От канареечного счастья
И трат на блага бытия
Бегу с желаньем хоть отчасти
Понять, где мир, где ты, где я?
С желаньем разобраться все же,
И рок российский объяснить,
Что мы готовы те же рожи
Всю жизнь свою боготворить,
Что были волею случайной
В вожди навязаны стране,
И по традиции печальной
Причину бед искать вовне?
Конечно, лет прожив немало,
Давно пора усвоить, что
Твой узкий круг ценнее залов,
Что ты мудрее стал зато…
Но мысль терзает, что в застое
Вся муть была на самом дне,
Борьба же с ним – ужели стоит
Того, чтоб стала муть видней?
Кувшинки помню на болоте
Застоя (sorry за клише),
Сейчас же в сером все налете,
И мутно даже на душе…
Реклама отеля на Багамах:
“Отдых для людей с неограниченными возможностями”.
Надпись при входе в баню:
“Оставь одежду всяк сюда входящий”.
ФСБ предложило отечественный заменитель Facebook под названием FSBook.
Пиши, что хочешь, не боясь, что это станет доступно западным спецслужбам.
В 90-е годы была реклама стирального средства ACE , когда с коробкой этого средства на экране появлялась “Тетя Ася”. Можно было бы сделать рекламу еще одного средства для стирки, когда бы на экране появлялся “ Дядя Vanish”.
Я подвел перед сном часы, а они меня подвели: за ночь отстали на 20 минут и в результате прозвенели позже, чем нужно.
Ночью собираются совы и поют песню “Эй, ухнем!”.
В Мариански Лазни бродячие собаки с медалями.
По русски “подсудимый”, по-английски “defendant” (то есть “защищающийся”).
Реклама в стоматологическом центре “Юнидент”: “Два импланта по цене одного”. Хочется закончить “одного... автомобиля”.
Сначала палило солнце, а потом полил дождь (произносится “акающими” москвичами).
Магазин для первоклассников “Вкус азбуки”.
Не брался долго за перо,
Тоска вселенская мешала…
Но вечность в спину всё дышала,
Про долг поэта всё шептала,
И лезла в самое нутро…
Взял ноутбук – и стал кропать,
О чем - не знал, хотелось нечто,
Что уходило б в бесконечность…
“Давай, давай!” – твердила вечность,
В итоге вышло строчек пять…
Ночь. Комната. Комар. Газета.
Кровь на стене. Сопенье. Сон.
Кошмары. Скрип кровати. Стон.
Холодный пот. Гуденье. Он….
Комар. И так из лета в лету…
Карету мне, карету!
Не говорите мне о них,
О тряпках, цацках и элитах,
Ведь в возрасте, что я достиг,
Скажу лишь “omnia vanitas”.
В одном я только буду сноб:
Презрев момент материальный,
Готов всегда сорваться, чтоб
Покинуть край многострадальный,
Чтобы на несколько ночей
Побыть в не нашем окруженье,
Послушать там иных речей,
Иное ощутить движенье.
И сидя где-нибудь в кафе,
В глуши Латинского квартала,
В на шее скрученном шарфе
Тянуть чего-то из бокала,
Смотря в раскрытый ноутбук,
Лениво править мемуары,
И осознать в какой-то миг,
Что ты уже давно отсталый
С привычкой проверять до дыр,
Вставлять, где надо, запятые,
Любить вино, к нему знать сыр,
Смотреть на улицы витые
В немом восторге, в тишине,
Лишь слыша где-то в отдаленье
Слова тех песен о весне,
О солнце, счастье и ….забвенье.
Пока еще душа болит,
Лечу неспешно из Парижа
Туда, где ждет из снега жижа
И рожи правящих элит.
1. Ведущая Мария Ситтель читает очередную новость: “Сегодня Владимир Путин в коме”. Сердце ёкнуло, но оказалось - в Республике Коми.
2. “Здесь ещё конь не валялся” - сказал я, заглянув в медленно реконструируемое здание конюшен в парке Кузьминки.
3. Нельзя женщину, находящуюся на диете и чем-то заболевшую, ободрять пожеланием “Поправляйтесь!”.
4. По-французски глагол voler означает как “летать”, так и “воровать”. Отсюда шутка, что ласточки volent pour йmigrer, арабы – йmigrent pour voler.
5. Мужчины не любят женские недомогания, они предпочитают домогания.
6. Прочитал рекламу санаторно-оздоровительного санатория Вятичи. Стоимость 1900 руб. в сутки. Спиртные напитки включены.
7. Вспоминаю c ностальгией широко известные в советское время в Таллине ресторан Gloria и бар Mundi: "Sic transit gloria mundi..."
8. Песня, исполняемая после переизбрания Кокойты президентом Южной Осетии:
“Кокойты был, Кокойты и остался…”
9. Для патриотического воспитания разработать новый формат программы Дом-2 на ТНТ.
О буднях здания ФСБ на Лубянке, который в чекистской среде всегда именовался как “Дом 2”. Показывают в режиме on-line как ведут допросы работники контрразведки, как они обедают, как общаются между собой, будни внутренней тюрьмы и т.д.
10. Объявление в метро: “Уступайте места пожилым, пассажирам с детьми и беременным”. Очевидно, что беременных можно не упоминать.
11. Пора переименовывать Черкизово в Чуркизово.
12. Современная молодёжь, воспитанная на книгах и фильмах о Гарри Поттере – “поттерянное поколение”.
Начало рассказа: «Сморкалось...»
Во время болезни у него сел внутренний голос и ничего не мог ему сказать.
Что с него взять? Разве что пример...
От кошмара с лицами-масками,
От ночей и душных, и влажных,
Из города, ставшего вражеским,
От комфорта уже не важного
Мы бежали туда, на Запад...
Диск багровый во мгле катился,
Ненавистный угарный запах
Постепенно слабел, но длился...
Отмахав километров сорок,
Заявились к друзьям на дачу,
И вином прочищая поры,
Отмечали свою удачу...
Пришли уж осенние краски,
Но лица всё те же в Кремле,
Всё те же мелькают там маски,
А значит - Россия во мгле!
Смотрю вокруг себя в толпу –
Сплошные молодые лица,
Ведь лишь на дачную тропу
Выходят сверстники “пройтиться”.
Их канареечный уют
Меня обходит стороною,
Едят, работают и пьют,
Болеют, лечатся и ноют.
А я, пытаясь постигать
Ещё непознанные грани
И новый мир завоевать,
Стою один средь поля брани.
Я бытия четырехмерность
Так остро начал ощущать,
И вызывающую серость
Под многоцветьем различать.
И если времени с пространством
Я бесконечность сознавал,
То с незавидным постоянством
Я душу этого лишал.
Теперь же бренность жизни этой
Меня почти не тяготит,
Моя душа полупоэта
Еще кого-то озарит...
Довольно со школы
Сосать кока-колу!
Хватит покорно
Питаться поп-корном!
Как это классно -
Кружечка кваса!
Давайте все дружно
Семечки лузгать!
Ах, как мучительно быть русским,
Интеллигентом же – вдвойне!
Вопросы вечные нагрузкой
И страшной тяжестью в спине.
Спешишь, бывало, на прогулку,
С порога ногу занесешь –
И вдруг в мозгу ударит гулко:
Зачем, куда и с кем идешь?
Метут бездумно двор таджики,
Француз колдует над вином,
Исходит в Штатах биржа в крике,
А нам – расплачиваться сном!
Что делать – русские расскажут,
Кто виноват – дадут ответ.
От мыслей, что нас будоражат,
Покоя нет, покоя нет...
На эскалаторе в метро...
Вниз исчезающие лица,
Их жесты, голос. Вереница
Родных, знакомых и друзей...
Вот так и мне идёт черёд
Спускаться по дороге старой,
А вверх плывут в обнимку пары
И лица нежные детей...
Где прожить хочу сто лет -
На Большой Грузинской,
Где меня сегодня нет –
На Большой Косинской!
Эх, панельные дома,
Спальные районы,
Если слякоть и зима –
Только в ствол патроны!
Полчаса мне до Кремля
Безо всяких пробок,
А на зданьях вензеля
Утешают сноба!
Стиль “модерн” боготворю,
И “барокко” тоже,
А на церкви посмотрю -
Чуден лик твой, боже!
Воин ЦАО я теперь,
Патриот московский,
Но один мне страшен зверь –
Стиль “вампир” лужковский!
Один король футбол любил,
Красивый и отважный,
Свою команду он кормил,
Её победы жаждал.
Однажды выпала судьба
Играть с Россией дважды,
И русским в первый раз труба
Перекрывалась даже.
Но ко второму разу вдруг
Воспрял противник духом,
И стали все кричать вокруг:
Держи востро с ним ухо!
Но оказалось - гол король
Увидел в сетке русских,
Ведь псов играть постыдно роль
Побитых андалузских.
А после матча всю страну
Кружил единым танцем.
А почему? А потому,
Что был король испанцем!
Я пришёл сюда за пивом,
Оторвавшись от диеты,
А монашек вид игривый
Делал глупостью обеты.
Мой обед сегодня – сёмга
Под икрою и в шампанском,
И я весь сегодня в чём-то,
Но нисколько не испанском!
В кайфе отчасти норвежском,
Но бельгийском – несомненно,
В море пива их безбрежном
На волнах – с густою пеной.
Аксакал не вынес качки,
И ему, наверно, снится,
Как свалилась вдруг удача –
Пообедать у траппистов.
А когда, сойдя на берег,
Мы пошли по тротуару,
Шаг наш был слегка неверен,
Не хватало лишь гитары.
Поликлиники кремлёвской
Миновали корпуса,
И среди толпы московской
Затерялись голоса.
До Смоленской по Арбату
Мы добрались наконец,
И тогда нас по пенатам
Распустил Орлов-отец.
Гул затих. На пенсию я вышел.
К тёплой стенке прислонясь, я вдруг
С аппаратом слуховым услышал,
Что творится у меня вокруг.
Что мильярдов вал направлен в Сочи,
В тысячи инстанций на Руси.
Мимо них – молю тебя я, Отче,
Чашу из откатов пронеси.
Но продуман распорядок действий
И неотвратим конец пути.
А когда всё тонет в фарисействе,
Лучше уж на пенсию уйти.
Когда же канут в Лету кабинки туалетов
И ватные жилеты уйдут в небытие,
Когда же над очками российскими орлами
Сидеть мы перестанем, кляня свое житье?
Чтоб в задницу не дуло и не касалось дуло,
И в электричке в Тулу работал бы сортир,
И чтоб в родных пенатах с российским ароматом
Мы перестали матом орать на прочий мир,
Хочу просить евреев подкинуть нам идею,
Пусть где-то в Галилее подумают за нас,
И ихние агенты, банкиры или менты,
Пусть часть природной ренты дадут на унитаз.
И теплые клозеты, с бумагой – не газетой,
Увидишь вдруг везде ты - в России, а не там,
И пусть национальной идеей магистральной
Без робости начальной ее объявит САМ!
Хоть будет и приятное занятие приватное,
Но мысли многократно приходят мне о том,
Что хитрые евреи всю русскую идею,
Совсем не сожалея, смешают, блин, с говном.
Возвращаемся в дом, как на фронт:
В санузле производят ремонт.
Пыль цементная всюду кружится,
На одежду с посудой ложится,
И сквозь кожу нам в душу влезает,
Болью нравственной сердце пронзает,
И на скорый комфорт нет надежд,
Потому мы летим в Будапешт.
Бирюзовая гладь Балатона
И токай на четыре путтона,
И термальных купален услада
Нас спасли от ремонтного ада.
Мы заходим на новый виток,
Будут нам заменять потолок.
И мы это должны пережить,
Хорошо бы путевку купить…
Друзей моих прекрасные черты…
Б. Ахмадулина
На резкость зря наводишь ты,
Оставь все зыбким, как в тумане,
Я сам узнаю их черты,
Чтоб с ними пребывать в обмане.
Хочу сейчас сыграть я роль
Себя в том прежнем антураже,
Но только прежних слов, уволь,
Я вспоминать не буду даже.
Немало в школьные года
Конструкций строили на глине,
Как близорук я был тогда,
Как много различаю ныне.
И лишь теперь я говорю
Подруге искренние фразы,
И от смущенья не горю,
И мой стакан не выпит разом.
Уже не всем друзьям смогу
Сказать “Прости” за глупость, резкость -
Иных уж нет на берегу,
Других затмила неизвестность.
Вот сцена гаснет, кабинет
Остался в тишине глубокой,
И лишь вдали заметен свет,
Свет нашей юности далекой.
Схожу со сцены прямо в зал,
Теперь я зритель, я – отдельно,
Я роль последнюю сыграл,
И в ней был искренен – предельно…
Уходит с Запада душа,
Ей нечего там делать,
Но штучек западных лишать
Себя не хочет тело.
* * *
Пусть и вправду, курица не птица,
Но ведь с птичьим гриппом хватишь горя,
Если выпало в России нам родиться,
Лучше жить в Москве и без подворья.
Леониду Скороходову
Ну что сказать, мой старый друг,
Теперь тебе уже не десять,
И в День Рождения видишь вдруг,
Что твой ремень уже не тесен.
Ну что сказать, мой старый друг,
Теперь тебе уже не двадцать,
И ни с одною из подруг
Уже не надо провожаться.
Ну что сказать, мой старый друг,
Теперь тебе уже не тридцать,
И чтоб детей везти на юг,
Тебе не надо суетиться.
Ну что сказать, мой старый друг,
Уже и сорок за плечами,
И ты не знаешь прежних мук,
Как за спиртным стоять ночами.
Ну что сказать, мой старый друг,
Ведь пятьдесят уже минуло,
Держать не надо форму брюк,
Стоять не надо в караулах.
Ну что сказать, мой старый друг,
Пока ведь семьдесят не близко,
Так много девушек вокруг,
А у тебя одна ...
Солистка.
Ну что сказать, мой старый друг,
Ведь шестьдесят еще не вечер,
И пусть друзей надежных круг
Тебя от всех напастей лечит!
Ну что сказать, мой старый друг,
Ведь ты совсем еще не старый,
Пусть дольше века длится звук
Твоей чуть треснувшей гитары...
Ленин. Детство
Он был с высоким лобиком,
Имел он знаний массу,
И часто бил он логикой
Товарищей по классу.
Горбачев. Старость
Он имеет низкий рейтинг,
И его не любят массы,
А напарник Рональд Рейган
Оказался выше классом.
Путин. Зрелость
Он к народу хочет ближе,
Твердо держится на трассе,
Но порой в повадках вижу
Я агента с некой штрассе.
Над Москвой опускается вечер,
Старики потянулись в пивную,
И над пивом склонив свои плечи,
Запивают им ногу свиную.
Аксакал говорит про Израиль,
Самый младший бредет к туалету,
Этот вечер им кажется раем,
Как та жизнь, что уж канула в Лету.
Им недуги общение лечит,
И напасти, наверно, минуют
Стариков, у которых намечен
Ежемесячный выход в пивную...
Уже бьет по ближним квадратам...
А.И.Суслов
Конец так близок, ближние квадраты
Уже задеты сразу за тобой,
И чередою близятся утраты
В обмен на мудрость, лишнюю порой.
А ты все также хочешь в Эмираты,
Чтобы забыться разною мурой,
Но от судьбы за жалкие караты
Не откупиться, друг мой дорогой.
Как редки дни с лежащим белым снегом,
И потому зима мне не мила,
В бобровой шубе, снег сбивая стеком,
Хотел бы выйти вдруг из-за угла,
И увидать летящую пролетку,
Фонтан из снега, брызнувший в лицо,
Напротив – дом, чугунную решетку,
И грузных львов, воссевших на крыльцо.
Взмахнуть рукой, и выкрикнуть: “К Д@нону!”
Но сон прошел… Cтою я на Тверской,
С “Даниссимо”, бутылкой “Скелетоны”,
А всюду грязь из снега с кислотой...
Районов спальных был обряд,
Идти из дома
И становиться в длинный ряд
Малознакомый.
О, разговоров густота
В пространстве будки,
Когда снаружи суета
За “три минутки”!
А заржавевший аппарат
Глотал так жадно
Монеты, что ему бросал,
Так беспощадно!
Разрушил прошлого узор
Звонок мобильный
И чей-то рядом разговор,
Такой дебильный…
Et chaque jour tu me dis:
“Regarde, regarde ces incendies“,
Et ces arabes et nègres maudits
Qui nous empêchent d’aimer Paris…
Et maintenant j’ai peur autant
Même du faubourg de Saint-Martin
Dont je rêvais voir si fort,
Et qui me semble déjà mort.
Et où vas-tu ma douce France
Avec ta noble tolérance,
Et pourquoi toujours attire
Les gens qui tirent, qui tirent, qui tirent
Sur ta culture, sur ton ambiance,
Et qui s’en foutent de toute la science
Dont tu es fière et tu finance
Les parasites ayant leur chance.
Crois-moi, c’est un échec
Que tu n’invite les gens comme Tchèques,
Les Russes ou les Roumains
Qui te donneront ses cœurs et mains.
Стихи, пришедшие в голову человеку, живущему напротив Творческой мастерской Зураба Церетели
Мы буквально обалдели,
Ведь у дома Церетели
Чуть не каждую неделю
Видим новый постамент
Вместе с новою фигурой,
Позлащенной краской бурой...
Лишь Шота с тигровой шкурой
Вечный здесь ингредиент.
На стене Святой Георгий
Был свидетель многих оргий,
Но молчит, как Рихард Зорге,
Тайный Грузии агент.
И, наверно, Агаларов
Здесь немало съел омаров
Под вино и под гитару,
С тостом в образе легенд.
Дух Германского посольства
Наблюдает хлебосольство
И смиряет недовольство,
Чтя Победный монумент.
Я не знаю, какое сегодня число,
Да и знать не хочу – уж осталось немного
Дней, когда опускаться весло
В реку жизни моей будет волею бога.
Я не знаю, какое теченье несет
Мою лодку, и ждут ли ее повороты,
Ждет ли омут, который меня засосет,
Или отмель, на миг отодвинув заботы?
Что могу я? Пейзажи на память копить,
И стараться себя в них представить напрасно,
И наклон у весла хоть чуть-чуть изменить,
И понять, что над этим мы тоже не властны...
Неужели в самом деле
Нам все шутки надоели,
И на Первое апреля
Не хотим мы ничего?
Может быть, мы переели,
Может быть, мы заболели,
Своим юмором задели
Из начальства кой-кого?
Может, просто на неделе
От работы обалдели,
Иль о Нельсоне Манделе
Не слыхали мы давно?
Может, где-то нас нагрели,
Может, хочется капели,
А морозы и метели
Полюбить нам не дано?
Надо просто отлежаться,
Чтобы с силами собраться
На Большой Грузинской 20,
У питающих корней,
Но, конечно, постараться
Не напиться, не нажраться,
Чтобы самовыражаться,
По возможности, полней.
Дни за днями все кружатся,
Но я знаю точно, братцы,
Что нельзя нам превращаться
В рефлексирующих пней!
1 Апреля 2005 г.
Анюта залезла в сугроб,
И снег ей свалился на лоб,
Попал он ей в рот, и попал он ей в уши,
И маму не может теперь она слушать.
Снежинки мешают ей кушать яйцо,
Снежинки мешают ей вымыть лицо.
Теперь ждем весну мы в тепле и уюте,
Чтоб снег весь растаял на нашей Анюте.
Мысли на концерте Дмитрия Хворостовского
Словно вылетел из клетки
Соловей наш Хворостовский,
А когда-то разливался
Соловьем и Ходорковский.
А теперь сидит он в клетке,
И пытается чирикать,
Но уже послали метки
Всем, пытающимся пикать...
Шутить и век шутить,
Как Вас на это станет?
А.Грибоедов, “Горе от ума”
Ассоциативно-эротические стихи
Объекты шуток исчезают,
Субъекты все еще в строю,
И их никто не обрезает
В демократическом раю.
И раньше были голубые,
Но мы не замечали их,
Те небеса, что средством были
Поэту приукрасить стих.
И шутки были бескорыстны,
Хоть их ценили, но не так,
Как нынче ценит ненавистный
По прайс-листу себя “Аншлаг”.
На век, конечно, нас не станет,
Но четверть века был успех,
И я, надеюсь, не увянет,
То, что рождало общий смех.
Рафу Авакову
То, что мы называли пивом,
Было лишь его имитацией,
Но каким же я был счастливым,
Потому что молод был, братцы!
Нет уж пива того с креветками,
Очень мелкими - не тигровыми,
И пивными, когда-то редкими,
Вся Москва заполнена новыми.
Выпиваю стакан “Chimay”
(а не десять “больших“ – когда-то!)
Удовольствие я имею,
А вот радости – маловато!
Ведь мы в барах пивных сидели
С ощущеньем особой касты,
И мы песни когда-то пели
Не о разных там педерастах...
Слово “пиво” теперь разменено,
Замусолено, как ни жаль,
Как когда-то к имени Ленина
Прилипала разная шваль.
И пока еще что-то светится,
Силу чувствуешь для рывка,
Ты по пятницам в конце месяца
Приходи, чтоб попить пивка!
Октябрь! Пора уже в дорогу…
Решать проблемы ЖКХ,
Смотреть на слякоть? Слава богу,
Что я подальше от греха
Уеду, зиму на Сейшелах
В тоске душевной проживу,
А к маю вновь доставлю тело
В похорошевшую Москву.
Мне с каждым разом все труднее
Страдать шесть месяцев в году,
И Новый Год – мне все нуднее,
И дней без солнца череду
Воспринимаю как беду,
И, главное, не понимаю,
Зачем себя я замыкаю
На некомфортную среду.
И хоть для русского обычно
Лежать в неведомой тоске,
Люблю, как это ни цинично,
Страдать у моря, на песке…
Берегите себя,
Берегите!
От ненужных стрессов и драм,
Тем, кто болен - реже звоните.
Определителем, если вам
Вдруг позвонят,
Отсеките
Тяжесть излишних слов,
И плавно по жизни рулите,
Избегая острых углов.
Если очередь –
Уходите,
Если платят мало – плевать!
Работу себе смените,
А не с шефом – конфликтовать!
Если в пробках устали,
Найдите
Жилье – от работы рядом,
Возьмите тур на Таити,
Если слякоть и холод – адом!
.
У ребенка капризы?
Смирите
Вы гордыню – на полчаса,
И хватит обиды нанизывать,
И локти себе – кусать!
Ну что, полегчало?
Цените
Бесплатный совет дурака,
Который жует мочало,
А толку не видит пока…
Желто-красный октябрь в России,
В желтых листьях, кровью умытых,
Этот месяц у нас решили
Отдать спору голодных и сытых.
В желтых бликах Октоберфеста,
Вопли жаждущих власти вижу,
На дороге в Москву из Бреста
Бурой крови время не слижет...
В это пышное увяданье,
Этот месяц, русский по духу,
Добавляет всегда страданье
И, как водится, лишь разруху...
Быстро красное станет бурым,
А несчастные машут флагом,
И родимую диктатуру
Обещают всем этим гадам!
Москва муляжная за стеклами плывет…
Пытайся иностранцем притвориться,
Что первый раз Россию посетил,
И сразу в восхищенье приведет
Лубочный вид неведомой столицы,
И блеск огней, и вид ночных кутил…
Но не могу подолгу притворяться,
Тоска тупая к горлу подступает…
Наполеоном Третьим, строящим Париж,
Лужкова вижу, рушащим тот хлам,
В котором неохота разбираться,
А хочется немедленно… Глядишь,
Уж новый дом, уж башни по углам,
И ты обязан этим восхищаться…
Ну, что ты ноешь, что? Гостиный двор,
Клоаку грязную времен советских, помнишь?
А Комната Янтарная? Приду
И думать стану: двадцать лет копаться?
Детали скрупулезно собирать?
Оценит кто? Скамейка на пруду,
Булгаков прикреплен – вот это, братцы,
и значит - реально предков уважать.
А ты все ноешь: надо сохранить
Те лифты арт-деко, что были в Военторге,
Чердак-каюту с лестницей скрипучей,
А вот другие уже устали жить
Среди дерьма и вечных пьяных оргий,
И в дом идти по лестнице вонючей.
Через муляжную Москву
Лужков проносится счастливый,
И горожане вдоль стоят
Его пути, одной - к виску,
Другой рукой - зажавши пиво,
И замыкает этот ряд
Какой-то жалкий демократ
Кричащий что-то невпопад…
Vous savez, mes amis de Russie et de France,
Je berçais toujours un projet,
C’est d’acheter une villa quelque part en Provence,
Pierres rustiques et vue dégagée.
Mais pendant cet été quand le feu enragé
Dévastait ma région préférée,
Je pensais à la vie des personnes âgées,
Qui habitent seules la forêt.
Voilà pourquoi je recherche encore
Un pays de rêve souhaité,
Et je veux si fort me trouver un port
Pour l’ancre là-bas jeter!
Как сорок лет тому назад,
Смотрю с платформы на поселок,
Вагоны, бревна, ржавый склад,
Бухой мужик, ведущий телок…
Заправка ЮКОС, Мерседес,
Приметы нынешней эпохи,
И уходящий в вечность лес,
Откуда слышны телок охи…
Мне повод был уйти поспешно,
А я им просто пренебрег,
И этой скукоте кромешной
Себя на десять лет обрек…
Извечных тем обряд постылый,
Фальшивый блеск потухших глаз,
Все это было, было, было…
Десятки раз, десятки раз…
Не часты в жизни предложенья,
И ты обязать угадать,
В какой момент одним движеньем
Схватить синицу – и держать…
Хочу быть стареющим грандом,
Ушедшим от суетных дел,
Иметь свою casa с верандой,
Где фаду тебе бы пропел.
И старой Европы границы
В себе ощущать наяву,
Три лишних часа мне не спится,
Когда покидаю Москву.
И нежную мякоть эспады,
И терпкость бесчисленных вин,
И рвущие за душу фаду,
И горечь соленых маслин…
Междусобойчики, междусобойчики
Заполонили Россию всю,
Сплошные девочки, сплошные мальчики,
Сплошное слышится сю-сю, сю-сю…
Вот это мальчики шестидесятых,
К трубе от спонсоров успев припасть,
Друзьям по Букеру вручают к пенсии,
Властитель духа пришел во власть!
Вот это девочки – продукт реформенный,
Построив body, продать спешат,
Сидят в ток-шоу, сю-сю оргазменный,
А кто пограмотней – кропай стишат!
Междусобойчики, междусобойчики,
И каждой варится в своем кругу,
Круги всё множатся и всё сужаются,
Дойдут до точки в своем бегу!
В этом маленьком чудном café
Есть нам столик всегда, на двоих,
Там на двери табличка «privė»,
Вдоль стены – изобилие книг.
Там селедку под шубой дают,
В чернослив фаршируют орех,
Там так много изысканных блюд,
Не попробовать их – это грех.
Под гитару романсы поет
Там хозяйка кафе иногда,
Чужестранец, бывало, зайдет,
И в восторге уходит всегда.
Вдохновенье там ищет поэт,
И туда за советом идут,
У хозяйки на все есть ответ,
Хоть порою бывает он крут.
Она гид в нашем мире проблем,
И когда я за столик сажусь,
Этот маленькия хрупкий Эдем
Притупляет российскую грусть.
Я гляжу на речные извивы,
И в груди поднимается жар,
Предвкушаю чувашское пиво,
Увидав силуэт Чебоксар.
Только здесь понял я, что такое
Жить красиво и в полную грудь:
Чебоксарское пиво густое
Мне раскрыло гармонии суть.
В окружении белых соборов
И монашеских чёрных сутан
Буйство красок и рокот моторов,
И огромный, до неба, фонтан…
Юноша, приехавший к своей возлюбленной
на Азовское море из холерной Одессы 1970 года.
На вокзале я спросил мужчину:
“Где найти мне улицу такую?”.
Как порой не ценим мы овчину,
Так не видим доброту людскую.
Мне навстречу двигались фиакры,
И мелькали в хороводе лица,
Тротуаров отмеряя акры,
Думал я, что надобно побриться.
Вдруг исчезла улица и звуки,
Я стою, а дверь – передо мною,
И тогда почувствовал, как стуки
Сердца в меня хлынули волною.
Дверь открылась – бабушка открыла,
“Здравствуйте, скажите: Оля дома?”.
“Оли нет, она ушла на рынок”…
И упала дверь огромным томом.
Я пошел по лестничным изломам,
Из-под ног взлетели чьи-то куры…
Выбежала девушка из дома
И сказала: “Вы, наверно, Юра?”.
У подъезда, сидя на скамейке,
Наслаждаяся наличьем дамы,
Рассказал я, как найдя лазейку,
Мы бежали из Одессы-мамы.
Оля, Оля, как же непохожа
Ты на Олю, что была в Москве:
Темная веснушчатая кожа,
И платок на светлой голове…
Мне казалось: Оля… и не Оля…
Видел я, наверное, во сне,
Девушку, сидящую у моря…
И другую девушку - в Москве…
Он с детства не любил овал,
Но в президенты раз попал,
И даже два (но суть не это),
Так вот в овальном кабинете
Его кой-кто с кой-кем застал
В углу. И понял он так ясно,
Что угол рисовал напрасно.
Из записей моей жены Оли во времена детства нашего сына.
До трех лет
Юра стоит на лестнице на даче и собирает вишню. Костю спрашивают: “Где же папа?”. Он долго ищет глазами, поднимает вверх голову: “Папа на небо встал!”
Костя нажимает на пианино басовые клавиши: “Это медведь грустно взрычал”.
Косте три года.
Костя когда-то испугался низко летящего самолета: очень громко гудел. Как-то мы обсуждали, какие слова начинаются на букву Ж. Чтобы натолкнуть его на разгадку (жук), Оля говорит:
“Ну, такой… летает и жужжит”.
К: “Самолет”.
Мы ему: “Да нет, такой маленький, летает и жужжит”.
К: “Маленький самолет”.
К: “А на какую букву “парк”?”
Бабушка: “На П”.
К: “Нет, на п “папа””.
К. утром встал и покашлял раз.
Б: “Костя, ты что-то покашлял, не заболел?”
K: “Нет, я просто хочу, чтоб ко мне родители приехали”.
К: “Бабуля, а что начинается с мягкого знака?”
Б: “Костенька, ни одно слово с мягкого знака не начинается”.
K: “Нет, мягкий хлеб начинается”.
Сидим за ужином.
К: “Бабушка, тебе не нравится, когда я капризничаю?”
Б: “Нет, очень не нравится”.
К: “А что тебе нравится?”
Б: “Когда ты хорошо себя ведешь”.
К: “А еще что ты любишь?”
Б: “Я? Люблю конфеты “Коровка”. А ты что любишь?”
К: “А я люблю вот эту женщину” (на полном серьёзе и показывает на Олю).
К: “Бабушка, ты на меня не нервничай”.
Между тремя и четырьмя годами
К: “Сейчас будет мультфильм по телевизору?”
Оля: “Нет, это для взрослых передача, неинтересная”.
К: “Про Брежнева, что ли?”
К (в гневе): “А ты… ты – никто!”
Между четырьмя и пятью годами
К: “Мама, давай мы с тобой поженимся и я буду твоим мужем”.
Оля: “А что тогда у нас будет?”
К: “Ну, я буду тяжести таскать, а ты меня будешь Юрой называть”.
К: “У меня голова чешется – от мозгов”.
К: “Мама, давай, ты будешь бедняжка – ты будешь шить и плакать”.
К: “Мне теперь всё интересно, и неинтересное интересно – потому что я теперь большой. Мне даже про партию интересно”.
К нам должны прийти гости. Костя их очень ждет и радуется этому. Чтобы он подумал о своем поведении, Оля говорит:
“Как же мы можем приглашать гостей, если ты так плохо себя ведешь?”
К: “А я притворюсь хорошим”.
Костя полощет горло и не хочет запрокидывать назад голову: боится, что мозги будут перекатываться в голове.
Костя впервые попал в центр, на Кузнецкий мост, глядит по сторонам:
“А здесь люди живут? Почему здесь одни дворцы и замки?” (Он привык к стандартным кварталам новостроек).
Оля болеет. Костя подбегает и говорит:
“Мама, правда, хорошо?”
Оля: “Я себя неважно чувствую”.
К: “Я не про это, я - вообще, про жизнь!”
Под впечатлением от “Волшебника изумрудного города” и Железного дровосека. Однажды, когда Юра стоял и вдруг задумался, замер. Костя его спрашивает:
“Папа, ты что, заржавел?”
Костя нацепил на грудь значки и ходит, хвастает:
“У меня значков даже больше, чем у Брежнева”.
Оля кладет Костю спать, когда у нас гости. Он недоволен:
“Вот вы кладете меня спать, а сами будете пировать. Всё только себе хотите лучше сделать, а мне это счастья не принесет”.
Между пятью и шестью годами
К: “Мама, что ты делаешь на работе?”
Оля: “Думаю, пишу”.
К: “Что пишешь? Разные сложные слова, вроде “приспособление”?”
(с трудом выговаривает, ему это кажется самым сложным словом).
На юге.
К: “Я в этом году первый раз увидел море, лошадь и мокрицу”.
К: “У лошади грива – это передний хвост, а хвост – это задняя грива”.
У Кости есть большая плюшевая коза. Обычно он брал с собой спать какую-нибудь игрушку. Приезжает дедушка Саша и спрашивает:
“Костя, ну как, кладешь с собой козу спать?”
К: “Нет, теперь не беру. Места занимает много, а удовольствия никакого”.
Костя спрашивает настойчиво у Женечки (ей три года):
“Хочешь выйти замуж за принца?”
Ему говорят: “Ну что ты, Костя, она ведь еще маленькая”.
К: “Ха, маленькая, для этого-то!”
К: “Какие есть мучительные слова: надо и нельзя. Они мне жизнь портят.
Это самые надоедные слова”.
К: У меня от вас одни неприятности в голове.
К: “Если бы я знал, что так жить, я бы лучше не родился. Лучше умереть, чем так жить. А вот бы можно было в детском саду каждый день умирать, а дома – оживать”.
К: “Какие три самые большие худа на свете?”
Оля: “Смерть, болезнь и война”.
К: “А еще – капитализм!”
Перед сном.
К: “До свиданья, папа! Я иду в гости к ночи”.
Прощаясь перед сном, говорит не “Спокойной ночи”, а “Желаю спокойной мамы”.
Едем в автобусе в детский сад. Напротив сидит женщина лет тридцати пяти, Костя спрашивает: “Папа, а почему эта женщина такая красивая?”. Та краснеет от удовольствия.
К: “Ежик – это такая маленькая мышка с иголками”.
К: “Слух – у меня в голове. От ушей идут трубочки, а там – мешочки с оранжевой жидкостью в коричневых пятнах. Это и есть слух. А еще в голове – мозги, в мозгах – мысли. А в мыслях что? Разные глупости”.
Между шестью и семью годами
Утром проснулся, плачет. “Меня никто не любит”.
Оля: “Ну что ты, мы тебя любим, ведь ты наш сынишка”.
К: “Да, любите, но ведь это когда-нибудь кончится!”
К: “Знаешь, как это долго: жить, жить и жить, шесть лет без остановки”.
К: “Когда я вырасту, буду жить один. Хорошо быть взрослым, когда хочешь - ложишься, когда хочешь – встаешь. А по вечерам буду шататься по кабакам”.
К: “Я в школу не пойду и работать не буду, а выйду сразу на пенсию”.
К: “Чем человек отличается от обезьяны? А от попугая? Вообще, человек – это безволосая говорящая обезьяна”.
К: “Я теперь точно решил не жениться. Ну, сначала можно и пожениться. Пусть она мне родит сына и уходит”.
Между семью и восемью годами
К: “Мама, ты мне кажешься очень умной: такие длинные слова говоришь!”
К: “Что такое диета? Это когда людям не разрешают чего-нибудь есть или пить. Значит, я на диете, ведь мне нельзя пить пиво, вино, водку”.
К: “И зачем я только пошел в школу? Лучше я не стал, и умнее я не стал”.
К: “Мне надоело всё. Мне жить надоело, понимаешь?”
К: “Мама, я тебе скажу на ушко двустишие, а ты его расскажешь вслух папе, а то мне нельзя, я же не женщина”.
“О, Юра, ты прекрасный рыцарь,
Перед тобой упала ниц я”.
Между восемью и девятью годами
“В этом романе описан образ…”. Костя, тихонько:
“А может, обкакан?”
К: “Блюдце само слетело со стола. Земля немножко побыстрей завертелась, и оно слетело”.
К: “Я сейчас сделаю научное открытие: Земля вертится”.
О: “Так это же всем известно”.
К: “Тогда мое открытие вот какое: у меня сейчас хорошее настроение”.
К: Мама, через 20 лет ты уже будешь моей бабушкой?
К: “Мама, у тебя сегодня такие нарядные глаза!” (Оля подкрасилась)
“Окрасился месяц багрянцем,
И волны бушуют вдали,
Поедем, красотка, кататься…”
Костя поет: “… в кроссовках…”.
Недатированные высказывания
К: “А в ногах есть перегородки, чтобы пища не проваливалась?”
Alors, ma petite, tout va très bien?
Et sois tranquille
Et tes problèmes, tu sais, c’est rien,
Une simple aiguille.
“Ca boume, ça boume” - répète sans cesse
Et les reculent,
Et nous bercons notre jeunesse
Comme une pendule.
Je fais le mieux pour te servir
Mais tu t’en doutes
Je veux si bien te faire plaisir
Comme d’une choucroute.
Округлость даты рождения,
Округлость имени,
Округлость черт,
Что может компенсировать их?
Неровность характера,
Неровность бытия,
Неровность потолка,
В конце концов!
* * * *
И каждый О без палочки,
Он ищет себе подобное,
Ну, например, О с палочкой (Ю),
И вот уже гармонии начало…
* * * *
Холодильник пустой
С одиноким бананом,
Кофе очень густой,
Нам служил рестораном.
Булки за три копейки,
Молоко, что из бочки,
И вокруг твоей шейки
Две невзрачных цепочки…
Поезда и вокзалы,
Пароходы и пристани,
Все казалось нам мало,
И кружилось неистово…
* * * *
Троллейбус звякал, ветер задувал,
И пахло краской, было неуютно,
Но ты являлась мне наутро,
И я о горестях мгновенно забывал.
(Прогулка по Тверской улице в Москве на Рождество в 2001 г.)
Блины с икрою ели на Тверской,
И в “Global-USA” давились за штанами,
Катилось время в суете мирской,
Спаситель с грустью наблюдал за нами…
.
Ce Novodevitchy couvent
Tu visitais assez souvent
Avec des belges et des français
Le temps, tu sais, très vite passait.
Juste à côté – le cimetière
Où le Parti occupe la terre,
Où finissaient les grandes carrières
Même pour les gens formées de fer…
Mais à vrai dire ça m’est égale
Et je m’en fous, tu sais, pas mal.
Alors, laissons cet endroit
Avec ses magnifiques croix
Et revenons à nos moutons,
A notre maison où les boutons
Des fleurs me tournent sans cesse la tête,
La vie ressemble à la fête!
Bien que tu souffre de ton cou
Tu apprécie, j’crois, beaucoup
L’ambiance qui règne à la maison
Et qui approche ta guérison.
Уплывает куда-то время
И течет между пальцев рук,
Только вот иногда по темени
Меня будто ударят вдруг.
На минуту мелькнет забытое,
Ярко – будто под светом рамп,
И захочется жизнь свою сытую
На ту шаткую жизнь променять.
Задрожит всё внутри – и в трамвае
Ты припомнишь поездку тогда,
Мокрым снегом окно залепляя
Нас везла на свой праздник судьба.
Я не помню ни звона бокалов,
Ни вокруг суетившихся лиц,
А душа моя что-то орала,
Как сорвавшийся с привязи шпиц.
На минуту застыло мгновение,
И я в зеркале вдруг увидал
Нас с тобою в одном отражении,
И увидев его, я – пропал…
Часто производимые действия обозначаются в различных языках довольно короткими словами ввиду их частого употребления. Русское: бежать, идти, лежать, стоять. Английское: run, go, lie, stand. Тогда как во французском при довольно коротком обозначении трех первых глаголов: courir, aller, coucher глагол “стоять” обозначается композицией аж из двух слов: “être debout”. Связано это, по-видимому, с тем, что стоячее положение не является характерным для французов: как правило, они или сидят (в кафе или в машине), или лежат (в кровати).
В русском языке есть поговорка “работать за двоих”, означающая “работать много”. Во французском же языке выражению “работать много” соответствует поговорка “travailler pour quatre”, то есть “работать за четверых”. Отсюда, по-видимому, и следует достигнутый уровень жизни у них и у нас.
Надпись на водочной этикетке: “С уменьшенным эффектом красных глаз”.
Лежу в кровати в жутком гриппе
И негодую от тоски,
Неубедительного клипа
Похоже это на куски.
Сквозь дымку бреда замечаю
Кусок газеты на столе,
Главврач Москвы там сообщает,
Что грипп закончился в Москве.
На вызов врач не хочет ехать,
И мне приходится терпеть,
От гриппа средств уж нет в аптеках,
А только средства похудеть.
А я и так лежу скелетом,
Но возникает новый клип:
Еду, достойную поэта,
Несут, с поправкою на грипп.
Там манной каши блеск янтарный
От масла нежного, другой,
Бесспорно козырь кулинарный:
Бульон с куриною ногой.
Режим постельный быстротечен,
Пора вернуться «на круги»,
Но убежден: я был излечен
Одним лишь видом той ноги.
То было на Малой Грузинской,
В костеле давали концерт,
И веяло жизнью латинской,
И русских не видел я черт.
Хотелось мне думать о вечном,
А ты всё твердила: “Сквозняк!”,
А рядом дремал так беспечно
Слегка захмелевший поляк.
Льёт дождь стеной… Приплыли в город Воткинск.
Тоска и мрак. Хоть полезай в петлю…
Одно желанье: выпить стопку водки,
Огурчик съесть – и ты уже в раю.
За что страдаем – сами виноваты,
Могли лежать на пляже Cote d’Azur,
Но скифы мы: нужны нам перекаты
И чтобы враг – в окошках амбразур.
Хотели стать отечеству полезны:
Туризму помощь – трудовым рублём,
Но вижу лишь его летящим в бездну,
И хама лик… Пусть всё горит огнём!
Одна отрада: воздуха прозрачность,
И пыли нет… Одна лишь только грязь…
Где выход? Кто-то скажет: дача,
И шесть по сто, откуда – не вылазь…
Душа горит, и кулаки – в бессильи,
Кричу один беззвучно в пустоте…
А где-то солнце… Карнавал в Севилье,
И груды тел, лежащих в наготе…