В канаве цвёл чертополох,
Призывно ярок,
Пушист, душист, собой неплох,
Чем не подарок!
Ах, эти розы на заказ,
Секреты, штучки…
А у него всё напоказ –
Цветы, колючки.
И забесплатно. Всякий торг
Тут неуместен.
На вкус – не мёд он и не торт,
Но прям и честен.
Чертополох, его сорвать
Не каждый сможет.
И будет жить он поживать
На зло прохожим.
Но есть ещё один сюрприз
В его названье.
И это не его каприз –
Его заданье.
И пусть какой-то человек
Его ругает,
Он занят делом весь свой век:
ЧЕРТЕЙ ПУГАЕТ!!!
Бывает, слышу звук случайный
По вечерам или ночами,
И облако густой печали
Меня окутывает вдруг.
Ах, нет, не вдруг. Печаль таится
В холодных звёздах, бликах, блицах,
В оконных слипшихся глазницах…
Печаль мой враг или мой друг?
Где пряталась она вначале?
Когда слова ещё молчали,
Когда меня в ночи качали
Движенья чьих-то добрых рук.
Крыло мелькнувшей синей птицы,
Дней пролетевших вереницы –
Где счастья, где беды крупицы –
Не различить. Замкнулся круг.
…А мой кораблик на причале,
С попутным ветром он отчалит,
И я услышу крики чаек
О том, что вовсе нет разлук.
Зима. И снег в окне клубится…
Мне выпало зимой родиться,
И долгий день мой длится, длится…
Что там? – Опять чуть слышный звук.
2024
А зима будет большая…
Ю.Визбор
***
А зима всегда большая –
Больше лета и весны.
Снег, мерцая, украшает
Ветки ели и сосны.
Переждать и затаиться,
Грусть-печаль не вороша…
Но душа – она как птица,
Ведь на то она душа.
То рванёт обратно в лето,
То в весну перелетит,
И её при всём при этом
Невозможно укротить!
…По краям пушистой шали
Ледяная бахрома.
А зима всегда большая –
Ведь на то она зима.
Вижу, как падают листья
Промельком за окном.
Эти повадки лисьи
Знаю уже давно.
Это шуршанье, шорох,
Этот рассвет во мгле,
Этот растущий ворох
Золота на земле.
Осень увидит лучик
В зеркале льда под мостом
И ускользнёт беззвучно,
Только махнёт хвостом!
И ледяные оковы
Сердце сожмут в груди.
И ничего другого –
Только зима впереди.
Ах, сентябрь, подожди, постой!
Ну, пожалуйста, задержись!
Осень пахнет сухой листвой,
Ускользающей сверху вниз,
Упадающей прямо в пруд
И не тонущей там, в воде.
Не такой это, право, труд
Своё счастье найти, но где?
Про него - миллионы книг,
Но о счастье читать – тоска.
Счастье – это всего лишь миг
Пролетающего листка,
Угасающего луча….
Подожди, сентябрь, не спеши!
Так пока ещё горяча
Жажда счастья живой души!
Я вышла из дома и сразу шагнула в метель,
И тут же забыла, куда же я путь свой держала,
Но знала, что скоро мне встретится дерево-ель,
Но ель не встречалась, и я безуспешно блуждала.
Я знала, берёза была где-то здесь на пути,
Но даже тропинку и ту я с трудом различала,
И я растерялась, не зная, куда мне идти,
Тропинка исчезла, и мне не вернуться в начало.
В такую погоду из дома ни шагу я впредь.
О нынешнем дне я уже пожалела немало,
В свой танец безумный меня увлекла круговерть
И снегом колючим лицо и глаза залепляла.
И вдруг в миг единый повисла вокруг тишина,
Метель улетучилась как эфемерная грёза,
И мне показалось, что я в целом мире одна,
Но в лёгком тумане маячили ель и берёза.
Мне говорят: «Возраст – это всего лишь цифры.
Ты, пожалуйста, не вникай в эту тему вовсе.»
– Ладно, хорошо, я где-нибудь отыщу циркуль,
Очерчу жёлтый круг и в нём напишу – ОСЕНЬ.
И уже ни ногой за пределы этого круга.
Пусть там снаружи зима – мне совсем не страшно.
Пусть там мороз, гололёд, темнота и вьюга.
Вот он мой круг: моя осень, мой дом, моя башня.
…И я буду смотреть в окно на жёлтое небо,
Не нарушая ни правила, ни границы.
Но однажды выгляну: всё замело снегом,
И такие сугробы, что уже никуда не пробиться.
Мельчайшие детали бытия
Мне дарят бесконечность ощущений.
И я смотрю, дыханье затая,
На череду чудесных превращений:
Вот жёлтый лист по воздуху летит,
Последний вытанцовывая танец,
А вот каштан, его чуть влажный глянец
Прикосновеньем пальцы холодит.
Вот в розовом сиянье бересклет,
Он хорошеет попадая в осень.
Но я ему не интересна вовсе,
И до меня ему и дела нет.
А мне как воздух нужен этот куст,
Когда все беды вылезли наружу,
И чёрный ворон над землёю кружит,
И ящик у Пандоры снова пуст.
Не просто пуст – опустошён вдвойне,
Втройне! Бывало ли такое прежде?
…Но, может быть, мельчайшая надежда
Осталась где-то там, на самом дне?
Я почему-то боялась всегда –
И это была одна из тем:
Я подумаю, что ты опоздал,
А ты просто не придёшь совсем.
У меня пылало лицо,
Я ждала из последних сил,
И ты всё-таки в конце-то концов
Обязательно приходил.
И ты говорил мне – привет,
Понимаешь, работа, быт.
А я говорила – ведь, правда, нет?
Ведь, правда, такого не может быть?
Да и зачем расставаться нам?
Год за годом шёл себе шёл,
И если верить этим годам,
Нам ведь было не плохо, а хорошо?
И не то, чтоб случился однажды сбой,
Ты как прежде внимателен был и мил,
Это вышло как-то само собой.
Ты ушёл и больше не позвонил.
***
Зачем я возвращаюсь
В те, прежние места.
Никак не распрощаюсь,
Хотя душа пуста.
Зачем мне эти всплески
Проснувшейся весны,
Но… ослепляюсь блеском
Её голубизны.
Черёмухи мерцанье
Над зеркалом пруда.
Печаль и ликованье,
Жара и холода.
Заросшая травою,
Почти что не видна,
Тропинка, где с тобою…
И где иду одна.
Угадываю взглядом
Промокших листьев дрожь,
И чудится, что рядом,
Чуть сзади, ты идёшь.
Остались наши тени
Здесь где-то навсегда…
Дощатые ступени,
Зелёная вода.
Любое мгновение нас предаёт,
Любая секунда становится прошлым,
И нам не собрать его даже по крошкам,
И мы без оглядки несёмся вперёд.
Лишь только себе обустроим «сейчас»,
Оно улетучиться тут же готово,
И, не оставляя стараний, мы снова
Его обустроим в стотысячный раз.
В туманную даль устремляя свой взгляд,
Шагаем, и тают за нами ступени,
Мы – лишь череда обречённых мгновений,
И нам никогда не вернуться назад.
Тонка и прерывиста времени нить,
Но кто-то, схватившись в порыве отваги
За кисти, за ноты, за листик бумаги,
Дерзает мгновение остановить.
То в розовом, то в голубом –
Меняет май свои наряды.
Рожденье чуда где-то рядом,
Но думается о другом:
О том, что для кого-то май
Останется навеки чёрным,
Где алые тюльпаны – чётны,
Где кровь и слёзы через край.
Боль свою не передашь другому,
Да и он свою не передаст.
Боль чужую разведу рукою,
А своя – как льда застывший пласт.
Как осилить боль – не учат в школе,
Да и жизнь ответа не даёт,
А душа сжимается от боли,
И не тает этот хрупкий лёд.
Утро сквозь стекло вплывает зыбко,
Фонари отбрасывают тень.
Примеряю новую улыбку,
Начинаю этот новый день.
Пока дышу, пока ещё живу,
Стараюсь удержаться на плаву
И доверять течению реки,
Чтоб не поддаться проискам тоски,
Чтоб мой кораблик или, может, плот
Не угодил в её водоворот.
Рассвет встречаю и смотрю закат,
Река течёт, и нет пути назад.
То солнце, то луна над головой,
А звёзд на небе сколько - Боже мой!
Ну а потом? Куда мы держим путь?
Конечно, к морю, не куда-нибудь.
…И скроется из виду лёгкий плот,
Когда волна объятья распахнёт.
Каждый знает: когда-нибудь он умрёт,
Это вовсе не тайна и не секрет.
Но не в этот же час?! И не в этот год?!
А когда? – Нас пугает любой ответ.
…Опустеет наш сад, и затихнет дом.
И кому будет дело до них? Кому?
Но, давайте, об этом потом, потом…
Потому что… ну, просто вот, потому.
Потому, что проснёшься и видишь свет,
Ни о чём не печалясь и не скорбя,
Потому что раз жив ты, то смерти нет,
Смерть придёт – но не будет уже тебя.
Ничего удивительного. Ноябрь месяц.
Точно такой, каким бывает всегда.
Под ногами хлюпает снежное месиво.
Но мы же привыкли? Это ведь не беда?
Проснёшься и сразу взглянешь в окно –
Думаешь: что там, интересно, такое –
Ночь или утро? Трудно узнать – темно.
Шаришь, ища телефон рукою.
Всё-таки утро – окна зажглись, светает.
Люди с собаками. На свежем снегу следы.
Снег то падает сверху, то на земле тает,
Превращаясь в лужи тёмной воды.
Двор за окном сиротливый и голый.
Это ноябрь. Ну, и ладно! Отлично!
Сонные дети тянутся в школу.
Просто ноябрь, и ничего личного.
Утро такое же, как и вчера, и завтра.
Надо как-то держаться, как-то храбриться.
Хлеб, кофе, сыр – мой обожаемый завтрак.
…Вот и к кормушке уже прилетели птицы.
…А нынче, Анна, будь готова
Упасть в обьятья Сентября.
Анна Сазикова
Упасть в объятья сентября –
Вдыхать его лесов прохладу,
И каждый день считать наградой,
И проживать его не зря.
Вбирать глазами свет и тень,
Дождям протягивать ладони,
Следить, как месяц в небе тонет,
Как солнце начинает день.
Не слишком доверять часам,
Календарям и прочим штукам…
При всём почтении к наукам
Склоняться всё же к чудесам.
Всё, что прошло, окутано туманом.
Туманятся события и лица,
И лишь воспоминания, как птицы,
Что кружат над простором океана.
Бессонные – нам никуда не деться,
Не спрятаться от них и в недрах ночи.
И всех острей и ярче среди прочих,
Те самые, которые из детства.
…Я помню сад, где яблоки и сливы
Под жарким солнцем и напором ветра
Вдруг созревали и срывались с веток,
В том самом детстве, что зовут счастливым.
Где кажется, что всё легко и гладко,
Но только, вот боюсь, не каждый помнит,
Как трудно выжить маленькому пони,
Тому, кто хочет стать большой лошадкой.
Как уберечься, если злые тролли
Задумают твоею жизнью править?!
…И этот страх невыученных правил,
И этот страх неведомых контрольных!
А дальше всё потянется, как надо,
Так, как бывает, как всегда ведётся….
И что же нам в итоге остаётся? –
Туман туманов и отрада сада,
Где зреют те же яблоки и сливы
И падают на землю с тех же веток,
Где белый одуванчик дружит с ветром,
Где так возможно – просто быть счастливым.
После ковИда так хочется просто дышать!
Нюхать чеснок и от запаха лука смеяться.
Выйдя из дома, нарушить запрет не бояться –
Снят мониторинг, и что я могу нарушать?
После ковИда петунии сводят с ума,
К вечеру дивный собой аромат источая.
Я по сирени и ландышам тоже скучаю,
Но между ними и мною маячит зима.
После ковИда я делаю всё не спеша.
Радуюсь жизни, но планов не строю далёких.
Утренний кофе вдыхая, пишу эти строки.
После ковИда так хочется просто дышать!
Я не могу расстаться ни с одной
Из безделушек, глупостей, фантазий,
И даже с этой дыркой в медном тазе,
Таз – бабушкин и для меня – родной.
А этот чемодан. Зачем он мне?
Он с новыми не очень-то и ладит,
Но с ним когда-то в пионерский лагерь
Я ездила – он дорог мне вдвойне!
Игрушки. Мишка – плюшевый герой.
И эти – не мои – чужие куклы.
Свою я помню – золотые букли…
Но и за этих я стою горой.
У времени и у вещей в плену,
Но не спешу я вырваться из плена.
Отступит время, обернётся пеной,
И в эту пену я тогда нырну.
Называют бабулькой. А что возразишь?
Ничего. Не поспоришь – всё так, не иначе.
Что с того, что я видела Лондон, Париж,
Что с того, что и мне улыбалась удача.
Я не просто бабулька, теперь уже пра –
Смотрит правнук двухлетний с мобильного фото.
Всё своим чередом. Золотая пора.
А душа всё ещё в состоянье полёта.
Что ей надо, моей беспокойной душе?
Наяву и во сне всё куда-то летает…
Неужели туда, где тот рай в шалаше,
Где она, как и я, всё ещё молодая.
Называют бабулькой – и что же, и пусть.
Где приткнуться душе, если б не было тела.
Всё своим чередом – и восторги, и грусть.
Жизнь прожить ещё раз? –
Я бы? Нет, не хотела.
Я спать ложилась – за окном снега,
Мне пела колыбельную пурга,
И снился сон, но даже и во сне
Всё падал с неба бесконечный снег.
Все тропки и дорожки замело,
И лёд звенел, как битое стекло.
Во сне я пробиралась сквозь сугроб,
Чтобы проснуться и очнуться чтоб.
Надеялась я только на авось,
И наконец проснуться удалось.
Глаза открыла, глянула в окно –
И сон, и явь, похоже, заодно.
Но март на свете всё-таки не зря,
Полоской узкой вспыхнула заря.
Проснулись птицы, слышу птичий хор.
Скорей в кормушки им насыплю корм.
Они-то знают, изливая трель, –
За мартом сразу следует апрель.
Зима, как девица, потупивши взор,
Иглой ледяною в озябнувших пальцах
На рамах оконных, как будто на пяльцах,
Стежок за стежком набивает узор.
О чём эти льдинки, цветы, письмена?
Какая в них скрыта нездешняя тайна?
Посланье ли это? Рисунок случайный?
Не знаю. Загадка во все времена.
И каждый прочтёт то, что хочет прочесть.
Но сердце хранит и лелеет надежду,
Что там, в этих знаках, и льдистых, и снежных
Запрятана всё-таки добрая весть!
Синицы ждали угощенья
И мельтешили у окошка.
Год приближался к завершенью.
День удлинился на немножко.
На ёлке теплились игрушки,
Сияли мишуры каскады.
Я зёрна сыпала в кормушки
И видела, что птицы рады.
Снег падал медленно и плавно,
Как было лишь ему угодно.
Его явленье стало главным
Событием предновогодним.
Казалось, стёрлись все границы,
Казалась комната – каютой,
Где снег и ёлка, я и птицы
Плывём неведомым маршрутом.
В школу? Какая школа! Я всё ещё болею.
Кашель. Температура. Сразу с утра 38.
Дождь. Я сижу в подушках, сонно в окно глазею.
Радио что-то бормочет. Там, за окошком осень.
Мама мне варит кашу. Слышу: звенит посудой.
Завтрак в кровать. Микстура. Привкус за лето забытый.
– Можно попозже кашу, можно сейчас не буду.
Я же проснулась рано – нет ещё аппетита.
Мама меня жалеет. Смотрит тревожным взглядом.
Мама на всё готова: – Может испечь ватрушки?
– Мамочка, нет, спасибо, я не хочу, не надо.
Если бы… на минутку… ёлочные игрушки!
Мама молчит, нахмурясь. Тоже молчу виновато.
Прямо из осени в зиму – кто же такое может?
Времени ход нарушить? Все перепутать даты?
Ясно, такая затея маму мою тревожит.
Всё же откуда-то сверху, из запредельной дали
Мама спускает коробку. Я всё ещё не верю.
И расцветает сказка прямо на одеяле:
Синяя гроздь винограда, бусы, картонные звери.
Только лишь раз это было, хоть и болела часто:
Все мы болеем в детстве – в плен нас берёт простуда.
Но навсегда остались эти минуты счастья,
И навсегда осталась вера в возможность чуда.
Моё окно – мой голубой экран:
Набор сюжетов, скетчей, мелодрам,
Где правят бал мгновения и миги,
В которых собраны восторги и интриги,
В прямоугольном обрамленье рам.
Бездонна ночь в средине декабря.
И Сириус висит в окне, горя
В своём недосягаемом пространстве.
Но в час урочный с редким постоянством
На небе появляется заря.
И каждый раз я вижу чудеса:
Чуть-чуть светлеет неба полоса,
И свет звезды, той, что стоИт всё там же,
На страже ночи и зимы на страже,
Вдруг исчезает через полчаса.
И никому не задержать зарю –
Ни Сириусу, ни календарю.
И птицы прилетают, просыпаясь.
Я семена в кормушки насыпаю
И – С добрым утром! – птицам говорю.
Третий день декабря –
Всё своим чередом:
Разгораясь, заря
Освещает мой дом.
За окошком – мороз,
Он с утра на посту.
Ни банан, ни кокос
Здесь у нас не растут.
Дня декабрьского блиц
Всё же радостнен мне,
Как и промельк синиц
У кормушек в окне.
Все психологи мира твердят, надо жить настоящим.
Только здесь и сейчас вы живые, я тоже живая.
Это правда, конечно. И я не открою тот ящик,
Что открыла случайно Пандора, того не желая.
Этот ящик Пандоры – в нём все мои прошлые беды.
Этот ящик Пандоры – в нём всё моё прошлое счастье,
Все мои пораженья, полёты, печали, победы…
Я сама уже стала его неотъемлемой частью.
Я живу настоящим. За окнами всё ещё осень,
А по виду – зима, и деревья под снегом согнулись…
Что там ждёт впереди… Я о смерти не думаю вовсе.
Вы мне, знаю, не верите – вижу, как вы улыбнулись.
Какая спокойная, тихая осень,
Но в сердце моём нет спокойствия вовсе.
Тревога сжимает уставшее сердце,
И мне никуда от тревоги не деться.
Как будто бы волны на море качают…
Мне сны чёрно-белые снятся ночами:
В них много каких-то деталей, намёков,
Я где-то в толпе, но всегда одинока.
Меня накрывает печали лавина,
И я просыпаюсь: в окошке рябина,
И клён в предрассветной туманности тонет,
И тянет ко мне свои листья-ладони.
И прячется утро меж лапами сосен…
Какая спокойная, тихая осень.
День нынешний осенний так хорош,
Так лучезарен, золотист и нежен.
И почему мы всё грустим о прежнем,
О том, чего во веки не вернёшь?
Нам говорят: живи сейчас и здесь!
А разве можно как-то жить иначе?
Сейчас и здесь! И разве не удача,
Что мы ещё на этом свете есть.
Ах, эта осень! Греется теплом,
Тем, что копила, начиная с лета.
Вот и душа хранит тот хрупкий слепок
Всего, что было… было и прошло.
К концу подходит и это лето.
Я просидела всё лето букой,
Но если вдуматься, то при этом
Я путешествовала с Фейсбуком.
Фейсбук, он знает мои маршруты,
Причём, без всяких моих стараний.
Нагрянет грустная вдруг минута –
Фейсбук подбросит воспоминаний.
И вижу я города и страны,
Пусть их не много, но и не мало.
И удивительно мне, и странно:
Ах, неужели я там бывала?!
И вижу я дорогие лица,
И дует в спину попутный ветер,
И путешествие длится, длится,
Пока живу я на белом свете.
Снова жасмина веточку,
Не удержусь, сорву.
Веточка – это весточка,
Спрятанная в листву.
Весточка из далёкого
Близкого далека,
Где синева высокая,
Низкие облака.
Там, где стихи – набросками:
Две или три строки,
Там, где стена кремлёвская
Со стороны реки.
Города звуки гулкие….
Берегом – налегке.
Лето. Июнь с прогулками.
Хрупкий жасмин в руке.
Промелькнула весна в миг единый.
Сирень отцвела.
А «вчера» и «сегодня» сплетаются
в день бесконечный.
И под маской не видно –
смеётся ли, плачет ли встречный,
Или к цели спешит,
словно конь, закусив удила.
Лето в полном разгаре,
и воздух июньский горяч.
Вот бежит по дорожке
за мячиком маленький мальчик.
…Отчего ж мне весны улетевшей
всё жальче и жальче,
и куда закатился
мой звонкий резиновый мяч?
Яблоки – на яблоне,
Вишенки – на вишне.
Мы с тобой по садику
Прогуляться вышли.
Сливовое дерево
Нам подарит сливы,
А сейчас – всё белое,
Видишь, как красиво.
Улетят цветочки,
А плоды созреют.
– Да, мне тоже хочется,
Чтобы поскорее.
Давно бы ей пора угомониться,
Той невидимке, что зовут Душа.
То рвётся, будто пойманная птица,
А то замрёт, почти что не дыша.
И, как дитя, повсюду видит чудо,
Следит, как догорают небеса…
Я потакаю ей, и дальше буду,
Хотя давно не верю в чудеса.
И что мне с ней, такой капризной, делать?
Смотреть вдвоём на звёзды, пить вино?
Встречать рассвет? –
Пока не улетела,
Я с ней в её причудах заодно.
Моя душа, конечно, не святая,
Какая есть… и я её люблю.
С утра пораньше ей стихи читаю,
А вечерами сказками кормлю.
ОДУВАНЧИКИ
Носит одуванчик
жёлтый сарафанчик.
(детский стишок)
Возле прозрачной прохладной реки –
Круглые яркие пятна-желтки.
Солнце свой свет расплескало на землю,
Капельки солнца пробились сквозь зелень.
Кто вам сказал, что на них сарафанчики?
Дружно кричат: Мы не девочки! – Мальчики!
Солнцем рождённые, ветру послушны –
Жёлтый кафтан станет белым, воздушным,
Чуть прикоснутся к ним детские пальчики –
Как мотыльки улетят одуванчики!
Апрель, ты просто страшный враль!
Ты ловелас и обольститель.
Твой синий капитанский китель
И кортика тугая сталь
К себе притягивают взоры.
И женщины, чертя узоры
Зонтами на сыром песке,
В любовной маются тоске.
Апрель, ты просто страшный враль.
Зачем ты даришь обещанья,
Зачем целуешь на прощанье,
Откинув лёгкую вуаль?
А сам томишься и скучаешь,
И слёз чужих не замечаешь,
И говоришь: “Пора, пора.
Увы, окончена игра”.
Апрель, ты просто страшный враль.
…И вот корабль твой уплывает,
И ветер в парусах играет,
И манит солнечная даль…
А кто-то тихо повторяет:
“Не может быть…
так не бывает…”
Апрель, ты просто страшный враль!
Сказала носу я:
Смотри, вокруг зараза!
Под маскою дыши,
чтоб не пришла беда!
Но нос мой засопел
от этой фразы сразу
И зачесался так,
как прежде никогда!
А я как раз вошла
под своды магазина
В перчатках до локтей
и в солнечных очках.
А я как раз взяла
свободную корзину,
Чтоб всё туда сложить
и не держать в руках.
Хотела я купить
лимонов и орехов.
Что в списке там ещё?
Имбирь и курага.
Сейчас-то мне смешно,
но было не до смеха –
Я больше не могла
соблазн превозмогать.
Рванула я к дверям
стеклянным без оглядки,
Раскрылось предо мной
прозрачное стекло.
Я маску сорвала
и скинула перчатки.
И почесала нос!
Дай Бог, чтоб пронесло!
P.S.Мои покупки под вопросом,
И я, увы, осталась с носом!
Факты жизни, события, линии,
На пруду расцветают лилии…
Так было и будет вечно,
А между ними некое нечто,
не названное по имени.
Впрочем, имени не имеющее:
Страдающее, смеющееся, болеющее,
Переходящее из одного в другое,
Дрожащее, беспомощное,
совсем нагое,
Прячущееся между
дурманящими геранями,
Где-то на грани сна
или же между гранями.
…Или это сквознячок
посвистывает, свищет?
Или это у лодки просело днище
И скрипит себе,
поскрипывает ненароком?
Или это берёза исходит соком?
Или это блеск антрацитовой ночи?
Или это туман, застилающий очи?
И закручивает, и хороводит…
Или слепящая белизна листа?
Или та звенящая пустота,
Из которой всё происходит?
Слышу звуки за окном –
стук капели.
Но ведь мы же в феврале,
не в апреле!
Отчего и почему –
вот задача.
Репетиция весны,
не иначе.
Или это у зимы
льются слёзы?
Чуть качаясь на ветру,
спят берёзы.
Воробьиный гам в ветвях
мне приятен.
Жаль, что птичий их язык
непонятен.
О серьёзном ли они,
о случайном?
Не дано мне разгадать
эту тайну.
Я прислушиваюсь к ним,
но не слишком.
Что могу сказать в ответ
воробьишкам?
Вот вспорхнули – миг один –
улетели!
Снова слышу за окном
стук капели.
Снег всё же выпал. Пусть не как всегда –
Не те сугробы, что бывали прежде,
Но всё-таки. В душе живёт надежда,
Что снежных дней настала череда.
От снега чуть светлее зимний свет,
И, может быть, земле под ним теплее.
Следы заметней на пустой аллее.
И в Новый год – семь бед – один ответ.
День первый – выступает как герой –
Я ничего в ответ не совершила,
Не покорила новые вершины.
День пролетел – за ним пришёл второй.
Мой двор позёмкой лёгкой замело,
Моих деревьев побелели кроны.
Бог времени, невозмутимый Кронос,
Постукивает в зимнее стекло.
Не докричаться, не дозвониться, не дотянуться.
Что же тогда? Пожелать на прощанье удачи.
Тот, кто уходит, тому не дано обернуться.
Вдруг обернётся, и всё повернётся иначе.
Тот, кто уходит – уходит, уходит, уходит…
Этот уход бесконечен – он длится и длится,
Но из обрывков забытых стихов и мелодий
Песню не сложишь – слова разлетелись, как птицы.
Тот, кто уходит – уходит, уходит, уходит…
Где-то с другими печалится он и смеётся.
Что б ни случилось, пустот не бывает в природе.
Тот, кто уходит, навеки с тобой остаётся.
Ничего не вернуть,
ничего не почувствовать снова.
Нас уносит теченьем
спешащая к морю река.
Что я жду от тебя?
Ничего.
Ничего, кроме слова,
Только ты далеко,
да и я от тебя далека.
Слову трудно пробиться
сквозь стены, окошки и крыши,
Сквозь густые туманы,
накрывшие город в ночи.
Может, есть это слово,
но я его просто не слышу?
Ты его повторяй, повторяй,
повторяй, не молчи!
Мне бы, может быть, даже
хватило не слова, а взгляда,
Но и взгляд не пробьётся
сквозь месяцы, дни и года.
Я пока ещё здесь:
в этой осени, в городе, рядом!
…Без обратных билетов
уносятся в ночь поезда.
Всё те же часы, только время другое:
День робок и сир. Ночь намного смелее.
Безжалостный ветер захвачен игрою:
Гоняет последний листок по аллее.
Красавица осень лишилась короны.
Вчерашнее золото стало трухою.
По первому снегу гуляют вороны.
Деревья погасшие жаждут покоя.
Там в памяти есть сад
И дом, где я живу.
Там яблоки висят
И падают в траву.
И гости на порог,
И астры в хрустале,
И яблочный пирог
На праздничном столе.
Распахнутая дверь,
Упавших яблок стук.
И нет ещё потерь,
И нет ещё разлук.
Вся яблочная рать
В дом – урожай хорош!
И надо бы собрать,
Да все не соберёшь.
Даль синяя легка.
Снег – только к Покрову,
Раз время есть пока –
Пусть падают в траву!
Джерард Мэнли Хопкинс (1844-1889)
Весна и Осень
Маленькой девочке
Ах, Маргарет, горюешь ты,
Что в роще падают листы?
И что несёт потоком дней
Их точно так же, как людей?
Чем старше сердце, тем порой
Всё холодней его настрой.
Ни тяжкий вздох, ни острый взгляд
Не остановят листопад,
Но жаль тебе и лес, и сад.
Названье не играет роль:
Весна ли, осень – та же боль.
Озвучить не дано устам
Всё то, что сердце шепчет нам.
Ах, Маргарет, такой закон –
Быть смертным человек рождён.
Gerard Manley Hopkins (1844-1889)
Spring and Fall
To a Young Child
Margaret, are you grieving
Over Goldengrove unleaving?
Leaves, like the things of man, you
With your fresh thoughts care for, can you?
Ah! as the heart grows older
It will come to such sights colder
By and by, nor spare a sigh
Though worlds of wanwood leafmeal lie;
And yet you will weep and know why.
Now no matter, child, the name:
Sorrow's springs are the same.
Nor mouth had, no nor mind, expressed
What heart heard of, ghost guessed:
It is the blight man was born for,
It is Margaret you mourn for.
Хочется ещё пожить.
Слышать, как пчела жужжит,
Видеть, как течёт река,
Как гуляют облака,
Как счастливые стрижи
Нарезают виражи,
Как закат горит в огне,
И как дождь стучит в окне.
Хочется ещё пожить,
Пусть над пропастью во ржи,
Пусть у леса на краю –
На земле, а не в раю.
Хочется ещё пожить,
Несколько стишков сложить
И успеть сказать люблю
Прежде чем сойти к нулю.
Ливень лил, лепестки сбивая
И пьянее от куража.
Вишня сжалась, едва живая,
Затаилась, едва дыша.
Гром гремел, и земля дрожала,
Ливень лил, не жалея сил,
Он не знал, что такое жалость,
Да и сам её не просил.
Страсти долгие не угодны
Были небу, и вот кусты
И деревья, вздохнув свободно,
Отряхнули свои листы.
Белым землю припорошило,
Но, не помня про боль и страх,
Вишня веточки распушила,
Не жалея о лепестках.
Нераспустившейся сирени
синели гроздья.
Я шла по каменным ступеням
незваной гостьей.
Вверх уплывало облаками
цветенье вишен,
А снизу, прямо под ногами,
лепились крыши.
Там, где вчера в сугробе снежном
всё утопало,
Смотрели пристально и нежно
глаза фиалок.
Моё вторжение и робость
гора прощала,
И всю весеннюю огромность
в себя вмещала.
Прорвавшись сквозь свои границы
дожди, метели,
Я стала крошечной частицей
того апреля.
***
У каждого свой неизведанный путь,
Судьбу, что назначена, не поменять,
И выпавший снег в небеса не вернуть,
Опавшие листья с земли не поднять.
Бывает, случается рай в шалаше,
И ад во дворце – что поделаешь тут!
Бывает, в жару не согреться душе,
А в лютый мороз в ней фиалки цветут.
Где рай, а где ад различаю с трудом,
Всё снегом покрыто вблизи и вдали,
Душа, как река, что закована льдом.
…И что-то фиалки давно не цвели.
Можно создать тишину и покой вокруг
И наслаждаться покоем на раз, два, три.
Но в голове не смолкает упрямый звук:
Мысли мои, словно пчёлы, гудят внутри.
Бьются, и вьются, и жалят мой бедный мозг,
Больше не в силах он выдержать этот рой
И расплавляется, словно под солнцем воск,
И распадается логики хрупкий строй.
Много печали, так много печали, ах!
Что же мне делать и как мне её превозмочь?
Не за себя, за любимых вскипает страх….
Как хорошо, что на свете бывает ночь.
В мир сновидений умчится мой быстрый чёлн,
В царство забвения я совершу полёт….
Но… и в ночи мне не скрыться от мыслей-пчёл:
Жала их остры и горек их сладкий мёд.
Если представить, что каждый листок –
послание,
Как угадаешь, какое тебе
написано?
Все не поймаешь, – в ночи ускользают
лисами,
Где твой листок – никогда не узнать
заранее.
Падают листья, становятся просто
шорохом,
Просто шуршанием, тенью, осенним
отзвуком,
Кроны пустеют и полнятся снова
воздухом,
Если бы только… но лучше про это
шёпотом.
Если бы только… но «если» – почти
не считается.
Пусть бы невнятно, нечётко, но слово
за слово.
Слишком темно, да и если бы даже
засветло,
На отсыревшем листе ничего
не читается.
На день, на два из дома отлучишься –
Ну, что за это время тут случится?
На ключ закрыто – никого нет дома,
Вернёшься – всё, как будто, незнакомо.
Не то, чтобы совсем, но всё другое:
Рисунок изменился на обоях,
Вот солнца луч, и в нём пылинок стая,
А комната, как будто, меньше стала.
На кухне чашка с кофе недопитым…
Я, вроде, мыла чашку…. Кем забыта?
Сомненье, как пчела, уколет жалом:
Вот эта книга разве здесь лежала?
Да вот и я – сижу, стишки слагаю,
Но день прошёл, и я уже другая.
Не читаю я в поезде книг,
Хотя многие, вижу, читают.
Я боюсь, что какой-нибудь миг,
Удивительный, вдруг пролистаю.
Без отрыва глазею в окно:
Что за дело – зима или осень.
Я уже научилась давно
Принимать всё, что жизнь мне подбросит.
То сверкнёт серой сталью вода,
То мелькнёт придорожная веха,
И я еду незнамо куда,
Так бы ехать, и ехать, и ехать….
***
Такие дни, что даже страшно –
Уж больно хороши!
День нынешний и день вчерашний
Целебны для души.
Так ослепительно-прощально
Бьёт в окна синева.
С кем поделиться этой тайной,
Где отыскать слова?!
В единый миг уносит ветер
Листок, за ним другой.
Какое счастье жить на свете,
И как влечёт покой.
Есть руки, голова и ноги,
И посох, и сума.
Иду по золотой дороге
Туда, где ждёт зима.
Мой тихий двор меняет свой наряд
Так неприметно для простого глаза,
Что эти изменения не сразу,
Лишь день за днём улавливает взгляд.
Мой тихий двор сияет красотой:
Пурпур и золото горят в лучах осенних,
Но ласточка не прилетает в сени,
Да и грачи не рвутся на постой.
И в сердце угасает летний пыл,
Душа свои захлопывает дверки,
А на часах неукротимо стрелки,
Идут в ладу с движением светил.
***
Осень строит воздушные замки,
Собирая всё золото мира,
И не знает, что скоро, что завтра
Станет нищенкой серой и сирой.
В одеянье монашески строгом
И с дырявой сумой за плечами
Побредёт по размытым дорогам,
Что слегка подмерзают ночами.
Лес остывший к себе не заманит,
Всё ТО золото станет трухою,
Все ТЕ замки растают в тумане,
Что клубится с утра над рекою.
Ничего не вернуть, ничего не почувствовать снова.
Как огромные птицы над нами летят облака.
Что я жду от тебя? Ты же знаешь, всего только слово,
Только слово всего, но его я не слышу пока.
Ты спохватишься вдруг, полетят мне во след телеграммы,
Ты рванёшься со скоростью света меня удержать,
Но дорога петляет, с дороги уводит упрямо,
А глаза ослепляет заката горячий пожар.
Ничего не вернуть… Впрочем, знаю, тебе и не надо.
Ночь укроет туманом дороги, мосты, города.
Я пока ещё здесь. Даже можно сказать, – где-то рядом.
…Без обратных билетов уносятся в ночь поезда.
По летней дороге
на поезде ехать легко:
то лес зеленеет,
то поле, то речка течёт.
И то, что прошло,
то прошло и уже далеко,
а то, что должно –
не случилось, но произойдёт.
Над летней дорогой
неспешно плывут облака:
причудлив, изменчив
и непредсказуем их строй.
И я ни о чём не грущу,
не печалюсь – пока
мой поезд летит
между небом и летней землёй.
Хрупок, но шипы из стали,
Нежен, но ершист, как школьник,
Принц по крови, но в опале,
Имя шёпотом: Шиповник.
Ждёт в саду его невеста,
Как росу глотает слёзы,
Но в садах таким не место,
Бедным родственникам розы.
Первый луч его согреет,
Дождь польёт, а не садовник,
Никогда не постареет
Тот, кого зовут Шиповник.
Он – бродяга, он – предтеча,
И душа его крылата,
И приход его отмечен
Нежным, тонким ароматом.
В какой-то день, надеюсь, что не скоро,
Не мне судить,
Усну так крепко, даже целым хором
Не разбудить.
Успею ли почувствовать мгновенье,
Вход в мир теней?
Чем стану я? Хочу, чтобы сиренью
В глуши корней.
И, помогая пробудиться веткам,
Вливаясь в цвет,
Я прошепчу летящим мимо ветрам,
Что смерти нет!
Бывает… случается, хоть не скажу, слишком часто,
Звонок телефонный влетает в тишайший мой терем,
Нет, вовсе не значит, что это равняется счастью,
Но радость вскипает от вновь обретённой потери.
Снежинки летят… В эту зиму такие сугробы!
И ветки деревьев страдают от тяжести снега.
И ночь наступает, и снег заметает дорогу,
С утра не увидеть ни тропки, ни знака, ни следа.
Но голос живёт, залетев в телефонную трубку,
От зимнего холода, видимо, – чуть хрипловатый,
Тот голос, прожить без которого можно, но трудно,
Тот голос, звучавший в другом измеренье когда-то.
История эта на самом-то деле простая,
Зима хоть сурова, но сердце она не остудит.
Сугробы, они непременно когда-то растают,
Весна очень скоро про эти сугробы забудет.
…И даже с теми, кто любим,
Кого своей считаем частью,
Встречаемся не слишком часто.
Туман мешает или дым
Обычных будней? И беспечность
Нам шепчет, что в запасе вечность,
Успеется, поговорим….
...Слова, не сказанные нами,
На землю упадут дождями,
Замёрзнут, превратятся в град.
А те, кто были нам друзьями,
Исчезнут за семью морями,
Откуда нет пути назад.
Ещё вчера последние цветы
Под серым небом храбро доцветали,
Но выпал снег, и дни зимы настали,
И мир затих средь белой пустоты.
Я в осени остаться не могу.
Шагнуть к зиме мне почему-то страшно.
И мил мне день, который был вчерашним,
И имя дня пишу я на снегу.
Падают с веток каштаны
И разбиваются оземь.
Может, для них долгожданно
Время по имени осень?
Падают яблоки, сливы,
Шишки срываются с сосен.
Может, им мнится счастливым
Время по имени осень?
Падают, падают звёзды.
Сколько желаний попросим?
Впрочем, загадывать поздно,
Если за окнами осень.
Падают, падают листья,
Дождь моросящий – несносен.
Дождь…. Он не может не литься,
Если за окнами осень.
Холодно, рано темнеет,
Ветер прорехи латает….
Ну а душа? Что же с нею? –
Падает или летает?
Вот так бы всё ехать и ехать…
В окне: то леса, то дома,
И слышать, как призрачным эхом
В листах прорастает зима.
Вот так бы не думать о грустном,
Чтоб мысли, совсем ни о чём,
Пылинками в доме, где пусто,
Светились под тёплым лучом.
Вот так бы всё ехать куда-то,
Пусть даже незнамо куда,
Сквозь встречи, разлуки и даты,
Что тают в ночи без следа.
Август ранний сердце ранит
Первой желтизной.
В августе немного странен
Тот, июльский, зной.
Птичий гам уже не слышен,
Тяжелеет сад:
Яблоки стучат по крышам,
Как внезапный град.
Ветер стих, и ночь уснула
Лёгким, чутким сном.
Тени тайным караулом
Встали за окном.
Опята
Их можно заготовить впрок,
Лишь отыскать сумей-ка.
Смотри, присела на пенёк
Их дружная семейка.
Мухомор и сыроежка
Сыроежка красная,
Крепкая, прекрасная.
Мухомор ещё красней,
Только рвать его не смей –
Для еды он не годится.
Пусть растёт, собой гордится.
Подосиновик
Видишь, снова красный цвет,
Но опасности в нём нет.
Прямо из травы возник
Чудный по-до-си-но-вик!
Поганки
Эти бледные поганки
Веселятся спозаранку:
Счастливы и даже очень,
Что их съесть никто не хочет.
Лисички
Растут они вместе
В укромненьком месте –
Такие привычки,
Зовут их лисички.
Белый
Каждый этот гриб оценит.
Он хорош для разных целей:
Посушить и посолить
Или вкусный суп сварить.
Мы его срезаем смело –
Царь грибов, зовётся – белый.
Назло тем тягостным ночам,
когда не спится,
Я утром пробую начать
с нуля страницу.
И в новый день войдя едва,
легко и плавно,
На белом написать слова
о самом главном.
Но ночь – как чёрный водоём –
без дна, без краю….
И всё, что написалось днём,
она стирает.
Душа закатана в слои
бессонниц тесных….
А ночь тем временем свои
диктует тексты.
Сирень цвела, не ведая сомненья,
Презрев закон земного притяженья,
Расправив два лиловые крыла.
Воздушная до головокруженья,
В полёте, в невесомости, в скольженье
Отчаянно, взахлёб сирень цвела.
А я себе самой казалась тенью,
Не связана с землёй так, как растенья,
И для полёта слишком тяжела.
…Когда-нибудь я обернусь сиренью,
И улетит моё стихотворенье,
В лучах закатных догорев дотла.
Пока черёмуха цветёт,
Сирень ещё немного медлит,
Томится и речам не внемлет,
Прекрасного мгновенья ждёт:
«Нет, мир подлунный не готов
К восторгу и явленью чуда,
Помедлю, подожду, не буду…
Достаточно других цветов».
И притворяется кустом
Невзрачным, тихим, незаметным.
Что там таится в этих ветках –
Угадывается с трудом.
Но миг желанный настаёт,
И не сдержать потока страсти –
Весь мир в сиреневовой власти –
Сирень цветёт, сирень цветёт!Прорываясь сквозь сны снегопада
И цепляясь за хрупкие ветки,
Я летела над призрачным садом,
Уносимая северным ветром.
Я во сне поджимала колени, –
Всё равно их царапали льдины,
Колыхались рассветные тени,
И меня накрывала лавина
Всех моих передуманных мыслей,
Ожиданий, восторгов, и страхов…
…Трепетали озябшие листья,
И чирикала ранняя птаха.
…Я проснулась. Мой двор был засыпан
Солью? Или же сахарной пудрой?
С неба падали хлопья косые…
День двенадцатый. Майское утро.
Предвосхищение весны –
Порой, самой весны милее.
И реки горестей мелеют,
И блики света в них видны.
И воздух, сладостен на вкус,
Слегка пьянит, бодрит и лечит,
И я не думаю о встрече
И не таю обиды груз.
Моих разлук, моих потерь,
Увы, никто не сосчитает…
Я настежь открываю дверь,
И в эту дверь весна влетает.
Всё своё детство,
как только начинал таять снег,
я искала подснежники…
***
Мама меня наставляет,
Мама же мне не враг:
“Можешь гулять, где гуляют
все,
но не смей в овраг!”
Сколько бы я ни просила,
Слышу один ответ.
Что же мне тратить силы?
“Нет” – это значит – “нет”.
Тают
снежинки-неженки –
Как удержаться тут?
Вдруг без меня подснежники
Рядом совсем цветут?!
Где-то в укромном месте,
Где-то вдали от глаз….
Был мне овраг известен
Местом таким как раз.
И от подружки
Тани
скрывшись,
по льду скользя,
Я пробираюсь тайно
к месту,
куда нельзя.
В шубе, галошах, валенках
жарко,
почти весна.
…Могут цветы в проталинках,
быть,
где земля видна.
Я их узнала бы сразу,
Встреться они в пути.
Но… ни единого раза
Их не смогла найти.
***
Всё происходит в том же ключе,
как и всегда.
Всё происходит и происходит…
неудержимо.
Отяжелели от снега спящие города,
и непогодит.
Будем надеяться, что беда
вместе с ветрами
проскочит мимо.
Всё происходит и происходит…
именно с нами.
И ни конца, и ни края.
Видимо… значит… – стареем.
Теперь уже не выбираем,
теперь уже всё равно,
что там в окне.
Окно
надо зашторить скорее
от всякой нечисти и беды.
…И хорошо бы набрать воды
в том же самом ключе
при лунном луче,
как бывало.
Но снежное покрывало
укрыло тот самый ключ…
И ветер жесток и колюч,
и времени слишком мало!
Не вернуться в детство, не вернуться…
Впрочем, говоря начистоту,
Стоит только резко обернуться,
Пробежать по узкому мосту,
Чуть прикрыть глаза, и по соседству,
Узнаваемо на запах и на цвет,
Всколыхнётся собственное детство,
То, которого на самом деле нет.
Впрочем, как же нет, когда по праву,
Памяти доверяясь виражу,
По его тропинкам и по травам
Я когда хочу, тогда хожу.
И, пробившись сквозь года упрямо,
Жажду утолю живой водой,
И в окне мне улыбнётся мама
И отец до боли молодой.
Не вернёшь ничего – ни здоровье, ни тот цвет лица.
Не вернёшь, не изменишь… и надо ли что-то менять?
Эту плоть, словно платье, придётся носить до конца
И беречь, потому что откуда же новую взять?
Это ты и не ты… словно тропки, морщинки легли…
Глянешь в зеркало, и… уведут неизвестно куда…
Силуэты неясные чьи-то мелькают вдали,
И летят сквозь года самолёты, и мчат поезда.
Это ты и не ты… но по-прежнему кровь горяча.
Снятся сны молодые, хотя… ну какой в этом толк.
И сердечную боль ты несёшь равнодушным врачам,
Все печали выслушивать – их обязательный долг.
***
Слышишь, падают каштаны –
Звук негромкий и глухой.
Вдруг негаданно-нежданно
Мы расстанемся с тобой?
Вдруг ты даже не заметишь,
Что темнеет небосвод,
Что на целом белом свете
Снова осень настаёт.
Кофе пьёшь, грустишь, смеёшься,
Руки греешь у огня.
Я приснюсь. Но… ты проснёшься
И не вспомнишь про меня.
По аллее пройду одна,
Там, где….
Впрочем, зачем об этом.
Тишина вокруг, тишина,
Та, какой не бывает летом.
Все дорожки ведут к пруду,
Где кувшинки и пахнет тиной.
Оглянусь не спеша, найду
Так знакомый мне куст жасмина.
Ветер листья по одному
Друг за другом на землю сбросит.
Я теперь до конца пойму,
Что мне шепчет чуть слышно осень.
О какой там своей беде?
Может, лучше не слушать мне бы?
…Утки плавают по воде,
Отразившей кусочек неба.
Бабье лето задержалось.
Долго ждём.
Дни летят, какая жалость,
Под дождём.
Небо хмуро. Дождик бьётся
О стекло.
Неужели не вернётся
К нам тепло?
И зима наступит снова –
Снег из туч.
Что спасёт? Живое слово –
Солнца луч.
Ну, а если слово мимо
Просвистит,
Нарисуй улыбку мима
И прости.
Путешествуют по свету
Много слов.
Про судьбу, про чьё-то лето,
Про любовь.
Делят свет Луна и Солнце
Пополам.
Всё когда-ниудь вернётся,
Но не к нам.
P.S.
Ах, простите, что тоска
Лезет в стих –
Я весь день сижу в носках
Шерстяных.
.***
Я сдерживаю себя:
писать о любви неприлично –
возраст уже не тот.
В детстве мне хотелось
выбраться из отличниц,
снять надоевший образ
так, как снимают пальто.
Стать лёгкой, беспечной
и притягательной.
Взять у мамы пуховку
и втайне от всех напудриться.
Но пальто не снималось,
было застёгнуто на все пуговицы,
и я оставалась скромной,
усидчивой и старательной.
Вот и сейчас мне нельзя
быть такой, какой хочется.
Свобода – всего лишь химера!
Меня называют по имени отчеству,
я на другой проживаю улице,
и пальто у меня другого размера,
но всё также застёгнуто
на все пуговицы
и под ногами путается.
Так и умру в нём, наверно.
Всё мы чем-то недовольны:
То морозы, то жара,
То нам грустно, то нам больно,
То не спится до утра.
Строим завтрашние планы,
Забывая про ”сейчас”,
То нам поздно, то нам рано,
То музЫка не для нас.
…Головой прильнёшь к подушке,
Лунный луч пробьёт стекло,
И тебе шепнут на ушко:
Ваше время истекло!
***
Сквозь сеточку дождя я вижу мокрый сад.
Сегодня мне окно экраном верно служит.
Мне хорошо в дому, а на дорожках – лужи…
Вода, кругом вода, куда ни бросишь взгляд.
Мне хорошо в дому, и мысли так легко
Летят себе, летят, как в поднебесье птицы.
А дождь в моё окно стучится и стучится.
А за окном жасмин – белей, чем молоко.
Решенье всех впустить даётся мне с трудом.
Но я жалею их – и дождь, и куст жасмина…
Взглянуть со стороны – забавная картина:
В открытое окно они влетают в дом.
И непонятно мне, как можно было врозь,
Теперь, когда взахлёб они о чём-то спорят,
И плавает жасмин, как белый парус в море,
А я дивлюсь на них, промокшая насквозь.
Какой дождь, Господи!
Льётся, и льётся, и льётся…
Откуда он только берётся,
Из какой плоскости?
Или из какого колодца
небесного?
Льётся, и льётся…
Почти что бедствие…
Или благодеяние?
Никогда не скажешь заранее,
Никогда не знаешь последствия.
Будущее непредсказуемо.
Здравомыслие или безумие?
Встречи, разлуки…. Между –
протянутая ладонь.
…Ветер раздувает надежду
Так же, как раздувает огонь.
***
Мама работает в библиотеке –
выдаёт книги, записывая их в картотеке:
для учения, для развлечения –
кому для чего надо, кто для чего хочет.
Мама часто ходит на почту.
Бывает рада, если что-нибудь там получает.
С подругами с утра над чем-то хохочет,
Вечерами одна о ком-то скучает.
Папа воюет в звании лейтенанта.
Папа маму целует, но только в письмах.
Война – главная доминанта
в человеческих мыслях.
Бабушка, ею ещё не ставшая,
выдирает вредные корни,
пропалывая свой огород.
О сыночке своём, о старшем,
(о моём будущем папе)
денно и нощно помнит
и, не переставая, ждёт.
Мама – пока невеста,
ещё не жена, но вскоре
таковой станет.
Про меня ничего не известно.
Кто я – Тимофей или Таня?
Никто об этом даже не спорит,
никто об этом даже не знает.
Надо сначала – создать семью.
Тайна, сокрытая за семью печатями.
Всё без меня! Какая жалость!
Но время идёт, я приближаюсь
к собственному зачатию,
к собственному бытию.
Потому что скоро – Победа,
С каждым днём всё ближе и ближе.
Потому что домой приедут
Те, кто выстоял, те, кто выжил.
Истомившиеся половинки
соединятся в счастливые пары.
…И это случится однажды ночью...
И меня назовут –
Галинка,
Светлана или
Иринка…
Но теперь-то я знаю точно –
меня назовут Тамара.
Зачем же я столько добра накопила?
Наверно, хотела, чтоб всё это было.
Чтоб дом становился уютней и краше,
Чтоб жизнь мне казалась наполненной чашей.
Чтоб были хрустальные вазы, бокалы,
Чтоб детям досталось, чтоб зря не пропало.
И множество книг – чтобы не было скуки,
Чтоб книги читали и дети, и внуки.
И фото в альбомах из прошлого века,
Где чётко отслежена каждая веха.
Где смотрят с улыбкой знакомые лица –
Рожденья и свадьбы – страница к странице.
В шкафах "уникальные" ретро-наряды:
И платья, и кофточки с юбками рядом.
Куда же потом это всё? Мир наш тесен.
Не буду лукавить. – Ответ мне известен.
Может
быть, это тот самый дом,
В котором мы и живём вдвоём.
Или… когда-нибудь будем жить.
Где время не мчится и не бежит,
А течёт. И всегда будет течь.
Дом, в котором ты топишь печь,
А я варю борщ или, может быть, щи,
Где сверчок за печкой трещит,
Где зимой падает мягкий снег,
А летом – сквозь солнце – дождь.
И ты меня ждёшь,
пока меня нет,
пока я ушла по грибы….
…А, впрочем, нам не уйти от судьбы.
И каждый из нас – сам по себе,
И мы покорны нашей судьбе.
И что остаётся? – только мечты.
И знаешь, мой дорогой,
В том доме живём не я и не ты,
а кто-то совсем другой.
А дождь стучит по карнизам
И по асфальту шуршит.
…Нельзя потакать капризам
Капризной своей души.
Деревья дождю так рады!
Промочит листву насквозь.
…А с тем, с кем хотелось рядом,–
Всегда и повсюду врозь.
Весна, возлюбив сюрпризы,
Бутоны раскрыть спешит.
…Нельзя потакать капризам
Капризной своей души.
Что осталось в моих закромах теперь?
Что смогу удержать в горсти?
Пробираясь сквозь лес-бурелом потерь,
Как богатства мои спасти?
Никому ни о чём…только в том беда,
Что подвластна я чарам слов,
А слова… это, может, просто вода,
И песок, и обрывки снов.
Даже если слова немного грустны,
Даже если в них нет огня,
Всё равно куст сирени среди весны
Так и рвётся обнять меня.
И такая в нём нежность, такая страсть,
Так вокруг зелена трава,
Что могу раствориться, не быть, пропасть,
И уже не нужны слова.
Сказала: “Сердце на замок
Закрою я, как дверь.
И пусть любовь внутри умрёт
От голода теперь”.
Но влажный майский ветерок,
Над крышами взлетев,
Играл на клавишах дождя
Пробившийся напев.
Кричала и рвалась любовь,
Как в клетке пленный стриж:
“Смотри, я сердце разобью,
Коль не освободишь!”
Over the Roofs
by Sarah Teasdale
I said, "I have shut my heart
As one shuts an open door,
That Love may starve therein
And trouble me no more."
But over the roofs there came
The wet new wind of May,
And a tune blew up from the curb
Where the street-pianos play.
My room was white with the sun
And Love cried out in me,
"I am strong, I will break your heart
Unless you set me free."
Так вот всегда и было,
а по-другому не было никогда,
и никакая на свете сила,
никакие умники или умницы
не слепят вместе ни наши улицы,
ни наши дома или города,
а уж тем более наши судьбы…
и никакие на свете судьи
нас не рассудят…
но вот беда –
в конце, так же как и вначале,
когда с небес падает снег
или дождевая вода,
я о тебе всё так же скучаю
и так же встречаю
не останавливающиеся поезда.
Провожали в мир иной –
не героя.
Провожающих – со мной –
было трое.
Свечи таяли в руках –
пахли мёдом.
Мнилось, - ангел в двух шагах
ждал у входа.
Плыл, как облако, дымок
от кадила,
И душа, отбыв свой срок,
уходила.
От пункта А до пункта Б большое расстояние.
От пункта Б до пункта А оно ещё длинней.
– Ну, как вы поживаете? Как ваше состояние?
– Да как-то так… барахтаюсь в круговороте дней.
– Ну что же вы стоите! Разденьтесь, вот вам тапочки.
Мы ждали с нетерпением вас с самого утра.
– Да я с утра и вышел. А где же внуки-лапочки?
– Гуляют.
– Как гуляют? Им спать давно пора.
– Ах, что вы! Внуки выросли. Другое поколение.
Жениться собираются и замуж невтерпёж.
Ну что, махнём по рюмочке!
– Не знаю. Вдруг давление
Повысится... а впрочем,
Пожалуй, выпью всё ж.
– Я столько наготовила, а Вы почти не ели.
Любили же покушать!
– Не тот уж аппетит. А времени-то сколько?
– Да мы же только сели!
А впрочем… боже, боже, как время-то летит.
– Обратно собираетесь? А как же чай с пирожными?
– Да я уже пирожные не помню и на вкус.
Холестерин и сахар – анализы тревожные.
Врач крайне не советует, да я и сам боюсь.
– Так быстро вечер кончился, и снова расставание…
Идите осторожно, не надо гнать коней!
…От пункта А до пункта Б большое расстояние.
От пункта Б до пункта А оно ещё длинней.
Миндальный флорентин, изысканный на вкус,
Похрустывал во рту под кофе капучино.
И в чём была в тот миг, судить я не берусь,
Для радости моей реальная причина.
В том маленьком кафе, где тесно и тепло,
Я слушала слова о том, о сём, об этом…
Куда-то люди шли за сумрачным стеклом,
И улица плыла туманным силуэтом.
А радость как пчела, кружилась надо мной,
Как добрая пчела, которая не жалит.
Миндальный флорентин и был тому виной…
А впрочем, флорентин тут ни при чём, пожалуй.
Ты помнишь? –
Бились мотыльки
В зелёное стекло.
Мы жили в доме у реки,
И время там текло
Неспешно, с веком невпопад.
То осень, то весна…
То цвёл, то отцветал наш сад…
И круглая луна
Заглядывала к нам в окно,
А мы топили печь…
Всё это было так давно…
…И как нам уберечь
И сохранить те угольки,
Искрящие в ночи,
И дом на берегу реки,
И лунные лучи.
По острым ледышкам марта
Иду, как по граням лезвий.
И март для меня – как маркер
Весенних моих болезней.
Чернеют под солнцем склоны,
Без листьев стоят аллеи,
И каркают зло вороны
О том, что я заболею.
Без всякой на то причины,
Под звон ещё робких капель
Проваливаюсь в пучины,
Где царствует жёсткий кашель.
А ветер мой двор качает,
И бродит по веткам голым…
И я о весне скучаю
С замотанным шарфом горлом.
***
Речь вслед молчанью долгому – в цене.
Любовники – кто мёртв, кто далеко.
Враждебен лампы свет под колпаком,
За шторами враждебна ночь в окне.
Искусству дифирамбы мы поём,
В бессилье нашем – мудрости запас.
…А в юности любили мы и нас,
Беспечны так в невежестве своём.
William Butler Yeats After Long Silence
Speech after long silence; it is right,
All other lovers being estranged or dead,
Unfriendly lamplight hid under its shade,
The curtains drawn upon unfriendly night,
That we descant and yet again descant
Upon the supreme theme of Art and Song:
Bodily decrepitude is wisdom; young
We loved each other and were ignorant.
1.
Тот дом на берегу пруда
На самом деле домом не был.
Мы там встречались иногда
Под моросящим сирым небом…
Но… наступали холода,
Дорожки засыпало снегом.
Мы к дому шли не без труда,
И ветер прорывался следом,
И стыла подо льдом вода…
2.
… А в печке разгоралось пламя.
Зима, владевшая умами,
Таилась в сумраке теней…
…И навсегда остались с нами,
Неистребимые годами,
Восторг и горечь этих дней.
3.
Теперь зима к нам стала строже
И пробирает нас до дрожи.
И никого согреть не может
Мерцанье зимних фонарей.
А мы… Мы изменились тоже.
Увы, не сделались моложе,
Но каждый миг ещё дороже,
И каждый взгляд ещё нежней.
Окно приоткрыто,
И тянет ознобом.
Береза – размытым
В окне силуэтом.
А листья друг с другом –
О ком там? Про что там?
Всё шепотом, шепотом…
Всё по секрету.
Фонарь разрывает
Осеннюю темень,
А ветер терзает
Озябшие ветки.
И по потолку
Бродят ломкие тени,
Кривляясь и корчась,
Как марионетки.
Да, я бы могла бы
Задёрнуть гардины
И не поминать
Эти призраки всуе,
Но… мне неизвестно,
Какие картины
Сгустившийся мрак
Для меня нарисует.
Ангелы, в росе купаясь,
в мягких травах поутру,
Кувыркаясь, улыбаясь,
Все бутоны соберут.
Ангелы в песках горячих
В жаркий полдень, там и тут,
Помертвевшие бутоны
С воздыханием несут.
***
Emily Dickinson
94
Angels in the early morning
May be seen the dews among,
Stooping, plucking, smiling, flying:
Do the buds to them belong?
Angels when the sun is hottest
May be seen the sands among,
Stooping, plucking, sighing, flying;
Parched the flowers they bear along.
Эта тёмная полоса
Закрывает мне небосвод,
Наплывает мне на глаза,
Всё туманит вокруг….
И вот –
Обесцветились все цвета,
Белый свет тёмно-серым стал.
Да и я-то уже не та.
Да и Ангел-то мой устал.
Завалился голубчик спать.
Сколько можно меня спасать!
Открытые шторы, фонарь за окошком....
И тени,
как серые бабочки, -
крыльев бесплотных мельканье.
Сквозь кружево веток,
сквозь всполохи света,
сквозь темень
летят телеграммы
из ближнего к нам зазеркалья.
Сплошные иероглифы….
Смысл от меня ускользает.
Ночные фантомы….
Они меня просто дурачат.
Смотрю в потолок,
но как будто чужими глазами.
И лучше не знать мне,
что эти иероглифы значат.
Но есть подозренье, –
что мысли и тени – совпали.
Волшебный фонарь, тот, в окне, –
мою жизнь прочитает.
Экран-потолок
отразит беспристрастно детали.
И только под утро
летучие тени растают.
В момент дождя и листопада
Всё обнажённей ветки сада.
Такая грусть!
Но нет рожденья без распада.
Наверно, так оно и надо,
А значит, пусть!
Погасли золотые краски,
И солнце не подарит ласки.
Сер небосвод.
И ветер, не боясь огласки,
Безжалостно срывает маски
И в клочья рвёт.
Пусть будет тишина наградой,
Дарованной и мне, и саду…
Звон пустоты…
...Не верь мне!
Это лишь бравада.
Я тишине совсем не рада.
В момент дождя и листопада –
Мне нужен ты.
Казалось бы, деревья так прочны
И скроены по самым лучшим меркам.
Задумчивы, мечтательны…. И сны
Листают, убаюканные ветром.
Казалось бы, о чём им горевать…
Но каждый раз, свои теряя листья,
Деревья слёз не могут удержать.
И можно ли велеть слезам не литься?
А впереди - забвенье и покой,
Развоплощенье и метаморфозы.
Зима, своей недрогнувшей рукой,
В хрустальный иней превращает слёзы.
................................................................
Май! Снова май! И легион листов
Младой гурьбой идёт на смену прежним.
Бутоны нераскрывшихся цветов,
Как соты – мёд, переполняет нежность.
И дерево – восторгами полно.
Какие слёзы? Нету и в помине.
Но… ствол всё тот же, и внутри темно,
И неизвестно, что там в сердцевине.
Так и живут деревья…. В глубине
Сокрыв печали, горести, обиды.
И радостно воспрянув по весне,
Шумят о том, что счастливы вполне,
Всех обманув своим цветущим видом.
Сентябрь на исходе. Деревья вступают в осень.
Так же, как мы когда-то вступали с тобой в пионеры.
Но это всеобщее братство совсем не коснулось сосен.
Они никогда не меняют ни цвета, ни формы, ни веры.
А мы поменяли и то, и другое…. И даже –
Совсем потеряли, бывшую стройной, форму.
Нам трудно узнать друг друга в осеннем пейзаже,
И трудно вписаться в гармонию строгих формул.
Да, может, и к лучшему…. Влево пойдём ли, вправо…
Серебряной ли, золотой ли ведомы нитью…
Смотрите, какие густые выросли травы.
Мы тоже станем полынью, крапивой, снытью,
Кувшинкой-нимфеей, и белой, как снег, ромашкой
С крошечным жёлтым солнцем в самой серёдке.
Всё так, как задумано, судьба не знает промашки.
И если мы сложим вёсла, сама поплывёт наша лодка.
Деревья вступают в осень. Осенние краски
Сияют отважно и ярко под небом дождливо-серым.
Клёны горят бордовым, жёлтым и ярко красным…
И что это вдруг, – не знаю, мне вспомнились пионеры?
Выйду на улицу, осень теплом обласкает,
Ветер шепнёт мне осеннее нежное слово.
Юная осень! Она посмотрите, какая!
Осень-царевна! Любуюсь ей снова и снова.
…Дни пролетают, и всё обнажённее ветки,
Дворники – листья сгребают в шуршащие груды….
Пьются микстуры, глотаются горстью таблетки –
Но не спастись ни от грусти и ни от простуды.
Осень внимает своим обострившимся слухом:
Чу! Это листья увозят куда-то в машинах.
Осень, прощай…. Пусть земля тебе стелется пухом,
Мягким покровом слетевших на землю снежинок.
Осень, прощай…. Ты уходишь, но будет другая.
Я так хочу в это верить…. А как же иначе?
Мы неразумны порою и осень ругаем.
Осень, на самом-то деле, – большая удача!
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд…
Б. Пастернак
Февраль.…И синие снега.
Февраль…. И стынущие звёзды.
И ночь по-прежнему долга,
И утро наступает поздно.
…А слёзы… лей или не лей…
Давно никто слезам не верит.
Мне не уйти от февралей,
Но что ему мои потери?
Февраль. Рвануть по февралю
К весне!
Но где достать пролётку?
…И всё же я февраль люблю:
За быстроногую походку,
За краткость стиля, тень и свет,
За белизну одежд и грима,
За ослепительный балет,
Где каждая снежинка – прима.
Февраль. Но где достать чернил?
Найду.
Но… мне не переплакать
Февраль “случайный” Пастернака,
Тот, что навзрыд он сочинил.
***
Постигнуть суть зимы. С зимою подружиться.
Влюбиться в белый цвет и кружев, и мехов,
Услышать венский вальс и в вальсе закружиться,
Вдыхая аромат изысканных духов.
И новогодний вкус прохладных мандаринов,
Как в детстве, длить и длить….
И выпросить взаймы –
Хрустальную звезду и горсть аквамаринов –
Всё то, чего не счесть в чертогах у зимы.
Постигнуть суть зимы и не роптать всечасно
На то, что холода, и мрак, и неуют.
И встретить Рождество, шагнуть навстречу счастью,
Услышать, как светло нам ангелы поют.
Утро плавно перетекает в вечер:
Пока, пока!
А дня как будто бы нет.
Вот только что был рассвет,
И уже закат!
Загораются ёлки и свечи.
Вечер необыкновенно длинный,
Можно сказать, бесконечный.
Аромат мандаринов,
Белая шаль – на плечи,
И никого рядом…
Ёлка блещет своим нарядом,
Гордится…
Нельзя на неё сердиться –
Век её быстротечен.
Пусть проживает себе в угоду.
Бьют часы на кремлёвской башне,
Вот и закончился день вчерашний.
С Новым годом!
Платок в ладони скомкав,
Печалишься о ком ты?
И думаешь о ком?
Сгустились в небе тучи,
И лишь последний лучик
Проник в окно тайком.
И в зеркало ворвавшись
Расплавил день вчерашний
И сжёг его дотла.
А на высокой башне
Всё чище и бесстрашней
Звонят колокола.
Платок в ладони скомкав,
Ты соберёшь осколки
Своих разбитых дней.
А в коридоре ёлка
Стоит как незнакомка,
Вся сжавшись у дверей.
Её одной лишь ради
Ты скажешь, как ты рада
С ней повстречаться вновь.
И ёлка без бравады
Отдаст тебе в награду
Всю зимнюю любовь.
Декабрьским дням, застывшим в рамах,
Потерян счёт.
Зачем тебе вставать так рано –
Темно ещё.
На небесах над самым домом
Висит звезда.
Но точит страх, такой знакомый, –
Страх опоздать.
Угомонись – уже не надо
Тебе спешить.
Осталась чистая отрада –
Дышать и жить.
Заря въезжает в колеснице –
Во всей красе.
А на заре и сон приснится,
Где живы все.
Декабрьским дням, застывшим в рамах,
Потерян счёт.
Зачем тебе вставать так рано –
Поспи ещё.
Люди замёрзли, и птахи замёрзли.
Люди спешат по домам.
Пташек взъерошенных жалко до слёз мне,
Корм им какой-нибудь дам:
Горстку крупы или хлебные крошки.
Крылья машут, летят.
Буду смотреть, замерев у окошка,
Как на балконе гостят.
Что ж мне так грустно? Дела мои плохи?
Нет, ничего, как всегда.
Что ж я так жду, чтоб сочувствия крохи
Кто-нибудь щедрый мне дал.
В чертогах ледяных почти не веришь в лето –
В прозрачный небосвод, душистые ветра.
А будет ли оно? Намёка даже нету.
Зима, всегда зима – днём, ночью, и с утра.
Трескучий фейерверк не разрывает мрака,
Не зажигает кровь и не даёт тепла.
И ветер за окном, побитою собакой,
Всё воет и скулит о том, что жизнь прошла.
Как не упасть во тьму, не потерять надежду?
Как нежность уберечь на северном ветру?
Холодная заря в бесцветном небе брезжит,
Но… продолжает жизнь творить свою игру.
А я творю свою… и вешаю на ёлку
Карминные шары, хрустального коня,
И розу всех ветров, и белый бант из шёлка –
Сей праздничный обряд – целебен для меня.
Придут ко мне на бал невидимою ратью
Все те, кого люблю, чей праздную приход.
Надену я для них серебряное платье,
И с ёлкою вдвоём мы встретим Новый Год.
Ночь затягивает
в свой магический
хоровод
и погружает
в лунное море,
сияющее серебром…
Или это пещера,
подземный ход,
или это метро?
Или пугающие полёты
в небесном просторе
сквозь лестничные пролёты
звёздных ущелий,
неужели, снова
по маршруту к зиме?
…где каждый, летящий
или, скорее, спящий
в своей постели, –
не в своём теле
и в своём ли уме?
Где души улавливаются
невидимой сетью…
Что там на самом деле?
По-настоящему?
… И то, и другое, и третье…
Ночь закручивает
магической круговертью
спящего.
Всё, что нам снится –
в другом измерении.
Логика ночи,
её десница
без колебания
и сомнения
швыряет тебя,
куда захочет.
…Столпотворение
снов, похожих
на стаи рыб,
зависающих
там, где
коралловый мыс,
атакующих
здравый смысл
и уплывающих
глубоко вниз.
Стреловидные, плоские,
порхающие, стремительные,
ослепляющие, удивительные,
страшные и не очень –
мерцающие рыбы-сны –
призрачные сыны
Красавицы-Ночи.
Ещё не проступают краски,
Осенние, сквозь зелень лета,
И на пруду сквозь бархат ряски
Рыбёшки солнышком согреты.
Ещё распахнуты все рамы,
И все любимые – любимы.
Но скрытые от мира раны
Сочатся сквозь листву рябины.
Мы жили в деревне и пили вино,
Костёр разжигали и жарили мясо.
Сидели в стогах до полночного часа,
И в небо смотрели, как в чьё-то окно.
А лето уже разлилось через край,
И речка встречала бодрящей прохладой,
И чиркали звёзды ночами над садом –
Любое желанье теперь выбирай.
Была я обласкана в доме друзей.
Художники оба, писали картины.
Пейзажи – она – облака и куртины.
Он – битвы, дома и фигурки людей.
…И август ронял свой рассеянный свет,
И ветер тянул чуть заметною прелью…
Я, сев у окна, замирала моделью,
Пока рисовали они мой портрет.
Недавно друзья мои ездили в Рим.
Казалось, наброски из Рима – похожи.
Натурой служило одно им и то же,
Но каждый в работе был неповторим.
Разнился в друзьях моих так же и нрав –
Он – был капитаном в их плаванье долгом,
Она капитану внимала с восторгом,
И плыл их корабль средь трудов и забав.
И часто я думала, глядя на них,
Как мне посчастливилось всё же их встретить…
Я с ними останусь в том самом портрете.
А их навсегда поселю в этот стих.
Как пуст мой дом… и как он полон теми,
Кто бродит в нём, не оставляя тени.
Они со мной. Я с ними не прощаюсь.
Я к ним душой и сердцем обращаюсь.
И чувствую, они мне отвечают,
Что точно так же обо мне скучают.
Беззвучны эти наши разговоры –
Моря меж нами, облака и горы,
Леса, равнины, океаны, звёзды…
Обнять, согреть! – Непоправимо поздно…
Как пуст мой дом… лишь шорохи и скрипы…
А за окном благоухают липы.
И смотрит в небо, замерев, прохожий.
…И облака на ангелов похожи.
Где-то внутри, под ложечкой, –
лёгкое жжение.
Наверное, так и положено?
Поступательное движение
по горизонтали.
Помню, когда-то
вот так же меня катали
в детской коляске…
(То ли открыть глазки,
то ли закрыть глазки…
То ли проснуться,
то ли уснуть…)
Длится и длится путь…
– Простите, уже обратно, да?
– Нет, пока всё ещё туда.
Надо мной – плывущие потолки.
На мне – белокипенные чулки.
До ослепления яркий зал.
Может быть, это мой первый бал?
Гудящие кондиционеры.
Или это приём в пионеры?
Торможение.
Щекотливое положение:
Чулки и ничего боле
кроме простынки.
Неприятное ощущение.
Речь сейчас не о боли,
но я же простыну!!!
…Или это крещение?
Где-то там надо мной
лицо доктора,
кажется, – доброе.
В вену руки – зной…
Захлёстывает волной…
Ой…
Полоса отчуждения.
Пробуждение.
На мне –
всё та же экипировка.
Все остальные –
в халатах.
Всё-таки как-то неловко
быть голой.
Чей-то уверенный голос:
Везите её в палату!
Летний вечер окно заливает светом.
Стол накрыт и украшен большим букетом.
Для такого букета – такую вазу
Среди прочих других я нашла не сразу.
Удивительно синего ваза цвета.
В самый раз для такого, как мой, букета.
Мне букет подарил наступивший август.
Полевые цветы… не левкой, не астры,
Мы с тобой любовались букетом вместе.
Ты ушёл. Буду ждать от тебя известий.
Мне букет не сберечь в первозданном виде,
Время всё пожирает – сказал Овидий.
Но могу я букет засушить при этом,
Чтоб зимой любоваться с тобой букетом.
Большая стирка. Сняли занавески –
В корыте мокнут.
До скрипа, до сияния, до блеска -
Промыли окна.
Шкафы и сундуки перетряхнули –
Добро раздали.
Два солнечных пятна на старом стуле -
Как две медали.
И день весенний бесконечно длится,
Не угасая.
И я по чистым влажным половицам
Хожу босая.
Всё дожди и дожди…
Есть ли жизнь под дождём?
Всё снега и снега…
Хмуро смотрит прохожий.
Если ты был однажды в России рождён,
То Россию впитаешь и кровью, и кожей.
И мороз нам знаком, и немыслимый зной,
Нам в России любая погода знакома.
Только небо одно – надо мной и тобой,
И никто нам другого не выстроил дома.
Всё снег да снег, и нет ему конца,
Всё снег да снег, и нет ему начала –
Блистательней алмазного венца,
Белее, чем седины мудреца,
Воздушней, чем полёты у Шагала.
Всё снег да снег, и нет ему конца.
Всё снег да снег, куда ни посмотри,
Всё снег да снег – и кружит он, и кружит,
Мир оплетая тайнописью кружев…
И, кажется, что снег уже внутри,
Внутри тебя…
такой же, как снаружи.
Всё снег да снег, куда ни посмотри.
Не грусти, не вздыхай, не печалься,
Потому что не стоят того
Властных зим вековое начальство
И морозов крутых торжество.
Не давай разорить свою душу
Вероломным жестоким ветрам.
И не слушай, не слушай, не слушай
То, что шепчут сквозь замкнутость рам.
Даже если тошнит от эрзаца
Чьих-то мнений, намёков и слов,
Ухитрись как-нибудь продержаться,
Не наткнувшись на пики углов.
Не рассматривай жизнь через лупу,
Не старайся подправить свой путь –
Пусть смешной, пусть печальный, пусть глупый…
Ничего…
как-нибудь…
как-нибудь…
…Потому что и в лютую стужу,
И в звенящий немыслимый зной
Тень надежды всё кружит и кружит
Над твоей и моей головой.
Застилает землю вьюга,
Как крахмальную постель.
И летит, летит по кругу
Ледяная карусель.
Дни и годы пропадают –
Исчезают в серой мгле.
Снег то падает, то тает
На проснувшейся земле.
У весны всегда в запасе
И гуашь, и акварель.
Щедрой кисточкой раскрасит
Расписную карусель.
Праздник солнца, праздник света –
Он у нас всегда в чести.
Каждой клеточкою лето
Впитывай, не пропусти!
Всё укроет мягким пухом
Тополиная метель,
И услышим чутким слухом
Летних ливней карусель.
Заскрипит осенний ветер –
Стон несмазанных петель,
И закружит по планете
Золотая карусель
И замрёт… и кто-то в спину
Нас толкнёт: “Прошу отсель!”
И придётся нам покинуть
Эту нашу карусель.
…Даже те, кто были красивыми,
всё равно становятся старыми.
Красота утекает, как океан сквозь ладони…
…Мальчики бредили солдатиками, позже гитарами,
Не замечали цвета, как будто были дальтоники.
Про девочек такого не скажешь, нет.
Девочки увлекались куклами и нарядами.
В нарядах самое главное – цвет:
В зелёном – они казались себе наядами,
В красном – сгорали под жаркими взглядами
Всё тех же мальчишек, глядящих вслед.
Девочки рисовали красками,
Мальчики - чаще карандашом.
Все увлекались сказками,
Мир в них устроен так хорошо!
Какой бы ни был крутой замес,
Всегда побеждает добро:
Принцы находят своих принцесс,
А также золото и серебро.
Принцев почему-то не всем хватило,
Золота и серебра – тоже.
Что же,
это ещё не беда…
Но где же та волшебная сила
Или живая вода,
Что сделает нас моложе?
Неужели, вот так, без следа,
В царство колючих и острых льдин,
В кровь разрывающих кожу?
– Как ни прискорбно, но очень похоже,
Ответ только один –
Да.
– То есть, сделать ничего невозможно?
– Только один ответ –
Нет.
Тот, кто когда-то был принцем,
В лучшем случае становится Карлсоном,
Влюблённым в свои проказы.
А царевна – снова лягушкой.
Живут, как будто в зверинце –
Они же из разных сказок.
Им друг с другом отчаянно скучно –
Ей не заснуть ночами,
А его не разбудишь пушкой.
Каждый спасается собственными лукавствами.
…И глушит, и глушит себя лекарствами,
У неё под подушкой Александр Пушкин –
любит его без меры.
А у него под подушкой –
томик Павловой Веры.
Они не делятся друг с другом стихами.
Каждый считает чужие – вздором.
И оба постоянно о чём-то вздыхают…
Иногда получается даже хором.
Жизнь потихонечку утекает,
Как океан сквозь ладони.
Буйный ветер стихает,
Корабль потихонечку тонет,
Или просто погружается в ряску,
Обратно не уплыть в сказку,
Падает парус.
Смирение и усталость…
И лёгкое удивление –
Что это с нами сталось?
А это… всего лишь старость,
Не более и не менее.
И никуда от неё не деться…
Единственное спасение –
Чудесное воскресение
Памяти детства,
Памяти юности…
…Странности, стройности,
Струнности
Крылатой души…
Спешим –
Под ногами – лёд.
Теперь мы просто прохожие.
Времени иссякает запас.
Новые молодые рвутся вперёд,
Такие похожие…
Совсем не похожие
На прежних, исчезнувших нас.
1.
Градус моей любознательности
катастрофически падает.
Похоже,
он на нулевом рубеже.
Изрекаю сентенции.
К выбору отношусь строже –
Лондон, Париж, Падуя…
Но я там была уже.
…Прага, Мадрид, Рим.
Венеции
карнавальный грим,
Дворец Дожей,
лицедействующий,
бледный мим…
Но и это я видела тоже.
2.
…Всё равно я для них чужая.
А если я куда-нибудь уезжаю
из своего дома
(так иногда бывает),
то мой Кот,
(кому-нибудь это знакомо?)
ночи и дни напролёт
переживает, орёт,
пока я в пути.
А, как ни крути,
он для меня дороже
и, без сомнения, ближе,
чем все, вместе взятые,
Лондоны и Парижи.
3.
Остаюсь на лето
с Котом в квартире.
Спим валетом.
Хожу в неглиже.
То сижу на кефире,
то съем бланманже,
то чуть-чуть ананаса,
то выпью вина.
Но Кот постоянно
требует мяса,
и в чём тут его вина?
…желательно – антрекот.
Кот, он и есть – Кот.
Свои имеет мыслишки,
свои суждения.
Считает:
Ничто – не слишком.
Уверен, что я у него
в услужении,
а чтобы наоборот –
не может быть даже речи.
(Камешек в мой огород),
но я Коту не перечу.
Не изменят
уже ничего,
никогда
ни минуты,
ни дней череда,
и ни годы,
потому что
среди небосвода
каждый вечер
сияет звезда
неизвестной
и редкой породы.
Спят внизу
города,
океаны, моря,
спит звезда
в вышине,
синий свет
источая,
даря
звон
бубенчиков.
Тихо
качает
в тишине
её весь небосвод,
сон храня.
Там, где ты,
там и я.
Я тебя по звезде
и найду,
наперёд
отличая
серебристые звуки.
И даже
в разлуке,
оба видим
всё ту же звезду.
…И ночь – коротка, и, как мальвы, – рассветы.
И день – бесконечен, – как маки, – закаты.
Разлито в бокалы июльское лето,
Настоем напитано – мёда и мяты.
Бокалы сияют изменчивым светом –
То светом зелёным, то синим, то алым,
И мы наслаждаемся тонким букетом,
И мы осушаем бокал за бокалом.
За окнами поезда вижу цветы,
Но мне не успеть различить их черты.
Я выйти хотел бы, покинув вагон,
Чтоб цвет их увидеть, оттенок и тон.
Даю имена я цветам наугад –
Ведь я не могу к ним вернуться назад.
Резной колокольчик, люпин, Иван-чай –
В лесу и в полях я такие встречал.
А, может, мелькнул в моих мыслях цветок,
Который никто ещё встретить не смог?
Лишь тем небеса открывают простор,
Кто смотрит вокруг, но не слишком в упор.
Robert Frost. A Passing Glimpse
I often see flowers from a passing car
That are gone before I can tell what they are.
I want to get out of the train and go back
To see what they were beside the track.
I name all the flowers I am sure they weren't;
Not fireweed loving where woods have burnt--
Not bluebells gracing a tunnel mouth--
Not lupine living on sand and drouth.
Was something brushed across my mind
That no one on earth will ever find?
Heaven gives its glimpses only to those
Not in position to look too close.
В детстве я не любила кашу,
особенно манную.
Зато любила мороженое,
особенно фруктовое,
то, которое
за семь копеек.
Обожала сказки,
верила любому обману.
сочувствовала принцессам,
презирала злодеек.
Любила играть в прятки,
но не любила в салочки.
…Мороженое быстро кончалось,
как ему и положено,
выбрасывался стаканчик,
но оставалась палочка,
палочка-выручалочка,
пахнущая мороженым, –
овеществлённая малость,
послевкусье восторга,
и грызть было можно долго,
пока она не ломалась.
...................................................................................
Жарко. Машина плывёт поливочная…
А жизнь не даёт ответов готовых,
На что же решиться – на одно сливочное?
Или, соответственно, на два фруктовых?
(Прогулки с МоскваХодом)
Сад всё забыл, что было там… вначале –
Сто, двести, триста лет тому назад.
И ни о ком он больше не скучает,
Нескучный сад.
На роликах прокатывает лихо
Младое племя в лето – налегке,
Ныряет вниз скульптурная пловчиха,
Застыв в прыжке.
Вся в водорослях старая купальня,
Всё так же страстны песни соловья,
Спит Чайный домик, в нем теперь читальня –
Совсем ничья.
И почему не принесли удачу
В Нескучный сад прошедшие года?
Сумеет ли ответить передача
“Что? Где? Когда?” ?
Где прошлое сомкнётся с настоящим?
Куда уйдём мы все до одного?
Но… плотно закупорен чёрный ящик –
Не вскрыть его.
Перипетии, мифы, судьбы, лица…
Ни год, ни век не повернуть назад.
Наступит ночь, и что тебе приснится,
Нескучный сад?
“Что? Где? Когда?” снимают в Охотничьем домике в Нескучном саду.
Как этот мир невыразимо хрупок…
Казалось бы, что прочен, как железо,
Казалось бы, что крепок, словно камень.
Но миг настал, и мир меняет кожу –
Все замки из песка волна смывает,
Все карточные домики сложились,
Кумиры свергнуты и брошены на землю,
А радуга все краски потеряла…
…Как уберечь мне тех, кого люблю?!
…И росчерк крыльев синей стрекозы,
И бабочки беспечное порханье,
Цветущих лип горячее дыханье,
И тайное предчувствие грозы,
Тончайший росчерк острого пера,
Тончайший росчерк молнии сквозь тучи,
Тончайший, пробивающийся лучик
Сквозь шторы, не закрытые вчера.
Всё это – я, моё, со мной, во мне.
Все лепеты, и шепоты, и блики…
Не устаю я вглядываться в лики
Цветов – и за окном, и на окне.
Ромашка, одуванчик, клевер, сныть –
Их имена записываю в святцы.
…Как грустно будет с ними расставаться,
Как жалко мне отсюда уходить.
Ночью, как только уснём,
ветер стремится,
пробиться в оконные рамы,
будто бы чьим-то послом.
Порывы ветра упрямы,
но тонкий заслон –
непроницаемо прочен.
…Совсем другая история днём
по сравнению с ночью:
трансформация панорамы –
в соснах, что за окном
дятлы выстукивают телеграммы,
теша себя и прочих:
“Очень, очень, очень…”
Дальше невнятно –
изъяны мембраны?
Впрочем,
скорее всего,
вероятно:
“…любим, скучаем, ждём”.
…Грудки у дятлов красны,
как открытые раны, –
(таким уж дятел рождён).
…от сосны до сосны
летают себе, летают –
повадки типично птичьи.
…Снег окончательно тает
под весенним дождём.
Всё складывается отлично?
Отлично всё складывается!
…Летают себе, радуются
без всякой бравады…
…от дерева к дереву,
от куста к кусту.
Но если кому-нибудь надо –
дятлы всегда на посту.
Размеренно, как ученик гаммы,
высту-
и высту-
и высту-
кивают
срочные телеграммы.
Точка за точкой,
за прочерком прочерк –
почти что азбука Морзе!
Каждый дятел сосредоточен –
радеет об общей пользе.
Клювом стремительно
в ствол ударяет
(клюв хорошо заточен)
и повторяет, и повторяет:
“…очень, очень, очень!”
***
Из чего состоит разлука?
Из часов с безумной кукушкой?
Из захлопывающейся дверцы?
Из стрелы бутафорского лука,
Что казалась детской игрушкой,
Но пронзила навылет сердце?
Из чего состоит разлука?
Из солёного синего моря,
В коем волны друг другу вторя,
Бьются в замкнутости ракушки?
Из чего состоит разлука?
Из сердечного перестука
Сквозь века и сквозь облака …
Из щемящего нежного звука:
– До свиданья…
– Пока, пока…
В городе летнем
Липы цветут –
Шарики лепят,
Сети плетут.
Запах медовый,
Липовый звон
Тянут из дома
Всех, кто влюблён.
Но отчего же
Лип аромат
Сердце тревожит
Так невпопад?
Что приключилось
Вдруг невзначай?
Где просочилась
В сердце печаль?
И почему же
В жаркости лип
Сердце, как в стужу,
Жмёт и болит?
Ласковый вечер –
Эхом в груди –
Раны и лечит,
И бередит.
Кружится слепнем
Или пчелой
В городе летнем
Боль надо мной.
Что собирает –
Горечь ли, мёд?
День убывает,
Липа цветёт.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
“Письма римскому другу”. И. Бродский
…Не бери в голову, близко к сердцу, слишком всерьёз.
Посмотри на звёзды, покури, напиши стишок.
По сравнению с тем, что мы живы в такой мороз,
Всё остальное неважно – ни плохо, ни хорошо.
Не печалься, пожалуйста, о том, чего не вернуть,
В нашей памяти то, что прошло, всё равно живёт…
…И себя береги, выбирай понадёжней путь,
Так легко поскользнуться, под снегом пушистым – лёд.
… А зима тебя спрятала от меня далеко.
Но ты всё-таки есть, и, пожалуйста, будь всегда.
Если вдруг простудился – пей горячее молоко,
Если мучает жажда, то лучше просто вода.
Мне так многое надо ещё тебе рассказать.
Но слова драгоценны…. Мы тратим так много слов…
…Одевайся теплее, пожалуйста. Не замерзай.
Приезжай, для тебя в моём доме - и стол, и кров.
Что ещё? Я не знаю. Наверно, на этом – всё.
Говорим, говорим.… Знаешь, хочется тишины.
Ночь наступит и все наши горести унесёт,
Но оставит нам звёзды на небе и наши сны.
Берёзка просится погреться,
Стучит в оконное стекло.
Таких сугробов намело:
Зима – как будто бы из детства.
…А в доме чисто и тепло,
И печки жаркое соседство,
И ёлки колкое крыло,
И дом – не дом, а королевство.
…И ватный Дед Мороз, и средство
От всех печалей и забот –
Вкус мандарина в Новый Год.
… А эта светлая звезда,
Что ёлки все мои венчала
И свет волшебный излучала,
Поблекла, как-то помельчала…
И не начать мне всё сначала,
И не вернуться мне туда,
Где вырезаются для ёлки
Те самодельные флажки,
Верёвкой крепятся коньки,
И где нам шили не из шёлка,
Из марли платья. Так легки
Те платья были, что подняться,
Взлететь неведомо куда
В них можно было без труда…
Но те летучие года
Давно умчались без следа,
Чтоб никогда не возвращаться.
Такой мороз, что невозможно жить,
Нельзя дышать, заледенело сердце,
Мороз вдыхаю, как щепотку перца –
Пожар в гортани. Как его тушить?
Такой мороз, что ртуть ушла на дно,
У всех прохожих – белые ресницы.
Дорога – лед, немудрено разбиться,
И что-нибудь сломать немудрено.
Но все бегут, как будто это кросс.
И я бегу. Мой дом меня встречает –
Я спасена, скорее выпью чая
И в клетку строчек заточу мороз.
……………………………………………….
А летом, в дни, когда стоит жара,
и все мечтают о прохладе, влаге,
вот здесь, на этом вот листе бумаги,
появится вдруг снежная гора.
А по краям – сосулек бахрома,
а в них – мороз,
он отпустить попросит,
я отпущу:
лети туда, где осень,
и, незаметная еще, растет зима.
…И мы едем незнамо куда -
Всё мы едем и едем куда-то.
Давид Самойлов
Я помню, мы едем куда-то,
Колёса стучат подо мной,
За окнами снег, словно вата,
Белеет сквозь сумрак ночной.
Ни звёздочки, ни огонёчка,
Так ночь глубока и темна…
Я с папой, я папина дочка,
Я в этой ночи не одна.
Но… небо, нависшее низко…
Но… слёзы, что полнят глаза…
Вот папа, он рядом, он близко.
Сказать? Только, что мне сказать?
Как будто открылась вдруг дверца
Далёких и взрослых миров –
Для грусти, влетевшей мне в сердце,
Найти не умела я слов.
Вагон освещён вполнакала,
В сон втянутый и полумглу.
О чём я тогда размышляла,
Лицом прижимаясь к стеклу?
…Растаяли в памяти даты,
Остались лишь я и зима,
Всё едем, и едем куда-то…
Куда? Я не знаю сама.
Хруст веток слышится ночами.
Хрустален лес.
Замес восторга и печали –
Крутой замес.
Снег падает почти неслышно,
Тихоня снег,
На ветки, провода, на крыши
На лыжный след.
Но… рвутся провода стальные
То тут, то там,
И бьются царства ледяные
Напополам.
Зима разучивает танго,
Скрывая страх,
Хранит неведомые тайны
В январских снах.
Зима играет антрепризы
Свои на бис.
Сосульки падают с карнизов –
Поберегись!
…В канун зимы ей вышло – умереть.
Так странно было вдруг узнать об этом.
Казалось, не посмеет даже смерть
Забрать её, ту, что была Поэтом.
Казалось, что её-то сохранит,
Спасёт зима, укрыв покровом белым.
Но снег не выпал. В холод, как в гранит,
Смерть заковала хрупкий голос Беллы.
Горели свечи, пел церковный хор,
Последний путь, покой, упокоенье…
...И только ветер силился как вор
С затихших уст сорвать стихотворенье.
Небо погасло, розовый отблеск растаял,
Вечер ноябрьский недолог, темнеет быстро.
Осень торопится, свой календарь листая,
В небо кидая прощальные звёзды-искры.
Встреча, прощание, горечь разлуки, встреча:
Как на качелях – то в небо, то снова в пропасть…
В этот ноябрьский, почти что угасший вечер
Сердце моё наполняют восторг и робость.
Кто я такая? – Песчинка в бескрайнем море,
Здесь и сейчас – в этом месте и в это время.
Крайняя слева в огромном вселенском хоре,
Голос не слышен, но он в унисон со всеми.
Кто я такая? – Кочующий вечно странник,
Птица небесная, парус, волна морская,
Взмах – и взлетаю без всяких на то стараний,
Вниз посмотрю – города и года мелькают.
Это любовь поднимает меня над миром,
Это любовь наполняет мне крылья ветром…
…Вечер ноябрьский вплывает в мою квартиру,
Бьётся в окно облетевшей осенней веткой.
1.
Поэзия
не выбирает
то, что полезнее,
или то, что доходно.
Просто играет –
на чём угодно –
что подвернётся
под руку,
не ожидая награды.
Ей только это
и удаётся,
ей только того
и надо.
Всё остальное –
побоку.
Такая она особа.
И сожалений
особых
по этому поводу
у неё нет.
То скрипочка
в руках,
то гитара,
а то кларнет.
Вытаскивает
на свет
плоды своего
улова –
…то нечто
ослепительно
старое.
…то нечто
оглушительно
новое.
Ласточкою
парит
над жизненной
прозой –
то высокопарна
с белою розой,
то взглянет
нежно,
то грозно.
Вдруг ни с чего –
прилежна,
вдруг ни с чего –
серьёзна,
но чаще всего –
беспечна.
То светлячком
горит,
то догорает
свечкой.
Игры боготворит.
Вечно
играет или с огнём,
или в слова.
Ночью и днём,
как будто старатель
на приисках,
неутомима
в поисках
слова,
подозревая его
в происках
снова и снова
проскочить мимо.
Её не страшит молва.
Служит себе сама,
Строит свои терема,
Сама для себя основа,
Сама себе голова.
2.
Поэзия –
это не среда
обитания,
полученная
от щедрот.
Поэзия –
это взлёт,
или провал
в мироздание.
Туда, где никто
не бывал,
о чём никогда
не слышал.
Поэзия –
это ниша,
это задание
свыше,
но не для каждого.
Поэзия –
это жажда
и жжение
где-то под ложечкой.
Это – движение
с опережением,
если сложится.
Поэзия –
это небесное
и мирское вместе,
в крутом замесе.
Погружение
на дно морское,
без акваланга,
туда, где пирании.
Поэзия – это
бумагомарание,
это – возвращение
бумеранга.
Поэзия –
это восхищение
и отвращение,
восторг и страдание,
вызов судьбе.
Поэзия – это
письмо, сообщение
самому себе.
Это – заранее
игра вничью.
Это – скольжение
по острию
лезвия.
Поэзия –
это всегда –
поэзия!
Хрупка, чтоб плавать; хлопковое платье
Чуть приподнимет, чтоб воды объятье
Коснулось ног, чтобы смогла пройти
По отмели, где солнце на пути
К закату, на песке, в подводном свете
Лучей волнистых расставляет сети.
И пальцы ног, ступая на песок,
За завитком выводят завиток.
И сбившись в стайки, рыбья детвора
Скользит пред нею вспышкой серебра,
А стрекоза, сияя синевой,
Легко задев, кружит над головой.
Всё, как и прежде: солнце, верный друг,
Согреет кровь, коснётся нежно рук,
Всё та же сеть мерцает в глубине,
Где каждый луч купается в волне,
Где плавала средь света и теней
Во времена далёких юных дней.
Timothy Steelle
1948 -
An American writer
Joanna, Wading
Too frail to swim, she nonetheless
Gingerly lifts her cotton dress
Clear of the lake, so she can wade
Where the descending sun has laid
A net of rippling, molten bands
Across the underwater sands.
Her toes dig, curling, in the cool
And fine-grained bottom; minnows school
Before her, tauly unified
In their suspended flash-and-glide;
Blue-brilliantly, a dragonfly
Encounters and skims round her thigh.
Despite age, all this still occurs.
The sun’s companionably hers,
Its warmth suffusing blood and flesh,
While its light casts the mobile mesh
Whose glowing cords she swam among
In summertime when she was young.
Раскинув крылья,
Ворона взмыла
И снежной пылью
Меня накрыла.
Тем изменяя
Судьбы теченье,
Мой день спасая
От сожаленья.
Dust of Snow
The way a crow
Shook down on me
The dust of snow
From a hemlock tree
Has given my heart
A change of mood
And saved some part
Of a day I had rued.
Закрой все окна, утиши поля,
Деревья пусть беззвучные в окне.
Не слышно птиц… а если хоть одна…
Тем хуже мне.
Ещё не скоро до большой воды,
И долгий срок до первых певчих птах.
Не слушай ветер, пусть он за окном
Свивает прах.
Robert Frost
Now close the windows
Now close the windows and hush all the fields:
If the trees must, let them silently toss;
No bird is singing now, and if there is,
Be it my loss.
It will be long ere the marshes resume,
It will be long ere the earliest bird:
So close the windows and not hear the wind,
But see all wind-stirred.
Таруса. Прозрачные летние дни.
Домишки, сады, переулки, заборы,
И памятник Ленину рядом с собором,
И яблоки всюду, куда ни взгляни.
Мы в гору взбирались, спускались к реке.
Туда, куда звали тропинок извивы,
Туда, где синели речные разливы
И маленький катер белел вдалеке.
Река бормотала о скором дожде,
В ней тучи, зависнув на миг, отражались,
Деревья друг к другу испуганно жались,
И зыбь пробегала по быстрой воде.
Но дождь почему-то был милостив к нам,
Хотя находился на уровне срыва.
Острее запахли полынь и крапива,
Вплетаясь в прибрежный густой фимиам.
Мы яблоки грызли, подняв на ходу,
Их в августе много не только в Тарусе,
Но вкус этих яблок и их послевкусье
Мне кажется, больше нигде не найду.
Памятник на могиле художника
Борисова-Мусатова в Тарусе
Уснувший мальчик безмятежно спит.
Ему до нас с тобою дела нет.
Он сам гранитный и под ним гранит.
Он спит давно, почти что сотню лет.
Он не герой, не божество, не вождь,
Он просто мальчик в царстве сонных нег.
Его омоет налетевший дождь,
Его укроет падающий снег.
Он просто спит, он просто видит сны…
И в этих снах – бормочущий ручей,
И тень от нависающей сосны,
И лунное мерцание ночей.
Внизу река вершит неспешный бег,
Выплёскивая песню для него,
Пока он спит, не размыкая век,
Пока он спит, не помня ничего.
ИЗ ЖИЗНИ ЖЕНЩИНЫ
1.
А что для неё осталось
в этом самом
прекрасном мире
из всех существующих
на свете миров?
Испытывает ли
она усталость,
сидя в своей квартире
и не принимая его даров.
Вспоминает ли то,
что уже было,
предчувствуя
то, что ещё будет,
но без всякого энтузиазма.
Когда-то она любила
выходить в люди,
проводила отпущенный
ей досуг
по-разному,
иногда – праздно,
иногда путешествуя
или празднуя
неважно что.
Хрупкость открытых рук
тянула в её объятья.
Всегда – высокий каблук,
всегда – нарядное платье
модного бренда.
Она вызывала восторг…
Ей трудно смириться
с его отсутствием,
испытывать чьё-то сочувствие,
и жить на пенсию или в долг,
и одеваться из секонд-хенда.
2.
Он появляется раз в неделю,
обычно в среду,
но это в среднем.
На самом деле –
гораздо реже.
Она снимает передник,
встречает его в передней,
старательно режет
тот пирожок
с капустой,
что испекла сама,
в этом она искусна.
За окном зима.
Её разомлевший дружок
говорит: Вкусно!
Её стряпнёй восхищается.
Они ложатся в постель,
в комнате свежо,
за окном снежно….
То ли шумит метель,
То ли звуки двора…
…Ему, и, правда, пора,
он прощается
нежно-нежно.
Но ей кажется почему-то,
что он хмур.
Ещё минута…
За окном непогодит.
Она поправляет ему
шарф,
он уходит.
На диске всё ещё
Азнавур,
всё ещё Шарль –
набор французских мелодий….
Жаль…
А чего же, собственно, жаль?
Всё было хорошо, вроде….
Зажжённые свечи гасятся,
она убирает посуду,
встаёт под горячий душ,
тени стекают, стекает тушь.
Думает с лёгкой досадой:
не надо…
не надо мне было краситься.
В следующий раз не буду…
Уильям Йетс
Средь ивовых аллей
(2 варианта)
Любимую я встретил средь ивовых аллей,
И ножек белоснежных я не видал милей.
Любовь, – она шептала, – бездумна, как листва,
Но я был глуп и молод, считал, что – не права.
У речки мы стояли, вокруг сгущалась мгла,
Белее снега ручка мне на плечо легла.
Жизнь – трын-трава, – шептала, – не принимай всерьёз,
Но я был глуп и молод, а нынче полон слез.
2-й вариант
Свою любовь я встретил среди плакучих ив,
Белее снега ножки – мелькнули, день затмив.
Люби, легко, – просила, – как дерево – листок,
Но я был глуп и молод, понять её не мог.
Мы у реки стояли, вокруг сгущалась мгла,
Белее снега ручка мне на плечо легла.
Живи, легко, – просила, – как травы у ручья,
Но я был глуп и молод, а нынче плачу я.
William Butler Yeats
(1865-1939)
Down by the Salley Gardens
Down by the salley gardens my love and I did meet;
She passed the salley gardens with little snow-white feet.
She bid me take love easy, as the leaves grow on the tree;
But I, being young and foolish, with her would not agree.
In a field by the river my love and I did stand,
And on my leaning shoulder she laid her snow-white hand.
She bid me take life easy, as the grass grows on the weirs;
But I was young and foolish, and now am full of tears
Не такая жёлтая,
как лимонница
не такая нарядная,
как шоколадница,
с ней особенно
не церемонятся,
впрочем,
ей-то какая разница –
она совсем
не спесивая,
пусть и не очень
красивая –
зато, не поймают, –
летай себе, сколько
хочешь.
Она появляется
в мае,
так же, как и другие, –
хлопочет –
садится то
на ромашку,
то на какие-нибудь
ещё цветки.
С бабочками не бывает
промашки –
её крылышки, –
с печатями тёмных
точек,
так же легки,
как и у прочих.
У природы для всех
мастей –
Великая Хартия
Вольностей –
никто друг с другом
не спорит,
каждый непререкаемо
исполняет
свою партию
в неумолкаемом
божественном
хоре.
Лёгкое платье
носить,
праздничный вид
иметь,
из лета верёвки вить,
нежность восхода
благословить
и заката медь,
деревьев шумящих
полк,
клевер, ромашку,
сныть.
Ничего не загадывать
впредь,
чтоб не застали
врасплох.
Позволить дождю
смыть,
превратив в пыль,
то, что прошло.
Как-то суметь, посметь,
не беря в толк,
разлуки, печали, смерть,
налегке,
плыть по летней реке,
ощущая восторг
жить!
***
Когда наступает вечер,
вроде бы неожиданно,
невзначай,
потому что
для вечера ещё рано, –
незашторенное окно
темнеет,
как горячий,
заваривающийся чай
или только что
выключенный
остывающий
квадрат экрана.
Каждый прячется
под своей крышей,
невидим, неслышим,
в своём шалаше.
За минутой течёт
минута,
и не понятно,
в какую из них
в душе
расплывается неуловимая,
как туман смута,
неистребимая
уже
до утра.
Пока солнце,
как дирижёр
по имени РА,
данной ему властью
не взмахнёт лучом,
искорками звеня,
и не разожжет костёр
счастья
нового,
наступившего дня.
1.
Кропотливо протоколирую
всё, что происходит со мной.
Но для кого это ценно?
Для кого – важно?
Солирую,
потому что – одна,
ни зрителей – нет,
ни сцены,
только ангел бумажный.
Отбой –
гаснет свет,
белая ночь, луна,
ароматы фиалок в окне,
из окна.
Передышка
и тишина
дарованы мне:
отдохни, не думай, усни…
Но и во сне,
пока в небесах огни,
не по ранжиру
транжирю
и тиражирую
свои дни.
Этот тираж, кураж
дней моих,
моих снов
для тебя, тебе –
всё равно
на земле ли ты, на луне,
Понимаю, что – блажь,
но ведь это во сне,
во сне…
а сон – всего лишь
мираж…
2.
…Всё удержать, сберечь,
чтобы наверняка:
мостик, под ним – река,
стражем – трава-меч,
в поле – синь василька,
белыми шапками – сныть
куда ни взгляни.
Ничего не забыть –
каждую мелочь
тебе рассказать,
сохранить.
Старательно записать –
на доске – мелом,
прописями в тетрадь,
чёрным по белому,
с красной строки,
без пробелов,
без отрыва руки,
от начала и до конца,
от конца до начала –
вспять.
С письмом отправлю гонца,
дам ему жеребца
такого, как ветер –
никому не догнать,
пока дорога не кончится.
А ты мне ответишь?
А тебе, в самом деле, захочется
это всё про меня узнать?
Лунная бледность лба…
Успокоение, строгость…
А начиналось – робость,
Предначертанье,
Судьба.
Хрупкая оболочка,
Лёгкий, прозрачный
Кокон.
Серебряный колокольчик,
Медный звенящий
Колокол.
Тишина. Полутёмный зал.
Звуки музыки, трепет крыл.
Дописал, дочитал, досказал,
Досмеялся, допел, долюбил.
Устал…
И закрыл глаза.
Глаза
закрыл.
Смерть все болезни лечит –
Роспись, печать.
Розы.
Так предсказуемы речи,
Вздохи, печаль,
Слёзы.
Смерть,
(Ей дано сметь) –
Всех, кто устал,
По известным лишь ей
Приметам,
Одного – в Лету,
Другого – на пьедестал.
Река, перевозчик, вёсла,
Синяя полоса.
Белые паруса…
Воля Господня –
Сегодня
Андрей Вознесенский
Вознёсся,
Был вознесён в небеса.
***
Ангел, ангел, светлый ангел,
Лёгкий ангел, два крыла,
Ты летишь в туманах Англий,
В блеске Франций, выше зла
И добра. И что в начале –
Путь небесный ли? Земной?
Утоли мои печали,
Пролети и надо мной.
***
Worry looks around
Sorry looks back.
Faith looks up.
И сразу ангел прилетел,
Издалека, из Пенсильвании.
Он обо мне не знал заранее,
Но страстно мне помочь хотел.
Друзьями послан был в мой дом,
Дитя-боец на поле брани,
И на компьютерном экране
Мерцали крылья серебром.
А на прощанье написал:
“Тревога – взгляд вокруг бросает,
Печаль – прошедшее листает,
А вера – смотрит в небеса”.
***
В лесу, на тропе, в буераке,
куда ни взгляни,
на солнце, в тени -
повсюду они –
намёки и тайные знаки.
Их надо увидеть,
понять, разобраться
и не затеряться
среди комбинаций
зелёного с синим,
среди бесконечных усилий
всего соловьиного рода
озвучить пространство,
среди махинаций
мохнатых шмелей –
их сокрытий,
гудений, утаек...
Событий –
достаточно,
нам их хватает.
Почувствовать сердцем и кожей
летящего ветра касанье.
Посланье
прочесть по губам маргаритки,
промокшей до утренней дрожи.
К калитке
приблизиться тихо.
Налево свернуть, если ландыш
возник на пути,
а когда незабудка – направо.
Управы
на них всё равно не найти.
Отрава
сладчайшая или вино
среди одуванчиков
жёлтым нектаром разлито.
В дрожащей дорожке пруда
Луна на кусочки разбита….
Серебряной стала вода.
Луны поменялась орбита.
И это уже навсегда….
И это уже навсегда….
Ночью сошла прохлада
Вслед за накалом дня.
Где ты, моя отрада?
Помнишь ли ты меня?
Лунные блики сада
Льнут, в глубину маня.
Где ты, моя отрада?
Помнишь ли ты меня?
Мне даже слов не надо,
Просто тебя обнять…
Где ты, моя отрада?
Помнишь ли ты меня?
Всем нам одна награда –
Пепел взамен огня.
Где ты, моя отрада?
Помнишь ли ты меня?
Луиза Глик
американская поэтесса
Подснежник
Ты знаешь, как я жил и кем я был?
Кто испытал отчаянье хоть раз,
тому известен скрытый смысл зимы.
Я думал, что не выживу. Земля
меня давила. Я не ожидал проснуться снова,
снова ощутить своё живое тело под землёй,
с трудом своё забвенье превозмочь
и вспомнить всё,
открыться на заре,
в холодном свете,
в первый день весны.
Я в страхе – да, но снова среди вас,
я плачу – да, но счастье это риск
рожденье мира встретить на ветру.
Louise Gluck
An American poet
Snowdrops
Do you know what I was, how I lived? You know
what despair is; then
winter should have meaning for you.
I did not expect to survive,
earth suppressing me. I didn't expect
to waken again, to feel
in damp earth my body
able to respond again, remembering
after so long how to open again
in the cold light
of earliest spring--
afraid, yes, but among you again
crying yes risk joy
in the raw wind of the new world.
Дом поэта
…А ночь войдёт в мой мезонин
И, высунувшись в сени,
Меня наполнит, как кувшин,
Водою и сиренью.
Б.Пастернак
Травой заросший бывший огород,
Уют и тишина просторных комнат,
Помыли окна… дел круговорот…
Хозяин вышел, но потом придёт,
Дом ждёт и ждёт… и терпеливо помнит
Его шаги и скрип его пера
(С утра всегда рабочая пора),
Пометки, карандашные наброски…
Вот плащ висит, такой, на радость, ноский,
Хозяин надевал его вчера…
Лил майский дождь, он вышел на крыльцо,
Шагнул на потемневшие ступени,
Их было семь, вокруг сгущались тени,
Спустился вниз и в мокрый куст сирени,
Как в ковш созвездий, окунул лицо.
Куст встрепенулся, вызвался помочь,
Открыв ему объятия, как брату,
Но не сумел и сжался виновато…
…Застывшей маской высветилась ночь,
Двенадцать раз пробив по циферблату.
……………………………………………………………………………….
Дом ждёт и ждёт… хозяин возвратится,
Пусть хоть зимой… затопит в кухне печь,
Поднимется наверх, чтобы прилечь…
Но… каждый день кругом чужие лица,
Дом так устал от бесконечных встреч.
…В сирени – дождь – до капли не излиться,
Дождь на плаще – до капли не истечь…
***
Сосны росли высокими,
Дома и сада выше,
Почва бродила соками
Будущих яблок и вишен.
Гром рассыпался музыкой,
Музыка билась громом,
Главный герой был узнанным
И бесконечно новым.
В каждом проулке слышимый,
Звон соловьиный лился.
Дождь, привлечённый крышами,
Марш простучать стремился.
………………………………………………………..
Дождь обесцветил пространство улиц,
Сузив его до предельных границ.
Боль затаилась под масками лиц –
Сирость.
Дождь победитель – он выиграл блиц.
Ветки под тяжестью капель и птиц
Неудержимо клонятся ниц –
Сырость.
Серое небо, серые люди –
Ночь без луны, дождь без прелюдий,
Жизнь без мечтаний и без иллюзий –
Серость.
……………………………………………………
Прохожий смотрит себе под ноги,
Сливаясь с дождём.
Вместе идём по дороге.
Идём, идём, идём,
Ступая по лужам.
Никто никому не нужен.
…………………………………………………………..
Куртка, башмаки, зонт –
Прилипшие оболочки.
Душа притаилась –
Драным, бездомным котёнком.
Ей бы сейчас раскрыться,
Как весной раскрываются почки,
Но для кого?
Не для себя же самой?
Вот и блуждает
Одна под дождём в потёмках.
…………………………………………………………………….
Разве кому-то нужны
Эти всплески от всей души?
Никто никого не слышит,
Каждый скорее под крышу,
Домой спешит
В заботе о пище, которой
Требует бренное тело.
Никому до другого
Нет никакого дела.
…………………………………………………………………….
Даже если закричать истошно и грубо –
Послушайте!
Я хочу быть любимой, любимым!
Подумают – сумасшедший, осудят,
Подожмут губы,
Ускорят шаг, торопливо проскочат мимо.
………………………………………………………………..
Чай или водка,
Сосиски на ужин, телевизор, кровать.
Извините, вы кто?
Простите, как вас теперь называть?
По фамилии, по имени отчеству?
Называйте, как вам захочется.
Какая разница!
Забыться, уснуть и спать,
Укрываясь своим одиночеством.
…………………………………………………………………………
Сон – это божья милость.
Серость, сырость, сирость…
Старость….
Что там ещё осталось?
Ума палата?
Однажды, давным-давно, когда-то…
В тридесятом царстве –
Золотые цацки, белые цапли…
И так далее, и тому подобное, и прочее…
Дата рождения – прочерк.
Тук, тук, тук молоточек,
Тук, тук, тук молоточек –
вот и ещё одна дата….
У самого синего моря
Сидит на камнях старуха,
А волны, друг другу вторя,
О берег дробятся глухо.
То каплями ветер брызнет,
То прядью волос играет.
Денёчки прошедшей жизни
Старуха перебирает.
– Старуха, о чём ты плачешь?
Давай, я поймаю рыбку,
Давай, я словлю удачу,
Чтоб видеть твою улыбку.
– Что рыбку зазря тревожить,
У рыбки свои заботы.
И что она мне? – Моложе
Не сделает ни на йоту.
Зачем мне её подарки?
Зачем мне её наряды?
Ни холодно в них, ни жарко.
Когда-то хотелось…. жалко…..
Скажи ей, старик, – не надо.
Бывало, гулялось, пелось
Все ноченьки до рассвета…
– Ты, что белены объелась,
Старуха? Зачем об этом?
– Цветы мои все засохли…
Соловушки все оглохли…
Все травы мои поникли…
Старик! Приплыви на лодке!
Меня по имени кликни,
Как будто бы я – молодка.
А я тебе сразу отвечу
И выйду на берег, навстречу.
Надену то синее платье,
Что мне подарила свекруха.
Постой… не свекруха, а сватья.
– Старуха! А как тебя звать-то?
……………………………………………………………………………………….
– Да, что там…. зови – старуха.
Лиловый гладиолус
В зелёном оперенье
Луною бледнолицей
Влеком и увлечён.
Луна в глаза заглянет
И длит прикосновенье
Легчайшим, невесомым,
Ласкающим лучом.
Луна в глаза заглянет –
Атласных лилий лепет,
Влюблённых в гладиолус,
Заполонит весь сад.
А налетевший ветер,
Ликуя, лики лепит
Желаний легковесных,
Что вслед луне летят.
Земля во власти лета,
Лить слёзы неприлично.
Левкой благоухает,
Фиалки видят сны.
Виолы и тюльпаны
Слегка меланхоличны,
А лютик и лаванда –
Друг в друга влюблены.
И только гладиолус
В разлуке и печали,
И только гладиолус
В лучистой тишине
Ладони тянет к небу
Лиловыми ночами,
В лиловой лихорадке
Мечтая о луне.
31-е августа
“Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже.
…попала в тупик”.
Из предсмертной записки М. И. Цветаевой сыну.
Все ушли. Скорее. Успеть.
Так ему будет лучше.
Знала, что из всех других – смерть
Самый верный попутчик.
Камень, ножницы, бумага,
Дверь, верёвка, крюк, тупик.
Коктебель, Париж и Прага,
Косогор, Ока, родник.
Невозможный страшный миг,
Никому неслышный крик
Тридцать первого дня –
Сын!!!
Как же ты без меня?!!!
Один?!!!
Сын!!!
О тебе скорбя,
Как же я без тебя?!!!
Под сердцем носила,
Сына просила,
Грезила сыном...
Клин клином…
Прости! Я разве хотела…
…Душа моя улетела,
Бессмысленным стало тело…
Прости меня! Я с отчаянья!
Прости меня! Я нечаянно!
Не хо-те-ла!!!
Кричу тебе что есть мочи –
Не хо-те-ла!!!
А кто же хочет…
Ослепли очи,
Душа улетела!!!
Осиротела…
Только одна отрада,
Только одна награда –
так надо,
так надо,
так надо….
Качание… Скрип… Качание…
Покой… Тишина… Молчание…
……………………………………………………
“И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились...
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!”
Прохожий вынул из петли.
Рябины за окном шумели…
Но не успели, не сумели,
Не удержали, не спасли.
Медовый аромат июля,
Цветущей липы аромат.
Мои июли промелькнули,
Но в том никто не виноват.
Вверх посмотрю – отрада глазу –
Пылает золотой пожар…
…Не целовались мы ни разу,
Лишь за руку меня держал
Тот мальчик…
Снова я и лето.
И точно так же шмель жужжит,
…А мальчика на свете нету,
В земле лежит, в земле лежит…
Минуты свой полёт вершили,
Летели стрелки на часах…
А липы выросли большими
И повзрослели на глазах.
Всё слышали: и смех, и всхлипы,
Зимой дрожали от простуд…
Но каждый год в июле липы,
Как будто в первый раз цветут.
О чём-то шепчутся, качаясь:
“Судьба, судьбою, о судьбе…”
Аллея лип… Я возвращаюсь
Сама к себе, сама к себе…
Не сожалей о том, что совершил.
Шипы есть в розе, глина в роднике,
За тучами не виден блеск светил,
И гусеница прячется в цветке.
У всех грехи, не исключенье – я:
Ищу сравненья, чтобы оправдать
Твои проступки. В том вина моя,
Что тщусь твой образ заново создать.
Но стану я виновнее стократ,
Когда свой разум чувством обману.
Я прокурор, и я же адвокат.
Любовь и ненависть ведут войну.
Ограблен милым вором я в ночи.
Не я ли сам ему вручил ключи.
No more be grieved at that which thou hast done:
Roses have thorns, and silver fountains mud,
Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud.
All men make faults, and even I in this,
Authтrizing thy trespass with compare,
Myself corrupting salving thy amiss,
Excusing thy sins more than their sins are;
For to thy sensual fault I bring in sense —
Thy adverse party is thy advocate —
And ’gainst myself a lawful plea commence:
Such civil war is in my love and hate
That I an аccessary needs must be
To that sweet thief which sourly robs from me.
***
Перепеты все песни, написаны все стихи.
А хотелось чего-то такого, про что-нибудь.
Наловить, что ли, рыбы, сварить на обед ухи,
Да, боюсь, не осилю, до моря далёкий путь.
Все слова зарифмованы жёстко ловцами слов.
Все рассказаны сказки, уже не осталось тем.
Не волнуйся, не бойся – не буду я про любовь.
Если честно сказать, то не буду я петь совсем.
А душа всё стремится куда-то, меня зовёт,
Всё ей нужен какой-то, простите, нездешний свет.
Всё бы ей, сумасбродной, тащиться по водам вброд.
Или рвётся туда, где и брода-то вовсе нет.
Я устала бродяжничать, ноги мои болят.
Посажу-ка я душу свою на короткую цепь,
Пусть мой дом сторожит, и под домом зарытый клад,
Там, не помню, какая, но спрятана жизни цель.
Перепеты все песни, написаны все стихи.
А хотелось чего-то такого, про что-нибудь.
Наловить, что ли, рыбы, сварить на обед ухи,
Да, боюсь, не осилю, до моря далёкий путь.
Наша жизнь постоянно с нами.
Кто её наполняет снами?
Днём, голова моя, как земной шар,
Ночью в ней затихает жар,
Она уменьшается до размеров луны,
От всего дневного пустеет,
Я засыпаю в своей постели,
И меня атакуют сны.
Немыслимо длинный поезд
Отстукивает по серым извилинам,
Километрами, милями,
Затягиваясь на моём горле, как пояс.
Пассажиры в поезде, как саранча,
Их слишком много,
Мне страшно, пытаюсь кричать,
Железные рельсы железной дороги
Затыкают мне рот, они с этим строги.
Только вход, а выхода нет,
Задаёшь вопрос, но как получить ответ,
Шарю, можно сказать обшариваю
То правое, то левое своё полушарие.
Когда дышать уже нечем,
И душит отчаянье,
Вдруг случается драгоценная встреча,
Ко мне приходит сыночек –
То взрослый, то из раннего своего детства,
В самый разгар ночи…
Из самой далёкой дали…
И я не могу на него наглядеться.
Ну вот, вроде бы повидались.
И снова, забытые лица,
Несказанные слова
Пытаются в меня вселиться
И со мной слиться…
Бедная моя голова!
Просыпаюсь,
Долго нащупываю границы…
Мой двор за моим окном.
Значит, что было сном,
Сейчас мне уже не снится.
Присев пониже, прямо у огня,
Мечтали в тишине и не считали лет,
Золу мешали, тёплый зыбкий свет
Нас согревал. Не ведали потерь,
Не замечали солнечного дня,
Хватало нам и своего огня.
Сегодня вечером мы услыхали крик,
Кто это был? Не человек, не зверь,
Дыханье чьё-то, чей-то голос вновь,
И дыбом волосы, и леденеет кровь.
Огонь внутри, неведомый, возник,
Влетел, ожёг, исчезнув в тот же миг.
Был это ангел светлый или нет?
Он на снегу нам не оставил след,
Но, может быть, принёс благую весть.
Цепочкой лязгнул, распахнувши дверь,
И мы не можем оставаться здесь.
То, что распахнуто, нам не закрыть теперь.
И надо встать и двинуться в рассвет.
Но мир снаружи сердце леденит,
Враждебен и сомнителен на вид,
И изгородь вокруг него стоит.
Но мы должны отбросить тёплый плед.
Хотя не знаем, званы или нет,
И на снегу, какой оставим след?
CHARLOTTE MEW
(1869-1928)
THE CALL
From our low seat beside the fire
Where we have dozed and dreamed and watched the glow
Or raked the ashes, stopping so
We scarcely saw the sun or rain
Above, or looked much higher
Than this same quiet red or burned-out fire.
To-night we heard a call,
A rattle on the window-pane,
A voice on the sharp air,
And felt a breath stirring our hair,
A flame within us: Something swift and tall
Swept in and out and that was all.
Was it a bright or a dark angel? Who can know?
It left no mark upon the snow,
But suddenly it snapped the chain
Unbarred, flung wide the door
Which will not shut again;
And so we cannot sit here any more.
We must arise and go:
The world is cold without
And dark and hedged about
With mystery and enmity and doubt,
But we must go
Though yet we do not know
Who called, or what marks we shall leave upon the snow. 1912
(2-й вариант)
Эмили Дикинсон
Мозг шире, чем небесный свод,
Поставьте рядом их,
Один в другой легко войдёт,
Нас прихватив двоих.
Мозг глубже глубины морской.
Два цвета синевы –
Один впитается в другой,
Как в губку из травы.
Мозг весит столько, сколько Бог,
Фунт фунту – верный друг,
Один – как звук, родивший слог,
Другой – как слога звук.
Emily Dickinson
The Brain – is wider than the Sky –
For – put them side by side –
The one the other will contain
With ease – and You – beside –
The Brain is deeper than the sea –
For – hold them – Blue to Blue –
The one the other will absorb –
As Sponges – Buckets – do –
The Brain is just the weight of God –
For – Heft them – Pound for Pound –
And they will differ – if they do –
As Syllable from Sound –
***
Кем я стану, когда устану
Быть собой? …Сжав плотнее веки,
Проплыву по-над Тёплым Станом,
Как плывут, ускользая, реки.
Упаду дождевою каплей,
Промелькну в снегопаде зимнем,
Стану пёрышком серой цапли,
Или крылышком стрекозиным.
В чьей-то песне – всего лишь строчкой,
Или – словом, давно прочтённым.
Пусть… не словом, хотя бы точкой…
Светлой точкой на небе тёмном.
***
Купол небес неподвижен,
музыка замирает,
ночь, словно яблоки, нижет
звёзды на пики Рая.
Сильные руки стражников
потчуют звёздным брашно,
чтобы входящим страждущим
было не очень страшно.
Роберт Фрост
Моя ноябрьская гостья
Моя Печаль, её мне не избыть,
Она считает, эти дни дождей
Так хороши, как только могут быть;
Ей по душе тропинки мокрой нить
И нищенство морщинистых ветвей.
Ей нравится, когда она – со мной.
Я перечислю всё, что говорит:
Ей нравится, что лес без птиц, пустой,
И то, что плащ её, совсем простой,
Туманом серебрящимся покрыт.
Лес и земля – безмолвие двоих,
А тяжесть неба прдвещает тьму –
Она в волненье от красот таких,
Ей кажется, что я не вижу их,
И допытаться хочет, почему?
Нет, не вчера узнал я эту власть
Любви ноябрьских обнажённых дней
Пред тем, как снегу первому упасть.
Я промолчу, пусть восхваляет всласть,
Зачем ей знать, что я согласен с ней.
Robert Frost
My November Guest
My Sorrow, when she's here with me,
Thinks these dark days of autumn rain
Are beautiful as days can be;
She loves the bare, the withered tree;
She walks the sodden pasture lane.
Her pleasure will not let me stay.
She talks and I am fain to list:
She's glad the birds are gone away,
She's glad her simple worsted gray
Is silver now with clinging mist.
The desolate, deserted trees,
The faded earth, the heavy sky,
The beauties she so truly sees,
She thinks I have no eye for these,
And vexes me for reason why.
Not yesterday I learned to know
The love of bare November days
Before the coming of the snow,
But it were vain to tell her so,
And they are better for her praise.
Ты хочешь праздника? Ну что ж,
Я подарю тебе игрушки.
Коробка. В ней – как будто, стружки,
А в них!!!! – сияющая брошь!
Берёшь? – Конечно же, берёшь!
Стекляшки? – Вовсе не стекляшки.
Все сказки в Новый год – всерьёз.
Вот эти венчики из роз
Привёз нам добрый Дед Мороз
В своей рождественской упряжке.
А там! Внизу! Под ёлкой! – СТРАХ!!!
А видом он похож на птицу.
Он сам тебя чуть-чуть боится,
Заглянешь и услышишь: Ах!
Увидишь страх в его глазах.
Смотри! Смотри, какой олень!
Прозрачный, призрачный, хрустальный.
Хотела спрятать – чтобы тайна
Случилась, но за целый день
Устала, и вмешалась лень.
Вот шар, закутанный в батист,
С тончайшим ободком из кружев,
Не нравится? Совсем не нужен?
Ты хочешь тот, что золотист?
Держи! За ниточку схватись!
А этот Дед Мороз из ваты –
Старик. Давно уж не у дел,
А ведь когда-то был крылатый!
Летел туда, куда хотел…
Но мы с тобой не виноваты.
Там – роза на семи ветрах
Цветёт у ёлки на макушке.
Ты хочешь, чтоб ещё игрушки?
И огоньки, чтобы впотьмах?
И чтоб нас не боялся СТРАХ?
Ты хочешь праздника, ну что ж,
На землю опустился вечер,
Он так для праздника хорош,
Зажжём мы огоньки и свечи…
Игрушки? – Да, с собой возьмёшь.
***
Все прошлогодние цветы
Я выброшу, хоть это грустно,
И вазы вымою, и свечи
Зажгу в пространстве чистоты.
Мои мечты совсем просты,
Мне даже их украсить нечем.
…А Новый Год плетёт искусно
Цветной узор из пустоты.
***
Вот и всё…
Закусивши губы,
Я прощаюсь
(с вежливой миной).
Эта вежливость и погубит…
Поезда проносятся мимо,
Увозя отголоски смеха
Тех людей, которых любила…
…мне ведь тоже куда-то ехать,
Но куда…
и зачем… –
…забыла.
***
Маленький грустный Пьеро,
Плавающий в облаках,
Шлёпающий по метро
В хлюпающих башмаках,
Видящий светлые сны,
Падающий в темноту,
Шьющий стальные штаны,
Чтобы сокрыть наготу.
***
Залягу в берлогу и буду берложить всю зиму
И лапу сосать, видя сладкие сны напролёт,
Но сладкие сны пролетают как бабочки мимо,
И даже во сне моя жизнь мне уснуть не даёт.
***
Ангел, ангел, светлый ангел,
Лёгкий ангел, два крыла,
Ты летишь в туманах Англий,
В блеске Франций, выше зла
И добра. И что в начале –
Путь небесный ли? Земной?
Утоли мои печали,
Пролети и надо мной.
***
Осень живёт, как хочет –
не по уставу.
Нет никого на свете
её капризней.
…Мне – ты
безумно нужен
не для забавы.
Мне – ты
смертельно нужен
для жизни.
***
Лимонное облако клёна
Повисло в предутренней мгле,
А листья, летящие клоны,
Лицом припадают к земле.
Прижались как мордочки лисьи,
В глазах угасающий бред…
О чём их последние мысли?
…Октябрь,
21-й рассвет.
***
В парке остывшем
Бездомно, бездонно и пусто.
Листьев опавших
Никто со скамеек не сбросит.
В лужу наступишь, –
И лужа ломается с хрустом.
…Эта страна
Называется поздняя осень.
Мускулы лица окаменели,
Противятся моей воле,
Пытаюсь улыбнуться –
Не более
И… не умею.
Улыбку выдавливаю из глаз,
Натягиваю на лицо,
Надо к тому же разомкнуть губы.
Это ведь неприлично,
В конце-то концов,
И даже грубо
Выставлять напоказ
Своё обнажённое,
Обожжённое сердце.
Если широко улыбнуться,
Можно и увернуться,
И отвертеться –
Улыбка – ширма,
Шире, шире, шире!!!
Дальше некуда.
Вернусь ли в свои границы?
Я их не чувствую.
Хлопают, хлопают,
хлопают ресницы,
Чтобы удержать слёзы
И не дать повод чужому сочувствию.
Маски – размалёванные картонки,
Расплывающиеся, когда идёт снег…
…Сбрасываю улыбку,
Как сбрасывает котомку
Бездомный путник,
Останавливаясь на ночлег.
***
Ночь –
разве не повод для снов,
врастающих
в глубину памяти,
колыбели, зыбки…
и глубже.
Ночь –
разве не повод
для жёстких бессонниц,
вплетающих
грубые черные нитки
в белую кипень
кружев.
Ночь –
разве не повод,
превозмогая шок,
пока не поздно,
посадить в цветочный горшок
мелкие колкие звёзды.
Без суеты и поспешности
ждать, когда прорастут.
Ночь –
разве не повод,
для перекачки
глубокой нежности
из одного сосуда
в другой такой же сосуд.
***
…На уровне солнечного сплетения –
таинственное, незримое, ждущее,
дорастающее до области темени,
ликующее, неистовое, вездесущее,
трепетное, хрупкое, уязвимое,
прозрачное, призрачное, манящее,
меняющееся, ускользающее, мнимое,
и при этом, самое настоящее.
Раскалённое, распалённое, горячее,
застывшее в ледяном холоде,
захлебнувшееся в судорожном плаче,
бьющееся в судорожном хохоте.
Робкое, отчаянное, нечаянное,
без названия, без клички, без имени,
лгущее, льнущее, печальное,
лиловое, зелёное, синее,
колючее, шершавое, гладкое…
замирающее от прикосновения –
на уровне неба, земли, пятки,
…на уровне солнечного сплетения.
***
Туристы толпами терзают Злату Прагу,
Ей некуда ни спрятаться, ни скрыться,
Покоя нет ни днём, ни даже ночью…
На Староместской площади часы
Неутомимо отбивают время,
И каждый час апостолов явленье
Приветствуют восторженно зеваки.
Покоя нет ни днём, ни даже ночью…
Распятие на Карловом мосту –
“Видение святого Люитгарды” –
Среди других скульптур одна из лучших.
…И мост распят толпой многоязычной.
Охрипли гиды. На немецком, русском
И на каком-то вовсе непонятном
Стараются перекричать друг друга.
Напрасно тратят силы и здоровье –
Кому нужна лавина дат, имён,
Интриг, смертей, побед и поражений?
История, влетев однажды в ухо,
Благополучно вылетит в другое.
И, слава богу, голова целее…
Открыты храмы – каждый день концерты,
И те, кто жаждет высших наслаждений,
Благоговейно музыке внимают.
Другие, те, кто меньше озабочен
Своим культурным ростом и духовным,
Потягивают пиво вожделенно.
Быть в Чехии и не отведать пива?
Не посидеть “У Калиха”? В той самой
Пивной, которую прославил Гашек.
О чем же рассказать тогда знакомым?
…Лошадки ожидают пассажиров:
Украшены цветными бубенцами,
И ленты вплетены в хвосты и гривы,
А под хвостом – привязанный мешок,
Чтоб их добро при них и оставалось.
Они нас видят, но не замечают,
И, кажется, что думают о грустном,
Всегда у лошадей глаза печальны.
В палатках раскупают сувениры,
Почти на каждом надпись: Злата Прага.
Витрины ослепляют изобильем –
Кулоны, серьги, кольца и браслеты.
И главное в них – чешские гранаты,
Которыми гордятся ювелиры,
Которыми гордится Злата Прага.
…А где же тот, единственный браслет,
Гранатовый – в нем пять огней дрожали,
Кроваво-алые, внутри пяти гранатов,
А в середине – маленький, зеленый…
Умел он отгонять дурные мысли
И дар предвиденья дарил своим владельцам,
Но был отвергнут так же, как любовь…
Ну а при чем тут Прага? – Ни при чем.
Так слово тянет за собой другие,
И вымысел вплетается в реальность…
Итак, мы – в Праге. Утром – в Вышеград,
Что на скале, особняком, над Влтавой.
Пораньше встать, пораньше выпить кофе,
Пораньше съесть континентальный завтрак
И обогнать заспавшихся туристов.
Пройтись по тихим солнечным аллеям,
Полюбоваться с высоты на Прагу
И никого на всем пути не встретить!
Войти в костел святых Петра и Павла,
Увидеть знаменитую икону,
Мадонну в ярко-синем одеянье,
И постоять пред ней в безлюдном храме…
Но надо торопиться, слышен гул.
Как волны рьяные заглатывают сушу,
Так тишину – ретивые туристы.
И снова вниз, туда, где сердце Праги,
В толпу, в толпу, где каждый одинок…
Развешены везде марионетки –
Кривляются и зазывают в лавки.
Мне предлагают чешского Петрушку,
Он очень милый, яркий и забавный.
Но почему-то жалко Дон-Кихота,
Зачем он здесь – и сам не понимает.
Пожалуй, увезу его в Россию.
Не знаю только, подойдет ли климат,
Ведь латы не спасают от морозов…
Но согревают нас воспоминанья…
Мы будем с ним скучать по Златапраге,
Разложим фотографии в альбоме,
Мы будем видеть сны про Златапрагу
И, может быть, туда еще вернемся…
***
С утра в воскресенье такая истома,
Пожалуй, сегодня останусь я дома.
Попью кофейку, а потом почитаю,
Вот толстая книга - “Искусство Китая”,
Написана сложно и слишком туманно,
Нет, лучше пойду и налью себе ванну,
Насыплю туда карловарские соли,
А суп приготовлю из красной фасоли.
Включать телевизор я точно не буду
И, чтоб не копилась, помою посуду,
Займусь-ка я делом – вот тем и вот этим,
Так дел недоделанных много на свете.
Спать лягу сегодня ни рано, ни поздно,
Открою окно, полюбуюсь на звёзды,
Холодные звёзды октябрьской ночи,
А может быть, ангелов строгие очи,
А может быть, чьи-то, что так мне знакомы…
Конечно, сегодня останусь я дома.
С утра и до вечера времени много,
Но самое главное – память не трогать,
Лавиной снесёт меня в то же мгновенье,
И как объясню своё исчезновенье?
Луиза Глик
СВЯТЫЕ
У нас в семье святыми были двое –
одна мне бабушка, другая тетя,
но жизни их по-разному сложились.
Спокойною до самого конца осталась бабушка.
Как будто в тихих водах она гуляла.
Почему-то море
ее задеть ни разу не посмело.
Но стоило на эту же тропу ступить и тете –
волны оголтело обрушились, ее атаковали.
Так проверяется судьбою
крепость духа…
Предусмотрительною бабушка была
и потому страданий избежала.
А тете избежать не удалось,
и, отступая, море забирало по очереди тех, кого любила.
Но море для нее осталось морем,
а не злодеем. Как его изменишь?
Земли коснувшись, все с земли уносит.
Louise Gluck.
SAINTS
In our family, there were two saints,
my aunt and my grandmother.
But their lives were different.
My grandmother's was tranquil, even at the end.
She was like a person walking in calm water;
for some reason
the sea couldn't bring itself to hurt her.
When my aunt took the same path,
the waves broke over her, they attacked her,
which is how the Fates respond
to a true spiritual nature.
My grandmother was cautious, conservative:
that's why she escaped suffering.
My aunt's escaped nothing;
each time the sea retreats, someone she loves is taken away.
Still, she won't experience
the sea as evil. To her, it is what it is:
where it touches land, it must turn to violence.
Да, брошена, таков итог –
Вольна, бездомна и свободна.
На север, запад, юг, восток –
С врагом ли, с другом – с кем угодно.
Но... память, очертивши круг,
И тянет, и влечет по кругу.
Не нужен мне ни враг, ни друг –
Не вижу ни врага, ни друга.
Я всё ещё – сейчас и здесь,
При свете дня, во мраке ночи,
И очевиднейшую весть
Моя душа принять не хочет.
Теперь – ты не моя беда,
Но всё ещё моя забота...
И обернёшься ли, когда
Дойдёшь почти до поворота,
И кинешь ли последний взгляд
На то окно, где, не смущаясь,
Все женщины всю жизнь стоят,
С любимыми навек прощаясь.
***
Переспелый терновник
На мокрой осенней земле,
Вкус немыслимо сладкий,
Нехитрое лакомство детства.
Звон сосулек, прозрачных,
В холодном ещё феврале,
И запретность оврага,
И тайная радость соседства.
Прорезанье, сквозь белое,
Тёмных земных островков,
Нетерпенье и жажда,
Весной обостренного, глаза,
Наважденье подснежника,
В рамке последних снегов,
Что искала всю жизнь,
Но найти не сумела ни разу.
ПАВЕЛ ФИЛОНОВ
(на выставке)
1
Павел Филонов –
Рождение, рисование,
Творение клонов:
Множественность голов,
Закрытые рты, без слов,
Или, без слов, открытые.
…Живые или убитые.
Ветры невидимых склонов,
Колонны,
Разъятые на кусочки.
Квадратики, кубики, точки.
Грёзы, грозы,
Невинность розы,
Лучезарность “Весенней формулы”,
В голубом, значит, всё исполнено?
И откуда осколки-слезы?
…Чаша горечи переполнена.
И всё то, что кроваво-красное,
Безобразное, несуразное,
Угрожающее, опасное,
Ослепительное, прекрасное,
Ослепляющее, упоённое
В плен берущее и пленённое,
Вне контекста и вне законов,
Исключительно вне логичности.
Снова вверх,
Переходим на Личности –
ЭЛЬ-меЛодия –
ПавеЛ ФиЛонов.
2
Мера горести,
мера радости,
степень старости,
степень младости.
мимолетности,
иллюзорности,
градус холода,
беспризорности,
отрешенность
и привкус мистики,
степень риска
и хрупкость листика,
натиск громкости,
стойкость тихости,
градус робости,
градус лихости,
полутени, полу-сияния,
приближение, обаяние,
надо всё-таки
с расстояния –
унижение,
покаяние.
Эмили Дикинсон
609
Я в Доме не была сто лет,
И вот – всё та же Дверь,
Но чьё увижу я Лицо,
Кто там живёт теперь?
Вдруг спросит Он, что надо мне,
Зачем я здесь стою. –
“Простите, я пришла забрать
Всего лишь Жизнь мою“.
Я замерла, меня сковал
Благоговейный Страх,
Шум времени, как Океан,
Гремел в моих ушах.
Я рассмеялась над собой –
Ну, что мне эта Дверь,
Когда я выдержала Бой
С безмерностью Потерь.
К Щеколде тянется рука,
А пальцы чуть дрожат,
А вдруг отпрянет эта Дверь,
Лишь стоит мне нажать.
Я пальцы, не дыша, сняла –
Рука, как из стекла,
И, словно вор, бежала я
От Дома… где жила.
Emily Dickinson
609
I Years had been from Home
And now before the Door
I dared not enter, lest a Face
I never saw before
Stare solid into mine
And ask my Business there –
"My Business but a Life I left
Was such remaining there?"
I leaned upon the Awe –
I lingered with Before –
The Second like an Ocean rolled
And broke against my ear –
I laughed a crumbling Laugh
That I could fear a Door
Who Consternation compassed
And never winced before.
I fitted to the Latch
My Hand, with trembling care
Lest back the awful Door should spring
And leave me in the Floor –
Then moved my Fingers off
As cautiously as Glass
And held my ears, and like a Thief
Fled gasping from the House –
***
Ты был далеко, неизвестно, где –
летел в самолёте, плыл по воде,
или тебя проносил поезд
через туннель, напролёт между скал,
а ты себе тихонечко спал,
ни о чём особенно не беспокоясь,
вырвавшись, из-под власти города…
…А, может, просто слово искал
для какого-нибудь кроссворда.
…а я веселилась, смеялась,
пытаясь в танце кружить,
отвечала на чьи-то шутки,
или, наоборот, отвернувшись,
мысленно говорила: Бе-е!
постоянно думая о тебе,
без тебя пытаясь прожить,
но не в силах – ни единой минутки.
Сомнение, гвоздиком ржавым,
впивалось в пятку
(или в сердце кинжалом?),
постепенно превращаясь в пытку,
а я притворялась, что всё в порядке
и всё куда-то бежала, бежала,
хотя и не очень прытко.
…Слушала Окуджаву,
Что-то там о судьбе…
(пожар гасила пожаром),
…о надежде
Снова думала о тебе,
но уже… почти безмятежно.
Руперт Брук
The Old Vicarage, Grantchester
(кафе “Вестенс”, Берлин, май 1912)
(Отрывок)
Как раз сейчас, сирень в цвету,
Там, дома, у меня в саду.
И в клумбе, той, что под окном,
Гвоздик счастливых целый сонм.
А на газоне, просто так –
Фиалка, мак; фиалка, мак.
О! Там каштаны у реки,
Так недоступно высоки,
Уснули, выстроив туннель
Сквозь лето и зелёный хмель.
Внизу – таинственный поток –
Как сон – лилов, как смерть – глубок.
Проклятье! Я любил и знал
Весь этот майский карнавал.
…И золотит весенний день
Босые ноги, что к воде
Бегут стремглав…
Du lieber Gott!
Но я-то здесь… стекает пот.
А там – река ласкает плоть,
И к тишине причален плот.
…Пивная, немцы, колбаса,
Здесь пиво льётся; – там роса
Сияньем услаждает взгляд…
Тюльпаны здесь – где им велят.
…А дома – диких роз полёт
Ограды плен не признаёт.
И солнце чтит лишь свой закон –
День завершив, уходит в сон.
Без расписанья, как всегда,
Встаёт Вечерняя Звезда.
Там – Гаслингфилд – луг – дальше Котон,
И das Betreten’s – не Verboten.
Das Betreten – вход; verboten – запрещён (нем.)
The Old Vicarage, Grantchester
(Cafe des Westens, Berlin, May 1912)
Just now the lilac is in bloom,
All before my little room;
And in my flower-beds, I think,
Smile the carnation and the pink;
And down the borders, well I know,
The poppy and the pansy blow . . .
Oh! there the chestnuts, summer through,
Beside the river make for you
A tunnel of green gloom, and sleep
Deeply above; and green and deep
The stream mysterious glides beneath,
Green as a dream and deep as death.
-- Oh, damn! I know it! and I know
How the May fields all golden show,
And when the day is young and sweet,
Gild gloriously the bare feet
That run to bathe . . .
`Du lieber Gott!'
Here am I, sweating, sick, and hot,
And there the shadowed waters fresh
Lean up to embrace the naked flesh.
Temperamentvoll German Jews
Drink beer around; -- and THERE the dews
Are soft beneath a morn of gold.
Here tulips bloom as they are told;
Unkempt about those hedges blows
An English unofficial rose;
And there the unregulated sun
Slopes down to rest when day is done,
And wakes a vague unpunctual star,
A slippered Hesper; and there are
Meads towards Haslingfield and Coton
Where das Betreten's not verboten.
У. Оден
ПРОЩАЛЬНЫЙ БЛЮЗ
(вольный перевод с английского)
Так быть не может. Нет таких законов.
Пусть замолчат часы и телефоны,
Пусть хлещет дождь, безумствует гроза…
Он навсегда закрыл свои глаза.
Пусть плачет хор под куполом соборным,
Пусть люди все отныне ходят в черном.
Весь мир отныне в черное одет…
Его здесь нет, его здесь больше нет.
Он для меня был Севером и Югом,
Востоком, Западом и самым верным другом,
Луной в ночи и солнцем среди дня…
Раз нет его, то, значит, нет меня.
Пусть гаснут звезды, не взойдет заря,
Пусть высохнут все реки и моря,
Зачем трава, деревья, белый свет,
Когда его на этом свете нет…
W.H. Auden
FUNERAL BLUES
Stop all the clocks, cut off the telephone;
Prevent the dog from barking with a juicy bone;
Silence the pianos, and with muffled drum
Bring out the coffin, let mourners come.
Let aeroplanes circle a moaning overhead,
Scribbling on the sky the message:"He is dead".
Put crepe bows round the white necks of the public doves;
Let the traffic policemen wear black cotton gloves.
He was my North, my South, and East and West,
My working week, and my Sunday rest;
My noon, my midnight, my talk, my song;
I thought that love could last for ever: I was wrong.
The stars are not wanted now, put out every one;
Pack up the moon and dismantle the sun;
Pour away the ocean, and sweep up the wood:
For nothing now can ever come to any good.
***
Мы вырастаем из вещей,
И вещи в том не виноваты.
То, что любили мы когда-то,
Уносится потоком дней.
Мы вырастаем из идей,
Из книжек, из стихотворений,
Из романтических горений,
И даже из своих детей.
Ликуя, мучаясь, скорбя,
Судьбу перекроить не можем,
И рвется собственная кожа -
Мы вырастаем из себя!
***
Синие сирени -
Как синий
Виноград,
Синие качели
В синиве висят.
Узкою полоской
Розовый восход,
Синева уходит,
Утро настает.
***
Так и сидели мы –
слово за слово,
то говорили,
то песни пели.
И собирались-то
вроде бы засветло,
быстро стемнело,
и не успели –
не доиграли,
не долетали,
самого главного
не досказали…
Долго прощались,
и искорки смеха,
вспыхнув, кружились
и падали за стекло.
И темнота…
Только тени да эхо…
А собирались-то
вроде бы засветло.
***
Сов-падение,
падение сов,
ошарашенных,
осовелых,
сов черно-белых,
они, как Алиса…
…А лисы бегут
от горячих псов
в колодец –
там все яснее,
потому что темнее,
и дверь на засов.
…И мы, как совы,
как лисы,
совпали, пропали,
падаем вместе,
совместно,
куда – неизвестно,
долго, долго,
и где оно,
чувство долга?
Так совпали – не оторваться,
сиамские близнецы-братцы.
Так бы и жить в неволе,
но кто же нам это позволит.
Эмили Дикинсон
***
Мозг шире, чем небесный свод,
Хоть меньше в сотни раз,
Все небо он в себя вберет
Легко… и даже вас.
Мозг глубже глубины морской.
И синевы разлом
Впитает губкою сухой,
Опустошит ведром.
Мозг весит столько, сколько Бог,
Их разделять грешно,
Они – как звук, родивший слог,
Друг с другом заодно.
Emily Dickinson
***
The Brain – is wider than the Sky –
For – put them side by side –
The one the other will contain
With ease – and You – beside –
The Brain is deeper than the sea –
For – hold them – Blue to Blue –
The one the other will absorb –
As Sponges – Buckets – do –
The brain is just the weight of God –
For – Heft them – Pound for Pound –
And they will differ – if they do –
As Syllable from Sound –
А.Е. Хаусмен
***
Что может быть милее вишни,
Когда она, в наряде пышном,
Внимая соловьиной трели,
Стоит Пасхальную неделю,
Я двадцать лет прожил на свете,
Промчались – не успел заметить!
Но пятьдесят – моими были,
И каждый раз весну дарили.
Всего лишь пятьдесят цветений…
…Я выйду в сад, где снег и темень,
На вишне – зимние одежды,
Но мне она милей, чем прежде.
***
LOVELIEST of trees, the cherry now
Is hung with bloom along the bough,
And stands about the woodland ride,
Wearing white for Eastertide.
Now, of my threescore years and ten,
Twenty will not come again,
And take from seventy springs a score,
It only leaves me fifty more.
And since to look at things in bloom
Fifty springs are little room,
About the woodlands I will go
To see the cherry hung with snow.
***
Что может быть милее вишни,
Когда она, в наряде пышном,
Вся в белом, в том, во что одели,
Стоит Пасхальную неделю,
Я двадцать лет прожил на свете,
Промчались – не успел заметить!
Но пятьдесят – моими были,
Мне каждый год весну дарили.
Что пятьдесят… – безумно мало,
Не лучше ли начать сначала,
Зима, но к вишне рвусь, как прежде…
Она… всё так же белоснежна.
А.Е. Хаусмен
LOVELIEST of trees, the cherry now
Is hung with bloom along the bough,
And stands about the woodland ride,
Wearing white for Eastertide.
Now, of my threescore years and ten,
Twenty will not come again,
And take from seventy springs a score,
It only leaves me fifty more.
And since to look at things in bloom
Fifty springs are little room,
About the woodlands I will go
To see the cherry hung with snow.
***
Ещё одна весна, ещё один подарок,
Ещё один восторг пред щедростью судьбы.
Весна вплывает в мир сквозь своды синих арок,
И мы сдаёмся в плен, мы все – её рабы.
Ещё одна весна, и верится, и мнится,
Она уносит боль с потоками воды,
Прозрачностью своей высвечивает лица
И ледяных обид стирает все следы.
Ещё одна весна, зеленое сиянье,
Немыслимый накал неистовых светил,
Терзания ветров, и ветреность терзанья,
И жажда жить весной – насколько хватит сил!
Уильям Батлер Йейтс
Мудрость приходит с годами
Только корень. А листья? – Поди, догони.
Улетели, завяли, исчезли давно,
Словно льнущие, лгущие, юные дни…
Мудрость корня узнать мне теперь суждено.
William Butler Yeats
THE COMING OF WISDOM WITH TIME
Though leaves are many, the root is one;
Through all the lying days of my youth
I swayed my leaves and flowers in the sun;
Now I may wither into the truth.
Уильям Батлер Йейтс
Старики, смотрящие в воду
Я слышал, как бормочут старики:
“Всё изменяется…
Уносит нас течение реки…”
...Дрожат колени. Кожа, как кора
Того терновника, что цвёл ещё вчера…
Цвет осыпается…
Я слышал, как бормочут старики:
“Седые реки снова в ручейки –
Не возвращаются”.
William Butler Yeats
The Old Men Admiring Themselves In The Water
I heard the old, old men say,
'Everything alters,
And one by one we drop away'.
They had hands like claws, and their knees
Were twisted like the old thorn-trees
By the waters.
I heard the old, old men say,
'All that's beautiful drifts away
Like the waters'.
12 МАЯ 2007
Сетка дождя истончилась почти до тумана,
В лужах не видно следов невесомых дождинок,
Может, такой и бывает небесная манна,
Может быть, ею питается праведный инок?
Выйду на улицу, дождь обнимает так нежно,
В губы целует почти незаметным касаньем,
Вишня цветёт бескорыстно, светло, и прилежно,
С лёгкостью майской справляясь с домашним заданьем.
Каждую каплю земля непременно впитает,
Сочными будут плоды и тягучим варенье,
Мир распрямляется, тянется вверх, прорастает,
Небом обласкано каждое божье творенье!
Луиза Глик
Упрямство Пенелопы
Я вижу птиц у самого окна.
Ошибка думать,
что они – лишь птицы,
они – посланницы. Вот почему
сидят так неподвижно на окне,
так терпеливо, так завороженно.
И вдруг – головки вверх и запоют,
всего три ноты:
“Бедная, бед-няжка!”
О чем они хотят предупредить?
Вспорхнут и облачком
в оливковую рощу…
Но кто послал их,
легких, невесомых,
судить меня?
И разве я должна
завидовать их призрачной свободе?
Меня к земле притягивает память,
а мысли путешествуют повсюду.
Мне повезло родиться человеком.
…Но эти крохи, с крошечным сердечком,
свободнее, чем все на свете люди.
Louise Gluck
Penelope's Stubbornness
A bird comes to the window. It's a mistake
to think of them as birds, they are so often
messengers. That is why, once they
plummet to the sill, they sit
so perfectly still, to mock
patience, lifting their heads to sing
poor lady, poor lady, their three-note
warning, later flying
like a dark cloud from the sill to the olive grove.
But who would send such a weightless being
to judge my life? My thoughts are deep
and my memory long: why would I envy such freedom
when I have humanity? Those
with the smallest hearts have
the greatest freedom.
Руперт Брук
ПЕСНЯ
Как страстно ветер по весне
Свою играет роль.
Проснулись почки на кустах,
Проснулась в сердце боль.
Все заковала льдом зима,
И замер сердца стук,
И я не верил, что весна
Его разбудит вдруг.
Зима разрушена, земля разбужена,
Весь в зелени забор,
И сердце отпускает боль
Под дружный птичий хор.
SONG
All suddenly the wind comes soft,
And Spring is here again;
And the hawthorn quickens with buds of green,
And my heart with buds of pain.
My heart all Winter lay so numb,
The earth so dead and frore,
That I never thought the Spring would come,
Or my heart wake any more.
But Winter's broken and earth has woken,
And the small birds cry again;
And the hawthorn hedge puts forth its buds,
And my heart puts forth its pain.
Руперт Брук
YOUNG MAN IN APRIL
В этом месяце апреле,
В сумеречном свете,
Я встречаю сотни женщин,
А тебя не встретил…
Шея, линия колена,
Плечи, грудь, ключицы –
В каждой женщине в апреле,
Есть тебя частица.
У одной походки легкость,
У другой – улыбка,
Эти волосы и шляпки
В странном свете зыбком,
Взгляды, жесты, недомолвки,
Как на них ответить?
Как собрать их воедино,
Как тебя мне встретить?
THE YOUNG MAN IN APRIL
In the queer light, in twilight,
In April of the year,
I meet a thousand women,
But I never meet my Dear.
Yet each of them has something,
A turn of neck or knee,
A line of breast or shoulder,
That brings my Dear to me.
One has a way of swaying,
I'd swear to anywhere;
One has a laugh, and one a hat,
And one a trick of hair;
Oh, glints and hints and gestures,
When shall I find complete
The Dear that's walking somewhere,
The Dear I've yet to meet?
Руперт Брук
ПЕСНЯ
Внезапно ветер потеплел,
Боярышник воскрес;
Копьем зеленым прорван плен,
И в сердце боли всплеск.
Так было холодно зимой,
В земле и в сердце лед,
И мне не верилось самой,
Что сердце оживет.
Весна взломала эти льды,
И слышен почек треск,
И птичий звон на все лады,
И в сердце жизни всплеск.