Михаил Гофайзен

Реквием

везде и нигде

кое-как

кое-где

должно быть от бед уводя

стучат словно учат ходить по воде

подковы ночного дождя

до дома вся жизнь

а до неба рукой

подать

если верить себе

и темь неотступно следит за рекой

как ангел припавший к трубе

мне слово нашлось чтоб забыть о словах

всего-то и надо

уснуть

но я не готов уходить впопыхах

пусть даже бессмыслен мой путь

стекает на лавочки желчь фонарей

не верится в скорый рассвет

из всех голосов только голос ветвей

что есть и которого нет

---

Танцы под Облаками

---

Исход

Здравствуй, бог! Я пришёл. Только где же твой сад?!

Камни здесь и рассветы не те.

Волнорез.

А за ним нет дороги назад.

Лишь хохочет прибой в темноте.

 

Вёл маяк твой, сквозь будни и штормы маня.

Всё отправилось в суп палачу.

Но тогда -

что же нужно тебе от меня,

и за что этим телом плачу?

 

По пути меня встретил двурогий моллюск,

что зовётся средь местных луной.

Путь на небо –

подъём или всё-таки спуск,

где мы связаны сутью одной?

 

Моя память и есть это самое «я».

Только память не надобна здесь.

Я пришёл.

А вдали отцветает Земля.

Воздаёшь?.. Но за что твоя месть?

 

Может быть, ты устал, и я нужен тебе,

чтоб увидеть во мне свою смерть?

Но, покуда

трубач не изменит трубе,

будут звёзды в латуни гореть.

 

Целый мир или часть – всё равно.

Всё одно.

Подо мною хохочет прибой,

ибо жизнь – это форма души в шапито,

и не может быть формы другой.

 

Здравствуй, Бог! Я пришёл.

---

Москва Дорожная

---

Был день какого-то святого

 

Был день какого-то святого. Линяла тень и всяка хрень.

Бодался с дубом трёхголовым, морально сломленный плетень.

Как перископ, торчал над грядкой угрюмый зад поверх голов.

Короче, было всё в порядке.

От дум о будущем до снов.

 

Вороны лаялись над балкой. Сосед, беззлобно матерясь,

иж починял, и поливалка месила под собою грязь.

В глаголе «было» - смысл залива.  

Всё было, было… и опять.

И мама так была красива, что невозможно описать!

 

Чернее ночи черноплодка.

По осени, но не тогда.

Пылала в небе сковородка и васильковая слюда.

Залив был ласков и податлив – волна не угол, а овал.

Я был тогда и глуп, и счастлив, хотя о том ещё не знал.

 

Судьба, что угорь.

Ночь, что уголь или что тот Сарданапал.

Скажи, зачем (хэллоу, Гугл!), в какие щи мой кур попал?

Альцгеймер роет от сарая и до рассвета, точно крот.

И время, о своём вздыхая, меня уже не узнаёт.

---

Сказание о семи сердцах

             

Семь сердец в ветреном теле.

Столик у окна.

В пиале настаивается свет луны на клюкве и самогоне.

Я пью эту влагу и вслушиваюсь в биенье моих сердец.

Одно из них

покоряет Эверест, пишет сонаты,

поднимается во весь рост на баррикадах,

подливает друзьям вино,

забывает поесть, надеть зимой шапку, выспаться.

Бесславно пытается примирить «желаю» и «должен»,

«нет» и «есть».

Другое

поёт на виоле да гамба (или виолончели?) -

страдает от аритмии и часто звучит мимо нот.

Замирает от сквозняков.

Дуреет от запахов оборванной сирени.

Скачет не хуже приматов.

Сходит с ума от сущих безделиц…

но готово жениться

только под дулом приставленного автомата.

Третье.

Бесконечные споры с разумом. Вплоть до патетики.

Через собственный телескоп рассматривает пространство и время.

Галактику. Вселенную. Бытие.

«Нет однозначных ответов!» - то ли Третье выстукивает во мне,

то ли ехидные рожи строит кто-то высоко вовне.

Есть ли на небе жизнь?

Следующее.

Соразмерное скуке. Работает как мотор. Всегда озабочено телом.

Занято вечно делом.

Служба. Порядок. Дом.

Пятое.

Оно мерит шагами побережье. В ритме волн.

Чаще ночью. По большей части - одно.

Поздней осенью его поступь сливается с поступью непогоды.

Оно – о потерях. Близких. Любимых. Учителей.

Звучание его с возрастом становится всё сильней.

Шестое.

Нашёптывает

шорохами прелых фантиков от шоколадных конфет,

шелестом старых газет,

звуками задёрнутых занавесок, что шила на зингере бабушка.

Нашёптывает о времени, которого больше нет.

Седьмое – последнее сердце по смете.

Иногда мне кажется, что только оно и реально.

Оно божественно - как колокольная медь.

Да только Седьмое – о смерти.

---

Я продолжаю жить тобой

Я продолжаю жить тобой.
Но всё тревожней и больнее трубит отплытие гобой.
Бакланы с чайками наглеют, совсем как поутру у нас.
За стёклами. Над нашим домом.
Где, сняв ночной противогаз, заря блуждает по знакомым
прокуренным тяжёлым шторам. Где запах кофе в голове
своё сплетает макраме с моим сознаньем полусонным.
Где ты, что фурия в стакане, разбрасывая всё вокруг,
уже грохочешь чем-то в ванной. Слова роняешь впопыхах.
Такси, спасательный твой круг, урчит привычно под дверями.
Как зайчик солнечный на раме, ты вспыхиваешь в зеркалах…

Очнулся.
Рядом – никого.
И только в воздухе шурша,
в счастливом палантине белом, наш ангел тает не спеша.
А мне подумалось - душа навеки расстаётся с телом.

---

История с Географией

Железнодорожное полотно.

Сто плюс гак до постройки, где снимали родители дачу.

Беспородный Пират лаял в этих краях оглашенно.

Вдоль ограды дубы желудями кормили грунтовку.

Двести метров до леса.

Отрок Мотя, сосед-конкурент по вояжам грибным,

что-то там мастерил на крыльце.

В землянике - земля, в разноцветной траве-мураве,

а берёзы - в веснушках и юной парящей листве.

Сто плюс гак до реки.

Плавунцы на воде.

И т.п., и т.д., и т.п.

 

По щиколотку была та река, но текла себе да текла.

Мой фрегат рукотворный бился с ней, постигая фарватер.

По-над берегом – одуванчики да васильки

расцветали, цвели, облетали.

Ширина водоёма составляла не более двадцати-

двадцати пяти

тогдашних шагов моего пути.

По ту сторону поймы, стоило преодолеть кусты,

в лес, в непознанное, вслед за прошедшей грозой

заманивало солнце, стекающее по елям

с немыслимой высоты.

Смолами пахло, мёдом, клевером и халвой.

Речушка казалась морем, окрашенным бирюзой.

 

В упомянутой акватории никто никогда не тонул,

поскольку река не брала чужого:

ни притоков, ни жизней, ни золота – ничего,

ни чужих надежд, ни чужого слова.

Только поила.

Поила стволы и стебли, превозмогая жару,

бабочек, всякую мошкару и даже

саму небесную синеву.

Тем летом она поила и мои бумажные корабли.

Поила насколько хватало сил.

Всегда на свои.

Потом впадала в другие пейзажи, небо да лес вдали.

 

Годы спустя

от этих затрат на охрану среды река почти пересохла.

В русле вместо воды застыло чуть влажное пойло.

Застроили виллами поле.

Как спалось в тех местах, уже никогда не заснуть.

Всё то, что осталось на полустанке, давно превратилось

в долгую,

долгую-долгую грусть.

Хозяйка съёмного дома. Грибные дожди. Солёные грузди.

Медленное, так мне думалось тогда, время.

Забавные планы.

Пират. Молодость папы, мамы. Вкусы и запахи детства.

И Мотя, с которым я больше уже не встречусь,

что жил по соседству.

---

Репортаж по случаю. Балаган. 24. 10. 20...

Кислый, жидкий, скучный, многострочный, длится день –
подумаешь хандра!
Неба нет.
Сознание морочат дальние мечты и поезда.
Продаюсь за грош или дешевле.
Покупайте!
Суперангебот!
Ну, и что, что силы на исходе, что от быта скособочен рот?
Ну, и что, что пегий, неуклюжий?
Барышня, я петь умею. Петь!
А ещё я солнце вижу в лужах и готов за дело умереть.
Нет?
Не нужен?
Жаль! Такой дискаунт, зуб даю(!), так просто не найти.
И ведь я не пьяница, не даун… только вот ни с кем не по пути,
только чуть скриплю, когда не надо,
только вот, прописанный в былом,
я как дом, оставленный жильцами,
пыльный,
с приведеньями,
на слом.
Пусть ходить не приучился строем, но ведь скидка, право, хороша!
Неужели ничего не стоят память, моя память, и душа?!
Время лечит?
Нет.
Оно калечит. Всех и всё, что я оберегал.
Ну, и что, что скоро будет вечер и сквозняк вылизывает зал?
Ну, и что, что годен лишь на силос, и свою эпоху пережил?
Я любил и не любил вас, люди.  Остальное потеряло смысл.

---

Пасмурное лето 2017 года

Больше нет ничего.
Полотно – как свернули в рулон.
Но печальней всего, что закончился к чаю лимон.
Мне дельфийский оракул –
должно быть, большой лапшегон -
обещал личный сад, свежий воздух, полуденный сон…
Если нет ничего – значит, не было вовсе.
Певцы
всё равно востанцуют и небо, и трубы-хапцы.

Сапоги мои – в хлам.
Ну, какой из меня пилигрим,
если жаркого льда и холодной зари хиросим
я страшусь,
понимая, что мир этот мой не делим.
В нём лицо не меняется - только стирается грим.
Пчёлы с эльфами гибнут за эль да остатки пыльцы,
а над ними плывут, как с войны, облака-мертвецы.

Во вселенной сильнее, константнее всех величин –
«итого» -
ничему неподвластно, а, стало быть, нет ничего.
Что ползком, что бегом –
сколько б нас под траву ни слегло,
тень ли ты средь людей или бог меж теней –
всё одно,
ведь не важно давно,
кто кого умертвил, кто придумал кого,
Он ли нас сочинил или мы сочинили Его.

---

Сон с молоком

Сон с молоком – такой вот чай.
Налился воздух перламутром.
И вспоминай – не вспоминай,
сны забываются под утро.
 
Ещё на Гее спит Уран.
В листве ведьмачат злые ветры.
И, что турецкий ятаган,
над крышей месяц ищет жертву.
 
Ночь лаконична, как Коран.
Всё смертно. Смертны её сутры.
Тому, кто был от страсти пьян,
стократ труднее жить под утро.
 
И вспоминай – не вспоминай,
со всем, что не отмоешь в душе
(с тоской, любовью невзначай,
со счастьем, данным, как на чай),
от нас останутся лишь души.

---

Пасхальное письмецо

………………….... А. Остудину

На Пасху снегопад. И хмуро. И тоскливо.
Христос воскрес, мой друг! Воистину воскрес!
Как индивид я слеп. На берегу залива
ветшаю день за днём, меняя цвет и вес.

А бес внутри ребра не дремлет, ищет смыслы.
И вот ещё, смешной, он о любви мечтать
никак не устаёт. Ручищи коромыслом
раскинет… да скрипит, что ржавая кровать.

Ты знаешь, эта жизнь предполагает счастье,
но тратится оно бессмысленно и впрок.
Мечты-мечты – увы! Ни музыки. Ни страсти.
И кажется, что Бог бесцельно одинок.

Ты знаешь, я был прав, ведь водка лучше виски.
Весна, а снег идёт во всю земную прыть.
Всё чаще хоронить приходится мне близких.
И я пытаюсь жизнь со смертью примирить.

---

Старые Львы

..............«молодые львы всегда превращаются в старых»

Слыхали ль вы, как плачут львы, когда зализывают раны?
Как, потеряв свой прайд, ревут и призывают смерть в саванну?
Как от бессилия рычат уже не в состоянье биться,
когда с убийцами их чад совокупляются их львицы?

Слыхали ль вы, как стонут львы от одиночества под вечер?
Воспоминанья старых львов напоминают человечьи.
Их мучит голод и тоска. Ни братьев нет, ни побратимов.
Их мучит поздняя любовь, что, как всегда, невозвратима.
 
Отступит засуха. Придёт сезон дождей и покаянья.
А всё, что было, всё пройдёт, простит себя и перестанет
тревожить прошлое. Потом оно в низинах в землю канет.
Видали ль вы, как ищут львы места такие по саванне?

---

Об эпохе других имён

........«…пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того  
..........которого любит душа моя; искала я его и не нашла его».
........................................(Книга Песни Песней Соломона)

Бог простит отечество за его грехи,
что «низы» прикончили в октябре «верхи»,
что ломать – не строить, что рабочий класс
так серпом и молотом потчевал подчас!
Бог простит эпоху за её грехи,
хоть слагала страшные страстные стихи.

Историчка юная, внешность - просто класс!
В класс входила: «Здравствуйте!»
Поднимался класс.
Историчка юная – двадцать пять на глаз.
Я в неё влюблялся в год помногу раз.
Я в неё влюблялся - хоть на смерть, хоть в загс!
Историчка юная, где же Вы сейчас?
Имени не помню… да жива ль она?!
Историчка юная, Вы - моя страна.

Пионеры движутся, словно под венец.
Рио-Риту крутит вечером отец,
а за ней поставит Танго Соловья.
Вся ячейка общества, вся моя семья,
сядет столоваться, смех - один на всех.
За окошком тает соболиный мех.
Скоро будет лето – время перемен.
Радуется жизни в теле каждый ген.

Двадцать пять копеек – это за обед.
Двадцать пять копеек - за дневной билет.
Фильм один и тот же видел по сто раз.
Бочка на колёсах - три копейки квас.
Время шло, бежало, мчалось во всю прыть.
Многое и многих мне пришлось забыть,
но, моя учительница, не забыл я Вас.
Вы – моя эпоха, солнечный мой газ.

Бог простит эпоху за её грехи,
что горели храмы и лесные мхи.
От сознанья скверну отделив опять,
Бог простит отчизну - Он привык прощать.
И увечья скроет травяной настил.
Бог простит, коль скоро
мы себе простим.

---

Фруктовая Фантасмагория

-1-

Сумерки – это когда исчезает взгляд.
Округ, где брату не сторож брат.
А в пыльниках с капюшонами
вертухаи инопланетные сторожат
каждый поднятый на деревья фрукт,
стараясь свергнутый в перигей грейпфрут
намертво закатать в асфальт.
Сумерки – это пространство без лиц.
Площадь, где всё, что ни есть земное,
свой путевой завершает блиц,
чувствуя неприкрытую спину
и помня, что даже без ветра
вечно дрожат осины.
Сумерки, по смыслу картины, -
чтобы потом под уханье чёрных дворов,
пустых виадуков, зловещих птиц
отца отпускали являться сыну,
если, конечно, сын этот – принц.
Сумерки – точка охоты на человека.
Место стилета и хищных пут.
Той же, по сути, сумрачной сути
был и идейный садовник Брут.
Сумерки по минуте
садовыми ножницами обрезают миры,
вплоть до чёрной дыры,
где сами собой исчезают без выходного пособия и сумы.
Ведь сумерки (как бы ни становились темны!) -
всего лишь пролог тьмы.

На смену сумеркам - ночь. С едва уловимым дождём,
то ли капающим пока еле-еле, как из пипетки,
то ли считающим в кассе - закрыт уже гастроном -
последние две монетки.
 
Ночь.
Вкрадчивая.
Тревожная.
Бархатная, как альт.
Ночь-лицемерка вошла
в свой ботанический сад.

-2-

Химеры ползут к антеннам, антеннам и проводам.
По их водосточным шеям пустилась звучать вода.
В том знак увидав, химеры сочли - судьба удалась.
Вода же на грунт стекала и превращалась в грязь.
Время воды настало. Нужно поить ведь скот.
Время всегда проходит. Время воды пройдёт.
Азбука Морзе в розах. В сад ведут каторжан,
колодки надев на стебли, этапом, в глухой туман.
Необратима поступь, как ни смотри назад.
Время растит рябину, чёрную, и листопад.
Не зная ни сна, ни дома, скучает оно зело
и только по доброй воле творит в этом мире зло.

-3-

За жабрами-ставнями, дыша сквозь портьеры,
в разных и всё же схожих до колики интерьерах,
под потолками на черенках, как со скалы на пальцах,
мечтающая о - жёлтом и бесконечном, как те китайцы, -
грейпфруте,
выброшенная на городскую мель,
висит и кислит малокровная, бледная мирабель.
Она влюблена в светило, старается подражать,
готова гореть до могилы во всю свою тусклую стать.
И ей всё равно, недужной, что стоит ему взойти,
как станет она ненужной всему на его пути.

-4-

В саду пусть срываются яблоки, гулкие, как дожди.
Пусть станут давно неважными событья и их вожди.
Пусть станет неважным время, скончавшаяся страна,
и что на планете этой всё время идёт война.
Неважным пусть станет ворох иллюзий, разлук, тряпья,
любовь, что прошла бесследно, что скоро пройду и я,
что сыр засидели мухи и нет на столе вина,
что мир мой до дыр застиран, а вовсе не до бела.
Дай, Господи, отдышаться, коль скоро дышу пока.
Ты тянешь меня за ухо, и мочку мне рвёт серьга.
Дай, Господи, передышку – чудны ведь Твои дела!
Не поле прошу – полянку, но так, чтобы без былья.
Не хочешь, Отец?
Не можешь…
Зачем по ночам луга?
Мне сладкого не хватает, а я ведь Твоя семья!
Хотя бы на час побольше фруктового бытия.
Вареников с вишней,
варенья
и варева из вранья.

---

Письмена и Времена

«Я сон, мой Ясон! Если тьма непроглядна,
я выведу! Слышишь?..» - твоя Ариадна.
«Назад не смотри. Пусть тоскливо, безлико,
я следом из ада вернусь…» – Эвридика.
А время ваяло свои арабески -
не стало гонцов, но летят смски,
пылают вовсю социальные сети,
где можно любого героя приветить.
Мотается он чёрт-те где по европам.
Она ему: «Жду!» - мол, твоя Пенелопа.

Эпоха меняется неумолимо:
офелии шлют валентинки на «мыло»,
им в блогах любовь проповедует падре,
страдают, рыдают в онлайне кассандры.
И только по небу, где всё неизменно,
пастух (или кто там?), следя за вселенной,
плывёт вечерять с кучевыми слонами
туда (в светоносной, стерильной панаме),
где время не строит свои оригами,
где время уже не смеётся над нами.

---

За давностью времён

Легко ли плоть гонять по шпалам?
Таскать за туловищем тень? Рыбачить где-нибудь близ дачи
(в пруду не водится таймень, но верить следует в удачу)?
А от зарплаты до зарплаты вязать чулок на чёрный день?
Легко ли биться за награды, усердно пробиваясь в гранды,
пока твой бог другому богу тебя проигрывает в нарды?

Бог жизни дал мне эту плоть.
В ней рот открыт, да очи слепы. Мне в ней печально и нелепо.
Бессонница. Как индивид не знаю я: зачем болит,
за что страдают части тела, за что душа… -
не разберёшь, коль скоро вечно не живёшь.
Но как ершится в поле рожь, пока снопы идут под нож!
Потом – театр погорелый, где стрекоза своё отпела,
и вот уже пора плясать.
Такое дело…

Ещё разок взглянуть на плюсы.
Слагать дворцы, писать токкаты и фейхоа растить с гранатом,
воспламенять прекрасных дев, и петь, и петь их, как припев,
веселье с близкими делить, творить детей, и жить, и жить
так, будто ты без предоплаты достал билет с открытой датой
и сколько хочешь - будешь здесь, чтоб повторять « Я есть!».
Я есть…

Любимая, ты помнишь ночи?
Они сгорали словно спички, но были ярче звёзд и лун.
Ты слышишь птицу гамаюн?
Я нет.
И жив лишь по привычке.

---

Моей Пенелопе

Циклоп и циклон помешали,
моя дорогая!
Дорога моя (вдоль портовых подворий да пёсьего лая),
по-прежнему, ставит сюрпризы в своей путевой антрепризе,
но я доберусь, невзирая на лица… на визы.
Мне местный визирь, он у них отвечает за транспорт,
за малую мзду дал согласие выправить паспорт.
Осталось команду набрать да спроворить в заливе триеру.
Я верю в тебя, и другой мне не хочется веры.

Так много воды утекло с нашумевших троянских событий...
В Египте искал я наш дом, в Иудее, на Крите.
Вот странное дело,
где был он – не знаю,
но, где бы он ни был,
к нему одному облака устремлялись, и мысли, и рыбы.
Увядший вандал, повидавший развалины Рима,
девица, воровка из гетто, с глазами налима -
моложе меня на столетья, однако давно опочили,
а мне всё до дома никак не дойти - будто гири на киле.

Я скоро.
Клянусь!
Потерпи – подлатать нужно днище…
Ты ждёшь, значит, я всё ещё не бессмыслен. И чище,
светлее мой день, моё море, мой гром, моё небо, мой ветер.
Наш дом – это ты, и покуда ты ждёшь, я бессмертен.

---

Седьмая Заповедь

От голода городом снег уходил.
Питался он холодом. Спал у могил,
где смёрзлись бессмертник в сугробе с плитой,
боярышник цепкий с оградой витой.
Там кошка в сторожке впадает в окот,
там гробокопатель фунфырик сосёт.

Он надпись любую прочтёт (полиглот!):
кто жил, и почил, и куда попадёт,
когда потускнеют совсем фонари,
и фурии ночи избегнут зари,
и явится нечисть за мной да тобой,
мой ангел любимый, мой ангел земной.

Ты спишь, улыбаясь, не ведая зла.
Смотрю я во двор, где метель отмела
последние песни свои. А тепло
в наш дом надышало уже сквозь стекло.
Не верится мне (хотя тексты твердят…),
что нам за любовь причитается ад.

---

Монолог старого берендея

Леший кружит, иль кикимора морочит… или в залитованный эфир
вражья сила льёт и льёт прогорклый, беспардонный радиокефир.
Льёт о нравах, времени и ценах, о войне, естественно, за мир,
о порочных жабах-толстосумах, о терроре близ местечка Нил,
что устроил некий аль- из местных, фундаменталист и крокодил.
Скотский лес.
То оргия в болоте. То летят полушки кабанам
да иным мздоимцам. То кротовье племя на опушке по ночам
роет ямы ближним и не очень. То вот нечисть в чаще ворожит.
Ёжики-мигранты над оврагом шепелявят злобно, как карбид.
Позабыто слово «беззаконье» - в обиходе нынче «беспредел».
На привозе лоси охамели (если б мог - и кролик охамел) -
говорят, что в мире индексаций не додали им солончаков,
что, мол, нет житья от иностранцев, геев, бюрократов и долгов.
Видит Бог, не пил я из копытца!
Может быть, какой-то прохиндей
мне подлил отравленной водицы из криницы, где вода темней.
То ли див кричит, то ли неясыть. В раздраженье чавкают следы.
Всё, чем жил, становится неясным, мутным, наподобие слюды.
Неужели было понапрасну то, что согревало меж зверей?
Силюсь я понять, что приключилось, чтобы свет найти в конце ветвей.
Ни барочных танцев листопада, ни дождя чуть слышное «попей!»,
ни тепла закатного на милость наступившей осени моей…
словно звери в чём-то провинились и похожи стали на людей.

---

Москва Фантомная

Променад в пять утра. Предрассветный. По улицам,
что в потёмках былых не успели обуглиться.
До Никитских дошёл. Инстинктивно. Без цели.
В граде дяди Гиляя нет скульптур Церетели.
Нет стеклянно-стальных душегубок высотных.
Нет рекламных кошмаров. Есть стены да окна.
Вот Страстной. Некто Пушкин. Прибилась попутчица.
То душа, не спина, а всё больше сутулится.

От наречий чужих из тисков вавилонских
будто говор вернулся с народом московским.
В этот час затихали на кухнях сраженья
меж столичными фетами и, конечно, эйнштейнами.
Голубям и детишкам, увы, не разведать,
что скрывают от них москворецкие веды.
Эти шифры давно затерялись в неделях,
где мы сами себя ни за грош одолели.

Мне опять уезжать в неприветливый Таллин,
оставляя могилы родных у окраин.
Я давно не москвич. Квартирую на Сходне.
И до Сретенки мне не дотопать сегодня.
Пусть пешком, на такси или конной повозкою
раскрошить бы сургуч, чтобы время сквозь воск его
потекло по наклонной мостами-подмостками
от химер Церетели к Москве Гиляровского.

---

Картинки с моей выставки

В моём кино я главный персонаж.
Важнее «кто» - не «кем» могу казаться.
Но ценится плюмаж и антураж
куда сильней, чем паспорт иностранца.

Не лгать как привилегии ума
добился я. Да толку что?! Пустуют
мои закаты, женщины, дома.
Пылят над повестями ветродуи.

Суть плёнки – жизнь, а не жилой метраж.
Крути механик... нынче в кинокадре
война миров, и время распродаж,
и колотун в прямых углах меандра.

Ни вечного, ни временного нет.
Изменчивость - лишь случай постоянства.
Застыли в кадре замкнутые в свет
детали быта, странствий и пространства.

Невыносимо ослепляют глаз
вкрапления бессмысленных сражений.
Становится отснятое анфас
лицо всё дальше, призрачней, мгновенней.

Темна вода… Я руки протянул.
Нет никого. Лишь кучевая вата,
чтобы попкорном потчевать акул
и растворять, как сахар в чае, даты.

---

Антонимы

Мир по размеру больше, чем может сознание охватить.
Больше сущности всех да всяких существ и веществ.
Но, являя времени и пространству земную прыть,
человек на кубики делит мир.
Это чтобы потом из подручных средств
вновь построить его на подобный себе манер.
Например, ограды вокруг домов да прочих камней.
Вдоль оград прохаживается жандарм или, скажем, карабинер.
Ходит, дабы не было нецелевого использования площадей.
Площадей разделённого мира на этот мир и иной.
На мир людей, свиней, на тот, где не «Бог с тобой!».
На «Новый Мир», на тот, что движется бородой.
На тот/не тот, что, по Канту, у каждого над головой.

От миров Афона до миров айфонов –
чувство со своими рубашками, хатами, прочим
во все времена «на ты».
Чувство сильнее мысли.
Чувство собственной правоты.
С ним запалить рейхстаг, чтоб строить поверх своё –
самое милое дело. Ведь строил любой ценой
новенький фатерлянд один недушевнобольной…
Его антипод игрушечный пропах вековой смолой -
сдвинутый на всю голову судостроитель Ной.
Выстроил тварей по парам и никаких тары-бары.
Вблизи Арарата не выжить.
Плыть дикарём придётся в зону альфы Центавра.
Мир свой в мирах укропа и колорадских жуков
аграрии из Европы строят из мотыльков.
Выгодно сжечь там ясли, а то расплодилось свиней.
Правду внедряют в массы. Растят пырей-сельдерей.
Делится мир на доли кратно числу людей -
каждый в своей деревне прав и других правей.

Мир - разделяй и здравствуй?
Как это?
«Свой-чужой»?
Рожей не вышел тот-то. Тот на того - с вожжой.
Тот всем остался должен…
Мир этот мой – не мой!

В бой пылит за незрячим куда-то туда немой,
чтоб выслушал (не иначе!) в глухой стороне глухой
их ор, например, на даче в какой-нибудь там стране
и высказался (не иначе!) по поводу и «ваще!».
Нет, этот мир – не мой…

Пусть будет ему удача!
И хору калек,
зане
мир, каким бы он ни был –
внутренний или вовне,
малый или великий –
антагонист
войне.

---

Прощание Славянки

..................................Володе Таблеру
..................................Игорю Царёву
..................................Володе Лаврову
..................................и...

Моросит. Трамвай блажит под ухом.
Белый свет - не так, чтобы и бел;
он с намокшим тополиным пухом,
кажется, совместно постарел
и готов уйти, не потревожив
никого в округе, в дальний путь.
Времена шагреневую кожу
на других натянут как-нибудь.

То ли море к вечеру не в духе,
то ли птицы злятся на весь мир,
словно отравили злые духи
память в моём храме и потир.
Словно я калика перехожий,
обречённый каждый раз опять
привечать рождённых, чтобы позже,
с ними расставаясь, размышлять:
как им, превратившимся в печали,
душам моих сверстников, что хмель
мыслей и любви распространяли?
Как им там, за тридевять земель?

Отзвучали чайки. Замолчали.
Куксится кастрюля на окне.
Чайник мой из накипи и стали.
Столько чашек! С чаем – только мне.
Слушаю шипение вполуха.
На пол истекает старый зонт.
По стеклу скользящие, как мухи,
тянутся глаза за горизонт...

---

Украина. Моя позиция.

.........................«...многая нестроения и междуусобныя брани
.........................быша, возста род на род..."
.......................................................("Густинская летопись")

.........................«Встала обида в силах Даждьбожа внука… Усобица
.........................князем на поганыя погыбе, рекоста бо брат брату:
.........................«Се мое и то мое же». И начяша князи про малое
.........................«се великое» млъвити, а сами на себе крамолу ковати.
.........................А погани со всех стран прихожаху с победами..."
.......................................................("Слово о полку Игореве")

-1-

После событий в Одессе и начала вооружённого противостояния на юго-востоке Украины речь уже не идёт о том, на чьей стороне правда и "ху из ху". Самая большая ценность - человеческая жизнь... даже в ущерб интересам этой самой жизни. Нужно остановиться, пока военные действия не перекинулись, подобно огню, с площадей на жилые дома и не превратили жизнь всех и каждого в ад, где счёт смертям пойдёт на десятки, а то - и сотни тысяч. Нужно остановиться всем.

Важно - подавить в себе вражду, обиду, желание мстить и т.п. Важно - не утратить рассудок, не расплеваться, погружаясь в эту какофонию из истерических воплей, ни с друзьями, ни с близкими, по какую бы сторону границ, баррикад и вранья они ни находились. Сохранить ценности, которые ещё в недавнем прошлом были общими. Выдержать паузу и, когда огонь погаснет, начать "отстраиваться" вновь. Нас и человеческого в нас несоизмеримо больше, чем этой коричневой плесени... а, значит, в историческом плане - ей всё равно не выжить.

-2-

«Постепенно в эти первые военные недели войны 1914 года стало невозможным разумно разговаривать с кем бы то ни было. Самые миролюбивые , самые добродушные как одержимые жаждали крови . Друзья, которых я знал как убежденных индивидуалистов и даже идейных анархистов, буквально за ночь превратились в фанатичных патриотов, а из патриотов - в ненасытных аннексионистов. Каждый разговор заканчивался или глупой фразой, вроде "Кто не умеет ненавидеть, тот не умеет по-настоящему любить", или грубыми подозрениями. Давние приятели, с которыми я никогда не ссорился, довольно грубо заявляли, что я больше не австриец, мне следует перейти на сторону Франции или Бельгии. Да, они даже осторожно намекали, что подобный взгляд на войну как на преступление, собственно говоря, следовало бы довести до сведения властей, ибо "пораженцы" - красивое слово было изобретено как раз во Франции - самые тяжкие преступники против отечества.
Оставалось одно: замкнуться в себе и молчать, пока других лихорадит и в них бурлят страсти. Это было нелегко. Ибо даже в эмиграции - чего я отведал предостаточно - не так тяжело жить, как одному в своей стране. В Вене я отдалился от моих старых друзей, искать новых сейчас было не время. Только с Райнером Марией Рильке я иногда мог разговаривать со всей откровенностью…
Как-то в мою дверь постучали. Нерешительно вошел солдат. В следующее мгновение я ахнул. Рильке - Райнер Мария Рильке - в военном облачении. Он выглядел таким трогательно-неловким, стесненным узким воротом формы, терялся от одной мысли, что должен, прищелкивая каблуками, отдавать честь каждому офицеру. А так как он, при своей неутомимой тяге к совершенству, стремился и эти ничтожные формальности устава исполнять образцово, он находился в состоянии постоянной растерянности. "Я, - сказал он мне своим тихим голосом, - ненавижу военную форму еще с училища. Я думал, что навсегда избавился от нее. А теперь вот снова, почти в сорок лет!"…
Впервые он уже не выглядел молодым, казалось, будто думы об ужасах войны иссушили его. "За границу, - сказал он, - если бы только можно было за границу! Война - всегда тюрьма". И он ушел. А я снова остался совсем один.
Через несколько недель я, решившись не поддаться этому опасному массовому психозу, перебрался в деревенское предместье, чтобы в разгар войны начать мою личную войну: борьбу за то, чтобы спасти разум от временного безумия толпы.
Уединение само по себе помочь не могло. Обстановка оставалась удручающей. И вследствие этого я сделал вывод, что одного пассивного поведения, неучастия в этом разгуле поношения противника недостаточно. В конце концов, писатель для того и владеет словом, чтобы даже в условиях цензуры все же суметь выразить свои взгляды. И я попытался. Написал статью, озаглавленную "Зарубежным друзьям", где, прямо и резко отмежевавшись" от фанфар ненависти, призвал даже при отсутствии связи хранить верность всем друзьям за границей, чтобы потом при первой возможности вместе с ними способствовать возрождению европейской культуры.
Я отправил ее в самую популярную немецкую газету. К моему удивлению, "Берлинер тагеблатт", не колеблясь, напечатала ее без всяких искажений. Лишь одно-единственное место - "кому бы ни довелось победить" - стало жертвой цензуры, поскольку даже малейшее сомнение в том, что именно Германия выйдет победителем из этой мировой войны, было в ту пору крамольно. Но и с такой поправкой эта статья вызвала немало негодующих писем сверхпатриотов: они не понимали, как это в такое время можно иметь что-то общее с нашими вероломными врагами. Меня это не очень-то задевало. За всю свою жизнь я никогда не пытался обращать других людей в свою веру. Мне достаточно было того, что я мог исповедовать ее, и исповедовать гласно.
Две недели спустя, когда я уже почти забыл об этой статье, я обнаружил отмеченное штемпелем цензуры письмо со швейцарской маркой, и по хорошо знакомому почерку сразу же узнал руку Ромена Роллана…
Я тотчас ответил ему. С тех пор мы писали друг другу регулярно, и эта наша переписка продолжалась затем свыше двадцати пяти лет, пока вторая мировая война - еще более бесчеловечная, чем первая, - не прервала всякую связь между странами…
Это письмо - один из счастливейших моментов моей жизни: словно белый голубь, прибыло оно с ковчега рычащего, топочущего, свирепого зверья. Теперь я не чувствовал себя одиноким, я вновь - наконец - был связан с единомышленниками. Духовные силы Роллана, превосходящие мои, сделали и меня более сильным. Ибо и через границы я знал, как замечательно Роллан проявляет на деле свою человечность. Он нашел единственно правильный путь, который в подобные времена обязан избирать для себя художник: не участвовать в разрушении, убийстве, а - следуя прекрасному примеру Уолта Уитмена, который был санитаром во время Гражданской войны в США, содействовать оказанию помощи и милосердию…
Но он не забывал и о другом своем долге - долге художника - высказать свои убеждения, даже если они войдут в противоречие с господствующим в его стране настроением, да и настроением во всем ведущем войну мире. Уже осенью 1914 года, когда большинство писателей старались превзойти друг друга в ненависти, пикировались и с пеной у рта осыпали друг друга оскорблениями, он написал ту памятную исповедь "Над схваткой", в которой, выступив против духовной вражды между народами, требовал от художника справедливости и человечности даже в разгар войны, - ту работу, которая, как никакая другая в то время, вызвала полемику и повлекла за собой целую литературу "за" и "против".
…слово тогда еще имело силу. Оно еще не было забито насмерть организованной ложью, "пропагандой", люди внимали печатному слову, они ловили его. В то время как в 1939 году ни одно выступление поэта ни с добрыми, ни со злыми помыслами не оказало ни малейшего воздействия, как и по сей день ни одна книга, брошюра, статья, стихотворение не затронули самое сокровенное в массах или хотя бы повлияли на сознание, в 1914 году стихотворение в четырнадцать строк, подобное "Гимну ненависти" Лиссауэра или недалекому заявлению "93 представителей немецкой интеллигенции", а с другой стороны, такая статья в восемь страниц, как "Над схваткой" Роллана, такой роман, как "Огонь" Барбюса, способны были стать событием. Моральная совесть мира не была еще истощена и выхолощена, как сегодня, она моментально откликалась на любую явную ложь, на всякое нарушение прав народов и гуманности всей силой многовековой убежденности…»
(Из Стефана Цвейга: «ВЧЕРАШНИЙ МИР Воспоминания европейца» 1942)

-3-

КАК-ТО ВОТ ТАК...

Накрыв зарёй зарёванные ивы, светило легкомысленно, игриво
на заспанной расположилось коже, и, белый свет со стёклами творожа,
трамваи да троллейбусы будило, пивной ларёк, где не бывало пива,
болонку (та соседку выводила, таща за поводок что было силы)…
и, облака загнав за горизонт, единолично в небесах царило.
Так было.

Часы перед работой ускорялись. Что косточки от белого налива,
веснушки по весне неумолимо из зазеркалья нагло проступали
сквозь пудру, мою женщину пугая. И не было насмешливей печали,
чем эта бесконечная война терпенья из легированной стали
(в союзе с макияжем) и Ярилом, что шёл на поводу у меланина.
Так было.

Не вспомнить всё:
в какие там ворота под стук копыт бессчётных поездов
въезжало тело и каких «кого-то» часами слушал я поверх голов.
Питался не от каждого приплода - для счастья недостаточно подков.
Но точно - не из Козьего Болота да Пущи состоял мой часослов.

Идёт бычок. Под ним круговорот. Ну, погоди! Его уже достало.
«А Пятачок, однако, не придёт…» - Пух отвечал и, нарезая сало,
глядел в глаза. Такие идеалы. По ком на колокольне зазвучало?
Звонарь сказился! Мало, мол, звонил. Музычку любит.
Остальное – ил!
Так стало.

-4-

Друзья мои!
Мне больно видеть, как нарастает количество злобы и страданий, которое вы сеете между собой и вокруг себя. Состязаясь в красноречии, обижая и оскорбляя друг друга, вы, в раздражении и душевной слепоте, даже не думаете о том, что слова ваши, как круги на воде, расходятся во множестве по поисковым системам, различным интернет-ресурсам и информационным полям, накапливаясь и порождая всё большее зло, всё большую несправедливость.
В сущности, слова эти, брошенные пусть в убеждённости своей правоты, пусть в гневе, пусть в неистовстве и боли - только увеличивают социальную напряжённость, провоцируя уже совершенно другие силы, не столь возвышенные…, к дальнейшей эскалации насилия, к убийствам всё большего количества людей, к преступлениям против человечности.

И не важно, по какую сторону баррикад вы сегодня находитесь. Важно – что
нужно остановиться! Всем!
Мне вспомнился Максимилиан Волошин, который прятал белых от красных, красных от белых и т.д., ставя человеческое и дружеское превыше любых разногласий, политических взглядов или представлений, царивших в те плотоядные времена среди людей, взявших оружие в руки, чтобы убивать и отнимать.

Никакое осознание собственной правоты не стоит дружбы и приязни, которая объединяла ещё совсем недавно всех нас. И уж тем более – никакой украинский или русский патриотизм, никакое чувство справедливости, ни одна идея, ни один клочок земли, своей или чужой, не стоит человеческой жизни.

Можно понять и принять тех, кто во имя справедливости готов умирать, но - никак не убивать друг друга!

март-июнь 2014 года

-5-

Монолог старого берендея

Леший кружит, иль кикимора морочит… или в залитованный эфир
вражья сила льёт и льёт прогорклый, беспардонный радиокефир.
Льёт о нравах, времени и ценах, о войне, естественно, за мир,
о порочных жабах-толстосумах, о терроре близ местечка Нил,
что устроил некий аль- из местных, фундаменталист и крокодил.
Скотский лес.
То оргия в болоте. То летят полушки кабанам
да иным мздоимцам. То кротовье племя на опушке по ночам
роет ямы ближним и не очень. То вот нечисть в чаще ворожит.
Ёжики-мигранты над оврагом шепелявят злобно, как карбид.
Позабыто слово «беззаконье» - в обиходе нынче «беспредел».
На привозе лоси охамели (если б мог - и кролик охамел) -
говорят, что в мире индексаций не додали им солончаков,
что, мол, нет житья от иностранцев, геев, бюрократов и долгов.
Видит Бог, не пил я из копытца!
Может быть, какой-то прохиндей
мне подлил отравленной водицы из криницы, где вода темней.
То ли див кричит, то ли неясыть. В раздраженье чавкают следы.
Всё, чем жил, становится неясным, мутным, наподобие слюды.
Неужели было понапрасну то, что согревало меж зверей?
Силюсь я понять, что приключилось, чтобы свет найти в конце ветвей.
Ни барочных танцев листопада, ни дождя чуть слышное «попей!»,
ни тепла закатного на милость наступившей осени моей…
словно звери в чём-то провинились и похожи стали на людей.

февраль 2015

---

Пчеле, некогда жужжавшей вокруг меня...

Упасть на грудь, уткнуться носом в клевер, в султаны трав, расцвеченных зарёй.
Наступит день, когда взлохматит север последние папахи над корой.
Кора земная пахнет сном и храмом. Жужжит пчела. Скромна её печаль.
Пчелиный бог не сотворил Адама, и потому есть заповедь – «не жаль!».

Не жаль, пчела! Покуда цело жало - оно того не стоит.
Проживи
свой век в любви - на этом покрывале никто не умирает от любви.
Пусть страшен тот, кто не боится страха, из страха убивающий – страшней.
Страшись таких, их туловище – плаха и на твоей земле, и на моей.

Уже не жаль ни мёда, ни отчизны. Жужжи, пчела! Всё прочее мертво.
Нет ничего, что стоило бы жизни, когда она не стоит ничего.
Цирюльник скоро сострижёт гирлянды, затрёт наш мир с его листвой до дыр.
Ни ты, ни я – мы не узнаем правды: зачем мы миру и зачем нам мир.

---

Песни Кили Валд

- 1 -

В уезде стрекоз на пруду лебедей, где будит луну поутру соловей,
где росы по листьям смородин скользят к омытым луною тюльпанам оград,
где пёс мой чепрачный под вилкой ветвей любил помечтать на подстилке своей,
гадал я, удастся ли душам потом остаться друг с другом в том мире другом?
Вне всяких мудрёных понятий и слов в том мире, себя обнажив до основ,
удастся ли помнить вкус гренок и сад, заливистый лай сквозь оконный оклад?
И, если едино всё в тех небесах, где вечность нас носит на всех парусах,
возможно ли слышать листву, голоса, как белки носились, жужжала оса,
не таять, как снежный (в ночь таянья) ком и видеть свой дом сквозь не свой окоём?
Кукует кукушка. Биенье часов. Гадал я по звёздам созвездия Псов
удастся ли мне сохранить сыновей и путь, что прошёл от дверей до дверей
в уезде стрекоз на пруду лебедей, где умер мой друг на подстилке своей?..

- 2 –

Мне памятен запах грибов на заре и лес, не опавший ещё в сентябре,
куда конвоировал ночь берендей. И страх-лиходей уходил вслед за ней.
Там гасли репейники звёзд на воде. Там новую жизнь зачинал скарабей.
Кто знает куда это «там» утекло?..
Покуда светло сквозь кривое стекло доносятся звуки. В пещере тепло,
пусть даже походит она на дупло, где ты развернуться не можешь на звук –
ползёшь… и всё меньше пространства вокруг.
Ползти до скончания воздуха вплоть не страшно, ведь смертна по сути лишь плоть.
Я первого снега взял в руки щепоть - седой мукомол не устанет молоть.
Постой, мукомол, «не убий!», пощади –
мы люди,
мы любим,
мы живы,
мы жи…
Не хлебом единым!
Как хочется жить! Не смерти же ради тоску городить?!
А если кому не хватало души, пусть сгинет впотьмах да не сгинет во лжи.
Как хочется верить, что смертна лишь плоть и нас не оставил когда-то Господь
в уезде стрекоз на пруду лебедей, где будит луну поутру соловей.

---

Июльские напевы

Стоит жара и духота,
её бессменный паж.
Взгляд бесконечен – высота
таращится на пляж.
Я неуместен здесь, как снег.
Лишь горькая вода
вполне понятна мне да брег,
где горбятся суда.

Я здесь один. Один в один
душа - пустой подвал.
Среди паучьих пелерин
в ней не один пропал.
Ушли лагуной чёрных дыр
(прямой отсюда вход)
друзья, отечество и др.,
и прочий мелкий сброд.

Хвала всем тем, кто лёг на ил,
тюленям и моржам,
всем тем, кого я не любил,
и пиву, и дождям,
мышам, что правят ночью бал,
всем превращённым в дым,
и тем, последним, кто не стал
ни первым, ни вторым.

Рахит ракиту доконал.
Не дерево. Змея.
Лысеют скалы среди скал.
И плавится земля.
Наглеет в небе медный тролль.
Издохла мошкара.
В стенном шкафу потеет моль.
Не до любви.
Жара.

---

Дождь... Дождь... Дождь...

Закроешь дверь ключом - ключом откроешь путь.
На жизнь или на миг - вот Бог, а вот порог,
чтоб мыкалась душа, покуда эта ртуть
впивается в глаза и усмиряет смог.
До пуговиц промок
мой дождевик,
мой фрак.
Я думал, что сбегу, да вырваться не смог.

бессмыслен
вездесущ
суча кудельный мрак
средь луж петляет дух покинутых дорог
идёт
стучит
звучит
иноязычна речь
она течёт себе не уставая течь
не различая дней
идей
и лиц
и слов
вдоль мёртвого былья по линии столбов

Мне видится, вот-вот мой нано-городок, от книги бытия до запахов жилья,
от тучи до листвы да парковых скамей, где всё и вся плывёт, и я плыву, как все,
мне видится, вот-вот, не истечёт и дня, сглотнёт гигантский кит – суть инобытия.

не отличая цвет
от цвета
он на свет
нагрянул массой всей
дальтоник-людоед
повсюду где огонь ему ночной буфет
игрок
и рок
пророк
свободен
одинок
он пьёт со стёкол свет
лениво пьёт но впрок

Химеры взяли след и щерятся у ног.

мой бедный городок
погас
погиб
истёк
пришла ему пора
пещерная пора
нет света
больше нет
от ночи до утра

Без марки, без письма, без адреса конверт -
так пусто.
И никак.
И жизни словно нет.
Набойка об асфальт чуть звякнула во тьме.
Так грош среди других сиротствует в суме.
Ионе - "вот наш кит"!
Ноль пишем, ноль в уме –
здесь цифр нет других ни в сумме, ни в суме.
Поскольку ни числа, ни меры ему несть,
наш ноль – один за всё,
единственная твердь.
Но я - ещё не он, а, значит, он - не смерть.
Мне только бы теперь до солнца дотерпеть…

---

Четвёртая Ездра

-1-

На рынке:
«быкам не дадут ни крошки -
это не рост, а отскок дохлой кошки…»,
«таки там появился какой-то Будда…»,
«таки что будет стоить мне ваше блюдо?..»,
«важно суметь дождаться момента,
с первого дня елула - территория низких цен…»,
«полсикля за весь улов…»

На Блумберге,
из новостной ленты:
«В жертву принесут двенадцать козлов –
по числу колен».

На рынке:
«опять возведут городские стены -
таки слухи, но камень подорожал…»,
«народ ждут перемены…»,
«это коррекция, а не обвал…»,
«понаехали! гнать их из Ханаана!..»,
«сказано, выплатят дивиденды…»,
«таки выживет снова отродье Хама!..»,

На Блумберге,
из новостной ленты:
«В двадцать третий день месяца адара
шестого года Дария
закончилось строительство Храма».

Кризис пошёл на убыль. Открылся фрактал.
Котировки потянулись на север.
Доходность доверья упала в цене.
Надежды - только ленивый не покупал,
и это было по мне.

Народ стал забывать о плене, как страшном сне,
об ассирийских наветах, о мраке враждебных планет.
Но это не время лечило. Не время, а эйфория.
Потом, когда без светила, словно безглавая выя,
весь в тучах исчез последний рассвет Иудеи,
уже через сотни бед, я прочитал на Блумберге,
медленно,
по слогам,
что древние-древние римляне вторично разрушили Храм.

Задумался. Трудно всю жизнь вспоминать.
Еду. В наушниках у соседа
вращается Леди Гага.
Под поступь трамвайного иноходца
малёк с игрушечным пистолетом
расспросами мучает мать.
- Мама, мы с бабушкой жили в Праге?
- Жили, сынуля.
- А почему на землю не падает солнце?
- Оно на небе варит конфеты.
- А, правда, что небо – улыбка Бога?
- Когда нет дождя.
- Мама, когда немеет нога – это под кожей колгота надета?
Мама, ты будешь всегда?
Мама,
а что значит «гетто»?..

-2-

Декабрь. Небо. Звёздная цинга.
Рвут календарь, как рвал одежды Ездра,
да бьются в двери падшие снега,
чтоб научились говорить подъезды.
Пустынно в них. Не жди и не зови.
Не место здесь иноплеменным жёнам,
плодам твоей языческой любви,
что ты забрал с собой из Вавилона.
Пустынно в них и гулко, как в метро
от чёрных дыр, и все они на плане
ведут в одно, последнее, депо
за циферблаты в зале ожиданья.
Грызёт всухую холод сухари.
Мой храм – подъезд из тишины и смога.
Идут к нему левиты-фонари,
и мнится им, что освещают Бога.

-3-

Где-то строил, что-то сажал, кого-то растил – всего понемногу.
Пережил две эпохи. Ни с одной из них не научился шагать в ногу.
В первую – доверял всем, но не верил в какой-то Логос
с его устаревшим слогом. Во вторую – наоборот.
Раньше воспринимал глазами, ныне - лучше ушами.
Слышу, как время идёт.
Я слышу склянки - всему своё время. Моё - подходит к концу,
хотя ледок ещё тает да скатывается по лицу.
Плачу за любовь, за дружбу, за веру в свою страну, за то,
что сердце всё помнит, а мучается, потому
как прошлое неподвластно ни времени, ни уму.
Никак не устанет ветер среди человеков полоть.
По счастью, жива ещё мама.
На площади «Итого»
чужие огни гуляют, сугробы играют в го.
Раскинулась панорама, но нет там, спаси, Господь(!),
последнего, третьего, Храма,
ни нашего, ни моего.

---

ПОСЛЕДНЯЯ МЕТАФИЗИКА. Фрагмент 10. Эстетика (Поэзия).

Фрагменты 1-9 см. здесь:
http://www.poezia.ru//article.php?sid=42993
http://www.poezia.ru/article.php?sid=43399
http://www.poezia.ru//article.php?sid=48943
http://www.poezia.ru//article.php?sid=49861

- I –

Язык - дух,
речь – душа,
письменность – плоть.
Однако всё, что обладает плотью, лишено святости...
и потому,
чем большее пространство осознаётся вне текста,
тем ближе этот текст к совершенству,
тем подлиннее это со-творение -
тем короче расстояние
от смысла духопостигаемого
к сущности духообразующих начал,
чем бы и (или) кем бы они ни были.

- II -

По обе стороны Греха

Их изгнавший из Сада - не Бог - они сами, старатели кладбищ.
И себе им уже не помочь ни тоской, ни строительством капищ,
потому что суть яблока – плоть. Знанье плоти есть знание смерти.
До скончания женам рожать, множа жизни и их лихолетья.
В эту тьму и без нас намело столько душ, что любые напевы
наших тел - лишь дублируют зло, заключённое в сущности Евы.
Осыпаются даты, как мак. У макак бесконечные тризны.
Мне не выжить с тобою никак, без тебя же и вовсе нет жизни.
Твой манок - материнский инстинкт, что точней самых правильных лоций.
А отвар первородных причин между смертных любовью зовётся.
И хранит эту блажь бытиё, разметавшись на ложе Прокруста,
словно время спасая своё, чтоб не стало во времени пусто.

- III -

Испытывая потрясения,
сознание
в поисках обезболивающих средств
вторгается за завесу сакрального,
скручивает сиюминутное в узел вечности,
но, вместе с тем,
продолжая пребывать во времени,
строит мосты между материей и замыслом,
между физическим и мистическим,
между человеческим и метафизическим,
между душой и истинами,
лежащими в основании бытия.

Именно так резонирует подобное с подобным -
благодаря письменности, но вне неё.
И не суть важно, идёт ли речь о звуках музыки,
излечении тела, открытии законов физического мира
и (или) о тексте Апокалипсиса,
где Бог,
по мнению людей верующих,
водил рукою смертного Иоанна.

- IV -

пришествие

«Вижу Его, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко.
Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля»
(Числ. 24, 17)

-1-

гаишник, с достатка сгоняющий вес, лицо - «уступи дорогу».
карась на меху и его мерседес. светило, цедящее йод в переход.
лолита, глаза - «не влезай – убьёт». ботаник, ползущий не в ногу.
какие-то гога с магогой, терзающие гитару. отара
потеет, толкается, прёт... и с ней, в самой гуще кошмара,
сумой защищая живот, в горящий торфяник, в реальность
сквозь время мадонна плывёт...

-2-

люблю переплёты, флёр охры, пыльцу,
что эхо по полкам хранят, и пыльные мысли,
что тянутся вспять и силятся леность унять,
поилицу сплина – листву, листопад,
луну в пол-лица...
что ещё?
слова - просто так, невзначай, невпопад -
под пиво с нежирным лещом
и лёгкую грусть ни о чём.

живу, как камыш, меж былым и быльём,
чтоб чреслами тешить гамак. меняю бельё,
подновляю свой лак, а летом - на травку с мячом.
прощайте, орало с мечом!
всё так, да не так...
что ещё?!

час пик, переход, перезвоны
трамвайные – время назад -
и женщина ликом с иконы,
младенца несущая в ад...

-3-

в нашей реальности нет оперетт,
нет мыльных опер с приятным финалом.
жизнь – это мало, печально и мало,
чтобы привыкнуть к тому, чего нет.
есть - если сказано слово?

вянет в кувшине кувшинка луны.
в небо баулы былого,
что бурлаки, тянут души-слоны.
сын, ты ведь слышишь, как стонут сыны?
смысл – не у каждого слова.
впрочем, и это не ново.

к слову о слове, зачем эти «я»
здесь отбивают коленца?
в земли подземки, где пухом земля,
тянется сердце за сердцем,
в кое нет-нет да ужалить змее,
стоит к толпе притереться.
ирод какой-то локтём в толчее
всё-таки встретил младенца...

- V -

В самом совершенном творческом воплощении,
природе,
каждое слово неповторимо и одновременно с тем
подобно всему, что мыслится или может мыслиться.
Что ещё, как не найденное,
а значит – и сотворённое подобие,
в состоянии примирить создание и создателя,
жизнь и смертную природу любого феномена,
время со всеми его обитателями и вечность,
наделив всё сущее неуничтожимым смыслом?

- VI -

Четырёхлистник в тональности осень

"И в мокром асфальте поэт
Захочет, так счастье находит".
(Иннокентий Анненский)

-1-

Опал закат, по-бычьи волоок,
среди дерев в оградах полосатых,
скамейки лижут кровь, как молоко,
из проступивших лужами стигматов.

Здесь бьётся ключ - моя былая боль,
хранит пути сознание-храмовник,
и правит жизнь отселе и дотоль
пилою судеб въедливый садовник.

Всему виной дамасский блеск сердец,
я не сумел с ветрами примириться,
скворец воскрес, воистину скворец,
чтоб разменять себя на небылицы.

Сознанию – душа противовес,
с каёмочкой на шее, как на блюдце,
что делится на тысячи словес,
которые поэзией зовутся.

-2-

небо земле опустилось на грудь
сняв ослепительный нимб
просто ли в этой вселенной заснуть
стеблям тоскующих рыб

эхом расплавленных листьев пропах
клин отцветающих птиц
слёзы улиток на мёртвых плодах
павших пред господом ниц

нет новизны в ощущеньях и днях
в тленье с плетеньем оград -
ждёт за плетением белый монах
грешен ты был или свят

соль да опалы в оправе домов
зодчий сменил на янтарь
поздний октябрь затихающих слов
это особый словарь

-3-

нежиль
жжёнка
жмых былого
жмурик в галстуке дрожит
а под ним в жёлтушной луже лист как сребреник лежит

жизнь на жизнь играет в жмурки
нежить в жиже ворожит
за тоской тоску тощища тащит точно вечный жид

лабиринт дождя и буден
нет зонта - считай зека
в темень в темя в тесто тела жалит жало сквозняка

пей!
любовь страшней запоя
ибо страждет вечно жить
минотавр чистит зубы – пригодилась видно нить

строки - серые сороки
слухи-духи - в сорока
и до срока сойки-сроки превращаются в срока

жуть от жути жук на блюде – пишет ножками –
дождит
может статься пара строчек
прожужжится сквозь гранит

-4-

Ангелочек туч, ты на почву-то лей-полей!
Там ведь тоже жизнь из корней, камней да червей.
Пусть она насытится вдосталь дождём дождей,
что из духа рек, что ночей вековых черней.
Не печально это – по следам остальных, хотя
неприятно это... когда исчезает «я»,
и в одном котелке не родня твоя и родня,
как в сети ехидной жуёт пескарей мотня.
А поверх голов сороков да различных слов
в голове дурака валяет болиголов,
мол, всё лез из кожи, выпрыгивал из штанов,
а мирок твой, дружок, из липы да из дубов,
мол, на кой был стране чужой и стране своей(?) -
ладно б храм хоть сжёг, хоть какой-нибудь мавзолей!
Нафталин с лузгой – то, чем жил-дышал, что слагал,
а теперь с корабля да в зал на последний бал.
С холодком таким, с хохотком в нём приемлют плоть,
мол, не полз на свет - не пришлось бы и плоть полоть...
Ангелочек мой, ты на землю-то лей-полей -
где бы жизнь не ютилась, но мне с ней и там светлей.

- VII -

Из всех искусств ничто, как поэзия,
не стягивает пространства
между, казалось бы, несопоставимыми,
но всё же подобными явлениями и предметами.
Ничто вне поэзии, заключённой в любом творчестве,
и самой поэзии
не обладает таким, как она, языком,
где за границами материально осязаемого текста
возникают гигантские массивы бытия,
где начертания и звучания,
минимально соответствуя смыслу используемых слов,
максимально приближают человеческую духовность
к пониманию себя и постижению природы вещей вне себя.
Нет ничего одновременно настолько чувственного
и вместе с тем философского,
ничего настолько же подобного самой Природе...

- VIII -

Скажи, Сократ, если наш мир – это поэзия демиурга,
почему он не продолжает писать? За столько лет ничего нового...
- ты музыкант, но разве у тебя только одна песня?

Ты говоришь о других мирах... невидимых нами?
- возможно

Но ведь гармония в любых своих проявлениях - едина...
и, если всё подобно всему, то, значит, все его миры из одной глины.
Неужели он просто клонирует однажды созданное?
- если иное не мыслится

Учитель, мною - не мыслится.
- а разве ты демиург?

Мы же подобны... в чём тогда разница?
- возможно, в таланте

Почему тогда смертны в его мирах цветы и звёзды? Почему так трагична
его поэзия? Неужели и ему не хватило титанического огня?
- если иное не мыслится

Ты хочешь сказать, учитель, что талант вне меня я могу рассмотреть
только в объёме таланта внутри меня?
- пока есть душа

Только смерть может отнять у меня мою душу!
- а разве жизнь не способна на это?..

---

По обе стороны Греха

Их изгнавший из Сада - не Бог. Они сами, старатели кладбищ.
И себе им уже не помочь ни тоской, ни строительством капищ,
потому что суть яблока – плоть. Знанье плоти есть знание смерти.
До скончания женам рожать, множа жизни и их лихолетья.
В эту тьму и без нас намело столько душ, что любые напевы
наших тел - лишь дублируют зло, заключённое в сущности Евы.
Осыпаются даты, как мак. У макак бесконечные тризны.
Мне не выжить с тобою никак, без тебя же и вовсе нет жизни.
Твой манок - материнский инстинкт, что точней самых правильных лоций.
А отвар первородных причин между смертных любовью зовётся.
И хранит эту блажь бытиё, разметавшись на ложе Прокруста,
словно время спасая своё, чтоб не стало во времени пусто.

---

Письмо другу. Поздний октябрь.

……………………………….С.Т.

Закончилась эра. Чувства вразброд слоняются на пепелище. Идёт пять тысяч семьсот (от Сотворения Мира) семьдесят третий год.

Ну, здравствуй, дружище!

Что нового в нижнем эдеме? Жизнь по известной схеме – время линчует время. В пропитанном кознями колизее, чтоб лес не рос до небес, всему есть число и мера. В столицах вымерли гулливеры.
Надежда склоняет к измене веру (попутал, должно быть, бес!). Гуигнгнмы рожают одних лилипутов.
Вместо слова «прекрасно» имеет хождение – «круто».

Интернет переполнен коричневым ором, реальность - серым молчаньем, массмедиа - жёлтым декором.
Из гроба повыползла плесень. Воскресшие мухи Сартра. Выспались и со старта клянут инородцев хором от даты рожденья Адама (первого марта) до листопада, и далее, и опять – по самое первое марта. На этом фоне чувствую себя жителем Вавилона. Готов поклоняться Маме или любой другой языческой силе,
лишь бы не было ничего общего с этим вот илом.

Готы, эмо, скины, вандалы – кто их раскраску теперь разберёт(?) - по весу, в обмен на презренный металл, сдают погребальные урны. Детишки на стенах рисуют руны (это бывало и раньше): икс, игрек и дальше, сам понимаешь, - не зет. Преобладает повсюду
математический менталитет.

Надеюсь всё же, что, как ни силён Аттила, холод гуннов сведёт в могилу. Потом, быть может,
отстроимся вновь. Это я так. Про любовь. Скорее всего, по привычке, ведь смысл фотографии –
в птичке, что некогда в миг фотовспышки взметнулась…
чтоб помнилась юность.

Что нового в наших садах? Прах он и в Мекке – прах. Что мыслится – то и есть. А, стало быть,
есть и тени у мыслей как формы плоти со склонностью к самосожженью. Куреньем мой слог пропах.
Из области сердцебиений ползу на коленях в прах. Осталось тоски – на взмах.
Да женщины взгляд олений.

В пространстве, покрытом сажей и гибнущим первым мелом, безглазые линзы глаз слезятся,
морщинится тело, ничто не рождает огня. По многим отшелестела осенняя простыня.
Зеркало смотрит в меня. Как Каин. Как Авель. Зеркало – философский камень, камень за пазухой, просто камень... Аминь! Или как там у греков(?) –
Амен!

А ветер сегодня похож на елей. Он пахнет оливой, да только светлей от снега, что тянется из-за гор,
где ты обитаешь, наш век и века, где, брови сдвигая, плывут облака, где миг фотовспышки длинней,
чем века, и я не стою над разбитым корытом прошедшего, богом нещадно забытым…
До встречи в твоих небесах, дружище, мой друг, старый друг…
Пока!

Постскриптум.

Во всём есть число и мера – ионы небытия. Течёт за водой вода, но помню тебя всегда,
что странно на первый взгляд, ведь виделись мы с тобой,
не меньше трёх войн назад.

---

Прибрежные элегии 5772 года

-1-

услышать ворчанье позёмки и льда на запястье лимана
продрогнуть до нитки
домой возвратиться с прогулки
глинтвейна с букетом душистого перца и флёром корицы
налить добавляя душицу гвоздику мускатный орех две крупицы
да дольку лимона

покуда песочные ходики снега о чём-то общаются с домом
в потёртое кресло из кож прилуниться поближе к камину
и млея от лени поглаживать пса и смотреть на поленья
смотреть бесконечно на танго с тенями
и лисьими листьями с дымом

когда саламандра танцует всё прочее лишне
настойка смолы и огня на берёзовом звоне очистит
очистит омоет
ни страха ни горя
а словно всевышний
опять дуновеньем дотронулся глины и голем оживший
не зная ещё что он гол и как следствие смертен
бездумно любуется светом и слушает ветер

вишнёвый табак чуть смочить коньяком да из вереска трубку
вдыхать не спеша будто сад
предаваясь теплу и смешным размышленьям
о сути любви о природе свечей или ватт и свечений
с улыбкой заснуть вспоминая свою незабудку
и больше уже не проснуться

- 2 –

в естестве всякой вещи бежать своей сути наружу
даже лужа из круга пытается выплеснуть сталь
душу тянет всё время на море а чаек на сушу
где на нож-волнорез наплывает всей грудью печаль

и коль скоро нет смерти а есть расставанье с прошедшим
что им викингам-волнам отбитые склянки времён
только запах черёмух да сочные платья черешен
на поклон испокон их влекут за чужой окоём

за чертой за чадрой аравийской где прячутся зори
потеряв неказистый свой скарб но запомнив мотив
я возможно найду себе новое синее море
и продолжу мотив ни судьбы ни любви не забыв

- 3 –

в песок погрузилась пена песок отползает в море
где варят варенье волны из водорослей и вулканов
сюда скоротечные реки
уходят сливаться с солью всего что ни есть на свете
сюда есть возможность дважды входить-выходить и больше
«и больше» - сильная доля а слабая доля - «дальше»
всё дальше
от поля
леса
от стражи дворцовых башен
плывёт мой иол бумажный расправив бумажный парус
распахана нынче пашня где рос его перелесок
он больше не ищет бури земля его - день вчерашний

однажды с ночным приливом на берег вернётся эхо
«я тоже тебя любила когда была человеком»
и сбудется семя словом
и сбудется слово лесом
и жизнь повторится снова в бумажных раскрытых веках

морские отливы цедят «утеха твоя – потеха»
в фонемах песочно-пенных скрипя на зубах вселенной
«бессмертье дороже жизни оставь свои песни птаха»
«зачем тебе перемены и рвать на груди рубаху»
«себя всё равно забудешь а лиха хлебнёшь и страха»
«для смеха за иностранца прослыть что ли хочешь птаха»
«зачем выходить на сушу к чему эти танцы-мансы»
мне нечего им ответить на воду смотрю сквозь пальцы
мне нечего им ответить
мне нравится возвращаться

-4-

Кода

Где до слёз слепила глаза нависшая гильотина
(горизонт, готовый отсечь от небес планету),
на трубе сидели порою альфы его и беты,
пропадая потом, словно эльфы с дождём, в низинах.
Где в оливах валунных йодом и облепихой
пахли водоросли и балладу коровью море
исполняло кровью то громче сердца, то тихо -
он пил тёплую водку и смешивал пот с любовью.

Дом у моря.
Песок, похожий на рожь с гречихой.
В дни осенние, когда зябла листва и галька
да оболы будто катала волна-цыганка,
слышно было, как зазывало в воду чужое лихо.
Лиху вторил фагот заходящего с солнцем судна,
устрашая басом - чудищ глубинных, чаек,
яхты, лодки рыбацкие, стаи небесных калик,
что спешили на юг, точно день надвигался судный.

Отнимала воду у дна океанская бездна.
Расставляя следы, брёл неспешно он вслед за отливом
да стихи сочинял своей диве прибрежной на диво,
и казалось, движение жизни - не бесполезно.
Поутру под прилив он читал ей свои посвященья.
Но однажды исчез, словно привкус с погасших поленьев,
неприметно, без слов, не меняя цветов и баланс светотени.
Без него ничего не случилось, как здесь не случалось от века,
лишь листвы полегло... да вот берег пустыннее стал без следов
или, может,
от снега.

---

Седьмая Печать

в дом вошёл - в скворечниках спит народ
лестница - круче всяких круч
дверь открыл - повесил на крюк пальто
затворилась дверь - точно скотч налепил на рот
повернулся ключ
закричал замок
полутьма не сыть - сколько ешь не съешь
проникает в глаз промеж дней и туч
сквозь любую щель сквозь любую брешь
а ещё она… пахнет как сургуч

на полу пятно - след от леденца
тишина что сыч - завсегда одна
недопитый кофе
с долькой лимона на маленьком столе
пыль в шкафу
скорлупка от утреннего яйца
раскрываю окна
стою у окна
я люблю устраивать сквозняки
чтоб той самой долькою в пол-лица
из своей ночнушки выпрыгивала луна
и касалась тапочек да руки

на стоп-кадре в бледно-лимонных тонах - стена
её контур всегда - между «есть» и «нет»
обесцвеченный двор мой -
слюда чернослив слюна
козырёк над подъездом
черепаха-авто
да оградный скелет
бог весть что в глубине из дерев бормотаний да ветра-веретена
не опишет то ни один институтский предмет
хотя жизнь и богата на клички названия имена
а ещё на скупой и рассеянный в людях свет

---

Кода Счастья

услышать ворчанье позёмки и льда на запястье лимана
продрогнуть до нитки
домой возвратиться с прогулки
глинтвейна с букетом душистого перца и флёром корицы
налить добавляя душицу гвоздику мускатный орех две крупицы
да дольку лимона

покуда песочные ходики снега о чём-то общаются с домом
в потёртое кресло из кож прилуниться поближе к камину
и млея от лени поглаживать пса и смотреть на поленья
смотреть бесконечно на танго с тенями
и лисьими листьями с дымом

когда саламандра танцует всё прочее лишне
настойка смолы и огня на берёзовом звоне очистит
очистит омоет
ни страха ни горя
а словно всевышний
опять дуновеньем дотронулся глины и голем оживший
не зная ещё что он гол и как следствие смертен
бездумно любуется светом и слушает ветер

вишнёвый табак чуть смочить коньяком да из вереска трубку
вдыхать не спеша будто сад
предаваясь теплу и смешным размышленьям
о сути любви о природе свечей или ватт и свечений
с улыбкой заснуть вспоминая свою незабудку
и больше уже не проснуться

---

Апрельское эссе 2012года

Пилит пила сосульки. Дворник осоловело
квасит в пиалах-лужах сусло весны из мела.
Всё отболело. Время. В тощих своих аллеях
путает чёт и нечет. Топит и не жалеет
разных муму из снега.
Чахнет сугроб.
Теплеет.
Тесно на рельсах.
Тесто
тел поднялось, и стало
места в трамвае мало.
С таймером Водолея еду я на подножке.
Грация горной кошки. Пульс - болеро Равеля.
В стёжках моих дорожках копится злой метан,
а до моей пушистой - как до династии Шан.

В метеосводках сырость (влажность) и всё такое.
Тянется в небо солнце – утреннее, парное -
зайчикам на забаву и гимназистам.
Бог с ней! С любой любавой,
даже пушистой…

Некто вагоновожатый каждому дал по плошке.
В плошки налил окрошки, чтоб нарастало сало
на всякие рожки-ножки. Кваса в окрошке мало.
Если сказать по правде, где-то по чайной ложке.
Соли же в каждой плошке - не менее поварёшки.
Так что пиши пропало.
Не оттого ль так голодно? И, будто бы с бодуна,
почва исходит снегом да солона слюна.
Бдят в ритуальных вазах, не раскрывая вежд,
гуру былых мечтаний,
будды былых надежд.
Не оттого ль солёной мнится мне эта жизнь,
что до моих пророков - как до эпохи Инь?

Вставшим хоть с ле- хоть с правой,
с самой правой ноги,
всем, кто копил по ссуде вынужденные долги,
Банк (он един на свете) вновь выдаёт весну -
лучший процент по вкладам ловится на блесну.
Памятью за реальность должно платить опять.
Хочется знать - чего же с эдаким счастьем ждать?
Падает на задворки ветер, золу клубя.
Родина, моя Родина! Я пережил тебя!

Зёрна воспоминаний бдят в сердцевинах дынь.
Плюсквамперфект – реальность, смысл моих картин.
Тело кряхтит в ботинках. В нём я всегда один.
А до его отчизны - как до времён Шан-Инь.

---

Лесной Ноктюрн

В ту ночь я заехал в лес.
Октябрь, но было сухо. В затылок дышали духи.
В траве жёлторогий бес ловил их шумы вполуха,
да филин по фене ухал.
Сама для себя - свобода, сама для себя - тюрьма,
скрипела, шипела тьма.
Вдоль чёрной её дыры во фрунт стояли стволы,
и не было здесь ни брода в изученные миры,
ни в прошлое перехода,
туда,
где солнце с луной в два глаза лизали макушку,
где Саша сосала сушку на пригородном шоссе,
а мост, наклоняясь к реке, из русла тянул глясе,
и где на рельсах-тире поодаль плела парафразы
типичная истеричка, салатовая электричка,
слагая своё эссе.
Про жизнь. Про любовь. Про путь.
Про то, что болят колёса, но, в целом, не в этом суть.
Про то, что на белом свете (и это, пожалуй, важно!)
так жалко стоять и спать, как спят каждой ночью дети,
не ведая, что однажды приходится умирать.
В ту ночь я заехал в лес.
По-крысьи шуршал в ветвях надмирный пещерный страх.
С дремучих лесных небес, тропою ступая ратной,
листва опадала в прах.
И ветер не с той ноги за мной заметал шаги
стремительно и безвозвратно.

---

Пред-апокалипсическое под соусом «Постмодерн»

Нет!
По мне бессонница милей,
как и это кожаное тело,
что дрожит, пока не опустело.
Каркает на всех и что не лень
(и полно за пазухой камней) -
мол, ноябрь.
Залить глаза и плакать.
Скотский хутор.
Желчь. Аптека. Слякоть.
Бытие без лака и без пудры.
Вместо феи – фурия, лахудра.
ВИЧ и врач - конечно, без границ.
Жив пока что сероглазый принц.

Жив пока что сероглазый принц.
Коронуют - здесь ему и кочка.
Спи спокойно, так сказать, под ней.
Оттрубивший срок до самой точки
рядом вечный прикорнёт еврей.
Очной ставки не дождавшись с дочкой,
канет станционный одиночка.
И т.д., и прочие листочки…
Нет!
По мне бессонница милей!
Тех же, кто к Аиду отвалил,
за рекой крышует гамадрил.
За обол. И никаких инфляций –
есть на свете многое, Гораций...

Вот он мой, бессонный, дельфинарий:
здесь опасны твари, если в стае,
безобидней твари, если в паре, -
так что лей, желанная, елей
прямо в уши о страстях и таксе,
и о том, когда навеселе,
и о том, что истина в метаксе.
Истина –
красавица в белье,
без белья – бесформенная клякса.

Особливо здесь и в клочьях ночи
как дельфины мы не хуже прочих.
Есть опять же харч и магарыч.
Для тебя я, верно, старый хрыч.
Понимаю. Пусть и по погоде
Аполлон, раздетый не по моде,
не прекрасен даже в своём роде.
Понимаю.
Только ведь опричь
этой жизни нет другой. Не хнычь!

До утра бессонница, а утром
паровозом двинемся попутным -
без вещей на выход дружным скопом -
за суровым ангелом всетрубным.
Время душ.
Идут - как вдох за вдохом.
Лиц не видно – имена и даты.
Вот и я (удачно, что поддатый!).
Выгляжу вполне себе неплохо.

Кто чем жил, тот с тем и опочил -
я любил тебя, моя эпоха,
я - любил.

---

Сказания о природе вещей и чувств

.........................«Последний негритёнок поглядел устало,
..........................Он пошёл повесился, и никого не стало»
............................................................(Агата Кристи)


- 1 –

И горбом своей спинки как луком на взводе
стул приткнулся к стене
И скрипят по погоде
его кости страдающие артрозом
И ни жить ни почить не дают ему в бозе
эти странные нравы с квартирным декором
Валерьянкой-хозяйкой пропахло и хлором
бытие с бытиём его в мерклой клетушке
И ревнует его к белоснежке-подушке
захватившая весь небосвод занавеска
что дрожит и живёт на натянутой леске

Но надеется стул хоть на всё божья воля
повторяя «изыди тощища воловья!»
что на свете бывают ещё и дороги
а иначе зачем деревянные ноги
Он мечтает
не в силах понять простодушный
что случаются судьбы куда как похуже
что вне дома его никому он не нужен
Нужен воздух и тот
лишь холодный
наружный

-2-

скребутся стучат тик и так голосят
по счёту отсчитывают негритят
часами часы
не успеешь моргнуть
нацелится пика минутная в грудь

там первый лежит он болел не впервой
по слухам по глупости умер второй
что третий погиб от вселенской тоски
газеты буквально проели мозги
четвёртый был глух затерялся в глуши
а пятый не видел вокруг ни души
того застудили (шестого седьмой)
того засудили (седьмого восьмой)
восьмому девятый не смог не простил
девятого видно десятый казнил
и вот не осталось нигде никого
десятым был тот кого звать
итого

с шести до шести
да с шести до шести
колючие как можжевельник в шерсти
стараются стрелки мосты навести
но там в пустоте
только ненависть
и
ты носишь в груди её каменный нож
ты ночью с ней дышишь с ней вместе встаёшь
ты веришь в её азиатскую молвь
что держит верней на плаву
чем любовь

-3-

фаренгейт потеплел.
отключился кофейник.
жил да был человек а потом только был.
птицы небо кроили на север.
«ты» есть тело а дух это «он»
повторял выметал рыжий веник.
и срываясь с небесных стропил
бился солнечный зайчик с осколком
как архангельский михаил.
«ты» когда-то кого-то запомнил.
«он» когда-то кого-то забыл.
безответные ветры как пени
начислял разносил почтальон.
«ты» истории более ценен
а кому и зачем нужен «он»
повторял метроном.
и кофейник
выбиваясь из крошечных сил
остывал
остывал
и остыл

---

Большие мистерии 2011года

Часть Первая

-1-

Река тротуара узка да мелка
шипит под подошвой карбид
И плачет и рвётся и бьётся в силках
листва истлевая навзрыд
Условились тучи на нервах-ветвях
прикармливать ноты разлук
Под ложечкой лестницы эхо и страх
дверями стреляют на звук
Всемирная сеть одиночеств –
подъезд
почтовые соты
плафон
чей свет штукатурку до сердца разъест
как маршевый шаг похорон
А лестница станет вести в коридор
которого нет и опять
в настенном светильнике вспыхнет узор
что ты не сумел распознать…

-2-

было плющ-палаткой жильё укрыто
а стало плющ-авоськой связано
в полон взято в бетон спелёнуто
пройдут вскоре холода
да по чёрному в белом
а покуда извела кручина запасаясь мелом
не подставить грудь не уткнуться в грудь -
потерпи душа
долетишь когда-нибудь да куда-нибудь
грешным делом

-3-

Вино листопада пролилось на скатерть
но солнце остыло осталась лишь слякоть
копейка луны покатилась на паперть
орёл или решка - объятия насмерть

Давай востанцуем (аллегро виваче)
мои кордильеры твои аппалачи
вершины друг друга постскриптум оплачем
не пуля убьёт так приклад и отдача

Нелепое сердце боится дурное
ведь вечность не ведает чисел и вдвое
нас меньше в ней будет иль что-то другое(?) -
на решку с орлом разделили земное

Да полно тебе! Было время оплакать
любить было время – теперь только слякоть

-4-

над жильем моим в пол-лица луна
луна-поилица
цвет теряет словно жизнь
в небе мыкается
облаками свет бледный мылится не намылится
а вода во облацех тех зело мутна
утро муторно
ветер северный навострил салазки
на ветру качается вьюн-лампочка
окопались сквозняки за ставнями-маской
а с востока гомонит гамаюн-птица
быть ночи белой средь бела дня
не ищи душа ни родства ни ласки
потерпи душа
дотяни до пасхи

-5-

три точки три тире три точки

Стучатся в одиночках одиночки
Срастается погода со стеклом
Сидит паук на леске проводов
и ловит на огарыши столбов
слабеющих дыханий оболочки

три точки три тире три точки

-6-

а по бездорожью лужи ползут эшелонами
да в подъездах снуют осенние хвори
алтарь-планету омыли отмыли
до чёрной кожи
ни следов не видно
ни следов крови
отрыдал хор
оплакал козлёночка
и торчит посреди пути что коломенская верста
с указателем на все стороны
обгоревший скелет моего куста
а на нём сидят мои вороны


Часть Вторая

-1-

в порах коры пора
стихли ветвей триоли
пчёлы забылись в сотах
по утверждению тролля
выходца из остготов
умер
бог
ра
теперь только мышь-тишь
скребётся в наушниках крыш
холмов-куполов чернослив
ни бликов оконных па
ни углей былых зарниц
умер
амон-
-ра
разделав и разделив
бессмертие на минуты

сбросьте былые путы
зря вы падали ниц
великие лилипуты
и раз вам
ни рая
ни ра
пройдите в объятья будды

-2-

не сказать чтобы кончился свет
но к покровам чем ближе
тем сложней отличить
день от ночи
молчание сада
от безмолвья гробниц
вместо лиц над асфальтом
млечные
вереницы грибниц

небо уткнулось в ветви
всем верховодит время
время нетопырей
заморозков на почве
непения птиц
время пустоты а-ля гетсби
не знающей
ни родства ни родственности
ни контуров ни границ

-3-

во времени
вода точит камни и землю сырую ест
по ходу её течения
найти бы тенёк под пальмой
чтоб стало не актуальным
«homo homini lupus est»

по ходу её течения
не всем воздаётся поровну
и кажется дело за малым
сделать шаг в сторону
да жалко себя убогого
надежду на что-то
маму

по ходу её течения
в книге моих перемен
на расстоянье руки
всё уже было
сплыло
от морды лица до тыла
от предыдущей строки
до
прощай моя дорогая
(бекар после верхней си)
это были не мы

а мы
какие-то гоблины
во время
на время
не вовремя
изгнанные из тьмы

-4-

к слову сказать о тьме
есть такая субстанция
в которой обречены
зима
наносить сугробы
мы
выносить гробы
вечность
носить «что не было»
со «всем что было» и «всем
что было бы если бы»

-5-

темно
станет по слухам ещё темнее
челы забились в бетонные соты
из ветвей крикнул див
по утверждению видного тролля
из остготов
и некоторых неофициальных лиц
бог умер
(смешные!)
а кто же тогда жив

---

Иллюстрации к закону Отражения отражения

......................................... «На уроках труда: учитель - в школяре,
............................................школяр - в табуретке, табуретка – в окне,
............................................дальше – по обстоятельствам...»
..................................................................(Гегель здесь не при делах)

-1-

А фон, как фон.
День.
Метроном
под языком из выдохов и вдохов.
Короче, день, как день, из аксиом -
без новой геометрии в потом.
Он обрастает махом медным мохом,
хотя иные думают, что мхом.
К чему чело не чалилось бы оком
ни смысла в том, ни власти, ни богатства.
Но смотрит в дом с завидным постоянством,
из зеркала, сморщиниваясь, гном,
пугая дом неотвратимым пьянством.

-2-

Трамвайные триоли за окном.
Стук иноходи.
Прочее.
Горохом
об стену мысли -
гири,
камни,
гризли
мусоропровода,
водопроводной клизмы,
подвальной гнили да крысиной тризны
грызут,
грызут
и уж давно бы сгрызли,
когда б так страстно не боялись жизни.

-3-

Вновь зеркало.
Я гном, но из халдеев…
Я б за тридцатку родину продал,
её просторы, недра и т.д.,
о прошлом и т.п. не сожалея,
да, говорят,
всё продано уже:
не сесть мне в порш, тем более – в порше.
Вот и сижу аз сутью на биде.
Отмщенье мне –
о-о-о(!),
аз воздам!
Глупею.

-4-

Но всё равно,
Бог даст(!),
разбогатею.
Спою народ – доступно всё еврею.
Введу со скуки лунный календарь
или верну – от сотворенья мира.
На Валентинов день валентиан
восстановлю в правах и манихеев.
Восьмого дня умру во славе лет.
Великий многодетный мой скелет
схоронят очевидцы в мавзолее.
И буду счастлив,
счастлив я вполне,
как и положено злодею.

-5-

Во мглу-смолу затягивает бес.
Смола затвердевает, как кокос.
Кровь (вечереет) - комариный мёд.
И жало взяв своё наперевес,
ждёт ласок смерти самка-кровосос -
любовь сквозь кровь по абрису грядёт.

Вновь зеркало,
где всё ещё заря.
В смолу загонят самку егеря.
Найдут её старатели с небес.
Спасите наши души, МЧС!
Не потому ли кажется всё зря,
что душу не изъять из янтаря?

Ждёт за циновкой сумрак-троглодит.
Вот он спасёт,
коль скоро не сбежит…

---

Малые мистерии 2011года

-1-

Последний снег
идёт
последний снег
то жалкий то надсадный то надмирный
последний снег где белый свет померк
где каждого выводят на ночлег
отсчитывая души поквартирно
Лицом к забвенью
Если нет лица
то всё равно есть органы дыханья -
иные расположены в сердцах
иные дышат лишь в воспоминаньях
Из снега в снег
дышать
из праха в прах
Ни нити не останется ни тени
Возможно только эхо на камнях
где не дано ни страсти ни сомнений
атлантам отстоявшим на часах
и нашу жизнь и наше поколенье

Когда минуют эти времена
да не одряхнут каменные мышцы
чтоб встретиться могли или проститься
во облацех апрельских
имена
В гордыне может быть или из лени
я поздно принял их предназначенье -
встречал не тех стучался не туда
хоть с рук не ел и не просил с коленей
не знал конца ни чувствам ни смятеньям
не понимал что в истине - беда
что реки подчиняются теченьям
где в русле бьётся вешняя вода
чтоб смысл сыскать своих сердцебиений

-2-

Был снег в начале
после снег с дождём
потом ветра раскачивали тушу
вселенной и казалось окоём
перетекал в одну большую лужу
Набравшись сил вода взломала лёд
рельеф меняя вырвалась наружу
что было силы двинулась вперёд
задорным зельем заполняя сушу
Затем земля не помнящая бед
с зарёй смешала запахи и души
чтоб часом позже впитывая свет
забыть о тех с кем умирала в стужи

-3-

Уключины чают что стихнет река -
вдыхая пачули рыбак рыбака
почует сквозь время
ведь время не казнь
в нём сгинет однажды болезнь да боязнь
С чего же надёжа учёный мой кот
по кругу на круче кручину поёт
как будто на дыбе пытает его
и ключник и крючник всевидец всего
На круче на крыше из арки трубы
поднялся конь дыма и встал на дыбы
В безе облаков облачилась бизань
бизе гонит звуки
сквозь мокрую ткань тяжёлого паруса
Выход кармен
по венам лучей льётся кровь перемен
заря
кастаньеты трамваев
апрель
и новое солнце для новых потерь

-4-

по полкам ползут и по полу предметы
как по полю сныть
корнями привычек врастают и просятся жить
сосед за стеной лезет в уши сверлом паразит
беспамятство тщится посулами ум поразить
мол всё так прекрасно что стоит дышать во всю прыть
и всякое действо что певчих что прочих
боготворить
однако апрельское пенье едва ли отлично от пенья козлов -
в природе рожденья грядущее грехопаденье листвы
но если есть время для хитросплетения слов
и если есть вера в осмысленность слова любовь
то рано слагать кантату канату вокруг головы
а значит я жив и с костлявой пока что
«на Вы»

-5-

Смерч вороньего грая,
выступает сосна
в роли лодки Мазая
или Ноя.
Весна.
Словно солнце в зените,
Божий Лик в синеве.
Нет, не Он,
извините,
а ведь мог быть
вполне…

---

Декабрьская оратория 2010 года

-1-

Прощай
листопадный мой цвет-пересвет
что бился о плоть в подреберье
Седые вакханки (твой снежный послед)
рвут небо на белые перья
Везут безвозвратность
сказителям вед
по нервам трамвайным маралы
Всё уже пространство и воздуха нет
всё туже бинты тротуаров
Всё выжег калёным мороз-богомаз
алмазом до шрамов на лицах
за стёклами их без любви и прикрас
расчётливый холод змеится
Из снега тебя не спасёт снеголаз
Прощай
Уже падают птицы
на мел-мельхиор от которого глаз
не в силах никак откреститься
О кафель ледовый стучится драже
триолей - сердечная мышца
никак не поверит в реальность «ужей» -
уже
уже падают птицы …
И с этой ужасной фонетикой слух
по слухам обязан ужиться

-2-

Пустырям по кресту
как кустам по костру
наст хрустит за версту
что хлыстом по холсту
Каждый звук –
из ружья
в крупный план бытия
Ни жнивья
ни жилья
ни тебе воронья
только эти поля
словно белая тля
да позёмка-змея
ни огня
ни ручья
только эти поля
да холмов вензеля
только эта земля
никому и ничья
Эй ударь не жалей
бей в свой бубен борей
бей насквозь до костей
бей туда где больней
чтобы чувствовать страсть
чтобы плоть
чтобы всласть
Если выпало пасть
власть над телом
не власть
Власть – почувствовав смерть
расстоянья стереть
чтоб согреться душой
и душою согреть

-3-

Чёрная снедь тоски. Белые вина снегов.
Лезут химеры на свет, тянутся из погребов,
что по грибы.
Греби(!)
дальше от этих мест -
к тем, кто не жил, как жил,
к тем, где посилен крест.
Кто я? Зачем пришёл правду искать в ногах,
радоваться пока с теми, кто на ногах?
Слиток молчанья. Ночь
в тысячи унций.
Лёд.
Лёд, что не спит, не ждёт, что наползает.
Лёд.
Верил - луна спасёт, лбом разбивая
лёд.
Ложь во спасенье – ложь, а остаётся
лёд.
Что же мне нужно здесь? Я ведь один из тех,
чья карусель разлук горше, чем смертный грех.
Господи, протопи в топях твоих и снах
вмёрзшим в алмазный наст,
выпавшим в жизнь и страх.
Плод отторгает плоть, чтоб сохранить себя.
Что управляет чем - плоть или плод?
Себя
было бы… кем согреть.
Было б за что сгореть!
Даже любовь и та пагубна, словно смерть.
Господи, видишь дверь в сумме моих потерь?
Холодно там теперь.
Господи, протопи!
Не за себя прошу… я потерплю – поверь.

-4-

двустволка фар
темно
буран под дых
змей водостока вмёрзший в перигей
чесночины светильников ночных
загривки стерегут от упырей
проход
прохожий
чёрный человек
ключом басовым сгорбился как мим
в пырей ограды бьёт прикладом снег
и реквием на жизни не делим
сугробы конвоируют этап
заламывая душу за спиной
наручники
по горло вставлен кляп
безгласные лежат на мостовой
моя любовь мой век мой бог со мной
и ради них
я всё ещё живой

_________________________________________________
Здесь можно послушать в авторском исполнении:
http://www.stihophone.ru/works.php?G=1&ID=21981

---

пришествие

………………..…«Вижу Его, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко.
………………….. Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля»
……………………………………………………….................. (Числ. 24, 17)

-1-

гаишник, с достатка сгоняющий вес, лицо - «уступи дорогу».
карась на меху и его мерседес. светило, цедящее йод в переход.
лолита, глаза - «не влезай – убьёт». ботаник, ползущий не в ногу.
какие-то гога с магогой, терзающие гитару. отара
потеет, толкается, прёт... и с ней, в самой гуще кошмара,
сумой защищая живот, в горящий торфяник, в реальность
сквозь время мадонна плывёт...

-2-

люблю переплёты, флёр охры, пыльцу,
что эхо по полкам хранят, и пыльные мысли,
что тянутся вспять и силятся леность унять,
поилицу сплина – листву, листопад,
луну в пол-лица…
что ещё?
слова - просто так, невзначай, невпопад -
под пиво с нежирным лещом
и лёгкую грусть ни о чём.

живу, как камыш, меж былым и быльём,
чтоб чреслами тешить гамак. меняю бельё,
подновляю свой лак, а летом - на травку с мячом.
прощайте, орало с мечом!
всё так, да не так...
что ещё?!

час пик, переход, перезвоны
трамвайные – время назад -
и женщина ликом с иконы,
младенца несущая в ад…

-3-

в нашей реальности нет оперетт,
нет мыльных опер с приятным финалом.
жизнь – это мало, печально и мало,
чтобы привыкнуть к тому, чего нет.
есть - если сказано слово?

вянет в кувшине кувшинка луны.
в небо баулы былого,
что бурлаки, тянут души-слоны.
сын, ты ведь слышишь, как стонут сыны?
смысл – не у каждого слова.
впрочем, и это не ново.

к слову о слове, зачем эти «я»
здесь отбивают коленца?
в земли подземки, где пухом земля,
тянется сердце за сердцем,
в кое нет-нет да ужалить змее,
стоит к толпе притереться.
ирод какой-то локтём в толчее
всё-таки встретил младенца…

---

«Пусть всегда буду я…»

..................................................."И это всё?!"(с)

- 1-

Мы казнены, чтоб сказку сделать былью…

-2-
......................"...будем купаться в Римских фонтанах...
.......................дышать звёздами...а потом
.......................мы умрём... усталые, но счастливые"
..........................................................(В. Набоков)

Танцует серна за пайку сена.
Грядущим хамам - ты по колено.
На завтра – завтрак, а позже – ужин.
Для медитаций рояль не нужен.

На Лысой скучно - все твари серы.
Но в каждой луже краснеют кхмеры.
И мнится, будто топочут гунны.
Страшнее - в будни.
Слышней – в кануны.

Ломать - не строить.
«Пусть будет солнце!»
Росой рябинной трава нальётся.
Бить инородцев – всеобщий праздник.
«Кому не с нами, тем в спецзаказник!»

«Спасай Россию! – ревут химеры. –
Пусть будет небо!
Всегда!
И вера!»

Меня убили из чувства долга.
Пусть будет мама - хотя б недолго…

-3-
........................"Да не будет ваша смерть хулою
........................на человека и землю...
........................этого прошу я у мёда вашей души"
.......................................................(Ф. Ницше)

в конечностях зажав по скалке добро и зло играют в салки
на веко камень накатив под вием вертится сизиф
софиты мучают артиста
нет сменщика-семинариста
перпетуум-гоголь том второй пинает пришлой головой
хандрящий демон суть кошмаров парит под хриплые фанфары

не пой красавица при мне за общий ренессанс во вне
пока душа летит на стрежень для каждой «для» найдётся стержень
потом же точно станет хуже - какое дерево из стружек -
в алмазах небо
травка в ситец
и гугл-моголь - летописец
считалка длится под скакалку
трубит трубач и жжёт губу вгоняя лёгкие в трубу

не страшен человек с винтовкой
страшней пандора с монтировкой
лицо (за счастье из-под палки) в борьбе краснеет на плацу
зачем спиноза молодцу
коль нравственность неизлечима в миру со слов иммануила
не поминайте лихо всуе – полезным кажется завет
каков горнист таков букет
из партитуры да попкорна да беготни под звуки горна

беда всегда найдёт арену и гладиатору замену
и богу богово вестимо ну и налимово налиму
козлу козлово и т.д. - не пей ивашка из биде
и уж прости меня подонка
но больше нет твоей алёнки
тюльпаны киснут на столе
окурки душ –
парад-алле во славу падшего артиста
где правит вечность средь мощей под гулкий глас Полифониста
и прячет смерть свою кощей

-4-
....................."...а потом мы умрём, даже не узнав,
.....................чего ради, собственно, жили."
...................................................(Дж. Редфилд)

Из тьмы кока-кольной на звон колокольный
надвинется вечер с пургой сердобольной.
Поднимутся цепи антенн из окопов,
грозя, словно Шпенглер, закатом Европы.

На рог Петропавловки, шпиль носорога,
наткнутся глаза, оставляя дорогу.
Порывам ветров и словам на подмогу
подтянется случай – поверенный Бога.

Меж жизнью и смертью сотрутся ограды
из ныне живущих и павших когда-то.
И в летопись славных побед и парадов
вонзятся голодные зубы блокады.

-5-
........................................говорят, мы подобны Богу,
........................................а Он нам?..

Вошёл в пике над ухом кровосос.
Но я быстрей. Да будет смерть. Аминь.
Здесь кажется бессмысленным вопрос,
зачем жужжит под абажуром жизнь.

-6-
......................"...ибо что такое жизнь ваша?
.......................пар, являющийся на малое время,
.......................а потом исчезающий".
........................................................(Иак.4:14)

фаренгейт потеплел.
отключился кофейник.
жил да был человек а потом только был.
птицы небо кроили на север.
«ты» есть тело а дух это «он»
повторял выметал рыжий веник.
и срываясь с небесных стропил
бился солнечный зайчик с осколком
как архангельский михаил.
«ты» когда-то кого-то запомнил.
«он» когда-то кого-то забыл.
безответные ветры как пени
начислял разносил почтальон.
«ты» истории более ценен
а кому и зачем нужен «он»
повторял метроном.
и кофейник
выбиваясь из крошечных сил
остывал
остывал
и остыл

---

Четырёхлистник в тональности осень

........"И в мокром асфальте поэт
........Захочет, так счастье находит".
............... (Иннокентий Анненский)


-1-

Опал закат, по-бычьи волоок,
среди дерев в оградах полосатых,
скамейки лижут кровь, как молоко,
из проступивших лужами стигматов.

Здесь бьётся ключ - моя былая боль,
хранит пути сознание-храмовник,
и правит жизнь отселе и дотоль
пилою судеб въедливый садовник.

Всему виной дамасский блеск сердец,
я не сумел с ветрами примириться,
скворец воскрес, воистину скворец,
чтоб разменять себя на небылицы.

Сознанию – душа противовес
(с каёмочкой на шее, как на блюдце),
что делится на тысячи словес,
которые поэзией зовутся.

-2-

небо земле опустилось на грудь
сняв ослепительный нимб
просто ли в этой вселенной заснуть
стеблям тоскующих рыб

эхом расплавленных листьев пропах
клин отцветающих птиц
слёзы улиток на мёртвых плодах
павших пред господом ниц

нет новизны в ощущеньях и днях
в тленье с плетеньем оград
ждёт за плетением белый монах
грешен ты был или свят

соль да опалы в оправе домов
зодчий сменил на янтарь
поздний октябрь затихающих слов
это особый словарь

-3-

нежиль
жжёнка
жмых былого
жмурик в галстуке дрожит
а под ним в жёлтушной луже лист как сребреник лежит

жизнь на жизнь играет в жмурки
нежить в жиже ворожит
за тоской тоску тощища тащит точно вечный жид

лабиринт дождя и буден
нет зонта считай зека
в темень в темя в тесто тела жалит жало сквозняка

пей! любовь страшней запоя
ибо страждет вечно жить
минотавр чистит зубы - пригодилась видно нить

строки - серые сороки
слухи-духи - в сорока
и до срока сойки-сроки превращаются в срока

жуть от жути жук на блюде
пишет ножками – дождит
может статься пара строчек прожужжится сквозь гранит

-4-

Ангелочек туч, ты на почву-то лей-полей!
Там ведь тоже жизнь из корней, камней да червей.
Пусть она насытится вдосталь дождём дождей,
что из духа рек, что ночей вековых черней.
Не печально это – по следам остальных, хотя
неприятно это… когда исчезает «я»,
и в одном котелке не родня твоя и родня,
как в сети ехидной жуёт пескарей мотня.
А поверх голов сороков да различных слов
в голове дурака валяет болиголов,
мол всё лез из кожи, выпрыгивал из штанов,
а мирок твой, дружок, из липы да из дубов,
мол на кой был стране чужой и стране своей(?) -
ладно б храм хоть сжёг, хоть какой-нибудь мавзолей!
Нафталин с лузгой – то, чем жил-дышал, что слагал,
а теперь с корабля да в зал на последний бал.
С холодком таким, с хохотком в нём приемлют плоть,
мол не полз на свет - не пришлось бы и плоть полоть…
Ангелочек мой, ты на землю-то лей-полей -
где бы жизнь не ютилась, но мне с ней и там светлей.

---

Одна Надежда

1-

Горыныч, бедняга, остался с одной головой,
с одной головой на всех, да и той больной.
Две прочих в ту ночь на мосту порубал Илья.
А, впрочем, Владимир-князь был всему судья.

Из Рюриковичей, с наследственностью дурной.
Беда - не беда, но народ за него стеной.
В отечестве было так почитай всегда:
прищучат козла да в запой, как в забой, айда.

За князя, за Родину - мать твою(!) - так и так
и лили, и пили кровь, прославляя стяг.
В годины лихие ты лучше не суесловь.
Пакуй свои гусли – какая уж здесь любовь!

Что труп, что бревенчатый сруб - руби топором.
Остынут потом, покаются… но потом.
И дело не в том, что какой-то там бобик сдох,
а в том, что за всех и за всё отвечает Бог.

-2-

Песнь, Бояне, здесь не к коленцу -
здесь ни дать и ни взять стихами -
заплати за любовь сестерций,
за сестерций пиши годами.

Нажужжала на ухо муха –
любо шижголи мерзить воздух -
буде послухи, буде слухи,
а холоп на пиита послух.

А кукушка кричит, что кречет, -
между прочими, между прочим –
и жемчужница прячет жемчуг
в перламутровом чреве ночи.

Чтоб бутон отделить от стебля -
лбом на лобное, по навету...
Да не быль это вовсе(!) – небыль,
коли мытарь рядит поэтом.

Точат вечность сквозь время очи -
отчего здесь страшатся тленья(?) -
отчего даже смерти, Отче,
человечья тоска сильнее?!

-3-

В закромах - никаких заготовок.
Пустота –
знать, пора помирать.
Даже лёд в этой местности тонок
и похож на подгнившую гать.

В этой местности каждый пришелец
об эдемских мечтает краях.
Серп небесный,
по прозвищу месяц,
одиночество жнёт на паях.

На паях с голодающим сердцем –
ни пути, ни любви…
Холода.
Не укажет дорогу к младенцу
в этой местности злая звезда.

Не укажет.
Какое спасенье,
когда нечего больше спасать?
Но стоит на разбитых коленях
глупый мальчик с мольбою опять.

- Чей ты, глупый? Какою судьбой?
- Чей я ангел? Естественно -
……………твой……

---

За чужой межой

-1-

На Страстной бульвар меня грусть ведёт:
вот и арка,
вход,
лестничный пролёт.
Здесь давно никто ни за что не ждёт.
Никого не ждёт. Только взгляд, как крот,
окопался здесь, где шуршит сквозняк,
насадив мотыль пыльных лет на гак,
где в авоське – лифт, под авоськой – мрак.
Чем живу – не тут. Чем дышал – не так.
Преуспела слизь на камнях в резьбе
от стены к стене от трубы к трубе.
Пустота – ау! - самый лютый враг
и страшней, чем ад, как писал И.Б.,
чтоб уйти потом за глухой овраг.

Я есть сын,
не Сын.
Тень Отца, привет!
Чем греховна скорбь, если рядом нет
тех, кого любил или что любил?
Только тени, Тень. Остальное – ил.
Почему молчишь?
Ждёшь, когда Лаэрт…
ведь любую тень порождает Свет.

-2-

Тень – это ещё не смерть.
Тень – это уже не жизнь.
Тень - отражение той стороны предмета,
которая вечно страшится света.
То пробежит по лицу, то промелькнёт в глазах.
Не оставляя следа, движется след в след.
Чей это образ?
Нет!
Чей это силуэт?
Узница не своих ветвей, верная им, как страх.
Липнет сомненье-слепень:
разум ли, сердце – мишень?
И за чужой межой тень пожирает тень.

---

Неоднажды осенью

Е.К.

-1-

Фастфуд листвы. Сентябрь. На завтрак чай и утро.
Мне верится, что жизнь - инструктор Камасутры,
чья суть - искусство ждать, а ждать – искусство жизни,
где страсть найдёт покой в рифмующейся тризне.
Пусть шестикрыл зоил, да зол не по погоде
круговорот надежд и прочего в природе -
как пахнет базилик, и перечная мята,
и волосы твои из лилии заката!
Пусть в линиях ветвей меняется раскраска,
а линии времён затягивает ряска,
пусть даже никогда не воздадут по вере -
как пульс стучится твой дождями в подреберье!
День падалицы. Стук. Идёт сентябрь. Вечер.
И шелестит сквозняк, надев носки овечьи,
пером-лучом звезды, чтоб встретились во мраке
бессмертие, любовь и естество бумаги.

-2-

А глаз твой –
огромный, коровий, печальный,
в нём вечность пленённая плещется рыбой -
свинцовую жидкость сквозь ситечко с чаем
роняет и точит хоть сердце хоть глыбу.
На дыбе, за дымом последнего дома,
зажатый в подвздошье меж небом и телом,
гневится туман поседевшего гнома
на стыке календ между чёрным и белым.
До мартовских ид остаётся полгода,
а ты, отравившись надеждой и смогом,
идёшь да тоскуешь, моя непогода,
как будто душа, разлучённая с Богом.

-3-

Жар-птица, ты плачешь?..
Так короток свет,
горчащий гвоздикой да молотым перцем.
Шагреневый сад.
Как в кору короед,
пронырливый холод вгрызается в сердце.
Натальная карта.
Средь звёздных сатур,
где ночь тянет нити из чёрного твида,
реальность мою поджидает Сатурн,
уже облачившийся в пояс шахида.
Распяты дороги гвоздями столбов.
Так пусто, что нечему даже присниться.
И где-то у беты созвездия Псов
скорбит по-собачьи жар-птица.

---

В небесную канцелярию

Ангелочек туч, ты на почву-то лей-полей!
Там ведь тоже жизнь из корней, камней да червей.
Пусть она насытится вдосталь дождём дождей,
что из духа рек, что ночей вековых черней.
Не печально это – по следам остальных, хотя
неприятно это… когда исчезает «я»,
и в одном котелке не родня твоя и родня,
как в сети ехидной жуёт пескарей мотня.
А поверх голов сороков да различных слов
в голове дурака валяет болиголов,
мол всё лез из кожи, выпрыгивал из штанов,
а мирок твой, дружок, из липы да из дубов,
мол на кой был стране чужой и стране своей(?) -
ладно б храм хоть сжёг, хоть какой-нибудь мавзолей!
Нафталин с лузгой – то, чем жил-дышал, что слагал,
а теперь с корабля да в зал на последний бал.
С холодком таким, с хохотком в нём приемлют плоть,
мол не полз на свет - не пришлось бы и плоть полоть…
Ангелочек мой, ты на землю-то лей-полей -
где бы жизнь не ютилась, но мне с ней и там светлей.

---

На взгляд офтальмолога

глаз -
пограничье меж светом и плотью
пик пирамиды в круговороте
кисти
причин
разношёрстных решений
полюс магнитный в центре мишени
зона побега в забвение в вечность
глаз это зеркало лжи быстротечной
где среди разных безрогих двуногих
бог во плоти ищет истину в боге

лунный пятак ни орлом и ни решкой
вмёрз в бесконечность что лампа в ночлежку
тянет слепца по натянутой леске
пёс-поводырь
вместо тел арабески
ветви постриженных в тени растений
грабовый лес
никакого смятенья
ввысь выхлопной поднимается газ
тех чьи глазницы устали от глаз

что мы такое для глаза для края
точки в которых лишь смерть выживает
мы эмигранты из сада из рая
мы из бумаги поскольку сгораем
что мы такое
лишь прутья темницы
мучась в которой гордыня томится
что в нас страшится так гари да сажи
будто создатель наш также бумажный

---

Дом на Ордынке

стал опрятен стал изыскан дом близ набережной медной
мне вернуть его не смогут никакие правоведы
здесь когда-то хан ордынский алча дани отобедал
при царе была конюшня
при совке хлебопекарня
до сих пор под утро хлебом в ностальгии бредят камни
вместе с тем тут жили люди
нынче (грустно как-то) офис
где отпетые блондинки целый день гоняют кофе
да вот тянет лямку-память бог покинутых столетий
годы вылетев шрапнелью ранят всех и вся на свете

что здесь помнить с чем носиться
коммуналка морд на тридцать
унитаза два на всех
ледяная резь из кранов
в шаге крыша от окна
метр от входа до дивана
повсеместно тараканы
жизнь почти забыла страх как готовность к переменам
живы все ещё кто выжил
юны лица мамы папы –
дух и быт послевоенный…
мне тот пряный хлебный запах
до сих пор под утро снится
и кадык глотает слюни что голодная синица

---

На Пленэре (По дороге в Рай)

-1-
Больничный Пленэр

В цвете из света рождается дата
Путаясь в градусах по долготе
белые сфинксы расправив халаты
возят каталки с луной по воде

Чайки в разводах сырца-небосвода
Марево моря впадает в морцо
Тать у зари принимающий роды
спрятал в ладони дитя и лицо

Всем нам одна уготована планка -
прыгай прыгунья кузнечик волна
Взгляд не надышится высью-фиалкой
сквозь кособокое око окна

Спой мояславна под плач караоке
песню кукушки любовь листопад
Есть и другое но там одиноко -
вольному воля казнённому сад

-2-
Дорожный Пленэр

В шевелюре высоковольтной гудит-зудит,
словно в банку пойманная, оса.
Перьевые ручки столбов.
Вдоль-не вдоль в чернильницах трав - роса.
У росы - коллективный разум. Писать о чём,
если жизнь не делится на голоса?
О машинах которые мимо?
Не будет читать никто –
всё у них впопыхах,
всё моторы токуют-тоскуют по волосам
потерявших голову тут и там,
что неслись на зарево, позабыв про страх,
а теперь вот кресты стоят по обочинам
на часах.
Древо мучит морзянщик-дятел.
Стучит.
Кому?
На кого – никого не трогает, потому
что ушло былое с былыми на бахрому -
руки за спину – верстовыми столбами
по одному.
По смоленской дороге куда да невесть зачем
мне идти-идти той страной,
что была впереди
и планеты всей (смех и грех!), и самой себя.
Впрочем, это не я в пути и слыву не тем -
это юность моя раскричалась во сне поди,
как дитя… дитя,
оторванное от груди.

-3-
Зимний Пленэр

Недолго игла над пластинкой
впивалась в нахлынувший век
Мне снег-имярек без запинки
читает названия рек
Нельзя туда дважды - впитали
антики из духа времён
что взят пауками печали
без права на выкуп в полон
Метель скоморошьих просёлков
метёт партитуру с листа
Душа - новогодняя ёлка
и ей не избегнуть креста
Как шпанским чумным ароматом
отравится цедрою дом
Неважно что было когда-то
когда не бывает потом
Сплетя за спиною запястья
свисает хмельной серпантин
Душе уже скоро на кастинг
по саже в холодный камин

---

утро

иссякло «вчера»
постыло на блюде томится студень
любовь это то что было
душа это то что будет
когда только память судит
оставив надежды в глоссе
когда умирают люди
и аист людей уносит

в проталинах крик очнётся
на выдохе безоглядно
а с каждой душой
на солнце виднее да горше пятна
и снежень пропахший мятой
зарю затянув на шее
на жизнь поднимает плату
и право любить страшнее

---

Оловянные Дожди

-1-

По обнажённой столешнице в пластике под малахит
медный светильник замедленно к ликам оконным скользит
Там за стеклом над дорогою вязнут в асфальте столбы
Издали словно из вечности воет волчица мольбы

Каплями камнем ли канет ли в полые слепки следов
полное слов но безмолвное голое олово вдов
В поры сознанья вливается из капилляров поры
время несуетной памяти - дух хризантем и хандры

Всё на тепло обречённое в морок осенний падёт
Чайки моей безвозвратности я ваш ведомый пилот
Встретят ли следом идущие все мои против и за
в час когда стану им оловом
жалить сквозь ставни глаза

-2-

Слякоть считая банкноты пищу себе отслюнит
Властвовать станет над пеплом тленья всесильный магнит
Звуки задует на въезде в царство бессонницы мрак
Жизнь опадёт на подушки как с занавесок сквозняк

Бог электричества бьётся в кремовых слитках огней
Сущность страстей признаётся в смертной природе своей
Слушает песни предсердий главной звезды стетоскоп
там где идею бессмертья ищет сознанье-микроб

В ночь ненасытная влага сушу неспешно теснит
Что мы такое коль время точит нас точно гранит
Чёрные дыры вселенной щупальца тянут к теплу

"Кто мы,
всевышний отшельник, свет продевавший в иглу?"

-3-

Чёрный пакгауз – вместилище глаз
Надобно было не столько родиться
сколько увидеть как смотрит сквозь газ
око из чрева оконной криницы

Листья взметнутся бросок антраша
падают вниз на решительном вдохе
Этот напиток познала душа -
тьма и кармин растворённые в кофе

Олово в пляс огибает дома
Veni – стучится в стекло – vidi-vici
Игры любви и тоска от ума
в вечном стремленье своём повториться

Взгляд как падение в круговорот -
роль и к трагедии и к оперетте -
там где в минувшем сознанье живёт
там
до рождения смерти

-4-

Плывут вокруг за кругом круг заложницы минут
По ливневым колодцам ждут и жадно жижу пьют
исчадья сумрака-жука урча стуча зудя
Из чада лиственного в чад последнего дождя
по желудям как по камням бредут слоны-стволы
Чернеет небо – всадник зла в броне без головы
Знобит от сырости тела ведь плоть пока жива
но кажется сама любовь в правах поражена
Меж столбовых дворян-столбов где топчутся дубы
сквозь зубы выцветших углов ища иной судьбы
успел зайти до темноты во двор грядущий век
и всё закончилось
себя
разбив о первый снег

---

Сад

небо земле опустилось на грудь
сняв ослепительный нимб
просто ли в этой вселенной заснуть
стеблям тоскующих рыб

эхом расплавленных листьев пропах
клин отцветающих птиц
слёзы улиток на мёртвых плодах
павших пред господом ниц

нет новизны в ощущеньях и днях
в тленье с плетеньем оград -
ждёт за плетением белый монах
грешен ты был или свят

соль да опалы в оправе домов
зодчий сменил на янтарь
поздний октябрь затихающих слов
это особый словарь

---

Три проекции на одну тему

-1-
Ночная Вода

то ли зовёт из-за ночи полярной круг барабана тайцы
то ль тарантеллу играют шаманам падшие призраки тьмы
то ли забились ключи да вулканы там где родятся творцы
то ли бидон пресловутой пандоры алчные вскрыли умы
животворящие в дебри летящие птицы костра
воды струящая сумрак разящая бритва реки
шорохи сполохи сыпь пересудов пестра
хруст под подошвой в душу до дрожи
недалеки
танцы отчизны тризны и жизни
кукольной жизни мелки
в небе рассыпаны
вплавлены
вдавлены
но от луны до луны
чертят в некрополях даты с оградами
да на воде валуны

-2-
Закат на Рассвете

где-то беспощадно далеко
навстречу взгляду
падала
заря
розовым щенячьим языком
слизывала с крыш росу
поджигала светотени
пугая солнечных зайчиков на ослеплённых стёклах
падала
дабы напомнить в очередной раз
демонам былых страстей да остывших вулканов
в чём состоит смысл
жизни

блистая голландской оправой
из безразлично парящих лучей
висели
в вакуумных своих упаковках
одноцветные альфы и беты созвездий
висели
над былой обителью
без всякого стремления познать
различия между искусителем
и
искупителем

мысль подобно сгустку квантов
пронзала стоп-кадр пространства
путаясь в постороннем свете
но унося сознание
всё дальше от места
где ещё дымился над полем сражения
серебристый бомбардировщик тоски
сбитый
смертью

-3-
Крест над Храмом

вросший в господню обитель
силясь покинуть объятья земли
звёзды зовёт истребитель -
взял на восход направленье пилот
выйдя на вдохе из мёртвой петли

медною нитью зашит горизонт
в прошлое к древу забвенья
стелятся гончие тени

бриз одуванчиков-колоколов
эхо ли эльфов мгновений
плач янтаря на поленьях
рильке слагает ли свой часослов
слушая сердцебиенье

пусть не от врат этот ключ а от дверцы
тем кто не принял основ
все мы -
мятущиеся -
страстотерпцы
здесь и во веки веков

---

Фонарь в петле Любовь и Вечность

нежиль
жжёнка
жмых былого
жмурик в галстуке дрожит
а под ним в жёлтушной луже лист как сребреник лежит

жизнь на жизнь играет в жмурки
нежить в жиже ворожит
за тоской тоску тощища тащит точно вечный жид

лабиринт дождя и буден
нет зонта - считай зека
в темень в темя в тесто тела жалит жало сквозняка

пей!
любовь страшней запоя
ибо страждет вечно жить
минотавр чистит зубы – пригодилась видно нить

строки - серые сороки
слухи-духи - в сорока
и до срока сойки-сроки превращаются в срока

жуть от жути жук на блюде – пишет ножками –
дождит
может статься пара строчек
прожужжится сквозь гранит

---

Стансы у Моря

в естестве всякой вещи бежать своей сути наружу
даже лужа из круга пытается выплеснуть сталь
душу тянет всё время на море а чаек на сушу
где на нож-волнорез наплывает всей грудью печаль

и коль скоро нет смерти а есть расставанье с прошедшим
что им викингам-волнам отбитые склянки времён
только запах черёмух да сочные платья черешен
на поклон испокон их влекут за чужой окоём

за чертой за чадрой аравийской где прячутся зори
потеряв неказистый свой скарб но запомнив мотив
я возможно найду себе новое синее море
и продолжу мотив ни судьбы ни любви не забыв

---

Следы Соломона

есть время разбрасывать волны стучась в барабанные перепонки
потом когда солоно и бессонно бурю накроет саваном штиля
есть время оплакать моллюсков что створки
о гальку времён разбили
ракушки на лысине чужестранной мели
раскрылись рассыпались онемели
лежат себе без жильцов и цели
все на одно лицо
ужели
не было в жизни иного смысла
хотя бы пасть за любовь в отчизне
или там же на глубине к примеру
за трансцендентный ветер –
за веру
ужели не было смысла
не верю

заря в зазеркалье затеплила факел
а слёз над морем что кот наплакал
любовь не любовь - всё одно – забыли
и кровь замыли
и жизнь простили
на скалах-саклях деревья-цапли
окрас меняют за каплей капля
рассвет надышит за покрывало
в глазурь лазури
и серой пакли
над чёрным морем где небо ало
как не бывало
как не бывало

муссоны взбивают мусс из медуз да пробуют стебли степные на вкус
до сверхъестественной белизны хоромы моллюсков осиротели
кому есть дело на самом деле
куда подевался ковчег или плот коль скоро ни ветер ни семя не ждёт
есть время сдачи в утиль утиля -
на сотнях мелей за милей миля
разбитые створки оборваны ставни -
что плаванье в море что плаванье в ванне
стихией плавсредства поразбросало
желаний так много
мгновений так мало
по паре ли твари
или без пары
кому есть дело до старой тары

---

Маяк

у оскаленных скал драпируется даль
корабельной зурны лезет в душу гудок
а в ткемали морской плещет рыба кефаль
да линяет луна на волнах между строк

и языческий бог языкастый гомер
хоть давно катера отбывают свой век
повторяет здесь список ахейских триер
памятуя что он не единственный грек

вон сетями со дна ловит мидий причал
там за шторами шторм пишет заново стих
не страшась ничего я всегда привечал
претерпевших от бурь попрошаек ночных

если сердце не свет не мерцающий дом
кто наставит на путь кто поможет снять гнёт
жизнь останется ждать марианским кротом
ждать пока барракуда счета не сведёт

но покуда есть мир - есть смотритель небес
пусть пространства не те
времена уж не те
я поднял над собой взял рывком этот вес
этот вечный огонь и держу в темноте

---

После Дождичка Домой

Опал закат, по-бычьи волоок,
среди дерев в оградах полосатых,
скамейки лижут кровь, как молоко,
из проступивших лужами стигматов.

Здесь бьётся ключ - моя былая боль,
хранит пути сознание-храмовник,
и правит жизнь отселе и дотоль
пилою судеб въедливый садовник.

Всему виной дамасский блеск сердец,
я не сумел с ветрами примириться,
скворец воскрес, воистину скворец,
чтоб разменять себя на небылицы.

Сознанию – душа противовес,
с каёмочкой на шее, как на блюдце,
что делится на тысячи словес,
которые поэзией зовутся.

---

Размышления Реликтовой Рощи

-1-

Глазам всегда цветов и цвета мало.
Остыл закат за тридевять глуши,
на череп свой надвинув одеяло.
Зловещие мерцают палаши
чужих светил - нет ни конца, ни края
смертельной брани плоти и души,
устроенной бессмертным самураем
за не понять какие барыши.

А Млечный Путь теченьем молочая
земные привечает табуны.
Мои стволы, эпохи вспоминая,
на нежилую мглу обречены.
По-рыбьи время шевелит губами.
Нет тишины безмолвней тишины,
где вырезаны эхом оригами
из граба и свечения луны.

Мои стволы природа вбила в землю,
в ладони ли, в запястья - всё равно.
Я слышу боль, которую приемлю
и ныне, и в дальнейшем, и давно.
Иначе нет ни жизни, ни забвенья.
Белым-бело без темени зело
бессмысленно, как свет без светотени,
или без хлада вечного тепло.

-2-

Что главное -
не главным слыло мясо,
хоть циркулем и мерили носы,
безбожники оттачивали лясы,
и не было нейтральной полосы.
Ещё война –
цифирь не от сберкассы,
хотя и прессовали в дсп
из массы масок преданные массы
общественно-полезных «и т.п.»
Что главное?
Оставленная насыпь,
где сухари растили, как бобы,
где родина следила, как неясыть,
за плясками и песнями судьбы…

Кто был ничем, теперь живёт иначе,
играет в го любое иго-го,
ширяются тинэйджеры на даче.
Что главное сегодня?
Ни-че-го.

-3-

Любовь прошла, завяли помидоры,
а мы живём, по-прежнему, живём.
Я чувствую себя немного вором,
чужую жизнь сдающим в поднаём.
Я мёртв давно. Не ведающий цели
лукавит мозг, и прячется душа,
и тяготится тело на постели,
движения привычные верша.
Но, задаваясь каверзным вопросом,
что держит нас так глупо, так вдвоём,
мерещатся мне цепкие морозы
и тишина с простреленным окном.
Заныло сердце. Выпьем неродная?
А хочешь, так соседей позовём.
Опять зима. Мы выдюжим до мая
и нелюбовь свою переживём…

---

Осенние Мозаики

-1-

я люблю и сильней и больней
этот вкус этот свет до износа
когда с проса раскосый борей
осыпает последние росы

запах елей и тленья елей
еле-еле у самого края
пелену бесноватых полей
алкоголем лесным насыщает

из запоя змея-колея
под колёсами выйдет на трассе
где трясётся шалаш бытия
от страстей человеческой расы

где юля да посулы суля
от меня ускользнёт без сомненья
смертоносная птица-земля
вероломно сменив оперенье

-2-

звук проскользнул сквозь закрытые ставни
слышится дождь-шелкопряд шелестит
будто бы кровь обращается в камни
будто псалмы напевает давид

слух обострён хоть отсутствует зренье
слышится будто бессменный консьерж
следствий с причинами путая звенья
с сонным бессмертьем играет в шеш-беш

не мотыльки ли слетелись на площадь
голубь ли сбился без света с пути
флюгер-пичужка спасенье на ощупь
ищет стараясь с ума не сойти

слышится шаг или шарф терпсихоры
в жёлтой чернильнице желчный зоил
ищет слова о душе и декоре
что свою службу душе отслужил

-3-

будет эхо моё не моё
по осенней скитаться делянке
оставляя жильё и жнивьё
саламандрам багряной беглянки

«со стола» не подняться «за стол» -
где вращаются пагубы оси
диск луны ни один дискобол
до разбитых судеб не добросит

отзвенел восклицательный знак
то ли точка внизу то ли пуля
то ли бьётся сквозь рёбра маяк
кораблям что во мгле затонули

это время ползком да тишком -
плоть от плоти затихшей морзянки -
расплатилось по полной с песком
за рожденье в запаянной склянке

---

Заражение Крови

-1-

Мир белых пятен. Жар или жара?
И доминант аккордов злые септы
взрываются из самого нутра,
на всех ладах озвучивая сепсис.
Природа боли обостряет дух,
ты чуешь нерождённого младенца,
но смерти нет - он напрягает слух,
хотя уже остановилось сердце.
Сгущённый воздух гуще молока,
в плаценте плоть - на облаке покоя;
он с облака летит на облака,
уничтожая в лоне всё живое;
он есть и нет. Единственная близь
сквозь капельницу всасывает руку,
ты Богу обещаешь свою жизнь,
но Бог, не веря, продлевает муку…

-2-

«Какой красивый…
бел как будто мел…
отдайте мне!
куда?!
он только мой!
не верю!
нет!
он просто заболел!
кровь… пуповина…
глазоньки открой!..»

Беспомощного чувства круговерть.
Зачем дышать? Сочится пустота.
Он есть и нет. Черна земная твердь,
где ты сама сняла его с креста.

«Наминает воздух
молоко…
приносят деток…
больно…
а – и - б…
(что означает слово далеко?)
сидели как-то вместе на трубе…»

Мерещится старательница-смерть,
но не окститься, повторяя сгинь,
и душу не обжить, не обогреть,
не осветить - и это тоже жизнь.

-3-

Душа нераздельна во чреве,
лишь судьбы отдельны да боль,
и смерть - не его королева,
он просто не знает пароль,
что дверь в этот свет отворяет,
а в тот без тебя не войти,
он часть твоя, только нагая,
что жить не смогла во плоти.

Пускай ты сто раз постарела,
он времени злого в обход,
свернувшись калачиком белым,
по утренней зорьке плывёт,
навстречу к тебе, по наитью,
и, вытянув губки свои,
он будто бы ищет обитель
из сладкого млека любви.

---

Птицам Перелётным

снова погас шумер и карфаген разрушен
и вдоль троянских стен гневно мятутся души
мраморный гул минут насыпь ли память наледь
в мире твоём господь прошлого не исправить

облако яблок ешь фриной укрась обитель
париям парит плешь претор страстей пракситель
точка «сегодня» лишь в акве слюна карбида
я не хочу любви резиновая афродита

птицы летят на юг время идёт на запад
пряной травой-тоской пахнет в стакане граппа
благодаря за всё я истребляю память
в мире твоём господь будущего не исправить

---

средь «нынешних» будучи лишним

средь «нынешних» будучи лишним
я жил в пограничье веков
где слёзы кровавые вишен
впадали в соцветья ветров

где рок отжимал свои вина
из сердца под марш колеса
да маржа меж ныне–не ныне
с инфляцией вместе росла

пока палачу на потеху
топор распевал о любви
я в горло охрипшего эха
выкрикивал песни свои

о том что рождаясь немыми
дожди в поднебесье чисты
что были деревья большими
да что там деревья – цветы

---

Энтомология

-1-
а имён ему было жизнь

от алеф до тав не судим
берешит бара элохим
млечным бисером ночи синь
дабы длилась под синью жизнь
куда слово как взгляд ни кинь
во что камень куда ни кинь
где они были он аминь

а имён ему было жизнь

кто за пазухой кто в руке
кто на шее и всё в руце
всё в руце его словно стяг
и подвластен до срока мрак
им теснимый за шагом шаг
да во мраке и он варяг
сам себе что иному враг

а имён ему было жизнь

-2-
тени - распластанные тюлени.
тянутся-тянутся лужи-моржи.
маятник бьётся о стрелки-ножи.
участь смиренных - кануть в постели
страждущих - кануть во лжи.
дождь расклевал на века пешеходов
мерит да мерит углы.
в мареве-вареве мглы
маятник - бабочка лунной природы
снятая грустью с иглы

-3-
река опрокинулась в темень
теряя мгновений драже
где свет обращается в семя
протянутый к млечной меже
где нет и не помнят поминок
где вечной тоскою дыша
стрекозы не знают ошибок
помимо ошибки – «душа»

-4-
однажды богу бог приснился мухой.
душило время муху в кулаке
и слушая жужжание вполуха
ветшало в простынях на чердаке.
что жизнь свою случайно ли по воле
на жуткую действительность обрек
понятным становилось когда вскоре
бог осознал себя как человек.
куда ни глянь всё связано с разрухой
где он личинкой в мусорном бачке
вновь обрастал и зрением и духом
рождаясь жить на собственном крючке.
не помня дня он мытарствовал в каждом
в каком-то муравейнике проблем
и богу бог не вытерпев однажды
задал вопрос:
«позволь узнать – зачем?»

-5-
сжало солнце до крови свою пятерню
даже в дюнах отметины лепры.
не дойти но идти да идти по огню
как идти по остылому пеплу.
выжигает глаза вездесущая скорбь
он не умер со всеми другими.
в небесах барабанно-расстрельная дробь
с барабанщиками постовыми.
мотыльки нас его не сумели сберечь
безголовые высятся выи.
продолжает пространство вне времени течь
в акватории внеземные.
в чёрных лузах бледнеет последняя плоть
ни бортов ни дуплетов ни кия.

лишь межзвёздным мутантом блуждает господь
не делимый на судьбы мирские

---

Латинский парафраз (Олегу Горшкову)

фонтанируй иволгой над ивой
устрашай ли путников клаксоном
малая печаль красноречива
а твоя безмолвна и бессонна

в ней бесполым словом не согреться
драпируясь в красочные ткани
как же выжить если через сердце
пролегает нерв существованья

раз за разом разбивая стразы
lege artis разрушаешь схемы
тратя труд и масло раз за разом
ищешь смыслы сбрендившим фонемам

lege artis биться да молиться
петь псалмы незрячих для глухого
да хранить отечество в глазницах
как левиты тень первоосновы
_______________________________
lege artis - по закону искусства

---

Поэма Пути (дорожные штудии - полностью)

хорей

тамбур тамбур зов вагонный
по этапу в ресторан
окна в окна как в иконы
в дыме нежится гортань

дух отчизны спи спокойно
убиенный без вины
бесприютные перроны
душам нашим суждены

мчится встречный из эдема
под тайфунами колёс
дышит страстью к переменам
материк в низовьях гроз

переезд закрыт составом
свет спускается в забой
да стучат звучат в октаву
бог с тобой и чёрт с тобой

ямб

частят литавры ветры кони
ответный гул из-под корней
железной музы зверь бессонный
поднял питонов фонарей

дорожной мукою откаясь
в прожекторах сгорит икар
не помяну казнённый адрес
на шпалах каждый знак бекар

я расстояния меняю
как нотный знак на нотный знак
не обращаемая в дао
любая истина пустяк

и пусть плывут от солнц погасших
сжигая море корабли
я не ищу тенёт вчерашних
ни за любовь ни за рубли

дактиль

вяжет черёмуха из-под-небесья
нёбо отечества бьются фрамуги
чьё-то безмолвье влекут вдоль полесья
сплина упругого белые струги

рвётся позёмка вне ритма вне метра
выправить контур шагреневый мелом
в музыке музык всевышнего ветра
вечной душе только грезится тело

скрытые снегом от сора и взора
мрачно храня отзвучавшие сроки
в камнях-вдовцах заметённых соборов
всё ещё бдят ненасытные боги

нет ничего что бы было безумней
фуги сознаний в развитии темы
ухо ли слышит как бьются в надлунье
мёртвую речь оставляя фонемы

амфибрахий

опять растворялся в ландшафте перрон
вплывала луна в балдахин надоконный
в отваре былого бледнел небосклон
отравленный взвесью росы с белладонной

попутчик попутчику знахарь да враль
врачуй не врачуй а стоглавая птица
которой присвоили имя печаль
во веки веков в чемоданах стучится

печаль воплощает в ночных поездах
всемирный закон тяготенья и ома
нахлынула горлом навстречу беда
вагон от вагона вагон за вагоном

прошёлся промчался пронёсся пожар
и гаснут опять вдалеке перегоны
и шлёт сквозь пространство сигналы пульсар
в молчанье по рельсам нейтронным

анапест

я когда-то любил ленинградский вокзал
где порой голосил паровозный гобой
шёл сигнал в подпространство тоскующих шпал
где никто никому не обязан судьбой

я с составом своим покидал пьедестал
по-кошачьи вослед целил мне светофор
стикс дороги стальной мою душу встречал
от начала начал начинал бутафор

словно в пульс проникал монотонный вокал -
смертоносной удавкой мерцающих рельс
за запястья вагонов в себя вовлекал
уводя от жилищ набегающий лес

растекалась по полкам людская фасоль
прорастая во тьму непривычно нема
и казалось псаломщик замаливал боль
так о стёкла запальчиво билась зима

пэон первый

отрочеством к старости от младости к усталости от
завязи до падалицы странниками странницами
жизнями изнеженные временем заснеженные
тянемся подснежники да дюнами прибрежными

сполохами шорохами с порохом без пороха ли
пристанями илистыми листьями за листьями и
мыслимо-немыслимыми взорами за птицами мы
с ветреными лицами над душами-криницами

пасынки меж пасынками насыпями насыпями
калики прохожие ли карлики безбожные ли
шпалами фисташковыми землями ромашковыми
горем горемычные столичные станичные

встречными не встреченные рельсами обвенчанные
зарослями ливневыми выцветшими линиями
тянемся попутные беспутные и путные
явленные отчеством в озёра одиночества

пэон второй

за речкой распростился с пешеходами
с империей железа да бетона…
особенно вишнёвыми восходами
вода и многозначна и безмолвна

изучены окрестности измучены
увязло мирозданье в босанове
и словно на пароме вдоль излучины
сограждане кочуют на перроне

разжился глаз у господа палитрою
попутчик над пол-литрою как рыцарь
всё потчует любовь свою транзитную
а я при них естественно что мытарь

отсутствуют проблемы понимания
не нужно ни рядиться ни казниться
романтика согласно расписанию
согласно обилечиванью лица

пэон третий

тишина у семафора шорох сора словно вора
сквозняки в библиотеке полушёпот полуветер
или стая и листает и летает или тает
или осень сны заносит толи носит толи косит

распустила дива косы вдоль стекла да под колёса
в этом кукольном пространстве не бывает постоянства
кто-то капли удаляет посекундно в зазеркалье
пеленает в прелой марле заполярье запечалье

а последний и прощальный мелкий дождик поминальный
в городке неосвещённом только им и освящённом
моросит себе покорно где едва ли для проформы
вскрыты вены у платформы кантилену тянут хором

толи полый толи полный пересчитывая волны
светофоров меж забвений ждёт суда над поколеньем
но до той поры опальный в пограничье тьмы и стали
стынет скорый дальний-дальний

пэон четвёртый

остановилась где-то между
несовпадающих пространств
где часовой над переездом
бдит в оцеплении мытарств

как утопая в вечном млеке
чуть приподнялась на хвосте
сквозь обмороженные веки
припав зрачками к пустоте

прошепелявила и дальше
переползла да поползла
хитросплетенья судеб наших
храня вне времени и зла

исполнив тремоло морозу
вновь устремилась на луну
чтоб пережить метаморфозу
змеи в звучащую струну

пятидольник

на ксилофоне шпал отыграла
прогоревала вплоть до вокзала
вплоть до последнего поворота
жизнь с неизвестным номером лота

кем бы ты ни был словно не чая
новых печалей с запахом чая
пей своё зелье из креозота
зелье дороги и отворота

из-за порога кельи убогой
жрица рассвета выкрикнет строго
что туалеты скоро закроет
стало быть город стало быть город

где на перроне бдят зазывалы
вещного много вечного мало
и обретают плоть полубоги
птицы-расстриги птицы-дороги

шестидольник

за перегоном день за перегоном ночь
на переезде звон колоколов точь-в-точь
за семафором жизнь за семафором смерть
как превозмочь печаль не разучившись петь

как превозмочь себя не прекращая быть
на мотыльковый снег не прекращая плыть
на мимолётный свет на перелётный звук
и не сойти с ума под подколёсный стук

у расписанья встреч свой экзерсис дорог
чтоб совместить с душой рвущийся вдаль гудок -
согласовав число чисел прощальных нот
господи как запел звёздам разлук фагот

вечнозвучащий бах выстроил контрапункт
многоголосье глаз полифонию рук
и проводник харон словно в последний раз
вывесил свой флажок проговорив «сейчас»

дольник

в бурдюке давно нет вина
сердце током бьёт будто скат
не пройдёт вовек тишина
раз ушёл состав на закат

смолк заветный звон не кричу
коли света нет не зову
по плечу ль тебе палачу
не смотреть назад на золу

развести зарю среди птиц
проложить любовь словно путь
переменой лиц да столиц
обмануть себя обмануть

перезвон опять перестук
подожди хоть раз не спеши
как корнями врос этот звук
в сердцевину моей души

тактовик

часы повседневности прервёт гудок
пространство качнётся в междуречье рельс
где время оставив постылый исток
рванётся на поиски лучших небес

в природе былого очевидней нет
языческой тяги к перемене мест
ветра споты-каясь душой о билет
оплатят оплачут опять переезд

в мирах одиночеств бытие ничьё
хотя и заполнено камнями лиц
на вахте с обеих сторон вороньё
убийственна лента оконных границ

играй на двухструнке повелитель гроз
распугивай птиц очередной судьбой
приветствует цезарь созвездье стрекоз
летящих на смертный бой

ударник

морзянкой вагонов не достучаться в края
где дышится медовухой да мёдом и не остыли
с лунным подбоем серебряные моря
где в сумочках переносят складные крылья
пляжные амазонки возникшие из ничего
и исчезающие бесследно подобно эльфам
в непознаваемое разумными существами тепло
надев кимоно туманов и отблески шельфов

чертят воспоминанья порочный круг
невдалеке дальнобойщик гоняет брызги
да чокнутый встречный взять пытается на испуг
сознанье по месту железнодорожной прописки

по пасмурной насыпи камешкам-амешкам звук
не дозвучаться колёсам не дозвониться
не докричаться натянутому словно лук
поезду моему
не домолиться

логаэд

шпал пальцы клавиши
звук звуки отзвуки
пульс их оттаявший
лик лики облики

свет мерной поступью
блик блики отблески
путь росы россыпью
рельс рельсов ходики

суть сущность сущее
лес веси области
жизнь нас несущая
вся как на плоскости

миг мили малые
в лоб время злобное
плыть плыли канули
птиц эхо лобное

верлибр

путь -
это когда слово
обретя парадигму
утрачивает свою уникальность
рассыпаясь на слова
путь -
это звездоплаванье звуков
когда за спиной остаются
сокрушённые временем ритмы
путь –
это единственная истина
данная в ощущениях душе
мятущейся в поисках неосуществимого
путь –
руины иллюзий оставленные жизнью
которая заслуживает любви хотя бы потому
что лучшего на полустанках вселенной
не предусмотрено
хотя бы потому
что там
где начинается размышление
отступает трагедия
а волны пространства
несут сознание в созвездие сакуры
к лао цзы дао дэ цзин

---

Хор

кладбище белое-белое.
небо над кладбищем серое
пеплом ли стелется мелом ли.
что мы доселе здесь делаем
первые пятые сотые
мы безъязыкие мёртвые
бывшие чётно-нечётные
сами себе подотчётные.
время на шаг передвинулось -
кто бы ты ни был помилуй нас!

только метель убивается
только сознание мается
явь искажается к вечеру
в этом мирке гуттаперчевом.
над головою развёрнута
где она terra incognita.
бельма рассветов пронзительны
в этом мирке относительном.
стрелка опять передвинулась -
где бы ты ни был помилуй нас!

---

дорожные штудии-2

пятидольник

на ксилофоне шпал отыграла
прогоревала вплоть до вокзала
вплоть до последнего поворота
жизнь с неизвестным номером лота

кем бы ты ни был словно не чая
новых печалей с запахом чая
пей своё зелье из креозота
зелье дороги и отворота

из-за порога кельи убогой
жрица рассвета выкрикнет строго
что туалеты скоро закроет
стало быть город стало быть город

где на перроне бдят зазывалы
вещного много вечного мало
и обретают плоть полубоги
птицы-расстриги птицы-дороги

шестидольник

за перегоном день за перегоном ночь.
на переезде звон колоколов точь-в-точь.
за семафором жизнь за семафором смерть.
как превозмочь печаль не разучившись петь.

как превозмочь себя не прекращая быть
на мотыльковый снег не прекращая плыть
на мимолётный свет на перелётный звук
и не сойти с ума под подколёсный стук.

у расписанья встреч свой экзерсис дорог
чтоб совместить с душой рвущийся вдаль гудок.
согласовав число чисел прощальных нот
господи как запел звёздам разлук фагот.

вечнозвучащий бах выстроил контрапункт
многоголосье глаз полифонию рук.
и проводник харон словно в последний раз
вывесил свой флажок проговорив «сейчас».

дольник

в бурдюке давно нет вина.
сердце током бьёт будто скат.
не пройдёт вовек тишина
раз ушёл состав на закат.

смолк заветный звон не кричу.
коли света нет не зову.
по плечу ль тебе палачу
не смотреть назад на золу

развести зарю среди птиц
проложить любовь словно путь
переменой лиц да столиц
обмануть себя обмануть.

перезвон опять перестук.
подожди хоть раз не спеши.
как корнями врос этот звук
в сердцевину моей души.

---

Антропологическая баллада

-1-
ореол обитания
расположенный в плавнях
плаванье без плавников но в плавках
предполагал почти изначально
поскольку без плавок
публичное передвижение мыслящих единиц
естественно моветон
особливо в пылу головастиковых плясок
в условиях давки бьющихся за выживание
хотя и в этих условиях
в самый разгар ид
он
вид доминирующий
способен был обнаружить вражеский поплавок
как палочку доктор кох

-2-
естественный отбор приучил
водить за собой легион-планктон
по-пластунски ползать по дну
минуя хищные водоросли сети крючок
ещё
попутно
иметь так сказать в виду назойливых рыб
среди впадин и всяческих там
подводно-надводных глыб

-3-
подобно иным живым организмам
подвергнутый остракизму ещё в мезозой
покинув исток он вышел на сушу
где расположился в прибрежной траве
впрок наелся напился
и в какой-то момент почувствовав
что больше уже не изгой
начал пальцем ноги вальяжно
ковырять готовый на всё песок
наблюдая с усмешкой как тот
пресмыкается
пред ступающей по нему же
песку
водой

-4-
однажды
другого и не бывает а значит
в свой срок
завидел русалку
задумался
не каждый же день в лубок попадает лобок
присвоил явлению имя
любовь
хотя по этому гринвичу плавать уже не мог
и сам для себя неожиданно
от сердечного недомогания
под
возможно кара- или не кара-
гандой
в песчаную почву
лишь бы в ушах журчала вода
слёг

-5-
жил смешно умер грешно
спрашивал всё на покой выходя
на кой
видимо чтоб не спросить
куда
а там
над его холмом
над мёртвой его землёй
светила
незаживающая звезда
впрочем как и всегда

---

дорожные штудии-1

хорей

тамбур тамбур зов вагонный -
по этапу в ресторан.
окна в окна как в иконы.
в дыме нежится гортань.

дух отчизны спи спокойно
убиенный без вины -
бесприютные перроны
душам нашим суждены.

мчится встречный из эдема -
под тайфунами колёс
дышит страстью к переменам
материк в низовьях гроз.

переезд закрыт составом
свет спускается в забой
да стучат звучат в октаву
бог с тобой и чёрт с тобой.

ямб

частят литавры ветры кони
ответный гул из-под корней.
железной музы зверь бессонный
поднял питонов фонарей.

дорожной мукою откаясь
в прожекторах сгорит икар.
не помяну казнённый адрес -
на шпалах каждый знак бекар.

я расстояния меняю
как нотный знак на нотный знак -
не обращаемая в дао
любая истина пустяк.

и пусть плывут от солнц погасших
сжигая море корабли -
я не ищу тенёт вчерашних
ни за любовь ни за рубли.

дактиль

вяжет черёмуха из-под-небесья
нёбо отечества бьются фрамуги.
чьё-то безмолвье влекут вдоль полесья
сплина упругого белые струги.

рвётся позёмка вне ритма вне метра
выправить контур шагреневый мелом.
в музыке музык всевышнего ветра
вечной душе только грезится тело.

камни - вдовцы заметённых соборов
мрачно хранят отзвучавшие сроки.
скрытые снегом от сора и взора
всё ещё бдят ненасытные боги.

нет ничего что бы было безумней
фуги сознаний в развитии темы.
ухо ли слышит как бьются в надлунье
мёртвую речь оставляя фонемы.

амфибрахий

опять растворялся в ландшафте перрон.
вплывала луна в балдахин надоконный.
в отваре былого бледнел небосклон
отравленный взвесью росы с белладонной.

попутчик попутчику знахарь да враль.
врачуй не врачуй а стоглавая птица
которой присвоили имя печаль
во веки веков в чемоданах стучится.

господь воплощает в ночных поездах
всемирный закон тяготенья и ома.
нахлынула горлом навстречу беда
вагон от вагона вагон за вагоном.

прошёлся промчался пронёсся пожар
и гаснут опять вдалеке перегоны.
и шлёт сквозь пространство сигналы пульсар
в молчанье по рельсам нейтронным.

анапест

я когда-то любил ленинградский вокзал
где порой голосил паровозный гобой
шёл сигнал в подпространство тоскующих шпал
где никто никому не обязан судьбой.

я с составом своим покидал пьедестал
по-кошачьи вослед целил мне светофор
стикс дороги стальной мою душу встречал
от начала начал начинал бутафор.

словно в пульс проникал монотонный вокал.
смертоносной удавкой мерцающих рельс
за запястья вагонов в себя вовлекал
уводя от жилищ набегающий лес.

растекалась по полкам людская фасоль
прорастая во тьму непривычно нема
и казалось псаломщик замаливал боль
так о стёкла запальчиво билась зима.

---

Полустанок

вяжет черёмуха из-под-небесья
нёбо отечества. бьются фрамуги.
чьё-то безмолвье влекут вдоль полесья
сплина упругого белые струги.

рвётся позёмка вне ритма вне метра
выправить контур шагреневый мелом.
в музыке музык всевышнего ветра
вечной душе только грезится тело.

камни - вдовцы заметённых соборов.
дабы хранить отзвучавшие сроки
скрытые снегом от сора и взора
всё ещё бдят ненасытные боги.

нет ничего что бы было безумней
фуги сознаний в развитии темы.
ухо ли слышит как бьются в надлунье
мёртвую речь оставляя фонемы.

---

Безделица

Закат. Жирафы водостоков
удерживают лбами крыши,
светило положило око
на тротуары нуворишем.

Жить тяжело, но, в общем, можно,
жара спадает понемногу,
и всеми фибрами безбожно
венец природы дышит смогом.

Люблю грозу, пускай не в мае,
пускай не в Мюнхене – в итоге,
хотя, славяне, лишь «Лехаим!»
спасает душу от изжоги.

По холодку да в дымке синей
проедусь утром на трамвае.
Известно, грех - впадать в унынье,
когда других грехов хватает.

---

ПОСЛЕДНЯЯ МЕТАФИЗИКА (фрагмент 8-9)

ФРАГМЕНТ ВОСЬМОЙ
ГНОСЕОЛОГИЯ "Я" И "ВНЕ Я"

1. Любой видимый объект - ложь - хотя бы в силу того, что за время, которое
проходит от брошенного взгляда до осмысления увиденного, реальность
многократно успевает пережить свою смерть и наступившие изменения
становятся необратимыми. Если быть точнее, всё случается ещё раньше – свет,
несущий информацию, не успевает достичь глаза, а безвозвратность уже царствует. Ахиллесу не дано догнать черепаху. Невозможно одновременно описать частицу
и её координату. Материю и мимолётность. Мерцающую на морозе мысль
и входящее в пике событие. Чувство любви и обожжённую болью женщину,
к которой относилось это чувство ещё мгновение назад. Апория непреодолима.
Благодарю вас господа Зенон и Гейзенберг.

и ни к чему былое в думах
агат расколот
тишина крадётся алчно словно пума
реальность смысла лишена
вид сверху - дым да валуны
не то что яда нет – слюны
мелькнёт на вдохе вдоль стены
в затмение летучей мышью
вслед за душой душа над крышей
на воронёный ствол луны
что в глаз нацелен кем-то свыше

и явь лишь быль и быль не новь
и кровь вчерашняя не кровь
и в горстке брошенных монет
не вспыхнет канувших комет
когда-то отражённый свет


2. Мысли, сердце, плоть откликаются на то, что давно кануло за горизонт,
придавая привкус горечи даже самым сладким чувствам. Сознанию открывается пантеон усопших мгновений, место прописки которых – вечность, где нет ни времени, ни пространства, где всё уже было, даже если ещё не случилось. Только совокупность воспоминаний длит действие, называемое вселенной. Только памятью прирастает жизнь. Только память - суть природа всякого «я» - наделяет сущее неуничтожимым смыслом, делая допустимым пребывание мироздания «вне я», вне Творца - или любого другого мироорганизующего принципа.

Раздвинешь шторы, выкушаешь водки,
раскуришь трубку, чтоб вишнёвый звон
кадил на все земные околотки
и в душу лез под плотный капюшон,
добавишь в чай душицу, бергамот ли –
неважно что, чтоб выйти в снегопад
на тракт любви, где вестовые вётлы
владимирскими вёрстами горят.

Гори-гори, звезда моих идиллий!..
Потом –
на круги, то есть на круги,
где, сам себе и странник, и Вергилий,
ты в бесприютном крошеве пурги,
где, помнится, метёт во все пределы,
и не хранимый родиной пиит
словесный скарб растратил, дабы тело
одеть однажды в дантовский гранит.

У Млечных врат (лет через икс) на марше,
поняв, быть может, «быть или не быть»,
ты ангелов, что падших, что не падших,
от душ людских не сможешь отличить,
чтоб вечно ждать средь «наших» и «ненаших» -
там вечно всё:
земная бирюза,
душа…
душица…
дальше…
дольше…
дальше…
не смог забыть…
забыть…
забыть бы…
за…

3. Память – это поиск и ожидание себя в графстве видимых объектов, в «дне вчерашнем». Поиск и ожидание в «дне завтрашнем» – лишь желание. Первое –
застывшая вспышка, образующая реальное пространство собственного «я». Второе – мнимое, иллюзия «я» в иллюзии «вне я». Счастье – когда оба пространства совпадают. Мозг погружается в эйфорию, душа захлёбывается чувством лёгкости и полёта, ликуя от осознания полноты бытия. Но как обманчиво ощущение этой свободы и безграничности собственной силы! Как мимолётно и вероломно!

Спрятал страус заката свою голову-солнце,
соловьи соловеют, на душе венценосно,
в пластилиновой лодке лепо следовать слепо
за ванильные травы под вишнёвое небо.

Между летом и Летой, где нага, как античность,
осень хлынет однажды за печалью привычной,
пишет вальс васильковый на лугу к оперетте
легкомысленный эльф в лепестковом берете.

Во хмелю ли, во сне ли, словно шмель над аллеей,
я лечу в облаках и ничуть не старею.
Ни нужды, ни надежды, ни людской круговерти.
Я не изгнан ещё. Мне ещё не до смерти.


4. Новый виток событий, новый виток души – и всё возвращается на круги своя.
Мнимое и реальное впадают в очередное противоречие, где первое ежесекундно разрушает второе, сея вокруг себя суету и страдания. Лава болезненных эмоций
обжигает сердце чувством беспомощности и бесплодности выстраданной
во что-либо веры. Последней над человеком куражится надежда - то притягивая на ниточках, то отпуская от себя воздушные шарики несовместимых пространств.
Реальность обретает контуры ада, и только инстинкт самосохранения пытается воспротивиться полному её разрушению, побуждая разум искать всё новые и новые резоны для продолжения «я» в мире, а, значит, и мира «вне я».
Благодарю вас, господа Шакьямуни и Шопенгауэр.

Сжимают горло междометья - ни выкрикнуть, ни продохнуть.
Когда любовь сильнее смерти, то жизнь утрачивает суть.
Не продохнуть! Семипудовый стучится пульсу в унисон
надрывный Хронос в кокон Слова,
дробя на ямбы свой пеон.

Препон не знавшая, ярится и мрачный требник теребит
пурга станичная в столице, Невой зажатая в гранит.
Пиит, отсель грозивший шведу, почил. Печаль его мертва.
Так наши жертвы и победы – увы,
лишь вешние ветра.

Прошла пора. Печать былого мы в мыслях с мыслями храним,
где вечно память наша вдова и вероломна, словно дым.
От зим не вырваться. Засовы. Да жмутся к окнам сизари…
А ты вернись на миг и снова
всю жизнь за миг проговори!

Приговори судьбу к потерям и обреки на ту же явь -
вне мира нет другого мира, какого бога ни восславь.
И правь – не правь, что есть, то будет:
любовь, разлука и пурга… А нет –
бредут сквозь Питер будни,
страшнее всякого врага.

5. Ощущение собственной уникальности и устойчивости разумных начал бытия
посредством памяти превращает тварный мир в отдельную от индивидуума цепочку видимых и узнаваемых объектов, сопоставляя и противопоставляя таким образом
«себя» и «из себя». При этом мера подобия субъекта и объекта становится основой и гармонии, и трагедии. Гармония находит своё разрешение через любовь (все виды притяжений) и как следствие отказ от выбора. Трагедия – через свободу (все виды отторжения) и необходимость сделать выбор, вплоть до ответа на сакраментальный вопрос – «быть или не быть?». Это две стороны всё той же медали - два пространства, реальное и мнимое.

Штрихует опиум тумана с налётом хвойного дурмана
маяк далёкий на молу, спинной хребет катамарана,
созвездий меркнущих золу, распятья сосен на холме…
Пишу «люблю», «умру» - в уме, и всё иное в этом роде –
голгофы смысл по погоде.

Взбивает бриз морскую пену,
сирены тянут кантилену, преобразуя звукоряд.
Яд грусти льётся от наяд,
настоянный на лунной яшме с листвой в воде из млечной башни.
Она горчит. Горчит листва. И, падчерица тьмы, сова
глотает души, что слова: «иных любить…»

Чтоб деревянная отмычка, реки обугленной верста,
открыла скейские уста героям звёздного холста
и Трое погубили Трою, судьба смыкается с судьбою,
где Бог с тобой есть смерть с тобою.
К чему им падшая Елена?
Казнить неверную, наверно…

Чего же стоила лЛюбовь?
Чего б не стоила лЛюбовь!

6. Отношение мнимого к реальному, подобно энтропии, есть мера вероятности дальнейшего существования системы – «себя в мире» и, стало быть, «мира из себя». Мнимое, накапливаясь, всё больше разрушает реальное. Трагедия – гармонию.
Гармония замкнута в границах собственного мироустройства. Трагедия – безгранична. Любая замкнутая система, не будучи в состоянии пережить ни своё время, ни своё пространство, - обречена. Творец и творец, Мир и мир, Память и память не в силах сохранить себя там, где речь заходит о настоящем, прошедшем и будущем - только в
неизменности, называемой вечностью, где всё уже было, даже если не произошло… где одно не вытекает из другого… где свобода (возможность, модальность, выбор) абсолютна, а, следовательно, абсолютна и трагедия.
Благодарю вас, господа Эсхил и Больцман.

и был свет
и обернулся свет любовью
и творила любовь чада свои
и каждому из них давала отчество своё
а время отнимало их одного за другим

и возревновала любовь ко времени
и обернулась болью невиданной
и открыла боль врата ненависти
и вошло зло в те врата
а иначе как во плоти не может быть зла

и познали плоть вкусившие яблоко
и поняли что подобно всему они - он и она
и сказали они друг другу - мой и моя а между любовь одна
и познание плоти суть познанием времени стало
а знание времени суть знание смерти

и убил каин авеля
и воцарилась смерть среди человеков
и «рекоста бо брать брату: “се мое, а то мое же”.
и начяша князи про малое “се великое” млъвити,
а сами на себъ крамолу ковати»

и был выбор между свободой и совестью
и был выбор между любовью и ненавистью
и был выбор между добром и злом
и поганые приходили за душами
а время смеялось над людьми

ибо свет становился тьмой

ФРАГМЕНТ ДЕВЯТЫЙ
СВОБОДА ВОЛИ И ОСНОВЫ МОРАЛИ

-1-
Любое преступление, будь то уголовное, нравственное или…
является преступлением только в той мере, в какой предаёт
память, разрушая охраняемую воспоминаниями реальность.
Утрачивая былые связи, мозг жертвы погружается за окоём
неосуществлённых гештальтов, превращая их в обманутые
ожидания.

Разрушитель, страшась и не осознавая вполне природы
собственных страхов, бежит чувства вины, вытесняя
из моральной части сознания - совесть. На смену ей
приходят различного рода суррогаты в виде лживых
умопостроений и лицемерных этических конструкций,
не имеющих ничего общего с действительностью.

Любое преступление, таким образом, свершается не в мире
видимых объектов, а в душе и помыслах. Именно там свобода
утрачивает нравственность, ибо противопоставляет себя гармонии.

Поэтому всякое наказание и бессмысленно, и порочно, если оно
не ведёт к раскаянью, когда вдруг потрясённая память возвращает
её владельца на круги своя и ежедневно длит страдания,
приносимые пробудившейся совестью.

нет, не могу!
забыть - равносильно убить,
без покаянья.
что мы здесь делаем, если
так холодно жить,
боже отчаянья?
не откреститься – безумье!-
от демонов плит.
как заклинание
твержу её имя… офелия… элия…
Дверь.

дверь
со следами ударов,
зола -
здесь в пограничье
что же мы делаем, если
так солона
пыль безразличия?
руны в руинах,
за чёрные выси кремля -
чьё это зодчество? –
с пеплом влечёт нас к началам
небытия
бог одиночества.

линия жизни -
столбиком ниже нуля.
в этой безбрежности
всё пожирает -
от шёпота до жилья -
смерч неизбежности.
память, как в дверь,
упирается в горизонт -
гаснут предместья.
что же мы сделали, если
разбились об лёд
бога возмездия?!

-2-
От совести можно укрыться. Но только до той поры, пока
душа не впадёт, подобно притоку, в сущность «Мы» – не впадёт
туда, где уже невозможно забыться, растворяясь в дыму иллюзий
и повседневности. Там – душа - мгновение за мгновением сгорает
в геенне воспоминаний, несовместимых с природой изначальной
нравственности, что самим демиургом была заложена в основание
бытия. Там, возвращая былые образы из «Мы», собственная память
творит Страшный Суд, на котором «Я» предстаёт пред каждым из
тех, с кем некогда встречалось в миру...

всех тех
кого не смог принять
среди рассветов и проталин
кого терял за пядью пядь
в тысячелетиях печали
всех
не услышанных в ночи
в беде
грехе
и покаянье
среди набегов саранчи
и бесконечных состязаний
кого ни хлебом ни вином
на обезлюдевших дорогах
не поддержал
и всех о ком
порой судил чрезмерно строго
всех
по кому не заказал
прочесть молебен расставанья
и всех
кому не подавал
к кому не ведал состраданья
кого не спас
не защитил
не показал пути в обитель
кого отверг хотя любил
в развёрстой пропасти событий

всех-всех
вернёт мне бумеранг
соединяя вместе доли
их плачей
просьб
их нужд и ран
костром неукротимой боли...

Однако за чертой - раскаянье становится бессмысленным,
ибо смерть забирает уникальную возможность, данную всякой
личности от рождения, - внутреннюю свободу, избавляя
тем самым «Я» от воли к нравственности, реализующей
себя через мучительное право на выбор.
(Не поэтому ли смертная казнь – преступна?..)

Человек не в силах изменить предначертанное – «чему быть,
того не миновать», но он волен - принимать или не принимать
внутри себя происходящее. Воля, определяемая внутренней
свободой, понуждает сознание творить жизнь через отношение
к событиям и поступкам, где душа раз за разом выбирает свои
предпочтения между космосом и хаосом, светом и тьмой,
добром и его противоположностью...

На воле к нравственности зиждется природа раскаянья как
единственного способа неприятия зла и оправдания мира от
смерти, то есть - единственного способа отторжения того, что
по сути своей враждебно разумным началам мироздания.
И если, пройдя свой путь, душа не справилась с этой миссией –
не пережила ни катарсиса, ни раскаянья – она обречена.
Ей нет места на светлой стороне луны.

---

ПОСЛЕДНЯЯ МЕТАФИЗИКА (фрагменты 5-7)

Фрагменты 1-4 см. здесь:
http://www.poezia.ru/article.php?sid=42993
http://www.poezia.ru/article.php?sid=43399


ФРАГМЕНТ ПЯТЫЙ
СУД (Марина)

-1-

Земная жизнь закончится.
Возможно,
прохожий вспомнит - был такой поэт,
да листья у оградки придорожной
в особенный завьются позумент.

Шаг в сторону, во мглу прыжок -
всё дальше
места прописок, ягодная мель
последнего пристанища на марше,
секрет любви - а ля Полишинель.

Пройдёт сквозь лес, и сумрачный, и скучный,
сквозь азбуку бессменного писца
разряд души,
как молния сквозь тучу
расплавленного вспышкою свинца.

И опадут события по-птичьи
в тоске конвойной по команде «пли!»,
и дух от духа –
канет Беатриче,
и сад, и ад, и капище Земли.

-2-

тебе не хватило слова?
оно не защитило

почему так рано?
последний день лета

разве в осени нет смысла?
для женщины

а есть разница?
ты не был ею

и не нужен сад?
в нём холодно

в чём смысл тебя?
его нет

а в отчестве?
оно лгало мне

ты избираешь путь силы вне
гармонии?
да

знаешь ли ты, что лишённое подобия,
не имеет ни плоти, ни духа?
да

знаешь ли ты, что у лишённого плоти
и духа нет сущности?
да

знаешь ли ты, что утраченная сущность
не мыслится?
да

знаешь ли ты цену свободы?
остракизм

ты уверена в своём выборе?
да

изыди, страстотерпица!
изыди!

-3-

и явились семь ангелов
и были у них семь ключей и семь печатей
и открыли семь ангелов семь врат
дабы низринуть в те врата части как целое

и низринул идею её (первый)
ибо всякая идея живёт в нём
либо не рождается вовсе

и низринул форму её (второй)
ибо форма её в мире его
есть душа окаянная

и низринул сущность её (третий)
ибо всякая сущность во времени
есть сущее его

и низринул имя её (четвёртый)
ибо всякое имя в пространстве
явление промысла его

и низринул слово её (пятый)
ибо всякое слово в мире
лишь язык его

и низринул свободу духа и дух свободы её (шестой)
ибо полная свобода дана лишь ему
а иная разрушит музыку сфер его

и низринул память праха её (седьмой)
ибо всякая память в царствии его
есть он ныне и присно и вовеки веков

-4-

и закрыли врата забвения семь ангелов
и опечатали их семью печатями
и за вратами этими словно цвёл взрыв беспросветности
и выворачивал он гигантский чулок свой наизнанку
и в воронку его чёрную втягивался бульон хаоса
и были части низринутые и тьмой этой
и искрами бенгальским в тьмадышущем беспространстве
и была тьма их светом
и был свет их тьмой
и было всё из ничего сотворенного
и одиночество было абсолютным
и абсолютна была трагедия
и многое становилось понятным
и что нет будущего есть только мечты о нём
и что нет настоящего есть только взгляд из прошлого
и что всё уже было до того как произошло
и что несть числа матрёшкам вселенных
а имя каждой из них
ад

ФРАГМЕНТ ШЕСТОЙ
ЭСХАТОЛОГИЯ И АПОЛОГИЯ ПРИНЦИПА


ЭСХАТОЛОГИЯ

-1-

когда-нибудь мы умрём
понадобится всего-то около двухсот тысяч лет
чтобы окончательно стереть все
даже мельчайшие следы человеческого пребывания
отвоевав этот мир
и уничтожив последние метастазы цивилизации
природа залечит свои раны
и ничто уже не будет напоминать
о великой войне между бессмертным и смертным разумом

кто мы
куда мы
зачем мы

когда-нибудь природа умрёт
понадобится совсем небольшой срок
пока свет не закуклится в раковине тьмы
не вернётся в её влагу и превращаясь в точку
не имеющую ни времени ни пространства
не успокоится в колодце безначального хаоса
где нет не было и не может быть страниц
на которых бы сохранялись сведенья
о величайшей войне
между вечным забвением и бессмертной памятью

кто мы
куда мы
зачем мы

-2-

листья в лечо заката закатав до зимы
заливное в заливе цвета прелой хурмы
кашеварят моллюски что средь млечных путей
разместили тотемы царства стрел и зверей

там где демон и муза образуют прилив
где рождаются грозы средь невиданных нив
пишут летопись волны среди волн схоронив
от былого былое от мотива мотив

из пространства в пространство из исхода в исход
вещий голос выводит за народом народ
бьётся с разумом вечность как самум-сарацин
и бессильная память гибнет в толще гардин

АПОЛОГИЯ ПРИНЦИПА

-1-

почему он выбрал цикуту?
- это был не его выбор…

а чей же?
- Афин…

разве не мог он бежать?
- без внутренней - внешняя свобода бессмысленна…

от чего же был он несвободен?
- от того, что сотворил…

-2-

постой…
ты говорил, что, если принцип справедлив,
он справедлив для всего.
- если это принцип…

допустим, некий демиург сотворил нас,
значит ли это, что и он несвободен?
- а разве отсутствие выбора не есть цена бессмертия?..

но ведь принявший цикуту умер!
- ты уверен?..

да… почему нет?
- а с кем ты тогда беседуешь?..

-3-

что же тогда бессмертие?
- возможно, наказание за сотворённое…

стремление к наказанию… зачем?
- иное грозит одиночеством…

но, если наказание превратилось в ад, что мешает демиургу
освободиться от нас?
- нравственная воля…

положим… а нам от него?
- нравственное повеление…

в чём же разница?
- первое порождает надежду… на смерть
второе – веру… в бессмертие

-4-

ты хочешь сказать, что наш мир – самоубийство бога?
- если у жизни нет другой цели…

с каждой смертью он умирает в нас, а мы, умирая,
каждой сущностью живём в нём?
- если не отказались…

мы действительно подобны… страдаем, желая лишь того,
чего лишены.
- если желаем…

но как тогда в одном примиряется противоположное –
бессмертье и смерть?
- возможно…через любовь…

но и она обречена на страдание.
- если не научиться иному…

какое хрупкое равновесие… это и есть основа гармонии?
- если устраивает…

а если нет?..
- значит, должно мыслиться и иное…

ФРАГМЕНТ СЕДЬМОЙ
РЕТРОСПЕКТИВА И ПЕРСПЕКТИВА

-1-

в мире теней и абстракций
реальность как пища сознанья
творится одним лишь словом
на месте усопших цивилизаций
и сроки хранения этого яства
подобно любви
лишены постоянства

-2-

«В течение девяти дней люди не различали
лиц друг друга…
Тени исчезли.
Солнце проглядывало сквозь черные облака
подобно луне»

пусть вулкан на каллисти взорвёт эту твердь
столб огня пусть подымет и пепел и смерть
пусть кошмарная тьма да отъемлет твой сон
десять казней на горе тебе фараон
путь поглотит в беспамятстве павшее ниц
камышовое море шестьсот колесниц
от алеф мне отмщенье до тав воздадим
мы из духа творящие плоть элохим
чтоб двенадцать камней в апельсиновый сад
превратили пустыню встречая закат
где иным суждено воевать племенам
где иным суждено кочевать временам

«В 29 год правления династии Шан
солнце померкло,
иней выступал по утрам.
Мороз ударил в шестом месяце года».
Вставала заря Исхода,
теснимая ветрами Египта и Вавилона,
сквозь пепел минойский, застивший время.
Творилась судьба народа -
в песке, где ничто не растёт,
Творец прорастал, как семя.
Двенадцать колен под Горою Бога
уже открывали дверь,
не ведая толком ещё задачи,
к западной части Храма
в суетное «теперь»
к бесчисленным стенам плача.

-3-

Возлежа на корове, Светило
насылало на нас миражи
и над шилом Хеопса парило,
словно точка над аглицкой «и».

Миражи - их крестили любовью,
их ловили сердца на лету,
и глаза прозревали по… совьи,
то есть слепли совсем на свету.

Их ценил кенигсбергский отшельник,
их афинский гимнаст постигал,
их охаживал франкфуртский веник,
им пожертвовал сына Дедал.

Если б только Дедал - если б только...
где маршруты волхвов пролегли,
тонет в стоге вселенной иголка -
луч родительский с точкой Земли.

-4-

Семь язв, семь ангелов, семь чаш,
горят в проекции Египта.
Вне всех времён - камней коллаж,
где миф, как запах эвкалипта,
развеялся среди людей,
и путь свой начал Моисей.

Творят мистерию песка
ветра над храмами Изиды.
В века возносится тоска,
закованная в пирамиды.
И память множества могил
несёт окровавлЕнный Нил.

Останется язык камней,
где Слово стало Трисмегистом.
Средь птиц последних и зверей
самум сражается с Египтом.
Сожгут и жизнь, и ложь, и блажь -
семь язв, семь ангелов, семь чаш.

-5-

Вино разбавлено тоской
синайских танцев-суховеев,
морская бездна за спиной
двенадцати колен евреев.

Две эры длящийся исход,
неисчислимы дни и судьи:
пусть богоизбранный народ -
богоотверженные судьбы.

Две эры миф непобедим,
в песках две эры длится битва –
зачем ведёте, Элохим,
стезёю плачей и молитвы?!

Пути - клубок чугунных пут,
левиты мужествуют ветер,
но не кончается маршрут
ни у Фасги, ни в Назарете...

-6-

Здесь средоточие пророчеств -
мерцают в цитадели мрака,
оцепенев от одиночеств,
двенадцать низок Зодиака.

Не в силах бестии с тиары
стихий и бездн Владыки Света
покинуть звездный бестиарий
через стеклянный свод рассвета.

Но в час огня и власти Слова
двенадцать выпущенных джиннов
ворвутся вспышкою Сверхновой
в миры потомков красной глины.

И, вывернув чулок пространства,
по вечным правилам сатуры
Господь для нового мытарства
расставит на доске фигуры.

______________________________________________________________
продолжение следует

---

Сёстры

-1-
СТАРШАЯ

мыслится
буде немыслим.
присный и вечный
но есть.
старый поблекший и лысый
выбрал быть может он смерть?

соль отличить бы от пыли.
пыль отделить от земли.
будем ли
если мы были?
были мы
если ушли?
стоит ли жить и страшиться
в неповторимом «опять»?
если закрыты ресницы
где тебя боже искать?

где твоя девочка вера?
словно снегурка весной
тает и тает по мере
сути твоей внеземной.
вечность –
капкан или птичник?
время –
река или гать?
если вопросы трагичны
где тебя боже искать?

где твоя дурочка вера?
как саламандра в огне
только в неё не поверил
вспыхнула болью во сне.
сущее -
вспахано горем.
смерть -
обирает что тать.
я с тобой боже не спорю -
где тебя боже искать?

-2-
СРЕДНЯЯ

штиль в заливе.
желтеет олива на зеркальном подносе в буйках.
вдоль изгибов изломов извивов гаснут сполохи фар в мотыльках.
за горой где сознанье томится где хранится и тлеет зола
пан Георгий воюет зарницей неустанно исчадие зла.

любопытно -
архангелы плачут носовые платки теребя?
ты приходишь и к ним наудачу или знаешь что примут тебя?
им известно что падают птицы? с каланчи не возникнет калач?
и в деснице сжимает денницу безвозвратности старый палач?

расшифруй этот бриз над криницей с суахили отлива толмач -
исцелить чтоб самой исцелиться или пасть меж чумными как врач?
ходят слухи ты меркнешь последней (то ли сам то ли сын говорил) -
кто же дух извлекает в передней из заношенных жизнью бахил?

-3-
МЛАДШАЯ

не привечай транзитных горемык
они слабы и просятся к теплу
а между тем твой гибельный язык
хвалу легко меняет на хулу
к бортам времён он вяжет словно линь
их суетные мысли и сердца
они всего-то выбрались на жизнь
а ты бежишь от них из-под венца

греховных муз обманчивый оплот
миф ни о чём желаний оберег
но кто ещё себя переживёт
в беспамятстве и выдолбит ковчег
про конфитюр забыв и конфетти
сложив под холм хоругви да копьё
дабы однажды в бездне обрести
надмирное безмолвие своё

-4-
ЛЮБОЙ ИЗ ТРЁХ

колдунья лгунья пей с ладони
налей мне сладкий свой елей
и ливней пусть шальные кони
по гиблым линиям аллей
тогда несут свои ненастья
страшит шелками зверь ветвей
пусть одиночество в запястья
вонзает тысячи гвоздей
пусть даже в зябкие объятья
за выю втянет бог теней -
в колоде не достанет масти
чтоб сделать мир ещё темней

---

Рукописи не возвращаются и не редактируются

-1-

мне вестимо полынное эхо что спрягают в предгорьях козлы
где вязал составные успеха виноградной лозою в узлы
ариман азраил аваддона и бросая пятак на весы
погибало былое на склонах разделительной полосы

мимо мимов вдоль мнимых подмостков горный кряж волокут к полюсам
рассыпая созвездья по блёсткам в позолоту степи голоса
здесь торгуют до сумерек луком там вином всякой снедью и страсть
подсознательно учится в муках у разлуки мгновения красть

зябнет сердце и кутаясь в тело ищет встречи с ушедшим теплом
но дорожных покрытий омела подключила иной метроном
марш славянки печаль босанова танго смерти шопен полумрак
где слова возвращаются в слово чтоб зажечь поутру кара-даг

-2-

в распадке сумрачных миров
где слух не ведает оваций
мне вырвал душу бог ветров
росой кровавой расписаться

вновь пережить любовь как страх
сознанье выстрадать как милость
чтоб время в новых рубежах
водой вчерашней повторилось

чтоб смерч разлук ворвался в сон
пытаясь даты переплавить
где на папирусах времён
под ногти ввинчивалась память

мы продолжались до утра
я обречённый на свободу
то затихал в его ветрах
то постигал свою природу…

в шестой палате голоса
сестричка скинула халатик
а на стекле горит роса
одной из взорванных галактик

-3-

лакуну заполнила лимфа
ни кровь ни любовь не юдоль
зачем златокудрая нимфа
тебе исполнять карамболь

здесь бархат зелёный да куцый
на вые ни в лузу лоза
шары костяные столкнутся
глаза переполнит гроза

не больно не грустно не нужно
быть нужным чтоб скрасить постой
и всё что кричало натужно
зовётся теперь пустотой

а дальше застиранный иней
ни мерки ему ни мирка
в следах на мгновенье застынет
как павшие в ночь облака

________________________________________________________
здесь можно послушать в авторском исполнении:
http://litsovet.ru/index.php/sounds.play?sounds_id=445

---

О старшей из сестёр

мыслится
буде немыслим.
присный и вечный
но есть.
старый поблекший и лысый
выбрал быть может он смерть?

соль отличить бы от пыли.
пыль отделить от земли.
будем ли
если мы были?
были мы
если ушли?
стоит ли жить и страшиться
в неповторимом «опять»?
если закрыты ресницы
где тебя боже искать?

где твоя девочка вера?
словно снегурка весной
тает и тает по мере
сути твоей внеземной.
вечность –
капкан или птичник?
время –
река или гать?
если вопросы трагичны
где тебя боже искать?

где твоя дурочка вера?
как саламандра в огне
только в неё не поверил
вспыхнула болью во сне.
сущее -
вспахано горем.
смерть -
обирает что тать.
я с тобой боже не спорю -
где тебя боже искать?

---

Рукописи не возвращаются

в распадке сумрачных миров
где слух не ведает оваций
мне вырвал душу бог ветров
росой кровавой расписаться

вновь пережить любовь как страх
сознанье выстрадать как милость
чтоб время в новых рубежах
водой вчерашней повторилось

чтоб смерч разлук ворвался в сон
пытаясь даты переплавить
где на папирусах времён
под ногти ввинчивалась память

звала увидеть песнь козлов
за древом жизни чащу леса
и посрамлён был средь рабов
понурый скептик из Эфеса

мы продолжались до утра
я обречённый на свободу
то затихал в его ветрах
то постигал свою природу…

в шестой палате голоса
сестричка скинула халатик
а на стекле горит роса
одной из взорванных галактик

---

ПОСЛЕДНЯЯ МЕТАФИЗИКА (фрагменты 3-4)

Фрагменты 1-2 см. здесь:
http://www.poezia.ru/article.php?sid=42993

ФРАГМЕНТ ТРЕТИЙ
ИСХОД

-1-

Сократ,
что есть мироорганизующий принцип?
всё

но тогда и я – он!
если хочешь

а если нет?
значит, не хочешь

но если я не хочу, значит - его нет?
или тебя

учитель, я правильно тебя понял…
если мы хотим – то только вместе?
или не хотите

но тогда что есть он, если я ничего не хочу?
ничто

-2-

разбилось зеркало на тысячи миров
на тысячи пространств и одиночеств
где в каждом
он
лишь слово среди слов
где в каждом
я
лишь отчество из отчеств

-3-

разве не слогом
стал звук
разве не словом
стал слог
разве закончился круг
там где в начале был бог

-4-

завязка драмы
плач в ночи
кричи
мой маленький
кричи
завязка драмы
юны лица
отца и мамы
чай
душица
чернила
черновик
черника
соученик
за ликом лики
в чередованиях созвучий
причины
следствия
и случай
непонимание
друг друга
непобедимое
как скука
то чёт
то нечет
блик
на миг
младенец
юноша
старик
стук чёток
чаще
реже
чаще
звук капель
в чашу
чаше
чаще
уют печи
тепло груди
кричи
мой маленький
кричи
крик
вездесущий первый слог
после которого
был бог

-5-

Сократ,
а разве может существовать
какая-нибудь вселенная без света?
уже может…

почему?!
потому что ты о ней помыслил…

значит, если я не думаю о чём-либо, его и нет?
или нет тебя…

хорошо!
но если я во тьме и сомневаюсь в том, например, что любовь существует?
возможно, любовь сомневается в том, что существуешь ты…

разве любовь может сомневаться?
а разве она не подобна тебе?

как же тогда стать счастливым?..
а ты уверен, что хочешь этого?

конечно, учитель!
тогда – никак…

-6-

и вЕтров последний конвой
смоля на ветвях оперенье
влечёт листопады сквозь строй
стволов и на вечный постой
архангелы в облачной пене
ведут перспективы на явь
под ритмы вороньего грая
и пробуют сердце уняв
глядеть в синеву не моргая
глаза и смеркается лес
и ждёт облетевшую стаю
бессменный куинджи небес
бессмертное море ваяя
и страх опадающих в прах
и прошлых ошибок осадок
и разум в привычных словах
слагается в миропорядок
семь дней или первострока
в века проросла из недели
подняв над собой сорока
и тьма не всесильна пока
цикады цветут в цитадели

-7-

и всякая вера вела к надежде
ибо не было без надежды
смысла в вере
а без веры смысла вечности

и всякая надежда вела к свету
ибо не было без света
самой надежды
а без надежды смысла времени

и всякий свет был любовью
ибо вне любви
тьмою оборачивался свет
а пространство небытием


и всякая любовь была стремленьем к счастью
ибо вне счастья
любовь оборачивалась ненавистью
а ненависть разрушала общее отнимая подобное

и всякое счастье вело ко лжи
ибо вне лжи не выживало там
где дух страшился страдания
а страдание становилось отчаяньем

и всякая ложь вела к свободе
ибо освобождала от того
что сама защищала
а на месте рождалась боль

и всякая свобода становилась одиночеством
ибо только через одиночество
часть не зависела от целого
а свет не зависел от тьмы

и всякое одиночество становилось выбором
ибо вне выбора
одиночество суть пустота
а природа вещей не терпит пустоты

и всякий выбор был трагедией
ибо вне трагедии
нет гармонии
а добро и зло в сущем есть одно

и всякая трагедия была словом
и слово проявлялось в языке
ибо вне языка трагедия не разрешима
а бытие лишено жизни

и разрешаясь
трагедия становилась актом творения
и творение было подобно творцу
и творец был подобен творению
ибо иначе как из себя
ничто сотворено быть не может

и подобна часть единому и единое части
ибо оно есть они а они есть оно
и всё есть во всём подобно матрёшке
и молекула во вселенной
и вселенная в молекуле
и образуют они музыку сфер
или иначе
храм мира

где всякая вера ведёт к надежде
где всякая надежда ведёт к свету
где всякий свет…
и несть числа кругам этим
ибо иначе – НИЧТО
и это хуже ада

-8-

перевод с божественного на земной
жизнь -
музыкально организованная речь.
на булыжной
стенами замкнутой мостовой
проставлена аппликатура встреч.

похожая так на горсть
падающих монет
тянется тема лет:

картечь
молниеносных событий
тамтамы воинов-городов
глаза незрячих предтеч
в муке наитий

и всё в надежде прочесть
однажды первоисточник
как будто ошибочно смерть
закралась в земной подстрочник.

-9-

Сократ,
вчера ты сказал, что счастье невозможно -
но почему?
мы лишены лишь того, чего желаем

но учитель… мы желаем жизни и имеем её!
это чувство

мы живём - лишь в силу того, что чувствуем жизнь?!
если то, что мы чувствуем, – жизнь

а, если нет, что же тогда жизнь?
и то, что мыслится

ты хочешь сказать, что чувство – мыслимо,
а мысль – чувственна?
если нет третьего

а если третьего нет?
уже - есть

-10-

Клубок луны в рождественский лубок,
как колобок, по антрациту выси
скатился, прилунился возле ног,
где снег ожил и заблистал по-лисьи.

Из перстня ночи вынесли агат
волхвы воды, бразды ослабил возчик
тоски и страхов кукольных, назад
подалось время, замерло, как росчерк.

А сказочные волны, что слоны,
толпились в ожидании на пирсе,
и звук был смыслом -
звук с той стороны,
где Сын и сын, чтоб умереть, родился.


ФРАГМЕНТ ЧЕТВЁРТЫЙ
ТЕОГОНИЯ

-1-

Дождь.
Умерла Галатея.
Не оставляют в покое
запах воска,
сырой земли,
хвои.
Водостоки воют
сорванными бельканто.
Не хватило таланта.
Не хватило таланта.
Остановка.
Зябко-презябко.
Дождь.
Дождь -
тембр шагов.
Дождь
в стансах часов.
В глазницах канализационных колодцев
дождь.
Дождь –
это место,
где однажды основа
обрела парадигму
и стала Словом,
где бедный Пигмалион
сумел с душою жизнь соединить,
да время не сумел остановить.
Дождь.

-2-

Куда я?
Сумрак капель.
Хаос.
Прости, что смертна,
девочка,
я каюсь.
Я создал мир –
с погибелью зари
в развязке дождь
шлифует пустыри
и постранично
ветры рвут псалтырь
листвы, где я
всем пустырям пустырь.
Свет не струится –
еле-еле брезжит.
Ночь впереди.
Над бабочками крыш,
где смерти ты,
не мне,
принадлежишь,
сочится кровь,
стекая к водостокам.
Невыносимо
быть богом!

-3-

Силки домов.
Дождь –
пойманная птица,
раскинув крылья,
бьётся на асфальте,
сбивает сердце с ритма,
на пути
пожизненное путая прости
с посмертным
однокорневым
прощайте.
Стучится дождь.
Стучится клювом в дверь.
Вчера не возвращается в теперь.
Уходят судьбы
(души?)
за подмостки.
Дождь.
Остаются
замыслы и сноски.

-4-

Умерла.
Умерла Галатея.
Возвращаю земле
земное.
Небожительница листопада,
как мне выжить теперь со мною!?
Тьма со светом – скрещенье сабель:
Галатея…
искра…
фрагмент…
Смерть во всех криптограммах капель:
звук металла…
искра…
и нет…
Звук металла –
в груди
дожди
сотен осеней на пути,
бьются насмерть
закат с восходом…
Невыносимо
быть!
Богом.

-5-

От остановки
до
остановки,
мимо переполненных урн,
мимо оцарапанных стен,
в заплесневелый подъезд
изо дня в день,
изо дня в день.
Его вселенная
божьей коровкой
лежит на ладони.
Бесприютно
на опустевшем перроне.
И цвет теряют в сумерках цветы,
поскольку тьма
сильнее красоты.

-6-

Сырость.
Надо выпить.
Тоска.

Галатея,
не умею жить без тебя…

Опять почтовый ящик сломали.
Поймаю –
ноги…
Впрочем,
кроме рекламы…
Тоска.

Милая,
всё равно,
пусть замкнулись уста,
земля –
тобой не пуста!

Сырость.
Лампочка перегорела.
В слякотном этом мире
если рукописи и не горят,
то лишь потому, что сгнивают.
Сухо –
разве в потире.
Тоска.

Скорее надраться.
До одури.
До святотатства!
Даже хрип застревает в горле…
Надраться!
И выплюнуть -
что там в горле -
истокам:
Создатель,
невыносимо!
Невыносимо
быть богом!

Быть богом…
_______________________________________________________________
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

---

ПОСЛЕДНЯЯ МЕТАФИЗИКА (фрагменты 1-2)

ФРАГМЕНТ ПЕРВЫЙ
КЛАУСТРОФОБИЯ

-1-

не лучше ли слепнуть от хаоса
нежели быть
одним из бесчисленных следствий
в бесконечной цепочке трагедий
переживаемых богом
имена которым
вера надежда и ложь

-2-

СЁСТРЫ

СТАРШАЯ

мыслится
буде немыслим.
присный и вечный
но есть.
старый поблекший и лысый
выбрал быть может он смерть?

соль отличить бы от пыли.
пыль отделить от земли.
будем ли
если мы были?
были мы
если ушли?
стоит ли жить и страшиться
в неповторимом «опять»?
если закрыты ресницы
где тебя боже искать?

где твоя девочка вера?
словно снегурка весной
тает и тает по мере
сути твоей внеземной.
вечность –
капкан или птичник?
время –
река или гать?
если вопросы трагичны
где тебя боже искать?

где твоя дурочка вера?
как саламандра в огне
только в неё не поверил
вспыхнула болью во сне.
сущее -
вспахано горем.
смерть -
обирает что тать.
я с тобой боже не спорю -
где тебя боже искать?

СРЕДНЯЯ

штиль в заливе.
желтеет олива на зеркальном подносе в буйках.
вдоль изгибов изломов извивов гаснут сполохи фар в мотыльках.
за горой где сознанье томится где хранится и тлеет зола
пан георгий воюет зарницей неустанно исчадие зла.

любопытно -
архангелы плачут носовые платки теребя?
ты приходишь и к ним наудачу или знаешь что примут тебя?
им известно что падают птицы? с каланчи не возникнет калач?
и в деснице сжимает денницу безвозвратности старый палач?

расшифруй этот бриз над криницей с суахили отлива толмач -
исцелить чтоб самой исцелиться или пасть меж чумными как врач?
ходят слухи ты меркнешь последней (то ли сам то ли сын говорил) -
кто же дух извлекает в передней из заношенных жизнью бахил?

МЛАДШАЯ

не привечай транзитных горемык
они слабы и просятся к теплу
а между тем твой гибельный язык
хвалу легко меняет на хулу
к бортам времён он вяжет словно линь
их суетные мысли и сердца
они всего-то выбрались на жизнь
а ты бежишь от них из-под венца

греховных муз обманчивый оплот
миф ни о чём желаний оберег
но кто ещё себя переживёт
в беспамятстве и выдолбит ковчег
про конфитюр забыв и конфетти
сложив под холм хоругви да копьё
дабы однажды в бездне обрести
надмирное безмолвие своё

ЛЮБОЙ ИЗ ТРЁХ

колдунья лгунья пей с ладони
налей мне сладкий свой елей
и ливней пусть шальные кони
по гиблым линиям аллей
тогда несут свои ненастья
страшит шелками зверь ветвей
пусть одиночество в запястья
вонзает тысячи гвоздей
пусть даже в зябкие объятья
за выю втянет бог теней -
в колоде не достанет масти
чтоб сделать мир ещё темней

-3-

в конечностях зажав по скалке добро и зло играют в салки.
на веко камень накатив вкруг вия вертится сизиф.
софиты мучают артиста. нет сменщика-семинариста.
в борьбе за счастье из-под палки
лицо краснеет на плацу. зачем спиноза молодцу
ведь нравственность не излечима в миру со слов иммануила?
считалка длится под скакалку.
трубит трубач и жжёт губу вгоняя лёгкие в трубу.

не пой красавица при мне про общий ренессанс во вне.
пока душа летит на стрежень для каждой «для» найдётся стержень.
потом однажды станет хуже - какое дерево из стружек?
я вижу лиц парад-алле.
тоскливый демон дух кошмаров парит под грешные фанфары
где ставят «нет» на месте «да» в дому из воска и стекла.
тюльпаны киснут на столе
во славу падшего артиста под сонный глас полифониста.

что там под ряской на обед? на всё пролив сермяжный свет
сидит рыбак на берегу неспешно судьбы гнёт в дугу
уды да в ус себе не дует - не поминайте лихо всуе
наиглавнейший есть завет -
беда всегда найдёт арену и гладиатору замену
и богу богово вестимо ну и налимово налиму.
каков рыбак таков макет
коврижки рукописи дома сознанья жизни водоёма.

-4-

и была тьма
и тьмою был свет
и было всё из ничего сотворенного
и было всё хаосом
и был хаос никогда и завтра и некогда
и был он нигде и здесь и негде
и всё чем он не был было тьмой
а всё чем он был было светом

и был свет
и свет был тьмой
и одиночество было абсолютным
и абсолютна была свобода
и свобода была выбором
и имя выбору была трагедия
и был он между смертью и вечностью
и пал он на смерть
и обрела жизнь форму вещей
и возымела всякая вещь пространство и порядок следования
и всякий порядок был временем
и всякое время приближало всякую вещь к вечности
ибо нечто становилось ничем
а ничто становилось всем

и была тьма
и тьмой был свет
и всё было всегда ибо не было времени
и всё было во всём ибо не было пространства
и не было ни всегда ни во всём
и всякая сила была альфой и омегой всякой силы
и всякая причина была следствием
и всякое следствие было причиной
и не было ни сил ни причин ни следствий
ибо всё было нулём
а нуль был всем

и был свет
и свет был тьмой
и многое становилось понятным
и что нет будущего есть только мечты о нём
и что нет настоящего есть только взгляд из прошлого
и что всё уже было до того как произошло
и нет следа на том что покрылось поверх иным следом
и не в состоянии быть одно и то же в одном и том же
и что путь в былое пожирает путь былого
и потому ничто не должно возвращаться
и всё возвращалось на круги своя
ибо время и память несовместны
а всё что произойдёт есть

-5-

бьётся сердце. аквариум. милые рыбки
акватория наша не больше пылинки.
всем имеющим жабры конечно известно
что под лампой всегда недостаточно места.

отпуская свой дух во всевышнее ухо
где бы плоть ни всплывала за плотью вверх брюхом
над бульоном бурлят злые мухи мочала
что на чалке начал чалят души к причалам

по волокнам судьбы из кулька да в рогожу
у единства в себе нет ни рожи ни кожи
оно сердце своё по частям собирает
за любовью любовь
лишь бы не было края

где впадая в безумье абстракций и планов
одиночество в море пустот и кошмаров
разбивает опять его сердце на части
это вы мои рыбки
заложницы счастья

умереть от удушья упившись ненастьем
как любовью навзрыд и вином для причастья
то ли он
то ли вы
то ли я –
у матрёшки
ни числа ни лица
лишь обложки
обложки

-6-

что бы там ни осталось
не люблю я долги
ведь недолго на старость
копим мы пятаки

а потом стань ты ветром
или мхами на пнях
или солнечным светом
отзвучавшим в корнях

будет память из сердца
невзирая на смерть
будто зуб у младенца
прорастая болеть

-7-

папа, а я - это кто?
некто…

папа, а что такое смерть?
путь некто во всё…

а если я не хочу?
тогда - в ничто…

а это долго? путь?
пока есть те,
кого ты помнишь…

а если их нет?
тогда те,
кто помнит тебя…

папа, а мы умрём?
посмотрим…

а потом будет сад?
возможно…

папа, а сад это жизнь?
это мы…

а почему я лежу не со всеми?
потому что ты отказалась…
ото всех…
там...
на земле...
тридцать первого августа...

ФРАГМЕНТ ВТОРОЙ
РЕНЕССАНС

-1-

Сталь клинка,
что бесстыдная девка,
ищет плоти.

На теннисном корте
мячик жизни ударился в сетку,
рикошетом пришёлся на ветку -
мельпомену, цыганку, кокетку.

Юный батюшка, силясь по мере,
укрепляется, видимо, в вере,
над промёрзшей могилою стоя.
Снег идёт бесконечно и нервно,
воздавая по вере, наверно,
а за снегом охотятся ветки,
распушив ненасытную хвою,
как нимфетки в походной расцветке.

Я убил тебя, Непенелопа!
Зацепились, запутались стропы -
мы любили, парили недолго -
на скале две тряпицы из шёлка,
на ветру, словно хлопья, холопьи
наши сущности нечеловечьи,
что иные пространства отверзут,
уносимые в млечную бездну,
точно искры летящей картечи,
наши души-не души – увечья.

Подожди! Над планетой зависни -
может, не было, милая, жизни?..

-2-

как хлыстом по холсту
наст хрустит за версту
пустырям
по кресту
а кустам
по костру

ни жнивья
ни жилья
даже нет воронья
никому и ничья
только эта земля

эй ударь
не жалей
бей в свой бубен борей
бей насквозь
до костей
до души
чтоб больней

чтобы чувствовать страсть
чтобы плоть
чтобы всласть
чтобы страх
словно плеть
чтоб почувствовать смерть...

-3-

был снег в начале
позже снег с дождём
потом ветра раскачивали тушу
вселенной и казалось окоём
перетекал в одну большую лужу

набравшись сил вода взломала лёд
рельеф меняя вырвалась наружу
где словно время двинулась вперёд
своим величьем сотрясая сушу

и плоть земли не помнящая бед
звезде навстречу распахнула душу
чтоб часом позже впитывая свет
забыть о тех с кем умирала в стужу

-4-

и решил он что жизнь это хорошо
и решил он что есть счастье в выборе
но вне времени ничто не живёт
а во времени всё умирает
и обманулся он сам
и обманул творение своё
ибо каждый раз умирал в сотворённом
а сотворённое каждый раз умирало в нём


....................................................

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

---

Десять лет спустя

Нарве
письмо града Ивана:
"Слышал, милая, не для птиц
две страны, две стены, бурьяна -
у пернатых, мол, нет границ.
Ложь!
Граничит с былым былое.
Бейся лбом или падай ниц,
как явление - время злое
и сильней неразумных птиц.
Это то,
что накрыла насыпь
по-над берегом подо мной,
а напротив иная насыпь
под твоей крепостной стеной.
И в одну
нашим душам воду
день за днём суждено входить,
чтоб, не зная друг к другу броду,
в отраженьях друг друга плыть.
Если б
вправду летали птицы
над границей наших имён,
я бы начал тебе молиться
меж времён, уже двух времён.
Я бы стал
на тебя молиться...
Только толку от той мольбы?!
Между нами лежит граница
и причуды одной судьбы".

---

Расставание

Я когда-то любил Ленинградский вокзал,
где порой голосил паровозный гобой;
шёл сигнал в подпространство тоскующих шпал,
где никто никому не обязан судьбой.

Я с составом своим покидал пьедестал;
по-кошачьи вослед целил мне светофор,
стикс дороги стальной мою душу встречал,
чтоб с начала начал начинал бутафор.

Словно в пульс, проникал монотонный вокал;
смертоносной удавкой мерцающих рельс
за запястья вагонов в себя вовлекал,
уводя от жилищ, набегающий лес.

Растекалась по полкам людская фасоль,
прорастая во тьму, непривычно нема;
и, казалось, псаломщик замаливал боль -
так о стёкла запальчиво билась зима...

---

На стыке времён

Клубок луны в рождественский лубок,
как колобок, по антрациту выси
скатился, прилунился возле ног,
где снег ожил и заблистал по-лисьи.

Из перстня ночи вынесли агат
волхвы воды, бразды ослабил возчик
тоски и страхов кукольных, назад
подалось время, замерло, как росчерк.

А сказочные волны, что слоны,
толпились в ожидании на пирсе,
и звук был смыслом -
звук с той стороны,
где Сын и сын, чтоб умереть, родился.

---

Солист

Заря раздует шёлк на шпилях кипарисов,
скрипач, скрипя душой, заигранных каприсов
откроет вентилёк,
чтоб хилый ручеёк
в затасканный футляр, позвякивая, тёк.

Послушать соловья, здесь музыка такая,
что хлопают бомжи, о язвах забывая.
А холодно? А зной?
Отнюдь не в этом соль -
не лопнула б струна, не ссохлась канифоль.

Зализывать в мечтах мотивы ли, нарывы -
достало б ручейка на сливы да на пиво,
да оплатить домен
какой-нибудь кармен;
не обсчитал бы вновь расчётливый бармен.

Потом стонать во сне - так не по-человечьи,
до судорог болят предательские плечи,
и не найти меж век
обратный путь в тот век,
где дышится душой, бесформенной как снег.

---

Адам

Спрятал страус заката свою голову-солнце,
соловьи соловеют, на душе венценосно,
в пластилиновой лодке лепо следовать слепо
за ванильные травы под вишнёвое небо.

Между летом и Летой, где нага, как античность,
осень хлынет однажды за печалью привычной,
пишет вальс васильковый на лугу к оперетте
легкомысленный эльф в лепестковом берете.

Во хмелю ли, во сне ли, словно шмель над аллеей,
я лечу в облаках и ничуть не старею.
Ни нужды, ни надежды, ни людской круговерти.
Я не изгнан ещё. Мне ещё не до смерти.

---

Стансы по погоде

…………………………….Бог есть Любовь -
…………………………….когда любовь распята?..

Штрихует опиум тумана с налётом хвойного дурмана
маяк далёкий на молу, спинной хребет катамарана,
созвездий меркнущих золу, распятья сосен на холме…
Пишу «люблю», «умру» - в уме, и всё иное в этом роде –
голгофы смысл по погоде.

Взбивает бриз морскую пену,
сирены тянут кантилену, преобразуя звукоряд.
Яд грусти льётся от наяд,
настоянный на лунной яшме с листвой в воде из млечной башни.
Она горчит. Горчит листва. И, падчерица тьмы, сова
глотает души, что слова: «иных любить…»

Чтоб деревянная отмычка, реки обугленной верста,
открыла скейские уста героям звёздного холста
и Трое погубили Трою, судьба смыкается с судьбою,
где Бог с тобой есть смерть с тобою.
К чему им падшая Елена?
Казнить неверную, наверно…

Чего же стоила лЛюбовь?

---

Оптимизм

«Оптимизм я считаю самой большой насмешкой
над несказанными страданиями человечества»
...............................А.Шопенгауэр

- 1-

Писать рифмуя - проще и страшней,
когда ты умираешь в каждой строчке,
как задыхаясь в собственном кашне,
всё остальное - так себе, листочки.

Любимая, ушла-прошла весна,
в поход чужие люди снарядили,
а жизнь вкусна, по-прежнему, вкусна,
хоть состоит из времени и пыли.

Не продохнуть. Ты помнишь, я люблю
по-книжному распахнутые окна?
От мыслей по тебе почти не сплю,
ращу цветы, они цветут и сохнут.

Не холодно? Ты любишь поболеть.
А до врача, конечно, не добраться.
Побереги себя, поскольку смерть,
увы, не греет ни души, ни пальцев.

Мой холмик цвета мёртвых соболей
пленэр с зимой под водочку накрыли.
Любимая, ты рюмочку налей
и мне поставь, вот здесь,
вблизи могилы...

-2-

Ты знаешь, здесь у каждого свой бог,
а сад – кибуц, но в мой - закрыты двери.
В нём ад теперь, ведь бог мне не помог,
и я один, и я в него не верю.

В аду, ты не поверишь, холода,
нет ни чертей, ни прочих развлечений,
на сердце камень легче, чем вода,
а тяжелей - преодолеть теченье.

Наперекор теченью жду тебя.
Я не хочу в Единое! Не таять!
Пусть ангелы небесные грубят,
держусь за жизнь,
за смерть,
за ад,
за память…

---

Коктебельские сны

-1-

"Не важно, кто платит, важнее, чьи глотки,
ведь ты не один, если нас уже двое", -
попутный обмылок спрягает земное,
за водкой ступая нетрезвой походкой.
Хоть тело душе - лишь обноски, обмотки,
однако живому радеет живое,
и нет в этой скуке
покоя.

По глянцу на гальке волна за волною
впадает на пляже в фонарные лужи.
Меж сердцем внутри и душою снаружи
должно же помимо ладьи быть иное,
как жизнь и любовь за страницей седьмою(?),
хоть голос надмирный всё суше и суше,
мол, рыба на суше -
лишь суши.

Горит горизонт на окраине моря,
где падший с пропащими звёздами пляшет,
где делится время на "наше", "не наше",
в ладонях моллюсков погасшие зори
хранят отголоски прошедших историй
да дивы на диво всё те же, не старше -
лишь дальше от сердца,
лишь дальше.

-2-

Пил перезрелый виноградный мрак
потомок эльфов гоблин Кара-Даг.
Растительность змеилась не спеша.
На гальке одеяньями шурша,
плыла луна, пылая в пол-лица,
да в полнакала мучились сердца.
И всё слегка, и всё возможно спеть:
любовь на сутки,
жизнь - длиною в смерть.

Щенок богемный, слушая пиита,
страдал от осознанья и рахита.
Ларьки маскировались под овины,
меняя голос veritas на vino.
Собратья по... провялены, испиты,
томились в ожидании finito,
чтоб восплясать в поэзах Коктебель.
И всё умрёт,
хотя не в этом цель.

-3-

Опаловая ночь под Пино-Гри.
Босые волны шлёпают на пляже.
Не сотвори её. Перетерпи -
совсем недолго до четвёртой стражи.

Дань политесу - в пришлых поэтесс
вливают вина пьяные поэты,
и до самосожжения небес
горит душа, нагая, как комета.

Разбив луну о мраморный прилив,
об акварель волошинских восходов,
уж новый свет, о старом позабыв,
всплывает сквозь степные дымоходы.

Не уязвимы ангелы во сне,
но стоит только вынырнуть наружу -
нет ничего, что было бы честней
твоей хандры, докучливой, досужей.

Ах, друже-друже! Свежий антураж -
стучится осень в пасмурные лужи,
работа, дом, бессонница, гараж,
и ты один, и сам себе не нужен.

---

Cimitero*

В твердыне между той и предыдущей твердью
спать в переплёте дат под листопадом слов.
В твердыне между той и предыдущей смертью
среди венецианских островов
не так уж зелен лавр,
не так сильны объятья
потомков и уже чужого языка,
чтобы не дать понять, как сущее некстати
близ светляков сего материка.

Летит Голландец. Дождь.
Не быть. Не слыть. Не слышать…
Откуда, кто, куда - без всякого вреда
для местной тишины всё выяснится выше,
в местах, где отражается вода,
в безмолвье до костей, где аутизм бессмертья,
в котором ты обжил свой сгусток пустоты,
как обживала смерть твоё тысячелетье,
и новый Дант носил на кладбище цветы.
____________________________________________
*Остров Мёртвых (Венеция)

---

Надежда

В закромах - никаких заготовок.
Пустота –
знать, пора умирать.
Зимний лёд в этой местности тонок
и похож на подгнившую гать.

В этой местности каждый пришелец
об эдемских мечтает краях.
Серп небесный,
известный как месяц,
одиночество жнёт на паях.

На паях с голодающим сердцем –
ни пути, ни любви…
Холода.
Не укажет дорогу к младенцу
в этой местности злая звезда.

Не укажет...
Какое спасенье,
когда нечего больше спасать?!
Но стоит на разбитых коленях
глупый ангел с мольбою опять.

- Чей ты, глупый? Какою судьбой…
- Чей я ангел? Естественно,
……………твой……………

---

Стансы северной столицы

Сжимают горло междометья - ни выкрикнуть, ни продохнуть.
Когда любовь сильнее смерти, то жизнь утрачивает суть.
Не продохнуть! Семипудовый стучится пульсу в унисон
надрывный Хронос в кокон Слова,
дробя на ямбы свой пеон.

Препон не знавшая ярится и мрачный требник теребит
пурга станичная в столице, Невой зажатая в гранит.
Пиит, отсель грозивший шведу, почил. Печаль его мертва.
Так наши жертвы и победы – увы,
лишь вешние ветра.

Прошла пора. Печать былого мы в мыслях с мыслями храним,
где вечно память наша вдова и вероломна, словно дым.
От зим не вырваться. Засовы. Да жмутся к окнам сизари…
А ты вернись на миг и снова
всю жизнь за миг проговори!

Приговори судьбу к потерям и обреки на ту же явь -
вне мира нет другого мира, какого бога ни восславь.
И правь – не правь, что есть, то будет:
любовь, разлука и пурга… А нет –
бредут сквозь Питер будни,
почище всякого врага.

---

Зимние ноктюрны

-1-

Дымком потянуло с вокзала,
на снежное олово медь
небесная словно стекала,
и таяла, и умирала
не в силах никак умереть.

А, может быть, просто меняли
свой полюс магнитный на два
два ангела медной печали,
на две одинокие дали,
на некогда и никогда.

А, может быть, души-сиамцы
на мокром распались снегу,
змеились в полуночном танце
на чёрно-виниловом глянце,
шепча в никуда «не могу»…

Маэстро Леонкавалло…
Нелепая грустная твердь
в ту пору «Паяцев» давала,
и словно любовь умирала,
не в силах никак умереть.

-2-

Февраль.
Как холодно, как грустно
позёмка нежит тротуар!
Всё обретённое по Прусту –
войдёт в прокрустов будуар.

А там коса, резец былого,
событий косы отсечёт.
«Уйду, любимая!» – два слова,
да на двоих отдельный счёт.

Но смерти нет, как нет забвенья.
Есть одиночество и Бог,
и сфер неангельское пенье,
и звёзд ночной чертополох.

«Прости, любимая!» – два слова.
Линейка кончилась. Поля,
где всяких слов – первооснова,
да горше прежнего земля.

-3-

Покрылась Лавра снежною золою.
Ещё дышу. Зачем?
Пытаюсь вспомнить.
Души котёнок просится на волю,
как плод, толкаясь, в материнском лоне.

И, изучив природу вероломства,
мне изменяет ангел мой, хранитель.
А всё, чем жил я
(Господи, как просто!),
голодной губкой впитывает Питер.

Ноктюрн Шопена. До-диез-минорный.
Дополз до дома.
Вспомнилось о лете.
Растёт стишок, воистину, из сора...
И кровью рвёт на кафель, в туалете.

-4-

На трассе минус десять да метель.
Боюсь, беду уже не обойти.
Вливает в уши белая свирель
расплавленное олово пути.

Спешу подставить левую щеку:
«Давай, метель!
Волчонок!
Травести!
Завьюжь мой храм, отдай зеленщику,
коль скоро здесь поэты не в чести.

Отдай любовь, отдай ему потир –
пусть пьёт твоё полынное «прости»,
пусть разорённый, выстуженный мир,
дотла сгорит в заснеженной горсти.

Души, метель!
Душа – Лаокоон.
Мои - сметай, свои мосты – мости.
Играй свирель для всех, кто обречён
лечь под колёса времени костьми.

-5-

Не дозовусь - договорюсь с рассудком.
Опять предаст, опять отбросит вспять.
Не дозовусь, не дозвонюсь опять.
Зима до слёз. И память-незабудка.
Не докричусь. И сердце не унять.

Лишь снегу сыть, скриплю - листок капустный.
Жить тяжелее, нежели не жить.
Ни небесам свеча, ни чёрту сныть*,
пока живу (хотя смертельно пусто!),
чтоб смертью никого не обвинить.

Тьму напролёт среди фонарных пятен,
ревнуя словно к каждому столбу,
мелок февральский, скуп и безвозвратен,
по граффити морщин течёт на лбу.

Душой навзрыд отмыл любовь от сажи,
кормил, поил и грел, что было сил.
Потом волчонок вырос мой однажды
и вместе с пищей руку откусил.

Прости меня…что я не докричался.
Нет никого.
Нигде.
Лишь снег остался...
____________________________

*Сныть – здесь в значении «сорняк»

-6-

А душе не вернуться из странствий.
Что за дятел ей выдолбил струг?!
Суесловят в астральных пространствах
подневольные птицы разлук.

Мол, из сущей своей колыбели
не заняться рассвету пока
от любви у его Амалфеи
не достанет в сосцах молока.

Ах, вы, птички смешные! Хворобы!
Всё мечтаете выправить путь,
поражённые яблоком в нёбо
и дамасским отчаяньем в грудь.

Видно, мало вам было обузы.
Что по мне – лучше чтиво в кровать
да на случай винишка для музы,
ведь не хлебом единым встречать...

---

Время простоты

"Время рождаться, и время умирать"
.........................Екк. 3:1

-1-

как печально одиночество -
вкладывать в очередной конверт
очередное письмо
отсылать
отсылать
отсылать…
через семь бесконечных дней
по субботам (по воскресеньям?)
письма находят свой адресат

вскрыв и оставив очередной конверт
читать
читать
впитывая души…
а потом жечь письма
со строками выходящими за поля
жечь
пока те не сгорят вовсе
напрочь позабыв
что писал их
Он Себе Сам -
как печально одиночество

-2-

Один подъезд, один портвейн на трёх богатырей.
Под «Пробуждение» Форе по чёткам фонарей
полз альбинос-рассвет на свет в прокуренный альков.
Луну чеканили часы из вещих сквозняков.

Есть время жить, и время пить, есть время простоты.
Чтоб стать счастливыми пришли из вечной мерзлоты
слепые – в поисках очков, бездомные – ключа.
Остался шорох бересты да запах сургуча.

Иных уж нет богатырей. И не допил коньяк
не переживший Сирано гвардеец Бержерак.
И эту каверзу судьбы умом не превозмочь -
достойно душу бы свою до Печки доволочь.

Берилл ещё не изумруд, но всё-таки берилл.
Маляр небесный в небесах забор не добелил.
Знакомый звук. Сквозняк. Заря.
Луна из-за плеча.
Приходит время простоты на запах сургуча…

---

Из зимних ноктюрнов

Февраль.
Как холодно, как грустно
позёмка нежит тротуар!
Всё, обретённое по Прусту,
войдёт в прокрустов будуар.

А там коса, резец былого,
событий косы отсечёт.
«Уйду, любимая!» – два слова,
да на двоих отдельный счёт.

Но смерти нет, как нет забвенья.
Есть одиночество и Бог,
и сфер неангельское пенье,
и звёзд ночной чертополох.

«Прости, любимая!» – два слова.
Линейка кончилась. Поля,
где всяких слов – первооснова,
да горше прежнего земля.

---

А. Кабанову

Строка-река стрекочет, что цикада,
на парашютных стропах шелестит,
потом почти с босяцкою бравадой
волной строфы ударится в гранит,

рассыплется на множество жемчужин,
спадёт жарой в крыжовенный закат,
печалью виноградной занедужит,
застынет, словно в золоте агат,

потом стиха ордынская стихия,
что стихла было, сполохом во сне
напомнит отщепенцам о России,
как птицам перелётным о весне,

напомнит, что пиит не выбирает:
отечество и отчество - одно,
что пишет сердцем прямо на скрижалях,
оберегая вечность под сукном…

---

Память

Раздвинешь шторы, выкушаешь водки,
раскуришь трубку, чтоб вишнёвый звон
кадил на все земные околотки
и в душу лез под плотный капюшон,
добавишь в чай душицу, бергамот ли –
неважно что, чтоб выйти в снегопад
на тракт любви, где вестовые вётлы
владимирскими вёрстами горят.

Гори-гори, звезда моих идиллий!..
Потом –
на круги, то есть на круги,
где, сам себе и странник, и Вергилий,
ты в бесприютном крошеве пурги,
где, помнится, метёт во все пределы,
и не хранимый родиной пиит
словесный скарб растратил, дабы тело
одеть однажды в дантовский гранит.

У Млечных врат (лет через икс) на марше,
поняв, быть может, «быть или не быть»,
ты ангелов, что падших, что не падших,
от душ людских не сможешь отличить,
чтоб вечно ждать средь «наших» и «ненаших» -
там вечно всё:
земная бирюза,
душа…
душица…
дальше…
дольше…
дальше…
не смог забыть…
забыть…
забыть бы…
за…

---

Итальянское путешествие

ВЕРОНА

Не наша эра,
вынырнув из праха,
настигла нашу в зной на перегонах,
как Ахиллес, догнавший черепаху,
чтоб потеснить апорию Зенона.

На город солнце навели сквозь лупу.
Ползёт турист, поругивая лето,
на улицу Каппелло, чтоб пощупать
отполированную
грудь Джульетты.

Теченье жизни и вино волшебно,
но где укрыться старому сатиру,
когда жара вот-вот расплавит небо,
когда нет тени,
разве - тень Шекспира?!

Проспал смотритель вещного из Башни -
и вот сошлись на местных полигонах
в предгорьях Альп,
что в схватке рукопашной,
базилики с Ареной ди Верона,

с остготами, с мостом через Адидже –
тысячелетья верен он карьере.
И даже дата делается ближе,
когда Катулл родился,
Гай Валерий.


ВЕНЕЦИЯ

Душа-балерина
скользит на пуантах
в лагуне луны
и мерцающей смальты.
Палаццо,
палаццо…
Пиацца Сан-Марко.
Гондолу, сеньоры?
Ах, грациа!
Граци…
До виа-дель-Вечность
от понто-дель-в Прошлом
едва ли ты встретишь
тоску скоморошью -
на счётах считай
или просто на пальцах -
масштабы не те
у бессмертья без глянца.
На треть - итальянцем,
на треть - иностранцем,
на треть –
не сумеешь и сам разобраться,
нужды тебе нет
за мгновеньем гоняться.
Оно повсеместно -
лови, папарацци!
Никчемны для глаза,
нелепы для слуха
страдания плоти,
терзания духа.
Мгновение вечно –
белиссимо! браво!
Вы слышите, Фауст,
не гравий,
а мрамор.
Каналы,
каналы…
Мир масок-гримасок.
Здесь родина формы,
отечество красок,
где вместе с зарёй
архитектора Росси
на Острове мёртвых
спит Бродский,
Иосиф.


ГОРОД МЁРТВЫХ

Я иду –
поменял Спаситель
времена мне, еду и море -
по урочищу небожителей
мимо Санта Мари дель Фьоре.

Над Уффици
трубит архангел,
прикандаленный к карусели:
в одиночестве – Микеланджело,
он в язычестве - Боттичелли.

Жизнь за жизнью
по ливням линий
я на голос иду к Воротам:
он маэстро в миру - Россини, и
он в монашестве - мастер Джотто.

Словно в лавре.
могильной медью
гонит между олив да лавра
итальянскую кровь к предсердию
на этрусском наречье Арно.

Словно плиты Всевышний лично
своим крапом всевышним метя,
дал понять –
ничего трагичнее
красоты нет на этом свете.

Понто Веккио. Гвалт туземцев
в золотой раздаётся пыли,
и сквозь бронзовый зной Флоренции
Бенвенуто глядит,
Челлини.

ВЕНОК ИЗ ЛАВРА

Он выслан был в Равенну – городок,
не столь велик, как думалось вначале, –
в провинцию, на северо-восток,
где море византийские причалы
покачивало мерно и осанну
не пели по канонам Ватикана,
чему свидетель лик Юстиниана
с мозаики бессмертной.
Там, где сосны,
спасая плоть с сознанием от пыли,
с прохладой смысл сущего делили,
он иногда слагал свои терцины,
не ведая, что рок многоколёсный
на счёт него уже готовил планы:
всё по законам жанра, пусть и рано -
«Комедия» приблизилась к концу -
дань уваженья жизни и Отцу.

Здесь Сад нашёл он, пережив геенну.
Правитель с горожанами Равенны
к нему благоволили, как ни странно.
Тень Беатриче следовала рядом
за солнцем по вспотевшим балюстрадам
и там, меж сосен Лидо Адриано.
Он пил покой с вином из винограда
и вспоминал Флоренцию,
хоть тёк
песок часов на северо-восток.
Когда-то здесь, давно, была столица -
власть изменяет города и лица,
но оставляет плиты и святыни,
чтобы воспеть пиит далёкий мог
по партитуре меркнущей латыни
их медь и следом три звезды коньячных
в кругу друзей на подмосковной даче.

Не часто море здесь бывает нервно.
А дело в соли. Или, может, в пене.
Что голоса минувшего в Равенне?
Хотя следы везде находит взгляд,
борьба идей на вече поколений
закончилась столетия назад.
Шуршит песок в часах Экклезиаста.
Всё вовремя – специфика пространства.
Однако же с креста встречая Сына,
поди пойми, как мучилась Мария!
Судьба-судьба - суть столбик пластилина -
Флоренция, Верона, малярия…
Что голоса минувшего в Равенне?
Пылинки света падают сквозь двери,
да к мостовой склоняются колени -
здесь похоронен
ДАНТЕ,
Алигьери.

---

Вопрос

В уезде стрекоз на пруду лебедей,
где будит луну по весне соловей,
где спит среди звёзд над планетой дождей
чепрачный мой друг на подстилке своей,
достанет ли счастья-несчастья душе,
отбросив «пока» или, позже, «уже»,
остаться с другою душой в неглиже,
обняться, прижаться, и слушать закат,
а может быть ветер, а может быть сад,
потом, вне премудрых понятий и слов,
однажды себя обнажив до основ,
забыв о «сейчас» и забыв о «потом»,
опасть за земной-неземной окоём,
за тридевя-сятые там небеса,
где вечность надует её паруса
над царственным мраком созвездия Пса,
чтоб помнить и помнить планету людей
с уездом стрекоз на пруду лебедей,
где умер мой пёс
средь кустов и грачей?..

---

Осенние серии игр

-1-

Зондейков стропы. Атмосфера
морщинит мрачно интерьеры.
То снег, то дождь, то солнце в сите.
Скворча, что шкварки от гуся,
висит свинцовый смог событий.
О, сколько он чуднЫх открытий
уже готовит
всем и вся!

Стирая прежние резоны
суровым ластиком с листа,
говеть святая простота
за счёт привычного планктона
во чрево старого кита
посадит нового Иону…
«Я – пас!» «А я –
за полвиста!»

Ветшает простыня покрова.
Омыты скулы монументов,
проспектов траурные ленты.
Портрет вождя угрюм –
вне крова трясёт священную корову.
Ликует люд. А для ума:
что свет - слепым,
то зрячим - тьма.

-2-

С усами сами мы, не сами – днесь прирастаем голосами.
Ревёт асфальтовый редут.
И скифов бьют.
И скифы бьют.
Как флюс,
фигура фараона, что пользы для…блюдёт законы,
с мечом на фоне фар средь хрипов натёртых до мозолей шин.
Неугомонные сизифы влекут булыжники машин.
Иным сума.
Отдельным - суммы.
Грядут в некрополь толстосумы,
Важнее цены на бензин, чем кровь, любовь, былое, думы.
В коммуне гуннов полнолунье.
Съедобны многие… но втуне.
Играет пасть - молчат уста.
«Поел бы - тощий, что глиста!»
«Я – пас!» «А я –
за полвиста!»

Хлопочет кесарь.
В люльке – Брут.
Но бруты быстро так растут…
Накатит там, накатит тут первопрестольный контрапункт.
Те живы лишь, что смерти ждут.

–3-

Опала осень,
как отчизна на атлас множеством отчизн.
Какой из них скорее жизнь
уступит цацки, и сомненья, и смерть былого поколенья?
По мёрзлым лужам разошлись, рассыпались, разъединились
перроны прошлого и мили совместно прожитых ветров,
шум голосов, и шум шагов,
и звон, и звон колоколов –
всё-всё,
да только вот никак,
чтоб не кричало время в уши,
не разрывается никак
и ни за что
душа на души.

Идёт бычок.
Узка доска.
Моё отечество – тоска.
Начать бы с чистого листа…
«Я – пас!» «А я –
за полвиста!»

---

Два времени года

Постой немного!
Подожди…
Прислушайся, малыш.
Ты слышишь?
Крадётся снег шелками крыши.
Вот ближе,
дальше,
тише,
тише…
Как много снега позади…
Вот стайкой белых голубят
к ушедшим от самих себя
летят, как эхо, похоронки.
Рассвет.
Архангелы несут
по этажам небес осколки
судеб развенчанных на Суд.
В архивах пыльных
полки,
полки…
Вот тихий шёпот богомолки –
зимы,
что льнёт и льнёт к стеклу.
Вот вечность стынет на полу.
И только.

Постой немного!
Погоди…
Вот тает снег.
Вот ветер мощи
дерев сгибает до земли
да о земле же небу ропщет.
Как много снега позади…
Вот тел небесных корабли
по млечной полынье плывут -
ещё не Там, уже не Тут.
Зима заснула, богомолка.
Сосульки словно слёзы льют
туда, где полки,
полки,
полки…
где опрокинута восьмёрка.
И только.

Не уходи…

---

Болевой синдром

Любовь – изменница души,
легка, как Моцарт, на подъёме,
способна выжить на гроши
и отоспаться на соломе,
потом всё вдруг перевернуть,
запрыгнуть, радуясь увечьям,
голодной жабою под грудь,
всё вытоптать,
всё искалечить.

Где брат твой, Каин?!
Спит корысть
на дне любого из колодцев.
Не лечит время – открестись,
зачем ловить чужое солнце?
Реальность – только миражи
да смерти шёлковая лента.
Любовь - обманщица души,
поскольку в ней, в душе,
бессмертна.

---

Прощай

Прощай, столица!
Вечный холод
искрит трамвайною лыжнёй
и перехватывает горло
обледеневшей пятернёй.

На размагниченной пластинке
листает время снегочей,
закрыты окна, стёрты линки,
в затылок – выстрелы дверей.

Что мне до облака абстракций
во тьме колодезя причин?
Танцует мишка с куклой танцы
звезды по правилам У-Син*.

Сбоит размер от той мороки,
а следом щёлкает реле
сознанья в помыслах о Боге,
и плоти в мыслях о земле.

__________________________________________
*Теория У-Син - древнекитайский вариант закона
причинности. Традиционно в графическом
изображении представляется как пятиконечная
звезда, где каждая из вершин является одним
из пяти первоэлементов (земля, огонь и т.д.),
а отрезки, их соединяющие, - направления в цепи
причин и следствий.

---

Венеция

Душа-балерина
скользит на пуантах
в лагуне луны
и мерцающей смальты.
Палаццо,
палаццо…
Пиацца Сан-Марко.
Гондолу, сеньоры?
Ах, грациа!
Граци…
До виа-дель-Вечность
от понто-дель-в Прошлом
едва ли ты встретишь
тоску скоморошью -
на счётах считай
или просто на пальцах -
масштабы не те
у бессмертья без глянца.
На треть - итальянцем,
на треть - иностранцем,
на треть –
не сумеешь и сам разобраться,
нужды тебе нет
за мгновеньем гоняться.
Оно повсеместно -
лови, папарацци!
Никчемны для глаза,
нелепы для слуха
страдания плоти,
терзания духа.
Мгновение вечно –
белиссимо! браво!
Вы слышите, Фауст,
не гравий,
а мрамор.
Каналы,
каналы…
Мир масок-гримасок.
Здесь родина формы,
отечество красок,
где вместе с зарёй
архитектора Росси
на Острове мёртвых
спит Бродский,
Иосиф.

---

Венок из лавра

Он выслан был в Равенну – городок,
не столь велик, как думалось вначале, –
в провинцию, на северо-восток,
где море византийские причалы
покачивало мерно и осанну
не пели по канонам Ватикана,
чему свидетель лик Юстиниана
с мозаики бессмертной.
Там, где сосны,
спасая плоть с сознанием от пыли,
с прохладой смысл сущего делили,
он иногда слагал свои терцины,
не ведая, что рок многоколёсный
на счёт него уже готовил планы:
всё по законам жанра, пусть и рано -
«Комедия» приблизилась к концу -
дань уваженья жизни и Отцу.

Здесь Сад нашёл он, пережив геену.
Правитель с горожанами Равенны
к нему благоволили, как ни странно.
Тень Беатриче следовала рядом
за солнцем по вспотевшим балюстрадам
и там, меж сосен Лидо Адриано.
Он пил покой с вином из винограда
и вспоминал Флоренцию,
хоть тёк
песок часов на северо-восток.
Когда-то здесь, давно, была столица -
власть изменяет города и лица,
но оставляет плиты и святыни,
чтобы воспеть пиит далёкий мог
по партитуре меркнущей латыни
их медь и следом три звезды коньячных
в кругу друзей на подмосковной даче.

Не часто море здесь бывает нервно.
А дело в соли. Или, может, в пене.
Что голоса минувшего в Равенне?
Хотя следы везде находит взгляд,
борьба идей на вече поколений
закончилась столетия назад.
Шуршит песок в часах Экклезиаста.
Всё вовремя – специфика пространства.
Однако же с креста встречая Сына,
поди пойми, как мучилась Мария!
Судьба-судьба - суть столбик пластилина -
Флоренция, Верона, малярия…
Что голоса минувшего в Равенне?
Пылинки света падают сквозь двери,
да к мостовой склоняются колени -
здесь похоронен
ДАНТЕ,
Алигьери.

---

До рассвета

Не хочется двигаться.
Ветер восточный.
Кровоподтёки просочившегося дождя
на потолке.
Стёкла.
За стёклами
без малейших признаков солнца
лиц опущенные забрала
Жизненные показатели,
как температура на улице,
близки к нулю.
Если б не ныла спина
повыше крестца
и не боль,
закостеневшая в подреберье
(область души?),
был бы уверен,
что я,
мы -
запись на чьей-то кассете,
помимо которой
нет ничего на свете
ни вне,
ни на этой планете.
Что изменится в мире,
если к местоимению
добавится слово «нет»?..
Быть может,
именно этот вопрос
заставляет беспокоить рассвет –
невозможность исчезнуть бесследно
из утреннего троллейбуса,
из кухонных склок,
из казённых бумаг,
как дождь на карнизе -
из жизни.

Где ты?
Я стал забывать лицо –
гримасы психеи.
Где ты?
На востоке?
На западе?
В Иудее?
Странное свойство пространства –
когда я думаю о тебе,
ты кажешься мне везде.
Говорят,
что, мол, время лечит.
Со временем руки,
сердца
уже не так обжигает
огонь,
да беда ведь в том,
что выжженное –
чернеет,
и потом,
что не горит –
не греет.

Грусти несметной время -
грустно
в Первопрестольной.
Грели мы
безыскусно.
Гасли мы
подневольно.
Время,
пространство,
память
съёжились,
сбились в точку.
Горько,
как горько,
кануть,
выплатив жизнь в рассрочку!

Светает,
но не светлеет.
Что заставляет биться
сердце?
Надежда?
Вера
в то, что всё повторится?
Есть у природы свойство
всё повторять однажды.
Может быть, наше сходство
не ошибётся дважды?

Чужая страна здесь.
Чужие лица.
До чёртиков тянет напиться.
Не хочется растворяться,
но всем суждено раствориться.
Где ты?
В Америке?
В Иудее?
На что заменила меня?
Кем заменил тебя?
Незаменимых,
если не врут,
не бывает.

Светлеет?
Куда там!
Всего лишь –
светает.

---

Проигранное сражение

...............Небытие – наш единственный недруг.
...............Что до остальных?! Остальные –
...............лишь затянувшееся недоразумение.

Мы умеем
друг друга греть,
поминая друзей
не всуе
в дни, когда верховодит смерть,
жизни их, как вино,
смакуя,
и, слагая венки баллад
вдохновительницам застолий,
мы тоскуем
под звездопад
бесконечного послесловья.

То ли вечности
беглецы,
что вот-вот будут вновь в остроге,
то ли равные Богу
творцы,
не сумевшие выбиться в боги,
мы не знаем
иных тенет,
по следам, исчезающим в море,
в окантовке из траурных лент
вынося на плечах героев.

Лишь один у нас –
общий –
враг
да длиною в судьбу сраженье.

Боже мой!
Как трепещет стяг
исчезающего поколенья!

Наши дети
ушли стареть,
нас всё меньше в вестях столичных,
а сквозь время земная твердь
вслед за нами плывёт привычно…

---

День России

На запахи, приметами, из «грек»
назад, на кухни юности, погреться
вот-вот вернусь. Моё там - имярек.
Доносится латынь минувших рек
сквозь накипь лет, что остановят сердце.

Не сладок был отечества бисквит,
но слов и снов коньячная пропитка
мне въелась в кровь, и весь мой реквизит
саркомой одиночества грозит,
язык чужбины превращая в пытку.

Три моря или что там за спиной(?),
три шага или сколько там до места(?),
но высветится купол расписной,
спадёт пустыни азиатский зной
с его гортанным пеньем из Авесты.

Заря слепящий свой бахчисарай
по дворикам купеческим разбрызнет,
пробудится замоскворецкий край…
Я спас тебя, мой обезьяний рай,
храня любовь, как смерть хранит,
от жизни.

---

Разум

Мы эмигранты из Эдема.
В нас похоронены сердца.
Наш вид – исчадие голема -
здесь чужеродней пришлеца
любых иных миров, материй.
Нам беркут выклевал глаза
в пылу строительных мистерий,
и слепы наши образа.

Мы память чьих-то озарений.
С обрыдшей рифмою на «кровь»
в яичной скорлупе мгновений
расквартирована любовь.
Мы, лилипуты подпространства,
везём куда-то чей-то свет,
чтобы понять в итоге странствий,
что нас и не было, и нет.

---

Ревель

..........«Как хороши, как свежи будут розы
..........Моей страной мне брошенные в гроб.»
...............................(И. Северянин)

Витражи, миражи…
Чем ни потчевал
зодчий зодчего испокон,
по закону подобия Зодчего,
раз рождён, то уже обречён.

Из подобия творчества
Творчеству,
как промокшей сиренью – погост,
дышит время цветком одиночества
и печальным бессмертием звёзд.

К пустоте
липнет бинт кинохроники.
Умереть – суть остаться везде,
повторяясь зерцалами готики,
в каждом камне, на каждом кресте.

Всё подобно всему,
как надгробия.
Только жаль, что не там, на Руси,
всем другим я шагну наподобие -
яко посуху
в небеси.

---

Эмигрантский романс

Штабс-капитан, вернуться бы домой!
Здесь пустота. Там хамство и разруха…
Куда листву голов своей косой
метёт со света белого
старуха?

Моя подружка встала на постой -
когда нет роли, трудно на помосте.
Пусть самовольный выход на покой
простится ей
за дымкой на погосте.

Штабс-капитан, здесь водка – самогон,
разбавленный ослиною мочою.
Мы наши судьбы ставили на кон -
я проиграл,
играя сам с собою.

Жизнь - это "как" неведомо зачем.
Пожар тоски залить не хватит денег.
Дельфин души очнётся от проблем,
чтоб выброситься
с волнами на берег.

Вчера гроза ударила в рассвет
о щит небес копьём Адмиралтейства.
Я снова был - расхристанный корнет
в черёмуховых запахах
из детства.

Ни здесь, ни там мы, сударь, не свои!
Рассудок слаб и слушает вполуха.
В Харбине петушиные бои.
В России тиф,
безбожье
и разруха.

---

На День...

...................."Пони бегают по кругу"
..................................... Ю.Мориц

Горгона дождей. Оборона
зашторенных насмерть окон.
Хандра с головою горгоны
не знает оконных препон.

По роду дыханья из года
я диких монгольских коней,
но все представители рода
средь конских лежат щавелей.

Окажешь услугу, подруга,
укроешь, трава-мурава?
Чем с мёртвого взять за услугу(?) -
травой, моя радость трава.

Октябрь. Природа погоды
несёт пониманье того,
что в сущности всякой природы
важнее всего «итого».

В попоне ли пони схоронят,
ночлег - он и в Мекке ночлег.
Здесь все, хоть немного, да пони
в отпущенный каждому век.

Кругами, круга…непогода
кругом окружает жильё.
Природа не спорит с породой,
а, знай, прибирает своё.

---

Признание...

Нет, не постичь миропорядок –
с умишком туго у мартышки.
К тому же, милая, так краток
летящий жемчуг фотовспышки.

Чадят закатов головёшки
сквозь клапан Млечного колодца,
и, погружаясь вглубь матрёшки,
за грань тоски сознанье рвётся.

В какой поток впадают будни(?) -
вокруг египетская темень.
Скажи, а был ли звёздный путник,
проливший свет в неё как семя?

Дикорастущим виноградом,
сплетая стебли, на изломе,
мы к свету тянемся, но чадо
папашей брошено в детдоме.

Зрачки от солнечного перца
разъело у людской породы.
Куда тогда стучится сердце,
слепое сердце Квазимодо?

---

Бременский музыкант

.....................Художник на треть принадлежит Богу,
.....................на треть – Ремеслу
.....................и на треть - народу.


Таки жизнь отбивает коленца.
Таки Изю не греет кашне.
Безвозвратно, как выстрелом в сердце,
опустело, ой вэй, портмоне.

Мокнет скрипка. Укройся, шлемазл!
Не до кляйзмерских нынче высот.
Не летит музыкальная фраза
в безмузыкий, что тухас, народ.

Небогатые виды аида
(на мацу и не трёт воротник)
фараон, не кошерного вида,
разогнал, тренируя язык.

Этой суке до лампочки Изя.
А у Изи нет дома. Есть парк.
Спать на лавочке – творческий кризис.
Вспухли руки, и снится форшмак.

Полный «цорес»! Прощайте…
И ладно.
Таки стал не зависим на треть.
Таки ночью сорвался в глиссандо,
чтоб открытой струной замереть.

---

Новокузнецкая

Здесь всё не так.
Афиши. Мусор. Нэцкэ,
глотающие прану из стаканов.
В завалы вечности
в гортань Новокузнецкой
потеющие толпы пеликанов
ползут, по Книге Мёртвых представляя
свой переход (иные – переходы).
Здесь всё не так.
Ни музы, ни рапсоды.
Лишь ностальгия, алчная и злая,
торит тропу тоске под небосводом.
Кому ещё невыносимо в стае
тянуть на шее камни урожая,
как прорубаясь штреком сквозь породу?

Зачем же, хитроумный Одиссей,
ты рвался на Итаку?
Пенелопа?
Она стара, и рядом с ней плебей,
что дом твой сдал в аренду эфиопу.
Друзья к врагам подались в побратимы,
оценивая прибыли и риски.
Окаменели крылья серафимов.
Из прошлого взирают обелиски,
смотря в затылки, словно василиски.
И жизнь, и смерть – всё кажется «помимо».
И нет огня, хотя в избытке дыма.
Здесь всё не так.
И всё - необратимо.

---

Лавра

............................"Вот стоят у постели моей кредиторы
............................молчаливые: Вера, Надежда, Любовь."
..............................................Б. Окуджава ("Три сестры")


Кольцо змеи.
Песочные часы.
Имён и чисел пыльные стрекозы
пьют мрамор из следов метаморфозы
и холодком предутренней росы
разносят голоса, почивших в Бозе.

Двустишья глаз
да звуки,
строки
ног -
как переборы сонного фонтана.
Стучат костяшки - счёты Гештинаны,
в сетчатке камня каждый одинок
незыблем и похож на истукана.

Не протопить сердцами этот мир
а уж тем паче тот, который выше.
Не плачь, малыш!
Есть жизнь
и даже крыша,
и три сестры,
и сморщенный сатир,
и лишь потом, однажды, станет тише…

---

Монисто разлук-городов...

Монисто разлук-городов –
за спину не сбросить балласт.
Гепарды моих поездов
стучат в барабаны пространств.

Вдавило в стекло.
Мотылёк
дыханья забился сильней.
И вот уже врос в мозжечок
тоски окаянный репей.

Вернётся лишь эхо за мост –
не выйти из мёртвой петли.
Сильней притяжение звёзд,
слабей притяженье земли.

У вечности время в плену,
у времени – всякая твердь,
где жизнь в каждом кадре
по сну
на сон приближает
смерть.

---

За верхней октавой...

За верхней октавой,
взяв верхнее до,
оттуда, где голос
становится звуком,
я вижу свой путь
из недавно в давно,
наказанный зреньем,
наказанный слухом.
Удушье.
Миг страха.
И век немоты.
Век сорванных связок,
пластиночных всхрипов,
пока только век
от последней версты –
толкать да толкать
этот камень сизифов!
Из всех завершённых
судьбою «увы»
больнее всего –
отлученье от горя,
где память поют
и сдвигают столы
под звукопись моря,
под звукопись моря.
От Света до Света
дорога в три дня,
а дальше уже
невозможно забыться.
Кострами распятий горит полынья.
Сквозь сердце
навылет
проносятся лица.
Отцовские раны -
следы от гвоздей –
как вымолвить слово:
дождями?
ветрами?
Фантомная боль –
неужели сильней?
Как вымолвить слово
ветвями?
Ветвями…
Ах! Боже ж ты мой!
Ничего.
Никому.
За ливни разлук
отнесло мою стаю.
Мне слышится клёкот.
Я вижу луну -
так,
будто доселе
под ней обитаю.

---

Ты не помнишь слепые восходы печали...

Ты не помнишь слепые восходы печали,
те, что золото лун с листопадом венчали
и, как вензель, впиваясь в пергамент пространства,
превращали любые слова в святотатство?

Ты не помнишь, что пели в ночи менестрели
бесприютных дождей остывающей келье,
где бежать одиночеств пытались без проку
мы с тобою, молясь беспощадному Богу?

Наши сны – отраженье погибшего мира,
и нет смысла стоять у пустого потира,
и нет яви такой, чтобы что-то исправить,
и никак не унять бесноватую память.

---

Мой сир, твой старый сенешаль...

Мой сир, твой старый сенешаль
уверен, что не лечит время.
Нас всех преследует печаль -
скелеты держатся за стремя.

Заря едва раскрыла высь
и в муравейник слов упала.
Не крылья, чтобы вознестись,
а солнце нужно для Икара.

Любовь, отечество, война
над смертью не имеют власти,
как ни пронзительна зурна,
ни медоносны пчёлы страсти.

В чём суть отечества, мой сир?
Всем вместе, сидя на насесте,
петь гимны?
Нет.
Скорей, могил
своих не рыть на новом месте.

---

Лучшую долю...

Лучшую долю,
судьбу и свободу,
страны меняя,
как небо погоду,
ищем повсюду,
всюду чужие,
бывшие,
прошлые,
невыездные.

Мы расстаёмся -
кому на удачу?
Землю покрыли
стенами плача.
Песня Исхода
в кровь нашу влита,
космополиты,
космополиты.

Сёстры и братья,
друзья и родные,
ныне –
пожизненно отъездные,
близких,
далёких,
пришлых и прошлых,
ныне живущих,
прежде усопших,
что вас вело,
что ведёт,
аргонавты, -
страхи,
безденежье
поиски правды?

Словно разбилась звезда об асфальт,
словно распался на капли закат,
сердце моё
разнесли вы по свету –
нет никого,
ничего больше нету.

Господи Боже!
Откуда взять силы?
Кто обиходит
наши могилы?!

---

За верхней октавой...

За верхней октавой,
взяв верхнее до,
оттуда, где голос
становится звуком,
я вижу свой путь
из недавно в давно,
наказанный зреньем,
наказанный слухом.
Удушье.
Миг страха.
И век немоты.
Век сорванных связок,
пластиночных всхрипов,
пока только век
от последней версты –
толкать да толкать
этот камень сизифов!
Из всех завершённых
судьбою «увы»
больнее всего –
отлученье от горя,
где память поют
и сдвигают столы
под звукопись моря,
под звукопись моря.
От Света до Света
дорога в три дня,
а дальше уже
невозможно забыться.
Кострами распятий горит полынья.
Сквозь сердце
навылет
проносятся лица.
Отцовские раны -
следы от гвоздей –
как вымолвить слово:
дождями?
ветрами?
Фантомная боль –
неужели сильней?
Как вымолвить слово
ветвями?
Ветвями…
Ах! Боже ж ты мой!
Ничего.
Никому.
За ливни разлук
отнесло мою стаю.
Мне слышится клёкот.
Я вижу луну
так,
будто доселе
под ней обитаю...

---

Как слышно? Приём!

- Как слышно? Приём!
Полоса отчужденья…
От холода души горят, как поленья.
- Откуда дровишки?
Из леса, вестимо.
В них нечто от жизни и нечто помимо.
Метлою метели метёт параллели.
Ужели здесь жили и живы ужели?!

Из снежного воска нелепые звери
на отмелях лавочек оторопели.
В бульоне у Броуна демоны снега
кипят под дверями грядущего века.
Здесь тени из Тени, сиречь сновидений
по Юнгу, обходят пределы владений.
Здесь родина смерти – кормушка пророчеств.
«Что лепо тебе на земле одиночеств? -
ответь, человече, ответь мне –
на деле
ужели здесь любят, любили ужели?..»

---

Иудейский триптих

1

Семь язв, семь ангелов, семь чаш,
горят в проекции Египта.
Вне всех времён - камней коллаж,
где миф, как запах эвкалипта,
развеялся среди людей,
и путь свой начал Моисей.

Творят мистерию песка
ветра над храмами Изиды.
В века возносится тоска,
закованная в пирамиды.
И память множества могил
несёт окровавлЕнный Нил.

Останется язык камней,
где Слово стало Трисмегистом.
Средь птиц последних и зверей
самум сражается с Египтом.
Сожгут и жизнь, и ложь, и блажь -
семь язв, семь ангелов, семь чаш.

2

Вино разбавлено тоской
синайских танцев-суховеев,
морская бездна за спиной
двенадцати колен евреев.

Две эры длящийся исход,
неисчислимы дни и судьи:
пусть богоизбранный народ -
богоотверженные судьбы.

Две эры миф не победим,
в песках две эры длится битва –
зачем ведёте, Элохим,
стезёю плачей и молитвы?!

Пути - клубок чугунных пут,
левиты мужествуют ветер,
но не кончается маршрут
ни у Фасги, ни в Назарете...

3

Здесь средоточие пророчеств -
мерцают в цитадели мрака,
оцепенев от одиночеств,
двенадцать низок Зодиака.

Не в силах бестии с тиары
стихий и бездн Владыки Света
покинуть звездный бестиарий
через стеклянный свод рассвета.

Но в час огня и власти Слова
двенадцать выпущенных джиннов
ворвутся вспышкою Сверхновой
в миры потомков красной глины.

И, вывернув чулок пространства,
по вечным правилам сатуры
Господь для нового мытарства
расставит на доске фигуры.

---

Где естество земную жизнь итожит...

Где естество земную жизнь итожит,
испуганная вечностью душа
решила задержаться и, похоже,
пошла назад, по лезвию ножа,
по острию меж будущим и прошлым,
где, что ни есть, всё слепнет от тоски,
где страхи с завываньем придорожным
на каменные падают мешки.

В ту пору ночь случилась, и на взгорьях
её сугробов, путая стволы
в не-Сущее, закладывали порох
разнузданные демоны зимы,
на взрыв ползли поземок злые тучи,
дымились верстовые фитили
и ментик тьмы, что падший подпоручик
набросил на периметр Земли.

Душе казалось, канувшие сроки
восстали из основ не-Бытия,
но вещи, как подмостки скоморохи,
покинули в реальности себя,
и точкой стал язык времён и странствий,
первовселенной длительностью в слог,
её, души, единственным пространством
с единственно возможным словом – Бог.

---

Санкт-Петербург - Владивосток

Среди отстроенных жилищ,
но онемевших колоколен
наш мглистый мир и сир, и нищ,
и пустословьем обескровлен,
в пророки метит всякий хлыщ,
на безголосье грает ворон,
и цвет остывших пепелищ
лежит на стёклах мельхиором.

Я день за днём, как будто стриж,
клюю своё тысячелетье,
отмечен точкой, точкой лишь,
у Элохима на планшете.
Кому елей, кому гашиш.
Имеет всяк: согласно смете
расход, довольствие, барыш,
и ряд, и место на билете.

На Черной речке нет афиш,
за звуком звук виолончельный
ветров в ловушках штор и ниш.
Душе неймётся? Из вселенной,
со дна небес, где гладь да тишь
(душа и там не терпит плена),
на горних скатах гулких крыш
гекзаметром ночных дождей
кого опять зовёшь, Орфей,
чем жив ещё, по ком звучишь?..

---

Из писем любимой

Хотя вселенная одна,
не по бумажнику билеты,
ты б написала –
не видна
отсюда мне твоя планета.
У нас ноябрь позади,
но снега нет,
лишь ветер мощи
кустов сгибает до земли
да по привычке Богу ропщет.
И днём с огнём -
на поиск дня -
выходят смертные из бочек.
Разлуки шире полынья –
сто дней, сто зим, сто тысяч строчек.
Ты знаешь, всюду, где любовь,
есть ощущенье, что по следу
спешит с драконьих островов
тоска, подобно людоеду.
Всё это видеть, чтобы жить,
да жить,
всё это чтобы видеть.
Дыра в душе, как в том корыте,
и что ни есть,
суть, Божья сыть,
а, значит, так тому и быти…

---

Ностальгическое эссе

1

Март в атмосфере. Последний снег,
фосфоресцирующий в потёмках,
строит на стёклах проекции рек -
почти воплощенье своё в потомках.
Право, причудлива мысль Творца:
форму менять, не меняя идеи,
так,
для божественного словца.

Если яснее,
надо увидеть некий предмет,
с которым как с частью себя сроднились,
что шлейфом огня протянулся на мили,
форму свою источая в свет.
В плотных слоях вот-вот догорит,
чем бы он ни был, метеорит.
Кстати, себе на полях отметьте -
даже воздух смертельно
губителен на планете.

Душа
обожжённой плотью болит:
лишённая контуров тела идея
мерцает сквозь двери былых мистерий,
в памяти,
где движенья огня по мере
и проявляется смысл потери,
видна
проекция шлейфа в виде рубца.
Не видно лица…

2

На вешалке
кожаное пальто послевоенного образца –
чуть коснёшься,
что снег под ногами скрипит.
От запаха первого в том году огурца
всё в дымке – кружится голова.
Палеолит.

Впиваясь в ткань,
«зингер», времён покорения Крыма,
пулемётной очередью строчит.
Стена за окном напротив
мешает взгляду
оценить общий вид.
Луны белый налив.
Запахи булочной
где-то с пяти утра.
Не вижу лица.
Негатив.

Выключенному КВНу линза,
что монокль глазу слепца.
Мечты об отдельной квартире,
по степени реальности сопоставимые
разве с полётом на ступе
куда-нибудь к альфа Лире.
В целом,
тоже уклад со своей культурой –
со своей бижутерией и фурнитурой.
Только нет голосов в эфире.
Всё размыто.
Солнце в надире.

Почему б не остаться в том мире
вместе с дружком-драчуном,
соседом по коммуналке,
одним из тех, кто однажды
улицу
поменяет на «стрит»?
Почему б не вернуться в покинутый скит
вопреки тому, что считал
мизантроп из Эфеса
прапрадед мудрости
Гераклит?
Нет больше реки.
Только дымка дрожит.
Только штрихи.
Так в поздней античности угадываются
Микены и Крит…

Похоже на крик
сквозь стёкла инфекционной больницы:
«Мама! Мама! Не вижу лица!..
Чьи это лица!?.. »
«Успокойся, сыночек,
скоро тепло… всё ещё будет…», -
похоже на страх.
Потолок цвета свинца.
Выщерблины на посуде.
Тётя Фира на костылях.
Снег умирает, постриженный в люди…

---

Письма любимой...

1

Любимая,
какое дождливое лето!
Правда, много грибов.
Старики говорят – примета,
якобы столько бывает
в годы перед войной,
то есть наступит время
сполохов над головой,
когда сердце спрятано в хаки,
реальность страшней, чем миф,
глоток из армейской фляги,
второй – если будешь жив.

Любимая,
как и в играх «иду на вы»,
отнюдь не меньше боли
в идах земной любви.
Может быть, меньше крови,
а слёзы всё те же - вдовьи,
и до смешного мало
спичка в руках горит,
вечной тоской по шпалам
сердце стучит,
стучит…

2

Когда-нибудь
какой-нибудь Разума отдалённый потомок,
какой-нибудь осквернитель праха
с каких-нибудь дальних планет,
не ведающий пред могилами страха,
какой-нибудь антропо- или
палеонтолог
одёрнет последний полог
камней ли, земли, пыли
и,
если нас не сожгут, любимая,
а похоронят вместе
в каком-нибудь тихом месте,
возможно,
именно на нашем примере
прольёт в тамошнюю науку свет:
найдена уникальная хромосома
любви - вражды,
к сожалению,
носителей больше нет,
вымерли, скажем, в эпоху землеолита.

Потом
новая цивилизация будет гадать
о причинах исчезновения вида,
но так и не поймёт, что для нас
со всей нашей кутерьмой
однажды случился,
и продолжается,
и продолжается
День Восьмой.

3

Мы живём в дождливое лето
на стыке двух эр,
на самой границе Этого света
и света, который зовётся Тем.
В такую пору, любимая,
сладострастье – беда поэта,
поскольку любовь,
о чём я уже писал,
как и все мы,
смертна.

Где-то
угрюмые дети ветра
шарят по чердакам.
Где-то,
сопротивляясь сырости,
падает вниз штукатурка,
с понятием пусто
совокупляя понятие гулко…

Какое дождливое лето!

До свиданья, любовь моя.
Целую.
Планета Земля.
Двухтысячный год.
Я.

---

Апокалипсис-3

Когда чума низринет города,
из хаоса мерцающие ветры
родятся вновь,
отступит пустота,
заря закроет огненные двери,
отгородив и жертвы, и потери.
И Слово,
распадаясь на слова,
вновь народит бесчисленные речи.
Родится Время,
на его вокзал
пропахший серой вкрадчивый Сатир
опять обманом завлечёт весь мир,
где ты пребудешь –
бог, и червь, и раб
не то его,
не то евойных баб.

Высокий штиль смешается с земным.
Мир гибелен - что в крысах, что в цветах.
Рецепт один -
расслабься и пируй.
Пить не грешно,
когда чума окрест -
чума окрест,
но ближе Эпикур.
А если нет?..
А если будет нет,
то в каждой инкарнации опять
ты станешь жить
и, стало быть,
страдать.

Живые есть?
Разлили бы кагор -
страшнее смерти этот перегар...
Притопала, Бубонная!
За мной?..
Чума милее, нежели удар,
так как сутану видно за спиной.
Уже стоят –
не тянутся обозы,
уже и счеты с ключницей-судьбой
свела на нет коса метаморфозы…
Ну, что же, лодочник,
Домой!

---

Всё больше хворей и хлопот...

Всё больше хворей и хлопот
приумножают знаменатель,
ночь-черноплодка
вяжет рот,
но не приходит сон-предатель.

В числителе
всё меньше дней,
что вышли детям по наследству,
одежды плюшевых зверей
малы взрослеющему детству.

И наше милое родство -
осенних ягод скоротечность -
уйдёт,
как ночь на Рождество,
в незаживающую вечность.

---

Роман весь наш...

Роман весь наш –
лишь взгляд подслеповатый
в очках приближенных к страницам глаз:
гримаски тел вельми аляповаты,
событья - перья, бытие - матрас.

Выводим мы цепочкой фортепьянной,
про длительности гаммок позабыв,
свою любовь, слагая оссианы
на свой не свой -
зазубренный - мотив.

Бульон страстей, капризы, состраданья -
всего и всех со всеми маята -
к чему, раз ждёт
за рампой мирозданья
красотку – с мухобойкой пустота?

В чужом пиру –
и драться, и брататься.
В чужом похмелье –
плоть распалена желаньем жить,
хотенье продолжаться
да одиночки голая стена.

По правде, терн –
колючее наследство.
Ты и придумал для детей венец!
Но если жизнь –
всего лишь наше детство,
то как же старость выглядит,
Отец?

---

Лаборатория

сквозь сумрачный лес
за творцом «Энеиды»
вдоль высохших рек
разорённых надежд
однажды Тобой
сочинённых in vitro
неправых и правых
и страждущих меж
в вагонах домов
составами улиц
в тифозном бреду
городской суеты
по топким болотам
ристалищ и гульбищ
по гиблым болотам
в оковах судьбы
верблюдами гор
и пустынями кладбищ
сквозь девять кругов
одиночества душ
средь птиц и зверей
непрерывно рычащих
по санным следам
раздирающих стуж

к Тебе

чтобы кануть
в пылу суховеев
к источнику света
из мглы миражей...

нагни же мне ветку
проклятого древа
для буквы от Слова
от Фразы Твоей!

Ты истину ищешь?
Изволь же!
Я - рокот
Я - алчущий гвалт вертолётных винтов
Я - Всё и Ничто -
неудавшийся опыт
а ты –
только плоть для моих жерновов!

---

Взгляд извне

Балкон.
Бинокль перевёрнут.
Жары сезон.
Распахнут город.
В его провяленном стакане
о двух ногах снуют пираньи:
от суеты до пустоты
иным – шипы, иным - цветы.

- Ты дева?
Нет.
- Весы?..
Пардон.
- Кошмар, в натуре! Скорпион!
Астрологическая эра:
иной фасад - иная вера.

Читаешь?
- Не-е…смотрю фанеру.
Иным - абзац, иным - карьера.
Привет вам, космонавты духа!
И муза есть, да нет ведь слуха…

Не можешь жать,
так сей и куй.
Нет хода –
значит, не вистуй.
Богатырей покуда трое -
нельзя кастрировать былое.
Иным стакан, иным хомут –
Художник лучше знает грунт.

О! Мать твою!(читай - Отец)
Не пьёшь - болеешь,
пьёшь - подлец.
Кто не пиранья,
тот живец.
Вот, мать твою!(читай - Отец)
Глупец,
мудрец -
всяк чешет репу.
Не жить - чудно, а жить - нелепо.

Жар-Птица - немощна без тока.
Без задниц – лицам одиноко.
Жизнь парадоксами богата:
компьютер есть - ума не надо.

Холуй?
- Я гранд!
Какая честь!
А я Инфаркт.
Позвольте сесть?
Стучит по кафелю драже.
Иным - «ещё». Иных - «уже».
За каждым Чёрный Человек,
а перед – камень с имярек.
Оскалу - зубы. Дому - цоколь.
Иным - петля, иным - бинокль.

«Любовь есть Бог,» -
вещает падре.
«Жизнь за Любовь,» -
по Клеопатре.
Плач Ярославны-Андромахи
играет ветер на ямахе.
Гудит себе людское вече -
«иных уж нет, а те далече...»

---

Ни бога, ни родины нет, ни любви...

Ни бога, ни родины нет, ни любви -
мне как-то везло быть везде эмигрантом,
привычным к барковским фигурам молвы,
мышиной возне и цитаткам из Канта,
что к скуке –
расчётливым вздохам подруг,
к друзьям до угла, разленившейся музе,
не пить на чужие и брезговать с рук
еду принимать, не грузить, когда грузят
на свой грузовик не свои пироги,
менять портупеи, телеги, пейзажи
да больше, чем ноги, ценить сапоги,
чтоб их протянуть вдоль ограды однажды.

Ни бога, ни родины нет, ни любви -
ошибочка вышла.
Но взяли и дали,
положим, вернуться б на круги свои -
иначе бы стали вращаться педали:
не с теми же дивами песни учил,
с другим разве Богом поладить пытался,
не здесь ли прописку, средь книг и могил,
нашёл бы, что значит, где жил, там остался,
бежали коллизий песочные дни,
светило садилось точь-в-точь, где вставало,
в деревья опять превращались бы пни,
и всё, что касалось земли, прорастало?

Охрипшие в голос хрипят соловьи,
нервозно стучится, как в дверь, электричка,
ни бога, ни родины нет, ни любви,
горит, извиваясь, кончается спичка.
Свиваю гнездо. Притомился летать.
В хрущобу пора
воевать тараканов,
гордыню смирить и к земле привыкать,
пижамой пора запастись и диваном.
Созвездье, планета, страна, городок -
всё попусту тонет в подробностях быта.
По сути, нет разницы, где волосок
с макушки замрёт - у какого корыта.

Живёт на Земле самый разный народ,
горят правдолюбцы, и чахнут пииты,
клеймит инородца с трибун патриот,
а в почве едины -
все космополиты.
Предлог поменять - лишь листок оборви,
последний листок - календарная дата.
Ни бога, ни родины нет, ни любви.
Кумирня закрыта. Закончились гранты.
Чем пристальней в прошлое брошенный взгляд,
тем чётче грядущие видятся плиты,
что день ото дня лицемерно гласят:
«Никто не забыт, и ничто не забыто».

---

Эпилог

Н.Ч.

1

помнить тебя
помнить себя
в тот год
в тот день
в то мгновение дня

как звали нас
чем мы были тогда
ты помнишь меня
ты слышишь меня

тебе
через время времён
тебе
с расстояния в жизнь
тебе
в ту синь
из окон
сегодняшнего небытия
я
отброшенный в никогда
я
вычеркнутый в никуда
с небосклона звёзд как звезда
по имени Несудьба
в этих строках
тороплюсь сообщить
что
третьего дня
в час тридцать две
после полуночи
мне
около булочной
был зуммер
после которого
вполне несчастлив и одинок
и не в один с тобой срок
я
умер...

2

Был вечер.
И площадь Манежная.
И ты.
Не разбудишь.
Безгрешная!..

Был вечер.
Левобережная.
И ты.
Моя нежная,
нежная...

Был вечер…
Был вечер…
Был вечер…
Мы в звуках шагов
повторялись,
и магией наших имён
звёзды к земле склонялись,
как лица к окладам икон.

За летом
сбылась наша осень.
Вплеталась в сознание грусть.
А мы
твердили признанья,
как строки молитв наизусть.

В подъезды
отогреваться,
словно паломники, шли.
И стук поездов за рекою,
насмерть сойдясь с тишиною,
всегда погибал
вдали.

3

А Потом -
это как разбег.
А Потом -
это годы,
век,
по стремнине времён
как снег,
и от век,
и от рук –
навек.


Но по-прежнему
пешеходы
тельняшками переходов
торопятся.
Мир Потом, поверь,
неизменен в сумме
даже,
когда ты умер.

4

Пройдя миллион дверей,
все девять пройдя кругов,
все десять пройдя сефирот,
пишу языком ветвей,
древнейшим из языков.

Пишу из нигде в куда
ноль цатого прочерком года
в некогда из никогда
звёздного свода.

Природа явления такова,
что Сюда
не доходит почта,
от весла
не закручивается вода,
и непогода
не покидает свои небеса,
чтобы спешиваться в города.

Мысль и реальность
разбросаны по полюсам.
Нет шансов у пустоты,
если
(вот видишь - вновь "если"),
не взирая на дальность,
есть
ты.

5

Не люблю эпилоги -
эту чашу пути.
Я стою на пороге.
- Впусти!
Ты ведь можешь.
Прислушайся:
я – мы!
Ах, ты, Господи Боже!
Я - ты!
Посмотри на меня -
кус(ты!).
Возвращаются в люди
мос(ты!),
где без этого будни
пус(ты!),
и без этого души
мер(т-вы!?)

6

Преследует запах хвои.
Нелепое слово - двое.

Зову языком ветвей
тебя через девять дней,
тебя через сорок дней
зову языком ветвей...

---

Блюзы-1

Этим летом - дожди,
этим летом - хандра,
и буди, не буди -
ни свечи, ни костра.
И кричи, не кричи -
от окна до окна,
утопая в ночи,
разлеглась тишина.
Наши жизни - во лжи,
наши страхи - молва,
от безмолвья души
не врачуют слова.
Не врачуют слова,
не спасают дела,
ищет темень-сова
на поживу тела.
А от «быть» до «не быть»
наш избыточный вес
не даёт воспарить
нам к софитам небес.
Время волком кружит,
насыщая алчбу,
и никак Вечный Жид
не догонит судьбу.
И уже блудный сын
не вернётся домой,
и во тьме Серафим
разминётся с тобой,
и грядущего нет
на Итаку пути,
и однажды в рассвет
ты не сможешь войти.

---

Песни моря-2

нет избавленья
нет покоя
всё вновь и вновь
всё неизбежней
за валом вал
слепая воля
влечёт волну
на побережье
к ларькам
расцвеченным вдоль суши
из чрева ночи
на веранды
возможно так
уходят души
танцуя в небе
сарабанду

то забываясь
то в смятенье
то набегая
словно память
опять
опять
до изможденья
на волнорезы сердцем падать
и понимая
нет спасенья
ещё не выстраданы судьбы
реветь и рвать былые звенья
до крови
разбивая
губы

---

Эссе надвигающегося возраста

1

С возрастом
быстротечнее дни.
С возрастом
удлиняются ночи.
Стремится сущее
к многоточью.
Всякое слово
не точно.
Ты,
сближаясь с позицией Лаоцзы,
о большем молчишь.
Становится нелепой
любая сентенция.
Такая вот экзистенция!

Нелепы праздники.
Всякое сборище
раздражает.
Чем движешься дальше,
тем больше сужается мир,
закукливаясь на себе.
Чем старше,
тем бессмысленнее
памятники и погоны.
Наверно,
последний кадр –
это когда
помимо собственной персоны
не видно уже ничего.
Развязка.
Свет (тьма?) в зале
с надписью на экране –
«Конец кино».Занавес.
Нет-нет,
торопиться не хочется,
и, в этой связи,
полагаю я,
страшит одиночество!

2

Улица. Фонарь. Аптека.
Скамейка. Сугроб.
Урна.
Словно в скворечник,
засунув голову в урну,
уважительно к обществу -
значит, культурно -
на скамейке вытянув ноги,
заснул безмятежно подснежник,
безрогий,
двуногий.
Кино!
Публика на дороге,
оберегая сон,
обтекает по широкой дуге,
как излучина на реке,
НЛО –
неопознанный лежащий объект.

Те, кто подолгу болел,
знают, что вовсе не бред,
а главный принцип доктора
– не навреди,
то есть –
лечить-то лечи,
да себе не во вред.
Подумаешь – инвалид!
Проще нажать – «delete»*.

Харе Рама, харе Кришна,
хари «кабы что не вышло»!
Каждое телодвижение
время от времени
в парной запряжке с возрастом
с течением времени
имеет всё больше шансов
почувствовать дышло
великого выражения –
«кабы чего не вышло» -
видимо, так изменяется поза
от надвигающегося мороза.
Проза.

3

Плевки на стёклах –
то ли снег, то ли дождь.
Хронически не хватает света.
Местный климат
на человеческий не похож.
Живёшь разве летом.
Зимой - выживаешь.
Впрочем,
зимой - не назовёшь это.
Так,
сопливое межсезонье
по одиннадцать месяцев в году.
По одиннадцать месяцев в году
кости скулят на ветру.
В данном конце вселенной
по части лета
как-то больше везло героям
Ветхого,
да и не только,
не столько,
завета.

Тяга к покою
тянет порою
неизнурительно поболеть.
Не потому ли,
что
существовать не умеет
рождённое умереть?
Но,
с другой стороны,
ведь,
как ни крути,
положить живот на алтарь природы
способно лишь то,
что живёт,
сиречь пережило роды
и некоторые события после того –
только-то и всего?
Только-то и всего!

В стенах натоплено.
За окнами зябко.
Пленэр изменяет фронтоны города.
Над цоколями в промежутках стен
всего несколько миллиметров стекла.
Всего несколько миллиметров стекла
отделяют тепло от холода.
Всего несколько миллиметров стекла
и больше уже никогда
не почувствовать
ни любви, ни голода.

Всего несколько миллиметров стекла…

---

О мамином папе

__________________________Если Бог создал нас
______________________по образцу и подобию своему,
___________________________________то,
_________________________как мы за своих детей,
___________________________Он в ответе за нас.
_________________________Мы все в ответе за тех,
_____________________________кого сотворили.

1

Где-то под Минском,
отряхивая с себя
вороний грай
да снежок испуганных елей,
упала в небо,
разбилась душа -
расстрелян.

Ему не закрыли веки:
как опрокинутые в озёрах церкви,
в зрачках,
цвета невысохших чернил,
отражался мир.

В этом мире
уже никогда
не оттает пурга -
в чёрные дыры вселенной
канула ещё одна
единица тепла.

Господи!
Да простят Тебе
его ледяные
глаза!

2

Нет края у земного края,
есть переход от света к ночи,
который жизнь осуществляет,
рассыпанная в многоточье.
И всполохи эвакуаций
в надрывном крике поцелуя,
и страх, и гарь –
все стало вкратце,
настолько ёмко слово –
пуля.

3

Не странно ли помнить,
не зная ни места, ни даты, -
более чем через полвека -
о том,
что невозможно объяснить словом -
память,
не странно ли помнить,
о не занесённом в киот,
не стоящем на полках в библиотеках,
не странно ли помнить о человеке,
которого ты никогда не видел,
которому никогда не заглядывал в сердце,
за веки?

4

Из леса галактик, из чащи вселенной
на землю взирают бесстрастные звери.
Что им до людской косолапенькой правды,
скитаний ума и мотков Ариадны,
что им до осыпанной выстрелом ели,
и тех, кто отпет,
и кого не отпели?

5

Ты был,
и я
стал.
Я стал
и понял,
что в точке,
которая называется - Я,
где-то в пространстве Евразии,
всегда не хватало тебя.

Я есть,
тебя нет.
Нет -
не случись оказии,
благодаря которой,
с позволенья небес
(или без?),
спустя столько лет,
мы встретились
ЗДЕСЬ.

Тебе
красивые правнуки
выпали по судьбе
или по воле жребия
при всей его худобе.
Пока ещё
не увлекаются дамами.
Они будут знать о тебе -
птицы летают стаями,
даже среди светил.
И

да останемся с Ним!
Он ведь,
прости мя, грешного,
не ведая Что –
творил.

6

Он,
захваченный тьмою
Свет,
не ведая,
что Творил.
Не то,
чем мы станем,
а то,
чем Он был -
нас и Его
роднит.

Жизнь –
это миг примирения с тьмой,
где до границы с ночью
мы –
заложники Божьих грёз,
над нами
на миллионы вёрст
светятся детские кубики звёзд -
разбитое сердце Бога.

---

Гроза

Чернеет кровь
в краю ристалищ,
в каре построились герои,
татарский гик летит на Галич,
костры ахейские у Трои.

Не отличая ложь от были,
что свойство всяк
и всякой твари,
по-волчьи псы заголосили,
как будто чуя запах гари.

Смешались камни -
лица, даты.
Стенает небо в водостоки,
сквозь искорёженные латы
земной коры сочатся соки.

Восстал фракиец, бросив миру
под ноги жизнь –
не цепи рабства.
И бесы выхватили лиру
умалишённого пространства.


И мир отрёкся от Мессии,
Четвёртый Рим лежит во прахе,
и туча,
туча над Россией
ползёт в коричневой рубахе!

---

Майские письма

С.Т.

1

Привет-привет!
Коптишь, курилка?
Жизнь –
это шахматная вилка,
мы отстаём всего на ход,
но время никого не ждёт,
ждут –
неизбежные потери,
что, словно холод, лезут в щели,
верша земной круговорот.

Ты помнишь дом на Краснофлотской?
Семидесятые.
Высоцкий.
А жизнь
текла себе, текла,
затвердевая, как смола.
Что у тебя?
Работа?
Дети?
Чем дышится на вашем свете?
Твои здоровы?
Все ли живы?

К чему бумага?!
Приезжай!
У нас здесь тихо.
Месяц май.

2

Былые ценности, дружище,
давным-давно
на пепелище -
признаться, неопрятный факт.
Пытаюсь лирой отбиваться -
куда там!
Норовит по пальцам
век угодить.
Здесь нужен такт –
налить дешёвого вина,
смахнуть под ноги,
словно крошки
после поминок со стола,
года, события, дела,
совместно выпить,
вспомнить юность,
ну, и забить…
на эту дурость.

Я жду, дружище.
Приезжай.
У нас здесь тихо.
Месяц май.

3

Наш мир –
самоубийство Бога.
Хотя апория убога скорей всего,
поскольку Слово
не уязвимо для голгофы,
но уязвимы его строфы,
и здесь противится уму
то,
что подобны мы Ему.

От рождества до воскресенья,
а там опять до рождества
вымаливай себе прощенье,
покаялся –
и без греха.
Похож ли бык на пастуха?
Строфа похожа на поэта?
Ты знаешь,
как-то мало света!

Нет,
в самом деле,
приезжай.
Здесь слишком тихо.
Месяц май.

4

Кряхтит фортуны мясорубка.
Мы впитываем, словно губка,
смерть наяву.
На огороде
синдром цветенья по погоде.
Под утро будят соловьи,
кругом идиллия любви,
но, как финал не назови,
всё завершается.
Увы.

У нас здесь тихо.
Месяц май.
Пока не поздно –
приезжай.

---

Я никогда не видел Иудеи...

Я никогда не видел Иудеи.
Мне стали родиной две комнатки с карнизом,
где за карнизом яблони старели
и в кухне крошки стряхивала мама,
и где над нашей крошечной отчизной
рояль соседка гаммами терзала.

Я не молился под Стеною Плача.
В нетридесятом царстве-государстве
встречался в путешествиях на дачу
мне разве Новый Иерусалим,
где тратились советские пиастры
с одной из тех, кем не был я любим.

Моё «прости» оставленной квартире,
моё «прощай» двум комнатам с карнизом.
Исписанный пергамент ностальгии
среди немодных нынче годовщин
хранит былые чувства как капризы
давно забытых следствий и причин.

Вот голоса. Хлопок дверей в парадном.
Вот по карнизу топот голубей.
Моё «увы» земле обетованной,
квадратным метрам юности моей
по адресу: Москва, Первопесчаный,
тому назад полжизни встречных дней.

Я никогда не видел Иудеи.
Был дом лишь там, где хлопотала мама.
Над пустотой провидца Торричелли
душа бездумно прыгала – кузнечик,
пока резьбу свою за панорамой
накручивало время, словно метчик.

Я никогда не видел Иудеи…

---

Письма собаке - 2

Итак, мой пёс,
пишу тебе опять.
Эпистол больше – значит, жизнь короче.
Безнравственно, мой друг, не умирать,
раз нерождённое - родиться хочет.
Но мучают желания зело
ещё, ещё
проехаться на дрогах,
минуя срок, и меру, и число
из виртуальной паранойи Бога.
Двухтысячный –
не скоро три нуля
появятся опять на циферблате.
Чем град богаче, тем бедней земля,
и всё трудней держаться на канате.
Двухтысячный.
Ноль первое.
Петит –
по слухам апокалипсис случится.
День на носу.
Похмельно город спит.
Мелок под ноги медленно крошится.
Всё может быть,
а, стало быть, прощай.
Наш костерок у вечности в подножье.
И хочется сказать:
«Не покидай
до встречи с ней
или немного позже…»

---

Письма собаке - 1

Здорово, пёс!
Твою собачью морду
я помню до деталей.
Как ты там?
Всё также бодр?
Всё также гордо
встречаешь миску каши по утрам
или тебя уже коснулось время,
на солнце реже –
чаще смотришь вниз,
по-стариковски мудро усмехаясь
и грея свой собачий ревматизм?

Привет, мой пёс,
мой брошенный ребёнок.
Опричь тебя
мне некому писать.
Такое чувство,
будто бы спросонок
жизнь промелькнула,
ложкой мимо рта,
а я, едва
присев на подоконник,
уже лечу с восьмого этажа,
и бесконечность в цифре восемь,
противореча, в сущности, себе,
рифмуется в уме со словом
осень –
по смыслу, завершение всего,
что некогда рождалось и цвело.

Увы, мой пёс,
за нами ждут другие –
торопятся, пинаются, кричат, -
да, бражничая в небе,
херувимы
счастливчиков готовятся принять.
На небе звёзды светят, как известно,
грядёт зима с началом декабря,
и не касайся это всё тебя –
так было бы всего лишь
общим местом.

Увы, мой пёс,
но на носу декабрь.
Нет смысла, старый друг, митинговать -
надежды нет,
что осень двинет вспять.
Совсем немного остаётся грабель,
на кои суждено, Бог даст, ступить.
Ты позже начал –
раньше кончишь жить.
Из этой нелогичности судьбы,
где время в нас закладывает дрожжи,
я, получается, тебя моложе,
и старше солнца с городом.

Увы,
но сколько б стряпчий цифры не считал –
их две всего,
а между ними нить -
благодарю
за тех,
кто нас встречал,
дай, Боже, тех,
кто будет хоронить…

---

Библейская элегия

Суглинок.
Ива – крылья над водой.
Струя трубит и бьётся на пороге.
Дровишки тянет в горку костровой,
как Исаак,
уставившись под ноги.
Вёрст двадцать до ближайшего жилья.

До часа звёзд
совсем подать рукой.
Кончаются
отпущенные сроки,
и вслед за опустившейся росой
тускнеют звуки, птицы и дороги.
Меняются оттенки бытия.

Когда пейзаж
сливается с душой,
углами обнажаются истоки
одной и той же суммы
ключевой
любого треугольника в итоге.
Во имя Духа, Сына и Отца(?)

В какой момент становится судьбой
рука с ножом?
А нож во имя Бога?
Смысл триединства в копии земной.
Земля близка,
но до небес далёко!
Пусть голос был, да от чьего лица?

Евклидов мир свернулся за рекой.
Роль Авраама
в этом эпилоге
у ветви над ссутуленной спиной.
Что, Исаак,
ты думаешь о Боге!?
Меняется окраска бытия?

Костёр.
Запахло хвоей и смолой.
Костры всегда светлы и одиноки.
Ночной прилив.
Плывут над головой
в просветах сосен звёздные пироги.
Вёрст двадцать до ближайшего жилья...

---

Словно бегун перед финишем...

Словно бегун перед финишем,
задыхается Город,
намертво застёгивая сострадание
пуговицами глаз.
Сердце становится затихающим звуком,
и нет возврата,
как к раковине у моря,
засыпанной пеплом Везувия,
или ять,
утраченному русским правописанием.
Все больше кажется, что ты -
фрагмент росписи,
затерявшейся где-то под куполом церкви.
Она плотнее и плотнее
обступает непроницаемостью озера,
и уже нет
ни окрашенной кровью осеннего божества листвы,
ни вавилонских очередей в храм Милитты
из желающих отдаться чужестранцам,
ни толкований слов
о толкованье Слова,
ни Герострата,
ни Геродота,
ни…
Только Время,
лишённое своей завершённости,
а значит бессмысленное,
как третейский суд однообразно,
как гулкий дождь разводами луж,
идёт,
нанизывая за звеном звено
фигур и душ.

---

Ночная элегия

Всё спит. Причудливо и сыро.
Луна дельфином из небес
мелькнёт, и вновь в пучины мира
её затягивает бес.

Озноб дождя, и вновь затишье.
В глуши окон и снов глуши
три ангела, спустившись с крыши,
врачуют линии души.

Лоснится липкого тумана
неповоротливый тюлень.
На площадь мутные тюльпаны
вливают сливочную тень.

Всё спит. Спят звуки. Замер город.
Хоругви и святыни спят.
Лишь, закольцованная в провод,
Земля вздыхает сквозь асфальт…

---

Теогония

1

Дождь.
Умерла Галатея.
Не оставляют в покое
запах воска,
сырой земли,
хвои.
Водостоки воют
сорванными бельканто.
Не хватило таланта.
Не хватило таланта.
Остановка.
Зябко-презябко.
Дождь.
Дождь -
тембр шагов.
Дождь
в стансах часов.
В глазницах канализационных колодцев
дождь.
Дождь –
это место,
где однажды основа
обрела парадигму
и стала Словом,
где бедный Пигмалион
сумел с душою жизнь соединить,
да время не сумел остановить.
Дождь.

2

Куда я?
Сумрак капель.
Хаос.
Прости, что смертна,
девочка,
я каюсь.
Я создал мир –
с погибелью зари
в развязке дождь
шлифует пустыри
и постранично
ветры рвут псалтырь
листвы, где я
всем пустырям пустырь.
Свет не струится –
еле-еле брезжит.
Ночь впереди.
Над бабочками крыш,
где смерти ты,
не мне,
принадлежишь,
сочится кровь,
стекая к водостокам.
Невыносимо
быть богом!

3

Силки домов.
Дождь –
пойманная птица,
раскинув крылья,
бьётся на асфальте,
сбивает сердце с ритма,
на пути
пожизненное путая прости
с посмертным
однокорневым
прощайте.
Стучится дождь.
Стучится клювом в дверь.
Вчера не возвращается в теперь.
Уходят судьбы
(души?)
за подмостки.
Дождь.
Остаются
замыслы и сноски.

4

Умерла.
Умерла Галатея.
Возвращаю земле
земное.
Небожительница листопада,
как мне выжить теперь со мною!?
Тьма со светом – скрещенье сабель:
Галатея…
искра…
фрагмент…
Смерть во всех криптограммах капель:
звук металла…
искра…
и нет…
Звук металла –
в груди
дожди
сотен осеней на пути,
бьются насмерть
закат с восходом…
Невыносимо
быть!
Богом.

5


От остановки
до
остановки,
мимо переполненных урн,
мимо оцарапанных стен,
в заплесневелый подъезд
изо дня в день,
изо дня в день.
Его вселенная
божьей коровкой
лежит на ладони.
Бесприютно
на опустевшем перроне.
И цвет теряют в сумерках цветы,
поскольку тьма
сильнее красоты.

6

Сырость.
Надо выпить.
Тоска.

Галатея,
не умею жить без тебя…

Опять почтовый ящик сломали.
Поймаю –
ноги…
Впрочем,
кроме рекламы…
Тоска.

Милая,
всё равно,
пусть замкнулись уста,
земля –
тобой не пуста!

Сырость.
Лампочка перегорела.
В слякотном этом мире
если рукописи и не горят,
то лишь потому, что сгнивают.
Сухо –
разве в потире.
Тоска.

Скорее надраться.
До одури.
До святотатства!
Даже хрип застревает в горле…
Надраться!
И выплюнуть -
что там в горле -
истокам:
Создатель,
невыносимо!
Невыносимо
быть богом!

Быть богом…

---

Апокалипсис-2

Как краток апокалипсис в сравненье
с круговоротом вечных превращений,
где суть вещей донельзя прозаична,
где суета всё то, что не первично,
от скуки в скорбь всяк тянет свой хомут,
где волки зайцев, чавкая, грызут.

Реальность бережёт свою причинность,
ну, прямо, дева старая невинность,
торча на вые наших устремлений, -
остановись известное мгновенье,
я все послал бы, mille pardon, на фаллос
и отнял бы Ваш хлеб, маэстро Фауст!

Начнем сначала - нет, не состоялся,
никто, ничто, не жил, не обрезался,
потом инцест, скорее содомия,
и дней за шесть родилась энтропия,
на день седьмой осознавал Таламус,
что До и После был и будет Хаос.

Pro Patria! В борьбе за обладанье,
во что бы ни слагалось мирозданье,
добро, как правило, спасалось бегством,
когда событья шли наоборот,
в Дракона превращался Ланселот
и совмещались гений со злодейством.

Все преходяще - истина не нова -
газелью хочет выглядеть корова,
Тристан рогат и бьет Изольду в ухо,
торгуются старатели могил
за лишний рупь себе на бормотуху,
и с ними керосинит Азраил…

---

Из писем другу

На циферблате – новый юбилей.
Так хочется сполна наговориться,
да где же отыскать,
чтоб выплеснуть "налей!",
тебя, мой старый друг?
Ты мог бы объявиться!

Душа не переносит пустоты,
тем более, как мыслится, немного
осталось нам с тобой до немоты,
иначе говоря,
до некролога.

Чем корни глубже прорастают в грунт,
тем больше отдаляются побеги -
им кажется,
что мы древней, чем греки,
и заросли, и высохли, как пруд.

Смеркается.
Но это не напасть.
Напасть – любовь,
где разница под тридцать,
где сердце от тоски
не в состоянье биться,
поскольку изучило эту страсть
и понимает –
жизнь не повторится.

Пью в одиночку.
Время, старый друг,
над вещным миром в вечности смеётся.
Предположить занятно, если вдруг
и Время в одночасье оборвётся.



--------------------------------------------------------------------------------

---

Баллада о дворниках

1

Без возраста,
лицо-ушанка,
передник,
бляха на груди -
таких бывало пруд пруди
дома встречали спозаранку.
Один заученный оскал -
дворов в отставке генерал -
он слал, беря под козырёк,
изменчивым ветрам дорог.
Ах, соглядатай-бородач,
что навсегда неотделим
в сознанье от зловещих сил!

2

Чернея на снегу, как грач,
он мёл раненько поутру,
сметая талую луну,
останки ночи, страх, шаги,
зимы и осени торги,
газет и кумушек молву,
окурки, фантики, листву,
собачьей радости следы,
осколки лампочки-звезды,
неосторожную судьбу,
он мёл
к финальному костру.

3

Со временем смешались нравы,
и говоры, и сны, и страны.
Автомобильные отары
у светофоров блеют.
Право,
не уследил бы он за всем,
что стало этим или тем, -
меланхолический сатир
асфальта, стёртого до дыр,
и плотоядных дней предтеча,
что ждали срока
недалече.

4

Бровей бывало легкий взмах
проинформирует прохожих -
и тех, что в шляпах на глазах,
и тех, что в кожанках –
попозже.
Как свежевыпеченный хлеб
будил дурманом шум в парадном!
К Борису в гости топал Глеб
часу в четвёртом или пятом.
Ах, запах утренних газет!
На улочки втекал народец,
портрет меняя на портрет.
Герой наш мёл.
Канатоходец.

5

Как ни мела асфальт метла,
да нравы становились строже -
его история была
на все истории похожа.

Герой исчез и навсегда,
а с ним
эпоха умерла.

6

Сквозь сон над числами мостов,
что над Москвой рекой пустуют
глядят скворечники постов,
в булыжный гул дожди фасуя.
Теперь лишь в свадебных чинах
в литературный вхож он свет,
как «верьх»,
«у булошной»,
«в концерт»,
своим баском с протяжным «а».
Кто разберёт игру причин
в чередовании личин?

7

Кто разберёт капризы следствий,
когда развозят первый хлеб
по улочкам замоскворецким,
где, подпирая прежний герб,
торчат, сменив первопроходца,
у врат знакомых
сторожа –
бритоголовые котовцы
да лягушонок сердца бьётся,
когда стирается межа
между бессонницей и сном,
и, будоража старый дом,
метёт под окнами рассвет
воспоминанья прежних лет.






--------------------------------------------------------------------------------

---

Был снег в начале

Был снег в начале.
Позже снег с дождём.
Потом ветра раскачивали тушу
вселенной, и, казалось, окоём
перетекал в одну большую лужу.

Набравшись сил, вода взломала лёд,
рельеф меняя, вырвалась наружу
где, словно время, двинулась вперёд,
своим величьем сотрясая сушу.

И плоть земли, не помнящая бед,
звезде навстречу распахнула душу,
чтоб часом позже, впитывая свет,
забыть о тех, с кем умирала в стужу.

---

Блюзы - 3

Вот и время проходит сгорающих кружев.
Где по суше, где вплавь, где обозами вброд
потускневшая осень плетётся по лужам
и свою неприкаянность в сумерки льёт.

Распрощалась со всем, до глубин своей сути,
никого не согрев безымянным огнём,
никого не уняв от случившейся грусти,
никого не простив из судимых дождём.

Скоро солнце взойдёт, что пребудет с другими
в нотном стане, ещё не звучавших баллад.
Несвятые идут со своими святыми -
пилигримы разлук между лужиц-заплат.

Кто за тем, кто за той и уже кто за нами,
поскользнутся, однажды наткнувшись на след,
и прощальную песню напишут словами
тех, кого среди них на земле больше нет.

Оживёт наша явь, наши птицы и лица,
пробудятся руины, в водостоки трубя,
и опять, и опять, всё опять повторится
в безуспешных попытках запомнить себя.

---

Февральские элегии

`

Совсем не милостив февраль,
когда трубят герольды стужи,
и серебристых ветров сталь
исполосовывает души,

и постовые фонари
на чёрно-белом белом свете
стоят поземки посреди,
забытые в тысячелетьях,

и мук не в силах превозмочь,
как в схватках, корчится за дверью
земля, изрытая метелью,
всю ночь протяжно воя в ночь.

a

Где некогда цвело тепло
да нежилась в любви печаль,
крошил толчёное стекло
под ноги сумрачный февраль,

и некому бежать вослед,
и некого молить «впусти»,
и всё, что было, целый свет,
замкнуло снегом, как в горсти,

пространство сузило края,
не смерть - бессмертие страшит,
стирая грани бытия
до величин надгробных плит.

b

Опять метёт, метёт, метёт...
Нет ни жилья, ни человека –
за окнами водоворот
необитаемого снега.

Всего отечества - лишь пол,
края земли обетованной -
от точки, где приткнулся стол,
до точки, где уткнулась ванна.

Здесь, в четырёх моих стенах,
граница жизни и забвенья,
а там, за ней, за взмахом взмах
сливаются местоименья.


c

Ослабшие птицы прибились к жилью.
На голом снегу ничего кроме снега.
Буран,
отнеиствовал
песню свою,
ушёл из варяг путешествовать в греки.

На башне часы, знай, себе не спешат.
Упала звезда с поднебесного крепа.
А в ночь
из сугроба
взлетела душа,
на смену звезде устремляясь на небо.

d

Когда приливами сугробов
пройдутся тени по снегам
да ржавый коврик за порогом
луна расстелит фонарям,

когда осядут шум да копоть
тевтона-города на наст,
метель устанет выть, да охать,
да белым ластом бить об ласт,

а в акватории небесной
душа начнёт свой перелёт,
как знать,
минует день воскресный,
и снова жизнь произойдёт…

---

Вариации на тему "Крысолов"

1

Мы движемся хвост в хвост,
чтоб лучше был слышен хобот.
Король наш –
великий мост,
а мы –
королевский молот.
Души - вторичны.
Тела –
беспомощны,
как испуг.
Но наша стезя светла.
О, вечный исход на Звук!

Веди за собой, король!
Жизнь –
единица,
то есть,
жить - это значит
боль,
чувствовать - значит
совесть.
Веди за собой, король!
Вечно делим на доли,
в каждом числе есть Ноль -
Звук
вне времён и боли!

Неведающих -
с пути
в лето господне (года?)
пришлось по пути
смести -
это закон Исхода.

Вслед за отцом
певцы,
вслед за певцом
жрецы,
вслед за жрецом
борцы,
вслед за борцом
жнецы...

Флейта.
Зурна.
Манок.
Сколько звучит стихий!
Звук -
это значит бог.
Тех, кто не «за» -
убий!

2

Хаос.
Звёздная пудра.
Звук - аксиома абсурда.
Звук перед Словом
равен Нулю -
щепка равняется кораблю,
точка равна пространству...
О, наше святое братство!
Там,
где Ноль равен Всему -
все неизбежно равны Нулю!

Кто там в слова сочетает звуки?
Когтями неверных!
На крест!
На муки!
Варфоломеевские именины -
Иосифа, Осипа да Марины!

Всех,
кто не крыса -
с карниза!

3

Наш стан -
наш тон.
Наш мост
в наш сон.
И-дём.
И-дём.
На по-
ле он!
За ним
наш блиц,
блицкриг
на крик!
От стали н-иц
все клики клик!
За полом
пол -
наш красен
пот!
За долом
дол -
идём вперёд!
Носами в хвост.
Носами в хвост.
Ведёт нас мост
в долину звёзд!

4

Крысы мы или нет!?
Кролик живёт без прав.
Серым -
не мой был цвет!
- Умер король-удав!

Что же ты пел с трибун?
К чему призывал, король!?
Умер -
гримасой дум.
Сжечь его -
воля воль!

Памятники -
грызи!
Жаль не его!
Грызи!
Кампфы его -
в грязи.
Тьфу на него
в грязи!

Трудно построить мир.
Пой, моя радость, пой!
Если важнее сыр,
вновь унесёт с собой
носом под хвост поток.
Крысы не знают слов.
Только Певец и Бог
сильнее, чем
Крысолов!

---

Агасфер

_........................Бессмертье -
_........................это Вечность,
_........................заключённая в оковы времени,
_........................Вечность,
_........................лишённая бесконечной свободы
_........................во имя бесконечного бытия,
_........................Вечность,
_........................в пространстве,
_........................замкнутом на Себя.


С таким раскладом? Втёмную? Нелепо!
Но я играл. Без масти. Без туза.
Мне сердце жгло полуденное небо,
и обдавала горечью гроза.
Я в поисках ночлега и одежды
незряче шёл на чьи-то голоса
и на еду разменивал надежды,
листая часовые пояса.
Мне не обидно было за державу:
не трогает - считай, что благодать.
Как веселились звёздные октавы,
когда их строй пытался разобрать!
Я повторял заученные гаммы.
Менялся вождь - менялись и чулки.
Похожи лица, словно телеграммы,
а различались разве что клыки.
Мне лицемерно щерились подружки.
Я б встретил преисподнюю, как рай,
но смерть, меня державшая на мушке,
со мною разминулась невзначай.
Я видел кровь в сраженьях и на плахе.
Кто слизывал, кто пил, кто проливал
её, и почерневшие рубахи
гривастый ветр копытами топтал.
Мне виден мир был с двух сторон решётки -
разнились лишь размеры и цвета.
Тащили в дом ученики обмотки
распятого на благо им Христа.
Распятым быть - всего великодушья!
Не будучи ни бесом, ни творцом,
я согревал потерянные души,
а Он казнил их жизнью и огнём.
Он требовал признанья первородства,
и раздавал святошам ордена.
Моё бессмертье - это ли не сходство,
а если схожи – в чём тогда вина!?
Виновен в том, что оскорбил обличье?
Иль в том, что в Боге Бога не узнал?
Но Он во мне карал своё величье,
и потому немотствовал кимвал!
Как грань тонка меж вечным и бессмертным…
Я встречи жду в пределах бытия
средь занесённых временем и ветром
на льдину под названием Земля.

---

Любовь

Вязь стеклянных пересудов.
Вязь рассыпанных шагов.
Вязь зимующих ветров.
Вязь судьбы,
тоски,
мольбы,
снега.
Города-верблюда
многогорбова горбы.
Ночь.
Пророк, забытый Богом,
освещает этажи.
Двери,
двери -
в шалаши.
Шёпот,
шёпот
слог за слогом.
Мякоть вишни,
губ,
души.
Вязь волос,
дыханий,
слов.
Хор простуженных сверчков.
Плач.
Оплавленные свечи
в одуванчиках зрачков.
Ночь.
Разомкнутые звенья
снов в цепочках бытия.
За покров на Покрова
талые изображенья
смерть влечет сквозь зеркала.

---

Песни моря

1

Вино молодое
да волны-каноэ,
туманы магнолий,
дурманы магнолий,
да жгучий песок,
да парная вода,
да дивы ночами,
поющие «да».
На рынке
сплошное безумье арбузов,
да всячины всякой,
буквально,
от пуза,
да центнеры,
тонны,
составы капусты,
а ножки,
а кожа,
а бюсты,
а бюсты!
У Бога
свои были, видимо, планы,
когда городил
Он все эти обманы,
где птицы неспешны,
где лица прекрасны,
где кажется даже,
что мы –
не напрасны.

2

нет избавленья
нет покоя
всё вновь и вновь
всё неизбежней
за валом вал
слепая воля
влечёт волну
на побережье
к ларькам
расцвеченным вдоль суши
из чрева ночи
на веранды
возможно так
уходят души
танцуя в небе
сарабанду

то забываясь
то в смятенье
то набегая
словно память
опять
опять
до изможденья
на волнорезы сердцем падать
и понимая
нет спасенья
ещё не выстраданы судьбы
реветь и рвать былые звенья
до крови
разбивая
губы

3

Как пряно пахнет!
Ночь.
Жасмин.
Смола.
Песок.
Под барабаны
волна,
взрываясь средь руин,
зовёт погасшие вулканы.
Семь волн.
Пробел.
Семь волн.
Пробел.
Морзянка -
в ласточкины башни.
Здесь суши слышимый предел,
но свойство взгляда –
видеть дальше.
На миг,
лишь выхватив анфас
волну,
почувствовать волненье,
когда,
почти коснувшись глаз,
она срывается в забвенье,
куда,
разжав свои тиски,
тебя отпустит на свободу
оплывший жиром
спрут тоски,
и ты войдёшь
в песок и воду…

---

Два рождества, два новых года...

Два рождества, два новых года –
пора гримас календаря.
Погода или непогода –
сказать осмысленно нельзя.
Из буйства слякоти да в стужу,
что в жар, бросает декабри.
Мечта языческая душу
всё меньше греет изнутри.
Коктейлем ели с апельсином
омыты стены и уста.
Свидетельства паденья Рима
и воцарения Христа.

Напиться сумерек до боли,
как травку, раскурить январь
да ждать, застыв у колокольни,
пока не выкрикнет звонарь
тебя по имени и дате,
а там молить его – прости,
на медосмотре скинув платье,
за тех, с кем бражничал в пути.

Бессмертно слово – смертна фраза.
Не знает фраз язык ветвей,
и гибнут фразы раз за разом
за очевидностью своей.
Точь-в-точь они,
гирлянды снега
перегорают на стекле,
и мир у ёлки на ковчеге
плывёт да старится себе.

---

Александр

Идти вперёд. Нет-нет, не в этом соль.
Соль в том, что форму обретают дали,
в словах жрецов, где каменеет боль,
которые на плитах высекали.

Мы ели мясо, проливали кровь
и шли вперёд на жатву барабанов.
Взаимна в мире только нелюбовь,
и в этом суть проклятия титанов.

В Афинах бунт. Тебя настигла хворь.
Войска и кони не находят места.
Срок короля, прости слугу, король,
всегда короче сроков королевства.

Ты выиграл всё, поставив всё на кон.
А толку что? Что значишься на плитах?
Так то – живым…
Светает.
Вавилон.
И ты средь тех,
среди тобой убитых.

---

Снегопад

Снегопад.
Снегопад.
Снегопады.
Что ни есть, всё заснуло окрест.
Спят кресты,
словно прутья ограды,
захлебнувшихся в снеге небес.
Средь застиранных пятен фасадов,
сколько сердце ни прячь за замком,
но тоскливая лень снегопадов
навсегда обоснуется в нём.
Если хочешь, легко затеряться -
муравей,
человечишка,
крот.
Спят домов домофонные святцы.
Снег идёт.
Снег идёт.
Снег идёт.
Ничего
кроме снега да снега.
Марианская здесь тишина.
И молись, не молись –
от века
не доносится SOS
со дна.
Этой жизни - что кот наплакал!
Снег навылет.
Снег на излёт.
Как там в Дельфах -
шепни, оракул?
Снег идёт,
снег идёт,
снег идёт...

---

Событья скомкав, как салфетки...

Событья скомкав, как салфетки,
среди трагедий и утех
бекар царит на каждой клетке,
обозначая свой успех.

Под сердце жалит ностальгия,
лицом ты к ней или спиной,
предав насупленным стихиям
инобытийный облик свой.

Меняя фетиши и вехи,
мы покидаем зеркала,
латая догмами прорехи
на телесах добра и зла.

Мы,
изреченные из Слова
лоскутья мысли и вины,
как в Дымке Млечной,
невесомы
и, как любовь,
обречены.

---

...всех тех кого не смог принять...

...всех тех
кого не смог принять
среди рассветов и проталин
кого терял за пядью пядь
в тысячелетиях печали
всех
не услышанных в ночи
в беде
грехе
и покаянье
среди набегов саранчи
и бесконечных состязаний
кого ни хлебом ни вином
на обезлюдевших дорогах
не поддержал
и всех о ком
порой судил чрезмерно строго
всех
по кому не заказал
прочесть молебен расставанья
и тех
кому не подавал
к кому не ведал состраданья
кого не спас
не защитил
не показал пути в обитель
кого отверг
хотя любил
в развёрстой пропасти событий -

их всех
вернёт мне бумеранг
соединяя вместе доли
из плачей
снов
и рваных ран
костром неукротимой боли...

---

А потом...

Что бы там ни осталось –
не люблю я долги,
ведь недолго на старость
копим мы пятаки.

А потом – стань ты ветром,
или мхами на пнях,
или солнечным светом
по весне в зеленях,

будет память из сердца,
невзирая на смерть,
будто зуб у младенца,
прорастая, болеть.

---

Смерч вороньего грая...

Смерч вороньего грая,
выступает сосна
в роли лодки Мазая
или Ноя.
Весна.
Словно солнце в зените,
Божий лик в синеве.
Нет, не Он,
извините,
а ведь мог быть вполне…

---

Большому кораблю...

В слова укутать. Спеленать
все «против». Ждать пока желанье
очнётся, чтобы подозвать.
От штиля к буре в океане
всего лишь шаг – не торопить.
Едва притронуться руками
к руке,
плечам.
Томить.
Томить,
дрейфуя между островами.
Дыханьем, глаз коснувшись,
ждать.
Опять.
Опять.
И поцелуем
почти воздушным прошептать -
люблю тебя.
Но, губ минуя, чуть отстраниться.
Вдруг припасть,
сплетая пальцы с волосами,
и, захлебнувшись, целовать,
уже идя под парусами.
Изгибы шеи повторить,
и с грудью, что с волною, слиться,
и каждой клеткой ощутить,
как где-то там стучится птица.
Врата созвездий будут звать,
распахнутые словно сердце, -
но нет ещё!
Ласкать, ласкать
и об ветра щекой тереться.
И вот уже:
не в силах жить,
и плотью сорваны заслоны,
и чаек крики,
стоны…
Плыть!
Цвет красок!
Вспышки!
Взрыв сверхновой!..
Потом нелепости шуршать,
почувствовать, как гаснут страсти…
Любимая, опять?
Опять?!
Я ж ноги протяну от счастья!

---

Из воспоминаний душевнобольного

           

1
 
Тифозная дрожь водостоков.
Преобладают оттенки мокко.
Ищу себе место ночёвки,
заканчивая обход
водами местной помойки.
Не комильфо здесь с видами –
зато никто не завидует.

2

- доктор
шприц – патология
тем более с сульфазином
похож на копьё Георгия
и пахнет бензином
как перед пожаром Рейхстаг
- док
я вам не враг
я тоже пойду на Тифона
- сестра
мне же больно
больно!
какая красивая дама
мамочка?
ма-ма!
мама

3

В оттоптанном насмерть берете,
в физиономии цвета свёклы,
морщинист и неприметен,
навскидку -
как маскировочная накидка,
попутчик, мой хвостик, скотч
прилипчивый, тащится, точь-
в-точь таракан по холсту.
Пользы от него, что от дыры на мосту.
Гнать бы его взашей!
Да с ним просыпаться теплей.

      4

пожалуй приму джакузи
не сделать ли сына консулом?
залётный авгур грузит
нашёл где искать спонсора!
в сенате опять дрязги
растут аппетиты Цезаря
пора заплатить Бруту
чтобы зарезали

      5

Попутчик мой -
не от сего мира -
растяпа, слюнтяй, хиляк.
Зим пять без своей квартиры.
Не стаж для бомжа –
пустяк.
Мечтал всё время о ванне.
Чего там о ней мечтать?!
С высшим образованьем.
Средь наших - считай, что знать.
Тихоня.
Кретин!
Чистюля.
Не мог, понимаешь, украсть,
чтоб оплатить пилюли.
Мог попросить.
Занять.
Сморчок пунцовый.
Обмылок!
Свободу любил.
Ганнибал!
Пустых не набрал бутылок –
Бог его и прибрал.
В первые холода.
Беда.

      6

…за мартом апрель и толпа рассосалась -
чего ещё ждать от рабов и плебеев?!
а дольше других в твою честь убивалась
Гай Юлий
залётная стайка евреев
…должок не вернул за разборки с Помпеем
семье помешал раскрутиться в сенате
ты думал Гай Юлий что всех мол умнее
а надо сначала пойти было к папе
…забыл
триумфатор
забыл про заветы
на деньги мои заимел видишь виды
сидел бы себе
тасовал бы календы
коль скоро хотел пережить эти иды!

      7

Память.
В ней всякая радость приносится в жертву тоске.
Отвлекает разве что мысль о куске
хлеба и о парковке костей
по месту,
чтоб не сказать прописки,
ночёвки.
В памяти всё уже было, от морды лица до тыла:
кто-то когда-то уже не покинул Россию,
спятив от этой хрени,
где каждый бомж похож на мессию -
один другого чудней -
по крайней мере,
в качестве доступной мишени
для мастеров по разбрасыванию камней.

      8

…такая красивая панна!
на ночь поди в сметану
складывает лицо
…мне бы сейчас сутану -
узнать все её изъяны
потягивая винцо
чего там таить греха -
нет панночек без греха
эх! погоняю сани!
дай прикоснуться пани!
панночка
панна
пани
…сестра
мне же больно.
больно!
какая красивая панна
мамочка?
ма-ма!
мама

      9

Ещё не февраль.
Глазею по сторонам.
Полгода, как не поют соловьи.
Однако природа,
не терпящая пустоты,
держит в постоянном ожидании
какой-нибудь ерунды.
Холодно.
У Метрополя прошвыриваются гамадрилы.
Глаза тусклые,
лбы узкие,
в стрижках, а ля Котовский,
пальцы – присоски.
Дружок мой покойный
из этой страны мог слинять не раз.
Еврей ведь.
Не захотел.
Помню, сказал как-то,
когда ему залепили в глаз:
«Не страшно – пусть от житухи этой помрём,
не страшно, что отечество не нуждается в нас,
а страшно, если мы не нуждаемся в нём».

Выёживался!
Цицерон.
Подох ведь – дубина(!) - в первые холода.
Беда.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Время... (Из книги "День Восьмой")

Время -
это когда чувство беспомощности
становится сильнее
всех остальных чувств.
Время -
это когда всё меньше друзей
и всё больше смертей
в пропорциях твоей жизни.
Время -
это когда женщины
перестают связывать своё будущее
с тобой.
Время -
это заведомо проигранное
сражение со смертью,
где ты успеваешь заметить,
как начали стареть твои дети,
как в словах
«а потом мы умрём»
постепенно истаивает
слово «потом».
Время -
это присутствие в этом мире -
если подумать в другом ключе -
всего,
что было вообще.

---