Барри Корнуолл
МОРЮ
О, даль морская! О, простор,
Что синь холодную простёр!
Свободен твой весёлый вал:
Он никогда границ не знал;
То небу, хохоча, грозишь,
То, как ребёнок, сладко спишь.
Я – в море! Я – средь бурных вод!
Я там, куда меня влечёт,
Где небо – синь, и синь – волна,
Где всюду рядом тишина.
А шторм проснётся в глубине –
Ну что ж! И он по нраву мне
Лететь! Лететь приятно нам
По бурным, брызжущим волнам.
Там тонет вновь и вновь луна,
И песню нам поёт волна
Про жизнь во глубине окрест,
Про то, зачем подул зюйд-вест.
Я скучный берег не терплю,
А море всё сильней люблю.
Я так стремлюсь к нему на грудь,
Как птица к дому ищет путь.
Оно с рождения, как мать,
Не устаёт меня качать
Я в шумный час рождён на свет:
Был бел бурун и ал рассвет,
Мне кит, приветствуя, свистел
Дельфин над волнами летел…
Весь мир был криком обуян:
«Родился мальчик-океан!!!»
Живу – семь футов мне под киль -
Полсотни лет: то шторм, то штиль.
Я трачусь снова и опять,
Но не желаю жизнь менять.
А если смерть придёт ко мне –
Пусть в море, на крутой волне.
The Sea
THE SEA! the sea! the open sea!
The blue, the fresh, the ever free!
Without a mark, without a bound,
It runneth the earth’s wide regions round;
It plays with the clouds; it mocks the skies;
Or like a cradled creature lies.
I ’m on the sea! I ’m on the sea!
I am where I would ever be;
With the blue above, and the blue below,
And silence wheresoe’er I go;
If a storm should come and awake the deep,
What matter? I shall ride and sleep.
I love, O, how I love to ride
On the fierce, foaming, bursting tide,
When every mad wave drowns the moon
Or whistles aloft his tempest tune,
And tells how goeth the world below,
And why the sou’west blasts do blow.
I never was on the dull, tame shore,
But I lov’d the great sea more and more,
And backwards flew to her billowy breast,
Like a bird that seeketh its mother’s nest;
And a mother she was, and is, to me;
For I was born on the open sea!
The waves were white, and red the morn,
In the noisy hour when I was born;
And the whale it whistled, the porpoise roll’d,
And the dolphins bared their backs of gold;
And never was heard such an outcry wild
As welcom’d to life the ocean-child!
I ’ve liv’d since then, in calm and strife,
Full fifty summers, a sailor’s life,
With wealth to spend and a power to range,
But never have sought nor sighed for change;
And Death, whenever he comes to me,
Shall come on the wild, unbounded sea
В большой горе живёт кротов семья,
На ней густой боярышник растёт.
Утрами там дроздиху слышал я,
Что гимны солнцу весело поёт.
С восторгом звуки пил, и, гость чужой,
Я наблюдал, как трудно день за днём,
Из щепок с глиной строя домик свой,
Она его устлала мягким мхом;
Как вдруг однажды, в ранние часы
Там яйца ранним расцвели цветком
Все в позолоте утренней росы
И в чёрных крапинках на голубом;
Как менестрели юные весны
Взлетали к солнцу, радости полны
The Thrush's Nest
by John Clare
Within a thick and spreading hawthorn bush
That overhung a molehill large and round,
I heard from morn to morn a merry thrush
Sing hymns to sunrise, and I drank the sound
With joy; and often, an intruding guest,
I watched her secret toil from day to day -
How true she warped the moss to form a nest,
And modelled it within with wood and clay;
And by and by, like heath-bells gilt with dew,
There lay her shining eggs, as bright as flowers,
Ink-spotted over shells of greeny blue;
And there I witnessed, in the sunny hours,
A brood of nature's minstrels chirp and fly,
Glad as the sunshine and the laughing sky.
Хофман фон Фаллерслебен
(1798–1874)
КОТИК-МЫШЕГЛОТИК
«Ах, котик,чем занят ?,
Ах, котик, что манит ?
А в нашем домишке
Ужасные мышки
Пищат и дерутся
Когтями скребутся
В шкафах и буфетах,
В столах и в газетах
Воруют, злодеи,
Поймай их скорее:
Вот! Ушли»
«Ты звал – я являюсь!
Итак, начинаю-с
Сейчас рассмешу я,
Для них потанцуя,
Тебя до упаду
Сначала я сяду,
Потом подкрадусь я,
Потом удалюсь я,
И буду лежать я,
И встану опять я,
Хвостом покачну я,
Мурлыкать начну я
«М-р-р-р! Вот вы где!»
Прыг! Дико гарцует
Смешно так танцует
Мышиная стая,
Вверх-вниз удирая.
Поймаю одну я
И кверху швырну я
А будет здорова,
Я – цап её снова.
Начнёт вырываться,
Чтоб к норке добраться -
Клац! Загрызу!»
MAUSKДTZCHEN
"Mauskдtzchen; wo bleibst du?
Mauskдtzchen, was treibst du?
In unserem Hдuschen
Sind schrecklich viel Mдuschen:
Sie trippeln und trappeln
In Kisten und Schrдnken,
Auf Tischen und Bдnken;
Sie stehlen und naschen
Und will man sie haschen:
Wupp! sind sie fort!"
"Du rufst mich, da bin ich!
Sei still, nun beginn ich
Ein Tдnzchen mit allen,
Das soll dir gefallen.
Erst sitz' ich,
Dann schleich' ich,
Dann nah' ich,
Dann weich' ich,
Dann leg' ich mich nieder,
Dann heb' ich mich wieder,
Dann schwing' ich mein Schwдnzchen
Und schnurre zum Tдnzchen,
Wupp! sind sie da!
Sie tanzen im Kreise
Auf nдrrische Weise,
Hopp heiЯa! so munter
Hinauf und herunter.
Dann fass' ich beim Ohr sie,
Dann werf' ich empor sie;
Und fallen sie nieder,
Dann fang' ich sie wieder.
Und will dann die Maus doch
Nun endlich ins Mausloch -
Wupp! beiЯ' ich sie tot!
Джон Клейр
(1793-1894)
ПЛАЧ ПО ЛЮБИМОЙ КОШЕЧКЕ,
ОСТАВИВШЕЙ СИЮ ЮДОЛЬ ТРЕВОГ
В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ, 25 НОЯБРЯ 1819 ГОДА
О, тот, в чьём сердце хладный лёд,
Страданий Музы не поймёт.
Она о Титти слёзы льёт –
Нет горше их;
Знать, не оплакал в жизни тот
Могил родных
О, Милосердье! Ты нежней,
Твой вздох глубок, твой плач сильней.
Хоть слёзы Музы солоней
От этих бед,
Ты горько плачешь вместе с ней:
Ах, киски нет!
О, память! Всё верни назад!
Воспоминания щемят.
Их приправляет горький яд.
Где твой привет,
Что так резва, чей весел взгляд?
Ах, киски нет!
Кошачье детство ей верни
И время резвой беготни.
Ах, я был счастлив в эти дни
От игр твоих…
А ныне слёз полны они,
Печален стих.
Её рисуй мне: как ловка,
Как носится в игре, легка,
Как шустро гонит паука
Из-под стола…
О. рана в сердце глубока:
Она ушла.
Ликуйте, мыши! Пал ваш враг,
Все ваши планы знавший так,
Что крошки не стащить никак
Вам на обед.
Вам – радость, мне – печали мрак.
Ах, киски нет!
При ней морились вы в постах
И пусто было в животах,
Пищали вы в её когтях,
Был тошен свет,
А нынче потеряли страх.
Ах, киски нет!
Вольну вам рыскать всякий час,
Всё грызть, пугая писком нас,
Но не держать на этот раз
За зло ответ.
Так должен я на вас восстать,
Раз киски нет.
И если по кривым ходам
Мой хлеб подрыть случится вам
И под конец оставить там
Свой грязный след,
То – горе вашим головам,
Хоть киски нет!
Ваш бог в рубашке вас принёс,
Раз цапнуть вас нельзя за нос.
«Не троньте хлеб! – скажу всерьёз –
Мой вам совет.
Не то жестоким будет спрос,
Хоть киски нет!»
Я ваших плутней не стерплю,
Воров комодных не люблю,
И я войну вам объявлю:
Скоплю монет –
Тогда на вас капкан куплю,
Пусть киски нет.
О, бедная! Твой час пробил.
Лежишь ты в лучшей из могил.
Любой бы котик в ней почил.
Тебе – в завет –
Я эти строки посвятил,
Которой нет.
SORROW FOR A FAVOURITE TABBY CAT,
WHO LEFT THIS SCENE OF TROUBLES, FRIDAY NIGHT,
NOV. 26, 1819.
LET brutish hearts, as hard as stones,
Mock The weak Muse's tender moans,
As now she wails o'er Titty's bones
With anguish deep;
Doubtless o'er parent's dying groans
They'd little weep.
Ah, Pity! thine's a tender heart,
Thy sigh soon heaves, thy tears soon start;
And thou hast given the muse her part
Salt tears to shed,
To mourn and sigh with sorrow's smart;
For pussy's dead.
Ah, mourning Memory! 'neath thy pall
Thou utterest many a piercing call,
Pickling in vinegar's sour gall
Ways that are fled -
The way, the feats, the tricks, and all,
Of pussy dead.
Thou tell'st of all the gamesome plays
That mark'd her happy kitten-days:
-Ah, I did love her funny way
On the sand floor;
But now sad sorrow damps my lays:
Pussy's no more.
Thou paint'st her flirting round and round,
As she was wont, with things she'd found,
Chasing the spider o'er the ground,
Straws pushing on;
Thou paint'st them on a bosom-wound:
Poor pussy's gone.
Ah mice, rejoice! ye've lost your foe,
Who watch'd your scheming robberies so,
That while she liv'd twa'n't yours to know
A crumb of bread;
'Tis yours to triumph, mine's the woe,
Now pussy's dead.
While pussy liv'd ye'd empty maws;
No sooner peep'd ye out your nose,
But ye were instant in her claws
With squeakings dread:
Ye're now set free from tyrant-laws;
Poor pussy's dead.
Left freely here to prowl at night,
To wake me, like some squeaking sprite,
There's nothing now but ye dare bite,
Your terror's fled;
Put up I must with all your spite,
Poor pussy's dead.
But if "wide nicks" ye mean to run,
To scoop my barley crust in fun,
And drop your tails on't when ye've done,
Beware your head;
Or ye'll find what ye'd wish to shun,
Though pussy's dead.
As sure's you're born within your clothes,
If puss can't nab ye by the nose,
I'll find a scheme ye'd ill-suppose
To save my bread;
Ye may'nt too much infringe the laws,
If pussy's dead.
So don't ye drive your jokes too far,
Ye cupboard-plunderers as ye are;
For while I've sixpence left to spare,
And traps are had,
I'll make among ye dreadful war,
Though pussy's dead.
And now, poor puss! thou'st lost thy breath,
And decent laid the molds beneath,
As ere a cat could wish in death
For her last bed;
This to thy memory I bequeath,
Poor pussy dead!
Алджернон Чарльз Суинберн
ДЕТСКАЯ БОРЬБА
Баллады прошлых лет,
До вас нам дела нет,
Усните впредь.
Мы рыцарю во славу,
Кто всех затмит по праву
Будем петь.
Семь лет назад звезда
Взошла сиять, горда
На небосклон:
Зимой, венчанной славой
Сынок – солдатик бравый –
Был рождён.
Все дети всей Земли
Под Солнцем в жизнь вошли,
Чей свет высок,
Но нам яснее нету,
Что Марс – твоя планета,
Мой сынок.
У каждого, дружок,
На свете свой цветок.
Он – знак в судьбе:
Подснежник – холод вечный,
Фиалка – друг беспечный,
Но тебе –
Златой нарцисс. Упрям,
Навстречу всем ветрам
Открыл он грудь.
Им слабый покорится,
Но рыцарь не боится
Их ничуть.
Как свет его лучист!
Как дети, крепок, чист
Нарцисс растёт.
Хоть все ветра ударьте,
Он устоит, лишь в марте
Отцветёт.
Пусть бури все, что гнут,
И треплют, и ревут
Поют одно
И беды нам пророчат,
А он растёт, как хочет
Всё равно.
Как мудро мы глядим,,
Мы на тебя ворчим
И хмурим бровь,
Проказ не одобряя,
Но сердце тронуть, знаю,
Тщимся вновь.
Твердим мы не шутя:
«Будь мил и тих, дитя,
И кроток будь.»
Всегда слегка робеешь,
С улыбкою краснеешь
Ты чуть-чуть.
Представьте: в небесах
Хохочут звёзды – ах,
Тут спору нет:
Хрустальней всех и краше
Смеётся солнце наше
Нам в ответ.
Цветком назло штормам
Стоит наш сын, упрям.
Хоть не найдем
Его милей, пригожей –
Стоять он будет всё же
На своём.
Свободен он: никак
От благородных драк
Не удержать,
От щедрости с поклоном…
Нет, рыцаря законом
Не связать.
Достойных храбрецов
Не счесть в земле отцов:
То знает свет,
Но их священной славой
Доколе жить нам, право?
Их уж нет.
Когда б мальчишкой стал
Сам Нельсон адмирал
И сыном нам,
И встал бы рядом с братом,
Хвалить его? Куда там!
Стыд и срам!
А наш малыш-герой –
Добрейшего душой
Едва ль найдешь –
Улыбкою сияет
И как бы вопрошает:
«Ну и что ж?
Ладонь его добра.
Как солнышко щедра
Всегда она:
Жалеть, спасать, ласкаться,
Для добрых дел стараться
Рождена.
Из добрых детских рук
Текут дары вокруг
Знатней других,
Достойны восхищенья.
Он щедро, без сомненья
Дарит их.
Он также смел, как тот,
Кто змея в гневе бьёт
Совсем один.
Стоит, с картинок прямо
Святой Георгий с нами –
Милый сын.
Изволь сюда прийти
Гиневра лет пяти
Мила – и вот,
Хоть нет копья, но, право,
В турнире будет бравым
Ланселот.
Цветок мой, Ланселот
Не слышит глупых од.
Он, как весна:
Пусть холод нас пугает,
Но шаг свой ускоряет
Всё она.
Но как мне стих унять,
Как песню удержать?
Смогу ли я?
Везде она летает
И сына прославляет –
Песнь моя.
Любовь моя дала
Словам моим крыла
И я пою.
Ты путы с них срываешь.
Теперь уж не поймаешь
Песнь мою.
Но всё, мой сын-юнец
Имеет свой конец.
К добру ль, как знать…
Пока не стало худо,
Не лучше ль песню-чудо
Обуздать?
Не слушай грубых слов,
Не бойся злых волков
И ночи злой,
Ни зим с их холодами –
Собачьими зубами,
Мой родной!
За всё, что мне даёшь,
Что каждый день живёшь,
Мой дар прими.
Не стих, что слишком ярок –
Любовь мою в подарок
Ты возьми.
A CHILD’S BATTLE
Algernon Charles Swinburne
Praise of the knights of old
May sleep: their tale is told,
And no man cares:
The praise which fires our lips is
A knight’s whose fame eclipses
All of theirs.
The ruddiest light in heaven
Blazed as his birth-star seven
Long years ago:
All glory crown that old year
Which brought our stout small soldier
With the snow!
Each baby borne has one
Star, for his friend’s a sun,
The first of stars:
And we, the more we scan it,
The more grow sure your planet,
Child, was Mars.
For each one flower, perchance,
Blooms as his cognizance:
The snowdrop chill,
The violet unbeholden,
For some, for you the golden
Daffodil.
Erect, a fighting flower,
It breasts the breeziest hour
That ever blew,
And bent or broke things brittle
Or frail, unlike a little
Knight like you.
Its flower is firm and fresh
And stout like sturdiest flesh
Of children: all
The strenuous blast that patches
Spring hurts it not till March is
Near his fall.
If winds that prate and fret
Remark, rebuke, regret,
Lament or blame
The brave plant’s martial passion,
It keeps its own free fashion
All the same.
We that would fain seem wise
Assume grave mouths and eyes
Whose looks reprove
Too much delight in battle:
But our great heart our prattle
Cannot move.
We say, small children should
Be placid, mildly good
And blandly meek:
Wereat the broad smile rushes
Full on your lips and flushes
All your cheek.
If all the stars that are
Laughed out, and every star
Could here be heard,
Such peals of golden laughter
We should not hear, as after
Such a word.
For all the storms saith, still,
Stout stands the daffodil:
For all we say,
Howe’er he look demurely,
Our martialist will surely
Have his way.
We may not bind with bands
Those large and liberal hands,
Nor stay from fight,
Nor hold them back from giving:
No lean mean laws of living
Bind a knight.
And always here of old
Such gentle hearts and bold
Our land has bred:
How durst her eyes rest else on
The glory shed from Nelson
Quick and dead ?
Shame were it, if but one
Such once were born her son,
That one to have borne,
And brought him near a brother:
His praise should bring his mother
Shame and scorn.
A child high-soled as he
Whose manhood shook the sea
Smiles haply here:
His face where love lies basking,
With bright shut mouth seems asking:
“What is fear?”
The sunshine-coloured fists
Beyond his dimpling wrists
Were never closed
For saving or for sparing –
For only deeds od daring
Predisposed.
Unclenched, the gracious hands
Let slip their gift like sands
Made rich with ore
That tongues of baggers ravish
From small stout hands so lavish
Of their store.
Sweet hardy kindly hands
Like these were his that stands
With heel on gorge
Seen trampling down the dragon
On sign or flask or flagon,
Sweet Saint Gerge.
Some tournament, perchance,
Of hands that couch no lance,
Might mark this spot
Your lists, if here some pleasant
Small Guenevere were present,
Launcelot.
My brave bright flower, you need
No foolish song, nor heed
It more than spring
The signs of winter stricken
Dead when your haunts requicken
Here, my king
Yet O, how hardly may
The wheels of singing stay
That whirl along
Bright paths whence echo rases
The phantom of your praises
Child, my song!
Beyond all other things
That give my word fleet wings,
Fleet wings and strong,
You set their jesses ringing
Till hardly can I, singing,
Stint my song.
But all things better, friend,
And worse must find an end:
And right ore wrong,
‘Tis time, lest rhyme should baffle,
I doubt, to put a snaffle
On my song.
And never may your ear
Aught harsher hear or fear,
No wolfish night
Nor dog-toothed winter snarling
Behind your steps, my darling,
My delight!
For all the gifts you give
Me, dear, each day you live,
Of thanks above
All thanks that could be spoken
Take not my song in token,
Take my love.
Уильям Николсон
СЕРЕБРУ
Ох, много стоишь, серебро
Ценней, чем всякое добро.
Но кто проник в твоё нутро?
Дурак да плут.
А честно взять тебя хитро –
Напрасен труд.
Ты всё скупаешь наперёд
И святость клячею бредёт,
А глупость рыло вверх дерёт,
Гляди – гордыня!
И честь молчит и слёзы льёт,
И совесть сгинет
Тебе – уж так теперь ведётся –
Любовь и верность продаётся,
И дружба старая порвётся
В любой момент.
И любит всяк тебя, и бьётся
За свой процент.
В трудах старея день за днём,
Из-за тебя мы спину гнём.
А беды собрались кругом,
Совсем заели!
Но всё ж по жизни вверх идём
Мы еле-еле
Из-за тебя забыл простушку,
Оставил Ненси -хохотушку,
Сменял её на безделушку
И проклял свет.
Женился – взял себе подружку –
Сварливей нет!
И всё-то в крик – как ни старайся!
То болтовнёй с ней забавляйся,
То так поёт, что хоть спасайся,
Хоть пропадай!
Я спать хочу – а с ней шатайся
И ноги май!!
А взбесится – как будто шквал:
Притворный обморок, скандал…
Расскажет всем, чтоб каждый знал:
Я с ней крутенек
А я клянусь: ей-ей, не брал
Паршивых денег
Вся жизнь моя пошла на слом!!
Ни спеть за дружеским столом
С хорошей музыкой, с вином,
Ни пошутить…
Сама же век над барахлом
Всё будет ныть!!!
Пускай те счастья не найдут,
Что дружбу с деньгами ведут,
В грязи коровы их падут,
Покинет друг…
Пусть ведьмы беды им несут
И злых подруг!!!
Моя вот из дому ушла бы…
Господь! Защитой будь мне, дабы
На мне бесстыдно ездить бабы
Не смели впредь!!
И стал с дружками я тогда бы
Плясать и петь!!!
William Nicholson
(1783-1849)
ON SILLER.
Oh! Siller, but thou costs us dear,
By ony ither kind o' gear!
Now, fient a ane thy price need speer,
But knaves or fools;
For few can e'er thy price come near-
By honest rules.
Thou gars Religion tine her haud;
Mak's her a slow, saft-fingered jade;
And looses Folly, ravin' mad
Wi' pride and nonsense;
Mak's honest Honour sick and sad,
And smoors poor Conscience.
For thee we sell our finest feelin's-
Pity and Love, thae gentle yealin's;
E'en sacred Friendship gets her drillin's,
Though deep imprest;
And feigns her flame wi' bows and kneelin's,
For self-int'rest.
For thee we toil baith night and day,
Till bluid turns thin and locks grow grey,
And ither dools, in dark array,
Aroun' us muster;
And crazy joints to climb life's brae-
A weary wister.
For thee I crossed my youthfu' fancy,
Forsook my bloomin' smilin' Nancy,
And pu'd a docken for a tansy,
And cursed my life
Wi' tap o' a' things maist unchancy-
A haverel wife!
My haill designs she's aye for balkin'
When I'm for peace, then she's for talkin';
When dull, she skirls like a maukin,
And laughs and girns:
When I'm for sleepin', she's for waukin',
And peels my shins.
Then, gif she getna a' her will,
She feigns her fits, flytes, and fa's ill;
To a' her neibours roun' does tell
How ill I'm till her;
And aye the owre-word o' the knell,
Her waefu' siller!
Now, every comfort I maun tine-
The joys o' wit, the joys o' wine,
The chimes o' music and o' rhyme,
And comrades dear,
And thole her loud eternal whine
About her gear.
Let never better be his weird,
Each social tie that could discard
For glancin' gowd, or dirty yird,
Or empty fame:
May cankered Care tug at his beard,
And sullen dame.
But L---d, gif ance her head were hidden,
I'se ne'er again be woman-ridden;
My former frien's should a' be bidden,
In social ring;
The dool-string I should soon get rid on,
And dance and sing!
ДЖОН МЕЙЗФИЛД
Песня путешественника
Во мне бушует ветер, дорога – мой удел.
Колёс тележных грохот давно мне надоел.
Стремлюсь к земному краю, туда, где волн разгул,
И диким зверем море рычит на берегу.
Оставив город шумный, уйду я поутру
Туда, где флаг на мачте трепещет на ветру,
Туда, где шум и крики, гуденье катеров,
И дальше, дальше, дальше всегда идти готов.
Привет весёлый чаек мне ветер принесёт,
Шуршащей гальки шёпот все ночи напролёт;
Услышу песню с моря: то тянут полный трал
И вот тогда пойму я, что к морю я попал.
Мне камни надоели, душа меня зовёт
К ветрам и глубям бурным, где Моби Дик живёт,
И дальше, дальше, дальше идти бы я хотел…
Во мне бушует ветер, дорога – мой удел!
JOHN MASEFIELD
Great Brittain
(1878–1967)
A Wanderer’s Song
A wind is in the heart of me, a fire’s in my heals,
I am tired of brick and stone and rambling wagon wheels;
I hunger for the sea’s edge, the limits of the land,
Where the wild old Atlantic is shouting on the sand
Oh, I’ll be going, leaving the noises of the street,
To where a lifting foresail-foot is yanking at the sheet;
To a windy tossing anchorage where yawls and ketches ride,
Oh, I’ll be going, going, until I meet the tide.
And first I’ll hear the sea-wind, the mewing of the gulls,
The clucking, sucking of the sea about the rusty hulls,
The songs at the capstan in the hooker warping out,
And then the heart of me’ll know I’m there or thereabout.
Oh, I am sick of brick and stone, the heart of me is sick,
For windy green, unquiet sea, the realm of Moby Dick;
And I’ll be going, going from the roaring of the wheels,
For a wind’s in the heart of me, a fire’s in my heels.
Элен Мария Уильямс
СОНЕТ КРОНШНЕПУ
В немолчном шорохе не слышен, тих,
На берег пёстрый кроншнеп залетел
И песню грустную свою запел,
Её вплетая в рокот волн морских
Ты, птица, мне близка! От глаз людских,
Как ты, хочу я тоже убежать.
Милей унылым берегом блуждать,
Чем в рощах миртовых с весельем их.
Я океана ширь люблю, когда
Спокоен он; когда ветра сильней
Подуют вдруг, и плавно в нём вода
Течёт, как в жизни прожитой моей;
И в шторм, когда, ревущих волн стада
Встают, как символ нынешних скорбей.
SONNET TO THE CURLEW
Sooth’d by the murmurs on the sea-bit shore,
His dun-grey plumage floating to the gale,
The Curlew blends his melancholy wail
With those hoarse sounds the rushing waters pour.
Like thee, congenial bird! my steps explore
The bleak lone sea-beach, or the rocky dale,
Whose gay luxuriance suits my sole no more.
I love the ocean’s broad expanse, when drest
In limpid clearness, or when tempests blow:
When the smooth current of its placid breast
Flow calm, as my past moments used to flow;
Or when its troubled waves refuse to rest,
And seem the symbol of my present woe
Смотри! Розовогруда нам
Венера предстаёт!
Цвести не терпится цветам,
Едва проснулся год!
Пернатый Аттики поэт
Кукушке трелью шлёт привет
В гармонии с Природой, в лад,
И шепчущие ветерки-
Зефиры, хладны и легки,
Разносят аромат.
Где дуб, высокий исполин
Дарит нас тенью в зной,
Где крона бука – паланкин
Над светлою водой,
Нас двое с Музой у ручья,
И думаем – она и я
(Всегда свободны и дружны)
О том, сколь тщетен жар толпы,
Сколь все чванливые глупы,
Сколь знатные бедны.
Закончен тяжкий труд дневной.
Пора уснуть стадам…
Но, чу! Среди толпы мирской
Докучный слышен гам.
То мотыльки летят, пьяны
Сладчайшим воздухом весны.
Сквозь ясный день они парят,
Иные, волей ветра мчась,
Иные, показать стремясь
На солнце свой наряд.
Гляжу и думаю: «И вот
Людских судеб закон:
И кто летит, и кто ползёт,
Где начал, кончит он.
В трудах ли, в праздности живёшь –
Равно по жизни сей плывёшь.
Изменчив рок и крут.
Все будут сметены Судьбой
И танец все закончат свой
И в землю упадут.
Мне чудится по сторонам
Смешливый шепоток:
«Эй, моралист! А кто ты сам?
Отшельник-мотылёк.
С кем радости делить ты рад,
И для кого хранишь ты клад,
Где твой узор цветной?
Где юность – быстрые крыла?
Уже твоя весна ушла.
Мы ж веселы весной!»
Thomas Gray
[1716-1771]
AN ODE ON THE SPRING
Lo! where the rosy-bosomed Hours,
Fair Venus' train, appear,
Disclose the long-expecting flowers,
And wake the purple year!
The Attic warbler pours her throat
Responsive to the cuckoo's note,
The untaught harmony of spring:
While, whispering pleasure as they fly,
Cool Zephyrs through the clear blue sky
Their gathered fragrance fling.
Where'er the oak's thick branches stretch
A broader browner shade,
Where'er the rude and moss-grown beech
O'er-canopies the glade,
Beside some water's rushy brink
With me the Muse shall sit, and think
(At ease reclined in rustic state)
How vain the ardor of the crowd,
How low, how little are the proud,
How indigent the great!
Still is the toiling hand of Care:
The panting herds repose:
Yet, hark, how through the peopled air
The busy murmur glows!
The insect-youth are on the wing,
Eager to taste the honied spring
And float amid the liquid noon;
Some lightly o'er the current skim,
Some show their gaily-gilded trim
Quick-glancing to the sun.
To Contemplation's sober eye
Such is the race of Man:
And they that creep, and they that fly,
Shall end where they began.
Alike the Busy and the Gay
But flutter through life's little day,
In Fortune's varying colors dressed:
Brushed by the hand of rough Mischance,
Or chilled by Age, their airy dance
They leave, in dust to rest.
Methinks I hear, in accents low,
The sportive kind reply:
Poor moralist! and what art thou?
A solitary fly!
Thy joys no glittering female meets,
No hive hast thou of hoarded sweets,
No painted plumage to display;
On hasty wings thy youth is flown;
Thy sun is set, thy spring is gone -
We frolic, while 'tis May
Song
Broad in the west the sun descends,
I love his parting ray;
The robe of purple light he lends
To dress the fading day.
For then, in yon grey mist array’d,
Soon twilight hastens near,
And softly throws the deep’ning shade
That hides my frequent tear!
From me, capricious beauty, take
The fruitless boon you gave;
Those useless graces, that can make
Each youth, but one, my slave.
All praise but his I careless hear;
His words alone impart
The charm that ever soothes my ear,
And melts my partial heart!
False youth! though fair Louisa’s face,
Though bright her tresses shine,
Canst thou in her light glances trace
The tenderness of mine?
Thy form which from my heart I tear,
No more that heart shall move;
Alas! the indignation there
Is but the pang of love!
Песня
Уходит солнце на закат.
Люблю прощальный свет,
Когда в пурпуровый наряд
Весь мир вокруг одет.
Туман спускается густой
И сумрак скрыть спешит,
Чтоб не увидел здесь никто,
Как плачу я в тиши.
Красавцы ветреные, вам
Я отдаю назад
Учтивость, пылкие слова
Про милые глаза.
Их бесполезно мне твердить –
Не надо ничего.
Сама я вас могу пленить.
Всех, кроме одного.
Другие хвалят – всё равно,
А он – захватит дух,
Его слова пьянят вином
И мой ласкают слух.
Как нежен звук его речей,
Что слышу в тишине –
Он солнца жаркого сильней
Растопит сердце мне…
Неверный! Пусть черты других
Тебе теперь милей –
Неужто не увидел в них
Ты нежности моей?!
Тебя забуду, исцелюсь,
Не тронешь сердце вновь.
О нет, я вовсе не сержусь,
Но то болит любовь.
ROBERT BURTON
(1577–1640)
The author’s
Abstract of Melancholy
When I go musing all alone,
Thinking of divers things fore-known,
When I build castles in the air,
Void of sorrow and void of tear
Pleasing myself with phantasms sweet,
Methinks the time runs very fleet.
All my joys to this are folly,
Naught so sweet as melancholy.
When I lie waking all alone
Recounting what I have ill done,
My thoughts on me then tyrannize,
Fear and sorrow me surprise,
Whether I tarry still or go,
Methinks the time moves very slow.
All my griefs to this are jolly,
Naught so sad as melancholy.
When to myself I act and smile,
With pleasing thoughts the time beguile,
By a brook side or wood so green,
Unheard, unsought for, or unseen,
A thousand pleasures do me bless,
And crown my soul with happiness.
All my joys besides are folly,
None so sweet as melancholy
.
When I lie, sit, or walk alone,
I sigh, I grieve, making great moan,
In a dark grove, or irksome den,
With discontent and furies then,
A thousand miseries at ones
Mine heavy heart and soul ensconce.
All my griefs to this are jolly,
None so sour as melancholy.
Methinks I hear, methinks I see
Sweet music, wondrous melody,
Towns, palaces and cities fine;
Here now, then there; the world is mine,
Rare beauties, gallant ladies shine,
Whate’er is lovely or divine.
All my joys to this are folly,
None so sweet as melancholy.
Methinks I hear, methinks I see
Ghosts, goblins, fiends, my fantasy
Presents a thousand ugly shapes,
Headless bears, black men and apes,
Doleful outcries, and fearful sights,
My sad and dismal soul affrights.
All my griefs to this are jolly,
None so danm’d as melancholy.
Methinks I court, methinks I kiss,
Methinks I now embrace my mistress.
O, blessed days, O, sweet content,
In Paradise my time is spent.
Such thoughts may still my fancy move,
So may I ever be in love.
All my joys to this are folly,
Naught so sweet as melancholy.
When I recount love’s many frights,
My sighs and tears, my waking nights,
My jealous fits; O, my hard fate
I now repent, but ‘tis too late.
To torment is so bad as love,
So bitter to my soul can prove.
All my griefs to this are jolly,
Naught so harsh as melancholy.
Friends and companions get you gone,
‘Tis my desire to be alone;
Ne’er well but when my thoughts and I
Do domineer in privacy.
No Gem, no treasure like to this,
‘Tis my delight, my crown, my bliss.
All my joys to this are folly,
Naught so sweet as melancholy.
‘Tis my sole plague to be alone,
I am a beast, a monster grown,
I will no light, nor company,
I find it now my misery,
The scene is turned, my joys are gone,
Fear, discontent and sorrows come.
All my griefs to this are jolly,
Naught so fierce as melancholy.
I’ll not change life with any King,
I ravisht am: can the world bring
More joy, than still to laugh and smile,
In pleasant toys thine to beguile?
Do not, O, do not trouble me,
So sweet content I feel and see,
All my joys to this are folly,
None so divide as melancholy
I’ll change my state with any wretch,
Thou canst from gaol or dunghill fetch:
My pain’s past cure, another hell,
I may not to this torment dwell!
Now desperate I hate my life.
Lend me a halter or a knife;
All my griefs to this are folly,
Naught so damn’d as melancholy.
Суть меланхолии,
кратко изложенная автором
Когда гуляю праздно
И думаю о разном,
Когда без горя и тревог
Воздушный строю я чертог,
И радость Время мне сулит –
Мне кажется, оно летит.
Эта радость – чушь, не более.
Нет милее меланхолии.
Когда покоя нет с утра
От u1079 зла, что сделал я вчера,
Когда туманит мыслей груз –
Над всеми страхами смеюсь.
Хоть время как всегда идёт,
Мне кажется, оно ползёт.
Эти страхи – чушь, не более.
Нет милее меланхолии.
Когда в лесу иль у ручья
Тихонько улыбаюсь я,
Блуждая в сладостных мечтах
В чужих, невиданных краях ;
Сто удовольствий, как в раю,
Венчают счастьем жизнь мою –
Эта радость – чушь, не более.
Нет милее меланхолии.
Когда в убежище своём
Хандрю, вздыхая день за днём,
Когда в безрадостном лесу
Я безутешно грусть несу,
И сотни бедствий в тишине
Пронзают болью сердце мне –
Эти страхи – чушь, не более.
Нет глупее меланхолии.
Мне кажется: со всех сторон
Я сладкой музыкой пленён.
Дворцы я вижу, города,
Каких не видел никогда.
Весь мир со мной во всей красе,
И в нём прекрасны дамы все…
Эта радость – чушь, не более.
Нет прелестней меланхолии
Мне кажется, я вижу их:
Чертей, ужасных духов злых;
Ведь страхов целый хоровод
Моя фантазия даёт.
Уродцы, звери без голов…
Мне страшен их истошный рёв…
Эти страхи – чушь, не более.
Нет глупее меланхолии.
Мне чудится: я счастлив вновь.
Объятья, поцелуй, любовь…
О, славный день! О, сладкий час!
При жизни я в раю сейчас.
Вперёд, воображенья пыл!
О, если б вечно я любил!..
Эта радость – чушь, не более.
Нет милее меланхолии.
Любовь! О, сколько я страдал,
Рыдал, вздыхал, ночей не спал!?
А ревность? А коварства сеть ?
Скорблю, да поздно сожалеть.
От пыток, что любовь сулит,
Душа изныла и болит…
Эти страхи – чушь, не более.
Нет противней меланхолии.
Подите прочь, мои друзья.
Хочу теперь остаться я
С моими мыслями вдвоём,
И в мире властвовать моём.
Вот радость, власть и торжество!
Не надо в мире ничего.
Эта радость – чушь, не более.
Нет прекрасней меланхолии.
О, одиночество. Чума!
Я – зверь лесной. Я – грусть сама.
Я света дружбы не хочу,
Уныло жизнь свою влачу.
Мне счастья не вернуть назад,
Лишь страх, печаль, в душе разлад.
Эти страхи – чушь, не более.
Нет прекрасней меланхолии.
Мне жизнь свою не изменить.
Всего лишён я, подарить
Ужель она не сможет мне
Хоть каплю счастья в тишине?
Меня оставьте поскорей:
Блаженный мир в душе моей.
Эта радость – чушь, не более.
Нет прекрасней меланхолии.
Меняюсь я судьбой своей
С тобой, бедняк, с тобой, злодей.
О, ран моих не залечить.
В аду не стану больше жить!
Я ненавижу всё, устал!
Скорей верёвку мне, кинжал!..
Эти страхи – чушь, не более.
Проклинаю меланхолию.
Простите, но подзаголовок по гречески почему-то не получился
HENRY CAREY
(1729 - ?)
Sally in our alley
Of all the girls that are so smart
There’s none like pretty Sally.
She is the darling of my heart
And she lives in our alley.
There is no lady in the land
Is half so sweet, than Sally
She is the darling of my heart
And she lives in our alley.
Her father, he makes cabbage-nets
And through the streets does cry them,
Her mother, she sells laces long
To such as please to buy them.
But sure, such folks could ne’er beget
So sweet a girl as Sally.
She is the darling of my heart
And she lives in our alley.
When she is by, I leave my work,
I love her so sincerely.
My master comes, like any Turk
And bangs me most severely.
But let him bang his bellyful,
I’ll bear it all for Sally:
She is the darling of my heart
And she lives in our alley.
Of all the days that’s in the week
I dearly love but one day,
And that’s the day, that comes between
A Saturday and Monday.
For then I’m dressed all in my best
To walk abroad with Sally:
She is the darling of my heart
And she lives in our alley.
My master carries me to church
And often am I blamed,
Because I live him in the lurch.
As soon as text is named.
I leave the church in sermon time
And slink away with Sally:
She is the darling of my heart
And she lives in our alley
When Christmas comes about again,
O, then I shall have money.
I’ll board it up and box it all,
I’ll give it to my honey.
I would it were ten thousand pounds,
I’ll give it all to Sally:
She is the darling of my heart
And she lives in our alley
My maser and my neighbours all
Make game to me and Sally,
And but for her, I’d rather be
A slave and row a galley.
But when my seven long years are out,
O, then I’ll marry Sally,
O, then we’ll wed, and than we’ll wed,
But not in our alley.
Соседка Салли
Из всех девчонок на земле
Не сыщешь Салли краше.
В неё влюблён я столько лет,
Она – соседка наша.
На целом свете не найти
Её милей и краше.
Её люблю я – мочи нет
Она – соседка наша.
Отец её кошёлки шьёт,
Торгует он на славу,
А мать всё кружева плетёт
Для тех, кому по нраву.
Как Салли родилась на свет
От эдакой мамаши?
Её люблю я – мочи нет
Она – соседка наша.
Она придёт – бросаю всё,
Чтоб с ней побыть хоть малость…
Вбежал хозяин мой, осёл,
И крепко мне досталось.
За милую терпеть готов
Берёзовую кашу,
Её люблю я – мочи нет,
Она – соседка наша.
Из всех семи в неделе дней
В один лишь день – веселье.
Его люблю я всех сильней,
И это – воскресенье
В наряде лучшем выйду в сад
С любимой сердце пляшет,
Её люблю я – мочи нет,
Она – соседка наша
Вот Рождество придёт, скоплю
Монеты и бумажки,
Их никому не уступлю –
Отдам своей милашке.
Я всё до фунта ей отдам,
Хоть десять тысяч даже.
Её люблю я – мочи нет,
Она – соседка наша
Нет от людей проходу нам,
Смеются все без меры.
Ах, если б только не она –
Удрал бы на галеры!
Но минет срок и день придёт:
От сплетен злых подале
Ей-ей, к венцу со мной пойдёт
Соседка наша – Салли.
Barry Cornwall
(1787-1874)
A SEA-SHORE ECHO
I stand upon the wild sea-shore,
I see the screaming eagle soar,
I hear the hungry billows roar,
And all around
The hollow answering caves outpour
Their stores of sound.
The wind, which moaneth on the waves,
Delights me? And the surge that raves,
Loud talking of a thousand graves –
A watery theme!
But oh! Those voices from the graves
Speak like a dream!
They seem long hoarded, -cavern-hung,
First uttered ere the world was young,
Talking some strange eternal tongue
Old as the skies!
There words unto all earth was flung:
Yet who replies?
Large answer when the thunders speak
Are blown from every bay and creek,
And when the fire-tongued tempests speak
The bright seas cry,
And when the seas their answer seek
The shore replay.
But Echo from the rock and stone
And seas earns back no second tone;
And Silence pale, who hears alone
Her voice divine,
Absorbs it, like the sponge that’s thrown
On glorious wine!
-Nymph Echo,- elder than the world?
Who wast from out deep chaos hurl’d,
When beauty first her flag unfirl’d
And the bright sun
Laugh’d on her and the blue waves curl’d
And voices run.
Like spirits on the new-born air
Lone Nymph, whom poets though so fair,
And great Pan wooed from his green lair.
How love will flee!
Thou answeredst all; but none now care
To answer thee!
None – none: Old age that sear’d thy brow;
No power, no shrine, no gold hast thou:
So Fame, the harlot, leaves thee now;
A frail, false frien!
And thus, like all things here below
Thy fortunes end!
Барри Корнуолл
(1787-1874)
Морское эхо
Я здесь, у моря, у скалы.
Я вижу, как парят орлы,
Я слышу, как ревут валы
И эхом вкруг
Вместилища пещерной мглы
Тот множат звук.
Ветра, что плачут над волной,
Неистовый морской прибой
И голосов стократный вой
По нраву мне:
Они беседуют со мной,
Но, как во сне.
Как только мир наш был рождён,
Те голоса услышал он,
И к нам призыв их обращён
Из тьмы веков.
Но кто ответит им на стон
На странный зов?
Им долго отвечает гром,
С ветрами издавна знаком,
И шторм на языке своём,
Где молний бег.
А морю бурному с дождём
Ответит брег.
Но груды гор молчат темно.
Ответа Эхо ждёт давно,
А тишине внимать дано,
Та жадно ждёт:
Как губка, доброе вино,
Вбирая, пьёт
О, нимфа Эхо! Рождена
Из бездны хаоса она.
И развернула знамена
Свои Краса,
Смеялись солнце, и волна,
И голоса.
Она, как лёгкий дух начал.
Поэт стихом её венчал
И Пан в тени лесов не знал
Любви сильней.
Всем был ответ. Кто ж ныне дал
Ответы ей?
Никто. Лишь старость у ворот –
Уйдут богатство и почёт,
Блудница-Слава ускользнёт –
Неверный друг!
Так под луною всё пройдёт,
Сомкнётся круг.
Выдающемуся немецкому певцу
Томасу Квастхоффу
Небо в стылые воды глядится,
Осень зиму зовёт.
Но крыло перебито у птицы –
Не под силу полёт.
Грустным взглядом друзей провожая,
В небо смотрит: «Одна…
Не поможет стихия родная,
Не поддержит она.
Пусть не быть мне сегодня с другими
В их прекрасном пути,
Но, скорее, вдогонку за ними,
Голос мой, полети!
Поведи их, над стаей поднявшись,
Через бурю и ночь,
И птенцам молодым и уставшим
Ты сумеешь помочь.
Твой напев до того донесётся,
Кто отстал и дрожит.
Он воспрянет, и сил наберётся,
И опять полетит,
И догонит своих, и, быть может
Всей душой, горячо
Он подхватит его и поможет
Он кому-то ещё.»
И из мёрзлого, мёртвого плена,
Из пожухлой травы
Гимном воле и жизни нетленной
Песня вырвалась ввысь.
Ветер северный голову студит,
Но я слышу её,
И мне чудится: «Добрые люди,
Вот вам сердце моё.»
What fair a fay
In brightest a day
Is kinging!
A carol so nice -
A wonderful trice -
She's singing
Her dress is so neat?
Her candle is lit
And sparkling/
In charming aword
She sings ub of God -
A suckling.
With stars and at noon
Let's join in a tune?
That wound us.
So sweet is the light
And still is the night
Around us
ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ
Юрий –славянская форма греческого имени
Георгий, что означает «земледелец»
Я- земледелец. В жизни мой удел
В земле возиться, и пахать, и сеять,
И урожаи новые лелеять,
И собирать в амбар, но, я, пострел
Ни одного из этих важных дел
Не знаю. Чуждый бороне и плугу,
Не стал я для земли хорошим другом,
Свою судьбу я обмануть хотел.
Не удалось. Занятия такого
Не избежать. Так , видно, суждено:
С друзьями мы взрываем землю Слова,
Сердца в неё бросая, как зерно.
По мере сил из речи и строки,
Стараясь, выдираем сорняки
Sonnet to Love
Ah, Love! ere yet I knew thy fatal power,
Bright glow’d the colours of my youthful days,
As on the sultry zone of torrid rays,
That paint the broad–leav’d plantains glossy bower:
Calm was my bosom as this silent hour,
When o’er the deep, scarce head the zephyr strays,
‘Midst the cool tamarinds indolently plays,
Nor from the orange shakes its od’rous flower: -
But ah! Since love had all my heart posesst,
That desolated heart what sorrows tear!
Distturb’d and wild? As ocean’s troubled breast,
When the hoarse tempest of the night is there!
Yet my complaining spirit asks no rest,
This bleeding bosom cherishes dasrair.
Любви
Любовь, пока ты в душу не вошла,
Как пышны были краски юных дней!
Под зноем ярких солнечных лучей,
Как сочный подорожник, я росла.
Как я, спокойна и тиха, цвела,
Когда, ленив, зефир со мной играл
Средь рощ, где сладкий аромат витал,
А тень всегда прохладною была!
Но вот пришла ты в сердце, и теперь
Как, бедное, терзается оно.
Ты рвёшь его, как шторм – свирепый зверь –
Ревя, терзает океан ночной.
Но отдых мне не нужен от потерь –
Лелею я страдание одно.
Sonnet to the Moon
The glitt’ring colours of the day are fled;
Come, melancholy orb! That dwellst with night,
Come! And q’er earth thy wond’ring luster shed,
Thy deepest shadow and thy softest light;
To me congenial is the gloomy groove,
When with faint light thes loping uplands shine;
That gloom, those pensive rays alike I love,
Whose sadness seems in sympathy with mine!
But most for this, pale orb! Thy beams are dear,
For this, benignant orb! I hale thee most:
That while I pour the unavailing tear,
And mourn that hope to me in youth is lost,
Thy light shal visionary thought impart,
And leads the Muse to soothe the suff’ring heart.
Луне
Роскошный и блестящий день погас.
Всходи, светило грустное ночей!
На землю в этот чудный тихий час
Опять свой милый мягкий свет излей.
Тенистой рощи сумрак мне милей,
Где грустная луна покой хранит.
Люблю нежнейший свет её лучей:
Ведь он печали девичьей сродни.
Но больше всех я этот свет люблю
За то, что в час уныния, когда
Одна потоки слёз напрасных лью
О юных днях, ушедших навсегда
Он в душу серебром сиянье льёт
И Музу сердцу бедному ведёт.
Rejection slips
a- Learned
Dear Azimov, all mental claws
Prove orthodoxy has it’s flaws.
Consider that eclectic clause
In Kant’s philosophy that gnaws
With ceaseless anti-logic jaws
As all outworn and useless saws
That stick in modern mutant craws
So, here’s your tale (with faint applause)
The words above show simple cause
b- Gruff
Dear Ike, I was prepared
(And, boy, I really cared)
To swallow almost anything you wrote.
But, Ike, you’re just plain shot
Your writing’s gone to pot,
There’s nothing left but hack and mental bloat.
Take back this piece of junk;
It smelled; it reeked; it stunk;
Just glancing through in once was deadly rough.
But Ike, boy by and by
Just try another try.
I need some yarns and, kid, I love your stuff.
c- Kindly
Dear Isaac, fried of mine,
I thought your tale was fine
Just frightful-
Ly delightful
And with merits all a-shine
It meant a quite full
Night, full,
Friend, of tension
Then relief
And attended
With full measure
Of the pleasure
Of suspended disbelief.
It is triteful,
Scarcely rightful,
Almost spiteful
To declare
That some tiny faults are there.
Nothing much,
Perhaps a touch,
And over such
You shouldn’t pine.
So let me say
Without delay,
My pal, my friend,
Your story’s end
Has left me gay
And joyfully composed.
P.S.
Oh, yes,
I must confess
(With some distress)
Your story is regretfully enclosed
ОТКАЗЫ ИЗ РЕДАКЦИЙ
а - Интеллигентный
Ув. Азимов, что Вам сказать ?
Вы слишком правильны опять,
Науке Кантовой под стать,
Которой вечно нас жевать
Пилой своих идей глодать,
Где логики не распознать,
Но старой той пиле, видать,
Мутантов нынешних не взять.
Вот Ваш рассказ, (хоть восхвалять
Не станем слишком мы). Принять
Его не можем мы в печать.
Легко причины отыскать,
Их выше можно прочитать.
б – Грубый
Дружище, Айк, без слов
Я, правда, был готов
Прочесть труды творенья твоего,
Но, Айк, ведь ты – трепло.
В корзину всё пошло,
Потуги это – больше ничего.
Возьми свой мусор вон:
Всё – дрянь, всё – рвань, всё – вонь
Раз глянешь – чертыхаешься уже.
Старайся посильней,
Дай что-нибудь длинней.
Старик, а дрянь твоя мне по душе.
в- Доброжелательный
Ах, Айзек, друг и брат,
Рассказ Ваш – просто клад
Понра-
вился мне страх он
И удачами богат.
Всю ночь читала –
Мало!
Тут волненье
И покой,
Наслажденье
Полной мерой
Блеск- манерой,
Но не верю я порой.
И банально
Не похвально
Зубоскально
Мне опять
Недостатки отмечать.
Вот вся суть,
Ещё чуть-чуть,
Но здесь отнюдь
Грустить не след,
Не стоит, нет.
И я скажу
Не отложу,
Вам, старина:
Его финал
Мне, доложу,
Повысил настроение
И интерес.
P. S.
Ах, да,
Скажу тогда
Не без стыда:
Рассказ мы возвращаем, к сожалению
Isaak Azimov
I just make them up see!
Oh, Dr. A.-
Oh, Dr. A.-
There is something (don’t go away)
That I’d like to hear you say.
Though I’d rather die,
Than try
To pry,
The fact, you’ll find,
Is that my mind
Has evolved the jackpot question for today
I intend no cheap derision,
So, please answer with decision,
And discarding all your petty cautious fears,
Tell the secret of your vision!
How on earth
Do you give birth
To those crazy and impossible ideas?
Is it indigestion
And a question
Of the nightmare that results?
Of your eyeball whirling,
Twirling,
Fingers curling
And unfurling,
While you blood beats maddened chimes
As it keeps impassioned times
With your thick, uneven pulse
Is it that, you think or liquor
That brings on the wildness quicker?
For a teeny
Weeny
Dry martini
May be just your private genie;
Or, perhaps those Tom and Jerries
You will find the very
Berries
For inducing
And unloosing
That weird gimmick or that kicker;
Or an awful
Combination
Of unlawful
Stimulation,
Marijuana plus tequila,
That will give you just that feel o’
Things a-clicking
And unsticking
As you start you cerebration
To the crazy syncopation
Of a brain a-tocking-ticking.
Surely, something, Dr. A.,
Makes you fey
And quite outré.
Since I read you with devotion
Won’t you give me just a notion
Of that shrewdly pepped-up potion
Out of which emerge your plots?
That will secret bubbly mixture
That has made you just a fixture
In most favoured s. f . spots.
Now, Dr A.,
Don’t go away
Oh, Dr A.-
Oh, Dr A.-
Айзек Азимов
ВЫ ЗНАЕТЕ, Я ИХ ПРОСТО
ПРИДУМЫВАЮ
О, доктор А,
О, доктор А,
(Ах, вы куда)
Прошу Вас повременить,
Мне надо Вас кое о чём спросить,
Подождите,
Не уходите…
Я лучше бы − под паровоз,
Чем свой нос
Сунуть в этот вопрос…
Я не хотел,
А он созрел,
И вопрос уж очень важный, извините.
Я не думаю смеяться,
Честно Вас прошу признаться
И открыть все Ваши карты поскорее.
Тайной не должно остаться
Как у Вас
Скопом, враз
Сумасбродные рождаются идеи ?
Может что с желудком,
Или в жутком
Сне они приходят вновь,
Иль зрачками Вы вращали,
Пальцы рвали
И ломали,
Сумасшедший ритм стучали,
А по жилам в ритме рваном
Сердце страстно, неустанно
Гнало кровь ?
Или рюмочка-другая
Вас так сильно возбуждает
И бикини,
Мини,
И мартини;
Частный гений Ваш причиной;
Иль мультфильмы Вам отрада:
В них найдёте то, что надо
Взглядом,
Что пленяет,
Вдохновляет
И фантазии рождает;
Может, кратер
Ваш бездонный –
Стимулятор
Запрещённый ?
Марихуана и текила –
Вот что чувство породило ?
Отчего то
Вам охота
Ритмы нужные нашедши,
Жить, писать, как сумасшедший
И – тик-так – пошла работа ?
Что-то в Вас наверняка
Доктор А
Outré слегка…
Я – Ваш преданный ценитель.
Мне хотя бы намекните,
Как Вы пишете, скажите,
Как рождается сюжет,
Что вином бурлит янтарным,
Отчего Вы популярны –
Из фантастов лучше нет ?
О. доктор А,
Куда Вы, куда ?
Ах, доктор А !
Эх, доктор А
Переводчик
Владимиру Борисовичу Микушевичу
Молчит поэт, хоть речь его легка:
Он не умеет говорить по русски,
И сквозь туман бумажного листка
Я пробиваюсь по тропинкам узким
Туда, где спит душа его стиха.
Мне кажется, что путь к ней невозможен.
Я смел, я терпелив, я осторожен,
Как шахматист, чьё поле битв - доска,
Покуда не забрезжит свет слегка,
Вслед огонёк манящий не блеснёт
Тогда навстречу мне придёт строка,
К строке - строфа, и вот уже поёт -
Летящее дитя совдохновенья -
На русском языке стихотворенье.
Wunsch
Wenn der Mensch eine Mutter hätte?
Die ihn aufnimmt am Ende,
Wie eine Mutter ihn hergab
Am Anfang –
Wie leicht wär der Tod
Перевод
Желание
О, если бы у человека была мать,
Которая приняла бы его в конце жизни,
Так же как и та, что дала ему жизнь
В начале –
Как легка была бы тогда
Смерть.
Schönheit
Mich schmerzt die Schönheit
Wie zu groβes Glück
Sie hält midh in der gröβten Eile fest.
Die Fleischlichkeit des menschen
Währt so kurz,
Daβ ihre Blüte
Mich erschräcken läβt
Перевод
Красота
Болит душа на красоту взглянуть.
И я спешу, стараясь скрыть смятенье:
Ведь у весны людей так краток путь,
Что страшно мне порой её цветенье.
Sonnet to Hope
O, ever skilled to wear the form we love
To bid the shapes jf fear and grief depart,
Come, gentle Hope1 with one gay smile remove
The lasting sadness of my aching heart.
Thy voice, benign Enchantress, let me hear;
Say that fof me? Some pleasures yet shall bloom
That Fancy’s radiance, Friendship’s precious tear
Shall soften, or shall chase misfortune’s gloom.
But come not glowing in the dazzling ray,
Which once with dear illusions charmed my eye,-
O, strew no more, sweet flatterer! On my way
The flowers I fondly thought too bright to die.
Visions less fair will sooth my pensive breast,
That asks not happiness, but longs fore rest
Надежде
Всё-всё, что мило нам – в твоих чертах!
Надежда светлая, приди скорей!
Улыбкой прогони печаль и страх,
И скорби сердца бедного развей.
Волшебница, дай слышать голос твой!
Скажи, что счастье знать мне суждено,
Что радость с лучезарною мечтой
Развеют всех моих несчастий ночь
Но в блещущих лучах не приходи,
О, льстица сладкая! Не обещай,
Что было встарь, и моего пути
Цветами яркими не устилай.
Ведь бедная, измученная грудь
Не счастья ищет – хочет отдохнуть
Hinbeersommer
Einen kurzen Hinbeersommer lang
Warst du da mit kupferroten Haaren,
Als die Himmel hoсh und strahlend waren
Als der Duft der Beeren in uns drang
Du warst weiβ und schattenkühl und schlang
Auf dem Hügel mit den braunen Narben.
Waren Weiβ und Rot die schönste Farben
Einen kurzen Hinbeersommer lang
Подстрочник
Малиновое лето
Коротким малиновым летом
Ты была здесь, с волосами, красными, как медь,
А небо было высоким и лучистым
И в нас проникал запах ягод
Ты была бледна, холодна, как тень и стройна
На холме, покрытом коричневым дёрном.
Прекраснейшие цвета превратились в белое и чёрное
Коротким малиновым летом
Перевод
Сладким летом
Сладким летом, кратким, словно сон
Волосы твои, как волны, вились,
Небеса высокие лучились,
Был цветами воздух напоён.
Буйно, густо цвёл оврага склон
И – чужие – рядом мы стояли.
И померкли краски, и увяли
Сладким летом, кратким, словно сон
Ein Trost
Wenn einer stirbt, ist gut, sich vorzustelleb,
Daβ er gereist sei in ein fremdes Land,
Aus dem er nicht mehr vorhat heinzukommen.
Drum gibt er euch beim Abschied nicht der Hand
Er sreibt auch nicht und sendet keine Grüβe.
Er brach mit allem, was mit euch war, ab.
Er machte sich ganz plöxlich auf der Reise
Und hinterblieb euch deshalb all sein Hab
Dort. wo es gut ist, wieder fortzulaufen
Ist ihm, bei allem Heimweh doch zu blöd.
Euch lieβ er da. Inh könnt es ihm verübeln.
Es kommt der Tag, an dem ihr ihn versteht
Подстрочник
Утешение
Если кто-то умер, хорошо представить себе,
Что он уехал в далёкую страну,
Из которой он больше не6 намерен приезжать домой.
Поэтому на прощание он не пожал вам руку.
Он не пишет и не шлёт приветов,
Он порвал все связи с вами,
Он уехал внезапно
И оставил на вас всё, что у него было.
Оттуда, где хорошо, снова бежать,
Для него, несмотря на ностальгию, глупо.
Он оставил вас здесь. Но вы на него не обижайтесь.
Придёт день, когда вы его поймёте.
Перевод
Утешение
И если умер кто-то очень близкий,
Представьте: он уехал в край иной.
Не попрощался, не черкнул записки,
И не намерен приезжать домой.
Открыток нет, и писем не дождаться.
Порвал все связи, не закончил дел,
А сам куда-то вдруг решил сорваться,
На вас оставив всё, что он имел.
Там хорошо, и смысла возвращаться
Уж, видно, нет ему в родимый дом.
Но на него не стоит обижаться.
Настанет день, и мы его поймём
Aus dem Zyklus
„Alltägliche Lieder von der Liebe“
Ich kann die Erde aus der Angeln heben,
Ich kann auf alle Fragen Antwoet geben,
Ich kann die Wüste Afrikas bewässern,
Ich kann die Arbeit meines Chefs verbessern
Ich kann das Salz des Ozeans entfernen,
Ich kann auf einmal drei Berufe lernen,
Ich kann die Arktis ganz vom Eis befrein -
Ich kann das alles – ich bin nicht allein!
Подстрочник
Я могу перевернуть Землю вверх дном,
Я могу дать ответы на все вопросы,
Я могу оросить африканские пустыни,
Я могу улучшить работу своего начальника,
Я могу взять соль у океана,
Я могу разом овладеть тремя профессиями,
Я могу совсем освободить от льда Арктику –
Я могу всё это – я не один!
Перевод
Из цикла « Простые песни о любви»
Могу я Землю у небесам поднять,
Могу ответ на все вопросы дать,
Могу в пустыню воду я направить,
Могу доклад начальника поправить,
Могу всю соль у всех морей отнять,
Могу три дела сразу исполнять,
Могу расчистить Арктику от льдин –
Я всё могу – я в мире не один!
Vermischungen
Da sind sie aufeinaner zu gekommen,
Wie Meer un Himmel, die der Sturmwind jagt
In ihrer Brandung sind sie hingeschwommen
Und haben nicht nach Ort und Zeit gafragt
Sie waren ganz in ihrem Kuss; vergangen,
So, dass der eine auch der andere war.
Sie war in ihm und er in ihr gefangen
Sie wurden eine Haut, ein Herz, ein Haar
Doch, wo sich meer und Himmel immer finden
Ist die Vermischung laut und voll Gewalt.
Doch in den hoechsten Hoehen, tiefsten Gruenden
Sind Meer und Himmel weiter still und kalt.
Подстрочник
И вот они нашли друг друга (букв: набрели друг на друга),
Как море и небо, эа которыми гонится вихрь.
Они схлестнулись друг с другом, как прибой,
Не спросив ни о месте ни о времени.
Они совершенно слились в поцелуе,
Так, что один был в другом.
Он был в ней, а она в нём.
У них были одна кожа, одно сердце, одни волосы
Но, там, где море и небо всегда сливаются
(Их слияние) совершенно и исполнено могущества.
Но в высших высях и на самых больших глубинах
И в море, и в небе всегда холоднее
Перевод
Проникновение
Они искали и нашли друг друга,
Как море с небом, что гроза сдружила.
Их страсть пришла, как бешеная вьюга,
Ни времени, ни места не спросила.
Они слились в едином поцелуе
Один в другом – недвижно, не дыша,
Одно большое сердце образуя.
Одни у них и тело, и душа.
Там, где моря и небеса едины,
Им совершенство полное дано.
Но в высших высях, на больших глубинах
И холодно, и пусто, и темно.
Bei der Kürze
Bei der Kürze dieses Lebens
Kann kein Mensch von mir verlangen
Daβ ich lkeide, wodie Früchte
Grün und unerreichtbar hangen.
Bei der Kürze dieses Lebens
Kann kein Mensch von mir verlangen,
Daβ ich gehe, wo die Früchte
Grad zu reifen angefangen.
Bei der Kürze dieses Lebens
Kann kein Mensch von mir verlangen
Daβ ich sterbe, wo die Früchte
Ringsum an dem Ästen prangen
Подстрочник
При краткости
При краткости нашей жизни
Ни один человек не может от меня ожидать,
Чтобы я страдал там, где фрукты
Висят зелёные и недоступные
При краткости нашей жизни
Ни один человек не может от меня ожидать,
Чтобы я шёл мимо (того сада), где фрукты
Только начинают поспевать.
При краткости нашей жизни
Ни один человек не может от меня ожидать,
Что я умру ( в том саду), где фрукты
Красуются вокруг на ветвях
Перевод
В этой жизни быстротечной
В этой жизни быстротечной
От меня не ждут – я знаю,
Чтобы я жалел, что фрукты
Зелены порой бывают.
В этой жизни быстротечной
От меня не ждут – я знаю,
Чтобы шёл я мимо сада,
Там, где фрукты поспевают
В этой жизни быстротечной
От меня не ждут – я знаю,
Что умру в саду, где фрукты
С веток спелые свисают.
Meine Tauben
Sie haben spitze Schnäbel, scharfe Krallen,
Sie sitzen überall in meinem Leben –
In meinem Zimmer und in meinen Venen,
In meinem Kopfe wie in meinem Träumen.
Sie putzen sich und lassen Federn waschen,
Sie plagen mich und schlagen mit dem Flügeln.
Sie hacken sich, und drängen sich zusammen/
Doch öffne ich den Schlag und laβ sie fliegen,
Dann sind sie fort und kommen nicht mehr wieder.
Meine Gedichte, nicht mehr einzufangen
Подстрочник
У них острые клювы, острые коготки,
Они сидят повсюду в моей жизни –
В моей комнате и моих венах,
В моей комнате и в моих мечтах.
Они чистятся и моют пёрышки
Они мучают меня и бьют крыльями
Они клюются и толкаются.
Тогда я открываю дверцу и даю им улететь,
И тогда они улетают и больше не возвращаются.
Мои стихи, которых я никогда больше не поймаю.
Перевод
Мои голуби
Их клювы остры, цепки коготки
Куда я ни пойду – они со мною
Они живут со мной в моей квартире,
В душе, в крови и в мыслях и – повсюду.
И чистят пёрышки, и крылья холят
Дерутся больно, мучают меня,
Клюются с криком и теснят друг друга.
Тогда я выпускаю их на волю
И – прочь летят они, не возвращаясь –
Стихи, которых я не написал
Altertümlicher Vierzeiler
Das Volk hat immer nur, was es sich nimmt
Das, was ihm fehlt, hat es sich nicht genommen.
Wer immer kommt und sagt, daβ es nicht stimmt –
Hat dafür mehr, als je ein Volk bekommen
Подстрочник
Старинное четверостишие
Народ всегда имеет только то, что принимает (букв: берёт).
То, чего у него нет, он не принял.
Тот, кто всегда приходит и говорит, что это неправильно,
Получил за это больше, чем даже (целый) нард.
Перевод
Старинное четверостишие
Народ имеет то, что признаёт
Что не имеет, то не принимает.
Вожди, что говорят: «Не прав народ.»
Благ больше всех за это получают.
ALGERNON CHARLES SWINBURNE
АЛДЖЕРНОН ЧАРЛЬЗ СУИНБЕРН
(1837-1910)
A LEAVE-TAKING
Let us go hence, my songs; she will nor hear.
Let us go hence together without fear;
Keep silence now, for singing-time is over
And over all old things and all things dear,
She loves not you, not me, as we love her
Yea, though we sang as angels in her ear
She would not hear
Let us rise up and part; she will not know.
Let us go seawards as the great things go,
Full of blown sands and foam, what help is here/
There is no help, for all these things are so,
And all these world is bitter as a tear.
And how these things are, though we strove to show
She would not know
Let us go home and hence; she will not weep.
We gave love many dreams and days to keep,
Flowers without scent and fruits that would not grow,
Saying: “If thou will, thrust in my sickle and reap.”
All is reaped now? No grass is left to mow;
And we that sowed, though all we fell on sleep,
She would not weep.
Let us go hence and rest; she will not love.
She shall not hear us, if we sing hereof,
Not see love’s ways, how sore they are and steep.
Come hence, let be, lie still; it is enough;
And though we saw all heaven in flowers above
She would not love
Let us give up, go down, she will not care.
Though all the stars made gold of all the air
And the sea moving saw, before it move
One moon-flower making all foam-flower fair.
Though all those waves went over us and drove
Deep down the stifling lips and drowning hair
She would not hair
Let us go hence, go hence; she would not see.
Sing all once more together; surely she,
She too, remembering days and words that were,
Will turn a little towards us, sighing, but we;
We are hence, we are gone as though we had not been here
Nay, and though all men seeing had pity on me
She would not see
ПРОЩАНИЕ
Уйдём, стихи мои; она не слышит
Уйдём, ведь вместе нам не страшно. Тише
Молчите, ваше время миновало,
Как всё, что памятью о милой дышит,
Хоть любим мы, для нас любви не стало.
Пусть пели мы для той, что всех превыше-
Она не слышит
Уйдём, простимся с ней; она не знает.
Уйдём туда, где ветры завывают
И волны пенятся в морском просторе…
Чего нам ждать напрасно? Пусть встречает
Нас бренный этот мир, кА слёзы, горек.
Хоть с ним в борьбе поэт изнемогает –
Она не знает
Уйдём. Нет, слёз она не станет лить.
Нам долго Сад Любви пришлось растить,
Но скуден урожай, и бледен цвет.
Кто хочет – убирайте, но косить
Уж нечего, и ни травинки нет
А нам, кто сад растил, хоть век почить –
Её слёз не лить
Уйдём и отдохнём. Она не любит.
Ей наши песни и скучны, и грубы.
Устал я тропами Любви бродить.
А ей пускай поют другие губы!
Довольно нам в пустынном море плыть!
Пусть небеса цветут и славят трубы –
Она не любит
Уйдём, оставим всё: ей всё равно.
Пускай все звёзды в золото одно
Мы превратили для нее, и море,
Как серебро, луной освещено,
О ней поёт, и с бурным валом споря,
Быть может, нам погибнуть суждено –
Ей всё равно.
Уйдём. Нас провожать она не станет.
Споём ей на прощанье, и поманит
Её воспоминанье прежних лет.
И с тихим вздохом нас она помянет,
Но мы… Мы далеко, нас вовсе нет
И пусть нас жалостью жестоко ранят
Она не взглянет
Выкладываю новую редакцию.
Джордж Арнольд
СЕНТЯБРЬ
Журчат, поют, звенят
В луга ручьи манят,
Где семена пушинками летают.
То близок, то далёк
Порхает ветерок
В пустых садах, где роза увядает.
С утра среди полей
Перепела слышней,
И куропаток шум в траве прибрежной.
Сверкают мотыльки
У заводи реки,
Где чудо кружев ткёт паук прилежный
Под вечер в тишь садов,
Где виноград лилов
Нисходит тень, прохладу навевает
Тумана облака
Висят, как жемчуга,
На небе, где луна светло сияет.
Ах, скоро по полям
Холодным петь ветрам
И ласточек вожак зовёт скорее
Лететь от вьюги злой
Туда, где летний зной,
Где всё цветёт, поёт, где всем теплее
Пчела спешит в полёт
Собрать последний мёд
С цветов, что в сентябре в садах тоскуют.
Печально голубям:
По тёплым летним дням
Грустя, они с голубками воркуют.
Теплу трещит сверчок:
«Постой ещё денёк!»
Каштанам блёклым белочка дивится.
Летит по-над рекой
На юг утиный строй
Покуда небо холодом не злиться
Прохладный ветерок
Моих коснулся щёк.
С ним кедры шлют мне запахи и звуки
Играет он со мной,
И кажется порой,
Что милые меня ласкают руки
Хоть лист опавший жаль
И он несёт печаль,
Тепло припомнив, мы вдвойне согреты,
И нам осенним днём
Всё в блеске золотом
Вовсю сияет будущее лето.
George Arnold
SEPTEMBER
Sweet is the voice that calls
From babbling waterfalls
In meadows where the downy seeds are flying;
And soft the breezes blow
And eddying come and go
In faded gardens where the rose is dying.
Among the stubbled corn
The blithe quail pipes at morn,
The merry partridge drums in hidden places,
And glittering insects gleam
Above the reedy stream
Where busy spiders spin their filmy laces.
At eve, cool shadows fall
Across the garden wall,
And on the clustered grapes to purple turning,
And pearly vapors lie
Along the eastern sky
Where the broad harvest-moon is redly burning.
Ah, soon on field and hill
The winds shall whistle chill,
And patriarch swallows call their flocks together
To fly from frost and snow,
And seek for lands where blow
The fairer blossoms of a balmier weather.
The pollen-dusted bees
Search for the honey-lees
That linger in the last flowers of September,
While plaintive mourning doves
Coo sadly to their loves
Of the dead summer they so well remember.
The cricket chirps all day,
"O, fairest summer, stay!"
The squirrel eyes askance the chestnuts browning;
The wild-fowl fly afar
Above the foamy bar
And hasten southward ere the skies are frowning.
Now comes a fragrant breeze
Through the dark cedar-trees
And round about my temples fondly lingers,
In gentle playfulness
Like to the soft caress
Bestowed in happier days by loving fingers.
Yet, though a sense of grief
Comes with the falling leaf,
And memory makes the summer doubly pleasant,
In all my autumn dreams
A future summer gleams
Passing the fairest glories of the present!
ТОМАС ГРЕЙ
(1717-1771)
Ode
on the Death of f Favorite Cat
Drowned in a Tab of Gold Fishes
‘Twas on a lofty vase’s side
Where China gayest art had dyed
The azure flowers that blow;
Demurest of the tabby rind,
The pensive Selima reclined,
Gazed on the lake below
Her conscious tail her joy declared
Her fair round face, her snowy beard?
The velvet of her paws,
Her coat, hat with the tortoise vies,
Her ears of nozzle, he emerald eyes,
She saw and purred applause
Still had she gazed? But “midst the tide
To angel forms were seen to glide,
The genii of the stream.
Their scaly armor’s Tyrian hue
Through richest purple to the view
Betrayed a golden gleam
The hapless nymph with wonder saw.
A whisker first and then the claw,
With many an ardent wish,
She stretched in vain to reach the prize/
What female heart can gold Despise?
What cat’s adverse to fish?
Presumptuous maid! With look intent
Again she stretched, again she bent?
Not know the gulf between.
(Malignant Fate sat by and smiled)
The slipp’ry verge her feet beguiled,
She tumbled headlong in
Eight times emerging from the flood
She mewed to every wat’ry god
Some speedy aid to send.
No dolphin came, no Nereid stirred,
No cruel Tom, nor Susan heard.
A favorite has no friend
From hence, ye beauties undeceived
Know, one false step is ne’er retrieved,
And be with caution bald.
Not all, that tempts your wondering eyes
And heedless heart is lawful prize;
Nor all that glisters, gold
Ода
На смерть любимой кошки,
утонувшей в вазе с золотыми рыбками
У вазы рок несчастный ждал,
Где мастер чудный написал
Лазурные цветы.
Скромнейшая из кошек там
Глядела, предана мечтам,
На воду с высоты.
Премилой мордочки овал,
И грудь – белее не видал,
И мягкий бархат лап,
И шерстка шёлковая – ах,
Она с убранством черепах
Соперничать могла б!
Два ушка, чёрных, что гагат,
Как изумруд, глаза горят,
И, прелести полна,
Чуть поводя хвостом своим,
И радость выражая им,
Мурлыкает она
Так вечно было бы, Но вот
Селима видит: в глуби вод
Два ангела скользят.
Пленяет милой дамы взор
Горящий золотом убор
И тирский пурпур лат
И нимфа бедная в поток
Свой жадный тянет коготок.
О.женщины! Бог весть –
Ну ,кто откажется из них
От украшений золотых,
А кошка – рыбку съесть?
Спесивой дамы взгляд остёр:
Ещё рывок, ещё напор-
«Что бездна подо мной!»
(Смеялся рядом злобный рок)
И, соскользнув, она в поток
Упала с головой
Семь раз она среди валов
Молила всех морских богов
Спасти её скорей.
Дельфинов нет и нереид,
И друг на помощь не спешит
К любимице моей.
Красотки, знайте ж до седин:
Неверный шаг ваш ни один
Судьба не возвратит.
Не всё, что видит алчный глаз
Добычей может стать для вас,
И злато, что блестит