помогу…
А беспределка, ведь о ней рассказ,
с тех пор навеки кончилась у нас.
25-28 июля 2004 г.
W
Учебно-игровой плацдарм –
немного мужиков и дам,
и все играют по чуть-чуть –
кто – в "светлый путь",
кто – просто в жуть!..
26 июля 2004 г.
W
Байкер-батюшка с Миколы Прибрежного
"Хонду" к паперти приковал…
Наркоманка взывает болезненно
подле паперти: "Прошу, пан!"
В черном омуте – турбулентность –
подцерковная каббала,
в надцерковную перманентность
времена несут письмена:
"Хара Кришна, Кришна харе…" –
Православие в ударе!
24 июля 2004 г.
W
Тяжелый случай – бал в колхозе,
оркестр – дерьмо, танцзал – в навозе,
опять же после бум-ца-ца
под самогон идёт моца,
и сало с чесноком до лури,
урюк, шашлык и хачапури,
и вновь кусты и самогон…
подальше от святых икон.
А вслед – под сводами природы
родятся новые уроды
от тех, кто прежде зван на бал, –
дают стране детей генплан!
Тут даром время не теряют:
что любо сердцу – выбирают:
мамину помаду, папины трусы,
танцы до упаду, палку колбасы…
24 июля 2004 г.
W
777
У Барыкина Володьки сердце остановилось в 26 лет.
Выпали три семёрки винного совершенства.
А высшее совершенство – это жертвенность.
И кто бы мог подумать, что она – розового цвета.
Портвейн розовый "777"
прервал Володькину несовершенную жизнь.
Он прожил на пресловутое число Зверя:
666 –
трижды несовершенство трижды несовершенного…
Шёл 1977 год.
Семерок в нём было поменьше,
а к ним мазалась единица,
так что суммарная шестерка была одна.
Вот и получалось, что по законам симметрии
в том году он не дожил число 766…
Высшее совершенство в дважды несовершенном.
Но всё равно, он прожил тот год надрывно!
Как все хроники, лакавшие портвейн
"777".
Пьющие этот портвейн и поныне – люди жертвенные.
Вот и Барыкин отдал себя на заклание
несовершенной совковой системы.
-------------------------------------------
Две седьмицы строк – есть эпитафия…
Не ищи в ней совершенства.
Аминь!
26 июля 2004 г.
W
– Мистер Шляпа, наш щенок
вам пописал в боты…
Телефонных слов клубок –
драм житейских лоты.
– Мистер Шлямбур, на щенка
нашего наездом
напоролась вдруг блоха
с вашего подъезда.
– Мистер Штекер, вам вчера
принесли повестку –
сухари сушить пора
и просщать невестку…
И прости-прощай лубок
с блохами и в ботах…
– Мистер Швабра, к вам звонок:
выпить не охота?
Три семерки на кадык –
по чуть-чуть на брата,
а потом за воротник
тяпнем-ка, ребята!
26 июля 2004 г.
1.
За окошком – лето, на окошке – кошка,
где-то бродят люди напрочь в босоножку.
В рыхлой ткани неба – капельки дождя,
трудно плыть по небу тучкам без плаща…
14 июня 2004 г.
2.
Пупком – заварное пирожное,
да личиком – вся отморожена:
торгует пацанка собой,
к тому же хамсой и семгой…
Нельзя отрицать её смелости
и некой земной очумелости,
и некой подложки под всех:
пупком с заварное пирожное
что в пирсинге сплошь – как на грех!..
14 июля 2004 г.
3.
ВтороХрамье новых Храмов не для хамов!
Оболонских Липок слава – не для Храма:
сытость, рыхлость, отупелость всеДовозволка,
потребительски-торговая приколка.
Джипы, шлюхи и матроны с бюстом на семь,
вот где новые иконы – мордой оземь,
вот где новые порядки, вот где фуры,
вот вам новые в столице синекуры!
Вот где бл@дство для богатых, сытых, жратых –
вышкол слуг, лакеев, челяди, ребята!
А ещё для прочих, тех, кто бродит мимо,
куча всяческих бистро в одну витрину,
где вас лихо обсчитают и отбросят,
ближе паперти церковной – там, где просят.
Жалко просят, горько просят подаянья…
В джипах воры мчаться прочь без покаянья…
14-июня -14 июля 2004 г.
4.
АЛУШТИНСКОМУ ЗВЕЗДОЧЁТУ
Две гривны за пролёт Сатурна – полночный бизнес чудака,
небесный кодекс от кутюрна и в чёрном фраке облака…
– Купите вид на поднебесье! Вглядитесь в плавность лунных трасс:
вас ждёт межзвёздное общенье на сопределе косморас.
Две гривны за звезду на память, за неожиданный маршрут…
Старик умело визир правит и не даёт мечте уснуть.
Две гривны старику за труд – он звездочёт, мечтатель, плут!
г. Алушта, Профессорский уголок, набережная 5-6 июля 2004 г.
5.
Белые магнолии спрятал старый сад –
по билетам, купленным ровно год назад,
мы опять встречаемся – в поднебесье синь,
так и возвращается в мир наш радосинь…
Запахи сладчайшие истончились вдруг,
там, где обрывается вещий колдокруг,
там, где прекращается коловратом течь,
миг, в котором плавиться слов благая речь.
Благовестье юное, дожили, – вкуси,
старцы здесь покоятся – в них оплот Руси…
Тут им была явлена Божья мать светло –
здесь открылось некогда в радосинь окно.
27 апреля 2004 г.
6.
Рисует кубики апрель
сплошь солнечного свойства –
святая это акварель
всемирного устройства…
Ресурс исчерпан – клинч, борьба…
Мы подобрались к пьедесталу –
у всех надежды и права,
но на вершине места мало.
А у вершины – травостой.
В нём все, кто в космос не взлетели:
судьба орала им: "Постой!"
и стлала чёрные метели…
28 апреля 2004 г.
7.
Уходим в закулисье –
кто пить, кто горевать,
кто жить грешно, по-лисьи,
кто просто прозябать…
Чуманоиды, чумандрылы –
всем на рыло, и всем в стакан,
жили-были и тихо пили,
вот такой им достался аркан.
Вот такой у них вышла упряжка, –
как ни тяжко, а всё "налей",
хоть вздыхали порою тяжко,
но спивались до тощих щей…
2 мая 2004 г.
8.
Древность забилась в местечки – ах, девятнадцатый век!
Нет, да и тёхнет сердечко в мире душевных прорех.
Выскалят зубы бывало вешнего мира штыки –
то ли житейские шкалы, то ли чужие клыки.
И особачено звонко станут на время брехать,
то, что дано нам претонко грани судьбы принимать.
Будет колбасить оркестр с чьих-то чужих партитур.
Вот и дождались инцеста, выйдя на лет терренкур,
на променад-буффонаду... Так нам, как видно, и надо!
2 мая - 14 июля 2004 г.
9.
Хохлобыдло, жидоплебс – мой народ, извольте знать:
с ними жил я и воскрес, с ними буду я опять…
Фейс-контроль решил пройти я по высшей квоте "Yes!",
но сказал один кретин, что я парий – жидоплебс,
хоть не хохлобыло я – очевидно это, но…
тот же профиль у меня, и по жизни я – дерьмо!
Не вписался, не сумел в Оболонских Липок дерть,
так что, видно, не дано с сытой мордой помереть
у кормушки для дерьма хохлоариев в соку
среди стаи воронья: – К'Рали, К'Рала, К'Рал, К'Раду…
20 мая - 14 июля 2004 г.
КВАНТ ЖИТЕЙСКОГО СЧАСТЬЯ…
W
Капитальная усталость, капиталы на нуле,
в капитулах боль досталась только мне…
Я кричать готов Отчизне: Имярек
что я тоже, что я тоже Человек!
Может быть, и жизнь прогнётся под меня
и тогда я не уеду за моря,
и тогда себя не брошу в бездну бурь,
потому, что я по жизни – обалдуй.
Потому что без подлога пел и жил,
сколько дадено мне было сил и жил,
но натягивал я душу тетивой,
и тогда душа звенела, Боже мой!
И летела моя песня за моря,
так что там от песен тесно…
без меня.
16 июня 2004 г.
W
За надменность и тщету житейскую
я кого-то в себе не прощу,
но уставшую душу совейскую –
от себя никуда не пущу.
Будет петь она, ныть она, маяться,
будет требовать всяческих квот,
утверждать, что она – раскрасавица,
ну а я, блин, отпетый урод…
Что мои квазимодные зах@ры
задолбали по жизни её, –
шахер-махеры без парикмахера,
пересортица и хламьё…
До вечерних ознобов кутюрнами
додоблит меня за день душа,
не усну я и ночью с ноктюрнами, –
ноты звёздные сон сокрушат…
16 июня 2004 г.
W
Грибно-рыбный банкет задаём мы с женой,
как итог прошлых лет, в общем прожитых мной.
На банкете сидят – и родня, и друзья,
под столом дремлет кот, а иначе нельзя.
Нет, друзей я не смог пригласить на банкет,
потому что карман свой имел пиетет,
потому что пиит – не банкир, и не вор,
в общем, сам понимай, – грибно-рыбный фурор…
16 июня 2004 г.
W
Цепные качели привёз луна-парк,
и с этой недели ожил юный парк –
по хрупким аллеям себе терренкур
избрал паровозик старинных купюр.
За трешку по парку в вагончиках ЧУХ,
плывёт малышовка вольготно на юг.
Цепные качели в особой цене –
пятерка на брата, а поезд – ХЕ-ХЕ…
По парку в ремарке зеленых лужков
в вагонных качалках полсотни дружков,
а с ними игрушки, конфеты, вода…
Мне в тот паровозик не сесть никогда.
Приехал мой поезд, увы, но и пусть…
На станции Жизнь я пока что держусь!
16 июня 2004 г.
W
С разбитыми коленками пришла домой жена,
как в детстве, блин, ей Богу же, ребенок – вот те на!
Имей автомобиль бы я, не стала бы ни в жисть
носиться автодромчиком, да так, что, блин, держись!
Катилась автокарою по насту из фольги,
глаза светились фарами, клаксон орал: "пи-пи!"
нисколько не фасонила, а просто дотемна
мечту свою резонила на траверсе она.
Крутила руль по правилам отчаянных водил,
педали жала правильно и била влёт мудил,
сестра её нашугано взлетала до небес,
и тихо крыла женушку под пять КПСС.
Всего за три минуточки она уже как асс –
какие к черту шуточки: "Дорогу, му-да-раст!"
16 июня 2004 г.
W
Квант житейского счастья – это сказка на годы,
храм житейского счастья – это кот и жена,
кто-то ищет свободы, кто-то роет проходы,
кто-то ищет подходы в мир любви и тепла…
В квант житейского счастья не ворваться ракетой,
в нем дано растворятся, тем, кто верит сему.
Дремлет кот на диване, а жена вновь рисует –
то ли магию линий, то ли счастья канву…
Храм земной, душетворный созидают участьем,
если честно, так двое, даже трое из нас,
даже кот своей позой чуть вальяжно притворной
пишет сказку усами… Ну, конечно, про нас.
Квант житейского счастья… Храм житейского счастья…
БАМ житейского счастья… Выбирай по плечу –
растворяйся, сжимайся, устремляйся, врывайся
в миг житейского счастья с добротой на весу.
16 июня 2004 г.
W
ПРЕАМБУЛА
Где наша сказка за любовь зажмурила глаза,
там загустела в жилах кровь и смялись тормоза…
Из майских дневников 2004 г.
W
Господу Богу "бемолимся" – оптом и в ризницу пьём,
нотам фальшивым не молимся, звуки волшебные льём…
Колокол наш в "оборвись-душа", а за душой ни гроша,
кляйзмеров*) нотки базарные вечно пиликают: ша!
Виолончель грудным голосом вице-сопрано ведёт,
рожь на земле полным колосом, небо над рожью плывет.
Вдруг ветерок, и колышутся в музыке лета – хлеба,
канторно-радостно дышится, кода плывет в никуда…
--------------------------------------------------------------------------
*) кляйзмер – по-современному лабух
13 июня 2004 г.
W
***Классному руководителю, светлой памяти
Надежде Севастьяновне Максимовой
от преданного ученика Вити Шкидченко
На два дневных билета одна ушла в кино, –
то было давним летом, не помню, что и шло,
но помню, что очнуться не стало больше сил:
в руке билеты мнутся, а в морг внесли в джерси.
И вот она, кобета, лежит совсем одна,
хоть песенка допета, что горе не беда,
а мы – ее вассалы, её ученики
о том не записали на память ни строки…
Усопла "тетя Стерва" – грандесса из грандесс,
в комок свернула нервы… И вдруг комок исчез,
не стало герцогини – ужасной и святой.
Хранит теперь отныне, душа, сей образ злой.
Душа, сей образ святый, который мы не раз
пред Нею на попятных вносили в жизни класс…
14 июня 2004 г.
W
Заказ очков-хамелеонов, –
старею, вжались в жизнь глаза,
в зрачках давно пылает Троя,
а по щеке бежит слеза…
А от слезы во блеске радуг
в подтёках смальт – воздушный мир,
в котором, право, правят маги,
но сам я не подвластен им.
Заказ очков-хамелеонов, –
старею, вжались в жизнь мечты,
скрипачка, та – из мезозойя,
рептильный блюз ведёт "на ты"…
В нём – всё, не прожитое прежде,
в нём всё, что знал и перенёс,
в нём – не воскресшие надежды,
и прежней памяти покос…
Рептильный блюз в разгар сезона,
в нём дней и лет иконостас,
опять же Та, кто пала в Трое…
в который раз.
Рептильный блюз в разгар июля,
хоть и тревожат холода –
ноктюрн играя поцелуя
с сурдинкой льда…
16 июня 2004 г.
***ОДА БЕЛОМУ ДРУГУ
Зал ожидание тлетворен: в нём – невостребованость дней,
по жизни не был я проворен, влачась окатышем по ней.
Хоть бабкой ромовой, не пицей, я это время коротал,
случалось мне не раз напиться, и оттого я тосковал…
И был душой я век неволен, не потому, что поневолен,
а потому, что счастья муки меня не брали на поруки.
Но прочих мук – хоть отбавляй!
Да кто ж сказал, что мир наш – рай!?
Душевный трепет под запретом, когда ужрешься с табуретом
(ему все ножки я обмыл, когда корячился под ним),
и в презентацию надраться мне доводилось сотни раз,
но бездны нечего боятся, – её объемлет унитаз.
Он бел как мел, глубок и ёмок, и органических поломок
готов нести немую весть во чрево смрадное – что есть.
И, облегчив поэта душу, я отдавался страстно душу,
и вновь писал, меня трясло, но жизнь – смурное ремесло.
Пью до сих пор, – всё реже, реже, и унитаз мой как-то сник:
привык к блевотине старик, хоть я ему, случалось, врежу
за то, что громок мой кадык…
А закадычные друзья?
Кто перепился, кто в отпаде, кто свеж и пьян, как на параде.
И хоть им можно, мне нельзя – ведь я поэт не водки ради…
***По материалам украинских СМИ-кулуаров (1995-2004 гг.)
Каждый день лотерея, каждый день лохотрон.
Я, ребята, дурею, – лики плачут с икон.
Я, ребята, дурею, – среди белого дня
пропадает Рассея – Украина моя!
Мизантропы и геи мир кромсают во всю,
хоть они и умеют делать фак и попсу.
Хоть они и эстеты, хоть они и при всём,
я ничуть не жалею, что при них – ни при чём.
В обезбашенном царстве я не первый урод,
я не лезу в траншеи по команде: "Вперёд!"
и в родном государстве я ни лох и ни фуц –
просто сам себе царство без совковых кибуц.
И не верю в участье я факиров на час,
в трехгрошового счастья полосатый матрас:
белых полос немного, в черных полосах – боль,
а над всем назидает вечно голый король.
Голова Берлиоза… в Таращанском лесу,
правят бал – мафиоза с третьим полом внизу,
и политик продажный с той же удалью мест…
Берлиоз их застукал, – оттого не воскрес.
Не вошедшие в Лету, предают они свет,
не от них ли в народе столько горя и бед?
Не вошедшие в святцы, предают они мир,
над которым Чернобыль ещё впрок не остыл.
Их бесполость проститься – ну, придумали так, –
станут бабы креститься, вдовий вывесив флаг,
мужикам и придуркам даден общий погост –
взвоют бабы по-русски, голося во весь рост.
Но придурков, и геев, мужиков и вражат,
от оргазмов дурея, снова будут рожать.
А вот с тем, чтобы роли – тут уж выберет жизнь,
кому кровь да мозоли, кому – тухес держись!
Укорот всей державы не получиться, нет,
потому что шакалов в ней отстрелят в дуплет,
потому что не "ПОЛОСТЬ", а бесстыдства ума
в душах выела полость и восстала молва!
Май 2004 г.
1.
Марш-мажорный фальшпол – лучезарный подкол:
холод вешней весны, словно отблеск блесны
в Стиксе нового дня, где Харон мне родня.
Время – лет прежних прах, я и сам вертопрах.
Интернет гонит спам – интердевочек хлам –
аэробика чувств, наносной Златоуст,
снова отблеск блесны, воспарение в сны,
вопрошение для… не-себя от себя.
Вот вам хрупкий сюжет прежде прожитых лет,
вот вам, собственно, дол всех изведанных зол.
Ладно. Невидаль что ль прошлых лет карамболь,
придыхательный пасс, ублажительный джаз,
ублажающий вдруг прошлых тасок испуг.
Таски таскам – фальшпол, холод веет с икон:
обесточена вязь, и души ипостась
перегажена днём – тем, в котором живём.
Я листаю дневник – это совести крик,
авуары души в человечьей глуши,
могендовида вязь.
– Жизнь, – кричат, – удалась!..
Я же дико устал, словно выдержал шквал.
На душевный мой вой вызываю конвой,
но уснул караул под пятой папских булл,
под пасхальный фокстрот не изъявленных нот,
под сурдинку дождя… Ля-фа-фа, ля-фа-фа!
2.
*** Александру Суржавскому,
киевскому прозаику, другу…
Вызов на дом врача, сна творение вновь,
оголтелости для… говорим за любовь.
Сам не волен с собой говорить от души,
я как, старый мормон, жен считаю – ужих…
Эйфорический бред переходит в ноктюрн,
прежде прожитых лет, прежде пролитых лун…
Дни зачатья любви и последствия дней
собираются в сны – всё длинней и мудрей.
– Ты пиши, – понимай, что ты брешешь, мужик, –
говорит невзначай мне мой старый дневник,
буквы сгрудились вряд, сжались строки в листы,
а страницы горят и питают костры.
Но пытает порой нас изюминка-наст,
по которому прём и бредём не-в-пролаз.
И скрипачка-изгой нам играет в ночи
фа-диезный пароль си-бемольных кручин.
3.
*** Василию Дорожинскому,
художнику Андреевского спуска
Зашифрованные портреты, линий строфика пером,
сибиряк с полудня пьяный дарит Бемби полотно.
За полрюмки на полушку "непрочитанный" с утра,
лихо он рисует кружки-гранчаки вдоль полотна.
Пиво с водкой, лишь бутылки, тара выпитого враз,
а свечной каганчик пылко довершил души экстаз.
Ваза бубликом, а в вазе хризантемы двух сортов:
их купили на Евбазе, а взрастил их сам Подол.
Да стишок на обормоте "Расскажи мне, друг стакан",
о недопитой зиготе, да о том, чего ты пьян,
для кого звенел собратом, в чьих руках алел и пел,
кем был пролит ароматом прямо на пол между дел.
Кто добавил слёз соленных, кто судьбы в тебя мокнул,
с кем ты прожил прокаженным, чью помаду умыкнул,
почему щербат на днище, почему покинут тем,
кто оставил пепелище-натюрморт и… захмелел?
Май 2004 г.
Вот оно время потомков. В моде – слияние лун,
горные велосипеды, и олимпийский июль,
стейки и мидии в супе, морепродуктов квашня,
наркобордель в Гваделупе и не пустая мошна.
И по теории чуда – устрицы с мамонта в рост,
с каждой – "дебильник", покуда не унесут на погост.
В каждом столетии нечто перерастает межу:
вечность грядет в человечность, а обретается – жуть!
А корифеи-поэты сверхиронично и зло
в годы циничного гетто точат своё ремесло.
Мы говорим без обиды, стейк подтекает в соку.
Впрочем, имеются виды слопать его под рагу.
Ханжества веки далече, в моде отпетая рать:
ноги забросив за плечи, шустро идёт воровать.
А не урвав ни на йоту, вырвет кому-нибудь глаз,
или, что проще, в охоту, сбросит с Земли как балласт.
Вычислит в миг, закопает и прикатает катком,
Впрочем, иной раз бывает счастье коньячным глотком.
Слушать чужую браваду мне по годам ни к чему,
Слышал судьбы канонаду, мерил беду наяву.
Но не писал ироничных устрично злых буффонад,
Мидии в супе? Отлично! Черные клоуны?? В ад!
Хватит нам ёрничать, братцы, – те, кто способен творить
– нам ли в шутах оставаться, нам ли баклушами быть?
Снился мне сон тривиальный, будто бы средь баррикад
я восстаю эпохально против земных буффонад,
против кичливого века, против резонного зла
в день, когда рядом со мною встала поэтов родня!
И велеречие эха выскребло души до дыр, –
искренней строфикой века правды восстал
МОЙДОДЫР!
26 апреля 2004 г.
W
На медный обруч кожу тура –
овчинка вычинкою в щит!
Клеймён щит аббревиатурой
эпохи невозвратных битв.
За что и как шла сечь – не вычесть,
и не учесть всех ран и зол:
тут жила ярость, злобно бычась,
здесь проливали чья-то кровь…
Какие нынче установки,
ведь и сегодня всюду боль –
в раскладах рекогносцировки:
разборки, ненависть, любовь!
В засаде адское призренье
и нетерпимость до нуля,
и пуля-дура без сомненья
отыщет где-нибудь меня…
15 февраля 2004 г.
W
Полуостывшие квартиры –
и без войны, и без вины.
Стареют мира бригадиры,
а что бессовестны они, –
так это ведомо заранье,
что им на общество начхать!
Под Брамса мёрзнем в наказанье,
их нам к ответу не призвать.
И мэр, и прочая мишпуха
давно продали души в ад,
и потому у нас проруха,
и опустение, и хлад.
Шопен и Моцарт мёрзнут тихо,
и Лист, и Бах, и даже Глюк…
Сыграли б Йоган с Фредериком,
да в комельке огонь потух.
И Киев, вымерзший донельзя,
уже по клавишам не бьёт,
а молит Дьявола иль Бога:
Когда ж Омельченко уйдёт!
А у зимы заплечный ранец
с морозом крепким до весны.
И строит Киев мэр-засранец
для вечных узников зимы.
15 февраля 2004 г.
W
Пол с подогревом Лазаренко
в свой дом купил…
Нанял бригаду, две, три, десять…
И дом сложил.
Теперь сидит тепло в тюряге
он США,
а дачку приняли варяги
в бюджет Уа!
Я б этот пол посувенирно
раздал бы всем,
кто нынче мерзнет по квартирам –
замерз совсем.
Трубу наполнили – в Европу
тепло погнать…
Вот и сидит весь Киев в @опе –
@бёна мать!
Ну, поигрались, бригадиры,
за счет всех нас!
Коли для орденков мундиры
в который раз!
Они уйдут в две тыщи пятом –
все как один.
Тогда согреемся, ребята,
и мы средь льдин.
Вот интересная затея –
раз в десять лет
гнать нефть в Европы,
не жалея своих до нет!
………………………..
Так дважды было, –
это знает любой из нас!
Храни Господь нас! – заклинаю,
– хоть в третий раз…
15 февраля 2004 г.
W
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ:
В 1994 г. алчные отечественные нефтетрейдеры угнали украинский лимит сибирской нефти в Европы, а этой зимой про сказки о наполнении нефтью трубы Одесса-Броды добрыми инвесторами, угнали в эту трубу львиную долю нефти из лимитов украинских городов, объединенных теплоцентралями…
Что ожидает нас в 2014 году? Неужто ль новый ледниковый период?!
W
Я давно не живу в зиме –
я навеки застрял в себе…
Я не видел зимы три дня,
оказалось, что восемь лет,
но она позвала меня,
а меня в этом мире нет…
……………………………
Я давно не живу в себе –
я навеки застрял в зиме.
W
Приход во французский шантан.
Гарсон там меню подаёт:
кальян, жабьи лапки, бокал,
и молча водчоночку льёт.
А та – холодна и бела,
не пениться вовсе ни чуть,
он выпил бокал свой до дна
и так захотел взгрустнуть…
Теперь бы мотнуться в Париж
пожить там весёлым клошаром –
в Ань* и в Ху* не умчишь,
коль хочется здесь и на шару!
На свалке средь срань-воронья
из старых рантье и пежо
посцать бы на "кучки" с утра
в каком-нибудь сраном Ме-Жо
И чтобы седой Беня Крик
не раввин, не цадик – чудак
залил бы с ним за воротник
до усмерти – за просто так…
W
Мате мешаю с каркаде
и отвожу беду –
на вечной терпкости мате
бреду в сплошном бреду
по перекрестным остовам,
по ямбам катаракт,
по язвам явленным в ночи,
сжигая черный лак…
В плену, в бреду, завернут в плед
и ждут меня с утра
мой сирый повседневный хлеб
и горе не беда…
Однажды я усну, уйду
в тот невозвратный сон,
в котором в вечность перейду –
в глаза седых икон…
И будет осень говорить
со мной на языке,
который трудно повторить
под вечер во хмельке.
W
Колдовство вчерашней сказки
превращается в печаль:
вешки – прошлого отмашки
упорхают грустно вдаль.
Там вдали живут психеи,
изнывающие – жуть!
К ним стремятся ротозеи
крохи счастья умыкнуть.
Хоть на миг, хоть на мгновенье
преклониться и… пошёл:
кто в траншеи, кто на реи,
кто по жизни нагишом!
Колдовство чужого мира
не касается тебя.
Если путник – топай мимо:
здесь чужая ребятня!
До себя бы докричаться,
а всех прочих не зови –
с ними нечего якшаться,
неприветные они…
Атрибутика печали –
это чей-то тихий вздох:
То, что было в изначалье –
упорхнуло за порог.
Январь 2004 г.
W
Проход по "чайникам" Подола –
вокруг кипит чужая жизнь,
но вкус таблетки валидола
внушает сердцу: "Не боись!"
Опять прибудут печенеги
варягам сказки ворковать,
но без особой, впрочем, неги
начнут их души отнимать…
Здесь вязь славянского колора
всем -ять да -в мать вбивает в толк,
и грустный идыш очень скоро
сбежит в прибрежных снов песок…
И в Торе строчки не найдётся,
чтобы оплакать и простить.
Одно, как видно, остаётся:
забыть и больше не грустить…
И разночинные румыны
не станут здесь о том кричать,
что сопредельные грузины
их не желают величать!
Лотков мздоимные поклоны
давно ославили Подол –
урвали урки и пижоны,
и фининспекторский ОМОН.
"Татарам дарам дам!" – не будет
кричать отчаянно кинто,
вина он выпьет и забудет,
что и узбек – не конь в пальто.
И продаёт он не уздечки –
"туркменский дынь", калманный дым…
Качки бригадные колечком
оцепят рынок – брать калым.
И дядька Кац хмельно обвяжет
Маруське хусткой кренделя,
и будет ночь темна как сажа,
и будет пьянка до утра…
И так до вечности продлится:
Подол – столичный Вавилон,
хоть этночистый Киев тщится
воскреснуть нацией из сёл.
От "кыш манды" до "габарджоба" –
"шалом", "привет" и "гутен таг!",
но украинцев бьёт ознобом –
всё им не этак, и не так.
Румын умчится в заграницы,
кинто – на Терек, я – в Эйлат,
а над Подолом будет крыться
отпетый наш прощальный мат.
Ну, не "прощание славянки",
не получилось, выбачай,
пока в музеях спят тачанки,
а турки пьют цейлонский чай…
Пребудут негры и афганцы,
смешенье рас взорвёт Подол
и вспыхнут вновь протуберанцы
неукраинских говоров!
Изъять Подол нельзя, ребятки,
он перемял немало тех,
кто плёл про новые порядки,
а что имеем? Смех и грех…
И в землю врыли Киев-стольный,
и плиты втиснули в асфальт,
а он как был, так есть – фривольный
трехсот народов сервелат!
Декабрь 2003 г.
W
еврейской экспрессо
отсутствие икон
изгои не для прессы
живут среди мадонн
чтят в пятницу субботу
гой маме шлох мен кныш
теперь одна забота
кем будет твой малыш
шлымазл или пуриц
с кем ночь ты провела
одна из сотни куриц
в объятьях петуха
петух из подтанцовки
а курочка сюрприз
зажглись глаза плутовки
и шлох мен маме кныш
не многие выносят
танцующее чмо
еврейское экспрессо
с не девичьим бо бо
W
минитанго максиблюз
опостылость прежних уз
размягчение мозгов
секс бросок без дураков
минитанго максиблюз
срамота на весь союз
W
когда на выцвете и голос и глаза
и банк сперматозоидов не давит
и на душе осенняя гроза
ничто уже отваги не прибавит
и тапочки прошаркают в ночи
и выхрякают душу на бумажку
какие к черту право куличи
какую впрямь желаете оттяжку
гарсон мадлен уже не предлагать
она мила но знаешь ли ты право
танцует в сапогах по мне она
бездарная дежурная шалава
клаксон фасонит в бренди иваси
вчера нажрались в бади гай по русски
мадлен умчалась на хрен на такси
а я закис башкой в ее закуске
то был жульен откуда иваси
ты без сапог и даже не в такси
зовут тебя ма ру ся йок манга
а на манде твоей торчит серьга
шас пырсну пирсинг говоришь пошёл
куда ж ещё ходь в койку нагишом
а ты не будешь прыгать на спине
и каблуками шлёпать по башке
чека гранаты у тебя в манде
ох господи нажрался кто я где
мадлен маруся муся просто му
я эмбрион верни меня в манду!
W
вот они эстеты хреновы
ищут у поэтов наставлений
гипофиз метафорами с пеною
засерают строфикой со сцены
ванька жданов тарабарь не здешнюю
по московски на фик в сиську ужрано
нам читает сочно и невежливо
затыкая рты блядям каурово
пропит он до сизого угарища
и насрать ему на киев стольный
но в душе его любви пожарище
говорит
жидовствуешь
достойно
ну а я нажрался понимаешь ли
потому что здесь иные фуры
дуры бабы гадят вызывающе
языками брешут сине куры
курвы ли они иль просто выбляди
или лицезреть меня охота
тяпнет иудей чтоб лучше выглядеть
говорю вредна гома зегота
впрочем пьёшь ты жидко и расхлябанно
лучше говори о мошиахе
разве если станешь пить как я бана
то пропьёшься до одной рубахи
но тогда с тобою мы на равных
станем иудеить и христосить
а пока меня зовут ебёна ма'
снова пить читать и сук матросить
* шлох мен кныш идыш народное лишил меня девственности из пести
ноябрь 2003 г.
*** жене-художнице Ирине Диденко
1.
Плывет по свету на бумаге чудесных таинств колыбель.
И ткут над миром просто маги волшебных сказок канитель...
2.
Педант не обратит души вниманье на сдвиг традиций в область бытия,
на то, как между небом и закланьем страдает многотрудная земля.
Но дети, озаренные поэтом, художником, властителем чудес,
внезапно позабыв про всё при этом в волшебном мире сыщут символ “эс!”
Суть – счастье... Ради этого они по параллаксу линии прошли...
3.
Это просто особое чудо – вразумление божьих существ.
Льется музыка линий оттуда, где из символов высится лес.
Где знакомые домыслы – тайны, а слова откровенья не лгут,
где никто и ни в чем не случайны – просто образы тихо поют.
4.
На белом фоне тонкие черты, влекущие в сверхутонченный мир,
в который не наведены мосты для тех, с кем не прибудет Альтаир.
Кто Сириус не ведал никогда и просто не бродил дорогой грез…
Всем прочим черт неведомых страда укажет путь в страну метаморфоз.
5.
Недосказанность пересудов, навороты обычных дней…
Но внезапно взорвётся чудо среди улиц и площадей.
И отыщутся на асфальте полусмальты душевных драм,
и пройдут простаки без мантий, и собой распугают дам.
И объявится ось прогресса, и принцесса возникнет в миг
из-под серого будней пресса, впрямь из воздуха – не из книг.
И её наставленья вскоре прочитает славянский Рим,
и восстанут мечты в фаворе перед теми, кто предан им!
6.
Круженье мотылька над тенью ночи,
над тенью дня, над тенью мирозданья –
в нём хаос чувств, увиденный во очи,
и тайное вселенское заданье.
Разведка мира чувственна и прочна –
по тонкорезу линии мечты,
а мотылёк вспорхнул, и вот уж точно,
остались только вечного черты…
7.
А тучи, как судьбы, а строки, как люди,
а мы, между прочим, другими не будем…
По линии счастья, по строчкам судьбы
пребудем, забудем мгновенье мольбы.
8.
Дай бы в дальнейшем сомну мудрейших
бездну страдавших взять на поруки.
На параллаксе мига ушедшего
вновь обретаются счастье и муки.
Май 2002 г.
впечатления от персональной выставки художницы Ирины Диденко
Рекламно-інформаційна компанія “Одекс ПЛЮС“ та Всеукраїнський фонд відтворення видатних пам’яток історико-архітектурної спадщини імені Олеся Гончара в ГАЛЕРЕЇ “КРОКИ… НА… ЗУСТРІЧ“ реперезентував виставку художніх творів Ірини Діденко з 29 квітня до 12 травня 2002 року
W
игорьку иртеньеву
в киев странствующему похохмить
а городок то антисемитский
надо думать что читать дядя
иртеневский минор жидотворящий
не схима и ещё не каббала
мужик он впрочем русский настоящий
хоть полукровка и почти шпана
из лекарей негодных самый клёвый
трандит о всем известном что почём
но вид его увы давно не новый
не русский не еврей он а пижон
таких как он и я и мы в натуре
оставлена на будущее тьма
да ни к кому мы к чёрту не примкнули
но рвёмся в натурале сквозь века
W
я создал продукт самочтенье себя
пристало ко мне как ни худо
лихое забрало не тронешь меня
не высрешь легко дескать юдо
я в этой стране не такое слыхал
но вдруг оглянулся и ахнул
родня не родня блин кагал не кагал
а рожи из той же блин пакли
два древних народа живя на руси
смешались иуды и ваньки
одни бля живут на тощак без такси
другие и срать ходят в банки
теперь разделили язык пополам
и врут и вещают и брешут
в прикорм комсомольский совковый кагал
воруют и яйца не чешут
ату сигрегаторы разных мастей
из нас из совковых да негров
культура не та не хватает башлей
да мы же одна с вами зебра
сношались прадедушки дедки отцы
детей мастеря трафаретно
какие же собственно те подлецы
кто с нами живут не корректно
одни прихватили кубышку башлей
иным голова не в запятки
мы завтра восстанет поднимем вождей
и худо вам будет ребятки
из киева веле иртеньев 'з москвы
и кто нибудь с нововолынска
промоют изгоям вчерашним мозги
как встарь от амура до пинска
а нация наша совковый приют
и нас баррикады грядущего ждут
W
этот сайт из зеркальных осколков
кривотолки питают молву
а душа в наболевших иголках
агрессивно смеётся во рву
прежде взяли бы и расстреляли
а теперь все патроны сданы
их шпане на улёт променяли
и в стране не осталось шпаны
упорхнула шпана заграницы
полукровки пред всеми в долгу
им совковая родина снится
полу дура в кровавом снегу
в никуда ушли белые снеги
накатило запили отбой
мы не гуны и не печенеги
всякой нации в нас разнобой
в украине украинцы горе
вот достала такая херня
а россии мы в русские что ли
сын юриста стоит у руля
комсомольцев бросают в кутузку
чтобы русскую совесть извлечь
только нефть блин горчит не по русски
вот де право домокловый мечь
или честно признаемся братцы
что смешал нас совок до нельзя
или примемся в неграх бодаться
по кровавому флагу скользя
разноцветные флажьи игрушки
перепачкаем кровью за миг
мы народ, а не нац поц игрушки
с кровью выхарнем горестный крик
W
последняя связка духовных гранат
а дальше прожуй сервелат
кроши и громи асясяй целибат
ты сам в нищете виноват
ублюдки сыграли раздев до нага
баш на баш с несчастной страной
подонки дорвались до сыт пирога
потомки маразма с клюкой
а ты социальной тропинкой бреди
подайте соц минимум жрать
пока эти лютые в кровь упыри
не станут тебя добивать
2003 г.
W
привыкает глаз а с ним душа
к каждой строчке
выдоху
и коде
так должно быть принято
в природе
той
в которой я
по гроб
левша
кто подковы гнёт под комаров
кто читает коду между слов
W
время требует взять и выжать
ну а нам бы сегодня выжить
да к тому бы ещё не взвыть
просто жить и привычно пить
W
вот где хичкок так уж хичкок
застрявшему с тёщею в лифте на ночь
конструктивизм между строк виден напрочь
хохма житейский стивен ликкок
W
ночью дележ золотых монет
из сундуков не прожитых лет
если только ты не дундук
твой тебе приснится сундук
W
качество не может быть срочным
дело не может быть в срачных
или в свободном полёте
или весь век в поддурачных
W
текстовый натиск на щель и интернете
всё что продажно на парапете
всё что безумно тоже туда
то что бездумно стоп
в никуда
W
в чёрно белом видео
я был управленцем
хоть по жизни видимо
мрачным иждивенцем
вмиг хватился времени
пропитого вдрызг
стало мне вдруг ясно
невозвратный иск
W
я городской сумасшедший
ты городская псих дура
празднует век отошедший
нового века фактура
W
экономика ритуала
некрофилия грязных луж
тонких аур сестринским гало
обрамляется мулен руж
освящается в озаренье
окропляется в святый бог
оскопляется всепрощенье
кондиломами мрачных строк
по лучу отшагнуть от бездны
праздно чаемся без любви
без надежды мечтать облезно
обкорнали мы наши дни
обсосали в обглод объели
пересытились чёрным ртом
и жуем теперь еле еле
непрешедшего счастья ком
W
нам ли огненных грив шугаться
даже там где звереют львы
коль положено нам срываться
в виртуальную брешь любви
приглашаются неформалы
в формалинчик истлевших снов
некрофильных услуг пиалы
выдаются за будь здоров
W
Сколько надо спрессовать дней
чтобы получить славу
или жирный инжир бесславия
без соучастия на лицах тех
у кого изначально не было душ
…
я устал
давление души ноль
могу вести страничку виртуально депутата
обычной человеческой совести
если это не аморально
готов попискивать
над реликтовым фоном
человеческого безучастия
W
зеркало фактов
зеркало стрессов
зеркало прочих говённых процессов
зеркало прозы из дневников
экзо этерика для простаков
я городской сумасшедший
2003 г.
1.
Старый человек играет в войну, – зубы выкосил парадантоз.
Молокососы сигают в страну, имя которой – Опупиоз…
В запредельной этой стране вырванным челюстям ордена
выданы с трупами наравне мертвых солдат. – На то и война.
Но по халатности выбранных квот, старый убийца почтеннейше жив.
Он одевает мундир под фокстрот – сплошь заеложенный прошлым до дыр.
И в леденящей животной тиши он марширует по улице в ночь.
Только попробуй регалий лишить старца седого. – Он выкрикнет: "Прочь!"
Нет на нем ран и контузий следов, просто украл он у мертвых мундир,
просто в душе у него нет цветов, – сам для себя он всегда командир.
Трупного запаха древняя кровь, – вены пылают в замшелом огне…
Вот он и выбрал веселую роль: чуть время к полночи – он на войне!
2.
По обе стороны войны хмельные кашевары,
седая изморозь молвы и тощие амбары…
Фронтовики, тыловики, обрубки тел и душ,
кровавых дней черновики, и горя Мулен Руж.
Несут печаль со всех сторон работники войны, –
за батальоном батальной уходит без вины.
По обе стороны войны не чтятся ордена, –
но в этом нет имен вины, – их выбрала война.
Над ними серый саркофаг и вечных снов пора,
войны пиратский черный флаг и кровозём двора.
Кладбище выскалит ряды могильных черный плит:
за батальоном батальон кроваво в землю врыт.
3.
Лопнут струны макаронно и отважится судьба
говорить о том, что звонно, – ни к чему небес мольба!
Сжался мир до полустрочки до шагреневой тиши…
Дописать весь мир до точки – не спеши!
А желе из водки мучит, потому что водка – знак,
потому что водка пучит, только так!
В очень странной обстановке отдыхают на войне
прошмандовки и плутовки, подупавшие в цене.
Санитарки и шалавки, богоушлое бабье,
комисарки, промтоварки – беспредельное хамье…
Все они не просто тварны, а отчаянно товарны.
Потому что для войны – женским мукам нет цены!
4.
А на страшной войне нет смущенных вполне.
На кону племена, жировоск, ордена,
нефти черный язык, человеческий крик,
челобитная слез, и шумерский вопрос…
5.
На одной большой войне нет опущенных вполне, –
есть одна на всех война: гибнут в бойне племена.
В жилах нефть сгущает кровь – ей что радость, что любовь,
ведь война – всему палач: крик ничто, планета, плачь!
Вы, и вы… А также вы… Не сносить вам головы.
Из шумеровских аорт бездны лет кровавый пот
растекается в песках, источая боль и страх.
По ристалищу войны бродят Дракулы сыны.
Их призвание — война, ни к чему им ордена.
Вертолеты, корабли, связь в космической дали,
батальонов легион, а за ними… Пентагон
Челобитная – Фиг'вам: – На заклание, мадам…
6.
Желе из водки вызвало цунами, – в открытый космос хочется пройти.
Был планетоид прежде под ногами, теперь планету давят две культи.
Под сапогами раненое скерцо, на улице весенний солнцепек,
на солнцепеке выкинул коленце, солдат-калека, бывший кровопек.
Он обнажил пред миром сыто-пьяных обрубки ног на культях деревянных:
– Кто может, безвозмездно помоги тому, кто наплевал на сапоги!
7.
Но вдруг почудилось, – не всё. Судьбы хмельное колесо,
переполосица сюжетов, и чьих-то лет пустых комета
играют улично в серсо. Бежит по спуску колесо:
Спектаклей, глупостей, привычек – тень инсталляций, суть отмычек
сминает улицы лицо... Здесь не целуются – ни-ни!
Искусство здесь, здесь бродят чинно,
чумно, поведено, причинно, всё: “что по чём?”...
От дурачины! Кичугу ценят горячо!
А кичуганы пьют полдня, и угасая от вина и водки и паров коньячных:
– Бери, – орут, – народец рвачный, полсотни баксов за слона!
А дурачьё – оно ничьё. И так всем ведомо заранье,
что слон тот, просто наказанье – ему и ванна, что ведро.
Но по затыркам люд потише, – у них не рвёт от бабок крыша,
а – жёны, детки, лет хламьё... Бежит по спуску колесо.
Но эти тоже продаются – покруче, только лишь напьются:
крушат заведомо: – Усё… Такое вечное серсо…
Одни – стремглав на баррикады, другим – погромы не бравада…
Такое страшное серсо. Его нам ведомо лицо!
1993-2003 гг.
W
Солгут ли мудрецы и мудрословы,
Когда узнают то, что мы вдвоём
поставили извечные заслоны…
О том мечтают страстные пижоны:
и старики, чьи вытерты кальсоны,
и юноши, поющие канцоны –
их пенье – не стихающие стоны…
…читай по тексту – с памятных времён…
Солгут ли?
В том и суть, что не сумеют,
найти любовь, с которой молодеют…
В которой зреют, странствуют, седеют
и обретают право быть собой!
W
Ангелы обрыдались,
незатейливо нимбы свесив,
Джомолунгму и Килиманджаро
окатив холодной водой,
той, что, впрочем, стекала даром,
как увядшая Ниагара,
засыхая суспензией белой
над иссушенной вмиг рекой.
Протекла река в Лету – пропала,
Далай-лама читает лао
и взирает на Хуанхэ…
Не вернётся, не вспомнит речка,
где сливное взялось колечко,
о котором она не знала,
не мечтала и не роптала
на безбрежном своём языке…
…………………………………
Далай-лама читает лао
на шагреневом языке…
W
Дети Родоса и пены,
дети пемзы и Голгофы, –
все мы чьи-нибудь на свете,
а в окрест – чужие строфы.
А в окрест – чужие мысли,
а в окрест – земное зло –
всё как будто – по домыслю, –
кто-то вытворил чумно!
Формы созданы и тленны,
неосознанно поют:
– все мы родом из Равенны,
там, где гениев приют.
Но в бессилии культура
сатанеет под хлыстом:
прошлого архитектура
сводит гениев в дурдом.
Дети Каина и Будды,
дети Евы и Пророка, –
онемело, зло и глухо
мы живем на свете плохо!
А в окрест – не по карману,
а в окрест – не по душе,
а в окрест – шаги упрямы
и любовь на вираже.
Смерть за нами плачет люто,
формы требуют реформы
по законам абсолюта:
чин по чину, смерть по форме.
И в параболы меж пальцев
заливают виталакт,
в души – яд земных скитальцев,
в тело – тромбы и инфаркт.
Дети Кия и Оранты,
дети половцев и скифов, –
Млечный путь прошли атланты,
миф навеяв сном халифа.
Но в окрест – расставив вежи
и костровья у реки,
крест свой – пролежень да лежень –
рвут Атлантовы быки!
Всюду идолы, что тщатся
быть творцами – сокровенны.
Всюду сомон святотатцев
разрушают лик Равенны.
Но из накипи, из пены,
из житейского дерьма
Красота творит нетленно
над планетой терема.
25 сентября 1993 года
W
По улице весенним днем
бредут стихи Есенина.
Что на земле отмерено,
то вместе проживем.
Поела мама хлебушка,
поцеловала небушко,
и клала ночь размеренно
полтинники рублем.
А по утру горшечнику
заботушка участная:
таскать горшком до полночи
печальный урожай…
Того, что было ранее
написяно и насрано, –
так на веку написано:
"Судьбой не помыкай"
По улице Цветаевой
плетусь я тряпкой баевой…
Апрель-май 2003 г.
W
Хреновый Пейсах,
бери, Веле, посох:
не стало песен,
молва в отбросах –
отрикошетила судьба:
Хреновый Пейсах,
лет мольба…
W
ПОЧТИ НАРОДНОЕ…
(классическое советское образование на поэме
Александра Блока "Двенадцать" не позволяет
проходить мимо горьких народных прибауток).
Виларибо, Вилобаджо –
кому в рыло, кому банджой…
Виларибо, Вилодан –
кому вилла, кому БАМ.
Слышишь, время отшумело –
БАМ проехали несмело,
жизнь профукали за фук,
причитает мальчик Мук…
На@бали нас, дружочек,
съешь на счастье пирожечок:
этой осенью мука
будет стоить – на века!..
Обманули наш народ.
Жуй скорее бутерброд!
1993-2003 гг.
W
Девчонки светятся медузами,
вдыхая горький аромат.
Они «бычки» втирают «шузами»
в подъездный половой салат.
Они стыда еще не ведают,
они греха еще неймут,
они любви исток исследуют,
и поцелуй волшебный ждут…
Их матерят трудяги взрослые
в грешном отеческом пылу,
и слезы девичьи, «сурьезные»
блестят в алмазах на полу…
W
Королева дискотеки
мочит устриц на обед.
Легендарные ацтеки
ткут ей на ночь пышный плед.
Даки вычурные фраки
примеряют тут и там,
ирокезы-забияки
бьют отчаянно в там-там.
Королева дискотеки
всласть танцует между тем.
Остывают в мире треки
данс-круженья без проблем.
Нет проблем! Танцуют все
на контрольной полосе.
W
УЛИЧНАЯ ПРИПЕВКА
– Приходи ко мне на стрелку,
внепрогляд сломаю целку!..
Старый глупый какаду
тарабанит ерунду…
W
Слово "*" современные австралийцы произносят
напевно: "эф-ю-си-кей", а наши доморощенные зулусы
вторят:
"Эф-ю-си-кей", "эф-ю-си-кей",
скорее снимем трусики…
Далее, всё вполне обычно и грустно…
“Чёрный” десерт под пельмени,
гренки, “кагор”, мёд да чай,
женщинки юной колени –
– сделан аборт невзначай.
Вырвалось прошлое чудо
в солнечной расы денёк.
Денька смеётся, паскуда:
“Был бы теперь паренёк!”
Юная барышня плачет, –
был бы не только засос,
было бы нечто иначе…
Жаль, не дозрел мелкорос.
Жаль, не взошла в нём причуда –
роды воспринять как чудо.
W
Играет линия проступков
в какой-то чудный «ракомдаш» –
воркует с голубем голубка.
А жизнь берет на карандаш…
И, сокрушив их счастья крепость,
ломает времени замки,
и обрывает дел нелепость,
и бесполезные звонки.
И, преклонив пред миром души,
и разметав их в пух, и в прах,
они живут все глуше, глуше,
и бродят в прошлом на ушах…
Но беспричинная усердность
им снова возвращает верность.
W
В её городе — две мерки.
Вот такие понеделки...
Нет берёз в приморском парке,
на могилах впрямь не парко.
И сестра, и муж в могилах.
Но рыдать она не в силах
по традиции Монмартра...
Не постичь её некроарта.
W
Ребро – подреберье.
бедро – подбедерье.
Он шепчет: – Поверь мне!..
– И ищет огня.
Но струнное тело пылает омелой,
и женщина смело уходит в себя:
в ребра подреберье,
в бедра подбедерье...
Ей длань искушенья
природой дана.
Ноябрь 1997 г.
W
Караванщик уставшим верблюдам
запретил отдыхать на песке.
Он не знал, отчего и откуда
эта истина билась в виске…
На осколочном вырванном месте
вызревал запретительный план:
певчих птиц сохранить, чтобы вместе,
с ними вместе шагал караван.
Этих птиц в золочёные клети
усадили в Герате купцы.
Сквозь барханов волнистые сети
караваны вели мудрецы.
Полюбовно и птицам, и сетям
не ужиться в безводном краю –
эти птицы умрут на рассвете,
на заре их услышат в раю.
Пейте с рук по глотку, по глоточку
разноцветных убранств и цветов,
рано ставить вам в пении точку –
караван ваш ведёт птицелов!
W
Плацдарм удачи. Плацкарт удачи.
Удачник едет, от счастья плачет.
В полночный час – любовный сленг.
На голове седеет снег.
Проносит полночь поезда
сквозь колдовской парик в рассвет.
Седые букли-провода
волшебных грёз сжигают свет.
Корпит над ворохом вранья
волшебник сотый век.
Так было, видимо, всегда.
Колдун – не человек.
Ему не ведомо, что сны –
иного времени послы.
W
Уснут киты и ягуары,
прильнут к протекторам мечты,
и опустеют будуары.
Опальных Золушек черты –
умрут на отсыревших лицах
в столицах прожитых широт,
где вечный пат и дрябь на шлицах
по истеченью прошлых квот.
Здесь сам король и королева.
Со всеми смело шли на вы.
Бежали те, кто были слева,
кто справа – предали, увы.
Но ягуары и киты
не знают шахматной беды.
W
Мир роняет на запятки
тех, чьи грезы были сладки.
У отпетых мудрецов
не собрать в душе концов.
Нищета в конце пути –
этот путь не всем пройти:
оступился и богач…
Чур, меня, но я не я квач!
За других не забожусь.
Кто осудит – ну и пусть!
1998-2002 гг.
W
Вымирают волости Любви,
угасают радости кварталы,
из квартир холодных – се ля ви –
крысы пробиваются к подвалам.
Вымирает важно сытый век
в позументах стылой позолоты,
и бредёт устало человек…
А ему любить весь мир охота.
W
Золото тел в переливах солёного пота:
мудрость и старость вполне одинаково вески –
линии бёдер не выстроить в контуры роты –
страсть отодвинула напрочь стыда занавески.
W
Избита сказками простата,
излиты в трубы спермы граммы –
любовники играют гаммы
и выглядят молодцевато…
Вольяж лобзаний будит страсть,
но зычно анусы клаксонят,
и чем уж точно не фасонят, –
над чем иметь не могут власть.
W
С возрастом мельчают удачи,
но иногда приходит успех…
Со славой или оговором – едино…
Но пока забиваются стрелки –
будут тёлки, и глядки, и грелки…
вместо духовного литературного ультиматума: прекратить театр военных действий в современной украинской литературе
W
СТРАНАМ ЭСЕН_ГЭ… С ПЕЧАЛЬЮ
Фраза из украинской газеты:
"НСПУ во главе с Владимиром Яворивским инвестирует украинский национальный фашизм"…
Из разговоров в кулуарах НСПУ:
-– А может быть убрать одного Владимира Яворивского и сразу принять сто Штылвелдов и закрыть проклятый национальный вопрос, иначе ОНИ закроют нам путь в Европы… Государственный антисемитизм – дело не шуточное… Европы нам его не позволят…
– Уверяю вас, не позволят, горе-пан Яворивский! Ибо я буду орать о Вашей человеческой несостоятельности на каждом перекрестке Земного шара! КЛЯНУСЬ! Вы много лет проповедуете Гражданскую бойню, я – терпимость, толерантность, равность стартовых гуманитарных позиций в литературе. Вы нарушаете мои всемирно признанные гражданские права. Я – литератор, вы – литераторствующий национал-фашист. Я – за диалог, вы – за бойню! Вы – у власти. Я – в нищите. И всё-таки я вам не промолчу! Вас, ФАШИЗОИДА, должен знать и не принимать украинский народ! Аксцитесь, ибо вы переступили черту! Я обращаюсь к литераторам ВСЕГО МИРА – гуманитарная власть в Украине у национал-фашиста Владимира Яворивского. NO PASARAN! ФАШИЗМ НЕ ПРОЙДЁТ!!!
Да здравствует суицид похеренных стран!
Уходит Вечный Жид жить за океан!
Будь проклято враньё подонков и святош –
поэты в Эсен_Гэ, как прежде, без калош…
У Яворивских зуд – их вырвало б в крови –
они опять несут абсурды зла Земли!
У них кровавый пот, что крови нет сейчас, –
их проклял наш народ – не на день, не на час!
О вечный депутат, ничтожество, злодей –
ты – горечь всех утрат, ты – ад земных потерь…
Гражданскую войну ты, видно, хочешь, вновь?
А как же дети, враг? У них – земная кровь.
И у твоей – ТиВи, и у моих – с сих мест…
Ты – СВОЛОЧЬ! Как пароль для всей Земли в окрест!
W
МНЕ НЕ ЧЕГО ТЯРЯТЬ – ВЫ МЕНЯ ЗАТРАВИЛИ. ИЗВОЛЬТЕ ОТВЕТИТЬ: НЕНАВИЖУ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
29 сентября 2003 г.
W
К СВЕДЕНИЮ МИРОВОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ…
2 сентября 2003 г. идиотизм непринятия Веле Штылвелда в НСП Украины подошёл к логическому завершению после унизительных профашистских процедур и проволочек с октября 1998 г. по август 2003 г.. За 58 месяцев: два года документы провалялись на обувной полке в приёмной Киевской писательской организации, затем приём голосами 10 за, 1 против, затем очередные полгода на той же обувной полке, затем клятвенное заверение, что я уже в НСПУ – сразу после погрома киевскими молодчиками синагоги Бродского 13 апреля 2002 г., затем обещанный… неприем на республиканской комиссии с голосами 13 за, 14 против, но освящение информфашизма в литературной украинской сфере необходимо было провести через президиум из 27 человек. 1 за, 26 против… Чем ближе к эшелонам власти, тем страшнее звучит имя простого уличного поэта, литературного трудяги Веле Штылвелда. Из 68 судий за 58 месяцев только 24 оказались на моей поэтической стороне. Это ещё не демократия, а привычно совковый либеральный пофигизм… Дескать, и у нас было, о чём "за Штылвелда" поговорить – всё-таки пять лет издевались. Сегодня, как и всегда, всё и вся остаётся на своих местах… Совок не сдвинулся с места. Он просто деформировался. Демократических трансформаций в сфере духовного за 12 лет национального совка так и не произошло… Всё те же игры в указующих… Кому такие разборки с НСП Украины по душам – вперёд за орденами! Места для прогнувшихся всегда в наличии, милейшие дамы и господа поэтические. Прошу рассматривать моё заявление как заявку в любовь демократический творческий писательский союз братской РОССИИ. В УКРАИНЕ, увы, сегодня литературный отстой и беспредел, дамы и господа!SOS! Отдельно отмечу, что все нынешние националистические монстры НСП Украины проходили обучение – выучку и вышкол – во Всесоюзном институте литературы имени Алексея Максимовича Горького прежде чем пойти на крайнее духовное отторжение от безбрежных литберегов русских. Странно это, странно это… SOS! Веле Штылвелд
Ко времени обращения на сайтах УАНЕТ и РУНЕТ мои тексты прочло более двадцати одной тысяч читателей стран СНГ! Я вправе стоять за свое честное литературное имя! Я вправе обвинять ВАЛАДИМИРА ЯВОРИВСКОГО и его камарилью! Я буду это делать, иначе вскоре нас предадут физическому истреблению! Пусть сегодня знают об этом все!
… SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS!
И ещё… Меня часто спрашивают:
– А зачем тебе это, Веле, нужно?
Отвечаю: всю жизнь меня травили на национальной почве. Известно ли вам, что в фильме "Следствие ведут знатоки" роль Шурика сыграл мой троюродный брат Леонид Каневский, а его брат Александр у нас в Киеве писал репризы Тарапуньке и Штепселю. Так вот, его – достаточно не бедного по совковым меркам писателя так и не приняли в Союз писателей Украины. Не принятие ДВУХ ПОКОЛЕНИЙ ПИСАТЕЛЕЙ ИЗ ОДНОЙ ЕВРЕЙСКОЙ СЕМЬИ ГОВОРИТ О НАПРАВЛЕННОМ ДУХОВНОМ ГЕНОЦИДЕ УКРАИНСКОГО ЕВРЕЙСТВА. ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ, ГАРАНТ НАШЕЙ УКРАИНСКОЙ КОНСТИТУЦИИ, ЭТО И ЕСТЬ ПРОЯВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО АНТИСЕМИТИЗМА! ЛИЧНО ВАС ПРОШУ РАЗОБРАТЬСЯ И ПЕРЕКРЫТЬ КАНАЛ МЕСТЕЧКОВОГО ДУХОВНОГО АНТИСЕМИТИЗМА, ПОЗОРЯЩЕГО НАШУ ОБЩУЮ МНОГОНАЦИОНАЛЬНУЮ РОДИНУ! SOS! Прошлый Министр обороны Украины – мой украинско-российский троюродный брат, нынешний Министр обороны господин Марчук проявлял участие в организации персональной выставки моей супруги Ирины Диденко на съезде женщин - социал-демократок, мой отец – Шкидченко Николай Авксентьевич был единственным малолетним переводчиком на Нюрнбергском процессе и меня ужасает будущее моей Родины – Украины – с нё духовными манкуртами Яворивскими, создавшему атмосферу травли и непримиримости в Национальном Союзе ПИСАТЕЛЕЙ УКРАИНЫ.
… SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS! … SOS!
Написано в День Веры, Надежды, Любви и их матери Софии – мудрости. Я взываю к мудрости государственной!!!
В моем городе есть Латинский квартал,
рассеченный тромбами переулков,
расцвеченный радугами зеркал
душ человечьих – без закоулков.
Растревоженный улей весны –
он не угоден для чопорных леди,
в нём откровенно шатаются сны:
бродят бывалые БУКИ и ВЕДИ…
Девочки с коками здесь не снуют.
Ходят иные – при чёлках и джинсах.
Здесь не отыщешь пасхальный уют –
праздность сюда не заманишь гостинцем.
И не мизинцем поманит судьба
полуголодных, но сытых мечтами.
Та ли эпоха и та ли страна?!
Что горевать? – Облака под ногами!..
И по планете Латинский квартал
в миг расползается… Я ли не рыжий?
Кто-то в Бомбее возжёг фимиам,
а оказалось, того ещё ближе…
То ли в Париже, а то ли в Дубне…
То ли в градации вышла ошибка –
Киев сегодня тоскует по мне –
мне же без Киева тоже не шибко.
Хоть инфантилен он, хоть и не сед,
и неуклюж в мировых-то столицах,
только он создан из тьмы непосед
и сексапилен, как бортпроводница.
Только студент он – в три бога послав
разные грязных душонок конспекты…
Крепко девчонку свою он обнял,
как и положено в мире студенту.
И показал ей судьбы виражи
выше ничтожного грязного века…
Город свивал настроений Кижи
в яркую радугу громкого смеха…
И средь опавших – нараз, навсегда –
облачных грёз показались проулки.
Он прошептал ей: "Моя стрекоза…"
– За!.. – заорали мечты переулки.
– За! – Загремел весь Латинский квартал.
Окна расшиблись в Верховном Совете…
Мир откровение душ принимал
самых прекрасных студентов на свете!
1997 г.
W
ГИМНАСТИКА ДЛЯ ВЛЮБЛЁННЫХ
Три шага – в сторону заката,
два шага – в сторону луны…
W
Он обещал ей распоясать… орбитальные кольца Сатурна,
но дело свелось к тому, что распоясал только её.
Сделав аборт, она ещё долго чувствовала себя сатурианкой,
о нём же говорила: – Мой уронид…
И верно, уронили его с мрачного астероида Лжи.
W
Бездуховный конформизм – дело серьёзное…
Каждый обязан кем-то на этой Земле быть!
W
Овчарок бездуховности успешно дрессируют бросаться на
неокрепшие души молодых и звонких поэтов, чтобы рвать
их на части до самой старости… Если те доживут. И тогда
многие поэтические птенцы начинают громко пищать и
выпадать из своих вешних поэтических гнёзд на городской
асфальт бездуховности умирать… Дворниками и сторожами
– своего несостоявшегося прошлого.
W
ТРИКЛИНИЙ НОЧИ
(поэтический гласолалий вчерашней тусовки)
Большая квартира зашторила маленький мир одиночества…
Тени за стёклами окон межзвёздных миров занавешены…
Тюль распласталась тюльпанами белыми по полу…
Пол – в асимметрии знаков космических рун…
Руны миров переплетены с шерстью ковровой…
Пол…
Под ковром – суета изомерных событий…
Скомканы памятью сонной мишурно
знаки нездешнего мира…
Мира чудес…
Мир сопредельный на здешний – животный –
вяло взирает…
Выкрошу сонм разнотравий
пальцами ночи
в мечту…
Без разночтений уже – не суммируешь жизнь.
Несколько слов ничего к ней уже не прибавят…
Комната в полночь – стеклянные тени картины…
Отблески стёкол – дорожки в иные миры
тем, кто бывает порой по ту сторону сна…
Что в парадигме?
Да мало ли что, человече…
Вечер, зима, пересортица фактов и мечт…
В тех ли местах обретаются наши надежды?
Что в них бытует, и всякий ли сыщет любовь?…
Кто-то отыщет печаль сокровенной любви,
кто-то от Каина знак, например, город Киев…
Черная сотня во власти духовной крепка.
Нет, не лубок, не наитие, просто злодейство –
Каина знак = город Киев = суть тождество = жизнь.
Как проживёшь, так и будет аукаться…
Чудо!
Кто-то, как знать, непременно доищется дня.
Я не проснусь – город Киев – исчадие ада.
Там – на рассвете – кремируют молча меня
те, кто дождался…
Свершилось
и я замолчал…
Смог суицидом прервать
полумысль на полуслове…
1996-2003 гг.
W
Звезды, порожденные болью, не умрут на рассвете.
W
Запах ночи хватает за веко потерянных лет –
драп вторит анаше, анаша говорит с ностальгией.
Не такой уже это простой, не волшебный сюжет
для того, чтобы просто молиться тебе, Роз Мария!
Но колготы твои 'бескуражат мужчин и юнцов,
а тугие соски – в разрывающих ластик обводах…
Сколько плавает в водах не пойманных сетью тунцов!
Только каждый из них шепчет неводу слово: "Свобода!"
А тугие соски порываются в море нырнуть
безоглядной любви, нагнетающей солнечный ветер.
А тугие соски порываются в губы вильнуть,
и чужие глаза – в твоих собственных – отблеск отметин.
Ты мне шепчешь: "Любовь твоя – горечь души – анаша!"
И даешь сгоряча целовать бюста сладкие розы…
Две шиповника тела и нега нагого плеча,
и экстаз обладанья сквозь спелые сочные позы…
Но устали мы, Господи… Тает в руках анаша,
и соски – вкус смоковницы – вянут подсохшим инжиром.
Не тунцы они более… В каждом соске – анаша…
Две антенны экстаза уже не ликуют над миром.
Две мигрени моей опостывшей от дел головы…
Я вжимаюсь в соски инфантильным, разнеженным лохом.
И целую соски – окончательно в сетях тоски –
как трудяга-тунец, захлебнувшийся устричным соком…
1996-2003 гг.
W
И в чём только тебя совковая мать родила?
W
СОВМЕСТНО С ДИКОМ АМИ
Поэты как-то между строк
сожрали Звёздный городок,
А на закуску – шпроты.
Такая их работа…
W
АЛЬТЕРНАТИВКЕ-13 –
Умнику – Николаше Румянцеву и Ко
группе поэтических "текстовиков"-пофигистов…
Они называли свои "писания" – ТЕКСТАМИ и не желали себя лучшего.
Тексты вбивались в компьютерные ячейки памяти и там застревали на годы.
– В электронной пустыне компьютеры не вопиют! – радовались простаки. И пили до беспамятства – годы…
W
Живём в отпетые века на сопределе переломов,
когда какой-нибудь Лука уже надрался для погромов.
Живём в паршивые века. В них – беспородистые суки
рожают лохов на века, а подле – люди мрут, как мухи.
Живём в паршивые века, когда разъездов скорбны вехи:
от блокпоста до блокпоста прошли войной уже навеки…
И зарастают в Назарет пути, не пройденные прежде,
и от кисейных кинолент нет проку выжатой надежде.
Но, оскорблённые в судьбе, плодимся всё-таки, ей Богу!
Хоть Смерть привычно на Земле приходит к слабым на подмогу.
А тем, кто выжили пока, – тем, право, взять бы передышку,
и посмотреть на облака, как тем плевать на лет подвижку.
Лишь им – плывущим в Назарет – даны – и праща, и Обет:
Завет грядущего и сон – с весенним ветром в унисон!
1996-2003 гг.
W
Инфляция совести, если по совести,
если по самой, что ни на есть…
Это вам горести, страшные горести –
жуткие повести детских сердец!
W
Подайте подаяние! Во имя… покаяния…
W
Допустите детей управлять человеческим счастьем,
и они будут звонко смеяться…
W
УКРАИНСКОМУ ПОЛИТИКУМУ
Кислородных палочек не ношу в кармане
и не вышит знаками мага мой кисет,
опиум не пениться весело в кальяне,
стронций выедает мне лёгкие в момент!
У трибуны – очередь. На трибуне – бяки…
Врать готовы попусту просто ни о чём.
Брешут яко лютые псы в преддверье драки,
лают сворой сытою – всё им ни почём…
Про сорбенты вякали "золотые горы". –
В меру облапошили тех, кто горевал.
До деньжищ добрались, блин, ведомые воры –
на сорбентах съеден был ситный каравай.
Вспомнят ли политики о досье Истории –
гильотин ристалище – всякий подучи!
Ждут вас, вороватые, гнева крематории,
и о вас же, собственно, плачут палачи…
W
Когда давит сердце, ожидай "охоты на ведьм"…
Раз, два, три – этой ведьмой будешь Ты!
W
Юмор Боярышника не понятен Болиголову
W
Растворясь в столовой ложке воды,
таблетка Аспирина инсценировала
собственный суицид…
– И поделом ей, – купился Болиголов,
хлобыстнув ложку до дна.
W
И чёрный юмор имеет право быть… Независимым
W
Все мы независимы… От собственной совести.
W
У веры нашей пламенный язык.
В ней – предков откровения седые,
в ней – птиц ушедших в небо звёздный крик,
и образа старинные святые.
Но на Земле кровавит Холокост
безумием погостов и пожаров,
и рек кровавый вымес в бездне слёз
питает горький омут океанов…
Но тщатся инородные жрецы,
И в бой ведут знамёна и иконы,
а подле поминают праотцы
потомков в бойнях павших миллионы.
Скорбят Земли великой праотцы –
потомки их, увы, не мудрецы.
W
У нас гербарии гербов – живём на промежутке:
вчерашний день зарыли в ров, а завтрашний – в желудки…
1992-2003 гг.
W
Поспешим, поспешим, поспешим с тобой!
Мы отправимся в страну – там, где жил разбой,
за сокровищами вслед в каменных гротах –
там, где призрачный уют разрушает страх.
Поспешим, поспешим чудакам во след –
прямо к рифу Сильвер Бланк, к кладу в сто монет!
А вокруг острова – оторви да брось!
Райских фиников блажь – ешь за горстью горсть!
Но куда же мы, куда? Господи, прости!
Те ли наши года? Так ли мы просты?
Не спеши и не плачь – горько и смешно,
было – не было, спрячь – горевать грешно!
W
Ребёнок мой милый, сестра моя, дочь,
люблю я в безверии преданно.
Оставлена нами последняя ночь,
но прошлое нами не предано.
Не нам обещать сто обетов,
не нам – неожиданность встреч…
Уходит последнее лето,
уходит последнее лето –
нас осень пытается сжечь!
Ребёнок мой милый, сестра моя, дочь,
уходит прощальная ночь.
Она на любовных уступах, –
объятья – то жарки, то скупы,
объятья – то жарки, то скупы, –
они нам не в силе помочь…
Безумие предали мы, –
в пике обрываются путы:
проходят часы как минуты,
уводят секунды… Прости!
W
Шокированы дети, – Любовь попалась в сети,
и взрослые, порядком… Нелепым распорядком
все карты изменила, дела переменила,
разрушила основы и таинства покровы…
Навзрыд рыдала громко, затем резвилась шумно,
затем ушла укромно, и ночь была безумна,
и ласкова, и томна, грешна и нечестива,
застенчива и скромна, упорна и игрива…
W
Прочь от нелепостей, вздоров! Так невозможно всерьёз.
Время ушло разговоров, вымыслы плачут до слёз!
Надо же было случиться – сжались на рельсах катки:
девочка смела влюбиться – сказки любви коротки.
Время торопит дороги, губы искусаны в кровь.
Кроткие детские Боги не остановят Любовь,
не укротят, не остудят, лишь пожелают любви!
Счастьем дитя не погубят – в храме, чей Спас – на крови…
W
Девочки-"фиолочки", – души в камышах,
продувные чёлочки, клипсы на ушах,
на холёных пальчиках ногти в маникюре:
жёлтые, в тюльпанчиках, в звёздах на эпюре.
………………………………………………….
В джинсах измочаленных – попочек "спидвей",
в пестроте случайной – киевский "бродвей".
W
Как обучить людей Любви? В обычаях землян
любви волшебные шаги – опаснейший изъян.
Любви волшебные слова – опаснейшее зло:
за ними вслед идут молва, кураж и мотовство.
Как отучить людей страдать, проведавших во сне,
что есть Любовь. Мечты сжигать на адовом огне…
А значит, множество из тех, кто предал и постиг
страшнейший первородный грех – планета на двоих!
Без дележа и галдежа – на тысячу веков, –
сто лет, сто зим – для Ты и Я, – вся твердь материков.
Земля и камень, лёд и зной, надежды и мечты –
для тех, кто выбрали Любовь, для тех, кто – Я и Ты…
W
"Смерть не вечна!" – Откровенье
юной девушки одной…
Ночь, как отзвук вдохновенья:
– Выше смерти есть любовь!
Не вопьются в ночь, как жалом
страстной жизни палачи –
им не ядом, ни кинжалом
не сломать любви ключи!
Душ нетленная морена
пеной пениться морской.
Страсть девчонки сокровенна:
– Выше смерти есть любовь!
Солнца диск спешит к закату,
бархат ночи вспорот вновь
Звёздным возгласом крылатым:
– Выше смерти есть любовь!
Долго будет звёзд броженье
мир разламывать на боль
ради строчки вдохновенья:
– Выше смерти есть любовь!
Песни новые восстанут
из остывших в мире слов…
И тогда – певца помянут:
– Выше смерти есть любовь!
В повседневной круговерти
смертных право – на любовь!
Мир, презрев оковы смерти,
выше смерти чтит Любовь!
1992-1997 гг. "Поспешим с тобой", 1997 г., г. Воронеж
ТЕМ, КТО ШЁЛ ИНЫМ ПУТЁМ…
(Сергею Щученко, Дмитрию Курманскому (Дик Ами),
Константину Рылёву – ученикам школы поэтического
ВОСПАРЕНИЯ в 1992-1996 гг.)
1.
Разрывы… Проруха какая?
Сумбуры поэзии, взмывы?
Внахлёст чепуху разгребая, –
вновь вижу надрывы, размывы…
Разведены ноги в экстазе,
разброшены руки – в пылу…
Но как разрываются связи
духовных миров – не пойму.
Сказали бы просто: – Приплыли,
а то – о разрывах заныли…
2.
Мартиролог предавших поэтическое и человеческое братство:
Дмитрий Курманский – Дик Ами – выпускающий редактор еженедельника "Всё о бухучёте", поэт, пиарщик,
Константин Рылев – журналист газеты "День", модный романист,
Сергей Щученко – ведущий журналист, редактор ряда молодёжных и пиар-проектов при украинском телеканале "1+1", прежде – прекрасный поэт, похеривший в себе своё поэтическое дарования, член НСПУ с 1997 г.
Все трое нуждались в моей поддержки и получили её в 1992-95 гг. В чёрное для меня время забыли имя мое… Преданные – предали… В назидание последующим ученикам…
3.
Две правды там, где быть должна одна,
две боли там, где правда – двуедина:
изломанная линия крыла,
а надо лбом канва песка и ила…
Не пригуби щемящего вина
и отврати преддверие надлома,
хоть первая горячая волна
прожгла тебя и остро, и… знакомо.
Ты предан – основательно, не вдруг,
резон размечен был не на бумаге, –
никто не говорил об этом вслух, –
в палканы рвались тощие дворняги.
А ты, как псарь, держал их повода,
покуда сил хватало, но года…
Ты отпустил, отбившихся от рук –
и псы умчались… Гадить Бежин луг!
4.
Птица белая дня золотого,
птица синяя белого сна…
Кем мы стали по зову былого,
тем и были во все времена.
Колдовское поветрие веры
на карминовом отблеске дней
мастерило над миром химеры
их трухлявых кладбищенских пней.
Птица белая сна золотого,
птица синяя белого дня…
Под крылаткой плаща продувного,
в дуновениях ветра – весна…
Разрушая заторы и стены
мы парили легко, на весу,
и рождались чудес перемены
в душ дремучих осеннем лесу.
Птица белая сна золотого,
птица синяя белого сна…
Длань несли над планетой святого –
ризы слов из Волшебного дня.
За огранку гранёных стаканов
мы вливали хмельное вино.
И в оплавах душевных – тараном –
пробивали надежды окно
1997 г., "Велением сентября", г. Воронеж
К СВЕДЕНИЮ МИРОВОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ…
2 сентября 2003 г. идиотизм непринятия Веле Штылвелда в НСП Украины подошёл к логическому завершению после унизительных профашистских процедур и проволочек с октября 1998 г. по август 2003 г.. за 58 месяцев:
два года документы провалялись на обувной полке в приёмной Киевской писательской организации, затем приём голосами 10 за, 1 против, затем очередные полгода на той же обувной полке, затем клятвенное заверение, что я уже в НСПУ – сразу после погрома киевскими молодчиками синагоги Бродского 13 апреля 2002 г., затем обещанный… неприем на республиканской комиссии с голосами 13 за, 14 против, но освящение информфашизма в литературной украинской сфере необходимо было провести через президиум из 27 человек. 1 за, 27 против… чем ближе к эшелонам власти, тем страшнее звучит имя простого уличного поэта, литературного трудяги Веле Штылвелда. Из 68 судий за 58 месяцев только 24 оказались на моей поэтической стороне. Это ещё не демократия, а привычно совковый либеральный пофигизм… Дескать, и у нас было, о чём "за Штылвелда" поговорить – всё-таки пять лет издевались. Сегодня, как и всегда, всё и вся остаётся на своих местах… Совок не сдвинулся с места. Он просто деформировался. Демократических трансформаций в сфере духовного за 12 лет национального совка так и не произошло… Всё те же игры в указующих… Кому такие разборки с НСП Украины по душам – вперёд за орденами! Места для прогнувшихся всегда в наличии, милейшие дамы и гопода поэтические. Прошу рассматривать моё заявление как заявку в любовь демократический творческий писательский союз братской РОССИИ. В УКРАИНЕ, увы, сегодня литературный отстой и беспредел, дамы и господа!SOS! Отдельно отмечу, что все нынешние националистические монстры НСП Украины проходили обучение – выучку и вышкол – во Всесоюзном институте литературы имени Алексея Максимовича Горького прежде чем пойти на крайнее духовное отторжение от безбрежных литберегов русских. Странно это, странно это… SOS! Веле Штылвелд
Посвящается Первому Всеукраинскому русскоязычному фестивалю поэзии
"Гилея", прошедшему в Киеве 30 мая – 2 июня 2001 г.
W
ЭКИВОК УСТРОИТЕЛЯМ ПЬЯНОГО ДЕЙСТВА
Коньяк "Сальери" налит в корыто.
Кому в том польза? Оно ж разбито!
Перун не старый – младой пиит
опять гнусаво херню твердит…
(Из ещё не подстольных наблюдений)
Хроматическая чушь фаршированных нолей.
Лицедеи строф ворчат: "Разливай, да поживей!"
Нос подвешен под глаза, гадкий вычур между строк…
Бланж-манже да лабуда… Ну какой же в том есть прок?
Пили много, между тем… Пили разно, без конца,
пили все… И вновь, налей, за поэта-удальца…
Жданов пьян, и Кручик пьян, и Бураго пьян уже,
Зарахович так же пьян, Штылвелд тоже – в Фаберже…
А одесские мальки – сочинители "мандет" –
обмочили все ларьки, как хорьки… Стыда в них нет:
и со сцены про кизду, и в попойке – не в звезду.
Пьянка – хмурь, абзац, распад – не поэты – зоосад!
Принимает – бар "Эней", а шинкарит в нём – пигмей –
бармен от НСПУ – "русских" – нас! – видал в гробу!
Для него мы – просто бред, при отсутствии монет,
каждый пьёт келейно – сам… Во, бля, праздничек! Бедлам!
W
Фестиваль дал только два знакомых всем имени – Алексей Зарахович, Украина, Киев и Иван Жданов, Россия, Москва. Заангажированность, прикрытость, безпубличность, языковая анафема, поэзия ради поэтов на республиканско-государственном уровне – это действительно ужасно!
W
Апокрифы духовного экстаза –
соборы, синагоги и дворцы…
Не всё снесёшь в ломбард душевный сразу –
останутся восторгов изразцы.
W
И много выпитой водки, ребята… И никакого межличностного общения, дамы и господа! Службы безопасности восточнославянских стран могли отдыхать! Поэты опустились до банальнейшего… молчания. Это было страшнее замалчивания имён, времён, дат… Из покойных – ярко прозвучало имя Бориса Чичибабина: "красные помидоры кушайте без меня…". За ним так и хочется повторить то же…
W
Нет обилия от всесилия –
есть новой беспечности голь:
лопни прошлое изобилие,
и останется голым король…
W
Дух синагог, дыханье вечности,
пред синагогами – толок.
Нам не хватило человечности…
Остались: свитки, Тора, Б-г…
Остались мы – под-"заграничные",
остались колышки мезуз,
недоумение столичное:
– Зачем на этот стылый блюз?
Столица памяти в развалинах –
разрытье улиц и эпох!
И бродит новью опечаленный
уже славянский юный Бог.
В его глазах – недоумение:
градоначальничий экстаз
лишил нас прошлого прозрения,
отбив нам внутреннее зрение…
А что в грядущем Бог подаст?
Да ничего! Поверьте на слово!..
В разлом истории страны
мы бродим стадно, грустно, массово
у стендов вещей старины…
W
Дожить до Чуда и увидеть свет –
зеленый, не кровавый, но ранимый…
Так под ногами вязнет утром снег
в предгориях карпатской Украины.
Я здесь служу, не зная слова "джа",
которым открестился мир вчерашний
под траверсом холодного дождя,
в котором гибнут травести изящно.
По лучику, завёрнутому в "джа!",
зажатому в ажурной бандероли,
я вырвусь за всегдашнее "нельзя!",
и тем сорву с души своей мозоли.
Я пережил земное ремесло
писать и жить – мечтой – не на бумаге.
Я выскользну за "джа!!!" смертям назло,
влекомый тем, что ждут небес бродяги.
Дожить до "джа…" и пережить Джулу,
джихад, войну, скорлупье черносева,
войти сквозь плевела в свою страну,
восстав зерном отборного посева.
W
Чайка речная, болотце за домом,
в рост камыши, кашевары рыбачат…
Чаты их пусты, а трёп – бестолковый,
толоком верб горизонт будто зачат!
Грабли упали на те же основы –
дали не тяжко, но звонко… В сторонке
зуд наркомана нисколько не новый:
ломка на взмыленной внутренней гонке!
Всё, что желал бы – извольте, готово!
Драп – наркота, озаренье – прозренье…
А камыши умыкнули елдово
и утопили в дерьме невезенье…
Там он и выпал в осадок до нельзя –
тот наркоман – прощелыга, сутяга…
Дури кораблик опального ферзя
гибнет в болотце под солнечным стягом…
Он бы и пел, и резвился, и ведал –
клониться солнышко в маковом чате…
Что-то однажды он круто разведал,
только угас вот, потухши в умате…
Дури кораблик под сердцем взорвался
тромбом случайным, путь оборвался…
W
Капище – эллипс да в нём крестовина.
Вырвалась, впрочем, из эллипса скупо.
Камни заклания – кровь вместо супа…
Мы ли? Не мы ли?!. Не наша провина!
Капли скупые пьём сухо губами.
Капище – времени вечная треба.
Мир пред закланием молится с нами –
тяжки молитвы под корочкой неба!..
Древность предавшие, битые всуе,
где вы, ристалища женского тела?
Где вы, о ком повседневно тоскуем,
наши праматери с охры и мела?
Наши праматери с ликами страсти,
без сопричастности к крестному ходу –
вас распинали скопцы мелкой масти,
вот и сгубили Титанов породу.
Мир на доверии выглядит скупо:
торжище сыто, а капище смято –
мало парящих, а прочие – тупо
век в борозде –– крестно в эллипс зажаты…
Мы ли, иные ли – вечно не будем
из-за морей обретать нашу святость:
выхаркнем с кровью, но жар раздобудем,
чтобы возжечь в наших душах крылатость.
30 мая – 5 июня 2001 г. вместо прозаического репортажа с места событий "тихого" фестиваля, г. Киев, собственный корреспондент "Литературного вестника", г. Воронеж Веле Штылвелд
(поэтическая мистерия – в театрально поэтической
постановке: "ЖРИЦА" – г. Киев, сентябрь 2001 г.,
Дом учёных – постановка и исполнение Ирины Диденко)
W
Мгновения любви, ах, если б вы
неотвратимо не порхали прочь,
и злые сутки вас не прогоняли,
реальным светом оттесняя в ночь!..
Я б соткала из вас трепещущую шаль:
живые сгустки силы небывалой
любви Вселенской... Только очень жаль,
что перегнили вы с листвой опалой.
Сгорать в Любви с боязнью ошибиться,
неисчислимый раз остаться в пустоте...
Хочу я за мгновение раскрыться
запечатленной страстью на холсте!
Ведь я нетленна. В том себя ловлю,
что нежусь всею сущностью в Раю.
W
Извечно Рай есть местом искушенья:
в нём нет опор, дорических колонн,
тогда как на Земле за прегрешенье
даруется безумие — Любовь...
Право, жесток ты Аспид.
Ты только цензор снов. –
Жизнь по иному праву
судит землян любовь.
Это же что за право –
трепетно и легко
тел одевать оплавы
в праведных ласк трико?!
Рай ощущать в экстазе:
в князи любви из грязи?
W
Но мир любви не погашен
от этого пепла слов,
лик любви не продажен
до сущих первооснов!
Скверны каверны в мыле,
страсти великой мир
не разорвать в эфире
смрадным и гадким: “Бр-р-р!”
Не обломать, не бросить
костью голодной в грязь –
мир их сердца уносит,
вечность тачает вязь.
Ласки волшебной сон:
поза, сближенье, стон.
W
Блеск ощущений в связке
взрыхлит истому поз...
Глазки, амуры, сказки... –
Блеф, а к нему хандроз!..
Тени как мажордомы
в полночь легко пройдут
в мире, где вечных двое
бредят и ласки вьют!
Спала бы лучше, жрица!
Тоже мне – ласк канкан.
Пусть тебе боль приснится –
горечь душевных ран...
Станет тебе оков,
только придет любовь.
W
Страсти животной рыло
вечно в миру урчит,
и предрекает:
– Было! – И оттого горчит.
И оттого выносит
смог простыней седых
прямо в седую осень
лет, отношений, книг...
Пусть-де они поладят
там, где блестит слеза,
пусть-де мосты наладят
там, где гремит гроза.
В бред златокрылых снов.
Как её там?.. Любоф-ф!
W
Лютыми разговорами
юлит отолгавшийся люд,
Беснуясь, в толпе орут:
– Брысь в день!.. – Брысь в ночь!..
– Брысь в бездну!.. – Бьют.
Округляют глаза-ополовники,
прожитых дней разорвав швы,
На “ты” с декамероновским “Ух’вы!”
и лет своих чёрные подполковники.
Эти прежде всех прорычат
с пеной у ртов:
– Любовники, бр-р-р, любоф-ф-фники!
– Ведомо, бр-р-р, Любоф-ф...
Набьют до безумия рвы
кровавой хулой: “Дави!..”
W
Должно быть, сон, а, может, нет,
тогда как виделась однажды
иная суть, хоть та же жажда –
безумной юности рассвет...
Зачем он вдруг прожёг меня,
тогда как я уже иная –
и Мессалина, и Даная
живут во мне средь бела дня.
Жизнь не всегда была прекрасной,
порой жестокой жизнь была,
но разве Аспиду не ясно,
что я любовников влекла?
Они прошли своей чредой –
всяк по себе, всяк не святой.
W
Солёный чай от сладких губ.
А губы – исцелованы.
Их расхлестал животный зуд,
в порыве лет спрессованный.
За каждым годом урожай
срывали губы мягкие,
и пьют теперь солёный чай
за то, что были сладкие...
И ты, дитя, увидишь вновь
всё те же искушения:
предощущение оков
любовного брожения...
Предощущение себя
в томленье страстного огня.
W
Пытал меня ты в прежние года.
Теперь тебе, позволь, отвечу вслух:
любовницей я в мире рождена,
тогда как ты лишь евнух, Аспид, дух!
“Приват-любовница Эсхила
перебродила в сервелат.
А колбаса та – в крокодила,
а крокодил тот – в маскхалат.
Под тем халатом с автоматом
дышал испуганно Эсхил,
бомбёжкой к рытвине прижатый,
и отдавался ей до дыр
в хэ/бэ-разрытье маскхалата,
нафаршированный гранатой”.
W
Опять непродуктивность одиночества
отверженного чернью мудреца.
А жизнь, она всегда – её высочество,
и не было и нет тому конца.
Крушение иллюзий и догматов...
Но всё-таки, иллюзии – ничто!
Чу, сказок изодрались маскхалаты.
А вам они-то, собственно, на что?
С тех пор, как изобретены пружины,
и пращи сокрушили топоры,
лишь до поры несносные мужчины
снедаемы условностью игры...
...Полов, чтоб на ином участке Леты
содрать с Любви земные эполеты.
W
Я провожу мистерии землян.
Вдруг замираю: в танце вечных двое.
Миг ощущенья страстного конвоя
и патоки тревожной океан.
Парю на эндорфиновых волнах,
лаская тех, кто мне всего приятен:
чем меньше на планете белых пятен,
тем больше я развеиваю страх.
Нет эпизодов в этом построенье –
оно искрится первоестеством:
в нём каждое движенье – откровенье,
в нём каждое дыханье – воспаренье.
В нём формула земного вдохновенья –
магическое снятие оков.
W
Брусчатка под ногами, снов броженье.
Под серым небом кич и пестрота.
Зеркал эзотерических скольженье,
которым не подвластна суета.
В них – роковое судеб отраженье,
в них – первозла развязанный язык,
в кострах горящих треск священных книг
и лопнувших мгновений откровенье.
Толпы вольяж под музыкой незримой.
Волна симфоний светлых мир хранит.
Вольна в соитье нот нерасторжимых,
волна кипит, волнует и звенит.
Волны такой никак не укротить
сквозь солнца нить, зовущую любить.
W
На паутинках совести висят
дрожащие кровавые слезинки.
Я слышу стон униженных стократ.
Их ожерелье – камни-сатанинки.
Земляне на брусчатке театральны.
Я среди них, приметная едва,
веду обряд мистерии астральной
сквозь танцы, стоны, возгласы, слова.
Крик сумасшедшего вдруг разрывает тьму,
как адское знамение над нами.
Но я сама запру свою тюрьму
и обернусь мечтами неземными.
И унесусь под синий звон волос...
На хворосте мне сжечь их привелось.
W
Я уношусь под синий звон волос.
Цвета любви в себе я вечно слышу,
но Город бьёт в набат и под откос
уносят люди Город – пол и крышу.
Так в мире происходит от того,
что улицы от ужаса седые,
стенают, как на падаль воронье
и угасают сумерки слепые.
По миру прокаженные идут
уродливо, бесстыдно и не свято:
отверженные вырвались из пут –
сегодня это ужаса солдаты.
Я перед ними – мне не убежать.
Я за любовь готова отвечать!
W
Я перед ними... Синий звон волос
простужено разматывает ноты.
Я в них как в путах, нет иной заботы,
чем превратиться в глиняный Колосс.
Но есть душа... Она во мне не тает,
скорбит она в бездонном ливни слёз.
Душа меня согбенно преклоняет –
я им молюсь, идущим на погост.
Во мне давно такая сила зрела,
меня давно такая боль прожгла,
что я молиться за любовь сумела
и целовать гниющие тела.
Своей судьбы мечтой не перекрыть –
проказу лет, увы, не укротить.
W
От ужаса седея в одночасье,
я жадную вакханку прошлых лет
целую в рук изъеденный кисет
и обретаю право на участье.
Но не проказа тронула меня,
а душ людских отточенное жало:
– Ты – ведьма, ведьма! – улица визжала
в агонии безумного огня.
Он слизывал поверженных и смятых,
он слизывал и падших, и святых.
А я парила в воздухе распято...
Ну что моя мистерия для них?!
Орущих, перепуганных калик,
чей жалкий мир не стоит вещих книг.
W
Хочу упасть с небес в живую воду,
открыть глаза и увидать судьбу,
разбавить светом жалкую природу –
суть Естества без алых звёзд во лбу.
О вопль юродивого жалом по щекам.
Мы, все живущие, в долгу перед тобой.
В огне сердца и обветшал наш Храм
и птицы мечутся над Родиной больной.
Усни, усни, мой бедный глупый разум
и злую память выжги кислотой.
Не повинуясь человечьим Азам,
смотрю на мир сей с кротостью святой.
Я вытравила в памяти своей
беспечность безымянных светлых дней.
W
Магический уже очерчен круг.
Не бойся избежать его гипноза.
Ты с остротой иглы вонзился, как заноза,
любовник, праведник, суккуб?!
Прощать могла изведанное зло
я потому, что прежде в мире была.
Я – жрица, возрождённая назло
тем бедам, что однажды пережила.
Моя рука в твоей, как чувственность вещей,
как тайного знамения приход.
Твоей несметной силой спящей
томится мой душевный плод.
Я – женщина – суть неги настоящей,
не выпитой уже который год!
W
Любовь к тебе – молитва губ и глаз.
Любовь к тебе – сакральность слова.
Любовь к тебе – распиленный алмаз:
две половинки доброго и злого.
Порыв души в себе огонь таит.
В нём бренность тела – выстрелом из пращи
расплавом воска жарко закипит
слиянием двух Лун в любовной чаще.
Но тише, ведь душа в изнеможенье
и от Огня, и от Воды, и... Медных труб.
Юродивые по миру идут.
Я им дарю свои прикосновенья.
Пытаясь разыграть земные шашни,
не скрыться мне от них в слоновьей башне.
W
Я угольями волосы свои
внезапно перед миром обожгла.
Они упали наземь без любви,
костром испепелённые дотла.
Но и тогда великая печать
прощения не пала на калек.
И я решила в мир прийти опять:
в мистериях прожить двадцатый век.
Поэты и земные мудрецы –
они со мной по-прежнему чудят:
в игре азартной жемчуга ларцы
мне брать они за шалости велят.
А мне неведом стыд и суета:
меня испепелили навсегда!
W
Зову тебя душой, но отторгаю словом.
Боязнь себя страшнее страха смерти.
Юродивым кричу: “В любовь поверьте!”
Рыдаю над пристрастием к оковам.
Я так хочу постичь тебя иначе,
чем смертные на жертвенном огне
сожженьем жизни познают неверье...
Постичь тебя без права передачи.
Постичь тебя в зеркальном отраженье.
В нём счастья ключ на выплеске меня.
Я вновь хочу пылания огня –
любви своей к тебе несу коренья.
Земные люди так зовут скрепленье,
в котором — ты и я: две амфоры тепла.
W
Любви своей несу к тебе обет –
в котором ты и я, в котором влага.
Одним любовь – игра, другим – отвага,
а третьим – мир, вселенная, рассвет!
Хотя язык ничто, а все слова, – увы,
но на земле, как прежде, в ласках мы.
Язык мой – мир любви, любовь я предлагаю.
Не смело ли такое излагаю?!
Такой меня прими и в миг прерви
несносный этот бесконечный бред.
Ты думал блеф, но я даю обет
воистину, Любви...
Что громы всепрощения калек,
коль горек откровения обет?!
W
Идущие за мной на торжище костра,
я ведьма сероглазая меж вами,
и синие глаза мои с утра,
и чёрных глаз в ночи гремит цунами.
Вы осуждали, собственно, меня,
тогда как я прощала вас делами,
нисколько никого в том не виня,
что ваши рты изгажены словами.
Прощать собой изведанное зло,
– в том сущность Человечества, пиит, –
как видно, не земное ремесло.
Мной правит Космос. Он меня хранит.
В канун сожженья ведать торжество,
способна я. Хоть я — не божество.
W
А вы кто, стражники мои,
дарующие мне проклятье
во имя Господа, распятья,
во имя проклятой любви?
Не вы ль призревшие меня
и не упившиеся мной
при жизни, в пору воспаренья,
попрали суть любви земной?
Дарую вам души прозренье,
любви лжерыцари, за мной!
И вас достанет озаренье –
души моей прощеной зной.
О, изнывающий конвой,
что впереди? Души убой?!
W
Что впереди? Там площадь, там толпа!
Там у столба поленницы кропят.
Там в эту пору бредят и вопят –
лбом оземь всяк живей другого лба.
А этот в чёрном человек – палач,
что хвороста охапку теребит?
Но почему его я слышу плач?
Его дитя я, он по мне скорбит.
Его стигматы совести в крови –
монах не ведал права палача
доверится обыденной любви
во имя... Мрак, проказа, желчь – свеча.
Свеча его оплывшего лица
в свинцовый пот бросает подлеца.
W
Идущие за мной, я в рубище... Огня
не избежать мне в стылом одночасье.
Глаза пронзают желчные меня,
остывшие, без прав на соучастье.
Во взглядах: страсть, и боль, и сожаленье,
и ненависть, и жажда, и мечта...
Лжерыцари мои, о огорченье,
вы – страсть земли, вы любите меня!
Меня сожгут, вам будет облегченье:
и вам – не ам!, и прочим я – не я…
Равно для всех от жрицы отреченье...
Но почему палач сошёл с ума?
Хитон его поник. Под облаченьем
разрылся червь сомнений бытия.
W
Себя я вправе памяти лишать,
чтоб постоянно не дрожали руки.
Касаясь детской святости, молчать,
скорбя о тяжком бремени разлуки.
Все чувства над подрамником холста
в углу теснятся, с болью содрогаясь,
как птицы над распятием Христа,
перед судьбой своей не преклоняясь.
Тяжёлой неприкаянной толпой
стекаются на площадь скалозубы,
вмиг онемев. Срослись навеки губы.
Всё сказано: “К закланию, изгой!”
О, боже мой! Неужто ль это вы,
печальные лжерыцари мои?..
W
В ожидании расправы,
в ожидании костра,
Боже правый, лик кровавый,
неужели это я?
Неужели это свечка,
та, что вспыхнула во тьме.
Горстка пепла, как из печки –
это сердца стон в золе.
Это рук моих оплавы,
это бедер нежных вязь.
Бестелесная, из лавы
я душой оторвалась.
Жаром вспыхнули поленья –
боль, проклятья, озаренье.
W
Я плыву на миром бренным
в смрадных выхлопах костра.
Проплываю над согбенным
страхом предавших меня.
Я не плачу, не курлычу,
не стенаю ввысоке.
Я души своей величье
ощущаю налегке.
Над планетой пролетаю,
таю, таю, всепрощаю.
Ведьма, жрица, божество?
Птица, отзвук?.. Ничего!
Но, прошедшая сквозь муки,
мир беру я на поруки.
W
Я отдала бы весь остаток жизни
за светлый день невинного обмана.
Ведь всё равно внутри нетленной призмы
нас ожидает времени нирвана.
Не думай обо мне, когда пробьётся свет
и обольстит, врываясь в сон тревожный.
Не думай обо мне, когда усталость лет
свернётся в крылья ночи осторожной.
Не думай обо мне, когда тоска обманом
проникнет в сердце, болью оглушая.
Не думай обо мне, когда ночным дурманом
в пылу страстей с тобой парит другая.
Но думай обо мне, ведь я из вещих снов,
лишенная и тела, и оков.
W
Телега в Адский сад... В миг леденеет кровь.
Сегодня в ней везли в проклятиях Любовь.
Железный полумрак. Мишель ди Гильдерот
и тот стоял у врат и теребил фагот.
– Сыграл бы, старина! – Да только он в плену
все той же злой молвы, урчащей: “Не к добру!”
В саду уютный мрак. Его и динамит
не смог бы разорвать. Там вызрел зла гранит.
Там волосы лежат, опавшие в костры.
Там велено прощать... Того, кто без вины.
Тому немало лет, тому немало зим,
но всепрощенья нет – беспочвенный порыв!
Прощеную любовь решили отпустить.
И та, изведав боль, опять ушла любить.
W
Сентиментальность – мой сегодняшний удел,
пока своим сарказмом не задел
меня нечаянный прохожий,
на мир живых, как зеркало похожий...
Я потихоньку прошмыгну,
скрипя чужим ключом в своё жилище,
(такое же, как память, пепелище)
и гарь земли душой своей примну.
И обращу сквозь онемевший глас
в смятенье душ истошный горький крик.
Его я выжму в жарких слов фугас,
чтоб он в сердца ослабленных проник.
Да будет он услышан среди вас,
земных и падших – истинно живых.
W
В смирительной рубашке нежных чувств
вошла я в мир мистерию сыграть
у старых стен несчастий и безумств,
адов и поднебесий... Мне отдать
дрожащий ручеек добра дано.
Я закляну его от всех преград —
да будет то, чему быть суждено:
земных грехов и сумрачных баллад
мне более уже не перенесть.
Да будут в мире страсть и красота.
Моих сомнений и утрат не счесть,
но я уже во имя вас не та.
В чём я сумела пережить напасти,
в том, умоляю, зачерпните страсти.
W
Немой сосуд опустошён. Живая влага оросит
с утра потухшие глаза. Гоните синие стада
беспечных снов сквозь кромку льда.
Теперь я с вами навсегда — о том мой приговор гласит.
Гоните синие стада без трепета и ложной скорби.
Я отдаюсь и испаряюсь жемчужиной азартной ловли.
Я на коленях вас молю, склоняя рыцарский султан,
– увы, непосвященный сан мне от рождения был дан!
Я выставляю у престола святой любви надежды трон,
хоть по планете бродит сон по всем законам мирозданья.
Творю молитву в унисон я с вашей аурой сознанья.
А жрица, что? Печальный стон, и на поверку только сон.
Аминь, я с вами до конца! Пусть в унисон звучат сердца!
Растаял сказок птицелов. Аминь! Да здравствует любовь!
*
Проклинаю костров пепелища,
где в суглинке истлевшая кровь,
проклинаю судебников тыщи
по которым судили любовь.
Проклинаю кошмар безучастья
и тупые от страха глаза,
и животное стылое счастье,
и безумное стадное: “За!”
Проклинаю все площади мира,
на которых пылали костры!
След костровий от Анд до Памира
прожигает иные миры.
Кем бы завтра не встретить нам век –
жизнь кострами не выжечь вовек!
W
На лототрон истории
уйдёт двадцатый век.
Угаснут оратории,
притихнет человек.
Немного, право, пройдено
в минувшие века
к тому, что прежде пролито
в душевные меха.
Трагедии сминаются,
от драм вскипает кровь,
но в вечность не скрывается
великая любовь.
Мистерий интермедии
хранят её наследие.
W
Один поступок режет мир
на постояльцев и постылых,
любимых, милых, незлобивых
и тех, кого я не простил.
И не простившие меня
живут, в себе сжигая пламя
перегоревшего меж нами
в иные горе-времена.
Один поступок, миг один,
один клавир, одно участье.
Казалось бы за шаг от счастья –
из пыла в хлад: в торосы льдин.
Непостижимо! Впрочем, стоп.
Вновь счастье – радости озноб!
W
Слова идут за линию разлома,
слова идут по контуру судьбы.
Опять мы дома прочно и весомо
развеяли безверия мольбы.
Слова идут в сумятице всегдашней,
зашкаливая серостью имён.
За каждым – мир ничуть не настоящий
в полотнищах низложенных знамён.
Слова, бесславье, слава, бессознанье,
беспутица ушедшего ни зги,
нелепое за искренность терзанье,
и чьи-нибудь неслышные шаги...
Святейшие, непышные, не вдруг.
Они страданий замыкают круг.
W
Я отпросился. Веришь, во сто крат
дороже то, что мне решили верить.
Я оступился от последних врат.
Забвения живому не измерить.
И даже не взалкать, как ни взыщи
– чужой судьбы неведомы дорожки.
Ко мне сквозь дней дорожные плащи
приходит ангел – впрямь, не понарошку.
В нём нет пристрастья, ненависти, льда.
Он говорит и сдержанно, и мило.
Ему столетий ведома чреда,
как прачке юз бруска простого мыла.
Я отпросился. Ведомо не в сон –
печаль и боль сошли ко мне с икон.
W
Опять с икон стирают грязь
недоумения... Предтеча?!
Славянских букв исконных вязь
скликает правнуков на вече.
А на устах Армагеддон.
А подле – ядерная язва
и реставрация икон
– инициация до Азъ-Я.
Я преднамеренно лишён
того, что прочим праздно мнится.
Прервав внезапно жуткий сон,
увидел то, что не приснится.
Пытая мира естество,
икон я принял колдовство.
1992-1998 гг.
W
ОКАЗАВШЕЙСЯ В КРАЙНИХ
(Cветлане Скляр – запорожской поэтессе)
* Одной из пробуждённых! – Иные спят и поныне…
Как грустно, отвечая идиотам,
считать себя почти Искариотом!..
Не сметь поддаться траверсу Судьбы:
быть с фарисейством лаковым – "на Ты!"
Дебилы предпочтут иную речь,
а ты должна свой мир ни смять, ни сжечь,
поскольку тьма грядущего грядет,
коль скоро в ней твоих не станет нот...
О партитуре ты не унывай –
дебилов от контекста отгоняй!
Что бисер им, коль свиньи и кнуры
по-прежнему, по-прежнему – они!..
Сентябрь 2003 г.
W
ИГРЫ В УКАЗУЮЩИХ
W
Намедни набросков немало
наметил, нашёл, настрочил,
нарезал из каменной лавы
и тут же на лаврах почил.
Сермяжная штука – удача!
Её невозможно понять.
Для многих она – незадача,
для тех, кто не в силах дерзать.
Покуда прошедшие годы
устало латают ковчег
во имя, увы, несвободы.
Свобода взрослеет без нег.
Она окрыляет Творца
в терновом венце мудреца.
W
Бог создал Землю алтарём.
Припал к ней, растворился.
А мы нечаянно живём:
кто где определился.
Земля – алтарь, а нам до сих
не дотянуться ростом.
Мы ищем капища других,
а там – одна короста.
Я сотворю себе алтарь
однажды на рассвете.
И помолюсь Земле, как встарь,
не в храме, а при свете.
На кромке утренней земли
я обрету огонь любви.
W
Каркас Земли извечно мал,
хоть в нём плывут земляне.
Всяк прежде что-нибудь терял –
планету, мирозданье.
Однако капища землян
вздымаются под небом.
Планет погибших – океан,
кормивших прежде хлебом.
Но на сретение миров
надежда небольшая.
А память прошлого – Любовь –
отторженная, злая.
Отвержен всяк и всяк ни зги,
и рвутся ввысь землян мозги.
W
Промозглая космоса леность
на землю спустила меня
из мира, чья горькая тленность
погибла средь белого дня.
В тот день окровавленно-звёздный
мерцали планет имена,
сжигая прошедшие вёсны
земных континентов до дна.
Но миг, что вошёл безымянно,
как будто бы только вчера,
о прошлом сказал мне: “Как странно...”,
о будущем – просто: “Пора!”
Из дней безымянно-глухих
рождается совести стих.
W
Колодца крыша протекла
в земную полость парусами.
Фрегатов сжались купола
и опустились вниз носами.
И пушек грозный фейерверк
в бездонном мраке растворился.
Чуть грянул выстрел и померк,
и в жерле тьмы навеки скрылся,
в моей поверженной душе,
жила, что прежде беззаботно,
в каком-то праздничном клише.
Разбил его бесповоротно.
Ворвался в космос прошлых дней,
чтоб пробудить там звонарей.
W
Звонари Вселенских полустанков
тянут ораторий этажи,
пережив эпохи беспорядков
и недетских сказок виражи.
Мудрецы стекаются в столицы
про запас глаголить в камертон,
потом душ кровавые крупицы
превращая в солнечный планктон.
Фонарей мерцающая пена
накипает злобно в темноте.
Очень трудно вырваться из плена
проходящим тенью в пустоте.
Лоно пустоты бездонной прочь –
мудрецы опять уходят в ночь.
W
Звонарь, Фонарщик и Мудрец
сожжённой нивой без покосов,
шли сиро, голодно и босо
среди оплавленных сердец.
Таким видением едва
Дух вдохновит воображенье,
но, дней сминая жернова,
дарит мечте местоименье.
И льёт в ночи колокола,
и озаряет путь словами,
и бойче вертится земля:
мир переполнен мудрецами.
Во все века, за пядью пядь
слов накипает благодать.
W
Открываем ларчики
фосфора и свеч.
Милые фонарщики –
головешки с плеч.
С грозными погонами,
в лентах-эполетах –
бредят батальонами
в пращах и кастетах.
Факельные шествия
видятся им вновь.
Всюду прошествия:
тризны и любовь.
Тризны, тризны, тризны...
Горький бред Отчизны.
W
Уходят в шёлк змеистых слов
уже не люди – боги.
Но пыл души ещё суров,
бьёт грязные пороги.
В озерах слов живёт молва
и лозунгов отрава.
В ней наледь выстыла сполна
в начертанность – управа.
И прозябают подле слов,
сверставшие их люди.
Им режет души гранослов
и боги ищут судий.
Эпистолярный суеслов –
вчерашних сказок птицелов.
W
Мы просыпаемся другими
за полчаса до озаренья:
по-соломонову мудры ли
или открыв второе зренье.
В своей душе содрав мозоли
до окровавленных жгутов,
мы вновь отыскиваем роли,
к которым вряд ли кто готов.
И, напрягая душ саркому
до партитуры наших дней,
опять срываемся на сломы
уже и горше, и трудней...
Перелицовка прошлых лет
судьбу вминает в трафарет.
Из книги: ИГРЫ В 14 СТРОК г. Киев-1998 г.
W
УТРЕННИЙ ТРЁП БЕЗАРОК НА ЮАНСКОМ ДИАЛЕКТЕ…
Я мстЮ! И мстя моя страшна! – Наука мести… на месте. Народное.
Игра полов – игра на букву "Ю":
чтоб не было морщинок на Юю.
Проси меня, и я явлю себя –
в разливе Хуанхэ – Юю в Юа!
Ты – лабиринт великой Хуанхэ –
победно я топлю Юю в реке,
чьё имя – лишь Юа без берегов –
игра полов не ведает оков!
Юю с Юа в соитии слились –
кентавр пьёт истому без границ…
Опала над Юю в распад Юа,
лесов прибрежных смялась трын-трава.
В распаде трав Юю прошиб озноб.
Юа впитала влагу высших проб.
Сентябрь 2003 г.
W
Воронежскому меценату, президенту международной
ассоциации русскоязычных литераторов – МАРЛ –
ВАДИМУ АНАТОЛЬЕВИЧУ КИСЛЯКУ.
(годы сотрудничества 1993-2003 гг.)
1.
Ночью с камней бежит вода,
молоко претворяя в мёд. –
На кисейные берега
норовит сигануть народ!..
Во сто крат пережив хулу,
сопричастные к гамме драм,
мы уводим свою страну
в патетических дел бедлам.
Исторических бед бомонд
истерически бьёт в набат.
Под вуалями – лики Джоконд –
озарением в тыщи ватт…
Каждой ведомо, – что и как
происходит не по судьбе.
Ночью с камней бежит вода –
это плач о тебе и мне.
2.
А ты додумай восторг Отчизны,
что предстала в земном неглиже…
Куртуазные, грязные тризны –
это память на вираже.
Ночью с камня сочит не водица,
ночью мир орошает слеза
Лукоморья, в котором не спится
тем, кто прежде питал в нём глаза.
Тем, кто прежде целил свои души,
не избравши сто новых Отчизн.
Но у капища чуткие уши –
в мире скопище праведных тризн.
Подле капища пахнет полынью.
Несть Отчизны – есть только вода…
Ночью камни источены былью,
утором снова отъезд в… Никуда.
3.
Мы живём в многокомнатном мире:
здесь – иконы, там – ступы, а там –
золочёная нить на просвире
или чей-то забытый алтарь.
Забиваются гвозди и крюки –
где-то в тело, а где-то в судьбу.
Нас иные берут на поруки,
а иные – сгоняют злобу.
Метят нас – в опостылых и звонких,
преднамеренно зная – за что…
Нет на нас ни креста, ни иконки –
в души-ладанки плюнуть легко.
Измарать, изувечить, изранить,
переплавить в них прошлое – в боль.
Всё возможно… Но надо представить,
что танцует судьба карамболь!
Солнцеликое танцесплетенье
с медоносными жалами сна
переплавилось в дней воспаренье –
сердце вдруг озарила весна!
В миг исчезли барханы и дюны,
и сквозь струны на амфорах лет
начертались стозвонные луны,
и сквозь эхо явился рассвет…
Начинается новая сказка –
трафаретный сюжет не ищи
там, где в амфоры чудные – с лаской
заливают печали дожди.
И душа на сретении с веком
обещает прощение тем,
кто не жил на Земле че-ло-ве-ком –
кто не смел, не умел, не хотел!
4.
Ночь с картавинкой, жизнь с лукавинкой,
истеричностью бредят дожди.
Выпьем, Вадя, с тобой, по "маменькой",
пересмешничать подожди…
Мелколесье русское в доску –
на страницах берёзок тьма…
Рявкнуть что ли, блин, ориозку,
да провинция не моя…
Пробуждайтесь, ну что, бессилые,
Кто так вычурно выжал вас?
Породнившиеся с Россиею,
кисло пьёте вы жидкий квас.
Впрямь заумничать – дело левое –
яйцеголовы с вырви-хвост!..
Только чудится будто смелые
перебрались все на погост.
Скалозубничать, плутократничать –
не поэзии ремесло!
Что нам ёрничать, что нам важничать,
что мы сделали для неё?
Для Поэзии?!..
Выпьем, Вадьюшка,
рано в судьи нас занесло:
тот иудушка, а тот – ладушка…
Не поэзии ремесло!
Бейте обухом Русь кандальную
не по темечку, по душе,
а берёзовую навь банальную
не рядите опять в клише.
Ночь с картавинкой, время выстрадать,
благолепие слов прервать…
Тем, кто сызмальства – выжил, выстоял –
тем поэзию поднимать!
Ноябрь 2001 г.
W
Художники сошли с ума –
уже с утра с тоской о небе:
куда как не о сущем хлебе
(о нём пусть думает сума).
Художники сошли с ума
и объявили парадигму,
в которой счастья терема
в левкас цветов мешает тьму.
И мир, в котором я живу,
ворвались новые дела.
С художниками ем и пью,
и с ними бью в колокола.
...Извечно спорные права
имеют блеф и мишура.
W
Жена рисует лет расточку.
В них – благородные черты,
судьбой оплачены в рассрочку
и переплавлены в мечты.
Жена рисует филигранно, –
так режут кость, так солнце пьют,
так форто ищут правду пьяно
и оттого по жизни лгут.
Жена рисует. Ночь проходит,
заходят ангелы на чай.
А жизнь на творчество уходит,
и гаснут звёзды невзначай.
Жена рисует. Кисть, перо,
бумага... Ретушь, серебро.
W
Рисует страстно Гоголина.
Коня б ей, доброго коня!
Она оставила б долину
и упорхнула за моря.
Ей тихой ненависти ложе,
в котором выцвели года,
давно постыло. Зуд под кожей
не вызывает слов вода.
Капитуляция рассудка.
Раскосых сумерек глаза
в себя вбирают счастье чутко
сквозь лет сгоревших тормоза.
Альбом прикрыт. В нём счастья щель
приоткрывает в душу дверь.
W
Ручные лучницы и змеи –
ручного времени пожар.
А жизнь опять ушла в траншеи.
И, веришь, мне её не жаль.
Ручные хляби, ретроряби,
ручные устрицы в соку.
А на поверку – дрожь по зяби,
но несть хлебов в ручном полку.
Есть оберегов обесточка,
затем – субботний выходной.
В нём настроения расточка,
как балл весомый, проходной.
Сей балл чреват и невесом
для тех, кто с будущим знаком.
W
Кто явится, тот явится
на свой стакан воды.
С тем камень с сердца свалится,
озноб обрушит льды.
С кем сладится, с тем сладится
сквозь ночь и холода. –
Душа душой оплавится
на долгие года.
С кем слюбится, с тем слюбится,
и больше не зови.
Чужой не приголубится
к воссозданной любви.
Кто явится, с тем сбудется, –
такое не забудется.
W
Наш брак не первым был по счёту,
но не скажу, что по расчёту –
он был по логике Судьбы.
И вот мы строим корабли.
Вчерашних строк проснулась жалость.
В тебе опять скорбит дневник,
но почему ты тихо сжалась,
и почему твой взор поник?
Пять тысяч уст умрёт в заглушке,
пять тысяч вёрст, пять тысяч зим.
А мы опять прильнём друг к дружке –
нас смажет счастья рыбий жир.
Растает чувств его ледник:
он не в судьбе, он проводник!
W
Осколки праздников и сходок
и обретений трафарет –
метро раскосый мартиролог
бесцельных дней, печальных лет.
По эскалатору участья
снуют вчерашние друзья.
И им не шло, как видно, счастье,
и им срывало якоря.
Сжимались прошлого узоры
в грошовых радостей чертог.
И иллюзор фантасмагорий
сминал привычно грустный Бог.
И Время пятилось в кусты,
но оставались Я и Ты.
W
Молитва-бритва... Оскобли щеку
и седину моей щетины колкой.
Я за тобой уже не побегу,
как пацанва за смазанной двуколкой.
Молитва-бритва... Сотвори меня
в мучительном рождении убогом
средь роскоши лазоревого дня,
что взят взаймы не где-нибудь – у Бога!
А девушка всё шепчет: “Травостой,
укрой мне грудь в своей зелёной пене:
хочу забыться в травостойной лени...”
Но поздно говорить мне ей: “Постой!”
Я не герой. Не помню об измене.
И я целую женские колени.
W
Ангел солнечного дня, к вечеру пророча,
убеждал любить меня на волне речной.
Водяной дремал в воде до глубокой ночи.
В небе плавала звезда рыбки золотой.
Карабасы карамболь сутками плясали.
Сорок три их бороды вымокли в реке.
А на рейде корабли в сказку отплывали,
на ночь солнечный рассвет спрятав в сундуке.
Ангел солнечной мечты, солнечного лета,
ангел солнечного сна в сказках без забот.
Где ты, ангел, подскажи: где ты, где ты, где ты?!
Без тебя который день хмурится народ.
Ангел солнечный, прости. Мы уходим в лето.
От себя нас отпусти в будней хоровод.
W
Бог Вселенной человека в человеке.
В судный час под голые нули
прекращают течь событий реки,
оголяя судеб горбыли.
Отрывая счастья на полушку,
отжимая вычуры из слов,
человецы льнут в тоске друг к дружке,
до библейских попранных основ.
Пасодобль взрослого поэта
с юной ослепительной мечтой
их влечёт легко к макушке лета
сквозь недавней каверзы застой.
Оба верят в то, что Бог мечты
сводит между ними лет мосты.
Из книги: ИГРЫ В 14 СТРОК г. Киев-1998 г.
W
Аспарагус, аппарель за собой влекут форель…
Вязнут зубы в сладком мясе,
липнут губы – ноль на массе…
Древних келий вонь да прель
зыбко выветрил апрель.
Шибануло резко в нос –
половой салат принёс:
– Эй, гарсон, а где винцо?
Помнишь, солнце в нём, кацо,
люк задраивало… В щель
не попасть ему теперь.
А подлодка, та – на дне:
взорван люк в подводной тьме,
сброшен ядерный балласт…
Нет различий, рангов, каст,
нет живых и тех, кто пил
и о братстве говорил…
Аспарагус да форель наплюют на аппарель…
Средь шпангоутов снуют,
"Курск" по зёрнышку клюют.
Ни матрос, ни офицер
не задраят люк теперь.
В разорвавшейся тиши
писем больше не пиши…
Не строчи приказа: "Всплыть!"
Аспарагусу не жить!
Да форель, и та помрёт
в море вдовьих слёз и квот.
За спасение души
радиатор заглуши!
Здесь реактор в бездне спит,
тут же душ матросских скит,
тут же совесть спит, кацо,
уноси своё винцо!..
Апорель заклинив вдруг,
роковой замкнулся круг…
Аспарагус да форель гадят всласть на аппарель.
2001 г.
W
Я – как немое пианино:
без толку жизнь промчалась мимо,
в строй старых струн вонзилась ржавь,
и изменилась гнусно явь…
Оплыли клавиши устало –
с них отщербилась прочь эмаль,
и упоение пропало,
и чёрно-белая вуаль…
Из конно-праздничного круга
выходят лошади на кон…
Гарцуют цугом, цугом, цугом –
среди парсун, среди икон.
Меня в плеяды, как в каноны,
вогнали тучным иноком,
но я устал лизать иконы
шершавым, конским языком…
Хоть надо мной рыпит подпруга,
но я по жизни мчусь упруго!
2001 г.
W
Ангелы вместо антенн носят Радуги.
Горбатит их – и ангелов, и радуги – жизнь на Земле.
Параграфы лета, 2001 г.
W
В узких комнатках сераля
одалиски хлещут яд,
змей Горыныч, подвывая,
блюдолижет термояд.
У фонтана воздыхают
три кикиморы о том,
что обыденность корнает
сказки злобным чёрным ртом.
Султанат на ладан дышит,
а три царства – на горох.
Над горошиной – принцесса,
над принцессой – Кабысдох.
От подобного зачатья
не родятся люди-братья…
Параграфы лета, 2001 г.
W
СКОРБЬ – РЕКВИУМ
(письмо в Американское посольство в Украине – г. Киев 11 сентября 2001 г.
Я люблю Америку, в которую меня не впустили –
вчерашнего учителя с грошовой зарплатой…
"Не достоин!"– вписали в багровую книжицу-фишку.
Нет таких паспортин уже в мире –
их уже отменили, забыли –
только сердце болит.
Только в сердце изъян – от изъятых лет-зим
не прожитых в мире, о котором мечтал.
Их уже не вернуть на попятых…
Разве время искать виноватых?
Вышло время простить…
Я люблю Америку до боли, перешедшей в хронический спазм, –
две сердечные в тромбах мозоли
не дают мне уснуть всякий раз…
Вздох и выдох двух Близнецов, оборвавшихся наземь…
Со смотрин в Поднебесье – не войти в сказку Фей, –
мне о них написали так много те,
кого допустила Америка…
Где сыскать их теперь?
Реформистов и брокеров, финансистов и полотёров,
электриков и лояров, пофигистов и пошляков,
программеров и игроков – мозговой центр
популяции аргонавтов: прибыли за руном
убыли без вины – не хранимые Богом…
Я люблю Америку по-простецки:
так любят друга, жену и дочь –
я – Америку, а меня – американцы,
так и оставшиеся моими согражданами…
Космополитами.
Но случилось… И на сердце – шок! Страшное произошло…
Одинок и печален Манхеттен:
прежде он открывался разно
разнообразным судьбам землян,
а теперь он побит камнями,
переплетен со струнами тел,
лопнувших в одночасье,
о которых рыдают теперь
жёны и дети…
Люди этой страны и стран,
для которых была открыта,
запретившая въезд мой Америка.
Вместе с ней скорблю и рыдаю о погибших безвинно…
Чудаков не понять, ей Богу!
память их прощает великих. –
Можно быть великим и в малом –
на духовном фундаменте мира –
в том, что время уже не разрушит…
Я всегда ненавидел перочинные ножики.
Я их гнал из судьбы, боялся –
отвратительность их пугала
самого меня с раннего Детства.
Мне казалось, что всей вселенской боли –
они – шальная причина:
шантрапа, фашисты и бюргеры
их носили когда-то…
Я люблю Америку без ножей перочинных,
с не проходящей болью… Так любят мечту,
которой суждено сбыться…
Я хотел торговать там хот-догами
и улыбаться тем, кто меня, увы, не дождался,
потому что взлёт Близнецов нарушила ненависть злобно,
и над ними теперь парят лишь усопшие души…
Я бы им раздавал хот-доги,
невеликий в своих талантах,
будь бы они все живы сегодня –
гаранты моей лояльности Американскому флагу…
Я за них присягну тебе, Америка, завтра,
потому что они – во мне – те,
кто погиб 11 сентября 2001 года.
P.S. Реквием написан специально белым стихом для упрощения перевода на все языки мира… Русская ментальность, американская душа киевского космополита, безысходная нищета в Орияне – это и есть Веле Штылвелд – киевский русскоговорящий еврейский поэт. Таким и запомните меня в этом мире… 17 сентября 2003 г.
W
Городу не избежать эпохи:
подрастают дети–волкодавы –
из вольеров тупо смотрят лохи –
"шариковых" злобные оравы.
Подлые их внуки-кровопивцы –
будущие шавки и полканы, –
прошлого позорные мздоимцы –
подлые, голодные оравы…
Городу не избежать печали,
врытому под спуды тротуаров.
Мы о том нисколько не молчали,
только нас свели с его бульваров.
…В чёрные "Квадраты" подземелий,
где неон и воздух подконтрольны.
Бросит там напалм дурак-Емеля,
и не станет нас – пустых и вздорных.
Городу не избежать рожденья
правнуков багровых революций.
Вызреет иное поколенье
из удушья вечных контрибуций!
И пройдёт божественно ранимо,
разорвав оковы плутократов –
несть числа потомков пилигримов, –
тех, кто без вины жил в виноватых!
Городу не избежать моленья
среди штолен чёрного оскала
там, где потребительское рвенье
шло на нас огромным жутким валом.
Херилась история и в буднях
обреталась значимость иголок,
шпилек – от заката до полудня –
мир сжирал всегдашний, алчный молох!
Засыхали вешние колодцы,
размывались крепкие запруды,
но восстали будней полководцы,
и ушли в незримое иуды,
чтобы пребывать, как и годиться,
голубую кровь мешая в венах,
с тем, что на сегодня пригодится –
триглоидским салом, мясом, хреном…
А в аортах каменного горя
замирали этажи участья,
и слеза к слезе рождала море,
за которым обитало счастье.
А под ним – бесстыдно и упруго,
повсеместно, буднично и чутко
подрастали "секси" недолуго,
вместо тех, кому подали "утку"…
И опять – всё пепельно и млечно
принимала жизнь – легко и просто…
Кто-то говорил о человечном,
кто-то знал о подлости заочно.
Кто-то сокрушался, кто-то верил,
кто-то уезжал в миры иные.
Город доверял, судил и мерил
тех, кто оставался в нём… Живыми!
26 ноября 2001 г.
W
Эпические, кодовые сны
со львами и волшебными словами –
зелёные, чешуйчатые рты
ведут безгласно терции цунами.
Мир выстрадал у Бога на глазах, –
рождением поэзии без пыток
подпитан был согласный к Жизни страх
и слёзы – на планете Маргариток.
Прожить поэтом на сретенье рек,
веков и слов – неистовых и резких
не так уж просто, если человек
воззрит, – рыдает Бог у занавески!
Налили бы, ей Богу, старику
нектаров из продуктов перегонки.
Уж пить – так пить на солнечном веку,
а не скулить обиженно в сторонке!
Взгрустнулось, Бог? Зайди ко мне на миг
и вновь рассыпь веснушки по мордашке.
И, Бог с тобой, что я уже старик
и дрябло разжирели мои ляшки.
Я выпью на планете Дураков
нектар из смертоносного бокала,
чтоб заново, из глубины веков
воспрянуть в ритме нового скандала!
Ноябрь 2001 г.
W
Когда подставилась щека
под рой слезинок сопричастных,
к погибшей Музе мотылька
едва ли будешь безучастным…
К тому, как плыл он налегке
и как кружил под кровлей неба,
но оказался в комельке,
как солнца луч в упряжке Феба.
И вспыхнул искоркой огня
и паучком раскис над печкой –
иным не ровня среди дня –
он в хате сжёг свое сердечко…
Не удосужившись скорбеть,
рождённый к солнцу улететь.
Осенние медитации 2000 г.
W
Каркаде и амаретто
заливаю в чашу лета –
заполняю cap of tea.
На сей чай взирает Пти.
Бог египетского лета,
перебравшийся сквозь Лету,
с головой седой в пуху
с хищным клювом на духу.
Он кивает в чашу мерно –
амаретто, пьёт наверно.
2000 г.
W
А всё что будет, – будет с нами:
оденем брачные порты,
обуем шузы с каблуками
и вновь начнём травить понты.
А то отмочем номер. Впрочем,
такой же, как и тот, что вдруг
весь мир земной уполномочит
расширить резво счастья круг…
2000 г.
W
Если ты кому-то лаком –
посыпай тропинку маком
с цианинами и хлором,
чтоб тебя не съели хором.
2000 г.
W
Нет новых слов, а старые ушли:
собрались вдруг, и, будь здоров, приятель.
Тебя когда-то без толку нашли,
но был ты с нами скор и неопрятен….
Перемолол, не спрашивая, зря,
и вновь за словом вышел на прогулку:
от ноты ДО узнать до ноты ЛЯ
иных миров словесных переулки.
Из старых слов остался только скол
от витражей излитого тобою,
и бездна слов, разлитых за столом,
где пиво заедают пастилою.
Средь новых слов уставшие года
не говорят тебя – ни нет, ни да…
Май 2000 г.
W
ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ВСЕУКРАИНСКОЙ ПАРТИИ
"ЯБЛУКО" г-ну Михаилу Юрьевичу Бродскому…
(обнаружено в тексте письма-обращения)
Однажды не ангелы в дом твой войдут, а годы.
У старости свой заскорузлый маршрут – без моды.
Где немощь свои учреждает права – без правил,
там Каина дети твой путь осмеют, Авель.
Не жил ты спокойно, не ждал той поры поздней,
когда разорвалась вокруг тишина козней…
Нет муки страшнее, чем быть одному дома,
хоть внуки взрослеют, а на сердце – чувств кома.
Ты сам остаёшься в безмирье своём страшном:
безмолвствует время, а стены стоят властно:
они дожимают бессилье твоё грозно,
поскольку остался один ты, один – поздно!
Поскольку случилось, сбылось, оказалось былью,
что жизнь стариков в государстве сровняли с пылью,
а жизнь тех людей, кто за ними смотреть смели,
в гражданских правах поразить навсегда сумели.
И встал суицид, предложил прекратить муку –
на что ему стыд, когда жизнь оказалась сукой?
Безнравственной, наглой, издерганной, злой, алчной:
украсть можно всё, но старость – изгой мрачный!
– У нас профицид! – орали воры в законе,
но встал суицид на каждом втором балконе!
2000 г.
W
"Поездные" дворцы остановок,
идиоты, творящие блажь…
Век двадцатый был слишком неловок –
дрянь скамеек. Сим душу уважь.
Объявляется век двадцать первый,
отправляется в вечность вагон –
у кого перекошены нервы,
тот срыгнёт у житейских икон.
Остановка, что хрупкая спица –
лопнет обод в обводе судеб.
Здесь вальяжная сказка приснится,
там – случайная вычурь бесед…
Не протиснуться… Слов свиристели
отпоют отшумевшие сны,
и на одре предсмертном – в постели
ближе к ночи окажемся мы.
"Поездные" дворцы остановок
нам пригрезятся в сумрачной тьме…
Терренкур был и слеп, и недолог
в мир, где эльфы приходят ко мне.
8 мая 2001 г.
W
Как я чувствую век двадцать первый?
Удивительно, тонко, светло…
Век двадцатый повытряхнул нервы,
словно лазерный луч НЛО.
Отолгались волхвы на сретенье,
обкорнали воры нашу жизнь.
Наших душ перешло назначенье
в бесконечное кредо: "Держись!"
А держаться нам не за что, братцы!
Зуд традиций рождает искус –
через устрицу лет перебраться
и попробовать славу на вкус…
Вкус солёный прошедшего лета –
на исходе шальные деньки.
Век двадцатый стрелой арбалета
рассекает на щепу пеньки… –
Пересортицу лет и ошибок,
пересмешников стылые рты
да постылость всеядных улыбок, –
безответность вчерашней страды.
Кукловоды читают подстрочник,
не желая беспочвенных квот.
Дефиле кукловодов порочно,
а народец танцует фокстрот.
Город въедливо вжался в траншеи,
над которыми аура лжи…
Мир нелепо, хмельно, длинношее
сбросил мужество в пропасть во ржи.
Я не слышу тебя на разломе,
ты не видишь меня на меже –
междуречье столетий на сломе –
Бинго-шок не поможет уже…
Май 2001 г.
W
Поэзия убралась в заграницы.
Теперь она – экзотика в стране!
Иное время изредка присниться,
где юные поэты – на коне!
Но там тебе – расстрельная эпоха:
ГУЛАГ, овраг… И ритм диктует враг –
и с этой стороны, и с той, где плохо
вчитался в строчки революций маг.
И не дана пред временем рассрочка –
хмельные строчки Храма-на-Крови
дописаны и дожиты до точки…
А нынче что? Сплошные ОРВИ…
Берёзки, недолугие стишата,
антисемиты праведно орут,
а прочие духовные скопята,
ни Нобеля, ни Бога не зовут!
Далась им опостывшая Рассея,
рассеянный склероз, духовный бред…
Для Родины – мы – общая потеря:
и мы, и вы – гундящие в ответ…
Гнусаво, расстарательно и прытко –
что не дано постичь, то легче сжечь.
Всем нам дана ещё одна попытка –
воспрянуть, спеть и РУССКОСТЬ УБЕРЕЧЬ!
8 мая 2001 г.
W
Я – как оглохшее пианино,
жизнь протекает без устали мимо.
Вялые струны, отбилась эмаль,
клавиши ссохлись в веков пектораль.
Дамы их конно-спортивого клуба
бьют по роялям копытами дней…
Мчаться по кругу – всё цугом да цугом,
некогда более видеть людей.
Клавиши глохнут, отрыжка педалей,
фортопианно ломается блюз.
Под пианино – разлив "цинандали" –
в нём угасает Советский Союз.
Новые страны, эпох гоношенье,
время размазало клавиш холсты.
Выпить ли что ли? Ан, нет вдохновенья…
Чыжики-пыжики с прошлым – "на ты".
Май 2001 г.
Мне не хватает прозы, я задыхаюсь в прозе…
Ирина пьёт мартини, а я живу без позы…
Что налили, то выпил, что всунули, то взял.
Хлебает Веле водку – идёт девятый вал.
Без ретро и без прозы, и просто без балды
сминают туберозы две тощие фалды.
За фук, за полкопейки сминает время лоск –
нью-йоркские лазейки, лос-анджельский прононс.
"Вестник самиздата", № 32, март 2002 г., г. Воронеж
W
Перо как пламя пляшет страстно на сопределе двух начал –
всё просто, буднично и ясно: как будто я не промолчал…
А нечто высказал не тайно, как будто вытворил легко
всё то, что время не случайно уводит в вечность далеко…
От мест и судеб, и событий, и ощущений, и забот –
туда, где толику открытий готовит дел круговорот…
Невпроворот междуимений ввергает сущность бытия
в сплошной канкан недоумений… Там – посреди их – вечно Я.
24 августа 2000 г.
W
Намозолили мозоли, налохматили власы…
Ах, доколе!.. Ах, доколе будем глотки рвать в усы,
подавая тем надежды – подобающе хрипеть,
там, где прежде… Там, где прежде назревало право сметь!
Назревало, укрепляло у-Бля!-Жалом: – Не робей!
Ведь на то оно и право – слово в нём – не воробей!
С перекошенными ртами били в грудь: – Даёшь права!
Тех, кого качнуло вправо, заселили в терема.
Тех, кого качнуло влево, в трюмы – собственной души,
где вчерашние химеры воют зычно от души,
воют гадко и не свято, будто песенки поют,
всё о том, что жизнь поката и грядущему – капут!
С якорей сорвало души и ударило о брег
сатанинской стылой суши, оборвав мечты разбег.
…………………………………………………………..
Будь по праву – правым тот, кто мечты отстроит флот!
Август 2000 г.
W
Отвешен поклон вне желания лести,
а просто по чести. – Так бьют апперкот.
И вроде бы всё остаётся на месте,
да только Федот, извините, не тот.
Не били Федота, не ездили в ухо…
Ему бы, Федоту, от этого петь,
но только на шляпу он косится глухо,
как будто под шляпой – ядреная медь.
Фунт меди и злато под шляпой не ваше:
фунт лиха хлебнёте, пока-то дойдёт,
что вместо резонов в башке вашей – каша,
Федот, извините, известно – не тот.
Ему – что баклуши, что враки класть в уши,
житейские драмы и всякую блажь,
о драмах Федоту проведали души –
их драли на лыко… Строчи, карандаш!
С учтивым поклоном расчётливой своры,
размеренно рвавшей талант на хламьё…
Всё вышло не так, как желали то воры,
Федот их отбрил: – Честь имею, хамьё!
Август 2000 г.
W
Нехилые мурашки буравят нашу ночь.
Ядрёные букашки, катитесь-ка вы прочь!
Ну что за наважденье: елозить без конца
с доподлинным терпеньем гуляку молодца!
А что, паук – милашка, хоть рожей прохиндей:
мирок его в натяжке – забава для детей.
Жена его рисует, – под кончиком пера
он тушью брюхо вздует, как тучные меха.
С рождения не кушал, но вскорости сожрёт
и рот, и нос, и уши каких-нибудь… зигот.
Существ, читай по-русски, рожденных в Интернет,
а мне, блин, без подгрузки не спится вовсе, нет!
Жена всю ночь корпает мир тушью и пером:
паук ей обещает во сне грядущем трон!
И сон тот будет пылким по признакам истца –
с усами на затылке гуляки молодца.
Август 2000 г.
W
Навалит головная боль: достанет хворь – не истребиться…
У скольких душ она – пароль: ей не истечь, не испариться.
Изжита плоть, и на правах уже вчерашнего накала
по Преднебесью бродит страх: на Предземелье – места мало!
На Преднебесье бродит Бог, по Предземелью – человецы…
грешат всеядно между срок – письмо святое рвут на кецы.
На кецы, кецыки, куски… Ну как не здохнуть от тоски!
Апрель 2000 г.
W
Сначала приходят тираны, затем наступает черёд,
и судят Титанов путаны и прочий беспутный народ.
И режут на части эпоху, кромсают, чихвостят, зудят
вчерашние спёртые лохи в обличиях мудрых ребят.
И каждый под небом клокочет, желая сорваться на дно,
где свыкся он жить, между прочим, хоть там и дерьмо, и хамьё.
Хоть мантии выданы, м-да… но судит эпоху шпана…
Апрель 2000 г.
W
Нас уронили в Явь кентавры у Десны, хоть и несли за Чертово болото:
в какие-то израненные сны,с которых облетала позолота.
Кларнеты перепичкали мечту израненной мелодией дуплета –
размерили кровавую черту, и попросили денежку за это.
А денежку не дал нам старый хряк, а молодой – лобзал свою подружку,
укутывая в старенький пиджак, где им теплее было греть друг дружку.
А подле, на высоком берегу мы пили водку, сидя на снегу…
Март 2000 г.
W
КОТУ ПАНТЕЛЕЙМОНУ, сгоревшему на пожаре,
чей медный задник стоит у Золотых ворот в г. Киеве
"Пантагрюэль", Пантелеймон, кабак, в котором за "лимон"
тебе накроют и нальют… Там на жаркое подают:
Когда медведя--шатуна, когда шайтана – вот те на! –
когда пичугу – фить-ю-фью! когда кошачье барбекю…
Когда обилие "kiss, мисс!" какой-то шлюшки из актрис:
в анфас и профиль – рыхлый зад для вседозволеных услад…
Когда копытце биф-ноги, когда – сырые сапоги,
что так грешно разят, хоть вой, не ешь, так нюхай – ты, изгой!
в иное время на фуршет средь сыромятинных котлет,
где нет ни вышколенных поз, ни шкур отчаянных стервоз…
Та и кота нет во плоти – сожгли его, как птичку Пти.
Теперь из бронзы звонкой кот у ресторана вечность пьёт.
Вкушает времени спаржу и шепчет ей: – Мадам Жужу,
вы так решительны, мурлы, я вас желал бы, но, увы…
Из бронзы весь я – вот беда, теперь я в латах – мур-р-р, да, да…"
И жаль кота, и нет кота, а в парке пыль да маята.
И только памятник коту. А жизнь играет в кергуду.
И вот уж новые коты под бронзу мочатся: Ух ты!
Март 2000 г.
Из автобиографии поэта Веле Штылвелда:
"Получил высшее образование – от Человечества, талант Поэта – от Бога!.. Я так часто пишу о любви и столь редко пишу о Дружбе, что создаётся вполне верное впечатление – меня предавали в этой жизни не раз…"
Мир запружен живущими в мире:
в полной мене ни встать, ни пройти…
Кто пылает в волнующей лире,
кто блуждает до смерти в пути…
1992 г.
W
Нас, не помнящих родства,
более чем быть желало.
Это шок, в котором мало
доброты и естества…
1993 г.
W
Дельфины поют в морях, птицы – в небе,
человек ворчит на Земле…
Человек ругается в злобе и гневе
всегда и везде
всегда и везде
всегда и везде!
1992 г.
W
Люди боятся прослыть остолопами –
давятся на ночь с тоски эскалопами,
пудрят в безверии сексом мозги,
бредят в безумии черной ни зги…
Сдуру ли, нет ли – до полночи шастают,
после полудня – бранятся и властвуют,
ближе под вечер – напьются с носка,
мир их постылый задавит тоска.
1992 г.
W
Мне не взвыть от одиночества –
я не одинок!
В голове живут пророчества –
прошлых снов оброк.
В голове моей чудачества –
прошлых снов молва.
В голове опять ребячества –
прошлых снов халва
1993 г.
W
Розу в ризнице – Христу:
в мир шипами прорасту.
Тело блудницы – в постель,
а меня влечёт пастель!
1993 г.
W
Колотые, резанные, рваные
раны, как меню кафешантанные:
неустанно ноют и болят.
Знать бы – от чего? Не говорят…
1993 г.
W
Друзей не забыть, не обидеть,
друзьями становятся вдруг.
Их невозможно предвидеть:
ведь дружба – не фирма услуг!
1993 г.
W
Плывут по небу паутинки –
живут на свете нелюбимки,
бредут по миру нелюдимки
и невидимки в жизнь идут.
Они – страданий половинки,
они – мечты волшебной дымка,
у них – дыханье под сурдинку…
Их ЧЕЛОВЕКАМИ зовут!
1993 г.
W
Селекция друзей, селекция Любви…
На то ушел не день – здесь Бога не гневи!
На то ушёл не час, на то ушёл не миг,
прока иконостас Любви к друзьям возник…
1996 г.
W
Если верность правомерна,
если сердце в сталь клинка
переплавить, – непременно
грянет музыки река!
Той, что выпита в разлуке,
той, что прожита в судьбе,
той, что есть, что на поруки
годы приняли к себе!
Если снова расставаться –
будут клятвы без конца.
Лучше ждать и не дождаться,
чем любить не до конца.
Лучше ждать и не дождаться,
чем любить и потерять.
Лучше голосом сорваться,
чем фальшивой нотой стать!
1993г.
W
СТИХИ О НЕСТАРЕЮЩЕЙ ДРУЖБЕ
Александр Кроник – психолог,
Гуртовая Марина – художник.
Я читаю дружб мартиролог, –
в нём пылает строчек треножник.
Привыкаем к редкому чуду.
В ожиданье будущей встречи,
опускаем дружбы простуду
стариковской шалью на плечи.
Под любви просящими косим,
не меняя душевной окраски,
и души свою раннюю осень
вызываем на шумные встряски.
Утоляем голод общенья
заточеньем в стены квартиры,
где уже живёт отвращенье
к отголоскам праздничной лиры.
На миру мы и веселы жутко,
мы и сало жуём для порядка,
превращая голодность в шутку
на московском асфальте украдкой…
1991 г.
W
Ушедший друг, как уходящий поезд –
на станции он в полночи стоял,
и ты в нём жил, ни чуть не беспокоясь –
курил, шутил, а тут вдруг – потерял!
Тебя влекла молва на полустанок –
там было с кем о чём поговорить…
Там был вольяж, где души под рубанок
не упустил ты чьи-то уложить.
А между тем друзья, как прежде, медлят
тебя судить, что толку – опоздал…
Они, как прежде, истинами бредят,
но ты их предал – ты их потерял.
1993г.
W
Преданные – предали.
Что тут горевать?
Может быть, не ведали,
что на них пенять?
Может быть, неистово
ведали своё…
Может быть, таинственно
продали моё?
…Мироощущение,
звёздный камнепад?..
Преданные предали
сорок раз подряд.
1993 г.
Претор в исповедальне –
молитвенный притон:
надежды берег дальний,
на совести запор.
В земном моленье розы
склоняют вниз листы.
Вдоль изгороди – лозы,
в пьян-ягодах густы…
Претор в исповедальне
мне снится с давних пор:
надежды берег дальний,
на совести запор.
1993 г.
W
Непереводимое – уличный жаргон:
ясность сердцу милая, хамский ветрогон.
Мишура сусальная, разлетайся вдрызг!
К чёрту эпохальное – головою вниз!…
1992 г.
W
ГОРОДСКОЙ РОМАНС НЕ ДЛЯ ПЕНИЯ
Город ночных поволок,
город вечерних туманов,
город осенних дорог,
город седых капитанов…
Город тюльпанов и яхт,
город закатов лиловых,
Сумрак ночных катаракт
стынет в оплывших неонах.
Город проказливых фей,
город душевной проказы
средь площадей и аллей
нас иссушает заразой.
Этой заразой разят
города старые раны.
Город под ними распят
ветрено, зыбко и пьяно…
1995 г.
W
Мне известны Юпитера грёзы,
мне проведан Сатурна расчёт.
Я срываю на месяце розы
и несу продавать в переход.
Мне любовь твоя – вечный учебник.
Я – неважнейший твой ученик
исправляю столетий Решебник
каждый день, каждый час, каждый миг…
1993 г.
W
ЗРЕЕТ ДЕРЕВО ПЕЧАЛИ
Зреет дерево Печали, гибнет Дерево Любви.
Ветви Счастья одичали и упали… Не зови!
Ветви Страсти отродили и в безродице грустят.
Богородиц отлюбили, как неистовых девчат.
Ветви Страсти обжигали их до Утренней звезды.
А с утра Мадонны встали, пробудились без Любви.
Вызревали в поле злаки, в избах – злые языки.
И залаяли собаки, надрывая кадыки…
1995 г., с 1999 г. киевский городской романс, музыки – их много – народные…
W
ЕСЛИ КАЖДЫЕ ДЕСЯТЬ ВЬЮГ
Если каждые десять вьюг
зашвырнуть за грани Земли,
опостывший зимою луг,
как журавль запоёт: "Курлы!"
Нашпигованный вечным льдом,
превратится он в плац-парад,
в пышной зелени бурелом,
что восстал подле райских врат.
Здесь девчонки прочтут стихи –
соль восставших из пепла книг,
а мальчишки сорвут цветы,
и девчонкам подарят их.
Изумрудных планет цвета,
океанов великих синь –
луга тёплая красота
переплавится в Радосинь!
Здесь, средь солнечных теремов
душ простуженных острова
обретут безмятежность слов
и возьмут на себя права.
1996 г.
W
В бесконечном ряду столований –
посиделок весёлых и разных
я оглохну от прошлых страданий,
онемею от лет несуразных.
Я устану быть в центре застолья
по любому удачному зову.
Я вздремну у Судьбы изголовья,
как ребёнок уставший вне дома.
Про себя прочитаю молитву
прошлой Веры, в которой живу,
и с которой – по лезвию бритвы –
в мир пришёл и из мира уйду.
1993 г.
W
Не мы, а время выбирает,
что взять, а что низвергнуть прочь.
А кто иное утверждает,
тому ничем мне не помочь…
W
Сеть пульсирует в ритме пульсара,
рассыпая овации вдруг,
пробивается ритмом сансара
сквозь рождений спасательный круг…
W
Светлой памяти
Булата Шалмовича Окуджавы…
Читает стихи серенько
бард именем Бога,
это потому что с Севера
грядет ему в вечность дорога.
Назначена строгая плата –
прибудет по расписанию
ангелов белая свита,
согласно небес предписанию.
Останутся струны и стекла
о том, что случилось, смолчать,
но песни ворвутся в окна
о том, что случилось, кричать.
Очки положат в музее
в одной витрине с гитарой,
здесь станут ходить ротозеи
по нотам мелодии старой…
W
Дети не хотят быть детьми –
убегают в сказки из тьмы
повседневных муз и широт
в мир, где виртуальный народ
на дисплейных плоских дворах
самодержит мир на паях.
В чьих-то сайтах ищет гуру,
в чьих-то скачет – зов кенгуру…
От «жэ т’эм» к житухе простой
вырастает дней травостой:
прорастают в вечность следы
Интер-Да сминая ряды
интендантов прочих миров,
где оплатны лица и кров…
Где любовь, и та на паях
в пересудах, в цепных кандалах.
А на «монике» Моника вдруг
предлагает любовь без потуг –
Клинтон дует легко в саксофон
и сочится прохлада с икон.
То ли окна в них, то ли глаза,
вдруг спустить можно дней тормоза
и отдаться взаимности грёз,
и поститься пред вычурой поз,
и идти виртуально ва-банк –
будь ты килер, мажор или панк,
будь ты паинька, ладушка, гей,
будь ты чукча, чеченец, еврей…
Будь бы кто… Только плата за то,
что реально ты в жизни – НИКТО!
Сам отторжен, отрезан, отбрит
от всех прочих, в ком страстно кипит
просто жизнь во плоти и костях,
там, где ты культивировал страх…
……………………………………..
Жизнь мелькнет, и погаснет дисплей,
навсегда растворив Интер-клей.
W
Почтовый ящик кричит вчерашним,
сквозь театральным, не настоящим:
«Повстань Украйно!” – Зачем, ребята,
когда и так жить хреновато?
Зачем изгоям да мордобои,
когда в купюрах у вас обои,
когда вся ваша платформа всуе
урвать побольше под аллилуйя.
В почтовый ящик смотреть нет время —
пошли вы на хер, уродов племя!
W
В доме, где из ума выживают люди,
постепенно из ума выживают и стены,
Холод прошлой, душевной простуды
остужает грядущего вены…
W
Гранитные ступеньки пьедесталов
все выше вверх… Все меньше слова ЖИЗНЬ,
которым укрощает нас орава,
под стоны тех, кто нам кричал: «Держись!»
W
Нервы вокруг полусмерти
матери старой моей —
мечется жизнь в круговерти
постно отчаянных дней…
W
Наши Хароны ведут похороны
черных колонн.
Наши главкомы ведут батальоны
черных имен.
Черные метки черной разведки
черного дня.
Снайперы метко ищут отметку:
Ты или Я.
Вычурно будут залпы орудий
в вечность палить,
Только не будет тех, кто забудет
нас хоронить.
Нас похоронят, не проворонят
те, кто уже
Вычислил четко день наш последний
времени «Че».
Длань погифиста, тень остракизма,
годы во сне.
Губим Отчизну, в черную тризну —
кровь на стекле.
А в застеколье, как в Зазеркалье –
люди в Аду.
Войны без тыла, время остыло
в черном бреду.
W
Ночные серверы, порталы
влекут неведомо куда –
по миру мчаться виртуалы —
их вечный лозунг ИНТЕР-ДА!
W
Духовный шлейф империи –
души пирамидон,
планета на доверии
срывает плач мадонн.
Галлоны слез неистовых
сливаются в гальюн,
Спиваются мальчишечки,
кто был когда-то юн.
Кто жил, как мог, не ведая
планету Интер-ДА!
Не зная слов неведомых –
«коннект», «аттач», «ворда»…
W
Мир верит Золушкам на вечер,
мир верит ангелам на час,
мир сам себе противоречит,
мир сам себе и «шмок», и «асс!»
Мир актуален, орбитален,
как «Орбит» высосан до нет,
мишурен, вычурен, глобален,
он взял молчания обет,
он пережил дыханье весен,
он пережил сретенье лет,
он снова молод и несносен,
он страстно рвется в Интернет.
И да прибудет с ним любовь,
и сайтов молодая кровь!
W
Полусытые нищие чинно
расползаются по эстакадам.
Метропорт скуп на дохи с овчиной –
просят те, кому истинно надо.
Потому что, во-первых, январь,
Во-вторых же, и день в нем первый,
ремесла незлобивый звонарь
напрягает усердностью нервы.
Растворяется день естеством:
брось копейку, кому она надо,
ссыпь тому, для кого ремесло –
это верная в жизни награда.
Растворяются в праздниках те,
кто легко преуспел в вязких буднях,
убежденные в правоте:
не просить с бодуна до полудня.
Грех настаивать на своем
перед ликами сытых улиц,
прошептав про себя: «Не помрем!..»,
если кукиш покажет пуриц.
W
Ангелу отбили горн
ледяного братства.
На Крешатике – затор,
на Майдане блядство.
В фотомыльницах оскал
мрачного местечка:
архитектор оплошал –
вытворил «калечку».
Эх, юродивых страна
с безобразным плацем:
трех историй бахрома –
с чем здесь разбираться?
Завтра ангелы уснут
в теплотворной речке,
и устанет пришлый люд
покупать сердечки.
И повадится народ
говорить о сути:
там, где в душах недород –
быть житейской смуте.
И потянуться крушить
зло средневековья
те, кому случилось брить
веку изголовья…
Не желающие встать
со своих коленей,
ангелов сзываем рать
биться в черной пене…
За себя и за других,
выстоявших бремя –
зла, которое на нас
возложило Время.
W
Встречи года уже без вина –
молодильные яблоки в воду,
но не бродит бутыль у окна –
задохнулись сока в непогоду.
Не в порядке вещей суета,
закрома поприжались и ссохлись –
не зима, а одна маята,
и в бродильне все бочки рассохлись.
Мы не пьём, не тушуясь ни чуть –
пройден путь «гастрономов» и пьяниц.
Нам бы сладко и тихо вздремнуть…
Ждет нас сказок подушечный ранец.
На компьютере времени вязь –
виртуальная радость и… грязь.
------------------------------------------------------
Шмок – идиш, недотёпа
Пуриц – идиш, господин, в смысле богач
Жэ т’эм – фран. Я тебя люблю
W
АНАСТАСИИ ДОРОНИНОЙ
Что сродни? Нет во мне грамматейства.
Вот прабабка – старуха Эстер
не питала в том прямо злодейства:
что написано – выбрось за дверь…
Ну, положим, писала б писака,
то, естественно, надо-ть язык:
поприлежнее, чтобы варнякать,
а поэту – изволь, – сердца крик!
Беня Крик – тот ушёл на заданье,
Буня Усман – Усана бен… – бить,
а поэту достались терзанья
об Отчизне своей говорить…
А язык и шершав, и обложен,
исцелован, прокурен, испит…
А поэт, он во всём не приложен,
что из сердца… То слов динамит.
А учили нас, скажем, неважно –
правил знаем – компьютерных – два!
Текст набрал и проверь небумажно
и фонем утряси якоря…
Впрочем, скажем, зачем нам фонемы –
если сердце – израненный ад:
мы решаем порой дилеммы:
кто тот гад, что нас предал и рад?
С языком… Тут нас предал учитель. –
Мой – манджурские сопки бомбил
и контуженный весь – небожитель
в интернатовский класс зарулил.
Шестьдесятые годы Сан Саныч
запретил себе в сорок шестом.
– Не робей, – он кричал нам, – Иваныч,
мы ещё полетаем с тобой…
Отлетался мой асс и учитель,
но поэта увидел во мне:
– Вы его только в жизнь допустите:
он прорвется, –притрется вполне.
И напишет отличные строчки, –
а редакторы вычленят суть
и горячего сердца подстрочник
до читателей в миг донесут…
А четверка его в интернате –
это тройка, и то много Ватт!
Но он русский… Считай, в медсанбате!
И по жизни он тоже – медбат.
……………………………………..
Как медбрат, как по сайту товарищ
я московской пишу визави:
соль не вытравишь, суть не исправишь:
если сердце изнылось – ПИШИ!
3 сентября 2003 года
W
Славянский мир витиеват и леп –
в нём душами намазываем хлеб,
и хлебушко жуем из вся Руси,
и водку пьём, и давим иваси…
W
О, не восстребованность чуда –
стоять век в очередь за тем,
чтобы узреть, когда ж Иуда
поднимет Господа с колен.
О, невостребованность братства!
Колено-задая страна
давно додумалась до блядства,
а вот до неба – хрен на-на…
Не дорасти, не дотянуться,
не докричать, не долететь…
О, невостребованность бьются
земные оттиски людей….
Живём в тисках весь век зажато,
и чернь полощет нам мозги.
А мы ж – поэты, блин, ребята
и в жисть не сдохнем от тоски!
09.2003 г.
W
Кто пройдёт через боль, тот узнает пароль…
Ты меня не неволь, – отпусти!
Потому как взыграла в душе карамболь,
и сказал я тебе: – Прочь с пути!
Но вернулся опять, захотелось понять,
как и что происходит не вдруг,
Ты принять – приняла, но обрезом – луна
расстреляла наш памяти круг…
Мы лежали с тобой, проклиная любовь
и все вешки на прошлом пути.
Ты подняла глаза, в них блеснула слеза,
тихо молвила ты: – Уходи!
09.2003 г.
W
Услышать мир и обрести лицо –
одним того и надо, но иные
спешат, – и почесать своё яйцо,
и отхватить по жизни чаевые…
09.2003 г.
W
Посвящается девочкам – Юльчонкам, Женькам, Иришам...
Опорные точки романа,
в котором я бедственно пьян,
в бредовом преддверии Рая,
которого страстно желал...
Столь часто, столь звучно, столь струнно,
что жизни оплавив венцы,
я пал перед миром подлунно,
как прежних веков мудрецы...
Над скопищем этим бурьянным
во всю извивалась в Любви
девчонка и ФОРТО и ПЬЯНО –
бредовьем прошедшей весны.
W
Что ищет девочка в угаре
барыжном, ветряном, пустом?..
Густые складки на вуали
придут не скоро и потом
от них уже не будет проку...
Что ищет девочка средь вас,
скопцы, торговцы, пустобрёхи...–
Халифы на день иль на час.
Не те ли нотки, что звенели
капелью звонкою весной,
не те ли перемены в теле
и в набежавшей лепке форм,
и во взаимности до срока,
и в обестыженьи мечты...
Не ищет девочка пророка –
она с наитием на ТЫ!
Одна в предвиденьи угара, –
она в наличии себя
не в полуночном пеньюаре,
в обрезках джинсовых руля,
она проходит по рассвету
неспетой юности своей
под слякоть уличных сюжетов
и лоск дворовых бобылей...
Они “Ату!” – кричат отпето,
поскольку попросту пьяны...
Средь бела дня макушки лета
не ищет девочка зимы.
Она в декабрьскую подвижку
замёрзшей льдинкой не войдёт.
Она свою читает книжку
о жизни той, что проживёт
прекрасно, солнечно, обуто
в платформы утренней мечты...
И вдруг смеётся почему-то –
ведь счастье с девочкой на ТЫ.
1996 г.
W
ДЕВЧОНКА-КАРАВЕЛЛА
Она идёт, играющая телом,
презревшая земного палача,
вчерашняя девчонка-каравелла,
чьи локоны белее, чем свеча.
Чьи плечи наливаются желаньем,
чьи бёдра восторгаются грозой.
Она идёт по кромке мирозданья
отчаянной весёлой егозой.
Она цветёт распущенной омелой,
и я готов пред ней сейчас молиться...
Пред той, кто съела тело неумело
горячей, размягчённой страстью пицей.
Запила шоколадными ночами
портвейн перебродивших вдохновений...
О ней вчера извозчики кричали
отрывками чужих стихотворений.
Она себя и плакала, и пела,
она себя и жертвенно несла,
вчерашняя девчонка-каравелла,
постигшая законы ремесла...
Как жалкая, но алчная царица,
что голову желала Иоанна,
она прошла по миру древней жрицей
и сгинула на кромке океана.
Она парит над миром неумело,
простившая земного палача,
вчерашняя девчонка-каравелла,
расцветшая невянущей омелой,
чьи локоны белее, чем свеча…
08.1996 г.
W
СТАНЦИОННАЯ БЫЛЬ
Обкуренно-отбитое филе
у Женщины с потерянным лицом
явилось мне иконой в сентябре,
разбитой пролетевшим кирпичом.
Кирпич влетел из прошлого хламья,
что ворохом сгнивало во дворе.
Забросила кирпич в окно шпана,
не севшая за парты в сентябре...
Стекло упало брызгами к ногам. –
Осколки взрыли прошлое моё.
А там сидела девочка одна
и пришлое кормила Воронье.
Ещё не испытавшая потерь,
ещё во вне исконного вранья,
она смеялась радостно, поверь,
не ведая искусов Воронья.
И то с ней ворковало о своём,
но Утро обожгло её черты,
и Зло, пройдя сквозь жизни Ремесло,
перебродило с Девочкой на Ты...
На полустанке с выбитым стеклом
мы оставались с Женщиной вдвоём.
Средь запахов потухших сигарет
я целовал лица её Кисет...
06.1997 г.
ЭТО СТИХОТВОРЕНИЕ ВИСОКО ЦЕНИЛ ЛЕОНИД НИКОЛАЕВИЧ ВЫШЕСЛАВСКИЙ…
W
РОК-ЛЕДИЗ-БЛЮЗ
Рок-Ледиз-Блюз, Рок-Ледиз-Блюз...
Тапер с вертлявою попкой:
Клавиши в лом, шизики – пусть!
Ад одиночества скомкан.
Ад одноночества, ад одноДня,
ад из ментола заглушек.
Рок-Ледиз-Блюз
C-с-с!..
Ля-фа-фа...
Мат – не для чудненьких ушек!..
ПЕЧАТАЛОСЬ В УКРАИНЕ, РОССИИ, ГЕРМАНИИ, ИЗРАИЛЕ, США
06.1997 г.
УДК 882(477)-1
ББК 84.4 УКР=РОС=ЕВР6-5
В27
Веле Штылвелд. Санитарная зона, г. Киев – 1998 г.
Книга душевной осени киевского поэта.
Творческая Литературная Лаборатория “САЛАМАНДРА”
авторский литературный шесток
W
Застоявшийся октябрь в январе
застоявшийся октябрь в декабре...
Открывается ключами января
перекличка всего прошлого в себе.
W
А мы прошли за Иордан, – нас жизнь вела.
Кто выбрал путь, тому был дан сквозь плевела
великий план – за Иордан – пронзает взор,
славянской вязи письмена – судьбы узор.
У предков – истина в крови, у нас – в душе,
немые храмы на крови скорбят в клише...
Вселенский план – кто вышел в сан,
тот выбрал зов... Кто мудрость звал,
тот выжат сам из вещих слов...
Кто верит в зов, кто верит в сов,
кто верит в сны... Но мы – не совы –
нам дожить бы до весны!
Да, мы – не совы, что сычать нам на судьбу?
Великий труд – души улов у нас на лбу.
W
Вгрызаемся в век ХXI-й,
Врыхляемся в век ХХI-й,
Врываемся в век ХХI-й...
Кто как... Прохиндеи и стервы.
W
Из недр народных прёт сословье,
чьё имя всуе – поголовье!
Жлобьё, восставшее опять
желает нас собой донять…
Достать, добить, догрызть, доправить
до дурки, "мурку" отплясать,
и обкорнать, и обесславить
всю поэтическую рать…
Из недр народных прёт сословье, –
жлобов восстало поголовье!
W
Голубых кровей в стране хватает,
не хватает тихих сизарей.
Души чьи-то в небо отлетают, –
не ищи в них сизых голубей.
W
Ночные трубы рвали звёзды, –
гремел межзвёздный барабан.
Вминали люди лет борозды
в сплошных безвучий океан...
W
СЕТЕВЫЕ РЕЙТИНГИ
Вирус, "штормовые" баллы,
пробуксовки… – Ёлы-палы!
W
Совершив вечерний “трафик”,
кость себе отыщет Фафик.
W
Мимикрия местной лажи,
перегадит души сажей.
W
Сыграла роль пружина-ноль,
и вот придавлен ней король.
W
Всех всегда что-то ведёт.
Женщин – то секс, то климакс;
мужчин – то амбиции, то мастурбации,
а совместно – тех и других – деньги.
W
Животных слов конкретика – живая энергетика.
W
– О, вспомнила: в гробу его видала!
(А. Костюченко)
Таки и он видал её в гробу...
(Веле Штылвелд)
W
От ИДО до ЛИБИДО отымели ОТ и ДО...
W
Человек живёт, чается, чтобы не отчаяться.
---------------------------------
*Чается – изъявляет надежду на лучшее...
W
Жену он чувствовал ритмично.
Всё остальное — неприлично.
(От Алексея Зараховича)
W
НАРОДНЫЕ ПРИМЕТЫ
“Идёт бычок, качается” – горячка начинается.
Маёк, как раёк, если рядом куманёк!
W
БОЛЕЗНИ БОЛЬШОГО ГОРОДА
Асфальтное рандеву: на бульваре в нос.
Городская глаукома – слепые окна, слепые лица.
……………………………………………………….
И вот наступает смерть… Время преемствовать!
Кто разбирает память, кто обиды, кто наследство.
Но! Чтобы однажды уйти, человеку прежде
предстоит пройти тернистый путь... К самому себе.
Разговоры о смерти
нагнетают мздоимцы,
отжимая бессмертье
удовольствия для –
от пустого былого
продувные гостинцы:
дескать, мы знаменитым,
известно, родня.
W
ВЕЧНЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ:
Реальные женщины куда аппетитнее вызревших в подсознании.
Любовники – страстные имитаторы Детства.
Постельная борьба гражданина Сидорова с гражданкой Ивановой:
две подсечки, три подкатки, восемь палок для зарядки.
Брала своего мохнатого за его единственное нелохматое место.
Он вырвал её со страны Детства, оставаясь ребёнком.
Он сделал её иностранкой в их сказке-расскраске.
Помни о вечном: светлое отношение к женщине
при хорошем отношении прежде всего к себе!
(от Зараховича)
Нет таксы на любовь... Есть такса вне любви.
Чувства пустяковину потратили на блеф.
W
ЛИТЕРАТУРНЫЕ БУДНИ
Литературные цокотухи ветшают на паперти поэтических вечеров.
Книга была посвящена одной единственной ноте,
на которой он прозвенел всю свою прошлую жизнь.
Его ожидала крупнопанельная слава мелкокалиберного масштаба.
Акция прошла на уровне сперматозоидов в большой деревне Сплетников из НСП_У.
(от А. В. Потаповой)
Оставив бомонд, он прочно возвратился в свой собственный мир,
из которого он уже ни разу не выпадал.
Вечерок-с сексуальных СТОНетОВ.
Безденежный мэтр пребывал в области безумных идей.
Бомжей и поэтов ссылают по периметру... Жизни.
Сколько надо одному хорошему человеку:
одна мудрая книжка, одна сытная ложка,
одна прочная одёжка, одна преданная женщина
и всего прочего понемножку.
Наши судьбы шьются нитками наших поступков.
В дом то и дело названивали и захаживали литературные сумасшедшие,
как во внештатный филиал дурдома.
Если прошлое нельзя в себе оглушить, его следует приручить.
Мы — дети империи: её нужд, чаяний, перспектив...
И только после всего этого – граждане театрально независимой Орияны.
Кто его знает, на какие бездуховные рифы вынесет в будущем… всё ещё недоЗвёздное Человечество.
Местечковые эстеты, обсуждая тему аморального, развили её до мордобоя… За нравственность!
Переступив через эффектные строчки,
поэт однажды дошёл... До духовных вершин.
Городил ЧОКнутые поэмы и горошил ими присутствующих.
Был глуп до гениальности.
Чтобы не расТРАиваться – (расстраиваться),
то и дело нужно раздваиваться.
Мир полон сплетен и готов за них платить почётом и уважением тем, кто способен своей черноротостью сбросить с верхотуры Олимпа самих творцов-олимпийцев.
Сценаристы очередного конца света регулярно на подхвате у своих слабоумненьких фанов… Такая себе незлобивая фАнотека.
W
ЖЕНСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ – так говорит Бемби!
Все профессиональные спасатели мира срочно спасают его – до очередного определённого срока.
Мозги опустились в желудок.
Жизнь настолько бурлит, что еле ползаем.
Встречи с прошлым выводят нас на новый виток удачи.
Очередной юбиляр не отличался радостью биографии.
Скромный юбиляр не отличался гадостью биографии.
– Мои ученики нюхают клей “Момент”, а мне и клея не надо:
у меня от них моментальные картинки.
– У людей всего одна настольная книга, а у моего мужа-писателя — тьма. И все свои.
W
СЕКРЕТЫ ТВОРЧЕСТВА, или как стать Нобелевским лауреатом…
Любую жизненную необходимость подлежит превращать в большое искусство.
Ключ на старт к сверхчувственному, сверхординарному у каждого свой. Иным остаётся только найти точку зажигания, но и на этот пустячок они тратят годы.
Сверхсенсорный шок-конструкти-визм — коротко, жестко, хлёстко, точно, причинно ДЛЯ...
Сверхсенсорика – сверхвоспарение: восприятие на уровне идей.
Руки обретают свободу от прошлой литературной рыхлости... Руки души, если позволительно будет сказать.
Сверх-сверх-сенсорика – восприятие на уровне замысла, не даёт право на извечный сенсорный голод… Отсюда: возникает техника перезаписи ранее сказанного – сверхвосприятийные (сверхсенсорные) римейки. Это – Нобелевская премия едва ли не на пустом месте.
А ты говоришь, не въехал в тему, провёл семь лет в заточении... Нет, скажу тебе, отсидел семь лет в санитарах я не напрасно.
Краткосрочные коллажи – репетиционный литкласс эпохи.
Однажды: сонные до безумия одиночные эпизоды обогатить связками и довязать общий шок-END.
Всякая инициация — это ритуал очищения, ритуал снятия первоприродных страхов.
W
ПОСТУЛАТЫ
Изнанки цивилизаций равноценно рваны.
Подмышки цивилизаторов равнозначно разят…
Иногда не только отдельные люди, но и целые страны, империи, континенты просто обязаны возвращаться к опорным точкам истории.
Боги души у людей разные, но колодец один – Земля.
Иконы не приходят сами: ангелы рождаются на Земле.
W
ЖИТЕЙСКИЕ СИТУАЦИИ
У одних в запасе – биография, у других – худография.
У одних серьёзно с крышей, у других проблемно с нишей.
Подорвался на очистке желудка: вместе со шлаками чуть не вынесло глаза в унитаз. Очистка прошла на совесть. Сюда бы дать заголовок: “Нас время выучит страдать”.
За праздничным столом норовил съесть больше других – с тем и упал мордой в салат.
А в ней столько пудов, как во мне килограммов...
и она причитает без всяких кручин:
“Этот крем от морщин, этот крем весь до грамма –
от мужчин, мужиков... и житейских пучин!”
W
УЖРАЛИСЬ
И без погон, и без попон
козлит приятель-баритон...
СЛЕНГ:
Глуповуха – глупо в ухо.
Прошлое – факт бытовой ПОРНОзухи:
Жизнь на экстремумах – шиксы и шлюхи...
W
Закрытие сезона, а тут бы только влёт,
тогда как – нет озона и мыслей ледоход.
W
Разбив голову о серпантин, вгрызаемся в век ХХI-й,
Катона младшего позабыв, не вспоров себе животы.
Киев нынче не Рим – не напрягаем нервы:
Мы давно перешли блеф-сакральность мечты.
Нам Римских хроник не читать, выкладывая на стол
кишок бугристую печать годков на новых сто...
Мы исповедуем весну. Нас лечат свиристели...
Под пенье этих птиц во сне мы верим – кто во что...
Лежим в постельном уголке, икая понемножку –
кто в доску сыт, кто в доску пьян, кто – вызвав неотложку...
Подготовлено по материалам и наблюдениям 2000-2003 гг.
часть первая
Психоаналитики модны не только на Западе. На обширнейшем евро-азийском Востоке их заменяют поэты. Все дело здесь в том, что славянские языки по своей природе силобитонические, а соударение гласно-согласных звуков давно было замечено православием. Об этом мы и говорили с двадцатипятилетним семинаристом Олегом. Затем, исповедовались мне, поэту, живые – в плоти и крови люди. Памятуя об этике, которую я прежде так часто нарушал, Имена исповедавшихся останутся в тайне…
W
МЕЛИСЕНТА И БЕРРИМОР
БЕРРИМОР:
Как обращаться к юной леди?
МЕЛИСЕНТА:
Для вас я, Берримор, миледи!
Здесь, на стечении веков,
на странном сретенье причалов
реки без временных оков
хочу, мой паж, пожить сначала…
БЕРРИМОР:
Миледи, я — дворецкий ваш!
МЕЛИСЕНТА:
Ну, Боже мой, какой пассаж:
оруженосец, грум, лакей –
зануда, умница, злодей,
одно запомни, ты – слуга,
а госпожа, известно, я!
Хочу я жить прекрасно вновь!
БЕРРИМОР:
Что подавать: бифштекс, любовь?
В меню есть устрицы для вас…
МЕЛИСЕНТА:
А есть Удильщик?
БЕРРИМОР:
Вот те раз,
здесь, на сретении веков
ни принцев нет, ни простаков,
халифы есть, но лишь на миг,
тьма дураков, но не из книг,
а так: по жизни, по судьбе…
МЕЛИСЕНТА:
Гони их прочь! О горе мне!
А есть ли к устрицам вино?
БЕРРИМОР:
Мартини, мэм!
МЕЛИСЕНТА:
Не сметь! Давно ль
дано тебе распоряженье:
миледи я!
Столь откровенно
назвать меня простецким "мэм",
оглохший олух, как посмел?
БЕРРИМОР:
Недоработочка, мадам,
простите, леди…
МЕЛИСЕНТА:
Олух, хам! Ми-ле-ди я,
а ты лакей! А, впрочем,
выучишь, поверь…
Поскольку…
(плачет)
Впредь не смей
так унижать меня, мой друг.
БЕРРИМОР:
Миледи, я немного глух,
а вы – капризное дитя,
но, воду в омуте мутя,
слезами раните мой слух.
МЕЛИСЕНТА:
Подай мне устриц, Берримор!
БЕРРИМОР:
К мартини, к пиву?
МЕЛИСЕНТА:
Что за вздор!
Желаю вересковый эль!
БЕРРИМОР:
Да где же брать его теперь,
миледи, пили бы мартини –
"Бианка", белый будто иней,
на донце вишенку к нему…
МЕЛИСЕНТА:
Ну ладно, будет посему!
Но ты сперва глотни глоточек –
вдруг отравить решил, дружочек,
тогда и первый отойдешь
туда, где в мире правит ложь.
БЕРРИМОР:
Не бойтесь, я вас не покину, –
но пить, так сразу половину,
а то, что яд, а что не яд
не разберу я в невпопад.
2003 г. – ВЕК ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
W
БЫТИЕ, ГЛАВА ВНОВЬ ТРЕТЬЯ:
ИСКУШЕНИЕ ЕВЫ – ВЕК ДВАДЦАТЫЙ
ЕВЕ – ШЕСТНАДЦАТЬ…
ЗМИЙ: Тебе шестнадцать. Внешне – рай. А что внутри тебя, скажи!
ЕВА: Там мир сияющий и яркий. Там много света, там мне жарко…
ЗМИЙ: Зачем одежды носишь ты?
ЕВА: Чтоб выглядеть… И, потому что так считалось до меня:
разумно, пёстренько, удобно…
(смеётся)
ЗМИЙ: А где же спрятана душа?
ЕВА: Она – где сердце: там болит. Там все плохое ощущаю, –
порой предчувствую и знаю, что завтра мир мне сотворит.
ЗМИЙ: Она – не ты?
ЕВА: Ну, нет… Она – душа – моя земная самость
одной лишь мне она досталась, но ей доступнее мечта.
ЗМИЙ: А что ты видишь постоянно в миру, где милый твой и ты?
ЕВА: Там для души растут цветы. Коктейль из двух переживаний
там пьём мы вместе – на двоих: я это знаю не из книг –
душа моя в клубке страданий, терзаний сладостных, как миг!
ЗМИЙ: Кто более из вас разумен: душа твоя иль твой кумир?
ЕВА: Душа моя пылает с ним, а он рассудочен бывает…
ЗМИЙ: Так он тобою помыкает? Разумен он, а та – легка,
и потому смешна…
ЕВА: Быть может… Но он ведь тоже в чём-то слеп. Его веду я…
ЗМИЙ: Далеко ли? И можешь ли уйти сама, чтоб без него,
как ветер в поле?..
ЕВА: Сама боюсь. Я с ним всегда или с подругами бываю.
Души одной не отпускаю. Опасно это.
ЗМИЙ: Вот дела! – Так ты опёки ждёшь – не ласки. Ты –
неотважное дитя. А я-то думал, в полночь глядя,
ты выйдешь на берег морской, и, сбросив свой
покров мирской, умчишь на волнах с мир мечтаний!
ЕВА: Не всё так просто… Видишь, я от одиночества робею.
В нём – страх. К другим стесненья нет, – будь полночь то
или рассвет, раздеться донага сумею, а вот душа…
С ней сладу нет.
ЗМИЙ: Выходит, что душа не смела: в шестнадцать лет
смелее тело, а душу тиснешь в трафарет!
1991 г., ВЕК ДВАДЦАТЫЙ
W
БЫТИЕ, ГЛАВА ВНОВЬ ТРЕТЬЯ:
ИСКУШЕНИЕ АДАМА – ВЕК ДВАДЦАТЫЙ
АДАМУ – ВОСЕМНАДЦАТЬ…
ЗМИЙ: Вот мы и встретились, как есть…
Скажи, Адам, что видишь здесь?
АДАМ: Уют, разорванный на части.
В такой уют нельзя войти…
ЗМИЙ: А почему?
АДАМ: Иллюзия не материальна.
В ней жизни нет…
Она – желанье, она – в пути…
ЗМИЙ: Стоим с тобою у картины.
Она для взглядов рождена.
Что видит взгляд твой, например?
АДАМ: Мне трудно, я косноязычен.
Скорей, пожалуй, нету слов…
ЗМИЙ: Но что за рамкою картины?
АДАМ: Там, в самой точке отправленья есть девушка…
Ведёт она в сиреневую бесконечность…
Начало есть, но нет конца, –
там нет оков… Там – человечность!
ЗМИЙ: А вслед за нею что – мечта?
АДАМ: Пожалуй, нет…
Там происходит вполне соломенный пейзаж:
размыты краски, тени стонут, деревья дышат вдалеке…
А ощущенья, – как в реке – сплин НЕРЕАЛЬНОГО ПОКОЯ.
ЗМИЙ: А есть покой, что нереален – весь – от начала до конца?
АДАМ: Есть в подсознательном желанье…
Такой покой – он без конца…
Сначала сон и пробужденье…
Затем – безмерно серый цвет.
В нём –жизнь – как есть – без приближенье,
как промежуток между тем, что мы МЕЧТАМИ называем…
ЗМИЙ: Да ты, как вижу я, – поэт!
А что мечты, – зачем они?
АДАМ: Чтоб радоваться жизни стоя, при состоянии покоя
и быть причастным Сам к СЕБЕ…
Ведь – Я в истоках мирозданья!..
ЗМИЙ: А что, по-твоему, есть Я?
АДАМ: Во-первых, точка отправленья,
и, почитай, что пут Земли,
а всё вокруг – мир декораций,
которые мелькают быстро,
как на фридевицах монисто… –
Мир без Призренья и Любви.
А я – парящий в мире гений,
призревший склоки и сомненья,
годами хоть и молодой,
но эгоист с огромным стажем.
Мне не знакома лет поклажа:
я – молодой – со стажем – эгоист
1991 г., ВЕК ДВАДЦАТЫЙ
W
МИХАИЛУ УСОВУ: Мертвая зона… etceteras
От распальцовки фальцетом веет сезонно – забралом:
выжимкой прошлого лета – так ведь и раньше бывало...
Но почему-то так точно выписан жизни рубильник –
сонм самостийных стагнаций – вечной души собутыльник.
Пусть не симфония – скерцо. Пусть не играет, а ноет
то, что когда-нибудь в сердце вдавит и боль перекроет…
Перекроившие летом дурь-государство на веси:
кто-то дорвался до власти, кто-то запил и повесил…
Нос свой – рубильник неважный – без эполет на клаксонах.
Шморает им неотважно ночью – все больше в кальсонах…
И не наяривать гоже, а разрыдаться желать
можно, как видимо, тоже... Мертвая зона? Начхать!
P.S. В поэзии важнее всего передать точное настроение.
Оно передано, под него можно –
подстроиться, посопереживать, поёрничать...
Виват поэту! И все-таки…
Какие-то общие фоновые звуки
убивают персональное звучание.
Самостийная личина под ёжиком стагнаций здесь ни причем.
Не хватает священного акта соразмерности с Летой,
с той колоссальной гаммой,
из которой интонировать надо бы НЕЧТО особенное...
Ну, да это придет...
Мир Вашему дому! А штыл андер вельт!!!
08.2003 г.
W
СВАДЕБНЫЙ ФУРШЕТ: пьянка без собутыльников…
(грустнейший Веле–сонет: ни выпить, ни пожрать в меру!)
Нудно болит голова. Я узнаю, что я – Витя!
Это тревожит родня: "Выпить на свадьбе хотите?
Да и при том закусить – под балычки и икорку". –
Как не крути, разгрузить время приходит подкорку…
Взять бы с собою кота: – Элька, желаешь колбаски?
Пить одному – маята: нет в том ни толку ни ласки…
Здесь мы с тобой – мелкота: грозно стоят коньячины,
выпивка – только не та: не от житейской кручины!
Гости хлебают пивко и предвкушают ужраться
смотрят на свадьбу легко – повод житейский надраться.
Элька, туда не пойдем: там и тебя – как жаркое
слопают парни живьём, – мы с тобой большего стоим!…
Нет собыльников тут: все нажираются скопом –
выпьют и снова нальют – "Горько!" И вновь тебе – "Оппа!"
08.2003 г.
W
Есть такие красивые женщины,
есть такие счастливые дни!..
Что мне, Господи, зов деревенщины –
я ведь сам из деревни Любви!
W
От пупка до переносицы
поцелуи в мире носятся.
Над холстом мазки проносятся –
на палитру Время просится.
В паутине экзальтации,
в сладкой неге профанации,
те же страстные наития,
те же сладкие открытия.
Те же ласки, те же радости
те же ласковые гадости,
та же боль и то же мужество,
то же грешное содружество.
Те же выпуклые видами,
соразмерные с обидами,
беспристрастные к Отечеству,
соплеменны – Человечеству.
W
С этих рук я буду пить,
в этом доме буду жить,
в этих глаз колодцы мне
обрываться при луне.
W
Боль в кадильнице контрастов: каждый кажется зверьком.
Круговерть земных маразмов в котловине за углом.
...Кто-то бросит ожиданье, кто-то – козни, кто-то – бред...
Боль в кадильнице контрастов – казнь давно минувших лет.
Годы катятся коварно в котловину Бытия:
ритуально, лапидарно... Там страдали Ты и Я.
W
ПОСЛЕБРАЧИЕ...
1.
Вино, сулугуни, слоеное тесто.
Я ел хачапури, смеялась невеста.
Вино, сулугуни – хмелела родня.
Жених оставался не ровней... А зря.
Как сыр сулугуни, запеченный в тесте,
он плыл размячённо на теле невесты
не раз и не два уж... А, скажем, давно.
С тех пор перекисло в кувшинах вино...
С тех пор перегоркли миндаль и хинкали
и вновь я один... Тым-тырым... Трали-вали...
Как след сулугуни забыл мир горшки,
в которых давно пересохли вершки.
А старый горшечник прилёг на диване...
Дались ему тесто, вино и хинкали.
2.
Мужчины выпали из дома,
как зубья сломанной расчёски:
один ушёл в Страну знакомых,
другой – под русские берёзки.
И от того ли, то, что спиться
весьма легко в родном краю,
былое женщинам присниться:
мужья, застолье... Как в Раю!
Десятилетие Прорухи!..
Лишь кнопка носика в окне,
да надокучливые мухи
танцуют танго на стекле...
3.
Ряды Пигмалионов, сто тысяч Галатей
на суд ста сидрионов таскает Прометей.
А те тому и рады – за косы и в мечту
какой-нибудь Наядой, которой за версту
ряды Пигмалионов себя роняют ниц,
а Прометей-гулёна целует фалды жриц –
вчера ещё приблудных, сегодня – прим и дам...
матрон, в миру царящих, по праву и без прав.
Они калечат Судьбы и мир ведут в Бедлам,
а из Пигмалионов трясут душевный хлам.
4.
Бароны Любви считают ворон
в буднях собственных похорон...
В менопаузе – тихий стон: “Умер ещё один...
Был ли он обычный пижон, или более – посажен...
или менее – обречен жить на земле одним”.
W
У псов – собачья скарлатина.
Они с подвоём мёрзнут в зябь,
а дни под общим паланкином
не вызывают в сердце рябь.
У снов – собачья скарлатина...
Не вырывает горлом кровь!
К чему рычать за дней провину,
за то, что те – сожгли Любовь...
УДК 882(477)-1
ББК 84.4 УКР=РОС=ЕВР6-5
В27
Веле Штылвелд. Санитарная зона.
(Книга душевной осени киевского поэта), г. Киев – 1998.
Творческая Литературная Лаборатория “САЛАМАНДРА”
W
ТЕМА ДЛЯ РАЗГОВОРА…
В ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ ЛЕТА
Ветхие простыни жриц сладострастья –
локте-коленные вытерты вешки:
были когда-то и радость, и слёзы,
и не однажды – и боль, и насмешки.
Над плащаницею блядской – усталость,
под плащаницею – вытертый дол:
полуматрац, полу ватная вялость,
жалость к себе – невозвратного мол…
А на молу – на матрасной парсуне,
над плащаницею – баба в слезах:
что ей сулили, отчаянной дуре
все, кто любили не просто за так?
Думала чёт – получается нечет,
думала лечь – получается – встать:
пролежни совести душу калечат –
над плащаницею нечем рыдать…
W
ТЕЗИСЫ ЛЕКЦИИ НОБЕЛЕВСКОГО ЛАУРЕАТА
Век двадцать первый – суть – Эйнштейниана:
былых чудес восторженная манна –
иных нездешних таинств мудрослов –
сплошное потрясание основ…
Эйнштейн – что Бог: в легендах и регалиях:
эм-цэ-квадрат – страда из Хиросим –
безумие, маразм и так далее:
Чернобыль и явленье черных дыр…
Ликующие толпы сионистов
и штат антисемитов им подстать.
У каждого своя "сфера Шварцшильда",
дабы в себе безумие унять.
Прорыто время, выбито пространство,
фантасты перепутали миры…
И несть Отчизны… Есть лишь постоянство,
что нищими остались – Я и Ты…
1.09.2003 г
Пишут ангелы спичками сечку
колдовского начала:
прожигают в наитии свечку
мирового мерцала…
Отпылавшая в миг, в одночасье –
серный мякиш на хрупком древке,
спичка съёжилась без соучастья
червячком в комельке.
Пишут ангелы сказку сначала –
заголяют древко,
забывая, как спичка мерцала
невозможно легко.
Серный камушек на бомбаньерке,
"барный" столбик хлыстом –
запылала огнём этажерка
с наживным барахлом.
Пишут ангелы строфику Леты,
вычитая должок:
для одних, дуэлянтов, дуплетом!,
для других – порошок…
Чтоб давить тараканно и будни
и премного стареть.
Бродят по небу сирые блудни, –
им нельзя умереть!
Пишут ангелы… Пишут, умеют!
Спички – чирк и в огне.
И пылают секунд ротозеи
На оконном стекле.
А в стекле оплавляются тонко
в невесомую канитель –
золоченная парная конка,
и пурга, и метель…
20.12.2001 г.
W
Банкомет с отвислым брюхом, а под ним сидит семья –
мать, старуха-повитуха, цыганчата – без копья…
Подле – стражник с автоматом греков вольных дом блюдёт,
подле – пьяница с нахрапом на проезжий путь блюёт.
Бенефис цыганки юной: "Ой, Маричка, чи-чи…" Стоп!
Нет прохожих – голос струнно оборвался и умолк.
Вновь прохожие… "Чичери…", разметались кудри, влёт
две копейки полетели. Нынче бедствует народ.
Рыже выкрашена сладко шоколадная мулатка:
мама рядом моет пол, папа в Замбии, козёл!
Занесло его транзитом к маме на ночь паразита.
Вязнут ночи на печи, в душах стынут кирпичи…
Ой, Маричка, где же взять всем им денежку подать –
украинцам всех мастей из голодных областей.
Эй, амбасада от греков, брось нам драхму через реку,
брось нам денег миллион, видишь, нищих батальон!
W
У марта норов выболтаться в лужах,
намяв зиме обрыхлившей бока,
а старый лабух, пьяница к тому же,
рисует на асфальте облака.
Наяривает лихо на гармошке
окрошку из сюит и увертюр,
и лопает печеную окрошку,
и предлагает дамам "от кутюр".
И вальсы перемеживая с блюзом,
он плошку ставит рядом из СИЗО.
Ему знакомо всяко понемножку:
любовь и горечь в красках – От и До...
Восьмое марта. Вечер, дождь и ветер,
"базар фильтруют" жаркие деньки,
которых много есть на белом свете,
но пить сегодня вправе мужики...
За милых дам вполне, не понарошку,
за дивный мир двух ИКСовых персон –
наяривает лабух на гармошке
и целый мир орет ему: "Гарсон!
Играй, бродяга, пьяница и парий,
наяривай, сегодня, в женский день.
Тебе подал бы нынче и царь Дарий,
воскресни он – бродяга, старый пень.
И свой гарем бы выпустил на волю
и сам бы сел в подземный переход
"Амурский вальс" слабал бы на клаксоне,
поскольку нынче Киев – Ба-би-лоН!"
W
В змеиных яблоках – ухмылка:
уж, искушать, так искушать!
И там, где в прошлом – два обмылка,
там в вечном – Каина печать…
W
Подайте миру чудаков
по имени и отчеству.
Беда в стране без простаков
по древнему пророчеству…
Беда в стране без чудаков,
без их шального теста:
ведь кто ещё сказать готов,
что дурь – судьбы невеста?
И кто ещё в который день,
в который год, однако,
сидит на жопе, как Пномпень,
и воет, как собака?
W
У поэзии – кодекс бессилия,
У поэтов – обилие грёз,
от бандитского изобилия
угасают венки тубероз.
Надрываются сыто фартовые,
прикрывая поэзии рты…
Эх, денёчки, – в их души! – хреновые,
эх, поэты, с виденьем… сумы!
W
Встречи года уже без вина –
молодильные яблоки в воду,
и не бродит бутыль у окна –
задохнулись сока не в породу.
Не в порядке вещей суета –
закрома поприжались и ссохлись.
Не зима, а одна маята,
и в бродильне все бочки рассохлись.
Мы не пьём, не тушуясь ничуть,
пройден путь “гастрономов” и пьяниц.
Нам бы сладко и тих вздремнуть.
Ждёт нас сказок подушечный ранец…
W
Чаи в палаточных мирках гоняют под “первак”,
петард китайских глухари кудахчут:
“Бах!”, “Бах!”, “Бах!”
От лотереи “Патриот” разит идиотизмом –
трефово-бубенный фокстрот во имя… ран Отчизны.
Здесь сельский люд всеядно зол на свой камзол столичный –
согнала жизнь их с дальних сёл на праздник обезличный.
Им нелегко ворваться в щель размеренного ритма
интеллигентных “прошлостей”… По зову алгоритма.
Суть в нём проста: круши и знай,
что Киев – сёл стеченье,
что камни примут злобный лай –
столицы оскверненье…
W
Дихты – клеенные фанеры,
были ещё пресс-картон и шпон,
и другие мебельные химеры,
а затем камни в почках разбивал виброфон…
Сон пилигрима – святы’ колготки –
лечат без водки, которой не пьёт
жена моя – Бемби… Хмельные повадки
Бемби задрали: “Всяк пьющий – урод!"
Так и живём, между дихтой над нами,
водку хлебает сосед за спиной.
Вязкие глупости – интер-цунами –
скалятся тупо над нашей семьёй.
W
Ну что там? К станции Чиота
прибудет поезд в точный час.
Статистов выберет работа
по расписанью, без прикрас.
Минут рачительные крохи –
всё так же мяты сюртуки,
всё так же женщинки-дурёхи
строчат восторги в дневники.
Два братца выдумали чудо –
Люмьеры, знаете ли, вот…
Фонарь волшебный по минутам
отснял денька былого лот.
Аукцион киноэкрана
с забытым вальсом в унисон –
иных времён живая рана:
чуть полусказка, полусон…
Киноэкран теряет краски,
и вот уже телеэкран,
дисплей компьютера, спецмаски,
Шер мон Мари… Шарманок клан…
W
Полусытые нищие чинно
расползаются по эстакадам –
метропорт скуп на дохи с овчиной –
просят те, кому истинно надо.
Потому что, во-первых, январь,
во-вторых же, и день в нём первый.
Ремесла незлобивый звонарь
напрягает усердностью нервы.
Наполняется день естеством –
мелочишку ссуди, кому надо,
ссыпь тому, для кого ремесло –
это первая в жизни награда.
Растворяются в праздниках те,
кто легко преуспел в вечных буднях, –
убежденные в правоте:
“Грех просить с бодуна до полудня!”
Грех настаивать на своём
перед ликами сытых улиц,
прошептав про себя: “Не помрём!”,
если кукиш покажет пуриц.
W
Ангелу отбили горн ледяного братства.
На Крещатике – затор, на Майдане – блядство!
В фотомыльницах – оскал мрачного местечка.
Архитектор сплоховал, вытворил калечку…
Эх, юродивых страна с безобразным плацом:
трёх Историй бахрома – в чём здесь разбираться?
Завтра ангелы уснут в теплотворной речке.
И устанет пришлый люд покупать “сердечки”.
И потянется народ говорить о сути…
Там, где в душах недород, быть житейской смуте.
И потянутся крушить зло средневековье,
те, кому случилось брить веку изголовье…
W
Монетки-Инь, Монетки-Янь
я подбираю на асфальте –
заламинирована в смальте
продажных истин пектораль.
Купить на них… ну, разве, – Чудо!
Но отовсюду вдруг – откуда? –
чудес окрестных видна длань…
Одна, вторая… Сотня, две…
И не монетки в голове…
Уже кружит главоверченье,
и вдохновенье, озаренье…
Инь-Янь, Инь-Янь – тебе и мне…
W
Анонс: "Прощён!", анонс: "Наказан!" –
слепой сюжет судьбой подсказан, –
кого и как не выбирай –
тебе вердикт: "Дорога в Рай!"
Простив, наказывать нелепо,
но у судьбы хватило крепа
оббить гробки вчерашних дел,
из тех, которые не смел
ты совершить в земной юдоли, –
и те, блин делал поневоле, –
но о грядущем не жалей…
Ты жил? И ладно. – Всех-то дел!
За упокой своей души
стихов печальных не пиши!
Скажи: "Аминь!" – да будет так!
И вновь спеши гонять собак,
вязать вязанки новых дров,
и жить, как прежде… Будь здоров!
Подготовлено до 8 марта 2002 г.
W
ТАТЬЯНЕ АЙНОВОЙ
Соловецкие будни, половецкие пляски,
монастырские блудни, пуританские сказки…
Пересортица лета – море здешних цветов –
хоть не здешнего цвета – украшают альков.
В том алькове, как прежде, – австралийское вне:
в каждом слове надежда – не увянуть к весне…
Но в рапсодии осень отыскала свой цвет:
молодецкая проседь да седой пиетет…
W
БЕМБИ…
Серпантин от новолунья нежится в постели.
Так что спи, моя шалунья, вновь мы не при деле.
Изворачивает стоном нас с тобой луна.
Боже мой, да что же с нами – пьём любовь до дна.
Боже мой, да что же с нами: пьём любовь до дна.
В промежутке между днями – счастья простыня.
В промежутке между летом и седой зимой
мы не спим с тобой валетом в страсти неземной.
В промежутке между завтра и забытым сном
дети сонного Монмартра в Киеве уснём.
В промежутке между звуком, росчерком пера,
мы с тобой любви науку черпаем до дна.
W
Идут два пьяных организма: Она и Он. –
Земле хватило non-харизмы – содрать с икон
чужого хлебушка и неба – на полхолста:
с парсун смываются святые – в асфальт-листа…
Бредут два пьяных организма – она и он…
По ним давно взрыдала тризна. И шлак с икон
перелопатили ребята на свалке дней:
она усопла – он распято рыдал над ней.
Брели два пьяных организма в притык листа.
Теперь их нет. И оба присно ушли с холста
на заподрамника обитель – на западло!..
Никто из них не НебоЖитель, а. суть, – дерьмо.
Но почему же мне всё Это вдавилось в грудь?
Да потому, что вся планета рыдает – суть!
W
Сценарий с третьего листа – уже не новь, не поза.
Исчезли общие места, и в мир явилась проза.
Пересудачили до сих вчерашние товарки.
А муза что? Явила стих у Триумфальной арки.
Триклиний утренних мирков собою растревожив,
явился шут средь дураков – хотя и с царской рожей.
Стоял легко на голове и лыком мял рогожу. –
Такой и собственной молве плевал отменно в рожу.
И та несла его в Эдем у Адского портала...
В миру, как видно, этих схем заведомо немало.
Всё возвратится к пустоте: случалось так, и будет.
И будут сумерки не те, когда и нас забудут.
W
Поступки отцов облекаем в легенды,
календулы давят, сжимают виски.
Одним подавай happy-end и week-end’ы,
тогда, когда прочим – событий мазки.
Иного размажет, иного разбудит,
иного раздавит, иного смахнёт.
Такие мы разные, собственно, люди:
такой непростой, неуёмный народ.
W
Вот вышла из сказки Золушка, – войдите в её положение:
в ней алого цвета кровушка, а принц, он нездешнего зрения.
Он видел в ней, право, принцессу, а вышла девчушка.
Он жил с ней восторженно, страстно, забыв, что любовь – не игрушка.
Одни только сказки на сладкое. Девчушка родила дитятко.
Юность на ласки падкая, только отстало золотко.
Принц на прощанье ни слова ей не сказал о терзании.
В игрушечном счастье не ново прошлых минут оправдание.
W
Икон не стало. Парсуна Перуна
таранит склепы пустых пепелищ.
А жизнь опять ослепительно юна –
любовь и близость, и страсть без границ...
……………………………………………….
Любовь осталась – ей и молись!
W
Дожить до времени потомков – и без котомки и с умом:
вот это кредо! Дланью тонкой оно стелилось предо мной.
Когда мы выдумаем связи того, что было с тем, что есть,
нас упекут в иные грязи. Уже не здесь….
W
Мозг обещает несваренье, тогда как мне уже плевать:
второе, внутреннее зренье мне при рожденье дала мать.
Пора влюблённости проходит и остаётся сад мольбы,
где каждый горестно находит следы беспечные судьбы.
W
Разговоры о смерти нагнетают мздоимцы,
отжимая бессмертье удовольствия для –
от пустого былого продувные гостинцы:
дескать, мы знаменитым, известно, родня.
W
Грязь сердец не брызжет в звёзды. – Упаси те, Боже!
Пусть они горят меж нами. – Так же как и мы.
Не ищи в судьбе страданий, – не стели им ложе –
осади на прозябанье в ложемент Земли.
W
Одним – крестик от поэта, прочим – выбрыки в астрал.
Вот такое нынче лето: в нём, как видно, я пропал.
W
Составители неурядиц, сочленители чёрта-с-два,
обыватели третьерядиц прожигают жизнь на ура.
W
Закрытие сезона, а тут бы только влёт,
тогда как нет озона и мыслей ледоход.
W
Я осметил на заметку ощущений контрразведку.
Философский взгляд на мир: мир – отхоженный сортир.
W
Псевдоисторий псевдовека хватило псевдо и всерьёз:
судьба достала человека уже до слёз.
W
Пока нам удаётся обманка пустоты,
мы нюхаем под солнцем экзоты и цветы.
W
Сыграла роль пружина-ноль, и вот придавлен ней король.
И я, и он влетели влёт – под житейский талый лёд!
W
Жену он чувствовал ритмично. Всё остальное – неприлично.
W
Обвал душевной пустоты сжигает в прошлое мосты.
W
Когда умирают мистерии, – рождаются вещие книги.
W
Асфальтное рандеву: на бульваре в нос.
W
Нас время выучит страдать...
1999 – 2003 гг.
W
Культ личности, столичности – есть метод осмеяния
того, кто в неприличности свои вершит деяния.
Кружит себя на вертеле искусственных ура...
В Париже и Антверпене о нём идёт молва...
Да только как не тужится, но славы всей в нём – лужица.
W
Дорога, по которой бежит ребёнок,
переходит в дорогу, по которой идёт юноша,
переходит в дорогу, по которой ступает старик.
W
Комочки Человечества, смешные пострелята –
судьбы – её величества потешные ребята…
W
Дельфины поют в морях, птицы – в небе,
человек – ворчит на земле.
Человек ругается в злобе и пене –
всегда и везде, всегда и везде, всегда и везде!
W
Друзей не забыть, не обидеть...
Друзьями становятся вдруг.
Их не возможно предвидеть:
ведь дружба — не фирма услуг.
W
Люди приходят к Богу от одиночества...
люди уходят к звёздам от одиночества...
Все обиды земных существ –
от глобального одиночества...
W
В миру низложенных богов мы букв больших не ставили,
но даже в те года Любовь жила по вечным правилам.
W
Люди усталые ходят усталой дорогой,
Птицы уставшие в небе – сорвались в пике.
Годы усталые в душах знобят, – их не трогай!
Память – что спица, её не зажать в кулаке.
W
Есть отзвук дня, есть окрик ночи,
есть ропот нескольких минут,
есть миг, который напророчил
в бреду какой-то шалопут.
Есть безутешные атаки
на безобразия эпох,
в пылу поспешном забияки
и пыль изведанных дорог...
W
Книги вещие молчат, толпы лозунги кричат,
рвём Историю живьём. – Так вот дышим и живём...
W
На дворниках – фраки, на улицах – блюз,
в парадных ламбада объятий и вздохов.
И светлая радость, и прошлого груз,
и чаянье счастья у вечных истоков.
W
На пять минут быть хорошим
получается едва не у каждого...
На пядь жизни – уже не у всех...
W
Когда на небе ангелы бранятся —
жгут на земле иконы святотатцы...
W
Я колдую над славой, я – горшечник удачи:
каждой строчкою малой грёз решаю задачи.
W
Я научился просить у мира именно тогда,
когда уже сумел этому миру давать,
тогда, как мир не востребовал
моё ему вспомоществование.
И тогда я смирился.
И начал профессионально писать...
Аминь!
W
Я зарабатывал печали.
Они – стирали мне носки...
Где бились вещие скрижали,
там жизнь являла лепестки
какой-нибудь иной предтечи...
И снова ночь шла сну навстречу...
W
Что было, то и будет – нелепей жизнь не будет:
что к полночи прибудет, кто прошлое осудит.
С кем – тени у порога, кому – судьба от Бога,
на ком – кресты да раны, в ком – Прошлого нирваны.
Кому играют скрипки, кого ведут на пытки,
над кем – судьбы порука, с кем – лет прошедших мука...
W
Что ломает людей, что ломается в людях?
Не хватает идей?.. Не хватает орудий...
Пыток с первой попытки, страхов с прошлого сна…
Стоны хрупко чуда – мерный зуд естества...
W
Строчу литературные этюды... Который год.
Подборы, переборы, от кутюры – души разброд...
Строчу литературные облыжки – за ни хрена.
Когда-нибудь издам большую книжку...
За – Ёк манга!..
W
Пока не придумано счастье – съедают наркотики боль,
пока не продумано счастье – судьба отрицает любовь...
W
Пока в энергетике ноль – планида на плюс не проходит,
и в жизни никак не выходит поставить защитный пароль.
W
Прокуратор Иудеи носит пурпура канву.
Прозябают ротозеи с жаждой крови на пиру.
Прозябают ротозеи да дворцовая шпана...
Жаждут крови ротозеи. Кровь проходит в письмена.
W
Порою легче взять взаймы, о чём сказать отдельно,
чем прыгнуть выше головы и падать беспредельно.
W
Отыщи свой карандаши свою бумажку,
строчек будущих муляж, мыслей промокашку.
Обретут они ключи мудрых откровений
и промчаться сквозь ключи солнечных сплетений!
W
Обои клеят заново, а стены остаются.
Над ними ходят радуги и облака смеются.
Под ними – сто фундаментов, над ними – потолок,
где в трещинах-орнаментах – сумятицы клубок.
W
Не давай себя увлечь ожиданьем страстных встреч.
У житейского ручья – откровенная ничья.
W
На впадинах щёк – эфы, вдоль сюртука – струны,
вяжут слова – Эльфы, в душах родятся дюны.
W
Наше время дало в избытке мечтателей и алкашей.
Наше время стыло на пытке – изгонять справедливость взашей.
Наше время вышло в ночное и стреножило мыслей взлёт.
Тот, кто выжил, выдаст такое, что за сорок веков прорвёт!
Девяностые годы прошлого века
W
Глухие слышат музыку на ощупь –
в соединенье сердца и души.
И в их немой потерянной глуши
апостолы свой оставляют росчерк….
Но в той немой отчаянной глуши
постыдно страхи голову полощут,
и гадко шепчут сердцу: – Согреши!
И душу не зовут они на прощу…
Но не возвратны месяцы и дни
пред зеркалами сумрачной гордыни,
и гласом вопиющего в пустыне
едва ли слышен возглас: – Не солги!
Не убоись в себе былого жала,
которым наслаждались до поры –
злословцы, прохиндеи и воры…
Тогда как прежде музыка звучала.
Да – воРЫ! Хоть, возможно, и ВОры –
от них не скроют душ земных засовы:
они переступают хлад любви,
остывшей от безветрия и ссоры…
W
Слепые осязают витражи,
хоть взоры их отвержены от глаз,
они – в экстазе. Мыслей виражи
усиливают душ слепых экстаз.
В желаниях слепых – апофеоз:
они коснулись музыки судьбы!
В слепых глазах-колодцах – море слез
и горечь ошельмованной молвы.
Но не возвратны месяцы и дни
в утробе зол и сумрачной гордыни,
и гласом вопиющего в пустыне
едва ли слышен возглас: – Не солги!
Не убоись в себе вчерашних гроз, –
метаморфоз неистовства и горя,
и пелены, разящей взор насквозь, –
себе наперекор, – с судьбою споря.
На перепутье невозримых лет,
под пересуды тех, кто зряч и весел,
давать себе отчаянный обет:
прозреть в миру, родясь из новых чресл…
W
И пьяницы ощупывают вязь, –
осматривают витражей истому,
и, прикоснуться к зареву боясь,
рыдают подле, павши на солому.
Подостлана она под них лежит
который год подстилкою примятой…
Кто протрезвеет здесь, того вскружит
солома свежесобранною мятой.
И не возвратны месяцы и дни.
В печи плавильной – в жаркой чашке Петри –
на волоске от сумерек и смерти
услышать вдруг: – Не лги!.. Мы здесь одни…
Агония с тетрадного листа
перетекает в жизни подреберье,
и ввинчивает поросли безверья
в предсердие вчерашнего холста.
А на холсте и подле витражей
осколки оборвавшегося лета, –
оно на взлёт расстреляно дуплетом
ревнителями грозных кулажей.
W
И лишь не служат музыке скопцы
и оскопленных строк недопоэты –
едины в том и дети, и отцы,
едины в том – сонаты и сонеты…
Единожды утробные враги
единожды роняемого звука,
они давно проведали: – Не лги!
И оттого им лгать – совсем не мука.
Но только лишь единожды солгав,
они отныне стали лгать всеядно:
первейше, и, конечно, – третьерядно –
у входа в Рай и подле адских врат.
И тем себя навек они предали –
до самых древних, самых белых глав:
в беззвучной лжи живут они без прав –
две стороны отравленной медали…
Я не пытался обращаться к вам, –
Увы, меня вы сами находили,
и как могли, всем сердцем не любили,
лишая и протекции, и прав…
W
Ужасные предательств витражи, –
куда не глянь – осколки изо лжи,
кровавые по локоть рукава,
и серых будней черная молва.
Юродивость во имя мотовства,
животная потребность естества:
кто фат в нём, в ком иных пороков лес, –
их звуки низвергаются с небес!
Их звуки – это бряцание лжи,
их звуки – это псевдовитражи,
их звуки – это стон со всех сторон,
их звуки – это патина икон…
Сквозь патину, сквозь чад житейских нот,
я осязал духовный небосвод:
слепой, глухой, нетрезвый, не у дел,
я думал, что мечтаниям – предел…
Но прогремела музыка небес:
взорвала шлаки дней, и я воскрес –
и преклонясь пред витражами лет,
Я снова взял перо – писать до нет.
W
Я снова стал воистину звучать –
с меня опала Каина печать.
Но в Храм меня не велено пускать,
поскольку я – неведомая тать.
Поскольку я непрочно на Земле
живу, как неприкаянный инок,
поскольку – эта музыка ко мне
приходит очень редко, – видит Бог.
Поскольку я не кладезь, не исток,
а слабый биоток в звучанье дня,
к тому же – я поэт и чуть пророк,
и знаю, что кремируют меня.
Поскольку непринятен я Земле:
мне в лоно ее нет пути назад.
Я к звездам, вырываюсь на заре,
а в полночь облекаюсь в звездопад.
И в метеорном зареве аллей
я звуки изолью последних нот,
когда устану жить, как прохиндей,
когда беззвучье выплеснет цейтнот…
1993-2003 гг.
W
Время непрухи –
черные мухи –
годы прорухи –
нас обрекали на горе и муки
Истинно суки!
Но умудрились мы выжить при этом –
вот тебе: – Здрастье!
И воспевали планиду поэты
светлого счастья!
W
ТЕАТР УЕХАЛ НА ГАСТРОЛИ.
Театр умчался на гастроли.
Осталась бездна простаков,
которых не берут и золи,
и не протрахивает моль...
Театр умчался столь прелестно,
что не оставил ни хрена:
ни декораций поднебесных,
где тускло плавает луна,
ни счета в банке, ни сортира,
в котором плавали бычки,
которых выблевали с силой –
блевали долго и красиво, –
в искусстве том не простачки!
А все кумиры да повесы...
Что стругари! Тут всяк поймет, –
стругали смачно поэтессы
и их приятель Ванселот,
и Гильдерот, и Заратуста,
Качалов, Щепкин и "труба"
блевали грустно и не густо
во славу музы и пера...
Театр уехал безоглядно.
Ни "на коня", ни под конем
не наливают больше в падло!
С тем и живем, и воду пьем...
W
ИСПОВЕДАЛЬНО-НЕ-ДЕВИЧЬЕ...
– Приходи ко мне на стрелку!
В непрогляд сломаю целку... –
Старый глупый какаду
тарабанит юрунду...
W
ПЕСЕНКА О МАНЕКЕНЕ
Я купил себе в друзья манекен:
он – во фраке, что висит до колен,
он – с улыбкою чеширской в крови,
он – бескровный истукан без любви...
Он – метящийся по миру чувак.
Фрак ему, что мне, придурку, пиджак.
А пиджак-то мой давно на жмура,
и о том болит моя голова.
Вот, бывает, выпьем с ним по утру,
а под вечер поиграем в лапту.
Я швырну в него тарелкой лапши, –
улыбнется он улыбкой левши.
И по фраку вниз провиснет лапша...
Он бы хны, а убирай я – правша!
Я и телку предлагаю ему –
из резины, но а он – ни гугу...
Не желает суеты истукан:
видно потный он не любит канкан.
Но однажды я засек по утру –
трахал с чувством он чужую жену.
На меня набросил он свой фрак,
и стоял я манекеном, – *!
W
У меня – рабочий стиль,
а не просто бонус:
отпахав за: “БУДЬ ЗДОРОВ!",
укрепляю тонус...
W
И Поликудий и Овидий,
а, впрочем, их-то я не видел, –
живалы были мужики,
и рвали смачно кадыки.
И врали знатно... До сих пор,
подставив праведно в укор
такую невидаль фантазий,
в дни пректоров Передних Азий
и поликудовых пиров...
Да, было время... Что за вздор
травить о том теперь беседу?
Ни соловьиных языков,
ни потрошенных каплунов
не подают теперь к обеду...
Но что за невидаль приврать
и нынче, вдруг, в пылу оказий
о красоте взаимосвязей,
а остальное – переврать…
Мол, были время и кровать,
и та, которая желала,
но по утру ослицей стала,
чтоб Апуллея восхвалять!..
Презерватив — не портупея,
но, видно, разумом тупея,
ослами мы желаем стать...
Чтоб, восхвалив иную *,
упасть, от счастья соловея.
Оcлами станем мы опять,
где будут время и кровать...
W
Сентябрьский покос травостоя
в отпетой стране дураков
лишает иной раз покоя
начальственных дутых ослов.
W
России нужны иностранки,
как мне на ночь бахнуть сметанки!
W
Истребленных тараканов –
тьма плюс несколько особ.
Тьма, положим, что по плану,
а особы – с маху в лоб!
Тараканистые тушки –
бездыханны, как игрушки.
Правда, некому сыграть
с пруссаками – в ЯТЬ их мать!
Потому гребу совком
в унитаз их, дохляков.
W
Старики-Сорока_Книжники –
беспробудные облыжники...
W
Из цикла: МАСКИ ЭПИОРНИСА.
Когда поэт залазит в дебри прозаических произведений, он на время как бы теряет нить своего поэтического прошлого, но оно в нем не дремлет...
Приходит день-хамелеон.
– Я, – говорит, – Наполеон!
Мне, – говорит, –
со всех сторон,
со всех икон…
звенят литые бубенцы,
и льют из золота дворцы,
и полных жемчуга ларцы
гребут на кон.
Из пустоты да темноты,
когда орать до хрипоты,
ну все равно, что до Луны –
в отмах бедра.
Но жизнь, не дав в займы ни дня,
с укором смотрит на меня,
и, знаешь, честно говоря,
твердит: ”Пора!”
В тисненных золотом дворцах,
да красоты немой в ларцах,
и под бубенчиков каскадный перезвон –
в густой малиновой тиши,
такую сядь и запиши!
Пора приходит поэтических времен.
W
Надо сказать, что Наполеон в крови у истинных русских... А что до времен поэтических, то они мчаться на ИноРеальных стременах наших будней... Их не придумать. Они всегда такие, какие есть. И куда только нас в них не выносит; и в какие только хитросплетения и половодье чувств мы не ввергаемся ими...
Напьемся симпатических чернил –
бродяги и хмельные короли.
Пока еще придумают клавир,
а мы уже устали без любви.
И нам уже не тронуть верхних нот,
и струны не коснутся их создать –
Под пальцами волшебниц спит фагот,
и арфа не желает вновь рыдать.
И нет уже от этого вреда,
и будущее выцвело давно, –
коль не было в нем муки и труда, –
и выкисло незрелое вино.
А прошлое осталось... Погоди,
и будущее Музыке воздаст,
но прежде будут ветры и дожди,
и кто-нибудь сочтет, что мы – балласт.
Но только среди звуков и икон,
и преданные кем-то сотню раз,
мы снова ставим жизнь свою на кон,
и говорим решительно: – Атас!
W
Мистер Эй рисует туман, а Мэри Гопкинс бредет по аллеям,
в облачной шале, совсем обалдев от октябрьских рассветов.
Мистер Эй рисует туман прошлых сюжетов...
А министру Наук туман позволяет мечтать о пустом:
– Да какие там, к лохам, науки! –
Но с космическим Эхом кто-то там говорит за углом –
ладно б, только мяукал…
Украины увядший гротеск:
нищета и агония вязки
сук безродных. В ней — сел политес.
И на радио глупые сказки.
Нищета и агония стыков земного котла,
разорвавшего нас по вине одного кашевара?
– Мистер Эй, а в туманах, как прежде,
не будет дерьма? Украина, скажу вам, –
не “третьи” заморские страны…
Нас порою трясет, и знобит, и бросает на лёд.
В нас мечта переплавилась –
в страшных советских кошмарах.
Мэри Гопкинс "купилась" –
Чернобыль — не вымыслов слёт,
а идея земных, неопрятных в своём, кочегаров.
В желтый лист – крапива над бредовостью ядерных пней. –
Много пней вместо сосен, погибшего в ЗОНЕ Полесья.
Наш министр Науки скучнейше не терпит аллей.
Он рисует туманы... Они – над Чернобылем жмутся.
W
Он не простил их мать от ирокезов –
как врезал, – так и врезал, так и врезал...
W
Он был особенно нормальным…
на керосиновом ходу.
При нем был фантик повивальный,
с ним Жизнь играла в Кер-гу-ду.
Он ей подыгрывал на скрипке,
она играла с ним в Трик-Трак...
Он слыл по жизни – тонко-хлипким,
но оказалось, что не так.
Зубаст был полночью в улыбке,
но, жизнь свою зажав в кулак,
он, – днем потворствовавший скрипке,
вдруг оказался… Вурдулак!
W
КОТЁНКУ ЭЛЬКЕ
Не оправдал надежд на рост –
и вырос – конченный прохвост!
1997-2003 гг.
W
Меня любили женщины-поэты,
столетия сжигавшие за миг,
рождавшие волшебные сюжеты
не для давно избитых строгих книг.
Не знавшие каких-то скучных правил,
не ведавшие в том своем греха...
Я им себя, в чем смог-сумел, – оставил,
и сам впитал волнение стиха –
Не для того, чтоб выйдя перед кругом
читать о том ославленным скопцам.
Любили так, как вьюжит в полночь вьюга,
как я любил, по-моему, их сам.
W
Печальный случай между строк:
любовь оплачена – PLAY OFF!
W
МИНСКОЙ ПОЭТЕССЕ АЛЕСЕ ШАПОВАЛОВОЙ
Как странно и обыденно – как бритва,
я обрезаю нить и не грущу,
что женщина порою как молитва
пытается и солнечно завлечь,
и тут же отомстить за то, что всуе...
Важна кому-то очень ее желчь
во влаге несвятого поцелуя...
Такую я никак не отпущу
из мысленного мира обалдуя!
Ах, Господи, прости меня вовек –
и я по спискам мира человек –
и грешен, и смешон, и просто так...
Но далеко при этом не дурак,
и понимаю – женщинка ворчит,
когда во всю нутро её кричит!
А, впрочем, что рецепты обалдуя,
когда в постели муж всю ночь храпит?!
W
РОТИК – БУМ!
– Я сказала – все молчат! –
Выплеск жизни, треп девчат...
Две косицы над ушами...
– Ротик – бум, – да – ротик – бум!..
Нет проблем! Выходим сами.
Ноги, девочки! Тум-тум...
W
Я перестал стремиться спать:
на распорядок мне начхать,
на гуттаперчевые дни
сквозь окон Эльмовы огни.
Дома напротив – ни причем:
бетонный вымес с кирпичем
и груды битого стекла,
и пересортица-игла,
что в сердце вкалывает боль:
то — прочь любовь, то — вновь любовь...
Но нитью странных виражей
не сшить в пространстве витражей,
поскольку жизнь на виражах
целит не многих пылких мах.
Целит не всякого, но в ней –
есть ощущение корней!
Есть осознание себя –
первейшей сутью бытия.
W
Эволюция слова – “Прощай!”
отрицает вчерашнее – “Жди!”.
А вокруг – пустоты урожай
и ноябрьские злые дожди…
И в себе – невозможность прощать
перистальтику прожитых лет:
перетравлено право кричать,
а молчать — больше совести нет.
W
ЖЕНЕ ПОКОЙНОГО БАЛАГУРА
1.
Теоретически напиться
и разбрестись по островам
того, что в мире состоится...
Когда-нибудь не здесь, а там...
Возможно. Венчик поминальный
и хрупкой ладанки прибор
прибудут с нами в мире тайном,
коль скоро в явном мире – боль...
2.
Ночное лече в сыто-пьяне
под вздорный обморок принцесс.
Сегодня мы доходим к Хане,
а та рождает интерес…
К давно забытым и знакомым, –
и на испуг, и по судьбе, –
вчерашним хлебом в гастрономе,
и сытной кашей на воде…
И светло-водочной подводкой,
и той повадкой, что про нас...
Опять таки сермяжной водкой
сквозь поэтический экстаз…
В подвальце, вымерзшим до треска,
среди обвисших паутин.
Но даже в нем хватает блеска,
стихов, и водки, и картин.
И куртуазных расТоновок
и "от куртюр", что налегке
рождает в нас и норов кроткий,
и ржавый выплеск в санузле.
Такие мы... А что иные
вам завтра вымарают нас, –
так это что! Мы странно жили...
К тому и сведен мой рассказ.
Читает Хана – скрыты годы
под номерами талых Душ.
А над подвальчиком – уроды! –
снуют в проталинах меж луж.
3.
Эндорфинов резиновый клей,
на Тургеневской трупные пни...
Очень странное время – поверь,
все наружу – и мрак, и огни...
И пустая баталия дат:
бастионов эпох и затей –
не хватает столетию лат
и волшебных заоблачных фей...
Только вдруг появляешься ты, –
разрывается прошлого круг.
И внезапно сбываются сны
без особых подспудных потуг...
Я влюблен? Ну, к чему же опять
говорить неопрятно и зря.
Мы плывем по Тургеневской –
вдруг! – проплывают эпохи, года.
И рождается памяти след
на созвучии талых минут.
В пересортице будней и бед
пни прогнившие скоро умрут...
Как в воскресшем забытом кино,
мы бредем по столице одни –
очень просто, легко и давно,
хоть и снятся мне странные сны:
Это – ИМЯ на рытвине лет,
перезревшие истины строк.
Их вбивает судьба в трафарет
очень ладных и нежных эпох.
Это – ИМЯ и ритмы дождя,
под которым смываются дни,
в невозвратном забыв векселя,
ради новой и светлой любви.
4.
Холодный яр, остывший лист,
вчерашний твист под Мендельсона:
в кальсонах женщина-артист
внимает блеянью Кобзона.
Он лыс и крепок как брикет,
и, говорят, не носит кепки –
одет, обут и вновь... Отпет.
Имеет голос мерзко-редкий.
А я Кобзона не люблю –
люблю лишь женщину в кальсонах.
Я ей кальсоны подарю –
тепло в них 'эрогенным зонам...
5.
Над фано картина в пеньюаре
покосилась... В доме – холода.
Сумерки за скрипкою в футляре
спрятались в обгрыз воротника…
Лисьего, изъеденного молью,
былью, не прошедшей суетой,
не испитой преданной любовью,
бархатной, как купол запасной…
Парашюта, выпавшего в полночь
сквозь года в волшебную страну...
Кеслера бессмысленная помощь –
не играет он в одном строю…
С пламенным Николой Паганини,
с педофилом Моцартом, дружком...
Он призрел мораль – но мишке Винни,
не грозит с цикутой пирожком.
Кеслер просто встал за пианино
в бархатном футляре, на ремне...
У него на сердце именины –
на одной пиликает струне!
Над фано картина в пеньюаре,
а в футляре – мэтр и мажордом,
на одном скрипичном: – “Трали-вали”
о хозяйке думает, пижон!..
1998 - 20003 гг.
Я вырос в полноценном советском интернате с туркменскими половыми ковриками в мальчишечьих спальнях, в которых спало по 8-14 человек… Дети советских неимущих родителей из неполных семей – мы стали в новом времени известными русскоязычными украинскими поэтами… Наталья Никишина, Игорь Кручик, Веле Штылвелд… Это из тех, кто заявил о своём интернатовском Детстве, но многие его промолчали…
W
Икра в мальках играет снедью,
смывает осень облака,
и осыпает землю медью
во ржавых кавернах стиха...
W
Мальчишкам я не подаю,
поскольку – это слишком:
продали азбуку свою, –
пусть носят болт в подмышках.
Девчонкам я подам всегда,
поскольку – это горе:
продала азбуку родня
и пересуды вскоре…
W
Огромные спелые груши на кухне сиротского дома.
У прошлого – чуткие уши. Оно с тишиной не знакомо.
Рождается смысл сотворенья... – Все прошлые страхи в песок!
Рожденные в горьком томленье – поверженных судеб итог...
W
ЗАЗНОБНОЕ
Заломило голову, зазнобило душу, –
тридцать три Чернобыля молча бьют баклуши.
Угасают в полночи ритмы юных фей –
город в белом омуте тусклых фонарей.
Город в мокром омуте вытончил Овидий...
Тридцать три Чернобыля я сквозь сон увидел.–
Тридцать три Чернобыля прожитого дня.
Дирижабли Нобеле в небе... – Облака.
Дирижаблем Нобеле облака в тетрадке
рассекают начерно мира непорядки,
рассекают набело Душ водоворот...
В Пакистане – ядерно, а у нас – прольет.
W
Маркирован уголок Природы – много горя в этом уголке.
Там живут отпетые уроды, хоть поют на птичьем языке.
Мне не радость их Экипировка:
– Фитью-фить!.. – Как дрыном по головке!
W
ЛЕНЕ ТАРТАКОВСКОЙ
Синий асфальт не умеет болеть ностальгией.
Он подрастает и падает сколами лет.
Вместе с бодрящей вчера еще всех аритмией
рваных на кадры – осколочных чувств – кинолент.
Синий асфальт, разорвавший зеленое лето,
мир многоцветный, разрезанный в Детстве стеклом.
Патина слов на санскрите вчерашнего цвета:
те же слова, – но иные и суть, и любовь.
Синий асфальт на коралловом рифе прощаний:
миг ожиданий того, что способно согреть –
алые губы на бархате свежих лобзаний.
Им не дано бесполезно и сиро говеть.
Всяк ортопед на уключинах стылой эпохи.
Всяк лоховед, всяк источник житейских забот.
Синий асфальт – это прошлого светлые крохи.
Выстуди их – и тогда зарыдает фагот.
W
Цветочный синдикат, нимфетки,
пивной маньяк, супруги ДНЯ,
две молодые кругосветки,
а с ними – Я...
W
Из цикла: ИНТЕРВЕНЦИЯ ВОЗРАСТА.
Как странно — житейские квоты...
Вот выпили. – Накося вам!.. –
Привычные, вроде, заботы –
сплошных полоумий фигвам.
Придуман он к слову, и ладно!
Не нами...
Не сразу...
Не вдруг...
Пылает ЭПОХА лампадно,
и зла замыкается круг.
Как странно... – Не сразу, ни к месту
сплошное обилие лжи...
Вчера обманули невесту
над пропастью где-то во ржи.
А нынче, – о, Господи! – струги! –
обман, перешедший в экстаз, –
парят над землей без потуги,
увы, не приветствуя нас –
мечтами, ушедшими в Лету,
пустыми, прошедшими вдруг.
И снова гремят арбалеты
над сонмом житейских потуг.
Расслабьтесь, пустая забава
играть на истлевшей волне:
иные и время, и слава,
по новой идем целине...
Как странно дышать на эпоху
придуманной смесью себя:
с которой не так уж и плохо
провязана суть бытия.
Мы выпили ровно – немало,
и выпали в общий ХИТ-ТРЕК.
А там – простыня-покрывало
на смятом течении рек…
И в прошлое окрик: "Вернемся!
За красные маркеры рей –
волчатами крови напьемся
и станем всех зол матерей!"
Оттрахано! Свыше и присно...
И в мареве прожитых дней
расхлябано слово: – Отчизна!
Хоть мы воспаряли над ней…
W
КРАЙНЯЯ СИРОТСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ…
Киев – город нищих и подонков!
У подонков – власть, иным – не в масть.
Хоть бы нам – и трепетным, и тонким –
в этом страшном мире не пропасть…
W
ВСТРЕЧА С СУДЬЯМИ ЗАПРЕДЕЛА
Перефразированы судьбы на новом птичьем языке.
Иных времен седые судьи приходят в полночи ко мне,
и говорят о быстротечье того, что создано не вдруг
на пластилиновом наречье, переформировавшем слух.
И я поведено внимаю. Я их видение постиг,
и потому – не возражаю: ведь я уже один из них.
Но назидание под крепом мнёт черный бархат гробовой. –
Мне это кажется нелепым, пока я сам еще живой.
W
Так ведомо было в начале,
так требовать стала Судьба,
чтоб истины строки тачали –
из горя, сумы и ума...
W
СЕМНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ИЗЫСКОВ
Семнадцать месяцев изысков... А сколько же грядет еще:
сумятиц, выжатых до писка, и женщин в желтых кимоно?
И дней оправленных, на ощупь, в гнездовья перезревших птиц,
из поднебесной Пирогощи опавших струпьями страниц.
Однако жив я, между нами, хоть было разно без тепла
среди тайфунов и цунами, возникших в бездне бытия.
Я жив – чудак и зимородок, рожденный в солнечный денек:
весенним утром... У Природы я взял и силы, и зарок, –
что буду Солнцу поклонятся, и петь о счастье на заре,
и жить, и просто улыбаться, минуя слом в календаре –
на даты, годы и событья, и неурядицу в Судьбе.
Мое великое открытье: не изменять себя – в себе.
W
– Как сделать из прошлого – вечность,
а с нового времени – блажь?
И в чём он, блин, человечность.?! –
Скажи мне приятель, уважь!
W
Я — САМ КАПИТАН!
Замочные скважины Душ человечьих
под сданные карты неведомых стран…
На странном, вполне допустимом наречье
вальяжно со мной говорит капитан –
Второй или Третий, а может быть Пятый –
о сладкой нирване средь серых морей.
А мне, хоть бы что, не иду на попятах
средь в море упавших трудяг-якорей.
Что серые лужи – не крынки сметаны,
проведано точно, – не сделаешь: "Ам!"
О том и долдонят – своё – капитаны,
а мне – на подпругах! – милей океан.
Проведены будут законы и квоты
на суше: и в лужах, и даже в мечте,
но вот якоря отдохнут без работы:
– Отдать швартовые! – Курс точен во мгле!
Я сын – капитана, я сам – капитан!
Мне крынкой сметаны мигнул океан...
W
Века и страны – суета: творят историю дебилы,
а прочим смертным — маята: они влачат себя в могилы.
Над ними — скорбные кресты
и вдовы, сжавшие песты.
W
Плоскогрудая погода на чахоточной хандре...
Кровью выхаркнут уроды лоховство на бахроме.
Не в Бахрейне, не в Иране, а в елдовой Орияне...
………………………………………………………
Перемяло время ложкой
всех знакомых понемножку.
Колдуй бабка, колдуй дед... Хероват иммунитет!
………………………………………………………
Профанада? Буффонада?
Нет, так видно, нам и надо!
W
Мать предела – память мертвого мира,
дочь предела – память мира живого,
внучка предела – беспредельница,
способная предать мать и дочь
за одно лишь хрупкое,
страшное мгновение
беспредела...
W
Сцепление пружин и вех, гамбит историй важных.
А за окном – житейский снег:
судьбы финал миражный...
1998-2003 гг.
1.
НАПУТСТВИЕ
Полумысли, полустрочки, полувырванные клочья:
допиши ты жизнь до точки, раз имеешь полномочья!
Допиши ты жизнь до точки, а иначе – не спеши:
если выстрадал ты строчки, от тогда и запиши!
2.
Музыка – в медовой пене, кутюрье – в мажорном мыле.
СтрипКоктейли – на пленэре, слет нудистов – на Памире…
3.
ПЛУТОВСКОЙ РОМАНС
Играет жизнь с плутами в домино,
и женщин их швыряет в анекдоты:
наверное, всех видов кимоно
дано им одевать не для работы.
Продажной сути старое джерси,
кабак, бардак, в рассветный час – такси,
Тяжелый днем огульный непробуд.
Таких ночными сучками зовут...
Монашества презренны ордера,
когда вокруг шныряют фраера...
Средь жриц бывалых, в талых кимоно
в чести блюсти постельное белье.
3.
На искалеченный гербарий вчерашних слов и суеты
взирает духа пролетарий, – такой же, – как и Я, и Ты...
4.
АННИГИЛЯЦИЯ №5.
Волками стало полстраны, сучарами – полмира.
Народ, дошедший до сумы, лишил себя кумира.
А что кумир, когда удел иных – сидеть на кочках,
а остальные – не у дел, с удавкими на мочках.
Чуть в жизни вырвется один, – двоих удавит сразу.
Поди, узнай, кто вдохновил такую вот заразу!
5.
РЕВИЗОРСКИЕ СКАЗКИ
Ревизорские сказки, перетруска эпох,
грустных лиц водолазки, правит всем кабысдох.
Кто-то выдумал эту непридуманость дней,
где уже под завязку было блудниц и фей...
Бродит кошка Маркиза, чешет лапками нос.
В жизни море сюрпризов, и не праздный вопрос
в пересортице судеб, в пересортице лет.
Ну а, может быть, будет – врать в дыму сигарет?!
Непролазное кредо записных чудаков –
с горьким воплем: “Покеда!" – жить в стране Дураков.
6
Неяркие тени сменяются блеском...
Вот так и живём.
Вот так и живём.
Вот так и живём.
А миг ищет краски земного гротеска.
О том и поем...
О том и поем...
О том и поем...
7.
ОБРЕТЕНИЕ НИЩИХ
У нищеты есть право судить не понаслышке.
Она тому Держава, кто жил без передышки.
Кто попросту не ведал, в чем Счастье-люминал,
кто сыто не обедал, не шел на криминал...
Кто жил изгоем тихо запеченным в коросту,
на фунт хлебнувшим лиха и горя – не по росту.
У нищеты есть право о том не говорить,
что нищих жизнь – отрава, но хочется любить!
...Себя и столь же сирых, и мир, – таким подстать.
У нищеты есть право – мечтою смерть попрать.
8.
Выдубили кожи фиговые рожи.
Сказки обернули в грязные рогожи.
Вытравили Души, высадили дверь –
старые баклуши – призраки-зверей.
9.
РУЛАДА ОКТЯБРЬСКОГО ВЕТРА
Чужие Судьбы рассыпает Ветер сухими листьями декады Октября –
второй... В размывах солнечных столетий...
А подле новые друзья друзей ушедших не заметят...
И можно бы сказать, – Всё зря!
Но только в паузе отметин – седые грезы октября…
И судеб новых междометья.
Швыряет ветер листьев сброд, – с перелохмаченными ртами.
Здесь сколько стонов под ногами, что всякий странник, – что урод,
роняет в пыль шагов цунами нездешних собственно широт...
Вот так и осень отойдет, глумясь над вечными не нами.
А мы восславим свой уход иссиня-черными стихами.
В насмешку лет, в насмешку дней, в насмешку, нас отвергших, фей...
Пред их фривольностью пустой нас время метило уздой...
10.
Я — НЕ ВПИСАЛСЯ!
Я не вписался в мире тех, кто меряет успеха квоты,
осточертевшие до рвоты – кому и сколько дать потех...
Уж мне потех дано немало. Казалось бы... Закрой дувало,
и в поддувало знатно дуй, и Душу в шлепанцы обуй!..
И простоты яви Природу, и в стужу дуй себе на воду, –
тебе ли заплывать за буй? Живи и пой – как оболдуй.
Но вот кончается сонет... Я не вписался в трафарет!
11.
Я – матрица в истоке время: записан в нем от А до Я.
Скрипят о том чужие перья, во всю исследуя меня...
12.
ХАВЧИК
(с подачи киевской студиозочки Люльчонки)
Дизайн стены в поселке номер пять.
Студенческий – на хавчик – въезд по фазе:
куда тягаться в том цыганке Азе –
бредут – на шару – умники пожрать…
в разлет стены – в поселке номер пять...
Бредут – на шаровой – студенты – хавчик,
чтоб ноги не забрасывать на шкафчик:
копыта нынче некому сдавать…
Отшароварит время в позе ЯТЬ –
в разгреб стены... Кому на то пенять?
13.
В это кафе приходит агонизировать осень –
в старой, проеденной молью шали;
в ветхом, благеньком тельце,
в котором едва теплится
Душа
со своими прежними изысками,
сбежавшая отогреться после чужих похорон...
14.
Отъехавшая крыша – гигантский циклодром.
Парят по небу мыши: – Даешь аэродром!
Сквозь снов седые шквалы отъехавших людей:
– Даёшь, – вполне бывало, – сучастых егерей!
По миру бродят блудни – мечтаний упыри.
Плюют они на будни на краешке земли.
Отъехавший троллейбус по улице прошел,
как шинно-завалящий трудяга-мажордом.
Его бы расстреляла сучастая шпана,
дозревшая до шквала житейского дерьма.
Троллейбус не заметил смирительных рубах,
в которых на рассвете сгребают спать трудяг.
И лишь одни поэты беспечно впали в сон, –
им солнце на кларнете сыграет в унисон.
15.
Страна приплясывает жутко в переполосице эпох,
устав от перекрестных шуток и переметных сум, и блох,
и вшей, и полчищ тараканьих средь неухоженных квартир.
Страна идет на покаянье – в один отхоженный сортир.
16.
На переулках нищеты не подобрать зиме обувки:
ведь в переулках нищеты – давно тюремные прогулки.
И будь здоров! И носок мир со свищем пьяницы босого.
Ведь переулки нищеты – не знают времени иного.
И в распорехах жутких снов бредут босые без портков...
1997 – 2002 гг.
W
Женщины ждут вдохновенья – любить и поэзить.
Мужчины – те проще: авось, полезет,
и, вдохновляясь плотью сожительных дам…
– Борщ бы сварила, Мотя, – говорят им без драм.
– Ты бы стихи состряпал, был бы так мил,
и гонорар бы отхапал, – с тем бы и жил,
а то ведь век тиранишь – борщ да постель…
– Сердце, ей Богу ранишь!.. Мотя, налей!
W
Приседает осень на запятках,
щурит глаз форейтор молодой. –
Мчаться кони в солнечных крылатках,
мчит в карете странник неземной.
Кончилась души командировка.
Хрупкое планиды естество
расторгает тела упаковку –
выдох, и остыло вещество.
Выдох, и ажурную накидку
страннику прислали небеса.
Он прошел земною жизнью пытку, –
он простил метящихся в сердцах.
Кто рыдает горько и по праву,
кто смеется: лихо, мерзко, зло,
кто уже кропит земную славу, –
некрофилам жутко повезло.
Термосок – и тот остался в доме,
половиц последний скрип затих…
Раввина зовите, ведь не внове –
умер человек и Б-г простит!
W
Планета каменных людей суглинком лиц зажала –
такой знакомый путь в У Вэй от грустного вокзала.
Мне этот образ подарил однажды Динго сам!–
С тех пор мы отдали давно дань белым волосам.
Отходит поезд – не экспресс, а старый тепловоз,
тот самый, что по жизни нас без остановок вёз…
Само собой – без дураков – в купе обои лет,
дождинки – жуть без кадыков – стекла в окошке нет.
Орут, казалось бы, о том, что ясно и без них:
сидим в купе для простаков, слагая этот стих.
А под вагоном гильотин колышется редут:
однажды нас навстречу к ним под поезд позовут.
И под верчение колес окончится сюжет:
– Шер'ман Мари, шер мон ами…
И вот уж нас – как нет.
W
В памяти, в памяти, в памяти… –
Щелкают вспышки речей.
Этим по-прежнему славите
вы – палачей!
Ведь среди тех, кто живые,
нет уже тех, – кого славите…
Только согбенные выи:
памяти
памяти
памяти…
W
Стычки, женские привычки –
люди же, не Боги!
Истерички-переклички,
дальние дороги…
Ностальгическим профундо
бас взревев, оглох.
Грани камешка корунда
света мечут клок.
Стычки, женские привычки –
с ветром в унисон –
зажигаемся, как спички,
давим на клаксон.
И под песни менестрелей
плачем на пиру,
и храним Любовь в постели –
в холод, и в жару!
W
Кармин опять, теперь уж в позолоте –
сквозь кровь и боль…
Неужто ль мы на Чёртовом болоте
опять с тобой?
И что это за стылость декораций
и странный хлад?
Опять брести вдвоем нам без оваций
сквозь листопад…
Но где это космическое эхо,
что вжалось в нас?
И где эта проторенная веха –
любви левкас?!
W
МОЛОДЫМ ПОЭТЕСАМ
Неприлично быть собой там, где это неприятно…
Я – поэт, а не фрэндбой: это каждому понятно.
Опускался? Да, увы… И кусал себя за пятки,
и ходил без головы, и бывало – без оглядки.
На вторых всю жизнь ролях – дуэлянт и менестрель.
Слава Богу, – не инфант, слава Богу, что не цель!
Не пристрелен, не убит, не придавлен, не прибацан,
и почти что Вечный жид, только менее замацан…
Ритм держать – ещё могу, Жизнь держать – уже умею.
И себе я говорю: –You must go! Будь смелее!..
Пересмешничать к чему? Ни к чему душе облатки
из житейского рагу… Петь – так петь: легко и сладко!
Август 1993г. – август 2003 г.
В те годы мы не воспевали войну, мы не понимали и не принимали её – эту межусобную кровавую суку… Автор
W
БОРИСУ ГРЕБЕНЩИКОВУ
Уходят в "шёлк змеистых слов"
уже не люди – боги!
Но пыл души еще суров, –
бьёт грязные пороги.
В "озерах слов" живёт молва
и лозунгов отрава –
за все им выдано сполна:
за горечь, и за славу…
И тем, кто собирал слова,
давно уже не ново:
снов Соловецких острова
прибудут в мире снова.
18 сентября 1993 г.
W
Заплетают в кушаки кинжалы
будней невостребованных грозы,
и бряцают ними аксакалы –
полубоги, полумафиози…
До войны – не много и не мало,
а за ней пройдет война вторая…
Нефть, как кровь, –и два военных шквала
выкосят чеченцев, федералов… –
Наравне… И нефть пойдет по трубам,
побежит по росстаням страны –
по аортам Родины и… губам, –
черным от поветрия войны.
W
Рассказ танкиста, горевшего в "фанерном" федеральном танке, запись по пьяне…
Монооблачно, и не сносно,
не по-русски печаль вошла…
Из-за припечки болью млосной –
похоронка с Чечни пришла…
Терминаторы-генералы
поигрались в мальчишечью кровь.
Женка Рохлина расстреляла,
а всех прочих – чужая боль.
Жены русские, генеральские!
Ох, досталась вам эта выть –
шеи белые, чуть не барские,
на Отчизны алтарь сложить.
Души женские, не спартанские
на заклание выдать вновь,
потому что мужья поганские
проливали родную кровь.
Нефть ли в сумерек, утром ль невидаль –
но взорвалась огнем Чечня…
Генералов судить, как нелюдей
за продажные бар-те-ра…
1998 г.
W
Горящий куст библейских слов
из первосимволов Вселенной, –
звон первозначимых основ –
пылал в мелодии нетленной.
И вечных звуков волдыри
спекали нелюдей и татей,
и мудрых слов поводыри
крушили желчь кровавых ратей.
Слова начертаны, – звучат.
Чуть тронешь, прикасаясь ухом,
и ощутишь, – они горчат,
как суши, смешанное с луком.
Испепеленные в золу,
слова прожгли собой скрижали,
Их разбивали, как хулу…
Они же вновь в сердца врастали!
W
КАРТИНА, СОЗДАННАЯ ЗВУКОМ
"И маленький мальчик не должен увидеть войну"
поэтический сборник "Круги на песке", 1997 г.
Сергей Щученко, поэт круга Веле Штылвелда
Уголья сожженных слов – рубикон костра.
Смотрят в сумерек на жен юноши с холста.
Рисовал их Имярек – раненый абрек, –
хоть по-русски ни гу-гу, – тоже человек.
Он запомнил их в плену – у себя в горах:
вон, мулла там – на молу, а над ним – аллах.
Под аллахом – только пять раненой земли –
очень высоко в горах. Русских там ни-ни…
Кроме этих – за бакшиш – и они домой.
Детки малы, женки шиш кушают порой.
Командарм комэску: – ПЛИ!
ПТУРС пошёл, второй.
Камни, камни… Нет земли –
ТАМ – над головой…
Уголья сожженных слов – рубикон костра –
нет аула: деток, жен… И парней с холста.
W
А что нам скажет Времени послушник,
и что нам скажет шаткая молва,
когда уже и так обид слова
крушат сердец оплавленный наушник?!
Посеяв черной распри семена,
не завопим ли мы: "О времена!",
когда кровавой бойни плевела
в крови утопят наши племена…
1993-2003 гг.
В подсознании – черепица, раскалённая до бела:
эротическая жар-птица, обжигающая крыла.
Ковко-вязкая,
вязко-липкая,
липко-жидкая
капля
в пот…
Выступает чрезмерно прыткою, –
страстно-терпною в живород.
Надорвавшаяся на торжище музыкального ремесла,
протекает в сценическом оргище –
смесь оракула и шутовства.
На просценок руки протянуты
с ранами от иглоуколов.
В антураже музыканты затянуты –
рок-н-ролл без приколов!
Мазохисты и просто циники,
прорицатели новых идей
расширяют глаз полтинники –
у подросших детей.
Слова очертаны звуками
срывают экраны с душ:
Бда-ды-бы-ды-бы,
бда-ды-бы-ды-бы
двенадцать синкоп – off!
Пунш!..
Едва ли запросто поймешь, где разметалась в звуках ложь,
но для подростков это – ёрш: "Ну, блин, даешь!.."
И детки безумно тщатся – уже оттого, что – в бреду,
музыканты на них таращатся на-я-ву!
Имитация акта в развержении ног –
молодого инфанта удивил древний лох.
Он пацанке на ужин заказал осетра,
и пацанчик не нужен ей уже до утра.
Вот уж гад, вот уж мудель, только ж в музыке – Бог,
и девчонка, как пудель, у его ляжет ног…
Дура! – дуры подвыли: – Изыди!
И ручонки открыли – для любви…
растопырили пальчики, разорвали кашне, –
обрыдаются мальчики в жутком сне!
Но они пробуждаются в ступе воду толочь,
рок-н-ролл обрывается… В ночь!
И пацанки шугаются: горю нечем помочь –
к ним не те прижимаются!
– Прочь!!
Рок-н-ролл не в постели, – точно бритвою ночь!
И мурашки на теле прогуляться не прочь…
Вот уж эти мурашки возвели волдыри.
Жарко чешутся пятки… Упыри!
Бедра ляшки взметнули, изрыгая экстаз,
и мальчонки вздохнули: "Не про нас…"
А младые Сивиллы под изъеденный блюз
лона жадно открыли: шлюз!
На изломе сюжета сигарету всосал
волосатое Некто, кто на сцене скакал, –
не натружено, серо передал биоток,
и нечаянно спермой чей-то залил лобок.
И из брюк и юбчонок рядом вырвалось: – Бди!
Но из тощих душонок трудно вить бигуди…
Он, она – гиперЭго – вязнет в воздухе дым,
обрывается небо – каждый снова один:
органист и ударник, кларнетист и фогот –
и пошло… И пошла тут пересортица нот.
– И пошёл! – И пошла тут у мелодии вязь –
за окурок девчонки в кровь дерутся, грызясь.
И плохие мальчишки
не читают ужо
нехорошие книжки,
а гнусавят: – Ишо!
И попса ли на сцене, пиплы, дьявол-н-тролль…
– Становись на колени! – зарычал рок-н-ролл.
– Сублимируй в гротеске секс, политику, ложь,
головою-стамеской нарезай в мире дрожь,
головою курчавой-н-обритой башкой
оторвись от причала!
……………………….
В подсознании – слом!
Оторвались, поплыли к левой матери в зад, –
мальчуганы завыли, а девчонки – в стократ!
В кабаке музыканты пропивают деньгу. –
в каждом – меру таланта…
Жрут мясное рагу
из оплавленных судеб и остывших сердец.
Не ищите в них судий, –
их кумарный дворец опечатан навеки
перистальтикой снов.
Во дворце том однажды не отыщите слов…
Во дворце том однажды переходят черту:
перерезами нервов обрывая игру…
Переливы мелодий источают У Вэй,
и в судейской породе вызревает: –Убей!
Суицид как на взводе барражирует мир…
Вот и КОДА бы вроде…
Значит, умер кумир?
Я не стал бы столь точно утверждать этот бред,
потому что девчонка разродится без бед,
и родится мальчонка – с головы и до пят
органист и ударник…
Все начнется опять…
1993 г., 2003 г.
(поэтическое исследование конца двадцатого века)
W
ЛУННЫЙ ЧЕЛОВЕК
Лунный человек танцует танец сабель,
Солнечный – танцует тарантеллу...
Лунный человек, – убитый братом Авель!
Солнечный же – Каин, ведущий каравеллу.
Вот запричитала, Господи, эпоха:
всё ей плохо, плохо!.. Лунный Авель,
и нашли же в мире люди лоха –
празануду бесконечных правил!
Солнечный на Гномоне играет,
Авель им презрен и в грош не чтится.
Палубой невольница порхает –
полу-Птица, полу-Царь-девица...
Господи, возлечь бы с ней, к примеру,
здесь же средь скопцов – рабов галерных,
бросить бы под солнцем каравеллу
и сокрыться в ласке чресл бренных!
Но пещерно причитает Авель:
– Каин, ты не прав, так не годится!
Что же будет с нами, – с сердца камень
падает... На грудь и ягодицы.
Сладостно невольница воркует,
вовлекая в тайные беседы, –
Каина ласкает и целует,
не смыкая век лазурных веды.
Тело её – восковое Чудо!
Каин не признал в нём прегрешенья.
Он губами пьёт сосков полуду,
Авель причитает на коленях...
Не убить его – такая мука,
но убить его – такое дело:
будет для Истории наука...
Камень в руку Каин взял умело.
W
ПЛАЧ ПО ДОЧЕРЯМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ
(психоделическая мистерия)
“C’mon Baby Light My Fire!” – поэтический ответ на награждение Веле Штылвелда Орденом Узора Ящерицы Ори.
1994 год.
“Вам, Веле, выпадает роль NEW-Алена Гинзбурга, крутейшего “оторвись-поэта” сначала поколения битников, затем поколения хиппи, а после и панк-поколения... Большого приятеля Леннона и т. п. ...”
Dingo
Получив Орден Узора огненной Ящерицы Ори, старый сказочник Веле сел на каравеллу Мечты. Такое с ним случалось и прежде, уважаемый гранд Динго!
1.
Страстную станцует тарантеллу
Огненная Ящерица Ори.
Подле, на камнях, в сырой пещере
экскременты соберут маори
птиц и черепах себе на ужин...
Хлебные в них выжгутся плоды –
красные бананы, полста дюжин
вымочат в источнике воды.
Тропики, изжарившие кожу,
не прельщают пришлых Муэтянок...
Эти двухлобковые гетеры
бродят подле дерева Гу-минь,
где за их искусные манеры
делают в них юноши: пинь-пинь...
Но, о ужас! Тут же безоглядно
Муэтянки изрыгают вдруг
Идолов, чтоб прочим неповадно
было кушать черепаший суп!
Хоть ругают юношей маори,
но всё больше идолов у моря.
Подле океана их – стена.
Муэтянок в этом, знать, вина.
И от горя девушки-маори
отдаются идолам у моря...
2.
Артишоки с шоколадом не ест Ящерица Ори...
Ящерица Ори любит Оргии на обоях лет.
Секрет Дочерей человеческих, пыл оргазмов,
планетарный эротический Метаспазм...
Любит однако, Ящерица Ори и просто созерцать,
как роятся бесконечные Пустые мысли в чистых маленьких
женских головках, с хорошо умытыми личиками земных Глупышек...
– Это прекрасно, – размышляет Ящерица Ори.
– Это просто прекрасно! Ну с кем ты ещё, Деточка,
не пережила ощущение Головокружительно-Обвального Спазма,
пронзившего тебя сквозь Экстерриториальные Эзотерии Промежности...
С Чудаком или Прощелыгой, с тем неизвестным уже Поэтишкой,
или с этим неизвестным пока Бардом-нехлюем?..
Засыпай, Куриная Головка!
Сейчас на раз Огненная Ящерица Ори для тебя всё устроит –
я утрою твою ощущения, я унесу тебя к Звёздам!..
Итак, вы МоЛодЫ и КраСивЫ (млЫ-ксЫ)
– Ой, не надо так сжато... Давит мозги...
– Ещё бы, для этих земных Дурочек каждое отдельное Слово –
Особо Обустроено и СверхОсобо Значимо!!!
– Значит ли Это, что Мудрость земных Мужчин состоит в том,
чтобы Вовремя Щекотать своих Избранниц Словами?..
– Даже Глухонемые женщины обретают при этом и Слух и Речь,
и иногда даже Поют, чтобы не упустить своего согласия на коитус...
Но непонятных сказок, увы, земные Глупышки страшатся.
3.
Ящерица Ори, – мудрейшая пра-праБабушка человечества –
знает очень страшную сказку о том, как Люди рвут Землю ядерным тротилом.
Эта сказка о сотнях ядерных испытаний, о Мохенджодаро и Гоморре,
Хиросиме и Нагасаки, о Чернобылях и “Челенджерах”...
После каждой такой Игрушки недоЗвёздное преступное человечество
всё больше впадает в трансУрановое термоядерное Детство Земли –
с покатыми закатами и рассветами, с информационными обвалами
в Подпространство БезЧеловеческого Запредела,
во всеобщую деградацию всех землян на века...
И только мудрая и вечная Огненная Ящерица Ори
всё ещё способна управлять
расколот-Ы-м ядерн-Ы-ми зарядами Временем.
4.
– Опять ты спешишь, священная Жрица Ори?
Отчего тебе столь приятно изр-Ы-гать давящий всё живое
безобразный звук “Ы”? Говори по-человечески, сл-Ы-шишь?..
Не глотай, пожалуйста, ни единой букв-Ы!..
– Ы-ы-ы...Ы-Ы-и... Ы?!.
– Прекрати! Это просто непереносимо!..
И ответь, почему вдруг прервались испокон вечные мистерии землян,
отчего вслед затем прекратились освежающие человеческий дух оргии...
Ведь без них человечество деградирует!..
– Ы-ы-ы...Ы-Ы-и... Ы...
– Ах да, вскоре... Ты права, очень скоро на Землю придут потомки...
Земных человеческих дурочек и Огненной Жрицы Ори!..
Земные мужчины погрязли в Поэзии и гомосексуализме,
бизнесе и бандитизме, политике и учительстве, в безденежье и пророчестве,
в беспутствах и атеизме...
Кто ещё не заметил, что все они уверовали однажды
в обвальный Земной нигилизм, в свою ущербную Y-хромосомную суть,
от которой им уже не уйти...
– Ы-Ы-и... Ы-ы-ы... Ы...
– Их души уснули за компьютерами и в автомобилях,
в Пирамидах и Саркофагах, в Банках замороженной спермы…
5.
Вот что надо Огненной Ящерице Ори –
доступ ко всемирным Банкам замороженной человеческой Спермы!..
Всего за одно лишь мгновение разово изменить на генном уровне
Код будущего человечества, вызвать необратимые трансмутации
в банках Спермы землян и совокупиться с Дочерьми человеческими!
И тогда... Падут долгие, горькие запреты Тысячелетий,
и многочисленные потомки Огненной Ящерицы Ори
выйдут из горячих земных каверн и заполонят Землю с тем,
чтобы насладиться свободой под Раскалённым огненным небом...
Всего ещё несколько ядерных взрывов, –
и земные дочери понесут в трансмутационных телах своих
спермоцетные гены потомков Ящерицы Ори –
коварной, жестокой, нечеловечной...
Через спермогенные банки, через спермоцетные кремы,
через муки и боль заживо сжигаемых под всемирной радиацией
Тел понесут они и выплеснут из разгоряченных чресл своих
жутких Ящуровеков…
Уже сегодня по всей планете множатся бесчисленные фирмы и офисы
огненной Саламандры. Это выходит на арену последних лет
Человеческой расы коронованная трансурановыми сапфирами
Огненная Ящерица Ори.
6.
14 ноября 1993 года страховая харьковская фирма “Саламандра”
страховала население радиационной Украины от несчастных
вплоть до смертельных случаев…
За каждого умершего в этот роковой для Человечества день
фирма выплачивала миллион купонов... Очень скромно...
Не более восьми условных эквивалентов, но каждому!
Очень скоро эта Фирма способна будет выплатить и миллион долларов
каждому из тех, кто доживет до первых дней скорого Армагеддона...
Огненная Ящерица уже пожала первые, но бесспорно обильные плоды
Упадка человеческой цивилизации...
Венценосная Ящерица Г-г-Ы-р-р-р-Ори – Горе землян –
вышла на мутагенные просторы агонизирующей Украины.
7.
После Чернобыля постепенно уходят годы...
Прошло пять, семь, двенадцать, семнадцать...
Пройдёт двадцать, сто лет...
Возврата беспечному прошлому уже не будет!
Уже создан МИКРОГЕННЫЙ климат
последующих человеческих трансмутаций ведущий
к полной аннигиляции вида!
Огненная Ящерица Ори всё рассчитала.
Поэты получат цветастые Ордена Узоров Огненной Ящерицы Ори...
Их книги будут оплакивать Человечество,
и предвещать приход Венценосной Огненной Я-Г-О.
И тогда Ори беспрепятственно приступит
к последним трансмутациям молодых Землянок,
отвратив их Души от Бога,
а Тела от Мужчин и, в довершение катаклизма,
отравив их мир сладостным поэтическим Адом
в змеистых складках новорожденных Ящеровечков...
А в это время непогрешимая в своём Ящерица Ори
не испытает раскаяния и угрызений...
Ведь ей не присуща скользкая человеческая Совесть.
Ящерица лишь воплощает свои великие замыслы.
Она лишь согревает остывающую в бесчисленных
бесполезных эякуляциях дражайшую детородную сперму,
в которой у Землян всё меньше и меньше
ещё недавно столь ретивых шевалье сперматозоидов!..
Она сумеет отогреть умерщвляемый Человечеством мир...
Огненная Ящерица Горя...
ЭПИЛОГ
“Послушайте, Веле! Эти навороты об Огненной Ящерице, сексуально замкнутые на самих себя – это в подобающем Духе. Должно быть, Вы на пути сексо-стоической философии (такого ещё не производили, хотя нечто моррисоновское и просматривается). Сексуальная агрессия так и прёт, причём в ярко выраженной антиурбанистической форме (и всё же, сколько не велик парадокс, но это URBAN-ART).
Такие творения, Веле, мне кажется, шикарно должны выражаться через оформление экспрессионистками полотнами... Недостаёт активной визуализации, Веле! Я так считаю... Потому, как энергетический напор велик, но воздействует лишь при определённом состоянии сознания. Если “потенциальное сознание” (предполагаемого потребителя произведения) заранее подготовить соответствующей видео (визуа-) накачкой (кстати, аудионакачка в “Поисках Атлантиды” – шикарно найдена!) эффект будет наиболее полным!
Вообще, Ваши “Поиски...” и “...Ящерица” — есть нечто про-Мистическое... Да, именно как зародыш неких Мистерий... Так я их воспринимаю, но... Согласно Традиции (Правда, “что это за традиция, если её не нарушить” – англичане) каждая мистерия заканчивается убиением, а после и воскрешением Божества!
ВЫ НЕ ДУМАЛИ ОБ ОСОБОГО РОДА ТЕАТРЕ, ВЕЛЕ?! Можно было бы развить рок-мистерию (на манер рок-опер) под соответствующий аккомпанемент психоделической музыки...
Dingo”
Занесено в литературный архив в 1993 г., правка август 2003 г.
W
АЛГЕБРА ЧЕРЕПАХ...
1.
Алгебра черепах беспредметна для Человечества...
Черепашьи панариции-аксиомы абсорбируют бред
черепашьих головастиков из Оклахомы и их коллег со Жмеринки
и Конотопа, бредущих по меридианам Земли без сверхточных таблиц
господина Брадиса... Очень, скажем-то, жаль...
В любой точке Земли, не прилагая усилий, наблюдается великая...
Заданность, в соответствии с логикой Алгебры черепах.
Очень, скажем-то, жаль... Ибо, в то время как мы ломаем дрова,
среди нелепых дуэлей и еще более нелепой веры в Триединого Бога,
наши гении-алгебраисты растекаются на Прокрустовом ложе
ущербных теорий... Им подвержены все – от молодого и страстного
дуэлянта Гаусса до выверенного во Времени и беспристрастного
старца господина Декарта... Схлестываются гениальные умы,
рассыпаются в прах теории, но... Меридиан от этого не убывает...
По ним ползут Черепахи, не постигшие ущербной логики
антропоморфных насекомых с их солнечными гномонами и астролябиями,
логарифмическими линейками и со сходящими с ума
нелепыми суперкомпьютерами...
2.
Черепахи испытывают странное чувство к алгебре Землян.
А пуще – к их меркантильному бухгалтерскому учету,
с его двойными венецианскими вычурами древнепородного вранья.
Резон ли им по счетам вылезать на Монблан, когда в уме у Землян
не чистый поиск, а голый расчет, когда плод их алчности вылезет
однажды наружу и станет еще одним ярким примером ущербности
недоЗвездного Человечества...
Пока же антропоморфные пекутся и рассуждают
о расчетной точке Успеха, пребывая в дешевой эйфории,
Человечество выверено и грязно погружается в пучину,
где ущербный акциз каждого оплачен разложением
бессчетного множества миллиардов Я, смешных и маленьких,
уродливых и кровоточащих...
Алгебра алчного Человечества разрушила их миры...
Алгебра алчного Человечества ослепила их Души
и лишила их Веры, Алгебра алчного Человечества дала им
заблудится между трех сосен...
Да, что-то так и не пришло к Человечеству по Радуге Надежд
и навсегда потерялось в горстях бананов и фиников...
Нет, так и не стали антропоморфные КорнеКрылыми!..
Все выветрилось их алчностью и отошло в Бездну...
3.
КорнеКрылые Радуги вырастают над Миром:
своды Дуг на Корнях и Изломах земли...
Их волшебные ауры проплывают Эфиром,
где навечно скрываются Грёз корабли...
Унесут они Мира цветные мгновения
в ПереСлойке из Душ, в миг Волшебного сна...
Ритм остывшей Души – не достиг Воспарения.
Он останется миру – как Муки блесна...
В том Миру на блесну налетит блёсен стая, – стеная…
И в мишурных цветах закипит злой Магриб...
КорнеКрылые в миг донесут стон из Рая,
и над Миром восстанет зол ядерный гриб...
Он и в Ясли войдёт, и в земные Короны,
и светильник возожжет в стылом Театре теней,
и, собою круша КорнеКрылых законы,
он навеки затмит Новый Солнечный День...
На корнях сих Теней вымрут лики... Людей.
4.
Солнечный Ветер – целебный источник Душ.
Души Корнекрылых прижигаются им и уносятся в Вечность...
КорнеКрылая сущность Божеств позволяет им парить во Вселенной,
в то время как Мифы о них вросли корнями в историю Человечества...
W
ПРИТЧА О ЗЕРКАЛАХ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
Боги не переслали Человечеству
ни бандеролей, ни антресолей,
где бы люди, как Боги порхали,
не набивая мозолей...
Боги и сами не ВЕДАЛИ,
а чего им в сущности надо
от этих неуёмных Людей?!
Ибо, а что есть Люди,
как не миг воображения Богов
в бесконечных Зеркалах времени!..
Но только право разбить
эти бесконечные Зеркала,
как видно, не дано даже Богам...
Эти зеркала однажды
разобьют Люди сами...
Боги и не заметят.
W
ВЕЧЕРНИЙ НОКТЮРН.
По вечерам мы часто говорим о свежем белье
и об эликсире молодости, о бодрости духа и бодибилдинге,
и обо всём прочем, что имеет и не имеет никакого касательства к нам...
Мы всё говорим и говорим...
О прерогативе Вечности расщеплять наши Души
на атомы ПервоСмыслов...
О прерогативе Вечности, дарующей нам право Молчать...
Мы всё говорим и говорим,
но печать немоты уже светится на наших Устах...
И как же свято мы веруем в свою бесконечную говорильню,
спасающую нас от бесчисленных наносекунд Немоты!..
Занесено в литературный архив в 1995 г., последняя правка июль 2003 г.
W
Что меня занимало?
Занимало меня созерцать бюсты фей,
а по земле шли женщины, не объясняя своей природы.
В бюстгальтерах и без, –
они проносили с достоинством дары природы:
обычно – легко и весело, порою – наперевес…
Те, что дородные, первоприродные, –
проходили по траверсу лет Кабилами,
беспородные же самочки семенили,
улыбаясь глазами мелкими,
сексуально встряхивая бедрами,
а внутри напрягаясь жилами…
Девочки брали коленками, в девушек зрели,
мочки их ушек от волнений краснели,
урчали желудки, жаждавшие мяса,
а не только мужских побасенок
и кисломолочного кваса…
Потели девичьи ручки,
мудрели глаза их тихо,
их крашенных глаз обводы
по жизни катились лихо…
W
Я расскажу вам о контрасте:
сначала плыло декольте,
затем – два розовых пиастра
и камышовость на лобке…
Затем, – без продыха, без сбруи,
без запретительных оков,
тела сплетали страсти струи,
и мир проведала любовь…
Без осветительного чванства
взорвались вдруг прожектора,
и без кичливого жеманства
родилась музыка огня.
W
Ротозейство – это не против того, что сплыло,
это пустые вёдра – воду пролили мимо.
Это чужие бедра – женщина прочь ушла,
это страстей фиорды – держит их власть бедра…
Всевластно тихое утро: сквозь негасимый свет
дышит легко под утро женщина много лет.
Ласкою быстротечной женщина та горит, –
негой своей предвечной всякого воспалит.
Кто испытал, расплавился, тот сквозь колодцы дней
следом за ней отправился, утра примяв постель…
Тем и живет, не старится, – возраст белит виски, –
юноша старый мается, женские мнет соски.
Он, ротозейству преданный, ищет любви сто лет:
женщина с грустной негою – страсти его портрет.
W
ЗАПРЕТНАЯ ТЕМА НА УРОКЕ ИНФОРМАТИКИ
В 11-А КЛАССЕ "ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ" ШКОЛЫ
Мелкая погода для богов и уродов,
чьи мерзкие фазы душ извиваются вне свободы…
Их смывает иридиевый противозачаточный душ.
Мелкая погода для пагод и будд.
Скопцы и старые девы решают под сводами мелкого дня:
– К чему рожала детей первородная Ева,
и кто ей теперь родня?
– Не мы! Не мы! Не мы!
Немы! Немы! Немы!
Мелкая погода расползается телом обезображенным по земле.
На земле рождаются девы с первородными бедрами,
и срываются противогазы со стронциевых обезображенных душ,
свиваются в страсти всё новые люди,
и рождаются все новые и новые… Боги – под оркестровую тушь.
– Мы! Мы! Мы
Дети Земли! Дети Земли! Дети Земли!
Мелкая погода…
С ресниц девушек, женщин и фей капает тушь.
Остывает простужено небо,
и боги, остывшую в воздухе тушь,
превращают в инкубов с суккубами,
а те плодятся в гадёнышей наших гадостных душ…
– Мерзкая погода! Мерзкая погода! Мерзкая погода!
W
БЕЛЫЙ ТРАМВАЙ
Белый трамвай придумала девушка восемнадцати лет.
Она же думала о вязке собак –
породистых сук с закомплексованными кобелями
за сотню - другую монет…
А почему и нет? Взять бы вдруг и попробовать.
Она же мечтала отправиться на Тибет
вместе с уставшим от этой жизни гуру.
Она же и миньет считала
отличным средством для медитации –
в минуты прострации…
Была нудисткой, – обычно в жару,
и чтобы никто не подумал,
что это натура ломает с ней Ваньку,
она же казалась девчонкою гадкой,
запредельной от здешнего мира, с загадкой…
И целовалась в сердцах с окрестной пьянь-рванью
с мечтой о вещем и вечном…
А мечтать любила она бесконечно!
Непробудная дурь в голове.
Ходила в кроссовках изодранных,
словно в нирване –
поздней осенью и зимой,
не пробуждая простуды…
Любила, казалось, – весь шар земной
и приворотный бальзам Регентруды –
ведьмы по пятницам и понедельникам,
в прочие дни – бездельницы,
торговки и алкоголички…
У неё таскала сигареты и спички.
Курила табак донельзя –
две-три сигареты в сутки:
разминала пальцами сигаретный шелк…
А любила так, что часы, как минутки,
пролетали испепелёнными впрок…
Впрок?
Ведомо ли в это определять полезность?
Любовь – она не любезность:
к душе не приставала житейская грязь,
там, где юность оторвалась…
Белый трамвай промчался без остановок.
W
Разрушенный мир –это бездна, растрескавшаяся на части,
осколки которой тиранят собой кривотолки дней,
растерзанный мир холёности поверженный в миг несчастий.
В нём стены поведены дырами вырванных горбылей.
В отверженных днях сирых – расхлябанные сортиры,
На стенах в любовной смычке расклеены колажи.
Чиркают сиро спички, орут души электрички,
а жизнь опять по привычке раскручивает виражи...
А дни опять бестолково в разбитых дверцах кухонных,
в миру чумных полотенец коленца выбросят вдруг.
Сверчки со щелей не новых колбасят вдрызг канители,
и врут смычки их фортели, и мир считает до Двух…
До двух – привычек прошедших,
до двух – постелей остывших,
до двух – свирелей охрипших,
до двух – отхлынувших глаз,
до двух – таких же прекрасных,
до двух – уже безучастных…
Они себя растеряли, казалось, только на час.
А вышло горько – на годы! Прошедших лет пуповины
изгрызли дней тараканы на безучастной меже:
сквозь сны раздвинуты стены, разбиты счастья стаканы,
звенят грошово карманы, хоть в прошлом – блеск Фаберже..
В мирах, разрушенных напрочь, – душа расхристана настежь.
В ней давней нет ностальгии, она в проказе галер,
она прикована к ночи, где мир был трепетно прочен,
где миг был гордо порочен… И взрыв исходности зрел.
Где женских коленей ласки холили земные сказки,
но вышла мечта в застенки, – сама отыскала путь.
В них глупый котище рыжик кастрирован без огласки…
Теперь он хранит – зазнайка – беспечность пустых минут.
Сидел и сидит он тихо, рыхлея от сытой неги,
и женской души истому готов на себя принять.
Все в мире обычно, прочно, подобно закону Ома,
а космос – он, знай, сегодня не станет хвостом вилять!
Скажите, за что, на милость, рыдает хозяйка тихо?
Чего вдруг у этой дамы на сердце не хорошо?
Ну, съела бы аспирина, и не было б в мире драмы…
Ну, ладно бы, походила по комнате нагишом.
Разбитого мира блудня, рыдает хозяйка в будни,
на праздники выпивая винный ажурный сок.
В мечтах кружевных витает, и ласково обвивает
её холеную шею мужской знакомый смешок.
W
ЧТО СНИТСЯ В АМСТЕРДАМЕ ФОНОРЯМ?
Мозгно-черепные, трепанационные вдруг
оказались все мы – иными, чем те, кто жили вокруг,
в окрест –за Бухарестом здешних лет и зим, –
возможно, где-нибудь в дальнем Триесте или под сенью олив…
Или вот в Амстердаме, быть может, по праву выданных квот,
там, где с гусынями сыто и тесно живет маслобоен народ.
Не гусаки, но с гусынями… Право, это у них от того,
что и порядок великий в державе, и в будуарах светло.
Нет занавесок: по воле гротеска, и сервелаты их тел
смазаны, право же, чуть не до блеска –
в каждом – истомы предел!
Их эпиляторы мерно щипали, лоск полируя, пока
волосы вдруг навсегда исчезали – с голеней, бёдер, лобка.
И вот теперь до утра буффонада: где вдоль домов не броди –
всюду обрядно электролампады в сумерках жгут бигуди.
Всюду наряды роняются на пол, чтобы просфорища тел
свет-прощелыга привычно облапал, и оттого потускнел.
Нет, не того он искал отраженья, и хоть, увы, не пиит,
свет ожидал откровенно томленья – мраморных тел неолит!
Мятые формы имеют матроны, восковый лоск и печаль.
Снятся здесь русские девки-мадонны и оренбургская шаль…
W
Есть такие красивые женщины,
есть такие счастливые дни…
Что мне, Господи, зов деревенщины?
Я ведь сам из деревни Любви!
W
Витюня… Тюнечка… Веле!
Стон во вселенной – колени разбрызганы прочь…
А на коленях, согбенно, ласково и откровенно
стоит человечества дочь…
Стон во вселенной – раскрыты колени и губы…
страсть во вселенной – в полночь срываются сны:
Веле, Витюнечка, Тюня… Веле, Витюнечка, Тюня…
прошлые ласки и встречи – коды вечной Весны!
Парламентарии ночи в полночь войдя, как в блеф,
смотрят друг другу в очи, – мир их и значим, и леп…
Гаснут, как свечи, женские плечи
в талости вечной, сверхчеловечной…
В мудрости краткой: – Мочь! – Накаляется ночь…
В мудрости краткой: – Мочь! – Извивается ночь…
В мудрости краткой: – Мочь! – Продолжается ночь…
В мудрости горькой: – Прочь! – Обрывается ночь…
Нам уже не помочь – обрывается ночь… Прочь.
Горю нечем помочь, поздно воду толочь: – Прочь!
А пошли бы вы все: в ступу – воду толочь – прочь…
Нет в Любви передержки!
Месячные задержки – менее чем НИЧТО!
В схватках земного экстаза напрягается ре-мес-ло…
Снята, по крайней мере, озабоченность фраз,
там, где уже на деле протекает экстаз…
Космос вяжет по нотам древо-вервие поз
абсорбцией жаркого пота среди холода звёзд.
Потно-холодная сущность сущность – ностальгический бред!
Сведены в ком колени, а на женщине – плед.
Промыслы ре-мес-ла ночь любви унесла.
1993 г., 2003 г.
W
Глотки, встроенные в ветер, пьют свободу глотками
новых тысячелетий, тайны сжав облаками...
Словно в вязких ладонях время выбрало квоты, –
соль земли с приворотом смяли трубные ноты...
W
Поэты познаются по стихам,
а государства – по земным грехам
W
Откровенные склоки,
между строчками – блеф,
сытой жизни уроки
не намажешь на хлеб.
Не вкусив огорчений
скудной жизни земной,
не постигнешь волнений,
откровений – весной.
Ни любви не познаешь,
ни поветрия лет…
Сам себя потеряешь
в передряге сует.
W
Кусают ангелы за грудь –
не продышать, не продохнуть...
W
Молекулы снов растормошенной ночью
под утро связались в волшебную нить.
И каждый, кто жил на земле бестолочью,
сумел безобразно легко воспарить...
W
Оплавив поволоки трафарет,
глаза убиты на дуэли лет…
W
Три поющих звёзды из созвездия Девы
совместим на двоих... и умчимся в полёт!
Старых песен вошли в нас с тобою напевы
и сожгли наши души без слов и без нот.
W
День ведёт свою игру,
я в нём прочно ни гу-гу...
W
У нас – гербарии гербов –
живем на промежутке:
вчерашний день зарыли в ров,
а завтрашний – в желудки…
W
По долгу Проведения
нам надлежит – терпение.
W
Расписываю роли небеса:
кому творить при жизни чудеса,
кому поэтом в рубище ходить,
кому людей воистину любить!..
W
Грозный папа Помидор
в кетчуп сына отмолол.
W
Я отметил на заметку
ощущений контрразведку. –
Философский взгляд на мир:
мир – отхоженный сортир.
W
Сквозь метели заморочек –
жизнь без пущих проволочек.
W
Сопричастны Ведам – звезды,
сопричастны звездам – Веды…
Но и в звёздный час не просто
ведать беды и победы…
W
Полукружья абажуров
держат мир земных ажуров.
W
Я – не ангел бестолковый,
я – не праведник в экстазе,
я – как маг средневековый –
эликсир сбиваю в вазе…
W
Одни берут от жизни впрок,
другие – счастья биоток.
W
Мы любим звёзды не по росту,
а по улыбке и мечте,
хотя миров своих коросту
скоблим в кромешной темноте.
W
Обвал душевной пустоты
сжигает в прошлое мосты.
W
Пока нам удаётся
обманка пустоты, –
мы нюхаем под солнцем
экзоты и цветы.
W
Мы с тобой влетели влёт
под житейский талый лёд!
W
На дворниках – фраки, на улицах –блюз,
в парадных – ламбада объятий и вздохов.
И светлая радость, и прошлого груз,
и чаянье счастья у вечных истоков…
W
Вселенная, известно, – Бог,
а всё иное – между ног.
W
И я смешон, и ты нелеп,
но оба мы вкушаем хлеб,
и воду пьём из родника,
и мчит на Времени река…
W
Когда умирают мистерии,
рождаются вещие книги.
Мы – дети погибшей Империи
вкушаем плодов ее фиги…
W
Раздели Единое
на – по судьбе Делимое,
и охрани в нём торжество Жизни...
Если ты – Человек.
W
Когда корсары звёздных трасс
умчаться вновь в рассветы,
в которых не отыщут нас, –
воскреснут снов сюжеты...
W
Одним – крестик от поэта,
другим – выбрыки в астрал.
Вот такое нынче лето:
в нём, как видно, я пропал.
W
Парсуна на библейские мотивы –
не каноничность "радостных" икон:
их образа, – сквозь лики-черносливы, –
взирают на истории поклон.
W
Псевдоисторий псевдовека
хватило псевдо и всерьёз:
когда судьба бьёт человека
уже серьезно и до слёз.
W
Рассвет у изголовья дня:
"Чем счастлив ты?" – спросил меня.
И я, в пылу земных забот,
ответил: "Тем, что жизнь идет"…
W
Музыку грядущих весен –
то мажор, а то минор
обещает миру осень –
грустных сказок дирижер.
W
За день прожито столетье –
без натяжек и оков.
Вечер в судеб круговерти
упрочняет связь времён…
W
Ради Бога, –всё от Бога
и от нас ещё немного,
от шлепков весенних в лужах
и от каждого к тому же…
W
Прежде – шёпот, следом – ропот,
возражений громких рокот,
шум оваций, воспаренье,
слово за слово… Забвенье.
W
Нас, не помнящих родства,
более чем быть желало.
Это шок, – в котором мало
доброты и волшебства.
W
Берегиня, Род, – рожденье,
судеб россыпи в рассвет,
чресл женских размягченье, –
крик младенца, – жизни свет!
W
У нас на лбах – примочки,
а на губах – замочки.
Сквозь зубы, рыбьим жалом,
душа задребезжала.
W
Влюбленность первым средством от простуды,
куда микстурам, – Господи прости!
Верней, чем зелья ведьмы Регентруды, –
влюбленности ажурные мосты…
1991-1993 гг., 2001-2003 гг.
В каждом штетеле есть свой ребе и свой цетеле (русский идиш сленг)
В каждом уголке мире есть свой враль и свой подврунишка (перевод)
W
ЛОНДОНСКИЙ ДНЕВНИК
Ой, лондонский дневник!
Держите меня здесь!
Держать не надо там,
где Лондон в визе есть!
И все-таки – кошмар:
такой а шрайбер-вздор!
Этапы да кумар,
да нации "позОр"!
А пОзор, что "атас!", –
нас "тренут" сотни раз –
ой, надо же кричать:
не жизнь, а… унитаз!
Ой, идышкент Ташкент,
этапы, Воркута… –
Ой, надо же нам, – мент, –
и тот рыдал с утра!..
Гей, койшен – не про нас:
в кармане – ни гроша…
Рыдает под гармонь
еврейская душа…
------------------------------------------
а шрайбер-вздор (русский идиш сленг) – писательская туфта
кумар (наркосленг) – кайф, отключка
позОр (чешский) – внимание
тренут (руский идиш сленг) – имеют
мент (народное) – милиционер
идышкент (русский идиш сленг) – прилагательное: нечто еврейско-азиатское, например в Киеве, господин Левитас, так и не постигший душ киевских полукровок на еврейской материнской крови…
койшен (русский идиш сленг) – больше, чем купите: купите за то, за что продаю, господин Имануил, тренающий меня регулярно…
W
РУССКИЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ
"Что-то чудится родное в дивных пейсах ямщика…"
(Народная перепевка)
Кронпринцы, короны не стоят грехов
наследников Пале-Роялей.
В угаре кухмейстерских и кабаков
полушки не стоят печали:
монархов ушедших, пропавших держав,
вершителей судеб и века.
В чем ярость скипевшихся в мире начал,
в том жуткая будничность смеха…
Люби и любим будь да будущим зрей:
отныне, вовеки и присно!
При жутком стечении адовых дней
Тебя отрешила Отчизна!
На волчьи же ягоды птичий полет
давно превратили печали,
И лег на крыло, и умчал самолет
в безвестные светлые дали…
Где немки фривольные к сердцу прильнут
в роскошном снобизме и неге,
где дико и зычно поэты поют
про белые, белые снеги…
Средь белых снегов, на крахмальных стругах
дворцы простынями увиты.
Искрится в каминах седой березняк
и женщины ласками сыты…
Шелка и батисты морозу не впрок.
На дамах – затейливы шубы.
Куницы и соболя в царстве, – как блох, –
и с ними охотники грубы.
Там правит в коварстве затейливый скит
евреев, монахов и блудень.
Там всякий – законченный антисемит! –
умчится в Израиль в полудень.
Да только туда не домчишь ямщиком,
едва добредешь пешедралом.
Здесь русские люди – с библейским лицом
и русских евреев немало.
И те, и другие, – в пылу, впопыхах
попутали женщин и судьбы.
В бараках все равно: и быт, и очаг,
и пьяные горькие гульбы.
Здесь Сара к Ивану безумно прильнет,
а Изю обнимет Неждана,
и солнце восстанет, и день отойдет,
и дети родятся нежданно.
Покуда и горько чего разберут
попавшие в будущность дети,
над миром терновник наитий совьют
Совдепии мрачные сети…
И вновь по этапу отправят борцов, –
на сей раз чеченцев и ненцев.
Огульна держава, и нет в ней скопцов, –
и эти в мир явят младенцев…
– О, койшен, купите… – А что и за что?
Гармонь обрыдалась без пользы…
Мы дети эпохи, подайте за то,
что нас на планете все больше…
W
Изрыгаем густо маты, –
нас подняли интернаты –
ДОПРЫ родины моей –
стайни прежних егерей…
Нас травили и растили,
в жизнь огульно отпусти,
приказали молча выть
и по-русски говорить.
Кто английский, кто зулусский
подучил чуть-чуть по-русски,
тот убрался за рубеж,
а кто нищий – горе ешь –
хлеба черствого горбушку –
подле пурицы, хамьё
наверху теснят друг дружку….
Ё! Моё…
Нет! – Не моё!!
------------------------------------------
пуриц (русский идиш сленг) – хам-богач без должного этического мироощущения. Сразу замечу, что нынешнее размежевание в ЭСЕН_ГЭ, Имануил, вот этот ваш принцип: свой-чужой, происходит на пограничье, где одним достается ЭСЕН – кушать, а другим остается – ГЭ…
W
ПОСПЕШАЮЩИМ...
Юность спешит за Радугой,
Зрелость – за орденами...
Ордена взрослым
чеканят Детские сны.
Ведь кто же не пожелал,
когда был совсем маленьким
сделаться дворником или пожарным,
миллионером или пенсионером,
бравым генералом
или храбрым солдатиком.
Навсегда...
До новой весны...
Маленькой планеткой,
или хотя бы Радугой,
увитой орденами цветов...
W
Есть такие Дни на планете,
когда только Бог решает Судьбы
беззаботных взрослых людей.
В такие дни беспокойно спят Дети,
а Взрослые всё копошатся и копошатся...
В своём несостоявшемся Прошлом,
в тщете отыскать и оправдать в нём...
самих же себя...
W
АРЛЕКИНАДА
Когда смеются Арлекины,
ну, скажем, клоуны, что в масках
давно бродящие по Миру,
как по квартирам, в старых сказках...
Тогда обычно происходит,
при сломе прежних декораций,
всё то, что Будущее вводит
под тень платанов и акаций,
цветущих дивными гроздями,
пьянящих запахами Лета...
О том, как видно, между нами,
давно проведали поэты...
И нет уже щемящей боли,
лазурью Будущее дышит...
Арлекинада в всплесках моря
земное Будущее слышит...
W
Кружевные стервенеют Души –
терция на выборке Эпох.
Вот они, лишённые Заглушек,
выбирают будущий порог.
За порогом этим Соучастье
обретает первые Штрихи,
но, как прежде, злобствует Всевластье
прежних зол... И кичатся Враги.
Предана проклятию Равена.
Кружевные Души без жилья
бродят неприкаянным коленом
будущего мира... Средь жулья,
прежде перешедшего на квоты
карликов и карлиц без Души,
для которых первая забота:
Кружевные Души задушить!..
W
На сретении Звездопадов
порывается Солнечный ветер
пересечь парсеки Парадов
и уйти Мечтой на рассвете.
Изодрать планетарную коду
и иссечь из планетного хлама
Человечества злую свободу,
мегаполисов скорбную гамму.
На сретении Звездопадов
обрывается Солнечный ветер...
Так, должно быть, всем нам и надо
за бездарную Жизнь на свете!..
W
Всего навыдумано впрок,
и остается верить Сказкам...
Где в каждой – Прошлого урок,
где в каждой – Будущего вязка.
Где за чертою Бытия
уже размечены дорожки.
По ним бродили Ты и Я –
смешно, грешно, – на босы ножки.
Два сердца набосо разбув,
смеялись тихо под сурдинку.
Попутный ветер Счастьедув
сшивал Душ наших половинки.
Но вот срастаются в одно
две половинки, две тревоги...
Двух Душ резное полотно...
И ищет Звездные дороги.
W
ТРУДЯГИ-ЗВОНАРИ
Желудок очищается от рвотных падежей.
Планета упрочняется до звёздных этажей.
Срывается безумия с запястий антураж:
шевелятся и мумии, и ложа-бельетаж...
Шевелятся, волнуются, заводятся быльём,
А мы опять по улицам шатаемся вдвоём. –
Зористые и страстные, обученные петь...
Бродяжные, горластые – из глоток плещем медь!
И то ещё случается, кто слышит нас, как встарь...
Тот тут же зажигается, как уличный фонарь!
И фонарятся улицы с заката до Зари,
покуда в мире шляются трудяги звонари!
W
А в тупике, как в тупике...
Я тоже это допускаю,
когда на волю выпускаю
судьбу, зажатую в руке...
Но только сердце не болит
о той утрате непременно,
и потому, гремя степенно,
ритм Синусоиды хранит...
Но в тупике, как в тупике:
Душа в пике и нет возврата
в тот мир, где всё Грешно и Свято...
и Душ паренье налегке.
Теперь, увы, не воспаришь…
С душевным возишься Компостом,
а там всё выгнало в коросту. –
Погосты лет не воротишь...
Всё в тупике, как в тупике –
над Прошлым хлыст свистит в руке...
W
НЕ ОПЕЧАТЫВАЙ ДВЕРЕЙ
Двери опечатай в Душу, – и она уснет...
Двери опечатай в Сердце, – и любовь пройдет...
Эти строчки не печатай, – просто повтори!..
Хочешь, – спой... А дубликаты этих строк порви.
W
Влюблённость – первым делом от простуды.
Куда микстурам, Господи прости!
Ценней чем зелья ведьмы Регентруды –
влюблённости ажурные мосты.
1995-2003 гг.
В ПРЕДВЕРИИ ЦИКЛА: Несколько лет в кулуарах, да и в городской и республиканской приемных комиссиях Национального Союза писателей Украины киевские поэты Риталий Заславский и Юрий Каплан страстно утверждали, что я не – еврейский поэт, а человек, который хочет занять это вакантное место. Подобный бред допустим только в НСПУ, где до сих пор идет измерение квот допуска по половым, возрастным и национальным признакам, вызывая подчас аналогию с законами Тысячелетнего рейха. Иногда это мне напоминает расовый циркуль нацистского ученого Альфреда Розенберга, дружка бесноватого фюрера. Поэт-многокровка, впитавший в себя материнскую еврейскую кровь и отцовскую польско-украинскую, я не намерен себя прощать постсоветским дурням из НСПУ – всех мастей со всех сволостей. И посему буду требовать разгона, – с какой стороны не смотри, – этой, по сути, расисткой организации. ДЕЛО ДОВЕДУ ДО КОНСТИТУЦИОННОГО СУДА УКРАИНЫ. Мир вашему дому! А штыл андер вельт!
И всё же... Киев вновь обретает статус многонационального конгломерата народов Земли...
1.
Вылетела улочка из сердечка,
выбежала улочка из местечка,
пробежала музыкой по земле,
пробивалась по небу в звёздной мгле.
По тропинке узенькой в мирозданье
вырывалась улочка на заданье,
простелила улочка тропку мне –
алеф, бейз, вейс, гимель – звёзд каре…
2.
Местечко Колышек на карте – вершок истории одной.
Там простаки играют в нарды, а пьянь сигает в гастроном.
А прочий люд, подчас бедовый, штахетин выдрав горбыли,
идут во власть решать толково, за что боролись три зимы...
3.
Бачи Веле, бадко Веле, – села на мель каравелла…
Эсен, тренен – даф'эн кэнен… Жив – до берега греби!
– Тот, кто кушать не умеет, тот и слаб в делах любви… –
Говорит о том мне вечно древний уличный кагал:
– Бачи, Веле, – даф'эн кэнен… Водку пить и править бал!
И на запасной скамейке можно прожить на копейку,
на полушку без рубля… Капитан без корабля –
Бачи Веле, бадко Веле, – уплывает каравелла!
4.
Сценарий с третьего листа – уже не новь, не поза…
Исчезли общие места, и в мир явилась проза.
Пересудачили до сих вчерашние товарки.
А муза что? Явила стих у Триумфальной арки.
Триклиний утренних мирков собою растревожив,
явился шут средь дураков – хотя и с царской рожей.
Стоял легко на голове и лыком мял рогожу. –
Такой и собственной молве плевал отменно в рожу.
И та несла его в Эдем у Адского портала...
В миру, как видно, этих схем известно всем немало.
Всё возвратится к пустоте. Уж было так, – и будет.
И будут сумерки не те, когда и нас забудут…
А, впрочем, что нам горевать в тени густого лета...
Оттиснет прошлое тетрадь, и будут чтить поэта.
5.
Поступки отцов облекаем в легенды, календулы давят, сжимают виски.
Одним подавай happy-end и week-end’ы, тогда, когда прочим – событий мазки.
Иного размажет, иного разбудит, иного раздавит, иного смахнёт.
Такие мы разные, собственно, люди: такой непростой, неуёмный народ.
6.
Икон не стало. Парсуна Перуна таранит склепы пустых пепелищ.
А жизнь опять ослепительно юна – любовь и близость, и страсть без границ...
А жизнь опять упоительно властна и сопричастна ко всем, кто живет:
равно, хоть – горько, а хоть, и прекрасно, равно хоть – мерзко, а хоть, как урод…
А жизнь опять доверительно тихо вплетает пепел седин в волоса,
а жизнь опять упоительно лихо сминает бездны и пьет небеса.
А жизнь опять заявляет просто: все то, что было, – за то и держись,
прошли: и радость, и бед короста: Любовь осталась – ей и молись.
7.
ПЕСЕНКА ПРОДАВЦА ВОДЫ С СИРОПОМ И БЕЗ…
Одна копейка плюс сироп на сельтерской воде –
не заработаешь по гроб! Ну, разве, – что и где…
А что вода… да кислый газ? И вот уж: "Наливай!"
Кап-кап, – примеривай на глаз, и больно не зевай!
Ну, заработает бедняк на сельтерской воде
всего какой-нибудь пустяк… А больше: как и где?!
И что вода да кислый газ? Ведь как не наливай, –
не заработаешь подчас ни денежки… Вай-вай!
8.
Мозг обещает несваренье, тогда как мне уже плевать:
второе, внутреннее зренье мне при рожденье дала мать.
Пора влюблённости проходит и остаётся сад мольбы,
где каждый горестно находит следы беспечные судьбы.
Дожить до времени потомков, – чтоб без котомки и с умом:
вот это кредо! Дланью тонкой оно стелилось предо мной.
Когда мы выдумаем связи того, что было с тем, что есть,
нас упекут в иные грязи. – уже не здесь.
9.
Серпантин от новолунья нежится в постели.
Так что спи, моя шалунья, вновь мы не при деле.
Изворачивает стоном нас с тобой луна.
Боже мой, да что же с нами? – Пьём любовь до дна.
Боже мой, неужто ль сами: пьём любовь сполна?
В промежутке между днями – счастья простыня.
В промежутке между летом и седой зимой
мы не спим с тобой валетом в страсти неземной.
В промежутке между завтра и забытым сном
дети сонного Монмартра в Киеве уснём.
В промежутке между звуком, росчерком пера,
мы с тобой любви науку черпаем до дна.
10.
Грязь сердец не брызжет в звёзды. (Упаси те, Боже!)
Пусть они горят меж нами. (Так же как и мы.)
Не ищи в судьбе страданий, не стели им ложе –
осади на прозябанье в ложемент Земли.
11.
Вот вышла из сказки Золушка, – войдите в её положение:
в ней алого цвета кровушка, а принц, – он нездешнего зрения.
Он видел в ней, право, принцессу, а длань протянула – девчушка.
Он жил с ней в восторге инцестном, забыв, что любовь — не игрушка.
Одни только сказки на сладкое. Девчушка родила дитятко.
Юность на ласки падкая, на братство в любви без оглядки!
Принц на прощанье ни слова ей не сказал о терзании. –
В игрушечном счастье не ново прошлой любви заклание.
12.
Звонок в заливе лет – иголка в стоге сена,
вчерашних дней сгоревший первоцвет.
У стариков душа любить приспела,
хоть тело, словно выжимка-омела –
оно дошло до времени, дозрело:
увядшее – усохло, онемело,
остывшим сланцем в камень закипело,
но сердце вдруг воспрянуло, посмело,
содрав с окольных мыслей трафарет,
в чужое счастье вытащить билет.
…А будущего, собственно, и нет.
13.
Кабриолет дорогой ранней увозит тело в дальний край.
Так ситный хлеб всего желанней, хоть рядом стынет каравай.
И мы, отведав по горбушке, и, свесив брюшки между ног,
грустим, что съели на полушку, но ровно, сколько Бог помог.
Лишь он включает наши души на грустной осени напев...
Кабриолет всё глуше, глуше, но редко кто, за ним поспев,
перемежает солнцедарный, лучистый, марочный загар,
до поздней осени кумарный, как пылкий, плазменный корсар...
...Он в нас живёт, и греет веско, всех тех, кто рядом, и себя...
И зреет сон за занавеской – нектар земного бытия.
14.
Старые царедворцы нового короля
ищут место у трона, – головы без руля…
Лиц искривив гримасы в пряники-атташе,
давят житейской массой тех, кто остыл в душе,
тех, кто поддался с лёту, тех, кто на плахи встал –
головы их в пол-лета старый палач срезал...
Старые царедворцы нового короля
ищут в души колодце истины ментик зря.
Умер один правитель, править взойдёт иной –
истинный небожитель с устричной головой.
15.
Традиции Списка хранили в спецхране.
Туда заносили прижатых к Стене.
Их лица мелькали на фотоэкране,
чтоб после без писка исчезнуть в огне...
На фоне эпохи зернистые крохи
стыкались с оркестром усопших навек. –
Над каждою фоткой змеистые строки,
и пуля шла в лоб между смеженных век!
В традиции Списка – отсутствие риска,
легко истреблять созерцающих сны:
чуть только возникнет однажды приписка,
пора, мол, в расход... И прощай без весны!..
И только немногие, Списка не зная,
не стали плодами его урожая.
Все мы из одного кагала, одного родного ШТЕТЕЛЕ ИЕГУПЦА, и не нам друг дружке вечно варить нашу древнюю еврейскую кровь, и пытаться в очередной раз воссоздавать в столичном Киеве некое ДУХОВНОЕ ГЕТТО. Гетто не будет, старые господа! Против этих планов я подниму поэтов Земли! В том мое право и так мне велит поступать госпожа Жизнь!
---------------------------------------------------------------------
алеф, бейз, вейс, гимель – (идиш) –
наименование первых букв алфавита на идиш
Бачи – дядюшка (венг.)
Бадко – дядюшка (болг.)
Эсен, тренен – кушать, трахаться (идиш)
Даф'эн кэнен – надо уметь (идиш)
кагал – (идиш) – семья, род, община
2000-2003 гг.
W
Электронная вера –
на поверку – припой.
Быстротечная эра –
всех, кто занят собой.
Безымянные сказки,
безвозвратные дни.
Прошлых дней водолазки –
слякоть средней руки.
Электронная раса –
элитарный народ.
Все иные ждут часа
пережить недород.
Всем иным не потеха?
электронная веха.
W
Звание – опора для калек, –
так сказал неглупый человек.
И добавил: – Знания, увы,
это – не сношенье головы.
Это – несваренье здешних мест:
дурням догм подвластен Эверест,
а, поди ж ты, выдумай хоть что,
тут же рявкнут ревностно: – Не то!
Звание – портянка для души
во вселенской гадостной глуши,
трафаретно-сытое житье,
памятников ковкое литьё…
Медный задник каждому подстать –
званиям на знания начхать!
W
Осколки солнечной расы,
обрывки солнечных дней
опять зашиты в кирасы
по моде. Так-то модней!
Осколки солнечных пятен,
обрывки солнечных снов
опять в обилии вмятин,
опять без должных основ.
Опять без ложного блеска,
опять без вычурных фраз,
опять без доли гротеска
в какой всамделишный раз...
В какой всамделишной сказке
опять души непролазки...
W
Правду можно видеть разно,
в истину – играть…
Правдою иной обидеть
может даже мать.
Правда – вечно бестолкова,
истина – вдвойне.
Полуправда – суть не нова –
в истинной цене.
По полправды, по полчувства,
по чуток вранья –
это целое искусство,
но не для меня…
Брежу правдой в тяжкой хватке
с жизнью пополам,
и, воистину!, ликую,
если в чем-то прав!
W
Закрой глаза на куб страстей.
Ты в этом мире пуповина.
Не жди от мира новостей.
Ведь все они – твоя провина.
Не жди назначенных гостей,
не жди придуманных историй.
Не жди от мира новостей.
Твой куб – былого крематорий.
Твой куб и прочен и жесток.
Тебе он прошлого не спустит.
В нём бьётся счастья биоток.
И в нём исток житейской грусти.
Закрой глаза. Смелее в куб.
Открой глаза... У женских губ.
W
Стационарные орбиты.
Шесть точек. Прочие – не жаль.
Одним ударом чёрной биты
разбита Времени эмаль.
Но тот, кто бил, того не ведал,
что сам попал в стационар:
тот ложь от самости проведал,
что бита он. А вышло – шар.
Что вилка он. А вышло – пицца,
омлет, яичница, горох.
Теперь на точку-ягодицы
он сел, как висельник и лох.
Себя за волосы тащи –
шесть точек-истин отыщи.
W
Рисуй, художник, паутину
морей и рек души своей.
Добавь на холст забвенья тину
и опостылости ручей.
И разночтивые молитвы
смешай для верности в одну,
но то, что принял ты за бритвы,
не бреют вздорную молву.
Рисуй превратности, художник,
рисуй наивности, дружок.
Рисуй. И баста. В снег и дождик.
Судьбы истоптанный лужок.
Рисуй поляну сладких грёз.
Рисуй экстаз метаморфоз.
W
Отобрали сказку? Выдайте эрзац!
То, что возлюбили, – то уже про нас!
То, что не простили, – то прощать к чему?
Выпили. Забыли… Плюнули!.. Да, ну?!
В камере тюремной – не прощать, не пить,
в камере Абскура –истин вьется нить,
в комнатно-диванной камере моей
жить пришлось мне странно: как бы на ничьей
полосе нейтральной… Лезвием судьбы
расживляя раны будущей любви…
Потому что прежде было все не так, –
рана заживала только кое-как.
Но простил я Время, предавших – забыл.
Жить на белом свете вновь я полюбил!
Обнаружил место в камере своей
и отныне резво мчусь за сто морей…
Камера Абскура выточала нить
радостных событий… – С ними мне и жить!
W
Игра в семь сорок под Шопена
в соседском офисе судьбы.
А там, где раньше вышла пена,
играют вздорные псалмы.
Игра Вивальди под “фанеру”,
игра Пучини под рояль,
игра Тартюфа в Тараторена,
игра левкаса в киноварь.
Игра в семь сорок. Боже правый,
доколе будет простота
орлом осмеянной державы,
где блеф от клюва до хвоста.
Рыдает муза в постолах:
“Да что же это? Как же так?!”
W
Над планетой тишина –
умер кто-нибудь не-Я.
Умер кто-нибудь не-Здесь.
Всё как есть.
Над планетой тихий крик –
кто-то заново возник.
Кто-то заново постиг
счастья миг.
Над планетой тихий стон –
кто-то собственно не-Он.
Кто-то собственно не-Где.
Быть беде.
Над планетой выпал снег.
Остановлен бег.
W
За мной прибудет маленький автобус.
Обыкновенный ПАЗ’ик из детсада.
Зелёная лужайка-аэробус
меня возьмет в себя, как то и надо.
Так я умру. Внезапно. На рассвете,
не объяснив в себе иного мира.
Так умирают маленькие дети,
которых жизнь едва в себе открыла.
Так умирают раненые звёзды.
Так умирают те, кто между снами
берут у звёзд житейские борозды,
затем чтоб жить и грезить между нами.
Такими же. А надо ли иначе.
Всем возвращаться в звёздный мир без плача.
W
Запекаясь в оболочки тел,
стервенеют спеченные души
тех, кто жить однажды не сумел,
хоть не бил житейские баклуши.
Кто не чтил нелепый ритуал
притворятся плотно понарошку,
как иной столичный виртуал
в ИНТЕРНЕТ нырнув как в неотложку.
Где сидит он тихо и легко,
ковыряет сайты без кручины.
В сайтах душ сбежало молоко.
Выкисло в ребёнка из мужчины.
В оторочке бездуховных тел
ИНТЕРНЕТ печально в лужу сел.
W
Кто прерван был на полуслове
в пылу житейских неудач,
тому участие не внове,
как и несчастий вечный квач.
Тому хоть выколоти двери,
а он, гляди, помыл окно,
чтоб рассмотреть, где люди?, звери.
Не все ж с беспутством заодно.
Кто прерван был на перебранки,
в том отыграл пенальти мяч.
Вновь жизнь играет на тальянке
и заглушает сердца плачь.
Кто сам себя не сокрушил,
тот мир собой растормошил.
W
Шестистопный ямб. Закланье.
Завещание да ложь.
Мира прошлого лобзанье
в ускользающую дрожь
обернули, обрамили,
оскопили на беду.
А потом о том забыли:
завернули в лебеду.
Залохматили словами,
залопатили в курган.
Те, кто скифы, – отстрадали.
Те, кто арии, – фиг вам!
Те, кто просто ротозеи,
записались в иудеи.
W
Вновь мир умыт осенними дождями.
Смывает небо лета баструму
с зелёными аллеями-садами,
сжигая их промозгло на ветру.
Вновь осень отторгается рассветом
в поджарую оскомину огня,
окрашивая мир лучистым цветом —
окалиной прищуренного дня.
Прищуренные улицы и скверы,
прищуренная женщина и друг,
прищуренные узники галеры
вздыхают от назначенных потуг
уйти в рассвет под струн холодных слив.
Вновь осень. Грусть явила свой мотив.
Иль 2003 г., апрель-сентябрь 1999 года
1.
Задайся целью – выбить душу Дьявола, упавшего с лазоревой звезды,
и ты родишься в этом мире заново, волшебником, лишенным бороды…
Серебреною пулей выстрел в голову, осины кол в предсердие мечты,
и вот уже молва тебе на голову сливает мегатонны суеты.
И Люцифер, вчера – венерианец, сегодня – напрочь падший человек,
в твоем миру уже не иностранец, а просто друг – отныне и вовек!
Иные улетают к черным дырам, – и век не водят дружбы с Мойдодыром…
2.
Транзитная женщина едет в плацкарте точно по карте прожитых лет.
Транзитная женщина –точка на карте, пробитый кактусом вечный билет.
Транзитную женщину губы искали, транзитную женщину руки влекли.
Транзитная женщина – жертва печали рано прошедшей последней Любви.
Транзитную женщину губы выносят прямо к вагону, где носится чай.
Транзитная женщина боль переносит и разбивает о будни печаль.
В Кама ли Сутре транзитная женщина, или с утра поласкает белье бельё, –
слез не замечено… Вечно изменчива и не проносит по жизни хламьё…
Мчаться по жизни почтовые, скорые, медленно годы свивают тела…
Вот и состарились: Телки фартовые, женщины клевые, биксы хипповые…
Только транзитную – вечно путевую, в доску родную и век незнакомую
по расписанию Времени нового – женщину эту – не старит судьба!
3.
Люди в белом – поэт и астролог по причине тугой нищеты
прикрывают терзающий полог не подвластный годам маяты…
Абсурдистика этого лета в том, что люди, созревшие в срок,
не терзают себя рикошетом разорвавшихся в темени строк.
Абстрагируясь от абсидента планетарного времени Че,
два великих земных диссидента созерцают мир в звездном ключе…
И, клавир разобрав на запчасти, наливают друг другу чуток
человеческого соучастья и духовного спрайта глоток!…
4.
*** "Поберегите ладони гладить детей по их головам" –
Владимир Семёнович Высоцкий
Поберегите ладони – гладить детей по их головам толковым…
Чуть в королевстве объявится Змей, как тут же: "Дави!" – орут.
Но давят Змея у нас теперь медленно и бестолково,
поскольку ладони не гладят детей, а только по попам бьют.
Поберегите души детей, выключив телевизор.
Поберегите уши детей, поберегите себя…
Поскольку каждый из нас, кто сегодня не детский провизор, –
завтра жертва детей, и это печальный рассказ…
5.
*** "Уносимое сердце в звенящую даль", Фет,
классический образчик размера анапест
На кресте золотом – астролябия не придуманных дальних миров,
а хотелось так страстно в Швабранию, но окрикнули строго: ДОМОЙ!
Нити-ружья палят по понятиям из прошедшего спешного сна,
и дрожим мы пред странным проклятием, и довлеет над жизнью весна
На кресте золотом – астролябия: шпицы вогнуты в раненый крест
нет по жизни ни счастья, ни алиби, Не впрягается жизнь в анапест…
6.
От пупка до переносицы поцелуи в мире носятся.
Над холстом мазки проносятся, – на палитру Время просится.
В паутине экзальтации, в сладкой неге профанации –
те же страстные наития, те же сладкие открытия.
Те же ласки, те же радости, те же ласковые гадости,
та же боль, и то же мужество, – то же грешное содружество.
Те же выпуклые видами, соразмерные с обидами,
беспристрастные к Отечеству, соплемённы – к человечеству!
7.
В университетах – абсурды тридцатого века.
Кафедры ломит от знаний вселенских глубин.
Вымыслы жмутся от века истории в вехи.
Менторский голос гремит: “Человек – исполин!”
В голосе этом изъеденный оттиск гротеска.
Голосом этим вбиваются слабые в жизнь,
в место такое, где здравого смысла нарезка
бякает вяло ушедшим от знаний: “Держись!”
Церберских псов огрызается вздорная Мекка.
Выучен всякий брехать на окрестную рать
лиц, не дошедших до звания – суть Человека.
В мантиях ста академий окрысилась умная знать.
Формул исчадие выгнуло Землю ребром –
стон ИНТЕРНЕТа сзывает научный Содом
8.
От избытка керосина тараканам Хиросима!
От недобычи угля Человечеству хана.
Но в проходке – шлаки с водкой, под проходкой скоплен газ.
Хвост селёдки всплыл над соткой... Взрыв, зловоние, фугас.
Земснарядом роют рядом пять могил под пять крестов.
Человечья буффонада – Жил – да помер, будь здоров!
Будь здоров, шахтёр, на небе. Тараканов жуй во хлебе.
9.
Услужливые тени ищут роли, в которых быть легко и мудрено,
а мы срезаем с душ своих мозоли, покуда быть людьми нам суждено.
Услужливые тени ищут квоты работы упоительно простой –
сметать с Земли людей уставших роты куда-нибудь подальше на покой.
Услужливые тени ищут света прожекторов средь мрачной темноты,
тогда как не качается планета, как по реке сплавляются плоты.
Услужливы тени на песке, тогда как мир в пристыженной тоске.
10.
Камышовое лето, подкамышные страсти,
перекос трафарета огрызается властью.
Над страной пациентов разметалась молва:
“Камышовое лето – это только слова.
Это только управа на беззвучия мук.
Это только оправа ввысь изломанных рук.
Это власть трафарета – камышовое лето”.
11.
На дальних подступах судьбы, возможно, мы глухие,
как те, чьи вздорные мольбы ведут в глаза сухие.
На дальних подступах к себе, возможно, мы иначе
к своей относимся судьбе без права передачи.
На дальних подступах в рассвет, возможно, ночь бескрыла.
Прошла она и вот уж свет, и ты меня забыла.
На дальних подступах – вернись!
Или, хотя бы, оглянись.
12.
Изломы слов, проломы крыш и тот ещё шумел камыш...
В Париже день в “слепых” очках, в Иране землю тряс аллах.
Над крышей небо, солнце в нём. По небу звёзды бродят днём.
Содом у звёздного ручья. Парад планет – в бою ничья.
Под телескопами – народ, а в чистом поле — недород,
а в невод впрягся старый кит, хоть вся Земля на нём как скит.
А в ските том – переполох: в подмышках солнце спрятал бог!
13.
Сентябрь беззубо морщит рот, однако время плыть вперёд.
Не та черта, не в том году. Лет тридцать я ещё пройду.
А по тех пор отныне впредь Земля, увы, уже не твердь.
В подземной пляске – тряска, слом, идут империи на лом.
От Никосии до Бермуд планету +нгелы трясут.
И вызывает боль и плач людей История-палач.
Но сами люди, сморщив рты, давно с Историей на “ты”.
13.
Любовь и смерть не отойдут в созвездие Персея.
Иные жизнь сочтут за труд, иные – за фузею.
И ну надраивать её, чтоб из пороховницы
по труту порох взял своё и вздыбил смертью лица.
Да только смерть – не домино. Упавшие не встанут.
Под залпом: “Пли!” прервут кино, где мёртвые восстанут.
Жизнь – шаг, да два, да круговерть – любовь, рождение и смерть.
14.
Работа рейнджеров бомжовых искать в бачках утильсырьё.
Охота рейнджерам бомжовым перелохмачивать хламьё.
Перелопачивать донельзя в прихват, в притирку, в перетрус,
как будто в том большая польза на весь разваленный Союз.
Как будто в том какая порча вмиг отведётся от страны,
бомжей в которой стало больше чем после мировой войны.
Чем после язвы моровой, где гибнет душ невинных рой.
15.
Театр имеет окончанье. Контракт – спектакль – актёры — роли...
В нём жизни треть пройдёт в скитаньях – аншлаги, выезды, гастроли.
Щелкунчик подает одежду в трико, на стоптанных пуантах.
Ликуют зрители, как прежде – чуть кто дурак, – так в аксельбантах.
И ты, и я играем роли, меняем краски и валюту,
вминаем грязь земной юдоли и тычем кукиш абсолюту,
как будто мир – Аника-воин, как будто он того достоин.
16.
Театр имеет окончанье, спектакль занавес в кювете,
И бесконечное терзанье – проснуться трезвым на рассвете.
Актёры выпавшие в жизни на бровку улицы рогами,
в сиюминутной пьяной тризне безвольно мир метут ногами.
И по привычке ли, по праву играть отчаянно в ничто,
изводят дней пустых отраву и метят в правды решето.
Опору в том найдут и точка... Ах, эти роли... Дурь... Примочка.
1993-2003 гг.
W
КОДИРОВКА ПРОСТРАНСТВА И ПОЭТИЧЕСКИЕ МИФОЛОГЕМЫ
(попытка пробурчать…)
Когда приходит время всяческих полемик о значении поэзии, о её назначении, о её магии, мистике, первичности в праве сказать до того, как за осмысление возьмется тугодумная проза, всегда возникает искушение проговаривать о поэзии более чем сказано когда-либо прежде.
Критики и "непоэты" готовы утверждать, что едва не всякий может так или иначе рифмовать, глаголить… Но вот глаголом жечь сердца, а тем более не жечь, а проводить сакральную мистерию в постидеологическом, посттоталитарном пространстве они, увы, не могут.
Многие годы в украинском русскоязычии исправно рифмовалось и кодировалось открывшееся пространство крайне примитивненько, тупо, но эклектично. Называлось это на простом поэтическом жаргоне – «выссаться у каждого телеграфного столба». Так-то оно было на практике, когда рифмы сыпались пригоршнями без оглядки на некие внутренние фильтры, которые в первые годы распада имперского совка были как-то не в моде. Но вскоре подобная мода возникла, поскольку срочно и бестолково мастерилась некая постсовковая реальность, для которой возникли очень знакомые и легко узнаваемые схемы опеки всяческих поэтических клубов вчерашненьких неформалов.
Подобненькие клубы повсеместно стали наскоро укреплять и подсаживать в них стареющих фискалов, вчерашних гебистов, досрочно вышедших на пенсию – всяческих «белых» и «черных» полковников, и тогда неформалы окончательно разбрелись по углам, протестуя против нового официоза и тогда же, именно тогда эти немногие стали по-новому относится к собственному поэтическому творчеству, мифологизируя его.
У каждого хорошего поэта возникли свои собственные мифологемы. Уточним, у хороших поэтов они возникли, а у всяких прочих возникли подвиги составлять некие мифологемные сборники. Так возникли люди, чьи поэтические наклонности и превратности времени перемен превратили их творчество в явно выраженные яркие мифологические мазки на поэтическом холсте прошлого десятилетия. Стало ясно, что поэзия стремится вновь обрести нечто магическое через актуализацию собственно больших и маленьких личностных масок, сказок, ритуальных раскрасок словами и знаками препинания. Там, где последние отсутствовали напрочь – предполагались всяческие знаки придыхания.
Проходило и это. И раскраски шли на «ура». Ибо создать собственное мифологическое пространство, переведенное через фильтры души было труднее, чем имитировать подобные ареалы некого духовного присутствия. Тут уж плелись маленькие и даже микроскопические мифологемки в однострочьях, одностишьях, в некой более вычурной кружевной эклектике, на которые теперь всем было начхать. Старые ценители отошли к оценке классиков, эксгебисты перестали передвигать ноги в места скопления поэтических дарований, правда остались еще некие пауки, цепляющиеся за прошлое, но им не откажешь ни в настоящем таланте, ни в умении приспособится к новому времени, где каждый поэт, который не пишет в тупую слоганы и тексты шлягеров-однодневок все-таки еще поэт, и поэтому моя первая реплика, а я ее закругляю относится к тому, что пережив время мифологем, поэзия вновь стала обретать новую чувственность, оставив всё прочее фэнам для обсасывания, осмысления и иронической критики. Выплеснулась с глубин духовных и низверглась в пучину житейскую целая поэтическая Атлантида, но ее привычно в нашей стране промолчали, что, собственно, так уж не ново.
W
Во что играли родители?
Они искали вредителей.
(Во всю "игрались" родители, –
так много было вредителей!)
Чего боялись родители? –
Что им припишут: ВРЕДИТЕЛИ!
Кем стали внуки "вредителей"?
Был путь прямым – в расхитители.
Но вот беда, – разворовано,
все то, что было так здорово
записано в КОНСТИТУЦИИ, –
НАРОДНОЕ… – Проституция!
Но не дождаться родителям,
чтоб наши души похитили…
W
Мелос смерти пропоют немые,
эндорфины вырвутся в У Вей
у дороги дальней, беспричинной,
не гнусавя траурных речей.
Проходя, приходим в ту же Вечность,
в мир, куда прошли веков века, –
унося с собою человечность
и рождая новые меха
из которых время молодое
выхлебает свежее вино…
Мы уйдем, и что нам – пала ТРОЯ?! –
мы уйдем решительными, но –
сущности, телесные останки
бренные – оставив на Земле.
Встретимся на звездном полустанке –
плазмою в сверхъядерном котле.
И из нас опять, почти задаром
высекут недавнее: ДАЕШЬ!
И родятся те, кому сансара
предначертит новой жизни дрожь!
W
Королева дискотеки
мочит устриц на обед.
Легендарные ацтеки
ткут ей на ночь пышный плед.
Даки вычурные фраки
примеряют тут и там,
ирокезы-забияки
бьют отчаянно в там-там.
Королева дискотеки
всласть танцует между тем.
Остывают в мире треки
данс-круженья без проблем.
Нет проблем! Танцуют все
на контрольной полосе.
W
У стариков в глазах борозды,
а, говорят, там жили звёзды.
Танцуют звёзды чёрный блюз –
не убежать от прошлых уз.
Дым Атлантиды, – дань векам –
известны мудрым старикам.
Почтут не их, прочтут не те,
как гибли сказки в суете.
Что Боги? Ясно: чур, не мы!
За всё ответят старики.
Почуяв партии финал,
старик угрюмо умолкал...
Из камышей в Эдемский сад.
– Старик! – Молчок. Дорога в Ад.
W
Беда, когда большую сказку
ухватит маленький герой.
Он тут же выстружит салазки
и не отправится домой.
А будет юзом, перекатом,
переполосицею лет
хандрить весомо и горбато
и утверждать, что сказки нет.
Он счастьем сон перелохматит, –
бездумный маленький герой.
И в царедворца сытом платье
пробьётся в будни сам не свой.
И перед буднями чумной,
он к сказке выставит конвой.
W
Спарринг. Выставка эмоций,
переборки наших душ.
Не хватает в мире лоций, –
сублимаций сломан луч.
Перекошен, перекрашен.
передавлен сотни раз.
Перемазан, перегажен,
будто утренний мираж.
Матерщинистые реи
вместо светлого луча.
Жизнь нашлёпала по шее?
Подвывай под ча-ча-ча!
Спарринг, выслуга мечты,
блюз, элегия, кранты!
W
Столоваться с птичьей расой,
жить на бреющем полёте,
нависать над миром массой,
налегке, не в самолёте.
Говорить с собачьей расой
на исконном языке.
Пить из кружки не для кваса,
век сидеть на поводке.
Всё знакомо, да не ново.
Всё картинно. Не списать.
Вмиг отрыв с аэродрома –
зависать, так зависать.
Ведь не канула надежда
жить парящим псом, как прежде.
W
В монетарных передрягах
утонул двадцатый век.
Пересортица, бодяга –
время нищих и калек.
Подле лестницы на небо
перебежчики. Пора!
Нажевались вдоволь хлеба,
прочь без пуха и пера!
Разномастные мартышки,
мартышата, мартыши
не желают лет облыжки
прозябать да на шиши.
Зуд всемирного убоя –
на ступеньки встала Троя.
W
Уносит Кукольник игрушки.
Сыграли, милые, своё.
Пустые тушки-раскладушки,
плечо, прибившее хламьё.
Наброшен плащ. Захват у шеи.
Упал на плечи паланкин.
Вчерашний занавес от швеи,
не шившей дамам пелерин.
Плащ театрального покроя.
Под ним прикрылся кич кулис.
Ему равно, что пала Троя,
что плачи вздорные актрис.
Уносит Кукольник хламьё.
Реликт. Истории жнивьё.
W
Стреляют истин арбалеты
в потусторонние слова,
в феминистические Леты,
взрыхляя правды острова.
На островах души облыжки
и обестыженные сны,
во лжи пропитанные книжки,
и в ложь измазанные дни.
И бестолковая услада
с горчинкой яда на двоих,
и лет изъеденных прохлада,
и оборвавший повесть стих.
На дне истории земной
стреляет в истины конвой.
W
Эмаль расколотого лета,
эмаль разрушенного дня
стреляет в вечность арбалетом,
а, значит, собственно в меня.
Миф элитарен, легендарен.
Легенды юз – тяжелый груз.
Статист и алчен, и коварен.
Он – итальянец, грек и друз.
Он интриган. Он лжец и комик.
Он разночтивый трус и мот.
Он злых историй вечный хроник.
Он безобразный обормот.
Он расколол эмали сна,
в котором нежилась весна.
W
Чудинка не подвластна чуду,
как пересудам чудаки.
Эмаль лица – души причуду
с себя сбивают дураки.
Они сбежали понарошку
за полгороховой версты.
Их увозили в неотложке,
схлебавших чудо яко щи.
И опостыла им удача
под вечным знаменем забот.
Души лоскут своей на сдачу
они сорвали в недород.
Воротит их от прошлых дней
среди знамён пустых затей.
W
Я в Город шёл своей удачи.
Я верил в то, что есть Мечта.
Я жил как мог, не смел иначе,
привычно, с белого листа.
О, да! Мне многое сулили
мои обыденные сны.
Но мимо сказки проходили
за полгороховой версты.
Я уставал на перепутье
уже без выстраданных слов.
Меня, враги, не обессудьте, –
я бросил сказочный улов.
За полгороховой версты,
где в кровь души сбил постолы.
W
Я не боюсь угроз. К чему?
И без угроз я не живу.
Мне тесно жить, мне глупо ныть,
о том, что счастья рвётся нить.
Такого разного... Изволь.
Над ним вскипает алкоголь.
Под ним ста плакальщиц аврал,
но их-то, впрочем, я не звал.
Угрозы жмутся неглиже
в былые истины уже.
Их скорбный прах протух и сник.
Я не ребёнок, я – старик.
А старику дана печать
печаль от счастья отличать.
W
Окрыски прошлых позолот
сифонят с утренних болот,
тогда как вечером они
тиранят тех, кто без любви.
Окрыски прожитого зла –
уже вчерашняя зола.
Сегодня хочется любви,
но только в небе журавли.
Пора им улетать на юг.
И ты, увы, давно не друг,
хотя из недругов взрастут
иные, те, что позовут
в покровах ночи лечь в постель,
как будто ласки – в счастье дверь.
1998 – 2003 гг.
МИФОЛОГЕМЫ НОВОГО ВРЕМЕНИ
W
КОДИРОВКА ПРОСТРАНСТВА И ПОЭТИЧЕСКИЕ МИФОЛОГЕМЫ
(попытка пробурчать…)
Когда приходит время всяческих полемик о значении поэзии, о её назначении, о её магии, мистике, первичности в праве сказать до того, как за осмысление возьмется тугодумная проза, всегда возникает искушение проговаривать о поэзии более чем сказано когда-либо прежде.
Критики и "непоэты" готовы утверждать, что едва не всякий может так или иначе рифмовать, глаголить… Но вот глаголом жечь сердца, а тем более не жечь, а проводить сакральную мистерию в постидеологическом, посттоталитарном пространстве они, увы, не могут.
Многие годы в украинском русскоязычии исправно рифмовалось и кодировалось открывшееся пространство крайне примитивненько, тупо, но эклектично. Называлось это на простом поэтическом жаргоне – «выссаться у каждого телеграфного столба». Так-то оно было на практике, когда рифмы сыпались пригоршнями без оглядки на некие внутренние фильтры, которые в первые годы распада имперского совка были как-то не в моде. Но вскоре подобная мода возникла, поскольку срочно и бестолково мастерилась некая постсовковая реальность, для которой возникли очень знакомые и легко узнаваемые схемы опеки всяческих поэтических клубов вчерашненьких неформалов.
Подобненькие клубы повсеместно стали наскоро укреплять и подсаживать в них стареющих фискалов, вчерашних гебистов, досрочно вышедших на пенсию – всяческих «белых» и «черных» полковников, и тогда неформалы окончательно разбрелись по углам, протестуя против нового официоза и тогда же, именно тогда эти немногие стали по-новому относится к собственному поэтическому творчеству, мифологизируя его.
У каждого хорошего поэта возникли свои собственные мифологемы. Уточним, у хороших поэтов они возникли, а у всяких прочих возникли подвиги составлять некие мифологемные сборники. Так возникли люди, чьи поэтические наклонности и превратности времени перемен превратили их творчество в явно выраженные яркие мифологические мазки на поэтическом холсте прошлого десятилетия. Стало ясно, что поэзия стремится вновь обрести нечто магическое через актуализацию собственно больших и маленьких личностных масок, сказок, ритуальных раскрасок словами и знаками препинания. Там, где последние отсутствовали напрочь – предполагались всяческие знаки придыхания.
Проходило и это. И раскраски шли на «ура». Ибо создать собственное мифологическое пространство, переведенное через фильтры души было труднее, чем имитировать подобные ареалы некого духовного присутствия. Тут уж плелись маленькие и даже микроскопические мифологемки в однострочьях, одностишьях, в некой более вычурной кружевной эклектике, на которые теперь всем было начхать. Старые ценители отошли к оценке классиков, эксгебисты перестали передвигать ноги в места скопления поэтических дарований, правда остались еще некие пауки, цепляющиеся за прошлое, но им не откажешь ни в настоящем таланте, ни в умении приспособится к новому времени, где каждый поэт, который не пишет в тупую слоганы и тексты шлягеров-однодневок все-таки еще поэт, и поэтому моя первая реплика, а я ее закругляю относится к тому, что пережив время мифологем, поэзия вновь стала обретать новую чувственность, оставив всё прочее фэнам для обсасывания, осмысления и иронической критики. Выплеснулась с глубин духовных и низверглась в пучину житейскую целая поэтическая Атлантида, но ее привычно в нашей стране промолчали, что, собственно, так уж не ново.
W
Во что играли родители?
Они искали вредителей.
(Во всю "игрались" родители, –
так много было вредителей!)
Чего боялись родители? –
Что им припишут: ВРЕДИТЕЛИ!
Кем стали внуки "вредителей"?
Был путь прямым – в расхитители.
Но вот беда, – разворовано,
все то, что было так здорово
записано в КОНСТИТУЦИИ, –
НАРОДНОЕ… – Проституция!
Но не дождаться родителям,
чтоб наши души похитили…
W
Мелос смерти пропоют немые,
эндорфины вырвутся в У Вей
у дороги дальней, беспричинной,
не гнусавя траурных речей.
Проходя, приходим в ту же Вечность,
в мир, куда прошли веков века, –
унося с собою человечность
и рождая новые меха
из которых время молодое
выхлебает свежее вино…
Мы уйдем, и что нам – пала ТРОЯ?! –
мы уйдем решительными, но –
сущности, телесные останки
бренные – оставив на Земле.
Встретимся на звездном полустанке –
плазмою в сверхъядерном котле.
И из нас опять, почти задаром
высекут недавнее: ДАЕШЬ!
И родятся те, кому сансара
предначертит новой жизни дрожь!
W
Королева дискотеки
мочит устриц на обед.
Легендарные ацтеки
ткут ей на ночь пышный плед.
Даки вычурные фраки
примеряют тут и там,
ирокезы-забияки
бьют отчаянно в там-там.
Королева дискотеки
всласть танцует между тем.
Остывают в мире треки
данс-круженья без проблем.
Нет проблем! Танцуют все
на контрольной полосе.
W
У стариков в глазах борозды,
а, говорят, там жили звёзды.
Танцуют звёзды чёрный блюз –
не убежать от прошлых уз.
Дым Атлантиды, – дань векам –
известны мудрым старикам.
Почтут не их, прочтут не те,
как гибли сказки в суете.
Что Боги? Ясно: чур, не мы!
За всё ответят старики.
Почуяв партии финал,
старик угрюмо умолкал...
Из камышей в Эдемский сад.
– Старик! – Молчок. Дорога в Ад.
W
Беда, когда большую сказку
ухватит маленький герой.
Он тут же выстружит салазки
и не отправится домой.
А будет юзом, перекатом,
переполосицею лет
хандрить весомо и горбато
и утверждать, что сказки нет.
Он счастьем сон перелохматит, –
бездумный маленький герой.
И в царедворца сытом платье
пробьётся в будни сам не свой.
И перед буднями чумной,
он к сказке выставит конвой.
W
Спарринг. Выставка эмоций,
переборки наших душ.
Не хватает в мире лоций, –
сублимаций сломан луч.
Перекошен, перекрашен.
передавлен сотни раз.
Перемазан, перегажен,
будто утренний мираж.
Матерщинистые реи
вместо светлого луча.
Жизнь нашлёпала по шее?
Подвывай под ча-ча-ча!
Спарринг, выслуга мечты,
блюз, элегия, кранты!
W
Столоваться с птичьей расой,
жить на бреющем полёте,
нависать над миром массой,
налегке, не в самолёте.
Говорить с собачьей расой
на исконном языке.
Пить из кружки не для кваса,
век сидеть на поводке.
Всё знакомо, да не ново.
Всё картинно. Не списать.
Вмиг отрыв с аэродрома –
зависать, так зависать.
Ведь не канула надежда
жить парящим псом, как прежде.
W
В монетарных передрягах
утонул двадцатый век.
Пересортица, бодяга –
время нищих и калек.
Подле лестницы на небо
перебежчики. Пора!
Нажевались вдоволь хлеба,
прочь без пуха и пера!
Разномастные мартышки,
мартышата, мартыши
не желают лет облыжки
прозябать да на шиши.
Зуд всемирного убоя –
на ступеньки встала Троя.
W
Уносит Кукольник игрушки.
Сыграли, милые, своё.
Пустые тушки-раскладушки,
плечо, прибившее хламьё.
Наброшен плащ. Захват у шеи.
Упал на плечи паланкин.
Вчерашний занавес от швеи,
не шившей дамам пелерин.
Плащ театрального покроя.
Под ним прикрылся кич кулис.
Ему равно, что пала Троя,
что плачи вздорные актрис.
Уносит Кукольник хламьё.
Реликт. Истории жнивьё.
W
Стреляют истин арбалеты
в потусторонние слова,
в феминистические Леты,
взрыхляя правды острова.
На островах души облыжки
и обестыженные сны,
во лжи пропитанные книжки,
и в ложь измазанные дни.
И бестолковая услада
с горчинкой яда на двоих,
и лет изъеденных прохлада,
и оборвавший повесть стих.
На дне истории земной
стреляет в истины конвой.
W
Эмаль расколотого лета,
эмаль разрушенного дня
стреляет в вечность арбалетом,
а, значит, собственно в меня.
Миф элитарен, легендарен.
Легенды юз – тяжелый груз.
Статист и алчен, и коварен.
Он – итальянец, грек и друз.
Он интриган. Он лжец и комик.
Он разночтивый трус и мот.
Он злых историй вечный хроник.
Он безобразный обормот.
Он расколол эмали сна,
в котором нежилась весна.
W
Чудинка не подвластна чуду,
как пересудам чудаки.
Эмаль лица – души причуду
с себя сбивают дураки.
Они сбежали понарошку
за полгороховой версты.
Их увозили в неотложке,
схлебавших чудо яко щи.
И опостыла им удача
под вечным знаменем забот.
Души лоскут своей на сдачу
они сорвали в недород.
Воротит их от прошлых дней
среди знамён пустых затей.
W
Я в Город шёл своей удачи.
Я верил в то, что есть Мечта.
Я жил как мог, не смел иначе,
привычно, с белого листа.
О, да! Мне многое сулили
мои обыденные сны.
Но мимо сказки проходили
за полгороховой версты.
Я уставал на перепутье
уже без выстраданных слов.
Меня, враги, не обессудьте, –
я бросил сказочный улов.
За полгороховой версты,
где в кровь души сбил постолы.
W
Я не боюсь угроз. К чему?
И без угроз я не живу.
Мне тесно жить, мне глупо ныть,
о том, что счастья рвётся нить.
Такого разного... Изволь.
Над ним вскипает алкоголь.
Под ним ста плакальщиц аврал,
но их-то, впрочем, я не звал.
Угрозы жмутся неглиже
в былые истины уже.
Их скорбный прах протух и сник.
Я не ребёнок, я – старик.
А старику дана печать
печаль от счастья отличать.
W
Окрыски прошлых позолот
сифонят с утренних болот,
тогда как вечером они
тиранят тех, кто без любви.
Окрыски прожитого зла –
уже вчерашняя зола.
Сегодня хочется любви,
но только в небе журавли.
Пора им улетать на юг.
И ты, увы, давно не друг,
хотя из недругов взрастут
иные, те, что позовут
в покровах ночи лечь в постель,
как будто ласки – в счастье дверь.
1998 – 2003 гг.
МИФОЛОГЕМЫ НОВОГО ВРЕМЕНИ
W
КОДИРОВКА ПРОСТРАНСТВА И ПОЭТИЧЕСКИЕ МИФОЛОГЕМЫ
(попытка пробурчать…)
Когда приходит время всяческих полемик о значении поэзии, о её назначении, о её магии, мистике, первичности в праве сказать до того, как за осмысление возьмется тугодумная проза, всегда возникает искушение проговаривать о поэзии более чем сказано когда-либо прежде.
Критики и "непоэты" готовы утверждать, что едва не всякий может так или иначе рифмовать, глаголить… Но вот глаголом жечь сердца, а тем более не жечь, а проводить сакральную мистерию в постидеологическом, посттоталитарном пространстве они, увы, не могут.
Многие годы в украинском русскоязычии исправно рифмовалось и кодировалось открывшееся пространство крайне примитивненько, тупо, но эклектично. Называлось это на простом поэтическом жаргоне – «выссаться у каждого телеграфного столба». Так-то оно было на практике, когда рифмы сыпались пригоршнями без оглядки на некие внутренние фильтры, которые в первые годы распада имперского совка были как-то не в моде. Но вскоре подобная мода возникла, поскольку срочно и бестолково мастерилась некая постсовковая реальность, для которой возникли очень знакомые и легко узнаваемые схемы опеки всяческих поэтических клубов вчерашненьких неформалов.
Подобненькие клубы повсеместно стали наскоро укреплять и подсаживать в них стареющих фискалов, вчерашних гебистов, досрочно вышедших на пенсию – всяческих «белых» и «черных» полковников, и тогда неформалы окончательно разбрелись по углам, протестуя против нового официоза и тогда же, именно тогда эти немногие стали по-новому относится к собственному поэтическому творчеству, мифологизируя его.
У каждого хорошего поэта возникли свои собственные мифологемы. Уточним, у хороших поэтов они возникли, а у всяких прочих возникли подвиги составлять некие мифологемные сборники. Так возникли люди, чьи поэтические наклонности и превратности времени перемен превратили их творчество в явно выраженные яркие мифологические мазки на поэтическом холсте прошлого десятилетия. Стало ясно, что поэзия стремится вновь обрести нечто магическое через актуализацию собственно больших и маленьких личностных масок, сказок, ритуальных раскрасок словами и знаками препинания. Там, где последние отсутствовали напрочь – предполагались всяческие знаки придыхания.
Проходило и это. И раскраски шли на «ура». Ибо создать собственное мифологическое пространство, переведенное через фильтры души было труднее, чем имитировать подобные ареалы некого духовного присутствия. Тут уж плелись маленькие и даже микроскопические мифологемки в однострочьях, одностишьях, в некой более вычурной кружевной эклектике, на которые теперь всем было начхать. Старые ценители отошли к оценке классиков, эксгебисты перестали передвигать ноги в места скопления поэтических дарований, правда остались еще некие пауки, цепляющиеся за прошлое, но им не откажешь ни в настоящем таланте, ни в умении приспособится к новому времени, где каждый поэт, который не пишет в тупую слоганы и тексты шлягеров-однодневок все-таки еще поэт, и поэтому моя первая реплика, а я ее закругляю относится к тому, что пережив время мифологем, поэзия вновь стала обретать новую чувственность, оставив всё прочее фэнам для обсасывания, осмысления и иронической критики. Выплеснулась с глубин духовных и низверглась в пучину житейскую целая поэтическая Атлантида, но ее привычно в нашей стране промолчали, что, собственно, так уж не ново.
W
Во что играли родители?
Они искали вредителей.
(Во всю "игрались" родители, –
так много было вредителей!)
Чего боялись родители? –
Что им припишут: ВРЕДИТЕЛИ!
Кем стали внуки "вредителей"?
Был путь прямым – в расхитители.
Но вот беда, – разворовано,
все то, что было так здорово
записано в КОНСТИТУЦИИ, –
НАРОДНОЕ… – Проституция!
Но не дождаться родителям,
чтоб наши души похитили…
W
Мелос смерти пропоют немые,
эндорфины вырвутся в У Вей
у дороги дальней, беспричинной,
не гнусавя траурных речей.
Проходя, приходим в ту же Вечность,
в мир, куда прошли веков века, –
унося с собою человечность
и рождая новые меха
из которых время молодое
выхлебает свежее вино…
Мы уйдем, и что нам – пала ТРОЯ?! –
мы уйдем решительными, но –
сущности, телесные останки
бренные – оставив на Земле.
Встретимся на звездном полустанке –
плазмою в сверхъядерном котле.
И из нас опять, почти задаром
высекут недавнее: ДАЕШЬ!
И родятся те, кому сансара
предначертит новой жизни дрожь!
W
Королева дискотеки
мочит устриц на обед.
Легендарные ацтеки
ткут ей на ночь пышный плед.
Даки вычурные фраки
примеряют тут и там,
ирокезы-забияки
бьют отчаянно в там-там.
Королева дискотеки
всласть танцует между тем.
Остывают в мире треки
данс-круженья без проблем.
Нет проблем! Танцуют все
на контрольной полосе.
W
У стариков в глазах борозды,
а, говорят, там жили звёзды.
Танцуют звёзды чёрный блюз –
не убежать от прошлых уз.
Дым Атлантиды, – дань векам –
известны мудрым старикам.
Почтут не их, прочтут не те,
как гибли сказки в суете.
Что Боги? Ясно: чур, не мы!
За всё ответят старики.
Почуяв партии финал,
старик угрюмо умолкал...
Из камышей в Эдемский сад.
– Старик! – Молчок. Дорога в Ад.
W
Беда, когда большую сказку
ухватит маленький герой.
Он тут же выстружит салазки
и не отправится домой.
А будет юзом, перекатом,
переполосицею лет
хандрить весомо и горбато
и утверждать, что сказки нет.
Он счастьем сон перелохматит, –
бездумный маленький герой.
И в царедворца сытом платье
пробьётся в будни сам не свой.
И перед буднями чумной,
он к сказке выставит конвой.
W
Спарринг. Выставка эмоций,
переборки наших душ.
Не хватает в мире лоций, –
сублимаций сломан луч.
Перекошен, перекрашен.
передавлен сотни раз.
Перемазан, перегажен,
будто утренний мираж.
Матерщинистые реи
вместо светлого луча.
Жизнь нашлёпала по шее?
Подвывай под ча-ча-ча!
Спарринг, выслуга мечты,
блюз, элегия, кранты!
W
Столоваться с птичьей расой,
жить на бреющем полёте,
нависать над миром массой,
налегке, не в самолёте.
Говорить с собачьей расой
на исконном языке.
Пить из кружки не для кваса,
век сидеть на поводке.
Всё знакомо, да не ново.
Всё картинно. Не списать.
Вмиг отрыв с аэродрома –
зависать, так зависать.
Ведь не канула надежда
жить парящим псом, как прежде.
W
В монетарных передрягах
утонул двадцатый век.
Пересортица, бодяга –
время нищих и калек.
Подле лестницы на небо
перебежчики. Пора!
Нажевались вдоволь хлеба,
прочь без пуха и пера!
Разномастные мартышки,
мартышата, мартыши
не желают лет облыжки
прозябать да на шиши.
Зуд всемирного убоя –
на ступеньки встала Троя.
W
Уносит Кукольник игрушки.
Сыграли, милые, своё.
Пустые тушки-раскладушки,
плечо, прибившее хламьё.
Наброшен плащ. Захват у шеи.
Упал на плечи паланкин.
Вчерашний занавес от швеи,
не шившей дамам пелерин.
Плащ театрального покроя.
Под ним прикрылся кич кулис.
Ему равно, что пала Троя,
что плачи вздорные актрис.
Уносит Кукольник хламьё.
Реликт. Истории жнивьё.
W
Стреляют истин арбалеты
в потусторонние слова,
в феминистические Леты,
взрыхляя правды острова.
На островах души облыжки
и обестыженные сны,
во лжи пропитанные книжки,
и в ложь измазанные дни.
И бестолковая услада
с горчинкой яда на двоих,
и лет изъеденных прохлада,
и оборвавший повесть стих.
На дне истории земной
стреляет в истины конвой.
W
Эмаль расколотого лета,
эмаль разрушенного дня
стреляет в вечность арбалетом,
а, значит, собственно в меня.
Миф элитарен, легендарен.
Легенды юз – тяжелый груз.
Статист и алчен, и коварен.
Он – итальянец, грек и друз.
Он интриган. Он лжец и комик.
Он разночтивый трус и мот.
Он злых историй вечный хроник.
Он безобразный обормот.
Он расколол эмали сна,
в котором нежилась весна.
W
Чудинка не подвластна чуду,
как пересудам чудаки.
Эмаль лица – души причуду
с себя сбивают дураки.
Они сбежали понарошку
за полгороховой версты.
Их увозили в неотложке,
схлебавших чудо яко щи.
И опостыла им удача
под вечным знаменем забот.
Души лоскут своей на сдачу
они сорвали в недород.
Воротит их от прошлых дней
среди знамён пустых затей.
W
Я в Город шёл своей удачи.
Я верил в то, что есть Мечта.
Я жил как мог, не смел иначе,
привычно, с белого листа.
О, да! Мне многое сулили
мои обыденные сны.
Но мимо сказки проходили
за полгороховой версты.
Я уставал на перепутье
уже без выстраданных слов.
Меня, враги, не обессудьте, –
я бросил сказочный улов.
За полгороховой версты,
где в кровь души сбил постолы.
W
Я не боюсь угроз. К чему?
И без угроз я не живу.
Мне тесно жить, мне глупо ныть,
о том, что счастья рвётся нить.
Такого разного... Изволь.
Над ним вскипает алкоголь.
Под ним ста плакальщиц аврал,
но их-то, впрочем, я не звал.
Угрозы жмутся неглиже
в былые истины уже.
Их скорбный прах протух и сник.
Я не ребёнок, я – старик.
А старику дана печать
печаль от счастья отличать.
W
Окрыски прошлых позолот
сифонят с утренних болот,
тогда как вечером они
тиранят тех, кто без любви.
Окрыски прожитого зла –
уже вчерашняя зола.
Сегодня хочется любви,
но только в небе журавли.
Пора им улетать на юг.
И ты, увы, давно не друг,
хотя из недругов взрастут
иные, те, что позовут
в покровах ночи лечь в постель,
как будто ласки – в счастье дверь.
1998 – 2003 гг.
Хочу сразу предупредить, что БОГЕМНЫЕ сказки оттого и БОГЕМНЫЕ, что в них описаны взлеты и падения, рождения и тризны БОГЕМНОГО мира, в котором, увы, – не все и не всегда связаны с творчеством, и многие не понарошку путают божий дар с яичницей, а банальное блядство с творческой сублимацией и даже катарсисом… Однако, Жизнь, не устает повторять:
– Суп Творчества – отдельно, а мухи – отдельно…
Муки творчества – с теми же мухами творчества, или теми же, кто под мухой, – не перепутаешь…
W
Пятилетние сёстры-близняшки
рекламируют пейджеров новь
без заведомо взрослой натяжки,
предлагая игру в карамболь.
Говорите, сообщайтесь друг с дружкой,
рассылайте приветиков вязь
и секретиков тонкую стружку:
“Я однажды уже родилась!”
Как пароль – давних лет археолог,
а, быть может, и новая роль?
“Я уже...” А вокруг мартиролог –
умер, умер... Скончался король.
Королевства делёж непомерен,
если Детству давно ты неверен.
W
Когда-то в бантиках
ты в детский сад пришла.
Сегодня в бантиках
ты по земле прошла,
сегодня челочка твоя острижена,
сегодня девочка судьбой обижена.
Когда-то маленькой
ты без обид росла,
сегодня взрослую
обиду ты нашла.
Тебя обидели глаза бесстыжие,
глаза бесстыжие мальчишки рыжего.
Ты рядом с ним росла
и в школу бегала,
а вот теперь одна
осталась бедная…
Другая девочка
с другими бантиками шла,
мальчишку рыжего
она с собою увела.
W
Сквозь стены Храма выйдя в небеса,
она прошла сквозь вещие иконы,
творящие пред Богом чудеса,
оставив за спиной старух поклоны.
И растворилась в вязи облаков,
и вырвалась за грани мирозданья,
и оземь розмариновый альков
разбил её вчерашние желанья.
Не стало вдруг ни ижицы, ни книг,
ни музыки молитв, ни воздаяний,
но опустел её домашний скит
и ткань небес прожёг венец желаний.
И захлебнулись в страсти небеса,
и выплеснули радугу истоков –
всего того, в чем слышны голоса
нездешних мест, волшебных биотоков.
Я видел, как парила над землёй
язычница из Храма в час прощанья, –
разбитый розмариновый альков
впитала твердь, а небо – расстоянье…
Теперь их нет - ни тверди, ни дорог.
Остались только женщина и Бог…
W
Гостиница тронулась с места,
качнулась бутылкой вина.
Три дня проходила невеста,
полгода прождала – жена.
Гроб выдали Лидке в Ростове.
Старик-военком морщил рот –
Алёшку во плоти и крови
чужая война не вернёт.
А в Харькове места ей мало. –
Шалеют вокруг мужики.
Срывая с души одеяло,
пьют мёд из нектарной реки...
Им Лидка, – литая отрава, –
войны неостывшая лава.
W
Верка – ротовая полость,
вот и вся хмельная повесть:
по лодыжки – Франкенштейн,
над лодыжками – портвейн.
Влиты в рот вино и сперма –
полужрица, полустерва –
суть постигла ремесла –
рисовать ХУ-ДО-ЖЕС-ТВА!
Масло, член, левкас, селедка –
вот и вызрела молодка.
По стенам – полотна вряд –
в том – учителю: ВИВАТ!
Но в гробу лежит учитель. –
Ретушь времени, простите…
Вера нынче в кураже –
сорок девушке уже!
А учитель, – тот, что греб,
навсегда себе усоп…
На полотнах бледных – маки,
словно дней вчерашних факи.
Остывает либидо –
* прозрела – ОТ и ДО.
W
Мажоры пьют застольный шоколад
и рвут мальчонки искренностью душу.
В ушах гремит сто тысяч канонад –
в них сочный мат и светские баклуши.
Девчушка назидает пацану:
– Ты зол и пьян, и с бодуна к тому же…
А он в ответ: – Обидно за страну!
Не ты ль меня сама звала на ужин?
…А банки прогорают в пух и прах,
а баксы курс теряют понемножку,
а мы живём в умат и на бровях,
жуём себе с селёдкою картошку…
Мажоров бьют, а мальчики в душе
готовы разорвать на части Лету,
в которой им досталось неглиже
жить беспортошно, зная Альфабету…
…свою стезю, чужие холода,
израненные годы и столетья…
Вода из слов – безликая вода.
В ней умолкают стоны мимолетья.
W
Собака лакает кефир молочарни из лужи –
одной на двоих, на троих, на сто тысяч собак.
Ну, ладно, вода – и с рассжиженной грязью к тому же,
но что в том плохого? Скажите, что в этом не так?
Девчушки-пижоны спешат в кабаки грошовые,
мальчишки на чай подают грациозно легко,
гоняют чаи, наплевав на учебные были
о том, что кабак – это лет надувное древко.
Их фенечки вязнут в неоновом ритме полудня.
Собаки икают, – осенний их жмёт неуют,
а рядом барыги, продравшие зенки под утро,
сорвавшие куш до полудня водчоночку пьют…
Буфетчица Маня несёт на подносе пирожных,
буфетчица Клава несёт на подносе икру…
Чуть фенечки прочь – и закон до утра непреложный –
гунявая ночь разрывает колготок канву…
И только мальчонки упорно не требую сдачи, –
они за девчонок упорно гоняют чаи,
и только собаки лениво бредут на удачу
по контуру лужи в облыжные, серые дни…
W
Над телом будущей принцессы
рыдал приветственно смычок.
А струны тела поэтессы
свивал в любви не новичок.
А сладострастия любитель,
не признающий пиетет,
печальный, падший Небожитель,
имевший в том авторитет.
Он создавал не для бравады,
а по велению мечты
портрет чарующей Наяды
и формы дивной красоты.
И под смычком его удачи
стихали Золушкины плачи.
W
Допинги сердечных драм, клапаны с подгрузкой.
Жизнь по графику идёт, время по судьбе.
Учим азбуку мечты с дикой перегрузкой.
Тот, кто счастье тормошил, – вырос в трын-траве.
На зелёный травостой выбрались тюлени,
слышен Бемби пылкой зов из густой тайги.
Старый фавн пред миром пал на козлы-колени,
а что дальше было там, – думать не моги!
Кали, Сати, Демиург танцевали страстно.
С кем такое не случись, – чувств девятый вал!
Прощелыга старый Фавн Бемби заграбастал,
и всю ночку до утра с ней вальсировал.
Демиург к утру упал, — выбила присядка,
а миляга древний фавн – с Бемби свился сладко.
W
Охмурили сонетами,
оглушили сонатами.
Повстречалась с поэтами –
утюгами крылатыми...
За столом меж салатами
то ли тюлька в бизе,
то ли рыцари латами
мнут вовсю фрикасе.
Астролябию взвесили
боком, вывернув плоскости,
трёп над миром развесили –
к чёрту таинство жёсткости!
В стол поэты втираются, –
к деве всё примеряются.
W
С мисс Штормовым предупрежденьем
столкнулась как-то мисс Скандал.
Одна к подруге с поученьем.
В ответ другая: “В рожу дам!”
Случись такое в век Колумба,
была б потеха – не унять.
Полк каннибалов Тумба-юмба
пришёл бы дамочек сожрать.
Но мы живём в иные веки.
Одна штормит, другая – в визг.
И вновь рождаются калеки
от этих мымр отпетых вдрызг.
А человечество в тоске:
штормит, скандалит... На песке.
W
А когда мы отходим от наших побед,
наших бед и житейских историй.
– Пей цикорий от нервов! – твердит мне сосед
и включает сто грамм в свой лекторий.
Славы медные трубы ржавеют в траве,
а в душе только бурые пятна.
Да и что бы ты сделал, когда по утру
с перепоя в душе неопрятно?
Да и что бы ты выдумал, что бы сказал,
да и чем бы себя успокоил,
если ясно вполне – ни финал, ни вокзал,
а привычный души крематорий...
Ни огня, ни воды на излучине лет,
славы медные трубы – обычный втормет.
W
Планеты литые побеги,
прошедшие руки Богов,
погромы, пожары, набеги…
Плывут в океанском ковчеге
волшебные сны островов.
Там счастья живут капитаны,
в мечтах о несбыточных днях,
там судеб пылают вулканы –
над грезами телеэкранов
рыдают метисы,
рыдают мулаты,
рыдают креолы,
рыдают пираты,
рыдают ковбои,
рыдают солдаты,
рыдают каори, что жили когда-то,
туристы и йоги,
и вечные Боги,
и юные леди, – в миру недотроги,
которые, впрочем, раз десять родят
таких же детишек, рыдающих много…
Ах, юные леди, – в миру недотроги,
они-то всех более сказок хотят,
в которых мечты откровенно нестроги!
На утлом суденышке утра
уснет океанский ковчег,
где слезы сквозь грезы
и грезы сквозь слезы
давно опечалили смех
метисов,
мулатов,
креолов,
пиратов,
ковбоев,
солдат,
и даже усопших маори,
хоть их-то и нет априори,
туристов, и йогов, и Богов,
и леди, в ком секса салат
из поз и пикантных ужимок,
дарящих любовный разврат…
Но грозно тайфуны стеною
собою однажды зальют,
антенны всех телеканалов,
где столько занятных титанов…
И связь с эйфорией прервут
метисов,
мулатов,
креолов,
пиратов,
ковбоев,
солдат,
и даже усопших маори,
хоть их-то и нет априори,
туристов, и йогов, и Богов,
и леди, в ком секса салат
из поз и пикантных ужимок,
дарящих любовный разврат…
И в вечность сглотнув океанью
бредовый мираж телеснов,
тайфуны разденут, как в бане
метисов,
креолов,
Богов,
мулатов,
маори,
девчонок, – литых и упругих вполне…
И прошлого мира оковы
раскиснут в пустой мишуре.
Консервные банки 'с-под колы
в миру, где бананы растут,
нелепы, как вой магнитолы,
когда океаны поют…
1995-2003 гг.
1.
Век оставит на закуску медитацию по-русски:
рюмка водки на буфете, зеркала плывут в паркете.
Я устал от недомытья, я устал от недобритья,
я устал от недозволов фарисейских каркомолов.
Фарисействуют сутяги, как истошные дворняги,
как загрузшие позором государственный воры.
Воровали скопом, радо между будущим и адом...
2.
Люди-маковки, люди-буковки, люди-брюковки, люди – швахт!
Конституция – ночь профукали. А чуть по утру – день в слезах.
Говорящие телеголовы – предынфарктные – всем о всём...
Контрацепция слов по поводу, пересортицы окаём.
Убеждают нас, уверяют нас – херят начисто, бьют клюкой
трафаретные телеголовы... Всё-то, Господи, нам на кой?!
Конституция, контрибуция... Нас похерили — лет разбой.
3.
Симфоры под коньячок – в Орияне – бардачок!
В Дом с химерами – химеры перебрались, изуверы…
Вот ужасная пора Липки срыла ШАНТРАПА.
Парки выгажены враз – государственный маразм!
Кислостойким кирпичом забивают старичье…
Голодают старички – чинят парки мудачки…
Всё герои Орияны –расхитители, профаны…
Июльская прогулка 20 июля 2003 г.
4.
Карьерных дней сминая флаг, грех всепрощать беспечность будней –
не всяк иных в душе подсудней, чем ложный друг – заклятый враг...
Но даже это постижимо! – В досаде вымешанных слов,
мы воспаряем в вечность живо среди придуманных миров.
Хоть нас туда уводят махи, собой влекущие на плахи,
где четвертуют наши сны за полстолетья от весны...
За полсоития до чуда – души им грезится причуда.
5.
Время счастья – это время, когда правдой стал рассказ,
будто печка, – крест, земеля! – в поле выпорхнула – раз!
Во-вторых, умчалось горе – и Федоры и моё,
В третьих, шторм на синем море не воротит на своё…
Камни, закуты, запечки, закоулинки души,
и ментальные дощечки – воск оплавил анаши...
Нет, скорее, эндорфина. – Что за чудная картина!
6.
– На пирог, на маковый, на кусочек лакомый
рот не разевай! – Говорила бабушка,
сладких слов балабушка… – Во дворе шёл май.
Шло к трамваю дитятко при горбушке ситного,
при краюшке хлебушка шло. К чему робеть?..
Ни зернинки маковой не жевало дитятко,
не хлебало лапотно щей. Не должно сметь...
Грызло корку глупое, чтоб не умереть...
7.
Я прощаюсь с вымыслом – странствий днесь – варягом.
Умыслам и домыслам не бродить под флагом
корабля безличного, в сумерек ночей –
жуть несимпатичного, в полночь – без свечей.
В трюмах – пересортица, дней не проволок.
Я прощаюсь мыслимо с грустью между строк…
Радость – недосказана: солнечно, сторазово!..
8.
Эпицентр вторжения в кубики на троне.
Эпицентр скольжения в виртуальной зоне.
Маркеры обрезаны, маркировка снята.
Всё, что не дорезали – попросту измято.
Всё, что не додюжили, бросили в кусты.
Суть не обнаружили – дурь на полверсты.
В эпицентре брошены те, кто огорошены.
9.
Тля изъела розу за ночь и под утро грызла тоже.
Лист зелёный сгинул напрочь. Ну, а мне, как кто по роже...
Я же розу обожаю – хрупко-сочное созданье.
К ней с водицей подъезжаю. И за что ей наказанье?!
Да и мне за что такое?! Что за вычур канители?
К розе чувство непростое – страсть к ней в белые метели.
Но душе, уставшей к ночи, вновь страдать не стало мочи.
10.
Бартер – Черчилль на чарльстон... Часть вторая, – Чаплин — стон:
вновь отрыт и заграбастан... Чем не тема, Честертон?
Бартер осени на призму – окуляр чужой судьбы...
Бартер – баш на баш – Отчизну, чтоб подальше от мольбы.
Чтоб подальше от бесцельных пересчётов на мечту,
чтобы жить куда прицельней, чем на взвое: “Я живу?”
Старый мерин зуботычин не боится. — Он привычен…
11.
Остекление в неврозе. Всё – отстала суета.
Сублимация в наркозе – ни при чём здесь наркота...
Из Бомбея – в Сиракузы я уеду налегке.
Пусть простят меня французы в тарасконском уголке...
Тараторен мне – не предтеча. На сафари я – не док.
Я плыву себе навстречу и вещаю между строк.
– Львы, жирафы, носороги, убирайтесь прочь с дороги!..
12.
В киоске маскарадном, где продают автол,
играют третьерядно в подпольный лохотрон.
Играют бесшабашно в запретное авось.
У каждого заветно: “Иного отмотрось!”
У каждого заточка и жадные глаза.
У каждого сорвало по жизни тормоза.
У каждого к рассвету души дозреет криз,
Он сам собой за это других потащит вниз.
В Тартар. В столицу Ада – за выжег и за страсть.
А мне чего здесь надо? Я здесь могу пропасть.
Стою я у киоска и жду судьбу неброско.
13.
АЛЛЕ ПОТАПОВОЙ
Дама в возрасте рыхлой прически в ритме царственном рынком идёт.
Все окрестные тётки-чехвостки разевают завистливо рот.
Дама-гранд, без итожащих сроков, дама-барыня – лет торжество,
поэтесса, дворянка с упрёком возрастное несёт естество.
Оттеняет собой незлобиво недоженщин, извечно пустых,
для которых былое – крапива, а грядущее – горести штрих.
Дама в возрасте солнечной тётки прошибает базарок без щётки.
14.
Очевидное свершилось, обоюдное прошло.
Всё, как осень, совершилось, и, казалось, отошло...
Отзвенела, отболела, отъюлила суета.
Сублимация проела, нет, прогрызла кромку рта.
Косметичка скроет личко вновь до выкройки удач.
Вновь наступит обезличка, – хочешь вой, а хочешь, плачь...
Мяч на поле, мяч в игре, а игрок – в большой беде.
15.
В Сиракузах круг не чтится. – Подле круга лилась кровь...
Архимед устал браниться: Круг – он вечности пароль!
Круг – он совести порука. Круг – он невидаль, беда.
Круг убили? Что за мука?!. Круг начертан навсегда!
Соразмерен "пи" в квадрате, сопределен тем мирам,
о которых в дурпалате чудаки орут: “Фиг вам!”
Сиракузы, Сиракузы, древних тайн седые шлюзы...
16.
Гложет устрица приманку – гложет устрицу рывок.
Вяжет сети спозаранку сват-Удильщик в узелок...
В море – звёзды, зуд под кожей. В море – пот, заботы, труд.
Ну, а дома – полночь гложет, тени в полночи орут.
На своём неговорящем, на кричащем языке
о прошедшем настоящем, том, что в море, вдалеке...
...Хоть усоп отец-рыбак, перед сыном тот же мрак.
17.
Угомон, что укорот – отвернули от ворот,
развернулись в эту жизнь. За неё-то и держись.
Страна на завалинке примеряет валенки...
Сбиты в войлоки меха, сбиты души в потроха,
сбито прошлое в жнивьё, в серо-разное хламьё.
Страна на завалинке обувает валенки...
Чёрно-красное, держись, блекнут краски, меркнет жизнь.
Беспортошно, без сапог по Земле проходит Бог.
Господь – тяп по маленькой – мир обует в валенки...
18.
Антимера босяком рыщет в душах сквозняком.
Слов срывается слизняк в антимира ка-вар-дак!
Тот, кто валенки обул, тот уже на воду дул,
варил кашу с топора, выпил воду из ведра,
выгреб каторгу судьбы, прожил годы на абы,
на кабы, на как бы так – простофиля и чудак...
Он теперь заплыл за буй – всякий валенки обуй!
19.
Микрокачка, микрокич – жил да был себе Ильич,
жили люди в октябре в исторической дыре.
В спорадические дни жили, Господи, прости,
люди ль? Нет! Живая боль – душ надломленных мозоль.
Где в крови, а где в слезах, часто в продранных штанах,
часто вовсе без штанов... (Нам вещали – без оков!)
А брехали: “В наши дни...” И поныне – хоть бы хны!..
20.
Осень изнывает чаем – кодография чайка.
Чай. Чайковским величаем, дуем щёки в облака.
А над облачной вуалью Магелановые сны –
Млечный путь за чайной далью и... нечаянные дни.
Несложившиеся строки, несломавшиеся вдруг.
Чай бомжи пьют и пророки, дуют щеки – гонят мух.
Те же сонно ищут щели, чтоб уснуть там, как в постели.
21.
Галактические будни – пост’эробика души,
от вечора до полудни инсталляции шиши.
Интраверсия рассвета, интродукция основ.
На планете – бабье лето вырождается в любовь.
Выжимается из сечки всевозможных горьких круп
превозмогшее сердечко прошлой горести и мук.
Галактические блудни в мир приходят до полудни...
22.
Арка, атлас оторочек, пересортица седин,
на ночь срезанный подстрочник обетованных глубин.
По мечте обетованной струги скопищем плывут
дивно, струнно, филигранно весла в будущность гребут.
Кормовые с бортовыми в перекличке тут и там,
выгребают, выбирают счастья прошлого аркан.
Рулевым сплошь заморочка – миг прогавят – бац и точка!
2001-2003 гг.
РОЗЕ СЕРЕБРЯНОЙ
1.
Фотогномика стел, фотомимика слов, –
кто чего не успел? Эй, пошляк, острослов…
Эй, мздоимец на час… Эй, халиф на чуть-чуть…–
Сколько б ни было вас – всех часы перетрут!
2.
Два да три, и вот уж пять…– Подведение итогов:
что вдруг взять и не принять, что судить не очень строго,
с чем дожить без скрытых мест недозволенное действо…
Кто предаст, кого отместь, кто способен на злодейство?
Как вдруг вперилось ВЧЕРА прямо к ЗАВТРА на запятки,
ведь в СЕГОДНЯ – якоря – не пойдешь без них вприсядку…
Не отпустят, не уйдут без цепей в глубины Рока,
потому, что выбран путь, хоть до звезд еще далеко…
Дометнуться б не спеша, и на том остановиться,
но беспечная душа вновь крылато ввысь стремится…
3.
Безбашенные будни на сорок верст в окрест…
Девчонки, – те же блудни штурмуют Эверест
товарного участья. – На каждой есть тавро
шоссейного причастья – суть тварное ярмо…
Добра не жди, – не будет: на башенных часах
жизнь к полночи прибудет на жутких тормозах…
4.
У мужиков ристалища внутри не сыщете… Душа – она для баб,
вот если бы трепаться до зари, иль, скажем, возлезать на баобаб…
Какие тайны в душах? – Сквозняки сифонят так, что вывернут – вот-вот!
А женщинам положено внутри хранить и свой огонь, и древний род…
Как быть? Что на распитие, что нет? Что Будде, что Аллаху, что Христу?
А знаешь, Роза, таинств в жизни нет! Но мразь сумей увидеть за версту!
5.
Седьмица-седьмица: полустанки – лица,
подорожье – годы… Вот и нет свободы.
В каждой мимикрии – оттиск ностальгии:
не ужился с местом, не нашел невесту,
потерял удачу и устал – на сдачу…
Седьмица-седьмица, лучше б удавиться,
иль напиться с горя, или выпить море…
Ксандр, а ты не Каин? Выпьем что ли VINE –
кислого винишка, чтоб взгрустнуть не слишком.
Те, с кем рядом жили, – предали, забыли,
пережгли дорожки, уносясь на дрожках…
Но, стучат нам в души, те, кто в нас – послушай!
Седьмица-седьмица, узнаешь их лица?
Вот – Эзоп и Авель – ты и я – без правил,
я и ты – без чувства… В чем тогда искусство?
Пишешь, Роза, сочно, но, ПОКА, не точно –
не пришло Знаменье МИРОПОСТИЖЕНЬЯ!
6.
Сумбурный индекс наполненья – на третьи сутки – грамм семьсот.
И вот отстало вдохновенье, и вновь по жизни – сумасброд.
И вновь вчерашние затеи перемежаю с пустотой.
Опять пора бежать в траншеи своих несчастий. На постой.
Опять нерадостный попутчик пересыпает слов песок.
А мне молчать куда как лучше – слова сбежали на восток
Сквозь лет холодные пассаты сумбурный индекс кроет маты…
7.
Аудио-ассоциальный умиляет хлопца мат.
Парень он не криминальный, просто так – по жизни фат.
Мелос вымыт до порнухи. Этнос выскребли до дыр.
Но страну от сват-прорухи не избавит Мойдодыр.
Не избавиться от чувства – аудио-видео атас!
Непредметное искусство – не про нас!
Гитер юр – а гите нахт! – с Новым годом все и всяк!
8.
От маразма до харизмы слишком мало остракизма.
Прёт чрезмерное враньё – давит публику жульё.
В зал с кульками вышли дяди – проповедничьих мастей –
Джимы, Томы... Янки, бляди... из заморских волостей.
Экзекуция бесстыдством – раскрывайте кошельки.
Блеф мольбы под суперсвинством: аллилуйя, простаки!
Я в кулёк из целлофана плюнул горько, зло и пьяно
А РОЗА УПАЛА НА ЛАПА АЗОРУ
(старинный палиндром)
1.
О тебе не велено писать. Ты не человек, Ты – просто пёс.
Как тебя прикажешь величать, если ты по отчеству – Барбос?
Если у тебя всегдашний зуд вынюхать хозяйкины следы.
А в венчальню псину – не зовут, а в купальню псину – не зовут,
в отпевальню псину – не зовут, где в гробу, естественно, не ты.
Ни тебе – за здравие свечи, ни тебе – за упокой, с плеча...
Впрочем, Бимка, что там? Не рычи! Не кусай прохожих сгоряча.
Подле храма, Бимка, промолчи – под ногами – счастья куличи.
2.
Подле храма – счастья кирпичи. Кость за это, Бимка, получи.
Не боись окрестной стаи псов. Ты – герой до кончиков усов!
Потому, мотай себе на ус, там, где стая – каждый в стае трус!
Каждый бит осколком кирпича. Не кусай дворняжек сгоряча!
Потому, что сам ты, Бимка, плут. Но тебя домашний ждёт уют –
тапки, миска, коврик у двери. Так что не зевай на фонари!
Брысь домой, где ждёт тебя обед! Храма для собаки лучше нет.
3.
Детство оглашает мир словами, мудрость – освящает тишиной.
Многословны плюшевые Гамми, бессловесны – Лот, Иов и Ной...
Бестелесны боги на бумаге. Но витает вещая молва,
что из детства их свезли варяги в мир, где вязнет сладких слов халва.
И ушло отточенное чудо за багрянцем сорока царей,
шедшим на поклон к стопам Иуды, собиравшим банды упырей.
Упыри безмолвствуют? Кричат? Мал-помалу все еще рычат...
4.
– Есть учителя, а есть поэты, – говорит жена мне горько в лоб.
Для одних – в событиях приметы, для других – в событиях озноб.
Я поэтов чтил бы настоящих, отстрадав за их учителей,
Повод был, в событиях щемящих. Что осталось? Горсточка нулей.
Обнулило время идиомы идиотских, выстраданных схем.
По душе продрались дуболомы в мир вчерашних ярких диадем.
Но угас в душе моей бедлам: дуболомы? – Что в них – пепел, хлам!
5.
Под нами Антарктида, над нами — Южный крест.
На севере — обида, на юге — Эверест.
Секвестр вчерашних истин, обрезанный камзол,
над Родиной, раскиснув, спевается Кобзон.
Над миром пьют цикады рассветную росу,
а мы свою браваду умнём как колбасу.
И парики отбросим – плевать, что в сердце осень!
6.
В амфитеатре странной хвори я отлежал себе бока,
тогда, как рядом билось море — забот житейских вороха.
Придя в себя на третьи сутки, я обнаружил не пустяк,
не опущение в желудке, а леденящий душу знак.
Вдруг осознал я, что по мере, себе отмеренной собой,
живу в особой странной вере – не преклоняться пред судьбой.
Не лебезить средь чёрных плах, казнивших дней вчерашних прах.
7.
Два дня ношусь по старым адресам: “семёркой” – Юность, на “полтиннике” – Перова...
Казалось бы, судьбе своей я сам из прошлого назначил часового.
А вечером – случайности в метро – с цветами под вагон ушла девица.
Вторые сутки голову её всё ищет, ищет, ищет вся столица.
О слётке птиц упруго в ноябре готовы речесловить дней неврозы.
Погода смёткой мыслей во дворе опять сообщает: “Вскорости – морозы!”
Опять вешает: “Вскорости зима душевные остудит терема...”
8.
У нас сегодня АЛГЕБРА ДОЖДЕЙ, а Жизнь опять идет не понарошку, –
не уповать же век на неотложку, живя среди опущенных вождей.
О нас сегодня говорят опять: СТРАНА, мол, ПАЦИЕНТОВ мы... Как знать?
Случается, нас бьют, едрена мать, случается, обидам мы под стать,
Случается... Да, что нам горевать, за все готовы смело отвечать –
и за страну, и за любовь к сонетам, но Унтер-Пришибеевы при этом,
на рты желая наложить печать, по-прежнему рычат во всю: МОЛЧАТЬ!
Без арифметик и без всяких гитик... Но кто поэт, тот, стало быть, политик, –
он смеет и умеет обличать – он ЧЕЛОВЕК, – не пациент, не нытик,
и Каина он выхаркнет печать, и Песнь его отправится венчать
Дворец весенних радужных наитий, в котором жить всем нам, не унывать
в миру душевных, светлых солнцепитий!
1997-2003 гг.
1.
О чём мы говорим, над чем обычно смеемся? По Фрейду – чаще всего говорят люди о сексе, а смеются над сексуальными шашнями, политиками и… задницами. Так вот все мы в огромной заднице жизни, и оттого нам смешно. Нам жутко смешно, нам бесконечно смешно… Этот смех составляет смысл всей нашей жизни со всеми ее кондебоберами и загогулинками. Когда-то наезжал в Киев из Тель-Авива Александр Урванский, бывший киевский санитар скорой помощи из психлечебницы имени Совковой власти. Между просим, фельдшер – здесь, и грузчик, вечный грошовый грузчик у них, там – в Тель-Авиве. Он сейчас получает себе семь гарантированных долларов поденщины за день, и по пятницам, накануне встречи царицы Субботы, отправляется на ближайший базар, где уже на закате набирает несколько килограммов неликвидных персиков и бананов, винограда и киви. Тем и живет. Да еще поэтит и литераторствует. Между прочим, это ему принадлежит рассказ ЖОПА, в котором слово СРАКА употреблено на полутора страницах ровным счетом тридцать три раза. Он читал этот рассказ в прошлом столетии, в году эдак 1994-ом на заседании Литературно-Интеллектуального Клуба при "Русском собрании", – жаль, не было там Юрия Григорьевича Каплана. Я был. И Риталий Заславский был, и Алла Потапова была. И все мы ровно тридцать три раза вслушивались в слово СРАКА, в которую со временем всех нас отправила жизнь. А Урванский в катарсисе от прочтения нараспев блеющим еврейским фальцетцем своего опуса даже расцвел, похорошел, но все равно чуть позже угодил прямо в больницу СП, поскольку у него как раз что-то открылось в его тощей на длинных ножищах жопе, – какой-то некошерный геморрой что ли на почве нашей повышенной радиации. Но с тех пор это слово и эта тема в Киеве были закрыты, пока в июле 2003 г. не напомнил о них Леон (Поляк) Измайлов – знаток совковой юмористики и старый москвич. Ему бы сказать как спутнику-побратиму, коротко и звонко: пип-пип, а вместо этого он так банально пролепетал на НОВОМ КАНАЛЕ – жопа, как будто самый невинный младенец, испражнившийся на всю культуру нашего местечкового Киева. Вот засранец! Я выключил ящик и стал вспоминать…
2.
– Почему это, Веле, у вас вовсю резвятся в героях бомжи? – Спросил меня упорный ориянский фантаст Беркусян. – Сколько не вычитываю ваши тексты, без бомжей вы ни-ни…
– Это, Игонес, верно. Окрестным странам тяжело без жопы, из которой они вычухались, а нам, зачухранцам, тяжело без бомжей. Орияна – страна бомжей. Оно ведь как: чуть только какой апвелинг, по нашенскому – ветросдув, как тут же всю наше благопристойность с государственных горшков сдувает, и обнажаются в основном голые жопы, но бомжи и бомжички никогда не предаются нудизму. Они далеки от полного натуропатства, и очень близки к народу. Скорее всего, они сами и есть этот похеренный и опущенный в прикладбищенские подлески народ и имя ему – легион…
Иганес во всю сверкает отполированными металлическими зубами, среди которых естественно белые – большая редкость, но о бомжах он хочет поговорить не абстрактненько, а конкретно. И тут нам навстречу является бомж Григорий, который Константин, обряженный в ситцевую косоворотку, джинсы с раскладушечной раскладки из Германии и в кроссовках от экс-министра Орияны по делам молодежи и спорта Валерия Борзого.
Беркусян – кандидат наук в области ориянской филологии, вся суть которой в последние годы сводилась к формированию новоориянского наречия, в котором к традиционным словам – попка, задница, срака, жопа – добавились такие синонимы как – асс, дупа, сраця, сідниці, пердело, голубятня, вонище, ягодицы да гепка, – и из-за которых новейшие словари разнесло до колоссальных размеров, что позволило в очередной раз кормиться местечковой научной братии, прежде только и знавшей такие шедевры, как скажем: САМОПЕР ПОПЕР ДО МОРДОЛЯПА… Но этим уже сполна был накормлен век предыдущий, тогда как новый век мастерил очередной сленг с претензией на узаконение в качестве глобального ориянского языка! Чтоб на Земле никто и нигде больше не сомневался, как только произнесешь: ДО СРАЦІ ПЕРДЕЛО, – ВАША ДУПА НЕ ТАКА ВЖЕ Й ДЕБЕЛА, А ВАШІ СІДНИЦІ ДО ЖОПИ Й ПТИЦІ – как тут же все начинают понимать и брататься, – дескать, ориянцы мы всемирные, зачухранцы единородненькие, соотечественнички сраные… Хорошо-с и с перспективочкой на сытость грядущую… А тут бомж лапит навстречу, прямо из люка канализационного. И счастливые глюки у бомжа Константина в глазах. И даже не подумайте, что он пьян. Стеклотарку, да, – собирает, а вот пить, – так не пьёт. Иногда разве что колеса глотает. Но очень не регулярно – от незатейливых до самых последних синтетических, где уже между глюками мелькают синкопы белочки и мельтешат кибальчиши с чебурашками за великим мудилкой питерским Вованом, до которого у Константина-Григория есть своя особая претензия: почему тот всегда взбирался на люки броневиков, а не на канализационные… со смывом. Для смычки, так сказать, с братским народненьким дерьмецом…
Происходит смычка Беркусяна и Григория (Константина):
– А знаете? – спрашивает Игонес.
– Знаю, – резонит его бомж. – Ты – лох! А твой приятель – лысачок хренов. И оба вы стипендиаты фонда ДЖА-НА-ХРЕНА-ВАМ,-ХЕРАМ?! – И счастливая энергия Джа излучается всеми двадцатью раскрошенными бомжовскими зубами, отчего даже на пеньках во рту пылает коричневый отблеск.
Беркусян пытается брататься и брать Г(К) и даже обжимать тому руку. Но я строго бью его по рукам:
– У тебя, Игонес, детки малые… Так что, рассматривай объект как планетарный ориянский экспонат – типический инклюзив человеческого опущения, но не прикасайся к нему.
– А что, заразит? – удивляется Игонес.
– Да, своей отверженностью и… чесоткой.
– А СПИДом?
– СПИД – забота общая: спи один.… И вообще, бомж – это национальная ценность страны, в которой больше ни хрена не осталось.
"Национальная ценность" медленно оседает на канализационным люком, откуда ему еще не пожилая бомжичка, как может, передает сумки и пакеты со стеклотаркой: сумку за сумкой в ритме нерезво-пьяном…
3.
Почему в Интернет живут "плохие мальчишки"?
А почему бы им там и не жить? Рядом с "хорошими"...
"Здравствуйте, Веле! Как поживаете? Здесь приснилась сказка. Помогите написать. Я-то владею только матерным со словарем. Поэтому излагаю как умею…Собирал шоблу-еблу, хуярил, чтобы расхуячить проблему. Проблема следующая, все пиздят, что волшебники, а на деле пиздоболы. Хуярил основательно. Надыбал 10 основательных. Один из них Бес – предложил сразу, где денег надыбать. Нужны только паспорта настоящий, за каждый паспорт 20% от суммы выделяемой организаторам аферы. Другой Поисковик, легко отделяет настоящего волшебника от пиздобола. Для этого достаточно ему пару словами перепиздеть. Он и определил, что я не Штурман, а Сказочник, а Штурманом назывался, чтобы штурмана не угробили, ведь жизнь Штурмана ценнее. Штурман он может по любому событию определить весь ход действий в будущем. Так в 70-х годах на остров Сескар, что под Питером, выскочил банановоз "Кура" с сливочным маслом на борту. Местные жители проблемы с маслом не знали. Надо определить, чтобы это значило. Королева сказала, что это дело Штурмана. Все распизделись. Началась кутерьма. Здесь и выяснилось, что я не Штурман, так как начал требовать помощи от других. Поисковик обозвал меня сказочником С уважением, Евгений".
А кто сказал, что все мы хорошие, и было ли такое вообще, чтобы "хорошие" вползали в жизнь на спинах хороших? Захребетники тем и отличаются, что вползают в мир на спинах плохих, чтобы однажды заявить на весь мир о своей хорошести… Хороши гуси!
"Шалом! Да будет милость Всевышнего к каждому из нас и к нашему народу в Йом Кипур, как и во все последующие дни года! Если я причинил кому-то в прошедшем году какие-либо обиды, искренне прошу простить меня! В свою очередь прощаю всех, кто вольно или невольно причинил обиды мне. Я".
Я, определяющий степень своей хорошести… "Хороший дядя" из Интернет! … Редкая сволочь, с одним желанием – выжить.
"Доброй ночи, Веле! Итак, ты спрашиваешь, что за романы?.. За период Ленкиной учёбы я довёл до ума только "Аукцiон душ", который подавал на "Коронацiю слова". Там он не прошёл, хотя позже, в личных встречах с кое с кем из жюри конкурса я понял, что крест на нём не поставлен, наоборот – есть некие планы... правда, вилами по воде писаные. Пока что роман стоит на веб-сайте "Електронна роман-газета" Виктора Нечипоренко. Но ты его, естественно, не читал – так можешь развлечься… Но это – реализовано. Далее: я покамест не довёл до окончательной редактуры "Грязного ангела" – фантастику на тему генной инженерии, эксперимента над покалеченными "афганцами". Вернее, одну редакцию даже выдал Гусеву для отправки в Москву – ну, там, естественно, прокатили... Но я больше рассчитывал перевести на украинский и подать на конкурсы здесь. И ещё сделаю это в обозримом будущем, тем более, сейчас появились дополнительные материалы по немецкой "Аненербе"... Другой роман – триллер про лохов "Остров Любви" – написан наполовину вчерне, на чём и стопорнулся. Такие дела. Тимур".
"Ещё раз привет, Веле! Пересмотрел накопленные архивы – ну, никак не могу насчитать 15 произведений! И где же мой "До коммунизма..." хотя бы? Ни хрена не пойму, как ты считаешь!!! Так что будь любезен, – проверь, что в этом архиве лишнее, а что – нет, и перешли взад. Далее. С чего ты взял, что я от себя кого-то отталкиваю?! Ну, скажи откровенно: кому я хоть раз сказал за два года "Чтоб я тебя на клубе не видел!" Ты чего, Веле?! И к чему тогда твой реверанс "А ты молчишь. А ведь к тебе тянутся люди, не претендуя на занимаемое тобой в литературе место"?! И когда это я боялся, что кто-то займёт моё место в литературе?! Ничего этого я не боюсь. Моё место – это моё место, и я его уже занял. А скромным оно будет или нет – решит Всевышний, и только Он, потому что всё, происходящее здесь на земле – это к Его славе и величию, а не к людской! А с Беркусяном я не встречаюсь, потому что у меня нет совершенно времени… Так что с Игонесом успеется… Тимур"…
"Дорогой Автор! Приглашаем Вас принять участие в наших сборниках стихов и прозы. Эта рассылка направлена также на определение круга авторов будущего подписного несетевого литературного журнала. Книги выходят ежемесячно Очередная – в апреле. Состав книг, авторские договоры и подробности – на сайте http://www.age.ryazan.ru
Все присланные Вами материалы проходят тщательную редактуру. Просим Вас присылать выбранные Вами произведения в письме, а не давать ссылки на страницы. Это повысит качество анализа присланных Вами материалов и ускорит ответ. Для участия в сборнике автор делает взнос в размере 180 рублей за страницу РУКОПИСИ (т.е., например, DOC-файла) формата А4 шрифтом 11. Мы высылаем автору по почте 5 авторских экземпляров без доп. оплаты. Объем сборников 8-12 печ. л. (150-250 стр. формата А5), обложки прочные, не распадаются, бумага 80. Проект некоммерческий. В случае продажи сборников весь доход получают авторы. Средства взносов направляются на распространение сигнальных тиражей сборников и организацию лит. журнала. Авторский договор и материалы вышедших сборников на сайте http://www.age.ryazan.ru Там же выставляются материалы подписного не-сетевого журнала "Век искусства". Там же (в разделе "Журнал") информация о конкурсе прозы, организованном несколькими изданиями. Последовательность работы такова:
1. Вы присылаете материал
2. Мы изучаем его, даем отзыв или рекомендации по корректировке для публикации.
3. Текст согласовывается с автором. Определяется окончательный объем текста и размер взноса.
4. Автор переводит сумму взноса. Мы организуем печать тиража и высылаем по почте авторские экземпляры.
5. Мы осуществляем распространение сигнальных экземпляров.
6. В случае получения дохода от такого распространения автор получает авторское вознаграждение (роялти) в размере этого дохода, за вычетом сумм на пересылку денег. Мы надеемся на взаимно полезное сотрудничество с Вами и желаем Вам творческих успехов. С уважением, Александр Титов, leon_titov@squ.ryazan.ru"
"Уважаемый Виктор! Прошу прощения, если я Вас задела желанием оплатить работу (любая работа стоит и времени и денег, поправьте меня, если это не так). С большим интересом я прочитала Ваши статью – все настолько живо и больно, буквально все это видишь перед собой. Но, к сожалению, вероятно, Ваш материал не пройдет цензуру, т.к. кредо издания – поддерживать отечественного производителя, поверьте, им тоже не даром дается зарабатывать, а касательно легкопромышленных отраслей – многие скрываются в подполье. Поэтому не хотим ставить им в укор то, что они якобы НЕ МОГУТ делать, могут, очень могут, но... Мы все живем в этом государстве. С уважением Дьяченко Инна "Выставки и презентации" т/ф (0562) 366006, 366202 e-mail: reklama@vip.dp.ua сайт: www.vip.dp.ua ICQ UIN: 147438585"
ВСЕ! – Все это будет бесконечно, до самой смерти, и только бомж Григорий(Гоша)-Константин(Котя) – Гоша-Котя не читает и не будет читать писем ко мне, плывущих по электронке. Гоше-Коте на электронку начхать. В канализационные люки электронки не подведут. На люками всегда будут писать обпившиеся дрянного пивца пацаны, в люках всегда будут жить бомжи и к тому же иногда будут иметь бомжих, но это никогда не будет имеет последствий, как и электронные письма, которых никому не напишет кафилэн Игонес Беркусян, и ему тоже никто не отпишет… ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВСЕ… За день я удаляю более двух десяток писем из бесконечной "мыльной" оперы – с матами и без, с восторгами и порицаниями, советами и рекомендациями, просьбами и увещеваниями, обещаниями благ и кар, на которые мне просто насрать, коль скоро здесь что-то чирикали о госпоже ЖОПЕ.
Феофания (Теофания) – богоявленное место, однако в Киеве оно еще известно как богоугодное и лечебное заведение для высших мира всего и власть предержащих… Тем не менее, там лечили и афганцев, и чернобыльцев, и великих украинских писателей, и министров и избранный партиолитет всех основных парламентских партий независимой Украины… Почему именно там произошел или произойдет сель? Бог его знает… Во сне я увидел, как идет огромный разрушительный сель в Феофании, смывая реабилитационные корпуса для действительно легендарных людей и просто ничтожеств по определению своему земному, но возведенных в ранг богоравных, а по сути… кретинов. Странный сон 1995 года.
1.
Сель в ста тысяч вёрст отсель, Селивания! Заливает этот сель Феофанию.
Заполняет этот сель воды сточные, и стекаются отсель люди склочные.
Депрессирует наш мир вёснами, накипает, как волдырь, звёздами.
И срываются на нас вскорости с неба звёздные ключи горести.
Обволакивает сель сетями, загоняет в землю лед на столетия,
и врачует мерзлота там, где попросту душ сжигалась маята попусту.
Сель в ста тысяч вёрст отсель, сель, сель, сель…
Каждый миг и каждый день – сель!
Веле Штылвелд: "У сказки седые волосы", г. Киев-1995 г.
Иногда мне очень печально, когда я в очередной раз устремляю взгляд на какое-нибудь стоящее на сцене зале или в салоне, гостиной – пианино или рояль, чьи клавиши так и остались для меня вечной загадкой… Удивителен и тот шарм, к которому я не имею никакого, собственно, отношения… Кроме, как радоваться прикосновениям коротких миленьких пальцев к непостижимой великой тайне рождения звуков.
2.
Я – как оглохшее пианино, жизнь – онемевшее кино,
такая, впрочем, пантомима проходит, видимо, давно.
Мир – отшумевшая планида, мир – отбуявшая мечта,
в ней есть и счастье, и обида, но суть, как видимо, не та!
Не те отрывки кинолент, не та отточенность судьбы,
не те осколки прошлых лет, не те надежды и мольбы.
Не тот и друг, не тот и враг, не те расстрельные деньки…
Не то СИЗО, не тот ГУЛАГ, не те колымские пеньки…
Не та страна, не тот народ — к уроду тянется урод,
который век… Хотя, постой! Над всем – тюремный травостой,
под сим – ажурный гипертекст – зуд экстрадиции тех мест,
где прежде выстрадал себя, где ждут кремировать меня.
"Литературный Вестник" №26, 2002 г.
г. Воронеж, Международная Ассоциация
Русскоязычных Литераторов
(Южно-Российский пен-клуб)
3.
Я – как оглохшее пианино, жизнь протекает без устали мимо.
Вялые струны, отбилась эмаль, клавиши ссохлись в веков пектораль.
Дамы из конноспортивного клуба бьют по роялю копытами дней…
Мчаться по кругу все цугом да цугом, некогда более видеть людей.
Клавиши глохнут, отрыжка педалей, фортопианно ломается блюз.
Под пианино – разлив "цинандали", в нем угасает Советский Союз.
Новые страны, эпохи, сретенья, время размазало клавиш холсты.
Выпить ли что ли? Ан, нет вдохновенья… Чижики-пыжики с прошлым на ты
"Вестник Самиздата" №36, июнь 2002 г.
г. Воронеж, Международная Ассоциация
Русскоязычных Литераторов
(Южно-Российский пен-клуб)
4.
Когда строка к строке прижалась чутко и более на выдохе не врет,
тогда сейчас же явится минутка и выдохнет: "Поэзия, вперед!"
Нет за душою ни зимы, ни лета, нет за душой ни цента, ни гроша.
Вчера был прожит мир, в котором где-то был остановлен миг на букве "Ша".
И шелестела осень односложно, по капельке стекая на асфальт,
и по апрельским лужам непреложно бросал созвучья неболикий альт.
И отражалось зарево столетий: прошедших безымянно и давно
уже в ином, втором тысячелетье, в которое вернуться не дано.
И накипали вычурные строфы, возобновляя ритм и антураж
неведомой, непройденной эпохи, в которой свой несущий такелаж.
Мир обрамлял поэтов светлой смальтой, в которой было трудно остывать.
Но кто-то робкий, в трепетном азарте срывал легко с грядущего печать.
И время шло, и сладостные муки раскалывали тонкое панно.
И оставались в мире только звуки, которые забыть не суждено.
27 января 2001 г.
5.
Мне не хватает прозы, я задыхаюсь в прозе…
Ирина пьет мартини, а я – сока мимозы…
Что налили, то выпил, что всунули, то взял,
хлебает Веле водку – идет девятый вал!
Не выбыл я, не убыл, и мало верю снам –
уходит жизнь на убыль, а на душе бедлам.
Друзья по синекурам разъехались давно,
а я смотрю аллюром житейское кино.
Без ретро и без позы, и просто без балды,
сминают туберозы две тощие фалды.
За фук, за полкопейки сминает Время лоск:
нью-йоркские лазейки, лос-анжельский пронос.
"Вестник самиздата" №32, 6 февраля 2000 г.
г. Воронеж, Международная Ассоциация
Русскоязычных Литераторов
(Южно-Российский пен-клуб)
6.
Посвящается буддистскому ламе Матвею Рабдановичу Чойбоновичу, лечившему киевских и припятских школьников в 1995 г., живущему на земле древней Бурятии… Однажды он встретил на Земле чудо – во время песчаного бурана в ночной Кустанайской степи его дорогу – водителя армейского большегруза в степном бездорожье осветила четырехметровая зеленоватого цвета женщина, будто бы сотканная из тонкого плетения серебристо-салатовой плазмы… Она – спасла ему жизнь, он – стал главным ламой Бурятии, а в 1995 г. освятил мой дальнейший путь на Земле. Через несколько лет у себя в Киеве я стал заслуженным деятелем культуры братской Бурятии, и с 1997 г. ее древний народ – мой побратим...
Древних слов настой напевный глушит прежние печали:
горловые слышу звуки там, где космоса порог
приподнял полог заветный тайны семизвучной давней,
и сквозь будущие встречи в мир ворвался полубог.
Материнское начало в нем живое отмечало,
отличала в нем живое та космическая даль,
по которой шел он прежде к человеческой надежде
от вселенского истока через горе и печаль.
ДоброБогом человечьим он с грядущим жаждал встречи,
пригубление проведав от душевной теплоты, –
врачеватель и мыслитель, – МироЖитель, НебоЖитель –
он, дорогою идущий, ищет мира доброты.
Он звучит струной вселенной, сам читает мир по нотам,
знает судеб сокровенность и по лоциям планет
он целит людей под небом сам своим душевным потом –
воспарящий, настоящий, чистый, добрый Человек!
Веле Штылвелд: "У сказки седые волосы", г. Киев-1995 г.
7.
Кварцевый нож берет доктор Шварц из кимберлитовых дней неолита,
сколот в пластины, завезенный в Гарц — нож Мессалины! — седым прозелитом.
Правнуком Смерти, потомком Циклопа, и содрогнулась от страха Европа!
Ужас застыл у Европы в крови, и каннибал прорычал: – Не гневи!
Карлы кровавые в пляску пустились – кварцевый нож их целил и кромсал,
дрогнули гены и в ужасе свились – доктор планету безумьем сковал!
Кварцевый нож берёт доктор Шварц, сырокопченой поев колбасы,
фарш трепанаций, равно как и фарс, есть лишь потребность набить под усы.
И процедура, конечно, не нова: каменный нож протыкает мозги –
кварц доктор Шварц загоняет в полову прожитых дней и житейской трухи.
Там же, где Шварцу противится кто-то, в мозг загоняется электродрель –
пломбы от Шварца в мозгах идиотов их превращает в покорных людей.
Люди ли это? Не зомби ли это?! Нож препаратора режет без квот –
он улучшает породу поэтов… официозных – режимов оплот!
Зомби по миру проходят стадами: лобные доли им выскребли прочь!
Кварцевый нож шевелится над нами – каждому доктор желает помочь!
Лоботомию изволите-с? Просто снимем с мозгов перезревших коросту!
Апрель 1993 г., ранее не публиковалось
Вот так постепенно и переходит жизнь к этапу подведения первых итогов или скорее итогов первого пятидесятилетия. В своем усердии я подобен "друзьям фараона" – древнеегипетским скальпини. Только подведя душевный итог, можно продолжать дальше жить… Именно тогда ты начинаешь понимать, что ни прощать, ни наказывать ты не вправе, что не существует ни побед, и поражений, а существует только земной и, увы, конечный творческий путь…
17 июля 2003 года
РЕПОРТЕРСКИЕ САГИ
W
РЕПОРТЕРСКАЯ САГА-1: DON'T WAR – MAKE LOVE!
Господину Зинченко и ТиВи Ко ИНТЕР
Война пришла на ИНТЕР в шоу – канал такой есть на ТиВи.
Вещать готовые полову, живут здесь сытые врали…
Гребут монеты "новостные", ни в чем не ведая стыда…
Идет война! И чаевые там платят кровью иногда.
Не "застеколье", не "шарманка", не продувное шоу-блиц –
кровавых бед чужих изнанка – хлеб репортеров без границ!
Себя накормят! Будь здорова, Отчизна!.. Родина, давай,
вкушай войну – и что в том злого? Хотя и Родина – не рай…
Уже разменяна навечно, и больше в том иного нет:
все больше "в рамках" бесконечных, что было в ранах человечных, –
какой здесь сыщется сюжет? А вот чужая бойня злая:
халва, урюк и пахлава! И сутки "ящик" напрягает:
"Пугайтесь, зрители, ВОЙНА!" Век услащают кровоземом
чужое горе мужики. Как репортерские камзолы
им шьет Воронин пиджаки. В те пиджачки зажаты души.
Не хватит мужичков инфаркт, но подпиджачье злое душит
их яркий некогда талант. Сообщать бы коротко и точно
о многомерности земной, но вдруг война счета им срочно
открыла в банках… за разбой. Хочу я вас понять, ребята,
элита нации, плейгард: информ-пустые аты-баты,
кто их придумал, кто им рад? Погнать войну в телеэфире,
как дважды два, как ё-моё… Афган с Чернобылем забыло
в эфире ТиВи-воронье. Прекрасно знает велеречье,
неплохо знает языки, но нас сдает бесчеловечно,
простых заложников войны… Уже не в первый раз замечен
сей отрывной ажиотаж – он и оплачен, и обмечен,
и от него в крови кураж… Они – команда, телемаги,
они – естественно, легко сминают лозунги и флаги,
но цеховое чтут трико. Для них война – счастливый случай,
лауреатский пьедестал – возносит их все круче, круче
нездешних бед девятый вал.
W
РЕПОРТЕРСКАЯ САГА-2: ТЕЛЕБЛЯНДИЯ
Никосия, Ремасоль –
на душе тревоги соль,
зыбка вязкого экстаза –
супербилдинг Сити Плаза,
ресторан Монте Капутто,
шоу-хау everyday…
Афродита с парашюта
льнёт в ажурную постель.
Что ей в полночь оборваться,
в запределье прежних дней,
чтоб к любимому прижаться
и… к Истории людей
бедой пеною морскою,
обещая Парадиз,
поражая мир мечтою
без таможенных границ!
Всё, что прежде стыло фразой
в сублимации экстаза
оборвалось, но и шут!
Апполон-то – тут как тут.
Фаэтона колесница
над вечерним Кипром мчится
столь стремительно, что вдруг
в простынь сжался парашют.
И в таверне сыто-пьяно
загремели барабаны.
Приударили смычки,
в пляс пустились новички.
А кто прежде знал Богему,
станцевали тарантеллу…
Ликовало старичьё
и прибрежное рачьё.
Я ругался на диване,
весь домашний, не в нирване,
облапошенный опять:
ворковала ТЕЛЕБЛЯНДЬ!
Как она на Кипре была:
пила, ела и кутила,
и потребные мослы
мыла в море до зари.
Озверевшая от счастья,
в нас искала соучастья. –
Телезрители в сердцах
матерились только так!
На мослах девицы этой
нам показана ПЛАНЕТА!
Кто дал право, кто дал власть
в телебляндию попасть?!
W
Написано в 1993 г., но и через десять лет на ИНТЕРе всё то же… ДЕ-ФАКТО: украинское некогда республиканское телевидение плотно превращается в узко групповой и сугубо семейный бизнес, и соответствует вкусам тех, кто выжимает из ТиВи ИНТЕР крепко сбитые информационные миллиарды. Такое крайне узкое русскоязычие скорей бы лучше уступило дорогу государственному двуязычью, освященному когда-нибудь украинскими законодателями…
W
РЕПОРТЕРСКАЯ САГА-3:БЕЙ ГАЗЕТНЫЙ КРИМИНАЛИТЕТ!
(впервые опубликована в газете "Виктория" № 34, март 2001 г., г. Воронеж, Россия, главный редактор: Кисляк Вадим Анатольевич)
Души не ведая поклажу,
иной в газету пишет лажу
и говорит во всю: "Уважь!",
хоть написал он дурь и блажь.
"Фискал исследует Природу
того, как деньги смотрят в воду
иль отражаются в дерьме:
"ты – мне, пахан, а я тебе…!
И будь ты даже Заратуштрой,
тебе, братан, мостить "капустой"
всю хилософию до нет,
иначе сдохнешь без штиблет!"
Несу к редактору статейку.
– Ты хочешь жрать? Сыщи лазейку,
найди слова такие, чтоб
не то, чтоб по лбу, так, чтоб в лоб!
"Братан, пахан…" – уймись ваятель.
Берут на лупу все приятель.
Ты нет? А как же гонорар?
Как не крути, а твой привар!
О чем вещаешь? Что с Природой?!
Ну да, ну есть ещё уродов
толпа, толпище, толпы, сброд –
не всем же жить у райских вод.
Переиначь! Пиши конкретно:
кто воровал и что заметно.
Ты репортер, а не фразер:
"фискал… природа…" – прочь, позер!
Без репортажа нос не суй.
Катись за двери, обалдуй!
Качусь, на выкате глаза,
с души сорвало тормоза,
внимаю фактору удачи –
мне начирикали письмо –
в нем все как есть и не иначе…
Ну, ё-мое!.. Ну-с, ё-моё!
На кучмовозе – тыры-пыры –
домчал до явочной квартиры.
Звонок. Впускают. Морду бьют
и деньги опосля суют.
По морде, стал быть, для острастки –
не те сегодня в мире сказки,
чтоб просто тень да на плетень…
Сперва намордник, после тень.
По морде били для порядка –
у них такая физзарядка:
раз журналист, так получай…
Ну, перед тем, как сесть за чай.
…Щелчок на пленку – компромат,
под носом – устричный салат,
два мужика и три девицы,
и все, как пить, хотят резвиться…
И ты, чуть трезвый, чуть живой,
в салате киснешь головой…
Откис. Отмыли, ублажили,
в постель с кем надо уложили.
Вдруг пробудился "в неглиже",
но грозно рявкнули: "Лежи,
внимай и слушай факты наши –
с утра отпейся простокваши
и напиши, что знать велим:
виновен сторож Никодим.
Он сторожил пустой лабаз.
Лабай, брательник, это раз,
а во-вторых, его пришили.
О том сказать тебе забыли,
а ты узнал! Ощупал труп,
(всю ночь искал, коль ты не глуп,
а коль дурак, тебя найдут,
как Никодима, прямо тут!)…
И отпоют, и откалманят…
Уж лучше знай – всю ночь был занят:
писаньем, поиском и вот…
всплыл Никодим… Такой компот.
Теперь сиди и тарабань,
пока ты конченая пьянь…"
"Осенней ночью у лабаза
упился сторож Никодим.
Он прозевал воров три раза,
и надругались те над ним.
Ничуть не думая, что помер,
они ему налили вновь,
а он откинул дохлый номер,
и в жилах выстудилась кровь".
…– Вот и прекрасно, Заратуштра,
как смело выстроен фактаж,
но, между нами, чтя "капуста",
и на какой вы шли этаж,
и кто поил, и что вы пили?
– А разве шеф уже забыли,
что я вас видел так как есть?!
– Ну, это там, а тут мы здесь.
За ЭТО будет гонорар,
вся фактография – в газете,
а все иное – просто в Лете:
фингал, кошмар, финал, угар…
Ужрались, батенька, намедни.
Пора вам в сауну, дружок,
пока письмо придет к обедне,
а с ним и новый адресок…
Предупреждаю очень строго:
одни лишь факты, ради Бога!
Писать, писать, писать, писать –
вопросов МНЕ не задавать,
а для косметики души –
точите снов карандаши.
Прочь хилософию до нет,
дабы не сдохнуть без штиблет.
г. Киев-2000 г.
1.
Пивные крышечки… Открываешь, а под ними целые миры бестолковых сим-волов – букв, слоганов, призывов. Артефакт удачи на сдачу. Три производи-теля пива: все три бутылки разные – "Сармат", "Оболонь", "Рогань" – под крышечками А-20-Россия: поездка на масленицу.
А ДАЛ БЫ КТО ДВАДЦАТЬ ГРИВЕН НА БЛИНЫ С ЧЕРНОЙ ИКРОЙ!
Я честный ориянский литератор. Платить в "Челентано" 20 гривен за один блин с икрой – недопустимая роскошь. К тому же "стеклотарки" за месяц со-брано ровно на полблина. А вот килограмм муки на старте лета стоил 1 грн. 60 коп, теперь, в разгаре – 2.50. Десяток яиц 2 грн. 60 коп. Килограмм сахара 3 грв., теперь, по милости государственных диверсантов – 3.50, пол-литра кефира 1грн. 40 коп., полкило йодированной соли 1 грн. 10 коп. Полчайной ложечки питьевой соды с уксусом – и я вас буду угощать блинами целую не-делю. Только без черной икры. Но зато со вкусом – с пылу-жару.
Парадоксально. Началось все с пивных крышечек, прикрывавших собой пол-тора литра пива, и никто не видел за этим блинов. За отдельными деревьями не увидать леса…
А мысли в лесах будущей книги. Леса эти еще более ажурны, чем надежды на порцию блинов с черной икрой. Но, в конце концов, и блины, и книгу "проглотят" те, кому они изначально предназначались. Так вот мне, литера-тору, изначально не предназначались блины с черной икрой. Так зачем я пью это дурацкое пиво с пустой надеждой выиграть на довесок поездку в Россию – на масленицу? Этого мне еще не хватало: в России вечно пьяно, холодно и приводной в интимные органы известным демократизатором режим для но-вых иностранцев. Хрена, в Россию я не поеду! Рожей не вышел. В бэу совке полукровки – это как мулаты в Америке. Метисы с мулатами заселили обе Америки, полукровок выселили из СССР на окраины бэу необъятной Отчиз-ны. Очередной режим ЗОНЫ ОСЕДЛОСТИ? Похоже, что да…
2.
Шизы в черных цветах влекут санитаров в белом. Люди в черном – отдыха-ют, а санитары пива не пьют. По вечерам они крушат ребра сумасшедшим и попеременно пьют шину, тот же не разведенный спирт. Симбионты, сплош-ные симбионты: санитары, сумасшедшие, спирт. Чаще медицинский, реже – королевский, который выдают американским коронерам обтирать тамошних "жмуриков". У меня таким же жена пытается обтирать прожженный на зер-кальной металлической глади дешевый псевдогерманский утюг. Братья ки-тайцы стараются… А коронеры не возражают, хотя спирта принципиально не пьют. Поскольку коронеры – не славяне. Вот почему излишки королевского спирта отсылают вагонами в Орияну на допитие здешним литераторам…
Пиво с королевским спиртом жутко урчит и вызывает внутренний метео-ризм. Полный идиотизм, но на таблетки активированного угля денег уже не хватает. Вместо десяти таблеток такого угля литераторы предпочитают сто граммов хамсы. Те же 43 копейки, но уже без черных цветов… А заедать можно отвалами обычного уголька, рассыпанного вдоль бесконечных шпал Юго-Западной железки, бывшего Юго-Западного края, вечной зоны интер-нирования и оседлости изворотливого еврейского интеллекта. Вот это моё! И вообще, это моя ЗОНА, мой ГУЛАГ, моё гетто, моя, черт возьми, Орияна – гетто, зона, ОриянЛАГ… Таким его сделали за последние двенадцать лет на-родные радетели наши…
3.
А ничего бы к пиву "шпикачек" – сосисочек с салом, прожаренных над лес-ным майским костериком. Чегеваре отыщет длинный ивовый прут и всунет в руки, дескать, не сачкуй. И начнут сосисочки эти капать жиром и залупаться, темнея шкурками до самой настоящей африканской чернокожести. Здесь же, сразу за поляной – на отшибе стольной цивилизации – будет бродить бомж и тихо, беззвучно, но, честно, словесно умолять оставить ему бутылочки – не разбивать, не мочится на них в сердцах – во спасения экологии, при традици-онном тушении костерка. Бомж сей – сам знатный эколог. Это его владения от "кошачьего" кладбища до Быковни. Выдай такому форменку лесника, и он сам бы смог водить редкие экскурсии в расстрельный лес. Здесь довоенное киевское инакомыслие расстреливало НКВД, а теперь на окраине этого леса мы прямо на костерке тушим шпикачки на длинных ивовых прутьях и пьем пиво. Много пива. Киев залит пивом всех возможных сортов: от мерзких до самых мерзких, со всякой хренотенью под крышечками и со всякой херней в голове после этого…
Даже у Чегеваре, который гонит камни из почек, парится и пьет безалкоголь-ное пиво, поскольку алкогольных напитков он уже отпил за троих. Странно еще при жизни наблюдать процесс отторжения и перерождения плоти. Вроде бы никто над ним еще не читал молитовок из "Чигай Бардо", а тибетская КНИГА МЕРТВЫХ уже довлеет над ним. Он умер во вчерашних поступках, а все новое рождается в нем нехотя и продвигается трусцой прямо в рас-стрельный лес.
Гражданские браки по своему окончанию обычно перерастают в спаянную крепкую дружбу, даже, скорее, братство – как правда, говорят белорусы, – на росстанях. От простыней до росстаней – одна жизнь, но странно встречать спаянных вчерашних супругов в разных уголках рассторженного нового ми-ра. Чегеваре с нами в лесу занят добротным пожаротушением, а его половина встретится нам вскоре на поэтическом фестивале, где мы вежливо сядем в очередной раз на росстанях сосать каждый свое вино-пиво-сок… И только глаза Чегеваре будут смотреть с печального женского лица известной в Эсен_гэ… журналистки куда-то мимо нас на мимику ушедшего в артпрост-рацию поэта Турова, который в свою очередь будет читать вслух отчаянные стихи исключительно для нанайской поэтессы из Питера, которую мы станем наблюдать только сквозь сплошной пирсинг ее обводов ушей половецко-нанайских…
4.
Бомж таки не выдерживает и подходит. Представляется: – Константин… Или – Григорий. Так ли уж важно. Крепко пахнет мочой, махрой и почему-то "жмурами". Наверное, оттого, что полгода не мыт и циррозная печенка висит в нем на волоске. Он готов благословлять всех и каждого, но от Бемби мы его отгоняем. Славянский бомж к ЖЕНЩИНЕ относится свято, но лучше пусть не относится, а то отнесем и уроем. А жаль. Григорий расторопен, бегло чи-тает за молитовкой приговор, за приговором шутку-балоутку, за балоуткой – вновь молитовку на всяк и про всяк, ловко подбирая бутылки из-под пива и вод, а затем предлагается третьим брандсбойным на тушение костерка.
– Только не сцы с подветренной стороны, Григорий! – требует Чегеваре.
– Ладно, – соглашается рыже облохмаченный Константин. Бемби отходит на тропу возвращения, мы начинаем процесс пожаротушения, заливая остатки костерика пивной мочой и каким-то белесым дождиком из крантеля то ли Григория, то ли Константина. На нем лопнувшие беговые кроссовки с шипа-ми. Сами кроссовки лаковые, некогда белые, шипы – элитно коричневые.
– Чего уставился, литератор? Кроссовочки у меня олимпийские. Сам Валерка Борзов вручал. Пока не наел шайбу на партийно-административных хлебах. Вот кого жизнь отуродовала в наказание тем, кто лезет в админы. Ты пони-маешь, такие барьеры во время забегов с препятствиями брал, а как разо-жрался, превратился в толстый бублик на ножках. А таких спортивных кро-вей, и кроссовки мне подарил... Не свои, правда, казенные, но от души! Я в них, знаешь, какие барьеры брал! Но не на стадионе, – по жизни… Да у меня за плечами целый Барьерный риф! Я и сейчас еще могу, когда хорошо по-жру! Но сегодня я жрал не особо. Одним словам, парни, не жрал. Пока ваша дамочка отошла на тропу возвращения, отбросьте шамное подаяние…
Я без слов развожу печально руками. Съедено все до крошки. Чегеваре ша-рит по карманам – выкурено тоже все. Нет ни фигаськи! Но есть, кажется, мелочь. Копеек тридцать.
– С мира по нитке, голому – член в зад! – С удовольствием крякает бомж и удовлетворенный растворяется рыжей паклей в расстрельных березках.
5.
Бемби и Чегеваре подвинуты со своих ипостасей. Талантливы до безобразия. Позволь им обстоятельства, они разрисовали и этот бы расстрельный подле-сок. Продвинуто, броско, с шагаловским напряжением и сарьяновскими об-водами, с графическими линиями, не хуже чем у Надежды Рушевой и у Геор-гия Малакова. И был бы то удивительный лес! А этот, реальный, – уже не пе-релесок, но еще и не лес. Одним словом, сей подлесок напоминает мне всю нынешнюю ориянскую политику – внутреннюю и внешнюю – одинаково бестолковую и не последовательную. В этом подлеске последовательны только бомжи. Они ждут в кустах у каждой поляны, где возможно хоть ка-кое-нибудь распитие. Пока распитий не наблюдается, они предаются естест-венному ходу жизни: сифилитики страстно совокупляются, христианские схимники бормочут псалмы, а отпетые атеисты тут же между первыми и вто-рыми – с удовольствием испражняются, гадят! Делают это с особым эстети-ческим напряжением, залихвацки исторгая из себя разнообразнейшие звуки и пуки. Мне было бы интересно поближе рассмотреть эту публику. Но побли-же нельзя. Весь этот антропоморфный лесопарк агрессивен и готов передать тебе молитву, сифилис и говно прямо, что называется, в руки. Тропа возвра-щения в город – единственное табуированное здесь место, к которому они стараются не приближаться. Поскольку в подлесок наезжает конный мили-цейский разъезд и выщелкивает их из республики-кущей во всяческие рас-пределители и лепрозории. Но более всего бомжи боятся себя отмыть, пото-му что под хламьем их экспрессивных "кущейных" личин обязательно скры-ваются давнишние трупные пятна. Однажды они уже умерли – для похерив-шего их общества, и теперь очень тихим сообществом продолжают умирать для себя…
Мертвыми их не находят. Свои же "подлесники" сволакивают их трупы без слов в общий братский могильник, густо хлорируя всякое новое упокоившее-ся в местном раю тело перед тем, как присыпать суглинком. Милицейские псы такие могильники не берут. Бедных собак часто и густо рвет, и потому они из служебных тут же превращаются в псин-инвалидов… А это накладно. Служебных псов отправляют сейчас в Ирак, искать ядерные могильники Саддама Хусейна и страхуют на тридцать тысяч баксов каждую собачонку. Ориянских ищеек Интерпол признал лучшими в мире… Они и голову Гон-гадзе давно бы нашли, не сгрызи ее лесные псы-волкодавы с ужасными панк-загривками от африканских гиен. Таких гадин нынче в Орияне тьма-тьмущая. Но бомжей они не грызут, – не переносят на запах: всякий бомж, как живая падаль. Бродящие по лесу мертвецы пугают даже этих страшилищ ориянских радиационных лесов, способных испугать каждого, не излучающего поло-женного в Орияне количества бэр. Мы – уже излучаем, а, значит, нам не страшны и бомжи, и волкодавы. Ни живые, ни мертвые... Тем более они не страшны могильщикам. Вещи покойных сжигают на особых кострах в самых глухих местах, до которых пикникующая братия с бухлом и презервативами, блядями и ружьями не добирается даже автомобилями…
6.
Возвращаемся. От "кошачьего" кладбища следуют "воронки" модернового серебристого цвета. Перед ними милицейское оцепление. Нас останавлива-ют. Требуют представиться, точно назвать свои адреса и уточнить даты рож-дения. Тут же сверяют на переносном милицейском компе и предлагают под-ставить правые руки. Мы в недоумении. Из балончика-пшикалки распыляет-ся бесцветная жидкость. К ней резко прикладывается резиновый штамп. Те-перь мы свободны. Теперь целую неделю можем бродить по лесу и предла-гать бесконечным спецробам сезонного оцепления наши правые руки. На ка-ждом из нас целую неделю будет пылать невидимая отметка: ПЕРЕВІРЕНО.
По перелеску слышны разнообразные глухие крики и стоны. Бомжей и бом-жичек укладывают на землю короткими милицейскими дубинками, затем ду-бинки "санируют" в закрепленных за служебные милицейские пояса специ-альных узких ведерка, и, продезинфицировав "демократизаторы", припеча-тывают к телу еще один "контрольный" разок.
Молча наблюдаем, как нашего знакомого Григория-Константина бьют всех более за роскошный воркующий говорок, пересыщенный матами и право-славными проклятиями на головы муниципальных "чистильщиков".
– Будут теперь на завтрак регулярно жрать шпикачки и умываться! – гордо резюмирует избивший в кровь Григория-Константина ментяра. И тут же до-бавляет, обращаясь к единственному медработнику, крепко наклюкавшемуся перед облавой. – Степанович, разводи йод и дуй к тому рыжему. Там есть че-го поливать…
В "зеленочный" пузырек с медицинским спиртом Степанович нерешительно капает три капли йода. Это тебе не безболезненный йодицерин – придумают же такое. Нет, такая смесь вызывает у пострадавшего острую боль, но только рана при этом выглядит как несвежая. Дескать, сам повредился сердешный. Мы уже далеко, и потому слышим, как Степанович, которому спирту, естест-венно, жалко, пытается укорять костолома.
– Ты, Мыколка, быкивцом бы зря не махал, а то до Быковни весь запас спир-ту изгадим. Кто же тогда тебе, дурню, нальет.
Оцепление белозубо смеется. Весело. Один из серебристых "бобиков" отва-ливает на обратный путь.
– Я плачу за билет! У меня есть тридцать копеек! Отвезите меня до престола Господа нашего! – Орет, не унимаясь, Григорий, разбитый рот которого за-лит йодированным спиртом. Изо рта его попутно летит раскрошившаяся зуб-ная окрошка. К престолу Господа ему остается ехать все меньше и меньше…
7.
Придя домой, отправляюсь жарить блины. Все остальное в мире для меня пе-рестает временно существовать. А что, представьте себе миску, более чем столовую, полуторную, а в ней – пол-литра топленого молока. Щепоть соли, две чайные ложки сахара. Мешаем и ощущаем поскрипывание, до неощути-мости. Затем разбиваем три яйца, и постепенно кромсаем ножом медленно всплывающие желтки. И вот уже желтки потопляемы… Теперь можно смело брать в руку вилку и опять взбивать молочное сусло до легкой коктейльной пены. В миске, правда, еще не брожение, но уже, как говорится, процесс. Да, не забыть бы, полчайной ложечки с пищевой содой… Прямо над суслом за-ливаем ложкой уксуса. Гашенная сода начинает шипеть и пениться, опадая в миску щелочным водопадом. Опять работает вилка, выбивая ритм: тра-та-та… Пачечку ванильного сахара… Тра-та-та… Ориянскую добрячую жмень-ку узбецкого изюма… Тра-та-та… Две столовых ложки манки… Тра-та-та. Лучше три… Тиу-пили, тиу-пили… Вжик! Пять столовых ложек муки… Бум-турум, бум-турум, бум… Уже вязко. Столовая ложка подсолнечного масла… Шмяк-мяк, шмяк-мяк… Нет, жидковато… Еще две-три ложки муки и – шарп-ш-ш, шарп-ш-ш, шарп-шарп-шарп… Хиу-хью, хиу-хью, хиу-хью… Хух! Пальцем в рот… А ничего. Ага! Полрюмочки всеядного коньяка! Поле-зен всем – шлеп! Шлоп-шлоп-шлоп-шлоп… Стоп! Чиркнули спички, разве-ден костерик под сковородкой. Пш-ш! Пыш, поехали!
Разогрев масляный протектор, первый блин комом – пошел… Второй – зна-комым, третий дальней родне, а четвертый – себе, Бемби, Чегеваре, маме, се-бе… Тридцать минут у плиты и – кушать подано! Всем миром, жрать, пожа-луйста!.. Тойбочка у себя в бунгало на колясочке, наша милая троица за сто-лом. Вот, правда, коньячка более нет. Всего в доме и было полчайной ложки да мне немножко… Ровно столько, чтобы прежде выпитое пиво получило бодро-аристократический оттенок легкой летней ужратости, которой все еще нет. Чегеваре уже не пьет, Бемби – еще… Я бы и выпил, но вся наша троица попридержалась этим летом в деньжатах. Вернее, там, где они водятся, именно нас – нет, зато в керамической турке закипает крепкий с сахаром ко-фе. Четыре ложки сахара на три ложечки кофе в полутора стаканах воды. Жуем, пьем, созерцаем, как курит в форточку Чегевара, взгромоздившись на табурет – белый, изящный, ломкий.
Мы галдим, перебивая друг дружку… Жизнь, как говорится, идет…
Никогда не поздно обратиться к своим читателям, а они у меня, – спасибо судьбе, Интернет-ресурсу Поэзия.Ру и Господу, – есть! 24 апреля 2004 года мне исполнится пятьдесят. За эти годы из меня так и не получился приглаженный мурлыка своего новоявленного Отечества, за что, собственно, официозными "поэтами" ОРИЯНЫ я так и не был принят в НСПУ, даже при личной рекомендации (в 1997 г.) покойного Леонида Николаевича Вышеславского – прекрасного русского поэта ХХ-го века, члена НСПУ №2 с 1934 г. и старейшего члена Союза Писателей СССР, убитого в Киеве 22 декабря 2002 г. Вот почему сегодня приходится обращаться к таким же, как я, невеликим людям Земли, к таким же глубоко душевным сущностям нашей планеты. Помогите, пожалуйста, определиться с выбором тех произведений, которые было бы можно издать в юбилейном сборнике, отыщись на то у кого-нибудь деньги. Я хочу, чтобы этот сборник стал любим теми, кто будет помогать в его создании. Возможно, тогда отыщутся и достойные спонсоры. А пока, – меня регулярно читают, и, как видно, кому-то стихи мои интересны, но… Какие мысли вызывают они, какие чувства, – мне, увы, порою неведомо. Пишите, пожалуйста, кратко, но часто. А вдруг– на доверии – и возникнет очередная книга, которую будут зачитывать до дыр…
Мир Вашему дому! А штыл андер вельт! Веле Штылвелд
1.
Вот дом, в котором выбелены стены. В них серебристый маятник привстал
пред обликом не девочки Равенны, взошедшей на тревожный пьедестал.
Под нею – партитура дней вчерашних, над нею – растворились небеса,
а средь небес – заоблачные башни: незримые в них слышны голоса.
Не глоссолалий изгнанных изгоев, с небес сошедших к нам, земным, на миг,
а звуковые, звонкие гобои, сулящие ей счастье без вериг!
Но, чу! Она, не ведая об этом, ступает повседневно в мир забот,
в котором бьётся ранено планета, страна ее, народ ее и род.
2.
Симметрию мира направив на поиск оплаченных рент,
бои принимаем без правил, а души без солнечных лент.
В туманном, бесцветном узоре того, что не стало судьбой,
ныряем в житейское море, где сирый густой благостой.
И там обретаем участье таких же обломовых лет,
и их трехгрошовое счастье, и наше – в три сотни монет.
Смычки намастив канифолью, сживаемся с теми, кто глух. –
Таких не проймешь си-бемолю, таким отсифонило слух.
И все-таки: Моцарт – не Децил, вагон отворяется вдруг,
и к нам выпускает навстречу полсотни бредущих на звук.
Остывшая вечная тризна собой заполняет вокзал:
зловонием тел: – О, Отчизна! – Зловонием душ: – Криминал!
Отмыться б от этого с места, но Моцарт к истерикам глух:
ему, что дефолт без инцеста, ему, что Отчизна, что звук…
3.
Я считаю тайну капель в арифметике дождя.
Арифмометр-дозатор трансформирует шутя
трансурановый подстрочник… Вдруг дозиметра щелчок:
щелк-пощелк душа до точки.… И молчок!
Ритма рванного жалейка выдувает белый шум…
Образ вяжется: – Налей-ка… – Бум!
Украинцы, россияне, белорусы, где ваш Бог?
Эй, восточные славяне, щелк-пощелк!..
…
В вымирающем Полесье отпылал вчерашний век…
В век двенадцатый опали грусть и смех.
Пережив столетий вече, в миг наречье отошло
говорить по-человечьи: – РЕ-МЕ-С-ЛО!!!
Умирает древний говор, вымирает вещий род.
Выпить повод, вздрогнуть повод – мрет народ!
…
Где вчера жила Алеся –щелк-пощелк… И нет Полесья!
Разрыдался бы Куприн… Память – дым!
4.
Африканская закваска на украинских борщах.
Ой, какие детки сказка: жуть и страх!
Трудовые в доску будни у украинских блядей –
от заката до полудня вид мудей!
Упоительно и просто в полный рост
оторвались от погоста… И в разнос!
Украинские стожары, украинский секс…
Вся Европа задрожала… Экс…
Потому что срать в Европу прутся бляди всех мастей,
посылая тихо в жопу бред украинских властей.
На безвластии, в прорухе издрожалась мать-земля
черномазо смотрят внуки на славянские поля…
На славянское раздолье смотрит Азия легко,
Индостан, Вьетнам, афганцы:"Оцень хо!.."
Хоть налево, хоть направо: – Встала в позу – заплати!
Если нищая держава, прочь с пути!
Кто без СПИДа, без обиды, та, естественно, рожай,
чтобы вырваться в Европы… В урожай!
Бесхребетно, бесполезно, без мечты,
наплодили душ болезных я и ты…
Разномастные, простые аки твердь…
помнят Родина, Россия, шепчут: – Смерть!
С этим словом умирают тут и там
триста тысяч проституток по углам. –
Неприкаянных славянок всей земли.–
Мы с тобой их опустили я и ты!
5.
Космофобия… Космо… Гонишь через фибры рваной души!
В абсолютном космизме тонешь, во вселенской страдаешь глуши?
Ах, оставь, да не жрал я "суши", – их японская мать жует.
Дворовые засрали уши: дескать, пьет трудовой народ…
Дескать, к чайнику не случайно прямо пряники в неглиже…
Дескать, мы поимели тайну, а она и не тайна уже…
Дескать, все, что не по тарифу, не по норме, не в трафарет…
Обретает подобье мифа – много текста, а толку нет!
Перехлесты идей и судеб, пересортица прошлых снов –
много разных ослов нас судит, много мелких нарубит дров.
Но не вытравят "неотложку" из затравленных вечеров,
хоть из прожитых дел окрошку настругают за "будь здоров"!
Все расставят легко и просто, как по нотам, по страстным дням:
все восторги душ-переростков предадут на забвенье в хлам!
И получат гранды и баллы, и восторги окрестных дур,
потому что они – ШАКАЛЫ – обретаются в синекур:
Там, где пофиг терзаний сказка, где их сытая ждет фигня,
где по жизни даны отмазка и предательство – воронья…
6.
Он попытается сыграть еще одну игру.
Игра – она ему подстать, – в ней все, что на кону…
Поставит он в один момент в единственное: ВЕРЬ!
Но разобьет судьба на дерть ночного счастья дверь.
И в тирсе высохших минут он вспыхнет без огня,
грошовой страсти шалопут: ягненок, ангел, тля.
Взведен курок, таков оброк с грошового зверька:
он посылает в ствол боек, и не дрожит рука.
Сыграв до точки, до конца мозгами по стене,
оставит в мире труп юнца на память о себе…
7.
Мальчик плыл по синусоиде, зависая на петле.
Суицид не соизволите: мрак на белом полотне.
Он вчера езжал в троллейбусе, он вчера сидел в кафе,
он вчера метался в ребусе, – даст ли жизнь аутодафе?
Он глаза расзанавешивал на велюр роскошных ног:
все сидел и как бы взвешивал: смог бы он или не смог?
Роковое ожидание жизнью больше не горчит:
тощий мальчик, утро раннее – голова в петле торчит…
8.
Я сын остербайтера, внук командира погибшего взвода, я – прошлого ком,
когда-то сказали бы: внук бомбардира – комвзвода советских военных стрелков.
Строчи, пулеметчик! Свинцовые пули прожгли твое сердце – души саркофаг…
В курганах заволжских солдаты уснули, но враг не прошел вглубь степи ни на шаг!
У правды вчерашней – солдат медальоны, у правды грядущей – детей имена,
и внуков сминают в крови батальоны, и правнуки кровью багрят ордена.
Я – сын, внук и правнук, провидец, плейбой… Я – жертвенный агнец, я – бойни изгой.
9.
Отметить и отместь земные боль и месть,
осколки бытия собрать в один ковчег,
в котором – ты и я, как прежде, на века,
а подле, – над землей, – струится черный снег…
Во власти страшных сил, среди духовных зим,
ни слов предположить, ни руки наложить…
Проведаны давно все боли падежи,
и жуткое кино, и Черные Кижи…
Отметить и отместь земные сласть и власть,
равно как в лужу сесть, равно, как выбрать масть
все так же – невпопад, как прежде в домино:
костяшки вроде есть, а ходу не дано.
Не те вчерашних дел грядущие слова…
Что сделать я сумел? Все вымыслы, молва.
10.
Знаменосцем назначу СЕБЯ, ты – СЕБЯ, мы – ДРУГ ДРУГА… И баста!
Нам ли мчаться с тобой за моря – океанское счастье грабастать?
Отовсюду пустые звонки – пересуды Нью-Йорка и Хайфы –
семь колодцев кишкою тонки: в Песах-Тикве, и там – нету кайфа!
Нету "лайфа", любовь не в расчет. У любви ориянские будни –
она тихо по жизни бредет бессловесно-печальною блудней.
Нет знамений, чудес не зови. Ведь, по сути, любовь невесома,
не обхватишь ее, – се ля ви, на подобие снежного кома.
Черный снег у нее на губах, черный смех, черный грех, черный страх…
11.
Мысли крысятся озабочено среди жухлых вчерашних слов.
Дней рачительных червоточина – фраз изжеванных вязкий плов.
Кашевар – пиит незначительный непредвиденно запил вдруг
на окрысках дней изъявительных, к изъявлением внешним глух.
Оторвало его поколение президентов, банкиров рать –
генеральское изъявление, а ему и на то начхать…
Мысли точатся, а не крысятся – кашевар мечтает возвыситься.
У него в башке сленг мечтательный, в междустрочиях шибко матерный…
12:00 20 марта 2003 г.
12.
БАГДАТСКАЯ ПЕСННКА
В Багдаде "все спокойно", а дочь моя в Эйлате –
кровинушка в штафбате чужой большой войны.
А мы с тобой сегодня в домашнем маскхалате,
и буря в нашем доме не ведает вины…
REFRAIN:
И буря в нашем доме не ведает вины.
А, в общем, все не ново – так было, есть и будет:
на нефтяном Клондайке привычная гроза.
Но вновь на всем Востоке пылают в нефти люди,
и нет кому сегодня нажать на тормоза…
REFRAIN:
И нет кому сегодня нажать на тормоза.
Рыдает телефонно дочурка из Эйлата:
– У нас, израэлитов, смешной противогаз:
Бечевки на затылке, на носик – респиратор,
вмиг газ израэлитов волос лишит и глаз…
REFRAIN:
В миг газ израэлитов волос лишит и глаз.
В Багдаде "все спокойно", свечой пылают люди,
С начинкой смертоносной ракеты мчат в Залив.
Иракские снаряды взрываются в пустыне,
и газ несет пустыня в Эйлат и Тель-Авив…
REFRAIN:
И Ад несет пустыня в Эйлат и Тель-Авив.
W
Стихи разных лет: 1992-2003 гг.
1.
Игорю ЧЕРНОВУ
Неустойчивая психика поэта служит почвой для прорастания идей…
ЮНГ
– И где?
МАСЯНЯ
– Хороший поэт не будет сцать у каждого столба…
Василь ДРОБОТ
Эйнштейн, Дзержинский, Атлантида, Лубянка, киевский "Лукьян",
космизм – проверенный, для вида, Чечня, Афган и Татарстан.
Все те же старые идеи – их зачерпнул двадцатый век.
Ряды поэтов поредели, – восстал научный человек.
Он не приходит в одиночку, – за ним тусовка, Интернет…
Клепает он за строчкой строчку – под одобрямс – под трафарет.
2.
Телефакс застыл в тревоге, сжался клавишей пасьянс
тот, в котором чуть о Боге, в остальном же — всё про нас:
на червонец — о разлуке, на пятёрку — о судьбе,
на троячку, в страстной муке: — Мэри, вызови к себе!
3.
МОЙ УИТМЕН
Мой Уитмен – извечный плен того, что создал он, как Эхо
пробило Книгу перемен и опечалило мир смехом
над тем, что следует принять, как Карму траурных столетий...
А на Любовь нельзя пенять сквозь тяжкий груз Тысячелетий.
А на Любовь нельзя пенять — в Любви проведанная сила...
Её пытался я понять, но душу Радугой пробило.
Но подле падших Райских врат росли смоковницы и ивы,
и каждый шёл к себе, назад... Сквозь сущий Ад живой крапивы.
Здесь, средь крапивы тёк Ручей. Он был прохладен и ничей.
Целил он каждого собой... Мой Уитмен – ручей лесной...
4.
Не путешествуйте, Поэты! Пусть путешествуют стихи
по фибрам раненой Планеты, вобравшим Вечные грехи.
Пусть прибывает с Соучастьем за каждой строчкою Молва,
Пусть мир послушает с Согласьем сквозь Душу шедшие Слова...
5.
КОРОЛЕВСКАЯ ПЕСЕНКА
Короли на галёрке, королевы в Нью-Йорке...
Так случилось... Куда нам от себя уходить?!
Не рубцуются раны, – наши годы упрямы,
наша память упряма... Без ВЧЕРА нам не жить.
Короли на галёрке, королевы на сцене.
Так случилось в подкорке, так сложилось в цене...
И взирают на горечь наших дней перемены,
и мельчают измены, и цветы на окне...
Короли на галёрке, королевы в гареме.
Им давно не по теме одиночества груз...
И взрываются в полночи снов диадемы,
и рождают порочный, но крепкий союз...
Королей на галёрке с воспаленьем в подкорке...
Что им делать в Нью-Йорке на стерляжьей икре?!
Короли крайне левы: "Королевы не девы!"
Ото всюду гетеры... Мир марают в дерьме.
6.
С благодарность за учительство УКРАИНСКОМУ ПОЭТУ
Анатолию Кирилловичу Моисеенко…
Две ложечки... Четыре сна... Щемящий запах кофе...
Испили мы с тобой до дна. На дне искали профиль –
сквозь отблеск ночи среди дня на маленьком мольберте
сквозь миг, в котором западня не стала дланью смерти...
7.
ПАМЯТИ ХХ-ОГО ВЕКА…
По ИноРеальности – бреднем... И вот – Криминальный король,
уснувший печально к обедне в мишурном сплетении крон
того, что случалось, бывало, в беспечном смятении Душ.
Пред веком седым покрывалом к ногам опадал Мулен Руж.
8.
АМЕРИКАНСКОЕ СКЕРЦО
Рейгтайм забытого квартала, в котором прежде я не жил –
иных времён двойная гамма: вина и солнца под клавир
ФАНО-расстроенного-ПЬЯНО... Бег чёрных пальцев по снегам
ФОРТО-забытого-ПИАНО, пред коим был от счастья пьян.
Под целлулоидной манишкой скаталось ВРЕМЯ в жировоск.
Холодных шариков отрыжка и хладных губ испитый воск.
И не играет ФОРТО пьяно, и ПИАНИНО не скулит,
и старый НЕГР, отнюдь не рьяно, о прошлом счастье говорит...
Сожгло рейгтаймовое СЕРДЦЕ апериодику эпох.
Опять дожди играют СКЕРЦО. В нём – грустной сказки Эпилог.
27 февраля 1997 г.
9.
ОКТЯБРЬСКИЙ ПРОТОКОЛ
– Алло, к вам звонит вечерняя грусть.
– Боюсь, вы ошиблись... А впрочем, что так, отчего вдруг?..
– Сказать не боюсь: я ваша прямая родня.
– Похоже на глупость, а впрочем... Ну, да!..
Откуда?.. Вот шутка! Беда – одни шутники при обилии драм…
– Печально. Где драмы – хандра.
– Поверьте, милейшая, сам я – не хам,
– Но кто вы?
– Решайте сама!
– Такой вы как все: чуть не ваша, в отлёт, так тут же: “Ату! Фас!! Куси!!!”
А я – только грусть, что однажды войдет, добравшись до вас без такси.
– Уже ль без такси?! Это что за сюжет? Путан я к себе не зову!..
– Вы циник должно быть, тогда, как момент уже набивает канву.
– О чём вы?
– О встрече. Такой переплёт – и грусть и тоска, и печаль...
– Неважный коктейль. Ну, а чай подойдёт?
– Сойдёт, коль зайду невзначай. За чаем с халвой мы обсудим сюжет...
– С вареньем, печеньем... Вдвоём...
– О том, что печаль не читает газет...
– А после на то наплюём.
– И тихо вздремнём после чая в тиши...
– Пусть только не гаснет свеча!
– Ты мой телефон у себя запиши – на сердце, как ритм ча-ча-ча...
– Я скоро приеду, сниму пеньюар.
– Нудизм откровенно по мне.
– Ты только с собой не тащи будуар!
– O’key! Он в твоём портмоне!
10.
Контрактовая площадь: Верхний Вал — Нижний Вал...
Лабиринт переходов... Кто же там не бывал?!
Просит псина "сурьезно" подаяние тут.
И не столь уж курьёзно. У неё не сопрут
рекитёры-кидалы ни рубля, ни копья...
Армянин — славный малый под сачком колпака
поварского, смешного продаёт пирожки
с требухой и горохом. Вмиг потеют очки —
под глазами детины флибустьерский фингал.
Он хозяин той псины, у которой финал
на десятку под вечер... Тут же драп... Косячок.
Курят глупые дети у ворот в бардачок...
11.
Весна идёт по самородку, как первогодка в медсанбат,
давно не пивший пиво с водкой и год не нюхавший девчат.
Весна идёт средь маркитанток в густой сметане среди снов.
В сметанке пляшет Маритана в горячем зареве... Сосков.
12.
На переулках нищеты не подобрать зиме обувки, –
ведь в переулках нищеты – давно тюремные прогулки.
И будь здоров! И носок мир со свищем пьяницы босого.
Ведь переулки нищеты не знают времени иного.
Здесь в распорехах жутких снов бредут босые без портков...
13.
Подземный город виноделов — в усладу новых королей,
но королевам что за дело до вечно пьяных глухарей?
До стариков и сластотерпцев от той эпохи и поры,
когда спиваются с младенцев вырождаются цари.
И принцы крови, и инфанты, и просто своры мужиков...
Какие гибнут в них таланты — царевен скорбных миллион!
14.
МУЧИТЕЛЬНОЕ ЛЕКАРСТВО...
Мужчины придумывают таблетки от боли, а Женщины их вечно пьют...
Женщины верят в таблетки от боли и в то, что Мужчины им лгут!..
15.
Вина спущены в подвалы: здесь покоятся меха.
Древних терпких Вин кристаллы в них оставили века.
Сопоставили легенды, заверстали под обрез
прежних праздников календы да тираний энурез,
да собачие объедки, шутовские каблуки,
да ещё Мечты последки, да дырявые чулки...
Маг чулочный куролесил — дыры камнями латал.
В винных камнях сок из песен для веселья вызревал...
В лунных камнях сок из чресл всяк, кто молод был, желал...
16.
РАЗБАВИВШИМ ВИНО
Водой из Родника земли сырой Вино
Мальчишки развели грешно и мило.
Не надобен ремень... Пустое битиё
не изведёт Историю на мыло...
Они вкушали Новь и пялили глаза
на Будущее... Звёздно-отупело.
В разведенном Вине умаялась Гроза
и Души задремали разомлело.
17.
ОПОХМЕЛЬНОЕ...
А когда мы отходим от наших побед,
наших бед трафарет -крематорий
– Пей цикорий...– упорно твердит мне сосед,
– и включает сто грамм в свой лекторий...
Славы медные трубы ржавеют в траве,
тут же губы, что тянутся выдуть
нашей жизни беспечную, в общем, канву,
только вряд ли что с этого выйдет...
18.
МОЙ АНДРЕЕВСКИЙ СПУСК
1.
Мой Андреевский спуск предложил мне сегодня печаль.
Пью я “Старый нектар” на изломе двадцатого века.
Здесь уехал трамвай, уносящийся в гулкую даль.
На изломе судьбы здесь печаль обрела человека.
Я пью “Старый нектар” по законам Судьбы естества.
Нет во мне мотовства. Ну какой же я к чёрту транжира?
Где-то рядом грохочут, в депо уходя поезда...
Я прощаю им мир, по которому плачут кумиры.
2.
Мой извозчик заныл заунывный всегдашний мотив:
“Не поеду и всё!.. Пропади оно пропадом в студень”.
Я теперь без мечты: отшумел, отбуял, отлюбил,
хоть на стрелках Судьбы только тронулся в сумерки полдень.
Мой Андреевский спуск, ты мой вечный ворчун и Морфей.
В инкарнацию Слов прорастают густые морщины.
По булыжникам лет, по брусчатке пустых площадей
по тебе пробрели Атлантиды седой исполины.
1.
ШЛЯПНЫХ ДЕЛ МАСТЕРА
Шляпных дел мастера, наступает пора перейти на сезон киверов,
на гусарскую честь, бросив в сторону лесть – в отголоски вчерашних пиров.
В отголосках судьбы кружевную хандру очень трудно и нудно тачать.
Шляпных дел мастера, золотую канву не всегда так легко замечать.
Что Болванщик – дурак, так и тот носит фрак, а не то, чтобы френч и жилет.
Но без шляпы, какой же он, собственно, франт, хоть и имеет усы и лорнет?!.
Шляпных дел мастера, золотую канву не пришлёпнуть к бесшляпной башке,
как пустой голове не добавить молву, мол, избыток мозгов в гребешке.
2.
Отблеск, оттиск, злой оскал – обескрыленный, отпетый,
отчужденных снов отвал оползает в волчьи Леты...
Акварели антураж на излучине Эпохи –
Арлекинский эпатаж, а вокруг – чумные лохи!..
Злая исповедь в Аду дребезжит вчерашним жалом.
Я, как видно, не в ладу с тем, что жизнь зовет Вокзалом...
Поезд тронулся, прощай этот мир под чёрным крепом!..
Вслед доносится: “Банзай!” – Гадко, бравурно, нелепо.
3.
Осень в ритмах прошедшего лета. Дождь смывает волос пробор.
Не стреляются из пистолетов Чау-Чау и Пифагор.
Сонька врала, божась на "кучки" - до получки не доживёт!..
Вся в брильянтах сегодня, сучка – с золотишка и жрёт, и пьёт.
Ей бы в Зону греметь в финале, а оттуда – лететь в Тартар!
Обкорнали нас, ободрали... Вот так осень – таков Финал!
4.
Есть Твердь души, с которой не в ладу трибуны НЮ и голые террасы,
которыми, идя на поводу, бредут сквозь дни земные папуасы,
живущие в бетонных теремах, ковровыми на ощупь и на сдачу,
среди зимовий Душ — на островах затерянных не-Бог-весть-где в придачу.
Бородками подпиленных ключей, подогнанных под шаткие запоры
пустых речей, в обличье трепачей, в мир вышли политические воры –
с молитвами и клятвами на час, обыденно-невыдуманной сворой
урвавших Власть – Халифами средь нас, они лишают нас земной опоры.
Молитвами забиты нужники, в которых прозябать велят поэтам,
поскольку свор потребных должники им рты прикрыть велят еще при этом…
Играет сардонический секстет, гремит с утра до вечера упруго
среди забытых напрочь кинолент, где человек был человеку Другом.
5.
Фильмы пропитаны веком. В ауре фильмов – боль.
В каждой вчерашней вехе – ненависть, грусть, любовь.
Прежние лицедеи – в матрицах Атлантид –
звёзды и корифеи канули в прошлый миг.
Там, где уютно, веско и безо всяких бед
фильмов грядущих фрески ищут земных побед.
Ищут удачи, славы, мечут оттенки лжи
той, что сердец отвалы, вырвет на куртажи.
И витражи расквасит, и оборвёт фальцет...
Странные лет оправы выправит грум-пинцет.
И передаст по праву в будущее Ух-Ты
диких восторгов лаву зрителей всей земли.
6.
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ
ИННОКЕНТИЯ СМОКТУНОВСКОГО.
Помоги себе сам в миражах океаньих...
Над холстом паутин тёплый солнечный бриз...
Твой Кумир отошёл от просторов печальных –
Он наверно обрёл неземной Парадиз...
Помоги себе сам в алетерной осанке,
зацепившись за ветвь нерасцвевшего дня...
Мир Мечты златоглав... Стань подобен приманке...
Вдруг и клюнет Мечта вне разбор... Как родня!..
Твой кумир — в синем шарфе старик величавый
прикрывает свой рот крупным красным платком...
Ты его не ищи... Он прошёл через залу,
незаметно упав в здешний мир лепестком.
По Судьбе прокатился скользящийся недуг.
Помоги себе сам без нелепых потуг
Что поделаешь... Вдруг, понимает и недруг,
чей светильник Души во Вселенной потух.
Помоги себе сам, хоть бы в несколько строк,
даже если они – твой последний глоток!..
7.
В метро мы едем в сгустках лжи. Везу пирожные в пакете.
А над пакетом зло кружит, змеясь в гадливом трафарете...
Возьми пирожных для того, кто их так любит, для малышки…
– Спасибо, выросла давно, сама уже читает книжки.
Не только сказки для детей. Но и для взрослых мал-помалу.
Там про таких, как ты, людей слова есть горькие... И главы...
И даже слёзы между строк. Урюк прокис, изюм промок...
8.
На первом плане — компоновка. Уж если только бы писать...
А так, извечна лет уловка, — над экстрадицией порхать...
Над депортацией из лужи. Над департаментом добра,
над экстремальным злом к тому же, витают нити серебра...
Витают адские пружины под корень выбритых волос.
Стареют сильные мужчины, седеют мудрые – без слёз.
Над девальвацией любви витают ангелы в крови.
9.
Она – Сирена! Стоп, наитье! Она – Сирена, чёрт возьми!
Такое странное открытье на непроторенном пути.
Она готова спеть, и свежесть свою раздать по адресам.
Она собой питает нежность, в ней — зуд бежит по волосам.
Она – восходит к предыстокам всегдашней памяти моей.
Она – пытает биотоком, она – лишает якорей.
Она питает душу сном, с ней тело выброшу на слом.
10.
Антирэкетный шум агрессивных старух, апелляция тех, кто весомо скулит...
На цветаевском рынке сто тысяч прорух: Обдираловки зуд, отсекающей стыд.
Я по рынку шатаюсь вольготно вполне – мне не надо копить на сто лет закрома.
Тяпнул сотку, и, ладно, – доволен вдвойне, что такого, как я не достала сума.
Что не пал я на глянец троещенских луж, что просить не пришлось подаяние мне,
что привык на развилке придавленных душ я не выть при луне...
11.
Возымеет должное не злато, — укротит иллюзии не ложь.
И душа воздаст судьбе крылато, и судьба уймёт былую дрожь.
Всё, что было прежде одиозно, односложно выкажет себя:
в мир войдёт шлепком неосторожно, лужицу под небом возлюбя.
Всё пройдёт... Пойдёт от изначала утренняя сказка моросить.
К каждому дворовому причалу дворники протянут счастья нить.
Каждая где лужица, где клякса утренней неспетости земной
обретёт себя, уже не вакса, а весенний дождик проливной.
12.
Покойника держи в ногах, а жизнь хватай за холку,
и вырывай из сердца страх, как злобную иголку!
13.
Гримасы старых царедворцев у Лукоморья прошлых лет
вдруг вместо чистого колодца свели всех нас в большой клозет...
14.
В миры идут идеи, которых и не ждал.
Пыхтел над ними, зрея, а вышел драгметалл.
Кристаллы самоцветов просыпались в миры,
в которых прежде света не ведали умы…
Теперь же всякий умник терзает почем зря
Вчерашних дел подстрочник в листках календаря…
15.
Доза домового, допинг домового –
Он не смял жаркое, корочку он съел.
Так не будь столь жадным – глупо бестолково,
и подбрось картошки, чтоб он чуть подъел!
Он срыгнет случайно золотишко в кубок,
он нальет, братишка, сладкого вина…
Улыбнись невинно, коль не полудурок,
получи подарков от него сполна!
А как сядешь в лужу, мокрую к тому же,
Не кричи надрывно, – вляпался и все…
Брось ему окурок, коль не полудурок.
И получишь денег много за него!..
16.
Первый осенний дождь – терция скорых зим
смоет печаль и ложь, Вытравит горький сплин…
17.
Поэт, накорми холодильник,
Пока еще теплится жизнь…
18.
Три братца-полуночника зашли на чебуреки,
а жены их на кухоньке подались в хлебопеки.
Но мне жена оладушек на кухне не спекла,
и ем я привокзальные облатки из фуфла.
А братцы чебуреками закусывают сочно,
послать бы их по матушке – ведь время неурочно.
Послать бы их по батюшке, но я не логопед,
а вдруг поймут неправильно и вышвырнут в кювет!
А продавец горчичников и липового чая
польет меня из чайника во имя урожая.
И возрасту я колосом, и рассмотрюсь окрест,
и возведу из глупостей житейских Эверест!
19.
Иисус Христос ушел в иные страны, а нам оставил заповедь: «Аксцись!»
И мчись через моря и океаны в иную гутаперчивую жизнь…
1997-2003 гг.
ПЕРЕЧИТЫВАЯ АЛЕКСАНДРА КАБАНОВА…
(дружеские пародии)
1.
Ослик Бродский на Атланте, что служил морпехом,
всем втирает о таланте, ну а сам, – приехал.
2.
Размеженных ножек проходчик вкушает гранатовый сок, –
сей замысел прям и доходчив – слабать для тусовки стишок.
Забацать его под аккорды, а ножки оставить, уйти –
не стыдно, не гордо, не лорды! – прочтут: ножки им по пути!
3.
Планеры нынче парят над Ордынкой, а от пилотов разит чесноком –
белая зависть седеющей льдинкой падает камнем из-под облаков.
И пробивает безногие пятна – мокро, растаявши, серо и ватно…
4.
На полках сидит Муракими со всех магазинов глядит,
как в Киеве месят ногами того, кто об Бога – пиит.
Текила с японцем распита, теперь, брат, и он не герой –
японское сердце разбито упорной славянской башкой!
5.
Не попасть в рукав под солнцем, Маргарита тянет эль,
и не ведает, зараза, что она восторгов цель…
А над щелью пропорхают альпинисты, вниз кружа –
альпеншток презервативов свит подобием ужа…
…И СЕБЯ
1.
В нас нет жиров инопородных – мы все из прошлого, как есть,
до тех наитий благородных, во зло которым лесть и спесь,
и надругательство над чудом, и надувательство иных,
всех тех, кто шел невесть откуда, чтоб подравняться под святых…
.
А мы святителей не знали, а мы, да что там говорить…
Нательный крест к душе прижали, и как смогли, сумели жить…
Без тех миров иноприродных, о коих столько говорят…
И бродят тени в благородных, сминая будней маскарад…
2.
Осторожно всем с терцией орденопросной, жалкой трудягой и бабой несносной,
горькой сквалыгой, отпетой до нет, ей-то: что орден, что ордена нет…
Ей наплевать на забавы кретинов: орденский зуд перезревшей путиной
давит на почки, ширяет мозги… Ба-бу бы!.. Орден бы!!. Сдохнуть с тоски…
.
В кавалергарде державы тряпичной орден – управа на тех, кто безличный…
Сонм негодяев при множестве блях – шут или плут, а одно, – в орденах!
Крестики, нолики, бляшечки, ромбы… Тромбы державы, где жители – зомби.
3.
Декамероновские краски затопчут в лужах воробьи,
и, прибодрясь от этой встряски, осоловеют от любви.
И оробеют крысоловы не крыс ловить, а серых птах,
поскольку вымрут птицеловы на синусоидных пирах…
.
И оголтелые от счастья соитий птичьих и щедрот,
они потребуют участья и всяк судьбу свою найдет…
Средь серых птах и обратиться в парящих по небу пичуг.
Кто в них прольется, тот продлиться и средь птенцов воспрянет вдруг,
.
и закричит по-человечьи: – Не надо небо отнимать
у всех щебечущих наречий… Доколе птиц нам донимать!
Доколе жить нам под некроном, под покрывалом суеты,
и быть пичужным камертоном в земном безветрии судьбы.
4.
Потею в розовом экстазе и низвергаю либидо...
Макушка лета в метастазе и пройден путь мой ОТ и ДО.
Меня не судят как поэта, меня не вытрясет молва.
Я сам в себе ищу ответа на опоздавшие слова.
.
Я – ортодокс своих ошибок. Я – рифмоплёт и изувер,
в себе не знающий подпиток на сопределе ложных схем
того, что выбралось и движет судьбой, наитием, мечтой...
Меня телок невинный лижет – ребёнок, девочка, изгой...
.
Сжигаю в розовом экстазе я юной блудницы лобок,
и тот, в пунцовой метафазе, взрывает айсберг между ног!
Какая чушь – на кромке лета собачить глупые стихи!
Устал я, братцы, быть поэтом под кровом разовой молвы.
.
Я скрыт от Прошлого – забралом, я срыт от Будущего – сном:
его легчайшим покрывалом – туманной проседи жнивьём.
5.
Старые царедворцы нового короля ищут место у трона, головы прочь ломя,
выкривив лиц гримасы в пряники-атташе,
давят житейской массой тех, кто остыл в душе...
тех, кто поддался с лёту, тех, кто на плахи встал —
головы их в корзины старый палач корнал...
Старые царедворцы нового короля ищут в души колодце истины ментик зря.
.
Умер один правитель, правит, поди, иной
истинный небожитель с устричной головой.
6.
Традиции Списка хранили в спецхране, туда заносили прижатых к Стене.
Их лица мелькали на фотоэкране, чтоб после без писка исчезнуть в огне...
На фоне эпохи зернистые крохи стыкались с оркестром усопших навек —
на каждую фотку змеистые строки и пулею лоб рассекал между век!
.
В традиции Списка — отсутствие риска, легко истреблять созерцающих сны:
чуть только возникнет однажды приписка, пора, мол, в расход... И прощай без весны!..
И только немногие, Списка не зная, не стали плодами его урожая.
7.
Разбив голову о серпантин, вгрызаемся в век ХХI-й,
Катона младшего позабыв, не вспоров себе животы.
Киев нынче не Рим — не напрягаем нервы:
Мы давно перешли блеф-сакральность мечты.
8.
Вгрызаемся в век ХXI-й, Врыхляемся в век ХХI-й,
Врываемся в век ХХI-й... Кто как... Прохиндеи и стервы...
.
Нам Римских хроник не читать, выкладывая на стол
кишек бугристую печать годков на новых сто...
.
Мы исповедуем весну. Нас лечат свиристели...
Под пенье этих птиц во сне – мы верим — кто во что...
.
Лежим в постельном уголке, икая понемножку, —
кто в доску сыт, кто в доску пьян, кто, вызвав неотложку...
9.
Глотки, встроенные в ветер, пьют свободу глотками
новых тысячелетий, тайны сжав облаками...
Словно в вязких ладонях время выбрало квоты —
соль земли с проворотом смяли трубные ноты...
10.
А мы прошли за Иордан, — нас жизнь вела.
Кто выбрал путь, тому был дан сквозь плевела
великий план — за Иордан — пронзает зор,
славянской вязи письмена — судьбы узор.
.
У предков — истина в крови, у нас — в душе,
немые храмы на крови скорбят в клише...
Вселенский план — кто вышел в сан,
тот выбрал зов... кто мудрость звал,
.
тот выбил сам из вещих слов...
Кто верит в зов, кто верит в сов,
кто верит в сны... Но мы не совы —
нам дожить бы до весны!
.
Да, мы — не совы, что сычать нам на судьбу?
Великий труд — души улов у нас на лбу.
11.
Кусают ангелы за грудь — не продышать, не продохнуть...
12.
Молекулы снов растормошенной ночью
под утро связались в волшебную нить.
И каждый, кто жил на земле бестолочью,
сумел безобразно легко воспарить...
13.
Застоявшийся октябрь в январе
застоявшийся октябрь в декабре...
Открывается ключами января
перекличка всего прошлого в себе.
14.
Три поющих звёзды из созвездия Девы
совместим на двоих... и умчимся в полёт!
Старых песен вошли в нас с тобою напевы
и сожгли наши души без слов и без нот.
15.
Голубых кровей в стране хватает,
не хватает тихих сизарей.
Души в небо чьи-то отлетают, —
не ищи в них сизых голубей.
16.
Ночные трубы рвали звёзды — гремел межзвёздный барабан.
Вминали люди лет борозды в сплошных безвучий океан...
17.
Когда корсары звёздных трасс умчаться вновь в рассветы,
в которых не отыщут нас — воскреснут снов сюжеты...
18.
А в ней столько пудов, как во мне килограммов...
и она причитает без всяких кручин:
“Этот крем от морщин, этот крем весь до грамма —
от мужчин, мужиков... и житейских пучин!”
Дневникушки,1997-2003 гг.
1.
РОЖДЕНИЕ АВРОРЫ
Неликвиды Звуков выбиты с набора. Подмастерья споро складывают кассы.
Шепчет старый Мастер: “Подрастает Лора... Боже мой, как прытки нынче ловеласы!”
Отмывают Звуки мальчики-плебеи горными рожками тропами лесными,
где Единороги, знать, что ротозеи, бродят подле Лоры, Звуками ранимы.
Жрец же Оро-Оло тронул Лоре кудри: – Спрячь под диадему девичью беспечность.
– Старого атланта прорицанья трудны. – Ты уже не Дева, а седая Вечность.
Как это не страшно, верь тому, что слышишь: гибнет Атлантида! – молвил Оро-Оло.
– Мальчики... О, дети! В мир их страсти впишешь в сумерках Державы и родится... Слово!
– Я хочу изведать Материнства силу! – Нет, увы, не станешь Матерью атлантов,
но наступит Завтра. Ты пройдешь по илу брошенного мира в Море бриллиантов.
И прольются слёзы в сток Тысячелетий, и родятся грёзы, и родятся Люди...
Впрочем, не атланты в Радуге столетий в будущем восстанут, там, где нас забудут.
Ты отдай им Слово и роди Эпохи, ты отдай им Горечь и прими Прощенье.
Ты отныне – вечна! Хорошо ли, плохо... Выбор сделан, Лора, в муках озаренья.
Для Землян, что будут, ты взойдёшь Авророй, юной и прекрасной солнечной Мечтою.
Кто бы не пытался сделать тебя Лорой, станет диадема для него чертою.
Но и ты не сможешь диадему эту снять с себя отныне. Замысел свершился!
– Значит я Богиня? – Да, как видно Это... – А Единороги? – Мир их растворился…
в водах океанов... – А мальчишки Эти знали То, что будет?.. – Знали и молчали,
но тебя Богиней выбрали как Дети, те, что на рассвете Чудо повстречали.
– Что же мне сегодня хоронить вас, Братья? – Помяни, сестрёнка, мы уходим в Небо –
в подПространстве срезал Хаоса безладье мудрый Оро-Оло корочкою Хлеба.
Миг и растворимся мы за Горизонтом, и угаснут Судьбы, и взойдут Рассветы.
Ты одна, сестрёнка, станешь нашим Зондом раненной однажды Утренней планеты.
Мы уже ступили Шаг за Мирозданье. Мы тебя любили! Лора, до свиданья!..
2.
BABILON
В кулаки заплетены кинжалы, в кушаки завёрнуты стихи.
Леденящий ветер острым жалом обрезает крылья у Земли.
На Земле, на торжище несладком городят земляне Бабилон:
бёдра в допришествующих тряпках, тяпок гул во множестве колонн.
Зуд племён идёт разноязыких. Вдоль дорог – халупок грязный вид:
глинобитных мазанок безликих, из которых смрад и вонь летит.
Маяться плуты, бродяги, воры – мерзкие достались времена!
Клинописью выбиты законы... Рябь клинков, тогда как голова
лишь одна – на праздник и злодейство, лишь одна – на беды и мечты.
Узников казнённых ротозейство – мудрецов печальные персты.
Дивных слов последняя отрада, Вальтасар в отчаянном бреду.
Даже он хлебнул от жизни яда, у поступков злых на поводу.
Оторвались тени от забора, расплескав нектар беспутных душ.
Бродят в мире призраки раздора, шепчут Бабилону: “Грешен уж!
Согреши и впредь, греши, обиды в том тебе не будет и стыда...
Что тебе сады Семирамиды. Падший ты и в том твоя беда!”
Уголья сожженных слов – кручина, распри подзаборные – раздор.
Узников со стен швыряет чинно блудный пёс – развратный Бабилон.
Кто они, украдшие не злато, кто они, познавшие слова,
знавшие пришествия Пилата, так и не принявшие Христа...
Все они в душевной метастазе прокляли заведомую ложь.
Бабилон, решайся Бога ради! Отпусти их, слышишь, ты умрёшь!
А они пройдут века и веды, на кострах пылая как в аду,
пересилят ненависть и беды у судьбы своей на поводу.
Их язык атланты создавали, ради тех, кто будет впереди.
Это им завещаны скрижали, а тебе – лишь мёртвые следы.
Смутные событий кривотолки упорхнут на небо – в райский сад.
Позади угроз пустых осколки, впереди историй термояд.
Узники сгорят в бреду кровавом, висельникам вырвут языки...
Бабилон, веков седых анклавы рвут землян оглохших кадыки.
Миг гортанных говоров нездешних – Бабилон ста тысяч языков
растворился в прах деяний грешных, навсегда простив своих рабов.
1992-2002 гг.
1.
Был вечер полнолунья в октябре. Шла ночь вдоль кромки берега, к пещерам,
вторя гримасам морлоков, химерам, затеявшим нелепую игру...
В канун сверхсусветного костра, в котором оживали блики ночи,
капризные, как крошки-”тамогочи”, орущие и в холод и в жару.
Игру в жару на капище Любви в миг затевали вымышлено страхи.
От них в душе являлись тени плахи, в кровавую срываясь чехарду...
И стыла кровь. И леденил октябрь седые стены вымерзших пещер.
Здесь прежде, говорят, когда-то встарь народ жил камнетёсов древних Стел.
На них свои оставив письмена, исчез он, как иные племена...
2.
Я долго рылся в памяти веков, чтоб отыскать в штрихах тысячелетий
подобие начертанных клинков и пиктограмм, поющих на рассвете –
танцующих, парящих в круговерть: любовь, рожденье, подвиги и смерть...
Предвестие, предвиденье, притык!.. И вдруг я понял древних Стел язык…
Их было пять, восставленных в кольцо, но время уронило их клинки.
Хоть в шрамах было каждое лицо, но я прочёл их пальцами руки:
ощупал, ужаснулся, осознал – их было шесть. О том я вдруг узнал…
Шестая Стела вывезена прочь в такую же октябрьскую ночь.
Шесть тысяч лет, а может быть и семь о ней атланты говорили всем
до прежде жившим в прошлые века. Она летать учила в облака,
в заоблачном парить небесном сне и сутью пробуждаться на Земле…
Её низвергли именем Богов в ущелье Невозвратных Иноков.
3.
На первой Стеле был начертан путь. Ни звёздам, ни Земле не отвернуть,
ни человеку от его судьбы на тропах древней матери Земли.
На том пути, потерянном теперь, когда-то были истина и цель –
в нём значимы и Корень и Полёт, поскольку КорнеКрыл был древний род.
Парить и возвращаться в тот же мир, где был рождён и значим, и любим,
казалось надлежащим и святым, но оказалось тягостно иным...
Полёт давал свободу и мечту, Земля же – только вящую тюрьму,
где сытость и традиции веков – их ритуал – блажили стариков.
А молодым, хоть камнем прочь с небес, поскольку на земле их интерес
сжимался до отчаянных минут: творить зло-ритуал житейских пут.
И вот однажды было решено назвать планету мрачным словом “Дно”,
и никогда не возвращаться вновь в один предел. А, значит, прочь Любовь...
А, значит, прочь и значимость и честь… – Входили в моду подлость, лесть и месть.
И крики вместо мудрых рвали слов гортани КорнеКрылых дураков…
4.
Вторая Стела – прерванный полёт того, кому и сердце выжег лёд,
не выстудил, а в камень обратил. И пали оземь тысячи гордынь.
И встали, ощетинившись в штыки, и пали под клыками старики,
что так держались Неба и Корней, что и сражались во сто крат сильней.
Но корни пересилили своё, а крылья обломило вороньё...
И встали те, кто выжил после бед, и дали свой отчаянный обет:
врубиться в скалы, сокрушить гранит, и там найти спокойствие средь скит.
А крылья, что? В пещерах для чего?.. В пещерах – корни, в небе – вороньё.
И было решено отныне: впредь бескрыло в небо более не сметь
глядеть и даже думать – не мечтать, о том, что можно заново летать.
Не стало КорнеКрылых на земле. Пещеры глубже вниз влекли к себе…
И в тех пещерах вызрел ритуал – бросать Крылатых в пропасть, в дар Богам...
А Окрылённых предавать огню во имя корнесытых в том аду.
Во имя корнечванства, корнезла вгрызались в землю корнеплемена…
А у Крылатых вызрели вожди: орлиный профиль – милости не жди,
но все иные – стаи воронья без родины, без чести... За моря
умчались добывать крылатых жён, тогда как каждый сердцем прокажён –
давно уже был камнем средь камней, и жён себе сыскали каменей,
чем те же камни – твёрже во сто крат, чем Третья Стела у пещерных врат.
И жёны им рождали камнепад: в нём всякий гиб, кто прежде был крылат.
5.
Начертана на третьей Стеле боль, о тех, кто пал, презрев в себе любовь.
И эта Стела так же, как и две, что прежде оставались на земле,
застыла укоризной на века с бескрылым ликом горе-маяка…
И сей маяк мерцал в холодной мгле безверием плывущим вдалеке...
Четвёртой Стелы трепетный язык вдруг рассказал о том, как средь пещер
внезапно был отрыт ужасный рык – то ангел Смерти вышел на людей.
Он жил во чреве матери-Земли, пока гранит не вскрыли горбыли
упорных кирок, заступов и рук, и в мир явился сатанинский дух.
Он разметал над всей планетой дым, с ним вырвался огонь земных глубин,
и выжгло небо раненное золь, сжигая в ней пещер священных боль…
Крылатые упали подле тех, чьи Корни выжег в небо адский смех
Титанов зла, восставших из земли. Две расы вмиг Титаны погребли.
И начертали властно на скале: “Да будет Стела памяти беде –
Четвёртая с проклятием вовек: беду навлёк на Землю человек –
и тот, кто в чванстве Корни теребил, и тот, кто камнем по небу Парил.
Один – самовлюблённый самоед, другой – его приятель, камневед,
паривший ради каменной мечты, среди Камней сыскать себе черты
супруги, половины... В том и зло. Погибли оба – всем не повезло…
6.
На пятой Стеле те, кто выжил, вновь воспели Атлантиду и любовь.
Но более не пели о Корнях, ни слова не сказав и о Крылах,
сообщали просто – вновь пришла Любовь, Титаны зла уснули в пепле снов,
остывшем на планете после зла, и вновь пришли и радость, и весна...
Но вновь пришла допытливость: А как парили в прошлом КорнеКрылы – всяк?!.
И как это у них случались вдруг: и Корни и Парение – без мук...
– Без мук ли?.. Нет! – решил мудрейший Жрец. И притчи сей начертан был конец…
Призвали Человечество в истцы.... Да толку в том - оборваны концы...
7.
Шестую Стелу высекли к утру, о том, как научиться жить в миру,
чтоб и Парить и Корни соблюсти и прирастать и праведно вести
и всякое иное о добре, о той далёкой, в общем-то поре,
когда пять Стел восстали – боль и плач... И молвил Жрец: – История-палач!
И, предрекая будущее в том, библейские Гоморру и Содом
и Мохенджаро с сотней Хиросим, Чернобыль и столетия руин,
он приказал разрушить монумент. Был выполнен приказ в один момент.
И камни те раздали мудрецы любителям отыскивать концы
шарадам, пиктограммам... И с тех пор их ищут чудаки,
и до сих пор – судачат, убеждают, спорят, лгут, что Стелы те однажды оживут...
Все шесть. И всё воротит на своё: в пещеры вновь стечётся вороньё,
и вновь возникнет страшный катаклизм... Вот так-то, мать-История, держись!
© Веле Штылвелд. Санитарная зона.
(Книга душевной осени киевского поэта), г. Киев – 1998 г.
1.
Пиар печального сезона – объели устрицы клаксон –
где не хватило им озона, клаксон повел на обертон.
И глаз лучистые подтяжки изъели женских лиц паштет,
и душ покрученные плашки сорвали прошлый пиетет.
И разговорная бравада перелопачивает СПАМ,
на полигоне слов – не надо! – взорвался ядерный бедлам
Своя Невада многоточий и Оклахома запятых,
и мир, который полномочен уполномочивать живых!
2.
В четверть обертона лгут полутона.
Грустные мадонны вяжут у окна.
За окном – столетья, под окном – цветы.
Новь тысячелетья в смальте доброты.
В спазме доброхоты мечутся икрой –
им урвать охота праздник неземной.
Тягостные лица, камерный финал:
на душе – зарница, а в душе – провал.
Високосно небо пенится в глаза:
– ЗРЕЛИЩА И ХЛЕБА! – Слышны голоса…
3.
Древо Жизни и Древо Знания – три печали да две тоски…
От Любви идет покаяние, а провидцам – стирай носки.
А ростки переплетенных вечно двух Деревьев сжимают глас.
И живем мы порой бессердечно, а порою не любят нас.
И из веток священных скинию мастерим впопыхах в саду,
там, где оба дерева в инеи индевеют в земном бреду.
Им и холодно, и неведомо: что к чему – отчего – зачем?
Древо Жизни не знает, где оно? Древо Знания знает с кем!
Оба дерева извиваются на лучистых земных корнях.
Оба кронами поклоняются – Богу ль, вечности ль, просто ль так?
4.
Шлагбаум ночи подыскал слова и повелел мне сон читать предлинный,
как свиток древний Магелат Эстер – Эсфирь, и та явилась бабой Фирой –
прабабкою моей. Давным-давно, лет сорок, как ее похоронили,
она зашла за мною в этот сон, смотря с икон, увы, не иудейских,
(икон не признавали иудеи), и предложила мне пожить еще
лет двадцать пять. Затем придет вторично: забрать – освободить меня и мир…
5.
Расторможенные строчки давних слов не допишет жизнь до точки без основ
прежде ведомого пламени любви, бесконтрольного, в котором: не урви,
не ужми, не умыкни, не угадай, но в котором есть извечно Ад и Рай…
Райских птиц давно пленили егеря, а химеры умотались за моря, –
строить Ад по новым меркам – под себя! Нам любви оставив вечной якоря
в той земле, где мы родились и живем… Ад и Рай мы по прописке узнаем!
6.
В книжной лавке аптекарь весы позабыл. И ушел, не прощаясь,
усмехаясь лукаво в усы, – дескать, знаю, что сделал, – не каюсь!
Дескать, взвесьте на фунт чепухи, а на два – незатейливых грез,
и получите – чудо-стихи с эликсиром от горя и слез.
А потом – по полстрочки, по чуть, по чуть-чуть, по чуть-чуточке – бац!
Вы отыщете правильный путь, и достигните счастья не раз…
Ведь на взвешенной мерке весов каждой буковке будет дана
необъятная мера часов – парадигма любви и огня.
7.
Вот опять оступаются в сторону, вот опять опускаются ниц
полуангелы, полувороны, человечьих не зная лиц…
Ни старушечьих, ни младенческих, ни отверженных, ни святых,
ни рождающих в муках, – женских, ни чужих и ни дорогих…
Полуангелы, полувороны, им бы только души клевать…
И кричит душа во все стороны, – только некому унимать.
8.
Застыло лето в переулке дней и разразилось молнией и градом, –
и грянул гром парадом-канонадой, и стало, словно, на душе светлей.
Шинель не взял, и взял обноски шорт, и прошагал по лету в самоволку, –
чем так прожить, чтоб никакого толку, то лучше бы сожрать озонный торт.
И выпустить из тела эндорфины, и с ними, на сретении огня
качаться на лазурной паутине мгновенно просыхающего дня.
9.
Недозаглавные буквы, псевдозаглавные годы –
мечет котенок бумажку, – нет на ней писанных строк.
Не написал я – хозяин! – нечто ему в утешенье:
дескать, по жизни ты, киска, видеть не будешь сапог.
Выдать велят интендантам антиблошиную пасту
также –дежурную мышку, вискас и миску воды.
Вот и довольствуйся, кошка, а для кота – даже слишком…
Вискас запьешь ты водичкой, на хрень коту сапоги?
Но по привычке всегдашней, будешь тянуться немножко,
будто ты сбросил сапожки ровно на десять минут…
Но, побегут твои годы, и сапоги-скороходы
даже внучатам кошачьим в доме моем не найдут…
Не Бармолей я и даже не людоед одиночка,
так что подсиживай, братец, птичку за рамой окна.
Но иллюзорная птица в доме моем – иностранец.
Так и состаришься, киска, без фрикасе воробья…
10.
Случаются волшебные места на поле брани ржавой нержавейкой,
две пуговки как в омут да с моста вдруг требуют у памяти – налей-ка…
Не отржавели в кровушке земли, не отцвели своё на жуткой длани,
а словно бы остались на войне в распаренной кровавой страшной бане.
Амвон сторицей, рябь седых икон – источник время с проседью знамённой,
в нём матрицы поверженных колонн, чьи судьбы и черствы и забубенны.
11,
Сезонная печаль, как трафик аль Каиды –
посланник моджахед чеканит пектораль.
По ней бредут барханами Магриба
Сахарные пески средь финиковых пальм.
Не чалятся здесь корабли из порталов –
очень странен реально в песках Зурбаган.
Здесь сегодня доподле – ни Рая, ни Ада,
а обычный запертый в эпохах сераль…
У гаремной черты то ли евнухи в платьях,
То ли сватья с далекой нездешней звезды,
в полосатых халатов ободранном шматье,
перешедшие прежде иные миры...
12.
Черты лица устанут и уснут, и женщины с закрытыми глазами
опять в судьбу вчерашнюю войдут, и станут управлять сегодня нами…
Бандан на крыше. Крышу рвет. Под крышей – бред несовпадений,
но удивляется народ и преисполнен страстных мнений.
И пересортица глубин ее земного интеллекта
взрывает штамм, в котором мир – ее души пустая рента…
2003-2010 гг.