Наташа Корнеева
Я жду начало пагубной весны
Я жду начало пагубной весны.
Флотилию бумажную готовлю.
От скверны очищаю помыслы
и наполняю помыслы любовью.
Февраль ещё и строен, и высок.
И снег такой, как будто он бессмертен.
Но чёрен и невзрачен вдоль дорог.
Со снежных баб снимает ветер мерки.
Наглее солнце - слепит и журит.
Сугробы потеряли величавость.
Намедни мне приснились журавли.
И ласточка на проводах качалась.
И пусть пока стареющий февраль
за окнами моими копошится.
И по утрам не озоруют птицы,
И тошно - хоть ложись да помирай.
Я жду весну. Но слякоть не люблю.
И мартовским котам совсем не рада.
Но столбик подбирается к нулю.
И, радуясь последним снегопадам,
я жду весну - как всё живое ждёт
и пробиваюсь сквозь снега и льдины
ростком, который больше не цветёт,
ребёнком нежеланным, нелюбимым.
Я жду весну. Я жить хочу ещё.
Вдыхать - и выдыхать - и задыхаться.
Цепляющимся за забор плющом
добраться до последнего абзаца.
Мать-и-Мачеха
Февраль ушёл. Я дождалась весны.
Теперь совсем за малым дело стало:
Когда синицы выклюют следы
На ниточках подвешенного сала,
Заглядывать в глаза снеговиков,
Расспрашивать несчастных о здоровье,
И говорить дежурно - будь здоров,
Когда берёзы истекают кровью.
Дождаться луж и первых ручейков.
Настроить лодок из коры сосновой.
И зубочисткой парус приколов,
На Северный махнуть без остановок.
Всенепременно промочить насквозь.
Да так , чтоб хлюпало внутри, ботинки,
И если лодки понесёт вразнос -
Поправить их посредством хворостинки.
Бежать по улице грязнющей, но живой.
По переносице расплескивать веснушки,
Пасть на завалинку и ощутить спиной
Тепло родной и дряхлой засыпушки.
И будет март шалеть от красоты
Чумазых очумелых ребетёнков.
И мальчики преподнесут цветы.
И девочки - бездомного котёнка.
Мой пахнущий опилками уют
На улочке кривой и непроезжей,
Где мать-и-мачехи цветы живут
И первый мой, единственный подснежник,
Ты до сих пор ничем не превзойдён,
Таких как ты не отыскать и в сказках.
И я, умытая твоим дождём
И пестованная щербинкой каждой
Разбитых разухабистых дорог,
Иду к тебе, но падаю, как прежде,
И понимаю- как же он высок -
Порог на бывшей Малой Непроезжей.
Лошадиный берег
НА ЧЕТЫРЕ СТОРОНЫ
Не беги, мой добрый старый конь.
Не пряди ушами, воз не тронь.
Я узду сниму и ботало.
Окружу тебя заботою.
Мы пойдём к холодному ключу.
Я твои все раны залечу.
Не унижу путами тебя.
Гриву причешу твою любя.
Отпущу в туманы по росе
На четыре стороны на все.
И пойду к обрыву у реки.
Ты себя, мой конь, побереги.
Не ступай на камушки ногой.
Сахар не бери с руки другой.
Та, другая, обуздает враз.
И овса отборного не даст.
А потом - стреноженным на луг
С боталом на шее. Друг, мой друг.
Убегай в табун и вольным будь.
Не скучай и про меня забудь.
ЛОШАДИНЫЙ БЕРЕГ
В деревне церквы не было и нет.Откуда взяться церквам в глухомани.
Закат, перетекающий в рассвет,
Звонил во все колокола в тумане.
Там лошади гуляли у реки.
Щипали травы сочные ночами.
И осторожно брали хлеб с руки.
И ботола отчаянно бренчали.
Там днём никто к реке не подходил.
Святое место. Лошадиный берег.
Там травы наподобие ветрил.
Там хлеб в тумане был мерилом веры.
Там я весь день шалела от ветров,
От быстрых рек, от глубины колодца.
Там я всю ночь спала без задних ног.
И просыпалась раньше солнца.
****
А на заре, когда туман вовсю,
Бегу к реке, зову тебя тихонько.
И платье пьёт с прибрежных трав росу.
И лунный блик мерещится иконкой.
На шёпот мой враз хлынет перезвон
На разный лад, в тональностях различных.
И поплывут ко мне со всех строн
Колокола на перекличку.
Достану хлеб. Мне бабушка дала
Из печки русской - тёплый и пахучий.
И я в туман хлеб на ладони - На.
Зажмурившись на всякий случай.
Ты подойдёшь и колокольчик твой
Качнётся в такт неровному дыханью.
Едва коснёшься нежною губой
Моей руки с преподнесённой данью.
И я шагну несмелая в туман.
Узду надену, морду поцелую.
И ботало сниму, и пут капкан.
И без седла галопом по селу я.
Когда с тобой домчимся до ворот,
Ты встанешь сам бочком к прогнутой лавке,
Стремясь помочь сойти с твоих высот
Забавной, хлебом пахнущей, малявке.
Тебе - хомут. Мне - детские мечты.
Тебе - оглобли. Мне - капканы жизни.
Я от твоей ослепну красоты,
Когда тебя усталого увижу.
Мы на закате встретимся с тобой.
Приобниму и отведу в туманы.
Сниму узду и побреду домой
.и навсегда... и больше никогда мы.
Пустыри
На нашей улице исчезли пустыри.
Теперь дома прищурились на солнце.
Бурьян пропал. Полынь не истерит.
И только мне по-прежнему неймётся.
Вон там, под клумбой, Сашкины следы,
А чуть левее - Витькины отметки,
Серёжка на портфеле воссидит,
И разговор ведётся беспредметный.
О том о сём. Подходят пацаны
С соседних улиц, пожимают руки,
Репейником обласканы штаны,
И почему-то снова дразнят Гука..
Беззлобно дразнят, так, из озорства,
Пинают мяч меж двух столбцов кирпичных.
Полынь, не признающая родства,
Встревает в разговоры нетактично.
Чуть-чуть приподнимается земля
Под башмаками пылью невесомой,
И мимо гордо проплываю я,
Взращённой улицею идиомой.
И громче голоса у пацанов,
И шаг мой замедляется невинно,
Репейник отделяя от штанов,
Походкою, достойной дворянина,
Идёшь ко мне, а я иду домой,
Несу себя - почти что королева.
Вразвалочку ты следуешь за мной -
Мол, так иду, мне до тебя нет дела.
А вечером нас приютит пустырь,
Полынь смутится и прильнёт к забору,
Смекнув, на шёпот перейдут кусты,
А мы с тобою, потеряв опору,
Отведаем наш первый поцелуй,
И у меня потрескаются губы,
И это будет, судя по всему,
Как раз воон там - где клумбы.
Из шалости
Да разве понимала я тогда,
Намазав корку чёрную вареньем,
Насколько восхитительна она
В неповторимости мгновений.
И никаким пирожным из кафе
Под именем чудным Кулинария -
Безе, наполеону, пахлаве -
Не совладать с её драматургией.
Как становились пацаны горды,
Когда вкушали, перепачкав моськи,
Неприхотливые заветные дары
Из мамкиной потасканной авоськи.
И позабыв про гордость и про стыд,
В языческом погрязнув ритуале
И снизу вверх смотря - дай откусить -
Те, что поменьше, тихо повторяли.
О, детство полунищее моё,
Алмаз, не поддающийся огранке,
Живучий пепелища водоём,
Мои не заживающие ранки,
Как жёстко ты меня учило жить,
Скупые не растрачивая ласки,
Вручая нож ты отнимало щит,
Не веря обещаниям и в сказки.
Но я спасибо говорю тебе.
Такая школа дорогого стоит.
Когда я вновь переломлю хребет,
Ты вылечишь его водой святою.
Но жизни перемятая спираль
В конце концов когда-нибудь замкнётся.
Ты примешь ли меня, жестокий рай,
Из шалости, но не от благородства.
Моя душа весеннего разлива
Моя душа весеннего разлива
парит в цветах сирени и жасмина,
черёмуховый источает дух.
Тонка, светла, нежна и бесшабашна,
с грозою майской, дура, водит шашни
и любит одуванчиковый пух.
Скромна и обожает многоточье,
по млечному пути гуляет ночью
босая и, конечно, нагишом.
Разбрасывает всё и гробит чашки.
И часто зависает вверхтормашкой.
С разбегу в лужи падает ничком.
Она и своевольна, и послушна.
Бывает материт другие души.
Но, в общем-то, мила и добродушна
и попусту не треплет языком.
Бывает, заболеет, расхандрится.
Бывает разъярённою тигрицей.
А иногда возьмёт и растворится
в каком-нибудь несведущем о том,
что души не умеют возвращаться.
Неповторимо - душами срастаться.
Невыносимо душу рвать потом.
На трёх китах
Пусть дни мои трещат по швам,
Но всё случалось не напрасно,
Сквозь смех проплаканное - Здравствуй,
Сквозь плачь пропетое - Прощай.
Ночами страшно умирать,
Но на заре ещё жальчее,
Когда весенние капели
Стремятся в жухлую тетрадь.
Когда встречает неба свод
Лучей неудержимых всплески
Сквозь выцветшие занавески,
И небо переходят вброд
Под снегом выжившие птицы.
И кажется что нет границы
Всему, которое живёт.
Мне хочется сбежать туда,
Где нет ни дома, ни дороги,
Где лес задумчивый и строгий
Стоит у синего пруда,
А в том пруду живут ерши
Задиристые и смешные,
Там дни - длиннее, ночи - шире,
Там от подножья до вершин
Усыпаны цветами горы
И вдох и выдох через поры
Не окольцованной души.
Там мир стоит на трёх китах.
Там крылья в небеса врастают.
Там я летаю в облаках
И никогда не умираю.