Невозможное слово "Париж"
словно чудом заполнено.
Повторишь, и, как будто, париш,
чтобы, видно, запомнили.
Я люблю твоё сердце, Париж,
всеми клетками бренными.
Ты и днём, и ночами не спишь,
словно сторож во Времени.
Только ты не подвластен ему -
ты любимчик у Вечности.
Оттого и поёшь, потому
в тебе столько беспечности.
Твоих храмов верхушки у звёзд,
как персоны посольские...
Я б тебя в свою землю увёз,
только кто же позволит мне.
22.11.2013
Всё светлее. За тучею львиной
темнота завершает полёт.
Скоро небо, её отодвинув,
свою нежность на землю прольёт.
Синевою обнимет деревья,
и украсит, как Палехом, кров.
Я хочу этой нежностью древней
переполнить людей до краёв -
не хватает у дальних и ближних,
а без нежности время, как суд.
Опою их без жалости, лишь бы
ощутили, что снова живут.
14.11.2013
Надо вовремя строить, и вовремя сжечь,
и бродить по барханам, уча свою роль,
надо знать, сколько стоит, не насилуя речь,
надо сыпать на раны лечебную соль.
Нет цветов, по которым гадать бы умел,
где свернуть, где остаться, где можно упасть,
чтобы в сотнях историй раскрыться успел,
удержал бы бесстрашно и веру, и страсть,
не надеясь на случай, удачный зигзаг,
на соседскую спину, на женский кулак.
Всё, что вовремя, лучше - не нужно назад
возвращаться, и белый выбрасывать флаг.
Чтобы камни разбросить, века не нужны -
жизнь нужна, чтобы все, до осколка, собрать.
Надо вовремя осень увидеть сквозь сны,
надо вовремя след свой в ночи оборвать.
11.11.2013
Всё прошло для акации жёлтой,
а цвела - ни покоя, ни сна.
И висят, как на ниточке шёлка,
её красные семена.
Словно камешки, остры и жёстки -
я проверил, как в детстве, - на зуб.
Не погладить такими по шёрстке.
Мир местами не ласков, а груб.
Но среди перегноя и тлена
есть ключи, чей живителен сок.
Повезёт, и выходит из плена
к свету тоненький, гибкий росток...
01.11.2013
Слушай годы и с памятью сверься -
рядом время бесшумно течёт,
и растёт в затихающем сердце
всех потерь накопительный счёт,
всех надежд, что, как люди, угасли,
болей всех от измен и вражды.
Судьбы скупы на радость и счастье -
и суду здесь весы не нужны.
Слушай годы, и, может, ответят,
разобравшись, кто прав и не прав,
почему та девчонка, что встретил,
отвернулась, тебя не признав.
Почему, что казалось весомым
для других, обходил ты - "прочли",
почему тебя мучила совесть,
где другие, не глядя, прошли.
Почему меж делами метался,
сомневаясь "нужны - не нужны",
почему одиноким остался,
словно нет ни детей, ни жены.
Слушай годы, свои и чужие,
что под пеплом и в каплях росы,
в них и камни дорог межевые,
и цветы, что в душе проросли.
06.10.2013
Мне кажется, что здесь минувший век -
и время свой остановило бег,
а по утрам купаются в тиши
поставленные всюду шалаши.
В них люди спят, как сотни лет назад,
когда здесь цвёл душистый райский сад.
Им снится утро каменных дорог,
куда увлёк их неуёмный Бог.
Сквозь щели в крыше облака видны,
и звёзды из заоблачной страны,
и души тех, кто навсегда исчез
на той дороге в поиске чудес...
Всё миф, что с Богом легче уходить.
Меж истин двух протянутая нить
соединяет разные миры -
и в этом суть придуманной игры.
Уже давно проснулись каплуны,
и, откричав, на поиски луны,
другой, ушли, вальяжны и красны.
А люди спят под праздничные сны.
Они всё те же - только камуфляж
спешат сменить, коль есть такая блажь
под благозвучным именем "прогресс".
А жизнь идёт хоть в фантике, хоть без.
27.09.2013
Опять начинаются ливни -
плывут города и посёлки.
Всё ниже склоняются ивы,
а сосны роняют иголки
на головы - прячьте под шляпы,
и лучше, из плотного фетра.
Большие мохнатые лапы
качаются западным ветром.
От холода съёжившись, листья,
как малые дети, трепещут -
остаться на веточках лишь бы,
уже не ко времени песни...
А я выхожу на прогулку,
и куртка под цвет настроенья.
В лесу и тревожно, и гулко,
и сердце стучит, как астеник, -
едва, нерешительно, слабо,
и хочется снова под крышу.
Я знаю, что стоикам слава,
но что-то приветствий не слышу.
Тропинка уводит куда-то -
и вот уже рядом граница.
Мешаются мысли и даты,
чтоб я не сумел возвратиться.
21.09.2013
Дом деревянный
с мансардой и башенкой острой,
выкрашен охрой.
Похож на пустой мавзолей...
Словно дурманом
закружит, и памяти остров
тихо, как окрик,
всплывёт среди сосен... и дней.
Он не истаял
в объятиях времени злого.
То ли свидетель,
но если точней, - часовой,
кем-то оставлен,
без всякого честного слова.
В холод и ветер
он век заслоняет собой.
Вот подойду и
у двери застыну, и снова
стукну усердно.
Она не закрыта - входи.
Словно подует
теплом от печи изразцовой.
Старое сердце,
как птица, забьётся в груди.
18.09.2013
1
Скрипы, шорохи, вздохи,
листья то вниз, то вверх -
бог из прошлой эпохи
небо для нас разверз.
Снова бег под зонтами,
как на перегонки, -
время мчится за нами,
чтоб схватить за грудки.
Утро влажно и серо,
дышит смесью густой.
Опрокинута сфера,
словно чашка с водой...
2
Перелески и рощи,
полустанки, как сон.
Это осени росчерк -
мой последний вагон.
Выхожу торопливо.
Парка тусклый багрец.
В щёку брызнула ива.
Вот и царский дворец,
как на вечной "просушке".
Павел бледен и вял...
Кто его бы послушал
вместо новых менял.
18.08.2013
Время - вещь необычайно вёрткая,
не удержишь, всё скользит из рук.
И дорога длинная -короткая,
и в чулане наготове крюк.
Для кого? Стыдясь себя, надеешься -
для другого... Сколько их кругом
по седую душу иудейскую
собралось. Я слышу близкий гром.
Все собрались, надо же: язычники
(больше всех - поклонников огня),
правнуки Хоттабыча. Но лично им
нужно что от грешного меня?
Здесь же, рядом, христиане с хворостом,
чтоб костёр быстрее развести, -
опыт есть. А на деревьях вороны,
словно зомби, каркают "прости".
Всех прощаю, нынешних и будущих,
из мечетей гулких и церквей -
не тяните только с вашей мудростью,
убивайте, только побыстрей.
В этот раз, наверное, получится -
в аккурат с молитвой и постом.
Не уверен, правда, будет лучше ли
вам потом... Но это всё потом.
Это странное слово "прости" -
ни души в нём, ни горечи прошлой,
и звучит оно зыбко и пошло,
всё насквозь из ошибок простых...
Память - мостик над пропастью зим:
только ступишь, и даль закачалась.
Всё равно, не вернуться в начало -
хоть тверди до упаду "Сим-Сим"...
В занавесках кисейных окно,
за которым акаций кипенье,
двор наполнен игрою и пеньем
птиц. Но рвётся на склейках кино.
Всё прошло. Натяженьем первичным
затянулось. Но что-то болит.
И дорога в обратно пылит.
Всё испытано - время не вычтешь
из себя, и похоже на бред
возвращение в город и школу,
где без нас неуютно и голо.
И, к тому же, идёт педсовет.
1
Торопились куда-то предки.
Что такое "двенадцать лет" -
разве можно птенца из клетки
выпускать в этот грубый свет?..
Не спеши улетать. Побудь ты
с нами - плох разве отчий кров.
И не бейся крылом о прутья -
очень просто разбиться в кровь.
Налетаешься - тошно станет.
А "полёт" - лишь слова в стихах.
Поживи ещё в клетке с нами.
Страх не в клетке - за клеткой страх.
2
Это очень похоже на русскую пьянку:
молодёжь отрывалась во всю под "тальянку",
для любителей выпить бутылок "Столичной"
было столько, что вышло за рамки приличий.
Правда, не было песен, печальных, застольных, -
в этом было отличие. Впрочем, не стоит
делать драму - в конце концов,
в каждой культуре
есть изюминки типа загадочных гурий...
Вот и кончилась шумная эта батмицва -
смолкла музыка; даже хотел поклониться
диск-жокею - заткнул, наконец-то, фонтан.
И ушам тоже отдых, наверное, дан...
Мы в такси. И таксист, разговорчив, по-русски
узнавал, сколько стоят такие нагрузки,
и вкусны ли салаты, и всё, что потом,
нет-да-нет восклицая при том "Мапитом!"**
*Праздник по случаю двенадцатилетия девочки
(еврейская традиция)
**Чего вдруг (ивр.)
13.05.2013
У входа в русское консульство
стоит великан-охранник.
Старики растеряны:
-Дошёл и сюда страх
(трясут все седыми космами).
Такого не было раньше.
Скоро совсем разденемся,
как в немецких концлагерях.
Охранник по телу датчиком
водит - взрывчатки в поиске,
роется в сумках:
-Чисто!
Бутылка с водой? Пей!
В консульстве - не на даче вы.
А если шахид в поясе?
По лицам уже не вычислишь,
кто смертник, а кто еврей.
(Всё выпукло, словно стерео.)
Руки! Уберите руки!
Русский вам не по шерсти -
могу перейти на иврит...
Доведенные до истерики,
молчат старики и старухи.
Слышу, один шепчет:
-Что-то в груди горит.
10.05.2013. Тель-Авив
Мы ехали при ярких вспышках молний,
под перекаты грома
по опустевшим улицам - безмолвным.
Нас, непутёвых, кроме
акации лишь - гнулись и скрипели
(великое терпенье)
под ветром, и нас, словно в колыбели,
качало. В белой пене
дорога - убежать вперёд пыталась,
и пряталась за ливнем.
Водитель чертыхался. Даль металась
в решётке серых линий.
Град барабанил, и, казалось, вот он
пробился через стёкла,
и мы, как будто, перед эшафотом,
и виден меч дамоклов -
такое чувство овладело нами.
И, вправду, было страшно.
Мы сами этот выбрали экзамен,
вернувшись в день вчерашний,
когда весь блеск и хаос поднебесный
был так сердцам угоден...
Как жаль, что там остались наши песни.
Как жаль, что всё проходит.
Уже давно сказать пытаюсь,
что жизнь не с каждым хороша, -
есть чёрный день, который тает
в глазах у старого бомжа.
Есть чудаки, что лезут в петлю,
узнав, что больше не нужны,
и далеко не все из пепла
встают, кто были сожжены.
И что кайфует рядом нечисть,
чья грудь прогнулась от наград.
А мы.., раз крыть неправду нечем,
на чёрный молимся квадрат,
или скрипач скрипит на крыше,
а женихи летят над ней -
всё, что угодно, лишь не слышать,
не видеть тех, кому больней.
Мы, словно Муромец ленивый,
то спим мертвецким сном, то пьём.
И орошает небо нивы
слезами горя, как дождём.
1
Ой, как пели парубки
о любви всерьёз.
Уходили парами -
приходили врозь...
Над бегущей Тиссою
дремлет бересклет.
Если б кто-то свистнул* мне,
я пошёл бы вслед
за душистым локоном,
за лукавым ртом...
Слышу из далёка я:
"Не сейчас. Потом".
*из Р. Бернса
2
Наверно, это только сон.
В карете спит уставший дон.
Он завернулся в плащ.
Ему, лишь за порог нога,
уже наставили рога.
Любовь - всегда палач...
Во все века, во всех краях
для счастья - миг, а дальше крах.
Томись и жди опять
призывный, чуткий стук в окно...
Как это было всё давно -
и больно вспоминать.
Из цикла "Украина"
Не признавался тебе в любви -
и не бывает любви взаимной.
Я не вернусь на круга свои,
да и дорога осталась зимней -
с неба потоки, песок в глаза,
чтоб утопить, ослепить - "на счастье".
Мне возвратиться уже нельзя -
сказано в Библии "Не возвращаться!"
Эта мудрость для крепких лбов -
сердце не впишешь в границы логик.
Есть феномен такой "любовь",
непостижимый, как сам Elogim.
На Украине дожди идут -
в старом дворе, как обычно, лужи.
Я почему-то не там, а тут -
только и тут никому не нужен.
Ах, Украина, в свои поля
ты ещё ждёшь сыновей и прочих.
Я не вернулся, поставлен прочерк -
наспех, небрежный, как жизнь моя.
Вот и завяли лилии -
окончен недолгий путь.
Какие ломкие линии -
какая хрупкая суть.
Упали бутонов головы -
так в тучу ушла луна.
И на глазах, как оловом
становится белизна...
Родились и мы белыми
под музыку чудных слов.
Что мы плохого сделали -
не удержать голов.
Мы платим за счастье радовать
любимых, даря им свет...
О ком это снова радио?
О тех, кого рядом нет.
Памяти М. И. Цветаевой
1
Вы ушли в сорок первом, пороховом,
а я ещё в ясли ходил, малец.
Полюбил я Вас, но потом, потом,
когда всю прочёл – из конца в конец.
Не за чёлку русую и губ овал,
не за жилку тонкую под скулой –
я другое, главное, о Вас узнал –
и земля без Вас показалась злой…
Я глазами Вашими смотрю на Русь,
на Москву, чей звон колокольный чист.
И признаюсь, я одного боюсь:
время, словно отживший лист,
облетает – всё меньше в копилке дней,
и не всё меж строк я прочесть успел.
Это с Вами прошлое мне видней,
это с Вами я осмелел – запел.
Трудный парус мой далеко уплыл,
не в Москве душа – на чужом пиру.
Я всю жизнь свою рядом с Вами был –
с болью Ваших строк, их любя, умру.
12.02.2013
2
Вы меня измучили, Марина, -
не случайным взглядом, не кивком.
Ваши строки, все, давно без грима –
прочитаю, и как в горле ком.
Ваши строки узловаты, резки –
и не каждый в эту музу вхож.
Не бренчат, как медные подвески, -
прочитаю, как у горла нож.
И опять к ним возвращаюсь. Чувство,
что с души и тела снят покров, -
непривычно, больно, стыдно – пусть бы,
но читаю, словно горлом кровь.
11.03.2013
1
Полюбила юношу девушка,
повстречав по весне в Крыму, -
на любовь до конца надеялась,
как и все. Был миндаль в дыму.
Розовели вершины горные –
в тишине далеко видны.
Кто бы знал, что любовь на горе им
родилась? Нет ничьей вины…
Есть такая любовь – бескрылая,
чувство, словно над сердцем плеть, -
не померяться силе с силою.
Жить с ней можно – нельзя взлететь.
Так и будешь до гроба мыкаться –
хоть под поезд или в петлю,
чтоб с последней секундой выкрикнуть:
«Всё равно, я тебя люблю!»
08.03.2013
2
Я тебя полюбил такую
(даже Бог не был мне в указ) –
добродетельную, святую,
изменявшую мне не раз.
Помню, ветер меж веток бился,
хлопья снега бросал в окно.
Ты шептала: «В меня влюбился,
и теперь, я – твоё вино,
и твой яд, и восход последний,
и последний глоток зари.
На людей не смотри – ослепни,
на меня лишь одну смотри»…
Как давно это было. Дальше –
разомкнулся наш смертный путь.
Но прошу я у неба: «Дай же
каплю яда того хоть чуть».
03.02.2013
Их немного осталось -
тех, кто верил в тебя.
Журавлиная стая
пролетает, трубя,
над серебряной степью,
что под звёздами спит.
Ты останешься с теми,
кем ещё не забыт.
Ты останешься с ними,
кто учил тебя жить.
Будешь облаком синим
вслед бесшумно скользить.
Будешь ночью и в полдень,
свет небесный деля.
Будешь с теми, кто помнил,
и не предал тебя.
04.01.2013
Софье Милитицкой
Вот и встретились - на вокзале,
говорили и пили сок.
Вспоминали. А что сказали?..
Каждый, молча, тянул свой срок.
Я - на Балтике, ты - подальше,
где мерцает полярный круг.
Не просили судьбу "Подай же!" -
Сами всё. Но не вечен плуг...
Снова ливень по стёклам лупит,
выбивая свой нудный слог.
Счастлив тот, кто других любит, -
может, в этом всего итог.
А иное - лишь камни, чтобы
плесень лет не разъела дом...
Слава Богу, мы не из сдобы -
не размокнем. Пора - пойдём.
Ашкелон. 11.11.2012
Людей немного.
Но время не станет слаще -
идёт просвечивание
давших пробой систем...
Всё ближе к Богу.
Семейный доктор - халявщик,
и врёт мне вечно.
Спрашивается, зачем?..
Врач что-то увидел,
и, словно охотник, замер -
датчиком давит, ездит
по впалому животу.
Сейчас он выйдет,
и скажет диагноз заму -
так принято. Если б
знал я, куда иду.
И сам я вижу,
без аппаратов вражьих,
что мне остались
крохи весенних глин.
Я словно выжжен, -
что дальше, уже неважно.
Всё ближе стая -
мой журавлиный клин.
Я не прощаюсь -
прощаться всегда глупо:
"прости и помни",
и прочий знакомый бред.
Игра простая -
не всех в этой жизни любят.
Я это понял,
несмотря на Его запрет.
11.12.2012
Над землёю не плач, а вой,
над страною всё гуще мрак.
Мне казалось, что здесь я - свой,
оказалось, что здесь я - враг,
весь народ мой, вернувший кров
наших предков, чьи кости тут.
Снова алая льётся кровь,
снова орки творят свой суд.
Не сожжён сатанинский план,
не отправлен в огонь топор.
И бесовскою ложью пьян
дарит гимны убийцам хор.
18.11.2014
Иерусалим
1
Октябрь кончается,
а синева всё та же.
Пора б отчаяться:
когда дожди, когда же?
Нужны их рокоты,
чтоб небо в окна било...
Живи без ропота,
прими, что есть, что было.
Нет в этом трусости -
судьбе "смиренье" имя.
Мы были русскими,
и остаёмся ими.
С душой огромною,
в которой мир и ветер.
Мы - вера, кроме нас
ну кто ещё на свете.
Кто также мается,
и слово ждёт благое.
Мы - вечный маятник,
и нет для нас покоя.
2
Не хочу я ворошить забытое -
воскрешать замоленное зло.
Всё давно просеяно сквозь сито, и
что ушло, пускай навек ушло.
Потому, наверно, сердцу весело,
хоть живу не над, как надо, - под...
Всё нелепо в этом мире, если бы
не любовь, не смерть, и не Господь.
02-14.11.2012
Кого-то и к нам привозят
хвастаться. Только чем:
пахнет скатолом воздух,
тонет в грязи "гарлем",
в домах протекают трубы,
по стенам течёт вода.
Отсюда не просто трудно -
не выбраться никогда.
Что вам здесь надо, люди?
Развеять бы басен дым -
устали от словоблудья,
никуда уже не хотим.
Да что же это такое -
повсюду всё ложь и ложь.
Оставьте вы нас в покое -
ну что ещё с нас возьмёшь.
Голову закружили
сказкой, что мы со звёзд.
Мы за рекою жили,
и чёрт нас сюда занёс.
Он ангелом был когда-то,
и знает земной наш быт...
А гады - везде гады -
на них ведь земля стоит.
17.11.2012
Школа прямо у Троицкой церкви -
школе лет, вроде, больше, чем сто...
Наш директор хромой, словно цербер,
всё вынюхивал, где мы и что.
Не дымим ли тайком в туалете,
за собой заметая следы.
Он мечтал, не скрывая, о плети,
чтоб охаживать ею зады.
Он любил, подобравшись неслышно,
ухватить за щеку пацана,
и крутить - потому что не лишне
и напомнить, чем школа родна.
Он контужен был, кажется, - часто
костылём провинившихся бил,
не взирая на детские части...
А хорошим учителем был
в довоенные годы, я слышал.
Всё война, всё она.
Не солгу,
я его вспоминаю не слишком
часто, нет. И забыть не могу.
*г. Днепропетровск
24.10.2012
Две берёзы над родительской гробницей -
сколько лет меж нами пролегло.
Здесь моя последняя граница,
край земли - и страшно, и легко...
Две берёзы в паутиновых накидках,
клейких листьев ломаный язык -
помню вас, стремительных и гибких,
а к высоким, жёстким не привык.
Не привыкнуть, что любимые уходят
под берёзы, за дождями вслед.
Тихо кроны шелестят, как годы, -
всё осталось там, где наш рассвет,
где никак нам вдосталь не наговориться.
Здесь иное - души говорят...
Две берёзы над родительской гробницей
утомлённым золотом горят.
г. Днепропетровск
12.10.2012
В той комнатке, где жили мы
(как умещались только!),
я счастлив был среди зимы
и летом счастлив. Столько
прошло в ней лет, и до сих пор
двенадцать наших метров
воспринимаю не в укор
судьбе - как часть несметных
даров, что жизнь с собой несёт:
не чудо ли, повитым
небытием, из древних сот
навстречу свету выйти.
Из этих стен я вышел, здесь,
и здесь душою вырос,
и стал таким, какой я есть.
Ни бедность, и ни сырость
не удержали этот рост.
Не из столиц, отсюда
смог дотянуться я до звёзд.
И это ли не чудо!
* г. Днепропетровск
21.10.2012
Южный город. За кущами парка,
за зелёной каймою Днепра
поднимается алая арка -
утро. Тают планет веера.
Странный ветер, откуда-то справа,
треплет пряди озябших кустов.
Где-то рядом моя переправа -
даже слышится Вечности зов.
Мать с отцом из могильной ограды
через толщу слежавшихся глин
всё мне шепчут: "Не надо, не надо...".
Журавлиный, тоскующий, клин
потянулся на юг без охоты,
в тесноту африканских болот...
Хоть ещё далеко до субботы,
всё закрыто - встречают Суккот*.
* Название религиозного праздника
06.10.2012. Днепропетровск
Лучше сердцу смириться. И поезд
много лет, как покинул перрон.
И глядит через времени прорезь
в тот рассвет постаревший Пьеро.
Балаганное выбрано имя -
в самый раз. Всё, что было, под снос,
будто нет его, кончился, сгинул -
ветер злой за три моря унёс.
Но порою, по улице прошлой
его тянет пройти, как "прости", -
не всерьёз, как тогда, - понарошку,
чтоб с ума одному не сойти.
О чём с тоской кричит петух,
король ещё вчерашний,
среди дороги,
как пастух
овечек растерявший.
Зачем оставил он насест,
где были хлеб и брага, -
глядишь,
его, в охотку, съест
какой-нибудь бродяга...
Бывает, жизнь, как смертный враг, -
нет больше сил для кросса.
И он бросается,
дурак,
буквально под колёса.
А люди гонят петуха
(что может быть глупее):
"Беги подальше
от греха -
а в суп попасть успеешь"...
Петух уже упал на дно,
сипит в ответ:
"Пошёл ты...".
И для курятника давно
другой король нашёлся.
Я никогда не полюблю
моих дорог за манной.
Я никогда не отмолю
ошибок и обманов -
своих, себя... Не нужно лгать
успокоенья ради -
уже былое не догнать,
а будущее рядом.
Оно стучит в окно ко мне,
мигая глазом красным...
Любовь - когда душа в огне,
иное всё - лукавство.
27.07.2-12
В жизни всё по спирали:
то холоп ты, то пан,
то форель, то пираньи,
то канкан, то капкан...
Воробья с воробьихой
закрутила любовь.
Вот уж лихо! Не лихо -
чудо у воробьёв.
Жили б весело оба,
да война за войной...
И осталась до гроба
воробьиха вдовой.
Всё на хлеб и на воду
разменяла рыжьё.
Стало меньше народу -
и её под ружьё.
Да ещё, как в Корее,
в зубы противогаз -
ну, вконец озверели
Хизбалла и Хамас...
Боевые медали,
аксакалы в строю.
Воробьиху видали -
она с милым в раю.
А нужно ли былое помнить -
там лишь начала и азы,
и обещаний странных омут,
и скрип весла, и звон лозы,
и остров, утренний, пустынный,
куда сапсан не долетит...
Я опоздал, и ты прости мне
всю нерешительность и стыд,
прости, что детство затянулось,
и спал во мне библейский змей.
Я от Днепра, от старых улиц
почти за три девять земель.
И в город наш уже не езжу -
когда-то мог, теперь нельзя.
Давно истаяли надежды,
и не дано начать с нуля.
30.06.2012
Зарастает выкошенный лоскут
васильками, кашкой, иван-чаем.
Но среди цветов мы замечаем
стройные несжатые колосья...
Женщина бродила по отаве,
словно Руфь безмужняя, печальна.
Вы её не видели случайно?
Это для неё косарь оставил
колоски, чтоб утру улыбнулась
(чем вам не история из книжки).
Любят разных, из дворцов и хижин, -
главное, чтоб сердцу приглянулась.
Женщина вылущивала зёрна,
их молола и пекла лепёшку...
Почему ты так судьбе покорна,
и не веришь, что не всё так пошло?
Почему безропотно молчала,
почему терпела униженья?
Ничего нельзя начать сначала.
Даже радость - это продолженье
прошлых вьюг, что налетали, раня,
чёрных крыл, что заслоняли звёзды.
Стать собою никогда не поздно,
распрямиться никогда не рано.
19.06.2012
Как странно, пасмурно и капли
роняет небосвод,
и облака подобны пакле,
и ветер их несёт
куда-то за холмы, за выси
едва заметных гор.
Нелепый гром похож на выстрел -
в меня, почти в упор.
А странно потому, что лето, -
пришла пора огня.
И женщина, что мной не спета,
уже не для меня.
Поля подстрижены и жатва
прошла, и праздник стих.
И больно так. Куда бежать мне
от этих слов сухих.
Два разных моря между нами -
и вот они молчат,
и неба выцветшее знамя
не то, и ветры мчат,
включив космическую скорость, -
на все мои года.
И мы увидимся не скоро -
хотя бы знать, когда.
04.06.2012
Не скрою, трудно быть судьёй,
когда ты сам уже седой,
и ум не тот, и взгляд не тот,
и семь не узнаётся нот,
а много меньше. Как тут быть,
кого судить, кого любить.
И я прощения прошу
за то, что, вдруг, не то скажу...
Передо мной лежат стихи,
в которых много чепухи,
но чепухи родной, своей.
В них ворон, словно соловей,
и афоризмы - сам Сократ
пытался повторить сто крат,
и мыслей, лёгких, как перо,
в них меньше всё ж, чем у Пьеро,
и в стиле слышится Собес,
и мой совет, что с ним, что без, -
пишите, раз душа велит.
А дальше? - Дальше Бог простит.
29.25.2012
Не повторяй "была" (что за нелепый зуд) -
кричат перепела, и в степь тебя зовут.
Не говори "жила", но повторяй "живу" -
и ночь ещё бела, и сердце наплаву.
Ещё поют в полях любимые цветы -
тоску свою и страх выдумываешь ты.
Не говори "прошло", но повторяй "придёт" -
есть пряха, что ещё твой новый день прядёт.
И не сходи с ума, что есть конец всему, -
не подбирай сама страдания суму.
Не говори "закат", но повторяй "восход" -
храни из всех наград любви заветный код.
27.05.2012
Я прочитал всю Вашу смесь -
а чувство, словно пуст.
Не отделить от пахты взвесь,
как поцелуй от уст.
Но пустота моя - не та,
не карстовый изъян.
Она, как почвы маята
весною без семян.
Как голод мозговых борозд,
впитавших тыщи строк,
и ждущих, ожидая рост,
ещё один урок.
То голод губ и голод глаз
в моленье синевы,
чтоб, может быть, хотя бы раз
ещё явились вы.
И я читал бы новый бред,
забыв и срам, и стыд,
и оживляя Ваш портрет,
и повторяя "Сыт!"
Простил бы я себе, что знал -
нет прока от наяд,
и всё равно, читал, читал,
смакуя этот яд.
09.12.2013
Есть странная женщина где-то в Баку –
всё пишет мне письма, а я отвечаю.
С цветами с работы её не встречаю,
навстречу, увидев её, не бегу.
Не жду телефонных звонков по утрам:
«Проснулся, любимый? А мне не проснуться.
В постели тепло, а за окнами гнутся
платаны, и дождь, а языческий храм
для огнепоклонников, словно в чуму,
открыт»… Я читаю о том и об этом.
Мы с ней не давали друг другу обетов –
хотели бы, может, но знаем – к чему…
Всё в мире подлунном кончается в срок:
звонки, телеграммы, знакомые строки.
Есть странный мужчина на Ближнем Востоке.
Но город Баку – тоже Ближний Восток.
Нет, кажется, Средний. И мне не войти
в квартиру с особым восточным уютом.
Звонков не дождаться, которые утром
поднимут с постели словами: «Прости,
проспала, любимый. Я жду, я внизу».
Тяжёлые ветви платанов сквозь сумрак.
Зачем этот праздник, который придуман,
похожий на шарик в окне – на весу.
08.12.2013
Крутить волчок - не пустячок,
на то волчок и волк.
Здесь недостаточен толчок -
я в этом знаю толк.
С волками жить - умейте выть.
А красные флажки,
как паутину волку вить,
как детские щелчки.
Волчок - по виду простачок,
а по натуре - зол.
Я сам попался на крючок:
подбросили - нашёл.
Давно оставил все дела:
обрыдло - не хочу.
Убрал все книги со стола,
и всё волчок кручу.
И лучше, лучше с каждым днём.
Но, словно сзади плеть,
куда ни еду, всё о нём -
вернуться б и вертеть.
Вся жизнь теперь: верчусь волчком,
сам, как волчок, - учти.
И не жалею ни о чём,
и ни о ком, почти.
25.11.2013
Не видения манны
у меня в голове:
голенастые майны
что-то ищут в траве.
Поиск истины птичий -
это поиск еды.
Нам у них поучиться б
жить без всякой вражды,
чтоб ни драки до крови
за кусок пирога,
чтоб с соседями вровень
а не в роли врага.
Бродят мирные майны
по душистой траве.
Есть какие-то тайны
в их серьёзной игре,
гле сигналами клёкот
и движенье крыла...
В нашей жизни далёкой
тоже тайна была -
но утрачены коды,
и разбито весло.
И теряются годы,
словно Богу назло.
24.11.2013
Мы ждём, но троллейбусы мимо:
маши - не маши.
Им что наше древнее имя
и песни души.
Мы что им с немою печалью
в глазах и плечах -
такие, мол, раньше молчали,
и будут молчать.
Стоять нам на всех перекрёстках -
в жару, под дождём,
библейского рода отростки,
пока не умрём,
съедаемы совестью вечно,
и мучась за всех.
И счастье, что время конечно,
как плач или смех...
Троллейбусы мимо и мимо.
Гудят провода.
Стоим мы, и машем, как мимы:
"Куда вы, беда!
Вас высшая Сила отвергла,
ваш мир на кону!"
Но это не нужно, наверно,
уже никому.
21.11.2013
Почему я тебя оставил? -
Испугался твоих болот,
или, следуя духу правил
и графе, осознал: не тот,
и чужой, и тебе опасен
строем мыслей, огнём в крови? -
Неужели, всегда напрасен
бег за тенью своей любви?..
Из пустыни, что вся из камня,
из полей, к лоскуту лоскут,
я пишу свои дни, не каясь,
что уехал, что жив, что тут,
но страдая тоскою давней,
объясненья которой нет.
Почему я тебя оставил,
в детстве выбрав из всех планет,
и гордясь, что и я причастен
к тем каналам, дворцам, садам.
Я б себя разделил на части,
чтоб одной оставаться там,
и не мучиться так разлукой,
не тянуться душой, где ты,
от начала и до звезды...
Хоть и знаю, что это глупо.
20.11.2013
Снова чувствую: надо,
но куда побегу?
Мне бы съездить в "Пенаты"
на морском берегу.
Там высокие ели
рядом с домом молчат,
а в кустах коростели
меж собою кричат.
Из колодца (завещан)
воду звонкую пьют.
Колыбельные ветры
над могилой поют.
Спит художник на взгорке,
рядом плачет душа.
Все невечны мы, горько,
хоть и жизнь хороша...
Слышу, ухают совы,
словно сердцу назло.
Мне в "Пенаты" бы снова,
только время ушло.
19.11.2013
Опять об осени, опять -
вся тяжесть в тишине.
Осины вымокшая прядь
в простуженном окне.
И череду моих забот
не спрятать под листвой.
И понимаешь: старый год
останется с тобой,
и колоколен трудный звон
с томлением души.
И только за городом сон,
и дождь, и камыши,
и там молчит свинцовый пруд.
А дачный дом остыл -
затрачен был безумный труд
от пола до стропил.
И печь уже не растопить -
весь в саже дымоход...
Кто знает, может, просто быть
нам нужно - без хлопот.
И что дано, принять, как есть,
всю суету пути,
и кем-то присланную весть,
что твой черёд уйти.
18.11.2013
Рассвет приходит как-то сразу, словно
завесу, вдруг, сорвали наверху:
и все проснулись: птицы, люди, овны,
и снова каждый возглас на слуху.
Ещё звезда замешкалась у края,
и диск луны, как бледное пятно,
но всё уже искрится и играет,
и воздух пьян, как зрелое вино.
И, подскочив, торопишься одеться,
чтоб выйти в мир, и убедиться - тут,
и крик услышать аистов из детства,
которых здесь по-разному зовут.
И зная, что их гомон дня избудет,
ловить в себе движенье теплоты,
и понимать, что вечности не будет -
есть сон и миф, а правда - только ты.
Что рай и ад - лишь отголоски страха,
который в нас, как чёрная дыра,
что, слава богу, есть и чай, и сахар,
чтоб ночь не так горчила до утра.
Есть даль и ты - с надеждами и болью,
скрещеньем рук и высотой в груди...
Не торопи мгновение: "Довольно!".
Не уходи.
03.11.2013
Ты, наверно, хотела замуж.
Мои мысли не там бродили -
в том, далёком, такая заумь
не касалась моих извилин.
Потому, до утра целуясь,
возвращался я в гомон улиц...
О, какую теперь цену я
заплатил бы, чтоб всё вернулось.
Но... поставлены все печати,
или кто-то не там поставил.
Не один я такой мечтатель -
заглянуть через щели ставень.
Вот, я слышу знакомый возглас,
вот, глаза твои словно вижу.
Дальнозоркость, наверно. Возраст
пригибает к земле всё ниже.
И уже холоднее стены -
и не греют носки и свитер.
Ты, наверное, там же, с теми,
кто остался моложе - с виду.
Ты давно уже вышла замуж,
и бегут на свиданье дети.
И весенних черёмух заметь
им дороже всего на свете.
02.11.2013
Похвале, даже друга, не верь,
потому что косая.
Человек - замечательный зверь,
но до крови кусает.
Ты иди по дороге своей -
по своей не зазорно.
Если можешь посеять, посей -
только добрые зёрна.
Не в строю ты - ты сам по себе,
это значит, не вровень.
Если что-то не вышло в судьбе,
ты один и виновен.
Береги свой единственный тыл -
дом, который светлее
всех на свете великих светил.
Он один - не истлеет.
Не храни в своём сердце обид
раскалённую биту.
В этом мире никто не забыт,
и ничто не забыто.
30.10.13
Не видно холмов Иудейских,
и птицы не начали петь.
Дождливо - небесное действо.
Появятся - надо терпеть.
Терплю - это качество в генах,
в их зыбкой, сухой темноте.
Всё выше и выше антенны -
но, видно, молитвы не те.
Молчат иудейские веси,
краснеет земля до весны.
Какие-то новые вести,
какие-то старые сны.
И я в этом мире - затерян
среди незнакомых светил.
Вчера ещё, кажется, верил,
вчера ещё, словно любил.
Куда оно всё затерялось -
растаяло в дымке полей.
И только терпенье осталось
и слово одно: не жалей.
И я не жалею, что здесь я,
у древних языческих плит,
не часть моя малая - весь я...
А сердце о прошлом болит.
28.10.2013
Я люблю эти юные ивы
на руинах арабских домов.
Зайчик прыгнул на камни лениво,
и застыл - ни хлопков, ни громов.
И хозяева где-то: в Кувейте,
в Эмиратах, в Ливане? - Нигде.
Кто за наши руины в ответе? -
Росчерк вилами по воде...
Я люблю эти ивы из детства,
юрких зайчиков через окно -
золотое весёлое действо.
Всё, как в песне: недавно - давно.
В той стране ни пустыть, ни хамсина,
ни напалма в седых небесах -
только ивы над речкою синей,
только солнечный зайчик в глазах.
27.10.2013
Один билет, но только на антракт,
чтоб не смотреть на сцену отрешённо.
Я посижу в буфете за крюшоном -
в конце концов, не так и много трат.
Я размещусь тихонечко в углу,
где потемней, и блики лет по стенам.
Когда моя бутылка опустеет,
я постучу стаканом по столу.
Я буду слушать век свой без обид -
он был богат на драмы и на фарсы.
Он был моим - до всех ригидных фасций,
и неприлично делать глупый вид
неузнаванья. Всё, что есть сейчас,
не понимаю, потому что прошлый.
Я остаюсь в антракте - это просто:
тянуть крюшон и думать не о вас.
23.10.2013
Как мягко всё написано, как чисто...
И ночь скользит по тёплым мостовым,
и никому нет дел до трубочиста -
нет просто дыма... Хорошо двоим,
уже другим, счастливым... Ветер-лис
баюкает ракитовые ветки,
чтоб разметать их, сонных. Вот и верь им,
всем песнярам. Куда мы собрались? -
Искать другие книги, и, найдя,
всё слушать боль, которая вернулась
из прошлых лет, из тех промокших улиц,
хотя и боль, и улица не та.
18.10.2013
Отходит от берега ялик
(защёлкало в сердце реле):
в той жизни, из прошлого, я ли
сидел в нём, как бог, на руле.
Сюда мы с тобою приплыли,
как будто кому-то должны,
из тысячи книжных идиллий
избрав ханаанские сны...
А помнишь, как лодку качало
у берега на краю.
Начать бы дорогу сначала
в том южном медовом раю,
где миром был словно потерян
наш остров. Алел окоём.
И птицы над нами летели,
крича о любви на своём.
17.10.2013
Я помню их, голодных и немых,
совсем не страшных, и, чтоб гады знали,
мы, детвора, бросали камни в них,
а наши нас от фрицев отгоняли.
Так ясно вижу. А тогда, давно,
мы в спину им ещё дразнилки пели.
И были правы - правы всё равно,
и хорошо, что мы их не жалели.
Они жалели наши города,
и сёла наши, и леса, и пашни,
и жизни наши, волю? - Никогда!
За всё платить приходится однажды...
Для внуков наших не хочу такой
игры, но вслед крадётся день вчерашний.
И не сказать безумию "Постой!",
и не набрать смирительных рубашек.
10.10.2013
Как странно, дыхание то же,
и сердца удары легки,
и в прошлом желанье итожить
слова, и кивки, и звонки.
И чувствуешь всё по-иному,
и заново учишься жить,
и к прежде желанному дому
не хочется больше спешить.
И только в часы непогоды,
когда одинок ты и нем,
подумаешь: воздух свободы,
прозренье такое зачем.
07.10.2013
По дорожке, по тропке
я иду в тишине.
Я по жизни не робкий,
а тревога во мне,
потому что не знаю,
где тропинке конец,
потому что сквозная
через тыщи сердец.
Я встречал их в дороге,
но, рождением горд,
не касался, не трогал
я их камер и хорд.
Может, в том и причина,
что все чувства седы,
и ножом перочинным
отрезаю следы.
Не Платон и не Плиний,
неприметен и нем,
я иду по тропинке,
и не знаю, зачем.
А за мною по тропке
проплывают года.
Знаю, путь не короткий,
но не знаю, куда.
21.10.2013
Одинокие пары -
курортный посёлок, как вымер.
Даже птиц у залива
стало меньше, и крик их не тот.
Опустевшие бары
закрывают, наверно, во имя
сокращений. И ливень,
что обещан, играет без нот.
По дороге приморской,
шурша, пролетают машины,
а куда, неизвестно.
Тянет прелью из влажных аллей.
Ветки, словно из воска,
и холода запах мышиный
раздражает. Отвесно
листья падают, став тяжелей.
Всё так грустно. И осень,
о которой мечтали в пустыне,
поражает разладом -
и жаль её каждую пядь.
И мгновение, остро
уколов, на мгновенье застынет,
и умчится, раз надо.
Но кому?.. Да и нам улетать.
15.09.2013
Не спокойней и не легче -
хоть и правила учил.
Говорят, что время лечит.
Кто бы время полечил.
Не поможет. Здесь другое -
кто ездок, и где ездок.
Время - тройка под дугою,
да ямщик почти издох.
То рванёт она галопом -
в ночь, где совы и гробы,
то назад, где шаг - и пропасть,
то вдруг встанет на дыбы.
То начнёт дышать устало,
то оскалит зубы зло...
Время, что с тобою стало -
с нами что произошло?
А в голове то костёр, то звон,
или сплошная тишь.
А я и не знал, что бывает сон,
когда кажется, что не спишь.
Я не знал, например, что слов
не нужно, чтоб жить, тая
в сердце, до вспышки в конце, любовь,
которая лишь твоя.
И это не прихоть, и не каприз -
ты просто один идёшь.
А я не знал, что бывает жизнь,
когда не живёшь, а ждёшь.
И ожиданием тем томим,
и, словно со стороны,
мир весь кажется не твоим,
пока не приходят сны,
тайные, яркие, - не избыть,
хоть приставляй к ним нож...
А я не знал, что счастливым быть
можно, когда уснёшь.
Вновь приходишь ко мне из тумана, -
разглядеть бы, да таешь легко...
Разве я забывал тебя, мама, -
просто жил от тебя далеко.
Разве я не писал тебе, мама:
"Не сердись, что молчу иногда".
Жил, как выпил настойку дурмана, -
всё казалось, что ты навсегда.
Я откладывал встречу на завтра,
по дорогам своим колеся.
Открутить эту ленту назад бы,
но я знаю, нельзя.
А лицо твоё манит и маннит,
выплывая из пропасти лет.
Разве я не любил тебя, мама,
но любить - это значит жалеть.
Так жалеть, чтобы мучилось сердце
за слезинку твою, за одну...
Странно, жизнь так похожа на сети,
что всё тянут и тянут ко дну.
23.08.2013
Мы торопимся в небо,
но оно отторгает людей.
Дай, Бог, мягкой посадки,
а не то... И не хочется думать.
Есть расхожее: мне бы
пару крыльев. Какой-то злодей
нас лишил их. Загадки
лишь растут - может, к цадику в Умань?..
У окна, где чиновник
регистрирует вежливо нас,
мы сгрудились с узлами -
поскорей бы попасть в накопитель.
Мы летали (не ново),
ничего не боясь, не клянясь
завязать, - как экзамен
на удачу. И вы нас любите.
Пожалейте изгоев.
В нашем гетто есть выход один,
если хочешь попасть
в те края, где родился и вырос, -
лишь окно голубое,
потому что Ходжа Насреддин
стал султаном, а власть -
это самый устойчивый вирус.
Мы летим, а под нами
турецкая злая страна
с аппетитом огромным -
адекватно исламским заветам...
Солнце в белой панаме,
кучевых облаков терема -
всё божественно, кроме...
Впрочем, больше не буду об этом.
12.08.2013
Мальчишка в императорской короне.
Он - властелин, а значит всюду прав...
Да что он понял в этой жизни кроме
на "я хочу" помноженных забав.
Да что он знал о людях, как судил их:
не строг - хорош, и враг, который строг.
Но Клио - не сторонница идиллий,
и трон не праздник, а скорей острог.
Он жил за мать, умершую при родах,
и за отца, казнённого при нём.
Хмельной от слова сладкого "свобода",
он всё познать хотел - в один приём.
Не получилось. Говорят, от оспы
сгорел - кто знает, где зарыт ответ.
В Кремле, в соборе схоронили кости -
лежат во тьме. И жаль его и нет.
Скорее, жаль. В аду, под сенью сада
душа его, и был ли Высший суд?
За что судить? - Других судить бы надо,
кто рядом был, которых не спасут
все разъясненья предков и потомков,
все манускрипты их - до запятой...
А мы идём по той же льдинке тонкой,
по тем мосткам, и по дорожке той.
06.08.2013
Это лучшее время -
потому что начало.
Только Время не дремлет
даже в осень - ночами.
Так зачем торопил я
детства солнечный праздник,
что за месиво пил я
из фантазий и сказок -
только стать бы свободным
от скрижалей отцовских.
Как похоже на подлость
это бегство. Тот остров,
где я рос беззаботно,
опустел и в крапиве...
Сыт по горло свободой.
Почему торопил я
детство? Небо не спросишь -
там иные мотивы...
Детство - нежная просинь,
ив плакучие гривы,
речка с удочкой гибкой,
лес, где водится манна.
Всё прекрасно и... зыбко,
и ответы в тумане.
03.08.2013
По Фаренгейту восемьдесят -
всё-таки, новизна.
Мне б оказаться в осени -
лёгкая желтизна
листьев в леса манила бы,
где щедрый грибной базар.
Что-то во мне Манилова
всё больше. Наверно, стар.
И глядя на старый градусник,
ловлю я себя на том,
что меньше с годами радости
в душе, что потерян дом,
в котором тепло по Цельсию
я мерял - следы седы...
Во что и зачем я целился
сквозь сбитый прицел судьбы?
Неужто, во всё, что дорого
мне было десятки лет,
чтоб только идти дорогою,
конца у которой нет.
01.08.2013
Вот и осень. Ни валко, ни шатко
колесит по окраинам день.
У кустов порыжевшие шапки
сбило ветром сухим набекрень.
Словно пряники, редкие рощи:
прогуляться б – межа на меже –
не пройти. Надо к этому проще
относиться. И осень уже.
Парники разбирают на части,
торопясь, словно в мире потоп.
Поселковое наше начальство
испарилось. Надолго бы, чтоб
стало легче поверить ответам,
что приходят сквозь шорохи ив…
По булыжным дорожным кюветам
мчит вода, все слова схоронив, -
до последнего шумного вздоха,
словно точка в конце дневника...
Осень жизни - не просто эпоха -
это важный сегмент ДНК-а,
где все образы вешнего сада,
и дорог твоих каждая пядь,
чтоб, дойдя до версты полосатой,
их суметь, наконец-то, понять.
Напиши мне письмо по адресу,
по которому не живу.
Я почувствую и порадуюсь...
Я похож теперь на сову,
и стараюсь не помнить прошлое,
что осталось в стране иной, -
все дороги туда заброшены,
заросли - и кусты стеной.
Напиши мне, что ты не ведала
о любви моей (классный грим),
что других целовала ветрено,
что дарила себя другим,
что ни разу меня не вспомнила
(да и кто я тебе - чужой),
что не только родным наполнено
всё, что спрятано за душой.
Напиши, что нашла женатого,
чтобы только не быть одна,
что хранишь в сундуке, что нажито
из придуманного сукна, -
накопилось уже невидимо,
и в дурной заплелось клубок...
Для чего это всё я выдумал? -
Всё не так у тебя, дай Бог.
26.07.2013
Так бывает: рессеялись ветром
звёзды все надо мной наяву.
Это в детстве казалось, что свет их
будет вечен, пока я живу.
Это в детстве казалось, что сердце
ни за что не замрёт насовсем...
Что с того, что давно уже сед весь
из-за разных сомнений и схем.
Сердцу холодно жить без лукавства,
без касаний бездумных в ответ,
без огней тридевятого царства,
из которого выхода нет.
Потому и сквозь времени лупу,
в тупике, где столпились года,
всё былое не кажется глупым,
чтобы там ни случилось тогда.
24.07.2013
Город менялся внешне,
и внешне менялся я.
Но, почему-то, нежность
не покидает меня
к этим домам - без грима,
выставившим свой сор,
к людям, бегущим мимо,
не видя меня в упор.
Что делать с собой, кому бы
нежность отдать - владей!
Поцеловать бы в губы -
и позабыть о ней...
Нежность, ты в клетке каждой -
суть моя воплоти.
Может, откроешь, скажешь,
как от тебя уйти.
Мне всё тяжелей, опасней
прятать в груди тебя.
Близится главный праздник -
идёт он ко мне, трубя,
мучительный, страшный, тайный -
чёрный двойник любви.
Со мною нельзя - останься,
радуй других. Живи!
Я рос средь хлопковых полей
и глиняных халуп.
И неба не было белей
в краю, что был мне люб.
По всей Европе шла война,
когда мне было семь.
А во дворе росла айва,
и тень давала всем.
Я понимал язык чужой,
и был не часто сыт -
я знал, что я уже большой,
и что такое стыд...
Я вспомнил вдруг, умерив бег,
что в круговерти дней
десятка слов - за весь свой век -
я не сказал о ней,
стране среди долин и грив,
не отблагодарил
за кров, за рис, за то, что жив,
и не утратил крыл.
Через посёлок проходит ЛЭП,
а за околицей, сразу, хлеб
растёт для праздничного калача.
А справа - рыжим пятном бахча.
И забываю, где я. Нельзя -
здесь, говорят, не моя земля.
И чтобы я ни твердил себе,
не изменить ничего в судьбе...
Прости, страна, что твою зарю
жду, проснувшись, язык зубрю
твой, чтобы что-то в тебе узнать.
Здесь и плебей не такой, и знать,
даже сон, потому что днём
не припомнить, что было в нём...
Я всё об этом. Какой-то рок,
хоть и не раз уж давал зарок
тему закрыть, завязав узлом,
а сверху камень. Пропеть псалом,
а всё, что успел написать, в огонь.
Пойти на станцию, сесть в вагон,
и ехать, слушая стук колёс, -
чтоб только дальше от слов, от слёз,
от поля - из лоскута лоскут,
словно и не было меня тут.
Жене
Зачем мне женщины другие -
пусть кто-то любит их, другой.
Тепло почувствую руки я
твоей - и на душе покой.
Мне всё с тобой светлей и легче,
и новый день зовёт, маня.
И если, вправду, взглядом лечат,
смотри почаще на меня,
и улыбайся, как бывало,
чтоб разлетелась стая сов.
Мне так твоей улыбки мало,
в которой ты - без всяких слов.
Слова... теряют вкус и запах -
с годами их закон слабей.
Смотри, опять летит на запад,
печалясь, стая журавлей.
Как поразительно единство,
а знак - в движении крыла.
И вслед им медленно и длинно
звонят любви колокола.
Не ждал, когда мне укажут на дверь, -
всегда уходил сам.
Разве я дрессированный зверь? -
Я шёл по своим лесам.
Не делал зарубок - зачем? Потом
с приметами разберусь.
И в книгу жизни своим пером
вписывал "будь - не трусь".
Я не петлял, не жалел жил,
и не играл в лото,
и камень за пазухой не носил -
в меня бы не бросил кто.
Я счастлив, что в спину вам не дышал,
что всем говорил "пока",
что тысячи данных природой жал
жалили мне бока.
Что не кулаком - головой всегда
решал, чтобы по-людски...
Такая судьба, по всему судя,
стучала всю жизнь в виски.
Я не исчезну в пламени - уйду
в другой рассвет, в иное время года,
где ночь, как луч сквозь хрупкую слюду,
где всё не так - и люди, и природа.
И в словарях не встретишь слово "знать",
а при беседе нет нужды в crescendo,
и там не нужно Бога проклинать
(читай Кобзарь несчастного Шевченко)...
Но иногда мне кажется, что там,
в иной земле, познав её основы,
я стану снова думать по складам
"мы не рабы", всё изменяя снова.
И понимать, что все мои костры,
и беды все, и боль, и бездорожье
дороже всей целебной красоты,
и чистоты сверкающей дороже...
Мы все сгорим, и наши сны умрут.
Но вспышка лет осветит дом наш тёмный.
И ради этих нескольких минут
и стоит жить до края, где рождён был.
И миром всем одолевая топь,
пески и льды, и стрелы третьей стражи,
идти к любви, одной ей веря, чтоб...
потом и нас не прокляли однажды.
21.06.2013
Его убили. А мы не знали:
ходили, ели, смеялись, пили.
И стало тихо в подлунном зале -
его убили.
Он был не русским: со смуглой кожей,
и волос вился, как уголь, чёрен.
Будь кто-то рядом, он жил бы, может.
Таких историй
теперь немало в стране российской -
пышнее пена, смелей подонки,
всё злее стая - потомки "Искры",
зверей потомки...
Он был не русским. И я не русский -
остался, был бы забит железом.
В России страшно - тропинкой узкой
бредут по лесу.
Он был на месте в своей отчизне,
служил ей верно - такое кредо.
Он был открытым, простым, лучистым -
и ею предан.
Его убили с восторгом, дружно.
И плачет сердце, и протестует...
А Бог? - Известно, Его не нужно
тревожить всуе.
22.11.2013
*В августе 2002 года Альберт Вазгенович вечером возвращался с работы домой. Когда он вышел из машины, на него налетела толпа пьяных скинхедов. С криками "Бей черно***ых!" они стали жестоко избивать его обрезками металлических труб. Скончался он прямо там, на месте, в двух шагах от своего дома. Ему было 67 лет, и спас он невероятное количество больных детей.
Мой дед был ломовым извозчиком.
Зимою и под звон капели,
и днём возил он и под звёздами
бедняцкий скарб за три копейки.
Он сам был стар и лошадь старая,
да и телега - ездить страшно.
Но восемь ртов - иначе стала бы
вся эта троица уставшая
трястись по древнему булыжнику
с мечтою - довезти бы только.
В Талмуде: помогайте ближнему.
В нём уйма мудрости, а толку...
Но в шабес* с Книгою, зачитанной
глазами слабыми до слога,
в ермолке, в талесе с цицит-ами**
шёл дед молиться в синагогу.
О чём он говорил с Элогим-ом
(у Бога есть такое имя),
ему лишь ведомо...
Дорогами
я далеко ушёл - своими.
И что таить, не верил в Ашем-а***,
не пел псалмы, любил трефное****,
и никогда Его не спрашивал,
откуда боль, и что со мною.
*суббота (идиш)
**ритуальная атрибутика
***ещё одно имя Бога
****пища, запрещённая к употреблению
Законом иудаизма
20.06.2013
Мансарда: комната и кухня -
давно пустили под пилу...
Роман с названьем милым "Кюхля"
прочитан, чайник на полу.
Кровать больничная, с печатью,
и стол - под роспись дал завхоз...
И губы больно отвечали
от первых лун до редких звёзд,
и глухо улица молчала,
и ночь раскачивала дом...
Как хороша любовь вначале,
и трудно как любить потом.
17.06.2013
Напишу-ка о себе стихи:
мне простится - всё же, день рожденья.
Не любил всегда, и в этот день я
уходил замаливать грехи.
Напишу стихи (не зов, не зуд),
улетев от этих лет подальше,
где никто не слышал о Бнэй-Айше*,
да и гурий где не так зовут.
Напишу о тех, с кем был знаком,
о земле, в которой был не гостем, -
там шелковиц солнечные гроздья
наливались сладким молоком.
Напишу, как с розовой скалы
у Днепра (какие сверху виды)
я смотрел, не ведая шахидов...
И ещё ни боли, ни хулы.
*израильский топоним
04.06.2013
Это просто для птичек от хлебушка крошки,
это просто от козлика хрупкие рожки,
это просто от нашей бурёнки копытца,
чтоб Иванушке было, откуда напиться.
Всё на свете понятно, доступно и просто –
вот и сердце царевича съела короста,
и сегодня скажи ему, он бы, наверно,
не помчался вдогонку за «мёртвой царевной».
Всё так просто на свете, доступно, понятно –
все давно уже вывели белые пятна,
и узнали, что лунные плёсы под пылью,
и нигде не найти там дорогу ковылью…
Стало проще, понятней, доступней и легче.
Но порой, и откуда, желанье залечь бы,
у медведя берлогу колючую отняв,
чтоб не видеть, не слышать всего, что сегодня
окружает и душит своей простотою
и сознаньем, что легче быть тварью пустою,
чтоб уйти, не оставив ни ножек, ни рожек,
словно путь не до камня последнего прожит.
25.05.2013
Как сквозь дымку, сквозь сумрак...
Не в гости к селянам -
"Комсомольцы, на помощь!"
Председатель в картузе
выражался заумно:
"Все вы на кукурузе,
я хотел бы напомнить, -
не на пробу солянки".
Был колхоз необъятным,
и нас раскидали
по бригадам и станам,
под разные крыши...
Не вернуться обратно -
захлопнулись дали,
да и разные страны -
плохо видно и слышно...
Тот колхоз, оказалось,
разобрали на фермы,
как при НЭП-е у предков,
под вывеской "Фирма".
Время кажется жалким
по причине, наверно,
что мне снится нередко
кукуруза. В эфире
новым правилам учат
(не поможет и сенна)
тех наивных мальчишек,
тех весёлых девчонок.
Им уйти б - это лучше
для всех, несомненно,
потому что излишек -
по расчётам учёных.
22.05.2013
Благодарю, Господи, за новый год,
за всё, что было, и что грядёт,
за время, прожитое с женой,
за кров подлунный и хлеб ржаной.
Спасибо за лес, гле не раз бродил,
за память, которую бередил,
и делал больно, чтоб не спала,
за совесть, что кровь из меня пила.
За то, что был на земле людей,
не зная, кто я, - пророк, злодей,
душу спасу - утоплю в вине,
предполагая, что всё во мне.
Спасибо, Господи, за первый шаг,
за то, что работал я, как ишак,
за ключ, но не сказочный на холсте, -
Тобой повешенный на гвозде,
сразу у двери - и я открыл.
Спасибо, что жалостью наградил,
за то, что невечен в Твоём дому,
за право снова уйти во тьму.
01.05.2013
Расскажу о явлении
(вам, ещё ли кому-нибудь):
начиналось до Ленина,
называлось коммуною.
Но... коммуной квартирною,
где всё делится поровну,
всё до дырок застирано,
перешито, что порвано.
Той коммуной, где знали всё
друг о друге - до пуговиц,
и где красному знамени
доверяли, не пуганы,
почему-то, гулагами,
и другими "советами"...
Коммуналка под лаками
тёплой охрою светится.
Как вы в питерском тереме
вместе с дачными сотками?
Сколько было потеряно,
но и найдено, всё-таки.
22.04.2013
Всё, как было, но словно заново
перекроено, перестроено -
но уже не под красным знаменем.
И людей возле церкви Троицкой
вроде, больше - а может, кажется,
и остались все печенегами.
Не стыжусь я признаться каждому,
что все корни мои не в Негеве.
Хоть живу я там много лет уже,
но каштаны люблю весенние.
Небо делает нас ослепшими,
а земля возвращает зрение.
Близорукость вернулась прежняя.
И что виделось, словно в мареве,
обратилось теплом и нежностью -
незабудкой, ромашкой, мальвою,
и акацией, что под окнами
исходила ночами миррою...
Наша жизнь велика не сроками,
а любовью, что с нами выросла.
15.04.2013
Я один, даже если
вокруг проплывают лица,
или вдруг сосед
выдаёт свои афоризмы.
Я, как друг невесты,
не способный уже влюбиться,
я с рожденья сед,
и почти для людей, как призрак...
Снова сумерки. Ветер
растрепал у осин чёлки.
Подурневший сквер,
словна щётка, сухие травы.
Если кто-то меня встретит,
стану тенью (уже учёный) -
нет ни сил, ни вер
объяснять, что имею право.
01.04.2013
Пахла нефтью вода, и пристань
оживала. Сырой рассвет
рассыпал голубые искры
по причалу - из прошлых лет.
Первый катер сквозь рябь тумана
нас доставил сюда - и спит.
Далеки, как на Марсе, манна,
и холодный британский быт.
Ты ушла - до Грушёвой* близко,
мне трамваем бы - слабый пол...
Изменилась не раз прописка -
не отыщешь. И вновь укол -
это память... Брели мы лесом
вдоль Самары**. Зачем, куда? -
В жизни многое так нелепо.
Далеко увели года
от июля, мохнатых теней,
от бессонной ночной реки
и качающихся сидений,
от прохладной твоей руки...
*Улица в Днепропетровске,
которой уже нет
**Приток Днепра
15.05.2013
В Ванкувере дождь и серо -
на улицах сплошь зонты...
Есть слово такое "сьерра" -
за всеми горами ты,
песками седыми всеми -
в сетях иудейских схем.
Где родина наша, все мы -
куда занесло, за кем?
Что ищем, и что нам надо
в земле, чей язык другой?
На кой мне вся их Канада,
весь мир без любви на кой...
Сквозь бледность и рябь экрана
смотрю на лицо твоё -
с поправкой на годы. Странно,
как быстро промчалось всё.
И стынь вся из тех же глубей -
из пройденных лет, от них.
Придумана кем-то глупость -
разрыв поясов земных,
которые словно прочерк -
и ров на сырой меже...
У вас ещё рано очень,
и поздно у нас уже.
16.05.2013
Роберт Кох писал своей невесте:
"Милая, я стал владельцем лошади!"
Вот какие были в прошлом вести,
чтоб любимых радовать. Хорошие...
Я вчера лишь демобилизован.
Чем тебя одаривал я, радовал -
покупал батончики из сои,
уводил от холода в парадные...
Мы ушли с тобой в чужие чащи -
увлеклись посылками, посулами...
Но всё также жив наш день вчерашний,
и звезда качается над ульями,
и молчит Завидово - уснуло,
не номенклатурное, элитное.
Ты - невеста. От хлопот, от гула
мы сюда приехали из Питера.
Я кормлю тебя черникой сладкой,
а ещё малиной спелой - ложками.
Ну скажи мне откровенно, лада,
для чего нам в этой сказке лошади?
25.04.2013
1
И вправду, ты велика
последней любви река.
Кружила меня, несла,
бросала в огонь – спасла.
Я жил, как в блаженных снах:
просыпался в твоих руках,
тонул в твоих волосах,
отражался в твоих глазах.
Спасала меня – спасла…
Куда, почему ушла?
Ушла – и потерян след,
и снова я глух и слеп.
Другого спасать? А я?
Мне сила нужна твоя,
чтоб вновь ощутить полёт,
и губ твоих дикий мёд,
немыслимый адов круг
из тысяч больных разлук,
безумие редких встреч,
а после – тоску, как меч.
2
Какая сила, и вправду,
неистребимых мук.
Куда я себя отправлю,
в какой ещё адов круг.
Безумий каких прорву
ещё совершу, смешён,
и мир подорву, в котором
искал тебя – не нашёл…
Я тысячу раз измерил
дорогу к тебе, трубя.
Как много во мне зверя,
как мало во мне тебя.
Но разве ты обезьяна,
дающая волку грудь?
Кому мне кричать «Осанна!»,
чтоб выжечь тебя из руд…
Ты голос из выси горней,
и тайна пещерных снов,
ты словно ножом по горлу,
ты нежность последних слов.
Я вижу на склоне жизни
заброшенный чей-то сад.
Не наш ли? – Ты только свистни…
Не надо меня спасать.
07.04.2013
1
Чехов умирал от чехотки -
жуткая игра слов.
Объясни, судьба, отчего так
приговор твой суров? -
Забираешь до срока лучших,
затаившись в груди.
Для чего только там учат:
"Возлюби, не вреди"...
2
Врач по судьбе и долгу,
имя среди имён,
никак он не верил долго,
что смертью уже клеймён.
С роднёй терпелив и кроток,
жалея отца и мать,
платки с кровавой мокротой
он прятал, чтоб не пугать.
То воздух он пил целебный -
не русский, то пил кумыс.
Несчастье всегда нелепо -
бесполо (ни герр, ни мисс).
Приходит, как бы случайно,
и ядами окропит.
И кружит над крышей чайка,
и дом, как старик, скрипит.
И болью, тревожной, острой,
надвинется ночь потерь.
И вишни весной, как сёстры,
всё будут стучаться в дверь.
04.04.2013
Я был когда-то среди них.
Ушло - бело-белым.
И как теперь соединить
грядущее с былым,
хмельные запахи цветов
и горькие микстур,
и охи полуночных сов
с призывной песней струн.
Я был когда-то среди них,
внушая и слепя.
И кем теперь из нас двоих
я чувствую себя?
Нет, не ушло, как ни мудри,
но всё во мне слилось.
Живу у Храма на крови
и на реке из слёз.
Во мне смешались ад и лад.
Земля, зажги свечу:
здесь где-то белый мой халат -
я в нём уйти хочу.
29.03.3013
Молодыми были - новосёлами
на земле себя считали первыми...
Тонкая моя, весёлая -
и глаза в поллица, серые.
Мы ещё пройдём с тобой по Питеру,
за мороженым заглянем к "Старой лошади"*.
Надоели до печёнок бургуль с питами -
не своё это, придуманное, ложное.
На Посадскую* зайдём, где баня в мраморе,
в дом, где жили мы, - стоит, открыв парадное.
Там поныне, словно в глянце, годы ранние -
там росли наши девчонки, сердце радуя.
Там скрипят наши качели в тихих сумерках,
рвутся финишные ленты, окнами совами...
Жизнь - не то, на самом деле, что мы думали, -
это Храм, когда-то кем-то нарисованный.
*топонимы Санкт-Петербурга
26.03.2013
Статью пугала мужней,
в оспинах мелких щёки...
Теперь нам уже не нужно
сводить за былое счёты.
Спите себе спокойно
в соборе Петра и Павла.
Вам тишина покорна,
а нам не страшна опала.
Вы полною мерой взяли
за все униженья сана.
Я мысленно в том же зале -
измайловцы Вам "Осанна!"
кричат, не жалея глоток,
возлюбленный рядом, Бирон.
Был век Ваш совсем короток -
по нынешним меркам. Было
Вам мало шутов и славы,
и крови Вам было мало...
И тень молодой Митавы
над Вами в конце витала.
23.03.2013
В мареве пролегли
вёсны мои и зимы.
Сколько себе ни лги -
сердце не исцелимо
от вечной любви к стране,
где жить и страдать учился,
играть на одной струне,
молчать. Все собрались числа
мои на свечном углу -
и значит, уже не страшно.
Я, наконец, не лгу -
не вечно же быть вчерашним.
Не вечно ходить, скользя,
как в гололёд - без соли.
Теперь мне молчать нельзя -
и так на губах мозоли.
24.02.2013
Сколько можно дышать войной,
сколько можно копаться в ранах -
оплатили ценой двойной.
Наркоманы мы что ли. Странно,
пролетели десятки лет,
те поля колосятся рожью -
неужели, иного нет,
что не менее нам дороже.
Почему, как слепых котят,
нас в кровавую жижу мордой,
словно вновь увести хотят
от того, что важней сегодня.
Почему за душой вождей,
этих чёртиков из табакерки,
нет каких-то иных идей,
но основанных не на смерти.
Человек может жить другим -
мирным небом, любимым делом.
Путь его не похож на гимн,
но хотелось бы, так хотелось.
31.01.2013
Вспомнил улицу в белом вишенье
по весне, дом с окном распахнутым.
Оказалось, ничто не выжжено -
ни слова, ни звонки, ни запахи.
Оказалось, себя обманывал -
с ложью "праведной" мы повенчаны.
Кормим душу небесной манною,
и себя представляем вечными...
Возвратимся - на старой улице
всё другое - и дом тот бросили,
и осина твоя сутулится,
и не счесть ничего по осени.
И звонить уже больше некому -
всё, иди на четыре стороны.
Ставни хлопают глупо веками,
и с насмешкой картавят вороны.
19.01.2013
Одни пророки неподсудны...
Нет ни масштаба, ни идей.
Живу среди восточных будней
и перепуганных людей.
Нет шарма европейских улиц,
и далеко, в туманах, Русь -
ещё не все туда вернулись,
и я, конечно, не вернусь.
Всё, чем дышу я, что я вижу,
что перечувствовал душой,
не ощутить в садах Парижа
с его исламской паранджой.
В домах Нью-Йорка не услышать,
как плачет сердце по утрам...
Жить, чтобы век прожить свой лишь бы?
И где он, этот Третий Храм?
03.09.2012
Не надо подводить итоги,
вообразив, что Суд идёт.
У жизни есть свои пороги -
есть мёд ещё на стенках сот.
Ещё магнолии Вероны
к себе притягивают взор,
и ты ещё не посторонний
для дальних Шавлинских озёр.
Не надо подводить итоги -
непредсказуем Высший Суд.
Твои молчания и слоги
потом другие подведут.
Не торопись ещё итожить,
что потерял, чего достиг.
Будь человеком, если можешь,
благодаря за каждый миг.
И чаще выходи за город,
где роща спит, где сеют рожь,
и промывай рассветом горло...
А раньше смерти не умрёшь.
04.08.2012
"Мне хорошо, колосья раздвигая..."...
Когда-то может. Лоскут поля пуст.
И жизнь вокруг туманная, другая,
и высоты, привычно, слышен хруст.
Дорога вправо меж садов ленивых -
не там Создатель, странно, терпелив.
Тревог воздушных новые приливы
уносят в сумрак замерших олив.
А в той стране, где суждено родиться
мне было много лет тому назад,
глядят вослед растерянные лица,
и над погостом ангелы кружат.
22.08.2012
Укачу за край неближний -
на автобус сел, как умер.
Оказаться дальше лишь бы,
чтобы о своём не думать.
О своём - с его гарью
незабытых лет сонма,
где с детьми идут Агари,
чтоб сгореть в костре солнца.
О своём, где всё мучит
мозговые тупые клетки.
Неужели, и вправду, лучше
дотянуть до крайней отметки,
пока дышат со свистом поры,
и сердцу не очень плохо...
Может, там, за краем, все споры
о великой стране заглохнут,
о её царях и пророках,
о Вирсавии голой на крыше...
Есть лишь день, и эта дорога,
и подсолнухи в нимбе рыжем.
31.07.2012
Шесть утра. Выходят из берлог,
кто уснуть пытался, но не смог.
И бредут по улицам, шурша
листьями, и мается душа,
повторяя снова в никуда:
"Почему со мною? И когда?"...
Всё ищу ответы. Тяжкий груз -
у вопросов неприятный вкус.
Да и все не счесть, не перечесть,
и, наверно, в этом что-то есть -
дураку внушительный намёк,
что не стоит взламывать замок...
Ночь без сна. Измученный, бреду,
ничего не слыша, как в бреду.
Повороты, спуски, тупики
обхожу, сознанью вопреки, -
по радару словно, что внутри,
как сомнамбул, в мареве зари.
29.07.2012
Не слышал я об оригами
с их линий вычурной игрой...
Я к дому путь мостил руками,
а дом свой прятал под горой.
Не потому, что сердцу чужды
цветы и звёзды янтаря, -
вокруг меня гремели ружья
и дым клубился с алтаря.
Я жизнь ковал, чтобы не гнулись,
столбы, не рушились узлы.
А по брусчатке грязных улиц
бродили волки и козлы.
Я свой клочок земли от камня
расчистил, и посеял рожь.
Мне было не до оригами
среди звериных жадных рож.
Но стыдно, что от бед и горя
людского в стороне мой кров.
Не здесь, вдали, а там мой корень,
и боль безмерная, и кровь.
18.07.2012
Место знакомо.
Вот если б не плоские крыши,
не чёткие профили
солнечных батарей,
если б не ветер,
горячий, колючий, и рыжий,
если б дышал не рядом
не моющийся назарей.
Что-то похоже:
амбар, например, что наспех
сколочен из грязных досок,
хлам бытовой у стен,
белым на чёрном,
криво, слово по-русски (на смех),
от акаций-мутантов
тень, словно серый тент.
Прихожу сюда,
часто, потому что похоже, -
так выхлопные газы
дублируют кислород.
И сам чужой я -
с белой ранимой кожей.
Но не вернуться обратно,
если утерян брод.
06.07.2012
Сделай запись любую, Господи,
в книге судьбы моей.
Я трясу уже редкими космами,
но хожу ещё без костылей.
И не так, чтобы очень хочется
крутить жизни веретено, -
всё, однажды начавшись, кончится,
но и смерть попросить грешно.
Доживу без Твоей любезности,
потому что простить нет сил
смех, когда я стоял над бездною,
ложь, когда без ума любил,
холод глаз, когда, как потерянный,
я бродил средь гортанных слов,
и одно лишь сухое дерево
мне давало ночами кров.
Ничего мне не надо, Господи, -
всё, что хочешь, пиши.
Есть земля, чтоб укрыть косточки,
и вселенная - для души.
Видно, так на роду завещано,
хоть проси - не проси.
Ты бессмертный, а мы не вечные,
уж, прости.
30.09.2012
У КПП меня встречала.
Мы шли в поля за гарнизон,
и сердце бешено стучало,
и травы пели... Словно сон,
я вижу это. Ветер влажный
дышал нам в спину. Моросил
короткий дождь. Сейчас неважно,
что говорил, о чём просил
при расставаньи, и просил ли,
ещё не зная, что со мной.
Мы были сами небом синим,
и полем тем, и тишиной.
21.09.2012
Я понимаю теперь,
почему говорим,
встретив, знакомому пану
"Хорошего дня":
чтоб торговал без потерь -
и не нужен был грим,
не потерял чтобы спьяну
сохи и коня,
не было б слышно ракет,
не взорвался шахид,
чтобы полиция наша
ловила громил,
не изрекали свой бред
юдофобы под "жид",
а новоявленный наси*
с огнём не шутил.
"Доброго дня Вам, еврей! -
нет чудеснее слов. -
Доброго дня для страны
не на день - на века!
Если б мы были мудрей -
не искали углов,
если б у древней Стены
не спасали врага.
Доброго дня, мой народ, -
ты его заслужил.
Только не жди, что, как манна,
придёт он с небес.
Это дорога вперёд
с напряжением жил,
с другом, но чтоб без обмана,
а лучше бы - без".
* князь (ивр.)
23.12.2012
Её называли блудницей -
тавром через годы легло.
Так в прошлом легко заблудиться,
о, как ошибиться легко...
Ты жить непорочной мечтала.
Но мир на Эдем не похож -
срывали с тебя покрывало
десятки лоснящихся рож.
Рождённая в страхе, сумела
ты рабское сбросить ярмо,
и белое платье надела.
И всё же, осталось клеймо.
Раав, в том заоблачном крае,
где души, обнявшись, поют,
цари никого не карают,
и нищие вслед не плюют.
Прости нам, жестоким и глупым,
все боли свои - без суда.
Теперь мы гордимся и любим...
Вот если бы раньше - тогда.
* библейский персонаж,
жена Иисуса Навина
29.12.2012
К нам зима возвратится
дождями, глухими ночами,
унижающим холодом
комнат - безмолвно и зло.
Нам ничто не простится,
даже если ошибся случайно,
словно к проводу голому
прикоснулся, и током ожгло.
Над садами пустыми
птицы мечутся в поисках пристани,
над полями, что убраны,
в бесконечность плывут голоса.
Нам ничто не простили,
даже то, что мы делали искренне,
забывая о грубости,
и не пряча по-рабски глаза.
Не простится ничто нам -
даже опыты жить непорочными,
даже если мы преданы
нас предавшим и память седа,
наши слёзы и стоны,
наша радость... и прочее, прочее -
так земле заповедано
где-то там, в небесах, без суда.
27.09.2012
Очень прочен армейский невод -
я был призван на службу в осень...
Нас кормили по норме "Восемь" -
не под воду нам и не в небо.
Мы - пехота: селёдка, каша,
щи - и чтоб не кривили рожы.
Низовая была каста -
оставалось не лезть из кожи.
Оставалось лишь притвориться,
что диеты такой достойны.
Нам твердили, что мы - "царица",
а царица должна быть стройной.
Но... среди пищевой рутины,
вызывавшей гастрит и язву,
раз в году, всё же, именинник
получал все изыски сразу:
стол отдельный, белую скатерть,
картофель "фри" золотой горкой,
салат столичный, котлеты по-карски.
Не хватало лишь стопки горькой.
И за это спасибо... Понял
я немало за годы службы,
и немало увидел - лучше б
и не видел. Но помню. Помню.
18.09.2012
Птицы просыпаются рано,
а я просыпаюсь поздно -
разве это не странно,
разве это серьёзно.
Я не из птиц, наверно, -
что там говорит Брокгауз?
На руках набухают вены -
сам, иногда, пугаюсь.
Куда мне в небо с такими -
я птицам кажусь убогим.
Создатель меня кинул -
а в паспорте я "Фогель".
Видно, была задумка,
но я рождён не в рубахе.
И огонёк задуло -
и вот, я из праха в прахе.
Давно отгорели звёзды,
парят, нагреваясь, дюны.
Я просыпаюсь поздно,
чтоб меньше об этом думать.
31.08.2012
Ни ветерка, ни колоска,
как мёртвые, деревья,
и больно бьётся у виска
рассвет. И нет деленья
страны, чтоб снова по слогам
её читать, по буквам,
идя по собственным следам
всё дальше, глубже - будто.
Я, как земля, - и всё сложней
собой распорядиться,
и корни спутаны, как в ней,
и взорваны границы.
Что было, словно "дважды два",
теперь за сетью формул,
и продираешься едва -
ни форы нет, ни forte.
И понимаешь, есть закон,
придуманный не нами, -
твой век, похожий на загон,
и сон под небесами.
16.08.2012
Говорят, нам лежать не вместе,
когда с грешной земли уйдём.
Я славянской твердил невесте:
"Мы теперь навсегда вдвоём"...
Что наделал, куда увёз я,
золотая моя, тебя.
Здесь и воздух не тот, и звёзды,
и светило горит, слепя.
Что наделал, о чём я думал?
О корнях? - Все истлели в прах.
Почему промолчал мой зуммер
на российских семи ветрах?
Наш закон здесь не по Галахе*.
Пусть железной, двойной, сохой
будет холмик наш перепахан -
только б вместе в земле глухой.
11.08.2012
*Свод законов иудаизма
Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут...
Редьярд Киплинг ("Баллада о Востоке и Западе". Пер. Е. Полонской)
"Запад есть Запад, Восток есть Восток" -
и вместе им не сойтись.
От сотворенья таков зарок -
и не протестуй, смирись.
Как бы ты Восток ни любил,
ни воспевал бы как,
и не старайся, не станешь мил,
потому что всегда чужак.
Оставь в покое его, не трожь,
чтоб не лишиться сна.
Сей, где сеял, свою рожь,
но ему не давай зерна.
Не строй дороги ему - пусть сам,
каналы ему не рой.
Это из сказки: "Тук-тук, Сезам,
дверь поскорей открой".
Ни единому слову его не верь,
не выбирай в друзья.
От него немало уже потерь -
заигрывать с ним нельзя.
Живи, где рождён, и построже тон,
и держи дом на замке.
Другому Богу молится он -
и нож у него в руке.
Утро шумами, гулами
по нарастающей полнится.
Куда-то идут зрители,
скучные, безразличные.
Женщина убирает улицу -
мужская была монополия
на этот сооблазнительный
"хлеба кусок" - наличными.
Она на своих рассчитывала,
перечитывая их весточки, -
где нет нас, всегда лучшее.
И вот, "рукоделье с манною".
Похожа так на учительницу,
мою, по русской словесности.
Я помню, как мы её слушали, -
умела привлечь внимание.
Бак с мусором тихо катится -
по Карла Маркса* будто бы.
Тянется к небу улица
с её деревьями жидкими...
Странные мы искатели -
Божий дар с яишницей путаем,
тянемся за посулами.
И мучаемся ошибками.
*Название проспекта в г. Днепропетровске
24.07.2012
Семь утра. Евреи потянулись
к синагогам. На плечах талиты
и Тора под мышкой - с разных улиц,
чтобы снова ручейками влиться
в океан под именем Elohim,
жизнь свою молитвами итожа.
Я читал, что был вначале Logos -
и в конце он оказался тоже.
Я другой - на противоположной
стороне. Не мучаюсь, не каюсь -
сам ищу, что истинно, что ложно,
и в пути нередко спотыкаюсь.
Я - Лилит потомок, а не Хавы,
и живу на свете, как играю.
Не хочу молитвою лукавой
расчищать себе дорогу к раю.
Я не с теми, кто неправдой лечит
раны сердца - на груди у змея.
С верой в Бога жить, конечно, легче -
я хочу без веры, чтоб труднее.
Я иду вперёд своей дорогой,
рядом люди, надо мною звёзды.
Я не против Бога - я не с Богом,
потому что человеком создан.
12.07.2012
Три амфоры огромных у бассейна,
вокруг цветы - пристойно всё, музейно,
картинно, и похоже на Испанию.
Наверно, здесь живёт воспоминанием
о ней когда-то изгнанный народ.
И я ушёл, но из других широт.
Не изгнанный, не умирал от голода -
и не молчал, склонив с почтеньем голову.
Бывает боль, внутри тебя и вне,
когда нет силы жить в своей стране, -
хотя и знаешь, всё, что манит издали, -
вблизи грозит мучительными клизмами...
И я бродил Испанией, прогорклою
от пряностей, их Пальмой де Майоркою,
у Храма жёг с цыганами костры,
и клялся, что карманы все пусты,
что их гаданьям веры нет давно,
да и язык цыганский для кино.
А песни слушал, длинные, печальные,
про все мои свидания случайные,
про все любови, что прошли, как пал,
и всё, что пели, сердцем понимал...
Три амфоры, блестящие, экранные,
напомнили мне звуки те гортанные.
09.07.2012
Дорога долгая: вдоль улицы,
чьи крыши устаревших мод,
двора заброшенного с ульями,
в которых был когда-то мёд.
А дальше роща соловьиная,
но в ней певцы молчат давно,
а по утрам тропинка синяя,
и ветра горькое вино.
И снова улица, где кактусов,
в рост человека, огород.
А время катится и катится
вперёд-назад, назад-вперёд.
Ещё немного, и окраина
всех дней моих, а дальше - сон,
в котором наши лета ранние,
и вновь играет патефон.
И все мы, девочки и мальчики,
в душе мечтая о любви,
лишь перебрасываем мячики,
и прячем нежности свои.
Там в громе улица Вокзальная,
чей не кончается завод.
И чудится, тогда сказали мне,
куда дорога заведёт.
27.06.2012
А стоит ли тревожить прах -
нет человека, жил и умер.
Отговорил уставший зуммер,
развеян на семи ветрах.
И стоить ли трепать архив,
сличая почерки и даты,
и выяснять, кто виноваты,
бумаги снова перерыв...
Мы все когда-нибудь уйдём,
все, навсегда, - без исключенья.
Ну что за кайф от приключенья
о том же личный выдать том?
Давно всё сказано. И чем
потомков сможем надоумить?
Точнее нет, чем "жил и умер",
мудрее нет. Да и зачем.
22.06.2012
Войною Крымской выбит из седла,
часами он молился у иконы -
судьба пальнула в лоб из-за угла.
Тяжёлый груз - все царские короны.
Страна огромна, но вокруг враги,
а все друзья - до первого капкана.
Молился он: "Я раб Твой, помоги, -
ещё не поздно, но всё больше рана".
Он был один, всегда один. Итог
был предсказуем - сразу после Польши...
К себе всегда он был предельно строг:
"Уж если лягу, то не встану больше".
И он не встал. И все, кому не лень,
пинали вслед: "Фельдфебеля не стало!"
Вновь над Россией занимался день,
ещё не новый, но уже не старый.
Клубился снег на невском берегу,
толпа шумела: "Это Мандт! Отрава!"
Лишь он один молчал в своём гробу,
уже не в силах ничего исправить.
20.06.2012
Что-то вам я хотел сказать.
Говорил, говорил - замолк.
И открылась дороги гладь,
и услышах я птичий щёлк.
Мне понять бы: друзьям к чему
повторять без конца "люби";
навлекать на врагов чуму -
всё равно им не стать людьми
для меня, потому что бел,
и язык мой чужой для них.
Глупо всё - для чего я пел,
если в сердце живёт двойник.
Он мне шепчет в ночи: Молчи -
станет легче. Весь мир таков.
Золотые твои ключи -
просто сказка для дураков.
В тишине песни птиц слышны,
и уляжется пыль дорог.
Никому они не нужны,
все слова, - будь ты хоть пророк.
Что сказал ты за весь свой век,
нужно лишь одному тебе...
Слышу, утру даёт разбег
тишина на своей трубе.
18.06.2012
Я и здесь не люблю
ни вождей, ни попов.
Но молчу, но терплю -
мир повсюду таков.
На экранах ТиВи,
на страницах газет,
даже в нашей крови
всё они, словно бред.
Не избыть их никак -
всей не хватит казны.
Почему это так? -
Может, вправду, нужны?
Не люблю болтунов -
хоть с пером, хоть с крестом.
Жаль, что мир наш не нов -
и всё будет потом.
30.05.2012
Я отражаюсь в мире тонком -
его любой способен видеть.
Я в нём кажусь себе ребёнком,
легко которого обидеть.
И над собою я не властен,
что унизительно и странно.
Во мне ни радости, ни страсти -
непостоянно всё, туманно.
По мне, спеша, бегут машины,
мои расплескивая вены,
и появляются морщины
от первых же прикосновений.
Я, как стекло, легко ломаюсь,
и нем, как древняя старуха,
а по ночам в молочном мае
луна качается над ухом.
Я в мире тонком бестелесен,
и что мне холод или жженье.
И укрывает плёнкой плесень
моё земное отраженье.
28.05.2012
Я живу, но не чувствую пульса страны,
и смотрю я на всё, словно со стороны,
и мне самое место Бнэй Аиш*,
где я, как заблудившийся аист.
Хоть подруга со мной, и построил гнездо,
но всё это не там и не то.
И чем дальше, тем больше - не знаю, к чему
я с дороги свернул, по веленью чьему.
Я смотрю на вождей и на равов,
удивляясь лукавости нравов.
Их поступков мотивы никак не найду -
это сам я, похоже, в бреду.
Ну, не может так быть, что вокруг дураки,
а симптомы болезни - кивки и клевки,
и что мне одному лишь понятны
наши злые родимые пятна,
и что нужно не петь и плясать у печи,
а кольчуги ковать и мечи.
Потерял я себя среди странных людей -
ну какой я, и вправду, для них иудей -
их язык для меня недоступен,
и душа моя в язвах и струпьях
той страны, где родился, и рос, и любил,
где цветёт моих бед чернобыл.
19.05.2012
*израильский топоним
Раздет, кажется, до гола -
кожу осталось снять.
Судьба выложилась, как могла, -
и что на неё пенять.
Лучше ругать себя, и трясти
за бороду до колен.
Страна, ещё раз меня прости,
и оставь мне твой плен.
Я здесь, и вправду, почти что гол -
шорты, футболка, бос,
но стал понятнее твой глагол
и голос январских гроз.
Хоть я и не славлю тебя, страна,
но люблю - в глубине,
и тихо поёт о тебе струна,
единственная, во мне.
И каждый день ухожу в поля
смотреть, как цветы растут,
мир и покой для тебя моля,
и радуясь, что я тут.
18.05. 2012
Пасхальные огни всё ближе у крыльца.
И мы с тобой одни - до самого конца.
До края. Вот наш дом среди полей и звёзд.
И мы ещё вдвоём - и тянем старый воз.
В нём, что судьба дала и приросли к чему,
всё мысли и дела, рождавшие чуму,
и радость первых зим и утренней зари.
А здесь гора Гризим и наши алтари,
раскопаны, но вновь за линией границ.
Душа уходит в ночь, чтоб их не видеть лиц
и крашеных бород - и не поможет пост.
Не перебраться вброд - и нужно строить мост.
Куда теперь? На Крит? В Египте снова бунт.
Опять Синай горит - и, может, нас убьют.
Поднимемся на холм среди библейских сёл.
Не будем о плохом. Смотри, харцит* расцвёл,
и древний берег жёлт, и снова солнцу рад.
Всё будет хорошо, как люди говорят.
* ромашка (ивр.)
09.05.2012
Мир зарастает мусором - до ужаса -
и города, и головы заполнены.
А шарик наш всё кружится и кружится -
и неизвестность заливает волнами.
И каждый год рождаются то гении,
то психопаты с манией величия -
земля спешит обмениваться генами
без плана, слепо - признак безразличия.
Попы, кто в кипах, кто в чалмах (без разницы),
толкуют чадам тексты из Писания -
а небо вновь то хмурится, то дразнится,
и призывает нового Сусанина.
В подвалах зла согнулись над ретортами,
химича что-то, жёлтые учёные,
и на слонах гарцуют перед ордами
вожди племён, и белые, и чёрные...
А в городке, где я живу, не мучаясь,
на перекрёстках, вкось, флажки развесили,
и это значит, скажем по-научному,
что, почему-то, снова будет весело.
06.05.2012
Привыкнуть не могу, что снова Первомай,
а красных флагов нет и праздничных колонн,
и что опять жарой пульсирует Синай,
и тих, как всё вокруг, трудящийся Холон.
Что радио кричит о кознях Хизбаллы,
о "бочке" Анкары, что катится на нас.
Прошёл и вкривь, и вкось, обшарил все углы,
но и намёка нет на солидарность масс.
Забытый Первомай - печалится душа.
Нас целый миллион - один бы вышел хоть.
И мы опять молчим, всё прошлое круша,
и нас не проклянёт обещанный Господь.
Рабы - везде рабы - такая ДНК-а.
Привить бы новый ген - от бедуинов в долг.
Нас ждёт последний круг в аду, наверняка.
Уже немного ждать, и разве, в этом толк.
Забытый Первомай. Есть, правда, пятачок:
мэр Тель-Авива добр - забор со всех сторон;
кто хочет, приходи, и, встав на каблучок,
вообрази себя средь праздничных колонн.
03.05.2012
Дорожка за углом
для пешеходных масс.
Народ всё за рулём -
таких немного нас,
любителей идти,
куда глаза глядят, -
в туманы и дожди,
в былые хлябь и глад.
Туда, где степь и лес,
которым нет конца,
и тихий снег с небес
у самого лица.
А возле сердца лёд -
с разлучных дальних пор.
Здесь рядом город Лод,
за ним аэропорт.
И можно улететь
туда, где хлябь и хлад,
где плачет листьев медь.
Но... нет пути назад.
Дорожка вдоль шоссе -
"в далёкие края".
Мне кажется, что все
тоскуют, как и я.
И только говорят,
что здесь им всё, как мёд, -
я, вправду, был бы рад.
Но возле сердца лёд.
Его не растопить,
будь я всей жизнью "за"...
Я всех хотел любить,
а всех любить нельзя.
12.04.2012
Читаю у Руставели
о юности нежной и сильной.
Когда-то поэты умели
писать о страданьях красиво.
Но... разочарован, не скрою,
великой грузинской поэмой -
не верю в безумства героев,
как сказано кем-то. И темой
её не увлёкся. И, если
быть полностью честным, не понял
грузино-арабские песни
о муках любви и погонях...
То время дышало грозою -
монголы кружили, как тучи.
И кровь оседала росою
на травы в долинах цветущих.
Судьба, назначенье поэта
писать о защите Отчизны.
В поэме ж, увы, не об этом -
узорно, цветисто, речисто
о страсти любовном нектаре,
о дивных любовных качелях...
Быть может, царице Тамаре
хотелось любить казначея.
И были их чувства взаимны
и неутолимы, как голод.
И строки слагались, как гимны,
и было им не до монголов.
Вновь покрываются нежными листьями
ветви осин,
и возвращется с евангелистами
проданный Сын.
Всё повторяется. Символ прощания -
наши кресты
и шестигранники. Все обещания
рая пусты.
Наши молитвы, весенние шествия,
храмов гора -
всё это кажется только божественным -
просто игра.
Есть только юность и зори весенние,
алые сплошь.
Не говорите опять о спасении -
всё это ложь.
Вновь украшет кюветы, обочины
маковый цвет.
Нам не прожить на земле непорочными
с верой в Завет.
Нам не остаться наивными, прежними, -
смолк клавесин.
Вновь покрываются листьями нежными
ветви осин.
25.03.2012
Повстречались солдат с солдаткой:
- Ты куда теперь?
- А куда ты?
- Я не знаю, на юг, на запад.
- Вот и я - в никуда, назад я.
Обнялись, разошлись. Быть может,
снова встретиться Бог поможет,
или головы где-то сложат...
Почему всё так глупо, ложно?
И солдаты зачем на свете,
если всюду родятся дети?..
Предо мною поля в озимых.
Помню, школой в колхоз возили
посмотреть, где начало хлеба...
Возвращенье всегда нелепо.
Там осталось моё "несчастье" -
приходила к воротам части,
и писала длинные письма -
почерк ровный, но словно бисер.
Всё проходит - и всё остаётся.
Что-то сердце неровно бьётся.
И ругаешь себя - забрось ты
карандаш - вновь тебя заносит.
Тыщу раз повторял - нелепо
возвращаться в другое лето.
31.03.2012
Дыханьем жарким опалив страну,
вновь суховей ушёл в свою пустыню.
Ты нужен был, и потому прости нам
порок во всём не видеть глубину.
Ты выжег холод, что внутри меня,
ты обогрел озябшие растенья.
Вернись скорей, останься рядом с теми,
кто плоть от плоти твоего огня.
Века вдали мечтали об одном -
наш каждый миг твоей судьбой наполнить.
Мы часть твоя, и мы, конечно, помним -
всё началось и кончится огнём.
15.03.2012
Из цикла "Переезд"
Идут дожди, как в тропиках, без сна -
открыла шлюз небесная охрана.
Нежданная, наверно, новизна
в любимой Богом точке Ханаана.
В квартире зябко. Улицы пусты,
и ветер листья под машины стелет.
Но нет желанья повторять "Прости"
вослед седым пророкам из Бэйтэля.
Вода, как манна, падает с небес -
вчера просили, а сегодня стонем.
И с нею плохо, если сверх, и без.
Но лучше с ней - не страшно, не утонем.
Идут дожди, смывая грязь и пот.
По краю тучи луч едва алеет.
Пускай идут, ведь лучше над, чем под, -
покуда небо нас ещё жалеет.
02.03.2012
Из цикла "Переезд"
Сегодня ветер безумный -
всё рвёт, и сырой, к тому же.
Машины забытой зуммер
наводит на город ужас.
И дождь барабанит в стёкла,
и льётся ручьём на кухню.
И небо, как меч Дамоклов, -
коснись лишь, и с шумом рухнет.
Пустынно на сердце, скучно.
А где-то колдуют судьи.
Минуты ложатся кучно,
в часы вырастая, в сутки.
Их гонит куда-то ветер,
и дождь их следы смывает...
Каких только бед на свете,
немыслимых, не бывает
29.02.2012
Из одноименного цикла
Переехали, перелетели,
переплыли, переползли.
За окном кричат коростели,
и над полем, где тучи злы.
Парники от дождей провисли,
и тускнеют вдали, седы.
И по комнатам бродят мысли,
и всё ищут мои следы.
Спотыкаются о коробки,
и ни слова, ни звука вслух -
не кончается путь короткий,
даже странно. И день потух.
Снова ливень прошёл над миром -
впрочем, кажется, всё равно.
Ничего, что в квартире сыро,
неухожено и темно,
ничего, что побелкой пахнет, -
время набело перепишу.
Я теперь, как совхозный пахарь, -
новый лоскут души пашу.
Может, звонкими будут всходы -
правда, звон не по мне, не мой.
Никогда не писал я оды -
я всегда от весны немой.
17.02.2012
Из цикла "Переезд"
Февраль. Парит земля,
и жаждет хлебных зёрен.
Готовит трактора
старательный мошав*.
Как в "Жерминаль" Золя,
зима, с весною в ссоре,
томится до утра,
часы перемешав.
Вдали холмы черны,
совсем как терриконы, -
ещё один отвал
библейских смутных дней.
И облаков челны
куда-то ветер гонит.
Меня он тоже звал,
но снизу мне видней.
*сельскохозяйственный кооператив (ивр.)
08.02.2012
Январь, ломая все каноны,
снегами сыпал наугад.
Дремал, отряхивая кроны,
под гам вороний Летний сад.
Венера, прикрывая груди,
пыталась сохранить тепло.
Но ненормальный столбик ртути
всё полз. И время всё текло
по запорошенным аллеям,
бомжей сажая под замок...
Я знал всегда, что пожалею,
но по-другому жить не мог.
И не в порядке замечания -
за нас всё где-то решено.
Всё это было бы смешно,
когда бы не было печально.
06.02.2012
Из цикла "Переезд"
"Нет места 'Бнэй АИШ' на карте,
и мы ищем его напрасно".
Жена: "Ну давай, накаркай -
ты умеешь это прекрасно.
Здесь водят автобусы (ахнешь!)
библейские патриархи
с бородой рыжей по пояс.
Бог сюда перенёс свой Полюс.
И живут здесь самые-самые,
настоящие homo sapiens -
cвету радуются, не тужат,
по-соседски с Господом дружат,
приглашают его на ужин.
Кто ещё тебе нужен?
Мы с тобою, словно в Эдеме,
что как раз по твоей теме.
И писать тут намного легче...
Может, это тоску излечит".
31.01.2012
Мама, ты разве не знаешь, -
нет на карте названья "Бнэй АИШ".
В окне только угол поля.
Тут не я уже - пол я.
И даже меньше.
И ничего не изменишь.
И не надо менять.
Я ушёл далеко от "ять".
Я не я уже, я - мы,
граждане чудной тюрьмы.
Околица в двух шагах -
воздух дымом жилья пропах,
пахнет сырой травой,
настоем живых цветов.
Народ весь простой, свой.
Конечно, я был суров.
Столица не там, а здесь -
не надо великой лжи.
Правду, попробуй, взвесь -
а правда -сама жизнь.
29.01.2012
Знакомый тукан загорает на проводе.
Вроде, недавно отметили проводы.
Блудная птица. И где пропадал?
Что, за границей окончился бал?
Тянутся к нам из Судана,
словно здесь падает манна.
Кажется, слышит - блеснул оперением...
В Ливии маются испарением
гадости всякой, текущей из труб, -
вот и бегут к нам, не жалуя пуп.
Тянутся к нам из Анголы.
Жалко их - нищи и голы...
Зимнее утро. Не жарко - не холодно.
Чисто звенит возле Тверии колокол.
Там христиане от веры пьяны,
и раздают прихожанам блины.
Тянутся к ним эфиопы,
словно мы в центре Европы...
Снова тукан оккупировал линию -
к нам повернул свою голову синюю.
Заговорил бы уже, наконец,
но всё молчит, словно рыба, шельмец.
Впрочем, и мы не колоссы -
тянемся, но безголосы.
13.01.2012
Почему-то печаль пришла,
и на сердце легла, как тяжесть.
Что, судьба, на прощанье скажешь
мне без исповеди - грешна,
что вела не по той тропе,
как Сусанин, - вокруг болото.
Бог не спас, как когда-то Лота, -
я служил не Ему - тебе.
Шёл на голос твой, как слепой,
словно он - моя нить Ариадны.
Что ж, враги только были рады.
Не молчи, судьба, песню спой,
ту, что в детстве мне пела ты, -
про ужасный холодный город,
где по улицам бродит горе,
и нигде не растут цветы.
Где нашёл свою дочь старик,
неживую уже, в сугробе.
Песней лечат печали, вроде, -
может, я исцелюсь - на миг.
Буду плакать над нею с ним
за души упокой невинной.
Что-то горю конца не видно -
не допеть его нам одним.
11.01.2012
Он* был повешен под "салют".
Под виселицей он
зарыт был - вот и весь приют,
и весь его Цион.
Он твёрдо знал, на что идёт -
был выстрел, как пример.
Тогда сказать бы: "Идиот,
на что тебе премьер?
Все революции - дерьмо,
от них лишь кровь и грязь.
В Завете сказано давно:
все беды только в нас"...
Сто лет уже прошло с тех пор,
а словно бы вчера.
Немало срыто разных гор,
а Лысая гора
всё так же высится, всё там -
в душе, сердцах, умах,
как вечный памятник мечтам,
взошедшим на костях.
* Дмитрий (Мордка) Богров, смертельно ранивший
премьер-министра России П. А. Столыпина, был
казнён 13.09.1911 г. Казнь происходила на Лысой
горе вблизи Печерской военной крепости (Киев)
Награждена мученьями по полной,
ты оказалась среди кущей рая.
Я помню всё, и мне всё также больно -
в ушах гремит твой шёпот "Умираю".
Все эти годы ты со мною, мама,
а не псалмы с рефреном "Аллилуйя".
И с каждым вздохом мне всё горше манна,
которую с тобою не делю я.
Горит свеча, отбрасывая тени,
и всё чернее туча грозовая.
Но ни к чему мне дни поминовений -
пока живу я, ты во мне живая.
Я слышу, как душа твоя стучится
в мою, и песни, дальние, на идиш.
Рассвет встаёт, опять заря лучится -
одна надежда, что её ты видишь.
Твоя любовь хранит меня поныне -
что мне Синай и каменистый Негев.
Я не один в пылающей пустыне,
пока звезду твою я вижу в небе.
Надену свой обломовский халат -
в квартире климат стал холодноват,
колпак надену, чтобы потеплей,
и буду думать о тоске полей
в отаве колкой, гулких, без границ,
и слушать крики перелётных птиц.
Не здесь, вдали - за три девять земель.
Замечу, родом я не из Емель,
и за окном не Русь, а Исраэль.
Взгляну сквозь трисы - облака низки,
и больно так пульсируют виски
в предчувствии дождей, или атак
ракетных, братских. Остальное - так,
терпимо. Я ведь этого хотел.
И в стороне от всех ненужных дел
я начинаю понимать - не смог
мне данный небом выполнить урок,
хотя и клялся, и давал зарок.
Темнее небо, облака темней.
И не хочу, а не забыть о ней -
о родине, о женщине. Шаги
её не выжечь в сердце, чем ни жги.
Одна надежда, что придут дожди.
Мой путь иной, с другими - на краю.
Не распускаю время, не крою,
и не сшиваю - нет желанья шить.
Я всё живу. Наверно, нужно жить.
12.12.2011
Побудь со мной, жена,
немного нам осталось.
Храни наш каждый день,
наш каждый миг храни.
Уже за горизонт
уходят птичьи стаи,
и за окном во тьме
теряются огни.
Побудь со мной, жена, -
нет ничего дороже
минут, когда вдвоём.
А время всё быстрей,
и нет живой воды -
не сбросить старой кожи,
и не уплыть назад,
сорвавшись с якорей.
Уже во всю гремят
за окнами раскаты
чужих и чёрных гроз -
не бойся, мы вдвоём.
В бессмертие любви
ты верила когда-то.
Поверь в него опять -
и озарится дом.
Всё ближе твой январь -
рождественские будни.
Готовят звонари
свои колокола.
Со мною нелегко -
со мною было трудно,
но мы с тобой вдвоём -
и это ты смогла.
01.12.2011
Я об одном прошу - костей моих не трогай.
Шишко Менчетич
В ночь субботы он умер - отмучился.
Нам раввины сказали: "Праведник".
Жил он правильно ли, неправильно -
с расстояния видно лучше всё.
Не спешили копать могильщики -
по лопате в час - дело сложное.
Нам раввины сказали: "Милые,
к ночи выроют, так положено".
Ветер северный прожигал насквозь,
фонари по углам, как полиция.
Мы катили наш погребальный воз
сами с синими у всех лицами.
Ночь была черна, и душа больна,
и тоской земной переполнена.
Опустили на дно - и не видно дна.
Нам раввины сказали: "Чтобы помнили".
Господь... любит... [тех],
чьи лица смотрят прямо.
Псалмы XI:6
Это только прогулка - просто,
по субботам, давно мечтали.
Мы выходим с тобою в осень -
в её скверов пустых печали.
Город тих. У домов собраний
бородатые в кипах лица -
что поделаешь, за избрание
нужно не забывать молиться.
Я молюсь за тебя, осень,
чтобы дольше шумели ливни,
чтобы к нам приходили гости -
без причин - приходили лишь бы,
чтоб мы слушали небо вместе,
чтобы вместе мы долго были,
чтобы прежние наши песни
за молитвами не забыли.
По субботам легко собрать их
в тишине - по листкам, по буквам.
В них мы все и поныне братья -
по судьбе и по крови - будто.
28.11.2011
У соседки сынишка болен -
от рождения. Тут всё более,
чем возможности наши слабые.
Мать ночами над ним: "Сладкий мой".
Год мальчонке - ну ангел вылитый.
Помогло бы, кричали выли бы.
Но всё плачут родители (лихо же),
и тайком, чтоб дитя не слышало.
Почему это так, не пьяницы,
а болезнь привязалась, тянется -
хоть о гору из камня теменем.
Но ребёнок причём - растеньице,
распустилось цветком крошечным...
Эскулапы над ним, как коршуны,
с аппаратами, с палец трубками:
"Хворь такая, простите, трудная".
И ведь знают, что всё бессмысленно.
Ну опишете случай, тиснете
вы статью в "Gournal of gastroenterology".
Ах, какие вы, всё же, сволочи...
Мне б сказать родителям: лучше бы
дать ребёнку покой, не мучать бы.
Пусть он чувствует каждой клеткою
всю любовь вашу беззаветную,
что вы с ним, и в аду, у дьявола
ни на миг его не оставили б,
что вы знаете - лет излуки все
он своей искупает мукою.
23.11.2011
Всё не так, как мне пели вороны,
подарив бело-синий флаг, -
голова у меня повёрнута
не туда, и смотрю не так...
Флаги ветром сухим полощатся,
и трибуна уже видна,
и скамейки стоят на площади,
и в границах чужих война.
Будем праздновать Независимость -
всех врагов разгромили в прах,
и гордимся своими высями
в презирающих нас мирах.
Повернуть всем рабам бы головы
(жаль, что мне не по нраву мат):
"Посмотрите, мы снова голые -
снова печи уже дымят.
Сколько можно уже праздновать,
восхваляя свою клеть"...
Знаю, главное, жить праведно,
и, накрывшись талитом*, петь.
* ритуальная накидка верующих евреев
Я вырастил двух женщин.
Они несчастны обе -
мужчины не жалели
их преданных сердец.
Им счастья б - не сраженья,
им ласки б, а не боли,
не мыслей "Неужели,
любви пришёл конец".
Я говорю им: "Хватит!
Вам очень скоро сорок -
кормить не надо грудью.
И дом, и дети есть.
Вы разве виноваты,
что помутнели зори?
Быть одинокой трудно,
но сохраните честь.
Честь матери, что вечно
несёт сквозь лет трясину
и жизнь, и всё, что жизни -
основа, а не тлен.
Зажмите боль покрепче,
ровней держите спину -
без слова укоризны,
но не простив измен.
17.11.2011
Не первый раз приходится терпеть,
коль не вместился в расписанье счастья.
Давно я знаю, время, словно плеть,
и гонит тех, кто в состояньи мчаться.
Я не могу - и нет во мне стыда.
Мой стыд не здесь - на перекрёстках прошлых.
Ушли слова с последнего листа
от повторенья заклинаний пошлых.
Я всё терпел, я и сейчас терплю,
как старый вяз, в который ветер бьётся.
Я потому и помню, и люблю,
что боль во мне, не стихнув, остаётся.
14.11.2011
Две тысячи одиннадцатый год,
одиннадцатый день, ноябрь, как странно.
По капле цедит из небесных сот
осенний мёд Хозяин иностранный.
На рынке шумно - торгаши зовут,
продать готовы, что душе угодно.
Скупают всё, какой-то жуткий зуд,
как-будто жизнь кончается сегодня...
Вдали от рынка улица пуста,
и еле слышно блеянье овечье.
Почти конец великого поста -
тиха земля, похожая на вечность.
Осенний мёд в розетках ноября.
Скупое солнце льётся из прогалин,
своё тепло сердечное даря.
И, глядя вдаль, молчит бессметрный Каин.
11.11.2011
Почему, Господи, стоишь далеко,
скрываешься во времена бедствий.
Псалмы X-1
Во всём, всегда надейся на себя.
Для всех безликих лишь у силы право.
Судья один - у них другой судья,
и нету смысла ждать совет от рава.
Не прячься за словами по углам -
давно от слов за дело нужно браться.
Наш хрупкий мир - по сути, тот же хлам,
как наши сказки о семитском братстве.
Не верь, что враг не знает, что творит, -
есть опыт лет, с ним объясняться глупо.
Всё падают на шёлковый талит
ракеты смерти сквозь "Железный купол".
Земля горит, и стон стоит над ней.
И что с того, что мы собрались вместе.
Наш враг всё злей от крови, всё пьяней,
и переполнен первобытной местью.
Молчишь, мой Бог. Неужто, это Ты -
наверно, мало воздавал почёта.
И всё летят осколки с высоты -
подарки тьмы, всё падают без счёта.
Всё светлее весенняя рань -
фонари всё позднее включают.
Два цветка приоткрыла герань.
А вот ночи для сердца печальней.
Не смотреть бы на их черноту
в деревянной оконной оправе -
так всегда, выбираешь не ту
тишину на сквозной переправе,
и страну, и любовь, и друзей,
чьи глаза холоднее и злее.
Я себе говорю "не жалей",
но всё больше с годами жалею -
тех друзей, ту любовь, ту страну,
что живут среди зноя и сини
в ожидающей маков пустыне,
что приносят с собою весну.
1
Огонь и мрак в гудящей голове -
сон не похож на поединок с тенью.
Здесь даже Время ночью ставят к стенке
морлоки со звездой на рукаве.
2
Расстрелян, потому что виноват, -
не надо было строить красный ад,
вывешивать повсюду красный флаг.
Затих в ночи измученный ГУЛАГ.
Ты среди них - забылся тяжким сном,
чтобы не думать только об ином -
другой стране, где гибли за царя,
где всех хранил Господь из букваря.
Тебя зовут. Осталось сто шагов -
твой красный мир теперь везде таков.
Последний шаг, курка сухой щелчок -
и пуля, что вонзилась в мозжечок.
*Актёр и режиссёр (Днепропетровск).
Расстрелян в 1937 году
Дано ли тебе, не дано,
давно не решаешь ты это...
Семён Ботвинник
Я не дружу со здравым смыслом,
и также лезу из кулис,
и строки, как на коромысле,
качаются то вверх, то вниз,
и голос сел, и до крещендо
ему уже, как до луны...
Я не прошу у вас прощенья -
мы все заочно прощены.
И продолжая путь вчерашний,
подвешенный на волоске,
я остаюсь в слоновьей башне,
мной выстроенной на песке.
24.10.2011
Не надо смотреть в глаза –
в них бездна – и правда вся,
чужая, как небеса.
А правда нужна своя.
Горы иной судьбы
затягивают на дно.
Твой рай и твой суд – ты,
и нового не дано.
Не надо смотреть в глаза,
снимая искусный грим, -
в них прячутся голоса
тебе незнакомых зим.
Рано тебе седеть.
И эти глаза забудь.
Вяжет своя сеть,
заманивает свой путь.
Не надо чужой зари,
не надо вскрывать тайник.
Ты просто смолчи, замри,
свой взгляд отводя от них.
25.10.2011
О чём писать, кого спасать,
и кто меня услышит.
Из тысяч слов сто коробов -
пугающий излишек.
Сказал Рамбам: К чему рабам
все яркие призывы -
молчать мудрей среди зверей,
чтоб души были живы.
Лишь, если нужно, говори,
но многократно повтори
слова те, как молитву,
пред тем, как их произнести.
И чаще говори "Прости",
чем призывай на битву.
20.10.2011
Вы пишите, что силою угроз
лишить имущества и даже жизни
отречься царь склоняет вас от веры
отцов, от Авраама и Моше,
и стать адептом их пророка,
несущего "свет истины высокой".
Я говорю вам: встаньте в полный рост,
расправьте спину - это первый признак
ума и воли бренное отвергнуть,
хранить Закон незыблемый в душе,
гнать ереси от вашего порога –
без колебаний, вне границ и сроков.
Вы пишите, что есть один безумец,
среди своих, по знакам Зодиака
приход Мессии точно рассчитавший,
что в Йемене Мессия, но незрим.
Безумец – Мухаммад, и ваш "пророк",
я повторю, - безумец,
вы все – безумцы, верящие в сказки.
Я говорю вам: наш народ не умер,
как предсказал нам праотец Яаков,
лишь веря в ЯГВЕ, хоть и было страшно
у Навуходнацера. Сколько зим
ещё пройдёт, и несвободы сумрак
нам принесёт мучительные казни.
Я говорю: не верьте всяким бредням.
Никто не знает выбора Мессии –
где он появится, когда, каков лицом.
Уйдите в горы, бросьте всё, но верьте,
всё мужество собрав своё, все силы,
и даже глядя в ад – перед концом.
16.10.2011
Полузабытый ритуальный храм.
Две-три свечи, мерцающие грустно.
Тревога затаилась по углам -
быть может, от молчанья Иисуса?
Прозрачная, как неживая, пясть.
Он делит хлеб, что им судьба послала.
"Один из вас, я чувствую, предаст, -
вдруг раздаётся тихо и устало. -
Я даже знаю (помолчал), кто он".
И льёт вино по кубкам из сосуда.
И словно взглядом бога пригвождён,
не в силах встать раздавленный Иуда.
И словно затуманило свечу,
и душу четвертуют в преисподней...
"Молчи, несчастный, - я ему шепчу. -
ведь это - предсказание господне"...
Великое ристалище идей -
жестокая извечная работа...
Жил некогда безвестный иудей
Иуда, человек из Кариота.
Две-три строки короткие о том:
змеёю подколодной был Иуда...
Читаю вновь: обласканный Христом,
он шёл за ним, уверовав, как в чудо.
Преследуемый властью и толпой,
таясь от них и появляясь снова,
восславил он, пожертвовав собой,
Учителя немеркнущее Слово.
Кому дано позорище принять
во имя чести и во имя долга -
осмеянным, униженным, оболганным
уйти в небытие, но не предать?
Я не хочу умирать. Постой,
время моё, остановись!
Чувствую, воздух такой густой
и ароматный, как ты, жизнь.
Я не хочу умирать сейчас -
май мой ещё кружит.
Не отпускай же меня - я часть
жизни огромной, и тоже - жизнь,
бескрылое семя крикливых стай.
Дай не считать уходящих лун -
песни земли мне дослушать дай
с их перебором сердечных струн.
Я не цепляюсь за каждый куст,
страх свой в глубинах души тая,
я не смерти - тебя боюсь,
и покинуть боюсь тебя.
Я не хочу умирать вчера -
завтра нет, есть одно - сейчас.
Жизнь, ты стала легче пера -
не улетай же. В последний раз.
10.10.2011
Мы с тобой, мы с тобой не собьёмся с пути,
потому что дороги не знаем.
Е. Муравьёв
1
Поздравление с Новым годом.
От души - я давно не лгу.
На родном? - Но здесь не угодном.
На другом? - Не смогу.
Да и Нового года нет уж -
а библейский под осень стих.
И ложится на судьбы ретушь,
словно не было вовсе их.
Эй, раввины, какое дело
вам до наших славянских рож.
Есть у сердца свои приделы -
даже ЯГВЕ туда не вхож.
Я не знаю, куда я выплыл,
и брожу по чужим местам.
В эту ночь мы с тобою выпьем,
чтобы ладно всё было там.
2
Тамаре
Мы в первый раз с тобой одни
встречаем Новый год.
Побольше воздуха вдохни -
всё к этому идёт.
И всё же, грусти места нет -
весь город нелюдим.
Наш Старый год, как небо, сед,
а Новый - поглядим.
Вновь месяц выставил рога -
и стало всё видней.
У нас с тобой своя река
и лодочка на ней.
И что такое Новый год? -
Душа с душой вдвоём.
И мы одни от всех невзгод
по Времени плывём.
3
Ну что такое Новый год? -
Две стрелки наверху.
А сколько шума и хлопот
за месяц на слуху...
Мы все у Времени в плену -
пожизненный урок.
И не развеять пелену,
и не уменьшить срок.
Какое счастье было б нам,
забыв про циферблат,
подобно странным племенам,
жить только сердцу в лад,
меняя солнце на луну,
и вновь луну на свет,
и радуясь, что мы в плену,
цепей в котором нет.
31.12.2011
Красная черепица.
Бочки солнечных батарей.
Раннего утра блицы.
Жить бы скорей, скорей,
опережая планы,
не веря и не кляня, -
есть и другое пламя -
внутреннего огня.
Оно и сжигает сердце -
больно-весело от игры.
Кажется, всё стерпишь,
а терпится до поры.
Закончился мой праздник -
в дальней земле, давно.
От черепицы красной,
от солнца в глазах темно,
от речи гортанной, грубой,
от мерзких тисков трущоб.
Где-то остался рубль -
со мной положите в гроб,
чтоб там, на дороге млечной,
где звёзды поют, маня,
мне было немного легче
думать, что нет меня.
06.10.2011
Эфиопские парни
из племени фалашмура
убирают площадь,
на которой шумел базар.
Убирают молча,
и, я бы добавил, хмуро,
проклиная в тайне
доставшийся им кошмар.
Мускулистые руки
работают, как автоматы,
и множатся следом
кучи догнивающих овощей.
Ветер разносит запахи
сельдерея, и мяты,
сладкого перца, лука,
и прочих родных вещей.
Эфиопские парни,
ну какие вы иудеи? -
Кто-то придумал сказку,
но корни её в золе.
Память людей коварна,
и ей мешают идеи.
Прекрасной царицы Савской
не было на земле.
Грустно? Мне тоже грустно,
но не забыть о правде,
которая всех дороже, -
и здесь ни к чему "Прости".
Если сгребать наш мусор
вам нравится, то давайте -
кто-то же в мире должен
порядок нам навести.
29.09.2011
Месяц один вместил
(на всё не хватило сил)
тропическую жару,
ливней ночных игру,
вспученных слов угри.
Кажется, бед с лихвой -
не избежать, хоть вой,
хоть на глазах умри,
и вознесись, как дым.
Тут уж не стать святым.
Следом на дно уйдёшь -
может быть, там спасёшь...
А в детстве - ангельский лик.
Наша душа - двойник.
Куда поведёт? - Во тьму,
похожую на тюрьму,
в рай, где живут в любви? -
Выдумка - век наш груб...
Главное - это труд.
Главное - быть людьми.
23.08.2011
Мягкие иголки тамариска
осыпает осень на песок.
Я давно от родины не близко.
Вышло так - и всё длиннее срок.
Так бывает, что другая осень,
и другие звёзды на весу,
и трясётся подо мною ослик
виртуальный - сам себя везу.
Словно воск, игла - не уколоться,
чтоб мираж навязчивый стряхнуть.
Загляну-ка я во тьму колодца -
может, есть на дне хоть что-нибудь.
Осторожно опущу ведёрко,
и зеркальный холод разобью.
Ничего, что будет очень горько, -
что дано, до капельки допью.
И в тени, светилом подогретой,
где ни птиц, ни зверя, ни людей,
буду ждать приснившейся кареты
с яркорыжей тройкой лошадей.
Памяти Вероники Тушновой*
Сколько можно писать об этом -
о себе и о нём, о нём.
Видно, верность любви обетам
не избыть никаким огнём.
Нерастраченность сердца мучит,
страх найти - и прожить одной.
Почему нас ничто не учит,
и всё платим ценой двойной.
Пуст опять твой почтовый ящик -
и чуть больше седых волос.
Снова голос, родной, щемящий,
этой ночью довёл до слёз.
Далеко, за чужой рекою -
обрывалась, терялась связь:
это он не с тобой, с другою,
о тебе говорил, стыдясь.
19.09.2011
* В этом году исполнилось бы
сто лет со дня рождения поэтессы
Пишу о родине, о Петербурге,
чья высота незыблема во мне,
о не тоскливой жизни и не бурной,
что всё дымит на медленном огне.
Сильнее тянет к очагу у Весты,
не жду чудес, не плачу "Позови".
Я homo sapiens, что впереди, известно,
и не понять, что было позади.
И в эту даль, то ясную, то злую,
где всё смешалось - боль и красота,
я вглядываюсь,
и целую,
кого любил и не любил тогда.
10.09.2011
Постарела Долли Фикельмон -
жизнь прошла стремительно. Как странно...
Из костёла колокольный звон.
Петербург за кисеёй тумана.
Пушкин мёртв уже давно. Давно.
В замке сумрак, затихают звуки.
За окном становится темно.
Всё проходит - радости и муки,
зов любви, которая несёт
только стыд и разочарованье,
чей бутон, едва созрев, завянет.
Свет струится из небесных сот.
Укрывает звёздная река
сад вокруг, как в половодье Нила.
На листах, последних, дневника
ни строки - закончились чернила.
Долли слышит, как душа плывёт
в свой последний путаный экзамен,
вспоминая вздохи невских вод
и поэта с синими глазами.
14.09.2011
Наталья Николаевна, я знаю,
обет суров, завистлив Третий Рим,
и свет любви, как молния сквозная.
Но Пушкин, он уже неповторим.
Вам ведом стыд, и Вы с собой боролись,
чтоб одолеть мучительную страсть.
Дантес увидел первым мушки прорезь.
Но Пушкин, он не должен был упасть.
Что делать, Вы супруга не любили -
наш старый мир непоправимо лжив.
От тех записок только горстка пыли.
Но Пушкин, Пушкин, слава Богу, жив.
Наталья Николаевна, поверьте,
я не сужу, кто прав, кто виноват
во всей дурной дуэльной круговерти.
Виновных нет. Но Пушкин, Пушкин свят.
11.09.2011
Мне бы в сумрак осиновой рощи,
где листвы отзывается медь,
где душе и свободней, и проще
и летать, и молчать, и смотреть.
Мне бы в холод осиновой рощи,
где ещё не отцвёл бересклет,
где мелькнёт, словно огненный росчерк,
затерявшейся памяти след.
И отсюда, где прошлое выше,
и где плотью становится миг,
став с осинами вровень, услышу
голоса всех любимых моих.
05.09.2011
Я уже о любви молчу -
нет любви уже, горькой, острой.
И не верьте, что это просто
за помин её жечь свечу.
Я не мучусь её звонком,
для неё целым миром полнясь.
И на сердце уже не больно -
потому что болеть о ком?
Потому что последний флаг,
белый, вывешен в дальней дали.
Где терпелось ещё, латали,
но пришло и прожгло - никак.
Может быть, о любви потом -
сохранились, как лёгкий бисер,
пара слов, вместо долгих писем...
Да костёр на мосту пустом.
12.10.2011
* * *
А вот и свет развеялся, потух.
Звонит колоколами Петербург,
как будто мир, бесформен и безлик,
чугунный только ведает язык.
И лопается хрупкое стекло.
И на душе тоска – не отлегло.
О, родина, небесной манны груз
мне никогда не пробовать на вкус.
01.09.2001
Из цикла "О себе и не о себе"
Ты ещё не понял: полюби
душу свою, в душу погляди,
что-то с ней неладное, больна –
то, как тень, безмолвна, то пьяна,
то, как злом захваченная в плен,
ночи не поднимется с колен,
то тоскует в сумерках полей,
то кружится с пухом тополей
по дворам, не ведая узды,
как личинка ветреной звезды.
Не ленись, подумай о душе:
может, что исправить в чертеже –
есть, не предусмотрена творцом,
связь между душою и истцом –
разумом, обратная. Заметь,
всем дано от времени стареть.
Всё оставь, подумай о душе –
образу небесного клише,
капельке космической, тебя
выбравшей, надеясь и... светя.
Из цикла "О себе и не о себе"
О зиме подумай.
Как хрустит
спелый снег, как улица грустит,
как льняного полотна белей
ветви облетевших тополей.
Как мороз рассветный обожжёт,
а земля родное солнце ждёт,
о корнях, которые в земле –
не в тепле, зато в своей семье.
Вместе легче жить и умереть.
Лунный диск, реликтовая медь,
всё звонит так больно в вышине.
А ещё подумай о жене –
как ей солнцем выжженный зенит
без луны, которая звенит?
О зиме пусть думает – а вдруг
полегчает средь песчаных вьюг.
Думай. Никому не запретить
мысли свои собственные пить,
словно забродившее вино...
А у вас зима давным-давно.
1
Есть рассвет, что ночи очи смежит,
есть зари глаза слепящий плёс.
Есть любовь – нет "больше или меньше"...
Не о том я, кто фитиль поднёс.
Я о том, когда молчанье душит,
и темно, и целый мир палач –
и тогда душа должна послушать
чью-то душу, и сказать: поплачь.
14.06.2001
2
Любовь – это русые локоны,
серебряный звук клавесин,
и гомон весною под окнами,
и вздохи осенних осин.
И я, каждой клеткою майскою,
любовь – всех цветов и дерев,
зверей (под звериною маскою),
пустынь, что молчат, догорев.
19.06.2001
1
Горит тысячелетье: свечи, свечи
среди останков улицы сожжённой.
Всё небо в пепле, бойня вместо вече.
И снова дети плачут, плачут жёны.
Куда-то в страхе улетают птицы...
Я требую от памяти ответа:
кому ещё в который раз простится
весь этот ад вселенский, горе это?
О, память, избирательное сито,
блудница с осторожными перстами,
доколе нашей кровью будешь сытой,
доколе Бога криком не достанешь?
Воспрянь, о память! Сохрани навечно
в горячих знаках каменных геномов
безликий образ мастеров заплечных,
плетущих сети подземельных гномов.
Не дай мне, память, радоваться жизни
средь новых стен отстроенного гетто,
не дай мне сна и до, и после тризны,
не дай рассвета!
12.09.2001
2
Три с половиной тысячи – для праха.
Весь мир смотрел, глазам своим не веря.
Как ликовали в логове у зверя,
и пели гимны своему Аллаху.
Три с половиной тысячи горели.
При чём здесь жалость, и при чём здесь совесть –
сон разума, рождающий чудовищ.
Но сладок сон в смертельной колыбели.
11.09.2011
Ещё луна у дальнего угла.
Скрипя, хрипя, все демоны и совы,
взмахнув стрелой аспидного крыла,
взмывают ввысь, чтобы вернуться снова.
Что вслед за ними оживёт потом,
страницы лет перелистав, узнаю:
крик первой птицы переполнит дом,
скользнёт луча мелодия сквозная,
бесшумно ветви вытянет ветла
навстречу дню, бегущему по руслам.
И больно так от света и тепла,
и ясно так от нежности, и грустно.
03.01.2001
Бог человеку повелел: "Люби,
и постигай все отмели и глуби,
терзайся ими, радуйся, глупи".
Я вознесён любовью и погублен.
И всё живу, и потерять боюсь
дарованную музыку бессонниц,
и сам с собой – до ненависти – бьюсь,
чтоб стать другим – сильнее и весомей.
Похожим на Создателя. А мне б
жалеть Его – ведь Он мечтал о боли
хотя б одной их прожитых судеб,
когда любовь наказана обоим,
и власть её мучительна и зла,
и каждое мгновение разъято,
и взлётам и паденьям нет числа...
Но не дано Создателю – расплата
за то, что Он из вечности возник.
И не разрушить череду событий.
И Он твердит, внушая каждый миг:
" Любите же, любите же! Любите!"
08.06.2001
1
Мы одолели все земные дали,
чтоб оказаться вновь в своей пустыне,
где нас заждались радости простые,
пророки наши, мёртвые заждались.
2
Не на экране, а воочию,
в краю ином, в земле иной
под шорох смертных многоточий
прапамять мучится виной.
И небо, словно поседело,
и всё открыто, как в аду...
Страна, которая без тела, –
одно лишь сердце на виду.
3
Какое счастье не родиться богом,
и не дарить несчастья.
13.11.2000
Тамаре
Наш первый дождь шумел в ночи,
пытаясь ветки гнуть.
И так хотелось "Не молчи"
сказать, и не вспугнуть
его, подобный просьбе, стук
по крыше, по окну.
И ветер, выходя на круг,
подыгрывал "Соо-гнуу".
И плакал мирт среди зимы -
у сумерек в плену.
И в этом мире были мы,
не зная почему.
Сырое времени весло
раскачивало дом.
И нас опять несло, несло
в далёкое вдвоём.
21.10.2000
Не тишины боюсь, но пустоты,
когда движенье душу огибает.
Играют птицы и поют цветы -
и лишь во мне дыханье погибает.
Не опасайтесь, стоя на ветру,
понять во мне, сквозь черт окаменелость,
и боли свет, и всё, что не допелось
в последний миг.
Наверное, к добру.
09.10.2000
Для меня война -
это страна,
огромная, вся в огне...
Для меня война -
это зурна,
и язык Ниязи во мне.
Для меня война -
это стена,
и окно, и луна в нём.
Для меня война -
это айва
у дома, где мы живём.
Для меня война -
это чайхана,
и амбарный замок на ней.
Для меня война -
это струна,
что поёт о тоске полей.
Для меня война -
не ордена -
это раны и кровь отца.
Для меня война -
это боль одна,
неизбывная, без лица.
Для меня война -
это не весна
над рейхстагом и красный флаг.
Для меня война -
это смерть без сна,
и воздетый к небу кулак.
Для меня война,
как тишина
в ночь, что пала, гремя.
Для меня война -
это вина
во френчах вождей Кремля.
22 июня 2011
У жизни всё без парика -
все парики в пределах смерти.
Пока мы дышим, против шерсти
терзать нас можно. Но пока.
Нас можно, словно глину, мять,
и петь нас научить, как кенар,
и даже души вынимать
из нас, и ковыряться в генах.
Всё это до поры, пока.
Грядёт иной черёд для "твиста".
Пока - до первого хлопка,
беды разбойничьего свиста.
Пока - до первого звонка,
до первой огненной капели...
И будут новые века
кричать и плакать в колыбели.
08.10.2000
Мне вновь втолковывает разум
всё те же правила игры.
Но у души свои указы,
свои дороги и миры.
Мы с нею не были гостями,
свой честно делая урок.
Мы жили болью и страстями
не вопреки себе, а впрок.
Мы жили, с истинами споря,
в чертогах света и в глуши,
хлебнув, как все, немало горя, -
не от ума, а от души.
10.09.2000
Здесь рыбаки стоят часами,
как памятники тёмной страсти.
Здесь море плачет голосами
детей подводных.
Сладость власти -
глазами разгораться жарко,
и жертвой любоваться гордо,
следя, как всасывают жабры
последний атом кислорода...
И мы, как-будто, дети моря,
глубин доверчивые звери.
Где та наживка, за которой
однажды выползли на берег?
А силы нет уж возвратиться
в стихию заданности ранней,
чтоб в прежней жизни возродиться,
о грани острые изранясь.
И мы тираним смертной пыткой
живое в неуёмной жажде -
за то, былое, любопытство,
за шаг безумия однажды.
16.08.2000
Ну, здравствуй, друг!
Пишу, а ты молчишь -
я не дождусь, наверное, ремарки.
Остался всё такой же -
Кибальчиш.
А, может, просто нет достойной марки.
Не уместить
в размер коротких строк
всё, что легло, как вечность, между нами.
Здесь тоже море,
море и песок,
но люди ждут зелёного цунами.
Не описать,
как режут корабли
пространство ночи вкось прожекторами,
как бегают по пляжу короли,
и женщины гуляют под парами.
Как тянет из
соседнего кафе
горящим маслом и кошерным мясом,
как воздух пьян, но буйной голове
уж не вернуться к нашим, русским, массам.
Давно темно.
Оранжевый песок
уже тяжёл от соли и от влаги.
Набух язык - косноязычен слог.
И больше нет местечка на бумаги.
Пиши и ты.
Пускают ли ещё
погреться к Петропавловке - на камни?
В груди зажало - сердцу горячо.
Сейчас отпустит. Ты пиши. Покамест.
30.07.2000
Диктатор умер. В трауре страна.
Но что придёт за древним ритуалом? -
Души согласье раствориться в малом?
Движенье к свету скрытого зерна?
Он был любим. И ненавидим был -
густело поле зависти и страха.
Ложится пепел царственного праха
на тишину сирийских Фермапил.
Уходит с ним воинственный ислам
плюс франкосоциальные идеи.
Он Яго был для рода иудеев -
им гибель звал. Но упокоен сам.
Я не стыжусь - не прячу торжество,
но память - неудобная услуга.
А может, силу вырваться из круга
мы потеряли с именем его?
12.06.2000
*публикация в связи с нынешними
событиями в Сирии
1
Когда дышали древние болота,
и наполнялся трелью комариной
вечерний воздух, хижиной зелота
качался дом. И прошлое незримо
в него входило. Затихала нива,
чтоб не вспугнуть нечаянной прохлады.
Почти неслышно звякали приклады
в руках уставших. О земле лениво
напоминало блеянье овечье.
И стон детей, уснувших, мчался вровень
с безумной ночью, прыгавшей на плечи
в платке зелёном, сдвинутом на брови...
Немало их ушло необратимо -
от лихорадки, от арабской пули.
Быть может, чьё-то сохранилось имя,
и чьё-то имя просто не вернули.
А Время молча переводит стрелки
и дней, и лет, и медленных столетий...
О, не забыть бы вечной перестрелки,
и тех ночей, когда стонали дети.
2
Я одеваю белые одежды
кинематографических фасонов,
и, словно молодой самаритянин,
по солнечному городу кружусь.
И оживают старые надежды
в лице потомков судей, фараонов,
и рыбаков, и фарисеев. Странным
я сам себе и гражданам кажусь.
Мой маскарад подобен возвращенью
в ушедший мир, в отыгранные драмы.
Самария, по сути, лишь на карте,
и молится опасным языком.
Одежды белой нежное свеченье
неслышно гаснет. Повторяет гаммы
в отчаянно-мучительном азарте
ребёнок иудейский за окном.
05.2000
Кругом костры. Вокруг костров народ.
Огни, огни, как звёздные собратья.
Нам вольной ночью удалось собраться,
чтоб разойтись опять на целый год.
О, как, порой, опасно забывать
истоки древних песен и традиций.
Беспроволочной связи прародитель,
звучит костёр: "Не спать, не спать, не спать!"
Прислушиваюсь к шороху огней,
ловлю звезды далёкое молчанье...
Ошибка в том, что "слушать", "послушанье" -
одной природы и одних корней.
1
Певцу подобно, азиату,
о том поём, на что глядим,
но взором внутренним... К закату
уходит город, нелюдим.
Из-за окна ли, из-за двери
углями тянет, шашлыком.
Считают жертвы и потери,
сверля баранину штыком.
Не осуждаю словом праздным
в домах гуляющий народ –
беда прошлась по судьбам разным,
и вот, бессмертная, бредёт,
не успокоившись доныне,
зелёным воплощеньем зла,
опять явившись из пустыни,
как молох, ищущий козла.
2
Я – иудей. В галуте* сотни лет
душа моя мечтала и страдала,
то обретая на мечту билет,
то рушась, в миг, с кривого пьедестала...
Всемирные кумиры и рабы
земель чужих, их демоны и боги,
оставьте мне родимые гробы
и мой рассвет у каменной дороги.
Я отдал вам, что некогда имел,
и отыграл навязанные роли.
Я – иудей. И вечный мой удел
быть избранным не более – для воли.
Я не прошу – осталась ваша власть
под козырьком парадного подъезда.
И если есть за краем жизни бездна,
я сам, без вас, хочу в неё упасть.
* диаспора
Когда-то здесь текла вода,
сочась светло из-под плиты.
И увозили навсегда
её, чтоб стать, чуть-чуть, как ты, -
частицей крови и слезы
твоей - грядущий день спасти.
Здесь до сих пор твои следы.
И мы твердим своё "Прости,
Господь, за всё, что не смогли
понять, запомнить, отогреть"...
Дымят остывшие угли,
и лет оставшаяся медь
звенит, печалясь ни о ком...
Так пусто в Храме. И монах
спешит, качая клобуком.
И мир, как в прошлом, сир и наг.
И ручейки живой воды
ушли под землю - камень сух.
И как опять сказать "Веди",
не озираясь, - громко, вслух.
Араб с ключами за спиной
звенит. И, кто б подумать мог,
Гроб закрывается. Дверной
он молча вешает замок.
А солнце здесь придурковато, вроде.
То вдруг застынет, выкатясь в зенит,
как чучело в небесном огороде,
пугая птиц. То жаром заразит
какой-то неизвестной лихорадки,
неделями уставившись в окно, -
и люди, с хулиганством заодно,
на гадости заоблачные падки.
Лишь Дух пустыни, вечный страж тоски,
порядка ради, или развлеченья,
чтоб притушить безмерное свеченье,
погонит в небо ветры и пески,
как тонкий враг, негаданно и с тыла,
решительным движением одним.
И скроется безумное светило...
Но заодно и мы уходим с ним.
Смешные птицы воробьи:
клюют себе – не жрут,
и всё, заметьте, по любви
на родине живут.
И что за любопытный птах:
родился, и везде
готов ютиться на кустах –
на хлебе и воде...
Не думать куцой головой –
традиция рабов.
Средь птиц с немодною графой
не видно воробьёв.
Наивных стоиков мораль
отправлена в собес,
пока маслины и миндаль
им падают с небес,
пока и сыто, и тепло
без горя и хлопот,
пока ложилось и текло
в раскрытый шире рот.
Но стоит грому прогреметь
и молнии блеснуть,
они готовы улететь
опять куда-нибудь...
Я, как и предок Авраам,
как тыщи лет тому,
родня задорным воробьям
по жизни, по уму,
по легкомыслию терпеть.
И мне не всё одно,
где мне и петь, и умереть
однажды суждено.
04.01.2000
1
Морское солнце стукнуло в стекло.
Упала в воду шапка-невидимка.
Зашевелилась сонная Ордынка,
и утро снова голос обрело.
О, дай нам Бог, свободы гордый стих,
всей грудью - не развешенный на крохи...
О крови бесконечные уроки!
О память, забывающая их!
2
Весь путь к себе оплачен - до гроша.
Иного восхождения не надо -
томилась и готовилась душа
к свиданию под сенью Галаада.
Чтоб двигаясь по Времени стопам,
не забывая пройденные темы,
вновь повторять, как в прошлом, по слогам:
"Мы - не рабы, и мы давно не немы".
Не слышно слов - лишь мимика и жест.
А впрочем, нет: магическое "шекель"
в благословенном двадцать первом веке
единственное слышится окрест...
Не дай нам, Бог, свободу всю свести
к одной свободе - купли и продажи.
Душе народа, проданной однажды,
в её котле вовек не расцвести.
Я чувствую, затягивает круг,
скользит петлёй базарная система.
В одном шагу от древнего Эдема
поёт и пляшет бесконечный шук*.
*базар, ивр.
Я с тобою, Япония,
на твоих островах.
Нас уносит цунами
в океан, что бушует бессонно.
Чтобы знали и помнили,
радиацией воздух пропах.
Снова чёрное знамя
над страной восходящего солнца.
Я с тобою, Япония.
И опять мы одни
принимаем удары
нутра разъярённой планеты.
Время болью наполнено:
вот же, рядом, стояли они.
И чужие радары
равнодушно фиксируют "Нет их".
Я с тобою, Япония,
с твоими детьми -
преграждаем телами
ползущий огонь Фукусимы.
От рожденья мы поняли:
наше место вовеки, где ты,
не словами - делами
и сердцами своими.
26.03.2011
Это правда: ни боги, ни люди
ничего не меняют на свете:
время в той же свинцовой полуде,
те же беды и те же советы.
Мы от смерти торопимся к смерти,
пряча страх свой в страницы романов,
в киноленты, в дорог километры,
в миражи и прогнозов туманы.
Мы хохочем, его заглушая,
окружаем до гроба святыми.
И дорога за нами чужая
укрывается лентами дыма.
Не дано нам в болотах и чаще
за поднявшейся к небу горою
разглядеть, что казалось игрою,
а что было судьбой настоящей.
Не дано, не спеша, насладиться
блеском вод, ниспадающих в бездну.
И бросают нас синие птицы,
унося свои вольные песни.
Сегодня март прозрачней и нежней.
Тепло. Раскрыть бы душу на просушку.
Всё едем, едем "Книгу песен" слушать,
хоть мог и сам бы рассказать о ней.
Машин не счесть, и движемся ползком,
друг друга в хвост толкая по-овечьи,
одновременно, как на псковском вече,
ведя обмен солёным языком.
Причём здесь Гейне? Он о тайне пел
любовных мук, о мести Лорелеи,
о говорящих медленно в аллеях
осенних листьях, что рассвет не смел
вблизи любимой, а закат багров,
и так похож на поцелуй разлуки.
И строк его томительные звуки
снимали с сердца каменный покров.
А вот и город выплыл впереди,
и дом, где Гейне родился когда-то.
Неплохо б гиду вспомнить Гиппократа
с его призывом горьким "Не вреди!".
Похожая так на ангела,
и с именем детским "Люся".
Город сырой не в Англии -
среди болот Беларуси.
И улица там в булыжниках,
вся, словно речка, синяя.
Ну подойди поближе ты,
девочка с райским именем.
Помню, как вместе бегали
к балке, где тропы лисьи,
где голуби жили белые
и пахло тысячелистником.
Как я лечил подорожником
порез на ноге люсиной...
Кажется, жизнь прожита,
похожая на иллюзию.
Темнеют кулисы голые,
ночь фонари развесила.
А там всё воркуют голуби,
и Люся смеётся весело.
Есть речушка Шушупа
на границе с Литвой.
Всё б ей петь да шушукать
под весенней луной
о девчонке Юрате:
мол, любить ей пора.
Васильковое платье
не сманить со двора.
Все местечки я знаю,
где по пояс лоза.
Только чёлка льняная
ей закрыла глаза.
Ах, Юрате, Юрате,
я к тебе всей душой.
И посвататься рад бы,
да литовцам чужой.
Все им, кто из России,
почему-то, враги.
За меня попроси их -
ты любви помоги.
Есть, скажи им, солдатик -
всё не едет домой.
По полям, по садам он
всё за мной и за мной.
Ты скажи папе с мамой,
наш секрет не храня:
"Может, он - самый -самый
на земле для меня".
07.06.2010
Мерцает ночи серебро:
мне завещали - не украл.
Не всё во времени старо -
природа держит интеграл.
Но обрастают чувства мхом,
и остывает молча дом,
и утро сиплым петухом
теперь командует подъём.
И только ночи серебро,
и тихий звон цепочки звёзд,
и вновь отвергнутый Пьеро
всё те же, и всё также прост
вопрос: зачем я был рождён,
зачем любил, зачем страдал,
и видел боль со всех сторон,
и с первым криком умирал.
Оставил все полёты на Луну -
давно живу у прошлого в плену.
На письма, что приходят раз в году,
и пары слов ответить не найду.
Мне жаль минут на странную игру -
умел бы врать, и надо, но не вру.
И я молчу. И небо за спиной,
под вечер всё окрашенное хной,
со мной молчит. И от былых былин
остался только журавлиный клин -
ещё немного, и уйдёт за край.
Я, словно тот заледеневший Кай,
но не смогла подруга, не спасла -
для наших мест ей не нашли осла.
И крыльев нет, и время унесло
то чувство, что пленённого спасло...
Поверьте мне, я не был сухарём,
и беспартийным скрытным кустарём ,
и всех любил, но донести не смог
души весёлый дружеский дымок.
Взгляну, порой, случайно, из-за трис
на молодых скучающих актрис,
и жалко так - осенний ветер с гор
погасит их пылающий костёр.
Вначале мама, потом старшина
приучали пряником и кнутом
полюбить чистоту.
Утро, как золотая рыбка, и тишина.
Сны, вздыхая, досматривает наш дом.
Но я уже на посту
с метлой и шваброй. Чистоту люблю.
Такое хобби моих золотых лет -
не жить же в помойке.
"Всё должно быть прекрасно", - я на степень плюю.
Классика, сказавшего так, давно нет,
а не то, помог бы.
Не только во мне чистота; во вне -
часть чистоты мыслей моих и слов,
веры моей, мечты.
Утро. Тихо. Солнце качается на волне.
Уходят часы вурдалаков и сов,
приходят - чистоты.
Я поднимал свои знамёна,
и шёл с охотою в строю.
И зная, что такое "зона",
я пел про партию свою.
Я, заходя в чужие двери,
искал правдивого суда.
И, увлекаясь, слишком верил,
а ненавидел - навсегда...
Давно осколки наших жизней
в курганах сумрачных лежат,
и тихо снег ли, дождь ложится
на них, и вороны кружат.
Их ищут летом следопыты,
зимой бомжи, чтоб сдать на слом, -
спасибо, люди. Будем квиты,
согрев оставшимся теплом
сердца простуженные ваши.
Спасибо за тоску и труд.
И вы на острове пропавших,
и вас когда-нибудь найдут.
Разрушена башня,
рука огрубела и сбился прицел.
Под стрелами ливня дымит моя пашня,
но я ещё, кажется, цел.
Уходит эпоха.
Библейские кущи в зелёном огне.
И чувство, проклятые палочки Коха
воюют со мною во мне.
Плывёт моя пашня -
смываются в Книге великой следы.
Хотел бы проснуться я утром вчерашним,
где, верится, родина, ты.
Пустыня под боком,
и надо учиться по времени вброд.
Я знаю, мы ходим до смерти под Богом.
Не дай, Бог, чтоб наоборот.
И холмы, и туман в окно,
а вдали - колокольный звон.
Это было давно, давно,
это было, как сон, как сон.
Это есть и сейчас, сейчас,
неразгаданностью маня.
Всё, холмы и туман, как часть
не кого-то вдали - меня.
Я в туман-океан вхожу -
и теряется мой след.
Я суровым холмам служу -
ничего не прошу в ответ.
Только видеть их каждый час,
погружаясь в туман и звон,
и следить, как рассвет, лучась,
окружает со всех сторон,
как уходят туман и тьма,
и холмы в голубом огне.
Это, видно, судьба сама
заглянула в окно ко мне.
Он был городом раньше - разрушен.
Много лет пронеслось - и не счесть.
Но цветущие сливы и груши
и сегодня, в том городе, есть.
Нет ухода за теми садами -
не подкормят их, не подстригут.
Они, как зачарованы, сами,
вопреки всем невзгодам, растут.
Забредёшь в их прохладную чащу,
и послышатся с разных сторон
чей-то шёпот и голос, кричащий
о беде, и оборванный стон.
И поймёшь: эти груши и сливы,
словно пасынки в нашей судьбе.
Никогда мы не будем счастливыми,
потому что пришли не к себе.
Потому что не мы их растили,
охраняя и небо моля.
Потому что мы дети России,
и вредна нам чужая земля.
Монотонно скрипит жесть -
оторвалась возле трубы.
День был трудный. И снова шесть
на часах - за мои труды.
Намахался лопатой всласть -
с непривычки гудит спина.
Где-то в городе хнычет власть,
воет в тёмных дворах шпана.
Здесь же тишь. Лишь за далью, там,
где редеет опавший лес,
прицепившийся к проводам,
свистнул поезд, и вновь исчез.
Снова ветер. Скрипит жесть -
собирался её подбить.
Настоящая осень здесь -
только надо её любить,
слушать, как от земли, клубясь,
поднимается птичий грай.
Я ведь, если увидеть связь,
тоже скоро уйду за край.
О, как легко, людской презренный род,
Тебе вложить любую глупость в рот!
Вольтер ("Орлеанская девственница")
Вольтер с улыбкою сатира
писал о деве Орлеанской.
Резвился классик. Хулиганство.
И мне не весело – тоскливо.
Я вижу, как пылают ветки,
как пламя лижет бёдра, груди.
Я слышу крики "Ведьма! Ведьма!"
толпы, погрязшей в словоблудье.
Святош высмеивая смело,
Вольтер марал и то, что чисто.
Учиться надо чтить приделы
земного у евангелистов.
Есть имена, чей свет поныне
отогревает сердца камень.
Они, единственно, - святыни.
Не надо трогать их руками.
Я когда-то бывал в Праге:
путешествия – мой идол.
Затянувшийся был праздник,
но не только – не любят, видел.
Мостовые запомнил, взгляды,
что буравили мне спину.
А ведь наши спасли град их,
на пороге Победы сгинув.
За неё и хотел выпить
вместе с бравым солдатом Швейком,
что "У калеха". Бармен выпер –
слава богу, ещё не в шею...
У России судьба варяга –
и боятся, и тянут жилы.
До свидания, злата Прага, -
без тебя мы веками жили,
не похерив людской обычай
благодарную память множить.
Знаешь, если опять приспичит,
не стесняйся, зови – поможем.
Ты последнее время мне снишься всё чаще
в дальнем доме - пустом.
Мне известно, что всё это не в настоящем,
ни тогда, ни потом.
Снится комната. Кажется, слышатся шорох
веток, запахи смол.
Окна, вместо стены, в фиолетовых шторах,
в центре - маленький стол.
Ты стоишь и молчишь, и лицо так спокойно,
как озёрная гладь, -
отгремели, ушли все сердечные войны -
нет причин, чтобы лгать,
и сжимать кулаки исступлённо и бело,
и бросать мне в лицо,
что давно ненавидишь, что только терпела.
Разомкнулось кольцо,
разорвалось, распалось на мелкие части,
стало пылью у ног.
Я давно уже понял, что это к несчастью.
Но исправить не смог.
Сны остались, где комната, стол посредине,
и письмо на столе,
а на нём осторожный серебряный иней,
как зима на стекле.
По песочку жёлтому, по бережку,
не по морю - милосердной сушею
так и шёл бы, шёл я тихо, бережно,
ни блаженных, ни бомжей не слушая.
Только моря слушал бы истории -
о дельфинах добрых, о Титанике,
о дорогах синих на все стороны,
уводящих за границы тайные.
Через дали, в полночи солёные,
сквозь дожди тревожные и острые
всё бы слушал я слова влюблённые
с моего сиреневого острова.
Всё бы слушал песни незабытые,
что несутся из багряных сумерек,
о последней беспощадной битве, где
мы давно, израненные, умерли.
Вы спускаетесь в шахту, где свет сквозь туман,
где, змеясь, разбегаются в стороны ходы,
где за каждым углом поджидает метан,
чтоб обрушить на головы тонны породы.
Вы спускаетесь в глуби, чтоб дать "на гора"
то, что знаком несчастья* считалось когда-то, -
это выша судьба, это ваша игра,
но рожденья и смерти сближаются даты.
Вас, кто выжил при взрыве, уже не спасут -
не пробиться, и штреки черны и опасны.
И по шахте другой вагонетки ползут,
и о славе шахтёрской слагаются басни.
Рукотворные горы, растут, как грибы.
Полыхают беcсонно плавильные печи.
То не думпкары мчат по дорогам - гробы,
и звучат у могил поминальные речи.
*Из фольклора: кусочек угля при гадании
означал смерть, или какое-то несчастье.
16.05.2010
Давно узнал путём окольным:
придуман там одеколон...
Я всё, почти, узнал о Кёльне
в кругу трахитовых колонн
Собора. Мудро и надёжно,
навеки поднял до высот
он, как талантливый художник,
свой лёгкий и летящий свод.
Со всеми башнями своими
ушёл он ввысь, где полог бел.
И замирает вечер синий
в тиши надгробий и капелл.
И тянет сесть в одном из нефов,
и сквозь цветные витражи
смотреть, вне времени, не в небо –
а в тайну собственной души.
И думать о природе мрака
и света, и что смерть глупа,
и слушать, как вздыхает рака,
волхвов качая черепа.
* восхождение, греч.
Стрекочет система –
и холод ложится слоями
на старые фото,
на полки, где свалены книги.
Я мысленно с теми,
где ранний июнь с соловьями
и чудится, вот он,
и рядом свидания миги –
со светом скользящим,
с внезапным явлением просек,
с ручьём осторожным,
затихшим под вырванным корнем.
Я был настоящим,
а ныне никто и не спросит.
И время всё строже
под небом, казавшимся горним.
Кресты, минареты,
прикрытые двери молелен –
лишь в часе езды,
и броди среди шума и пыли.
Но кажется бредом,
что вместе их век перемелет.
Надежды пусты.
Но уже не вернуться, где были.
Где детство босое
над кручей днепровскою бродит,
где песен печальных
смыкаются нежно объятья.
Всё выжгло росою –
и нет повторений в природе.
И мир за плечами
похож на родимые пятна.
А за углом не улица Бассейная* -
немецкий парк, усыпан желудями,
и тишина, холодная, осенняя,
промытая короткими дождями.
И снова дождь, и в парке не укрыться,
и звон печальный тянется от кирки,
и заячьи встревоженные рыльца
в кустах сырых, и вдоль дорожек бирки
от мудрецов – названья на латыни...
И чувство, словно мы судьбой потеряны
уже навек – так умирает дерево
от нелюбви, от съевшей корни стыни.
Вокруг молчит радушная Германия –
не родина, порочная, как Федра.
Нас желудями, словно горькой манною,
столетний дуб одаривает щедро.
Нордхорн, 09.10.2010
* Санкт-Петербург
Несчастны все: и жертва, и убийца
(ему уже не суждено влюбиться,
но вместе с жертвой обратиться в прах),
и тот, кто посылает на убийство:
ведь всё его безумное витийство -
лишь вопли страха на семи ветрах.
Несчастны все: кто избран и забытый,
обласканный судьбою и забитый
судьбою же, утопленной в вине.
Сама судьба, при всей её свободе,
на практике, свободна только вроде,
и от того несчастнее вдвойне.
Несчастны мы от счастья видеть землю -
и понимать, что вброшенное семя,
взойдя едва, уже теряет цвет,
что звёзды в небе - лишь фантомы света,
что "надо жить" - лишь видимость совета,
рождённого во тьме, где жизни нет.
27.04.2010
"Спокойно спи, убит, обманутый
коварными друзьями. Пройдут
года. Тебя народ поймёт, оценит,
и будет слава вечная твоя".
Надпись на памятнике, установленном
санкт-петербургскими рабочими на могиле
Георгия Апполоновича Гапона
(1870 - 28.03.1906)
Одержим христианской идеей
"Не убий", "Проживи не во зле",
он мечтал не на небе...
Но где ей
отыскать свой Эдем на земле?
От надежд на царя-самодержца
не осталось в душе и следа -
только рана. И некуда деться
от себя, от людей, от Суда...
Там, где Бог, не заведены игры -
не солги ради цели святой.
Отступись только словом, на миг ли -
и подует из окон бедой.
И друзья, как незваные гости,
и в тиши ожидает петля.
И развёрста на дальнем погосте,
чтоб его упокоить, земля...
Ошельмован историей красной
даже канувший в прошлое прах.
Не ищите её понапрасну,
ту Голгофу его, в Озерках*.
*село под Санкт-Петербургом,
ныне - один из районов города
Осень. В Тверии кричат голуби:
вновь отвергнуты, в любви голодны,
и подруг зовут - время замерло.
Что за вечный зуд - лететь за море.
Утром в Тверии небо просинью.
Словно стерео, в руки просятся
ветка каждая, птица малая,
даже, кажется, солнце алое.
Храмы разные блестят главами,
в синем озере рыбы плавают.
Только голуби кричат с вечера-
душа голая в тоске мечется.
Спрячу голову - белый свет не мил.
Плачут голуби - слышать нет уж сил.
Прощай, Тверия с далью ситцевой,
твоей твердью мне не насытиться.
Всё больше груз на царственных плечах.
Он греется в запутанных лучах
закатной осени, но сердца суету
не спрятать здесь, на брошенном мосту.
Под ним овраг глубокий и ручей.
Сквозь звон кифары и чужих речей
лишь холод слышится. Но, чудится, вода -
совсем как золотые ворота.
Молчит Саул. В пещере Аэндор
не до вражды, не до семейных ссор.
Но вера канула, и нужно много сил,
чтоб слышать то, что скажет Самуил.
Бой завершён. О чём гора молчит?
О чём ручей разбуженный кричит? -
О крови вытекшей, что капает с моста,
о пустоте, которая проста.
Где серы, как злость, ядовитой
в межгорье теряется след,
на выступе каменном виден
тревожной жены силуэт.
На прошлого мёртвые воды,
на соли блестящей холмы
глядит она долгие годы
с вершины безмолвной тюрьмы.
Её нам Создатель оставил,
чтоб знали: есть в мире Содом,
но есть исключенья из правил,
учтённые высшим судом.
И мимо скалы проезжая,
мы смотрим наверх, где она,
поныне своя и чужая,
со всеми - и всё же одна.
И цепи неверия рвутся,
и сердце смиряет свой бег,
и хочется вновь обернуться,
и страшно застынуть навек.
Кинопроектор из прошлых эпох
напоминает, что август не прожит:
женщина в светлом, мой ангел, мой бог,
яблоко держит в руке осторожно.
Соком медовым наполнена плоть -
лишь надкуси. И ни слова, ни слога.
Кадры мелькают, качается плот
жизни, которой казалось так много.
Клонятся ветви к ладоням, к земле.
Женщина в светлом смеётся, смеётся.
Вспышка. И кануло время во мгле -
время, которое не оборвётся.
13.11.2009
Слон керамический смотрит с балкона вдаль.
Убран из комнаты - видимо, надоел.
Бледного неба отсвечивает эмаль.
Кусочек балкона - отныне его удел.
Он стал мудрее - и понял уже давно,
хоть и восток здесь, но этот восток другой,
и бесконечно кружится времени веретено,
и горизонт издали оказывается дугой.
Ветром пустыни ли, силой небесных тел
к самому краю балконному сдвинут слон.
Всё же мечта исполнилась: он полетел...
вниз, и, ударившись, рухнул в свой давний сон.
Вот он у берега, речка бежит сквозь лес,
вода по колено, выше, уже по грудь,
вот лишь спина виднеется, вот он исчез -
о, как легко дышится...
В добрый путь.
29.10.2009
Уйти от тёмных африканских лиц,
за рябью скрыться угреватых стёкол -
и слушать голос ржавых водостоков
сквозь шорох крыл летящих верениц.
Я умер десять лет тому назад
для тех, кто жив и знал меня когда-то.
Я помню их, и память виновата,
что не забыл. А вороны кружат
у самых окон - времени под стать,
и, как в насмешку, всё сильней картавят.
Я не игрок, и мне в такой октаве,
и захотел бы, ноты не сыграть.
А дождь идёт, мой виртуальный дождь, -
я слышу стук и ощущаю запах,
что он принёс в прохладных мягких лапах...
А всё, что здесь, со мною вместе, - ложь.
23.10.2009
Г. Д.
Ты жив ли, старый друг? - Я о тебе пишу -
ушёл от всех трибун и надоевших распрей.
Всё уже школьный круг. И ныне к шалашу
не выйдет наш табун. Где я, и где Тирасполь...
Ты помнишь, как с тобой играли "Хирургию":
ты - фельдшер, я - дьячок. До слёз смеялся зал.
Не скажешь дням "Постой!". И мы давно другие.
И за стеной сверчок от времени устал.
Зачем ты столько пил? Молдавское вино
в минувшие года шло просто за бесценок.
И я вино любил - не так - давным-давно.
Ушла страна. Куда? Погашен свет на сцене.
Ты жив ли? Шла война - в машинах морозильных
убитых хоронить везли за сотню вёрст.
Мы знаем, чья вина. А нас и не спросили.
И оборвалась нить - и стало больше звёзд.
Романтик по судьбе, ты чаще видел ложь.
Твердил мне: "Не сойду". Ты был, как совесть, болен.
Что скажешь на Суде? И вряд ли, попадёшь
на доброго судью, который всё бы понял.
Последний школьный бал прощений и идиллий.
Ты всех нас удивил, Есенина прочтя.
Поэт властям мешал - его не проходили.
К тому ж, он много пил, и не любил вождя.
Неделя пронеслась. Тропинка вдоль Днестра,
нас летний дождь кропит. Ты говоришь о прошлом -
не оборвалась связь. Вся наша даль проста -
там нет давно обид, и наши чувства проще...
В песок, в гранит, в прибой спускаются террасы,
гибискуса кусты, как ряд китайских слуг.
Обманутый собой, уходит в ночь Тирасполь.
Где я теперь, где ты - и что за жизнь вокруг.
22.09.2009
Васавадатта любила царя Удаяну.
Был он ей мужем – его предсказали Ригведы.
Эту любовь ощущала она постоянно,
ею жила, и лишь в ней находила ответы.
В доме родительском встретив на празднике как-то,
царь ей признался в любви, и без благословенья
тайно увёз. И пропали глухие закаты –
только рассветы, и высшего счастья мгновенья,
только в бесчисленных вазах любимые астры –
все от него...
Тяжело на душе у владыки –
чёрные птицы кружатся над землями вастов.
Времени мало, чтоб справиться с силою дикой.
Первый министр, испросив разрешенья, зашёл к ней:
"Васавадатта, враги угрожают столице.
Нашу тревогу не спрятать за ширмой из шёлка –
судьбы народа решают лишь царь и царица.
Выход? – Женитьба, вторая, была бы не лишней.
Царь Магадаха имеет сестру Падмавети.
Но Удаяна не хочет об этом и слышать –
кроме тебя никого он не видит на свете.
Вместе с Даршакой, царём Магадаха, сумели б
выстоять в схватке, скрепив династическим браком
этот союз с ним. О, если б ты только посмела
верность обету нарушить – исчезнуть во мраке.
Знаю, как тяжко, у жизни ещё на пороге,
в свете любви уходить по дороге Варуна.
Думай, царица, и пусть да помогут нам боги
дом сохранить, и грядущего хрупкие струны".
Вышел министр. В павильоне дворцового парка,
где принимала она посетителей разных,
вдруг потемнело, и неба весенняя арка
стала клониться – закончился радости праздник.
Падает арка. Но что это? Вспыхнуло пламя,
весь павильон охватило от крыши до пола.
В комнате дымной кричит, задыхается память –
Васавадатта уходит, немея от боли.
Царь Удаяна со свитой торопится, мчится –
в сердце тоскливо, как от непотребного зелья.
Слуги: "О, царь наш, с тобой ничего не случится!"
Нет Удаяны – он падает мёртвым на землю.
*По мотивам пьесы индийского поэта конца
III – начала IV в. н. э. Бхасы "Увиденная во сне
Васавадатта"
05.08.2009
Спасаем заблудшие души,
для лоска, на лад европейский.
Не хлебом единым - не слушай
друзей юбилейные песни.
Прислушайся к птичьему клику,
к печали корней обожжённых,
к псалмам твоей Книги великой,
к великим её прокажённым.
Там всё о тебе нелюбимом,
о всех твоих поисках совьих,
там все, пролетевшие мимо,
ответы не лишь бы - на совесть.
Молчал ты все годы об этом,
и мучился верой пустою,
внимая партийным обетам
у общей судьбы под пятою.
Там песни чем громче, тем глуше,
и стёрты движения грани,
там, рыбам подобно на суше,
слова умирают в гортани.
24.07.2009
Из цикла "Пристань Харона", сентябрь, 2009 (заключительные стихи)
Коляска инвалидная в углу -
но силы нет поднять его с постели.
В кустах кричат тревожно коростели,
качает ветер тонкую ветлу.
Машины мчат, чтоб время наверстать.
И на часах в его сознаньи полночь,
и дом не спит, и, ожиданьем полнясь,
листает сны, как старую тетрадь.
Коляски скрип ли, древний скрип стропил
звучит из ночи, из небесной ниши,
и дом не спит, и просит, словно нищий,
каких-то слов - пока не позабыл.
Весь дом дрожит, рождая кутерьму,
шуршат листы заброшенной тетради.
Неужто, снов необъяснимых ради
он полюбил зелёную тюрьму?
Поёт кинор всей мукой бычьих жил,
по стёклам бьёт автомобильный зуммер.
Давным-давно он почему-то умер
с последней мыслью, что ещё не жил.
Из цикла "Пристань Харона", сентябрь, 2009
Почему-то всё реже дорога пылит,
и душе тяжелее от прошлых вериг.
Ты не смотришь в глаза, говоря "Не болит",
потому что давно уже к боли привык.
Ты ещё среди нас, но уже за чертой -
ты свои одолел и кресты, и чуму.
И не скажешь "Не мучайся" или "Постой",
потому что всё это тебе ни к чему.
Потому что иные звучат голоса,
и часы на комоде иные стучат.
И уже ничего переделать нельзя -
ты уходишь, а мы погружаемся в чад,
кем-то названный жизнью, счастливой судьбой,
и сквозь ветер и ночь мы идём под уклон,
чтобы снова продолжить бессмысленный бой.
Только, ты вне игры, потому что...
влюблён
уже с первых шагов, уже с первых надежд,
с первых робких цветов, с первой странной тоски.
И рассветы всё те ж, и закаты всё те ж.
Но молчит календарь, и теряет листки.
Ты ещё среди нас - всех, незрячих, - внизу,
но уже поднимаешься в солнечный храм,
где дороги из детства кружат на весу,
где зелёные звёзды поют по утрам.
Из цикла "Пристань Харона", сентябрь, 2009
Дом. На стенах развешены кисти тяжёлой полотна:
городские кварталы и люди в немыслимых шляпах.
Щелевидные окна, навеки, зашторены плотно,
тишина за спиной пробежит на хромающих лапах.
Дом, где холод в жару, где, как в Арктике, холодно в осень,
где часы то пойдут, то, задумавшись, встанут на годы.
Если слышится стук, это стукнули кости о кости -
вместо метеослужбы сигналом о смене погоды.
В кресле белый старик, молчаливый, как белые стены,
молчаливей картин, на которых спешащие люди,
потерявший себя на гремящей за окнами сцене,
необычный дальтоник, для которого всё, как в полуде.
Рядом с ним задыхаюсь, и хочется выйти на воздух,
убежать, улететь, позабыть эту пристань Харона.
Дверь крест на крест забить, выбрав самые прочные гвозди,
и уже вдалеке слушать медленный марш похоронный.
Из цикла "Пристань Харона", сентябрь, 2009
Он меня удивляет. Порой, словно луч
пробежит по лицу, осветив изнутри, -
где-то Бог повернул свой загадочный ключ,
и сказал, как обычно: "Иди и смотри".
Но проходят мгновенья, и снова смело
отражение дня, затуманился взгляд -
жизнь, как мёртвая зыбь, и весло унесло -
бесконечная ночь возвратилась назад.
Лишь постели челнок в окружении стен,
да экран, что рисует дыхания пядь.
Он в своём маяке с частоколом антенн,
где огонь то погаснет, то вспыхнет опять.
Сам - антенна, но только в себя устремлён,
а на сердце рука, словно ловит сигнал.
Наконец, навсегда снят незримый заслон -
наконец, он рассвет долгожданный догнал.
Из цикла "Пристань Харона", сентябрь, 2009
Здесь люди друг друга сменяют
подобно солдатам на вахте.
Здесь дни, словно краски, линяют,
и все голоса, как на вате.
Когда ещё месяц двурогий
сгоняет небесное стадо,
чтоб вместе по млечной дороге
добраться до райского сада,
хозяйка свой дом запирает,
и мчится куда-то по трассе -
не видеть, как он умирает
на сером шершавом матрасе.
А люди, друг друга сменяя,
встают у его изголовья,
где времени сила сквозная
дыханье свистящее ловит,
слова его ловит сухие,
невнятные, слабые слоги -
пунктиры великой стихии
на карте последней дороги.
Для чего этот дом выше неба растёт? -
Подпирать облака и распугивать птиц?
Кому жить в его тысячах крошечных сот,
и глядеть из зашторенных окон-глазниц?..
Мне бы дом небольшой, даже в полэтажа,
и деревья вокруг, и прохладный газон -
моя крепость, а в ней схоронилась душа,
и прядёт по утрам свой серебряный сон.
Мне бы маленький дом в стороне от дорог,
где колодец темнеет дубовым ребром,
где бы мог позабыть я свой древний зарок
оставаться вовек бессловесным рабом,
и тянуться, покуда живу, к небесам,
и тянуть к ним всё выше и выше дома,
словно там, наверху, дверь откроет Сезам -
стоит имя шепнуть.
Там лишь холод и тьма.
Мне бы маленький дом - вместо стёкол слюда,
и деревья вокруг, и душистый газон,
чтоб на цыпочках утро входило сюда,
где бы слушал я ветра серебряный звон.
13.08.2009
Столб деревянный. Я слышу настойчивый стук -
дятел в работе, и стук всё сильнее и резче.
Молнией вспыхнет разряд электрических дуг.
Дятел долбит, извлекая личинок из трещин.
Раннее утро, и город, зевая, встаёт -
надо трудиться. Он едет за линию улиц.
Дверцы захлопнув своих шевроле и тайёт,
входит в цеха, что похожи на гулкие ульи.
Дятел стучит. Он ведь тоже оставил свой дом
где-то в лесах, превращённых в тенистые парки.
Небо звенит, словно тонким покрытое льдом.
Солнечный глаз наблюдает за мной из-под арки.
04.09.2009
О, Консуэло, молчи, не моли о любви -
пальцы твои невесомо касаются клавиш.
Наша любовь - недостроенный Храм на крови.
Песней своей ничего ты в судьбе не исправишь.
Медленно, бережно, трепетно в самую глубь
чувства живого ложатся щемящие звуки,
чтобы наполнить тоской истомлённую грудь,
чтоб ощутить бесконечность терзающей муки.
О, Консуэло, ты сердце берёшь на разрыв
в духе давно истребивших себя инквизиций.
Крику подобный, я слышу твой дальний призыв.
Рана открылась. Обрушились наши границы.
Besame, besame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez.
Besame, besame mucho,
Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.
08.08.2009
В эту жуткую сушь умирали цветы:
покрывались бутоны морщинами сплошь,
лепестки осыпались во тьму пустоты,
даже запах цветочный похож был на ложь.
Умирали неслышно в полях и садах,
вдоль просёлков забытых, на царском пути.
А их души шептали в Небесных Судах,
убеждали, что нас ещё можно спасти.
Вслед за ними молю: приглуши, притуши
изнуряющий звон раскалённых оков.
Для чего мне дышать на краю без души
пару лишних минут, пару лишних веков?
Улетает рассвет на своём корабле,
запылали угли в горне нового дня.
Наши души - цветы на безумной земле.
Умирают они на глазах у меня.
24.08.2009
В банке стеклянной бамбук распускает листки -
ветер пустыни так щедр на свои поцелуи.
Выдумал кто-то отнять глубину у тоски,
ложкой воды заменить животворные струи
быстрого Ганга, и топот слонов по воде,
птиц пересвист, меж метёлок снующих, играя.
Раньше казалось, что всё это было везде -
небо, бамбук и река без конца и без края.
В банке стеклянной блестит загоревший голыш.
Воду меняют, но это лишь символ движенья.
Рядом с окном чешуя черепичная крыш,
прямо в лицо суховея знакомое жженье.
В кончиках листьев бамбука иссяк кислород -
мякоти нет, и куда-то исчезли прожилки.
Он ещё тут, он ещё, через силу, растёт -
корни ещё, застеклённые намертво, живы.
Он ещё тянется к небу, где Ганг и слоны,
где крокодилы несут над водой перископы.
Снятся ему непонятные, смутные сны
в дальнем углу опалённой арабской Европы.
06.08.2009
Из цикла "Утренние мотивы". Июль, 2009
Цветов бутоны в сонном состояньи -
глаза закрыты, головы склонились.
Они сейчас на дальнем расстояньи
от этих мест. Их детский сон, как милость, -
увидеть снова старую усадьбу,
и девочку, которая касалась
их лепестков, услышать шёпот сада,
такой понятный, как тогда казалось.
И ощутить, внезапно, болью острой
необратимость расстояний дымных.
И здесь цветы, но им они не сёстры -
стеблей сплетенье не было взаимным.
Здесь всё - шипы. Борьба за каплю влаги,
за пятачок животворящей глины -
и листья пальм, как траурные флаги,
и буйство красок, как сигнал кончины.
Из цикла "Утренние мотивы". Июль, 2009
Июль ушёл, но мне не до балета -
я, словно, весь из жидкого стекла.
А раньше ждал, как воскрешенья, лета,
его живого, доброго тепла.
Теперь ловлю стареющие звёзды
в кустах, чтоб им ещё немного быть,
и пью на травах выдержанный воздух.
А что ещё среди рассвета пить? -
А раньше пил. Теперь восход важнее -
стал замечать, что сам, порой, лечу.
Я ни о чём, минувщем, не жалею,
и возвращать обратно не хочу,
и уходить в гремящие тоннели,
и ночь искать, и дальний стук колёс.
Всё, что тогда, наивные, сумели,
горячий ветер, выхватив, унёс.
Из цикла "Утренние мотивы". Июль, 2009
На колени ребёнку в коляске
я бросил охапку цветов алых,
опавших с клёна, похожего на брата
из среднерусского зарубежья.
Дитя долго на них смотрело,
cтранно долго, не прикасаясь,
а потом стало осторожно
сбрасывать – по одному – на дорогу.
Коляска катилась, оставляя
за собою цветов бутоны,
не утратившие упругость,
детскую свежесть, и запах солнца.
Я оглянулся – и стало больно:
так болит, когда душу мучит
непонятная ей тревога.
Словно след наш, цветов цепочка
выделялась на фоне камня.
Показалось, дитя страшится
потеряться в гремящем мире –
и цветы, как надежды голос,
по которому мать отыщет.
Из цикла "Утренние мотивы". Июль, 2009
Люди в талитах куда-то спешат.
Солнце уже начинает салют.
Всё ещё тих ботанический сад -
птицы в кустах без азарта снуют.
Комната с грозным названьем "салон",
плоскости крыш за решётками трис.
Это больной, затянувшийся сон -
странный, нелепый, безумный каприз.
Что-то услышал не то и не так.
Слово не камень - попробуй сотри.
В сказках уверился старый чудак -
надо не верить, а знать изнутри.
Мало оставить свой дом и найти
камни от древней библейской Стены,
чтоб убедиться, что это не ты -
это другими псалмы рождены.
Это Давид после трудных забот,
лютню настроив, оставшись один,
молит о чём-то. Нет, это не тот -
это сосед из моих Палестин.
Это суббота. Ломая покой
прямо с утра, всем правам вопреки,
душу мне рвёт он своею тоской,
часом за час повторяя круги.
ЭТО ли я, не спросив у Судьбы,
вздумал найти на исходе веков?
Словно у Вия, мелькают гробы
ставших святыми бродяг, пастухов,
мытарей, нищих, рабов, и блудниц
(кто там ещё?), и, конечно, царей.
Ветви смоковниц склоняются ниц,
чтобы вчерашее стало добрей.
Тени былого скользят по часам.
Им ли во след отзывается медь?
Может, и мне, протянув к небесам
руки сухие, не петь - онеметь.
Из цикла "Утренние мотивы". Июль, 2009
Дорожка, как в осень, усыпана листьями.
Забудешь на миг
о всех разногласиях с евангелистами,
что высох родник
у въезда в наш город, и пусто субботами,
и выветрен храм
со всеми грехами, со всеми заботами,
что жизнь по верхам.
Забудешь на миг о молчании запада,
что вечно не прав,
об острой тоске по ветрам и по запахам
затоптанных трав.
И зная прекрасно, что всё это выдумал
коллега Лука,
твердить, что напрасно, что где это видано,
что боль велика,
и не соизмерить её с обещаньями
твой голос сберечь,
что стоит понять на пороге прощания
молчание свеч.
По дорожкам косым и безлюдным
отправляюсь в привычный обход.
Тихо ветер играет на лютне,
голубь горлице знак подаёт.
В дымке палевой ветки густые.
А над ними, как меч навесной,
поднимается пламя пустыни,
ослепляя своей белизной.
Рок бездушный, нечистая сила,
осквернившая девственный храм.
И меня его злом просквозило –
от того и брожу по утрам.
От того между ночью и зноем
всё ищу дуновений следы,
хоть века уже жало сквозное
обожгло и сердца, и сады.
Хоть давно уже всё по-другому,
и нельзя возразить палачу.
И во след уходящему грому
я, не веруя в правду, молчу.
Из цикла "Утренние мотивы". Июль, 2009
Мне нужно рано утром встать –
и снова выйти в путь.
Пока живу, я должен стать
ещё каким-нибудь.
Совсем другим, совсем иным,
каким себя не знал,
чтоб новым именем моим
меня мой друг назвал.
Чтоб мог я вновь начать с нуля,
не опуская глаз,
не обещая, не моля, -
не так, как в этот раз.
Чтоб, вопреки моим врагам,
я всё успел вдвойне,
чтоб не ходила по рукам
неправда обо мне.
Чтоб, утопив в реке стилет,
я с миром жил в саду,
чтобы не нужен был сто лет
ни славе, ни суду.
Чтобы я сагу мог сложить
о бремени страстей
в земле, где сердцу страшно жить,
но умирать страшней.
Из цикла "Утренние мотивы". Июль, 2009
Город спит, убаюканный тишью,
продлевая домашний уют.
Голоса свои четверостишья
за стеною соседской поют.
Так упрямо, протяжно, и дружно
(но язык незнакомый - другой),
словно им обязательно нужно
мой тяжёлый разрушить покой.
Они пели всю ночь - не уснули,
растревожа до крыши жильё,
и слова их, как в яблочко пули,
прямо в сердце ложились моё.
И от боли пронзительной, тонкой,
вопреки, становилось легко.
И дрожали у трис перепонки,
разнося тот напев далеко.
Исчезали огни в поднебесьи,
уходил в синеву окоём.
Всё летели гортанные песни
о неведомом мне - о моём.
Из цикла "Утренние мотивы". Июль, 2009
Шесть утра. В ожиданьи подвозок
собираются группки рабочих.
Люди пьют освежающий воздух
после душной мучительной ночи.
Крыши белых дворцов розовеют -
тыщу раз это всё проходили.
Скоро ветры пустыни развеют
миражи предрассветных идиллий.
Мышеловок захлопнутся створки,
и над чанами с варевом жутким
вновь горбатиться будут шестёрки,
отпуская тюремные шутки.
А когда раскалённое солнце
канет в ночь за каймой горизонта,
расползутся по каменным сотам
утомлённые хмурые зомби.
Чтобы утром стоять в ожиданьи
"воронков" в зарешёченных окнах...
Жизнь - безмерная выплата дани,
меч на двух паутинках Дамоклов.
Я не разбрасывал камни - так что собирать.
Время настало, дождался, разбрасывать камни -
всё, что хранил, в неизбежности чтобы не кануло,
всё, что любил, мне успеть бы, не глядя, раздать:
сонных восходов прохладное серебро,
улиц пустынных уют, так похожий на вечность,
гулких шагов по рассвету смешную беспечность,
грохот туннелей открывшего двери метро.
Жизнь бесконечна - в ней столько души и тепла -
надо б вторую, чтоб всем разделить без обиды.
Я ухожу, повторяя "ни в чём не завидуй",
только б она, словно речка из детства, текла.
Только бы осени ранней ложился багрец
на берега её, тихо шурша под ногами,
только бы счастье - разбрасывать камни
из тайников не стареющих наших сердец.
07.08.2009
Только осколки: знакомая связка с ключами,
Швейк деревянный - привезен когда-то из Праги.
Это моё: отреченья, разлуки, печали -
но не скрестить уже с Временем ржавые шпаги.
Дочь сохранила. Приехал, увидел былое -
словно просвечено сердце. Какой-нибудь Гарин
точно направил жестокий свой гиперболоид.
В воздухе запах скользнувшего дыма и гари.
Нет уже света, прошитого холодом вешним,
нет уже слова в сквозном опустевшем парадном.
Как ни расставишь на глобусе опыта вешки,
в прошлое ступишь, и вновь в голове беспорядок.
Просто осколки. Прощайте. Уже не вернуться.
Всё погибает от медленной тайной отравы.
Страшное время - последние ниточки рвутся,
чтоб разделить нас на вечно чужих и неправых.
31.05.2009
За что они бились? - У каждого свой интерес,
и правда своя. Но дорога одна до погоста.
И падали звёзды, как души живые, окрест,
и в тело осколки вонзались бесшумно и остро.
Минуло, промчалось. Чуть менее века тому.
И только сейчас перемерить пытаемся разность
тех потенциалов, загнавших Россию во тьму,
и корень извлечь из придуманных "белый" и "красный".
О, только суметь бы. Но маятник, вижу, достиг
отметки, где "белый". Война продолжается с тенью.
Готовы для топки собранья отвергнутых книг,
звучат голоса, чтобы "красных" поставили к стенке.
Спокойней, у "красного" маятник снова. Как знать,
что там напридумала в тайных своих кабинетах
нам новая "белая" - старая "красная" знать.
Не видно начала - войне окончания нету.
О, бедная родина! Где тот желанный предел? -
Не хватит ли бойни. Но есть же на свете граница.
Где "белый", где "красный" - и, кажется, мир поредел.
Качается маятник - видно, не остановиться.
Когда уйдут последние лучи,
и опустеет переулок древний,
я знаю, где-то зашумят деревья,
и ветка вяза в стёкла постучит.
И лягут густо тени на комод
и на диван из довоенной дали.
Их нет уже, кого мы в детстве ждали,
и странно горек ханаанский мёд...
А в доме том не экономят свет,
и двор огромный разделён на части,
и городское новое начальство
давным-давно уже не Горсовет.
И только Днепр всё так же чуден - стих
разбой ветров и голос шумных ливней.
И понимаешь, не было счастливей
тебя тогда на берегах пустых.
День покаяния – Храм тишины.
В каждом воскресший оболганный Каин.
Детские плачи – и те не слышны.
Каюсь, каюсь.
Каждого помню, кого обманул,
кто без надежды побрёл, неприкаян.
Кто я? – Пробел, загордившийся нуль.
Каюсь, каюсь.
Голову прахом обсыплю земным,
кары, завещанной мне, не пугаясь.
Кто я? – В пространстве развеянный дым.
Каюсь, каюсь.
Каждого помню, кто раньше ушёл,
кто оглянулся, мне в спину оскалясь.
День тишины оглушительно жёлт.
Каюсь, каюсь.
Каюсь за всё, что свершить не успел, -
в памяти бездну всё ниже спускаюсь.
День всепрощенья мучительно бел.
Каюсь, каюсь.
26.09.2009
Снова время вернулось назад.
День шестой от начала творенья.
Меж галактик затерянный сад,
словно вызов законам старенья.
Тень вселенной на мраморе плит.
Скрип оси, заглушающий шорох.
Старый змей под смоковницей спит.
Даль, как окна в сиреневых шторах.
Лунный абрис над садом возник,
тишиной прорисованный тонко,
и поплыло светило в зенит,
повторяя ошибки ребёнка -
оказаться на первом ряду,
заглянуть в незнакомые ниши.
Отражаются ивы в пруду.
Звёзды красные ярче и ниже.
Затихает загадочный сад,
молча яблоки падают с веток,
и куда-то бесшумно скользят
многоточья дрожащего света.
20.04.2009
Когда будущее кажется уже настоящим,
приблизившись к тебе настолько,
что к нему теряется интерес,
распахивается внезапно настежь,
вне пределов лампы настольной,
детских далей страна окрест.
И становишься то ли дальтоником,
ибо вся она в розовом тоне,
дальнозорким становишься то ли,
ибо чувствуешь, тронешь - утонешь
в зыбком мареве улиц тонких,
ставших личной твоей историей.
В той стране, где каштанов свечи
освещают пространство двора у школы,
где лодки, как выбросившиеся дельфины,
я, в порезах и синяках, словно после ледовой сечи,
собираюсь готовить уроки, что ли,
а хочется дочитать Гекльберри Финна,
или, забравшись на подоконник с ногами,
слушать деревьев голые скрипы,
смотреть, как улицу метут ветры,
и думать о девочке по имени Аня,
мечтая, что она заболеет гриппом,
и можно будет её проведать.
17.04.2009
Не быть себе рабом - себе врагом.
В пространстве лет, в космическом масштабе
короткой жизни, сложенные в штабель,
лежат слова об этом и другом.
Но рабство - суть судьбы и веры дух.
И не привить свободу воспитаньем -
костёр борьбы под лозунгом "Восстаньте!",
как звёздный мир, давным-давно потух.
Свобода - суть судьбы и веры дух
частиц незримых воскрешённой плоти
в её земном безудержном полёте,
едва-едва воспринятом на слух.
Свобода - миф, надежда, цель, финал
живущих врозь в долинах и пещерах,
в своих вовек неповторимых эрах,
несущих в ночь немеркнущий сигнал.
10.04.2009
Чёткие профили -
время размечено стелами.
Ливни из профи их
колют прозрачными стрелами.
Краткие записи -
дальние даты без имени
с холодом закиси,
с бляшками снов голубиными,
с буквами круглыми
князя блаженного Мышкина.
Скобками, дугами
кто-то их выровнял, вышколил.
Даты рождения
сыплются струпьями ржавыми -
было сражение.
Может, оно продолжается -
песнями разными,
смехом растерянной женщины,
белыми астрами,
сердца пугающим жжением,
птичьими стаями,
в лето влюблёнными заново...
Мы не истаяли -
просто задёрнули занавес.
09.04.2009
Финальные строфы цикла
"Парк советского периода".
Пос. Репино, Ленобласть, июнь, 2009
#
Последний мой день в Парке
был солнечен так и ласков.
Наверно, пора за парту
в привычно чужом классе.
Вдали от сосновой рощи,
от пахнущих мёдом яблонь,
надеюсь, мне станет проще
дышать его древним ядом,
покуда не вспыхнут клетки
огнями холодных зарев.
Прощай, молодое лето,
я еду к своим хазарам.
Броди без меня в аллеях -
судьбой становись любою...
О прожитом не жалеют,
но помнят о нём с любовью.
Из цикла "Парк советского периода".
Пос. Репино, Ленобласть, июнь, 2009
В шумном зале тепло и сытно.
Старый тенор сипит, как в астме, -
из динамика. Вроде, стыдно,
что я здесь, а не в нашем царстве.
Улетел, чтоб увидеть блики
синих лун - всё, что рядом, лучше,
чтобы вспомнить, как пахнет липа,
чтоб услышать, как бьётся лучик,
словно птица, среди тумана,
в сетке ливня, в магнитной клетке -
надоела, как предкам, манна,
захотелось родного лета.
В белом зале светло и гулко -
продолжается странный праздник.
Тяжелеет моя шкатулка -
значит, странствия не напрасны.
Отыскались всех клятв перстни,
аметисты мои, топазы.
Не заглохли ещё песни -
вот и тенор запел сразу.
Пой же, пой же, мой брат, - до всхлипа,
до одышки, людей пугая...
А за окнами плачет липа,
но уже не моя - другая.
Из цикла "Парк советского периода".
Пос. Репино, Ленобласть, июнь, 2009
"У казармы, на углу, у фонаря
Я буду стоять и ждать...
Тебя, Лили Марлен,
Тебя, Лили Марлен".
Hans Leip (1915)
Помнишь ненастье.
Мы с тобой одни.
Фонари погасли -
Но зачем они?
В осеннем парке стынь и тлен.
Возьми меня скорее в плен,
Моя Лили Марлен,
Моя Лили Марлен...
Возле казармы
Фонари зажгли.
Сколько было зарев -
Все они ушли.
Но также ждёт у старых стен,
Не зная сроков и измен,
Моя Лили Марлен,
Моя Лили Марлен.
Я, незамечен,
В стороне стою.
Укрывает млечный
Свет печаль твою,
Плывёт по руслам
Тонких вен
Твоих волнующих колен.
Я здесь, Лили Марлен, -
Не жди, Лили Марлен...
Осень коварна -
Манит всё во тьму.
Возле казармы,
Как сто лет тому,
Фонарь, давая лёгкий крен,
Знакомых мест абориген,
Зовёт: "Лили Марлен!"
Зовёт: "Лили Марлен!"
Из цикла "Парк советского периода".
Пос. Репино, Ленобласть, июнь, 2009
Белые кисти рябин за окном,
словно в прозрачном дыму.
Падает, падает окоём -
и не уходит во тьму.
Чья-то затея разбить фонари -
лишние. Город в игре.
Что ты молчишь? Не молчи - говори.
Белая ночь на дворе.
Белая ночь за окном до утра -
можно распутать узлы,
ставшие, странно, слабее пера.
Жаль, что астрологи злы.
Больно. И медленный дождик сечёт
замершие тополя...
Где-то рассвет начинает отсчёт
от десяти до нуля.
Из цикла "Парк советского периода".
Пос. Репино, Ленобласть, июнь, 2009
Дождь и дождь. Корабельные сосны
ветер, словно былинки, качает.
Наша комната - крошечный остров,
незнакомый, казённый, случайный.
Непонятная детская прихоть -
так с тобою мы здесь оказались.
В нашей комнате зябко и тихо,
как на утреннем сонном вокзале.
Дождь и дождь, словно азбука Морзе, -
надо б слиться с его голосами:
он родной, он, наверно, поможет.
Кто ещё? - Он и, может, мы сами.
"Сами, сами...", - нам ветер доносит
(сквозь тревожные выкрики совьи)
сиплым голосом вымокших сосен,
что столпились у лет в изголовье.
Из цикла "Парк советского периода".
Пос. Репино, Ленобласть, июнь, 2009
Всё дальше и глубже
сусанинских сосен разлив.
В просветах верхушек
мелькают прозрачные луны.
Тут птица не кружит,
тут пробуют свет на разрыв,
дыхание глуше,
и тише сердечные струны.
Но странно и дивно -
мелькают в разброс возле ног
пленительный ландыш
и синий глазок незабудки.
Весенние ливни -
и ожил негромкий росток,
с которым не сладит
ни сумрак, ни сон беспробудный.
Косыми лучами
заря осветила тропу -
как вспышка слюды,
словно сполох огня при салюте...
И мы не случайны,
не прахом, не дымом в трубу -
и наши следы
вы найдёте, когда-нибудь, люди.
Из цикла "Парк советского периода".
Пос. Репино, Ленобласть, июнь, 2009
"Пенаты" за хвойной грядой,
в траве валуны, как засада.
Сюда я ходил за водой
из летнего детского сада.
Усадьба открыта с утра,
пленяя узором дорожек, -
есть вечная тайна добра,
которую ведал художник.
Он смотрит с улыбкой в окно,
знакомый, простой - и великий.
Как было всё это давно.
И чудится, прошлое кликни -
оно возвратится, придёт:
те дети в панамках нелепых,
доверчивый чистый народ,
их душу ласкающий лепет,
жена молодая моя,
и я, легкомысленный, вот он -
вся наша большая семья
такой, как на выцветшем фото...
Всё злей потребительский зуд:
нет детского сада - доели.
И только "Пенаты" зовут
под сень перепутанных елей.
И те же картины в окне,
и памятью воздух наполнен.
И машет приветливо мне
художник. Наверное, вспомнил.
Из цикла "Парк советского периода".
Пос. Репино, Ленобласть, июнь, 2009
"Буревестник" название.
Интересный пассаж -
сохранили, не тронули.
Всё привычно, знакомо:
в зале бархатный занавес;
в чёрной рамке пейзаж -
дом под кронами
и фонтан возле дома;
стол в скатёрке ореховой,
суп в бачке на троих,
дамы нервные -
вроде, официантки.
Что-то долго мы ехали
отдохнуть у своих,
где, наверное,
бродят тени Лубянки.
За окном между елями
неба светится ртуть,
первозданно так
пахнет Финским заливом.
Если б только сумели мы
всё обратно вернуть -
то страдание,
делавшее счастливым.
Я люблю тебя, родина,
непутёвым таким -
я люблю тебя
и белой, и красной,
твои дали голодные,
и твой сталинский гимн,
твои лютики
у закрытой сберкассы,
женщин светлых и ветреных,
бесконечных во всём,
песни грустные
и дождливую осень,
повторявшую "верь ты мне", -
всё, что сдали на слом
"новорусские",
что пощады не просит.
Sine ira et studio
Я не хочу, чтоб кто-нибудь потом,
в мои забравшись старые тетради,
вдруг обнаружил, как я жил с трудом
в одном посадском доме в Ленинграде.
Как истощал нас коммунальный быт
с очередями утром к туалету
и к телефону. Бог меня простит,
что изменил партийному обету.
Есть свой финал у каждого листа -
пустеют жилки и железа больше.
Суть листопада чувственно проста -
сорваться с ветки и упасть без боли.
Я не хочу стать кормом для пера,
или червя подобием под лупой.
Да разве мало этого добра
на свалке книг и рукописей? Глупо
искать истлевших мыслей письмена
(вослед) в забвенья раковине мудрой -
из многих тысяч, может быть, одна
хранит в себе личинку перламутра.
У вечной жизни много новых сил -
неистощимо каменное лоно.
И, если честно, кто меня просил
бродить в районе копей Соломона?
18.05.2009
Лампы настольной оранжевый круг,
комнаты сумрак пустой.
Всё повторяется, правда, не вдруг,
и не прикажешь "Постой!"...
Площадь квадратная, рядом вокзал,
кисти черёмух в окне.
"Всё повторяется", - кто-то сказал.
Кажется, не обо мне.
Всё обошёл, узнавая с трудом.
Впору запеть, как в бреду:
"Где эта улица, где этот дом?" -
Я ничего не найду.
Дом двухэтажный. Кому он мешал? -
Люди сломали, снесли.
Площадь квадратная. Старый вокзал.
Кисти черёмух в пыли.
Каждой весной по садам, по ночам
птиц несмолкающий щёлк,
тихо скользит по щекам, по плечам
лун переливчатый шёлк.
Люди сломали. По слову чьему? -
Вновь инквизиторский зуд.
Что повторяется? И почему
нас от любви не спасут?
15.05.2009
Отогревая прожитые сны,
весна вселяет в тело невесомость,
и воскрешает голос, чтобы сольно
опять запеть у края тишины.
Весна, зачем, я всё равно умру -
ты не всесильна, остуди гордыню...
Полощет ветер старую гардину
с цветами без причин по серебру.
Через шоссе плывут в дыму сады,
и фиолетов воздух от сирени.
Душа, как прежде, напрягает зренье -
и видит Храм поклонный и кресты,
и озеро, и над водою пар,
прозрачный, розоватый, осторожный,
и старый дом, забором отгорожен,
и где-то я, не молод и не стар...
Весна кружит, а я вдали, вдали,
где вёсен нет - лишь лето, словно скверна.
Чтобы меня услышали, наверно.
Хотя, и здесь бывают журавли.
12.03.2009
Ну не молчи, давай поговорим -
всё по углам, по собственным печалям.
Ты помнишь, как встречал нас хмурый Рим,
как волны Тибра грузные качались?
И был приём у консула закрыт.
И словно лодки, силуэты пиний -
и впору плыть на Мальту и на Крит.
"Suum cuique"*, - молвил Старший Плиний.
Своё осталось там, где рдел кумач,
и где Зиновьев выдавал талоны
на хлеб и спички. Покатился мяч -
на запад шли печальные вагоны.
Грядущих книг ушёл на запад груз -
и наши там, а с ними мы с тобою...
Спеша, в двадцатых, избавлялась Русь
от белой кости с кровью голубою.
*Каждому своё (лат.)
05.05.2009
В ожиданьи город побледнел.
Взгляды встречных - спазмы от укола.
И губами верного глагола
признаюсь. А раньше не посмел.
Перезвон трамвайный, как намёк
на движенье к повороту в завтра.
Дождь пошёл, чернея от азарта, -
нужен плащ. И сразу весь намок.
Небо пряжу серую прядёт -
пропиталась влагой. Всё промокло.
Память сердца, словно меч Дамоклов, -
лишь коснись, на рельсы упадёт.
Глухота. Парадные пусты.
Жизнь, спеша, от всех забилась в щели.
Старый сквер, знакомые качели,
детских горок ржавые посты.
Поворот. У завтра новый Бог,
он хандрит от бесконечных ливней.
С ним не стать умнее и счастливей.
Или, может, просто я не смог.
Приближаясь к круглому нулю,
мне судьбу не перешить на вырост.
Зазнобило что-то: видно, вирус.
И тебя, наверно, не люблю.
Эта рана во мне и поныне свежа,
полыхает костром и уснуть не даёт,
и стекают кровинки по краю ножа,
и душа от огня оплывает, как лёд.
Не убит я случайно – живу и кричу
с перекрёстка дорог, на дымящем юру,
и пытаюсь в глаза посмотреть палачу –
и ему не укрыться, пока не умру.
Эта рана во мне всех, убитых во рвах,
всех, сожжённых в печах, всех, погибших в петле,
чей развеян по свету мучительный прах,
чьи тревожные тени блуждают во мгле.
Это рана и ваша, молчавших в углу,
подносивших фитиль, чтобы порох поджечь,
подававших рукам аккуратным иглу,
позабывших, что есть и свободная речь.
Человечества рана. Не делайте вид,
что она затянулась. Поныне знобит
в лихорадке вчерашней, и рана кровит,
и ничто не забыто, никто не забыт.
Эта рана во мне, словно вечность, остра.
Даже там, за пределом, за линией злой,
буду я ощущать полыханье костра,
и от боли безмерной стонать под землёй.
21.04.2009
"Он погиб под кинжалами персиян,
жертвой невежества и вероломства".
А.С.Пушкин ("Путешествие в
Арзрум во время похода 1829
года", 1835)
Прочёл "Путешествие в Арзрум" -
по сути, дневник с чередой зарисовок,
пометок, сравнений, но хочется снова
войти в одиночество пушкинских дум.
Я шёл под мелодию воинских труб,
по тропам коварным, по памяти - следом.
А вот и арба, и на ней Грибоедов,
его изувеченный персами труп.
Глумилась три дня тегеранская чернь
над телом немым у Посольского дома.
Как всё это мне и сегодня знакомо.
И сердце кричит через время: Зачем?
Зачем им врагов всепрощающий суд,
и мудрые клетки в таинственной глуби -
они никогда никого не полюбят,
они никогда ничего не поймут...
Печальная встреча. Он вспомнил о ней
в предчувствии боли. И рукопись сдвинув,
всё думал о прошлом, о душах безвинных
под шорохи звёздных ленивых огней.
04.03.2009
Опять флажки вдоль улиц на столбах –
опять какой-то праздник из Танаха*,
и даты в кучу – видимо, из страха,
и страхом воздух мартовский пропах.
А может, это было в ноябре,
когда Аман настроил Артаксеркса
нас погубить? – Не от того ли сердце
во мне дрожит, как ветка на дворе.
И мучит страх. Мы все сойдём с ума
среди безумцев, жаждущих бессмертья
на небесах. Вы праздникам не верьте –
уже близка зелёная чума.
На всех больных не напастись палат –
не безразмерен старый Беер – Яков*.
Нет, мир людей совсем не одинаков,
хоть укрывай от темени до пят...
Звучат тревожно горны на горе –
набухли в горле нити сухожилий.
Мы жили все когда-то в мартобре*,
мы все когда-то почему-то жили.
*Принятое в иудаизме название Ветхого Завета
Город в Израиле, в котором расположена
старейшая психбольница страны
"Мартобря 86 числа" – так датирована одна из
записей в "Записках сумасшедшего" Н.В.Гоголя
05.03.2009
Звезда угасает в разливе зари,
и тянет к пылинкам её прикоснуться.
Пускает простуженный пруд пузыри,
как малый ребёнок, не в силах проснуться.
Весенние скверы куда-то плывут,
таблички повсюду "Вернёмся в апреле".
Птенцы семена на газонах клюют,
а тощие кошки вокруг подобрели.
От свежести воздух с горчинкой на вкус,
и голос при вдохе высокий и певчий -
и мысли, что ты из семейства каруз,
взлетают пушинкой на впалые плечи...
Есть тайна у марта - и мне не решить,
откуда берёт он свои элексиры.
И это неважно. С ним хочется жить,
и вешками выстроить ориентиры
в пространстве забытых, утерянных слов,
казавшихся главными в прошлых рассветах,
чтоб больше ни лжи, ни углов, ни узлов,
и снято с признаний проклятое вето.
23.03.2009
Март. Синевою пронизаны скверы -
в щели небесные прячется стынь.
Странно, не нужно ни правды, ни веры -
только бы эта сквозящая синь.
Только бы свисты пернатых на ветках,
а в Озерках камыши б зацвели.
Странно, не хочется слушать ответы.
Сколько их было - куда завели.
Оттепель марта, плывущие тени
возле скамьи облаков кучевых.
Больше не нужно великих мгновений,
встреч судьбоносных, дорог кочевых.
Только бы чувство весеннего счастья,
крови в сосудах, летящей руки.
Только обратно бы не возвращаться
на заповедные наши круги.
13.03.2009
В чём уверить - все веры испытаны,
что сказать, если сказки рассказаны,
где пиры с медовухой и питами,
с циркачами смешными и казнями...
Снова мартовским ветром повеяло,
все базары мимозой наполнены.
Если снова бы сердце поверило,
если б снова всё дальнее вспомнило.
Заспешило с вестями бы прошлыми,
зазвонило во все колокольчики,
что ничто из былого не брошено,
что дорога ещё не закончилась.
Что сквозит нерастраченной жалостью
тишина, не моля, не напутствуя,
что нашёл тебе сказку - пожалуйста,
промолчи, если что-то напутаю.
08.03.2009
Наверно, поздно будоражить слог,
когда тропа уже пошла под гору,
и, торопя грядущее покорно,
играя в прозу, подводить итог.
Вся жизнь - букварь. Осталось много глав.
Тропы каприз - бросается под ноги
живая тварь. И все мои итоги -
спуститься вниз, её не распугав.
Из тёмной ниши тянется трава,
роса рассвета - весь её источник.
Не всё изведав, ставлю многоточья -
другие впишут нужные слова.
Мы все, поверь, трава. И нету в том
обиды. Счастье, по весне проклюнув
земную твердь, вдыхая запах лунный,
быть только частью - в главном и простом.
Грустно, что всё осталось
в прошлом, во тьму ушло -
может, года, усталость,
может, себе назло.
Переберу причины
камешками в горсти -
целую жизнь учили,
как говорить "прости".
Снова душа не в силах
разворошить угли.
Время меня просило:
"Только себе не лги,
что суета, и проза,
что не вернётся Кай"...
Жить никогда не поздно,
даже ступив за край.
09.02.2009
Вот и свиделся с городом,
обошёл его заново.
Было ветрено, холодно.
Серый тюлевый занавес
опустили на улицы -
всё нерезко и спутано,
и деревья сутулятся,
и теряются спутники.
Сам я тоже потерянный
между прошлыми играми
из осеннего стерео -
не расстаться, не выбраться.
17.09.2008
Повторение брода, и дороги, и слова:
застоится - забродит. Всё приходится снова
начинать от отметки ниже уровня моря -
ставить новые клетки, поднимать на опоры,
уходить от любимых, чтоб понять в одночасье -
есть у прошлого имя, нет без прошлого счастья.
Приближается берег, так похожий на прочерк.
Кто-то в новое верит, и меняет свой почерк,
не желая повторов, чтобы двигаться дальше
той дороги, которой словно не было раньше.
10.10.2008
Щели на окнах газетой заклеены,
печка остыла. С утра
зябко. Январская улица Ленина
в городе у Днепра.
Вроде, на юге, а зимы жестокие –
Палех на стёклах седых.
Ветер негромко скрипит водостоками.
Радио голос затих.
Вот и каникулы. Карточки синие –
хлебные. Пушкинский бюст
у магазина. Бидон керосиновый
снова предательски пуст.
Уголь в подвале, где темень до ужаса, -
свечка мерцает едва…
Детство. Далёкая улица кружится,
а может быть, голова.
31.12.2007